Избранные произведения в одном томе [Дэн Браун] (fb2) читать онлайн

Дэн БРАУН Избранные произведения в одном томе

РОБЕРТ ЛЭНГДОН ^(цикл)

Кто вы, мистер Лэнгдон? Блестящий учёный с мировым именем, чью фотографию можно увидеть и на обложке научно-популярного бестселлера, и в сводках Интерпола. Неизменный твидовый пиджак, кожаные мокасины и часы с Микки-Маусом. Феноменальная память, эрудиция и интуиция. Человек, свободно владеющий языком символов и знающий, как свои пять пальцев, все величайшие архитектурные памятники Старого и Нового Света. Профессор, чьи научные поездки сопровождаются такими головокружительными приключениями, что и не снились героям боевиков.

Великий гуманист и великий скептик, своими глазами увидевший древние артефакты и мистические ритуалы, способный не только виртуозно вычислить хитроумного преступника, но и без колебаний вступить с ним в смертельную схватку.

Не политик, не суперагент и даже не спецназовец. Скромный труженик науки, чья миссия сформулирована предельно кратко и чётко: спасти мир…

Книга I. АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ

Иллюминаты. Древний таинственный орден, прославившийся в Средние века яростной борьбой с официальной церковью. Легенда далекого прошлого? Возможно…

Но — почему тогда на груди убитого при загадочных обстоятельствах ученого вырезан именно символ иллюминатов?

Приглашенный из Гарварда специалист по символике и его напарница, дочь убитого, начинают собственное расследование — и вскоре приходят к невероятным результатам…

Крупнейшему международному научно-исследовательскому учреждению — Европейскому центру ядерных исследований (ЦЕРН)^[1] — недавно удалось получить первые образцы антивещества. Антивещество идентично обычному веществу, за исключением того, что его частицы имеют электрические заряды, противоположные зарядам знакомой нам материи.

Антивещество представляет собой самый мощный из известных человечеству источников энергии. Оно высвобождает ее со 100-процентной эффективностью (коэффициент полезного действия ядерной цепной реакции составляет 1,5 процента). При этом не происходит ни загрязнения окружающей среды, ни заражения ее радиоактивным излучением. Крошечная капля антивещества могла бы в течение целого дня обеспечивать энергией такой город, как Нью-Йорк.

Здесь есть, однако, одно обстоятельство…

Антивещество крайне нестабильно. Оно высвобождает энергию при любом малейшем контакте… даже с воздухом. Один грамм антивещества заключает в себе энергию 20-килотонной атомной бомбы — такой, какая была сброшена на Хиросиму.

До недавнего времени антивещество получали лишь в мизерных количествах (несколько атомов за один раз). Однако сейчас ЦЕРН запустил свой новый замедлитель антипротонов — усовершенствованное устройство для производства антивещества, которое позволит значительно увеличить получаемые объемы. Остается один вопрос. Спасет ли эта крайне неустойчивая и капризная, но взрывоопасная субстанция мир или она будет использована для создания самого смертоносного оружия, которое когда-либо попадало в руки человека?

От автора

В книге упоминаются реальные гробницы, склепы, подземные ходы, произведения искусства и архитектурные памятники Рима, местоположение которых точно соответствует действительному. Их и сегодня можно видеть в этом древнем городе.

Братство «Иллюминати» также существует по сию пору.

Пролог

Физик Леонардо Ветра почувствовал смрадный запах горелого мяса и понял, что это прижигают его собственную плоть. Он в ужасе вскинул глаза на нависшую над ним темную фигуру.

— Что вам от меня нужно?

— La chiave, — проскрипел в ответ резкий злой голос. — Пароль.

— Но… Я не…

Мучитель склонился ниже, раскаленное добела железо еще глубже проникло в грудь Леонардо Ветра. Зашипела лопающаяся от жара кожа.

— Нет никакого пароля! — вскрикнул от нестерпимой боли ученый, чувствуя, что начинает проваливаться в беспамятство.

— Ne avero paura, — проскрежетал его истязатель. — Этого я и боялся.

Леонардо Ветра изо всех сил старался не потерять сознание, но непроглядный мрак стремительно надвигался на него со всех сторон. Единственным утешением ему служила мысль, что безжалостному палачу никогда не получить того, чего он так добивался. Однако через мгновение в руке у того появился кинжал, и остро отточенный металл блеснул у самого лица Ветра. Лезвие опускалось медленно и неотвратимо, с хирургической точностью и расчетливостью.

— О Господи! — взмолился Ветра. — Ради всего святого…

Слишком поздно.

Глава 1

Молодая женщина на самом верху лестницы, ведущей к пирамидам Гизы^[2] звонко расхохоталась.

— Пошевеливайся, Роберт! — крикнула она с кокетливой улыбкой. — Так и знала, что мне следовало искать мужа помоложе!

Он заторопился, но его ноги будто налились свинцом. — Подожди меня, — окликнул он ее. — Прошу, пожалуйста…

Он из последних сил одолевал ступеньку за ступенькой, перед глазами у него плыли кровавые круги, а в ушах звучал заунывный звон. «Я должен до нее добраться!» Однако когда он вновь поднял глаза, женщина уже исчезла. На ее месте стоял старик, смотревший на него сверху вниз с кривой ухмылкой, обнажавшей редкие гнилые зубы. Из груди потерявшего жену страдальца вырвался вопль муки и отчаяния, эхом прокатившийся по бескрайней пустыне.

Роберт Лэнгдон вздрогнул и вынырнул из ночного кошмара. У его кровати пронзительно звонил телефон. Еще не стряхнув остатки сна, он поднял трубку.

— Алло!

— Мне нужен Роберт Лэнгдон, — ответил мужской голос.

Лэнгдон, пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли, спустил ноги с кровати и скосил глаза на дисплей электронных часов. 5:18 утра.

— Слушаю.

— Я должен немедленно с вами встретиться.

— Кто говорит?

— Максимилиан Колер — физик, изучающий элементарные частицы.

— Кто? — изумился Лэнгдон. — А вы уверены, что вам нужен именно я?

— Уверен. Вы профессор Гарвардского университета, специализируетесь в области религиозной символики. Написали три книги и…

— А вы знаете, который час? — возмущенно перебил его Лэнгдон.

— Прошу меня извинить. Мне необходимо вам кое-что показать. По телефону объяснить не могу.

Из груди Лэнгдона вырвался стон. Еще один… Такое уже бывало не раз. Неизбежное зло — звонки от свихнувшихся фанатиков, требующих, чтобы он толковал знамения, которые явил им сам Господь. Только в прошлом месяце какая-то стриптизерша из Оклахомы обещала Лэнгдону секс, которого он в жизни еще не имел, за то, чтобы он прилетел к ней в гости и подтвердил подлинность отпечатка креста, чудесным образом появившегося на ее простынях. Плащаница из Талсы, посмеялся тогда Лэнгдон.

— Как вы узнали номер моего телефона? — Несмотря на ранний час, Лэнгдон пытался говорить вежливо.

— Во Всемирной паутине. На сайте о ваших книгах.

Лэнгдон недоуменно сдвинул брови. Он был абсолютно уверен, что на этом сайте не указан номер его домашнего телефона. Его собеседник явно лжет.

— Мне необходимо вас видеть, — настаивал тот. — Я вам хорошо заплачу.

Вот теперь Лэнгдон разозлился по-настоящему.

— Простите, однако я действительно…

— Если не станете тратить время на пререкания, то сможете быть у меня к…

— И с места не тронусь! Пять часов утра! — Лэнгдон бросил трубку и, рухнув в постель, закрыл глаза и попытался заснуть.

Бесполезно. Память все подсовывала увиденную в кошмарном сне картину. Поворочавшись на сбитых простынях, он нехотя влез в халат и спустился вниз.

* * *

Роберт Лэнгдон босиком бродил по своему пустому викторианскому дому в Массачусетсе, бережно сжимая в ладонях дымящуюся кружку с неизменным снадобьем от бессонницы — волшебным напитком «Нестле». Апрельская луна лила через окна призрачный свет, который затейливыми пятнами играл на восточных коврах. Коллеги Лэнгдона постоянно подтрунивали над тем, что его жилище больше смахивает на антропологический музей, нежели на домашний очаг. Полки в комнатах заставлены занятными вещицами со всего мира. Жутковатая маска из Ганы, золотой крест из Испании, фигурка облаченного в тунику божества из Эгеи, символ неувядаемой силы юного воина с Борнео.

Лэнгдон, присев на окованный медью сундук из Бомбея, наслаждался живительным теплом ароматного шоколада. Боковым зрением он видел в оконном стекле свое отражение. Искореженное, бледное… настоящее привидение. К тому же стареющее привидение, подумал он, — беспощадное напоминание о том, что его по-прежнему молодая душа заключена в бренную оболочку.

Хотя сорокапятилетний Лэнгдон и не был красив в классическом понимании этого слова, у него, как выражались его сотрудницы, была внешность «эрудита»: седые пряди в густых каштановых волосах, пытливые проницательные голубые глаза, обворожительно сочный низкий голос, уверенная беззаботная улыбка спортсмена из университетской команды. Занимавшийся прыжками в воду в школе и колледже, Лэнгдон сохранил телосложение пловца — шесть футов тренированных мышц. Он тщательно поддерживал физическую форму, ежедневно по пятьдесят раз покрывая дорожку в университетском бассейне.

Друзья Лэнгдона всегда считали его некой загадкой, человеком, заблудившимся где-то между столетиями. В выходные его можно было увидеть в окружении студентов, когда он, примостившись в вытертых джинсах прямо на каком-нибудь камне, обсуждал с ними головоломные вопросы компьютерной графики или не менее сложные проблемы истории религии. Однако он выглядел столь же естественно, когда в твидовом пиджаке от Харриса читал лекцию на открытии какой-нибудь музейной выставки, где его весьма охотно фотографировали для элитарных иллюстрированных журналов.

Хотя как преподаватель Лэнгдон и был приверженцем строгих правил и жесткой дисциплины, он первым среди профессуры ввел в практику то, что сам называл «забытым искусством доброй невинной забавы». Он с заразительным фанатизмом исповедовал и проповедовал внедрение в учебный процесс необходимых для восстановления способности к умственной деятельности развлечений, чем заслужил братское отношение со стороны студентов. Они прозвали его Дельфином, имея в виду и его легкий дружелюбный характер, и легендарную способность во время игры в водное поло внезапно глубоко нырнуть и с помощью хитрых маневров чуть ли не у самого дна бассейна оставить в дураках всю команду противника.

Лэнгдон одиноко сидел в пустом доме, уставившись в темноту невидящим взглядом. Вдруг тишину вновь разорвал звонок, на этот раз факса. Разозлиться как следует сил у него не хватило, и он лишь хохотнул, устало и совсем не весело.

«Ох уж эти мне Божьи твари! — подумал он. — Вот уже две тысячи лет ждут своего мессию и все никак не уймутся».

Он отнес пустую кружку на кухню и неторопливо прошлепал босыми ступнями в обшитый дубовыми панелями кабинет. На поддоне факса лежал лист бумаги. С горестным вздохом он взял его в руки, и в тот же миг на него стремительно накатил приступ тошноты.

Ученый не мог оторвать взгляда от изображения трупа. Шея у совершенно обнаженного человека была свернута так, что виден был только затылок. На груди чернел страшный ожог. Кто-то заклеймил свою жертву… выжег одно-единственное слово. Слово, которое Лэнгдон знал. Знал наизусть. Не веря своим глазам, он всматривался в витиеватую вязь букв.

— Иллюминати… — запинаясь произнес он вслух, чувствуя, как сердце гулко забилось о ребра. Не может быть…

Медленным-медленным движением, уже заранее зная, что он увидит, Лэнгдон перевернул текст факса вверх ногами. И, беззвучно шевеля губами, прочитал напечатанное там слово. Противясь очевидному, не веря своим глазам, он вновь и вновь вертел в руках лист бумаги…

— Иллюминати, — почему-то прошептал он наконец.

Совершенно ошеломленный, Лэнгдон упал в кресло. Посидел некоторое время, приходя в себя и пытаясь собраться с мыслями. И только потом заметил мигающий красный индикатор факса. Тот, кто отправил ему факс, все еще оставался на линии… хотел, видимо, с ним поговорить. Лэнгдон в нерешительности долго смотрел на дразняще подмигивающий огонек.

Затем, дрожа словно в ознобе, поднял трубку.

Глава 2

— Надеюсь, теперь вы уделите мне немного внимания? — услышал он мужской голос.

— Да, сэр, не сомневайтесь. Может быть, вы все же объясните, что происходит?

— Я уже пытался это сделать. — Голос звучал механически, без всяких интонаций. — Я физик, руковожу исследовательским центром. У нас произошло убийство. Труп вы видели сами.

— Как вы меня нашли? — Перед глазами у Лэнгдона стояла полученная по факсу фотография, он никак не мог сосредоточиться и задал первый пришедший в голову вопрос.

— Я уже говорил. Через Всемирную паутину. На сайте о вашей книге «Искусство иллюминатов».

Лэнгдон попытался привести мысли в порядок. Его книга была абсолютно неизвестна в широких литературных кругах, однако получила множество откликов в Интернете. Тем не менее заявление его собеседника звучало совершенно неправдоподобно.

— На той странице не указаны мои контактные телефоны, — твердо сказал он. — Я в этом совершенно уверен.

— У меня в лаборатории есть умельцы, которые способны получить любую информацию о пользователях Интернета.

— Похоже, ваша лаборатория неплохо ориентируется в Сети, — все еще недоверчиво протянул Лэнгдон.

— А как же иначе, ведь это мы ее изобрели!

Что-то в голосе собеседника убедило Лэнгдона в том, что он не шутит.

— Мне необходимо с вами встретиться, — настойчиво продолжал тот. — По телефону такие вещи не обсуждают. Из Бостона до моей лаборатории всего час лёта.

Лэнгдон стоял в густом полумраке кабинета, рассматривая факс, который он все еще судорожно сжимал подрагивающими пальцами. Он не мог отвести взгляд от изображения, возможно, представлявшего собой эпиграфическую^[3] находку века, один-единственный символ, вобравший в себя десять лет кропотливого труда.

— Дело не терпит отлагательства, — настаивал его собеседник.

Лэнгдон впился глазами в надпись. «Иллюминати», — читал и перечитывал он. Его работа была связана с древними документами и преданиями, своего рода эквивалентами ископаемых останков, но эта символика относилась и к сегодняшнему дню. К настоящему времени. Он чувствовал себя палеонтологом, который нос к ногу столкнулся с живым динозавром.

— Я взял на себя смелость послать за вами самолет, — сообщил ему собеседник. — Он будет в Бостоне через двадцать минут.

В горле у Лэнгдона пересохло. Всего час лёта…

— Простите мне самонадеянность, но вы мне крайне нужны здесь, — произнес голос.

Лэнгдон вновь взглянул на факс, на отпечатанное на нем подтверждение древнего мифа. Его пугали возможные последствия произошедшего. Он рассеянно посмотрел в окно. Сквозь кроны берез на заднем дворе робко пробивались первые лучи солнца, но этим утром давно ставшая привычной картина выглядела как-то по-другому. Лэнгдона охватило странное смешанное чувство безоглядного восторга и гнетущего ужаса, и он понял, что выбора у него нет.

— Ваша взяла, — сдался он. — Объясните, как мне найти ваш самолет.

Глава 3

В двух тысячах миль от дома Лэнгдона происходила другая беседа. Говорившие сидели в полутемной каморе с каменными стенами и потолком, как в мрачное Средневековье.

— Тебе все удалось, Бенвенуто? — властным тоном поинтересовался один из собеседников, почти невидимый в густой тени.

— Si, perfettamente^[4], — отозвался другой.

— И ни у кого не возникнет сомнений в том, кто именно несет ответственность за происшедшее?

— Никаких.

— Превосходно. Ты принес то, что я просил?

Темные, как мазут, глаза убийцы сверкнули. Он поставил на стол тяжелый электронный прибор.

— Молодец, — довольным голосом произнес первый.

— Служить братству для меня высокая честь, — ответил убийца.

— Скоро начнется второй этап. Тебе нужно немного отдохнуть. Сегодня вечером мы изменим этот мир.

Глава 4

«Сааб» Роберта Лэнгдона вырвался из тоннеля Каллахэн и оказался в восточной части Бостонского порта неподалеку от въезда в аэропорт Логана. Следуя полученным указаниям, Лэнгдон отыскал Авиэйшн-роуд и за старым зданием компании «Истерн эйрлайнс» свернул налево. В трехстах ярдах от дороги он разглядел едва заметные в темноте очертания ангара, на стене которого была выведена гигантская цифра «4». Лэнгдон зарулил на стоянку и выбрался из автомобиля.

Из-за ангара появился круглолицый субъект в голубом комбинезоне.

— Роберт Лэнгдон? — приветливо окликнул он его с незнакомым акцентом.

— Он самый, — отозвался Лэнгдон, запирая машину.

— А вы чертовски пунктуальны. Я только что приземлился. Прошу за мной, пожалуйста.

Идя вокруг ангара, Лэнгдон вдруг ощутил, как напряжены его нервы. Ученый не привык к таинственным телефонным звонкам и секретным встречам с незнакомцами. Не зная, что его ждет, он выбрал одежду, которую обычно надевал на занятия, — прочные хлопчатобумажные брюки, свитер и пиджак из мягкого твида. Лэнгдон вспомнил о лежащем во внутреннем кармане пиджака факсе. Он все еще не мог заставить себя до конца поверить в реальность того, что на нем было изображено.

Пилот, похоже, уловил владевшее Лэнгдоном напряженное беспокойство и спросил:

— А как вы переносите перелеты, сэр? Без проблем, надеюсь?

— Нормально, — ответил он и подумал: «Перелет я как-нибудь переживу, а вот клейменые трупы для меня действительно проблема».

Они прошли вдоль длиннющей стены ангара и очутились на взлетной полосе.

Лэнгдон застыл как вкопанный, уставившись на приникший к бетону самолет.

— Мы что, полетим вот на этой штуке?

— Нравится? — расплылся в широкой улыбке пилот.

— А что это вообще такое?

Перед ними громоздился самолет гигантских, чудовищных размеров, отдаленно напоминавший космический «челнок», за исключением того, что верхняя часть его фюзеляжа была абсолютно плоской. Создавалось впечатление, что сверху она срезана. Более всего летательный аппарат походил на клин колоссальных размеров. Лэнгдону на мгновение даже показалось, что он видит сон. С виду диковинная машина была столь же пригодна для полетов, как гусеничный трактор. Крылья практически отсутствовали. Вместо них из задней части фюзеляжа торчали какие-то коротенькие обрубки. Над обрубками возвышались два киля. Все остальное — сплошной фюзеляж. Длиной около 200 футов и без единого иллюминатора.

— Двести пятьдесят тысяч килограммов с полной заправкой! — хвастливо проинформировал Лэнгдона пилот — так молодой папаша горделиво сообщает данные о весе своего первенца. — Работает на жидком водороде. Корпус из титана, армированного кремниево-карбидным волокном. Соотношение тяги к весу — двадцать к одному, а у большинства реактивных самолетов оно не превышает семи к одному. Нашему директору, видно, и вправду не терпится с вами повидаться. Обычно он этого великана за своими гостями не высылает.

— И эта… этот… оно летает? — не без сарказма вскинул брови Лэнгдон.

— Еще как! — снисходительно усмехнулся пилот. — Выглядит, конечно, немного необычно, может, даже страшновато, но советую привыкать. Уже через пять лет в воздухе ничего, кроме этих милашек, не останется. Высокоскоростное гражданское средство передвижения. Наша лаборатория одна из первых приобрела такой самолет.

«Да, ничего себе лаборатория, не из бедных», — мелькнуло в голове у Лэнгдона.

— Перед вами прототип «Боинга Х-33», — продолжал пилот. — Однако уже сегодня существуют десятки других моделей. У американцев, русских, британцев. Будущее за ними, нужно только некоторое время, чтобы внедрить их в сферу общественного транспорта. Так что можете прощаться с обычными реактивными самолетами.

— Лично я предпочел бы обычный, — искренне признался Лэнгдон, с опаской поглядывая на титанового монстра.

Пилот подвел его к трапу.

— Сюда, пожалуйста, мистер Лэнгдон. Смотрите не споткнитесь.

Через несколько минут Лэнгдон уже сидел в пустом салоне. Пилот усадил его в первом ряду, заботливо застегнул на нем ремень безопасности и скрылся в носовой части самолета. К его удивлению, салон напоминал те, к которым уже привыкли пассажиры широкофюзеляжных лайнеров. Единственное отличие состояло в том, что здесь не было ни одного иллюминатора. Лэнгдону это обстоятельство пришлось не по душе. Всю жизнь его преследовала умеренной тяжести клаустрофобия — следствие одного инцидента в раннем детстве, избавиться от которой до конца он так и не сумел.

Эта боязнь замкнутого пространства никоим образом не сказывалась на здоровье Лэнгдона, но причиняла ему массу неудобств и потому всегда его раздражала. Проявляла она себя в скрытой форме. Он, например, избегал спортивных игр в закрытых помещениях, таких как ракетбол и сквош. Он охотно, даже с радостью выложил круглую сумму за свой просторный викторианский дом с высоченными потолками, хотя университет был готов предоставить ему куда более дешевое жилье. Лэнгдона частенько навещали подозрения, что вспыхнувшая в нем в юности тяга к миру искусства была порождена любовью к огромным музейным залам.

Где-то под ногами ожили двигатели, корпус самолета отозвался мелкой дрожью. Лэнгдон судорожно сглотнул и замер в ожидании. Он почувствовал, как самолет вырулил на взлетную полосу. Над его головой негромко зазвучала музыка «кантри».

Дважды пискнул висящий на стене телефон. Лэнгдон снял трубку.

— Алло!

— Как самочувствие, мистер Лэнгдон?

— Не очень.

— Расслабьтесь. Через час будем на месте.

— Где именно, нельзя ли поточнее? — Только сейчас до него дошло, что он так и не знает, куда они направляются.

— В Женеве, — ответил пилот, и двигатели взревели. — Наша лаборатория находится в Женеве.

— Ага, значит, Женева, — повторил Лэнгдон. — На севере штата Нью-Йорк. Кстати, моя семья живет там, неподалеку от озера Сенека. А я и не знал, что в Женеве есть физическая лаборатория.

— Не та Женева, что в штате Нью-Йорк, мистер Лэнгдон, — рассмеялся пилот. — А та, что в Швейцарии!

Потребовалось некоторое время, чтобы до Лэнгдона дошел весь смысл услышанного.

— Ах вот как? В Швейцарии? — Пульс у Лэнгдона лихорадочно зачастил. — Но мне показалось, вы говорили, что нам лететь не больше часа…

— Так оно и есть, мистер Лэнгдон! — коротко хохотнул пилот. — Эта малышка развивает скорость 15 M^[5].

* * *

Глава 5

Убийца ловко лавировал в толпе, заполнившей шумную улицу большого европейского города. Смуглый, подвижный, могучего телосложения и все еще взбудораженный после недавней встречи.

Все прошло хорошо, убеждал он себя. Хотя его работодатель никогда не показывал ему своего лица, само общение с ним было большой честью. Неужели после их первого контакта прошло всего лишь пятнадцать дней? Убийца помнил каждое слово из того телефонного разговора.

— Меня зовут Янус, — представился его собеседник. — Нас с вами связывают почти кровные узы. У нас общий враг. Говорят, вы предлагаете желающим свои услуги?

— Все зависит от того, кого вы представляете, — уклончиво ответил убийца.

Собеседник сказал ему и это.

— Вы шутите?

— Так, значит, вы о нас слышали?

— Конечно. О братстве ходят легенды.

— Ну вот, а вы сомневаетесь.

— Так ведь все знают, что братья давно превратились в прах.

— Всего лишь блестящая тактическая уловка с нашей стороны. Согласитесь, самый опасный противник тот, кого все перестали опасаться.

— Значит, если я вас правильно понял, братство выжило? — по-прежнему недоверчиво произнес убийца.

— Именно так, только оно ушло в еще более глубокое подполье. Мы проникаем повсюду… даже в святая святых нашего самого заклятого врага.

— Но это же невозможно. Эти враги неприступны и неуязвимы.

— У нас очень длинные руки.

— Но не настолько же!

— Очень скоро вы в этом сами убедитесь. Уже получено неопровержимое доказательство всемогущества братства. Один-единственный акт измены — и…

— И как вы поступили?

Собеседник посвятил его в подробности.

— Невероятно. Просто немыслимо! — воскликнул убийца.

На следующий день газеты разнесли эту сенсацию по всему миру. Убийца обрел веру.

И вот сейчас, пятнадцать дней спустя, он уже настолько укрепился в этой своей вере, что не испытывал более ни тени сомнений. Братство живет, ликовал он. Сегодня они явятся белому свету, чтобы показать всем свою неодолимую силу.

Убийца пробирался хитросплетениями улиц, его темные глаза зловеще и в то же время радостно мерцали от предвкушения предстоящих событий. Его призвало служить себе одно из самых тайных и самых страшных сообществ среди тех, которые когда-либо существовали на этой земле. Они сделали правильный выбор, подумал он. Его умение хранить секреты уступало только его умению убивать.

Он служил братству верой и правдой. Расправился с указанной жертвой и доставил требуемый Янусу предмет. Теперь Янусу предстоит применить все свои силы и влияние, чтобы переправить предмет в намеченное место.

Интересно, размышлял убийца, как Янусу удастся справиться с подобной, практически невыполнимой задачей? У него туда явно внедрены свои люди. Власть братства, похоже, действительно безгранична.

Янус, Янус… Несомненно, псевдоним, подпольная кличка, решил убийца. Только вот что здесь имеется в виду — двуликое божество Древнего Рима… или спутник Сатурна? Хотя какая разница! Янус обладает непостижимой и неизмеримой властью. Он доказал это наглядно и убедительно.

Убийца представил себе, как одобрительно улыбнулись бы ему его предки. Сегодня он продолжает их благородное дело, бьется с тем же врагом, против которого они сражались столетиями, с одиннадцатого века… с того черного дня, когда полчища крестоносцев впервые хлынули на его землю, оскверняя священные для нее реликвии и храмы, грабя, насилуя и убивая его сородичей, которых объявляли нечестивцами.

Для отпора захватчикам его предки собрали небольшую, но грозную армию, и очень скоро ее бойцы получили славное имя «защитников». Эти искусные и бесстрашные воины скрытно передвигались по всей стране и беспощадно уничтожали любого попавшегося на глаза врага. Они завоевали известность не только благодаря жестоким казням, но и тому, что каждую победу отмечали обильным приемом наркотиков. Излюбленным у них стало весьма сильнодействующее средство, которое они называли гашишем.

По мере того как росла их слава, за этими сеющими вокруг себя смерть мстителями закрепилось прозвище «гашишин», что в буквальном переводе означает «приверженный гашишу». Почти в каждый язык мира это слово вошло синонимом смерти. Оно употребляется и в современном английском… однако, подобно самому искусству убивать, претерпело некоторые изменения.

Теперь оно произносится «ассасин»^[6].

Глава 6

Через шестьдесят четыре минуты Роберт Лэнгдон, которого все-таки слегка укачало во время полета, сошел с трапа самолета на залитую солнцем посадочную полосу, недоверчиво и подозрительно глядя по сторонам. Прохладный ветерок шаловливо играл лацканами его пиджака. От представшего перед его глазами зрелища на душе у Лэнгдона сразу полегчало. Прищурившись, он с наслаждением рассматривал покрытые роскошной зеленью склоны долины, взмывающие к увенчанным белоснежными шапками вершинам.

Чудесный сон, подумал он про себя. Жаль будет просыпаться.

— Добро пожаловать в Швейцарию! — улыбнулся ему пилот, стараясь перекричать рев все еще работающих двигателей «Х-33».

Лэнгдон взглянул на часы. Семь минут восьмого утра.

— Вы пересекли шесть часовых поясов, — сообщил ему пилот. — Здесь уже начало второго.

Лэнгдон перевел часы.

— Как самочувствие?

Лэнгдон, поморщившись, потер живот.

— Как будто пенопласта наелся.

— Высотная болезнь, — понимающе кивнул пилот. — Шестьдесят тысяч футов как-никак. На такой высоте вы весите на треть меньше. Вам еще повезло с коротким подскоком. Вот если бы мы летели в Токио, мне пришлось бы поднять мою детку куда выше — на сотни и сотни миль. Ну уж тогда бы у вас кишки и поплясали!

Лэнгдон кивнул и вымучено улыбнулся, согласившись считать себя счастливчиком. Вообще говоря, с учетом всех обстоятельств полет оказался вполне заурядным. Если не считать зубодробительного эффекта от ускорения во время взлета, остальные ощущения были весьма обычными: время от времени незначительная болтанка, изменение давления по мере набора высоты… И больше ничего, что позволило бы предположить, что они несутся в пространстве с не поддающейся воображению скоростью 11 тысяч миль в час. «Х-33» со всех сторон облепили техники наземного обслуживания. Пилот повел Лэнгдона к черному «пежо» на стоянке возле диспетчерской вышки. Через несколько секунд они уже мчались по гладкому асфальту дороги, тянущейся по дну долины. В отдалении, прямо у них на глазах, вырастала кучка прилепившихся друг к другу зданий.

Лэнгдон в смятении заметил, как стрелка спидометра метнулась к отметке 170 километров в час. Это же больше 100 миль, вдруг осознал он. Господи, да этот парень просто помешан на скорости, мелькнуло у него в голове.

— До лаборатории пять километров, — обронил пилот. — Доедем за две минуты.

«Давай доедем за три, но живыми», — мысленно взмолился Лэнгдон, тщетно пытаясь нащупать ремень безопасности.

— Любите Рибу? — спросил пилот, придерживая руль одним пальцем левой руки, а правой вставляя кассету в магнитолу.

«Как страшно остаться одной…» — печально запел женский голос.

Да чего там страшного, рассеянно возразил про себя Лэнгдон. Его сотрудницы частенько упрекали его в том, что собранная им коллекция диковинных вещей, достойная любого музея, есть не что иное, как откровенная попытка заполнить унылую пустоту, царящую в его доме. В доме, который только выиграет от присутствия женщины. Лэнгдон же всегда отшучивался, напоминая им, что в его жизни уже есть три предмета самозабвенной любви — наука о символах, водное поло и холостяцкое существование. Последнее означало свободу, которая позволяла по утрам валяться в постели, сколько душа пожелает, а вечера проводить в блаженном уюте за бокалом бренди и умной книгой.

— Вообще-то у нас не просто лаборатория, — отвлек пилот Лэнгдона от его размышлений, — а целый городок. Есть супермаркет, больница и даже своя собственная киношка.

Лэнгдон безучастно кивнул и посмотрел на стремительно надвигающиеся на них здания.

— К тому же у нас самая большая в мире Машина, — добавил пилот.

— Вот как? — Лэнгдон осмотрел окрестности.

— Так вам ее не увидеть, сэр, — усмехнулся пилот. — Она спрятана под землей на глубине шести этажей.

Времени на то, чтобы выяснить подробности, у Лэнгдона не оказалось. Без всяких предупреждений пилот ударил по тормозам, и автомобиль под протестующий визг покрышек замер у будки контрольно-пропускного пункта.

Лэнгдон в панике принялся шарить по карманам.

— О Господи! Я же не взял паспорт!

— А на кой он вам? — небрежно бросил пилот. — У нас есть постоянная договоренность с правительством Швейцарии.

Ошеломленный Лэнгдон в полном недоумении наблюдал, как пилот протянул охраннику свое удостоверение личности. Тот вставил пластиковую карточку в щель электронного идентификатора, и тут же мигнул зеленый огонек.

— Имя вашего пассажира?

— Роберт Лэнгдон, — ответил пилот.

— К кому?

— К директору.

Охранник приподнял брови. Отвернулся к компьютеру, несколько секунд вглядывался в экран монитора. Затем вновь высунулся в окошко.

— Желаю вам всего наилучшего, мистер Лэнгдон, — почти ласково проговорил он.

Машина вновь рванулась вперед, набирая сумасшедшую скорость на 200-ярдовой дорожке, круто сворачивающей к главному входу лаборатории. Перед ними возвышалось прямоугольное ультрасовременное сооружение из стекла и стали. Дизайн, придававший такой громаде поразительную легкость и прозрачность, привел Лэнгдона в восхищение. Он всегда питал слабость к архитектуре.

— Стеклянный собор, — пояснил пилот.

— Церковь? — решил уточнить Лэнгдон.

— Отнюдь. Вот как раз церкви у нас нет. Единственная религия здесь — это физика. Так что можете сколько угодно поминать имя Божье всуе, но если вы обидите какой-нибудь кварк^[7] или мезон^[8] — тогда вам уж точно несдобровать.

Лэнгдон в полном смятении заерзал на пассажирском сиденье, когда автомобиль, завершив, как ему показалось, вираж на двух колесах, остановился перед стеклянным зданием. Кварки и мезоны? Никакого пограничного контроля? Самолет, развивающий скорость 15 М? Да кто же они такие, черт побери, эти ребята? Полированная гранитная плита, установленная у входа, дала ему ответ на этот вопрос.

Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire

— Ядерных исследований? — на всякий случай переспросил Лэнгдон, абсолютно уверенный в правильности своего перевода названия с французского.

Водитель не ответил: склонившись чуть ли не до пола, он увлеченно крутил ручки автомагнитолы.

— Вот мы и приехали, — покряхтывая, распрямил он спину. — Здесь вас должен встречать директор.

Лэнгдон увидел, как из дверей здания выкатывается инвалидное кресло-коляска. Сидящему в ней человеку на вид можно было дать лет шестьдесят. Костлявый, ни единого волоска на поблескивающем черепе, вызывающе выпяченный подбородок. Человек был одет в белый халат, а на подножке кресла неподвижно покоились ноги в сверкающих лаком вечерних туфлях. Даже на расстоянии его глаза казались совершенно безжизненными — точь-в-точь два тускло-серых камешка.

— Это он? — спросил Лэнгдон.

Пилот вскинул голову.

— Ох, чтоб тебя… — Он с мрачной ухмылкой обернулся к Лэнгдону. — Легок на помине!

Не имея никакого представления о том, что его ждет, Лэнгдон нерешительно вылез из автомобиля.

Приблизившись, человек в кресле-коляске протянул ему холодную влажную ладонь.

— Мистер Лэнгдон? Мы с вами говорили по телефону. Я — Максимилиан Колер.

Глава 7

Генерального директора ЦЕРНа Максимилиана Колера за глаза называли кайзером. Титул этот ему присвоили больше из благоговейного ужаса, который он внушал, нежели из почтения к владыке, правившему своей вотчиной с трона на колесиках. Хотя мало кто в центре знал его лично, там рассказывали множество ужасных историй о том, как он стал калекой. Некоторые недолюбливали его за черствость и язвительность, однако не признавать его безграничную преданность чистой науке не мог никто.

Пробыв в компании Колера всего несколько минут, Лэнгдон успел ощутить, что директор — человек, застегнутый на все пуговицы и никого близко к себе не подпускающий. Чтобы успеть за инвалидным креслом с электромотором, быстро катившимся к главному входу, ему приходилось то и дело переходить на трусцу. Такого кресла Лэнгдон еще никогда в жизни не видел — оно было буквально напичкано электронными устройствами, включая многоканальный телефон, пейджинговую систему, компьютер и даже миниатюрную съемную видеокамеру. Этакий мобильный командный пункт кайзера Колера.

Вслед за креслом Лэнгдон через автоматически открывающиеся двери вошел в просторный вестибюль центра.

Стеклянный собор, хмыкнул про себя американец, поднимая глаза к потолку и увидев вместо него небо.

Над его головой голубовато отсвечивала стеклянная крыша, сквозь которую послеполуденное солнце щедро лило свои лучи, разбрасывая по облицованным белой плиткой стенам и мраморному полу геометрически правильные узоры и придавая интерьеру вестибюля вид пышного великолепия. Воздух здесь был настолько чист, что у Лэнгдона с непривычки даже защекотало в носу. Гулкое эхо разносило звук шагов редких ученых, с озабоченным видом направлявшихся через вестибюль по своим делам.

— Сюда, пожалуйста, мистер Лэнгдон.

Голос Колера звучал механически, словно прошел обработку в компьютере. Дикция точная и жесткая, под стать резким чертам его лица. Колер закашлялся, вытер губы белоснежным платком и бросил на Лэнгдона пронзительный взгляд своих мертвенно-серых глаз. — Вас не затруднит поторопиться?

Кресло рванулось по мраморному полу. Лэнгдон поспешил за ним мимо бесчисленных коридоров, в каждом из которых кипела бурная деятельность. При их появлении ученые с изумлением и бесцеремонным любопытством разглядывали Лэнгдона, стараясь угадать, кто он такой, чтобы заслужить честь находиться в обществе их директора.

— К своему стыду, должен признаться, что никогда не слышал о вашем центре, — предпринял Лэнгдон попытку завязать беседу.

— Ничего удивительного, — с нескрываемой холодностью ответил Колер. — Большинство американцев отказываются признавать мировое лидерство Европы в научных исследованиях и считают ее большой лавкой… Весьма странное суждение, если вспомнить национальную принадлежность таких личностей, как Эйнштейн, Галилей и Ньютон.

Лэнгдон растерялся, не зная, как ему реагировать. Он вытащил из кармана пиджака факс.

— А этот человек на фотографии, не могли бы вы…

— Не здесь, пожалуйста! — гневным взмахом руки остановил его Колер. — Дайте-ка это мне.

Лэнгдон безропотно протянул ему факс и молча пошел рядом с креслом-коляской.

Колер свернул влево, и они оказались в широком коридоре, стены которого были увешаны почетными грамотами и дипломами. Среди них сразу бросалась в глаза бронзовая доска необычайно больших размеров. Лэнгдон замедлил шаг и прочитал выгравированную на металле надпись:

ПРЕМИЯ АРС ЭЛЕКТРОНИКИ «За инновации в сфере культуры в эру цифровой техники» присуждена Тиму Бернерсу-Ли и Европейскому центру ядерных исследований за изобретение Всемирной паутины

«Черт побери, — подумал Лэнгдон, — а ведь этот парень меня не обманывал». Сам он был убежден, что Паутину изобрели американцы. С другой стороны, его познания в данной области ограничивались нечастыми интернет-сеансами за видавшим виды «Макинтошем», когда он заходил на сайт собственной книги либо осматривал экспозиции Лувра или музея Прадо.

— Всемирная паутина родилась здесь как локальная сеть… — Колер вновь закашлялся и приложил к губам платок. — Она давала возможность ученым из разных отделов обмениваться друг с другом результатами своей повседневной работы. Ну а весь мир, как водится, воспринимает Интернет как очередное величайшее изобретение Соединенных Штатов.

— Так почему же вы не восстановите справедливость? — поинтересовался Лэнгдон.

— Стоит ли беспокоиться из-за пустячного заблуждения по столь мелкому поводу? — равнодушно пожал плечами Колер. — ЦЕРН — это куда больше, нежели какая-то глобальная компьютерная сеть. Наши ученые чуть ли не каждый день творят здесь настоящие чудеса.

— Чудеса? — Лэнгдон с сомнением взглянул на Колера. Слово «чудо» определенно не входило в словарный запас ученых Гарварда. Чудеса они оставляли ребятам с факультета богословия.

— Вижу, вы настроены весьма скептически, — заметил Колер. — Я полагал, что вы занимаетесь религиозной символикой. И вы не верите в чудеса?

— У меня пока нет сложившегося мнения по поводу чудес, — ответил Лэнгдон. — Особенно по поводу тех, что происходят в научных лабораториях.

— Возможно, я употребил не совсем подходящее слово. Просто старался говорить на понятном вам языке.

— Ах вот как! — Лэнгдон вдруг почувствовал себя уязвленным. — Боюсь разочаровать вас, сэр, однако я исследую религиозную символику, так что я, к вашему сведению, ученый, а не священник.

— Разумеется. Как же я не подумал! — Колер резко притормозил, взгляд его несколько смягчился. — Действительно, ведь чтобы изучать симптомы рака, совсем не обязательно самому им болеть.

Лэнгдону в своей научной практике еще не доводилось сталкиваться с подобным тезисом. Колер одобрительно кивнул.

— Подозреваю, что мы с вами прекрасно поймем друг друга, — с удовлетворением в голосе констатировал он.

Лэнгдон же в этом почему-то сильно сомневался.

По мере того как они продвигались по коридору все дальше, Лэнгдон начал скорее ощущать, чем слышать непонятный низкий гул. Однако с каждым шагом он становился все сильнее и сильнее, создавалось впечатление, что вибрируют даже стены. Гул, похоже, доносился из того конца коридора, куда они направлялись.

— Что это за шум? — не выдержал наконец Лэнгдон, вынужденный повысить голос чуть ли не до крика. Ему казалось, что они приближаются к действующему вулкану.

— Ствол свободного падения, — не вдаваясь ни в какие подробности, коротко ответил Колер; его сухой безжизненный голос каким-то невероятным образом перекрыл басовитое гудение.

Лэнгдон же ничего уточнять не стал. Его одолевала усталость, а Максимилиан Колер, судя по всему, на призы, премии и награды за радушие и гостеприимство не рассчитывал. Лэнгдон приказал себе держаться, напомнив, с какой целью он сюда прибыл. «Иллюминати». Где-то в этом гигантском здании находился труп… труп с выжженным на груди клеймом, и чтобы увидеть этот символ собственными глазами, Лэнгдон только что пролетел три тысячи миль.

В конце коридора гул превратился в громоподобный рев. Лэнгдон в буквальном смысле ощутил, как вибрация через подошвы пронизывает все его тело и раздирает барабанные перепонки. Они завернули за угол, и перед ними открылась смотровая площадка. В округлой стене были четыре окна в толстых массивных рамах, что придавало им неуместное здесь сходство с иллюминаторами подводной лодки. Лэнгдон остановился и заглянул в одно из них.

Профессор Лэнгдон много чего повидал на своем веку, но столь странное зрелище наблюдал впервые в жизни. Он даже поморгал, на мигиспугавшись, что его преследуют галлюцинации. Он смотрел в колоссальных размеров круглую шахту. Там, словно в невесомости, парили в воздухе люди. Трое. Один из них помахал ему рукой и продемонстрировал безукоризненно изящное сальто.

«О Господи, — промелькнула мысль у Лэнгдона, — я попал в страну Оз».

Дно шахты было затянуто металлической сеткой, весьма напоминающей ту, что используют в курятниках. Сквозь ее ячейки виднелся бешено вращающийся гигантский пропеллер.

— Ствол свободного падения, — нетерпеливо повторил Колер. — Парашютный спорт в зале. Для снятия стресса. Простая аэродинамическая труба, только вертикальная.

Лэнгдон, вне себя от изумления, не мог оторвать глаз от парившей в воздухе троицы. Одна из летунов, тучная до неприличия дама, судорожно подергивая пухлыми конечностями, приблизилась к окошку. Мощный воздушный поток ощутимо потряхивал ее, однако дама блаженно улыбалась и даже показала Лэнгдону поднятые большие пальцы, сильно смахивающие на сардельки. Лэнгдон натянуто улыбнулся в ответ и повторил ее жест, подумав про себя, знает ли дама о том, что в древности он употреблялся как фаллический символ неисчерпаемой мужской силы.

Только сейчас Лэнгдон заметил, что толстушка была единственной, кто пользовался своего рода миниатюрным парашютом. Трепетавший над ее грузными формами лоскуток ткани казался просто игрушечным.

— А для чего ей эта штука? — не утерпел Лэнгдон. — Она же в диаметре не больше ярда.

— Сопротивление. Ухудшает ее аэродинамические качества, иначе бы воздушному потоку эту даму не поднять, — объяснил Колер и вновь привел свое кресло-коляску в движение. — Один квадратный ярд поверхности создает такое лобовое сопротивление, что падение тела замедляется на двадцать процентов.

Лэнгдон рассеянно кивнул.

Он еще не знал, что в тот же вечер эта информация спасет ему жизнь в находящейся за сотни миль от Швейцарии стране.

Глава 8

Когда Колер и Лэнгдон, покинув главное здание ЦЕРНа, оказались под яркими лучами щедрого швейцарского солнца, Лэнгдона охватило ощущение, что он перенесся на родную землю. Во всяком случае, окрестности ничем не отличались от университетского городка где-нибудь в Новой Англии.

Поросший пышной травой склон сбегал к просторной равнине, где среди кленов располагались правильные кирпичные прямоугольники студенческих общежитий. По мощеным дорожкам сновали ученого вида индивиды, прижимающие к груди стопки книг. И словно для того, чтобы подчеркнуть привычность атмосферы, двое заросших грязными волосами хиппи под льющиеся из открытого окна общежития звуки Четвертой симфонии Малера^[9] азартно перебрасывали друг другу пластиковое кольцо.

— Это наш жилой блок, — сообщил Колер, направляя кресло-коляску к зданиям. — Здесь у нас работают свыше трех тысяч физиков. ЦЕРН собрал более половины специалистов по элементарным частицам со всего мира — лучшие умы планеты. Немцы, японцы, итальянцы, голландцы — всех не перечислить. Наши физики представляют пятьсот университетов и шестьдесят национальностей.

— Как же они общаются друг с другом? — потрясенно спросил Лэнгдон.

— На английском, естественно. Универсальный язык науки.

Лэнгдон всегда полагал, что универсальным средством общения в науке служит язык математики, однако затевать диспут на эту тему у него уже не было сил. Он молча плелся вслед за Колером по дорожке. Где-то на полпути им навстречу трусцой пробежал озабоченного вида юноша. На груди его футболки красовалась надпись

«ВСУНТЕ — ВОТ ПУТЬ К ПОБЕДЕ!».

— Всуньте? — со всем сарказмом, на который был способен, хмыкнул Лэнгдон.

— Решили, что он малограмотный озорник? — вроде бы даже оживился Колер. — ВСУНТЕ расшифровывается как всеобщая унифицированная теория. Теория всего.

— Понятно, — смутился Лэнгдон, абсолютно ничего не понимая.

— Вы вообще-то знакомы с физикой элементарных частиц, мистер Лэнгдон? — поинтересовался Колер.

— Я знаком с общей физикой… падение тел и все такое… — Занятия прыжками в воду внушили Лэнгдону глубочайшее уважение к могучей силе гравитационного ускорения. — Физика элементарных частиц изучает атомы, если не ошибаюсь…

— Ошибаетесь, — сокрушенно покачал головой Колер и снова закашлялся, а лицо его болезненно сморщилось. — По сравнению с тем, чем мы занимаемся, атомы выглядят настоящими планетами. Нас интересует ядро атома, которое в десять тысяч раз меньше его самого. Сотрудники ЦЕРНа собрались здесь, чтобы найти ответы на извечные вопросы, которыми задается человечество с самых первых своих дней. Откуда мы появились? Из чего созданы?

— И ответы на них вы ищете в научных лабораториях?

— Вы, кажется, удивлены?

— Удивлен. Эти вопросы, по-моему, относятся к духовной, даже религиозной, а не материальной сфере.

— Мистер Лэнгдон, все вопросы когда-то относились к духовной, или, как вы выражаетесь, религиозной сфере. С самого начала религия призывалась на выручку в тех случаях, когда наука оказывалась неспособной объяснить те или иные явления. Восход и заход солнца некогда приписывали передвижениям Гелиоса и его пылающей колесницы. Землетрясения и приливные волны считали проявлениями гнева Посейдона. Наука доказала, что эти божества были ложными идолами. И скоро докажет, что таковыми являются все боги. Сейчас наука дала ответы почти на все вопросы, которые могут прийти человеку в голову. Осталось, правда, несколько самых сложных… Откуда мы появились? С какой целью? В чем смысл жизни? Что есть вселенная?

— И на такие вопросы ЦЕРН пытается искать ответы? — недоверчиво взглянул на него Лэнгдон.

— Вынужден вас поправить. Мы отвечаем на такие вопросы.

Лэнгдон вновь замолчал в некотором смятении. Над их головами пролетело пластиковое кольцо и, попрыгав по дорожке, замерло прямо перед ними. Колер, будто не заметив этого, продолжал катить дальше.

— S'il vous plait!^[10] — раздался у них за спиной голос.

Лэнгдон оглянулся. Седовласый старичок в свитере с надписью «ПАРИЖСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ» призывно махал руками. Лэнгдон подобрал кольцо и искусно метнул его обратно. Старичок поймал снаряд на палец, крутнул несколько раз и, не глядя, столь же ловко перебросил его через плечо своему партнеру.

— Merci! — крикнул он Лэнгдону.

— Поздравляю, — усмехнулся Колер, когда Лэнгдон вприпрыжку нагнал его. — Вот и поиграли с нобелевским лауреатом Жоржем Шарпаком — знаменитым изобретателем.

Лэнгдон согласно кивнул. Действительно, вот счастье-то привалило.

Через три минуты Лэнгдон и Колер достигли цели. Это было просторное ухоженное жилое здание, уютно расположенное в осиновой роще. По сравнению с общежитиями выглядело оно просто роскошно. На установленной перед фасадом каменной плите было высечено весьма прозаическое название — «Корпус Си».

Какой полет фантазии, издевательски ухмыльнулся про себя Лэнгдон.

Тем не менее архитектурное решение корпуса «Си» полностью соответствовало утонченному вкусу Лэнгдона — оно несло на себе печать консервативности, солидной прочности и надежности. Фасад из красного кирпича, нарядная балюстрада, состоящая из симметрично расположенных изваяний. Направляясь по дорожке ко входу, они прошли через ворота, образованные двумя мраморными колоннами. Одну из них кто-то украсил жирной надписью

«ДА ЗДРАВСТВУЮТ ИОНИКИ!».

Граффити в Центре ядерных исследований? Лэнгдон оглядел колонну и не смог сдержать иронического смешка.

— Вижу, даже самые блестящие физики иногда ошибаются, — не без удовольствия констатировал он.

— Что вы имеете в виду? — вскинул голову Колер.

— Автор этой здравицы допустил ошибку. Данная колонна к ионической архитектуре не имеет никакого отношения^[11]. Диаметр ионических колонн одинаков по всей длине. Эта же кверху сужается. Это дорический ордер^[12], вот что я вам скажу. Впрочем, подобное заблуждение весьма типично, к сожалению.

— Автор не хотел демонстрировать свои познания в архитектуре, мистер Лэнгдон, — с сожалением посмотрел на него Колер. — Он подразумевал ионы, электрически заряженные частицы, к которым, как видите, он испытывает самые нежные чувства. Ионы обнаруживаются в подавляющем большинстве предметов.

Лэнгдон еще раз обвел взглядом колонну, и с его губ непроизвольно сорвался тягостный стон.

Все еще досадуя на себя за глупый промах, Лэнгдон вышел из лифта на верхнем этаже корпуса «Си» и двинулся вслед за Колером по тщательно прибранному коридору. К его удивлению, интерьер был выдержан в традиционном французском колониальном стиле: диван красного дерева, фарфоровая напольная ваза, стены обшиты украшенными искусной резьбой деревянными панелями.

— Мы стараемся сделать пребывание наших ученых в центре максимально комфортабельным, — заметил Колер.

Оно и видно, подумал Лэнгдон.

— Так, значит, тот человек с фотографии как раз здесь и жил? Один из ваших высокопоставленных сотрудников?

— Совершенно верно, — ответил Колер. — Сегодня утром он не явился ко мне на совещание, на вызовы по пейджеру не отвечал. Я отправился к нему сам и обнаружил его мертвым в гостиной.

Лэнгдон поежился от внезапно охватившего его озноба, только в эту минуту осознав, что сейчас увидит покойника. Он не отличался крепким желудком, каковую слабость открыл в себе еще студентом на лекциях по искусствоведению. Это обнаружилось, когда профессор рассказал им, что Леонардо да Винчи достиг совершенства в изображении человеческого тела, выкапывая трупы из могил и препарируя их мускулы.

Колер покатил в дальний конец коридора. Там оказалась единственная дверь.

— Пентхаус, как говорят у вас в Америке. — Он промокнул платком покрытый капельками пота лоб.

Табличка на дубовой створке гласила: «Леонардо Ветра».

— Леонардо Ветра, — прочитал вслух Колер. — На следующей неделе ему бы исполнилось пятьдесят восемь. Один из талантливейших ученых нашего времени. Его смерть стала тяжелой утратой для науки.

На какое-то мгновение Лэнгдону почудилось, что на жесткое лицо Колера легла тень присущих нормальным людям эмоций, однако она исчезла столь же молниеносно, как и появилась. Колер достал из кармана внушительную связку ключей и принялся перебирать их в поисках нужного.

В голову Лэнгдону пришла неожиданная мысль. Здание казалось абсолютно безлюдным. Это обстоятельство представлялось тем более странным, что через какую-то секунду они окажутся на месте убийства.

— А где же все? — спросил он.

— В лабораториях, конечно, — объяснил Колер.

— Да нет, а полиция где? Они что, уже здесь закончили?

— Полиция? — Протянутая к замочной скважине рука Колера с зажатым в ней ключом повисла в воздухе, их взгляды встретились.

— Да, полиция. Вы сообщили мне по факсу, что у вас произошло убийство. Вы, безусловно, обязаны были вызвать полицию!

— Отнюдь.

— Что?

— Мы оказались в крайне сложной и запутанной ситуации, мистер Лэнгдон. — Взгляд безжизненных серых глаз Колера ожесточился.

— Но… ведь наверняка об этом уже еще кто-нибудь знает! — Лэнгдона охватила безотчетная тревога.

— Да, вы правы. Приемная дочь Леонардо. Она тоже физик, работает у нас в центре. В одной лаборатории с отцом. Они, если можно так сказать, компаньоны. Всю эту неделю мисс Ветра отсутствовала по своим служебным делам. Я уведомил ее о гибели отца, и в данный момент, думаю, она спешит в Женеву.

— Но ведь совершено убий…

— Формальное расследование, несомненно, будет проведено, — резко перебил его Колер. — Однако в ходе его придется проводить обыск в лаборатории мистера Ветра, а они с дочерью посторонних туда не допускали. Поэтому с расследованием придется подождать до возвращения мисс Ветра. Я убежден, что она заслуживает хотя бы такого ничтожного проявления уважения к их привычкам.

Колер повернул ключ в замке.

Дверь распахнулась, лицо Лэнгдона обжег поток ледяного воздуха, стремительно рванувшегося из нее в коридор. Он испуганно отпрянул. За порогом его ждал чужой неведомый мир. Комната была окутана густым белым туманом. Его тугие завитки носились среди мебели, застилая гостиную плотной тусклой пеленой.

— Что… это? — запинаясь спросил Лэнгдон.

— Фреон, — ответил Колер. — Я включил систему охлаждения, чтобы сохранить тело.

Лэнгдон машинально поднял воротник пиджака. «Я попал в страну Оз, — вновь подумал он. — И как назло забыл свои волшебные шлепанцы».

Глава 9

Лежащий перед Лэнгдоном на полу труп являл собой отталкивающее зрелище. Покойный Леонардо Ветра, совершенно обнаженный, распростерся на спине, а его кожа приобрела синевато-серый оттенок. Шейные позвонки в месте перелома торчали наружу, а голова была свернута затылком вперед. Прижатого к полу лица не было видно. Убитый лежал в замерзшей луже собственной мочи, жесткие завитки волос вокруг съежившихся гениталий были покрыты инеем.

Изо всех сил борясь с приступом тошноты, Лэнгдон перевел взгляд на грудь мертвеца. И хотя он уже десятки раз рассматривал симметричную рану на присланной ему по факсу фотографии, в действительности ожог производил куда более сильное впечатление. Вспухшая, прожженная чуть ли не до костей кожа безукоризненно точно воспроизводила причудливые очертания букв, складывающихся в страшный символ.

Лэнгдон не мог разобраться, колотит ли его крупная дрожь от стоящей в гостиной лютой стужи или от осознания всей важности того, что он видит собственными глазами.

С бешено бьющимся сердцем Лэнгдон обошел вокруг трупа, чтобы убедиться в симметричности клейма. Сейчас, когда он видел его так близко и отчетливо, сам этот факт казался еще более непостижимым… невероятным.

— Мистер Лэнгдон, — окликнул его Колер.

Лэнгдон его не слышал. Он пребывал в другом мире… в своем собственном мире, в своей стихии, в мире, где сталкивались история, мифы и факты. Все его чувства обострились, и мысль заработала.

— Мистер Лэнгдон! — не унимался Колер.

Лэнгдон не отрывал глаз от клейма — его мышцы напряглись, а нервы натянулись, как перед ответственным стартом.

— Что вы уже успели узнать? — отрывисто спросил он у Колера.

— Лишь то, что смог прочитать на вашем сайте. «Иллюминати» значит «Просвещенные». Какое-то древнее братство.

— Раньше это название вам встречалось?

— Никогда. До той минуты, пока не увидел клеймо на груди мистера Ветра.

— Тогда вы занялись поисками в Паутине?

— Да.

— И обнаружили сотни упоминаний.

— Тысячи, — поправил его Колер. — Ваши материалы содержат ссылки на Гарвард, Оксфорд, на серьезных издателей, а также список публикаций по этой теме. Видите ли, как ученый я пришел к убеждению, что ценность информации определяется ее источником. А ваша репутация показалась мне достойной доверия.

Лэнгдон все еще не мог оторвать глаз от изуродованного трупа.

Колер смолк. Он просто смотрел на Лэнгдона в ожидании, когда тот прольет свет на возникшую перед ними загадку.

Лэнгдон вскинул голову и спросил, оглядывая заиндевевшую гостиную:

— А не могли бы мы перейти в более теплое помещение?

— А чем вам тут плохо? — возразил Колер, который, похоже, лютого холода даже не замечал. — Останемся здесь.

Лэнгдон поморщился. История братства «Иллюминати» была не из простых. «Я окоченею до смерти, не рассказав и половины», — подумал ученый. Он вновь посмотрел на клеймо и опять испытал прилив почти благоговейного трепета… и страха.

Хотя в современной науке о символах имеется множество упоминаний об эмблеме «Иллюминати», ни один ученый еще никогда не видел ее собственными глазами. В старинных документах этот символ называют амбиграммой — от латинского ambi, что означает «кругом», «вокруг», «оба». Подразумевается, что амбиграммы читаются одинаково, даже если их повернуть вверх ногами. Симметричные знаки достаточно широко распространены в символике — свастика^[13], инь и ян^[14], иудейская звезда^[15], первые кресты у христиан. Тем не менее идея превратить в амбиграмму слово представлялась немыслимой. Современные ученые потратили многие годы, пытаясь придать слову «Иллюминати» абсолютно симметричное написание, однако все их усилия оказались тщетными. В итоге большинство исследователей пришли к выводу, что символ этот представляет собой очередной миф.

— Так кто же они такие, эти ваши иллюминаты? — требовательно спросил Колер.

«А действительно, кто?» — задумался Лэнгдон. И приступил к повествованию.

* * *

— С незапамятных времен наука и религия враждовали друг с другом, — начал Лэнгдон. — Подлинных ученых, не скрывавших своих воззрений, таких как Коперник…

— Убивали, — перебил его Колер. — За обнародование научных открытий их убивала церковь. Религия всегда преследовала и притесняла науку.

— Совершенно верно. Однако примерно в 1500-е годы группа жителей Рима восстала против церкви. Некоторые из самых просвещенных людей Италии — физики, математики, астрономы — стали собираться на тайные встречи, чтобы поделиться друг с другом беспокойством по поводу ошибочных, как они считали, учений церкви. Они опасались, что монополия церкви на «истину» подорвет благородное дело научного просвещения по всему миру. Эти ученые мужи образовали первый на земле банк научной мысли и назвали себя «Просвещенные».

— Иллюминаты!

— Да, — подтвердил Лэнгдон. — Самые пытливые и великие умы Европы… искренне преданные поиску научных истин.

Колер погрузился в задумчивое молчание.

— Католическая церковь, конечно, подвергла орден «Иллюминати» беспощадным гонениям. И лишь соблюдение строжайшей секретности могло обеспечить ученым безопасность. Тем не менее, слухи об иллюминатах распространялись в академических кругах, и в братство стали вступать лучшие ученые со всех концов Европы. Они регулярно встречались в Риме в тайном убежище, которое называлось «Храм Света».

Колер шевельнулся в кресле и зашелся в новом приступе кашля.

— Многие иллюминаты предлагали бороться с тиранией церкви насильственными методами, однако наиболее уважаемый и авторитетный из них выступал против такой тактики. Он был пацифистом и одним из самых знаменитых ученых в истории человечества.

Лэнгдон был уверен, что Колер догадается, о ком идет речь. Даже далекие от науки люди прекрасно знают, какая печальная участь постигла астронома, который дерзнул объявить, что центром Солнечной системы является вовсе не Земля, а Солнце. Инквизиторы схватили его и едва не подвергли казни… Несмотря на то, что его доказательства были неопровержимы, церковь самым жестоким образом наказала астронома, посмевшего утверждать, что Бог поместил человечество далеко от центра своей вселенной.

— Этого астронома звали Галилео Галилей.

— Неужели и Галилей… — вскинул брови Колер.

— Да, Галилей был иллюминатом. И одновременно истовым католиком. Он пытался смягчить отношение церкви к науке, заявляя, что последняя не только не подрывает, а даже, напротив, укрепляет веру в существование Бога. Он как-то писал, что, наблюдая в телескоп движение планет, слышит в музыке сфер голос Бога. Галилей настаивал на том, что наука и религия отнюдь не враги, но союзники, говорящие на двух разных языках об одном и том же — о симметрии и равновесии… аде и рае, ночи и дне, жаре и холоде, Боге и сатане. Наука и религия также есть часть мудро поддерживаемой Богом симметрии… никогда не прекращающегося состязания между светом и тьмой… — Лэнгдон запнулся и принялся энергично приплясывать на месте, чтобы хоть как-то согреть окоченевшие ноги.

Колер безучастно наблюдал за его упражнениями, ожидая продолжения.

— К несчастью, — возобновил свой рассказ Лэнгдон, — церковь вовсе не стремилась к объединению с наукой…

— Еще бы! — вновь перебил его Колер. — Подобный союз свел бы на нет притязания церкви на то, что только она способна помочь человеку понять Божьи заповеди. Церковники устроили над Галилеем судилище, признали его виновным в ереси и приговорили к пожизненному домашнему аресту. Я неплохо знаю историю науки, мистер Лэнгдон. Однако все эти события происходили многие столетия назад. Какое отношение могут они иметь к Леонардо Ветра?

Вопрос на миллион долларов. Лэнгдон решил перейти ближе к делу:

— Арест Галилея всколыхнул сообщество «Иллюминати». Братство допустило ряд ошибок, и церкви удалось установить личности четырех его членов. Их схватили и подвергли допросу. Однако ученые своим мучителям ничего не открыли… даже под пытками.

— Их пытали?

— Каленым железом. Заживо. Выжгли на груди клеймо. Крест.

Зрачки Колера расширились, и он непроизвольно перевел взгляд на безжизненное тело коллеги.

— Ученых казнили с изощренной жестокостью, а их трупы бросили на улицах Рима как предупреждение всем, кто захочет присоединиться к ордену. Церковь подбиралась к братству «Иллюминати» все ближе, и его члены были вынуждены бежать из Италии. — Лэнгдон сделал паузу, чтобы подчеркнуть важность этих слов. — Они ушли в глубокое подполье. Там неизбежно происходило их смешение с другими изгоями, спасавшимися от католических чисток, — мистиками, алхимиками, оккультистами, мусульманами, евреями. С течением времени ряды иллюминатов начали пополняться новыми членами. Стали появляться «просвещенные», лелеющие куда более темные замыслы и цели. Это были яростные противники христианства. Постепенно они набрали огромную силу, выработали тайные обряды и поклялись когда-нибудь отомстить католической церкви. Их могущество достигло такой степени, что церковники стали считать их единственной в мире по-настоящему опасной антихристианской силой. Ватикан назвал братство «Шайтаном».

— «Шайтаном»?

— Это из исламской мифологии. Означает «злой дух» или «враг»… враг Бога. Церковь выбрала ислам по той причине, что считала язык его последователей грязным. От арабского «шайтан» произошло и наше английское слово… сатана.

Теперь лицо Колера выражало нескрываемую тревогу.

— Мистер Колер, — мрачно обратился к нему Лэнгдон, — я не знаю, как это клеймо появилось на груди вашего сотрудника… и почему… но перед вашими глазами давно утраченная эмблема старейшего и самого могущественного в мире общества поклонников сатаны.

Глава 10

Переулок был узким и безлюдным. Ассасин шел быстрым размашистым шагом, его темные глаза горели предвкушением. Приближаясь к своей цели, он вспомнил прощальные слова Януса: «Скоро начнется второй этап. Тебе нужно немного отдохнуть».

Ассасин презрительно фыркнул. Он не спал всю ночь, однако об отдыхе не помышлял. Сон — для слабых телом и духом. Он же, как и его предки, воин, а воины с началом сражения глаз не смыкают. Его битва началась, ему была предоставлена высокая честь пролить первую кровь. И сейчас у него есть два часа, чтобы, перед тем как вернуться к работе, отпраздновать свою победу.

Спать? Есть куда лучшие способы отдохнуть…

Страсть к земным утехам он унаследовал от своих предков. Они, правда, увлекались гашишем, однако он предпочитает другие пути к наслаждению. Он гордился свои телом, безукоризненно отлаженным, не дающим сбоев смертоносным механизмом. И вопреки обычаям и традициям своих прародителей отказывался травить его наркотиками. Он нашел гораздо более эффективное средство, нежели дурман…

Чувствуя, как в нем растет знакомое предвкушение, он заторопился к неприметной двери в конце переулка. Позвонил. Сквозь приоткрывшуюся в створке щель его пытливо оглядели два карих глаза. Потом дверь гостеприимно распахнулась.

— Добро пожаловать, — с радушной улыбкой приветствовала его со вкусом одетая дама.

Она провела его в изысканно обставленную гостиную, неярко освещенную слабо горящими светильниками. Воздух здесь был пропитан ароматом драгоценных духов и пряным запахом мускуса.

— Позовите меня, как только сделаете свой выбор. — Дама протянула ему альбом с фотографиями и удалилась.

Ассасин расплылся в довольной улыбке.

Удобно устроившись на обтянутом плюшем мягком диване, он уложил альбом на коленях и ощутил, как его охватывает похотливое нетерпение. Хотя его соплеменники не праздновали Рождество, он подумал, что подобные чувства должен испытывать христианский мальчик, собирающийся заглянуть в чулок с рождественскими подарками. Ассасин открыл альбом и принялся рассматривать фотографии. Эти снимки могли пробудить самые немыслимые сексуальные фантазии.

Марта. Итальянская богиня. Вулкан страсти. Вылитая Софи Лорен в молодости.

Сашико. Японская гейша. Гибкая и податливая. Несомненно, весьма опытная и умелая.

Канара. Сногсшибательная чернокожая мечта. С развитой мускулатурой. Сплошная экзотика.

Дважды изучив альбом от корки до корки, он наконец сделал выбор и нажал кнопку звонка, встроенную в журнальный столик. Через минуту появилась встречавшая его дама. Он показал ей фотографию. Дама цепко глянула на него и понимающе улыбнулась:

— Пойдемте.

Покончив с финансовыми расчетами, хозяйка заведения позвонила по телефону и, выждав несколько минут, пригласила его подняться по винтовой лестнице в роскошный холл.

— Золотая дверь в самом конце, — сказала она и добавила: — У вас прекрасный вкус.

«Еще бы, — мысленно согласился он с ней, — я ведь большой знаток».

Ассасин крался к двери, как пантера, предвкушающая вкус крови долгожданной добычи. Подойдя к ней, он расплылся в торжествующей ухмылке: створка уже приоткрыта… его ждут с нетерпением.

Вошел. Увидел свою избранницу и понял, что не ошибся. В точности как он хотел… Обнаженная, она лежит на спине, руки привязаны к спинке кровати толстыми бархатными шнурами.

В два шага он пересек комнату и провел пальцами по атласно-гладкой и нежной впадине ее живота, и его жесткая ладонь показалась особенно смуглой на фоне как будто светящейся изнутри кожи цвета слоновой кости.

«Вчера я убил врага, — подумал он, — и ты мой трофей».

Глава 11

— Что вы сказали? — Колер приложил к губам платок, борясь с приступом кашля. — Это эмблема сатанистского культа?

Лэнгдон забегал по гостиной, чтобы согреться.

— Иллюминаты были сатанистами. Правда, не в нынешнем смысле этого слова.

Лэнгдон кратко пояснил, что, хотя большинство обывателей считают последователей сатанистских культов злодеями, сатанисты исторически были весьма образованными людьми, выступающими против церкви. «Шайтанами». Байки о приношениях в жертву животных и пентаграммах, о черной магии и кошмарных ритуалах сатанистов есть не что иное, как ложь, старательно распространяемая церковниками, чтобы очернить своих врагов. С течением времени противники церкви, соперничавшие с братством и стремившиеся не просто подражать ему, но превзойти и вытеснить его, начали верить в эти выдумки и воспроизводить их на практике. Так родился современный сатанизм.

— Все это быльем поросло! — неожиданно резко воскликнул Колер. — Мне нужно выяснить, как этот символ появился здесь и сейчас!

Лэнгдон, успокаивая себя, сделал глубокий вдох.

— Сам этот символ был создан неизвестным художником из числа иллюминатов в шестнадцатом веке. Как дань приверженности Галилея симметрии. Он стал своего рода священной эмблемой братства. Оно хранило его в тайне, намереваясь, как утверждают, открыть людским взорам лишь после того, как обретет достаточную силу и власть для достижения своей конечной цели.

— Следовательно, наш случай означает, что братство выходит из подполья?

Лэнгдон задумался.

— Это невозможно, — ответил он наконец. — В истории братства «Иллюминати» есть глава, о которой я еще не упомянул.

— Ну так просветите меня! — повысив голос, потребовал Колер.

Лэнгдон неторопливо потер руки, мысленно перебирая сотни документов и статей, которые он прочитал или написал сам.

— Видите ли, иллюминаты боролись за выживание, — объяснил он. — После бегства из Рима они прошли всю Европу в поисках безопасного места для восстановления своих рядов. Их приютило другое тайное общество… братство состоятельных баварских каменщиков, которые называли себя масонами.

— Масонами, говорите? — вздрогнул Колер. — Не хотите ли вы сказать, что масоны принадлежат к сатанистам?

Лэнгдон совсем не удивился тому, что Колер слышал об этой организации. На сегодняшний день масонское общество насчитывает свыше пяти миллионов членов по всему миру, половина из них проживают в Соединенных Штатах, а более миллиона обосновались в Европе.

— Конечно, нет. Масоны пали жертвой собственной благожелательности и добросердечия. Предоставляя убежище беглым ученым в восемнадцатом веке, они, сами того не подозревая, стали ширмой для братства «Иллюминати». Члены последнего набирались сил, постепенно прибирая к рукам власть в масонских ложах. Они негласно восстановили свое братство — так появилось тайное общество внутри тайного общества. А затем иллюминаты стали использовать хорошо налаженные и весьма широкие связи масонов для распространения своего влияния по всему миру. — Лэнгдон перевел дух, набрав полные легкие ледяного тумана. — Основной идеей братства «Иллюминати» была ликвидация католицизма. Братство утверждало, что церковь с навязываемыми ею суевериями и предрассудками является злейшим врагом человечества. Иллюминаты опасались, что если религии позволить и дальше распространять ложные мифы в качестве непреложных фактов, то научный прогресс прекратится и человечество, став заложником невежества, будет обречено на бессмысленные и кровавые священные войны.

— Что мы и имеем сегодня, — ворчливо вставил Колер. Он прав, подумал Лэнгдон. Священные войны все еще не сходят с первых страниц газет. Мой Бог лучше твоего. И сдается, ряды таких правоверных все ширятся, что ведет к колоссальным человеческим жертвам.

— Продолжайте, — попросил Колер. Лэнгдон помолчал, собираясь с мыслями.

— Братство «Иллюминати», окрепнув в Европе, обратило свои взоры на Америку, где многие лидеры были масонами — Джордж Вашингтон, например, или Бенджамин Франклин… Честные и богобоязненные люди, они даже не подозревали, что братство держит масонов за горло мертвой хваткой. Иллюминаты же проникали повсюду и участвовали в учреждении банков, основании университетов, развитии промышленности, чтобы добывать средства на финансирование своего последнего похода… — Лэнгдон вновь сделал паузу. — А его целью было образование единого мирового порядка — создание своего рода светского всемирного государства.

Колер замер в своем кресле, внимая каждому слову Лэнгдона.

— Да, в их планы входило установить новый мировой порядок, основанный на научном просвещении, — повторил тот. — Сами они называли эту концепцию «доктриной Люцифера». Церковники ухватились за этот факт и обвинили иллюминатов в связях с сатаной, однако братство настаивало на том, что имеет в виду Люцифера в его подлинной ипостаси светоча^[16]. Или «Иллюминатора».

— Присядьте, пожалуйста, мистер Лэнгдон, — внезапно предложил Колер.

Лэнгдон не без страха примостился на краешке заиндевевшего кресла.

Колер подкатил кресло-коляску чуть ли не вплотную к его коленям.

— Не уверен, что понял все из того, что вы мне только что рассказали. Но одно у меня не вызывает сомнений: Леонардо Ветра был одним из наших ценнейших сотрудников. И моим другом. Я прошу вас помочь мне найти братство «Иллюминати».

Лэнгдон растерялся. А он, оказывается, шутник!

— Найти братство «Иллюминати»? — переспросил он. — Боюсь, сэр, это совершенно невозможно.

— Это почему же? Вы что…

— Мистер Колер! — остановил его Лэнгдон, не зная, как заставить этого человека понять то, что он собирался сказать. — Я еще не закончил. Абсолютно невероятно, чтобы этот знак был оставлен здесь одним из иллюминатов. За последние полвека не появлялось никаких свидетельств их существования, и большинство исследователей сходятся во мнении, что орден давным-давно почил в бозе.

Воцарилось тягостное молчание. Колер, словно в оцепенении, отрешенно смотрел прямо перед собой в белесый туман.

— Какого черта вы мне рассказываете, что братство исчезло когда их эмблема выжжена на груди лежащего перед вами человека! — вдруг очнувшись, вспылил он.

Лэнгдон и сам ломал голову над этой загадкой все утро. Появление амбиграммы сообщества «Иллюминати» было фактом поразительным и необъяснимым. Исследователи символов по всему миру будут ошеломлены и озадачены. И все же ученый в Лэнгдоне был твердо уверен, что это событие никоим образом не может служить доказательством возрождения братства.

— Символы не есть подтверждение жизнедеятельности их первоначальных авторов, — с непреклонной уверенностью произнес он.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что, когда высокоорганизованные идеологические системы, такие как братство «Иллюминати», прекращают существование, их символы… продолжают использовать другие группировки. Такое встречается сплошь и рядом. Нацисты заимствовали свастику у индусов, крест христианам достался от египтян…

— Когда сегодня утром я ввел в компьютер слово «Иллюминати», — бесцеремонно оборвал тираду ученого Колер, — он выдал мне тысячи ссылок, относящихся к нашему времени. Совершенно очевидно, что множество людей считают братство активно действующим и по сей день.

— Пропагандистский вздор! — резко возразил Лэнгдон. Его всегда раздражали всевозможные теории заговоров, в изобилии распространяемые современной массовой культурой. Средства массовой информации наперегонки пророчат близкий конец света, самозваные «эксперты» наживаются на искусственно раздуваемой шумихе вокруг наступления 2000 года, выступая с измышлениями о том, что братство «Иллюминати» не только здравствует и процветает, но исподволь ведет работу по установлению нового мирового порядка. Не так давно газета «Нью-Йорк таймс» сообщила о зловещих масонских связях огромного числа известнейших личностей — сэра Артура Конан Дойла, герцога Кента, Питера Селлерса^[17], Ирвинга Берлина^[18], принца Филиппа^[19], Луи Армстронга, а также целого сонма нынешних промышленных и финансовых магнатов.

— А это вам не доказательство? — Колер возмущенным жестом указал на труп Ветра. — Тоже пропагандистский вздор, скажете?

— Я осознаю, как это может восприниматься на первый взгляд, — призывая на помощь все свои дипломатические способности, осторожно ответил Лэнгдон. — Однако на деле мне представляется куда более правдоподобным то объяснение, что какая-то иная организация завладела эмблемой иллюминатов и использует ее в своих собственных целях.

— В каких там еще целях! Чего они добились этим убийством?

Еще один хороший вопрос, хмыкнул про себя Лэнгдон. Он, сколько ни напрягал свое недюжинное воображение, не мог себе представить, где после четырехсот лет небытия могла отыскаться амбиграмма «Иллюминати».

— Скажу только одно, — решительно тряхнул головой Лэнгдон. — Даже если допустить факт возрождения «Иллюминати», каковую возможность я отвергаю напрочь, братство все равно не могло быть причастно к смерти Леонардо Ветра.

— Неужели?

— Никоим образом. Иллюминаты могли ставить своей целью искоренение христианства, однако для ее достижения они бы использовали свои политические и финансовые ресурсы и никогда не стали бы прибегать к террористическим актам. Более того, у братства существовал строгий моральный кодекс, четко обозначавший круг их врагов. К ученым они относились с необыкновенным пиететом. Убийство коллеги, в данном случае Леонардо Ветра, для них было бы просто немыслимо.

— Возможно, вы так уверены потому, что не знаете одного важного обстоятельства, — поднял на него холодный взгляд Колер. — Леонардо Ветра был отнюдь не обычным ученым.

— Мистер Колер, — досадливо поморщился Лэнгдон, — у меня нет сомнений в том, что Леонардо Ветра был разносторонне талантливым человеком, но факт остается фактом…

Колер вдруг развернул свое кресло-коляску и помчался прочь из гостиной, оставляя за собой взвихрившиеся клубы студеного тумана.

«Господи, да что же он вытворяет?» — мысленно простонал Лэнгдон.

Он последовал за сумасбродным директором и увидел, что Колер поджидает его у небольшой ниши в дальнем конце коридора.

— Это кабинет Леонардо… — Колер указал на дверь. — Думаю, после его осмотра вы несколько измените свое мнение.

Он неловко изогнулся в кресле и, покряхтывая, принялся возиться с дверной ручкой. Наконец створка плавно скользнула в сторону.

Лэнгдон с любопытством заглянул в кабинет, и в ту же секунду по коже у него побежали мурашки.

«Боже, спаси и помилуй!..» — сами собой беззвучно прошептали его губы.

Глава 12

Совсем в другой стране молодой охранник сидел перед множеством видеомониторов. Он внимательно наблюдал за беспрерывной чередой сменяющих друг друга изображений, передаваемых в реальном времени сотнями беспроводных видеокамер, установленных по всему гигантскому комплексу.

Нарядный вестибюль.

Кабинет.

Кухня огромных размеров.

Картинки следовали одна за другой, охранник изо всех сил боролся с одолевавшей его дремотой. Смена подходила к концу, однако бдительности он не терял. Служба его почетна, и в свое время он будет за нее достойно вознагражден.

Внезапно на одном из мониторов появился сигнал тревоги. Охранник инстинктивно нажал кнопку на панели управления, Изображение застыло. Он приник к экрану, всматриваясь в незнакомую картинку. Титры внизу экрана сообщали, что она передается камерой № 86, ведущей наблюдение за вестибюлем.

Однако на мониторе он видел отнюдь не вестибюль.

Глава 13

Лэнгдон, словно завороженный, в смятении разглядывал обстановку кабинета.

— Что это? — не в силах сдержаться, воскликнул он.

Даже не обрадовавшись уютному теплу, ласково повеявшему из открытой двери, он не без страха перешагнул порог.

Колер оставил его вопрос без ответа.

Лэнгдон же, не зная, что и подумать, переводил изумленный взгляд с одного предмета на другой. В кабинете была собрана самая странная коллекция вещей, какую он мог себе представить. На дальней стене висело огромных размеров деревянное распятие. Испания, четырнадцатый век, тут же определил Лэнгдон. Над распятием к потолку была подвешена металлическая модель вращающихся на своих орбитах планет. Слева находились написанная маслом Дева Мария и закатанная в пластик Периодическая таблица химических элементов. Справа, между двумя бронзовыми распятиями, был помещен плакат со знаменитым высказыванием Альберта Эйнштейна: «БОГ НЕ ИГРАЕТ В КОСТИ СО ВСЕЛЕННОЙ». На рабочем столе Ветра он заметил Библию в кожаном переплете, созданную Бором^[20] пластиковую модель атома и миниатюрную копию статуи Моисея работы Микеланджело.

Ну и мешанина! Классический образчик эклектики, мелькнуло в голове у Лэнгдона. Несмотря на то что в тепле кабинета он должен был вроде бы согреться, его била неудержимая дрожь. Ученый чувствовал себя так, будто стал очевидцем битвы двух титанов философии… сокрушительного столкновения противостоящих сил. Лэнгдон обежал взглядом названия стоящих на полках томов.

«Частица Бога».

«Дао^[21] физики».

«Бог: только факты».

На корешок одного из фолиантов была наклеена полоска бумаги с рукописной цитатой: «Подлинная наука обнаруживает Бога за каждой открытой ею дверью», — папа Пий XII.

— Леонардо был католическим священником, — где-то за спиной Лэнгдона глухо произнес Колер.

— Священником? — удивленно обернулся к нему Лэнгдон. — Мне казалось, будто вы говорили, что он физик.

— Он был и тем, и другим. История знает такие примеры, когда люди умели совместить в своем сознании науку и религию. Одним из них был Леонардо. Он считал физику «Божьим законом всего сущего». Утверждал, что повсюду в устройстве окружающей нас природы видна рука Бога. И через науку надеялся доказать всем сомневающимся существование Бога. Он называл себя теофизиком^[22].

— Теофизиком? — не веря своим ушам, переспросил Лэнгдон. Для него подобное словосочетание казалось парадоксальным.

— Физика элементарных частиц в последнее время сделала ряд шокирующих, не укладывающихся в голове открытий… Открытий по своей сути спиритуалистических, или, если вам угодно, духовных. Многие из них принадлежали Леонардо.

Лэнгдон недоверчиво посмотрел на директора центра.

— Духовность и физика?

Лэнгдон посвятил свою карьеру изучению истории религии, и если в этой сфере и существовала неопровержимая аксиома, так это та, что наука и религия — это вода и пламя… заклятые и непримиримые враги.

— Ветра работал в пограничной области физики элементарных частиц, — объяснил Колер. — Это он начал соединять науку и религию… демонстрируя, что они дополняют друг друга самым неожиданным образом. Область своих исследований он назвал «новой физикой».

Колер достал с полки книгу и протянул ее Лэнгдону. Тот прочитал на обложке: «Леонардо Ветра. Бог, чудеса и новая физика».

— Эта весьма узкая область, — добавил Колер. — Однако она находит новые ответы на старые вопросы — о происхождении Вселенной, о силах, которые соединяют и связывают всех нас. Леонардо верил, что его исследования способны обратить миллионы людей к более духовной жизни. В прошлом году он привел неопровержимые доказательства существования некой энергии, которая объединяет всех нас. Он продемонстрировал, что в физическом смысле все мы взаимосвязаны… что молекулы вашего тела переплетены с молекулами моего… что внутри каждого из нас действует одна и та же сила.

Лэнгдон был абсолютно обескуражен. «И власть Бога нас всех объединит».

— Неужели мистер Ветра и вправду нашел способ продемонстрировать взаимосвязь частиц? — изумился он.

— Самым наглядным и неопровержимым образом.Недавно журнал «Сайентифик америкэн» поместил восторженную статью, в которой подчеркивается, что «новая физика» есть куда более верный и прямой путь к Богу, нежели сама религия.

Лэнгдона наконец осенило. Он вспомнил об антирелигиозной направленности братства «Иллюминати» и заставил себя на миг подумать о немыслимом. Если допустить, что братство существует и действует, то оно, возможно, приговорило Леонардо к смерти, чтобы предотвратить массовое распространение его религиозных воззрений. Абсурд, вздор полнейший! «Иллюминати» давным-давно кануло в прошлое! Это известно каждому ученому!

— В научных кругах у Ветра было множество врагов, — продолжал Колер. — Даже в нашем центре. Его ненавидели ревнители чистоты науки. Они утверждали, что использование аналитической физики для утверждения религиозных принципов есть вероломное предательство науки.

— Но разве ученые сегодня не смягчили свое отношение к церкви?

— С чего бы это? — с презрительным высокомерием хмыкнул Колер. — Церковь, может быть, и не сжигает больше ученых на кострах, однако если вы думаете, что она перестала душить науку, то задайте себе вопрос: почему в половине школ в вашей стране запрещено преподавать теорию эволюции? Спросите себя, почему Американский совет христианских церквей выступает самым ярым противником научного прогресса… Ожесточенная битва между наукой и религией продолжается, мистер Лэнгдон. Она всего лишь перенеслась с полей сражений в залы заседаний, но отнюдь не прекратилась.

Колер прав, признался сам себе Лэнгдон. Только на прошлой неделе в Гарварде студенты факультета богословия провели демонстрацию у здания биологического факультета, протестуя против включения в учебную программу курса генной инженерии. В защиту своего учебного плана декан биофака, известнейший орнитолог Ричард Аарониэн, вывесил из окна собственного кабинета огромный плакат с изображением христианского символа — рыбы, но с пририсованными четырьмя лапками в качестве свидетельства эволюции выходящей на сушу африканской дышащей рыбы. Под ней вместо слова «Иисус» красовалась крупная подпись «ДАРВИН!».

Внезапно раздались резкие гудки, Лэнгдон вздрогнул. Колер достал пейджер и взглянул на дисплей.

— Отлично! Дочь Леонардо с минуты на минуту прибудет на вертолетную площадку. Там мы ее и встретим. Ей, по-моему, совсем ни к чему видеть эту кошмарную картину.

Лэнгдон не мог с ним не согласиться. Подвергать детей столь жестокому удару, конечно, нельзя.

— Я собираюсь просить мисс Ветра рассказать нам о проекте, над которым они работали вместе с отцом… Возможно, это прольет некоторый свет на мотивы его убийства.

— Вы полагаете, что причиной гибели стала его работа?

— Вполне вероятно. Леонардо говорил мне, что стоит на пороге грандиозного научного прорыва, но ни слова больше. Подробности проекта он держал в строжайшей тайне. У него была собственная лаборатория, и он потребовал обеспечить ему там полнейшее уединение, что я, с учетом его таланта и важности проводимых исследований, охотно сделал. В последнее время его эксперименты привели к резкому увеличению потребления электроэнергии, однако никаких вопросов по этому поводу я ему предпочел не задавать… — Колер направил кресло-коляску к двери, но вдруг притормозил. — Есть еще одна вещь, о которой я должен вам сообщить прежде, чем мы покинем этот кабинет.

Лэнгдон поежился от неприятного предчувствия.

— Убийца кое-что у Ветра похитил.

— Что именно?

— Пожалуйте за мной. — Колер двинулся в глубь окутанной мглистой пеленой гостиной.

Лэнгдон, теряясь в догадках, пошел следом. Колер остановил кресло в нескольких дюймах от тела Ветра и жестом поманил Лэнгдона. Тот нехотя подошел, чувствуя, как к горлу вновь соленым комом подкатывает приступ тошноты.

— Посмотрите на его лицо.

«И зачем мне смотреть на его лицо? — мысленно возмутился Лэнгдон. — Мы же здесь потому, что у него что-то украли…»

Поколебавшись, Лэнгдон все-таки опустился на колени. Увидеть тем не менее он ничего не смог, поскольку голова жертвы была повернута на 180 градусов.

Колер, кряхтя и задыхаясь, все же как-то ухитрился, оставаясь в кресле, склониться и осторожно повернуть прижатую к ковру голову Ветра. Раздался громкий хруст, показалось искаженное гримасой муки лицо убитого.

— Боже милостивый! — Лэнгдон отпрянул и чуть не упал.

Лицо Ветра было залито кровью. С него на Колера и Лэнгдона невидяще уставился единственный уцелевший глаз. Вторая изуродованная глазница была пуста.

— Они украли его глаз?!

Глава 14

Лэнгдон, немало радуясь тому, что покинул наконец квартиру Ветра, с удовольствием шагнул из корпуса «Си» на свежий воздух. Приветливое солнце помогло хоть как-то сгладить жуткое впечатление от оставшейся в памяти картины: пустая глазница на обезображенном лице, покрытом замерзшими потеками крови.

— Сюда, пожалуйста, — окликнул его Колер, въезжая на довольно крутой подъем, который его электрифицированное кресло-коляска преодолело безо всяких усилий. — Мисс Ветра прибудет с минуты на минуту.

Лэнгдон поспешил вслед за ним.

— Итак, вы все еще сомневаетесь, что это дело рук ордена «Иллюминати»? — спросил его Колер.

Лэнгдон уже и сам не знал, что ему думать. Тяга Ветра к религии, безусловно, его насторожила, однако не настолько, чтобы он смог заставить себя тут же отвергнуть все научно подтвержденные сведения, которые собрал за годы исследований. Еще к тому же и похищенный глаз…

— Я по-прежнему утверждаю, что иллюминаты не причастны к этому убийству, — заявил он более резким тоном, нежели намеревался. — И пропавший глаз тому доказательство.

— Что?

— Подобная бессмысленная жестокость совершенно… не в духе братства, — объяснил Лэнгдон. — Специалисты по культам считают, что нанесение увечий характерно для маргинальных сект — экстремистов-фанатиков и изуверов, которые склонны к стихийным террористическим актам. Что касается иллюминатов, то они всегда отличались продуманностью и подготовленностью своих действий.

— А хирургическое удаление глаза вы к таковым не относите?

— Но какой в этом смысл? Обезображивание жертвы не преследует никакой цели.

Колер остановил кресло на вершине холма и обернулся к Лэнгдону.

— Ошибаетесь, мистер Лэнгдон, похищение глаза Ветра преследует иную, весьма серьезную цель.

С неба до них донесся стрекот вертолета. Через секунду появился и он сам, заложил крутой вираж и завис над отмеченным на траве белой краской посадочным кругом.

Лэнгдон отстранено наблюдал за этими маневрами, раздумывая, поможет ли крепкий сон привести наутро в порядок его разбегающиеся мысли. Он почему-то в этом сомневался.

Посадив вертолет, пилот спрыгнул на землю и без промедления принялся его разгружать, аккуратно складывая в ряд рюкзаки, непромокаемые пластиковые мешки, баллоны со сжатым воздухом и ящики с высококлассным оборудованием для подводного плавания.

— Это все снаряжение мисс Ветра? — недоуменно выкрикнул Лэнгдон, стараясь перекричать рев двигателей.

Колер кивнул.

— Она проводила биологические исследования у Балеарских островов! — также напрягая голос, ответил он.

— Но вы же говорили, что она физик!

— Так и есть. Точнее, биофизик. Изучает взаимосвязь различных биологических систем. Ее работа тесно соприкасается с исследованиями отца в области физики элементарных частиц. Недавно, наблюдая за косяком тунцов с помощью синхронизированных на уровне атомов камер, она опровергла одну из фундаментальных теорий Эйнштейна.

Лэнгдон впился взглядом в лицо собеседника, пытаясь понять, не стал ли он жертвой розыгрыша. Эйнштейн и тунцы? А может, «Х-33» по ошибке забросил его не на ту планету?

Через минуту из кабины выбралась Виттория Ветра. Взглянув на нее, Роберт Лэнгдон понял, что сегодня для него выдался день нескончаемых сюрпризов. Виттория Ветра, в шортах цвета хаки и в белом топике, вопреки его предположениям книжным червем отнюдь не выглядела. Высокого роста, стройная и грациозная, с красивым глубоким загаром и длинными черными волосами. Черты лица безошибочно выдавали в ней итальянку. Девушка не поражала зрителя божественной красотой, но даже с расстояния двадцати ярдов была заметна переполнявшая ее вполне земная плотская чувственность. Потоки воздуха от работающего винта вертолета разметали ее смоляные локоны, легкая одежда облепила тело, подчеркивая тонкую талию и маленькие крепкие груди.

— Мисс Ветра очень сильная личность, — заметил Колер, от которого, похоже, не укрылось то, с какой почти бесцеремонной жадностью разглядывал ее Лэнгдон. — Она по нескольку месяцев подряд работает в крайне опасных экологических условиях. Девица убежденная вегетарианка и, кроме того, является местным гуру во всем, что касается хатха-йоги.

Хатха-йога — это забавно, мысленно усмехнулся Лэнгдон. Древнее буддийское искусство медитации для расслабления мышц — более чем странная специализация для физика и дочери католического священника.

Виттория торопливо шла к ним, и Лэнгдон заметил, что она недавно плакала, вот только определить выражение ее темных глаз под соболиными бровями он так и не смог. Походка у нее тем не менее была энергичной и уверенной. Длинные сильные загорелые ноги, да и все тело уроженки Средиземноморья, привыкшей долгие часы проводить на солнце, говорили о крепком здоровье их обладательницы.

— Виттория, — обратился к ней Колер, — примите мои глубочайшие соболезнования. Это страшная потеря для науки… для всех нас.

Виттория вежливо кивнула.

— Уже известно, кто это сделал? — сразу спросила она. Приятный глубокий голос, отметил про себя Лэнгдон, по-английски говорит с едва уловимым акцентом.

— Пока нет. Работаем.

Она повернулась к Лэнгдону, протягивая ему изящную тонкую руку.

— Виттория Ветра. А вы, наверное, из Интерпола? Лэнгдон осторожно пожал узкую теплую ладонь, нырнув на миг в бездонную глубину ее наполненных слезами глаз.

— Роберт Лэнгдон, — представился он, не зная, что еще добавить.

— К официальным властям мистер Лэнгдон не имеет никакого отношения, — вмешался Колер. — Он крупный специалист из Соединенных Штатов. Прибыл сюда, чтобы помочь нам найти тех, кто несет ответственность за это преступление.

— Разве это не работа полиции? — нерешительно возразила она.

Колер шумно выдохнул, демонстрируя свое отношение к блюстителям порядка, однако отвечать не стал.

— Где его тело? — поинтересовалась Виттория.

— Не волнуйтесь, мы обо всем позаботились, — слишком поспешно ответил Колер.

Эта явная ложь удивила Лэнгдона.

— Я хочу его видеть, — решительно заявила она.

— Виттория, прошу вас… Вашего отца убили, убили изуверски. — Колер решительно посмотрел ей в глаза. — Вам лучше запомнить его таким, каким он был при жизни.

Она собиралась что-то сказать, но в этот момент неподалеку от них раздались громкие голоса:

— Виттория, ау, Виттория! С приездом! С возвращением домой!

Она обернулась. Небольшая компания проходящих мимо вертолетной площадки ученых дружно махала ей руками.

— Ну как, опять обидела старика Эйнштейна? — выкрикнул один из них, и все разразились хохотом.

— Отец должен тобой гордиться! — добавил другой.

— Они что, еще ничего не знают? — бросила она на Колера недоумевающий взгляд.

— Я счел крайне важным сохранить это трагическое событие в тайне.

— Вы утаили от сотрудников, что мой отец убит? — Недоумение в ее голосе уступило место гневу.

Лицо Колера окаменело.

— Мисс Ветра, вы, вероятно, забываете, что, как только я сообщу об убийстве вашего отца, начнется официальное расследование. И оно неизбежно повлечет за собой тщательный обыск в его лаборатории. Я всегда старался уважать стремление вашего отца к уединению. О том, чем вы занимаетесь в настоящее время, мне от него известно лишь следующее. Во-первых, то, что ваш проект может в течение следующего десятилетия обеспечить центру лицензионные контракты на миллионы франков. И во-вторых, что к обнародованию он еще не готов, поскольку технология несовершенна и может представлять угрозу для здоровья и жизни человека. С учетом этих двух фактов я бы не хотел, чтобы посторонние шарили у него в лаборатории и либо выкрали ваши работы, либо пострадали в ходе обыска и в связи с этим привлекли ЦЕРН к судебной ответственности. Я достаточно ясно излагаю?

Виттория молча смотрела на него. Лэнгдон почувствовал, что она вынуждена была признать доводы Колера разумными и логичными.

— Прежде чем информировать власти, — заключил Колер, — мне необходимо знать, над чем именно вы работали. Я хочу, чтобы вы провели нас в вашу лабораторию.

— Да при чем тут лаборатория? Никто не знал, чем мы с отцом там занимались, — ответила Виттория. — Убийство никоим образом не может быть связано с нашим экспериментом.

— Некоторые данные свидетельствуют об обратном… — Колер болезненно сморщился и приложил к губам платок.

— Какие еще данные?

Лэнгдону тоже очень хотелось услышать ответ на этот вопрос.

— Вам придется поверить мне на слово! — отрезал Колер. Виттория обожгла его испепеляющим взглядом, и Лэнгдон понял, что как раз этого она делать и не намерена.

Глава 15

Лэнгдон молча шел за Витторией и Колером к главному зданию, откуда начался его полный неожиданностей визит в Швейцарию. Походка девушки поражала легкостью, плавностью и уверенностью. Виттория двигалась, как бегунья олимпийского класса. Вне всяких сомнений, заключил Лэнгдон, дают о себе знать регулярные занятия йогой. Он слышал ее медленное размеренное дыхание, и у него сложилось впечатление, что, считая про себя вдохи и выдохи, она пытается справиться с обрушившимся на нее горем.

Лэнгдону очень хотелось сказать ей какие-то слова утешения, выразить свое сочувствие. Он тоже пережил момент внезапно возникшей пустоты, когда скоропостижно умер его отец. Больше всего ему запомнились похороны и стоявшая тогда ненастная погода. И это случилось спустя всего лишь два дня после того, как ему исполнилось двенадцать. В доме толпились одетые в серые костюмы сослуживцы отца, слишком крепко пожимавшие в знак соболезнования его детскую ладошку. Все они мямлили какие-то непонятные ему слова вроде «стресс», «инфаркт», «миокард»… Его мать пыталась шутить сквозь слезы, что она всегда могла безошибочно определить состояние дел на бирже, просто пощупав у отца пульс.

Однажды, когда отец еще был жив, Лэнгдон подслушал, как мать умоляла его «хотя бы на миг забыть о делах и позволить себе понюхать розу». И он в тот год подарил отцу на Рождество стеклянную розочку. Это была самая красивая вещица, какую Лэнгдон видел в своей жизни… Когда на нее падал солнечный луч, она расцветала целой радугой красок.

— Какая прелесть! — сказал отец, развернув подарок и целуя сына в лоб. — Надо подыскать ей подходящее место.

После чего он поставил розочку на поросшую пылью полку в самом темном углу гостиной. Через несколько дней Лэнгдон подтащил табуретку, достал с полки стеклянное сокровище и отнес его обратно в лавку, где купил. Отец пропажи так и не заметил.

Негромкий мелодичный звон, возвестивший о прибытии лифта, вернул Лэнгдона из прошлого в настоящее. Виттория и Колер вошли в кабину, Лэнгдон в нерешительности топтался у открытых дверей.

— В чем дело? — спросил Колер, проявляя не столько интерес, сколько нетерпение.

— Нет, ничего, — тряхнул головой Лэнгдон, принуждая себя войти в тесноватую кабину. Лифтами он пользовался лишь в случае крайней необходимости, когда избежать этого было невозможно. Обычно же он предпочитал им куда более просторные лестничные пролеты.

— Лаборатория мистера Ветра находится под землей, — сообщил Колер.

Замечательно, просто чудесно, мелькнуло в голове у Лэнгдона, и он заставил себя шагнуть в лифт, ощутив, как из глубины шахты потянуло ледяным сквозняком. Двери закрылись, и кабина скользнула вниз.

— Шесть этажей, — ни к кому конкретно не обращаясь, произнес Колер.

Перед глазами у Лэнгдона моментально возникла картина непроглядно черной бездны под ногами. Он пытался отогнать видение, обратив все внимание на панель управления лифтом. К его изумлению, на ней было всего две кнопки: «ПЕРВЫЙ ЭТАЖ» и «БАК».

— А что у вас означает «бак»? — осторожно поинтересовался Лэнгдон, помня, как уже не раз попадал впросак со своими предположениями.

— Большой адронный^[23] коллайдер, — небрежно бросил Колер. — Ускоритель частиц на встречных пучках.

Ускоритель частиц? Лэнгдону этот термин был знаком. Впервые он услышал его на званом обеде в Кембридже. Один из его приятелей, физик Боб Браунелл, в тот вечер был вне себя от ярости.

— Эти мерзавцы его провалили! — Физик без всякого стеснения разразился грубой бранью.

— Кого? — чуть ли не в один голос воскликнули все сидевшие за столом.

— Да не кого, а ССК! Закрыли строительство сверхпроводящего суперколлайдера!

— А я и не знал, что в Гарварде такой строят, — удивился кто-то из присутствующих.

— Да при чем тут Гарвард? Речь идет о Соединенных Штатах! — вспылил Браунелл. — Там хотели создать самый мощный в мире ускоритель. Один из важнейших научных проектов века! Собирались вложить два миллиарда долларов. А сенат отказал. Черт бы побрал всех этих лоббистов в сутанах!

Когда Браунелл наконец несколько утихомирился, то объяснил, что ускоритель представляет собой подобие гигантской трубы, в которой разгоняют частицы атомов. Она оснащена магнитами, которые, включаясь и выключаясь с не поддающейся воображению быстротой, заставляют частицы двигаться по кругу, пока те не наберут совершенно немыслимую скорость. У полностью разогнанных частиц она достигает 180 000 миль в секунду.

— Но это же почти скорость света! — запротестовал один из профессоров.

— Именно! — ликующе подтвердил Браунелл.

Далее он рассказал, что, разогнав по трубе две частицы в противоположных направлениях и столкнув их затем друг с другом, ученым удается разбить их на составные элементы и «увидеть» основные, фундаментальные ингредиенты вселенной. Иными словами, в столкновении частиц обнаруживается ключ к пониманию строения мира.

Некто по имени Чарльз Пратт, местная знаменитость, олицетворяющая в Гарварде духовное поэтическое начало, не преминул выразить свое весьма скептическое отношение к этому методу.

— А по-моему, это какой-то неандертальский подход к научным исследованиям, — язвительно заметил он. — Все равно что взять пару карманных часов и колотить их друг о друга, чтобы разобраться, как они устроены.

Браунелл швырнул в него вилкой и пулей вылетел из-за стола.

Значит, у центра есть ускоритель частиц? Замкнутая в кольцо труба, где они сталкиваются друг с другом? Но почему же они запрятали ее под землю? Лэнгдон задумался, ожидая, когда лифт доставит их к цели.

Кабина остановилась, и он страшно обрадовался тому, что сейчас вновь почувствует под ногами твердую землю. Двери открылись, и испытываемое им чувство облегчения сменилось унынием. Он вновь очутился в совершенно чуждом и враждебном мире.

В обе стороны, насколько видел глаз, уходил бесконечный коридор. По существу, это был тускло отсвечивающий голыми бетонными стенами тоннель, достаточно просторный, чтобы по нему мог проехать многотонный грузовик. Ярко освещенный там, где они стояли, тоннель по правую и левую руку исчезал в непроницаемой тьме — неуютное напоминание о том, что они находятся глубоко под землей. Лэнгдон почти физически ощущал невыносимую тяжесть нависшей над их головами породы. На мгновение он снова стал девятилетним мальчишкой… тьма неодолимо засасывает его обратно… обратно в жуткий черный мрак, страх перед которым преследует его до сих пор… Сжав кулаки, Лэнгдон изо всех сил старался взять себя в руки.

Притихшая Виттория вышла из лифта и без колебаний устремилась в темный конец тоннеля, оставив мужчин далеко позади. По мере продвижения над ее головой, неприятно дребезжа и помаргивая, автоматически зажигались лампы дневного света, освещавшие ей дальнейший путь. Лэнгдону стало не по себе, тоннель представлялся ему живым существом… караулившим и предвосхищавшим каждый шаг Виттории. Они следовали за ней, сохраняя дистанцию. Светильники, пропустив людей, гасли за их спинами словно по команде.

— А ваш ускоритель находится где-то здесь, в тоннеле? — вполголоса поинтересовался Лэнгдон.

— Да вот он, у вас перед глазами… — Колер кивнул на стену слева от них, по которой тянулась сверкающая полированным хромом труба.

— Вот это? — в изумлении рассматривая ее, переспросил Лэнгдон.

Ускоритель он представлял себе совсем другим. Эта же труба диаметром около трех футов казалась совершенно прямой и шла по всей видимой длине тоннеля. Больше похоже на дорогостоящую канализацию, подумал Лэнгдон.

— А я-то думал, что ускорители должны иметь форму кольца, — вслух заметил он.

— Правильно думали, — согласился Колер. — Он только кажется прямым. Оптический обман. Длина окружности этого тоннеля столь велика, что глазу изгиб незаметен — ну вроде поверхности земного шара…

— И вот это — кольцо?! Но тогда… каких же оно тогда размеров? — ошеломленно пролепетал Лэнгдон.

— Наш ускоритель самый большой в мире, — с гордостью пояснил Колер.

Тут Лэнгдон вспомнил, что доставивший его в Женеву пилот упомянул о какой-то спрятанной под землей гигантской машине.

— Его диаметр превышает восемь километров, а длина составляет двадцать семь, — невозмутимо продолжал Колер.

Голова у Лэнгдона шла кругом.

— Двадцать семь километров? — Он недоверчиво посмотрел на директора, потом перевел взгляд на дальний конец тоннеля. — Но это же… это же более шестнадцати миль!

Колер кивнул:

— Да частично туннель проходит под территорией Франции Прорыт он в форме правильного, я бы даже сказал, идеального круга. Прежде чем столкнуться друг с другом, полностью ускоренные частицы должны за секунду пронестись по нему десять тысяч раз.

— Хотите сказать, что вы перелопатили миллионы тонн земли только для того, чтобы столкнуть между собой какие-то крошечные частички? — чувствуя, что едва держится на ставших ватными ногах, медленно проговорил Лэнгдон.

Колер пожал плечами:

— Иногда, чтобы докопаться до истины, приходится передвигать горы.

Глава 16

В сотнях миль от Женевы из потрескивающей портативной рации раздался хриплый голос:

— Я в вестибюле.

Сидящий перед видеомониторами охранник нажал кнопку и переключил рацию на передачу.

— Тебе нужна камера номер 86. Она находится в самом конце. Воцарилось долгое молчание. От напряжения по лицу охранника потекли струйки пота. Наконец рация вновь ожила.

— Ее здесь нет. Кронштейн, на котором она была установлена, вижу, а саму камеру кто-то снял.

— Так, понятно… — Охранник с трудом перевел дыхание. — Не уходи пока, подожди там минутку, ладно?

Он перевел взгляд на экраны мониторов. Большая часть комплекса была открыта для публики, так что беспроводные видеокамеры пропадали у них и раньше. Как правило, их крали наглые и бесстрашные любители сувениров. Правда, когда камеру уносили на расстояние, превышающее дальность ее действия, сигнал пропадал и экран начинал рябить серыми полосами. Озадаченный охранник с надеждой взглянул на монитор. Нет, камера № 86 по-прежнему передавала на редкость четкое изображение.

Если камера украдена, рассуждал про себя охранник, почему мы все же получаем от нее сигнал? Он, конечно, знал, что этому есть только одно объяснение. Камера осталась внутри комплекса, просто ее кто-то снял и перенес в другое место. Но кто? И зачем?

Охранник в тяжком раздумье уставился на экран, будто надеясь найти там ответы на эти вопросы. Помолчав некоторое время, он поднес рацию ко рту и произнес:

— Слушай, рядом с тобой есть лестничный проем. Посмотри, нет ли там каких шкафов, ниш или кладовок?

— Нет тут ни хрена, — ответил через некоторое время сердитый голос. — А что такое?

— Ладно, не бери в голову. Спасибо за помощь. — Охранник выключил рацию и нахмурился.

Он знал, что крошечная беспроводная видеокамера может вести передачу практически из любой точки тщательно охраняемого комплекса, состоящего из тридцати двух отдельных зданий, тесно лепящихся друг к другу в радиусе полумили. Единственной зацепкой служило то, что камера находилась в каком-то темном помещении. Хотя легче от этого не было. Таких мест в комплексе уйма: подсобки, воздуховоды, сараи садовников, да те же гардеробные при спальнях… не говоря уже о лабиринте подземных тоннелей. Так что камеру № 86 можно искать и искать неделями.

Но это еще не самое страшное, мелькнуло у него в голове.

Его беспокоила даже не столько проблема, возникшая в связи с непонятным перемещением видеокамеры. Охранник вновь уставился на изображение, которое она передавала. Незнакомое и с виду весьма сложное электронное устройство, какого ему, несмотря на серьезную техническую подготовку, встречать еще не приходилось. Особое беспокойство вызывали индикаторы, подмигивающие с лицевой панели прибора.

Хотя охранник прошел специальный курс поведения в чрезвычайных ситуациях, сейчас он растерялся. Его пульс участился, а ладони вспотели. Он приказал себе не паниковать. Должно же быть какое-то объяснение. Подозрительный предмет был слишком мал, чтобы представлять серьезную опасность. И все же его появление в комплексе вызывало тревогу. А если начистоту, то и страх.

И надо же было этому случиться именно сегодня, с досадой подумал охранник.

Его работодатель всегда уделял повышенное внимание вопросам безопасности, однако именно сегодня им придавалось особое значение. Такого не было уже двенадцать лет. Охранник пристально посмотрел на экран и вздрогнул, услышав далекие раскаты надвигающейся грозы.

Обливаясь потом, он набрал номер своего непосредственного начальника.

Глава 17

Мало кто из детей может похвастать тем, что точно помнит день, когда впервые увидел своего отца. Виттория Ветра была именно таким исключением из общего правила. Ей было восемь лет. Брошенная родителями, которых она не знала, девчушка жила в «Орфанотрофио ди Сьена» — католическом сиротском приюте близ Флоренции. В тот день шел дождь. Монахини уже дважды приглашали ее обедать, но девочка притворялась, что не слышит. Она лежала во дворе, наблюдая, как падают дождевые капли, ощущая, как они небольно ударяются о ее тело, и пыталась угадать, куда упадет следующая. Монахини опять принялись ее звать, пугая тем, что воспаление легких быстро отучит строптивую девчонку от чрезмерного пристрастия к наблюдению за природой.

«Да не слышу я вас!» — мысленно огрызнулась Виттория.

Она уже промокла до нитки, когда из дома вышел молодой священник. Она его не знала, в приюте он был новеньким. Виттория съежилась в ожидании, что он схватит ее за шиворот и потащит под крышу. Однако священник, к ее изумлению, не сделал ничего подобного. Вместо этого он растянулся рядом с ней прямо в большущей луже.

— Говорят, ты всех замучила своими вопросами, — обратился к ней священник.

— А что в этом плохого? — тут же спросила Виттория.

— Выходит, это правда, — рассмеялся он.

— А чего вы сюда пришли? — грубовато поинтересовалась дерзкая девчонка.

— Так ведь не одной тебе интересно, почему с неба падают капли.

— Мне-то как раз неинтересно, почему они падают. Это я уже знаю!

— Да что ты говоришь! — удивленно взглянул на нее священник.

— Конечно! Сестра Франциска рассказывала, что дождевые капли — это слезы ангелов, которые они льют с небес, чтобы смыть с нас наши грехи.

— Ого! Теперь все понятно! — восхитился он.

— А вот и нет! — возразила юная естествоиспытательница. — Они падают потому, что все падает. Падает все! Не одни только дождевые капли.

— Знаешь, а ведь ты права, — озадаченно почесал в затылке священник. — Действительно, все падает. Должно быть, гравитация действует.

— Чего-чего?

— Ты что, не слышала о гравитации? — недоверчиво посмотрел на нее священник.

— Нет, — смутилась Виттория.

— Плохо дело, — сокрушенно покачал головой он. — Гравитация может дать ответы на множество вопросов.

— Так что за штука эта ваша гравитация? — Сгорая от любопытства, Виттория даже приподнялась на локте и решительно потребовала: — Рассказывайте!

— Не возражаешь, если мы обсудим это за обедом? — хитро подмигнул ей священник.

Молодым священником был Леонардо Ветра. Хотя в университете его неоднократно отмечали за успехи в изучении физики, он подчинился зову сердца и поступил в духовную семинарию. Леонардо и Виттория стали неразлучными друзьями в пронизанном одиночеством мире монахинь и жестких правил. Виттория частенько смешила Леонардо, помогая ему разогнать тоску, и он взял ее под свое крыло. Он рассказал ей о таких восхитительных явлениях природы, как радуга и реки. От него она узнала о световом излучении, планетах, звездах… обо всем окружающем мире, каким его видят Бог и наука. Обладавшая врожденным интеллектом и неуемной любознательностью, Виттория оказалась на редкость способной ученицей. Леонардо опекал ее как родную дочь.

Девочка же была просто счастлива. Ей было неведомо тепло отцовской заботы. В то время как другие взрослые шлепком, порой весьма увесистым, обрывали ее приставания с вопросами, Леонардо часами терпеливо растолковывал Виттории всякие премудрости, знакомил ее с интереснейшими, умнейшими книгами. Более того, он даже искренне интересовался, что она сама думает по тому или иному поводу. Виттория молила Бога, чтобы Леонардо оставался рядом с ней вечно. Однако настал день, когда мучившие ее кошмарные предчувствия оправдались. Отец Леонардо сообщил, что покидает приют.

— Уезжаю в Швейцарию, — сообщил он ей. — Мне предоставили стипендию для изучения физики в Женевском университете.

— Физики? — не поверила своим ушам Виттория. — Я думала, вы отдали свое сердце Богу!

— Бога я люблю всей душой, — подтвердил Леонардо. — Именно поэтому и решил изучать его Божественные заповеди. А законы физики — это холсты, на которых Бог творит свои шедевры.

Виттория была сражена. Но у него была для нее еще одна новость. Оказывается, он переговорил с вышестоящими инстанциями, и там дали согласие на то, чтобы отец Леонардо удочерил сироту Витторию.

— А ты сама хочешь, чтобы я тебя удочерил? — с замирающим сердцем спросил Леонардо.

— А как это? — не поняла Виттория.

Когда он ей все объяснил, она бросилась ему на шею и минут пять заливала сутану слезами радости.

— Да! Хочу! Да! Да! Хочу! — всхлипывая, вскрикивала она, вне себя от нежданного счастья.

Леонардо предупредил, что они будут вынуждены ненадолго расстаться, пока он не устроится в Швейцарии, однако пообещал, что разлука продлится не более полугода. Для Виттории это были самые долгие в жизни шесть месяцев, но слово свое Леонардо сдержал. За пять дней до того, как ей исполнилось девять лет, Виттория переехала в Женеву. Днем она ходила в Женевскую международную школу, а по вечерам ее образованием занимался приемный отец.

Спустя три года Леонардо Ветра пригласили на работу в ЦЕРН. Отец и дочь попали в страну чудес, какой Виттория не могла вообразить даже в самых дерзких мечтах.

Виттория Ветра, словно в оцепенении, шагала по туннелю. Поглядывая на свое искаженное отражение в хромированной поверхности трубы ускорителя, она остро ощущала отсутствие отца. Обычно Виттория пребывала в состоянии незыблемого мира с самой собой и полной гармонии со всем, что ее окружало. Однако сейчас все внезапно потеряло смысл. В последние три часа она просто не осознавала, что происходит с ней и вокруг нее.

Звонок Колера раздался, когда на Балеарах было десять часов утра. «Твой отец убит. Возвращайся домой немедленно!» Несмотря на то что на раскаленной палубе катера было удушающе жарко, ледяной озноб пробрал ее до самых костей. Бездушный механический тон, которым Колер произнес эти страшные слова, был еще больнее, нежели сам их смысл.

И вот она дома. Да какой же теперь это дом? ЦЕРН, ее единственный мир с того дня, как ей исполнилось двенадцать лет, стал вдруг чужим. Ее отца, который превращал центр в страну чудес, больше нет.

Дыши ровнее и глубже, приказала себе Виттория, но это не помогло привести в порядок мечущиеся в голове мысли. Кто убил отца? За что? Откуда взялся этот американский «специалист»? Почему Колер так рвется к ним в лабораторию? Вопросы один за другим все быстрее вспыхивали у нее в мозгу.

Колер говорил о возможной связи убийства с их нынешним проектом. Какая может быть здесь связь? Никто не знал, над чем они работают! Но даже если кому-то и удалось что-то разнюхать, зачем убивать отца?

Приближаясь к лаборатории, Виттория вдруг подумала, что сейчас обнародует величайшее достижение его жизни, а отец при этом присутствовать не будет. Этот торжественный момент виделся ей совсем по-другому. Она представляла себе, что отец соберет в своей лаборатории ведущих ученых центра и продемонстрирует им свое открытие, с потаенным ликованием глядя на их ошеломленные, растерянные, потрясенные лица. Затем, сияя отцовской гордостью, объяснит присутствующим, что, если бы не одна из идей Виттории, осуществить этот проект он бы не смог… что его дочь прямо и непосредственно участвовала в осуществлении такого выдающегося научного прорыва. Виттория почувствовала, как к горлу подкатил горький комок. В этот момент триумфа они с отцом должны были быть вместе. Но она осталась одна. Вокруг нее не толпятся взбудораженные коллеги. Не видно восторженных лиц. Рядом только какой-то незнакомец из Америки и Максимилиан Колер.

Максимилиан Колер. Der Konig. Кайзер.

Еще с самого детства Виттория испытывала к этому человеку глубокую неприязнь. Нет, с течением времени она стала уважать могучий интеллект директора, однако его ледяную холодность и неприступность по-прежнему считала бесчеловечными… Этот человек являл собой прямую противоположность ее отцу, который был воплощением сердечного тепла и доброты. И все же в глубине души эти двое относились друг к другу с молчаливым, но величайшим уважением. Гений, сказал ей однажды кто-то, всегда признает другого гения без всяких оговорок.

«Гений, — тоскливо подумала она, — отец… Папа, папочка. Убит…»

В лабораторию Леонардо Ветра вел длинный, стерильной чистоты коридор, от пола до потолка облицованный белым кафелем. У Лэнгдона почему-то появилось ощущение, что он попал в подземную психушку. По стенам коридора тянулись дюжины непонятно что запечатлевших черно-белых фотографий в рамках. И хотя Лэнгдон посвятил свою карьеру изучению символов, эти изображения не говорили ему ничего. Они выглядели как беспорядочная коллекция негативов, вкривь и вкось исчерченных какими-то хаотическими полосами и спиралями. Современная живопись? Накушавшийся амфетамина Джексон Поллок^[24]? Лэнгдон терялся в догадках.

— Разброс осколков. Зафиксированный компьютером момент столкновения частиц, — заметив, видимо, его недоумение, пояснила Виттория и указала на едва видимый на снимке след. — В данном случае наблюдаются Z-частицы. Отец открыл их пять лет назад. Одна энергия — никакой массы. Возможно, это и есть самый мелкий, если можно так выразиться, строительный элемент природы. Ведь материя есть не что иное, как пойманная в ловушку энергия.

Неужели? Материя есть энергия? Лэнгдон насторожился. Это уже скорее смахивает на дзен^[25]. Он еще раз посмотрел на тонюсенькие черточки на фотографии. Интересно, что скажут его приятели с физфака в Гарварде, когда он признается им, что провел выходные в большом адронном коллайдере^[26], наслаждаясь видом Z-частиц?

— Виттория, — сказал Колер, когда они подошли к стальным дверям весьма внушительного вида, — должен признаться, что сегодня утром я уже спускался вниз в поисках вашего отца.

— Неужели? — слегка покраснев, произнесла девушка.

— Именно. И представьте мое изумление, когда вместо нашего стандартного цифрового замка я обнаружил нечто совершенно иное… — С этими словами Колер показал на сложный электронный прибор, вмонтированный в стену рядом с дверью.

— Прошу прощения, — сказала Виттория. — Вы же знаете, насколько серьезно он относился к вопросам секретности. Отец хотел, чтобы в лабораторию имели доступ лишь он и я.

— Понимаю, — ответил Колер. — А теперь откройте дверь.

Виттория не сразу отреагировала на слова шефа, но затем, глубоко вздохнув, все же направилась к прибору в стене.

К тому, что произошло после, Лэнгдон оказался совершенно не готов.

Виттория подошла к аппарату и, склонившись, приблизила правый глаз к выпуклой, чем-то похожей на окуляр телескопа линзе. После этого она надавила на кнопку. В недрах машины раздался щелчок, и из линзы вырвался лучик света. Лучик двигался, сканируя глазное яблоко так, как сканирует лист бумаги копировальная машина.

— Это — сканер сетчатки, — пояснила она. — Безупречный механизм. Распознает строение лишь двух сетчаток — моей и моего отца.

Роберт Лэнгдон замер. Перед его мысленным взором во всех ужасающих деталях предстал мертвый Леонардо Ветра. Лэнгдон снова увидел окровавленное лицо, одинокий, смотрящий в пространство карий глаз и пустую, залитую кровью глазницу. Он попытался не думать об ужасающем открытии… но спрятаться от правды было невозможно. На белом полу прямо под сканером виднелись коричневатые точки. Капли запекшейся крови.

Виттория, к счастью, их не заметила.

Стальные двери заскользили в пазах, и девушка вошла в помещение.

Колер мрачно посмотрел на Лэнгдона, и тот без труда понял значение этого взгляда: «Я же говорил вам, что похищение глаза преследует иную… гораздо более важную цель».

Глава 18

Руки женщины были связаны. Перетянутые шнуром кисти опухли и покраснели. Совершенно опустошенный, ассасин лежал с ней рядом, любуясь своим обнаженным трофеем. Смуглого убийцу занимал вопрос, не было ли ее временное забытье лишь попыткой обмануть его, чтобы избежать дальнейшей работы.

Впрочем, на самом деле это его не очень волновало, так как он получил более чем достаточное вознаграждение. Испытывая некоторое пресыщение, ассасин отвернулся от своей добычи и сел на кровати.

На его родине женщины являются собственностью. Слабыми созданиями. Инструментом наслаждения. Товаром, который обменивают на скот. И там они знают свое место. Здесь же, в Европе, женщины прикидываются сильными и независимыми. Эти их жалкие потуги одновременно смешили его и возбуждали. Убийца получал особое наслаждение в те моменты, когда гордячки оказывались в полной физической зависимости от него.

Несмотря на ощущение полного физического удовлетворения, ассасин начал испытывать другое желание. Прошлой ночью он убил человека. Не только убил, но и изуродовал труп. Убийство действовало на него так, как на других действует героин… Каждая новая порция приносит лишь временное облегчение, порождая тягу к очередной, все увеличивающейся дозе. Чувство приятного удовлетворения исчезло, и на смену ему снова пришло желание.

Он внимательно посмотрел на спящую рядом с ним женщину и провел ладонью по светлой шее. Сознание того, что он в один миг может лишить ее жизни, приводило его в состояние возбуждения. Кому нужна жизнь этого ничтожного существа? Кто она такая? Недочеловек. Инструмент наслаждения. Мощные пальцы убийцы сжали нежное горло, и он уловил биение ее пульса. Однако тут же, подавив желание, убрал руку. Дело прежде всего. Личные желания должны уступать место служению более высоким целям. Встав с постели, ассасин еще раз восхитился величием того дела, которое ему предстояло свершить. Он все еще не мог до конца осознать степень влияния человека, скрывающегося под именем Янус, и могущества древнего братства, которое тот возглавлял. Каким-то непостижимым образом им удалось узнать о его ненависти и… его непревзойденном искусстве. Как именно это стало им известно, для него навсегда останется тайной. Их корни проросли через весь земной шар.

И вот теперь они удостоили его высшей чести. Он станет их руками и их голосом. Их мстителем и их посланником — тем, кого его соплеменники именуют Малик-аль-Хак. Ангел Истины.

Глава 19

Войдя в лабораторию Ветра, Лэнгдон перенесся из нашего времени в далекое будущее. Абсолютно белое внутри помещение, заставленное компьютерами и специальным электронным оборудованием, походило на операционную какого-нибудь футуристического госпиталя. Интересно, какие тайны хранила эта лаборатория, думал американец, если для их сохранности пришлось создавать запоры, открыть которые можно лишь с помощью глаза?..

Колер первым делом внимательно оглядел помещение, но в нем, естественно, никого не оказалось. Что касалось Виттории, то та двигалась как-то неуверенно… Так, словно лаборатория в отсутствие отца стала для нее чужой.

Лэнгдон сразу обратил внимание на невысокие массивные колонны, чем-то напоминающие Стонхендж^[27] в миниатюре. Этих колонн из полированной стали было около десятка, и они образовывали в центре комнаты небольшой круг. Но еще больше эти трехфутовые сооружения напоминали постаменты, на которых в музеях выкладывают драгоценные камни. Однако сейчас на них лежали отнюдь не драгоценности. На каждой из колонн покоился толстостенный прозрачный сосуд, формой и размером напоминающий теннисный мяч. Судя по их виду, сосуды были пусты.

Колер с удивлением посмотрел на них и, видимо, решив поговорить об этом потом, сказал, обращаясь к Виттории:

— Взгляните хорошенько. Ничего не украдено?

— Украдено? Каким образом? Сканер сетчатки может впустить только нас.

— Все-таки посмотрите.

Виттория вздохнула и некоторое время разглядывала комнату. Затем пожала плечами и сказала:

— Лаборатория в том состоянии, в котором ее обычно оставляет отец. В состоянии упорядоченного хаоса.

Лэнгдон понимал, что Колер взвешивает все возможные варианты своего дальнейшего поведения, размышляя о том, в какой степени можнооказывать давление на Витторию и… как много следует ей сказать. Видимо, решив оставить девушку на время в покое, он выехал в центр комнаты, обозрел скопление таинственных пустых сосудов и после продолжительной паузы произнес:

— Секреты… это та роскошь, которую мы себе больше позволить не можем.

Виттория неохотно кивнула, выражая свое согласие, и на ее лице отразилась та буря эмоций, которые она испытывала. Эмоций и воспоминаний.

«Дай ей хотя бы минуту!..» — подумал Лэнгдон.

Как бы набираясь сил для того, чтобы открыть страшную тайну, Виттория опустила ресницы и вздохнула полной грудью. Затем, не открывая глаз, она сделала еще один глубокий вздох. И еще…

Лэнгдона охватило беспокойство. С ней все в порядке? Он покосился на Колера. Тот сидел совершенно спокойно, поскольку ему, очевидно, не раз приходилось бывать свидетелем этого ритуала. Прежде чем Виттория открыла глаза, прошло не менее десяти секунд.

С ней произошла такая метаморфоза, что Лэнгдон просто не поверил своим глазам. Виттория Ветра совершенно преобразилась. Уголки ее пухлых губ опустились, плечи обвисли, взгляд стал мягким. Казалось, девушка настроила свой организм на то, чтобы смириться со сложившимся положением. Страдания и личную боль ей каким-то образом удалось спрятать в глубине сердца.

— С чего начать? — спросила она совершенно спокойно.

— Начните с самого начала, — сказал Колер. — Расскажите нам об эксперименте своего отца.

— Отец всю свою жизнь мечтал о том, чтобы примирить науку и религию, — начала Виттория. — Он хотел доказать, что наука и религия вполне совместимы и являют собой всего лишь два различных пути познания единой истины… — Девушка замолчала, как бы не веря тому, что собиралась сказать в следующий момент: — И вот недавно… он нашел способ это сделать.

Колер молчал.

— Отец задумал провести эксперимент, который, как он надеялся, сможет разрешить одно из самых острых противоречий между наукой и религией.

Интересно, какое противоречие она имеет в виду, подумал Лэнгдон. Истории известно огромное их множество.

— Отец имел в виду проблему креационизма — проблему вечного спора о том, как возникла наша Вселенная.

Вот это да, подумал Лэнгдон. Значит, речь идет ни много ни мало о том самом споре!

— В Библии, естественно, сказано, что наш мир был сотворен Богом, — продолжала Виттория. — «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Итак, все, что мы видим перед собой, возникло из бесконечной пустоты и тьмы. Но к сожалению, один из фундаментальных законов физики гласит, что материя не может быть создана из ничего.

Лэнгдону доводилось читать об этом тупике. Идея о том, что Бог смог создать «нечто из ничего», полностью противоречила общепризнанным законам современной физики и потому отвергалась ученым миром. Акт Творения с точки зрения науки представлялся полнейшим абсурдом.

— Мистер Лэнгдон, — сказала Виттория, повернувшись к американцу, — полагаю, что вы знакомы с теорией Большого взрыва?

— Более или менее, — пожал плечами Лэнгдон.

Так называемый Большой взрыв, насколько ему было известно, являлся признанной наукой моделью возникновения Вселенной. До конца он этого не понимал, но знал, что, согласно теории, находившееся в сверхплотном состоянии и сконцентрированное в одной точке вещество в результате гигантского взрыва начало расширяться, формируя Вселенную. Или что-то в этом роде.

— Когда в 1927 году католическая церковь впервые предложила теорию Большого взрыва…

— Простите, — прервал ее Лэнгдон, — неужели вы хотите сказать, что идея Большого взрыва первоначально принадлежала церкви?

Витторию его вопрос, казалось, несказанно изумил.

— Ну конечно, — ответила она. — Ее в 1927 году выдвинул католический монах по имени Жорж Лемэтр.

— Но я всегда считал, — неуверенно произнес Лэнгдон, — что эту теорию разработал гарвардский астроном Эдвин Хаббл^[28]…

— Еще один пример американского научного высокомерия, — бросив на Лэнгдона суровый взгляд, вмешался Колер. — Хаббл опубликовал свои рассуждения в 1929 году, то есть на два года позже Лемэтра.

«Я читал о телескопе Хаббла, сэр, а о телескопе Лемэтра почему-то никто не пишет», — подумал Лэнгдон, но вслух этого не сказал.

— Мистер Колер прав, — продолжала Виттория. — Первоначально идея принадлежала Лемэтру. Хаббл всего лишь подтвердил ее, собрав доказательства того, что Большой взрыв теоретически возможен.

Интересно, упоминают ли этого Лемэтра фанатичные поклонники Хаббла с факультета астрономии Гарвардского университета, когда читают лекции своим студентам, подумал Лэнгдон. Вслух он этот вопрос, правда, задавать не стал, ограничившись неопределенным:

— О…

— Когда Лемэтр впервые предложил свою теорию, — продолжала Виттория, — ученые мужи объявили ее полной нелепицей. Материя, сказали они, не может возникнуть из ничего. Поэтому, когда Хаббл потряс мир, научно доказав возможность Большого взрыва, церковь возвестила о своей победе и о том, что это является свидетельством истинности Священного Писания.

Лэнгдон кивнул. Теперь он очень внимательно слушал рассуждения девушки.

— Ученым, естественно, пришлось не по вкусу то, что церковь использовала их открытия для пропаганды религии, и они тут же облекли теорию Большого взрыва в математическую форму, устранив из нее тем самым все религиозное звучание. Это позволило объявить им Большой взрыв своей собственностью. Но к несчастью для науки, все их уравнения даже в наше время страдают одним пороком, на который не устает указывать церковь.

— Так называемая сингулярность, — проворчал Колер. Он произнес это слово так, словно оно отравляло все его существование.

— Вот именно — сингулярность! — подхватила Виттория. — Точный момент творения. Нулевое время. Даже сейчас… — Виттория взглянула на Лэнгдона. — Даже сейчас наука не способна сказать что-либо внятное в связи с первым моментом возникновения Вселенной. Наши уравнения весьма убедительно объясняют ранние фазы ее развития, но по мере удаления во времени и приближения к «нулевой точке» математические построения вдруг рассыпаются и теряют всякий смысл.

— Верно, — раздраженно произнес Колер. — И церковь использует эти недостатки как аргумент в пользу чудесного Божественного вмешательства. Впрочем, мы несколько отошли от темы. Продолжайте…

— Я хочу сказать, — с отрешенным выражением лица произнесла Виттория, — что отец всегда верил в Божественную природу Большого взрыва. Несмотря на то что наука пока не способна определить точный момент Божественного акта, отец был убежден, что когда-нибудь она его установит. — Печально показав на напечатанные на лазерном принтере слова, висевшие над рабочим столом Леонардо Ветра, девушка добавила: — Когда я начинала сомневаться, папа всегда тыкал меня носом в это высказывание.

Лэнгдон прочитал текст:

НАУКА И РЕЛИГИЯ НИКОГДА НЕ ПРОТИВОСТОЯЛИ ДРУГ ДРУГУ.

ПРОСТО НАУКА ОЧЕНЬ МОЛОДА, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ ЭТО.

— Папа хотел поднять науку на более высокий уровень, — сказала Виттория. — На тот уровень, когда научные знания подтверждали бы существование Бога. — Она меланхолично пригладила ладонью свои длинные волосы и добавила: — Отец затеял то, до чего пока не додумался ни один ученый. Он решил сделать нечто такое, для чего до настоящего времени даже не существовало технических решений. — Виттория замолчала, видимо, не зная, как произнести следующие слова. Наконец, после продолжительной паузы, девушка сказала: — Папа задумал эксперимент, призванный доказать возможность акта Творения.

Доказать акт Творения? Да будет свет? Материя из ничего? Лэнгдон не мог представить себе ничего подобного.

— Прости, но я тебя не понял, — произнес Колер, сверля девушку взглядом.

— Отец создал Вселенную… буквально из ничего.

— Что?! — вскинул голову Колер.

— Пожалуй, правильнее будет сказать — он воссоздал Большой взрыв.

Колер едва не вскочил на ноги из своего инвалидного кресла. А Лэнгдон запутался окончательно.

Создал Вселенную? Воссоздал Большой взрыв?

— Все это, естественно, сделано не в столь грандиозном масштабе, — сказала Виттория (теперь она говорила гораздо быстрее). — Процесс оказался на удивление простым. Папа разогнал в ускорителе два тончайших луча частиц. Разгон осуществлялся в противоположных направлениях. Когда два луча с невообразимой скоростью столкнулись, произошло их взаимопроникновение, и вся энергия сконцентрировалась в одной точке. Папе удалось получить чрезвычайно высокие показатели плотности энергии.

Девушка начала рассказывать о физическом характере потоков, и с каждым ее словом глаза директора округлялись все больше и больше.

Лэнгдон изо всех сил пытался не потерять нить рассказа.

Итак, думал он, Леонардо Ветра смог создать модель энергетической точки, которая дала начало нашей Вселенной.

— Результат эксперимента без преувеличения можно назвать чудом, — продолжала Виттория. — Его опубликование буквально потрясет основы основ современной физической науки… — Теперь она говорила медленно, словно желая подчеркнуть грандиозное значение открытия. — И в этой энергетической точке внутри ускорителя буквально из ничего начали возникать частицы материи.

Колер никак не отреагировал на это сообщение. Он просто молча смотрел на девушку.

— Материи, — повторила Виттория. — Вещества, родившегося из ниоткуда. Мы стали свидетелями невероятного фейерверка на субатомном уровне. На наших глазах рождалась миниатюрная Вселенная. Папа доказал, что материя может быть создана из ничего. Но это не все! Его эксперимент продемонстрировал, что Большой взрыв и акт Творения объясняются присутствием колоссального источника энергии.

— Или, иными словами, Бога?

— Бога, Будды, Силы, Иеговы, сингулярности, единичной точки… Называйте это как угодно, но результат останется тем же. Наука и религия утверждают одну и ту же истину: источником творения является чистая энергия.

Колер наконец заговорил, и голос его звучал печально:

— Виттория, твой рассказ оставил меня в полной растерянности. Неужели ты и вправду хочешь сказать, что Леонардо смог создать вещество… из ничего?

— Да. И вот доказательство, — ответила Виттория, указывая на пустые сосуды. — В каждом из этих шаров находится образчик сотворенной им материи.

Колер откашлялся и покатился к сосудам. Он двигался осторожно, так, как двигаются инстинктивно ощущающие опасность дикие животные.

— Видимо, я что-то недопонял, — сказал директор. — Почему я должен верить тому, что сосуды содержат частицы материи, созданные твоим отцом? Это вещество могло быть взято откуда угодно.

— Нет, — уверенно ответила Виттория. — Откуда угодно взять это вещество невозможно. Данные частицы уникальны. Подобного вида материи на Земле не существует… Отсюда следует вывод, что она была создана искусственно.

— Как прикажешь понимать твои слова? — с суровым видом произнес Колер. — Во Вселенной существует лишь один вид материи… — начал было руководитель ЦЕРНа, но тут же остановился.

— А вот и нет! — с победоносным видом объявила Виттория. — Вы же сами на своих лекциях говорили нам, что существует два вида материи. И это — научный факт. Мистер Лэнгдон, — произнесла девушка, — что говорит Библия об акте Творения? Что создал Бог?

Лэнгдон не понимал, какое отношение этот вопрос имеет к происходящему, но все же, ощущая некоторую неловкость, ответил:

— Хм… Бог создал свет и тьму… небо и землю… рай и ад…

— Именно, — прервала его Виттория. — Он создал противоположности. Полную симметрию. Абсолютное равновесие. — Вновь повернувшись к Колеру, девушка сказала: — Директор, наука утверждает то же, что и религия: все, что создал Большой взрыв, он создавал в виде двух противоположностей. И я хочу подчеркнуть слово «все».

— Все, включая саму материю, — прошептал, словно самому себе, Колер.

— Именно, — кивнула Виттория. — И в ходе эксперимента моего отца возникли два вида материи.

Лэнгдон вообще перестал понимать то, о чем говорили Колер и Виттория. Неужели, думал он, Леонардо Ветра изобрел нечто противоположное материи?

— Субстанция, о которой ты говоришь, существует лишь в иных областях Вселенной, — сердито сказал директор. — На Земле ее определенно нет. Возможно, ее нет и во всей нашей галактике!

— Верно, — согласилась Виттория. — И это доказывает, что находящиеся в сосудах частицы были созданы в ходе эксперимента.

— Не хочешь ли ты сказать, что эти шары содержат в себе образцы антивещества? — спросил Колер, и лицо его стало похоже на каменную маску.

— Да. Я хочу сказать именно это, — ответила Виттория, бросив торжествующий взгляд на пустые с виду сосуды. — Директор, перед вами первые в мире образцы антиматерии. Или антивещества, если хотите.

Глава 20

Второй этап, думал ассасин, шагая по темному тоннелю.

Убийца понимал, что факел в его руке — вещь в принципе излишняя. Он был нужен лишь для того, чтобы произвести впечатление. Во всем нужен эффект. Страх, как хорошо знал ассасин, был его союзником. Страх калечит сильнее, чем любое оружие.

В тоннеле не было зеркала, чтобы полюбоваться собой. Но судя по сгорбленной тени, которую отбрасывала его скрытая широким одеянием фигура, мимикрия была полной. Маскировка являлась важнейшей частью плана… Кроме того, она еще раз подчеркивала всю безнравственность заговора. Даже в самых дерзких своих мечтах он не представлял, что сыграет в нем столь важную роль.

Еще две недели назад он посчитал бы, что выполнить ожидающую его в конце пути задачу невозможно. Она показалась бы ему самоубийственной. Это было почти то же самое, что войти обнаженным в клетку со львом. Но Янус сумел лишить смысла само понятие невозможного.

За последние две недели Янус посвятил его во множество тайн… Тоннель, кстати, был одной из них — древний, но вполне пригодный для прохода подземный коридор.

С каждым шагом приближаясь к врагам, ассасин не переставал думать о том, насколько трудной может оказаться его задача. Янус обещал, что сделать все будет проще простого, поскольку некто, находящийся в здании, проведет всю подготовительную работу. Некто, находящийся в здании. Невероятно! Чем больше он думал о своей миссии, тем сильнее становилась его вера в то, что она окажется простой, как детская забава.

Wahad… tintain… thalatha… arbaa, думал он и мысленно произносил эти слова по-арабски, приближаясь к концу тоннеля. Один… два… три… четыре.

Глава 21

— Думаю, вы слышали об антивеществе, мистер Лэнгдон? — спросила Виттория. Ее смуглая кожа резко контрастировала с белизной лаборатории.

Лэнгдон поднял на нее глаза. Он вдруг ощутил себя полным тупицей.

— Да… В некотором роде.

— Вы, видимо, смотрите по телевизору сериал «Звездный путь», — с едва заметной усмешкой сказала девушка.

— Моим студентами он очень нравится… — начал он, покраснев, однако тут же взял себя в руки и серьезно продолжил: — Антивещество служит главным топливом для двигателей звездного крейсера «Энтерпрайз». Не так ли?

— Хорошая научная фантастика уходит корнями в настоящую науку, — утвердительно кивнув, ответила Виттория.

— Значит, антивещество действительно существует?!

— Да, как природное явление. Все имеет свою противоположность. Протоны и электроны, кварки и антикварки. На субатомном уровне существует своего рода космическая симметрия. Антивещество по отношению к веществу то же самое, что инь и ян в китайской философии. Женское и мужское начало. Они поддерживают состояние физического равновесия, и это можно выразить математическим уравнением.

Лэнгдон сразу вспомнил о дуализме Галилея.

— Ученым еще с 1918 года известно, что Большой взрыв породил два вида вещества, — сказала Виттория. — Один — тот, который мы имеем здесь, на Земле. Из него состоят скалы, деревья, люди. Другой вид вещества находится где-то в иных частях Вселенной. Это вещество полностью идентично нашему, за исключением того, что все частицы в нем имеют противоположный заряд.

— Но хранить частицы антивещества невозможно, — сказал, возникнув словно из тумана, Колер. Теперь в его голосе звучало сомнение. — Технологий для этого не существует. Как насчет нейтрализации?

— Отцу удалось создать вакуум с обратной поляризацией, что, в свою очередь, позволило извлечь частицы вещества из ускорителя до того, как они успели исчезнуть.

— Но вакуум одновременно с антивеществом извлечет и обычную материю. Я лично не вижу способа разделить частицы, — с недовольным видом возразил Колер.

— Для этой цели папа использовал сильное магнитное поле. Частицы вещества ушли по дуге вправо, а антивещества — влево. У них, как известно, противоположная полярность.

И в этот момент стена скептицизма, которой окружил себя Колер, похоже, дала первую трещину. Он с изумлением посмотрел на Витторию и зашелся в приступе кашля.

— Неверо… ятно, — выдавил он, вытирая губы. — Но пусть даже… — у Лэнгдона сложилось впечатление, что разум директора продолжал сопротивляться, — …вакуум и магниты возымели действие, все равно эти сферические сосуды изготовлены из вещества. А ведь антивещество невозможно хранить в сосудах из нашей обычной материи. Вещество и антивещество мгновенно вступят в реакцию…

— Образцы антиматерии не касаются стенок сосудов, — ответила, явно ожидавшая этого вопроса Виттория. — Они находятся в подвешенном состоянии. Эти сосуды называются «ловушками антивещества», поскольку они буквально затягивают его в центр сферы и удерживают на безопасном расстоянии от стенок.

— В подвешенном состоянии? Но… каким образом?

— В точке пересечения двух магнитных полей. Можете взглянуть.

Виттория прошла через всю комнату и взяла какой-то большой электронный прибор. Эта хитроумная штуковина больше всего походила на лучевое ружье из детских комиксов. Широкий, похожий на пушечный ствол, лазерный прицел сверху и масса электронных приспособлений в нижней части. Девушка соединила прицел с одним из сосудов, взглянула в окуляр и произвела тонкую калибровку. Затем отступила в сторону и жестом пригласила Колера приблизиться.

Директор, казалось, пребывал в полном замешательстве.

— Неужели вам удалось добыть видимое количество?

— Пятьсот нанограммов^[29]. В виде жидкой плазмы, состоящей из миллионов позитронов.

— Миллионов?! Но до сих пор во всех лабораториях мира удалось выделить лишь несколько частиц антивещества…

— Ксенон, — быстро ответила Виттория. — Папа пропустил луч через поток ксенона, который отнял у частиц все электроны. Детали эксперимента он держал в тайне, но мне известно, что отец одновременно впрыскивал в ускоритель струю чистых электронов.

Лэнгдон уже и не пытался что-либо понять. «Неужели они говорят по-английски?» — думал он.

Колер замолчал, сдвинув брови. Затем он судорожно вздохнул и откинулся на спинку кресла — так, словно его сразила пуля.

— Но это означает, что технически мы…

— Именно. Мы имеем возможность получить большое количество антивещества.

Колер посмотрел на металлические стержни, поддерживающие сферические сосуды, неуверенно подкатил к тому, на котором был закреплен зрительный прибор, и приложил глаз к окуляру. Он долго смотрел, не говоря ни слова. Затем оторвался от визира, обессилено откинулся на спинку кресла и вытер покрытый потом лоб. Морщины на его лице разгладились.

— Боже мой… вы действительно это сделали, — прошептал он.

— Это сделал мой отец, — уточнила Виттория.

— У меня просто нет слов…

— А вы не хотите взглянуть? — спросила девушка, обращаясь к Лэнгдону.

Совершенно не представляя, что он может увидеть, Лэнгдон подошел к стержням. С расстояния в один фут сосуд по-прежнему казался пустым. То, что находилось внутри, имело, по-видимому, бесконечно крошечные размеры. Американец посмотрел в окуляр, но для того, чтобы сфокусировать взгляд на содержимом прозрачной сферы, ему потребовалось некоторое время.

И наконец он увидел это.

Объект находился не на дне сосуда, как можно было ожидать, а плавал в самом центре сферы. Это был мерцающий, чем-то похожий на капельку ртути шарик. Поддерживаемый неведомыми магическими силами, шарик висел в пространстве. По его поверхности пробегал муар отливающих металлом волн. Шарик антивещества напомнил Лэнгдону о научно-популярном фильме, в котором демонстрировалось поведение в невесомости капли воды. Несмотря на то что шарик был микроскопическим, Лэнгдон видел все углубления и выпуклости, возникающие на поверхности витающей в замкнутом пространстве плазмы.

— Оно… плавает, — произнес специалист по религиозной символике.

— И слава Богу, — ответила Виттория. — Антивещество отличается крайней нестабильностью. По своей энергетической сущности оно является полной противоположностью обычного вещества, и при соприкосновении субстанций происходит их взаимное уничтожение. Удерживать антивещество от контакта с веществом очень сложно, потому что все — буквально все! — что имеется на Земле, состоит из обычного вещества. Образцы при хранении не должны ничего касаться — даже воздуха.

Лэнгдон был потрясен. Неужели можно работать в полном вакууме?

— Скажи, — вмешался Колер, — а эти, как их там… «ловушки антивещества» тоже изобрел твой отец?

— Вообще-то их придумала я, — несколько смущенно ответила она.

Колер поднял на нее вопросительный взгляд, ожидая продолжения.

— Когда папа получил первые частицы антивещества, он никак не мог их сохранить, — скромно потупившись, сказала Виттория. — Я предложила ему эту схему. Воздухонепроницаемая оболочка из композитных материалов и разнополюсные магниты с двух сторон.

— Похоже, что гениальность твоего отца оказалась заразительной.

— Боюсь, что нет. Я просто позаимствовала идею у природы. Аргонавты^[30] удерживают рыбу в своих щупальцах при помощи электрических зарядов. Тот же принцип использован и здесь. К каждой сфере прикреплена пара электромагнитов. Противоположные магнитные поля пересекаются в центре сосуда и удерживают антивещество в удалении от стен. Все это происходит в абсолютном вакууме.

Лэнгдон с уважением посмотрел на шарообразный сосуд. Антивещество, свободно подвешенное в вакууме. Колер был прав. Этого мог добиться лишь гений.

— Где размещены источники питания электромагнитов? — поинтересовался Колер.

— В стержне под ловушкой. Основания сфер имеют контакт с источником питания, и подзарядка идет постоянно.

— А что произойдет, если поле вдруг исчезнет?

— В этом случае антивещество, лишившись поддержки, опустится на дно сосуда, и тогда произойдет его аннигиляция, или уничтожение, если хотите.

— Уничтожение? — навострил уши Лэнгдон. Последнее слово ему явно не понравилось.

— Да, — спокойно ответила Виттория. — Вещество и антивещество при соприкосновении мгновенно уничтожаются. Физики называют этот процесс аннигиляцией.

— Понятно, — кивнул Лэнгдон.

— Реакция с физической точки зрения очень проста. Частицы материи и антиматерии, объединившись, дают жизнь двум новым частицам, именуемым фотонами. А фотон — не что иное, как микроскопическая вспышка света.

О световых частицах — фотонах Лэнгдон где-то читал. В той статье их называли самой чистой формой энергии. Немного поразмыслив, он решил не спрашивать о фотонных ракетах, которые капитан Кёрк^[31] использовал против злобных клинганов.

— Итак, если электромагниты откажут, произойдет крошечная вспышка света? — решил уточнить он.

— Все зависит от того, что считать крошечным, — пожала плечами Виттория. — Сейчас я вам это продемонстрирую.

Она подошла к одному из стержней и принялась отвинчивать сосуд.

Колер неожиданно издал вопль ужаса и, подкатившись к Виттории, оттолкнул ее руки от прозрачной сферы. — Виттория, ты сошла с ума!

Глава 22

Это было невероятно. Колер вдруг поднялся с кресла и несколько секунд стоял на своих давно усохших ногах.

— Виттория! Не смей снимать ловушку!

Лэнгдон, которого внезапная паника директора повергла в изумление, молча взирал на разыгрывающуюся перед ним сцену.

— Пятьсот нанограммов! Если ты разрушишь магнитное поле…

— Директор, — невозмутимо произнесла девушка, — операция не представляет никакой опасности. Каждая ловушка снабжена предохранителем в виде аккумуляторной батареи. Специально для того, чтобы ее можно было снять с подставки.

Колер, судя по его неуверенному виду, не до конца поверил словам Виттории, но тем не менее уселся в свое кресло.

— Аккумуляторы включаются автоматически, как только ловушка лишается питания, — продолжала девушка. — И работают двадцать четыре часа. Если провести сравнение с автомобилем, то аккумуляторы функционируют, как резервный бак с горючим. — Словно почувствовав беспокойство Лэнгдона, она повернулась к нему и сказала: — Антивещество обладает некоторыми необычными свойствами, мистер Лэнгдон, которые делают его весьма опасным. В частице антиматерии массой десять миллиграммов — а это размер песчинки — гипотетически содержится столько же энергии, сколько в двухстах тоннах обычного ракетного топлива.

Голова Лэнгдона снова пошла кругом.

— Это энергия будущего, — сказала Виттория. — Энергия в тысячу раз более мощная, чем ядерная, и с коэффициентом полезного действия сто процентов. Никаких отходов. Никакой радиации. Никакого ущерба окружающей среде. Нескольких граммов антивещества достаточно, чтобы в течение недели снабжать энергией крупный город.

— Граммов?

Лэнгдон на всякий случай отступил подальше от сосудов с антивеществом.

— Не волнуйтесь, — успокоила его Виттория, — в этих сферах содержатся всего лишь миллионные доли грамма, а такое количество относительно безопасно.

Она подошла к одному из стержней и сняла сферический сосуд с платформы.

Колер слегка поежился, но вмешиваться на этот раз не стал. Как только ловушка освободилась, раздался резкий звуковой сигнал, и в нижней части сферы загорелся крошечный экран. На экране тут же замигали красные цифры. Начался обратный отсчет времени.

24:00:00…

23:59:59…

23:59:58…

Лэнгдон проследил за меняющимися цифрами и пришел к выводу, что это устройство очень смахивает на бомбу замедленного действия.

— Аккумулятор будет действовать ровно двадцать четыре часа. Его можно подзарядить, вернув ловушку на место. Аккумулятор создан в качестве меры предосторожности и для удобства транспортировки.

— Транспортировки?! — прогремел Колер. — Ты хочешь сказать, что выносила образцы из лаборатории?

— Нет, не выносила, — ответила Виттория. — Но мобильность образцов позволит лучше изучить их поведение.

Девушка пригласила Лэнгдона и Колера проследовать за ней в дальнюю часть лаборатории. Когда она отдернула штору, перед ними открылось большое окно в соседнее помещение. Стены, полы и потолки обширной комнаты были обшиты стальными листами. Больше всего комната была похожа на цистерну нефтяного танкера, на котором Лэнгдон однажды плавал в Папуа — Новую Гвинею, чтобы изучить татуировки аборигенов.

— Это помещение мы называем аннигиляционной камерой, — пояснила Виттория.

— И вы действительно наблюдали аннигиляцию? — посмотрел на нее Колер.

— Отец просто восторгался этим физическим явлением, — ответила Виттория. — Огромное количество энергии из крошечного образца антивещества.

Девушка выдвинула из стены под окном стальной с загнутыми краями и потому похожий на противень лист, положила на него сосуд с антивеществом и задвинула этот необычный поднос обратно. Затем она потянула за находящийся рядом рычаг. Не прошло и секунды, как за стеклом они увидели ловушку. Сфера покатилась по широкой дуге и остановилась на металлическом полу почти в самом центре помещения.

— Сейчас вы впервые в жизни сможете наблюдать процесс аннигиляции вещества и антивещества, — с легкой улыбкой объявила девушка. — В процессе участвуют миллионные доли грамма антиматерии. Мы имеем дело с относительно небольшим образцом.

Лэнгдон взглянул на одиноко стоящую на полу огромного бака ловушку антивещества. Колер же просто прильнул к окну. Вид у директора, надо сказать, был довольно растерянный.

— В обычных условиях аккумулятор прекращает действовать через сутки. Однако в этом помещении в пол вмонтированы сильные магниты, способные нейтрализовать магнитное поле ловушки. В тот момент, когда вещество и антивещество соприкоснутся, произойдет…

— Аннигиляция, — прошептал Колер.

— Да, и еще кое-что, — сказала Виттория. — Антивещество порождает чистую энергию. Вся его масса полностью превращается в фотоны. Поэтому не смотрите на образец. Прикройте чем-нибудь глаза.

Лэнгдон немного волновался, но ему казалось, что девица переигрывает, чересчур драматизируя ситуацию. Не смотреть на этот сосуд? Похожая на прозрачный теннисный мяч ловушка находилась от него в добрых тридцати ярдах. Зрителей от нее защищало толстенное и вдобавок затемненное органическое стекло. А образец в ловушке был просто микроскопическим. Прикрыть глаза? Сколько энергии способна выделить подобная…

Но додумать до конца Лэнгдон не успел. Девушка нажала кнопку, и он мгновенно ослеп.

В сосуде возникла сияющая точка, которая вдруг взорвалась ослепительной вспышкой, и волна света, по аналогии с воздушной волной от обычного взрыва, со страшной силой ударила в затененное стекло прямо перед ним. Лэнгдон непроизвольно отступил назад. Стены помещения завибрировали, а свет, вначале заполнивший всю стальную комнату, снова стал стягиваться в одну точку, чтобы через мгновение превратиться в ничто. Лэнгдон беспомощно моргал. Глаза у него болели, и зрение возвращаться не спешило. Когда оно все же вернулось, американец увидел, что шарообразный сосуд исчез без следа. Испарился.

— Б… Боже мой! — прошептал изумленный Лэнгдон.

— Именно это и сказал мой папа, — печально произнесла Виттория.

Глава 23

Колер молча смотрел через затененное стекло в аннигиляционную камеру. То, что он увидел, его потрясло. Рядом с ним стоял Роберт Лэнгдон, которого этот спектакль поразил еще больше.

— Я хочу видеть отца, — потребовала Виттория. — Я показала вам лабораторию, а теперь желаю взглянуть на папу.

Колер медленно отвернулся от окна. Слов девушки директор, судя по всему, просто не слышал.

— Почему вы с отцом так долго ждали, Виттория? Об этом открытии вам следовало немедленно сообщить мне.

На это имеются десятки причин, подумала девушка, а вслух произнесла:

— Если не возражаете, директор, мы все это обсудим позже. А сейчас я хочу увидеть папу.

— Ты представляешь, к каким последствиям может привести это открытие?

— Естественно! — резко бросила Виттория. — К росту доходов ЦЕРНа! Значительному росту. А сейчас я настаиваю…

— Теперь я понимаю, почему вы все держали в тайне, — гнул свое Колер, явно стараясь уязвить собеседницу. — Ты и твой отец опасались, что совет директоров потребует запатентовать вашу технологию.

— Она должна быть запатентована, — сердито ответила Виттория, понимая, что директору все же удалось втянуть ее в спор. — Технология производства антивещества — дело слишком серьезное и весьма опасное. Мы с отцом не спешили с сообщением, чтобы усовершенствовать процесс и сделать его более безопасным.

— Иными словами, вы не доверяли совету, опасаясь, что он пожертвует наукой во имя своей алчности?

Виттория была поражена тем, с каким равнодушием директор произнес эти слова.

— Имелись и другие мотивы, — сказала она. — Папа не торопился, желая представить свое открытие в самом лучшем свете.

— И что же это должно означать?

«Ты еще спрашиваешь, что это должно означать?» — подумала она, а вслух сказала:

— Вещество из энергии, нечто из ничего… Но ведь это, по существу, научно доказывает возможность акта Творения. Разве не так?

— Значит, он не хотел, чтобы религиозные последствия его открытия погибли под натиском коммерциализации?

— В некотором роде — да.

— А ты?

Виттория, как ни странно, придерживалась диаметрально противоположных взглядов. Коммерческая сторона вопроса имела решающее значение для успешного внедрения любого нового источника энергии. Хотя антивещество, как источник чистой энергии, обладало неограниченным потенциалом, преждевременное разглашение тайны грозило тем, что новый вид экологически чистой энергии пострадает от политики и враждебного пиара так, как до него ядерная и солнечная энергия. Ядерная энергия получила распространение до того, как стала безопасной, и в результате произошло несколько катастроф. Солнечная энергия начала использоваться, еще не став экономически выгодной, и инвесторы потеряли большие деньги. В результате оба вида энергии имели скверную репутацию, и перспективы их применения были туманны.

— Мои задачи не столь грандиозны. Я вовсе не стремилась примирить науку и религию.

— Тобой больше двигала забота об окружающей среде? — высказал предположение Колер.

— Неисчерпаемый источник энергии. Никаких открытых выработок. Полное отсутствие радиации и иных видов загрязнения. Использование энергии антивещества могло бы спасти нашу планету…

— Или уничтожить, — саркастически фыркнул Колер. — Все зависит о того, кто станет ее использовать и с какой целью. Кто еще знает о вашем открытии? — спросил директор. От его слов, как и от всей его сгорбленной фигуры, вдруг повеяло леденящим холодом.

— Никто, — ответила Виттория. — Я вам это уже говорила.

— В таком случае… почему ты полагаешь, что твой отец убит?

— Понятия не имею, — сказала девушка, напрягшись всем телом. — У него были враги здесь, в ЦЕРНе, и вы об этом знаете. Но это никак не было связано с антивеществом. Мы поклялись друг другу хранить открытие в тайне еще несколько месяцев. До тех пор, пока не будем готовы.

— И ты уверена, что твой отец хранил молчание? Этот вопрос вывел Витторию из себя.

— Папа всегда хранил даже более суровые обеты, чем этот!

— А ты сама никому не проговорилась?

— Конечно, нет!

Колер вздохнул и замолчал, словно для того, чтобы хорошенько продумать то, что собирался сказать.

— Допустим, что кто-то каким-то образом смог об этом узнать, — после довольно продолжительной паузы произнес он. — Допустим также, что этот неизвестный получил доступ в лабораторию. За чем, по твоему мнению, этот гипотетический взломщик мог охотиться? Не хранил ли твой отец здесь свои рабочие тетради или иные документы?

— Директор, я терпеливо отвечала на ваши вопросы и теперь хочу получить ответ на свои. Вы продолжаете твердить о возможном взломе, хотя сами видели наш сканер глазного дна. Мой отец чрезвычайно серьезно относился к вопросам безопасности и проявлял исключительную бдительность.

— Умоляю тебя, успокой мое сердце, — умоляющим голосом произнес Колер, ввергнув девушку в замешательство. — Что здесь могло пропасть?

— Представления не имею, — сердито ответила она, оглядывая лабораторию. Все образцы антивещества находились на своих местах. Рабочее место ее отца тоже не претерпело никаких изменений. — Сюда никто не входил, — наконец объявила Виттория. — Здесь, наверху, все находится в полном порядке.

— Наверху? — удивленно переспросил Колер.

— Да, в верхней лаборатории, — машинально произнесла девушка.

— Значит, вы пользовались и нижней лабораторией?!

— Да, но только как хранилищем.

Колер снова зашелся в кашле. Откашлявшись, он подкатился ближе к Виттории и просипел:

— Вы использовали камеру «Оп-Мат» для хранения? Хранения чего?

«Опасных материалов! Чего же еще?» — возмущенно подумала Виттория и ответила:

— Для хранения антивещества.

Колер от изумления даже приподнялся на подлокотниках кресла.

— Неужели существуют и другие образцы? Какого дьявола ты мне об этом не сказала?!

— Я собиралась сказать, но вы не дали мне этого сделать.

— Необходимо проверить эти образцы, — бросил Колер. — И немедленно!

— Образец, — поправила его Виттория. — В единственном экземпляре. И он, как я полагаю, в полном порядке. Никто не мог…

— Только один? — спросил директор. — А почему он не здесь?

— Отец хотел, чтобы этот образец на всякий случай хранился в скальных породах. Просто он больше, чем все остальные…

Тревожные взгляды, которыми обменялись Колер и Лэнгдон, не ускользнули от внимания девушки.

— Вы создали образец, масса которого больше пятисот нанограмм? — наезжая на Витторию креслом, спросил директор ЦЕРНа.

— Это было необходимо, — сказала она. — Требовалось доказать, что экономический порог затраты/выпуск может быть успешно преодолен.

Она знала, что соотношение финансовых затрат и объема полученной новой энергии является важнейшим фактором, влияющим на ее внедрение. Никто не станет возводить вышку ради добычи одного барреля нефти. Но если та же вышка при минимальных дополнительных затратах сможет выдать миллионы баррелей, за дело стоит взяться. Точно так же и с антивеществом. Работа шестнадцатимильного ускорителя для создания крошечного образца антиматерии требовала гораздо большей энергии, чем та, которую можно было получить от него. Для того чтобы доказать экономическую целесообразность производства и использования антивещества, требовалось создать образец с гораздо большей массой.

Отец вначале не решался создать большой образец, но потом все же уступил давлению дочери. Для того чтобы антивещество было воспринято серьезно, говорила она, необходимо доказать кое-что. Во-первых, возможность производства достаточного количества материала по умеренной цене, и, во-вторых, то, что этот материал можно безопасно хранить. В конце концов дочь победила, и отец неохотно поменял свою первоначальную, достаточно обоснованную точку зрения. Но одновременно он выдвинул весьма жесткие условия безопасности. Леонардо Ветра настоял на том, чтобы антивещество хранилось в камере для опасных материалов — в небольшом, вырубленном в коренном граните помещении на глубине семидесяти пяти футов от поверхности земли. Помимо этого, отец потребовал, чтобы об этом образце, кроме них двоих, не знал никто.

— Виттория, — напряженным голосом произнес Колер, — какого размера образец вам удалось создать?

Виттория помимо воли ощутила внутреннее удовлетворение. Она знала, что упоминание о массе полученного отцом и ею вещества способно сразить наповал даже самого великого Максимилиана Колера. Перед ее мысленным взором предстал хранящийся в недрах земли образец. Захватывающее зрелище! Свободно парящее внутри ловушки антивещество можно было увидеть невооруженным глазом. Капелька материи размером с дробинку, переливаясь муаром, танцевала в полном вакууме.

Виттория набрала полную грудь воздуха и выпалила:

— Ровно четверть грамма!

— Что?! — Кровь отлила от лица Колера, и у него снова начался приступ кашля. — Чет… Чет… Четверть грамма?! Это же эквивалентно почти… пяти килотоннам!

Килотонна! Виттория ненавидела это слово. Ни она, ни ее отец никогда им не пользовались. Килотонна была мерой энергии, которая выделялась при взрыве тысячи тонн тринитротолуола. Килотоннами измеряется мощность ядерного оружия. Отец и она измеряли энергию в электронвольтах и джоулях, и энергия, которую они создавали, была направлена на созидание.

— Но антивещество такой массы способно уничтожить буквально все в радиусе полумили! — воскликнул Колер.

— Да, если произойдет мгновенная аннигиляция, — согласилась Виттория. — Но этого никто не допустит.

— За исключением тех, у кого есть иные намерения. Или в том случае, если ваш источник питания даст сбой, — произнес Колер, направляя колеса своего кресла к лифту.

— Именно поэтому папа держал его в хранилище «Оп-Мат» с надежнейшей системой электропитания и более чем достаточной защитой.

— И вы поставили в «Оп-Мат» дополнительный запор? — с надеждой спросил Колер.

— Да. Еще одну систему сканирования сетчатки. В ответ директор бросил всего лишь два слова:

— Вниз. Немедленно!

* * *

Грузовой лифт камнем падал в бездну.

Еще на семьдесят пять футов ближе к центру Земли.

Виттории казалось, что она физически ощущает страх, который испытывали оба мужчины. Лицо Колера, обычно лишенное всяких эмоций, на сей раз искажала гримаса ужаса. «Я знаю, — думала Виттория, — что образец очень велик, но те меры предосторожности, которые мы…»

Довести мысль до конца девушка не успела. Лифт замер на дне шахты. Двери кабины открылись, и Лэнгдон увидел перед собой вырубленный в камне коридор, заканчивающийся тяжелым стальным щитом. «Оп-Мат».

В стене рядом со стальным щитом, оказавшимся при ближайшем рассмотрении дверью, располагался сканер сетчатки, идентичный тому, который Лэнгдон видел наверху.

Виттория подошла к сканеру, приблизила глаз к выпуклой линзе, но тут же отпрянула. С прибором что-то случилось. Всегда безукоризненно чистый окуляр был чем-то забрызган… Мелкие пятна были похожи на… Запекшуюся кровь? Она в замешательстве повернулась к мужчинам и увидела их восковые лица. Колер и Лэнгдон были бледны как смерть, а их взгляды были устремлены вниз, ей под ноги.

Виттория проследила за ними…

— Не смотрите! — выкрикнул Лэнгдон и протянул к девушке руки.

Слишком поздно. Она уже увидела валяющийся на полу предмет. Этот предмет был для нее совершенно незнакомым и в то же время очень близким.

Уже через миг Виттория с ужасом поняла, что это такое. На нее с пола таращилось, выброшенное, словно ненужный мусор, глазное яблоко. Эту карюю радужную оболочку она узнала бы при любых обстоятельствах.

Глава 24

Технический сотрудник службы безопасности старался не дышать, пока начальник, склонившись через его плечо, изучал изображения на мониторах.

Прошла минута. За ней еще одна.

В молчании начальника нет ничего удивительного,думал про себя техник. Командир всегда строго придерживается инструкции. Он ни за что не смог бы стать руководителем одной из лучших в мире служб безопасности, если бы говорил, предварительно не подумав.

Вот только интересно, о чем он сейчас думает?

Объект, который они рассматривали, был каким-то сосудом с прозрачными стенками. Определить это не составило никакого труда. Все остальное оказалось намного сложнее.

Внутри сосуда в воздухе парила капелька жидкого металла. Капля то возникала, то исчезала в мигающем свете дисплея, ведущего обратный отсчет секунд. При виде этих красных, неумолимо меняющихся цифр технику почему-то стало жутко.

Следуя указанию, молодой человек усилил яркость изображения. Командир сунул нос в экран, пытаясь рассмотреть нечто такое, что теперь стало видимым.

Техник проследил за взглядом начальника и тоже заметил на основании сосуда, совсем рядом с дисплеем, четыре буквы. Это было какое-то сокращение.

— Оставайтесь здесь, — сказал командир. — И никому ни слова. Я сам займусь этим делом.

Глава 25

Хранилище «Оп-Мат». Пятьдесят метров от поверхности земли.

Виттория Ветра пошатнулась и едва не упала на сканер сетчатки. Она не увидела, а скорее почувствовала, как американец бросился к ней и подхватил ее обмякшее тело, удержав от падения. А с пола на нее смотрел глаз отца. Девушке казалось, что воздух разрывает легкие. Они вырезали его глаз. Ее мир рухнул. За спиной что-то говорил Колер, а Лэнгдон куда-то ее вел. Вскоре она с удивлением обнаружила, что смотрит в глазок сканера. Все происходящее казалось ей дурным сном.

Аппарат подал сигнал, и стальная дверь бесшумно скользнула в стену.

Несмотря на весь ужас, который уже испытала Виттория при виде неотрывно смотревшего на нее глаза отца, она знала, что в камере ее ждет нечто еще более страшное. Взгляд, брошенный в глубину комнаты, подтвердил, что открывается новая глава этого кошмара. Одинокое зарядное устройство, на котором раньше покоилась ловушка, опустело.

Образец антивещества исчез. Они вырезали глаз папы, чтобы украсть его. Катастрофа разразилась слишком быстро и слишком неожиданно, чтобы оценить ее возможные последствия. Все пошло совсем не так, как рассчитывали они с отцом. Образец, призванный доказать, что антивещество совершенно безопасно и что его можно использовать как надежный источник дешевой энергии, исчез. Но ведь никто даже не знал о его существовании! Однако факт исчезновения отрицать было невозможно. Выходит, об их эксперименте кто-то все же знал. Но кто? Виттория не имела об этом ни малейшего представления. Даже директор Колер (а он знал обо всем, что творится в ЦЕРНе) был в полном неведении относительно их проекта.

Папа погиб. Пал жертвой своей гениальности.

Смерть отца повергла девушку в отчаяние, но в ее сердце постепенно начало закрадываться новое чувство. Как ни странно, но оно оказалось даже сильнее естественной печали, вызванной гибелью любимого человека. Это новое чувство многотонной тяжестью легло на ее плечи и придавило к земле. Виттории казалось, что в ее сердце всадили кинжал. Она испытывала всепоглощающее чувство вины. Ведь это она убедила отца вопреки его первоначальному желанию создать образец с большой массой. И из-за этого образца его убили!

Четверть грамма…

Всякое новое техническое достижение, будь то появление огня, изобретение пороха или двигателя внутреннего сгорания, могло служить как делу добра, так и делу зла. Все зависит от того, в чьи руки оно попадет. Все новые изобретения, оказавшись в плохих руках, могут сеять смерть. А антивещество способно превратиться в самое смертоносное оружие в человеческом арсенале. От этого оружия нет защиты. Похищенная в ЦЕРНе ловушка начала отсчет времени в тот момент, когда ее сняли с зарядной консоли. Перед мысленным взором Виттории возник образ катящегося под гору поезда, у которого отказали тормоза…

А когда время истечет…

Ослепительная вспышка. Громовой раскат. Многочисленные спонтанные возгорания. Вспышка… и кратер. Пустой, лишенный всякой жизни кратер.

Мысль о том, что гений ее отца может быть использован как инструмент разрушения, вызывала боль. Антивещество — абсолютное оружие террора. В похищенной ловушке нет металлических частей, и металлодетектор против нее бессилен. В ней нет химических элементов, запах которых мог бы привлечь внимание разыскных собак. У нее нет запала, который можно было бы обезвредить в том случае, если правоохранительные органы обнаружат ловушку.

Итак, время пошло…

* * *

Лэнгдон не знал, что еще можно сделать. Он извлек из кармана носовой платок и прикрыл им валяющееся на полу глазное яблоко Леонардо Ветра. Виттория стояла у дверей камеры «Оп-Мат» с выражением горя и растерянности на лице. Лэнгдон инстинктивно направился к девушке, но его опередил Колер.

— Мистер Лэнгдон… — Директор знаком подозвал его к себе. Лэнгдон неохотно повиновался, оставив находившуюся на грани паники Витторию в дверях.

— Вы — эксперт, — прошептал Колер, как только американец подошел к нему достаточно близко. — Мне необходимо знать, как эти мерзавцы иллюминаты намерены использовать антивещество.

Лэнгдон попытался сосредоточиться. Несмотря на творившееся вокруг него безумие, он все же старался мыслить логично. Ученый в нем не мог согласиться с допущением Колера. Допущением ненаучным и потому совершенно неприемлемым.

— Братство «Иллюминати» прекратило существование, мистер Колер, и я продолжаю придерживаться этой точки зрения. Преступление мог совершить кто угодно. Убить мистера Ветра мог даже сотрудник ЦЕРНа, который, узнав об открытии, счел его слишком опасным для человечества.

Слова американца потрясли Колера.

— Неужели вы действительно верите в то, что это убийство, если можно так выразиться, — преступление совести? Полнейший абсурд! Тот, кто убил Леонардо, сделал это, чтобы заполучить антивещество. И у меня нет сомнений в том, что антиматерия понадобилась преступникам для осуществления каких-то планов.

— Терроризм?

— Вне всякого сомнения.

— Но иллюминаты никогда не были террористами.

— Расскажите об этом Леонардо Ветра.

Как ни больно было Лэнгдону это слышать, но Колер был прав. Ветра действительно был заклеймен символом братства «Иллюминати». Как вообще могло появиться здесь это священное клеймо? Предположение о том, что его специально подделали, чтобы пустить следствие по ложному следу, было совершенно абсурдным и не выдерживало ни малейшей критики. Следовало искать иное объяснение.

Лэнгдон еще раз обдумал невозможное. Если иллюминаты до сих пор существуют и если антивещество похищено ими, то что они могут замышлять? Что или кто может послужить мишенью для террористического акта?

Мозг ученого выдал ответ мгновенно. Но сам Лэнгдон так же быстро отмел подобную возможность. Да, братство «Иллюминати» имело смертельного врага, но сколько-нибудь масштабный террористический акт против него со стороны иллюминатов был невозможен. Это было совершенно не в духе братства. Да, иллюминаты, случалось, убивали людей. Но их целью становились отдельные личности, и каждый раз жертва тщательно выбиралась. Массовое убийство представлялось им невозможным. Но с другой стороны… Лэнгдон задумался. Но с другой стороны, что может убедительнее доказать величие науки, чем превращение буквально в ничто ее извечного врага с помощью новейшего научного достижения…

Разум Лэнгдона отказывался принять эту нелепую идею.

Но тут его осенило.

— Помимо терроризма, имеется еще одно логическое объяснение этого поступка… — сказал он.

Колер, ожидая ответа, поднял на него вопросительный взгляд.

Лэнгдон попытался до конца осмыслить пришедшую ему в голову идею. Братство «Иллюминати» для достижения своих целей постоянно пользовалось имеющимися в его распоряжении огромными финансовыми средствами. Иллюминаты контролировали банки, хранили несметные сокровища в золотых слитках и драгоценных камнях. Ходили слухи, что они владеют самым большим алмазом на Земле — так называемым «Ромбом Иллюминати». Камня никто не видел, но считалось, что это безукоризненной чистоты бриллиант гигантских размеров.

— Деньги, — сказал Лэнгдон. — Антивещество могло быть похищено исключительно из финансовых соображений.

— Финансовых соображений? — недоуменно переспросил Колер. — Кому, черт побери, можно с выгодой загнать каплю антивещества?

— Речь идет не об образце, — пояснил свою мысль Лэнгдон — Похитителей интересует технология. Технология производства антиматерии может стоить баснословных денег. Может быть, ловушку похитили для того, чтобы провести анализы и наладить опытно-конструкторские работы?

— Если вы хотите сказать, что мы столкнулись со случаем обычного промышленного шпионажа, то я не могу с вами согласиться. Аккумуляторы за двадцать четыре часа полностью сядут, и исследователи взлетят на воздух или испарятся, если хотите, прежде чем успеют что-либо выяснить.

— До взрыва они смогут подзарядить ловушку, соорудив устройство наподобие тех, что имеются в ЦЕРНе.

— За двадцать четыре часа?! — изумился Колер. — На создание такого аппарата им потребовались бы не часы, а месяцы, даже в том случае, если бы они получили в свои руки все рабочие чертежи!

— Директор прав, — едва слышно произнесла Виттория.

Услышав ее голос, оба мужчины повернулись. Девушка шла к ним, и ее походка сказала им даже больше, чем ее слова.

— Он прав. Никто не успеет за сутки воссоздать зарядное устройство. Лишь на компьютерные расчеты у них уйдет не одна неделя. Параметры фильтров, сервоприводов, составление специальных сплавов, калибровка… За двадцать четыре часа сделать это невозможно.

Лэнгдон нахмурился, поняв, что оба ученых правы. Ловушка антивещества — вовсе не тот прибор, который можно подзарядить, воткнув вилку в электрическую розетку. Покинув стены ЦЕРНа, ловушка попала на улицу с односторонним движением. И она будет двигаться по ней, чтобы ровно через двадцать четыре часа превратиться в море огненной энергии.

Из этого можно было сделать единственный и весьма неутешительный вывод.

* * *

— Надо позвонить в Интерпол, — сказала Виттория и услышала свои собственные слова как бы издалека. — Нам следует немедленно поставить в известность власти.

— Ни в коем случае! — решительно качнув головой, бросил Колер.

Слова директора озадачили девушку.

— Нет? Но почему?

— Из-за тебя и твоего отца я оказался в весьма сложном положении.

— Директор, нам требуется помощь. Необходимо найти и вернуть на место ловушку, пока никто не пострадал. На нас лежит огромная ответственность.

— Прежде всего нам следует хорошенько подумать, — жестко произнес Колер. — Все это может иметь весьма и весьма серьезные последствия для ЦЕРНа, ответственность за который целиком лежит на моих плечах.

— Вас тревожит репутация ЦЕРНа? Вы представляете, какой ущерб может причинить антивещество, взорвавшись в густонаселенных городских кварталах? Все будет уничтожено в радиусе примерно половины мили! Девять городских кварталов!

— Видимо, тебе и твоему отцу, прежде чем затевать эксперимент с крупным образцом, следовало принять это во внимание.

Виттории показалось, что ее ударили в солнечное сплетение.

— Но… но… Но мы приняли все меры предосторожности.

— Похоже, этого оказалось недостаточно.

— Но никто не знал о существовании антивещества, — сказала она, тут же поняв, что сморозила глупость. Конечно, кто-то о нем знал, каким-то образом сумел пронюхать.

Сама она об эксперименте никому не рассказывала. Это оставляло лишь две возможности. Либо отец проговорился об антивеществе, либо за ними велась слежка. Первое вряд ли было возможно, поскольку именно отец заставил ее дать клятву хранить тайну. Оставалось второе. Может быть, прослушивались их мобильные телефоны? Находясь в путешествии, она несколько раз беседовала с отцом по сотовому… Неужели они тогда сказали что-то лишнее? Вполне возможно. Оставалась еще и электронная почта. Но они старались не писать ничего такого, что могло бы раскрыть суть эксперимента. Может быть, тайное наблюдение за ними организовала служба безопасности ЦЕРНа? Впрочем, это уже не имело никакого значения. Что сделано, то сделано. И отец умер.

Эта мысль заставила девушку вернуться к активным действиям, и она достала из кармана шортов сотовый телефон.

Колер, закашлявшись, покатил к ней. Глаза директора пылали гневом.

— Кому… кому ты звонишь?

— Пока на коммутатор ЦЕРНа. Они соединят меня с Интерполом.

— Думай, прежде чем делать!!! — взвизгнул Колер, задыхаясь от приступа кашля. — Откуда у тебя такая наивность? Ловушка может находиться в любой части земного шара. Никакая разведывательная организация в мире не сможет мобилизовать достаточно сил, чтобы вовремя ее обнаружить.

— И мы, следовательно, не должны ничего предпринимать? — спросила Виттория.

Ей не хотелось возражать человеку со столь хрупким здоровьем, но директор вел себя настолько неадекватно, что она просто перестала его понимать.

— Мы должны предпринять то, что имеет смысл, — ответил Колер. — Мы не можем ставить под удар репутацию ЦЕРНа, привлекая к нему внимание властей, которые ничем не могут помочь. Время для этого еще не настало. Прежде надо все хорошенько обдумать.

Виттория понимала, что в словах директора имеется определенная логика, но она также знала, что в этой логике, по определению, отсутствует малейший намек на моральную ответственность. Ее отец всегда жил с чувством моральной ответственности. Он стремился к безопасности науки, ее открытости и свято верил в добрые намерения других людей. Виттория разделяла убеждения отца, но судила о людях с точки зрения учения о карме. Отвернувшись от Колера, она открыла свой телефон.

— Тебе не удастся это сделать, — спокойно констатировал директор.

— Попробуйте мне помешать.

Колер продолжал неподвижно сидеть в своем инвалидном кресле.

Лишь через несколько секунд Виттория поняла, чем объясняется невозмутимость директора. Из глубокого подземелья звонить по сотовому телефону было невозможно.

Девушка залилась краской и, задыхаясь от негодования, направилась к лифту.

Глава 26

Ассасин стоял в конце каменного тоннеля. В его руке все еще ярко пылал факел, и запах дыма смешивался с запахами плесени и застоялого воздуха. Вокруг него царила полная тишина. Находившаяся на его пути железная дверь казалась такой же древней, как и сам тоннель. Ржавая, но по-прежнему крепкая. Ассасин ждал, зная, что его не обманут.

Назначенное время неумолимо приближалось.

Янус обещал, что некто, находящийся внутри, откроет ему дверь. Ассасина восхищало это предательство. Для того чтобы выполнить свою задачу, убийца готов был ждать хоть до утра, но чувствовал, что этого не потребуется. Он работал на людей решительных и с железными нервами.

Через несколько минут, в точно оговоренное время, за дверями послышался звон тяжелых ключей. Старинные замки открывались с металлическим скрежетом. Три огромные щеколды одна за другой со скрипом отодвинулись в сторону. Создавалось впечатление, что до замков не дотрагивались уже несколько столетий.

После этого наступила тишина.

Ассасин, как ему было сказано, выждал пять минут, а затем, ощущая наэлектризованность во всем теле, распахнул огромную дверь.

Глава 27

— Виттория, я запрещаю тебе! — задыхаясь, произнес Колер. По мере того как лифт поднимался, состояние директора становилось все хуже.

Виттория заставила себя не думать о нем. Девушка искала убежища, искала чего-то родного в этом месте, которое, она знала, уже никогда не будет для нее домом. Она понимала, что не имеет права возводить барьер между собой и действительностью. Сейчас она должна сделать все, чтобы подавить свою боль и начать действовать. Звонить по телефону.

Роберт Лэнгдон стоял рядом с ней и, как обычно, молчал. Виттории надоело гадать о том, кто такой этот человек. Крупный специалист из Соединенных Штатов. Она запомнила слова Колера: «Мистер Лэнгдон поможет нам найти убийц твоего отца».

Пока Лэнгдон ничем им не помог. Этот специалист из США, без сомнения, человек добрый и заботливый, но в то же время он что-то скрывает. Они оба что-то от нее скрывают.

Виттория сняла ментальную блокировку и снова услышала слова Колера:

— На мне как на директоре ЦЕРНа лежит ответственность за будущее науки. Если это событие твоими стараниями разрастется в международный скандал и ЦЕРН понесет урон…

— Будущее науки? — прервала речь директора Виттория. — Неужели вы и вправду надеетесь избежать ответственности, отказавшись признать, что антивещество родилось в ЦЕРНе? Неужели вам безразлична судьба людей, жизнь которых мы поставили под угрозу?!

— Не мы… — в свою очередь, оборвал ее Колер, — …а вы. Ты и твой отец.

Виттория отвернулась, не зная, что на это ответить.

— Что же касается твоих слов о жизни людей, то я тебе вот что скажу, — продолжал Колер. — Я как раз и забочусь об их жизни. Тебе лучше, чем кому-либо, известно, что производство антивещества может радикально изменить жизнь на нашей планете. Если ЦЕРН рухнет, раздавленный этим скандалом, пострадают все. Будущее человечества находится в руках учреждений, подобных ЦЕРНу, ученых вроде тебя и твоего отца. В руках всех тех, кто посвятил свою жизнь решению проблем будущего.

Виттории и раньше доводилось слышать лекции Колера, в которых тот обожествлял науку. Однако она никогда не соглашалась с их главным тезисом, полагая, что наука сама породила половину тех проблем, которые ей приходится решать. «Прогресс», по ее мнению, был той раковой опухолью, которая угрожала самому существованию матери Земли.

— Каждое научное открытие таит в себе определенный риск, — не умолкал Колер. — Так было всегда, так будет и впредь. Исследование космоса, генетика, медицина… Во всех областях знаний ученые совершали ошибки. Наука должна уметь любой ценой справляться с постигшими ее неудачами. Во имя всеобщего блага.

Витторию всегда поражала способность Колера жертвовать этическими принципами ради успехов науки. Создавалось впечатление, что его интеллект и душа отделены друг от друга бескрайним ледяным простором…

— Если верить вашим словам, то ЦЕРН настолько необходим человечеству, что никогда и ни при каких обстоятельствах не должен нести моральной ответственности за свои ошибки.

— Я бы на твоем месте прикусил язык. Не надо толковать мне о морали. У тебя на это нет морального права. Разве не ты с отцом нарушила все этические нормы, создав этот образец и тем самым поставив под угрозу существование ЦЕРНа? Я же пытаюсь спасти не только место работы трех тысяч ученых, включая тебя, но и репутацию твоего отца. Подумай о нем. Человек, подобный твоему отцу, не заслуживает того, чтобы его запомнили только как создателя оружия массового уничтожения.

Последние слова достигли цели. «Это я убедила папу получить образец, — подумала она. — И только я во всем виновата».

* * *

Когда дверь лифта открылась, Колер все еще продолжал говорить. Виттория вышла из кабины, достала телефон и попыталась позвонить.

Аппарат молчал. Она направилась к дверям.

— Виттория, стой! — Астматик едва успевал за девушкой. — Подожди. Нам надо поговорить.

— Basta di parlare!^[32]

— Вспомни об отце! Что бы он сделал на твоем месте?

Она продолжала идти, не замедляя шага.

— Виттория, я был не до конца искренен с тобой. Ее ноги самопроизвольно замедлили движение.

— Не знаю, почему я так поступил, — продолжал, задыхаясь, директор. — Видимо, чтобы не травмировать тебя еще сильнее. Скажи мне, чего ты хочешь, и мы будем работать вместе.

Виттория остановилась в центре лаборатории и, не поворачивая головы, бросила:

— Я хочу вернуть антивещество. И хочу узнать, кто убил папу.

— Прости, Виттория, — вздохнул Колер, — нам уже известно, кто убил твоего отца.

— Что? Что? — спросила она, повернувшись к нему лицом.

— Я не знал, как тебе это сказать… Это так трудно…

— Вы знаете, кто убил папу?

— Да, у нас имеются достаточно обоснованные предположения на сей счет. Убийца оставил своего рода визитную карточку. Именно поэтому я и пригласил мистера Лэнгдона. Он специализируется на организации, которая взяла на себя ответственность за это преступление.

— Организация? Группа террористов?

— Виттория, они похитили четверть грамма антивещества.

Виттория посмотрела на стоящего в дверях Лэнгдона, и все встало на свои места. Это частично объясняло повышенную секретность. Удивительно, что она не сообразила этого раньше! Колер все-таки обратился к властям. И при этом к наиболее компетентным из них. Теперь это стало для нее совершенно очевидным. Роберт Лэнгдон был типичным американцем — подтянутым, судя по одежде, консервативным во вкусах и привычках и, без сомнения, обладавшим острым умом. Конечно, он работает в спецслужбах. Где же еще? Об этом следовало бы догадаться с самого начала. У Виттории снова появилась надежда, и, обратившись к секретному агенту, девушка сказала:

— Мистер Лэнгдон, я хочу знать, кто убил моего отца. Кроме того, мне хотелось бы услышать, как ваше агентство намерено найти антивещество.

— Мое агентство? — несколько растерянно переспросил американец.

— Ведь вы же, как я полагаю, служите в разведке Соединенных Штатов?

— Вообще-то… не совсем…

— Мистер Лэнгдон, — вмешался Колер, — преподает историю искусств в Гарвардском университете.

Виттории показалось, что на нее вылили ведро ледяной воды.

— Так, значит, вы преподаватель изящных искусств?

— Он специалист в области религиозной символики, — со вздохом произнес Колер. — Мы полагаем, что твой отец, Виттория, был убит адептами сатанинского культа.

Виттория услышала эти слова, но воспринять их умом она не смогла. Что еще за «сатанинский культ»?!

— Группа лиц, принявших на себя ответственность за убийство твоего отца, именует себя иллюминатами.

Виттория посмотрела на Колера, затем перевела взгляд на Лэнгдона. Ей казалось, что слова директора — какая-то извращенная шутка.

— Иллюминаты? — не веря своим ушам, спросила она. — Совсем как в «Баварских иллюминатах»?!

— Так ты знаешь о них? — спросил потрясенный ее словами Колер.

Виттория почувствовала, что из ее глаз вот-вот хлынут слезы отчаяния.

— «Баварские иллюминаты и Новый мировой порядок», — произнесла она упавшим голосом и пояснила: — Компьютерная игра, придуманная Стивом Джексоном. Половина наших технарей играют в нее по Интернету. — Голос ее снова дрогнул. — Но я не понимаю…

Колер бросил на Лэнгдона растерянный взгляд.

— Весьма популярная забава, — кивая, сказал тот. — Древнее сообщество пытается покорить мир. Я не знал, что эта имеющая некоторое отношение к реальной истории игра уже добралась до Европы.

Виттория не могла поверить своим ушам.

— О чем вы говорите? Какие иллюминаты? Ведь это же всего-навсего компьютерная игра! — повторила девушка.

— Виттория, — сказал Колер, — сообщество, именующее себя «Иллюминати», взяло на себя ответственность за убийство твоего отца.

Виттории потребовались все ее мужество и воля, чтобы не дать слезам вырваться наружу. Она взяла себя в руки и попыталась мыслить логично, чтобы лучше оценить ситуацию. Но чем больше Виттория думала, тем меньше понимала. Ее отца убили. Существование ЦЕРНа поставлено под угрозу. Секундомер мощнейшей бомбы замедленного действия уже ведет обратный отсчет. И вся ответственность за создание этой неизвестно где находящейся бомбы лежит на ней. А директор приглашает специалиста по изящным искусствам, чтобы разыскать с его помощью каких-то мифических сатанистов.

Виттория вдруг ощутила себя страшно одинокой. Она повернулась, чтобы уйти, но на ее пути оказалось инвалидное кресло с сидевшим в нем Колером. Директор полез в карман, извлек из него смятый листок бумаги и протянул его Виттории.

При взгляде на него девушку охватил ужас.

— Они заклеймили его, — прошептал Колер. — Они выжгли клеймо на груди твоего отца.

Глава 28

Секретарь Колера Сильвия Боделок, пребывая в полнейшей панике, мерила шагами приемную перед пустым кабинетом шефа. Куда, к дьяволу, он подевался? И что, спрашивается, ей делать?!

День выдался на удивление нелепым и суматошным. Впрочем, давно работая с Максимилианом Колером, Сильвия знала, что каждый новый день может стать странным и полным неожиданностей. Однако сегодня директор превзошел самого себя.

— Отыщите для меня Леонардо Ветра! — потребовал Колер утром, как только она появилась на работе.

Повинуясь приказу, Сильвия звонила по телефону, слала сообщения на пейджер и даже отправила письмо по электронной почте.

Бесполезно.

Поэтому Колер покинул кабинет и, видимо, лично отправился на поиски неуловимого физика. Когда директор вернулся — а это произошло через несколько часов, — он выглядел довольно скверно. Вообще-то Колер никогда хорошо не выглядел, но на сей раз он был совсем плох. Директор уединился в своем кабинете, и она слышала, как он включал модем, факс и говорил по телефону. Затем босс снова укатил куда-то и с тех пор не появлялся.

Поначалу Сильвия решила не обращать внимания на выкрутасы шефа, посчитав их очередным спектаклем, но когда Колер не появился, чтобы сделать ежедневную инъекцию, она начала беспокоиться по-настоящему. Физическое состояние директора требовало постоянного внимания, а когда он решал испытать судьбу, все заканчивалось спазмами дыхательных путей, приступами кашля и безумной суетой медицинского персонала.

Она хотела послать ему напоминание на пейджер, но, вспомнив, что самолюбие босса не выносит никаких проявлений милосердия, отказалась от этой идеи. Когда на прошлой неделе какой-то ученый из числа гостей ЦЕРНа выразил директору неуместное сочувствие, тот поднялся на ноги и запустил в беднягу тяжелым пюпитром для блокнота. «Кайзер» Колер становился необычайно оживленным, когда был pisse^[33]. Однако состояние здоровья директора отошло на второй план, так как перед Сильвией неожиданно возникла новая требующая немедленного решения проблема. Пять минут назад ей позвонили с телефонного коммутатора ЦЕРНа и, заикаясь от волнения, сообщили, что ее босса срочно просят к телефону.

— В данный момент его нет на месте, — ответила Сильвия. После этого телефонистка сообщила ей, кто звонит.

— Вы, наверное, издеваетесь? — громко расхохоталась Сильвия, однако, услышав ответ, сразу стала серьезной, хотя на ее лице осталось выражение некоторого недоверия. — Вы получили подтверждение, что это именно тот человек? Понятно. О'кей. Не могли бы спросить, в чем… Впрочем, не надо, — тут же добавила она со вздохом. — Лучше попросите его подождать у телефона. Постараюсь немедленно найти директора. Да, понимаю. Буду действовать как можно оперативнее.

Но Сильвия не смогла напасть на след директора. Она трижды вызывала его по сотовому телефону, но каждый раз слышала один и тот же ответ: «Абонент, с которым вы пытаетесь связаться, находится вне зоны досягаемости».

Вне зоны досягаемости? Как далеко он мог укатить?

Сильвия дважды обращалась к пейджеру. Безрезультатно. Совсем на него не похоже. Она даже послала на его мобильный компьютер сообщение по электронной почте, но никакой реакции не последовало. Создавалось впечатление, что этот человек вообще исчез с лица земли.

«Итак, что же мне теперь делать?» — спрашивала она себя.

В распоряжении Сильвии оставался еще один способ привлечь внимание директора, а если и он не сработает, то придется, видимо, обыскивать весь комплекс зданий ЦЕРНа. Наверное, ее действия не понравятся директору, но человека на линии нельзя заставлять ждать. Кроме того, у нее сложилось впечатление, что звонивший был вовсе не в том настроении, чтобы выслушивать сообщения о пропаже главы ЦЕРНа.

Наконец секретарша приняла решение. Подивившись собственной смелости, она открыла дверь в кабинет Колера, подошла к металлической коробке, укрепленной на стене за его письменным столом, и подняла крышку. Внимательно изучив содержимое коробки, Сильвия выбрала нужную кнопку, глубоко вздохнула и взяла в руки микрофон.

Глава 29

Виттория не помнила, как они подошли к главному лифту. Как бы то ни было, но лифт уже поднимал их наверх. За спиной она слышала тяжелое, прерывистое дыхание Колера. Девушка поймала на себе сочувственный взгляд Лэнгдона. За пару минут до этого он взял у нее листок, сложил его и сунул в карман пиджака. Несмотря на это, образ мертвого отца огнем жег ее сердце.

Мир вокруг Виттории вращался в каком-то черном водовороте. Папа! Усилием воли она заставила себя увидеть его живым и здоровым. Через какую-то долю секунды она оказалась вместе с ним в оазисе своей памяти. Она видела себя девятилетней девочкой. Эта девочка скатывалась по поросшему эдельвейсами склону холма, и голубое швейцарское небо вращалось у нее над головой.

Папа! Папа!

Лучащийся счастьем Леонардо Ветра был, как всегда, рядом.

— Что, мой ангел? — с улыбкой спросил он.

— Папа! — хихикнула девочка, уткнувшись в отца носом. — Спроси меня, что такое материя?

— Но тебе и без этого хорошо, дорогая. Зачем мне спрашивать у тебя о какой-то материи?

— Ну спроси, пожалуйста.

— Что такое материя? — спросил отец, пожимая плечами. Услышав вопрос, она звонко расхохоталась.

— Все на свете! Вот что такое материя! Скалы! Деревья! Атомы! Даже муравьеды! Все, что есть на свете, — материя!

— Ты сама это придумала? — рассмеялся он.

— А что, разве не правда?

— Мой маленький Эйнштейн.

— У него глупая прическа, — очень серьезно произнесла девочка. — Я видела на картинке.

— Зато голова умная. Я, кажется, рассказывал тебе, что ему удалось доказать?

— Нет, пап, нет! — Ее глаза округлились от священного трепета, который она в тот момент испытывала. — Ты только обещал!

— Эйнштейн доказал, что энергия равна массе, умноженной на квадрат скорости света, — сказал Леонардо и, пощекотав дочку, произнес:

— Е = mc².

— Только без математики! Я же говорила тебе, что ненавижу ее!

— Я страшно рад, что ты ее так ненавидишь. Дело в том, что девочкам запрещено заниматься математикой.

— Запрещено?! — замерла Виттория.

— Ну конечно. Все об этом знают. Девочкам положено играть в куклы, а математикой разрешено заниматься только мальчикам. Никакой математики для девчонок! Я даже не имею права разговаривать с маленькими девочками о математике.

— Что?! Но это же несправедливо!

— Порядок есть порядок. Математика не для девочек!

— Но куклы — это же такая скука! — с ужасом прошептала Виттория.

— Очень жаль, но ничего не поделаешь, — сказал отец и после паузы добавил: — Я, конечно, мог бы рассказать тебе кое-что о математике, но если меня схватят… — Леонардо испуганно огляделся по сторонам.

Проследив за его взглядом, Виттория прошептала:

— Ты будешь рассказывать мне о математике совсем потихоньку.

* * *

Движение лифта вернуло ее к действительности. Виттория открыла глаза. Отец ушел.

Реальный мир снова схватил ее за горло ледяной рукой. Девушка посмотрела на Лэнгдона. Взгляд американца излучал тепло и неподдельное сочувствие, что делало его похожим на ангела-хранителя. Его присутствие согревало, в отличие от того поистине арктического холода, которое исходило от Колера.

В голове у Виттории бился всего один вопрос: где антивещество!

Она не знала, что от страшного ответа ее отделяет всего лишь несколько секунд.

* * *

Глава 30

— Максимилиан Колер, вас убедительно просят немедленно позвонить в свой кабинет.

Когда двери кабины лифта открылись, в глаза Лэнгдона брызнули яркие солнечные лучи. Лифт доставил их в атрий^[34] главного здания. Еще не успело смолкнуть эхо объявления по внутренней связи, как все электронные приборы, вмонтированные в кресло Колера, дружно запищали, зазвенели и зачирикали. Пейджер. Телефон. Электронная почта. Колер опустил изумленный взгляд на россыпь мигающих огоньков на пульте управления кресла. Поднявшись на поверхность, он снова оказался в зоне действия всех приборов связи.

— Директор Колер, немедленно позвоните в свой кабинет! Его собственное имя, произнесенное по системе общей связи, звучало для уха директора крайне непривычно.

Он злобно осмотрелся по сторонам, но уже через мгновение выражение ярости сменилось озабоченностью. Лэнгдон, Колер и Виттория встретились взглядами и замерли. Им показалось, что все противоречия разом исчезли, а на смену им явилось объединяющее их предчувствие неизбежной катастрофы.

Колер снял с подлокотника кресла телефонную трубку и, борясь с очередным приступом кашля, набрал номер. Виттория и Лэнгдон ждали, что произойдет дальше.

— Говорит… директор Колер, — задыхаясь, прошептал он. — Да? Я находился под землей, вне зоны действия приборов связи.

Директор слушал собеседника, и его глаза все больше и больше округлялись от изумления.

— Кто?! Да, немедленно соедините его со мной, — распорядился он и после недолгой паузы продолжил: — Алло? Да, это Максимилиан Колер. Да, я — директор ЦЕРНа. С кем имею честь говорить?

Директор слушал, а Лэнгдон и Виттория молча смотрели на него, томясь в неведении.

— Полагаю, что неразумно обсуждать этот вопрос по телефону, — наконец произнес Колер. — Я прибуду к вам незамедлительно… — Он снова закашлялся. — Встречайте меня… в аэропорту Леонардо да Винчи^[35] через… сорок минут.

Лэнгдону показалось, что директор совсем перестал дышать. Зайдясь в приступе кашля, он, задыхаясь и заливаясь слезами, выдавил:

— Немедленно найдите сосуд… я лечу к вам. С этими словами он выронил трубку.

Девушка подбежала к Колеру, но тот уже не мог говорить. Лэнгдон наблюдал за тем, как Виттория, достав свой мобильный телефон, звонила в медицинскую службу ЦЕРНа. Лэнгдон ощущал себя кораблем, находящимся на периферии урагана. Корабль качало, но настоящий шквал еще не налетел.

«Встречайте меня в аэропорту Леонардо да Винчи», — неумолчным эхом звучали в его ушах слова Колера.

Бесформенные тени, все утро витавшие в голове Лэнгдона, в одно мгновение приобрели осязаемые формы. Ему показалось, что в душе его распахнулась какая-то незримая дверь, а сам он только что переступил через таинственный порог. Амбиграмма. Убийство священника-ученого. Антивещество. И теперь… цель. Упоминание аэропорта Леонардо да Винчи могло означать лишь одно… В этот момент просветления Лэнгдон понял, что перешел через Рубикон. Он поверил.

Пять килотонн. Да будет свет.

В атрии появились двое медиков в белых халатах. Эскулапы подбежали к Колеру, и один из них надел на директора кислородную маску. Толпившиеся вокруг кресла ученые отошли на почтительное расстояние.

Колер сделал два длинных, глубоких вздоха, сдвинул маску в сторону, посмотрел на Лэнгдона и, все еще хватая воздух широко открытым ртом, прошептал:

— Рим…

— Рим? — спросила Виттория. — Значит, антивещество в Риме? Кто звонил?

Лицо Колера исказила гримаса боли, из серых глаз покатились слезы.

— Швейцарск… — выдавил он, задыхаясь, и закатился в страшном приступе кашля. Медики вернули кислородную маску на место. Когда они уже готовились увозить директора, тот схватил Лэнгдона за рукав.

Лэнгдон утвердительно кивнул. Он знал, что хочет сказать больной.

— Летите… — глухо прозвучало из-под маски. — Летите… Сообщите мне…

Медики бегом покатили коляску.

Виттория стояла как вкопанная, не сводя глаз с удаляющегося директора. Затем, повернувшись к Лэнгдону, она спросила:

— Рим? Но… почему он упомянул Швейцарию? Лэнгдон положил руку ей на плечо и едва слышно прошептал:

— Швейцарская гвардия. Верная стража Ватикана.

Глава 31

Стратоплан «Х-33» с ревом взмыл в небо и, описав высокую дугу, помчался на юг в направлении Рима. Лэнгдон сидел в полном молчании. Последние пятнадцать минут он находился словно в тумане. Лишь сейчас, закончив рассказывать Виттории об иллюминатах и их заговоре против Ватикана, он до конца понял масштаб и значение происходящих событий.

«Что я делаю, дьявол меня побери?! — спрашивал себя Лэнгдон. — Следовало сбежать, пока у меня имелась такая возможность!» Впрочем, в глубине души он прекрасно понимал, что такой возможности у него никогда не было.

Его здравый смысл громко протестовал, требуя немедленно вернуться в Бостон. Однако любопытство ученого оказалось сильнее, чем призывы к благоразумию. Его многолетнее убеждение в том, что деятельность братства «Иллюминати» сошла на нет, похоже, в одно мгновение обратилось в прах. Но какая-то часть его разума требовала подтверждения. Требовала доказательств. Кроме того, в нем говорила и элементарная совесть. Колер тяжело болен, и Виттория осталась в одиночестве. Если накопленные им за многие годы познания способны помочь, то моральный долг требует, чтобы он летел в Рим.

В Рим его звало еще и нечто иное, то, в чем Лэнгдон стыдился признаться самому себе. Ужас, который он испытал, узнав о местонахождении антивещества, объяснялся беспокойством даже не столько за жизнь многих людей, сколько за судьбу сокровищ искусства, хранившихся в Ватикане.

Крупнейшая коллекция мировых шедевров в буквальном смысле слова находилась на бочке с порохом. 1400 залов и 20 двориков-музеев Ватикана хранили более 60 000 произведений искусства. Среди них творения древних мастеров, работы Джованни Беллини, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Боттичелли, скульптуры Бернини. В Ватикане находятся такие памятники архитектуры, как собор Святого Петра и Сикстинская капелла.

А во что можно оценить созданную гением Микеланджело знаменитую спиральную лестницу, ведущую в музеи Ватикана?

Интересно, сколько еще продержится магнитное поле в ловушке?

— Благодарю вас за то, что вы согласились прилететь в Европу, — негромко произнесла Виттория.

Лэнгдон покинул мир видений. Виттория сидела на другой стороне прохода, разделяющего ряды кресел. Даже в холодном свете неоновых ламп нельзя было не заметить окружавшую ее ауру спокойствия и притягательность ее натуры. Девушка дышала глубоко и ровно, к ней полностью вернулось самообладание, и, движимая дочерней любовью, она теперь стремилась лишь к возмездию и восстановлению справедливости.

У Виттории не было времени сменить шорты и топик на что-то более солидное, и в прохладном воздухе кабины ее загорелые ноги покрылись гусиной кожей. Лэнгдон, не раздумывая, снял пиджак и предложил его девушке.

— Американское рыцарство? — произнесла она, ответив на его заботу благодарной улыбкой.

Самолет попал в зону турбулентности, и его настолько сильно тряхнуло, что Лэнгдон даже испугался. Лишенная окон кабина снова показалась ему слишком тесной, и он попытался представить себя гуляющим по широкому полю. Какая ирония, подумал он. Ведь когда все это произошло, он как раз находился на открытом пространстве. Всепоглощающая тьма. Он прогнал нахлынувшие было воспоминания. Все это ушло в прошлое. Стало достоянием истории.

— Вы верите в Бога, мистер Лэнгдон? — внимательно глядя на него, спросила Виттория.

Этот вопрос поверг его в изумление. Или, если быть более точным, даже не сам вопрос, а тот серьезный тон, которым он был задан. «Верю ли я в Бога?» А ведь в глубине души он надеялся, что проведет полет, обсуждая не столь серьезные темы.

«Духовная загадка», — подумал Лэнгдон. Именно так говорили о нем его друзья. Несмотря на многолетнее изучение религии, сам он религиозным человеком так и не стал. Он с почтением относился к могуществу веры, благотворительным делам церкви и той силе, которую придавали многим людям их религиозные убеждения… Однако полный отказ от всяких сомнений, неизбежный для истинно верующего, являлся непосильным для его разума ученого.

— Я хочу верить, — услышал он свои слова.

— И что же вам мешает? — без тени вызова или осуждения произнесла Виттория.

— Все это не так просто, — фыркнул он. — Вера требует, если так можно выразиться, «актов веры». Верующий должен серьезно относиться к чудесам, не сомневаться в беспорочном зачатии и божественном вмешательстве. Кроме того, вера предписывает определенный кодекс поведения. Библия, Коран, буддийские рукописи… все они содержат практически идентичные требования, за нарушение коих установлены одинаковые наказания. В них говорится, что меня ждет ад, если я не стану следовать этому поведенческому кодексу. Мне трудно представить себе Бога, который управляет миром подобным образом.

— Остается лишь надеяться, что вы не позволяете своим студентам так бессовестно уходить от поставленных вами вопросов.

Это замечание застало его врасплох.

— Что?

— Мистер Лэнгдон, я не спрашивала вас, верите ли вы тому, что люди говорят о Боге. Я спросила: «Верите ли вы в Бога?» Это два совершенно разных вопроса. Священное Писание — это… собрание рассказов, легенд. Это история того, как человек пытался удовлетворить свою потребность в познании самого себя и всего сущего. Меня не интересуют ваши суждения о литературных произведениях. Я спрашиваю: верите ли вы в Бога? Ощущаете ли присутствие высшей силы, когда вглядываетесь в звезды? Верите ли вы всем своим существом, что темный свод над вами — творение руки Божьей?

Лэнгдон задумался.

— Может быть, я слишком бесцеремонна?

— Нет. Просто я…

— Не сомневаюсь, что вы обсуждаете вопросы веры со своими учениками.

— Постоянно.

— И вы, как мне кажется, выступаете в роли адвоката дьявола. Все время подливаете масло в огонь дискуссии.

— Вам, видимо, тоже не чужда преподавательская деятельность? — улыбнулся Лэнгдон.

— Нет, но я многому научилась у папы. Леонардо Ветра мог с одинаковым успехом представлять обе стороны петли Мёбиуса.

Лэнгдон рассмеялся, представив себе так называемую петлю Мёбиуса — поверхность, получаемую присклеивании двух перевернутых относительно друг друга концов прямоугольной полоски. Строго говоря, петля Мёбиуса имеет всего лишь одну сторону. Впервые эту петлю Лэнгдон увидел в творениях Эшера^[36].

— Могу я задать вам один вопрос, мисс Ветра?

— Зовите меня Виттория. Когда я слышу «мисс Ветра», то сразу начинаю чувствовать себя ужасно старой.

Он подавил вздох, вдруг ощутив свой преклонный возраст, и произнес:

— В таком случае я — Роберт.

— У вас был ко мне вопрос.

— Да. Что вы, будучи дочерью католического священника и одновременно ученым, думаете о религии?

Виттория помолчала немного, отбросила упавшую на лоб прядь волос и сказала:

— Религия подобна языку или манере одеваться. Мы всегда тяготеем к тому, с чем выросли. Но в конечном итоге все мы заявляем одно и то же. Мы говорим, что в жизни имеется скрытый смысл, и мы благодарны силе, нас создавшей.

Слова девушки заинтриговали Лэнгдона.

— Следовательно, вы утверждаете, что религия — будь то христианство, мусульманство или буддизм — зависит только от того, где мы родились?

— Но разве это не очевидно?

— В таком случае вера вообще случайное явление?

— Ничего подобного. Вера — явление универсальное. Но методы ее познания, к которым мы прибегаем, целиком зависят от нашего выбора. Одни возносят молитвы Иисусу, другие отправляются в Мекку, а третьи изучают поведение элементарных частиц. В конечном итоге все мы заняты поиском истины, гораздо более грандиозной, чем мы сами.

Лэнгдон пожалел, что его студенты не умеют выражать свои мысли с такой точностью. Да что там студенты! Он сам вряд ли смог бы высказать это столь же ясно.

— А как же Бог? — спросил он. — Вы в Бога веруете?

На сей раз Виттория молчала довольно долго.

— Наука говорит мне, — наконец сказала она, — что Бог должен существовать. Но мой разум утверждает, что я никогда не смогу понять Бога. А сердце тем временем подсказывает, что я для этого вовсе и не предназначена.

Четко изложено, подумал он и спросил:

— Итак, вы полагаете, что Бог существует, но понять Его мы никогда не сможем?

— Не Его, а Ее, — улыбнулась Виттория. — Я считаю, что аборигены Северной Америки были правы.

— Мать Земля? — улыбнулся Лэнгдон.

— Гея^[37]. Наша планета является организмом, а каждый из нас — его клеткой с только ей присущими функциями. И в то же время мы все взаимосвязаны. Мы служим друг другу, и одновременно мы служим целому.

Глядя на нее, Лэнгдон вдруг почувствовал, что в нем шевельнулись чувства, которых он не испытывал уже много лет. В ее глазах таилось какое-то очарование… А голос звучал так чисто… Он ощутил, что его тянет к этой девушке.

— Мистер Лэнгдон, разрешите мне задать вам еще один вопрос.

— Роберт, — поправил он ее. — Когда я слышу «мистер Лэнгдон», я ощущаю себя стариком. Впрочем, я и есть старик…

— Скажите, Роберт, если можно, как вы начали заниматься орденом «Иллюминати»?

— Вообще-то в основе всего были деньги, — ответил он, немного подумав.

— Деньги? — разочарованно протянула девушка. — Вы оказывали какие-то платные услуги? Давали консультации?

Лэнгдон рассмеялся, осознав, как прозвучали его слова.

— Нет. Я говорю не о заработке. Я говорю о деньгах как о банкнотах.

С этими словами он достал из кармана брюк несколько купюр и выбрал из них бумажку достоинством в один доллар.

— Я увлекся изучением этого культа после того, как обнаружил, что американская валюта просто усыпана символами иллюминатов.

Виттория взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. Она, видимо, не до конца понимала, насколько серьезно следует воспринимать эти слова.

— Посмотрите на оборотную сторону, — сказал он, протягивая ей банкноту. — Видите большую печать слева?

— Вы имеете в виду пирамиду? — перевернув долларовую бумажку, спросила Виттория.

— Именно. Какое значение, по вашему мнению, могла иметь пирамида для истории США?

Девушка в ответ пожала плечами.

— Вот именно, — продолжил Лэнгдон. — Абсолютно никакого.

— Тогда почему же она смогла стать центральным символом Большой государственной печати? — нахмурившись, спросила Виттория.

— Мрачный зигзаг истории, — ответил Лэнгдон. — Пирамида — оккультный символ, представляющий слияние сил, устремленных вверх, к источнику абсолютного Света. Теперь внимательно посмотрите на то, что изображено чуть выше пирамиды.

— Глаз в треугольнике, — ответила Виттория, изучив банкноту.

— Этот символ называется trinacria. Вам доводилось раньше видеть глаз в треугольнике?

— Да, — немного помолчав, сказала девушка. — Но я не помню…

— Он изображен на эмблемах масонских лож во всем мире.

— Значит, это масонский символ?

— Нет. Это символ иллюминатов. Члены братства называют его «сияющая дельта». Призыв к постоянным изменениям и просвещению. Глаз означает способность иллюминатов проникать в суть вещей, а треугольником также обозначается буква греческого алфавита «дельта», которая является математическим символом…

— Изменения, эволюции, перехода к…

— Я совсем забыл, что беседую с ученым, — улыбнулся Лэнгдон.

— Итак, вы хотите сказать, что большая печать Соединенных Штатов призывает к переменам и проникновению в суть вещей?

— Или, как сказали бы некоторые, к Новому мировому порядку.

Витторию эти слова Лэнгдона несколько удивили, но, вглядевшись в банкноту, она протянула:

— Под пирамидой написано: «Novus… Ordo…»

— «Novus Ordo Seculorum», — подхватил американец. — Что означает «Новый секулярный порядок».

— Секулярный в смысле «нерелигиозный»?

— Да. Именно нерелигиозный. В этой фразе ясно выражены цели ордена «Иллюминати», и в то же время она кардинально противоречит напечатанным рядом с ней словам: «Мы веруем в Бога».

— Но каким образом вся эта символика смогла появиться на самой могущественной валюте мира? — обеспокоено спросила Виттория.

— Большинство исследователей считают, что за этим стоял вице-президент Соединенных Штатов Генри Уоллес. Он занимал место на верхних ступенях иерархической лестницы масонов и, вне всякого сомнения, имел контакты с иллюминатами. Был ли он членом сообщества или просто находился под его влиянием, никто не знает. Но именно Уоллес предложил президенту этот вариант большой печати.

— Но каким образом? И почему президент с этим согласился?

— Президентом в то время был Франклин Делано Рузвельт, и Уоллес сказал ему, что слова «Novus Ordo Seculorum» означают не что иное, как «Новый курс»^[38].

— И вы хотите сказать, что Рузвельт дал команду казначейству печатать деньги, не обратившись за советом к другим экспертам? — с сомнением спросила Виттория.

— В этом не было нужды. Они с Уоллесом были словно родные братья.

— Братья?

— Загляните в свои книги по истории, — с улыбкой произнес Лэнгдон. — Франклин Делано Рузвельт был известнейшим масоном.

Глава 32

Лэнгдон затаил дыхание, когда «Х-33» широкой спиралью пошел на снижение в международном аэропорту Рима, носящем имя Леонардо да Винчи. Виттория сидела с закрытыми глазами. Создавалось впечатление, что она усилием воли пытается держать себя в руках. Летательный аппарат коснулся посадочной полосы и покатил к какому-то частному ангару.

— Прошу извинить за долгое путешествие, — сказал появившийся из кабины пилот. — Мне пришлось сдерживать бедняжку, чтобы снизить шум двигателя при полете над населенными районами.

Лэнгдон взглянул на часы. Оказалось, что полет продолжался тридцать семь минут.

Открыв внешний люк, пилот спросил:

— Кто-нибудь может мне сказать, что происходит? Виттория и Лэнгдон предпочли промолчать.

— Ну и ладно, — безо всякой обиды произнес пилот. — В таком случае я останусь в кабине и буду в одиночестве наслаждаться музыкой.

При выходе из ангара им в глаза брызнули яркие лучи предвечернего солнца, и Лэнгдон перебросил свой твидовый пиджак через плечо. Виттория подняла лицо к небу и глубоко вздохнула, словно солнечные лучи заряжали ее какой-то таинственной телепатической энергией.

Средиземноморье, подумал уже начинающий потеть Лэнгдон.

— Не кажется ли вам, что для комиксов вы немного староваты? — не поворачиваясь, неожиданно спросила Виттория.

— Простите, не понимаю…

— Ваши часы. Я обратила на них внимание еще в самолете.

Лэнгдон слегка покраснел. Ему уже не раз приходилось вставать на защиту своих ручных часов. Эти коллекционные часы с изображением Микки-Мауса на циферблате еще в детстве подарили ему родители. Несмотря на глупый вид мышонка, ручонки которого служили стрелками, Лэнгдон никогда не расставался с этими часами. Часы были водонепроницаемыми, а цифры светились в темноте, что было очень удобно при плавании в бассейне и во время поздних прогулок по неосвещенным дорожкам университетского кампуса. Когда студенты говорили о некоторой экстравагантности эстетических пристрастий своего профессора, тот неизменно отвечал, что носит Микки как символ своей душевной молодости.

— Шесть часов вечера, — сказал он.

— Думаю, что экипаж для нас уже подан, — продолжая смотреть в небо, заметила Виттория.

Лэнгдон услышал в отдалении шум двигателя. Когда он поднял глаза, сердце у него упало. С севера на небольшой высоте, почти над самой взлетной полосой, к ним приближался вертолет. Во время экспедиции в Андах, когда он занимался поисками линий Наска^[39] в южном Перу, ему пришлось летать на вертолете, и никакого удовольствия от этих полетов он, надо сказать, не получил. Летающая обувная коробка. Пресытившись впечатлениями от двух полетов в стратоплане, Лэнгдон очень надеялся на то, что Ватикан пришлет за ними автомобиль.

Но его надежды не сбылись.

Вертушка снизила скорость, повисела несколько мгновений над их головами и начала спуск на посадочную полосу. Машина была окрашена в белый цвет, а на ее борту был изображен герб: два скрещенных ключа на фоне папской тиары. Лэнгдон прекрасно знал этот священный символ святого престола. Сейчас это была правительственная печать, а престолом в буквальном смысле слова являлся древний трон Святого Петра.

«Святая вертушка», — подумал Лэнгдон, наблюдая за приземляющимся вертолетом. Он совсем забыл, что Ватикан имеет в своем распоряжении несколько подобных аппаратов: для доставки папы в аэропорт, на встречи с паствой и для полетов в летнюю резиденцию святейшего в Гандольфо. Окажись он на месте папы, Лэнгдон определенно предпочел бы путешествовать на автомобиле.

Пилот выпрыгнул из кабины и быстрым шагом направился к ним по бетону аэродрома.

Пришло время волноваться Виттории.

— Неужели нам придется с ним лететь? — тревожно спросила она.

— Лететь иль не лететь — вот в чем вопрос, — продекламировал Лэнгдон, целиком разделяя тревогу девушки.

Пилот выглядел так, словно готовился выйти на сцену в одной из шекспировских пьес. Его камзол с пышными рукавами был разрисован широкими вертикальными ярко-синими и золотыми полосами. Цвета панталон и гетр полностью повторяли раскраску верхней части одеяния. На ногах у него были черные туфли, чем-то напоминающие домашние тапочки. На голове пилота красовался черный фетровый берет.

— Традиционная униформа швейцарских гвардейцев, — пояснил Лэнгдон. — Этот фасон придумал сам Микеланджело. — Когда пилот приблизился, американец поморщился и добавил: — Не самое лучшее из его творений, надо сказать.

Несмотря на столь ослепительный наряд, пилот всем своим видом демонстрировал, что дело знает. Он двигался к ним решительным шагом и имел выправку американского морского пехотинца. Лэнгдон читал о том, насколько строго проходит отбор в швейцарскую гвардию. Гвардейцы набирались в четырех католических кантонах Швейцарии. Каждый из претендентов должен был быть холостяком 19–30 лет, ростом не менее 180 см, уже отслужившим в швейцарской армии. Папская гвардия считалась самой верной и надежной охраной в мире и вызывала зависть у глав многих правительств.

— Вы из ЦЕРНа? — стальным голосом спросил, застыв в шаге от них, швейцарец.

— Так точно, сэр, — ответил Лэнгдон.

— Вам удалось долететь на удивление быстро, — заметил гвардеец и бросил на «Х-33» удивленный взгляд. — Мадам, — продолжил он, обращаясь к Виттории, — у вас имеется какая-нибудь иная одежда?

— Простите, но… боюсь, я не совсем вас понимаю…

— Лица в шортах в Ватикан не допускаются, — сказал швейцарец, показав на нижние конечности девушки.

Лэнгдон бросил взгляд на обнаженные ноги Виттории и вконец расстроился. Как он мог забыть, что в Ватикане нельзя обнажать ноги выше колена? Ни мужчинам, ни женщинам. Этот запрет был призван демонстрировать уважение посетителей к Городу Бога.

— Это все, что у меня есть, — ответила Виттория. — Мы очень спешили.

Гвардеец понимающе кивнул, хотя и был явно недоволен. Обратившись к Лэнгдону, он спросил:

— Есть ли у вас какое-нибудь оружие, сэр?

«Какое оружие? У меня с собой нет даже смены чистого белья», — подумал Лэнгдон и отрицательно покачал головой.

Швейцарец присел у ног американца и принялся его досматривать, начиная с носков. Не очень доверчивый парень, подумал Лэнгдон и недовольно поморщился, когда крепкие руки гвардейца подобрались слишком близко к промежности. Обследовав грудь, плечи и спину Лэнгдона и, видимо, убедившись, что у того ничего нет, гвардеец обратил свой взор на Витторию.

— Не смейте даже и думать! — бросила она.

Гвардеец вперился в девушку суровым взглядом, видимо, рассчитывая ее запугать. Но Виттория не дрогнула.

— Что это? — спросил страж Ватикана, показывая на небольшую выпуклость на кармане ее шортов.

Виттория достала сверхплоский сотовый телефон. Гвардеец открыл его, дождался гудка и, удостоверившись, что это действительно всего лишь переговорное устройство, вернул аппарат девушке. Виттория сунула мобильник в карман.

— А теперь повернитесь, пожалуйста, — сказал гвардеец.

Виттория широко расставила руки и совершила поворот на 360 градусов.

Пока швейцарец внимательно разглядывал девушку, Лэнгдон успел заметить, что ни топик, ни облегающие шорты совсем не выпячиваются там, где им выпячиваться не положено. Гвардеец, видимо, пришел к такому же заключению.

— Благодарю вас, — сказал он. — Сюда, пожалуйста.

Лопасти вертолета швейцарской гвардии лениво крутились на холостом ходу. Виттория поднялась на борт первой. С видом профессионала, лишь чуть-чуть пригнувшись, она прошла под лопастями винта. Лэнгдон же чувствовал себя гораздо менее уверенно.

— А на машине никак было нельзя? — полушутливо прокричал он на ухо поднимающемуся на свое место пилоту.

Швейцарец не удостоил его ответом.

Лэнгдон слышал о римских водителях-маньяках и понимал, что полет в этом городе был, видимо, наиболее безопасным способом передвижения. Он глубоко вздохнул, низко пригнулся, чтобы избежать удара вращающихся лопастей, и забрался в кабину.

Гвардеец прибавил газа, и Виттория, пытаясь перекричать шум двигателя, спросила:

— Вам удалось обнаружить сосуд?!

Пилот обернулся и недоуменно посмотрел на девушку.

— Что?

— Я говорю о сосуде. Разве вы не звонили в ЦЕРН в связи с этим?

— Не понимаю, о чем вы, — пожал плечами гвардеец. — Я получил приказ забрать вас на аэродроме. Это все, что мне известно.

Виттория бросила на Лэнгдона тревожный взгляд.

— Пристегните, пожалуйста, ремни, — напомнил пилот.

Лэнгдон вытянул ремень безопасности и застегнул на животе пряжку. Ему показалось, что стены крошечного фюзеляжа сдвинулись еще сильнее, не оставляя возможности дышать. Летательный аппарат с ревом взмыл в воздух и резво взял курс на север в направлении Рима.

Рим… столица мира. Город, в котором когда-то правил Цезарь и где был распят святой Петр. Колыбель современной цивилизации. И сейчас в его сердце… тикает механизм бомбы замедленного действия.

Глава 33

С высоты птичьего полета Рим казался беспорядочным переплетением улиц — сложный лабиринт старинных дорог, огибающих огромные здания храмов, искрящиеся фонтаны и многочисленные древние руины.

Вертолет Ватикана летел довольно низко, разрубая лопастями смог, постоянно висящий над Вечным городом и заставляющий давиться в кашле несчастных горожан. Лэнгдон с интересом наблюдал за снующими в разные стороны мопедами, туристическими автобусами и крошечными «фиатами». «Койаанискатси», — подумал он, припомнив слово, употребляемое индейцами племени хопи для обозначения суматошной, сумбурной жизни.

Молча сидевшая на соседнем кресле Виттория всем своим видом выражала готовность действовать.

Вертолет резко взмыл вверх, а сердце Лэнгдона, напротив, провалилось куда-то в желудок. Он посмотрел вперед и увидел вдали поднимающиеся к небу развалины римского Колизея. Лэнгдон всегда считал это величественное сооружение одним из парадоксов истории. Огромный амфитеатр, в наше время символизирующий достижение древней культуры, в течение многих столетий служил сценой, на которой разыгрывались самые варварские представления в истории человечества. Здесь голодные львы рвали на части беспомощных людей, а армии рабов сражались, истребляя друг друга. Здесь на глазах тысяч зрителей насиловали экзотических, захваченных в далеких странах женщин. Здесь рубили головы и публично кастрировали.

Особенно Лэнгдона забавляло то, что знаменитое Солдатское поле Гарварда было сооружено по образу и подобию Колизея. Видимо, не случайно, думал он, на этом стадионе каждую осень пробуждаются кровожадные древние инстинкты и обезумевшие футбольные фанаты Гарвардского университета требуют крови ненавистных противников из Йеля. Чуть дальше к северу Лэнгдон увидел Форум — сердце дохристианского Рима. Полуразрушенные колонны напоминали поваленные надгробия на кладбище, которое по какой-то странной иронии судьбы не было поглощено огромным мегаполисом.

На западе город рассекала огромная дуга Тибра. Даже с воздуха Лэнгдон видел, насколько глубока эта река. На ее блестящей поверхности там и тут виднелись пенистые воронки водоворотов, затягивающих в себя разнообразный мусор.

— Прямо по курсу, — произнес пилот, поднимая машину еще выше.

Лэнгдон и Виттория посмотрели в указанном направлении. Прямо перед ними над голубоватой дымкой смога возвышался гигантский купол собора Святого Петра.

— А вот это творение, — сказал Лэнгдон, обращаясь к Виттории, — Микеланджело явно удалось.

Лэнгдону никогда не доводилось видеть собор с высоты птичьего полета. В лучах предвечернего южного солнца мраморный, украшенный многочисленными статуями фронтон здания полыхал розовым огнем. Напоминающее огромный грот помещение собора могло одновременно вместить 60 000 молящихся, что более чем в сто раз превышало все население Ватикана — самого маленького государства на планете.

Но и сооружение таких невероятных размеров не могло подавить величия раскинувшейся перед ним площади. Вымощенная гранитом просторная пьяцца, расположенная в самом сердце Рима, являла собой подобие Центрального парка в классическом стиле. Овал шириной 240 метров двумя полукружиями обрамляла крытая колоннада из 284 стоящих в четыре ряда дорических колонн, над которыми высились 140 скульптурных изображений святых и мучеников. Высота колонн в каждом ряду по мере приближения к площади немного уменьшалась, что создавало своего рода trompe l'oeil^[40] призванный подчеркнуть величие этого места. По обеим сторонам площади располагались два прекрасных фонтана, а в самом ее центре возвышался привезенный Калигулой египетский обелиск. Император украсил обелиском цирк, и лишь в 1586 году камень нашел свое место на площади перед главным собором католического мира. Теперь на его вершине сверкал крест — символ христианства.

Интересно, что подумал бы святой Петр, окажись он сейчас здесь, размышлял Лэнгдон, глядя на святыню. Петр умер, распятый вниз головой на этом самом месте, и теперь его прах покоился в гробнице, расположенной в глубоком подземелье под куполом базилики. Это была самая почитаемая из всех гробниц христианского мира.

— Ватикан, — произнес пилот без тени гостеприимства.

Лэнгдон посмотрел на маячившие впереди стены и бастионы, окружающие здания Ватикана. Очень неподходящая… какая-то слишком земная защита для мира духа, власти и старинных тайн, подумал он.

— Смотрите! — крикнула Виттория, потянув американца за рукав и приникнув к иллюминатору.

Лэнгдон вытянул шею и посмотрел на площадь Святого Петра.

— Смотрите туда…

Лэнгдон взглянул в указанном направлении, и ему показалось, что он увидел автомобильную парковку. Дальняя часть площади была заполнена огромными автобусами и фургонами, с крыш которых в небо смотрели тарелки телевизионных антенн. На тарелках можно было прочесть хорошо знакомые надписи:

ЕВРОПЕЙСКОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ

ВИДЕО-ИТАЛИЯ

БИ-БИ-СИ

ЮНАЙТЕД ПРЕСС ИНТЕРНЭШНЛ

Неужели сведения об антиматерии уже просочились в прессу? Этого не может быть, несколько растерянно подумал Лэнгдон.

— Почему здесь так много представителей прессы? — напряженным голосом поинтересовалась Виттория. — Что у вас происходит?

— Что происходит? Неужели вы не знаете? — бросив на нее через плечо недоуменный взгляд, спросил, в свою очередь, пилот.

— Нет! — резко и чуть хрипло ответила она.

— Il Conclavo, — ответил пилот. — Двери будут опечатаны примерно через час. Весь мир следит за этим событием.

Il Conclavo.

Это слово долгим эхом отозвалось в мозгу Лэнгдона и тяжелым камнем обрушилось куда-то вниз, в область сердца. Il Conclavo. Ватиканский конклав. Как он мог забыть? Совсем недавно об этом сообщалось во всех сводках новостей.

Пятнадцать дней назад, после двенадцатилетнего пребывания на Святом престоле, ушел из жизни всеми любимый папа. Во всех газетах мира появились статьи о случившемся во время сна кровоизлиянии в мозг. Эта смерть стала настолько неожиданной, что у многих возникли подозрения относительно ее действительной причины. Однако об этом предпочитали говорить шепотом. И вот теперь, следуя традиции, ровно через пятнадцать дней после кончины папы, Ватикан созвал конклав. 165 кардиналов съехались в Рим со всех концов христианского мира. Эти наиболее могущественные священнослужители собрались сегодня в Ватикане для того, чтобы избрать нового папу.

Все кардиналы планеты под одной крышей, думал Лэнгдон, когда вертолет пролетал над собором Святого Петра. За собором его взору открылись знаменитые сады Ватикана и здание правительства.

Вся властная структура римско-католической церкви оказалась — в самом буквальном смысле этого слова — на пороховой бочке.

Глава 34

Кардинал Мортати, безуспешно пытаясь сосредоточиться, смотрел в роскошный потолок Сикстинской капеллы. Покрытые фресками стены отражали голоса собравшихся в капелле кардиналов. Съехавшиеся со всего мира священнослужители толпились в освещаемой свечами часовне, оживленно обмениваясь впечатлениями и задавая вопросы. Разговаривали взволнованным шепотом на многих языках, универсальными же средствами общения оставались английский, итальянский и испанский.

Традиционный способ освещения Сикстинской капеллы был весьма эффектным. Солнечный свет попадал в помещение через цветные стекла под потолком, создавая впечатление, что эти яркие, рассекающие тьму лучи нисходят прямо с небес. Так было всегда, но только не сегодня. Согласно традиции, все окна капеллы были затянуты черным бархатом. Это делалось для сохранения тайны. Для того, чтобы никто из находящихся в помещении людей никак не мог связаться с внешним миром. Глубокую тьму Сикстинской капеллы слегка разгонял лишь свет от горящих свечей… Создавалось впечатление, что это мерцающее сияние очищало каждого, кто с ним соприкасался. Кардиналы в этом свете казались бестелесными духами… становились похожими на святых.

Какая честь, думал Мортати, наблюдать за этим священнодействием. Кардиналы старше восьмидесяти лет папой быть избраны не могли и на конклав не приглашались. В свои семьдесят девять лет Мортати оказался старшим по возрасту, и ему доверили следить за процедурой выборов.

Следуя древней традиции, кардиналы собрались в капелле за два часа до открытия конклава, чтобы поговорить со старыми друзьями и провести последние консультации. Ровно в семь часов вечера в капелле должен был появиться камерарий^[41] покойного папы, чтобы прочитать молитву и тут же удалиться.

Затем швейцарские гвардейцы опечатают двери, заперев кардиналов в капелле. Лишь после этого можно будет приступить к древнейшему и самому таинственному политическому ритуалу. Кардиналов не выпустят на свободу до тех пор, пока они не решат между собой, кому быть новым папой.

Конклав. Даже само это слово подразумевало тайну. «Con clave» — в буквальном переводе «закрытый на ключ». Кардиналам категорически запрещалось в это время вступать в какие-либо контакты с внешним миром. Никаких телефонных звонков. Никаких посланий. Никаких перешептываний через замочную скважину. Конклав являл собой вакуум, не подверженный воздействию внешней среды. Ничто не должно было повлиять на решение кардиналов, поскольку «solum Dum prae okulis» — «лишь Бог был перед их глазами».

За стенами капеллы, или, вернее, Ватикана, томились в ожидании представители прессы, строя различные предположения о том, кто станет будущим главой целого миллиарда населяющих земной шар католиков.

Атмосфера на конклавах иногда накалялась до предела, и истории были известны случаи, когда возникающее на них политическое противостояние приводило к человеческим жертвам. Священные стены капеллы были свидетелями жестоких драк, загадочных отравлений и даже явных убийств. Все это — древняя история, думал Мортати. Сегодня все кардиналы выступят единым фронтом, конклав пройдет в благостной атмосфере и… даст Бог, окажется коротким.

Во всяком случае, он так предполагал.

Но случилось то, чего никто не ожидал. По какой-то таинственной причине в капелле отсутствовали четыре кардинала. Мортати знал, что все входы и выходы в Ватикане тщательно охраняются и кардиналы не могли уйти далеко. Но тем не менее старик начал беспокоиться, поскольку до молитвы открытия оставалось чуть менее часа. Ведь четыре пропавших священнослужителя не были обычными кардиналами. Они были теми самыми кардиналами. Четырьмя избранниками.

Как лицо, ответственное за проведение выборов, Мортати по соответствующим каналам известил командование швейцарской гвардии об исчезновении кардиналов. Ответа от гвардейцев пока не поступило. Другие кардиналы, заметив необъяснимое отсутствие своих коллег, начали тревожно перешептываться. Эти четверо просто обязаны были находиться в Сикстинской капелле! Кардинал Мортати начал подумывать, что конклав может оказаться продолжительнее, чем он рассчитывал.

Если бы он знал, чем закончится этот вечер!

Глава 35

Посадочная площадка вертолетов из соображений безопасности и во избежание излишнего шума находилась в северо-западном углу Ватикана, на максимальном удалении от собора Святого Петра.

— Твердь земная, — объявил пилот, как только шасси вертолета коснулись бетонной площадки.

После этого он вышел из кабины и открыл дверь пассажирского отсека для Виттории и Лэнгдона.

Лэнгдон, выйдя из машины первым, повернулся, чтобы помочь спуститься Виттории, но та без его помощи легко спрыгнула на землю. Было видно, что девушка всем своим существом стремится к одной цели — найти антивещество, до того как случится непоправимое. Пилот прикрыл стекло кабины солнцезащитным чехлом и провел их к транспортному средству, очень напоминающему электрокар, который игроки в гольф используют для перемещения по полю. От обычного электрокара этот механизм отличался лишь большими размерами. Кар-переросток бесшумно повез их вдоль западной границы города-государства — высоченной бетонной стены, вполне способной противостоять танковой атаке противника. Вдоль стены через каждые пятьдесят метров стояли по стойке «смирно» швейцарские гвардейцы, внимательно наблюдая за тем, что происходит на территории страны. Кар резко свернул на виа делла Оссерваторио, и Лэнгдон увидел несколько смотрящих в разные стороны дорожных указателей:

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ ДВОРЕЦ

КОЛЛЕГИЯ ПО ДЕЛАМ ЭФИОПИИ

СОБОР СВ. ПЕТРА

СИКСТИНСКАЯ КАПЕЛЛА

Водитель прибавил скорость, и они понеслись по ухоженной до блеска дороге. Через пару секунд мимо них проплыло приземистое здание, на котором значилось «Радио Ватикана». Так вот как, оказывается, выглядит сердце знаменитого «Radio Vaticana», сеющего слово Божие среди миллионов слушателей во всех частях света.

— Attenzione!^[42] — бросил водитель, резко вращая баранку. Кар свернул за угол, и Лэнгдон не поверил своим глазам, настолько прекрасным оказался открывшийся перед ним вид. Giardini Vaticani. Знаменитые сады Ватикана — подлинное сердце этого города-государства, подумал он. Мало кому из простых смертных доводилось видеть Ватикан с этой точки. Прямо перед ними высилась громада собора Святого Петра, а чуть справа располагалась папская резиденция в стиле барокко, ничуть не уступающая в своем великолепии пышному барокко Версаля. Строгое здание, приютившее правительство города-государства, теперь находилось у них за спиной. А впереди слева возвышался массивный многоугольник музея Ватикана. Лэнгдон осознавал, что в этот раз времени для посещения музея у него не будет.

— Где все? — спросила Виттория, обозревая пустынные лужайки и тротуары.

Гвардеец взглянул на свои черные, выглядевшие совершенно неуместно под пышным рукавом униформы армейские часы и сказал:

— Все кардиналы уже собрались в Сикстинской капелле. Конклав открывается меньше чем через час.

Лэнгдон кивнул, припомнив, что кардиналы приходят в капеллу за два часа до начала, чтобы предаться тихим размышлениям и обменяться любезностями со своими прибывшими с разных концов земли коллегами. Эти два часа предназначались для того, чтобы восстановить старую дружбу и сделать предстоящие дебаты не столь жаркими.

— А куда подевались остальные обитатели и персонал? — полюбопытствовала Виттория.

— Удалены до завершения конклава в целях безопасности и для сохранения тайны, — сообщил швейцарец.

— Когда он завершится?

— А вот это известно лишь одному Богу, — пожал плечами гвардеец, и по этому жесту и тону его голоса можно было понять, что молодой человек вкладывает в свои слова буквальный смысл.

Оставив машину на зеленой лужайке прямо за собором Святого Петра, швейцарец провел Лэнгдона и Витторию вдоль каменной стены до мощенной мраморными плитами площади, расположенной с тыльной стороны собора. Перейдя через площадь, они снова подошли к базилике и двинулись по виа Бельведер мимо стоящих вплотную друг к другу зданий. Поскольку Лэнгдону приходилось заниматься историей искусства, он обладал достаточными познаниями в итальянском языке, чтобы понять из надписей, что их путь лежит мимо типографии, лаборатории по реставрации гобеленов, почтового управления и церкви Святой Анны. Затем, миновав еще одну площадь, они прибыли к месту назначения.

Приземистое здание, служившее штаб-квартирой швейцарской гвардии, располагалось на северо-восточном краю Ватикана, рядом с помещением кордегардии. По обе стороны от входных дверей штаба, подобно каменным изваяниям, замерли два швейцарских гвардейца.

На сей раз Лэнгдон был вынужден признать, что эти парни выглядели вовсе не комично. Стражи так же, как и их проводник, были облачены в голубую с золотом форму, но в руках у них были традиционные «длинные мечи Ватикана» — восьмифутовые копья с острыми как бритва наконечниками в форме полумесяца. Если верить легендам, во время крестовых походов эти полумесяцы снесли бесчисленное множество мусульманских голов.

Как только Лэнгдон и Виттория приблизились к дверям, оба гвардейца, как по команде, сделали шаг вперед и скрестили копья, загородив проход.

— I pantaloni, — в замешательстве произнес один из них, обращаясь к пилоту и свободной рукой указывая на шорты Виттории.

— Il comandante voule vederli subito^[43], — отмахнулся от сверхбдительного стража пилот.

Часовые с недовольной миной неохотно отступили в сторону.

Внутри здания царила прохлада, и оно совсем не походило на помещение службы безопасности, каким его представлял себе Лэнгдон. На стенах изысканно украшенных и безупречно обставленных холлов висели картины, которые любой музей мира поместил бы на самом почетном месте.

— Вниз, пожалуйста, — пригласил пилот, показывая на довольно крутые ступени.

Лэнгдон и Виттория шагали по беломраморным ступеням сквозь строй скульптур. Это были статуи обнаженных мужчин, и на каждой из них имелся фиговый листок, который был чуть светлее остального тела.

Великая кастрация, подумал Лэнгдон.

Это была одна из самых величайших потерь, которые понесло искусство Возрождения. В 1857 году папа Пий IX решил, что чрезмерно точное воспроизведение мужского тела может пробудить похоть у обитателей Ватикана. Поэтому, вооружившись резцом и киянкой, он собственноручно срубил гениталии у всех мужских скульптур. Папа изувечил шедевры Микеланджело, Браманте^[44] и Бернини. Нанесенные скульптурам повреждения были стыдливо прикрыты алебастровыми фиговыми листками. Лэнгдона всегда занимал вопрос, не стоит ли где-нибудь в Ватикане громадный, заполненный мраморными пенисами сундук?..

— Сюда, — провозгласил проводник.

Они уже спустились с лестницы и теперь стояли перед тяжелыми стальными дверями. Швейцарец набрал цифровой код, и дверь бесшумно скользнула в стену.

В помещении за порогом было настоящее столпотворение.

Глава 36

Штаб швейцарской гвардии.

Лэнгдон стоял в дверях и смотрел на смешение разных эпох, открывшееся перед его глазами. Встреча времен, думал он. Помещение являло собой великолепно декорированную библиотеку эпохи Ренессанса. Книжные полки, роскошные восточные ковры и яркие гобелены… и в то же время блоки новейших компьютеров и факсов, электронные карты Ватикана и телевизоры, настроенные на прием Си-эн-эн. Мужчины в живописных панталонах и футуристического вида наушниках яростно стучали по клавишам, внимательно вглядываясь в экраны мониторов.

— Подождите здесь, — сказал их провожатый и направился через весь зал к необычайно высокому жилистому человеку, облаченному в темно-синий мундир.

Человек разговаривал по сотовому телефону и держался так прямо, что создавалось впечатление, будто он даже прогибался назад. Швейцарец что-то ему сказал, человек в синем бросил быстрый взгляд в сторону Лэнгдона и Виттории, кивнул и вернулся к телефонной беседе.

— Коммандер Оливетти примет вас через минуту, — сказал гвардеец, вернувшись.

— Благодарю.

Гвардеец кивнул и направился назад, к лестнице.

Лэнгдон внимательно посмотрел на коммандера Оливетти, понимая, что перед ним Верховный главнокомандующий армией суверенной державы. Виттория и Лэнгдон ждали, наблюдая за происходящим. Гвардейцы в ярких униформах проявляли поистине бурную деятельность. Со всех сторон доносились команды на итальянском языке.

— Continua cercando!^[45] — кричал в микрофон один из них.

— Probasti il museo!^[46] — вторил ему другой.

Лэнгдону не надо было хорошо знать итальянский язык, чтобы понять — служба безопасности Ватикана ведет интенсивные поиски. Это, безусловно, была хорошая новость. Плохая же новость заключалась в том, что антивещество они пока не обнаружили.

— С вами все в порядке? — спросил он Витторию. Девушка в ответ лишь устало улыбнулась и пожала плечами. Коммандер тем временем закончил разговор, решительным движением захлопнул мобильник и направился к ним. С каждым шагом офицер, казалось, становился все выше и выше. Лэнгдон и сам был достаточно высок, и ему редко доводилось смотреть на кого-нибудь снизу вверх, но в данном случае избежать этого было просто невозможно. Весь вид коммандера требовал подчинения, и Лэнгдон сразу понял, что этот человек прошел через многое. Его моложавое не по возрасту лицо было словно выковано из закаленной стали. Темные волосы были острижены коротким ежиком на военный манер, а глаза исполнены той непреклонной решимости, которая достигается лишь годами упорной муштры. Он надвигался на них неумолимо, как танк. За ухом у него был крошечный наушник, и это делало его похожим на агента американской секретной службы из плохого фильма.

Офицер обратился к ним на английском языке с довольно сильным итальянским акцентом. Его голос для столь внушительной фигуры оказался на редкость тихим, но, несмотря на это, звучал по-военному уверенно и напористо.

— Добрый день, — сказал он. — Я — коммандер Оливетти, главнокомандующий швейцарской гвардией, и это я звонил вашему директору.

— Примите нашу благодарность, сэр, за то, что согласились нас принять, — подняла на него глаза Виттория.

Коммандер, ничего не ответив, жестом пригласил их следовать за ним. Лавируя в лабиринте электронных приборов, они добрались до двери в боковой стене зала.

— Входите, — пригласил офицер, придерживая дверь.

Переступив через порог, Лэнгдон и Виттория оказались в затемненной комнате, одна из стен которой светилась экранами множества мониторов. На этих экранах, сменяя друг друга, лениво двигались изображения различных уголков Ватикана. За картинками внимательно следил молодой гвардеец.

— Fuori^[47], — сказал Оливетти.

Солдат поднялся со стула и вышел из комнаты. Оливетти подошел к одному из мониторов и произнес, указывая на экран:

— Это изображение идет с одной из камер дистанционного контроля, спрятанной где-то в недрах Ватикана. Не могли бы вы объяснить, что это такое?

Лэнгдон и Виттория бросили взгляд на дисплей и не удержались от вздоха. Места для сомнений не осталось. Это была ловушка антиматерии, доставленная сюда из ЦЕРНа. Внутри прозрачной сферы мерцала парившая в воздухе металлическая капля. Единственным источником света в том месте, где находился сосуд, служил дисплей электронного секундомера с ритмично меняющимися на нем цифрами. Вокруг ловушки царила полная темнота, словно ее поместили куда-то под землю или в полностью закрытое помещение. В верхнем левом углу монитора виднелась надпись: «Прямая передача — камера наблюдения № 86».

Виттория взглянула на меняющиеся цифры электронного счетчика времени и прошептала Лэнгдону:

— Менее шести часов…

— Итак, мы располагаем временем до… — произнес Лэнгдон, поднося к глазам руку с часами. Закончить фразу ему помешал сильный спазм где-то в районе желудка.

— …до полуночи, — с безнадежным видом сказала вместо него Виттория.

«Полночь, — подумал Лэнгдон. — Очередное проявление театральности». Тот, кто прошлой ночью похитил ловушку, очевидно, точно рассчитал время. Мощнейший, грозящий катастрофой заряд уже был установлен на месте будущего взрыва, или в «точке зеро», как говорят специалисты.

— Вы подтверждаете, что данный объект принадлежит вашему учреждению? — Шепот Оливетти теперь больше походил на шипение.

— Да, сэр, — кивнула Виттория. — Этот сосуд был похищен из нашей лаборатории, и он содержит чрезвычайно взрывоопасную субстанцию, называемую антивеществом.

Слова Виттории ничуть не встревожили Оливетти.

— Я очень хорошо знаком со взрывным делом, мисс Ветра, но о взрывчатке, именуемой «антивещество», ничего не слышал.

— Это продукт новых технологий. Сосуд надо найти немедленно. В противном случае придется эвакуировать весь Ватикан.

Оливетти закрыл глаза, а затем медленно открыл их, словно надеясь на то, что это способно изменить смысл слов, произнесенных девушкой.

— Эвакуировать? — переспросил он. — Вам, надеюсь, известно, что в данный момент происходит в Ватикане?

— Да, сэр. И жизнь ваших кардиналов находится в опасности. В нашем распоряжении примерно шесть часов. Вам удалось хоть сколько-нибудь продвинуться в поисках ловушки?

— Так вы называете эту штуку «ловушкой»? — спросил он и, величественно наклонив голову, добавил: — Мы даже и не приступали к ее поискам.

— Что? — спросила, едва не задохнувшись от изумления, Виттория. — Но мы своими ушами слышали, как ваши подчиненные говорили о поисках…

— Поисках, да… — сказал Оливетти. — Но мы ищем вовсе не эту игрушку. Мои люди заняты поисками, которые не имеют никакого отношения к вашему делу.

— Следовательно, вы не начали искать ловушку? — срывающимся от волнения голосом повторила Виттория. — Я вас правильно поняла?

Зрачки Оливетти сузились так сильно, что создавалось впечатление, будто они просто втянулись в глазные яблоки, и это сделало его похожим на насекомого.

— Послушайте, как вас там? Мисс Ветра, кажется? — спросил он с бесстрастностью все того же насекомого. — Позвольте мне высказаться откровенно. Директор вашего заведения отказался поделиться со мной подробностями относительно характера объекта, заявив лишь, что я должен немедленно его найти. В данный момент мы чрезвычайно заняты, и я не могу позволить себе роскоши задействовать людские ресурсы, пока мне не станут известны все обстоятельства.

— В данный момент, сэр, лишь одно обстоятельство имеет значение, — жестким тоном произнесла Виттория. — Если вы не найдете прибора, то не позже чем через шесть часов ваш Ватикан взлетит на воздух. Или испарится, если вас это больше устраивает.

На лице Оливетти не дрогнул ни один мускул.

— Мисс Ветра, — начал он, и теперь в его голосе можно было уловить снисходительные нотки. — Несмотря на несколько архаичный внешний вид Ватикана, каждая его дверь, как служебная, так и предназначенная для публики, снабжена новейшими, самыми чувствительными приборами защиты из всех известных человечеству. Если кто-то вдруг пожелает проникнуть к нам свзрывчатым веществом, оно немедленно будет обнаружено. В нашем распоряжении имеются сканеры радиоактивных изотопов, приборы, которые по тончайшему запаху могут мгновенно расшифровывать химический состав любых веществ, включая токсины. Повсюду установлены новейшие металлодетекторы и рентгеновские аппараты…

— Весьма впечатляюще, — прервала его речь Виттория. Слова девушки звучали столь же холодно, как и слова коммандера. — К моему величайшему сожалению, антивещество не обладает радиоактивностью. Оно не имеет запаха, а по своему химическому составу является чистейшим водородом. Сам сосуд изготовлен из нейтрального пластика. Боюсь, что все ваши новейшие приборы окажутся в данном случае бессильны.

— Но ваша ловушка имеет источник питания, — сказал Оливетти, показывая на мелькающие цифры хронометра. — Даже малейший след никель-кадмиевого…

— Аккумулятор тоже изготовлен из пластика.

— Пластмассовый аккумулятор?! — Судя по тону, каким был задан этот вопрос, терпение Оливетти подходило к концу.

— Да. Электролит из полимерного геля и тефлона. Оливетти наклонился вперед, словно подчеркивая свое превосходство в росте, и раздельно произнес:

— Синьорина, в Ватикан каждый месяц поступают десятки сообщений с угрозой взрыва. Я персонально инструктирую свой персонал по всем новейшим проблемам взрывной техники. И мне прекрасно известно, что в мире не существует взрывчатого вещества, способного, по вашим словам, уничтожить Ватикан. Если вы, конечно, не имеете в виду ядерное устройство. Если вы все-таки говорите о ядерном оружии, то оно должно иметь боеголовку размером как минимум с бейсбольный мяч.

— Природа таит в себе массу пока еще не раскрытых тайн, — ответила Виттория, испепеляя офицера взглядом.

— Могу я поинтересоваться, — сказал Оливетти, наклоняясь еще ниже, — какой пост вы занимаете в ЦЕРНе?

— Я старший исследователь, и на период данного кризиса мне поручено осуществлять связь между моей организацией и Ватиканом.

— Прошу прощения за грубость, но если мы действительно имеем дело с кризисом, почему я имею дело с вами, а не с вашим директором? И почему вы позволяете себе проявлять неуважение к Ватикану, являясь в это святое место в шортах?

Лэнгдон издал тихий стон. Ученый не мог поверить, что в подобных обстоятельствах Верховный главнокомандующий будет думать о стиле одежды. Однако он вспомнил о каменных пенисах, которые, по мнению здешнего начальства, могли пробудить похоть у подчиненных, и решил, что появление девицы в обтягивающих шортах вполне способно произвести в Ватикане сексуальную революцию. Так что поведение коммандера было отчасти оправданно. Виттория Ветра являла собой угрозу безопасности Ватикана.

— Коммандер Оливетти, — сказал Лэнгдон, выступая вперед (ему не хотелось, чтобы на его глазах взорвалась еще одна бомба), — позвольте представиться. Меня зовут Роберт Лэнгдон. Я преподаю историю религии в Гарвардском университете и к ЦЕРНу не имею ни малейшего отношения. Я видел, на что способно антивещество, и целиком разделяю точку зрения мисс Ветра о его чрезвычайной опасности. У нас есть все основания полагать, что антивещество доставлено в ваш комплекс членами антирелигиозного сообщества с целью сорвать конклав.

— Итак, — начал офицер, сверля глазами Лэнгдона, — теперь, помимо женщины в шортах, уверяющей, что капля какого-то таинственного антивещества способна взорвать Ватикан, я имею американского профессора, заявляющего, что нам угрожает некое антирелигиозное сообщество. Чего же именно вы от меня хотите?

— Найдите ловушку, — сказала Виттория. — И немедленно.

— Это невозможно. Прибор может находиться где угодно. Ватикан достаточно велик.

— Неужели ваши камеры слежения не снабжены сигнализаторами, указывающими их местонахождение?

— Как правило, их у нас не воруют. Чтобы найти пропавшую камеру, потребуется несколько дней.

— О днях не может быть и речи, — с вызовом бросила Виттория. — В нашем распоряжении лишь шесть часов.

— Шесть часов до чего, мисс Ветра? — спросил Оливетти, и голос его на сей раз прозвучал неожиданно громко. Махнув рукой в сторону экрана, коммандер продолжил: — До тех пор, пока эта штука не закончит счет? До тех пор, пока не испарится Ватикан? Поверьте, я терпеть не могу людей, которые наносят ущерб моей системе безопасности, воруя камеры. Точно так же я не люблю и механических приспособлений, которые таинственным образом появляются в стенах города. Моя работа требует постоянной подозрительности, но то, что говорите вы, мисс Ветра, лежит за пределами возможного.

— Вам когда-нибудь приходилось слышать о братстве «Иллюминати»? — вдруг выпалил Лэнгдон.

Ледяная маска вдруг дала трещину. Глаза коммандера побелели, как у готовящейся напасть акулы, и он прогремел:

— Я вас предупреждал, что у меня нет времени выслушивать всякие глупости!

— Следовательно, о сообществе «Иллюминати» вы слышали?

— Я дал клятву охранять католическую церковь, — ответил Оливетти; теперь его взгляд стал походить на острие штыка. — И об этом сообществе, естественно, слышал. Мне также известно, что это, с позволения сказать, братство не существует вот уже несколько десятков лет.

Лэнгдон запустил руку в карман, извлек листок с изображением заклейменного тела Леонардо Ветра и вручил его Оливетти.

— Я давно занимаюсь изучением истории братства «Иллюминати», и признать его существование в наши дни мне труднее, чем вам. Однако появление клейма и понимание того, что это сообщество давно предъявило счет Ватикану, вынудили меня изменить свою точку зрения.

— Компьютерная фальшивка, — небрежно бросил Оливетти, возвращая факс Лэнгдону.

Лэнгдон не верил своим ушам.

— Фальшивка?! Да вы только взгляните на симметрию! Из всех людей вы первый должны понять, что это аутентичное…

— Если на то пошло, то именно вам в первую очередь не хватает аутентичного понимания характера событий. Мисс Ветра, видимо, не удосужилась проинформировать вас о том, что ученые ЦЕРНа в течение нескольких десятилетий жестоко критикуют Ватикан. Они регулярно клеймят нас за возрождение идей креационизма, требуют формальных извинений за Галилея и Коперника, настаивают на том, чтобы мы прекратили осуждение аморальных или опасных исследований. Какой из двух сценариев для вас более приемлем, мистер Лэнгдон? Неужели вы предпочтете вариант, согласно которому из небытия вдруг возникнет вооруженный ядерной бомбой орден сатанистов с многовековой историей, чтобы уничтожить Ватикан? Если так, то для меня более приемлем второй. По моему мнению, какой-то идиот-шутник из ЦЕРНа решил сорвать важное для Ватикана событие с помощью тонко задуманной и отлично исполненной фальшивки.

— На этом снимке изображен мой отец, — сказала Виттория, и в ее голосе можно было услышать клокот кипящей лавы. — Он был убит. Неужели вы хотите сказать, что я способна на подобные шутки?

— Не знаю, мисс Ветра. Но до тех пор, пока я не получу от вас ответов, в которых будет хоть какой-то смысл, тревоги я поднимать не стану. Моя служба требует как бдительности, так и сдержанности… для того чтобы все духовные отправления вершились в Ватикане при просветленном сознании их участников. И в первую очередь сегодня.

— Но тогда по крайней мере отложите мероприятие, — сказал Лэнгдон.

— Отложить?! — опешил от столь еретической идеи Оливетти. — Какая наглость! Конклав, к вашему сведению, — это не бейсбольный матч в Америке, начало которого переносится из-за дождя. Это священнодействие со строгими правилами и процедурой. Вам, конечно, безразлично, что миллиард католиков по всему земному шару, затаив дыхание, ждут избрания своего нового лидера. Вам плевать на многочисленных представителей прессы, собравшихся у стен Ватикана. Протокол, согласно которому проходят выборы папы, священен. Начиная с 1179 года конклавы проводились, невзирая на землетрясения, голод и даже эпидемии чумы. И он не будет отменен из-за убийства какого-то ученого и появления одной капли Бог знает какого вещества.

— Отведите меня к вашему главному начальнику, — потребовала Виттория.

— Он перед вами! — сверкнул глазами Оливетти.

— Нет. Мне нужен кто-нибудь из клира.

От возмущения на лбу офицера вздулись жилы, но, сумев сдержаться, он ответил почти спокойно:

— Все лица, имеющие отношение к клиру, ушли. Во всем Ватикане остались лишь швейцарские гвардейцы и члены коллегии кардиналов. Кардиналы собрались в Сикстинской капелле.

— А как насчет камерария? — небрежно бросил Лэнгдон.

— Кого?

— Камерария покойного папы, — повторил Лэнгдон, надеясь на то, что память его не подвела.

Он припомнил, что читал где-то об одном довольно забавном обычае Ватикана, связанном с передачей власти после кончины папы. Если память его не обманывает, то на период между смертью прежнего святого отца и выборами нового понтифика вся власть временно переходила в руки личного помощника покойного папы — так называемого камерария. Именно он должен был заниматься организацией и проведением конклава вплоть до того момента, как кардиналы назовут имя нового хозяина Святого престола.

— Насколько я понимаю, в данный момент всеми делами Ватикана заправляет камерарий, — закончил американец.

— Il camerlengo? — недовольно скривившись, переспросил Оливетти. — Но наш камерарий — простой священнослужитель. Он не был рукоположен в кардиналы. Всего лишь личный слуга папы.

— Тем не менее он здесь. И вы подчиняетесь ему.

— Мистер Лэнгдон, — произнес Оливетти, скрестив на груди руки, — да, это так. Согласно существующим правилам, камерарий на время проведения конклава является высшей исполнительной властью Ватикана. Но это сделано только потому, что камерарий, сам не имея права стать папой, может обеспечить независимость выборов. Это примерно то же самое, как если бы один из помощников вашего президента временно занял Овальный кабинет после смерти своего босса. Камерарий молод, и его понимание проблем безопасности, так же как и иных важных вопросов, весьма ограниченно. И по существу, в данный момент я являюсь первым лицом Ватикана.

— Отведите нас к нему, — сказала Виттория.

— Это невозможно. Конклав открывается через сорок минут. Камерарий готовится к этому событию в кабинете папы, и я не намерен беспокоить его проблемами, связанными с безопасностью. Все эти вопросы входят в сферу моей компетенции.

Виттория приготовилась дать достойный ответ, но в этот момент раздался стук в дверь, и на пороге возник швейцарский гвардеец при всех регалиях.

— Е l'ora, comandante^[48], — произнес он, постукивая пальцем по циферблату наручных часов.

Оливетти взглянул на свои часы и кивнул. Затем он посмотрел на Лэнгдона и Витторию с видом судьи, определяющего их судьбу.

— Следуйте за мной, — сказал он и, выйдя из комнаты наблюдения, направился к крошечному кабинетику со стеклянными стенами в дальнем конце зала.

— Мой кабинет, — сказал Оливетти, приглашая их войти. Помещение было обставлено более чем скромно. Стол, беспорядочно заваленный бумагами, складные стулья, несколько канцелярских шкафов и прибор для охлаждения воды. Ничего лишнего. — Я вернусь через десять минут, — сказал хозяин кабинета. — А вы пока подумайте о том, как нам быть дальше.

— Вы не можете просто взять и уйти! — взвилась Виттория. — Ловушка…

— У меня нет времени на пустые разговоры! — ощетинился Оливетти. — Видимо, мне придется задержать вас до завершения конклава, после чего, как я полагаю, время у меня появится.

— Синьор, — сказал гвардеец, снова показывая на часы, — Spazzare di Capella^[49].

Оливетти кивнул и направился к двери.

— Spazzare di Capella? — переспросила Виттория. — Неужели вы намерены заняться уборкой Сикстинской капеллы?

Оливетти обернулся и, сверля девушку взглядом, ответил:

— Мы намерены провести поиск разного рода электронных «жучков», мисс Ветра, дабы нескромные уши не прослушивали ход дебатов. Впрочем, вопросы скромности вам, по-видимому, чужды, — закончил он, взглянув на обнаженные ноги девушки.

С этими словами коммандер захлопнул дверь с такой силой, что толстое стекло панели задребезжало. Затем одним неуловимым движением он извлек из кармана ключ, вставил его в замочную скважину и повернул. Тяжелая щеколда со стуком встала на место.

— Idiota! — завопила Виттория. — Ты не имеешь права нас здесь задерживать!

Через стекло Лэнгдон увидел, как Оливетти что-то сказал одному из гвардейцев. Швейцарец понимающе кивнул. Главнокомандующий армией города-государства Ватикан направился к выходу, а подчиненный, с которым он только что говорил, развернулся и, скрестив руки на груди, стал за стеклом прямо напротив пленников. У его бедра висел довольно больших размеров револьвер.

«Замечательно, — подумал Лэнгдон. — Лучше, дьявол бы их побрал, просто быть не может».

Глава 37

Виттория испепеляла взглядом стоящего за стеклом двери стража. Тот отвечал ей тем же. Живописное одеяние часового совершенно не соответствовало его зловещему виду.

«Полный провал, — думала Виттория. — Никогда не предполагала, что могу оказаться пленницей клоуна в пижаме».

Лэнгдон молчал, и Виттория надеялась, что он напрягает свои гарвардские мозги в поисках выхода из этой нелепой ситуации. Однако, глядя на его лицо, она чувствовала, что профессор скорее пребывает не в раздумьях, а в шоке.

Вначале Виттория хотела достать сотовый телефон и позвонить Колеру, но сразу отказалась от этой глупой идеи. Во-первых, страж мог войти в кабинет и отнять аппарат, а во-вторых, и это было самое главное, директор к этому времени вряд ли оправился от приступа. Впрочем, и это не имело значения… Оливетти был явно не в настроении вообще кого-нибудь слушать.

«Вспомни! — сказала она себе. — Вспомни, как решается эта задача!»

Идея воспоминания была одним из методов философии буддизма. Согласно ему, человек, вместо того чтобы искать в уме пути решения сложной проблемы, должен был заставить свой мозг просто вспомнить его. Допущение того, что это решение уже было когда-то принято, заставляет разум настроиться на то, что оно действительно должно существовать… и подрывающее волю чувство безнадежности исчезает. Виттория часто использовала этот метод, когда во время своих научных изысканий попадала в, казалось бы, безвыходную ситуацию.

Однако на сей раз фокус с «воспоминанием» дал осечку, и ей пришлось пуститься в размышления о том, что необходимо сделать и как этого добиться. Конечно, следовало кого-то предупредить. Человека, который мог бы со всей серьезностью воспринять ее слова. Но кто этот человек? Видимо, все-таки камерарий… Но как до него добраться? Ведь они находятся в стеклянном, не имеющем выхода ящике.

Надо найти средство, внушала она себе. Средства для достижения цели всегда имеются. Их надо только увидеть в том, что тебя окружает.

Она инстинктивно опустила плечи, закрыла глаза и сделала три глубоких вдоха. Сердце сразу стало биться медленнее, а все мышцы расслабились. Паническое настроение исчезло, и хаотический круговорот мыслей стих. «О'кей, — думала она. — Надо раскрепостить разум и думать позитивно. Что в данной ситуации может пойти мне на пользу?»

Аналитический ум Виттории Ветра в тех случаях, когда она использовала его в спокойном состоянии, был могущественным оружием. Буквально через несколько секунд она осознала, что именно их заточение в кабинете Оливетти как раз и открывает путь к спасению.

— Надо позвонить по телефону, — неожиданно сказала девушка.

— Я как раз хотел предложить вам позвонить Колеру, но…

— Нет, не Колеру, а кое-кому еще.

— Кому же?

— Камерарию.

— Вы хотите позвонить камерарию? — недоуменно переспросил Лэнгдон. — Но каким образом?

— Оливетти сказал, что этот человек находится в личном кабинете папы.

— Пусть так. Но вы же не знаете номера телефона!

— Не знаю, — согласилась Виттория. — Но я и не собираюсь звонить по своему сотовому. — Она показала на наисовременнейший, утыканный кнопками быстрого набора аппарат связи на столе Оливетти. — Я позвоню отсюда. Глава службы безопасности наверняка имеет прямой выход на кабинет папы.

— Не знаю, имеет ли он выход на папу, но тяжеловеса с большим револьвером у дверей главнокомандующий поместить не забыл.

— Но мы заперты.

— Как ни странно, я об этом уже догадался.

— Это означает, что часовой заперт снаружи! Этот кабинет принадлежит Оливетти. Сомневаюсь, чтобы ключи были еще у кого-нибудь.

Лэнгдон с сомнением взглянул на стража и сказал:

— Стекло очень тонкое, а револьвер, напротив, очень большой.

— Неужели вы думаете, что он будет стрелять в меня за то, что я говорю по телефону?

— Кто, дьявол их побери, знает?! Все это заведение производит довольно странное впечатление, а если судить по тому, как развиваются события…

— Или мы звоним, — заявила Виттория, — или нам не останется ничего иного, кроме как провести пять часов сорок восемь минут в застенках Ватикана. В последнем случае утешает только то, что мы окажемся в первых рядах зрителей, наблюдающих за концом света.

— Но страж известит Оливетти, как только вы прикоснетесь к трубке, — слегка побледнев, возразил Лэнгдон. — Кроме того, я вижу там по меньшей мере два десятка кнопок. И на них нет никаких обозначений. Неужели вы хотите наудачу потыкать во все?

— Нет, — ответила она, решительно направляясь к телефону. — Я нажму лишь одну. — С этими словами Виттория сняла трубку и надавила на кнопку. — Это будет кнопка номер один. Готова поставить хранящийся в вашем кармане доллар с символами иллюминатов на то, что попаду прямо к папе. Какой другой абонент может быть более важным на телефонной подстанции командира швейцарской гвардии?

Времени на ответ у Лэнгдона не было. Часовой принялся стучать в стекло рукояткой револьвера, одновременно жестом требуя вернуть трубку на место.

Виттория игриво ему подмигнула, и страж едва не задымился от ярости.

Лэнгдон отошел от двери и, повернувшись спиной к девушке, произнес:

— Надеюсь, вы правы. Парень за стеклом, похоже, не очень доволен.

— Проклятие! — бросила Виттория, прислушиваясь к голосу в трубке. — Запись…

— Запись? — в очередной раз изумился Лэнгдон. — Неужели папа обзавелся автоответчиком?

— Это был вовсе не кабинет папы, — ответила девушка, кладя трубку. — Мне только что сообщили полное недельное меню обедов достойнейшего командира швейцарской гвардии.

Лэнгдон послал слабую улыбку часовому, который, сердито глядя на пленников, что-то тараторил в микрофон портативной рации.

Глава 38

Телефонный узел Ватикана расположен в Бюро ди коммуникационе, прямо за почтой. В сравнительно небольшом помещении стоит коммутатор «Корелко-141», и телефонисту приходится иметь дело примерно с двумя тысячами вызовов в день. Большая часть звонков автоматически направляется для записи в информационную систему.

Единственный оставшийся на службе оператор лениво потягивал крепкий чай. Он был страшно горд тем, что из всех служащих лишь ему одному доверили сегодня остаться в Ватикане. Его радость несколько омрачало присутствие расхаживающего за дверями швейцарского гвардейца. Для эскорта в туалет, думал телефонист. На какие только унижения не приходится идти ради Святого конклава!

Звонков в этот вечер, по счастью, было очень мало. А может быть, наоборот, к несчастью. Похоже, за последние годы интерес к Ватикану в мире сошел на нет. Поток звонков от прессы превратился в тоненький ручеек, и даже психи стали звонить не так часто, как раньше. Пресс-офис Ватикана надеялся на то, что сегодняшнее событие вызовет гораздо больше радостной шумихи. Печально, что на площадь Святого Петра прибыли в основном самые заурядные представители итальянских и европейских средств массовой информации. Из множества стоящих на площади телевизионных автобусов лишь малая горстка принадлежала глобальным сетям… да и те, видимо, направили сюда не самых лучших своих журналистов.

Оператор, держа кружку в обеих руках, думал, как долго продлится конклав. Скорее всего до полуночи. Большинство близких к Ватикану наблюдателей еще до начала великого события знали, кто лидирует в гонке за Святой престол. Так что собрание, видимо, сведется к трех-четырехчасовому ритуалу. Нельзя, конечно, исключать и того, что возникшие в последний момент разногласия затянут церемонию до рассвета… а может быть, даже и более того. В 1831 году конклав продолжался пятьдесят четыре дня. Сегодня подобного не случится, сказал себе телефонист. Ходили слухи, что это собрание сведется всего-навсего к наблюдению за дымом.

Размышления телефониста прервал сигнал на внутренней линии связи. Он взглянул на мигающий красный огонек и поскреб в затылке. Странно, подумал телефонист. Нулевая линия. Кто мог обращаться к дежурному телефонисту за информацией? Более того, кто вообще мог находиться сейчас в стенах Ватикана?

— Citta del Vaticana? Prego?^[50] — сказал он, подняв трубку. Человек на другом конце провода говорил по-итальянски очень быстро, но с легким акцентом. Телефонисту этот акцент был знаком — с таким налетом швейцарского французского говорили по-итальянски гвардейцы из службы охраны. Но звонил совершенно определенно не гвардеец…

Услышав женский голос, телефонист вскочил со стула, расплескав свой чай. Он бросил взгляд на красный огонек коммутатора и убедился, что не ошибся. Внутренняя связь. Звонившая была в Ватикане. Нет, это, видимо, какая-то ошибка, подумал он. Женщина в этих стенах? Да еще в такой вечер?

Дама говорила быстро и напористо. Телефонист достаточно много лет провел за пультом, чтобы сразу распознать pazzo^[51]. Нет, эта женщина не была сумасшедшей. Она была взволнована, но говорила вполне логично.

— Il camerlengo?^[52] — изумленно переспросил телефонист, лихорадочно размышляя о том, откуда, черт побери, мог поступить этот странный звонок. — Боюсь, что я не могу вас с ним соединить… Да, я знаю, что он в кабинете папы… Вас не затруднит назвать себя еще раз? И вы хотите предупредить его о том, что… — Он выслушал пояснение и повторил услышанное: — Мы все в опасности? Каким образом? Откуда вы звоните? Может быть, мне стоит связаться со службой… Что? — снова изумился телефонист. — Не может быть! Вы утверждаете, что звоните из…

Выслушав ответ, он принял решение.

— Не вешайте трубку, — сказал оператор и перевел женщину в режим ожидания, прежде чем та успела сказать что-то еще.

Затем он позвонил по прямому номеру коммандера Оливетти. Но может быть, эта женщина оказалась… Ответ последовал мгновенно.

— Per l'amore di Dio!^[53] — прозвучал уже знакомый женский голос. — Вы меня соедините наконец, дьявол вас побери, или нет?!

* * *

Дверь в помещение штаба швейцарской гвардии с шипением уползла в стену, и гвардейцы поспешно расступились, освобождая путь мчащемуся словно ракета Оливетти. Свернув за угол к своему кабинету, он убедился в том, что часовой его не обманул. Виттория Ветра стояла у его стола и что-то говорила по его личному телефону.

«Che coglione che ha questa! — подумал он. — Чтоб ты сдохла, паршивая дрянь!»

Коммандер подбежал к двери и сунул ключ в замочную скважину. Едва распахнув дверь, он крикнул:

— Что вы делаете?

— Да, — продолжала Виттория в трубку, не обращая внимания на Оливетти. — Должна предупредить, что…

Коммандер вырвал трубку из рук девушки и поднес к уху.

— Кто, дьявол вас побери, на проводе?

Через мгновение прямая как столб фигура офицера как-то обмякла, а голос зазвучал по-иному.

— Да, камерарий… — сказал он. — Совершенно верно, синьор… Требования безопасности… конечно, нет… Да, я ее задержал здесь, но… Нет, нет… — повторил он и добавил: — Я немедленно доставлю их к вам.

Глава 39

Апостольский дворец является не чем иным, как конгломератом зданий, расположенных в северо-восточном углу Ватикана рядом с Сикстинской капеллой. Окна дворца выходят на площадь Святого Петра, и во дворце находятся как личные покои папы, так и его рабочий кабинет.

Лэнгдон и Виттория молча следовали за коммандером по длинному коридору в стиле рококо. Вены на шее командира швейцарской гвардии вздулись и пульсировали от ярости. Поднявшись по лестнице на три пролета, они оказались в просторном, слабо освещенном зале.

Лэнгдон не мог поверить своим глазам. Украшающие помещение предметы искусства — картины, скульптуры, гобелены и золотое шитье (все в прекрасном состоянии) — стоили, видимо, сотни тысяч долларов. Чуть ближе к дальней стене зала в фонтане из белого мрамора журчала вода. Оливетти свернул налево, в глубокую нишу, и подошел к одной из расположенных там дверей. Такой гигантской двери Лэнгдону видеть еще не доводилось.

— Ufficio di Papa, — объявил Оливетти, сердито покосившись на Витторию. На девушку взгляд коммандера не произвел ни малейшего впечатления. Она подошла к двери и решительно постучала.

«Папский кабинет», — подумал Лэнгдон. Он с трудом мог поверить, что стоит у входа в одну из самых священных комнат всего католического мира.

— Avanti, — донеслось из-за дверей.

Когда дверь открылась, Лэнгдону пришлось прикрыть глаза рукой, настолько слепящим оказался солнечный свет. Прежде чем он снова смог увидеть окружающий мир, прошло довольно много времени.

Кабинет папы напоминал бальный зал, а вовсе не деловой офис. Полы в помещении были из красного мрамора, на стенах красовались яркие фрески. С высокого потолка свисала колоссальных размеров люстра, а из окон открывалась потрясающая панорама залитой солнечным светом площади Святого Петра.

Великий Боже, подумал Лэнгдон. Вот это действительно то, что в объявлениях называется «прекрасная комната с великолепным видом из окон».

В дальнем конце зала за огромным резным столом сидел человек и что-то быстро писал.

— Avanti, — повторил он, отложил в сторону перо и знаком пригласил их подойти ближе.

Первым, чуть ли не строевым шагом, двинулся Оливетти.

— Signore, — произнес он извиняющимся тоном. — No ho potato^[54]…

Человек, жестом оборвав шефа гвардейцев, поднялся из-за стола и внимательно посмотрел на посетителей.

Камерарий совершенно не походил на одного из хрупких, слегка блаженного вида старичков, которые, как всегда казалось Лэнгдону, населяли Ватикан. В руках он не держал молитвенных четок, и на груди у него не было ни креста, ни панагии. Облачен камерарий был не в тяжелое одеяние, как можно было ожидать, а в простую сутану, которая подчеркивала атлетизм его фигуры. На вид ему было под сорок — возраст по стандартам Ватикана почти юношеский. У камерария было на удивление привлекательное лицо, голову украшала копна каштановых волос, а зеленые глаза лучились внутренним светом.

Создавалось впечатление, что в их бездонной глубине горит огонь какого-то таинственного знания. Однако, приблизившись к камерарию, Лэнгдон увидел в его глазах и безмерную усталость. Видимо, за последние пятнадцать дней душе этого человека пришлось страдать больше, чем за всю предшествующую жизнь.

— Меня зовут Карло Вентреска, — сказал он на прекрасном английском языке. — Я — камерарий покойного папы.

Камерарий говорил негромко и без всякого пафоса, а в его произношении лишь с большим трудом можно было уловить легкий итальянский акцент.

— Виттория Ветра, — сказала девушка, протянула руку и добавила: — Благодарим вас за то, что согласились нас принять.

Оливетти недовольно скривился, видя, как камерарий пожимает руку девице в шортах.

— А это — Роберт Лэнгдон. Он преподает историю религии в Гарвардском университете.

— Padre, — сказал Лэнгдон, пытаясь придать благозвучие своему итальянскому языку, а затем, низко склонив голову, протянул руку.

— Нет, нет! — рассмеялся камерарий, предлагая американцу выпрямиться. — Пребывание в кабинете Святого отца меня святым не делает. Я простой священник, оказывавший, в случае необходимости, посильную помощь покойному папе.

Лэнгдон выпрямился.

— Прошу вас, садитесь, — сказал камерарий и сам придвинул три стула к своему столу.

Лэнгдон и Виттория сели, Оливетти остался стоять.

Камерарий занял свое место за столом и, скрестив руки на груди, вопросительно взглянул на визитеров.

— Синьор, — сказал Оливетти, — это я виноват в том, что женщина явилась к вам в подобном наряде…

— Ее одежда меня нисколько не беспокоит, — ответил камерарий устало. — Меня тревожит то, что за полчаса до того, как я должен открыть конклав, мне звонит дежурный телефонист и сообщает, что в вашем кабинете находится женщина, желающая предупредить меня о серьезной угрозе. Служба безопасности не удосужилась мне ничего сообщить, и это действительно меня обеспокоило.

Оливетти вытянулся по стойке «смирно», как солдат на поверке.

Камерарий всем своим видом оказывал на Лэнгдона какое-то гипнотическое воздействие. Этот человек, видимо, обладал незаурядной харизмой и, несмотря на молодость и очевидную усталость, излучал властность.

— Синьор, — сказал Оливетти извиняющимся и в то же время непреклонным тоном, — вам не следует тратить свое время на проблемы безопасности, на вас и без того возложена огромная ответственность.

— Мне прекрасно известно о моей ответственности, и мне известно также, что в качестве direttore intermediario я отвечаю за безопасность и благополучие всех участников конклава. Итак, что же происходит?

— Я держу ситуацию под контролем.

— Видимо, это не совсем так.

— Взгляните, отче, вот на это, — сказал Лэнгдон, достал из кармана помятый факс и вручил листок камерарию.

Коммандер Оливетти предпринял очередную попытку взять дело в свои руки.

— Отче, — сказал он, сделав шаг вперед, — прошу вас, не утруждайте себя мыслями о…

Камерарий, не обращая никакого внимания на Оливетти, взял факс. Бросив взгляд на тело убитого Леонардо Ветра, он судорожно вздохнул и спросил:

— Что это?

— Это — мой отец, — ответила дрожащим голосом Виттория. — Он был священником и в то же время ученым. Его убили прошлой ночью.

На лице камерария появилось выражение неподдельного участия, и он мягко произнес:

— Бедное дитя. Примите мои соболезнования. — Священник осенил себя крестом, с отвращением взглянул на листок и спросил: — Кто мог… и откуда этот ожог на его… — Он умолк, внимательно вглядываясь в изображение.

— Там выжжено слово «Иллюминати», и вам оно, без сомнения, знакомо, — сказал Лэнгдон.

— Я слышал это слово, — с каким-то странным выражением на лице ответил камерарий. — Но…

— Иллюминаты убили Леонардо Ветра, чтобы похитить новый…

— Синьор, — вмешался Оливетти, — но это же полный абсурд. О каком сообществе «Иллюминати» может идти речь?! Братство давно прекратило свое существование, и мы сейчас имеем дело с какой-то весьма сложной фальсификацией.

На камерария слова коммандера, видимо, произвели впечатление. Он надолго задумался, а потом взглянул на Лэнгдона так, что у того невольно захватило дух.

— Мистер Лэнгдон, — наконец сказал священнослужитель, — всю свою жизнь я провел в лоне католической церкви и хорошо знаком как с легендой об иллюминатах, так и с мифами о… клеймении. Однако должен вас предупредить, что я принадлежу современности. У христианства достаточно подлинных недругов, и мы не можем тратить силы на борьбу с восставшими из небытия призраками.

— Символ абсолютно аутентичен! — ответил Лэнгдон, как ему самому показалось, чересчур вызывающе. Он протянул руку и, взяв у камерария факс, развернул его на сто восемьдесят градусов.

Заметив необычайную симметрию, священник замолчал.

— Самые современные компьютеры оказались неспособными создать столь симметричную амбиграмму этого слова, — продолжил Лэнгдон.

Камерарий сложил руки на груди и долго хранил молчание.

— Братство «Иллюминати» мертво, — наконец произнес он. — И это — исторический факт.

— Еще вчера я мог бы полностью с вами согласиться, — сказал Лэнгдон.

— Вчера?

— Да. До того как произошел целый ряд необычных событий. Я считаю, что организация снова вынырнула на поверхность, чтобы исполнить древнее обязательство.

— Боюсь, что мои познания в истории успели несколько заржаветь, — произнес камерарий. — О каком обязательстве идет речь?

Лэнгдон сделал глубокий вздох и выпалил:

— Уничтожить Ватикан!

— Уничтожить Ватикан? — переспросил камерарий таким тоном, из которого следовало, что он не столько напуган, сколько смущен. — Но это же невозможно.

— Боюсь, что у нас для вас есть и другие скверные новости, — сказала Виттория.

Глава 40

— Это действительно так? — спросил камерарий, поворачиваясь к Оливетти.

— Синьор, — без тени смущения начал коммандер, — вынужден признать, что на вверенной мне территории имеется какой-то неопознанный прибор. Его изображение выводит на экран одна из наших камер наблюдения. Как уверяет мисс Ветра, содержащаяся в нем субстанция обладает громадной взрывной мощью. Однако я не могу…

— Минуточку, — остановил его камерарий. — Вы говорите, что эту вещь можно увидеть?

— Да, синьор. Изображение поступает с беспроводной камеры № 86.

— В таком случае почему вы ее не изъяли? — Теперь в голосе священника слышались гневные нотки.

— Это очень трудно сделать, синьор. — И, встав по стойке «смирно», офицер пустился в объяснения.

Камерарий внимательно слушал, и Виттория чувствовала, как постепенно нарастает его тревога.

— Вы уверены, что таинственный прибор находится в Ватикане? — спросил священнослужитель. — Может быть, кто-нибудь вынес камеру за границу города и передача идет извне?

— Это невозможно, — ответил Оливетти. — На наших внешних стенах установлена электронная аппаратура, защищающая систему внутренней связи. Сигнал может поступать только изнутри. В противном случае мы бы его не получали.

— И я полагаю, — сказал камерарий, — что в настоящее время вы используете все свои ресурсы для обнаружения пропавшей камеры и таинственного прибора?

— Нет, синьор, — покачал головой Оливетти. — Для обнаружения камеры придется затратить несколько сотен человеко-часов. В настоящее время у нас возникли иные проблемы, связанные с вопросами безопасности, и при всем моем уважении к мисс Ветра я сомневаюсь, что крошечная капля вещества может оказаться столь взрывоопасной, как она утверждает.

— Этой капли достаточно, чтобы сровнять Ватикан с землей! — не выдержала Виттория, окончательно потеряв терпение. — Неужели вы не слышали того, что я вам говорила?

— Мадам, — произнес Оливетти, и в голосе его прозвучали стальные ноты, — мои познания в области взрывчатых веществ весьма обширны.

— Ваши познания устарели, — таким же твердым тоном парировала Виттория. — Несмотря на мою одежду, которая, как я успела заметить, вас чрезмерно тревожит, я являюсь одним из ведущих ученых-физиков в знаменитом центре изучения элементарных частиц. Я лично сконструировала ловушку, которая предохраняет антивещество от аннигиляции. И я вас предупреждаю, что если вы за шесть часов не найдете сосуд, то вашим гвардейцам в течение следующего столетия нечего будет охранять, кроме огромной воронки в земле.

Оливетти резко повернулся к камерарию и, не скрывая ярости, бросил:

— Синьор, совесть не позволяет мне продолжать эту бессмысленную дискуссию! Вы не можете тратить свое драгоценное время на каких-то, извините, проходимцев! Какое братство «Иллюминати»?! Что это за капля, способная всех нас уничтожить?! Чушь!

— Basta, — произнес камерарий. Это было произнесено очень спокойно, но всем показалось, что звук его голоса громом прокатился по комнате. В кабинете папы повисла мертвая тишина. — Грозит ли нам опасность или нет? — свистящим шепотом продолжил священник. — «Иллюминати» или не «Иллюминати», но этот предмет, чем бы он ни был, не должен находиться в стенах Ватикана… особенно во время конклава. Я хочу, чтобы его нашли и обезвредили. Немедленно организуйте поиски!

— Синьор, даже в том случае, если мы отправим на поиски всех гвардейцев, осмотр комплекса зданий Ватикана займет несколько дней. Кроме того, после разговора с мисс Ветра я поручил одному из моих подчиненных просмотреть новейший справочник по баллистике. Никаких упоминаний о субстанции, именуемой антивеществом, он там не обнаружил.

Самодовольный осел, думала Виттория. Справочник по баллистике! Не проще было бы поискать в энциклопедии? На букву «А».

— Синьор, — продолжал Оливетти, — если вы настаиваете на осмотре всего комплекса зданий, то я решительно возражаю.

— Коммандер, — голос камерария дрожал от ярости, — позвольте вам напомнить, что, обращаясь ко мне, вы обращаетесь к Святому престолу. Я понимаю, что мое теперешнее положение вы не воспринимаете всерьез, но по закону первым лицом в Ватикане являюсь я. Если я не ошибаюсь, то все кардиналы в целости и сохранности собрались в Сикстинской капелле, и до завершения конклава вам не надо тревожиться за их безопасность. Я не понимаю, почему вы не желаете начать поиски прибора. Если бы я не знал вас так хорошо, то мог бы подумать, что вы сознательно подвергаете конклав опасности.

— Как вы смеете?! — с видом оскорбленной невинности воскликнул Оливетти. — Я двенадцать лет служил покойному папе, и еще четырнадцать — его предшественнику! С 1438 года швейцарская гвардия…

Закончить фразу ему не удалось, его портативная рация издала писк, и громкий голос произнес:

— Комманданте?

Оливетти схватил радио и, нажав кнопку передатчика, прорычал:

— Sono occuppato^[55]!

— Scusi, — принес извинение швейцарец и продолжил: — Нам позвонили по телефону с угрозой взрыва, и я решил сообщить вам об этом.

На Оливетти слова подчиненного не произвели ни малейшего впечатления.

— Ну так и займитесь этим сообщением. Попытайтесь установить источник и дальше действуйте по уставу.

— Мы так бы и поступили, сэр, если бы… — Гвардеец выдержал паузу и продолжил: — Если бы этот человек не упомянул о субстанции, существование которой вы поручили мне проверить. Человек упомянул об «антивеществе».

— Упомянул о чем? — чуть ли не дымясь от злости, переспросил Оливетти.

— Об антивеществе, сэр. Пока мы пытались установить источник звонка, я провел дополнительное расследование. Обнаруженная мной информация об антивеществе оказалась… хм… весьма тревожной.

— Но вы мне сказали, что в руководстве по баллистике эта субстанция не упоминается.

— Я нашел сведения о ней в Сети. Аллилуйя, подумала Виттория.

— Эта субстанция, судя по всему, крайне взрывоопасна, — сказал гвардеец. — Согласно источнику, мощность взрыва антивещества в сотни раз превышает мощность взрыва ядерного заряда аналогичного веса.

Оливетти вдруг обмяк, и это очень походило на мгновенное оседание огромной горы. Торжество, которое начала было испытывать Виттория, исчезло, как только она увидела выражение ужаса на лице камерария.

— Вам удалось установить происхождение звонка? — заикаясь, спросил Оливетти.

— Нет. Выход на сотовый телефон оказался невозможным. Спутниковые линии связи сходились, что не позволило произвести триангуляционное вычисление. Звонок, судя по всему, был сделан из Рима, но определить точное место мне не удалось.

— Какие требования выдвинул этот тип?

— Никаких, сэр. Человек просто предупредил нас, что антивещество спрятано в границах комплекса. Он, казалось, был удивлен тем, что мне еще ничего не известно. Спросил, видел ли я его. Вы интересовались антивеществом, и я счел своим долгом поставить вас в известность.

— Вы поступили правильно, — ответил Оливетти. — Я немедленно спускаюсь. Поставьте меня в известность, если он позвонит снова.

Рация на несколько мгновений умолкла, а затем из динамика донеслись слова:

— Этот человек все еще на линии, сэр.

— На линии? — переспросил Оливетти с таким видом, словно через него пропустили сильный электрический разряд.

— Так точно, сэр. Мы в течение десяти минут старались определить его местонахождение и поэтому продолжали поддерживать связь. Этот человек, видимо, понимает, что выйти на него мы не сможем, и теперь отказывается вешать трубку до тех пор, пока не поговорит с камерарием.

— Немедленно соедините меня с ним, — сказал временный хозяин папского кабинета.

— Нет, отче! — снова взвился Оливетти. — Специально подготовленный швейцарский гвардеец лучше подходит для ведения подобных переговоров, чем…

— Я сказал, немедленно! — с угрозой произнес камерарий, и главнокомандующему армией Ватикана не осталось ничего, кроме как отдать нужный приказ.

Аппарат на письменном столе начал звонить уже через секунду. Камерарий Вентреска нажал на кнопку громкой связи и произнес в микрофон:

— Кто вы такой, ради всего святого?

Глава 41

Раздавшийся из динамика голос звучал холодно и высокомерно. Все находящиеся в кабинете обратились в слух. Лэнгдон пытался определить акцент человека на другом конце линии. «Скорее всего — Средний Восток», — подумал он.

— Я посланник древнего братства, — произнес голос с совершенно чуждой для них мелодикой. Того братства, которому вы много столетий чинили зло. Я — посланник «Иллюминати».

Лэнгдон почувствовал, как напряглись его мышцы. Исчезла даже последняя тень сомнения. На какое-то мгновение он снова испытал тот священный трепет и тот ужас, которые ощутил сегодня утром, увидев в первый раз амбиграмму.

— Чего вы хотите? — спросил камерарий.

— Я представляю людей науки, тех, кто, подобно вам, заняты поисками высшей истины. Тех, кто желает познать судьбу человечества, его предназначение и его творца.

— Кем бы вы ни были, я…

— Silenzio! Молчите и слушайте! В течение двух тысячелетий в этих поисках доминировала церковь. Вы подавляли любую оппозицию с помощью лжи и пророчеств о грядущем дне Страшного суда. Во имя своих целей вы манипулировали истиной и убивали тех, чьи открытия не отвечали вашим интересам. Почему же вы теперь удивляетесьтому, что стали объектом ненависти во всех уголках Земли?

— Просвещенные люди не прибегают к шантажу для достижения своих целей.

— Шантажу? — рассмеялся человек на другом конце линии. — Здесь нет никакого шантажа! Мы не выдвигаем никаких требований. Вопрос уничтожения Ватикана не может служить предметом торга. Мы ждали этого дня четыреста долгих лет. В полночь ваш город-государство будет стерт с лица планеты. И вы ничего не можете сделать.

К микрофону рванулся Оливетти.

— Доступ в город невозможен! — выкрикнул он. — Вы просто не могли разместить здесь взрывчатку!

— Вы смотрите на мир с позиций, возможно, и преданного делу, но глубоко невежественного швейцарского гвардейца, — с издевкой произнес голос. — Не исключено, что вы — офицер. А если так, то вы не могли не знать, что иллюминаты умели внедряться в самые элитные организации. Почему вы полагаете, что швейцарская гвардия является в этом отношении исключением?

«Боже, — подумал Лэнгдон. — У них здесь свой человек». Ученый прекрасно знал, что способность внедриться в любую среду являлась у братства «Иллюминати» главным ключом к достижению власти. Иллюминаты свили себе гнезда среди масонов, в крупнейших банковских системах, в правительственных организациях. Черчилль, обращаясь к английским журналистам, однажды сказал, что если бы английские шпионы наводнили Германию так, как иллюминаты — английский парламент, война закончилась бы не позднее чем через месяц.

— Откровенный блеф! — выпалил Оливетти. — Вы не настолько влиятельны, чтобы проникнуть за стены Ватикана.

— Но почему? Неужели только потому, что швейцарские гвардейцы славятся своей бдительностью? Или потому, что они торчат на каждом углу, охраняя покой вашего замкнутого мирка? Но разве гвардейцы не люди? Неужели вы верите в то, что все они готовы пожертвовать жизнью ради сказок о человеке, способном ходить по воде аки посуху? Ответьте честно на простой вопрос: как ловушка с антивеществом могла оказаться в Ватикане? Или как исчезло из Ватикана ваше самое ценное достояние? Я имею в виду столь необходимую вам четверку…

— Наше достояние? Четверка? Что вы хотите этим сказать? — спросил Оливетти.

— Раз, два, три, четыре. Неужели вы их до сих пор не хватились?

— О чем вы… — начал было Оливетти и тут же умолк. Глаза коммандера вылезли из орбит, словно он получил сильнейший удар под ложечку.

— Горизонт, похоже, проясняется, — с издевкой произнес посланец иллюминатов. — Может быть, вы хотите, чтобы я произнес их имена?

— Что происходит? — отказываясь что-либо понимать, спросил камерарий.

— Неужели ваш офицер еще не удосужился вас проинформировать? — рассмеялся говорящий. — Но это же граничит со смертным грехом. Впрочем, неудивительно. С такой гордыней… Представляю, какой позор обрушился бы на его голову, скажи он вам правду… скажи он, что четыре кардинала, которых он поклялся охранять, исчезли.

— Откуда у вас эти сведения?! — завопил Оливетти.

— Камерарий, — человек, судя по его тону, явно наслаждался ситуацией, — спросите у своего коммандера, все ли кардиналы находятся в данный момент в Сикстинской капелле?

Камерарий повернулся к Оливетти, и взгляд его зеленых глаз говорил, что временный правитель Ватикана ждет объяснений.

— Синьор, — зашептал ему на ухо Оливетти, — это правда, что четыре кардинала еще не явились в Сикстинскую капеллу. Но для тревоги нет никаких оснований. Все они утром находились в своих резиденциях в Ватикане. Час назад вы лично пили с ними чай. Четыре кардинала просто не явились на предшествующую конклаву дружескую встречу. Я уверен, что они настолько увлеклись лицезрением наших садов, что потеряли счет времени.

— Увлеклись лицезрением садов? — В голосе камерария не осталось и следа его прежнего спокойствия. — Они должны были появиться в капелле еще час назад!

Лэнгдон бросил изумленный взгляд на Витторию. Исчезли кардиналы? Так вот, значит, что они там разыскивают!

— Перечень имен выглядит весьма внушительно, и он должен убедить вас в серьезности наших намерений. Это кардинал Ламассэ из Парижа, кардинал Гуидера из Барселоны, кардинал Эбнер из Франкфурта…

После каждого произнесенного имени коммандер Оливетти на глазах становился все меньше и меньше ростом.

— …и наконец, кардинал Баджиа из Италии.

Камерарий весь как-то обмяк и обвис. Так обвисают паруса корабля, неожиданно попавшего в мертвый штиль. На его сутане вдруг появились глубокие складки, и он рухнул в кресло, шепча:

— I preferiti… Все четыре фаворита, включая Баджиа… наиболее вероятного наследника Святого престола… как это могло случиться?

Лэнгдон достаточно много знал о процедуре избрания папы, и отчаяние камерария было ему вполне понятно. Если теоретически каждый из кардиналов не старше восьмидесяти лет мог стать понтификом, то на практике лишь немногие из них пользовались авторитетом, который позволял им рассчитывать на две трети голосов, необходимых для избрания. Этих кардиналов называли preferiti. И все они исчезли.

На лбу камерария выступил пот.

— Что вы намерены с ними сделать? — спросил он.

— Как вы думаете, что я с ними намерен сделать? Я — потомок ассасинов.

Лэнгдон вздрогнул. Он хорошо знал это слово. В течение столетий церковь имела немало смертельных врагов, среди которых были ассасины и тамплиеры^[56]. Это были люди, которых Ватикан либо истреблял, либо предавал.

— Освободите кардиналов, — сказал камерарий. — Разве вам не достаточно уничтожить Град Божий?

— Забудьте о своих кардиналах. Они для вас потеряны навсегда. Однако можете не сомневаться, что об их смерти будут помнить долгие годы… миллионы людей. Мечта каждого мученика. Я сделаю их звездами прессы и телевидения. Не всех сразу, а одного за другим. К полуночи братство «Иллюминати» станет центром всеобщего внимания. Какой смысл менять мир, если мир этого не видит? В публичном убийстве есть нечто завораживающее. Разве не так? Церковь доказала это много лет назад… инквизиция, мучения, которым вы подвергли тамплиеров, крестовые походы… и, конечно, La purga, — закончил он после недолгой паузы.

Камерарий не проронил ни слова.

— Неужели вы не знаете, что такое La purga? — спросил потомок ассасинов и тут же сам ответил: — Впрочем, откуда вам знать, ведь вы еще дитя. Служители Бога, как правило, никудышные историки. Возможно, потому, что их прошлые деяния вызывают у них стыд.

— La purga, — неожиданно для самого себя произнес Лэнгдон. — 1668 год. В этом году церковь заклеймила четырех ученых-иллюминатов. Выжгла на их телах каленым железом знак креста. Якобы для того, чтобы очистить их от грехов.

— Кто это сказал? — поинтересовался невидимый собеседник. В его голосе было больше любопытства, чем озабоченности.

— Мое имя не имеет значения, — ответил Лэнгдон, пытаясь унять предательскую дрожь в голосе. Ученый был несколько растерян, поскольку ему впервые в жизни приходилось беседовать с живым иллюминатом. Наверное, он испытал бы то же чувство, если бы с ним вдруг заговорил сам… Джордж Вашингтон. — Я ученый, который занимался исследованием истории вашего братства.

— Великолепно! — ответил голос. — Я польщен тем, что в мире еще сохранились люди, которые помнят о совершенных против нас преступлениях.

— Однако большинство из этих людей полагают, что вас на земле уже не осталось.

— Заблуждение, распространению которого мы сами способствовали. Что еще вам известно о La purga?

Лэнгдон не знал, что ответить. «Что еще мне известно? Мне известно лишь то, что все, свидетелем чего я явлюсь, — чистое безумие!» Вслух же он произнес:

— После клеймения ученых убили, а их тела были брошены на самых людных площадях Рима в назидание другим ученым, чтобы те не вступали в братство «Иллюминати».

— Именно. Поэтому мы поступим точно так же. Quid pro quo. Можете считать это символическим возмездием за мученическую смерть наших братьев. Ваши кардиналы будут умирать каждый час, начиная с восьми вечера. К полуночи весь мир замрет в ожидании.

— Вы действительно хотите заклеймить и убить этих людей? — машинально приблизившись к телефону, спросил американец.

— История повторяется. Не так ли? Конечно, мы сделаем это более элегантно и более смело, чем когда-то церковь. Она умертвила наших братьев тайком и выбросила их тела тогда, когда этого никто не мог увидеть. Я квалифицирую это как трусость.

— Вы хотите сказать, — не веря своим ушам, спросил Лэнгдон, — что заклеймите и убьете этих людей публично?!

— Конечно. Хотя все зависит от того, что понимать под словом «публично». Кажется, в церковь в наше время ходят не очень много людей?

— Вы намерены убить их под сводами церкви? — спросил Лэнгдон.

— Да, как проявление милосердия с нашей стороны. Это позволит Богу забрать их души к себе на небо быстро и без хлопот. Думаю, мы поступаем правильно. Ну и пресса, конечно, будет от этого в восторге.

— Откровенный блеф, — произнес Оливетти, к которому вернулось ледяное спокойствие. — Невозможно убить человека в помещении церкви и безнаказанно оттуда скрыться.

— Блеф? — несказанно удивился ассасин. — Мы словно призраки бродим среди ваших швейцарских гвардейцев, похищаем из-под вашего носа кардиналов, помещаем мощный заряд в самом сердце вашего главного святилища, и вы называете все это блефом? Как только начнутся убийства и тело первой жертвы будет обнаружено, журналисты слетятся роем. К полуночи весь мир узнает о правом деле братства «Иллюминати».

— А что будет, если мы выставим часовых в каждой церкви? — спросил Оливетти.

— Боюсь, что чрезмерное распространение вашей религии делает подобную задачу невыполнимой, — со смехом сказал иллюминат. — Когда вы в последний раз проводили перепись церквей? По моим прикидкам, в Риме насчитывается более четырех сотен католических храмов и церквей. Соборы, часовни, молитвенные дома, аббатства, монастыри, женские монастыри, церковно-приходские школы, наконец… Вам придется выставить охрану во всех этих заведениях.

Выслушав сказанное, Оливетти и глазом не моргнул.

— Спектакль начнется через девяносто минут, — решительно произнес голос. — Один кардинал каждый час. Математическая прогрессия смерти. А теперь мне пора.

— Подождите! — воскликнул Лэнгдон. — Скажите, какие клейма вы намерены использовать?

— Думаю, вам известно, какое клеймо мы используем. — Судя по тону, которым были произнесены эти слова, вопрос Лэнгдона сильно позабавил иллюмината. — В любом случае вы скоро об этом узнаете. И это явится доказательством того, что древние легенды не лгут.

Лэнгдон начал испытывать легкое головокружение. Перед его мысленным взором снова возникло клеймо на груди мертвого Леонардо Ветра. Ученый прекрасно понимал, на что намекает ассасин. Согласно легендам, у братства «Иллюминати» было пять клейм. Одно уже было использовано. Осталось еще четыре, подумал американец. И четыре кардинала исчезли.

— Я поклялся, что сегодня начнутся выборы нового папы, — сказал камерарий. — Поклялся именем Божьим.

— Святой отец, — с издевкой произнес голос, — миру ваш новый папа вовсе не нужен. После полуночи править ему будет нечем, если, конечно, не считать груды развалин. С католической церковью покончено. Ваше пребывание на земле завершилось.

После этих слов на некоторое время воцарилось молчание. Первым заговорил камерарий, и в голосе его звучала печаль:

— Вы заблуждаетесь. Церковь — нечто большее, чем скрепленные известью камни. Вы не сможете так просто стереть с лица земли веру, за которой стоят два тысячелетия… я имею в виду любую веру, а не только католичество. Вера не исчезнет, если вы уничтожите ее земное проявление. Католическая церковь останется жить и без города-государства Ватикана.

— Благородная ложь, — последовал ответ. — Но ключевым здесь тем не менее является слово «ложь». А истина известна нам обоим. Скажите, почему, по вашему мнению, Ватикан являет собой обнесенную стенами крепость?

— Служителям Божьим приходится обитать в опасном мире, — сказал камерарий.

— Скажите, сколько вам лет? Вы, видимо, слишком молоды для того, чтобы усвоить простую истину. Ватикан является неприступной крепостью потому, что за его стенами католическая церковь хранит половину своих несметных сокровищ. Я говорю о редкостных картинах, скульптурах, драгоценных камнях и бесценных книгах… а в сейфах Банка Ватикана спрятаны золотые слитки и документы сделок с недвижимостью. По самой приблизительной оценке, Ватикан «стоит» 48,5 миллиарда долларов. Вы сидите на поистине золотом яйце. Но завтра все это превратится в прах, а вы станете банкротами. Все ваши активы испарятся, и вам придет конец. Никто, включая ваших сановных коллег, не станет работать бесплатно.

Оливетти и камерарий обменялись взглядами, которые лишь подтверждали вывод иллюмината.

— Вера, а не деньги, служит становым хребтом церкви, — с тяжелым вздохом заметил камерарий.

— Очередная ложь. В прошлом году вы выложили 183 миллиона долларов на поддержку влачащих жалкое существование епархий. Как никогда мало людей ходит сегодня в церковь. По сравнению с последним десятилетием их число сократилось на 43 процента. Пожертвования за семь лет сократились почти вдвое. Все меньше и меньше людей поступают в семинарии. Церковь умирает, хотя вы и отказываетесь это признать. Ей несказанно повезло, что она теперь уходит с громким шумом.

В разговор вступил Оливетти. Коммандер уже не казался столь воинственным, каким был всего несколько минут назад. Теперь он больше походил на человека, пытающегося найти выход из безвыходного положения.

— А что, если часть этих золотых слитков пойдет на поддержку вашего благородного дела? Вы откажетесь от взрыва?

— Не оскорбляйте подобными предложениями ни нас, ни себя.

— У нас много денег.

— Так же, как и у нас. Мы обладаем богатством гораздо большим, чем вы можете себе представить.

Лэнгдон припомнил, что слышал о легендарном богатстве ордена. О несметных сокровищах баварских масонов, о гигантских состояниях Ротшильдов и Бильдербергеров, об их огромном алмазе.

— I preferiti, — сказал камерарий, меняя тему. — Пощадите хоть их. Это старые люди. Они…

— Считайте их невинными жертвенными агнцами, — рассмеялся ассасин. — Скажите, а они действительно сумели сохранить невинность? Как вы считаете, ягнята блеют, когда их приносят в жертву? Sacrifici vergini nell' altare di scienza^[57].

— Это люди веры, — после продолжительного молчания, произнес камерарий. — И смерти они не страшатся.

— Леонардо Ветра тоже был человеком веры, — презрительно фыркнул иллюминат. — А я в ту ночь читал в его глазах ужас. Я избавил его от этого страха.

— Asino^[58]! — крикнула молчавшая до этого момента Виттория. — Это был мой отец!

— Ваш отец? — донеслось из динамика. — Как это прикажете понимать? У преподобного Леонардо Ветра была дочь? Однако как бы то ни было, но перед смертью ваш папа рыдал, как ребенок. Весьма печальная картина. Даже у меня она вызвала сострадание.

Виттория пошатнулась от этих слов. Лэнгдон протянул к ней руки, но девушка удержалась на ногах и, устремив взгляд в аппарат на столе, произнесла:

— Клянусь жизнью, что найду тебя еще до того, как кончится эта ночь. А затем… — Ее голос звенел сталью.

— Сильная духом женщина! — хрипло рассмеялся ассасин. — Такие меня всегда возбуждали. Не исключено, что я найду тебя еще до того, как кончится эта ночь. А уж когда найду, то…

Слова иллюмината прозвучали как удар кинжала. После этого он отключил связь.

Глава 42

Кардинал Мортати истекал потом в своей черной мантии. И не только потому, что в Сикстинской капелле было жарко, как в сауне. Конклав должен был открыться через двадцать минут, а он не имел никаких сведений о четырех исчезнувших кардиналах. Собравшиеся в капелле отцы церкви давно заметили их отсутствие, и первоначальное негромкое перешептывание постепенно переходило в недоуменный ропот.

Мортати не мог предположить, куда подевались эти прогульщики. Может быть, они у камерария? Он знал, что последний по традиции пил чай с preferiti, но чаепитие должно было закончиться еще час назад. Может быть, они заболели? Съели что-нибудь не то? В подобное Мортати поверить не мог. Лишь раз в жизни кардинал получал шанс стать Верховным понтификом (иным такой возможности вообще не представлялось), а согласно законам Ватикана, чтобы стать папой, во время голосования нужно было находиться в Сикстинской капелле. В противном случае кардинал выбывал из числа кандидатов.

Хотя число preferiti достигало четырех человек, мало кто сомневался, который из них станет папой. Последние пятнадцать дней они провели в бесконечных переговорах и консультациях, используя все новейшие средства связи — электронную почту, факсы и, естественно, телефон. Согласно традиции, в качестве preferiti были названы четыре имени, и каждый из избранников отвечал всем предъявляемым к претенденту на Святой престол негласным требованиям.

Владение несколькими языками, итальянским, испанским и английским — обязательно. Никаких порочащих секретов. Или, как говорят англичане, «никаких скелетов в шкафу». Возраст от шестидесяти пяти до восьмидесяти.

Один из четверки имел преимущество. Это был тот, кого коллегия кардиналов рекомендовала для избрания. В этот вечер таким человеком стал кардинал Альдо Баджиа из Милана. Многолетнее, ничем не запятнанное служение церкви, изумительная способность к языкам и непревзойденное умение донести до слушателей суть веры делали его основным кандидатом.

«И куда, дьявол его побери, он мог деться?» — изумлялся про себя Мортати.

Отсутствие кардиналов волновало Мортати потому, что на него была возложена обязанность следить за ходом конклава. Неделю назад коллегия кардиналов единогласно провозгласила его так называемым великим выборщиком, или, говоря по-простому, руководителем всей церемонии. Лишь камерарий был лучше других осведомлен о процедуре выборов, но он, временно возглавляя церковь, оставался простым священником и в Сикстинскую капеллу доступа не имел. Поэтому для наблюдения за ходом церемонии выбирали специального кардинала.

Кардиналы частенько шутили по поводу избрания на эту роль. Назначение на пост великого выборщика — самая жестокая милость во всем христианском мире, говорили они. Великий выборщик исключался из числа претендентов на Святой престол, и, кроме того, ему в течение нескольких дней приходилось продираться сквозь дебри Universi Dominici Gregis, усваивая мельчайшие тонкости освященного веками ритуала, чтобы провести выборы на должном уровне.

Мортати, однако, не жаловался, понимая, что его избрание является вполне логичным. Он был не только самым старым кардиналом, но и долгие годы оставался доверенным лицом покойного папы, чего остальные отцы церкви не могли не ценить. Хотя по возрасту Мортати еще мог претендовать на Святой престол, все же он был слишком стар для того, чтобы иметь серьезные шансы быть избранным. Достигнув семидесяти девяти лет, Мортати переступил через невидимый порог, который давал основание коллегии кардиналов усомниться в том, что здоровье позволит ему справиться с весьма изнурительными обязанностями главы католической церкви.

Папы, как правило, трудились четырнадцать часов в сутки семь дней в неделю и умирали от истощения через 6,3 года (в среднем, естественно) пребывания на Святом престоле. В церковных кругах шутливо говорили, что избрание на пост папы является для кардинала «кратчайшим путем на небо».

Мортати, как полагали многие, мог стать папой в более раннем возрасте, если бы не обладал одним весьма серьезным недостатком. Кардинала Мортати отличала широта взглядов, что противоречило условиям Святой триады, соблюдение которых требовалось для избрания на пост папы. Эти триада заключалась в трех словах — консерватизм, консерватизм и консерватизм.

Мортати усматривал иронию истории в том, что покойный папа, упокой Господи душу его, взойдя на Святой престол, к всеобщему удивлению, проявил себя большим либералом. Видимо, чувствуя, что современный мир постепенно отходит от церкви, папа предпринял несколько смелых шагов. В частности, он не только смягчил позицию католицизма по отношению к науке, но даже финансировал некоторые исследования. К несчастью, этим он совершил политическое самоубийство. Консервативные католики объявили его «дебилом», а пуристы от науки заявили, что церковь пытается оказать влияние на то, на что ей влиять не положено.

— Итак, где же они?

Мортати обернулся. Один из кардиналов, нервно дотронувшись рукой до его плеча, повторил вопрос:

— Ведь вам известно, где они, не так ли? Мортати, пытаясь скрыть беспокойство, произнес:

— Видимо, у камерария.

— В такое время? Если это так, то их поведение, мягко говоря, несколько неортодоксально, а камерарий, судя по всему, полностью утратил чувство времени.

Кардинал явно усомнился в словах «великого выборщика».

Мортати не верил в то, что камерарий не следит за временем, но тем не менее ничего не сказал. Он знал, что многие кардиналы не испытывают особых симпатий к помощнику папы, считая его мальчишкой, слишком неопытным, чтобы быть доверенным лицом понтифика. Мортати полагал, что в основе этой неприязни лежат обыкновенные зависть и ревность. Сам же он восхищался этим еще довольно молодым человеком и тайно аплодировал папе за сделанный им выбор. Глядя в глаза ближайшего помощника главы церкви, он видел в них убежденность и веру. Камерарий был далек от того мелкого политиканства, которое, увы, столь присуще многим служителям церкви. Он был поистине человеком Божьим.

Со временем преданность камерария вере и Святому престолу стали обрастать легендами. Многие объясняли это чудом, объектом которого тот был в детстве. Такое событие навсегда запало бы в душу любого человека, окажись он его свидетелем. Чудны дела Твои, Господи, думал Мортати, сожалея о том, что в его юности не произошло события, которое позволило бы ему, оставив все сомнения, бесконечно укрепиться в вере. При этом Мортати знал, что, к несчастью для церкви, камерарию даже в зрелом возрасте не суждено стать папой. Для достижения этого поста священнослужитель должен обладать политическим честолюбием, а этот камерарий был, увы, начисто лишен всяких политических амбиций. Он несколько раз отказывался от очень выгодных церковных постов, которые предлагал ему покойный папа, заявляя, что желает служить церкви как простой человек.

— Ну и что теперь? — спросил настойчивый кардинал.

— Что, простите? — поднимая на него глаза, переспросил Мортати. Он настолько погрузился в собственные мысли, что не слышал вопроса.

— Они опаздывают! Что мы будем делать?

— А что мы можем сделать? — вопросом на вопрос ответил Мортати. — Нам остается только ждать. И верить.

Кардиналу, которого ответ «великого выборщика» совершенно не устроил, оставалось лишь молча отступить в тень.

Мортати некоторое время стоял молча, потирая пальцем висок. Он понимал, что прежде всего следовало привести в порядок мысли. «Итак, что же нам действительно делать?» — подумал он, бросив взгляд на недавно обновленные фрески Микеланджело на стене над алтарем. Вид Страшного суда в изображении гениального художника его вовсе не успокоил. На огромной, высотой в пятьдесят футов, картине Иисус отделял праведников от грешников, отправляя последних в ад. На фреске были изображены освежеванная плоть и охваченные пламенем тела. Микеланджело отправил в ад даже одного из своих врагов, украсив его при этом огромными ослиными ушами. Мопассан однажды заметил, что фреска выглядит так, словно ее написал какой-то невежественный истопник для карнавального павильона, в котором демонстрируют греко-римскую борьбу.

И Мортати в глубине души соглашался с великим писателем.

Глава 43

Лэнгдон неподвижно стоял у пуленепробиваемого окна папского кабинета и смотрел на скопище принадлежащих прессе транспортных средств. Жутковатая телефонная беседа вызвала у него странное ощущение. Братство «Иллюминати» казалось ему какой-то гигантской змеей, вырвавшейся из бездны истории, чтобы задушить в тисках своих колец древнего врага. Никаких условий. Никаких требований. Никаких переговоров. Всего лишь возмездие. Все очень просто. Смертельный захват становится все сильнее и сильнее. Месть, которая готовилась четыреста лет. Создавалось впечатление, что наука, несколько веков бывшая жертвой преследований, наносит наконец ответный удар.

Камерарий стоял у своего стола, устремив невидящий взгляд на телефонный аппарат. Первым молчание нарушил Оливетти.

— Карло… — сказал он, впервые обращаясь к камерарию по имени, и его голос звучал совсем не по-военному; так, как говорил коммандер, мог говорить только близкий друг. — Двадцать четыре года назад я поклялся защищать этот кабинет и его обитателей. И вот теперь я обесчещен.

— Вы и я, — покачав головой, произнес камерарий, — служим Богу, пусть и по-разному. И если человек служит Ему верно, то никакие обстоятельства не могут его обесчестить.

— Но как? Я не могу представить… как это могло случиться… Сложившееся положение… — Оливетти выглядел совершенно подавленным.

— Вы понимаете, что у нас нет выбора?.. Я несу ответственность за безопасность коллегии кардиналов.

— Боюсь, что ответственность за это лежит только на мне, синьор.

— В таком случае поручите своим людям немедленно приступить к эвакуации.

— Но, синьор…

— План дальнейших действий мы продумаем позднее. Он должен включать поиск взрывного устройства и исчезнувших клириков. Следует также организовать облаву на того, кто их похитил. Но первым делом необходимо перевести в безопасное место кардиналов. Эти люди — фундамент нашей церкви.

— Вы хотите немедленно отменить конклав?

— Разве у меня есть выбор?

— Но как быть с вашим священным долгом — обеспечить избрание нового папы?

Молодой камерарий вздохнул, повернулся к окну и окинул взглядом открывшуюся перед ним панораму Рима.

— Его святейшество как-то сказал мне, что папа — человек, вынужденный разрываться между двумя мирами… миром реальным и миром божественным. Он высказал парадоксальную мысль, заявив, что если церковь начнет игнорировать реальность, то не доживет до того момента, когда сможет насладиться божественным. — Голос камерария звучал не по годам мудро. — В данный момент мы имеем дело с реальным миром. И, игнорируя его, мы впадем в грех гордыни. Гордыня и традиции не должны возобладать над здравым смыслом.

Слова молодого клирика, видимо, произвели впечатление на Оливетти. Коммандер кивнул и сказал:

— Я понимаю вас, синьор.

Казалось, что камерарий не слышал командира гвардейцев. Он стоял у окна, глядя куда-то за линию горизонта.

— Позвольте мне быть откровенным, синьор. Реальный мир — это мой мир. Я ежедневно погружаюсь в его ужасы, в то время как другие имеют дело с чем-то возвышенным и чистым. Сейчас мы столкнулись с серьезным кризисом. Поскольку я постоянно готовился к возникновению подобной ситуации, разрешите мне дать вам совет. Ваши вполне достойные намерения… могут обернуться катастрофой.

Камерарий вопросительно взглянул на Оливетти.

— Эвакуация коллегии кардиналов из Сикстинской капеллы является, на мой взгляд, наихудшим из всех возможных в данный момент способов действия.

Камерарий не выразил ни малейшего возмущения. Казалось, он пребывал в растерянности.

— Так что же вы предлагаете?

— Ничего не говорите кардиналам. Опечатайте Сикстинскую капеллу. Так мы выиграем время для проведения других мероприятий.

— Вы хотите, чтобы я оставил всю коллегию кардиналов сидеть взаперти на бомбе замедленного действия? — не скрывая изумления, спросил камерарий.

— Да, синьор. Но только временно. Если возникнет необходимость, мы проведем эвакуацию позже.

— Отмена церемонии до того, как она началась, станет достаточным основанием для проведения расследования, — покачал головой камерарий. — Но после того как двери будут опечатаны, всякое вмешательство полностью исключается. Регламент проведения конклава четко…

— Таковы требования реального мира, синьор. Сегодня мы живем в нем. Выслушайте меня… — Оливетти говорил теперь с четкостью боевого офицера. — Вывод в город ста шестидесяти ничего не подозревающих беззащитных кардиналов представляется мне весьма опрометчивым шагом. Среди весьма пожилых людей это вызовет замешательство и панику. И, честно говоря, одного инсульта со смертельным исходом для нас более чем достаточно.

Инсульт со смертельным исходом. Эти слова снова напомнили Лэнгдону о заголовках газет, которые он увидел в клубе Гарварда, где ужинал со своими студентами: «У ПАПЫ СЛУЧИЛСЯ УДАР. ОН УМЕР ВО СНЕ».

— Кроме того, — продолжал Оливетти, — Сикстинская капелла сама по себе является крепостью. Хотя мы никогда об этом не говорили, строение укреплено и способно выдержать ракетный удар. Готовясь к конклаву, мы в поисках «жучков» внимательно, дюйм за дюймом, осмотрели все помещения и ничего не обнаружили. Здание капеллы является надежным убежищем, поскольку я уверен, что внутри ее антивещества нет. Более безопасного места для кардиналов в данный момент не существует. Позже, если потребуется, мы сможем обсудить все связанные со срочной эвакуацией вопросы.

Слова Оливетти произвели на Лэнгдона сильное впечатление. Холодной логикой своих рассуждений коммандер напоминал Колера.

— Сэр, — вступила в разговор молчавшая до этого Виттория, — есть еще один весьма тревожный момент. Никому пока не удавалось создать такое количество антивещества, и радиус действия взрыва я могу оценить весьма приблизительно. Но у меня нет сомнения, что прилегающие к Ватикану кварталы Рима окажутся в опасности. Если ловушка находится в одном из ваших центральных зданий или под землей, действие на внешний мир может оказаться минимальным, но если антивещество спрятано ближе к периметру… в этом здании, например… — Девушка умолкла, бросив взгляд на площадь Святого Петра.

— Я прекрасно осведомлен о своих обязанностях перед внешним миром, — ответил Оливетти, — но все-таки вы не правы. Никакой дополнительной опасности не возникает. Защита этой священной обители была моей главной обязанностью в течение последних двадцати лет. И я не намерен допустить взрыв.

— Вы полагаете, что сможете найти взрывное устройство? — быстро взглянул на него камерарий.

— Позвольте мне обсудить возможные варианты действий с моими специалистами по безопасности. Один из вариантов может предусматривать прекращение подачи электроэнергии в Ватикан. Таким образом мы сможем устранить наведенные поля и создать возможность для выявления магнитного поля взрывного устройства.

— Вы хотите вырубить все освещение Ватикана? — изумленно спросила Виттория. Слова Оливетти ее поразили.

— Я не знаю, возможно ли это, но испробовать такой вариант в любом случае необходимо.

— Кардиналы наверняка попытаются узнать, что произошло, — заметила Виттория.

— Конклав проходит при свечах, — ответил Оливетти. — Кардиналы об отключении электричества даже не узнают. Как только Сикстинская капелла будет опечатана, я брошу всех своих людей, за исключением тех, кто охраняет стены, на поиски антивещества. За оставшиеся пять часов сотня человек сможет сделать многое.

— Четыре часа, — поправила его Виттория. — Я должна буду успеть доставить ловушку в ЦЕРН. Если мы не сумеем зарядить аккумуляторы, взрыва избежать не удастся.

— Но почему не зарядить их здесь?

— Штекер зарядного устройства имеет весьма сложную конфигурацию. Если бы я могла предвидеть ситуацию, то привезла бы его с собой.

— Что же, четыре так четыре, — хмуро произнес Оливетти. — Времени у нас, так или иначе, достаточно. Синьор, в вашем распоряжении десять минут. Отправляйтесь в капеллу и опечатывайте двери. Дайте моим людям возможность спокойно работать. Когда приблизится критический час, тогда и будем принимать критические решения.

«Интересно, насколько должен приблизиться этот «критический час», чтобы Оливетти приступил к эвакуации?» — подумал Лэнгдон.

— Но кардиналы обязательно спросят меня о preferiti… — смущенно произнес камерарий, — особенно о Баджиа. Коллегия захочет узнать, где они.

— В таком случае, синьор, вам придется придумать какое-нибудь объяснение. Скажите, например, что вы подали к чаю пирожные, которые не восприняли их желудки.

Подобное предложение привело камерария в состояние, близкое к шоковому.

— Вы хотите, чтобы я, стоя у алтаря Сикстинской капеллы, лгал коллегии кардиналов?!

— Для их же блага. Una bugia veniale. Белая ложь. Ваша главная задача — сохранить их покой. А теперь позвольте мне удалиться, чтобы приступить к действиям, — закончил Оливетти, показывая на дверь.

— Комманданте, — сказал камерарий, — мы не имеем права забывать об исчезнувших кардиналах.

— Баджиа и остальные трое в данный момент находятся вне досягаемости, — сказал, задержавшись у порога, Оливетти. — Мы должны забыть о них… ради спасения всех остальных. Военные называют подобную ситуацию triage.

— Что в переводе на обычный язык, видимо, означает «бросить на произвол судьбы»?

— Если бы мы имели возможность установить местонахождение четырех кардиналов, синьор, — твердым голосом произнес Оливетти, — то ради их спасения я без колебания принес бы в жертву свою жизнь. Но… — Он указал на окно, за которым лучи предвечернего солнца освещали городские крыши. — Розыск в пятимиллионном городе выходит далеко за пределы моих возможностей. Я не могу тратить время на то, чтобы успокаивать свою совесть участием в бесполезных затеях. Извините.

— Но если мы схватим убийцу, неужели мы не сможем заставить его заговорить? — неожиданно вмешалась Виттория.

— Солдаты, мисс Ветра, не могут позволить себе быть святыми, — мрачно глядя на девушку, произнес коммандер. — Поверьте, я прекрасно понимаю ваше личное желание поймать этого человека.

— Это не только мое личное желание, — возразила она. — Убийца знает, где спрятано антивещество и где находятся кардиналы. И если мы начнем его поиски, то…

— Сыграем на руку врагам, — закончил за нее Оливетти. — Попытайтесь, мисс, объективно оценить ситуацию. Иллюминаты как раз рассчитывают на то, что мы начнем поиски в нескольких сотнях римских церквей, вместо того чтобы искать взрывное устройство в Ватикане. Кроме того… мы в этом случае оставим без охраны Банк Ватикана. Об остальных кардиналах я даже и не говорю. Нет, на все это у нас нет ни сил, ни времени.

Аргументы коммандера, видимо, достигли цели. Во всяком случае, никаких возражений они не вызвали.

— А как насчет римской полиции? — спросил камерарий. — Мы могли бы, объяснив ситуацию, обратиться к ней за помощью. В таком случае операцию можно было бы развернуть по всему городу. Попросите их начать поиски человека, захватившего кардиналов.

— Это будет еще одна ошибка, — сказал Оливетти. — Вам прекрасно известно, как относятся к нам римские карабинеры. Они сделают вид, что ведут розыск, незамедлительно сообщив о разразившемся в Ватикане кризисе всем мировым средствам массовой информации. У нас слишком много важных дел для того, чтобы тратить время на возню с журналистами.

«Я сделаю их звездами прессы и телевидения, — вспомнил Лэнгдон слова убийцы. — Первое тело появится в восемь часов. И так каждый час до полуночи. Прессе это понравится».

Камерарий снова заговорил, и теперь в его словах звучал гнев:

— Комманданте, мы окажемся людьми без чести и совести, если не попытаемся спасти похищенных кардиналов!

Оливетти взглянул прямо в глаза клирика и произнес ледяным тоном:

— Молитва святого Франциска… Припомните ее, синьор!

— Боже, — с болью в голосе произнес камерарий, — дай мне силы выдержать все то, что я не в силах изменить.

Глава 44

Центральный офис Британской вещательной корпорации, известной во всем мире как Би-би-си, расположен в Лондоне к западу от Пиккадилли. В ее помещении раздался телефонный звонок, и трубку сняла младший редактор отдела новостей.

— Би-би-си, — сказала она, гася сигарету марки «Данхилл» о дно пепельницы.

Человек на противоположном конце провода говорил чуть хрипло и с легким ближневосточным акцентом.

— Я располагаю сенсационной информацией, которая может представлять интерес для вашей компании.

Редактор взяла ручку и стандартный бланк.

— О чем?

— О выборах папы.

Девушка сразу поскучнела. Би-би-си еще вчера дала предварительный материал на эту тему, и реакция публики на него оказалась довольно сдержанной. Простых людей проблемы Ватикана, похоже, не очень занимали.

— Под каким углом?

— Вы направили репортера в Рим для освещения этого события?

— Полагаю, что направили.

— Мне надо поговорить с ним напрямую.

— Простите, но я не могу сообщить вам его номер, не имея представления, о чем…

— Речь идет о прямой угрозе конклаву. Это все, что я могу вам сказать.

Младший редактор сделала пометку на листке и спросила:

— Ваше имя?

— Мое имя не имеет значения. Девушка не удивилась.

— И вы можете доказать свои слова?

— Да, я располагаю нужными доказательствами.

— Я была бы рада вам помочь, но мы принципиально не сообщаем телефонов наших репортеров, если не…

— Понимаю. Попробую связаться с другой сетью. Благодарю за то, что потратили на меня время. Проща…

— Постойте! Вы не могли бы немного подождать у телефона?

Девушка нажала кнопку паузы и потянулась. Умение распознавать звонки психов еще, конечно, не достигло научных высот, но человек, который звонил, успешно прошел двойной негласный тест на подлинность своей информации. Во-первых, он отказался назвать свое имя и, во-вторых, был готов немедленно прекратить разговор. Психи или искатели славы обычно продолжают требовать или умолять о том, чтобы их выслушали.

К счастью для редакторов, репортеры пребывали в вечном страхе упустить сенсационный материал и редко ругали центр, когда тот иногда напускал на них галлюцинирующих психов. Потерю пяти минут времени репортера можно простить, потеря же важной информации непростительна.

Девушка зевнула, бросила взгляд на монитор и напечатала ключевое слово — «Ватикан». Увидев имя корреспондента, отправленного освещать папские выборы, она весело фыркнула. Это был новый человек, появившийся на Би-би-си из какого-то вонючего лондонского таблоида. Ему давались лишь самые незначительные задания. Парень начинал свою карьеру в компании с самой нижней ступени.

Он наверняка ошалеет — если уже не ошалел — от тоски, ожидая всю ночь событие, которое займет в передачах новостей не более десяти секунд. Не исключено, что парень будет благодарен за то, что получил возможность развеяться.

Младший редактор записала номер телефона спутниковой связи, закурила очередную сигарету и лишь затем сообщила номер анонимному информатору.

Глава 45

— Ничего из этого не выйдет, — расхаживая по папскому кабинету и глядя на камерария, говорила Виттория. — Даже если швейцарским гвардейцам и удастся отфильтровать все электронные помехи, им, для того чтобы обнаружить сигнал, надо быть над самой ловушкой. При этом ловушка должна быть доступной… Не укрытой сверху. А что, если она находится в металлической, зарытой в землю коробке? В таком случае обнаружить ее не удастся. А как быть, если в среду гвардейцев проник агент иллюминатов?! Разве мы можем быть уверены в том, что поиск будет вестись с максимальной тщательностью?

— И что же вы предлагаете, мисс Ветра? — спросил камерарий. Молодой клирик выглядел совершенно опустошенным.

Но это же совершенно очевидно, раздраженно подумала Виттория, а вслух произнесла:

— Я предлагаю, синьор, чтобы вы незамедлительно приняли все меры предосторожности. Будем вопреки всему надеяться, что предпринятые коммандером поиски окажутся успешными. Но взгляните в окно. Вы видите этих людей? Эти здания за площадью? Автобусы прессы? Все они скорее всего окажутся в радиусе действия взрыва. Поэтому вы должны действовать немедленно.

Камерарий кивнул с отрешенным видом.

Собственная беспомощность приводила Витторию в отчаяние. Оливетти сумел убедить всех в том, что до взрыва остается масса времени. Но девушка знала: если известие об угрозе Ватикану просочится в средства массовой информации, то площадь Святого Петра уже через несколько минут будет забита зеваками. Виттория видела, как это происходило у здания швейцарского парламента, когда в нем были захвачены заложники, а террористы грозили взорвать мощную бомбу. Тогда на площади перед зданием собрались тысячи людей, чтобы своими глазами увидеть, как все произойдет. Несмотря на предупреждения полиции, толпа зевак только увеличивалась. Ничто не вызывает у людей большего интереса, чем человеческая трагедия.

— Синьор, — продолжала Виттория, — человек, убивший моего отца, находится где-то в городе. Каждая клеточка моего тела требует, чтобы я немедленно бросилась на поиски негодяя. Но я остаюсь в вашем кабинете… поскольку чувствую свою ответственность перед вами. Перед вами и перед всеми остальными. В опасности жизнь многих людей. Вы слушаете меня, синьор?

Камерарий ничего не ответил.

Виттория чувствовала, как бешено колотится ее сердце. Почему швейцарские гвардейцы не смогли установить место, откуда был звонок?! Этот убийца — ключевая фигура в решении всей проблемы! Ему известно, где спрятана ловушка… он, черт побери, знает местонахождение кардиналов! Схватите этого человека, и все проблемы будут решены!

Виттория понимала, что находится на грани нервного срыва. Подобное чувство бессильного отчаяния она испытывала лишь в далеком детстве, еще в то время, когда была сиротой. Тогда у нее не было способа с ним справиться. Неужели и сейчас она не сумеет его преодолеть? У тебя есть возможности, убеждала она себя. Возможности имеются всегда, их надо лишь увидеть. Но все эти рассуждения оказывались бесполезными. Ее мысли продолжали путаться. Виттория была научным работником и умела решать сложные проблемы. Но на сей раз она, видимо,столкнулась с проблемой, не имеющей решения. «Какие данные тебе нужны? Какую цель ты себе ставишь?» — такие вопросы задавала она себе, и впервые за все время своей взрослой жизни не находила на них ответа.

Дыхание ее стало каким-то прерывистым. Кажется, она начинала задыхаться.

* * *

Голова Лэнгдона раскалывалась от боли, и ему казалось, что он находится на краю пропасти, отделяющей реальный мир от мира безумия. Американец смотрел на Витторию и камерария, но видел вовсе не их. Перед его мысленным взором проносились какие-то отвратительные картины: взрывы, толпящиеся газетчики, наезжающие камеры, четыре заклейменных человеческих тела…

Шайтан… Люцифер… Носитель света… Сата…

Усилием воли ему удалось прогнать эти дьявольские образы. Мы имеем дело с хорошо подготовленным террористическим актом, напомнил он себе, вернувшись к реальности. С запланированным хаосом. В его памяти неожиданно всплыла лекция курса, который он прослушал, занимаясь исследованием символики древнеримских преторов. После нее Лэнгдон стал видеть терроризм совсем в ином свете.

— Терроризм… — говорил тогда профессор, — всегда ставит перед собой одну-единственную цель. В чем она заключается?

— В убийстве невинных людей, — предположил один из студентов.

— Неверно. Смерть является всего лишь побочным продуктом терроризма.

— Чтобы продемонстрировать силу, — высказался другой слушатель.

— Нет. Более яркого проявления слабости, чем террор, в мире не существует.

— Чтобы вызвать страх, — произнес чей-то голос.

— Именно. Это исчерпывающий ответ. Говоря простым языком, цель терроризма — вызвать страх и ужас. Эти чувства подтачивают силы врага изнутри… вызывают волнение в массах. А теперь запишите… «Терроризм не есть проявление ярости. Терроризм — политическое оружие. Когда люди видят, что их правительство бессильно, они утрачивают веру в своих лидеров».

Утрачивают веру…

Так вот, значит, для чего вся эта затея? Лэнгдона мучил вопрос, как отреагируют христиане всего мира, увидев, что их кардиналы валяются на улице, словно дохлые собаки. Если вера не смогла защитить высших священнослужителей от происков сатаны, то на что же надеяться им — простым смертным? Лэнгдону казалось, что в его голове стучит тяжелый молот… а какие-то негромкие голоса распевают военный гимн.

«Вера тебя не спасет… Тебя спасут медицина и надувные мешки в автомобиле. Бог тебя не защитит… Тебя сможет защитить только разум. Только просвещение… Верь лишь в то, что приносит ощутимые результаты. Сколько лет прошло с тех пор, когда кто-то расхаживал по воде аки посуху? В наше время чудеса способна творить только наука… компьютеры, вакцины, космические станции… а теперь даже и божественное чудо творения. Вещество из ничего получено в лаборатории… Кому нужен этот Бог? Никому! Наука — вот наше божество!»

В ушах Лэнгдона зазвучал голос убийцы. Полночь… Математическая прогрессия смерти… невинные агнцы, возложенные на алтарь науки.

Затем навязчивые голоса вдруг исчезли. Призраки разбежались так, как разбегается толпа при звуках первого выстрела.

Роберт Лэнгдон вскочил на ноги настолько резко, что его стул откинулся назад и со стуком свалился на пол.

Виттория и камерарий едва не подпрыгнули от неожиданности.

— Как я мог этого не увидеть? — прошептал Лэнгдон словно завороженный. — Ведь это было совершенно очевидно…

— Не увидеть что? — спросила Виттория.

Не ответив на вопрос девушки, Лэнгдон повернулся к священнику и сказал:

— Святой отец, в течение трех лет я бомбардировал кабинет его преосвященства просьбами открыть для меня доступ к архивам Ватикана. И семь раз я получил отказ.

— Простите, мистер Лэнгдон, но боюсь, что сейчас не время выступать с подобными жалобами.

— Мне нужен немедленный доступ в архивы. Это касается четырех исчезнувших кардиналов. Не исключено, что я смогу узнать те места, где их собираются убить.

Виттория бросила на него изумленный, непонимающий взгляд.

Камерарий явно растерялся и выглядел так, словно стал мишенью какой-то грубой шутки.

— Не могу поверить в то, что подобная информация содержится в наших архивах.

— Не стану обещать, что добуду нужные сведения вовремя, но если вы допустите меня…

— Мистер Лэнгдон, через четыре минуты я обязан появиться в Сикстинской капелле. А архив расположен в противоположном конце Ватикана.

— Вы ведь не шутите? — спросила Виттория, заглядывая Лэнгдону в глаза. Казалось, в их глубине она хотела увидеть, насколько серьезны его намерения.

— Сейчас не время для шуток! — бросил Лэнгдон.

— Святой отец, — сказала Виттория, оборачиваясь к камерарию, — если имеется хотя бы малейший шанс… узнать, где намечены убийства, мы могли бы устроить там засады и…

— Но при чем здесь архивы? — недоуменно спросил клирик. — Каким образом в них может оказаться подобная информация?

— На объяснение уйдет гораздо больше времени, чем у нас есть. Но если я прав, эта информация поможет нам схватить ассасина.

Камерарий, судя по его виду, очень хотел поверить словам американца и почему-то не мог.

— Но в этих архивах хранятся величайшие тайны христианства. Сокровища, на которые даже я не имею права взглянуть.

— Мне это известно.

— Пользоваться архивами можно, лишь имея письменное разрешение главного хранителя или Библиотечного совета Ватикана.

— Или прямое согласие папы, — добавил Лэнгдон. — Об этом сказано во всех отказах, которые направил мне ваш главный хранитель.

Камерарий кивнул, подтверждая слова американца.

— Не хочу показаться чрезмерно настойчивым, — продолжал Лэнгдон, — но если я не ошибаюсь, то папское разрешение исходит именно из этого кабинета. И, как нам всем известно, в настоящее время вы являетесь его хозяином. Учитывая обстоятельства…

Камерарий извлек из кармана сутаны часы и посмотрел на циферблат.

— Мистер Лэнгдон, для того чтобы спасти церковь, я в буквальном смысле слова готов пожертвовать своей жизнью.

По выражению глаз прелата Лэнгдон понял, что тот говорит правду.

— Вы действительно уверены, что этот документ хранится в наших архивах? И вы действительно верите в то, что он способен помочь нам установить, где расположены эти четыре церкви?

— Если бы я не был в этом уверен, то не стал бы столько раз просить разрешения на доступ в архивы. Италия слишком далека от Соединенных Штатов, чтобы лететь туда без уверенности его получить. Подобные вещи чересчур обременительны для скромного профессорского жалованья. Документ этот является старинной…

— Умоляю… — прервал его камерарий. — Простите меня, но мой мозг уже отказывается воспринимать какие-либо дополнительные сведения. Вам известно, где находится секретный архив?

— Около ворот Святой Анны, — почему-то волнуясь, ответил Лэнгдон.

— Впечатляюще! — заметил камерарий. — Большинство ученых полагают, что в архивы ведет потайная дверь за троном Святого Петра.

— Весьма распространенное заблуждение в научных кругах. Та дверь ведет в Archivio della Reverenda di Fabbrica di S. Pietro^[59], — ответил Лэнгдон.

— Обычно всех посетителей архива сопровождает ассистент библиотекаря, но сейчас в архивах никого нет. Таким образом, вы получаете от меня карт-бланш. Учтите, что даже кардиналы не имеют права входить в архив без сопровождения.

— Заверяю вас, что буду обращаться с вашими сокровищами предельно осторожно. Главный хранитель даже не заподозрит, что я побывал в его владениях.

Где-то высоко над их головами зазвонили колокола собора Святого Петра. Камерарий еще раз взглянул на свои карманные часы.

— Мне пора, — сказал он. А затем после недолгой паузы добавил, глядя в глаза Лэнгдона: — Я распоряжусь, чтобы у архива вас встретил один из швейцарских гвардейцев. Я верю вам, мистер Лэнгдон. Отправляйтесь.

Лэнгдон был настолько взволнован, что некоторое время не мог говорить. А молодой служитель церкви, казалось, напротив, вновь обрел душевное равновесие. Камерарий был так спокоен, что это даже пугало. Протянув руку, он крепко сжал плечо Лэнгдона и произнес решительно:

— Желаю вам обрести то, что вы ищете. И как можно скорее.

Глава 46

Секретные архивы Ватикана расположены на возвышении в самом дальнем конце двора Борджиа за воротами Святой Анны. Архивы насчитывают 20 000 единиц хранения, среди которых, по слухам, имеются такие сокровища, как пропавшие дневники Леонардо да Винчи и не увидевшие свет варианты Священного Писания. Лэнгдон энергично шагал по пустынной виа делла Фондаменто в направлении архива. Он не мог до конца поверить в то, что получил доступ в это заповедное место. Виттория шла рядом с американцем, без труда выдерживая взятый им темп. Ее пахнущие миндалем волосы развевались на легком ветру, и Лэнгдон с удовольствием впитывал этот запах, чувствуя, как мысли, помимо воли, уводят его куда-то в далекое прошлое.

— Вы скажете мне, что мы собираемся искать? — спросила Виттория.

— Небольшую книжку, написанную парнем по имени Галилей.

— Похоже, вы не намерены зря тратить время, — несколько удивленно произнесла девушка. — И что же написано в этой книге?

— В ней должно находиться нечто такое, что называют il segno.

— Знак?

— Знак, ключ, сигнал, указание… в зависимости от перевода.

— Указание на что?

— На местонахождение тайного убежища. Во времена Галилея иллюминаты должны были остерегаться Ватикана, и поэтому они устраивали свои собрания в одном сверхсекретном месте. Иллюминаты называли его Храм Света.

— Довольно нагло с их стороны величать храмом логово сатанистов.

— Во времена Галилея братство «Иллюминати» отнюдь не было сборищем сатанистов. Это были ученые люди, преклонявшиеся перед просвещением. А их убежище служило лишь местом, где они могли собираться и свободно обсуждать вопросы, поставленные под запрет Ватиканом. Хотя мы точно знаем, что такое убежище существовало, его никто до сих пор не нашел.

— Похоже, иллюминаты умели хранить свои тайны.

— Совершенно верно. Они так и не открыли свое убежище никому из посторонних. Такая секретность защищала их, но в то же время являлась преградой для набора новых членов.

— Рост братства «Иллюминати» был затруднен отсутствием соответствующей рекламы, — перевела на современный язык проблему древнего ордена Виттория, легко двигаясь рядом с быстро идущим американцем.

— Да, если хотите. Слухи о созданном Галилеем сообществе начали циркулировать где-то в тридцатых годах семнадцатого века, и многие ученые мужи из разных стран Европы совершали тайные паломничества в Рим в надежде вступить в братство «Иллюминати». Им не терпелось взглянуть в телескоп Галилея и услышать идеи великого мыслителя. Но к сожалению, по прибытии в Рим ученые не знали, куда идти или к кому обращаться. Иллюминаты нуждались в притоке свежей крови, но они не могли позволить себе открыть местонахождение своего храма.

— Похоже, они попали в situazione senza soluzione^[60], — заметила Виттория.

— Именно. В заколдованный круг, как говорится.

— И что же они предприняли, чтобы этот круг разорвать?

— Не забывайте, что это были ученые. Они всесторонне изучили проблему и нашли решение. Блестящее решение, надо сказать. Иллюминаты создали нечто вроде весьма хитроумной карты, указывающей путь к их убежищу.

Виттория настолько изумилась, что даже замедлила шаг.

— Карты? — не скрывая удивления, переспросила она. — Мне это кажется весьма опрометчивым поступком. Если бы копия карты попала в чужие руки, то…

— Этого произойти не могло, — прервал ее Лэнгдон. — Никаких копий просто не существовало. Эта карта не изображалась на бумаге. Ее размеры были огромны. Это была своего рода тропа с вехами по всему городу.

— Нечто вроде стрелок на тротуаре? — спросила Виттория, еще более замедляя шаг.

— В некотором смысле да. Но знаки, ведущие к убежищу братства, были несколько более замысловатыми. Карта состояла из символов, размещенных в общественных местах города и в то же время невидимых постороннему взгляду. Первый знак указывал путь к следующему, тот к очередному и так далее вплоть до самого убежища братства «Иллюминати».

— По-моему, это очень похоже на игру в поиски клада, — сказала девушка, подняв на него вопросительный взгляд.

— В некотором роде именно так, — усмехнулся Лэнгдон. — Путь просвещения — так иллюминаты называли эту тропу. Каждый, кто желал встать в ряды братства, должен был пройти ее от начала до конца. Это являлось своего рода испытанием.

— Но если церковь так хотела обнаружить иллюминатов, то почему она не направила по ней своих агентов? — спросила Виттория.

— Ватикан не мог этого сделать, — ответил Лэнгдон. — Тропа была хорошо замаскирована. Это была головоломка, сконструированная таким образом, что лишь немногие люди могли обнаружить вехи и понять, где находится Храм Света. Братство «Иллюминати» рассматривало эту тропу не только как средство защиты, но и как своего рода интеллектуальный тест. Это был способ сделать так, чтобы лишь самые светлые умы появлялись на пороге храма. Если хотите, это было первым шагом посвящения в иллюминаты.

— Не могу с этим согласиться, — сказала девушка. — В начале семнадцатого века самыми образованными людьми в мире были служители церкви. Если эти вехи были размещены в общественных местах, в Ватикане наверняка имелись люди, способные расшифровать их значение.

— Естественно, — согласился Лэнгдон, — но только в том случае, если им вообще было известно об их существовании. Но в Ватикане о вехах ничего не знали. Иллюминаты создали такие указатели, что, даже глядя на них, клирики ничего не замечали. Братство «Иллюминати» использовало метод, определяемый в науке, изучающей символы, термином «диссимуляция», или по-другому — сокрытие.

— Камуфляж.

— Вы знакомы с этим термином? — изумился Лэнгдон.

— Dissimulazione. Или «мимикрия». Лучший способ защиты в природе. Попробуйте-ка обнаружить рыбу-трубу, плавающую вертикально в колыхающихся водорослях.

— Именно этой идеей и воспользовались иллюминаты. Они создали знаки, которые совершенно не выделялись на общем фоне Древнего Рима. Использовать амбиграммы или научную символику иллюминаты не могли, поскольку это сразу же бросилось бы в глаза. Поэтому братство призвало художников из числа своих членов — тех безымянных гениев, которые создали амбиграмматический символ «ILLUMINATI», — и поручило им изваять четыре скульптуры.

— Скульптуры «Иллюминати»?

— Да. Изваяния, отвечающие двум жестким требованиям. Во-первых, они не должны были выделяться среди других произведений искусства… Ватикан не должен был даже подозревать, что эти шедевры есть дело рук братства «Иллюминати».

— Религиозное искусство, — подхватила Виттория.

Лэнгдон утвердительно кивнул и, чувствуя необыкновенное возбуждение, заговорил быстрее:

— Второе требование состояло в том, чтобы каждая из скульптур отвечала определенной, четко обозначенной теме. Изваяния должны были прославлять один из четырех основных элементов природы.

— Почему только четырех? — удивилась Виттория. — Ведь элементов больше сотни.

— Но только не в начале семнадцатого века, — сказал Лэнгдон. — Алхимики считали, что вся вселенная состоит из четырех элементов, или «стихий», если хотите. Это земля, огонь, воздух и вода.

Лэнгдон знал, что первые изображения креста были не чем иным, как символом четырех стихий. Четыре конца креста обозначали землю, огонь, воздух и воду. Кроме креста, в истории существовали десятки иных символических изображений земли, огня, воздуха и воды. Циклы жизни по Пифагору, китайский хонфан, мужские и женские рудименты Юнга, квадранты Зодиака… Даже мусульмане обожествляли четыре древних элемента, хотя в исламе они были известны как «квадраты, облака, молнии и волны». Но что производило на Лэнгдона самое большое впечатление, что всегда вгоняло его в дрожь, так это современное четырехчленное деление мистических степеней масонства на пути к Абсолютной Инициации. Эти степени именовались: Земля, Воздух, Огонь и Вода.

Виттория казалась озадаченной.

— Значит, этот художник-иллюминат создал четыре произведения искусства, которые лишь казались религиозными, а на самом деле обозначали землю, воздух, огонь и воду?

— Именно, — продолжил тему Лэнгдон, сворачивая на ведущую к архивам виа Сентинель. — Эти скульптуры влились в бесконечный ряд украшающих Рим религиозных произведений искусства. Анонимно жертвуя статуи церкви, ваятели, используя свое политическое влияние, помещали скульптуры в заранее намеченном ими храме. Каждое из этих изваяний и служило вехой… незаметно указывающей на следующую церковь… где страждущего поджидал другой указатель. Таким образом создавалась система вех или тайных знаков, замаскированных под произведения религиозного искусства. Если кандидат на вступление в орден находил первую церковь с символом земли, то он мог следовать далее к знаку воздуха… затем огня и, наконец, воды. И лишь там ему открывался путь к Храму Просвещения.

— И какое отношение все это имеет к поимке убийцы? — спросила вконец запутавшаяся в четырех стихиях Виттория.

— Ах да! — Лэнгдон улыбнулся и извлек из рукава свой главный козырь. — Иллюминаты дали этим четырем церквям весьма специфическое название. Они именовали их «алтарями науки».

— Но это же ничего не зна… — начала было Виттория, но тут же умолкла. — «L'altare di scienza»! — воскликнула она после небольшой паузы. Эти слова произнес убийца. Он сказал, что кардиналы станут жертвенными агнцами на алтаре науки!

Лэнгдон одобрительно улыбнулся девушке и сказал:

— Четыре кардинала. Четыре церкви. Четыре алтаря науки.

— Неужели вы хотите сказать, что те четыре храма, в которых должны быть принесены в жертву кардиналы, являются вехами на древней тропе к Храму Света? — изумленно спросила Виттория.

— Думаю, что это именно так.

— Но почему убийца дал нам в руки ключ к разгадке?

— А почему бы ему этого не сделать? — ответил вопросом на вопрос Лэнгдон. — Мало кому из историков известно об этих скульптурах. А из тех, кто о них слышал, очень немногие верят в их существование. Местонахождение статуй оставалось тайной четыреста лет. Иллюминаты уверены, что их секрет вполне продержится еще пять часов. Кроме того, им теперь не нужен этот Путь просвещения. Их тайное убежище скорее всего давным-давно перестало существовать. Иллюминаты ныне живут в реальном мире. Теперь они встречаются на заседаниях советов директоров банков, в фешенебельных клубах и на частных полях для игры в гольф. Этим вечером они намерены раскрыть свои тайны. Наступает их звездный час. Они открыто появляются на мировой сцене.

Лэнгдон не упомянул о том, что драматическое появление иллюминатов на сцене может сопровождаться демонстрацией специфической симметрии их мировоззрения. Четыре клейма. Убийца поклялся, что каждый из кардиналов будет заклеймен особым символом. Это докажет, что древние легенды соответствуют истине, — так, кажется, сказал убийца. Легенда о четырех клеймах с амбиграммами была столь же древней, как и рассказы о самом братстве «Иллюминати». Четыре слова — «земля», «воздух», «огонь» и «вода» — были изображены на клеймах абсолютно симметрично, так же как слово «Иллюминати», выжженное на груди Леонардо Ветра. Каждый кардинал будет заклеймен знаком одного из древних элементов науки. Слухи о том, что слова на клеймах были на английском, а не итальянском языке, вызвали в среде историков ожесточенные споры. Появление английских слов могло показаться случайным отклонением от нормы… Но Лэнгдон, как и другие исследователи, прекрасно знал, что иллюминаты ничего не делают случайно.

Лэнгдон свернул на вымощенную кирпичом дорожку, ведущую к зданию архива. Ученого одолевали мрачные мысли. Замысел иллюминатов, их заговор против церкви начал представать перед ним во всей грандиозности. Братство поклялось хранить молчание ровно столько времени, сколько нужно, и следовало этой клятве с удивительным терпением. И вот настал час открыто провозгласить свои цели. Иллюминаты накопили такие силы и пользуются таким влиянием, что готовы без страха выйти на авансцену мировых событий. Им больше не надо скрываться. Они готовы продемонстрировать свое могущество, чтобы мир узнал о том, что все мифы и легенды о них полностью соответствуют реальности. Сегодня они готовились осуществить пиаровскую акцию поистине глобального масштаба.

— А вот и наше сопровождение, — сказала Виттория.

Лэнгдон увидел швейцарского гвардейца, торопливо шагающего по лужайке к главному входу в архив.

Увидев их, гвардеец замер. У него был вид человека, которого внезапно начали преследовать галлюцинации. Не говоря ни слова, он отвернулся, извлек портативную рацию и начал что-то лихорадочно говорить в микрофон. Добропорядочный католик, видимо, требовал подтверждения полученного ранее приказа. Настолько поразил его вид американца в твидовом пиджаке и девицы в коротеньких шортах. Из динамика послышалось нечто похожее на лай. Слов Лэнгдон не расслышал, но смысл сказанного не оставлял места для сомнения. Швейцарец сник, спрятал рацию и повернулся к ним с выражением крайнего недовольства на лице.

За все время, пока гвардеец вел их к зданию, никто не проронил ни слова. Они прошли через четыре закрытые на ключ стальные двери, два изолированных тамбура, спустились вниз по длинной лестнице и оказались в вестибюле с двумя цифровыми панелями на стене. Гвардеец набрал код, и, миновав сложную систему электронных детекторов, они наконец оказались в длинном коридоре, заканчивающемся двустворчатыми дубовыми дверями. Швейцарец остановился, еще раз с головы до пят оглядел своих спутников и, что-то пробормотав себе под нос, подошел к укрепленному на стене металлическому коробу. Открыв тяжелую дверцу, он сунул руку в коробку и набрал очередной код.

Повернувшись к ним лицом, швейцарец впервые открыл рот:

— Архив находится за дверью. Я получил приказ сопровождать вас до этой точки и вернуться для получения дальнейших указаний.

— Значит, вы уходите? — спросила Виттория.

— Швейцарские гвардейцы в тайный архив не допускаются. Вы находитесь здесь только потому, что коммандер получил на этот счет прямое указание от камерария.

— Но как мы отсюда выйдем?

— Система безопасности действует только на вход. При выходе никаких сложностей не возникнет.

На этом беседа завершилась. Бравый гвардеец развернулся на каблуках и зашагал по коридору.

Виттория что-то сказала, но Лэнгдон ее не слышал. Все его внимание было обращено на тяжелые двустворчатые двери, находящиеся перед ним, и на тайны, которые за ними скрываются.

Глава 47

Камерарий Карло Вентреска знал, что времени у него в обрез, но тем не менее шел очень медленно. Ему хотелось побыть одному, чтобы хоть немного собраться с мыслями перед молитвой открытия, которую ему предстояло произнести. За последние дни произошло столько событий… Заботы этих пятнадцати дней тяжким бременем легли на его плечи и теперь отдавались болью во всем теле.

Он скрупулезно, до последней буквы, выполнял все возложенные на него священные обязанности.

Согласно традиции, именно камерарий должен официально подтвердить смерть папы. Ближайший помощник покойного был обязан приложить пальцы к сонной артерии своего шефа и, убедившись, что пульса нет, трижды провозгласить имя усопшего. Закон запрещал проводить вскрытие. После этого камерарий опечатывал спальню папы, уничтожал папское «кольцо рыбака»^[61], разбивал формы для изготовления свинцовых печатей и приступал к организации похорон. После завершения печального обряда камерарий начинал готовить конклав.

Конклав, думал он, последнее испытание. Одна из древнейших традиций христианства. Правда, в дни, когда исход голосования известен заранее, этот ритуал часто критикуют, называя устаревшим и заявляя, что это скорее дешевое шоу, а не подлинные выборы. Однако камерарий знал, что подобные заявления — результат недостаточного понимания сути события. Конклав не сводился к выборам. Это был старинный, исполненный мистики ритуал передачи власти. Эта традиция уходила в глубь веков… соблюдение тайны, тщательно сложенные листки бумаги, сжигание бюллетеней, смешивание старинных химикалий, дымовые сигналы…

Интересно, как себя чувствует кардинал Мортати, думал камерарий, подходя к лоджиям Григория XIII. Во всяком случае, он не мог не заметить отсутствия preferiti. Без них голосование затянется до утра. Назначение Мортати великим выборщиком было удачным шагом, убеждал себя камерарий. Кардинал славится широтой взглядов и всегда говорит то, что думает. В эту ночь конклав будет как никогда нуждаться в сильном лидере.

Когда камерарий достиг верхней ступени Королевской лестницы, ему вдруг показалось, что он оказался на вершине своей жизни. Отзвуки происходящего в Сикстинской капелле доносились даже сюда. Служитель Бога слышал шелест голосов ста шестидесяти пяти кардиналов.

Ста шестидесяти одного кардинала, поправил он себя.

На какое-то мгновение ему вновь почудилось, что он, объятый пламенем, падает вниз, устремляясь в преисподнюю, а вокруг него неистово кричат люди, и с небес идет дождь из камней и крови.

После этого воцарилась тишина.

* * *

Проснувшись, ребенок увидел, что находится на небесах. Со всех сторон его окружала белизна. Свет был ослепительно ярким и каким-то бесконечно чистым. Скептики могли сказать, что десятилетний мальчуган не в силах понять, что такое небо. Однако юный Карло Вентреска прекрасно знал, где находится. Он оказался на небесах. А где еще он мог быть? Пробыв на земле всего одно десятилетие, он всей душой ощущал величие Бога, проявлявшееся в громовых звуках органа, гигантских куполах соборов, ангельских голосах церковных хоров, ярких витражах, в золоте и бронзе. Мама Мария ежедневно водила сына к мессе, и церковь стала его домом.

— Почему мы ходим сюда каждый день? — спросил как-то Карло из любопытства, а не потому, что это ему не нравилось.

— Потому, что я дала такой обет Богу, — ответила мама. — А обещание, данное Творцу, является самым важным из всех обещаний. Никогда не нарушай своих обетов Богу.

Карло пообещал, что всегда останется верным данному Богу слову. Маму он любил больше всех на свете. Она была его ангелом. Иногда он даже называл ее Maria benedetta — Мария Благословенная, хотя ей это не нравилось. Мальчик стоял рядом с ней на коленях, вдыхая аромат ее волос, прислушиваясь к тихому шепоту и следя за тем, как она перебирает четки. «Святая Дева Мария, Матерь Божия… помолись за нас, грешных… как сегодня, так и в час нашей смерти…»

— А где мой папа? — иногда спрашивал Карло, прекрасно зная, что отец умер еще до его рождения.

— Теперь лишь Бог твой отец, — всегда отвечала мать. — Ты — дитя церкви.

Карло этот ответ доставлял удовольствие.

— Когда тебя что-то напугает, вспомни, что твой отец сам Бог. Он постоянно следит за своим сыном и защищает его. Бог уготовил для тебя блестящее будущее, Карло, — говорила мама, и мальчик знал, что она права. Юный Карло Вентреска постоянно чувствовал присутствие Бога в своей крови.

Кровь…

Кровавый дождь!

Затем тишина. И после этого — небо.

Оказалось, что его небеса были потолком реанимационного отделения лечебницы Святой Клары под Палермо. Об этом Карло узнал, когда погас ослепляющий свет хирургической лампы. Мальчик оказался единственным, кто выжил после того, как от взрыва бомбы террористов рухнула часовня, в которую они с мамой ходили молиться во время вакаций. Погибли тридцать семь человек, включая мать Карло. То, что мальчик выжил, газеты назвали чудом святого Франциска. За несколько секунд до взрыва Карло по каким-то даже ему не ясным причинам отошел от матери и уединился в глубокой нише, чтобы полюбоваться гобеленом, на котором были изображены подвиги этого святого.

«Туда меня позвал Бог, — решил он. — Творец захотел меня спасти».

От боли у мальчика начались галлюцинации. Он видел, как стоявшая на коленях мама посылает ему воздушный поцелуй и как через долю секунды после этого ее так чудно пахнущее тело разлетается на куски. Камерарий всем своим существом ощущал зло, которое совершили те люди. Именно тогда с неба и полил кровавый дождь. Кровь его матери. Кровь Марии Благословенной!

Бог постоянно следит за своим сыном и защищает его, говорила мама.

Но в таком случае где же Он сейчас?!

А тогда, словно подтверждая истинность слов матери, в клинике появился священнослужитель. Навестить мальчика пришел не простой патер, а епископ. Он прочел над Карло молитву. Чудо святого Франциска! Когда больной поправился, его поселили в небольшом монастыре при соборе, в котором служил сам епископ. Карло жил и учился вместе с монахами, а одно время даже прислуживал в алтаре своему новому покровителю. Епископ советовал Карло поступить в светскую школу, но мальчик отказался. Он был счастлив в своей новой обители. Наконец-то он жил в Доме Божьем.

Каждый вечер Карло молился за свою мать.

«Бог сохранил меня с какой-то целью, — думал он. — Какова же Его цель?»

Когда ему минуло шестнадцать, он, согласно итальянским законам, должен был пройти двухлетнюю военную службу. Епископ сказал, что если молодой человек поступит в семинарию, то его освободят от воинской обязанности. На это Карло ответил, что мечтает стать семинаристом, однако прежде хочет лично познать, что есть зло.

Епископ его не понял.

Тогда Карло объяснил ему, что, поскольку он намерен посвятить свою жизнь борьбе со злом, ему надо понять зло и лучшего места, нежели армия, для этого не найти. Армия использует пушки и бомбы. А его мать — Мария Благословенная — погибла именно от бомбы!

Епископ пытался его переубедить, но Карло твердо стоял на своем.

— Береги себя, сын мой, — наконец сказал прелат. — И помни, что церковь ждет твоего возвращения.

Два года армейской службы оказались для Карло кошмаром. Его юность прошла в покое и глубоких раздумьях. Но в армии времени для размышлений не было. Постоянный шум, движение огромных машин. Ни секунды покоя. Хотя солдат раз в неделю водили к мессе, Карло совершенно не чувствовал присутствия Бога в душах своих товарищей. В их головах и сердцах царил хаос, который не позволял увидеть Творца.

Карло ненавидел свою новую жизнь и мечтал о возвращении домой. Но в то же время он был полон решимости пройти через это испытание до самого конца. Ему еще предстояло узнать, что есть зло. Молодой человек отказался стрелять, и военные научили его управлять вертолетом медицинской службы. Карло терпеть не мог шума винтов и запаха топлива, и его утешало лишь то, что, поднимаясь в небо, он оказывался ближе к маме. Когда ему сообщили, что курс подготовки пилота включает прыжки с парашютом, он пришел в ужас. Но выбора у него не было.

«Бог защитит меня», — сказал он себе.

Первый прыжок оказался самым значительным событием во всей его жизни. Это было похоже на полет рядом с самим Богом. Карло хотел прыгать снова и снова… Тишина… парение… и лицо мамы в белых облаках.

У Бога были грандиозные планы для Карло. Окончив военную службу, он поступил в семинарию.

Это было двадцать три года назад.

* * *

И вот теперь, спускаясь по Королевской лестнице, камерарий Карло Вентреска пытался осмыслить цепь событий, приведших его на этот перекресток истории.

«Оставь все страхи, — сказал он себе, — и посвяти эту ночь Богу».

Он уже видел бронзовые двери Сикстинской капеллы и охранявших их четырех швейцарских гвардейцев. Солдаты открыли замок и распахнули тяжелые створки. Все присутствующие повернули головы в сторону камерария. Тот, в свою очередь, обежал взором черные мантии и красные кардинальские кушаки. Он понял наконец, какие грандиозные планы строил для него Бог. Он возложил на него ответственность за судьбу церкви.

Карло Вентреска осенил себя крестным знаменем и шагнул через порог.

Глава 48

Корреспондент Би-би-си Гюнтер Глик обливался потом в припаркованном у восточной границы площади Святого Петра микроавтобусе, проклиная свое задание и редактора, который ему это задание подсунул. Несмотря на то что письменная оценка первого месяца деятельности Глика пестрела превосходными степенями — находчивый, надежный, толковый, — его сослали в этот паршивый Ватикан на «Папскую вахту». Он, конечно, понимал, что работа на Би-би-си — нечто большее, чем написание чтива для «Британского сплетника», но тем не менее подобные репортажи были ему не по вкусу.

Глик получил простое задание. Оскорбительно простое. Он должен был торчать здесь до тех пор, пока команда старых пердунов не изберет своего нового вожака — такого же престарелого пердуна, как и они сами. Как только это случится, он появится на пятнадцать секунд в прямом эфире, дабы сообщить об этом сногсшибательном событии.

Великолепно.

Глик не мог поверить в то, что Би-би-си до сих пор направляет специальных корреспондентов освещать подобное дерьмо. Ведущих американских компаний здесь что-то не видно. И все потому, что эти «большие парни» вовсе не дураки. Они делают выжимки из передачи Си-эн-эн и затем дают в эфир свою «живую» картинку на украденном фоне. «Нэшнл бродкастинг систем», например, для того чтобы придать своей «прямой» передаче достоверность, стала использовать в студии машины, имитирующие ветер и дождь. Теперешнему зрителю правдивая информация не требуется. Ему подавай развлекуху.

Глик смотрел через ветровое стекло, и его тоска с каждой минутой нарастала. Перед ним высилась мрачная имперская громада собора, напоминавшая о том, чего могут достичь люди, приложив к делу голову и руки.

— А чего я добился в своей жизни? — вопрошал он вслух и тут же отвечал: — Ничего.

— Ну и бросай все к дьяволу, — раздался за его спиной женский голос.

Это было настолько неожиданно, что Глик подпрыгнул. Как можно было забыть, что он здесь не один?

Репортер оглянулся. На заднем сиденье расположилась кинооператор Чинита Макри. Дама молча полировала стекла своих очков. Чинита была чернокожей, однако предпочитала именовать себя афро-американкой и требовала, чтобы так же ее называли и все остальные. Она была чуть-чуть полновата и при этом дьявольски умна. Проблема заключалась в том, что она никому не позволяла об этом забыть. Это была странная особа, но Глику она тем не менее нравилась. А в данный момент он был просто счастлив, что торчит здесь не в одиночестве.

— Что тебя гложет, Гюнт? — спросила она.

— Я не понимаю, что мы здесь делаем.

— Наблюдаем за волнующим событием, — невозмутимо ответила она, продолжая протирать линзы.

— Несколько десятков старцев, запертых в темном помещении, — зрелище, на мой взгляд, не шибко волнующее.

— Ты хотя бы понимаешь, что за эти слова можешь отправиться в ад?

— А разве я уже не там?

— Поделись со мной своими тревогами, — сказала она совсем по-матерински.

— Мне очень хочется оставить след в жизни.

— Но разве ты не оставил его, работая в «Британском сплетнике»?

— Ни один из моих материалов почему-то не вызвал отклика в обществе.

— Брось. Я слышала, ты произвел фурор своей статьей о сексуальных связях королевы с иностранцами.

— Спасибо и на этом.

— Выше нос! Этой ночью ты появишься на экране. Это будут твои первые пятнадцать секунд на телевидении.

Глик застонал, он уже сейчас слышал слова ведущего: «Спасибо, Гюнтер, отличный репортаж». После чего тот закатит глаза и перейдет к сообщению о погоде.

— Мне надо было принять участие в конкурсе на должность ведущего.

— Это при твоем-то жалком опыте? — рассмеялась Макри. — И с такой бородищей?

Глик поскреб рыжую поросль на подбородке и сказал:

— С бородой я кажусь умнее.

В микроавтобусе зазвонил сотовый телефон, прервав страдания Глика.

— Может быть, это из редакции? — произнес он с внезапно пробудившейся надеждой. — Вдруг они захотели дать в прямом эфире информацию о текущем положении дел?

— Ты, наверное, бредишь, — сказала Чинита. — Кого может интересовать подобная лабуда?

Глик поднял трубку и произнес тоном популярного телевизионного ведущего:

— Гюнтер Глик, Би-би-си, прямо из Ватикана.

Мужчина на другом конце линии говорил с явным арабским акцентом.

— Слушайте меня внимательно, — произнес он. — То, что я вам сейчас скажу, полностью изменит вашу жизнь.

Глава 49

Лэнгдон и Виттория остались одни перед двустворчатой дубовой дверью, ведущей в святая святых секретных архивов Ватикана. Колоннада, в которой они находились, производила странное впечатление. Покрывающие мраморный пол роскошные ковры откровенно диссонировали с электронными камерами слежения, вмонтированными в потолок среди резных деревянных херувимов. Лэнгдон назвал про себя этот стиль стерильным ренессансом. На стене рядом с дверями висела небольшая бронзовая табличка, на которой было написано:

АРХИВЫ ВАТИКАНА

Смотритель падре Жаки Томазо

Святой отец Жаки Томазо. Это имя Лэнгдон знал по письмам с отказом, которые копились на его рабочем столе. «Дорогой мистер Лэнгдон, с великим сожалением я вынужден вам отказать…»

С сожалением. Полная чушь. После того как здесь появился этот Жаки Томазо, Лэнгдон не слышал ни об одном американце некатолического вероисповедания, получившем допуск к секретным ватиканским архивам. Историки называли его «жандармом». Жаки Томазо слыл самым непреклонным библиотекарем на земле.

Лэнгдон не очень бы удивился, если бы, открыв дверь, вдруг увидел Томазо в камуфляже с каской на голове и с базукой в руках. Но подобное было все же из области фантастики. За дверью, естественно, никого не оказалось.

Лишь тишина и мягкий свет.

Archivio Vaticano. Мечта всей его жизни.

Оглядевшись по сторонам, Лэнгдон вначале ощутил некоторое смущение. Ученый понял, каким безнадежным романтиком он в душе оставался. Оказалось, что его представление о том, как выглядит архив, было страшно далеко от реальности. Он не увидел здесь ни запыленных деревянных полок, уставленных потертыми томами, ни монахов, составляющих каталоги при свете свечей, ни витражей, ни прелатов со свитками в руках…

Здесь не было ничего даже отдаленно напоминающего эту воображаемую картину.

С первого взгляда помещение казалось затемненным авиационным ангаром, в котором кто-то соорудил десяток стоящих отдельно друг от друга кабинок для игры в ракетбол. Лэнгдон знал о существовании в архивах герметичных стеклянных кубов и не очень удивился, увидев их здесь. Влажность и смена температуры наносили непоправимый ущерб старинным книгам и рукописям. Для того чтобы обеспечить их сохранность, требовались специальные помещения, обеспечивающие оптимальную влажность и предохраняющие книги от воздействия содержащихся в воздухе природных кислот. Лэнгдону приходилось сиживать в таких хранилищах, и он всегда нервничал, входя в герметичный куб, подача кислорода в который зависела от дежурного библиотекаря.

В стеклянных ячейках царила какая-то призрачная полутьма. Единственным источником света в них была небольшая скрытая под колпаком лампа в дальнем конце каждого стеллажа. Глаз Лэнгдона едва улавливал бесконечные ряды полок, каждая из которых была заполнена историей. Да, это был поистине бесценный кладезь сведений.

Виттория, судя по ее виду, тоже была потрясена. Она стояла рядом с ним и молча смотрела на прозрачные стеклянные кабины.

Поскольку времени у них не было, Лэнгдон решил не искать в полутемном помещении библиотечный каталог, представлявший собой огромный том, в котором были указаны все находящиеся в хранении материалы. В глаза ему бросились несколько компьютерных терминалов, установленных в разных концах зала.

— Похоже, мы имеем дело с системой «Библион». Индекс архивов компьютеризован.

— Это облегчит нашу задачу? — с надеждой спросила Виттория.

Лэнгдон очень хотел бы разделить надежду девушки, но он чувствовал, что это плохая новость. Подойдя к терминалу, он нажал несколько клавиш, и его опасения тут же подтвердились.

— Старый добрый метод, — сказал американец, — был бы для нас гораздо полезнее.

— Почему?

— Да потому, что обычный каталог не защищен паролем. Может быть, талантливые физики являются прирожденными хакерами? — спросил он с улыбкой.

— Я могу вскрывать устрицы, и это, пожалуй, все, — улыбнулась она в ответ.

Лэнгдон глубоко вздохнул и повернулся к прозрачным фантомам хранилищ. Подойдя к одному из стеклянных кубов, он вгляделся в его затемненное нутро. Ученый напряг зрение и увидел обычные уставленные книгами стеллажи, ячейки для хранения свитков и несколько столов для работы с архивными материалами. Поскольку его глаза несколько адаптировались к полумраку архива, он сумел, хотя и с трудом, прочитать светящиеся таблички, прикрепленные к торцу каждого из стеллажей. Как и в обычных библиотеках, на табличках указывалось содержимое каждого стеллажа. Медленно двигаясь вдоль прозрачной преграды, он читал:

ПЕТР ОТШЕЛЬНИК…

КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ…

УРБАН II…

ЛЕВАНТ…

— Здесь все обозначено, но не по алфавиту, — сказал он, продолжая вглядываться в стеллажи.

Подобный подход к каталогизации Лэнгдона нисколько не удивил. Древние архивисты почти никогда не составляли алфавитных каталогов, поскольку имена многих авторов не были известны. Упорядочить по названиям собрание книг тоже было нельзя, так как многие из них не имели заголовков, а некоторые представляли собой лишь отдельные фрагменты пергамента. Поэтому большая часть каталогов велась в хронологическом порядке. Однако библиографы Ватикана, похоже, не придерживались и хронологии.

— Судя по всему, здесь разработали свою систему, — сказал Лэнгдон, всем своим существом ощущая, как бегут драгоценные минуты.

— Неприятный сюрприз.

Лэнгдон снова всмотрелся в таблички. Указанные на них документы охватывали столетия, но все они, как ему показалось, имели какую-то смысловую связь. Многие ключевые слова были общими.

— Думаю, что мыимеем дело с тематическим каталогом.

— Тематическим? — неодобрительно произнесла Виттория. — Но он очень неудобен…

«Вообще-то, — подумал Лэнгдон, продолжая вглядываться в надписи, — это может быть самый толковый каталог из всех, с которыми мне приходилось иметь дело».

Он сам всегда учил своих студентов понимать общие тенденции различных периодов истории искусств, не зацикливаясь на анализе отдельных произведений и запоминании дат. Систематизаторы ватиканских архивов, видимо, придерживались тех же принципов, что и он. Широкие мазки…

— Находящиеся в этом хранилище документы охватывают несколько столетий, — сказал Лэнгдон, начиная ощущать некоторую уверенность, — и все они имеют отношение к крестовым походам.

В этом стеклянном кубе, думал он, можно найти исторические отчеты, письма, произведения искусства, социально-политические данные, современный анализ последствий крестовых походов. Все в одном месте… Это позволяет лучше понять тему. Блестящий подход.

— Но документ может иметь отношение ко многим темам, — не скрывая скептицизма, сказала Виттория.

— Для этого существует система перекрестных отсылок и указателей. — Лэнгдон показал на цветные пластиковые разделители, размещенные между документами. — Они указывают местонахождение всех второстепенных материалов, имеющих какое-либо отношение к данной теме.

— Ясно, — сказала Виттория и, окинув взглядом огромный ангар архива, спросила: — Итак, профессор, где могут храниться документы, имеющие отношение к Галилею? Где нам их искать?

Это было произнесено столь воинственным тоном, что Лэнгдон позволил себе улыбнуться. Ученый до сих пор не мог до конца поверить, что оказался в архивах Ватикана. «Они где-то здесь, — подумал он. — Затаившись в темноте, они ждут нашего прихода».

— Следуйте за мной, — сказал Лэнгдон и двинулся по первому проходу между кубами, вглядываясь в таблички рубрикатора. — Помните, что я вам говорил о Пути просвещения и о том, к какому сложному испытанию прибегали иллюминаты, принимая в общество новых членов?

— Поиски клада, — ответила Виттория, шагая рядом с ученым.

— После того как братство «Иллюминати» разместило в городе вехи и указатели, оно должно было изыскать способ доложить научному сообществу о том, что этот путь действительно существует.

— Логично, — согласилась Виттория. — В противном случае никому не пришло бы в голову его искать.

— Да. Но даже зная в принципе о существовании Пути, они не имели понятия о том, где он начинается. Рим — огромный город.

— Согласна.

Лэнгдон перешел в другой проход и, не переставая говорить, продолжил изучение табличек.

— Примерно пятнадцать лет назад некоторые историки из Сорбонны, так же как и я, обнаружили несколько писем иллюминатов, в которых содержались упоминания о segno.

— О знаке? О том, что Путь просвещения существует, и о месте, где он берет начало?

— Именно. С тех пор некоторые из тех, кто изучает историю ордена, включая меня, нашли и другие ссылки на segno. Согласно некой теории, ключ к поиску начала Пути есть, и Галилей изыскал такой способ сообщить о нем коллегам-ученым, что Ватикан так ничего и не узнал.

— Ну и где же находится этот ключ?

— Мы до конца не уверены, но скорее всего указание на то, где его искать, появилось в одном из печатных изданий. Галилей за долгие годы опубликовал множество книг и научных бюллетеней.

— И их, вне всякого сомнения, внимательно изучал Ватикан. Разве это не опасно?

— Согласен, что опасно. Тем не менее информация о segno получила распространение.

— И никто из врагов иллюминатов эту информацию так и не смог расшифровать?

— Не смог. Любопытно, что, где бы ни упоминался знак, будь то в дневниках масонов, письмах иллюминатов или в старинных научных журналах, речь шла преимущественно о цифрах.

— 666?

— Нет, — улыбнулся Лэнгдон. — Там говорится о числе 503.

— И что же оно должно означать?

— Никто из исследователей так и не смог дать внятного объяснения. Я, зачарованный этими цифрами, крутил их так и сяк, пытаясь определить, что может означать число 503. Я примерял его к науке, именуемой «нумерология», сверял с географическими картами, широтой и долготой… — Лэнгдон, продолжая говорить, дошел до конца прохода и свернул за угол. — Единственным ключом к пониманию, как мне казалось, могло быть то, что число начиналось с цифры 5 — одной из священных цифр сообщества «Иллюминати».

— Сдается мне, что недавно вы догадались о ее значении. Поэтому мы здесь?

— Верно, — ответил Лэнгдон, испытывая редкое и на сей раз вполне законное чувство гордости за свое открытие. — Вы что-нибудь слышали о книге Галилея под названием «Диалог»?

— Естественно. Ученые считают эту работу великолепным образчиком измены научным принципам. Тем она и знаменита.

Сам Лэнгдон ни за что не стал бы употреблять слово «измена», но он прекрасно понимал, что хотела сказать Виттория. В самом начале 30-х годов XVII столетия Галилей хотел опубликовать труд о гелиоцентрической модели Солнечной системы, предложенной Коперником. Но Ватикан не разрешил выход книги, требуя, чтобы автор включил в нее столь же убедительные доказательства истинности принятой церковью геоцентрической модели. Эту модель Галилей считал абсолютно неверной, но выбора у него не было, и он выполнил требование церковников, написав книгу, в которой истинной и ложной моделям Солнечной системы было уделено одинаковое внимание.

— Вам должно быть известно и то, что, несмотря на этот компромисс, «Диалог» был признан ересью и Ватикан поместил ученого под домашний арест.

— Ни одно доброе дело, как известно, не остается безнаказанным.

— Верно, — улыбнулся Лэнгдон. — Но Галилей был человеком упорным. Сидя дома под арестом, он тайно создал еще один, гораздо менее известный труд, который ученые частенько путают с «Диалогом». Эта книга называется «Discorsi», что в данном случае означает «Трактат».

— Я слышала о ней, — кивнула Виттория. — Ее полное название — «Трактат о приливах».

Лэнгдон даже остановился, настолько поразило его то, что девушка знакома с малоизвестной публикацией о движении планет и его влиянии на морские приливы.

— Хочу сообщить вам, — увидев его изумление, сказала Виттория, — что вы, беседуя со мной, имеете дело с экспертом по физике моря. И кроме того, мой отец боготворил Галилея.

Лэнгдон рассмеялся. Однако искали они вовсе не этот трактат. Лэнгдон сказал, что Галилей, находясь под домашним арестом, написал не только «Трактат». Историки считают, что за это время из-под его пера вышла и небольшая брошюра под названием «Диаграмма».

— Полностью труд называется «Diagramma della Verita», — уточнил Лэнгдон. — «Диаграмма истины».

— Никогда о ней не слышала.

— И неудивительно. «Diagramma» была одним из самых секретных трудов Галилея — своего рода обзором научных фактов, которые он считал истинными, но о которых не мог писать открыто. Рукопись, как и некоторые другие до этого, была тайком вывезена из Рима друзьями ученого и без всякого шума опубликована в Голландии. Брошюра стала страшно популярной в тайных научных обществах Европы, а Ватикан, прослышав о ней, развернул кампанию по ее сожжению.

— И вы полагаете, что эта книга содержит ключ к разгадке? — спросила Виттория, у которой рассказ ученого вызвал неподдельный интерес. — Ответ на то, где искать segno, информацию о Пути просвещения?

— Думаю, что это именно так. Более того, я в этом практически уверен. — Лэнгдон зашагал вдоль стеклянной стены третьего хранилища, по-прежнему вглядываясь в таблички на полках. — Архивисты, — продолжал он, — искали книгу многие годы. Но, учитывая проведенную Ватиканом кампанию по ее уничтожению и низкий уровень сохранности, можно предположить, что труд Галилея исчез с лица земли.

— Уровень сохранности? — переспросила девушка.

— Говоря по-простому — прочности. Архивисты делят прочность и, таким образом, возможность сохранности всех документов на десять степеней. «Диаграмма» была напечатана на рыхлом папирусе, похожем по структуре на современную туалетную бумагу или бумажные салфетки, если хотите. Такой материал мог просуществовать максимум сто лет.

— Но почему они не использовали более прочный материал?

— Так велел Галилей. Он хотел таким образом защитить своих сторонников от возможной опасности. В случае обыска ученому достаточно было бросить брошюру в ведро с водой, чтобы она превратилась в бесформенную массу. Для уничтожения улик это была превосходная идея, но для архивистов она оказалась просто катастрофой. Считается, что только один экземпляр книги смог пережить XVIII век.

— Всего один? — переспросила сраженная его словами Виттория. — И неужели этот единственный экземпляр где-то здесь?

— Он был конфискован в Голландии вскоре после смерти Галилея. Я в течение многих лет умолял Ватикан разрешить мне на него взглянуть. Я начал слать сюда письма сразу, как только догадался, что в нем содержится.

Виттория, словно прочитав мысли Лэнгдона, принялась изучать надписи на полках другого хранилища, что вдвое ускорило процесс поиска.

— Спасибо, — сказал американец. — Ищите указатели с упоминанием о Галилее, ученых или науке. Вы поймете, что нам нужно, едва увидев соответствующие рубрики.

— Хорошо, но вы мне так и не сказали, как вам удалось установить, что «Диаграмма» содержит ключ. Имеет ли ваше открытие какое-нибудь отношение к числу, которое вы постоянно встречали в письмах иллюминатов? Пятьсот три, кажется?

— Да, — улыбнулся Лэнгдон. — Однако прошло довольно много времени, прежде чем я сообразил, что 503 есть не что иное, как простейший код, ясно указывающий на «Диаграмму».

Он вспомнил, как на него снизошло озарение. Два года назад, шестнадцатого августа, он стоял на берегу озера. Это было на свадьбе сына одного из его коллег. Звуки волынок отражались от поверхности воды, а жених и невеста в сопровождении шафера, подруг и друзей плыли к берегу на барке. Судно было украшено яркими цветочными фестонами и венками. На борту баржи красовались цифры — DCII.

— Что значит это 602? — спросил у отца невесты заинтригованный Лэнгдон.

— Шестьсот два?

— DCII римскими цифрами означает 602, — пояснил Лэнгдон, показывая на барку.

— Это вовсе не римские цифры, — рассмеялся коллега. — Это название барки.

— DCII?

— Именно. «Dick and Connie II».

Лэнгдон почувствовал себя полным ослом. Диком и Конни звали сочетающихся браком молодых людей. Барка получила название в их честь.

— А что же случилось с DCI? — спросил Лэнгдон.

— Затонула вчера во время репетиции, — простонал папаша невесты.

— Примите мои соболезнования, — рассмеялся Лэнгдон. Он посмотрел на барку и подумал: DCII — как миниатюрный QEII^[62]. И в этот момент на него снизошло озарение.

— Число 503, как я уже сказал, является кодом. Сообщество «Иллюминати» просто хотело скрыть за этим числом римские цифры, — пояснил Лэнгдон. — И это будет…

— DIII, — подхватила девушка.

— Быстро сообразили, — усмехнулся американец. — Только не говорите мне, что вы состоите в «Иллюминати».

— Нет, я не иллюминатка, — рассмеялась Виттория. — А римские цифры я использую для кодификации различных уровней при составлении перечней.

«Ну конечно, — подумал Лэнгдон. — Ведь мы все так поступаем».

— Так что же означает это DIII? — спросила она.

— DI, DII и DIII — очень старые сокращения, которыми ученые обозначали три труда Галилея — с ними довольно часто возникала путаница.

— Dialogo… Discorsi… Diagramma… — прошептала девушка.

— Д-1, Д-2, Д-3. Три научных труда. Все три вызвали ожесточенные споры. 503 — это DIII. Третья из работ Галилея.

— Но я все же не понимаю одного, — сказала Виттория. — Если этот ключ, или segno, содержится в книге Галилея, то почему Ватикан не смог обнаружить Путь просвещения после того, как завладел всеми экземплярами?

— Они наверняка видели указание, но не обратили на него внимания. Припомните, как иллюминаты разместили свои вехи? Они спрятали их на самом виду. Мимикрия. Segno, очевидно, скрыт точно таким же образом. Он невидим для тех, кто его не ищет. Равно как и для тех, кто не способен его понять.

— Понять?

— Галилей его хорошо спрятал. Если верить историкам, segno записан на языке, который иллюминаты называли «чистым». На lingua pura.

— Чистый язык?

— Да.

— Язык математики?

— Думаю, что именно так. Это достаточно очевидно. Галилей был ученым и писал для ученых. Математика была вполне логичным выбором для сокрытия ключа. Брошюра называется «Диаграмма», и математические диаграммы сами по себе могли быть частью кода.

— Остается надеяться лишь на то, что Галилей создал такой математический код, расшифровать который оказалось не под силу клирикам. — Судя по тону, которым были произнесены эти слова, девушка все еще не до конца избавилась от своих сомнений.

— Итак, насколько я понимаю, мне не удалось вас убедить? — сказал Лэнгдон.

— Не удалось, — ответила она, — но только потому, что вы сами до конца не уверены в своей правоте. Вы наверняка опубликовали бы свое открытие, если бы были абсолютно уверены в правильности своих умозаключений. Если бы вы это сделали, люди, которые имеют доступ к архивам, смогли бы подтвердить или опровергнуть ваше открытие, обратившись к подлиннику.

— Я не хотел публиковаться раньше времени, — сказал Лэнгдон. — Я изо всех сил пытался самостоятельно добыть подтверждение. Я не хотел… — начал было он, но тут же смущенно умолк.

— Вы жаждали славы, — закончила она вместо него.

— В некотором роде, — сказал Лэнгдон, заливаясь краской стыда. — Но это всего лишь…

— Не смущайтесь. Ведь вы говорите с ученым. Опубликуй или погибни. В ЦЕРНе мы обычно говорим: «Докажи или сдохни».

— Дело не только в моем желании быть первым. Я опасался, что если о segno узнают не те, кому следует, знак может навсегда исчезнуть вместе с брошюрой.

— Говоря о не тех, кому следует, вы имеете в виду Ватикан?

— Я не хочу сказать, что здешние обитатели как таковые являются плохими людьми. Но церковь в целом постоянно пыталась отрицать значение ордена «Иллюминати». В начале 1900-х годов Ватикан дошел до того, что объявил сообщество плодом больного воображения. Клир полагал и, видимо, не без основания, что простым христианам вовсе не следует знать о том, что существовала могущественная антихристианская организация, члены которой сумели проникнуть в банковскую систему, политические круги и университеты.

«Употребляй настоящее время, Роберт, — сказал он себе. — Надо говорить: существует антихристианская организация, члены которой действуют в банковской системе, политических кругах и университетах».

— Значит, вы считаете, что Ватикан мог навеки похоронить любое доказательство существования угрозы церкви со стороны иллюминатов?

— Не исключено. При этом речь может идти о любой опасности — действительной или воображаемой. Если люди узнают о ней, это подорвет их веру в могущество церкви.

— И последний вопрос, — глядя на него, как на марсианина, сказала Виттория, — вы действительно во все это верите?

— Во что? — спросил Лэнгдон. От неожиданности он даже остановился.

— Вы действительно верите, что вам все это удастся? Лэнгдон так и не понял, что прозвучало в ее словах — ирония, жалость или страх?

— Вы сомневаетесь, что я найду «Диаграмму»? — в свою очередь, спросил он.

— Нет, дело не только в «Диаграмме». Ведь речь идет о том, что нам следует найти книгу, обнаружить в ней segno, которому исполнилось четыре сотни лет, расшифровать какой-то математический код и пройти по древней тропе искусства, которую способен заметить лишь самый изощренный ум… И на все это нам отпущено лишь четыре часа.

— Я готов выслушать любые альтернативные предложения, — пожал плечами Лэнгдон.

Глава 50

Роберт Лэнгдон стоял у архивного хранилища номер 9 и читал прикрепленные к полкам ярлыки:

БРАГЕ^[63]…

КОПЕРНИК…

КЕПЛЕР^[64]…

НЬЮТОН…

Повернувшись к Виттории, изучавшей содержимое соседнего хранилища, Лэнгдон сказал:

— Я нашел нужную рубрику, но Галилея в ней нет.

— Его там нет, — сказала она, переходя к следующему стеклянному кубу, — но не огорчайтесь. Он здесь. Надеюсь, вы не забыли прихватить очки? Они вам понадобятся, поскольку все это хранилище посвящено нашему герою.

Лэнгдон подбежал к девушке и убедился, что та права. Все указатели хранилища номер 10 содержали лишь два слова:

IL PROCESSO GALILEANO

Лэнгдон даже присвистнул, увидев, что Галилею отведен целый блок.

— «Дело Галилея»! — восхитился он, вглядываясь сквозь стекло в темные ряды полок. — Самый продолжительный и самый дорогой судебный процесс в истории Ватикана. Четырнадцать лет и шестьсот миллионов лир. И все это собрано здесь.

— То еще собрание юридических документов!

— Похоже, что юристы за последние четыреста лет не очень изменились.

— Не больше, чем акулы.

Лэнгдон надавил на большую желтую кнопку, и за стеклом под самым потолком вспыхнула батарея темно-красных ламп, превратив хранилище в светящийся багровый куб с темным лабиринтом полок.

— Бог мой, — произнесла Виттория, — так мы будем загорать или работать?

— Пергамент под воздействием света обесцвечивается, поэтому все хранилища имеют приглушенное освещение.

— Да мы там просто свихнемся.

Или даже хуже того, подумал Лэнгдон, подходя к единственному входу в стеклянный куб.

— Хочу вас предупредить. Поскольку кислород является окислителем, его содержание в атмосфере хранилища существенно снижено. В кубе соблюдается частичный вакуум, и ваше дыхание будет затруднено.

— Не волнуйтесь. Если даже старцы кардиналы выдерживают эту атмосферу…

«Верно, — подумал Лэнгдон. — Может, и нам повезет».

В хранилище вела единственная вращающаяся дверь. В шахте двери ученый заметил четыре кнопки, по одной в каждом отсеке. Когда нажимали на кнопку, управляемая электроникой дверь приходила в движение. Совершив пол-оборота, она останавливалась в соответствии со стандартной процедурой сохранения постоянного атмосферного давления в помещении.

— После того как я войду, — продолжал Лэнгдон, — нажмите на кнопку и следуйте за мной. Учтите, что влажность там не превышает восьми процентов, поэтому будьте готовы к появлению сухости во рту и горле.

Лэнгдон зашел в открытую секцию и надавил на кнопку. Дверь издала громкий сигнал и начала вращаться. Следуя за двигающейся панелью, Лэнгдон готовил себя к шоку, который он всегда испытывал, оказываясь в помещении с пониженным атмосферным давлением. Такое ощущение может испытать человек, мгновенно оказавшийся на высоте 20 000 футов. Столь резкий перепад давления довольно часто сопровождается легкой тошнотой и головокружением. «В глазах двоится, в ушах шумит», — вспомнил он присказку архивистов, ощутив хлопок в ушах. Послышалось шипение, и дверь замерла.

Он был в архиве.

Воздух в кубе оказался даже более разреженным, чем он предполагал. Похоже, что в Ватикане относились к своим архивам несколько бережнее, чем в большинстве других учреждений. Лэнгдон поборол рефлекторное желание вдохнуть как можно глубже и замер. Капилляры его легких вскоре расширились, и напряжение сразу спало. «Превращаемся в дельфина», — сказал он себе, с благодарностью вспоминая те пятьдесят дистанций, которые он каждый день проплывал в бассейне. Выходит, он напрягался не зря. Когда дыхание почти полностью восстановилось, Лэнгдон огляделся по сторонам. Несмотря на то что стены помещения были стеклянными, к нему вернулось привычное чувство тревоги. «Я заперт в ящике, — думал он. — В кровавой красной коробке».

За его спиной снова раздался сигнал, и Лэнгдон обернулся. В хранилище вошла Виттория. Ее глаза сразу же начали слезиться, а дыхание стало тяжелым.

— Потерпите минутку, — сказал Лэнгдон, — а если кружится голова, слегка наклонитесь.

— У… меня… — задыхаясь, начала Виттория, — у меня такое ощущение… что я ныряю с аквалангом… а баллоны заполнили не той газовой смесью.

Лэнгдон подождал, пока девушка придет в себя. Он знал, что с ней все будет в полном порядке. Виттория Ветра находилась в потрясающей физической форме и являла собой полную противоположность той престарелой выпускнице Редклифа, которую Лэнгдону пришлось спасать, делая ей искусственное дыхание методом «изо рта в рот». Случилось это, когда он знакомил старушку с архивным хранилищем Гарвардской библиотеки. Бедняга тогда едва не погибла, подавившись своей искусственной челюстью.

— Ну как? — спросил американец. — Вам уже лучше? — Виттория утвердительно кивнула.

— Мне пришлось лететь на вашем проклятом стратоплане, а долг, как известно, платежом красен.

— Сдаюсь, — с трудом выдавив улыбку, произнесла она.

Лэнгдон запустил руку в стоящий у дверей ящик и извлек оттуда пару белых нитяных перчаток.

— Разве нас ждет светский раут? — спросила Виттория.

— Все дело в кислоте, которая образуется на пальцах. Мы не можем работать с документами без перчаток.

— Сколько времени в нашем распоряжении? — спросила Виттория, также доставая из ящика перчатки.

— Начало восьмого, — ответил Лэнгдон, взглянув на Микки-Мауса.

— Нам надо управиться здесь меньше чем за час.

— Честно говоря, даже этого времени у нас нет, — сказал Лэнгдон, указывая на прикрытый фильтром вентиляционный люк. — Когда внутри куба находятся люди, смотритель обычно увеличивает подачу кислорода. Но сегодня этого не случится. Через двадцать минут мы начнем задыхаться.

Даже в красном свете было видно, как побледнела Виттория.

— Итак, докажи или сдохни. Так, кажется, говорят у вас в ЦЕРНе, мисс Ветра? — усмехнулся Лэнгдон, разглаживая перчатки. — Поторопимся. Микки-Маус продолжает тикать.

Глава 51

Прежде чем отключить связь, корреспондент Би-би-си Гюнтер Глик секунд десять тупо смотрел на зажатый в руке сотовый телефон.

Чинита Макри, сидя на заднем сиденье микроавтобуса, в свою очередь, внимательно изучала коллегу.

— Что случилось? — наконец спросила она. — Кто это был? — Глик обернулся. Он ощущал себя ребенком, получившим такой рождественский подарок, на который совсем не рассчитывал.

— Мне только что передали сногсшибательную информацию. В Ватикане что-то происходит.

— Эта штука называется конклав, — язвительно произнесла Чинита. — Разве до тебя еще не дошло?

— Нет. Там творится что-то еще.

Что-то очень необычное, думал он. Неужели все то, что ему только что сообщил неизвестный, правда? Глик устыдился, осознав, что молится о том, чтобы слова информатора оказались правдой.

— А что ты скажешь, если я тебе сообщу, что похищены четыре кардинала и что их сегодня вечером убьют в четырех различных церквях? — продолжил он.

— Я скажу, что тебе сумел заморочить голову какой-то придурок с извращенным чувством юмора.

— А как ты отреагируешь, если я скажу, что нам каждый раз будут сообщать точное место очередного убийства?

— Прежде я хочу знать, с кем ты, дьявол тебя побери, говорил?

— Он не представился.

— Возможно, потому, что вся его информация всего лишь воз дерьма.

Глик нисколько не удивился столь резкой реакции со стороны коллеги. Но Чинита не учла, что, работая в «Британском сплетнике», он почти десять лет профессионально общался с врунами и психами. Звонивший сегодня, похоже, не относился ни к одной из этих категорий. Он говорил холодным голосом с заметным средиземноморским акцентом.

— Я позвоню вам около восьми, — сказал этот человек, — и сообщу, где произойдет первое убийство. Сцены, которые вы сможете запечатлеть, сделают вас знаменитым.

Когда Глик поинтересовался, почему с ним делятся этой информацией, он получил произнесенный ледяным тоном ответ:

— Средства массовой информации есть не что иное, как пособники анархии.

— Он мне еще кое-что сказал, — продолжал Глик.

— Что именно? Неужели Элвиса Пресли только что избрали папой римским?

— Тебя не затруднит связаться с электронной базой данных Би-би-си? — спросил он, чувствуя, как в кровь мощной струей поступает адреналин. — Надо узнать, какой материал мы уже давали об этих парнях.

— О каких парнях?

— Сделай, что я прошу.

Макри вздохнула и начала подключаться к базе данных.

— Это займет пару минут, — сказала она.

— Звонивший очень хотел знать, есть ли у меня оператор, — сказал Глик. Голова у него шла кругом.

— Человек с видеокамерой?

— Да. И еще он спросил, сможем ли мы вести прямую передачу с места событий.

— Сколько угодно. На частоте 1,537 МГц. Но в чем дело? — База данных дала сигнал о соединении. — Готово. Кого будем искать?

Глик назвал ей ключевое слово.

Макри внимательно посмотрела ему в глаза и пробормотала:

— Остается надеяться, что это всего лишь идиотская шутка.

Глава 52

Внутренняя организация хранилища № 10 оказалась не столь упорядоченной, как надеялся Лэнгдон. «Диаграммы» среди других работ Галилея не оказалось. Без доступа к электронному каталогу «Библион» и не зная системы отсылок, Лэнгдон и Виттория оказались в тупике.

— Вы уверены, что «Диаграмма» должна находиться здесь? — спросила девушка.

— Абсолютно. Это подтверждают все письменные источники, включая Ufficcio della Propaganda delle Fede^[65]…

— Ясно, — прервала его Виттория. — Будем искать, поскольку вы уверены… — С этими словами она двинулась налево, а Лэнгдон взял на себя правую сторону хранилища.

Ручной поиск оказался страшно долгим делом. Лэнгдону лишь с огромным трудом удавалось преодолевать соблазн углубиться в чтение сокровищ, которые то и дело оказывались у него под рукой. «Опыты»… «Звездный вестник»… «Пробирщик»… «Письма о солнечных пятнах»… «Письмо великой герцогине Кристине»… «Апология Галилея»… И так далее и тому подобное…

Удача досталась Виттории.

— «Diagramma della verita»! — услышал Лэнгдон взволнованный голос девушки.

— Где? — спросил он и со всех ног бросился бежать через багровый полумрак.

Виттория показала на небольшой столик, и Лэнгдон понял, почему не смог найти книгу раньше. Она находилась не на полке, а лежала в нише, в так называемой folio bin — специальной твердой папке для хранения непереплетенных листов. Наклейка на корешке не оставляла никаких сомнений. На ней значилось:

DIAGRAMMA DELLA VERITA

Galileo Galilei, 1639

Лэнгдон упал на колени, чувствуя, как бешено колотится сердце. «Diagramma».

— Отлично сработано, — сказал он, широко улыбаясь девушке. — Теперь помогите мне извлечь манускрипт из контейнера.

Виттория опустилась рядом с ним на колени, и они вдвоем потянули за две выступающие рукоятки. Металлический лоток, на котором покоился контейнер, был снабжен роликами и выкатился безо всяких усилий с их стороны.

— Никакого замка? — удивилась Виттория.

— Ценные архивные материалы никогда не запираются на ключ. В любой момент может возникнуть необходимость в экстренной эвакуации. В случае пожара или наводнения, например.

— Тогда открывайте.

Лэнгдону не надо было повторять дважды. Всю свою жизнь ученого он мечтал о том, чтобы взглянуть на этот манускрипт. Разреженная атмосфера хранилища тоже заставляла спешить. Лэнгдон расстегнул защелку и поднял крышку. На дне контейнера лежала весьма простого вида сумка из черной парусины. Способность этой грубой ткани пропускать воздух была жизненно необходима для сохранности материалов. Лэнгдон подсунул обе руки под сумку и поднял ее, стараясь держать горизонтально.

— А я-то думала, что увижу по меньшей мере ларец для хранения сокровищ, — заметила Виттория. — А эта штука, по-моему, больше всего смахивает на чехол для подушки.

— Идите за мной, — сказал Лэнгдон и направился к центру хранилища, где находился стандартный архивный стол со стеклянной столешницей. Расположение стола до минимума сокращало расстояние, на которое перемещались документы, и, кроме того, обеспечивало исследователям возможность уединения. Жаждавшим новых открытий ученым не нравилось, когда соперники имели возможность смотреть на их работу сквозь стеклянные стены куба. А стоящий в центре помещения стол не был виден снаружи, так как со всех сторон его окружали стеллажи с документами.

Держа сумку перед собой, словно бесценную реликвию, Лэнгдон подошел к столу, положил драгоценный груз на блестящую поверхность и расстегнул пуговицы клапана. Виттория стояла рядом и наблюдала за священнодействиями американца. Порывшись в металлической корзине с архивными принадлежностями, Лэнгдон извлек из нее нечто похожее на плоскогубцы с губами в форме больших, подбитых фетром дисков. Архивисты именуют эти щипцы-переростки «тарелочками для пальцев». Волнение Лэнгдона нарастало с каждым моментом. Ему казалось, что это всего лишь сон и он вот-вот проснется в Кембридже, чтобы приступить к проверке горы экзаменационных работ. Лэнгдон набрал полную грудь воздуха, открыл сумку и затянутыми в белые перчатки дрожащими пальцами потянулся к щипцам.

— Успокойтесь, — сказала Виттория. — Это же всего лишь бумага, а не плутоний.

Тщательно рассчитывая силу захвата, он зажал пачку листков между покрытыми фетром дисками и извлек их из сумки. Действовал он при этом, как опытный архивист. Чтобы снизить до минимума возможность повреждения документа, ученый, вместо того чтобы вынуть листы из сумки, осторожно стянул с них сумку, удерживая драгоценную пачку на месте. Лишь после того, как манускрипт полностью был извлечен и загорелась расположенная под столом неяркая подсветка, Лэнгдон снова позволил себе дышать.

В этом необычном освещении Виттория была похожа на призрак.

— Совсем небольшие листки, — произнесла она с благоговейным трепетом в голосе.

Лэнгдон лишь кивнул в ответ. Пачка лежащих перед ним страниц внешне напоминала сильно потрепанный детективный роман в бумажной обложке. Титульный лист манускрипта служил своеобразной обложкой. На нем располагались нарисованный тушью сложный орнамент, название труда, дата и имя автора. Последнее было начертано рукой самого Галилея.

В этот миг Лэнгдон забыл обо всем: тесноте лишенного кислорода помещения, об усталости и о тех ужасающих обстоятельствах, которые привели его сюда. Он в немом восхищении смотрел на рукопись. В те моменты, когда ему выпадало счастье прикоснуться к живой истории, ученый всегда терял дар речи. Наверное, он испытал бы такое же чувство, следя за тем, как гений наносит последние мазки на портрет Моны Лизы.

Вид пожелтевшего, слегка выцветшего папируса не оставлял сомнений в его древности и подлинности. Но если исключить признаки неизбежного старения, то документ находился в превосходном состоянии. Легкое обесцвечивание пигмента… небольшая потертость папируса… но в целом… чертовски хорошее состояние, отметил про себя Лэнгдон. Когда он принялся внимательно изучать надписи на титульном листе, его глаза от недостатка влажности стали слезиться. Все это время Виттория хранила молчание.

— Передайте, пожалуйста, лопаточку, — сказал Лэнгдон, махнув рукой в сторону находящегося рядом с девушкой лотка с архивными инструментами. Виттория нашла и протянула ему лопатку из нержавеющей стали. Инструмент оказался первоклассным. Лэнгдон провел по нему пальцами, чтобы снять остатки статического электричества, а затем с чрезвычайной осторожностью подвел плоскость лопатки под заглавный лист.

Первая страница была написана от руки мелким каллиграфическим почерком, разобрать который было почти невозможно. Лэнгдон сразу заметил, что ни диаграмм, ни цифр в тексте не было. Перед ним находилось самое обычное эссе.

— Гелиоцентризм, — перевела Виттория заголовок на первой странице и, пробежав глазами текст, добавила: — Похоже, что Галилей здесь окончательно отказывается от геоцентрической модели. Но все это на старом итальянском, и у меня могут возникнуть сложности с переводом.

— Забудьте о переводе, — сказал Лэнгдон. — Нам нужны цифры. Нужен «чистый язык».

Он перевернул первую страницу и увидел еще одно эссе. Ни цифр, ни диаграмм. Американец почувствовал, как под перчатками начали потеть руки.

— Эссе называется «Движение планет», — сказала Виттория.

Лэнгдон недовольно поморщился. В иных обстоятельствах он с восторгом прочитал бы это сочинение, в котором Галилей приходил к заключениям, которые мало чем отличались от расчетов НАСА, сделанных в наше время с помощью новейших телескопов.

— Никакой математики, — сокрушенно заметила Виттория. — Автор толкует об обратном движении, эллиптических орбитах и о чем-то еще в таком же духе.

Эллиптические орбиты. Лэнгдон вспомнил, что самые большие неприятности у Галилея начались после того, как он заявил, что планеты совершают движение по эллипсу. Ватикан, считая совершенством лишь круг, настаивал на том, что небесные сферы могут вращаться только строго по циркулю. Иллюминаты видели совершенство также и в эллипсе, преклоняясь перед математическим дуализмом двух его фокусов. Отголосок этого и сейчас можно встретить в некоторых символах масонов.

— Давайте следующую, — сказала Виттория. Лэнгдон перевернул страницу.

— Лунные фазы и движение приливов, — перевела девушка и добавила: — Снова ни цифр, ни диаграмм.

Лэнгдон перевернул еще страницу. Опять ничего. Стал листать страницы без остановки. Ничего. Ничего. Ничего.

— Я считала этого парня математиком, — заметила Виттория, — а здесь ни единой цифры.

Лэнгдон уже начинал ощущать нехватку кислорода. Надежды его тоже постепенно сходили на нет. Количество не просмотренных страниц катастрофически уменьшалось.

— Итак, ничего, — сказала Виттория, когда осталась одна страница. — Никакой математики. Несколько дат. Пара-тройка обычных цифр и никакого намека на ключ к загадке.

Лэнгдон посмотрел на листок и вздохнул. Это было очередное эссе.

— Ужасно короткая книга, — заметила девушка. Лэнгдон кивнул, соглашаясь.

— Merda, как говорят в Риме.

Да, действительно, дело — полное дерьмо, подумал Лэнгдон. Ему показалось, что его отражение состроило издевательскую гримасу, примерно такую, какую он увидел сегодня утром в окне своего дома. Какой-то престарелый призрак, сказал он про себя, а вслух произнес:

— Нет. Здесь обязательно должно что-то быть. В тексте должен находиться segno. — Голос его звучал хрипло, и в нем слышались нотки отчаяния. — Указание где-то здесь. Я в этом уверен.

— Может быть, ваши умозаключения по поводу DIII оказались ошибочными?

Лэнгдон медленно повернулся и окинул ее весьма суровым взглядом.

— О'кей, — поправилась девушка. — Ваш вывод о DIII имеет смысл. Но может быть, ключ не имеет отношения к математике?

— Lingua pura. Чем еще это может быть?

— Это может относиться к искусству, например.

— С этим можно было бы согласиться, если бы в книге были иллюстрации. Но их, увы, здесь нет.

— Я уверена лишь в том, что термин lingua pura не имеет отношения к итальянскому языку. Математика представляется наиболее логичной.

— Согласен. И числа могут быть записаны не уравнениями, а словами.

Сдаваться так просто он не хотел.

— Но на то, чтобы прочитать все страницы, уйдет много времени.

— Времени, которого у нас нет. Нам следует разделить манускрипт. — Лэнгдон вернул пачку листков в первоначальное положение. — Для того чтобы заметить числа, моих познаний в итальянском вполне достаточно. — При помощи лопатки он разделил страницы, словно колоду карт, и положил десяток листков перед Витторией. — Указание где-то здесь. Я в этом уверен.

Виттория взяла в руки первую страницу.

— Лопатка! — возопил Лэнгдон, хватая с лотка второй инструмент. — Используйте лопатку.

— Я же в перчатках, — проворчала девушка. — Как, по-вашему, я могу испортить рукопись?

— Ну пожалуйста…

Виттория взяла у него лопатку и спросила:

— Интересно, испытываете ли вы те же ощущения, что и я?

— Напряжение и волнение?

— Нет. Всего лишь нехватку воздуха.

У Лэнгдона тоже совершенно определенно начиналось кислородное голодание. Воздух стал непригодным для дыхания гораздо скорее, чем он ожидал. Следовало торопиться. Ему и прежде не раз приходилось сталкиваться с архивными загадками, но тогда для их решения в его распоряжении было значительно больше времени, чем несколько минут. Не говоря ни слова, Лэнгдон склонился над манускриптом и жадно впился глазами в текст в поисках знака.

Ну покажись же. Покажись, будь ты проклят!

Глава 53

А в это время в один из подземных тоннелей Рима по каменной лестнице спускалась темная фигура. Древний коридор освещали лишь факелы, отчего воздух в нем стал горячим и плотным. В тоннеле слышались испуганные голоса. Это были отчаянные, полные ужаса призывы о помощи. Отражаясь эхом от стен, они заполняли все тесное подземное пространство.

Завернув за угол, он увидел их. Увидел точно в таком же положении, в котором незадолго до этого оставил. Четырех умирающих от ужаса старцев в крошечной каменной камере за решеткой из ржавых металлических прутьев.

— Qui etes-vous^[66]? — спросил один из них по-французски. — Чего вы от нас хотите?

— Hilfe^[67]! — выкрикнул другой по-немецки. — Освободите нас!

— Вам известно, кто мы такие? — спросил третий по-английски с заметным испанским акцентом.

— Молчать! — скомандовал скрипучий голос, и в этом слове можно было услышать последний, не подлежащий обжалованию приговор. Четвертый пленник, итальянец, молча смотрел в черную пустоту глаз тюремщика, и ему казалось, что в них ему открывается сам ад. «Да хранит нас Господь», — подумал он.

Убийца посмотрел на часы, а затем перевел взгляд на пленников.

— Итак, — сказал он, — кто же из вас будет первым?

Глава 54

А в недрах хранилища № 10 Роберт Лэнгдон повторял в уме итальянские числительные, вглядываясь в почти неразборчивый текст. Mille… cento… uno, duo, tre… cinquanta^[68].

Надо найти хоть какое-нибудь число. Любое, будь оно проклято!

Закончив просмотр, Лэнгдон взял лопатку, чтобы перевернуть страницу. Поднося инструмент к пачке листков, он почувствовал, как дрожат его пальцы. Еще через минуту он вдруг увидел, что перелистывает страницы руками. Недостаток кислорода начинал влиять на его поведение. «Вот это да, — подумал он, ощущая себя преступником. — Гореть мне в аду для архивистов!»

— Давно пора, — сказала Виттория и, увидев, что ее спутник перешел к ручной обработке рукописи, отложила в сторону лопатку.

— Есть что-нибудь? — с надеждой спросил Лэнгдон.

— Ничего похожего на математику, — покачала головой Виттория. — Я понимаю, что скольжу по поверхности, не вникая в текст, но ничего даже отдаленно похожего на ключ не вижу.

Перевод каждой очередной страницы давался со все большим трудом. Степень его владения итальянским языком, мягко говоря, оставляла желать лучшего, а мелкий шрифт и архаичные обороты речи сильно осложняли работу. Виттория, справившись со своей порцией листков значительно раньше Лэнгдона, печально следила за тем, как тот переворачивает страницы.

Покончив с последней страницей, американец выругался себе под нос и посмотрел на девушку, которая в тот момент внимательно изучала листок, держа его перед самыми глазами.

— Что вы там увидели? — поинтересовался он.

— А вам не попадались сноски? — в свою очередь, спросила та, не отрывая взгляда от рукописи.

— Не замечал. Почему это вас интересует?

— На этой странице есть одна. Сноска едва заметна, так как оказалась на самом сгибе.

Лэнгдон вытянул шею, чтобы посмотреть, о чем говорит Виттория, но не увидел ничего, кроме номера страницы в правом верхнем углу листка. «Том № 5» — было начертано там. На то, чтобы заметить совпадение, ученому потребовалось несколько секунд. Но, даже уловив его, он решил, что догадка выглядит притянутой за уши. Том № 5. Пять. Пентаграмма. Сообщество «Иллюминати».

«Неужели иллюминаты решили поместить ключ на пятой странице?» — думал американец. В окружающем их красном тумане, казалось, мелькнул слабый лучик надежды.

— Есть ли в сноске какие-нибудь цифры?

— Нет. Только текст. Одна строка. Очень мелкая печать. Почти неразличимая.

Вспыхнувшая было надежда сразу погасла.

— Это должна быть математика, — упавшим голосом сказал он. — Lingua pura.

— Знаю, — неуверенно согласилась она. — Однако думаю, что вам следует это услышать.

Теперь в ее голосе слышалось волнение.

— Давайте.

Вглядываясь в листок, Виттория прочитала:

— Уже сияет свет; сомненья позабудь…

Таких слов Лэнгдон совсем не ждал.

— Простите, что?

— Уже сияет свет; сомненья позабудь… — повторила Виттория.

— Уже сияет свет? — вдруг выпрямившись во весь рост, спросил Лэнгдон.

— Да, здесь так и сказано: «Уже сияет свет…» Значение этих слов наконец дошло до него. Уже сияет свет…

Это прямо указывает на Путь просвещения, на Тропу света, подумал он. Мысли сбивались, и ему казалось, что его голова работает как двигатель на плохом бензине.

— А вы уверены в точности перевода?

— Вообще-то, — сказала Виттория, глядя на него как-то странно, — это, строго говоря, вовсе не перевод. Строка написана по-английски.

На какую-то долю секунду Лэнгдону показалось, что акустика хранилища повлияла на его слух.

— По-английски?

Виттория поднесла листок к его глазам, и в самой нижней его части Лэнгдон увидел строку:

— Уже сияет свет; сомненья позабудь… Английский?! Как могла попасть написанная по-английски фраза в итальянскую книгу?

Виттория в ответ лишь пожала плечами. От недостатка кислорода она тоже начинала чувствовать нечто похожее на опьянение.

— Может быть, они считали английский язык этим самым lingua pura? Английский считается интернациональным языком науки. Во всяком случае, в ЦЕРНе все общаются между собой только по-английски.

— Но в семнадцатом веке дело обстояло совсем по-иному, — не согласился с ней Лэнгдон. — В Италии на этом языкене говорил никто, даже… — он замер, осознав смысл того, что собирается произнести, — …даже служители церкви. — Теперь его мозг ученого работал на полных оборотах. — В 1600-х годах, — Лэнгдон стал говорить гораздо быстрее, — английский был единственным языком, который оставался вне интересов Ватикана. Клир общался на итальянском, немецком, испанском и даже французском, однако английский оставался Ватикану абсолютно чуждым. Церковники считали его испорченным языком вольнодумцев и таких нечестивцев, как Чосер^[69] и Шекспир.

Лэнгдон неожиданно вспомнил о четырех клеймах братства «Иллюминати». Легенда о том, что клейма представляли собой отлитые из металла английские слова «Земля», «Огонь», «Воздух» и «Вода», наполнялась новым и совершенно неожиданным смыслом.

— Значит, вы полагаете, что Галилей мог считать английский язык lingua pura потому, что им не владели в Ватикане?

— Да. Или, может быть, Галилей таким образом просто хотел ограничить число читателей.

— Но я не вижу здесь никакого ключа, — возразила Виттория. — Уже сияет свет, сомненья позабудь… Что, черт побери, это должно означать?

«Она права, — подумал Лэнгдон, — эта строка нам ничем не помогла». Но, повторив фразу в уме, он вдруг заметил в ней нечто необычное. Любопытно, подумал он. Неужели это правда?

— Нам надо уходить отсюда, — хриплым голосом произнесла Виттория.

Но Лэнгдон ее не слышал.

«Уже сияет свет; сомненья позабудь», — снова и снова повторял он про себя.

— Но это же чистый ямб, черт побери! — воскликнул он, еще раз подсчитав ударения.

На какой-то миг Лэнгдон словно оказался на уроке английского языка в Академии Филипс Экзетер. Этот урок запомнился ему страданиями звезды школьной бейсбольной команды Питера Креера. Парень потел, пытаясь назвать количество ударных слогов в пентаметре Шекспира. Учитель, он же директор школы, по имени Бассел, вскочив от негодования на стол, ревел:

— Пентаметр, Креер! Пен-та-метр!!! Припомни форму домашней базы на бейсбольном поле! Сколько углов у Пентагона?! Не помнишь? Так я тебе подскажу. У Пентагона пять углов! Пента! Пента!! Пента!!! Боже мой…

Пять двустиший, думал Лэнгдон. Каждое из двустиший, по определению, имеет два слога. Как он за всю свою многолетнюю карьеру ученого не мог догадаться, что пятистопный ямб скрывает в себе священное число иллюминатов? Пять и два!

«Ты выдаешь желаемое за действительное, — убеждал себя Лэнгдон. — Пытаешься совместить несовместимое. Это всего лишь совпадение». Однако в мозгу продолжали крутиться слова: пять… пентаграмма… два… двойственная природа вещей.

Но уже через миг ему на ум пришло еще одно соображение. Он вспомнил, что ямб в силу его простоты часто именуют «чистым стихом» или «чистым размером». Неужели это и есть та lingua pura, которую они безуспешно ищут? Может быть, это и есть тот чистый язык, о котором говорили иллюминаты? Уже сияет свет; сомненья позабудь…

— Ого… — услышал он за своей спиной.

Лэнгдон обернулся и увидел, что Виттория вертит в руках листок, пытаясь рассмотреть его с разных сторон.

У него снова похолодело сердце. Неужели еще что-то?

— Амбиграммой это быть никак не может, — сказал он.

— Нет… Это вовсе не амбиграмма, но здесь… — Девушка продолжала крутить листок.

— Что еще?

— Это не единственная строка.

— Неужели есть и другие?

— По одной на каждом поле. На верхнем, нижнем, правом и левом, — говорила она, поворачивая каждый раз листок на девяносто градусов. — Я их вначале не заметила, поскольку они расположены у самого края.

Она склонила голову, прочитала последнюю строку и сказала:

— А вы знаете, это написано не Галилеем.

— Что?!

— Здесь стоит подпись: «Джон Мильтон»^[70].

— Джон Мильтон?!

Этот знаменитый английский поэт и ученый был современником Галилея, и многие исследователи считали, что он в то время принадлежал к высшему эшелону ордена «Иллюминати». Лэнгдон разделял точку зрения тех, кто считал эту легенду о Мильтоне правдой. Паломничество поэта в Рим в 1638 году с целью «встречи с просвещенными людьми» имело документальное подтверждение. Он встречался с Галилеем, когда тот находился под домашним арестом, и об этой встрече свидетельствует находящаяся сейчас во Флоренции картина позднего Ренессанса. Этот шедевр кисти Аннибала Гатти носит название «Галилей и Мильтон».

— Ведь Мильтон был знаком с Галилеем, не так ли? — спросила Виттория. — Может быть, он и сочинил этот стих по просьбе ученого?

Лэнгдон, стиснув зубы, взял документ из рук девушки, положил его на стол и впился взглядом в верхнюю кромку страницы. Затем он повернул его на девяносто градусов и прочитал строку на правом поле. Следующий поворот — и он увидел фразу, расположенную внизу страницы. Еще четверть круга, и Лэнгдон смог разобрать слова на левом поле. Последний поворот на девяносто градусов завершил цикл.

Всего в тексте было четыре строки. Фраза, которую Виттория прочитала первой, в четверостишии оказалась третьей. Не веря своим глазам, Лэнгдон снова перечитал четыре строки по часовой стрелке. Верхнюю, правую, нижнюю и левую. Сомнений не осталось. Он судорожно вздохнул и произнес:

— Вы нашли ключ, мисс Ветра.

— Ну и хорошо. Теперь мы уж точно можем отсюда убраться, — ответила девушка с вымученной улыбкой.

— Необходимо скопировать четверостишие. Мне нужны карандаш и бумага.

— Выбросите это из головы, профессор. У нас нет времени на то, чтобы изображать из себя древних писцов. Микки, как вы изволили заметить, продолжает тикать! — С этими словами она взяла из его рук листок и направилась к выходу.

— Вы не можете выносить документ! Это запре… Но Виттория уже успела выйти из хранилища.

Глава 55

Лэнгдон и Виттория выбежали из здания секретных архивов. Свежий воздух подействовал на Лэнгдона как сильное лекарство. Его мышцы обрели упругость, а плавающие перед глазами кроваво-красные пятна исчезли. Однако чувство вины, которую он испытывал, осталось. Только что он выступил в качестве соучастника похищения бесценной реликвии из самого секретного архива в мире. А ведь камерарий сказал: «Я вам доверяю».

— Поторопимся, — сказала Виттория и затрусила по виа Борджиа в направлении штаба швейцарской гвардии. Драгоценный листок она по-прежнему держала в руке.

— Если хотя бы капля воды попадет на папирус…

— Успокойтесь. Как только мы до конца расшифруем текст, мы сразу же вернем на место этот священный лист № 5.

Лэнгдон прибавил шаг и поравнялся с девушкой. Ощущая себя преступником, он тем не менее продолжал восхищаться находкой и предвкушал тот шум, который поднимется после обнародования документа.

Итак, Мильтон был членом братства «Иллюминати». Он сочинил для Галилея четверостишие, которое было помещено на пятой странице… и которое ускользнуло от внимания Ватикана.

— Вы уверены, что можете расшифровать смысл стиха? — спросила Виттория, протягивая листок Лэнгдону. — Или от восторга все серые клеточки вашего мозга уже погибли?

Лэнгдон взял документ и без малейшего колебания положил его во внутренний карман твидового пиджака, где ему не грозили ни яркий свет, ни влажность.

— Я его уже расшифровал.

— Что? — спросила Виттория и от изумления даже остановилась.

Лэнгдон продолжал идти.

— Но вы же прочитали его только один раз! — продолжала девушка, догнав американца. — А я-то думала, что дешифровка займет у нас много времени.

Лэнгдон знал, что она права, обычно так и бывает, но ему тем не менее удалось обнаружить segno, прочитав текст всего один раз. Первый алтарь науки предстал перед ним со всей ясностью. Легкость, с которой ему удалось этого достичь, несколько его тревожила. Являясь продуктом пуританского воспитания, он до сих пор частенько слышал голос отца, произносящего старый афоризм, и сегодня популярный в Новой Англии. «Если ты что-то сделал без труда, ты сделал это неправильно», — говаривал отец.

— Я расшифровал его, — продолжал он, ускоряя шаг, — и теперь знаю, где произойдет первое убийство. Следует как можно скорее предупредить Оливетти.

— Откуда вам это известно? — спросила Виттория, снова догнав Лэнгдона. — Дайте-ка взглянуть!

С этими словами она ловко запустила руку в карман американца и извлекла из него листок.

— Осторожно! — завопил Лэнгдон. — Вы можете…

Не обращая на него внимания и не замедляя шага, Виттория поднесла листок к глазам и принялась изучать его при пока еще достаточно ярком свете вечернего солнца. Как только она начала читать вслух, Лэнгдон попытался вернуть листок себе, но то, что он услышал, настолько его очаровало, что он не смог этого сделать.

Ему казалось, что произносимые вслух стихи перенесли его в далекое прошлое… что он стал вдруг современником Галилея, слушающим это только что созданное четверостишие и знающим, что это испытание, своего рода тест… карта и ключ, указывающие путь к четырем алтарям науки… четырем вехам пути по лабиринтам Рима. В устах Виттории это четверостишие звучало словно песня.

Виттория прочитала четверостишие дважды и замолчала, словно оставляя старинным словам возможность звучать самим по себе.

«Найди гробницу Санти с дьявольской дырою», — повторил про себя Лэнгдон. Четверостишие не оставляло никаких сомнений. Путь просвещения начинался от могилы Санти. Там и следует начинать искать вехи.

Итак, четыре таинственные стихии. С этим тоже ясно. Земля, воздух, огонь и вода. Четыре элемента науки, представленные иллюминатами в виде религиозных скульптур и призванные служить вехами на Пути просвещения.

— Наш путь, похоже, начинается от гробницы Санти, — заметила Виттория.

— Я же сказал вам, что сообразить это совсем не сложно, — улыбнулся Лэнгдон.

— Да, но кто такой Санти? — явно волнуясь, спросила Виттория. — И где находится его гробница?

Лэнгдон сдержал смех. Его всегда удивляло, насколько мало людей знают фамилию одного из величайших художников Ренессанса. Его имя, напротив, было известно всему миру. Человек, чья одаренность проявилась в раннем детстве, который в двадцать три года выполнял заказы папы Юлия II, а в тридцать восемь лет умер, оставив после себя собрание фресок, какого не видел свет. Санти был гигантом в мире искусства и прославился не меньше, чем такие великие люди, как Наполеон, Галилей или… Иисус. В наше время его известность можно сравнить лишь с известностью современных полубогов, имена которых Лэнгдон слышал в общежитии Гарварда. Санти может потягаться славой с такими гигантами, как Стинг, Мадонна или человек, который когда-то именовал себя Принцем, а затем сменил это имя на символ, который Лэнгдон как специалист по символике назвал «Крестом Святого Антония, пересекающимся с гермафродитским египетским крестом».

— Санти, — произнес он вслух, — это фамилия Рафаэля — величайшего художника эпохи Возрождения.

— Рафаэля? — изумленно переспросила Виттория. — Неужели того самого Рафаэля?

— Единственного и неповторимого, — сказал Лэнгдон, быстро шагая в направлении штаб-квартиры швейцарской гвардии.

— Следовательно, Путь начинается от его гробницы?

— В этом скрыт большой смысл, — ответил ученый. — Иллюминаты считали великих художников и скульпторов своими почетными собратьями в деле просвещения, и гробницу Рафаэля они могли избрать в знак признательности.

Кроме того, Лэнгдону было известно, что Рафаэля, как и многих других великих художников, пишущих на религиозные темы, подозревали в тайном безбожии.

Виттория осторожно положила листок в карман пиджака своего спутника и спросила:

— И где же он похоронен?

— Хотите верьте, хотите нет, — с глубоким вздохом ответил ученый, — но Рафаэль покоится в Пантеоне.

— В том самом Пантеоне? — с сомнением спросила Виттория.

— Да. Тот самый Рафаэль в том самом Пантеоне. Лэнгдон был вынужден признать, что он совсем не ожидал того, что начальной вехой на Пути просвещения может оказаться Пантеон. Он предполагал, что первый алтарь науки будет находиться в какой-нибудь скромной, неприметной церкви. Что же касается Пантеона, то это грандиозное сооружение с отверстием в куполе даже в первой половине XVII века было одним из самых людных мест в Риме.

— Но разве Пантеон — церковь? — спросила Виттория.

— Это древнейший католический храм Рима.

— Неужели вы верите в то, что первый кардинал может быть убит в Пантеоне? — с сомнением в голосе спросила Виттория. — Ведь это одна из главнейших достопримечательностей Рима, и там постоянно кишат туристы.

— Иллюминаты, по их словам, хотят, чтобы весь мир следил за экзекуцией. Убийство кардинала в Пантеоне наверняка привлечет всеобщее внимание.

— Не могу поверить, что этот парень рассчитывает скрыться, совершив преступление на глазах многочисленной публики. Такое просто невозможно!

— Похищение четырех кардиналов из Ватикана тоже представлялось делом совершенно немыслимым. Однако это произошло. Четверостишие прямо указывает на Пантеон.

— А вы уверены, что Рафаэль похоронен в его стенах?

— Я много раз видел его гробницу.

Виттория кивнула, хотя, судя по всему, сомнения ее до конца не оставили.

— Сколько сейчас времени? — спросила она.

— Семь тридцать, — бросив взгляд на Микки-Мауса, ответил Лэнгдон.

— Как далеко отсюда до Пантеона?

— Не более мили. Мы вполне успеваем.

— А что значит «с дьявольской дырою»?

— Для ранних христиан, — сказал он, — видимо, не было более дьявольского места, чем это сооружение. Ведь оно получило свое название от более ранней религии, именуемой пантеизмом. Адепты этой веры поклонялись всем богам, и в первую очередь матери Земле.

Еще будучи студентом, Лэнгдон удивлялся тому, что огромный центральный зал Пантеона был посвящен Гее — богине Земли. Пропорции зала были настолько совершенны, что переход от стек к гигантскому куполу был абсолютно незаметен для глаза.

— Но почему все же с «дьявольской»? — не унималась Виттория.

Точного ответа на этот вопрос у Лэнгдона не имелось.

— «Дьявольской дырою» Мильтон, видимо, называет oculus, — высказал логичное предположение американец, — знаменитое круглое отверстие в центре свода.

— Но это же церковь, — продолжала Виттория, легко шагая рядом с ним. — Почему они назвали отверстие дьявольским?

Лэнгдон этого не знал, тем более что выражение «дьявольская дыра» он слышал впервые. Но сейчас он припомнил то, что говорили в VI–VII веках о Пантеоне теологи. Беда Достопочтенный^[71] утверждал, например, что отверстие в куполе пробили демоны, спасаясь бегством из языческого храма в тот момент, когда его освящал папа Бонифаций IV. Теперь эти слова приобрели для Лэнгдона новый смысл.

— И почему братство «Иллюминати» использовало фамилию «Санти», вместо того чтобы сказать просто: «Рафаэль»? — спросила Виттория, когда они вошли в маленький дворик перед зданием штаба швейцарской гвардии.

— Вы задаете слишком много вопросов.

— Папа мне постоянно об этом говорил.

— Я вижу две возможные причины. Одна из них заключается в том, что в слове «Рафаэль» слишком много слогов, что могло нарушить ямбический строй стиха.

— Выглядит не очень убедительно, — заметила девушка.

— И во-вторых, — продолжал Лэнгдон, — слово «Санти» делало четверостишие менее понятным, так как только самые образованные люди знали фамилию Рафаэля.

И эта версия, похоже, Витторию не удовлетворила.

— Не сомневаюсь, что при жизни художника его фамилия была хорошо известна, — сказала она.

— Как ни удивительно, но это вовсе не так. Известность по имени символизировала тогда всеобщее признание. Рафаэль избегал использовать свою фамилию, точно так же, как это делают современные поп-идолы. Мадонна, например, бежит от своей фамилии Чикконе как от чумы.

— Неужели вы знаете фамилию Мадонны? — изумленно спросила Виттория.

Лэнгдон уже успел пожалеть о своем примере. Удивительно, какая чепуха лезет в голову, когда живешь среди десяти тысяч подростков.

Когда Лэнгдон и Виттория подходили к дверям штаба, их остановил грозный окрик:

— Стоять!

Обернувшись, они увидели, что на них обращен ствол автомата.

— Эй! — крикнула Виттория. — Поосторожнее с оружием, оно может…

— Никаких шортов! — рявкнул часовой, не опуская ствола.

— Soldato! — прогремел за их спиной голос возникшего на пороге Оливетти. — Немедленно пропустить!

— Но, синьор, на даме… — начал потрясенный этим приказом швейцарец.

— В помещение! — проревел коммандер. — Но, синьор, я на посту…

— Немедленно! Там ты получишь новый приказ. Через две минуты капитан Рошер приступит к инструктированию персонала. Мы организуем новый поиск.

Так и не пришедший в себя часовой нырнул в здание, а дымящийся от злости Оливетти подошел к Лэнгдону и Виттории.

— Итак, вы побывали в наших секретных архивах. Я жду информации.

— У нас хорошие новости, — сказал Лэнгдон.

— Остается надеяться, что это будут чертовски хорошие новости! — прищурившись, бросил коммандер.

Глава 56

Четыре ничем не примечательные машины «Альфа-Ромео 155 Ти-Спаркс» мчались по виа деи Коронари с шумом, напоминающим рев двигателей взлетающего реактивного истребителя. В них находились двенадцать переодетых в штатское швейцарских гвардейцев. Все они были вооружены полуавтоматами Пардини и баллончиками с нервно-паралитическим газом. Кроме того, группа имела на вооружении три дальнобойные винтовки с парализующими зарядами, и к тому же в ее состав входили три снайпера, вооруженные оружием с лазерным прицелом.

Оливетти сидел на пассажирском месте головной машины. Полуобернувшись назад, он смотрел на Лэнгдона и Витторию. Глаза коммандера пылали яростью.

— Вы уверяли, что представите серьезные доказательства, но вместо них я получил эту чушь!

В замкнутом пространстве небольшого автомобиля Лэнгдон чувствовал себя страшно неуютно, но тем не менее он нашел силы сказать:

— Я понимаю вашу…

— Нет, вы ничего не понимаете, — прервал его Оливетти. Голоса он не повысил, но нажим, с которым коммандер произнес эти слова, по меньшей мере утроился. — Мне пришлось забрать из Ватикана дюжину моих лучших людей. И это перед самым открытием конклава. Я сделал это для того, чтобы устроить засаду у Пантеона, полагаясь на слова американца, которого до этого никогда не видел и который якобы расшифровал смысл какого-то нелепого стишка четырехсотлетней давности. Вы понимаете, что из-за вас мне пришлось поручить поиск сосуда с антивеществом не самым компетентным людям?

Поборов искушение достать из кармана пятую страницу труда Галилея и помахать ею перед носом Оливетти, Лэнгдон сказал:

— Мне известно лишь, что обнаруженная нами информация указывает на гробницу Рафаэля, а его гробница, насколько мне известно, находится в Пантеоне.

Сидевший за рулем швейцарец радостно закивал и произнес:

— Он прав, Комманданте, мы с женой…

— Ведите машину! — бросил Оливетти и, повернувшись к Лэнгдону, спросил: — Как, по-вашему, убийца может справиться со своей миссией в кишащем людьми месте и при этом уйти незамеченным?

— Понятия не имею, — ответил американец. — Но братство «Иллюминати», видимо, располагает огромными возможностями. Иллюминатам удалось проникнуть в ЦЕРН и Ватикан. И о том, где может произойти убийство, мы узнали по чистой случайности. Нам страшно повезло. Поэтому Пантеон остается нашей единственной надеждой.

— Вы опять противоречите себе, — сказал Оливетти. — Единственной надеждой… Как прикажете это понимать? Мне показалось, что вы толковали о каком-то пути, о серии указателей. Если Пантеон действительно окажется тем местом, которое нам нужно, то мы можем продолжить поиск, следуя этим вехам.

— Я надеялся на это, — ответил Лэнгдон. — И мы могли бы следовать этим указателям… лет сто назад.

К чувству радости, которое испытывал ученый в связи с обнаружением первого алтаря науки, примешивалась изрядная доля горечи. История часто жестоко издевается над теми, кто начинает шагать по ее следам. Лэнгдон прекрасно об этом знал, но тем не менее надеялся, что все указатели остались на своих местах и что, следуя им, он доберется до тайного убежища иллюминатов. Теперь он понимал, что это, к несчастью, невозможно.

— В конце девятнадцатого века все статуи по приказу Ватикана были изъяты из Пантеона и уничтожены.

— Но почему? — спросила потрясенная Виттория.

— Статуи изображали языческих олимпийских богов. И это, к сожалению, означает, что указатели исчезли… а вместе с ними…

— Неужели нет никакой надежды найти Путь просвещения, используя другие указатели?

— Нет, — печально покачал головой Лэнгдон. — Нам предоставляется единственная попытка. И это — Пантеон.

Оливетти довольно долго молча смотрел на них, затем, резко повернувшись лицом к водителю, бросил:

— Тормози!

Водитель, почти не снижая скорости, подкатил к тротуару и ударил по тормозам. Через миг до Лэнгдона долетел визг шин идущих сзади машин. Весь конвой скоростных автомобилей замер у тротуара.

— Что вы делаете?! — воскликнула Виттория.

— Я выполняю свою работу, — ответил Оливетти ледяным тоном. — Когда вы сказали мне, мистер Лэнгдон, что внесете ясность в ситуацию по дороге, я решил, что ко времени прибытия на место операции мне удастся понять, почему я и мои люди оказались у Пантеона. Но этого не произошло. Ради того, чтобы прибыть сюда, мне пришлось бросить дела исключительной важности, и теперь, не обнаружив смысла в ваших гипотезах о приносимых в жертву невинных агнцах и рассуждениях о древней поэзии, я решил прекратить операцию. Продолжать ее мне не позволяет совесть. — С этими словами коммандер взял в руки рацию и щелкнул тумблером переключателя.

— Вы не имеете права так поступить! — крикнула Виттория, хватая офицера за руку.

Оливетти выключил радио и, глядя в глаза девушки, процедил:

— Вам доводилось когда-нибудь бывать в Пантеоне, мисс Ветра?

— Нет, но я…

— В таком случае позвольте мне вам о нем кое-что сказать. Пантеон являет собой один зал — своего рода круглую камеру из камня и цемента. В нем нет ни одного окна, и там единственная, очень узкая дверь, которую круглые сутки охраняют четверо вооруженных римских полицейских. Это делается для того, чтобы защитить святыню от вандалов, безбожников-террористов и дурачащих туристов цыган-мошенников.

— И что вы хотите этим сказать? — холодно спросила Виттория.

— Вам интересно, что я хочу этим сказать, мисс Ветра? — произнес Оливетти, упершись кулаками в сиденье. — Отвечаю. Я хочу сказать, что все то, чем вы меня пугали, осуществлено быть не может! Назовите мне хотя бы один способ убийства кардинала внутри Пантеона. Скажите, как убийца может провести заложника мимо четырех бдительных полицейских? Как он может не только убить заложника, но и скрыться с места преступления? — Оливетти перегнулся через спинку сиденья и, дыша в лицо Лэнгдона запахом кофе, продолжил: — Итак, мистер Лэнгдон, мне хотелось бы услышать хоть один правдоподобный сценарий.

Лэнгдону показалось, что замкнутое пространство вокруг него стало еще уже. «Мне нечего ему сказать, — думал американец. — Я не убийца и понятия не имею, как можно убить кардинала! Мне известно лишь, что…»

— Всего один сценарий? — невозмутимым тоном произнесла Виттория. — Как вам, например, понравится этот? Убийца прилетает на вертолете и бросает вопящего от ужаса заклейменного кардинала в отверстие в крыше. Бедняга падает на мраморный пол и умирает.

Все находящиеся в машине обратили на Витторию изумленные взгляды, а Лэнгдон не знал что и думать. «Вы, кажется, наделены нездоровым воображением, леди, — подумал он. — И вдобавок очень быстро соображаете».

— Подобное, конечно, возможно, — нахмурился Оливетти, — однако сомнительно, чтобы…

— Есть и другой сценарий, — продолжала Виттория. — Допустим, убийца накачивает кардинала наркотиком и провозит его в Пантеон на инвалидной коляске под видом престарелого туриста. Оказавшись в Пантеоне, убийца перерезает ему горло и спокойно удаляется.

Второй сценарий, судя по всему, не оставил Оливетти равнодушным.

Совсем неплохо, подумал Лэнгдон.

— Или еще… — продолжила Виттория.

— Я все слышал, — оборвал ее Оливетти. — Хватит!

Он набрал полную грудь воздуха и медленно его выдохнул. В этот момент кто-то постучал в стекло машины, и этот неожиданный звук заставил всех вздрогнуть. За окном стоял солдат из машины сопровождения. Оливетти опустил стекло.

— У вас все в порядке, коммандер? — спросил одетый в штатское швейцарец. Приподняв рукав джинсовой куртки, он взглянул на черные армейские часы и сказал: — Семь сорок. Для того чтобы занять исходный рубеж, нам потребуется некоторое время.

Оливетти согласно кивнул, но ответил не сразу. Некоторое время он машинально водил пальцем по приборному щитку, оставляя след в слое пыли, и смотрел на отражение Лэнгдона в зеркале заднего вида. Затем он повернулся к швейцарцу за окном и с явной неохотой произнес:

— Я хочу, чтобы подход осуществлялся с разных направлений. Со стороны площади Ротунда, улицы Орфани и площадей Святого Игнацио и Святого Евстахия. Ближе чем на два квартала к Пантеону не приближаться. Оказавшись на исходных рубежах, оставайтесь начеку в ожидании дальнейших распоряжений. На все — три минуты. Выполняйте.

— Слушаюсь, синьор! — ответил солдат и двинулся к своей машине.

Лэнгдон бросил на Витторию восхищенный взгляд и многозначительно кивнул. Девушка ответила улыбкой, и американцу показалось, что в этот миг между ними возник какой-то новый контакт… протянулись невидимые линии магнетической связи.

Коммандер повернулся на сиденье и, внимательно глядя в глаза ученому, сказал:

— Остается надеяться, мистер Лэнгдон, что ваша затея не обернется для нас полным крахом.

Лэнгдон слабо улыбнулся в ответ и подумал: этого не будет.

Глава 57

Введенные в кровь директора ЦЕРНа лекарства, расширив бронхи и капилляры легких, позволили ему открыть глаза. К нему снова вернулось нормальное дыхание. Оглядевшись, Колер увидел, что лежит в отдельной палате медпункта, а его инвалидное кресло стоит рядом с кроватью. Попытавшись оценить ситуацию, он внимательно изучил рубашку из хлопка, в которую медики всунули его тело, и поискал глазами свою одежду. Оказалось, что костюм аккуратно висит на стоящем рядом с кроватью стуле. За дверью раздавались шаги совершающей обход медсестры. Три бесконечно долгие минуты он выжидал, вслушиваясь в звуки за дверями палаты. Затем, стараясь действовать как можно тише, подтянулся к краю кровати и достал свою одежду. Проклиная безжизненные ноги, он оделся и после непродолжительного отдыха перетащил плохо повинующееся тело в кресло.

Пытаясь подавить приступ кашля, директор подкатил к двери. Колер передвигался с помощью рук, опасаясь включать мотор. Затем он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Там никого не было.

Максимилиан Колер выехал из дверей и покатил прочь от медицинского пункта.

Глава 58

— Сверим часы. Сейчас семь часов сорок шесть минут и тридцать…

Даже говоря по радиотелефону, Оливетти не повышал голоса. Создавалось впечатление, что коммандер почти всегда предпочитает объясняться шепотом.

Лэнгдон потел в своем твидовом пиджаке, оставаясь в «альфа-ромео». Двигатель стоящей в трех кварталах от Пантеона машины работал на холостом ходу. Виттория сидела рядом с коммандером, отдающим последние приказания, и казалось, была заворожена его видом.

— Размещение по всему периметру, с особым упором на вход, — продолжал командир швейцарской гвардии. — Объект, возможно, способен вас распознать, поэтому вы должны оставаться невидимыми. Применение огнестрельного оружия исключается. Поставьте человека для наблюдения за крышей и помните: главное для нас — объект. Субъект имеет второстепенное значение.

Боже, подумал Лэнгдон, услышав, насколько элегантно и в то же время четко Оливетти дал понять своим людям, что кардиналом можно пожертвовать. Субъект имеет вторичное значение.

— Повторяю. Огнестрельное оружие не использовать. Объект нужен нам живым. Вперед! — С этими словами Оливетти выключил телефон.

— Коммандер, — сказала Виттория, которую приказ офицера изумил и разозлил, — неужели внутри здания не будет никого из ваших людей?

— Внутри? — переспросил Оливетти.

— В Пантеоне. Там, где все должно произойти.

— Послушайте, — проскрипел командир швейцарцев, — если противнику удалось внедрить в наши ряды «крота», то он знает всех моих людей. Ваш коллега только что сообщил мне, что это будет нашим единственным шансом захватить объект. Мы не можем позволить себе спугнуть противника, посылая людей в здание.

— Но что, если убийца уже внутри?

— Объект выразился весьма точно, — взглянув на часы, сказал Оливетти. — Акт намечен на восемь часов. В нашем распоряжении еще пятнадцать минут.

— Убийца сказал, что в восемь прикончит кардинала, но это вовсе не означает, что он уже не сумел каким-то образом доставить свою жертву на место преступления. Ваши люди могли увидеть объект входящим в Пантеон, но они не имели понятия, что это тот человек, который нам нужен. Необходимо убедиться, что внутри здания все чисто. Разве не так?

— В данный момент это слишком рискованно.

— Никакого риска, если разведчика невозможно будет узнать.

— На грим у нас нет времени, и…

— Я говорю о себе.

Лэнгдон изумленно уставился на девушку.

— Категорически невозможно, — покачал головой Оливетти.

— Он убил моего отца.

— Именно поэтому ваше участие недопустимо. Они могут знать, кто вы.

— Но вы же слышали, что убийца сказал по телефону. Он понятия не имел, что у Леонардо Ветра есть дочь. Откуда же ему знать, как эта дочь выглядит? Я могу войти в Пантеон под видом туристки. Если мне удастся заметить что-то подозрительное, я выйду на площадь и подам сигнал вашим людям.

— Простите, но я не могу этого позволить.

Рация Оливетти начала подавать признаки жизни, и мужской голос прохрипел:

— Комманданте, в северной точке возникли кое-какие проблемы. Обзору мешает фонтан. Вход можно увидеть только в том случае, если мы выдвинемся на площадь, на всеобщее обозрение. Какие будут распоряжения? Что вы предпочитаете — нашу слепоту или уязвимость?

Эти слова оказались решающими. Терпение Виттории лопнуло окончательно.

— Все! Я иду! — Она распахнула дверцу и вылезла из машины. Оливетти выронил рацию и, выскочив из автомобиля, стал на пути девушки.

Лэнгдон тоже вышел из машины. Что, дьявол ее побери, она делает?!

— Мисс Ветра, — преграждая путь Виттории, сказал Оливетти, — я понимаю все благородство ваших намерений, но вмешательства гражданского лица в ход операции не допущу.

— Вмешательства? Вы же действуете вслепую! Разрешите мне вам помочь.

— Я хотел бы разместить наблюдательный пост внутри, но…

— Но не можете этого сделать, потому что я женщина. Не так ли?

Оливетти промолчал.

— И правильно делаете, что молчите, коммандер, — продолжала Виттория, — потому что вы понимаете, что это отличная идея, и если ваши замшелые взгляды не позволяют вам ее реализовать, то можете валить к…

— Позвольте нам заниматься своей работой.

— А вы позвольте мне вам помочь.

— Поймите, мисс Ветра, это чрезвычайно опасно. Между нами не будет связи, а взять с собой портативное радио я вам не позволю. Это сразу выдаст вас с головой.

Виттория порылась в кармане рубашки и извлекла оттуда сотовый телефон. — Многие туристы пользуются мобильниками.

Оливетти помрачнел, видимо, не зная, что на это ответить. Виттория открыла трубку и изобразила разговор:

— Привет, милый. Я сейчас стою в Пантеоне. Тебе обязательно надо побывать в этом месте! — С этими словами она щелкнула трубкой и, глядя в глаза Оливетти, сказала: — Кто, к дьяволу, это поймет? Здесь нет ни малейшего риска. Разрешите мне стать вашими глазами. Дайте мне ваш номер, — закончила она и бросила взгляд в направлении висящего на поясе коммандера мобильника.

Оливетти снова промолчал.

Водитель вдруг вылез из машины и подошел к ним. Видимо, у него возникли какие-то свои идеи. Швейцарец отвел Оливетти в сторону, и некоторое время они что-то негромко обсуждали. Беседа закончилась тем, что Оливетти кивнул и, подойдя к Виттории, сказал:

— Введите этот номер.

Виттория набрала цифры на своем аппарате.

— А теперь позвоните.

Девушка нажала кнопку автоматического набора, и телефон на поясе сразу же отозвался. Офицер поднес аппарат к уху и сказал в микрофон:

— Отправляйтесь в здание, мисс Ветра. Хорошенько все осмотрите и незамедлительно выходите на улицу, чтобы доложить обстановку.

— Есть, сэр! — бросила Виттория, щелкнула трубкой и добавила: — Благодарю вас, сэр!

Лэнгдона охватило беспокойство. Он вдруг решил, что девушка нуждается в защите.

— Постойте, — сказал он, обращаясь к Оливетти. — Неужели вы посылаете ее одну?

— Со мной, Роберт, ничего не случится, — бросила Виттория, явно недовольная вмешательством американца.

— Это опасно, — сказал Лэнгдон девушке.

— Он прав, — подхватил Оливетти. — Даже мои лучшие люди не работают по одному. Лейтенант только что сказал мне, что маскарад будет выглядеть более убедительным, если вы пойдете вдвоем.

«Вдвоем? — ощущая некоторую неуверенность, подумал Лэнгдон. — А я-то хотел…»

— Вы войдете вдвоем, — продолжал Оливетти. — У вас такой вид, что вы вполне сойдете за путешествующую парочку. Кроме того, в случае необходимости вы можете друг другу помочь, да и я буду чувствовать себя спокойнее.

— Согласна, — пожала плечами Виттория. — Но действовать нам надо быстро.

«Отличный ход, ковбой!..» — простонал про себя Лэнгдон.

— Вначале вы окажетесь на улице Орфани, — сказал Оливетти, указывая в пространство. — Сворачивайте налево. Улица приведет вас к Пантеону. Ходьбы максимум две минуты. Я останусь здесь — руководить своими людьми и ждать вашего звонка. Мне бы хотелось, чтобы вы могли себя защитить. — Он вынул из кобуры пистолет. — Кто-нибудь из вас знает, как пользоваться этой штукой?

Лэнгдон почувствовал, как затрепетало его сердце. «На кой дьявол нам пистолет?» — подумал он.

Виттория, не говоря ни слова, протянула руку и взяла оружие.

— Я могу с сорока метров попасть в выскакивающего из воды дельфина, стоя на носу раскачивающегося судна, — заявила она.

— Вот и отлично, — сказал Оливетти, вручая ей пистолет. — Спрячьте его куда-нибудь.

Виттория с сомнением посмотрела на свои узкие шорты, а затем перевела взгляд на Лэнгдона.

«Боже мой! Только не это!..» — взмолился мысленно Лэнгдон. Но Виттория действовала быстро. Она распахнула полы его пиджака и сунула пистолет в один из внутренних карманов. Американцу показалось, что в его карман опустили тяжелый булыжник. Утешало ученого лишь то, что страничка из «Диаграммы» находилась в другом кармане.

— Мы смотримся вполне безобидно, — заключила Виттория. — Поэтому — в путь! — С этими словами девушка взяла Лэнгдона за руку и потянула в сторону улицы.

— Рука в руке — это прекрасно, — заметил водитель. — Запомните: вы туристы. Не исключено, что даже молодожены. Так что если вы сплетете руки…

Когда они свернули за угол, Лэнгдон был готов поклясться, что увидел на лице Виттории нечто похожее на улыбку.

Глава 59

Помещение, именуемое «Установочным центром» швейцарской гвардии, располагалось рядом с так называемым корпусом бдительности, или, попросту говоря, казармами гвардейцев. «Центр» был местом, где разрабатывались охранные меры на случай выхода папы на публику или каких-либо иных происходящих в Ватикане событий с большим скоплением людей. Однако на сей раз «Установочный центр» служил совсем иным целям.

Группу солдат напутствовал второй по рангу офицер швейцарской гвардии капитан Илия Рошер. Это был крупный мужчина с широченной, как бочка, грудью и мягким, тестоообразным лицом. На нем был обычный синий капитанский мундир, персональным отличием Рошера служил лишь красный, лихо надетый набекрень берет. У капитана был на удивление музыкальный голос, и когда он говорил, казалось, что звучит какой-то редкий инструмент. У столь могучих людей такой голос является большой редкостью. Несмотря на четкость речи, глаза капитана были слегка затуманены. Такие глаза частенько можно встретить у ночных млекопитающих. Солдаты называли его «орсо», что значит медведь-гризли. Иногда они шутя говорили, что Рошер — «медведь, который ходит в тени гадюки». Гадюкой, естественно, был коммандер Оливетти. Медведь столь же опасен, как и гадюка, но вы по крайней мере знаете, когда он готовится напасть.

Солдаты стояли по стойке «смирно», не шевеля ни единым мускулом, хотя информация, которую они только что получили, подняла их суммарное кровяное давление на несколько тысяч пунктов.

Лейтенант-стажер по имени Шартран, стоя в глубине комнаты, жалел о том, что не оказался в числе тех 99 процентов претендентов на доставшийся ему пост, чьи кандидатуры были отвергнуты. В свои двадцать лет Шартран стал самым молодым офицером швейцарской гвардии. В Ватикане он успел пробыть всего три месяца. Как и каждый гвардеец, Шартран прошел подготовку в швейцарской армии и еще три трудных года подвергался муштре в секретных казармах под Берном. Однако вся эта выучка в данном случае оказалась бесполезной. К катастрофе, подобной той, что случилась в Ватикане, его не готовили.

Поначалу Шартрану показалось, что этот брифинг является всего лишь разновидностью странного учения. Оружие будущего? Древние культы? Похищенные кардиналы? Полная чушь! Но когда Рошер продемонстрировал им на экране эту тикающую футуристическую бомбу, он понял, что учением здесь и не пахнет.

— В некоторых местах вверенной нам территории будет полностью отключено электричество, — продолжал Рошер. — Это будет сделано для того, чтобы полностью исключить влияние магнитных полей. Работать будем командами по четыре человека. Все получат приборы ночного видения. Поиск будет проходить с применением стандартного набора инструментов, калиброванных на поиск специфического излучения. Вопросы?

Вопросов не последовало.

Лишь лейтенант Шартран, мозг которого уже закипал от перегрузки, спросил:

— А что случится, если к установленному сроку мы ничего не найдем?

В ответ Медведь одарил его таким взглядом из-под красного берета, что лейтенант тут же пожалел о своей чрезмерной любознательности.

— Да поможет вам Бог, солдаты, — мрачно закончил капитан, приложив руку к виску в салюте.

Глава 60

Последние два квартала, оставшиеся до Пантеона, Лэнгдон и Виттория шли вдоль ряда припаркованных у тротуара такси. Водители машин спали, примостившись на передних сиденьях. Тяга ко сну является вечной чертой Вечного города. Повсеместная дрема в предвечернем Риме была лишь естественным продолжением рожденной в древней Испании традиции послеполуденной сиесты.

Лэнгдон пытался привести в порядок свои мысли. Однако ситуация казалась ученому настолько странной и нелепой, что сосредоточиться он никак не мог. Всего шесть часов назад он тихо и мирно спал в Кембридже. И вот менее чем через четверть суток он оказался в Европе, чтобы принять участие в сюрреалистической битве древних титанов. Он, известный ученый, шагает по улицам Рима с полуавтоматическим пистолетом в кармане твидового пиджака, волоча при этом за собой какую-то малознакомую девицу.

Лэнгдон покосился на девушку, которая, казалось, была преисполнена решимости. Она крепко, как будто это было само собой разумеющимся, держала его за руку. Ни малейших признаков колебания. В ней присутствовала какая-то врожденная уверенность в себе. Лэнгдон начинал проникаться к ней все большей и большей симпатией. «Держитесь ближе к земле, профессор», — сказал он самому себе.

Виттория заметила его внутреннее напряжение.

— Расслабьтесь! — не поворачивая головы, бросила она. — Не забывайте, мы должны казаться молодоженами.

— Я вполне спокоен.

— Тогда почему вы раздавили мне руку? Лэнгдон покраснел и ослабил захват.

— Дышите глазами.

— Простите, не понял…

— Этот прием расслабляет мускулатуру и называется праньяма.

— Пиранья?

— Нет. К рыбе это не имеет никакого отношения. Праньяма! Впрочем, забудьте.

Выйдя на пьяцца делла Ротунда, они оказались прямо перед Пантеоном. Это сооружение всегда восхищало Лэнгдона, ученый относился к нему с огромным почтением. Пантеон. Храм всех богов. Языческих божеств. Божеств природы и земли. Строение оказалось более угловатым, чем он себе представлял. Вертикальные колонны и треугольный фронтон скрывали находящиеся за ними купол и круглое тело здания. Латинская надпись над входом гласила:

«М. AGRIPPA L F COS TERTIUM FECIT» («Марк Агриппа^[72], избранный консулом в третий раз, воздвиг это»).

Да, скромностью этот Марк не отличался, подумал Лэнгдон, осматриваясь по сторонам. По площади бродило множество вооруженных видеокамерами туристов. Некоторые из них наслаждались лучшим в Риме кофе со льдом в знаменитом уличном кафе «La Tazza di Oro»^[73]. У входа в Пантеон, как и предсказывал Оливетти, виднелись четверо вооруженных полицейских.

— Все выглядит довольно спокойным, — заметила Виттория. Лэнгдон согласно кивнул, однако его не оставляла тревога.

Теперь, когда он стоял у входа в Пантеон, весь разработанный им сценарий казался ему самому абсолютно фантастичным. Виттория верила в то, что он прав, но самого его начинали одолевать сомнения. Ставка была слишком большой. Не надоволноваться, убеждал он себя. В четверостишии четко сказано: «Найди гробницу Санти с дьявольской дырою». И вот он на месте. Именно здесь находится гробница Санти. Ему не раз приходилось стоять под отверстием в крыше храма перед могилой великого художника.

— Который час? — поинтересовалась Виттория.

— Семь пятьдесят, — ответил Лэнгдон, бросив взгляд на часы. — До начала спектакля осталось десять минут.

— Надеюсь, что все это добропорядочные граждане, — сказала Виттория, окинув взглядом глазеющих на Пантеон туристов. — Если это не так, а в Пантеоне что-то случится, мы можем оказаться под перекрестным огнем.

Лэнгдон тяжело вздохнул, и они двинулись ко входу в храм. Пистолет оттягивал карман пиджака. Интересно, что произойдет, если полицейские решат его обыскать и найдут оружие? Но тревоги американца оказались напрасными: полицейские едва удостоили их взглядом. Видимо, их мимикрия оказалась убедительной.

— Вам приходилось стрелять из чего-нибудь, кроме ружья с усыпляющими зарядами? — прошептал Лэнгдон, склонившись к Виттории.

— Неужели вы в меня не верите?

— С какой стати я должен в вас верить? Ведь мы едва знакомы.

— А я-то полагала, что мы — молодожены, — улыбнулась девушка.

Глава 61

Воздух в Пантеоне был прохладным, чуть влажным и насквозь пропитанным историей. Куполообразный, с пятью рядами кессонов потолок возносился на высоту более сорока трех метров. Лишенный каких-либо опор купол казался невесомым, хотя диаметром превосходил купол собора Святого Петра. Входя в этот грандиозный сплав инженерного мастерства и высокого искусства, Лэнгдон всегда холодел от восторга. Из находящегося над их головой отверстия узкой полосой лился свет вечернего солнца. «Oculus, — подумал Лэнгдон. — Дьявольская дыра».

Итак, они на месте.

Лэнгдон посмотрел на потолок, на украшенные колоннами стены и на мраморный пол под ногами. От свода храма едва слышно отражалось эхо шагов и почтительного шепота туристов. Американец обежал взглядом дюжину зевак, бесцельно шляющихся в тени вдоль стен. Кто эти люди? И есть ли среди них тот, кого они ищут?

— Все очень спокойно, — заметила Виттория. Лэнгдон кивнул, соглашаясь.

— А где могила Рафаэля?

Лэнгдон ответил не сразу, пытаясь сообразить, где находится гробница. Он обвел глазами круглый зал. Надгробия. Алтари. Колонны. Ниши. Подумав немного, он показал на группу изысканных надгробий в левой части противоположной стороны зала.

— Думаю, что гробница Санти там.

— Я не вижу никого, кто хотя бы отдаленно смахивал на убийцу, — сказала Виттория, еще раз внимательно оглядев помещение.

— Здесь не много мест, где можно было бы укрыться, — заметил Лэнгдон. — Прежде всего нам следует осмотреть reintranze.

— Ниши? — уточнила Виттория.

— Да, — сказал американец. — Ниши в стене.

По всему периметру зала в стенах, перемежаясь с гробницами, находились углубления. Эти обрамленные колоннами ниши были неглубокими, но царившая в них тень все же могла служить убежищем. В свое время там стояли статуи богов-олимпийцев, но все языческие скульптуры уничтожили, когда античный храм был превращен в христианскую церковь. Этот факт очень огорчал Лэнгдона, и он чувствовал бессилие отчаяния, понимая, что стоит у первого алтаря науки, а все вехи, указывающие дальнейший путь, разрушены. Интересно, кому из олимпийцев была посвящена та статуя и в каком направлении она указывала? Ученый понимал, какой восторг он мог бы почувствовать, увидев первую веху на Пути просвещения. Но вехи, увы, не было. Интересно, думал он, кто мог быть тем скульптором, трудом которого воспользовалось братство «Иллюминати»?

— Я беру на себя левое полукружие, — сказала Виттория, обводя рукой одну сторону зала. — А вам оставляю правое. Встретимся через сто восемьдесят градусов.

Виттория двинулась влево, и Лэнгдон, с новой силой ощутив весь ужас своего положения, невесело улыбнулся. Он пошел направо, и ему казалось, что вслед ему раздался шепот: «Спектакль начнется в восемь часов. Невинные жертвы на алтаре науки. Один кардинал каждый час. Математическая прогрессия смерти. В восемь, девять, десять, одиннадцать… и в полночь». Лэнгдон снова посмотрел на часы. 7:52. Осталось всего восемь минут.

На пути к первой нише Лэнгдон прошел мимо гробницы одного из католических правителей Италии. Его саркофаг, как это часто бывает в Риме, стоял под углом к стене. Группа иностранных туристов с недоумением взирала на эту, с их точки зрения, нелепость. Лэнгдон не стал тратить время на то, чтобы разъяснять причины. Дело в том, что по христианскому обычаю все захоронения должны быть ориентированы так, чтобы покойники смотрели на восток, и обычай частенько вступал в противоречие с требованиями архитектуры. Американец улыбнулся, вспомнив, как этот предрассудок совсем недавно обсуждался на его семинаре по проблемам религиозной символики.

— Но это же полная нелепость! — громко возмущалась одна из студенток. — Почему церковь хочет, чтобы мертвецы смотрели на восходящее солнце? Ведь мы же говорим о христианах, а не… о солнцепоклонниках!

— Мистер Хитцрот! — воскликнул Лэнгдон, который в этот момент расхаживал у доски, жуя яблоко.

Дремлющий в последнем ряду студент даже подпрыгнул от неожиданности.

— Кто? Я?

— Вы, вы, — подтвердил Лэнгдон и, указывая на прикрепленную к стене репродукцию какой-то картины периода Ренессанса, продолжил: — Кто, по вашему мнению, человек, преклонивший колени перед Творцом?

— Хм-м… Какой-то святой, видимо.

— Превосходно. А откуда вам стало известно, что это — святой?

— У него над головой нимб.

— Прекрасно. И этот золотой нимб вам ничего не напоминает?

— Напоминает, — расплылся в широкой улыбке Хитцрот. — Это похоже на те египетские штуки, которые мы изучали в прошлом семестре. Как их там?.. Ах да! Солнечные диски!

— Благодарю вас, Хитцрот. Можете спать дальше, — милостиво произнес Лэнгдон и, поворачиваясь к классу, продолжил: — Нимбы, как и многие иные символы христианства, позаимствованы у древних египтян, которые поклонялись солнцу. В христианстве можно найти массу отголосков этой старинной религии.

— Простите, — не сдавалась девица в первом ряду, — я регулярно хожу в церковь и не вижу, чтобы там поклонялись солнцу.

— Неужели? Скажите, какое событие вы отмечаете двадцать пятого декабря?

— Рождество. Рождение Иисуса Христа.

— Однако, согласно Библии, Спаситель был рожден в марте. С какой стати мы отмечаем день его появления на свет в декабре?

В аудитории воцарилось молчание.

— На двадцать пятое декабря, друзья мои, — улыбнулся Лэнгдон, — приходился древний языческий праздник, именовавшийся sol invictus, что на нашем языке означает «непобедимое солнце». И это, как вам, видимо, известно, — день зимнего солнцеворота, тот замечательный момент, когда солнце возвращается к нам и дни становятся длиннее. — Лэнгдон откусил от яблока кусок, прожевал его и продолжил: — Конкурирующие религии частенько присваивают существующие у противной стороны праздники, дабы облегчить переход к новой вере. Этот процесс, именуемый transmutatum, позволяет людям избежать потрясений при адаптации к новой для них религии. Верующие продолжают отмечать прежние праздники, возносить молитвы в знакомых местах и пользоваться привычными символами… они просто замещают одного бога другим.

Эти слова привели девицу в первом ряду в полную ярость.

— Вы хотите сказать, что христианство есть не что иное, как солнцепоклонство, но только в иной упаковке?!

— Вовсе нет. Христианство позаимствовало свои ритуалы не только у солнцепоклонников. Канонизация, например, отражает обряд рождения «новых богов», описанный древними авторами. Практика «съедения божества» — наше Святое причастие — встречается у ацтеков. Даже умирающий на кресте за наши грехи Христос — концепция, как утверждают некоторые исследователи, не только христианская. Согласно традициям ранних адептов Кецалькоатля^[74], юноша приносил себя в жертву, искупая грехи других членов общества.

— Но хоть что-нибудь в христианстве является оригинальным? — испепеляя профессора взглядом, спросила девица.

— В любой организованной религии оригинального крайне мало. Религии не рождаются на пустом месте. Они произрастают одна из другой. Современные верования являют собой своего рода коллаж… вобравший в себя все попытки человечества постичь суть божественного.

— Постойте, постойте! — возник окончательно проснувшийся мистер Хитцрот. — Я обнаружил в христианстве то, что является совершенно оригинальным. Как насчет изображения Бога? Христиане никогда не представляли Творца в виде ястреба или чудища, какими изображали своих божеств ацтеки. Одним словом, наш Создатель никогда не имел облика странного или ужасного. Напротив, он всегда представлялся благообразным старцем с седой бородой. Итак, образ нашего Бога есть явление оригинальное, не так ли?

— Когда недавно обращенные христиане отказывались от своих богов — языческих, греческих, римских или иных, — они постоянно задавали вопрос, как выглядит их новое верховное божество, — с улыбкой произнес Лэнгдон. — Церковь, со свойственной ей мудростью, избрала на эту роль одну из самых могущественных и почитаемых фигур… наиболее узнаваемое лицо в истории человечества.

— Старика с белой развевающейся бородой? — скептически спросил Хитцрот.

Лэнгдон показал на сонм древних богов, изображенных на прикрепленном к стене плакате. Во главе их восседал старец с белой, развевающейся по ветру бородой.

— А Зевс вам никого не напоминает? — спросил Лэнгдон.

Прозвучал звонок, и занятия на этом закончились.

— Добрый вечер, — произнес за его спиной мужской голос.

От неожиданности Лэнгдон едва не подпрыгнул. Голос вернул его назад в Пантеон. Оглянувшись, он увидел пожилого человека в синей сутане с красным крестом на груди. Продемонстрировав в улыбке не совсем здоровые зубы, человек спросил с сильным тосканским акцентом:

— Ведь вы же англичанин? Не так ли?

— Вообще-то нет, — почему-то смущенно ответил Лэнгдон. — Я американец.

Настала очередь смущаться незнакомцу.

— Простите меня ради Бога, — сказал он. — Вы так хорошо одеты, что я решил… Примите мои извинения.

— Чем могу вам помочь? — спросил Лэнгдон. Неожиданное появление служки испугало американца, и сердце его колотилось, никак не желая успокаиваться.

— Я надеялся, что это мне удастся вам помочь. Я выступаю здесь в качестве чичероне. — С гордостью указав на выданный городом официальный значок, он добавил: — Мой долг сделать так, чтобы ваше пребывание в Риме доставило вам максимальное удовольствие.

«Максимальное удовольствие? Такого удовольствия, находясь в Риме, я не испытывал никогда, — подумал американец, — и, надеюсь, не испытаю впредь».

— Вы кажетесь мне весьма достойным человеком, — льстиво произнес гид, — и вопросы культуры вас интересуют значительно больше, чем остальных туристов. Если желаете, я мог бы рассказать вам об истории этого восхитительного сооружения.

— Это очень мило с вашей стороны, — вежливо улыбнулся Лэнгдон, — но поскольку я сам профессионально занимаюсь историей культуры…

— Замечательно! — Глаза чичероне засияли так, словно он только что выиграл главный приз в лотерее. — В таком случае вы наверняка получите удовольствие от моего рассказа! Пантеон, — начал свою заученную речь гид, — был сооружен Марком Агриппой в 27 году до Рождества Христова…

— И перестроен императором Адрианом в 120 году нашей эры, — перебил тосканца Лэнгдон.

— Купол Пантеона оставался самым большим безопорным сооружением подобного рода до тех пор, пока в 1960 году в Новом Орлеане не был построен стадион, известный под названием «Супердоум».

Лэнгдон застонал. Этого человека невозможно было остановить.

— …а в пятом веке один теолог назвал Пантеон Домом дьявола. Он считал, что отверстие в крыше является вратами для демонов.

Лэнгдон отключил слух и обратил взор на круглое окно в куполе. Вспомнив предположение Виттории о возможном способе убийства, он представил, как из дыры над его головой вываливается заклейменный кардинал и с глухим стуком падает на мраморный пол. И это событие должно привлечь внимание прессы. Кажется, так выразился убийца. Лэнгдон огляделся в поисках репортеров. Таковых в Пантеоне не оказалось. Поняв, что теория Виттории не выдерживает критики и что подобный трюк является полным абсурдом, американец тяжело вздохнул.

Лэнгдон продолжил осмотр, а лектор, не прекращая бубнить, тащился за ним по пятам, словно преданный пес. Это еще раз подтверждает, подумал американец, что в мире нет ничего хуже, чем влюбленный в свое дело специалист по истории искусств.

На противоположной стороне зала Виттория с головой ушла в собственное расследование. Девушка впервые осталась одна с того момента, когда услышала о смерти отца. Только сейчас до нее наконец полностью дошла страшная реальность последних восьми часов ее жизни. Отца убили. Убили неожиданно и жестоко. Почти такую же боль причиняло ей и то, что труд всей жизни отца оказался оскверненным, став оружием в руках террористов. Виттория чувствовала себя виноватой в том, что именно она изобрела способ хранения антивещества и это изобретение позволило доставить разрушительную материю в Ватикан. Пытаясь помочь отцу в его поисках истины, она невольно стала соучастницей страшного, сеющего хаос заговора.

Как ни странно, но единственным ее утешением стало присутствие в ее жизни практически незнакомого ей иностранца. Роберта Лэнгдона. Его взгляд вселял в ее душу необъяснимый покой… так же, как гармония океана, на берегах которого она находилась еще этим утром. Девушку радовало, что этот человек оказался рядом с ней. И дело было не только в том, что он внушал ей надежду и придавал дополнительную силу. Тренированный и быстрый ум этого человека повышал шансы на то, что убийцу отца удастся схватить.

Виттория продолжала поиски, передвигаясь по окружности зала. Все ее помыслы теперь были направлены на месть. Являясь исследователем всех форм жизни на Земле, она хотела видеть убийцу отца мертвым. Никакой поток доброй кармы не мог сегодня заставить ее подставить для удара другую щеку. Ее итальянская кровь закипала чувствами, которые ранее девушка никогда не испытывала, и это ее тревожило. Виттории казалось, что сицилийские предки нашептывают ей на ухо одно-единственное слово… Вендетта. Впервые в жизни Виттория поняла, что такое желание кровной мести.

Невольно ускорив шаги под влиянием обуревавших ее чувств, она подошла к гробнице Рафаэля Санти. Даже на расстоянии она заметила, что к этому человеку здесь относились особенно тепло. Его саркофаг был встроен в стену, и надгробие в отличие от всех других закрывал щит из плексигласа. За этим прозрачным экраном находилась надпись:

Рафаэль Санти

1483–1520

Виттория внимательно изучила захоронение, а затем прочитала то, что было написано на табличке, прикрепленной к стене рядом с гробницей.

Не веря своим глазам, она снова перечитала единственную содержащуюся в ней фразу.

Затем еще раз.

И еще.

Через мгновение она уже мчалась по мраморному полу, выкрикивая на бегу:

— Роберт! Роберт!!!

Глава 62

Продвижению Лэнгдона вдоль стены Пантеона мешал тащившийся за ним по пятам и не перестававший болтать чичероне. Когда американец собрался обследовать очередную нишу, гид восторженно воскликнул:

— Я вижу, что вы восхищены этими углублениями в стенах! А вам известно, что купол кажется невесомым потому, что толщина стен к потолку постепенно уменьшается?

Лэнгдон кивнул, хотя и не слышал ни слова, так как уже приготовился осматривать следующую нишу. Неожиданно он почувствовал, что кто-то сзади схватил его за руку. Это была Виттория. Задыхаясь от волнения, девушка молча тянула его за рукав. Она обнаружила тело, подумал Лэнгдон, увидев на ее лице выражение ужаса. В этот миг он и сам ощутил страх.

— О, ваша супруга! — воскликнул чичероне, безмерно обрадовавшись появлению еще одного слушателя. Указав на короткие шорты в обтяжку и на альпийские ботинки, он произнес: — Теперь я могу с уверенностью сказать, что передо мной американка.

— Я итальянка, — бросила Виттория.

— О Боже! — Появившаяся на губах гида улыбка почему-то сразу потухла.

— Роберт, — прошептала девушка, стараясь держаться спиной к экскурсоводу, — где «Диаграмма» Галилея? Я должна ее увидеть.

— О, «Diagramma»! — вступил чичероне, видимо, не желая упускать нить разговора. — Великий Боже! Вы, друзья мои, похоже, блестяще знаете историю. Однако, к сожалению, этот документ для обозрения закрыт. Он хранится в секретном архи…

— Извините, — прервал его Лэнгдон. Паническое состояние Виттории и его выбило из колеи. Ученый отвел девушку чуть в сторону и осторожно вытащил «Диаграмму» из внутреннего кармана пиджака. — В чем дело? — спросил он.

— Когда была напечатана эта работа? — спросила Виттория, пробегая глазами листок.

Гид снова оказался с ними рядом. Он с широко открытым ртом взирал на документ.

— Не может быть… Это же не…

— Репродукция для туристов, — бросил Лэнгдон. — Благодарю вас за интересный рассказ. А теперь мне и моей жене надо несколько минут побыть одним.

Чичероне попятился назад, не сводя глаз с листка.

— Мне нужна дата, — повторила Виттория. — Когда «Диаграмма» увидела свет?

Лэнгдон указал на римские цифры внизу страницы и сказал:

— Это дата публикации. Так в чем все же дело?

— 1639 год, — прошептала Виттория.

— Да. И что же из этого следует? Что здесь не так?

— Мы, Роберт, попали в беду — беду очень серьезную, — сказала девушка, и Лэнгдон увидел в ее глазах настоящую тревогу. — Даты не сходятся.

— Какие даты?

— Даты на гробнице Рафаэля. До 1759 года его прах покоился в другом месте. Прошло более ста лет со времени публикации «Диаграммы»!

Лэнгдон смотрел на нее, пытаясь понять, что она хочет сказать.

— Этого не может быть, — ответил он. — Рафаэль умер в 1520 году, задолго до появления «Диаграммы».

— Да. Но похоронили его здесь значительно позднее.

— Не понимаю, о чем вы, — сказал Лэнгдон. Он никак не мог взять в толк слова девушки.

— Я только что прочитала, что тело Рафаэля как одного из наиболее выдающихся итальянцев было перенесено в Пантеон в 1759 году.

Когда эти слова полностью дошли до сознания Лэнгдона, ему показалось, что из-под его ног неожиданно выдернули ковер.

— В то время, когда были написаны стихи, могила Рафаэля находилась в каком-то ином месте. В то время Пантеон не имел никакого отношения к художнику!

— Но это… означает… — едва сумел выдохнуть Лэнгдон.

— Именно! Это означает, что мы находимся не в том месте!

У Лэнгдона так сильно закружилась голова, что он даже пошатнулся.

— Невозможно… Я был уверен…

Виттория подбежала к гиду и, схватив его за рукав, подвела к американцу со словами:

— Простите, синьор. Где находилось тело Рафаэля в XVII веке?

— Урб… в Урбино, — заикаясь, выдавил потрясенный чичероне. — На его родине.

— Невозможно! — выругавшись про себя, произнес Лэнгдон. — Алтари науки братства «Иллюминати» находились в Риме! Я в этом уверен!

— «Иллюминати»? — едва слышно выдохнул итальянец, глядя на документ в руках Лэнгдона. — Кто вы такие?

Виттория взяла инициативу в свои руки.

— Мы ищем то, что может называться гробницей Санти. Она должна находиться здесь, в Риме. Вы не знаете, что это может быть?

— В Риме имеется только одна гробница Рафаэля, — растерянно ответил гид.

Лэнгдон попытался привести в порядок свои мысли, но разум отказывался ему повиноваться. Если в 1655 году могилы Рафаэля в Риме не было, то что имел в виду поэт, говоря: «Найди гробницу Санти…»? Что, черт побери, это может быть? Думай! Думай!

— Может быть, существовали и другие художники по фамилии Санти? — спросила Виттория.

— Я, во всяком случае, о таких не слышал, — пожал плечами гид.

— Может быть, были другие известные люди с такой же фамилией?

Итальянец, судя по его виду, был уже готов бежать от них как можно дальше.

— Нет, мадам. Я знаю лишь одного Рафаэля Санти, и он был архитектором.

— Архитектором? — удивилась Виттория. — А я-то думала, что Рафаэль был художником.

— Он был и тем и другим, естественно. Они все были разносторонними людьми. Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рафаэль…

Лэнгдон не знал, что натолкнуло его на эту мысль — слова гида или изысканный вид гробниц у стен. Впрочем, это не важно. Главное, что он понял. Санти был архитектором. Эти слова, видимо, послужили катализатором, и мысли посыпались одна за другой, как падающие кости домино. Архитекторы Ренессанса либо творили для больших храмов, славя Бога, либо увековечивали выдающихся людей, ваяя для них роскошные гробницы. Гробница Санти? Неужели правда? Перед его мысленным взором быстро, как в калейдоскопе, сменяя друг друга, возникали различные образы…

«Мона Лиза» да Винчи.

«Кувшинки» Моне.

«Давид» Микеланджело.

Гробница Санти…

— Санти построил гробницу, — произнес он.

— Что? — обернулась к нему Виттория.

— В четверостишии говорится не о том месте, где похоронен Рафаэль, а о гробнице, которую он построил.

— Не понимаю, о чем вы…

— Я неправильно интерпретировал ключ. Мы должны искать не могилу Рафаэля, а гробницу, которую он соорудил для другого человека. Не понимаю, как я об этом не подумал. Ведь добрая половина скульптур Ренессанса и барокко была изваяна для надгробий. Рафаэль наверняка спроектировал и соорудил сотни гробниц, — закончил ученый с печальной улыбкой.

— Сотни? — с невеселым видом переспросила Виттория.

— Да.

— И как же, профессор, мы найдем ту, которая нам нужна?

Лэнгдон в полной мере ощутил свою неполноценность. О деятельности Рафаэля он знал постыдно мало. Все было бы гораздо проще, если бы речь шла о Микеланджело. Искусство же Санти никогда особенно не впечатляло американца. Он мог назвать всего пару самых знаменитых гробниц, сооруженных по проекту Рафаэля, но как они выглядят, Лэнгдон не знал.

Почувствовав смятение американца, девушка повернулась к гиду, который потихоньку отодвигался от странной парочки. Она схватила его за рукав и, притянув к себе, сказала:

— Мне нужно найти гробницу, спроектированную и сооруженную Рафаэлем.

— Но он построил их великое множество, — ответил уже пребывавший в явном отчаянии чичероне. — Кроме того, вы, наверное, имеете в виду не гробницу, а часовню, построенную им. Над захоронением или рядом с ним архитекторы всегда сооружали часовню.

Лэнгдон понял, что гид прав.

— Не могли бы вы назвать одну-две самые известные в Риме часовни, воздвигнутые по проекту Рафаэля?

— Их в Риме очень много, синьор, — пожал плечами гид.

— «Найди гробницу Санти с дьявольской дырою», — прочитала Виттория первую строку четверостишия и спросила: — Это вам о чем-нибудь говорит?

— Абсолютно ни о чем.

Лэнгдон поднял голову. Как он мог забыть! Ведь ключевые слова в этой строке — «дьявольская дыра»!

— Припомните, — сказал он, — не было ли отверстия в крыше одной из часовен, сооруженных по проекту Санти?

— Насколько я понимаю, Пантеон в этом отношении уникален. Впрочем…

— Что «впрочем»? — в унисон произнесли Виттория и Лэнгдон.

Гид склонил голову набок и переспросил:

— С дьявольской дырою? Как это будет по-итальянски… buco diavolo?

— Именно так, — кивнула Виттория.

— Давненько я не слышал этого термина, — слабо улыбнулся гид. — Если мне не изменяет память, так называли церковное подземелье. Своего рода подземный крипт.

— Крипт? — переспросил Лэнгдон.

— Да, крипт, но весьма специфический. Насколько я помню, «дьявольской дырою» называли подземный склеп для массовых захоронений. Склеп обычно находился в часовне… под первоначальной гробницей.

— Ossuary annex, или «хранилище костей», — вставил Лэнгдон, сразу сообразив, о чем говорит гид.

— Да. Именно этот термин я и пытался вспомнить, — с почтением в голосе произнес итальянец.

Лэнгдон задумался. «Хранилище костей» было дешевым и довольно прагматичным способом решения непростой и деликатной задачи. Когда церковь хоронила своих наиболее выдающихся прихожан в красивых гробницах внутри храмов, не столь известные члены семей усопших желали быть похороненными рядом со своими знаменитыми родственниками. Это означало, что им следовало предоставить место под церковными сводами. Однако в церкви не было места для всего многочисленного семейства, и, чтобы выйти из положения, в земле рядом с гробницей достойных рыли глубокую яму, куда и сваливали останки родичей. Отверстие в земле, именовавшееся «дьявольской дырою», прикрывали крышкой, похожей на ту, которой в наше время закрывают канализационные или телефонные люки. Несмотря на все их удобство, «хранилища костей» очень скоро вышли из моды, поскольку вонь от разлагающихся тел частенько проникала в помещение собора. Дьявольская дыра, подумал Лэнгдон. В подобной связи ученый этого термина никогда не слышал, но он тем не менее показался ему весьма удачным.

«Найди гробницу Санти с дьявольской дырою», — снова и снова повторял он про себя. Вслух же осталось задать всего один вопрос.

— Проектировал ли Рафаэль гробницы или часовни с Ossuary annex? — спросил он.

Чичероне поскреб в затылке и после недолгого раздумья произнес:

— Вообще-то… вообще-то мне на память приходит только одна.

Только одна, подумал Лэнгдон. О лучшем ответе он не смел и мечтать.

— Где?! — чуть ли не выкрикнула Виттория.

Гид окинул их каким-то странным взглядом и произнес:

— Называется она капелла Киджи. Это гробницы Агостино Киджи^[75] и его брата — богатых покровителей искусства и науки.

— Науки? — переспросил Лэнгдон, многозначительно взглянув на Витторию.

— Где? — снова спросила Виттория.

Чичероне проигнорировал вопрос и, вновь воспылав энтузиазмом, пустился в пространные объяснения.

— Надо сказать, что эта гробница весьма странным образом отличается от всех других, — сказал он. — Гробница эта… совсем… можно сказать, differente.

— Иная? — переспросил Лэнгдон. — Как прикажете это понимать?

— Будучи не в ладах со скульптурой, Рафаэль проектировал лишь внешний вид. Интерьером занимался другой художник. Имени его я не помню.

Лэнгдон превратился в слух, поскольку речь зашла об анонимном скульпторе иллюминатов.

— У того, кто работал над интерьером, был отвратительный вкус, — продолжал гид. — Dia mio! Atrocita! Кому хочется быть похороненным под пирамидами?

— Пирамидами? — Лэнгдон не мог поверить своим ушам. — Неужели в часовне находятся пирамиды?

— Ужасно, — сказал чичероне, — вижу, что вам это не нравится.

— Синьор, где расположена эта самая капелла Киджи? — дернула экскурсовода за рукав Виттория.

— Примерно в миле отсюда. В церкви Санта-Мария дель Пополо.

— Благодарю вас! — выдохнула Виттория. — А теперь…

— Постойте, — сказал итальянец. — Я кое-что забыл сказать. Ну и глупец же я!

— Только не говорите, что вы ошиблись! — взмолилась Виттория.

— Нет, я не ошибся. Просто забыл сказать — сразу не вспомнил, что капеллу Киджи раньше так не называли. Фамилия Киджи в названии появилась позже. Первоначально она именовалась капелла делла Терра.

— Часовня земли, — машинально перевела Виттория, направляясь к выходу.

Первый элемент и первая стихия природы, подумал Лэнгдон и двинулся вслед за девушкой.

Глава 63

Гюнтер Глик сменил у компьютера Чиниту Макри, и женщине ничего не оставалось делать, кроме как стоять, пригнувшись, за его спиной, с недоумением наблюдая за действиями коллеги.

— Я же говорил тебе, — немного постучав по клавиатуре, сказал Глик, — что «Британский сплетник» — не единственная газета, которая помещала материалы на эту тему.

Чтобы лучше видеть, Макри перегнулась через спинку переднего сиденья. Глик был прав. В базе данных их почтенной фирмы, известной во всем мире как Би-би-си, находились шесть статей, опубликованных журналистами компании за десять последних лет.

«Чтоб мне сдохнуть!» — подумала она, а вслух произнесла:

— И кто эти, с позволения сказать, журналисты, которые публикуют подобную чушь? Рвань какая-нибудь?

— Би-би-си не принимает на службу всякую рвань, — произнес Гюнтер.

— Но тебя-то они взяли.

— Не понимаю твоего скепсиса, — недовольно сказал Глик. — Существование братства «Иллюминати» подтверждено множеством документов.

— Так же, как существование ведьм, неопознанных летающих объектов и Лохнесского чудовища.

Глик пробежал глазами названия статей и спросил:

— Ты что-нибудь слышала о парне по имени Уинстон Черчилль?

— Звучит довольно знакомо.

— Так вот. Би-би-си давала биографический материал об этом человеке. Черчилль, между прочим, был глубоко верующим католиком. Тебе известно, что в 1920 году этот достойный член общества опубликовал заявление, в котором клеймил иллюминатов и предупреждал британцев о существовании всемирного заговора, направленного против моральных устоев общества?

— И где же это было опубликовано? — с сомнением в голосе спросила Макри. — Не иначе как в «Британском сплетнике»…

— А вот и нет! — торжествующе произнес Глик. — В «Лондон геральд». Номер от 8 февраля 1920 года.

— Не может быть!

— В таком случае смотри сама.

Макри всмотрелась в экран. «Лондон геральд» от 8 февраля 1920 года. «А я и представления не имела».

— Черчилль был параноиком, — заявила она.

— Он был не одинок, — сказал Глик, продолжая читать. — В 1921 году Вудро Вильсон трижды выступал по радио, предупреждая о постоянном усилении контроля иллюминатов над банковской системой Соединенных Штатов. Хочешь услышать прямую цитату из стенограммы передачи?

— По правде говоря, не очень.

— Нет, послушай. Президент США сказал: «Существует сила, столь организованная, столь неуловимая, столь всеохватывающая и столь порочная, что тому, кто захочет выступить против нее с критикой, лучше делать это шепотом».

— Никогда об этом не слышала.

— Наверное, потому, что в 1921 году ты была еще ребенком.

— Очень тонко, — заметила Макри, стоически выдержав удар. Ей уже исполнилось сорок три года, и в ее буйной кудрявой шевелюре начали появляться седые пряди.

Чинита была слишком горда для того, чтобы их закрашивать. Ее мать, принадлежавшая к Конвенции южных баптистов, приучила дочь к самоуважению и терпимости. «Если ты родилась черной, то упаси тебя Господь отказываться от своих корней, — говорила мама. — Если ты попытаешься сделать это, можешь считать себя мертвой. Шагай гордо, улыбайся широко и весело, и пусть они недоумевают, чему ты так радуешься».

— А о Сесиле Родсе^[76] ты что-нибудь слышала?

— Об английском финансисте?

— Да. Об основателе стипендии Родса.

— Только не говори, что и он…

— …иллюминат.

— Дерьмо собачье!

— Не дерьмо собачье, а Британская вещательная корпорация, 16 ноября 1984 года.

— Мы написали о том, что Сесил Родc был иллюминатом?!

— Представь себе. Если верить нашей достойной компании, то стипендия Родса была создана более ста лет назад для привлечения наиболее способных молодых людей со всего мира в ряды братства «Иллюминати».

— Но это же просто смешно! Мой дядя получал стипендию Сесила Родса.

— Так же, как и Билл Клинтон, — ухмыльнулся Глик.

Макри начинала злиться. Она терпеть не могла дешевой алармистской журналистики, но в то же время ей было известно, что Би-би-си досконально проверяет все, что выходит в свет от ее имени.

— А вот сообщение, которое ты наверняка помнишь, — продолжал Глик. — Би-би-си, 5 марта 1998 года. Председатель парламентского комитета Кристофор Маллин требует от всех членов парламента — масонов публично признаться в принадлежности к этой организации.

Макри помнила этот материал: проект закона в конечном итоге охватил, помимо парламентариев, полицейских и судей.

— Напомни, почему это потребовалось? — сказала она.

— Маллин посчитал, что некие тайные фракции, входящие в сообщество масонов, оказывают чрезмерное влияние на политическую и финансовую жизнь британского общества.

— Он прав.

— Законопроект вызвал большой переполох. Парламентские масоны были вне себя от ярости. И я их понимаю. Подавляющее большинство людей вступили в общество с самыми благими намерениями и не имели понятия о прежних связях масонских лож.

— Предполагаемых связях, — поправила его Макри.

— Пусть так, — согласился Глик и тут же добавил: — Взгляни-ка на это. Если верить отчетам, то орден «Иллюминати» родился во времена Галилея и имел прямое отношение к французским и испанским сообществам подобного типа. Карл Маркс был связан с иллюминатами, а кроме того, они оказали влияние даже на революцию в России.

— Людям свойственно переписывать историю.

— Тебе хочется чего-нибудь более свежего? Что ж, получай. Сообщество «Иллюминати» упоминается в одном из последних номеров «Уолл-стрит джорнэл».

Макри навострила уши. Это издание она очень уважала.

— Угадай с трех раз, какая игра пользуется сейчас наибольшей популярностью в Интернете?

— «Приколи хвост Памеле Андерсон».

— Почти в точку, но все же не совсем. Американцы без ума от интернет-игры, именуемой «Иллюминаты: Новый мировой порядок».

Макри перегнулась через его плечо и прочитала: «Компания «Игры Стива Джексона» создала новый хит. Игра являет собой квазиисторические приключения, в ходе которых некое баварское общество сатанистов пытается захватить мир. Вы можете найти игру в Сети на…»

— И за что же эти ребята из братства «Иллюминати» так ополчились на христианство? — чувствуя себя совсем разбитой, спросила Макри.

— Не только на христианство, — поправил коллегу Глик. — На религию в целом. — Склонив голову набок и широко ухмыльнувшись, он добавил: — Но судя по тому, что мы только что услышали, на Ватикан они имеют особый зуб.

— Перестань! Неужели ты серьезно веришь, что звонивший человек является тем, за кого себя выдает?

— За посланца братства «Иллюминати», готовящегося прикончить четырех кардиналов? — улыбнулся Глик. — Очень надеюсь, что это соответствует истине.

Глава 64

Такси, в котором ехали Лэнгдон и Виттория, покрыло расстояние в одну милю чуть больше чем за минуту — благо ширина виа делла Скорфа позволяла развить сумасшедшую скорость. Когда машина, заскрипев тормозами, замерла у южного края пьяцца дель Пополо, до восьми оставалась еще пара минут. Поскольку лир у Лэнгдона не было, за поездку пришлось переплатить, сунув таксисту несколько долларов. Выскочив из автомобиля, Лэнгдон и Виттория увидели, что площадь пуста и на ней царит полная тишина, если не считать смеха нескольких аборигенов, сидящих за столиками, выставленными на тротуар рядом с популярным в Риме кафе «Розати». В этом кафе почему-то обожали собираться римские литераторы. Воздух был наполнен ароматом кофе и свежей выпечки.

Лэнгдон никак не мог оправиться от шока, вызванного его ошибкой. Он обвел площадь взглядом и шестым чувством ученого ощутил, что пространство вокруг изобилует символами иллюминатов — наполнено их духом. Во-первых, сама площадь имела форму эллипса. И во-вторых, что было самым главным, в ее центре высился египетский обелиск. Четырехгранный столб с пирамидальной верхушкой. Вывезенные римлянами из Египта в качестве военных трофеев обелиски были расставлены по всему городу, и специалисты по символике именовали их «пирамидами высокомерия», полагая, что древние считали эти камни продолжением земных святынь, обращенным в небо.

Когда Лэнгдон смотрел на монолит, его взгляд случайно уловил в глубине еще один знак. Знак гораздо более важный.

— Мы в нужном месте, — тихо сказал он, ощутив вдруг сильную усталость. — Взгляните-ка вот на это, — продолжил Лэнгдон, показывая на внушительного вида каменную арку на противоположной стороне площади.

Арка, именуемая Порто дель Пополо, возвышалась на площади много сотен лет. В верхней точке дуги в камне было вырублено символическое изображение.

— Вам это знакомо? — спросил Лэнгдон.

Виттория вгляделась в большой барельеф и сказала:

— Сверкающая звезда над сложенными пирамидой камнями.

— Источник света над пирамидой, если быть точным, — произнес ученый.

— Совсем как на Большой печати Соединенных Штатов? — с округлившимися от изумления глазами, едва слышно спросила девушка.

— Именно. Масонский символ на долларовой банкноте. Виттория глубоко вздохнула, обвела взглядом площадь и спросила:

— Ну и где же эта проклятая церковь?

* * *

Церковь Санта-Мария дель Пополо находилась у подножия холма на южной стороне площади. Храм стоял косо и чем-то напоминал неумело и не в том месте ошвартованный линкор. Прикрывающие фасад строительные леса придавали зданию еще более странный вид.

В голове Лэнгдона царил хаос, и ученый изо всех сил старался привести в порядок свои мысли. Он изумленно смотрел на церковь. Неужели где-то в ее недрах вот-вот должно произойти убийство? Американец молил Бога о том, чтобы Оливетти прибыл на место как можно скорее.

Ведущая ко входу в храм лестница имела форму закругленного веера — ventaglio. Подобная архитектура, по замыслу строителей, должна была как бы заключать прихожан в объятие, что в данный момент выглядело несколько комично, поскольку ступени были заблокированы лесами и разнообразными механизмами. Довольно внушительных размеров знак предупреждал:

«СТРОИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Лэнгдон сообразил, что закрытая на реконструкцию церковь является идеальным местом для убийства — там ему никто не мог помешать. Совсем не то, что Пантеон. Никаких особых ухищрений со стороны убийцы это место не требовало. Нужно было только найти способ проникнуть внутрь.

Виттория, ни секунды не колеблясь, проскользнула между двумя деревянными козлами и начала подниматься по ступеням.

— Виттория, — негромко позвал Лэнгдон, — если он все еще там…

Виттория, похоже, ничего не слышала. Она прошла через центральный портик к единственной деревянной двери церкви. Лэнгдон поспешил за ней. Прежде чем он успел произнести хотя бы слово, девушка взялась за ручку двери и потянула ее на себя. Тяжелая створка даже не дрогнула.

— Должен быть другой вход, — сказала Виттория.

— Вероятно, — облегченно вздохнув, согласился Лэнгдон. — С минуты на минуту должен прибыть Оливетти. Входить внутрь крайне опасно. Мы будем наблюдать за церковью до тех пор, пока…

— Если имеется другой вход, то, очевидно, имеется и другой выход! — бросила девушка, обжигая его гневным взглядом. — Если этому парню удастся скрыться, мы будем полным fungito.

Лэнгдон достаточно владел итальянским, чтобы понять, что она права. Да, в этом случае они действительно окажутся полным дерьмом.

В расположенном справа от церкви и зажатом высоченными стенами проходе было темно. Там пахло мочой — типичный запах для города, где число баров превосходит число общественных туалетов в соотношении двадцать к одному.

Виттория и Лэнгдон старались как можно быстрее выбраться из этого смердящего полумрака. Когда они пробежали почти пятнадцать ярдов, девушка схватила американца за руку и молча на что-то показала.

Лэнгдон вгляделся и чуть впереди увидел неприметную деревянную дверь на массивных петлях. Он сразу сообразил, что перед ними porta sacra — вход, предназначенный исключительно для священнослужителей. В большей части церквей эти двери давно не использовались, поскольку соседние здания, приближаясь к стенам храмов, превращали подходы к porta sacra в дурно пахнущие узкие щели.

Виттория подскочила к двери и с изумлением уставилась на ручку. Лэнгдон подошел к девушке, взглянул на дверь и увидел, что в том месте, где должна находиться ручка, свисает какое-то очень похожее на бублик кольцо.

Ученый взялся за кольцо и потянул его на себя. За дверью послышался щелчок. Виттория, переминаясь с ноги на ногу, стояла рядом. Она явно волновалась. Лэнгдон неторопливо повернул кольцо по часовой стрелке на триста шестьдесят градусов, однако ничего не случилось. Запор не открылся. Американец нахмурился и повторил попытку в другом направлении. Результат оказался тем же самым.

Виттория посмотрела вдоль узкого прохода и спросила:

— Может, есть еще один вход?

Лэнгдон серьезно сомневался в возможности его существования. В эпоху Ренессанса церкви строили с таким расчетом, чтобы в случае неожиданного штурма города они могли служить укрытием. Поэтому дверей делали как можно меньше.

— Если и есть другой вход в здание, — задумчиво произнес он, — то он скорее всего расположен где-то в заднем бастионе и наверняка служит не как вход, а как потайной выход.

Не успел он закончить фразу, как Виттория двинулась по узкому проходу.

Лэнгдон последовал за ней. По обе стороны проулка к небу поднимались высокие стены. Где-то зазвонил колокол. Восемь часов вечера…

* * *

Лэнгдон не сразу услышал, что Виттория его зовет. Он остановился у окна и прильнул к цветному стеклу, чтобы увидеть, что происходит внутри собора.

— Роберт! — донесся до него громкий шепот девушки.

Лэнгдон посмотрел в ее сторону. Виттория уже находилась в конце проулка. Показывая на тыльную сторону церкви, она знаками подзывала его к себе. Лэнгдон неохотно затрусил к девушке. У основания задней стены храма был сооружен небольшой каменный бастион, а за бастионом скрывался грот, из которого в фундамент церкви уходил узкий лаз.

— Вход? — спросила Виттория.

Вообще-то скорее выход, подумал Лэнгдон, утвердительно кивая. В этот момент технические детали не имели никакого значения.

Виттория встала на колени и заглянула в тоннель.

— Давайте проверим, — прошептала девушка. — Может быть, там есть дверь и она не заперта.

Лэнгдон открыл было рот, чтобы выразить протест, но Виттория взяла его за руку и потянула вслед за собой вгрот.

— Постойте, — сказал он.

Виттория обернулась, всем своим видом выражая нетерпение.

— Я пойду первым, — со вздохом продолжил Лэнгдон.

— Очередное проявление рыцарства? — удивленно спросила Виттория.

— Красота обязана уважать возраст.

— Видимо, это должно служить комплиментом? Лэнгдон молча улыбнулся и проскользнул мимо нее в темноту.

— Осторожно! Здесь ступени, — через мгновение произнес он.

Ученый двигался чрезвычайно медленно, касаясь рукой стены. Острые камни царапали кончики его пальцев. Лэнгдон вдруг вспомнил старинный греческий миф, согласно которому юноша точно таким же образом пробирался по лабиринту Минотавра, зная, что если ни разу не оторвет руку от стены, то обязательно придет к выходу. Лэнгдон осторожно продвигался вперед, не будучи уверенным в том, хочет ли он добраться до этого выхода.

Тоннель сузился, и Лэнгдон еще больше замедлил шаги. За спиной он чувствовал дыхание Виттории. Стена из-под руки ушла вправо, и они оказались в небольшой полусферической камере, в которую, как ни странно, откуда-то пробивался свет. В этом почти полном мраке Лэнгдону каким-то чудом удалось увидеть очертания двери.

— Ого… — произнес американец.

— Заперта?

— Была заперта.

— Была? — переспросила Виттория и встала с ним рядом.

— Взгляните, — сказал Лэнгдон.

В пробивающемся из-под косо висевшей двери свете было видно, что удерживающие массивную деревянную панель петли вырваны из гнезд. Орудие взлома — металлическая фомка все еще торчала из щели.

Некоторое время они стояли молча. Затем Лэнгдон почувствовал, как к его груди прикоснулась девичья ладонь. Рука скользнула куда-то под пиджак, и он услышал:

— Не волнуйтесь, профессор. Я всего лишь пытаюсь достать пистолет.

* * *

А в этот момент швейцарские гвардейцы, рассредоточившись по всему музею Ватикана, вели поиск. В музее было темно, и каждый солдат имел в своем распоряжении прибор ночного видения — из тех, что использовались морской пехотой США. Через эти большие, очень похожие на мотоциклетные очки весь окружающий мир представал в зеленоватых тонах. Кроме того, у каждого швейцарца были наушники, соединенные с гибкими, очень смахивающими на антенны детекторами. Эти детекторы они использовали, дважды в неделю проводя рутинные поиски подслушивающих приборов. Гвардейцы двигались неторопливо, ритмично водя перед собой гибкими стержнями. Опытные ищейки методично проверяли пространство за статуями, осматривали ниши и открывали шкафы. Они даже не ленились заглядывать под мебель. Если в помещении окажется самое слабое магнитное поле, в наушниках должен раздаться писк.

Однако в этот вечер все приборы молчали.

Глава 65

Интерьер церкви Санта-Мария дель Пополо в неярком вечернем освещении походил на рельеф какой-то огромной пещеры или, скорее, на недостроенную станцию подземки. Здесь мало что осталось от храма. Главный неф являл собой полосу препятствий, состоящую из вывернутых из пола плит, штабелей кирпича, гор песка, доброго десятка тачек и даже одной небольшой, но очень ржавой бетономешалки. Из пола, поддерживая сводчатую крышу, поднимались гигантские колонны. В воздухе лениво плавали пылинки, едва заметные в приглушенном свете, проникающем через витражи. Виттория и Лэнгдон стояли под фресками Пинтуриккьо^[77] и внимательно изучали разоренный храм.

Никакого движения. Мертвая тишина.

Виттория держала пистолет перед собой, сжав рукоятку обеими руками. Лэнгдон взглянул на часы. 8:04. Надо быть безумцем, чтобы торчать здесь в эти минуты, думал он. Это же смертельно опасно. В то же время он понимал, что если убийца все еще оставался в церкви, то он мог выйти из нее через любую дверь, поэтому засада на улице с одним пистолетом была бесполезной затеей. Захватить преступника можно только в помещении… если, конечно, он там еще находился. Лэнгдон корил себя за чудовищную ошибку, которую он совершил, направив все силы в Пантеон. Теперь он не имел права настаивать на каких-либо предосторожностях, поскольку сам поставил всех в безвыходное положение.

— Итак, где же часовня Киджи? — тревожно прошептала Виттория, осмотрев церковь.

Лэнгдон, вглядевшись в сумеречное и казавшееся призрачным пространство, обвел взглядом стены храма. В церквях периода Ренессанса, как правило, имелось несколько часовен, а в больших храмах наподобие собора Парижской Богоматери их насчитывался не один десяток. Эти часовни были не закрытыми помещениями, а всего лишь нишами — полукруглыми углублениями по периметру стен церкви. В этих углублениях и располагались гробницы великих людей прошлого.

«Плохо дело», — подумал Лэнгдон, увидев на каждой из боковых стен по четыре ниши. В храме было восемь часовен. Хотя число захоронений нельзя было назвать большим, положение осложнялось тем, что каждое из углублений в стене было занавешено большими полотнищами из прозрачного полиуретана. Это, видимо, было сделано для того, чтобы защитить гробницы от строительной пыли.

— Часовней Киджи может быть любая из закрытых ниш, — ответил Лэнгдон. — И найти ее мы можем, лишь заглянув за занавес. По-моему, это достаточная причина ждать появления Оливе…

— Что такое второй левый придел? И где он расположен? — неожиданно спросила Виттория.

Лэнгдон посмотрел на нее с изумлением: он и понятия не имел, что Виттория настолько хорошо знакома с церковной архитектурой.

— Второй левый придел? — переспросил он.

Девушка молча показала на стену за его спиной. Лэнгдон оглянулся и увидел вделанную в камень декоративную плиту. На плите был вырезан тот же символ, который они видели на площади, — пирамида под сверкающей звездой. Рядом с плитой на стене была размещена современная пластина довольно унылого вида. На пластине значилось:

ГЕРБ АЛЕКСАНДРА КИДЖИ, ГРОБНИЦА КОТОРОГО НАХОДИТСЯ ВО ВТОРОМ ЛЕВОМ ПРИДЕЛЕ ХРАМА

Итак, герб Киджи являл собой изображение пирамиды под звездой. Все как нельзя лучше становилось на свои места. Интересно, подумал Лэнгдон, неужели этот богатый покровитель искусств тоже был иллюминатом? Вслух же он произнес:

— Отличная работа, Никита.

— Что?

— Ничего, забудьте. Я…

В этот момент в нескольких ярдах от них на пол с характерным стуком упал какой-то металлический предмет. Под сводами собора прокатилось эхо. Лэнгдон мгновенно толкнул Витторию за колонну и встал рядом с ней. Девушка направила пистолет в сторону звука. Американец напряг слух. Тишина. Полная тишина. Лэнгдон и Виттория замерли, выжидая дальнейшего развития событий. Через некоторое время звук повторился. Но на сей раз это был лишь шорох. Лэнгдон затаил дыхание. «Нам не следовало приходить сюда, — думал он. — Как я мог это допустить?» Звук приближался. Теперь он напоминал неровное шарканье. Создавалось впечатление, что к ним идет хромой. Еще миг, и из-за колонны возник источник этого звука.

— Ах ты, дрянь! — отпрыгнув назад, негромко выругалась Виттория.

Лэнгдон тоже отпрянул, при этом едва не упав.

Рядом с колонной появилась гигантских размеров крыса. Животное волокло завернутый в бумагу недоеденный сандвич. Увидев их, грызун замер, внимательно посмотрел на ствол пистолета и, видимо, поняв, что ему ничего не грозит, спокойно поволок свою добычу в одному ему известное место.

— Что за сукина… — выдохнул Лэнгдон, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

Виттория пришла в себя первой и опустила пистолет. Лэнгдон выглянул из-за колонны и увидел открытую металлическую коробку, в каких рабочие обычно носят обеды. До этого коробка лежала на козлах, однако находчивый грызун, видимо, столкнул ее на пол, и от удара она открылась.

Лэнгдон обежал взглядом базилику в надежде уловить хоть какое-нибудь движение. Ничего не заметив, он прошептал:

— Если этот парень здесь, то он наверняка все слышал. Вы действительно не хотите подождать прибытия Оливетти?

— Второй левый придел, — повторила Виттория. — Так где же он?

Лэнгдон неохотно повернулся к Виттории и попытался привести в порядок свои мысли. Терминология церковной архитектуры, так же как и театральной режиссуры, не оставляла места для свободного толкования или интуиции. Ученый встал лицом к главному алтарю. Центр сцены, подумал он и ткнул большим пальцем руки назад, через плечо.

— Там.

После этого оба они обернулись, чтобы посмотреть, на что указывал палец.

Похоже, что гробница Киджи находилась в третьей из четырех ниш справа от них. Лэнгдону и Виттории повезло, и они оказались на той стороне церкви, где была часовня. Но на этом везение заканчивалось, поскольку они стояли в дальнем от нее конце нефа. Для того чтобы добраться до нужного места, им предстояло пройти вдоль всего собора, мимо трех других занавешенных прозрачным пластиком часовен.

— Постойте, — сказал Лэнгдон, — я пойду первым.

— Оставьте.

— Я тот, кто все испортил, назвав местом убийства Пантеон.

— Но зато у меня имеется пистолет, — улыбнулась она. Однако по выражению глаз девушки Лэнгдон понял, о чем она думает на самом деле. «…Они убили моего отца. Я помогла создать оружие массового уничтожения. И труп этого парня должен принадлежать мне…»

Осознав всю бесполезность попыток остановить Витторию, Лэнгдон позволил ей идти первой, в то же время стараясь держаться к ней как можно ближе.

Они осторожно двигались вдоль восточной стены базилики. На подходе к первой нише Лэнгдону вдруг показалось, что он участвует в какой-то сюрреалистической игре, и нервы его напряглись до предела. «Итак, я ставлю на занавес номер три», — подумал он.

В соборе царила тишина. Толстые каменные стены поглощали малейшие намеки на существование внешнего мира. За пластиковыми занавесами, мимо которых они проходили, виднелись бледные формы человеческих тел. Создавалось впечатление, что белые фигуры колеблются, и это делало их похожими на призраки. Это всего лишь мрамор, убеждал себя Лэнгдон, надеясь, что не ошибается. Часы показывали 8:06. Неужели убийца оказался настолько пунктуальным, что успел выскользнуть из базилики до того, как в нее вошли Лэнгдон и Виттория? Или он все еще находится в церкви? Американец не знал, какой вариант он предпочитает.

Они подошли ко второму приделу, который в неторопливо угасающем свете дня выглядел чрезвычайно зловеще. В Риме наступала ночь, и темноту в помещении храма усиливали цветные стекла витражей. В этот миг пластиковый занавес, мимо которого они проходили, качнулся так, будто попал под струю ветра. «Неужели кто-то открыл дверь?» — подумал Лэнгдон.

На подходе к третьей нише Виттория замедлила шаг. Держа пистолет наготове, она всматривалась в стоящую у стены стелу. На гранитной глыбе была выбита надпись:

КАПЕЛЛА КИДЖИ

Лэнгдон кивнул. Соблюдая абсолютную тишину, они подошли к краю занавеса и укрылись за широкой колонной. Не выходя из укрытия, Виттория поднесла пистолет к краю пластика и дала Лэнгдону знак приоткрыть его.

Самое время приступать к молитве, подумал он и, неохотно вытянув руку из-за ее плеча, начал осторожно отодвигать пластик в сторону. Полиуретан бесшумно подался на дюйм, а затем ему это, видимо, надоело, и он громко зашелестел. Лэнгдон и Виттория замерли. Тишина. Немного выждав, Виттория наклонилась и, вытянув шею, заглянула в узкую щель. Лэнгдон пытался что-нибудь увидеть, глядя через плечо девушки.

На некоторое время они оба затаили дыхание.

— Никого, — наконец прошептала Виттория. — Мы опоздали.

Лэнгдон ничего не слышал. В один миг он как будто перенесся в иной мир. Ни разу в жизни ему не доводилось видеть подобной часовни. От вида этого сооружения, целиком выполненного из коричневого мрамора, захватывало дух. Ученый замер в восхищении, пожирая взглядом открывшуюся ему картину. Теперь он понял, почему этот шедевр первоначально называли капелла делла Терра — часовня Земли. Создавалось впечатление, что ее соорудил сам Галилей и близкие к нему иллюминаты.

Куполообразный потолок часовни был усыпан сверкающими звездами, меж которыми сияли семь планет, известных в то время астрономам. Ниже на своеобразном поясе разместились двенадцать знаков Зодиака. Двенадцать укоренившихся в астрономии языческих символов. Зодиак был напрямую связан с землей, воздухом, огнем и водой… квадрантами, представляющими власть, разум, страсть и чувства. Земля есть власть, припомнил Лэнгдон. Еще ниже на стене располагались знаки четырех времен года — весны, лета, осени и зимы. Но больше всего воображение ученого потрясли четыре занимавших главенствующее положение в часовне сооружения. Он в немом восхищении взирал на символы братства «Иллюминати». Этого не может быть, думал он, но это все-таки существует!

В капелле Киджи архитекторы воздвигли четыре десятифутовые мраморные пирамиды. Пирамиды стояли абсолютно симметрично — по две с каждой стороны.

— Я не вижу кардинала, — прошептала Виттория. — Да и убийцы тоже.

С этими словами она отодвинула пластик и шагнула в часовню.

Лэнгдон не сводил глаз с пирамид. Что делают они внутри христианской часовни?

Но и это еще было не все. Точно в центре тыльной стороны каждой пирамиды поблескивали золотые медальоны… Медальоны подобной формы Лэнгдон встречал лишь несколько раз в жизни. Это были правильные эллипсы. Эллипсы Галилея? Пирамиды? Звездный купол? Даже в самых смелых в своих мечтах он не мог представить, что окажется в помещении, в котором присутствовало бы такое количество символов братства «Иллюминати».

— Роберт, — произнесла Виттория срывающимся голосом, — посмотрите!

Лэнгдон резко повернулся и, возвратившись в реальный мир, бросил взгляд себе под ноги — туда, куда показывала девушка.

— Что за дьявольщина?! — воскликнул американец, отскакивая в сторону.

С пола на него с насмешливой ухмылкой смотрел череп. Это была всего лишь часть весьма натуралистично выполненного мозаичного скелета, призванного изображать «смерть в полете». Скелет держал в руках картон с изображением пирамид и звезд — точно таких же, как те, что находились в часовне. Но содрогнуться Лэнгдона заставило вовсе не это изображение, а то, что основой мозаики служил камень, по форме очень напоминавший крышку канализационного люка. Камень, именуемый cupermento, был сдвинут в сторону и лишь частично прикрывал темное отверстие в полу.

— Дьявольская дыра, — едва слышно выдавил Лэнгдон. Он настолько увлекся изучением потолка, что совершенно не заметил отверстия.

Американец неохотно приблизился к яме. От нее разило так, что захватывало дух.

— Что это так воняет? — спросила Виттория, прикрывая ладонью рот и нос.

— Миазмы, — ответил Лэнгдон. — Пары гниющих костей. — Дыша через рукав пиджака, он присел на корточки перед отверстием и, заглянув в темноту, сказал: — Ничего не видно.

— Думаете, там кто-нибудь есть?

— Откуда мне знать?

Виттория показала на ведущую в черноту полусгнившую деревянную лестницу.

— Ни черта не видно, — покачал головой Лэнгдон. — Это то же самое, что спускаться в ад.

— Может быть, среди оставленных инструментов найдется фонарь? — Американцу показалась, что девушка ищет любой предлог, чтобы сбежать от этого тошнотворного аромата. — Я пойду взгляну.

— Осторожнее, — предупредил ее Лэнгдон. — Мы не знаем, где находится ассасин и…

Но Виттория уже ушла.

Женщина с сильным характером, подумал он.

Лэнгдон повернулся лицом к колодцу, ощущая легкое головокружение — так на него подействовали испарения смерти. Он задержал дыхание, сунул голову в отверстие и, напрягая зрение, вгляделся во тьму. Когда его глаза немного привыкли к темноте, он начал различать внизу какие-то смутные тени. Оказалось, что колодец вел в небольшую камеру. Дьявольская дыра. Интересно, думал он, сколько поколений семейства Киджи было бесцеремонно свалено в эту шахту? Лэнгдон опустил веки, давая глазам возможность лучше приспособиться к темноте. Открыв их снова, ученый увидел какую-то бледную, расплывчатую, плавающую в темноте фигуру. Он сумел подавить инстинктивное желание вскочить, несмотря на то, что его начала бить дрожь. Неужели у него начались галлюцинации? А может быть, это чье-то тело? Фигура исчезла. Лэнгдон снова закрыл глаза и не открывал их довольно долго. Голова начала кружиться, а мысли путаться. Еще несколько секунд, убеждал он себя. Он не знал, что именно было причиной головокружения — исходящие из ямы миазмы или неудобная поза.

Когда он наконец открыл глаза, представший перед его взором образ остался для него столь же непонятным, как и до того.

Теперь ему казалось, что весь склеп наполнен призрачным голубоватым свечением. Через миг он услышал странное шипение, и на отвесных стенах шахты запрыгали пятна света. Еще миг — и над ним возникла какая-то огромная тень. Лэнгдон вскочил на ноги.

— Осторожнее! — раздался крик за его спиной.

Ученый, не успев повернуться, почувствовал острую боль в шее. Когда ему все-таки удалось посмотреть назад, он увидел, как Виттория отводит в сторону паяльную лампу, из которой с шипением вырывалось синеватое пламя, озаряя зловещим светом часовню.

— Что, дьявол вас побери, вы затеяли?! — возопил Лэнгдон, схватившись за шею.

— Я всего лишь хотела вам посветить, — ответила девушка. — Вы отпрянули прямо на огонь.

Лэнгдон бросил взгляд на необычный осветительный прибор.

— Никаких фонарей, — сказала Виттория. — Это — лучшее, что я смогла найти.

— Я не слышал, как вы подошли, — пробормотал американец, потирая обожженное место.

Виттория вручила ему лампу, поморщившись от исходящей из склепа вони.

— Как вы считаете, эти испарения могут воспламениться? — спросила она.

— Надеюсь, что нет.

Он взял паяльную лампу и, осторожно наклонившись к краю «дьявольской дыры», осветил стенку склепа. Оказалось, что подземная камера имела форму круга диаметром в двадцать футов. Примерно на глубине тридцати футов паяльная лампа высветила дно подземелья. Оно было темным и неровным. Земля, подумал американец. Потом он увидел тело.

— Он здесь, — сказал Лэнгдон, подавив желание отвернуться. На темном фоне земли виднелся лишь бледный силуэт человека. — Кажется, он раздет догола, — продолжил ученый, и перед его мысленным взором вновь замаячил обнаженный труп Леонардо Ветра.

— Один из кардиналов?

Лэнгдон не был уверен, но не мог представить, что в склепе может находиться кто-то еще. Он напряженно вглядывался в светлое пятно… Неподвижное. Безжизненное. Но все же… Его охватили сомнения. В положении фигуры было что-то странное. Создавалось впечатление, что…

— Эй! — позвал Лэнгдон.

— Вы полагаете, что он жив?

Отклика снизу не последовало.

— Он не двигается, — ответил Лэнгдон. — Но он выглядит… Нет. Это решительно невозможно.

— Так как же он выглядит?

— Создается впечатление, что он стоит… — сказал ученый.

Виттория затаила дыхание и приникла к краю колодца, чтобы увидеть все своими глазами. Через несколько секунд она выпрямилась и сказала:

— Вы правы. Он стоит вертикально! Может быть, кардинал еще жив и нуждается в помощи? Хэлло!!! — крикнула она, вновь склонившись к колодцу.

Ответом ей было молчание. Склеп не ответил Виттории даже намеком на эхо.

Девушка молча двинулась к рахитичной лестнице.

— Я спускаюсь.

— Нет. Это слишком опасно, — взяв ее за руку, сказал Лэнгдон. — Вниз пойду я.

На сей раз Виттория протестовать не стала.

Глава 66

Чинита Макри была вне себя от ярости. Она сидела на пассажирском сиденье микроавтобуса Би-би-си, стоявшего на углу виа Томачелли. Мотор автомобиля работал на холостом ходу, а Гюнтер внимательно изучал карту Рима. Не оставалось сомнения в том, что этот идиот заблудился. Таинственный незнакомец, как опасалась Макри, позвонил снова. На сей раз он сообщил им новую информацию.

— Пьяцца дель Пополо, — бормотал Гюнтер. — Там есть какая-то церковь. Ее мы и ищем, поскольку именно в этой церкви находятся все нужные нам доказательства.

— Доказательства чего? — Чинита прекратила протирать стекла очков, внимательно посмотрела на Глика и закончила: — Того, что этого кардинала прикончили?

— Это все, что он сказал.

— Неужели ты веришь всему, что слышишь? — язвительно произнесла Чинита, в который раз сожалея о том, что не она здесь главная. Видеооператоры были отданы на милость полоумных репортеров, и если у Гюнтера Глика возникла безумная идея откликнуться на анонимный звонок, Макри не оставалось ничего, кроме как следовать за этим идиотом. Как собака на поводке.

Она смотрела, как он восседал на водительском месте, решительно выдвинув вперед подбородок. Родители этого парня были скорее всего неудачниками, ущербными комедиантами, думала она. Иначе они не наградили бы своего сынка таким дурацким именем. Гюнтер Глик! Неудивительно, что он постоянно стремится кому-то что-то доказать. Тем не менее, несмотря на нелепое имя и неуемное стремление прославиться, в парне есть что-то привлекательное, есть шарм… есть какая-то раскованность. Одним словом, он похож на Хью Гранта, принимающего «колеса».

— Может быть, нам следует вернуться к Святому Петру? — как можно более миролюбиво произнесла Макри. — Эту таинственную церковь мы можем осмотреть позже. Конклав открылся час назад. Ты представляешь, что с нами будет, если кардиналы примут решение без нас?

Глик, казалось, не слышал ее слов.

— Думаю, что нам нужно свернуть направо, — сказал он, слегка повернул карту и снова углубился в ее изучение. — Да, если я сверну направо… а потом сразу налево…

Машина двинулась и начала поворачивать в узкую улочку.

— Осторожнее! — крикнула Макри, которая, как человек, работающий с видеокамерой, обладала более острым зрением.

У Глика, по счастью, была хорошая реакция. Он ударил по тормозам и остановился перед самым перекрестком как раз в тот момент, когда там практически из ниоткуда возникли четыре «альфа-ромео». Мелькнувшие словно молнии машины резко свернули, так что взвизгнули тормоза, и мгновенно скрылись за углом идущей влево улицы. Они промчались тем же путем, который наметил для себя Глик.

— Маньяки! — заорала им вслед Макри.

— Ты видела? — спросил потрясенный Глик.

— Еще бы! Они нас чуть не убили!

— Нет. Я имею в виду машины, — сказал репортер, и по его голосу было слышно, что он страшно разволновался. — Все машины были совершенно одинаковыми.

— Ну и что? Это означает лишь, что маньяки, чуть нас не прикончившие, начисто лишены воображения.

— Во всех машинах было полно людей.

— Что из того?

— Четыре одинаковые машины, в каждой из которых четыре пассажира?

— Неужели ты ничего не слышал об автомобильных пулах?

— Где, в Италии? — Глик внимательно осмотрел перекресток и добавил: — Они здесь понятия не имеют даже о неэтилированном бензине, а ты толкуешь о совместном пользовании машинами.

С этими словами он резко нажал на педаль газа, и машина рванулась в том же направлении, куда помчалась четверка «альфа-ромео».

— Что, черт возьми, ты делаешь?! — воскликнула Макри, которую отбросило на спинку сиденья.

Глик на максимально возможной скорости проскочил квартал и свернул на улицу, за углом которой скрылись странные машины.

— Что-то подсказывает мне, что мы с тобой не единственные, кто в данный момент торопится к этой церкви.

Глава 67

Спуск проходил мучительно медленно.

Лэнгдон осторожно, ступенька за ступенькой сползал по скрипящей деревянной лестнице в подземелье под капеллой Киджи. «И с какой стати я полез в эту дьявольскую дыру?» — думал он, не видя ничего, кроме каменной стены перед глазами. Уже в который раз за день ему пришлось оказаться в замкнутом пространстве и испытать очередной приступ клаустрофобии. Лестница при каждом движении жалобно стонала, а отвратительный запах и высокая влажность вызывали удушье. «Куда подевался этот Оливетти?» — думал американец.

Поднимая голову, он еще мог видеть силуэт светившей путь паяльной лампой Виттории. Голубоватое свечение по мере его погружения в склеп становилось все слабее и слабее. Вонь же, напротив, только усиливалась.

Это произошло на двенадцатой ступеньке. Его нога попала на влажное от плесени место и соскользнула с рахитичной планки. По счастью, он избежал падения на дно, поскольку, упав на лестницу грудью, сумел схватиться за древнее сооружение обеими руками. Проклиная все на свете, ученый нащупал ногой очередную предательскую перекладину и продолжил спуск. Предплечья, которыми он обнимал лестницу, болели. Синяков, видимо, избежать не удастся, подумал он.

Через три ступени он чуть было снова не сорвался. Но на сей раз причиной этого была не дефектная перекладина, а приступ самого банального ужаса. Двигаясь мимо углубления в стене, он вдруг оказался лицом к лицу с черепом. Лэнгдон посмотрел внимательнее и увидел, что на него пялится целое сборище мертвых голов. Несколько придя в себя, он сообразил, что на этом уровне в стене вырублены погребальные ниши, каждая из которых была заполнена скелетом. В синеватом мерцающем свете пустые глазницы и разложившиеся грудные клетки являли собой ужасающее зрелище.

Скелеты в свете факелов, криво усмехнулся он, припомнив, что всего лишь месяц назад пережил такой же вечер. Вечер костей и огня. Это был благотворительный ужин нью-йоркского Музея археологии — лосось flambe при свечах в тени скелета бронтозавра. Он попал туда по приглашению Ребекки Штросс — бывшей модели, а ныне ведущего эксперта по проблемам культуры журнала «Тайм». Ребекка являла собой торнадо из черного бархата, сигаретного дыма и больших силиконовых грудей. После ужина она звонила ему дважды, но Лэнгдон на звонки не ответил. Совсем не по-джентльменски, ухмыльнулся он, и в голову ему пришла нелепая мысль: интересно, сколько минут смогла бы продержаться Ребекка Штросс в подобной вони?

Лэнгдон почувствовал огромное облегчение, когда вместо ступени под его ногой оказалась мягкая, как губка, и вдобавок влажная почва дна склепа. Убедив себя в том, что стены в ближайшее время не рухнут, он повернулся лицом к центру каменной камеры. Снова дыша сквозь рукав, Лэнгдон посмотрел на тело. В полумраке подземелья оно было едва заметно. Светлый силуэт человека, обращенный лицом в противоположную сторону. Силуэт неподвижный и молчаливый.

Лэнгдон вглядывался в темноту склепа и пытался понять, что же он видит. Человек располагался спиной к американцу, и лица его не было видно. Но тело его совершенно определенно находилось в вертикальном положении.

— Хэлло… — прогудел Лэнгдон сквозь ткань рукава.

Ответа не последовало. Лэнгдон двинулся по направлению к бледной фигуре. Стоящий в темноте человек показался ему поразительно низкорослым…

— Что случилось? — донесся до него сверху голос Виттории.

Лэнгдон не ответил. Теперь он увидел все и все понял. Его охватило чувство глубокого отвращения, ему показалось, что стены угрожающе сдвинулись, а склеп резко уменьшился в размерах. Над почвой возвышалось похожее на какого-то демона подземелья обнаженное старческое тело… или, вернее, половина тела. Старец был до пояса зарыт в землю. Он держался вертикально только потому, что вся нижняя часть тела находилась под землей. Руки трупа были стянуты за спиной красным кардинальским поясом. Сутулая спина чем-то напоминала боксерскую грушу, а голова покойного была откинута назад. Глаза трупа были открыты, и казалось, что он смотрит в небеса, умоляя Бога о помощи.

— Он мертв? — крикнула сверху Виттория.

«Надеюсь, — подумал Лэнгдон, — ради его же блага». Подойдя к трупу вплотную, американец заглянул в мертвое лицо. Глаза покойного налились кровью и вылезли из орбит. Лэнгдон наклонился еще ниже, пытаясь уловить дыхание, но тут же отпрянул.

— Боже мой!

— Что случилось?

Лэнгдон почти утратил дар речи.

— Он мертв, — ответил ученый, немного придя в себя. — Просто я понял причину смерти.

То, что он увидел, его потрясло. Открытый рот покойника был забит землей.

— Кто-то затолкал землю в его дыхательные пути, — продолжил Лэнгдон. — Кардинал умер от удушья.

— Землю? — переспросила Виттория. — Одну из четырех стихий?

У Лэнгдона перехватило дыхание. Земля. Как он мог об этом забыть? Клейма. Земля. Воздух. Огонь. Вода. Убийца пообещал клеймить каждую из своих жертв одним из древних элементов науки. Первым элементом была земля. Задыхаясь от невыносимого смрада, Лэнгдон обошел тело. Специалист по символике боролся в его душе с его же представлениями о пределах художественных возможностей. Каким образом можно создать амбиграмму из слова «земля», учитывая, что все клейма сделаны на английском языке? Но уже через секунду перед его взором предстала эта таинственная амбиграмма. Он сразу вспомнил все старинные легенды о братстве «Иллюминати». На груди мертвого кардинала виднелся ожог. Плоть на этом месте почернела и запеклась. La lingua pura…

Лэнгдон смотрел на клеймо, и ему казалось, что стены склепа начали медленно вращаться.

— Земля, — прошептал он, наклоняя голову, чтобы прочитать символ с другой стороны.

Лэнгдон содрогнулся от ужаса, до конца осознав, что здесь произошло.

Остаются еще трое, подумал он.

Глава 68

В Сикстинской капелле горели свечи. Несмотря на это мягкое, навевающее покой освещение, нервы кардинала Мортати были напряжены до предела. Конклав был официально объявлен открытым, и его начало ознаменовалось весьма зловещими событиями. Полчаса назад, в точно установленное время, в капеллу вошел камерарий Карло Вентреска. Подойдя к главному алтарю, он произнес вступительную молитву. После этого он развел руки в стороны и обратился к собравшимся с кратким словом. Столь прямого, искреннего выступления с алтаря Сикстинской капеллы кардиналу Мортати слышать еще не доводилось.

— Как вам всем известно, — сказал камерарий, — четверо наших preferiti в данный момент на конклаве отсутствуют. От имени его покойного святейшества я прошу вас действовать так, как вы призваны действовать… С верой в сердце и стремлением к достижению желанной цели. И пусть в вашем выборе вами руководит только Бог.

С этими словами он повернулся, чтобы удалиться.

— Но, — не выдержал один из кардиналов, — где же они?

— Этого я сказать вам, увы, не могу, — выдержав паузу, ответил камерарий.

— Когда вернутся?

— И на этот вопрос мне нечего ответить.

— Но с ними все в порядке?

— И об этом я тоже лучше промолчу.

— Но они вернутся?

За этим вопросом последовала длительная пауза.

— Не теряйте веры, — наконец произнес камерарий и вышел из капеллы.

* * *

Двери Сикстинской капеллы, как того требовал обычай, были замкнуты с внешней стороны двумя тяжелыми цепями. У дверей расположились четыре швейцарских гвардейца. Мортати знал, что двери до момента избрания папы откроются лишь в том случае, если вдруг серьезно заболеет один из находящихся в капелле кардиналов или вернутся preferiti. Он молил Бога, чтобы случилось последнее, но внутренний голос почему-то подсказывал ему, что это вряд ли произойдет.

«Будем действовать, как мы призваны действовать», — решил Мортати, повторив про себя слова камерария. После этого он предложил кардиналам приступить к голосованию. Иного выбора у него все равно не было.

На все ритуалы, предшествующие первому туру голосования, ушло около получаса. Затем Мортати встал у главного алтаря и принялся терпеливо ждать, когда все кардиналы, один за другим, завершат весьма специфическую процедуру подачи голосов.

И вот настал момент, когда последний кардинал опустился перед ним на колени и, следуя примеру своих коллег, произнес сакраментальную фразу:

— Я призываю в свидетели Христа нашего Спасителя, и пусть Он явится судьей чистоты моих помыслов. Пусть Он увидит, что перед лицом Господа нашего я отдаю свой голос тому, кого считаю наиболее достойным.

Затем кардинал встал с колен и поднял над головой свой бюллетень так, чтобы каждый мог его видеть. После этого он положил листок на блюдо, прикрывающее большой стоящий на алтаре потир^[78]. Совершив это, кардинал поднял блюдо и стряхнул бюллетень в сосуд. Блюдо использовалось для того, чтобы ни у кого не возникло искушения опустить в потир несколько бюллетеней.

После того как листок скрылся в сосуде, кардинал поставил блюдо на место, поклонился кресту и возвратился к своему креслу.

Теперь к работе мог приступать Мортати.

Оставив блюдо на потире, старец потряс сосуд, дабы перемешать все бюллетени. Затем он снял блюдо и начал в случайном порядке извлекать заполненные листки. Разворачивая бюллетени — каждый из них был размером в два дюйма, — Мортати громко зачитывал то, что в них было написано.

— Eligo in summum pontificen… — торжественно произносил он напечатанные во всех бюллетенях слова, означавшие: «Избираю в качестве Верховного понтифика…» — и затем зачитывал вписанное под ними имя. Назвав имя претендента, Мортати брал иглу с ниткой, протыкал бюллетень на слове «Eligo» и осторожно нанизывал его на нить. Лишь после этого он делал запись в журнале.

Затем вся процедура повторялась с самого начала. Он брал бюллетень из потира, громко его зачитывал, нанизывал на нить и делал запись. Мортати почти сразу понял, что в первом туре избрания не произойдет. У кардиналов не было никаких признаков консенсуса. В семи первых бюллетенях было семь разных имен. Для сохранения тайны голосования имена, согласно традиции, вписывались печатными буквами или размашистым неузнаваемым почерком. В данном случае тайна голосования могла вызвать лишь усмешку, поскольку каждый кардинал, опять же по традиции, подал голос за самого себя, что, как было известно Мортати, не имело отношения к честолюбивым амбициям кардиналов. Это был своего рода оборонительный маневр, целью которого было протянуть время, чтобы никто не добился выигрыша в первом туре. Тем более что в данном случае каждый из кардиналов в глубине души надеялся на возвращение preferiti…

Итак, конклаву предстоял следующий тур голосования.

* * *

Когда был зачитан последний бюллетень, Мортати провозгласил:

— Выбор не состоялся.

После этого он связал концы нити и уложил бюллетени кольцом в серебряное блюдо. Добавив необходимые химикаты, он отнес блюдо к находящемуся за его спиной небольшому дымоходу. Поставив его под вытяжку, он зажег бюллетени. Бумага горела обычным пламенем, однако химикаты окрашивали дым в черный цвет. Эти черные клубы, проследовав по изгибам дымохода, появлялись для всеобщего обозрения над крышей капеллы. Кардинал Мортати послал миру свое первое сообщение.

Первый тур голосования прошел. Выбор не был сделан.

Глава 69

Задыхаясь от миазмов, Лэнгдон взбирался по ступеням к свету над колодцем. Над его головой звучали голоса множества людей, но значения слов он понять не мог. Перед его мысленным взором снова и снова возникал образ заклейменного кардинала.

Земля… Земля…

По мере того как Лэнгдон продвигался наверх, в его глазах темнело все сильнее, и он опасался что вот-вот потеряет сознание. Когда ему осталось преодолеть всего лишь две ступени, он потерял равновесие. Американец рванулся вверх, пытаясь ухватиться за край колодца. Но расстояние оказалось слишком большим. Попытки зацепиться за лестницу тоже ни к чему не привели, и он почувствовал, что заваливается на спину, начиная падение в темную глубину. В тот же миг он ощутил острую боль под мышками и взмыл в воздух, беспомощно болтая ногами в пустоте над пропастью.

Крепкие руки двух швейцарских гвардейцев схватили его и потянули вверх. Спустя мгновение из «дьявольской дыры» показалась его голова. Лэнгдон задыхался, хватая воздух широко открытым ртом. Гвардейцы оттащили его подальше от ямы и положили спиной на холодный мраморный пол.

Некоторое время Лэнгдон не мог понять, где находится. Над его головой сверкали звезды… двигались по своим орбитам планеты. Над ним мелькали какие-то неясные фигуры и раздавались крики. Американец попытался сесть. Оказалось, что он лежит у подножия каменной пирамиды. Когда под звездным сводом прозвучал знакомый сердитый голос, Лэнгдон сообразил, где он.

— Какого дьявола вы не смогли определить это с первого раза?! — произнес голос, обращаясь к Виттории.

Девушка попыталась что-то объяснить разъяренному коммандеру. Оливетти оборвал ее на половине фразы и принялся раздавать приказания своим людям:

— Достаньте тело! Обыщите все здание!

Лэнгдон попытался принять сидячее положение. Капелла Киджи кишела швейцарскими гвардейцами. Прикрывающий вход в часовню пластиковый занавес был сорван, и легкие Лэнгдона наполнил свежий воздух. К нему медленно возвращалось сознание. Виттория подошла к американцу и присела рядом с ним на корточки.

— С вами все в порядке? — спросила она, нежно взяла его за руку и нащупала пульс. Лэнгдону показалось, что девушка похожа на ангела.

— Все хорошо, — ответил ученый, наконец сумев сесть. — А Оливетги, похоже, вне себя.

— У него есть на это полное право. Мы провалили дело.

— Вы хотите сказать, я провалил дело.

— У вас есть возможность реабилитироваться. В следующий раз попадите в точку.

В следующий раз? Это было жестокое в своей точности замечание. Следующего раза не будет. Они использовали свой единственный патрон!

Виттория бросила взгляд на часы Лэнгдона и сказала:

— Микки говорит, что в нашем распоряжении еще сорок минут. Соберитесь с мыслями и помогите мне найти следующий указатель.

— Я же сказал вам, Виттория… скульптуры уничтожены. Путь просвещения… — Фраза так и осталась незаконченной.

Виттория смотрела на него с легкой улыбкой.

Неожиданно для себя Лэнгдон попытался подняться на ноги. Когда это ему удалось, он обвел еще слегка затуманенным взглядом окружающие его произведения искусства. Пирамиды, звезды, планеты, эллипсы. И все вдруг встало на свое место. Ведь это же и есть первый алтарь науки! Пантеон к Пути просвещения не имеет никакого отношения! Ему стало ясно, что скромная часовня отвечала целям иллюминатов гораздо лучше, чем находящийся в центре всеобщего внимания Пантеон. Капелла Киджи была всего лишь незаметной нишей в стене — данью уважения знаменитому покровителю науки. В силу последнего обстоятельства все находящиеся в ней символы не привлекали внимания. Идеальное прикрытие!

Лэнгдон оперся спиной о стену и посмотрел на огромную пирамиду. Виттория была абсолютно права. Если эта часовня являлась первым алтарем науки, в ней все еще могли находиться служившие начальным указателем скульптуры. Лэнгдон вдруг ощутил, как в нем загорелась искра надежды. Если указатель находился здесь, то они могли добраться до следующего алтаря и схватить убийцу. Одним словом, у них еще оставались шансы на успех.

— Мне удалось узнать, кто был этим самым неизвестным скульптором братства «Иллюминати», — сказала, подходя к нему Виттория.

— Удалось что? — изумленно поднял голову Лэнгдон.

— Теперь нам остается установить, какая из находящихся здесь скульптур выступает в качестве…

— Постойте! Вы хотите сказать, что знаете, кто был скульптором у иллюминатов? — Он сам потратил годы на то, чтобы узнать имя этого человека.

— Это был Бернини, — улыбнулась она и, выдержав паузу, добавила: — Да, да. Тот самый Бернини.

Лэнгдон сразу же понял, что девушка ошибается. Лоренцо Бернини был вторым по известности скульптором всех времен, и его слава уступала лишь славе самого Микеланджело. В семнадцатом веке Бернини изваял скульптур больше, чем любой другой мастер того времени. Человек же, которого они искали, был предположительно неизвестным, по существу — никем.

— Судя по вашему виду, мое открытие вас не взволновало, — сказала Виттория.

— Бернини в этой роли выступать не мог.

— Но почему? Он был современником Галилея и к тому же блестящим скульптором.

— Бернини пользовался большой славой и был ревностным католиком.

— Да, — согласилась Виттория. — Так же, как и сам Галилей.

— Нет, — возразил Лэнгдон. — Вовсе не так, как Галилей. Ученый всегда оставался занозой в заднице Ватикана. Что же касается Бернини, то он был любимцем духовенства — своего рода гордостью Святого престола. Он был главным авторитетом Ватикана по части искусства. Более того, Лоренцо Бернини практически всю свою жизнь провел за стенами папской обители.

— Прекрасное прикрытие. «Крот» иллюминатов в стане врага.

— Виттория, — чувствуя свое бессилие, устало произнес Лэнгдон, — иллюминаты называли своего скульптора il maestro ignoto — то есть неизвестным мастером.

— Да. Неизвестным им. Вспомните о масонах. Ведь в их среде только самые верхние эшелоны посвящены во все тайны. Галилей мог скрывать подлинную роль Бернини от большинства членов братства… ради безопасности самого скульптора. Поэтому Ватикан так и не сумел ничего узнать.

Слова девушки Лэнгдона не убедили, но как ученый он был вынужден признать, что в них есть определенная логика. Братство «Иллюминати» славилось умением хранить тайны, и все секреты были известны лишь очень узкому кругу его членов. Ограничение доступа к информации служило краеугольным камнем их системы безопасности… лишь немногие высокопоставленные иллюминаты знали все от начала и до конца.

— И членство Бернини в братстве «Иллюминати» объясняет тот факт, что он создал эти пирамиды, — улыбнулась Виттория.

Лэнгдон посмотрел на пару громадных пирамид и покачал головой:

— Бернини был религиозным скульптором и никоим образом не мог соорудить пирамиды.

— Скажите это табличке у вас за спиной.

Лэнгдон обернулся и увидел прикрепленную к стене бронзовую пластину. На пластине было написано:

КАПЕЛЛА КИДЖИ

СООРУЖЕНА ПО ПРОЕКТУ РАФАЭЛЯ

Все внутреннее убранство создано Лоренцо Бернини

Лэнгдон дважды перечитал надпись, но его по-прежнему грыз червь сомнения. Лоренцо Бернини прославился созданием изящных скульптур Девы Марии, ангелов, пророков и пап. С какой стати он вдруг принялся сооружать пирамиды?

Лэнгдон смотрел на возвышающиеся над ним монументы и чувствовал, что окончательнотеряет ориентацию. Две пирамиды, на каждой из которых сиял медальон эллиптической формы. Более далекой от христианства скульптуры невозможно было себе представить. Пирамиды, звезды над ними, знаки Зодиака. Все внутреннее убранство создано Лоренцо Бернини. Если это действительно так, то Виттория права, думал Лэнгдон. В таком случае Бернини, по определению, был «неизвестным мастером» иллюминатов. Ведь никто, кроме него, не принимал участия в создании интерьера часовни! Все произошло так быстро, что осмыслить возможные последствия этого открытия Лэнгдон был просто не в состоянии.

Бернини был иллюминатом.

Бернини создал амбиграммы иллюминатов.

Бернини проложил Путь просвещения.

Лэнгдон так разволновался, что почти потерял дар речи. Неужели в этой крошечной капелле Киджи Бернини поместил скульптуру, указывающую путь через Рим к следующему алтарю науки? Если так, то где же она?

— Значит, Бернини, — задумчиво произнес он. — Я бы ни за что не догадался.

— Кто, кроме этого великого скульптора Ватикана, обладал достаточным влиянием, чтобы поставить свои творения в заранее намеченных католических храмах и проложить тем самым Путь просвещения? Какому-то неизвестному художнику это было бы не под силу.

Лэнгдон задумался. Он посмотрел на пирамиды, размышляя о том, не могла бы одна из них служить указателем. Или, может быть, обе?

— Пирамиды обращены в разные стороны, — сказал он. — Кроме того, они совершенно идентичны, и я не понимаю, как…

— Думаю, что нам нужны вовсе не пирамиды.

— Но, кроме них, здесь нет ни одной скульптуры…

Виттория не позволила ему продолжить, указав в сторону Оливетти и нескольких гвардейцев, толпившихся у края «дьявольской дыры».

Лэнгдон посмотрел в том направлении, куда показывала девушка, и ничего не заметил. Однако когда его взгляд уперся в противоположную стену, среди гвардейцев произошло какое-то перемещение, и он увидел. Белый мрамор. Руку. Торс. А затем и лицо. В глубокой нише скрывались две фигуры в рост человека. Сердце Лэнгдона учащенно забилось. Его внимание было настолько поглощено пирамидами и «дьявольской дырой», что он даже не заметил этой скульптуры. Пробравшись через толпу гвардейцев к стене и приблизившись к изваянию, ученый сразу узнал в нем руку великого Бернини. Скульптуру отличала свойственная мастеру энергичная композиция. Лица и драпировки в характерном для Бернини стиле были проработаны очень детально, а вся скульптура была изваяна из самого лучшего белого мрамора, который можно было купить на деньги Ватикана. Лишь подойдя к изваянию совсем близко, Лэнгдон узнал скульптуру. С немым восхищением он взирал на два беломраморных лица.

— Кто здесь изображен? — спросила Виттория.

— Эта работа называется «Аввакум и ангел», — едва слышно произнес он.

Скульптура была довольно известной, и упоминания о ней встречались во многих учебниках по истории искусств. Лэнгдон просто забыл, что она находилась в этой церкви.

— Аввакум? — переспросила девушка.

— Да. Библейский пророк, предсказывавший гибель Земли.

— Думаете, это и есть первая веха?

Лэнгдон в изумлении смотрел на скульптуру. У него не было ни малейших сомнений в том, что перед ним находится первый маркер на Пути просвещения. Американец рассчитывал на то, что веха каким-то образом будет указывать на следующий алтарь науки, но не мог себе представить, что это будет сделано настолько буквально. И ангел, и Аввакум, подняв руки, указывали куда-то вдаль.

— Довольно прямолинейно, не так ли? — улыбнулся ученый.

— Я вижу, что они на что-то показывают, — взволнованно и в то же время с сомнением в голосе произнесла Виттория. — Но эти парни противоречат друг другу.

Лэнгдон негромко фыркнул. Девушка была права. Указующие персты фигур были направлены в диаметрально противоположные стороны. Но Лэнгдон уже успел решить эту загадку.

Ощутив новый прилив энергии, он направился к дверям.

— Куда вы? — спросила Виттория.

— На улицу! — Ноги сами несли Лэнгдона к выходу. — Я хочу взглянуть, на что указывает эта скульптура.

— Постойте! Откуда вам известно, какому указанию надо следовать?

— Четверостишие, — бросил он через плечо. — Последняя строка.

— «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь»? — произнесла она, глядя на поднятую руку ангела. — Вот это да, будь я проклята!

Глава 70

Гюнтер Глик и Чинита Макри сидели в микроавтобусе Би-би-си, запаркованном в дальнем от церкви углу пьяцца дель Пополо. Они прибыли на площадь следом за четверкой «альфа-ромео» и успели увидеть цепь весьма странных событий. Чинита, правда, не совсем понимала, что они могут означать, но все же проверила, насколько хорошо работает камера.

Сразу по прибытии Гюнтер и Чинита увидели, как из четырех автомобилей высыпали молодые люди и мгновенно оцепили церковь. Некоторые из них держали наготове оружие. Высокий худощавый человек — по виду несколько старше всех остальных — повел часть отряда по ступеням ко входу в собор. Солдаты выстрелами разбили замки на тяжелых дверях. Макри выстрелов не слышала и решила, что оружие снабжено глушителями. После этого солдаты скрылись в церкви.

Чинита предложила сидеть тихо и вести съемку в темноте. Ведь пистолеты есть пистолеты, а из микроавтобуса открывался неплохой вид на площадь и на все то, что происходит у собора. Глик не стал спорить. На противоположной стороне площади солдаты то вбегали в церковь, то выбегали из нее, что-то крича друг другу. Чинита навела камеру на отряд, отправившийся, видимо, на осмотр прилегающей к собору местности.

— Кто, по-твоему, эти люди? — спросила она.

— Откуда мне знать, черт возьми? — ответил Глик, не отрывая глаз от открывающейся перед ним сцены.

— Все в кадре.

— Ты по-прежнему считаешь, что нам следует вернуться на папскую вахту? — насмешливо спросил репортер.

Чинита не знала, что на это ответить. Здесь определенно что-то происходило, но она, проработав на ниве журналистики много лет, знала, что даже самые захватывающие события часто имеют весьма прозаические объяснения.

— Не исключено, что это пустышка, — произнесла она. — Эти парни получили такой же сигнал, как и ты, и решили его проверить. Тревога может оказаться ложной.

— Скорее туда! — схватил ее за руку Глик. — Давай фокус! — добавил он, показывая на церковь.

Чинита обратила объектив камеры на ступени собора.

— Привет, — пробормотала она, сконцентрировав внимание на появившемся из дверей мужчине.

— Кто этот тип?

— Никогда раньше с ним не встречалась, — ответила Чинита, взяв более крупный план. Вглядевшись в лицо мужчины, она со смехом добавила: — Но против продолжения знакомства возражать бы не стала.

* * *

Роберт Лэнгдон сбежал по ступеням церкви и помчался к центру площади. Наступал вечер, и весеннее солнце клонилось к закату где-то в южной части Рима. Дневное светило уже опустилось за крыши окружающих зданий, и на площадь ложились тени.

— Ну хорошо, Бернини, — сказал он самому себе, — куда, дьявол тебя побери, показывает твой ангел?

Лэнгдон обернулся и проверил ориентацию церкви, из которой он только что вышел, затем представил расположение капеллы Киджи в соборе и местонахождение в ней скульптуры. После этого он без малейшего колебания обратился лицом на запад, туда, куда неумолимо спускалось вечернее солнце. Времени в их распоряжении оставалось все меньше и меньше.

— Ангел указывает на юго-запад, — сказал он, недовольно глядя на магазины и дома, закрывающие вид на город. — Следующий указатель надо искать в этом направлении.

Напрягая память, Лэнгдон листал в уме страницы истории искусств Италии. Он был достаточно хорошо знаком с творчеством Бернини и понимал, что, не являясь специалистом в этой области, не может знать всех его творений. Однако, принимая во внимание сравнительную известность «Аввакума и ангела».

Ученый надеялся, что следующая веха будет столь же знаменита и он сможет ее вспомнить.

Земля, воздух, огонь, вода, размышлял он. Землю они нашли внутри часовни. Кроме того, пророк Аввакум предсказывал гибель Земли.

Следующим должен быть воздух. Лэнгдон изо всех сил заставлял работать свой мозг. Итак, надо вспомнить известную скульптуру Бернини, которая имела бы отношение к воздуху. На ум абсолютно ничего не приходило. Тем не менее он чувствовал себя готовым к действиям. «Я уже вступил на Путь просвещения, — думал он. — И Путь этот пока еще сохранился в неприкосновенности!»

Лэнгдон, напрягая зрение, смотрел на юго-запад в надежде увидеть над крышами домов шпиль католического храма, но так ничего и не рассмотрел. Для того чтобы найти следующий указатель, ему нужен был план Рима. Если удастся установить, какие церкви стоят к юго-западу от этого места, одна из них, может быть, даст толчок его памяти. «Воздух, — повторял он мысленно. — Воздух. Бернини. Скульптура. Воздух. Думай!»

Лэнгдон развернулся и направился назад, к ступеням собора. У входа, под строительными лесами, его встретили Оливетти и Виттория.

— Юго-запад, — сказал Лэнгдон. — Следующая церковь находится к юго-западу отсюда.

— На сей раз вы, надеюсь, в этом уверены? — прошипел Оливетти.

— Мне нужна карта, — не поддавшись на провокацию, продолжил ученый. — Карта, на которой обозначены все римские церкви.

Командующий вооруженными силами Ватикана с каменным выражением лица смотрел на американца.

— В нашем распоряжении всего полчаса, — бросив взгляд на часы, произнес тот.

Не сказав больше ни слова, Оливетти прошел мимо Лэнгдона и направился к машине, припаркованной перед фасадом церкви. Американец надеялся, что коммандер пошел за картой.

— Итак, ангел показывает на юго-запад. Вы не знаете, какие там могут быть церкви?

— За этими проклятыми домами ничего не видно, — снова поворачиваясь лицом к площади, произнес Лэнгдон. — А с церквями Рима я не очень хорошо зна… — Он умолк, не закончив фразы.

— Что случилось? — изумленно спросила Виттория. Лэнгдон опять посмотрел на площадь. После того как он поднялся по ступеням церкви, обзор заметно улучшился. Ученый по-прежнему почти ничего не видел, но он понял, что движется в правильном направлении. Он смотрел на довольно хилые, но поднимающиеся высоко к небу строительные леса. Они тянулись вверх на шесть этажей, чуть ли не до верхнего ряда церковных окон, значительно превосходя по высоте окружающие площадь здания. Через секунду Лэнгдон понял, куда направляется.

* * *

На противоположной стороне площади Чинита Макри и Гюнтер Глик буквально прилипли к ветровому стеклу микроавтобуса Би-би-си.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Гюнтер.

Макри не сводила объектива камеры с мужчины, который теперь взбирался вверх по строительным лесам.

— Должна заметить, что парень слишком хорошо одет для того, чтобы изображать Человека-паука.

— А кто эта мадам Паучиха?

Чинита перевела видоискатель камеры на стоящую под лесами привлекательную женщину.

— Держу пари, что ты не возражал бы против того, чтобы узнать ее поближе.

— Может быть, уже пора позвонить в редакцию?

— Пока подождем и посмотрим. Прежде чем сообщать, что мы сбежали с конклава, надо хоть что-то иметь за пазухой.

— Как ты думаешь, один из этих старых пердунов действительно убит?

— Гореть тебе в геенне огненной! — фыркнула Чинита.

— Я прихвачу туда с собой Пулитцеровскую премию.

Глава 71

Чем выше взбирался Лэнгдон, тем менее устойчивыми казались ему леса. Однако с каждым новым шагом Рим открывался перед ним все шире, и американец продолжал восхождение.

Когда он добрался до верхнего уровня, то задыхался гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Выбравшись на платформу, ученый стряхнул с себя известь и выпрямился. Страха высоты он не испытывал. Совсем напротив, она заряжала его бодростью.

С платформы открывался захватывающий вид. Лэнгдон видел под собой океан огня — красные черепичные крыши Рима пылали в багрянце заката. Оказавшись в верхней точке строительных лесов, Лэнгдон первый раз в жизни вознесся над гарью и дымом уличного движения, а Рим впервые предстал перед ним древним Citta di Dio — Городом Бога.

Щурясь на закат, ученый искал взглядом шпиль или колокольню церкви. Но на юго-западе вплоть до самого горизонта не было видно ни одного собора. «В Риме сотни церквей, — думал он. — И в нужном нам направлении должна находиться хотя бы одна из них! Если церковь, конечно, видна. Или еще существует в наши дни», — напомнил он себе.

Лэнгдон еще раз, уже значительно медленнее, осмотрел море крыш. Он знал, что далеко не все церкви имеют высокие шпили. В первую очередь это относится к небольшим, стоящим в стороне от главных улиц, молельням. Но и Рим, конечно, изменился до неузнаваемости с далекого семнадцатого века, когда, согласно закону, соборы должны были быть самыми высокими зданиями в городе. Теперь же взгляд Лэнгдона то и дело натыкался на высотные дома и телевизионные вышки.

Он еще раз внимательно изучил крыши вплоть до самого горизонта и опять ничего не увидел. Ни единого шпиля. Лишь вдали, где-то на самом краю Рима, расплывчатым пятном на фоне заката темнело грандиозное творение Микеланджело — купол собора Святого Петра. Собор, строго говоря, находился в черте города-государства Ватикан, а вовсе не на территории Рима. Интересно, как чувствует себя коллегия кардиналов и как идут поиски антивещества, подумал Лэнгдон. Внутренний голос подсказывал ему, что поиски ничего не дали… и не дадут.

В голове его снова зазвучало четверостишие, и он еще раз внимательно, строка за строкой, его проанализировал. «Найди гробницу Санти с дьявольской дырою». Гробницу Санти они нашли. «Таинственных стихий четверка жаждет боя». Здесь тоже все ясно. Четверка таинственных стихий — это земля, воздух, огонь и вода. «Сияет свет, сомненья позабудь…» Свет — не что иное, как Путь просвещения, проложенный Бернини. «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь».

Этот ангел показывает на юго-запад…

* * *

— Ступени, быстро! — выкрикнул Глик, тыча пальцем в ветровое стекло микроавтобуса. — У входа в церковь что-то происходит!

Макри направила объектив камеры на фасад собора. Да, там действительно что-то происходило. Худой, похожий на военного человек уже успел подвести машину к самому основанию лестницы и открыть багажник. Теперь он, видимо, опасаясь любопытных взглядов, внимательно осматривал площадь. На какой-то момент Макри показалось, что мужчина их заметил. Однако тревога оказалась ложной. Офицер продолжал обводить площадь взглядом. Так ничего и не заметив, он извлек портативное радио и произнес несколько слов в микрофон.

Почти в тот же момент у выхода из собора появилась чуть ли не армия. Выбежав из дверей, молодые люди, словно готовящиеся к схватке игроки в американский футбол, выстроились стеной на верхней ступени. Затем, по-прежнему стоя плечом к плечу, они начали спускаться по лестнице. А скрытая за ними четверка солдат несла какой-то предмет. Тяжелый и неудобный.

— Неужели они что-то украли в церкви? — прижавшись лбом к ветровому стеклу, спросил Глик.

Чинита лихорадочно искала брешь в людской стене. Всего один кадр, молила она. Единственный, малюсенький кадрик. Но солдаты двигались как один человек. Ну давайте же! Макри не сводила с молодых людей объектива камеры и наконец дождалась своего. Когда солдаты начали помещать груз в багажник, в человеческой стене возникла брешь. По какому-то капризу судьбы строй нарушил именно их пожилой командир. Просвет возник всего на миг, но этого было достаточно. Макри успела сделать свой кадр. Или, вернее, кадры. Их оказалось более десятка.

— Звони в редакцию, — сказала она. — У нас труп.

* * *

А в это время далеко от Рима, в ЦЕРНе, Максимилиан Колер въехал на своем кресле в кабинет Леонардо Ветра и принялся просматривать файлы ученого. Делал он это быстро и весьма профессионально. Не обнаружив того, что искал, директор покатил в спальню своего друга. Верхний ящик прикроватной тумбочки был заперт на ключ. Колер съездил на кухню, взял там нож и с его помощью взломал замок.

Выдвинув ящик, он увидел в нем именно то, что искал.

Глава 72

Лэнгдон спустился с лесов и стряхнул попавшую на одежду известь.

— Ничего? — спросила, подойдя к нему, Виттория.

Лэнгдон отрицательно покачал головой.

— Они засунули тело кардинала в багажник.

Лэнгдон взглянул на «альфа-ромео». Оливетти и еще несколько солдат разглядывали лежащую на капоте машины карту.

— Они смотрят, что находится на юго-западе?

— Да. Но никаких церквей в том направлении нет. Самый близкий от этого места храм — собор Святого Петра.

Лэнгдон удовлетворенно крякнул. По крайней мере по этому пункту он и главнокомандующий пришли к согласию. Он направился к Оливетти, и солдаты расступились, давая ему пройти.

— Ничего, — поднял глаза коммандер. — Но на плане обозначены не все церкви. Здесь указаны только самые крупные. Всего около пятидесяти.

— Где мы сейчас находимся? — спросил Лэнгдон.

Оливетти показал на пьяцца дель Пополо и провел от нее линию точно на юго-запад. Линия проходила на довольно значительном расстоянии от скопления черных квадратов, обозначавших большие соборы или церкви. К сожалению, самые значительные церкви Рима были и самыми старыми… теми, которые уже должны были существовать в начале семнадцатого века.

— Я должен принимать решение, — сказал Оливетти. — В направлении вы уверены?

Лэнгдон представил ангела, указывающего перстом на юго-запад, еще раз подумал, что времени у них остается в обрез, и произнес:

— Да. Вне всякого сомнения.

Оливетти пожал плечами и еще раз провел пальцем по воображаемой линии на карте. Линия пересекала мост Маргариты, виа Кола ди Рьенцо и, миновав пьяцца Рисорджименто, упиралась прямо в центр площади Святого Петра. Других церквей на ее пути не имелось.

— Но чем вас не устраивает Святой Петр? — спросил один из солдат. Под левым глазом швейцарца виднелся глубокий шрам. — Ведь это тоже церковь.

— Это место должно быть доступно публике, — вздохнул Лэнгдон. — Вряд ли собор сейчас открыт для посетителей.

— Но линия проходит через площадь Святого Петра, — вмешалась Виттория, заглядывая через плечо Лэнгдона. — Площадь бесспорно доступна публике.

Лэнгдон уже успел все взвесить и, не раздумывая, ответил:

— Там нет никаких статуй.

— Но по-моему, в центре площади стоит обелиск.

Она была права. В самом центре площади находился монолит, привезенный из Египта. Высокая пирамида. Какое странное совпадение, подумал он, а вслух, с сомнением покачав головой, произнес:

— Этот обелиск не имеет никакого отношения к Бернини. В Рим его привез Калигула. И с воздухом он никоим образом не связан. Кроме того, здесь возникает еще одно противоречие, — продолжил он. — В четверостишии говорится, что ангелы указывают путь через Рим, площадь же Святого Петра находится не в Риме, а в Ватикане.

— Это зависит от того, кого вы спросите, — снова вмешался солдат со шрамом.

— Не совсем вас понял, — сказал Лэнгдон.

— Вопрос о принадлежности площади постоянно служит яблоком раздора, — продолжил швейцарец. — Большинство карт показывают площадь Святого Петра в пределах границ Ватикана. Но поскольку она находится за чертой стен города-государства, римские чиновники уже много веков утверждают, что площадь является частью Рима.

— Вы, наверное, шутите? — спросил Лэнгдон, никогда не слышавший об этом вековом споре.

— Я упомянул о площади только потому, что коммандер Оливетти и мисс Ветра говорили о скульптуре, имеющей отношение к воздуху.

— И вам известна такая на площади Святого Петра? — не скрывая скептицизма, спросил Лэнгдон.

— Не совсем. Вообще-то это вовсе не скульптура и к делу, видимо, отношения не имеет.

— Но мы все же хотим тебя выслушать, — сказал Оливетти.

— Я знаю о существовании этого изображения потому, что обычно несу службу на площади и знаком с каждым ее уголком.

— Говорите о скульптуре, — остановил его Лэнгдон. — Как она выглядит?

«Неужели у иллюминатов хватило духу поставить второй указатель в самом центре площади, рядом с собором Святого Петра?» — думал он. Ему почему-то начало казаться, что это вполне возможно.

— Я прохожу мимо нее каждый день, — продолжил солдат. — Она находится в центре площади, как раз в том месте, куда указывает линия. Именно поэтому я о ней и подумал. Но, как я сказал, это… не совсем скульптура. Это скорее мраморный блок.

— Блок? — переспросил Оливетти.

— Да, синьор. Мраморный блок, вделанный в мостовую. В основании монолита. Он не похож на другие мраморные основания, поскольку имеет форму эллипса, а не квадрата, как бывает обычно. И на этом мраморе вырезано изображение существа, выдыхающего ветер. — Швейцарец подумал немного и добавил: — Выдыхающего воздух, если использовать более научный термин.

— Рельефное изображение?! — изумленно глядя на солдата, чуть ли не выкрикнул Лэнгдон.

Взгляды всех присутствующих обратились на американца.

— Рельеф, — пояснил ученый, — является одной из разновидностей скульптуры.

Скульптура есть искусство изображения фигур в их полном объеме, а также в форме рельефа… Ему десятки раз приходилось писать на классной доске это определение. Рельеф являет собой двухмерное изображение, хорошим примером которого был профиль Авраама Линкольна на одноцентовой монете. Медальоны Бернини в капелле Киджи могли служить еще одним образчиком этой разновидности ваяния.

— Bassorelivo? — спросил швейцарец, используя итальянский термин.

— Да, да! Барельеф! — подхватил Лэнгдон и, стукнув кулаком по капоту машины, добавил: — Я просто не думал в этом направлении. Эта пластина в мраморном блоке, о которой вы говорите, называется West Ponente, что означает «Западный ветер». Кроме того, она известна под названием Respiro di Dio.

— Дыхание Бога?

— Да. Воздух! И он был изваян в мраморе архитектором, создавшим эту площадь.

— Но я всегда полагала, что Святого Петра спроектировал Микеланджело, — неуверенно произнесла Виттория.

— Да, собор! — воскликнул Лэнгдон. — Но площадь Святого Петра создал Бернини!

Кавалькада из четырех «альфа-ромео» покинула пьяцца дель Пополо с такой скоростью, что сидящие в них люди не заметили, как стоящий у края площади микроавтобус Би-би-си двинулся следом за ними.

Глава 73

Гюнтер Глик чуть ли не вдавил педаль акселератора в пол микроавтобуса, пытаясь не отстать от четырех «альфа-ромео», с бешеной скоростью прокладывавших себе путь в сумасшедшем уличном движении Рима. Микроавтобусу еле-еле удавалось держаться в хвосте таинственных машин, которые, казалось, летели по воздуху.

Макри сидела на своем рабочем месте в задней части автомобиля, ведя телефонную беседу с Лондоном. Когда разговор закончился, она прокричала, пытаясь перекрыть шум уличного движения:

— Что желаешь услышать вначале? Хорошую новость или плохую?

Глик нахмурился. По собственному опыту он знал, что после контакта с начальством все дела почему-то начинают осложняться.

— Давай плохую.

— Редакторы писают кипятком из-за того, что мы уехали с площади.

— Удивила!

— Кроме того, они полагают, что твой информатор — просто жулик.

— Естественно.

— А босс предупредил меня, что от полноценной взбучки тебя отделяет всего ничего.

— Здорово, — скривился Глик. — Выкладывай хорошую новость.

— Они согласились просмотреть наш материал.

Глик почувствовал, как гримаса недовольства перерастает в довольную ухмылку. Похоже, что полноценную взбучку получит кто-то другой, подумал он.

— Ну так валяй, отсылай картинку.

— На ходу ничего не выйдет. Передам, когда остановимся и сможем выйти на станцию сотовой связи.

В этот момент Глик со скоростью пушечного ядра летел по виа Кола ди Рьенцо.

— Сейчас остановиться не могу, — заявил он и, выезжая на пьяцца Рисорджименто, резко бросил микроавтобус влево.

Поворот был таким резким, что все сложное хозяйство Макри едва не соскользнуло с сиденья.

— Если ты раздолбаешь мой компьютер, — сказала она, с трудом поймав аппаратуру, — то нам придется доставлять материал в Лондон самим.

— Держись крепче, любовь моя. Что-то мне подсказывает, что мы почти на месте.

— Где?

Глик посмотрел на занимающий полнеба и уже такой знакомый купол, улыбнулся и произнес:

— Мы вернулись в то место, откуда начали.

* * *

Четыре «альфа-ромео», умело вписавшись в движение машин вокруг площади Святого Петра, разъехались по ее периметру, и гвардейцы спокойно, не привлекая лишнего внимания, высадились в заранее намеченных местах. Швейцарцы сразу стали невидимыми, растворившись в толпе туристов или затерявшись среди машин прессы, припаркованных у края площади. Часть гвардейцев скрылись в частоколе окружающих площадь колонн. Создавалось впечатление, что они просто испарились. Глядя сквозь ветровое стекло, Лэнгдон почти физически ощущал, как вокруг площади стягивается кольцо охраны.

Оливетти по радиотелефону дал команду в Ватикан, и оттуда к обелиску выслали несколько агентов в штатском. Лэнгдон смотрел на совершенно открытую площадь и задавал себе один и тот же вопрос: каким образом нанятый иллюминатами убийца рассчитывает скрыться отсюда? Как он сможет протащить кардинала через толпу туристов, мимо швейцарских гвардейцев и убить его у всех на глазах?

Лэнгдон посмотрел на своего Микки-Мауса. Лапки мышонка показывали 8:54. Оставалось шесть минут.

Сидящий впереди Оливетти обернулся и, глядя в упор на Лэнгдона и Витторию, сказал:

— Я хочу, чтобы вы оба встали рядом с этим булыжником… или как там его… мраморным блоком Бернини. Спектакль тот же. Вы — парочка влюбленных туристов. Ясно?

Лэнгдон еще не успел открыть рта, чтобы ответить, как Виттория, распахнув дверцу, потянула его из машины.

Весеннее солнце опускалось за горизонт прямо за базиликой, и на площадь, постепенно поглощая ее, наползала огромная тень. Как только они вступили в эту прохладную темноту, американца начала бить дрожь — явно не от холода. Ему было просто-напросто страшно. Петляя между туристами, Лэнгдон вглядывался в лица людей: ведь среди них мог находиться убийца. Виттория держала его за руку. Ладонь девушки казалась ему очень теплой.

Проходя по огромной площади, Лэнгдон подумал о том, что Бернини сумел добиться того эффекта, которого требовал от него Ватикан, поручив ему эту работу. Великому художнику вполне удалось заставить каждого, кто вступал на площадь, «ощутить свое ничтожество». Лэнгдон, во всяком случае, чувствовал себя в этот момент существом совсем крошечным.

— Теперь к обелиску? — спросила Виттория.

Лэнгдон кивнул и двинулся через площадь налево.

— Сколько времени? — спросила девушка. Она шагала быстро, но в то же время расслабленно, так, как ходят туристы.

— Без пяти…

Виттория ничего не сказала, но Лэнгдон почувствовал, как вдруг сжались пальцы, держащие его руку. Пистолет по-прежнему оттягивал карман, и ученый надеялся, что Виттория не захочет им воспользоваться. Он не мог себе представить, как можно достать оружие в центре площади Святого Петра и на глазах всей мировой прессы прострелить коленную чашечку убийцы. Впрочем, инцидент, подобный этому, явился бы сущей мелочью по сравнению с публичным клеймением и убийством кардинала.

Воздух, думал Лэнгдон. Второй элемент науки. Он пытался представить себе способ убийства и то, как может выглядеть клеймо. Ученый еще раз осмотрел гранитный простор площади, и она показалась ему пустыней, окруженной со всех сторон швейцарскими гвардейцами. Лэнгдон не видел, как может скрыться отсюда ассасин, если действительно решится осуществить задуманное.

В центре площади высился привезенный Калигулой из Египта обелиск весом в триста пятьдесят тонн. Монолит поднимался к небу на восемьдесят один фут, и его имеющую вид пирамиды вершину украшал пустотелый металлический крест. На крест еще не упала тень, и он сверкал в лучах заходящего солнца. Это казалось чудом… Считалось, что внутри его хранится частица того самого креста, на котором был распят Христос.

По обе стороны от обелиска, соблюдая полную симметрию, красовались два фонтана. Бернини придал площади форму эллипса, и историки искусства утверждали, что фонтаны находятся в фокусах этой геометрической фигуры. Лэнгдон всегда считал подобное расположение всего лишь причудой архитектора и до этого дня о ней не задумывался. Теперь вдруг оказалось, что весь Рим заполнен эллипсами, пирамидами и иными удивительными геометрическими формами.

На подходе к обелиску Виттория замедлила шаг. Она с силой выдохнула воздух, как бы приглашая Лэнгдона успокоиться вместе с ней. Лэнгдон попытался сделать это, опустив плечи и несколько расслабив решительно выставленную вперед нижнюю челюсть.

Где-то здесь, на площади Святого Петра, рядом с тянущимся к небу обелиском и в сени самого большого в мире собора, находился вделанный в гранит мостовой белый мраморный эллипс, созданный гением Бернини, — второй алтарь науки.

* * *

Гюнтер Глик вел наблюдение за площадью, находясь в тени окружающей ее колоннады. В любой другой день он ни за что бы не обратил внимания на мужчину в твидовом пиджаке и девушку в шортах цвета хаки. Парочка ничем не отличалась от всех остальных любующихся площадью туристов. Но этот день никак нельзя было назвать обычным. Это был день таинственных телефонных звонков, мертвых тел, с ревом носящихся по Риму машин и мужчин в твидовых пиджаках, взбирающихся на строительные леса безо всякой видимой причины. Глик решил проследить за этой парочкой повнимательнее.

Гюнтер посмотрел на другую сторону площади и увидел там Макри. Он направил ее наблюдать за мужчиной в твиде и девицей в шортах с противоположного фланга, и Макри точно последовала его указаниям. Чинита вальяжно шагала, небрежно неся в руках камеру, но, несмотря на попытку изобразить скучающую представительницу прессы, она, как с сожалением отметил Глик, привлекала к себе больше внимания, чем они рассчитывали. В этом углу площади других репортеров не было, и туристы то и дело косились на камеру со знакомым всему миру сокращением Би-би-си.

Материал, на котором им удалось запечатлеть загрузку голого мертвого тела в багажник «альфа-ромео», передавался в этот момент из микроавтобуса в Лондон. Гюнтер знал, что над его головой сейчас летят электронные сигналы, и его очень интересовало, что скажут редакторы, увидев полученные кадры.

Он сожалел о том, что им с Макри не удалось добраться до трупа раньше, чем в дело вступили военные в штатском. Он знал, что сейчас та же самая армия, веером рассыпавшись по площади, ведет за ней наблюдение. Видимо, ожидались какие-то очень серьезные события.

Средства массовой информации есть не что иное, как пособники анархии, припомнил он слова убийцы. Глик опасался, что упустил свой шанс совершить прорыв в карьере. Он бросил взгляд на автомобили прессы в другом конце площади, а затем возобновил наблюдение за Макри, шагавшей по площади неподалеку от таинственной парочки. Что-то подсказало Глику, что опасаться нечего и он все еще в игре…

Глава 74

Объект своего поиска Лэнгдон разглядел, не дойдя до него добрых десять ярдов. Белый мраморный эллипс Бернини, известный как West Ponente, выделялся на фоне серого гранита площади, несмотря на то что его то и дело заслоняли фигуры туристов. Виттория тоже увидела эллипс и сильнее сжала руку Лэнгдона.

— Расслабьтесь, — прошептал американец. — Проделайте ваше упражнение, именуемое «пиранья».

Виттория тут же ослабила захват.

Вокруг них шла совершенно обычная жизнь. По площади слонялись туристы, монахини болтали, стоя в тени колонн, а у подножия обелиска какая-то девчушка кормила голубей.

Лэнгдон не стал смотреть на часы, он и без того знал, что назначенный час почти наступил. Каменный эллипс вскоре оказался у их ног, они остановились, не демонстрируя внешне никакой озабоченности. Пара обычных туристов, изучающих не очень известное и не очень их интересующее произведение искусства.

— West Ponente, — прочитала вслух Виттория надпись на белом камне.

Лэнгдон посмотрел на барельеф и неожиданно осознал всю степень своей невежественности. До него только сейчас дошло значение этого творения Бернини, несмотря на то что он много раз видел West Ponente как в книгах по искусству, так и во время своих многочисленных посещений Рима.

Теперь он все понял.

Блок из белого мрамора имел форму эллипса примерно трех футов в длину, а рельефное изображение Западного ветра было представлено в виде головы ангела. Ангел надувал щеки, и с его губ срывались порывы ветра, устремляющегося прочь от Ватикана… Дыхание Бога. Со стороны Бернини это была дань уважения второму элементу. Воздух… Дуновение зефира из ангельских уст. Чем дольше Лэнгдон смотрел на барельеф, тем лучше понимал значение этого произведения искусства. Бернини изваял ветер в виде пяти отдельных клубов… Пяти! Но и это еще не все. По обеим сторонам головы ангела, ближе к оконечностям эллипса, были изображены сверкающие звезды. Лэнгдон тут же вспомнил о Галилее. Две звезды. Пять порывов ветра, эллипсы, симметрия… Он чувствовал себя опустошенным. В голове стоял гул.

Виттория неожиданно пошла дальше, увлекая за собой Лэнгдона.

— Мне кажется, за нами следят, — сказала она.

— Кто?

— Одна и та же личность следовала за нами, пока мы шли через площадь, — сказала девушка лишь после того, как они отошли от барельефа на добрых тридцать ярдов. Бросив будто бы случайный взгляд через плечо, она продолжила: — И все еще продолжает идти. Так что двигаемся дальше.

— Вы полагаете, это ассасин?

— Не думаю, — покачала головой Виттория, — если, конечно, иллюминаты не наняли для убийства сотрудницу Би-би-си.

* * *

Когда над площадью прокатился оглушительный звон колоколов собора Святого Петра, Лэнгдон и Виттория чуть не подпрыгнули. Время. В надежде отвязаться от репортера с камерой они успели отойти от барельефа Бернини на довольно большое расстояние и теперь повернули назад.

Несмотря на колокольный звон, на площади царил полнейший покой. По-прежнему неторопливо бродили туристы, а какой-то бездомный пьяница дремал, неловко сидя на ступенях у основания обелиска. Маленькая девочка продолжала кормить голубей. «Неужели присутствие репортера спугнуло убийцу?» — подумал было Лэнгдон, но тут же отмел это предположение. Он помнил, что ассасин обещал сделать кардиналов звездами мировой прессы.

Как только смолк девятый удар колокола, на площади воцарилась полнейшая тишина.

И в этот момент… И в этот момент страшно закричала девочка.

Глава 75

Первым к кричащей девчушке подоспел Лэнгдон. Окаменевшая от ужаса малышка показывала на основание обелиска, рядом с которым на ступенях устроился пьяный оборванец. Бродяга — видимо, один из многочисленных римских бездомных — имел жалкий вид. Его седые волосы падали на лицо немытыми жирными космами, а тело было укутано в грязную ткань. Продолжая кричать, девочка нырнула в начинающую собираться толпу.

Лэнгдон подскочил к несчастному и с ужасом увидел, как по лохмотьям бродяги растекается темное пятно. Присмотревшись, он понял, что это свежая кровь.

Затем сидящий старик, словно сломавшись в поясе, наклонился и начал заваливаться вперед. Лэнгдон бросился к нему, но опоздал. Бродяга, наклоняясь все сильнее, рухнул со ступеней, уткнулся лицом в гранит мостовой и затих. Американцу показалось, что все это произошло за какие-то доли секунды.

Лэнгдон склонился над старцем. Подбежала Виттория и прикоснулась пальцами к сонной артерии бродяги.

— Есть пульс, — сказала она. — Переверните его.

Толпа зевак вокруг них все увеличивалась.

Лэнгдон начал действовать, не дожидаясь дальнейших указаний. Взяв старика за плечи, он стал поворачивать его лицом вверх. Грязная ткань, в которую было завернуто тело, соскользнула, и когда бродяга оказался лежащим на спине, американец увидел в самом центре его груди большое черное пятно сгоревшей плоти.

Виттория отпрянула, судорожно вздохнув.

Лэнгдон замер, словно парализованный, ощутив одновременно восхищение и отвращение. Символ, который он увидел, был очень прост и в то же время ужасен.

— Воздух, — задыхаясь от волнения, выдавила Виттория. — Это… он.

В этот миг рядом с ними практически из ниоткуда появились швейцарские гвардейцы. Раздались громкие команды, и солдаты бросились на поиски невидимого убийцы.

Один из зевак-туристов рассказал, что всего несколько минут назад какой-то смуглый и, видимо, очень хороший человек не только помог этому несчастному перейти через площадь, но даже некоторое время посидел рядом с ним на ступенях. Затем этот добрый христианин растворился среди туристов.

Виттория сорвала остатки лохмотьев с торса «бродяги», и по обе стороны от клейма, чуть ниже грудной клетки, они увидели две большие проникающие раны. Девушка откинула голову кардинала назад и принялась делать искусственное дыхание по системе «изо рта в рот». Лэнгдон был совершенно не готов к тому, что случилось после этого. Как только Виттория сделала первый выдох, в ранах раздалось шипение, и из них брызнула кровь. Это было похоже на фонтан, возникающий при дыхании кита, но значительно меньших размеров. Солоноватая жидкость ударила Лэнгдону в лицо.

Виттория подняла голову и с ужасом прошептала:

— Его легкие… пробиты.

Лэнгдон протер глаза и посмотрел на раны. В них раздавалось бульканье. Легкие кардинала были разрушены. Он находился в агонии.

Виттория прикрыла тело, и в дело вступили швейцарские гвардейцы.

И в этот момент вконец растерявшийся Лэнгдон увидел ее. Преследовавшая их в последнее время женщина находилась рядом. Она стояла чуть пригнувшись, а на ее плече висела работающая, направленная прямо на него видеокамера с логотипом Би-би-си. Женщина и Лэнгдон встретились взглядами, и американец понял, что она успела снять все. Он хотел было крикнуть, но женщина исчезла в толпе с ловкостью кошки.

Глава 76

Чинита Макри бежала, спасая самый сенсационный материал, который ей удалось снять за всю свою репортерскую жизнь.

Тяжелая камера казалась ей якорем, мешавшим лавировать в толпе. Макри пришлось двигаться против людского потока, поскольку все туристы устремились к месту происшествия и лишь одна она мчалась в противоположном направлении. Мужчина в твидовом пиджаке заметил ее, и, чтобы спасти материал, нужно было убежать как можно дальше. Ей стало казаться, что ее преследуют и что кольцо преследователей сжимается со всех сторон.

Макри была в ужасе от того, что ей удалось запечатлеть своей камерой. Неужели мертвец был одним из тех? Телефонный звонок, который получил Глик, теперь не казался ей таким безумным.

Когда она была уже неподалеку от своего микроавтобуса, перед ней из толпы возник решительного вида молодой человек. Увидев друг друга, они оба замерли. Молодой человек молниеносно извлек из кармана портативную рацию и произнес в микрофон несколько слов. Затем он направился к Макри, но та, не став его дожидаться, нырнула в толпу и понеслась с удвоенной скоростью. Лавируя между телами, она извлекла кассету из камеры и, сунув ее за пояс, передвинула к спине так, чтобы ее не было видно. Золотая пленка, подумала она, первый раз в жизни порадовавшись тому, что имеет избыточный вес. Где же ты, Глик? Куда, к дьяволу, подевался?!

Слева от нее возник еще один солдат. Макри, понимая, что в ее распоряжении совсем мало времени, снова нырнула в толпу. Она выхватила из кофра чистую пленку и сунула ее в камеру. Теперь ей оставалось только молиться.

Когда она находилась в каких-то тридцати ярдах от своего микроавтобуса, перед ней словно из-под земли выросли два человека со скрещенными на груди руками. Бежать ей было некуда.

— Пленку! — сказал один, протягивая руку. — Живо!

Макри отшатнулась и прикрыла руками камеру.

— Ни за что!

Второй мужчина распахнул полы пиджака, демонстрируя пистолет.

— Ну и стреляйте! — крикнула Макри, сама удивляясь смелости, с которой была произнесена эта фраза.

— Пленку! — повторил первый.

Куда, к дьяволу, подевался этот проклятый Глик? Макри топнула ногой и что есть мочи заорала:

— Я — профессиональный оператор всемирно известной компании Би-би-си! Согласно двенадцатой статье Акта о свободе прессы, этот фильм является собственностью Британской вещательной корпорации!

Мужчины и ухом не повели. Тот, который демонстрировал пистолет, сделал шаг по направлению к ней.

— Я лейтенант швейцарской гвардии и, согласно Святому уложению, конфискую собственность, которую вы прячете. Соответственно вы подлежите обыску и аресту.

Вокруг них постепенно начала собираться толпа.

— Я ни при каких обстоятельствах не отдам вам кассету из этой камеры, не поговорив предварительно со своим редактором в Лондоне. Я предлагаю вам…

Гвардейцы решили не продолжать дискуссию. Один из них вырвал у нее из рук камеру, а второй схватил ее за плечи, развернул лицом в сторону Ватикана и повел через толпу.

Макри молила Бога о том, чтобы Он не позволил швейцарцам ее обыскать и отнять отснятый материал. Если она сможет скрывать кассету достаточно долго…

И в этот миг произошло нечто совершенно невообразимое. Кто-то из толпы сунул сзади руку ей под жакет, и Макри почувствовала, как кассета выскользнула из-за пояса. Она резко обернулась и, к счастью, успела проглотить готовые сорваться с языка слова. Сзади нее стоял, затаив дыхание, Гюнтер Глик. Затем Гюнтер подмигнул ей и, ухмыляясь, растворился в толпе.

Глава 77

Лэнгдон, пошатываясь, вошел в туалетную комнату рядом с кабинетом папы и смыл кровь с лица и губ. Это была не его кровь. Это была кровь кардинала Ламассэ, который только что умер ужасной смертью на полной людей площади вблизи Ватикана. Невинный агнец, принесенный в жертву на алтарь науки. Пока ассасин выполнял свои угрозы.

Лэнгдон с ощущением полной беспомощности смотрел на себя в зеркало. Глазаввалились, их взгляд был каким-то отрешенным и щеки начали темнеть от прораставшей на них щетины. Туалетная комната сияла ослепительной чистотой: черный мрамор, золотая фурнитура, мягкие полотенца и ароматное мыло для рук.

Лэнгдон попытался выкинуть из головы кровавое клеймо, которое только что видел. Воздух. Но видение не исчезало. С момента пробуждения этим утром он уже видел три амбиграммы… и знал, что предстоит увидеть еще две.

Из-за закрытых дверей до него доносились громкие голоса. Оливетти, камерарий и капитан Рошер обсуждали план дальнейших действий. Поиск антивещества пока, видимо, успехом не увенчался. Швейцарцы либо проморгали ловушку, либо врагам удалось проникнуть в сердце Ватикана гораздо глубже, чем желал признать Оливетти.

Лэнгдон вытер руки и лицо и поискал взглядом писсуар. Писсуара в туалетной комнате не оказалось, там имелся лишь один унитаз. Он поднял крышку и замер.

Все тело его напряглось, и по нему прокатилась волна нечеловеческой усталости. В его груди теснились совершенно противоречивые чувства. Он обессилел, бегая без сна и еды. Двигаясь по Пути просвещения, он пережил душевную травму, став свидетелем двух жестоких убийств. А мысли о возможном исходе этой драмы приводили его в ужас.

«Думай!» — приказал он себе. Но в голове не было ни единой здравой мысли.

После того как Лэнгдон спустил воду, ему на ум вдруг пришла забавная мысль. «Ведь это же туалет папы, — подумал он. — Я только что помочился в унитаз папы. В его Святой трон».

Глава 78

А в Лондоне тем временем дежурная редакторша выхватила из приемника спутниковой связи записанную кассету, промчалась через аппаратную, ворвалась в кабинет главного редактора, вставила кассету в видеомагнитофон и, ни слова не говоря, нажала кнопку воспроизведения.

Пока шел материал, она рассказала шефу о своем разговоре с Гюнтером Гликом, находящимся в данный момент в Ватикане. Девица была способной журналисткой и, пока шла запись, успела получить из архивов Би-би-си подтверждение личности человека, только что убитого на площади Святого Петра в Риме.

Выскочив из кабинета, главный редактор заорал так, что все немедленно бросили работу.

— Прямой эфир через пять минут! — выкрикнул он. — Самого талантливого ведущего к камере! Ответственных за связь со средствами массовой информации прошу немедленно вступить в переговоры в режиме онлайн. У нас есть материал на продажу. Кроме того, мы имеем фильм!

Все координаторы коммерческой деятельности немедленно включили свои системы связи.

— Продолжительность фильма? — громко спросил один из них.

— Тридцать секунд, — ответил главный.

— Содержание?

— Убийство, снятое в натуре!

Глаза координаторов загорелись энтузиазмом.

— Стоимость лицензионного показа?

— Миллион долларов США.

— Что? — спросили все, недоверчиво повернув головы.

— Вы меня слышали! Я хочу, чтобы вы начали с самых крутых. Си-эн-эн, Эм-эс-эн-би-си. А также с «большой тройки»^[79]. Разрешаю сокращенный предварительный просмотр. Дайте им пять минут на размышления, после чего Би-би-си выйдет в эфир.

— Что, черт побери, произошло? — спросил один из сотрудников. — Неужели с нашего премьера живьем содрали шкуру?

— Лучше, — покачал головой шеф. — Все гораздо лучше.

* * *

А где-то в Риме как раз в этот момент ассасин наслаждался коротким и вполне заслуженным отдыхом. Развалясь в удобном кресле, он с восхищением рассматривал легендарное помещение. «Я сижу в Храме Света, — думал он. — В тайном убежище иллюминатов». Он не мог поверить в то, что оказался здесь по прошествии стольких веков.

Немного выждав, он набрал номер репортера Би-би-си, с которым говорил раньше. Время. Однако самую страшную новость мир должен услышать позже.

Глава 79

Виттория Ветра отпила из стакана чай и машинально принялась за булочку, предложенную ей одним из швейцарских гвардейцев. Она знала, что поесть обязательно надо, но аппетита не было. В кабинете папы кипела жизнь, в нем шла оживленная дискуссия. Капитан Рошер, коммандер Оливетти и еще с полдюжины гвардейцев пытались оценить понесенный урон и обдумывали следующий шаг.

Роберт Лэнгдон стоял у окна и смотрел на площадь Святого Петра. Казалось, что он пребывал в каком-то ином мире. К нему подошла Виттория.

— Новые идеи?

Лэнгдон молча покачал головой.

— Булочку желаете?

При виде еды его настроение несколько улучшилось.

— Еще как! Спасибо, — ответил американец и принялся яростно жевать.

Шумная дискуссия за их спинами внезапно оборвалась; в сопровождении двух гвардейцев в кабинет вошел камерарий. Если до этого клирик казался утомленным, то теперь он выглядел совершенно опустошенным.

— Что случилось? — спросил камерарий, обращаясь к Оливетти. Судя по выражению его лица, самое худшее он уже успел услышать.

Формальный доклад Оливетти звучал как отчет о потерях на поле боя. Он излагал факты кратко и четко:

— Вскоре после восьми часов в церкви Санта-Мария дель Пополо было обнаружено тело кардинала Эбнера. Кардинал задохнулся, а на его теле имелось клеймо в виде амбиграммы слова «Земля». Кардинал Ламассэ был убит на площади Святого Петра десять минут назад. Он скончался от проникающих ранений в грудь. На теле обнаружено клеймо. Это слово «Воздух», также начертанное в виде амбиграммы. И в том, и в другом случае убийце удалось скрыться.

Камерарий пересек комнату и, тяжело опустившись в папское кресло у письменного стола, сгорбился.

— Однако кардиналы Баджиа и Гуидера еще живы.

Камерарий вскинул голову, и по выражению его лица было видно, как он страдает.

— И это, по вашему мнению, должно служить нам утешением? Два кардинала убиты, и двум другим осталось жить не долго, если вы их не отыщете.

— Мы обязательно их найдем, — заверил камерария Оливетти. — Я в этом не сомневаюсь.

— Не сомневаетесь? Пока у вас были сплошные провалы.

— Это не так. Мы проиграли два сражения, синьор, но выигрываем войну. Иллюминаты обещали превратить эти события во всемирное шоу. Пока нам удавалось срывать их планы. Оба тела были эвакуированы без каких-либо инцидентов. Кроме того, — продолжал Оливетти, — капитан Рошер докладывает, что в поисках антивещества наметился серьезный успех.

Капитан Рошер поправил свой красный берет и выступил вперед. Виттория подумала, что Рошер выглядит намного человечнее, чем остальные гвардейцы. Да, он казался суровым воякой, но все же не был так зажат и сух, как другие. Его голос был наполнен эмоциями и звучал чисто, словно скрипка.

— Полагаю, не позже чем через час, синьор, мы сможем представить вам сосуд.

— Простите меня, капитан, за то, что я настроен менее оптимистично, нежели вы, — устало произнес камерарий. — Мне кажется, что тщательный осмотр всего Ватикана потребует гораздо больше времени, чем то, каким мы располагаем.

— Всего Ватикана — да. Однако, оценив ситуацию, я пришел к выводу, что ловушка антивещества находится в одной из белых зон, или, иными словами, в одном из мест, куда допускается публика. Это в первую очередь музеи и собор Святого Петра. Мы отключили подачу энергии в эти зоны и проводим там тщательное сканирование.

— Следовательно, вы планируете обследовать весьма малую часть Ватикана. Я вас правильно понял?

— Так точно, синьор. Вероятность того, что злоумышленнику удалось проникнуть во внутренние помещения Ватикана, ничтожна. Тот факт, что камера слежения была похищена из белой зоны — лестничной клетки одного из музеев, говорит о том, что преступник имел весьма ограниченный доступ. Именно там мы и ведем интенсивный поиск.

— Но преступник похитил четырех кардиналов, и это, бесспорно, говорит о более глубоком проникновении в Ватикан, чем мы думали.

— Совершенно не обязательно. Мы не должны забывать, что большую часть этого дня кардиналы провели в музеях и соборе Святого Петра, наслаждаясь произведениями искусства без обычной там толпы. Нельзя исключать, что кардиналов похитили в одном из этих мест.

— Но каким образом их вывели наружу?

— Мы все еще пытаемся это установить.

— Понимаю… — протянул камерарий, поднялся из-за стола и, обращаясь к Оливетти, сказал: — Коммандер, теперь мне хотелось бы выслушать ваш план эвакуации.

— Мы пока еще работаем в этом направлении, синьор. План предстоит формализовать, но я уверен, что капитан Рошер найдет сосуд с антивеществом.

В ответ Рошер, как бы ценя высокую оценку командования, щелкнул каблуками и произнес:

— К данному моменту мои люди отсканировали две трети всех белых зон. Мы убеждены в успехе.

Однако любому беспристрастному наблюдателю могло показаться, что камерарий вовсе не разделяет оптимизма гвардейцев. В кабинете появился швейцарец со шрамом под глазом. В руках он держал план Рима. Подойдя прямо к Лэнгдону, гвардеец доложил по-военному четко:

— Мистер Лэнгдон, я получил нужную вам информацию о West Ponente.

Лэнгдон поспешно дожевал булочку и сказал:

— Отлично, давайте взглянем.

Гвардеец расстелил план на письменном столе папы, и в этот момент к ним подошла Виттория. Остальные, не обращая на них ни малейшего внимания, продолжали дискуссию.

— Мы находимся здесь, — сказал солдат, показывая на площадь Святого Петра. — Центральная линия через West Ponente идет точно на восток в противоположном от Ватикана направлении… — С этими словами швейцарец провел пальцем черту от площади Святого Петра через Тибр к самому сердцу старого Рима. — Как видите, линия проходит почти через весь город, и рядом с ней расположено около двадцати католических храмов.

— Двадцати? — упавшим голосом переспросил Лэнгдон.

— Может, даже больше.

— Стоит ли хотя бы одна церковь непосредственно на линии?

— Некоторые находятся к ней ближе, чем другие, — ответил швейцарец, — но воспроизведение направления дыхания на карте оставляет возможность для ошибки.

Лэнгдон взглянул через окно на площадь, нахмурился, задумчиво потер подбородок и спросил:

— А как насчет огня? Есть ли хотя бы в одной из них работа Бернини, имеющая отношение к огню?

Молчание.

— А обелиски? — продолжал допрос американец. — Имеются ли на линии церкви, вблизи которых стоит обелиск?

Гвардеец начал изучать карту.

Виттория увидела проблеск надежды в глазах Лэнгдона и подумала, что ученый прав. Две первые вехи находились на площадях, в центре которых возвышались обелиски. Может быть, обелиски были главной темой? Тянущиеся к небу пирамиды, указывающие Путь просвещения. Чем больше Виттория думала об этом, тем более совершенной представлялась ей эта схема… Четыре возвышающихся над Римом маяка указывают на четыре алтаря науки.

— Это может не иметь прямого отношения к нашим поискам, однако мне известно, что многие обелиски были воздвигнуты или перемещены в другое место именно во времена Бернини, — сказал Лэнгдон. — Думаю, Бернини не мог не принимать участия в их размещении.

— Или, — вмешалась Виттория, — он разместил указатели рядом с уже имеющимися обелисками.

— Верно, — кивнул Лэнгдон.

— Скверная шутка, — сказал гвардеец. — Рядом с линией нет ни одного обелиска. — Он провел пальцем по воображаемой линии и добавил: — Даже на некотором отдалении нет ничего подобного.

Лэнгдон встретил эту информацию тяжелым вздохом. Виттория тоже сникла. Ей эта идея казалась весьма многообещающей. Видимо, все будет гораздо сложнее, чем им представлялось вначале. Но все же, стараясь мыслить позитивно, она сказала:

— Думайте, Роберт. Постарайтесь вспомнить, какая из работ Бернини может иметь отношение к огню. В любой связи.

— Я уже думал об этом. Бернини был невероятно плодовит. У него сотни работ. Я очень надеялся, что West Ponente укажет нам на какую-то конкретную церковь. В таком случае я мог бы припомнить.

— Fuoco, — не сдавалась Виттория. — Огонь. Неужели это слово не ассоциируется у вас хоть с каким-нибудь творением Бернини?

— Он создал знаменитые зарисовки фейерверка, — пожал плечами Лэнгдон, — но это не скульптура, и работа хранится в Германии, в Лейпциге.

— А вы уверены, что ветер на втором указателе дует именно в этом направлении? — задумчиво спросила Виттория.

— Вы видели барельеф собственными глазами. Он абсолютно симметричен. За исключением дыхания, естественно. И только оно может служить указателем направления.

Виттория знала, что Лэнгдон прав.

— Я уж не говорю о том, — продолжал ученый, — что West Ponente означает одну из стихий, а именно воздух. Поэтому вполне логично следовать в том направлении, которое указывает дыхание.

Виттория кивнула, соглашаясь. Итак, нужно следовать в направлении дыхания, думала она, но куда именно?

— Ну и что у вас получается? — спросил, подойдя к ним, Оливетти.

— Слишком много церквей, — ответил гвардеец. — Десятка два или даже больше. Думаю, если мы направим по четыре человека к каждой…

— Забудьте, — прервал его Оливетти. — Мы дважды упустили этого парня, хотя точно знали, где он должен находиться. Организовав массовый рейд, мы оставим Ватикан без охраны и будем вынуждены прекратить поиски антивещества.

— Нам нужен справочник, — сказала Виттория, — с указателем всех работ Бернини. Если удастся просмотреть названия, то вы, возможно, что-то и вспомните.

— Не знаю, — ответил Лэнгдон. — Если работа создана специально для ордена «Иллюминати», то она скорее всего малоизвестна и в указателе ее может не быть.

Виттория его сомнений не разделяла.

— Первые две скульптуры были достаточно известны. Во всяком случае, вы слышали об обеих.

— Это верно… — протянул Лэнгдон.

— Если мы просмотрим названия и наткнемся на слово «огонь», то, возможно, обнаружим статую, которая находится в нужном для нас направлении.

Попытаться, во всяком случае, стоит, подумал Лэнгдон и, обращаясь к Оливетти, сказал:

— Мне нужен перечень всех работ Бернини. У вас, парни, случайно, не найдется здесь настольной книги о великом мастере?

— Настольной? — Оливетти, судя по его тону, очень удивился.

— Не обращайте внимания… Мне нужен любой список. Как насчет музея? Там наверняка есть справочники по Бернини.

— Электричество во всех музеях отключено, — мрачно произнес гвардеец со шрамом. — Кроме того, справочный зал очень велик. Без помощи персонала…

— Скажите, — вмешался Оливетти, — указанная работа Бернини была создана, когда скульптор работал здесь, в Ватикане?

— Почти наверняка, — ответил Лэнгдон. — Он провел здесь почти всю свою творческую жизнь. А во время конфликта церкви с Галилеем уж точно находился в Ватикане.

— В таком случае может существовать еще один справочник, — удовлетворенно кивнув, сказал Оливетти.

— Где? — с надеждой спросила Виттория, в которой снова проснулся оптимизм.

Коммандер не ответил. Он отвел гвардейца в сторону и о чем-то заговорил с ним, понизив голос. Швейцарец, судя по его виду, был не очень уверен в успехе, но тем не менее утвердительно кивал. Когда Оливетти замолчал, солдат повернулся к Лэнгдону и сказал:

— Следуйте, пожалуйста, за мной, мистер Лэнгдон. Сейчас девять пятнадцать. Нам следует поторопиться.

Лэнгдон и швейцарец двинулись к дверям.

— Я помогу! — рванулась следом за ними Виттория.

Оливетти поймал ее за руку и сказал:

— Нет, мисс Ветра. Мне необходимо с вами кое-что обсудить.

Произнесены эти слова были весьма внушительно, а хватка оказалась очень крепкой.

Лэнгдон и гвардеец ушли. Оливетти с каменным выражением лица отвел Витторию в сторону. Но девушка так и не узнала, что он хотел ей сказать. Коммандер просто не получил возможности это сделать. Его портативная рация громко прохрипела:

— Комманданте?

Все повернулись к Оливетти.

— Думаю, вам стоит включить телевизор, — прозвучал в крошечном динамике мрачный голос.

Глава 80

Когда два часа назад Лэнгдон выходил из секретных архивов Ватикана, он и мечтать не мог о том, что когда-нибудь туда вернется. Однако, пробежав рысцой вместе с гвардейцем весь путь, он, слегка задыхаясь, вошел в уже знакомое здание.

Солдат со шрамом на лице провел его мимо прозрачных кубов хранилищ. Тишина архива на сей раз действовала на Лэнгдона угнетающе, и он был очень благодарен швейцарцу, когда тот нарушил молчание.

— Мне кажется, сюда, — сказал гвардеец, приглашая Лэнгдона пройти в конец зала, где вдоль стены размещались стеклянные кубы, но только меньшего размера. Швейцарец обежал взглядом надписи на хранилищах и указал на одно из них. — Да, это как раз то, что нам надо. Коммандер сказал, что интересующие вас сведения вы, возможно, найдете здесь.

Лэнгдон прочитал надпись. ATTIVI VATICANI. Имущество Ватикана? Он просмотрел рубрикатор. Недвижимость… Валюта… Банк Ватикана… Антиквариат… Список казался бесконечным.

— Полный перечень всей собственности, — сказал швейцарец.

Боже! Несмотря на полумрак, Лэнгдон видел, что хранилище забито до отказа.

— Коммандер сказал, что все созданное Бернини под патронажем Ватикана внесено в соответствующие перечни активов.

Лэнгдон кивнул, осознав, что предположения Оливетти могут действительно оказаться верными. В то время, когда творил Бернини, все, что он сделал под покровительством папы, становилось по закону собственностью Святого престола. Правда, Это было не покровительство, а скорее феодализм, но крупные мастера тогда жили неплохо и жаловались крайне редко.

— Включая те работы, которые находятся вне Ватикана?

Солдат бросил на него удивленный взгляд и сказал:

— Естественно. Все католические храмы Рима являются собственностью Ватикана.

Лэнгдон посмотрел на список, который держал в руках. В нем значилось примерно двадцать церквей, стоящих вдоль линии, берущей начало у West Ponente. Третий алтарь науки находился в одной из них, и Лэнгдон надеялся, что ему хватит времени определить, в какой именно. В иных обстоятельствах он с удовольствием лично обследовал бы все эти храмы один за другим. Однако сегодня ему было отпущено всего двадцать минут, чтобы найти ту единственную церковь, в которой находится работа Бернини, имеющая какое-либо отношение к огню.

Лэнгдон подошел к вращающимся, контролируемым электроникой дверям хранилища, а швейцарец остался стоять на месте. Ощутив какую-то странную неуверенность, американец произнес с улыбкой:

— С воздухом все в порядке. Дышать можно, хотя кислорода и маловато.

— Мне приказано сопроводить вас до этого места, а затем немедленно вернуться в штабную комнату.

— Значит, вы меня покидаете?

— Да, синьор. Швейцарские гвардейцы в архив не допускаются. Проводив вас до этого места, я уже нарушил протокол. Коммандер не преминул мне об этом напомнить.

— Нарушили протокол? — Неужели этот человек не понимает, что происходит? — На чьей стороне ваш коммандер, черт бы его побрал?!

Выражение дружелюбия мгновенно исчезло с лица гвардейца, шрам под глазом начал нервно подергиваться, а взгляд напомнил взгляд самого Оливетти.

— Прошу прощения, — сказал Лэнгдон, сожалея о сказанном. — Это всего лишь… Я просто очень нуждаюсь в помощи.

Гвардеец остался непоколебим.

— Я обучен следовать приказам, а не обсуждать их. Когда вы обнаружите то, что ищете, немедленно свяжитесь с коммандером.

— Но как же я его найду? — разволновался Лэнгдон.

Швейцарец молча снял с пояса и положил на ближайший столик портативную рацию.

— Первый канал, — бросил он и растворился в темноте.

Глава 81

Телевизор скрывался в специальном шкафу, стоящем прямо напротив письменного стола понтифика. Это был самый современный «Хитачи» с огромным экраном. После того как его включили, все столпились вокруг. Виттория тоже подошла поближе.

Некоторое время, как и положено, экран оставался темным, а затем на нем возникла ведущая — молодая брюнетка с красивыми глазами.

— Я Келли Хорн-Джонс из Эн-би-си, передача ведется прямо из Ватикана.

За ее спиной возникла площадь Святого Петра.

— Она врет! — выпалил Рошер. — Нам подсовывают картинки из архива. Освещение в соборе в данный момент отключено.

Оливетти остановил разоблачителя сердитым шипением.

— В ходе выборов папы произошли шокирующие события. — В голосе брюнетки зазвучали тревожные нотки. — Нам только что сообщили, что два члена коллегии кардиналов были сегодня зверски убиты.

Оливетти едва слышно выругался.

В этот миг в кабинет ворвался какой-то гвардеец.

— Коммандер, — задыхаясь, выдавил он, — с центрального коммутатора сообщают, что телефоны просто взбесились. Все хотят узнать официальную позицию Ватикана…

— Немедленно отключить телефонную связь! — приказал Оливетти, не отрывая глаз от экрана, с которого продолжала вещать телеведущая.

— Но, синьор… — неуверенно произнес гвардеец.

— Выполняйте!

Гвардеец убежал.

Виттории казалось, что камерарий хочет что-то сказать, но сдерживается. Клирик долго и мрачно смотрел на Оливетти, а затем вновь обратил взгляд на экран.

Эн-би-си теперь демонстрировала видеоматериал. Швейцарцы вынесли тело кардинала Эбнера из церкви Санта-Мария дель Пополо и погрузили его в багажник «альфа-ромео». Затем последовал стоп-кадр, на котором крупным планом показалось обнаженное тело. Оно было видно лишь те несколько секунд, когда его клали в багажник.

— Какой мерзавец все это снимал?! — выкрикнул Оливетти.

Ведущая Эн-би-си продолжала рассказ:

— Как полагают наши эксперты, это тело кардинала Эбнера из Франкфурта, а люди, которые выносят его из церкви, судя по всему, швейцарские гвардейцы Ватикана.

Девица всем своим видом пыталась выразить охватившую ее печаль. Оператор дал ее лицо крупным планом, и ведущая загрустила еще сильнее.

— В данный момент Эн-би-си хочет предупредить зрителей, что кадры, которые они сейчас увидят, настолько страшны и выразительны, что не все смогут их выдержать. Мы просим отойти от телевизоров детей и людей со слабой психикой.

Виттория фыркнула, настолько ее рассмешила забота телекомпании о своих зрителях. Она прекрасно знала, что такое предупреждение у телевизионщиков называется дразнилкой. Она не слышала, чтобы кто-нибудь уходил или переключал канал, услышав подобные слова.

— Повторяю, — сказала ведущая, — следующие кадры могут показаться некоторым зрителям шокирующими.

— Какие еще кадры? — спросил Оливетти, обращаясь к экрану. — Ведь вы только что показали…

На экране возникла пробирающаяся в толпе по площади Святого Петра парочка. Виттория мгновенно узнала в этих людях Роберта и себя. В самом углу изображения видна была надпись мелким шрифтом: «Материал предоставлен компанией Би-би-си». Сокращение Би-би-си ей о чем-то говорило.

— О Боже, — прошептала она. — Только не это…

Камерарий недоуменно посмотрел на Оливетти и сказал:

— Вы, кажется, сообщили, что пленку удалось изъять. Или это мне показалось?

Тут раздался пронзительный крик ребенка, затем на экране появилась крошечная девчушка, тычущая пальчиком в сторону человека, больше всего похожего на залитого кровью бродягу. В кадре неожиданно возник Роберт Лэнгдон и попытался успокоить плачущую девочку.

Все, кто находился в кабинете папы, затаив дыхание, следили за разворачивающейся на их глазах драмой. Кардинал (они-то знали, что это кардинал) упал. Упал, уткнувшись лицом в камни мостовой. Появилась Виттория и призвала всех к порядку. В кадре видна была лужа крови, следом за ней показали клеймо. Затем камера сосредоточилась на отчаянных попытках Виттории сделать искусственное дыхание методом «изо рта в рот».

— Эта разрывающая сердце сцена была снята всего несколько минут назад на площади Святого Петра, за стенами Ватикана. Достоверные источники сообщают, что это тело кардинала Ламассэ из Франции. Почему он так одет и по какой причине оказался не на конклаве, остается для всех тайной. Ватикан пока отказывается от каких-либо комментариев.

Пленка опять пошла с самого начала.

— Отказывается от комментариев? — возмутился Рошер. — Да нам и минуты для этого не дали!

Девица тем временем продолжала вещать, а сцена смерти кардинала служила ей фоном.

— Эн-би-си не может с достоверностью назвать мотивы этих убийств, наши источники сообщают, что ответственность за них взяла на себя группа, называющаяся «Иллюминати».

— Что?! — взорвался Оливетти.

— …узнать подробности об этой организации вы можете, посетив наш сайт по адресу…

— Non e posibile! — взревел Оливетти и повторил: — Это невозможно!!! — Выразив таким образом свое отношение к сообщению, он переключил телевизор на другой канал.

На этом канале передачу вел мужчина латиноамериканского типа.

— …культ сатанистов, известных под названием «Иллюминати», по мнению некоторых историков…

Оливетти принялся поочередно нажимать кнопки пульта дистанционного управления. Все каналы вели прямые трансляции, многие шли на английском языке.

— …несколько ранее этим же вечером швейцарские гвардейцы извлекли из церкви тело. Как считают, это был труп кардинала…

— …свет в базилике и музеях погашен, что оставляет место для всякого рода спекуляций…

— …мы беседуем со специалистом по теории заговоров Тайлером Тингли о шокирующем возрождении…

— …ходят слухи, что этим вечером произойдут еще два убийства…

— …возникает вопрос, не находится ли среди похищенных основной претендент на папский престол кардинал Баджиа…

Виттория отвернулась от экрана. События развивались с немыслимой скоростью. За окном становилось совсем темно, а человеческая трагедия словно магнит притягивала на площадь все новых и новых зевак. Людская толпа под окнами папского дворца разрасталась чуть ли не с каждой секундой. В нее непрерывно вливались потоки пешеходов, а журналисты поспешно выгружались из мини-автобусов, чтобы успеть занять на площади лучшие места.

Оливетти отложил пульт дистанционного управления и, обращаясь к камерарию, произнес:

— Не могу представить, синьор, как такое могло произойти. Ведь мы действительно изъяли кассету из камеры. Камерарий был слишком потрясен, чтобы говорить. Никто не проронил ни слова. Швейцарские гвардейцы замерли по стойке «смирно».

— Создается впечатление, — наконец произнес камерарий (он был настолько опустошен, что даже не мог сердиться), — что нам не удалось сдержать развитие кризиса. На что, по правде говоря, я очень рассчитывал. — Клирик посмотрел на толпу людей за окном и добавил: — Я должен выступить с обращением.

— Ни в коем случае, синьор, — покачал головой Оливетти. — Это именно то, чего ждут от вас иллюминаты. Официально подтвердив их существование, вы придадите им новые силы. Нам следует молчать.

— А как быть с этими людьми? — спросил камерарий, показывая на площадь. — Очень скоро здесь соберутся десятки, а затем и сотни тысяч. Они могут оказаться в опасности, и я обязан их предупредить. Помимо этого, следует эвакуировать коллегию кардиналов.

— У нас еще есть время. Кроме того, капитан Рошер найдет антивещество; я в этом не сомневаюсь.

— У меня создается впечатление, что вы начинаете мне приказывать! — резко повернувшись к Оливетти, бросил камерарий.

— Ничего подобного, синьор, я всего лишь даю вам совет. Если вас беспокоит судьба людей на площади, мы можем объявить об утечке газа и очистить территорию. Заявлять же о том, что мы стали чьими-то заложниками, просто опасно.

— Коммандер, я хочу, чтобы вы, да и все остальные поняли раз и навсегда — я никогда не использую этот кабинет для того, чтобы лгать миру. Если я решу что-то заявить, то в моих словах будет только правда.

— Правда? Правда о том, что сатанисты угрожают уничтожить Ватикан? Такая правда лишь ослабит наши позиции.

— И насколько, по-вашему, они ухудшатся по сравнению с тем, что мы уже имеем? — обжигая офицера взглядом, спросил клирик.

Рошер неожиданно вскрикнул и, схватив пульт дистанционного управления, прибавил звук. Все взоры обратились на экран.

Ведущая Эн-би-си, судя по ее виду, разволновалась по-настоящему. Рядом с ней на экране была фотография покойного папы.

— …экстренное сообщение. Его источником является Би-би-си. — Она взглянула мимо камеры, как бы ожидая команды продолжать. Видимо, получив ее, она мрачно посмотрела в камеру. — Сообщество «Иллюминати» только что взяло на себя ответственность… — Немного помявшись, она повторила: — Иллюминаты взяли на себя ответственность за смерть папы имевшую место пятнадцать дней назад.

У камерария от неожиданности отвисла челюсть.

До Виттории смысл услышанного дошел не сразу.

— Согласно традициям Ватикана, — продолжала ведущая, — вскрытие покойного папы не производится, поэтому нет никакой возможности подтвердить или опровергнуть заявление иллюминатов. Тем не менее представители братства «Иллюминати» утверждают, что причиной смерти папы был не инсульт, а яд.

В комнате повисла гробовая тишина.

Первым не выдержал Оливетти.

— Безумие! Наглая ложь! — взорвался коммандер.

Рошер принялся переключать каналы. Экстренное сообщение, подобно эпидемии чумы, передавалось от станции к станции. Все долдонили одно и то же, различались лишь заголовки, соревнующиеся в сенсационности подачи материала:

УБИЙСТВО В ВАТИКАНЕ

ПАПА ПАЛ ЖЕРТВОЙ ОТРАВЛЕНИЯ

САТАНА ОСКВЕРНЯЕТ ДОМ БОГА

— Да поможет нам Бог, — глядя в сторону, прошептал камерарий.

Рошер на мгновение задержался на Би-би-си:

— …сообщил мне об убийстве в церкви Санта-Мария дель Пополо… — и переключил на другой канал.

— Стоп, — сказал камерарий. — Назад…

Рошер вернулся назад. На экране возник ведущий новостей Би-би-си, рядом с ним находилась фотография довольно странного молодого человека с рыжей бородкой. Подпись под снимком гласила: ГЮНТЕР ГЛИК, ПРЯМО ИЗ ВАТИКАНА. Глик, видимо, вел репортаж по телефону, и слышимость была довольно скверной.

— …мой оператор сумел снять вынос тела кардинала из капеллы Киджи.

— Хочу напомнить нашим зрителям, — произнес ведущий, — что репортер Би-би-си Гюнтер Глик был первым, кто сообщил эту сенсационную новость. Он дважды вступал в телефонный контакт с предполагаемым убийцей, направленным иллюминатами. Гюнтер, вы сказали, что убийца несколько минут назад позвонил вам и передал послание братства «Иллюминати»?

— Да, это так.

— И в этом послании говорится, что иллюминаты каким-то образом несут ответственность за смерть папы?

— Совершенно верно. Звонивший сказал, что причиной смерти понтифика был вовсе не удар. Папа был отравлен иллюминатами.

Все находящиеся в кабинете окаменели.

— Отравлен? — удивился ведущий. — Но… но каким образом?

— Подробностей они не сообщают, — ответил Глик, — но говорят, что умертвили его с помощью лекарства, известного как… — послышался шорох бумаги, — как гепарин.

Камерарий, Оливетти и Рошер обменялись смущенными взглядами.

— Гепарин? — переспросил Рошер — он был явно взволнован. — Но ведь это же…

— Лекарство, которое давали папе, — побелевшими губами прошептал камерарий.

— Папа принимал гепарин? — спросила потрясенная Виттория.

— Он страдал от тромбофлебита, — ответил камерарий, — и раз в день ему делали инъекцию. Почему иллюминаты заявляют…

— В больших дозах гепарин смертелен, — вмешалась Виттория. — Это мощный препарат, препятствующий свертыванию крови. Его передозировка вызывает массивное внутреннее кровоизлияние и кровоизлияние в мозг.

— Откуда вам все это известно? — удивленно подняв брови, спросил Оливетти.

— Биологи используют его при изучении морских млекопитающих, чтобы воспрепятствовать появлению тромбов в результате снижения активности животных. В тех случаях, когда препарат применялся неправильно, животные погибали. — Выдержав короткую паузу, девушка продолжила: — У людей передозировка гепарина вызывает симптомы, схожие с теми, которые бывают при инсульте… без вскрытия их очень трудно различить. Камерарий казался крайне обеспокоенным.

— Синьор, — сказал Оливетти, — нет сомнения, что мы имеем дело с очередным рекламным трюком иллюминатов. Передозировка лекарства в случае с папой просто невозможна. К нему не было доступа. Но даже если проглотить наживку и выступить с опровержением, нам все равно не удастся опровергнуть заявление негодяев. Законы Ватикана запрещают вскрытие усопших понтификов. И даже в том случае, если мы решимся на нарушение этого правила, то все равно обнаружим следы гепарина от ежедневных инъекций.

— Верно! — Голос камерария звучал решительно и резко. — Но меня беспокоит даже не это. Никто за стенами Ватикана не знал, что его святейшество принимает это лекарство.

Все умолкли, обдумывая возможный смысл услышанного.

— Если имела место передозировка гепарина, — первой нарушила молчание Виттория, — то признаки этого в теле можно обнаружить.

— Мисс Ветра, — бросил, повернувшись к ней Оливетти, — повторяю, если вы пропустили это мимо ушей: законы Ватикана запрещают вскрытие усопшего понтифика. Мы не намерены осквернять тело его святейшества только потому, что враг сделал это возмутительное заявление.

— Я вовсе не предлагаю… — смущенно произнесла Виттория, которая отнюдь не желала проявить неуважение к телу покойного папы. — Я вовсе не предлагаю, чтобы вы эксгумировали тело… — Она умолкла, и в ее памяти вдруг всплыли слова, сказанные Лэнгдоном в капелле Киджи. Он тогда мимоходом заметил, что саркофаги, в которых покоятся останки пап, находятся на поверхности земли и никогда не цементируются. Этот обычай корнями уходит во времена фараонов, когда считалось, что захоронение гроба в землю навсегда заточает душу усопшего. Вместо захоронения стали использовать тяжелые, иногда весящие сотни фунтов каменные крышки. «Следовательно, технически возможно…» — подумала девушка.

— Какого рода признаки? — неожиданно спросил камерарий.

Виттория почувствовала, как ее сердце затрепетало от страха. Подавив волнение, она сказала:

— Чрезмерно большая доза гепарина вызывает кровотечение слизистой оболочки рта.

— Чего, простите?

— Десны жертвы начинают сильно кровоточить. После смерти кровь запекается, и ротовая полость умершего чернеет.

Виттория как-то видела фотографию, сделанную в лондонском аквариуме, после того как пара касаток в результате ошибки дрессировщика получила слишком большую дозу гепарина. Безжизненные тела касаток плавали на поверхности бассейна, их пасти были открыты, и из них вываливались черные как сажа языки.

Камерарий, не проронив ни слова, уставился в окно.

— Синьор, если заявление об отравлении окажется правдой… — начал Рошер, и в тоне капитана на сей раз полностью отсутствовал присущий ему оптимизм.

— Это не может быть правдой, — перебил его Оливетти. — Доступ посторонних к папе был полностью исключен.

— Если это заявление окажется правдой, — повторил Рошер, — и наш святой отец был отравлен, то это может серьезно осложнить ход поисков антивещества. Убийство понтифика говорит о том, что враг проник в самое сердце Ватикана. В этом случае нельзя ограничиваться осмотром белых зон. Поскольку нашей системе безопасности нанесен такой сокрушительный удар, мы скорее всего не сможем обнаружить заряд вовремя.

Оливетти одарил подчиненного ледяным взглядом и произнес:

— Капитан, если хотите, я могу сказать вам, что произойдет…

— Нет, — неожиданно повернувшись, перебил камерарий. — Это я скажу вам, что произойдет в ближайшее время. — Клирик посмотрел в глаза Оливетти и продолжил: — Все зашло слишком далеко. Через двадцать минут я приму решение о том, приступать или не приступать к эвакуации Ватикана. Одновременно это будет решением о дальнейшей судьбе конклава. Это окончательно. Ясно?

Оливетти даже бровью не повел, но ничего не ответил.

Камерарий стал говорить напористо, так, словно открыл в себе новый источник энергии:

— Капитан Рошер, завершайте осмотр белых зон. Об окончании немедленно доложите.

Рошер кивнул и окинул Оливетти тяжелым взглядом. Камерарий подозвал к себе двух гвардейцев и сказал:

— Я хочу, чтобы репортер Би-би-си Гюнтер Глик был немедленно доставлен в этот кабинет. Если иллюминаты выходили с ним на связь, он сможет нам помочь. Ступайте.

Солдаты скрылись за дверью.

Затем камерарий обратился ко всем задержавшимся в кабинете швейцарским гвардейцам.

— Господа, я не могу допустить новых жертв. К десяти часам вечера вы должны найти двух оставшихся кардиналов и захватить чудовище, ответственное за эти убийства. Вам все ясно?

— Но, синьор, — возразил Оливетти, — мы не имеем представления, где…

— В этом направлении работает мистер Лэнгдон. Он кажется мне человеком способным, и я верю в его успех.

С этими словами камерарий решительно направился к дверям, на ходу указав на трех гвардейцев.

— Вы, вы и вы пойдете со мной.

Гвардейцы двинулись следом за ним.

У самых дверей камерарий задержался и, повернувшись к Виттории, бросил:

— Мисс Ветра, вы тоже… Прошу вас следовать за мной.

Глава 82

Секретарша Сильвия Боделок проголодалась, и ей очень хотелось домой. Однако, к ее огорчению, директор ЦЕРНа Колер, видимо, оправившись после визита в медицинский центр, позвонил ей и потребовал — не попросил, а именно потребовал, — чтобы она задержалась на работе. Никаких объяснений, естественно, не последовало.

Сильвия уже давно научилась не обращать внимания на нелепые перепады в настроении шефа и его эксцентричные выходки. Она привыкла к его молчанию, и ее перестала трогать его раздражающая манера тайно смотреть фильмы на вмонтированном в инвалидное кресло видео. В душе Сильвия питала надежду, что во время одного из еженедельных посещений тира Колер случайно застрелится. Но босс, видимо, был неплохим стрелком.

И вот, сидя в одиночестве на своем рабочем месте, Сильвия Боделок прислушивалась к тому, как бурчит у нее в желудке. Колер еще не вернулся и при этом не удосужился дать ей какое-либо задание на вечер. «Какого дьявола я торчу здесь, погибая голодной смертью?» — подумала она и, оставив шефу записку, отправилась в закусочную для персонала, чтобы быстро подзаправиться.

Но добраться до вожделенной цели ей так и не удалось.

Когда Сильвия проходила через зону отдыха ЦЕРНа — ряд комнат с мягкими креслами и телевизорами, — она обратила внимание на то, что все помещения забиты людьми. Сотрудники учреждения, видимо, пожертвовали ужином ради того, чтобы посмотреть новости. Решив, что произошло нечто весьма значительное, Сильвия зашла в ближайшую комнату, заполненную горластыми молодыми программистами, носившими коллективную кличку «байтоголовые». Увидев на экране телевизора заголовок, она в изумлении открыла рот.

«ТЕРРОР В ВАТИКАНЕ»

Сильвия слушала сообщение и не верила своим ушам. Неужели какое-то древнее сообщество действительно убивает кардиналов? Что это должно продемонстрировать? Ненависть? Стремление к господству? Невежественность?

Но, как ни странно, настроение в комнате было отнюдь не похоронным.

Двое молодых техников размахивали футболками с изображением Билла Гейтса и многообещающим слоганом: «ДЕГЕНЕРАТ УНАСЛЕДУЕТ ЗЕМЛЮ!».

— Иллюминаты!!! — орал один из них. — Я же говорил тебе что эти парни существуют!

— Они прикончили папу, старики! Самого папу! — вопил кто-то из «байтоголовых».

— Интересно, сколько очков можно получить за это в игре?

Вопрос был встречен одобрительным хохотом.

Сильвия в немом недоумении наблюдала за этой вакханалией. Добрая католичка, работавшая среди ученых, она время от времени слышала антирелигиозные высказывания, но тот восторг, который испытывали эти мальчишки от понесенной церковью невосполнимой потери, находился за пределами ее понимания. Как они могут так себя вести? Откуда эта ненависть?

Сильвии церковь всегда казалась безобидным местом… местом единения и самопознания… Ей нравилось, что там можно громко петь, без того чтобы люди пялились на тебя с изумлением. В церкви отмечались все важные события ее жизни — похороны, крещения, бракосочетания, празднества, а церковь ничего не требовала от нее взамен. Даже денежные взносы оставались добровольными. Ее дети всегда возвращались из воскресной школы одухотворенными, с желанием стать добрее и помогать ближним. Что же в этом плохого?

Ее всегда изумляло, что так много «блестящих умов» ЦЕРНа отказывались понимать значение церкви. Неужели они действительно верили в то, что их кварки и мезоны способны вселять высокие чувства в души простых людей? Или в то, что математические уравнения могут удовлетворить вечную потребность человека в вере?

С кружащейся головой Сильвия, пошатываясь, брела по коридору мимо других комнат отдыха. Везде толпились люди. Она вспомнила о телефонном звонке Колеру из Ватикана. Простое совпадение? Скорее всего именно так. Время от времени Ватикан обращался в ЦЕРН с так называемыми звонками вежливости. Это обычно случалось перед тем, как церковь выступала с осуждением научных программ ЦЕРНа. Совсем недавно резкой критике со стороны церкви подвергся прорыв в одной из областей знания, имеющий важные последствия для развития генной инженерии. ЦЕРН никогда не обращал внимания на вопли церковников. В какой-то степени подобная реакция церкви радовала ученых, поскольку после массированных залпов Ватикана телефон директора надрывался от звонков президентов компаний, работающих в области высоких технологий.

— Плохой прессы не существует, — любил говорить Колер.

Интересно, думала Сильвия, не стоит ли кинуть сообщение на пейджер босса, где бы тот ни находился, и порекомендовать ему посмотреть новости? Но насколько это ему интересно? Может быть, он об этом уже слышал? Ну естественно, слышал и сейчас, видимо, записывает сообщение на портативный видеомагнитофон, улыбаясь первый раз за год.

Двигаясь по коридору, Сильвия наконец добрела до комнаты, в которой царило сдержанное настроение… почти меланхоличное. Здесь смотрели новости наиболее пожилые и самые уважаемые ученые. Они дажене взглянули на Сильвию, когда та скользнула в помещение и опустилась в кресло.

* * *

А в другом конце ЦЕРНа, в промерзшей насквозь квартире Леонардо Ветра, Максимилиан Колер, закончив чтение переплетенного в кожу рабочего журнала, взятого им в спальне погибшего ученого, смотрел по телевизору новости. Через несколько минут он вернул журнал на место, выключил телевизор и покинул квартиру.

* * *

А еще дальше, в Ватикане, кардинал Мортати положил связку листков в очаг Сикстинской капеллы и поднес к ней свечу. Из хорошо видимой с площади трубы повалил черный дым.

Второй тур выборов завершился. Избрание нового папы не состоялось.

Глава 83

Ручные фонари были бессильны против величественной темноты собора Святого Петра. Черная бесконечность над головой давила на людей, словно беззвездная ночь, и Виттории казалось, что она целиком погрузилась в пустоту, похожую на темный безжизненный океан. Девушка старалась держаться поближе к спешащему камерарию и не отстающим от него швейцарским гвардейцам.

Словно ощутив ее беспокойство, камерарий на миг задержался и положил руку ей на плечо. В этом прикосновении чувствовалась внутренняя сила, и Виттории показалось, что клирик каким-то магическим способом поделился с ней спокойствием, необходимым для той миссии, которую им предстояло выполнить.

«И что же мы собираемся сделать? — думала она. — Если я правильно понимаю, то это просто безумие!»

И все же она знала, что, несмотря на то что их миссия ужасна и граничит с надругательством над мертвыми, избежать ее невозможно. Для того чтобы принять историческое решение, камерарий нуждался в достоверной информации… информации, спрятанной под крышкой саркофага в пещерах Ватикана. «Что мы там обнаружим? — думала она. — Неужели иллюминаты действительно умертвили папу? Неужели их могущество простирается столь далеко? Неужели мне придется участвовать в первом за всю историю папства вскрытии тела понтифика?»

Виттория усмехнулась про себя, осознав, что боится этой темной базилики гораздо больше, чем купания в ночном океане в обществе барракуды. Природа всегда служила ей убежищем. Природу она понимала, и лишь проблемы человека и его души неизменно ставили ее в тупик. Кружащие в темноте рыбы-убийцы были похожи на собравшихся под окнами папского дворца репортеров. Изображения заклейменных раскаленным железом тел снова напомнили девушке о смерти отца. Она опять услышала хриплый смех убийцы. Этот негодяй был где-то рядом, и Виттория почувствовала, как закипающий в ней гнев вытесняет страх. Когда они обогнули колонну, которая, как показалась девушке, была толще, чем самая толстая секвойя, впереди возникло какое-то оранжевое свечение. Свет, казалось, исходил из пола в самом центре базилики. Когда они подошли ближе, Виттория поняла, что именно открылось ее взору. Это была знаменитая святыня под главным алтарем — пышная подземная камера, в которой хранилась самая главная реликвия Ватикана. Когда они приблизились к вратам, за которыми скрывалось углубление, девушка взглянула вниз и увидела золотой ларец, окруженный десятками горящих лампад.

— Мощи святого Петра? — спросила она, прекрасно зная, что находилось в ларце. Каждый, кто когда-либо посещал базилику, знал о содержимом драгоценного хранилища.

— По правде говоря, нет, — неожиданно ответил камерарий. — Вы разделяете всеобщее заблуждение. Это вовсе не реликварий. В ларце хранятся так называемые palliums — плетеные кушаки, которые папа вручает вновь избранным кардиналам.

— Но я думала…

— Так думает большинство. В путеводителях это место именуется могилой святого Петра, в то время как истинное захоронение находится двумя этажами ниже и прах Петра покоится в земле. В сороковых годах Ватикан производил там раскопки, и с тех пор туда никого не допускают.

Виттория была потрясена. Откровение камерария шокировало девушку. Когда они, отойдя от островка света, вновь погрузились во тьму, она вспомнила рассказы паломников, проехавших тысячи миль, чтобы взглянуть на золотой ларец. Эти люди были уверены, что побывали в обществе самого святого Петра.

— Но почему Ватикан не скажет об этом людям?

— Мы все получаем пользу от приобщения к чему-то божественному… пусть даже и воображаемому.

Виттория как ученый ничего не могла возразить против подобной логики. Она прочитала бесконечное число работ о так называемом эффекте плацебо, когда аспирин излечивал рак у людей, веривших в то, что они принимают чудодейственное лекарство. Разве не такую же роль играет вера в Бога?

— Все изменения, — продолжал камерарий, — даются Ватикану очень нелегко. Мы всегда старались избегать признания наших прошлых ошибок и обходились без всякого рода модернизаций. Его святейшество пытался изменить исторически сложившийся порядок. — Он помолчал немного и продолжил: — Покойный понтифик тянулся к современности и искал новые пути к Богу.

— Такие, как наука? — спросила, понимающе кивнув в темноте, Виттория.

— Честно говоря, само понятие «наука» мне ничего не говорит. Оно представляется мне иррелевантным.

— Иррелевантным? — недоуменно переспросила Виттория. Она знала множество слов, характеризующих такое явление, как «наука», но современное слово «иррелевантный» в их число не входило.

— Наука способна исцелять, но наука может и убивать. Это целиком зависит от души прибегающего к помощи науки человека. Меня интересует душа, и в этом смысле наука иррелевантна — то есть не имеет отношения к душе.

— Когда вы узнали о своем призвании?

— Еще до рождения.

Виттория бросила на него удивленный взгляд.

— Простите, но подобный вопрос мне всегда представляется несколько странным. Я хочу сказать, что с самого начала знал о своем призвании, о том, что стану служить Богу. С того момента, когда впервые начал думать. Однако окончательно уверовал в свое предназначение я гораздо позже — когда служил в армии.

— Вы служили в армии? — не смогла скрыть своего изумления Виттория.

— Два года. Я отказался стрелять, и поэтому меня заставили летать. На вертолетах медицинской эвакуационной службы. Если честно, то я и сейчас иногда летаю.

Виттория попыталась представить священника в кабине вертолета. Как ни странно, но ей это вполне удалось. Камерарий Вентреска обладал той силой, которая не только не умаляла его убеждений, а, напротив, подчеркивала их.

— Вам приходилось поднимать в воздух папу?

— Слава Богу, нет. Этот драгоценный груз мы доверяли только профессиональным пилотам. Его святейшество иногда позволял мне пользоваться машиной, в то время когда мы бывали в его летней резиденции в Гандольфо. — Камерарий помолчал немного, а затем сказал: — Мисс Ветра, я хочу поблагодарить вас за ту помощь, которую вы мне сегодня оказали. И позвольте мне выразить соболезнования в связи с кончиной вашего отца. Я вам искренне сочувствую.

— Благодарю.

— Я никогда не знал своего отца. Он умер еще до моего рождения. А маму я потерял, когда мне было десять лет.

— Вы остались круглым сиротой? — сказала Виттория, поднимая глаза на клирика. В этот момент она ощутила к нему особую близость.

— Я выжил в катастрофе, которая унесла жизнь мамы.

— И кто же позаботился о вас?

— Бог, — просто ответил камерарий. — Он в буквальном смысле подарил мне нового отца. У моей больничной койки появился епископ из Палермо и забрал меня к себе. В то время это меня нисколько не удивило. Еще мальчишкой я всегда чувствовал добрую руку Бога на своем плече. Появление епископа только подтвердило то, о чем я уже подозревал. То, что Господь избрал меня для служения Ему.

— Вы верили в то, что избраны Богом?

— Да, верил. И сейчас верю. — В голосе камерария не было ни намека на тщеславие, в нем звучала лишь благодарность. — Я много лет трудился под руководством епископа. В конечном итоге мой наставник стал кардиналом. Но меня он никогда не забывал. И это тот отец, которого я помню.

Свет от фонаря упал на лицо камерария, и по выражению глаз клирика Виттория поняла, насколько тот одинок.

Они подошли к высокой колонне, и лучи всех фонарей были направлены на люк в полу. Виттория взглянула на ведущую в темную пустоту лестницу, и ей вдруг захотелось вернуться назад. Гвардейцы уже помогали камерарию нащупать первую ступеньку. Затем они поддержали ее.

— Что с ним стало потом? — спросила девушка. — С тем кардиналом, который заботился о вас?

— Он оставил коллегию кардиналов, поскольку получил другой пост.

Витторию ответ удивил.

— А затем, — продолжил камерарий, — он, к несчастью скончался.

— Примите мои соболезнования, — сказала Виттория. — Давно?

Камерарий повернулся к Виттории. Резкие тени подчеркивали страдальческое выражение лица клирика.

— Ровно пятнадцать дней назад. И сейчас мы его увидим.

Глава 84

Несколько тусклых ламп едва освещали стеклянный куб изнутри. Это хранилище было гораздо меньше того, в котором Лэнгдон побывал раньше. Меньше воздуха, а значит, меньше времени. Он пожалел, что не попросил Оливетти включить вентиляцию.

Среди гроссбухов, в которых перечислялась собственность Ватикана, Лэнгдон быстро нашел те, на которых значилось «Belle arte» — «Изящное искусство». Пропустить эту секцию было просто невозможно, поскольку она занимала восемь стеллажей. Католическая церковь владела миллионами шедевров во всех концах земли.

Лэнгдон быстро пробежал взглядом полки в поисках каталога работ Бернини. Он начал с середины первого стеллажа, примерно там, где, по его расчетам, должна была находиться буква «Б». Когда ученый увидел, что каталога Бернини нет, его охватило отчаяние. Однако, сообразив, что материалы размещены не в алфавитном порядке, он несколько успокоился.

Лишь вернувшись к входу в хранилище и забравшись по передвижной лестнице к верхней полке, Лэнгдон понял, в каком порядке организовано хранение документов. Примостившись на верхней ступеньке лестницы, он нашел самые увесистые тома с перечнем работ великих мастеров Ренессанса — Микеланджело, Рафаэля, Боттичелли. Теперь он знал, что списки «собственности Ватикана» расположены в соответствии со стоимостью шедевров каждого художника. Между Рафаэлем и Микеланджело американец обнаружил гроссбух с каталогом работ Бернини. Толщина гроссбуха на вид превышала пять дюймов.

Задыхаясь от нехватки кислорода и стараясь удержать увесистую книгу в руках, Лэнгдон сполз по лестнице. Затем он, как разглядывающий комиксы мальчишка, положил ее на пол и открыл первую страницу. Каталог был написан от руки на итальянском языке. Каждая страница посвящалась одной-единственной работе и содержала ее краткое описание, дату создания, местонахождение и оценочную стоимость. В некоторых случаях присутствовало ее схематическое изображение. Лэнгдон пролистал все страницы — в общей сложности более восьмисот. Да, Бернини был трудолюбивым парнем.

Еще будучи студентом, Лэнгдон недоумевал, как один человек может сотворить такое количество шедевров. Позже он испытал огромное разочарование, узнав, что великие художники на самом деле крайне редко прикладывали руку к работам, подписанным их именами. Они возглавляли студии, в которых учили молодых художников воплощать в жизнь свои идеи. Такие скульпторы, как Бернини, лепили глиняные миниатюры и нанимали других ваять их в увеличенном виде из мрамора. Лэнгдон понимал, что если бы Бернини пришлось самому доводить до ума все свои замыслы, то он трудился бы и по сию пору.

— Указатель, — произнес он, пытаясь прорваться через опутывающую мозг паутину.

Он открыл последние страницы, чтобы просмотреть работы, значившиеся под буквой «F» — fuoco, или «огонь». Но буквы «F», впрочем, как и всех остальных букв, в каталоге вообще не оказалось. Что они, дьявол их побери, имеют против алфавитного порядка?!

Все работы были размещены в хронологическом порядке. Только по датам их создания. От такого указателя не было никакого толку.

Пока Лэнгдон тупо смотрел на бесполезную страницу, ему на ум пришло еще одно обескураживающее соображение. Название нужной ему работы вообще могло не содержать слова «огонь». В двух предыдущих работах — «Аввакум и ангел» и West Ponente — никак не упоминались «земля» или «воздух».

Он провел пару минут, открывая случайные страницы, в надежде, что иллюстрации ему что-нибудь подскажут. Но этого не случилось. Лэнгдон увидел десятки малоизвестных работ, о которых никогда не слышал, но было и немало таких, которые он узнал сразу… «Даниил и лев», «Аполлон и Дафна», с полдюжины фонтанов. Когда он увидел фонтаны, его мозг заработал четче. Вода. Неужели четвертый алтарь науки был фонтаном? Фонтан представлялся ему самой лучшей данью четвертой стихии. Лэнгдон надеялся на то, что схватить убийцу удастся еще до того, когда тот примется за свою последнюю жертву. Найти нужный фонтан будет сложно. Бернини создал их десятки, и все они находились рядом с церквями.

Лэнгдон вернулся к задаче, которую ему предстояло решить немедленно. Огонь. Листая страницы, он припомнил слова, сказанные Витторией: «Первые две скульптуры были достаточно известны. Во всяком случае, вы слышали об обеих». Это вселяло надежду. В его кармане все еще находилась бесценная страница, и Лэнгдон напомнил себе, что прежде, чем уйти из архива, ее следует вернуть. Он уже готовился поставить книгу на место, как вдруг увидел нечто такое, что заставило его задержаться. В индексе было множество сносок, и одна из них, случайно попавшаяся на глаза, показалась ему странной.

В сноске говорилось, что знаменитая скульптурная группа Бернини «Экстаз святой Терезы» вскоре после презентации была перенесена из Ватикана в другое место. Лэнгдон уже был знаком с непростым прошлым этой работы. Несмотря на то что некоторые считали ее шедевром, папа Урбан VIII нашел скульптуру слишком откровенной для Ватикана и отправил ее в какую-то малоизвестную часовню на окраине города. Внимание ученого привлекло то, что местом ссылки «Святой Терезы» оказалась одна из пяти церквей, значившихся в его списке. Кроме того, в сноске говорилось, что скульптура была перемещена туда по предложению Бернини — per suggerimento del artista.

По предложению художника? Лэнгдон ничего не мог понять. В этом не было никакого смысла. Любой творец желает, чтобы его шедевр могли увидеть как можно больше людей. А здесь вдруг какая-то забытая Богом и людьми церквушка.

Если, конечно…

Лэнгдон даже боялся об этом думать. Неужели подобное возможно? Неужели Бернини сознательно изваял столь откровенную скульптуру только для того, чтобы вынудить Ватикан спрятать ее в каком-то малоизвестном месте? В месте, которое он сам бы и мог предложить? Это вполне мог быть собор, находящийся на одной линии с направлением West Ponente.

Чем сильнее волновался Лэнгдон, тем яснее перед его мысленным взором вырисовывалась знаменитая скульптура. В ней не было ничего, имевшего хотя бы отдаленное отношение к огню. В изваянии отсутствовала какая-либо связь с наукой. От порнографии там, возможно, что-то и было, но от науки — ничего. Какой-то английский критик однажды назвал «Экстаз святой Терезы» «произведением, совершенно непригодным для украшения христианского храма». Лэнгдон прекрасно понимал суть этого противоречия. Превосходно выполненная скульптура изображала святую на пике оргазма. В восторге сладострастия Тереза судорожно поджала пальцы ног. Да, сюжет явно не для Ватикана.

Лэнгдон торопливо отыскал в каталоге описание скульптуры. Лишь увидев схематическое изображение статуи, он вдруг ощутил прилив надежды. На рисунке святая Тереза, вне всякого сомнения, испытывала наслаждение, но там имелась и другая фигура, о существовании которой Лэнгдон совсем забыл.

Ангел. И в его памяти неожиданно всплыла легенда…

Святая Тереза была монахиней, которую канонизировали после того, как она заявила, что во сне ее посетил ангел. Более поздние критики высказали предположение, что этот визит имел сексуальный, а не духовный характер. Внизу страницы с изображением скульптуры были начертаны принадлежавшие самой святой слова. Слова эти практически не оставляли места для сомнений.

…его огромное золотое копье… наполненное огнем… пронзило меня несколько раз… проникло в мои внутренности… и по моему телу разлилась такая сладость, что мне хотелось, чтобы она никогда не кончалась…

* * *

Если это не метафорическое описание весьма серьезного секса, мысленно улыбнулся Лэнгдон, то ничего иного представить себе невозможно. Улыбнуться его заставило и само описание скульптуры. Оно было сделано на итальянском языке, и слово fuoco присутствовало там по меньшей мере раз пять.

* * *

…копье ангела имеет огненный наконечник… …голова ангела источает огонь… …женщина объята огнем страсти…

Лэнгдон испытывал сомнения до тех пор, пока не взглянул на изображение ангела. Ангел поднял свое огненное копье, и его наконечник был похож на указующий луч. «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь». Имело значение и то, какого именно ангела изобразил Бернини. Да ведь это же серафим, догадался Лэнгдон. Серафим в буквальном переводе означает «огненный».

Лэнгдон, будучи ученым, не ждал небесных откровений или подтверждений, но, увидев название церкви, в которой стояла скульптура, он решил, что, пожалуй, наступила пора пересмотреть свои взгляды.

Церковь Санта-Мария делла Виттория.

Виттория, подумал он, усмехаясь, лучше не придумаешь.

Едва устояв на ногах от внезапного приступа головокружения, Лэнгдон взглянул на лестницу, прикидывая, сможет ли вернуть увесистый том на место. А, к дьяволу, подумал он, пусть об этом позаботится отец Жаки. Американец закрыл книгу и аккуратно положил ее на пол у подножия полки.

Направляясь к светящейся кнопке, контролирующей выход из хранилища, Лэнгдон уже хватал воздух широко открытым ртом. Он дышал часто и неглубоко и тем не менее чувствовал себя на седьмом небе. На такую удачу рассчитывать было трудно.

Но везение закончилось еще до того, как он достиг выхода. В хранилище раздался болезненный вздох, свет померк, кнопка выхода погасла. Затем весь архивный комплекс погрузился во тьму. Это было похоже на смерть какого-то огромного зверя. Кто-то отключил подачу энергии.

Глава 85

Священные гроты Ватикана находятся под полом собора Святого Петра и служат местом захоронения покинувших этот мир пап.

Виттория добралась до последней ступеньки винтовой лестницы и вошла в пещеру. Затемненный тоннель напомнил ей Большой адронный коллайдер в ЦЕРНе. Там было так же темно и прохладно. В свете ручных фонарей швейцарских гвардейцев тоннель представлялся чем-то совершенно нематериальным. В стенах по обеим сторонам грота темнели ниши, и в каждой из них, едва заметный в неярком свете фонарей, виднелся массивный саркофаг.

По ее телу побежали мурашки. Это от холода, внушала она себе, прекрасно понимая, что дело не только в прохладном воздухе пещеры. Ей казалось, что за ними наблюдают и что наблюдатели эти вовсе не из плоти и крови. Из тьмы на них смотрели призраки столетий. На крышке каждого саркофага находилось скульптурное изображение покойного в полный рост. Мраморный понтифик лежал на спине со скрещенными на груди руками. Создавалось впечатление, что распростертое тело, пытаясь восстать из гроба, выдавливало изнутри мраморную крышку, чтобы разорвать опутывающие его земные узы. В свете фонарей группа продвигалась вперед, и все новые и новые силуэты давно умерших пап возникали и исчезали вдоль стен, словно принимая участие в каком-то ужасном танце потустороннего театра теней.

Все идущие хранили молчание, и Виттория не могла до конца понять, чем это вызвано — почтением к умершим или предчувствием чего-то страшного. Видимо, и тем, и другим, решила девушка. Камерарий шел с закрытыми глазами, словно видел каждый свой шаг сердцем. Виттория подозревала, что клирик после смерти папы не раз проделал этот внушающий суеверный страх путь… возможно, для того, чтобы попросить усопшего наставить его на нужный путь.

«Я много лет трудился под руководством епископа… И это тот отец, которого я помню», — чуть раньше сказал ей камерарий. Виттория припомнила, что эти слова относились к кардиналу, который «спас» молодого человека от службы в армии. И вот теперь девушка знала, чем закончилась вся та история. Кардинал, взявший юношу под свое крыло, стал понтификом и сделал молодого клирика своим камерарием.

Это многое объясняет, думала Виттория. Она обладала способностью тонко чувствовать душевное состояние других людей, и эмоции, которые испытывал камерарий, не давали ей покоя вот уже несколько часов. С первого момента встречи с ним девушке показалось, что страдание и душевная боль, которые он испытывает, носят очень личный характер и не могли быть лишь результатом разразившегося в Ватикане кризиса. За маской спокойствия скрывался человек, чью душу разрывали на части его собственные демоны. Теперь она знала, что интуиция ее не подвела и на сей раз. Этот человек не только оказался лицом к лицу с серьезнейшей угрозой за всю историю Ватикана, он был вынужден противостоять этой угрозе в одиночку, без поддержки друга и наставника… Это был ночной полет без штурмана.

Швейцарские гвардейцы замедлили шаг, словно не могли точно определить в темноте, где покоится тело последнего папы. Что касается камерария, то он уверенно сделал еще несколько шагов и остановился у мраморной гробницы, казавшейся более светлой, нежели другие. На крышке саркофага находилось мраморное изваяние усопшего. Виттория узнала показанное по телевизору лицо, и ее начала бить дрожь. «Что мы делаем?!»

— Насколько я понимаю, у нас очень мало времени, — ровным голосом произнес камерарий, — но тем не менее я все же попрошу всех произнести молитву.

Швейцарские гвардейцы, оставаясь на местах, склонили головы. Виттория сделала то же самое, но девушке казалось, что громкий стук ее сердца нарушает торжественную тишину усыпальницы. Камерарий опустился на колени перед саркофагом и начал молиться на итальянском языке. Вслушиваясь в его слова, Виттория неожиданно ощутила огромную скорбь… по щекам ее покатились слезы… она оплакивала своего наставника… своего святого отца.

— Отец мой, друг и наставник, — глухо прозвучали в погребальной нише слова камерария, — когда я был еще совсем юным, ты говорил мне, что голос моего сердца — это голос Бога, и повторял, что я должен следовать его зову до конца, к какому бы страшному месту он меня ни вел. Я слышу, как этот голос требует от меня невозможного. Дай мне силу и даруй прощение. То, что я делаю… я делаю во имя всего того, во что ты верил. Аминь.

— Аминь, — прошептали гвардейцы.

«Аминь, отец…» — мысленно произнесла Виттория, вытирая глаза.

Камерарий медленно поднялся с колен и, отступив чуть в сторону, произнес:

— Сдвиньте крышку.

Швейцарцы колебались, не зная, как поступить.

— Синьор, — сказал один из них, — по закону мы находимся в вашем подчинении… Мы, конечно, сделаем все, как вы скажете… — закончил солдат после короткой паузы.

— Друзья, — ответил камерарий, словно прочитав, что творится в душах молодых людей, — придет день, когда я буду просить прощения за то, что поставил вас в подобное положение. Но сегодня я требую беспрекословного повиновения. Законы Ватикана существуют для того, чтобы защищать церковь. И во имя духа этих законов я повелеваю вам нарушить их букву.

Некоторое время стояла тишина, а затем старший по званию гвардеец отдал приказ. Трое солдат поставили фонари на пол, и огромные человеческие тени прыгнули на потолок. Освещенные снизу люди двинулись к гробнице. Упершись руками в крышку саркофага со стороны изголовья, они приготовились толкать мраморную глыбу. Старший подал сигнал, и гвардейцы что есть сил навалились на камень. Крышка не шевельнулась, и Виттория вдруг почувствовала какое-то странное облегчение. Она надеялась, что камень окажется слишком тяжелым. Ей было заранее страшно от того, что она может увидеть под гробовой доской.

Солдаты навалились сильнее, но камень по-прежнему отказывался двигаться.

— Ancora^[80], — сказал камерарий, закатывая рукава сутаны и готовясь помочь гвардейцам. — Ora!^[81]

Теперь в камень упирались четыре пары рук.

Когда Виттория уже собиралась прийти им на помощь, крышка начала двигаться. Мужчины, удвоили усилия, и каменная глыба с каким-то первобытным скрипом повернулась и легла под углом к остальной части гробницы. Мраморная голова папы теперь была направлена в глубину ниши, а ноги выступали в коридор.

Все отошли от саркофага.

Один из швейцарских гвардейцев неохотно поднял с пола фонарь и направил луч в глубину каменного гроба. Некоторое время луч дрожал, но затем солдат справился со своими нервами, и полоса света замерла на месте. Остальные швейцарцы стали по одному подходить к гробнице. Даже в полутьме Виттория видела, насколько неохотно делали это правоверные католики. Каждый из них, прежде чем приблизиться к гробу, осенял себя крестом.

Камерарий, заглянув внутрь, содрогнулся всем телом, а его плечи, словно не выдержав навалившегося на них груза, опустились. Прежде чем отвернуться, он долго вглядывался в покойника.

Виттория опасалась, что челюсти мертвеца в результате трупного окоченения будут крепко стиснуты и, чтобы увидеть язык, их придется разжимать. Но, заглянув под крышку, она поняла, что в этом нет нужды. Щеки покойного папы ввалились, а рот широко открылся.

Язык трупа был черным, как сама смерть.

Глава 86

Полная темнота. Абсолютная тишина.

Секретные архивы Ватикана погрузились во тьму.

В этот момент Лэнгдон понял, что страх является сильнейшим стимулятором. Судорожно хватая ртом разреженный воздух, он побрел через темноту к вращающимся дверям. Нащупав на стене кнопку, американец надавил на нее всей ладонью. Однако ничего не произошло. Он повторил попытку. Управляющая дверью электроника была мертва.

Лэнгдон попробовал звать на помощь, но его голос звучал приглушенно. Положение, в которое он попал, было смертельно опасным. Легкие требовали кислорода, а избыток адреналина в крови заставлял сердце биться с удвоенной частотой. Он чувствовал себя так, словно кто-то нанес ему удар в солнечное сплетение.

Когда Лэнгдон навалился на дверь всем своим весом, ему показалось, что она начала вращаться. Он толкнул дверь еще раз. Удар был настолько сильный, что перед глазами у него замелькали искры. Только после этого он понял, что вращается не дверь, а вся комната. Американец попятился назад, споткнулся об основание стремянки и со всей силы рухнул на пол. При падении он зацепился за край стеллажа и порвал на колене брюки. Проклиная все на свете, профессор поднялся на ноги и принялся нащупывать лестницу.

Нашел ее Лэнгдон не сразу. А когда нашел, его охватило разочарование. Ученый надеялся, что стремянка будет сделана из тяжелого дерева, а она оказалась алюминиевой. Лэнгдон взял лестницу наперевес и, держа ее, как таран, ринулся сквозь тьму на стеклянную стену. Стена оказалась ближе, чем он рассчитывал. Конец лестницы ударил в стекло, и по характеру звука профессор понял, что для создания бреши в стене требуется нечто более тяжелое, чем алюминиевая стремянка, которая просто отскочила от мощного стекла, не причинив ему вреда.

У него снова вспыхнула надежда, когда он вспомнил о полуавтоматическом пистолете. Вспыхнула и тотчас погасла. Пистолета не было. Оливетти отобрал его еще в кабинете папы, заявив, что не хочет, чтобы заряженное оружие находилось в помещении, где присутствует камерарий. Тогда ему показалось что в словах коммандера есть определенный смысл.

Лэнгдон снова позвал на помощь, но его призыв прозвучал даже слабее, чем в первый раз.

Затем он вспомнил о рации, оставленной гвардейцем на столике у входа. «Какого дьявола я не догадался взять ее с собой?!» Когда перед его глазами начали танцевать красные искры, Лэнгдон заставил себя думать. «Ты попадал в ловушку и раньше, — внушал он себе. — Ты выбирался из более трудного положения. Тогда ты был ребенком и все же сумел найти выход. — Темнота давила на него тяжким грузом. — Думай!»

Ученый опустился на пол, перекатился на спину и вытянул руки вдоль туловища. Прежде всего следовало восстановить контроль над собой.

«Успокойся. Соберись».

Сердце стало биться чуть реже — чтобы перекачивать кровь, ему не надо было преодолевать силу тяготения. Этот трюк используют пловцы, для того чтобы насытить кровь кислородом между двумя следующими один за другим заплывами.

«Здесь вполне достаточно воздуха, — убеждал он себя. — Более чем достаточно. Теперь думай». Лэнгдон все еще питал слабую надежду на то, что огни снова вспыхнут, но этого не происходило. Пока он лежал, дышать было легче, и им начало овладевать какое-то странное чувство отрешенности и покоя. Лэнгдон изо всех сил боролся с этим опасным состоянием.

«Надо двигаться, будь ты проклят! Но куда?..»

Микки-Маус, словно радуясь темноте, ярко светился на его запястье. Его ручки показывали 9:33. Полчаса до… огня. Его мозг, вместо того чтобы искать пути к спасению, стал вдруг требовать объяснений. «Кто отключил электричество? Может быть, это Рошер расширил круг поиска? Неужели Оливетти не предупредил его, что я нахожусь здесь?»

Впрочем, Лэнгдон понимал, что в данный момент это уже не имеет никакого значения.

Широко открыв рот и откинув назад голову, Лэнгдон сделал максимально глубокий вдох. В каждой новой порции воздуха кислорода было меньше, чем в предыдущей. Однако голова все же немного прояснилась, и, отбросив все посторонние мысли, он стал искать путь к спасению.

Стеклянные стены, сказал он себе. Но из чертовски толстого стекла.

Он попытался вспомнить, не попадались ли ему здесь на глаза тяжелые огнеупорные металлические шкафы, в выдвижных ящиках которых хранились наиболее ценные книги. В других архивах такие шкафы имелись, но здесь, насколько он успел заметить, их не было. Даже если бы они и были, на их поиски в абсолютной темноте ушло бы слишком много времени. И самое главное, ему все равно не удалось бы их поднять. Особенно в том состоянии, в котором он сейчас находился.

А как насчет просмотрового стола? Лэнгдон знал, что в центре этого хранилища, как и во всех других, расположен стол для просмотра документов. Ну и что из того? Он понимал, что не сможет поднять его. Но даже если он сможет волочить его по полу, далеко ему не продвинуться.

Проходы между стеллажами слишком узкие…

И в этот момент Лэнгдон вдруг понял, что нужно делать.

Ощущая необыкновенную уверенность в себе, он вскочил на ноги, но сделал это излишне поспешно. Перед глазами у него поплыл красный туман, он пошатнулся и стал искать в темноте точку опоры. Его рука наткнулась на стеллаж. Выждав несколько секунд, он заставил себя сконцентрироваться. Для того чтобы совершить задуманное, ему потребуются все силы.

Упершись грудью и руками в стеллаж, подобно тому как игрок в американский футбол упирается в тренировочный щит, Лэнгдон изо всех сил навалился на высокую полку. Если ему удастся ее свалить… Однако стеллаж едва качнулся. Профессор вновь принял исходное положение и снова навалился на препятствие. На сей раз его ноги заскользили по полу, а стеллаж слегка заскрипел, но не шевельнулся.

Ему нужен был какой-нибудь рычаг.

Нащупав в кромешной тьме стеклянную стену и не отрывая от нее руки, он двинулся в дальний конец хранилища. Торцовая стена возникла настолько неожиданно, что он столкнулся с ней, слегка повредив плечо. Проклиная все на свете, Лэнгдон обошел край стеллажа и вцепился в него где-то на уровне глаз. Затем, упершись одной ногой в стеклянную стену, а другой в нижнюю полку, он начал восхождение. На него сыпались книги, шелестя в темноте страницами. Но ему было плевать. Инстинкт самосохранения заставил его нарушить все правила поведения в архивах. Темнота плохо отражалась на его чувстве равновесия, поэтому он закрыл глаза, чтобы мозг вообще перестал получать визуальные сигналы. Теперь Лэнгдон стал двигаться быстрее. Чем выше он поднимался, тем более разреженным становился воздух. Он карабкался на верхние полки, наступая на книги и подтягиваясь на руках. И вот настал миг, когда он — наподобие скалолаза — достиг вершины, в данном случае — верхней полки. Он уселся или, скорее, улегся на полку и стал осторожно вытягивать ноги, нащупывая ими стеклянную стену. Теперь он принял почти горизонтальное положение.

«Сейчас или никогда, Роберт, — услышал он свой внутренний голос. — Не волнуйся, ведь это, по существу, ничем не отличается от тех упражнений по укреплению ножных мышц, которые ты так часто выполняешь в тренажерном зале Гарварда».

С усилием, от которого у него закружилась голова, он надавил обеими ногами на стеклянную стену.

Никакого результата.

Жадно хватая ртом воздух, Лэнгдон слегка изменил позу и снова до отказа выпрямил ноги. Стеллаж едва заметно качнулся. Он толкнул еще раз, и стеллаж, подавшись примерно на дюйм, вернулся в первоначальное положение. Американцу показалось, что он поймал ритм движения. Амплитуда колебаний становилась все шире и шире.

Это похоже на качели, сказал он себе, здесь главное — выдерживать ритм.

Лэнгдон раскачивал полку, с каждым толчком все больше и больше вытягивая ноги. Мышцы горели огнем, но он приказал себе не обращать внимания на боль. Маятник пришел в движение. Еще три толчка, убеждал он себя.

Хватило всего двух.

На мгновение Лэнгдон ощутил невесомость. Затем, сопровождаемый шумом падающих книг, он вместе со стеллажом рухнул вперед.

Где-то на полпути к полу стеллаж уперся в соседнюю батарею полок, и американец помог ему ногами. На какое-то мгновение стеллаж замер, а затем продолжил падение. Лэнгдон также возобновил движение вниз.

Стеллажи, словно огромные кости домино, стали падать один за другим. Металл скрежетал о металл, толстенные книги с тяжелым стуком хлопались на пол. «Интересно, сколько здесь рядов? — думал Лэнгдон, болтаясь, словно маятник, на косо стоящем стеллаже. — И сколько они могут весить? Ведь стекло такое толстое…»

Лэнгдон ожидал чего угодно, но только не этого. Стеллажи прекратили падать, и в хранилище воцарилась тишина, нарушаемая лишь легким потрескиванием стен, принявших на себя вес упавших полок.

Он лежал на куче книг и, затаив дыхание, прислушивался к обнадеживавшему треску в самой дальней от него стене.

Одна секунда. Две…

Затем, почти теряя сознание, Лэнгдон услышал звук, похожий на вздох. Какая-то полка, видимо, все же продавила стекло. В тот же миг хранилище словно взорвалось. Косо стоявший стеллаж опустился на пол, а из темноты на Лэнгдона посыпались осколки стекла, которые показались ему спасительным дождем в опаленной солнцем пустыне. В лишенное кислорода помещение с шипением ворвался воздух.

* * *

А тридцать секунд спустя тишину гротов Ватикана нарушил сигнал рации. Стоящая у гроба убитого понтифика Виттория вздрогнула, услышав электронный писк. Затем из динамика прозвучал задыхающийся голос:

— Говорит Роберт Лэнгдон! Меня слышит кто-нибудь?

Виттория сразу поняла: Роберт! Ей вдруг страшно захотелось, чтобы этот человек оказался рядом.

Гвардейцы обменялись удивленными взглядами, и один из них, нажав кнопку передатчика, произнес в микрофон:

— Мистер Лэнгдон! Вы в данный момент на канале номер три. Коммандер ждет вашего сообщения на первом канале.

— Мне известно, что коммандер, будь он проклят, на первом канале! Но разговаривать с ним я не буду. Мне нужен камерарий. Немедленно! Найдите его для меня!!!

* * *

Лэнгдон стоял в затемненном архиве на куче битого стекла и пытался восстановить дыхание. С его левой руки стекала какая-то теплая жидкость, и он знал, что это кровь. Когда из динамика без всякой задержки раздался голос камерария, он очень удивился.

— Говорит камерарий Вентреска. Что там у вас?

Лэнгдон с бешено колотящимся сердцем нажал кнопку передатчика.

— Мне кажется, что меня только что хотели убить!

На линии воцарилось молчание.

Заставив себя немного успокоиться, американец продолжил:

— Кроме того, мне известно, где должно произойти очередное преступление.

Голос, который он услышал в ответ, принадлежал вовсе не камерарию. Это был голос Оливетти.

— Больше ни слова, мистер Лэнгдон! — бросил коммандер.

Глава 87

Пробежав через двор перед бельведером и приблизившись к фонтану напротив штаба швейцарской гвардии, Лэнгдон взглянул на измазанные кровью часы. 9:41. Рука перестала кровоточить, но ее вид совершенно ни о чем не говорил. Она болела сильнее, чем до этого. Когда профессор был уже у входа, из здания навстречу ему мгновенно высыпали все — Оливетти, Рошер, камерарий, Виттория и горстка гвардейцев. Первой рядом с ним оказалась Виттория.

— Вы ранены, Роберт?

Лэнгдон еще не успел ответить, как перед ним возник Оливетти.

— Мистер Лэнгдон, я испытываю огромное облегчение, видя, что с вами не случилось ничего серьезного. Прошу извинить за то, что произошло в архивах. Это называется «наложение сигналов».

— Наложение сигналов?! — возмутился Лэнгдон. — Но вы же, дьявол вас побери, прекрасно зна…

— Это моя вина, — смущенно сказал, выступив вперед, Рошер. — Я представления не имел о том, что вы находитесь в архивах. Система электроснабжения нашей белой зоны в какой-то своей части объединена с системой архивов. Мы расширяли круг поисков, и я отключил электроснабжение. Если бы я знал…

— Роберт… — начала Виттория, взяв руку Лэнгдона в свои ладони и осматривая рану. — Роберт, — повторила она, — папа был отравлен. Его убили иллюминаты.

Лэнгдон слышал слова, но их смысл скользнул мимо его сознания. Слишком много ему пришлось пережить за последние минуты. В этот момент он был способен ощущать лишь тепло ее рук.

Камерарий извлек из кармана сутаны шелковый носовой платок и передал его американцу, чтобы тот мог вытереть руку. Клирик ничего не сказал, но его глаза, казалось, зажглись каким-то новым огнем.

— Роберт, — продолжала Виттория, — вы сказали, что знаете место, где должно произойти очередное убийство.

— Да, знаю, — чуть ли не радостно начал ученый, — это…

— Молчите! — оборвал его Оливетти. — Мистер Лэнгдон, когда я просил вас не произносить ни слова по радио, у меня были на то веские основания. — Он повернулся лицом к солдатам швейцарской гвардии и произнес: — Простите нас, господа.

Солдаты, не выразив никакого протеста, скрылись в здании штаба. Абсолютное подчинение, подумал Лэнгдон.

— Как мне ни больно это признавать, — продолжал Оливетти, обращаясь к оставшимся, — но убийство папы могло произойти лишь с участием человека, находящегося в этих стенах. Из соображений собственной безопасности мы теперь никому не должны доверять. Включая наших гвардейцев.

Было заметно, с какой душевной болью произносит Оливетти эти слова.

— Но это означает, что… — встревоженно начал Рошер.

— Именно, — не дал ему закончить коммандер. — Результаты ваших поисков серьезно скомпрометированы. Но ставки слишком высоки, и мы не имеем права прекращать обследование белой зоны.

У Рошера был такой вид, словно он хотел что-то сказать. Но затем, видимо, решив этого не делать, он молча удалился.

Камерарий глубоко вздохнул. До сих пор он не проронил ни слова. Но Лэнгдону казалось, что решение уже принято. У него создалось впечатление, что священнослужитель переступил линию, из-за которой уже не может быть возврата назад.

— Коммандер, — произнес камерарий не терпящим возражений тоном, — я принял решение прекратить работу конклава.

Оливетти с кислым видом принялся жевать нижнюю губу. Закончив этот процесс, он сказал:

— Я бы не советовал этого делать. В нашем распоряжении еще двадцать минут.

— Всего лишь миг.

— Ну и что же вы намерены предпринять? — Голос Оливетти теперь звучал вызывающе. — Хотите в одиночку эвакуировать всех кардиналов?

— Я хочу использовать всю данную мне Богом власть, чтобы спасти нашу церковь. Как я это сделаю, вас заботить не должно.

— Что бы вы стали делать… — выпятил было грудь коммандер, но, тут же сменив тон, продолжил: — У меня нет права вам мешать. Особенно в свете моей несостоятельности как главы службы безопасности. Но я прошу вас всего лишь подождать. Каких-то двадцать минут… До десяти часов. Если информация мистера Лэнгдона соответствует действительности, у меня пока еще сохраняются некоторые шансы схватить убийцу. У нас остается возможность следовать протоколу, сохраняя декорум.

— Декорум? — приглушенно рассмеялся камерарий. — Мы уже давно переступили черту приличия, коммандер. Неужели вы до сих пор не поняли, что мы находимся в состоянии войны?

Из здания штаба вышел швейцарский гвардеец и, обращаясь к камерарию, сказал:

— Синьор, я только что получил сообщение, что нам удалось задержать репортера Би-би-си по фамилии Глик.

— Приведите его и женщину-оператора ко входу в Сикстинскую капеллу для встречи со мной, — удовлетворенно кивнув, сказал камерарий.

— Итак, что вы намерены предпринять? — спросил Оливетти.

* * *

«Альфа-ромео» Оливетти вылетел из ворот Ватикана, но на сей раз за ним следом не мчалась колонна других автомобилей. Сидя на заднем сиденье, Виттория перевязывала руку Лэнгдона бинтом из аптечки, которую нашла в отделении для перчаток.

— Итак, мистер Лэнгдон, куда мы теперь направляемся? — спросил Оливетти, глядя прямо перед собой через ветровое стекло.

Глава 88

Несмотря на то что на крыше машины мигал проблесковый маячок, а сирена ревела на полную мощность, у Лэнгдона создалось впечатление, что их мчавшийся в самом сердце старого Рима автомобиль никто не замечал. Все римляне, казалось, катили в противоположном направлении — в сторону Ватикана. Святой престол, похоже, становился главным местом развлечения у обитателей древнего города.

Лэнгдон сидел рядом с Витторией, и в его голове один за другим возникали вопросы, на которые у него не было ответа. Как быть с убийцей, если его удастся схватить? Скажет ли он, что им так нужно узнать? А если скажет, то хватит ли времени на то, чтобыустранить опасность? Когда камерарий сообщит собравшимся на площади Святого Петра людям о грозящей им смертельной опасности? Его продолжал беспокоить и инцидент в хранилище. Действительно ли это простая ошибка?

На всем пути к церкви Санта-Мария делла Виттория Оливетти ни разу не притронулся к тормозам. Лэнгдон знал, что при других обстоятельствах он сам так крепко вцепился бы в ремень безопасности, что костяшки его пальцев побелели бы от напряжения. Но в данный момент он словно пребывал под наркозом. Лишь боль в руке напоминала ему о том, где он находится.

Над его головой, не умолкая, выла сирена. «Но это же предупредит его о нашем появлении», — думал Лэнгдон. Однако, как бы то ни было, они мчались с невероятной скоростью. Оливетти, видимо, вырубит сирену, когда они будут ближе к цели, предположил американец.

Сейчас же ему не оставалось ничего иного, кроме как сидеть и предаваться размышлениям. Потрясающая новость об убийстве папы наконец полностью дошла до его сознания. Это было невероятное, но в то же время вполне логичное событие. Внедрение в стан врага всегда оставалось для иллюминатов основным оружием. Внедрившись, они могли изнутри перераспределять власть. И папам не раз приходилось умирать насильственной смертью. Но это была лишь череда слухов, не подтвержденных вскрытием тел. Лишь совсем недавно произошло событие, свидетельствовавшее о том, что убийство действительно имело место. Ученые добились разрешения провести рентгеноскопическое обследование гробницы папы Целестина V, который, по слухам, умер от руки своего чрезмерно честолюбивого наследника Бонифация VIIl. Исследователи надеялись, что рентгеноскопия укажет им хотя бы на такие признаки грязной игры, как сломанные кости. Каково же было изумление ученых, когда рентген показал, что в череп папы был вколочен здоровенный десятидюймовый гвоздь!

Лэнгдон припомнил о тех перепечатках газетных статей, которые прислал ему несколько лет назад такой же, как и он, чудак, увлеченный историей братства «Иллюминати». Решив поначалу, что все эти перепечатки — фальшивки, он отправился в зал микрофильмов библиотеки Гарварда, где, к своему изумлению, обнаружил, что статьи действительно существуют. Теперь он постоянно держал их фотокопии перед собой, приколотыми к классной доске. Они были призваны служить ярким примером того, что даже вполне респектабельные средства массовой информации могут стать жертвой массовой паранойи. И вот теперь все эти высказанные прессой подозрения перестали казаться ему продуктом больного воображения…

* * *

БРИТАНСКАЯ РАДИОВЕЩАТЕЛЬНАЯ КОРПОРАЦИЯ

14 июня 1998 года

Папа Иоанн Павел I, скончавшийся в 1978 году, стал жертвой заговора масонской ложи «Пи-2»… Тайное общество «Пи-2» решило умертвить Иоанна Павла I после того, как стало известно о решительном намерении понтифика снять американского архиепископа Пола Марчинкуса с поста президента Банка Ватикана. Банк подозревался в теневых финансовых операциях с масонской ложей…

* * *

«НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС»

24 августа 1998 года

…Почему покойный Иоанн Павел 1 был найден в постели одетым в свою дневную рубашку? Почему рубашка была разорвана? И на этом вопросы не заканчиваются. Медицинского обследования проведено не было. Кардинал Вилло категорически запретил патологоанатомическое исследование, сославшись на то, что за всю историю церкви вскрытия тел скончавшихся понтификов не проводилось. Все лекарства, которые в то время принимал Иоанн Павел, самым таинственным образом исчезли со стоящей рядом с постелью тумбочки. Так же как и стаканы, из которых он пил, ночные туфли и завещание.

* * *

«ДЕЙЛИ МЕЙЛ» 27 августа 1998 года

…За этим заговором стояла могущественная и безжалостная масонская ложа, щупальца которой дотянулись и до Ватикана.

* * *

В кармане Виттории зазвонил сотовый телефон. Резкий звук прогнал малоприятные воспоминания из памяти Лэнгдона.

Девушка поднесла телефон к уху, и американцу стало ясно, что, поняв, кто звонит, она несколько растерялась. Даже со своего места, с расстояния нескольких футов, ученый узнал этот резкий, как луч лазера, голос:

— Виттория? Говорит Максимилиан Колер. Вам уже удалось найти антивещество?

— Макс! С вами все в порядке?

— Я видел выпуск новостей. Там не было никаких упоминаний о ЦЕРНе или об антиматерии. Это хорошо. Так что там у вас происходит?

— Ловушку пока обнаружить не удалось. Положение продолжает оставаться очень сложным. Роберт Лэнгдон принес огромную пользу. У нас есть возможность захватить убивающего кардиналов человека. В данный момент мы направляемся…

— Мисс Ветра, — остановил ее Оливетти, — вы уже сказали больше чем достаточно.

Виттория прикрыла трубку рукой и произнесла раздраженно:

— Это директор ЦЕРНа, коммандер, и он имеет право…

— Он имеет право быть здесь, чтобы лично разобраться с проблемой. Вы используете незащищенную сотовую линию и уже сказали, повторяю, более чем достаточно.

— Макс? — процедила Виттория сквозь зубы.

— У меня есть для тебя информация, — сказал Колер. — О твоем отце… Я, кажется, знаю, кому он рассказывал об антивеществе.

— Макс, отец никому ничего не говорил, — хмуро ответила девушка.

— Боюсь, что твой отец все же не удержался и поделился сведениями о своем выдающемся открытии. Для полной ясности мне надо проверить кое-какие материалы нашей службы безопасности. Я скоро с тобой свяжусь.

И он отключился.

Когда Виттория засовывала аппарат в карман, ее лицо напоминало восковую маску.

— С вами все в порядке? — участливо спросил Лэнгдон.

Девушка утвердительно кивнула, но дрожащие пальцы ее рук говорили, что это далеко не так.

* * *

— Церковь расположена на пьяцца Барберини, — сказал Оливетти. Выключив сирену и посмотрев на часы, он добавил: — У нас еще девять минут.

Местонахождение третьей вехи и церкви вызвало у Лэнгдона какие-то отдаленные ассоциации. Пьяцца Барберини… Это название было ему знакомо, однако в какой связи, он сразу вспомнить не мог. Но затем он вдруг все вспомнил. Сооружение на этой площади станции метро вызвало в обществе большие споры, и это случилось лет двадцать назад. Историки опасались, что строительство большого транспортного узла под площадью может разрушить стоящий в ее центре многотонный обелиск. Городским властям пришлось перенести обелиск в другое место, а на площади установили фонтан под названием «Тритон».

Во времена Бернини на площади стоял обелиск! И если у Лэнгдона до сих пор продолжали оставаться какие-то сомнения, то сейчас они полностью исчезли.

В одном квартале от площади Оливетти свернул в переулок и, проехав еще немного, заглушил двигатель. Коммандер снял пиджак, закатал рукава рубахи и вогнал обойму в рукоятку пистолета.

— Мы не можем допустить, чтобы нас заметили, — сказал он. — Вас двоих показывали по телевизору, поэтому прошу оставаться на противоположной стороне площади и наблюдать за входом. Я зайду со стороны задней стены. А вот это вам на всякий случай, — закончил Оливетти и протянул Лэнгдону уже знакомый пистолет.

Профессору все это не очень нравилось. Вот уже второй раз за день ему вручают оружие. Опуская пистолет в карман, он вспомнил, что до сих пор носит с собой прихваченный в архиве листок из «Диаграммы». Как он мог забыть о нем? Его следовало оставить в помещении архива. Американец без труда представил, в какую ярость впадет хранитель, когда узнает, что бесценная реликвия странствовала по всему Риму, выполняя роль простого путеводителя. Но, вспомнив о груде битого стекла и рассыпанных по полу документах, Лэнгдон решил, что у хранителя и без путешествующей страницы забот будет по самое горло. Если архивы вообще переживут эту ночь…

Оливетти вылез из машины и поманил их за собой по проулку.

— Площадь там, — сказал он. — Смотрите в оба, а сами постарайтесь остаться невидимыми. — Постучав пальцем по висящему на поясе мобильному телефону, коммандер добавил: — А вас, мисс Ветра, я попрошу настроиться на автоматический набор.

Виттория достала мобильник и нажала кнопку автонабора номера, который она и Оливетти запрограммировали еще в Пантеоне. Аппарат на поясе офицера завибрировал, так как работал в режиме беззвучного вызова.

— Отлично, — удовлетворенно кивнул коммандер, передернул затвор своего пистолета и добавил: — Я буду ждать внутри. Считайте, что этот негодяй уже мой.

* * *

В тот же момент совсем рядом с ними раздался сигнал еще одного сотового телефона.

— Говорите, — произнес в трубку ассасин.

— Это я, — услышал он, — Янус.

— Приветствую вас, хозяин, — улыбнулся убийца.

— Ваше местонахождение может быть известно. Не исключено, что будут предприняты попытки вам помешать.

— Они опоздали. Я успел закончить все приготовления.

— Отлично. Сделайте все, чтобы уйти живым. Нам еще предстоит большая работа.

— Тем, кто встанет на моем пути, придется умереть.

— Тем, кто станет на вашем пути, очень многое известно.

— Вы имеете в виду ученого-американца?

— Следовательно, вы знаете о его существовании?

— Хладнокровен, но чрезвычайно наивен, — презрительно фыркнул ассасин. — Он недавно говорил со мной по телефону. Его сопровождает какая-то женщина с полностью противоположным характером.

Убийца почувствовал легкое возбуждение, припомнив огненный темперамент дочери Леонардо Ветра.

Повисла пауза, а когда собеседник снова заговорил, убийца впервые за все время их знакомства уловил в голосе лидера ордена «Иллюминати» некоторую неуверенность.

— Устраните всех, — сказал Янус.

— Считайте, что это уже сделано, — улыбнулся убийца.

В предвкушении предстоящего наслаждения по всему его телу прокатилась горячая волна. Хотя женщину можно оставить себе как приз.

Глава 89

На площади Святого Петра развернулись настоящие военные действия. Все вдруг начали проявлять невероятную агрессивность. Микроавтобусы прессы, словно штурмовые машины, стремились захватить самый удобный плацдарм. Репортеры готовили к работе сложную электронику так, как солдаты готовят к бою оружие. Они метались по всему периметру площади, отыскивая места для новейшего оружия медийных войн — дисплеев с плоским экраном.

Плоские дисплеи являли собой гигантских размеров экраны, которые можно разместить на крышах автобусов или на легких сборных площадках. Эти экраны служат своего рода уличной рекламой для передающих новости телевизионных сетей. Во все время передачи на таком экране обязательно присутствовал логотип сети; Площадь стала походить на летний кинотеатр под открытым небом. Если экран был расположен удачно — например, перед местом, где развертывались события, — ни одна сеть не могла вести съемки, не рекламируя при этом своего конкурента.

Площадь в мгновение ока превратилась не только в поле битвы средств массовой информации, но и в место вечернего бдения обычной публики. Зеваки текли на площадь со всех сторон. Незанятое место на всегда свободном огромном пространстве стало большой редкостью. Обыватели собирались в густые толпы перед гигантскими экранами. Потрясенные люди внимательно вслушивались в слова ведущих прямую трансляцию репортеров.

* * *

А в какой-то сотне ярдов от этого столпотворения, за могучими стенами собора Святого Петра царили темнота и полная тишина. В этой темноте медленно и бесшумно передвигались вооруженные приборами ночного видения лейтенант Шартран и еще три швейцарских гвардейца. Они шли по нефу, размеренно водя перед собой похожими на миноискатели приборами. Осмотр белых зон Ватикана пока не принес никаких результатов.

— Пожалуй, стоит снять очки, — сказал старший.

Шартран и без его совета уже успел это сделать. Группа приближалась к так называемой нише паллиума^[82] — углубленной площадке в самом центре базилики. Нишу заливал свет девяноста девяти лампад, и инфракрасное излучение было настолько сильным, что могло повредить глаза.

Освободившись от тяжелого прибора, Шартран почувствовал огромное облегчение. Наконец-то можно было размять шею. Что он и сделал, пока группа спускалась вниз, чтобы осмотреть все углубление. Помещение оказалось на удивление красивым, золотым и сверкающим. Молодому человеку еще не приходилось в него спускаться.

Лейтенанту казалось, что после прибытия в Ватикан ему каждый день открывались все новые и новые тайны Святого города. И эти лампады были одной из них. Девяносто девять лампад горели день и ночь. Такова была традиция. Священнослужители аккуратно заполняли их священным маслом, так что ни одна не успевала выгореть до конца. Многие утверждали, что лампады будут гореть до самого конца света.

Или в крайнем случае до полуночи, подумал Шартран, ощутив, как у него вдруг вновь пересохло в горле.

Он провел детектором вдоль лампад. Там ничего не оказалось. Это нисколько его не удивило. Ловушка, если верить картинке на экране монитора, была укрыта в затемненном помещении.

Двигаясь по нише, он приблизился к металлической решетке, прикрывающей отверстие в полу. В отверстии были видны ведущие в глубину узкие и крутые ступени. Слава Богу, что туда не надо спускаться. Приказ Рошера был предельно ясен. Осматривать лишь открытые для публики помещения и игнорировать все зоны, куда посторонние не имеют доступа.

— Чем это пахнет? — спросил он, отходя от решетки. В нише стоял сладкий до умопомрачения аромат.

— Это запах от пламени лампад, — ответил один из швейцарцев.

— Пахнет скорее одеколоном, а не керосином, — изумился Шартран.

— Никакого керосина там нет. Лампады расположены неподалеку от папского алтаря и поэтому наполняются сложной смесью спирта, сахара, бутана и духов.

— Бутана? — с опаской глядя на лампады, переспросил Шартран.

— Смотри не пролей, — утвердительно кивнув, ответил гвардеец. — Благоухает как в раю, а пламенем пылает адским.

Когда гвардейцы, закончив осмотр ниши паллиума, вновь двинулись по темному собору, их портативная радиостанция подала признаки жизни.

Потрясенные гвардейцы внимательно выслушали сообщение о развитии ситуации. Судя по этой информации, возникли новые тревожные обстоятельства, о которых нельзя было говорить по рации. Тем не менее начальство сообщало, что камерарий решил нарушить традицию и войти в Сикстинскую капеллу, чтобы обратиться к конклаву. За всю историю Ватикана подобного не случалось. Но в то же время, как понимал Шартран, еще ни разу за всю свою историю Ватикану не приходилось сидеть на ядерной бомбе.

Шартрана радовало, что дело в свои руки взял камерарий. Во всем Ватикане не было другого человека, которого лейтенант уважал бы так, как этого клирика. Некоторые гвардейцы считали камерария beato — религиозным фанатиком, чья любовь к Богу граничила с одержимостью. Но даже они соглашались, что, когда дело доходило до схватки с врагами Господа, камерарий был тем человеком, который мог принять на себя самый тяжелый удар.

Швейцарским гвардейцам за последнюю неделю приходилось часто встречаться с камерарием, и все обратили внимание на то, что временный шеф Ватикана стал жестче, а взгляд его зеленых глаз приобрел несвойственную ему ранее суровость. И неудивительно, говорили швейцарцы, ибо на плечи камерария легла вся ответственность за подготовку священного конклава и он должен был заниматься ею сразу же после кончины своего наставника папы.

Шартран находился в Ватикане всего пару месяцев, когда ему рассказали о том, что мать будущего камерария погибла от взрыва бомбы на глазах у маленького сына. Бомба в церкви… и сейчас все повторяется. Жаль, что не удалось схватить мерзавцев, которые установили ту первую бомбу… говорили, что это была какая-то воинствующая антихристианская секта. Преступники скрылись, и дело не получило развития. Неудивительно, что камерария возмущает любое проявление равнодушия.

Пару месяцев назад, в тихое послеполуденное время Шартран едва не столкнулся с шагающим по неширокой дорожке камерарием. Камерарий, видимо, узнав в нем нового гвардейца, предложил лейтенанту прогуляться вместе. Они беседовали на самые разные темы, и уже очень скоро Шартран почувствовал внутреннюю свободу и раскованность.

— Святой отец, — сказал он, — вы разрешите мне задать вам странный вопрос?

— Только в том случае, если получу право дать на него столь же странный ответ, — улыбнулся камерарий.

— Я спрашивал об этом у всех знакомых мне духовных лиц, — со смехом пояснил лейтенант, — но так до конца и не понял.

— Что же вас тревожит? — Камерарий энергично шагал впереди гвардейца, и полы его сутаны при ходьбе слегка распахивались, открывая черные туфли на каучуковой подошве.

Обувь полностью соответствует его облику, думал Шартран, модная, но скромная, со следами износа.

Лейтенант набрал полную грудь воздуха и выпалил:

— Я не понимаю, как соотносится Его всемогущество с Его милостью!

— Вы изучаете Священное Писание? — улыбнулся камерарий.

— Пытаюсь.

— И вы находитесь в растерянности, поскольку Библия называет Творца одновременно всемогущим и всемилостивым, не так ли?

— Именно.

— Понятие всемогущества и милости трактуется очень просто — Бог может все и всегда нацелен на добро.

— Да, эту концепцию я понимаю. Но мне кажется… что здесь скрыто противоречие.

— Ясно. Противоречие вы видите в том, что в мире существуют страдания. Голод, войны, болезни…

— Точно! — Шартран был уверен, что камерарий его поймет. — В мире происходят ужасные вещи. И многочисленные человеческие трагедии говорят о том, что Бог не может быть одновременно и всемогущим, и милостивым. Если Он нас любит и в Его власти изменить ситуацию, то почему Он этого не делает? Ведь Он способен предотвратить страдания, не так ли?

— Вы полагаете? — строго спросил камерарий.

Шартран ощутил некоторую неловкость. Неужели он задал вопрос, который задавать не принято?

— Не знаю, как это лучше выразить… Если Бог нас любит, то Он может нас защитить. Он должен сделать это. Поэтому складывается впечатление, что Он всемогущ, но равнодушен или милостив, но бессилен.

— У вас есть дети, лейтенант?

— Нет, — заливаясь краской, ответил гвардеец.

— Представьте, что у вас есть восьмилетний сын… Вы бы его любили?

— Конечно.

— И вы были бы готовы сделать все, что в ваших силах, дабы он избежал боли и страданий?

— Естественно.

— Вы позволили бы ему кататься на скейтборде?

Шартран задумался. Несмотря на свои сан, камерарий часто казался очень приземленным. Или слишком земным.

— Да, позволил бы, — протянул лейтенант, — но в то же время предупредил бы его о необходимости соблюдать осторожность.

— Итак, являясь отцом ребенка, вы дали бы ему добрый совет, а затем отпустили бы его учиться на собственных ошибках. Не так ли?

— Я определенно не побежал бы рядом, чтобы с ним нянчиться. Если вы это имеете в виду.

— А если он вдруг упадет и оцарапает колено?

— Это научит его впредь быть более осторожным.

— Итак, несмотря на то что вы имеете власть вмешаться в ход событий, чтобы предотвратить ту боль, которую может испытать ваш сын, вы проявляете свою любовь к нему тем, что позволяете учиться на собственных ошибках?

— Конечно. Боль — неотъемлемая часть взросления. Именно так мы учимся.

— Вот именно, — кивнул камерарий.

Глава 90

Лэнгдон и Виттория наблюдали за пьяцца Барберини из темного проулка между двумя домами в западном углу площади. Церковь находилась прямо напротив — едва заметный в темноте купол лишь немного возвышался над окружающими храм домами. Ночь принесла с собой столь желанную прохладу, и Лэнгдон был удивлен тем, что площадь оставалась пустынной. Из открытых окон над их головами доносились звуки работающих телевизоров, и это напомнило американцу, куда подевались люди.

«…Ватикан до сих пор не дает комментариев… Иллюминаты убили двух кардиналов… присутствие сатанистов в Риме означает… спекуляции о проникновении агентов тайного общества…»

Новость распространялась по Риму с такой же скоростью, как в свое время пламя устроенного Нероном пожара. Древний город, как и весь остальной мир, затаил дыхание. «Сумеем ли мы остановить сорвавшийся с тормозов поезд?» — думал Лэнгдон. Оглядывая площадь, ученый вдруг понял, что, несмотря на окружающие ее современные здания, пьяцца Барберини сохранила эллипсовидную форму. Высоко над его головой на крыше роскошной гостиницы сияла огромная неоновая реклама. Ему вдруг показалось, что это сияние есть не что иное, как святилище древнего героя. Первой на это обратила внимание Виттория. Светящиеся слова необъяснимым образом соответствовали ситуации.

ОТЕЛЬ «БЕРНИНИ»

— Без пяти десять… — начала Виттория, оглядывая площадь.

Не закончив фразы, она схватила Лэнгдона за локоть и, потянув глубже в тень, показала на центр площади.

Лэнгдон посмотрел в указанном направлении и окаменел.

Там в свете уличного фонаря двигались две темные, закутанные в плащи фигуры. Лица этих людей были скрыты под черными mantles — традиционным головным убором вдовствующих дам католического вероисповедания. Лэнгдону показалось, что по площади идут женщины, но с уверенностью он этого сказать не мог. Света уличных фонарей для этого было явно недостаточно. Одна из «женщин» была, видимо, постарше. Она горбилась и двигалась с заметным трудом. Ее поддерживала та, которая со стороны выглядела значительно выше и крепче.

— Дайте мне пистолет, — сказала Виттория.

— Но не можете же вы просто взять и…

Девушка неуловимо быстрым движением запустила руку в карман его пиджака. Когда она через мгновение вынула руку, в ней уже блестел пистолет. Затем, не производя ни малейшего шума, — создавалось впечатление, что ее ноги вообще не касаются брусчатки мостовой, — она двинулась за парой с таким расчетом, чтобы зайти с тыла. Некоторое время Лэнгдон пребывал в растерянности, но затем, кляня про себя все на свете поспешил вслед за девушкой.

Пара передвигалась очень медленно, и уже через тридцать секунд Виттория и Лэнгдон оказались за спинами закутанных в плащи фигур. Виттория небрежно скрестила на груди руки, скрыв под ними оружие, так что пистолет можно было пустить в ход за какие-то доли секунды. По мере того как расстояние между ними и парочкой сокращалось, девушка шагала все быстрее и быстрее. Лэнгдону, чтобы не отставать, приходилось напрягаться. Когда он, споткнувшись о выступающий камень, поскользнулся, Виттория метнула на него сердитый взгляд. Но увлеченная разговором пара, кажется, ничего не услышала.

С расстояния тридцати футов Лэнгдон начал различать их голоса. Отдельных слов он не слышал. До него доносилось лишь невнятное бормотание. Виттория продолжала преследование. Теперь голоса слышались яснее. Один из них звучал заметно громче другого. В нем слышалось недовольство. Лэнгдон уловил, что этот голос принадлежит старшей даме. Теперь он не сомневался, что перед ним женщины, хотя голос был грубоватым и довольно низким. Американец напряг слух, чтобы услышать, о чем идет речь, но в этот миг относительную тишину прорезал другой голос.

— Mi scusi!^[83] — произнесла Виттория как можно более дружелюбно.

Лэнгдон замер, когда закрытые длинными плащами и черными накидками фигуры начали медленно поворачиваться лицом к девушке. Виттория ускорила шаг. Теперь она двигалась прямо навстречу им. Она делала это для того, чтобы противник не успел отреагировать. Когда ученый это понял, ноги почему-то отказались ему служить. Он видел, как она отнимает руки от груди. В одной руке блеснул пистолет. И в тот же миг через ее плечо он увидел лицо, на которое упал свет уличного фонаря.

— Не надо!!! — крикнул он, бросаясь к Виттории.

Но реакция у девушки оказалась лучше, чем у американца. На долю секунды опередив его безумный вопль, она быстрым, но в то же время небрежным движением подняла руки. Пистолет исчез из поля зрения, когда она обняла себя за плечи так, как часто делают женщины прохладными вечерами. Лэнгдон подбежал к ней, едва не сбив с ног завернутую в плащи парочку.

— Добрый вечер! — выпалила Виттория, пытаясь скрыть свою растерянность.

Лэнгдон облегченно вздохнул. Перед ними, мрачно глядя из-под черных шалей, стояли две немолодые дамы. Одна из них была настолько стара, что едва держалась на ногах. Другая, тоже далеко не юная, держала ее под руку. У обеих в руках были четки. Неожиданное появление Лэнгдона и Виттории привело их в полное замешательство.

Виттория, несмотря на испытанное потрясение, изобразила улыбку и спросила:

— Dov'e la chiesa Santa Maria della Vittoria? Где здесь церковь?..

Обе женщины одновременно ткнули пальцами в силуэт массивного здания, стоящего на углу улицы, по которой они сюда прибыли.

— E 1а.

— Grazie, — произнес Лэнгдон и, обняв девушку за плечи, мягко увлек ее в сторону. Американец никак не мог прийти в себя из-за того, что они едва не прикончили двух престарелых дам.

— Non si puo entrare, — сказала одна из дам. — E chiusa temprano.

— Нет входа? — изумилась Виттория. — Церковь закрыта? Perche?

Обе женщины заговорили одновременно. И заговорили очень сердито. Несмотря на слабое владение итальянским языком, Лэнгдон многое понял. Пятнадцать минут назад они были в церкви и возносили там молитвы о спасении Ватикана в столь трудное для него время. Затем в храме появился человек, который объявил, что церковь сегодня закрывается раньше, чем обычно.

— Hanno conosciuto l'uomo? — напряженно спросила Виттория. — Вы знали этого человека?

Женщины отрицательно покачали головами и сказали, что человек был «неотесанным иностранцем», который насильно заставил всех, включая молодого клирика и уборщика, покинуть церковь. Священник сказал, что вызовет полицию. Грубиян рассмеялся и сказал, что не возражает, при условии, что полицейские не забудут прихватить с собой видеокамеру.

— Видеокамеру? — переспросил Лэнгдон.

Дамы сердито фыркнули и, назвав негодяя «bar-arabo», продолжили свой путь.

— Bar-arabo? — снова переспросил Лэнгдон. — Наверное, это должно означать «варвар»?

— Не совсем, — ответила Виттория (теперь она была взволнована). — «Bar-arabo» — это оскорбительная игра слов. Так называют арабов, давая понять, что все они — варвары. Это означает… араб.

Лэнгдон, вдруг ощутив леденящий душу ужас, посмотрел на церковь. За цветными витражами окон, как ему показалось, что-то происходило.

Виттория неуверенно извлекла сотовый телефон и нажала на кнопку автоматического набора.

— Надо предупредить Оливетти, — сказала она.

Потерявший дар речи Лэнгдон прикоснулся к ее руке и дрожащим пальцем показал на церковь.

Виттория, не в силах что-нибудь сказать, шумно втянула в себя воздух.

Цветные стекла окон храма вдруг стали похожи на злобные светящиеся глаза… Глаза сверкали все ярче, и за витражами очень скоро стали видны языки пламени.

Глава 91

Лэнгдон и Виттория подбежали к главному входу в церковь Санта-Мария делла Виттория и обнаружили, что дверь заперта. Виттория трижды выстрелила из полуавтоматического пистолета Оливетти в замок, и древний механизм развалился.

Как только тяжелая деревянная дверь распахнулась, их взору открылось все просторное помещение святыни. Представшая перед ними картина оказалась столь неожиданной и такой чудовищно нелепой, что Лэнгдон закрыл глаза, не сумев осмыслить все увиденное.

Интерьер был выполнен в стиле роскошного барокко с золочеными стенами и сверкающим золотом алтарем. А точно в центре храма, прямо под главным куполом высилась высоченная гора, сложенная из деревянных скамей. Гора пылала ярким пламенем, являя собой погребальный костер невероятных размеров. Снопы искр взмывали вверх, исчезая где-то под куполом. Лэнгдон поднял глаза и словно окаменел: настолько ужасным было то, что он увидел.

Высоко над этим адским пламенем с левой и с правой стороны потолка свисали две цепи, на которых во время богослужения поднимали кадила с благовонным ладаном. На сей раз никаких кадил на цепях не было. Но они все же не свисали свободно. Их использовали совсем для другой цели…

На цепях висело человеческое существо. Это был обнаженный мужчина. Кисти его рук были накрепко привязаны к цепям, а сами цепи натянуты настолько, что почти разрывали несчастного. Его руки были раскинуты в стороны почти горизонтально, и создавалось впечатление, что в пустоте Дома Божьего парит невидимый крест с распятым на нем мучеником.

Лэнгдон, стоя неподвижно, словно в параличе, неотрывно смотрел вверх. Через несколько мгновений он испытал еще одно, на сей раз окончательное потрясение. Висящий над огнем старик был еще жив. Вот он поднял голову, и пара полных ужаса глаз обратилась на Лэнгдона с немой мольбой о помощи. На груди старика виднелся черный ожог. Это был след от раскаленного клейма. Прочитать слово Лэнгдон не мог, но он и без этого знал, что выжжено на груди страдальца. Пламя поднималось все выше и уже начинало лизать ступни кардинала, заставляя того вскрикивать от боли. Тело старика сотрясалось от бесплодных попыток сбросить оковы.

Какая-то невидимая сила привела Лэнгдона в движение, и он бросился по центральному проходу к огромному костру. От дыма перехватывало дыхание. Когда он находился не более чем в десяти футах от адского пламени, ему вдруг показалось, что он на всем ходу натолкнулся на стену. Это была стена нестерпимого жара, мгновенно опалившего кожу лица. Ученый прикрыл глаза ладонью и рухнул на мраморный пол. С трудом поднявшись на ноги, он попытался продвинуться вперед, но тут же понял, что эту горячую стену ему преодолеть не удастся.

Отступив назад, Лэнгдон обозрел стены храма. Плотные шпалеры, думал он. Если удастся хотя бы чуть-чуть приглушить пламя… Но он знал, что шпалер здесь не найти. «Ведь это же церковь в стиле барокко, Роберт, а не какой-нибудь проклятый немецкий замок! Думай!» Он заставил себя снова взглянуть на подвешенного над огнем человека.

Дым и пламя, закручиваясь спиралью, поднимались к потолку. Цепи, к которым были прикреплены руки кардинала, шли к потолку и, проходя через шкивы, вновь спускались вниз вдоль противоположных стен. Там они крепились при помощи металлических зажимов. Лэнгдон посмотрел на один из зажимов. Тот находился высоко на стене, однако ученому было ясно: если он сумеет добраться до кронштейна и освободить цепь, то кардинал качнется в сторону и окажется в стороне от огня.

В этот миг языки пламени неожиданно взметнулись вверх, и Лэнгдон услышал страшный, разрывающий душу вопль. Кожа на ногах страдальца начала вздуваться пузырями. Кардинала поджаривали заживо. Лэнгдон сконцентрировал все свое внимание на зажиме и побежал к стене.

* * *

А в глубине церкви Виттория, вцепившись обеими руками в спинку скамьи, пыталась привести в порядок свои чувства. Открывающаяся перед ее глазами картина ужасала. Она заставила себя отвести взгляд в сторону. «Делай же хоть что-нибудь!» Интересно, где Оливетти? Видел ли он ассасина? Сумел ли арестовать его? Где они теперь? Виттория двинулась вперед, чтобы помочь Лэнгдону, но тут же замерла, услышав какой-то звук.

Треск огня с каждой секундой становился все громче, но другой звук тоже был отлично слышен. Звук вибрировал где-то очень близко. Источник повторяющегося пульсирующего звука находился за рядом скамей слева от нее. Звук напоминал телефонный сигнал, но ему сопутствовал стук. Казалось, что какой-то предмет колотится о камень. Девушка крепко сжала пистолет и двинулась вдоль скамей. Звук стал громче. Включился, выключился. Включился, выключился.

Подойдя к краю скамей, Виттория поняла, что он доносится с пола из-за угла последнего ряда. Вытянув вперед руку с зажатым в ней пистолетом, она двинулась на звук, но тут же остановилась, осознав, что и в левой руке держит какой-то предмет. Это был ее сотовый телефон. В панике она совсем забыла, что перед тем, как войти в церковь, нажала на кнопку вызова. Вызов должен был служить предупреждающим сигналом, и аппарат коммандера был настроен на почти бесшумную вибрацию. Виттория поднесла свой мобильник к уху и услышала тихие гудки. Коммандер не отвечал. Девушку охватил ужас, она поняла, что именно может являться источником странного звука. Дрожа всем телом, Виттория двинулась вперед.

Когда она увидела неподвижное, безжизненное тело, ей показалось, что мраморный пол церкви поплыл у нее под ногами. На теле не было следов крови, оно не было обезображено насилием. Лишь повернутая на сто восемьдесят градусов голова офицера смотрела в обратном направлении. Перед мысленным взором Виттории предстал обезображенный труп ее отца, и лишь огромным усилием воли ей удалось отогнать от себя ужасное видение.

Сотовый телефон на поясе гвардейца касался пола и начинал постукивать о мрамор каждый раз, когда раздавался очередной вибрирующий сигнал. Виттория отключила свой телефон, и стук тут же прекратился. В наступившей тишине она услышала еще один звук. У нее за спиной раздавалось чье-то тяжелое дыхание.

Она начала поворачиваться, подняв пистолет, но, еще не закончив движения, поняла, что опоздала. Локоть убийцы врезался в основание шеи девушки, и Виттории показалось, что все ее тело с головы до пят пронзил мощный лазерный луч.

— Теперь ты моя, — услышала она и погрузилась во тьму.

* * *

В противоположном конце церкви Лэнгдон, балансируя на спинке скамьи и царапая стену, пытался дотянуться до зажима. Однако до удерживающего цепь запора оставалось добрых шесть футов. Зажимы специально ставились высоко, чтобы никто не вздумал помешать службе. Лэнгдон знал, что священнослужители, чтобы добраться до них, пользовались специальной деревянной лестницей, именуемой piuoli. Где сейчас эта чертова лестница?! Лэнгдон с отчаянием огляделся по сторонам. Он припомнил, что где-то видел эту проклятую лестницу. Но где? Через мгновение он вспомнил, и его сердце оборвалось. Лэнгдон повернулся лицом к бушующему огню. Лестница находилась на самой вершине деревянной кучи и сейчас благополучно догорала.

Американец внимательно оглядел всю церковь в надежде увидеть нечто такое, что могло бы помочь ему добраться до зажима.

Куда исчезла Виттория? Может быть, побежала за помощью?

Лэнгдон громко позвал девушку, но ответа не последовало.

И куда, к дьяволу, подевался Оливетти?!

Сверху донесся вой. Кардинал испытывал нечеловеческие страдания. Лэнгдон понял, что опоздал. Он поднял глаза на заживо поджаривающегося князя церкви. Нужно достать воды, думал он. Много воды. Чтобы хотя бы немного сбить пламя.

— Нужна вода, будь она проклята! — во всю силу своих легких выкрикнул он.

— Вода будет следующим номером! — прогремел голос из глубины церкви.

Лэнгдон резко повернулся и чуть было не свалился со своей платформы.

По боковому проходу прямо к нему двигался похожий на чудовище человек. В отблесках огня его глаза пылали черным пламенем, а в руке человек держал пистолет, и Лэнгдон сразу узнал оружие, которое носил в своем кармане… тот самый пистолет, который у него взяла Виттория.

Охватившая Лэнгдона паника была смесью самых разных страхов. Его первые мысли были о Виттории. Что это животное с ней сделало? Он ее ранил? Или, может быть, даже… В тот же момент ученый осознал, что отчаянные крики над его головой звучат все громче и громче. Кардинал умирал. Ему уже ничем нельзя было помочь. Затем, когда ассасин опустил ствол, направив его в грудь Лэнгдона, ужас, который испытывал американец, обратился внутрь. Он успел прореагировать за долю секунды до того, как прогремел выстрел, прыгнув со скамьи и, словно пловец, вытянув вперед руки. Ударившись о край скамьи (удар оказался сильнее, чем можно было ожидать), он скатился на пол. Мрамор принял его тело с нежностью холодной стали. Шаги слышались справа. Лэнгдон развернулся головой к выходу из церкви и, отчаянно борясь за жизнь, пополз под скамьями.

* * *

Высоко над полом базилики кардинал Гуидера доживал последние, самые мучительные секунды своей жизни. Он еще был в сознании. Опустив глаза и посмотрев вдоль своего обнаженного тела, он увидел, как пузырится и слезает с плоти кожа его ног. «Я уже в аду, — решил он. — Господи, почему Ты меня оставил?» Кардинал точно знал, что это ад, потому что он смотрел на клеймо на груди сверху… и, несмотря на это, видел его в правильном положении. В силу какой-то сатанинской магии слово имело смысл и читалось:

Глава 92

Третий тур голосования. Избрание папы снова не состоялось.

Кардинал Мортати начал молиться о чуде. Боже, пришли же кандидатов! Куда они подевались? Отсутствие одного кандидата Мортати мог бы понять. Но чтобы все четверо? Выбора не было. Для того чтобы кто-то из присутствующих получил большинство в две трети, требовалось вмешательство самого Творца.

Когда загремели запоры, Мортати и все остальные кардиналы одновременно повернулись, чтобы взглянуть на входную дверь. Мортати знал, что, согласно закону, дверь Сикстинской капеллы открывается лишь в двух случаях — чтобы забрать внезапно заболевшего члена конклава или впустить опоздавших кардиналов.

Слава Богу, нашлись preferiti!

Старый кардинал возрадовался всем сердцем. Конклав спасен.

Но когда открылась дверь, по Сикстинской капелле пронесся вздох. И это не было вздохом радости или облегчения. Увидев, кто вошел в капеллу, Мортати испытал настоящий шок. Впервые за всю историю Ватикана священный порог во время конклава переступил камерарий. И это было сделано после того, как двери были опечатаны! Невероятно!

Неужели этого человека оставил разум? Камерарий тихо приблизился к алтарю, повернулся лицом к буквально сраженной его появлением аудитории и произнес:

— Синьоры, я выжидал до последней возможности. Наступил момент, когда вы должны узнать обо всем.

Глава 93

Лэнгдон не имел ни малейшего представления о том, куда двигается. Рефлексы и интуиция служили ему компасом, который уводил его от смертельной опасности. Локти и колени от передвижения под скамьями нещадно болели, однако американец продолжал упорно ползти. Внутренний голос подсказывал ему, что надо двигаться влево. Если удастся добраться до центрального прохода, то можно будет коротким броском достичь выхода, думал он. Однако еще через миг ученый осознал, что это невозможно. Центральный проход перекрывала огненная стена. Пока его мозг лихорадочно искал возможные пути спасения, Лэнгдон продолжал ползти. Справа, совсем близко от него раздавались шаги убийцы.

К тому, что произошло через несколько мгновений, Лэнгдон был совершенно не готов. Он рассчитывал, что до того, как он окажется на открытом пространстве, ему еще предстоит проползти по меньшей мере десять футов. Однако ученый просчитался. Неожиданно укрытие над его головой исчезло, и он на миг замер, высунувшись чуть ли не до пояса из-под последнего ряда скамей. До дверей церкви было рукой подать. Справа от него высилась скульптура, которая и привела его сюда и о которой он совершенно забыл. С точки, в которой находился Лэнгдон, изваяние казалось гигантским. Творение Бернини «Экстаз святой Терезы» действительно здорово смахивало на порнографию. Полулежащая на спине святая изогнулась в пароксизме страсти. Рот Терезы был искривлен, и казалось, что из него вот-вот вырвется стон оргазма. Над святой возвышался ангел, указывая вдаль своим огненным копьем.

В скамью над самой головой Лэнгдона ударила пуля. Ученый неожиданно для себя резко сорвался с места — так, как уходит на дистанцию спринтер. Не осознавая до конца своих действий и движимый только адреналином, он, слегка пригнувшись, зигзагами помчался вправо. Когда позади него прогремел очередной выстрел, Лэнгдон снова нырнул на пол головой вперед. Проскользив несколько футов по мраморному полу, он ударился об ограждение ниши в правой стене храма. В этот момент он увидел ее. Виттория! Ее обнаженные ноги были неестественно подогнуты, но каким-то шестым чувством американец смог уловить, что девушка еще дышит. Однако помочь ей он не мог. На это у него не было времени.

Убийца обошел ряды скамей в левом дальнем углу церкви и двинулся в направлении Лэнгдона. Ученый понимал, что через несколько мгновений все будет кончено. Убийца поднял пистолет, и Лэнгдон сделал то единственное, что еще мог сделать. Он броском преодолел ограждение и оказался в нише. В тот момент, когда его тело коснулось мраморного пола, с колонны невысокой балюстрады брызнула мраморная крошка: в колонну, рядом с которой он только что находился, угодила пуля.

Продвигаясь ползком в глубину ниши, Лэнгдон чувствовал себя загнанным зверем. Находившийся в углублении стены предмет по какой-то странной иронии полностью соответствовал ситуации. Это был массивный саркофаг. «Теперь, возможно, мой», — подумал ученый. Даже по размеру каменный гроб был ему впору. Подобного рода саркофаги — простые, без всяких украшений мраморные ящики — назывались scatola. Экономичная гробница. Саркофаг стоял на двух мраморных плитах, чуть возвышаясь над полом. Лэнгдон прикинул ширину зазора, размышляя, нельзя ли в него забиться.

Звук шагов раздался совсем рядом.

Не видя иных вариантов, Лэнгдон прижался к полу и подполз к саркофагу. Упершись руками в каменные подставки, он, подобно пловцу брассом, сильным рывком задвинул торс в пространство между саркофагом и полом. Грянул выстрел.

Лэнгдон испытал то, что никогда раньше ему испытывать не приходилось… он услышал незнакомый звук и ощутил легкое дуновение ветра у щеки. Пуля пролетела совсем рядом. Ее свист, как ему показалось, больше всего напоминал звук, который возникает в тот момент, когда для удара заносится длинный кнут. С мрамора снова брызнули крошки, и Лэнгдон почувствовал, как по лицу полилась кровь. Собрав последние силы, он очередным рывком скрыл все тело в зазоре между полом и каменным гробом. Ломая ногти о пол и обдирая спину о мрамор гроба, американец сумел вылезти из-под саркофага с другой стороны.

Все. Дальше тупик.

Перед его лицом была дальняя стена полукруглой ниши. Теперь он не сомневался в том, чтоэто узкое место за каменным гробом станет его могилой. И очень скоро, промелькнула мысль, когда он увидел направленный на него ствол пистолета. Ассасин держал оружие параллельно полу, и дуло смотрело прямо в грудь Лэнгдона.

Промахнуться было невозможно.

Повинуясь инстинкту самосохранения, Лэнгдон улегся на живот лицом вниз и растянулся вдоль саркофага. Затем он уперся руками в пол и отжался. Из полученных от осколков стекла ран на руках полилась кровь. Однако ученый, превозмогая боль, сумел оторвать тело от пола. Прогремела серия выстрелов, и Лэнгдон почувствовал удар пороховых газов. Пули пролетели под ним, превратив в пыль изрядный кусок стены из пористого итальянского известняка травертина. С трудом удерживаясь на руках и закрыв глаза, Лэнгдон молил о том, чтобы выстрелы прекратились.

И его молитва была услышана.

Вместо грома выстрела раздался лишь сухой щелчок бойка. Обойма была пуста.

Лэнгдон очень медленно открыл глаза, словно опасаясь, что движение век произведет слишком много шума. Преодолевая боль и усталость, он, изогнувшись словно кошка, удерживал свое тело в противоестественной позе. Американец даже боялся дышать и лишь напрягал слух в надежде услышать удаляющиеся шаги убийцы. Тишина. Он подумал о Виттории и едва не заскрипел зубами, страдая от того, что не в силах ей помочь.

Нарушивший тишину звук показался Лэнгдону оглушающим. Это было почти нечеловеческое рычание, вызванное предельным напряжением сил.

Саркофаг над головой Лэнгдона вдруг стал опрокидываться набок. Ученый рухнул на пол в тот момент, когда на него начали валиться сотни фунтов мрамора. Сила тяжести одолела силу трения. Крышка гроба, соскользнув первой, вдребезги разлетелась от удара о пол совсем рядом с ним. Мраморный гроб скатился со своих опор и начал падать вверх дном на Лэнгдона. Пока саркофаг, теряя равновесие, падал, ученый понял, что он либо окажется погребенным под полой мраморной глыбой, либо его раздавят ее края. Лэнгдон втянул голову, поджал ноги и вытянул руки вдоль тела. После этого он закрыл глаза и стал ждать удара.

Когда это произошло, земля под ним задрожала. Верхний край саркофага ударился о пол в каких-то миллиметрах от его головы, и даже его правая рука, которая, как считал американец, неминуемо будет раздавлена, каким-то чудом осталась цела. Он открыл глаза и увидел полоску света. Правая сторона гроба не упала на пол и еще держалась на краях опор. Теперь Лэнгдон смотрел в лицо смерти. Причем — буквально.

Сверху на него пустыми глазницами смотрел первоначальный обитатель гробницы. Мертвое тело, как часто случается в период разложения, прилипло спиной ко дну гроба. Скелет несколько мгновений нависал над ним, словно нерешительный любовник, а затем с сухим треском рухнул вниз, чтобы заключить американца в свои объятия. В глаза и рот Лэнгдона посыпались прах и мелкие фрагменты костей.

Лэнгдон еще ничего толком не успел понять, как в просвете между полом и краем саркофага появилась чья-то рука и принялась скользить по полу, словно голодный питон. Рука продолжала извиваться до тех пор, пока пальцы не нащупали шею Лэнгдона и не сомкнулись на его горле. Американец пытался сопротивляться, но стальная рука продолжала сдавливать его адамово яблоко. Борьба была безнадежной, поскольку обшлаг левого рукава пиджака был прижат к полу краем гроба и действовать приходилось только одной рукой.

Используя все свободное пространство, Лэнгдон согнул ноги в попытке нащупать дно гроба. Наконец это ему удалось, и в тот миг, когда захват на горле стал нестерпимым, он что было сил ударил в дно саркофага обеими ногами. Саркофаг сдвинулся едва заметно, но и этого оказалось достаточно, чтобы чудом державшийся на краях опор каменный ящик окончательно упал на пол. Край гроба придавил руку убийцы, и до Лэнгдона донесся приглушенный крик боли. Пальцы на горле профессора разжались, и рука исчезла во тьме. Когда убийце удалось высвободиться, край тяжеленного каменного ящика со стуком упал на совершенно гладкий мраморный пол.

Мир погрузился в полную тьму.

И в тишину.

В лежащий вверх дном саркофаг никто не стучал. Никто не пытался под него заглянуть. Полная темнота и мертвая тишина. Лежа в куче костей, Лэнгдон пытался прогнать охвативший его ужас мыслями о девушке.

Где ты, Виттория? Жива ли ты?

Если бы ему была известна вся правда — весь тот ужас, в котором вскоре предстояло очнуться девушке, он пожелал бы ей быстрой и легкой смерти. Ради ее же блага.

Глава 94

А тем временем в Сикстинской капелле кардинал Мортати (так же, как и все остальные участники конклава) пытался вникнуть в смысл того, что сказал камерарий. Молодой клирик поведал им такую страшную историю ненависти, вероломства и коварства, что старого кардинала начала бить дрожь. Залитый светом свечей камерарий рассказал о похищенных и заклейменных кардиналах. Об убитых кардиналах. Он говорил о древнем ордене «Иллюминати» — одно упоминание о котором пробуждало дремлющий в их душах страх. О возвращении этого сатанинского сообщества из небытия и о его обете отомстить церкви. Камерарий с болью в голосе вспомнил покойного папу… ставшего жертвой яда. И наконец, перейдя почти на шепот, он поведал собравшимся о новом смертельно опасном открытии — так называемом антивеществе, которое менее чем через два часа могло уничтожить весь Ватикан.

Когда камерарий закончил, Мортати показалось, что сам сатана высосал весь кислород из Сикстинской капеллы. Кардиналы едва дышали. Ни у кого из них не осталось сил, чтобы пошевелиться. Слова камерария все еще продолжали звучать во тьме.

Единственным звуком, доносившимся до слуха кардинала Мортати, было противоестественное для этого места гудение видеокамеры за спиной. Это было первое появление электроники в стенах Сикстинской капеллы за всю историю Ватикана. Присутствия журналистов потребовал камерарий. К величайшему изумлению членов конклава, молодой Вентреска вошел в капеллу в сопровождении двух репортеров Би-би-си — мужчины и женщины. Войдя, камерарий объявил, что его официальное заявление будет транслироваться в прямом эфире по всему миру.

И вот, повернувшись лицом к камере, камерарий произнес:

— А теперь, обращаясь к иллюминатам, так же как и ко всему научному сообществу, я должен сказать, — голос его приобрел несвойственную клирику глубину и твердость, — вы выиграли эту войну.

В Сикстинской капелле повисла мертвая тишина. Казалось, в помещении мгновенно вымерло все живое. Стало настолько тихо, что Мортати явственно слышал удары своего сердца.

— Машина находилась в движении многие сотни лет. Но только сейчас, как никогда раньше, все осознали, что наука стала новым Богом.

«Что он говорит?! — думал Мортати. — Неужели его оставил разум? Ведь эти слова слышит весь мир!»

— Медицина, электронные системы связи, полеты в космос, манипуляции с генами… те чудеса, которыми сейчас восхищаются наши дети. Это те чудеса, которые, как утверждают многие, служат доказательством того, что наука несет нам ответы на все наши вопросы и что все древние россказни о непорочном зачатии, неопалимой купине, расступающихся морях утратили всякое значение. Бог безнадежно устарел. Наука победила. Мы признаем свое поражение.

По Сикстинской капелле пронесся смущенный и недоумевающий ропот.

— Но торжество науки, — продолжил камерарий, возвышая голос, — далось каждому из нас огромной ценой. Оно стоило нам очень дорого.

В темном помещении снова воцарилась тишина.

— Возможно, наука и смягчила наши страдания от болезней и от мук изнурительного труда. Нельзя отрицать и того, что она создала массу машин и аппаратов, обеспечивающих наш комфорт и предлагающих нам развлечения. Однако та же наука оставила нас в мире, который не способен вызывать ни удивления, ни душевного волнения. Наши великолепные солнечные лучи низведены до длин волн и частоты колебаний. Бесконечно и бесконечно сложная Вселенная изодрана в клочья, превратившись в систему математических уравнений. И даже наше самоуважение к себе, как к представителям человеческого рода, подверглось уничтожению. Наука заявила, что планета Земля со всеми ее обитателями — всего лишь ничтожная, не играющая никакой роли песчинка в грандиозной системе. Своего рода космическое недоразумение. — Камерарий выдержал паузу и продолжил: — Даже те технические достижения, которые призваны нас объединять, выступают средством разобщения. Каждый из нас с помощью электроники связан со всем земным шаром, и в то же время все мы ощущаем себя в полном одиночестве. Нас преследуют насилие и расколы общества. Мы становимся жертвами предательства. Скептицизм считается достоинством. Цинизм и требование доказательств стали главной чертой просвещенного мышления. В свете всего этого не приходится удивляться, что никогда в истории люди не чувствовали себя столь беспомощными и подавленными, как в наше время. Наука не оставила нам ничего святого. Наука ищет ответы, исследуя еще не рожденные человеческие зародыши. Наука претендует на то, чтобы изменить нашу ДНК. Пытаясь познать мир, она дробит мир Божий на все более мелкие и мелкие Фрагменты… и в результате порождает все больше и больше вопросов.

Мортати с благоговением внимал словам камерария. Священник оказывал на него почти гипнотическое воздействие. В его движениях и голосе ощущалась такая мощь, которой старый кардинал не встречал у алтарей Ватикана за всю свою жизнь. Голос этого человека был проникнут бесконечной убежденностью и глубочайшей печалью.

— Древняя война между религией и наукой закончена, — продолжил Вентреска. — Вы победили. Но победили не в честной борьбе. Вы одержали победу, не дав ответов на волнующие людей вопросы. Вместо этого вы сумели настолько изменить систему человеческих ценностей, что те истины, которые столько лет служили нашими ориентирами, стали просто неприменимы. Религия не смогла угнаться за наукой, которая росла по экспоненте. Наука, подобно вирусу, питается собой. Каждый новый научный прорыв распахивает врата для очередного прорыва. Для того чтобы пройти путь от колеса до автомобиля человечеству потребовалась не одна тысяча лет. А от автомобиля до космических полетов — всего лишь несколько десятилетий. Теперь же темпы научного прогресса измеряются неделями. События выходят из-под контроля. И пропасть между нами становится все шире и глубже. Однако по мере того, как религия отстает от науки, человечество оказывается во все более глубоком духовном вакууме. Мы вопием, желая познать суть вещей и свое место в мире, и верим, что можем достичь результата нашими воплями. Мы видим НЛО, устанавливаем связи с потусторонним миром, вызываем духов, испытываем разного рода экстрасенсорные ощущения, прибегаем к телепатии. Вся эта, мягко говоря, эксцентрическая деятельность якобы носит научный оттенок, не имея на самом деле никакого рационального наполнения. В этом проявляется отчаянный крик современных душ, душ одиноких и страдающих, душ, изувеченных знаниями и неспособных понять ничего, что лежит за границами техники и технологии.

Мортати не замечал, что, сидя в своем кресле, всем телом подался вперед, чтобы не пропустить ни единого слова камерария. Причем так вел себя не он один. Все остальные кардиналы, и с ними весь мир, ловили каждый звук вдохновенной речи пастыря. Камерарий говорил просто, без риторических изысков или сарказма. Он не обращался к Священному Писанию и не цитировал Спасителя. Камерарий использовал современный язык, однако казалось, что эти простые слова льются из уст самого Бога, доводящего до сознания своих детей древние истины. В этот момент Мортати наконец понял, почему покойный понтифик так ценил этого человека. В циничном и апатичном мире, где объектом обожествления является техника, люди, способные пробиться к заблудшим душам так, как этот камерарий, остаются единственной надеждой церкви.

— Вы утверждаете, что нас спасет наука, — продолжал камерарий более напористо, чем раньше. — А я утверждаю, что наука нас уже уничтожила. Со времен Галилея церковь пыталась замедлить безостановочную поступь науки. Иногда, увы, она делала это негодными средствами, но ее помыслы всегда были обращены во благо. Запомните, люди постоянно испытывают неодолимую тягу к сопротивлению. И я прошу вас, оглядитесь вокруг. Я прошу и предупреждаю одновременно. Наука оказалась неспособной выполнить свои обещания. Обещания повышения эффективности и упрощения производства не привели ни к чему, кроме засорения окружающей среды и всеобщего хаоса. Взгляните, ведь мы являем собой отчаявшийся и разобщенный вид… быстро приближающийся к гибели.

Камерарий выдержал длительную паузу, а затем, глядя прямо в объектив камеры, продолжил:

— Кто таков этот бог, именующий себя наукой? Кто таков этот бог, который влагает в руки людей огромную силу, оставляя их без моральных вех, указывающих, как этим могуществом пользоваться? Что это за божество, которое вручает своим чадам огонь, но не предупреждает чад о той опасности, которую этот огонь в себе таит? В языке науки не существует указаний на понятия добра и зла. В научных учебниках сказано о том, как получить ядерную реакцию, но там нет главы, где бы ставился вопрос, является ли эта реакция добром или злом.

Обращаясь к науке, я хочу заявить: церковь устала. У нее не осталось сил на то, чтобы освещать людям путь. Постоянные усилия церкви возвысить голос для сохранения всемирного равновесия привели лишь к тому, что силы ее истощились. А вы тем временем слепо рыхлили почву, чтобы взрастить на ней все более и более миниатюрные чипы и увеличить доходы их производителей. Мы не задаем вопрос, почему вы не управляете собой. Мы спрашиваем: способны ли вы в принципе на это? Уверяю, что нет. Ваш мир движется настолько быстро, что, если вы хоть на мгновение задержитесь, чтобы осмыслить последствия своих действий, кто-то другой промчится мимо вас со своим новым научным достижением. Вы этого боитесь и потому не смеете задержаться. Вы делаете все, чтобы распространить по земному шару оружие массового уничтожения, в то время как понтифик странствует по миру, умоляя политических лидеров не поддаваться этому безумию. Вы клонируете живые существа, а церковь убеждает вас оценить нравственные последствия подобных действий. Вы поощряете людей к общению по телефону, на видеоэкранах и с помощью компьютеров, а церковь широко распахивает свои двери, напоминая о том, какое значение имеет личное общение. Вы идете даже на то, что ради исследовательских целей убиваете в утробе матери еще не родившихся детишек. Вы утверждаете, что делаете это ради спасения других жизней. А церковь не устает указывать вам на фундаментальную порочность подобных рассуждений.

А вы тем временем продолжаете обвинять церковь в невежестве. Но кто является большим невеждой? Тот, кто не может объяснить происхождения молнии, или тот, кто не преклоняется перед мощью этого явления? Церковь протягивает вам руку так же, как и всем остальным людям. Но чем сильнее мы к вам тянемся, тем резче вы нас отталкиваете. Предъявите нам доказательства существования Бога, говорите вы. А я вам отвечу: возьмите свои телескопы, взгляните на небо и скажите мне, как все это могло возникнуть без вмешательства свыше! — На глазах камерария появились слезы. — Вы спрашиваете, как выглядит Бог. Мой ответ останется прежним. Неужели вы не видите Бога в вашей науке? Как же вы можете его там не видеть? Вы не устаете заявлять, что малейшее изменение гравитации или веса атомов превратит великолепные тела в безжизненную туманность. Неужели вы не замечаете во всем этом руки Творца? Неужели вы предпочитаете верить в то, что на нашу долю просто выпала удачная карта? Одна из многих миллиардов? Неужели мы достигли такого уровня нравственного банкротства, что предпочитаем верить в математическую невозможность, отрицая саму вероятность существования превосходящей нас Силы.

Верите вы в Бога или нет, — теперь камерарий как бы рассуждал вслух, — но вы должны понять, что, если мы как вид отбрасываем веру в Верховную силу, мы неизбежно перестаем ощущать свою ответственность. Вера… любая вера… учит, что существует нечто такое, что мы понять не в состоянии и перед чем мы обязаны отчитываться. Имея веру, мы несем ответственность друг перед другом, перед собой и перед высшей истиной. Религия не безгрешна, но только потому, что не безгрешен и сам человек. Если мир сможет увидеть церковь такой, какой ее вижу я… то есть за пределами ритуалов или этих стен… он узрит современное чудо… братство несовершенных, непритязательных душ, желающих всего лишь быть гласом сострадания в нашем ускользающем из-под контроля мире.

Пастырь повел рукой в сторону коллегии кардиналов, и оператор Би-би-си инстинктивно направила камеру на безмолвную аудиторию.

— Неужели мы действительно устарели? — спросил камерарий. — Неужели мы выглядим динозаврами человеческого общества? Неужели я кажусь вам таковым? Я спрашиваю вас: нужен ли миру голос, выступающий в защиту бедных, слабых, угнетенных? В защиту нерожденного дитя, наконец? Нужны ли миру души — пусть и несовершенные, — которые посвящают всю свою земную жизнь тому, чтобы научить всех нас находить в тумане те моральные вехи, которые не позволяют нам окончательно сбиться с пути?

В этот момент Мортати понял, насколько блестящий ход, сознательно или нет, сделал камерарий. Показав миру кардиналов, он как бы персонифицировал церковь. Ватикан в этот момент, перестав быть конгломератом зданий, превратился в место обитания людей — тех людей, которые, подобно камерарию, посвятили свою жизнь служению силам добра.

— Сейчас мы стоим на самом краю пропасти, — сказал камерарий. — Ни один из нас не может позволить себе остаться равнодушным. В чем бы вы ни видели зло — в сатане, коррупции или безнравственности… вы должны понять, что силы зла живы и с каждым днем становятся все более могущественными. Не проходите мимо них… — Священнослужитель понизил голос почти до шепота, а камера взяла его лицо крупным планом. — Злые силы сколь бы могущественными они ни были, отнюдь не непобедимы. Добро восторжествует. Прислушайтесь к своим сердцам. Услышьте Бога. Все вместе, взявшись за руки, мы сможем отойти от края бездны.

Теперь Мортати понял все. Порядок проведения конклава был нарушен. Но на это имелась веская причина. Это был единственный способ обратиться с отчаянной мольбой о помощи. Камерарий одновременно обращался и к врагам, и к друзьям. Он умолял как недругов церкви, так и ее сторонников узреть свет и положить конец сумасшествию. Кто-то из услышавших слова клирика, без сомнения, поймет все безумие этого заговора и возвысит свой голос.

Камерарий опустился на колени рядом с алтарем Сикстинской капеллы и сказал:

— Молитесь вместе со мной.

Все члены коллегии кардиналов упали на колени и присоединились к нему в молитве. А на площади Святого Петра, так же как и по всему земному шару, потрясенные люди преклонили колени вместе с ними.

Глава 95

Ассасин разместил свой находящийся без сознания трофей в задней части микроавтобуса и задержался на несколько мгновений, чтобы полюбоваться телом жертвы. Девица была не так красива, как те женщины, которых он покупал за деньги, но в ней присутствовала какая-то возбуждающая его животная сила. На ее теле поблескивали капельки пота, и оно пахло мускусом.

Убийца смотрел на свою добычу, забыв о боли в руке. Ушиб от упавшего саркофага оказался болезненным, но это не имело никакого значения… во всяком случае, распростертый перед ним трофей вполне компенсировал это временное неудобство.

Утешало его и то, что сделавший это американец скорее всего уже мертв.

Глядя на неподвижную пленницу, ассасин рисовал себе картины того, что его ждет впереди. Он провел ладонью по телу девушки под блузкой. Скрытые под бюстгальтером груди были само совершенство. «Да, — улыбнулся он. — Ты — гораздо больше, чем простая компенсация». Превозмогая желание овладеть ею сразу, он захлопнул дверцу машины и направился в ночь.

Предупреждать прессу об очередном убийстве не было необходимости. За него это сделает пламя.

* * *

Обращение камерария потрясло Сильвию. Никогда раньше она так не гордилась своей принадлежностью к католической вере и никогда так не стыдилась своей работы в ЦЕРНе. Когда она покидала зону отдыха, во всех комнатах стояла тишина и царило мрачное настроение. В приемной Колера одновременно надрывались все семь телефонов. Звонки прессы никогда не пересылались на номера директора, и все это могло означать лишь одно.

Деньги. Денежные предложения.

Технология производства антивещества уже нашла своих покупателей.

* * *

А в это время за стенами Ватикана Гюнтер Глик буквально парил в воздухе, выходя следом за камерарием из Сикстинской капеллы. Глик и Макри только что выдали в прямом эфире репортаж десятилетия. Ну и передача! Камерарий выглядел просто очаровательно!

Оказавшись в коридоре, священнослужитель повернулся лицом к журналистам и сказал:

— Я распорядился, чтобы швейцарские гвардейцы подобрали для вас фотографии. Эту будут снимки заклейменных кардиналов и одно фото покойного папы. Должен предупредить, что изображения весьма неприятные. Отвратительные ожоги. Почерневшие языки. Но мне хотелось бы, чтобы вы показали их миру.

Глик в душе пожелал Ватикану вечного праздника Рождества. Неужели камерарий хочет, чтобы они передали в эфир эксклюзивное фото мертвого папы?

— Вы в этом уверены? — спросил Глик, всеми силами пытаясь скрыть охватившее его волнение.

Камерарий утвердительно кивнул и добавил:

— Швейцарские гвардейцы предоставят вам возможность переслать в эфир изображение ловушки антиматерии и показать в режиме реального времени отсчет часов и минут до взрыва.

«Рождество! Рождество! Рождество!» — повторял Глик про себя.

— Иллюминаты очень скоро поймут, что сильно перегнули палку, — закончил камерарий.

Глава 96

Удушающая тьма вернулась к нему, словно повторяющаяся тема какой-то демонической симфонии.

Без света. Без воздуха. Без выхода.

Лэнгдон лежал под перевернутым саркофагом, понимая, что находится в опасной близости к безумию. Стараясь заставить себя думать о чем угодно, только не об окружающем его замкнутом пространстве, он пытался занять ум решением логических задач, математикой, музыкой… одним словом, всем, чем можно. Но оказалось, что для успокоительных мыслей места в мозгу не осталось.

«Я не в силах двигаться! Я не могу дышать!»

Защемленный рукав пиджака в момент падения саркофага каким-то чудом освободился, и в распоряжении Лэнгдона были уже две свободные руки. Но даже после того, как он что было сил надавил на потолок ловушки, каменный гроб остался неподвижным. Теперь, как ни странно, он жалел, что рукав выскользнул из-под края камня. Если бы этого не случилось, то осталась бы щель, через которую мог просачиваться воздух.

Когда Лэнгдон предпринял очередную попытку приподнять мраморный ящик, край рукава задрался, и американец увидел слабое свечение своего старого друга Микки. Однако теперь ему казалось, что знакомое личико из мультфильма кривится в издевательской ухмылке.

Лэнгдон осмотрел гроб в надежде увидеть хоть какой-нибудь источник света, однако края саркофага по всему периметру плотно прилегали к полу. Проклятые итальянские любители совершенства, выругался он про себя. То, чему он учил восхищаться своих студентов — точность обработки камня, строгай параллелизм и бесшовное соединение монолитов каррарского мрамора, — превратилось для него в смертельную угрозу.

Совершенство, оказывается, может быть удушающим.

— Да поднимись же ты наконец, проклятый ящик! — произнес он, в очередной раз упираясь в потолок, который столько лет служил днищем гроба.

Саркофаг на сей раз слегка шевельнулся. Лэнгдон стиснул зубы и предпринял еще одно усилие. Каменная глыба приподнялась на четверть дюйма. В гроб пробился свет, но уже через мгновение каменный ящик с глухим стуком снова опустился на пол. Лэнгдон, тяжело дыша, остался лежать во тьме. Затем он попытался приподнять мраморную глыбу с помощью ног — так, как уже сделал однажды. Но поскольку саркофаг теперь лежал на полу, у узника не осталось пространства даже для того, чтобы согнуть ноги в коленях.

По мере того как усиливался приступ клаустрофобии, Лэнгдону начинало казаться, что стены каменной гробницы стали сужаться. Чтобы окончательно не поддаться панике, он попытался прогнать это ощущение, пустив в ход последние остатки разума.

— Саркофаги, — начал он вслух тоном читающего лекцию профессора, но тут же замолчал. Даже эрудиция ученого стала для него в этот миг врагом. Слово «саркофаг» происходит от греческих слов «sarx», что значит «плоть», и «phagein», что в переводе означает «пожирать». Таким образом, он находился в каменном ящике, предназначенном буквально для того, чтобы пожирать плоть.

Мысленно Лэнгдон представил слезающую с костей разлагающуюся плоть, и это напомнило ему о том, что он лежит, засыпанный с ног до головы человеческими останками. При мысли об этом его затошнило, а тело покрылось холодным потом. Но в то же время это натолкнуло его еще на одну идею.

Лихорадочно пошарив вокруг себя руками, Лэнгдон нащупал твердый обломок какой-то крупной кости. Скорее всего это была часть ребра. Впрочем, времени на анатомические изыскания у него не оставалось. Ему всего лишь нужен был клин. Если удастся приподнять гроб хотя бы на долю дюйма и сунуть в щель кость, то воздух, возможно…

Протянув руку к противоположному плечу и приставив заостренный конец кости к месту, где край гроба соединялся с полом, он попытался свободной рукой приподнять саркофаг. Тот, естественно, не шелохнулся. Ни на йоту. Лэнгдон предпринял еще одну попытку. В какой-то момент ему показалось, что камень дрогнул. Но это было все.

Отвратительный запах человеческих останков и недостаток кислорода лишали его последних сил. Лэнгдон понимал, что в лучшем случае у него осталась одна попытка. Кроме того, он знал, что для того чтобы ею воспользоваться, ему понадобятся обе руки.

Чуть изменив позу, он оставил острый конец ребра на месте соприкосновения гроба с полом и, чуть приподняв тело, прижал плечом тупой конец кости. Стараясь не сдвинуть спасительный клин с места, он поднял обе руки над головой и уперся в днище гроба. Вызванная боязнью замкнутого пространства паника начинала все сильнее действовать на его психику. Второй раз за день он оказался в лишенном кислорода пространстве. Громко вскрикнув, он одним мощным движением надавил на дно саркофага, и каменный ящик на мгновение приподнялся над полом. Этого мига оказалось достаточно для того, чтобы обломок кости скользнул в образовавшуюся щель. Когда гроб снова опустился, кость затрещала, но Лэнгдон увидел, что между саркофагом и полом остался зазор, сквозь который пробивался крошечный лучик света.

Лишившись остатков сил, Лэнгдон расслабленно растянулся на полу. Ученому казалось, что его горло сжимает сильная рука, и он ждал, когда пройдет чувство удушья. Если через образовавшуюся щель и просачивался воздух, то это было совершенно незаметно. Американец не был уверен, что этого притока хватит на то, чтобы поддерживать его существование. А если и хватит, то насколько долго? Если он потеряет сознание, то как появившиеся здесь люди узнают, что под перевернутым саркофагом находится человек?

Лэнгдон поднял руку с часами. Рука, казалось, была налита свинцом. Пытаясь справиться с непослушными, дрожащими пальцами, он разыграл свою последнюю карту, повернув крошечный диск и нажав на кнопку. По мере того как стены его темницы продолжали сдвигаться, а сознание затуманиваться, им овладевали старые страхи. Он, как и много раз до этого, попытался представить, что находится в открытом пространстве, но из этого ничего не вышло. Кошмар, преследовавший Лэнгдона с юных лет, ворвался в его сознание с новой силой.

* * *

Цветы здесь похожи на картинки, думал ребенок, со смехом носясь по лугу. Ему очень хотелось, чтобы его радость разделили папа и мама. Но родители были заняты разбивкой лагеря.

— Не очень увлекайся исследованиями, — сказала мама.

Притворившись, что он ничего не слышал, мальчик направился в сторону леса.

Пересекая замечательное поле, он увидел кучу известняка и решил, что это был фундамент когда-то стоявшего здесь дома. Нет, приближаться к нему он не станет. Ведь он только что заметил кое-что еще более интересное. Это был превосходный экземпляр «венерина башмачка» — самого красивого и наиболее редкого цветка в Нью-Гэмпшире. До этого он видел его только на картинках в книжках.

Мальчишка в радостном возбуждении подошел к цветку и опустился на колени. Почва под ним была рыхлой и пористой, из чего следовало, что его цветок выбрал для себя самое плодородное местечко. Он рос на стволе сгнившего дерева.

Предвкушая с восторгом, как доставит домой бесценный трофей, мальчик протянул руку…

Но до стебля он так и не дотянулся.

С устрашающим треском земля под ним разверзлась.

Падение длилось всего три секунды, но мальчик понял, что сейчас умрет. Он со страхом ожидал столкновения, но, когда это произошло, никакой боли не почувствовал. Он упал на что-то очень мягкое.

И холодное.

Мальчик лицом вниз упал в темную, до краев заполненную жидкостью, яму.

Вращаясь и пытаясь сделать сальто, чтобы оказаться головой вверх, он отчаянно царапал окружающие его со всех сторон стены. Каким-то образом ему все же удалось всплыть на поверхность.

Свет.

Слабый свет над головой. Во многих милях от него. Во всяком случае, так ему казалось.

Его руки отчаянно колотили по воде в попытке добраться до стены и схватиться за что-то твердое. Но вокруг него был только гладкий камень. Он провалился сквозь сгнившую крышку заброшенного колодца. Мальчик звал на помощь, но его крики тонули в узкой глубокой шахте. Он звал снова и снова. Свет в дыре над головой начинал меркнуть.

Приближалась ночь.

Время в темноте остановилось. Находящееся в воде тело начинало неметь, но он продолжал кричать. Ему казалось, что каменные стены рушатся, чтобы похоронить его под собой. Руки от усталости болели. Несколько раз ему казалось, что он слышит голоса. Он кричал снова, но голос его уже звучал совсем глухо.

Когда наступила ночь, шахта стала глубже, а ее стены сблизились. Мальчик упирался в камень, чтобы не дать им сомкнуться окончательно. Он устал так, что готов был сдаться. В то же время ему казалось, что сама вода, словно буй, выталкивает его на поверхность. Через некоторое время все его чувства притупились настолько, что он вообще перестал бояться.

Когда прибыла спасательная команда, его сознание едва теплилось. Он пробыл в воде пять часов. Двумя днями позже на первой полосе «Бостон глоб» появилась статья: «Маленький пловец, который все-таки смог выплыть».

Глава 97

Ассасин, улыбаясь, остановил микроавтобус в проезде, ведущем к гигантскому каменному зданию на берегу Тибра. Далее он понес свою добычу на себе, взбираясь все выше и выше по идущему спиралью каменному тоннелю и радуясь, что груз не очень тяжел.

Наконец он добрался до двери.

«Храм Света! — с восторгом подумал он. — Место, где в далеком прошлом собирались иллюминаты. И кто бы мог подумать, что храм находится именно здесь?»

Он вошел в помещение и, положив девушку на бархатный диван, умело стянул ее руки за спиной и связал ноги. Убийца знал, что вознаграждение должно подождать до тех пор, пока он не завершит начатое. Пока не выполнит последнее задание. Вода.

Однако, решив, что у него еще есть время на то, чтобы немного развлечься, он опустился рядом с ней на колени и провел ладонью по ее бедру. Какая гладкая кожа! Теперь чуть выше. Темные пальцы скользнули под край шортов. Еще выше.

«Терпение! — сказал он себе, ощутив похоть. — Дело прежде всего».

Чтобы немного успокоиться, ассасин вышел на каменный балкон. Прохладный ночной ветерок постепенно погасил его страсть. Далеко внизу шумели воды Тибра. Он устремил взгляд на находящийся в трех четвертях мили от него купол собора Святого Петра. В свете сотен юпитеров прессы тот показался ему обнаженным живым существом.

— Наступает ваш последний час, — сказал он, вспомнив тысячи погибших во время крестовых походов мусульман. — В полночь вы все встретитесь со своим Богом.

Ассасин услышал за спиной какой-то звук и обернулся. Его пленница чуть изменила позу. Он подумал, не стоит ли привести девицу в чувство. Для него не было средства более возбуждающего, чем ужас в глазах женщины.

Однако, подумав, ассасин решил не рисковать. Будет лучше, если на время его отсутствия она останется без сознания. Она, конечно, была связана и убежать не могла, но убийце не хотелось по возвращении застать ее обессилевшей в бесплодной борьбе с путами. «Я хочу, чтобы ты сохранила силы… для меня».

Слегка приподняв голову Виттории, он нащупал углубление на шее сразу под черепом. Убийца давно потерял счет тому, сколько раз пользовался этим приемом. С огромной силой он вдавил большой палец в мягкий хрящ и продержал его в этом положении несколько секунд. Тело девушки мгновенно обмякло. Двадцать минут, подумал ассасин. Это будет достойным завершением превосходного дня. После того как она удовлетворит его страсть и умрет, он выйдет на балкон, чтобы полюбоваться полуночным фейерверком в Ватикане.

Оставив свою добычу на диване, ассасин спустился в залитую светом факелов темницу. Последнее задание. Он подошел к столу и с благоговением посмотрел на оставленные для него священные металлические литые формы.

Вода. Это был последний знак.

Сняв со стены факел, как делал это уже трижды, ассасин стал нагревать один конец стержня. Когда металл раскалился добела, он прошел в камеру.

Там, стоя, его ждал человек.

— Вы уже помолились, кардинал Баджиа? — прошипел он.

— Только за спасение твоей души, — бесстрашно глядя в глаза убийцы, ответил итальянец.

Глава 98

Шестеро пожарных — по-итальянски pompieri, — первыми прибывшие в церковь Санта-Мария делла Виттория, потушили погребальный костер с помощью углекислого газа. Заливка водой обошлась бы значительно дешевле, но образующийся при этом пар мог серьезно повредить фрески. Ватикан выплачивал римским pompieri щедрое вознаграждение за бережное отношение к его собственности.

Пожарным по роду их деятельности чуть ли не ежедневно приходилось выступать свидетелями самых различных трагедий. Но то, что они увидели в церкви, сохранится в их памяти до конца дней. Распятие, повешение и одновременно сожжение на костре можно было увидеть только в готических кошмарах.

К сожалению, представители прессы, как это часто случается, появились на месте трагедии раньше борцов с огнем и успели потратить огромное количество видеопленки еще до того, как pompieri сумели очистить помещение. Когда пожарные наконец освободили жертву от цепей и положили на пол, у них не осталось никаких сомнений в том, кто перед ними.

— Кардинал Гуидера, — прошептал один из них. — Из Барселоны.

Кардинал был обнажен. Нижняя часть его тела почернела, из зияющих на бедрах ран сочилась кровь. Берцовые кости кардинала были почти полностью открыты взгляду. Одного из пожарных стошнило. Другой выбежал на площадь глотнуть свежего воздуха.

Но самый большой ужас вызвало то, что они увидели на груди кардинала. Начальник команды старался держаться от тела как можно дальше. «Lavoro del diavolo, — бормотал он себе под нос. — Сам сатана сделал это». Пожарный осенил себя крестным знамением. Последний раз он делал это в глубоком детстве.

— Un' altro corpo! — раздался чей-то вопль.

Какой-то пожарный нашел еще один труп.

Вторую жертву брандмейстер опознал сразу. Слывший аскетом шеф швейцарской гвардии не пользовался популярностью среди членов правоохранительного сообщества Рима. Тем не менее начальник команды позвонил в Ватикан, но все линии оказались заняты. Впрочем, он знал, что это не имеет никакого значения. Через несколько минут гвардейцы узнают обо всем из экстренного выпуска новостей.

Пытаясь оценить нанесенный огнем ущерб и как-то реконструировать ход событий, брандмейстер увидел, что стена одной из ниш изрешечена пулями. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что гроб свалился с опор и теперь лежал на полу вверх дном. Это явно было результатом какой-то борьбы. Пусть в этом деле разбираются полиция и Святой престол, подумал пожарный.

Однако в тот момент, когда он повернулся, чтобы уйти, ему показалось, что из-под саркофага доносится какой-то звук. И это был звук, который не хотел бы услышать ни один пожарный.

— Бомба! — закричал он. — Все наружу!

Саперная команда, перевернув каменный гроб, недоуменно и несколько растерянно уставилась на источник электронного сигнала. Однако пауза длилась не долго.

— Medico! — выкрикнул один из саперов. — Medico!

Глава 99

— Что слышно от Оливетти? — спросил камерарий у Рошера, когда они вышли из Сикстинской капеллы, чтобы направиться в кабинет папы.

Клирик выглядел смертельно уставшим.

— Ничего, синьор. Я опасаюсь самого худшего.

Когда они достигли цели, камерарий тяжело вздохнул:

— Капитан, больше я ничего сделать не могу. Боюсь, что за этот вечер я и так сделал чересчур много. Сейчас я стану молиться и не хочу, чтобы меня беспокоили. Мы передаем дело в руки Господа.

— Хорошо, синьор.

— Время на исходе, капитан. Найдите ловушку.

— Поиски продолжаются, — не слишком уверенно произнес офицер. — Но оружие спрятано очень хорошо.

Камерарий недовольно поморщился. Казалось, у него не осталось сил выслушивать объяснения.

— Понимаю. Ровно в одиннадцать пятнадцать, если угроза к тому времени не будет устранена, я прошу вас приступить к эвакуации кардиналов. Я вручаю их судьбу в ваши руки и прошу лишь об одном. Сделайте так, чтобы они с достоинством покинули это место. Пусть они выйдут на площадь Святого Петра и окажутся среди людей. Я не хочу, чтобы последние мгновения существования церкви были омрачены видом ее верховных служителей, улепетывающих через черный ход.

— Будет исполнено, синьор. А как же вы? Должен ли я зайти и за вами в одиннадцать пятнадцать?

— В этом нет необходимости.

— Но, синьор…

— Я покину Ватикан, только повинуясь приказу своей души.

«Неужели он решил отправиться на дно вместе с кораблем?» — подумал Рошер.

Камерарий открыл дверь папского кабинета, но, прежде чем переступить порог, оглянулся и сказал:

— Да. Еще вот что…

— Слушаю, синьор?

— В кабинете сегодня почему-то очень холодно. Я весь дрожу.

— Электрическое отопление отключено. Позвольте мне растопить для вас камин.

— Спасибо, — устало улыбнулся камерарий. — Огромное вам спасибо.

Рошер вышел из папского кабинета, оставив камерария молящимся в свете камина перед небольшим изваянием Святой Девы Марии. Это была странная, внушающая суеверный страх картина. Черная коленопреклоненная тень в мерцающем красноватом свете. Едва выйдя в коридор, Рошер увидел бегущего к нему швейцарского гвардейца. Даже в свете свечей Рошер узнал лейтенанта Шартрана — молодого, зеленого и очень ретивого.

— Капитан, — сказал Шартран, протягивая начальнику сотовый телефон, — мне кажется, что обращение камерария подействовало. Звонит человек, который считает, что, возможно способен нам помочь. Неизвестный звонит по одной из частных линий Ватикана. Не знаю, как он сумел раздобыть номер.

— Что дальше? — спросил Рошер.

— Человек сказал, что будет говорить со старшим по званию офицером.

— От Оливетти что-нибудь слышно?

— Никак нет, сэр.

— Говорит капитан Рошер, и я старший по званию, — произнес в трубку офицер.

— Рошер! — раздался голос на другом конце линии. — Вначале я скажу, кто я, а затем разъясню, что вам следует делать.

Когда звонивший, закончив разговор, отключился, Рошер от изумления долго не мог прийти в себя. Теперь он знал, кто отдает ему приказы.

* * *

А тем временем в ЦЕРНе Сильвия Боделок отчаянно пыталась как-то упорядочить огромное количество просьб о предоставлении лицензий, поступающих по голосовой почте Колера. Но когда зазвонил личный телефон директора, Сильвия подпрыгнула на стуле. Этого номера не знал никто.

— Да? — сказала она, подняв трубку.

— Мисс Боделок? Говорит директор Колер. Немедленно свяжитесь с пилотом. Мой самолет должен быть готов через пять минут.

Глава 100

Когда Роберт Лэнгдон открыл глаза и обнаружил, что видит над собой расписанный фресками купол в стиле барокко, он не мог понять, где находится и сколько времени провалялся без сознания. Высоко над головой плавал дымок. Какой-то предмет закрывал его рот и нос. Кислородная маска.

Ученый содрал с лица прибор, и в тот же миг ему в ноздри ударил ужасный запах. Запах сгоревшей плоти.

Стучащая в висках боль заставила его скривиться. Когда он предпринял попытку сесть, рядом с ним присел человек в белом халате.

— Riposati! — сказал человек в белом. — Sono il paramedico.

«Лежите! — машинально перевел Лэнгдон. — Я — фельдшер».

Затем он снова едва не потерял сознание. Голова кружилась, как дымок под куполом. Что, черт побери, произошло? Им снова стала овладевать паника.

— Sorcio salvatore, — сказал человек, представившийся фельдшером. — Мышонок… спаситель.

Лэнгдон вообще отказывался что-либо понимать. Мышонок-спаситель? Человек ткнул пальцем в Микки-Мауса на руке профессора, и мысли Лэнгдона начали постепенно проясняться. Он вспомнил, что включил будильник. Бросив взгляд на циферблат, ученый отметил время. Десять двадцать восемь.

В тот же миг он вскочил на ноги.

Все события последних часов снова всплыли в его памяти.

* * *

Через пару минут Лэнгдон уже находился у главного алтаря в компании брандмейстера и его людей. Пожарные засыпали его вопросами, но американец их не слушал. Ему самому было о чем спросить. По всему телу была разлита боль, но ученый знал, что надо действовать немедленно.

К нему подошел один из пожарных и сказал:

— Я еще раз осмотрел всю церковь, сэр. Мы обнаружили лишь тела командира швейцарцев и кардинала Гуидера. Никакихследов девушки.

— Grazie, — ответил Лэнгдон, не зная, радоваться ему или ужасаться.

Он был уверен, что видел Витторию на полу без сознания. Теперь девушка исчезла. Причина исчезновения, которая сразу пришла ему на ум, была неутешительной. Убийца, говоря по телефону, не скрывал своих намерений. «Сильная духом женщина, — сказал он. — Такие меня всегда возбуждали. Не исключено, что я найду тебя еще до того, как кончится эта ночь. А уж когда найду, то…»

— Где швейцарские гвардейцы? — спросил Лэнгдон, оглядываясь по сторонам.

— Контакт установить не удалось. Все линии Ватикана заблокированы.

В этот момент ученый до конца ощутил свое одиночество и беспомощность. Оливетти погиб. Кардинал умер. Виттория исчезла. И полчаса его жизни канули в небытие в мгновение ока.

За стенами церкви шумела пресса, и Лэнгдон не сомневался, что информация об ужасной смерти кардинала скоро пойдет в эфир. Если уже не пошла. Американец надеялся на то, что камерарий, давно рассчитывая на самый худший вариант развития событий, принял все необходимые меры. «Эвакуируй свой проклятый Ватикан! Пора выходить из игры! Мы уже проиграли!»

Лэнгдон вдруг осознал, что все, что толкало его к действиям, — стремление спасти Ватикан, желание выручить из беды четырех кардиналов и жажда встретиться лицом к лицу с членами братства, которое он изучал так много лет, — все эти мотивы куда-то исчезли. Сражение проиграно. Теперь его заставляло действовать лишь одно неистовое желание. Желание древнее и примитивное.

Он хотел найти Витторию.

Вместе с исчезновением девушки к нему пришла полная душевная опустошенность. Лэнгдону часто приходилось слышать, что несколько часов, проведенных вместе в экстремальной ситуации, сближают людей больше, чем десятилетия простого знакомства. Теперь он в это поверил. Чувств, подобных тем, которые бурлили в нем сейчас, он не испытывал много лет. И господствующим среди них было чувство одиночества. Страдание придало ему новые силы.

Выбросив из головы все посторонние мысли, Лэнгдон сосредоточился на самом главном. Ученый надеялся, что ассасин поставит дело выше удовольствия. Если это не так, то он опоздал со спасением. «Нет, — сказал он себе, — у тебя еще есть время. Убийца должен завершить то, что начал, и поэтому, прежде чем исчезнуть навсегда, еще раз вынырнет на поверхность».

Последний алтарь науки, размышлял Лэнгдон. Финальный удар убийцы. Последняя задача. Земля. Воздух. Огонь. Вода.

Он посмотрел на часы. Еще тридцать минут. Ученый чуть ли не бегом помчался мимо пожарных к «Экстазу святой Терезы». На сей раз, глядя на этот шедевр Бернини, Лэнгдон точно знал, что ему необходимо увидеть.

«И ангелы чрез Рим тебе укажут путь…»

Прямо над откинувшейся на спину святой на фоне золотого пламени парил изваянный Бернини ангел. В одной руке этот посланец небес сжимал остроконечное огненное копье. Лэнгдон перевел взгляд на то место, куда примерно указывал наконечник копья, и не увидел ничего, кроме стены храма. В точке, на которую указывал ангел, не было ничего особенного. Но ученого это не смутило, поскольку он точно знал, что ангел указывает в ночь — на место, расположенное далеко за стеной церкви.

— В каком направлении от меня находится эта точка? — спросил Лэнгдон у шефа пожарных.

— В каком направлении? — переспросил тот, глядя в ту сторону, куда показывал американец, и несколько растерянно ответил: — Не знаю… на западе, как мне кажется.

— Какие церкви расположены на этой линии? — задал свой следующий вопрос вновь обретший решительность Лэнгдон.

Изумление шефа, казалось, не имело границ, и он протянул:

— Их там не меньше десятка. Но почему вас это интересует?

«Я и сам мог это сообразить», — мрачно подумал американец, не отвечая на вопрос. Вслух же он произнес:

— Мне нужна карта Рима. И быстро.

Брандмейстер отправил одного из своих подчиненных к пожарной машине за картой. А Лэнгдон снова повернулся лицом к скульптуре. Земля… Воздух… Огонь… ВИТТОРИЯ.

Последней вехой является вода, сказал он себе. Вода, изваянная Бернини. Скорее всего она должна находиться где-то в одной из церквей. Иголка в стоге сена. Он перебрал в уме все работы Бернини, которые помнил. Ему нужна та, в которой он отдает дань воде…

Первым на ум Лэнгдону пришло изваяние из фонтана «Тритон», но ученый тут же сообразил, что эта скульптура стоит перед той церковью, в которой он сейчас находится, и вдобавок в направлении, противоположном тому, куда указывает ангел. Он делал все, чтобы заставить свой мозг работать на полную мощность. Какую фигуру мог изваять Бернини для прославления стихии воды? «Нептун и Аполлон»? Но к сожалению, эта скульптура находится в музее Виктории и Альберта в Лондоне.

— Синьор!..

Это прибежал пожарный с картой.

Лэнгдон поблагодарил молодого человека и развернул карту на алтаре. Ему сразу стало ясно, что на сей раз он обратился к тем людям, к которым следовало. Такой подробной карты Рима профессор еще не видел.

— Где мы сейчас?

Пожарный ткнул пальцем в точку на карте и произнес:

— Рядом с пьяцца Барберини.

Лэнгдон, чтобы еще лучше сориентироваться, снова взглянул на огненное копье ангела. Начальник пожарной команды правильно оценил направление: копье ангела смотрело на запад. Ученый провел на карте прямую линию, начав с точки, в которой находился в данный момент, и его надежда сразу же начала угасать. Почти на каждом дюйме линии, по которой двигался его палец, имелся маленький черный крестик. Церкви. Город просто усеян ими. Когда цепь церковных сооружений закончилась, палец Лэнгдона уже оказался в пригороде Рима. Американец глубоко вздохнул и на шаг отошел от карты. Проклятие!

Окидывая взглядом общую картину города, он задержал внимание на трех храмах, в которых были убиты три первых кардинала. Капелла Киджи… Площадь Святого Петра… Это место…

Глядя одновременно на все три точки, Лэнгдон заметил в их расположении некоторую странность. Вначале он думал, что церкви разбросаны по Риму случайно, без какой-либо закономерности. Но теперь он видел, что это определенно не так. Как ни странно, церкви были расположены по определенной схеме, и связывающие их линии образовывали гигантский, включающий в себя почти весь город, треугольник. Лэнгдон еще раз проверил свое предположение и убедился, что это вовсе не плод его разыгравшегося воображения.

— Penna, — неожиданно произнес он, не отрывая взгляда от карты.

Кто-то протянул ему шариковую ручку.

Лэнгдон обвел кружками три церкви и проверил свой вывод в третий раз. Сомнений не оставалось. Перед ним был треугольник!

Ученый первым делом вспомнил большую печать на долларовой купюре — треугольник с заключенным в нем всевидящим оком. Но во всех этих умозаключениях, увы, было мало смысла. Ведь он отметил лишь три точки, в то время как их должно было быть четыре.

Где же, дьявол ее побери, находится эта вода?! Лэнгдон понимал, что, где бы он ни поместил четвертую точку, треугольник будет разрушен. Сохранить симметричность можно лишь в том случае, если поместить эту четвертую точку в центре треугольника. Американец взглянул на это гипотетическое место. Ничего. Однако он не оставлял этой мысли. Все четыре элемента науки считались равными. В воде не было ничего специфического, и, следовательно, вода не могла находиться в центре.

Тем не менее интуиция подсказывала ему, что симметричное расположение не было случайным. «Я, видимо, не представляю себе всей картины», — подумал он. Оставалась лишь одна альтернатива. Если четыре точки не могли образовать треугольник, то какую-то другую геометрическую фигуру — бесспорно. Может быть, квадрат? Лэнгдон снова взглянул на карту. Но ведь квадрат не несет никакой символической нагрузки… Однако в нем по крайней мере сохранялась симметрия. Лэнгдон ткнул кончиком пальца в точку, которая превращала треугольник в квадрат, и сразу увидел, что совершенного квадрата получиться не может. Первоначальный треугольник был неправильным, и образовавшаяся фигура была похожа на неровный четырехугольник.

Размышляя над другими вариантами размещения четвертой точки, Лэнгдон вдруг увидел, что та линия, которую он провел следуя указанию ангельского копья, проходит через одну из возможных четвертых точек. Пораженный ученый немедленно обвел это место кружком. Если соединить эти четыре точки между собой, то на карте получался неправильный ромб, напоминающий формой воздушного змея.

Лэнгдон задумался. Ромбы никоим образом не считались символом иллюминатов. И в то же время…

Ученый вспомнил о знаменитом «Ромбе иллюминатов». Мысль была совершенно нелепой, и Лэнгдон с негодованием ее отверг. Помимо всего прочего, ромб был похож на воздушного змея, в то время как во всех трудах говорилось о вызывавшей восхищение безукоризненной симметрии алмаза.

Когда он склонился над картой, чтобы поближе рассмотреть, где находится четвертая точка, его ожидал еще один сюрприз. Точка оказалась в самом центре знаменитой римской пьяцца Навона. Он знал, что на краю площади расположена большая церковь, и поэтому, минуя саму пьяццу, провел пальцем черту к церкви. Насколько он помнил, в этом храме работ Бернини не было. Храм назывался «Церковь Святой Агнессы на Арене» — молодой невинной девушки, отданной в пожизненное сексуальное рабство за нежелание отказаться от веры в Христа.

В церкви обязательно должно что-то находиться, убеждал себя Лэнгдон. Он напрягал воображение, пытаясь представить интерьер церкви, но никаких работ Бернини вспомнить не мог, не говоря уж об убранстве, имевшем хотя бы отдаленное отношение к воде. Получившаяся на карте фигура также вызывала у него беспокойство. Ромб. Это не могло быть простым совпадением, и в то же время фигура не имела никакого внутреннего смысла. Воздушный змей? Может быть, он выбрал не ту точку? Может быть, он что-то упустил из виду?

Озарение пришло к нему через тридцать секунд. За всю свою научную карьеру Лэнгдон не испытывал подобного счастья, получив ответ на мучивший его вопрос.

Гениальность иллюминатов, казалось, не имела пределов.

Фигура, которую он искал, вовсе не должна была походить на ромб. Ромб образовывался лишь в том случае, когда соединялись смежные точки. Иллюминаты же верили в противоположность! Когда Лэнгдон проводил линии между противолежащими точками, пальцы его дрожали. Теперь на карте появилась крестообразная фигура. Так, значит, это крест! Четыре элемента стихии предстали перед его взором… образовав огромный, простирающийся через весь город крест.

Он в изумлении смотрел на карту, а в его памяти снова всплыла строка: «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь…»

…Чрез Рим…

Туман наконец начал рассеиваться. Теперь он знал, как расположены все алтари науки. В форме креста! Один против другого — через весь Рим. И в этом был еще один тайный ключ к разгадке.

Крестообразное расположение вех на Пути просвещения отражало важную черту иллюминатов. А именно их дуализм. Это был религиозный символ, созданный из элементов науки. Путь просвещения Галилея был данью почтения как науке, так и Богу.

После этого все остальные детали головоломки встали на свои места.

Пьяцца Навона.

В самом центре площади, неподалеку от церкви Святой Агнессы на Арене, Бернини создал один из самых знаменитых своих шедевров. Каждый, кто приезжал в Рим, считал своим долгом его увидеть.

Фонтан «Четыре реки»!

Творение Бернини было абсолютным проявлением почтения к воде. Скульптор прославлял четыре самые крупные реки известного в то время мира — Нил, Ганг, Дунай и Ла-Плату^[84].

«Вода, — думал Лэнгдон, — последняя веха. И эта веха — само совершенство».

Кроме того, шедевр Бернини украшал высокий обелиск подобно тому как вишенка украшает пышный сливочный торт.

* * *

Лэнгдон через всю церковь побежал к безжизненному телу Оливетти. Ничего не понимающие пожарные потянулись за ним следом.

«Десять тридцать одна, — думал он. — У меня еще масса времени». Лэнгдон понимал, что первый раз за день играет на опережение.

Присев рядом с телом (от посторонних взглядов его скрывал ряд скамей), он изъял у покойника полуавтоматический пистолет и портативную рацию. Ученый понимал, что ему придется вызывать подмогу, но церковь была для этого неподходящим местом. Местонахождение последнего алтаря науки пока должно оставаться тайной. Автомобили прессы и ревущие сирены пожарных машин, мчащихся к пьяцца Навона, делу не помогут.

Не говоря ни слова, Лэнгдон выскользнул из церкви и обошел стороной журналистов, пытавшихся всем гуртом проникнуть в храм. Перейдя на противоположную сторону площади, в тень домов, он включил рацию, чтобы связаться с Ватиканом. Ничего, кроме шума помех, американец не услышал. Это означало, что он или оказался вне зоны приема, или для того, чтобы включить рацию, следовало набрать специальный код. Лэнгдон покрутил какие-то диски, надавил на какие-то кнопки, но ничего путного из этого не вышло. Он огляделся по сторонам в поисках уличного таксофона. Такового поблизости не оказалось. Впрочем, это не имело значения. Связи с Ватиканом все равно не было.

Он остался совсем один.

Ощущая, как постепенно исчезает его уверенность, Лэнгдон задержался на миг, чтобы оценить свое жалкое состояние. С головы до ног его покрывала костная пыль. Руки и лицо были в порезах. Сил не осталось. И кроме того, ему страшно хотелось есть.

Ученый оглянулся на церковь. Над куполом храма в свете юпитеров журналистов и пожарных машин вился легкий дымок. Он подумал, не стоит ли вернуться, чтобы попросить помощи, но интуиция подсказывала ему, что помощь людей без специальной подготовки может оказаться лишь дополнительной обузой. Если ассасин увидит их на подходе… Он подумал о Виттории, зная, что это будет его последняя возможность встретиться лицом к лицу с ее похитителем.

Пьяцца Навона. У него еще оставалась масса времени, чтобы добраться туда и организовать засаду. Он поискал глазами такси, но площадь и все прилегающие к ней улицы были практически пусты. Даже водители такси, похоже, бросили дела, чтобы уткнуться в телевизор. От пьяцца Навона Лэнгдона отделяла всего лишь миля, но у ученого не было ни малейшего желания тратить драгоценную энергию, добираясь туда пешком. Он снова посмотрел на церковь, размышляя, нельзя ли позаимствовать у кого-нибудь средство передвижения.

«Пожарный автомобиль? Микроавтобус прессы? Кончай шутить, Роберт!»

Время терять было нельзя. Поскольку выбора у него не оставалось, он принял решение. Вытащив пистолет из кармана, он подбежал к остановившемуся перед светофором одинокому «ситроену» и, сунув ствол в открытое окно водителя, заорал:

— Fuori!

Смертельно испуганный человек выскочил из машины словно ошпаренный. Этот полностью противоречащий характеру ученого поступок, бесспорно, говорил о том, что душа Лэнгдона угодила в лапы дьявола.

Профессор мгновенно занял место за баранкой и нажал на газ.

Глава 101

Гюнтер Глик находился в штабе швейцарской гвардии. Он сидел на жесткой скамье в помещении для временно задержанных и молился всем богам, которых мог вспомнить. Пусть это не окажется сном. Сегодня он послал в эфир самую сенсационную новость всей своей жизни. Подобная информация была бы главным событием в жизни любого репортера. Все журналисты мира мечтали о том, чтобы оказаться сейчас на месте Глика. «Ты не спишь, — убеждал он себя. — Ты — звезда. Дэн Разер^[85] в данный момент заливается горючими слезами».

Макри сидела рядом с ним. Дама выглядела так, словно ее слегка стукнули по голове. Но Глик ее не осуждал. Помимо эксклюзивной трансляции обращения камерария, она и Глик продемонстрировали миру отвратительные фотографии кардиналов и папы. Гюнтер до сих пор содрогался, вспоминая черный язык покойного понтифика. Но и это еще не все. Они показали в прямом эфире ловушку антивещества и счетчик, отсчитывающий последние минуты существования Ватикана. Невероятно!

* * *

Все это было, естественно, сделано с благословения камерария и не могло быть причиной того, что Макри и Глик сидели в «обезьяннике» швейцарской гвардии. Их нахождение здесь было следствием смелого комментария Глика в эфире — добавления, которое пришлось не по вкусу швейцарским гвардейцам. Журналист знал, что разговор, о котором он сообщил в эфир, для его ушей не предназначался. Но это был его звездный час. Еще одна сенсация!

— Значит, «самаритянин последнего часа»? — простонала сидящая рядом с ним Макри, на которую подвиг напарника явно не произвел должного впечатления.

— Классно, правда? — улыбнулся Глик.

— Классная тупость.

«Она мне просто завидует», — решил репортер.

А произошло следующее.

Вскоре после того, как обращение камерария пошло в эфир, Глик снова случайно оказался в нужном месте в нужное время. Он слышал, как Рошер отдавал новые приказы своим людям. Судя по всему, Рошер беседовал по телефону с каким-то таинственным типом, который, как утверждал капитан, располагал важной информацией в связи с текущим кризисом. Рошер сказал своим людям, что этот человек может оказать им существенную помощь, и приказал готовиться к встрече.

Хотя информация имела сугубо служебный характер, Глик, как всякий порядочный репортер, не имел понятия о чести. Он нашел темный уголок, велел Макри включить камеру и сообщил миру эту новость.

— События в Святом городе принимают новый потрясающий оборот, — заявил он, выпучив для вящей убедительности глаза.

После этого он сообщил, что в Ватикан должен прибыть таинственный гость, чтобы спасти церковь. Глик окрестил его «самаритянином последнего часа» — прекрасное название для неизвестного человека, явившегося в последний момент, чтобы свершить доброе дело. Другим телевизионным каналам осталось лишь повторить это сообщение, а Глик еще раз обессмертил свое имя.

«Я — гений, — подумал он. — А Питер Дженнингс^[86] может прыгать с моста».

Но и на этом Глик не успокоился. Пока внимание мира было обращено на него, он поделился с аудиториями своими личными соображениями о теории заговоров.

Блеск! Просто блеск!

— Ты нас просто подставил! Полный идиотизм!

— Что ты хочешь этим сказать? Я выступил как гений.

— Бывший президент Соединенных Штатов Джордж Буш, по-твоему, иллюминат? Полная чушь!

Глик в ответ лишь улыбнулся. Неужели это не очевидно? Деятельность Джорджа Буша прекрасно документирована. Масон тридцать третьей степени и директор ЦРУ как раз в то время, когда агентство прекратило расследование деятельности братства «Иллюминати» якобы за отсутствием доказательств. А чего стоят все его речи о «тысячах световых точек» или «Новом мировом порядке»? Нет, Буш определенно был иллюминатом.

— А эти фразы насчет ЦЕРНа? — продолжала зудеть Макри. — Завтра у твоих дверей будет толпиться целая банда адвокатов.

— ЦЕРН? Но это же совершенно очевидно! Пораскинь мозгами. Иллюминаты исчезли с лица земли в пятидесятых годах. Примерно в то время, когда был основан ЦЕРН. ЦЕРН — прекрасное место, за вывеской которого они могли спрятаться. Я не утверждаю, что все сотрудники этой организации иллюминаты. Она похожа на крупную масонскую ложу, большинство членов которой абсолютно невинные люди. Но что касается ее верхних эшелонов…

— Гюнтер Глик, ты слышал что-нибудь о клевете? И о судебной ответственности за нее?

— А ты когда-нибудь слышала о настоящей журналистике?

— Ты извлекаешь дерьмо из воздуха и смеешь называть это журналистикой? Мне следовало выключить камеру. И что за чертовщину ты нес о корпоративной эмблеме ЦЕРНа? Символ сатанистов?! У тебя что, крыша поехала?

Глик самодовольно ухмыльнулся. Логотип ЦЕРНа был его самой удачной находкой. После обращения камерария все крупные телевизионные сети бубнили только о ЦЕРНе и его антивеществе. Некоторые станции делали это на фоне эмблемы института. Эмблема была достаточно стандартной: пара пересекающихся колец, символизирующих два ускорителя, и пять расположенных по касательной к ним линий, обозначающих инжекторные трубки. Весь мир пялился на эту эмблему, но лишь Глик, который немного увлекался символикой, узрел в схематическом изображении символ иллюминатов.

— Ты не специалист по символике, — заявила Макри, — и тебе следовало оставить все это дело парню из Гарварда.

Парень из Гарварда это дело проморгал.

Несмотря на то что связь этой эмблемы с братством «Иллюминати» просто бросалась в глаза!

Сердце его пело от счастья. В ЦЕРНе было множество ускорителей, но на эмблеме обозначили только два. Число «2» отражает дуализм иллюминатов. Несмотря на то что большинство ускорителей имеет по одному инжектору, на логотипе их оказалось пять. Пять есть не что иное, как пентаграмма братства. А за этим следовала его главная находка и самый блестящий журналистский ход — Глик обратил внимание зрителей на то, что эмблема содержит в себе большую цифру «6». Ее образовывали пересекающиеся линии окружностей. Если эмблему вращать, то появлялась еще одна шестерка… затем еще одна. Три шестерки! 6б6! Число дьявола. Знак зверя!

Нет, Глик положительно был гением.

Макри была готова его удавить.

Глик знал, что чувство зависти пройдет, и его сейчас занимала совсем иная мысль. Если ЦЕРН был штаб-квартирой сообщества, то не там ли должен храниться знаменитый алмаз, известный под названием «Ромб иллюминатов»? Глик выудил сведения об алмазе из Интернета… «безукоризненный ромб, рожденный древними стихиями природы, — столь совершенный, что люди замирали перед ним в немом восхищении».

Теперь Глик мечтал о том, чтобы этим вечером разрешить еще одну старинную тайну — узнать точное местонахождение алмаза.

Глава 102

Пьяцца Навона. Фонтан «Четыре реки».

Ночи в Риме, подобно ночам в пустыне, бывают, несмотря на теплые дни, на удивление холодными. Лэнгдон ежился от холода в тени на краю площади, запахнув поплотнее свой твидовый пиджак. Откуда-то издалека до него доносились шум уличного движения и приглушенный звук работающих в домах телевизоров. Весь Рим припал к экранам, упиваясь самыми свежими новостями. Ученый взглянул на часы. Без четверти одиннадцать. Он порадовался этим пятнадцати минутам незапланированного отдыха.

Площадь словно вымерла. Возвышающийся перед Лэнгдоном шедевр Бернини внушал мистический страх. Над пенящейся чащей клубилась водяная пыль, освещенная снизу расположенными под водой яркими лампами. Все это казалось каким-то волшебством. Воздух вокруг фонтана был насыщен электричеством.

Больше всего в фонтане изумляла его высота. Только центральная часть сооружения — бугристая глыба белого итальянского известняка — имела высоту двадцать футов. Из пронизывающих ее многочисленных отверстий и гротов изливалась вода. Эту глыбу со всех сторон окружали четыре явно языческого вида фигуры. А всю композицию венчал обелиск, поднимающийся к небу еще на добрых сорок футов. На вершине обелиска нашел себе приют на ночь одинокий белый голубь.

Крест, подумал Лэнгдон, вспомнив о расположении вех, указующих Путь просвещения. Фонтан Бернини на пьяцца Навона служил последним алтарем науки на этом Пути. Лишь три часа назад Лэнгдон стоял в Пантеоне, пребывая в полной уверенности, что Путь просвещения разрушен и безнадежно потерян. Оказалось, что он тогда чудовищно глупо заблуждался. На самом деле весь Путь остался в неприкосновенности. Земля. Воздух. Огонь. Вода. И Лэнгдон прошел весь этот путь от начала до конца.

Не совсем до конца, тут же поправил он себя. На Пути было не четыре, а пять остановок. Последняя веха — фонтан — каким-то образом указывала на конечный пункт — Храм Света, священное убежище иллюминатов. Интересно, сохранилось ли это убежище, думал Лэнгдон, и не туда ли ассасин увез Витторию?

Он поймал себя на том, что вглядывается в фигуры на фонтане, чтобы узнать, не указывает ли хотя бы одна из них направление местонахождения убежища. «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь…» Почти сразу ему все стало ясно. На фонтане не было ни одного ангела. Во всяком случае, ангелов не было видно с того места, где мерз Лэнгдон… Он не помнил, чтобы в прошлом видел на фонтане изваяния, имеющие отношение к христианству. Фонтан «Четыре реки» являл собой образчик языческого искусства. Человеческие фигуры и все животные, включая броненосца, не имели никакого отношения к религии. Ангел в их окружении торчал бы как одинокий палец.

«Неужели я ошибся в выборе места? — лихорадочно думал Лэнгдон, припоминая изображение креста на карте. — Нет! — решил он, сжимая кулаки. — Фонтан «Четыре реки» идеально вписывается в общую картину».

* * *

В десять часов сорок шесть минут из проулка в дальнем конце площади вынырнул черный микроавтобус. Лэнгдон не обратил бы на него внимания, если бы автобус не двигался с выключенными фарами. Подобно акуле, патрулирующей залив, автомобиль проехал по всему периметру площади.

Лэнгдон пригнулся, укрывшись за огромными ступенями, ведущими к церкви Святой Агнессы на Арене. Теперь он следил за микроавтобусом, осторожно выглядывая из-за камня.

Автобус сделал по площади два полных круга, а затем направился к ее центру, в направлении фонтана Бернини. Когда машина остановилась, ее скользящие в пазах дверцы оказались в нескольких дюймах от кипящей воды. Водяная пыль над чашей фонтана начала закручиваться спиралью.

У Лэнгдона появилось нехорошее предчувствие. Не слишком ли рано явился ассасин? Он ли прибыл в микроавтобусе? Ученый думал, что убийца поведет свою жертву через всю площадь, подобно тому как сделал это у собора Святого Петра, и тем самым даст возможность выстрелить в себя без помех. Однако, поскольку ассасин прибыл на микроавтобусе, правила игры коренным образом менялись.

Дверь машины неожиданно скользнула в сторону.

На полу машины корчился в муках обнаженный человек. Он был обмотан многими ярдами тяжелой цепи. Пытаясь освободиться, человек метался в своих оковах. Но цепь была слишком тяжелой. Одно из звеньев попало в рот жертвы наподобие лошадиных удил и заглушало крики о помощи. Почти сразу Лэнгдон увидел и фигуру второго человека. Тот передвигался в темной глубине автобуса позади своей жертвы, видимо, заканчивая приготовление к последнему акту трагедии.

Лэнгдон знал, что в его распоряжении остаются считанные секунды.

Он вынул пистолет и снял пиджак, оставив его валяться на камнях площади. Пиджак сковывал движения, кроме того, ученый не хотел, чтобы бесценный листок из «Диаграммы» Галилея оказался вблизи воды. При любом исходе схватки документ должен остаться в безопасном сухом месте.

Американец осторожно двинулся вправо. Обойдя фонтан по периметру, он остановился прямо напротив микроавтобуса. Массивное ядро фонтана не позволяло ему видеть, что происходит с другой стороны. Ученый выждал пару секунд и помчался прямиком к чаше, надеясь, что шум воды заглушит его шаги. Добежав до цели, он перебрался через край бассейна и спрыгнул в пенящуюся жидкость. Оказавшаяся ледяной вода доходила ему до пояса. Лэнгдон заскрипел зубами и, преодолевая сопротивление, зашагал по скользкому дну. Особую опасность представлял покрывавший дно слой монет, брошенных на счастье туристами. Ноги разъезжались, и американец понял, что ему потребуется нечто большее, нежели простое везение. Вокруг него клубилась водяная пыль, а он пытался понять, почему так дрожит пистолет в его руке — от страха или от холода?..

Добравшись до центральной части фонтана, Лэнгдон двинулся влево. Он шел пригнувшись, стараясь держаться как можно ближе к мраморным фигурам. Когда ему удалось укрыться за изваянием лошади, он позволил себе выглянуть, чтобы узнать, что происходит в микроавтобусе, от которого его теперь отделяло не более пятнадцати футов. Ассасин присел на корточки, положив руки на стягивающие тело кардинала цепи. Убийца, видимо, готовился скатить несчастного через открытую дверь в фонтан.

Стоя по пояс в воде, Лэнгдон поднял пистолет и выступил из тумана. Он казался себе каким-то водяным ковбоем, вступившим в последнюю схватку.

— Не двигаться! — Голос его был тверже, чем рука с зажатым в ней пистолетом.

Ассасин посмотрел на Лэнгдона. Несколько мгновений он казался растерянным, напоминая человека, увидевшего привидение. Но затем губы убийцы изогнулись в злобной ухмылке, и он поднял руки.

— Вот, значит, как…

— Выходите из машины!

— А вы, кажется, сильно промокли.

— Вы явились раньше назначенного срока.

— Это потому, что мне не терпится вернуться к своей добыче.

— Я буду стрелять без всякого колебания, — поднимая пистолет, произнес Лэнгдон.

— Бросьте! Вы уже колеблетесь.

Американец почувствовал, как на спусковом крючке напрягся его палец. Кардинал лежал неподвижно. Старик обессилел. Казалось, что он умирает.

— Развяжите его!

— Забудьте о старце. Ведь вы же явились за женщиной. Только не надо прикидываться, что это не так.

Лэнгдон боролся с желанием покончить со всем этим, нажав на спусковой крючок.

— Где она?

— В безопасном месте. Ожидает моего возвращения.

Она жива. Перед Лэнгдоном вспыхнул лучик надежды.

— В Храме Света?

— Вам никогда его не найти, — усмехнулся убийца.

Ученый не верил своим ушам. Так, значит, храм еще стоит, подумал Лэнгдон и спросил:

— Где он?

— Это место много веков оставалось тайной. Даже мне его открыли совсем недавно. Я скорее умру, чем нарушу это доверие.

— Я найду его и без вас.

— Самоуверенное заявление.

— Я же сумел дойти до этого места, — сказал Лэнгдон, указывая на фонтан.

— Вы не единственный. Последний этап — самый трудный.

Лэнгдон сделал пару шагов вперед. Ноги предательски скользили на россыпи монет. Ассасин сохранял изумительное спокойствие. Он стоял в глубине микроавтобуса, подняв руки над головой. Лэнгдон направил ствол в грудь убийцы, размышляя, не стоит ли покончить со всем этим одним выстрелом. «Нет. Этого делать нельзя. Он знает, где Виттория. Ему известно, в каком месте спрятано антивещество. Мне нужна информация!»

* * *

Ассасин смотрел на Лэнгдона из глубины микроавтобуса, испытывая к американцу даже некоторое подобие жалости. Этот человек уже успел доказать свою смелость. Но он — безнадежный дилетант. И это он тоже смог доказать. Отвага без должного опыта самоубийственна. Существуют незыблемые правила выживания. Очень древние правила. И американец нарушил их все.

«У тебя было преимущество неожиданности. И ты им так глупо не воспользовался».

Американец продемонстрировал нерешительность… впрочем, не исключено, что он рассчитывает на прибытие помощи… или на то, что ему удастся получить важную информацию…

Никогда не приступайте к допросу, не лишив жертву возможности сопротивления. Загнанный в угол враг смертельно опасен.

Американец снова заговорил. Он маневрировал, пытаясь нащупать болевые точки.

Убийца с трудом сдерживал смех.

Это тебе не голливудский фильм, в котором последняя перестрелка предваряется длительным диспутом перед стволом пистолета. Здесь конец наступает сразу. Немедленно.

Стараясь не потерять зрительного контакта, убийца очень медленно поднял руки к крыше автобуса и нащупал там предмет, который ему был нужен.

Глядя прямо в глаза Лэнгдону, ассасин вцепился в этот предмет обеими руками.

Теперь оставалось лишь разыграть последнюю карту.

* * *

Его движение оказалось совершенно неожиданным. Лэнгдону на миг показалось, что законы физики прекратили свое существование. Убийца, казалось, взлетел в невесомости, а обе его ноги со страшной силой ударили в распростертого на полу кардинала. Князь церкви выкатился из дверей и, подняв тучу брызг, рухнул в воду.

Фонтан воды ударил Лэнгдону в лицо, и он слишком поздно понял, что произошло. А произошло вот что. Убийца схватился за металлический желоб, по которому скользила дверь, и, использовав его как гимнастическую перекладину, широко качнулся. Теперь он летел на американца ногами вперед.

Лэнгдон нажал на спусковой крючок, и пистолет плюнул огнем. Пуля пробила подошву левого ботинка убийцы в том месте, где должен был находиться большой палец. Но в тот же миг каблуки с силой врезались в грудь Лэнгдона, и оба противника рухнули в окрасившуюся кровью воду.

Погрузившись в фонтан с головой, Лэнгдон прежце всего ощутил боль. Затем в дело вступил инстинкт самосохранения. Американец понял, что в его руке нет пистолета. Ассасин сумел выбить его одним ударом. Задержав дыхание, Лэнгдон принялся шарить по скользкому дну, и вскоре в его руке оказалось что-то металлическое. Но это была всего лишь пригоршня монет. Он открыл глаза и обежал взглядом освещенный бассейн. Вода вокруг него бурлила, словно в ледяном джакузи.

Несмотря на нехватку воздуха, страх удерживал его на дне. Главное — не задерживаться на месте. Он не знал, откуда мог последовать очередной удар. Надо найти пистолет! Руки продолжали отчаянно шарить по дну.

«У тебя есть преимущество, — внушал он себе, — ты находишься в своей среде». Даже в пропитанной водой одежде Лэнгдон оставался отличным пловцом. Вода была его стихией.

Когда пальцы Лэнгдона вторично нащупали металл, он решил, что фортуна наконец повернулась к нему лицом. Предмет в его руках пригоршней монет определенно не был. Он крепко схватил находку и потянул к себе. Но вместо того чтобы приблизить ее, он сам подтянулся к ней. Неизвестный предмет остался неподвижным.

Еще не проплыв над извивающимся в агонии телом, Лэнгдон понял, что схватился за цепь, удерживающую кардинала на дне бассейна. Лэнгдон замер на мгновение, увидев прямо под собой искаженное ужасом старческое лицо. Кардинал смотрел прямо ему в глаза со дна бассейна.

Лэнгдон схватился обеими руками за цепь и попытался поднять несчастного на поверхность. Тело медленно двинулось вверх… совсем так, как поднимается тяжелый якорь. Лэнгдон потянул сильнее, и, как только голова кардинала возникла над поверхностью, старик несколько раз судорожно схватил воздух широко открытым ртом. Но затем тело старика резко дернулось, и Лэнгдон не удержал скользкую цепь. Кардинал Баджиа камнем пошел ко дну, скрывшись в бурлящих пузырьках пены. Лэнгдон нырнул с широко раскрытыми глазами и вскоре нашел кардинала. На сей раз, когда он схватился за цепь, металлические оковы на груди Баджиа слегка разошлись, явив взору ученого страшные письмена. На груди несчастного было выжжено слово:

Через мгновение в поле его зрения возникла пара ботинок. Из мыска одного из них текла кровь.

Глава 103

На долю Лэнгдона, как ватерполиста, выпало гораздо больше подводных битв, чем выпадает на долю обычного человека. Яростные схватки под водой, скрытые от глаз судьи, по своему накалу ничуть не уступали самым жестоким соревнованиям по рестлингу. Лэнгдона били ногами и кулаками, царапали ногтями и удерживали под водой. А один отчаявшийся защитник, от которого ему всегда удавалось уходить, как-то даже его укусил.

Но американец понимал, что битва в ледяной воде чаши фонтана Бернини не идет ни в какое сравнение с самой грязной подводной возней в бассейне Гарварда. Здесь он не играл, а боролся за жизнь. Это был второй раунд их схватки — схватки без судьи и без права на реванш. Сила, с которой чужие руки придавливали Лэнгдона ко дну, не оставляла никаких сомнений: противник намерен его убить.

Американец инстинктивно рванулся вперед, словно торпеда. Главное — освободиться от захвата! Но убийца потянул его назад, полностью используя преимущество, которым не обладал ни один ватерполист-защитник. Обе его ноги твердо стояли на дне. Лэнгдон сложился пополам, пытаясь нащупать ногами дно. Ассасин, как показалось американцу, ослабил хватку… но тем не менее продолжал удерживать его под водой.

В этот момент Лэнгдон понял, что на поверхность ему не выбраться, и сделал единственное, что пришло ему в голову. Он перестал рваться наверх. Если не можешь двигаться к северу, сворачивай на восток! Собрав последние силы, он обеими ногами ударил по воде и сделал гребок руками, изобразив нечто похожее на плавание стилем баттерфляй. Тело профессора резко рванулось вперед.

Смена направления, похоже, застала ассасина врасплох. Неожиданный рывок в другую сторону вывел его из равновесия. Захват ослабел. Лэнгдон еще раз ударил ногами. Ему показалось, что лопнул буксирный трос. Он был свободен. Ученый сделал резкий выдох и поднял голову над поверхностью воды. Но времени ему хватило лишь на единственный вдох. Убийца, снова оказавшись над ним, схватил его за плечи обеими руками и с нечеловеческой силой стал прижимать ко дну. Лэнгдон пытался встать на ноги, но ассасин навалился на него всем своим весом и, дав подножку, свалил на дно.

Лэнгдон боролся изо всех сил. От страшного напряжения все его мышцы налились болью. Он вглядывался в дно бассейна через завесу воздушных пузырьков, пытаясь увидеть пистолет. Но аэрация в этом месте была сильнее, чем где-либо, и вода вокруг него просто кипела. Он видел все хуже и хуже по мере того, как его лицо приближалось к прикрепленному ко дну фонтана ослепительно яркому фонарю. Лэнгдон протянул руку и схватился за фонарь. Стекло было нестерпимо горячим. Несмотря на это, ученый не отпустил руку, а, напротив, попытался подтянуться к фонарю, чтобы встать на ноги. Но оказалось, что стойка фонаря крепилась на шарнирах. Она повернулась, и Лэнгдон тут же потерял последнюю опору.

Ассасин все сильнее придавливал его ко дну.

И в этот момент Лэнгдон увидел его. Из слоя монет на дне высовывался тонкий черный цилиндр. Глушитель пистолета! Лэнгдон вытянул руку, но как только его пальцы коснулись цилиндра, он понял, что это не металл. Это была пластмасса. Когда он потянул за непонятный предмет, из-под слоя монет появилась похожая на змею гибкая резиновая трубка. Трубка имела в длину два фута, и из нее вырывался поток воздушных пузырьков. Под руку ему попался вовсе не пистолет Оливетти, а один из многочисленных sputanti — аэраторов. Совершенно безопасных предметов, способных лишь генерировать воздушные пузырьки.

* * *

А находящийся в нескольких футах от него кардинал Баджиа чувствовал, как его душа покидает тело. Хотя священнослужитель готовил себя к этому моменту всю свою жизнь, он и представить не мог, что его конец будет таким. Его телесная оболочка пребывала в страданиях… Она была обожжена, покрыта кровоподтеками, а теперь лежала на дне, придавленная огромной железной цепью. Кардиналу пришлось напомнить себе, что его страдания не идут ни в какое сравнение с тем, что пришлось испытать Христу.

«Он умер за мои грехи…»

До Баджиа доносились звуки развернувшейся рядом с ним схватки. Этот звук лишь усугублял страдания старика. Его похититель готовился отнять еще одну жизнь… жизнь человека с добрыми глазами, человека, который пытался протянуть ему руку помощи.

Страдающий кардинал лежал на спине и смотрел сквозь слой воды на черное небо над ним. На миг ему даже показалось, что он видит звезды.

Время.

Оставив все страхи, кардинал Баджиа открыл рот и выдохнул из груди воздух. Он знал, что это было его последнее дыхание, и спокойно наблюдал за тем, как дух его возносится к поверхности через стайку мелких воздушных пузырьков. Затем он рефлекторно вздохнул, и вместе с водой в его легкие впилась тысяча ледяных кинжалов. Боль продолжалась всего несколько мгновений.

После этого… наступил покой.

* * *

Не обращая внимания на боль в раненой ноге, ассасин сосредоточил все свое внимание на американце, который теперь был плотно прижат ко дну под слоем бурлящей воды. Пора заканчивать. Он усилил давление, понимая, что теперь Роберту Лэнгдону не удастся ускользнуть от смерти. Как он и рассчитывал, сопротивление жертвы постепенно ослабевало.

Неожиданно тело американца напряглось, а затем его начала бить сильнейшая дрожь.

Вот оно, подумал убийца. Озноб. Так бывает, когда вода проникает в легкие. Ассасин знал, что озноб продолжается не более пяти секунд.

На этот раз он продолжался шесть.

Затем, как и ожидал убийца, тело обмякло, как надувной шар, из которого выпустили воздух. Все кончено. Ассасин выждал еще тридцать секунд, чтобы дать воде пропитать всю ткань дыхательных органов. Теперь он чувствовал, как тело Лэнгдона удерживается на дне самостоятельно, без каких-либо усилий с его стороны. Убийца отпустил труп, ухмыльнувшись при мысли о том, что в фонтане «Четыре реки» прессу ждет двойной сюрприз.

— Мерзавец! — выругался ассасин, выбравшись из фонтана и взглянув на кровоточащую ногу.

Носок ботинка оказался разорванным, а кончик большого пальца был, видимо, оторван пулей. Проклиная себя за невнимательность, он оторвал обшлаг брюк и затолкал ткань в дыру в ботинке. Боль усилилась.

— Чтоб ты сдох, — пробормотал убийца и, скрипя зубами, протолкнул тряпку как можно глубже. Кровотечение уменьшилось, а через несколько секунд и вообще прекратилось.

Ассасин перестал думать о боли и сосредоточил все свои мысли на предстоящем удовольствии. Его работа в Риме завершена, и он прекрасно знал, что теперь может вознаградить себя за все вызванные ею неприятности. Надежно связанная Виттория Ветра ожидает его возвращения. Его вожделение не могли охладить ни ледяная вода, ни насквозь промокшая одежда.

«Я заслужил свою награду», — думал он, влезая в микроавтобус.

* * *

А в другом конце Рима Виттория наконец пришла в себя. Очнулась она от боли. Боль сосредоточилась в позвоночнике, а все мышцы словно окаменели. Руки болели. Когда девушка попыталась пошевелиться, ее плечи свела судорога. Виттория не сразу догадалась, что ее руки связаны за спиной. Вначале она ничего не могла понять. Неужели она спит? Но боль в основании черепа, которую ощутила девушка, попытавшись поднять голову, говорила о том, что это вовсе не сон. Когда ей удалось оглядеться по сторонам, ее растерянность переросла в страх. Она находилась в помещении со стенами из неотесанного камня. Большая, залитая светом факелов комната была обставлена прекрасной мебелью и очень напоминала какой-то странный конференц-зал. Такой вид помещению придавали стоявшие полукругом старинные скамьи.

Виттория вдруг ощутила, что ее кожу ласкает прохладный ветерок.Двустворчатая дверь неподалеку была раскрыта настежь, а за ней находился балкон. Девушка была готова поклясться, что через щели в балюстраде ей виден Ватикан.

Глава 104

Роберт Лэнгдон лежал на монетах, толстым слоем устилающих дно фонтана «Четыре реки». В его зубах все еще был зажат пластмассовый наконечник. Воздух, который поднимался от аэратора к поверхности воды, был пропитан запахом моторного масла, и горло болело. Но Лэнгдон не жаловался. Главное, что он остался жив.

Ученый не знал, насколько точно имитировал утопление, но проведя рядом с водой всю жизнь, не раз слышал, как это происходит. Одним словом, он старался изо всех сил. Перед самым концом он даже выдохнул из себя весь воздух и перестал дышать, чтобы тело пошло ко дну под собственной тяжестью.

Ассасин, слава Богу, поддался на уловку и отпустил свою жертву.

Оставаясь на дне фонтана, Лэнгдон выжидал до последнего. Он чувствовал, что его вот-вот начнет душить кашель. Интересно, уехал ли убийца или все еще торчит у фонтана? Набрав полную грудь вонючего воздуха, Лэнгдон выплюнул трубку и проплыл под водой до скользкого основания центрального ядра творения Бернини. Соблюдая крайнюю осторожность и оставаясь в тени величественного сооружения, он поднялся на ноги и выглянул из-за мраморной фигуры, символизирующей одну из рек.

Микроавтобус исчез. Это было все, что ему требовалось увидеть. Набрав полную грудь свежего воздуха, он тяжело побрел к тому месту, где ушел под воду кардинал Баджиа. Лэнгдон знал, что старик к этому времени давно находится без сознания и шансов вернуть его к жизни практически нет. Но попытаться все равно стоило. Найдя тело, он встал над ним, широко расставив ноги, нагнулся и обеими руками взялся за опутывающую кардинала цепь. Когда голова Баджиа показалась на поверхности, Лэнгдон увидел, что глаза старика закатились кверху, а глазные яблоки вывалились из орбит. Это был очень плохой знак. Пульса и дыхания, естественно, не было.

Профессор понимал, что для того, чтобы перетащить через край фонтана обмотанное тяжелыми цепями тело, его сил не хватит. Поэтому он оттащил кардинала к мелкому месту у центрального ядра фонтана, где камень изваяния спускался к воде пологим скатом. Ученый вытянул тело из воды, подняв его по скату как можно выше, и приступил к работе. Надавливая на закованную в цепь грудь кардинала, Лэнгдон первым делом откачал воду из легких. После этого он приступил к искусственному дыханию изо рта в рот. Каждый выдох он сопровождал тщательным отсчетом секунд, борясь с искушением дуть слишком сильно и слишком быстро. Прошло три минуты, но сознание к старику не возвращалось. Через пять минут Лэнгдон уже знал, что все кончено.

Il preferito. Человек, которому предстояло стать папой, лежал перед ним. Он был мертв.

Даже лежа на пологом склоне и находясь наполовину в воде, покойный кардинал Баджиа являл собой воплощение спокойного достоинства. Вода плескалась у его груди. Казалось, что она оплакивает кардинала… молит о прощении за то, что оказалась его убийцей… и пытается смыть свое имя, выжженное на груди старца.

Лэнгдон тихо положил руку на его лицо и прикрыл веки над закатившимися глазами, с изумлением почувствовав, что больше не в силах сдерживать слез. Еще миг, и ученый зарыдал. Впервые за много-много лет.

Глава 105

Туман усталости начал постепенно рассеиваться, когда Лэнгдон отошел от кардинала в более глубокое место. Он чувствовал себя одиноким и совершенно опустошенным. Поначалу ему казалось, что от утомления он вот-вот рухнет в воду. Но американец, к немалому своему изумлению, вдруг ощутил новый прилив энергии. Он почувствовал, как его мускулы неожиданно налились силой, а мозг, не обращая внимания на душевные страдания, вычеркнул на время из сознания все, что случилось раньше, и сосредоточился на решении единственной и жизненно важной задачи.

Надо найти убежище. Необходимо помочь Виттории.

Повернувшись к центральному ядру творения Бернини, Лэнгдон принялся искать глазами последний указатель иллюминатов. Он знал, что одна из фигур, окружающих эту каменную глыбу, должна указывать на убежище. Но его надежды быстро угасли.

Ему казалось, что даже журчание воды вокруг него звучит издевкой. «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь…» Лэнгдон отчаянно вглядывался в окружающие его фигуры. Этот фонтан — целиком языческий! На нем нет никаких ангелов!

Когда ученый закончил бесполезный поиск, его взгляд вдруг скользнул вверх, на венчающую сооружение каменную колонну. Четвертая веха, думал он, должна быть здесь. На одной из оконечностей гигантского креста.

Изучая покрывающие обелиск иероглифы, он размышлял о том, не стоит ли поискать ключ к разгадке в египетских символах. Но тут же отверг эту идею, сообразив, что обелиск на много столетий старше творения Бернини, а иероглифы расшифровали лишь после того, как был найден Розеттский камень^[87]. Но не мог ли Бернини вырезать на обелиске дополнительный символ? Такой, который затерялся бы среди других иероглифов? В нем вновь вспыхнул лучик надежды, и он еще раз обошел скульптуру, вглядываясь во все четыре грани каменного столба. На это ушло две минуты. А когда он вернулся на то место, с которого начал осмотр, надежда погасла окончательно. Среди иероглифов не было более поздних добавлений, а уж ангелов и подавно.

Лэнгдон взглянул на часы. Стрелки показывали ровно одиннадцать. Он не мог сказать, летит время или ползет. Его неотступно преследовали образы Виттории и ассасина. Еще раз обойдя вокруг обелиска, ученый впал в полное отчаяние. Он поднял голову, чтобы излить свое бессилие в крике, но уже готовый вырваться горестный вопль застрял в его горле.

Лэнгдон смотрел на обелиск. То, что находилось на его вершине, он уже видел раньше, но тогда не обратил на это особого внимания. Теперь же вид этого предмета заставил его замереть. Это не был ангел. Вовсе нет. Ведь вначале Лэнгдон решил, что предмет этот вообще не является частью творения Бернини. Он тогда подумал, что на вершине камня сидело живое существо — одно из тех, что питаются отбросами громадного города.

Обыкновенный голубь.

Ученый внимательно взглянул на птицу. «Неужели это голубь?» — спрашивал он себя, вглядываясь вверх сквозь застилающую взор водяную пыль. Да, голубь. На фоне звезд был виден силуэт головки и клюва. С момента появления американца у фонтана птица не изменила положения, несмотря на то что под ней только что кипела битва. Она сидела на верхушке обелиска, обратив взгляд на запад.

Лэнгдон несколько секунд неподвижно смотрел на голубя, а затем запустил руку в фонтан и сгреб несколько монет. После этого он швырнул всю пригоршню к небу. Птица не пошевелилась. Ученый повторил попытку. На этот раз одна монета попала в цель. Над площадью раздался негромкий звук удара металла о металл.

Проклятый голубь оказался бронзовым!

«Мы ищем ангела, а не голубя», — напомнил ему внутренний голос. Но было поздно, Лэнгдон уже успел уловить связь. Он понял, что скульптор изваял вовсе не голубя.

Это была голубка.

Слабо осознавая, что он делает, Лэнгдон, поднимая брызги, заспешил к центру фонтана, а добравшись до цели, принялся карабкаться вверх, наступая на громадные руки и головы изваяний. Преодолев половину пути до основания обелиска, он выбрался из водяного тумана, и голова птицы стала видна намного лучше.

Сомнений не было. Перед ним была голубка. Обманчиво темный силуэт птицы был результатом городских испарений, за много веков заставивших почернеть некогда блестящую бронзу. В тот момент он окончательно понял значение изваяния… Незадолго до этого он видел в Пантеоне изображение пары голубок. Пара голубок не таила в себе никакого скрытого смысла. Но эта голубка была одинокой.

Одинокая голубка в языческих представлениях была ангелом мира.

Итак, Бернини избрал для своего ангела языческий символ, чтобы скрыть его среди других изваяний фонтана. «И ангелы через Рим тебе укажут путь». Эта голубка выступает в роли ангела! Лэнгдон не мог представить себе более удачного места для последней вехи иллюминатов, чем вершина обелиска.

Птица смотрела на запад. Лэнгдон попытался проследить за ее взглядом, но не увидел ничего, кроме окружающих площадь домов. Он пополз выше. В его памяти совершенно неожиданно всплыла цитата из святого Григория Нисского^[88]: «Когда душа достигает просветления… она принимает форму прекрасной голубки».

Лэнгдон продолжал свое восхождение к небу. Поближе к птице. Добравшись до платформы, на которой стоял обелиск, он решил лезть дальше. Однако, оглядевшись, ученый понял, что в этом нет никакой необходимости. Его взору открылся весь Рим, и это зрелище было потрясающим.

Слева от него сияло хаотическое скопление прожекторов осаждавших собор Святого Петра журналистов. Справа виднелся дымящийся купол церкви Санта-Мария делла Виттория. Непосредственно перед ним на порядочном удалении находилась пьяцца дель Пополо. А прямо под ним была последняя точка. Гигантский крест, каждую оконечность которого венчал обелиск. Лэнгдона, когда он взглянул вверх на голубку, начала бить дрожь. Он посмотрел в ту сторону, куда был обращен взор бронзовой птицы, и тотчас увидел это.

Все было очень просто. Очень ясно. И абсолютно очевидно.

Глядя вдаль, Лэнгдон не мог понять, почему местонахождение убежища иллюминатов так долго оставалось тайной. Он смотрел на гигантское здание на берегу реки, и ему казалось, что город перестал существовать… полностью растворился во тьме. Это здание было одним из самых знаменитых сооружений Рима. Оно возвышалось на берегу Тибра, одним углом почти примыкая к Ватикану. Здание имело округлую форму и было окружено крепостной стеной в форме квадрата. Вокруг нее был разбит парк, имеющий форму пятиугольника.

Древняя каменная стена перед замком была залита мягким светом, а на самом верху величественного сооружения красовался гигантский бронзовый ангел. Ангел указывал мечом вниз в самый центр замка. Картину довершал ведущий к главному входу в замок знаменитый мост Ангелов, который украшали фигуры двенадцати посланцев небес, изваянных самим Бернини, по шесть с каждой стороны.

Лэнгдон сделал еще одно потрясающее открытие. Вертикальная линия креста, образованного четырьмя алтарями науки, проходила точно по центру замкового моста, деля его на две равные части. Указатель совсем в духе иллюминатов!

Лэнгдон поднял с мостовой твидовый пиджак, стараясь держать его подальше от мокрого тела. Затем он впрыгнул в украденный автомобиль и, нажав пропитанным водой ботинком на педаль акселератора, устремился в ночь.

Глава 106

В 11:07 машина Лэнгдона мчалась вдоль Тибра по набережной Тор ди Нона. Американец уже видел сквозь темноту конечный пункт этой гонки. Впереди и чуть справа возвышалось громадное, похожее на гору сооружение.

Castel Sanf Angelo — замок Святого ангела.

Неожиданно, без всякого указателя, перед ним возник поворот на мост Ангелов. Лэнгдон ударил по тормозам и резко бросил машину вправо. В поворот он вписался, но мост оказался закрытым. Машина проскользила юзом с десяток футов и остановилась, столкнувшись с одной из блокирующих путь невысоких цементных тумб. Остановка была настолько резкой, что Лэнгдон ударился грудью о руль. Он совсем забыл, что мост Ангелов в целях сохранности был полностью отдан в распоряжение пешеходов.

Оправившись от удара, Лэнгдон заковылял прочь от разбитой машины, сожалея о том, что не избрал другой путь. Он страшно замерз, и всю дорогу от фонтана его била дрожь. Профессор накинул пиджак на мокрую рубашку, мысленно поблагодарив компанию «Харрис» за двойную фирменную подкладку. Лист из «Диаграммы» Галилея должен остаться сухим. Прямо перед ним, за мостом, закрывая полнеба, возвышалась каменная твердыня. Страдая от боли и ощущая неимоверную усталость во всем теле, Лэнгдон перешел на неровную, судорожную рысцу.

По обеим сторонам моста, словно белые часовые, стояли ангелы работы Бернини. Лэнгдону казалось, что посланцы небес указывают ему дорогу. «И ангелы чрез Рим тебе укажут путь…» По мере того как Лэнгдон приближался к замку, тот все больше и больше напоминал неприступную скалу. С близкого расстояния это сооружение казалось даже более величественным, чем собор Святого Петра. Собрав последние силы и не сводя глаз с массивной цитадели, на самой вершине которой стоял гигантский ангел с мечом в руках, Лэнгдон сделал бросок по направлению к бастиону.

В замке, казалось, никого не было. Лэнгдон знал, что Ватикан в течение многих веков использовал это сооружение как усыпальницу, крепость и убежище для пап во время осад, а также как узилище для врагов церкви. За свою длительную историю оно, видимо, знавало и других обитателей. Иллюминатов, например. И за этим ученый видел какой-то таинственный смысл. Хотя замок был собственностью Ватикана, церковь пользовалась им лишь время от времени, а Бернини в течение многих лет занимался его обновлением. Если верить слухам, в нем имелось множество секретных ходов и потайных комнат, а его стены и подземелья были пронизаны тайными коридорами и тоннелями. Лэнгдон не сомневался, что фигура ангела на крыше и окружающий крепость парк также были творениями Бернини.

Американец подбежал к чудовищно большим двустворчатым дверям замка и навалился на них всем телом. Двери, что, впрочем, было неудивительно, даже не шелохнулись. На уровне глаз Лэнгдон увидел два огромных железных дверных молотка. Но стучать он не стал, понимая, что это бесполезно. Ученый отошел от дверей и окинул взглядом всю наружную стену, которой за свою долгую историю приходилось выдерживать осады берберов, мавров и других язычников. Он начал опасаться, что шансов проникнуть в цитадель у него ничуть не больше чем у этих древних варваров.

«Виттория, — подумал Лэнгдон, — там ли ты?»

Здесь обязательно должен быть другой вход, решил он и двинулся вдоль стены.

Свернув за угол, он оказался на набережной Ангелов. Здесь стена была обращена на запад. На набережной напротив стены находилась небольшая парковка. Вскоре он увидел другой вход. Но и этот вход оказался недоступным, поскольку ведущий к нему подъемный мост находился в вертикальном положении. Лэнгдон снова поднял глаза на цитадель. Фасад замка освещался декоративной подсветкой, а все крошечные окна сооружения оставались черными. Лэнгдон посмотрел чуть выше и увидел балкон. Единственный во всей цитадели балкон выступал из стены центральной башни в сотне футов над землей, чуть ли не под тем самым местом, куда указывал меч ангела. Лэнгдону показалось, что мраморный парапет балкона озаряется каким-то слабым мерцающим светом, так, словно в комнате горит факел. Ученый замер, и его снова начала бить дрожь. Чья-то тень? Он напряженно ждал. Через некоторое время тень промелькнула снова, и его сердце забилось сильнее. В комнате кто-то есть!

— Виттория! — крикнул он, будучи не в силах сдержаться. Однако шум бурлящего за спиной Тибра заглушил его голос.

Он огляделся вокруг, безуспешно пытаясь отыскать взглядом швейцарских гвардейцев. Может быть, они все же слышали его сообщение?

На парковке у реки стоял большой фургон прессы, и Лэнгдон побежал к нему. В кабине машины какой-то пузатый мужчина в наушниках крутил ручки настройки. Профессор постучал по дверце. Пузан вздрогнул от неожиданности, взглянул на мокрую одежду Лэнгдона и, стянув с головы наушники, спросил:

— Что случилось, приятель?

Журналист говорил с заметным австралийским акцентом.

— Мне нужен ваш телефон.

— Вызов не проходит, — пожал плечам австралиец. — Сам весь вечер пытаюсь пробиться. Линии переполнены.

— Вы, случайно, не видели, не входил ли кто-нибудь туда? — спросил Лэнгдон, кивнув в сторону подъемного моста.

— Вообще-то видел. Какой-то черный микроавтобус весь вечер шнырял туда-сюда.

Лэнгдону показалось, что он получил сильнейший удар в солнечное сплетение.

— Повезло мерзавцу, — продолжал австралиец, ткнув пальцем в башню. Ему явно не нравилось, что с его места плохо виден Ватикан. — Держу пари, что оттуда открывается классный вид. Я не смог пробиться к Святому Петру, и мне приходится вести передачу с этого места.

Лэнгдон не слушал. Его мозг лихорадочно искал варианты спасения.

— Что скажете? — продолжал журналист. — Как вы относитесь к сообщению о «самаритянине последнего часа»?

— К чему, простите? — спросил Лэнгдон.

— Неужели вы не слышали? Капитану швейцарской гвардии позвонил какой-то тип и сказал, что располагает первоклассной информацией. Сейчас этот парень летит сюда. Уверен, что, если он разрядит обстановку… наши рейтинги взлетят до небес.

Лэнгдон ничего не понимал. Какой-то добрый самаритянин… Может быть, этот человек знает, где спрятано антивещество? Если так, то почему он просто не назвал это место швейцарским гвардейцам? Почему прибывает лично? Здесь явно было что-то не так, но на размышления у Лэнгдона времени не было.

— Эй, — сказал австралиец, внимательно вглядываясь в лицо американца, — а вы не тот парень, которого я видел по ящику? Ведь это вы пытались спасти кардинала на площади Святого Петра. Не так ли?

Лэнгдон не ответил. На глаза ему попалось хитроумное приспособление, установленное на крыше фургона. Это была укрепленная на телескопической опоре телевизионная тарелка.

Лэнгдон перевел взгляд на замок. Высота внешней стены, как ему казалось, не превышала пятидесяти футов. Стены цитадели были значительно выше. Глубоко эшелонированная оборона, подумал он. До самого верха отсюда добраться невозможно, но если удастся преодолеть внешнюю стену…

Лэнгдон повернулся лицом к журналисту и, показывая на антенну, спросил:

— Насколько высоко выдвигается эта штука?

— Спутниковая антенна? — растерянно переспросил австралиец. — Метров на пятнадцать, наверное. Почему вас это интересует?

— Запускайте двигатель и подгоняйте машину к стене. Мне нужна ваша помощь.

— О чем это вы?

Лэнгдон разъяснил журналисту свои намерения.

— Вы что, с ума сошли? — спросил тот с округлившимися от возмущения глазами. — Телескопическая опора стоит двести тысяч долларов. И это вам не лестница!

— Вы хотите, чтобы ваш персональный рейтинг взлетел до небес? Я располагаю информацией, которая прославит вас на весь мир.

— Информацией, которая стоит двести тысяч штук?!

Профессор поведал ему, что может сообщить в обмен на услугу.

Уже через девяносто секунд Роберт Лэнгдон, крепко вцепившись в какой-то штырь, стоял на диске покачивающейся на ветру антенны. От земли его отделяли пятьдесят футов. Вытянув руку, он схватился за край стены и с некоторым трудом переполз на более устойчивую опору.

— А теперь выкладывайте! — крикнул снизу австралиец. — Итак, где же он?

Лэнгдон чувствовал себя очень виноватым — но договор есть договор. Тем более что ассасин в любом случае все расскажет прессе.

— Пьяцца Навона! — крикнул ученый. — В фонтане!

Житель Зеленого континента опустил антенну и рванул в погоню за славой.

* * *

А в каменной палате высоко над городом ассасин стянул с ног мокрые ботинки и наложил повязку на раненый палец. Палец болел, но не настолько, чтобы помешать долгожданному удовольствию.

Он повернулся лицом к своей добыче.

Девушка лежала на спине на стоящем в углу комнаты диване. Ее руки были стянуты за спиной, а изо рта торчал кляп. Виттория находилась в сознании, и ассасин направился к ней. Она ему очень нравилась. В ее взгляде он увидел не ужас, а ненависть.

Что ж. Ужас придет позже.

Глава 107

Роберт Лэнгдон бежал по внешней стене замка, благодаря власти Рима за то, что они подсвечивают сооружения. Внутренний двор крепости был похож на музей старинного оружия — катапульты, пирамиды мраморных пушечных ядер и целый арсенал иных устрашающего вида орудий убийства. Днем замок был частично открыт для туристов, и реставраторы привели двор в его первоначальное состояние.

Лэнгдон посмотрел на цитадель. Массивная круглая башня поднималась к небу на сто семь футов. В центре крыши на возвышении стоял бронзовый ангел. В комнате за балконом все еще мерцал свет. Лэнгдон хотел было крикнуть, но вовремя передумал. Необходимо найти вход в замок.

Он посмотрел на часы.

11 часов 12 минут.

Сбежав вниз по проходящему внутри стены пандусу и оказавшись во внутреннем дворе, американец помчался по часовой стрелке вокруг цитадели. «Как ассасин проник внутрь?» — думал он, миновав три наглухо замурованных портика. На двух вполне современного вида дверях висели тяжелые замки. Во всяком случае, не здесь, решил он, продолжая бег.

Лэнгдон сделал почти полный круг, прежде чем увидел пересекающую двор засыпанную гравием дорогу. Одним концом эта подъездная аллея упиралась в подъемный мост, который Лэнгдон уже видел с внешней стороны стены, а другой ее конец исчезал в чреве крепости. Дорога уходила в своего рода тоннель — зияющую темную пасть цитадели. Il traforo! Лэнгдону приходилось читать о проходящих внутри крепостей спиральных пандусах. Пандусы были настолько широкими и высокими, что тяжеловооруженные рыцари могли быстро добраться по ним до верхних этажей сооружения. Вот путь, по которому проследовал ассасин. Закрывающая въезд железная решетка была поднята, и Лэнгдон вбежал в тоннель. Но как только он оказался под сенью свода, его радость сменилась разочарованием.

Спираль вела вниз.

Видимо, он избрал неверный путь, и эта часть il traforo вела не вверх, к ангелу, а вниз, в подземелье.

Лэнгдон стоял в зеве темной дыры, которая, как ему казалось, вела к центру Земли, и размышлял, что делать дальше. Выйдя во двор, ученый снова взглянул на балкон, и ему показалось, что он видит там какое-то движение. «Решай!» Поскольку иного выхода у него не было, он побежал вниз, в темноту тоннеля.

* * *

А высоко над ним ассасин стоял над своей жертвой. Вначале он погладил ее руку. Кожа девушки была похожа на шелк. Ассасин затрепетал, предвкушая, как через несколько минут будет ласкать ее тело. Интересно, сколько способов он сможет найти, чтобы испытать всю полноту наслаждения?

Ассасин не сомневался, что заслужил эту женщину. Он отлично сделал все, что хотел от него Янус, и эта девка была его боевым трофеем. Когда он с ней закончит, то стащит ее с дивана и поставит перед собой на колени. Она снова его обслужит. И это станет символом ее полного подчинения. А затем, в момент оргазма, он перережет ей горло.

На его языке этот акт назывался ghayat assa'adah, что можно перевести как «момент высшего наслаждения».

После этого он выйдет на балкон, чтобы увидеть финальный триумф иллюминатов… акт мщения, о котором в течение многих столетий мечтало множество людей.

* * *

В идущем вниз тоннеле было темно. А как только Лэнгдон завершил полный круг, в нем воцарилась абсолютная тьма. Когда спуск закончился и дно тоннеля стало горизонтальным, Лэнгдон замедлил шаг. Изменившееся эхо говорило о том, что он находится в каком-то обширном помещении. Ему показалось, что перед ним в темноте что-то едва заметно поблескивает… Он сделал еще пару шагов, и его вытянутая рука наткнулась на гладкую поверхность. Хром и стекло. Это был автомобиль. Проведя ладонью по машине, он открыл дверцу.

Под крышей автомобиля вспыхнул плафон. Лэнгдон отступил на шаг и мигом узнал черный микроавтобус. Испытывая радостное возбуждение, он нырнул в машину и стал осматривать салон в надежде найти оружие, которое могло бы заменить ему утопленный в фонтане пистолет. Оружия он не нашел. Но зато наткнулся на мобильный телефон Виттории. Трубка аппарата была разбита, и от него не было никакой пользы. Вид мобильника смертельно напугал Лэнгдона, и американец молил небеса о том, чтобы не опоздать.

Протянув руку, он включил фары, и его взору открылось все помещение. Резкие тени на голых каменных стенах. Ученый сразу понял, что в свое время здесь держали лошадей и хранили амуницию. Кроме того, комната оказалась тупиком.

«Второго выхода здесь нет. Я выбрал неправильный путь!»

Лэнгдон выпрыгнул из микроавтобуса и еще раз внимательно изучил помещение. Никаких дверей. Никаких решеток. В его памяти всплыло изображение ангела над входом в тоннель. Неужели это всего лишь совпадение? Нет! Ученый вспомнил и те слова, которые убийца произнес у фонтана: «Она в Храме Света… ожидает моего возвращения». Лэнгдон продвинулся слишком далеко, чтобы сейчас потерпеть фиаско. Его сердце колотилось так, словно хотело вырваться из груди. Бессилие отчаяния и ненависть мешали ему мыслить четко.

Увидев на полу пятна крови, он решил, что это кровь Виттории. Однако, проследив взглядом за расположением пятен, он понял, что это следы от ног. Шаги были очень широкими, и кровоточила лишь левая нога. Ассасин!

Лэнгдон двинулся по кровавому следу, его тень плясала на стене, с каждым шагом становясь все бледнее. Создавалось впечатление, что кровавый путь ведет в глухой угол комнаты и там исчезает, и это приводило его в недоумение.

Дойдя до темного угла помещения, Лэнгдон не поверил своим глазам. Гранитная плита в полу здесь оказалась не квадратной, как все другие, а пятиугольной. Вершина безукоризненной по форме пентаграммы была обращена в самый угол комнаты. Там, за хитроумно перекрывающими друг друга стенами, обнаружилась щель. Лэнгдон протиснулся в узкое пространство между стенами и оказался в подземном переходе. Прямо перед ним были остатки деревянной решетки, некогда перегораживавшей этот проход.

За решеткой в глубине тоннеля был виден свет.

Лэнгдон перешел на бег. Перебравшись через обломки гнилого дерева, он помчался в направлении светового пятна и очень скоро оказался в другом, гораздо большем, чем первое, помещении. Здесь на стене мерцал одинокий факел. Ученый находился в той части замка, куда не было проведено электричество… и куда никогда не заходили туристы.

Темница.

Помещение было разбито на десяток крошечных тюремных камер. Большинство закрывающих их железных решеток давно проржавели насквозь. Лишь на одной, самой большой камере решетка сохранилась. На каменном полу узилища валялись предметы, вид которых поверг Лэнгдона в ужас. Черные сутаны и красные пояса. В этом месте он держал кардиналов!

В стене рядом с этой камерой находилась распахнутая настежь небольшая железная дверь. За дверью открывался какой-то проход. Лэнгдон помчался к нему, но, не добежав до двери несколько шагов, замер. Кровавый след не вел в этот подземный переход. Лишь переведя дух, ученый увидел вырубленное в камне над дверью слово.

Il Passetto.

И он снова не поверил своим глазам. Ему много раз доводилось слышать и читать об этом тоннеле, но никто не знал, где находится вход в него. Il Passetto, или Малый переход, был узким, длиной примерно в три четверти мили тоннелем, прорубленным между замком Святого ангела и Ватиканом. Именно по этому потайному лазу папы убегали во время осады… тайком пробирались к своим любовницам или отправлялись в замок Ангела, чтобы там насладиться видом мучений своих недругов. Считалось, что в наши дни оба входа в тоннель надежно закрыты, а ключи от замков хранятся в одном из сейфов города-государства. Лэнгдон с ужасом понял, каким образом иллюминаты попадают в Ватикан и выходят из него. Он спрашивал себя, кто из находящихся за святыми стенами оказался предателем и смог завладеть ключами. Оливетти? Кто-то другой из числа швейцарских гвардейцев? Впрочем, теперь это уже не имело значения.

Кровавые следы на полу вели к другому концу темницы. Лэнгдон двинулся в том же направлении. С этой стороны вход в тюрьму закрывала ржавая металлическая дверь, с которой свисали служившие запором металлические цепи. Скреплявший цепи замок валялся на полу, и дверь стояла распахнутой. За ней виднелась уходящая круто вверх винтовая лестница. Плита пола перед дверью также имела форму пентаграммы. Лэнгдон, дрожа, смотрел на каменный пятиугольник. Неужели эта каменная глыба помнит прикосновение резца самого Бернини? На арке двери, в самой верхней ее точке были вырублены крошечные херувимы. Перед ним, вне всяких сомнений, был вход в Храм Света!

Кровавые следы вели вверх по ступеням. Лэнгдон понимал, что ему необходимо обзавестись хоть каким-нибудь оружием. Любым предметом, который мог бы помочь в неизбежной схватке. В одной из камер Лэнгдон нашел четырехфутовый металлический прут с заостренным концом. Прут оказался страшно тяжелым, но лучшего оружия под рукой не было. Американец надеялся, что фактора неожиданности и поврежденной ноги противника будет достаточно, чтобы склонить чашу весов в его пользу. А еще он очень надеялся на то, что не явится со своей помощью слишком поздно.

Ступени винтовой лестницы настолько истерлись, что стали наклонными. Лэнгдон поднимался, напрягая слух и опасаясь поскользнуться на стесанных камнях. По мере того как он поднимался, свет тюремного факела становился все более слабым и вскоре исчез совсем. Теперь американец шел в полной темноте. Перед его мысленным взором предстал призрак Галилея, поднимающегося по этим ступеням, чтобы поделиться своим видением мира с другими учеными мужами, разделяющими его веру в науку.

Узнав о местонахождении убежища иллюминатов, Лэнгдон испытал сильнейшее потрясение, и этот шок никак не проходил. Встречи ученых проходили в принадлежащем Ватикану здании. В то время как швейцарские гвардейцы обыскивали подвалы и дома известных представителей науки, иллюминаты собирались здесь… прямо под носом у церковников. И такое решение проблемы теперь казалось Лэнгдону наилучшим. Бернини, как глава проводивших здесь реставрационные работы архитекторов, имел доступ ко всем без исключения помещениям замка Ангела. Он мог вести перестройку по собственному усмотрению, ни перед кем не отчитываясь в своих действиях. Интересно, сколько еще тайных входов соорудил Бернини? И какое число незаметных вех на них указывает?

Храм Света.

Лэнгдон знал, что находится рядом с ним.

По мере того как ступени винтовой лестницы становились все уже, сужались и окружающие ее стены. Лэнгдону чудилось, что за его спиной шепчутся тени людей, принадлежащих истории, но он продолжал восхождение. Увидев перед собой горизонтальный луч света, ученый понял, что от верхней площадки его отделяют всего несколько ступеней. Свет шел из находящейся на уровне его глаз щели под дверью. Стараясь ступать абсолютно бесшумно, он продолжил подъем.

Лэнгдон не имел ни малейшего представления о том, в какой части замка сейчас находится. Но он знал, что поднялся достаточно высоко, чтобы оказаться где-то у его верхней точки. Он представил венчающего крышу гигантского ангела и решил, что скульптура должна находиться прямо над его головой.

«Храни меня, ангел!» — подумал он и, сжав крепче металлический прут, протянул руку к двери.

* * *

Виттория лежала на диване. Руки у нее страшно болели. Придя в себя и поняв, что запястья связаны за спиной, она попробовала освободиться. Для этого следовало максимально расслабить все мышцы. Но времени на это ей не хватило. Животное вернулось в свое логово. Теперь он стоял над ней с обнаженной могучей грудью. На его торсе были видны оставленные многочисленными битвами шрамы. Глаза, которые он не сводил с ее тела, были похожи на две черные щели. Виттория понимала, что ассасин рисует в своем воображении то, что ему предстоит совершить. Неторопливо, словно дразня свою жертву, ассасин расстегнул свой пропитанный водой пояс и бросил его на пол.

Ощутив, что на нее накатывает волна столь презираемого ею страха, девушка закрыла глаза. Открыв их снова, она увидела, как убийца достал нож с выкидным лезвием и поднес клинок прямо к ее глазам.

В блестевшей как зеркало стали Виттория увидела отражение своего искаженного ужасом лица.

Ассасин слегка развернул нож и провел тупой стороной лезвия по ее животу. Ощутив прикосновение металла, девушка задрожала, словно от холода. Убийца с презрительной ухмылкой завел острие клинка под пояс ее шортов. Виттория глубоко вздохнула и снова закрыла глаза. Ассасин медленно продвигал лезвие все глубже и глубже. Затем он наклонился и, обжигая ее дыханием, прошептал:

— Этот клинок вырезал глаз твоего отца.

Виттория открыла глаза, поняв вдруг, что сама способна на убийство.

Ассасин повернул нож, и острие клинка, проткнув изнутри ткань шортов, снова возникло перед ее взором. Затем убийца вдруг прервал свое занятие и оглянулся. В комнату кто-то вошел.

— Отойди от нее! — прорычал голос от двери.

Виттория не видела говорящего, но голос узнала сразу.

Роберт! Значит, он жив!

У ассасина был такой вид, словно перед ним вдруг возникло привидение.

— У вас весьма могущественный ангел-хранитель, мистер Лэнгдон, — сказал он.

Глава 108

За ту ничтожную долю секунды, которая была у него для осмотра помещения, Лэнгдон успел понять, что находится в священном месте. Украшения этой слегка вытянутой комнаты, несколько поблекшие от старости, воспроизводили знакомые ему символы. Декоративная плитка в форме пятиугольников. Фрески с изображением планет. Голубки. Пирамиды.

Храм Света. Простой и чистый.

Он у цели.

Прямо перед ним в ведущем на балкон проеме стены стоял ассасин. Неподалеку от него на диване лежала связанная, но вполне живая Виттория. Увидев девушку, Лэнгдон ощутил несказанное облегчение. На какой-то миг их взгляды встретились, и ученый увидел в ее глазах ураган эмоций — благодарность, отчаяние, жалость.

— Итак, нам довелось встретиться снова, — сказал ассасин, взглянул на металлический прут в руках Лэнгдона и, громко рассмеявшись, закончил: — И на этот раз вы пришли ко мне, вооружившись этим?

— Развяжите ее.

— Я ее зарежу, — ответил ассасин, поднося нож к горлу Виттории.

Лэнгдон ни секунды не сомневался, что этот человек пойдет на убийство. И это заставило его снизить тон:

— Я думаю, что она предпочтет именно этот исход… принимая во внимание другой возможный вариант.

В ответ на оскорбление ассасин улыбнулся и сказал:

— Пожалуй, вы правы. У нее есть чем меня одарить. Ее смерть явилась бы лишь бесполезной растратой ценного материала.

Лэнгдон шагнул вперед и, преодолевая резкую боль в поврежденной руке, направил острый конец железного прута в грудь ассасина.

— Освободите ее.

На мгновение Лэнгдону показалось, что убийца обдумывает этот вариант. Плечи ассасина обвисли, он глубоко вздохнул. И то и другое могло быть признаком капитуляции. Но в тот же миг рука убийцы с невообразимой скоростью взметнулась вверх, и в воздухе блеснул клинок. Бросок был направлен в грудь профессора, но Лэнгдон то ли инстинктивно, то ли от чрезмерного напряжения и усталости упал на колени, и нож, пролетев над ухом, со стуком упал на пол за его спиной. Промах нисколько не обескуражил убийцу. Он улыбнулся Лэнгдону, который стоял на коленях, зажав в руках свое оружие. Ассасин двинулся на американца, чем-то напоминая льва, крадущегося к своей жертве.

Лэнгдон с трудом поднялся на ноги и снова направил прут в грудь противника. Мокрые рубашка и брюки вдруг показались ему страшно тяжелыми. Они сильно затрудняли его движения. Полуобнаженный ассасин значительно превосходил американца скоростью. Рана на ноге совершенно не замедляла его движений, и Лэнгдон понял, что этот человек привык превозмогать боль. Первый раз в жизни ученый пожалел, что у него с собой нет крупнокалиберного револьвера.

Ассасин неторопливо перемещался по дуге, словно радуясь предстоящей игре. Держась все время вне зоны досягаемости, он пытался приблизиться к валяющемуся на полу ножу. Лэнгдон всеми силами старался этого не допустить. Убийца двинулся к Виттории, но Лэнгдону удалось пресечь и эту попытку.

— Еще есть время, — рискнул начать переговоры Лэнгдон. — Скажите, где скрыта ловушка с антивеществом, и Ватикан заплатит вам во много раз больше, чем иллюминаты.

— Ваша наивность, профессор, меня поражает.

Лэнгдон сделал выпад. Ассасин уклонился от удара. Ученый двинулся вокруг скамьи, держа оружие перед собой. Ему хотелось загнать противника в угол. Но он тут же опомнился, сообразив, что помещение Храма Света имеет овальную форму. «Я, видимо, совсем утратил разум! Здесь же нет никаких углов…»

Как ни странно, но ассасин не пытался ни атаковать, ни бежать. Он просто играл в предложенную Лэнгдоном игру, хладнокровно чего-то выжидая.

Чего именно?

Убийца продолжал двигаться кругами, удерживая американца в постоянном напряжении. Все это начинало походить на бесконечную шахматную партию. Железная палка в руках Лэнгдона с каждой минутой становилась все тяжелее, и он вдруг понял, чего ждет убийца: «Он хочет, чтобы я обессилел».

И этот план работал. Лэнгдону казалось, что на его плечи навалилась огромная тяжесть. Адреналин, который до этого поддерживал его силы, был на исходе. Ученый понял, что необходимо переходить к решительным действиям.

Словно прочитав мысли профессора, ассасин, как показалось Лэнгдону, намеренно повел его по направлению к стоящему в центре комнаты столу. Лэнгдон краем глаза увидел, что на столе в неровном свете факела поблескивает какой-то предмет. Оружие? Американец, не сводя глаз с противника, совершил маневр, позволивший ему оказаться рядом со столом. Когда ассасин внимательно посмотрел на столешницу, Лэнгдон сделал все, чтобы не последовать его примеру и не заглотить совершенно очевидную наживку. Но инстинкт пересилил, и он покосился на стол.

Там было вовсе не оружие. Однако находившийся на столе предмет приковал внимание ученого, вынудив его потерять еще несколько секунд драгоценного времени.

В центре стола находился простой медный ларец, покрытый древней патиной. Ларец имел пятиугольную форму, и его крышка была открыта. Внутри ларца в пяти подбитых бархатом отделениях покоились пять клейм. Клейма были выкованы из железа — большие рельефные наконечники с толстыми деревянными рукоятками. Лэнгдон не сомневался, что рельефные буквы образуют слова:

ИЛЛЮМИНАТИ, ЗЕМЛЯ, ВОЗДУХ, ОГОНЬ, ВОДА.

Американец резко оглянулся, опасаясь, что ассасин, воспользовавшись временной потерей его внимания, совершит нападение. Но тот и не думал этого делать. Создавалось впечатление, что эта игра его не только позабавила, но даже несколько освежила. Лэнгдон с трудом заставил себя сосредоточить внимание на противнике. Но ларец по-прежнему не выходил у него из головы. И не только потому, что вид клейм оказал на него гипнотическое воздействие: лишь немногие ученые верили в существование этих предметов, не говоря уже о том, чтобы их увидеть. До Лэнгдона вдруг дошло, что в ларце присутствовало нечто такое, что вызвало у него неосознанную тревогу. Пока ассасин совершал очередной маневр, ученый ухитрился бросить еще один взгляд на медную шкатулку.

Боже!

Пять клейм помещались в ларце в пяти отделениях, расположенных вдоль каждой из сторон пентаграммы. Но в центре шкатулки имелось еще одно отделение. Оно было пустым, однако явно предназначалось для еще одного клейма… гораздо большего, чем остальные, и при этом с квадратной головкой.

Последовавшая атака была молниеносной.

Ассасин обрушился на него, как хищная птица. Лэнгдон, чье внимание противнику все же удалось отвлечь, попытался остановить нападение, но железный прут в его руке стал тяжелым, словно ствол дерева, и ответный удар оказался слишком медленным. Ассасин сумел увернуться, а когда Лэнгдон возвращал свое оружие в исходное положение, убийца мгновенно выбросил вперед руку и схватился за прут. Захват оказался на редкость сильным, ушиб руки от падения саркофага никак не давал о себе знать. Противники молча тянули ржавую железку каждый в свою сторону.

Лэнгдон почувствовал, как железо скользит в его руках, и его ладони обожгла нестерпимая боль. Еще через несколько секунд Лэнгдон понял, что заостренный конец прута уже направлен на него. Охотник превратился в добычу.

Лэнгдону показалось, что на него обрушился тайфун. Ассасин с улыбкой нанес серию ложных ударов, пытаясь прижать противника к стене.

— Помните вашу американскую поговорку? — ухмыляясь, спросил убийца. — О кошке, которую сгубило любопытство?

Он двигался настолько быстро, что Лэнгдону с трудом удавалось следить за его перемещениями. Он проклинал себя за совершенно непростительное легкомыслие. Тем не менее мысли об увиденном никак его не оставляли. Шестое клеймо иллюминатов?

— Я никогда ничего не читал о шестом клейме братства «Иллюминати», — машинально пробормотал он себе под нос.

Оказалось, что эти слова были произнесены достаточно громко, и ассасин их услышал.

— Думаю, все же читали, — ухмыльнулся убийца, вынуждая Лэнгдона отступать вдоль овальной стены.

Ученый же пребывал в полной растерянности. Он был уверен, что ничего не слышал о шестом клейме. У иллюминатов их было всего пять. Он пятился назад, оглядывая комнату в поисках хоть какого-нибудь оружия.

— Абсолютный союз четырех древних элементов природы, — сказал ассасин, не прекращая наступления. — Последнее клеймо по своему совершенству превосходит все остальные. Однако боюсь, что увидеть его вам все же не удастся.

Лэнгдон в этот момент вообще мало что видел. Он продолжал пятиться, лихорадочно пытаясь найти путь к спасению.

— А вы его видели? — спросил он, пытаясь выиграть время.

— Возможно, когда-нибудь я удостоюсь этой чести. Если сумею себя проявить. — Ассасин сделал выпад в сторону Лэнгдона, явно наслаждаясь этой игрой.

Лэнгдон снова успел отскочить назад. Ему казалось, что противник гонит его вдоль стены в какое-то заранее намеченное место. Но куда? Американец не мог позволить себе оглянуться.

— Клеймо… — выдавил он, — …где оно?

— Не здесь. Оно может находиться только у Януса.

— Януса? — переспросил Лэнгдон, который не знал человека с таким именем.

— Вождь братства «Иллюминати». Он скоро должен прибыть в Ватикан.

— Глава иллюминатов должен появиться здесь?

— Для того, чтобы осуществить последнее клеймение.

Лэнгдон бросил испуганный взгляд на Витторию. Девушка выглядела на удивление спокойной. Закрыв глаза, она дышала размеренно и глубоко. Создавалось впечатление, что Виттория полностью отгородилась от окружающего ее мира. Неужели ейпредстоит стать последней жертвой? Или, может быть, это будет он сам?

— Какая самоуверенность! — презрительно фыркнул ассасин, вновь прочитав мысли ученого. — И вы, и она — ничто. Вы оба, вне сомнения, умрете. В отличие от вас последняя жертва, которую я имею в виду, является по-настоящему серьезным противником.

Лэнгдон попытался сообразить, о ком может говорить ассасин. Опасный противник? Все наиболее влиятельные кардиналы умерщвлены. Папа мертв. Иллюминаты всех их уничтожили. Лэнгдон прочитал ответ в глазах ассасина.

Камерарий.

В течение всего времени, пока разыгрывалась эта трагедия, камерарий Карло Вентреска оставался для мира единственным лучом надежды. Камерарий за один вечер сделал для разоблачения иллюминатов больше, чем все специалисты по теории заговоров за десятилетия. За это, видимо, ему и придется заплатить жизнью. Братство «Иллюминати» избрало его своей последней жертвой.

— Вам до него никогда не добраться, — с вызовом бросил Лэнгдон.

— Это сделаю не я, — ответил ассасин, вынуждая противника продвинуться чуть дальше вдоль стены. — Эта честь принадлежит самому Янусу.

— Неужели вождь иллюминатов намерен лично заклеймить камерария?

— Власть имеет право на привилегии.

— Но сейчас никто не может проникнуть в Ватикан!

— Только в том случае, если не имеет приглашения, — самодовольно ухмыльнулся ассасин.

Лэнгдон перестал что-либо понимать. Единственным человеком, чьего появления в данный момент ждали в стенах Ватикана, был неизвестный, которого пресса успела окрестить «самаритянином последнего часа». Человек, который, по словам Рошера, обладал информацией, способной спасти…

О Боже!

Ассасин, увидев замешательство Лэнгдона, радостно фыркнул.

— Меня тоже занимал вопрос, каким образом Янус сможет попасть в Ватикан. Но затем в машине я услышал по радио сообщение о «самаритянине последнего часа». Ватикан примет его с распростертыми объятиями, — с улыбкой закончил ассасин.

Лэнгдон от неожиданности пошатнулся и едва не упал. Янус — «самаритянин последнего часа»! Какой чудовищный обман! Вожак иллюминатов с королевскими почестями будет доставлен прямиком в палаты камерария. Но каким образом Янусу удалось ввести в заблуждение капитана Рошера? Или Рошер с самого начала был замешан в заговоре? При этой мысли Лэнгдон похолодел. Надо сказать, что с того момента, когда он чуть не задохнулся в секретном архиве Ватикана, он перестал доверять этому швейцарцу.

Ассасин сделал резкий выпад и слегка зацепил бок Лэнгдона.

Американец отпрыгнул назад и яростно выдохнул:

— Янусу ни за что не удастся вернуться оттуда живым!

— Есть идеи, ради которых стоит пожертвовать жизнью, — пожав плечами, ответил ассасин.

Лэнгдон понял, что убийца говорит серьезно. Янус прибывает в Ватикан с самоубийственной миссией. Неужели для него это вопрос чести? За какую-то долю секунды мозг Лэнгдона воссоздал всю цепь ужасных событий. Заговор иллюминатов приблизился к логической развязке. Клирик, которого они, убив папу, непроизвольно привели к власти, оказался весьма достойным соперником, и вот теперь в последнем акте исторической драмы лидер сообщества «Иллюминати» решил лично его уничтожить.

Лэнгдон вдруг ощутил, что стена за его спиной исчезла. Он сделал шаг назад, куда-то в ночь, и тотчас почувствовал дуновение ветра. Балкон! Теперь он понял, куда направлял его ассасин.

За его спиной открывался обрыв высотой в сто футов. Внизу, у основания цитадели, находился мощенный камнем внутренний двор. Лэнгдон видел его по пути к Храму Света. Не теряя ни секунды, ассасин резко бросился вперед и сделал глубокий выпад. Острие его импровизированного копья было направлено точно в грудь американца. Лэнгдон все же успел отскочить, и металл, пробив рубашку, едва коснулся тела. Ассасин отвел металлический прут немного назад, готовясь нанести последний решающий удар. Лэнгдон отступил еще на шаг и уперся в балюстраду балкона. Понимая, что следующий удар будет смертельным, ученый совершил абсолютно нелепое действие. Обернувшись, он исхитрился схватиться за металлический прут. Ладонь обожгла острая боль, но он не отпустил ржавое железо.

На ассасина отчаянный поступок ученого, казалось, не произвел никакого впечатления. Каждый из них тянул обломок металла в свою сторону. Их лица сблизились настолько, что Лэнгдон в полной мере ощущал зловонное дыхание убийцы. Прут начал постепенно выскальзывать из его руки. Ассасин существенно превосходил американца силой. В последнем отчаянном акте самообороны, рискуя потерять равновесие, Лэнгдон вытянул ногу, чтобы ударить по поврежденному пальцу убийцы. Но его противник был профессионалом и умело защищал свое слабое место.

Неудачно разыграв свой последний козырь, Лэнгдон осознал, что проиграл всю партию.

Ассасин вдруг перестал тянуть прут на себя. Вместо этого он резко толкнул Лэнгдона назад и тем самым окончательно прижал его к перилам. Затем убийца схватил свое оружие за концы и надавил прутом на грудь противника. Ограждение балкона оказалось слишком низким. Оно не доходило даже до ягодиц Лэнгдона. Ассасин продолжал давить, и тело ученого прогнулось назад над зияющей пустотой.

— Ma'assalamah, — произнес убийца. — Прощайте.

С этими словами он в последний раз надавил железным прутом на грудь профессора. Центр тяжести тела Лэнгдона сместился назад, и его ступни оторвались от пола. Повинуясь инстинкту самосохранения, ученый схватился за ограждение и вывалился в пустоту. Левая его рука соскользнула, но правой он держался крепко. Все кончилось тем, что он повис вниз головой, зацепившись за ограждение одной рукой и согнутыми в коленях ногами.

Над ним нависала темная фигура ассасина, готового нанести решающий удар. Когда прут пришел в движение, перед Лэнгдоном возникло удивительное видение. Возможно, это был предвестник неотвратимой смерти или просто результат слепого ужаса, но позади темной фигуры убийцы он увидел какое-то необычное сияние. Казалось, что буквально из ничего вокруг ассасина вдруг возникла светящаяся аура… а еще через миг Лэнгдон увидел быстро приближающийся огненный шар.

Убийца вдруг выронил свое оружие и издал страшный вопль. Железный прут, звякнув рядом с ученым об ограду балкона, полетел вниз. Ассасин повернулся к Лэнгдону спиной, и в этот миг американец увидел ярко пылающий факел. Лэнгдон подтянулся повыше, и перед его взором предстала Виттория. Глаза девушки горели ненавистью и жаждой мести.

Она, размахивая факелом, стояла лицом к лицу с убийцей. Лэнгдон не мог понять, как ей удалось освободиться. Впрочем, это не имело никакого значения. Ученый начал перебираться через барьер назад на балкон.

Схватка не должна затягиваться. Ассасин по-прежнему оставался смертельно опасным противником. Хрипя от ярости, убийца бросился на Витторию. Девушка попыталась уклониться, но ассасин успел схватить факел и теперь пытался вырвать его из ее рук. Не теряя ни мгновения, Лэнгдон перебросил тело через барьер и ударил кулаком в черный пузырь ожога на обнаженной спине убийца. В этот удар он вложил все свои силы.

Вопль, вырвавшийся из горла ассасина, наверняка был слышен в Ватикане.

Убийца на мгновение замер, выгнувшись назад и выпустив из рук факел. Виттория ткнула клубком огня прямо ему в лицо. Послышалось шипение горящей плоти, и убийца лишился левого глаза. Ассасин снова вскрикнул и закрыл лицо руками.

— Око за око! — прошипела Виттория и, взмахнув факелом, словно бейсбольной битой, нанесла еще один удар.

Ассасин, едва удержавшись на ногах, отступил к ограде балкона. Лэнгдон и Виттория одновременно бросились к нему и толкнули его в грудь. Убийца перевалился через ограждение и полетел в темноту. На этот раз он даже не вскрикнул. Они услышали лишь звук глухого удара и хруст ломающегося позвоночника. Ассасин рухнул спиной на сложенную под самым балконом пирамиду из мраморных ядер.

Лэнгдон обернулся и в немом изумлении посмотрел на Витторию. Глаза девушки горели адским пламенем, а с ее плеч свободно свисали недавно стягивающие ее путы.

— Гудини^[89] тоже был знаком с системой йогов, — сказала она.

Глава 109

А тем временем на площади Святого Петра швейцарские гвардейцы выкрикивали приказы и размахивали руками, пытаясь удалить зевак на безопасное расстояние. Успех в этом благородном деле гвардейцам явно не сопутствовал. Толпа была слишком плотной, а предстоящая гибель Ватикана, похоже, интересовала зрителей гораздо больше, чем их собственная безопасность. На установленных по периметру площади гигантских экранах в прямом эфире демонстрировалась ловушка антивещества с дисплеем, ведущим отсчет оставшегося до взрыва времени. Это делалось по прямому указанию камерария. К сожалению, даже изображение сосуда с быстро меняющимися на дисплее цифрами оказалось неспособным отпугнуть любопытствующих. Видя перед собой каплю антивещества, зеваки решили, что эта кроха не столь опасна, как им пытаются внушить. Кроме того, для спасения у них, как им казалось, оставалась еще уйма времени — почти сорок пять минут.

* * *

Тем не менее, швейцарские гвардейцы единодушно решили, что отважный шаг камерария, решившего поведать миру правду и привести зримые доказательства преступного заговора иллюминатов, явился гениальным политическим маневром. Сообщество «Иллюминати», вне всякого сомнения, рассчитывало на то, что Ватикан проявит свою обычную скрытность. Однако заговорщики обманулись в своих ожиданиях. Камерарий Карло Вентреска проявил себя подлинным стратегом.

* * *

В Сикстинской капелле кардинал Мортати не находил себе места. Стрелки часов миновали четверть двенадцатого. Многие коллеги кардинала продолжали молиться, но остальные топтались рядом с дверями, не скрывая своей тревоги в связи с приближением назначенного часа. Некоторые из них, утратив контроль над собой, принялись молотить кулаками в запертые двери.

Стоящий с другой стороны лейтенант Шартран прислушивался к этому отчаянному стуку, не зная, как поступить. Он посмотрел на часы. Стрелки давно перевалили за одиннадцать. Но капитан Рошер дал точный приказ — не выпускать кардиналов без его особого распоряжения. Стук в дверь становился все более настойчивым, и Шартран начал беспокоиться по-настоящему. Может быть, капитан просто забыл отдать приказ? После таинственного телефонного звонка все его действия стали казаться лейтенанту, мягко говоря, странными.

Шартран достал портативную рацию.

— Капитан! — сказал он после того, как произошло соединение. — Говорит Шартран. Назначенное время прошло. Не следует ли мне открыть Сикстинскую капеллу?

— Дверь должна оставаться на запоре. Мне кажется, я дал вам прямые указания на этот счет.

— Так точно, сэр, я просто…

— С минуты на минуту прибывает наш гость. Возьмите несколько человек и выставьте караул у дверей папского кабинета. Камерарий ни при каких обстоятельствах не должен его покидать.

— Простите, сэр, я не…

— Чего вы не понимаете, лейтенант? Я неясно выразился?

— Я все понял, сэр. Приступаю.

* * *

Несколькими этажами выше, в папском кабинете, камерарий, стоя на коленях рядом с камином, возносил молитву: «Придай мне силы, Творец, сотвори чудо». Закончив молиться, камерарий машинально пошевелил уголь в очаге, размышляя о том, сможет ли он пережить эту ночь.

Глава 110

Одиннадцать часов двадцать три минуты. Тридцать семь минут до полуночи.

Виттория, содрогаясь всем телом, стояла на балконе замка Святого ангела. Девушка смотрела на ночной Рим полными слез глазами. Ей страшно хотелось обнять Роберта Лэнгдона. Но сделать это она была не в состоянии. Ее тело словно онемело, так, как бывает при наркозе. Она медленно приходила в себя после пережитого шока. Человек, убивший ее отца, лежал мертвый в темном дворе замка, и она сама едва не стала его жертвой.

Когда Лэнгдон прикоснулся к ее плечу, она вдруг ощутила тепло, которое мгновенно растопило лед. Ее тело вернулось к жизни. Туман рассеялся, и она повернулась лицом к своему спасителю. Роберт выглядел просто ужасно. Казалось, что для того, чтобы спасти ее, он прошел сквозь ад. Ну если и не через ад, то через чистилище — точно.

— Спасибо… — прошептала она.

Лэнгдон послал ей вымученную улыбку и напомнил, что это она заслуживает благодарности, ее умение выворачивать суставы спасло им жизнь. Виттория вытерла глаза. Ей казалось, что она может оставаться рядом с ним вечно, однако передышка оказалась очень короткой.

— Нам надо выбираться отсюда, — сказал он.

Мысли Виттории были обращены в другую сторону. Она смотрела на Ватикан. Самое маленькое в мире государство находилось совсем рядом. Сейчас оно было залито ослепительным светом многочисленных прожекторов прессы. К своему ужасу, она увидела, что площадь Святого Петра все еще кишит людьми. Швейцарским гвардейцам удалось отогнать толпу на каких-то полтораста футов, и лишь небольшая площадка перед самой базиликой была свободна от зевак. Меньше чем треть площади. Все прилегающие улицы были забиты машинами и людьми. Те, кто находился на безопасном расстоянии, всеми силами пытались протиснуться поближе к центру событий, блокируя путь тем, кого швейцарцы стремились удалить с площади. Люди находятся слишком близко! Очень близко!!!

— Я иду туда! — бросил Лэнгдон.

— В Ватикан? — не веря своим ушам, обернулась к нему Виттория.

Лэнгдон сказал ей о «самаритянине» и о его уловке. Предводитель сообщества «Иллюминати» по имени Янус должен прибыть в Ватикан, чтобы заклеймить камерария. Этот акт был призван символизировать окончательную победу иллюминатов.

— Никто в Ватикане об этом не знает, — пояснил Лэнгдон, — и у меня нет возможности связаться со Святым престолом. Поскольку этот парень может прибыть в любую минуту, надо предупредить гвардейцев до того, как они его пропустят.

— Но тебе ни за что не пробиться сквозь толпу.

— Путь туда существует, — без тени сомнения заявил ученый. — Можешь мне поверить.

Виттория догадалась, что Лэнгдон знает нечто такое, что ей неизвестно.

— Я иду с тобой.

— Нет. Зачем идти на риск нам обоим, если…

— Я найду способ убрать людей с площади! Им грозит страшная опас…

Закончить фразу ей не удалось. Балкон, на котором они стояли, задрожал, а от оглушительного звука над головой содрогнулся весь замок. И в тот же миг им в глаза ударил поток ослепительно белого света, вспыхнувшего над площадью Святого Петра. «Боже мой, — подумала Виттория, — аннигиляция произошла раньше времени!»

Но вместо раскатов взрыва до них донесся приветственный рев толпы. Виттория, прищурившись, пыталась установить источник слепящего света. Оказалось, что это были лучи прожекторов прессы, направленные, как показалось Виттории, прямо на них. Люди на площади, радостно вопя и показывая на что-то пальцами, тоже смотрели в их сторону. Грохот в небе нарастал, а атмосфера на площади становилась все более радостной.

— Что за дьявол… — начал было Лэнгдон, но тут же умолк.

Небо над их головой взорвалось громовым раскатом, и из-за башни неожиданно вынырнул папский вертолет. Он летел в каких-то пятидесяти футах над их головами, держа курс на Ватикан. Когда сверкающая в лучах прожекторов машина находилась прямо над ними, замок Святого ангела задрожал. Прожектора неотрывно держали вертолет в своих щупальцах, а когда он пролетел, Лэнгдон и Виттория снова оказались в темноте.

Гигантская машина зависла над площадью Святого Петра, и Виттория с тревогой подумала, что у них не осталось времени на то, чтобы предупредить камерария.

Подняв клубы пыли, вертолет опустился на очищенный от людей участок площади у самого подножия ведущих к собору ступеней.

— А мы гадали, как он прибудет, — сказала Виттория, увидев, как к вертолету побежал какой-то человек. Она ни за что бы его не узнала, если бы на нем не было красного берета. — Прием по первому разряду. Это капитан Рошер.

— Кто-то должен их предупредить! — бросил Лэнгдон и, стукнув кулаком по балюстраде балкона, повернулся, чтобы уйти.

— Постой! — схватила его за рукав девушка.

Виттория увидела нечто такое, во что отказывалась поверить. Дрожащей рукой она показала на вертолет. Нет. Ошибки быть не могло. Даже на таком расстоянии. По наклонному трапу на площадь спускался еще один человек. Облик этого человека был настолько специфическим, что ошибиться было просто невозможно. Человек сидел в кресле. Оказавшись на ровном месте, он покатил его без видимых усилий и с удивительной скоростью.

Кайзер на своем электрическом троне. Максимилиан Колер.

Глава 111

Колер в сопровождении Рошера катился по специальному подиуму для инвалидов в направлении Апостольского дворца. Роскошь коридоров бельведера вызвала у директора ЦЕРНа отвращение. Золота, пошедшего на отделку потолка, вполне хватило бы на финансирование всех онкологических исследований в течение целого года.

— Неужели здесь нет лифта?

— Лифт имеется, но нет электричества, — ответил Рошер, показывая на освещающие темное здание свечи. — Составляющий элемент нашей стратегии поиска.

— И эта стратегия, как я полагаю, оказалась безрезультатной?

Рошер утвердительно кивнул.

У Колера начался приступ кашля. Директор подумал, что приступ, видимо, будет одним из последних, если не последним. И эта мысль доставила ему удовольствие.

Когда они, добравшись до верхнего этажа, направились к кабинету папы, им навстречу выступили четыре швейцарских гвардейца. Они были явно удивлены.

— Почему вы здесь, капитан? — спросил один из них. — Я думал, что этот человек располагает информацией, которая позволит…

— Он готов поделиться ею только с камерарием.

Швейцарцы были явно изумлены и даже не пытались этого скрыть.

— Скажите камерарию, — с напором произнес Рошер, — что его желает видеть директор ЦЕРНа Максимилиан Колер. Причем немедленно.

— Слушаюсь, синьор! — ответил один из гвардейцев и побежал к дверям кабинета.

Трое других остались на месте, преграждая путь посетителю. На Рошера они смотрели как-то странно. Можно было даже сказать, что в их взглядах сквозило подозрение.

— Придется подождать, капитан, пока мы не узнаем, желает ли камерарий видеть этого человека, — сказал один из швейцарцев.

Колер, однако, не хотел ждать. Он резко развернул свое транспортное средство и попытался объехать кордон.

Гвардейцы бросились наперерез.

— Fermati! Туда нельзя, синьор! Остановитесь!!!

Эти люди вызывали у Колера презрение. Оказывается, служащие даже элитарных подразделений безопасности испытывают жалость к калекам. Директор понимал, что будь он человеком здоровым, то уже находился бы в наручниках. Но калеки столь беспомощны. Во всяком случае, так считает весь мир.

Директор знал, что, для того чтобы свершить задуманное, у него крайне мало времени. Он также знал, что может скоро умереть. Колера даже удивляло, насколько мало его беспокоит перспектива собственной гибели. Смерть была той ценой, которую он был готов заплатить. Он уже слишком много сделал для того, чтобы позволить какому-то ничтожному камерарию по имени Карло Вентреска уничтожить дело всей его жизни.

— Синьор! — кричали гвардейцы на бегу. — Остановитесь синьор!

Когда один из них выхватил пистолет и направил его на Колера, тому не оставалось ничего, кроме как затормозить.

В дело вмешался Рошер. Капитан выглядел очень виноватым.

— Простите, мистер Колер, — смущенно сказал он, — но вам все же придется подождать. Всего несколько секунд. Никто не смеет вступить в кабинет папы без специального разрешения. Или приглашения, если хотите.

По выражению глаз капитана директор понял, что у него нет иного выбора, кроме как ждать.

«Ну что же, — подумал Колер. — Подождем».

Со стороны гвардейцев было жестоко остановить его кресло напротив высокого зеркала в позолоченной раме. Вид собственного изуродованного тела вызвал у Колера отвращение, и с давних пор таящаяся в его сердце ярость закипела с новой силой. Как ни странно, но это его успокоило. Он находился в стане врагов — людей, которые отняли у него человеческий облик. Лишили достоинства. По их вине ему ни разу не пришлось испытать прикосновения женщины… Из-за них он не мог гордо выпрямиться, чтобы с честью принять очередную награду за научные достижения. Какой, черт побери, истиной владеют эти люди? Какими, к дьяволу, доказательствами они располагают? Книгой древних басен? Обещанием новых чудес? Наука творит чудеса ежедневно!

Колер несколько секунд вглядывался в свое отражение в зеркале. В окаменевшие глаза. «Сегодня я могу погибнуть от руки религии, — думал он, — но это будет уже не в первый раз».

На какой-то момент он вдруг снова увидел себя одиннадцатилетним мальчишкой в доме своих родителей во Франкфурте. Он лежит в своей постели на тончайших льняных простынях, насквозь пропитанных его потом. Юному Максу казалось, что его бросили в огонь. Тело мальчика раздирала дикая боль. Рядом с кроватью на коленях стояли его отец и мать. Они истово молились вот уже двое суток.

В тени в углу комнаты стояли три лучших медика города Франкфурта.

— Умоляю вас пересмотреть свое решение! — воскликнул один из врачей. — Взгляните на мальчика! Лихорадка усиливается. Он страдает от боли. Ему грозит смертельная опасность!

Но Макс, еще не слыша ответа, знал, что скажет мама.

Gott wird ihn beschuetzen.

«Да, — подумал Макс, — Бог меня защитит. — Вера в правоту мамы придавала ему силы. — Бог меня защитит».

Час спустя Максу стало казаться, что по его телу взад-вперед ездит грузовик. Мальчик был не в силах вдохнуть воздух, чтобы заплакать.

— Ваш ребенок ужасно страдает, — произнес другой врач. — У меня в саквояже есть лекарство, единственная инъекция которого…

— Ruhe, bitte!^[90] — не открывая глаз, оборвал врача отец Макса. Он продолжал возносить молитвы к Богу.

«Папа, ну пожалуйста! — хотелось крикнуть Максу. — Разреши им остановить боль!»

Но его мольба утонула в приступе кашля.

Через час боль стала еще сильнее.

— Ваш сын может стать паралитиком, — не сдавался один из медиков. — Или даже умереть! В нашем распоряжении имеется лекарство, способное ему помочь!

Фрау и герр Колер не позволили врачам начать лечение. Они не верили в медицину и медиков. Кто они такие, чтобы вмешиваться в великие замыслы самого Господа? Родители считали, что надо молиться еще усерднее. Ведь если Бог благословил их этим ребенком, то почему Он вдруг станет отнимать его у них? Мама шептала на ухо сыну, чтобы тот крепился. Она сказала, что Бог испытывает его… так же, как испытывал Авраама… проверяет крепость веры.

Макс пытался укрепиться в вере, но невыносимая боль мешала ему это сделать.

— Я больше не в силах на это смотреть! — крикнул один из врачей и выбежал из комнаты.

К рассвету в Максе сознание едва теплилось. Все его мышцы напряглись в болевой судороге.

«Где же Ты, Спаситель? — спрашивал мальчик в полубреду. — Неужели Ты меня не любишь?!» Ему казалось, что жизнь уходит из его тела.

Мама так и уснула, стоя на коленях рядом с постелью и обнимая сына. Отец Макса стоял у окна и невидящими глазами смотрел в розовеющее небо. Казалось, он находится в трансе. Макс слышал его ровное бормотание. Отец продолжал молить Всевышнего о ниспослании исцеления его сыну.

Именно в этот миг Макс заметил парящую над ним фигуру. Неужели ангел? Мир перед ним был словно в тумане, и он почти ничего не видел. Фигура что-то прошептала ему на ухо, но это не было голосом посланца небес. Макс узнал одного из врачей… того, который вот уже более двух дней сидел в углу комнаты, не переставая умолять родителей мальчика разрешить ему использовать новейшее английское лекарство.

— Я никогда не прощу себе, если не сделаю этого, — прошептал доктор, осторожно поднимая исхудавшую ручонку ребенка. — Это надо было сделать давно.

Макс почувствовал легкий укол. За раздирающей тело болью он был почти незаметен.

После этого доктор быстро собрал свои вещи. Но прежде чем уйти, он положил ладонь на лоб мальчика и сказал:

— Это должно спасти тебе жизнь. Я верю в великую силу медицины.

Через несколько минут Максу показалось, что его жилы наполняются какой-то волшебной жидкостью. По всему его телу, гася боль, начало разливаться тепло. И наконец он уснул. В первый раз за несколько дней.

Когда жар прекратился, родители возвестили об очередном чуде. Но когда выяснилось, что их сын навсегда останется калекой, они пали духом и, усадив сына в инвалидное кресло, покатили его в церковь за советом.

— Ваш сын выжил лишь Божьей милостью, — сказал им священник.

Макс молча слушал слова патера.

— Но он же не может ходить! — рыдала фрау Колер.

— Да, — печально кивнул священнослужитель. — Думаю, что Господь наказал его за недостаток веры.

* * *

— Мистер Колер! — Это был швейцарский гвардеец, который заходил в кабинет папы. — Камерарий сказал, что согласен дать вам аудиенцию.

Колер пробурчал что-то невнятное и покатил по залу.

— Ваш визит вызвал у него удивление, — продолжал швейцарец.

— Не сомневаюсь, — ответил Колер, не прекращая движения. — Но я хотел бы встретиться с ним тет-а-тет.

— Это невозможно. Никто…

— Лейтенант! — пролаял Рошер. — Встреча произойдет так, как того желает мистер Колер.

Швейцарец, казалось, не поверил своим ушам.

Однако у самых дверей кабинета Рошер разрешил своим швейцарцам провести стандартную процедуру досмотра. Но в кресло Колера было вмонтировано такое количество разнообразной электроники, что их ручные детекторы оказались абсолютно бесполезными. Швейцарцы обыскали и директора, но, поскольку перед ними был калека, сделали это довольно небрежно. Револьвера, скрытого под сиденьем инвалидного кресла Они не обнаружили. Не нашли они и еще одного предмета… той вещи, которая должна была поставить финальную точку в событиях этого затянувшегося вечера.

Когда Колер вкатился в кабинет, он увидел, что камерарий стоит в одиночестве на коленях перед угасающим камином. При появлении посетителя клирик даже не открыл глаза.

— Признайтесь, мистер Колер, — произнес он, — ведь вы явились сюда для того, чтобы сделать из меня мученика. Не так ли?

Глава 112

А в это время Лэнгдон и Виттория бежали по узкому, ведущему в Ватикан тоннелю, именуемому Il Passetto. Факел в руках Лэнгдона выхватывал из тьмы лишь несколько ярдов пространства перед ними. Расстояние между стенами подземного хода едва позволяло пройти одному человеку, потолок был низким, а воздух — промозглым. Лэнгдон бежал в темноту, Виттория мчалась следом.

После того как они покинули замок Святого ангела, тоннель пошел резко вверх и, врезавшись в стену бастиона, стал напоминать древнеримский акведук. Далее он тянулся горизонтально до самого Ватикана.

Пока Лэнгдон бежал, перед его мысленным взором, как в калейдоскопе, мелькали какие-то смутные образы: Колер, Янус, ассасин, Рошер… шестое клеймо… «Уверен, что вы читали о шестом клейме, — сказал убийца и добавил: — Последнее клеймо по своему совершенству превосходит все остальные». Лэнгдон был уверен, что не только не читал, но и не слышал о существовании шестого клейма. Даже в рассказе крупнейших знатоков теории заговоров не было никаких указаний, намеков или домыслов относительно существования подобного артефакта. При этом ходили упорные слухи о многочисленных золотых слитках и об уникальном, безукоризненном по форме алмазе, получившем название «Ромб иллюминати». Одним словом, о шестом клейме никаких упоминаний не имелось.

— Колер не может быть Янусом, — объявила Виттория, не снижая темпа. — Это невозможно!

«Невозможно» было как раз тем словом, которое Лэнгдон на этот день вообще выбросил из своего лексикона.

— Не уверен! — крикнул он через плечо. — У Колера есть серьезные причины быть недовольным церковью, и, кроме того, он пользуется колоссальным влиянием.

— В глазах людей этот кризис превращает ЦЕРН в какое-то чудовище! Макс никогда не пойдет на то, чтобы бросить тень на репутацию заведения.

Как бы то ни было, думал Лэнгдон, но ЦЕРН этим вечером получил серьезную взбучку. И этот удар по репутации учреждения стал прямым следствием той публичности, которую иллюминаты постарались придать своим действиям. Однако он не мог решить, какой реальный ущерб понес этот всемирно известный научный центр. Критика со стороны церкви была для ЦЕРНа явлением вполне привычным, и чем больше Лэнгдон думал о происходящем, тем тверже укреплялся во мнении, что этот кризис скорее всего пойдет институту на пользу. Если целью заговора была реклама учреждения, то антивещество — это тот джекпот, получить который захотят многие страны и десятки, если не сотни самых влиятельных фирм. Вся планета говорила сейчас только о ЦЕРНе и о созданном им антивеществе.

— Ты знаешь, что сказал однажды Пи-Ти Барнум^[91]? — спросил Лэнгдон. — Он сказал: «Мне плевать, что вы обо мне говорите, но только произносите мое имя без ошибок!» Держу пари, что сейчас под покровом тайны выстраивается очередь из желающих приобрести лицензию на производство антивещества. А после того как в полночь они увидят истинную мощь…

— Ты не прав, — прервала она его. — Демонстрация деструктивной силы достижений науки не может служить рекламой. А что касается антивещества, то его разрушительная мощь, поверь мне, просто ужасна!

— В таком случае все может быть гораздо проще, — сказал Лэнгдон, бросив тревожный взгляд на постепенно гаснущее пламя факела. — Колер мог сделать ставку на то, что Ватикан в своей обычной манере сохранит все в тайне и вообще не станет упоминать об антивеществе, чтобы не повышать авторитета братства «Иллюминати». Ведь до последнего времени церковь упорно твердила, что сообщество давно перестало существовать. Однако камерарий кардинально изменил правила игры.

Некоторое время они бежали молча. И вдруг подлинная картина событий предстала перед Лэнгдоном во всей своей полноте.

— Точно! Колер никак не рассчитывал на подобную реакцию камерария. Вентреска нарушил многовековую традицию Ватикана не сообщать внешнему миру о возникающих в его стенах кризисах и повел себя с предельной откровенностью. Во имя Бога он позволил показать по телевизору ловушку с антивеществом. Это был блестящий ход, которого Колер совершенно не ожидал. И по иронии судьбы удар, который нанесли иллюминаты, обрушился на них самих. Сами того не желая, они сделали из камерария нового и очень авторитетного вождя церкви. Колер явился, чтобы его ликвидировать!

— Макс, конечно, мерзавец, — сказала Виттория, — но он не убийца и никоим образом не мог быть замешан в смерти папы.

В памяти Лэнгдона прозвучали слова Колера, произнесенные им тысячу лет назад в ЦЕРНе: «В научных кругах у Ветра было множество врагов. Его ненавидели ревнители чистоты науки. Они утверждали, что использование аналитической физики для утверждения религиозных принципов представляет собой вероломное предательство науки».

— Не исключено, что Колер узнал об антивеществе несколько недель назад, и ему не понравилось, что это открытие может содействовать укреплению религии.

— И из-за этого он убил моего отца? Чушь! Кроме того, Макс Колер не знал о существовании нашего проекта.

— Вполне вероятно, что, пока ты отсутствовала, твой отец не выдержал и решил посоветоваться с директором о том, как поступить дальше. Ты же сама говорила, что отца беспокоили моральные последствия открытия субстанции, обладающей столь разрушительной силой.

— Просить нравственной поддержки у Максимилиана Колера? — презрительно фыркнула Виттория. — Не думаю, что папа мог это сделать!

Тоннель поворачивал на запад. Чем быстрее они бежали, тем более тусклым становился свет факела в руках Лэнгдона. Он опасался, что, когда тот погаснет окончательно, они окажутся в полной темноте.

— Кроме того, — продолжала приводить свои аргументы Виттория, — с какой стати Колер стал звонить тебе рано утром и просить о помощи, если сам стоял у истоков заговора?

Лэнгдон уже задумывался об этом и поэтому ответил без задержки:

— Обращением ко мне он прикрыл свои тылы. После этого никто не мог обвинить его в бездействии в условиях разразившегося кризиса. Скорее всего Колер не ожидал, что нам удастся продвинуться так далеко.

Мысль о том, что он стал объектом манипуляций со стороны директора ЦЕРНа, выводила Лэнгдона из себя. Участие известного ученого в решении кризиса повышало авторитет иллюминатов. Пресса весь вечер цитировала выдержки из его публикаций, а присутствие в Ватикане профессора Гарварда убеждало скептиков в том, что сообщество «Иллюминати» — не давно канувший в Лету факт истории, а современная сила, с которой следует считаться.

— Репортер Би-би-си уверен, — продолжал американец, — что ЦЕРН стал новым убежищем иллюминатов.

— Что?! — едва не споткнувшись от изумления, воскликнула Виттория. — Он это сказал?

— Да. В прямом эфире. Он сравнил ЦЕРН с масонской ложей — безвредной организацией, послужившей иллюминатам своеобразной крышей. Подавляющему большинству членов организации об этом, естественно, неизвестно.

— Бог мой! Это же приведет к гибели института!

Лэнгдон не был уверен в столь плачевном для центра исходе, однако высказанная тем репортером гипотеза перестала казаться ему притянутой за уши. ЦЕРН служил домом для сотен ученых из десятков стран мира и имел множество источников частного финансирования. А Максимилиан Колер был директором этого могущественного учреждения.

Да, Янус — это Колер.

— Если Колер не имеет к этому никакого отношения, — сказал Лэнгдон, как ему самому показалось, с вызовом, — то с какой стати он здесь?

— Видимо, для того, чтобы положить конец этому безумию. Чтобы продемонстрировать свою поддержку. В конце концов он может оказаться настоящим самаритянином! Не исключено что директору стало известно, кто знал об антивеществе, и он явился, чтобы поделиться этой информацией.

— Убийца сказал, что Янус прибывает, чтобы заклеймить камерария.

— Ты понимаешь, что говоришь? Это же самоубийство! Максу не выбраться оттуда живым.

«Может быть, как раз в этом еще одна цель его миссии», — подумал Лэнгдон, но ничего не сказал.

* * *

Сердце Лэнгдона едва не оборвалось, когда немного впереди в полутьме возникли очертания перегораживающей тоннель металлической двери. Однако, приблизившись к преграде, они увидели, что старинный замок висит в петлях открытым. Дверь отворилась безо всякого усилия.

Лэнгдон облегченно вздохнул, убедившись в правильности своей догадки о том, что древним тоннелем пользовались. Совсем недавно. А если быть абсолютно точным, то сегодня. Он не сомневался, что четверо дрожащих от ужаса кардиналов были тайно доставлены в узилище именно этим путем.

Они возобновили бег. Откуда-то слева до Лэнгдона доносилась какофония звуков. Это шумела площадь Святого Петра. До цели было рукой подать.

Вскоре они уперлись в еще одну дверь. Она была более массивной, чем первая, но тоже оказалась незапертой. Как только они прошли через нее, звуки на площади замерли где-то у них за спиной, и Лэнгдон понял, что они вступили в пределы Ватикана. Лэнгдона занимал вопрос, в каком месте заканчивается этот древний проход. В садах? В базилике? В папской резиденции?

Затем тоннель вдруг кончился.

Тяжеленная дверь, в которую они уперлись, являла собой стену из клепаного железа. Даже в умирающем свете факела Лэнгдон смог увидеть, что поверхность двери была совершенно ровной. На ней не было ни ручек, ни петель, ни замочных скважин. Возможность входа с их стороны исключалась.

Лэнгдон вдруг ощутил, что на него накатывает очередная волна паники. На жаргоне архитекторов эта весьма редкая разновидность дверей именовалась senza chiave, или односторонним порталом. Подобные двери создавали в целях безопасности и открыть их можно было лишь с одной стороны. С той, противоположной им, стороны. Надежды Лэнгдона и факел в его руке угасли почти одновременно.

Он посмотрел на часы. Микки на циферблате, слава Богу, продолжал светиться.

Одиннадцать двадцать девять.

Издав вопль, в котором звучало отчаяние бессилия, Лэнгдон отбросил факел и принялся колотить в дверь.

Глава 113

Нет, здесь явно что-то не так.

Лейтенант Шартран стоял на часах у дверей папского кабинета, ощущая то же напряжение, которое испытывали находящиеся рядом с ним гвардейцы. Похоже, они полностью разделяли беспокойство офицера. Встреча, конфиденциальность которой они охраняли, была призвана спасти Ватикан от гибели. Во всяком случае, так утверждал Рошер. В свете этих слов капитана Шартран совершенно не понимал, почему инстинктивно он чувствовал опасность. Почему так странно ведет себя Рошер?

Нет, определенно здесь что-то не так.

Капитан Рошер стоял справа от Шартрана, глядя прямо перед собой. Взгляд начальника казался лейтенанту каким-то отрешенным, что капитану было совершенно несвойственно. Весь последний час Рошер вел себя очень подозрительно, принимая абсолютно нелепые решения.

«Кто-то из нас обязан присутствовать на встрече, — подумал Шартран, услышав, как Колер запирает за собой дверь. — Почему Рошер позволяет ему это делать?!»

Но было во всем этом и нечто такое, что тревожило лейтенанта еще сильнее. Кардиналы. Они по-прежнему оставались в Сикстинской капелле. Но это же безумие! Камерарий хотел, чтобы их эвакуировали еще пятнадцать минут назад! Рошер отменил это распоряжение, не поставив в известность камерария. Когда Шартран выразил свое беспокойство, капитан едва не оторвал ему голову. Приказы старших по званию в швейцарской гвардии обсуждению не подлежали, а Рошер в данный момент был командиром.

«Осталось всего полчаса, — подумал Рошер, взглянув на свой хронометр швейцарского производства. — Поторопись же ты, ради Бога!»

Шартран жалел, что не слышит, о чем говорят по ту сторону двери. Он понимал, что никто не сможет справиться с кризисом лучше, чем камерарий. На этого человека сегодня обрушились тяжелые испытания, но он не дрогнул. Камерарий встретил врага с открытым забралом… Честный и искренний, он служил для всех яркой путеводной звездой и образцом поведения. Шартран гордился тем, что принадлежит к католической вере, Бросив вызов камерарию Вентреска, иллюминаты совершили большую ошибку.

Но размышления лейтенанта прервал какой-то странный звук, донесшийся из коридора. Это был стук — приглушенный, но очень настойчивый. Рошер повернулся к Шартрану и молча показал в сторону коридора. Лейтенант кивнул, включил фонарь и отправился искать источник шума.

Стук становился все более отчаянным. Шартран пробежал тридцать ярдов до пересечения с другим коридором. Шум доносился из-за угла за залом Клементина. Шартран ничего не понимал. Там находилась всего лишь одна комната — личная библиотека папы. Библиотека его святейшества не открывалась со дня кончины последнего понтифика. Там никого не могло быть!

Шартран пробежал по другому коридору, снова завернул за угол и бросился к библиотеке. Нельзя сказать, что деревянная дверь была очень внушительной, но в темноте даже она была похожа на угрюмого и непреклонного часового. Звук ударов определенно доносился оттуда. Шартран не знал, как поступить. Ему еще не приходилось бывать в личной библиотеке папы. Но по правде говоря, там вообще мало кто бывал. В эту комнату можно было войти лишь в сопровождении его святейшества.

Шартран неохотно надавил на ручку двери. Как он и предполагал, дверь оказалась на замке. Лейтенант приложил ухо к деревянной панели. Стук стал более явственным. Затем он расслышал еще кое-что. Голоса! Там кто-то кричит!

Слов различить офицер не мог, но в криках явно звучали панические ноты. Неужели кто-то остался в библиотеке? Неужели швейцарские гвардейцы проявили несвойственную им небрежность, эвакуируя обитателей здания? Шартран не знал, как поступить: то ли бежать назад к Рошеру за указаниями, то ли действовать самостоятельно? К дьяволу Рошера! Шартран был офицером, и его учили принимать решения самостоятельно. Что лейтенант и сделал. Он вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в то место, где должен был находиться язычок замка. Расчет оказался точным. Древесные щепки полетели в разные стороны, дверь распахнулась.

За порогом Шартрана встретила полнейшая тьма. Лейтенант прибавил яркость фонаря и увидел прямоугольную комнату, восточные ковры, высокие книжные шкафы из дуба, мягкий кожаный диван и мраморный камин. Ему доводилось слышать рассказы о папской библиотеке, насчитывающей три тысячи старинных томов и несметное число современных журналов и газет. Его святейшеству немедленно доставлялись все издания, которые он запрашивал. На кофейном столике рядом с диваном лежали научные и политические журналы. Они оставались нетронутыми со дня смерти папы.

Удары здесь слышались совершенно явственно. Шартран направил луч фонаря на противоположную от него стену, откуда доносился шум. Там в стене, рядом с парой кресел, он увидел массивную и казавшуюся несокрушимой металлическую дверь. В самом центре ее Шартран увидел крошечную надпись, и у него перехватило дыхание…

IL PASSETTO

* * *

Шартран смотрел и не верил своим глазам. Тайный путь спасения! Молодой офицер, конечно, слышал об Il Passetto, и до него даже доходили слухи, что вход в него находится в библиотеке. Но все при этом утверждали, что тоннелем не пользовались вот уже несколько столетий! Кто же может ломиться в дверь с другой стороны?!

Шартран постучал фонарем по панели. В ответ раздался взрыв приглушенных звуков. На смену стуку пришли голоса. Теперь они звучали громче, но все равно швейцарец лишь с огромным трудом разбирал обрывки фраз. Преграда между ним и людьми в тоннеле была слишком массивной.

— …Колер… ложь… камерарий…

— Кто вы? — во всю силу легких гаркнул Шартран.

— …ерт Лэнгдон… Виттория Вет…

Шартран расслышал достаточно для того, чтобы испытать замешательство. Он же не сомневался, что они погибли!

— …дверь…Откройте!

Шартран посмотрел на массивную дверь и решил, что без динамита ее не открыть.

— Невозможно! — прокричал он в ответ. — Слишком прочная!

— …встреча… остановите… мерарий… опасность…

Несмотря на то что его специально готовили к подобного рода экстремальным ситуациям, Шартран по-настоящему испугался. Может быть, он что-то не так понял? Сердце было готово выскочить из груди лейтенанта. Он повернулся, чтобы помчаться за помощью, но тут же окаменел. Взгляд его за что-то зацепился. Лейтенант присмотрелся получше и увидел нечто такое, что потрясло его даже больше, чем крики в потайном ходе. Из четырех замочных скважин двери торчали четыре ключа. Шартран снова не поверил своим глазам. Ключи? Как они здесь оказались? Ключам от этой двери положено храниться в одном из сейфов Ватикана! Ведь потайным ходом не пользовались несколько столетий!

Шартран бросил фонарь на пол и обеими руками схватился за головку ключа. Механизм заржавел и поддавался с трудом, но все же сработал. Кто-то пользовался дверью совсем недавно. Шартран открыл второй замок. Затем третий. Когда сработал механизм последнего запора, лейтенант потянул дверь на себя. Металлическая глыба медленно со скрипом отворилась. Офицер поднял с пола фонарь и направил луч света в темный проход за дверью. Роберт Лэнгдон и Виттория Ветра, едва держась на ногах, ввалились в библиотеку. Их одежда была изодрана, и они были настолько измождены, что смахивали на привидения. Но тем не менее и ученый, и девушка были живы на все сто процентов.

— Как это прикажете понимать? — спросил Шартран. — Что происходит? Откуда вы взялись?

— Где Колер?! — не отвечая на вопросы лейтенанта, крикнул Лэнгдон.

— На встрече с камер…

Лэнгдон и Виттория собрали остаток сил и бросились мимо него в темный коридор. Шартран развернулся и инстинктивно направил ствол пистолета им в спину. Но затем он опустил оружие и побежал следом за ними. Рошер, очевидно, услышал топот ног и, когда они появились в холле перед кабинетом, успел занять позицию у двери.

— Стоять! — взревел Рошер, направляя пистолет на Лэнгдона.

— Камерарий в опасности! — выкрикнул ученый, поднимая руки. — Откройте дверь! Макс Колер собирается убить камерария!

Лицо Рошера исказила гримаса ярости.

— Откройте дверь! — крикнула Виттория. — Быстрее!

Но они опоздали.

Из кабинета папы до них донесся душераздирающий вопль. Это кричал камерарий.

Глава 114

Замешательство длилось всего несколько секунд. Камерарий Вентреска все еще заходился в крике, когда лейтенант Шартран, оттолкнув Рошера, выстрелом разбил замок в дверях кабинета. Гвардейцы ворвались в помещение. Лэнгдон и Виттория вбежали следом за ними.

Их взорам открылось ужасающее зрелище.

Кабинет освещали лишь свечи и умирающее пламя очага. Колер, опираясь о кресло, стоял на непослушных ногах рядом с камином. Он направил пистолет на камерария, который, страдая от невыносимой боли, извивался на полу у его ног. Сутана камерария была разодрана, и на обнаженной груди виднелось угольно-черное пятно. Лэнгдон не мог разобрать изображение, но увидел что на полу рядом с Колером валяется большое квадратное клеймо. Металл все еще светился темно-вишневым светом.

Два швейцарских гвардейца открыли огонь мгновенно, без малейших колебаний. Пули ударили в грудь Колера, и тот рухнул в свое кресло-коляску. Из ран на его груди с бульканьем хлынула кровь. Пистолет, вывалившись из руки директора, заскользил по полу.

Потрясенный увиденным, Лэнгдон замер у дверей.

Виттория окаменела.

— Макс… — прошептала девушка.

Камерарий, все еще извиваясь на полу, подкатился к ногам Рошера и, показав пальцем на капитана, прохрипел единственное слово:

— ИЛЛЮМИНАТ!

На лице камерария читались боль и ужас, и Лэнгдону показалось, что он является свидетелем средневековой сцены охоты на ведьм. Но жертвой пыток в данном случае был служитель церкви.

— Ублюдок! — взревел Рошер, наваливаясь на несчастного. — Лицемерный свято…

Шартран, действуя чисто инстинктивно, всадил три пули в спину начальника. Тот рухнул лицом на пол и замер в луже собственной крови. После этого лейтенант и гвардейцы подбежали к священнослужителю, продолжавшему биться в конвульсиях от невыносимой боли.

Оба гвардейца, увидев выжженный на груди камерария символ, непроизвольно вскрикнули. И в этом крике слышался ужас.

Тот из швейцарцев, который смотрел на клеймо со стороны головы камерария, в страхе отскочил назад.

Шартрана вид клейма также поразил, однако лейтенант не потерял присутствия духа и прикрыл страшный ожог на груди клирика краем разодранной сутаны.

Лэнгдон шел через комнату, и ему казалось, что все это страшный сон. Стараясь не думать об открывающейся его взору картине безумного насилия, он пытался осмыслить происходящее. Калека ученый прилетает в Ватикан, чтобы, заклеймив высшего иерарха церкви, символически продемонстрировать господство науки. «Есть идеи, ради которых стоит пожертвовать жизнью», — сказал ассасин. Лэнгдон не мог понять, каким образом калека смог справиться с камерарием. Однако не стоит забывать, что у него был пистолет. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения! Колер завершил свою миссию!

Поскольку камерарию уже оказывали помощь, профессор обратил все свое внимание на дымящийся предмет, лежащий на полу рядом с креслом-коляской Колера. Шестое клеймо? Чем ближе подходил ученый к этому предмету, тем меньше понимал, что находится перед ним. Клеймо имело форму довольно большого квадрата или, может быть, ромба. Лэнгдону показалось, что как по форме, так и по размеру оно точно соответствовало центральному отделению ларца, увиденного им в Храме Света. «Последнее клеймо — абсолютный союз четырех древних элементов природы, и по своему совершенству оно превосходит все остальные», — сказал тогда ассасин.

Ученый опустился на колени рядом с Колером и за деревянную рукоятку поднял с пола все еще излучавший тепло предмет, поднес его к глазам и увидел совсем не то, что ожидал увидеть.

Лэнгдон долго всматривался в рельеф и ничего не понимал. Почему гвардейцы в ужасе закричали, увидев клеймо на груди камерария? Ведь это всего лишь квадрат, составленный из каких-то бессмысленных значков. Самое совершенное из всех? Симметрия, надо признать, здесь присутствует, рассуждал ученый, вращая клеймо. Однако во всем остальном он видел какую-то абракадабру.

Почувствовав, как кто-то дотронулся до его плеча, он обернулся, рассчитывая увидеть Витторию. Однако лежащая на его плече рука была залита кровью. Она принадлежала Максимилиану Колеру, тянущемуся к нему из своего кресла.

Лэнгдон выронил клеймо и вскочил на ноги. Этот человек жив!

Обмякший в своем кресле директор все еще дышал. Но он явно умирал. Дыхание было прерывистым и неглубоким, хотя Колер судорожно хватал воздух открытым ртом. Их глаза встретились, и Лэнгдон увидел в них то же ледяное выражение, с каким Колер встретил его этим утром в ЦЕРНе. Но теперь его глаза смотрели более холодно. Вся ненависть и злоба, которые скрывал в себе ученый, выплеснулись на поверхность.

Но тут тело Колера содрогнулось, и Лэнгдону показалось, что директор хочет подняться. Все остальные оказывали помощь камерарию, и рядом с умирающим был лишь американец. Он хотел крикнуть, но волна энергии, исходящая от калеки в последние секунды его жизни, оказалась настолько мощной, что Лэнгдон от изумления лишился дара речи. Ценой нечеловеческих усилий директор поднял руку и извлек из подлокотника кресла вмонтированный в него прибор размером со спичечную коробку. Трясущейся рукой он протянул прибор Лэнгдону, и тот отпрянул, решив, что это какое-то оружие.

Но оказалось, что это было нечто совсем иное.

— Передайте… — свои последние слова Колер произносил сопровождаемым бульканьем хриплым шепотом, — передайте… прессе.

Сказав это, директор обмяк в кресле, и прибор упал ему на колени.

Лэнгдон посмотрел на коробку, которая явно имела какое-то отношение к электронике. На ее крышке были начертаны слова «СОНИ РУВИ». Лэнгдон понял, что перед ним новейшая, размером меньше ладони, видеокамера. «Ну и характер у этого парня!» — помимо воли восхитился Лэнгдон.

Колер, судя по всему, успел записать свое предсмертное послание и хотел, чтобы его получили средства массовой информации. Лэнгдон не сомневался, что это была своего рода проповедь, восхваляющая науку и клеймящая то зло, которое несет людям религия. Лэнгдон решил, что за день уже успел достаточно поработать на этого типа, и поспешил сунуть камеру в самый глубокий карман пиджака до того, как ее увидел Шартран. «Твое предсмертное послание отправится в преисподнюю вместе с тобой!»

Общую тишину нарушил голос камерария.

— Кардиналы… — выдохнул он, пытаясь принять сидячее положение.

— Все еще в Сикстинской капелле, — ответил Шартран.

— Эвакуировать… немедленно. Всех…

Лейтенант дал приказ одному из гвардейцев, и тот со всех ног помчался в капеллу.

— Вертолет… — продолжил камерарий, кривясь от боли. — Вертолет… на площади… срочно в госпиталь…

Глава 115

Пилот находящегося у ступеней базилики папского вертолета сидел в кабине и энергично растирал виски. Какофония звуков на площади не уступала шуму вращающегося на холостом ходу пропеллера. Поведение толпы ничем не напоминало торжественное бдение со свечами. Пилот не переставал удивляться тому, что протест все еще не превратился в полномасштабный бунт.

За двадцать пять минут до полуночи площадь Святого Петра по-прежнему была заполнена стоящими плечом к плечу людьми. Некоторые из них молились, другие рыдали, оплакивая церковь, третьи выкрикивали непристойности в адрес религии.

«Попы получили то, что заслужили!» — вопили они. Но таких было явное меньшинство. Значительная часть собравшихся на площади во весь голос распевала отрывки из Апокалипсиса.

Голова пилота раскалывалась не только от шума, но и от слепящих лучей прожекторов прессы, бивших прямо в стекло кабины. Пилот прищурился и посмотрел на клокочущую массу. Над головами людей он увидел лозунги:

АНТИВЕЩЕСТВО — АНТИХРИСТУ! ВСЕ УЧЕНЫЕ — САТАНИСТЫ НУ И ГДЕ ЖЕ СЕЙЧАС ВАШ БОГ?

Головная боль усилилась, и пилот застонал. Ему захотелось натянуть на стекло кабины виниловый чехол, чтобы не видеть этой вакханалии, но он знал, что этого делать нельзя, так как в любой момент могла последовать команда на взлет. Лейтенант Шартран только что передал ему по радио ужасное сообщение. Камерарий подвергся нападению со стороны Максимилиана Колера и получил серьезное ранение. Шартран, американец и женщина в шортах выносят камерария, чтобы доставить его на вертолете в госпиталь.

Пилот чувствовал свою личную вину за это нападение. Он клял себя за то, что не решился предпринять действия, на которые толкала его интуиция. Забирая Колера в аэропорту, он увидел в помертвевших глазах ученого нечто странное. Что именно, пилот определить не мог. Но выражение глаз ему совсем не понравилось. Впрочем, это вряд ли имело какое-нибудь значение. Все шоу срежиссировал сам капитан Рошер, и именно он настаивал на том, что этот парень спасет церковь. Видимо, капитан, ошибся.

Над толпой прокатилась очередная волна шума, и пилот увидел цепочку кардиналов, торжественно выходящих из Ватикана на площадь Святого Петра. Чувство облегчения, которое испытали высокопоставленные священнослужители, оказавшись на свободе, быстро сменилось изумлением. Кардиналов потрясло то, что они увидели на площади.

Толпа шумела не переставая. Голова пилота раскалывалась от боли. Ему срочно требовалась таблетка аспирина. Может быть, лаже три таблетки. Ему очень не хотелось отправляться в полет, напичкавшись лекарствами, но это было все-таки лучше, чем лететь с разламывающейся от боли головой. Пилот достал аптечку первой помощи, хранившуюся среди карт и справочников в коробке между двумя сиденьями. Он попытался открыть коробку, но та оказалась закрыта на замок. Пилот огляделся по сторонам в поисках ключа и, не увидев его, отказался от своей идеи. «Это явно не мой вечер», — подумал он и возобновил массаж головы.

* * *

А в это время в темной базилике Лэнгдон, Виттория и двое швейцарских гвардейцев, напрягая все силы, пробирались к главному выходу. Не найдя ничего более подходящего, они вчетвером несли камерария на узком столе. Чтобы удерживать неподвижное тело в равновесии, им постоянно приходилось балансировать этими импровизированными носилками. Из-за дверей до них доносился глухой ропот толпы. Камерарий пребывал в полубессознательном состоянии.

Отпущенное им время стремительно истекало.

Глава 116

В одиннадцать часов тридцать девять минут они вышли из базилики. От ослепительного света направленных на них прожекторов на глазах Лэнгдона выступили слезы. Белый мрамор собора сверкал так, как сверкает под ярким солнцем девственно-чистый снег тундры. Лэнгдон прищурился и попытался укрыться за гигантскими колоннами портика. Но свет лился со всех сторон, и спасения от него не было. Над толпой перед ним высился коллаж из огромных телевизионных экранов.

Лэнгдон стоял на верхней ступени величественной лестницы, чувствуя себя актером на самой большой в мире сцене. Актером не добровольным, а ставшим таковым в силу стечения обстоятельств. Из-за стены слепящего света до него долетал шум двигателя вертолета и рев сотни тысяч голосов. Слева по направлению к площади двигалась группа кардиналов. Служители церкви замерли в отчаянии, увидев разворачивающуюся на ступенях драму.

— Осторожнее, осторожнее, — приговаривал Шартран, когда группа начала спускаться в направлении вертолета. Все внимание лейтенанта было сосредоточено на столе с лежащим на нем камерарием.

Лэнгдону казалось, что они двигаются под водой. Его руки болели под тяжестью камерария и стола. Профессор думал, что более унизительной картины, чем эта, быть просто не может. Но уже через несколько секунд он убедился в обратном. Два репортера Би-би-си пересекали открытое пространство, чтобы присоединиться к своим собратьям. Но, услышав усилившийся рев толпы, они обернулись и помчались назад. Камера Макри уже работала. Стервятники, подумал Лэнгдон.

— Стоять! — крикнул Шартран. — Назад!

Но репортеры не остановились. Через шесть секунд все остальные каналы начнут транслировать прямую передачу Би-би-си, подумал Лэнгдон. Но он ошибся. Трансляция началась уже через две секунды. Словно по команде со всех экранов на площади исчезли бегущие цифры обратного отсчета и бодро лопочущие эксперты. Вместо них начался прямой показ того, что происходило на ступенях собора Святого Петра. В какую бы сторону ни смотрел Лэнгдон, его взору открывалось цветное изображение неподвижного тела камерария. Картинка давалась крупным планом.

Так нельзя, подумал Лэнгдон. Ему хотелось сбежать по лестнице, чтобы прекратить издевательство, но сделать это он не мог. Кроме того, его вмешательство все равно оказалось бы бесполезным. Лэнгдон не знал, что послужило причиной последующих событий — рев толпы или прохлада ночи, но произошло нечто совершенно невероятное.

Подобно человеку, пробуждающемуся от кошмарного сна, камерарий открыл глаза и резко поднялся. Центр тяжести стола переместился, чего никак не могли ожидать носильщики. Стол наклонился вперед, и камерарий начал скользить по наклонной плоскости. Лэнгдон и другие попытались восстановить равновесие, опустив стол вниз. Но они опоздали. Камерарий соскользнул со стола. В это невозможно было поверить, но он не упал. Ноги священника коснулись мрамора ступени, и он выпрямился во весь рост. Некоторое время он, потеряв ориентацию, стоял неподвижно, а затем заплетающиеся ноги понесли его вниз по ступеням прямо на Макри.

— Не надо! — закричал Лэнгдон.

Шартран бросился следом за камерарием, чтобы помочь тому удержаться на ногах. Но клирик вдруг повернулся к лейтенанту — Лэнгдона поразил безумный взгляд округлившихся глаз священника — и крикнул:

— Оставьте меня!

Шартран мгновенно отпрянул от него.

Дальнейшие события развивались с ужасающей быстротой. Разодранная сутана камерария, которая была лишь наброшена на его тело, начала сползать. На какой-то миг Лэнгдону показалось, что одежда все же удержится, но он ошибся. Сутана соскользнула с плеч клирика, обнажив тело до пояса.

Вздох толпы на площади, казалось, облетел весь земной шар и мгновенно вернулся назад. Заработали десятки видеокамер, и сверкнули сотни фотовспышек. На всех экранах возникло изображение груди камерария с черным клеймом в центре. Некоторые каналы даже повернули изображение на сто восемьдесят градусов, чтобы продемонстрировать страшный ожог во всех деталях.

Окончательная победа иллюминатов.

Лэнгдон вгляделся в клеймо на экране, и символы, которые он до этого видел отлитыми в металле, наконец обрели для него смысл.

Ориентация. Лэнгдон забыл первое правило науки о символах. Когда квадрат не является квадратом? Он также совсем упустил из виду, что клеймо, отлитое из железа, не похоже на его отпечаток. Точно так же, как и обычная резиновая печать. Изображение на них является зеркальным. Когда он смотрел на клеймо, перед ним был негатив!

Старинные слова, когда-то написанные кем-то из первых иллюминатов, приобрели для Лэнгдона новый смысл: «Безукоризненный ромб, рожденный древними стихиями природы, — столь совершенный, что люди замирали перед ним в немом восхищении».

Теперь Лэнгдон знал, что миф оказался правдой.

Земля, воздух, огонь, вода.

Знаменитый «Ромб иллюминати».

Глава 117

Лэнгдон не сомневался, что такой истерии и хаоса, которые воцарились на площади Святого Петра, Ватикан не видывал за все две тысячи лет своей истории. Ни сражения, ни казни, ни толпы пилигримов, ни мистические видения… ничто не могло сравниться с той драмой, которая в этот момент разворачивалась у подножия собора Святого Петра.

По мере того как разыгрывалась эта трагедия, Лэнгдону все больше казалось, что он смотрит на нее как бы со стороны. Ему чудилось, что он парит рядом с Витторией над ступенями, а время словно остановило свой бег…

Заклейменный камерарий… неистовствует, и его видит весь мир…

Созданный дьявольским гением… «Ромб иллюминати»…

Ведущий обратный отсчет времени секундомер отмеряет последние двадцать минут двухтысячелетней истории Ватикана.

Но это было лишь началом.

Казалось, что в находящемся в своего рода посттравматическом трансе клирике проснулись новые силы или что им овладели демоны.

Вначале камерарий принялся что-то шептать, обращаясь к невидимым духам. Затем, подняв глаза вверх, он вскинул руки к небу и выкрикнул:

— Ну говори же! Я Тебя слышу!

Это восклицание явно было обращено к самому Творцу.

Лэнгдон все понял, и сердце его упало, словно камень.

Виттория, видимо, тоже поняла.

— Он в шоке, — прошептала она с побелевшим лицом. — Камерарий галлюцинирует. Ему кажется, что он беседует с Богом.

«Этому надо положить конец, — подумал Лэнгдон. — Его нужно доставить в госпиталь».

Подобный конец блестящего ума поверг ученого в смущение и уныние.

Чуть ниже на ступенях Чинита Макри, видимо, найдя идеальный ракурс для съемки, припала глазом к видоискателю камеры… Снятая ею картинка мгновенно возникала на больших экранах на площади. Площадь Святого Петра чем-то напомнила Лэнгдону не так давно модные кинотеатры под открытым небом, где фильмы смотрели, не выходя из машин. Отличие состояло лишь в том, что экранов было множество и на всех показывали один и тот же бесконечный фильм ужасов.

Сцена начала обретать поистине эпический размах. Камерарий, в разодранной сутане, с выжженным на груди черным клеймом, походил на только что прошедшего через адское пламя древнего рыцаря, получившего право напрямую общаться с Богом. Он кричал, обращаясь к небесам:

— Ti sento, Dio! Я слышу Тебя, Боже!

Шартран, с выражением благоговейного ужаса на лице, еще на несколько шагов отступил от камерария.

Над толпой вдруг повисла абсолютная тишина. Казалось, что она объяла не только Рим, но и всю планету. В этот момент все сидящие перед телевизионными экранами люди затаили дыхание. За стоящим с воздетыми к небу руками священнослужителем молча следил весь земной шар. Страдающий от ран полуобнаженный камерарий чем-то походил на Христа.

— Grazie, Dio! — воскликнул камерарий, и по его лицу раз-лилась радость. Казалось, что сквозь мрачные грозовые тучи проглянуло солнце. — Grazie, Dio! — повторил священник.

«Благодарю Тебя, Боже!» — машинально перевел Лэнгдон.

Камерарий совершенно преобразился. Теперь он светился счастьем. Он смотрел в небо, отчаянно кивая.

— И на сем камне я создам церковь мою! — выкрикнул он в небеса.

Лэнгдону эта фраза показалась знакомой, но он не мог понять, в какой связи употребил ее камерарий.

Священник повернулся спиной к толпе и снова воскликнул:

— И на сем камне я создам церковь мою! — Затем он поднял руки к небу и со счастливым смехом крикнул: — Grazie! Dio! Grazie!

Этот человек, вне всякого сомнения, утратил разум. Весь мир следил за ним словно завороженный. Но той развязки, которая наступила, не ждал никто. Издав радостный вопль, камерарий заспешил назад в собор Святого Петра.

Глава 118

Одиннадцать часов сорок две минуты.

Лэнгдон даже в самом кошмарном сне не мог себе представить, что окажется во главе группы людей, помчавшихся в базилику, чтобы вернуть камерария. Но он стоял к дверям ближе всех и действовал чисто рефлекторно.

«Здесь он умрет», — думал Лэнгдон, вбегая через порог в черную пустоту.

— Камерарий! Остановитесь!

Тьма, в которую погрузился Лэнгдон, оказалась абсолютной. От яркого света прожекторов на площади зрачки сузились, и поле зрения ученого ограничивалось лишь несколькими футами перед самым носом. Лэнгдон остановился, и до него донесся топот ног слепо мчавшегося в черный провал камерария.

Следом за американцем в собор вбежали швейцарцы и Виттория. Загорелись фонари, но батарейки к этому времени сели, и вялые лучи были не в силах пробиться в глубь базилики, выхватывая из темноты лишь колонны да пол под ногами.

— Камерарий! — крикнул Шартран. — Синьор, подождите! Шум у дверей собора заставил всех обернуться. На светлом фоне возникла массивная фигура Макри с камерой на плече. Красный огонек говорил о том, что передача все еще идет. Следом за ней появился Глик. В руке он держал микрофон. Репортер орал благим матом, требуя, чтобы партнерша его подождала.

«Эти снова здесь! — возмущенно подумал Лэнгдон. — Неужели они не понимают, что сейчас не время?»

— Вон отсюда! — выкрикнул Шартран, хватаясь за кобуру. — Все это не для ваших глаз!

— Чинита! — взмолился Глик. — Это самоубийство! Бежим отсюда.

Макри, игнорируя призывы репортера, нажала на какую-то кнопку на камере, и всех присутствующих ослепил яркий луч света.

Лэнгдон прикрыл глаза и, крепко выругавшись, отвернулся. Когда он отнял ладони от лица, то увидел, что фонарь на камере журналистки бросает луч по меньшей мере на тридцать ярдов.

В этот момент до них издали долетел голос камерария:

— И на сем камне я создам церковь мою!

Макри направила камеру в сторону источника звука. В сероватой мгле в самом конце луча виднелось черное пятно. Это камерарий с диким криком мчался по центральному нефу собора.

На какой-то миг все растерялись, не зная, как поступить, — такое впечатление произвела на них эта странная и страшная картина. Но потом словно прорвало плотину.

Шартран, оттолкнув Лэнгдона, помчался к камерарию. Американец бросился следом за ним. Виттория и швейцарские гвардейцы последовали их примеру.

Макри замыкала группу, освещая всем путь и одновременно передавая картину этой мрачной погони всему миру. Глик, проклиная все последними словами, неохотно трусил сзади и комментировал события, время от времени включая микрофон.

* * *

Главный неф собора Святого Петра (как где-то вычитал Шартран) по длине немного превосходил футбольное поле олимпийского стадиона. Однако сейчас лейтенанту казалось, что неф длиннее поля по меньшей мере раза в два. Не снижая темпа, он на бегу пытался сообразить, куда мог направиться камерарий. Священник был в шоке, он явно бредил, получив во время кровавого побоища в папском кабинете сильнейшую физическую и моральную травму.

Откуда-то издали, из-за пределов зоны, освещаемой фонарем камеры Би-би-си, доносился счастливый вопль камерария:

— И на камне сем я создам церковь мою!

Шартран знал, какие слова выкрикивает священник. Это была цитата из Евангелия от Матфея, а именно — глава 16, стих 18. Сейчас, когда до гибели церкви оставалось всего несколько коротких минут, эти слова казались лейтенанту абсолютно неуместными. Камерарий, несомненно, лишился рассудка.

А может быть, это все же не так?

Шартран всегда был убежден, что Бог никогда не вступает в прямые контакты со своими чадами, а все чудесные события, пережитые когда-либо людьми, есть не что иное, как плод воображения фанатично настроенного человека, видящего и слышащего то, что он желает увидеть и услышать.

Но в этот миг у Шартрана возникло видение, ему показалось, что сам Господь явился перед ним, чтобы продемонстрировать свое беспредельное могущество.

Впереди, в пятидесяти ярдах от него, вдруг появился призрак, привидение… прозрачный, светящийся силуэт полуобнаженного камерария. Изумленный Шартран остановился, сердце его замерло. Камерарий воссиял! Лейтенанту казалось, что тело клирика с каждым мгновением светится все ярче. Затем оно стало погружаться в пол собора — все глубже и глубже. Еще несколько секунд, и камерарий, словно под влиянием какой-то магической силы, полностью скрылся под землей.

* * *

Лэнгдон тоже увидел этот фантом. И ему на миг показалось, что он стал свидетелем чуда. Но останавливаться в отличие от Шартрана ученый не стал. Пробежав мимо потрясенного лейтенанта, он устремился к месту, где исчез в полу камерарий. Ему стало ясно, что произошло. Камерарий добежал до ниши паллиума — освещаемого девяноста девятью лампадами углубления в полу собора. Лампады бросали свет снизу, что и придало камерарию вид призрака. Когда священнослужитель начал спускаться по ступеням, создалась полная иллюзия того, что он погружается в пол.

Лэнгдон, задыхаясь, подбежал к углублению и, перегнувшись через ограду, заглянул вниз, в залитое светом лампад пространство. Он успел увидеть камерария, бегущего по мраморному полу к стеклянным дверям, за которыми хранился знаменитый золотой ларец.

Что он делает? Не думает же он, что золотой ларец…

Камерарий распахнул дверь и вбежал в комнату с ларцом. Промчавшись мимо постамента, на котором стоял ларец, он упал на колени и принялся тянуть на себя вделанную в пол железную решетку.

Лэнгдон в ужасе наблюдал за действиями священника. Он понял наконец, куда намерен проникнуть обезумевший клирик. О Боже!

— Не надо, святой отец! Не надо! — закричал Лэнгдон, бросившись к ведущим вниз ступеням.

Открыв стеклянные двери, ученый увидел, что камерарий сумел поднять металлическую решетку. Крепящаяся на петлях крышка люка упала на пол с оглушительным грохотом, явив взору узкий колодец и крутую, ведущую в темноту лестницу. Когда камерарий начал спускаться, Лэнгдон схватил его за голые плечи и попытался поднять наверх. Покрытая потом кожа священника оказалась скользкой, однако Лэнгдон держал крепко.

Камерарий резко поднял голову и спросил с искренним изумлением:

— Что вы делаете?

Их глаза встретились, и Лэнгдон вдруг понял, что обладатель такого взгляда не может находиться в трансе. Это был полный решимости взгляд человека, до конца контролирующего свои действия — контролирующего, несмотря на то что выжженное на груди клеймо причиняло ему немыслимые страдания.

— Святой отец, — сказал Лэнгдон спокойно, но в то же время настойчиво, — вам не следует туда спускаться. Нам всем необходимо покинуть собор.

— Сын мой, — ответил камерарий до странности нормальным тоном, — я только что получил послание свыше. Мне известно…

— Камерарий!!!

Это кричал Шартран, скатываясь по лестнице в залитое светом фонаря видеокамеры подземелье.

Когда лейтенант увидел открытую железную решетку; его глаза наполнились ужасом. Он подбежал к люку, осенил себя крестным знамением и бросил на Лэнгдона благодарный взгляд за то, что тот остановил камерария. Лэнгдон понял лейтенанта, поскольку много читал об архитектуре Ватикана и ему было известно, что скрывается за этой решеткой. Там находилась величайшая святыня христианского мира. Terra Santa. Святая земля. Некоторые называли это место Некрополем, а иные — Катакомбами. По отчетам немногих избранных церковников, спускавшихся по этим ступеням, Некрополь являл собой бесконечный лабиринт темных переходов и склепов, способный навеки поглотить того, кто потеряет в нем ориентацию. Это было совсем не то место, в котором можно было успешно вести погоню за камерарием.

— Синьор, — умоляющим тоном произнес Шартран, — вы в шоке. Вам не следует туда спускаться. Это равносильно самоубийству.

Камерарий проявил удивительную выдержку. Он поднял голову и спокойно положил руку на плечо Шартрана.

— Благодарю вас за заботу обо мне. Мне было откровение. Я не могу сказать вам какое. И я не могу сказать вам, как я его понял. Но откровение действительно было. Мне стало известно где находится антиматерия.

Все изумленно смотрели на священнослужителя.

— И на камне сем я создам церковь мою! — еще раз произнес он, обращаясь ко всей группе. — Так звучало послание, и его смысл мне предельно ясен.

Лэнгдон был по-прежнему не способен серьезно отнестись к словам камерария о том, что он не только общался с самим Богом, но и смог расшифровать послание небес. И на сем камне я создам церковь мою? Эти слова Христос обратил к Петру, своему первому апостолу, и полностью они звучали так: «И Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют его».

Макри подошла ближе, чтобы взять камерария крупным планом. Глик же от изумления практически утратил дар речи.

— Иллюминаты подложили свой инструмент разрушения, — теперь камерарий говорил быстро, — под краеугольный камень нашей церкви. В ее фундамент. — Он показал вниз на ступени. — Ловушка антиматерии находится на камне, на котором выстроен этот собор. И мне известно, где этот камень расположен.

Лэнгдон наконец окончательно решил, что надо преодолеть сопротивление камерария и вытащить его на поверхность. Хотя речь священника лилась гладко, он нес полнейшую чепуху. Камень? Краеугольный камень? Фундамент? Эти ступени не ведут ни к какому фундаменту. Они ведут в Некрополь.

— Этот стих всего лишь метафора, святой отец! Там нет никакого камня!

— Там есть камень, сын мой, — печально произнес камерарий. Он повернулся лицом к колодцу и сказал: — Pietro e la Pietra.

Лэнгдон мгновенно окаменел. Ему все стало ясно.

Простота решения бросила его в холод. Стоя вместе с остальными на краю спуска и глядя вниз, он понял, что там во тьме под церковью действительно находится камень.

Pietro ё la pietra. Этот камень — Петр.

Вера Петра была настолько твердой, что Христос называл его Камнем. Это был преданный ученик, на плечах которого Спаситель намеревался воздвигнуть свою церковь. Лэнгдон вдруг вспомнил, что именно здесь, на Ватиканском холме был распят и похоронен апостол Петр. Ранние христиане воздвигли над его могилой крошечное святилище. По мере распространения христианства святилище становилось все больше и больше, превратившись в конце концов в гигантскую базилику. Католическая вера была в буквальном смысле построена на святом Петре. На камне.

— Антивещество спрятано в могиле святого Петра, — сказал камерарий, и его голос звучал кристально чисто.

Несмотря на сверхъестественное происхождение информации, Лэнгдон почувствовал в ней определенную логику. Он вдруг с болезненной ясностью понял, что могила святого Петра является, с точки зрения иллюминатов, лучшим местом для размещения заряда. Они поместили инструмент уничтожения церкви в самое ее сердце — как в прямом, так и в переносном смысле. Это был весьма символичный акт, призванный продемонстрировать, что могуществу братства «Иллюминати» нет пределов. Полное проникновение.

— А если вам нужны более веские доказательства, — в речи камерария теперь звучало нетерпение, — то я увидел, что решетка не заперта. — Он показал на металлическую крышку. — Она всегда была на запоре. Кто-то недавно спускался вниз…

Все молча посмотрели в колодец.

Спустя секунду камерарий вытянул руку, схватил одну из лампад и с вводящей в заблуждение легкостью начал спуск.

Глава 119

Крутые каменные ступени вели в глубь земли.

«Там я и умру», — думала Виттория.

Хватаясь за крепкие веревочные перила, она осторожно спускалась вниз позади остальных. Когда Лэнгдон предпринял очередную попытку остановить камерария, Шартран не позволил ему это сделать, схватив за плечи. Молодой офицер уже, видимо не сомневался в разумности действий священнослужителя.

После короткой борьбы Лэнгдон сумел освободиться и пустился вдогонку за камерарием. Лейтенант держался с ним рядом. Виттория торопливо следовала за ними. Спуск был таким крутым, что любой неверный шаг мог обернуться смертельным падением. Далеко внизу девушка видела сияние лампады камерария. У нее за спиной слышались торопливые шаги журналистов Би-би-си. На камере по-прежнему ярко горел фонарь, бросая свет на идущих впереди Лэнгдона и Шартрана. По стенам колодца плясали огромные тени. Девушке не хотелось верить в то, что весь мир является свидетелем этого безумия. «Да выключи ты этот проклятый фонарь!» — думала она, хотя понимала, что только благодаря его свету она могла видеть, куда ставить ногу.

Эта странная и нелепая погоня продолжалась, а мысли Виттории тем временем кружились в каком-то безумном вихре. Что сможет сделать камерарий? Ведь даже если он найдет антивещество, времени у них нет!

Интуиция подсказывала ей, что камерарий скорее всего прав, и это ее безмерно удивляло. Размещение антивещества под землей, на глубине трех этажей, представлялось ей чуть ли не благородным и человеколюбивым актом. Примерно на такой же глубине находилось и хранилище «Оп-Мат». Теперь она знала, что последствия взрыва будут менее разрушительными, чем она думала. Не будет ни теплового удара, ни летающих обломков, способных поразить людей. Все ограничится тем, что разверзнется земля и в образовавшийся кратер провалится собор Святого Петра. Что само по себе будет вполне апокалиптически, зрелищем.

Неужели Колер все же проявил человеколюбие? Виттория до сих пор не могла до конца поверить в его участие в этом страшном заговоре. Да, она могла понять его ненависть к религии… но столь ужасный поступок был совсем не в его духе. Неужели его озлобленность была столь чудовищной? Неужели он мог нанять убийцу? Неужели он действительно хотел уничтожить Ватикан? Неужели директор ЦЕРНа организовал убийство ее отца, четверых кардиналов и самого папы? Все это казалось ей абсолютно неправдоподобным. И каким образом Колер ухитрился внедрить своего агента в самое сердце города-государства? Рошер был человеком Колера, сказала себе Виттория. Он был иллюминатом. Капитан, вне всякого сомнения, имел ключи от всех помещений Ватикана — кабинета папы, дверей, ведущих в Il Passetto, Некрополя, гробницы святого Петра. Он вполне мог поместить ловушку с антивеществом в гробницу апостола (вход туда был практически для всех запрещен) и дать команду гвардейцам обыскивать только доступную для публики территорию. Рошер был уверен, что никто не сможет найти антиматерию.

Но Рошер никак не мог рассчитывать на то, что камерарий получит откровение свыше.

Откровение. Вера Виттории была не настолько глубокой, чтобы девушка могла вот так сразу поверить в подобное чудо. Неужели Бог напрямую беседовал с камерарием? Все ее существо протестовало против подобной возможности, но в то же время она знала, что существует отрасль науки, занимающаяся проблемами различных неявных связей. Ей самой чуть ли не каждый день приходилось встречаться с примерами подобного общения. Морские черепашки одновременно вылуплялись из пары яиц одной и той же кладки, хотя яйца были развезены на тысячи миль друг от друга… скопления медуз площадью в несколько акров пульсировали в такт, словно ими руководил один высший разум. Весь мир пронизан невидимыми линиями связи, думала она.

Но связь между Богом и человеком?..

Виттория жалела, что рядом нет ее любимого отца, который мог бы поделиться с дочерью своей верой. Однажды он уже объяснял ей в научных терминах возможность божественных контактов, но убедить дочь в их существовании Леонардо Ветра тогда не сумел. Она все еще помнила тот день, когда, увидев отца молящимся, спросила:

— Папа, зачем ты зря тратишь время? Ведь Бог тебя все равно не слышит.

Леонардо Ветра поднял на нее глаза и ответил с отеческой улыбкой:

— Я знаю, что моя дочь — известный скептик. Значит, ты не веришь, что Бог говорит с человеком? Если так, то позволь мне рассказать об этом на твоем языке. — Он снял с полки муляж человеческого мозга и поставил его перед ней на стол. — Как тебе, видимо, известно, Виттория, человеческие существа, как правило, используют крайне незначительную часть клеток мозга. Однако если поместить человека в экстремальную ситуацию, вызванную физической травмой, чрезмерной радостью, страхом или глубоким погружением в молитву, то все нейроны мозга начинают работать словно безумные, порождая необыкновенную ясность мысли.

— Ну и что из того? — не согласилась Виттория. — Ясность мысли вовсе не означает возможности бесед с Богом.

— А вот и нет! — воскликнул отец. — Ты же знаешь, что в подобные моменты просветления люди находят решение казавшихся ранее неразрешимыми проблем. Гуру называют подобное состояние высшим сознанием, биологи — измененным состоянием, психологи — сверхчувствительностью. — Отец выдержал паузу и продолжил: — А мы, христиане, называем это ответом на наши молитвы. Иногда божественное откровение означает лишь, что твой ум распахивается так, что слышит в твоем же сердце то, что ему уже давно известно, — закончил Леонардо Ветра с широкой улыбкой.

Сейчас, торопливо спускаясь по ступеням в темную глубину, Виттория думала, что отец, возможно, был прав. Вполне можно поверить в то, что полученная камерарием травма повлияла на мозг таким образом, что священнослужитель просто «понял», где может быть спрятано антивещество.

«Каждый из нас есть Бог, — сказал когда-то Будда. — Каждому из нас известно все. И нам следует всего лишь распахнуть свой ум, чтобы прислушаться к своей же мудрости».

И в те минуты, когда Виттория спускалась все глубже и глубже под землю, она вдруг почувствовала, что ее ум полностью распахнулся… выпустив на волю всю ее мудрость. Перед девушкой с предельной ясностью открылось то, что вознамерился совершить камерарий. И эта ясность породила в ней такой страх, которого никогда раньше ей испытывать не приходилось.

— Не надо, камерарий! Не надо! — закричала она в глубь колодца. — Вы не понимаете! — Она представила толпу людей на площади, и ее сердце похолодело. — Если вы вынесете антивещество наверх… все умрут!

* * *

Лэнгдон с риском для жизни прыгал через две ступеньки, сокращая расстояние между собой и камерарием. Проход был очень узким, но никакой клаустрофобии ученый не ощущал. Новый ужас вытеснил из его сознания все старые страхи.

— Камерарий! — кричал Лэнгдон, постепенно приближаясь к световому пятну лампады. — Антивещество следует оставить на месте! Иного выбора у нас нет!

Еще выкрикивая эти слова, Лэнгдон понял, что здесь что-то не так. Получалось, что он, поверив в божественное откровение камерария, выступает за то, чтобы собор Святого Петра, одно из величайших архитектурных достижений человечества, был разрушен.

Но люди на площади… Иного выбора нет.

Жестокая ирония ситуации заключалась в том, что ради спасения людей требовалось уничтожить церковь. Лэнгдон подумал, что подобная символическая альтернатива могла изрядно позабавить иллюминатов.

Воздух в тоннеле был влажным и прохладным. Где-то там, в глубине, находился священный necropolis… место последнего упокоения святого Петра и бесчисленного множества ранних христиан. Лэнгдон дрожал словно от холода. Оставалось надеяться, что их миссия не окажется самоубийственной.

Лампада камерария вдруг перестала двигаться, и расстояние между ученым и клириком начало стремительно сокращаться.

Из тени неожиданно возникла последняя ступенька лестницы. Дальнейший путь преграждала металлическая решетка с тремя укрепленными на ней черепами. Камерарий из последних сил тянул на себя решетчатую дверь. Лэнгдон прыжком преградил ему путь. Через несколько секунд на ступенях появились и остальные преследователи. В белом свете фонаря они походили на призраки. Больше всех на привидение смахивал Глик. С каждым шагом он бледнел все сильнее.

— Пропустите камерария! — крикнул Шартран, хватая Лэнгдона за плечи.

— Ни в коем случае! — прозвучал откуда-то сверху голос Виттории. — Нам нужно немедленно уходить! Антивещество отсюда выносить нельзя! Если поднять его на площадь, все находящиеся там погибнут!

— Вы все должны мне доверять, — неожиданно спокойно произнес камерарий. — У нас мало времени.

— Вы не понимаете! — не унималась Виттория. — Взрыв на поверхности земли будет гораздо опаснее, чем здесь, внизу!

— Кто сказал, что взрыв произойдет на поверхности? — спросил он, глядя на девушку удивительно ясными глазами.

— Выходит, вы решили оставить ловушку здесь? — изумилась Виттория.

— Смертей больше не будет, — сказал священник, и уверенность, с которой были произнесены эти слова, оказала на всех чуть ли не гипнотическое воздействие.

— Но, святой отец…

— Умоляю, проявите хотя бы немного… веры. Я никого не прошу идти со мной, — торопливо говорил камерарий. — Вы все можете удалиться. Я прошулишь о том, чтобы вы не препятствовали Его воле. Позвольте мне завершить то, что я призван сделать. — Взгляд камерария приобрел несвойственную ему жесткость, и он закончил: — Я должен спасти церковь. И я могу это сделать. Клянусь жизнью!

Тишину, которая последовала за этими словами, вполне можно было назвать громовой.

Глава 120

Одиннадцать часов пятьдесят одна минута.

Слово «некрополь» в буквальном переводе означает «город мертвых».

Несмотря на то что Роберт Лэнгдон много читал об этом месте, к открывшейся перед ним картине он оказался совершенно неготовым. Колоссальных размеров подземная пустота была заполнена рассыпающимися надгробиями. Крошечные мавзолеи напоминали сооруженные на дне пещеры дома. Даже воздух казался Лэнгдону каким-то безжизненным. Узкие металлические подмостки для посетителей зигзагами шли между памятниками. Большая часть древних мемориалов была сложена из кирпича, покрытого мраморными пластинами. Кирпич от старости давно начал рассыпаться. Бесчисленные кучи невывезенной земли, словно тяжелые колонны, подпирали низкое каменное небо, распростершееся над этим мрачным поселением мертвых.

Город мертвых, думал Лэнгдон. Американец ощущал странное, двойственное чувство. С одной стороны, он испытывал любопытство ученого, а с другой — ему было просто страшно. «Может быть, я принял неверное решение?» — думал он, шагая вместе с остальными по извилистым мосткам.

Шартран первым попал под гипнотическое влияние камерария, и именно он заставил Лэнгдона открыть металлические ворота в Город мертвых. Глик и Макри совершили благородный поступок, откликнувшись на просьбу клирика освещать путь. Впрочем, учитывая ту славу, которая ждала журналистов (если они выберутся отсюда живыми), благородная чистота их помыслов вызывала некоторые сомнения. Виттория меньше всех остальных хотела спускаться в подземелье, и в ее взгляде ученый видел какую-то безысходность, что, несомненно, было результатом развитой женской интуиции.

«Однако теперь мои сомнения не имеют значения, — думал Лэнгдон, шагая чуть впереди девушки. — Слишком поздно. Обратного пути у нас нет».

Виттория молчала, но Лэнгдон знал, что оба они думают об одном и том же. Девяти минут явно не хватит для того, чтобы убраться из Ватикана, если окажется, что камерарий заблуждался.

Проходя мимо рассыпающихся в прах мавзолеев, Лэнгдон вдруг почувствовал, что идти стало труднее, и с удивлением обнаружил, что они уже не спускаются вниз, а поднимаются в гору. Когда ученый понял, в чем дело, он похолодел. Рельеф места, в котором они находились, сохранился в том же виде, каким он был во времена Христа. Он идет по первозданному Ватиканскому холму! Вблизи его вершины, как утверждают историки, находится могила святого Петра. Лэнгдон всегда удивлялся: откуда им это известно? Теперь он получил ответ: проклятый холм по-прежнему оставался на своем месте!

Лэнгдону казалось, что он бежит по страницам самой истории. Где-то чуть впереди находилась могила апостола Петра — самая священная реликвия христианства. Трудно поверить, что могила апостола когда-то была обозначена одним скромным алтарем-святилищем. То время давно кануло в Лету. По мере возвышения Петра в глазах христианского мира над первым алтарем возводились все более внушительные храмы. Это продолжалось до тех пор, пока Микеланджело не воздвиг величественный собор Святого Петра, центр купола которого находится точно над захоронением апостола. Как говорят знатоки, отклонение составляет лишь какую-то долю дюйма.

Они продолжали восхождение, лавируя между могил. Лэнгдон в очередной раз бросил взгляд на часы. Восемь минут. Ученый стал всерьез опасаться, что по прошествии этих минут Виттория, он сам и все остальные безвременно присоединятся к нашедшим здесь последний покой ранним христианам.

— Осторожно! — послышался вопль Глика. — Змеиные норы!

Лэнгдон уже увидел то, что испугало репортера. В тропе, по которой они теперь шли, виднелось множество небольших отверстий. Лэнгдон старался шагать так, чтобы не наступать на эти дыры в земле.

Виттория, едва не споткнувшись об одну из нор, последовала его примеру.

— Змеиные норы? — испуганно косясь на тропу, переспросила девушка.

— Скорее закусочные, — улыбнулся Лэнгдон. — Объяснять я вам ничего не буду. Поверьте на слово.

Он вспомнил, что эти отверстия назывались «трубками возлияния» и ранние христиане, верившие в воскресение тела, использовали их для того, чтобы в буквальном смысле подкармливать мертвецов, регулярно наливая молоко и мед в находящиеся внизу могилы.

* * *

Камерарий чувствовал, как слабеет с каждым шагом.

Однако он упрямо шел вперед: долг перед Богом и людьми заставлял его ноги двигаться. «Мы почти на месте», — думал он, страдая от невыносимой боли. Мысли иногда причиняют больше страданий, чем тело, сказал себе клирик, ускоряя шаг. Он знал, что времени у него почти не осталось.

— Я спасу Твою церковь, Создатель, — шептал Карло Вентреска. — Клянусь жизнью!

Несмотря на фонарь телевизионщиков — камерарий был им искренне благодарен, — он по-прежнему держал лампаду в высоко поднятой руке. «Я — луч света во тьме. Я — свет». Лампада на ходу колебалась, и временами у него возникало опасение, что масло из нее выплеснется и обожжет его. Камерарию этого не хотелось. За сегодняшний вечер ему и без того пришлось увидеть слишком много опаленной плоти. Включая свою собственную.

По телу камерария струился пот, священник задыхался, напрягая последние силы. Однако, оказавшись на вершине, он почувствовал себя возрожденным. Клирик стоял на ровном участке холма, в том месте, где ему столько раз приходилось бывать. Здесь тропа кончалась, упираясь в высокую земляную стену. На стене виднелась крошечная надпись: «Mausoleum S». Могила святого Петра.

В стене, где-то на уровне груди камерария, имелось отверстие. Рядом с отверстием не было золоченой таблички или какого-либо иного знака почтения. Была всего лишь дыра в стене, ведущая в небольшой грот с нищенским, рассыпающимся от древности саркофагом. Камерарий заглянул в грот и устало улыбнулся. Он слышал топот ног шагавших следом за ним людей. Поставив лампаду на землю, священник преклонил колени и вознес краткую молитву: «Благодарю Тебя, Боже. Я почти исполнил свой долг».

* * *

Потрясенный кардинал Мортати, стоя на площади Святого Петра в окружении священнослужителей, следил за драмой, разворачивающейся перед ним на огромных телевизионных экранах. Он уже не знал, чему верить. Неужели весь мир был свидетелем того, что видел он сам? Неужели Господь действительно говорил с камерарием? Неужели антивещество на самом деле спрятано в могиле святого Пе…

— Посмотрите! — выдохнула окружающая его толпа.

— Там, там! — Все люди, как один человек, показывали на экран. — Чудо! Чудо!

Мортати поднял глаза. Качающаяся камера плохо удерживала угол изображения, но в остальном картинка была совершенно четкой. Образ, который узрел весь мир, был поистине незабываем.

Камерарий стоял на коленях спиной к зрителям, а перед ним находилось неровное отверстие в стене, через которое можно было увидеть коричневый глиняный гроб. Хотя Мортати видел этот стоящий среди обломков камней гроб лишь раз в жизни, он сразу его узнал. Ему было известно, кто в нем покоится. San Pietro.

Мортати был не настолько наивен, чтобы думать, что причиной вопля, вырвавшегося из груди сотен тысяч людей, был восторг от лицезрения самой священной реликвии христианского мира — могилы святого Петра. Люди упали на колени вовсе не из почтения к апостолу. Их привел в экстаз предмет, стоящий на крышке гроба, и именно этот предмет заставил их вознести благодарственную молитву Господу.

Ловушка с антивеществом. Она была спрятана в темноте Некрополя. Именно там она простояла весь день. Современнейший прибор. Смертельно опасный. Неумолимо отсчитывающий время.

Откровение камерария оказалось Истиной.

Мортати с изумлением смотрел на прозрачный цилиндр с парящим в его центре мерцающим шариком. В гроте ритмично мерцал свет — электронный дисплей отсчитывал последние пять минут своего существования.

На крышке саркофага, всего в нескольких дюймах от ловушки, находилась беспроводная камера наблюдения швейцарской гвардии.

Мортати перекрестился. Более пугающего изображения ему не доводилось видеть за всю свою долгую жизнь. До него не сразу дошло, что вскоре положение станет еще страшнее.

Камерарий поднялся с колен, схватил прибор и повернулся лицом ко всем остальным. Было видно, что священник предельно сосредоточен. Не обращая ни на кого внимания, он начал спускаться с холма тем же путем, которым на него поднялся.

Камера выхватила из темноты искаженное ужасом лицо Виттории Ветра.

— Куда вы?! Камерарий! Я думала, что вы…

— Имей веру, дочь моя! — воскликнул священник, не замедляя шага.

Роберт Лэнгдон попытался остановить камерария, но ему помешал Шартран, который, видимо, полностью разделял веру клирика.

После этого на экранах появилось такое изображение, какое бывает, когда съемка ведется из кабинки американских горок. На картинке возникали вращающиеся силуэты. Вместо лиц крупным планом неожиданно появились бегущие ноги, несколько раз изображение вообще исчезало. Вся группа, спотыкаясь в полутьме, мчалась к выходу из Некрополя.

— Неужели он несет прибор сюда? — не веря своим глазам, в ужасе прошептал Мортати.

Весь мир, сидя перед телевизорами, с замирающим сердцем следил за тем, как камерарий мчится к выходу из Некрополя, неся перед собой ловушку с антивеществом.

«Смертей этой ночью больше не будет!» — твердил про себя священник.

Но он ошибался.

Глава 121

Карло Вентреска вырвался из дверей собора Святого Петра в одиннадцать часов пятьдесят шесть минут. Ловушка антивещества, которую он держал перед собой в вытянутых руках, напоминала таинственный сосуд для сбора церковных подаяний. Его глаза слезились от яркого света, но он все же смог увидеть на экранах свое изображение. Обнаженный по пояс и страдающий от боли, он возвышался над площадью подобно древнему гиганту. Такого звука, который прокатился над толпой, камерарий не слышал ни разу в жизни. В этом многоголосом крике было все: рыдания, визг, пение, молитвы…

— Избавь нас от зла, — прошептал он.

Гонка от Некрополя до выхода из собора окончательно лишила его сил. И это едва не кончилось катастрофой. В последний момент Роберт Лэнгдон и Виттория Ветра попытались его остановить. Они хотели отнять ловушку и швырнуть ее назад, в подземелье Некрополя, чтобы все остальные могли спастись, выбежав из собора. Слепые глупцы!

Карло Вентреска вдруг с ужасающей ясностью понял, что ни за что не выиграл бы этой гонки, не окажись на его стороне сам Бог. Когда Роберт Лэнгдон уже почти остановил камерария, на его пути встал лейтенант Шартран, откликнувшийся на призыв священника. Что касается репортеров, то те не могли ему помешать, поскольку жаждали славы да к тому же тащили на себе слишком много оборудования.

Воистину, неисповедимы пути Господни!

Камерарий вначале услышал позади себя топот ног… а затем и увидел своих преследователей на огромных экранах. Собрав последние силы, он воздел руки с ловушкой к небу, а потом, словно бросая вызов иллюминатам, расправил плечи, чтобы весь мир мог увидеть его обожженную клеймом грудь. Через миг он уже бежал вниз по ступеням лестницы.

Наступал последний акт драмы.

«С Богом! — подумал он. — С Богом…»

* * *

Четыре минуты…

Лэнгдон практически ослеп, выбежав из базилики. Белые лучи прожекторов обожгли сетчатку. Впрочем, он все же смог различить перед собой, словно в тумане, спину сбегающего по ступеням камерария. Окруженный белым сиянием, как нимбом, священнослужитель походил на какое-то современное божество. Обрывки сутаны развевались за его спиной, и на обнаженном теле были видны раны и ожоги, нанесенные руками врагов. Камерарий бежал, гордо расправив плечи и призывая мир к вере в Бога. Клирик мчался к толпе, держа в руках орудие смерти.

«Что он делает? — думал Лэнгдон, возобновляя погоню. — Он же всех убьет!»

— Делу рук сатаны нет места в доме Бога! — кричал камерарий, приближаясь к окаменевшей от ужаса толпе.

— Святой отец! — пытался остановить его Лэнгдон. — Для вас туда нет пути!

— Обрати свой взор в небеса! Мы часто забываем смотреть в небо!

И в этот момент Лэнгдон понял, куда бежит камерарий. Ученому наконец открылась вся прекрасная правда. Хотя американец по-прежнему мало что видел, он знал, что спасение рядом. Или, вернее, прямо над головой.

Это было полное звезд небо Италии.

Вертолет, который камерарий вызвал для доставки его в госпиталь, стоял прямо перед ними. Лопасти винта машины лениво вращались, а пилот уже сидел в кабине. При виде бегущего к вертолету камерария Лэнгдон ощутил необыкновенный подъем духа. И перед его мысленным взором с калейдоскопической быстротой начали меняться разнообразные картины…

Вначале он увидел широкие просторы Средиземного моря. Какое расстояние до его побережья? Пять миль? Десять? Он знал, что поезд до побережья идет примерно семь минут. Скорость вертолета — 200 миль в час. Кроме того, у него нет остановок… Если они сумеют вывезти ловушку в море и там сбросить… Впрочем, имелся и иной вариант. La Cava Romana! От мраморных карьеров, расположенных к северу от города, их отделяло менее трех миль. Интересно, насколько они велики? Две квадратные мили? В этот поздний час там наверняка нет людей! Если сбросить ловушку туда…

* * *

— Все назад! — кричал камерарий. — Назад!!! Немедленно!

Стоящие рядом с вертолетом швейцарские гвардейцы в немом изумлении взирали на бегущего священника.

— Назад! — рявкнул камерарий.

Швейцарцы отступили.

Весь мир наблюдал за тем, как камерарий обежал вертолет, рванул на себя дверцу кабины и крикнул:

— Вылезай, сын мой!

Пилот, ни слова не говоря, спрыгнул на землю.

Камерарий бросил взгляд на высоко расположенное сиденье пилота и понял, что в его состоянии, чтобы добраться туда, ему потребуются обе руки. Повернувшись лицом к трясущемуся рядом с ним пилоту, он сунул ему в руки ловушку и сказал:

— Подержи, пока я влезу. Потом отдашь эту штуку мне.

Втягивая свое непослушное тело в кабину, камерарий услышал вопль подбегающего к машине Роберта Лэнгдона. «Теперь ты все понимаешь, — подумал камерарий. — И ты наконец уверовал».

Камерарий уселся в кресло пилота, притронулся к знакомым рычагам управления и высунулся в окно, чтобы взять ловушку с антивеществом.

Но руки швейцарца были пусты.

— Он забрал ее! — крикнул солдат.

— Кто он?! — с упавшим сердцем спросил камерарий.

— Вот он, — ответил швейцарец, показывая пальцем.

* * *

Роберт Лэнгдон был чрезвычайно удивлен тяжестью ловушки. Обежав вертолет, ученый взобрался в пассажирский отсек, где ему уже довелось побывать с Витторией всего несколько часов назад. Оставив дверцу открытой, он застегнул ремень безопасности и крикнул занявшему переднее сиденье камерарию:

— Летите, святой отец!

Священнослужитель повернул искаженное ужасом лицо к непрошеному пассажиру и спросил:

— Что вы делаете?!

— Вы поведете вертолет, а я сброшу ловушку! — крикнул Лэнгдон. — Времени на споры у нас нет! Поднимайте в воздух эту благословенную машину!

Казалось, что камерария на секунду парализовало. В белом свете прожекторов стали видны морщины на его лице.

— Я могу сделать это и один, — прошептал он. — Я должен закончить это дело самостоятельно.

Лэнгдон его не слушал.

— Да лети же ты! — услышал он свой собственный крик. — Быстрее! Я здесь для того, чтобы тебе помочь!

Американец взглянул на стоящую у него на коленях ловушку и, задыхаясь, выдавил:

— Три минуты, святой отец! Всего три!

Эти слова вернули камерария к действительности, и он, не испытывая более колебаний, повернулся лицом к панели управления. Двигатель взревел на полную мощность, и вертолет оторвался от земли.

Сквозь поднятый винтом вихрь пыли Лэнгдон увидел бегущую к вертолету Витторию. Их глаза встретились, и через долю секунды девушка осталась далеко внизу.

Глава 122

Рев двигателя и ураганный ветер, врывающийся в открытую дверь, привели все чувства Лэнгдона в состояние полного хаоса. Кроме того, ему приходилось бороться с резко возросшей силой тяжести, поскольку камерарий поднимал машину с максимальной скоростью. Залитая огнями площадь Святого Петра очень быстро превратилась в небольшой светлый эллипс, окруженный россыпью уличных фонарей.

Ловушка с антивеществом, словно тяжелая гиря, давила на руки Лэнгдона. Он старался держать ее как можно крепче, поскольку его покрытые потом и кровью ладони стали очень скользкими. Внутри ловушки спокойно парила капля антивещества, а монитор пульсировал красным светом, отсчитывая последние минуты.

— Две минуты! — крикнул Лэнгдон, еще не зная, в каком месте камерарий намерен сбросить ловушку.

Огни улиц под ними разбегались во всех направлениях. Далеко на западе можно было увидеть побережье Средиземного моря — сверкающую линию огней, за которой расстилалась не имеющая конца темнота. Море оказалось гораздо дальше, чем думал Лэнгдон. Более того, море огней на побережье еще раз напомнило о том, что произведенный даже далеко в море взрыв может иметь разрушительные последствия. Об уроне, который может нанести жителям побережья поднятое взрывом цунами, Лэнгдону просто не хотелось думать.

Вытянув шею и взглянув прямо по курсу через окно кабины, он почувствовал некоторое облегчение. Перед ними едва виднелись в ночи пологие склоны римских холмов. Склоны были усеяны огнями — это были виллы очень богатых людей, — но примерно в миле к северу холмы погружались во мрак. Никаких огней. Ничего. Сплошная тьма.

«Карьеры! — подумал Лэнгдон. — La Cava Romana!»

Вглядываясь в черное пятно на земле, Лэнгдон решил, что площадь карьера достаточно велика. Кроме того, он был довольно близко. Во всяком случае, гораздо ближе, чем море. Ученый ощутил радостное возбуждение. Именно там камерарий решил избавиться от антивещества! Ведь нос вертолета обращен в ту сторону! В сторону карьеров! Лэнгдона, правда, смущало то, что, несмотря на рев двигателя и ощутимое движение вертолета, карьеры не становились ближе. Чтобы лучше сориентироваться, он выглянул в открытую дверь, и то, что он там увидел, повергло его в панику. От только что пробудившейся радостной надежды не осталось и следа. В нескольких тысячах футов прямо под ними он увидел залитую огнями прожекторов площадь Святого Петра.

Они по-прежнему находились над Ватиканом!

— Камерарий! — задыхаясь от волнения, выкрикнул Лэнгдон. — Летите вперед! Мы уже достаточно высоко! Надо лететь вперед. Мы не можем сбросить ловушку на Ватикан!

Камерарий не ответил. Казалось, все его внимание было сосредоточено на управлении машиной.

— Осталось меньше двух минут! — крикнул американец, поднимая ловушку. — Я уже вижу карьеры! La Cava Romana! В паре миль к северу! Нам нужно…

— Нет, — ответил камерарий. — Это слишком опасно. — Пока вертолет продолжал карабкаться в небо, клирик повернулся лицом к ученому и с печальной улыбкой произнес: — Я очень сожалею, мой друг, что вы решили присоединиться ко мне. Ведь тем самым вы принесли себя в жертву.

Лэнгдон взглянул в бесконечно усталые глаза камерария и все понял. Кровь застыла в его жилах.

— Но… но ведь должны же мы куда-нибудь лететь!

— Только вверх, — отрешенно ответил камерарий. — Только это может гарантировать безопасность.

Мозг Лэнгдона отказывался ему служить. Выходит, он абсолютно неверно истолковал намерения священнослужителя. Так вот что означали его слова: «Обрати свой взор в небеса!»

Небеса, как теперь понимал Лэнгдон, были буквально тем местом, куда они направлялись. Камерарий с самого начала не собирался выбрасывать ловушку. Он просто хотел увезти ее как можно дальше от Ватикана.

Это был полет в один конец.

Глава 123

Виттория Ветра, стоя на площади Святого Петра, неотрывно смотрела в небо. Вертолет казался едва заметной точкой, поскольку лучи прожекторов прессы до него уже почти не доставали. Даже рев его мотора превратился в отдаленное гудение. Казалось, что все люди, вне зависимости от их вероисповедания, затаив дыхание, в напряженном ожидании смотрят в небо. Сердца всех жителей земли в этот момент бились в унисон.

В душе девушки бушевал ураган эмоций. Когда вертолет скрылся из виду, перед ее мысленным взором снова возникло лицо сидящего в кабине Лэнгдона. О чем он думал в тот момент? Неужели он так все до конца и не понял?

Все телевизионные камеры на площади смотрели в темное небо. Взоры людей также были обращены в небеса. И журналисты, и зрители вели про себя обратный отсчет секунд. На всех огромных экранах была одна и та же благостная картинка: ясное римское небо с алмазной россыпью звезд. Виттория почувствовала, что ее глаза наполняются слезами.

Позади нее на мраморном возвышении в благоговейном молчании стояли спасенные кардиналы. Взоры священнослужителей были обращены вверх. Некоторые из них соединили ладони в молчаливой молитве, но большинство кардиналов словно пребывали в трансе. Несколько человек рыдали. Число оставшихся до взрыва секунд неумолимо сокращалось. Во всех концах земли — в жилых домах, барах, конторах, аэропортах, больницах — люди готовились стать свидетелями трагического события. Мужчины и женщины брались за руки, родители поднимали к небу детей. Над площадью Святого Петра стояла мертвая тишина.

Эту святую тишину взорвали колокола базилики.

Виттория дала волю слезам.

Затем… затем мир замер. Время истекло.

* * *

Самым страшным в момент взрыва оказалась повисшая над площадью тишина.

Высоко в небе над Ватиканом возникла искра размером с булавочную головку. Затем на какую-то долю секунды появилось новое небесное тело… Такого белого и чистого света людям Земли видеть еще не доводилось.

Еще мгновение, и искра, словно питая саму себя, начала разрастаться в ослепительно белое пятно. Пятно с невообразимой скоростью расширялось во все стороны. Одновременно усиливалось сияние, и создавалось впечатление, что это море белого огня вот-вот затопит все небо. Стена света, набирая скорость, летела вниз, на людей.

Мгновенно потерявшие способность видеть люди закричали и в страхе закрыли глаза руками.

Но затем произошло нечто совершенно невообразимое. Растекающееся во все стороны море огня, словно повинуясь воле Бога, остановилось, как бы наткнувшись на преграду. Казалось сверкающий огненный шар был заключен в гигантскую стеклянную сферу. Отразившись от внутренней стенки невидимого сосуда, световые волны обратились внутрь. Сияние многократно усилилось. Казалось, что огненный шар, достигнув нужного диаметра, замер. Несколько мгновений над Римом висело новое яркое светило правильной шарообразной формы.

Ночь превратилась в день.

Затем сфера взорвалась.

Над площадью пронесся глухой гул, а затем на землю с адской силой обрушилась взрывная волна. Гранит, на котором стоял Ватикан, содрогнулся. Люди потеряли возможность дышать, а некоторых из них просто швырнуло на землю. Окружающая площадь колоннада завибрировала. За ударной волной последовала тепловая. Горячий ветер свирепствовал на площади, вздымая тучи пыли и сотрясая стены. Свидетели этого Армагеддона в ужасе закрыли глаза.

Затем белая сфера вдруг снова сжалась, превратившись в крошечную световую точку, почти такую же, как та, что за несколько секунд до этого дала ей жизнь.

Глава 124

Никогда до этого столько людей одновременно не замирали в полном молчании.

Обращенные к вновь потемневшему небу взгляды опустились на землю. Каждый человек по-своему переживал чудо, которому только что явился свидетелем. Лучи прожекторов также склонились к земле, словно в знак почтения к воцарившейся над ними тьме. Казалось, что в этот миг весь мир одновременно склонил голову.

Кардинал Мортати преклонил колени, чтобы вознести молитву. Остальные кардиналы последовали его примеру. Швейцарские гвардейцы в безмолвном салюте опустили к земле свои длинные мечи и тоже склонили головы. Все молчали. Никто не двигался. Во всех сердцах возникли одни и те же чувства. Боль утраты. Страх. Изумление. Вера. И преклонение перед новой могущественной силой, проявление которой они только что наблюдали.

Виттория Ветра, дрожа, стояла у подножия ведущих к базилике ступеней. Девушка закрыла глаза. Хотя ураган чувств по-прежнему разрывал ее сердце, в ее ушах, подобно звону далекого колокола, звучало одно-единственное слово. Слово чистое и жестокое. Девушка гнала его прочь, но оно возвращалось вновь и вновь. Боль, которую испытывала Виттория, казалось, нельзя было вынести. Она пыталась прогнать ее словами, которые заполняли сознание всех других людей… потрясающая мощь антивещества… спасение Ватикана… камерарий… мужество… чудо… самопожертвование… Но слово не желало уходить. Оно звучало в ее голове нескончаемым эхом, пробиваясь сквозь хаос мыслей и чувств.

Роберт.

Он примчался к ней в замок Святого ангела.

Он спас ее.

А она убила его делом своих рук.

* * *

Кардинал Мортати возносил молитву и одновременно думал, не услышит ли он слов Божиих так же, как услышал их камерарий. «Может быть, для того, чтобы испытать чудо, в чудеса надо просто верить?» — спрашивал он себя. Мортати был современным человеком, и чудеса никогда не были для него важной частью древней религии, приверженцем которой он был. Церковь, конечно, твердила о разного рода чудесах… кровоточащих ладонях… воскрешении из мертвых… отпечатках на плащанице… но рациональный ум Мортати всегда причислял эти явления к мифам. Все они, по его мнению, были проявлением одной из величайших слабостей человека — стремления всему найти доказательства. Чудеса, как он полагал, были всего лишь легендами. А люди верят в них только потому, что хотят верить.

И все же…

Неужели он настолько осовременился, что не способен принять то, что только что видел собственными глазами? Ведь это было чудо. Разве не так? Да, именно так! Господь, прошептав несколько слов в ухо камерария, спас церковь. Но почему в это так трудно поверить? Что сказали бы люди о Боге, если бы тот промолчал? Что Всемогущему на все плевать? Или что у него просто нет сил, чтобы предотвратить несчастье? Явление чуда с Его стороны было единственным возможным ответом!

Стоя на коленях, Мортати молился за душу камерария. Он благодарил Карло Вентреску за то, что тот сумел показать ему, старику, чудо, явившееся результатом беззаветной веры.

Как ни странно, Мортати не подозревал, какому испытанию еще предстоит подвергнуться его вере…

По толпе на площади Святого Петра прокатился какой-то шелест. Шелест превратился в негромкий гул голосов, который, в свою очередь, перерос в оглушительный рев. Вся толпа в один голос закричала:

— Смотрите! Смотрите!

Мортати открыл глаза и посмотрел на людей. Все показывали пальцем в одну расположенную за его спиной точку, в направлении собора Святого Петра. Лица некоторых людей побледнели. Многие упали на колени. Кое-кто от волнения потерял сознание. А часть толпы содрогалась в конвульсивных рыданиях.

— Смотрите! Смотрите!

Ничего не понимающий Мортати обернулся и посмотрел туда, куда показывали воздетые руки. А они показывали на самый верхний уровень здания, на террасу под крышей, откуда на толпу взирали гигантские фигуры Христа и Его апостолов.

Там, справа от Иисуса, протянув руки к людям Земли… стоял камерарий Карло Вентреска.

Глава 125

Роберт Лэнгдон уже не падал. Ощущение ужаса покинуло его. Он не испытывал боли. Даже свист ветра почему-то прекратился. Остался лишь нежный шелест волн, который бывает слышен, когда лежишь на пляже.

Лэнгдон испытывал какую-то странную уверенность в том, что это — смерть, и радовался ее приходу. Ученый позволил этому покою полностью овладеть своим телом. Он чувствовал, как ласковый поток несет его туда, куда должен нести. Боль и страх исчезли, и он не желал их возвращения, чем бы ему это ни грозило. Последнее, что он помнил, был разверзнувшийся под ним ад.

«Прими меня в объятия свои, молю Тебя…»

Но плеск воды не только убаюкивал, порождая ощущение покоя, но и одновременно будил, пытаясь вернуть назад. Этот звук уводил его из царства грез. Нет! Пусть все останется так, как есть! Лэнгдон не хотел пробуждения, он чувствовал, что сонмы демонов собрались на границах этого мира, полного счастья, и ждут момента, чтобы лишить его блаженства. В этот тихий мир ломились какие-то страшные существа. За его стенами слышались дикие крики и вой ветра. «Не надо! Умоляю!!!» Но чем отчаяннее он сопротивлялся, тем наглее вели себя демоны.

А затем он вдруг вернулся к жизни…

* * *

Вертолет поднимался все выше в своем последнем смертельном полете. Он оказался в нем, как в ловушке. Огни Рима внизу, за открытыми дверями кабины, удалялись с каждой секундой. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы он немедленно выбросил за борт ловушку с антивеществом. Но Лэнгдон знал, что менее чем за двадцать секунд ловушка успеет пролезть половину мили. И она упадет на город. На людей. Выше! Выше!

Интересно, как высоко они сумели забраться, думал Лэнгдон. Маленькие винтомоторные самолеты, как ему было известно, имеют потолок в четыре мили. Вертолет успел преодолеть значительную часть этого расстояния. Сколько осталось? Две мили? Три? У них пока еще есть шансы выжить. Если точно рассчитать время, то ловушка, не достигнув земли, взорвется на безопасном расстоянии как от людей на площади, так и от вертолета. Он посмотрел вниз, на раскинувшийся под ними город.

— А что, если вы ошибетесь в расчетах? — спросил камерарий.

Лэнгдон был поражен. Пилот произнес это, даже не взглянув на пассажира. Очевидно, он сумел прочитать его мысли по туманному отражению в лобовом стекле кабины. Как ни странно, но камерарий прекратил управление машиной. Он убрал руку даже с рычага управления газом. Вертолет, казалось, летел на автопилоте, запрограммированном на подъем. Священник шарил рукой позади себя под потолком кабины. Через пару секунд он извлек из-за кожуха электрического кабеля спрятанный там ключ.

Лэнгдон с изумлением следил за тем, как камерарий, поспешно открыв металлический ящик, укрепленный между сиденьями, достал оттуда черный нейлоновый ранец довольно внушительных размеров. Священник положил ранец на пассажирское кресло рядом с собой, повернулся лицом к Лэнгдону и сказал:

— Давайте сюда антивещество.

Уверенность, с которой он действовал, привела ученого в изумление. Священнослужитель, видимо, нашел нужное решение.

Лэнгдон не знал что думать. Передавая камерарию ловушку, он сказал:

— Девяносто секунд.

То, как поступил с антивеществом клирик, повергло ученого в еще большее изумление. Камерарий осторожно принял из его рук ловушку и так же осторожно перенес ее в грузовой ящик между сиденьями. После этого он закрыл тяжелую крышку и дважды повернул ключ в замке.

— Что вы делаете?! — чуть ли не закричал Лэнгдон.

— Избавляю нас от искушения, — ответил камерарий и швырнул ключ в темноту за иллюминатором. Лэнгдону показалось, что вслед за ключом во тьму полетела его душа.

После этого Карло Вентреска поднял нейлоновый ранец и продел руки в лямки. Застегнув на поясе пряжку, он откинул ранец за спину и повернулся лицом к онемевшему от ужаса Лэнгдону.

— Простите меня, — сказал он. — Я не хотел этого. Все должно было произойти по-другому.

С этими словами он открыл дверцу и вывалился в ночь.

* * *

Эта картина снова возникла в мозгу Лэнгдона, и вместе с ней вернулась боль. Вполне реальная физическая боль. Все тело горело огнем. Он снова взмолился о том, чтобы его вернули назад, в покой, чтобы его страдания закончились. Но плеск воды стал сильнее, а перед глазами замелькали новые образы. Настоящий ад для него, видимо, только начинался. В его сознании мелькали какие-то беспорядочные картинки, и к нему снова вернулось чувство ужаса, которое он испытал совсем недавно. Лэнгдон находился на границе между жизнью и смертью, моля об избавлении, но сцены пережитого с каждым мигом становились все яснее и яснее…

Ловушка с антивеществом была под замком, и добраться до нее он не мог. Дисплей в железном ящике отсчитывал последние секунды, а вертолет рвался вверх. Пятьдесят секунд. Выше! Еще выше! Лэнгдон осмотрел кабину, пытаясь осмыслить то, что увидел. Сорок пять секунд! Он порылся под креслом в поисках второго парашюта. Сорок секунд! Парашюта там не было! Но должен же существовать хоть какой-нибудь выход!!! Тридцать пять секунд! Он встал в дверях вертолета и посмотрел вниз, на огни Рима. Ураганный ветер почти валил его с ног. Тридцать две секунды!

И в этот миг он сделал свой выбор.

Выбор совершенно немыслимый…

* * *

Роберт Лэнгдон прыгнул вниз, не имея парашюта. Ночь поглотила его вращающееся тело, а вертолет с новой силой рванулся вверх. Звук двигателя машины утонул в оглушительном реве ветра. Такого действия силы тяжести Лэнгдон не испытывал с того времени, когда прыгал в воду с десятиметровой вышки. Но на сей раз это не было падением в глубокий бассейн. Чем быстрее он падал, тем, казалось, сильнее притягивала его земля. Ему предстояло пролететь не десять метров, а несколько тысяч футов, и под ним была не вода, а бетон и камень.

И в этот миг в реве ветра он услышал словно долетевший до него из могилы голос Колера… Эти слова были произнесены утром в ЦЕРНе рядом со стволом свободного падения. Один квадратный ярд поверхности создает такое лобовое сопротивление, что падение тела замедляется на двадцать процентов. Лэнгдон понимал, что при таком падении двадцать процентов — ничто. Чтобы выжить, скорость должна быть значительно ниже. Тем не менее, скорее машинально, чем с надеждой, он бросил взгляд на единственный предмет, который прихватил в вертолете на пути к дверям. Это был весьма странный сувенир, но при виде его у Лэнгдона возникла тень надежды.

Парусиновый чехол лобового стекла лежал в задней части кабины. Он имел форму прямоугольника размером четыре на два ярда. Кроме того, чехол был подшит по краям, наподобие простыни, которая натягивается на матрас. Одним словом… это было грубейшее подобие парашюта. Никаких строп, ремней и лямок на парусине, естественно, не было, но зато с каждой стороны находилось по широкой петле, при помощи которых чехол закрепляли на искривленной поверхности кабины пилота. Лэнгдон тогда машинально схватил парусину и, прежде чем шагнуть в пустоту, продел руки в петли. Он не мог объяснить себе подобный поступок. Скорее всего это можно было считать последним актом сопротивления. Мальчишеским вызовом судьбе.

Сейчас, камнем падая вниз, он не питал никаких иллюзий.

Положение его тела, впрочем, стабилизировалось. Теперь он летел ногами вниз, высоко подняв руки. Напоминавшая шляпку гриба парусина трепыхалась над его головой. Ветер свистел в ушах.

В этот момент где-то над ним прогремел глухой взрыв. Центр взрыва оказался гораздо дальше, чем ожидал Лэнгдон. Его почти сразу накрыла взрывная волна. Ученый почувствовал, как страшная сила начала сдавливать его легкие. Воздух вокруг вначале стал теплым, а затем невыносимо горячим. Верхушка чехла начала тлеть… но парусина все-таки выдержала.

Лэнгдон устремился вниз на самом краю световой сферы, ощущая себя серфингистом, пытающимся удержаться на гребне гигантской волны. Через несколько секунд жар спал, и он продолжил падение в темную прохладу.

На какой-то миг профессор почувствовал надежду на спасение. Но надежда исчезла так же, как и жара над головой. Руки болели, и это свидетельствовало о том, что парусина несколько задерживает падение. Однако, судя по свисту ветра в ушах, он по-прежнему падал с недопустимой скоростью. Ученый понимал, что удара о землю он не переживет.

В его мозгу нескончаемой вереницей проносились какие-то цифры, но понять их значения Лэнгдон не мог… «Один квадратный ярд поверхности создает такое лобовое сопротивление, что падение тела замедляется на двадцать процентов». Однако до него все же дошло, что парусина была достаточно большой для того, чтобы замедлить падение более чем на двадцать процентов. Но в то же время Лэнгдон понимал, что того снижения скорости, которое давал чехол, для спасения было явно недостаточно. Удара о ждущий его внизу бетон ему не избежать.

Прямо под ним расстилались огни Рима. Сверху город был похож на звездное небо, с которого падал Лэнгдон. Россыпь огней внизу рассекала на две части темная полоса — широкая, похожая на змею вьющаяся лента.

Лэнгдон внимательно посмотрел на черную ленту, и в нем снова затеплилась надежда. С почти маниакальной силой он правой рукой потянул край парусины вниз. Ткань издала громкий хлопок, и его импровизированный парашют, выбирая линию наименьшего сопротивления, заскользил вправо. Поняв, что направление полета несколько изменилось, ученый, не обращая внимания на боль в ладони, снова рванул парусину. Теперь Лэнгдон видел, что летит не только вниз, но и в сторону. Он еще раз взглянул на темную синусоиду под собой и увидел, что река все еще далеко справа. Но и высота оставалась тоже довольно порядочной. Почему он потерял столько времени? Он вцепился в ткань и потянул изо всех сил, понимая, что все теперь в руках Божьих. Американец не сводил глаз с самой широкой части темной змеи и первый раз в жизни молил о чуде.

Все последующие события происходили словно в густом тумане.

Быстро надвигающаяся снизу темнота… к нему возвращаются старые навыки прыгуна в воду… он напрягает мышцы спины и оттягивает носки… делает глубокий вдох, чтобы защитить внутренние органы… напрягает мышцы ног, превращая их в таран… и, наконец, благодарит Бога за то, что Он создал Тибр таким бурным. Пенящаяся, насыщенная пузырьками воздуха вода оказывает при вхождении в нее сопротивление в три раза меньшее, чем стоячая.

Затем удар… и полная темнота.

* * *

Громоподобные хлопки парусинового чехла отвлекли внимание зевак от огненного шара в небесах. Да, этой ночью небо над Римом изобиловало необычайными зрелищами… Поднимающийся ввысь вертолет, чудовищной силы взрыв, и вот теперь какой-то странный объект, рухнувший с неба в кипящие воды реки рядом с крошечным Isola Tiberina. Во всех путеводителях по Риму это место так и называется — Остров на Тибре.

С 1656 года, когда остров стал местом карантина больных во время эпидемии чумы, ему начали приписывать чудодейственные целительные свойства. Именно по этой причине на острове несколько позже была основана лечебница, получившая название «Оспидале ди Сан-Джованни ди Дио».

В извлеченном из воды и изрядно побитом теле, к изумлению спасателей, еще теплилась жизнь. Пульс едва прощупывался, но и это слабое биение казалось чудом. Еще одним подтверждением мистической репутации этого места. А через несколько минут, когда спасенный мужчина стал кашлять и к нему начало возвращаться сознание, толпившиеся вокруг него люди окончательно поверили в то, что Остров на Тибре — место, где происходят чудесные исцеления.

Глава 126

Кардинал Мортати знал, что ни в одном из языков мира не найдется слов, чтобы описать творящееся на его глазах чудо. Тишина, воцарившаяся над площадью Святого Петра, была гораздо выразительнее, чем пение целого хора ангелов.

Глядя на камерария Карло Вентреска, Мортати всем своим существом ощущал борьбу, которую ведут между собой его сердце и разум. Видение казалось реальным и вполне осязаемым. Но тем не менее… как он мог там появиться? Все видели, что камерарий улетел на вертолете. Весь мир наблюдал за появлением в небе огненного шара. И вот теперь священник каким-то непостижимым образом оказался высоко над ними на террасе собора, рядом с самим Христом. Неужели его перенесли туда ангелы? Или, может быть, сам Творец воссоздал его из пепла?

Но подобное невозможно…

Сердце Мортати хотело верить в чудо, но его разум призывал к реальности. Взоры всех кардиналов были обращены в сторону собора, и священнослужители явно видели то же, что видел он. Новое чудо, которое явил Творец, привело их в близкое к параличу состояние.

Да, это, вне всякого сомнения, был камерарий. Но выглядел он как-то по-иному. В нем ощущалось нечто божественное. Казалось, что он прошел обряд очищения. Может быть, это дух? Или все-таки человек? В ослепительно белом свете прожекторов Карло Вентреска казался невесомым.

С площади до Мортати стали доноситься рыдания, приветственные возгласы и даже аплодисменты. Группа монахинь рухнула на колени и громко запела гимн. Толпа на площади становилась все более шумной… Затем последовала короткая пауза, и все люди, не сговариваясь, начали выкрикивать имя камерария. Все кардиналы присоединились к этим крикам, по щекам некоторых из них катились слезы. Мортати оглядывался по сторонам, пытаясь осмыслить происходящее. Неужели это действительно случилось?

* * *

Камерарий Карло Вентреска стоял на верхней террасе собора и вглядывался в тысячи и тысячи обращенных к нему лиц. Он не знал до конца, происходит ли это наяву или видится ему во сне. Ему казалось, что он перевоплотился и существует уже в ином мире. Камерарий задавал себе вопрос: что спустилось с небес на мирные сады Ватикана — его бренное тело или всего лишь нетленная душа? Он снизошел на землю, словно одинокий ангел, а громада собора скрывала от глаз беснующейся на площади толпы его черный парашют. Камерарий не знал, что сумело вознестись по старинной лестнице на террасу собора — его изможденное тело или неутомимый дух…

Он стоял высоко над толпой, и ему казалось, что тело его стало невесомым. Карло Вентреска казался самому себе призраком.

Хотя люди внизу выкрикивали его имя, камерарий твердо знал, что приветствуют они вовсе не его. Они кричали потому, что испытывали счастье, которое он сам испытывал каждый день, общаясь с Всемогущим. Люди наконец ощутили те чувства, которые постоянно жаждали ощутить. Они всегда хотели узнать, чтонаходится за гранью… Им необходимо было узреть доказательства всемогущества Создателя.

Камерарий Карло Вентреска всю жизнь молил о приходе подобного момента, но даже в самых смелых своих мечтаниях он не мог предположить, что Господь явит себя именно таким образом. Ему хотелось крикнуть в толпу: «Оглядитесь — и вы увидите вокруг себя чудеса! Бог живет в вас каждую минуту!»

Некоторое время он стоял молча, испытывая чувства, которых раньше никогда не ведал. Затем, следуя внутреннему порыву, клирик склонил голову и отступил от края террасы.

Оказавшись в одиночестве на крыше, камерарий опустился на колени и приступил к молитве.

Глава 127

Вокруг него кружились какие-то неясные тени, то совершенно исчезая в тумане, то появляясь вновь. Ноги отчаянно болели, а по телу, как ему казалось, проехал грузовик. Он лежал на боку на земле. В ноздри бил острый запах желчи. До слуха по-прежнему долетал шум реки, но этот звук уже не казался ему умиротворяющим. Он слышал и другие звуки: кто-то говорил совсем рядом с ним. Неясные тени кружились вокруг него в бесконечном хороводе. Почему эти фигуры облачены в белые одежды? Видимо, потому, решил Лэнгдон, что он либо в раю, либо в сумасшедшем доме. Поскольку горло сильно болело (ему казалось, что его обожгли огнем), он решил, что это все же не небеса.

— Рвота прекратилась, — сказал по-итальянски мужской голос. — Переверните его на спину. — Человек говорил профессиональным тоном и при этом весьма властно.

Лэнгдон ощутил, как чьи-то руки начали медленно поворачивать его. Он попытался сесть, но те же руки мягко, но решительно не позволили ему этого сделать. Лэнгдон не сопротивлялся. После этого ученый почувствовал, что кто-то принялся рыться в его карманах и извлекать их содержимое.

Затем он снова впал в небытие.

* * *

Доктор Жакобус не был религиозным человеком. Годы занятия медициной давно лишили его веры в любые потусторонние силы. Но то, что случилось этим вечером в Ватикане, подвергло его рациональное мышление весьма серьезному испытанию. Не хватало только того, чтобы с неба начали падать тела, думал он.

Доктор Жакобус пощупал пульс мужчины в мокрой и грязной одежде, которого только что извлекли из вод Тибра, и решил, что этого типа к спасению привел сам Создатель. От удара о воду мужчина лишился сознания, и, не окажись доктор Жакобус и его команда на берегу (все они любовались небесным спектаклем), парень наверняка бы утонул.

— E Americano, — сказала медсестра, роясь в бумажнике только что извлеченного из воды человека.

Американец?!

Коренные обитатели Рима уже давно полушутливо утверждают, что в результате засилья американцев в их городе гамбургеры скоро превратятся в национальное итальянское блюдо. Но чтобы американцы падали с неба — это уже явный перебор!

Доктор направил тонкий луч фонарика в глаз мужчины, чтобы проверить реакцию зрачков на свет. Убедившись в том, что зрачки реагируют, он спросил:

— Вы меня слышите, сэр? Вы осознаете, где находитесь?

Человек не ответил. Он снова потерял сознание.

— Si chiama Robert Langdon^[92], — объявила медсестра, изучив водительское удостоверение мужчины.

Все собравшиеся на берегу медики, услышав имя, буквально окаменели.

— Невозможно! — воскликнул Жакобус.

Роберт Лэнгдон был тем человеком, которого показывали по телевизору. Помогавшим Ватикану американским профессором. Доктор Жакобус своими глазами видел, как всего несколько минут назад Роберт Лэнгдон сел на площади Святого Петра в вертолет и поднялся в небо. Жакобус и все остальные выбежали на берег, чтобы посмотреть на взрыв антивещества. Это было грандиозное зрелище. Подобной сферы белого огня никому из них видеть не доводилось. Это не может быть тот же самый человек!

— Это точно он! — воскликнула медсестра, отводя назад прилипшие ко лбу мокрые волосы мужчины. — Кроме того, я узнаю его твидовый пиджак.

Со стороны входа в больницу послышался громкий вопль. Медики оглянулись и увидели одну из своих пациенток. Женщина, казалось, обезумела. Воздев к небу руку с зажатым в ней транзисторным приемником, она воздавала громкую хвалу Господу. Из ее бессвязных слов все поняли, что камерарий Карло Вентреска только что чудесным образом появился на крыше собора.

Доктор Жакобус твердо решил, что как только в восемь утра закончится его дежурство, он тут же отправится в церковь.

* * *

Свет над его головой стал ярче, приобретя какую-то стерильность, а сам он лежал на хирургическом столе. Воздух был насыщен запахом незнакомых лекарств. Ему только что сделали какую-то инъекцию, предварительно освободив от одежды.

Определенно не цыгане, подумал он в полубреду. Может быть, пришельцы? Да, ему приходилось слышать о подобных вещах. Но, судя по всему, эти создания не намерены причинить ему вред. Видимо, они хотят всего лишь…

— Ни за что! — выкрикнул он, открыл глаза и сел.

— Attento!^[93] — рявкнуло одно из созданий, пытаясь уложить его на стол.

На белом одеянии существа висела картонка с надписью «Д-р Жакобус».

— Простите… — пробормотал Лэнгдон, — я подумал…

— Успокойтесь, мистер Лэнгдон. Вы в больнице… Туман начал рассеиваться, и ученый ощутил облегчение. Он, правда, ненавидел все лечебные учреждения, но эскулапы в любом случае лучше пришельцев, пытающихся завладеть его детородными органами.

— Меня зовут доктор Жакобус, — представился человек в белом и рассказал пациенту, что произошло. — Вы родились в рубашке, молодой человек, — закончил рассказ медик.

Лэнгдон же себя счастливчиком не чувствовал. Он с трудом вспоминал, что с ним произошло до этого… вертолет… камерарий. На его теле не осталось ни одного живого места. Болело буквально все. Ему дали воду, и он прополоскал рот. После этого они сменили повязку на его ободранной в кровь ладони.

— Где моя одежда? — спросил Лэнгдон. На нем был хирургический халат из хлопка.

Одна из сестер показала на бесформенную кучу мокрого твида и хаки, лежащую на стойке неподалеку.

— Ваша одежда насквозь промокла, и нам пришлось ее с вас срезать.

Лэнгдон взглянул на то, что осталось от его твидового пиджака, и нахмурился.

— Все ценное мы вынули, — продолжала сестра. — Лишь бумажная салфетка, которая была в кармане, совершенно размокла.

Лэнгдон еще раз посмотрел на пиджак и увидел обрывки пергамента, прилипшие кое-где к подкладке. Это было все, что осталось от листка, изъятого из «Диаграммы» Галилея. Единственная копия, на которой был указан путь к Храму Света, в буквальном смысле растворилась. У него не было сил как-то отреагировать на эту невосполнимую потерю. Он просто смотрел и молчал.

— Все остальные вещи мы спасли, — повторила сестра. — Бумажник, миниатюрную видеокамеру и ручку. Камеру я, как могла, высушила.

— У меня не было камеры.

Медсестра, не скрывая своего удивления, протянула ему хирургическую кювету с его вещами. Увидев рядом с бумажником и ручкой крошечный аппарат фирмы «Сони», Лэнгдон все вспомнил. Миниатюрную видеокамеру вручил ему Колер с просьбой передать прессе.

— Мы нашли ее у вас в кармане, — повторила сестра. — Но думаю, что вам понадобится новый прибор. — Она открыла крышку двухдюймового экрана и продолжила: — Экран треснул, но зато звук еще есть. Правда, едва слышно. — Поднеся аппарат к уху, девушка сказала: — Постоянно повторяется одно и то же. Похоже, что спорят двое мужчин.

С этими словами она передала камеру Лэнгдону.

Заинтригованный, Лэнгдон взял аппарат и поднес его к уху. Голоса звучали несколько металлически, но вполне внятно. Один из говоривших был ближе к камере, другой находился чуть поодаль. Лэнгдон без труда узнал обоих собеседников.

Сидя в халате на хирургическом столе, ученый со все возрастающим изумлением вслушивался в беседу. Конец разговора оказался настолько шокирующим, что Лэнгдон возблагодарил судьбу за то, что не имел возможности его увидеть.

О Боже!

Когда запись пошла сначала, Лэнгдон отнял аппарат от уха и погрузился в раздумье. Антивещество… Вертолет…

Но это же означает, что…

У него снова началась тошнота. Движимый яростью, он в полной растерянности соскочил со стола и замер на дрожащих ногах.

— Мистер Лэнгдон! — попытался остановить его врач.

— Мне нужна какая-нибудь одежда, — заявил американец, почувствовав прохладное дуновение; его одеяние оставляло спину неприкрытой.

— Но вам необходим покой.

— Я выписываюсь. Немедленно. И мне нужна одежда.

— Но, сэр, вы…

— Немедленно!

Медики обменялись недоуменными взглядами, а доктор Жакобус сказал:

— У нас здесь нет одежды. Возможно, утром кто-нибудь из ваших друзей…

Лэнгдон, чтобы успокоиться, сделал глубокий вдох и, глядя в глаза эскулапа, медленно произнес:

— Доктор Жакобус, я должен немедленно уйти, и мне необходима одежда. Я спешу в Ватикан. Согласитесь, доктор, что вряд ли кто-нибудь появлялся в этом священном месте с голой задницей за все две тысячи лет его существования. Мне не хочется ломать эту традицию. Я ясно выразился?

— Дайте этому человеку какую-нибудь одежду, — нервно сглотнув слюну, распорядился доктор Жакобус.

* * *

Когда Лэнгдон, хромая на обе ноги, выходил из дверей больницы, он казался себе бойскаутом-переростком. На нем был голубой комбинезон фельдшера «скорой помощи» с застежкой-молнией от шеи до промежности. Комбинезон украшали многочисленные цветные нашивки, которые, видимо, говорили о высокой квалификации владельца одежды.

На сопровождавшей его весьма массивного телосложения женщине был точно такой же наряд. Доктор заверил Лэнгдона, что дама доставит его в Ватикан за рекордно короткое время.

— Molto traffico^[94], — сказал американец, вспомнив, что все улицы вокруг Ватикана забиты людьми и машинами.

Это предупреждение, видимо, нисколько не обеспокоило даму. Гордо ткнув пальцем в одну из своих нашивок, она заявила:

— Sono conducente di ambulanza.

— Ambulanza?^[95]

Он понял, что теперь ему, видимо, предстоит поездка в карете «скорой помощи».

Женщина провела его за угол дома. Там, на сооруженной над рекой бетонной площадке, стояло их транспортное средство. Увидев его, Лэнгдон замер. Это был видавший виды армейский медицинский вертолет. На фюзеляже было выведено:

«Aero — ambulanza».

Лэнгдон опустил голову.

— Мы летим в Ватикан. Очень быстро, — улыбнулась женщина.

Глава 126

Кипящие энтузиазмом и энергией кардиналы устремились назад в Сикстинскую капеллу. В отличие от всех остальных членов коллегии Мортати ощущал все возрастающую растерянность. У него даже появилась мысль бросить все и оставить конклав. Кардинал верил в древние чудеса из Священного Писания, но то, чему он был свидетелем сегодня, не умещалось в его сознании. Казалось бы, после семидесяти девяти лет, прожитых в преданности вере, эти события должны были привести его в религиозный экстаз… а он вместо этого начинал испытывать сильное душевное беспокойство. Во всех этих чудесах что-то было не так.

— Синьор Мортати! — выкрикнул на бегу швейцарский гвардеец. — Мы, как вы просили, поднялись на крышу. Камерарий… во плоти! Он обычный человек, а не дух! Синьор Вентреска такой, каким мы его знали!

— Он говорил с вами?

— Камерарий стоял на коленях в немой молитве. Мы побоялись его беспокоить.

Мортати не знал, как поступить.

— Скажите ему… скажите, что кардиналы томятся в ожидании.

— Синьор, поскольку он — человек… — неуверенно произнес гвардеец.

— И что же?

— Его грудь… На ней сильный ожог. Может быть, нам следует вначале перевязать его раны? Думаю, он очень страдает от боли.

Мортати задумался. Долгие годы, посвященные службе церкви, не подготовили его к подобной ситуации.

— Поскольку он человек, то и обращайтесь с ним, как с человеком. Омойте его. Облачите в чистые одежды. Мы будем ждать его в Сикстинской капелле.

Швейцарец умчался прочь.

Мортати направился в капеллу. Все остальные кардиналы уже находились там. Выйдя в вестибюль, он увидел Витторию Ветра. Девушка, понурясь, сидела на каменной скамье у подножия Королевской лестницы. Мортати разделял ее боль и одиночество, но в то же время он знал, что все это может подождать. Ему предстоит работа… Однако, положа руку на сердце, Мортати не знал, в чем будет заключаться эта работа.

Когда он вошел в капеллу, там царил безудержный восторг.

«Да поможет мне Бог», — подумал он и закрыл за собой дверь.

* * *

Принадлежащий больнице Сан-Джованни ди Дио вертолет кружил за дальней от площади стеной Ватикана, а Лэнгдон стиснув зубы и сжав кулаки, клялся всем известным ему богам что это будет его последний полет на винтокрылой машине.

Убедив даму-пилота в том, что правила полетов над Ватиканом в данный момент меньше всего заботят правителей этого города-государства, он попросил ее пролететь над стеной и приземлиться на посадочной площадке папской обители.

— Grazie, — сказал он, с трудом спустившись на землю.

Дама послала ему воздушный поцелуй, оторвала машину от земли и мгновенно скрылась в ночи.

Лэнгдон глубоко вздохнул, стараясь привести мысли в порядок и до конца понять суть того, что он собирается предпринять. Не выпуская видеокамеры из рук, он забрался в электрокар, на котором уже ездил днем. Об аккумуляторах с тех пор никто не позаботился, и стрелка указателя заряда стояла почти на нуле. В целях экономии энергии фары включать он не стал. Кроме того, ученый предпочел бы, чтобы его появление осталось незамеченным.

* * *

Кардинал Мортати остановился у дверей и ошеломленно наблюдал за тем, что происходило в Сикстинской капелле. А происходило там нечто невообразимое.

— Это подлинное чудо! — кричал один кардинал. — Рука Божия!

— Да! — вторил ему другой. — Господь явил нам Свою волю!

— Камерарий должен стать нашим папой! — вопил третий. — Пусть он и не кардинал, но Творец ниспослал нам чудесный знак!

— Именно так! — с энтузиазмом поддержал его кто-то. — Законы конклава установлены людьми. И они ничто по сравнению с Божьей волей! Призываю всех немедленно приступить к голосованию!

— К голосованию?! — перекрывая всеобщий шум, рявкнул Мортати. — А я-то полагал, что это моя работа!

Все повернулись в его сторону.

Старик увидел, что кардиналы смотрят на него с явным подозрением. Более того, в некоторых взглядах можно было заметить даже враждебность. Священнослужителей уязвило его равнодушие к явленным только что всему миру чудесам. Трезвый подход ко всем явлениям должен иметь свои границы, считали они. Мортати очень хотел, чтобы его душа возликовала вместе с остальными, но этого почему-то не случилось. Вместо неземной радости он ощущал… душевную боль и печаль, которым не находил объяснения. Он поклялся руководить конклавом с чистой душой, но теперь начинал испытывать сомнения. Отрицать это было невозможно.

— Друзья!.. — начал он, выйдя к алтарю (Мортати казалось, что голос, произнесший это, принадлежит вовсе не ему). — Я очень опасаюсь, что весь остаток своих дней проведу в бесплодных попытках понять то, свидетелем чего я был сегодня. Вы же немедленно предлагаете избрать папой камерария… хотя нельзя исключать и того, что Бог, возможно, этого не желает.

В Сикстинской капелле повисла мертвая тишина.

— Как… как вы смеете? — возмутился наконец один из кардиналов. — Камерарий спас церковь! С ним напрямую общался Создатель. Человек пережил саму смерть! Какие еще доказательства нам нужны?!

— Камерарий вскоре предстанет перед нами, — сказал Мортати. — Подождем его появления и, прежде чем приступить к выборам, выслушаем его объяснения.

— Объяснения?!

— Когда вы избирали меня на пост «великого выборщика», я дал клятву следовать всем правилам конклава. Вам, вне всякого сомнения, известно, что, согласно Святому уложению, камерарий, не являясь кардиналом, папой быть избран не может. Карло Вентреска простой священник… всего лишь… слуга. Кроме того, он слишком молод для того, чтобы стать понтификом. — Мортати почувствовал, что число обращенных на него враждебных взглядов с каждым его словом возрастает. — Но даже если я и проведу голосование, то потребую, чтобы вы предварительно изменили правила, формально одобрив возможность избрания человека, избранию не подлежащего. Я попрошу каждого из вас торжественно отречься от данной вами клятвы соблюдать Святое уложение.

— Но то, что мы видели сегодня, — сердито возразил кто-то, — стоит бесспорно выше всех наших законов.

— Неужели? — прогремел Мортати, даже не понимая, откуда исходят эти слова. — Неужели Бог желает, чтобы мы отказались от законов церкви?! Неужели Создатель хочет, чтобы мы, не слушая голоса разума, принимали решения, следуя взрыву эмоций?

— Но разве вы не видели того, что видели мы? — злобно поинтересовался один из кардиналов. — Да как вы смеете сомневаться в подобного рода проявлениях Высшей силы?!

— Я вовсе не сомневаюсь! — Голос Мортати прозвучал с такой силой, которой кардинал в себе и не подозревал. — Я не ставлю под сомнение всемогущество нашего Творца. Именно Он наградил нас разумом и чувством осторожности. Проявляя благоразумие, мы служим Богу!

Глава 129

Виттория Ветра по-прежнему сидела в одиночестве на каменной скамье у подножия Королевской лестницы неподалеку от Сикстинской капеллы. Когда через заднюю дверь в помещение проникла какая-то фигура, девушке показалось, что она снова видит призрак. Призрак был в бинтах, хромал на обе ноги, и на нем был костюм работника «скорой помощи».

Не веря своим глазам, она поднялась на ноги и прошептала:

— Ро… Роберт?

Лэнгдон не ответил. Молча проковыляв к ней, он заключил ее в объятия и поцеловал в губы. В этом импульсивном действии девушка ощутила боль и благодарность.

— Благодарю тебя, Боже, — прошептала она, не сдерживая слез. — Благодарю!..

Он поцеловал ее еще раз, и девушка целиком растворилась в этом поцелуе. Их тела слились воедино так, словно они знали друг друга уже много лет. Забыв боль и страх, Виттория стояла, прижавшись к нему, и на какой-то миг ей показалось, что она стала невесомой.

* * *

— Это Божья воля! — выкрикнул кто-то, и эхо его голоса прокатилось под сводами Сикстинской капеллы. — Кто, кроме избранника Божьего, мог пережить дьявольский взрыв?!

— Я, — послышался голос от дверей капеллы.

Все кардиналы повернулись и с изумлением уставились на плетущегося к ним человека.

— Мистер… Лэнгдон? — не веря своим глазам, спросил Мортати.

Не говоря ни слова, ученый прошел к алтарю. Следом за ним шла Виттория Ветра. Два швейцарских гвардейца вкатили в капеллу тележку с большим телевизором. Пока гвардейцы размещали телевизор экраном к кардиналам и включали его в сеть, Лэнгдон не двигался. Как только швейцарцы ушли, ученый вставил кабель камеры «Сони» в гнездо входа на телевизоре и нажал кнопку воспроизведения.

Экран ожил.

Перед глазами кардиналов возник папский кабинет. Картинка была не очень четкой. Создавалось впечатление, что снимали скрытой камерой. В правой части изображения находился камерарий. Он стоял рядом с камином, но его лицо оставалось в тени. Хотя клирик говорил прямо в камеру, было ясно, что он обращался к кому-то еще — очевидно, к человеку, который вел съемку. Лэнгдон пояснил, что фильм снимал директор ЦЕРНа Максимилиан Колер. Всего лишь час назад Колер записал свою беседу с камерарием при помощи крошечной видеокамеры, вмонтированной в подлокотник его инвалидного кресла.

Мортати и остальные кардиналы в недоумении взирали на экран. Хотя беседа продолжалась уже некоторое время, Лэнгдон не стал отматывать пленку. Видимо, та часть фильма, которую, по мнению ученого, должны были увидеть высокопоставленные священнослужители, только начиналась…

* * *

— Неужели Леонардо Ветра вел дневник? — говорил камерарий. — Если так, то это, я полагаю, прекрасная новость для ЦЕРНа. В том случае, если в дневнике изложена технология получения антивещества…

— Там этого нет, — сказал Колер. — Вы, видимо, почувствуете облегчение, узнав, что способ получения антиматерии умер вместе с Леонардо. В его дневнике говорится о другом. А именно — о вас.

— Не понимаю, — ответил камерарий. Было заметно, что слова директора его встревожили.

— Там имеется запись о его встрече с вами, имевшей место месяц назад.

Камерарий помолчал немного, а затем, взглянув на дверь, произнес:

— Рошер не должен был пускать вас сюда, не заручившись моим согласием. Каким образом вам удалось проникнуть в кабинет?

— Рошеру все известно. Я предварительно позвонил ему и рассказал о том, что вы сделали.

— Что я сделал? Что бы вы ему ни наплели, Рошер — швейцарский гвардеец, который слишком предан этой церкви, чтобы поверить словам озлобленного ученого.

— Вы правы, он действительно предан церкви. Предан настолько, что, несмотря на то что все улики указывали на одного из его швейцарцев, отказывался поверить, что его люди способны на предательство. Он весь день искал другие объяснения.

— И вы ему подобное объяснение обеспечили?

— Да. Я рассказал ему всю правду. Правду, прямо говоря, шокирующую.

— Если Рошер вам поверил, он должен был немедленно арестовать меня…

— Нет. Я этого не допустил, обещав свое молчание в обмен на встречу с вами.

— Неужели вы намерены шантажировать церковь россказнями, в которые скорее всего никто не поверит? — с каким-то странным смешком сказал камерарий.

— Я никого не собираюсь шантажировать. Я всего лишь хочу услышать правду из ваших уст. Леонардо Ветра был моим другом.

Камерарий, не отвечая на эти слова, повернулся лицом к камину.

— Что же, в таком случае скажу я, — продолжал Колер. — Примерно месяц назад Леонардо Ветра вступил с вами в контакт и попросил срочной аудиенции у папы. Вы организовали эту встречу, поскольку понтифик всегда восхищался научными успехами Леонардо. Кроме того, Ветра сказал вам, что возникла чрезвычайная ситуация и дело не терпит отлагательства.

Камерарий молча смотрел в огонь.

— Леонардо тайно прибыл в Ватикан. Моего друга очень огорчало то, что он тем самым нарушал данное дочери слово, но иного выбора у него не было. Последнее открытие породило в душе Леонардо серьезный конфликт, и он очень нуждался в духовном руководстве. Во время конфиденциальной встречи он сообщил папе и вам, что совершил открытие, которое может иметь самые серьезные религиозные последствия. Он доказал физическую возможность акта Творения. Опыты Ветра показали, что с помощью мощного источника энергии — который мой друг именовал Богом — можно воспроизвести момент Творения.

Ответом директору было молчание.

— Папа был потрясен, — продолжал Колер. — Он хотел, чтобы Леонардо публично сообщил о своем достижении. Его святейшество полагал, что это открытие сможет проложить мост через пропасть между наукой и религией. А об этом папа мечтал всю свою жизнь. Но затем Леонардо рассказал вам о другой стороне эксперимента. О том, что вынудило его обратиться за духовным наставлением. Дело в том, что в результате акта Творения все создавалось парами (так утверждает ваша Библия), причем парами противоположностей. Как свет и тьма, например. Ветра обнаружил, что это справедливо и в отношении его эксперимента. Создав вещество, он одновременно создал и его противоположность — антивещество. Это его беспокоило. Стоит ли мне продолжать?

Камерарий вместо ответа наклонился к огню и пошевелил кочергой уголья.

— Через некоторое время вы посетили ЦЕРН, чтобы лично ознакомиться с работой Леонардо. В дневниках доктора Ветра есть упоминание о том, что вы были в его лабораторий.

Камерарий посмотрел на Колера, который сказал:

— Поездка папы неизбежно привлекла бы внимание прессы, поэтому он направил в Женеву вас. Леонардо тайно провел вас по своей лаборатории. Он показал вам аннигиляцию. Модель Большого взрыва. Или, если хотите, энергию Творения. Более того, Леонардо Ветра провел вас в хранилище опасных материалов, где вы увидели большой образец антивещества. Образец, который был призван доказать, что антиматерию можно производить в значительных количествах. Вы выразили Леонардо свое восхищение и, вернувшись в Ватикан, доложили папе обо всем, что видели.

— И что же, простите, вас так гложет? — со вздохом спросил камерарий. — Неужели то, что, уважая волю Леонардо Ветра, я этим вечером делал вид, что мне ничего не известно об антивеществе?

— Нет! Меня гложет то, что вы организовали его убийство, хотя он практически доказал существование вашего Бога!

Камерарий смотрел на Колера, и на его лице нельзя было увидеть никаких эмоций.

А потрескивание горящих поленьев было единственным звуком, нарушавшим тишину кабинета.

Неожиданно камера задрожала, и на экране возникла рука Колера. Было видно, что директор лихорадочно пытается извлечь из-под кресла какой-то предмет. Через несколько секунд в его руке появился пистолет. Картинка получилась очень выразительной: смотревшая сзади камера показывала во всю длину руку с зажатым в ней оружием. Ствол пистолета был направлен прямо в грудь камерария.

— Признавайтесь в своих грехах, святой отец. Признавайтесь немедленно!

— Вы понимаете, что живым вам отсюда не выбраться? — испуганно произнес камерарий.

— Смерть явится долгожданным избавлением от страданий, которые я благодаря вашей религии вынужден терпеть с раннего детства. — Колер держал пистолет уже обеими руками. — Я даю вам возможность выбора. Признание в преступлениях или немедленная смерть!

Камерарий покосился на дверь.

— Рошер стоит снаружи, — сказал Колер. — Он тоже готов вас убить.

— Капитан дал торжественную клятву защищать цер…

— Он впустил меня сюда. С оружием. Ваша ложь ему отвратительна. У вас еще есть выбор. Признайтесь в преступлениях. Я хочу услышать это признание из ваших уст.

Камерарий явно не знал, как поступить.

Пистолет в руках Колера чуть приподнялся.

— Неужели вы все еще сомневаетесь в том, что я вас пристрелю? — спросил директор ЦЕРНа.

— Что бы я вам ни сказал, — ответил камерарий, — вы не тот человек, который способен понять мои слова.

— А вы все же попытайтесь.

Камерарий несколько секунд стоял неподвижно, его силуэт был четко виден на фоне огня. Когда он заговорил, его голос зазвучал с таким достоинством, словно речь шла не об убийстве, а об акте великого альтруизма.

— С самого начала времен, — начал камерарий, — церковь вела сражение с врагами Бога. Иногда ее оружием было слово, а иногда — меч. И мы всегда побеждали в этой борьбе.

Клирик говорил без тени сомнения, с полной убежденностью в правоте своих слов.

— Но все демоны прошлого были демонами зла, и они вызывали всеобщий страх и отвращение… Бороться с ними нам было сравнительно легко. Но сатана хитер и умен. С течением времени его дьявольская личина обрела иную форму… форму чистого разума. Эта внешне прозрачная форма тем не менее коварна и опасна. Она, как и демоны прошлого, лишена души. — В голосе камерария неожиданно вспыхнул гнев, и он продолжил чуть ли не с маниакальным напором: — Подскажите мне, мистер Колер, каким образом церковь может выступить с осуждением того, что придает нашему уму способность логически мыслить? Как можем мы открыто осуждать то, что является фундаментом нашего общества? Стоит нам возвысить голос, чтобы выступить с предупреждением, как вы поднимаете крик, называя нас невеждами и параноиками. Вы возвещаете всему миру, что обскуранты пытаются положить конец прогрессу. И зло, которое вы сеете, постоянно разрастается. Это зло, завернувшееся в мантию самодовольного интеллектуализма, разрастается, как раковая опухоль. Зло обожествляет себя, являя миру все новые и новые чудеса. Чудеса техники и технологии. И вы делаете это постоянно, внушая всем, что вы есть подлинное Добро. Наука, говорите вы, пришла к вам, дабы избавить вас от болезней, голода и страдании! Преклоняйтесь перед наукой — новым божеством, божеством всемогущим и всемилостивейшим! Не обращайте внимания на порождаемые ею смертоносное оружие и хаос! Забудьте о своем хрупком одиночестве и о все новых и новых угрозах! Наука всегда с вами! — Камерарий сделал несколько шагов вперед к направленному на него пистолету. — Но я увидел за всем этим оскал сатаны… узрел скрытую угрозу…

— О чем вы говорите? Ведь открытие Ветра практически доказало существование Бога! Леонардо был вашим союзником!

— Союзником? Нет! Наука и религия не могут шагать рука об руку. Вы и я обращаемся к разным богам. Кто является вашим божеством? Протоны, масса и электрический заряд? Разве способен подобный бог внушить вдохновение? Разве может ваш бог, прикоснувшись к сердцу каждого человека, напомнить ему о его ответственности перед Высшей силой? Об ответственности перед другими людьми? Ветра заблуждался. Человек не имеет права засунуть Божий акт Творения в пробирку и размахивать ею перед всем миром! Это не прославляет Бога, это принимает Его!

Камерарий скрюченными пальцами обеих рук вцепился в ткань сутаны на груди, и в его голосе зазвенели истерические ноты.

— И поэтому вы его убили?

— Ради блага церкви! Ради блага всего человечества! Его безумное открытие! Человек еще не созрел для того, чтобы обладать могуществом Творца. Бог в пробирке? Капля жидкости, способная превратить в пар целый город? Его надо было остановить!!!

Выкрикнув последнюю фразу, камерарий вдруг умолк и взглянул на огонь. Создавалось впечатление, что он взвешивает в уме различные варианты своих дальнейших действий.

— Вы признались в преступлении, — сказал Колер, поднимая пистолет. — Вам не спастись.

— Разве вы не знаете, что признание греха уже есть путь к спасению? — печально рассмеялся камерарий. Он посмотрел на дверь и продолжил: — Когда Бог на вашей стороне, перед вами открываются такие возможности, которых вам, дорогой директор, не дано понять.

Когда эти слова все еще звучали в воздухе, камерарий взялся обеими руками за ворот сутаны и рывком разорвал на себе одежду, обнажив грудь.

— Что вы задумали?! — изумленно спросил Колер.

Камерарий не ответил. Он отступил назад к камину и снял с янтарных углей какой-то предмет.

— Прекратите! — закричал, не опуская пистолета, Колер. — Что вы делаете?

Когда камерарий обернулся, в его руках было раскаленное докрасна клеймо. «Ромб иллюминати»!

— Я собирался сделать это в одиночестве… — Голос его дрожал от напряжения, а взгляд стал абсолютно диким. — Но теперь… Я вижу, что вас сюда послал Бог. И вы — мое спасение.

Прежде чем Колер успел что-то сделать, камерарий закрыл глаза, запрокинул голову и приложил раскаленное клеймо к самому центру груди. Плоть зашипела, а клирик закричал:

— Мать Мария! Мария Благословенная!.. Помоги своему сыну!

В кадре появился Колер. Он неуклюже стоял на ногах, размахивая рукой с пистолетом.

Камерарий кричал, покачиваясь от невыносимой боли. Затем, бросив клеймо к ногам Колера, он рухнул на пол и забился в конвульсиях, не переставая вопить.

Все остальное происходило словно в тумане.

В комнату ворвались швейцарские гвардейцы. Звуковая дорожка взорвалась выстрелами. Колер схватился за грудь, сделал шаг назад и упал в кресло.

— Нет! — закричал Рошер, пытаясь остановить стрелявших в Колера гвардейцев.

Катающийся по полу камерарий яростно ткнул пальцем в сторону капитана и прохрипел:

— Иллюминат!

— Ублюдок! — закричал Рошер. — Лицемерный свято…

Шартран срезал офицера тремя выстрелами.

После этого гвардейцы столпились вокруг камерария. В кадре возникло полубезумное лицо Роберта Лэнгдона. Он стоял на коленях рядом с креслом Колера и разглядывал клеймо. Затем изображение задергалось. К Колеру вернулось сознание, и он попытался извлечь из подлокотника кресла крошечную видеокамеру. Когда ему это наконец удалось, он протянул аппарат Лэнгдону и хрипло прошептал:

— Передайте… передайте… прессе.

На этом запись заканчивалась. Через несколько секунд демонстрация началась сначала.

Глава 130

Камерарий ощутил, что окутывающий его чудесный туман начинает постепенно рассеиваться, а количество адреналина в крови неуклонно снижаться. Швейцарские гвардейцы осторожно вели его по Королевской лестнице в сторону Сикстинской капеллы, а он прислушивался к доносящемуся с площади Святого Петра пению. Камерарий понял, что ему все же удалось сдвинуть гору.

Grazie, Dio.

«Благодарю тебя, Боже».

Он молил Бога о том, чтобы Он даровал ему силы, и Творец услышал его молитву. А в те моменты, когда в его душе возникало сомнение, к нему обращался сам Творец. «На тебя возложена священная миссия, — сказал Господь. — Я дарую тебе силу». Но несмотря на поддержку самого Создателя, камерарий ощущал страх и часто спрашивал себя, правильный ли путь он избрал.

Если не ты, говорил в ответ на эти сомнения Бог, то кто?

Если не сейчас, то когда?

Если не таким образом, то как?

Иисус, напомнил ему Творец, спас всех людей… спас от их собственной апатии. Двумя своими деяниями Иисус открыл людям глаза. Эти два деяния породили у людей два чувства. Ужас и надежду. А деяния эти были: Распятие Его и Воскрешение. Этим Он изменил мир.

Но случилось это две тысячи лет назад. Чудо покрылось патиной времени. Люди стали о нем забывать. Они обратились к ложным идолам — технике и чудесам разума. А где же чудеса сердца?

Камерарий часто обращался к Богу с молитвой, чтобы Он подсказал ему, как можно заставить людей снова обратиться к вере. Но Бог хранил молчание. Однако в самый мрачный момент его жизни Господь все же посетил его.

Карло Вентреска до сих пор помнил это во всех деталях. Он помнил, как катался по земле в разодранной в клочья ночной рубашке и царапал в кровь грудь, пытаясь очистить душу от той скверны, которую принесли ему только что услышанные слова. «Не может быть!» — выкрикивал он, зная, что все обстоит именно так. Ложь, о которой он узнал, терзала его, словно адское пламя. Епископ, который взял его к себе, человек, который стал ему отцом, клирик, рядом с которым находился камерарий все время, пока тот шагал к папскому престолу… оказался лжецом.

Заурядным грешником. Он скрывал от людей такое чудовищное деяние, которое, как считал камерарий, ему не смог бы простить даже Бог.

«Вы же давали обет! — кричал камерарий в лицо папе. — Вы нарушили слово, данное Богу! И это вы — первый человек на земле!»

Понтифик пытался что-то объяснить, но Карло его не слушал. Он выбежал из комнаты и, ничего не видя перед собой, помчался по коридорам. Затем у него началась неудержимая рвота. В таком состоянии он находился до тех пор, пока не оказался у могилы святого Петра. «Мать Мария, как я должен поступить?» И в тот момент, когда, страдая от вызванной предательством душевной боли и раздирая в кровь грудь и лицо, он катался по земле Некрополя и молил Творца забрать его из этого безбожного мира, пред ним предстал сам Господь.

Его мозг разорвал похожий на раскаты грома голос:

— Ты давал обет служения Богу?

— Да! — выкрикнул камерарий.

— Ты готов умереть за Него?

— Да! Забери меня к Себе!

— Ты готов умереть за свою церковь?

— Да! Молю Тебя, освободи меня от юдоли земной!

— Но готов ли ты пожертвовать жизнью за… человечество?

После этого воцарилась тишина, и камерарию показалось, что он падает в бездонную пропасть. Но ответ на последний вопрос он знал. Он знал его всегда.

— Да! — крикнул он во тьму безумия. — Я готов умереть за людей! И я умру ради них так, как это сделал Твой сын!

Несколько часов спустя, все еще лежа на земле Некрополя, камерарий увидел лицо матери. «У Бога для тебя грандиозные планы», — сказала тогда она. Камерарий все больше и больше погружался в безумие.

И вот с ним снова заговорил Бог. На сей раз слов не было, но камерарий все понял. «Восстанови веру!»

Если не я… то кто?

Если не сейчас… то когда?

Когда швейцарские гвардейцы начали открывать дверь Сикстинской капеллы, камерарий Карло Вентреска ощутил, как по его жилам стала разливаться новая сила… та самая сила, которую он почувствовал, будучи ребенком. Бог избрал его. Давным-давно.

И он выполнит Его волю.

Камерарию казалось, будто он родился заново. Швейцарские гвардейцы омыли его, перевязали рану на груди и одели в чистейшую белоснежную мантию. Чтобы снять боль, они сделали ему инъекцию морфина. Камерарий сожалел, что они накачали его болеутоляющим раствором. Иисус целых три дня, вплоть до своего вознесения, страдал от боли! Камерарий чувствовал, как лекарство начинает менять его ощущения… голова немного кружилась.

Войдя в капеллу, он совсем не удивился тому, что кардиналы взирают на него с благоговейным восхищением. «Они благоговеют перед Богом, — напомнил он себе. — Они преклоняются не передо мной, а перед тем, что Творец ЧЕРЕЗ МЕНЯ явил людям».

Шествуя по центральному проходу и вглядываясь в обращенные к нему лица, он уловил нечто странное. В чем дело? Камерарий до этого пытался угадать, как его встретят кардиналы. С восторгом? С почтением? Однако, заглядывая в глаза священнослужителей, Карло Вентреска видел в них какие угодно эмоции, но только не эти.

В этот момент камерарий посмотрел на алтарь и увидел Роберта Лэнгдона.

Глава 131

Карло Вентреска остановился в центральном проходе Сикстинской капеллы, а кардиналы, столпившись у алтаря, пожирали его глазами. Рядом с Робертом Лэнгдоном камерарий увидел большой работающий телевизор. Он сразу понял, что было изображено на экране, но не мог взять в толк, как была сделана запись. Это было просто невозможно. Совсем близко к клирику стояла Виттория. Ее лицо искажала гримаса отвращения.

Камерарий закрыл глаза в надежде на то, что это морфин вызвал у него галлюцинации и что, когда он снова взглянет на мир, картина будет совершенно иной. Но когда он открыл глаза, ничто не изменилось.

Они все знают.

Как ни странно, но страха он не ощутил. Укажи мне путь, Отец. Подскажи мне слова, которые смогли бы заставить их увидеть события Твоими глазами.

Однако ответа камерарий не услышал.

Создатель, я вместе с Тобой проделал слишком большой путь, чтобы теперь отступить.

Молчание.

Они не понимают, что нам с Тобой удалось свершить.

Камерарий не знал, чей голос прозвучал в его мозгу, но смысл сказанного был совершенно ясен.

Только полная правда освободит тебя…

* * *

Камерарий Карло Вентреска, гордо вскинув голову и выпрямившись во весь рост, направился к алтарю Сикстинской капеллы. Когда он проходил мимо кардиналов, даже теплый свет свечей не мог смягчить сверлившие его взгляды.

«Объясни все, — говорили ему эти взгляды. — Придай смысл этому безумию. Скажи, что наши страхи напрасны!»

Правда, сказал себе камерарий. Только правда. Эти стены скрывают слишком много тайн, и одна из них… настолько мрачна, что лишила его разума. Но это безумие привело к свету.

— Вы готовы пожертвовать своей душой, — начал камерарий, подойдя к алтарю, — чтобы спасти миллионы?

Эти слова не нашли никакого отклика у кардиналов. Они стояли неподвижно, продолжая сверлить его взглядами. Никто не проронил ни слова. С площади Святого Петра долетало радостное пение.

— Какой грех более велик? — продолжил он, сделав шаг вперед. — Убийство врага? Или бездействие в тот момент, когда на ваших глазах душат того, кого вы любите?

Люди на площади поют, радостно подумал он и возвел глаза к потолку Сикстинской капеллы. С темного свода на него взирал Бог, созданный кистью Микеланджело. Камерарию показалось, что Творец смотрит на него с одобрением.

— Я не мог больше оставаться в стороне, — продолжил камерарий.

Хотя Карло Вентреска стоял совсем рядом с кардиналами, он не заметил ни малейшей искорки понимания в их глазах. Неужели они не видят блистательной простоты его деяний?! Неужели не понимают, что эти деяния вызваны необходимостью?!

Ведь его замысел был ясен!

Иллюминаты. Наука и сатана суть одно и то же!

Необходимо было возродить древние страхи, чтобы потом их сокрушить.

Ужас и надежда. Два этих чувства заставят всех снова уверовать.

Этим вечером былая мощь братства «Иллюминати» снова в полной мере проявила себя… и с великолепным результатом. Всеобщую апатию как рукой сняло. Ужас с быстротой молнии охватил весь земной шар, объединяя людей. А затем Бог во всем своем величии разогнал наступившую было тьму.

«Я не мог оставаться в стороне!»

Вдохновение пришло к камерарию в ночь страданий, и одарил его им сам Творец.

О, этот безбожный мир! Кто-то должен был принести ему избавление. Это должен быть ты! Если не ты, то кто? Ты был спасен в детстве с высокой целью. Покажи людям древних демонов. Возроди в них старые страхи. Апатия равносильна смерти. Без тьмы не бывает света. Без зла не может быть добра. Вынуди их сделать выбор. Свет или тьма. Где страх? Где герои? Если не сейчас, то когда?

Камерарий двинулся по центральному проходу прямо на толпу кардиналов. Он почувствовал себя Моисеем, когда красные пояса и шапки начали расступаться перед ним, освобождая ему путь. Роберт Лэнгдон выключил телевизор, взял Витторию за руку и отошел от алтаря. Камерарий не сомневался в том, что спасение Лэнгдона было делом рук Божьих. Правда, Карло Вентреска не совсем понимал, с какой целью Создатель так поступил.

Нарушивший тишину голос принадлежал единственной находящейся в Сикстинской капелле женщине.

— Вы убили моего отца, — сказала, выступая вперед, Виттория.

Камерарий посмотрел на девушку, и его очень удивило выражение ее лица. Ее боль и страдание он мог понять. Но откуда такая озлобленность? Ведь она первой должна была понять, что гений ее отца таит в себе смерть. Его необходимо было остановить. Во имя блага человечества.

— А ведь он занимался Божьим делом, — закончила Виттория.

— Божьи дела не могут вершиться в лаборатории. Они вершатся в сердцах.

— Отец был чист сердцем! И его исследования доказали…

— Исследования вашего отца еще раз доказали, что человеческий ум развивается гораздо быстрее, чем его душа! — произнескамерарий несколько более резко, чем ему хотелось, поэтому он снизил тон и продолжил: — Если столь духовная личность, как ваш родитель, способна создать оружие, действие которого мы имели возможность наблюдать этой ночью, то представьте, как может использовать антивещество простой, приземленный человек.

— Человек, подобный вам?

Камерарий глубоко вздохнул. Неужели она по-прежнему ничего не понимает? Человеческая мораль совершенствуется медленнее, чем развивается наука. Человечество духовно не созрело для того могущества, которым оно уже обладает. Люди никогда не создавали оружия, которого затем не использовали! А антивещество есть не что иное, как новое оружие в и без того огромном арсенале. Человек способен уничтожить мир. Человек давным-давно научился убивать. И кровь его матери дождем лилась вниз. Однако гений Леонардо Ветра таил в себе иную, гораздо более страшную опасность.

— В течение столетий церковь держалась, несмотря на то что наука отгрызала от нее кусок за куском, — сказал камерарий. — Наука развенчивала чудеса. Учила ум властвовать над сердцем. Осуждала религию как опиум для народа. Наука считала Бога галлюцинацией — иллюзорными костылями для тех, кто слишком слаб, чтобы признать якобы бессмысленность своего существования. Я не мог остаться в стороне, когда наука взяла на себя смелость поставить под вопрос могущество самого Творца. Доказательство, говорите вы? Да, бесспорно, — но доказательство не существования Господа, как вы утверждаете, а всего лишь невежественности самой науки! Что плохого видите вы в признании того, что имеются вещи, которые находятся за пределами нашего понимания? День, когда ученые воспроизведут сущность Бога в лаборатории, станет днем, после которого люди перестанут нуждаться в вере!

— Вы, видимо, хотите сказать, что после этого люди перестанут нуждаться в церкви? — спросила Виттория, приближаясь к камерарию. — Сомнение есть ваш последний рычаг контроля над людьми. Только сомнение приводит к вам души человеческие. Мы все хотим познать смысл жизни. Людям свойственны неуверенность в будущем и тяга к свету познания, которое несет им освобождение. Но кто сказал, что церковь является единственным источником света на нашей планете?! Каждый из нас по-своему ищет Бога. Чего вы так страшитесь? Того, что Бог где-то явит себя не так, как являет здесь, за этими стенами? Вы боитесь того, что люди найдут его в своих собственных жизнях и отбросят прочь ваши замшелые ритуалы? Религии эволюционируют! Умы находят ответы, в сердцах укореняются новые истины. Мой отец был вместе с вами! Но шагал он по параллельной тропе! Как вы этого не видите? Бог — это не какая-то всемогущая сила, взирающая на нас сверху и угрожающая за неповиновение ввергнуть нас в геенну огненную. Бог — это та энергия, которая струится по синапсам^[96]нашей нервной системы и которой полнятся наши сердца. Бог во всем!

— Во всем, кроме науки! — бросил в ответ камерарий, и во взгляде его все увидели искреннюю жалость. — Наука по определению бездушна! К чудесам разума, подобным антивеществу, которые появляются в нашем мире, инструкции по этике их применения, увы, не прилагаются. И это само по себе вызывает опасения. Но становится по-настоящему страшно, когда безбожная наука объявляет свои потуги поиском пути к свету и обещает ответить на вопросы, красота которых состоит как раз в том, что ответа на них нет!

Камерарий печально покачал головой.

В Сикстинскую капеллу на время вернулась тишина.

Заглянув в глаза Виттории и поймав ее суровый взгляд, камерарий вдруг ощутил безмерную усталость. Ведь она должна была все понять! Неужели Господь еще раз его испытывает?

На сей раз молчание нарушил Мортати.

— I preferiti… — произнес старый кардинал душераздирающим шепотом. — Баджиа и другие… Умоляю, скажите нам, что это не вы…

Камерарий посмотрел на него, изумившись той боли, которую почувствовал в голосе старика. Кто-кто, а Мортати должен был все понять. Заголовки газет ежедневно кричали о чудесах науки. Сколько лет прошло со времени последнего религиозного чуда? Сотни! Религия нуждалась в чуде. Нуждалась в чем-то таком, что могло пробудить дремлющий мир, вернуть человечество на путь добродетели. Возродить веру. I preferiti не годились в лидеры. Эти кардиналы были реформатами, либералами, готовыми принять мир таким, каков он есть, отбросив священные традиции. Церковь нуждалась в новом вожде. Молодом. Сильном. Энергичном. Порожденном Божественным чудом. Своей смертью кардиналы принесут церкви гораздо больше пользы, чем если бы они продолжали служить ей живыми. Ужас и надежда. Жертва четырех душ во имя спасения миллионов. Мир будет вечно помнить их как мучеников за веру. Церковь прославит их имена. Сколько тысяч людей пожертвовали своими жизнями во славу Божию? А сегодня умерли лишь четыре человека.

— I preferiti, — повторил Мортати.

— Я разделил их страдания, — ответил камерарий, показывая на грудь. — И я готов умереть за веру, но мое дело только началось. Вы слышите пение на площади?

Увидев, что лицо Мортати исказил ужас, камерарий снова ощутил некоторую растерянность. Может быть, это все же действует морфин? Мортати смотрел на него так, словно камерарий своими руками убил четверых кардиналов. «Я бы сделал это во имя Бога, — подумал он, — но до этого дело не дошло». Убийство совершил дикарь и язычник ассасин, уверенный в том, что выполняет волю иллюминатов. «Я — Янус, — сказал ему камерарий. — И я докажу свое могущество». И он доказал это. А ненависть ассасина к церкви сделала его пешкой в руках Божьих.

— Прислушайтесь к пению, — с улыбкой произнес камерарий, сердце которого было исполнено радости. — Ничто не объединяет людей сильнее, чем присутствие зла. Сожгите церковь, и вся округа поднимется на ноги, возьмется за руки и, распевая гимны, будет требовать ее немедленного восстановления. Взгляните, как люди этой ночью стремятся держаться вместе. Это сделал страх. Новый человек нуждается в новых демонах. Апатия равносильна смерти. Пусть они увидят лицо зла — сатанистов, не только возглавляющих правительства, банки и школы, но и стремящихся с помощью своей безбожной науки стереть с лица земли сам Дом Божий. Порок проник во все поры общества, и люди должны постоянно быть начеку. Ищите добро! Станьте сами этим добром!

Наступила тишина, и в душе камерария зажглась надежда, что они наконец все поняли. Иллюминаты покинули наш мир. Орден «Иллюминати» давно почил, остался лишь миф о нем. Камерарий вернул его к жизни как напоминание. Те, кто знал историю сообщества, вспомнили о когда-то творимом им зле. А те, кто ничего не слышал об иллюминатах, узнав о них, изумились своей собственной слепоте. Древние демоны вернулись, чтобы разбудить впавший в летаргию мир.

— Но… но клейма?! — Голос Мортати дрожал от ярости.

Камерарий не ответил. Старому кардиналу не дано было знать, что клейма были конфискованы Ватиканом более века назад. С тех пор они забытыми пылились в папском хранилище в палатах Борджиа. В этом реликварии находились предметы, которые, по мнению церкви, было опасно показывать кому-либо, кроме самих пап.

Почему они скрывали от людских глаз то, что внушает страх? Ведь страх приводит людей к Богу!

Ключ от хранилища переходил от одного папы к другому, однако камерарий Карло Вентреска похитил его и проник в реликварии. Содержимое его завораживало. Там находились рукописи четырнадцати неопубликованных книг Библии — так называемых апокрифов. Он увидел там третье пророчество Фатимы. Первые два пророчества сбылись, а третье было настолько ужасающим, что церковь не осмеливалась его обнародовать. Помимо этого, камерарий обнаружил в хранилище целую коллекцию предметов, имеющих отношение к братству «Иллюминати». В коллекции хранились ответы на все тайны сообщества. Эти ответы церковь получила, изгнав иллюминатов из Рима. Путь просвещения… Хитроумные уловки главного скульптора Ватикана Бернини… Запись издевательств в адрес церкви, которые допускали ведущие ученые Европы, собираясь в своем Храме Света в замке Святого ангела. В этом собрании находился и пятиугольный ларец с шестью железными клеймами. Одним из этих клейм и был мифический «Ромб иллюминати». Все это было частью древней истории Ватикана, о которой предпочитали забыть. Однако камерарий с этим не соглашался.

— Но антивещество… — сказала Виттория. — Вы поставили под угрозу само существование Ватикана.

— Когда Бог на вашей стороне, никакого риска нет, — ответил Карло Вентреска. — А это было Божье дело.

— Вы — сумасшедший! — воскликнула девушка.

— Миллионы получили спасение.

— Погибли люди!

— Но были спасены души!

— Скажите это моему отцу и Максу Колеру!

— Люди должны были увидеть высокомерное бездушие ЦЕРНа. Разве не вы создали каплю, способную превратить в пар несколько городских кварталов? И вы еще осмеливаетесь называть меня сумасшедшим! — Камерарий почувствовал, как в нем нарастает гнев. — Те, кто верит, проходят ради Создателя через великие испытания! Бог потребовал от Авраама принести в жертву свое дитя! Бог повелел Иисусу пройти через распятие! И теперь, когда мы смотрим на изображение распятого Христа — окровавленного и страдающего, — мы вспоминаем о могуществе сил зла. Это заставляет наши сердца быть бдительными! Раны на теле Христовом являются напоминанием о силах тьмы! Раны на моем теле вопиют о том, что зло живо. Но одновременно они возвещают и о том, что дело Божие восторжествует!

Его крик замер, эхом отразившись от дальней стены Сикстинской капеллы, после чего под ее сводами воцарилась мертвая тишина. Казалось, что остановилось само время. За спиной камерария видна была картина Страшного суда, какой ее представлял себе Микеланджело… Иисус сбрасывал грешников в ад. На глаза Мортати навернулись слезы.

— Что же ты натворил, Карло? — шепотом спросил он, закрыв глаза. По щекам старика катились слезы. — Неужели и его святейшество…

Под сводами капеллы раздался вздох многих людей, и во вздохе этом слышалась невыразимая боль. Все находящиеся в Сикстинской капелле до этого момента старались не думать о смерти понтифика.

Да, папа скончался от яда.

— Гнусный лжец! — бросил камерарий.

— О чем ты? — спросил потрясенный Мортати. — Он был человеком кристальной честности! И он… так тебя любил.

— А я его!

О, как я его любил! Но он предал мою любовь! Он нарушил обет, данный Богу!

Камерарий знал, что сейчас они его не понимают, но, когда он им все расскажет, весь ужас содеянного покойным понтификом дойдет до их сознания. Они увидят, что его святейшество был одним из самых мерзких лжецов за всю историю церкви. Камерарий помнил все подробности той ужасной ночи. Он только что привез из ЦЕРНа новость об акте Творения, совершенном Леонардо Ветра, и об ужасающей мощи антивещества. Камерарий не сомневался, что понтифик увидит всю опасность, которую несет с собой это открытие, но святой отец не узрел в этом научном прорыве ничего, кроме надежды. Он даже сказал, что Ватикан мог бы финансировать работу Ветра. По мнению понтифика, это было бы жестом доброй воли по отношению к научным исследованиям, обещающим благие духовные последствия.

Безумие! Неужели Ватикан будет оплачивать работу, которая превратит церковь в ненужный пережиток? Работу, которая приведет к распространению оружия массового уничтожения? Оружия, которое убило маму…

— Нет… вы не смеете этого допустить! — выкрикнул камерарий.

— Я в неоплатном долгу перед наукой, — ответил папа. — Есть нечто такое, что я скрывал всю свою жизнь. Когда я был молодым, наука преподнесла мне замечательный подарок. И об этом даре я никогда не забывал.

— Не понимаю. Чем наука могла одарить человека, посвятившего свою жизнь Богу?

— Все очень сложно, — ответил папа, — и для того, чтобы ты меня понял, потребуется время. Но есть один простой факт, который тебе следует знать. Я скрывал его все эти годы. Думаю, настало время поделиться с тобой моей тайной.

После этого понтифик сообщил ему ужасную правду.

Глава 132

Камерарий, сжавшись и подтянув колени к подбородку, лежал в пыли перед гробницей святого Петра. В Некрополе было прохладно, но холод ускорял свертывание крови, сочившейся из ран, которые он нанес себе сам. Его святейшество здесь его не найдет. Здесь его никто не сможет найти…

«Все очень сложно, — продолжали звучать в его мозгу слова папы, — и для того, чтобы ты меня понял, потребуется время».

Но камерарий знал, что никакое время не поможет ему понять.

«Лжец! А я так верил в тебя! БОГ верил в тебя!»

Понтифик единым словом разрушил тот мир, в котором он жил. Все то хорошее, что видел камерарий в своем наставнике, в один миг оказалось разбитым вдребезги. Страшная правда с такой силой пронзила сердце клирика, что, выбежав из папского кабинета, он едва не потерял сознание. В коридоре его стошнило.

— Подожди! — кричал ему вслед понтифик. — Дай мне тебе все объяснить!

Но камерарий убежал прочь. Да и как мог его святейшество рассчитывать на то, что камерарий как ни в чем не бывало сможет теперь выносить его общество?! А что, если еще кто-то узнает об этом ужасном грехе? Страшно подумать, какой удар это нанесет церкви! Ведь это означает, что данный папой священный обет ровным счетом ничего не стоит.

Им овладело безумие. Оно гремело в его ушах вплоть до того момента, когда он очнулся у подножия гробницы святого Петра. Именно в этот момент к нему впервые явился разгневанный Господь. Гнев Творца был страшен.

Я ТВОЙ БОГ, И Я ЖАЖДУ МЕСТИ!

После этого они вдвоем принялись строить планы. Вместе им удастся спасти церковь и восстановить веру в этом безбожном мире. Зло проникло повсюду. А мир отказывается его замечать! Действуя вдвоем, они сумеют сорвать со зла все покровы, и люди прозреют… Бог восторжествует! Ужас и надежда! Испытав их, мир снова уверует!

Первое испытание, предложенное ему Творцом, оказалось не столь страшным, как предполагал камерарий. Он должен будет всего-навсего проскользнуть в папскую спальню… наполнить шприц… и закрывать ладонью рот лжеца, пока тот будет биться в предсмертных конвульсиях. В лунном свете он увидит вылезающие из орбит глаза грешника, пытающегося ему что-то объяснить.

Но эти объяснения никому не нужны.

Папа уже сказал более чем достаточно.

Глава 133

— У папы был ребенок, — обличительным тоном произнес камерарий, стоя рядом с алтарем Сикстинской капеллы.

Эти три коротких слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Казалось, все кардиналы отреагировали на заявление клирика совершенно одинаково. В обращенных на камерария взглядах осуждение сменилось чувством глубокого отвращения. Но в глубине души они молили Бога представить доказательства того, что священник ошибается.

У папы был ребенок…

Лэнгдон испытал такое же потрясение, как и все остальные. Он почувствовал, как в его ладони дрогнула рука Виттории, и мозг ученого, уже отупевший от множества не имеющих ответов вопросов, принялся лихорадочно искать для себя точку опоры.

Казалось, что слова камерария продолжали звучать под сводами Сикстинской капеллы. В горящих огнем глазах клирика Лэнгдон видел полную уверенность в истинности своего страшного обвинения. Ученый попытался убедить себя в том, что все это не более чем ночной кошмар и, проснувшись, он снова окажется в реальном мире.

— Это грязная ложь! — выкрикнул один из кардиналов.

— Никогда не поверю! — поддержал его другой. — Его святейшество был предан церкви, как ни один из живущих на земле людей!

Затем заговорил Мортати, и в его голосе звучало страдание:

— Друзья мои… То, что сказал камерарий, — сущая правда.

Все кардиналы посмотрели на него с таким видом, словно «великий выборщик» только что произнес чудовищную непристойность.

— У его святейшества действительно был ребенок, — сказал Мортати.

Лица кардиналов побелели от ужаса. Камерарий был потрясен.

— Вы знали? Но… каким образом вы смогли?..

— Во время избрания его святейшества… — со вздохом произнес Мортати, — …я выступал в роли адвоката дьявола.

Все присутствующие онемели от изумления.

Лэнгдон понял, что имел в виду старик, и это означало, что обвинение камерария было правдой. Не слишком почетная должность «адвоката дьявола» предполагала доскональное знание всякого рода скандальных сведений и слухов о кандидате на пост понтифика, распространявшихся в Ватикане. Скелеты в папском шкафу были угрозой церкви, поэтому перед выборами один из кардиналов должен был тайно проверить прошлое кандидата. Этого кардинала называли «адвокатом дьявола», и только он получал право копаться в грязном белье претендентов, чтобы не допустить к Святому престолу недостойного человека. Действующий папа, чувствуя приближение конца, лично выбирал «адвоката дьявола» из своего ближайшего окружения. Имя этого человека должно было навсегда остаться в тайне.

— Я узнал об этом, потому что был адвокатом дьявола, — повторил Мортати.

По Сикстинской капелле пронесся общий вздох. Это была ночь, когда все каноны отправлялись на свалку.

В сердце камерария бушевала ярость.

— И вы… ничего никому не сказали?

— Я встретился с его святейшеством, — ответил Мортати. — И он во всем признался. Святой отец рассказал мне все от начала до конца и попросил об одном. Он попросил, чтобы я, принимая решение, открывать или не открывать его тайну, прислушался к голосу своего сердца.

— И сердце повелело вам навеки похоронить эти сведения?

— На предстоящих выборах он был безусловным фаворитом. Люди его любили, и скандал нанес бы церкви непоправимый ущерб.

— Но ведь у него был ребенок! Он нарушил священный обет безбрачия! — закричал камерарий.

Он снова услышал слова матери: «Обещание, данное Творцу, является самым важным из всех обещаний. Никогда не нарушай своих обетов Богу».

— Папа нарушил клятву!

— Карло, его любовь… — с тоской произнес Мортати, — его любовь была непорочной. Его святейшество не нарушал обета. Неужели он тебе этого не объяснил?

— Не объяснил чего?!

Камерарий вспомнил, как, выбегая из папского кабинета, он услышал: «Подожди! Дай мне тебе все объяснить!»

Мортати неторопливо и печально поведал кардиналам о том, что произошло много лет назад. Папа, который был еще простым священником, полюбил молодую монахиню. Оба они дали обет безбрачия и даже не помышляли о том, чтобы нарушить свою клятву Богу. Их любовь крепла, и хотя молодым людям хватало сил противиться зову плоти, они все время мечтали о наивысшем чуде божественного творения — о ребенке. О своем ребенке. Эта жажда становилась непреодолимой. Но Творец по-прежнему оставался для них на первом месте. Через год, когда их страдания достигли предела, юная монахиня пришла к молодому священнику в большом возбуждении. Оказалось, что она только что прочитала статью об очередном чуде науки, позволяющем двум людям иметь ребенка, не вступая в сексуальные отношения. Монахиня решила, что этот знак ниспослан им Богом. Увидев ее лучащиеся счастьем глаза, священник с ней согласился. Еще через год благодаря чуду искусственного оплодотворения на свет появилось дитя…

— Это… это неправда, — пролепетал камерарий, которому снова стало казаться, что он находится под действием морфина и что у него начались слуховые галлюцинации.

— Именно поэтому, Карло, — со слезами продолжил Мортати, — его святейшество преклонялся перед наукой. Он чувствовал себя в долгу перед ней. Наука позволила ему испытать счастье отцовства, не нарушив обета безбрачия. Его святейшество сказал мне, что сожалеет лишь о том, что его восхождение по ступеням церковной иерархии не позволяет ему оставаться рядом с любимой и постоянно следить за тем, как растет его дитя.

Камерарий Карло Вентреска снова ощутил, как им начинает овладевать безумие. Ему хотелось разодрать ногтями свою плоть.

Откуда я мог это знать?!

— Папа не согрешил, Карло. Он сохранил невинность.

— Но… — Камерарий искал в своем воспаленном мозгу хоть какую-нибудь зацепку. — Подумайте о том, какую угрозу церкви мог представлять его поступок! Представьте, что могло случиться, если бы его шлюха проболталась? Или, не дай Бог, объявился бы его ребенок.

— Его ребенок уже объявился, — произнес Мортати дрожащим голосом.

Все замерли.

— Карло… — прошептал старый кардинал, — ребенок его святейшества — это ты.

И в этот миг камерарий вдруг ощутил, как в его сердце начало затухать пламя веры. Дрожа, он стоял у алтаря Сикстинской капеллы на фоне Страшного суда, изображенного Микеланджело. Он знал, что только что сам увидел ад. Камерарий открыл рот, чтобы что-то сказать, но губы его затряслись, и он не промолвил ни слова.

— Неужели ты так ничего и не понял? — задыхаясь, спросил Мортати. — Именно поэтому его святейшество пришел к тебе в больницу в Палермо, когда ты был еще мальчиком. Именно поэтому он взял тебя к себе и растил тебя. А монахиню, которую он любил, звали Мария… это твоя мать. Мария оставила монастырь, чтобы целиком посвятить тебе свою жизнь, но она сохранила верность Создателю. Когда папа узнал, что его возлюбленная погибла во время взрыва, а ты чудесным образом спасся… он поклялся перед лицом Бога, что никогда более не оставит тебя одного. Твои родители, Карло, сохранили невинность. Они не нарушили обета, данного Богу. И все же им удалось принести тебя в этот мир. Ты — данное им чудом дитя.

Камерарий закрыл уши руками, чтобы не слышать этих слов. Он неподвижно, словно разбитый параличом, стоял у алтаря, а затем резко, как будто из-под его ног выдернули опору, упал на колени и горестно завыл.

* * *

Секунды. Минуты. Часы.

Понятие времени в стенах капеллы, казалось, утратило всякий смысл. Виттория почувствовала, что постепенно начинает освобождаться от паралича, поразившего всех присутствующих. Она отпустила руку Лэнгдона и начала проталкиваться сквозь толпу кардиналов. Ей казалось, что от дверей капеллы ее отделяет несколько миль и что она двигается под водой… медленно и с трудом.

Ее движение, видимо, вывело из транса всех остальных. Один из кардиналов начал молиться. Некоторые рыдали. Часть священников следили за ее движениями, и по мере того, как девушка приближалась к дверям, отрешенные взгляды кардиналов начали приобретать осмысленное и отнюдь не дружелюбное выражение. Она почти пробилась сквозь толпу, когда кто-то схватил ее за руку. Виттория обернулась и оказалась лицом к лицу с одним из служителей церкви. Его морщинистое, похожее на печеное яблоко лицо было искажено страхом.

— Нет, — прошептал старец. — Вы не должны уходить.

Виттория замерла, не поверив своим ушам.

— Прежде чем перейти к действиям, нам необходимо все продумать, — сказал второй кардинал, преграждая ей путь.

— Это может иметь весьма болезненные последствия для… — вступил третий.

Виттория оказалась в окружении. Недоуменно оглядывая кардиналов, она сказала:

— Но все, что сегодня произошло… Мир должен узнать правду.

— Сердцем я с вами, — произнес, не отпуская ее руки, морщинистый старец, — однако мы вступили на путь, с которого нет возврата. Нам необходимо подумать о разбитых надеждах. Я понимаю, что это цинизм. Но ведь люди после всего этого никогда нам не поверят.

Девушке стало казаться, что число преградивших ей путь кардиналов постоянно растет. Вскоре перед ней образовалась стена из черных сутан.

— Прислушайтесь к людям на площади, — сказал один из священнослужителей. — Ведь это может разбить их сердца. Необходимо вести себя с максимальным благоразумием.

— Нам нужно время, чтобы все обдумать и помолиться, — произнес другой. — Кроме того, следует думать о будущем. Последствия этого печального…

— Но он убил моего отца! — воскликнула Виттория. — Он убил своего отца!

— Я уверен, что он заплатит за все свои грехи, — произнес державший ее за руку кардинал.

Виттория в этом тоже не сомневалась, но ей хотелось обеспечить неотвратимость расплаты. Девушка возобновила попытки протолкнуться к дверям, но кардиналы с испуганным видом лишь теснее сомкнули ряды.

— Что вы собираетесь сделать? — спросила она. — Убить меня?

Лица кардиналов побелели, и Виттория тут же пожалела о произнесенных сгоряча словах. Она видела, что у всех этих стариков доброе сердце и никакой угрозы ей они не представляют. В эту ночь кардиналы уже насмотрелись на насилие. Члены конклава просто оказались в ловушке и смертельно испугались. Им было необходимо собраться с мыслями.

— Я не хочу, — сказал морщинистый кардинал, — чтобы мы совершили ошибку…

— В таком случае дайте ей уйти, — произнес чей-то глубокий голос. Слова прозвучали спокойно, но абсолютно уверенно. К Виттории подошел Роберт Лэнгдон и взял ее руку в свою. — Мисс Ветра и я немедленно покидаем капеллу.

Кардиналы начали неохотно расступаться.

— Постойте!

Мортати шел к ним по центральному проходу, оставив камерария в одиночестве у алтаря. Кардинал, казалось, постарел еще на несколько лет. Он выглядел значительно старше своего и так уже очень преклонного возраста. Священник шел медленно, сгорбившись под тяжким бременем позора. Подойдя к ним, он положил одну руку на плечо Лэнгдона, а другую — Виттории. Девушка сразу ощутила искренность этого прикосновения. Глаза старика были наполнены слезами.

— Конечно, вы можете уйти, — сказал Мортати. — Конечно… — повторил он и после короткой паузы произнес: — Я прошу лишь об одном… — Кардинал долго смотрел в пол, а затем, снова подняв глаза на Лэнгдона и Витторию, продолжил: — Позвольте мне сделать это. Я сейчас выйду на площадь и найду способ все им сказать. Пока не знаю как… но я все им скажу. Церковь должна сама покаяться в своих прегрешениях. Мы сами должны изобличить свои пороки.

Поворачиваясь к алтарю, Мортати печально сказал:

— Карло, ты поставил нашу церковь в критическое положение… — Он выдержал паузу, но продолжения не последовало.

В боковом проходе Сикстинской капеллы послышался шорох, а затем раздался звук захлопнувшейся двери.

Камерарий исчез.

Глава 134

Карло Вентреска шагал по коридору, и его белая мантия колыхалась в такт шагам. Швейцарские гвардейцы были безмерно удивлены, когда он, выйдя из Сикстинской капеллы без всякого сопровождения, сказал, что хочет некоторое время побыть в одиночестве. Гвардейцы повиновались и позволили ему удалиться.

Свернув за угол и оказавшись вне поля зрения швейцарцев, камерарий дал волю чувствам. Вряд ли кому-нибудь из живущих на земле людей довелось испытать то, что испытал он. Он отравил человека, которого называл «святой отец», человека, который обращался к нему со словами «сын мой». Карло всегда считал, что обращения «отец» и «сын» были всего лишь данью религиозной традиции, но теперь он узнал чудовищную правду. Слова эти имели буквальный смысл.

И сейчас, как и в ту роковую ночь две недели назад, камерарию казалось, что он в безумном бреду мчится сквозь тьму.

В то утро шел дождь. Кто-то из прислуги барабанил в дверь камерария, забывшегося прерывистым, неспокойным сном. «Папа, — сказал слуга, — не отвечает ни на стук в дверь, ни на телефонные звонки». Молодой служка явно был испуган. Камерарий был единственным человеком, которому дозволялось входить в покои папы без предварительного уведомления.

Камерарий вошел в спальню и нашел понтифика в том виде, в каком оставил его прошлым вечером. Святой отец лежал в постели, и его лицо, искаженное предсмертной судорогой, напоминало личину сатаны, а язык был черен, как сама смерть. Одним словом, в папской постели покоился сам дьявол.

Камерарий не испытывал никакого раскаяния. Он исполнил волю Творца.

Никто не заметит измены… пока. Истину все должны узнать позже.

Камерарий объявил страшную новость: его святейшество скончался от кровоизлияния в мозг. После этого Карло Вентреска стал готовиться к проведению конклава.

* * *

Мать Мария прошептала ему на ухо: «Никогда не нарушай данного Богу обета».

— Я слышу тебя, мама, — ответил он. — Наш мир погряз в безбожии. Человечество надо вернуть на путь веры. Ужас и надежда — наш единственный выход.

— Да, — сказала мама. — Если не ты… то кто? Кто выведет церковь из тьмы?

Ни один из preferiti на это не способен. Все они старцы… ходячие покойники… либералы, которые пойдут по стопам покойного папы. Они, подобно ему, обратятся лицом к науке и будут привлекать к себе новых сторонников, отказываясь от древних традиций. Эти старцы безнадежно отстали от жизни, но тем не менее делают вид, что шагают в ногу со временем. Эти их потуги вызывали только жалость. Они потерпят крах. Сила церкви не в ее трансформации, а в ее традициях. Весь мир меняется, но церковь ни в каких изменениях не нуждается. Ее задача — напоминать миру, что перемены не имеют никакого значения. Зло по-прежнему существует! Бог обязательно восторжествует!

Церкви нужен вождь! Старцы не способны зажечь в сердцах пламень веры! Это был способен сделать Иисус — молодой, полный энергии, сильный и… способный творить ЧУДЕСА.

* * *

— Спокойно пейте чай, — сказал камерарий четырем кардиналам, выходя из личной библиотеки папы. — Я скоро пришлю за вами проводника.

Preferiti рассыпались в благодарностях. Они были в восторге от того, что им выпала редкая честь вступить в знаменитый Passetto. Прежде чем удалиться, камерарий открыл замки двери, и точно в назначенное время появился восточного вида священнослужитель с факелом в руках. Этот священнослужитель пригласил радостно возбужденных кардиналов войти в тоннель.

Из тоннеля они так и не вышли.

«Они будут ужасом. А я стану надеждой».

Нет… Ужас — это я.

* * *

Камерарий, пошатываясь, брел через погруженный в темноту собор Святого Петра. Каким-то непостижимым образом, прорвавшись сквозь безумие, сквозь чувство вины и отодвинув в сторону образ мертвого отца, к нему пришло ощущение необыкновенного просветления. Голова, несмотря на действие морфина, была совершенно ясной. Это было ощущение собственного высокого предназначения. «Я знаю свою судьбу», — думал он, восторгаясь открывшимся ему видением.

Этим вечером все с самого начала шло не так, как он задумал. На его пути возникали непредвиденные препятствия, камерарий успешно их преодолевал, внося необходимые поправки в первоначальные планы. Вначале он не мог и предположить, что все так закончится. И лишь теперь узрел величие этого предначертанного для него Богом конца.

По-иному закончить свое земное существование он просто не мог.

Невозможно представить, какой ужас испытал он в Сикстинской капелле, задавая себе вопрос, не покинул ли его БОГ. Для каких же деяний он его предназначил?! Камерарий упал на колени. Его одолевали сомнения. Клирик напрягал слух, чтобы услышать глас Божий, но слышал только молчание. Он молил Бога ниспослать ему знак. Молил о наставлении на путь истинный. Чего желает Господь? Неужели скандала и гибели церкви? Нет! Ведь не кто иной, как сам Создатель, приказал камерарию действовать. Разве не так?

И затем он увидел его. Прямо на алтаре. Знак. Божественное указание. Нечто совершенно обыденное, но представшее теперь в ином свете. Распятие. Убогое, сделанное из дерева. Иисус на кресте. В этот момент для него все стало ясно… он был не одинок. Теперь он никогда не будет одиноким.

Это была Его воля… Именно этого Он от него хотел.

Создатель всегда требовал наибольших жертв от самых любимых своих чад. Почему камерарию потребовалось столько времени, чтобы это понять? Может быть, он слишком боялся? Или чувствовал себя недостойным? Впрочем, теперь это не имело значения. Господь нашел выход. Камерарий теперь знал, с какой целью был спасен Роберт Лэнгдон. Для того, чтобы открыть правду. Чтобы неизбежно подвести дело к нужному концу.

Это был единственный путь спасения церкви! Когда камерарий спускался в нишу паллиума, ему казалось, что он плывет по воздуху. Действие морфина все более усиливалось, но камерарий знал, что его ведет Бог.

Он слышал где-то вдали голоса выбежавших из Сикстинской капеллы и пребывающих в растерянности кардиналов. Кто-то отдавал громкие приказы швейцарским гвардейцам.

Они его не найдут. Просто не успеют.

Камерарий чувствовал, как какая-то сила все быстрее и быстрее увлекает его вниз, туда, в углубление, где вечно сияют девяносто девять наполненных благовониями лампад. Господь возвращает его на Святое место. Камерарий направился к дверям, закрывающим вход вниз, в Некрополь. Именно в Некрополе должна закончиться для него эта ночь. В священной тьме под землей. Он взял одну из лампад и приготовился к спуску.

Но, подойдя к дверям, камерарий замер. Нет, здесь что-то не так. Каким образом его избавление поможет Богу? Одинокий и тихий конец? Иисус страдал перед глазами всего мира. И сейчас Творец должен был желать именно этого. Такова должна быть Его воля! Камерарий хотел услышать голос Бога, но в ушах был лишь шум, вызванный действием морфина.

«Карло, — вдруг раздался голос матери, — у Бога для тебя грандиозные планы».

Камерарий был потрясен.

Затем, безо всякого предупреждения, к нему снизошел Господь.

Карло Вентреска стоял и смотрел. На мраморной стене рядом с ним двигалась его собственная тень. Огромная и устрашающая. Туманный силуэт, казалось, плыл в золотом сиянии. Вокруг него мерцало пламя лампад, и камерарий был похож на возносящегося в небо ангела. Он постоял некоторое время, раскинув руки, а затем повернулся и начал подниматься по ступеням.

* * *

Суматоха в коридоре у Сикстинской капеллы длилась уже добрых три минуты, но никто так и не смог обнаружить камерария. Можно было подумать, что этот человек растворился в ночи. Мортати был готов приказать начать поиски по всему Ватикану, но в этот момент площадь Святого Петра взорвалась восторженным ревом. Ликование толпы достигло высшей точки. Кардиналы обменялись взглядами. Мортати закрыл глаза и прошептал:

— Да поможет нам Бог.

Второй раз за ночь вся коллегия кардиналов высыпала на площадь Святого Петра. Поток священников увлек за собой Лэнгдона и Витторию, и те тоже оказались под ночным небом. Все прожектора прессы были обращены на базилику. А там, на священном папском балконе в самом центре фасада, стоял, воздев к небесам руки, камерарий Карло Вентреска. Даже издали он казался воплощением чистоты. Статуя в белоснежном одеянии, залитая светом.

Атмосфера на площади продолжала накаляться, и через несколько секунд барьеры, возведенные швейцарскими гвардейцами, рухнули. Поток восторженных людей устремился к базилике. Кто-то кричал, кто-то плакал или пел. Сияли прожектора, сверкали вспышки фотокамер. Одним словом, на площади перед собором творился кромешный ад. Хаос усиливался по мере того, как разрасталась толпа у подножия собора. Казалось, никто и ничто не сможет это остановить.

Но все же нашелся человек, которому это удалось. Стоящий на балконе камерарий распростер над беснующейся толпой руки и склонил голову в молчаливой молитве. Вначале по одному, потом десятками, а затем сотнями и тысячами люди последовали его примеру.

Над площадью повисла тишина… словно толпу околдовали.

* * *

В душе камерария бушевал ураган. В его помутившемся сознании, сменяя одна другую, вихрем проносились молитвы. Мольбы надежды сменялись воплями раскаяния…

Простите меня… Отец… Мама… вы преисполнены милости… вы — церковь… умоляю вас понять смысл жертвы, которую приносит рожденный вами сын.

О, Иисус… избавь нас от геенны огненной… Прими все души в небесах, и прежде всего души тех, кто более всего нуждается в Твоей милости…

Камерарию не нужно было открывать глаза, чтобы увидеть толпу внизу и телевизионные камеры, показывающие его всему миру. Он душой ощущал их присутствие. Даже испытывая мучения, он чувствовал необыкновенное единство людей, и это его опьяняло. Казалось, что от него по всему миру раскинулась объединяющая человечество невидимая сеть. Перед экранами телевизоров дома и у радиоприемников в автомобилях весь мир молился Богу. Словно повинуясь велению одного огромного сердца, говорящие на сотнях языков жители множества стран одновременно обратились к Творцу. Слова, которые они шептали, были для них новыми. Но они знали их всегда. Эти древние слова истины хранились в их душах.

Казалось, эта гармония будет продолжаться вечно.

Царившая на площади тишина вскоре снова сменилась радостным пением.

Камерарий понял, что настал нужный момент.

Святая Троица, я отдаю Тебе все самое дорогое — тело, кровь, душу… как плату за насилие, беззаконие, святотатство и невежество.

Камерарий вновь начал ощущать физическую боль. Она растекалась по его телу, и ему захотелось сорвать одежду и в кровь ногтями разодрать плоть, как он разодрал ее две недели назад в ту ночь, когда Бог впервые явился к нему. Не забывай, какие страдания перенес Христос. Грудь камерария горела огнем. Даже морфин был не в силах приглушить боль.

Моя миссия на земле завершена.

Весь ужас достался ему. Им оставалась надежда. В нише паллиума, следуя воле Бога, камерарий совершил миропомазание. Там он обильно смочил волосы, тело, одежду, лицо и руки и теперь весь был пропитан священными благовонными маслами из лампад. Масла благоухали так же сладко, как когда-то благоухала мама, и очень хорошо горели. Это будет благостное вознесение. Чудесное и почти мгновенное. И он оставит после себя не постыдный скандал… а новую силу и возрожденную веру в чудеса.

Сунув руку в карман мантии, он нащупал крохотную золотую зажигалку, которую прихватил в нише паллиума.

Затем камерарий прочел стих из Библии: «И когда огонь поднялся к небесам, ангел Божий вознесся в этом пламени».

И вот кнопка зажигалки оказалась под его большим пальцем.

На площади Святого Петра звучали гимны.

* * *

Мир никогда не забудет того, что увидел в тот миг.

Из груди стоящего на балконе камерария высоко в небо взметнулся столб пламени. Казалось, что душа священнослужителя освобождалась от своей земной оболочки. Пламя рванулось вверх, мгновенно охватив все тело клирика. Камерарий даже не вскрикнул. Он поднял руки над головой и обратил лицо к небесам. Огонь превратил его тело в огненный столп. Чудо, как казалось затаившему дыхание миру, продолжалось вечно. Пламя полыхало все ярче и ярче, а затем постепенно стало спадать. Камерарий исчез. Никто не мог точно сказать, упал ли он за балюстраду или вознесся на небо. Толпа теперь видела только облако дыма, спиралью уходящее в небо над Ватиканом.

Глава 135

Рассвет пришел в Рим поздно.

Утренний ливень с грозой смыл толпу с площади Святого Петра. Журналисты остались. Спрятавшись под зонтами или укрывшись в своих машинах, они продолжали комментировать ночные события. В церквях по всему миру яблоку было негде упасть. Настало время для раздумий и дискуссий представителей всех религий. Вопросов было много, а ответы на них вызывали лишь недоумение. Ватикан же хранил молчание. Никаких официальных заявлений пока сделано не было.

* * *

Глубоко в гротах Ватикана кардинал Мортати стоял на коленях перед открытым саркофагом. Поднявшись на ноги, он опустил руку в гроб и закрыл почерневший рот умершего две недели назад папы. Его святейшеству теперь предстояло вечно покоиться в мире.

У ног Мортати стояла небольшая золотая урна, до краев наполненная пеплом. Мортати лично собрал его и принес сюда.

— Даю тебе возможность прощения, — сказал он покойному понтифику, помещая урну в саркофаг рядом с телом. — Ибо нет любви сильнее, чем любовь отца к своему сыну.

С этими словами он прикрыл урну полами папской мантии. Он знал, что эти священные гроты предназначены только для останков пап, но ему почему-то казалось, что он поступает правильно.

— Синьор, — произнес кто-то, входя в гроты, — вас ждут на конклаве.

Это был лейтенант Шартран. Лейтенанта сопровождали три гвардейца.

— Еще одну минуту, — ответил кардинал, в последний раз взглянув в лицо покойного. — Его святейшество наконец получит покой, который он заслужил.

Гвардейцы навалились на крышку саркофага. Тяжелый камень вначале не хотел сдвигаться, но потом с глухим стуком, в котором прозвучала вечность, встал на свое место.

* * *

Мортати направился в Сикстинскую капеллу. По дворику Борджиа он проследовал в полном одиночестве. Влажный ветер играл полами его мантии. Из Апостольского дворца появился его коллега кардинал, и дальше они пошли вместе.

— Будет ли мне оказана честь сопровождать вас на конклав, синьор? — спросил кардинал.

— Это вы окажете мне честь, сопроводив меня в капеллу, — ответил Мортати.

— Синьор, — смущенно продолжил кардинал, — коллегия просит у вас прощения за свои действия прошлым вечером. Мы были ослеплены…

— Не надо… — сказал Мортати. — Наш разум иногда ведет себя так, как того хочет сердце. А наши сердца вчера желали, чтобы это оказалось правдой.

Кардинал некоторое время шел молча, а затем произнес:

— Вы уже знаете, что перестали быть «великим выборщиком»?

— Да, — улыбнулся Мортати. — И я благодарю Создателя за эту небольшую милость.

— Коллегия кардиналов решила, что вы подлежите выборам.

— Это говорит о том, что способность сострадать в нашей церкви умерла не до конца.

— Вы мудрый человек и будете хорошо руководить нами.

— Я старый человек, и мое руководство долго не продлится. Это меня несколько утешает.

Оба рассмеялись.

Когда они почти миновали дворик Борджиа, кардинал повернулся к Мортати. То, что он сказал, было произнесено довольно странным тоном, так, словно удивительные события прошлой ночи не давали кардиналу покоя.

— Вы знаете, — с таинственным видом прошептал он, — что на балконе мы не обнаружили никаких останков?

— Видимо, их смыл ливень, — улыбнулся Мортати.

— Да, возможно… — протянул кардинал, взглянув в грозовое небо.

Глава 136

Ближе к полудню, когда небо над Римом все еще было затянуто тяжелыми тучами, над дымовой трубой Сикстинской капеллы появилось белое облачко. Жемчужные клубы устремились к небу, медленнорассеиваясь по пути.

А далеко внизу, на площади Святого Петра, репортер Би-би-си Гюнтер Глик задумчиво следил за движением клубов белого дыма. Последняя глава…

Сзади к нему подошла Чинита Макри и, водрузив камеру на плечо, сказала:

— Время.

Глик скорбно кивнул, повернулся к ней лицом, пригладил ладонью волосы и глубоко вздохнул. «Моя последняя передача», — подумал он.

— Эфир через пятьдесят секунд, — объявила Макри.

Глик посмотрел через плечо на крышу Сикстинской капеллы и спросил:

— А дым ты сможешь взять?

— Я умею строить кадр, — спокойно ответила Макри.

Глик ощущал себя полным тупицей. Скорее всего он им и был. Операторская работа Макри прошлой ночью может принести ей Пулитцеровскую премию. Его же работа… ему даже не хотелось об этом думать. Он не сомневался, что Би-би-си отправит его на все четыре стороны и начнет разбираться с судебными исками весьма могущественных лиц и организаций… среди которых могут оказаться Джордж Буш и ЦЕРН.

— Ты выглядишь отлично, — покровительственно заметила Макри, глядя на него из-за камеры. Однако в ее голосе можно было уловить и некоторую озабоченность. — Ты не рассердишься, если я дам тебе… — не зная, как закончить, она замолчала.

— Совет? — закончил за нее Глик.

— Я просто хотела сказать, что не стоит уходить с большим шумом, — вздохнула Макри.

— Знаю. Я хочу простой и элегантной концовки.

— Самой простой за всю историю журналистики.

Простая концовка? У нее, наверное, поехала крыша. То, что случилось прошлой ночью, заслуживало более яркого завершения. Нужен неожиданный ход. Еще одна бомба. Финальный факт. Нечто такое, чего никто не ждет.

И по счастью, подобный факт уже был припрятан в его рукаве.

* * *

— Ты в эфире через… пять… четыре… три…

Лишь взглянув в визир камеры, Чинита заметила хитрый блеск в глазах Глика. «Я сошла с ума, позволив ему вести репортаж! Каким местом я думала?»

Но времени на то, чтобы принять меры, не оставалось. Они уже были в эфире.

— Прямая передача из Ватикана, на ваших экранах Гюнтер Глик, — произнес журналист и посмотрел в камеру, дав зрителям возможность полюбоваться тем, как к небу за его спиной поднимаются клубы белого дыма. — Дамы и господа, позвольте начать с официального сообщения. Семидесятидевятилетний кардинал Саверио Мортати был только что избран очередным папой. Выборы оказались беспрецедентными. Самый неожиданный кандидат на пост понтифика был избран коллегией кардиналов единогласно!

Макри почувствовала некоторое облегчение. Глик сегодня работал на редкость профессионально. Даже с излишней сухостью. Первый раз в жизни Глик выглядел и говорил так, как подобало выглядеть и говорить настоящему репортеру, подавая новости.

— Как мы упоминали ранее, — сказал Глик, — Ватикану еще предстоит выступить с сообщением о чудесных событиях, имевших место прошлым вечером и ночью.

Отлично. Напряжение, которое испытывала Макри, еще немного уменьшилось. Пока все хорошо.

По лицу Глика разлилась печаль, и он продолжил:

— И хотя прошлая ночь была ночью чудес, она оказалась в то же время ночью трагедий. Во вчерашнем конфликте погибли четыре кардинала, а также коммандер Оливетти и капитан Рошер из швейцарской гвардии. Оба офицера отдали свои жизни при исполнении служебных обязанностей. Человеческие потери включают Леонардо Ветра — известного физика из ЦЕРНа и пионера новых технологий по получению антивещества, а также его коллегу, директора ЦЕРНа Максимилиана Колера, который прибыл в Ватикан, чтобы помочь разрешить кризис. В процессе этой деятельности доктор Колер скончался. Ватикан пока еще не сделал официального заявления о причине смерти известного ученого, однако специалисты высказывают предположение, что мистер Колер ушел из жизни в результате обострения хронического заболевания органов дыхания.

Макри одобрительно кивнула. Сообщение пока шло точно по разработанной ими схеме.

— В свете взрыва, прогремевшего вчера в небе над Ватиканом, проблема антивещества стала темой самых горячих дискуссий в научной среде. Из заявления, зачитанного личной помощницей доктора Колера госпожой Сильвией Боделок, следует, что совет директоров ЦЕРНа приостановил все исследования, связанные с антивеществом, хотя и высказался о потенциальных возможностях последнего с энтузиазмом. Исследования могут быть возобновлены после того, как будут изучены все проблемы, связанные с безопасностью их проведения.

«Отлично! — подумала Макри. — Последний рывок, и мы дома».

— Не может остаться незамеченным отсутствие сегодня на наших экранах Роберта Лэнгдона, профессора из Гарварда, прибывшего вчера в Ватикан, чтобы оказать помощь в разрешении кризиса, связанного с сообществом «Иллюминати». Высказывались обоснованные предположения, что он погиб при взрыве, однако, как утверждают, его видели на площади Святого Петра после него. О том, как профессор мог там оказаться, высказываются различные предположения, хотя представитель больницы Сан-Джованни ди Дио утверждает, что вскоре после полуночи мистер Лэнгдон упал с неба в реку Тибр и был выписан из лечебницы после оказания ему первой медицинской помощи. — Глик вскинул брови и, глядя в камеру, закончил: — Если это действительно так… то прошедшая ночь оказалась воистину ночью чудес.

Отличное завершение! Макри почувствовала, как ее губы против воли растянулись в широкой улыбке. Безупречная концовка. Пора прощаться!

Но Глик прощаться не стал. Вместо этого он выдержал паузу и, шагнув в направлении камеры, объявил с таинственной улыбкой на устах:

— Однако прежде чем попрощаться…

Нет!

— …я хотел бы, чтобы перед вами выступил мой гость.

Чинита судорожно сжала камеру. Какой еще гость? Что, дьявол его побери, он вытворяет?! Он должен убраться из эфира! Но она знала, что опоздала. Глик уже сделал объявление.

— Человек, которого я хочу вам представить… — продолжал репортер, — американец… известный ученый.

Чинита не знала, как поступить. Она затаила дыхание, когда Глик, повернувшись к собравшейся вокруг них небольшой толпе, пригласил своего гостя выйти вперед. Макри взмолилась про себя: «Боже, сделай так, чтобы это оказался внезапно обнаружившийся Роберт Лэнгдон… а не очередной псих, свихнувшийся на почве теории заговоров!»

Когда Макри увидела гостя, ее сердце провалилось в желудок. Это был вовсе не Роберт Лэнгдон, а какой-то лысый тип в джинсах и ковбойке. При ходьбе он опирался на палку, а его глаз не было видно за толстенными стеклами очков. «Псих!» — с ужасом подумала Макри.

— Позвольте вам представить, — провозгласил Глик, — известного ученого из университета Де Пола в Чикаго доктора Джозефа Ванека, специалиста по истории Ватикана.

Чинита немного успокоилась. По крайней мере этот парень не был психом, зациклившимся на теории заговоров. Впрочем, нельзя и исключать, что он был психом, зациклившимся на других столь же жгучих вопросах.

— Доктор Ванек, — продолжал Глик, — насколько мне известно, вы располагаете потрясающей информацией и готовы поделиться ею с нашей аудиторией. Эта информация имеет прямое отношение к вчерашнему конклаву.

— Да, конечно, — вступил в дело Ванек. — После ночи сюрпризов трудно предположить, что остались еще какие-то вызывающие изумление факты… и тем не менее… — Он замолчал, не закончив фразы.

— И тем не менее есть нечто такое, что позволяет увидеть эти события в несколько ином свете? — улыбнулся Глик.

— Да, — кивнул Ванек. — Хотя это звучит неправдоподобно, но коллегия кардиналов, сама не ведая того, избрала за этот краткий срок двух пап.

Макри едва не уронила камеру.

— Двух пап, вы говорите? — спросил Глик с тонкой улыбкой.

— Именно, — снова кивнул ученый. — Но прежде я должен сказать, что всю жизнь занимался правилами избрания пап. Юридические каноны избрания отличаются чрезвычайной сложностью и многие из них в наше время не принимаются во внимание как устаревшие или просто забыты. Даже «великому выборщику» скорее всего не известно то, о чем я хочу сейчас сказать. Тем не менее, согласно старинному и благополучно забытому закону, стоящему под номером 63 в редком издании «Romano Pontifici Eligendo», или, проще, «Выборы папы римского», голосование с помощью бюллетеней не единственный способ избрания понтифика. Имеется еще один способ, именуемый «одобрение, выраженное общим восторгом». — Доктор Ванек выдержал паузу и закончил: — Именно это и произошло прошлой ночью.

— Прошу вас, продолжайте, — сказал Глик, не сводя взгляда с собеседника.

— Как вы, наверное, помните, — произнес ученый, — прошлой ночью, когда камерарий Карло Вентреска стоял на крыше базилики, все находящиеся внизу кардиналы принялись в унисон выкрикивать его имя.

— Да, я это прекрасно помню.

— Так вот, держите в уме эту картину, а я тем временем зачитаю вам отрывок из старинного уложения о выборах. — Доктор Ванек вынул из кармана какие-то листки, откашлялся и начал читать: — Избрание методом одобрения, выраженного общим восторгом, имеет место в том случае, если все кардиналы… как бы вдохновленные Духом Святым, спонтанно, без чьего-либо нажима, единодушно и громко провозглашают имя одной-единственной личности.

— Итак, — с улыбкой сказал Глик, — вы утверждаете, что вчера, когда кардиналы хором выкрикивали имя Карло Вентреска, они на самом деле избрали его папой?

— Именно это они и сделали. Более того, закон гласит, что подобные выборы имеют преимущество перед выборами с помощью голосования и избранным может быть не только кардинал, но и любой рукоположенный клирик, будь он простым священником, епископом или кардиналом. Поэтому, как вы можете видеть, камерарий был избран на пост папы посредством этой древней процедуры. — Глядя прямо в объектив камеры, доктор Ванек продолжил: — То, что Карло Вентреска был вчера вечером избран папой, является непреложным фактом. И его понтификат длился всего семнадцать минут. Если бы он чудесным образом не вознесся в небо в столбе пламени, то сейчас был бы похоронен в священных гротах Ватикана наравне со всеми своими предшественниками.

— Благодарю вас, доктор, — сказал Глик, хитро подмигнув Макри. — Ваша информация оказалась чрезвычайно интересной…

Глава 137

Стоя на верхних ступенях римского Колизея, Виттория громко крикнула ему с обворожительной улыбкой:

— Пошевеливайся, Роберт! Так и знала, что мне следовало искать мужа помоложе!

Он заторопился, но его ноги будто налились свинцом.

— Подожди меня, — окликнул он ее. — Прошу, пожалуйста…

Роберт Лэнгдон резко, словно от толчка, проснулся.

Темнота.

Он лежал в незнакомой мягкой постели, не в силах сообразить, где находится. Огромные и удивительно удобные подушки были набиты гусиным пухом. Воздух являл собой коктейль из приятных запахов. На противоположной стороне комнаты находилась двустворчатая стеклянная дверь. Обе створки ее были распахнуты, и с роскошного балкона тянуло легким теплым ветерком. В небе в разрывах облаков виднелась луна. Лэнгдон попытался вспомнить, как попал сюда, и сообразить, где находится.

В его сознании начали возникать какие-то сюрреалистические картины…

Столб таинственного огня… возникший из толпы ангел… теплые руки обнимают его и уводят в ночь… ангел ведет его лишенное сил побитое тело через незнакомые улицы… приводит сюда… заталкивает его, полусонного, под обжигающе горячие струи душа… ведет в постель и охраняет его после того, как он заснул мертвецким сном.

Теперь он видел и вторую кровать. Постель была разобрана, но в ней никого не было. Откуда-то из-за стены до него слабо доносился шум льющейся воды.

Разглядывая постель Виттории, он заметил вышитую на наволочке подушки эмблему со словами «Отель Бернини». Лэнгдон улыбнулся. Виттория сделала прекрасный выбор. Роскошная гостиница старушки Европы над фонтаном «Тритон» работы Бернини… Более подходящего для них отеля в Риме не было. Нежась в постели, ученый услышал стук в дверь и понял, что его разбудило. Стук становился все сильнее.

Лэнгдон неохотно выбрался из кровати. Он испытывал легкое недоумение. «Никто не знает, что мы здесь», — подумал он и недоумение переросло в беспокойство. Он накинул роскошный фирменный гостиничный халат и вышел из спальни в прихожую. Постояв несколько секунд в раздумье, он распахнул тяжелую дубовую дверь.

На пороге стоял здоровенный детина в ослепительном сине-золотом наряде.

— Лейтенант Шартран из швейцарской гвардии, — представился посетитель.

В этом не было никакой необходимости, так как Лэнгдон сразу узнал офицера.

— Как… как вы нас нашли?

— Я увидел, как вы уходили ночью с площади, и последовал за вами. Очень рад, что вы еще здесь.

Лэнгдон ощутил некоторую тревогу. Неужели кардиналы послали лейтенанта для того, чтобы он эскортировал их в Ватикан? Ведь Виттория и он были единственными людьми вне коллегии, которые знали всю правду. Они таили в себе потенциальную угрозу церкви.

— Его святейшество попросил меня передать вам это, — сказал Шартран и вручил ему пакет с папской печатью.

Лэнгдон открыл пакет и прочитал написанное от руки послание:

«Мистер Лэнгдон и мисс Ветра!

Несмотря на то что мне очень хочется попросить вас хранить в тайне то, что произошло за последние 24 часа, я чувствую, что не имею права требовать от вас чего-либо после того, что вы уже сделали для нас. Поэтому я скромно отступаю в тень, в надежде, что ваши сердца подскажут вам правильный путь. Мне кажется, что мир сегодня стал немного лучше… не исключено, что вопросы обладают большей силой, нежели ответы на них.

Мои двери всегда для вас открыты.

Его святейшество Саверио Мортати».

* * *

Лэнгдон перечитал письмо дважды. Коллегия кардиналов определенно избрала благородного и достойного лидера.

Прежде чем Лэнгдон успел что-либо сказать, Шартран достал небольшой сверток и, передавая его ученому, сказал:

— В знак благодарности от его святейшества.

Лэнгдон взял сверток, который оказался на удивление тяжелым.

— По указу его святейшества данный артефакт, хранившийся в личном реликварии папы, передается вам в бессрочное пользование. Его святейшество просит вас только о том, чтобы вы, выражая свою последнюю волю в завещании, обеспечили возвращение этого предмета в место его первоначального нахождения.

Лэнгдон снял со свертка оберточную бумагу и… потерял дар речи. Это было шестое клеймо. «Ромб иллюминати».

— Желаю вам мира и благополучия, — с улыбкой произнес Шартран и повернулся, чтобы уйти.

— Благодарю… вас, — едва сумел выдавить Лэнгдон.

Он так разволновался, что никак не мог унять дрожь в судорожно сжимавших бесценный дар руках.

Швейцарский гвардеец, задержавшись в коридоре, спросил:

— Мистер Лэнгдон, вы позволите задать вам один вопрос?

— Конечно.

— Моих товарищей гвардейцев и меня мучает любопытство. Что произошло в последние минуты… там, в вертолете?

Лэнгдон знал, что момент истины обязательно наступит. Они с Витторией говорили об этом, когда тайком уходили с площади Святого Петра. Уже тогда они приняли решение. Задолго до того, как принесли папское послание.

Отец девушки верил, что открытие антивещества приведет к духовному возрождению. События прошлой ночи оказались совсем не тем, на что он рассчитывал, но случилось невероятное… в тот момент люди во всем мире стали смотреть на Бога так, как никогда не смотрели раньше. Лэнгдон и Виттория не представляли, сколько времени продлится эта магия, но они твердо решили не губить восхищенное изумление скандалом или сомнениями. «Неисповедимы пути Господни, — говорил себе Лэнгдон и неуверенно спрашивал сам себя: — А что, если… а что, если все, что вчера случилось, было все же проявлением Божьей воли?»

— Мистер Лэнгдон, — напомнил Шартран, — я спросил вас о вертолете.

— Да, знаю, — улыбнулся Лэнгдон… ему казалось, что его слова не слетают с губ, а исходят из сердца. — Возможно, это вызвано шоком от падения… но что-то случилось с моей памятью… все события как будто в тумане…

— Неужели вы так ничего и не помните? — упавшим голосом спросил Шартран.

— Боюсь, что это навсегда будет скрыто завесой тайны, — со вздохом ответил ученый.

* * *

Когда Роберт Лэнгдон вновь переступил порог спальни, открывшаяся ему картина заставила его замереть на месте. Виттория стояла на балконе спиной к ограде, и взгляд девушки был обращен на него. Она показалась ему небесным видением… четкий силуэт на фоне лунного диска. В белоснежном махровом халате она вполне могла сойти за древнеримскую богиню. Туго затянутый пояс подчеркивал ее прекрасные формы. А за ней, создавая светящийся нимб, клубился туман, сотканный из мельчайших брызг фонтана «Тритон».

Лэнгдон вдруг ощутил такое неодолимое влечение, которого никогда до этого не испытывал ни к одной женщине. Он тихонько положил «Ромб иллюминати» и письмо папы на прикроватную тумбочку. У него еще будет время для объяснений. После этого он вышел к ней на балкон. Виттория обрадовалась его появлению.

— Ты проснулся, — застенчиво прошептала она. — Наконец-то!..

— Выдался трудный денек, — улыбнулся он.

Она провела ладонью по своим пышным волосам, и ее халат от движения руки слегка распахнулся.

— А теперь… как я полагаю, ты ждешь своей награды?

Это замечание застигло Лэнгдона врасплох.

— Прости… я не совсем тебя понял.

— Мы взрослые люди, Роберт. Ты должен это признать. И я вижу в твоих глазах страсть. Первобытное желание. Физический голод. — Она улыбнулась и продолжила: — Я испытываю те же чувства. И наше обоюдное желание сейчас получит удовлетворение.

— Неужели? — спросил он, делая шаг по направлению к ней.

— Полное удовлетворение, — сказала она, протягивая ему меню. — Я позвонила в ресторан и попросила принести в номер все, что у них есть.

* * *

Это было поистине королевское пиршество. Они ужинали на балконе под луной, жадно поглощая савойскую капусту, трюфели и ризотто, запивая все это первоклассным «Дольчетто». Ужин затянулся глубоко за полночь.

Лэнгдону не нужно было быть специалистом по символам, чтобы понять, какие сигналы посылала ему Виттория. Во время десерта, состоявшего из бойзеновых ягод^[97]со взбитыми сливками, нескольких сортов сыра и дымящегося кофе с ромом, Виттория то и дело прижимала под столом свои обнаженные ноги к нижним конечностям Лэнгдона и бросала на него пылкие взгляды. Казалось, она ждала, когда он отложит вилку и возьмет ее на руки.

Но Лэнгдон ничего не предпринимал, оставаясь безукоризненным джентльменом. В эту игру могут играть и двое, думал он, пряча хитрую улыбку.

Когда все было съедено, Лэнгдон ушел с балкона, присел в одиночестве на край кровати и принялся вертеть в руках «Ромб иллюминати». Он внимательно рассматривал его со всех сторон, не переставая восхищаться чудом симметрии. Виттория не сводила с него глаз, и ее замешательство начинало перерастать в сердитое разочарование.

— Ты находишь эту амбиграмму ужасно увлекательной, не так ли? — спросила она, когда ее терпение окончательно лопнуло.

Лэнгдон поскреб в затылке, сделав вид, что задумался, и сказал:

— Вообще-то есть одна вещь, которая интересует меня даже больше, чем это клеймо.

— И что же именно? — спросила Виттория, делая шаг по направлению к нему.

— Меня давно занимает вопрос… каким образом тебе удалось опровергнуть теорию Эйнштейна с помощью тунца?

— Dio mio! — всплеснула руками Виттория. — Я тебя серьезно предупреждаю — кончай эти игры!

— В следующем эксперименте для доказательства того, что Земля плоская, ты могла бы использовать камбалу. Отличная идея, правда?

Хотя Виттория кипела от негодования, на ее губах впервые промелькнуло нечто похожее на улыбку.

— К вашему сведению, дорогой профессор, мой следующий эксперимент будет иметь историческое значение. Я намерена доказать, что у нейтрино есть масса.

— У нейтрино бывают мессы? — продолжал валять дурака Лэнгдон. — А я и понятия не имел, что они католики!

Одним неуловимо быстрым движением она опрокинула его на спину и прижала к кровати.

— Надеюсь, ты веришь в жизнь после смерти, Роберт Лэнгдон? — со смехом сказала Виттория, садясь на него верхом.

Она старалась удержать его в горизонтальном положении, а ее глаза озорно блестели.

— Вообще-то, — ответил он, давясь от смеха, — мне всегда было трудно представить нечто такое, что может существовать за пределами нашего грешного мира.

— Неужели? Выходит, ты никогда не испытывал религиозного экстаза? Не изведал момента восхитительного откровения?

— Нет, — покачал головой Лэнгдон. — Боюсь, что я вовсе не тот человек, который может вообще испытать какой-либо экстаз.

— Это означает, — выскальзывая из халата, сказала Виттория, — что тебе еще не приходилось бывать в постели со специалистом по йоге. Не так ли?

Книга II. КОД ДА ВИНЧИ^[98]

Секретный код скрыт в работах Леонардо да Винчи…

Только он поможет найти христианские святыни, дававшие немыслимые власть и могущество…

Ключ к величайшей тайне, над которой человечество билось веками, может быть найден…

В романе «Код да Винчи» автор собрал весь накопленный опыт расследований и вложил его в главного героя, гарвардского профессора иконографии и истории религии по имени Роберт Лэнгдон. Завязкой нынешней истории послужил ночной звонок, оповестивший Лэнгдона об убийстве в Лувре старого хранителя музея. Возле тела убитого найдена зашифрованная записка, ключи к которой сокрыты в работах Леонардо да Винчи…

Факты

Приорат^[99] Сиона — тайное европейское общество, основанное в 1099 году, реальная организация. В 1975 году в Парижской национальной библиотеке обнаружены рукописные свитки, известные под названием «Секретные досье», где раскрывались имена многих членов Приората Сиона, в их числе сэр Исаак Ньютон, Боттичелли, Виктор Гюго и Леонардо да Винчи.

Личная прелатура Ватикана, известная как «Опус Деи», является католической сектой, исповедующей глубокую набожность. Заслужила печальную известность промыванием мозгов, насилием и опасными ритуалами «умерщвления плоти». Секта «Опус Деи» только что завершила строительство своей штаб-квартиры в Нью-Йорке, на Лексингтон-авеню, 243, которое обошлось в 47 миллионов долларов.

В книге представлены точные описания произведений искусства, архитектуры, документов и тайных ритуалов.^[100]

Пролог

Париж, Лувр 21.46

Знаменитый куратор Жак Соньер, пошатываясь, прошел под сводчатой аркой Большой галереи и устремился к первой попавшейся ему на глаза картине, полотну Караваджо. Ухватился обеими руками за позолоченную раму и стал тянуть ее на себя, пока шедевр не сорвался со стены и не рухнул на семидесятилетнего старика Соньера, погребя его под собой.

Как и предполагал Соньер, неподалеку с грохотом опустилась металлическая решетка, преграждающая доступ в этот зал. Паркетный пол содрогнулся. Где-то вдалеке завыла сирена сигнализации.

Несколько секунд куратор лежал неподвижно, хватая ртом воздух и пытаясь сообразить, на каком свете находится. Я все еще жив. Потом он выполз из-под полотна и начал судорожно озираться в поисках места, где можно спрятаться.

Голос прозвучал неожиданно близко:

— Не двигаться.

Стоявший на четвереньках куратор так и похолодел, потом медленно обернулся.

Всего в пятнадцати футах от него, за решеткой, высилась внушительная и грозная фигура его преследователя. Высокий, широкоплечий, с мертвенно-бледной кожей и редкими белыми волосами. Белки глаз розовые, а зрачки угрожающего темно-красного цвета. Альбинос достал из кармана пистолет, сунул длинный ствол в отверстие между железными прутьями и прицелился в куратора. — Ты не должен бежать, — произнес он с трудно определимым акцентом. — А теперь говори: где оно?

— Но я ведь уже сказал, — запинаясь, пробормотал куратор, по-прежнему беспомощно стоявший на четвереньках. — Понятия не имею, о чем вы говорите.

— Ложь! — Мужчина был неподвижен и смотрел на него немигающим взором страшных глаз, в которых поблескивали красные искорки. — У тебя и твоих братьев есть кое-что, принадлежащее отнюдь не вам.

Куратор содрогнулся. Откуда он может знать?

— И сегодня этот предмет обретет своих настоящих владельцев. Так что скажи, где он, и останешься жив. — Мужчина опустил ствол чуть ниже, теперь он был направлен прямо в голову куратора. — Или это тайна, ради которой ты готов умереть?

Соньер затаил дыхание.

Мужчина, слегка запрокинув голову, прицелился.

Соньер беспомощно поднял руки.

— Подождите, — пробормотал он. — Я расскажу все, что знаю. — И куратор заговорил, тщательно подбирая слова. Эту ложь он репетировал множество раз и всякий раз молился о том, чтобы к ней не пришлось прибегнуть.

Когда он закончил, его преследователь самодовольно улыбнулся:

— Да. Именно это мне говорили и другие.

Другие? — мысленно удивился Соньер.

— Я их тоже разыскал, — сказал альбинос. — Всю троицу. И они подтвердили то, что ты только что сказал.

Быть того не может! Ведь истинная личность куратора и личности трех его sénéchaux^[101] были столь священны и неприкосновенны, как и древняя тайна, которую они хранили. Но тут Соньер догадался: трое его sénéchaux, верные долгу, рассказали перед смертью ту же легенду, что и он. То была часть замысла.

Мужчина снова прицелился.

— Так что, когда помрешь, я буду единственным на свете человеком, который знает правду.

Правду!.. Куратор мгновенно уловил страшный смысл этого слова, весь ужас ситуации стал ему ясен. Если я умру, правды уже никто никогда не узнает. И он, подгоняемый инстинктом самосохранения, попытался найти укрытие.

Грянул выстрел, куратор безвольно осел на пол. Пуля угодила ему в живот. Он пытался ползти… с трудом превозмогая страшную боль. Медленно приподнял голову и уставился сквозь решетку на своего убийцу.

Теперь тот целился ему в голову.

Соньер зажмурился, страх и сожаление терзали его.

Щелчок холостого выстрела эхом разнесся по коридору.

Соньер открыл глаза.

Альбинос с насмешливым недоумением разглядывал свое оружие. Хотел было перезарядить его, затем, видно, передумал, с ухмылкой указал на живот Соньера:

— Я свою работу сделал.

Куратор опустил глаза и увидел на белой льняной рубашке дырочку от пули. Она была обрамлена красным кольцом крови и находилась несколькими дюймами ниже грудины. Желудок! Жестокий промах: пуля угодила не в сердце, а в живот. Куратор был ветераном войны в Алжире и видел немало мучительных смертей. Еще минут пятнадцать он проживет, а кислоты из желудка, просачиваясь в грудную полость, будут медленно отравлять его.

— Боль, она, знаете ли, на пользу, месье, — сказал альбинос. И ушел.

Оставшись один, Жак Соньер взглянул на железную решетку. Он был в ловушке, двери не откроют еще минут двадцать. А ко времени, когда кто-нибудь подоспеет на помощь, он будет уже мертв. Но не собственная смерть страшила его в данный момент.

Я должен передать тайну.

Пытаясь подняться на ноги, он видел перед собой лица трех своих убитых братьев. Вспомнил о поколениях других братьев, о миссии, которую они выполняли, бережно передавая тайну потомкам.

Неразрывная цепь знаний.

И вот теперь, несмотря на все меры предосторожности… несмотря на все ухищрения, он, Жак Соньер, остался единственным звеном этой цепи, единственным хранителем тайны.

Весь дрожа, он наконец поднялся.

Я должен найти какой-то способ… Он был заперт в Большой галерее, и на свете существовал лишь один человек, которому можно было передать факел знаний. Соньер разглядывал стены своей роскошной темницы. Их украшала коллекция знаменитых на весь мир полотен, казалось, они смотрят на него сверху вниз, улыбаясь, как старые друзья.

Поморщившись от боли, он призвал на помощь все свои силы и сноровку. Задача, предстоявшая ему, потребует сосредоточенности и отнимет все отпущенные ему секунды жизни до последней.

Глава 1

Роберт Лэнгдон проснулся не сразу.

Где-то в темноте звонил телефон. Вот только звонок звучал непривычно резко, пронзительно. Пошарив на тумбочке, он включил лампу-ночник. И, щурясь, разглядывал обстановку: обитая бархатом спальня в стиле Ренессанса, мебель времен Людовика XVI, стены с фресками ручной работы, огромная кровать красного дерева под балдахином. Где я, черт побери?

На спинке кресла висел жаккардовый халат с монограммой: «ОТЕЛЬ «РИТЦ», ПАРИЖ».

Туман в голове начал постепенно рассеиваться. Лэнгдон поднял трубку:

— Алло?

— Месье Лэнгдон? — раздался мужской голос. — Надеюсь, я вас не разбудил?

Щурясь, Лэнгдон посмотрел на настольные часы. Они показывали 12.32 ночи. Он проспал всего час и был еле живым от усталости.

— Это портье, месье. Извините за беспокойство, но к вам посетитель. Говорит, что у него срочное дело.

Лэнгдон все еще плохо соображал. Посетитель? Взгляд упал на измятый листок бумаги на тумбочке. То была небольшая афишка.

АМЕРИКАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ПАРИЖА

имеет честь пригласить

на встречу с Робертом Лэнгдоном,

профессором религиозной символики

Гарвардского университета

Лэнгдон тихонько застонал. Вечерняя лекция сопровождалась демонстрацией слайдов: языческий символизм, нашедший отражение в каменной кладке собора в Шартре, — и консервативной профессуре она наверняка пришлась не по вкусу. А может, самые религиозные ученые даже попросят его вон и посадят на первый же рейс до Америки.

— Извините, — ответил Лэнгдон, — но я очень устал и…

— Mais, monsieur^[102], — продолжал настаивать портье, понизив голос до интимного шепота. — Ваш гость — весьма влиятельная персона.

Лэнгдон ничуть не сомневался в этом. Книги по религиозной живописи и культовой символике сделали его своего рода знаменитостью в мире искусств, только со знаком минус. А в прошлом году скандальная слава Лэнгдона лишь приумножилась благодаря его участию в довольно двусмысленном инциденте в Ватикане, который широко освещался прессой. И с тех пор его просто одолевали разного рода непризнанные историки и дилетанты от искусства, так и валили толпой.

— Будьте добры, — Лэнгдон изо всех сил старался говорить вежливо, — запишите имя и адрес этого человека. И скажите, что я постараюсь позвонить ему в четверг, перед отъездом из Парижа. О'кей? Спасибо! — И он повесил трубку прежде, чем портье успел что-либо возразить.

Он сел в кровати и, хмурясь, уставился на лежавший на столике ежедневник для гостей отеля, на обложке которого красовалась казавшаяся теперь издевательской надпись: «СПИТЕ КАК МЛАДЕНЕЦ В ГОРОДЕ ОГНЕЙ, СЛАДКАЯ ДРЕМА В ОТЕЛЕ «РИТЦ», ПАРИЖ». Он отвернулся и устало взглянул в высокое зеркало на стене. Мужчина, отразившийся там, был почти незнакомцем. Встрепанный, усталый.

Тебе нужно как следует отдохнуть, Роберт.

Особенно тяжелым выдался последний год, и это отразилось на внешности. Обычно такие живые синие глаза потускнели и смотрели уныло. Скулы и подбородок с ямочкой затеняла щетина. Волосы на висках серебрились сединой, мало того, седые волоски проблескивали и в густой черной шевелюре. И хотя все коллеги женского пола уверяли, что седина страшно ему идет, подчеркивает ученый вид, сам он был вовсе не в восторге.

Видели бы меня сейчас в «Бостон мэгазин»!

В прошлом месяце, к изумлению и некоторой растерянности Лэнгдона, журнал «Бостон мэгазин» включил его в список десяти самых «интригующих» людей города — сомнительная честь, поскольку это стало предметом постоянных насмешек со стороны коллег по Гарварду. И вот сейчас в трех тысячах миль от дома оказанная ему журналом честь обернулась кошмаром, преследовавшим его даже на лекции в Парижском университете.

— Дамы и господа, — объявила ведущая на весь битком набитый зал под названием «Павильон дофина», — наш сегодняшний гость не нуждается в представлении. Он — автор множества книг, в их числе: «Символика тайных сект», «Искусство интеллектуалов: утраченный язык идеограмм». И если я скажу, что именно из-под его пера вышла «Религиозная иконология», то не открою вам большой тайны. Для многих из вас его книги стали учебниками.

Студенты энергично закивали в знак согласия.

— И вот сегодня я хотела представить его вам, очертив столь впечатляющий curriculum vitae^[103] этого человека. Но… — тут она игриво покосилась на сидевшего за столом президиума Лэнгдона, — один из наших студентов только что предоставил мне еще более, если так можно выразиться, интригующее вступление.

И она показала номер бостонского журнала.

Лэнгдона передернуло. Где, черт побери, она это раздобыла?

Ведущая начала зачитывать отрывки совершенно идиотской статьи, а Лэнгдон все глубже и глубже вжимался в кресло. Тридцать секунд спустя аудитория уже вовсю хихикала, а дамочка никак не унималась.

— «Отказ мистера Лэнгдона рассказать средствам массовой информации о своей необычной роли в прошлогоднем совещании в Ватикане определенно помог ему набрать очки в борьбе за вхождение в первую десятку «интриганов»». — Тут она умолкла и обратилась к аудитории: — Хотите послушать еще?

Ответом были дружные аплодисменты. Нет, кто-то должен ее остановить, подумал Лэнгдон. А она зачитывала новый отрывок:

— «Хотя профессора Лэнгдона в отличие от некоторых наших молодых претендентов нельзя считать таким уж сногсшибательным красавчиком, в свои сорок с хвостиком он в полной мере наделен шармом ученого. И его очарование лишь подчеркивает низкий баритон, который, по мнению студенток, действует «прямо как шоколад на уши»».

Зал так и грохнул от смеха.

Лэнгдон выдавил робкую улыбочку. Он знал, что последует дальше — пассаж на тему «Гаррисон Форд в твиде от Гарриса». И поскольку сегодня он опрометчиво вырядился в твидовый пиджак от Гарриса и водолазку от Бербери, то решил срочно предпринять какие-то меры.

— Благодарю вас, Моник, — сказал Лэнгдон, поднялся и сошел с подиума. — В этом бостонском журнале определенно работают люди, наделенные даром художественного слова. Им бы романы писать. — Он вздохнул и оглядел аудиторию. — И если я только узнаю, кто приволок сюда этот журнал, потребую вышвырнуть мерзавца вон.

Все снова дружно расхохотались.

— Что ж, друзья мои, как всем известно, я пришел сегодня к вам поговорить о власти символов…

Звонок телефона прервал размышления Лэнгдона.

Он обреченно вздохнул и снял трубку:

— Да?

Как и ожидалось, это снова был портье.

— Мистер Лэнгдон, еще раз прошу прощения за беспокойство. Но я звоню сообщить вам, что гость уже на пути к вашей комнате. Вот я и подумал, может, лучше предупредить вас.

Лэнгдон проснулся окончательно.

— Так вы направили его ко мне в номер?

— Прошу прощения, месье, но человек такого ранга… Просто подумал, что не вправе останавливать его.

— Да кто он такой наконец?

Но портье уже повесил трубку.

И почти тотчас же раздался громкий стук в дверь. Лэнгдон нехотя поднялся с кровати, босые ступни утонули в толстом пушистом ковре. Он накинул халат и направился к двери.

— Кто там?

— Мистер Лэнгдон? Мне необходимо переговорить с вами. — По-английски мужчина говорил с акцентом, голос звучал резко и властно. — Я лейтенант Жером Колле. Из Центрального управления судебной полиции.

Лэнгдон замер. Центральное управление судебной полиции, или сокращенно ЦУСП? Он знал, что эта организация во Франции примерно то же, что в США ФБР.

Не снимая цепочку, он приотворил дверь на несколько дюймов. На него смотрело худое лицо с невыразительными, как бы стертыми чертами. Да и сам мужчина в синей форме был невероятно худ.

— Я могу войти? — спросил Колле.

Лэнгдон колебался, ощущая на себе пристальный изучающий взгляд лейтенанта.

— А в чем, собственно, дело?

— Моему капитану требуется ваша помощь. Экспертиза в одном частном деле.

— Прямо сейчас? — удивился Лэнгдон. — Но ведь уже за полночь перевалило.

— Сегодня вечером вы должны были встретиться с куратором Лувра, я правильно информирован?

У Лэнгдона возникло тревожное предчувствие. Действительно, он и достопочтенный Жак Соньер договаривались встретиться после лекции и поболтать за выпивкой, однако куратор так и не объявился.

— Да. Но откуда вы знаете?

— Нашли вашу фамилию у него в настольном календаре.

— Надеюсь, с ним все в порядке?

Агент вздохнул и сунул в щель снимок, сделанный «Поляроидом».

Увидев фотографию, Лэнгдон похолодел.

— Снимок сделан меньше часа назад. В стенах Лувра.

Лэнгдон не сводил глаз с леденящей душу картины, и его отвращение и возмущение выразились в сердитом возгласе:

— Но кто мог сделать такое?!

— Это мы и хотим выяснить. И надеемся, вы поможете нам, учитывая ваши знания в области религиозной символики и намерение встретиться с Соньером.

Лэнгдон не отрывал глаз от снимка, и на смену возмущению пришел страх. Зрелище отвратительное, но дело тут не только в этом. У него возникло тревожное ощущение deja vu^[104]. Чуть больше года назад Лэнгдон получил снимок трупа и аналогичную просьбу о помощи. А еще через двадцать четыре часа едва не расстался с жизнью, и случилось это в Ватикане. Нет, этот снимок совсем другой, но, однако же, явное сходство в сценарии имело место.

Агент взглянул на часы:

— Мой капитан ждет, сэр.

Но Лэнгдон его не слышал. Глаза по-прежнему были устремлены на снимок.

— Вот этот символ здесь, и потом то, что тело так странно…

— Он отравлен?^[105] — предположил агент.

Лэнгдон кивнул, вздрогнул и поднял на него взгляд:

— Просто представить не могу, кто мог сотворить такое…

Агент помрачнел.

— Вы не поняли, мистер Лэнгдон. То, что вы видите на снимке… — Тут он запнулся. — Короче, месье Соньер это сам с собой сделал.

Глава 2

Примерно в миле от отеля «Ритц» альбинос по имени Сайлас, прихрамывая, прошел в ворота перед роскошным особняком красного кирпича на рю Лабрюйер. Подвязка с шипами, сплетенная из человеческих волос, которую он носил на бедре, больно впивалась в кожу, однако душа его пела от радости. Еще бы, он славно послужил Господу. Боль, она только на пользу.

Он вошел в особняк, обежал красными глазками вестибюль. А затем начал тихо подниматься по лестнице, стараясь не разбудить своих спящих товарищей. Дверь в его спальню была открыта, замки здесь запрещались. Он вошел и притворил за собой дверь.

Обстановка в комнате была спартанская — голый дощатый пол, простенький сосновый комод, в углу полотняный матрас, служивший постелью. Здесь Сайлас был всего лишь гостем, однако и дома, в Нью-Йорке, у него была примерно такая же келья. Господь подарил мне кров и цель в жизни. По крайней мере сегодня Сайлас чувствовал, что начал оплачивать долги. Поспешно подошел к комоду, выдвинул нижний ящик, нашел там мобильник и набрал номер.

— Да? — прозвучал мужской голос.

— Учитель, я вернулся.

— Говори! — повелительно произнес собеседник.

— Со всеми четырьмя покончено. С тремя sénéchaux… и самим Великим мастером.

В трубке повисла пауза, словно собеседник возносил Богу краткую молитву.

— В таком случае, полагаю, ты раздобыл информацию?

— Все четверо сознались. Независимо один от другого.

— И ты им поверил?

— Говорили одно и то же. Вряд ли это совпадение.

Собеседник возбужденно выдохнул в трубку:

— Отлично! Я боялся, что здесь возобладает присущая братству тяга к секретности.

— Ну, перспектива смерти — сильная мотивация.

— Итак, мой ученик, скажи наконец то, что я так хотел знать.

Сайлас понимал: информация, полученная им от жертв, произведет впечатление разорвавшейся бомбы.

— Учитель, все четверо подтвердили существование clef de voûte… легендарного краеугольного камня.

Он отчетливо слышал, как человек на том конце линии затаил дыхание, почувствовал возбуждение, овладевшее Учителем.

— Краеугольный камень. Именно то, что мы предполагали. Согласно легенде, братство создало карту clef de voûte, или краеугольного камня. Она представляла собой каменную пластину с выгравированными на ней знаками, описывавшими, где хранится величайший секрет братства… Эта информация обладала такой взрывной силой, что защита ее стала смыслом существования самого братства.

— Ну а теперь, когда камень у нас, — сказал Учитель, — остался всего лишь один, последний шаг.

— Мы еще ближе, чем вы думаете. Краеугольный камень здесь, в Париже.

— В Париже? Невероятно! Даже как-то слишком просто.

Сайлас пересказал ему события минувшего вечера. Поведал о том, как каждая из четырех жертв за секунды до смерти пыталась выкупить свою нечестивую жизнь, выдав все секреты братства. И каждый говорил Сайласу одно и то же: что краеугольный камень весьма хитроумно запрятан в укромном месте, в одной из древнейших церквей Парижа — Эглиз де Сен-Сюльпис.

— В стенах дома Господня! — воскликнул Учитель. — Да как они только посмели насмехаться над нами?!

— Они занимаются этим вот уже несколько веков.

Учитель умолк, словно желая насладиться моментом торжества. А потом сказал:

— Ты оказал нашему Создателю громадную услугу. Мы ждали этого часа много столетий. Ты должен добыть этот камень для меня. Немедленно. Сегодня же! Надеюсь, понимаешь, как высоки ставки?

Сайлас понимал, однако же требование Учителя показалось невыполнимым.

— Но эта церковь как укрепленная крепость. Особенно по ночам. Как я туда попаду?

И тогда уверенным тоном человека, обладающего огромной властью и влиянием, Учитель объяснил ему, как это надо сделать.

Сайлас повесил трубку и почувствовал, как кожу начало покалывать от возбуждения.

Один час, напомнил он себе, благодарный Учителю за то,что тот дал ему возможность наложить на себя епитимью перед тем, как войти в обитель Господа. Я должен очистить душу от совершенных сегодня грехов. Впрочем, сегодняшние его грехи были совершены с благой целью. Войны против врагов Господа продолжались веками. Прощение было обеспечено.

Но несмотря на это, Сайлас знал: отпущение грехов требует жертв.

Он задернул шторы, разделся донага и преклонил колени в центре комнаты. Потом опустил глаза и взглянул на подвязку с шипами, охватывающую бедро. Все истинные последователи «Пути» носили такие подвязки — ремешок, утыканный заостренными металлическими шипами, которые врезались в плоть при каждом движении и напоминали о страданиях Иисуса. Боль помогала также сдерживать плотские порывы.

Хотя сегодня Сайлас носил свой ремешок дольше положенных двух часов, он понимал: этот день необычный. И вот он ухватился за пряжку и туже затянул ремешок, морщась от боли, когда шипы еще глубже впились в плоть. Закрыл глаза и стал упиваться этой болью, несущей очищение.

Боль только на пользу, мысленно произносил Сайлас слова из священной мантры отца Хосе Мария Эскрива, Учителя всех учителей. Хотя сам Эскрива умер в 1975 году, дело его продолжало жить, мудрые его слова продолжали шептать тысячи преданных слуг по всему земному шару, особенно когда опускались на колени и исполняли священный ритуал, известный под названием «умерщвление плоти».

Затем Сайлас обернулся и взглянул на грубо сплетенный канат в мелких узелках, аккуратно свернутый на полу у его ног. Узелки были запачканы запекшейся кровью. Предвкушая еще более сильную очистительную боль, Сайлас произнес короткую молитву. Затем схватил канат за один конец, зажмурился и хлестнул себя по спине через плечо, чувствуя, как узелки царапают кожу. Снова хлестнул, уже сильнее. И долго продолжал самобичевание.

— Castigo corpus meum^[106].

И вот наконец он почувствовал, как по спине потекла кровь.

Глава 3

Бодрящий апрельский ветерок врывался в открытое окно «Ситроена ZX». Вот машина проехала мимо здания Оперы, свернула к югу и пересекла Вандомскую площадь. Сев на пассажирское сиденье, Роберт Лэнгдон рассеянно следил за тем, как мимо него проносится город, и пытался собраться с мыслями. Перед уходом он на скорую руку побрился, принял душ и внешне выглядел вполне презентабельно, но внутреннее беспокойство не улеглось. Перед глазами все стоял страшный снимок, тело на полу.

Жак Соньер мертв.

Лэнгдон воспринял его смерть как большую личную утрату. Несмотря на репутацию человека замкнутого, едва ли не затворника, Соньер пользовался огромным уважением как истинный ценитель и знаток искусства. И говорить с ним на эту тему можно было до бесконечности. На лекциях Лэнгдон мог без устали цитировать отрывки из его книг о тайных кодах, скрытых в полотнах Пуссена и Тенирса. Лэнгдон очень ждал этой встречи с Соньером и огорчился, когда куратор не объявился.

И снова в воображении предстал изуродованный труп. Чтобы Жак Соньер сам с собой такое сделал?.. Как-то не слишком верилось. И Лэнгдон снова отвернулся к окну, стараясь выбросить страшную картину из головы. Улочки сужались, становились все более извилистыми, торговцы катили тележки с засахаренным миндалем, официанты выносили из дверей мешки с мусором и ставили у обочины. Пара припозднившихся любовников остановилась и сплелась в тесном объятии, словно молодые люди старались согреться в прохладном, пропахшем жасмином весеннем воздухе. «Ситроен» уверенно пробивался все дальше и дальше вперед в этом хаосе, вой сирены разрезал движение, точно ножом.

— Капитан очень обрадовался, когда узнал, что вы еще не уехали из Парижа, — сказал агент. Он заговорил с Лэнгдоном впервые после того, как они выехали из отеля. — Счастливое совпадение.

Но Лэнгдон ни на йоту не чувствовал себя счастливым, а что касается совпадений, то он вообще не слишком-то в них верил. Будучи человеком, проведшим всю жизнь за изучением скрытой взаимосвязи между несопоставимыми символами и мировоззрениями, Лэнгдон смотрел на мир как на паутину тесно переплетенных между собой историй и событий. Эти связи могут быть невидимыми, часто говорил он на занятиях в Гарварде, но они обязательно существуют, вот только запрятаны глубоко под поверхностью.

— Я так понимаю, — сказал Лэнгдон, — это в Американском университете Парижа вам сообщили, что я остаюсь?

Водитель покачал головой:

— Нет. В Интерполе.

Ах, ну да, конечно. Интерпол, подумал Лэнгдон. Он совершенно забыл о том, что невинное требование предъявлять при регистрации в европейских отелях паспорт не было простой формальностью. То было веление закона. И этой ночью сотрудники Интерпола имели полное представление о том, кто где спит по всей Европе. Найти Лэнгдона в «Ритце» не составляло труда, у них на это ушло секунд пять, не больше.

«Ситроен», прибавив скорость, мчался по городу в южном направлении, вот вдалеке и чуть справа возник устремленный к небу силуэт Эйфелевой башни с подсветкой. Увидев ее, Лэнгдон вспомнил о Виттории. Год назад они дали друг другу шутливое обещание, что каждые шесть месяцев будут встречаться в каком-нибудь романтичном месте земного шара. Эйфелева башня, как подозревал Лэнгдон, входила в этот список. Печально, но они расстались с Витторией в шумном римском аэропорту, поцеловались и с тех пор больше не виделись.

— Вы поднимались на нее? — спросил агент.

Лэнгдон удивленно вскинул брови, не уверенный, что правильно его понял.

— Простите?

— Она прекрасна, не так ли? — Агент кивком указал на Эйфелеву башню. — Поднимались на нее когда-нибудь?

— Нет, на башню я не поднимался.

— Она — символ Франции. Лично я считаю ее самим совершенством.

Лэнгдон рассеянно кивнул. Специалисты в области символики часто отмечали, что Франции, стране, прославившейся своим воинствующим феминизмом, миниатюрными диктаторами типа Наполеона и Пипина Короткого, как-то не слишком к лицу этот национальный символ — эдакий железный фаллос высотой в тысячу футов.

Вот они достигли перекрестка с рю де Риволи, где горел красный, но «ситроен» и не думал останавливаться или замедлять ход. Агент надавил на газ, автомобиль пронесся через перекресток и резко свернул к северному входу в прославленный сад Тюильри, парижскую версию Центрального парка. Многие туристы неверно переводят название этого парка, Jardins des Tuileries, почему-то считая, что назван он так из-за тысяч цветущих там тюльпанов. Но в действительности слово «Tuileries» имеет совсем не такое романтическое значение. Вместо парка здесь некогда находился огромный котлован, из которого парижане добывали глину для производства знаменитой красной кровельной черепицы, или tuiles.

Они въехали в безлюдный парк, и агент тотчас сбросил скорость и выключил сирену. Лэнгдон жадно вдыхал напоенный весенними ароматами воздух, наслаждался тишиной. В холодном свете галогенных ламп поблескивал гравий на дорожках, шины шуршали в усыпляющем гипнотическом ритме. Лэнгдон всегда считал сад Тюильри местом священным. Здесь Клод Моне экспериментировал с цветом и формой, став, таким образом, родоначальником движения импрессионистов. Впрочем, сегодня здесь была другая, странная аура — дурного предчувствия.

«Ситроен» свернул влево и двинулся на восток по центральной аллее парка. Обогнул круглый пруд, пересек еще одну безлюдную аллею, и впереди Лэнгдон уже видел выход из сада, отмеченный гигантской каменной аркой.

Arc du Carrousel^[107].

В древности под этой аркой совершались самые варварские ритуалы, целые оргии, но почитатели искусства любили это место совсем по другой причине. Отсюда, с эспланады при выезде из Тюильри, открывался вид сразу на четыре музея изящных искусств… по одному в каждой части света.

Справа, по ту сторону Сены и набережной Вольтера, Лэнгдон видел в окошко театрально подсвеченный фасад старого железнодорожного вокзала, теперь в нем располагался весьма любопытный Музей д'Орсе. А если посмотреть влево, можно было увидеть верхнюю часть грандиозного ультрасовременного Центра Помпиду, где размещался Музей современного искусства. Лэнгдон знал, что за спиной у него находится древний обелиск Рамсеса, вздымающийся высоко над вершинами деревьев. Он отмечал место, где находился музей Жё-де-Пом.

И наконец впереди, к востоку, виднелись через арку монолитные очертания дворца времен Ренессанса, где располагался, наверное, самый знаменитый музей мира — Лувр.

В который уже раз Лэнгдон испытал чувство изумления, смешанного с восторгом. Глаз не хватало, чтоб обозреть разом все это грандиозное сооружение. Огромная площадь, а за ней — фасад Лувра, он вздымался, точно цитадель, на фоне парижского неба. Построенное в форме колоссального лошадиного копыта здание Лувра считалось самым длинным в Европе, по его длине могли бы разместиться целых три Эйфелевы башни. Даже миллиона квадратных футов площади между крыльями этого уникального сооружения было недостаточно, чтобы как-то преуменьшить величие фасада. Как-то раз Лэнгдон решил обойти Лувр по периметру и, к своему изумлению, узнал, что проделал трехмильное путешествие.

Согласно приблизительной оценке, на внимательный осмотр 65 300 экспонатов музея среднему посетителю понадобилось бы пять недель. Но большинство туристов предпочитали беглый осмотр. Лэнгдон шутливо называл это пробежкой по Лувру: туристы бодрым шагом проходили по залам музея, стремясь увидеть три самых знаменитых экспоната: Мону Лизу, Венеру Милосскую и Нику — крылатую богиню победы. Арт Бухвальд^[108] как-то хвастался, что на осмотр этих шедевров ему понадобилось всего пять минут и пятьдесят шесть секунд.

Водитель достал радиопереговорное устройство и произнес по-французски:

— Monsieur Langdon est arrivé. Deux minutes.^[109]

В ответ пролаяли что-то неразборчивое.

Агент убрал устройство и обернулся к Лэнгдону:

— Вы встретитесь с капитаном у главного входа.

Водитель, проигнорировав знаки, запрещавшие въезд на площадь, прибавил газу, «ситроен» перевалил через парапет. Теперь был уже виден главный вход в Лувр, фронтон здания величественно вырастал впереди, в окружении семи треугольных бассейнов, из которых били фонтаны с подсветкой.

La Pyramide.

Новый вход в парижский Лувр стал почти столь же знаменитым, как и сам музей. Его украшала модернистская стеклянная пирамида, созданная американским архитектором китайского происхождения И. М. Пеем, вызывавшая негодование у традиционалистов. Они полагали, что это сооружение разрушает стиль и достоинство Ренессанса. Гете называл архитектуру застывшей музыкой, и критики Пея прозвали пирамиду скрипом ногтя по классной доске. Продвинутые же поклонники считали прозрачную, высотой в семьдесят один фут пирамиду поразительным сплавом древней традиции и современных технологий, символическим связующим звеном между прошлым и настоящим. И были убеждены, что украшенный таким образом Лувр займет достойное место в третьем тысячелетии.

— Вам нравится наша пирамида? — спросил агент. Лэнгдон нахмурился. Похоже, французы просто обожают задавать американцам такие вопросы. Вопрос, конечно, с подковыркой. Стоит признать, что пирамида нравится, и тебя тотчас же причислят к не имеющим вкуса американцам. Сказать, что не нравится, значит обидеть французов.

— Миттеран был человеком смелым и прямолинейным, — дипломатично ответил Лэнгдон.

Говорили, что этот покойный ныне президент Франции страдал так называемым фараоновым комплексом. С его легкой руки Париж наводнили египетские обелиски и прочие предметы древней материальной культуры. Франсуа Миттеран питал загадочное пристрастие ко всему египетскому и не отличался при этой особой разборчивостью, поэтому французы до сих пор называли его Сфинксом.

— Как зовут вашего капитана? — Лэнгдон решил сменить тему разговора.

— Безу Фаш, — ответил агент, направляя машину к главному входу в пирамиду. — Но мы называем его le Taureau.

Лэнгдон удивленно поднял на него глаза:

— Вы называете своего капитана Быком?

Что за странное пристрастие у этих французов — давать людям звериные прозвища! Агент приподнял бровь:

— А ваш французский, месье Лэнгдон, куда лучше, чем вы сами в том признаетесь.

Мой французский ни к черту не годится, подумал Лэнгдон, а вот в иконографии знаков Зодиака я кое-что смыслю. Таурус всегда был быком. Астрологические символы одинаковы во всем мире.

Агент остановил машину и указал на большую дверь в пирамиде между двух фонтанов.

— Вход там. Желаю удачи, месье.

— А вы разве не со мной?

— Согласно приказу я должен оставить вас здесь. У меня есть другие дела.

Лэнгдон вздохнул и вылез из машины. Игра ваша, правила — тоже.

Взревел мотор, и «ситроен» умчался прочь.

Глядя вслед быстро удаляющимся габаритным огням, Лэнгдон подумал: А что, если пренебречь приглашением? Пересечь площадь, поймать у выхода такси и отправиться в отель, спать?.. Но что-то подсказывало ему, что идея эта никуда не годится.

Лэнгдон шагал к туманной дымке фонтанов, и у него возникло тревожное предчувствие, что он переступает воображаемый порог в какой-то совсем другой мир. Все этим вечером происходило словно во сне. Двадцать минут назад он мирно спал в гостиничном номере. И вот теперь стоит перед прозрачной пирамидой, построенной Сфинксом, и ожидает встречи с полицейским по прозвищу Бык.

Я в плену картины Сальвадора Дали, подумал он.

И шагнул к главному входу — огромной вращающейся двери. Фойе за стеклом было слабо освещено и казалось безлюдным.

Может, постучать?

Интересно, подумал Лэнгдон, приходилось ли кому-либо из известнейших египтологов Гарварда стучаться в дверь пирамиды в надежде, что им откроют? Он уже поднял руку, но тут за стеклом из полумрака возникла какая-то фигура. Человек торопливо поднимался по винтовой лестнице. Плотный, коренастый и темноволосый, он походил на неандертальца. Черный двубортный костюм, казалось, вот-вот лопнет на широких плечах. Ноги короткие, кривоватые, а в походке так и сквозила властность. Он на ходу говорил по мобильному телефону, но закончил разговор, как только подошел к двери, и жестом пригласил Лэнгдона войти.

— Я Безу Фаш, — представился он, как только Лэнгдон прошел через вращающуюся дверь. — Капитан Центрального управления судебной полиции. — И голос его соответствовал внешности, так и перекатываясь громом под стеклянными сводами.

Лэнгдон протянул руку:

— Роберт Лэнгдон.

Огромная ладонь Фаша сдавила его руку в крепком рукопожатии.

— Я видел снимок, — сказал Лэнгдон. — Ваш агент говорил, будто Жак Соньер сделал это сам и…

— Мистер Лэнгдон, — черные глазки Фаша были точно вырезаны из эбенового дерева, — виденное вами на снимке — это, увы, лишь малая часть того, что успел натворить Соньер.

Глава 4

Осанкой и манерой держаться капитан Фаш действительно напоминал рассерженного быка. Шагал напористо, слегка сгорбив плечи, тяжелый подбородок вдавлен в грудь. Темные волосы были зачесаны назад и щедро напомажены каким-то лосьоном, отчего блестели и открывали сильно выступавший лоб. По пути темные глазки неустанно обшаривали каждый сантиметр дороги, а еще так и излучали яростную целеустремленность. Наверное, именно поэтому он пользовался репутацией человека строгого и неуступчивого во всех вопросах.

Лэнгдон шел за капитаном по знаменитой мраморной лестнице, что вела к маленькому внутреннему дворику в основании Стеклянной пирамиды. Спускаясь, они прошли мимо двух вооруженных автоматами охранников из судебной полиции. Стало ясно: сегодня никто не войдет и не выйдет из этого сооружения без разрешения капитана Фаша.

Вот они миновали наземный этаж и стали спускаться дальше, и Лэнгдон с трудом подавил нервную дрожь. Несколько успокаивало, правда, присутствие капитана, но в самом Лувре в этот час было мрачно, как в могиле. Лестница освещалась крошечными лампочками, вмонтированными в каждую ступеньку, как в проходе кинотеатра. Лэнгдон слышал, как под стеклянными сводами эхом отдается каждый его шаг. Подняв голову, он увидел за стеклянной крышей пирамиды слабо мерцавшие разноцветные отблески фонтанов.

— Как, нравится? — коротко осведомился Фаш и приподнял широкий подбородок.

Лэнгдон вздохнул, ему начали надоедать эти игры.

— Да, пирамида просто великолепна.

— Шрам на лице Парижа, — сердито проворчал Фаш. Один — ноль в его пользу.

Лэнгдон понял, что этому человеку трудно угодить. Известно ли капитану, подумал он, что пирамида, построенная под патронажем Франсуа Миттерана, состоит из 666 стеклянных панелей, что вызывало много споров и кривотолков, особенно у противников бывшего президента, поскольку 666 считалось числом сатаны?

И Лэнгдон решил не затрагивать эту тему. Они спустились еще глубже и оказались в подземном вестибюле. В царившем там полумраке трудно было оценить истинные его размеры. Построенное на глубине пятидесяти семи футов под землей, это новое помещение Лувра занимало площадь в 70 000 квадратных футов и напоминало бесконечный грот. Отделка была из мрамора теплых охряных тонов, в тон желтовато-золотистому цвету наземного фасада здания, и днем здесь было светло и людно. Сейчас же атмосфера тут царила, мягко говоря, совсем не праздничная, полумрак и пустота создавали ощущение, что ты находишься в холодном склепе.

— А где же сотрудники музея? — спросил Лэнгдон.

— En quarantaine^[110], — ответил Фаш таким тоном, точно Лэнгдон ставил под сомнение дееспособность его команды. — Очевидно, сегодня в здание проник посторонний. И все ночные сторожа Лувра находятся сейчас в другом крыле, где их допрашивают.

Лэнгдон кивнул и прибавил шагу, стараясь не отставать от Фаша.

— Как хорошо вы знакомы с Жаком Соньером? — спросил капитан.

— Вообще не знаком. Мы с ним ни разу не встречались.

Фаш удивился:

— Но вы же должны были вечером встретиться?

— Да. Договорились о встрече сразу после лекции в Американском университете. Я ждал, но он так и не появился.

Фаш что-то записал в блокнот. Они двинулись дальше, и Лэнгдон мельком заметил менее известную пирамиду Лувра, так называемую перевернутую. Они свисала с потолка и напоминала сталактит в пещере. Фаш жестом пригласил Лэнгдона подняться на несколько ступенек, которые вели к входу в изогнутый аркой туннель. Над входом висела вывеска с надписью «DENON». Это название носило самое знаменитое своими экспонатами крыло Лувра.

— А кто предложил вечернюю встречу? — резко спросил Фаш. — Вы или он?

Вопрос показался странным.

— Вообще-то мистер Соньер, — ответил Лэнгдон, входя в туннель. — Его секретарша связалась со мной по электронной почте несколько недель назад. Писала, что куратор узнал о моем предстоящем выступлении в Париже и хотел бы воспользоваться этим, чтобы обсудить кое-какие вопросы.

— Какие именно?

— Не знаю. Связанные с искусством, полагаю. Ведь интересы у нас были примерно одинаковые.

Фаш смотрел скептически.

— Так вы действительно понятия не имеете о предмете этой встречи?

Лэнгдон не имел. Нет, в тот момент ему стало любопытно, что могло понадобиться от него Соньеру. Ведь выдающийся знаток изобразительного искусства прославился своей скрытностью и замкнутостью, чрезвычайно редко посещал лекции и прочие общественные мероприятия. И Лэнгдон просто обрадовался возможности пообщаться с этим незаурядным человеком.

— Но, мистер Лэнгдон, у вас есть хотя бы догадка о том, что наша жертва хотела обсудить с вами, причем в тот самый вечер, когда произошло убийство? Это очень помогло бы в расследовании.

Лэнгдон уловил двусмысленность вопроса и сразу занервничал.

— Я действительно понятия не имею. Не спрашивал. И был просто польщен, что такой человек захотел со мной встретиться. Я, видите ли, большой поклонник трудов Соньера. Часто цитирую его высказывания на занятиях.

Фаш снова сделал запись в блокноте.

Теперь они находились на полпути к входу в нужное им крыло, и Лэнгдон видел впереди два эскалатора, оба простаивали без движения.

— Так у вас с ним были общие интересы? — осведомился Фаш.

— Да. Весь прошлый год я был занят тем, что делал наброски книги, связанной с основными областями научных изысканий месье Соньера. И очень рассчитывал на его мозги.

Фаш поднял голову.

— Простите?

Очевидно, идиома не поддавалась переводу.

— Я хотел узнать, каковы его соображения по этому поводу.

— Понимаю. Ну а повод?

Лэнгдон замялся, не зная, как лучше объяснить.

— В основе своей труд посвящен иконографии поклонения богине, концепции святости женского начала. А также художественным изображениям и символам, связанным с этим.

Фаш пригладил волосы мясистой ладонью.

— А Соньер знал в этом толк, да?

— Как никто другой.

— Понимаю.

Но Лэнгдон чувствовал, что капитан ни черта не понял. Жак Соньер считался первым в мире знатоком в области иконографии богинь. Он не только питал личное пристрастие к реликвиям, связанным с культами богини плодородия, Уитаки^[111], и священным женским началом. За двадцать лет работы куратором Соньер помог приумножить сокровища Лувра и создал величайшую в мире коллекцию произведений искусства, связанных с изображениями богинь: от украшений из самых древних греческих усыпальниц в Дельфах до золотых скипетров; от сотен древнеегипетских крестиков, напоминающих фигурки крошечных стоящих ангелов, до погремушек, с помощью которых в Древнем Египте отгоняли злых духов. И наконец, он собрал поразительную коллекцию статуй, отображающих, как богиня Исида вынянчивала своего сына Гора^[112].

— Возможно, Соньер знал о вашей рукописи? — предположил Фаш. — И назначил встречу, чтоб помочь вам в работе над книгой?

Лэнгдон отрицательно покачал головой:

— О моей рукописи никто не знал. Да и вообще она существует только в набросках. Еще имеется приблизительный план, который я никому не показывал, кроме своего редактора.

Фаш промолчал.

Лэнгдон не стал говорить, по какой причине до сих пор никому не показывал рукопись. «Наброски» на триста с лишним страниц под условным названием «Символы утерянной священной женственности» представляли собой весьма неординарную интерпретацию уже устоявшейся религиозной иконографии и были довольно спорными.

Лэнгдон приблизился к эскалаторам-двойняшкам и вдруг остановился, поняв, что Фаша нет рядом. Обернувшись, он увидел его в нескольких ярдах от служебного лифта.

— Поедем на лифте, — сказал Фаш, как только двери отворились. — Надеюсь, вы уже поняли, что пешком до галереи еще шагать и шагать.

Но Лэнгдон, знавший, что нужное им крыло находится двумя этажами выше, не двинулся с места.

— Что-то не так? — нетерпеливо спросил Фаш, придерживая дверь.

Лэнгдон глубоко втянул воздух, с тоской взглянув на эскалатор. В этом нет ничего страшного, попытался он убедить себя и решительно шагнул к лифту. В детстве, совсем еще мальчишкой, Лэнгдон провалился в заброшенную шахту-колодец и чуть не погиб, барахтаясь там в холодной воде несколько часов, прежде чем подоспела помощь. С тех пор его преследовал страх замкнутого пространства, он боялся лифтов, подземки, даже крытых кортов. Лифт — одно из самых надежных и безопасных сооружений, постоянно убеждал себя Лэнгдон и при этом не верил ни единому слову. Это всего лишь небольшая металлическая коробка, подвешенная в замкнутом пространстве шахты! Затаив дыхание, он шагнул в лифт и, как только закрылись двери, ощутил хорошо знакомый прилив адреналина.

Два этажа. Каких-то десять секунд.

— Значит, вы с мистером Соньером, — начал Фаш, как только лифт пополз вверх, — так никогда и не говорили лично? Не общались? Ничего не посылали друг другу по почте?

Еще один довольно странный вопрос. Лэнгдон отрицательно помотал головой:

— Нет. Никогда.

Фаш слегка склонил голову набок, точно осмысливал этот факт. Но вслух не сказал ничего, молча разглядывая хромированные дверцы.

Они поднимались, и Лэнгдон пытался сконцентрировать мысли и внимание на чем-то еще, помимо окружавших его четырех стен. В блестящей металлической дверце он видел отражение галстучной булавки капитана. Она была сделана в форме серебряного распятия и украшена тринадцатью вкраплениями, камушками черного оникса. Лэнгдон слегка удивился. Этот символ был известен под названием crux gemmata — крест с тринадцатью камнями — христианская идеограмма Христа и двенадцати апостолов. И Лэнгдон находил довольно странным, что капитан полиции столь открыто демонстрирует свои религиозные убеждения. Но опять же следовало учитывать: тут Франция. И христианство здесь не столько религия, сколько право по рождению.

— Это crux gemmata, — неожиданно сказал Фаш.

Лэнгдон вздрогнул, поднял глаза и поймал в отражении взгляд черных глазок капитана.

Лифт остановился, дверцы раздвинулись.

Лэнгдон быстро вышел в коридор, спеша навстречу открытому пространству, которое образовывали знаменитые высокие потолки Лувра. Однако мир, куда он шагнул, оказался совсем иным, нежели он ожидал.

Лэнгдон в нерешительности замер.

Фаш обернулся:

— Я так понимаю, мистер Лэнгдон, вы никогда не бывали в Лувре после закрытия?

Никогда, подумал Лэнгдон, пытаясь разобраться в своих ощущениях.

Обычно ярко освещенные галереи музея были сейчас погружены в полумрак. Вместо привычного ровного молочно-белого света, льющегося с потолка, от пола поднималось вверх приглушенное красноватое сияние. Лэнгдон присмотрелся и заметил вмонтированные в плинтусы специальные лампы-подсветки.

Он окинул взглядом сумрачный коридор и постепенно начал понимать, что ничего необычного в таком освещении нет. Почти во всех главных музеях мира по ночам используется красная подсветка, и источник такого освещения размещается на низком уровне, что позволяет персоналу и охране видеть, куда они идут, в то время как полотна находятся в относительной темноте. Последнее позволяет как бы компенсировать дневную световую нагрузку, способствующую выгоранию красок. Но сегодня ночью в музее было как-то особенно мрачно. Повсюду залегли длинные тени, под высокими потолками сгустилась тьма, как в колодце.

— Сюда, — сказал Фаш, резко свернул вправо и зашагал через цепочку связанных одна с другой галерей.

Лэнгдон направился за ним, и глаза постепенно привыкали к полумраку. Вокруг из темноты начали материализоваться крупногабаритные картины, написанные маслом, — все это напоминало проявку снимков в темной комнате. Лэнгдону казалось, что изображенные на полотнах люди провожают их подозрительными взглядами. Наконец-то почувствовал он и такой знакомый, присущий всем музеям запах — в сухом деионизированном воздухе отчетливо ощущался слабый привкус углерода. То был продукт работы специальных приборов с угольными фильтрами, используемых в борьбе с избыточной влажностью. Они были включены сутки напролет, компенсировали выдыхаемую посетителями двуокись углерода, которая обладала разрушительным для экспонатов действием.

А подвешенные к стенам камеры слежения, казалось, говорили посетителям: Мы вас видим. Ничего не трогать.

— И все до одной настоящие? — спросил Лэнгдон, кивком указав на камеры.

— Конечно, нет, — ответил Фаш.

Лэнгдон не удивился. Видеонаблюдение в таких больших музеях слишком дорого и неэффективно. Чтобы проследить, что творится на акрах занимаемой музеем площади, Лувру следовало бы нанять несколько сот технических сотрудников. А потому большинство крупных музеев использовали в охране так называемую систему сдерживания. Не держите воров за пределами. Держите их внутри. Система активировалась при любом прикосновении к экспонату, на пульт тут же поступал сигнал, все входы и выходы сразу же блокировались, и злоумышленник оказывался за решеткой еще до прибытия полиции.

Впереди, из глубины отделанного мрамором коридора, эхом отдавались голоса. Похоже, шум доносился из помещения в виде большого алькова, находившегося по правую руку. Оттуда в коридор лился яркий свет.

— Кабинет куратора, — объяснил капитан.

И вот наконец Лэнгдон очутился в святая святых — роскошном кабинете Соньера. Стены, отделанные деревом теплого оттенка, на них работы старых мастеров, огромный старинный письменный стол, а на нем — двухфутовая статуя рыцаря в доспехах и при полном вооружении. В помещении находилось несколько агентов, они говорили по мобильным телефонам, что-то записывали. Один из них сидел за письменным столом Соньера и печатал на портативном компьютере. Этой ночью кабинет куратора превратился в настоящую штаб-квартиру Центрального управления судебной полиции.

— Messieurs! — громко сказал Фаш, и все мужчины разом обернулись. — Ne nous dérangez pas sous aucun prétexte. Entendu?^[113]

Все присутствующие дружно закивали в знак того, что поняли.

Самому Лэнгдону не раз доводилось вешать на дверь номера в отеле табличку с надписью «NE PAS DERANGER», а потому смысл приказа капитана был ему ясен. Фаша и Лэнгдона не следовало беспокоить ни при каких обстоятельствах.

Оставив коллег в кабинете, Фаш вышел и повел Лэнгдона дальше по полутемному коридору. Впереди, ярдах в тридцати, виднелся вход в самую популярную часть Лувра под названием la Grande Galerie, казавшийся бесконечным коридор, где на стенах были развешаны самые ценные в музее произведения, шедевры итальянской живописи. Лэнгдон уже догадался: именно там и нашли тело Соньера; на снимке, сделанном «Поляроидом», был отчетливо виден знаменитый паркетный пол Большой галереи. Они приблизились, и тут Лэнгдон увидел, что вход перекрыт высокой и толстой стальной решеткой, похожие использовались в средневековых замках для защиты от мародерствующих армий.

— Система сдерживания, — заметил Фаш, когда они подошли к решетке.

Даже в темноте препятствие выглядело грозным и непреодолимым, казалось, оно может и танк остановить. Лэнгдон начал всматриваться сквозь толстые прутья в полутемные лабиринты Большой галереи.

— После вас, мистер Лэнгдон, — сказал Фаш.

Лэнгдон удивленно обернулся. После меня, но как и куда?..

Фаш указал на нижнюю часть решетки.

Лэнгдон присмотрелся. Сначала он просто не заметил в темноте. Решетка была приподнята фута на два, достаточно, чтобы проползти под ней.

— Эта секция пока еще закрыта для службы безопасности Лувра, — пояснил Фаш. — Моя команда из научно-технического отдела полиции только что завершила осмотр. — Он сделал приглашающий жест. — Прошу вас. Пролезайте.

Лэнгдон смотрел на узенькую щель в основании решетки, проползти здесь можно было разве что на брюхе. Шутит он, что ли?.. Нависающая решетка напоминала гильотину, готовую и любой момент обрушиться и раздавить непрошеного гостя.

Фаш проворчал что-то по-французски и взглянул на часы. А потом опустился на колени и протиснул свое довольно упитанное тело в щель. Оказавшись по ту сторону решетки, он выпрямился и выжидательно уставился на Лэнгдона.

Лэнгдон вздохнул. Встал на колени, потом уперся ладонями в паркетный пол, лег на живот и прополз под решеткой. Оказавшись на полпути, он зацепился воротником твидового пиджака за край железного прута и пребольно ударился о него затылком.

Просто прелестно, Роберт, сказал он себе и с трудом поднялся на ноги. И тут же ему стало ясно, что его ждет очень долгая ночь.

Глава 5

Мюррей-Хилл-плейс — новая штаб-квартира и деловой центр «Опус Деи» находились в Нью-Йорке, по адресу Лексингтон-авеню, 243. Строительство здания обошлось в 47 с лишним миллионов долларов, венчала его башня площадью 133 000 квадратных футов, выложенная из красного кирпича и известняка, добываемого в штате Индиана. Авторами проекта были архитекторы из бюро «Мей и Пинска», в здании находилось свыше ста спален, шесть столовых, библиотеки, гостиные для отдыха, конференц-залы, офисы. Весь семнадцатый этаж был отведен под частную резиденцию. На втором, восьмом и шестнадцатом этажах располагались часовни, украшенные резьбой по камню и отделанные мрамором. Мужчины могли пройти в здание через главный вход, выходящий на Лексингтон-авеню. Женщины пользовались входом с боковой улицы и, находясь в здании, были постоянно отделены от мужчин «акустически и визуально».

Чуть раньше тем же вечером владелец апартаментов на семнадцатом этаже, епископ Мануэль Арингароса упаковал небольшую дорожную сумку и переоделся в традиционную черную сутану. Обычно он подпоясывал сутану пурпурным поясом, но сегодня ему предстояло путешествовать среди обычных людей, а потому он предпочел не привлекать внимания к своему высокому рангу. Лишь очень наметанный взгляд смог бы оценить его четырнадцатикаратное золотое кольцо епископа, украшенное пурпурным аметистом в окружении крупных бриллиантов, и митру с аппликацией ручной работы. Перекинув сумку через плечо, он прочел про себя краткую молитву, вышел из своих апартаментов и спустился в вестибюль, где его поджидал водитель, готовый отвезти в аэропорт.

И вот теперь на борту авиалайнера, следующего коммерческим рейсом до Рима, епископ Арингароса всматривался в иллюминатор и видел внизу темные воды Атлантического океана. Солнце уже зашло, но епископ знал, что его звезда скоро должна взойти. Сегодня мы выиграем эту битву, подумал он и еще раз подивился тому, что всего лишь несколько месяцев назад чувствовал себя совершенно беспомощным перед лицом врага, угрожавшего разрушить его империю.

Являясь отцом-председателем «Опус Деи» — «Божьего дела», — последние десять лет жизни епископ Арингароса посвятил распространению его идей. Это религиозное братство, основанное в 1928 году испанским священником Хосе Мария Эскривой, провозглашало возвращение к исконным католическим ценностям, побуждало своих членов жертвовать всем, даже собственной жизнью, и все исключительно во славу «Божьего дела».

Традиционалистская философия «Опус Деи» зародилась в Испании еще до режима Франко, но лишь после опубликования в 1934 году книги Хосе Мария Эскривы под названием «Путь» — там были перечислены 999 размышлений на тему того, как посвятить жизнь «Божьему делу», — началось ее триумфальное шествие по миру. И теперь, издав «Путь» тиражом свыше четырех миллионов экземпляров на сорока двух языках, секта «Опус Деи» стала силой, с которой следовало считаться. Почти в каждом крупном городе земного шара функционировали отделения этой организации, учебные центры, даже университеты. «Опус Деи» являлась самой быстроразвивающейся и финансово обеспеченной католической организацией в мире. К сожалению, как признавал сам Арингароса, в век всеобщего религиозного цинизма, популярности сомнительных культов и столь же сомнительных проповедников, вещающих с телевизионных экранов, растущие могущество и богатство «Опус Деи» все чаще становились объектом необоснованных подозрений.

— Многие называют «Опус Деи» культом промывания мозгов, — порой заявляли ему репортеры. — Другие называют вас ультраконсервативным тайным христианским обществом. Так кто вы?

— «Опус Деи» — не то и не другое, — терпеливо отвечал епископ. — Мы — часть Католической церкви. Мы — братство католиков, избравших путь истового служения католической доктрине в нашей повседневной жизни.

— Подразумевает ли это обет целомудрия, обложение церковной десятиной и искупление грехов путем самобичевания?

— Все это относится лишь к малой части членов «Опус Деи», — отвечал Арингароса. — Существует несколько уровней вовлечения в нашу жизнь. Тысячи членов «Опус Деи» обзаводятся семьями, исполняют угодную Господу работу в своих общинах. Другие выбирают жизнь аскетичную, предпочитают уединенный образ жизни в монастырях. Каждый свободен в выборе, но все члены «Опус Деи» имеют одну цель: сделать мир лучше. И совершенствуют они его, исполняя деяния Божии. Мы рады каждому, кто приходит к нам.

Впрочем, разумный подход, убеждения тут были бесполезны Средства массовой информации всегда тяготели к скандалам, и в «Опус Деи», как и в большинстве крупных организаций, всегда находились паршивые овцы. Несколько заблудших душ, бросающих тень на всю организацию.

Месяца два назад подразделение «Опус Деи» на Среднем Западе было уличено в весьма неблаговидном занятии. Оно вовлекало в свои ряды неофитов, раздавая им мескалин. Это наркотическое вещество приводило людей в состояние эйфории, которое ошибочно принималось неофитами за религиозный экстаз. Один студент университета использовал свой бич с шипами чаще рекомендованных двух часов в день, занес в раны инфекцию, и дело закончилось летальным исходом. Не так давно в Бостоне некий молодой и разочаровавшийся в жизни банкир покончил жизнь самоубийством, но перед этим отписал все свое состояние «Опус Деи».

Заблудшие овцы, так называл их Арингароса, и сердце его разрывалось от жалости к этим людям. Но больше других скомпрометировал организацию разведчик ФБР Роберт Ханссен, судебный процесс над которым получил широкую огласку. Мало того что Ханссен был одним из авторитетнейших членов «Опус Деи», так он оказался еще и извращенцем. На суде были представлены неопровержимые доказательства его падения: этот тип установил видеокамеру в собственной спальне, а потом показывал друзьям пленку, на которой занимался сексом с женой.

— Вряд ли такого человека можно назвать истинным католиком, — иронически заметил судья.

Все эти прискорбные факты способствовали созданию специальной наблюдательной группы над «Опус Деи», сокращенно ОДНГ. У нее даже появился свой сайт в Интернете — www.odan.org, — где можно было прочесть страшные истории от бывших членов «Опус Деи», предостерегавших об опасностях вступления в братство. И средства массовой информации все чаще стали называть «Опус Деи» «мафией Господа» и «культом Христа».

Мы боимся того, чего не понимаем, подумал Арингароса. Эти критики, имеют ли они хоть малейшее представление о том, сколько жизней обогатило братство? Оно получало благословение и поддержку Ватикана! «Опус Деи» находится под личным покровительством самого папы!

Однако относительно недавно в братстве узнали о наличии куда более могущественной и враждебной силы, чем средства массовой информации… нежданного врага, от которого Арингароса не видел способа укрыться. Пять месяцев назад этот враг нанес сокрушительный удар. Арингароса не мог оправиться от него по сей день.

— Они не знают, с кем затеяли войну, — злобно и тихо прошептал епископ, продолжая всматриваться через иллюминатор в черные воды океана внизу. На секунду взгляд его сфокусировался на собственном отражении — темное продолговатое лицо, самой характерной частью которого был расплющенный кривой нос. Нос ему сломали ударом кулака еще в Испании, когда он был молодым начинающим миссионером. Но этот физический недостаток мало что значил сегодня. Арингароса был прекрасен душой, а не телом.

Лайнер пролетал над побережьем Португалии, когда вдруг завибрировал мобильный телефон, спрятанный в складках сутаны. Арингароса знал о правилах, запрещавших пользоваться мобильной связью во время полетов, но этого звонка он ждал. Лишь один человек на свете знал этот номер, он же послал Арингаросе по почте и сам телефон.

— Да? — тихо сказал в трубку епископ.

— Сайлас нашел краеугольный камень, — ответил ему голос. — Он в Париже. Спрятан в церкви Сен-Сюльпис.

Епископ так и расплылся в довольной улыбке.

— Тогда мы совсем близко.

— Можем получить его немедленно. Но необходимо ваше влияние.

— Да, конечно. Говорите, что я должен делать.

Когда Арингароса наконец выключил мобильник, сердце у него неистово колотилось. И чтобы успокоиться, он снова выглянул во тьму ночи, чувствуя себя игрушкой в водовороте событий, которым сам же положил начало.

В пятистах милях от него альбинос по имени Сайлас, склонившись над тазиком, промывал губкой раны на спине. Красновато-коричневые разводы быстро замутили воду.

— Омой меня иссопом, и снова буду чист я, — бормотал он слова молитвы. — Омой меня благодатью своей, и стану я белее снега.

Никогда прежде не испытывал Сайлас такого душевного подъема. И это удивляло и умиляло его. На протяжении последних десяти лет он свято соблюдал законы «Пути», старался очиститься от грехов, полностью изменить свою жизнь, вычеркнуть из памяти насилие, к которому прибегал в прошлом. И вдруг сегодня все это вернулось. Ненависть, с которой он боролся долгие годы, снова оказалась востребованной. И он не уставал дивиться тому, как быстро прошлое вновь взяло над ним верх. А вместе с ним, разумеется, проснулись и его навыки. Скверные и отчасти позабытые, они опять стали нужны.

Иисус учит нас миролюбию… любви… Он отвергает насилие. Этому учился Сайлас последние годы, и слова эти нашли место в его сердце. И вот теперь враги Христа хотят разрушить, уничтожить это Его учение. Тот, кто угрожает Богу мечом, от меча и погибнет. От меча быстрого и беспощадного.

На протяжении двух тысячелетий солдаты Христа защищали свою веру от тех, кто пытался уничтожить ее. Сегодня Сайласа призывали в их ряды. Раны немного подсохли, и он накинул долгополую сутану с капюшоном. Самого простого покроя, из грубой темной шерсти, на ее фоне резко выделились белизной руки и волосы. Подвязав сутану веревкой, он натянул капюшон на голову, подошел к зеркалу. Красные глазки любовались отражением. Колесики и винтики событий завертелись.

Глава 6

Протиснувшись под решеткой, Роберт Лэнгдон оказался у входа в Большую галерею. Ощущение было такое, точно он заглядывает в пасть длинного и глубокого каньона. По обе стороны галереи поднимались голые стены высотой футов тридцать, верхняя их часть утопала во тьме. Красноватое мерцание ночных ламп в плинтусах отбрасывало таинственные блики на полотна да Винчи, Тициана и Караваджо, которые свисали с потолка на специальных проводах. Натюрморты, религиозные сцены, пейзажи, портреты знати и сильных мира сего.

Хотя в Большой галерее была собрана, пожалуй, лучшая в мире коллекция итальянских живописцев, у многихпосетителей создавалось впечатление, что знаменита она прежде всего своим уникальным паркетным полом. Выложенный из диагональных дубовых паркетин, он не только поражал своим потрясающим геометрическим рисунком, но и создавал оптическую иллюзию: походил на многомерную сеть, что создавало у посетителей ощущение, будто они проплывают по галерее, поверхность которой меняется с каждым шагом.

Взгляд Лэнгдона скользил по замысловатому рисунку и вдруг остановился на совершенно неуместном здесь предмете, лежавшем на полу слева, всего в нескольких ярдах от него. Место, где он лежал, было отгорожено полицейскими специальной лентой. Лэнгдон обернулся к Фашу:

— Это что же… Караваджо? Вон там, на полу?..

Фаш, не глядя, кивнул.

Картина, как догадывался Лэнгдон, стоила миллиона два долларов, однако валялась на полу, точно выброшенный на свалку плакат.

— Но почему, черт возьми, она на полу?

Возмущение, прозвучавшее в его голосе, похоже, не произвело впечатления на Фаша.

— Это место преступления, мистер Лэнгдон. Сами мы ничего не трогали. Картину сдернул со стены куратор. И привел тем самым в действие систему сигнализации.

Лэнгдон оглянулся на решетку, пытаясь сообразить, что же произошло.

На куратора, очевидно, напали в кабинете. Он выбежал, бросился в Большую галерею и включил систему сигнализации, сорвав полотно со стены. Решетка тут же опустилась, перекрывая доступ. Других выходов и входов в галерею не было.

Лэнгдон смутился:

— Так, значит, куратору удалось запереть нападавшего в галерее?

Фаш покачал головой:

— Нет. Решетка просто отделила от него Соньера. Убийца оказался здесь, в коридоре, и выстрелил в Соньера через решетку. — Он указал на оранжевый ярлычок, отмечавший один из прутьев решетки, под которой они только что проползли. — Сотрудники научно-технического отдела обнаружили здесь частицы пороха. Он выстрелил через решетку. Соньер умер вот здесь, в одиночестве.

Лэнгдон вспомнил снимок, который ему показывали. Но они говорили, что куратор сам это сделал. Он оглядел огромный и пустынный коридор.

— Так где же тело?

Фаш поправил галстучную булавку в виде распятия и двинулся дальше.

— Возможно, вам известно, что галерея очень длинная.

«Длина, если я не ошибаюсь, — подумал Лэнгдон, — составляет пятнадцать тысяч футов, то есть равна умноженной на три высоте мемориала Вашингтона»^[114]. От ширины коридора тоже захватывало дух, здесь легко можно было проложить рельсы для двустороннего движения пассажирских поездов. По центру на определенном расстоянии друг от друга размещались статуи или огромные фарфоровые вазы, что помогало разграничить тематические экспозиции, а также разделить поток движения посетителей.

Фаш молча и быстро шагал по правой стороне коридора, взгляд его был устремлен вперед. Лэнгдону же казалось просто непочтительным пробегать мимо величайших мировых шедевров, не остановившись хотя бы на секунду, чтобы посмотреть на них.

Хотя разве можно разглядеть хоть что-то при таком освещении, подумал он.

Мрачное красноватое освещение навевало воспоминания о работе в секретных архивах Ватикана, в результате которой он едва не лишился жизни. Второй раз за день вспомнилась Виттория. Месяцами он не думал о ней — и вдруг на тебе, пожалуйста. Лэнгдону с трудом верилось в то, что он был в Риме всего лишь год назад; казалось, с тех пор пролетели десятилетия. Другая жизнь. Последнюю весточку от Виттории он получил в декабре. То была открытка, где она писала, что улетает на остров в Яванском море, продолжать свои исследования в области физики… что-то, имеющее отношение к использованию спутников в слежении за флуктуацией мантии Земли. Лэнгдон никогда не питал иллюзий по поводу того, что такая женщина, как Виттория Ветра, сможет счастливо жить с ним в университетском кампусе. Однако их встреча в Риме пробудила в нем томление души и плоти, которых он прежде никогда не испытывал. Его пристрастие к холостяцкому образу жизни и незатейливым прелестям свободы одинокого мужчины было поколеблено. И неожиданно сменилось ощущением пустоты, которое лишь усилилось за прошедший год.

Они продолжали быстро шагать по галерее, однако никакого трупа Лэнгдон пока не видел.

— Неужели Жак Соньер умудрился пройти такое большое расстояние?

— Соньер схлопотал пулю в живот. Это медленная и очень мучительная смерть. Он умирал минут пятнадцать-двадцать. Очевидно, он был человеком необычайной силы духа.

Лэнгдон даже приостановился от удивления.

— Вы что же, хотите сказать, охране понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы добраться сюда?

— Ну, разумеется, нет. Охрана Лувра отреагировала немедленно, как только раздался сигнал тревоги, но в Большую галерею не было доступа. Охранники стояли у решетки и слышали, как кто-то движется в дальнем конце коридора, а вот кто именно, разглядеть не смогли. Они кричали, но ответа так и не получили. Предположив, что это может быть преступник, а больше некому, они, следуя инструкциям, вызвали судебную полицию. Мы прибыли через пятнадцать минут. Потом удалось приподнять решетку, так чтобы можно было под ней проползти, и я послал дюжину вооруженных агентов. Они прочесали всю галерею в поисках грабителя.

— И?..

— И никого не нашли. Кроме… — тут он указал вперед, — него.

Лэнгдон проследил за направлением пальца Фаша. В первый момент ему показалось, что капитан указывает на большую мраморную статую в центре. Но затем, приблизившись, он понял, что ошибался. Впереди, ярдах в тридцати от статуи, виднелось яркое световое пятно. Лампа на штативе создавала на полу единственный островок света в погруженной в красноватый полумрак галерее. И в центре этого светового пятна, точно насекомое под микроскопом, лежало на паркетном полу обнаженное тело куратора.

— Вы же видели снимок, — сказал Фаш. — Так что ничего неожиданного для вас тут нет.

Они приблизились, и Лэнгдон почувствовал, как его пробирает озноб. Перед ним было самое странное и страшное зрелище из всех, что он когда-либо видел.

Тело Жака Соньера лежало на паркетном полу в точности так же, как было отражено на фотографии. Стоя над ним и щурясь от непривычно яркого света, Лэнгдон не мог удержаться от мысли, что последние минуты своей жизни куратор провел, пытаясь занять такое вот необычное положение.

Соньер выглядел на удивление крепким для своего возраста… и вся его мускулатура была, что называется, на виду. Он сорвал с себя одежду, аккуратно сложил рядом на пол, а затем улегся на спину в центре широкого коридора, строго посередине помещения. Руки и ноги широко раскинуты, так смешно торчат руки у снеговика, которого зимой лепят дети… Нет, точнее, он походил на человека, которого растянули и собрались четвертовать некие невидимые силы.

Кровавое пятнышко на груди отмечало то место, где в тело вошла пуля. Крови было на удивление мало, лишь небольшая темная лужица.

Указательный палец левой руки тоже был в крови, точно его окунали в рану. И это наводило на кошмарную мысль о том, что умирающий использовал собственную кровь в качестве чернил или краски, а собственный обнаженный живот — как полотно. И действительно, Соньер нарисовал у себя на животе простой символ: пять прямых линий, которые, перекрещиваясь, образовывали пятиконечную звезду.

Пентакл?..

Кровавая звезда в центре живота придавала трупу поистине зловещий вид. Снимок, который видел Лэнгдон, тоже производил удручающее впечатление, но теперь, увидев все своими глазами, Лэнгдон начал испытывать все возрастающую тревогу.

Он сам это с собой сделал.

— Мистер Лэнгдон? — На него были устремлены черные глазки-буравчики Фаша.

— Это пентакл, — сказал Лэнгдон, и собственный голос показался ему чужим, так странно и гулко прозвучал он под сводами галереи. — Один из старейших символов на земле. Появился за четыре тысячи лет до Рождества Христова.

— И что же он означает?

Лэнгдон всегда колебался, когда ему задавали этот вопрос. Сказать, что означает символ — все равно что объяснить, каким воздействием на человека обладает та или иная песня. Ведь каждый воспринимает одну и ту же песню по-своему. Белый колпак ку-клукс-клана стал в Соединенных Штатах символом ненависти и расизма, но в Испании подобный костюм лишь подчеркивал неколебимость христианской веры.

— В различных обстоятельствах одни и те же символы имеют разное значение, — осторожно ответил Лэнгдон. — Вообще-то изначально пентакл был религиозным символом язычников.

— Поклонение дьяволу, — кивнул Фаш.

— Нет, — сказал Лэнгдон и тут же понял, что слова надо подбирать осторожнее. Ведь в наши дни слово «язычник», или «языческий», стало почти синонимом поклонения дьяволу, что совершенно неверно. Корни этого слова восходят к латинскому pagan, что означает «обитатели сельской местности». Язычники были сельскими и лесными жителями и по своим религиозным взглядам являлись политеистами, поклонялись силам и явлениям Природы. И Христианская церковь настолько боялась этих многобожников, живших в деревнях, «villes», что производное «villain», то есть «живущий в деревне», стало означать «злодей».

— Пятиконечная звезда, — пояснил Лэнгдон, — это еще дохристианский символ, относившийся к поклонению и обожествлению Природы. Древние люди делили весь мир на две половины — мужскую и женскую. У них были боги и богини, сохраняющие баланс сил. Инь и ян. Когда мужское и женское начала сбалансированы, в мире царит гармония. Когда баланс нарушается, возникает хаос. — Лэнгдон указал на живот покойного: — Пентакл символизирует женскую половину всего сущего на земле. Историки, изучающие религии, называют символ «священным женским началом», или «священной богиней». И уж кому-кому, а Соньеру это было прекрасно известно.

— Так, выходит, Соньер нарисовал у себя на животе символ богини?

Лэнгдон был вынужден согласиться с Фашем, что это несколько странно.

— Есть еще более специфичная интерпретация. Пятиконечная звезда символизирует Венеру, богиню любви и красоты.

Фаш взглянул на голого мужчину, безжизненно распростертого на полу, и что-то проворчал себе под нос.

— Ранние религии основывались на божественном начале Природы. Богиня Венера и планета Венера — это одно и то же. Богиня занимает свое место на ночном небе и известна под многими именами — Венера, Восточная звезда, Иштар, Астарте. И все они символизировали могущественное женское начало, связанное с Природой и Матерью Землей.

Фаш отчего-то забеспокоился. Точно предпочитал идею поклонения дьяволу.

Лэнгдон решил не вдаваться в подробности и не стал говорить о, возможно, самом удивительном свойстве звезды: графическом доказательстве ее связи с Венерой. Будучи еще студентом факультета астрономии, Лэнгдон с удивлением узнал, что каждые восемь лет планета Венера описывает абсолютно правильный пентакл по большому кругу небесной сферы. Древние люди заметили это явление и были так потрясены, что Венера и ее пентакл стали символами совершенства, красоты и циничности сексуальной любви. Как бы отдавая дань этому явлению, древние греки устраивали Олимпийские игры каждые восемь лет. Сегодня лишь немногие знают, что современные Олимпиады следуют половинному циклу Венеры. Еще меньше людей знают о том, что пятиконечная звезда едва не стала символом Олимпийских игр, но в последний момент его модифицировали: пять остроконечных концов звезды заменили пятью кольцами, по мнению организаторов, лучше отражающими дух участия и гармонию игр.

— Мистер Лэнгдон, — сказал Фаш, — видимо, этот ваш пентакл все же может иметь отношение и к дьяволу. Во всяком случае, в ваших американских ужастиках он имеет именно такой смысл.

Лэнгдон нахмурился. Большое тебе спасибо, Голливуд. Пятиконечная звезда превратилась в виртуальное клише в сериалах ужасов об убийцах-сатанистах. Такими звездами были расписаны стены жилищ сатанистов, они красовались там наряду с другой демонической символикой. Лэнгдон приходил в отчаяние, видя, что символ используется именно в таком контексте, ведь изначально пятиконечная звезда символизировала только добро.

— Уверяю вас, — ответил он, — несмотря на то что вы видите в кино, демоническая интерпретация звезды абсолюта неверна с исторической точки зрения. Издревле она символизировала женское начало, но, конечно, за тысячелетия значение символа было искажено. В данном случае — через кровопролитие.

— Что-то я не пойму…

Лэнгдон покосился на булавку в галстуке Фаша, опасаясь, что слова его будут истолкованы неверно.

— Церковь, сэр. Как правило, символы очень устойчивы, но пентакл был изменен Римской католической церковью на ранней стадии ее развития. То была часть кампании Ватикана по уничтожению языческих религий и обращению масс в христианство. И Церковь активно боролась с языческими богами и богинями, представляя их священные символы символам зла.

— Продолжайте.

— Это случается весьма часто во времена великих потрясений, — сказал Лэнгдон. — Любая новая сила старается переделать существующие символы, скомпрометировать их, уничтожить или исказить их первоначальное значение. В борьбе между языческими и христианскими символами проиграли первые. Трезубец Посейдона превратился в вилы дьявола, остроконечный колпак мудреца — в головной убор ведьмы. А пятиконечная звезда Венеры стала знаком дьявола. — Лэнгдон выдержал паузу. — К сожалению, даже военное ведомство США использовало пятиугольник: теперь он является главным символом войны. Мы рисуем эту звездочку на бортах наших истребителей, украшаем ею погоны наших генералов. — И прощай, богиня любви и красоты.

— Интересно, — протянул Фаш и покосился на распростертый на паркете труп. — Ну а положение тела? Оно вам о чем-нибудь говорит?

Лэнгдон пожал плечами:

— Подобное положение просто подчеркивает связь с пятиугольником и священным женским началом.

— Простите, не понял…

— Это называется репликацией. Повторение символа — простейший способ усилить его значение. Жак Соньер хотел, чтобы тело его походило на пятиконечную звезду. — Один пентакл хорошо, а два лучше.

Фаш окинул долгим взглядом руки, ноги и голову Соньера, потом пригладил и без того прилизанные волосы.

— Любопытный анализ, — заметил он. И после паузы добавил: — Ну а то, что он обнажен? — Фаш слегка поморщился, произнося это последнее слово, точно тело голого пожилого мужчины вызывало у него отвращение. — Зачем он снял с себя всю одежду?

Чертовски хороший вопрос, подумал Лэнгдон. Он и сам удивился тому же, как только увидел снимок. Скорее всего обнаженное человеческое тело было призвано подчеркнуть близость Венере, богине сексуальности. И хотя современная культура почерпнула немало ассоциаций с Венерой из физического союза мужчины и женщины, не нужно было быть лингвистом-этимологом, чтобы догадаться, что корень «Венера» присутствовал и в таком, к примеру, слове, как «венерические», когда речь шла о заболеваниях. Но Лэнгдон решил не углубляться в эту тему.

— Мистер Фаш, я не смогу сказать вам, почему Жак Соньер нарисовал этот символ у себя на животе, не смогу сказать, почему он принял такую странную позу. Но с уверенностью заявляю, что такой человек, как Соньер, вполне мог рассматривать пятиконечную звезду как знак божественного женского начала. Связь между этим символом и священной женственностью хорошо известна историкам и ученым, изучающим символы.

— Прекрасно. Ну а использовать собственную кровь в качестве чернил?

— Очевидно, ему просто было больше нечем писать.

Фаш помолчал, потом заметил:

— Лично мне кажется, он использовал кровь, чтобы заставить полицию провести определенную судебно-медицинскую экспертизу.

— Простите?

— Взгляните на его левую руку.

Лэнгдон окинул взглядом белую руку, от плеча до кисти, но ничего особенного не заметил. Тогда он обошел тело, нагнулся и с удивлением увидел, что пальцы куратора сжимают большой маркер с фетровым острием.

— Соньер держал его, когда мы обнаружили тело, — сказал Фаш. Отошел от Лэнгдона и приблизился к раскладному столику, на котором были разложены инструменты, провода, какие-то электронные штуковины. — Как я уже говорил вам, — сказал он, перебирая предметы на столе, — мы ничего не трогали на месте преступления. Вам знаком этот тип ручки?

Лэнгдон наклонился еще ниже, всматриваясь в надпись на маркере.

STYLO DE LUMIERE NOIRE

Он удивленно поднял глаза на Фаша.

Маркеры такого типа, снабженные специальным фетровым острием, обычно использовались музейными сотрудниками, реставраторами и полицией для нанесения невидимых отметин на предметы. Писали такие ручки флуоресцентными чернилами на спиртовой основе, и написанное можно было прочесть лишь в темноте. В частности, музейные сотрудники помечают такими маркерами рамы полотен, требующих реставрации.

Лэнгдон выпрямился, а Фаш меж тем подошел к лампе и выключил ее. Галерея погрузилась в полную тьму.

Мгновенно «ослепший» Лэнгдон чувствовал себя неуверенно. Но вот глаза постепенно привыкли к темноте, и он различил силуэт Фаша в красноватом освещении. Тот шел к нему, держа в руках какой-то особый источник света, окутывавший его красновато-фиолетовой дымкой.

— Возможно, вам известно, — сказал Фаш, — что в полиции используют подобное освещение на месте преступления, когда ищут следы крови и другие улики, подлежащие экспертизе. Так что можете вообразить, каково было наше удивление… — Тут он устремил свет лампы на труп.

Лэнгдон посмотрел и вздрогнул от неожиданности.

Сердце стучало все сильнее. На паркетном полу рядом с трупом проступили светящиеся пурпурные буквы. Последние слова куратора. Всматриваясь в знаки, Лэнгдон почувствовал, что туман, окутывавший всю эту историю с самого начала, сгущается.

Он еще раз перечитал увиденное и взглянул на Фаша:

— Что, черт побери, это означает?

Глаза Фаша отливали белым.

— Именно на этот вопрос вы и должны ответить, месье.

Неподалеку, в кабинете куратора, лейтенант Колле, только что вернувшийся в Лувр, склонился над прослушивающим устройством, вмонтированным в массивный письменный стол. Если бы не фигура средневекового рыцаря, напоминавшего робота и устремившего на него взгляд злобных и подозрительных глаз, Колле чувствовал бы себя вполне комфортно. Он надел наушники и еще раз проверил уровни входа на твердом диске в системе записи. Все работало нормально. Микрофоны функционировали безупречно.

Le moment de vérité^[115], подумал он.

И, улыбаясь, закрыл глаза и приготовился насладиться последней беседой, что состоялась в стенах Большой галереи.

Глава 7

Скромное обиталище располагалось в стенах церкви Сен-Сюльпис, на втором ее этаже, слева от хоров. Две комнатки с каменными полами и минимумом мебели на протяжении полутора десятков лет служили домом сестре Сандрин Биель. Официальная ее резиденция находилась неподалеку, в монастыре, но сама она предпочитала благостную тишину церкви. И чувствовала себя здесь уютно, тем более что постель, телефон и горячая еда всегда были к ее услугам.

В церкви сестра Сандрин исполняла роль заведующей хозяйством, то есть ведала всеми нерелигиозными аспектами существования и функционирования храма. Уборка, поддержание строения в должном виде, наем обслуживающего персонала, охрана здания после закрытия, заказ продуктов — в том числе вина и облаток для причастия — вот далеко не полный перечень ее обязанностей.

Она уже спала в узенькой своей постели, как вдруг пронзительно зазвонил телефон. Она подняла трубку и сказала устало:

— Soeur Sandrine. Eglise Saint-Sulpice.

— Привет, сестра, — ответил мужчина по-французски.

Сестра Сандрин села в постели. Который теперь час? Она узнала голос настоятеля. За все пятнадцать лет службы он еще ни разу не будил ее. Аббат был человеком благочестивым и шел домой спать сразу же после вечерней мессы.

— Извините, если разбудил вас, сестра. — Голос аббата звучал как-то непривычно нервно. — Хочу попросить вас об одном одолжении. Мне только что звонил очень влиятельный американский епископ. Мануэль Арингароса. Возможно, вы знаете?

— Глава «Опус Деи»? — Конечно, она знала. Кто же из церковников не знал о нем? За последние годы влияние консервативной прелатуры Арингаросы значительно усилилось. Восхождение началось с 1982 года, когда Иоанн Павел II неожиданно возвысил «Опус Деи» в звании до «личной прелатуры папы». Это означало, что именно он официально санкционировал все их религиозные отправления. По странному совпадению возвышение «Опус Деи» произошло в тот же год, когда, судя по слухам, некая очень богатая секта перечислила почти миллиард долларов на счет Ватиканского института религиозных исследований, известного под названием «Банк Ватикана», чем спасла от неминуемого банкротства. И папа римский не моргнув глазом тут же дал «Опус Деи» «зеленый свет», сведя таким образом почти столетнее ожидание канонизации всего к двадцати годам. Сестра Сандрин не могла не чувствовать, что подобное положение в Риме этой организации выглядит, мягко говоря, подозрительно, но кто вправе спорить с его высокопреосвященством?..

— Епископ Арингароса попросил меня об одолжении, — сказал аббат с дрожью в голосе. — Один из его приближенных прибыл сегодня в Париж…

И далее сестра Сандрин терпеливо выслушала весьма странную просьбу, приведшую ее в полное смущение.

— Простите, но вы сказали, что этот человек из «Опус Деи» никак не может подождать до утра?

— Боюсь, что нет. Его самолет вылетает на рассвете. А он всегда мечтал повидать Сен-Сюльпис.

— Но наша церковь выглядит куда интереснее днем. Солнечные лучи, пробивающиеся через цветные витражи, игра теней на гномоне, вот что делает нашу церковь уникальной.

— Я согласен, сестра, и однако же… Короче, вы сделаете мне огромное личное одолжение, если впустите его хотя бы ненадолго. Он сказал, что может быть у вас около… часа ночи, так, кажется? Значит, через двадцать минут.

Сестра Сандрин недовольно поморщилась:

— Да, конечно. Рада служить.

Аббат поблагодарил ее и повесил трубку.

Сестра, совершенно растерянная и сбитая с толку, еще несколько секунд оставалась в теплой постели, пытаясь прогнать сон. В свои шестьдесят лет она уже не могла подниматься с постели легко и быстро, как раньше, к тому же этот звонок совершенно вывел ее из равновесия. Вообще при любом упоминании «Опус Деи» она испытывала нервозность. Помимо жестоких ритуалов по умерщвлению плоти, его члены придерживались просто средневековых взглядов на женщину, и это еще мягко сказано. Она была потрясена, узнав, что женщин там заставляли убирать комнаты мужчин, пока те находились на мессе, причем без всякой оплаты за этот труд; женщины там спали на голом полу, в то время как у мужчин были соломенные тюфяки; женщин заставляли исполнять дополнительные ритуалы по умерщвлению плоти, последнее в качестве наказания за первородный грех. Словно они были в ответе за Еву, отведавшую яблоко с древа познания, и должны расплачиваться за это всю свою жизнь. Это было очень прискорбно, особенно если учесть, что большинство Католических церквей постепенно двигались в правильном направлении, стремились уважать права женщин. А «Опус Деи» угрожала этому прогрессивному движению. Тем не менее сестра Сандрин должна была выполнить обещание.

Она свесила ноги с кровати, а потом медленно встала, ощущая, как холодны каменные плиты пола под босыми ступнями. Этот холод, казалось, поднимался от ног все выше, ее знобило, а на сердце вдруг стало тяжело.

Что это? Женская интуиция?

Как истинно верующая, сестра Сандрин давно научилась находить умиротворение в собственной душе. Но сегодня умиротворяющие голоса почему-то хранили молчание. И в церкви царила гнетущая тишина.

Глава 8

Лэнгдон не мог отвести взгляда от мерцающих красных цифр и букв на паркете. Последнее послание Жака Соньера совсем не походило на прощальные слова умирающего, во всяком случае, по понятиям Лэнгдона. Вот что написал куратор:

13-3-2-21-1-1-8-5

На вид идола родич!

О мина зла!

Лэнгдон не имел ни малейшего представления, что все это означает, однако теперь ему стало ясно, почему Фаш так настойчиво придерживался версии о том, что пятиконечная звезда связана с поклонением дьяволу или языческими культами.

На вид идола родич! Соньер прямо указывал на некоего идола. И еще этот непонятный набор чисел.

— А часть послания выглядит как цифровой шифр.

— Да, — кивнул Фаш. — Наши криптографы над ним уже работают. Мы думаем, эти цифры являются ключом, указывающим на убийцу. Возможно, здесь номер телефона или же карточки социального страхования. Скажите, эти цифры имеют, на ваш взгляд, какое-либо символическое значение?

Лэнгдон еще раз взглянул на цифры, чувствуя, что на расшифровку их символического значения могут уйти часы. Если вообще Соньер что-то под этим имел в виду. На взгляд Лэнгдона, цифры казались выбранными наугад. Он привык к символическим прогрессиям, в них угадывался хоть какой-то смысл, но здесь все: пятиконечная звезда, текст и цифры — казалось, ничем и никак не было связано между собой.

— Ранее вы говорили, — заметил Фаш, — что все действия Соньера были направлены на то, чтобы оставить какое-то послание… Подчеркнуть поклонение богине или что-то в этом роде. Тогда как вписывается в эту схему данное послание?

Лэнгдон понимал, что вопрос этот чисто риторический. Смесь цифр и непонятных восклицаний никак не вписывалась в версию самого Лэнгдона, связанную с культом богини.

На вид идола родич? О мина зла?..

— Текст походит на какое-то обвинение, — сказал Фаш. — Вам не кажется?

Лэнгдон пытался представить последние минуты куратора, запертого здесь, в замкнутом пространстве Большой галереи, знающего, что ему предстоит умереть. Определенная логика в словах Фаша просматривалась.

— Да, обвинение в адрес убийцы. Думаю, в этом есть какой-то смысл.

— И моя работа заключается в том, чтоб назвать его имя. Позвольте спросить вас еще об одном, мистер Лэнгдон. Помимо цифр, что, на ваш взгляд, самое странное в этом послании?

Самое странное? Умирающий человек закрылся в галерее, изобразил пятиконечную звезду, нацарапал на полу загадочные слова обвинения. Вопрос надо ставить иначе. Что здесь не странное?

— Слово «идол»? — предположил Лэнгдон. Просто это было первое, что пришло на ум. — «Идола родич». Странность в самом подборе слов. Кого он мог иметь в виду? Совершенно непонятно.

— «Идола родич»? — В тоне Фаша слышалось нетерпение, даже раздражение. — Выбор слов Соньером, как мне кажется, здесь ни при чем.

Лэнгдон не понял, что имел в виду Фаш, однако начал подозревать: Фаш прекрасно бы поладил с неким идолом, и уж тем более с миной зла.

— Соньер был французом, — сказал Фаш. — Жил в Париже. И тем не менее решил написать последнее свое послание…

— По-английски, — закончил за него Лэнгдон, понявший, что имел в виду капитан.

Фаш кивнул:

— Précisément^[116]. Но почему? Есть какие-либо соображения на сей счет?

Лэнгдон знал, что английский Соньера был безупречен, и, однако, никак не мог понять причины, заставившей этого человека написать предсмертное послание на английском. Он молча пожал плечами.

Фаш указал на пятиконечную звезду на животе покойного:

— Так, значит, это никак не связано с поклонением дьяволу? Вы по-прежнему в этом уверены?

Лэнгдон больше ни в чем не был уверен.

— Символика и текст не совпадают. Простите, но я вряд ли чем-то смогу тут помочь.

— Может, это прояснит ситуацию… — Фаш отошел от тела и приподнял лампу, отчего луч высветил более широкое пространство. — А теперь?

И тут Лэнгдон, к своему изумлению, заметил, что вокруг тела куратора была очерчена линия. Очевидно, Соньер лег на пол и с помощью все того же маркера пытался вписать себя в круг.

И тут все сразу же стало ясно.

— «Витрувианский человек»! — ахнул Лэнгдон. Соньер умудрился создать копию знаменитейшего рисунка Леонардо да Винчи в натуральную величину.

С анатомической точки зрения для тех времен этот рисунок был самым точным изображением человеческого тела. И стал впоследствии некой иконой культуры. Его изображали на плакатах, на ковриках для компьютерной мыши, на майках и сумках. Прославленный набросок состоял из абсолютно правильного круга, в который да Винчи вписал обнаженного мужчину… и руки и ноги у него были расставлены в точности как у трупа.

Да Винчи. Лэнгдон был потрясен, даже мурашки пробежали по коже. Ясность намерений Соньера нельзя отрицать. В последние минуты жизни куратор сорвал с себя одежду и расположился в круге, сознательно копируя знаменитый рисунок Леонардо да Винчи «Витрувианский человек».

Именно этот круг и стал недостающим и решающим элементом головоломки. Женский символ защиты — круг, описывающий тело обнаженного мужчины, обозначал гармонию мужского и женского начал. Теперь вопрос только в одном: зачем понадобилось Соньеру имитировать знаменитое изображение?

— Мистер Лэнгдон, — сказал Фаш, — такому человеку, как вы, следовало бы знать, что Леонардо да Винчи питал пристрастие к темным силам. И это отражалось в его искусстве.

Лэнгдон был поражен, что Фашу известны такие подробности о Леонардо да Винчи, очевидно, именно поэтому капитан усматривал здесь поклонение дьяволу. Да Винчи всегда был весьма скользким объектом для изучения, особенно для историков христианской традиции. Несмотря на свою неоспоримую гениальность, Леонардо был ярым гомосексуалистом, а также поклонялся божественному порядку в Природе, что неизбежно превращало его в грешника. Мало того, эксцентричные поступки художника создали ему демоническую ауру: да Винчи эксгумировал трупы с целью изучения анатомии человека; вел какие-то загадочные журналы, куда записывал свои мысли совершенно неразборчивым почерком да еще справа налево; считал себя алхимиком, верил, что может превратить свинец в золото. И даже бросил вызов самому Господу Богу, создав некий эликсир бессмертия, уж не говоря о том, что изобрел совершенно ужасные, прежде не виданные орудия пыток и оружие.

Непонимание порождает недоверие, подумал Лэнгдон.

Даже грандиозный вклад да Винчи в изобразительное искусство, вполне христианское по сути своей, воспринимался с подозрением и, как считали церковники, лишь подтверждал его репутацию духовного лицемера. Только от Ватикана Леонардо получил сотни заказов, но рисовал на христианскую тематику не по велению души и сердца и не из собственных религиозных побуждений. Нет, он воспринимал все это как некое коммерческое предприятие, способ изыскать средства для ведения разгульной жизни. К несчастью, да Винчи был шутником и проказником и часто развлекался, подрубая тот сук, на котором сидел. Во многие свои полотна на христианские темы он включил далеко не христианские тайные знаки и символы, отдавая тем самым дань своим истинным верованиям и посмеиваясь над Церковью. Как-то раз Лэнгдон даже читал лекцию в Национальной галерее в Лондоне. И называлась она «Тайная жизнь Леонардо. Языческие символы в христианском искусстве».

— Понимаю, что вас беспокоит, — сказал Лэнгдон, — но поверьте, да Винчи никогда не занимался черной магией. Он был невероятно одаренным и духовным человеком, пусть и находился в постоянном конфликте с Церковью. — Едва он успел окончить фразу, как в голову пришла довольно неожиданная мысль. Он снова покосился на паркетный пол, где красные буквы складывались в слова. На вид идола родич! О мина зла!

— Да? — сказал Фаш.

Лэнгдон снова тщательно подбирал слова:

— Знаете, я только что подумал, что Соньер разделял духовные взгляды да Винчи. И не одобрял церковников, исключивших понятие священной женственности из современной религии. Возможно, имитируя знаменитый рисунок да Винчи, Соньер хотел тем самым подчеркнуть: он, как и Леонардо, страдал от того, что Церковь демонизировала богиню.

Фаш смотрел мрачно.

— Так вы считаете, Соньер называл Церковь «родичем идола» и приписывал ей некую «мину зла»?

Лэнгдону пришлось признать, что так далеко он в своих заключениях не заходил. Однако пятиконечная звезда неумолимо возвращала все к той же идее.

— Я просто хотел сказать, что мистер Соньер посвятил свою жизнь изучению истории богини, а никому на свете не удалось опорочить ее больше, чем Католической церкви. Ну и этим предсмертным актом Соньер хотел выразить свое… э-э… разочарование.

— Разочарование? — Голос Фаша звучал почти враждебно. — Слишком уж сильные выражения он для этого подобрал, вам не кажется?

Терпению Лэнгдона пришел конец.

— Послушайте, капитан, вы спрашивали, что подсказывает мне интуиция, просили, чтобы я как-то объяснил, почему Соньер найден в такой позе. Вот я и объясняю, по своему разумению!

— Стало быть, вы считаете это обвинением Церкви? — У Фаша заходили желваки, он говорил, с трудом сдерживая ярость. — Я видел немало смертей, такая уж у меня работа, мистер Лэнгдон. И позвольте сказать вот что. Когда один человек убивает другого, я не верю, чтобы у жертвы в этот момент возникала странная мысль оставить некое туманное духовное послание, значение которого разгадать никто не может. Лично я считаю, он думал только об одном. La vengeance^[117]. И думаю, что Соньер написал это, пытаясь подсказать нам, кто его убийца.

Лэнгдон удивленно смотрел на него:

— Но слова не имеют никакого смысла!

— Нет? Разве?

— Нет, — буркнул он в ответ, усталый и разочарованный. — Вы сами говорили мне, что на Соньера напали в кабинете. Напал человек, которого он, видимо, сам и впустил.

— Да.

— Отсюда напрашивается вывод, что куратор знал убийцу.

Фаш кивнул:

— Продолжайте.

— Если Соньер действительно знал человека, который его убил, то что здесь указывает на убийцу? — Лэнгдон указал на знаки на полу. — Цифровой код? Какие-то идолы родича? Мины зла? Звезда на животе? Слишком уж замысловато.

Фаш нахмурился с таким видом, точно эта идея ни разу не приходила ему в голову.

— Да, верно.

— С учетом всех обстоятельств, — продолжил Лэнгдон, — я бы предположил, что если Соньер намеревался сказать нам, кто убийца, он бы просто написал имя этого человека, вот и все.

Впервые за все время на губах Фаша возникло подобие улыбки.

— Précisément, — сказал он. — Précisément.

Я стал свидетелем работы истинного мастера, размышлял лейтенант Колле, прислушиваясь к голосу Фаша, звучавшему в наушниках. Агент понимал: именно моменты, подобные этому, позволили капитану занять столь высокий пост в иерархии французских силовых служб.

Фаш способен на то, что никто другой не осмелится сделать.

Тонкая лесть — почти утраченное ныне искусство, особенно современными силовиками, оно требует исключительного самообладания, тем более когда человек находится в сложных обстоятельствах. Лишь немногие способны столь тонко провести операцию, а Фаш, он, похоже, просто для этого родился. Его хладнокровию и терпению мог бы позавидовать робот.

Но сегодня он немного разволновался, словно принимал задание слишком уж близко к сердцу. Правда, инструкции, которые он давал своим людям всего лишь час назад, звучали, по обыкновению, лаконично и жестко.

Я знаю, кто убил Жака Соньера, сказал Фаш. Вы знаете, что делать. И чтоб никаких ошибок.

Пока они не совершили ни одной ошибки.

Сам Колле еще не знал доказательств, на которых основывалась убежденность Фаша в вине подозреваемого. Зато он знал, что интуиция Быка никогда не подводит. Вообще интуиция Фаша временами казалась просто сверхъестественной. Сам Господь шепчет ему на ушко — так сказал один из агентов, когда Фашу в очередной раз блестяще удалось продемонстрировать наличие шестого чувства. И Колле был вынужден признать, что если Бог существует, то Фаш по прозвищу Бык наверняка ходит у него в любимчиках. Капитан усердно посещал мессы и исповеди, куда как чаще, чем принято у других чиновников его ранга, которые делали это для поддержания имиджа. Когда несколько лет назад в Париж приезжал папа римский, Фаш употребил все свои связи, всю настойчивость, чтобы добиться у него аудиенции. И снимок Фаша рядом с папой теперь висит у него в кабинете. Папский Бык — так прозвали его с тех пор агенты.

Колле считал несколько странным и даже смешным тот факт, что Фаш, обычно избегавший публичных заявлений и выступлений, так остро отреагировал на скандал, связанный с педофилией в Католической церкви. Этих священников следовало бы дважды вздернуть на виселице, заявил он тогда. Один раз за преступления против детей. А второй — за то, что опозорили доброе имя Католической церкви. Причем у Колле тогда возникло ощущение, что второе возмущало Фаша гораздо больше. Вернувшись к компьютеру, Колле занялся своими непосредственными обязанностями на сегодня — системой слежения. На экране возник детальный поэтажный план крыла, где произошло преступление, схему эту он получил из отдела безопасности Лувра. Двигая мышкой, Колле внимательно просматривал путаный лабиринт галерей и коридоров. И наконец нашел то, что искал.

В глубине, в самом сердце Большой галереи, мигала крошечная красная точка.

La marque^[118].

Да, сегодня Фаш держит свою жертву на очень коротком поводке. Что ж, умно. Остается только удивляться хладнокровию этого Роберта Лэнгдона.

Глава 9

Чтобы убедиться, что их разговор с Лэнгдоном никто не подслушивает, Безу Фаш даже отключил мобильный телефон. К несчастью, то была весьма дорогая модель с двусторонним радиоканалом, который вопреки его приказам использовался сейчас одним из агентов для оперативной связи с начальником.

— Capitaine? — В трубке потрескивало, словно при радиопомехах.

Фаш в ярости стиснул зубы. Что такого важного могло произойти, чтобы Колле вдруг посмел прервать его интимную беседу с подозреваемым, особенно в такой критический момент?

— Oui?^[119]

— Capitaine, un agent du Département de Cryptographic est arrivé^[120].

Гнев Фаша моментально утих. Криптограф? Что ж, хоть и не вовремя, но новость неплохая. Обнаружив на полу загадочное послание Соньера, Фаш тут же передал снимки сцены преступления в отдел криптографии в надежде, что кто-то из их специалистов сможет разъяснить ему, что, черт побери, хотел сказать этим куратор. И если сейчас прибыл специальный шифр^[121], то это почти наверняка означает, что они смогли прочесть послание Соньера.

— Я занят, — бросил Фаш в трубку, всем тоном давая понять, что не в восторге от этого звонка. — Попроси криптографа подождать на командном посту. Поговорю с ним, как только освобожусь.

— С ней, — поправил его голос на том конце линии. — Это агент Неве.

Настроение у Фаша сразу испортилось. Софи Неве он считал одной из самых больших ошибок управления судебной полиции. Эту молодую парижанку, изучавшую криптографию в Лондоне, года два назад Фашу насильно навязало начальство, следуя развернутой в министерстве кампании привлекать к службе в полиции больше женщин. В министерстве были неумолимы и не стали прислушиваться к доводам Фаша, убежденного, что подобная политика лишь ослабляет силовые структуры. Женщины непригодны к работе в полиции не только в силу физиологических особенностей, одно их присутствие самым негативным образом сказывается на мужчинах, отвлекает от дела, расслабляет. Опасения Фаша оправдались: Софи Невё обладала особым даром отвлекать его сотрудников, и это было чревато дурными последствиями.

Тридцатидвухлетняя дамочка обладала решительностью, граничащей с упрямством. Она умудрилась настроить против себя асов французской криптографии, всячески доказывая превосходство новой методологии, которой пользовались в Британии. Но больше всего беспокоило Фаша то обстоятельство, что глаза всех мужчин отдела были постоянно устремлены на эту весьма привлекательную молодую женщину.

— Агент Неве настаивает на немедленной встрече с вами, капитан, — прозвучал голос в трубке. — Я пытался остановить ее, но она уже направляется в галерею.

Фаша передернуло.

— Нет, это просто ни в какие ворота не лезет! Ведь я ясно дал понять…

На секунду Роберту Лэнгдону показалось, что Фаша вот-вот хватит удар. Он не закончил фразу, челюсть у него отвисла, глаза налились кровью. И взгляд этих глаз был устремлен на нечто, находившееся у Лэнгдона за спиной. Не успел сам Лэнгдон обернуться, как услышал мелодичный женский голос:

— Excusez-moi, messieures^[122].

Он обернулся и увидел молодую женщину. Она направлялась по коридору прямо к ним энергичной легкой походкой, каждое ее движение было отмечено особой грацией. Одета она была в длинный, почти до колен, кремовый свитер и черные леггинсы. Довольно привлекательна, успел отметить Лэнгдон, лет тридцати. Густые рыжевато-каштановые волосы свободно спадали на плечи, обрамляя милое лицо. Она разительно отличалась от кокетливых, помешанных на диете блондинок, что наводняли Гарвард. Эта женщина была не только красива и естественна, она излучала уверенность, силу и обаяние.

К удивлению Лэнгдона, она подошла прямо к нему и протянула руку для рукопожатия:

— Месье Лэнгдон? Я агент Неве из отдела криптографии управления судебной полиции. — По-английски она говорила с французским акцентом, что придавало речи особое очарование. — Рада с вами познакомиться.

Лэнгдон взял ее нежную руку в свою и почувствовал, что тонет во взгляде удивительных глаз. Глаза у нее были оливковые-зеленые, ясные, а взгляд — цепкий и немного язвительный.

Фаш злобно втянул сквозь зубы воздух, готовясь дать ей взбучку.

— Капитан, — словно почувствовав это, она быстро обернулась к нему, — прошу прощения за вторжение, но…

— Се n'est pas le moment!^[123] — сердито буркнул Фаш.

— Я пыталась дозвониться, — продолжила Софи по-английски, из любезности к Лэнгдону. — Но ваш мобильный был отключен.

— Я отключил его специально! — прошипел Фаш. — Чтобы не мешали говорить с мистером Лэнгдоном.

— Я расшифровала цифровой код, — просто сказала она.

Сердце у Лэнгдона забилось в радостном предвкушении. Она расшифровала код?

Фаш молчал, не зная, как реагировать на это заявление.

— Чуть позже объясню, — добавила Софи. — У меня срочная информация для мистера Лэнгдона.

На лице Фаша отразились удивление и озабоченность.

— Для мистера Лэнгдона?

Она кивнула и обернулась к Роберту:

— Вас просили срочно связаться с посольством США. Вам поступило какое-то послание из Штатов.

Лэнгдон удивился и одновременно встревожился. Послание из Штатов? Но от кого? Он пытался сообразить, кто бы это мог быть. Лишь немногие его коллеги знали, что он сейчас в Париже.

Фашу, похоже, не понравилось это известие.

— Посольство США? — с подозрением воскликнул он. — Но откуда им знать, что мистер Лэнгдон здесь?

Софи пожала плечами:

— Очевидно, они позвонили мистеру Лэнгдону в гостиницу. Ну и портье сказал им, что его забрал с собой агент судебной полиции.

Фаш явно забеспокоился:

— Так что же получается? Выходит, затем посольство связалось с отделом криптографии нашего управления?

— Нет, сэр, — спокойно и твердо ответила Софи. — Когда, пытаясь связаться с вами, я позвонила на пульт дежурного, там сказали, что у них послание для мистера Лэнгдона. Ну и просили передать, если мне удастся встретиться с вами.

Фаш нахмурился. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но Софи уже обернулась к Лэнгдону.

— Мистер Лэнгдон, — сказала она, вынимая из кармана свернутый листок бумаги, — вот телефон посольства. Они просили позвонить безотлагательно. — И она протянула листок, многозначительно глядя прямо ему в глаза. — Позвоните обязательно, пока я буду объяснять код капитану Фашу.

Лэнгдон развернул бумажку. Парижский номер, а перед ним еще несколько цифр.

— Спасибо, — пробормотал он, чувствуя, как им овладевает беспокойство. — А где я найду телефон?

Софи начала было вытаскивать из кармана мобильник, но Фаш сделал ей знак остановиться. Сейчас он напоминал вулкан Везувий, готовый извергнуть лаву и пепел. Не сводя глаз с Софи, он протянул Лэнгдону свой мобильный телефон.

— Эта линия защищена от прослушки, мистер Лэнгдон. Можете звонить.

Лэнгдона удивила столь бурная реакция Фаша и его гнев по отношению этой милой женщины. Он взял у капитана телефон. Фаш тут же отвел Софи в сторонку и начал тихо отчитывать ее. Этот капитан все меньше и меньше нравился Лэнгдону. Сверяясь с написанными на бумажке цифрами, он начал набирать номер.

Раздались гудки.

Один гудок… два… три…

И вот в трубке послышался щелчок.

Лэнгдон ожидал услышать голос оператора из посольства, но включился автоответчик. Странно, но голос, записанный на пленке, показался ему знакомым. Ну конечно! Он принадлежал Софи Неве.

— Bonjour, vous êtes bien chez Sophie Neveu, — прозвучал женский голос. — Je suis absente pour le moment, mais…^[124]

Лэнгдон растерянно обернулся к Софи:

— Извините, мисс Неве, но, кажется, вы дали мне…

— Нет, номер правильный, — торопливо перебила его Софи. — Просто в посольстве установлена автоматизированная система приема сообщений. Вам следует набрать еще код доступа, чтобы получить предназначенную вам информацию.

— Но… — удивленно начал Лэнгдон.

— Там, на листке, что я вам дала, есть еще три цифры.

Лэнгдон открыл было рот, собираясь сказать, что она, должно быть, ошиблась, но Софи метнула в его сторону грозный предостерегающий взгляд. Зеленые ее глаза, казалось, говорили: Не задавай никаких вопросов. Делай, что тебе говорят!

Вконец растерявшийся Лэнгдон набрал указанные на бумажке три цифры: 454.

Автоответчик сразу же отключился, затем Лэнгдон услышал еще один электронный голос, вещающий по-французски:

— Для вас есть одно новое сообщение. — Очевидно, цифры 454 являлись кодом доступа для приема сообщений, когда Софи находилась вне дома.

Я должен принять сообщение, предназначенное этой женщине?

Лэнгдон услышал шорох перематывающейся пленки. Наконец он прекратился, и подключилась машина. Лэнгдон внимательно слушал. И снова раздался голос Софи.

— Мистер Лэнгдон, — говорила она нервным шепотом. — Не реагируйте на это послание. Просто слушайте, и все. Вы в опасности. Прошу вас выполнять все мои указания.

Глава 10

Сайлас сидел за рулем черной «ауди», специально приготовленной для него машины, и всматривался в величественные очертания церкви Сен-Сюльпис. Над продолговатым зданием вздымались к небу, точно часовые, две башни-колокольни, освещенные снизу уличными фонарями. Верхнюю и нижнюю части здания украшали изящные опоры, напоминавшие в полумраке ребра хищного и прекрасного зверя.

Эти варвары использовали дом самого Господа Бога, чтобы спрятать там краеугольный камень. В очередной раз братство подтвердило свою отвратительную репутацию обманщиков и безбожников. Сайласу не терпелось найти камень и отдать его Учителю, чтобы наконец узнать, что эти язычники похитили у истинно верующих много лет назад.

И каким могущественным сделает «Опус Деи» эта находка.

Припарковав «ауди» на пустынной площади перед церковью, Сайлас глубоко втянул ртом воздух, чтобы успокоиться и сосредоточиться перед выполнением столь важного задания. Широкая спина все еще болела после ритуала умерщвления плоти, который он совершил раньше тем же днем. Но что такое боль в сравнении с благодатью, готовой снизойти на спасенную душу?..

И тем не менее душу его терзали воспоминания.

Избавься от ненависти, сказал себе Сайлас. Прости тех, кто пошел против тебя.

Глядя на каменные башни церкви Сен-Сюльпис, Сайлас пытался побороть приступ ненависти, охватывавшей его всякий раз, когда он вдруг возвращался мыслями в прошлое. И видел себя запертым в тюрьме, которая заменила весь мир для него, совсем еще молодого человека. Воспоминания об этом всегда обостряли чувства, казалось, сейчас, наяву, он чувствует отвратительную вонь гнилой капусты, запах смерти, человеческой мочи и фекалий. Казалось, он слышит беспомощные крики отчаяния, что пробиваются сквозь завывание ветра над Пиренеями, слышит тихие рыдания брошенных, никому не нужных людей.

Андорра, подумал он. И почувствовал, как напряглись все мышцы.

Это могло показаться невероятным, но именно там, в крошечной, затерянной между Испанией и Францией стране, в этом каменном мешке, где он дрожал от холода и хотел только одного — умереть, именно там и пришло к Сайласу спасение. Тогда, конечно, он этого не понимал.

Грянул гром, и пришел свет.

И звали его тогда не Сайлас, нет, пусть даже теперь он и не мог вспомнить имя, которое дали ему родители. Он ушел из дома, когда ему было всего семь. Отец, закоренелый пьяница, пришел в ярость, увидев, что у него родился сын-альбинос. И систематически избивал мать, обвиняя ее в измене. Когда мальчик пытался защитить ее, ему тоже крепко доставалось.

Как-то раз вечером он избил мать так страшно, что она лежала на полу и долго не поднималась. Мальчик стоял над безжизненным телом, и вдруг им овладело чувство неизбывной вины.

Это все из-за меня!

Точно демоны вселились тогда в его маленькое тело. Он пошел на кухню и схватил огромный нож. И, словно во сне, двинулся потом в спальню, где на кровати храпел допившийся до бесчувствия отец. Не произнося ни слова, мальчик вонзил нож ему в спину. Отец взвыл от боли и попытался перекатиться на живот, но мальчик ударил еще и еще и бил до тех пор, пока страшные крики не стихли.

А потом мальчик бросился вон из страшного дома. Но улицы Марселя оказались негостеприимными. Странная внешность сделала его изгоем, чужаком среди таких же, как он, юных бродяг. И ему пришлось ютиться в полном одиночестве в подвале заброшенной фабрики, питаться крадеными фруктами и сырой рыбой из доков. Единственными его товарищами стали потрепанные журналы, добытые на помойке, он сам научился читать их. Шло время, он рос и креп. Когда ему было двенадцать, еще одна бродяжка, на сей раз девчонка, намного старше его, начала жестоко насмехаться над ним на улице и попыталась украсть у него еду. И едва не погибла, так он ее избил. Когда полицейские оторвали наконец от нее мальчишку, ему был выдвинут ультиматум: или вон из Марселя, или отправишься в тюрьму для несовершеннолетних.

И тогда мальчик перебрался в Тулон. Теперь во взглядах прохожих он читал не жалость и брезгливость, а самый неподдельный страх. Люди проходили мимо, и он слышал, как они перешептываются. Привидение, говорили они, с ужасом глядя на его бледную кожу. Привидение, а глазищи красные, как у дьявола!

Он и сам начал чувствовать себя призраком… невидимым и прозрачным, плывущим от одного морского порта к другому.

Казалось, что люди смотрят сквозь него.

В восемнадцать в одном из портовых городков он попытался стащить коробку с консервированной ветчиной и попался. Двое матросов избивали его, и от них пахло пивом, точь-в-точь как от отца. И им овладела такая ненависть, что силы удесятерились. Одному обидчику он сломал шею голыми руками, и лишь прибытие полиции спасло второго от той же участи.

И вот два месяца спустя он, закованный в кандалы, прибыл в тюрьму в Андорре.

— Да ты белый, точно призрак! — хохотали заключенные, пока охранники вели его по коридорам, голого и дрожавшего от холода. — Mira el espectro!^[125] Раз призрак, значит, должен уметь проходить сквозь стены.

Он просидел двенадцать лет, и ему стало казаться, что его тело и душа сжались, стали почти невидимыми, прозрачными.

Я призрак.

Я бестелесен.

Yo soy un espectro… palido coma una fantasma… caminando este mundo a solas.^[126]

Как-то раз ночью «призрак» проснулся от криков заключенных. Он не понимал, что за невидимая сила сотрясает не только пол, на котором он спал, но и стены его каменной клетки. Едва он успел вскочить на ноги, как огромный булыжник обрушился прямо на то место, где он только что лежал. Он поднял голову, посмотреть, откуда же взялся этот камень, и с изумлением увидел дыру в каменной кладке, а за ней — то, чего не доводилось видеть больше десяти лет. В дыре сияла луна.

Земля продолжала содрогаться, когда он проползал по узкому туннелю, пытаясь вырваться на поверхность. И вдруг очутился на склоне горы, в лесу. Он бежал всю ночь, все время вниз, и бредил наяву от голода и изнеможения.

На рассвете он пришел в себя и увидел, что находится на просеке, прорезающей лес, и что по ней тянутся рельсы. Он пошел вдоль железнодорожного полотна, брел, точно во сне. Увидел пустой товарный вагон и залез в него, ища укрытия и покоя. А когда проснулся, увидел, что поезд движется. Как долго? Куда? В животе начались рези от голода, боль была просто невыносимой. Я что, умираю? И он снова провалился в сон. Проснулся от собственного крика: кто-то избивал его, а потом вышвырнул из вагона. Весь в крови, он долго бродил по окраинам какой-то маленькой деревеньки в поисках еды, но так ничего и не нашел. И вот наконец он ослабел настолько, что повалился на землю прямо у дороги и потерял сознание.

Потом вдруг забрезжил свет, и «призрак» размышлял над тем, как давно он умер. День назад? Три дня?.. Впрочем, какое это имело значение… Постель была мягкая, точно облачко, воздух вокруг был напоен сладким ароматом свечей. И Иисус был здесь, смотрел прямо на него. Я здесь, сказал Иисус. Надгробный камень отвалили, и ты родился заново.

Он спал и просыпался вновь. Мозг был затуманен. Он никогда не верил в Небеса, и все же оказалось, что Иисус присматривает за ним. Рядом с кроватью появлялась еда, и «призрак» съедал все до крошки, чувствуя, как кости обрастают плотью. А потом снова засыпал. Проснулся и увидел — Иисус смотрит на него, улыбается и говорит: Ты спасен, сын мой. Благословенны те, кто следует моим путем.

И он опять провалился в сон.

Крик боли и злобы разбудил его. Казалось, тело само сорвалось с кровати, и он, пошатываясь, поплелся на звуки. Вошел в кухню и увидел, как здоровенный мужчина избивает другого, меньше его ростом и явно слабее. Сам не зная почему, «призрак» схватил здоровяка и шмякнул его о стенку. Тот рухнул на пол, потом молниеносно вскочил на ноги и убежал. И «призрак» остался стоять над телом молодого человека в сутане священника. Нос у священника был разбит в кровь. «Призрак» поднял его и потащил в комнату, где бережно опустил на диван.

— Спасибо, друг мой, — сказал священник на плохом французском. — Деньги, собранные на строительство храма, слишком большое искушение для вора. Во сне ты говорил по-французски. А по-испански говоришь?

«Призрак» отрицательно помотал головой.

— Как тебя зовут? — продолжил священник по-французски. Ему никак не удавалось припомнить имя, которое дали ему родители. А после он слышал лишь обидные прозвища на улице и в тюрьме.

Священник улыбнулся:

— No hay problema^[127]. А меня зовут Мануэль Арингароса. Я миссионер из Мадрида. Послан сюда строить храм во славу Отца нашего Иисуса.

— Где я? — глухо спросил «призрак».

— В Овьедо. Это на севере Испании.

— Как я сюда попал?

— Кто-то оставил тебя на пороге моего дома. Ты был болен. Я тебя кормил. Ты здесь уже много дней.

«Призрак» рассматривал своего спасителя. Он забыл, когда последний раз хоть кто-нибудь был к нему добр.

— Спасибо, отец.

Священник потрогал разбитые губы.

— Это я должен благодарить тебя, друг мой.

Проснувшись наутро, «призрак» почувствовал, как туман в голове начал понемногу рассеиваться. Он лежал и смотрел на распятие, висевшее на стене в изголовье кровати. И хотя Иисус больше не говорил с ним, он чувствовал его умиротворяющее присутствие. Потом он сел в постели и с удивлением увидел, что на тумбочке рядом с кроватью лежит газета. Статья была недельной давности и написана по-французски. Прочитав ее, он ощутил страх. Там говорилось о страшном землетрясении в горах, разрушившем тюрьму, отчего на свободе оказались опасные преступники.

Сердце его бешено билось. Так священник знает, кто я! Подобного чувства он не испытывал давным-давно. Чувства стыда. Вины. И все это сопровождалось страхом быть пойманным. Он вскочил с кровати. Куда бежать?

— Книга Деяний, — прозвучал голос за спиной.

«Призрак» вздрогнул и обернулся.

В дверях стоял священник и улыбался. На носу его красовался пластырь, в руках он держал Библию.

— Вот, нашел одну на французском, для тебя. Глава помечена.

«Призрак» неуверенно взял книгу из рук священника, нашел помеченное место.

В этой главе упоминался узник по имени Сайлас^[128], он, голый и избитый, лежал в темнице и возносил молитвы Господу. «Призрак» дошел до 26-го стиха и вздрогнул от неожиданности.

Вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебались основы темницы; тотчас отворились все двери, и у всех узы ослабели.

Он поднял глаза на священника.

Тот тепло улыбнулся:

— Отныне, друг мой, раз нет у тебя другого имени, буду называть тебя Сайласом.

«Призрак» растерянно кивнул. Сайлас. Он наконец обрел плоть. Мое имя Сайлас.

— А теперь время завтракать, — сказал священник. — Тебе понадобятся силы, если хочешь помочь мне построить этот храм.

На высоте двадцати тысяч футов над Средиземным морем борт 1618 «Алиталия» вдруг затрясло, и все пассажиры занервничали, самолет попал в турбулентный поток. Но епископ Арингароса едва это заметил. Мысли его были устремлены в будущее, тесно связанное с «Опус Деи». Ему не терпелось узнать, как идут дела в Париже, очень хотелось позвонить Сайласу. Но он не мог. Учитель предусмотрел и это.

— Это ради твоей же безопасности, — говорил он Арингаросе по-английски с французским акцентом. — Я хорошо разбираюсь в средствах электронной связи. Поверь мне, все разговоры легко прослушать. И результаты могут оказаться самыми плачевными.

Арингароса понимал, что Учитель прав. Он вообще был очень осторожным человеком. Даже Арингароса не знал его настоящего имени. Учителю не раз удалось доказать, что к его мнению стоит прислушиваться, а его приказам — повиноваться. Да и потом, ведь удалось же ему завладеть весьма секретной информацией. Имена четырех членов братства высшего ранга! Именно это обстоятельство окончательно убедило епископа в том, что только Учитель способен раздобыть для «Опус Деи» величайшее сокровище. Перед вылетом у Арингаросы состоялся с ним такой разговор.

— Епископ, — сказал ему Учитель, — я обо всем позаботился. И чтобы план наш осуществился, вы должны разрешить Сайласу отвечать только на мои звонки на протяжении нескольких дней. Вы оба не должны переговариваться между собой. Я же буду связываться с ним по надежным каналам.

— Обещаете, что будете относиться к нему с уважением?

— Человек веры заслуживает самого высокого уважения.

— Прекрасно. Насколько я понимаю, мы с Сайласом не должны общаться до тех пор, пока все не кончится.

— Я делаю это лишь для того, чтобы защитить вас, Сайласа и мой вклад.

— Вклад?

— Если стремление бежать впереди прогресса приведет вас в тюрьму, епископ, тогда вы не сможете оплатить мои труды.

Епископ улыбнулся:

— Да, это существенный момент. Что ж, наши желания совпадают. Бог в помощь!

Двадцать миллионов евро, думал епископ, глядя в иллюминатор самолета. Примерно та же сумма в долларах. Скудная награда за столь великий вклад.

Он был уверен, что Учитель и Сайлас не подведут. Деньги и вера всегда были сильной мотивацией.

Глава 11

— Une plaisanterie numérique? — воскликнул Фаш, окинув Софи гневно сверкающим взглядом. — Цифровой розыгрыш? Ваш профессиональный подход к коду, оставленному Соньером, позволил сделать такой банальный вывод? Что это всего лишь дурацкая математическая шалость?

Фаш просто ошалел от наглости этой дамочки. Мало того что ворвалась сюда без разрешения, так теперь еще пытается убедить его в том, будто Соньер в последние минуты жизни был озабочен лишь одним: оставить послание в виде математической хохмы.

— Этот код, — быстро тараторила по-французски Софи, — прост до абсурдности. И Жак Соньер, должно быть, понимал, что мы сразу же его разгадаем. — Она достала из кармана свитера листок бумаги и протянула Фашу. — Вот расшифровка.

Фаш уставился на надпись.

1-1-2-3-5-8-13-21

— Как прикажете это понимать? — рявкнул он. — Вы просто переставили числа в обратном порядке, и все?

Софи имела наглость ответить улыбкой:

— Именно.

Фаш уже просто рычал:

— Вот что, агент Невё, я, черт побери, понятия не имею, где вы занимались этими глупостями, но советую вам убраться туда, и немедленно! — Он метнул озабоченный взгляд в сторону Лэнгдона, который стоял неподалеку, прижав к уху мобильный телефон. Очевидно, все еще слушал загадочное сообщение из американского посольства. Лицо его сделалось серым, и Фаш понял, что новости плохие.

— Капитан, — заметила Софи нарочито небрежным и заносчивым тоном, — набор чисел, который вы сейчас видите, является не чем иным, как самой знаменитой в истории математической прогрессией.

Фаш никогда не слышал, чтобы в мире существовали знаменитые математические прогрессии, и уж тем более он был не в восторге от тона этой Невё.

— Это называется последовательностью Фибоначчи, — заявила она и кивком указала на бумажку в руке Фаша. — Это прогрессия, где каждый член равен сумме двух предыдущих.

Фаш уставился на цифры. Действительно, каждый член был равен сумме двух предшествующих, и, однако же, он совершенно не понимал, какое отношение имеет все это к смерти Соньера.

— Математик Леонардо Фибоначчи сделал это открытие еще в тринадцатом веке. И разумеется, это не простое совпадение, что цифры, которые Соньер написал на полу, являются частью знаменитого ряда Фибоначчи.

Несколько секунд Фаш молча смотрел на Софи.

— Так, замечательно. Раз это не совпадение, может, тогда вы объясните мне, почему Жак Соньер сделал это? Что он хотел этим сказать? Что подразумевал?

Она пожала плечами:

— Абсолютно ничего. В том-то и дело. Это просто криптографическая шутка. Все равно что взять слова известного поэта и раскидать их в произвольном порядке. С одной лишь целью: посмотреть, догадается ли кто-нибудь, откуда цитата.

Фаш с угрожающим видом шагнул вперед и оказался лишь в нескольких дюймах от Софи.

— Надеюсь, у вас есть более убедительное объяснение?

Мягкие черты лица Софи словно заострились, глаза смотрели строго.

— Капитан, учитывая, с чем вам довелось столкнуться сегодня, думаю, небесполезно будет знать, что Жак Соньер мог просто играть с вами. Но вы, судя по всему, придерживаетесь другого мнения. В таком случае мне остается лишь уведомить директора отдела криптографии, что вы больше не нуждаетесь в наших услугах.

И с этими словами она резко развернулась и зашагала по коридору к выходу.

Потрясенный Фаш наблюдал за тем, как она исчезает в темноте. Она что, свихнулась? Софи Невё только что совершила самоубийство, в профессиональном смысле этого слова. Поставила крест на своей дальнейшей карьере.

Фаш обернулся к Лэнгдону. Тот все еще слушал сообщение по телефону с озабоченным, даже встревоженным выражением лица. Посольство США. Капитан Фаш презирал многое на этом свете… но вряд ли что-либо вызывало у него большую ярость, чем посольство этой страны.

Фаш и американский посол регулярно вступали в стычки, и схватки эти разгорались в основном из-за американских гостей в Париже. Почти ежедневно Центральное управление судебной полиции арестовывало американских студентов за хранение и употребление наркотиков, бизнесменов из США — за связь с малолетними проститутками, американских туристов — за мелкие кражи в магазинах и порчу общественной собственности. Легально во всех этих случаях посольство США имело право вмешаться и выдворить виновных из страны, экстрадировать их на родину. Что оно и делало, но там преступников никто не подвергал уголовному преследованию.

А посольство продолжало делать свое черное дело.

Фаш называл такую практику «кастрацией судебной полиции». Недавно в «Пари матч» была опубликована карикатура, на которой Фаш был изображен в виде полицейского пса, пытающегося укусить американца-преступника. Но дотянуться до него никак не удавалось, поскольку пес сидел на цепи, прикованный к американскому посольству.

Только не сегодня, напомнил себе Фаш. Не стоит заводиться, слишком многое поставлено на карту.

Лэнгдон закончил говорить по телефону. Выглядел он ужасно.

— Все в порядке? — спросил его Фаш. Лэнгдон покачал головой.

Плохие новости из дома, решил Фаш и, забирая у Лэнгдона телефон, заметил, что профессор вспотел.

— Несчастный случай, — пробормотал Лэнгдон со странным выражением лица. — Один мой друг… — Он умолк и после паузы добавил: — Мне необходимо лететь домой завтра же, рано утром.

У Фаша не было никаких оснований подозревать Лэнгдона в притворстве. Однако он заметил, вернее, почувствовал: здесь что-то не так. В глазах американца светился страх.

— Мне очень жаль, прискорбно слышать, — сказал Фаш, не сводя с Лэнгдона испытующего взгляда. — Может, вам лучше присесть? — И он указал на скамью в коридоре.

Лэнгдон рассеянно кивнул и шагнул к скамье. Но затем вдруг остановился.

— Боюсь, мне надо посетить туалет, — виновато и смущенно произнес он.

Фаш нахмурился — эта пауза была совсем ни к чему.

— Туалет… А, ну да, конечно. Давайте устроим перерыв на несколько минут. — Он махнул рукой в сторону длинного темного коридора, откуда они пришли: — Туалеты там, прямо за кабинетом куратора.

Лэнгдон явно колебался. А потом указал на один из коридоров Большой галереи:

— Кажется, есть и ближе, вон там, в конце коридора.

Фаш понял, что Лэнгдон прав. Большая галерея заканчивалась тупиком, где находились два туалета.

— Вас проводить?

Лэнгдон покачал головой и зашагал по коридору.

— Не обязательно. Думаю, мне будет только на пользу побыть несколько минут одному.

Фаш был не в восторге от этой идеи. Утешал его лишь тот факт, что Большая галерея действительно заканчивалась тупиком. А выход находился в противоположной стороне, там, где до сих пор была опущена решетка, под которой они пролезли. И хотя по правилам противопожарной безопасности такое большое помещение должно быть обеспечено запасными выходами, все эти пути автоматически перекрылись, как только Соньер включил сигнализацию. Нет, сейчас наверняка систему переключили, дополнительные выходы на лестницы открыли, но это не имело значения, поскольку главные наружные двери охранялись агентами управления судебной полиции. Лэнгдон никак не мог ускользнуть.

— Мне надо на минутку зайти в кабинет мистера Соньера, — сказал Фаш. — Там меня и найдете, мистер Лэнгдон. Нам необходимо обсудить еще кое-что.

Лэнгдон кивнул и исчез в темноте.

Фаш развернулся и сердито зашагал в противоположном направлении. Дойдя до решетки, пролез под ней, вышел из Большой галереи, быстро миновал коридор и ворвался в кабинет Соньера.

— Кто позволил пропустить Софи Невё в здание? — грозно осведомился он.

Колле первым обрел дар речи:

— Но она сказала охранникам у входа, что расшифровала код.

Фаш огляделся.

— Так она ушла?

— А разве она не с вами?

— Нет. Она ушла. — Фаш выглянул в темный коридор. Очевидно, Софи была просто не в настроении, а потому на пути к выходу не заглянула в кабинет поболтать с ребятами.

Фаш подумал было, что стоит позвонить охранникам на выходе, попросить не выпускать Софи и проводить сюда. Но потом решил, что не стоит. Сейчас ему просто не до этой дамочки. Есть дела поважнее. Агентом Невё займемся позже, подумал он. К этому времени Фаш твердо вознамерился уволить ее.

Секунду-другую он задумчиво разглядывал миниатюрного рыцаря на столе Соньера. Потом обратился к Колле:

— Вы за ним следите?

Колле ответил кивком и развернул компьютер экраном к Фашу. На поэтажном плане была отчетливо видна мигающая красная точка, сигнал исходил из помещения, помеченного надписью «TOILETTES PUBLIQUES».

— Хорошо, — сказал Фаш и закурил сигарету. А затем направился к выходу в коридор. — Мне надо позвонить. Проследите за тем, чтобы, кроме туалета, Лэнгдон никуда не заходил.

Глава 12

Лэнгдон шагал к тупику в конце Большой галереи, и голова у него кружилась. Что означало странное сообщение Софи? В конце коридора светились указатели с хорошо известной символикой туалетных комнат, и он прошел мимо целого лабиринта разветвленных коридоров, стены которых были увешаны итальянской графикой.

Найдя вход в мужской туалет, Лэнгдон отворил дверь, вошел и включил свет.

Комната была пуста.

Он приблизился к раковине и плеснул в лицо холодной водой, надеясь, что это поможет собраться с мыслями. Над раковинами светили яркие флуоресцентные лампы, пахло аммиаком. Лэнгдон начал вытирать лицо бумажным полотенцем, и тут вдруг за спиной скрипнула дверь. Он быстро повернулся.

Вошла Софи Невё, в зеленых глазах светился страх.

— Слава Богу, вы здесь! Времени у нас почти нет.

Лэнгдон растерянно смотрел на специалистку по дешифровке из Центрального управления судебной полиции. Лишь несколько минут назад, слушая ее сообщение, он подумал, что эта женщина, должно быть, просто безумна. Однако интуиция подсказывала, что Софи Невё искренна с ним. Не реагируйте на это сообщение. Просто слушайте. Вы в опасности. Следуйте всем моим указаниям. И тогда Лэнгдон решил последовать советам Софи. Сказал Фашу, что сообщение касается его близкого друга, что тот пострадал в аварии и что самому ему надо срочно возвращаться в США. А потом добавил, что ему нужно в туалет.

И вот теперь Софи стояла рядом, совсем близко. В безжалостном свете флуоресцентных ламп Лэнгдону удалось как следует разглядеть ее лицо, и он с удивлением отметил, что, несмотря на ощущение силы и решимости, исходящее от этой женщины, черты лица у нее мягкие, даже нежные. Лишь взгляд цепкий и пристальный, а вообще она напоминает дам с портретов Ренуара… Слегка затуманенный, но от этого не менее четкий и выразительный образ, где простота самым непостижимым образом сочеталась с тайной.

— Я хотела предупредить вас, мистер Лэнгдон, — начала Софи. — Предупредить, что вы sous surveillance cachée. Что за вами следят самым пристальным образом. — Голос с сильным акцентом резонировал в пустом помещении с кафельными стенами, что придавало ему глуховатость.

— Но… почему? — спросил Лэнгдон. Софи уже объяснила по телефону, но ему хотелось услышать это от нее лично.

— Потому, — сказала она и шагнула к нему, — что вы первый подозреваемый в убийстве по этому делу.

Лэнгдон был готов к такому объяснению, но в очередной раз слова эти показались ему полным абсурдом. Если верить Софи, то его вызвали в Лувр вовсе не в качестве специалиста по символам, но как главного подозреваемого. И он, того не осознавая, стал объектом столь популярного у силовиков способа допроса, когда полиция спокойно приглашает подозреваемого на место преступления и задает ему самые разные вопросы в надежде, что нервы у него сдадут и он расколется.

— Посмотрите, что у вас в левом кармане пиджака, — сказала Софи. — Доказательство того, что они глаз с вас не спускают.

Посмотреть в кармане? Лэнгдону показалось, что он стал объектом не слишком остроумного розыгрыша.

— Да, посмотрите, посмотрите.

Лэнгдон растерянно сунул руку в левый карман твидового пиджака. Пошарил и не нашел там ничего. Что за дурацкие шуточки, черт побери? Может, эта Софи все же не в себе? Но тут вдруг его пальцы нащупали нечто. Что-то маленькое и твердое. Сжав предмет пальцами, Лэнгдон осторожно достал его из кармана и стал разглядывать. Это был металлический диск в форме пуговицы, размером с батарейку для наручных часов. Он никогда не видел его прежде.

— Что за…

— Специальный маячок слежения, — ответила Софи, — Постоянно передает сигнал о передвижениях объекта через глобальную спутниковую систему на монитор судебной полиции. Используется для определения местонахождения людей с точностью до плюс-минус двух футов в любой точке земного шара. Так что вы у них на электронном поводке. А подложил его вам в карман агент, приходивший в гостиницу.

Лэнгдон вспомнил сцену в гостиничном номере. Он наскоро принимал душ, потом одевался, и уже у двери агент услужливо подал ему твидовый пиджак. На улице сейчас прохладно, мистер Лэнгдон, сказал агент. Весна в Париже совсем не такая, как поется в песнях. И тогда Лэнгдон поблагодарил его и надел пиджак.

Оливковые глаза Софи, казалось, так и прожигают насквозь.

— Раньше я вам об этой штуке не сказала. Специально. А то бы еще вытащили ее из кармана на глазах у Фаша. Ему не следует знать, что вы ее обнаружили.

Лэнгдон не знал, что и сказать.

— Они наградили вас этой меткой, чтобы вы не убежали. — Помолчав, она добавила: — Вообще-то они очень рассчитывали на то, что вы попытаетесь сбежать. Это лишь укрепило бы их подозрения.

— Но к чему мне бежать? — воскликнул Лэнгдон. — Ведь я не виновен!

— А Фаш думает иначе.

Лэнгдон сердито шагнул к мусорной корзине с намерением выкинуть маячок.

— Нет, не надо! — Софи схватила его за руку. — Пусть остается в кармане. Если выбросите, сигнал перестанет двигаться, и они поймут, что вы нашли устройство. Фаш разрешил вам отойти лишь по одной причине: он знал, что может следить за вами по монитору. Если он заподозрит, что вы обнаружили маячок… — Софи умолкла, не закончив фразы. Взяла из рук Лэнгдона диск и сунула в тот же карман. — Пусть будет при вас. По крайней мере какое-то время.

Лэнгдон похолодел.

— Но с чего это Фаш вдруг решил, что я убил Жака Соньера?

— У него были весьма веские причины подозревать именно вас, — ответила Софи. — Есть одна улика, о которой вы еще не знаете. Пока Фаш тщательно скрывает ее от вас.

Лэнгдон с недоумением воззрился на Софи.

— Помните текст, который Соньер написал на полу? Он кивнул. Слова и цифры намертво врезались в память. Софи понизила голос до шепота:

— Так вот, к сожалению, вы видели не все послание. Там была еще четвертая строчка, которую Фаш сфотографировал, а потом специально стер перед вашим приходом.

Лэнгдон знал, что жидкие чернила маркера ничего не стоит стереть, однако он никак не мог понять, зачем Фашу понадобилось уничтожать часть вещественных доказательств.

— Просто Фаш не хотел, чтобы вы знали об этой последней строке. По крайней мере до тех пор, пока он не припрет вас к стенке.

Софи достала из кармана свитера компьютерную распечатку снимка, начала медленно ее разворачивать.

— Чуть раньше этим же вечером Фаш отправил все снимки с места преступления в наш отдел в надежде, что мы сумеем разобраться, что именно хотел сказать Соньер перед смертью. Вот снимок всего послания, без купюр. — И она протянула листок Лэнгдону.

Тот смотрел и глазам своим не верил. Крупный план, снимок той части пола, где красовалась светящаяся надпись. Увидев последнюю строчку, Лэнгдон вздрогнул.

13-3-2-21-1-1-8-5

На вид идола родич!

О мина зла!

P. S. Найти Роберта Лэнгдона

Глава 13

В течение нескольких секунд Лэнгдон смотрел на снимок с постскриптумом Соньера. Найти Роберта Лэнгдона. Казалось, пол уходит у него из-под ног. Соньер оставил постскриптум, где указал мое имя? Нет, это просто в голове не укладывается!..

— Теперь понимаете, — спросила Софи, — почему Фаш вызвал вас сюда и считает главным подозреваемым?

Пока Лэнгдон понял лишь одно: почему Фаш смотрел так самодовольно, когда он, Лэнгдон, предположил, что Соньеру было бы куда проще написать имя убийцы.

Найти Роберта Лэнгдона.

— Но почему Соньер это написал? — воскликнул он. На смену смятению и растерянности пришел гнев. — Зачем мне было убивать Жака Соньера?

— Мотив Фашу еще неясен. Но он записал весь ваш разговор в надежде, что это прояснится.

Лэнгдон разинул рот, но не произнес ни слова.

— У него при себе миниатюрный микрофон, — объяснила Софи, — подключенный к передатчику в кармане. И все радиосигналы передавались на командный пост в кабинет куратора.

— Нет, это просто невозможно, — пробормотал Лэнгдон. — И потом, у меня есть алиби. Сразу после лекции я отправился в гостиницу. Можете спросить внизу, у портье за стойкой.

— Фаш уже спрашивал. И в его отчете указано, что вы взяли ключ от номера примерно в десять тридцать. Увы, время убийства определено достаточно точно. И произошло оно около одиннадцати. Так что вы вполне могли выйти из номера незамеченным.

— Нет, это просто безумие какое-то! У Фаша нет доказательств!

Глаза Софи удивленно округлились, точно она собиралась спросить: Как это нет доказательств?

— Но, мистер Лэнгдон, ваше имя написано на полу, рядом с телом. К тому же в дневнике Соньера найдена запись о том, что вы договаривались встретиться. И время встречи совпадает со временем убийства. Да у Фаша было более чем достаточно оснований взять вас под стражу. И привезти в управление для допроса, — добавила она.

Тут Лэнгдон понял, что без адвоката ему не обойтись.

— Я этого не делал.

Софи вздохнула:

— Это вам не американский телесериал, мистер Лэнгдон. Во Франции закон защищает полицейских, а не преступников. К сожалению, в данном конкретном случае надо еще учитывать и реакцию средств массовой информации. Жак Соньер был весьма известным и уважаемым в Париже человеком, его многие любили. А потому новостью номер один завтра станет его убийство. И на Фаша начнут давить, заставляя сделать заявление для прессы, а потому в его же интересах уже иметь наготове хотя бы одного задержанного подозреваемого.

Лэнгдон почувствовал, что загнан в угол.

— Но почему вы говорите мне все это?

— Потому, мистер Лэнгдон, что я верю в вашу невиновность. — Софи на мгновение отвернулась, потом снова посмотрела ему прямо в глаза. — А также потому, что это отчасти по моей вине вы попали в эту переделку.

— Простите, не понял… Выходит, это вы виноваты в том, что Соньер подставил меня?

— Да не подставлял он вас. Просто произошла ошибка. Это послание на полу… оно было предназначено мне.

Лэнгдону никак не удавалось осмыслить услышанное.

— Простите?..

— Послание было предназначено не для полиции. Он оставил его мне. Думаю, в те минуты он так спешил, что не осознавал, как это будет выглядеть в глазах полиции. — Она на миг умолкла. — Цифровой код не имеет никакого смысла. Соньер написал его просто для того, чтобы быть уверенным, что в расследовании будут задействованы криптографы. И чтобы именно я поскорее узнала о том, что с ним случилось.

У Лэнгдона голова пошла кругом. Он еще не разобрался, в своем Софи уме или нет, но по крайней мере теперь точно знал, что она хочет помочь ему. Этот постскриптум, «найти Роберта Лэнгдона»… Она сочла его приказом, последней предсмертной волей куратора, и разыскала Роберта Лэнгдона.

— Но с чего вы взяли, что он оставил послание вам?

— «Витрувианский человек», — просто ответила она. — Этот рисунок всегда был моим самым любимым из всех работ Леонардо да Винчи. Вот он и использовал его, чтобы привлечь мое внимание.

— Погодите. Выходит, куратор знал ваши вкусы?

Она кивнула:

— Извините. Надо было рассказать все по порядку. Дело в том, что Соньер и я…

Тут Софи умолкла, и Лэнгдон уловил в ее голосе печаль и сожаление о прошлом. Очевидно, Софи и Жака Соньера связывали какие-то особые отношения. Лэнгдон посмотрел на стоявшую перед ним красивую женщину и напомнил себе, что во Франции пожилые мужчины часто заводят молодых любовниц. Хотя слово «завести» как-то не слишком гармонировало с характером Софи Невё.

— Мы поссорились лет десять назад, — шепотом произнесла Софи. — И с тех пор почти не разговаривали. Но сегодня, когда в отдел позвонили и сообщили, что Соньер убит, а потом прислали снимки, я сразу поняла: он оставил это послание мне.

— Потому что изобразил собой «Витрувианского человека»?

— Да. И еще эти буквы — P. S.

— Постскриптум?

Она покачала головой:

— Нет. Это мои инициалы.

— Но ведь вы Софи Невё.

Она опустила глаза:

— П. С. — это прозвище. Так он меня называл, когда мы жили вместе. — Она слегка покраснела. — Сокращенно от Принцесса Софи.

Лэнгдон не знал, что и сказать.

— Глупо, я понимаю, — добавила она. — Но так он называл меня давным-давно. Когда я была совсем маленькой девочкой.

— Так вы давным-давно с ним знакомы?..

— Да, и очень даже хорошо знакомы. — На глазах ее выступили слезы. — Дело в том, что Жак Соньер — мой дед.

Глава 14

— Где Лэнгдон? — входя в кабинет, осведомился Фаш и сильно затянулся напоследок сигаретой.

— Все еще в туалете, сэр, — ответил лейтенант Колле, покосившись на экран.

— Застрял, — проворчал Фаш.

Чтобы удостовериться лично, он взглянул через плечо Колле на монитор. Красная точка была на месте и мерцала. Фаш с трудом поборол желание пойти и проверить, что там делает Лэнгдон. Вообще-то в идеале объекту слежки лучше предоставлять максимум свободы в передвижениях, это усыпляет подозрения. Лэнгдон должен вернуться по собственной воле. Однако прошло уже десять минут.

Слишком долго.

— Есть шанс, что он обнаружил слежку? — спросил Фаш. Колле покачал головой:

— Вряд ли. В туалете наблюдаются небольшие перемещения, так что прибор все еще при нем. Может, ему плохо? Если бы он нашел маячок, то выбросил бы его и попытался бежать.

Фаш взглянул на наручные часы:

— Что ж, прекрасно. Тогда подождем.

Но похоже, сомнения продолжали терзать его. Весь вечер Колле чувствовал, что капитан как-то особенно напряжен, а это было для него нетипично. Обычно сосредоточенный и сдержанный, Фаш проявлял сегодня излишнюю эмоциональность, точно это дело имело для него какое-то особое личное значение.

И неудивительно, подумал Колле. Фашу позарез нужно арестовать подозреваемого. Совсем недавно кабинет министров и средства массовой информации открыто критиковали агрессивную тактику Фаша, его постоянные столкновения с посольствами ряда иностранных государств, огромные перерасходы его ведомства на новые технологии. Сегодня произведенный с помощью этих самых высоких технологий арест американца мог бы надолго заткнуть рот всем этим критикам. И это помогло бы Фашу еще несколько лет спокойно заниматься своей работой, а потом с почетом уйти и получить пенсию, весьма и весьма высокую. А она ему ой как нужна, эта пенсия, подумал Колле. Судя по слухам, несколько лет назад Фаш вложил все свои сбережения в какую-то компанию по развитию новых технологий и потерял все, до последней рубашки. А Фаш из тех, кто носит только самые лучшие рубашки.

Ничего, время у них еще есть. Правда, несколько помешало незапланированное вторжение Невё, но это мелочи. Сейчас она ушла, и Фаш еще не разыграл свою главную карту. Еще не сообщил Лэнгдону о том, что его имя красовалось на полу рядом с телом жертвы. P. S. Найти Роберта Лэнгдона. Можно только представить, какая реакция будет у американца, когда ему продемонстрируют эту улику.

— Капитан! — позвал Фаша один из агентов. — Думаю, вам следует ответить на этот звонок. — Он держал в руке телефонную трубку, и лицо у него было встревоженное.

— Кто это? — спросил Фаш.

Агент нахмурился:

— Директор отдела криптографии.

— И что?..

— Это касается Софи Невё, сэр. Что-то с ней не так.

Глава 15

Пора.

Сайлас вышел из черной «ауди», ночной бриз раздувал его просторную сутану. Дует ветер перемен. Он знал, что предстоящее задание потребует от него не столько силы, сколько ловкости и ума, а потому оставил автоматический пистолет в машине. Тринадцатизарядный «хеклер-и-кох» предоставил ему Учитель.

Смертоносному оружию не место в доме Господнем.

В этот поздний час на площади перед церковью было безлюдно, лишь пара тинейджеров в дальнем ее конце демонстрировала перед машинами с припозднившимися туристами свой товар — сувениры из керамики. Созерцание хрупких фигур юноши и девушки вызвало уСайласа хорошо знакомое томление плоти. Но порыв был тут же подавлен: одно неловкое движение — и подвязка с шипами больно врезалась в бедре. Желание тут же пропало. Вот уже на протяжении десяти лет Сайлас отказывал себе в плотских наслаждениях, даже онанизмом не занимался. Таков был закон «Пути». Он знал, что пожертвовал многим ради «Опус Деи», но был уверен, что получит взамен гораздо больше. Бремя воздержания нести не так уж и тяжело. Он даже по-своему радовался воздержанию: это менее суровое испытание по сравнению с нищетой, в которой он жил, и с сексуальными домогательствами, от которых страдал в тюрьме.

Впервые вернувшись во Францию после ареста и тюремного заключения в Андорре, Сайлас чувствовал, что родная земля испытывает его, пробуждает в душе самые жестокие воспоминания. Ты родился заново, напомнил он себе. Сегодня служение Господу требовало совершить грех, убийство, но это было жертвой во славу того же Господа, и Сайлас знал, что ему за это воздастся.

Мера веры твоей — это мера боли, которую ты можешь вынести, так говорил ему Учитель. Что такое боль, Сайлас знал хорошо и стремился доказать Учителю, что ему все нипочем, если поступками его движет высшая сила.

— Hago la obra de Dios^[129], — прошептал Сайлас и двинулся к входу в церковь.

Остановившись в тени массивных дверей, он глубоко втянул ртом воздух. Лишь сейчас со всей ясностью он понял, что должен сделать и что ждет его внутри.

Краеугольный камень. Он приведет нас к цели.

И вот, подняв белую, как у призрака, руку, он трижды постучал в дверь.

Через минуту послышался грохот отпираемых запоров. Огромная дверь отворилась.

Глава 16

Интересно, подумала Софи, сколько времени понадобится Фашу, чтобы понять: из здания Лувра она не выходила? Лэнгдон был просто потрясен новым известием, и она в очередной раз усомнилась, что поступила правильно, загнав его сюда и поделившись информацией.

Но что еще мне было делать?

Она представила своего деда, как он лежит на полу голый, с нелепо раздвинутыми руками и ногами. Когда-то он был для нее всем, но сегодня Софи, к своему удивлению, вдруг поняла, что не испытывает особой жалости к этому человеку. Жак Соньер давно стал для нее чужим. Их отношениям пришел конец, когда ей было двадцать два, и разрушились они в одночасье. Десять лет назад. Тем мартовским вечером Софи вернулась домой из Англии, где училась в университете, на несколько дней раньше, чем ожидалось, и застала деда врасплох. И то, чем он занимался… она не должна была этого видеть, и лучше бы не видела никогда. Эта сцена так до сих пор и стоит перед глазами.

Ни за что бы не поверила, если бы не видела собственными глазами…

Не слушая лепет Соньера, беспомощно пытавшегося объясниться, Софи, потрясенная и сгорающая от стыда, тут же покинула дом, забрав свои сбережения. И сняла маленькую квартирку, где поселилась с подругой. Она поклялась никому не говорить о том, что видела. Дед отчаянно искал примирения, посылал открытки и письма, умолял Софи о встрече, хотел объяснить. Но как можно объяснить такое? Софи ответила лишь раз: просила ее больше не беспокоить, запретила деду звонить и встречаться с ней на людях. Она боялась, что объяснение окажется еще более ужасным, чем сам поступок.

Но Соньер не сдавался, и в ящике комода у Софи хранилась целая гора нераспечатанных писем. Впрочем, Соньеру надо было отдать должное: он ни разу не позвонил ей и не пытался встретиться на людях.

До сегодняшнего дня.

— Софи? — Голос в автоответчике звучал совсем по-стариковски. — Я достаточно долго выполнял твое пожелание не звонить… и поверь, решиться было трудно. Но я должен с тобой поговорить. Случилось нечто ужасное.

Сердце у Софи екнуло — так странно было снова услышать его голос после всех этих лет. А мягкий умоляющий тон навеял воспоминания о детстве.

— Софи, пожалуйста, выслушай меня, — говорил он с ней по-английски. Он всегда говорил с ней по-английски, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Французским будешь заниматься в школе. А практиковаться в английском лучше дома. — Нельзя же вечно сердиться на меня. Ты читала письма, которые я посылал тебе все эти годы? Неужели так ничего и не поняла? — Он на секунду умолк. — Мы должны встретиться и поговорить. Сейчас же, немедленно. Сделай милость, подари своему деду немного времени. Перезвони мне в Лувр прямо сейчас. Кажется, нам с тобой угрожает серьезная опасность.

Софи с недоумением взирала на автоответчик. Опасность? О чем это он?..

— Принцесса… — Голос деда дрожал, и Софи никак не могла понять, чем это вызвано. — Знаю, я утаивал от тебя многое, понимаю, что это стоило мне твоей любви. Но я поступал так ради твоей же безопасности. Теперь ты должна узнать всю правду. Пожалуйста, давай встретимся. Я должен рассказать тебе правду о твоей семье.

Софи почувствовала, как бешено забилось у нее сердце. О моей семье? Но родители Софи умерли, когда ей было всего четыре года. Машина сорвалась с моста и упала в реку. В машине, помимо отца и матери, находились еще бабушка и младший братишка Софи, и она разом потеряла всю семью. В коробке у нее хранились газетные вырезки, подтверждавшие это.

Слова деда вызвали прилив тоски. Моя семья! Софи вспомнился сон, от которого она так часто просыпалась в детстве. Она ждет своих родителей, знает, что они должны скоро приехать. И всякий раз она просыпалась с мыслью: Они живы! Они возвращаются домой! И всякий раз сон кончался одним и тем же, а родные милые лица исчезали, точно в тумане, проваливались в забвение.

Вся твоя семья погибла, Софи. Они никогда не вернутся.

— Софи, — в автоответчике снова звучал голос деда, — я ждал много лет, ждал подходящего момента, когда можно будет тебе сказать. Но теперь время вышло. Позвони мне в Лувр. Сразу же, как только услышишь это послание. Буду ждать всю ночь. Боюсь, мы оба в опасности. Тебе обязательно надо узнать…

На этом послание обрывалось.

Софи стояла посреди кухни и чувствовала, как ее сотрясает мелкая дрожь. Она думала о послании деда, и в голову ей пришло одно лишь приемлемое объяснение.

Это уловка.

Очевидно, деду страшно хотелось увидеть ее. Он все перепробовал. И вот теперь… это. Презрение и отвращение к этому человеку лишь усилилось. Потом Софи подумала: может, он серьезно болен и хочет использовать любую возможность, чтобы увидеть внучку в последний раз. Если так, то придумано очень умно.

Моя семья.

Софи стояла в полутьме мужского туалета, и в ушах ее звучали отрывки из дневного послания деда. Мы оба в опасности, Софи. Позвони мне.

Она не позвонила. Даже не собиралась. Теперь на смену скептицизму пришли другие, столь же безрадостные мысли. Ее дед был убит в стенах музея. Но он успел оставить на полу загадочное послание.

Послание для нее. В этом она была уверена.

Софи не понимала значения этого послания, но тем не менее была уверена: сам факт, что дед зашифровал его, указывал на то, что последние его слова предназначались ей. Страстный интерес к криптографии развился у Софи во многом благодаря тому, что она росла и воспитывалась рядом с Жаком Соньером. Тот и сам был просто фанатом разных кодов, шифров, головоломок и игр в слова. Сколько воскресений провел он за составлением криптограмм и разгадыванием кроссвордов в газетах!

Уже в двенадцать лет Софи не составляло труда разгадать любой кроссворд из «Ле монд» без посторонней помощи, а дед стал приучать ее решать английские кроссворды, различные математические головоломки и учить основам шифрования. Софи щелкала все эти задачки как орешки. Не случайно она выбрала себе такую профессию, стала шифровальщицей в Центральном управлении судебной полиции.

И вот сегодня Софи с чисто профессиональной точки зрения не могла не оценить придумку, с помощью которой ее дед использовал простой код с целью свести двух совершенно незнакомых людей — Софи Невё и Роберта Лэнгдона.

Но с какой целью?

Судя по растерянному взгляду Роберта Лэнгдона, Софи поняла, что и американец тоже не имеет об этом ни малейшего представления.

— Вы собирались встретиться сегодня с моим дедом, — сказала она. — Зачем?

Теперь Лэнгдон растерялся вконец.

— Его секретарша назначила встречу и, когда звонила, причин не называла, а я не спрашивал. Очевидно, он просто слышал, что я буду выступать с лекцией по языческой иконографии французских соборов, вот и заинтересовался этой темой. Ну и счел, что нам было бы неплохо встретиться, посидеть, поболтать за выпивкой.

Софи не верилось в это объяснение. Никакой связи не прослеживалось. Да ее дед знал о языческой иконографии больше любого другого специалиста в этой области. К тому же Жак Соньер был исключительно замкнутым человеком, вовсе не расположенным проводить время в пустопорожней болтовне с залетными американскими профессорами. Разве только у него была веская причина…

Софи вздохнула и решилась на откровенность:

— Дед звонил мне сегодня днем. И сказал, что мы с ним в опасности. Вы имеете представление, что бы это могло означать?

Синие глаза Лэнгдона смотрели встревоженно.

— Нет, но с учетом того, что произошло…

Софи кивнула. С учетом сегодняшних событий она была бы полной идиоткой, если б не испытывала страха. Она подошла к маленькому окошку с зеркальным стеклом и выглянула на улицу сквозь переплетение тонких сигнальных проводков, вмонтированных в стекло. Они находились высоко — футах в сорока от земли.

Софи вздохнула и продолжила разглядывать открывшийся перед ней вид. Слева, через Сену, высилась ярко освещенная Эйфелева башня. Прямо впереди — Триумфальная арка. А справа, на полого закругленном холме Монмартра, виднелись изящные очертания собора Сакре-Кёр — казалось, отполированный белый камень сам излучал свечение.

Они находились в самой дальней, западной части крыла Денон, граничащей с самой оживленной частью площади Карузель. Несмотря на поздний час, здесь до сих пор сновали автомобили, а узенький тротуар примыкал вплотную к внешней стене Лувра. Грузовые автомобили, развозящие по ночам товары, стояли на светофоре в ожидании, когда включится зеленый, казалось, что красные хвостовые огни насмешливо подмигивают Софи.

— Не знаю, что и сказать. — Лэнгдон подошел и стал рядом с ней. — Ваш дедушка пытался что-то передать нам, это очевидно. Вы уж простите, но тут я мало чем могу помочь.

Софи отвернулась от окошка. В голосе Лэнгдона звучало искреннее сожаление. Несмотря на все свалившиеся на его голову неприятности, он действительно хотел помочь. В нем говорит учитель, подумала она. Софи прочла подготовленные судебной полицией материалы на Лэнгдона. Он был ученым, а истинные ученые не переносят недопонимания.

Общая для нас черта, подумала она.

Будучи специалистом по шифровке, Софи зарабатывала на жизнь, находя смысл в совершенно бессмысленных на первый взгляд данных. И подозревала сейчас, что Роберт Лэнгдон, возможно, сам того не осознавая, владеет крайне нужной ей информацией. Принцесса Софи. Найти Роберта Лэнгдона. Кажется, яснее не скажешь. Софи нужно время, чтобы понять, что ей может дать Лэнгдон. Время для размышлений. Время разобраться в этой таинственной истории вдвоем. Увы, время это истекало с катастрофической скоростью.

И она поняла, что у нее только один выход. Подняла на Лэнгдона глаза и сказала:

— Безу Фаш может арестовать вас в любую минуту. Я могу вывести вас из музея. Но мы должны действовать сообща.

Глаза Лэнгдона округлились.

— Вы что же, предлагаете мне бежать?

— Это лучшее, что вы можете сделать. Если Фаш заберет вас сейчас, вы проведете во французской тюрьме много недель или даже месяцев. Пока наше управление и посольство США будут ломать копья в суде. Но если мы сможем выскользнуть отсюда и добраться до вашего посольства, тогда американское правительство будет защищать ваши права. А я попробую доказать, что вы не причастны к убийству.

Похоже, ее слова совсем не убедили Лэнгдона.

— И думать нечего! У Фаша вооруженная охрана на каждом входе и выходе. Даже если нас не пристрелят при попытке к бегству, сам побег будет выглядеть подозрительно, послужит еще одним доказательством моей вины. Вы должны сказать Фашу, что надпись на полу предназначалась для вас. И тот факт, что Соньер упомянул мое имя, не является обвинением.

— Я обязательно сделаю это, — торопливо пообещала Софи, — но только после того, как вы окажетесь в безопасности, в американском посольстве. Отсюда до него всего миля, у подъезда припаркована моя машина. Вести переговоры с Фашем здесь, в Лувре, рискованно. Неужели вы не понимаете? Сегодня Фаш постарается сделать все, чтобы доказать вашу вину. И единственная причина, по которой он тянул с арестом, связана с надеждой обнаружить новые улики против вас.

— Вот именно. Надежда эта оправдается, если я сбегу.

Тут вдруг в кармане свитера Софи зазвонил мобильный телефон. Может, Фаш? Она сунула руку в карман и выключила мобильник.

— Мистер Лэнгдон, — продолжила она, — мне необходимо задать вам один, последний вопрос. — Возможно, от этого зависит вся ваша дальнейшая жизнь. — Надпись на полу не является прямым доказательством вашей вины, однако Фаш сказал нашим людям, что вы и есть первый и основной подозреваемый. Подумайте, возможно, существует еще какая-то причина, по которой он считает, что вина лежит на вас?

Помолчав несколько секунд, Лэнгдон ответил:

— Нет, не знаю. Не вижу никакой другой причины.

Софи вздохнула. Это означает, что Фаш лжет. А вот по какой причине, Софи не знала, и вряд ли это удастся выяснить сейчас. Ясно одно: Безу Фаш твердо вознамерился засадить Лэнгдона за решетку сегодня же, причем любой ценой. Но Лэнгдон был нужен самой Софи, и потому существовал всего один выход.

Необходимо доставить Лэнгдона в американское посольство.

Повернувшись к окошку, Софи всмотрелась в паутину проводов сигнализации, потом еще раз прикинула расстояние до земли. Да, сорок футов — это не шутка. Прыжок с такой высоты грозит Лэнгдону переломом обеих ног. И это еще самый оптимистический расклад.

И тем не менее Софи приняла решение.

Роберт Лэнгдон должен исчезнуть из Лувра, хочет он этого или нет.

Глава 17

— Что это значит — она не отвечает? — возмущенно спросил Фаш. — Вы уверены, что правильно набрали номер? Я знаю, телефон у нее всегда при себе.

Колле пытался дозвониться Софи вот уже несколько минут. — Может, у нее батарейка сдохла. Или она отключилась.

После разговора с директором отдела криптографии Фаш выглядел озабоченным. Повесив трубку, он подошел к Колле и велел срочно связаться с агентом Невё. Но связаться никак не удавалось, и теперь Фаш метался по кабинету, точно лев в клетке.

— А зачем звонили из отдела? — поинтересовался Колле. Фаш резко развернулся к нему:

— Сказать, что они не обнаружили никакой связи между родичами идола и всякими там минами зла.

— И все?

— Нет. Еще сказали, что идентифицировали набор цифр как последовательность Фибоначчи и что, судя по всему, никакого особого смысла тут не просматривается.

Колле был растерян.

— Но ведь они уже прислали агента Невё сообщить нам это.

Фаш покачал головой:

— Невё они не посылали.

— Что?!

— Директор сказал, что как только от нас поступили материалы, он собрал всю команду и засадил за работу. А когда прибыла агент Невё, она лишь взглянула на снимки Соньера и кода и тут же, не говоря ни слова, вышла из офиса. Директор сказал, что не может ее упрекать. Такое поведение было продиктовано тем, что она очень расстроилась, увидев эти снимки.

— Расстроилась? Она что, никогда не видела снимков мертвецов?

Помолчав, Фаш ответил:

— Я этого не знал, да и директор тоже, по крайней мере до тех пор, пока его не уведомил один из сотрудников. Дело в том, что Софи Невё приходится Жаку Соньеру внучкой.

Колле лишился дара речи.

— Директор сказал, она ни разу не упоминала об их родстве. И решил, что Невё поступала так из скромности. Просто не хотела, чтобы к ней проявляли снисхождение лишь потому, что она доводится внучкой такому знаменитому человеку.

Неудивительно, что она так расстроилась из-за этих снимков, подумал Колле. Он счел неприятным совпадением тот факт, что эту молодую женщину вызвали расшифровывать послание, оставленное трагически погибшим родственником. Но все равно поступки ее были лишены смысла.

— А ведь она сразу поняла, что цифры, написанные Соньером, являются последовательностью Фибоначчи, так как приехала и сказала нам об этом. И лично мне непонятно, почему она ушла из отдела, не сообщив об этом своим коллегам.

Колле пришло в голову лишь одно приемлемое объяснение: Соньер написал этот цифровой код на полу в надежде, что Фаш тут же задействует в расследовании криптографов, а стало быть, и его внучку. Так, может, и остальная часть послания есть не что иное, как способ передать ей какие-то сведения? Если да, то какие? И при чем здесь Лэнгдон?

Но не успел Колле хорошенько поразмыслить об этом, как тишину музея взорвал вой сирены. Где-то в недрах Большой галереи сработала сигнализация.

— Тревога! — крикнул один из агентов, сверившись с показателями приборов. — В Большой галерее! В мужском туалете!

Фаш подскочил к Колле:

— Где Лэнгдон?

— Все еще в туалете, — ответил тот и указал на мерцающую красную точку на экране монитора. — Должно быть, он разбил окно! — Колле и подумать не мог, что Лэнгдон решится на это. Хотя в Париже правила противопожарной безопасности требовали, чтобы все окна в общественных зданиях, находящиеся на высоте свыше пятнадцати метров, можно было разбить в случае пожара, выпрыгивать из окна второго этажа Лувра было бы самоубийством. Кроме того, в той стороне крыла под окнами нет ни кустарников, ни травы, способных смягчить удар при падении. Прямо под окнами туалетов часть площади с двусторонним движением. — Бог мой! — воскликнул Колле, не сводя глаз с монитора. — Лэнгдон на самом краю подоконника!

Но и Фаш не бездействовал. Выдернув из кобуры револьвер «MR-93», он бросился вон из кабинета.

Колле растерянно следил за экраном монитора. Мигающая красная точка на миг задержалась на подоконнике… и в следующую секунду вышла за периметр здания.

Что происходит? Где Лэнгдон? На подоконнике или…

— Господи! — воскликнул Колле и вскочил. Точка находилась вне стен музея. Вот она задрожала, застыла на мгновение, а затем резко остановилась примерно в десяти ярдах от стен здания.

Колле задвигал мышкой и вызвал на экран монитора карту Парижа. Затем сверился с контрольной системой слежения. Теперь он точно знал место нахождения маячка.

Маячок больше не двигался.

Застыл на площади Карузель.

Глава 18

Фаш мчался по лабиринтам Большой галереи, и тут по радиотелефону с ним связался Колле.

— Он выпрыгнул! — проорал Колле в трубку. — Маячок остановился на площади Карузель! Прямо под окном туалета! И больше не двигается. Бог ты мой! Думаю, Лэнгдон покончил жизнь самоубийством.

Фаш слышал его слова, но никак не отреагировал на них. Он продолжал бежать. Казалось, этим коридорам нет конца. Пробегая мимо тела Соньера, он различил в конце галереи свет. Вой сирены становился все громче.

— Стойте, погодите! — снова прозвучал возбужденный голос Колле. — Он двигается! Господи, он жив! Лэнгдон двигается!

Но Фаш продолжал мчаться вперед, проклиная эти бесконечные галереи.

— Лэнгдон движется все быстрее! — возбужденно орал Колле. — Движется через площадь. Так, погодите… он прибавил скорость. Он перемещается с нечеловеческой быстротой!

И вот впереди показались двери туалетов. Теперь голос, доносившийся из радиотелефона, был едва слышен из-за воя сигнализации.

— Должно быть, он в машине! Да, думаю, он в машине. Я не могу…

Тут голос Колле окончательно утонул в шуме сигнализации. А Фаш с револьвером наготове ворвался в мужской туалет. Морщась от пронзительного воя, он принялся осматривать помещение.

В кабинках никого. В комнате с умывальниками — тоже ни души. Глаза Фаша устремились к окну в дальнем конце помещения. Стекло было выбито. Он подбежал и высунулся наружу. Внизу Лэнгдона тоже не было видно. Фаш не представлял, как подозреваемый мог решиться на такое. Ведь если человек прыгает с такой высоты, травма неминуема.

Тут наконец сигнализацию отключили, и голос Колле снова стал слышен:

— … движется к югу… все быстрее… пересекает Сену по мосту Карузель!

Фаш посмотрел влево. Единственным автомобилем на мосту Карузель был огромный трейлер с прицепом, он направлялся к югу от Лувра. Прицеп был покрыт виниловым тентом, напоминавшим гигантский гамак. Фаш даже вздрогнул, представив себе эту сцену. Очевидно, грузовик всего лишь несколько мгновений назад остановился внизу, прямо под окном, на красный свет, и этот негодяй выпрыгнул.

Безумный риск, подумал Фаш. Ведь Лэнгдон не знал, что лежит в прицепе под тентом. А если там стальные трубы? Или цемент? Пусть даже мусор. Прыжок с высоты сорока футов? Нет, это безумие!

— Маячок смещается, он поворачивает! — кричал Колле в трубку. — Поворачивает к мосту Сен-Пере!

И трейлер действительно сбросил скорость и свернул вправо, к мосту. Ну и пусть, подумал Фаш, наблюдая за тем, как грузовик исчезает из вида. Колле уже связался по рации с агентами, дежурившими на улице, по всему периметру здания, и отдал распоряжение преследовать на патрульных машинах трейлер, за перемещением которого помогал следить маячок. Так что как ни старайся…

Игра окончена, подумал Фаш. Через несколько минут трейлер догонят и блокируют. И Лэнгдону некуда будет бежать.

Сунув револьвер обратно в кобуру, он вышел из туалета и связался с Колле:

— Подать машину. Хочу быть рядом, когда его арестуют.

И Фаш торопливо зашагал в обратном направлении, продолжая удивляться, как это Лэнгдон решился на такой риск. Впрочем, ничего удивительного в том нет. Он сбежал. А значит, он виновен.

Лэнгдон и Софи стояли в темноте, всего в пятнадцати ярдах от туалета, вжавшись спинами в перегородку, что скрывала вход в туалеты из галереи. Едва они успели спрятаться, как мимо них промчался Фаш с револьвером в руке и скрылся в одном из туалетов.

Последние шестьдесят секунд Лэнгдон провел словно в тумане.

Он стоял посреди туалетной комнаты и отказывался бежать с места преступления, которого не совершал, а Софи разглядывала окошко с зеркальным стеклом и проводами сигнализации. Затем она посмотрела вниз, словно прикидывая расстояние до земли.

— Ну, с моей помощью вы сможете выбраться отсюда, — сказала она.

С какой еще помощью? — подумал он. И тоже посмотрел вниз.

На улице, как раз под окном, остановился на красный свет трейлер с прицепом. Корпус последнего был затянут синим виниловым покрытием, скрывавшим от посторонних глаз груз. Не думает же Софи, что он…

— Но, Софи, я никак не смогу прыгнуть. Это равносильно…

— Доставайте маячок.

Лэнгдон нашарил в кармане крошечный металлический диск. Софи схватила его и бросилась к раковине. Взяла большой кусок мыла, положила на него маячок и вдавила так, чтобы он как следует прилип к мылу.

Затем она сунула кусок мыла в руку вконец растерявшемуся Лэнгдону и выдвинула из-под раковины тяжелое цилиндрическое ведро для мусора. Не успел Лэнгдон вымолвить и слова, как она подбежала к окну, держа перед собой ведро, точно таран. Ударила изо всей силы, стекло треснуло.

Их тут же оглушил пронзительный вой сирены.

— Мыло давай! — крикнула Софи. Лэнгдон сунул кусок мыла ей в руку.

Она выглянула из окна, перегнулась через подоконник и прицелилась. Мишень была достаточно большая и находилась на расстоянии примерно десяти ярдов от стены музея. Когда зажегся желтый, Софи размахнулась и бросила кусок мыла вниз.

Мыло долетело до цели, упало на край винилового покрытия и, как только загорелся зеленый и трейлер тронулся с места, скользнуло вниз, в щель. Затем оно провалилось в кузов.

— Поздравляю, — сказала Софи. Подошла к Лэнгдону, схватила его за руку и устремилась к двери. — Вы только что сбежали из Лувра.

Они вовремя заметили приближение Фаша и нырнули в спасительную тень.

Теперь, когда вой сигнализации стих, Лэнгдон слышал и другие звуки: от Лувра с включенными сиренами отъезжали полицейские автомобили. Полиция уходит! Фаш наверняка тоже умчался вместе с остальными.

— Примерно метрах в пятидесяти отсюда есть запасной выход, — сказала Софи. — Теперь, когда охрану сняли, мы сможем выбраться из музея.

Лэнгдон ответил кивком. В словах не было нужды. За краткое время знакомства он успел убедиться в уме и ловкости этой молодой женщины.

Глава 19

Церковь Сен-Сюльпис не без оснований считалась самым эксцентричным историческим сооружением в Париже. Построенная на развалинах древнего храма египетской богини Исиды, она в архитектурном смысле являлась уменьшенной копией знаменитого собора Нотр-Дам. Святилище это посещали многие знаменитости — здесь бывали баптисты, маркиз де Сад, поэт Бодлер, здесь состоялась свадьба Виктора Гюго. В церковной школе были собраны документы, свидетельствующие о далеких от ортодоксальности взглядах многих ее прихожан, она же некогда служила местом встреч различных тайных обществ. Сейчас неф Сен-Сюльпис был погружен во тьму, в церкви стояла полная тишина, и единственным намеком на то, что храм действующий, был слабый запах ладана, витавший в воздухе после вечерней мессы. Сестра Сандрин провела Сайласа в глубину помещения, и по ее поведению и походке он почувствовал, что она нервничает. Впрочем, он не удивился. Сайлас уже давно привык к тому, что его необычная внешность вселяет в людей смятение.

— Вы американец? — спросила она.

— По рождению — француз, — ответил Сайлас. — Принял постриг в Испании, а теперь учусь в Штатах.

Сестра Сандрин кивнула. То была женщина маленького роста с добрыми глазами.

— И вы никогда не видели нашу церковь?

— Считаю это почти грехом.

— Днем она, конечно, гораздо красивее.

— Уверен в этом. И тем не менее страшно благодарен за то, что вы предоставили мне возможность увидеть ее поздним вечером.

— Аббат просил. У вас, очевидно, очень влиятельные друзья.

Ты и понятия не имеешь, насколько влиятельные, подумал Сайлас.

Идя за сестрой Сандрин по главному проходу, Сайлас дивился аскетичности церковного убранства. В отличие от приветливого собора Нотр-Дам с его цветными фресками, позолоченной отделкой алтаря и искусной резьбой по дереву здесь было прохладно и строго, и Сен-Сюльпис напоминала убранством испанские соборы. Отсутствие декора зрительно увеличивало пространство. Сайлас удивленно глазел на деревянные ребра потолочных опор, и ему казалось, что он очутился под перевернутым вверх дном огромным старинным кораблем.

А что, вполне подходящее сравнение, подумал он. Корабль братства того гляди опрокинется и пойдет ко дну. Сайласу не терпелось приняться за работу, но мешало присутствие сестры Сандрин. Расправиться с этой маленькой женщиной ему ничего не стоило, но он поклялся применять силу только в случае крайней необходимости. Она служительница храма Господня, это не ее вина, что братство выбрало ее церковь и спрятало краеугольный камень именно здесь. Ее не следует наказывать за грехи других.

— Мне, право, неловко, сестра. Вас разбудили среди ночи…

— Ничего страшного. Вы ведь в Париже проездом. И не повидать нашу церковь никак нельзя. Скажите, ваш интерес лежит в области архитектуры или истории?

— Вообще-то, сестра, все мои интересы лежат в плоскости исключительно духовной.

Она добродушно усмехнулась:

— Это само собой. Спросила просто потому, что не знаю, с чего начать экскурсию.

Сайлас не сводил глаз с алтаря.

— Экскурсия ни к чему. Вы и без того потратили на меня время, сестра. Дальше я как-нибудь сам.

— Не беспокойтесь, — ответила она. — Раз уж я все равно поднялась…

Сайлас остановился. Они дошли до переднего ряда скамей, и алтарь находился всего в пятнадцати ярдах. Всем своим массивным телом Сайлас развернулся к маленькой женщине и заметил, как она вздрогнула, заглянув в его красные глаза.

— Не хочу показаться грубым, сестра, но, знаете, я как-то не привык расхаживать по дому Господню как на экскурсии. Не возражаете, если я помолюсь наедине с нашим Создателем, ну а уж потом осмотрюсь?

— О да, конечно, — ответила сестра Сандрин, — Я подожду, посижу вон там, где-нибудь на задней скамье.

Сайлас опустил мягкую, но тяжелую руку ей на плечо и сказал:

— И без того чувствую себя виноватым, что разбудил вас. И просить остаться было бы слишком. Так что ступайте себе спать. А я вдоволь налюбуюсь вашей церковью, а потом сам найду выход.

Она забеспокоилась:

— А вы уверены, что не будете чувствовать себя покинутым?

— Совершенно уверен. И потом, молитва — это радость, которую не стоит делить ни с кем другим.

— Воля ваша.

Сайлас снял руку с ее плеча.

— Доброй вам ночи, сестра. Храни вас Господь.

— И вас. — Сестра Сандрин направилась к лестнице. — Только, пожалуйста, когда будете выходить, затворите двери поплотнее.

— Непременно. — Сайлас следил за тем, как она поднимается по ступенькам. Потом отвернулся и опустился на колени в первом ряду, чувствуя, как впиваются в плоть шипы.

Господь мой милосердный и всемогущий, Тебе посвящаю работу, которую должен сотворить сегодня…

Высоко над алтарем, в тени хоров, сестра Сандрин исподтишка подглядывала через балюстраду за монахом в сутане, что стоял на коленях перед алтарем. Ужас, овладевший ею, подсказывал, что надо бежать, скрыться. Может, этот таинственный гость, подумала она, и есть тот враг, о котором ее предупреждали. Может, именно сегодня ей придется исполнить клятву, данную много лет назад. Но пока что она решила остаться здесь, в темноте, и следить за каждым его шагом.

Глава 20

Выйдя из тени перегородки, Лэнгдон с Софи бесшумно двинулись по опустевшей Большой галерее к пожарной лестнице.

Лэнгдон шел и раздумывал еще над одной загадкой. Этот новый поворот в череде таинственных событий страшно беспокоил его. Капитан судебной полиции пытается пришить мне убийство. Зачем?

— Как думаете, — прошептал он, — может, это Фаш написал послание на полу?

Софи даже не обернулась.

— Нет, это невозможно.

А вот Лэнгдон не был уверен.

— Но он просто из кожи лезет вон, чтобы упрятать меня за решетку. Может, он приписал мое имя в надежде, что это станет веской уликой?

— Что именно? Последовательность Фибоначчи? Постскриптум? Все эти штучки да Винчи и символизм? Нет, на такое был способен только мой дед.

Лэнгдон понимал: она права. Ведь символика всех ключей к разгадке сведена воедино очень умелой рукой — пятиконечная звезда, знаменитый рисунок да Винчи, символ богини, даже последовательность Фибоначчи. Последовательный набор символов, так бы сказали ученые. Все тесно связано воедино.

— И еще сегодняшний звонок, — напомнила Софи. — Ведь он говорил, что хочет рассказать мне что-то очень важное. Уверена, послание на полу Лувра — не что иное, как последняя попытка деда сообщить мне что-то важное. И только вы способны помочь мне понять, что именно.

Лэнгдон нахмурился. На вид идола родич! О мина зла! Нет, смысл этих строк был ему совершенно непонятен, разобраться в нем он пока бессилен, пусть даже от этого зависит жизнь Софи, да и его собственная тоже. Все только осложнялось с каждой минутой с того момента, как он увидел эти загадочные слова. И имитация прыжка из окна тоже не добавит Лэнгдону доверия Фаша. Он сомневался, что капитан оценит юмор, обнаружив в прицепе трейлера кусок мыла вместо главного подозреваемого.

— Выход уже недалеко, — сказала Софи.

— Как вам кажется, могут цифры в послании вашего деда оказаться ключом к пониманию других строк? — Однажды Лэнгдону довелось работать над старинной рукописью, где эпиграфы содержали шифры и определенные строчки в них служили кодами к расшифровке остальных строк.

— Я весь вечер ломала голову над этими цифрами. Суммы, равенства, производные. Ничего не получается. С чисто математической точки зрения они выбраны наугад. Криптографическая бессмыслица.

— Однако они являются частью последовательности Фибоначчи. Это не может быть простым совпадением.

— Да, это не случайное совпадение. Используя последовательность Фибоначчи, дед как бы подавал мне сигнал. Впрочем, и остальное тоже служило сигналом: то, что послание было написано по-английски; расположение тела, копирующее мой любимый рисунок; пятиконечная звезда. Все ради того, чтобы привлечь мое внимание.

— А что именно говорит вам пентакл?

— Ах да, я не успела вам сказать. Пятиконечная звезда еще в детстве была для меня с дедом особым символом. Мы играли в карты таро, и моя указующая карта всегда оказывалась из набора пентаклов. Уверена, дед мне подыгрывал, но с тех пор пентакл имел для нас особый смысл.

Лэнгдон удивился. Они играли в таро? Эта средневековая карточная игра была наполнена такой потайной еретической символикой, что Лэнгдон посвятил ей отдельную главу в своей новой рукописи. Игры в двадцать две карты назывались «Женщина-папа», «Императрица» и «Звезда». Изначально карты таро были придуманы как средство тайного распространения мировоззрений, чуждых Церкви и запрещенных ею. Теперь мистические свойства карт использовались в основном гадалками.

Указующий набор в картах таро использовался для обозначения божественной сути женского начала, подумал Лэнгдон. И все опять сводится к пятиконечной звезде.

Они добрались до пожарного выхода, и Софи осторожно приоткрыла дверь на лестничную площадку. Сигнализация на этот раз не включилась. Лишь внешние двери музея были снабжены сигнализацией. Они с Лэнгдоном начали спускаться по узким пролетам, с каждым шагом прибавляя скорость.

— Ваш дед, — сказал Лэнгдон, едва поспевая за Софи, — когда он говорил вам о пятиконечной звезде, то, случайно, не упоминал о поклонении богине или о каких-либо запретах Католической церкви?

Софи покачала головой:

— Меня куда больше интересовало другое. Математика «божественных пропорций», число PHI, всякие там последовательности Фибоначчи и так далее.

Лэнгдон удивился:

— Ваш дедушка объяснял вам, что такое число PHI?

— Да, конечно. Так называемая «божественная пропорция». — На лице ее возникла улыбка. — Он даже шутил… говорил, что я полубожественное создание, ну, из-за букв в моем имени.

Лэнгдон не сразу понял, но затем до него дошло. Он даже тихонько застонал.

Да, конечно же! Со-фи ^[130] !..

Продолжая спускаться вниз, он сосредоточился на этом PHI. И начал понимать, что подсказки Соньера носят более последовательный характер, чем могло показаться сначала.

Да Винчи… последовательность Фибоначчи… пентакл…

Неким непостижимым образом их связывала одна из самых фундаментальных концепций в истории искусств, рассмотрению которой он, Лэнгдон, даже посвящал несколько лекций на своем курсе.

PHI.

Мысленно он перенесся в Гарвард, увидел себя перед аудиторией. Вот он поворачивается к доске, где мелом выведена тема «Символизм в искусстве». И пишет под ней свое любимое число:

1, 618

А затем оборачивается и ловит любопытные взгляды студентов.

— Кто скажет мне, что это за число?

Сидящий в последнем ряду длинноногий математик Стетнер поднимает руку.

— Это число PHI. — Произносит он его как «фи-и».

— Молодец, Стетнер, — говорит Лэнгдон. — Итак, прошу познакомиться, число PHI.

— И не следует путать его с «пи», — с ухмылкой добавляет Стетнер. — Как говорят у нас, математиков, буква «H» делает его гораздо круче!

Лэнгдон смеется, но, похоже, никто другой не оценил шутки. Стетнер опускается на скамью.

— Число PHI, — продолжает Лэнгдон, — равное одной целой шестистам восемнадцати тысячным, является самым важным и значимым числом в изобразительном искусстве. Кто скажет мне — почему?

Стетнер и тут не упускает случая пошутить:

— Потому, что оно такое красивое, да?

Аудитория разражается смехом.

— Как ни странно, — говорит Лэнгдон, — но Стетнер снова прав. Число PHI, по всеобщему мнению, признано самым красивым во вселенной.

Смех стихает, Стетнер явно торжествует.

Лэнгдон готовит проектор для слайдов и объясняет, что число PHI получено из последовательности Фибоначчи, математической прогрессии, известной не только тем, что сумма двух соседних чисел в ней равна последующему числу, но и потому, что частное двух соседствующих чисел обладает уникальным свойством — приближенностью к числу 1, 618, то есть к числу PHI!

И далее Лэнгдон объясняет, что, несмотря на почти мистическое происхождение, число PHI сыграло по-своему уникальную роль. Роль кирпичика в фундаменте построения всего живого на земле. Все растения, животные и даже человеческие существа наделены физическими пропорциями, приблизительно равными корню от соотношения числа PHI к 1.^[131]

— Эта вездесущность PHI в природе, — продолжает Лэнгдон и выключает свет в аудитории, — указывает на связь всех живых существ. Раньше считали, что число PHI было предопределено Творцом вселенной. Ученые древности называли одну целую шестьсот восемнадцать тысячных «божественной пропорцией».

— Подождите, — говорит молодая девушка, сидящая в первом ряду, — я учусь на последнем курсе биологического факультета. И лично мне никогда не доводилось наблюдать «божественной пропорции» в живой природе.

— Нет? — усмехнулся Лэнгдон. — Даже при изучении взаимоотношений мужских и женских особей в пчелином рое?

— Само собой. Ведь там женские особи численно всегда намного превосходят мужские.

— Правильно. А известно ли вам, что если в любом на свете улье разделить число женских особей на число мужских, то вы всегда получите одно и то же число?

— Разве?

— Да, представьте. Число PHI.

Девушка раскрывает рот:

— БЫТЬ ТОГО НЕ МОЖЕТ!

— Очень даже может! — парирует Лэнгдон. Улыбается и вставляет в аппарат слайд с изображением спиралеобразной морской раковины. — Узнаете?

— Это наутилус, — отвечает студентка. — Головоногий моллюск, известен тем, что закачивает газ в раковину для достижения плавучести.

Лэнгдон кивает:

— Правильно. А теперь попробуйте догадаться, каково соотношение диаметра каждого витка спирали к следующему?

Девушка неуверенно разглядывает изображение спиралеобразной раковины моллюска. Лэнгдон кивает:

— Да, да. Именно. PHI. Божественная пропорция. Одна целая шестьсот восемнадцать тысячных к одному.

Девушка изумленно округляет глаза.

Лэнгдон переходит к следующему слайду, крупному плану цветка подсолнечника со зрелыми семенами.

— Семена подсолнечника располагаются по спиралям, против часовой стрелки. Догадайтесь, каково соотношение диаметра каждой из спиралей к диаметру следующей?

— PHI? — хором спрашивают студенты.

— Точно! — И Лэнгдон начинает демонстрировать один слайд за другим — спиралеобразно закрученные листья початка кукурузы, расположение листьев на стеблях растений, сегментационные части тел насекомых. И все они в строении своем послушно следуют закону «божественной пропорции».

— Поразительно! — восклицает кто-то из студентов.

— Да, — раздается еще чей-то голос, — но какое отношение все это имеет к искусству?

— Ага! — говорит Лэнгдон. — Рад, что вы задали этот вопрос.

И он показывает еще один слайд, знаменитый рисунок Леонардо да Винчи, изображающий обнаженного мужчину в круге. «Витрувианский человек», так он был назван в честь Маркуса Витрувия, гениального римского архитектора, который вознес хвалу «божественной пропорции» в своих «Десяти книгах об архитектуре».

— Никто лучше да Винчи не понимал божественной структуры человеческого тела. Его строения. Да Винчи даже эксгумировал трупы, изучая анатомию и измеряя пропорции костей скелетов. Он первым показал, что тело человека состоит из «строительных блоков», соотношение пропорций которых всегда равно нашему заветному числу.

Во взглядах студентов читается сомнение.

— Вы мне не верите? — восклицает Лэнгдон. — Что ж, в следующий раз, когда пойдете в душ, не забудьте прихватить с собой портняжный метр.

Пара парней, игроков в футбол, хихикает.

— Причем так устроены не только вы, вояки, — говорит Лэнгдон. — Все так устроены. И юноши, и девушки. Проверьте сами. Измерьте расстояние от макушки до пола. Затем разделите на свой рост^[132]. И увидите, какое получится число.

— Неужели PHI? — недоверчиво спрашивает один из футболистов.

— Именно. PHI, — кивает Лэнгдон. — Одна целая и шестьсот восемнадцать тысячных. Хотите еще пример? Измерьте расстояние от плеча до кончиков пальцев, затем разделите его на расстояние от локтя до тех же кончиков пальцев. Снова получите то же число. Еще пример? Расстояние от верхней части бедра, поделенное на расстояние от колена до пола, и снова PHI. Фаланги пальцев рук. Фаланги пальцев ног. И снова PHI, PHI. Итак, друзья мои, каждый из вас есть живой пример «божественной пропорции».

Даже в темноте, царившей в аудитории, Лэнгдон видит, как все они потрясены. И чувствует, как по телу разливается приятное тепло. Ради таких моментов он и преподает.

— Как видите, друзья мои, за кажущимся хаосом мира скрывается порядок. И древние, открывшие число PHI, были уверены, что нашли тот строительный камень, который Господь Бог использовал для создания мира, и начали боготворить Природу. Можно понять почему. Божий промысел виден в Природе, по сей день существуют языческие религии, люди поклоняются Матери Земле. Многие из нас прославляют Природу, как делали это язычники, вот только сами до конца не понимают почему. Прекрасным примером является празднование Майского дня^[133], празднование весны… Земля возвращается к жизни, чтобы расцвести во всем своем великолепии. Волшебное мистическое наследие «божественной пропорции» пришло к нам с незапамятных времен. Человек просто играет по правиламПрироды, а потому искусство есть не что иное, как попытка человека имитировать красоту, созданную Творцом вселенной. Так что нет ничего удивительного в том, что во время наших занятий мы увидим еще немало примеров использования «божественной пропорции» в искусстве.

На протяжении следующего получаса Лэнгдон показывает студентам слайды с произведениями Микеланджело, Альбрехта Дюрера, да Винчи и многих других художников и доказывает, что каждый из них строго следовал «божественным пропорциям» в построении своих композиций. Лэнгдон демонстрирует наличие магического числа и в архитектуре, в пропорциях греческого Парфенона, пирамид Египта, даже здания ООН в Нью-Йорке. PHI проявлялось в строго организованных структурах моцартовских сонат, в Пятой симфонии Бетховена, а также в произведениях Бартока, Дебюсси и Шуберта. Число PHI, говорит им Лэнгдон, использовал в расчетах даже Страдивари, при создании своей уникальной скрипки.

— А в заключение, — подводит итог Лэнгдон и подходит к доске, — снова вернемся к символам. — Берет мел и рисует пять пересекающихся линий, изображая пятиконечную звезду. — Этот символ является одним из самых могущественных образов, с которым вам надлежит ознакомиться в этом семестре. Он известен под названием пентаграмма, или пентакл, как называли его древние. И на протяжении многих веков и во многих культурах символ этот считался одновременно божественным и магическим. Кто может сказать мне — почему?

Стетнер, математик, первым поднимает руку:

— Потому что, когда вы рисуете пентаграмму, линии автоматически делятся на сегменты, соответствующие «божественной пропорции».

Лэнгдон одобрительно кивает:

— Молодец. Да, соотношение линейных сегментов в пятиконечной звезде всегда равно числу PHI, что превращает этот символ в наивысшее выражение «божественной пропорции». Именно по этой причине пятиконечная звезда всегда была символом красоты и совершенства и ассоциировалась с богиней и священным женским началом.

Все девушки в аудитории улыбаются.

— Хочу еще заметить вот что. Сегодня мы лишь вскользь упомянули Леонардо да Винчи, но в этом семестре потратим на него довольно много времени. Доказано, что Леонардо был последовательным поклонником древних религий, связанных с женским началом. Завтра я покажу вам его знаменитую фреску «Тайная вечеря» и постараюсь доказать, что она стала одним из самых удивительных примеров поклонения священному женскому началу.

— Вы шутите? — раздается чей-то голос. — Лично мне всегда казалось, «Тайная вечеря» — это об Иисусе!

Лэнгдон заговорщицки подмигивает:

— Вы и представить себе не можете, в каких порой местах прячутся символы!

— Давайте же! — шепотом поторопила его Софи. — В чем дело? Мы уже почти на месте.

Лэнгдон отвлекся от воспоминаний, поднял голову и увидел, что стоит на узкой, плохо освещенной лестнице. Слишком уж потрясло его неожиданное открытие.

На вид идола родич! О мина зла!

Софи не сводила с него глаз.

Так просто? Быть того не может, подумал Лэнгдон.

И одновременно понимал, что все обстоит именно так.

Здесь, в полумраке переходов и лестничных пролетов Лувра, размышляя о числе PHI и Леонардо да Винчи, Лэнгдон неожиданно для себя расшифровал загадочное послание Соньера. — На вид идола родич! О мина зла! — воскликнул он. — Я расшифровал! Проще ничего не бывает!

Софи остановилась и удивленно посмотрела на него. Расшифровал? Сама она билась над этими строками весь вечер, но так и не разгадала кода. И уж тем более не считала его простым.

— Вы сами это говорили, — продолжил Лэнгдон дрожащим от возбуждения голосом. — Последовательность Фибоначчи имеет смысл, лишь когда цифры расставлены в определенном порядке. Иначе это просто математическая бессмыслица.

Софи не понимала, о чем он толкует. Числа в последовательности Фибоначчи? Но до сих пор она была просто уверена в том, что предназначались они для того, чтоб вовлечь в работу отдел криптографии. Так, значит, цель у деда была другая? Она достала из кармана распечатку послания деда, снова пробежала ее глазами.

13-3-2-21-1-1-8-5

На вид идола родич! О мина зла!

Так что же с этими числами?

— Искаженный ряд Фибоначчи — это ключ, — сказал Лэнгдон, беря из ее рук листок с распечаткой. — Числа являются намеком на то, как следует расшифровывать остальную часть послания. Он специально нарушил последовательность, намекая на то, что такой же подход можно применить и к тексту. На вид идола родич! О мина зла! Сами по себе строки эти ничего не означают. Это набор беспорядочно записанных букв.

Софи понадобилась лишь секунда, чтобы уловить ход рассуждений Лэнгдона.

— Так вы считаете, это послание… анаграмма? — Она смотрела ему прямо в глаза. — Нечто вроде письма, где буквы вырезаны из газеты?

Лэнгдон почувствовал скептицизм Софи и понимал, чем он вызван. Лишь немногим людям было известно, что анаграммы, одно время являвшиеся модным развлечением, имеют богатую историю и связаны с символизмом.

Мистические учения каббалы часто основывались именно на анаграммах: переставляли буквы в словах на древнееврейском языке и получали новое значение. Французские короли эпохи Ренессанса были так убеждены в магической силе анаграмм, что даже вводили при дворе специальную должность королевских анаграммистов, те должны были подсказывать им лучшее решение, анализируя слова в важных документах. А римляне называли изучение анаграмм ars magna — великим искусством.

Лэнгдон заглянул в глубокие зеленые глаза Софи.

— Значение того, что написал ваш дед, все время было перед нами. И он оставил нам достаточно ключей и намеков, чтобы понять это.

С этими словами Лэнгдон достал из кармана пиджака шариковую ручку и переставил буквы в каждой строке. На вид идола родич! О мина зла!

И получилось у него вот что:

Л(е)онардо да Винчи! Мона Лиза!

Глава 21

Мона Лиза…

Стоявшая на лестничной площадке Софи так и застыла от изумления, словно забыла, что им надо как можно скорее бежать из Лувра.

Простота разгадки просто потрясла ее. Ведь Софи была опытным специалистом, привыкшим иметь дело со сложным криптографическим анализом, и примитивные игры в слова ее интересовали мало. А следовало бы поинтересоваться. Ведь она и сама в детстве увлекалась анаграммами, особенно на английском.

В детстве дед часто использовал анаграммы для улучшения ее английского правописания. Однажды он написал слово «планеты» и сказал, что из тех же букв, только в другом порядке, можно составить девяносто два слова разной длины. И Софи провозилась целых три дня с английским словарем, пока не нашла их все.

— Просто не представляю, — сказал Лэнгдон, разглядывая распечатку, — как это вашему деду удалось создать столь замысловатые и практически почти точные анаграммы буквально за несколько минут до смерти?

Софи знала объяснение. Она припомнила, что ее дед, любитель искусств и замысловатых игр в слова, еще с младых ногтей развлекался составлением анаграмм из названий знаменитых произведений искусства. Мало того, одна анаграмма даже доставила ему немало неприятностей, когда Софи была еще совсем маленькой девочкой. Соньер давал интервью какому-то американскому искусствоведческому журналу и, чтобы выразить свое неприятие модернистского движения под названием «кубизм», назвал шедевр Пикассо «Les Demoiselles d'Avignon»^[134] анаграммой: «Vile meaningless doodles». Поклонники Пикассо были далеко не в восторге.

— Возможно, дед составил анаграмму Моны Лизы давным-давно, — сказала Софи Лэнгдону. И сегодня был вынужден воспользоваться ею как кодом. Она вздрогнула: казалось, голос деда доносится до нее из преисподней.

Леонардо да Винчи!

Мона Лиза!

Почему его последними словами стало название знаменитейшей в мире картины, она не понимала. В голову приходило лишь одно объяснение, причем весьма тревожное.

То не были его последние слова…

Должна ли она теперь навестить «Мону Лизу»? Может, дед оставил там какую-то информацию? Что ж, вполне вероятно. Ведь знаменитое полотно висело в Саль де Эта — отдельном маленьком зале, попасть куда можно было только из Большой галереи. Теперь Софи со всей ясностью вспомнила: двери в этот зал находились всего в двадцати метрах от того места, где нашли убитого куратора.

Он вполне мог добраться до «Моны Лизы» перед смертью.

Софи окинула взглядом лестничный пролет и почувствовала, что ее раздирают сомнения. Она понимала: прежде всего надо вывести Лэнгдона из музея, причем чем быстрее, тем лучше. И одновременно интуиция подсказывала ей совсем другое. Снова нахлынули воспоминания. Софи, еще совсем маленькая девочка, впервые приходит в Лувр. Дед приготовил ей сюрприз, сказал, что на свете не так много мест, где человека поджидает свидание со столь же великим и загадочным произведением искусства, как «Мона Лиза».

— Она находится чуть дальше, — таинственным шепотом заметил дед, взял Софи за маленькую ручку и повел через пустые залы и галереи музея.

Тогда девочке было шесть. Она чувствовала себя маленькой и ничтожной, разглядывая огромные помещения с высокими потолками и натертый до ослепительного блеска пол. Пустой музей — они разгуливали по нему уже после закрытия — пугал ее, но она старалась не подавать виду. Лишь плотно сжала губы и вырвала ладошку из крупной руки деда.

— Вон там, впереди, — сказал Соньер. Они подходили к самому знаменитому залу Лувра. Дед чему-то радовался и был немного возбужден, а Софи больше всего на свете хотелось домой. Она уже видела репродукции «Моны Лизы» в разных книжках, и эта картина ей совсем не нравилась, ничуточки. И она не понимала, с чего это все так ею восхищаются.

— C'est ennuyeux, — пробормотала Софи.

— Скучно, — поправил ее дед. — Французский в школе. Английский дома.

— Le Louvre, c'est pas chez moi!^[135] — упрямо возразила она.

Дед засмеялся:

— Ты права. Тогда давай говорить по-английски просто ради забавы.

Софи капризно надула губки и продолжала шагать дальше. И вот они вошли в маленький зал. Она обвела глазами помещение. Пусто, лишь справа, в центре стены, освещенное пятно. Продолговатый портрет за пуленепробиваемым стеклом. Дед остановился в дверях и жестом велел ей подойти к картине.

— Ступай, Софи. Не так много людей удостоились чести побыть наедине с этой дамой.

Софи медленно двинулась через комнату. После всего того, что слышала о «Моне Лизе», девочке казалось, что она приближается к королевской особе. Встав перед пуленепробиваемым стеклом, Софи затаила дыхание и подняла глаза.

Девочка не знала, какие чувства будет испытывать, глядя на знаменитую картину. Ну уж определенно не такие. Ни малейшего изумления или восхищения. Знакомое лицо смотрело на нее точно так же, как со страниц книг. И Софи молча стояла перед полотном — ей показалось, длилось это целую вечность, — в ожидании, что наконец что-то должно произойти.

— Ну и как? — прошептал дед и остановился рядом с ней. — Хороша, не правда ли?

— Уж больно она маленькая.

Соньер улыбнулся:

— Но ведь и ты у меня тоже маленькая. И тоже красавица.

Никакая я не красавица, подумала Софи. Она ненавидела свои рыжие волосы и веснушчатое лицо. К тому же она была выше и сильнее всех мальчишек в классе. Взгляд ее снова вернулся к «Моне Лизе», и она покачала головой:

— Она даже хуже, чем в книжках. Лицо какое-то… brameux.

— Затуманенное, — поправил ее дед.

— Затуманенное, — повторила Софи, зная, что разговор не будет иметь продолжения до тех пор, пока она не запомнит это новое, прежде незнакомое ей слово.

— Этот стиль письма называется сфумато, — сказал Соньер. — Очень сложная техника, такого эффекта трудно добиться. Леонардо это удавалось лучше, чем всем другим живописцам.

Но Софи совсем не нравилась картина.

— Она так смотрит… будто знает то, чего не знают другие. Как дети в школе, когда у них есть секрет.

Дед рассмеялся:

— Ну, отчасти потому она так и знаменита. Люди продолжают гадать, чему это она так улыбается.

— А ты знаешь, почему она улыбается?

— Может, и знаю. — Дед подмигнул ей. — Придет день, и я расскажу тебе об этом.

Софи сердито топнула ножкой:

— Я же говорила, что терпеть не могу всякие там тайны!

— Принцесса, — улыбнулся он, — жизнь полна тайн. И узнать все сразу никак не получится.

— Мне надо вернуться, — сказала Софи. Голос ее прозвучал как-то странно глухо.

— К «Моне Лизе»? — догадался Лэнгдон. — Сейчас?

Софи пыталась взвесить все «за» и «против».

— Меня в убийстве не подозревают. Думаю, стоит рискнуть. Я должна понять, что хотел сказать мне дед.

— А как же посольство?

Софи чувствовала себя виноватой перед Лэнгдоном за то, что бросает его на произвол судьбы в такой момент, но другого выхода просто не видела. И она указала на металлическую дверь одним пролетом ниже.

— Ступайте через эту дверь. Смотрите на освещенные указатели, они приведут вас к выходу. Дед часто водил меня в музей именно через эту дверь. Потом дойдете до контрольных турникетов. Ночью они открываются автоматически. — Она протянула ему ключи от машины. — Моя красная, «смарт», стоит на служебной стоянке. Вы знаете, как доехать отсюда до посольства?

Лэнгдон взял ключи и кивнул.

— Послушайте, — уже более мягким тоном добавила Софи, — не обижайтесь на меня. Думаю, дед оставил мне послание у «Моны Лизы», некий ключ или намек на того, кто совершил убийство. Заодно, может, пойму, почему и мне грозит опасность. — И что произошло с моей семьей. — Я должна там быть.

— Но если он намеревался предупредить вас об опасности, проще было бы написать на полу. К чему такие сложности, все эти словесные игры?

— Думаю, причина тут одна. Дед не хотел, чтобы об этом узнал кто-то другой. Даже полиция. — Нет, совершенно очевидно: дед сделал все, что было в его силах, чтобы передать сообщение именно ей. Написал анаграммы, включил инициалы ее прозвища, велел разыскать Роберта Лэнгдона. Последнее было очень мудрым решением с его стороны, ведь именно Лэнгдону, американскому специалисту по символам, удалось расшифровать код. — Возможно, вам это покажется странным, — добавила Софи, — но думаю, дед хотел, чтобы я добралась до «Моны Лизы» раньше других.

— Я с вами.

— Нет! Мы же не знаем, может, полиция решит вернуться в Большую галерею. Вам пора. Идите же!

Лэнгдон колебался. Похоже, любопытство ученого было готово взять верх над чувством самосохранения.

— Идите. Сейчас же! — Софи благодарно улыбнулась ему. — Увидимся в посольстве, мистер Лэнгдон.

— Согласен встретиться с вами при одном условии. — Голос его звучал строго и сухо.

Софи удивленно посмотрела на него:

— Это при каком же?

— В том случае, если вы перестанете называть меня мистером Лэнгдоном.

Губы его растянулись в лукавой улыбке, и Софи не могла не улыбнуться в ответ.

— Удачи, Роберт.

Лэнгдон спустился до первого этажа, и в ноздри ему ударил запах льняного масла и алебастра. Впереди, в конце длинного коридора виднелась ярко освещенная табличка со стрелкой: «SORTIE / ВЫХОД».

Лэнгдон ступил в коридор.

По правую руку располагались реставрационные мастерские, там находилась целая армия статуй, подлежащих восстановлению. Справа Лэнгдон увидел мастерские, живо напомнившие ему классы для занятий искусством в Гарварде, — целые ряды мольбертов и подрамников, тюбики с красками, шпатели, рамы и инструменты для их изготовления.

Шагая по длинному коридору, Лэнгдон думал о том, что вот-вот очнется от этого странного сна и окажется в Кембридже, дома, в постели. Весь сегодняшний вечер казался кошмарным сном. Я — беглец, преследуемый полицией. Едва не выпрыгнул из окна Лувра. Нет, это просто дикость какая-то!..

Из головы не выходили анаграммы, оставленные Соньером, и Лэнгдону было страшно интересно, что же найдет Софи у знаменитой картины. Если вообще что-то найдет. Но она абсолютно уверена: дед хотел, чтобы она еще раз пришла к знаменитому полотну. Вроде бы вполне приемлемая интерпретация, однако Лэнгдона беспокоил теперь другой парадокс.

Постскриптум. Найти Роберта Лэнгдона.

Соньер написал его имя на полу, велел Софи разыскать его. Но к чему? Просто чтобы Лэнгдон помог ей разгадать анаграммы?..

Вряд ли.

Ведь у Соньера не было причин полагать, что Лэнгдон так уж силен в разгадывании анаграмм. Мы с ним даже не встречались ни разу. Более того, Софи ясно дала понять: она смогла бы разгадать анаграммы и без его помощи. Ведь именно Софи первой догадалась, что цифры на полу — не что иное, как последовательность Фибоначчи. И нет никаких сомнений в том, что в самом скором времени она расшифровала бы и остальную часть послания.

Софи должна была расшифровать анаграммы сама, в этом Лэнгдон был теперь совершенно уверен. Но тогда зачем понадобилось Соньеру писать его имя, призывать найти именно его? Какая в этом логика?

Почему именно я? Так размышлял Лэнгдон, идя по коридору. Почему Соньер в предсмертном послании выразил внучке свою последнюю волю — разыскать меня? Что я такого особенного, по мнению Соньера, мог знать?..

И тут вдруг Лэнгдон остановился как вкопанный. Начал судорожно шарить по карманам и достал компьютерную распечатку. И уставился на последнюю строку в послании Соньера.

P. S. Найти Роберта Лэнгдона.

Две первые буквы…

P. S.

Его словно током пронзило. Он вспомнил все — и увлечение Соньера играми и символами, и свой собственный многолетний опыт в работе над символикой в искусстве. Озарение! Все наконец сошлось! Все, что делал сегодня ночью Жак Соньер, внезапно обрело вполне понятное объяснение!

Лэнгдон судорожно пытался осмыслить последствия своего открытия. Затем резко развернулся и зашагал обратно.

Есть ли у него время?

Впрочем, не важно.

Отбросив все сомнения, Лэнгдон бросился бежать по направлению к лестнице.

Глава 22

Стоя на коленях возле первого ряда скамей, Сайлас притворялся, что молится, а сам украдкой и очень внимательно оглядывал внутреннее убранство церкви. Сен-Сюльпис, подобно большинству церквей своего времени, была построена в форме гигантского латинского креста. Удлиненная центральная ее часть, неф, вела к главному алтарю, где пересекалась со второй, более короткой частью, известной под названием трансепт, или поперечный неф готического собора. Пересечение это находилось точно под центром купола и считалось как бы сердцем церкви… ее самой священной и мистической частью.

Не сегодня, подумал Сайлас. Сен-Сюльпис прячет свои секреты где-то совсем в другом месте.

Он посмотрел вправо и вниз, в южную часть трансепта, туда, где кончался ряд скамей. Место, которое упомянули все его жертвы.

Вот оно!

В полутьме слабо поблескивала тонкая отполированная медная полоска, впаянная в серую гранитную плиту пола… золотая линия, на которую были нанесены деления, как на линейке. Гномон. Так называется столбик-указатель солнечных часов, язычники использовали его в качестве астрономического прибора. И со всего мира в церковь Сен-Сюльпис съезжались туристы, ученые, историки и язычники, специально чтобы поглазеть на эту знаменитую линию.

Линия Розы.

Сайлас медленно окинул взглядом медную полоску, пролегавшую по полу справа от него и, как ему показалось, совершенно не соответствующую симметрии церковной архитектуры. Она как бы разрезала главный алтарь и была сравнима для Сайласа с безобразным шрамом, уродующим прекрасное лицо. Полоса разделяла престол надвое, затем пересекала церковь по всей ее ширине и заканчивалась в северном углу трансепта, у основания совершенно неожиданного здесь сооружения.

Колоссального древнеегипетского обелиска.

Здесь поблескивающая в темноте линия Розы образовывала вертикальный поворот под углом девяносто градусов, пролегала через «лицо» обелиска, поднималась на добрых тридцать три фута к окончанию его пирамидальной верхушки и там наконец исчезла из виду.

Линия Розы, подумал Сайлас. Члены братства спрятали краеугольный камень у линии Розы.

Чуть раньше тем же вечером, когда Сайлас сообщил Учителю, что краеугольный камень спрятан в церкви Сен-Сюльпис, Учитель выразил сомнение. Тогда Сайлас добавил, что все члены братства назвали одно и то же место и упомянули какую-то медную полоску, пересекающую всю церковь. Учитель ахнул: «Так ты говоришь о линии Розы!»

И далее он поведал Сайласу об одной уникальной архитектурной особенности церкви: медная полоска, включенная в камень, разделяла святилище точно по оси — с севера на юг. Она образовывала подобие древних солнечных часов, то был остаток языческого храма, некогда стоявшего на том же самом месте. Солнечные лучи, проникающие в отверстие в южной стене, перемещались по этой линии, отмечая время от солнцестояния до солнцестояния.

Полоска, проложенная с севера на юг, называлась линией Розы. На протяжении веков символ Розы ассоциировался с картами и проводниками путешественников. Компас Розы, изображенный почти на каждой карте, отмечал, где находятся север, восток, юг и запад. Изначально известный как роза ветров, он указывал направление тридцати двух ветров, в том числе восьми основных, восьми половинчатых и шестнадцати четвертичных. Изображенные на диаграмме в виде круга, эти тридцать две стрелки компаса в точности совпадали с традиционным изображением цветка розы из тридцати двух лепестков. По сей день этот главный навигационный прибор известен как компас Розы, где северное направление всегда обозначается наконечником стрелы. Этот символ называли еще fleur-de-lis^[136].

На глобусе линию Розы называли также меридианом, или долготой, — то была воображаемая линия, проведенная от Северного полюса к Южному. И этих линий Розы было бесчисленное множество, поскольку от любой точки на глобусе можно было провести линию долготы, связывающую Северный и Южный полюса. Древние навигаторы спорили лишь об одном: какую из этих линий можно называть линией Розы, иначе говоря, нулевой долготой, с тем чтобы затем отсчитывать от нее другие долготы.

Теперь нулевой меридиан находится в Лондоне, в Гринвиче.

Но он был там не всегда.

Задолго до принятия нулевого меридиана в Гринвиче нулевая долгота проходила через Париж, точно через помещение церкви Сен-Сюльпис. И медная полоска, вмонтированная в пол, служила тому свидетельством, напоминала о том, что именно здесь пролегал некогда главный земной меридиан. И хотя в 1888 году Гринвич отобрал у Парижа эту честь, изначальная, самая первая линия Розы сохранилась по сей день.

— Так, значит, легенда не врет, — сказал Учитель Сайласу. — Недаром говорят, что краеугольный камень лежит «под знаком Розы».

Не поднимаясь с колен, Сайлас оглядел церковь и прислушался. На секунду показалось, что сверху, с балкона, послышался слабый шорох. Он всматривался туда несколько секунд. Никого.

Я один.

Он поднялся и, стоя лицом к алтарю, трижды осенил себя крестом. Затем повернул влево и зашагал вдоль медной блестящей полоски к обелиску.

В этот момент шасси авиалайнера коснулось взлетной полосы международного аэропорта Леонардо да Винчи в Риме, и легкий толчок пробудил задремавшего в кресле епископа Арингаросу.

— Benvenuto a Roma^[137], — раздался голос из динамиков.

Арингароса поднялся из кресла, расправил складки сутаны и позволил себе улыбнуться, что делал крайне редко. Он был рад, что отправился в это путешествие. Слишком долго отсиживался в окопах. Сегодня правила игры изменились. Всего пять месяцев назад Арингароса опасался за будущее своей веры. Отныне, с Божьей помощью, все будет складываться иначе.

Священная интервенция.

Если сегодня в Париже все пройдет по плану, то вскоре он, Арингароса, завладеет тем, что сделает его самым могущественным человеком в христианском мире.

Глава 23

Софи, запыхавшись, остановилась перед высокими деревянными дверьми в Саль де Эта, маленький зал, где хранилась «Мона Лиза». Перед тем как войти, невольно оглянулась на то место, где ярдах в двадцати от нее лежало на полу все еще освещенное прожектором бездыханное тело деда.

Софи пронзила острая тоска, смешанная с чувством вины. За последние десять лет этот человек много раз протягивал ей руку для примирения, но она отталкивала ее. Письма и посылки так и остались невскрытыми и лежали в ящике комода — немые свидетели ее нежелания увидеться с дедом. Он лгал мне! Он скрывал от меня свои постыдные тайны! Что я должна была делать? Она выбросила его из своей жизни. Полностью и окончательно.

И вот теперь дед мертв и пытается говорить с ней уже из могилы.

«Мона Лиза»…

Софи толкнула тяжелые двустворчатые двери. Они распахнулись. Секунду она неподвижно стояла на пороге, осматривая небольшой зал прямоугольной формы. И он тоже купался в тусклом красноватом свете. Саль де Эта являлся одним из немногих тупиков в музее и единственным закрытым со всех сторон помещением в самом центре Большой галереи. Напротив двери, на стене, висело большое полотно Боттичелли. Под ним, на блестящем паркетном полу, восьмиугольный диван, казалось, так и звал многочисленных посетителей присесть и передохнуть перед тем, как увидеть и восхититься самым ценным экспонатом Лувра.

И тут Софи поняла, что ей не хватает одной важной детали. Черный свет. Она снова взглянула на то место, где лежал дед, вокруг были разбросаны различные приспособления, которыми пользовались полицейские. Если дед оставил ей какую-то надпись в зале «Моны Лизы», то она наверняка сделана специальным «невидимым» маркером.

Собравшись с духом, Софи зашагала к месту преступления. Стараясь не смотреть на деда, порылась в коробке с инструментами и нашла маленький ультрафиолетовый фонарик. Сунула его в карман свитера и поспешила обратно, к распахнутым настежь дверям в Саль де Эта.

И едва переступила порог, как в коридоре послышался приглушенный топот. Шум приближался. Здесь кто-то еще! В следующее мгновение из красноватого полумрака вынырнула фигура. Софи отпрянула.

— Вот вы где! — послышался хрипловатый шепот Роберта Лэнгдона, и он материализовался прямо перед ней. Облегчение было лишь секундным.

— Роберт, я же сказала вам, вы должны убраться из музея немедленно! Если Фаш…

— Где вы были?

— Ходила за фонариком, — прошептала она в ответ и покачала фонарик. — Если дед оставил мне сообщение, оно…

— Послушайте, Софи! — Лэнгдон впился в нее голубыми глазами. — Эти буквы, P. S., они вам ничего не говорят? Хоть что-нибудь они для вас значат?

Опасаясь, что звуки их голосов эхо разнесет по всей галерее, Софи схватила Лэнгдона за рукав и втянула в маленький зал, а затем тихо притворила высокие двойные двери.

— Я же вам уже говорила. Это инициалы от прозвища Принцесса Софи.

— Да, помню, но вы нигде с ними больше не сталкивались? Может, ваш дед использовал эти две буквы как-то еще? Ну, скажем, в виде монограммы?

Вопрос удивил Софи. Как только Роберт догадался? Она действительно видела эти буквы в виде монограммы. То было накануне ее дня рождения, ей исполнялось девять. Втайне от деда она обыскивала дом в надежде найти спрятанные подарки. С тех самых пор она и невзлюбила всякие там секреты. Любопытно, что же дедушка приготовил для меня на сей раз? Она рылась в шкафах и ящиках комодов. Может, купил куклу, которую мне так хотелось? Если да, то где он ее спрятал?

Обшарив весь дом, но так ничего и не найдя, Софи покусилась на святая святых — дедову спальню. Собравшись с духом, тихонько приотворила двери и скользнула в комнату. Вход сюда ей строжайше воспрещался, но сам дед спал в это время внизу, и гостиной, на диване.

Только гляну одним глазком — и все!

Подкравшись по скрипучему полу к большому встроенному шкафу, Софи проверила полки за одеждой. Ничего. Потом заглянула под кровать. Тоже ничего. Подошла к бюро, стала по очереди выдвигать ящики и заглядывать в них. Если уже и спрятал, так только здесь! Но вот она добралась до самого нижнего ящика, но не обнаружила и намека на куклу. Сердито выдвинув последний ящик, Софи увидела там ворох какой-то черной одежды — она никогда не замечала, чтобы дед носил такую. Сдвинула и сторону тряпки, и тут вдруг в дальнем углу что-то блеснуло. Золото! Сначала ей показалось, что это карманные часы на цепочке, но дед никогда не носил их. И тут она поняла, и сердечко ее бешено забилось.

Ожерелье!

Софи осторожно вытянула его из ящика. И увидела, что на одном конце подвешен золотой ключик, усыпанный бриллиантами. Тяжелый, сверкающий. Затаив дыхание, она рассматривала ключ. Таких прежде ей видеть не доводилось. Обычно ключи были плоские, с зубчатым краем, этот же имел форму цилиндра, треугольного в поперечном сечении, и был весь покрыт мелкими впадинками. А венчал его крест, но тоже необычный, с равными по длине перекладинами, отчего он походил на знак «плюс». А ровно посередине крест украшал какой-то странный символ: две буквы, переплетенные между собой и образующие нечто похожее на цветок.

— P. S., — прошептала она, всмотревшись в узор. Что же это означает?

— Софи! — окликнул ее дед. Он стоял в дверях.

Вздрогнув от неожиданности, она обернулась и выронила ключ. Он, звякнув, упал на пол. Софи не осмеливалась поднять глаза на деда.

— Я… я искала свой подарок на день рождения, — пролепетала Софи, понимая всю неприглядность своего проступка.

Дед стоял в дверях и молчал — казалось, целую вечность. Потом огорченно вздохнул:

— Подними ключ, Софи.

Она повиновалась.

Он подошел к ней.

— Следует уважать частную жизнь других людей, Софи. — Дед опустился на колени рядом с ней и осторожно взял из ее рук находку. — Это не простой ключ. Если бы ты его потеряла…

От тихого голоса деда Софи стало еще хуже. Лучше бы он накричал на нее.

— Прости меня, дедушка. Мне правда очень стыдно. — Она помолчала, потом добавила: — Просто я подумала: это ожерелье — подарок на день рождения.

Он смотрел на нее несколько секунд.

— Повторю еще раз, Софи, потому что это очень важно. Человек должен уважать частную жизнь других людей. Тебе следует хорошенько это усвоить.

— Да, дедушка.

— Поговорим об этом как-нибудь потом. А теперь надо прополоть клумбы в саду.

И Софи поспешила выполнять задание.

Наутро подарка от деда она не получила. Впрочем, не очень-то и надеялась из-за своей вчерашней выходки. И за весь день дед близко к ней не подошел, даже не поздравил с днем рождения. Софи, опечаленная и страдающая, пошла спать. И вдруг, ложась в кровать, обнаружила на подушке открытку. Причем не простую: открытку-загадку. Еще не успев разгадать ее, она заулыбалась. А я знаю, что это! Дед уже проделывал это однажды, рождественским утром.

Игра! Называется «охота за сокровищами»!

Софи взялась за загадку и вскоре решила ее. Отгадка привела ее в другую часть дома, где она нашла еще одну открытку с еще одной головоломкой. И эту она тоже разгадала и бросилась на поиски третьей открытки. Так она и бегала по всему дому от одной подсказки к другой, и наконец поиски привели ее обратно в спальню. Софи быстро взбежала по ступенькам, ворвалась и комнату и резко остановилась. Посередине комнаты стоял новенький сверкающий красный велосипед с бантом на ручке. Софи даже взвизгнула от восторга.

— Знаю, ты просила куклу, — сказал дед. Он стоял в углу и улыбался. — Но я подумал: тебе это больше понравится.

На следующий же день дед начал учить ее кататься на велосипеде, бежал рядом с ней по дорожке, придерживая седло. И когда Софи выкатилась на лужайку с высокой травой, то потеряла равновесие, и они упали в траву, крича и захлебываясь от смеха.

— Дедуля! — Софи крепко и нежно обняла Соньера. — Прости меня за ключ, мне и правда страшно стыдно.

— Знаю, родная, знаю. Ты прощена. Просто не могу на тебя долго сердиться. Дедушки и внучки всегда должны прощать друг друга.

Софи понимала, что спрашивать об этом не следует, но не сдержалась.

— А что открывает этот ключик? Никогда такого не видела. Такой красивый!..

Дед довольно долго молчал, и Софи поняла: он не знает, как лучше ответить. Дедуля никогда не врет. — Он открывает одну шкатулку, — ответил наконец Соньер. — Там я храню много секретов.

Софи капризно надула губки:

— Ненавижу секреты!

— Но это очень важные секреты. И однажды ты узнаешь их, и они тебе обязательно понравятся.

— Я видела на ключе какие-то буквы. И цветок.

— Да, это мой любимый цветок. Называется fleur-de-lis. Такие растут у нас в саду. Белые, и очень хорошо пахнут. В Англии их называют лилиями.

— А-а, знаю! Мне они тоже очень нравятся.

— Тогда давай договоримся так. — Дед приподнял брови смешным домиком, он всегда делал так, когда хотел чем-нибудь ее озадачить. — Если будешь хранить это в тайне, никому и никогда не станешь рассказывать об этом ключе, даже со мной говорить о нем не будешь, придет день, и я подарю его тебе.

Софи не могла поверить своим ушам.

— Правда?

— Обещаю. Придет время, и ключ твой. Ведь на нем твое имя.

Софи нахмурилась:

— Да нет же, дедуля! Не мое! Там две буквы — P. S. А мое имя начинается совсем с других букв!

Дед понизил голос и огляделся, точно проверял, не подслушивает ли их кто.

— Так уж и быть, Софи. Слушай. P. S. — это код. Твои тайные инициалы.

Глаза девочки удивленно расширились.

— У меня есть тайные инициалы?

— Конечно. Всем внучкам полагается иметь тайные инициалы, о которых знают только их дедушки.

— P. S.?

Он игриво подмигнул:

— Принцесса Софи.

Она захихикала:

— Никакая я не принцесса!

— Для меня — принцесса.

С того дня они с дедом ни разу не заговорили о ключе. А она стала Принцессой Софи. Софи молчала, погруженная в воспоминания, боль невозвратной утраты терзала ее.

— Инициалы, — прошептал Лэнгдон, как-то странно глядя на нее. — Вы их прежде где-нибудь видели?

Софи показалось, что из темных коридоров музея до нее доносится голос деда. Никогда не говори об этом ключе, Софи. Ни с кем, даже со мной. Но она понимала: настал момент нарушить клятву. P. S. Найти Роберта Лэнгдона. Дед хотел, чтобы Лэнгдон помог ей. И она нехотя кивнула:

— Да, однажды я видела эти инициалы. Когда была еще совсем девчонкой.

— Где?

Софи колебалась.

— Ну, на одном очень важном для него предмете.

Лэнгдон смотрел ей прямо в глаза:

— Софи, это страшно важно! Скажите, не было ли рядом с инициалами какого-нибудь символа? Ну, скажем, fleur-de-lis?

Софи даже отпрянула от удивления:

— Да… но как вы догадались?

Лэнгдон понизил голос:

— Я почти на сто процентов уверен, что ваш дед был членом тайного общества. Старинного тайного братства.

Софи вздрогнула. Она и сама была уверена в этом. На протяжении десяти лет она попыталась забыть инцидент, подтверждающий этот столь неприятный для нее факт. Ей довелось стать свидетельницей вещи немыслимой. Непростительной!

— Fleur-de-lis, — сказал Лэнгдон, — в комбинации с инициалами P. S. является официальным девизом братства. Его гербом. Его эмблемой.

— Откуда вы это знаете? — спросила Софи. И мысленно взмолилась: «Господи, сделай так, чтобы сам он не оказался членом этого братства».

— Просто мне доводилось писать об этой группе. — Голос Лэнгдона дрожал от возбуждения. — Дело в том, что я изучаю символы тайных обществ, это часть моей профессии. Это братство называет себя Prieuré de Sion — Приорат Сиона. Базируется во Франции, привлекает влиятельных людей со всей Европы. Вообще-то это одно из старейших тайных обществ на земле.

Софи никогда о нем не слышала. Лэнгдон говорил теперь торопливо, взахлеб:

— Среди членов братства было немало выдающихся личностей. Боттичелли, сэр Исаак Ньютон, Виктор Гюго. — Он выдержал паузу, а затем со значением добавил: — И Леонардо да Винчи.

Софи вздрогнула.

— Да Винчи был членом тайного общества?

— Он даже возглавлял братство в период между 1510-м и 1519 годами. Наверное, отчасти именно этим и можно объяснить страстное увлечение вашего деда работами Леонардо. Этих двоих связывала принадлежность к братству, пусть даже они и были разделены веками. И все это прекрасно вписывается в общую картину поклонения богине, языческим символам и презрения к Церкви. У Приората Сиона накоплено немало документальных свидетельств их приверженности культу богини.

— Вы хотите сказать, эта группа была привержена языческому культу поклонения богине?

— Даже больше, чем просто культу. Но что гораздо важнее, они известны как хранители древнейшей тайны, что и делает их безмерно могущественными.

Софи отказывалась верить своим ушам. Тайный языческий культ? Братство возглавлялось Леонардо да Винчи? Это казалось полным абсурдом. И однако же… Мысленно она вернулась в прошлое, к той ночи, когда десять лет назад застала деда врасплох, стала свидетельницей того, что казалось ей абсолютно неприемлемым. Может, именно это объясняет?..

— Личности и имена ныне здравствующих членов братства строго засекречены, — сказал Лэнгдон. — Но инициалы и изображение цветка, которые вы видели еще ребенком, являются доказательством связи вашего деда с братством.

Выходит, поняла Софи, Лэнгдону известно о ее деде куда больше, чем можно было предположить. Этот американец мог бы поведать ей немало интересного, вот только теперь не время.

— Я не могу допустить, чтобы они схватили вас, Роберт. Нам так много надо обсудить! Бегите же! Бегите!

До Лэнгдона ее голос доносился словно издалека. Он и не думал никуда бежать. Он находился сейчас совсем в другом мире. В мире, где на поверхность всплывали древние тайны. В мире, где из теней выходили давно забытые всеми истории. Он не спеша, точно в замедленной съемке, повернул голову и взглянул туда, где в красноватой подсветке виднелась знаменитая картина.

Fleur-de-lis… цветок Лизы… Мона Лиза.

Все это как-то связано между собой, сплелось в неслышную симфонию тайны, отголоски которой доносятся сейчас до него. Тайны Приората Сиона и Леонардо да Винчи.

В нескольких милях от Лувра, на набережной за Домом инвалидов, вконец растерявшийся водитель грузовика стоял под прицелом автомата и наблюдал за тем, как капитан судебной полиции, взревев от ярости, швырнул кусок туалетного мыла в темные воды Сены.

Глава 24

Сайлас, задрав голову, разглядывал египетский обелиск, стоявший в церкви Сен-Сюльпис. Мышцы и нервы были натянуты точно струны, казалось, каждая жилочка в нем пела от возбуждения. Он еще раз осмотрелся по сторонам — убедиться, что один в церкви. А затем опустился на колени перед обелиском, движимый вовсе не религиозным чувством, но простой физической необходимостью.

Краеугольный камень спрятан под линией Розы.

В основании обелиска церкви Сен-Сюльпис.

Стоя на коленях, Сайлас провел рукой по каменным плитам пола. Ни трещинки, ни какого-либо знака, указывающего на то, что плиту можно сдвинуть. И тогда он начал тихонько простукивать пол костяшками пальцев. Простукивал каждую плитку по отдельности, в особенности те, что вплотную примыкали к бронзовой полоске. И вот наконец одна из них откликнулась странным звуком.

Там, под плитой, полость!

Сайлас улыбнулся. Его жертвы не лгали.

Он поднялся с колен и начал осматривать помещение в поисках предмета, с помощью которого можно было бы сдвинуть плиту. Затаившаяся на хорах сестра Сандрин тихонько ахнула и тут же прикрыла рот ладошкой. Худшие ее опасения оправдались. Посетитель выдавал себя не за того, кем являлся в действительности. Этот странный монах из «Опус Деи» пришел в Сен-Сюльпис совсем с другой целью.

С секретным заданием.

Не у тебя одного есть секреты, подумала она.

Сестра Сандрин заведовала не только церковным имуществом. Она была стражем Сен-Сюльпис. Старинные колесики и винтики вновь пришли в движение. Прибытие незнакомца, его возня у обелиска — все это сигнал от братства.

Сигнал тревоги.

Глава 25

Посольство США в Париже размещалось в компактном комплексе зданий на авеню Габриэль, к северу от Елисейских полей. Эти три акра земли принадлежали Америке, что, в свою очередь, означало, что на всех граждан, оказавшихся на этой земле, распространяются те же законы и подлежат они той же защите, что и граждане, проживающие на территории Соединенных Штатов.

Ночная дежурная-оператор была погружена в чтение журнала «Тайм», когда от этого занятия ее отвлек телефонный звонок.

— Посольство США, — бросила она в трубку.

— Добрый вечер, — человек говорил по-английски с французским акцентом, — мне нужна ваша помощь. — Говоривший старался быть вежливым, но в тоне его явно улавливались командные и раздраженные нотки. — Мне сообщили, что на вашу автоматизированную систему для меня поступил звонок. На имя Лэнгдона. К сожалению, я забыл цифровой код доступа. Эти злосчастные три цифры. Если поможете, буду вам премного благодарен.

Девушка-оператор растерялась:

— Простите, сэр. Но это послание, должно быть, поступило очень давно. Дело в том, что два года назад ту систему сняли из соображений безопасности. Кроме того, код доступа состоял из пяти цифр. А кто вам сказал, что для вас поступило сообщение?

— Так у вас нет автоматизированной системы приема звонков?

— Нет, сэр. Любое сообщение теперь записывается в бюро дежурным. Как, вы сказали, ваше имя?

Но мужчина уже повесил трубку.

Вконец обескураженный Безу Фаш брел по набережной Сены. Он был уверен, что Лэнгдон набирал какой-то местный городской номер, потом назвал код из трех цифр и выслушал запись. Но если Лэнгдон звонил не в посольство, куда, черт побери, он звонил?

Тут взгляд Фаша упал на мобильник, и он понял, что ответ в прямом смысле у него в руке. Ведь Лэнгдон пользовался моим телефоном!

Фаш нажал несколько клавиш и получил доступ в меню, представлявшее список недавно набранных телефонных номеров. И нашел номер, по которому звонил Лэнгдон. Парижский номер плюс код доступа из трех цифр. 454. Фаш тут же набрал.

После нескольких гудков он услышал женскийголос.

— Bonjour, vous êtes bien chez Sophie Neveu, — сообщил ему автоответчик. — Je suis absente pour le moment, mais…

У Фаша вся кровь прихлынула к лицу, пока он набирал код доступа — 4… 5… 4.

Глава 26

Несмотря на репутацию величайшего в мире произведения искусства, «Мона Лиза» была совсем небольшой картиной, размером тридцать один на двадцать один дюйм, то есть даже меньше репродукций с ее изображением, продававшихся в сувенирном киоске Лувра. Она висела на северо-западной стене за пуленепробиваемым стеклом толщиной два дюйма. Написана она была маслом по дереву, на популярной в те времена среди живописцев доске из тополя, а словно затягивающая полотно туманная дымка свидетельствовала об умении да Винчи пользоваться техникой сфумато, создававшей эффект плавного перехода одной формы в другую.

Обосновавшись в Лувре, «Мона Лиза» — или «Джоконда», как называли ее во Франции, — дважды похищалась. Последний раз — в 1911 году, когда она загадочным образом исчезла из «salle impénétrable»^[138] Лувра под названием Ле салон карре. Парижане рыдали прямо на улицах и писали письма в газеты, умоляя воров вернуть похищенную картину. Два года спустя «Мону Лизу» обнаружили в гостиничном номере во Флоренции, спрятанную в сундук с двойным дном.

Лэнгдон, дав Софи ясно понять, что уходить никуда не собирается, вместе с ней двинулся к картине. «Мона Лиза» находилась ярдах в двадцати, а Софи уже включила фонарик, и тонкий голубоватый луч высвечивал пол впереди. Софи, точно минер с миноискателем, водила лучом, стараясь обнаружить следы люминесцентных чернил.

Шагая рядом с ней, Лэнгдон вдруг ощутил волнение — с ним так всегда бывало, когда предстояла встреча с выдающимся произведением искусства. Напрягая зрение, он всматривался сквозь красноватое освещение. Вот слева мелькнул восьмиугольный диван, издали он напоминал одинокий островок среди мерцающей глади паркета.

И вот Лэнгдон уже начал различать прямоугольник темного стекла на стене. Он знал, что за этим стеклом в гордом уединении находится самое прославленное живописное полотно в мире.

Лэнгдону было известно, что статус «Моны Лизы» как самой величайшей картины в мире не имеет ничего общего с загадочной улыбкой изображенной на ней женщины.

Не связан он был и с таинственными интерпретациями, приписываемыми ей искусствоведами разных времен. Все очень просто: «Мона Лиза» стала знаменита потому, что являлась наивысшим достижением Леонардо да Винчи как живописца. Путешествуя, он всегда возил картину с собой. А когда его спрашивали почему, отвечал, что ему трудно расстаться с этим самым возвышенным изображением женской красоты, принадлежавшим его кисти.

И все равно многие искусствоведы подозревали, что такая привязанность Леонардо да Винчи объясняется чем-то иным, нежели просто художественным совершенством. В действительности полотно являлось довольно стандартным портретом, исполненным в технике сфумато. И привязанность Леонардо к этому своему творению, как утверждали многие, имела куда более глубокие корни: в слоях краски крылось тайное послание. «Мона Лиза», по мнению ряда искусствоведов, являлась скрытой шуткой художника. Игривые аллюзии, которые вызывало это полотно, описаны во многих книгах по искусству, и тем не менее подавляющее большинство людей были склонны считать главной загадкой улыбку Джоконды.

Никакой тайны тут нет, думал Лэнгдон, приближаясь к картине и наблюдая за тем, как на стене все отчетливее вырисовываются очертания полотна. Абсолютно никакой тайны.

Не столь давно Лэнгдон объяснял тайну «Моны Лизы» довольно необычным слушателям — группе заключенных в федеральной тюрьме Эссекса. Семинар Лэнгдона был частью программы, разработанной в Гарварде и призванной нести культуру в самые отсталые слои населения, коими считались обитатели тюрем. «Культура для заключенных» — так называли эту программу коллеги Лэнгдона.

Лекция проходила в тюремной библиотеке. Лэнгдон демонстрировал слайды и делился тайнами «Моны Лизы» с группой заключенных-мужчин. К его удивлению, они слушали с интересом и отпускали хоть и грубоватые, но остроумные реплики.

— Можно заметить, — говорил Лэнгдон, расхаживая перед увеличенным изображением картины на стене, — что задний план, фон за ее лицом, неровный. — И он указал, где именно. — Да Винчи изобразил линию горизонта, и в левой части она у него значительно ниже, чем в правой.

— Под мухой был, что ли? — спросил один из слушателей. Лэнгдон усмехнулся:

— Нет. Да Винчи не слишком часто напивался. Это один из его маленьких фокусов. Понизив линию горизонта с сельским пейзажем в левой части картины, он зрительно увеличил лицо Моны Лизы. Весьма характерный для него прием. Ученые утверждают, что согласно концепции женского и мужского начал левая сторона всегда считалась женской, а правая — мужской. Ну и поскольку Да Винчи по своим взглядам был поклонником женственности, вот он и изобразил ее лицо более величественным благодаря искривлению горизонта.

— Я слышал, он пидером был, — сказал низкорослый мужчина с козлиной бородкой.

Лэнгдон поморщился:

— У историков неоднозначное мнение на сей счет. Но вообще-то вы правы. Да Винчи был гомосексуалистом.

— Так вот почему он баловался этими феминистскими штучками?

— Не совсем так. Да Винчи старался найти баланс между мужским и женским началами. Верил, что душу человека можно считать просвещенной лишь тогда, когда в ней счастливо уживаются оба начала.

— Как член с киской? — спросил кто-то.

Аудитория так и покатилась со смеху. Лэнгдон собрался было углубиться в этимологию слова «гермафродит», рассказать, что произошло оно из имен двух богов, Гермеса и Афродиты, но внутренний голос подсказал ему, что здесь этого делать не стоит.

— Скажите-ка, мистер Лэнгдон, — спросил какой-то мускулистый парень, — а правду говорят, что «Мона Лиза» — это портрет самого да Винчи в женской одежде? Так многие считают.

— Вполне возможно, — ответил Лэнгдон. — Да Винчи был большим шутником, к тому же компьютерный анализ «Моны Лизы» и автопортретов самого да Винчи подтверждает сходство этих двух лиц по основным антропометрическим показателям. Но что бы там ни замыслил да Винчи, — продолжил Лэнгдон, — его «Мона Лиза» не мужчина и не женщина. Она соединяет в себе противоположные свойства. Это слияние двух начал.

— Может, это вы так интеллигентно выражаетесь, как принято у вас в разных там гарвардах. Вместо того чтобы просто сказать: урод эта Мона Лиза и больше ничего!

Теперь уже Лэнгдон расхохотался:

— Возможно, вы правы. Но Леонардо да Винчи оставил нам ключ, подсказку на то, что в портрете соединяются противоположные свойства. Вы когда-нибудь слышали о египетском боге по имени Амон?

— Черт, еще бы! Конечно! — воскликнул какой-то здоровяк. — Это же бог мужской силы!

Лэнгдон был потрясен.

— Так написано на каждой упаковке с презервативами «Амон». — Здоровяк ухмыльнулся. — И на ней еще нарисован парень с бараньей башкой, а ниже сказано, что это египетский бог плодовитости.

Лэнгдону была неизвестна эта марка, оставалось лишь порадоваться тому, что производители этого профилактического средства выбрали удачное название.

— Молодец! Да, Амона действительно изображали в виде мужчины с головой барана. Известна неразборчивость в связях этого животного, ну а изогнутые рога лишь призваны подчеркнуть напор и сокрушительную сексуальную силу. У нас таких мужчин называют на сленге «боец».

— Правда, что ли?

— Правда, — ответил Лэнгдон. — А известно ли вам, кем была партнерша Амона? Египетская богиня плодородия. Как ее звали?

Аудитория молчала.

— Изис, или Исида, — сказал Лэнгдон и взял кусок мела. — Итак, у нас имеется бог-мужчина, Амон. — Он написал на доске ото слово. — И богиня-женщина, Изис. В древности ее имя египтяне отражали пиктограммой, которую можно прочесть как Л' ИЗА.

Лэнгдон дописал и отступил на шаг от доски.

АМОН Л' ИЗА

— Ну, смекаете, что у нас получилось? — спросил он.

— Мона Лиза… святый Боже! — ахнул кто-то из заключенных. Лэнгдон кивнул:

— Так что, как видите, джентльмены, не только лицо Моны Лизы представляет собой загадку. Само ее имя является анаграммой божественного слияния двух начал, мужского и женского. Это и есть маленький секрет да Винчи, именно поэтому Мона Лиза так загадочно улыбается нам. Будто знает нечто особенное, недоступное больше никому.

— Дедушка был здесь! — воскликнула Софи и резко опустились на колени футах в десяти от картины. И указала на высвеченное фонариком на паркетном полу пятно.

Сначала Лэнгдон ничего не увидел. Затем, опустившись на колени рядом с ней, разглядел крошечную капельку высохшей жидкости, издававшую слабое свечение. Что это? Чернила? И тут он вспомнил, как обычно используются специальные маркеры. Кровь! Софи права. Перед смертью Жак Соньер действительно нанес визит «Моне Лизе».

— Он бы сюда просто так не пришел, — прошептала Софи и поднялась. — Знаю, где-то здесь он оставил мне еще одно сообщение. — Она подбежала к картине и осветила пол прямо под ней. Потом начала водить лучиком света по голому паркету. — Здесь ничего!

В этот момент Лэнгдон различил на пуленепробиваемом стекле какое-то слабое свечение. Взял Софи за руку и медленно притянул ее к себе. Теперь оба они смотрели на картину.

И застыли, точно громом пораженные.

На стекле поперек лица Джоконды высвечивались красным шесть слов.

Глава 27

Сидя за столом в кабинете Жака Соньера, Колле прижимал трубку к уху и недоверчиво щурился. Правильно ли я понял Фаша?

— В куске мыла? Но как Лэнгдон мог узнать о маячке?

— Софи Невё, — ответил Фаш. — Это она ему сказала.

— Но зачем?

— Чертовски хороший вопрос, но я только что слышал запись, подтверждающую, что именно она помогла ему сорваться с крючка.

На миг Колле лишился дара речи. О чем только думала эта Невё? И у Фаша есть доказательства, подтверждающие, что она сорвала операцию судебной полиции? Софи Невё следует не просто уволить, ее надо отдать под суд!

— Но, капитан… а где сейчас Лэнгдон?

— Там, в музее, где-нибудь еще сработала сигнализация?

— Нет, сэр.

— И ни один человек не пролезал под решеткой у входа в Большую галерею?

— Нет. Мы поставили там охранника музея. Как вы приказали.

— Ладно. В таком случае Лэнгдон должен быть где-то в Большой галерее.

— Здесь, у нас? Но что ему тут делать?

— Охранник Лувра вооружен?

— Да, сэр. Он старший по званию.

— Отзовите его, — скомандовал Фаш. — Всех людей надо бросить на охрану выходов из здания. Чтобы расставить моих людей по периметру, понадобится несколько минут. И я не хочу, чтобы Лэнгдон ускользнул. — Фаш умолк и после паузы добавил: — И еще скажите охране, что агент Невё, по всей видимости, где-то с ним. С Лэнгдоном.

— А я думал, агент Невё ушла.

— Вы что, видели, как она выходила?

— Нет, сэр, но…

— Никто из наших людей, дежуривших на улице, тоже не видел, как она выходила. А вот как входила — видели.

Колле был просто потрясен наглостью и безрассудством Невё. Неужели она еще в здании?

— Давайте действуйте! — рявкнул Фаш. — Ко времени, когда вернусь, чтоб Лэнгдон и Невё были у вас в наручниках!

Водителя грузовика отпустили, и Фаш принялся инструктировать своих людей. Роберт Лэнгдон доставил им сегодня немало хлопот. А с учетом того, что теперь ему помогает агент Невё, загнать его в угол будет труднее, чем он предполагал.

И Фаш решил не рисковать.

Половину своих людей он отправил обратно к Лувру следить за всеми входами и выходами. А остальных послал к единственному месту в Париже, которое могло бы служить Лэнгдону безопасным пристанищем.

Глава 28

Лэнгдон с изумлением разглядывал шесть слов, начертанных на пуленепробиваемом стекле. Казалось, они парят в воздухе, отбрасывая неровную тень на загадочную улыбку Моны Лизы.

— Приорат, — прошептал Лэнгдон. — Еще одно доказательство, что ваш дед был членом братства!

Софи взглянула на него с недоумением:

— Вам понятно, что это?

— Да, — рассеянно кивнул Лэнгдон, погруженный в собственные мысли. — Это провозглашение одного из самых фундаментальных философских принципов братства!

Софи растерянно взирала на отсвечивающие красным слова, выведенные поперек лица Моны Лизы:

ТАК ТЕМЕН ОБМАННЫЙ ХОД МЫСЛИ ЧЕЛОВЕКА

— Дело в том, Софи, — сказал Лэнгдон, — что традиция поклонения богине была основана у братства на веровании, что могущественные люди эпохи раннего христианства «обманывали» мир, пропагандируя лживые идеи. Идеи, обесценивающие значение женского начала и возвышающие значение начала мужского.

Софи не ответила, молча глядя на слова.

— Приорат Сиона считал, что Константину^[139] и его преемникам по мужской линии удалось отвратить мир от языческого матриархата и насадить патриархальное христианство. И делали они это, развернув пропагандистскую кампанию, где демонизировалось священное женское начало, что привело к исчезновению богини из современной религии.

На лице Софи отразилось сомнение.

— Дед послал меня сюда, чтобы я нашла эту запись. Наверняка он хотел сказать нечто большее.

Лэнгдон понял, что она имеет в виду. Она считает, что есть еще один код. Но есть ли в этой фразе какой-то потаенный смысл, он пока не знал.

Так темен обманный ход мысли человека, повторил он про себя. Вот уж воистину темен.

Никто не посмел бы отрицать то огромное благо, которое привносит Христианская церковь в беспокойный современный мир, и тем не менее история Церкви полна насилия и обмана. Кровавые крестовые походы с целью обратить язычников в христианство и уничтожить религии, связанные с поклонением женскому началу, длились на протяжении трех веков, и методы подавления инакомыслия были чрезвычайно жестоки.

Католическая инквизиция опубликовала книгу, которую без преувеличения можно назвать самой кровавой в истории человечества. Называлась она «Malleus Maleficarum», или в переводе с латинского «Молот ведьм». Книга предупреждала мир об «опасности свободомыслия среди женщин», а также инструктировала священников, как находить, пытать и уничтожать ведьм. К числу «ведьм» Христианская церковь того времени относила всех женщин-ученых, женщин-священников, цыганок, любительниц мистики и природы, собирательниц трав, вообще любую женщину, «выказывающую подозрительное пристрастие к миру Природы». Повитух тоже убивали — за их еретическую практику использовать различные снадобья для облегчения болей у рожениц. По утверждениям Церкви, эти страдания даны им свыше как наказание Господне за первородный грех Евы, посмевшей вкусить от Древа познания. За три века охоты за ведьмами Церковь сожгла на кострах пять миллионов женщин!

Пропаганда и кровопролитие дали свои плоды. Сегодняшний мир — живое тому доказательство.

Женщинам, считавшимся прежде воплощением священного духовного начала, запрещено занимать высокие должности. На свете не существует женщин-раввинов, католических священников, исламских муфтиев. Считавшийся некогда священным акт естественного сексуального слияния мужчины и женщины, через который оба они соединяются не только телом, но и духом, ныне признан постыдным. Мужчины в сутанах и рясах боятся даже собственных вполне естественных сексуальных порывов, считают их происками самого дьявола, который совращает их через свою верную пособницу… женщину.

Даже женские организации с «левым уклоном» не избежали гонений со стороны Церкви. Во Франции и Италии само слово «левый» — gauche и sinistre — приобрело негативный оттенок, в то время как слово «правый» стало почти полным синонимом правоты, правильности, праведности. По сей день радикально мыслящих политиков называют левым крылом, иррациональное мышление — левым, а слово sinister переводится как «плохой», «дурной», «злой».

Дни богини были сочтены. Маятник качнулся в другую сторону. Мать Земля стала мужским миром, боги разрушения и войны наверстывали упущенное. Подавляемое на протяжении двух тысячелетий мужское эго вырвалось на свободу. Приорат Сиона считал, что изничтожение священного женского начала в современной жизни вызвало феномен, который американские индейцы племени хопи называли «койянискватси» — «жизнь вне равновесия», подчеркивая тем самым нестабильность ситуации в мире, страдающем от войн, обилия женоненавистнических обществ и все растущего пренебрежения к Матери Земле.

— Роберт, — шепнула Софи, — кажется, сюда кто-то идет!

Тут и он услышал шаги в коридоре. Они приближались.

— Сюда! — прошипела Софи, выключив фонарик, и Лэнгдон тут же перестал ее видеть.

На секунду он совершенно ослеп. Сюда? Это куда же? Но затем глаза освоились с темнотой, и он разглядел силуэт Софи, она бежала к центру комнаты и через мгновение нырнула за большой восьмиугольный диван. Он был готов бежать следом, но его остановил грозный возглас.

— Arrêtez!^[140] — скомандовал человек в дверях.

Агент из службы безопасности Лувра вошел в Саль де Эта с револьвером на изготовку. Он целился прямо в грудь Лэнгдону. Лэнгдон чисто инстинктивным жестом поднял руки.

— Couchez-vous! — громко скомандовал мужчина. — Ложись!

И через секунду Лэнгдон оказался на полу, лицом вниз. Агент подскочил и ударом ботинка заставил его раздвинуть ноги и руки.

— Mauvaise idée^[141], Monsieur Langdon, — сказал он и вдавил дуло револьвера в спину Лэнгдону. — Mauvaise idée.

Лежа лицом к полу, с нелепо раскинутыми руками и ногами, Лэнгдон не удержался от ироничного сравнения. Прямо как Витрувианский человек, подумал он. Только лицом вниз.

Глава 29

Сайлас взял тяжелый железный подсвечник с алтаря и вернулся к обелиску. Вполне подходящий инструмент, его можно использовать в качестве рычага. Разглядывая серую мраморную плиту, под которой была пустота, он вдруг понял, что вскрыть пол, не наделав шума, не удастся.

Железо по мрамору. Эхо разнесет удары по всей церкви.

Что, если монахиня услышит? Она сейчас, наверное, спит. Но грохот разбудит ее. В таких делах Сайлас предпочитал не рисковать. И начал озираться в поисках какой-нибудь тряпки, которой можно обернуть железный наконечник. Но не увидел ничего подходящего, кроме покрывала на алтаре. Как-то неловко было его снимать. Моя сутана, подумал он. Зная, что в церкви он один, Сайлас развязал шнур, стягивающий сутану у горла, и она тут же соскользнула с тела и упала на пол. Он слегка поморщился от боли — грубая шероховатая ткань задела свежие раны на спине.

Теперь он был наг, не считая некоего подобия набедренной повязки из свивальника. Сайлас обернул краем сутаны конец железного прута. Затем примерился и нанес удар прямо по центру серой плитки. Раздался приглушенный стук. Камень выдержал. Он ударил еще раз. Снова глухой стук, только на сей раз сопровождаемый треском. С третьего удара удалось наконец расколоть мраморную плиту, ее кусочки разлетелись по полу, часть провалилась в углубление под камнем.

Тайник!

Осторожно освободив отверстие от осколков камня, Сайлас заглянул в него. Потом опустился на колени, кровь стучала в висках. И сунул в тайник белую обнаженную руку.

Сперва ничего найти не удавалось. Повсюду просто гладкий холодный камень. Затем он продвинул руку дальше, под линию Розы, и что-то нащупал! Толстый прямоугольный предмет, на ощупь тоже похожий на камень. Он ухватил его кончиками пальцев и осторожно вытянул. Поднялся с колен и, держа находку на ладони, внимательно разглядывал ее. Грубо обработанный кусок камня, а на нем выцарапаны какие-то слова. На секунду Сайлас ощутил себя новым Моисеем.

Но, прочитав слова на камне, удивился. Он считал, что краеугольный камень окажется картой или же целой комбинацией указаний направления, возможно, даже закодированной. Однако надпись на камне поражала простотой и лаконичностью:

ИОВ 38: 11

Цитата из Библии? Сайлас был просто потрясен примитивностью своей находки. В тайнике, на поиски которого потрачено столько сил, всего лишь цитата из Библии? Да, братство ни перед чем не остановится, чтоб поглумиться над правоверными!

Иов. Глава тридцать восьмая. Стих одиннадцатый.

Сайлас не помнил наизусть одиннадцатого стиха этой главы, но знал, что в Книге Иова рассказывается о человеке, чья вера в Господа подверглась нескольким тяжелым испытаниям. Что ж, это как раз наш случай, подумал он, и в сердце его вновь возродилась надежда.

Он еще раз взглянул на линию Розы и улыбнулся. Затем посмотрел через плечо. На главном алтаре на позолоченной подставке стояла огромная, переплетенная в кожу Библия.

Сидевшая наверху, на хорах, сестра Сандрин дрожала мелкой дрожью. Всего лишь несколько минут назад она была готова бежать и исполнить свой долг, но тут пришелец внезапно скинул сутану. Она увидела его алебастрово-белую кожу и содрогнулась от ужаса и изумления. Вся его широкая белая спина была сплошь в кровавых шрамах. Даже отсюда было видно, что раны свежие.

Этого человека безжалостно пороли хлыстом!

Она также заметила и кровавый круг на бедре, что оставила подвязка с шипами. Что это за Бог такой, которому угодно, чтобы плоть человеческая подвергалась подобным мукам? Нет, сестра Сандрин просто отказывалась понимать ритуалы, практиковавшиеся членами «Опус Деи». Но сейчас это беспокоило ее меньше всего. «Опус Деи» ищет краеугольный камень! Как они узнали о нем, сестра не представляла и знала, что раздумывать об этом сейчас просто некогда.

Окровавленный монах спокойно надел сутану, затем расправил складки ткани и, сжимая в руке находку, двинулся к алтарю, где находилась Библия.

Стараясь не дышать, сестра Сандрин вышла с хоров и устремилась вниз по лестнице, к себе в келью. Оказавшись в комнате, подбежала к деревянной кровати, опустилась перед ней на колени и вытащила из самого дальнего угла запечатанный конверт, который сама спрятала здесь три года назад.

Торопливо вскрыла его и увидела четыре парижских телефонных номера.

Дрожащей рукой она принялась накручивать диск. Сайлас положил камень на алтарь и снял тяжелую Библию в кожаном переплете с подставки. Он стал торопливо перелистывать страницы, мельком отметив, что его длинные белые пальцы вспотели от возбуждения. И вот наконец он нашел в Ветхом Завете Книгу Иова. Так, теперь глава тридцать восьмая. Вот она. Он вел указательным пальцем вдоль колонки с текстом, заранее предвкушая торжество при виде заветных слов.

Они укажут нам путь!

Отыскав стих одиннадцатый, Сайлас прочел текст. Всего несколько слов. Смутился, растерялся, прочел их еще раз и понял, что произошло нечто ужасное. Стих гласил:

… ДОСЕЛЕ ДОЙДЕШЬ, И НЕ ПЕРЕЙДЕШЬ, И ЗДЕСЬ ПРЕДЕЛ НАДМЕННЫМ ВОЛНАМ ТВОИМ.

Глава 30

Начальник охраны Клод Груар так и кипел от ярости, стоя над распростертым на полу перед «Моной Лизой» арестованным. Этот ублюдок посмел убить Жака Соньера! Для Клода и его людей Соньер был как отец родной.

Больше всего на свете в этот момент Груару хотелось нажать на спусковой крючок и выстрелить в спину Роберту Лэнгдону. Ему, как начальнику музейной охраны, разрешалось носить огнестрельное оружие. Но он тут же напомнил себе, что быстрая смерть от пули — слишком уж легкий выход для негодяя в сравнении с теми муками и унижениями, которым подвергнет его Фаш, а затем и пенитенциарная система французского правосудия.

Клод выхватил из-за пояса радиопереговорное устройство и попытался связаться со своими людьми, чтобы прислали подмогу. Но в трубке раздавалось лишь потрескивание. Дополнительно установленное в этом зале охранное электронное оборудование создавало помехи. Ладно, иду к двери. Продолжая целиться в спину Лэнгдону, Груар начал пятиться к выходу. Сделал шага два и вдруг застыл как вкопанный. Что это, черт побери?

В центре комнаты материализовался какой-то смутный объект. Силуэт. Так, значит, в зале находится кто-то еще? Да, то была женщина, она быстро надвигалась на него слева. А впереди нее плясал и подпрыгивал узкий красноватый лучик света. Она водила им по полу, точно пыталась что-то найти.

— Qui est là?^[142] — окликнул женщину Груар. Сердце его бешено билось. Он не знал, в кого теперь целиться, куда бежать.

— НТП, — спокойно ответила женщина, продолжая осматривать пол с помощью фонарика.

Научно-технический отдел полиции. Начальник охраны весь вспотел. Я думал, все агенты уже ушли! Теперь он узнал фонарик с ультрафиолетовым лучом, вспомнил, что точно такие же использовали здесь агенты судебной полиции. И все же не понимал, что техническая служба пытается отыскать здесь.

— Votre nom! — взревел начальник охраны, инстинктивно чувствуя, что здесь что-то не так. — Répondez!^[143]

— C'est moi^[144], — спокойно ответил ему женский голос по-французски. — Софи Невё.

Это имя определенно было знакомо Клоду Груару. Ах, ну да, конечно, Софи Невё! Вроде бы так звали внучку Жака Соньера? Она приходила сюда совсем еще маленькой девочкой, но с тех пор прошло много лет. Да нет, быть того не может, чтобы она! Если эта женщина и есть Софи Невё, тем меньше оснований доверять ей. Груар был наслышан о полном разрыве Соньера со своей внучкой.

— Вы меня знаете! — крикнула женщина. — И Роберт Лэнгдон не убивал моего деда! Можете мне поверить!

Но начальник охраны не был склонен принимать это на веру. Надо вызвать подкрепление! Снова попробовал связаться со своими людьми по радиопередатчику, и снова в ответ лишь потрескивание. Вход находился в добрых двадцати ярдах у него за спиной, и тогда Груар начал медленно, шаг за шагом пятиться к двери, нацелив револьвер на мужчину, распростертого на полу. Еще шаг, и тут вдруг он увидел, что женщина прошла по залу, а затем, включив ультрафиолетовый фонарик, принялась осматривать большое полотно, висевшее напротив «Моны Лизы».

Сообразив, что это за картина, Груар тихо ахнул.

Что, черт побери, она делает?

Софи Невё почувствовала, что на лбу у нее выступил холодный пот. Лэнгдон по-прежнему лежал на полу, раскинув руки и ноги. Держись, Роберт. Я уже почти у цели. Понимая, что охранник ни за что в них не выстрелит, Софи перенесла свое внимание на главное: начала тщательно осматривать все вокруг шедевра — еще одной картины Леонардо да Винчи. Но даже специальное ультрафиолетовое освещение не помогло обнаружить ничего интересного ни на полу, ни на стенах, ни на самом полотне.

Здесь точно должно что-то быть!

Софи была уверена, что правильно поняла намерения деда.

А какой еще был у него выход?

Шедевр, который она осматривала, был довольно большим полотном высотой в пять футов. Да Винчи изобразил на нем весьма причудливую сцену. Деву Марию, сидящую в какой-то неуклюжей позе, младенца Иисуса, Иоанна Крестителя и ангела Уриеля — все они размещались на острых скалах. Когда Софи была еще маленькой девочкой, каждый осмотр «Моны Лизы» заканчивался тем, что дед тащил ее к этой картине, висевшей напротив.

Я здесь, дедуля! Но не вижу пока ничего!

Софи слышала, как начальник охраны вновь попытался связаться по рации со своими людьми.

Думай же, думай!

Мысленно она представила надпись на стекле перед «Моной Лизой». Так темен обманный ход мысли человека. Перед полотном, которое она рассматривала, не было защитного пуленепробиваемого стекла, так что писать было просто не на чем, к тому же Софи знала, что дед никогда бы не осквернил картину надписью поверх краски. Тут ее осенило. По крайней мере снаружи. Она подняла глаза и принялась рассматривать длинные шнуры, свисавшие с потолка, на которых держалось полотно.

Может, здесь? Ухватив раму за левый край, Софи притянула картину к себе. Потом заглянула за картину и, включив фонарик, стала осматривать ее оборотную сторону. Нескольких секунд было достаточно, чтобы понять: на сей раз интуиция подвела. Задняя сторона картины была девственно чиста. Никакого текста не высветилось, лишь мелкие темные точечки и пятна на состарившемся холсте и…

Нет, погоди-ка!

Софи заметила, как в нижней части деревянной рамы, в том месте, где к ней прилегало полотно, что-то блеснуло. Предмет был маленький и почти полностью провалился в щель между рамой и полотном. Свисал лишь кончик золотой цепочки.

К своему изумлению, Софи обнаружила на цепочке знакомый золотой ключик, верхняя часть которого представляла собой крест с гербом. Последний раз она видела его, когда ей должно было исполниться девять. Fleur-de-lis с загадочными инициалами P. S. И тут Софи словно услышала голос призрака, дед нашептывал ей на ушко: Придет время, и ключик будет твоим. К горлу подкатил ком, она поняла, что, умирая, дед сдержал свое обещание. Этот ключ открывает шкатулку, сказал он тогда, где я храню много разных секретов.

Только теперь Софи поняла, что смыслом затеянной сегодня дедом игры в слова было обнаружение этого ключа. Ключ был при нем, когда его убивали. Не желая, чтобы он попал в руки полиции, дед спрятал его за этой картиной. И чтобы отыскать его, требовалась не только недюжинная смекалка. Для этого надо было родиться Софи Невё.

— Au secours!^[145] — крикнул охранник.

Софи выдернула цепочку с ключом и сунула ее в карман вместе с фонариком. Выглянула из-за рамы и увидела, как охранник отчаянно пытается связаться с кем-то по рации. Он направлялся к выходу, продолжая целиться в лежавшего на полу Лэнгдона.

— Au secours! — снова крикнул он.

В ответ лишь треск и невнятные шумы.

Он ничего не может сообщить, догадалась Софи, вспомнив, что туристы с мобильными телефонами, пришедшие в этот зал, напрасно пытались дозвониться домой, чтобы сообщить радостную новость: они наконец увидели «Мону Лизу». Стены зала были так напичканы проводами охранных устройств, что телефоны работали только на выходе из помещения. Теперь охранник поспешно направлялся к двери, и Софи поняла, что надо действовать незамедлительно.

Большое полотно было прекрасным укрытием, и Софи подумала, что второй раз за сегодняшний день Леонардо да Винчи может прийти ей на помощь.

Еще несколько метров, сказал себе Груар, продолжая целиться в Лэнгдона.

— Arrêtez! Ou je la détruis!^[146] — Эхо от женского крика разнеслось по всему залу.

Груар обернулся и похолодел.

— Mon dieu, non!^[147]

В красноватом тумане он видел, как женщина сняла большую картину со стены и выставила перед собой, как щит. Картина прикрывала ее почти полностью. Первой мыслью Груара было: почему не сработала сигнализация? Но затем он вспомнил, что кабельные датчики, ведущие к отдельным экспонатам, сегодня еще не включали. Что она делает?!

Охранник похолодел.

Полотно вспучилось посередине, смутные очертания Девы Марии, младенца Иисуса и Иоанна Крестителя исказились.

— Non! — вскричал Груар, в ужасе наблюдая за тем, какой ущерб наносится бесценному полотну да Винчи. Женщина вдавливала колено в самый центр полотна. — NON!

Груар развернулся и прицелился в женщину, но тут же сообразил, что это пустая угроза. Картина представляла собой надежный щит — ведь стоимость ее равнялась шести миллионам долларов.

Не могу же я всадить пулю в да Винчи!

— Оружие и рацию на пол! — спокойно скомандовала женщина по-французски. — Иначе продавлю полотно коленом. Полагаю, ты знаешь, как бы отнесся к этому мой дед.

У несчастного просто голова пошла кругом.

— Пожалуйста… не надо! Ведь это «Мадонна в гроте»! — И он бросил на пол рацию и револьвер и поднял руки вверх.

— Спасибо, — сказала женщина. — А теперь делай, что тебе говорят, и все будет хорошо.

* * *

Несколько секунд спустя Лэнгдон с бешено бьющимся сердцем мчался вместе с Софи вниз по пожарной лестнице. Ни один из них не произнес ни слова с тех пор, как они выбежали из зала, где висела «Мона Лиза» и лежал на полу дрожащий от злобы и страха охранник Лувра. Теперь уже Лэнгдон крепко сжимал его револьвер в руке и не мог дождаться, когда же наконец от него избавится. Револьвер казался ему страшно тяжелым, от него так и веяло опасностью.

Перепрыгивая сразу через две ступеньки, Лэнгдон пытался сообразить, понимала ли Софи, насколько бесценным было полотно, которое она едва не погубила. Картина да Винчи, за которой она пряталась, также как и «Мона Лиза», изобиловала, по мнению большинства искусствоведов, тайными языческими символами.

— А вы выбрали ценного заложника, — бросил он на бегу.

— «Мадонна в гроте», — ответила Софи. — Но я ее не выбирала, мой дед сделал это. Оставил мне одну маленькую вещичку за рамой.

Лэнгдон удивленно покосился на нее:

— Что? Но как вы узнали, что предмет этот спрятан именно там? Почему «Мадонна в гроте»?

— Так темен обманный ход мысли человека! — Она торжествующе улыбнулась. — Мне не удалось разгадать двух первых анаграмм, Роберт. Но уж с третьей я просто обязана справиться.

Глава 31

— Они мертвы! — говорила в телефонную трубку сестра Сандрин. Слова эти предназначались для автоответчика. — Пожалуйста, снимите трубку. Они все мертвы!

Ее звонки по первым трем телефонным номерам из списка принесли ужасные вести — истерически рыдающая вдова, детектив, вызванный на место преступления, мрачный священник, утешающий осиротевшую семью. Все трое связных были мертвы. И теперь она звонила по четвертому, последнему в списке номеру, по которому разрешалось звонить лишь в том случае, если с первыми тремя ничего не получится. И нарвалась на автоответчик. Причем голос, звучавший в трубке, не назвал имени абонента, лишь просил звонившего оставить сообщение.

— Пол взломан! — умоляющим голосом бормотала она. — Остальные трое мертвы.

Сестра Сандрин не была знакома лично с владельцами четырех телефонных номеров, но по этим номерам, надежно спрятанным под кроватью, разрешалось звонить лишь в одном случае.

Если пол взломают и найдут тайник, инструктировал ее мужчина с не запоминающейся внешностью, это означает, что верхний эшелон понес потери. Что по крайней мере одному из нас угрожали смертью и он был вынужден солгать. Вам следует обзвонить всех. Предупредить остальных. И уж постарайтесь не подвести нас.

То был сигнал тревоги. Надежный и безопасный способ предупредить своих. План поразил ее своей простотой, еще когда она впервые узнала о нем. Если хотя бы один из братьев подвергнется смертельной опасности, он может солгать. И эта ложь тут же включает механизм, призванный предупредить остальных. Впрочем, сегодня опасности, похоже, подверглись сразу трое.

— Пожалуйста, ответьте, — отчаянным шепотом бормотала она в трубку. — Где же вы, где?..

— А ну брось трубку! — вдруг рявкнул у нее за спиной мужчина.

Сестра Сандрин вздрогнула и обернулась. В дверях стоял монах, сжимая в руке тяжелую железную подставку от подсвечника. Дрожа всем телом, она медленно опустила трубку на рычаг.

— Все они мертвы, — сказал монах. — Все четверо. И они меня обдурили. А ну-ка говори, где краеугольный камень?

— Но я не знаю! — совершенно искренне ответила сестра Сандрин. — Эту тайну хранили другие. — Те, что теперь мертвы.

Мужчина начал приближаться к ней, не выпуская подставку из мертвенно-белых рук.

— Ведь ты сестра Церкви! И служишь этим негодяям?

— Иисус поведал нам множество истин, — храбро ответила сестра Сандрин. — Но что-то ни одной из этих истин в действиях «Опус Деи» я не наблюдаю.

Монах яростно сверкнул красными глазами. И замахнулся, зажав в кулаке подставку, точно биту. Сестра Сандрин рухнула на пол, и последней ее мыслью было отчаянное:

Все четверо мертвы.

Драгоценная тайна потеряна навсегда.

Глава 32

От пронзительного воя сигнализации в западном крыле Лувра снялись с насиженных мест и разлетелись все голуби, обитавшие в саду Тюильри. Софи и Лэнгдон выбежали в парижскую ночь из-под козырька над входом в здание. И бросились бежать через площадь к машине Софи. Вдали завывали сирены полицейских автомобилей.

— Вон она! — крикнула Софи. И указала на красную тупоносенькую малолитражку, припаркованную через площадь.

Да она никак шутит? Такой маленькой машинки Лэнгдон еще никогда не видел.

— Называется «смарт», — пояснила Софи. — Ест всего литр на сто километров.

Лэнгдон едва успел втиснуться на переднее сиденье, когда Софи включила зажигание и резким рывком послала машину вперед, через каменный бордюр, на разделительную полосу, выложенную гравием. Затем она промчалась по тротуару и выехала на проезжую часть, образующую небольшой круг перед Карузель де Лувр.

На секунду Лэнгдону показалось, что сейчас Софи, желая срезать угол, помчится прямо вперед, через живую изгородь, и пересечет круг с газоном по центру.

— Нет! — крикнул Лэнгдон, зная, что кусты, образующие изгородь, высажены, чтобы замаскировать глубокую впадину, так называемую перевернутую пирамиду, которую он видел сегодня раньше из окон музея. Миниатюрную машинку Софи она проглотила бы мгновенно. К счастью, Софи выбрала более привычный маршрут, резко крутанула руль вправо, проехала примерно с полкруга и выбралась на дорогу, ведущую на север. А затем, прибавив скорость, помчалась по направлению к рю де Риволи.

Вой полицейских сирен становился все громче, стремительно нарастал у них за спиной, и теперь Лэнгдон видел в боковом зеркальце свет фар. Мотор «смарта» заверещал, словно в знак протеста, когда Софи выжала педаль акселератора до упора, стремясь поскорее убраться как можно дальше от Лувра. Впереди, ярдах в пятидесяти, на перекрестке с Риволи, загорелся красный. Тихо чертыхнувшись, Софи продолжала мчаться вперед. Лэнгдон весь напрягся.

— Софи!..

Подъезжая к перекрестку, она лишь слегка сбросила скорость, мигнула фарами, посмотрела по сторонам, затем снова до отказа выжала акселератор и, резко свернув влево, выехала через пустой перекресток на Риволи. Промчавшись по этой улице примерно с четверть мили к западу, Софи перестроилась в правый крайний ряд. И вскоре они выехали на широкую авеню Елисейских полей.

Лэнгдон повернулся на тесном сиденье и посмотрел в заднее окно в сторону Лувра. Похоже, полицейские их не преследовали. Голубые огоньки стекались к площади перед музеем.

Немного успокоившись, Лэнгдон заметил:

— Это было очень занимательно.

Софи, видно, не слышала его слов. Глаза ее были устремлены вперед, на просторную проезжую часть Елисейских полей. По обеим сторонам примерно на две мили тянулись витрины роскошных магазинов, именно поэтому улицу часто называли Пятой авеню Парижа. Посольство США находилось теперь в миле от них, и Лэнгдон расслабленно откинулся на спинку сиденья.

Так темен обманный ход мысли человека.

Да, в сообразительности Софи не откажешь.

«Мадонна в гроте».

Софи сказала, дед оставил ей что-то за рамой картины. Последнее послание? Лэнгдон не мог не восхищаться изощренностью, с которой Соньер выбрал этот последний тайник. «Мадонна в гроте» была еще одним недостающим звеном в сегодняшней цепи символов. Казалось, каждым своим шагом Соньер словно демонстрировал увлеченность темной и мистической стороной творчества да Винчи.

Заказ на написание «Мадонны в гроте» Леонардо да Винчи получил от Братства непорочного зачатия; им нужна была роспись центральной части алтаря в церкви Сан-Франческо в Милане. Монахини дали Леонардо все необходимые размеры, а также примерный сюжет: на картине должны были быть изображены Дева Мария, младенец Иоанн Креститель, ангел и младенец Иисус. Сколь ни покажется странным, но на картине художника вопреки привычным канонам именно младенец Иоанн благословлял Иисуса… а Иисус полностью ему подчинялся! Мало того, Мария держала одну руку высоко поднятой над головой младенца Иоанна, и жест этот выглядел угрожающим. Пальцы походили на когти орла, готовые впиться в чью-то невидимую голову. И наконец, там присутствовал еще один пугающий образ: находившийся прямо под хищно согнутыми пальцами Марии Уриель словно намеревался ребром ладони отсечь эту невидимую голову, попавшую в когти Девы Марии.

Студенты Лэнгдона всегда с удивлением узнавали, что позже да Винчи все-таки ублажил Братство непорочного зачатия, написав второй, «смягченный» вариант той же картины, «Мадонны в гроте», где все изображалось в более ортодоксальной манере. Второй вариант находился теперь в Лондонской национальной галерее и носил другое название — «Мадонна в скалах». Но сам Лэнгдон предпочитал более интригующий луврский вариант.

Софи гнала машину по Елисейским полям, и Лэнгдон спросил:

— Картина… Что было за ней спрятано?

Она не сводила глаз с дороги.

— Позже покажу. Когда будем в безопасности, в посольстве.

— Покажете? — удивился Лэнгдон. — Так он оставил вам вполне осязаемый предмет?

Софи кивнула:

— Да. Украшенный геральдической лилией и инициалами P. S.

Лэнгдон ушам своим не верил.

Мы прорвемся, думала Софи, резко сворачивая вправо. Вот машина пронеслась мимо фешенебельного отеля «Де Крийон», и они оказались в обсаженном деревьями так называемом дипломатическом районе Парижа. До посольства оставалось меньше мили. Теперь можно вздохнуть спокойно.

Даже во время езды Софи продолжала размышлять о ключе, что лежал у нее в кармане. Вспоминала о том, как впервые увидела его много лет назад и как поразил ее тогда этот ключ с вмятинами вместо обычных зубчиков, украшенный равносторонним крестом, геральдическим рисунком и двумя буквами — P. S.

Хотя за долгие годы, прошедшие с тех пор, Софи редко вспоминала о дедовском ключе, работа в полицейском управлении научила ее многому, в том числе и средствам, с помощью которых обеспечивается безопасность. И теперь необычная форма ключа уже не казалась столь загадочной. Матрица, сработанная с помощью лазера. Дубликат такого ключа практически невозможно изготовить. Не имеющий обычных зубчиков, ключтакого типа обладал рядом выжженных лазером мелких углублений, и реагировало на них только специальное электронное устройство замка. Если устройство определяло, что шестиугольные углубления расположены правильно, в определенном порядке, замок открывался.

Софи не представляла, что именно может открыть этот ключ, но чувствовала: и здесь ей может помочь Роберт. Ведь он умудрился описать выгравированную на ключе эмблему, даже ни разу не видев его. Крест наверху означал, что ключ, по всей видимости, принадлежал какой-то христианской организации. Однако Софи не знала церквей, где могли бы использовать такие изготовленные при помощи лазера матричные ключи.

Кроме того, мой дед вовсе не был христианином…

Доказательство тому Софи получила десять лет назад. И в том по иронии судьбы ей помог другой ключ — правда, вполне обычный. Именно с его помощью она и узнала правду.

В тот теплый весенний день она прилетела в Париж. Самолет приземлился в аэропорту Шарль де Голль. Софи взяла такси и отравилась домой. Как же обрадуется и удивится дедуля, увидев меня! — думала она. Она вернулась из Англии на весенние каникулы несколькими днями раньше, чем предполагалось. И с нетерпением ожидала встречи с дедом, хотела рассказать ему о своих успехах в области криптографии, которой их обучали в колледже.

Но дома деда вопреки ожиданиям не оказалось. Софи огорчилась, хоть и понимала: он не ждал ее сегодня. Наверное, совсем заработался у себя в Лувре. Впрочем, что это я, ведь сегодня же воскресенье, тут же напомнила она себе. А дед редко работал но выходным. По выходным он обычно…

Софи улыбнулась и бросилась к гаражу. Ну конечно, машины на месте нет. Ведь сегодня уик-энд. А Жак Соньер, презиравший езду по городу, использовал машину только с одной целью — добраться до своего загородного шато в Нормандии, к северу от Парижа. Софи, уставшая за несколько месяцев лондонской жизни от города, истосковалась по природе, свежему воздуху, зелени и решила немедленно ехать в Нормандию. Вечер только начался, к ночи она приедет, то-то удивится и обрадуется дедуля! Софи одолжила машину у друга и отправилась в путь, на север. Дорога вилась среди полей и холмов. На место она прибыла в начале одиннадцатого, свернула с дороги и въехала на длинную, с милю, аллею, ведущую к убежищу деда. Она проехала по ней примерно половину пути, и наконец среди деревьев показался дом — большое и старое каменное шато, угнездившееся в лесу на склоне холма.

Софи опасалась, что в этот час дед уже улегся спать, а потому страшно обрадовалась, заметив в окнах свет. Удивление ее возросло, когда она увидела, что большая площадка перед домом буквально забита машинами. Тут были и «мерседесы», и «БМВ», и «ауди», и даже «роллс-ройсы».

На секунду Софи растерялась, а потом весело засмеялась. Вот вам и дедуля, знаменитый отшельник! Оказывается, Жак Соньер ведет не столь уж и уединенную жизнь, как о нем привыкли думать. Очевидно, решил устроить вечеринку, воспользовавшись отсутствием Софи, и, судя по автомобилям, гости из Парижа к нему съехались весьма влиятельные.

Сгорая от нетерпения, она поспешила к двери. Но, подойдя и подергав за ручку, обнаружила, что дверь заперта. Софи постучала. Никто не ответил. Растерянная, она обошла дом и попробовала войти через черный ход. Но и здесь дверь оказалась заперта. И никто не отвечал на ее стук.

Софи стояла и прислушивалась. Но единственным звуком, достигавшим ее слуха, было жалобное стонущее завывание холодного ветра, разгулявшегося по долинам Нормандии. Из дома не доносилось ни звука.

Ни музыки.

Ни голосов.

Ровным счетом ничего.

Софи еще раз обежала дом и, вскарабкавшись на поленницу, заглянула в окно гостиной. То, что она там увидела, удивило еще больше.

Да там ни души!

На всем первом этаже, похоже, никого.

Куда же подевались люди?

С бешено бьющимся сердцем Софи подбежала к дровяному сараю и достала запасной ключ, который дед прятал под коробкой с лучиной для растопки. Потом снова бросилась к дому и отперла входную дверь. Едва она успела войти в прихожую, как на контрольной панели замигала красная лампочка. Это означало, что у вошедшего есть всего десять секунд, чтобы набрать код доступа в дом. В противном случае должна была сработать сигнализация.

Он включил сигнализацию во время приема гостей?..

Софи торопливо набрала код, и красная лампочка погасла.

Дом выглядел необитаемым. Не только внизу, но и наверху тоже. Спустившись со второго этажа в гостиную, она несколько секунд простояла в полной тишине, пытаясь сообразить, что все это означает.

И тут вдруг услышала.

Приглушенные голоса. И доносились они откуда-то снизу. Софи вконец растерялась. Встала на четвереньки и прижала ухо к полу. Да, звуки определенно доносятся снизу. И голоса эти поют… или бормочут какие-то невнятные заклинания?.. Она испугалась. Еще более странным показался тот факт, что в доме не было никакого подвала.

Во всяком случае, я до сих пор не знала, что он здесь есть.

Софи начала осматриваться. И только тут заметила, что в гостиной что-то не так. Старинный обюссонский ковер, столь ценимый дедом, обычно висел на восточной стене, рядом с камином. Сегодня же он был сдвинут в сторону и свисал с медной штанги, точно знамя, а за ним открывалась голая деревянная стена.

Осторожно приблизившись к ней, Софи заметила, что голоса стали громче. Прижала ухо к деревянной стене. Да, голоса теперь звучали отчетливее. Похоже, люди читали нараспев какую-то молитву или заклинание, но отдельных слов Софи никак не могла разобрать.

Стало быть, там, за стеной, есть помещение?

Софи провела пальцем по краю дверной панели и вот наконец нащупала небольшое углубление. Сработан запор был весьма искусно, невооруженным глазом не заметить. Потайная дверца! С бешено бьющимся от волнения сердцем Софи снова сунула палец в крошечную щель и надавила на находящийся там выступ. Тяжелая стена бесшумно начала отползать в сторону. Изнутри, из темноты, доносились голоса.

Софи проскользнула в образовавшийся проход и оказалась на маленькой площадке перед винтовой лестницей, выложенной из грубых серых камней. Лестница вела вниз. Софи бывала в доме с раннего детства, но понятия не имела о существовании этой лестницы.

Чем ниже она спускалась, тем прохладнее становилось. А хор голосов — четче. Теперь она различала мужские и женские голоса. И вот наконец осталось несколько последних ступеней, и она увидела пол внизу. Тоже выложенный из камня и освещенный мерцающим оранжевым светом, исходящим от костра или камина.

Затаив дыхание, Софи преодолела последние несколько ступенек и слегка пригнулась, чтобы лучше видеть.

Подвальное помещение походило на грот, по всей видимости, выдолбленный в гранитной породе, из которой состоял холм рядом с домом. Источником света служили факелы, укрепленные на стенах. Освещенные их мерцающим пламенем, в центре помещения стояли, образуя круг, человек тридцать или около того.

Мне снится сон, сказала себе Софи. Сон. Только во сне можно увидеть такое.

На всех людях были маски. Женщины одеты в просторные белые платья из тонкого газа, на ногах золоченые сандалии. Маски у них были белые, а в руках они держали золотые шары. На мужчинах были черные туники и черные маски. Создавалось впечатление, что перед Софи доска с белыми и черными шахматными фигурами. Стоявшие кругом люди раскачивались из стороны в сторону и нараспев повторяли какие-то заклинания, обращенные к предмету, лежавшему в центре круга. А вот что это был за предмет, Софи не видела.

Пение возобновилось с новой силой. Ускорилось. Звучало все громче и громче. И вдруг все участники этой странной церемонии сделали шаг к центру круга и упали на колени. И тут наконец Софи увидела, чему они поклонялись. И хотя она тут же отпрянула в ужасе, сцена эта навеки запечатлелась в памяти. К горлу подкатила тошнота, и Софи начала карабкаться обратно, вверх по лестнице, цепляясь руками за стену. Затворив за собой потайную дверцу, она выбежала из дома, села в машину и, обливаясь слезами, поехала обратно в Париж.

Той же ночью она собрала все свои вещи, находившиеся в городской квартире деда, и навсегда покинула родной дом. А на столе в гостиной оставила такую записку: Я ТАМ БЫЛА. НЕ ПЫТАЙСЯ НАЙТИ МЕНЯ.

Рядом с запиской она положила запасной ключ от загородного дома деда.

— Софи! — прервал ее размышления голос Лэнгдона. — Стойте! Остановитесь же!

Софи ударила по тормозам, их обоих резко бросило вперед.

— Что? Что такое?

Лэнгдон указал на длинную улицу впереди.

Софи похолодела. Впереди, примерно в сотне ярдов от них, перекресток блокировали два автомобиля судебной полиции. Намерения их были вполне очевидны. Они отрезали нам путь к посольству!

Лэнгдон, нервно усмехнувшись, заметил:

— Как я понимаю, в посольство нам сегодня не попасть?

Впереди двое офицеров полиции отошли от своих автомобилей и смотрели в ту сторону, где остановилась малолитражка Софи.

Ладно, сказала себе Софи. Поворачивай назад, девочка, только очень медленно.

Она дала обратный ход, затем развернулась и поехала назад. Удаляясь от перекрестка, услышала, как за спиной взвизгнули шины резко затормозившего автомобиля. И тут же завыли сирены.

Чертыхаясь, Софи вдавила педаль газа.

Глава 33

Малолитражка Софи мчалась по дипломатическому кварталу, мимо посольств и консульств, и наконец оказалась на боковой улице. Проехав по ней, свернула вправо, и вот они вновь на просторной автостраде Елисейских полей.

Лэнгдон сидел на пассажирском сиденье, сжав кулаки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Он то и дело оборачивался и смотрел в заднее окно, проверить, не преследуют ли их, Он уже жалел, что ударился в бегство. Ведь я ни в чем не виновен, напомнил он себе. Это Софи приняла за него решение, когда выбросила маячок из окна туалета в Лувре. Теперь же, по мере того как они все дальше отъезжали от американского посольства, Лэнгдон чувствовал, что уверенность его слабеет. Софи удалось на какое-то время оторваться от преследователей, но Лэнгдон сомневался, что им и дальше будет так же везти.

Сидевшая за рулем Софи пошарила в кармане свитера. Вытащила какой-то маленький металлический предмет и передала Лэнгдону.

— Взгляните-ка на это, Роберт. Вот что оставил мне дед за рамой «Мадонны в гроте».

Лэнгдон взял протянутый ему предмет и принялся осматривать. Его охватило волнение. Тяжелый, а верхняя часть образует подобие равностороннего креста. Напоминает по форме миниатюрную копию мемориального костыля, который втыкают в землю, чтобы отметить участок, где будет находиться могила. Затем Лэнгдон заметил, что стержень ключа, отходящий от головки в виде креста, являет собой треугольную в поперечном сечении призму. И что его сплошь покрывают сотни крошечных шестиугольных углублений, причем расположение их выглядит хаотично.

— Это ключ, изготовленный с помощью лазера, — пояснила Софи. — А шестиугольники считываются контрольным электронным устройством.

Ключ?.. Таких прежде Лэнгдон никогда не видел.

— Переверните и взгляните на другую сторону, — сказала она, выехав на другую полосу. И проехала очередной перекресток.

Лэнгдон перевернул ключ и буквально раскрыл рот от изумления. В центре креста красовалась искусно выгравированная лилия, fleur-de-lis, с инициалами P. S.

— Софи! — воскликнул он. — Но это же геральдическая лилия, о которой я вам говорил. Официальный герб Приората Сиона.

Она кивнула:

— А я говорила, что видела этот ключ давным-давно, еще девочкой. И дед просил никому о нем не рассказывать.

Лэнгдон не сводил глаз с необычного ключа. Странное сочетание: высокие лазерные технологии и вековой давности символ. Этот ключ — словно мостик, соединяющий прошлое с настоящим.

— И еще дед сказал мне, что ключ открывает шкатулку, где он хранит много разных секретов.

При одной только мысли о том, какого рода секреты мог хранить Жак Соньер, у Лэнгдона по спине пробежали мурашки. Но что именно делало братство с этим футуристическим ключом, невозможно было представить. Похоже, Приорат существовал ради единственной цели: хранить свою тайну. Секрет невероятной непобедимой силы и власти. Но при чем здесь этот ключ?

— Скажите, а вы знаете, что он открывает? Ну хоть по крайней мере догадываетесь?

Софи была явно разочарована.

— Я надеялась… вы это знаете.

Лэнгдон молчал, вертя странный ключ в руках.

— Похож на христианский, — добавила Софи.

Лэнгдон вовсе не был в этом уверен. Головка ключа ничуть не походила на традиционный христианский крест с более короткой горизонтальной перекладиной. Нет, крест был квадратным — все четыре конца равной длины — такие существовали за полторы тысячи лет до христианской эпохи. Ни один на свете христианин не пользовался таким крестом, предпочитая ему другой, ставший затем традиционным. Латинский крест, использовавшийся еще древними римлянами в качестве орудия пыток. Лэнгдона всегда удивлял один факт: очень немногие христиане, видевшие распятие, знали, что в самом названии символа заложен чуждый истинному христианину смысл. Ведь слова «крест» и «распинать» («cross», «crucifix») происходят от латинского «cruciare» — «мучить, подвергать пыткам».

— Единственное, что я могу сказать, Софи, — начал он, — так это то, что такие равносторонние кресты считались «мирными». Квадратная конфигурация не позволяет использовать их при казни или пытке, а их одинаковые вертикальные и горизонтальные элементы символизируют собой единение мужского и женского начал, что вполне соответствует философии братства.

Софи устало взглянула на него:

— Так, значит, никаких идей, да?

— Никаких, — хмуро ответил Лэнгдон.

— Ладно. А сейчас сворачиваем с главной дороги. — Софи покосилась в зеркальце бокового вида — Нам надо попасть в безопасное место. Там и подумаем, что может открыть этот ключ.

Лэнгдон с тоской вспомнил о своем уютном номере в «Ритце». Нет, совершенно ясно, что им туда нельзя.

— Как насчет моих коллег из Американского университета Парижа?

— Слишком предсказуемо. Фаш непременно проверит все адреса.

— Но ведь у вас должны быть какие-то знакомые. Вы же здесь живете.

— Фаш проверит все мои телефонные звонки и электронную почту. Переговорит с коллегами по работе. И сразу выявит, с кем я общаюсь. А снимать номер в отеле тоже не имеет смысла, ведь там требуется регистрация.

Лэнгдон снова подумал о том же: а не лучше ли было ему сразу сдаться Фашу еще в Лувре?

— Давайте позвоним в посольство. Я объясню ситуацию, и посольство пошлет за нами своих людей. Назначим место встречи и…

— Встречи? — Софи обернулась и взглянула на него как на сумасшедшего. — Да вы, я вижу, просто грезите наяву, Роберт. Юрисдикция вашего посольства распространяется только на его территорию. Стоит им послать за нами своего человека, и его можно будет обвинить в пособничестве преступникам, которых разыскивает французская полиция. Этого никак нельзя допускать. Одно дело, если вы пройдете на территорию посольства и попросите там убежища, и совсем другое — просить их нарушать существующий во Франции закон. — Она покачала головой. — Попробуйте позвонить прямо сейчас в свое посольство. И я заранее знаю, что вам ответят. Скажут, что в целях исключения дальнейших неприятностей вы должны сдаться Фашу. Ну и, естественно, пообещают использовать все свои дипломатические каналы для облегчения вашего положения и справедливого суда. — Она взглянула на витрины роскошных магазинов, выстроившихся вдоль Елисейских полей — Сколько у вас при себе наличных?

Лэнгдон заглянул в бумажник.

— Сто долларов. Несколько евро. А что?

— Кредитные карты?

— Да, конечно.

Софи прибавила скорость, и Лэнгдон понял, что у нее созрел какой-то план. Впереди, в конце Елисейских полей, высилась Триумфальная арка, монумент высотой 154 фута, построенный еще Наполеоном для увековечения собственных военных побед. Прямо за ней находился круг с девятиполосным движением.

Приближаясь к нему, Софи посмотрела в зеркальце заднего вида.

— Пока вроде бы оторвались, — сказала она. — Но и пяти минут не протянем, если останемся в этой машине.

А потому надо украсть другую, подумал Лэнгдон, раз уж мы все равно преступники.

— Что собираетесь делать?

— Сейчас поймете, — ответила Софи и резко свернула на круг.

Лэнгдон промолчал. За сегодняшний вечер он уже не раз полагался на эту женщину, и вот к чему это привело. Он отогнул рукав пиджака, взглянул на часы. То были коллекционные механические наручные часы с изображением Микки-Мауса, подарок родителей на десятилетие. На циферблат люди часто поглядывали с недоумением, но Лэнгдон носил только эти часы. Знакомство с диснеевской анимацией послужило своеобразным толчком, именно с тех пор он стал интересоваться магией формы и цвета; и теперь Микки-Маус служил Лэнгдону ежедневным напоминанием об этом и позволял оставаться молодым в душе. Впрочем, в этот момент Микки-Маус показывал весьма позднее время. 02.51.

— Забавные часы, — заметила Софи, покосившись на запястье Лэнгдона, и направила машину по кругу против часовой стрелки.

— Долгая история, — ответил он и поправил рукав пиджака.

— Да уж, наверное, — с улыбкой сказала Софи и съехала с круга. Теперь они направлялись на север от центра города. Пролетев два перекрестка на зеленый свет, она притормозила на третьем и резко свернула вправо, на бульвар Мальзерб. Они выехали из уютного дипломатического района с утопающими в зелени роскошными особняками и оказались в неприглядном рабочем квартале. Затем Софи свернула влево, и тут наконец Лэнгдон сообразил, где находится.

Вокзал Сен-Лазар.

Впереди виднелась стеклянная крыша-купол терминала для поездов, напоминающая нелепый гибрид самолетного ангара с теплицей. Вокзалы в Европе никогда не спят. Даже в этот поздний час у главного входа стояло с полдюжины такси. Разносчики развозили тележки с сандвичами и минеральной водой, а из зала ожидания выходила группа ребятишек с рюкзаками. Они протирали глаза и сонно осматривались по сторонам, точно никак не могли сообразить, в какой попали город. Чуть поодаль, у обочины, маячили двое патрульных полицейских, направляя сбившихся с пути туристов.

Софи припарковала свою малолитражку за рядом выстроившихся цепочкой такси, в так называемой красной зоне, хотя неподалеку, через улицу, находилась обычная парковка. Не успел Лэнгдон спросить, что Софи собирается делать, как она выпорхнула из машины. Подбежала к одному из таксомоторов и принялась переговариваться о чем-то через окно с сидевшим за рулем водителем.

Лэнгдон выбрался из машины и увидел, что Софи протягивает водителю толстую пачку купюр. Таксист кивнул и, к удивлению Лэнгдона, тут же отъехал.

— Что случилось? — спросил он, подходя к Софи. Такси уже успело скрыться из виду.

— Идемте, — сказала Софи и зашагала к главному входу в вокзал. — Купим два билета на ближайший поезд из Парижа.

Лэнгдон поспешил следом. Вместо того чтобы преодолеть какую-то милю, отделявшую их от посольства, они, похоже, отправляются теперь в дальнее путешествие. Лэнгдону все меньше и меньше нравилась эта затея.

Глава 34

Водитель, встретивший епископа Арингаросу в аэропорту Леонардо да Винчи, сидел за рулем маленького неприметного черного «фиата». Арингароса помнил время, когда служители Ватикана пользовались исключительно роскошными большими лимузинами со специальной эмблемой и флажками папского престола. Те дни давно миновали. Теперь машины Ватикана выглядели куда как скромнее и не имели отличительных знаков. Ватикан утверждал, что делается это из экономии, чтобы больше средств оставалось на благие дела; сам же Арингароса подозревал, что вызвано это соображениями безопасности. Мир сошел с ума, и во многих странах Европы демонстрировать любовь к Христу стало столь же опасно, как размахивать красной тряпкой перед быком.

Подобрав полы черной сутаны, Арингароса опустился на сиденье и приготовился к долгому путешествию до замка Гандольфо. Тот же путь ему довелось проделать пять месяцев назад.

Последнее путешествие в Рим, вздохнул он. Самая долгая ночь в моей жизни.

Пять месяцев назад позвонили из Ватикана и потребовали, чтобы епископ Арингароса незамедлительно явился в Рим. Без каких-либо объяснений. Билет вам оставили в аэропорту. Папский престол был готов на все, чтобы сохранить плотную завесу тайны во всем, что связано с высшими чинами Католической церкви.

Арингароса подозревал, что сие таинственное распоряжение связано с представившейся папе и служителям Ватикана возможностью опорочить недавний публичный успех «Опус Деи»: завершение строительства штаб-квартиры этой организации в Нью-Йорке. Журнал «Акитекчурел дайджест» назвал здание штаб-квартиры «сияющим маяком католицизма, органично вписавшимся в современный городской пейзаж». Надо сказать, что в Ватикане теперь с излишней восторженностью относились к слову «современный», особенно если это было связано с делами Церкви.

У Арингаросы не было иного выбора, кроме как принять приглашение, что он и сделал, пусть даже нехотя. Не являясь поклонником нынешней папской администрации, Арингароса, подобно большинству представителей консервативного духовенства, мрачно и настороженно наблюдал за деяниями нового папы, который занял престол всего год назад. Выдающийся либерал, его святейшество возглавил Католическую церковь в один из самых сложных и противоречивых моментов в истории Ватикана. Ничуть не ошеломленный столь неожиданным и быстрым возвышением, понтифик, похоже, не собирался тратить времени даром. И, опираясь на поддержку либерального крыла в коллегии кардиналов, во всеуслышание объявил о новой миссии папства: «обновление ватиканской доктрины, приведение католицизма в соответствие с новыми требованиями третьего тысячелетия».

За этими словами Арингароса усматривал весьма опасный, по его мнению, смысл. Он боялся, что человек этот возомнил о себе слишком много, раз собрался переписать законы Божии, думая, что привлечет тем самым сердца тех, кто считает требования Католической церкви несовместимыми с реалиями современного мира.

И Арингароса использовал все свое политическое влияние — немалое, если учесть всех сочувствующих «Опус Деи», а также весьма солидный банковский счет этой организации, — чтобы убедить папу и его советчиков, что смягчение церковных законов есть не только предательство веры и трусость. Нет, это просто политическое самоубийство. Он напомнил им, что все прежние попытки смягчить церковный закон имели самые негативные последствия: число прихожан резко уменьшилось, ручеек пожертвований практически иссяк, мало того, стало просто не хватать католических священников для руководства местными приходами.

Людям нужна жесткая структура и точные указания от Церкви, настаивал Арингароса, а не заигрывание и попустительство.

В ту ночь, выехав из аэропорта в «фиате», Арингароса с удивлением заметил, что направляются они не в Ватикан, а куда-то к востоку, по извилистой горной дороге.

— Куда это мы едем? — осведомился он у водителя.

— В Альбан-Хиллз, — ответил тот. — Встреча назначена в замке Гандольфо.

В летней резиденции папы? Арингароса ни разу там не был, да и не слишком стремился побывать. Помимо летней резиденции папы, в этой цитадели шестнадцатого века находилась так называемая Спекула Ватикана — Ватиканская обсерватория, считавшаяся одной из самых хорошо оснащенных обсерваторий в Европе. Арингароса никогда не одобрял заигрываний Ватикана с наукой. Какой смысл смешивать науку и веру? Ведь всерьез и без предубеждений наукой просто не мог заниматься человек, по-настоящему верующий в Бога. Да и вера не нуждалась в материальном подтверждении своей правоты.

И тем не менее я здесь, подумал он, когда на фоне звездного ноябрьского неба возникли очертания замка Гандольфо. С дороги замок напоминал огромного каменного монстра, готового совершить самоубийственный прыжок в пропасть. Примостившийся на самом краю скалы, он словно нависал над колыбелью итальянской цивилизации — над долиной, где задолго до основания Рима правили враждующие кланы Куриаци и Ораци.

Даже издали Гандольфо производил величественное впечатление. Классический образчик старинной крепостной архитектуры, он прекрасно вписывался в грозный горный пейзаж. К сожалению, отметил Арингароса, Ватикан изрядно подпортил внешний вид сооружения, возведя над крышей два огромных алюминиевых купола, где и располагалась знаменитая обсерватория. Теперь замок напоминал гордого и воинственного рыцаря, нацепившего зачем-то сразу две шляпы, в каких уместно посещать приемы.

Не успел Арингароса выбраться из машины, как навстречу ему поспешил молодой священник-иезуит.

— Добро пожаловать, епископ. Я отец Мангано. Работаю здесь астрономом.

С чем тебя и поздравляю. Арингароса буркнул слова приветствия и последовал за священником в холл замка. Просторное помещение с довольно безвкусным декором, украшенное образчиками искусства Ренессанса и разными астрономическими картинками и картами. Они поднялись по широкой мраморной лестнице, и Арингароса увидел на стенах объявления о проведении научных конференций, различных тематических лекций, а также специальных астрономических экскурсий для туристов. Просто удивительно, подумал он, на что растрачивает Ватикан силы и время, вместо того чтобы заботиться о духовности прихожан и служить надежным проводником к вере истинной.

— Скажите-ка, — обратился Арингароса к молодому священнику, — с каких это пор хвост начал бежать впереди собаки?

Молодой человек удивился:

— Простите, сэр?

Но Арингароса лишь отмахнулся, решив не пускаться в дальнейшие объяснения и не портить себе вечер. Ватикан окончательно сошел с ума. Похож на ленивого родителя, готового исполнить любую прихоть капризного ребенка, но не способного проявить твердость и приобщить его к истинным ценностям. Так и Церковь, забыв об истинном своем предназначении, уступает теперь на каждом шагу, старается подстроиться под прихоти современной цивилизации.

Широкий коридор на верхнем этаже вел в одном направлении — к высоким двойным дубовым дверям с медной табличкой:

АСТРОНОМИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА

Арингароса был наслышан об этом месте, знаменитой Астрономической библиотеке Ватикана. Ходили слухи, что там хранится свыше двадцати пяти тысяч томов, в том числе такие раритеты, как труды Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона и многих других ученых. И еще говорили, что именно здесь, в библиотеке, папа проводит частные встречи с высшими чинами церковной иерархии… встречи, содержание которых не следовало выносить за пределы Ватикана.

Приближаясь к дубовым дверям, епископ Арингароса и представить не мог, какие шокирующие новости ждут его там, началом какой ужасной цепи событий станет эта встреча. Лишь час спустя, когда он нетвердым шагом вышел из библиотеки, он окончательно осознал, сколь разрушительные последствия может иметь услышанное им там. Осталось всего шесть месяцев, подумал он. Да поможет нам Господь!

И вот теперь, сидя в «фиате», епископ Арингароса, судорожно сжав руки в кулаки, вспоминал о той первой встрече. Затем спохватился, разжал пальцы и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь расслабиться.

Все будет хорошо, твердил он мысленно по мере того, как «фиат» забирался все выше в горы. Странно, однако, что мобильный телефон молчит. Почему не звонит Учитель? Ведь к этому времени Сайлас уже должен был завладеть краеугольным камнем.

Пытаясь успокоиться, епископ принялся рассматривать пурпурный аметист в кольце. Ощупывая прохладную и гладкую его поверхность, обрамленную россыпью искусно ограненных бриллиантов, он напомнил себе, что кольцо это — символ значительно меньшей власти, чем он рассчитывал получить в самом скором времени.

Глава 35

Внутри Сен-Лазар ничем не отличался от всех остальных железнодорожных вокзалов Европы. В зале ожидания обычная картина: бездомные с картонными табличками на груди, группа сонных юнцов, учащихся какого-то коллежа — одни вповалку спят на рюкзаках, другие слушают музыку по плейерам. В углу сгрудились носильщики в синей униформе, бездельничают, покуривают сигаретки.

Софи подняла голову и посмотрела на огромное табло с указанием времени прибытия и отправления поездов. С шелестом мелькают черные и белые таблички, выбрасывают все новые слова и цифры по мере поступления информации. Вот обновление данных закончилось, и Лэнгдон тоже уставился на табло. В верхней части возникла надпись:

ЛИЛЛЬ — СКОРЫЙ — 3.06.

— Жаль, что раньше ничего нет, — заметила Софи. — Что ж, Лилль так Лилль.

Раньше? Лэнгдон посмотрел на часы: 2.59. Поезд отправляется через семь минут, а они еще даже не купили билеты. Софи подвела Лэнгдона к окошку кассы и сказала:

— Купите нам два билета по вашей кредитной карте.

— Но я думал, кредитную карту всегда можно отследить и…

— Совершенно верно.

Лэнгдон решил не возражать — Софи Невё, конечно, виднее. Используя карту «Visa», приобрел два купейных билета до Лилля и протянул их Софи.

Они вышли на платформу, из громкоговорителя над перроном раздался голос, объявляющий посадку на скорый до Лилля. Перед ними было шестнадцать путей. Справа, чуть поодаль, у платформы под номером три, готовился к отправке их поезд. Но тут Софи решительно взяла Лэнгдона под руку и повлекла за собой совсем в другом направлении. Они торопливо прошли через боковой вестибюль, мимо ночного кафе, затем — по какому-то длинному коридору и вышли из здания вокзала на тихую улочку.

У тротуара стояло одинокое такси.

Водитель увидел Софи и мигнул фарами. Софи уселась на заднее сиденье, Лэнгдон последовал за ней.

Таксист отъехал от здания вокзала. Софи достала из кармана свитера только что приобретенные билеты и порвала на мелкие кусочки.

Семьдесят долларов на ветер, вздохнул Лэнгдон.

Машина направлялась на север, и, лишь доехав до рю де Клиши, Лэнгдон понял, что теперь они избавились от преследования. Из окна по правую руку он видел Монмартр и изумительной красоты купол собора Сакре-Кёр. По встречной полосе проносились полицейские автомобили с мигалками.

При их приближении Лэнгдон и Софи дружно сползали вниз по сиденью.

Софи не назвала водителю никакого конкретного адреса, просила лишь выехать из города. И теперь, видя, как она решительно сжала губы, Лэнгдон догадался, что спутница его обдумывает следующий ход.

Он принялся снова осматривать ключ, даже поднес его поближе к глазам, пытаясь рассмотреть какие-либо отметины или знаки, указывающие, где была изготовлена эта необычная вещица. Но в свете пролетающих мимо уличных фонарей не заметил ничего, кроме герба тайного общества.

— Не имеет смысла, — пробормотал он.

— Что именно? — откликнулась Софи.

— Да то, что ваш дедушка вовлек вас в такие приключения ради того, чтоб добыть ключ, с которым вы не знаете, что делать.

— Согласна.

— Вы уверены, что он ничего не написал на обратной стороне полотна?

— Я все осмотрела. Там ничего не было. А сам ключ находился в щели между рамой и полотном. Я увидела герб, сунула ключ в карман, а потом мы ушли.

Лэнгдон, сосредоточенно хмурясь, разглядывал притуплённый кончик ключа. Ничего. Щурясь, он снова поднес ключ к глазам и осмотрел ободок головки. И здесь тоже ничего.

— Мне кажется, ключ совсем недавно чистили.

— Это почему?

— Пахнет спиртовым раствором.

Она обернулась:

— Простите, не поняла…

— От него пахнет так, точно кто-то протирал его специальным спиртовым раствором. — Лэнгдон поднес ключ к носу Софи. — С другой стороны запах сильнее. — Он перевернул ключ. — Да, растворитель на спиртовой основе с добавлением чистящего средства. Или… — Тут Лэнгдон внезапно умолк.

— Или что?

Он повернул ключ под углом к свету и начал рассматривать гладкую поверхность поперечины креста. Местами она поблескивала, словно была мокрой.

— А вы хорошенько рассмотрели этот ключ, перед тем как сунуть в карман?

— Да нет, не очень. Я же торопилась.

— Фонарик у вас еще при себе? — спросил Лэнгдон. Софи достала из кармана ультрафиолетовый фонарик. Лэнгдон включил его и направил узкий лучик на ключ.

На металле тут же высветились буквы. Что-то там было написано. Специальным маркером, в спешке, но вполне различимо.

— Что ж, — улыбнулся Лэнгдон, — думаю, теперь мы знаем, откуда взялся этот спиртовой запах.

Софи с изумлением разглядывала пурпурные цифры и слова, выступившие на обратной стороне креста.

24 РЮ АКСО

Адрес! Дед оставил мне адрес!

— Где это? — спросил Лэнгдон.

Софи понятия не имела. Отвернулась и возбужденно спросила водителя:

— Connaissez-vous la Rue Haxo?^[148]

Тот задумался на секунду-другую, затем кивнул. И сказал Софи, что улица эта находится неподалеку от теннисных кортов на окраине Парижа к западу отсюда. Она попросила немедленно отвезти их туда.

— Быстрее будет через Булонский лес, — сказал водитель по-французски. — Нормально?

Софи нахмурилась. Можно было бы выбрать и менее «скандальный» маршрут, но сегодня не до таких тонкостей.

— Ладно. — Американец наверняка будет в шоке от увиденного.

Софи снова взглянула на ключ и задумалась над тем, что же находится на рю Аксо. Какая-нибудь церковь? Нечто вроде штаб-квартиры братства?

Снова нахлынули воспоминания о тайном ритуале, свидетельницей которого она невольно стала десять лет назад в загородном доме деда. Она вздохнула.

— Я должна кое в чем признаться вам, Роберт… — Софи сделала паузу, потом посмотрела на него. — Но сперва расскажите мне все, что знаете об этой организации. О Приорате Сиона.

Глава 36

На выходе из зала, где висела «Мона Лиза», Безу Фаш выслушивал путаные объяснения охранника, и лицо его заливала краска ярости. Груар говорил о том, как Софи и Лэнгдону удалось разоружить его. Почему ты не выстрелил в это чертово полотно?

— Капитан! — окликнул начальника лейтенант Колле. — Капитан, я только что слышал по рации. Обнаружена машина агента Невё.

— У посольства?

— Нет. Возле вокзала. Они купили два билета. Поезд только что отбыл.

Фаш жестом показал Груару, что тот может идти, затем отвел Колле в укромный уголок и свистящим шепотом осведомился:

— В каком направлении?

— На Лилль.

— Возможно, нас хотят навести на ложный след. — Фаш запыхтел, обдумывая дальнейшие действия. — Ладно. Свяжитесь с полицией на ближайшей станции, пусть остановят и обыщут весь поезд, мало ли что. Машина Невё пусть остается там, где стоит. Пошлите туда детективов в штатском. Как знать, может, они решат вернуться и забрать ее. Пошлите людей, пусть обыщут все улицы вокруг станции, это на тот случай, если они решили уйти пешком. От вокзала отходят какие-нибудь автобусы?

— Не в этот час, сэр. Там дежурят только такси.

— Прекрасно. Опросите водителей. Может, они что видели. Затем свяжитесь с таксомоторной компанией, перешлите им описание беглецов. А я позвоню в Интерпол.

Колле удивился:

— Вы хотите предать дело огласке?

Это было, конечно, нежелательно, но Фаш просто не видел другого выхода.

Чем быстрее захлопнется ловушка, тем лучше.

Первый час всегда самый критический. В первый час побега беглецы наиболее предсказуемы. Всем им нужно одно и то же. Транспорт. Жилье. Наличные. Святая троица. Интерполу ничего не стоит мгновенно проследить за этими тремя факторами. Передать по факсу снимки Лэнгдона и Софи во все парижские транспортные управления, отели и банки. И тогда у беглецов не останется ни одного шанса. Они не смогут выехать из города, найти себе убежище, снять со счета наличные без риска быть узнанными. Как правило, беглецы впадают в панику и непременно совершают какую-нибудь глупость. Угоняют автомобиль. Грабят магазин. Используют от безысходности кредитную карту. Какую бы ошибку ни совершили, они быстро выдадут свое местонахождение.

— Только Лэнгдона, я вас правильно понял? — спросил Колле. — Вы же не собираетесь сдавать Софи Невё? Она наш агент.

— Еще как собираюсь! — рявкнул в ответ Фаш. — Это она делает за Лэнгдона всю грязную работу! Лично я собираюсь заняться ее досье. Проверить все — друзей, семью, личные связи. Всех, к кому она может обратиться за помощью. Не знаю, что она там задумала и почему так себя ведет, но это будет ей дорого стоить! Не только работы!

— Хотите, чтобы я остался на связи? Или подключился к поискам?

— К поискам. Поезжайте на вокзал, будете координировать работу наших людей. Берите в свои руки бразды правления, но чтобы каждый шаг согласовывать со мной, ясно?

— Да, сэр! — И Колле выбежал из комнаты.

Фаш стоял у окна. Отсюда открывался вид на стеклянную пирамиду, она сияла и переливалась огнями, блики которых отражались в воде фонтанов. Прямо сквозь пальцы ускользнули, подумал Фаш. И тут же велел себе расслабиться и успокоиться. Даже самому опытному агенту трудно противостоять давлению, которое может оказать Интерпол.

А тут какой-то учителишка и девчонка-шифровальщица!.. Да им до рассвета не продержаться.

Глава 37

Какие только прозвища не давали парижане прославленному Булонскому лесу! Но среди знатоков этот парк был известен как Сад земных наслаждений. Вроде бы вполне лестный эпитет на деле означал обратное. И любой, кто видел одноименное зловещее полотно Босха, понимал, в чем тут смысл. На картине великого мастера деревья в лесу были темные, с перекрученными стволами, — самое подходящее прибежище для жуликов и извращенцев всех мастей. Ночами вдоль дорожек, вьющихся среди густых зарослей Булонского леса, выстраивались сотни белеющих в темноте тел. Выстраивались на продажу, готовые удовлетворить любые, самые немыслимые желания и прихоти — мужчин, женщин и лиц промежуточного пола.

Пока Лэнгдон собирался с мыслями, готовясь рассказать Софи о Приорате Сиона, такси въехало в лесистый парк и двинулось в западном направлении по вымощенной булыжником дорожке. Лэнгдону было трудно сосредоточиться, поскольку на свет фар из темноты начали стекаться ночные обитатели парка и демонстрировать свой «товар». Вот впереди мелькнули две до пояса обнаженные девочки-подростка, они бросали зазывные взгляды в сторону такси. За ними выступил из темноты огромный негр с лоснящейся, точно смазанной маслом, кожей. На нем красовалось нечто вроде набедренной повязки, прикрывавшей только причинное место. Но он восполнил этот пробел, повернулся спиной и заиграл голыми ягодицами. Рядом с ним возникла пышнотелая блондинка. Приподняла мини-юбку, и тут же выяснилось, что никакая это не женщина.

Господи, помоги! Лэнгдон поспешно отвел глаза и глубоко вздохнул.

— Расскажите о Приорате Сиона, — повторила Софи. Лэнгдон кивнул. Трудно было представить более неподходящий фон для легенды, которую он собирался изложить. С чего же начать?.. История братства насчитывала свыше тысячи лет, то была поражающая воображение хроника тайн, предательств, шантажа и даже жестоких пыток по приказанию папы.

— Братство Приорат Сиона, — начал он, — было основано в Иерусалиме в 1099 году французским королем по имени Годфруа де Буйон сразу после того, как его войска захватили город.

Софи кивнула, не сводя с рассказчика любопытных глаз.

— Если верить легенде, король Годфруа владел чрезвычайно важным секретом. Именно он делал его таким могущественным и передавался в семье от отца к сыну со времен Христа. Опасаясь, что с его смертью секрет этот может быть потерян, король основал тайное братство, Приорат Сиона, и наделил его полномочиями хранить секрет и передавать из поколения в поколение. За годы пребывания в Иерусалиме братству стало известно об очень важных документах, зарытых под руинами храма Ирода. Этот храм был возведен на развалинах более ранней постройки — храма царя Соломона. По мнению братства, документы эти подтверждали тайну короля Годфруа и обладали такой взрывной силой, что Церковь не остановилась бы ни перед чем, чтобы завладеть ими.

Софи смотрела недоверчиво.

— И вот Приорат решил, что документы следует извлечь из-под развалин и хранить вечно, чтобы истина не умерла. С этой целью братство создало даже специальное военное подразделение — группу из девяти рыцарей, получивших название «Орден нищих рыцарей Христа и храма Соломона». — Лэнгдон выдержал паузу. — Но оно больше известно как орден тамплиеров.

Софи обрадованно кивнула, ей было знакомо это название.

Лэнгдон достаточно часто читал лекции об ордене тамплиеров, а потому знал, что многие люди о нем наслышаны, хотя целиком и не представляют, какие события с ним связаны. На взгляд ученых, история тамплиеров выглядела весьма сомнительной: факты и домыслы сплелись в тесный клубок, и разобраться, что есть истина, а что ложь, почти не представлялось возможным. И постепенно в своих лекциях Лэнгдон начал избегать упоминаний о рыцарях-тамплиерах, поскольку всякий раз это влекло за собой отступления и вторжение в область непроверенных фактов. Софи заволновалась:

— Так вы говорите, орден тамплиеров был создан братством специально для того, чтобы завладеть секретными документами? А я всегда думала, что их задача — это защита Святой земли.

— Ну, это очень распространенное заблуждение. Идея защиты паломников была лишь прикрытием основной миссии рыцарей. Истинной целью их пребывания на Святой земле было извлечение документов из-под развалин храма.

— Так они нашли их?

Лэнгдон усмехнулся:

— Точно этого не знает никто. Но ученые сходятся в одном: под развалинами рыцари действительно обнаружили нечто. Нечто такое, что сделало их невообразимо богатыми и могущественными.

Лэнгдон вкратце поведал Софи об общепринятой в ученом мире истории ордена тамплиеров. Рассказал о том, как рыцари оказались на Святой земле во время второго крестового похода, как обратились с просьбой к царю Болдуину II разрешить имзащищать паломников-христиан на дорогах. Рыцари клялись и божились, что никто им не платит, что они совсем обнищали, и попросили, чтобы царь разрешил им обосноваться в конюшнях на развалинах храма. Царь разрешил, и рыцари поселились в самом сердце Святой земли.

Столь странный выбор жилища, объяснил далее Лэнгдон, оказался далеко не случаен. Рыцари были твердо убеждены, что секретные документы, которые столь рьяно искало братство, находятся где-то глубоко под развалинами, в самом священном на земле месте, избранном Господом Богом для своей обители. Иными словами, в самом сердце иудаистской веры. На протяжении почти десяти лет рыцари жили на этих развалинах и тайно от посторонних глаз долбили каменную породу.

Софи обернулась:

— И они нашли что искали?

— Да, это определенно, — ответил Лэнгдон. — Рыцари потратили девять лет и наконец нашли. Забрали сокровище и отправились с ним в Европу, где их влияние тут же неизмеримо возросло.

Никто точно не знал, шантажировали ли тамплиеры Ватикан, или же Церковь просто пыталась купить их молчание, но факт то, что папа Иннокентий II тут же издал беспрецедентную папскую буллу, наделявшую орден тамплиеров неограниченной властью и провозгласившую их «законом в себе». И орден прекратился в автономную армию, вмешиваться в деяния которой не дозволялось никому, даже королям и прелатам.

Получив карт-бланш от Ватикана, орден тамплиеров быстро распространил свое политическое влияние, приумножил ряды, обзавелся огромными земельными владениями в десятках стран. Рыцари начали давать щедрые кредиты разорившимся королевским семействам, требуя в ответ защиты своих интересов, и положили тем самым начало современному банковскому делу. Они неустанно приумножали свои богатства и расширяли влияние.

К 1300 году в руках ордена, не без помощи Ватикана, сосредоточилось столько власти, что взошедший на престол папа Климент V решил, что этому пора положить конец. При содействии короля Франции Филиппа IV папа разработал весьма хитроумную операцию по уничтожению верхушки ордена тамплиеров и захвату их богатств, а также с целью завладения их секретными документами, с помощью которых они добились такой власти над Ватиканом. Путем искусных маневров и уловок, достойных ЦРУ, папа Климент разослал секретные военные приказы по всей Европе, причем вскрыть их надлежало одновременно и строго в один день и час, а именно: в пятницу 13 октября 1307 года.

На рассвете 13 октября документы были распечатаны и их поразительное содержание предано огласке. В письме папы говорилось, будто бы ему было видение. К нему явился сам Господь Бог и предупредил, что орден тамплиеров есть не что иное, как сборище еретиков. Будто бы они служат самому дьяволу, уличены в гомосексуализме, осквернении креста, содомском грехе, богохульстве и тому подобных грехах. И будто бы сам Господь просил папу Климента очистить землю от еретиков, собрать их всех и пытать до тех пор, пока не сознаются в прегрешениях против Господа. Макиавеллиевская операция папы прошла без сучка и задоринки. В тот самый день, пятницу тринадцатого, были пойманы и пленены целые толпы рыцарей. Их безжалостно пытали, а затем сожгли на кострах как еретиков. Эхо той трагедии долетело до наших дней: по сию пору пятница тринадцатое считается несчастливым днем.

— Так, выходит, всех тамплиеров уничтожили? — удивленно спросила Софи. — А мне казалось, братства тамплиеров существуют до сих пор.

— Существуют, но под разными названиями. Несмотря на ложные обвинения и все старания папы стереть орден с лица земли, некоторым рыцарям удалось избежать гибели. Ведь во многих странах у них были верные союзники. Истинной целью папы Климента были, разумеется, документы, добытые тамплиерами, но они словно сквозь землю провалились. Они уже давно были переданы на хранение теневым покровителям тамплиеров, Приорату Сиона, и секретность, окружавшая это братство, делала их недоступными для Ватикана. Когда в Ватикане немного успокоились, Приорат под покровом ночи перегрузил документы из парижского тайника на корабли тамплиеров в Ла-Рошели.

— И куда же они затем отправились?

Лэнгдон пожал плечами:

— Это знают только члены братства. Секретные документы остаются предметом постоянных спекуляций и поисков по сей день. Очевидно, их перепрятывали не один раз. Если верить недавним слухам, последним их пристанищем стало Соединенное Королевство.

Софи была явно разочарована.

— На протяжении тысячи лет, — продолжил Лэнгдон, — легенда о секретных документах передавалась из уст в уста. Сами эти документы, их власть над людьми и тайну, окутывающую все, что им сопутствовало, стали называть одним словом: Сангрил. Об этом написаны сотни книг, мало что вызывает у историков и других ученых такой же интерес.

— Сангрил? Что за слово такое? Имеет ли оно что-либо общее с французским sang или испанским sangre, что означает «кровь»?

Лэнгдон кивнул. Из-за этих загадочных документов пролились реки крови, однако происхождение слова тут было ни при чем.

— В легендах много чего говорится по этому поводу. Важно помнить одно: Приорат рьяно охраняет их и, возможно, ждет подходящего исторического момента, чтобы раскрыть правду.

— Какую правду? В чем она заключается? Какие такие тайны могущества и власти охраняет братство?

Лэнгдон глубоко вздохнул.

— Сангрил — древнее слово, Софи. С годами оно превратилось в новый термин, более современный… — Он сделал паузу. — И когда я назову вам это новое слово, вы сразу поймете, что много знаете о нем. Практически каждый человек на земле хоть раз да слышал о Сангрил.

Софи скроила скептическую гримасу:

— Лично я никогда не слышала.

— Уверен, что слышали, — улыбнулся Лэнгдон. — Вам прекрасно известны эти два слова: чаша Грааля.

Глава 38

Софи уставилась на Лэнгдона широко раскрытыми глазами. Да он никак шутит!

— Чаша Грааля?

Лэнгдон кивнул с самым серьезным выражением лица:

— Чаша Грааля и есть так называемый Сангрил. Происходит от французского Sangraal, сами можете заметить, как легко это слово превращается в два других — San Greal.

Святой Грааль!.. «Странно, — подумала Софи, — как это я не догадалась сразу». И однако она так до конца и не могла поверить в то, что ей только что поведал Лэнгдон.

— Я всегда думала, что Грааль — это чаша. А вы только что сказали, что Сангрил — это некий сборник документов, раскрывающих тайну.

— Да, но документы Сангрил — всего лишь часть, половина сокровищ Святого Грааля. Они были похоронены под развалинами храма вместе с самой чашей… и это помогает понять ее истинное значение. Документы наделили тамплиеров такой огромной властью лишь потому, что благодаря им стало возможным осознать истинную природу Грааля.

Истинную природу Грааля? Софи окончательно растерялась. Она всегда думала, что чаша Грааля представляет собой сосуд, из которого пил Иисус во время Тайной вечери и с помощью которого Иосиф Аримафейский ловил затем капающую с креста кровь распятого Христа.

— Грааль — чаша Христова, — сказала она. — Что может быть проще?

— Софи, — Лэнгдон наклонился к ней и говорил теперь шепотом, — если верить Приорату Сиона, то Грааль никакая не чаша. Члены общества утверждают, что легенда о Граале лишь красивая аллегория, метафора для обозначения чего-то другого, гораздо более могущественного. — Он на секунду умолк, затем продолжил: — Чего-то такого, что прекрасно сочетается с тем, что ваш дедушка пытался сказать нам сегодня, в том числе и со всеми его символическими ссылками на священное женское начало.

Все еще не уверенная в правоте его слов, Софи взглянула на Лэнгдона. Он улыбался, но глаза оставались серьезными.

— Хорошо, — сказала она. — Допустим. Но если Грааль не чаша, тогда что это?

Лэнгдон предвидел этот вопрос, но до сих пор так и не решил, как лучше на него ответить. Ответ был невозможен без ссылки на соответствующий исторический контекст, в противном случае это вызовет у Софи лишь недоумение. Именно такое недоуменное выражение лица наблюдал Лэнгдон у своего редактора несколько месяцев назад, когда принес ему план рукописи, над которой работал.

— Так вы утверждаете, что… — Тут редактор поперхнулся, закашлялся, поставил бокал вина на стол рядом с недоеденным ленчем и уставился на него. — Вы это серьезно? Быть такого не может!

— Совершенно серьезно. Недаром же я потратил целый год на исследования.

Знаменитый нью-йоркский редактор Джонас Фаукман нервно затеребил козлиную бородку. На протяжении всей своей блистательной карьеры ему, несомненно, довелось повидать немало книг с самыми дикими идеями, но ни с чем подобным сталкиваться не доводилось.

— Послушайте, Роберт, — сказал он после паузы, — поймите меня правильно. Мне нравится ваша работа, мы с вами всегда прекрасно ладили. Но если я соглашусь напечатать эту книгу, то целые месяцы под окнами моего издательства будут стоять пикеты. Кроме того, она просто пагубна для вашей репутации. Вы же ученый, историк, преподаете в Гарварде, а не какой-нибудь там популяризатор дешевых сенсаций, решивший урвать лишний доллар. Скажите, есть ли у вас хоть какие-то надежные доказательства, подтверждающие эту версию?

Лэнгдон улыбнулся и достал из кармана твидового пиджака листок бумаги. Протянул его Фаукману. То был библиографический список из пятидесяти наименований — книги известных историков, как современных, так и средневековых. Многие из этих книг давно стали своего рода научными бестселлерами. Сами их названия служили косвенным подтверждением теории Лэнгдона. Фаукман пробежал глазами список, и на лице его появилось выражение, какое бывает у человека, вдруг узнавшего, что Земля на самом деле плоская.

— Да, кое-кого из этих авторов я действительно знаю. Они… настоящие историки!

Лэнгдон усмехнулся:

— Так что, как видите, Джонас, это не только моя теория. Она уже давно вселилась в умы. Я просто выстраиваю на ней свою книгу. Ни в одном из серьезных исторических трудов еще ни разу не исследовалась легенда о чаше Грааля, с чисто символической точки зрения, разумеется. И иконографические свидетельства, которые я нашел в поддержку этой теории, тоже выглядят достаточно убедительно.

Фаукман не сводил глаз со списка.

— О Боже! Одна из книг написана самим сэром Лью Тибингом, членом Королевского исторического общества.

— Тибинг почти всю жизнь посвятил изучению чаши Грааля. Вообще-то именно он является моим вдохновителем. Он верит в это, как и все остальные упомянутые здесь авторы.

— Вы что же, хотите сказать, все эти историки действительно верят в… — Тут Фаукман запнулся, не в силах подобрать нужных слов.

Лэнгдон опять усмехнулся:

— Согласно общепринятому мнению, чаша Грааля — сокровище, которое чаще всего пытались разыскать на протяжении истории человечества. Она породила массу легенд, стала причиной войн и поисков, занимавших порой всю жизнь некоторых людей. Неужели все это оправданно, если Грааль просто какая-то чаша? Если так, то почему тогда другие реликвии, такие как, к примеру, терновый венец, крест, на котором был распят Иисус, не вызвали подобного интереса? На протяжении всей истории чаша Грааля занимала особое место в умах людей. — Лэнгдон улыбнулся. — И теперь вы знаете почему.

Фаукман недоверчиво тряс головой.

— Но раз об этом написано столько книг, почему тогда о нашей теории наслышаны единицы?

— Просто эти книги не в силах повлиять на складывавшееся веками общепринятое мнение. Особенно если учесть, что на формирование этого мнения повлиял бестселлер всех времен и народов.

Фаукман вытаращил глаза:

— Только не говорите мне, что в «Гарри Поттере» речь идет о чаше Грааля!

— Я говорю о Библии.

Фаукман поежился.

— Я так и понял.

— Laissez-le!^[149] — крикнула Софи. — Оставьте, выключите немедленно!

Лэнгдон вздрогнул от этого пронзительного крика. Софи перегнулась через сиденье и орала на водителя. Только тут Лэнгдон заметил, что таксист сжимает в руке микрофон радиопередатчика и что-то в него говорит.

Софи развернулась и сунула руку в карман твидового пиджака Лэнгдона. Не успел он понять, что происходит, как она выдернула револьвер и прижала дуло к виску таксиста. Тот тут же выронил микрофон, поднял одну руку над головой.

— Софи! — нервно выдохнул Лэнгдон. — Какого черта…

— Arrêtez! — скомандовала Софи водителю.

Тот, дрожа, повиновался. Остановил машину.

Только теперь Лэнгдон услышал металлический голос диспетчера таксомоторного парка, доносившийся из радиоприемника:

— … qui s'appelle Agent Sophie Neveu… — Треск помех, затем голос продолжил: — Et un Américain, Robert Langdon…^[150]

Лэнгдон почувствовал, как напряглись все мышцы. Так они нас уже вычислили?

— Descendez! — скомандовала Софи. — Вон отсюда!

Дрожащий водитель выбрался из машины, обхватив руками голову, и отошел на несколько шагов.

Софи опустила стекло и теперь целилась в обезумевшего от страха таксиста.

— Роберт, — спокойно сказала она, — садитесь за руль. Теперь вы поведете.

Лэнгдон не стал спорить с женщиной, размахивающей огнестрельным оружием. Вылез из машины и перебрался на переднее сиденье. Водитель выкрикивал в их адрес какие-то проклятия, но руки по-прежнему держал над головой.

— Роберт, — сказала Софи с заднего сиденья, — я так полагаю, вы вдоволь насмотрелись на чудеса этого парка?

Он кивнул. С него более чем достаточно.

— Вот и прекрасно. Пора убираться отсюда. Поехали!

Лэнгдон взглянул на коробку переключения скоростей, и на лице его отразилось сомнение. Черт! Он взялся за рукоятку передач.

— Может, лучше вы, Софи?..

— Вперед! — крикнула она.

Из темноты леса показались несколько зевак, подошли посмотреть, что происходит. Одна женщина достала мобильник и что-то в него сказала. Лэнгдон включил мотор и поставил рукоятку переключения на первую скорость, по крайней мере так ему показалось. Потом нерешительно надавил на педаль газа.

Шины взвизгнули, машина резко рванула вперед, вильнула в сторону, и толпа зевак вмиг рассыпалась. Люди кинулись кто куда. Женщина с мобильным телефоном нырнула в кусты, машина едва не сбила ее.

— Doucement!^[151] — воскликнула Софи, когда машина, подпрыгивая на кочках, выехала на дорогу. — Что это вы делаете?

— Я пытался предупредить! — крикнул Лэнгдон в ответ. — Я вожу машины только с автоматической коробкой передач!

Глава 39

Хотя спартански обставленной комнате в кирпичном доме на рю Лабрюйер довелось повидать немало страданий, Сайлас сомневался, чтобы они могли сравниться с муками, терзающими сейчас его душу и белое тело. Меня обманули! Все пропало!

Да, его действительно провели. Братья солгали, предпочли смерть, но не выдали свою заветную тайну. У Сайласа просто не было сил позвонить и сообщить об этом Учителю. Ведь он убил не только четверых членов братства, знавших, где спрятан краеугольный камень, он убил монахиню прямо в церкви Сен-Сюльпис. Она была против Бога! Она осуждала деятельность «Опус Деи»!

Убийство Сайлас совершил чисто импульсивно, но смерть этой женщины сильно осложняла положение. Звонок о просьбе пропустить Сайласа в церковь Сен-Сюльпис поступил от епископа Арингаросы; что подумает аббат, обнаружив тело монахини? Хотя Сайлас положил ее на кровать и прикрыл одеялом, рана на голове говорила сама за себя. Сайлас пытался замаскировать дыру в полу, но не слишком удачно. Повреждения бросались в глаза. Они сразу поймут, что здесь кто-то побывал.

Выполнив задание, Сайлас рассчитывал укрыться в «Опус Деи». Епископ Арингароса защитит меня. Альбинос всегда мечтал о тихой уединенной жизни в ревностных молитвах в стенах штаб-квартиры «Опус Деи» в Нью-Йорке. Да он оттуда ни ногой! Все, что ему необходимо, есть в этом убежище. Искать меня все равно никто не будет. Но увы, Сайлас прекрасно понимал, что такому известному человеку, как епископ Арингароса, исчезнуть будет нелегко.

Я подверг опасности жизнь епископа. Сайлас тупо смотрел в пол и размышлял о превратностях бытия. Всем на свете он был обязан Арингаросе. Епископ спас ему жизнь… прятал в своем маленьком приходе в Испании, обучил его, дал ему цель в жизни.

— Друг мой, — говорил ему Арингароса, — ты родился альбиносом. Не позволяй другим насмехаться над тобой за это. Неужели не понимаешь, что, сделав тебя альбиносом, Господь Бог выделил тебя среди остальных? Известно ли тебе, что сам Ной тоже был альбиносом?

— Ной, который с ковчегом? — Сайлас слышал об этом впервые.

Арингароса улыбался:

— Да, Ной с ковчегом. Он тоже был альбиносом. С такой же, как у тебя, белой, точно у ангела, кожей. Вдумайся! Ведь Ной спас жизнь на всей планете! И тебя тоже ждут великие дела, Сайлас. Господь недаром отметил тебя, выделил среди остальных. Ты призван. Господь нуждается в твоей помощи.

Со временем Сайлас научился смотреть на себя совсем в новом свете. Я чист. Я бел. Я прекрасен. Совсем как ангел.

И тут до него донесся голос из далекого прошлого. Голос отца. Сердитый и разочарованный:

— Tu es un désastre. Un spectre^[152].

Рухнув на колени на деревянный пол, Сайлас принялся молиться о прощении. Затем сорвал с себя сутану и занялся самобичеванием.

Глава 40

Кое-как управляясь с коробкой передач, Лэнгдон все же выровнял машину и погнал ее в сторону самой удаленной от центра части Булонского леса. Ситуация была бы комичной, если бы не доносившийся по радио голос диспетчера таксомоторного парка:

— Voiture cing-six-trois. Où êtes-vous? Répondez!^[153]

Доехав до выхода из парка, Лэнгдон облегченно вздохнул и ударил по тормозам.

— Лучше уж вы садитесь за руль.

Софи с не меньшим облегчением пересела на водительское место. И через несколько секунд машина бойко катила к западу по аллее де Лоншан, оставив позади «сад земных наслаждений».

— А где находится эта самая улица Аксо? — спросил Лэнгдон, наблюдая за тем, как стрелка спидометра подползает к отметке сто километров в час.

— Таксист сказал, что это недалеко от стадиона Ролан-Гаррос, — не отрывая глаз от дороги, ответила Софи. — Я этот район знаю.

Лэнгдон снова достал тяжелый ключ из кармана, взвесил его на ладони. Он нутром чувствовал, как важен этот предмет для понимания происходящего. Возможно, лишь с помощью этого ключа он добудет себе свободу.

Чуть раньше, рассказывая Софи о рыцарях-тамплиерах, Лэнгдон понял: ключ, помимо того что был отмечен печатью Приората, имел еще кое-что общее с этой организацией. Распятие с перекладинами равной длины являлось не только символом равновесия и гармонии, но и знаком рыцарского ордена. Всем знакомы изображения рыцарей-тамплиеров в белых туниках, украшенных такими же красными крестами с одинаковыми по длине перекладинами.

Квадратный крест. В точности как на ключе.

Воображение Лэнгдона заработало, он пытался представить, что может открывать этот ключ. Доступ к тайнику, где хранится чаша Грааля? Он улыбнулся абсурдности этой мысли. Судя по слухам, чаша Грааля хранилась где-то в Англии, глубоко под землей, в тайнике, вырытом под одной из церквей тамплиеров. И попала она туда году в 1500-м.

В эпоху Великого мастера да Винчи.

В первые века второго тысячелетия братство неоднократно перепрятывало ценные документы. По мнению историков, попав в Европу из Иерусалима, чаша раз шесть меняла местонахождение. Последний раз чаша Грааля предстала перед многочисленными свидетелями в 1447 году, и зрелище это было сопряжено с трагедией. Вспыхнувший пожар едва не уничтожил бесценные документы, но их все же успели спасти, перенесли в безопасное место в четырех огромных сундуках, настолько тяжелых, что каждый тащили сразу шесть человек. После этого никто ни разу не утверждал, что видел чашу Грааля собственными глазами.

Остались лишь слухи. Чаще всего говорили, что сокровище нашло приют в Великобритании, земле короля Артура и рыцарей Круглого стола.

И тем не менее существовало еще два важных фактора.

Леонардо знал, где спрятана чаша Грааля.

Возможно, она пребывала там и по сей день.

Именно по этой причине энтузиасты поисков Грааля так носились с картинами и дневниками да Винчи в надежде отыскать в них некий потайной ключ, указывающий на место, где спрятаны сокровища. Кое-кто уверял, что фон в виде гор на полотне «Мадонна в гроте» соответствует топографии холмов с пещерами в Шотландии. Другие говорили, что странное размещение апостолов за столом в «Тайной вечере» тоже является своего рода кодом. Третьи уверяли, будто рентгеновский анализ «Моны Лизы» позволил выявить, что первоначально на ней красовалась подвеска богини Исиды из ляпис-лазури — деталь, которую позднее да Винчи почему-то решил закрасить. Лэнгдону не доводилось видеть ни одного доказательства, свидетельствующего в пользу последней теории, не мог он также представить, какое отношение может иметь подвеска из ляпис-лазури к чаше Грааля. Однако поклонники Грааля до сих пор активно обсуждали это в Интернете.

Люди обожают все таинственное.

А тайн и загадок меж тем становилось все больше. Сравнительно недавно мир потрясло открытие, что знаменитая картина да Винчи «Поклонение волхвов» скрывает под слоями краски некий секрет. Известный итальянский реставратор Маурицио Серазини раскрыл миру истину, после чего в газете «Нью-Йорк таймс» появилась статья под интригующим названием «Дымовая завеса Леонардо».

Серазини не оставил ни малейших сомнений в том, что этюд «Поклонения» в серо-зеленых тонах, находящийся под слоем краски, принадлежит кисти да Винчи, а вот сама картина — нет. Некий анонимный художник расписал набросок Леонардо, как расписывают дети картинки в книжках, и сделал это через много лет после смерти мастера. Но куда более тревожным оказалось другое открытие. Снимки, сделанные с помощью инфракрасного излучения, а также рентгеновские снимки полотна показали, что этот мошенник от искусства, расписывая красками этюд Леонардо, в значительной степени отошел от оригинала, точно задался целью исказить истинные намерения да Винчи. Но что именно изобразил Леонардо на полотне и какова была природа этих искажений, так и оставалось тайной. Тем не менее растерянные сотрудники галереи Уффици во Флоренции, где экспонировалась эта картина, немедленно переправили ее в запасник, расположенный через улицу от здания музея. И теперь посетители, пришедшие в зал Леонардо, с разочарованием видели вместо «Поклонения волхвов» табличку:

ПОЛОТНО СНЯТО В СВЯЗИ С ПРОВЕДЕНИЕМ ДИАГНОСТИЧЕСКИХ ТЕСТОВ ПРИ ПОДГОТОВКЕ К РЕСТАВРАЦИИ

В темном и запутанном мире современных охотников за чашей Грааля Леонардо по-прежнему оставался величайшей из загадок. В каждом его произведении, казалось, так и сквозило желание раскрыть тайну, и, однако, тайна оставалась то спрятанной под слоем краски, то зашифрованной в пейзаже на заднем плане. А может, никакой тайны вовсе и не было. Может, изобилие невнятных и мучительных намеков на некую загадку было лишь пустым обещанием, призванным разочаровать любопытных и вызвать загадочную и насмешливую улыбку Моны Лизы.

— А может быть так, — голос Софи вернул Лэнгдона к реальности, — может быть, чтобы ключ, который вы держите в руке, открывал тайник с чашей Грааля?

Лэнгдон вымученно усмехнулся:

— Не представляю, что такое возможно. Кроме того, считается, что чаша Грааля спрятана сейчас где-то в Британии, а не во Франции.

— Но Грааль — это единственное разумное объяснение, — продолжала настаивать она. — У нас в руках ключ, защищенный от подделок, мало того, он помечен эмблемой Приората Сиона. И передан нам членом этого братства. А именно члены братства, по вашим словам, и охраняли тайну Грааля на протяжении многих веков.

Лэнгдон понимал, что рассуждения Софи вполне логичны, но все-таки чисто интуитивно не мог принять их. Ходили слухи, что Приорат якобы поклялся в один прекрасный день вернуть Грааль во Францию, где он и будет храниться вечно. Но никаких исторических свидетельств в пользу того, что это действительно произошло, не существовало. И даже если бы Приорату все же удалось переправить Грааль во Францию, адрес на рю Аксо, по соседству со знаменитым теннисным стадионом, мало походил на место, где сокровище могло найти последнее пристанище.

— Нет, Софи, лично я не знаю, что общего может иметь этот ключ с чашей Грааля.

— Только потому, что Грааль предположительно находится в Англии?

— Не только поэтому. Местонахождение чаши Грааля является самым строго охраняемым секретом в истории. Члены Приората вынуждены были ждать десятилетиями, прежде чем удостоиться чести войти в круг особо посвященных и узнать, где спрятан Грааль. Знал об этой тайне весьма ограниченный круг лиц, и хотя братство насчитывает немало членов, лишь четверым из них в каждый определенный отрезок времени было известно, где Грааль. Это Великий мастер и трое его sénéchaux. И вероятность того, что ваш дедушка был одним из этой четверки, весьма призрачна.

Мой дед был одним из них, подумала Софи, до отказа выжав педаль газа. В памяти навеки запечатлелась сцена, неоспоримо подтверждавшая высокий статус Жака Соньера в братстве.

— Даже если ваш дед и входил в высший эшелон, он никогда и ни за что не рассказал бы об этом. Ни единому человеку на свете, не входящему в братство. И уж тем более ни при каких обстоятельствах не стал бы вводить в этот узкий круг вас.

Но я там уже побывала, подумала Софи, и в памяти вновь всплыла сцена в подвале загородного дома. Стоит ли рассказать Лэнгдону, свидетельницей чего ей довелось стать в нормандском шато? Настал ли такой момент? Вот уже десять лет она хранит это в тайне от всех, и поведать ей не позволяет стыд. Даже при одном воспоминании ее передергивало от отвращения. Сирены завывали где-то вдалеке, и она почувствовала, как на нее навалилась усталость.

— Вон он! — воскликнул Лэнгдон и указал на возникший впереди гигантский комплекс теннисного стадиона Ролан-Гаррос.

Софи направила машину к стадиону. Немного поплутав по узким улицам, они наконец обнаружили перекресток, от которого начиналась улица Аксо, и, свернув на нее, они принялись искать нужный дом. Софи и Роберт попали в деловой район города, по обе стороны от дороги мелькали вывески офисов и учреждений.

Нам нужен дом двадцать четыре, напомнил себе Лэнгдон, спохватившись, что непроизвольно высматривает шпиль церкви или собора. Не будь смешным! Чтобы в этом районе оказалась никому не известная церковь тамплиеров?

— Ну вот и приехали, — заметила Софи. И кивком указала куда-то вперед.

Лэнгдон проследил за направлением ее взгляда.

Что за чертовщина?

Здание современное. Квадратная цитадель с неоновой эмблемой в виде гигантского равностороннего креста на фасаде. А под крестом вывеска:

ДЕПОЗИТАРНЫЙ БАНК ЦЮРИХА

Лэнгдон порадовался, что не поделился версией о церкви с Софи. Карьера ученого, специалиста по символам, приучила его искать потайное значение там, где его не существовало вовсе. В данном случае у Лэнгдона просто вылетело из головы, что крест с перекладинами равной длины является, помимо всего прочего, символом Швейцарии и изображен на ее флаге.

По крайней мере хоть одна тайна раскрыта.

В руках у Софи с Лэнгдоном оказался ключ от ячейки в депозитарном швейцарском банке.

Глава 41

Стены замка Гандольфо овевал холодный горный ветер, налетавший сюда с самых вершин, и, выбираясь из «фиата», епископ Арингароса зябко поежился. Надо было одеться потеплее, подумал он, стараясь преодолеть охватившую его дрожь. Ему страшно не хотелось выказывать сегодня признаки слабости или недомогания.

Замок был погружен во тьму, если не считать нескольких окон на самом верху, из них лился свет. Библиотека, подумал Арингароса. Они не спят, они ждут. Он опустил голову, борясь с порывами ветра, и направился к входу, стараясь не смотреть на купола обсерватории.

Священник, встретивший его у двери, был сонным. Тот самый молодой человек, который встречал Арингаросу пять месяцев назад, только сегодня он делал это менее приветливо.

— А мы уже начали беспокоиться, епископ, — заметил священник, взглянув на наручные часы, но выглядел он при этом скорее раздраженным, нежели обеспокоенным.

— Прошу прощения. Но авиалинии в наши дни так ненадежны.

Священник пробормотал в ответ нечто нечленораздельное, а потом сказал:

— Вас ждут наверху. Я провожу.

Библиотека являла собой просторное, квадратной формы, помещение, отделанное темным деревом от потолка до пола. Вдоль стен — высокие шкафы, набитые книгами. Пол из янтарных мраморных плит в черной базальтовой окантовке — приятное напоминание о том, что некогда в этом здании был дворец.

— Добро пожаловать, епископ, — прозвучал мужской голос с другого конца комнаты.

Арингароса пытался разглядеть, кто с ним говорит, но источники света были расположены слишком низко, гораздо ниже, чем во время первого его визита. Точно разбудили среди темной ночи. Сегодня все эти люди прятались в тени, словно стыдились того, что должно было произойти.

Арингароса двигался медленно, с достоинством. Он увидел смутные силуэты трех человек за длинным столом в дальнем конце комнаты. Силуэт сидевшего посередине мужчины был вполне узнаваем: тучный председатель секретариата Ватикана, ведавший всеми юридическими вопросами. Двое других — итальянские кардиналы.

Арингароса направился к столу.

— Прошу простить за то, что прибыл в столь поздний час. Но разница в часовых поясах, знаете ли. Вы, должно быть, устали ждать.

— Отнюдь, — сказал секретарь. Пухлые его ручки были уютно сложены на огромном животе. — Мы благодарны вам за то, что прибыли издалека. И меньшее, что могли сделать в знак признательности, так это бодрствовать, дожидаясь вас. Может, желаете кофе или закусить?

— Предпочитаю сразу перейти к делу. Мне еще надо успеть на обратный самолет. Так к делу?..

— Ну разумеется, — ответил толстяк. — Вы действовали гораздо быстрее, чем мы могли ожидать.

— Разве?

— У вас остался еще целый месяц.

— Вы выразили озабоченность пять месяцев назад, — ответил Арингароса. — Так к чему было медлить?

— И то правда. Мы очень довольны вашей расторопностью.

Арингароса обежал взглядом длинный стол и заметил на нем большой черный портфель.

— Здесь то, о чем я просил?

— Да. — В голосе секретаря звучала некоторая настороженность. — Хотя, должен признаться, нас удивила эта просьба. Она показалась… — Опасной, — закончил за него один из кардиналов. — Вы уверены, что не хотите, чтобы мы переправили вам все это каким-либо другим путем? Сумма просто огромная.

Свобода дорого стоит.

— Моя безопасность волнует меня меньше всего. Бог поможет.

Но во взглядах мужчин читалось сомнение.

— Здесь именно столько, сколько я просил?

Секретарь кивнул:

— Облигации крупного достоинства на предъявителя, выписанные Банком Ватикана. Принимаются как наличные по всему миру.

Арингароса подошел к столу и открыл портфель. Внутри две толстые стопки облигаций, каждая скреплена лентой и проштампована печатью Ватикана. И надпись тоже на месте, «PORTATORE», — она означает, что погасить или выкупить эти облигации вправе человек, владеющий ими в данный момент.

В позе секретаря ощущалась напряженность.

— Должен заметить, епископ, все мы чувствовали бы себя спокойнее, если б эти средства были в наличных.

Да столько наличных мне не унести, подумал Арингароса. Закрыл портфель и сказал:

— Облигации равноценны наличным. Это ваши слова.

Кардиналы обменялись беспокойными взглядами, потом один из них заметил:

— Да, но эти облигации легко проследить. Они неминуемо выведут на Банк Ватикана.

Арингароса едва сдержал улыбку. По этой-то причине Учитель и посоветовал ему взять деньги именно в виде облигаций Банка Ватикана. Своего рода страховка. Теперь мы все крепко повязаны.

— Это вполне законная форма сделки, — возразил он. — Ведь «Опус Деи» является прелатурой Ватикана, и его святейшество вправе распределять деньги как считает нужным и удобным. Никакого закона мы не нарушаем.

— Да, это так, и все же… — Секретарь всем телом подался вперед, стул жалобно скрипнул под его тяжестью. — Мы не знаем, как вы намерены распорядиться этими фондами. И если возникнет какое-либо недоразумение…

— С учетом того, что вы от меня требуете, — перебил его Арингароса, — как я поступлю с этими деньгами, не ваша забота.

В комнате повисла долгая и напряженная пауза.

Они прекрасно понимают, что я прав, подумал Арингароса.

— А теперь вы, вероятно, хотите, чтобы я подписал какие-то бумаги?

Его собеседники с такой готовностью подтолкнули к нему бумаги, точно желали поскорее избавиться от него.

Арингароса взглянул на лежавшие перед ним листки. На каждом красовалась папская печать.

— Они идентичны той копии, которую вы мне послали?

— Разумеется.

Арингароса удивился: подписывая документы, он не ощущал никаких эмоций. Зато сидевшие за столом трое мужчин явно испытывали облегчение.

— Благодарю вас, епископ, — сказал секретарь. — Ваши услуги Церкви никогда не будут забыты.

Епископ приподнял портфель, словно взвешивая силу и власть заключенных в нем денег. Какое-то время все четверо молча смотрели друг на друга, точно собирались сказать что-то еще, но затем передумали. Арингароса развернулся и направился к двери.

— Епископ! — окликнул его один из кардиналов, когда он уже собирался переступить порог.

Арингароса замер, потом медленно обернулся:

— Да?

— Куда вы теперь направляетесь?

Арингароса почувствовал, что вопрос продиктован скорее чисто духовным интересом, а не простым любопытством. Но он не собирался обсуждать вопросы морали в столь поздний час.

— В Париж, — коротко ответил он и вышел.

Глава 42

Депозитарный банк Цюриха работал круглые сутки и предоставлял весь современный набор услуг по анонимному обслуживанию клиентов в лучших традициях швейцарских банков. Имея свои отделения в Цюрихе, Куала-Лумпуре, Нью-Йорке и Париже, банк за последние годы значительно расширил сферу услуг и, помимо всего прочего, располагал сейфами для хранения ценностей с анонимным компьютерным кодом доступа.

Основной доход поступал именно от этого старейшего в мире изобретения — анонимных депозитарных ячеек, или сейфов. Клиенты, желающие сберечь какие-либо ценности, от акций и облигаций до ценных полотен, могли разместить здесь свое имущество, не называя имен и фамилий. При этом обеспечивалась многоступенчатая защита с использованием самых современных высоких технологий. Забрать свое имущество из ячеек тоже можно было в любое время и совершенно анонимно.

Софи остановила машину перед зданием банка. Лэнгдон оглядел его и понял, что Депозитарный банк Цюриха — заведение серьезное. Здание являло собой прямоугольник без окон, казалось, отлитый из толстой пуленепробиваемой стали. Напоминавшее гигантский металлический кирпич строение было максимально удалено от дороги, и фасад его украшал переливающийся неоновым светом крест, укрепленный на высоте футов пятнадцати.

Репутация швейцарских банков, обеспечивающих высшую степень надежности и секретности, позволила этой стране получать огромные доходы именно от банковских операций. Особенно их услуги ценились в сфере дельцов от искусства, поскольку именно в швейцарских банках воры и жулики всех мастей могли хранить похищенные ценности, если понадобится, долгие годы, до тех пор пока не утихнут страсти вокруг их исчезновения. Специальные законы защищали депозитные сейфы от чрезмерно любопытной полиции, а деньги, хранившиеся на счетах, были привязаны лишь к цифровым шифрам, а не конкретным именам. И воры могли спать спокойно, зная, что украденные ими ценности находятся в полной безопасности и что никто никогда не выследит по ним их самих.

Софи остановила машину перед внушительными воротами, перекрывавшими доступ к подъезду — забетонированному пандусу, огибавшему здание. Глазок размещенной над воротами видеокамеры смотрел прямо на них, и у Лэнгдона возникло неприятное ощущение, что в отличие от видеокамер Лувра эта самая настоящая, все видит и все фиксирует.

Софи опустила стекло и осмотрела электронное табло, закрепленное у ворот. На экране высвечены надписи с указателями на нескольких языках. Верхняя строка на английском:

ВСТАВИТЬ КЛЮЧ

Софи достала из кармана золотой ключ с крестом. Под экраном виднелось небольшое отверстие треугольной формы.

— Что-то подсказывает мне: наш ключ подойдет, — заметил Лэнгдон.

Софи вставила ключ в отверстие, протолкнула его внутрь до упора. По всей видимости, поворачивать ключ не следовало: стальные ворота тут же поползли в сторону. Софи сняла ногу с тормоза и проехала по пандусу до вторых ворот. Первые ворота тут же закрылись за ними, машина оказалась запертой, точно корабль в шлюзе.

По спине у Лэнгдона пробежали мурашки. Остается надеяться, что и вторые ворота тоже откроются.

На втором табло те же надписи на нескольких языках.

ВСТАВИТЬ КЛЮЧ

Софи вставила ключ, и ворота немедленно отворились. Несколько секунд спустя их автомобиль уже катил по пандусу, который привел его в подземный гараж.

Помещение было небольшое, рассчитанное максимум на дюжину машин, и в нем царил полумрак. В дальнем его конце Лэнгдон разглядел вход в здание. По серому бетонному полу тянулся красный ковер, словно приглашая посетителей к высокой двери, сделанной, как показалось на первый взгляд, из цельного куска металла.

Добро пожаловать, а посторонним вход воспрещен, подумал Лэнгдон.

Софи остановила машину недалеко от двери и выключила мотор.

— Оружие, наверное, лучше оставить здесь.

С радостью, подумал Лэнгдон и сунул револьвер под сиденье.

Они вышли из машины и зашагали по красному ковру к неприступной на вид двери. Никаких ручек на ней не было, но на стене рядом виднелось уже знакомое треугольное отверстие. И никаких табло с указателями на сей раз.

— Это уже только для своих, — заметил Лэнгдон. Софи нервно хихикнула.

— Что ж, вперед! — Она вставила ключ в отверстие, дверь открылась внутрь с тихим гулом. Софи с Лэнгдоном обменялись взглядами и вошли. Дверь с тихим стуком тут же затворилась.

Вестибюль Депозитарного банка Цюриха поразил Лэнгдона своим убранством. Большинство банков довольствовались в отделке помещений отполированным мрамором и гранитом, здесь же от стенки до стенки поблескивали металлические панели и заклепки.

Интересно, кто же дизайнер? — подумал Лэнгдон. Сталелитейная корпорация «Эллайд стил»?

На Софи помещение произвело примерно то же впечатление. Она с любопытством озиралась по сторонам.

Повсюду серый металл. Пол, стены, двери, стойки, даже кресла в вестибюле, похоже, были отлиты из металла. Зрелище впечатляющее. Сама обстановка, казалось, говорила: вы входите в сейф.

Стоявший за стойкой крупный мужчина поднял на них глаза. Затем выключил маленький телевизор, который только что смотрел, и приветствовал их радушной улыбкой. Несмотря на сильно развитую мускулатуру и пистолет в кобуре под мышкой, он так и излучал любезность.

— Bonsoir^[154], — сказал он. — Чем могу помочь?

Двуязычное приветствие было характерно для всех современных европейских организаций и учреждений. Оно ни к чему не обязывало и предоставляло посетителям возможность выбрать тот язык, на котором им удобнее говорить.

Но Софи ему не ответила. Просто выложила ключ на стойку. Мужчина взглянул на него и тут же выпрямился.

— Да, конечно, пожалуйста. Ваш лифт в конце коридора. Сейчас предупрежу сотрудника, он вас встретит.

Софи кивнула и забрала ключ.

— Какой этаж?

Охранник как-то странно взглянул на нее:

— Ключ подскажет лифту, где остановиться.

Она одарила его улыбкой:

— Ах, ну да, конечно!

Охранник проводил их взглядом. Он видел, как они подошли к лифту, вставили ключ, вошли в лифт и исчезли из виду. Как только двери за ними затворились, он схватился за телефон.

Он никого не собирался предупреждать об их появлении, в этом просто не было нужды. Хранитель сейфов получал предупреждение сразу, как только клиент открывал специальным ключом первые ворота.

Нет, охранник набирал номер ночного менеджера, дежурного по банку. В трубке раздался гудок, и он тут же включил телевизор и уставился на экран. Выпуск новостей, которые он смотрел, как раз заканчивался. Впрочем, не важно. Он еще раз взглянул на два лица, крупным планом показанные на экране.

— Oui? — раздался в трубке голос менеджера.

— У нас здесь, внизу, внештатная ситуация.

— Что случилось?

— Французская полиция разыскивает двух человек.

— И что?

— Они только что вошли в банк.

Менеджер тихо чертыхнулся, потом сказал:

— Ладно. Сейчас свяжусь с месье Берне.

Охранник повесил трубку и сразу же набрал еще один номер. На сей раз — Интерпола.

Лэнгдон удивился: ощущение было такое, что лифт не поднимается, а падает в пропасть. Он понятия не имел, на сколько этажей они углубились под землю, когда двери лифта раздвинулись. Ему было все равно. Он обрадовался, что можно наконец выйти из этого проклятого лифта.

У дверей их уже встречали. Пожилой, приятной внешности мужчина в аккуратно отглаженном фланелевом костюме. Выглядел он здесь неуместно — эдакий старомодный банковский служащий в мире самых современных высоких технологий.

— Bonsoir, — сказал мужчина. — Добрый вечер. Не будете ли столь любезны проследовать за мной, s'il vous plait^[155]? — И, не дожидаясь ответа, он развернулся и быстро зашагал по узкому металлическому коридору.

Лэнгдон с Софи прошли по нескольким коридорам, миновали ряд комнат, где стояли компьютеры с мигающими мониторами.

— Voici, — сказал их проводник, остановившись у стальной двери и распахивая ее перед ними. — Вот мыи на месте.

И Лэнгдон с Софи шагнули в совсем иной мир. Небольшая комната, в которой они оказались, походила на роскошную гостиную дорогого отеля. Куда только делись металлические панели и заклепки! Вместо них — толстые восточные ковры, темная мебель из мореного дуба, мягкие кресла. На широком столе посреди комнаты возле открытой бутылки перье стояли два хрустальных бокала на высоких ножках, в них пузырилась прозрачная жидкость. А рядом — оловянный кофейник с дымящимся ароматным кофе.

Перемещение во времени против часовой стрелки, подумал Лэнгдон. Да, швейцарцы в таких делах мастера.

Мужчина одарил их очередной лучезарной улыбкой:

— Я полагаю, это ваш первый визит к нам?

Софи помедлила, затем кивнула.

— Понял. Ключи часто передаются по наследству, и наши посетители ведут себя в первый раз несколько неуверенно. Что естественно, ведь они не знакомы с нашими порядками и правилами. — Он жестом пригласил их к столу. — Добро пожаловать, здесь все в вашем распоряжении.

— Вы сказали, ключи иногда передаются по наследству? — спросила Софи.

— Да, именно так. Ваш ключ — это все равно что счет в швейцарском банке, а счета часто наследуют из поколения в поколение. Что касается хранения золотых слитков и прочих ценностей, то самый короткий срок аренды депозитарного сейфа составляет пятьдесят лет. Плата вперед. Так что нам довелось повидать немало счастливчиков, унаследовавших целые состояния.

— Вы сказали, пятьдесят лет? — удивленно спросил Лэнгдон.

— Это минимальный срок, — ответил мужчина. — Нет, разумеется, вы можете арендовать сейф и на более длительное время, но если условия не оговорены особо и если на протяжении пятидесяти лет содержимое сейфа ни разу не было востребовано, то оно уничтожается. Могу ли я начать процесс организации доступа к вашей ячейке?

Софи кивнула:

— Да, пожалуйста.

Мужчина широким жестом указал на роскошную гостиную:

— Эта комната в личном вашем распоряжении. И предназначена она для осмотра содержимого сейфа. Как только я выйду из комнаты, вы можете сколько угодно наслаждаться созерцанием того, что лежит в вашей коробке-сейфе, перемещать и перекладывать его по вашему усмотрению. Сама коробка-сейф должна появиться вот отсюда… — Он подошел к дальней стене, где из люка в комнату, сделав изящный изгиб, входил широкий ленточный конвейер, напоминавший те, что используются в аэропортах в зале выдачи багажа. — Вставляете ключ сюда… — Тут он указал на большое электронное табло возле конвейера, чуть ниже которого виднелось уже знакомое им треугольное отверстие. — Вот сюда. И как только компьютер подтвердит соответствие вашего ключа, набираете код доступа, и вам автоматически подается ваша стальная коробка, хранящаяся внизу, в основном сейфе. Ну а когда вы закончите, ставите коробку на конвейер, снова вставляете ключ в отверстие, и процесс повторяется, только в обратном порядке. Поскольку все у нас автоматизировано, вашему имуществу гарантируется полная неприкосновенность и приватность. Даже сотрудники банка не знают о содержимом сейфов клиентов. А если понадобится что-то еще или возникнут какие-то вопросы, просто нажмете кнопку вызова вот здесь, в столе, в центре комнаты.

Софи хотела спросить что-то еще, но тут зазвонил телефон. Мужчина, похоже, несколько растерялся.

— Прошу прощения. — Он подошел к столу, где рядом с перье и кофе стоял телефон. Снял трубку и бросил в нее: — Oui?

Он слушал говорившего и озабоченно хмурился.

— Oui, oui… d'accord^[156]. — Затем опустил трубку на рычаг и нервно улыбнулся: — Извините, но вынужден вас ненадолго покинуть. Чувствуйте себя как дома. — И с этими словами он быстро направился к двери.

— Простите! — окликнула его Софи. — Нельзя ли попросить вас прояснить один момент до того, как вы уйдете? Вы вроде бы упомянули, что мы должны набрать код?

Мужчина нехотя остановился у двери, лицо его было бледно как полотно.

— Ну разумеется. Как и заведено в большинстве швейцарских банков, наши депозитные ячейки привязаны к номеру, а не к имени клиента. У вас имеется ключ и номер, не известный больше никому. Ключ — это только часть процедуры идентификации. Ее завершает личный номер. Все это делается в целях подстраховки. Ведь если вы, допустим, потеряете ключ, им может воспользоваться кто-то другой.

Софи колебалась.

— Ну а если мой благодетель не оставил мне этого номера?

Сердце у банковского служащего тревожно забилось. Эти двое явно темнят, здесь что-то не так! Однако он умудрился выдавить улыбку:

— Что ж, в таком случае призову на помощь еще одного нашего сотрудника. Он скоро подойдет.

Мужчина плотно притворил за собой дверь и, повернув тяжелую ручку, запер подозрительную парочку в комнате.

У находившегося на другом конце города, в здании Северного вокзала, агента Колле зазвонил телефон. Это был Фаш.

— У Интерпола появилась зацепка, — сказал он. — Забудь о поезде. Лэнгдон и Невё только что вошли в парижское отделение Депозитарного банка Цюриха. Скажи своим людям, чтобы немедленно выезжали туда.

— Есть какие-либо новые соображения о том, что пытался сказать Соньер агенту Невё и Роберту Лэнгдону?

— Вот арестуете их, лейтенант, тогда я их сам спрошу, лично, — ледяным тоном ответил Фаш.

Колле намек понял.

— Дом двадцать четыре по улице Аксо. Ясно. Слушаюсь, капитан! — Он повесил трубку и связался по рации со своими людьми.

Глава 43

Президент парижского отделения Депозитарного банка Цюриха Андре Берне жил в шикарной квартире над банком. Несмотря на уют и обилие обитой бархатом мебели, он всегда мечтал об особняке или квартире на рю Сен-Луи-ан-л'Иль, где можно было бы общаться с действительно выдающимися личностями, а не то что здесь, со скучными и противными богачами.

Вот выйду на пенсию, говорил себе Берне, и заполню погреба дома редкими бургундскими винами, украшу салон картинами Фрагонара и, возможно, Буше. И буду проводить дни в охоте за редкой антикварной мебелью и книгами в Латинском квартале.

Сегодня Берне не дали поспать. Разбудили, и через шесть с половиной минут он уже шагал по подземному коридору банка и выглядел при этом так, словно личный портной и парикмахер занимались его внешностью не меньше часа. На нем красовался безупречный шелковый костюм, мало того, перед тем как выйти из квартиры, Берне не забыл попрыскать в рот освежителем дыхания и аккуратно завязать галстук, уже на ходу. Ему уже приходилось встречать среди ночи важных клиентов, которые съезжались в банк с разных концов света и из разных временных поясов. И умение просыпаться быстро и сразу он позаимствовал у воинов масаев, африканского племени, известного своей способностью моментально переходить из состояния сна к бодрствованию и быть при этом в полной боевой готовности.

К бою готов, подумал Берне и тут же спохватился, что сравнение это сегодня может оказаться особенно уместным. Прибытие клиента с золотым ключом всегда требовало от сотрудников банка повышенного внимания. Но прибытие клиента с золотым ключом, которого к тому же разыскивала французская судебная полиция, ставило его в чрезвычайно деликатное положение. Банк вынес немало битв в суде, отстаивая право своих клиентов на соблюдение анонимности, невзирая на доказательства, что некоторые из этих клиентов были преступниками.

Всего пять минут, думал Берне. У меня всего пять минут, чтобы вывести этих людей из банка до прибытия полиции.

Если он поторопится, то нежелательных последствий можно благополучно избежать. Он, Берне, скажет полиции, что да, действительно, эти люди вошли в банк, но поскольку не были его клиентами и не имели цифрового кода доступа, их тут же отправили обратно. Какого черта понадобилось этому дежурному на входе звонить в Интерпол! Соблюдение конфиденциальности, очевидно, не входит в правила этого типа, а ведь получает пятнадцать евро в час!

Остановившись у двери, Берне глубоко вдохнул и расслабил мышцы. Затем изобразил на губах сладчайшую из улыбок и ворвался в комнату, подобно теплому ветерку.

— Добрый вечер, — приветствовал он клиентов. — Я Андре Берне. Чем могу по… — Остальные слова застряли в горле. Эта женщина, стоявшая перед ним… ее он никак не рассчитывал увидеть здесь, тем более в таком качестве.

— Простите, мы с вами знакомы? — спросила Софи. Она не узнала банкира, но он смотрел на нее так, точно увидел привидение.

— Нет… — с трудом выдавил Берне. — Я… э-э… кажется, нет, не знакомы. — Он глубоко вдохнул и снова изобразил улыбку. — Мой помощник сказал, у вас есть золотой ключ, но нет номера счета? Могу ли я узнать, как вы получили этот ключ?

— Мой дед передал его мне, — ответила Софи, не сводя с банкира пристального взгляда. Тот же явно все больше нервничал.

— Вот как? Ваш дед дал вам ключ, но не сообщил при этом номера?

— Просто у него не было времени, — сказала Софи. — Он, видите ли, был убит сегодня вечером.

Мужчина резко выпрямился и отпрянул.

— Жак Соньер мертв?! — В глазах его светился неподдельный страх. — Но… как?

Теперь настал черед Софи удивляться.

— Так вы знали моего деда?

Банкир Андре Берне оперся о край стола, чтобы сохранить равновесие.

— Мы с Жаком были близкими друзьями. Когда это произошло?

— Сегодня вечером, несколько часов назад. В Лувре.

Берне подошел к глубокому кожаному креслу и рухнул в него.

— Мне нужно задать вам обоим один очень важный вопрос. — Он взглянул на Лэнгдона, потом на Софи. — Кто-либо из вас имеет отношение к его смерти?

— Нет! — воскликнула Софи. — Абсолютно никакого.

Лицо Берне было мрачно. Какое-то время он молчал, потом заметил:

— Ваши снимки распространил Интерпол. Поэтому я вас и узнал. Вы обвиняетесь в убийстве.

Софи похолодела. Выходит, Фаш обратился в Интерпол? Похоже, капитан проявляет большую заинтересованность в этом деле, нежели она предполагала вначале. И она вкратце объяснила Берне, кто такой Лэнгдон и что произошло в Лувре этим вечером.

Банкир был изумлен.

— Так, умирая, ваш дедушка оставил вам послание с призывом найти мистера Лэнгдона?

— Да. И еще этот ключ. — Софи выложила золотой ключ на журнальный столик перед Берне, гербом братства вниз.

Берне взглянул на ключ, но трогать его не стал.

— Он оставил вам только этот ключ? Ничего больше? Ни записки, ни единого листка бумаги?

Софи понимала, что покидала музей в спешке, но была уверена: ничего, кроме ключа, за рамой «Мадонны в гроте» больше не было.

— Нет. Только ключ.

Берне беспомощно вздохнул:

— Боюсь, ключ дополняется десятизначным числом, которое служит кодом доступа. Без этих цифр ваш ключ бесполезен.

Десять цифр. Софи быстро прикинула в уме. Десять миллиардов возможных вариантов. Даже если параллельно задействовать все мощные компьютеры в шифровальном отделе, на получение кода могут уйти недели.

— Понимаю, месье. Просто мы подумали, вы можете чем-то помочь.

— Увы, но тут я, к сожалению, бессилен. Наши клиенты сами набирают номера через защищенный терминал, а это означает, что номера известны только им самим и компьютеру. Таким образом в нашем банке обеспечивается полная анонимность. Ну и безопасность наших сотрудников.

Софи все понимала. В крупных продуктовых магазинах действовала та же система. СОТРУДНИКИ НЕ ИМЕЮТ КЛЮЧЕЙ К СЕЙФАМ. Банк не хотел рисковать. Ведь кто-то мог и похитить ключ, а потом захватить в заложники сотрудников банка и заставить их выдать номер.

Софи уселась рядом с Лэнгдоном, взглянула на ключ, потом — на Берне. — Вы хоть приблизительно представляете, что мог хранить дед в вашем банке?

— Я абсолютно не в курсе. Это противоречило бы уставу банка.

— Месье Берне, — сказала она, — у нас очень мало времени. Позвольте мне быть предельно откровенной с вами. — С этими словами Софи взяла ключ и перевернула его так, чтобы банкир видел печать Приората Сиона. — Этот символ на ключе вам что-нибудь говорит?

Берне взглянул на изображение геральдической лилии — никаких эмоций на его лице не отразилось.

— Нет. Многие наши клиенты украшают свои ключи девизами или инициалами.

Софи вздохнула, не сводя с него пристальных глаз.

— Эта печать — символ тайного общества, известного под названием «Приорат Сиона».

Снова никакой реакции на непроницаемом лице Берне.

— Мне об этом ничего не известно. Да, мы с вашим дедом были дружны, но говорили в основном о бизнесе. — Он поправил галстук. С первого взгляда становилось ясно, что этот человек нервничает.

— Месье Берне, — продолжала давить на него Софи, — дед звонил мне сегодня и сообщил, что нам с ним угрожает большая опасность. Сказал, что хочет мне кое-что передать. Оставил вот этот ключ. А теперь он мертв. Любая информация от вас может оказаться очень важной.

На лбу у Берне проступили мелкие капельки пота.

— Вам надо выбраться из этого здания. Боюсь, полиция скоро прибудет. Охранник, работающий на входе, счел своим долгом сообщить в Интерпол.

Софи тоже была явно встревожена. Однако не преминула попытаться еще раз:

— Дедушка говорил, что должен рассказать мне правду о моей семье. Вам известно, о чем могла идти речь?

— Мадемуазель, ваша семья погибла в автокатастрофе, когда вы сами были еще совсем маленькой девочкой. Мои соболезнования. Я знаю, Жак очень любил вас. Несколько раз говорил мне о том, как сожалеет, что вы с ним больше не видитесь.

Софи не знала, что на это ответить.

— Скажите, — спросил Лэнгдон, — как вы думаете, может содержимое сейфа иметь какое-то отношение к Сангрил?

Берне взглянул на него как-то странно.

— Понятия не имею, о чем это вы. — Тут у него зазвонил мобильный телефон, и он снял аппарат с ремня. — Oui? — Он слушал, и на лице его все отчетливее читалась озабоченность. — La police? Si rapidement?^[157] — Он тихо чертыхнулся, затем отдал какие-то распоряжения по-французски и добавил, что будет в вестибюле через минуту.

Повесив трубку телефона, Берне обратился к Софи:

— Полиция среагировала быстрее, чем обычно. Прибыли, пока мы тут говорили.

Но Софи вовсе не намеревалась уходить с пустыми руками.

— Скажите им, что мы сейчас придем, уже вышли. Если захотят обыскать банк, требуйте ордер. Это займет какое-то время.

— Послушайте, — сказал Берне, — Жак был мне другом, к тому же наш банк не допустит такого давления со стороны властей. Именно по этим двум причинам я не позволю арестовать вас на моей территории. Дайте мне минуту, и я соображу, как помочь вам выйти из банка незамеченными. Кроме того, для меня совершенно недопустимо оказаться замешанным в такую историю. — Он поднялся и торопливо направился к двери. — Оставайтесь здесь. Я отдам несколько распоряжений и тут же вернусь.

— Но наша коробка-сейф, — возразила Софи. — Мы никак не можем уйти без нее.

— Здесь я ничем не могу помочь, — ответил Берне, подойдя к двери. — Вы уж извините.

Какое-то время Софи молча смотрела на затворившуюся за ним дверь, соображая, может ли быть так, что номер счета находился в одной из посылок или писем, которыми дед засыпал ее на протяжении последних лет и которые она не удосужилась вскрыть.

Тут Лэнгдон резко поднялся из-за стола, и она заметила, как оживленно блеснули его глаза.

— Чему вы улыбаетесь, Роберт?

— Ваш дед — настоящий гений!

— Простите, не поняла…

— Десять цифр!

Софи никак не могла понять, о чем это он.

— Номер счета, — сказал Соньер и расплылся в радостной улыбке. — На сто процентов уверен, он оставил его нам!

— Где?

Лэнгдон достал распечатку снимка с места преступления и положил на журнальный столик. Софи достаточно было взглянуть на первую строчку, чтобы понять: Лэнгдон прав.

13-3-2-21-1-1-8-5

На вид идола родич!

О мина зла!

P. S. Найти Роберта Лэнгдона.

Глава 44

— Десять цифр… — пробормотала Софи, не сводя глаз с распечатки.

13-3-2-21-1-1-8-5

Дедуля написал номер счета на полу в Лувре!

Впервые увидев нацарапанную на паркете последовательность Фибоначчи, она решила, что единственной целью деда было привлечь внимание отдела криптографии и, следовательно, подключить к расследованию ее, Софи. Позже она поняла, что числа являлись также ключом к расшифровке следующих строк — порядок хаотичен… это есть не что иное, как цифровая анаграмма. И вот теперь она, к своему изумлению, увидела, что цифры эти имеют еще большее значение. Они определенно являются последним ключом, открывающим сейф — тайник деда.

— Он был мастером двойных загадок, — сказала Софи Лэнгдону. — Обожал все, что имеет множество значений и скрытый смысл. Код внутри кода.

Лэнгдон уже направлялся к электронному табло рядом с лентой конвейера. Софи схватила компьютерную распечатку и бросилась следом.

Под табло виднелось отверстие, аналогичное тем, что на входе в банк. На экране мерцал логотип самого банка в виде креста. Софи не стала терять времени даром и вставила ключ в треугольное отверстие. Экран тут же ожил.

НОМЕР СЧЕТА

Замигала стрелка курсора. Пауза.

Десять чисел… Софи начала вслух считывать числа с распечатки, а Лэнгдон печатал их на компьютере.

НОМЕР СЧЕТА 1332211185

Едва он успел ввести последнюю цифру, как экран снова ожил. На нем появился текст на нескольких языках. Верхняя строка — на английском.

ОСТОРОЖНО

Перед тем как нажать клавишу ENTER, пожалуйста, проверьте, правильно ли набран номер счета.

В случае отказа компьютера принять номер вашего счета в целях вашей же безопасности система автоматически блокируется.

— Да тут у них функциональный терминатор, — хмурясь, заметила Софи. — Похоже, у нас только одна попытка.

Обычно владельцы банковских карт имеют три попытки набрать пин-код. Так что эта машина мало походила на простой банкомат.

— Вроде бы все правильно. — Лэнгдон еще раз проверил набранные им цифры, сверяясь с распечаткой. И указал на клавишу ENTER. — Ну, смелей!

Софи протянула указательный палец к клавише и тут же отдернула его. Ей пришла в голову довольно странная мысль.

— Давайте же! — продолжал настаивать Лэнгдон. — Берне скоро будет тут.

— Нет. — Она убрала руку. — Это совсем не тот номер.

— Разумеется, тот! Десять чисел. Что еще надо?

— Слишком беспорядочный набор.

Слишком беспорядочный? Лэнгдон был категорически с ней не согласен. В каждом банке клиентам советуют выбирать в качестве пин-кода беспорядочный набор цифр, чтобы никто не мог догадаться. И уж тем более здешним клиентам, хранящим огромные ценности.

Софи стерла все, что они только что напечатали, и взглянула на него:

— Вряд ли это было совпадением, что произвольно взятые цифры можно переставить и получить последовательность Фибоначчи.

Лэнгдон не мог не согласиться, что смысл в ее утверждении есть. Ведь чуть раньше этим же вечером Софи, переставив цифры, превратила их бессмысленный набор в последовательность Фибоначчи. Стало быть, и другие могли додуматься до этого.

Софи подошла к клавиатуре и начала по памяти набирать цифры в ином порядке.

— Скажу вам даже больше. Учитывая любовь деда к разным символам и кодам, он должен был бы выбрать набор чисел, который что-то ему говорит, который он сможет легко запомнить. — Она допечатала строку и улыбнулась краешками губ. — Он выбрал бы нечто такое, что только на первый взгляд кажется беспорядочным… а на деле все иначе.

Лэнгдон взглянул на экран.

НОМЕР СЧЕТА 1123581321

Смотрел он всего секунду, но сразу понял, что Софи права.

Последовательность Фибоначчи.

1-1-2-3-5-8-13-21

Если превратить последовательность Фибоначчи в простой набор из десяти цифр, она становится практически неузнаваемой. Запомнить легко, а на первый взгляд цифры кажутся выбранными наугад. Гениальный, потрясающий цифровой код, который Соньер никогда бы не забыл. Более того, он в полной мере объяснял, почему нацарапанные на полу Лувра цифры можно легко переставить и превратить в знаменитую прогрессию. Софи наклонилась и надавила на клавишу ENTER.

Никакого результата.

По крайней мере ничего такого, что можно было бы увидеть.

В этот момент под ними, глубоко под землей, в подвальном помещении — сейфе банка, пришел в движение робот. Он походил на когтистую стальную лапу. Вот лапа, скользящая по транспортеру, зашевелилась в поисках заданных ей координат. Внизу, прямо под ней, на бетонном полу стояли тысячи идентичных пластиковых ящиков… точно миниатюрные гробики в подземном склепе.

Вот транспортер подвел лапу к нужному месту, когти опустились, электрический глаз сверился с кодом, указанным на ящике. Затем с непостижимой ловкостью и быстротой когти ухватили тяжелый предмет и подняли ящик вертикально вверх. Пришел в движение приводной механизм, и лапа перенесла ящик в дальний конец помещения, а затем замерла над лентой стационарного конвейера.

Осторожно опустила ящик на ленту и отодвинулась в сторону.

Как только лапа освободилась, пришла в движение лента.

Находившиеся наверху Софи и Лэнгдон с облегчением выдохнули, увидев, что пришла в движение лента конвейера. Стоя возле нее, они чувствовали себя усталыми путешественниками, ожидающими багаж, но не знающими, что в нем.

Лента конвейера вползала в комнату справа, в узкую щель под дверцей, которая могла подниматься и опускаться. Вот дверца поползла вверх, и на ленте появилась большая черная коробка из толстого, словно литого пластика. Она оказалась куда крупнее, чем они ожидали. Коробка походила на переносной домик для домашних питомцев, только без дырочек для воздуха.

Она подплыла и остановилась прямо перед ними.

Лэнгдон с Софи стояли молча, рассматривая таинственную коробку.

Как и все остальное в этом банке, коробка была исполнена в «индустриальном» стиле: металлические защелки, тяжелая металлическая ручка, пластина с кодовыми цифрами наверху. Софи она напомнила огромный ящик для инструментов.

Не желая больше тратить время даром, Софи подошла и отперла защелки. Затем покосилась на Лэнгдона. Тот тоже подошел, и они вместе подняли тяжелую крышку. Они сделали еще шаг вперед, наклонились и стали рассматривать содержимое.

В первый момент Софи показалось, что коробка пуста. Затем она все же разглядела нечто. На самом дне. Всего один предмет.

Шкатулка полированного дерева, размером приблизительно с коробку для обуви. Цвет дерева темно-пурпурный, фактура зернистая. Розовое дерево, поняла Софи. Дедулино любимое. На крышке искусно выгравированное изображение розы. Они с Лэнгдоном обменялись озадаченными взглядами. Софи наклонилась и вытащила шкатулку.

Господи, до чего же тяжелая!

Она осторожно понесла ее к столу и поставила посередине. Лэнгдон подошел и стал рядом, разглядывая сундучок с сокровищами, добыть которые послал их дед Софи.

Роберт изумленно созерцал выгравированный на крышке рисунок: роза с пятью лепестками. О, сколько раз доводилось ему видеть этот символ!

— Роза с пятью лепестками, — пробормотал он. — Символ Приората для обозначения чаши Грааля.

Софи подняла на него глаза. Лэнгдон понял, о чем она думает. Он и сам думал о том же. Размеры шкатулки, ее солидный вес, символ Приората на крышке — все это приводило к одному неизбежному выводу. В этой шкатулке хранится чаша Христа. И Лэнгдон в очередной раз напомнил себе, что это просто невозможно.

— Размер подходящий, — шепнула Софи. — В самый раз для… чаши.

Но это просто не может быть чаша!

Софи придвинула шкатулку к себе, намереваясь открыть. И едва успела сдвинуть ее с места, как произошло нечто неожиданное. Внутри, в шкатулке, что-то булькнуло.

Лэнгдон поразился. Там, внутри, жидкость?..

— Вы слышали? — спросила Софи.

Лэнгдон кивнул:

— Жидкость.

Софи протянула руку, осторожно сняла защелку и приподняла крышку. Ничего похожего на предмет, находившийся в шкатулке, Лэнгдону ни разу не доводилось видеть. Впрочем, одно сразу же стало ясно. Это определенно не чаша Христова.

Глава 45

— Полиция блокировала улицу, — сказал Андре Берне, входя в комнату. — Так что выбраться отсюда вам будет не просто. — Только затворив за собой дверь, Берне увидел на ленте транспортера тяжелый пластиковый ящик и так и замер. Так им удалось получить доступ к сейфу Соньера?

Софи с Лэнгдоном стояли у стола, склонившись над предметом, напоминавшим большую деревянную шкатулку для драгоценностей. Софи тут же захлопнула крышку.

— Как видите, мы в конце концов узнали номер счета, — сказала она.

Берне лишился дара речи. Это обстоятельство все круто меняло. Он отвел глаза от шкатулки и пытался сообразить, каким должен быть его следующий шаг. Я должен, просто обязан вывести их из банка! Но с учетом того, что полиция успела перекрыть все дороги, путь был только один.

— Мадемуазель Невё, если я помогу вам выбраться из банка, вы заберете этот предмет с собой? Или все же лучше вернуть его в хранилище?

Софи взглянула на Лэнгдона, потом — на Берне.

— Нам необходимо забрать его.

Берне кивнул:

— Очень хорошо. Что бы там ни находилось, думаю, будет лучше, если вы завернете это в пиджак и будете держать там. Я бы предпочел, чтобы наши сотрудники ничего не видели.

Лэнгдон скинул пиджак, Берне тем временем поспешил к конвейерной ленте, закрыл пустой ящик и набрал на компьютере серию команд. Лента пришла в движение, унося ящик обратно в подземелье. Выдернув золотой ключ из отверстия, Берне протянул его Софи, потом сделал жест в направлении выхода:

— Сюда, пожалуйста. И прошу, поторопитесь.

Поднявшись на грузовом лифте в соседнее с главным вестибюлем помещение, Берне с беглецами увидели в подземном гараже мечущиеся лучи света — это полицейские обыскивали все вокруг. Берне нахмурился. Возможно, выход на пандус тоже перекрыт. А вдруг не получится выпроводить их отсюда? При этой мысли его пробрал озноб.

И тогда он жестом указал на маленький бронированный фургончик банка. Предоставление таких машин тоже входило в сферу услуг, оказываемых Депозитарным банком Цюриха.

— Забирайтесь в отделение для грузов, — скомандовал он. Открыл массивную заднюю дверцу и жестом пригласил их внутрь, где тоже сверкала сталь. — Я сейчас вернусь.

Софи с Лэнгдоном забрались в машину, а Берне поспешил к будке надзирателя за грузовым отсеком, вошел, взял ключи от бронированной машины, не забыв прихватить также куртку и кепи водителя. И начал надевать куртку прямо поверх костюма с галстуком. Потом вдруг увидел кобуру. На обратном пути снял со специальной стойки пистолет водителя, сунул его в кобуру и уже потом застегнул куртку на все пуговицы. Вернувшись к машине, Берне поглубже надвинул кепи на лоб и взглянул на Софи с Лэнгдоном, стоявших в стальной коробке.

— Может, вам понадобится, — сказал Берне, щелкнул выключателем, и под потолком кузова загорелась одинокая лампочка. — И знаете что, лучше сядьте. И чтобы ни звука, пока не выедем из ворот.

Софи с Лэнгдоном уселись на металлический пол. Лэнгдон прижимал к груди заветную шкатулку, завернутую в пиджак. Берне захлопнул тяжелые задние двери, и они оказались запертыми в броневике. Затем Берне уселся за руль и включил зажигание.

Бронированная машина катила по пандусу, и Берне почувствовал, как из-под козырька кепи на лоб стекает пот. Впереди просто море огоньков, он не ожидал, что здесь соберется так много полицейских. Вот он увидел, как внутренние ворота услужливо распахнулись, чтобы пропустить их. Берне проехал и подождал, пока ворота за ними закроются, прежде чем подъехать к следующим. Но вот отворились и вторые, и впереди замаячил выезд. Все было в порядке. Если не считать того, что полицейская машина перегородила пандус.

Берне смахнул пот со лба и двинулся вперед.

Из машины вылез долговязый офицер и взмахом руки приказал остановиться. Перед зданием банка были припаркованы еще четыре полицейских автомобиля.

Берне остановился. Еще глубже надвинул кепи на лоб и изобразил зверское выражение лица, насколько ему позволяло воспитание. Затем отворил дверцу и, не вылезая из машины, взглянул сверху вниз на агента. Тот смотрел строго и подозрительно.

— Qu'est-ce qui se passe?^[158] — нарочито грубым тоном спросил Берне.

— Je suis Jerome Collet, — представился агент. — Lieutenant Police Judiciaire. — И взмахом руки указал на фургон: — Qu'est-ce qu'ily a là dedans?^[159]

— А я почем знаю, — грубо буркнул в ответ Берне. — Я всего лишь водитель.

На Колле это заявление, похоже, не произвело впечатления.

— Мы ищем двух преступников.

Берне расхохотался:

— Тогда вы по адресу. Кое у кого из тех козлов, на кого я работаю, столько деньжищ, что они наверняка преступники.

Агент показал ему увеличенную фотографию из паспорта Роберта Лэнгдона.

— Скажите, был этот человек сегодня у вас в банке?

Берне пожал плечами:

— А я знаю?.. Меня к клиентам на пушечный выстрел не подпускают. Вам надо пройти внутрь и спросить у дежурного на входе.

— Но ваше банковское начальство требует ордер на обыск. Только тогда мы сможем войти.

Берне скроил гримасу отвращения:

— Бюрократы хреновы! Нет, только больше ничего мне не говорите, иначе я заведусь.

— Будьте добры, покажите, что у вас в машине. Откройте заднюю дверь.

Берне вытаращил глаза на агента и расхохотался:

— Открыть? Думаете, у меня есть ключи? Думаете, они нам доверяют? Знали б вы, сколько мне здесь платят! Какие-то жалкие крохи!

Агент склонил голову набок, смотрел скептически.

— Вы хотите сказать, у вас нет ключей от этой машины?

Берне покачал головой:

— Только от зажигания. Не от груза. Содержимое фургонов опечатывают еще внутри, после погрузки. Ну и потом водитель ведет машину, приезжает куда надо, и уже там, при разгрузке, машину отпирают другие. Прежде чем выехать, мы звоним и спрашиваем, есть ли у получателя ключи. Только тогда мне дают добро на выезд. Ни секундой раньше. Так что я никогда не знаю, что, черт возьми, везу.

— А когда опечатали груз этой машины?

— Должно быть, несколько часов назад. А ехать мне аж до самого Сен-Туриала. Ключи от груза уже там.

Агент не ответил, глаза его так и сверлили Берне, словно он пытался прочесть его тайные мысли. По носу Берне сползла капля пота.

— Не возражаете, если я проеду? — спросил он и вытер нос рукавом. — Путь не близкий, время поджимает.

— Скажите, а у вас все водители носят «Ролекс»? — спросил вдруг Колле и указал на запястье Берне.

Тот проследил за направлением его взгляда и, к ужасу своему, увидел, что из-под рукава комбинезона поблескивает браслет безумно дорогих часов. Merde!

— Это дерьмо? Купил за двадцать евро у одного тайваньца, уличного торговца в Сен-Жермен-де-Пре. Вам могу уступить за сорок.

Агент помялся еще немного и наконец отступил.

— Нет, спасибо, не надо. Счастливого пути.

Берне не осмеливался дышать до тех пор, пока фургон не отъехал от здания банка метров на пятьдесят, если не больше. Впрочем, теперь перед ним стояла другая проблема. Его груз. Куда везти этих людей?

Глава 46

Сайлас лежал лицом вниз на холщовой подстилке посреди комнаты и ждал, когда свежие раны на спине хоть немного обветрятся. Сегодняшняя процедура самобичевания и умерщвления плоти утомила его. Голова кружилась. Он еще не снял подвязку с шипами и чувствовал, как по внутренней стороне бедра стекает кровь. Но он не находил себе оправдания, а потому не спешил снимать подвязку.

Я подвел Церковь.

Что еще хуже, я подвел самого епископа.

Сегодня у епископа Арингаросы особый день. Пять месяцев назад епископ вернулся со встречи в обсерватории Ватикана, где узнал нечто такое, после чего сильно изменился. Несколько недель он пребывал в депрессии, а потом поделился новостями с Сайласом.

— Но это просто невозможно! — воскликнул Сайлас. — Я отказываюсь верить!

— Это правда, — сказал Арингароса. — Сколь ни кажется невероятным, но это истинная правда. Всего через шесть месяцев.

Слова епископа страшно напугали Сайласа. Он много молился за него, но даже в те черные дни его вера в Бога и «Путь» ни разу не была поколеблена. Лишь месяц спустя он узнал о том, что сгустившиеся над ними тучи чудесным образом развеялись и впереди вновь забрезжил свет надежды.

Божественное вмешательство — так называл это Арингароса.

Впервые за долгое время епископ смотрел в будущее без страха.

— Сайлас, — шепнул он, — Господь осенил нас своей благодатью, дал возможность защитить «Путь». Наша битва, как и все остальные битвы на свете, требует жертв. Ты готов быть солдатом Создателя нашего?

Сайлас рухнул на колени перед епископом Арингаросой, человеком, подарившим ему новую жизнь, и сказал:

— Я всего лишь овца в стаде Пастыря нашего. Веди меня туда, куда велит сердце. И я пойду.

Когда Арингароса описал все открывавшиеся перед ним возможности, Сайлас окончательно уверовал в то, что это дело рук и промысла Божьего. Чудесная судьба! Арингароса связал его с человеком, который и предложил этот план. Человек предпочел назваться Учителем. И хотя Сайлас ни разу не видел Учителя, говорили они только по телефону, он благоговел перед ним, был потрясен глубиной его веры и широтой власти, которая распространялась, казалось, на всех и вся. Учитель, как представлялось Сайласу, знал все, у него везде были глаза и уши. Откуда он получал всю информацию, Сайлас понятия не имел, но и Арингароса очень верил в Учителя и вселил в Сайласа то же чувство.

— Делай то, что говорит тебе Учитель, исполняй каждую его команду, — внушал епископ Сайласу. — И тогда мы победим!

Победим! И вот теперь Сайлас смотрел на голые деревянные полы кельи и понимал, что победа ускользнула у них из-под носа. Учителя обманули. Краеугольный камень оказался ложным следом. И все надежды пошли прахом.

Сайласу хотелось позвонить епископу Арингаросе и предупредить его, но на сегодня Учитель распорядился перекрыть все каналы прямой связи между ними. Ради нашей же собственной безопасности.

И вот наконец, уступая нестерпимому искушению, Сайлас встал на ноги и поднял валявшуюся на полу сутану. Достал из кармана мобильник. И, потупившись от смущения, набрал номер.

— Учитель, — прошептал он, — все пропало. — И затем поведал всю правду о том, что произошло.

— Слишком уж быстро ты теряешь веру, — ответил ему Учитель. — Я только что получил неожиданные и весьма приятные для нас известия. Тайна не утеряна. Жак Соньер перед смертью успел передать информацию. Скоро позвоню, жди. Работа наша еще не завершена.

Глава 47

Поездка в плохо освещенном металлическом кузове бронированного фургона походила на перемещение в одиночной камере. Лэнгдон пытался побороть знакомое неприятное чувство — боязнь замкнутого пространства. Берне сказал, что отвезет нас на безопасное расстояние от города. Но куда? Как далеко?..

Ноги у Лэнгдона затекли от неподвижного сидения на металлическом полу, и он сменил позу. К груди он по-прежнему прижимал драгоценную шкатулку, которую все же удалось вывезти из банка.

— Кажется, мы выехали на автомагистраль, — шепнула Софи.

И действительно, после остановки на пандусе грузовик резко рванул с места, потом минуту или две ехал, сворачивая то влево, то вправо, и вот теперь быстро набирал скорость. Софи и Роберт чувствовали, как гудят под ними пуленепробиваемые шины от соприкосновения с гладким асфальтом. Лэнгдон опустил драгоценный сверток на пол, развернул и достал шкатулку розового дерева. Софи подвинулась поближе, теперь они сидели бок о бок. «Мы с ней похожи на маленьких ребятишек, склонившихся над рождественским подарком», — подумал Лэнгдон.

По контрасту с теплыми оттенками палисандрового дерева инкрустированная роза на крышке была сработана из породы более светлых тонов, возможно, из тополя, и даже в полумраке излучала, казалось, слабое свечение. Роза. Многие армии и религии пользовались этим символом, не чужд он был и тайным обществам. Розенкрейцеры. Рыцари Розового креста.

— Давайте, — сказала Софи. — Откройте же ее.

Лэнгдон глубоко вздохнул и перед тем, как поднять крышку, бросил последний восхищенный взгляд на изысканное изображение цветка с пятью лепестками. Затем отпер защелку, приподнял крышку, и взорам их предстал находившийся внутри предмет.

Лэнгдон успел пофантазировать на тему того, что может находиться в этой шкатулке, но теперь было ясно: ни одна из самых смелых его фантазий не подтвердилась. В шкатулке, обитой блестящим малиновым шелком, угнездился предмет, постичь предназначение которого с первого взгляда было просто невозможно.

Это был каменный цилиндр размером примерно с банку для упаковки теннисных мячей, сделанный из белого, хорошо отполированного мрамора. Но при этом он был не цельным, а собранным из отдельных частей. Пять мраморных дисков размером с пончик накладывались друг на друга и скреплялись между собой изящной медной полоской. Вообще все это очень походило на калейдоскоп с колесиками. Концы цилиндра прикрывали чашечки из мрамора, отчего заглянуть в него оказалось невозможно. По бульканью жидкости внутри можно было догадаться, что цилиндр полый.

Но гораздо больше Лэнгдона заинтриговали надписи, выгравированные на внешней поверхности цилиндра. На каждом из пяти дисков были аккуратно и четко выгравированы серии букв, весь алфавит, причем на каждом диске разный. Цилиндр с буквами напомнил Лэнгдону любимую игрушку его детства, трубочку, состоявшую из нескольких «стаканчиков» с буквами, вращая которые можно было составлять разные слова.

— Поразительно, не правда ли? — прошептала Софи. Лэнгдон посмотрел на нее:

— Прямо не знаю, что и сказать. Что за чертовщина?

В глазах Софи замерцал огонек.

— Мой дед вырезал такие из дерева, это было его хобби. А вообще это изобретение Леонардо да Винчи.

Даже в полумраке, царившем в кузове, было видно, как изумился Лэнгдон.

— Да Винчи? — пробормотал он, всматриваясь в странный цилиндр.

— Да. Эта штука называется криптекс. Если верить деду, ее украшают отрывки из секретных дневников Леонардо.

— Но для чего предназначен этот цилиндр?

Софи вспомнила все сегодняшние события и сделала единственный возможный вывод:

— Это тоже сейф. Для хранения секретной информации.

Лэнгдон удивленно воззрился на нее.

Софи объяснила, что одним из любимых занятий ее деда было конструирование моделей по изобретениям да Винчи. Талантливый ремесленник, Жак Соньер, проводивший долгие часы у себя в мастерской, просто обожал создавать имитации произведений различных великих мастеров — ювелирные изделия Фаберже (пепельницы и вазочки, украшенные перегородчатой эмалью) и менее изящные, но куда более практичные поделки по наброскам Леонардо да Винчи.

Даже беглого просмотра дневников да Винчи было достаточно, чтобы понять, почему этот светоч науки и искусств был столь знаменит открытиями, так и не воплощенными в реальность. Да Винчи начертил планы и схемы сотен изобретений, которые так и не удалось создать. И любимейшим времяпрепровождением Соньера было воплощение в реальность самых невразумительных проектов Леонардо: хронометров, водяных насосов, криптексов и даже робота в доспехах средневекового французского рыцаря во всех деталях — теперь рыцарь украшал письменный стол в его кабинете. Спроектированный Леонардо с целью изучения анатомии и наследственности в 1495 году, этот робот-рыцарь был снабжен специальным механизмом, который приводил в движение все его суставы. Он мог сидеть, размахивать руками, двигать головой на гибкой шее, а также открывать и закрывать рот. Одетый в доспехи рыцарь был, по мнению Софи, самым прекрасным творением деда… до тех пор, пока она не увидела в шкатулке розового дерева криптекс из белого мрамора.

— Как-то он сделал для меня почти такой же, когда я была маленькой, — сказала Софи. — Но такого красивого и искусного видеть не доводилось.

Лэнгдон не отводил глаз от шкатулки.

— А я никогда не слышал о криптексах.

Софи не удивилась. Большинство нереализованных изобретений Леонардо никогда не изучались, даже названий не получили. Термин «криптекс» был, по всей вероятности, изобретен ее дедом. Вполне подходящее название для прибора, использующего достижения криптографии в целях защиты информации, нанесенной на валик или свиток.

Софи знала, что да Винчи является пионером в области криптографии, пусть даже эти его изобретения и не получили признания. Преподаватели Лондонского университета, знакомя студентов с новейшими методами шифрования для сохранения компьютерных данных, превозносили Циммермана и Шнейера, но ни разу не упомянули о том, что именно Леонардо еще несколько веков назад первым изобрел рудиментарные формы шифровального ключа. И разумеется, поведал Софи об этом не кто иной, как ее дед.

Бронированный фургон мчался по автостраде, а Софи тем временем объясняла Лэнгдону, что именно криптекс Леонардо способствовал разрешению проблемы безопасной передачи посланий на большие расстояния. В эпоху отсутствия телефонов и электронной почты у человека, желавшего передать не предназначенную для посторонних глаз информацию кому-то, кто находился далеко от него, не было другого выхода, кроме как записать ее и передать через надежного посыльного. Увы, посыльный, заподозривший, что послание содержит особо ценную информацию, не всегда мог противостоять искушению заработать больше денег и перепродать письмо заинтересованным лицам, вместо того чтобы честно доставить по адресу.

Самые великие умы в истории человечества бились над проблемой защиты информации и изобрели шифрование. Юлий Цезарь придумал специальное закодированное письмо, получившее название «Шкатулка Цезаря». Мария, королева Шотландии, создала свой шифр на основе перемещения букв и передавала из тюрьмы тайные послания. И наконец, блистательный арабский ученый Абу Юсуф Исмаил аль-Кинди защищал свои тайны с помощью хитроумносоставленного из букв нескольких алфавитов шифра.

Да Винчи же предпочел математическим и шифровальным методам механический. Криптекс. Портативный контейнер, способный защитить письма, карты, диаграммы, да что угодно, от постороннего глаза. Информацией, содержавшейся в криптексе, мог воспользоваться лишь человек, знавший пароль доступа.

— Нам нужен пароль, — сказала Софи, указав на диски с буквами. — Криптекс работает по принципу современных комбинационных замков для велосипедов. Если выстроить диски должным образом, замок откроется. У этого криптекса пять дисков с буквами. Если вращать их в заранее определенной последовательности, внутренние тумблеры выстроятся так, как надо, и цилиндр распадется на части.

— А внутри?..

— Как только цилиндр распадется на части, вы получите доступ к полому отделению в его центре. И там может храниться листок бумаги или какой-либо иной предмет, содержащий секретную информацию.

Лэнгдон окинул ее недоверчивым взглядом:

— Так вы говорите, ваш дед дарил вам нечто подобное, когда вы были еще девочкой?

— Да, только размером поменьше. Целых два раза в качестве подарков на день рождения. Дарил мне криптекс и загадывал загадку. Ответ загадки служил паролем для криптекса; стоило разгадать ее, и можно было открыть цилиндр и получить поздравительную открытку.

— Уж больно много возни ради какой-то там открытки.

— Нет, открытка тоже была непростая. С очередной загадкой, или ключом. Мой дед затевал настоящую охоту за сокровищами по дому, ряд отгадок, или ключей, неизбежно приводил меня к настоящему подарку. Каждая такая охота была своеобразным испытанием характера и сообразительности. Ну и в конце всегда ждала награда. Кстати, его загадки были далеко не простыми.

Лэнгдон снова скептически покосился на цилиндр:

— Но почему просто не попытаться расколоть его на части? Или раздавить? Эти металлические прокладки выглядят такими хрупкими. И мрамор, как известно, камень хрупкий.

Софи улыбнулась:

— Да потому, что Леонардо да Винчи это тоже предусмотрел. Он конструировал криптекс таким образом, что при малейшей попытке добраться силой до его содержимого информация саморазрушалась. Вот смотрите. — Софи сунула руку в шкатулку и осторожно вынула цилиндр. — Любую информацию сначала записывали на папирусном свитке.

— Не на пергаменте?

Софи покачала головой:

— Нет, именно на папирусе. Знаю, пергамент из кожи барашка более прочный материал и в те дни был распространен шире, но записывали всегда на папирусе. И чем тоньше он был, тем лучше.

— Ясно.

— Перед тем как положить папирусный свиток в специальное отделение, его сворачивали. Наматывали на тончайший стеклянный сосуд. — Она легонько встряхнула криптекс, и жидкость внутри забулькала. — Сосуд с жидкостью.

— Какой такой жидкостью?

Софи улыбнулась:

— С уксусом.

Лэнгдон задумался на секунду, потом кивнул:

— Гениально!

Уксус и папирус, подумала Софи. Если кто-то попытается силой вскрыть цилиндр, стеклянный сосуд разобьется, и уксус быстро растворит папирус. Ко времени, когда взломщик доберется до тайного послания, оно превратится в мокрый комок, на котором не разобрать ни слова. — Как видите, — сказала Софи, — единственный путь получить тайную информацию предполагает знание пароля, слова из пяти букв. Здесь у нас пять дисков, на каждом по двадцать шесть букв. Двадцать шесть умножить на пять… — Она быстро подсчитала в уме. — Приблизительно двенадцать миллионов вариантов.

— Раз так, — заметил Лэнгдон с таким выражением, точно уже прикидывал в уме все эти двенадцать миллионов, — то что за информация может быть внутри?

— Что бы там ни было, ясно одно: мой дед отчаянно пытался сохранить ее в тайне. — Софи умолкла, закрыла шкатулку и какое-то время разглядывала розу с пятью лепестками, инкрустированную на крышке. Что-то ее явно беспокоило. — Вы вроде бы говорили, что Роза — это символ чаши Грааля?

— Да. В символике Приората Роза и Грааль являются синонимами.

Софи нахмурилась:

— Странно. Дед всегда говорил, что Роза символизирует собой тайну. Вешал цветок розы на дверь своего кабинета в доме, когда ему предстояло сделать конфиденциальный звонок и он не хотел, чтобы я его беспокоила. И меня заставлял делать то же самое.

Вот что, милая, говорил ей дед, чем держать двери на замке, куда лучше украсить их розой, этим цветком тайны. И никто не будет друг друга беспокоить. Только так мы научимся уважать и доверять друг другу. Вешать розу на дверь — это древний римский обычай.

— Sub rosa, — сказал вдруг Лэнгдон. — Древние римляне вешали розу на дверь, когда хотели показать, что встреча носит конфиденциальный характер. И каждый из присутствующих понимал, что все сказанное под розой — sub rosa — должно храниться в секрете.

И дальше Лэнгдон объяснил Софи, что Роза, эквивалент тайны, была избрана символом Приората не только по этой причине. Rosa rugosa, один из древнейших видов этого растения, имела пять лепестков, расположенных по пятиугольной симметрии, подобно путеводной звезде Венере. А потому именно изображение Розы связывали с женским началом. Кроме того, Роза была тесно связана с концепцией «верного пути», и символ ее использовался в навигации. Компас Розы помогал путешественникам ориентироваться, то же самое можно было сказать и о линиях Розы, или долготы, указанных на картах. По этой причине Роза стала символом и ссылкой на Грааль, говорившими сразу на нескольких уровнях о тайне, женском начале и путеводной звезде, которая одна на свете могла указать человеку истину.

Лэнгдон закончил свой короткий рассказ, и внезапно лицо его омрачилось.

— Роберт? Что такое, в чем дело?

Он снова посмотрел на шкатулку палисандрового дерева.

— Sub… rosa, — тихо пробормотал он с выражением неподдельного, даже какого-то боязливого удивления. — Быть того не может!

— Чего?

Лэнгдон поднял на нее глаза.

— Под знаком Розы, — прошептал он. — Этот криптекс… кажется, я знаю, что он собой представляет.

Глава 48

Лэнгдон и сам с трудом верил в свое предположение. Однако с учетом того, кто дал им этот мраморный цилиндр, каким именно образом попал он к ним в руки, а также того факта, что на крышке красовалась пяти-лепестковая Роза, вывод напрашивался только один.

У нас в руках краеугольный камень.

То была особая, не похожая на другие, легенда.

Краеугольный камень лежит под знаком Розы и содержит закодированное послание.

Лэнгдон попытался собраться с мыслями.

— Скажите, ваш дед когда-нибудь упоминал при вас о предмете под названием la clef de voûte?

— Ключ к сейфу? — перевела Софи.

— Нет, это дословный перевод. Clef de voûte — это распространенный архитектурный термин. И слово «voûte» означает не банковский сейф, a «vault» — свод арки в архитектуре. Ну, к примеру, сводчатый потолок.

— Но к сводчатым потолкам нет ключей.

— Сколь ни покажется вам странным, есть. Для построения каменной арки требуется центральный клинообразный камень в самом верху, который соединяет все части и несет на себе весь вес конструкции. Ну и в чисто архитектурном смысле его можно назвать ключевым камнем. А по-английски его еще называют краеугольным камнем. — Лэнгдон вопросительно взглянул на Софи: хотелось знать, поняла ли она его.

Софи пожала плечами и вновь взглянула на криптекс.

— Но какой же это краеугольный камень?

Лэнгдон не знал, как лучше начать. Секретом постройки каменных арок в совершенстве владели члены масонского братства, еще на ранней стадии его существования. Они рьяно охраняли свой секрет. Градус королевской арки. Архитектура. Краеугольные камни. Все это взаимосвязано. Тайное знание того, как использовать клинообразный камень для построения свода арки или потолка, в немалой степени поспособствовало тому, что масоны стали такими умелыми ремесленниками. И они ревностно охраняли свою тайну. Краеугольные камни и все, что с ними связано, всегда хранились в секрете. Да, верно, этот мраморный цилиндр в шкатулке розового дерева мало походил на краеугольный камень в первоначальном его значении и облике. Это нечто другое. Предмет, которым они завладели… ни с чем подобным Лэнгдон прежде не сталкивался.

— Краеугольный камень Приората — не моя специальность, — признался Лэнгдон. — А что касается чаши Грааля, то меня прежде всего интересовала связанная с ней символика. И я не слишком вникал в легенды, описывающие, как ее найти.

Брови Софи поползли вверх.

— Найти чашу Грааля?

Лэнгдон нервно кивнул, а потом заговорил, тщательно подбирая слова:

— Видите ли, Софи, согласно утверждениям Приората, краеугольный камень — это закодированная карта… Карта, на которой указано место, где спрятана чаша Грааля.

Софи даже побледнела от волнения.

— И вы считаете, что карта здесь?

Лэнгдон не знал, что ответить. Ему это казалось невероятным. Однако версия о краеугольном камне представлялась в данном случае единственно верной. Камень с закодированным посланием, хранящийся под знаком Розы.

Мысль о том, что этот криптекс был создан самим Леонардо да Винчи, членом и Великим мастером Приората Сиона, тоже напрашивалась сама собой. Как же хотелось верить, что их сокровище действительно краеугольный камень братства! Работа самого Великого мастера… ее через века вернул нам другой член Приората. Слишком уж соблазнительной выглядела эта версия, чтобы вот так, с ходу, отвергнуть ее.

На протяжении последних десятилетий историки и ученые искали краеугольный камень во французских церквах. Охотники за чашей Грааля, знающие о пристрастии Приората к тайным шифрам, пришли к выводу, что la clef de voûte — это в прямом смысле клинообразный краеугольный камень, находящийся в центре свода какой-нибудь церковной арки. Под знаком Розы. В архитектуре не было недостатка в розах. Окно-роза. Рельефы в виде розеток. Ну и, разумеется, настоящее изобилие cinquefoils — цветков с пятью лепестками, украшавших арочные своды, прямо под краеугольным камнем. Чертовски подходящее место для тайника. Карта, указующая путь к чаше Грааля, спрятана в сводчатом потолке какой-нибудь заброшенной церквушки, прямо над головами ничего не подозревающих прихожан.

— Нет, этот криптекс не может быть краеугольным камнем, — сказала Софи. — Во-первых, он совсем не старый. И потом, я просто уверена: его сделал мой дед. И никакие легенды о Граале тут ни при чем.

— Бытует мнение, — заметил Лэнгдон и почувствовал, как его охватывает радостное возбуждение, — что краеугольный камень был создан несколько десятилетий назад одним из членов Приората.

Глаза Софи недоверчиво блеснули.

— Но если в этом криптексе указано, где хранится чаша Грааля, с какой стати дед посвятил меня в эту тайну? Я понятия не имею, как открыть цилиндр и что делать с его содержимым. Я даже толком не знаю, что это такое — чаша Грааля!

И Лэнгдон, к своему удивлению, понял, что она права. Он еще не успел объяснить Софи истинную природу чаши Грааля. Впрочем, с этим рассказом можно и подождать. Сейчас главное — краеугольный камень. Если это действительно он…

И вот под гул пуленепробиваемых шин фургона Лэнгдон торопливо пересказал Софи все, что ему было известно о краеугольном камне. Если верить слухам, самая главная тайна Приората — местонахождение чаши Грааля — ни разу на протяжении веков не была зафиксирована письменно. В целях безопасности она передавалась из уст в уста каждому новому sénéchal на специальной церемонии. Но относительно недавно пошли слухи, что политика Приората изменилась. Возможно, произошло это с учетом появления новых электронных средств прослушивания. Как бы там ни было, но отныне члены Приората поклялись никогда не упоминать вслух о том, где спрятано сокровище.

— Но как же тогда они передавали эту тайну? — спросила Софи.

— Вот тут-то и оказался нужен краеугольный камень, — ответил Лэнгдон. — Когда один из четырех членов высшего ранга умирал, оставшиеся трое выбирали ему замену из более низкого эшелона. Следующего кандидата в sénéchal. Но вместо того чтобы сразу сказать ему, где находится Грааль, они подвергали его испытанию. Он должен был доказать свою пригодность.

Софи отчего-то занервничала, и тут Лэнгдон вспомнил ее рассказ о том, как дед устраивал ей preuves de mérite — испытания, заставлял разыскивать спрятанные в доме подарки. Очевидно, и в отношении краеугольного камня члены братства придерживались той же тактики. И вообще испытания были широко распространены в тайных обществах. Наиболее показателен в этом смысле пример масонов: их члены могли подняться на следующую ступень, доказав, что умеют хранить тайну, — пройдя целый ряд ритуалов и различных испытаний на протяжении многих лет. Причем с каждым разом задание становилось все труднее.

— Тогда наш краеугольный камень — это своего рода preuve de mérite! — воскликнула Софи. — Если кандидат в sénéchal мог открыть его, то доказывал тем самым, что достоин той информации, которую он содержит.

Лэнгдон кивнул:

— Совсем забыл, что у вас имеется опыт в этой области.

— Дело не только в деде. В криптологии это называется «разрешительным» языком. Если ты достаточно умен, чтобы прочитать это, значит, тебе разрешено знать, что там написано.

Лэнгдон колебался, не зная, с чего начать.

— Вы должны понять одну вещь, Софи. Если этот предмет действительно краеугольный камень, если ваш дед имел к нему доступ, это означает, что он занимал высокое положение в Приорате Сиона. Возможно даже, являлся одним из четверки избранных.

Софи вздохнула:

— Уверена в этом. Он действительно состоял в тайном обществе. Судя по всему, в Приорате.

Лэнгдон усомнился:

— Вы точно знаете, что он был членом тайного общества?

— Я кое-что видела. То, что не должна была видеть. Десять лет назад. С тех пор мы с ним ни разу не разговаривали. — Она на секунду умолкла. — Мой дед состоял не только в высшем эшелоне… Он был там самым главным.

Лэнгдон ушам своим не поверил.

— Великим мастером? Но… как вы могли узнать об этом?

— Не хотелось бы говорить… — Софи отвернулась, лицо ее исказила болезненная гримаса.

Лэнгдон был потрясен. Чтобы Жак Соньер был Великим мастером? Нет, это просто невероятно. И все же слишком многое указывало на то, что это именно так. Ведь и прежние главы Приората всегда являлись видными общественными деятелями, все до одного были наделены талантом и артистизмом. Доказательство этому удалось отыскать несколько лет назад в Парижской национальной библиотеке, в бумагах, известных под названием «Les Dossiers Secrets».

Эти досье были известны каждому ученому, занимающемуся тайными обществами, каждому охотнику за Граалем. Каталог под номером 4° Im1 249 был официально признан многими специалистами «Тайными досье», где нашел подтверждение давно уже муссировавшийся слух: Великими мастерами Приората побывали в свое время Леонардо да Винчи, сэр Исаак Ньютон, Виктор Гюго и уже относительно недавно — Жан Кокто, знаменитейший парижский писатель, художник и театральный деятель.

Так почему не Жак Соньер?

При мысли о том, что именно сегодня вечером он должен был встретиться с Жаком Соньером, Лэнгдон похолодел. Сам Великий мастер Приората настаивал на встрече со мной! Но зачем? Не для того же, чтобы провести вечер за пустопорожней светской болтовней. Интуиция подсказывала Лэнгдону, что глава Приората не зря передал своей внучке легендарный краеугольный камень братства, не зря велел ей найти его, Роберта Лэнгдона.

В это просто невозможно поверить!

При всем своем богатом воображении Лэнгдон просто не представлял, что за обстоятельства вынудили Соньера поступить именно так. Возможно, Соньер боялся умереть. Но ведь существовали же еще трое sénéchaux, владевших той же тайной и гарантировавших тем самым безопасность Приората. К чему Соньеру было идти на такой риск, доверять внучке краеугольный камень, особенно с учетом того, что они рассорились? И к чему вовлекать в это его, Лэнгдона… уж совсем постороннего человека?

В этой головоломке недостает какой-то одной детали, подумал Лэнгдон.

Но придется, видно, повременить с ответами. Машина замедлила ход, под шинами слышался шорох гравия. Софи с Лэнгдоном насторожились. Почему он тормозит, неужели уже приехали? Ведь Берне говорил, что хочет отвезти их как можно дальше от города, туда, где безопаснее. Фургон двигался теперь совсем медленно и, судя по тряске, по плохой дороге. Софи с Лэнгдоном обменялись настороженными взглядами, торопливо захлопнули крышку шкатулки. Лэнгдон прикрыл ее пиджаком.

Фургон остановился, но мотор продолжал работать. Ручка задней двери повернулась. И когда она открылась, Лэнгдон увидел, что они находятся в лесу. К двери подошел Берне. Смотрел он как-то странно, а в руке сжимал пистолет.

— Простите, — сказал он, — но у меня не было другого выхода.

Глава 49

Андре Берне выглядел несколько нелепо с пистолетом в руке, но в его глазах горела такая решимость, что Лэнгдон сразу понял: спорить с ним не стоит.

— Извините, но я настаиваю, — произнес Берне и взял их на прицел. — Поставьте шкатулку.

Софи прижимала шкатулку к груди.

— Вы же сами говорили, что дружили с моим дедом, — слабо возразила она.

— Мой долг — охранять имущество вашего деда, — сказал Берне. — И именно этим я сейчас и занимаюсь. Поставьте шкатулку на пол!

— Но мне доверил ее сам дед!

— Ставьте! — скомандовал Берне и приподнял ствол пистолета. Софи поставила шкатулку у ног.

Лэнгдон увидел, что Берне перевел дуло пистолета на него.

— А теперь вы, мистер Лэнгдон, — сказал Берне, — подайте мне эту шкатулку. И знайте, я прошу об этом именно вас, потому что в вас могу выстрелить не раздумывая.

Лэнгдон просто не верил своим ушам и глазам.

— Зачем вам это? — спросил он банкира.

— А вы как думаете? — рявкнул в ответ Берне. От волнения его французский акцент стал еще сильнее. — Всегда защищал и буду защищать имущество своих клиентов!

— Но ведь это мы ваши клиенты! — возразила Софи. Лицо Берне словно окаменело, поразительная метаморфоза.

— Мадемуазель Невё, я не представляю, каким образом вы раздобыли этот ключ и номер счета, но совершенно очевидно, что обманным или злодейским путем. Знай я, какие именно тяжкие за вами числятся преступления, ни за что бы не стал помогать вам выбраться из банка.

— Я вам уже говорила, — жестко произнесла Софи, — мы не имеем никакого отношения к смерти моего деда!

Берне перевел взгляд на Лэнгдона:

— А по радио сообщили, что вас разыскивают не только за убийство Жака Соньера, но и еще троих человек!

— Что?! — вскричал Лэнгдон. Он был потрясен до глубины души. Убийство еще троих человек? Его поразило само число, а вовсе не тот факт, что он является подозреваемым. Не похоже на простое совпадение. Трое sénéchaux? Он покосился на шкатулку розового дерева. Если трое sénéchaux убиты, у Соньера действительно не было другого выхода. Должен же он был передать кому-то краеугольный камень.

— Что ж, полиция разберется, когда я вас сдам, — сказал Берне. — Мой банк и без того достаточно скомпрометирован.

Софи яростно сверкнула глазами:

— Вряд ли вы намереваетесь сдать нас полиции. Иначе доставили бы обратно к банку. А вместо этого вы привезли в какую-то глушь да еще держите под прицелом!

— Ваш дед нанял меня с одной целью. Чтобы я хранил его имущество и держал все сведения о нем в тайне. И что бы ни хранилось в этой шкатулке, не имею ни малейшего намерения передавать это в полицию в качестве вещественного доказательства. Подайте мне шкатулку, мистер Лэнгдон.

Софи покачала головой:

— Не делайте этого!

Грохнул выстрел, пуля вошла в металлическую обшивку кузова у них над головой. Гильза звякнула, упав на пол фургона. Черт побери! Лэнгдон похолодел. Теперь Берне говорил уже более уверенным тоном:

— Мистер Лэнгдон, поднимите шкатулку.

Лэнгдон повиновался.

— А теперь подайте ее мне. — Берне снова поднял ствол пистолета. Стоя на земле за задним бампером, он целился в кузов фургона.

Лэнгдон медленно двинулся к двери с шкатулкой в руках.

Надо что-то предпринять! Неужели я вот так просто отдам ему краеугольный камень? Подходя все ближе к двери, Лэнгдон вдруг сообразил, что находится значительно выше стоящего на земле Берне и что надо как-то воспользоваться этим преимуществом. Ствол пистолета был на уровне его колен. Может, врезать по нему ногой? Но тут Берне, видимо, почувствовал опасность и отступил на несколько шагов. Футов на шесть. И оказался недосягаем.

— Поставьте шкатулку у двери! — скомандовал он.

Не видя другого выхода, Лэнгдон опустился на колени и поставил шкатулку палисандрового дерева на самый край кузова, прямо перед распахнутой дверью.

— А теперь встаньте.

Лэнгдон начал было вставать, но тут взгляд его упал на маленькую гильзу, закатившуюся за приступку двери.

— Встать! Отойдите от шкатулки!

Лэнгдон медлил, разглядывая низенький металлический порожек. Затем поднялся. И незаметно подтолкнул гильзу носком ботинка. Она попала в уголок, в самый стык между дверью и стенкой фургона. Лэнгдон выпрямился уже во весь рост и отступил в глубину кузова.

— Назад. К задней стенке, говорю! И отвернитесь!

Лэнгдон повиновался.

Берне чувствовал, как бешено бьется у него сердце. Зажав пистолет в правой руке и продолжая держать беглецов под прицелом, он потянулся левой к шкатулке. Она оказалась страшно тяжелой. Так не пойдет, надо обеими руками. Он покосился в глубину кузова, пытаясь оценить риск. Его заложники находились футах в пятнадцати, у дальней стенки кузова, и стояли, отвернувшись от него. И Берне решился. Положил пистолет на бампер, быстро схватил шкатулку обеими руками и, опустив ее на землю, тут же схватил пистолет и снова прицелился. Ни один из заложников даже не шевельнулся.

Вот и прекрасно. Теперь оставалось лишь закрыть и запереть фургон. Опустив шкатулку на землю, он ухватился за тяжелую металлическую дверь и начал ее закрывать. Дверь с глухим стуком захлопнулась, и Берне, ухватившись за единственную задвижку, потянул ее влево. Задвижка проползла несколько дюймов и вдруг застряла, никак не хотела попадать в петлю. Что происходит? Берне потянул сильнее, но задвижка не закрывалась. Ах вот оно что! Они с петлей на разных уровнях. Дверь до конца не закрылась! Стараясь подавить приступ паники, Берне изо всей силы навалился на дверь, но дальше она не шла. Чем-то заблокирована! Берне развернулся поудобнее и снова навалился плечом на дверь. И тут вдруг она неожиданно распахнулась, Берне получил сильнейший удар прямо в лицо. Его отбросило назад, он рухнул на землю, зажимая разбитый нос ладонью. Пистолет вылетел из руки, упал где-то в стороне. Берне продолжал зажимать нос, чувствуя, как по пальцам бежит теплая кровь.

Роберт Лэнгдон с шумом приземлился где-то рядом, и Берне попытался подняться, но ничего не видел. В глазах у него потемнело. Софи Невё что-то кричала. Несколько секунд спустя Берне обдало облачком пыли и вонючих выхлопных газов. Он слышал визг шин по гравию, а когда собрался с силами и наконец сел, увидел лишь задний бампер удаляющегося на бешеной скорости фургона. Раздался треск — это передний бампер зацепился за небольшое дерево. Мотор ревел, дерево согнулось. В схватке победило оно — половина бампера оторвалась. Броневик уносился прочь с полуоторванным куском бампера. Вот шины ударились о бетонное ограждение, обрамляющее дорогу в лесу, из-под них вылетел сноп искр, и машина исчезла из виду.

Берне посмотрел на то место, где только что стоял фургон. Даже в призрачном свете луны было видно, что на земле ничего нет.

Шкатулка розового дерева исчезла!

Глава 50

Неприметный «фиат» скользил по извилистой горной дороге Альбан-Хиллз, с каждой минутой все дальше удаляясь от замка Гандольфо. Сидевший на заднем сиденье епископ Арингароса довольно улыбался, ощущая тяжесть стоявшего на коленях портфеля с ценными бумагами. Так, теперь можно совершить обмен с Учителем. Вопрос лишь в том — когда.

Двадцать миллионов евро.

За эту сумму можно купить нечто более ценное, чем просто власть.

Машина катила по направлению к Риму, и Арингароса вдруг спохватился. Почему Учитель до сих пор ему не позвонил? Он торопливо достал мобильник из кармана сутаны и проверил сигнал. Совсем слабенький.

— Здесь, в горах, не возьмет, — заметил водитель, глядя на епископа в зеркальце. — Вот выедем минут через пять на равнину, и там снова заработает.

— Спасибо. — Сердце у Арингаросы тревожно сжалось. Стало быть, сигнал в горах не проходит? А вдруг все это время Учитель пытался связаться с ним? Может, случилось нечто ужасное?

Арингароса быстро проверил почту мобильника. Ничего. Потом вдруг сообразил: Учитель ни за что не стал бы оставлять ему такое послание, он был чрезвычайно осторожен в выборе средств связи. Никто лучше Учителя не понимал всей опасности открытых переговоров в современном мире. Электронное прослушивание сыграло немаловажную роль в получении им самим невероятного количества секретной информации.

Именно по этой причине он и принимает все эти меры предосторожности.

Впрочем, иногда Арингаросе казалось, что в этом Учитель заходит слишком далеко. К примеру, он даже не дал никакого контактного номера. Я сам вступаю в контакт с нужными мне людьми, сказал Учитель. Так что держите телефон под рукой. Теперь же, поняв, что мобильник в горах не работает, Арингароса опасался, что Учитель пытался дозвониться ему много раз, но безрезультатно.

Подумает, что что-то не так. Или что мне не удалось получить облигации.

Тут епископа прошиб пот.

Или еще хуже… что я забрал деньги и сбежал!

Глава 51

Даже при умеренной скорости шестьдесят километров в час полуоторванный передний бампер бронированной машины царапал полотно дороги, вышибая искры и оглушительно шумя.

Нам надо съехать с этой дороги, подумал Лэнгдон.

Он даже толком не видел, куда они направляются. Одна фара разбилась от удара о дерево, другая сместилась и высвечивала теперь тянувшийся вдоль сельской дороги лес. Очевидно, броней в этом автомобиле был защищен лишь грузовой отсек, а на кабину защита не распространялась.

Софи сидела на пассажирском сиденье и молча смотрела на шкатулку на коленях.

— Вы в порядке? — осторожно спросил Лэнгдон.

— Вы ему поверили? — мрачно спросила она.

— Про остальные три убийства? Да, конечно. Мы получили ответ на несколько вопросов сразу. Это объясняет, почему Соньер решил передать краеугольный камень вам и почему Фаш так упорно охотится за мной.

— Нет, я не о том. Я о Берне, который якобы старался защитить свой банк.

Лэнгдон покосился на нее:

— А на самом деле?..

— Хотел сам завладеть краеугольным камнем.

Лэнгдону это в голову не приходило.

— Но откуда ему было знать, что находится в шкатулке?

— Она хранилась в его банке. К тому же он был дружен с дедом. Может, и знал кое-что. И вполне возможно, захотел заполучить чашу Грааля.

Лэнгдон покачал головой. Не тот человек был этот Берне.

— Знаю по опыту, люди могут охотиться за Граалем лишь по двум причинам. Или они слишком наивны и верят, что ищут чашу Христа…

— Или?

— Или же знают всю правду, и в этом для них кроется угроза. Уже не раз находились люди или группы людей, желавшие найти и уничтожить Грааль.

В кабине повисло молчание, бампер, казалось, с удвоенной силой царапал о полотно. Они проехали так уже несколько километров, и, глядя на снопы искр, вылетающие из-под передней части машины, Лэнгдон вдруг подумал, что это небезопасно. Если им встретится другая машина, это привлечет внимание. И тогда он решился:

— Хочу посмотреть, нельзя ли поправить бампер.

И он, свернув к обочине, остановился. Воцарилась благословенная тишина.

Направляясь к передней части машины, Лэнгдон вдруг почувствовал себя неимоверно сильным и ловким. Сегодня ему довелось смотреть смерти в лицо, заряженный пистолет — это вам не шутка, и теперь, казалось, у Роберта появилось второе дыхание. И еще он начал чувствовать неизмеримый груз ответственности. Еще бы, ведь у них с Софи предмет, способный указать путь к одной из самых интригующих тайн в истории человечества.

Теперь Лэнгдон понимал, что искать способы вернуть краеугольный камень Приорату бесполезно. Новость еще о трех убийствах говорила о том, насколько ужасно складывается для братства ситуация. Враг сумел проникнуть в организацию. Она в опасности. По всей видимости, за членами братства шла слежка или же в рядах его завелся предатель. Только этим можно было объяснить то, что Жак Соньер передал краеугольный камень Софи и Лэнгдону, людям, не состоящим в братстве, людям, которые, как он знал, ничем не скомпрометированы. А потому и мы не можем передать краеугольный камень Приорату. Даже если бы Лэнгдон нашел способ связаться с каким-либо членом Приората, у него не было никакой гарантии, что тот не окажется врагом. Так что какое-то время краеугольному камню суждено побыть в руках у Софи и Лэнгдона, хотят они того или нет.

Передняя часть фургона выглядела еще хуже, чем предполагал Лэнгдон. Левая фара оторвалась напрочь, правая походила на глазное яблоко, выбитое из глазницы и висящее на ниточке. Лэнгдон вставил ее на место, попытался закрепить. Неизвестно, сколько продержится. Но зато передний бампер почти оторвался. Лэнгдон изо всей силы пнул его ногой и почувствовал: еще несколько ударов, и эту железяку можно будет убрать.

Он пинал ногой перекрученный металл, и тут ему вспомнился разговор с Софи. Дед оставил мне послание на автоответчике, говорила она. Сказал, что должен рассказать всю правду о моей семье. Тогда он не придал значения ее словам, но теперь, зная о том, что во всей этой истории замешан Приорат Сиона, Лэнгдон вдруг увидел все в ином свете.

Бампер обломился внезапно и с громким хрустом. Лэнгдон остановился, чтобы перевести дух. По крайней мере теперь фургон уже не будет привлекать особого внимания. Он поднял бампер и потащил к опушке леса, чтобы спрятать там. Что же дальше? Они понятия не имеют, как открыть криптекс, не знают, зачем Соньер передал им его. Увы, теперь от ответов на эти вопросы зависит их жизнь.

Нам нужна помощь, решил Лэнгдон. Помощь профессионала.

В мире, связанном с тайнами Грааля и Приората Сиона, кандидатура существовала только одна. Оставалось уговорить Софи, но он предчувствовал, что это будет непросто.

Софи сидела в фургоне в ожидании, когда вернется Лэнгдон. Шкатулка тяжким грузом давила на колени, и Софи вдруг почувствовала к находке нечто вроде ненависти. Зачем только дед передал ее мне? Она понятия не имела, что с ней делать.

Думай, Софи, думай! Шевели мозгами! Дедуля хотел сказать тебе что-то важное. Она открыла шкатулку и воззрилась на мраморный криптекс из пяти дисков. Заслужила доверие. Во всем чувствовалась рука деда. Краеугольный камень — это карта, следовать указаниям которой может только достойный. Казалось, она слышит голос деда.

Софи достала криптекс из шкатулки и провела кончиками пальцев по дискам. Пять букв. Затем начала по очереди поворачивать диски. Механизм работал отлично, точно смазанный. Она выстроила диски так, чтобы выбранные буквы находились между двумя медными стрелками-уровнемерами на каждом конце цилиндра. Теперь можно было прочесть слово из пяти букв, но Софи уже знала, что слово это слишком очевидно, а потому не годится.

Г-Р-А-А-Л

Она бережно взялась за концы цилиндра и попыталась раздвинуть. Криптекс не поддавался. Внутри угрожающе забулькала жидкость, и Софи перестала тянуть. Потом попробовала снова.

В-И-Н-Ч-И

И снова никакого результата.

V-O-U-T-E

Ничего. Криптекс оставался надежно запертым.

Хмурясь, она опустила его обратно в шкатулку и закрыла крышку. Потом высунулась из окна посмотреть, не идет ли Лэнгдон. Софи была благодарна этому человеку за то, что сегодня он с ней. P. S. Найти Роберта Лэнгдона. Все же не случайно дед выбрал ей в помощь именно его. Учителя, обладающего такими богатыми знаниями. Жаль, сегодня Лэнгдону не слишком часто пришлось выступать в роли учителя. Он стал мишенью для Безу Фаша… еще какой-то невидимой и безымянной пока силы, намеренной завладеть Граалем.

Чем бы он там ни был, этот Грааль.

И Софи в который уже раз задала себе вопрос: стоит ли Грааль того, чтобы рисковать ради него жизнью?

Бронированный фургон начал набирать скорость. Лэнгдон был доволен его гладким ходом.

— Знаете, как проехать в Версаль? — спросил он Софи. Та удивилась:

— Зачем? Полюбоваться видами?

— Нет, у меня есть план. Неподалеку от Версаля живет один выдающийся ученый. Занимается историей религий. Вот только не помню, где точно, но мы можем поискать. Я бывал у него в поместье, несколько раз. Его зовут Лью Тибинг. Бывший член Королевского исторического общества.

— Британец и живет в Париже?

— Единственной целью и страстью его жизни была чаша Грааля. Когда лет пятнадцать назад до него дошли слухи о краеугольном камне Приората, он перебрался во Францию. Очень надеялся, что отыщет церковь с камнем. Написал о краеугольном камне и Граале несколько книг. Думаю, он способен помочь нам. Научит, как открыть криптекс и что с ним делать дальше.

Софи смотрела с подозрением.

— Вы считаете, ему можно доверять?

— В каком смысле? Что он не украдет информацию?

— И не выдаст нас.

— А я не собираюсь сообщать ему, что нас разыскивает полиция. А когда все окончательно выяснится, нам и бояться будет нечего.

— А вы не подумали о том, Роберт, что в каждом доме здесь есть телевизор и что по этому телевизору показывают наши фото? Безу Фаш всегда использует СМИ в своих целях. Он сделает так, что нам будет просто невозможно появиться на людях без риска быть узнанными.

Просто ужас какой-то, подумал Лэнгдон. Мой дебют на французском телевидении. Под рубрикой «Разыскивается опасный преступник». Что ж, по крайней мере Джонас Фаукман будет доволен: тираж книги сразу взлетит до небес.

— А этот человек действительно ваш хороший друг? — спросила Софи.

Лэнгдон сомневался, что Тибинг из тех, кто смотрит телевизор, особенно в столь поздний час, но над последним вопросом Софи стоило задуматься. Интуиция подсказывала Лэнгдону, что Тибингу можно доверять абсолютно и полностью. Идеальное убежище. С учетом складывающихся обстоятельств Тибинг наверняка из кожи будет лезть вон, чтобы помочь им. Он не только должник Лэнгдона, он настоящий исследователь и знаток всех проблем, связанных с Граалем. К тому же Софи скажет, что дед ее был Великим мастером Приората Сиона. Когда Тибинг услышит это, у него просто слюнки потекут при одной мысли о том, что он будет задействован в этом расследовании.

— Тибинг вполне может стать надежным союзником, — сказал Лэнгдон. Все зависит только от того, насколько Софи будет с ним откровенна.

— Наверняка Фаш предложил за нашу поимку денежное вознаграждение.

Лэнгдон рассмеялся:

— Поверьте мне, деньги — это последнее, что интересует Тибинга.

Лью Тибинга можно было считать богачом в том смысле, как бывают богаты малые страны. Он являлся потомком английского герцога Ланкастера и получил свои деньги самым старомодным на свете способом — унаследовал их. Его имение под Парижем представляло собой дворец семнадцатого века с парком и двумя прудами.

Лэнгдон познакомился с Тибингом несколько лет назад благодаря Би-би-си. Тибинг обратился в эту корпорацию с предложением снять документальный сериал об истории чаши Грааля. Он собирался выступить там ведущим и был уверен, что тема вызовет самый широкий интерес у зрителей. Продюсерам Би-би-си понравился проект, они с почтением относились к самому Тибингу, его исследованиям и репутации в научном мире. Однако было одно «но»: они всерьез опасались, что концепция Тибинга носит слишком шокирующий характер, что обычным зрителям воспринимать ее будет сложно и все это негативно отразится на репутации компании, славившейся своими добротными документальными программами. По предложению Тибинга Би-би-си все же решила эту проблему — подстраховалась, пригласив трех виднейших специалистов по Граалю в качестве оппонентов Тибингу.

Одним из избранных оказался Лэнгдон.

Би-би-си оплатила Лэнгдону перелет до Парижа, так он и попал на съемки в имение Тибинга. Он сидел перед камерами в роскошном кабинете сэра Лью и комментировал его повествование, вставляя скептические ремарки. Но затем в конечном счете признавал, что Тибингу удалось убедить его в правдивости истории чаши Грааля. В конце Лэнгдон знакомил зрителей с результатами своих собственных исследований, а именно: с рядом связей на уровне символов, говоривших в пользу противоречивой и оригинальной теории Тибинга. Программа была показана в Великобритании, но, несмотря на «звездный» состав участников и обоснованные документально свидетельства, вызвала настоящую волну возмущения и протестов со стороны христиан. В Америке ее так и не показали, но гневные отголоски критиков долетели и до этой страны. Вскоре после этого Лэнгдон получил открытку от своего старого знакомого, епископа Католической церкви в Филадельфии. На открытке красовались всего три слова: «Et tu, Robert?»^[160]

— Роберт, — спросила Софи, — вы твердо уверены, что этому человеку можно доверять?

— Абсолютно. Мы с ним коллеги, деньги ему не нужны, к тому же я знаю, что он презирает французские власти. Ваше правительство дерет с него какие-то совершенно непомерные налоги, потому что он, видите ли, приобрел в собственность исторические земли. Так что сотрудничать с Фашем он точно не будет.

Софи смотрела вперед, на темную дорогу.

— Хорошо, допустим, мы к нему приедем. Что можно ему говорить, а что нельзя?

Лэнгдон лишь отмахнулся:

— Поверьте, Софи, Лью Тибинг знает о Граале и Приорате Сиона больше, чем любой другой человек в мире.

— Больше, чем мой дед? — недоверчиво спросила Софи.

— Я имел в виду, больше, чем любой человек вне братства.

— А почему вы так уверены, что Тибинг не член братства?

— Да он всю жизнь пытался рассказать миру правду о чаше Грааля. А члены Приората всегда давали клятву не разглашать ее.

— Ну, это уже похоже на конфликт интересов.

Лэнгдон понимал ее тревогу. Соньер передал криптекс непосредственно Софи, и хотя она не знала, что в нем находится и как следует этим распорядиться, ей не хотелось вовлекать в это дело чужака. Что ж, вполне здравая мысль, особенно с учетом того, какой взрывной силы может оказаться эта информация.

— Нам совсем необязательно сразу же говорить Тибингу о краеугольном камне. Вообще можем не говорить. Просто его дом послужит надежным укрытием, нам это даст время хорошенько подумать. Ну и, возможно, мы поговорим с ним о чаше Грааля, раз уж вам кажется, что дед передал вам именно ее.

— Не мне, а нам, — поправила его Софи.

Лэнгдон ощутил прилив гордости и снова удивился тому, что Соньер счел нужным подключить его.

— Вы хоть примерно представляете, где находится имение этого Тибинга? — спросила Софи.

— Имение называется Шато Виллет.

Софи недоверчиво воззрилась на него:

— То самое Шато Виллет?

— Ну да.

— Ничего себе! Хорошие у вас друзья.

— Так вы знаете, где оно находится?

— Как-то проезжала мимо. Кругом одни замки. Езды отсюда минут двадцать.

Лэнгдон нахмурился:

— Так далеко?

— Ничего. Зато вы успеете рассказать мне, что на самом деле представляет собой Грааль.

— Расскажу у Тибинга, — ответил после паузы Лэнгдон. — Просто мы с ним специализировались в разных областях, так что если соединить наши рассказы, получите полное представление о легенде. — Лэнгдон улыбнулся. — Кроме того, Грааль был смыслом жизни Тибинга. И услышать историю о чаше Грааля из уст Лью Тибинга — это все равно что услышать теорию относительности от самого Эйнштейна.

— Остается надеяться, что этот ваш Лью не против столь поздних гостей.

— Во-первых, он не просто Лью, а сэр Лью. — Лэнгдон и сам допустил как-то ту же ошибку. — Сэр Тибинг — человек не простой. Был посвящен в рыцари самой королевой за особые заслуги перед двором. Он составил наиболее полное описание дома Йорков.

— Вы шутите? — воскликнула Софи. — Так мы едем в гости к рыцарю?

Лэнгдон улыбнулся краешками губ:

— Мы едем расследовать историю с Граалем, Софи. Кто в этом деле поможет лучше рыцаря?

Глава 52

Раскинувшееся на площади в 185 акров имение Шато Виллет находилось в двадцати пяти минутах езды к северо-западу от Парижа, в окрестностях Версаля. Спроектированное Франсуа Мансаром в 1668 году для графа Офлея, оно являлось одной из основных исторических достопримечательностей парижских пригородов. Само шато в окружении двух прямоугольных искусственных прудов и садов, созданных по проекту Ленотра, являлось скорее средних размеров замком, а не особняком. Французы любовно называли это имение «la Petite Versailles» — «маленьким Версалем».

Лэнгдон остановил бронированный фургон у ворот, за которыми открывалась аллея протяженностью не меньше мили, ведущая к замку. За внушительных размеров изгородью виднелась вдали и сама резиденция сэра Лью Тибинга. Табличка на воротах гласила: ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ПОСТОРОННИМ ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН.

Похоже, Тибинг вознамерился превратить свое обиталище в эдакий островок Англии. О том свидетельствовала не только табличка, написанная по-английски, но и радиопереговорное устройство у ворот, размещенное по правую руку от входа, — именно там находится пассажирское место в автомобиле во всех странах Европы, кроме Англии.

Софи удивилась:

— А если кто-то приедет один, без пассажира?

— Ой, не спрашивайте. — Лэнгдон уже был знаком с причудами Тибинга. — Он предпочитает, чтоб все было как у него на родине.

Софи опустила стекло.

— Знаете, Роберт, лучше вы сами с ним поговорите.

Лэнгдон придвинулся к Софи и, перегнувшись через нее, надавил на кнопку домофона. В ноздри ему ударилтерпкий аромат духов Софи, только тут он осознал, что находится слишком близко. Он ждал, из маленького микрофона доносились звонки. Наконец там послышался щелчок, и раздраженный голос произнес по-английски с сильным французским акцентом:

— Шато Виллет. Кто там?

— Роберт Лэнгдон, — ответил Лэнгдон. Теперь он почти лежал у Софи на коленях. — Я друг сэра Лью Тибинга. Мне нужна его помощь.

— Хозяин спит. Я тоже спал. А что у вас за дело?

— Сугубо личное. Но оно его очень заинтересует.

— Тогда уверен, он будет счастлив принять вас прямо с утра.

— Но это крайне важно, — продолжал настаивать Лэнгдон.

— Сон для сэра Лью тоже важен. Если вы его друг, то должны знать: здоровье у него слабое.

В детстве сэр Лью Тибинг переболел полиомиелитом, а теперь носил на ногах специальные скобы и передвигался на костылях. Но во время последней встречи он произвел на Лэнгдона впечатление такого живого и яркого человека, что тот почти не заметил этого его увечья.

— Будьте так добры, передайте ему, что я нашел новую информацию о Граале. Информацию настолько важную, что до утра никак нельзя ждать.

В микрофоне надолго воцарилась тишина.

Лэнгдон с Софи ждали, мотор фургона работал вхолостую.

И вот наконец прорезался голос:

— Должен вам заметить, любезный, вы, очевидно, и здесь живете по гарвардскому времени.

Лэнгдон расплылся в улыбке, он узнал характерный британский акцент. Голос бодрый, жизнерадостный.

— Лью, ради Бога, простите за то, что беспокою вас в столь неподходящий час.

— Слуга сообщил мне, что вы хотите поговорить о Граале.

— Подумал, что только это поможет поднять вас с постели.

— И оказались правы.

— Есть шанс, что откроете ворота старому доброму другу?

— Тот, кто пребывает в поисках истины, больше чем просто друг. Это брат.

Лэнгдон выразительно покосился на Софи. Тибинг обожал высказывания в духе античного театра.

— Ворота-то я открою, — провозгласил Тибинг, — но прежде должен убедиться, что вы пришли ко мне с чистым сердцем и лучшими намерениями. Это испытание. Вы должны ответить на три вопроса.

Лэнгдон тихонько застонал, потом шепнул Софи:

— Видите, я говорил. Тот еще типчик.

— Вопрос первый, — торжественно начал Тибинг. — Что вам подать: кофе или чай?

Лэнгдон знал, как относится Тибинг к чисто американской манере без конца пить кофе.

— Чай, — ответил он. — «Эрл Грей».

— Отлично! Второй вопрос. С молоком или сахаром?

Лэнгдон колебался.

— С молоком, — шепнула Софи ему на ухо. — Я знаю, англичане предпочитают с молоком.

— С молоком, — ответил Лэнгдон. Пауза.

— И сахаром?

Тибинг не ответил.

Так, погодите-ка! Теперь Лэнгдон вспомнил горьковатую на вкус бурду, которой его угощали здесь во время последнего визита. И понял, что вопрос с подвохом.

— Лимон! — воскликнул он. — Чай «Эрл Грей» с лимоном.

— Поздравляю, — насмешливо ответил Тибинг. — И наконец должен задать самый последний и страшный вопрос. — Он выдержал паузу, потом произнес зловещим и загадочным тоном: — В каком году в последний раз гребец парными веслами из Гарварда обошел такого же гребца из Оксфорда в Хенли?

Лэнгдон понятия не имел, но понимал, что и этот вопрос с подвохом.

— Да ни в каком, потому что таких состязаний не было вовсе.

Щелкнул замок, ворота отворились.

— Вы чисты сердцем, мой друг. Можете пройти.

Глава 53

— Месье Берне! — В голосе ночного дежурного Депозитарного банка Цюриха явственно чувствовалось облегчение. Он сразу узнал голос президента по телефону. — Куда вы пропали, сэр? Полиция еще здесь, все ждут только вас!

— У меня небольшие проблемы, — ответил президент банка расстроенным тоном. — Нужна ваша помощь, немедленно!

У тебя не одна небольшая проблема, а сразу несколько, подумал дежурный. Полиция окружила банк и угрожала, что скоро пожалует сам капитан судебной полиции с ордером на обыск.

— Чем могу помочь, сэр?

— Бронированная машина номер три. Мне необходимо срочно найти ее.

Дежурный растерялся и взглянул на расписание доставок.

— Она здесь, сэр. Внизу, в погрузочном отсеке гаража.

— Ничего подобного! Фургон угнали двое типов, которых как раз и разыскивает полиция.

— Что? Но как им удалось выехать?

— Не хочу вдаваться в подробности по телефону, но складывается ситуация, которая может нанести огромный ущерб нашему банку.

— Что я должен делать, сэр?

— Я бы хотел, чтобы вы задействовали сигнальное поисковое устройство фургона.

Взгляд ночного дежурного упал на распределительную коробку, находившуюся на другом конце комнаты. Как и большинство бронированных машин, каждый фургон банка был оборудован специальным контрольным устройством слежения, которое можно было привести в действие на расстоянии. Управляющему лишь раз пришлось включить эту сигнальную систему, когда один из фургонов остановили на дороге и угнали. И сработала она, следовало признать, безотказно. Службам безопасности тут же удалось определить местонахождение фургона и передать координаты властям. Впрочем, как чувствовал дежурный, сегодня ситуация складывалась несколько иначе, президент рассчитывал на большую приватность.

— А вы знаете, сэр, что если я активирую эту систему, передатчик тут же уведомит власти, что у нас проблема?

Берне на несколько секунд погрузился в молчание.

— Да, я знаю. И все равно выполняйте. Фургон номер три. Я подожду. Мне нужно точно знать, где эта машина. Как только получите, сообщите мне.

— Слушаюсь, сэр.

* * *

Тридцать секунд спустя в сорока километрах от банка ожил и замигал спрятанный в шасси бронированного фургона крошечный передатчик.

Глава 54

Лэнгдон с Софи ехали в фургоне к замку по обсаженной тополями длинной аллее. Наконец-то Софи могла немного расслабиться и вздохнуть спокойно. Какое облегчение знать, что после всех приключений и скитаний тебя ждет радушный прием в имении добродушного и веселого иностранца!

Они свернули на круг возле дома, и перед ними предстало Шато Виллет. Трехэтажное здание метров шестидесяти в длину, не меньше, фасад из грубого серого камня освещен специальной наружной подсветкой. Он резко контрастировал с изысканным пейзажем, садами и прудом с зеркальной поверхностью.

В окнах начал загораться свет.

Лэнгдон не подъехал, а свернул к главному входу, на специально оборудованную стоянку под сенью вечнозеленых деревьев.

— Так меньше риска, что нас заметят с дороги, — объяснил он. — Да и Лью не будет удивляться тому, что мы прибыли на изрядно помятом бронированном фургоне.

Софи кивнула.

— Что делать с криптексом? — спросила она. — Наверное, оставлять его в машине не стоит. Но если Лью увидит, то наверняка захочет знать, что это такое.

— Не беспокойтесь, — ответил Лэнгдон. Он снял твидовый пиджак и, выйдя из машины, завернул в него шкатулку. Получился сверток, напоминавший запеленатого младенца.

Софи посмотрела с сомнением:

— Как-то подозрительно выглядит.

— Сэр Тибинг не из тех, кто открывает гостям двери. Он любит торжественно обставлять свое появление. Войдем, и я найду, где это спрятать, перед тем как появится хозяин. — Он на секунду умолк. — Вообще-то должен предупредить вас заранее. У сэра Лью весьма своеобразное чувство юмора… которое многие находят странным.

Но Софи сомневалась, чтобы с учетом всех сегодняшних событий что-то еще могло ее удивить.

Тропинка к главному входу была выложена мелкими камешками. Прихотливо извиваясь, она вела прямо к резным дверям из дуба и вишни с медным молотком размером с грейпфрут. Не успела Софи постучать, как двери гостеприимно распахнулись.

Перед ними, поправляя белый галстук и одергивая фалды фрака, стоял подтянутый элегантный дворецкий. На вид ему было лет пятьдесят, черты лица тонкие, породистые. А само выражение этого лица говорило, что он далеко не в восторге от появления гостей в столь поздний час.

— Сэр Лью сейчас спустится, — торжественно объявил он с сильным французским акцентом. — Он одевается. Предпочитает встречать гостей не в ночной сорочке. Позвольте ваш пиджак. — И он кивком указал на твидовый сверток, зажатый под мышкой у Лэнгдона.

— Благодарю, не стоит беспокойства.

— Как угодно, сэр. Прошу сюда, пожалуйста.

Дворецкий провел их через роскошный, отделанный мрамором холл в равно роскошную и элегантную гостиную, мягко освещенную викторианскими лампами с украшенными бахромой абажурами. Здесь приятно пахло мастикой для паркета, трубочным табаком, чайной заваркой, хересом, и к этим ароматам примешивался слабый запах влажной земли, присущий всем сооружениям из камня. У дальней стены, украшенной двумя наборами старинного оружия и доспехов, виднелся камин, тоже выложенный из необработанного камня и такой огромный, что в нем, казалось, можно было зажарить целого быка. Подойдя к камину, дворецкий наклонился и поднес спичку к приготовленной заранее растопке и дубовым поленьям. Огонь сразу же занялся.

Дворецкий выпрямился, одернул фрак.

— Хозяин просил передать, чтобы вы чувствовали себя как дома. — С этими словами он удалился, оставив Лэнгдона и Софи наедине.

Софи никак не могла решить, куда ей лучше сесть — на бархатный диван в стиле эпохи Ренессанса, деревянную резную качалку с подлокотниками в виде орлиных когтей или же на каменную скамью, коих здесь было две, и каждая, похоже, некогда служила предметом обстановки византийской церкви.

Лэнгдон развернул сверток, достал шкатулку, подошел к дивану и сунул ее под него, стараясь затолкать как можно глубже. Затем встряхнул пиджак, надел его, расправил лацканы и, улыбнувшись Софи, уселся прямо над тем местом, где было спрятано их сокровище.

Что ж, на диван так на диван, подумала Софи и уселась рядом.

Глядя на весело пляшущие огоньки пламени в камине, наслаждаясь теплом, Софи вдруг подумала, что деду наверняка бы понравилась эта комната. На стенах, отделанных панелями темного дерева, висели картины старых мастеров, в одной из них Софи сразу узнала Пуссена, он у деда был на втором месте после Леонардо. На каминной полке стоял алебастровый бюст богини Исиды. Казалось, она наблюдала за всем, что происходит в комнате.

Помимо этой статуэтки камин украшали также две каменные горгульи, они служили подставкой для дров. Пасти грозно ощерены, открывают черные провалы глоток. Ребенком Софи всегда пугалась горгулий; продолжалось это до тех пор, пока дед не привел ее в собор Нотр-Дам во время сильного ливня. Они поднялись на самый верх.

— Взгляни на эти маленьких уродцев, Принцесса, — сказал ей дед и указал на знаменитых горгулий, из пастей которых хлестали струи воды. — Слышишь, как журчит вода у них в глотках?

Софи кивнула и засмеялась: действительно, вода так смешно булькала в глотках этих странных созданий.

— Гур-гур-гур, — сказал дед. — Потому они и получили это имя — горгульи.

И больше Софи уже никогда не боялась горгулий.

Воспоминания эти навеяли на нее грусть, сердце сжалось при мысли о том, что дед был убит так безжалостно и подло. Дедули больше нет. Потом она представила лежавший под диваном криптекс и усомнилась в том, что Лью Тибинг может придумать, как его открыть. Наверное, лучше и не спрашивать его об этом. Ведь дед в своем последнем послании к ней велел обратиться к Роберту Лэнгдону. Ни словом не упомянул о том, что надо привлекать кого-то еще. Просто нам надо где-то спрятаться, хотя бы на время. И Софи решила, что Лэнгдон был прав, привезя ее сюда.

— Сэр Роберт! — раздался голос у них за спиной. — Как вижу, вы путешествуете не один, а в обществе прелестной девицы.

Лэнгдон поднялся. Софи тоже торопливо вскочила на ноги. Голос доносился сверху, с деревянной лестницы с резными перилами, которая вела на второй этаж. Там, наверху, в тени, кто-то двигался, были видны лишь смутные очертания фигуры.

— Добрый вечер! — сказал Лэнгдон. — Позвольте представить, сэр Лью, это Софи Невё.

— Огромная честь для меня. — Тибинг вышел из тени.

— Спасибо за то, что приняли нас, сэр. — Только теперь Софи разглядела хозяина дома. Да, на ногах металлические скобы, и он медленно спускался по ступенькам на костылях. — Мы приехали так поздно и…

— Не поздно, дорогая моя, скорее рано, — засмеялся он. — Vous n'êtes pas Américaine?^[161]

Софи покачала головой:

— Parisienne^[162].

— Ваш английский просто великолепен.

— Спасибо, сэр. Я училась в Ройял-Холлоуэе.

— Тогда понятно, — протянул Тибинг. — Возможно, Роберт говорил вам, что я преподавал неподалеку оттуда, в Оксфорде. — Тибинг одарил Лэнгдона хитрой улыбкой. — Ну и, разумеется, у меня про запас всегда был Гарвард.

Вот наконец он дошел до конца лестницы, и Софи не могла удержаться от мысли, что он похож на рыцаря не больше, чем сэр Элтон Джон. Дородный краснолицый старик с рыжими волосами и веселыми карими глазками, которые, казалось, подмигивали и щурились при каждом его слове. На нем были панталоны в клеточку и просторная шелковая рубашка, поверх которой красовался жилет в мелкий цветочек. Несмотря на алюминиевые скобы на ногах, держался он прямо, непринужденно и с достоинством, и, возможно, это объяснялось знатным происхождением, а не осознанным усилием.

Тибинг протянул руку Лэнгдону:

— А вы изрядно потеряли в весе, Роберт.

— Зато вы прибавили, — усмехнулся Лэнгдон.

Тибинг от души рассмеялся и похлопал себя по круглому животу.

— Ничья! Единственное удовольствие, которое теперь могу себе позволить, — это всякие там кулинарные изыски. — Подойдя к Софи, он бережно взял ее за руку, слегка склонил голову набок, подул на пальчики, поцеловал и отвел глаза. — Миледи!

Софи покосилась на Лэнгдона, не уверенная, правильно ли себя ведет: стоит ли ей отступить и вырвать руку или не сопротивляться.

Дворецкий, отворивший им дверь, вошел в гостиную с подносом и принялся расставлять чайные приборы на столике перед камином.

— Знакомьтесь, Реми Легалудек, — сказал Тибинг. — Мой верный слуга.

Стройный дворецкий коротко кивнул и удалился.

— Реми у нас лионец, — прошептал Тибинг таким тоном, точно быть лионцем означало иметь какую-то постыдную болезнь. — Но совершенно потрясающе готовит соусы.

Это высказывание позабавило Лэнгдона.

— А я был уверен, что вы импортируете из Англии и штат прислуги.

— О Боже, нет, конечно! Врагу бы не пожелал иметь под боком британца шеф-повара. Впрочем, нет, французским налоговикам пожелал бы. — Он взглянул на Софи. — Простите, мадемуазель Невё. Будьте уверены, моя нелюбовь к французам распространяется только на политиков и футболистов. Ваше правительство нагло крадет у меня деньги, а ваша футбольная команда недавно разнесла нашу в пух и прах.

Софи ответила улыбкой.

Несколько секунд Тибинг изучал ее, затем перевел взгляд на Лэнгдона:

— Что-то случилось, да? Вид у вас обоих какой-то растерянный.

Лэнгдон кивнул:

— Ночь сегодня выдалась весьма занимательная.

— Не сомневаюсь. Появляетесь у моих дверей неожиданно, среди ночи, говорите о Граале. Вот что, выкладывайте-ка всю правду. Речь действительно идет о Граале, или вы просто воспользовались этим предлогом, чтобы поднять меня с постели?

И то и другое, подумала Софи, представив лежавшую под диваном шкатулку с криптексом.

— Лью, — сказал Лэнгдон, — нам хотелось бы поговорить с вами о Приорате Сиона.

Пушистые брови Тибинга поползли вверх.

— О хранителях? Так, значит, речь и вправду идет о Граале. Вы говорили, у вас есть какая-то информация? Что-то новенькое, да, Роберт?

— Возможно. Мы и сами не до конца уверены. И уверимся, лишь когда получим информацию от вас.

Тибинг шутливо погрозил ему пальцем:

— Ну и хитрецы все эти американцы! Правила игры просты: баш на баш. Ну ладно, так и быть. Я к вашим услугам. Что вы хотите знать?

Лэнгдон вздохнул:

— Будьте столь добры, расскажите мисс Невё об истинной природе чаши Грааля.

Тибинг изумился:

— А разве она не знает?

Лэнгдон отрицательно помотал головой. Тибинг ответил ему почти плотоядной улыбкой:

— Получается, вы привели мне в дом девственницу, так, что ли, Роберт?

Лэнгдон поморщился, покосился на Софи и пояснил:

— Так энтузиасты Грааля называют любого, кто ни разу не слышал о его истинной истории.

Тибинг обратился к Софи:

— Но что вы об этом знаете, моя дорогая?

Софи вкратце поведала о том, что совсем недавно узнала от Лэнгдона, — о Приорате Сиона, об ордене тамплиеров, о документах Сангрил и чаше Грааля, которую многие считают вовсе не чашей, а чем-то гораздо более важным.

— И это все? — Тибинг укоризненно покосился на Лэнгдона. — Ах, Роберт! А я всегда считал вас истинным джентльменом! Вы не сказали этой очаровательной девушке самого главного! Лишили, так сказать, кульминации.

— Знаю. Просто подумал, может, лучше мы вместе… — Тут Лэнгдон умолк, опасаясь, что метафора может зайти слишком далеко.

Но Тибинг уже весело и заговорщицки подмигивал Софи, а та не сводила с него завороженных глаз.

— Итак, вы девственница Грааля, моя дорогая. Можете мне поверить, вы всегда будете помнить, как потеряли невинность!

Глава 55

Усевшись на диван рядом с Лэнгдоном, Софи пила чай и ела ячменные лепешки. Только сейчас она поняла, как устала и проголодалась. Сэр Тибинг, лучась улыбкой, расхаживал перед камином, время от времени задевая железной скобой за каменную плиту под очагом.

— Чаша Грааля! — торжественно начал он свою речь. — Большинство людей спрашивают меня только об одном — где она находится? Боюсь, на этот вопрос я никогда не смогу ответить. — Он повернулся и взглянул Софи прямо в глаза. — Куда более уместным кажется мне другой вопрос. А именно: что это такое, чаша Грааля?

Софи почти физически ощутила, как нарастают у ее собеседников нетерпение и азарт, свойственные лишь истинным ученым.

— Чтобы понять, что такое Грааль, — продолжал Тибинг, — следует прежде всего понять Библию. Скажите, насколько хорошо вы знаете Новый Завет?

Софи пожала плечами:

— Боюсь, что вовсе не знаю. Меня воспитывал человек, боготворивший Леонардо да Винчи.

Тибинг удивился и обрадовался одновременно:

— Просвещенная душа! Замечательно! Тогда вы должны знать, что Леонардо был одним из хранителей тайны Грааля. И ключи к этой тайне мы находим в его искусстве.

— Роберт говорил мне то же самое.

— Ну а о взглядах да Винчи на Новый Завет?

— Об этом не знаю.

Тибинг взглянул на книжные полки в другом конце комнаты. — Не будете ли так любезны, Роберт? На самой нижней полке. «La Storia di Leonardo».

Лэнгдон подошел к полкам, нашел большой альбом по искусству, принес и положил на журнальный столик. Повернув книгу лицевой стороной к Софи, Тибинг открыл ее и указал на внутренний клапан суперобложки, где были напечатаны цитаты.

— «Из заметок да Винчи по искусству полемики и рассуждений», — прочел он. — Думаю, вот эта как нельзя лучше характеризует суть нашего разговора.

И Софи прочитала:

Многие спекулируют на заблуждениях и ложных чудесах, обманывая глупое большинство.

Леонардо да Винчи

— А вот еще! — воскликнул сэр Тибинг и указал на другую цитату:

Слепое невежество сбивает нас с пути.

О! Жалкие смертные, раскройте глаза!

Леонардо да Винчи

Софи пробрал легкий озноб.

— Да Винчи говорит о Библии?

Тибинг кивнул:

— К Библии он относился примерно так же, как и к чаше Грааля. Вообще-то да Винчи написал настоящий Грааль, вскоре я покажу вам эту картину, но сперва поговорим о Библии. А все, что вам надо о ней знать, суммировал великий каноник, доктор теологических наук Мартин Перси. — Тут Тибинг откашлялся и процитировал: — «Библия не прислана к нам с небес по факсу».

— Простите, не поняла?

— Библия — это творение человека, моя дорогая, а вовсе не Бога. Библия не свалилась с небес нам на головы. Человек создал эту историческую хронику смутных времен, а затеи она прошла бесчисленное количество переводов, дополнений и переделок. В истории никогда не существовало подлинного варианта этой книги.

— Ясно.

— Иисус Христос был исторической фигурой, обладавшей огромным влиянием. Возможно, это самый загадочный и харизматический лидер, которого видел мир. Как и было предсказано Мессией,^[163] Иисус свергал царей, вдохновлял миллионы людей, явился родоначальником новых философий. Потомок царя Соломона и царя Давида, Иисус имел полное право претендовать на трон властителя евреев. Его жизнь была описана тысячами последователей по всему миру, что и понятно. — Тибинг сделал паузу, отпил глоток чая, вернул чашку на каминную полку. — Для включения в Новый Завет рассматривались свыше восьмидесяти Евангелий, но лишь несколько удостоились чести быть представленными в этой книге, в том числе от Матфея, Марка, Луки, Иоанна.

— Но кто же решал, какое Евангелие выбрать? — спросила Софи.

— Ага! — Тибинг излучал энтузиазм. — Вот в чем кроется ирония! Вот что уязвляет христиан! Библия, как мы теперь знаем, была составлена из различных источников язычником, римским императором Константином Великим.

— А я думала, Константин был христианином, — сказала Софи.

— Едва ли, — покачал головой Тибинг. — Он всю жизнь прожил язычником, и крестили его только на смертном одре, когда он был слишком слаб, чтоб протестовать. В дни Константина официальной религией Рима было поклонение Солнцу. Культ Sol Invictus, или Непобедимого Солнца, и Константин был главным священником. К несчастью для него, Римскую империю в те времена охватили беспорядки на религиозной почве. Через три столетия после распятия Иисуса Христа на кресте число его последователей неизмеримо возросло. Христиане воевали с язычниками, и конфликт настолько разросся, что Риму угрожал раскол на два отдельных государства. Константин понимал, что надо как-то спасать ситуацию. И вот в 325 году нашей эры он решил объединить Рим под знаменем одной религии. А именно — христианства.

Софи удивилась:

— Но что заставило императора-язычника выбрать государственной религией христианство?

Тибинг усмехнулся:

— Константин был весьма неплохим стратегом. Он понимал, что христианство находится на подъеме, и просто сделал ставку на фаворита. Историки до сих пор восхищаются умением, с которым Константин обратил язычников, приверженцев культа Солнца, в христианство. Он ввел языческие символы, даты и ритуалы в развивающуюся христианскую традицию и создал некое подобие религиозного гибрида, приемлемого для обеих сторон.

— Поразительная метаморфоза! — подхватил Лэнгдон. — Налицо рудименты языческой религии в христианской символике. Египетские солнечные диски превратились в нимбы католических святых. Пиктограммы богини Исиды, баюкающей своего чудесным образом зачатого сына Гора, стали образчиком образов Девы Марии с младенцем Иисусом на руках. Ну и все элементы католического ритуала — митра, алтарь, славословие, причастие, поедание «тела Христова», наконец, — были непосредственно позаимствованы из более ранних языческих религий.

Тибинг издал жалобный стон:

— Ну все, пошло-поехало! Стоит символисту заговорить о христианских иконах, и его уже не остановить! В христианстве все заимствовано. Дохристианский бог Митра, его еще называли сыном Солнца и Светочем Мира, родился 25 декабря, был похоронен в склепе на склоне горы и ровно через три дня воскрес. Кстати, 25 декабря является также днем рождения Осириса, Адониса и Диониса. Новорожденного Кришну одарили золотом, ладаном и миррой. Даже священный для христиан день недели был позаимствован у язычников.

— Как это? — спросила Софи.

— Вообще-то изначально христиане считали таким днем еврейский шаббат — субботу, но Константин сдвинул его в пользу почитаемого язычниками дня Солнца, — сказал Лэнгдон и усмехнулся. — По сей день большинство прихожан посещают службу в воскресенье утром и понятия не имеют о том, что находятся здесь по той же причине, что и язычники, — отдать дань уважения дню бога Солнца. А это кроется в самом названии воскресенья — Sunday.

У Софи голова пошла кругом.

— Ну а какое все это имеет отношение к Граалю?

— Вот именно, — кивнул сэр Тибинг. — Слушайте лучше меня. Во времена слияния двух религий Константину нужно было укрепить новую христианскую традицию, и он созвал знаменитый Вселенский собор. На этом собрании обсуждались, принимались и отвергались многие аспекты христианства — дата Пасхи, роль епископов, церковные таинства и, разумеется, божественность самого Иисуса Христа.

— Что-то я не совсем понимаю, — с недоумением нахмурилась Софи. — Божественность Иисуса?..

— Моя дорогая, — торжественно объявил Тибинг, — до этого исторического момента Иисус рассматривался Его последователями как смертный пророк… человек, безусловно, великий и влиятельный, но всего лишь человек. Простой смертный.

— Не сын Бога?

— Да! — радостно воскликнул Тибинг. — Только на этом Вселенском соборе Христос был провозглашен и официально признан Сыном Божиим. В результате голосования.

— Погодите. Вы что же, хотите сказать, что божественная сущность Иисуса стала результатом голосования?

— Причем выиграл Он лишь с небольшим преимуществом голосов, — сказал сэр Тибинг. — Однако подтверждение божественной сущности Иисуса стало определяющим моментом в дальнейшем развитии Римской империи, и именно на этой основе зиждилась затем власть Ватикана. Официально провозгласив Иисуса Сыном Божьим, Константин тем самым превратил Его в божество, существующее как бы вне мира людей, чья власть над ними вечна и незыблема. Это не только предотвращало дальнейшие выпады язычников против христианства, но и позволяло последователям Христа искать спасение души лишь через один-единственный официально утвержденный канал — Римскую католическую церковь.

Софи вопросительно взглянула на Лэнгдона, тот кивком подтвердил, что согласен с умозаключениями Тибинга.

— А делалось все это исключительно ради власти, — продолжил тот. — Христос как Мессия угрожал самому существованию Церкви и государства. По мнению многих ученых, ранняя Церковь украла Христа у Его последователей в прямом смысле этого слова, отняла у Него человечность, затуманила Его образ, обрядив в непроницаемый плащ божественности. И использовала все это лишь с одной целью — расширить и укрепить свою власть. Я сам написал несколько книг на эту тему.

— И, как я полагаю, так называемые истинные христиане до сих пор забрасывают вас гневными письмами?

— С чего бы это? — возразил Тибинг. — Большинство образованных христиан знакомы с историей своей веры. Иисус действительно был великим и очень сильным человеком. И все это политиканское маневрирование Константина никак не преуменьшает величия жизни Христа. Никто не может сказать, что Христос был обманщиком, никто не отрицает, что Он две тысячи лет назад ходил по этой земле и вдохновлял миллионы людей, призывая их к лучшей жизни. Мы всего лишь утверждаем, что Константин использовал огромное влияние и значимость Христа в своих целях. И таким образом сформировал основы известного нам на сегодняшний день христианства.

Софи покосилась на книгу, лежавшую перед ней на столе. Ей не терпелось услышать продолжение, увидеть, как да Винчи изобразил чашу Грааля.

— Но тут существовал один подвох, — продолжил свое повествование Тибинг. — Поскольку Константин поднял статус Христа почти через четыреста лет после смерти последнего, успели накопиться тысячи документов, хроник жизни великого человека, где Он описывался как простой смертный. Константин понимал, что следует переписать эти исторические книги. Именно тогда и возник самый значимый момент в истории христианства. — Не сводя глаз с Софи, Тибинг выдержал многозначительную паузу, затем продолжил: — Константин финансировал написание новой Библии, куда не входили бы Евангелия, говорившие о человеческих чертах Христа, а включались те, где подчеркивалась божественная Его сущность. Все более ранние Евангелия были объявлены вне закона, затем собраны и сожжены на кострах.

— Одно любопытное замечание, — вставил Лэнгдон. — Любой, кто предпочитал запрещенные Константином версии Евангелия, объявлялся еретиком. Само слово «еретик» происходит от латинского «haereticus», что означает «выбор». Тот, кто выбрал изначальную историю Христа, и стал первым в мире «еретиком».

— К счастью для историков, — продолжил Тибинг, — некоторые Евангелия из тех, что приказал уничтожить Константин, уцелели. Так, в 1950 году в пещере неподалеку от Кумрана были найдены Свитки Мертвого моря. А незадолго до этого, в 1945-м, Коптские свитки, их нашли в Наг-Хаммади. В этих документах рассказывалась не только истинная история Грааля, они повествовали о пастырской роли Христа с чисто светской точки зрения. И разумеется, Ватикан, в худших своих традициях дезинформации, стремился пресечь распространение этих свитков. Что в общем-то и понятно. Ведь свитки эти позволяли выявить исторические расхождения и подтасовки, служили подтверждением тому, что к созданию новой Библии приложил руку политикан, стремившийся обожествить человека Иисуса Христа и использовать Его авторитет для укрепления собственной власти.

— И все же, — возразил Лэнгдон, — как мне кажется, важно помнить о том, что желание нынешней Церкви предотвратить широкое хождение этих документов происходит из искренней веры в правильность и непогрешимость устоявшихся взглядов на Христа. В Ватикане собрались глубоко верующие люди, убежденные, что эти противоречивые документы могут оказаться фальшивкой.

Тибинг усмехнулся и опустился в глубокое кресло напротив Софи.

— Как видите, дорогая, наш профессор гораздо мягче и снисходительнее относится к Риму, нежели я. И тем не менее он прав, говоря о том, что современные церковники искренне убеждены во вредности и ошибочности этих документов. Это и понятно. Ведь на протяжении долгих веков Библия Константина была для них истиной в последней инстанции. Нет на свете более внушаемых людей, чем те, кто призван внушать.

— Он просто хочет сказать, — вставил Лэнгдон, — что мы поклоняемся богам наших отцов.

— Я просто хочу сказать, — возразил Тибинг, — что почти все, чему учили нас отцы о Христе, есть ложь и фальшивка. Как и все эти россказни о чаше Грааля.

Софи перевела взгляд на цитату да Винчи. «Слепое невежество сбивает нас с пути. О! Жалкие смертные, раскройте глаза!» Тибинг потянулся к книге и начал перелистывать ее.

— И наконец, прежде чем я покажу вам рисунок да Винчи с изображением Грааля, хотел бы, чтоб вы взглянули на это. — Он открыл альбом с цветной иллюстрацией на развороте. — Вы, разумеется, узнаете эту фреску?

Да он никак шутит! Софи смотрела на самую знаменитую фреску всех времен — «Тайная вечеря». Легендарная роспись, которой да Винчи украсил стену собора Санта-Мария дела Грацие неподалеку от Милана. На ней был изображен Христос со своими учениками. Он объявлял о том, что кто-то из них предал Его.

— Да, конечно, мне хорошо знакома эта фреска.

— Тогда, может, вы согласитесь сыграть со мной в одну игру? Закройте глаза на минутку.

Софи несколько растерялась, но закрыла глаза.

— Где сидит Иисус? — спросил Тибинг.

— В центре.

— Отлично! А что за пищу преломляют и едят Христос и Его ученики?

— Хлеб. — Это же очевидно!

— Прекрасно. А что пьют?

— Вино. Они пьют вино.

— Замечательно, просто великолепно. Ну и, наконец, последний вопрос. Сколько на столе бокалов для вина?

Софи задумалась, понимая, что это вопрос с подвохом. А после трапезы Христос взял чашу с вином и разделил ее со своими учениками.

— Одна чаша, — ответила она. — Сосуд. — Чаша Христова. — Христос передавал из рук в руки один-единственный сосуд с вином, как бы подчеркивая тем самым, что все христиане должны объединиться.

Тибинг вздохнул.

— А теперь откройте глаза.

Она повиновалась. Тибинг загадочно улыбался. Софи взглянула на иллюстрацию и, к своему изумлению, обнаружила, что у каждого за столом была чаша с вином, в том числе и у Христа. Тринадцать чаш. Мало того, все они были маленькие, без ножки и сделаны из стекла. Никакого особенного сосуда на картине не оказалось. Никакой чаши Грааля.

Тибинг хитро сощурился:

— Немного странно, вам не кажется, что в Библии и наиболее распространенных легендах этот момент связывают с появлением чаши Грааля? А да Винчи словно забыл об этом и такую чашу не нарисовал.

— Уверена, искусствоведы должны были это заметить.

— Вы удивитесь, узнав, что некоторые странности в рисунках и картинах Леонардо сознательно обходились учеными и искусствоведами. А что касается этой фрески, то она и есть ключик пониманию тайны Грааля. И в «Тайной вечере» да Винчи он перед нами словно на ладони.

Софи впилась взглядом в иллюстрацию.

— Так, получается, эта фреска говорит нам, что на самом деле представляет собой чаша Грааля?

— Не что, — прошептал в ответ Тибинг. — Скорее кто. Дело в том, что Грааль никакой не предмет. На самом деле это… лицо вполне одушевленное.

Глава 56

Софи изумленно смотрела на Тибинга, затем перевела взгляд на Лэнгдона:

— Святой Грааль — это человек?

Лэнгдон кивнул:

— Да, женщина.

Судя по выражению лица Софи, она категорически отказывалась в это верить. Что ж, и у него самого была в точности такая же реакция, когда он впервые услышал об этом. Лишь позже, поняв скрытую за Граалем символику, он уверовал в эту теорию.

Тибинг словно прочитал его мысли.

— Возможно, пришел черед символиста объяснить нам кое-что? — Подойдя к столу, он взял чистый лист бумаги и положил его перед Лэнгдоном.

Тот достал из кармана авторучку.

— Софи, вам наверняка должны быть знакомы современные символы, обозначающие мужское и женское начала. — И он нарисовал известные всем мужской символ ♂ и женский ♀.

— Да, конечно, — кивнула она.

— Изначально, — продолжил он, — мужское и женское начала изображались совсем другими символами. Многие люди ошибочно думают, что мужской символ произошел от щита и копья, а женский представляет собой не что иное, как зеркало, где отражается красота. Но на самом деле символы эти происходят от древних астрономических обозначений божественной планеты Марс и планеты Венера.

И Лэнгдон изобразил на листе бумаги еще один знак.

— Этот символ изначально обозначал мужчину, — сказал он Софи. — Напоминает рудиментарный фаллос.

— Вот именно, — согласилась с ним Софи.

— Так оно и было, — подтвердил Тибинг. Лэнгдон продолжил:

— Символ этот известен под названием клинок, или меч, и призван подчеркивать агрессивность и мужественность. Кстати, этот же похожий на фаллос символ до сих пор используется в шевронах военной формы для обозначения чина.

— Да уж! — усмехнулся Тибинг. — Чем больше у тебя пенисов, тем выше твой чин. Парни — они всегда парни.

Лэнгдон едва заметно поморщился.

— Как можно заметить, женский символ являет полную противоположность мужскому. — Он изобразил на листке еще один знак. — И этот символ получил название сосуд.

Софи удивленно взглянула на него. Лэнгдон понял, что ей удалось уловить связь.

— Сосуд, — продолжил он, — напоминает чашу или вазу, но, что гораздо важнее, лоно женщины. Символ этот призван подчеркивать женское начало, женственность, плодородие. — Теперь Лэнгдон смотрел прямо ей в глаза. — Так вот, Софи, легенда говорит о том, что святой Грааль есть не что иное, как сосуд, чаша. Но это описание Грааля, упор на сходство с сосудом, — на самом деле аллегория, призванная защитить тайну истинной природы Грааля. Иными словами, легенда использует сосуд в качестве метафоры. А за этой метафорой стоит нечто более значимое.

— Женщина, — сказала Софи.

— Именно! — Лэнгдон улыбнулся. — Грааль есть не что иное, как древний символ женственности, он символизирует священное женское начало и богиню. Но со временем, как вы понимаете, значение это было утрачено, и тут уж на славу постаралась Церковь. Власть женщины, ее способность дарить жизнь, некогда считалась священной. Но она представляла угрозу подъему и возвышению новой Церкви, где всегда доминировал мужской образ, главенствовало мужское начало. И вот церковники стали демонизировать священное женское начало, называть женщин нечистыми. Именно человек, а никакой не Бог придумал концепцию первородного греха. Ева вкусила от яблока и вызвала тем самым падение рода человеческого. Женщина, некогда священная дарительница жизни, превратилась во врага.

— Хотелось бы добавить, — сказал Тибинг, — что концепция женщины — дарительницы жизни входила в основу древних религий. Появление ребенка на свет — это чудо, говорящее о власти женщины над миром. К сожалению, христианская философия решила присвоить себе созидательную силу и власть женщины. Отбросив простые биологические истины, она назвала Создателем мужчину. В Книге Бытия говорится о том, что Ева создана из ребра Адама. Женщина стала ответвлением, отростком мужчины. И созданием греховным. Именно с Книги Бытия началось низвержение богини.

— Грааль, — подхватил Лэнгдон, — есть символ потерянной богини. С появлением христианства старые языческие религии не умерли. И легенды о поисках рыцарями чаши Грааля на самом деле представляли собой истории о запрещенных поисках утраченного священного женского начала, Рыцари, якобы занятые поисками «сосуда», закодировали истинный смысл своих стараний, чтобы защититься от Церкви, которая низвергла образ женщины, запретила богиню, сжигала на кострах неверных, запрещала даже упоминание о священном женском начале.

Софи покачала головой:

— Простите, но когда вы сказали, что чаша Грааля есть лицо одушевленное, я подумала, вы имеете в виду человека.

— Так и есть, — кивнул Лэнгдон.

— И не просто какого-то там человека, — возбужденно подхватил Тибинг и поднялся. — А женщину! Женщину, владеющую тайной такой взрывной силы, что это могло потрясти и разрушить сами основы христианства!

Софи была потрясена.

— И эта женщина… она известна?

— Конечно. — Тибинг взял костыли. — А теперь, друзья мои, если вы изволите проследовать за мной в кабинет, буду иметь честь показать вам изображение этой женщины, принадлежащее кисти Леонардо да Винчи.

Верный слуга и дворецкий Реми Легалудек находился на кухне и не сводил глаз с экрана телевизора. В очередном выпуске новостей показывали снимки мужчины и женщины… тех самых неурочных гостей, которым он, Реми, совсем недавно подавал чай.

Глава 57

Стоя на тротуаре перед зданием Депозитарного банка Цюриха, лейтенант Колле недоумевал: отчего Фаш все не едет с ордером на обыск? Эти хитрые банкиры наверняка что-то скрывают. Они подтвердили, что Лэнгдон и Невё приезжали сюда чуть раньше этой же ночью, но затем им якобы дали от ворот поворот, потому как у них не оказалось соответствующих документов.

Так почему бы им не впустить нас, чтобы мы могли проверить?

Тут вдруг у Колле заверещал мобильник. Звонили с командного пункта, временно расположившегося в Лувре.

— Ну что, получили наконец ордер? — раздраженно спросил Колле.

— Забудьте о банке, лейтенант, — ответил агент. — Мы только что получили наводку. Точно знаем, где скрываются Лэнгдон с Невё.

Колле присел на капот своего автомобиля.

— Шутите?

— У меня есть адрес. Это под Парижем. Недалеко от Версаля.

— Капитан Фаш знает?

— Еще нет. Он говорит по телефону. Очень важный звонок.

— Тогда я выезжаю. Передайте, чтобы позвонил мне, как только освободится. — Колле записал адрес и вскочил в машину. Уже отъезжая от банка, он вдруг спохватился, что забыл спросить, кто именно передал судебной полиции информацию о местонахождении Лэнгдона. Впрочем, не так уж это теперь и важно. Колле радовался выпавшей ему возможности загладить прежние ошибки. Он собирался произвести самый профессиональный арест за все время карьеры.

По рации он связался с пятью сопровождавшими его машинами:

— Сирены не включать, ребята. Лэнгдон не должен знать, что мы на подходе.

В пятидесяти километрах от этого места черная «ауди» съехала с проселочной дороги и остановилась в тени деревьев у края поля. Сайлас вышел из машины и заглянул в щель между металлическими прутьями — большой участок земли был обнесен высокой изгородью. Он долго смотрел на освещенный луной склон горы, на котором виднелся замок.

Окна на нижнем этаже были освещены. Странно для такого позднего часа, подумал Сайлас и улыбнулся. Информация, которую дал ему Учитель, подтверждалась. Я не уйду из этого дома без краеугольного камня, поклялся он. Я не подведу епископа и Учителя.

Проверив свой тринадцатизарядный пистолет-автомат, Сайлас просунул его сквозь прутья решетки. Пистолет мягко упал в высокую густую траву. Затем, подобрав полы сутаны, Сайлас ухватился за прутья и полез через изгородь, пыхтя и отдуваясь, мешком плюхнулся на землю по другую сторону. Не обращая внимания на резкую боль от впившейся в ляжку подвязки с шипами, Сайлас подобрал оружие и двинулся к дому по поросшему травой склону.

Глава 58

Кабинет Тибинга совсем не походил на кабинеты, которые прежде доводилось видеть Софи. По площади он раз в шесть-семь превышал самые роскошные и просторные офисы и походил на научную лабораторию, библиотеку архива и «блошиный» рынок одновременно. Освещался кабинет тремя люстрами, плиточный пол был заставлен бесчисленными столиками и тумбами, заваленными книгами, картинами и репродукциями, статуэтками и прочими произведениями материальной культуры. Здесь же, к удивлению Софи, оказалось немало электронного оборудования — компьютеры, проекторы, микроскопы, копировальные аппараты и сканеры.

— Я использовал под кабинетбальный зал, — пояснил Тибинг еще с порога. — Танцевать мне теперь не часто приходится.

Весь этот вечер и ночь Софи сталкивалась с неожиданностями и сюрпризами, но ничего подобного увидеть здесь никак не думала.

— И все это нужно вам для работы?

— Постижение истины стало страстью всей моей жизни, — сказал Тибинг. — Ну а Сангрил я бы назвал моей любимой наложницей.

Чаша Грааля — это женщина, напомнила себе Софи. Голова гудела и шла кругом от обрывочных мыслей и только что почерпнутых у Тибинга сведений.

— Вы говорили, у вас есть портрет женщины, которую вы считаете Граалем?

— Да, но это не совсем так. Это утверждал не я, а сам Христос.

— Какая же из картин? — спросила Софи, оглядывая стены.

— Гм… — Тибинг сделал вид, что запамятовал. — Чаша Грааля. Сангрил. Сосуд. — Тут он неожиданно резко и ловко повернулся и указал на дальнюю от них стену. Там висела большая, футов восемь в высоту, репродукция «Тайной вечери». Точно такую же, только маленькую, Софи видела в альбоме. — Да вот же она!

Софи подумала, что неправильно его поняла.

— Но эту картину вы мне уже показывали.

Он игриво подмигнул ей:

— Знаю, но при увеличении она становится еще более любопытной. Вам не кажется?

Софи обернулась к Лэнгдону:

— Просто теряюсь в догадках.

Тот улыбнулся:

— Как выясняется, чаша Грааля действительно присутствует на «Тайной вечере». Леонардо все же изобразил ее и…

— Погодите, — перебила его Софи, — вы сами только что говорили, что Грааль — женщина. А на «Тайной вечере» изображены тринадцать мужчин.

— Разве? — Тибинг снова хитро прищурился. — А вы присмотритесь-ка повнимательнее.

Софи подошла поближе к картине и стала изучать тринадцать фигур: Иисус Христос в центре, шестеро учеников по левую Его руку, шестеро — по правую.

— Но все они мужчины, — повторила она.

— Неужели? — насмешливо воскликнул Тибинг. — А как насчет того, кто сидит на самом почетном месте, по правую руку от Господа?

Софи так и впилась глазами в фигуру, изображенную по правую руку от Христа. Она смотрела на лицо и торс этой фигуры, и вдруг… Нет, этого просто быть не может! Но глаза ее не обманывали. Длинные и волнистые рыжие волосы, маленькие, изящно сложенные ручки, даже некий намек на грудь. То, вне всякого сомнения… была женщина!

— Да это женщина! — воскликнула Софи. Тибинг весело рассмеялся:

— Вот уж сюрприз так сюрприз, верно? И поверьте мне, зрение вас не подвело. Уж кто-кто, а Леонардо славился умением изображать разницу между полами.

Софи не отводила глаз от сидевшей рядом с Иисусом женщины. Но на Тайной вечере собрались тринадцать мужчин. Кто же тогда эта женщина? До этого Софи много раз видела прославленное произведение Леонардо, но ни разу не замечала этих столь характерных черт.

— А никто не замечает, — словно прочитал ее мысли Тибинг. — Сказывается воздействие подсознания, укоренившихся в нем образов. И оно столь сильно, что не позволяет видеть несоответствий, обманывает наше зрение.

— И явление это называется скотома, — вставил Лэнгдон. — Зачастую мозг именно так реагирует на укоренившиеся символы.

— Еще одна причина, по которой вы пропустили эту женщину, — сказал Тибинг, — заключается в том, что на многих фотографиях в альбомах по искусству, сделанных до 1954 года, детали скрыты под налетом пыли, грязи и несколькими слоями реставрационной краски. Следует отметить, что в восемнадцатом веке реставраторы работали довольно топорно. А затем наконец фреску очистили от всех этих наслоений, что и позволило увидеть оригинал да Винчи во всем его великолепии. — Он жестом указал на репродукцию. — Et voilà!

Софи подошла еще ближе. Женщина, сидевшая по правую руку от Иисуса, была молода и выглядела благочестиво. Личико застенчивое, скромно сложенные ручки, волны вьющихся рыжих волос. И одна эта женщина способна пошатнуть церковные устои?

— Кто она? — спросила Софи.

— Она, моя дорогая, — ответил Тибинг, — не кто иная, как Мария Магдалина.

— Проститутка? — изумилась Софи.

Тибинг возмущенно фыркнул, точно это слово оскорбило его самого.

— Ничего подобного. Магдалина таковой не являлась. Заблуждение это вселилось в умы людей с подачи Христианской церкви раннего периода. Церковники организовали настоящую кампанию, чтобы опорочить Марию Магдалину. И все для того, чтобы сохранить в тайне одно опасное для них обстоятельство. Ее роль в качестве Грааля.

— Ее роль!

— Как я уже говорил, — принялся объяснять сэр Тибинг, — церковники старались убедить мир в том, что простой смертный, проповедник Иисус Христос, являлся на самом деле божественным по природе своей существом. Потому и не вошли в Библию Евангелия с описанием жизни Христа как земного человека. Но тут редакторы Библии оплошали, одна из таких земных тем до сих пор встречается в Евангелиях. Тема Марии Магдалины. — Он сделал паузу. — А именно: ее брак с Иисусом.

— Простите, не поняла… — Софи переводила удивленный взгляд с Лэнгдона на Тибинга и обратно.

— Этот факт попал в исторические записи, — сказал Тибинг, — и да Винчи, разумеется, знал о нем. «Тайная вечеря» так и взывает к зрителю. Вот, смотрите, Иисус и Магдалина были парой!

Софи перевела взгляд на фреску.

— Заметьте также, Иисус и Магдалина одеты так, словно являются зеркальным отражением друг друга. — Тибинг указал на две фигуры в центре картины.

Софи смотрела точно завороженная. Да, одежда одинаковая, только разных цветов. На Христе красная мантия и синий плащ, на Марии Магдалине синяя мантия и красный плащ. Инь и ян. — Есть и более тонкие признаки, — продолжил Тибинг. — Видите, Иисус и Его невеста сидят рядом, вплотную, соприкасаясь бедрами, а выше фигуры их расходятся, образуя свободное пространство. И все это напоминает нам уже знакомый символ.

Тибинг еще и договорить не успел, а Софи уже увидела в центре фрески знак, образованный двумя центральными фигурами. Чуть раньше Лэнгдон обозначил этим символом Грааль, сосуд и женское лоно.

— И наконец, — продолжил Тибинг, — если рассматривать Иисуса и Магдалину как элементы композиции, а не людей, то тут так и напрашивается еще одна подсказка. — Он выдержал паузу, затем добавил: — Буква алфавита.

И Софи тотчас увидела ее. Буква так и бросалась в глаза, странно, что она не замечала ее прежде. Теперь Софи видела только эту букву. В самом центре картины отчетливо вырисовывалась большая и изящно выписанная буква «М».

— Слишком уж совершенна и отчетлива для простого совпадения, верно? — заметил Тибинг.

— Да, но зачем она здесь? — удивленно спросила Софи. Тибинг пожал плечами:

— Теоретики тайных знаков и символов сказали бы вам, что она обозначает Matrimonio, или Марию Магдалину. Но единства мнений здесь не наблюдается. Одно определенно: запрятанная в картине буква «М» — это не ошибка художника. Она появилась здесь не случайно, по его воле. Замаскированная буква «М» фигурирует в бесчисленных работах, связанных с Граалем, то в виде водяного знака, то буквы, закрашенной еще одним слоем краски, то в форме композиционных аллюзий. Ну а самая явственная из всех украшает алтарь Матери нашей Богородицы в Лондоне. Создателем этого алтаря является бывший Великий мастер Приората Сиона, Жан Кокто.

У Софи просто голова пошла кругом от обилия информации.

— Согласна, эта буква «М» на картине действительно выглядит интригующе, но сомневаюсь, чтобы она могла служить доказательством брачных уз, связывавших Иисуса и Марию.

— Нет-нет, — сказал Тибинг и подошел к столу, заваленному книгами. — Я ведь уже говорил, брак Иисуса и Марии Магдалины зафиксирован в исторических хрониках. — Он начал рыться в бумагах и книгах. — Более того, Иисус как человек женатый наделен куда большим значением и смыслом, нежели привычный нам стандартный библейский образ Иисуса-холостяка.

— Это почему? — удивилась Софи.

— Потому что Иисус — еврей, — ответил Лэнгдон вместо занятого поисками какой-то книги Тибинга. — А негласные социальные законы того времени запрещали еврейскому мужчине ходить в холостяках. Согласно иудейской традиции безбрачие не поощрялось, долгом каждого добропорядочного еврея было найти себе жену, чтобы та родила ему сына. Если бы Иисус не был женат, то по крайней мере хотя бы в одном из библейских Евангелий должен быть упомянут этот факт, а также приведено объяснение, почему Иисус оставался холостяком.

Тибинг отыскал какую-то огромную книгу и вытащил ее из-под стопки других. Переплетенное в кожу издание было размером с плакат и напоминало атлас. Название на переплете гласило: «Гностические Евангелия». Тибинг раскрыл книгу, Софи с Лэнгдоном подошли к нему. Страницы представляли собой увеличенные снимки каких-то древних документов; тексты написаны от руки на обрывках папируса. Софи не поняла, что это за язык, но на странице слева был приведен перевод.

— Это фотокопии Свитков Мертвого моря и Коптских, из Наг-Хаммади, я уже упоминал о них сегодня, — сказал Тибинг. — Самые первые христианские записи. И в них найдены существенные расхождения с библейскими текстами. — Тибинг перелистал несколько страниц и указал на какой-то отрывок. — Полагаю, лучше всего начать с Евангелия от Филиппа.

Софи прочитала перевод отрывка.

А спутница Спасителя — Мария Магдалина. Христос любил ее больше всех своих учеников и часто целовал в губы. Остальные ученики были этим обижены и высказывали недовольство. Они говорили ему: «Неужели любишь ее больше, чем всех нас?»

Слова эти удивили Софи, но не убедили окончательно.

— Однако здесь ничего не сказано о браке.

— Au contraire^[164], — улыбнулся Тибинг и указал на первую строчку. — Любой специалист по арамейскому скажет вам, что слово «спутница» в те дни буквально означало «супруга».

Лэнгдон в знак подтверждения кивнул.

Софи еще раз перечитала первую строку: «А спутница Спасителя — Мария Магдалина».

Тибинг перелистал книгу и нашел еще несколько отрывков, подтверждавших, что между Магдалиной и Иисусом существовали весьма романтичные взаимоотношения. Читая эти строки, Софи вдруг вспомнила, как однажды, когда она была еще девочкой, в дверь дома громко забарабанил какой-то разъяренный священник.

— Здесь проживает Жак Соньер? — осведомился он, глядя сверху вниз на Софи, отворившую ему дверь. — Хочу поговорить с ним об этой его статейке. — В руках священник держал газету.

Софи позвала деда, и двое мужчин скрылись в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Мой дед написал что-то в газету? Софи бросилась на кухню и начала просматривать утренние выпуски. И вот наконец в одной из газет, на второй странице, она увидела фамилию деда и прочитала статью. Софи, конечно, не поняла всего, что там говорилось, но общий смысл был таков: французское правительство под давлением священнослужителей решило запретить американский фильм «Последнее искушение Христа». В этом фильме Христос занимался сексом с женщиной по имени Мария Магдалина. Дед писал, что Церковь поступила неправильно, запретив фильм.

Неудивительно, что священник был в такой ярости, подумала она.

— Это порнография! Святотатство! — кричал он, выбежав из кабинета и бросаясь к входной двери. — Да как вы только посмели! Этот американец, Мартин Скорсезе, самый настоящий богохульник! И уж где-где, а во Франции Церковь не допустит, чтобы эти его мерзости вышли на экран! — Он выскочил на улицу, громко хлопнув дверью.

Придя на кухню, дед увидел Софи с газетой и нахмурился:

— Шустрая у меня девочка, ничего не скажешь.

— Так ты считаешь, что у Иисуса Христа была подружка? — спросила Софи.

— Нет, милая. Просто я хотел сказать, что Церковь не имеет права навязывать людям свои взгляды на искусство.

— Так была у Христа подружка или нет?

Дед погрузился в молчание, потом ответил:

— Если и да, то что в том плохого? Ты как считаешь?

Софи задумалась, потом пожала плечиками:

— Лично я не возражаю.

Сэр Тибинг меж тем не умолкал:

— Не стану утомлять вас бесчисленными ссылками, подтверждающими союз Христа и Магдалины. На эту тему существует масса спекуляций разных современных историков. Мне бы хотелось особо отметить следующее. — Он указал на очередную страницу. — Это отрывок из Евангелия от Марии Магдалины.

Софи знала, что Евангелия от Марии Магдалины в Библии не существует. Но текст прочла:

И сказал Петр: «Что, Спаситель и вправду говорил с женщиной без нашего ведома? Мы что же, теперь должны все слушать ее? Он предпочел ее нам?»

И Левит ответил ему: «Ты всегда слишком горячишься, Петр. Теперь вот решил состязаться с этой женщиной, точно с врагом. Если сам Спаситель выбрал ее, кто ты такой, чтобы отвергать? Уж Спасителю нашему виднее. Знает он ее хорошо, а потому и любит больше, чем нас».

— Женщина, о которой идет речь, — сказал Тибинг, — и есть Мария Магдалина. Петр ревнует к ней Христа.

— Потому что Иисус предпочел Марию?

— Не только поэтому. Ставки тут гораздо выше. Во многих Евангелиях сказано, что именно в тот момент Иисус и заподозрил, что скоро Его схватят и распнут на кресте. И Он наказывает Марии, как править Его Церковью после того, как Он уйдет. Вот Петр и выражает недовольство тем, что играет роль второй скрипки. Лично мне кажется, Петр был женоненавистником.

Софи возмутилась:

— Как можно так говорить? Ведь это святой Петр! На него опирался Христос, когда строил свою Церковь.

— Да, все верно, за исключением одной небольшой детали. Согласно всем этим изначальным Евангелиям, Христос давал указания о том, как строить Церковь, вовсе не Петру. А Марии Магдалине.

Софи удивленно посмотрела на него:

— Вы что же, хотите сказать, Христианская церковь была основана и управлялась женщиной?

— Таков был план. Иисус оказался феминистом. Он отдавал будущее Своей Церкви в руки Марии Магдалины.

— А Петр этого не одобрял, — подхватил Лэнгдон и указал на репродукцию «Тайной вечери». — Вот он, Петр. Как видите, да Винчи был прекрасно осведомлен о его отношении к Марии.

И вновь Софи на миг лишилась дара речи. Петр, изображенный на фреске, угрожающе нависал над Марией Магдалиной. Мало того, ребром ладони показывал, что готов перерезать ей горло. Тот же жест, что и на картине «Мадонна в гроте»!

— И здесь тоже, — сказал Лэнгдон, указывая на учеников Христа, сгрудившихся вокруг Петра. — Выглядит угрожающе, верно?

Софи прищурилась и вдруг заметила выделяющуюся в толпе учеников чью-то руку.

— Что это в ней? Кинжал?

— Да. Но вот странность. Попробуйте пересчитать руки на картине, и вы увидите, что эта рука принадлежит… как бы никому. Она анонимна. Рука без тела.

Софи была потрясена. А затем, после паузы, заметила:

— Простите, но я все равно не понимаю, какая связь между Марией Магдалиной и Граалем.

— Ага! — торжествующе воскликнул Тибинг. — Вот мы и подобрались к сути дела! — И он снова бросился к столу, вытащил откуда-то из-под бумаг огромную карту, а затем расстелил ее на столе перед Софи. На карте было изображено генеалогическое древо. — Лишь немногие знали о том, что Мария Магдалина помимо того, что была правой рукой Христа, уже обладала большой властью.

Софи увидела надпись над генеалогическим древом:

РОД ВЕНИАМИНА

— Вот она, Мария Магдалина, здесь, — сказал Тибинг и указал на самую верхушку древа.

Софи удивилась:

— Так она из дома Вениаминова?

— Вот именно, — кивнул Тибинг. — Мария Магдалина — женщина царского происхождения.

— А мне всегда казалось, она была бедна.

Тибинг отрицательно покачал головой:

— Магдалину превратили в шлюху, чтобы уничтожить даже намек на ее благородное происхождение.

Софи вопросительно покосилась на Лэнгдона, тот подтвердил кивком. Тогда она спросила у Тибинга:

— Но какое дело Церкви было до того, что Мария Магдалина благородных кровей?

Англичанин улыбнулся:

— Милое мое дитя! Церковь волновало не столько царское происхождение Марии, сколько ее отношения с Христом, который тоже принадлежал к царскому роду. В Евангелии от Матфея говорится, что Иисус происходил из дома Давидова. Как известно, Давид был потомком самого царя Соломона, царя еврейского народа. Женись Христос на Марии, Он бы объединился со знатным родом Вениамина, связал эти два царских рода и создал мощнейший политический союз, имел бы законное право претендовать на трон и возродить правящий царский род, как это было при Соломоне.

Софи поняла, что Тибинг подходит к кульминации своего повествования.

Сам же Тибинг заметно оживился:

— Легенда о чаше Грааля — это легенда о царской крови. Упоминание в легенде о «сосуде с кровью Христа»… на деле означает упоминание о Марии Магдалине, женском лоне, несущем «царскую кровь» Христа.

Слова эхом обошли просторную комнату, прежде чем укоренились в сознании Софи. Мария Магдалина несла в себе царскую кровь Иисуса Христа?

— Стало быть, у Христа могло быть?.. — Тут она умолкла и вопросительно взглянула на Лэнгдона.

— Могло быть потомство, — улыбнувшись, закончил он за нее.

Софи так и замерла, точно громом пораженная.

— Итак! — провозгласил Тибинг. — Сейчас перед вами раскроется величайшая из тайн в истории! Иисус не только был женат, Он был отцом. А Мария Магдалина, дитя мое, была священным сосудом, носившим Его ребенка! Тем священным лоном, призванным продлить царский род, той лозой, на которой зрел благословенный плод их любви!

Софи почувствовала, как тонкие светлые волоски у нее на руке встали дыбом.

— Но как же получилось, что этот факт на протяжении веков оставался тайной?

— Да Господь с вами! — воскликнул Тибинг. — Чем угодно, только не тайной! Именно царское происхождение Иисуса стало источником самой захватывающей из легенд всех времен, легенды о чаше Грааля. На протяжении веков об истории Марии Магдалины кричали и вопили на каждом углу, на разных языках и с помощью всевозможных метафор. Ее история повсюду, стоит только прислушаться и присмотреться внимательнее.

— Ну а документы Сангрил? — спросила Софи. — Это тоже аллегория, доказывающая царское происхождение Христа?

— Да.

— Тогда выходит, легенда о чаше Грааля есть не что иное, как повествование о царской крови?

— Причем в самом прямом смысле, — заметил Тибинг. — Само слово «Сангрил» происходит от «San Greal», что в переводе означает «Святой Грааль». Но в древности слово «Сангрил» имело другую разбивку. — Тибинг взял листок бумаги, нацарапал что-то на нем и протянул Софи.

Она прочла:

Sang Real. И тут же перевела.

Словосочетание «Sang Real» в буквальном смысле означало «королевская кровь».

Глава 59

Мужчина, дежуривший в приемной, в вестибюле на первом этаже штаб-квартиры «Опус Деи» в Нью-Йорке, на Лексингтон-авеню, немало удивился, услышав в трубке голос епископа Арингаросы.

— Добрый вечер, сэр.

— Мне никаких сообщений не оставляли? — Голос епископа звучал непривычно встревоженно и возбужденно.

— Да, сэр. Очень хорошо, что вы позвонили. Сам я никак не мог связаться с вами. Тут примерно с полчаса назад поступило одно срочное сообщение.

— Да? — Теперь в голосе слышалось явное облегчение. — А звонивший назвался?

— Нет, сэр, только номер оставил. — И дежурный продиктовал ему номер. — Код тридцать три? Это, кажется, Франция?

— Да, сэр. Париж. Звонивший сказал, дело очень срочное, просил, чтобы вы немедленно нашли его.

— Благодарю. Я ждал этого звонка. — И Арингароса быстро отключился.

Дежурный, вешая трубку, удивился, что Арингаросу было так плохо слышно, мешали шумы и потрескивания. Согласно расписанию на этой неделе епископ должен был бы быть в Нью-Йорке, но казалось, что звонит он откуда-то издалека. Впрочем, не важно, ему-то что за дело. Дежурный уже к этому привык.

Последние несколько месяцев епископ Арингароса вел себя очень странно.

Должно быть, на мой мобильный звонки не поступают, подумал Арингароса. «Фиат» подъезжал к римскому аэропорту Чампино, где осуществлялись чартерные рейсы. Учитель пытался разыскать меня. Арингароса волновался, что не может принять звонок Учителя, но теперь на душе полегчало: видно, Учитель чувствовал себя достаточно уверенно, раз позвонил прямо в штаб-квартиру «Опус Деи».

Должно быть, в Париже все прошло нормально. Скоро я и сам буду в Париже, думал Арингароса, набирая продиктованный ему номер. Приземлимся мы еще до рассвета. Арингароса летел маленьким самолетом, выполнявшим чартерные рейсы во Францию. О коммерческих в этот час не могло быть и речи, особенно с учетом содержимого его портфеля. В трубке послышались гудки. Ответила женщина:

— Direction Centrale Police Judiciaire^[165].

Арингароса растерялся. Этого он не ожидал.

— Э-э… добрый вечер. Меня попросили позвонить по этому телефону.

— Qui êtes-vous? — спросила женщина. — Ваше имя?

Арингароса не знал, стоит ли ему называться. Ведь он попал в Центральное управление судебной полиции Франции.

— Ваше имя, месье? — продолжала настаивать дама.

— Епископ Мануэль Арингароса.

— Un moment. — В трубке послышался щелчок. Затем, после паузы, раздался грубоватый мужской голос: — Рад, епископ, что смог наконец услышать вас. Нам с вами надо многое обсудить.

Глава 60

Сангрил… Sang Real… San Greal… Королевская кровь… Чаша Грааля.

Все взаимосвязано.

Священным Граалем является Мария Магдалина… мать царского рода Иисуса Христа. Софи стояла посреди просторного кабинета и растерянно смотрела на Лэнгдона широко раскрытыми глазами. Чем больше она узнавала от Тибинга и Лэнгдона, тем более непредсказуемой становилась эта игра в вопросы и ответы.

— Как видите, дорогая моя, — сказал сэр Тибинг и захромал к книжным полкам, — Леонардо был не единственным, кто пытался рассказать миру правду о Граале. Знатное происхождение Христа исследовалось самым тщательным образом десятками историков. — Он провел пальцем по корешкам нескольких книг.

Склонив голову набок, Софи прочла их названия:

ОТКРЫТИЕ ТАМПЛИЕРОВ:

Тайные хранители истинного происхождения Христа

ЖЕНЩИНА С АЛЕБАСТРОВЫМ КУВШИНОМ:

Мария Магдалина и чаша Грааля

ОБРАЗ БОГИНИ В ЕВАНГЕЛИЯХ:

Восстановление священного женского начала

— Наверное, это самый известный труд, — сказал Тибинг, достал с полки книгу в потрепанной обложке и протянул ей.

Софи прочла название:

СВЯТАЯ КРОВЬ, СВЯЩЕННЫЙ ГРААЛЬ

Всемирно признанный бестселлер

Софи с недоумением подняла глаза:

— Всемирно признанный бестселлер? Странно, но я никогда о нем не слышала.

— Вы были слишком молоды, дитя мое. В восьмидесятые годы эта книга произвела настоящий фурор. На мой взгляд, авторам не хватило смелости довести до логического конца свой анализ. Но мыслили они в верном направлении. И еще, следует отдать им должное, сумели внедрить идею о царском происхождении Христа в умы широких масс.

— Ну а какова же была реакция Церкви на эту книгу?

— Она, разумеется, привела священников в полное бешенство. Чего и следовало ожидать. Ведь в конечном счете здесь говорится о тайне, которую Ватикан пытался похоронить еще в четвертом веке. Речь, в частности, идет о крестовых походах. О том, как с их помощью собиралась и уничтожалась информация. Ведь угроза, которую Мария Магдалина представляла церковникам раннего христианского периода, была нешуточной. Она не только была женщиной, которой Христос доверил создание Своей Церкви, уже само ее существование доказывало: Церковь умалчивала о том, что у Христа, как и у всякого смертного, могло быть потомство. Более того — Церковь в стремлении защититься от власти Марии Магдалины объявила ее шлюхой и похоронила все свидетельства о женитьбе Христа на Марии, удушив в зародыше саму мысль о потомстве Христа и об исторических свидетельствах Его земного, а не божественного происхождения.

Софи взглянула на Лэнгдона, тот кивнул:

— Можете мне поверить, Софи, там приведено достаточно исторических доказательств.

— Признаю, — сказал Тибинг, — реакция была чрезмерно жестока, но и Церковь можно понять. У нее были весьма серьезные основания хранить эти сведения в тайне. Церковь бы серьезно пострадала, если бы вдруг они оказались преданы широкой огласке. Ребенок Иисуса подорвал бы саму идею Его божественного происхождения, подорвал бы сами основы и устои Христианской церкви, провозгласившей себя единственным связующим звеном между Богом и людьми, единственными вратами, через которые человек может попасть в Царствие Небесное.

— Роза с пятью лепестками… — задумчиво произнесла Софи, разглядывая корешок одной из книг. Точно такой же узор выгравирован на шкатулке палисандрового дерева.

Тибинг взглянул на Лэнгдона и усмехнулся:

— А она наблюдательная девочка. — Потом обернулся к Софи. — Это символ Грааля, созданный Приоратом. Символ Марии Магдалины. Поскольку имя ее было запрещено Церковью, она получила несколько псевдонимов. Ее называли Сосудом, чашей Грааля и Розой. — Он сделал паузу. — Символ Розы напрямую связан с пятиконечной звездой Венеры и Компасом Розы. Кстати, само слово «роза» звучит одинаково в английском, французском, немецком и многих других языках.

— Роза, — вставил Лэнгдон, — является также анаграммой слова «Эрос», в латинском написании «Eros». А Эрос — бог плотской любви в Древней Греции.

Софи удивленно взглянула на него, а Тибинг продолжил:

— Роза всегда была главным символом женской красоты и сексуальности. В первобытных культах богини пять лепестков символизировали пять ипостасей жизни женщины: рождение, менструация, материнство, менопауза и, наконец, смерть. — Он взглянул на Роберта. — Возможно, специалисту по символам есть что добавить?

Роберт замялся. Пауза затянулась.

— О Господи! — воскликнул Тибинг. — Эти американцы такие ханжи! — Он обернулся к Софи. — Просто Роберт стесняется вам сказать, что цветок розы напоминает женские гениталии, тот прекрасный бутон, из которого вышло на свет Божий все человечество. И если вы когда-нибудь видели картины Джорджии О'Кифф, вы бы точно поняли, что я имел в виду.

— Главное, — заметил Лэнгдон, подходя к книжным полкам, — что все эти книги объединяет одна весьма важная мысль.

— Что Иисус был отцом? — неуверенно спросила Софи.

— Да, — ответил Тибинг. — И что Мария Магдалина была тем сосудом, тем священным лоном, что носило Его знатного наследника. По сей день Приорат Сиона почитает Марию Магдалину как богиню, Грааль, Розу и Богоматерь.

Софи вновь вспомнился ритуал, нечаянной свидетельницей которого она стала в доме деда.

— Согласно Приорату, — продолжил Тибинг, — Мария Магдалина была беременна, когда Христа распяли. Чтоб спасти еще не рожденное дитя Иисуса, она покинула Святую землю, другого выхода у нее просто не было. С помощью дяди Иисуса, верного Иосифа Аримафейского, Мария Магдалина тайно бежала во Францию, известную тогда под названием Галлия. Там она нашла убежище в еврейской общине. Там же, во Франции, родила дочь. Девочку назвали Сарой.

Софи удивленно вскинула на него глаза:

— Так они даже знали имя ребенка?

— Не только это. Жизни Магдалины и Сары скрупулезно описаны в хрониках их защитниками. Следует помнить, что ребенок Магдалины принадлежал к знатному роду еврейских царей — Давида и Соломона. А потому евреи, обосновавшиеся во Франции, высоко чтили Магдалину, считали ее продолжательницей царского рода. Множество историков той эпохи составили подробнейшие жизнеописания Марии Магдалины во Франции, упоминалось и о рождении Сары. А затем составили и ее жизнеописание, и генеалогическое древо ее потомков.

Софи была поражена.

— Так, значит, существует генеалогическое древо самого Христа?

— Да, разумеется. И эти сведения легли в основу, стали краеугольным камнем документов Сангрил. Подробнейшее генеалогическое древо потомков Христа.

— Но что толку от этих документов? — воскликнула Софи. — Ведь доказательств никаких. Историки наверняка не могут подтвердить их аутентичность.

Тибинг усмехнулся:

— Не более чем могут подтвердить аутентичность Библии.

— В смысле?

— В том смысле, что история всегда пишется победителями. И когда происходит столкновение двух культур, проигравший как бы вычеркивается, а победитель начинает писать новые книги по истории, книги, прославляющие его деяния и унижающие побежденного противника. Как однажды сказал Наполеон: «Что есть история, как не басня, в которую договорились поверить?» — Он улыбнулся. — В силу своей природы история — это всегда односторонняя оценка событий.

Софи подобное никогда в голову не приходило.

— Документы Сангрил повествуют о другой, неизвестной нам стороне жизни Христа. Прочтя их, человек волен сделать собственный выбор, но какую сторону он примет, зависит от его веры и личного опыта. Главное, что информацию эту удалось сохранить. Документы Сангрил состоят из тысяч страниц текста. Те немногие свидетели, которым удалось видеть это сокровище, утверждают, будто хранится оно в четырех огромных тяжелых сундуках. Говорят, в сундуках этих лежат так называемые Бумаги пуристов. Это тысячи страниц документов доконстантиновской эпохи, написанных самыми ранними последователями Христа. Там Иисус предстает как живой человек, учитель и проповедник. Ходят также слухи о том, что частью сокровища являются легендарные «Q»-документы — рукопись, существование которой признает даже Ватикан. Это книга проповедей Христа, предположительно написанная Его собственной рукой.

— Написанная самим Христом?!

— Да, конечно, — кивнул Тибинг. — Лично я не вижу в том ничего удивительного. Почему бы Христу и не вести записей о Своем пастырстве? Ведь в наши дни это делают очень многие. Еще один документ взрывной силы — это рукопись под названием «Дневники Магдалины». Рассказ самой Марии Магдалины о ее взаимоотношениях с Христом, о том, как Его распяли, о побеге и жизни во Франции.

Какое-то время Софи молчала, осмысливая услышанное.

— Так эти четыре сундука документов и были тем сокровищем, которое тамплиеры обнаружили под развалинами храма Соломона?

— Да, верно. Именно эти документы сделали рыцарей такими могущественными. Документы, ставшие предметом бесчисленных поисков и спекуляций на тему Грааля.

— Но ведь вы сами говорили, что Грааль — это Мария Магдалина. Если люди заняты поисками документов, к чему им называть их поисками чаши Грааля?

Тибинг помедлил с ответом.

— Дело в том, что в тайнике, где спрятан Грааль, находится также саркофаг.

За окнами в ветвях деревьев завывал ветер. Теперь Тибинг говорил, понизив голос:

— Поиски чаши Грааля на самом деле не что иное, как стремление преклонить колени перед прахом Марии Магдалины. Это своего рода паломничество с целью помолиться отверженной, утраченному священному женскому началу.

Софи вдруг оживилась:

— Так вы говорите, тайник, где находится Грааль, — это… могила?

Карие глазки Тибинга приняли мечтательное выражение.

— Да. И там, в этой могиле, покоится не только тело Марии Магдалины, но и документы, рассказывающие истинную историю ее жизни. Все поиски чаши Грааля были на деле поисками Магдалины, обманутой и попранной царицы, похороненной вместе с доказательствами ее неотъемлемого права на власть.

Софи ожидала продолжения рассказа, но Тибинг внезапно умолк. Многое еще оставалось непонятным, в частности история деда.

— Члены Приората… — решилась она наконец. — Выходит, все эти годы они охраняли тайну документов Сангрил и место захоронения Магдалины?

— Да, но у братства был еще один, не менее важный долг — защитить потомство Христа. Ведь все эти люди находились в постоянной опасности. Ранняя Церковь боялась, что если эта ветвь рода Христова разрастется, то выплывет тайна Христа и Магдалины, а это подорвет устои католической доктрины о Мессии божественного происхождения, который никак не мог вступать в половую связь с женщинами. — Он умолк на секунду, затем продолжил: — Тем не менее род Христов благополучно рос и развивался втайне от всех во Франции, и сведения о нем всплыли на поверхность только в пятом веке, когда он соединился с французской королевской кровью, основав династию, известную как Меровинги.

Эта новость потрясла Софи. О Меровингах был наслышан каждый французский студент.

— Меровинги, которые основали Париж?

— Да, они самые. И это одна из причин, по которой легенда Грааля особенно популярна во Франции. Вы когда-нибудь слышали о короле Дагоберте?

Софи помнила, что вроде бы это имя звучало на уроках французской истории.

— Кажется, Дагоберт был королем Меровингов? И ему проткнули глаз кинжалом, когда он спал?

— Совершенно верно. В конце седьмого века он пал жертвой заговора Пипина Молодого, опиравшегося на поддержку Ватикана. С убийством Дагоберта династия Меровингов практически перестала существовать. К счастью, сын Дагоберта, Сигизберт, уцелел и позже продолжил род. Потомком его являлся Годфруа де Буйон, основатель Приората Сиона.

— Тот самый человек, — подхватил Лэнгдон, — который приказал рыцарям-тамплиерам разыскать документы Сангрил, выкопать их из-под развалин храма Соломона и таким образом доказать, что династия Меровингов ведет свое начало от Иисуса Христа.

Тибинг кивнул и тяжело вздохнул.

— Обязанности Приората Сиона в современном его виде можно разделить на три составляющие. Во-первых, братство должно защищать документы Сангрил. Во-вторых, должны беречь могилу Марии Магдалины. И наконец, третье — они должны поддерживать и защищать потомков королевской династии Меровингов, нескольких членов семьи, доживших до наших дней.

Софи ощутила, как ее охватывает дрожь волнения. Потомки Христа дожили до наших дней! В ушах звучал шепот деда. Принцесса, я должен рассказать тебе правду о твоей семье.

Ее словно током пронзило до самых костей.

Царская кровь.

Нет, это просто представить невозможно!..

Принцесса Софи.

— Сэр Лью! — раздался из селекторной коробки на стене голос слуги Тибинга, и Софи вздрогнула от неожиданности. — Не заглянете ли ко мне на кухню на минутку?

Тибинг недовольно нахмурился: он не любил, когда его отрывали от дела. Подошел к коробке, надавил на кнопку.

— Ты же знаешь, Реми, я занят со своими гостями. Если нам сегодня что-то понадобится на кухне, мы и сами сможем взять, без твоей помощи. Так что спасибо и спокойной ночи.

— Надо перемолвиться словечком. Пожалуйста, если не трудно, сэр.

Тибинг проворчал что-то и снова надавил на кнопку.

— Ладно, выкладывай. Только быстро, Реми.

— Это дело сугубо домашнее, сэр, не предназначено для ушей гостей.

Тибинг поразился:

— И что, никак нельзя подождать до утра?

— Никак, сэр. Это ненадолго, всего на минутку.

Тибинг театрально закатил глаза и покосился на Лэнгдона и Софи:

— Нет, иногда я просто не понимаю, кто у кого находится в услужении! — Он снова нажал на кнопку: — Сейчас приду, Реми. Может, захватить чего-нибудь для тебя?

— Разве что свободу от гнета, сэр.

— А известно ли тебе, Реми, что единственной причиной, по которой ты до сих пор у меня служишь, являются твои фирменные бифштексы с перцем?

— Как скажете, сэр. Вам виднее.

Глава 61

Принцесса Софи.

Софи слушала, как, постукивая костылями, удаляется по коридору сэр Тибинг, и вдруг ощутила себя опустошенной. Она обернулась, молча ища глазами Лэнгдона. Тот, словно прочитав ее мысли, покачал головой.

— Нет, Софи, — прошептал он. — Та же мысль пришла мне в голову, когда я понял, что ваш дед был членом Приората. Когда вы сказали, что он собирался открыть вам секрет о семье. Но это невозможно. — Лэнгдон на секунду умолк. — Соньер… эта фамилия не имеет отношения к Меровингам.

Софи не знала, как ей реагировать: огорчаться или радоваться. Чуть раньше Лэнгдон как бы между делом задал ей странный вопрос о девичьей фамилии матери. Фамилия матери Софи до брака была Шовель. Теперь она поняла смысл вопроса.

— Ну а Шовель? — осторожно спросила Софи. И снова он отрицательно покачал головой:

— Простите. Следовало бы объяснить вам раньше. Осталось лишь две линии прямых потомков Меровингов. И фамилии этих семей — Плантар и Сен-Клер. Обе эти семьи живут где-то, очевидно, под защитой Приората.

Софи мысленно повторила эти фамилии, чтобы запомнить, затем покачала головой. Ни один из членов ее семьи не носил фамилии Плантар или Сен-Клер. И тут вдруг на нее навалились тоска и странное оцепенение. Она понимала, что ни на шаг не продвинулась к пониманию того, какую тайну собирался поведать ей дед. Лучше бы уж он вообще не упоминал о ее семье. Он задел старые раны, оказалось, что они так и не зажили. Они мертвы, Софи. Они никогда уже не вернутся. Она вспомнила маму, вспомнила, как та пела ей колыбельные перед сном. Вспомнила, как отец, посадив ее на плечи, весело скачет по комнате, а бабушка и младший брат улыбаются, смотрят на них яркими зелеными глазами. И все это у нее украдено. Остался один лишь дед.

А теперь, когда и он ушел, я совсем одна.

Софи обернулась к «Тайной вечере» и принялась разглядывать Марию Магдалину, женщину с длинными рыжими волосами и добрыми грустными глазами. Было в глазах этой женщины нечто, заставлявшее Софи вспомнить о потере близких и любимых.

— Роберт… — тихо окликнула она. Лэнгдон подошел поближе.

— Лью только что говорил, что история Грааля… она лежит на поверхности. Сегодня я впервые об этом услышала.

Лэнгдон хотел было утешающим жестом положить ей руку на плечо, но воздержался.

— Вы слышали эту историю и прежде, Софи. Каждый слышал. Просто не совсем понимали, о чем идет речь.

— Я и сейчас не понимаю.

— История Грааля как бы везде и в то же время являет собой тайну. Когда Церковь, причислив Марию Магдалину к отверженным, хотела запретить все разговоры о ней, ее история стала передаваться по скрытым каналам, в основном в форме метафор и символов.

— Да, конечно, это я понимаю. Через искусство.

Лэнгдон указал на «Тайную вечерю»:

— Вот превосходный пример. Да и многие современные произведения изобразительного искусства, литература, музыка говорят о том же. Об истории Марии Магдалины и Христа.

И Лэнгдон рассказал ей о работах да Винчи, Боттичелли, Пуссена, Бернини, Моцарта и Виктора Гюго, где в завуалированной форме делалась попытка восстановить запрещенный церковниками образ священного женского начала. Сказки и легенды о Зеленом рыцаре, короле Артуре, даже о Спящей красавице были аллегориями Грааля. «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, «Волшебная флейта» Моцарта изобилуют масонскими символами и аллюзиями с историей Грааля.

— Стоит только раскрыть глаза, — продолжил Лэнгдон, — стоит только понять, что на самом деле есть Грааль, и вы увидите его повсюду. В живописи. Музыке. Литературе. Даже в мультфильмах, развлекательных парках и самых популярных художественных фильмах.

Лэнгдон отвернул манжет рубашки и продемонстрировал ей часы с Микки-Маусом, а потом рассказал о том, как всю жизнь Уолт Дисней работал над тем, чтобы передать историю Грааля будущим поколениям. За это друзья даже прозвали его современным Леонардо да Винчи. Ведь оба эти человека опережали свое время, были чрезвычайно одаренными художниками, членами тайных обществ и, что самое главное, заядлыми шутниками. Подобно Леонардо, Уолт Дисней просто обожал использовать в своем искусстве зашифрованные послания и символические знаки. Любой мало-мальски опытный ученый, специалист по символам, мог отыскать в ранних фильмах Диснея целую лавину метафор и аллюзий.

Большинство тайных посланий Диснея были тесно связаны с религией, языческими мифами и историями сверженной богини. Далеко не случайно он экранизировал такие популярные сказки, как «Золушка», «Спящая красавица» и «Белоснежка», — все они повествовали об угнетении священного женского начала. Не нужно быть ученым, сведущим в символике, чтобы догадаться: Белоснежка — это принцесса, впавшая в немилость после того, как посмела откусить от отравленного яблока. Здесь просматривается прямая аллюзия с грехопадением Евы в садах Эдема. Или же принцесса Аврора из «Спящей красавицы». Тайное ее имя — Роза, и Дисней прячет красавицу в дремучем лесу, чтобы защитить от злой ведьмы. Чем вам не история Грааля, только для детей?

Кино — искусство корпоративное, и Дисней сумел заразить своих сотрудников духом игры. Многие его художники развлекались тем, что вводили в фильмы тайные символы. Лэнгдон часто вспоминал, как один из его студентов принес на занятия кассету с фильмом «Король-лев». Когда пленку стали прокручивать, он остановил ее в определенном месте, и все вдруг отчетливо увидели слово «SEX», плавающее над головой льва Симбы и состоящее из мелких частичек пыли. Хотя Лэнгдон подозревал, что это скорее шутка мультипликатора, а не сознательное использование аллюзии с сексуальностью язычников, он с тех пор перестал недооценивать значение символов в творчестве Диснея. Его «Русалочка» являла собой совершенно завораживающий гобелен, столь искусно сотканный из символов утраченной богини, что это не могло быть простым совпадением.

Впервые увидев «Русалочку», Лэнгдон едва сдержал возглас изумления и восторга. Он заметил, что картина в подводном царстве Ариэль — не что иное, как произведение художника семнадцатого века Джорджа де ла Тура «Кающаяся Магдалина» — дань уважения и памяти запрещенному образу Марии Магдалины. И вообще весь этот полуторачасовой фильм являл собой коллаж прямых символических ссылок на потерянную святость Исиды, Евы, богини рыб, а также Марии Магдалины. В самом имени русалочки — Ариэль — просматривались тесные связи со священным женским началом, в Книге пророка Исайи оно было синонимом «осажденного Вавилона». Ну и, разумеется, длинные рыжие волосы Русалочки тоже не были простым совпадением.

В коридоре послышался стук костылей сэра Тибинга. Вот он вошел, остановился в дверях, и выражение лица его было суровым.

— Вам лучше объясниться, Роберт, — холодно и строго произнес он. — Вы были нечестны со мной.

name=t206>

Глава 62

— Просто меня подставили, Лью, — пробормотал Лэнгдон, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Вы же меня знаете. Разве я способен убить человека? Но Тибинг не смягчился. — Да ваше фото показывают по телевизору! Вам было известно, что вас, черт побери, разыскивает полиция?

— Да.

— Тогда вы обманули мое доверие. Нет, такого я от вас никак не ожидал. Удивлен, что вы подвергли меня такому риску. Явились в мой дом, просили рассказать о Граале, и все с одной целью — спрятаться здесь.

— Я никого не убивал.

— Но Жак Соньер мертв, и полиция утверждает, что преступление совершили вы. — Тибинг помрачнел. — Такой огромный вклад в развитие искусства…

— Сэр! — В дверях появился дворецкий и встал у Тибинга за спиной, скрестив на груди руки. — Давайте я выставлю их вон!

— Нет уж, позвольте мне. — Тибинг прошел по кабинету к дверям террасы, распахнул. Они открывались на лужайку за домом. — Будьте любезны, ступайте к своей машине и уезжайте отсюда!

Софи не двинулась с места.

— У нас есть информация о clef de voûte. Краеугольном камне Приората.

Тибинг пристально смотрел на нее несколько секунд и презрительно фыркнул:

— Хитрая уловка! Роберт знает, как я искал его.

— Она говорит правду, — сказал Лэнгдон. — Именно за этим мы и приехали к вам. Поговорить о краеугольном камне.

Тут решил вмешаться дворецкий:

— Убирайтесь, или я позову полицию!

— Лью, — прошептал Лэнгдон, — мы знаем, где он находится.

Похоже, решимость Тибинга была несколько поколеблена. Реми грозно надвигался на них.

— Вон отсюда! Быстро! Иначе я силой…

— Реми! — прикрикнул Тибинг на своего слугу. — Прошу прощения, но ты должен выйти отсюда на секунду.

У дворецкого просто челюсть отвисла от удивления.

— Но, сэр?.. Я категорически против! Эти люди…

— Я сам ими займусь! — И Тибинг указал на дверь.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Реми вышел, точно побитая собака.

Из распахнутых настежь дверей тянуло прохладным ветерком. Тибинг обернулся к Софи и Лэнгдону:

— Вот так-то лучше. И что же вам известно о краеугольном камне?

Засевший в густом кустарнике под окном кабинета Тибинга Сайлас прижимал к груди пистолет и не сводил глаз с освещенных окон. Всего несколько секунд назад, обходя дом, он приметил Лэнгдона и ту самую женщину. Они находились в кабинете и о чем-то оживленно говорили. Не успел он двинуться с места, как в кабинет вошел на костылях какой-то пожилой мужчина и начал кричать на Лэнгдона, а затем потребовал, чтобы оба они убирались вон. Тогда женщина упомянула о краеугольном камне, и ситуация резко изменилась. В комнате уже никто не кричал, говорили шепотом. И стеклянные двери поспешили закрыть.

Прятавшийся в тени Сайлас всматривался сквозь стекло. Краеугольный камень находится где-то здесь, в доме. Он чувствовал это.

Он придвинулся к окну еще на несколько дюймов, стараясь расслышать, о чем говорят эти трое. Он решил дать им еще пять минут. Если за это время не обнаружится, где спрятано сокровище, Сайлас ворвется в дом и добудет признание силой.

Лэнгдон почти физически ощущал изумление, охватившее хозяина дома.

— Великий мастер? — недоверчиво произнес тот, не сводя глаз с Софи. — Жак Соньер?

Она молча кивнула.

— Но откуда вы об этом знаете?

— Просто Жак Соньер был моим дедом.

Тибинг так и отпрянул, затем метнул вопросительный взгляд в сторону Лэнгдона. Тот кивнул. Тогда Тибинг вновь обратился к Софи:

— Мисс Невё, вы просто лишили меня дара речи. Если это правда, сочувствую вашей потере. Должен признаться, в ходе исследований я составил список парижан, которые, по моим предположениям, могли иметь отношение к Приорату Сиона. И Жак Соньер входил в этот список наряду со многими другими потенциальными кандидатами. Но чтобы Великий мастер, как вы утверждаете?.. Это просто представить невозможно! — Какое-то время Тибинг молчал, затем покачал головой. — И все равно концы с концами здесь явно не сходятся. Даже если ваш дед и был членом Приората и Великим мастером, даже если он сам изготовил краеугольный камень, он бы ни за что не выдал вам его местонахождение. Ведь камень открывает дорогу к главному сокровищу братства. И внучка вы ему или нет, вы не могли быть посвящены в эту тайну.

— Месье Соньер оставил это сообщение, уже умирая, — сказал Лэнгдон. — У него не было другой возможности. И выбора тоже.

— А он в них и не нуждался, — возразил ему Тибинг. — В Приорате всегда существовали еще трое sénéchaux, знавших эту тайну. В том-то и заключалась прелесть системы. Назначается новый Мастер, тут же выбирается новый sénéchal, они-то и разделяют тайну краеугольного камня.

— Боюсь, вы не видели передачу целиком, — сказала Софи. — Ночью, помимо моего деда, были убиты еще трое весьма известных парижан. И все — аналогичным способом. И на теле у каждого — следы пыток.

Тибинг разинул рот:

— Так вы думаете, это были…

— Sénéchaux, — закончил за него Лэнгдон.

— Но как? Ведь убийца не мог знать всех четырех высших доверенных лиц Приората Сиона! Да взять хотя бы меня! На протяжении десятилетий я занимался изучением этой организации, но так до сих пор и не знаю имени ни единого члена Приората. Просто представить невозможно, чтобы все три sénéchaux и сам Великий мастер были обнаружены и убиты в один день!

— Сомневаюсь, чтобы информация о них собиралась всего один день, — заметила Софи. — Все это похоже на некий грандиозный план по уничтожению организации. И здесь наверняка были задействованы технические средства, применяемые в борьбе с организованными преступными синдикатами. Если, допустим, судебная полиция вознамерится покончить с какой-то преступной группировкой, полицейские тайно будут наблюдать и прослушивать на протяжении месяцев всех главных подозреваемых, чтобы затем взять их одновременно. Все это очень походит на обезглавливание. Без лидеров любая группа распадается, начинается хаос, вся новая информация предается огласке. Вполне возможно, кто-то долго и пристально наблюдал за Приоратом, а затем совершил нападение в надежде, что лидеры выдадут краеугольный камень.

Похоже, ей не удалось убедить Тибинга.

— Но братья ни за что не заговорили бы. Они дали клятву хранить тайну. Молчать даже под угрозой смерти.

— Вот именно, — сказал Лэнгдон. — Все это означает, что тайны они так и не выдали. И потому были убиты…

Тибинг тихонько застонал.

— Тогда о месте, где находится камень, уже никто никогда не узнает!

— И о местонахождении Грааля — тоже, — добавил Лэнгдон. У Тибинга от огорчения подкосились ноги, и он грузно опустился в кресло, где и сидел, уставясь невидящим взором в окно.

Софи подошла к нему.

— Если мой дед действительно был тем, кем мы предполагаем, — мягко начала она, — тогда возможно, что он в момент отчаяния все же решился передать тайну человеку, не состоящему в братстве. Кому-то из членов семьи.

Тибинг побледнел.

— Но это значит, есть человек, способный совершить такое нападение… сумевший так много узнать о братстве… — Он умолк, лицо его исказилось от страха. — Только одна сила в мире способна на это. Такого рода операцию мог осуществить лишь старейший враг Приората.

— Церковь? — предположил Лэнгдон.

— Кто же еще? Рим искал Грааль на протяжении веков.

Софи восприняла эту версию скептически.

— Так вы считаете, Церковь убила моего деда?

— Если да, то это будет не единственный случай в истории, когда Церковь убивает, чтобы защитить себя, — сказал Тибинг. — Документы, хранящиеся вместе с Граалем, обладают взрывной силой, на протяжении столетий Церковь мечтала уничтожить их.

Лэнгдон усомнился в этом его утверждении. Вряд ли нынешняя Церковь станет убивать людей с целью завладеть какими-то, пусть даже очень важными, документами. Лэнгдон встречался с новым папой и многими его кардиналами и знал, что люди эти глубоко духовные, истинно верующие. Они бы ни за что и никогда не одобрили убийство. Пусть даже ставки очень высоки. Похоже, Софи разделяла его мнение.

— А есть вероятность того, что члены братства были убиты кем-то вне Церкви? Кем-то, кто не знает и не понимает, что на самом деле представляет собой Грааль? Ведь сама по себе чаша Христова — это огромная, неизмеримая ценность. Охотники за сокровищами убивали порой и за меньшее.

— По своему опыту знаю, — сказал Тибинг, — человек заходит куда дальше, стремясь защитить свою жизнь, нежели обрести желаемое. В этой атаке на Приорат чувствуется отчаяние.

— Лью, — перебил его Лэнгдон, — ваши аргументы весьма парадоксальны. К чему католическому духовенству убивать членов Приората, чтобы найти и уничтожить документы, которые они все равно считают фальшивкой?

Тибинг усмехнулся:

— Гарвардские башни слоновой кости размягчили вас, Роберт. Да, нынешнее римское духовенство Господь наделил искренней и сильной верой. А потому их вера способна противостоять любым нападкам, в том числе и свидетельствам документов, противоречащим тому, что дорого и близко их сердцу. Но весь остальной мир? Как насчет тех, кто смотрит на творящиеся в нем жестокости и спрашивает: где же он, ваш Бог? Или смотрит на скандалы и распри, раздирающие Церковь, и вопрошает: как смеют эти люди претендовать на звание наместников Бога на земле, толковать нам об истинах Христовых и лгать, покрывая своих же священников, совращающих малолеток? — Тибинг перевел дух и продолжил: — Что происходит со всеми этими людьми, Роберт, если есть убедительные научные доказательства, по которым церковная версия истории Христа далека от истинной? И если величайшая из всех в мире историй превратилась просто в самую распродаваемую?

Лэнгдон не ответил.

— Тогда я скажу вам, что произойдет, если вдруг всплывут эти документы, — сказал Тибинг. — Ватикан столкнется с кризисом веры, которого не знал на протяжении всей двухтысячелетней истории христианства.

Повисла долгая пауза. Потом Софи заметила:

— Но если в нападении действительно замешана Церковь, почему это произошло именно сейчас? После долгих лет? Приорат по-прежнему хранит документы Сангрил в тайне. И пока они не представляют непосредственной угрозы Церкви.

Тибинг многозначительно покосился на Лэнгдона:

— Полагаю, Роберт, вы знакомы с последним обетом Приората?

Лэнгдон замер, затем после паузы ответил:

— Да.

— Мисс Невё, — сказал Тибинг, — на протяжении долгих лет между Церковью и Приоратом существовал негласный договор. Церковь обещала не нападать на Приорат, Приорат же, в свою очередь, обязался хранить документы Сангрил в тайне. — Он помолчал, затем продолжил: — Однако в истории Приората всегда существовал план по обнародованию документов. Получив определенные данные, братство собиралось нарушить обет молчания, с триумфом представить документы всему миру и предать самой широкой огласке подлинную историю Иисуса Христа.

Софи молча смотрела на Тибинга. Потом и сама опустилась в кресло.

— И вы считаете, время пришло? Церковь об этом знает?

— Пока это просто догадки и умозаключения, — ответил Тибинг. — Но лишь это может послужить мотивом массированной атаки на Приорат. С целью отыскать документы, пока еще не поздно.

У Лэнгдона возникло тревожное ощущение, что Тибинг прав.

— Вы действительно считаете, что Церковь может пойти на такой риск?

— Почему нет? Особенно если предположить, что Церкви удалось внедрить своих людей в братство и узнать о планах Приората. Только что наступило третье тысячелетие. Закончились две тысячи лет существования человечества, прошедшие под знаком Рыб, а это, как известно, был знак Иисуса. Любой специалист по астрологии скажет вам, что идеалом поведения человека под этим знаком является полное повиновение высшим силам, поскольку сам человек не способен отвечать за свои мысли и поступки. Этот период отличался пылкой религиозностью. Теперь же человечество входит в новый век. Век Аквария, или Водолея, и здесь будут главенствовать совсем другие идеалы. А суть их в том, что человек должен знать правду, должен действовать и думать самостоятельно. Это настоящий переворот в идеологии, и он происходит прямо сейчас.

Лэнгдона охватил озноб. Сам он никогда не придавал особого значения астрологическим прогнозам, не слишком-то в них верил. Зато знал, что в Церкви немало людей, следящих за ними самым пристальным образом.

— Церковь называет этот переходный период концом дней.

Софи состроила гримаску удивления:

— Может, Концом Света? Апокалипсисом?

— Нет, — ответил Лэнгдон. — Это очень распространенное заблуждение. Во многих религиях говорится о конце дней. И речь идет вовсе не о Конце Света, но о конце текущего столетия или эры. Рыбы начали править в эру Христа, господство их продолжалось две тысячи лет, теперь с наступлением нового тысячелетия они уступили место Водолею. Мы перешли в эпоху Водолея, а стало быть, наступил конец дней.

— Кстати, — перебил его Тибинг, — многие историки Грааля считают, что если Приорат все же решится обнародовать правду, это станет поворотным, символическим пунктом в истории человечества. Большинство ученых, занимающихся историей Приората, в том числе и я, ожидали, что этот поступок братства совпадет с наступлением нового тысячелетия. Но судя по всему, этого не случилось. Правда, римский календарь не совсем совпадает с астрологическим, так что полностью исключать возможность нельзя. Видимо, у Церкви имеется информация, что дата эта сместилась, отодвинулась на ближайшее будущее. Или же они встревожились, поверив астрологическим прогнозам. Не знаю. Это предположения. Но по какому бы сценарию ни развивались события, ясно одно: у Церкви был и есть мотив предпринять атаку на Приорат. — Тибинг нахмурился. — И поверьте мне, если Церковь найдет Грааль, она его уничтожит. И документы, и останки благословенной Марии Магдалины. — Он еще больше помрачнел. — И тогда, дорогие мои, с потерей документов Сангрил будут потеряны все доказательства. Церковь окончательно победит в многовековой войне. Истину уже никто не узнает.

Софи медленно вытащила из кармана свитера ключ в форме креста и протянула Тибингу. Он взял, начал разглядывать.

— Бог ты мой! Печать Приората! Откуда это у вас?

— Дед оставил мне. Ночью, перед самой смертью.

Тибинг провел кончиками пальцев по золотому кресту.

— Ключ от какой-то церкви?

Софи собралась с духом:

— Этот ключ обеспечивает доступ к краеугольному камню.

Тибинг резко вскинул голову, безумно расширенные глаза светились недоверием.

— Невероятно! Какую же церковь я пропустил? Ведь я обшарил все, что есть во Франции!

— Это не от церкви, — сказала Софи. — Этот ключ от Депозитарного банка Цюриха.

— Так краеугольный камень в банке? — Тибинг смотрел все так же недоверчиво.

— В сейфе, — сказал Лэнгдон.

— В банковском сейфе? — Тибинг отчаянно затряс головой. — Это невозможно. Краеугольный камень должен быть спрятан под знаком Розы.

— Так и есть, — кивнул Лэнгдон. — Он хранился в шкатулке розового дерева, на крышке — инкрустация в виде розы с пятью лепестками.

Тибинг сидел точно громом пораженный.

— Так вы… видели краеугольный камень?

Софи кивнула:

— Да. Мы заходили в этот банк.

Тибинг приблизился к ним, в глазах его светился неподдельный страх.

— Друзья мои, мы должны что-то делать! Краеугольный камень в опасности! Наш долг — защитить его. Что, если есть другие ключи? Возможно, они похищены у убитых sénéchaux? Ведь Церковь, как и вы, могла получить доступ к тому банку. И тогда…

— Тогда будет слишком поздно, — сказала Софи. — Мы забрали краеугольный камень.

— Что? Вы забрали краеугольный камень из тайника?

— Да не волнуйтесь вы так, — сказал Лэнгдон. — Камень хорошо спрятан.

— Надеюсь, в самом надежном месте?

— Вообще-то, — Лэнгдон не сдержал улыбки, — надежность зависит от того, насколько часто здесь подметают под диваном.

Ветер за стенами Шато Биллет усилился, полы сутаны Сайласа развевались и хлопали, но сам он не покидал своего поста под окном. Он слышал лишь обрывки разговора, но два заветных слова, «краеугольный камень», доносились до него сквозь стекло неоднократно.

Он там.

Слова Учителя были свежи в памяти. Зайди в Шато Биллет. Забери камень. И чтобы никого не трогать!

Но вдруг Лэнгдон и его собеседники почему-то перешли в другое помещение и, выходя, выключили в библиотеке свет. Точно пантера в погоне за добычей, Сайлас подкрался к стеклянным дверям. Двери оказались не заперты, он вошел в комнату и бесшумно затворил их за собой. Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса. Сайлас достал из кармана пистолет, снял его с предохранителя и двинулся по коридору.

Глава 63

Лейтенант Колле стоял в полном одиночестве у ворот замка Лью Тибинга и смотрел на огромный дом. Безлюдно. Темно. Прекрасное место для укрытия. С полдюжины его агентов бесшумно занимали позиции вдоль изгороди. Они могли перемахнуть через нее и окружить дом в считанные секунды. Лэнгдон просто не мог выбрать более удобного места для неожиданной атаки людей Колле.

Колле уже собирался позвонить Фашу, но тот его опередил.

Похоже, он был далеко не в восторге от успехов Колле.

— Почему никто не доложил мне, что появилась наводка на Лэнгдона?

— Вы были заняты, говорили по телефону, и я…

— Где именно вы находитесь, лейтенант?

Колле продиктовал ему адрес.

— Имение принадлежит британцу по фамилии Тибинг. Лэнгдон преодолел немалое расстояние, чтобы добраться сюда, машина стоит внутри, на территории. Ворота под сигнализацией, но никаких следов насильного вторжения не наблюдается. Так что, судя по всему, Лэнгдон знаком с хозяином этих владений.

— Я выезжаю, — бросил в трубку Фаш. — Никаких действий без меня не предпринимать! Буду руководить всем лично.

Колле ушам своим не верил.

— Но, капитан, вы же в двадцати минутах езды! А мы должны действовать немедленно! Я его выследил. Вместе со мной нас здесь восемь человек. Четверо вооружены автоматами, у остальных при себе пистолеты.

— Дождитесь меня.

— Но, капитан, а что, если у Лэнгдона там заложник? Что, если он заметил нас и попробует уйти? Нам надо брать его сейчас! Мои люди заняли исходные позиции и готовы к операции.

— Лейтенант Колле, я приказываю вам дождаться меня, прежде чем предпринимать какие-то действия. Это приказ, ясно? — И Фаш отключился.

Совершенно потрясенный услышанным, лейтенант Колле выключил мобильник. Какого черта Фаш просит меня подождать? Впрочем, ответ лежал на поверхности. Фаш был знаменит не только своим звериным чутьем, но и гордыней. Фаш хочет присвоить всю славу себе. Показав фото американца по всем телевизионным каналам, Фаш хотел быть уверенным в том, что и его лицо будет мелькать на экране ничуть не реже. А работа Колле состоит в том, чтобы держать осаду до тех пор, пока на взятие «крепости» не прибудет босс.

Никаких действий Колле предпринять пока не мог, а потому погрузился в размышления. И на ум ему пришло еще одно объяснение. Промедление с арестом подозреваемого могло быть вызвано только одним обстоятельством: неуверенностью в виновности этого самого преступника. А вдруг Фаш считает, что Лэнгдон совсем не тот человек? Мысль эта показалась пугающей. Сегодня капитан Фаш из кожи лез вон, чтобы арестовать Лэнгдона, подключил даже Интерпол, а затем и телевидение. Но даже великий и безупречный Безу Фаш не переживет скандала, который поднимется, если он ошибочно обвинил известного американского ученого, показал его лицо по всем каналам, утверждал, что он — подлый убийца. И если теперь Фаш понял, что ошибся, тогда вполне понятен и оправдан его приказ Колле не предпринимать никаких действий. Единственное, чего не хватало в такой ситуации Фашу, так это брать штурмом частные владения ни в чем не повинного англичанина и держать Лэнгдона под прицелом.

Более того, теперь Колле вдруг со всей отчетливостью понял, в чем состоит еще одна странность этого дела. Зачем понадобилось Софи Невё, родной внучке жертвы, помогать подозреваемому в убийстве? Очевидно, агент Невё была твердо убеждена в невиновности Лэнгдона. Кстати, Фаш сегодня выдвигал сразу несколько версий, объясняющих столь непонятное поведение Софи. В том числе и такую: Софи, будучи единственной законной наследницей Соньера, уговорила своего тайного любовника Роберта Лэнгдона убить деда, и все ради денег, которые должна получить по наследству. Возможно, Соньер подозревал об этих ее намерениях, а потому и оставил полиции послание: «P. S. Найти Роберта Лэнгдона». Однако Колле был просто уверен: что-то здесь не так. Не того сорта была эта дамочка, Софи Невё, чтобы оказаться причастной к столь грязной истории.

— Лейтенант! — К нему подбежал один из агентов. — Мы нашли машину.

Колле прошел вслед за агентом ярдов пятьдесят, мимо ворот и дальше вдоль дороги. А потом посмотрел на противоположную ее сторону. Там в кустах, почти неразличимый в тени, был припаркован черный автомобиль «ауди». Судя по номерам, машина была взята напрокат. Колле дотронулся до капота. Еще теплый. Даже горячий.

— Должно быть, именно на этой машине сюда приехал Лэнгдон, — сказал Колле. — Позвоните в компанию по прокату. Выясните, не в угоне ли автомобиль.

— Есть, сэр.

Еще один агент сделал знак Колле подойти поближе к изгороди.

— Вот взгляните-ка, лейтенант, — он протянул Колле бинокль ночного видения, — на ту рощицу, что на холме, в конце аллеи.

Колле нацелил бинокль на холм, подкрутил колесики настройки. Постепенно в фокусе возникли какие-то зеленоватые очертания. Он навел бинокль на изгиб дорожного полотна, затем на рощицу. И, присмотревшись, заметил среди деревьев кузов бронированного фургона. В точности такого же, которому сам чуть раньше, тем же вечером, разрешил выехать с территории Депозитарного банка Цюриха. Он мысленно взмолился о том, чтобы это было просто совпадением, но в глубине души знал — таких совпадений не бывает.

— Вроде бы точно на таком фургоне Лэнгдон с Невё уехали из банка, — сказал агент.

Колле промолчал. Он вспоминал водителя бронированного фургона, которого остановил на выезде. Часы «Ролекс». Его явное нетерпение, стремление побыстрее уехать. А я не удосужился проверить груз.

И тут Колле понял, что в банке, сколь ни покажется это невероятным, кто-то укрывал Лэнгдона и Невё. Мало того, этот человек затем помог им бежать. Но кто? И с какой целью? Может, именно по этой причине Фаш приказал не начинать штурм без него? Может, Фаш понимает, что в эту историю вовлечены не только Невё и Лэнгдон, но и еще какие-то люди… И если Лэнгдон с Невё приехали сюда на бронированном фургоне, кто тогда сидел за рулем «ауди»?

За сотни миль к югу чартерный борт номер 58 летел над Тирренским морем. Несмотря на то что полет проходил гладко — тому благоприятствовала погода, — епископ Арингароса то и дело прижимал ко рту пластиковый пакет. Он был уверен, что ему вот-вот станет худо. От новостей, полученных из Парижа. Там все прошло совсем не так, как он ожидал.

Арингароса вертел на пальце золотое кольцо и пытался побороть охватившее его чувство отчаяния и страха. Все в Париже прошло просто ужасно. Епископ закрыл глаза и вознес молитву о том, чтобы у Безу Фаша хватило средств и сил исправить ситуацию.

Глава 64

Тибинг уселся на диван, поставил на колени шкатулку и долго любовался искусно инкрустированной на крышке розой. Сегодня самая странная и волшебная ночь в моей жизни.

— Поднимите крышку, — шепотом сказала ему Софи.

Тибинг улыбнулся. Не надо меня торопить. Больше десяти лет он искал краеугольный камень, а теперь мечта сбылась, и он хотел насладиться каждой долей секунды этого прекрасного ощущения. Он ласково провел ладонью по полированной крышке, бережно ощупал инкрустацию кончиками пальцев.

— Роза, — прошептал он. Роза, она же Мария Магдалина, она же чаша Грааля. Роза — это компас, указующий путь. Он, Тибинг, оказался круглым дураком. Столько лет обходил все церкви и кафедральные соборы Франции, платил за особый доступ, осмотрел сотни арок под окнами в виде розы в поисках краеугольного камня. Le clef de voûte — краеугольный камень под знаком Розы.

И вот Тибинг медленно приподнял крышку.

Едва увидев, что лежит в шкатулке, он понял: это и есть краеугольный камень, иначе просто быть не могло. Он разглядывал цилиндр из светлого мрамора, диски, испещренные буквами. Тибинг был уверен, что где-то уже видел похожий предмет.

— Создан по рисункам из дневников да Винчи, — сказала Софи. — Дед очень любил вырезать такие, это было его хобби.

Ну да, конечно! Тибинг видел эти наброски и гравюры. Ключ к тайне Грааля лежит в этом цилиндре. Тибинг осторожно достал тяжелый криптекс из шкатулки. Он понятия не имел, как открыть цилиндр, но твердо знал одно: сама его судьба заключена внутри. В моменты неудач Тибинг задавался вопросом: будут ли когда-нибудь вознаграждены его поиски и труды? Теперь же все сомнения исчезли. Казалось, он слышал слова, долетевшие до него из глубины веков… слова, вошедшие в основу легенды о Граале.

Vous ne trouvez pas le Saint-Graal, c'est le Saint-Graal qui vous trouve.

Не вы находите святой Грааль, это святой Грааль находит вас.

И вот сегодня, каким бы невероятным это ни показалось, Грааль сам пожаловал к нему в дом.

Пока Софи с Тибингом сидели над криптексом и рассуждали о сосуде с уксусом, дисках и о том, каков же может быть пароль, Лэнгдон отнес шкатулку палисандрового дерева к хорошо освещенному столику в углу комнаты, чтобы получше рассмотреть ее. Слова, только что произнесенные Тибингом, не давали ему покоя.

Ключ к Граалю спрятан под знаком Розы.

Лэнгдон поднес шкатулку к свету и тщательно осмотрел инкрустацию. И хотя он не был специалистом-краснодеревщиком, не слишком разбирался в инкрустациях, сразу почему-то вспомнил знаменитый кафельный потолок в одном испанском монастыре неподалеку от Мадрида. Здание простояло три иска, и вдруг плитки потолка начали отваливаться, и под ними появились священные тексты, выцарапанные монахами по сырой штукатурке.

И Лэнгдон снова присмотрелся к розе.

Под знаком Розы.

Sub Rosa.

Тайна.

Шум в коридоре за спиной заставил Лэнгдона обернуться. Но он не увидел ничего, кроме нечетких теней. Очевидно, слуга Тибинга, проходя мимо, наткнулся на что-то в темноте. Лэнгдон снова занялся шкатулкой. Провел пальцем по гладким линиям инкрустации, проверил, нельзя ли вытащить розу, но все было сработано на совесть, держалась она прочно. Даже лезвие бритвы не вошло бы в зазор.

Открыв шкатулку, он начал обследовать внутреннюю сторону крышки. Гладкая плотная поверхность. Лэнгдон немного повернул ее, свет упал под другим углом, и тут он заметил нечто вроде маленького отверстия на внутренней стороне крышки, в самом ее центре. Тогда Лэнгдон закрыл крышку и снова тщательно осмотрел инкрустацию, но никакой дырочки в ней не было.

Значит, отверстие не сквозное.

Оставив шкатулку на столе, он начал оглядывать комнату и заметил пачку бумаг, соединенных скрепкой. Взяв скрепку, вернулся к шкатулке, открыл ее и снова стал разглядывать дырочку. А затем осторожно разогнул скрепку, вставил один ее конец в отверстие и слегка надавил. Ему почти не понадобилось усилий. Послышался тихий щелчок. Лэнгдон закрыл крышку. И увидел: из инкрустации выдвинулся маленький кусочек дерева, точно фрагмент мозаики. А деревянная роза выскочила из крышки и упала на стол.

Онемев от изумления, Лэнгдон разглядывал то место, где только что красовалась роза. Там, в углублении, виднелись четыре строки текста, вырезанные в дереве, безупречно ровные и четкие. Четыре строчки на совершенно незнакомом ему языке.

Буквы напоминают семитские, подумал Лэнгдон, но я понятия не имею, что это за язык!

Тут он уловил за спиной какое-то движение и уже собрался было обернуться, но не успел. Мощнейший удар по затылку, и Лэнгдон рухнул на пол.

Падая, он успел заметить, что над ним навис какой-то бледный призрак и что в руке у этого призрака пистолет. В следующую секунду в глазах потемнело, и он потерял сознание.

Глава 65

Софи Невё хоть и работала в силовых структурах, но до сегодняшнего дня ей не доводилось оказываться под прицелом пистолета. Пистолет, в дуло которого она сейчас смотрела, сжимала бледная рука огромного альбиноса с длинными белыми волосами. Он пожирал ее маленькими красными глазками, и взгляд этот был просто ужасен: преисполнен злобы и ненависти. Одетый в шерстяную сутану, подпоясанную грубой веревкой, альбинос напоминал средневекового монаха. Софи понятия не имела, кто он такой и откуда взялся, но чувствовала: подозрения Тибинга относительно участия в этой истории Церкви оказались не столь уж беспочвенными.

— Вы знаете, за чем я пришел, — произнес монах странным глухим голосом.

Софи с Тибингом сидели на диване, подняв руки, как велел им нападавший. Лэнгдон лежал на полу и тихо стонал. Монах перевел взгляд на криптекс, который Тибинг держал на коленях.

— Вам все равно его не открыть, — с вызовом произнес Тибинг.

— Мой Учитель очень мудр, — ответил монах и подошел ближе, продолжая держать Тибинга и Софи на мушке.

Интересно, подумала Софи, куда запропастился слуга Тибинга? Неужели не слышал, как Роберт рухнул на пол?

— И кто же он, ваш учитель? — спросил Тибинг. — Возможно, мы сможем с ним договориться… за определенную сумму.

— Грааль бесценен. — Монах придвинулся ближе.

— У вас на ноге кровь, — спокойно заметил Тибинг и кивком указал на правую лодыжку монаха, по которой стекала струйка крови. — И вы хромаете.

— Как и вы, — ответил тот и указал на металлические костыли, прислоненные к дивану рядом с Тибингом. — А теперь отдайте мне краеугольный камень.

— Вам известно о краеугольном камне? — удивился Тибинг.

— Не важно, что мне известно. А теперь встаньте, только медленно, и передайте его мне.

— Но мне не так-то просто встать.

— Вот и славно. Желательно, чтобы никто не делал резких движений, это в ваших же интересах.

Тибинг взялся правой рукой за костыль, продолжая сжимать в левой цилиндр. Затем с трудом поднялся, выпрямился и, не выпуская тяжелый цилиндр из руки, неуверенно оперся о костыль.

Монах, продолжая целиться в голову Тибинга, подошел еще ближе, теперь их разделяло всего несколько футов. Софи беспомощно наблюдала за тем, как мертвенно-белая рука потянулась к сокровищу.

— У вас все равно ничего не получится, — сказал Тибинг. — Только достойный может вскрыть этот тайник.

Один Господь Бог решает, кто достойный, а кто — нет, подумал Сайлас.

— Он очень тяжелый, — сказал старик на костылях. Руки его дрожали. — Берите быстрее, или я его уроню! — И он покачнулся.

Сайлас быстро шагнул вперед, намереваясь забрать камень, но в этот момент старик потерял равновесие. Один из костылей выскользнул из руки, и старик начал валиться вправо. Нет! Сайлас рванулся вперед, пытаясь подхватить камень, и опустил ствол пистолета. Старик, словно в замедленной съемке, продолжал падать вправо, а потом резко взмахнул левой рукой, и каменный цилиндр выскочил у него из руки и упал на диван. В ту же секунду металлический костыль описал в воздухе широкую дугу и врезался в ногу Сайласа.

Дикая боль пронзила все его тело. Костыль задел подвязку с шипами, они впились в кровоточащую рану. Скорчившись от боли, Сайлас медленно осел на колени, отчего шипы подвязки еще глубже впились в плоть. При падении он, видно, задел спусковой крючок. Грянул оглушительный выстрел, но, по счастью, пуля угодила в потолочное перекрытие. Не успел Сайлас вскинуть пистолет и произвести еще один выстрел, как женщина изо всех сил ударила его ногой в челюсть.

Стоявший у ворот имения лейтенант Колле слышал выстрел. Приглушенный хлопок вверг его в тихую панику. Он уже смирился с тем, что Фаш по приезде получит все лавры за поимку Лэнгдона. Но тут Колле испугался, как бы Фаш не выставил его перед специальной министерской комиссией виновным в пренебрежении долгом офицера и полицейского.

В частном доме воспользовались огнестрельным оружием! А ты торчал у ворот и ждал?..

Колле понимал, что возможность мирного разрешения ситуации миновала. Он также понимал, что, если простоит у ворот хотя бы еще секунду, не предпринимая никаких действий, вся его карьера пойдет прахом. И вот, примериваясь взглядом к железным воротам, Колле принял решение.

Лэнгдон тоже слышал выстрел. В затуманенном сознании он прозвучал словно где-то вдалеке. Он также слышал чей-то крик. Свой собственный?.. Затылок ломило от невыносимой боли, казалось, в черепе кто-то просверливал дырку. Где-то рядом говорили люди.

— Где ты был, черт побери? — орал Тибинг. В комнату ворвался дворецкий:

— Что случилось? О Господи, Боже ты мой! Кто это? Я вызову полицию!

— Дьявол! Чтобы никакой полиции! Лучше займись делом. Сделай что-нибудь, чтобы утихомирить этого монстра.

— И льда принесите! — крикнула вдогонку Софи.

Тут Лэнгдон снова отключился. Потом опять голоса. Какое-то движение. И он понял, что сидит на диване. Софи прижимает к его голове пакет со льдом. Голова болит просто ужасно. Наконец в глазах у него прояснилось, и он увидел тело на полу. Это что, галлюцинация?.. Да вроде бы нет. Огромный альбинос в монашеской сутане, руки и ноги связаны, рот заклеен куском скотча. Подбородок разбит, сутана над правым бедром пропитана кровью. И он, похоже, приходит в себя.

Лэнгдон осторожно повернулся к Софи:

— Кто это? Что здесь произошло?

Над ним склонился Тибинг:

— Вас спас от гибели рыцарь, гарцующий на коне по кличке Акме Ортопедик.

Что? Лэнгдон попытался выпрямиться. Софи нежно дотронулась до его плеча:

— Погодите, не спешите, Роберт.

— Похоже, — заметил Тибинг, — я только что продемонстрировал вашей очаровательной приятельнице преимущества своего плачевного состояния. Калек не следует недооценивать, друг мой.

Сидевший на диване Лэнгдон не сводил глаз с распростертого на полу монаха, пытаясь сообразить, что же все-таки произошло.

— На нем была подвязка, — прошептал Тибинг.

— Что?

Тибинг указал на валявшуюся на полу окровавленную плетеную полоску, утыканную шипами:

— Пояс для самобичевания. Он носил его на бедре. Я хорошо прицелился.

Лэнгдон потер лоб. Он слышал о всяких приспособлениях для самобичевания.

— Но как… вы узнали?

Тибинг усмехнулся:

— Христианство — предмет моих многолетних исследований, Роберт. Есть секты, члены которых носят на рукавах вот такие сердечки. — И он указал костылем на окровавленную сутану монаха. — Видите?

— «Опус Деи»… — прошептал Лэнгдон. И вспомнил недавние разоблачения в средствах массовой информации, антигероями которых стали несколько видных бизнесменов из Бостона, являвшихся членами «Опус Деи». Этих людей обвиняли в том, что под дорогими костюмами-тройками они носят специальные подвязки с шипами. Впрочем, вскоре выяснилось, что это не так. Подобно многим членам «Опус Деи», эти бизнесмены проходили стадию «испытания» и умерщвлением плоти не занимались. Все они оказались истовыми католиками, заботливыми мужьями и отцами, а также верными членами своей религиозной общины. Впрочем, неудивительно, что пресса подняла такой шум — это стало лишь предлогом для разоблачения более последовательных в своих действиях постоянных членов секты. Таких, как, к примеру, этот монах, лежащий сейчас на полу перед Лэнгдоном.

Тибинг не сводил глаз с окровавленной подвязки.

— С чего это вдруг секта «Опус Деи» занялась поисками Грааля?

Лэнгдон еще плохо соображал, а потому не ответил.

— Роберт! — воскликнула Софи, подойдя к палисандровой шкатулке. — Что это? — В руках она держала маленькую розу, еще недавно красовавшуюся на крышке.

— Она закрывала надпись на шкатулке. Думаю, текст подскажет нам, как открыть криптекс.

Не успели Софи с Тибингом как-то отреагировать на это открытие, как раздался вой сирен и из-за холма на дом начала надвигаться волна синих полицейских мигалок.

Тибинг нахмурился:

— Похоже, друзья мои, нам следует принять какое-то решение. И чем быстрее, тем лучше.

Глава 66

Выбив входную дверь, Колле и его агенты ворвались в замок сэра Лью Тибинга с оружием наготове. И тут же начали обыскивать все комнаты на первом этаже. На полу в гостиной обнаружили отверстие от пули, следы борьбы, пятна крови, использованный рулон скотча и какой-то странный предмет — плетеный ремешок, усеянный шипами. Но ни единой живой души в этих помещениях не оказалось.

Колле уже собирался разделить своих людей на две группы и отправить обыскивать подвал и подсобные помещения за домом, как вдруг сверху послышались голоса.

— Они там!

Перепрыгивая сразу через три ступеньки, Колле с агентами бросились наверх по широкой лестнице и принялись осматривать комнату за комнатой второго этажа. Там находились погруженные во тьму спальни, двери тянулись вдоль длинного коридора, и звук голосов, как показалось, доносился из самой последней комнаты в конце. Агенты крались по коридору, перекрывая все возможные пути к бегству.

Приблизившись к последней спальне, Колле увидел, что дверь и нее распахнута настежь. Голоса внезапно смолкли, их сменил оранный звук, напоминавший шум какого-то механизма. Колле вскинул руку и тем самым дал сигнал. Агенты стали по бокам от двери. Сам он осторожно сунул в проем руку, нащупал выключатель и включил свет. В следующее мгновение он вместе со своими людьми ворвался в комнату. Подбадривая агентов, Колле вопил и целился из своего револьвера… в ничто.

Комната была совершенно пуста. Ни единой живой души.

Шум автомобильного мотора доносился из черной электронной панели на стене, возле кровати. Колле уже видел такие в этом доме. Нечто вроде домофона. Он подскочил и стал осматривать прибор. На панели примерно с дюжину кнопок, под каждой — наклейка с надписью.

КАБИНЕТ… КУХНЯ… ПРАЧЕЧНАЯ… ПОДВАЛ… Так откуда, черт возьми, этот звук автомобильного мотора? СПАЛЬНЯ ХОЗЯИНА… СОЛЯРИЙ… АМБАР… БИБЛИОТЕКА…

Амбар! Через несколько секунд Колле был уже внизу, мчался по направлению к задней двери, прихватив по пути одного агента. Мужчины пересекли лужайку за домом и, задыхаясь, подбежали к серому старому амбару. Не успев войти, Колле услышал замирающий рокот автомобильного мотора. Держа пистолет наготове, он толкнул дверь и включил свет.

Амбар представлял собой нечто среднее между складом и мастерской. Справа — газонокосилки, садовый инвентарь, какие-то ящики и мешки. Рядом, на стене, уже знакомая панель домофона. Одна из кнопок вдавлена, под ней маленькая табличка:

КОМНАТА ДЛЯ ГОСТЕЙ 11

Колле, кипя от ярости, отвернулся. Они заманили нас наверх с помощью этой штуковины! Впрочем, обыск следовало продолжить. По другую сторону располагались лошадиные стойла. Но никаких лошадей в них не оказалось. Очевидно, владелец предпочитал другую разновидность лошадиной силы: стойла были превращены в отсеки гаража. Коллекция автомобилей впечатляла: черный «феррари», новехонький серебристый «роллс-ройс», антикварная модель спортивного «астон-мартина», роскошный «Порше-356».

Последнее стойло пустовало. Колле подбежал и увидел на полу масляные пятна. Но они не могли выехать с территории имения! Ведь и подъезд к имению, и ворота были заблокированы патрульными машинами.

— Сэр! — Агент указал в конец ряда стойл.

Задняя дверь амбара была открыта. Она выходила на темные невспаханные поля, тонущие в предрассветной мгле. Колле подбежал к двери, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-то. Но сколько ни старался, ничего не увидел, кроме смутных очертаний леса вдали. Ни огонька, ни света фар, ничего. Да эту лесистую долину наверняка пересекают дюжины не отмеченных на картах сельских дорог и охотничьих троп. Впрочем, Колле сильно сомневался, чтобы беглецы смогли доехать до леса по такой грязи.

— Пошлите туда людей! — скомандовал он. — Наверняка они застряли где-то поблизости. Эти модные спортивные машины здесь бесполезны.

— Смотрите, сэр! — Агент указал на ключи, висевшие на деревянных крючках. На ярлыках над каждым крючком знакомое название.

«ДАЙМЛЕР»… «РОЛЛС-РОЙС»… «АСТОН-МАРТИН»… «ПОРШЕ»…

Последний крючок был пуст.

Когда Колле прочел название автомобиля над ним, он понял, что дела его плохи.

Глава 67

«Рейнджровер» цвета «черный металлик» был оснащен четырьмя ведущими колесами, стандартной коробкой передач, мощными пропиленовыми фарами, навороченным набором задних огней и рулем, расположенным справа.

Лэнгдон был счастлив, что не он сидит за рулем этой машины.

Слуга Тибинга Реми, повинуясь указаниям хозяина, ловко вел тяжелый джип по залитым лунным светом полям за Шато Виллет. Не включая фар, он пересек открытое пространство, и вот теперь они спускались по склону холма, с каждой секундой удаляясь все дальше от имения. Реми вел машину по направлению к зубчатой кромке леса, что вставала вдали, на горизонте.

Лэнгдон, сидевший рядом с ним с криптексом в руках, обернулся к Тибингу и Софи, расположившимся на заднем сиденье.

— Как голова, Роберт? — заботливо спросила Софи. Лэнгдон с трудом выдавил улыбку:

— Спасибо, уже лучше. — Боль была такая, что он едва не стонал.

Тибинг оглянулся через плечо и посмотрел на монаха. Тот, связанный по рукам и ногам, лежал в багажном отделении, за спинкой сиденья. Тибинг держал на коленях конфискованный у монаха пистолет-автомат и походил на англичанина, выехавшего на сафари и позирующего над поверженной добычей.

— А знаете, я рад, что вы заскочили ко мне сегодня, Роберт, — сказал Тибинг и усмехнулся. — Впервые за долгие годы хоть какое-то приключение.

— Вы уж простите, что втянул вас в эту историю, Лью.

— О, ради Бога! Всю жизнь только и ждал, чтобы меня втянули в какую-нибудь историю. — Тибинг смотрел мимо Лэнгдона через ветровое стекло. Впереди темнела полоса густой зелени. Он похлопал Реми по плечу: — Запомни, стоп-сигналы не включать. На крайний случай можешь воспользоваться ручным тормозом.Хочу, чтобы мы поглубже въехали в лес. Рисковать не стоит, а то еще заметят нас.

Реми резко сбавил скорость и осторожно направил «ровер» в прогалину между деревьями. Громоздкая машина, покачиваясь на ухабах, въехала на еле заметную тропинку, и тотчас воцарилась полная тьма — вершины деревьев затеняли лунный свет.

Ни зги не видать, подумал Лэнгдон, напрасно силясь рассмотреть хоть что-то сквозь ветровое стекло. Тьма, как в колодце. Ветки хлестали по бортам автомобиля, и тогда Реми слегка сворачивал в сторону. Наконец ему кое-как удалось выровнять машину, а продвинулись они вглубь ярдов на тридцать, не больше.

— Ты прекрасно справляешься, Реми, — сказал Тибинг. — Отъехали вроде бы достаточно. Роберт, будьте так добры, нажмите вон на ту маленькую синюю кнопочку прямо под вентилятором. Видите?

Лэнгдон нашел кнопку и нажал.

Тропу перед ними высветил длинный приглушенно-желтый луч света. По обе стороны тянулся густой кустарник. Противотуманные фары, догадался Лэнгдон. Они давали достаточно света, чтобы можно было видеть дорогу. И заехали они в лес довольно далеко, теперь вряд ли их кто может заметить.

— Ну что ж, Реми! — весело промурлыкал Тибинг. — Фары включены. Вверяем свои жизни в твои руки.

— Куда мы едем? — спросила Софи.

— Эта дорога уходит в лес километра на три, — ответил Тибинг. — Делит мои владения пополам, а затем сворачивает к северу. Если не угодим в болото и не наткнемся на поваленное дерево, выедем целыми и невредимыми к шоссе номер пять.

Невредимыми. Голова у Лэнгдона продолжала раскалываться от боли. Чтобы отвлечься, он опустил глаза и начал рассматривать лежавшую на коленях шкатулку. Розу с крышки вставили на место, и Лэнгдону не терпелось вновь снять инкрустацию и еще раз взглянуть на загадочную надпись под ней. Он уже приподнял было крышку шкатулки, но Тибинг остановил его.

— Терпение, Роберт, — сказал он, дотронувшись до его плеча. — Дорога ухабистая, слишком темно. Не дай Бог что-нибудь сломаем. Если уж при свете вы не могли понять, какой это язык, в темноте тем более не разберете. Так что давайте пока оставим изыскания. Время у нас еще будет.

Лэнгдон знал, что Тибинг прав. Кивнул и запер шкатулку.

Тут из багажника донесся стон. Монах очнулся и пытался сбросить путы. Через несколько секунд он уже извивался и барахтался.

Тибинг повернулся и прицелился в него из пистолета.

— Не понимаю, чем вы так возмущены, сэр. Сами ворвались в мой дом, едва не разнесли череп моему дорогому другу. Я имею полное моральное право пристрелить вас, как шелудивого пса, а потом выбросить тело из машины. Пусть себе гниет в лесу.

Монах затих.

— А вы… э-э… уверены, что нам стоило брать его с собой? — спросил Лэнгдон.

— Еще как уверен! — воскликнул Тибинг. — Вас ведь разыскивают за убийство, Роберт. И этот тип — ваш билет на свободу. Видно, полиция просто зациклилась на вашем аресте, проследила до самого моего дома.

— Это моя вина, — сказала Софи. — В бронированном фургоне, очевидно, был передатчик.

— Теперь это не суть важно, — заметил Тибинг. — Меня не слишком удивляет, что полиция вышла на ваш след. Куда больше удивляет и беспокоит другое — что вас нашел этот тип из «Опус Деи». Из вашего рассказа совершенно неясно, как этот человек мог проследить вас до самого моего дома. Ну разве что у него был кто-то свой в полиции или в Депозитарном банке Цюриха.

Лэнгдон задумался. Безу Фаш явно намерен найти козла отпущения, на которого смог бы свалить сегодняшние убийства. Берне напал на них внезапно, хотя, если учесть, что его, Лэнгдона, подозревают сразу в четырех убийствах, понять поступок банкира можно.

— Этот монах работает не один, Роберт, — сказал Тибинг. — И до тех пор, пока вы не будете знать, кто за ним стоит, вы с Софи в опасности. Впрочем, есть и хорошие новости, друг мой. Этот монстр, что лежит у меня за спиной, владеет важной информацией. И тот, кто использует его, должно быть, сейчас здорово нервничает.

Реми прибавил скорость, он понемногу освоился с дорогой. Джип со всплеском врезался в лужу, успешно преодолел небольшой подъем, и вот дорога снова пошла под уклон.

— Роберт, будьте так добры, передайте мне телефон. — Тибинг указал на телефон, закрепленный в приборной доске джипа. Лэнгдон снял его и протянул Тибингу. Тот набрал какой-то номер. Он довольно долго ждал, прежде чем кто-то ответил. — Ричард? Что, разбудил? Ну конечно, разбудил, что за дурацкий вопрос. Извини. Тут у меня возникла небольшая проблема. Что-то я расхворался, и нам с Реми надо на острова, чтобы я мог подлечиться… Да вообще-то желательно прямо сейчас. Прости, что не предупредил заранее. Можешь подготовить «Элизабет» минут за двадцать?.. Знаю, но постарайся. Ладно, пока. Скоро увидимся. — И он отключился.

— Элизабет? — вопросительно протянула Софи.

— Это мой самолет. Стоил чертову уйму денег.

Лэнгдон всем телом развернулся на сиденье и уставился на него.

— А что такого? — усмехнулся Тибинг. — Вам двоим категорически противопоказано оставаться во Франции, пока на хвосте висит полиция. В Лондоне гораздо безопаснее.

Софи тоже обернулась к Тибингу:

— Так вы считаете, мы должны покинуть страну?

— Друзья мои, я обладаю куда большим влиянием в цивилизованном мире, нежели во Франции. Кроме того, считается, что Грааль находится в Великобритании. Если удастся открыть цилиндр, просто уверен, мы обнаружим там карту, которая и укажет путь.

— Помогая нам, вы сильно рискуете, — заметила Софи. — Восстановили против себя французскую полицию.

Тибинг презрительно отмахнулся:

— С Францией покончено. Ведь я приехал сюда на поиски краеугольного камня. Теперь он найден. И мне все равно, увижу я еще раз Шато Виллет или нет.

Софи неуверенно спросила:

— Но как мы проберемся через кордон службы безопасности аэропорта?

Тибинг усмехнулся:

— Я всегда вылетаю из Ле Бурже, аэропорт неподалеку отсюда. Французские врачи действуют мне на нервы, а потому раз в две недели я обычно летаю на север, показаться британским докторам. Ну и, разумеется, плачу за особые привилегии — и на вылете, и там. Как только мы поднимемся в воздух, вы решите, стоит ли представителю посольства США встречать нас в Англии.

Тут Лэнгдон вдруг понял, что ему не слишком хочется иметь дело с посольством. Он думал только о краеугольном камне, загадочной надписи на шкатулке и о том, приведет ли их это к Граалю. Интересно, прав ли Тибинг в том, что касается Британии? Ведь согласно большинству современных легенд Грааль был спрятан где-то в Соединенном Королевстве. К тому же и Авалон, мистический остров короля Артура, этот рай кельтских легенд, известный теперь под названием Гластонбери, находится в Англии. Впрочем, главное не Грааль. Документы Сангрил. Истинная история Христа. Могила Марии Магдалины. Вот что больше всего интересовало сейчас Лэнгдона. Он вдруг почувствовал, что живет в каком-то ином пространстве, что недосягаем для реального мира.

— Сэр, — спросил Реми, — вы что, действительно подумываете вернуться в Англию навсегда?

— Не беспокойся, Реми, — ответил Тибинг. — То, что я возвращаюсь во владения ее величества, вовсе не означает, что я до конца своих дней буду питаться исключительно сосисками и мерзопакостным картофельным пюре. Надеюсь, ты присоединишься ко мне. Я собираюсь купить великолепную виллу в Девоншире, а все твои вещи мы немедленно переправим морем. Приключение, Реми! Это настоящее приключение!

Лэнгдон не мог сдержать улыбки. Тибинг так красочно расписывал подробности своего триумфального возвращения в Британию, что и он заразился жизнерадостностью и энтузиазмом этого человека.

Глядя в окно, Лэнгдон видел, как проплывают мимо деревья, призрачно желтоватые в свете противотуманных фар. Боковое зеркало покосилось от ударов веток по корпусу автомобиля, и Лэнгдон видел в нем отражение Софи, тихо сидевшей сзади. Он смотрел на нее долго, ощущая умиротворение и радость. Несмотря на все треволнения ночи, Лэнгдон был благодарен судьбе за то, что она свела его с такими замечательными людьми.

Через несколько минут, словно почувствовав на себе его взгляд, Софи наклонилась вперед и положила руки ему на плечи.

— Вы в порядке?

— Да, — ответил Лэнгдон. — Более или менее.

Софи откинулась на спинку сиденья, и Лэнгдон заметил, как на губах ее промелькнула улыбка. А потом вдруг спохватился, что и сам улыбается, только во весь рот.

Лежащий в багажном отделении «рейнджровера» Сайлас еле дышал. Руки завернуты за спину и крепко прикручены к лодыжкам веревкой для белья и скотчем. При каждом толчке на ухабе сведенные плечи пронзала боль. Хорошо хоть подвязку его мучители сняли. Рот был залеплен скотчем, и дышать он мог только носом, ноздри которого постепенно забивались дорожной пылью и выхлопными газами. Он начал кашлять.

— Вроде бы задыхается, — заметил француз-водитель. Англичанин, ударивший Сайласа костылем, обернулся и посмотрел на него, озабоченно хмурясь.

— К счастью для тебя, мы, британцы, судим о гуманности человека по состраданию, которое он испытывает к врагам, а не к друзьям. — С этими словами англичанин протянул руку и сорвал пластырь, залеплявший рот Сайласа.

Губы его ожгло точно огнем, зато в легкие ворвался воздух. Просто благословение Господне!

— На кого работаешь? — строго спросил англичанин.

— На Господа Бога! — Сайлас громко сплюнул, боль в челюсти, в том месте, куда женщина пнула его ногой, была просто невыносимой.

— Ты из «Опус Деи», — сказал англичанин. И прозвучало это как утверждение, а не вопрос.

— Ничего не знаю, ничего не скажу.

— Зачем «Опус Деи» ищет краеугольный камень?

Сайлас не имел ни малейшего намерения отвечать. Краеугольный камень был ключом к Граалю, а сам Грааль — ключом к защите веры.

Моя работа угодна Господу. Путь наш в опасности.

Связанный по рукам и ногам Сайлас, которого увозили неведомо куда, чувствовал, что сильно подвел епископа и Учителя. Связаться с ними и рассказать, какой скверный оборот приняли события, не было никакой возможности. Краеугольный камень у моих похитителей! Теперь они первыми доберутся до Грааля! Сайлас начал молиться. Боль в теле, казалось, придавала сил.

Чудо, Боже милосердный! Мне нужно чудо! Сайлас не знал, не мог знать, что от чуда его отделяют всего несколько часов.

— Роберт? — Софи снова смотрела на него. — Что за странное у вас выражение лица. О чем вы думаете?

Только теперь Лэнгдон спохватился, что губы у него плотно сжаты, а сердце колотится как бешеное. В голову пришла совершенно невероятная мысль. Неужели объяснение может быть столь простым?

— Мне нужен ваш мобильный телефон, Софи.

— Прямо сейчас?

— Мне кажется, я кое-что понял.

— Что?

— Скажу через минуту. Мне нужен телефон.

Софи встревожилась:

— Сомневаюсь, чтобы Фаш прослеживал звонки, но все же постарайтесь говорить недолго. Не больше минуты. — Она протянула ему телефон.

— Как набрать Штаты?

— Радиус действия моей сети не покрывает этого расстояния. Придется звонить через оператора, за дополнительную плату.

Лэнгдон набрал «ноль», зная, что через каких-то шестьдесят секунд получит ответ на вопрос, мучивший его всю ночь.

Глава 68

Нью-йоркский редактор Джонас Фаукман только что улегся спать, когда зазвонил телефон. Что-то поздновато для звонков, подумал он и снял трубку. Оператор спросил:

— Вы готовы оплатить междугородний звонок от Роберта Лэнгдона?

Немного озадаченный Джонас включил настольную лампу.

— Э-э… да, конечно.

В трубке послышался щелчок.

— Джонас?

— Роберт? Мало того что разбудил меня, так еще заставляешь платить?

— Ради Бога, прости, — сказал Лэнгдон. — Буду краток. Поверь, мне это очень важно. Та рукопись, что я тебе передал. Ты уже…

— Извини, Роберт. Знаю, что обещал переслать ее тебе на этой неделе с редакторскими поправками, но страшно замотался и все такое. В понедельник ты ее точно получишь, обещаю.

— Да нет, дело не в редактуре. Я хотел узнать, рассылал ли ты копии для издательской рекламы без моего ведома?

Фаукман колебался, не зная, как лучше ответить. Последняя рукопись Лэнгдона, исследование в области истории поклонения богине, включала несколько разделов о Марии Магдалине, которые могли вызвать, мягко говоря, недоумение. Хотя весь этот материал был подкреплен документами, там же имелись и ссылки на других авторов, Фаукман не собирался выпускать книгу Лэнгдона без по крайней мере нескольких отзывов видных историков и искусствоведов. Джонас выбрал десять самых известных имен ученых и разослал всем полные копии рукописи с вежливыми сопроводительными письмами, в которых просил написать несколько строк на обложку. По своему опыту Фаукман знал: большинство людей с радостью хватаются за любую возможность увидеть свое имя на обложке книги, пусть даже и чужой.

— Джонас! — окликнул его Лэнгдон. — Так ты рассылал копии рукописи или нет?

Фаукман нахмурился, понимая, что Лэнгдон далеко не в восторге.

— Рукопись готова к изданию, Роберт. Просто хотел удивить тебя шикарной рекламой на обложке.

Пауза.

— И одну копию ты послал в Париж, куратору Лувра?

— Ну и что тут такого? Ведь в твоей рукописи неоднократно упоминаются экспонаты его коллекции, его книги входят в библиографический список, к тому же у парня прекрасная репутация, что немаловажно для продажи книги в другие страны. Соньер не какой-нибудь там дилетант.

Снова молчание на том конце линии.

— Когда ты ее послал?

— Примерно месяц назад. Ну и упомянул, что ты сам скоро будешь в Париже, предложил вам двоим встретиться, поболтать. Кстати, он тебе не звонил? — Фаукман умолк, потер глаза. — Погоди-ка, ты вроде бы должен быть в Париже прямо на этой неделе, верно?

— Я и есть в Париже.

Фаукман резко сел в постели:

— Так ты звонишь мне за мой счет из Парижа?

— Вычтешь из моего гонорара, Джонас. Ты получил какой-нибудь ответ от Соньера? Ему понравилась рукопись?

— Не знаю. Ничего от него не получал.

— Ладно, все нормально. Мне надо бежать. Ты многое мне объяснил. Спасибо.

— Послушай, Роберт…

Но Лэнгдон уже отключился. Фаукман повесил трубку и удрученно покачал головой. Ох уж эти авторы, подумал он. Даже самые умные из них совершенно сумасшедшие.

Лью Тибинг, ставший свидетелем этого разговора, высказал предположение:

— Роберт, вы только что говорили, что написали книгу, затрагивающую интересы тайного общества. И ваш редактор послал копию рукописи члену тайного общества?

— Получается, что так, — ответил Лэнгдон.

— Роковое совпадение, друг мой.

Совпадения тут ни при чем, подумал Лэнгдон. Положительный отзыв Жака Соньера на книгу о поклонении женскому божеству означал не только коммерческий успех. Это подразумевало причастность к ее рекламе такой организации, как Приорат Сиона.

— Вот вам вопрос на засыпку, — усмехаясь, сказал Тибинг. — Вы как там высказывались в адрес Приората? Положительно или отрицательно?

Лэнгдон сразу понял истинную подоплеку этого вопроса. Многих историков интересовало, почему Приорат до сих пор держит документы Сангрил в тайне. Кое-кто из них догадывался, что документы могут потрясти основы современного мироустройства.

— Я никак не комментировал позицию Приората.

— Так, значит, вообще не упоминали?

Лэнгдон пожал плечами. По всей вероятности, Тибинг был сторонником опубликования документов.

— Я просто изложил историю братства. Охарактеризовал Приорат как современное общество культа женского начала, как хранителей Грааля и древних документов.

Софи повернулась к нему:

— А о краеугольном камне упоминали?

Лэнгдон поморщился. Упоминал. И неоднократно.

— Я говорил о краеугольном камне лишь в качестве примера, характеризуя усердие, с которым Приорат будет защищать документы Сангрил.

Софи была потрясена.

— Думаю, это объясняет слова деда: «P. S. Найти Роберта Лэнгдона».

Но сам Лэнгдон подозревал, что Соньера заинтересовало в его рукописи совсем другое. Впрочем, он предпочитал обсудить это Софи наедине.

— Так, значит, — сказала Софи, — вы все-таки солгали капитану Фашу.

— О чем это вы? — спросил Лэнгдон.

— Вы сказали ему, что никогда не переписывались с моим дедом.

— Я и не переписывался! Это редактор послал ему копию рукописи.

— Вдумайтесь хорошенько, Роберт. Если капитан Фаш не найдет конверт, в котором ваш редактор переслал ему рукопись, он неизбежно сделает вывод, что ее прислали вы. — Она на секунду умолкла. — Или, что еще хуже, что вы передали ее ему лично, из рук в руки. И опять же солгали.

И вот наконец «рейнджровер» очутился на аэродроме Ле Бурже, и Реми подъехал к небольшому ангару в дальнем конце взлетной полосы. При их приближении из ангара выскочил встрепанный мужчина в помятом комбинезоне цвета хаки, приветственно взмахнул рукой и отворил огромную металлическую дверь. В ангаре стоял изящный реактивный самолет белого цвета.

Лэнгдон не сводил глаз с блестящего фюзеляжа.

— Так это и есть Элизабет?

Тибинг улыбнулся:

— Да. Перемахивает этот чертов Канал^[166] как нечего делать.

Мужчина в хаки поспешил к ним, щурясь от яркого света фар.

— Почти все готово, сэр, — сказал он с сильным английским акцентом. — Прошу прощения за задержку, но вы застали меня врасплох и… — Тут он осекся: из джипа вышли сразу несколько человек. Он вопросительно взглянул на Софи и Лэнгдона, потом — на Тибинга.

— Это мои помощники, — сказал Тибинг. — И у нас очень срочное дело в Лондоне. Так что не будем тратить времени даром. Готовьтесь к отлету немедленно. — С этими словами он достал из машины пистолет и протянул его Лэнгдону.

Увидев оружие, пилот испуганно округлил глаза. Потом подошел к Тибингу и зашептал:

— Но, сэр, вы уж простите, но дипломатические привилегии распространяются только на вас и вашего слугу. Я никак не могу взять на борт этих людей.

— Ричард, — ласково улыбнулся ему Тибинг, — две тысячи фунтов стерлингов и этот заряженный пистолет говорят о том, что вам придется взять на борт моих гостей. — Он махнул рукой в сторону джипа. — И не забудьте прихватить еще одного, он в багажном отделении.

Глава 69

Два турбореактивных двигателя фирмы «Гаррет» с ревом и неукротимой силой уносили самолет «Хокер-731» все выше в небо. За стеклом иллюминатора аэродром Ле Бурже уменьшался с непостижимой быстротой.

Я бегу из своей страны, подумала Софи, и тело ее вжалось в кожаное сиденье. До этого момента она считала, что игра в кошки-мышки с Фашем как-то оправдана. Просто я пыталась защитить невиновного человека. Пыталась исполнить предсмертную волю моего деда. Теперь же Софи понимала: возможности оправдаться перед властями больше не существует. Она покидала страну без документов, вместе с человеком, которого разыскивает полиция, мало того, еще и с монахом, захваченным в заложники. Если грань дозволенного и существовала, она только что переступила ее. Почти со скоростью звука.

Софи, Лэнгдон и Тибинг сидели у двери в кабину пилота, на ней красовался золотой медальон с надписью: «Элитный дизайн спортивного реактивного самолета «Хокер-731»». Кресла с бархатной обивкой были привинчены к рельсам на полу, и их можно было передвигать и устанавливать вокруг прямоугольного стола твердых пород дерева. Получался мини-кабинет для совещаний. Впрочем, вся эта пристойная обстановка не могла скрыть неприглядной сцены в хвостовом отсеке, где на отдельном кресле, рядом с туалетом, сидел слуга Тибинга Реми с пистолетом в руке и, неукоснительно выполняя распоряжение хозяина, караулил монаха, которого бросили у его ног точно багаж.

— Прежде чем мы снова займемся краеугольным камнем, — сказал Тибинг, — я бы хотел кое-что прояснить. — Произнес он это самодовольным менторским тоном — так отец поучает своих детишек. — Прекрасно понимаю, друзья мои, что оказался всего лишь вашим гостем в этом путешествии, и благодарю за оказанную мне честь. И тем не менее как человек, проведший долгие годы в поисках Грааля, считаю своим долгом предупредить: вы ступаете на тропу, откуда нет возврата, не говоря уж о сопряженных с этим путем опасностях. — Он повернулся к Софи. — Мисс Невё, ваш дед передал вам краеугольный камень в надежде, что вы сохраните тайну Грааля?

— Да.

— Насколько я понимаю, вы считаете своим долгом пройти этот путь до конца.

Софи кивнула, хотя думала еще об одной мотивации. Правда о моей семье. Несмотря на уверения Лэнгдона, что краеугольный камень не имеет никакого отношения к ее прошлому, Софи чувствовала, что с этой тайной связано нечто глубоко личное. Точно криптекс, вырезанный из камня руками деда, пытался заговорить с ней, предоставить некую компенсацию за пустоту и одиночество, которые она ощущала все эти годы.

— Сегодня погибли ваш дед и еще трое, — продолжил Тибинг, — и они выбрали смерть, чтобы сохранить камень, не отдать его Церкви. Сегодня же секта «Опус Деи» едва не завладела этим сокровищем. Надеюсь, вы понимаете: все это налагает на вас огромную ответственность. В руки вам передали факел. Факел, горевший на протяжении двух тысяч лет, и никак нельзя допустить, чтобы он погас. Факел не должен попасть в чужие руки. — Он сделал паузу, взглянул на шкатулку розового дерева. — Понимаю, в этой ситуации у вас просто не было выбора, мисс Невё, но, учитывая, сколь высоки ставки, вы должны быть готовы взять на себя всю полноту ответственности… Или можете возложить эту ответственность на кого-то другого.

— Дед передал криптекс мне. Уверена, он сделал это не случайно.

Тибинг приободрился, но, похоже, не был до конца уверен.

— Хорошо. Тут нужна очень сильная воля. И еще хотелось бы знать вот что. Понимаете ли вы, что в случае успешного открытия криптекса вы подвергнетесь дальнейшим, еще более серьезным испытаниям?

— Это почему?

— Представьте на секунду, дорогая. Перед вами карта, и на ней указано местоположение Грааля. В этот момент вы становитесь обладательницей истины, способной полностью изменить ход истории. Вы становитесь обладательницей сокровища, за которым человек охотился столетиями. И перед вами встанет вопрос: стоит ли раскрывать правду миру? Это огромная ответственность. Человек, поведавший миру правду, будет превозносим одними и презираем другими. Вопрос в том, достаточно ли у вас сил, чтобы выдержать это испытание.

Софи после некоторого колебания ответила:

— Не уверена, что это будет исключительно мое решение.

Тибинг удивленно приподнял брови:

— Вот как? Но чье же, если не обладательницы краеугольного камня?

— Братства, которое успешно охраняло эту тайну на протяжении веков.

— Приората? — скептически произнес Тибинг. — Но разве это возможно? Братство разгромлено. Точнее, обезглавлено. Возможно, в его рядах появился предатель или шпион. Мы этого не знаем, но факт остается фактом: кто-то раскрыл имена четырех представителей верхушки. И лично я не стал бы доверять человеку, который бы неожиданно появился и назвался представителем братства.

— Так что же вы предлагаете? — спросил Лэнгдон.

— Вам, как и мне, прекрасно известно, Роберт: не для того все эти годы Приорат столь рьяно защищал истину, чтобы она навеки оставалась тайной. Его члены ждали подходящего момента, чтобы поделиться ею с человечеством.

— И вы считаете, такой момент настал? — спросил Лэнгдон.

— Да, просто уверен. Это же совершенно очевидно. Все признаки налицо. И потом, если Приорат не собирался вскоре предать свою тайну огласке, к чему было Церкви нападать на него?

— Но ведь монах еще не рассказал нам о своих целях, — возразила Софи.

— Его цель — это цель Церкви, — сказал Тибинг. — И состоит она в том, чтобы уничтожить документы, разоблачающие ее. Сегодня церковники были близки к своей цели как никогда, и Приорат доверил камень вам, мисс Невё. Задача по спасению Грааля, вне всякого сомнения, включает и исполнение последнего желания Приората — поделиться этой тайной с миром.

— Лью, — перебил его Лэнгдон, — не слишком ли тяжкую ношу взваливаем мы на плечи Софи, прося ее принять столь ответственное решение всего через несколько часов после того, как она узнала о существовании документов Сангрил?

Тибинг вздохнул:

— Простите, если оказываю на вас давление, мисс Невё. Лично я всегда считал, что документы эти должны быть обнародованы, но окончательное решение принимать только вам. Я просто взял на себя смелость предупредить вас о том, что может последовать за успешным разрешением головоломки под названием «Криптекс».

— Господа, — твердо заявила в ответ Софи, — цитируя ваши же слова: «Не вы находите святой Грааль, это святой Грааль находит вас», я склонна считать, что Грааль «нашел» меня неспроста. А потому я буду знать, что с ним делать, когда придет время.

Мужчины удивленно переглянулись.

— Так что, — сказала она и придвинула к себе шкатулку, — давайте займемся делом.

Глава 70

Лейтенант Колле стоял в просторной гостиной Шато Виллет и с грустью наблюдал за тем, как догорает огонь в камине. Капитан Фаш прибыл несколько минут назад и находился в соседней комнате. Он орал что-то в телефонную трубку, пытаясь скоординировать действия своих людей по поиску исчезнувшего джипа.

Да джип теперь может быть где угодно, подумал Колле.

Он не подчинился приказу Фаша, упустил Лэнгдона во второй раз и был благодарен судьбе за то, что люди из управления судебной полиции обнаружили в полу пулевое отверстие. Это хоть как-то оправдывало действия Колле. Однако Фаш пребывал в самом скверном расположении духа, и Колле чувствовал, что его ждет нешуточная выволочка, когда все утрясется. К несчастью, все найденные в замке вещественные доказательства не проливали света на то, что здесь произошло и кто был замешан в этих событиях. Черная «ауди» была взята напрокат кем-то под вымышленным именем, расплатились за нее фальшивой кредитной картой, отпечатки пальцев на машине и в салоне не числились в полицейской картотеке.

В комнату ворвался агент, глаза его возбужденно сверкали.

— Где капитан Фаш?

Колле продолжал смотреть на тлеющие угли.

— Говорит по телефону.

— Уже не говорю! — рявкнул Фаш, входя в комнату. — Что там у вас?

— В управление только что звонил Андре Берне из Депозитарного банка Цюриха, — доложил агент. — Сказал, что хочет поговорить с вами лично. Он решил изменить показания.

— Вот как? — фыркнул Фаш.

Только теперь Колле отвел взгляд от камина.

— Берне признает, что Лэнгдон и Невё провели какое-то время в стенах банка.

— Мы и без него это поняли, — сказал Фаш. — Но зачем он солгал? Вот в чем вопрос.

— Сказал, что будет говорить только с вами. Согласен оказывать всяческое содействие.

— В обмен на что?

— В обмен просит, чтоб мы не упоминали его банк в новостях. И еще чтобы помогли ему найти похищенную собственность. Похоже, Лэнгдону с Невё удалось украсть что-то.

— Что именно? — воскликнул Колле. — И как?

Фаш грозно смотрел на агента.

— Что они украли?

— Берне не говорил. Но похоже, он очень заинтересован в возвращении этой собственности. Готов буквально на все.

Из кухни еще один агент окликнул Фаша:

— Капитан! Я только что связался с аэропортом Ле Бурже. Боюсь, у нас плохие новости.

Тридцать секунд спустя Фаш собрался и приготовился выехать из замка Шато Виллет. Он узнал, что Тибинг держал в одном из ангаров Ле Бурже личный реактивный самолет и что самолет этот поднялся в воздух примерно полчаса назад. Представитель диспетчерской службы Ле Бурже, с которым Фаш говорил по телефону, клялся и божился, что не знает, кто был на борту самолета и в каком направлении он вылетел. Взлет произошел вне расписания, полетный план зафиксирован не был. Слишком много нарушений закона для такого маленького аэропорта. Фаш был уверен, что если как следует надавить, то можно получить ответы на все вопросы.

— Лейтенант Колле, — распорядился Фаш, направляясь к двери, — у меня нет выбора, так что придется оставить вас здесь за главного. И постарайтесь добиться каких-нибудь результатов, хотя бы ради разнообразия.

Глава 71

Набрав высоту, «хокер» выровнялся и взял курс на Англию. Лэнгдон осторожно снял шкатулку с колен, где держал во время взлета, чтобы не повредить. Поставил ее на стол и увидел, как Софи с Тибингом, сгорая от нетерпения, подались вперед.

Сдвинув защелку и открыв крышку, Лэнгдон обратил их внимание не на испещренные буквами диски криптекса, а на маленькое отверстие на внутренней стороне крышки. Взял авторучку и ее кончиком осторожно вытолкнул инкрустированную розу из углубления, под ней открылся текст. Под Розой, подумал он с надеждой, что свежий взгляд на текст внесет какую-то ясность. Но текст по-прежнему выглядел странно.

Лэнгдон рассматривал строчки несколько секунд, и к нему вернулась растерянность, охватившая его, когда он впервые увидел эту загадочную надпись.

— Никак не пойму, Лью, что за тарабарщина такая?

Со своего места Софи еще не видела текста, но неспособность Лэнгдона определить, что это за язык, удивила ее. Неужели мой дед говорил на столь непонятном языке, что даже специалист по символам не может определить его принадлежность? Но она быстро поняла, что ничего удивительного в том нет. Это был не первый секрет, который Жак Соньер хранил в тайне от внучки.

Сидевший напротив Софи Лью Тибинг, дрожа от нетерпения, пытался заглянуть через плечо Лэнгдону, который склонился над шкатулкой.

— Не знаю, — тихо пробормотал Лэнгдон. — Сначала мне показалось, это семитский язык, но теперь не уверен. Ведь самые ранние семитские языки использовали неккудот. А здесь ничего подобного не наблюдается.

— Возможно, он еще более древний, — предположил Тибинг.

— А что такое неккудот? — спросила Софи. Не отводя глаз от шкатулки, Тибинг ответил:

— В большинстве современных семитских алфавитов отсутствуют гласные, вместо них используется неккудот. Это такие крохотные точечки и черточки, которые пишут под согласными или внутри их, чтобы показать, что они сопровождаются гласной. В чисто историческом плане неккудот — относительно современное дополнение к языку.

Лэнгдон по-прежнему сидел, склонившись над текстом.

— Может, сефардическая транслитерация?..

Тибинг был не в состоянии больше ждать.

— Возможно, если вы позволите мне… — И с этими словами он ухватил шкатулку и придвинул к себе. Без сомнения, Лэнгдон хорошо знаком с такими древними языками, как греческий, латынь, языки романо-германской группы, однако и беглого взгляда на текст Тибингу было достаточно, чтобы понять: этот язык куда более редкий и древний. Возможно, курсив Раши^[167], или еврейское письмо с коронками.

Затаив дыхание, Тибинг впился взглядом в надпись. Он довольно долго молчал. Время шло, и уверенность Тибинга испарялась с каждой секундой.

— Честно признаться, — заявил он наконец, — я удивлен. Этот язык не похож ни на один из тех, что мне доводилось видеть прежде!

Лэнгдон сгорбился в кресле.

— Можно мне взглянуть? — спросила Софи. Тибинг притворился, что не слышал ее слов.

— Роберт, вы вроде бы говорили, что где-то видели нечто подобное раньше?

Лэнгдон нахмурился:

— Да, так мне показалось. Но теперь я не уверен. И все же… этот текст кажется знакомым.

— Лью! — нетерпеливо окликнула Тибинга Софи, недовольная тем, что ее исключили из этой дискуссии. — Может, вы все-таки позволите взглянуть на шкатулку, которую сделал мой дед?

— Конечно, дорогая, — спохватился Тибинг и придвинул шкатулку к ней. Ему совсем не хотелось обижать эту милую молодую даму, хотя он и считал, что «весовые категории» у них разные. Если уж член Британского королевского исторического общества и виднейший гарвардский специалист по символам не могут определить, что это за язык…

— Ага… — протянула Софи несколько секунд спустя. — Мне следовало бы догадаться сразу.

Тибинг с Лэнгдоном дружно подняли головы и уставились на нее.

— Догадаться о чем? — спросил Тибинг. Софи пожала плечами:

— Ну, хотя бы о том, что дед изберет для надписи на шкатулке именно этот язык.

— Вы хотите сказать, что можете прочесть этот текст? — воскликнул Тибинг.

— Запросто, — усмехнулась явно довольная собой Софи. — Дед научил меня этому языку, когда мне было всего шесть лет. И я довольно бегло говорю на нем. — Она перегнулась через стол и уставилась на Тибинга зелеными насмешливыми глазами. — И честно говоря, сэр, учитывая вашу близость к короне, я немного удивлена, что вы не узнали этого языка.

В ту же секунду Лэнгдон все понял. Неудивительно, что текст показался знакомым! Несколько лет назад Лэнгдон посетил музей Фогга в Гарварде. Гарвардский выпускник Билл Гейтс в знак признательности сделал своей alma mater подарок, передал в музей бесценный экспонат — восемнадцать листов бумаги, приобретенных им на аукционе, из коллекции Арманда Хаммера.

Он не моргнув глазом выложил за этот лот целых тридцать миллионов восемьсот тысяч долларов.

Автором работ был Леонардо да Винчи.

Восемнадцать листов, теперь известных как «Лестерский кодекс» (по имени их прежнего знаменитого владельца, герцога Лестерского), представляли собой уцелевшие фрагменты знаменитых блокнотов Леонардо. То были эссе и рисунки, где описывались весьма прогрессивные для тех времен теории Леонардо по астрономии, геологии, архитектуре и гидрологии.

Лэнгдон никогда не забудет этого похода в музей. После долгого стояния в очереди он наконец созерцал бесценные листы пергамента. Полное разочарование! Разобрать, что написано на страницах, было невозможно. И это несмотря на то что они прекрасно сохранились и были исписаны изящнейшим каллиграфическим почерком, красными чернилами по светло-кремовой бумаге. Текст был абсолютно не читаем. Сначала Лэнгдон подумал, что не понимает ни слова потому, что да Винчи делал записи на архаичном итальянском. Но, более пристально всмотревшись в текст, он понял, что не видит в нем ни единого итальянского слова.

— Попробуйте с этим, сэр, — шепнула ему женщина-доцент, дежурившая у стенда. И указала на ручное зеркальце, прикрепленное к стенду на цепочке. Лэнгдон взял зеркальце и поднес к тексту.

И все стало ясно.

Лэнгдон так горел нетерпением ознакомиться с идеями великого мыслителя, что напрочь забыл об одном из удивительных артистических талантов гения — способности писать в зеркальном отражении, чтобы никто, кроме него, не мог прочесть эти записи. Историки по сию пору спорят о том, делал ли это да Винчи просто для собственного развлечения, или же для того, чтобы люди, заглядывающие ему через плечо, не крали у него идеи. Видно, это так и останется тайной.

Софи улыбнулась: она обрадовалась, что Лэнгдон наконец понял.

— Что ж, прочту для начала первые несколько слов, — сказала она. — Это английский.

Тибинг все еще недоумевал:

— Что происходит?

— Перевернутый текст, — сказал Лэнгдон. — Нам нужно зеркало.

— Нет, не нужно, — возразила Софи. — Я в этом достаточно хорошо натренировалась. — Она поднесла шкатулку к лампе на стене и начала осматривать внутреннюю сторону крышки. Дед не умел писать задом наперед, а потому пускался на небольшую хитрость: писал нормально, затем переворачивал листок бумаги и выводил буквы в обратном направлении. Софи догадалась, что он, видимо, выжег нормальный текст на куске дерева, а затем прогонял этот кусок через станок до тех пор, пока дерево совсем не истончилось и выжженные на нем буквы не стало видно насквозь. После чего он просто перевернул этот истончившийся кусок и вклеил в крышку.

Придвинув шкатулку поближе к свету, Софи поняла, догадка ее верна. Луч просвечивал через тонкий слой дерева, глазам предстал текст уже в нормальном виде.

Вполне разборчивый.

— Английский, — крякнул Тибинг и стыдливо потупил глаза. — Мой родной язык.

Сидевший в хвостовом отсеке Реми Легалудек силился расслышать, о чем идет речь в салоне, но мешал рев моторов. Реми совсем не нравилось, как развивались события. Совсем. Он перевел взгляд на лежавшего у его ног монаха. Тот окончательно затих, больше не барахтался, не пытался высвободиться из Лежал, точно в трансе от отчаяния, а может, мысленно читал молитву, моля Господа об освобождении.

Глава 72

Находившийся на высоте пятнадцати тысяч футов Роберт Лэнгдон вдруг почувствовал, что реальный физический мир бледнеет, отступает куда-то и что все его мысли заняты исключительно стихотворными строками Соньера, которые вдруг высветились на крышке шкатулки.

Софи быстро нашла листок бумаги и записала текст в обычном порядке. Закончила, и вот все трое склонились над ним. Содержание строк было загадочно, но разгадка обещала подсказать способ открыть криптекс. Лэнгдон медленно прочел:

— Мир древний мудрый свиток открывает… собрать семью под кровом помогает… надгробье тамплиеров — это ключ… и этбаш правду высветит, как луч.

Не успел Лэнгдон задуматься о том, что за тайна спрятана в этом тексте, как почувствовал, что его больше занимает другое. Размер, которым написан этот короткий стих. Пятистопный ямб. Почти правильный.

За долгие годы исследований, связанных с историей тайных обществ Европы, Лэнгдон неоднократно встречался с этим размером, последний раз — в прошлом году, в секретных архивах Ватикана. На протяжении веков этому стихотворному размеру отдавали предпочтение поэты всего мира — от древнегреческого писателя Архилоха до Шекспира, Мильтона, Чосера и Вольтера. Все они предпочитали именно этот размер, который, как считалось, обладал особыми мистическими свойствами. Корни пятистопного ямба уходили в самую глубину языческих верований.

Ямб. Двусложный стих с чередованием ударений в слогах. Ударный, безударный. Инь и ян. Хорошо сбалансированная пара. Пятистопный стих. Заветное число «пять» — пентакл Венеры и священного женского начала.

— Это пентаметр! — выпалил Тибинг и обернулся к Лэнгдону. — И стихи написаны по-английски! La lingua pura!

Лэнгдон кивнул. Приорат, подобно многим другим тайным европейским обществам, не слишком ладившим с Церковью, на протяжении веков считал английский единственным «чистым» европейским языком. В отличие от французского, испанского и итальянского, уходивших корнями в латынь, «язык Ватикана», английский в чисто лингвистическом смысле был независим от пропагандистской машины Рима. А потому стал священным тайным языком для тех членов братства, которые были достаточно прилежны, чтобы выучить его.

— В этом стихотворении, — возбужденно продолжил Тибинг, — есть намеки не только на Грааль, но и на орден тамплиеров, и на разбросанную по всему свету семью Марии Магдалины. Чего нам еще не хватает?

— Пароля, — ответила Софи, не отводя глаз от стихотворения. — Ключевого слова. Похоже, нам нужен некий древний эквивалент слова «мудрость».

— Абракадабра? — предложил Тибинг, лукаво подмигнув ей.

Слово из пяти букв, подумал Лэнгдон. Сколько же существовало на свете древних слов, которые можно было бы назвать «словами мудрости»! То были отрывки из мистических заклинаний, предсказаний астрологов, клятв тайных обществ, молитв Уитаке, древнеегипетских магических заклинаний, языческих мантр — список поистине бесконечен.

— Пароль, — сказала Софи, — имеет, по всей видимости, отношение к тамплиерам. — Она процитировала строку из стихотворения: — «Надгробье тамплиеров — это ключ».

— Лью, — спросил Лэнгдон, — вы же у нас специалист по тамплиерам, есть идеи?

Тибинг молчал несколько секунд, затем предположил:

— Ну, «надгробье», видимо, означает какую-то могилу. Возможно, имеется в виду камень, которому поклонялись тамплиеры, считая его надгробием Марии Магдалины. Но это вряд ли поможет, поскольку мы не знаем, где находится этот камень.

— А в последней строчке, — сказала Софи, — говорится, что правду откроет этбаш. Я где-то слышала это слово. Этбаш.

— Неудивительно, — вмешался Лэнгдон. — Возможно, вы помните его из учебника по криптологии. Шифр этбаш — старейший из всех известных на земле.

Ну да, конечно, подумала Софи. Знаменитая система кодирования в древнееврейском.

В самом начале своего обучения на кафедре криптологии Софи столкнулась с шифром этбаш. Датировался он примерно 500 годом до нашей эры, а в наши дни использовался в качестве классического примера схемы ротационной замены в шифровании. По сути своей шифр этот являлся кодом, основанным на древнееврейском алфавите из двадцати двух букв. Первая буква при шифровании заменялась последней, вторая — предпоследней, и так далее.

— Этбаш подходит великолепно, — заметил Тибинг. — Тексты, зашифрованные с его помощью, находили в Каббале, в Свитках Мертвого моря, даже в Ветхом Завете. Еврейские ученые и мистики до сих пор находят тайные послания, зашифрованные с помощью этого кода. И уж наверняка этбаш изучали члены Приората.

— Проблема только в том, — перебил его Лэнгдон, — что мы не знаем, к чему именно применить этот шифр.

Тибинг вздохнул:

— Видно, на надгробном камне выбито кодовое слово. Мы должны найти надгробие, которому поклонялись тамплиеры.

По мрачному выражению лица Лэнгдона Софи поняла, что и это задание кажется невыполнимым.

Этбаш — это ключ, подумала Софи. Просто у нас нет двери, которая открывается этим ключом.

Минуты через три Тибинг испустил вздох отчаяния и удрученно покачал головой:

— Я просто в тупике, друзья мои. Дайте мне немного подумать. А пока не мешало бы подкрепиться. И заодно проверить, как там поживают Реми и наш гость. — Он поднялся и направился в хвостовой отсек.

Софи устало проводила его взглядом.

За стеклами иллюминаторов царила полная тьма. Софи вдруг ощутила, что неведомая сила несет ее по необъятному черному пространству, а она и понятия не имеет, где приземлится. Всю свою жизнь, с раннего детства, она занималась тем,что разгадывала загадки деда, и вот теперь у нее возникло тревожное чувство, что эта задачка ей не по зубам.

Здесь есть что-то еще, сказала она себе. Искусно спрятанное… но оно есть, есть, должно быть!

И еще ее тревожила мысль: то, что они рано или поздно обнаружат в криптексе, будет не просто картой, где указано местонахождение Грааля. Несмотря на уверенность Тибинга с Лэнгдоном в том, что правда спрятана в каменном цилиндре, Софи, хорошо знавшая деда, считала, что Жак Соньер не из тех, кто так легко расстается со своими секретами.

Глава 73

Диспетчер ночной смены Ле Бурже дремал перед черным экраном радара, когда в помещение, едва не выбив дверь, ворвался капитан судебной полиции.

— Самолет Тибинга! — рявкнул Безу Фаш и заметался по небольшому помещению, точно разъяренный бык. — Куда он вылетел?

Диспетчер, призванный охранять тайны личной жизни британца, одного из самых уважаемых клиентов, пытался отделаться невнятным бормотанием. Но с Фашем такие номера не проходили.

— Ладно, — сказал Фаш в ответ на его невразумительные попытки объясниться, — отдаю тебя под арест за то, что позволил частному самолету взлететь без регистрации полетного плана. — Он кивнул своему агенту, тот достал наручники, и диспетчера охватил ужас. Ему сразу вспомнились газетные статьи с дебатами на тему о том, кто такой на самом деле капитан национальной полиции — герой или угроза нации? Теперь он получил ответ на этот вопрос.

— Погодите! — взвизгнул диспетчер, увидев наручники. — Я готов помочь, чем смогу. Сэр Лью Тибинг часто летает в Лондон, где проходит курс лечения. У него есть ангар в аэропорту Биггин-Хилл, в Кенте. Это неподалеку от Лондона.

Фаш жестом приказал агенту с наручниками выйти вон. Тот повиновался.

— Он и сегодня должен приземлиться в Биггин-Хилл?

— Не знаю, — честно ответил диспетчер. — Борт вылетел по обычному маршруту, последний сеанс связи показал, что он летит в направлении Англии. Так что да, скорее всего в Биггин-Хилл.

— Кто на борту, кроме него?

— Клянусь, сэр, я этого не знаю. Наши клиенты подъезжают прямо к своим ангарам, а уж что там грузят или кого — это их личное дело. Кто у них еще на борту, за это отвечают чиновники из паспортно-таможенного контроля той стороны.

Фаш взглянул на наручные часы, затем на самолеты, выстроившиеся в ряд перед терминалом.

— Если они направляются в Биггин-Хилл, то как скоро там приземлятся?

Диспетчер сверился с записями.

— Вообще-то полет недолгий. Его самолет должен приземлиться примерно… в шесть тридцать. Минут через пятнадцать.

Фаш нахмурился и обратился к одному из агентов:

— Зафрахтуйте мне самолет. Я вылетаю в Лондон. И соедините меня с местным отделением полиции в Кенте. Никаких контактов с МИ-5. Не хочу поднимать шума. Только с кентской полицией. Скажите им, чтобы дали разрешение на посадку самолету Тибинга, что я лично о том просил. А потом пусть блокируют его своими силами. Никаких других действий до моего прибытия не предпринимать!

Глава 74

— Вы что-то притихли, — сказал Лэнгдон Софи, когда они остались в салоне вдвоем.

— Просто устала, — ответила она. — И еще эти стихи. Я ничего не понимаю…

Лэнгдон испытывал примерно такие же ощущения. Равномерный гул моторов и легкое покачивание самолета действовали усыпляюще. А голова по-прежнему болела — в том месте, где нанес удар монах. Тибинг все еще находился в хвостовом отсеке, и Лэнгдон решил воспользоваться моментом, раз уж они остались с Софи наедине, чтобы высказать ей кое-какие мысли.

— Мне кажется, отчасти я понял причину, по которой ваш дедушка хотел, чтобы мы с вами объединились. Он хотел, чтобы я кое-что вам объяснил.

— Разве истории о Граале и Марии Магдалине недостаточно?

Лэнгдон колебался, не зная, с чего лучше начать.

— Эта ваша размолвка с ним… Причина, по которой вы не желали с ним общаться целых десять лет. Возможно, он надеялся, что я как-то смогу исправить ситуацию.

Софи нервно заерзала в кресле.

— Но ведь я не говорила вам, что стало причиной нашей ссоры.

Лэнгдон не сводил с нее глаз.

— Вы стали свидетельницей какого-то сексуального ритуала. Я прав?

Софи поежилась.

— Откуда вы знаете?

— Софи, вы сами говорили, что стали свидетельницей сцены, убедившей вас в том, что Жак Соньер является членом тайного общества. И увиденное настолько огорчило и возмутило вас, что с тех пор вы отказывались общаться с дедом. Не нужно обладать гением да Винчи, чтобы догадаться, что именно вы могли там видеть.

Софи изумленно смотрела на него.

— Когда это было? — спросил Лэнгдон. — Весной? Примерно в середине марта, да?

Софи отвернулась к иллюминатору.

— В университете как раз начались весенние каникулы. Я приехала домой несколькими днями раньше.

— Вы хотите рассказать мне об этом?

— Предпочла бы не рассказывать. — Она резко повернулась к Лэнгдону, в глазах ее стояли слезы. — Я сама не знаю, что видела.

— Там присутствовали и мужчины, и женщины?

Помедлив пару секунд, она кивнула.

— И одеты они были в белое и черное?

Она вытерла глаза и снова кивнула:

— Женщины были в платьях из тонкой белой ткани… на ногах золотые сандалии. И в руках они держали золотые шары. Мужчины в черных туниках и черных сандалиях.

Лэнгдон подавил охватившее его волнение — он просто ушам своим не верил. Софи Невё стала невольной свидетельницей священной церемонии, такой, какие проводились две тысячи лет назад.

— А маски? — спросил он, изо всех сил стараясь, чтоб голос звучал спокойно. — На них были маски с признаками обоих полов?

— Да. На всех. Одинаковые, только разного цвета. Белые маски на женщинах, черные на мужчинах.

Лэнгдону приходилось читать описания этой церемонии, и он знал о ее мистических корнях.

— Церемония называется Хиерос гамос, — тихо произнес он. — Очень старый ритуал, ему свыше двух тысяч лет. Египетские священнослужители и жрицы регулярно проводили эту церемонию, восславляющую детородную силу женщины. — Он умолк, подался еще ближе к Софи и добавил: — И если вы действительно стали свидетельницей Хиерос гамос, не будучи специально подготовленной, не понимая ее значения, тогда — да, я могу понять, какое это вызвало потрясение.

Софи не ответила.

— Хиерос гамос — это по-гречески «священный брак».

— Ритуал, который я видела, мало походил на бракосочетание.

— Брак в смысле «единение», Софи.

— Как в сексе?

— Нет.

— Нет? — Она не сводила с него изумленных оливковых глаз.

Лэнгдон замялся:

— Ну… во всяком случае, не в том смысле, как мы понимаем это сегодня. — И далее он объяснил: то, что показалось Софи сексуальным ритуалом, на самом деле не имело ничего общего с эротикой. Это был духовный акт. Ведь с исторической точки зрения совокупление было тем актом, через который мужчина и женщина познают Бога. Древние считали мужчину созданием духовно несовершенным до тех пор, пока он не прошел через плотское познание священного женского начала. Физическое слияние с женщиной было единственным способом сделать мужчину совершенным с духовной точки зрения, помогало ему овладеть «гносисом», то есть знанием божественного. Со времен Исиды сексуальные ритуалы считались для мужчины единственным мостиком между землей и небесами. — Совокупляясь с женщиной, — сказал Лэнгдон, — мужчина достигал такого состояния, при котором сознание оставляло его. И тогда он мог видеть Бога.

Софи окинула его скептическим взглядом:

— Оргазм вместо молитвы?

В ответ Лэнгдон лишь пожал плечами. Следовало признать, что в целом Софи права. С чисто физиологической точки зрения оргазм у мужчины всегда сопровождается секундным помутнением рассудка. Эдаким ментальным вакуумом. Моментом истины, во время которого можно увидеть Бога. Гуру, занимающиеся медитацией, могли достигать такого состояния и без секса и часто описывали нирвану как нескончаемый духовный оргазм.

— Софи, — тихо сказал Лэнгдон, — очень важно помнить, что взгляды древних на секс были диаметрально противоположны нынешним нашим взглядам. Секс порождает новую жизнь, это само по себе чудо, а чудеса может совершать только божество. Именно способность женщины вынашивать в чреве своем дитя, новую жизнь, и сделала ее священной. Божеством. Совокупление расценивалось как единение двух половинок человеческого духа, мужской и женской. Только через совокупление мужчина достигал духовной целостности и ощущения единения с Богом. И то, что вы видели, не имело отношения к сексу, это был чисто духовный акт. Ритуал под названием Хиерос гамос не извращение. Это глубоко духовная церемония.

Последние его слова задели Софи. На протяжении всей ночи она держалась на удивление стойко, и тут вдруг Лэнгдон увидел, что выдержка ее оставляет. На глазах снова выступили слезы, она смахнула их рукавом свитера.

Он дал ей время прийти в себя. Как правило, концепция, рассматривающая секс как часть пути к Богу, всегда вызывала у людей возмущение. Еврейские студенты смотрели на Лэнгдона с ужасом, когда он впервые сообщал им о том, что древние иудейские традиции включали ритуальный секс. Только в храме, никак иначе. Древние евреи считали, что в святая святых, храме Соломона, жил не только Бог, но и равная Ему по силе «половинка» женского рода, Шехина. И мужчины, ищущие духовной целостности, приходили в этот храм для свидания со жрицами. С ними они занимались любовью и постигали Бога через физическую близость. Знаменитое древнеиудейское сокращение YHWH, священное имя Бога, происходило от имени Иегова (Jehovah) и обозначения физического единения между мужским началом Jah и женским Havah — так звучало имя «Ева» на языке, предшествующем древнееврейскому.

— Для ранней Церкви, — тихо продолжил Лэнгдон, — использование секса как инструмента для прямого общения с Богом казалось кощунством, подрывало сами основы католицизма. Ведь это подрывало веру в Церковь как единственное связующее звено между человеком и Богом. Ну и по этой причине христианские священники просто из кожи вон лезли, стараясь демонизировать секс, заклеймить его как акт греховный и омерзительный. Кстати, и все остальные религии занимались тем же.

Софи молчала, но Лэнгдон чувствовал, что она начала лучше понимать деда. По иронии судьбы в том же семестре, о котором Лэнгдон вспомнил, ему пришлось затронуть на лекции ту же проблему.

— Удивительно, что у нас по поводу секса столь часто возникают разногласия, не правда ли? — заметил он. — Ведь само наше древнее наследие, сама наша физиология, казалось бы, свидетельствуют о том, что секс — занятие естественное. Весьма приятный путь к духовной полноте и совершенству. И все же современные религиозные источники описывают его как акт позорный, учат нас бояться собственных сексуальных желаний и вожделений, видят в сексе руку дьявола.

Лэнгдон решил не шокировать студентов. Не стал говорить им о том, что в мире существует свыше дюжины тайных обществ — и среди них несколько весьма влиятельных, — которые до сих пор практикуют сексуальные ритуалы и придерживаются древних традиций. Герой фильма «С широко закрытыми глазами» в исполнении Тома Круза с трудом попадает на тайное собрание представителей высшей элиты с Манхэттена и становится свидетелем церемонии Хиерос гамос. К несчастью, создатели фильма превратно истолковали особенности и смысл этого ритуала, но суть была отражена: члены тайного общества собираются и восславляют таинство сексуального единения.

— Профессор Лэнгдон! — Какой-то паренек поднял руку и с надеждой смотрел на преподавателя. — Так вы хотите сказать, что вместо того, чтобы ходить в церковь, мы должны больше заниматься сексом?

Лэнгдон усмехнулся. На крючок его поймать было не так-то просто. Он был наслышан о студенческих вечеринках в Гарварде и знал, что в сексе там недостатка не было.

— Джентльмены, — осторожно начал он, зная, что ступает на скользкую почву, — лично я могу предложить всем вам лишь одно. Я не настолько туп, чтоб отговаривать вас от добрачных связей без презервативов, и не настолько наивен, чтоб полагать, будто все вы тут ангелы с крылышками. А потому готов дать один важный совет касательно половой жизни.

Студенты затихли.

— В следующий раз, когда найдете себе девушку, загляните прежде всего в свое сердце. И решите, можете ли вы подойти к сексу как к мистическому священному акту. Попробуйте отыскать в нем хотя бы искорку божественности, которая позволяет мужчине приблизиться к священному женскому началу.

Девушки, сидевшие в аудитории, заулыбались и закивали.

В рядах молодых людей послышались смешки и не слишком удачные шутки.

Лэнгдон вздохнул. Эти студенты — до сих пор еще мальчишки.

Софи прижалась лбом к прохладному стеклу иллюминатора и невидящим взором смотрела в пространство, пытаясь осмыслить то, что говорил ей Лэнгдон. Теперь она испытывала сожаление. Целых десять лет. Перед ее мысленным взором предстали пачки нераспечатанных писем, полученных от деда. Я должна рассказать Роберту все. И вот, не отворачиваясь от иллюминатора, Софи наконец заговорила. Тихо. С опаской.

Начав рассказывать о том, что случилось с ней той ночью, она заново, шаг за шагом, переживала те события. Вот она видит свет в окнах дедовского дома в Нормандии… вот входит в дом и не видит там ни души… вот слышит чьи-то голоса внизу… затем обнаруживает потайную дверцу. Бесшумно и медленно спускается в подвал по каменной лестнице. Чувствует в воздухе влажный запах земли. Прохладно… А потом вдруг свет! Да, тогда был март. И вот, стоя на лестнице, в тени, она смотрит, как какие-то незнакомые люди раскачиваются и бормочут заклинания в мерцающем свете свечей. Это сон, беззвучно твердила Софи. Я сплю, и мне снится сон. Иначе просто быть не может!..

Женщины и мужчины, чередование цветов, черное, белое, черное, белое. Платья из тонкой белой ткани колышутся, когда женщины поднимают золотые шары и выкрикивают в унисон: «Я была с тобой в начале, на рассвете всего, что есть свято! Я выносила тебя в чреве своем, прежде чем день настал!»

Вот женщины опускают шары и начинают раскачиваться взад и вперед, точно в трансе. И окружают нечто, лежащее на полу, в центре.

На что они смотрят?

Голоса звучат все громче. Темп ускоряется.

«Женщина, которой ты владеешь, есть любовь!» — хором выкрикивают женщины. И снова поднимают золотые шары.

А мужчины отвечают: «И жить она будет вечно!»

Ритм этих заклинаний то убыстряется, то стихает. Потом опять ускоряется и звучит с громовой силой. Участники делают шаг вперед и опускаются на колени.

И тут наконец Софи видит то, что было скрыто от ее глаз.

На низком расписном алтаре в центре круга лежит мужчина. Он обнажен, лежит на спине, на лице черная маска. Но Софи тут же узнает его по родимому пятну на плече. Она едва сдерживает возглас: Grand-père! Одного этого зрелища было достаточно, чтобы шокировать Софи сверх всякой меры. Но то был еще не конец.

Деда оседлала голая женщина в белой маске, роскошные серебристые волосы разметались по спине. Тело плотное, далеко от совершенства, и она ритмично, в такт заклинаниям, вращала задом. Занималась любовью с ее дедом!..

Софи хотелось отвернуться и бежать куда глаза глядят, но она не могла. Казалось, каменные своды подвала давят на нее, прижимают к земле, не позволяют шевельнуться. Ритм заклинаний все ускорялся, казалось, участников сотрясает лихорадка. Голоса звучали визгливо, истерически. И вдруг послышался уже совсем невыносимый пронзительный вой, все помещение взорвалось этим криком. Софи было трудно дышать. Только сейчас она заметила, что плачет. Она отвернулась и стала медленно подниматься по ступенькам. А потом выбежала из дома, бросилась в машину и, вся дрожа, помчалась в Париж.

Глава 75

Под бортом чартерного самолета проплывали мерцающие в темноте огоньки Монако, когда епископ Арингароса отключил мобильный после второго за день разговора с Фашем. Потянулся было к сумке, где лежали леденцы от морской болезни, но вдруг ощутил такую слабость, что руки безвольно опустились на колени.

Пусть будет что будет!

Последние новости от Фаша оказались неутешительными, мало того, они окончательно запутывали ситуацию, по мнению Арингаросы. Что происходит? Похоже, все вышло из-под контроля. Во что я втянул Сайласа? Во что вляпался сам?..

Арингароса медленно побрел к кабине пилота, ноги дрожали и подгибались.

— Мне нужно срочно изменить курс.

Пилот взглянул на него через плечо и рассмеялся:

— Вы, должно быть, шутите, сэр?

— Нет, не шучу. Мне срочно нужно в Лондон.

— Отец, это же чартерный рейс! Не такси.

— Я заплачу. Сколько вы хотите? Лондон лишь в часе лета отсюда, да и курс вам придется менять не слишком кардинально, поэтому…

— При чем здесь деньги! И потом, отец, на борту есть и другие пассажиры.

— Десять тысяч евро. Прямо сейчас.

Пилот обернулся и удивленно уставился на епископа:

— Сколько? Да с каких это пор у священников водятся такие деньги?

Арингароса вернулся к своему креслу, открыл черный портфель, достал пачку облигаций. Снова пошел к кабине и протянул пилоту.

— Что это? — спросил тот.

— Облигации Банка Ватикана на предъявителя. Здесь на десять тысяч евро.

Пилот смотрел с сомнением.

— Это то же самое, что наличные.

— Наличные, они и есть наличные. — И пилот решительно протянул пачку обратно. Арингароса ощутил такую слабость, что едва не осел на пол.

— Это вопрос жизни и смерти, — прошептал он. — Вы должны помочь мне. Мне срочно необходимо в Лондон.

Тут пилот заметил толстое золотое кольцо у него на пальце.

— Что, настоящие бриллианты?

— С ним я никак не могу расстаться, — пробормотал Арингароса.

Пилот пожал плечами, отвернулся и уставился на приборную доску.

Арингароса не сводил глаз с любимого кольца, сердце у него разрывалось. Он, того и гляди, потеряет все, что с ним связано. После продолжительной паузы он медленно стянул кольцо с пальца и положил на приборную доску перед пилотом.

Затем вышел из кабины и вернулся на свое место. Секунд через пятнадцать он почувствовал, как пилот свернул на несколько градусов к северу.

Но даже это не обрадовало Арингаросу.

А ведь как все начиналось, просто замечательно! Изумительно, изящно разработанный план. И теперь он разваливается, точно карточный домик… и конца этому не видно.

Глава 76

Лэнгдон видел, как потрясли Софи воспоминания о ритуале в доме деда. Сам же он не переставал удивляться тому, что Софи довелось стать свидетельницей Хиерос гамос, причем не только полного ритуала, но и участия в нем Жака Соньера… Великого мастера Приората Сиона. Компания у него была просто блистательная. Да Винчи, Боттичелли, Исаак Ньютон, Виктор Гюго, Жан Кокто…

— Просто не знаю, что вам сказать, — тихо заметил Лэнгдон. В зеленых глазах Софи блестели слезы.

— Он воспитывал меня как родную дочь.

Только теперь Лэнгдон заметил в ней перемену. Это было видно по глазам. Выражение отсутствующее, она словно ушла в себя. Прежде Софи Невё проклинала своего деда. И только теперь увидела ситуацию в совершенно другом свете.

За стеклом иллюминатора быстро светлело, на горизонте появилась малиново-красная полоска. А земля под ними была по-прежнему погружена во тьму.

— Надо бы подкрепиться, дорогие мои! — В салон вошел Тибинг и, весело улыбаясь, поставил на стол несколько банок колы и коробку крекеров. Затем извинился за столь скудное угощение: просто давно не пополнял припасов на борту. — Наш друг монах все еще отказывается говорить, — добавил он. — Но ничего, ему надо дать время. — Он откусил от крекера большой кусок и уставился на листок со стихотворением. — Итак, милые мои, есть ли идеи? — Он поднял глаза на Софи. — Что пытался сказать этим ваш дедушка? Где, черт побери, надгробный камень, которому поклонялись тамплиеры?

Софи лишь молча покачала головой.

Тибинг снова занялся стихотворением, а Лэнгдон вскрыл банку с колой и отвернулся к иллюминатору. Надгробье тамплиеров — это ключ. Он отпил глоток из жестяной банки. Надгробие, которому поклонялись тамплиеры. Кола оказалась теплой.

Ночь быстро сдавала позиции, за стеклом становилось все светлее, и Лэнгдон, наблюдавший за этими превращениями, вдруг увидел внизу поблескивающую морскую гладь. Ла-Манш. Теперь уже скоро.

Видимо, Лэнгдон в глубине души надеялся, что озарение придет к нему с рассветом, но этого не произошло. Чем светлее становилось за стеклом, тем призрачнее становилась истина. В ушах звучали строки, написанные пятистопным ямбом, заклинания Хиерос гамос и других священных ритуалов, рев самолета.

Надгробие, которому поклонялись тамплиеры.

Самолет летел совсем низко, когда Лэнгдона вдруг осенило. Он со стуком поставил на стол пустую жестянку от колы.

— Вы мне не поверите, — начал он и обернулся к Тибингу и Софи. — Мне кажется, я знаю… про надгробие тамплиеров.

Глаза у Тибинга стали как блюдца.

— Вы знаете, где надгробие?

Лэнгдон улыбнулся:

— Не где. Я наконец понял, что это.

Софи всем телом подалась вперед.

— Мне кажется, слово «headstone», «надгробие», здесь следует понимать в его прямом изначальном смысле. «Stone head» — «каменная голова», — объяснил Лэнгдон. — И никакое это не надгробие.

— Что за каменная голова? — спросил Тибинг. Софи тоже была удивлена.

— Во времена инквизиции, Лью, — начал Лэнгдон, — Церковь обвиняла рыцарей-тамплиеров во всех смертных грехах, правильно?

— Да, это так. Священники не уставали фабриковать против них обвинения. В содомии, в том, что они якобы мочились на крест, в поклонении дьяволу — список весьма пространный.

— И в этом списке значилось также идолопоклонничество, верно? Церковь обвиняла тамплиеров в том, что они тайно совершают ритуалы, молятся перед вырезанной из камня головой… символизирующей языческого бога…

— Бафомет! — возбужденно перебил его Тибинг. — О Господи, Роберт, ну конечно же, вы правы! Это и есть камень, которому поклонялись тамплиеры!

Тут Лэнгдон быстро объяснил Софи, что Бафомет был языческим богом плодородия. Считалось, что он наделен невиданной мужской силой. Бафомета часто изображали в виде головы барана или козла — общепринятых символов плодовитости. Тамплиеры почитали Бафомета, вставали в круг, в центре которого находилась каменная голова, и хором читали молитвы.

— Бафомет! — радостно рассмеялся Тибинг. — Церемония была призвана восславить магию сексуального единения, дающего новую жизнь, но папа Климент был убежден, что Бафомет — это на самом деле голова дьявола. Каменная голова использовалась им в качестве главной улики в деле тамплиеров.

Лэнгдон кивнул. Современные верования в рогатого дьявола, или же сатану, уходили корнями к Бафомету и попыткам Церкви представить этого рогатого бога плодородия символом дьявола. И Церковь в этом преуспела, но лишь частично. На традиционных американских открытках ко Дню благодарения до сих пор изображают рога — языческий символ плодородия. «Рог изобилия» также был данью Бафомету и возник во времена поклонения Зевсу, который был вскормлен козьим молоком. Рог у козы отломился и волшебным образом наполнился различными плодами. Бафомет часто появлялся на групповых снимках: какой-нибудь шутник поднимал над головой друга два пальца в виде буквы «V», символа рогов. Лишь немногие из шутников догадывались о том, что этот жест на деле демонстрирует мужскую силу жертвы насмешек.

— Да, да! — возбужденно твердил Тибинг. — Должно быть, в стихах речь идет именно о Бафомете. Это и есть тот камень, которому поклонялись тамплиеры.

— Хорошо, — кивнула Софи. — Но если Бафомет и есть тот камень, которому поклонялись тамплиеры, то тут у нас возникает новая проблема. — Она указала на диски криптекса. — В слове «Бафомет» семь букв. А ключевое слово может состоять только из пяти.

Тибинг улыбнулся во весь рот:

— Вот тут-то, моя дорогая, нам и пригодится код этбаш.

Глава 77

Лэнгдон был потрясен. Сэр Тибинг только что закончил писать по памяти древнееврейский алфавит из двадцати двух букв, или alef-beit, как назывался он в оригинале. Ученый предпочел использовать латинский шрифт вместо букв на иврите, но это не помешало ему прочесть алфавит с безупречным произношением.

A B G D H V Z Ch T Y K L M N S O P Tz Q R Sh Th

— «Алеф, Бет, Гимель, Далет, Хей, Вав, Заин, Хэт, Тэт, Йод, Каф, Ламед, Мэм, Нун, Самех, Айн, Пэй, Цади, Коф, Рейш, Шин и Тав». — Тибинг театрально приподнял бровь и продолжил: — В традиционном написании на древнееврейском гласные не присутствовали. Стало быть, если записать слово «Бафомет» с использованием этого алфавита, мы потеряем три гласные. И у нас получится…

— Пять букв! — выпалила Софи. Тибинг кивнул и снова принялся писать.

— Ну вот, так пишется слово «Бафомет» на иврите. Я все же вписал маленькими буквами гласные, чтобы было понятнее. Разумеется, следует помнить, — добавил он, — что на иврите слова пишутся слева направо, но нам будет проще применить этбаш именно так. Ну и последний этап. Мы должны создать схему замен, переписав алфавит в обратном порядке.

— Есть и более простой способ, — сказала Софи и взяла у Тибинга ручку. — Пригоден для всех типов шифров зеркальной замены, в том числе и для кода этбаш. Маленький фокус, которому меня научили в колледже Холлоуэй. — И Софи переписала первую половину алфавита слева направо, а затем под ним написала и вторую половину, только на этот раз справа налево. — Шифровальщики называют его складным. Так гораздо проще и понятнее.

Тибинг полюбовался ее работой и одобрительно хмыкнул:

— Вы правы. Приятно видеть, что ребята из колледжа Холлоуэй не тратят времени даром.

Глядя на табличку, созданную Софи, Лэнгдон ощутил возбуждение и восторг одновременно. Очевидно, те же самые чувства испытали ученые, впервые применившие код этбаш для расшифровки знаменитой «тайны Шешача». На протяжении многих десятилетий ученых смущали библейские ссылки на город под названием Шешач. Ни на картах, ни в других документах город этот ни разу не фигурировал, а в Библии, в Книге пророка Иеремии, упоминался неоднократно — царь Шешача, город Шешач, народ Шешача. И вот наконец какой-то ученый додумался применить к этому слову код этбаш и получил поразительный результат. Выяснилось, что Шешач на деле был кодовым словом, обозначавшим другой, весьма известный город. Процесс дешифровки был прост. «Шешач» (Sheshach) пишется на иврите как Sh-Sh-K.

«Sh-Sh-K» по матрице замещения превращалось в «B-B-L».

Это сокращение писалось на иврите как «Babel». Или искаженное от «Вавилон».

И вот таинственный город Шешач превратился в Вавилон, и это стало поводом для лихорадочного переосмысления библейских текстов. В течение нескольких недель с помощью того же кода этбаш ученые обнаружили в Ветхом Завете мириады потайных значений, которые долго оставались скрытыми от их глаз.

— Вот это уже ближе к делу, — прошептал Лэнгдон, не в силах скрыть волнения.

— Мы в каких-то дюймах от разгадки, Роберт, — сказал Тибинг. Потом покосился на Софи и улыбнулся. — Вы готовы?

Она кивнула.

— Ладно. Стало быть, напишем «Бафомет» на иврите без гласных. И получится у нас следующее: B-P-V-M-Th. А теперь с помощью вашей матрицы попробуем превратить его в пятибуквенное слово.

Лэнгдон чувствовал, как бешено бьется у него сердце. B-P-V-M-Th. Через стекла иллюминаторов врывались солнечные лучи. Он взглянул на матрицу, составленную Софи, и начал медленно подбирать буквы. В — это Sh… Р — это V…

Тибинг улыбался во весь рот.

— Применяем код этбаш, и получается у нас… — Тут он вдруг умолк. Лицо побелело. — Господи Боже!

Лэнгдон резко поднял голову.

— Что такое? — встревожилась Софи.

— Вы не поверите… — тихо пробормотал Тибинг. — Особенно вы, дорогая.

— О чем это вы?

— Нет, это просто гениально, — прошептал он. — Просто гениально! — И с этими словами Тибинг схватил листок бумаги и снова начал что-то писать. — Так, будьте любезны туш! Вот вам ваше ключевое слово. — И он придвинул к ним листок бумаги.

Sh-V-P-Y-A

Софи нахмурилась:

— Что это?

Лэнгдон тоже не понимал.

У Тибинга от волнения дрожал голос:

— Это, друзья мои, древнее слово, означающее «мудрость».

Лэнгдон внимательнее присмотрелся к буквам. Мир древний мудрый свиток открывает. И он тут же все понял. Он никак такого не ожидал.

— Ну конечно же! — Древнее слово, означающее «мудрость»!

Тибинг рассмеялся:

— Причем в самом буквальном смысле!

Софи посмотрела на буквы, затем перевела взгляд на диски. И мгновенно поняла, что Лэнгдон с Тибингом допустили серьезную промашку.

— Погодите! Это никак не может быть ключевым словом! — возразила она. — На диске криптекса отсутствует буква «Sh». Здесь использован традиционный латинский алфавит.

— Да вы прочтите само слово, — настаивал Лэнгдон. — И не забудьте при этом двух деталей. На иврите символ, обозначающий букву «Sh», также произносится как «эс», в зависимости от ударения. А буква «Р» произносится как «эф».

SVFYA?

Софи окончательно растерялась.

— Гениально! — снова воскликнул Тибинг. — Буква «Vav» из алфавита часто замещает гласный звук «О»!

Софи снова взглянула на загадочные буквы, стараясь выстроить их в должном порядке.

— С… о… ф… и… а…

Только тут она услышала звук собственного голоса и сначала не поверила тому, что произнесла.

— София? Так это можно прочесть как «София»? «Софья»?..

Лэнгдон радостно закивал:

— Да! Именно! И «София» на древнегреческом означает «мудрость». Корень вашего имени, Софи, можно перевести как «слово мудрости».

Внезапно Софи почувствовала, как истосковалась по деду. Он зашифровал краеугольный камень Приората с помощью моего имени! В горле ее стоял ком. Все так просто и совершенно. Однако, взглянув на диски криптекса, она поняла, что проблема не разрешена.

— Но подождите… в латинском написании слова «Sophia» не пять, а шесть букв!

Улыбка не исчезла с лица Тибинга.

— Взгляните еще раз на эти стихи. Не случайно ваш дед употребил там слово «древний».

— И что с того?

Тибинг игриво подмигнул ей:

— По-древнегречески слово «мудрость» писалось как «S-O-F-I-A».

Глава 78

Ощущая прилив радостного возбуждения, Софи взяла криптекс и начала поворачивать диски с буквами. Мир древний мудрый свиток открывает. Лэнгдон с Тибингом, затаив дыхание, наблюдали за ее действиями.

S… О… F…

— Осторожнее! — взмолился Тибинг. — Умоляю вас, дитя мое, действуйте осторожнее!

… I… А.

Софи закончила поворачивать последний диск. Все нужные буквы выстроились в одну линию.

— Ну вот, вроде бы все, — шепнула она и посмотрела на своих спутников. — Можно открывать.

— Помните об уксусе, — нарочито драматическим шепотом предупредил ее Лэнгдон. — Осторожнее.

Софи понимала, что если криптекс сработан по тому же принципу, что и те, с которыми она играла в детстве, открыть его можно очень просто, держа руками за оба конца и легонько потянув. Если диски подогнаны в соответствии с ключевым словом, один конец просто соскользнет, как колпачок, прикрывающий линзы, и тогда она сможет выудить из цилиндра свернутый в рулон листок папируса, обернутый вокруг крохотного сосуда с уксусом. Однако если ключевое слово угадано неверно, то давление, применяемое Софи на концы цилиндра, приведет в действие рычажок на пружинке. Он опустится вниз и надавит на хрупкий стеклянный сосуд, отчего тот разобьется, если потянуть с силой.

Не жми, тяни осторожно, напомнила она себе.

Тибинг с Лэнгдоном не отводили глаз от рук Софи. Вот она взялась за концы цилиндра. Вот начала тянуть. Они долго ломали головы над разгадкой ключевого слова, и Софи уже почти забыла, что им предстоит найти внутри. Краеугольный камень Приората. Если верить Тибингу, он представлял собой карту с указанием местонахождения Грааля, объяснял, что такое надгробный камень Марии Магдалины и сокровище Сангрил…

Ухватившись за концы цилиндра, Софи еще раз убедилась, что все буквы выстроились правильно, в одну линию. А затем осторожно и медленно потянула. Ничего не происходило. Тогда она потянула чуть сильнее. Внезапно что-то щелкнуло, и каменный цилиндр раздвинулся, как телескоп. В руке у нее осталась половинка. Лэнгдон с Тибингом возбужденно вскочили. Сердце у Софи колотилось как бешеное. Она положила крышку на стол и заглянула в образовавшееся отверстие.

Свиток!

Всмотревшись попристальнее, Софи увидела, что тонкая бумага обернута вокруг какого-то предмета цилиндрической формы. Пузырек с уксусом, подумала она. Странно, но бумага, в которую он был завернут, не походила на папирус. Скорее, на тонкий пергамент. Очень странно, ведь уксус не способен растворить пергамент из телячьей кожи, пусть даже очень тонкий. Она снова заглянула внутрь и только теперь поняла, что никакого пузырька с уксусом там нет. То был совершенно другой предмет. А вот какой — непонятно.

— Что случилось? — спросил Тибинг. — Может, все-таки достанете свиток?

Хмурясь, Софи ухватила пергамент кончиками пальцев и вытянула его вместе с предметом, который был в него завернут.

— Это не папирус, — сказал Тибинг. — Слишком уж тяжелый и плотный.

— Да, знаю. Это телячья кожа.

— А это что за штука? Пузырек с уксусом?

— Нет. — Софи развернула пергаментный свиток и достала загадочный предмет. — Вот смотрите…

Лэнгдон увидел, что находилось в пергаменте, и пал духом.

— Господи, помоги, — пробормотал Тибинг. — Ваш уважаемый дедушка был безжалостным шутником.

Лэнгдон изумленно взирал на стол. Да, Жак Соньер не собирался облегчать им задачу. На столе лежал второй криптекс. По размерам меньше первого. Сделан из черного оникса. Именно он находился внутри первого криптекса. Соньер явно испытывал пристрастие к дуализму. Два криптекса. Все попарно. Мужчина — женщина. Черное внутри белого. Целый букет символов. Белое дает рождение черному.

Каждый мужчина появляется на свет от женщины.

Белое — женщина.

Черное — мужчина.

Лэнгдон протянул руку и взял со стола маленький криптекс. Выглядел он практически так же, как и первый, за исключением размера и цвета. И внутри что-то булькало. Очевидно, пузырек с уксусом находился именно в маленьком криптексе.

— Ну, Роберт, — заметил Тибинг и придвинул к Лэнгдону кусок пергамента, — думаю, вы будете рады узнать, что мы продвигаемся в верном направлении.

Лэнгдон осмотрел кусок телячьей кожи. На нем витиеватым почерком было выведено еще одно четверостишие. И снова пятистопным ямбом. Очевидно, и этот текст представлял собой шифровку. Но Лэнгдону было достаточно одного взгляда на первую строчку, чтобы убедиться: решение Тибинга лететь в Британию было правильным.

ЛОНДОН, ТАМ РЫЦАРЬ ЛЕЖИТ, ПОХОРОНЕННЫЙ ПАПОЙ.

Из остальных строк стихотворения становилось ясно, что ключ ко второму криптексу может быть найден лишь тогда, когда они посетят могилу этого самого рыцаря в Лондоне.

Лэнгдон с надеждой взглянул на Тибинга:

— Вы имеете хоть малейшее представление, о каком рыцаре идет речь?

— Ни малейшего, — с усмешкой ответил Тибинг. — Зато я точно знаю, где искать его склеп.

Тем временем на земле, в пятнадцати милях от них, шесть полицейских автомобилей мчались по промокшей от дождя дороге к аэропорту Биггин-Хилл в Кенте.

Глава 79

Лейтенант Колле достал из холодильника Тибинга бутылочку перье, отпил глоток и вышел из кухни в коридор. Вместо того чтобы лететь вместе с Фашем в Лондон, где должны были развернуться главные события, он был вынужден сидеть и надзирать за экспертами технической службы, которые наводнили Шато Виллет.

Пока добытые ими вещественные улики ситуацию не проясняли: пуля, застрявшая в деревянном полу; клочок бумаги с какими-то непонятными символами и словами «клинок» и «сосуд»; а также утыканный шипами ремешок, весь в крови. Эксперт объяснил Колле, что эта находка, возможно, указывает на участие в событиях члена консервативной католической группы под названием «Опус Деи». Совсем недавно в одной телевизионной программе разоблачалась их неблаговидная деятельность в Париже, связанная с вербовкой новых братьев.

Колле вздохнул. Хорошо, что хоть с этой непонятной штуковиной нам разбираться не придется.

Пройдя через просторный холл, он вошел в огромный бальный зал, где хозяин дома устроил себе кабинет. Там глава экспертной службы напылял на предполагаемых местах отпечатков пальцев специальный состав. Это был добродушного вида толстяк в подтяжках.

— Ну, есть что-нибудь? — осведомился Колле. Толстяк покачал головой:

— Ничего нового. Отпечатков много, но все соответствуют тем, что найдены в других помещениях дома.

— Ну а те, что на ремешке с шипами?

— Над ними работает Интерпол. Я передал им все, что мы нашли.

Колле указал на два запечатанных пластиковых пакета на столе:

— А здесь что?

Мужчина пожал плечами:

— Да это я так, по привычке. Собираю все, что покажется странным.

Колле подошел к столу. Странным? — Этот англичанин — необычный тип, — ответил эксперт. — Вот посмотрите. — Он порылся в одном из пакетов и протянул Колле снимок.

На снимке был запечатлен главный вход в католический кафедральный собор. Вполне традиционная архитектура, ряд постепенно сужающихся арок вел к маленькой двери в глубине.

— Ну и что тут особенного? — спросил Колле.

— Да вы переверните.

На обратной стороне снимка были записи на английском. И говорилось здесь о том, что продолговатый неф старинного собора символизировал собой чрево женщины. И что это была дань древним языческим верованиям. Да, действительно странная приписка.

— Погодите-ка! Так он считает, что вход в собор как бы символизировал собой женскую…

Эксперт кивнул:

— Да. Все уменьшающиеся своды — это как бы губы влагалища, а нависающие над входом складки — это клитор. — Он вздохнул. — Знаете, сразу захотелось зайти в церковь.

Колле взял второй пакет. Через пластик просвечивал большой глянцевый снимок какого-то старого документа. Заголовок вверху гласил:

«Les Dossiers Secrets — Number 4° lm1 249».

— А это что? — спросил Колле.

— Понятия не имею. Тут повсюду были разбросаны копии этого документа, вот я и взял одну.

Колле принялся изучать документ.

ПРИОРАТ СИОНА — НАСТОЯТЕЛИ / ВЕЛИКИЕ МАСТЕРА

ЖАН ДЕ ГИЗОР

1188–1220

МАРИ ДЕ СЕН-КЛЕР

1220–1266

ГИЙОМ ДЕ ГИЗОР

1266–1307

ЭДУАРД ДЕ БАР

1307–1336

ЖАННА ДЕ БАР

1336–1351

ЖАН ДЕ СЕН-КЛЕР

1351–1366

БЛАНШ Д'ЭВРЁ

1366–1398

НИКОЛА ФЛАМЕЛЬ

1398–1418

РЕНЕ Д'АНЖУ

1418–1480

ИОЛАНДА ДЕ БАР

1480–1483

САНДРО БОТТИЧЕЛЛИ

1483–1510

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

1510–1519

КОННЕТАБЛЬ ДЕ БУРБОН

1519–1527

ФЕРДИНАНД ДЕ ГОНСАКЕ

1527–1575

ЛУИ ДЕ НЕВЕР

1575–1595

РОБЕРТ ФЛАДД

1595–1637

ДЖ. ВАЛЕНТИН АНДРЕА

1637–1654

РОБЕРТ БОЙЛЬ

1654–1691

ИСААК НЬЮТОН

1691–1727

ЧАРЛЬЗ РЭДКЛИФ

1727–1746

ШАРЛЬ ДЕ ЛОРЕН

1746–1780

МАКСИМИЛЬЯН ДЕ ЛОРЕН

1780–1801

ШАРЛЬ НОДЬЕ

1801–1844

ВИКТОР ГЮГО

1844–1885

КЛОД ДЕБЮССИ

1885–1918

ЖАН КОКТО

1918–1963

Приорат Сиона? Колле задумался.

— Лейтенант? — В комнату заглянул один из агентов. — Тут звонят капитану Фашу, говорят, очень срочно. Никак не могут с ним связаться. Может, вы подойдете?

Колле вернулся на кухню и взял телефонную трубку. Это был Андре Берне.

Даже изысканный акцент не помогал скрыть возбуждения, звучавшего в голосе банкира.

— Капитан Фаш обещал перезвонить мне, но так до сих пор этого и не сделал!

— Капитан очень занят, — сказал Колле. — Чем могу помочь?

— Я полагал, меня будут держать в курсе событий.

На секунду Колле показалось, что он уже где-то слышал этот голос, но никак не удавалось вспомнить, где именно.

— Месье Берне, временно я возглавляю расследование в Париже. Позвольте представиться, лейтенант Колле.

На противоположном конце провода повисла долгая пауза.

— Простите, лейтенант, но мне поступил срочный звонок. Извините за беспокойство. Перезвоню вам позже. — И мужчина повесил трубку.

А Колле так и замер с трубкой в руке. Его внезапно осенило. Теперь я точно знаю, где слышал этот голос! Он даже тихо ахнул. Водитель бронированного фургона.

С поддельными часами «Ролекс» на руке.

Только теперь Колле понял, почему банкир так быстро повесил трубку. Берне, конечно, запомнил имя остановившего его на выезде офицера. Офицера, которому он так бесстыдно лгал.

Что же делать? События развивались самым непредсказуемым образом. Берне тоже замешан в этом деле. Колле понимал, что следует позвонить Фашу. Наконец-то представился случай оправдаться за все сегодняшние промахи.

Он незамедлительно связался с Интерполом и запросил всю информацию, что имелась у них по Депозитарному банку Цюриха и его президенту Андре Берне.

Глава 80

— Пристегните ремни, пожалуйста, — объявил пилот Тибинга, как только «Хокер-731» начал снижаться в серой облачной дымке. — Мы приземляемся через пять минут.

Увидев внизу затянутые туманной дымкой холмы Кента, Тибинг почувствовал облегчение и радость. Наконец-то он дома! Англия находилась всего в часе лета от Парижа и все равно казалась оттуда далекой. Утро выдалось сырое, даже дождливое, вокруг ярко, по-весеннему, зеленела трава. С Францией покончено раз и навсегда. Я возвращаюсь в Англию с победой. Краеугольный камень найден! Нет, конечно, оставался еще главный вопрос: куда приведет их этот камень? Тайник в Соединенном Королевстве. В этом Тибинг не сомневался. Где именно, он пока не знал, но уже предвкушал славу первооткрывателя.

Он поднялся из-за стола, где сидели Софи с Лэнгдоном, отошел в дальнюю частьсалона и, сдвинув деревянную панель, открыл искусно замаскированный сейф. Набрал комбинацию из нескольких цифр, открыл сейф и достал из него два паспорта.

— Мои с Реми документы, — объяснил он, а затем вытащил толстую пачку пятидесятифунтовых купюр. — А это документы для вас, мои дорогие.

Софи поморщилась:

— Взятка?

— Нет, творческий подход к дипломатии. Маленькая хитрость. Здесь, в провинции, все проще. Офицер таможенного контроля встретит нас у моего ангара и попросит поставить самолет, а затем предъявить документы. А я ему скажу, что путешествую с одной французской знаменитостью, но эта дама предпочитает, чтобы никто не знал о ее визите в Англию, ну, прежде всего пресса. А потом предложу любезному офицеру эти щедрые чаевые, в знак признательности за молчание.

Его слова позабавили Лэнгдона.

— И он примет деньги?

— Так ведь не от кого-нибудь. От постороннего человека он бы никогда не взял. А меня все здесь знают. Я ведь не какой-нибудь там торговец оружием, упаси Господи! Я был посвящен в рыцари. — Тибинг улыбнулся. — Должны же быть хоть какие-то привилегии у рыцарей.

К ним с пистолетом в руке приблизился по проходу Реми.

— Мои действия, сэр?

Тибинг взглянул на слугу:

— Я бы хотел, чтобы вы остались на борту с нашим гостем. До тех пор пока мы за вами не вернемся. Нельзя же тащить его связанным по рукам и ногам через весь Лондон.

Софи забеспокоилась:

— Послушайте, Лью, а что, если французская полиция обнаружит ваш самолет до того, как мы за ними вернемся?

Тибинг расхохотался:

— Можете представить их изумление, когда они найдут здесь Реми!

Софи была удивлена столь легкомысленным подходом.

— Но, Лью, мы же переправили через государственную границу заложника. Это серьезно.

— Мои адвокаты тоже серьезные люди. — Тибинг махнул рукой в сторону хвостового отсека. — Это животное ворвалось в мой дом, едва меня не убило. Вот факты, и Реми с удовольствием их подтвердит.

— Но ведь вы связали его и силой увезли в Лондон! — возразил Лэнгдон.

Тибинг поднял правую руку с таким торжественным видом, точно находился в суде и давал клятву на Библии:

— Ваша честь, простите старого эксцентричного и глупого рыцаря! Он поистине не ведал, что творил. Простите за предубеждение в пользу британской системы правосудия. Теперь я понимаю, мне следовало сдать разбойника французским властям. Но я, видите ли, сноб и не слишком доверяю этим легкомысленным французишкам, не верю, что они способны вершить правосудие справедливо. Этот человек едва меня не убил. Да, я поступил опрометчиво, заставил слугу помочь мне переправить этого типа в Лондон, но в тот момент я находился в стрессовом состоянии. Виноват. Кругом виноват.

Лэнгдон изумленно взирал на своего старого друга:

— А знаете, Лью, они вполне могут это скушать.

— Сэр! — окликнул Тибинга пилот. — Я только что получил сообщение с башни. У них там возникли какие-то технические трудности, и они просят посадить самолет не возле ангара, а на главную полосу, прямо у терминала.

Тибинг летал в Биггин-Хилл на протяжении десяти лет, но ничего подобного прежде не случалось.

— А они объяснили, в чем проблема?

— Нет. Диспетчер выразился как-то туманно. Что-то связанное с утечкой газа у насосной станции. Меня просили припарковаться прямо перед терминалом и передать вам, чтобы все оставались на борту. Просто в целях безопасности. Нам не разрешают выходить из самолета до тех пор, пока не получим добро от местных властей.

Тибингу это не понравилось. Какая еще, к чертовой матери, утечка? Насосная станция находилась примерно в полумиле от его ангара.

Реми тоже встревожился:

— Что-то здесь не так, сэр, точно вам говорю.

Тибинг обернулся к Софи и Лэнгдону:

— Вот что, друзья мои. У меня возникло подозрение, что нас там уже кое-кто встречает.

Лэнгдон обреченно вздохнул:

— Это Фаш. Продолжает охотиться на меня. До сих пор считает преступником.

— Или так, — заметила Софи, — или же он просто слишком далеко зашел, чтобы признать свою ошибку.

Но Тибинг не слушал их. Следовало принять какое-то решение, и чем быстрее, тем лучше. И нельзя забывать о главной цели.

Грааль. Мы совсем близко. Под полом послышался стук, это самолет выпустил шасси.

— Вот что, Лью, — сказал Лэнгдон. — Я сам сдамся властям, постараюсь уладить все законным путем. Не хочу втягивать вас.

— Господи, Роберт! — отмахнулся Тибинг. — Вы что, и вправду считаете, что они позволят всем остальным уйти? Ведь это я переправил вас через границу незаконно. Мисс Невё помогла вам бежать из Лувра, а в хвостовом отсеке самолета у нас находится заложник. Нет уж! Мы слишком крепко повязаны!

— Может, попробовать другой аэропорт? — предложила Софи. Тибинг отрицательно покачал головой:

— Если сейчас сбежим, то, где бы ни запросили посадки, нас будет встречать целая танковая армия.

Софи понурилась.

Тибинг понимал: если у них и есть шанс по возможности оттянуть конфронтацию с британскими властями, что даст им время найти Грааль, то следует действовать решительно и быстро.

— Я на минуту, — сказал он и заковылял к кабине пилота.

— Что вы собираетесь делать? — спросил его Лэнгдон.

— Немного поторговаться, — ответил Тибинг. А сам подумал: интересно, сколько придется выложить пилоту, чтобы убедить его совершить один категорически запрещенный маневр?

Глава 81

«Хокер» готовился зайти на посадку. Саймон Эдвардс, офицер службы безопасности аэропорта Биггин-Хилл, нервно расхаживал по помещению башни, с тревогой поглядывая на блестящую от дождя посадочную полосу. Ему совсем не нравилось, что в субботнее утро его подняли с постели так рано. И еще меньше нравилось, что вскоре ему придется стать свидетелем ареста одного из самых выгодных клиентов аэропорта. Сэр Лью Тибинг платил не только за частный ангар, но и за посадку на территории аэропорта, а летал он часто. Обычно он заранее предупреждал диспетчерские службы о своих планах и строго следовал протоколу при посадке. Тибинг любил, когда все у него шло как по маслу. Построенный по заказу лимузин «ягуар» уже ждал его в ангаре, заправленный под завязку, помытый и отполированный до блеска, а на заднем сиденье лежал свеженький номер «Лондон таймс». Таможенники ждали самолет у входа в ангар, чтобы проверить документы на въезд и багаж, но то была чистая формальность. Как правило, они получали от Тибинга щедрые чаевые и были готовы закрыть глаза на запрещенный для перевозки груз: разные французские деликатесы, приправы и травы, какой-то необыкновенный зрелый рокфор, фрукты. Впрочем, если разобраться, многие таможенные запреты просто глупы, и если бы Биггин-Хилл не угождал своим постоянным клиентам, их легко могли переманить другие аэропорты. Здесь Тибинг получал все, что его душе угодно, а служащие Биггин-Хилл получали от него щедрое вознаграждение.

Эдвардс увидел заходящий на посадку самолет и заволновался еще больше. Слишком уж сэр Тибинг швырялся деньгами, наверное, именно с этим и связаны проблемы с французскими властями, они просто землю роют, чтобы заполучить его. Эдвардсу не говорили, в чем обвиняют его клиента, но он чувствовал: дело серьезное. По просьбе французских властей полиция Кента приказала диспетчерским службам посадить «хокер» Тибинга не как обычно перед ангаром, а на главную полосу и остановить перед входом в терминал. Пилот Тибинга согласился, очевидно, поверил в дурацкую легенду про утечку газа.

Хотя британские полицейские обычно не носят при себе оружия, ситуация потребовала вызова специально вооруженного отряда. И вот теперь в здании аэровокзала разместились восемь полицейских с пистолетами-автоматами. И ждали, когда затихнут моторы приземлившегося самолета. Как только это произойдет, сотрудник наземной службы должен подсунуть под колеса «хокера» специальные «башмаки», чтобы самолет не мог больше двигаться. И тогда в дело предстояло вступить полицейским. Их задача сводилась к тому, чтобы удерживать прибывших на месте до появления французской полиции.

«Хокер» летел уже совсем низко, едва не задевая верхушки деревьев. Саймон Эдвардс сбежал вниз, чтобы наблюдать за приземлением с площадки рядом с посадочной полосой. Полицейские тоже приготовились к встрече, а у дверей уже стоял наготове сотрудник с «башмаками». Вот «хокер», слегка задрав нос, коснулся полосы, из-под шасси взметнулись облачка белого дыма. И самолет помчался по гудронированному полотну, поблескивая белыми, мокрыми от дождя бортами. Но двигался он не к терминалу и тормозить тоже, по всей видимости, не собирался. Прокатил мимо здания аэровокзала и направился прямиком к находившемуся в отдалении ангару Тибинга.

Полицейские в недоумении уставились на Эдвардса.

— Вы вроде бы говорили, что пилот согласился подъехать к терминалу?!

— Да, согласился, — ответил вконец растерявшийся Эдвардс.

Несколько секунд спустя Эдвардс оказался в полицейском автомобиле, который, набирая скорость, помчался к ангару. Кавалькада машин находилась ярдах в пятистах, когда «хокер» Тибинга спокойно подкатил к ангару и скрылся из виду. И вот наконец машины подъехали, резко затормозили у открытых дверей ангара, и из них высыпали полицейские с оружием на изготовку.

Эдвардс тоже выпрыгнул.

Шум стоял оглушительный.

Моторы «хокера» все еще ревели, пока пилот разворачивал его внутри ангара, носом к выходу, занимая позицию к будущему вылету. Наконец машина совершила поворот на 180 градусов и подкатила к выходу из ангара. Теперь Эдвардс видел лицо пилота. На нем застыло изумленное выражение — он никак не ожидал такого скопления полицейских автомобилей у входа.

Пилот остановил самолет, выключил моторы. В ангар вбежали полицейские и окружили «хокер». Эдвардс присоединился к инспектору полиции графства Кент, они вместе направились к двери фюзеляжа. Через несколько секунд дверь отворилась.

В ней показался Лью Тибинг, перед ним опустилась управляемая с помощью электронного устройства лестница. Опираясь на костыли, сэр Тибинг изумленно взирал на нацеленные на него автоматы, затем недоуменно поскреб в затылке.

— Как это понимать, Саймон? Я что, выиграл в лотерею для полицейских? — В голосе его не слышалось тревоги, только удивление. Саймон Эдвардс шагнул вперед, сглотнул стоявший в горле ком.

— Доброе утро, сэр. У нас произошла утечка газа, и мы попросили вашего пилота сесть у терминала. Он согласился.

— Да, да, знаю. Но я приказал ему подъехать именно сюда. Просто я опаздываю к врачу. Я плачу за этот ангар и всякие глупости про утечку газа выслушивать не намерен.

— Боюсь, ваше приземление здесь оказалось для нас несколько неожиданным, сэр.

— Понимаю. Но я действительно опаздываю. Строго между нами, Саймон, от этих новых лекарств у меня началось недержание мочи. Вот я и прилетел, пусть врач посмотрит.

Полицейские обменялись взглядами. Саймон болезненно поморщился:

— И правильно поступили, сэр.

— Вот что, сэр. — Инспектор полиции шагнул вперед. — Вынужден просить вас оставаться на борту примерно в течение получаса.

Тибинг уже начал спускаться по ступенькам.

— Боюсь, это невозможно, — ответил он. — Мне назначено у врача. — Он ступил на землю. — Я не могу пропустить.

Инспектор сделал еще шаг вперед, преграждая Тибингу дорогу:

— Я здесь по просьбе судебной полиции Франции. Они обвиняют вас в укрывательстве и переброске через границу подозреваемых в серьезном преступлении.

Тибинг долго и пристально смотрел на инспектора, а потом громко расхохотался:

— Ну и шутки у вас, однако!

Инспектор не дрогнул.

— Я не шучу, сэр. Все это очень серьезно. Французская полиция также утверждает, что на борту у вас заложник.

Тут в дверях появился слуга Тибинга — Реми.

— Лично я чувствую себя заложником, работая на сэра Лью, но он постоянно твердит, что я могу уйти, когда захочу. — Реми взглянул на наручные часы. — Мы и правда опаздываем, хозяин. — Он кивком указал на «ягуар», стоявший в дальнем углу ангара. Огромный автомобиль цвета эбенового дерева с тонированными стеклами и белыми шинами. — Сейчас подам машину. — С этими словами Реми начал спускаться по лестнице.

— Извините, но я никак не могу позволить вам уехать, — оказал инспектор. — Пожалуйста, вернитесь обратно в самолет, оба. Представители французских властей скоро будут здесь.

Теперь Тибинг не сводил глаз с Саймона Эдвардса.

— Саймон, ради Бога, но это же просто смешно! У нас на борту нет посторонних. Только Реми, пилот и я. Возможно, вы станете посредником в этих переговорах? Можете подняться на борт и убедиться, что там никого нет.

Эдвардс понял, что попал в ловушку.

— Слушаюсь, сэр. Сейчас поднимусь и взгляну.

— Черта с два! — воскликнул инспектор полиции графства Кент. У него были все основания подозревать Саймона Эдвардса в личной заинтересованности. Наверняка он солжет, скажет, что на борту нет посторонних, лишь с одной целью: удержать выгодного для Биггин-Хилл клиента. — Я сам это сделаю.

Тибинг покачал головой:

— Не получится, инспектор. Самолет — это частная собственность, и я вправе потребовать у вас ордер на обыск. А пока не получили его, советую держаться подальше от моего самолета. Так что я предлагаю вполне разумное решение. Инспектировать самолет может мистер Эдвардс.

— Этого не будет!

Тут Тибинг заговорил уже совсем другим, ледяным тоном:

— Увы, инспектор, но у меня нет времени играть в дурацкие игры. Я опаздываю. И потому уезжаю немедленно. Если хотите меня остановить, можете открыть огонь. — Тибинг и Реми обошли инспектора полиции и направились к припаркованному в глубине ангара лимузину.

Инспектор полиции Кента тут же возненавидел Тибинга всеми фибрами души. Все они такие, богачи, ведут себя так, точно законы писаны не для них.

Не пройдет! Инспектор развернулся и прицелился в спину Тибинга.

— Стойте! Иначе стреляю!

— Валяйте! — бросил в ответ Тибинг, не остановившись и даже не обернувшись. — И тогда мои адвокаты сделают из ваших яичек фрикасе на завтрак. А если посмеете без ордера войти в мой самолет, туда же отправится и селезенка.

Но инспектор оказался крепким орешком. Формально Тибинг прав, полиции действительно необходим ордер на обыск частного самолета. Но поскольку борт вылетел из Франции и поскольку распоряжения эти отдал не кто иной, как всевластный Безу Фаш, инспектор полиции графства Кент был уверен, что карьера его будет складываться удачнее, если лично он обнаружит, кого прячет на борту Тибинг.

— Остановите их! — приказал он своим людям. — А я обыщу самолет.

Полицейские бросились с автоматами наперевес и оттеснили Тибинга и Реми от лимузина. Тибинг обернулся:

— Последний раз предупреждаю, инспектор. Даже думать не смейте о том, чтоб войти в мой самолет. Вы очень об этом пожалеете.

Игнорируя эти угрозы, инспектор решительно зашагал к лестнице. Поднялся, заглянул в салон. Затем вошел. Что за чертовщина?

За исключением перепуганного пилота в кабине на борту не было ни единой живой души. Абсолютно никого. Инспектор быстро проверил туалет, хвостовой и багажный отсеки, даже под кресла не поленился заглянуть. Никого. Никто там не прятался.

О чем, черт побери, только думал этот Безу Фаш? Похоже, Лью Тибинг говорил правду.

Инспектор полиции графства Кент стоял в салоне и буквально кипел от злости. Вот дерьмо! Кровь бросилась ему в лицо. Сердитый и раздраженный сверх всякой меры, он выглянул из двери и увидел Лью Тибинга со слугой, которые стояли под прицелом возле лимузина.

— Пропустите их! — скомандовал инспектор. — Пусть едут. Произошла какая-то ошибка.

Тибинг метнул в его сторону злобный взгляд:

— Ждите звонка от моих адвокатов. А на будущее запомните: французской полиции нельзя доверять!

Реми распахнул перед Тибингом заднюю дверцу длиннющего лимузина, помог хозяину-калеке занять заднее сиденье. Затем прошел вдоль автомобиля, уселся за руль и включил мотор. Полицейские бросились врассыпную — «ягуар» вылетел из ангара на большой скорости.

— Прекрасно разыграно, просто как по нотам, — сказал Тибинг, когда машина, набирая скорость, помчалась к выезду из аэропорта. Потом обернулся и всмотрелся в тускло освещенное углубление под передним рядом сидений. — Как вам там, удобно, друзья мои?

Лэнгдон ответил кивком. Они с Софи, скорчившись, примостились на полу рядом со связанным альбиносом. Во рту у пленника был кляп.

Чуть раньше, когда «хокер» въехал в ангар, пилот заглушил двигатели, а Реми отворил дверцу и сбросил лестницу. Полицейские машины приближались с воем сирен, а Софи с Лэнгдоном вытащили связанного монаха и поволокли в дальний темный угол ангара, где спрятали за лимузином. Затем пилот вновь включил моторы и начал разворачиваться. Он успел завершить маневр как раз к тому моменту, когда в ангар ворвались полицейские.

Теперь же лимузин мчался к Кенту, и Лэнгдон с Софи перебрались на заднее сиденье, оставив монаха на полу. Они уселись напротив Тибинга. Англичанин одарил их лучезарной улыбкой и открыл бар, встроенный в спинку переднего сиденья.

— Чем вас угостить? Может, желаете выпить? Закуски? Чипсы? Орешки? Сельтерская?

Софи и Лэнгдон отказались. Тибинг усмехнулся и закрыл бар.

— В таком случае вернемся к могиле несчастного рыцаря…

Глава 82

— Флит-стрит? — спросил Лэнгдон, не сводя с Тибинга глаз. Покойник зарыт на Флит-стрит? Пока Тибинг вроде бы не собирался высказывать соображений по поводу того, где находится «могила рыцаря», которая, если верить четверостишию, должна дать ключевое слово к открытию второго, маленького, криптекса.

Тибинг лукаво усмехнулся и обратился к Софи:

— Мисс Невё, позвольте этому парню из Гарварда еще раз взглянуть на стишок.

Софи порылась в кармане и достала черный криптекс, завернутый в кусок пергамента. Шкатулку палисандрового дерева и большой белый криптекс было решено оставить в самолете, в сейфе, а с собой взять только компактный и загадочный черный криптекс. Софи развернула пергамент и протянула его Лэнгдону.

На борту самолета Лэнгдон успел прочесть четверостишие несколько раз, но понять, где находится могила рыцаря, так и не удалось. И вот он снова начал медленно перечитывать строки в надежде, что теперь значение их разгадать будет проще.

Лондон, там рыцарь лежит, похороненный папой.

Гнев понтифика он на себя навлек.

Шар от могилы найди, Розы цветок.

На плодоносное чрево сие есть намек.

Вроде бы с первого взгляда все достаточно ясно. Есть некий рыцарь, похороненный в Лондоне. Рыцарь, сделавший нечто, повлекшее гнев Церкви. Рыцарь, на чьей могиле не хватает некоего шара. Шар должен присутствовать. Ну и последние строки, где упоминалось о Розе и плодоносном чреве, были прямой аллюзией с Марией Магдалиной — Розой, выносившей семя Христа.

Несмотря на достаточную прямолинейность содержания, Лэнгдон никак не мог понять, кто этот рыцарь и где он погребен. Более того, даже если они отыщут его надгробие, получится, что они искали недостающий на нем предмет. «Шар от могилы найди…»

— Какие будут соображения? — спросил Тибинг, и в голосе знаменитого историка Лэнгдон отметил некий оттенок превосходства, точно он знал то, что неведомо им. — Мисс Невё?..

Софи отрицательно покачала головой.

— Эх, что бы вы без меня делали! — сказал Тибинг. — Ладно, так и быть, поделюсь. Все очень просто. Первая строчка — это и есть ключ. Прочтите еще раз вслух, пожалуйста.

Лэнгдон прочитал:

— «Лондон, там рыцарь лежит, похороненный папой».

— Вот именно. Рыцарь, которого похоронил папа. — Он взглянул на Лэнгдона. — О чем это вам говорит?

Тот пожал плечами:

— Рыцарь, похороненный папой? Рыцарь, на похоронах которого присутствовал папа?

Тибинг громко расхохотался:

— О, это круто, как теперь принято говорить! Вы большой оптимист, Роберт. Взгляните на вторую строчку. Этот самый рыцарь, очевидно, сделал что-то такое, чем навлек на себя немилость Церкви. Подумайте еще раз хорошенько. Вспомните, как развивались отношения между Церковью и орденом тамплиеров. Рыцарь, которого похоронил папа?..

— Рыцарь, которого папа убил? — предположила Софи. Тибинг улыбнулся и похлопал ее по колену:

— А вот это уже гораздо ближе к делу, дорогая. Рыцарь, похороненный папой. Или убитый им.

Лэнгдон вспомнил о трагической дате в истории тамплиеров, несчастливой пятнице 13-го числа 1307 года, когда папе Клименту удалось уничтожить тысячи рыцарей-тамплиеров.

— Но в таком случае могил рыцарей должно быть великое множество.

— А вот и нет! — воскликнул Тибинг. — Многие из них были сожжены на столбах, а затем тела несчастных без всяких церемоний сбрасывали в Тибр. Но в нашем стихотворении говорится о могиле. И могила эта в Лондоне. А в Лондоне похоронено всего несколько рыцарей. — Он замолчал и заглянул Лэнгдону прямо в глаза, словно надеялся, что тот за него продолжит. — Ну, Роберт, ради Бога! Церковь, построенная в Лондоне военным подразделением Приората! Церковь ордена тамплиеров!

— Церковь Темпла? — удивленно протянул Лэнгдон. — Но разве там есть склеп?

— С десяток самых мрачных могил, какие вам только доводилось видеть.

Лэнгдон никогда не бывал в Темпле, хотя и неоднократно сталкивался с упоминаниями об этой церкви, работая над историей Приората. Эта церковь, некогда являвшаяся в Соединенном Королевстве эпицентром всех активных действий Приората и тамплиеров, была названа Темплом в честь храма царя Соломона (Solomon's Temple). Отсюда же произошло и название рыцарского ордена, из-под развалин этого же храма им удалось извлечь документы Сангрил, дававшие власть над Римом. Существовало немало легенд о том, как в Темпле рыцари исполняли странные тайные ритуалы, ничуть не похожие на христианские.

— Так церковь Темпла находится на Флит-стрит?

— Да нет, довольно далеко от Флит-стрит. На Иннер-Темпл-лейн, — ответил Тибинг. Глаза его лукаво искрились. — Хотелось бы, чтоб вы попотели еще немного, прежде чем я расскажу.

— Спасибо.

— Кто-нибудь из вас хоть раз там бывал?

Софи и Лэнгдон ответили отрицательно.

— Что ж, я не удивлен, — сказал Тибинг. — Эту церковь найти не так-то просто, она прячется за более высокими домами. Лишь немногие знают, где она находится. Странное местечко, доложу я вам! Прямо мороз по коже. И архитектура типично языческая.

— Языческая? — удивилась Софи.

— Да это пантеон язычества! — воскликнул Тибинг. — Церковь круглая. При строительстве тамплиеры пренебрегли традиционной для христианства крестообразной формой и построили церковь в виде правильного круга. Это символизировало солнце. И не где-нибудь там, в Риме, что было бы еще понятно! В самом центре Лондона!

Софи не сводила с Тибинга глаз.

— Ну а остальные строки стихотворения?

Тут энтузиазма у историка поубавилось.

— Не знаю, не уверен. Непонятно. Во всяком случае, нам прежде всего следует самым тщательным образом осмотреть каждую из десяти могил. Если повезет, на одной мы должны увидеть место, где прежде был шар.

Только теперь Лэнгдон почувствовал, как они близки к разгадке. Если отсутствующий шар подскажет им ключевое слово, они смогут открыть второй криптекс. Он не представлял, что же там внутри.

Лэнгдон снова взглянул на стихотворные строки. Напоминают кроссворд. Слово из пяти букв, говорящее о Граале?.. На борту самолета они перепробовали немало слов и вариаций этих самых слов: «Граал», «Граль», «Мария», «Иисус», «Сарра», но цилиндр так и не открылся. Нет, все они слишком очевидны. Вероятно, существует какое-то иное слово из пяти букв, и связано оно с Розой и осемененным чревом. Сам факт, что загадка поставила в тупик такого специалиста, как Лью Тибинг, уже говорил о многом.

— Сэр Лью? — обратился к хозяину Реми. Он смотрел на них в зеркальце заднего вида. — Вы вроде бы говорили, что Флит-стрит находится неподалеку от моста Блэкфрайарз?

— Да, поезжай по набережной Виктории.

— Извините. Но я не уверен, что знаю дорогу. Ведь мы обычно ездим только в больницу.

Тибинг выразительно закатил глаза и тихо проворчал:

— Нет, ей-богу, иногда я чувствую себя нянькой при малом ребенке. Прошу прощения. — С этими словами он оставил Софи и Лэнгдона и начал неуклюже пробираться к водительскому месту, чтобы поговорить с Реми через опущенную перегородку.

Софи обернулась к Лэнгдону и тихо заметила:

— А ведь никто не знает, что мы с вами в Англии, Роберт.

Лэнгдон понимал, что она права. Полиция Кента проинформирует Фаша, что в самолете беглецы не обнаружены, и тогда тот будет думать, что они остались во Франции. Мы теперь невидимки. Благодаря трюку, придуманному Тибингом, они получили самое драгоценное — время.

— Фаш так легко не сдастся, — продолжала меж тем Софи. — Слишком зациклился на вашем аресте.

Лэнгдон старался не думать о Фаше. Софи обещала сделать все, что в ее силах, чтоб доказать невиновность Лэнгдона, когда все это закончится. Но он уже начал опасаться, что дело совсем не в ложных обвинениях. Фаш вполне может оказаться участником этого заговора. И хотя Лэнгдон представить не мог, какая связь существует между судебной полицией Франции и поисками Грааля, он чувствовал: слишком много было сегодня совпадений, указывающих на личную заинтересованность и осведомленность Фаша. Фаш очень религиозен. И он хочет повесить эти убийства на меня. Но Софи спорила с Лэнгдоном, доказывая, что Фаш заинтересован лишь в его аресте. Ведь, в конце концов, против него немало улик. Мало того, что имя Лэнгдона было выцарапано на полу в Лувре, мало того, что о встрече с ним упоминалось в календаре Соньера. Выяснилось также, что Лэнгдон солгал о своей рукописи, а потом еще и ударился в бега. Между прочим, по предложению Софи.

— Роберт, мне действительно жаль, что вы оказались замешанным во все это, — сказала Софи и положила ему руку на колено. — И все же я рада, что вы здесь.

В последнем комментарии усматривался скорее прагматический, нежели романтический оттенок, но Лэнгдон вдруг ощутил, что их связывает нечто большее, и устало улыбнулся Софи.

— От меня больше проку, когда я как следует высплюсь.

Какое-то время Софи молчала.

— Мой дед велел доверять вам. Я рада, что хоть раз послушалась его.

— Но мы с ним даже не были знакомы.

— Это не важно. Мне кажется, вы сделали для меня все, о чем он только мог мечтать. Помогли найти краеугольный камень, объяснили, что такое Сангрил, рассказали о смысле того ритуала в подвале. — Она на секунду умолкла. — И знаете, сегодня я вдруг почувствовала себя ближе к деду, чем была все эти долгие годы. Он очень бы этому порадовался.

В отдалении, на горизонте, в туманной дымке начал вырисовываться Лондон. Некогда над этим пейзажем доминировали Биг-Бен и Тауэрский мост, но теперь их сменило «Око Миллениума» — колоссальное ультрасовременное колесо обозрения высотой в добрые пятьсот футов, с которого открывался захватывающий вид на город. Как-то раз Лэнгдон даже хотел прокатиться на колесе, но вид кабинок-капсул не внушил доверия. Они напомнили ему маленькие саркофаги, и он предпочел остаться на земле и любоваться видами с продуваемой всеми ветрами набережной Темзы.

Тут он почувствовал, что рука Софи легонько сжала его колено. Глаза ее возбужденно блестели.

— Как думаете, что следует сделать с документами Сангрил, если, конечно, мы найдем их? — спросила она шепотом.

— То, что думаю я, значения не имеет, — ответил Лэнгдон. — Дед передал криптекс вам, стало быть, вам и решать. Делайте то, что подсказывает вам сердце.

— Мне хотелось бы знать ваше мнение. Ведь, очевидно, вы написали в своей книге нечто такое, что привлекло внимание деда, вызвало доверие к вам. Поэтому он и назначил вам встречу. А такое с ним случалось крайне редко.

— Может, он просто хотел сказать, что все написанное мной ошибочно.

— Тогда зачем дед велел мне найти вас, если не одобрял ваших идей? Скажите, в той рукописи вы высказывались в пользу того, что документы Сангрил следует предать огласке? Или же сжечь на костре?

— Ни то ни другое. Я не высказывал суждений об этом. В рукописи речь идет лишь о символах священного женского начала, прослеживается вся их иконография на определенном отрезке времени. И не мне решать, должен ли Грааль оставаться для всех тайной или же документы следует обнародовать.

— Но раз вы пишете об этом книгу, значит, все же хотите поделиться информацией?

— Существует огромная разница между чисто гипотетическим обсуждением альтернативной истории Христа и… — Он умолк.

— И чем?

— И представлением миру тысяч древних документов в качестве научного доказательства того, что Новый Завет лжет.

— Но вы же сами говорили мне, что Новый Завет — фальшивка.

Лэнгдон улыбнулся:

— Софи, всякая вера на этой земле основана на фабрикации. Это подпадает под само определение веры как таковой. Что есть вера, как не принятие того, что мы лишь считаем непреложной истиной, того, что мы просто не в силах доказать?.. В любой религии Бог описывается через метафоры, аллегории и преувеличения разного рода. В любой — от древних египтян до современных воскресных школ. Метафора есть не что иное, как способ помочь нашему сознанию принять неприемлемое. Проблемы возникают, когда мы начинаем воспринимать метафоры буквально.

— Так вы за то, чтобы документы Сангрил оставались спрятанными?

— Я историк. Историк всегда против уничтожения документов. И мне бы очень хотелось, чтобы у теологов было больше информации для исследования и понимания необыкновенной жизни Иисуса Христа.

— Значит, вы против и того и другого?

— Разве? Библия является главным путеводителем в жизни миллионов людей. Точно так же, как Коран, Тора и Пали являются путеводными звездами для людей других верований. Если вдруг окажется, что найденные нами документы противоречат священным историям исламских или языческих верований, буддийской и иудаистской веры, должны ли мы обнародовать их?.. Должны ли размахивать флагом и говорить буддистам, что у нас есть железные доказательства того, что Будда появился вовсе не из цветка лотоса? Или что Иисуса родила вовсе не девственница путем непорочного зачатия? Ведь истинно верующие всегда понимали, что истории эти — сплошная метафора.

Софи посмотрела на него скептически.

— А мои друзья, люди глубоко верующие, считают, что Христос действительно ходил по воде, действительно умел превращать воду в вино, действительно родился от непорочной девы.

— Но это лишь подтверждает мои высказывания, — заметил Лэнгдон. — Религиозная аллегория постепенно стала частью реальности. Плотно и неразрывно вплетена в нее. И помогает миллионам людей жить в этой реальности, мириться с ней и становиться лучше.

— А тут вдруг выяснится, что эта их реальность — фальшь. Что они заблуждались.

Лэнгдон усмехнулся:

— Ну, заблуждались они не больше, чем какая-нибудь помешанная на математике шифровальщица, свято верящая в воображаемое число «i» лишь на том основании, что оно помогает разгадывать коды.

Софи нахмурилась:

— Это нечестно!

Они помолчали.

— Так о чем вы там спрашивали? — сказал Лэнгдон.

— Уже не помню.

Он улыбнулся:

— Всегда срабатывает безотказно.

Глава 83

На часах Лэнгдона с Микки-Маусом было почти половина восьмого, когда он вместе с Софи и Тибингом вышел из лимузина на Иннер-Темпл-лейн. Обсаженная деревьями дорожка, пролегавшая между зданий, привела их в маленький двор перед церковью Темпла. Деревянная крыша блестела от дождя, где-то наверху ворковали голуби.

Одна из древнейших церквей Лондона была сложена из кайенского камня. Низенькая, круглой формы, с выступающим с одной стороны нефом, она походила скорее на крепость или военный форпост, нежели на место, где поклоняются Богу. Освященная 10 февраля 1185 года Гераклием, патриархом Иерусалимским, церковь Темпла благополучно пережила восемь веков политических баталий, выстояла во время великого лондонского пожара и Первой мировой войны, но сильно пострадала от бомб, сбрасываемых люфтваффе в 1940-м. После войны была восстановлена полностью.

Простота круга, подумал Лэнгдон, любуясь зданием, которое видел впервые. Архитектура проста, даже примитивна, без всяких изысков, и сооружение напоминает скорее римский замок Сант-Анджело, нежели изысканный пантеон. И выступающая по правую руку «коробка» нефа просто мозолит глаза, хотя и не скрывает изначальной языческой формы сооружения.

— Для субботней службы еще слишком рано, — заметил Тибинг и заковылял к входу. — Так что, думаю, нам никто не помешает.

Вход в церковь представлял собой каменную нишу, в которой виднелась массивная деревянная дверь. Слева от нее висела казавшаяся здесь совершенно неуместной доска объявлений с расписанием концертов и церковных служб.

Тибинг нахмурился:

— Откроется для посетителей не раньше чем через два часа. — Он подошел к двери и подергал ручку. Дверь не поддавалась. Тогда, приложив ухо к деревянной обшивке, он прислушался. Потом отошел с хитроватой ухмылкой на лице и, указав на доску объявлений, сказал: — А ну-ка, Роберт, будьте так любезны, посмотрите, кто тут проводит службы на этой неделе?

Мальчик-служка уже почти закончил пылесосить пол, когда в дверь церкви постучали. Он не стал обращать внимания на этот стук. У отца Харви Ноулза были свои ключи, утренняя служба должна была начаться не раньше чем через два часа. Наверное, какой-то любопытный турист или нищий.

Но тут стук из тихого перерос просто в громовой, дверь содрогалась, точно кто-то бил по ней металлической палкой. Юноша выключил пылесос и, сердито хмурясь, направился к двери. Снял задвижку, и дверь тотчас же распахнулась. На пороге стояли трое.

— Так и есть, туристы, — тихо проворчал он. — Мы открываемся только в девять тридцать.

Вперед выступил пожилой мужчина на костылях, по всей видимости, лидер странной группы.

— Я сэр Лью Тибинг, — представился он по-английски с безупречным аристократическим акцентом. — Как видите, я сопровождаю мистера Кристофера Рена Четвертого с супругой. — Тут он сделал шаг в сторону, и взору служки предстала симпатичная пара. У женщины милые мягкие черты лица, роскошные рыжевато-каштановые волосы. Мужчина высокий, темноволосый. Служке показалось, что он где-то уже видел это лицо.

Юноша растерялся. Он знал, что сэр Кристофер Рен — один из самых известных благотворителей церкви Темпла. Именно он субсидировал все реставрационные работы после великого лондонского пожара. Служка также знал, что сэр Кристофер Рен скончался в начале восемнадцатого века.

— Э-э… а-а… большая честь познакомиться с вами…

Мужчина на костылях нахмурился:

— Хорошо, что не на торгах работаете, молодой человек. Как-то вы не слишком убедительны. Где отец Ноулз?

— Сегодня суббота. Он появится позже.

Калека нахмурился еще больше:

— Вот она, благодарность. Он уверял нас, что непременно будет здесь. Но похоже, придется нам обойтись без него. Много времени это не займет.

Однако служка по-прежнему преграждал им вход в церковь.

— Простите, сэр, но я не совсем понял. Что не займет много времени?

Мужчина прищурился, подался вперед и зашептал, точно не хотел смущать спутников:

— Вы, очевидно, здесь новичок, молодой человек. Каждый год потомки сэра Кристофера Рена приносят щепоть праха своего великого предка, чтоб развеять его в этом святилище. Понятное дело, особой радости столь долгое путешествие никому не доставляет, но что тут можно поделать?

Служка проработал в церкви Темпла уже два года, но ни разу не слышал об этом обычае.

— Все же будет лучше, если вы подождете до девяти тридцати. Церковь закрыта, я еще не закончил уборку.

Мужчина на костылях сердито сверкнул глазами:

— А известно ли вам, молодой человек, что этот храм до сих пор стоит где стоял лишь благодаря тому джентльмену, что находится в кармане у этой дамы?

— Простите, не понял…

— Миссис Рен, — сказал калека, — будьте так добры, продемонстрируйте этому непонятливому молодому человеку драгоценную реликвию, прах.

Женщина поколебалась, затем, точно очнувшись от транса, полезла в карман свитера и вынула какой-то небольшой цилиндр, завернутый в тряпицу.

— Вот видите? — рявкнул мужчина на костылях. — И теперь вы или пойдете нам навстречу и позволите исполнить волю покойного — развеять его прах в церкви, или же я сообщу отцу Ноулзу о том, как с нами здесь поступили.

Служка растерялся. Ему было известно, как строго соблюдает отец Ноулз все церковные традиции… И что гораздо важнее, он знал, насколько нетерпимо относится настоятель ко всему, что может бросить тень на его приход, выставить его в неблаговидном свете. Возможно, отец Ноулз просто забыл о том, что сегодня с утра к ним должны прийти члены этой знаменитой семьи. Если так, то сам он рискует куда больше, если выставит этих людей вон, нежели если просто впустит их. Да и потом, они ведь сказали, что всего на минутку. И какой может быть от этого вред?

Когда служка наконец отступил и пропустил троицу в церковь, он мог поклясться: в этот момент мистер и миссис Рен выглядели не менее растерянными, чем он сам. Юноша неуверенно вернулся к своим обязанностям, продолжая украдкой следить за гостями.

Они вошли в церковь, и Лэнгдон, слегка улыбнувшись, тихо заметил Тибингу:

— Смотрю, сэр Лью, вы превратились в заправского лжеца.

Тибинг украдкой подмигнул ему:

— Клуб при оксфордском театре. Там до сих пор помнят моего Юлия Цезаря. Уверен, никто не смог бы сыграть первую сцену третьего акта с большей убедительностью.

Лэнгдон удивился:

— Мне всегда казалось, Цезарь погибает в этой сцене.

Тибинг фыркнул:

— Именно! И когда я падаю, моя тога распахивается, и я должен пролежать на сцене в таком вот виде целых полчаса. Причем совершенно неподвижно. Уверяю вас, никто не справился бы с этой ролью лучше.

Лэнгдон поежился. Жаль, что пропустил этот спектакль.

Посетители прошли прямоугольным проходом к арке, за которой, собственно, и открывался вход в церковь. Лэнгдона удивил аскетизм убранства. Алтарь располагался там же, где и в обычной Христианской церкви вытянутой формы, мебель же и прочие предметы обстановки — самые простые, строгие, лишенные традиционной резьбы и декора.

Тибинг хмыкнул:

— Типично английская церковь. Англосаксы всегда предпочитали более прямолинейный и простой путь общения с Богом. Чтобы ничто не отвлекало их от несчастий.

Софи указала на широкий проход в круглую часть церкви.

— Здесь прямо как в крепости, — прошептала она. Лэнгдон с ней согласился. Даже отсюда стены постройки выглядели необыкновенно внушительными и толстыми.

— Рыцари ордена тамплиеров были воинами, — напомнил им Тибинг. Стук его алюминиевых костылей эхом разносился под каменными сводами. — Эдакое религиозно-военное сообщество. Церкви служили им форпостами и банками одновременно.

— Банками? — удивилась Софи.

— Господи, конечно! Именно тамплиеры разработали концепцию современного банковского дела. Путешествовать с золотом для европейской знати было опасно, и вот тамплиеры разрешили богачам помещать золото в ближайшей к ним церкви Темпла. А получить его можно было в любой такой же церкви Европы. Всего-то и требовалось, что правильно составить документы. — Он подмигнул. — Ну и, разумеется, тамплиерам за это полагались небольшие комиссионные. Чем вам не банкомат? — Тибинг указал на маленькое окошко с витражным стеклом. Через него слабо просвечивали лучи солнца, вырисовывая фигуру рыцаря в белых доспехах на розовом коне. — Аланус Марсель, — сказал Тибинг. — Был Мастером Темпла в начале тринадцатого века. По сути же он и его последователи занимали кресло первого барона Англии в парламенте.

— Первого барона? — удивился Лэнгдон. Тибинг кивнул:

— По мнению некоторых ученых, власти и влияния у Мастера Темпла было в те времена больше, чем у самого короля.

Они вошли в круглый зал, и Тибинг покосился на служку. Тот усердно пылесосил пол чуть поодаль.

— Знаете, — шепнул Тибинг Софи, — ходят слухи, что Грааль некогда хранился в этой церкви. Правда, недолго, всего одну ночь, когда тамплиеры перевозили его из одного укрытия в другое. Здесь стояли четыре сундука с документами Сангрил и саркофаг Марии Магдалины, можете себе представить?.. Прямо мурашки по коже.

И у Лэнгдона пробежали по спине мурашки, когда он вошел в просторное помещение. Он окинул его взглядом — стены из светлого камня, украшенные резьбой. Прямо на него смотрели горгульи, демоны, какие-то монстры, а также человеческие лица, искаженные мукой. Под резьбой, прямо у стены, была установлена каменная скамья, огибавшая помещение по кругу.

— Прямо как в древнем театре, — прошептал Лэнгдон. Тибинг, приподняв костыль, указал в глубь помещения. Сначала влево, потом вправо. Но Лэнгдон и без него уже увидел.

Десять каменных рыцарей.

Пятеро слева. Пятеро справа.

На полу лежали вырезанные из камня статуи рыцарей в человеческий рост. Рыцари в доспехах, со щитами и мечами, выглядели настолько естественно, что Лэнгдона на миг пронзила ужасная мысль: они прилегли отдохнуть, а кто-то подкрался, покрыл их штукатуркой и замуровал живьем, во сне. Было ясно, что фигуры эти очень древние, немало пострадали от времени, и в то же время каждая по-своему уникальна: разные доспехи, разное расположение рук и ног, разные знаки на щитах. И лица тоже не похожи одно на другое.

Лондон, там рыцарь лежит, похороненный папой.

С замирающим сердцем Лэнгдон приблизился к фигурам.

Это и есть то самое место.

Глава 84

Реми Легалудек остановил лимузин неподалеку от церкви Темпла в узеньком, заваленном мусором и заставленном помойными баками проходе между домами. Выключил мотор и осмотрелся. Вокруг ни души. Тогда он выбрался из машины, подошел к задней дверце, открыл ее и скользнул внутрь, к лежавшему на полу монаху.

Тот, почувствовав присутствие Реми, вышел из транса и приоткрыл красные глаза. В них светилось скореелюбопытство, нежели страх. Весь вечер Реми поражался спокойствию и выдержке связанного по рукам и ногам человека в сутане. Немного побрыкавшись в джипе, монах, по всей видимости, смирился со своим уделом, отдав судьбу в руки неких высших сил или провидения.

Реми ослабил узел галстука, затем расстегнул высокий, туго накрахмаленный воротничок рубашки и впервые за долгие годы почувствовал, что может дышать свободно и полной грудью. Он открыл бар и налил себе в стаканчик водки «Смирнофф». Выпил залпом и налил еще.

Скоро я стану свободным и богатым.

Пошарив в баре, Реми нашел открывалку для винных бутылок, щелкнул кнопкой на рукоятке. Из нее выскочило острое лезвие. Нож предназначался для срезания фольги с горлышек бутылок, но сейчас он должен был послужить другим, необычным целям. Реми обернулся и, сжимая в руке сверкающее лезвие, уставился на Сайласа.

Теперь красные глаза светились страхом.

Реми улыбнулся и подобрался к монаху поближе. Тот скорчился и забился в своих путах, как птица в силке.

— Да тихо ты! — прошептал Реми, подняв лезвие.

Сайлас не верил, что Бог мог оставить его. Даже физические муки, боль в затекших руках и ногах он умудрился превратить в духовное испытание. Христос терпел и нам велел. Всю ночь я молился об освобождении. И вот теперь, увидев нож, он крепко зажмурился.

Страшная боль так и пронзила спину в верхней ее части. Сайлас вскрикнул, не желая верить в то, что ему предстоит умереть здесь, на полу в лимузине, так и не оказав достойного сопротивления. Ведь я исполняя работу, угодную Господу Богу. Учитель говорил, что защитит меня!..

Сайлас почувствовал, как по спине и плечам разливается приятная теплота, и подумал, что это его собственная кровь, потоком льющаяся из раны. Теперь острая боль пронзила бедра, и он непроизвольно дернулся, это сработал защитный механизм плоти против боли.

Вот и мышцам ног стало горячо, и Сайлас еще крепче зажмурился, решив, что в последний миг жизни лучше уж не видеть своего убийцу. Он представил себе епископа Арингаросу, еще совсем молодого. Представил стоящим возле маленькой церквушки в Испании, которую они построили вместе своими руками. Начало моей жизни.

Все тело жгло точно огнем.

— Вот, выпейте, — прошептал мужчина во фраке с сильным французским акцентом. — Поможет восстановить кровообращение.

Сайлас изумленно приоткрыл глаза. Над ним склонялся человек, в руке стаканчик с какой-то жидкостью. На полу, рядом с ножом, на котором не было и капли крови, валялся огромный моток скотча.

— Выпейте, — повторил мужчина. — Вам, должно быть, больно, мышцы совсем занемели. А теперь в них поступает кровь.

Сайлас проглотил содержимое стаканчика. Жидкость обожгла глотку. На вкус водка показалась просто ужасной, но он сразу почувствовал себя лучше. И его охватило чувство благодарности к этому незнакомому человеку. Последние сутки судьба была не слишком благосклонна к Сайласу, но теперь Бог одним взмахом своей волшебной палочки преобразил все вокруг.

Бог меня не забыл.

Сайлас знал, как назвал бы это епископ Арингароса.

Божественное провидение.

— Я и раньше хотел освободить вас, — сказал слуга, — но это было просто невозможно. Сначала в Шато Виллет прибыла полиция, потом все эти события в Биггин-Хилл. Только сейчас выпал удобный момент. Надеюсь, вы понимаете, Сайлас?

Монах вздрогнул от неожиданности.

— Откуда вам известно мое имя?

Слуга ответил улыбкой. Сайлас осторожно сел, растирая затекшие мышцы, мысли его путались. Он верил и не верил в свое счастье.

— Вы… и есть Учитель?

Реми покачал головой и усмехнулся:

— Хотелось бы иметь столько власти, но увы. Нет, я не Учитель. Как и вы, я всего лишь его слуга. Учитель очень хорошо отзывается о вас. Кстати, я Реми.

Сайлас удивился еще больше:

— Что-то я не пойму… Если вы работаете на Учителя, как мог Лэнгдон принести краеугольный камень к вам в дом?

— Это не мой дом. Он принес его в дом самого знаменитого в мире историка, специалиста по Граалю. Сэру Лью Тибингу.

— Но ведь и вы живете там. Странно, что…

Реми снова улыбнулся, похоже, его мало волновало это совпадение.

— Что ж, поступок этот был вполне предсказуем. Роберт Лэнгдон завладел краеугольным камнем, и ему была нужна помощь. Куда ему было бежать, где найти убежище и совет, как не в доме Лью Тибинга? Кстати, именно поэтому, узнав, что я живу там, Учитель и обратился ко мне. — Он на секунду умолк. — Откуда еще, по-вашему, сам Учитель так много знает о Граале?

Только теперь до Сайласа, что называется, дошло, и он был потрясен до глубины души. Учитель завербовал слугу, работающего в доме сэра Лью Тибинга. А стало быть, имеющего доступ ко всем его исследованиям. Гениально!..

— Больше пока сказать ничего не могу. — С этими словами Реми протянул Сайласу заряженный «хеклер-и-кох». Затем скользнул к водительскому месту и достал из бардачка маленький, величиной с ладонь, револьвер. — Прежде мы с вами должны сделать одно очень важное дело.

Капитан Фаш сошел с трапа приземлившегося в Биггин-Хилл транспортного самолета и недоверчиво выслушивал довольно сбивчивый рассказ инспектора полиции Кента о том, что произошло в ангаре Тибинга.

— Я сам лично обыскивал его самолет, — твердил инспектор. — И на борту никого не было. — Голос его повысился до визга. — Мало того, если сэр Тибинг посмеет выдвинуть против меня какие-то обвинения, я…

— Пилота допросили?

— Ну, разумеется, нет! Он француз, а наше законодательство…

— Отведите меня к самолету.

Фаш оказался в ангаре, и ему потребовалось всего секунд шестьдесят, чтобы обнаружить пятнышко крови на полу, рядом с тем местом, где стоял лимузин Тибинга. Затем Фаш подошел к самолету и громко стукнул кулаком по фюзеляжу.

— Капитан судебной полиции Франции! Откройте дверь!

Испуганный пилот отпер дверь и начал спускаться по трапу. Фаш поднялся ему навстречу. Три минуты спустя у него с помощником имелось полное признание пилота, в том числе и описание связанного по рукам и ногам монаха-альбиноса. Кроме того, он узнал, что Лэнгдон с Софи оставили какой-то предмет в сейфе Тибинга на борту. Вроде бы деревянную шкатулку. И хотя пилот твердил, будто понятия не имеет, что находится в этой шкатулке, он сказал, что на протяжении всего полета Лэнгдон возился с ней.

— Откройте сейф, — скомандовал Фаш. Пилот испуганно отпрянул:

— Но я не знаю цифрового кода!

— Скверно. А я-то как раз собирался оставить вам лицензию…

Пилот буквально ломал руки от отчаяния.

— Я знаком кое с кем из местных сотрудников. Из технического персонала. Может, сейф удастся просверлить?

— Даю вам полчаса.

Фаш прошел в хвостовой отсек и налил себе выпить. Для крепкого спиртного, пожалуй, рановато, но он не спал всю ночь. Опустился в мягкое, обитое бархатом кресло и закрыл глаза, пытаясь осмыслить происходящее. Промах полиции Кента может очень дорого мне стоить. Теперь надо бросить все силы на поиски черного лимузина марки «Ягуар».

Тут зазвонил мобильный, и Фаш раздраженно подумал: «Ни секунды покоя!»

— Алло?

— Я на пути в Лондон. — Это был епископ Арингароса. — Прибываю примерно через час.

Фаш резко выпрямился в кресле.

— Я думал, вы летите в Париж.

— Я очень обеспокоен новыми обстоятельствами. Пришлось изменить планы.

— Не следовало бы.

— Сайлас у вас?

— Нет. Его взяли в заложники, а потом увезли прямо из-под носа кентской полиции.

В голосе Арингаросы отчетливо слышался гнев.

— Но вы же уверяли меня, что перехватите их!

Фаш понизил голос:

— Вот что, епископ. С учетом вашей ситуации я бы не советовал испытывать сегодня мое терпение. Постараюсь найти Сайласа и всех остальных как можно скорее. Когда вы приземляетесь?

— Минутку. — Арингароса прикрыл микрофон ладонью, затем заговорил снова: — Пилот запрашивает разрешение на посадку в Хитроу. Я у него единственный пассажир, но мы вышли за рамки полетного плана и расписания.

— Передайте, чтобы летел в Биггин-Хилл в Кенте. Даю ему на это право. О разрешении на посадку можете не беспокоиться. Если, когда вы приземлитесь, меня на месте не будет, оставлю вам машину.

— Спасибо.

— Как я уже упоминал чуть раньше, епископ, вам следует усвоить вот что: вы не единственный, кому грозит опасность потерять все!

Глава 85

Шар от могилы найди…

Все каменные рыцари, обретшие вечный покой в церкви Темпла, лежали на спине, их головы покоились на прямоугольных «подушках» из камня. По коже Софи пробежали мурашки. Упоминание о шаре в стихотворении вновь оживило образы той странной и страшной ночи в замке деда.

Хиерос гамос. Шары.

Интересно, подумала Софи, свершались ли подобные ритуалы в этом храме? Округлой формы помещение, казалось, было создано для языческих церемоний. Единственная каменная скамья вдоль стен огибала пол по кругу, оставляя центр пустым.

Похоже на древний театр, так, кажется, сказал Роберт. Она представила, как может выглядеть это помещение ночью. Кругом люди в масках напевают заклинания при свете факелов, все собрались здесь созерцать «священное единение» двух начал, что происходит в центре круга.

Отогнав воспоминания, Софи вместе с Лэнгдоном и Тибингом зашагала к первой группе рыцарей. Несмотря на настойчивые просьбы Тибинга осматривать все самым тщательным образом, она, снедаемая нетерпением, первой начала обходить ряд надгробий по левую сторону.

Разглядывая каменных рыцарей, Софи отмечала различие и сходство между ними. Каждый рыцарь лежал на спине, но у троих ноги были вытянуты, а у двух остальных — скрещены. Впрочем, эта странность, похоже, не имела никакого отношения к отсутствующему шару. Разглядывая одеяния, Софи заметила, что у двоих рыцарей поверх доспехов были туники, а на троих красовались длинные плащи. И снова никакой связи с шаром. Тогда Софи обратила внимание на еще одно, последнее и самое очевидное различие: положение рук. Двое рыцарей сжимали в руках мечи, двое молились, а третий лежал с вытянутыми вдоль тела руками. Софи довольно долго разглядывала руки, а затем пожала плечами, не в силах отыскать даже намека на загадочный отсутствующий шар.

Придерживая рукой карман, где лежал тяжелый криптекс, она обернулась к Лэнгдону с Тибингом. Мужчины, медленно продвигаясь вдоль ряда, дошли только до третьего рыцаря, но и им, похоже, повезло не больше, чем ей. Не в силах ждать, она отвернулась и двинулась ко второй группе рыцарей.

Пересекая помещение по диагонали, Софи мысленно декламировала стихотворные строки. Она успела повторить их столько раз, что они намертво врезались в память.

Лондон, там рыцарь лежит, похороненный папой.

Гнев понтифика он на себя навлек.

Шар от могилы найди, Розы цветок.

На плодоносное чрево сие есть намек.

Дойдя до второй группы, Софи увидела, что она идентична первой. И здесь рыцари лежали в разных позах, в доспехах и с оружием. Все, за исключением последнего, десятого.

Она подбежала к нему и остановилась как вкопанная.

Ни каменной подушки. Ни доспехов. Ни туники. Ни меча.

— Роберт! Лью! — окликнула она, и голос ее эхом разнесся под сводами. — Смотрите, тут кое-чего не хватает!

Мужчины подняли головы и немедленно направились к ней.

— Шара? — возбужденно воскликнул Тибинг. Металлические костыли выбивали мелкую дробь по каменным плитам пола. — Здесь не хватает шара, да?

— Не совсем, — ответила Софи. И, сосредоточенно хмурясь, продолжала разглядывать десятое надгробие. — Похоже, здесь не хватает самого рыцаря.

Мужчины подошли и с недоумением уставились на десятую могилу. Здесь вместо рыцаря, лежащего на полу, находился каменный гроб. Он был трапециевидной формы, сужался к изножью и был прикрыт сверху конической остроконечной крышкой.

— Почему же этого рыцаря не выставили напоказ? — спросил Лэнгдон.

— Поразительно… — пробормотал Тибинг, поглаживая подбородок. — Совсем забыл об этой странности. Не был здесь уже много лет.

— Похоже, этот гроб, — заметила Софи, — был вырезан из камня примерно в то же время и тем же скульптором, что и фигуры остальных девяти рыцарей. Так почему именно этот рыцарь покоится в гробу?

Тибинг покачал головой:

— Одна из загадок этой церкви. Насколько я помню, никто еще не нашел сколь-нибудь приемлемого объяснения.

— Господа! — К ним с недовольной миной подошел мальчик-служка. — Вы уж извините, не хочу мешать. Но вы сами говорили, что желаете развеять прах. А вместо этого ходите здесь, как на экскурсии.

Тибинг нахмурился и обернулся к Лэнгдону:

— По всей видимости, мистер Рен, ваша филантропическая деятельность не заслуживает того, чтоб нас оставили в покое хоть на минуту. А потому доставайте прах, и покончим со всем этим. — Затем он обернулся к Софи: — Миссис Рен?

Софи включилась в игру, начала нарочито медленно вытягивать из кармана завернутый в пергамент криптекс.

— А теперь, — сурово заметил в адрес служки Тибинг, — может, оставите нас в покое хотя бы на минуту?

Но служка не двинулся с места. Он не сводил глаз с Лэнгдона.

— Где-то я вас видел…

— Мистер Рен приезжает сюда каждый год, — фыркнул Тибинг. — Так что ничего удивительного.

А может, испугалась вдруг Софи, мальчишка видел Лэнгдона по телевизору, во время передачи из Ватикана в прошлом году?

— Мы с мистером Реном никогда не встречались, это точно, — ответил служка.

— А вот и ошибаетесь, — спокойно возразил Лэнгдон. — Мы с вами виделись не далее как в прошлом году. Правда, отец Ноулз нас тогда не познакомил, но я сразу узнал вас, как только увидел. Да, понимаю, это похоже на вторжение незваных гостей, и все же прошу дать нам еще несколько минут. Я проделал слишком долгий путь с одной целью — развеять щепоть праха среди этих священных могил. — Последние слова Лэнгдон произнес с особой убедительностью.

На лице служки застыло упрямое выражение. Похоже, он не собирался сдаваться.

— Это вам не могилы.

— А что же, по-вашему? — спросил Лэнгдон.

— Конечно, могилы, — подхватил Тибинг. — О чем вы толкуете, не пойму.

Служка покачал головой:

— В могилах лежат тела усопших. А это их изображения в камне. Скульптуры реальных людей. И никаких тел под этими фигурами нет.

— Нет, это захоронение! — упрямо возразил Тибинг.

— Так написано в устаревших исторических книжках. Когда-то это считалось захоронением, но после реставрации в 1950 году выяснилось, что все не так. — Он многозначительно взглянул на Лэнгдона. — И мне всегда казалось, что уж кто-кто, а мистер Рен должен это знать. Ведь именно его семья установила этот факт.

Повисло неловкое молчание.

Но через несколько секунд тишину прервал громкий стук в дверь.

— Должно быть, отец Ноулз, — сказал Тибинг. — Может, пойдете и посмотрите?

Служка ответил подозрительным взглядом, но все же двинулся к входной двери, оставив Тибинга, Лэнгдона и Софи у каменных рыцарей.

— О чем это он, Лью? — прошептал Лэнгдон. — Как это так — никаких тел?..

Тибинг растерялся.

— Не знаю… Мне всегда казалось, это именно то место. Не думаю, что он понимает, о чем говорит.

— Можно еще раз взглянуть на стихотворение? — спросил Лэнгдон.

Софи достала из кармана криптекс, осторожно протянула ему. Лэнгдон развернул пергамент и, не выпуская криптекс из рук, перечитал стихотворение.

— Да, здесь совершенно определенно упоминается могила. А не просто скульптурное изображение в камне.

— Может, в стихах ошибка? — предположил Тибинг. — Может, Жак Соньер совершил ту же ошибку, что и я?

Лэнгдон задумался, потом покачал головой:

— Вы же сами говорили, Лью. Церковь построена тамплиерами, военным подразделением Приората. Что-то подсказывает мне: уж кто-кто, а Великий мастер Приората должен знать, похоронены здесь рыцари или нет.

Тибинг недоумевал:

— Но это самое подходящее место! — Он снова склонился над каменными рыцарями. — Должно быть, мы что-то упустили!

Служка вошел в пристройку, ведущую к двери, и с удивлением отметил, что отца Ноулза там нет.

— Отец Ноулз! — окликнул он. Я же слышал, как кто-то открыл дверь, подумал он и двинулся дальше.

На пороге стоял высокий худой мужчина во фраке. Стоял, почесывая затылок, и казался растерянным. Только сейчас служка с досадой понял, что, впустив странную троицу, забыл запереть входную дверь. И вот теперь в церковь забрел с улицы какой-то тип, судя по обличью, хочет узнать, когда здесь можно обвенчаться.

— Извините, — крикнул служка, решительно шагая ко входу, — но мы закрыты!

В этот миг за его спиной послышался шорох одежды, и не успел служка обернуться, как чья-то сильная рука зажала ему рот, заглушив крик. Паренек скосил глаза и заметил, что рука эта невероятно белая и что от обидчика его попахивает спиртным.

Тощий мужчина во фраке достал маленький, словно игрушечный, револьвер и прицелился в служку.

Парнишка почувствовал, что по ногам потекла теплая жидкость, и только тогда сообразил, что обмочился от страха.

— Слушай меня внимательно, — прошептал человек во фраке. — Сейчас ты тихо выйдешь из церкви и убежишь. Будешь долго бежать не останавливаясь. Усек?

Служка кивнул, говорить он не мог.

— А если попробуешь вызвать полицию… — Тут худощавый господин поднес ствол к самому его носу. — Я тебя найду!

В следующую секунду служка уже летел по церковному двору точно птица и не собирался останавливаться.

Глава 86

Бесшумно, точно призрак, Сайлас зашел за спину своей жертве. Софи Невё почувствовала его присутствие, но было уже поздно. Не успела она обернуться, как Сайлас вдавил дуло револьвера ей в спину, затем обхватил могучей рукой и притянул к себе. Софи испуганно вскрикнула. Тибинг с Лэнгдоном одновременно обернулись, на их лицах застыло выражение удивления и ужаса.

— Что?.. — выдохнул Тибинг. — Что вы сделали с моим Реми?

— Это вам знать ни к чему, — спокойно ответил Сайлас. — От вас требуется одно: оставить меня здесь с краеугольным камнем.

На первом этапе Реми поставил перед ним простую и ясную задачу: Войдешь в церковь, заберешь краеугольный камень и выйдешь. И чтобы никаких убийств, никакой борьбы. Крепко прижимая к себе Софи, Сайлас медленно опустил руку. Она скользнула по груди девушки, потом поползла ниже, к талии, еще ниже, и вот наконец оказалась в кармане ее вязаного свитера и принялась там шарить. Затем переместилась во второй карман. Уткнувшись носом в ее длинные шелковистые волосы, Сайлас сквозь алкогольные пары собственного дыхания улавливал слабый аромат духов.

— Где он? — прошептал Сайлас на ухо Софи. Прежде краеугольный камень находился у нее в кармане свитера. Куда же подевался сейчас?

— Он здесь! — громко и резко прозвучал голос Лэнгдона.

Сайлас обернулся. И увидел, что Лэнгдон держит в руке маленький черный криптекс, поводя им из стороны в сторону, как матадор, дразнящий быка.

— Положи на пол! — скомандовал Сайлас.

— Прежде отпусти Софи. Пусть они с Тибингом выйдут из церкви, — ответил Лэнгдон. — А уж потом мы с тобой как-нибудь разберемся.

Сайлас оттолкнул Софи и, целясь в Лэнгдона, начал приближаться к нему.

— Ни шагу больше, — сказал Лэнгдон. — Пусть они сначала выйдут из церкви.

— Ты не в том положении, чтобы командовать.

— Не согласен. — Лэнгдон поднял криптекс высоко над головой. — Вот как шмякну его сейчас об пол! И пузырек внутри разобьется.

Не то чтобы Сайласа испугала эта угроза, нет. Но его охватила неуверенность. Этого он никак не ожидал. Прицелился Лэнгдону в голову и, стараясь, чтоб не дрогнули голос и рука, произнес:

— Ты никогда не разобьешь этот камень. Тебе не меньше моего нужен Грааль.

— А вот и нет. Тебе он нужен значительно больше. Ты уже доказал, что готов убить ради него.

Прятавшийся футах в сорока от них, за рядом скамей у арки, Реми Легалудек вдруг ощутил прилив страха. Все шло далеко не так гладко, как они задумали, к тому же Сайлас явно растерялся и не знал, как исправить ситуацию. Следуя приказу Учителя, Реми запретил Сайласу стрелять.

— Отпусти их! — снова потребовал Лэнгдон, поднимая руку с криптексом еще выше над головой и глядя прямо в глаза Сайласу.

Красные глазки монаха гневно сверкнули. Реми похолодел от ужаса. Он боялся, что Сайлас не выдержит и выстрелит в Лэнгдона. И тогда криптекс пропал! Криптекс не должен, не может упасть на пол!

Криптекс был для Реми пропуском в мир свободы и богатства. Чуть больше года назад он был просто пятидесятипятилетним слугой, жившим в стенах замка Шато Виллет и исполнявшим любую прихоть своего хозяина, чудаковатого калеки сэра Лью Тибинга. Но однажды ему сделали чрезвычайно соблазнительное предложение. Служение сэру Лью Тибингу, выдающемуся историку и лучшему в мире специалисту по Граалю, оказывается, могло принести Реми все, о чем только он мог мечтать. С тех пор каждая минута, каждая секунда пребывания в Шато Виллет приближали его к исполнению заветной мечты.

Я как никогда близок к цели, думал Реми, засевший за скамьей в церкви Темпла и не сводивший глаз с краеугольного камня в руке Роберта Лэнгдона. Если Лэнгдон его уронит, все потеряно.

Можно ли ему показаться им? Учитель это строго запретил. Согласно их уговору истинное лицо Реми Легалудека должно быть известно только одному человеку на свете. Ему, Учителю.

— Вы уверены, что Сайлас сумеет выполнить задание? — всего полчаса назад спросил Реми Учителя, после того как тот отдал распоряжение отобрать краеугольный камень. — Мне кажется, тут могу справиться только я.

Учитель был решительно против:

— Сайлас уже сослужил нам добрую службу. Обезглавил Приорат. Так что и камень как-нибудь раздобудет. Вы должны оставаться неизвестным. Если кто-то из них увидит и узнает вас, вы подлежите уничтожению, а убийств уже и без того было достаточно. Так что не смейте открывать им лицо.

Лицо мое скоро изменится, подумал Реми. Того, что обещали заплатить, будет достаточно, чтобы изменить не только жизнь, но и внешность. Теперь хирурги даже отпечатки пальцев могут переделать, так сказал ему Учитель. Скоро он будет свободен. Еще один мужчина будет подставлять свое неузнаваемое красивое лицо лучам солнца где-нибудь на пляже.

— Понял, — ответил Реми. — Буду руководить Сайласом, оставаясь в тени.

— К вашему сведению, Реми, — сказал Учитель, — могила, которую они разыскивают, находится вовсе не в церкви Темпла. Так что не бойтесь. Они ищут не там, где надо.

Реми удивился:

— А вы знаете, где эта могила?

— Разумеется. Но об этом позже. Пока вы должны действовать быстро и решительно. Если эти люди узнают об истинном местонахождении могилы и выйдут из церкви раньше, чем вы завладеете краеугольным камнем, Грааль для нас потерян навеки.

Лично он, Реми, плевать хотел на этот Грааль, но Учитель сказал, что не заплатит ничего до тех пор, пока он не будет найден. При мысли о том, какую сумму обещал выплатить ему Учитель, Реми чувствовал, что у него кружится голова. Треть от двадцати миллионов евро! Более чем достаточно, чтобы исчезнуть навсегда. Реми уже представлял себе, в каких городах на Лазурном берегу побывает, где проведет остаток дней, купаясь в лучах солнца и позволяя другим, хотя бы ради разнообразия, прислуживать ему.

И вот теперь в церкви Темпла, видя, как Лэнгдон угрожает разбить краеугольный камень, Реми понял: счастливое будущее может и не наступить. Он забыл о наставлениях Учителя. Мысль о том, что он может разом потерять все, заставила приступить к решительным действиям. Револьвер, зажатый в руке, казался игрушечным, но и он смертельно опасен, особенно если стрелять с близкого расстояния.

Реми вышел из тени своего укрытия и прицелился прямо в голову Тибинга.

— Я долго ждал, чтобы рассчитаться с тобой за все, старик!

У сэра Лью Тибинга едва не остановилось сердце при виде того, как верный слуга Реми целится ему в голову. Что он делает, черт побери? Тибинг сразу узнал свой миниатюрный револьвер «Медуза» — обычно он держал его запертым в бардачке лимузина, так, на непредвиденный случай.

— Реми? — изумленно выдавил Тибинг. — Что происходит?

Лэнгдон с Софи тоже, похоже, были потрясены до глубины души.

Реми обошел Тибинга и приставил дуло к его спине. Затем передвинул чуть ниже, под левую лопатку, напротив места, где находится сердце. Тибинг невольно съежился от страха.

— Все очень просто! — рявкнул Реми, глядя на Лэнгдона через плечо Тибинга. — Клади камень на пол, иначе я его пристрелю.

Лэнгдона точно парализовало.

— Но что толку вам от этого криптекса? — спросил он наконец. — Вы же все равно не сможете его открыть.

— Вот придурки! — злорадно усмехнулся Реми. — Разве не заметили, что я всю ночь только и делал, что слушал ваши рассуждения о стишках? А стало быть, могу поделиться тем, что слышал, с другими людьми. Которые, кстати, знают больше вашего. Вы даже ищете не там! Могила-то находится совсем в другом месте!

Тибинг ощутил прилив паники. О чем это он?

— Зачем вам Грааль? — спросил Лэнгдон. — Чтобы уничтожить его, да? До того, как наступит конец дней?

— Сайлас, возьми краеугольный камень у мистера Лэнгдона! — распорядился Реми.

Монах приблизился, а Лэнгдон отступил, по-прежнему сжимая криптекс в высоко поднятой руке и словно прикидывая, как его лучше разбить об пол.

— Да я скорее разобью его, — пригрозил Лэнгдон, — чем отдам таким мерзавцам!

Тибинг испугался. Еще секунда — и мечта всей его жизни разлетится в прах. Все будет кончено.

— Нет, Роберт, нет! — закричал он. — Не делайте этого! Ведь в руках у вас Грааль! Реми ни за что меня не убьет. Мы знакомы вот уже больше десяти…

Реми поднял ствол вверх и выстрелил в потолок. Крохотный револьвер грохнул так, что уши заложило, эхо от выстрела разнеслось под каменными сводами.

Все застыли.

— Я сюда пришел не в игрушки играть, — сказал Реми. — Следующий выстрел ему в спину. Отдайте камень Сайласу. Ну, живо!

Лэнгдон нехотя протянул криптекс монаху. Сайлас шагнул вперед и взял его, красные глазки радостно и мстительно сверкали. Он сунул криптекс в карман сутаны и отступил, продолжая держать Лэнгдона и Софи на мушке. Тибинг почувствовал, как Реми еще крепче обхватил его сзади за шею и повлек за собой к выходу из церкви. Револьвер по-прежнему больно упирался в спину.

— Отпустите его! — крикнул Лэнгдон.

— А мы с мистером Тибингом отправляемся на прогулку, — сказал Реми, продолжая двигаться к двери. — Если вызовете полицию, он умрет. Если попробуете хоть как-то вмешаться, тоже умрет. Понятно?

— Возьмите лучше меня, — сказал Лэнгдон, голос у него сел от волнения. — Отпустите Лью!

Реми расхохотался:

— Да на кой вы мне сдались? Нас с сэром Лью связывают годы дружбы! К тому же он может оказаться полезен.

Сайлас тоже начал отступать к двери, держа на прицеле Софи и Лэнгдона. Костыли Тибинга стучали по полу. Дрожащим голосом Софи спросила:

— На кого вы работаете?

Вопрос вызвал у Реми усмешку.

— Вы бы очень удивились, если б узнали, мадемуазель Невё!

Глава 87

Камин в просторной гостиной Шато Виллет давно остыл, но Колле продолжал расхаживать возле него, читая полученные из Интерпола факсы.

Информация оказалась весьма неожиданной.

Согласно официальным документам Андре Берне был просто образцовым гражданином. По линии полиции за ним не числилось ни одного правонарушения, даже за неправильную парковку его ни разу не штрафовали. Он учился в престижной частной школе, затем — в Сорбонне и получил диплом экономиста в области международных финансов. Интерпол также сообщал, что имя Берне время от времени упоминалось в газетах, но всегда только в самом позитивном смысле. Ему же принадлежали заслуги в области разработки наиболее совершенной системы безопасности, что сделало Депозитарный банк Цюриха несомненным лидером в применении ультрасовременных электронных технологий. Судя по кредитным картам, личные интересы Берне были сосредоточены на приобретении редких и дорогих альбомов по изобразительному искусству, дорогого вина и дисков с записями классической музыки, главным образом Брамса. Коим он и наслаждался, прослушивая на какой-то исключительно дорогой и совершенной стереосистеме, приобретенной несколько лет назад.

Ничего, вздохнул Колле.

Единственной сколь-нибудь интересной информацией Интерпола был набор отпечатков пальцев слуги мистера Тибинга. Шеф научно-технического отдела как раз читал это сообщение, удобно расположившись в мягком кресле гостиной.

Колле взглянул на него.

— Есть что-нибудь?

Шеф пожал плечами:

— Отпечатки принадлежат Реми Легалудеку. Так, ничего серьезного, но ряд мелких преступлений за ним числится. Вроде бы его в свое время вышибли из университета за то, что перекидывал телефонные звонки на чужие номера, чтобы не платить… позже попадался на мелких кражах. В магазинах и универсамах. Пойман с поличным на подделке больничного счета за срочную трахеотомию. — Он посмотрел на Колле и усмехнулся. — Страдает аллергией на арахисовое масло.

Колле кивнул и вспомнил, как однажды полиции пришлось проводить расследование в ресторане, не указавшем в меню, что соус чили готовился у них на основе арахисового масла. Один не подозревавший об этом посетитель скончался прямо за столом от анафилактического шока, едва отведав заказанное блюдо.

— Возможно, этот Легалудек просто отсиживался здесь, опасаясь преследований полиции. — Эксперт усмехнулся. — Но сегодня ночью везение его кончилось.

Колле вздохнул:

— Ладно. Отправьте эту информацию капитану Фашу.

Эксперт уже поднялся с кресла, чтобы выполнить распоряжение, но тут в комнату ворвался агент научно-технической службы.

— Лейтенант! Мы кое-что обнаружили! В амбаре!

Судя по выражению лица агента, Колле сделал единственно возможное, как ему казалось, предположение:

— Труп?

— Нет, сэр. Нечто более… — тут он замялся, — я бы сказал, неожиданное.

Колле, потирая усталые глаза, пошел вслед за агентом к амбару. Едва войдя в просторное помещение, где царил полумрак, агент указал в центр — там стояла высокая деревянная лестница, прислоненная к стогу сена и уходившая наверх, к потолочным балкам.

— Вроде бы лестницы здесь раньше не было, — заметил Колле.

— Не было, сэр. Это я ее поставил. Мы занимались отпечатками возле «роллс-ройса», тут я ее и приметил. Лежала на полу. Я бы и значения не придал, а потом вдруг вижу: ступеньки у нее старые и все в грязи. Стало быть, этой лестницей часто пользовались. Стал искать место, где она могла стоять, потом нашел, возле стога. Ну и поставил, а потом полез наверх посмотреть.

Колле оглядел лестницу, стояла она под наклоном. Значит, кто-то часто по ней поднимался?.. Отсюда, снизу, чердак амбара выглядел заброшенным. Впрочем, под этим углом видно было плохо.

Наверху, над лестницей, возникла голова. Это был старший агент научно-технического отдела.

— Вам определенно это будет любопытно, лейтенант! — крикнул он. И поманил Колле наверх рукой в перчатке из латекса.

Устало кивнув, Колле шагнул к подножию старой лестницы и полез наверх. Сколочена она была по старому образцу, резко сужаясь кверху. Добравшись почти до конца, Колле едва не потерял равновесие, уж очень узкими стали ступеньки. Амбар внизу теперь напоминал темную яму, и у него закружилась голова. Но он преодолел дурноту и вскоре оказался наверху, агент уже протягивал ему руку в перчатке. Колле ухватился за нее и поднялся на деревянную платформу.

— Это здесь. — Агент указал в дальний угол чердака, где, следовало отметить, царила безупречная чистота. — Обнаружен только один набор отпечатков. Вскоре определят их принадлежность.

Колле, щурясь, всматривался в полумрак. Что за чертовщина? У дальней стены примостился стол с целым комплектом современного компьютерного оборудования. Монитор с плоским экраном и микрофонами, две стереоколонки, набор дисков и многоканальное звукозаписывающее устройство. Вероятно, все это оборудование было подключено к автономной системе питания.

Кому понадобилось работать на такой верхотуре? Колле двинулся к компьютеру.

— Вы осмотрели систему?

— Это пост прослушивания.

Колле резко повернулся к агенту:

— Прослушивания?

Агент кивнул:

— Да, и оборудованный по самому последнему слову техники. — Он указал на длинный стол, заваленный деталями электронных устройств, какими-то справочниками, инструментами, проводами, паяльниками и прочими приспособлениями. — Человек, устроивший это гнездо, знал свое дело. Тут много приборов, не уступающих по сложности и эксплуатационным характеристикам нашим. Миниатюрные микрофоны, аккумуляторы, чипы высокой емкости.

Колле был потрясен.

— Вот полный набор, — сказал агент и протянул ему устройство размером с карманный калькулятор, не больше. От него отходил проводок длиной в фут, с чуть утолщенным концом, обернутым, как показалось лейтенанту, тончайшей фольгой. — Это аудиозаписывающая система с жестким диском высокой емкости и самозаряжающейся батарейкой. А кусочек фольги на конце — не что иное, как комбинация микрофона и многозарядной батареи на фотоэлементах.

Колле был прекрасно знаком этот приборчик. Подобные микрофоны для секретной прослушки не так давно стали настоящим прорывом в области высоких технологий. Такой вот жесткий диск, к примеру, можно было укрепить где-нибудь за настольной лампой, вмонтировать микрофон в основание этой лампы и слегка подкрасить, чтобы сливался с общим фоном. Если микрофон размещали таким образом, что на него каждый день хотя бы на протяжении нескольких часов падали лучи света, то система не нуждалась в дополнительном питании. «Жучки», подобные этим, позволяли вести прослушку практически без ограничений.

— Способ приема? — спросил Колле.

Агент указал на изолированный провод, выходящий из процессора. Он тянулся по стене, затем исчезал в крохотном отверстии под крышей амбара.

— Простые радиоволны, — пояснил агент. — На крыше установлена маленькая антенна.

Колле знал, что такие записывающие системы устанавливали обычно в офисах. Активировались они от звука человеческого голоса, чтобы использовать жесткий диск максимально экономно, и запись разговоров велась весь день, а передача сигналов на контрольную панель осуществлялась, как правило, вечерами, чтобы избежать обнаружения. После передачи диск самовосстанавливался^[168], и вся процедура повторялась на следующий день.

Взгляд Колле упал на полку, где стояли, выстроившись в ряд, несколько сотен аудиокассет, каждая маркирована датой и еще какими-то цифрами. Кто-то потратил на это немало времени. Он обернулся к агенту:

— Есть предположения, кого именно прослушивали?

— Знаете ли, лейтенант, — ответил тот, подошел к компьютеру и включил его, — тут наблюдается очень странная вещь…

Глава 88

Лэнгдон с Софи прошли через турникет на станции метро «Темпл» и двинулись по эскалатору в глубину мрачного лабиринта туннелей и платформ. Лэнгдон чувствовал себя опустошенным. И еще его грызло чувство вины.

Я втянул в эту историю Лью, и теперь ему угрожает нешуточная опасность.

Участие в заговоре Реми оказалось неожиданным и в то же время многое объясняло. Совершенно очевидно, что охотникам за Граалем нужен был свой человек в доме Тибинга. А сам Тибинг был нужен им по той же причине, что и мне. На протяжении многих веков люди, располагающие знаниями о Граале, как магнит притягивали к себе не только разного рода ученых, но и воров и жуликов всех мастей. Тот факт, что Тибинг был их мишенью уже давно, ничуть не утешал Лэнгдона. Нам надо найти его. Помочь! Вытащить из беды!

Лэнгдон с Софи дошли почти до конца платформы на пересечении «Дистрикт» и кольцевой, где стояла телефонная будка. Они собирались позвонить в полицию вопреки предупреждениям Реми не делать этого. Лэнгдон тяжело опустился на массивную скамью рядом с телефоном-автоматом. Его терзали сомнения.

— Лучший способ помочь Лью, — сказала Софи, набирая номер, — это немедленно уведомить лондонские службы. Немедленно! Вы уж мне поверьте.

Лэнгдон не слишком одобрял эту идею, но, похоже, Софи была права, другого способа просто не существовало. В данный момент Тибингу ничто не грозит. Даже если Реми и его наемники знают, где могила рыцаря, им все равно нужен Тибинг — помочь разгадать загадку о шаре. Лэнгдона куда больше беспокоило другое: что произойдет, когда карта с указанием на местонахождение Грааля будет найдена? Вот тогда Лью действительно станет для них обузой.

Если у Лэнгдона и есть шанс помочь Лью и снова увидеть краеугольный камень, важно сначала найти могилу рыцаря. К несчастью, у Реми большое преимущество во времени.

«Притормозить» Реми — вот задача Софи.

А найти настоящую могилу — задача Лэнгдона.

Софи пустит на поиски Реми и Сайласа лондонскую полицию, это заставит преступников искать укрытие. Или, что еще лучше, их арестуют. План Лэнгдона был менее четкий. Первым делом надо сесть в метро и доехать до ближайшего Королевского колледжа, где можно найти обновленную базу электронных данных по теологии. Это универсальный исследовательский инструмент, так, во всяком случае, уверяли Лэнгдона. Дает прямые и быстрые ответы на любые религиозно-исторические вопросы. Интересно, что же ответит эта самая база данных на вопрос о рыцаре, похороненном папой?

Он поднялся и начал расхаживать взад-вперед по платформе в ожидании, когда подойдет поезд.

В конце концов Софи дозвонилась из автомата до полиции Лондона.

— Подразделение Сноу-Хилл, — ответил ей диспетчер. — Чем могу помочь?

— Хочу сообщить о похищении человека. — Софи знала, как вести такие разговоры.

— Ваше имя, пожалуйста.

— Агент Софи Невё, судебная полиция Франции, — после секундной паузы ответила Софи.

Должность произвела желаемое впечатление.

— Одну минутку, мэм. Сейчас соединю вас с детективом.

Пока шло соединение, Софи размышляла о том, пригодятся ли лондонской полиции ее описания захватчиков Тибинга. Мужчина во фраке. Куда уж проще, вряд ли по улицам Лондона средь бела дня расхаживает много мужчин во фраках. А если даже Реми и переоделся, он ведь не один, а в сопровождении монаха-альбиноса. Такого не пропустишь. Кроме того, они с заложником, а потому вряд ли воспользуются общественным транспортом. Интересно, много ли лимузинов марки «Ягуар» колесит по Лондону?..

Софи показалось, что соединяют ее с детективом целую вечность. Ну давайте же! В трубке раздавалось лишь пощелкивание и какие-то глухие шумы.

Прошло пятнадцать секунд.

И вот наконец в трубке зазвучал мужской голос:

— Агент Невё?

Софи была потрясена. Она сразу узнала эти низкие ворчливые нотки.

— Агент Невё? — повторил капитан Фаш. — Где вы, черт побери?

Софи потеряла дар речи. Очевидно, капитан Фаш попросил диспетчера лондонской полиции уведомить его, если поступит звонок от Софи.

— Послушайте, — теперь Фаш говорил по-французски, — вчера вечером я совершил ужасную ошибку. Роберт Лэнгдон не виновен. Все обвинения против него сняты. И все равно вы оба в данный момент в опасности. Вам нужно немедленно обратиться в местное отделение полиции.

Софи не знала, что ответить. Фаш совсем не тот человек, чтобы извиняться за промахи.

— И не надо напоминать мне, — продолжил Фаш, — что Жак Соньер доводился вам дедом. Я готов закрыть глаза на ваше неподчинение вчера в связи с эмоциональным стрессом, в котором вы пребывали. Но в данный момент нам с Лэнгдоном абсолютно необходимо обратиться в ближайшее отделение полиции. Ради вашей же безопасности.

Он знает, что я в Лондоне? Что еще известно Фашу? Голос его звучал на фоне каких-то странных звуков, словно рядом сверлили или работал некий механизм. Софи также слышала непрерывные пощелкивания на линии.

— Вы пытаетесь установить, откуда я звоню, капитан?

— Мы с вами должны объединиться, агент Невё, — убедительно и твердо произнес Фаш. — В противном случае оба можем потерять слишком много. Вчера я ошибся в своих суждениях, и если выяснится, что я ложно обвинял и преследовал американского профессора и шифровальщицу нашей же службы, моей карьере конец. На протяжении последних нескольких часов я пытался вызволить вас из очень опасной ситуации.

Софи обдало теплым ветерком, к платформе приближался поезд. Она намеревалась на него успеть. Очевидно, и Лэнгдон хотел того же. Он поднялся со скамьи и двинулся к телефонной будке.

— Вам нужен человек по имени Реми Легалудек, — сказала Софи. — Слуга Тибинга. Он только что захватил Тибинга в заложники, в церкви Темпла, и…

— Агент Невё! — воскликнул Фаш, и в этот момент на станцию с грохотом вкатил поезд. — Такие вопросы обсуждать по телефону нельзя! Вы с Лэнгдоном должны приехать как можно скорее. Ради вашего же блага! Это приказ!

Софи повесила трубку и в последний момент успела вскочить в вагон вместе с Лэнгдоном.

Глава 89

Прежде блиставший безупречной чистотой салон «хокера» был завален теперь металлической стружкой и насквозь провонял пропаном. Безу Фаш выгнал вон всех сотрудников и сидел в одиночестве за столом. На столе стояли стакан виски и тяжелая деревянная шкатулка, найденная в сейфе Тибинга.

Фаш провел пальцем по инкрустированной розе, затем осторожно приподнял крышку. Внутри лежал каменный цилиндр из дисков, на которых были выбиты буквы. Все пять дисков были расположены так, что прочитывалось слово «СОФИЯ». Фаш долго смотрел на это слово, затем достал цилиндр из бархатного гнездышка и осмотрел уже более тщательно, дюйм за дюймом. Потом осторожно потянул за концы. Цилиндр распался на две части. Внутри было пусто.

Фаш убрал его обратно в шкатулку и долго и рассеянно смотрел из иллюминатора в ангар, размышляя о недавнем разговоре с Софи и информации, полученной от сотрудников научно-технического отдела из Шато Виллет. Звонок мобильного телефона вывел его из состояния задумчивости.

Звонилоператор диспетчерской службы судебной полиции. Он многословно извинялся за то, что оторвал капитана от дел. Но президент Депозитарного банка Цюриха буквально достал их своими звонками. И даже когда ему сказали, что Фаш отправился в Лондон по важному делу, все равно продолжал названивать. Фаш раздраженно буркнул в трубку, чтоб его соединили.

— Месье Берне, — сказал Фаш, не дав возможности банкиру даже поздороваться, — извините, но я не мог позвонить вам раньше. Был страшно занят. Я сдержал свое обещание, и название вашего банка пока ни разу не упоминалось в средствах массовой информации. Так что вас, собственно, беспокоит?

Голос Берне дрожал от волнения. Он рассказал Фашу о том, что Лэнгдон с Софи умудрились забрать из банка маленькую деревянную шкатулку, а затем убедили его помочь им скрыться.

— Когда я услышал по радио, что они преступники, — продолжил Берне, — то остановил фургон и потребовал, чтобы они немедленно вернули шкатулку. Но они напали на меня, отбили фургон и скрылись.

— Так, стало быть, вас волнует судьба деревянной шкатулки, — сказал Фаш. Взглянул на инкрустированную розу, затем поднял крышку и снова увидел белый каменный цилиндр. — Не могли бы вы сказать, что именно находилось в этой самой шкатулке?

— Это не столь важно, — ответил Берне. — Лично мне куда важнее репутация моего банка! Нас еще ни разу не грабили! Никогда! И мы разоримся, если общественность узнает, что я не могу обеспечить защиту имущества наших клиентов.

— Так вы говорите, агент Невё и Роберт Лэнгдон имели при себе ключ и знали код доступа? В таком случае почему утверждаете, что они украли эту шкатулку?

— Да потому, что они убийцы! Убили нескольких человек, в том числе и деда Софи. А стало быть, раздобыли ключ и пароль преступным путем.

— Мистер Берне, мои люди проверили ваше прошлое, круг ваших интересов. И убедились, что вы человек высокой культуры и прекрасно образованны. К тому же вы человек чести. Как, впрочем, и я. А стало быть, даю вам слово офицера, начальника судебной полиции Франции, что ваша шкатулка, как и репутация банка, в надежных руках.

Глава 90

Лейтенант Колле изумленно рассматривал компьютер, установленный на чердаке амбара в Шато Виллет.

— Так вы считаете, прослушка всех указанных здесь людей велась с помощью этой системы?

— Да, — кивнул агент. — И данные собирались больше года.

Колле перечитал список.

КОЛЬБЕР СОСТАК — председатель Конституционного совета.

ЖАН ШАФФЕ — куратор музея Жё-де-Пом.

ЭДУАРД ДЕСРОШЕ — старший архивариус библиотеки Миттерана

ЖАК СОНЬЕР — куратор музея Лувр.

МИШЕЛЬ БРЕТОН — глава DAS (французской разведки).

Агент указал на экран:

— Особенно их интересовал номер четыре.

Колле молча кивнул. Уж он-то сразу заметил это имя. Жака Соньера прослушивали. Затем он снова пробежал глазами весь список. Но как удалось поставить на прослушку всех этих известных людей?

— Вы прослушали хоть что-то из этих аудиофайлов?

— Несколько. Вот самый последний. — Агент защелкал клавиатурой. Микрофон ожил.

— «Capitaine, un agent du Département de Cryptographie est arrivé».

Колле просто ушам своим не верил.

— Но это же я! Мой голос! — Он вспомнил, как сидел за столом в кабинете Жака Соньера и сообщал Фашу по рации о прибытии Софи Невё.

Агент кивнул:

— Большая часть разговоров, которые мы вели в Лувре во время расследования, была доступна некоему третьему лицу.

— Вы послали людей на поиски «жучка»?

— В этом нет необходимости. Я знаю, где он находится. — Агент подошел к столу, где лежали какие-то заметки и распечатки. Порылся в бумагах, нашел страничку и протянул Колле. — Вам это знакомо, не правда ли?

Колле изумился. В руках у него была фотокопия старинной схемы с изображением неизвестного механизма. Он не смог прочесть написанные от руки по-итальянски подписи и пояснения к рисунку, но в том и не было необходимости. Он сразу понял, что это такое. Двигающаяся и открывающая рот фигурка средневекового французского рыцаря.

Того самого рыцаря, что стоял на столе у Соньера!

Колле взглянул на поля, где красовались какие-то примечания, написанные красным маркером и по-французски. Похоже, то были пояснения, где и как лучше всего разместить в рыцаре «жучок».

Глава 91

Сайлас сидел на пассажирском сиденье «ягуара», припаркованного рядом с церковью Темпла. Ладони были влажны от пота — так крепко он сжимал в руках краеугольный камень. Он ждал, когда Реми закончит связывать Тибинга веревкой, найденной в багажном отделении лимузина.

Наконец Реми справился с пленным, подошел к передней дверце и уселся за руль рядом с Сайласом.

— Ну как, надежно? — спросил его Сайлас.

Реми усмехнулся, сбросил с волос капли дождя и посмотрел через опущенную перегородку. В глубине салона, в тени, виднелся скорчившийся на полу Лью Тибинг.

— Куда денется!..

Но тут Сайлас услышал сдавленные крики и возню и понял, что Реми залепил рот Тибингу куском уже однажды использованного для этой цели скотча.

— Ferme ta gueule!^[169]— прикрикнул Реми, оглянувшись, и надавил одну из кнопок на панели управления. Поднялась непрозрачная перегородка, тут же отделившая их от остальной части салона. Тибинг исчез, голоса его больше не было слышно.

Реми покосился на Сайласа и проворчал:

— Успел по горло наслушаться его нытья!

Несколько минут спустя, когда лимузин мчался по улицам Лондона, зазвонил мобильник Сайласа. Учитель! Он торопливо нажал кнопку:

— Алло?

— Сайлас! — прозвучал голос со знакомым французским акцентом. — Слава Богу, наконец-то слышу тебя. Это значит, ты в безопасности.

Сайлас тоже обрадовался. Он уже давно не слышал голос Учителя, а сама операция шла совершенно не по плану. Теперь же вроде бы все постепенно налаживалось.

— Краеугольный камень у меня.

— Прекрасная новость! — сказал Учитель. — Реми с тобой?

Сайлас удивился. Оказывается, Учитель знал и Реми.

— Да. Это Реми меня освободил.

— По моему приказу. Сожалею, что тебе пришлось так долго переносить тяготы плена.

— Физические неудобства ничто. Самое главное, что камень теперь у нас.

— Да. И я хотел бы, чтобы его как можно скорее доставили мне. Время не ждет.

Сайлас и мечтать не мог о таком счастье. Наконец-то он увидит самого Учителя!

— Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Буду счастлив исполнить ваше приказание.

— Вот что, Сайлас. Я бы хотел, чтобы камень доставил мне Реми.

Реми? Сайлас сник. Какая несправедливость! И это после всего того, что он сделал для Учителя? Он вправе рассчитывать на награду. Наградой могло бы послужить доброе слово при личной встрече. А теперь получается, все лавры достанутся Реми?..

— Чувствую, ты разочарован, — сказал Учитель. — А это, в свою очередь, означает, что ты не понял истинных моих намерений. — Тут Учитель понизил голос до шепота: — Поверь, я предпочел бы получить краеугольный камень именно из твоих рук. Рук слуги Божьего, а не какого-то там преступника. Но Реми следует заняться, и немедленно. Он ослушался меня, совершил огромную ошибку, которая поставила всю нашу операцию под угрозу.

Сайлас похолодел и покосился на Реми. Похищение Тибинга вовсе не входило в их планы. Теперь возникла новая проблема. Совершенно непонятно, что делать с этим старикашкой.

— Мы с тобой слуги Господа нашего Бога, — продолжал нашептывать Учитель. — Мы не можем, не имеем права отклоняться от избранного пути. — На противоположном конце линии повисла многозначительная пауза. — Лишь по этой причине я прошу именно Реми привезти мне камень. Ты меня понимаешь?

Сайлас уловил гневные нотки в голосе Учителя. Он был удивлен, что Учитель не понимает его. Ведь рано или поздно он должен показать свое лицо, подумал Сайлас. Реми сделал то, что должен был сделать. Он спас краеугольный камень.

— Понимаю, — с трудом выдавил Сайлас.

— Вот и хорошо. Вы не должны мотаться по улицам, это слишком рискованно. Скоро полиция начнет искать лимузин, а я не хочу, чтоб вы попались. Скажи, у «Опус Деи» есть резиденция в Лондоне?

— Конечно.

— И тебя там примут?

— Как брата.

— Тогда немедленно поезжай туда и оставайся там. Я позвоню тебе, как только получу камень и решу все вопросы.

— Вы тоже в Лондоне?

— Делай, что тебе говорят, и все будет прекрасно.

— Слушаюсь, сэр.

Учитель вздохнул, точно ему предстояло заняться страшно неприятным делом.

— А теперь я хотел бы поговорить с Реми.

Сайлас протянул Реми мобильник. Теперь он знал, что этот телефонный разговор может оказаться последним для Реми Легалудека.

Реми взял мобильник и подумал о том, что этот несчастный уродливый монах понятия не имеет, какая плачевная ему уготована судьба.

Учитель просто использовал тебя, Сайлас.

А твой епископ оказался лишь жалкой пешкой в этой игре.

Реми не уставал удивляться умению Учителя убеждать. Епископ Арингароса пожертвовал ради него всем. Здорово он его охмурил, ничего не скажешь. Епископ слишком хотел верить в то, что слышит, вот в чем его беда. И хотя Учитель не слишком нравился Реми, он вдруг почувствовал прилив гордости. Еще бы, ведь он сумел завоевать доверие такого человека, сделать для него так много. Я честно заработал свои деньги.

— Слушай меня внимательно, — сказал Учитель. — Отвезешь Сайласа к резиденции «Опус Деи», высадишь в нескольких кварталах оттуда. Потом поезжай к Сент-Джеймсскому парку. Это рядом с парламентом и Биг-Беном. Можешь припарковать лимузин на Хорсгардз-Парейд^[170]. Там и поговорим.

И голос в трубке замолк.

Глава 92

Королевский колледж, основанный королем Георгом IV в 1829 году, представлял собой самостоятельное учебное заведение при Лондонском университете с факультетом теологии и религиозных исследований и располагался в здании неподалеку от парламента. Он мог похвастаться не только стопятидесятилетним опытом исследований и обучения студентов, но и созданием в 1982 году подразделения под названием «Исследовательский институт системной теологии», оснащенного самой полной и технически совершенной в мире базой электронных данных по изучению различных религий.

На улице шел дождь. Лэнгдон переступил порог библиотеки и почувствовал, как у него от волнения сжимается сердце. Главная исследовательская лаборатория оказалась именно такой, какой ее описывал Тибинг. Большое, прямоугольной формы помещение, главным предметом обстановки которого был круглый деревянный стол. За таким столом король Артур со своими рыцарями мог бы чувствовать себя вполне комфортно, если бы не наличие двенадцати компьютеров с плоскими экранами. В дальнем конце помещения находился стол справок. Дежурная библиотекарша как раз наливала в чайник воду, готовясь к долгому рабочему дню.

— Славное выдалось утро, не правда ли? — в типично английской манере приветствовала она посетителей. Оставила чайник и подошла. — Могу чем-нибудь помочь?

— Да, спасибо, — ответил Лэнгдон. — Позвольте представиться…

— Вы Роберт Лэнгдон. — Она одарила его приветливой улыбкой. — Я вас сразу узнала.

На секунду им овладел страх. Он подумал, что по распоряжению Фаша его фото показали и по британскому телевидению. Но улыбка библиотекарши успокоила. Лэнгдон еще не привык к своей известности. Но если и есть на земле люди, способные узнать его, то они, несомненно, должны работать на факультете истории религий.

— Памела Геттем, — представилась библиотекарша и протянула руку. Умное лицо с тонкими чертами, приятный голос. На шее висели очки на цепочке в роговой оправе и с толстыми стеклами.

— Рад познакомиться, — сказал Лэнгдон. — А это мой друг, Софи Невё.

Женщины поздоровались, и Геттем снова обратила все свое внимание на Лэнгдона:

— А я не знала, что вы к нам приезжаете.

— Да мы и сами не знали. Все вышло спонтанно. Если вас не затруднит, окажите нам помощь в поиске некоторых сведений.

Геттем несколько растерялась.

— Видите ли, как правило, мы предоставляем услуги только по официальным запросам. И сами назначаем время. Разве что вы являетесь гостем кого-то из наших профессоров?

Лэнгдон покачал головой:

— Увы, мы прибыли без приглашения. Просто один мой друг очень высоко о вас отзывался. Сэр Лью Тибинг, знаете такого? Знаменитый историк, член Британской королевской…

— О Господи, да, конечно! — Библиотекарша просияла. — Что за человек! Какой ученый! Просто фантастика, легенда! Всякий раз, когда приходит сюда, поиск направления один — Грааль, Грааль, Грааль. Нет, ей-богу, порой мне кажется, он скорее умрет, чем сдастся. — Она игриво подмигнула Лэнгдону. — Впрочем, время и деньги — вот роскошь, которую могут позволить себе люди, подобные сэру Тибингу, вы согласны? Он настоящий донкихот от науки!

— Так мы можем рассчитывать на вашу помощь? — спросила Софи. — Поверьте, это очень важно!

Геттем оглядела пустое помещение и заговорщицки подмигнула им обоим:

— Что ж, не могу утверждать, что как раз сейчас я очень занята, верно? Не думаю, что, занявшись вами, серьезно нарушу наши правила. Что именно вас интересует?

— Мы пытаемся найти в Лондоне одно старинное захоронение.

Геттем посмотрела на них с сомнением:

— Но у нас около двадцати тысяч таких захоронений. Нельзя ли поточнее?

— Это могила рыцаря. Имени мы не знаем.

— Рыцаря… Что ж, это значительно сужает круг поисков. Могилы рыцарей не на каждом шагу встречаются.

— У нас не так много информации об этом рыцаре, — сказала Софи. — Это все, что мы знаем. — И она протянула библиотекарше листок, на котором записала две первые строчки стихотворения.

Не желая показывать все четверостишие постороннему человеку, Софи с Лэнгдоном решили разделить его на две части. Двух первых строк было достаточно для определения личности рыцаря. Софи называла это «усеченным шифрованием». Когда разведывательная служба перехватывает шифровку, содержащую какие-либо важные данные, ее обычно делят на части, и каждый криптограф работает над своей. Придумано это на тот случай, если кто-то из них расколется. Ни один шифровальщик не владеет всем объемом секретной информации.

Впрочем, в данном случае эти меры предосторожности были, пожалуй, излишними. Даже если бы библиотекарша и увидела стихотворение целиком, узнала, где находится могила рыцаря и что за шар на ней отсутствует, без криптекса эта информация все равно была бы бесполезна.

По глазам знаменитого американского ученого Геттем сразу поняла, что сведения об этой загадочной могиле чрезвычайно для него важны. Да и зеленоглазая женщина, сопровождавшая его, тоже заметно волновалась.

Немного озадаченная библиотекарша надела очки и взглянула на протянутый листок.

Лондон, там рыцарь лежит, похороненный папой.

Гнев понтифика он на себя навлек.

Она посмотрела на них.

— Что это? Гарвардские шутники раскопали на какой-то мусорной свалке?

Лэнгдон с трудом выдавил смешок:

— Ну, можно сказать и так.

Геттем поняла: он что-то недоговаривает. Тем не менее загадка заинтересовала ее. Ей и самой было любопытно разобраться.

— Итак, в этом стишке говорится о том, что некий рыцарь сделал нечто, вызвавшее недовольство Церкви. Однако папа был милостив к нему и разрешил похоронить здесь, в Лондоне.

Лэнгдон кивнул:

— Примерно так. Наводит на какие-либо мысли?

Геттем подошла к компьютеру.

— Ну, сразу не скажу. Но давайте посмотрим, что можно выкачать из базы данных.

За последние два десятилетия Исследовательский институт системной теологии при Королевском колледже использовал компьютерную методику поиска параллельно с переводом с разных языков для обработки и систематизации огромного собрания различных текстов. В их число входили энциклопедии религии, биографии религиозных деятелей, Священные Писания на десятках языков, исторические хроники, письма Ватикана, дневники священнослужителей — словом, все, что могло иметь отношение к вопросам веры. Теперь же эта внушительная коллекция существовала в виде битов и байтов, а не бесконечных страниц с текстами, и данные стали гораздо доступнее.

Усевшись перед компьютером, библиотекарша положила рядом листок с двустишием и принялась печатать.

— Попробуем задействовать поисковую систему с помощью нескольких ключевых слов. А дальше видно будет.

— Спасибо.

Геттем напечатала:

Лондон, рыцарь, папа

Затем щелкнула клавишей «Поиск», и огромная машина тихо загудела, сканируя данные со скоростью пятьсот мегабайт в секунду.

— Я попросила систему показать мне документы, где в полном тексте содержатся все эти три слова. Конечно, она выдаст много лишней информации, но начинать, думаю, лучше всего с этого.

На экране уже ползли первые строчки:

Портреты папы. Собрание картин сэра

Джошуа Рейнолдса. «Лондон юниверсити пресс».

Геттем покачала головой:

— Очевидно, это не то, что нам нужно. Посмотрим дальше.

«Лондонский период в творчестве Александра Попа^[171]» Дж. Уилсона Найта^[172].

Снова не то.

Система продолжала работать, и данных поступало великое множество. Дюжины текстов, во многих из них шла речь о британском писателе восемнадцатого века Александре Попе, в чьих сатирических стихах содержалось немало упоминаний о рыцарях и Лондоне.

Геттем перевела взгляд на нумерационное поле в нижнем углу экрана. Выдавая информацию, компьютер автоматически подсчитывал процент данных, подлежащих переработке, уведомляя пользователя о том, на какой объем информации он может рассчитывать. Поле казалось практически необозримым.

Приблизительное количество ссылок: 2692

— Нам следует как-то сузить круг поиска, — заметила Геттем. — Это вся информация о захоронении, которой вы располагаете? Может, есть что-то еще?

Лэнгдон покосился на Софи. Та колебалась.

Они явно что-то скрывают, поняла Геттем. И это не гарвардские глупости. Она была наслышана о прошлогоднем визите Лэнгдона в Рим. Этот американец умудрился получить доступ в самую труднодоступную библиотеку в мире — в архивы Ватикана. Интересно, подумала она, какие секреты мог узнать там Лэнгдон и не связаны ли нынешние поиски захоронения в Лондоне с информацией, полученной в Ватикане? Геттем слишком долго проработала в библиотеке, а потому знала: когда люди приезжают в Лондон на поиски рыцарей, это означает, что их интересует только одно — Грааль.

Библиотекарша улыбнулась и поправила очки.

— Вы друзья сэра Лью Тибинга, вы прибыли в Англию и ищете рыцаря. — Она сложила ладони. — Отсюда я делаю вывод, что вас, по всей видимости, интересует Грааль.

Лэнгдон с Софи обменялись удивленными взглядами. Геттем засмеялась:

— Друзья мои, наша библиотека — базовый лагерь для всех охотников за Граалем. И Лью Тибинг является одним из них. И если бы мне платили хоть по шиллингу за каждый поиск, связанный с такими ключевыми словами, как «Роза», «Мария Магдалина», «Сангрил», «Меровинги», «Приорат Сиона», ну и так далее, и тому подобное, я бы, наверное, давно разбогатела. Все просто помешались на тайнах. — Она сняла очки и посмотрела им прямо в глаза. — Мне нужна дополнительная информация.

Гости молчали, но Геттем безошибочно уловила их готовность расстаться с тайной, слишком уж важен был для них результат поисков.

— Вот, — буркнула Софи Невё, — это все, что мы знаем. — И, взяв у Лэнгдона ручку, она дописала на листке бумаги две строки и протянула его библиотекарше.

Шар от могилы найди, Розы цветок.

На плодоносное чрево сие есть намек.

Геттем едва сдержала улыбку. Так, значит, действительно Грааль, подумала она, раз речь идет о Розе и плодоносном чреве.

— Пожалуй, я смогу помочь вам, — сказала она. — Могу ли я спросить, откуда у вас это стихотворение? И почему следует искать именно шар?

— Спросить вы, конечно, можете, — ответил с улыбкой Лэнгдон, — но история эта очень длинная, а мы ограничены во времени.

— Вежливый способ сказать «не ваше это дело»?

— Послушайте, Памела, — сказал Лэнгдон, — мы навеки у вас в долгу, если вы поможете понять, кто такой этот рыцарь и где похоронен.

— Что ж, хорошо, — ответила Геттем и снова уселась за компьютер. — Я постараюсь. Если все завязано на Граале, попробуем использовать другие ключевые слова. Введу их как дополнение и снова включу программу поиска. Это позволит ограничиться текстами, связанными с миром Грааля.

И она набрала:

Поиск: рыцарь, Лондон, папа, могила

А затем, чуть ниже, допечатала:

Грааль, Роза, Сангрил, сосуд

— Сколько примерно времени это займет? — спросила Софи.

— Несколько сот терабайтов с множественными перекрестными ссылками? — Памела, сощурившись, прикинула и уме и щелкнула клавишей «Поиск». — Минут пятнадцать, не больше.

Лэнгдон с Софи промолчали, но она поняла: эти пятнадцать минут кажутся им вечностью.

— Чаю? — спросила библиотекарша и подошла к столику, на котором стоял чайник. — Лью всегда просто обожал мой чай.

Глава 93

Резиденция «Опус Деи» в Лондоне представляла собой скромное кирпичное здание по адресу Орм-Корт, 5, напротив располагались улица Норт-Уок и парк Кенсингтон-гарденз. Сайлас никогда не был здесь, но, приближаясь к зданию, с каждым шагом ощущал все большую уверенность и спокойствие. Добираться Сайласу пришлось пешком. Несмотря на то что дождь лил как из ведра, Реми высадил его из машины за несколько кварталов — не хотел, чтобы лимузин показывался на центральных улицах. Но Сайлас не возражал против пешей прогулки. Дождь очищает.

По совету Реми он стер с оружия отпечатки пальцев, а затем избавился от него, бросив в канализационный колодец. И был рад, что избавился. На душе сразу полегчало. Ноги все еще побаливали от веревок, но Сайлас научился терпеть и куда более сильную боль. Он думал о Тибинге, которого Реми оставил связанным в лимузине. Британцу сейчас наверняка приходится ой как не сладко.

— Что будешь с ним делать? — спросил он Реми перед тем, как тот высадил его из машины.

Реми пожал плечами:

— Это Учителю решать. — Но в его голосе Сайлас услышал приговор.

Он уже подходил к зданию «Опус Деи», когда дождь усилился, превратившись в настоящий ливень. Сутана промокла насквозь, влажная ткань прилипала к свежим ранам, они заныли с новой силой. Но Сайлас ничего не имел против. Он был готов очиститься от грехов, совершенных за последние сутки. Свою работу он сделал. Сайлас пересек двор и, подойдя к двери, не слишком удивился, увидев, что она не заперта. Он отворил ее и шагнул в скромно обставленную прихожую. И едва ступил на ковер, как сработало электронное устройство и где-то наверху звякнул колокольчик. То было обычное явление для зданий, обитатели которых большую часть дня проводили за молитвами у себя в комнатах. Сайлас услышал, как скрипнули над головой деревянные половицы.

Через минуту к нему спустился мужчина в монашеской сутане.

— Чем могу помочь?

Глаза у него были добрые, но смотрел он как-то странно, мимо Сайласа.

— Спасибо. Я Сайлас. Член «Опус Деи».

— Американец?

Сайлас кивнул:

— Я здесь всего на один день. Хотелось бы передохнуть. Это возможно?

— Какие могут быть вопросы. На третьем этаже пустуют две комнаты. Могу принести вам чая и хлеба.

— Огромное спасибо. — Только теперь Сайлас почувствовал, как зверски проголодался.

Он поднялся наверх и оказался в скромной комнате с одним окном. Снял промокшую насквозь сутану, опустился на колени прямо в нижнем белье. Услышал, как в коридоре раздались шаги — это монах подошел и поставил поднос возле двери. Сайлас помолился, потом поел и улегся спать.

Тремя этажами ниже зазвонил телефон. Ответил послушник «Опус Деи», впустивший Сайласа в обитель.

— Вас беспокоит полиция Лондона, — услышал он мужской голос. — Мы пытаемся разыскать монаха-альбиноса. Получили информацию, что он может быть у вас. Вы его видели?

Монах был потрясен.

— Да, он приходил. А что случилось?

— Он и сейчас у вас?

— Да. Наверху. Молится. Что он натворил?

— Пусть остается там, где есть, — строго приказал мужчина. — Никому ни слова. Я высылаю за ним своих людей.

Глава 94

Сент-Джеймсский парк — это зеленый островок в самом центре Лондона, расположенный неподалеку от Вестминстерского и Букингемского дворцов. Теперь он открыт для всех желающих, но некогда король Генрих VIII обнес парк изгородью и развел там оленей, на которых охотился вместе с придворными. В теплые солнечные дни лондонцы устраивают пикники прямо под раскидистыми ивами и кормят пеликанов, обитающих в пруду. Кстати, дальние предки этих пеликанов некогда были подарены Карлу II русским послом.

Сегодня Учитель никаких пеликанов здесь не увидел, уж слишком ветреная и дождливая выдалась погода, но зато с моря прилетели чайки. Лужайки парка были покрыты сотнями белых птиц, все они смотрели в одном направлении, терпеливо пережидая сокрушительные порывы влажного ветра. Несмотря на утренний туман, отсюда открывался прекрасный вид на знаменитое здание парламента и Биг-Бен. А если посмотреть выше, через пологие лужайки и пруд с утками, сквозь изящное кружево плакучих ив, становились видны шпили здания, где, как знал Учитель, и находилась могила рыцаря. Именно по этой причине он назначил свидание Реми здесь.

Вот Учитель приблизился к передней дверце лимузина, и Реми услужливо распахнул ее перед ним. Но Учитель медлил, достал плоскую фляжку с коньяком, отпил глоток. Потом вытер губы платком, уселся рядом с Реми и захлопнул дверцу.

Реми торжественно приподнял руку с зажатым трофеем, краеугольным камнем.

— Чуть не потеряли.

— Ты прекрасно справился, — сказал Учитель.

— Мы справились вместе! — поправил его Реми. И передал камень Учителю.

Тот долго разглядывал его и улыбался.

— Ну а оружие? Отпечатки, надеюсь, стерты?

— Да. И я положил его обратно в бардачок.

— Отлично! — Учитель отпил еще один глоток коньяку и протянул фляжку Реми. — За наш успех! Конец уже близок.

Реми с благодарностью принял угощение. Правда, коньяк показался солоноватым на вкус, но ему было все равно. Теперь они с Учителем стали настоящими, полноправными партнерами. Он чувствовал: перемены в его жизни близки. Теперь уже никогда больше не буду слугой. Реми смотрел через набережную на пруд с утками, Шато Виллет казался далеким, как сон.

Отпив еще глоток, Реми почувствовал, как по жилам разлилось приятное тепло. Однако вскоре теплота эта превратилась в жжение. Реми ослабил узел галстука, ощущая неприятный привкус во рту, и протянул фляжку Учителю.

— Мне, пожалуй, хватит, — с трудом выдавил он. Учитель забрал фляжку и сказал:

— Надеюсь, ты понимаешь, Реми, что оказался единственным человеком, знающим меня в лицо. Я оказал тебе огромное доверие.

— Да, — ответил слуга. Его сотрясал мелкий озноб, и он снова ослабил узел галстука. — И эту тайну я заберу с собой в могилу.

Помолчав, Учитель заметил:

— Я тебе верю. — Затем убрал в карман фляжку и краеугольный камень. Потянулся к бардачку, открыл его, достал крохотный револьвер «Медуза». На мгновение Реми охватил страх, но Учитель просто сунул револьвер в карман брюк.

Что он делает? И зачем? Реми прошиб холодный пот.

— Я обещал тебе свободу, — сказал Учитель, и на этот раз в голосе его прозвучало сожаление. — Но с учетом всех обстоятельств это лучшее, что я могу для тебя сделать.

Реми почувствовал, как у него распухло горло и стало нечем дышать. Хватаясь обеими руками за горло, он вдруг согнулся пополам, спазмы в трахее перешли в приступы рвоты. Он хотел крикнуть, но издал лишь слабый сдавленный стон. Теперь понятно, почему коньяк показался солоноватым.

Я умираю! Он меня убил!..

Еще не веря до конца в эту чудовищную мысль, Реми обернулся к сидевшему рядом Учителю. Тот спокойно смотрел куда-то вперед через ветровое стекло. В глазах у Реми помутилось, он судорожно хватал ртом воздух. Я для него в лепешку разбивался! Как он только мог, как смел? Реми не знал, чем было вызвано решение Учителя убрать его. То ли он задумал это с самого начала, то ли ему не понравились действия Реми в церкви Темпла. Легалудеку не суждено было узнать об этом. Животный страх и ярость — вот какие чувства владели им сейчас. Он попытался наброситься на Учителя, но тело не слушалось. Я поверил тебе, я все поставил на карту!

Реми пытался поднять кулак, чтоб ударить по клаксону, но лишь пошатнулся и сполз вниз по сиденью. Так и лежал на боку возле Учителя, хватаясь за опухшее горло. Дождь припустил еще сильнее. Реми уже ничего не видел, но краем затухающего сознания цеплялся за прекрасное видение. И перед тем как окружающий мир для него померк, увидел водную гладь под солнцем, услышал, как с ласковым шепотом набегает на берег Ривьеры прибой.

Учитель вышел из лимузина, огляделся и с удовлетворением отметил, что вокруг ни души. У меня не было выбора, сказал он себе и даже немного удивился: теперь он не испытывал никаких сожалений о содеянном. Реми сам выбрал такую судьбу. Все это время Учитель опасался, что Реми придется устранить, когда операция будет завершена. Но глупец сам приблизил свою кончину, повел себя в церкви Темпла совершенно недопустимым образом. Неожиданное появление Роберта Лэнгдона в Шато Виллет имело как положительную, так и отрицательную сторону. Лэнгдон доставил краеугольный камень, избавив от необходимости разыскивать бесценное сокровище, но он же навел полицию на их след. Реми оставил множество отпечатков не только по всему дому, но и на чердаке амбара, где был установлен пост прослушивания, на котором он же и дежурил. И теперь Учитель радовался своей предусмотрительности. Он сделал все возможное, чтобы между ним и Реми не усматривалось никакой связи, способной разоблачить их совместную деятельность. Никто ни в чем не заподозрил бы Учителя, разве только в том случае, если бы Реми вдруг проболтался. Но теперь и эта опасность устранена.

Еще один конец обрублен, подумал Учитель и направился к задней дверце лимузина. Полиция никогда не поймет, что произошло… и нет в живых свидетеля, который его выдаст. Он осторожно огляделся по сторонам, убедился, что никто за ним не следит, открыл дверцу и забрался в просторное хвостовое отделение салона.

Несколько минут спустя Учитель уже пересекал Сент-Джеймсский парк. Теперь остались только двое. Лэнгдон и Невё. С ними будет куда сложнее. Но ничего, справиться можно. Сейчас не до них, надо срочно заняться криптексом.

С торжеством оглядывая парк, он видел впереди свою цель. Лондон, там рыцарь лежит, похороненный папой. Едва услышав эти стихи, Учитель сразу же понял: он знает ответ. А в том, что другие до сих пор не вычислили его, нет ничего удивительного. У меня преимущество, пусть даже и получено оно не совсем честным путем. Учитель на протяжении нескольких месяцев прослушивал все разговоры Соньера, и однажды Великий мастер упомянул об этом знаменитом рыцаре, почитаемом им не меньше, чем Леонардо да Винчи. То, что в стихотворении говорится именно об этом рыцаре, не вызывало никаких сомнений, хотя и следовало отдать должное остроумию Соньера. Учителя заботило совсем другое. Как поможет могила узнать последнее ключевое слово, до сих пор оставалось загадкой.

Шар от могилы найди…

Учитель помнил снимки знаменитого захоронения, главную его отличительную черту. Изумительной красоты шар. Эта огромная сфера венчала надгробие и по своим размерам не уступала ему. Наличие шара радовало Учителя и одновременно вызывало беспокойство. С одной стороны, это указатель, с другой — если верить стихам, ключевое слово как-то связано с шаром, который должен быть на могиле… но теперь отсутствует. И тогда, возможно, это совсем не тот шар. Чтобы прояснить ситуацию, он собирался самым тщательным образом осмотреть надгробие.

Дождь лил как из ведра, и он засунул криптекс поглубже в правый карман, чтобы не намок. В левом кармане лежал револьвер «Медуза». Через несколько минут он уже входил в храм, расположенный едва ли не в самом изумительном здании Лондона конца девятого века.

В этот же момент епископ Арингароса вышел прямо под дождь из маленького самолета. И, шлепая по лужам и приподнимая полы сутаны, двинулся к зданию аэровокзала в Биггин-Хилл. Он надеялся, что его встретит сам капитан Фаш. Но вместо него навстречу поспешил молодой офицер британской полиции с зонтиком.

— Епископ Арингароса? Капитану Фашу пришлось срочно уехать. Попросил меня встретить вас и проводить. Сказал, чтобы я отвез вас в Скотланд-Ярд. Он считает, что там вам будет безопаснее.

Безопаснее? Арингароса покосился на тяжелый портфель с облигациями Банка Ватикана. Он почти забыл, какое при нем сокровище.

— Да, благодарю вас.

Арингароса уселся в полицейский автомобиль. Интересно, где же сейчас Сайлас? Через несколько минут он получил ответ по полицейскому сканеру.

Орм-Корт, дом 5.

Арингаросе был прекрасно известен этот адрес. Это же лондонская резиденция «Опус Деи».

— Везите меня туда, немедленно! — сказал он водителю.

Глава 95

Лэнгдон не сводил глаз с экрана компьютера с того самого момента, как там начали появляться результаты поиска.

Пять минут. Всего две ссылки. Обе не имели отношения к делу.

Он уже начал беспокоиться.

Памела Геттем находилась в соседней комнате. Лэнгдон с Софи допустили оплошность, спросили, принято ли в библиотеке пить, помимо чая, еще и кофе. И вот теперь, судя по запаху, доносившемуся до них, можно было догадаться, что их собираются напоить растворимым «Нескафе».

И тут компьютер громко просигналил.

— Похоже, выдал еще что-то! — крикнула Памела из соседней комнаты. — Что там за название?

Лэнгдон впился глазами в экран.

Аллегория Грааля в средневековой

литературе: Трактат о сэре Гэуэйне и Зеленом рыцаре

— Какая-то аллегория Зеленого рыцаря! — крикнул он библиотекарше.

— Не то, — ответила Геттем. — В Лондоне похоронено не так много мифологических зеленых гигантов. Можно даже считать, что ни одного.

Лэнгдон с Софи терпеливо сидели перед монитором в ожидании продолжения. Но когда экран ожил снова, информация оказалась для них неожиданной.

Die Opern von Richard Wagner

— Оперы Вагнера? — спросила Софи.

Геттем заглянула в комнату с пакетиком от кофе в руке.

— А вот это действительно странное сочетание. Разве Вагнер был рыцарем?

— Нет, — ответил Лэнгдон, чувствуя, что заинтригован. — Зато он был известным масоном. — Наряду с Моцартом, Бетховеном, Шекспиром, Гершвином, Гудини и Диснеем. О связях масонов с орденом тамплиеров, Приоратом Сиона и Граалем было написано множество книг. — Мне бы хотелось получить более подробную распечатку. Как вывести на экран весь текст?

— Да не нужен вам весь текст, — откликнулась библиотекарша. — Просто выделите название и нажмите на него мышкой. И компьютер выдаст вам отдельные строки из общего контекста, где встречаются выделенные ключевые слова.

Лэнгдон ничего не понял из ее объяснений, но выделил название и послушно щелкнул мышкой.

На мониторе высветилось несколько строк.

…мифологический рыцарь по имени Парсифаль, который…

…метафорический Грааль, поиск которого спорен…

…Лондонская филармония в 1855…

…оперная антология Ребекки Поп, включает «Диву»…

…могила Вагнера находится в Германии…

— Опять совсем не та Поп, — шутливо и разочарованно заметил Лэнгдон. Тем не менее его потрясла простота использования системы. Ключевых слов в контексте оказалось достаточно, чтобы напомнить ему об опере Вагнера «Парсифаль», в которой отдавалась дань Марии Магдалине как продолжательнице рода Иисуса Христа. В ней рассказывалась история молодого рыцаря, отправившегося на поиски истины.

— Наберитесь терпения, — посоветовала Геттем. — Дайте машине время. Пусть себе работает.

На протяжении нескольких следующих минут компьютер выдал еще несколько ссылок на Грааль, в том числе и текст о трубадурах, знаменитых странствующих менестрелях Франции. Лэнгдон знал, что общий корень в таких словах, как «minstrel» и «minister», не является случайным совпадением. Трубадуры были странствующими слугами, или «ministers», Церкви Марии Магдалины и использовали музыку, чтобы поведать в песенных балладах историю этой женщины. По сей день восславляют они добродетели «Госпожи нашей», загадочной и прекрасной дамы, истовому служению которой отдали себя целиком.

Тут компьютер выдал новую информацию:

Рыцари, плуты (валеты), папы и пятиконечные звезды: История святого Грааля в картах таро

— Неудивительно, — сказал Лэнгдон, обернувшись к Софи. — Некоторые из наших ключевых слов созвучны с названиями отдельных карт. — Он снова щелкнул мышкой. — Не уверен, что ваш дедушка, Софи, играя с вами в карты, когда-либо упоминал об этом. Но игра — это как бы «карточный» пересказ истории о пропавшей Невесте и ее порабощении «злой» Церковью.

Софи окинула его удивленным взглядом:

— Я и понятия не имела.

— В том и состоял смысл. С помощью этой метафорической игры последователи Грааля тайно обменивались посланиями, скрываясь от всевидящего ока Церкви. — Лэнгдон часто задавался вопросом, многим ли современным игрокам в карты известна истинная подоплека четырех мастей. Пики, червы, трефы и бубны — все это были символы, тесно связанные с Граалем и позаимствованные у четырех мастей карт таро: мечей, кубков, скипетров и пятиконечных звезд.

Пики были мечами — клинок. Символ мужчины. Червы произошли от кубков — сосуд. Символ женщины. Трефы были скипетрами — царская кровь. Символ продолжения рода. Бубны были пятиконечными звездами — богиня. Символ священного женского начала.

Лэнгдон уже начал опасаться, что компьютер больше ничего не выдаст, но четыре минуты спустя на экране высветились следующие строки:

Тяготы гения: Биография современного рыцаря

— «Тяготы гения»! — крикнул Лэнгдон библиотекарше. — «Биография современного рыцаря»! Как прикажете это понимать?

Геттем снова высунулась из-за двери:

— Насколько современного? И только не говорите мне, что это ваш сэр Руди Джулиани^[173]. Лично я считаю, он до рыцаря не дотягивает.

У Лэнгдона возникла другая догадка. Он почему-то решил, что это биография недавно посвященного в рыцари сэра Мика Джаггера. Но момент был не слишком подходящим для обсуждения современной британской политики посвящения в рыцари.

— Так, давайте посмотрим, что тут у нас имеется. — И он прочел обрывки текста с ключевыми словами:

…почетный рыцарь, сэр Исаак Ньютон…

…в Лондоне в 1727-м, и…

…его могила в Вестминстерском аббатстве…

…Александр Поп, друзья и коллеги…

— Я так понимаю, понятие «современный» весьма относительно, — сказала Софи Памеле. — Это отрывок из какой-то старой книги. О сэре Исааке Ньютоне.

Геттем, по-прежнему стоя в дверях, покачала головой:

— И что толку? Ведь Ньютон был похоронен в Вестминстерском аббатстве, этом центре английского протестантизма. И католик папа вряд ли мог присутствовать на похоронах. Вам с молоком и сахаром?

Софи кивнула.

— А вам, Роберт? — спросила Геттем.

Сердце у Лэнгдона билось все быстрее. Он отвел взгляд от экрана и поднялся.

— Сэр Исаак Ньютон и есть наш рыцарь.

Софи удивилась:

— О чем это вы?

— Ньютон похоронен в Лондоне, — принялся объяснять Лэнгдон. — Он создатель радикально новой науки, и за это его прокляла Церковь. И еще он был Великим мастером тайной организации, Приората Сиона. Чего же еще?..

— Чего еще? — воскликнула Софи и указала на листок со стихотворением. — А как насчет рыцаря, похороненного папой? Вы ведь слышали, что сказала мисс Геттем. Никакой папа Ньютона не хоронил.

Лэнгдон потянулся к мышке.

— Кто тут говорил о папе, главе Католической церкви? — Он выделил слово «папа», щелкнул мышкой. И на экране появился уже весь отрывок полностью.

На похоронах сэра Исаака Ньютона, память которого почтили монархи и представители высшего сословия, распорядителем был Александр Поп, друзья и коллеги произносили трогательные панегирики, прежде чем бросить на гроб по горсти земли.

Лэнгдон обернулся к Софи:

— Итак, нужного нам папу мы получили со второй попытки. — Он выдержал паузу. — И это есть не кто иной, как мистер Поп. Александр.

Лондон, там рыцарь лежит, похороненный Попом…

Софи медленно поднялась со стула.

Жак Соньер, мастер двойных загадок и словесных игр, снова доказал, что человеком он был на удивление умным и изобретательным.

Глава 96

Сайлас проснулся словно от толчка.

Он не знал, что его разбудило и сколько он проспал. Мне снился сон? Он сел на соломенном тюфяке и прислушался к звукам в резиденции «Опус Деи», но тишину нарушало лишь тихое бормотание в комнате этажом ниже — там кто-то молился вслух. Эти знакомые звуки сразу успокоили Сайласа.

Но тут внезапно он снова ощутил тревогу.

Поднявшись в чем был, прямо в нижнем белье, он подошел к окну. Неужели кто-то меня выследил? Но двор был пуст. Он прислушался. Тишина. С чего это я так разнервничался? За всю свою многотрудную жизнь Сайлас научился доверять интуиции. Только интуиция спасала его на улицах Марселя, когда он был еще ребенком. Задолго до тюрьмы… задолго до того, как у него благодаря епископу Арингаросе началась совсем другая жизнь. Он высунулся из окна и только теперь заметил смутные очертания стоявшего за изгородью автомобиля. На крыше полицейская мигалка. В коридоре скрипнула половица. Кто-то подергал ручку его двери.

Сайлас отреагировал мгновенно. Метнулся в сторону и оказался за дверью как раз в тот момент, когда она с грохотом распахнулась. В комнату ворвался полицейский с пистолетом. Не успел он сообразить, гденаходится Сайлас, как тот ударил дверь плечом и сбил с ног второго полисмена, который как раз входил. Первый, резко развернувшись, приготовился стрелять, но тут Сайлас нырнул прямо ему под ноги. Грохнул выстрел, пуля просвистела над головой Сайласа, а тот даром времени не терял: больно пнул ногой стрелявшего прямо в голень. Ноги у того подкосились, и он, рухнув на пол, пребольно ударился головой о деревянные половицы. Второй полицейский, оказавшийся у двери, уже поднимался на ноги, но Сайлас подлетел и ударил его коленом в пах. Потом перепрыгнул через согнувшегося пополам от боли человека и выбежал в коридор.

Почти голый, в одном белье, Сайлас несся вниз по лестнице. Он понимал, что его предали. Но кто? Вот и прихожая, и он увидел, как в нее через распахнутую дверь вбегают другие полицейские. Сайлас повернулся и бросился бежать по коридору. Там женская половина. В каждом здании «Опус Деи» есть такое отделение. Сайлас проскочил через кухню, до смерти перепугав поваров и посудомоек. Еще бы: огромный голый альбинос мчался как бешеный, сшибая на своем пути котелки и тарелки. Вот он оказался в темном и узком коридорчике за бойлерной и увидел впереди спасительный свет, дверь открывалась на улицу. Сайлас выскочил под проливной дождь, спрыгнул с высокого крыльца, но слишком поздно заметил выбегающего из-за угла здания полицейского. Мужчины столкнулись, при этом Сайлас успел подставить широкое бледное плечо, оно с сокрушительной силой ударило полицейского прямо в грудь. Офицер рухнул на мостовую, увлекая Сайласа за собой. Монах оказался сверху. При падении полицейский выронил из рук пистолет, оружие отлетело в сторону. Сайлас слышал, как из здания с криками выбегает кто-то еще. Он изловчился, перекатился на спину и успел схватить пистолет прежде, чем из дверей показались другие полицейские. Грянул выстрел, Сайласа точно огнем ожгло. Пуля угодила в подреберье. И тогда, ослепленный яростью, он открыл огонь по трем полицейским. Из его ран фонтанчиками била кровь.

Но тут над ним нависла чья-то тень, появившаяся, казалось, из ниоткуда. Дьявольски сильные руки впились ему в плечи мертвой хваткой и встряхнули. Мужчина проревел ему прямо в ухо:

— Сайлас, нет!

Монах развернулся и выстрелил. И только тут встретился взглядом со своей жертвой. Епископ Арингароса упал, Сайлас издал вопль ужаса.

Глава 97

В Вестминстерском аббатстве похоронены или помещены в раку около трех тысяч человек. Все колоссальное внутреннее пространство собора занято могилами королей, государственных деятелей, ученых, поэтов и музыкантов. Их надгробия, угнездившиеся в каждой нише и каждом алькове, не отличаются той помпезностью и великолепием, которыми отмечены королевские мавзолеи. Это прежде всего саркофаг с прахом королевы Елизаветы I, который покоится здесь в отдельной часовне, а также более скромные захоронения, прямо в полу, под металлическими плитами, надписи на которых стерлись за века от бесконечного хождения посетителей. И уж чьи останки нашли там последнее упокоение, оставалось теперь только гадать. Построенное в стиле других величественных соборов Европы, Вестминстерское аббатство не считается ни кафедральным собором, ни просто церковью для прихожан. Оно всегда носило другой статус — «особой королевской церкви». Здесь не только хоронили монархов, здесь проводилась их коронация. Первая, коронация Вильгельма Победителя, состоялась на Рождество, в 1066 году. А затем этот великолепный храм стал свидетелем и других бесконечных королевских, государственных и религиозных церемоний, от канонизации Эдуарда Исповедника до свадьбы принца Эндрю и Сары Фергюсон, пышных похорон Генриха V, королевы Елизаветы I и леди Ди.

Однако сейчас Роберта Лэнгдона не интересовало ни одно историческое событие, произошедшее в стенах аббатства, кроме похорон английского рыцаря, сэра Исаака Ньютона.

Лондон, там рыцарь лежит, похороненный Попом.

Пройдя под величественным порталом в северный поперечный неф, Лэнгдон с Софи были встречены охранниками, те вежливо заставили их пройти через недавно появившееся в аббатстве новшество — металлоискатель в виде высокой арки, теперь такие установлены в большинстве исторических зданий Лондона. Они благополучно миновали арку, не вызвав никаких подозрений, и двинулись к центру собора.

Едва переступив порог Вестминстерского аббатства, Лэнгдон ощутил, что весь остальной мир для него точно исчез. Ни шума дорожного движения. Ни шелеста дождя. Тишина просто оглушала, и еще казалось, воздух слегка вибрирует, точно это величественное здание нашептывает что-то самому себе.

Взгляды Софи и Лэнгдона, как и почти каждого здешнего посетителя, тут же устремились вверх, туда, где над их головами воспарял к небесам необъятный купол. Колонны из серого камня вздымались, точно калифорнийские мамонтовые деревья, и терялись где-то в глубине, в тени. Вершины их поднимались на головокружительную высоту, а основания уходили в каменный пол. Публике открывался широченный проход северного нефа, он был подобен глубокому каньону в обрамлении скал из цветного стекла. В солнечные дни лучи отбрасывали на пол целую палитру мерцающих бликов. Сегодня же шел дождь, на улице было серо и пасмурно, и в этом необъятном пространстве сгустился полумрак… отчего аббатство стало походить на склеп, чем оно, в сущности, и являлось.

— Да здесь почти никого, — шепнула Софи. Лэнгдон ощутил нечто похожее на разочарование. Он надеялся увидеть в соборе куда больше людей. Чем больше людей, тем лучше. Ему не хотелось повторения того, что произошло в заброшенной церкви Темпла. Ведь в толпе туристов человек чувствует себя в большей безопасности. Последний раз он был здесь летом, в самый разгар туристического сезона, но теперь в Лондоне дождливое апрельское утро. И вместо любопытных толп и разноцветных бликов на полу Лэнгдон видел под ногами лишь голые плиты и альковы, утопающие в тени.

— Мы только что прошли через металлоискатели, — напомнила Софи. Очевидно, она ощутила, как напряжен Лэнгдон. — А стало быть, те немногие люди, что находятся здесь, никак не могут быть вооружены.

Лэнгдон кивнул, но слова Софи его не успокоили. Чуть раньше он хотел вызвать сюда же и лондонскую полицию, но опасения Софи относительно заинтересованности в этом деле Фаша остановили его. Она не слишком верила в то, что капитан судебной полиции отказался от преследования подозреваемого. Первым делом мы должны найти криптекс, сказала тогда Софи. Это ключ ко всему.

И разумеется, она оказалась права.

Ключ к тому, чтобы вернуть Лью живым и здоровым.

Ключ к тайне Грааля.

Ключ к тому, чтобы узнать, кто стоит за всем этим.

К сожалению, единственная возможность найти этот ключ представилась здесь и сейчас… у могилы Исаака Ньютона. Человек, завладевший криптексом, должен был появиться у этой могилы, чтобы расшифровать последнее ключевое слово. Если только… если только он не успел сделать это раньше и уйти. Но Софи с Лэнгдоном не теряли надежды.

Продвигаясь вдоль левой стены собора, они попали в узкий боковой проход за длинным рядом пилястров. У Лэнгдона не выходил из головы Лью Тибинг, он так и видел его связанным, с кляпом во рту, на заднем сиденье лимузина. Тот, кто приказал в одночасье перебить всю верхушку Приората Сиона, вряд ли остановится перед убийством любого другого человека, вставшего у него на пути. Какая жестокая ирония судьбы кроется в том, что Тибинг, тоже получивший столь почетный в Британии титул рыцаря, стал заложником во время поисков могилы своего же соотечественника, сэра Исаака Ньютона.

— Где же она? — спросила Софи, озираясь по сторонам. Могила. Лэнгдон понятия не имел.

— Надо найти какого-нибудь служку и спросить.

Все лучше, думал Лэнгдон, чем блуждать по всему аббатству. Оно являло собой бесчисленное множество мавзолеев, миниатюрных часовен и ниш для захоронения, куда свободно можно было войти. Как и в Большой галерее Лувра, вход тут был только один, тот самый, через который они сюда попали. Так что войти просто, а вот выбраться почти невозможно. Один из коллег Лэнгдона называл аббатство «настоящей ловушкой для туристов». К тому же выстроено оно было в архитектурных традициях своего времени, а именно: в виде гигантского креста. Однако в отличие от многих церквей вход здесь располагался сбоку, а не в центре, в удлиненной части нефа. Кроме того, у аббатства имелось множество пристроек. Один неверный шаг, проход не под той аркой, и посетитель рисковал заблудиться в лабиринте внешних переходов, окруженных высокими стенами.

— Служки здесь ходят в красных сутанах, — сказал Лэнгдон и двинулся к центру. В дальнем конце южного трансепта виднелся золоченый алтарь, возле него Лэнгдон увидел нескольких человек, стоявших на четвереньках. Он знал, что подобные сцены в Уголке поэтов^[174] не редкость, и все равно позы этих людей неприятно поразили его. Ерзают, как полотеры, только вместо обычного пола под плитами тела усопших.

— Что-то никого здесь не видно, — сказала Софи. — Может, попробуем сами найти могилу?

Не говоря ни слова, Лэнгдон провел ее еще на несколько шагов вперед и указал вправо.

Софи ахнула — перед ней во всем своем величии и великолепии открылся вид на внутреннюю часть здания. Она казалась необъятной.

— Ага, теперь понимаю, — протянула она. — Да, нам действительно нужен проводник.

* * *

А в это время чуть дальше, в ста ярдах от них, за скрытой от глаз Софи и Лэнгдона ширмой для хора, к внушительной гробнице сэра Исаака Ньютона приблизился одинокий посетитель. Учитель остановился и оглядывал надгробие минут десять, не меньше.

На массивном саркофаге из черного мрамора стояла скульптура великого ученого в классическом костюме. Он гордо опирался на внушительную стопку собственных трудов — «Математические начала натуральной философии», «Оптика», «Богословие», «Хронология» и прочие. У ног Ньютона два крылатых мальчика разворачивали свиток. Прямо за его спиной высилась аскетически простая и строгая пирамида. И хотя пирамида выглядела здесь довольно неуместно, не она сама, но геометрическая фигура, находившаяся примерно в середине ее, привлекла особо пристальное внимание Учителя.

Шар.

Учитель не переставал ломать голову над загадкой Соньера. Шар от могилы найди… Массивный шар выступал из пирамиды в виде барельефа, на нем были изображены всевозможные небесные тела — созвездия, знаки Зодиака, кометы, звезды и планеты. А венчало его аллегорическое изображение богини Астрономии под целой россыпью звезд.

Бесчисленные сферы.

Прежде Учитель был уверен: стоит только найти могилу, и определить отсутствующий шар, или сферу, будет легко. Он разглядывал карту небесных тел. Какой же планеты здесь не хватает? Возможно, в каком-то созвездии недостает одного астрономического тела? Он понятия не имел. Учитель не удержался от мысли о том, что разгадка проста и очевидна, лежит буквально на поверхности, как в случае с «рыцарем, похороненным папой». Какой именно шар я ищу? Вряд ли для разгадки и обнаружения Грааля требуются углубленные знания астрономии.

Шар от могилы найди, Розы цветок. На плодоносное чрево сие есть намек.

Но тут Учителя отвлекла группа туристов. Он быстро убрал криптекс обратно в карман и раздраженно наблюдал за тем, как посетители, проходя мимо небольшого столика, кладут пожертвования в чашу. Затем они, вооружившись угольными карандашами и листами толстой бумаги, двинулись дальше. Возможно, собирались посетить Уголок поэтов и воздать должное Чосеру, Теннисону и Диккенсу, отполировав подошвами полы над их захоронениями.

Оставшись один, Учитель шагнул еще ближе к памятнику и принялся осматривать его дюйм за дюймом, от постамента до верхушки. Начал он с когтистых лап, на которых стоял саркофаг, потом еще раз оглядел фигуру Ньютона, стопку его научных трудов, двух ангелочков со свитком — при ближайшем рассмотрении оказалось, что там выведены какие-то математические формулы. Взгляд скользил все выше. Вот и пирамида с гигантским шаром-барельефом, вот наконец и «потолок» ниши, усеянный звездами.

Какой же шар должен быть здесь… и отсутствует?.. Он бережно дотронулся до лежавшего в кармане криптекса, словно пытался найти ответ в самом прикосновении к этому искусно обработанному Соньером кусочку мрамора. От Грааля меня отделяют всего каких-то пять букв!

Он глубоко вздохнул, вышел из-за ширмы и бросил взгляд на длинный неф, ведущий к главному алтарю. Вдалеке на фоне позолоты ярко-малиновым пятном выделялась сутана местного служки, которого подзывали взмахами рук два человека… показавшиеся очень знакомыми.

Так и есть! Лэнгдон и Невё.

Учитель тихо отступил на два шага и вновь скрылся за ширмой. Быстро же они!.. Он не сомневался, что Лэнгдон с Невё рано или поздно поймут, о какой могиле идет речь в стихотворении, и явятся к памятнику Ньютону, но никак не ожидал, что это произойдет так скоро. Еще раз глубоко вздохнув, Учитель прикинул свои шансы. К трудностям и неприятным сюрпризам ему было не привыкать.

Как бы там ни было, а криптекс у меня.

Он снова сунул руку в карман, дотронулся до второго предмета, вселявшего в него чувство уверенности. Револьвер «Медуза». Как он и ожидал, детекторы, установленные у входа, сработали, когда он проходил под аркой. Однако оба охранника тут же отступили, как только Учитель, возмущенно посмотрев на них, показал им удостоверение личности. Высокое звание требовало почтительного отношения.

Поначалу Учитель надеялся разгадать загадку криптекса самостоятельно и избежать дальнейших осложнений. Но с появлением Лэнгдона и Софи у него возник новый план. События могли принять еще более благоприятный оборот. С «шаром» у него пока ничего не получилось, так что пусть помогут, с их-то опытом. Раз Лэнгдон сумел расшифровать стихи и понять, о какой могиле идет речь, есть шанс, что и о шаре ему кое-что известно. Может, он и ключевое слово уже знает, и тогда надо лишь заставить его поделиться этой информацией. Как следует надавить и…

Только не здесь, разумеется.

В каком-нибудь тихом укромном месте.

И тут Учитель вспомнил маленькое объявление, которое видел по пути к аббатству. Он тут же понял: лучшего места не найти, надо только придумать, как заманить их туда.

Весь вопрос в том, какую использовать приманку.

Глава 98

Лэнгдон с Софи медленно двигались по северному проходу, держась при этом в тени, за колоннадой, отделявшей их от открытого пространства нефа. Они прошли достаточно далеко, но так до сих пор и не могли как следует разглядеть могилу Ньютона. Саркофаг размещался в глубокой нише и открывался взору лишь под определенным углом.

— По крайней мере там — никого, — шепнула Софи.

Лэнгдон кивнул. Неф перед нишей был абсолютно пуст, ни души.

— Я подойду, — шепнул он в ответ, — а вы спрячьтесь здесь, на тот случай, если…

Но Софи уже вышла из тени и решительно направилась к нише.

— …если кто-то следит за нами, — закончил Лэнгдон, догоняя ее. И вздохнул.

Лэнгдон и Софи пересекли огромное пространство по диагонали и сразу же смолкли при виде представшей перед ними величественной гробницы. Саркофаг черного мрамора… статуя Ньютона, опирающегося на стопку книг… два крылатых мальчика… огромная пирамида… и… и огромной величины шар.

— Вы знали об этом? — совершенно потрясенная, прошептала Софи.

Лэнгдон покачал головой. Он тоже не ожидал ничего подобного.

— Вроде бы на нем высечены созвездия, — сказала Софи.

Они приблизились, и сердце у Лэнгдона упало. Памятник Ньютону был сплошь усеян шарами — звездами, кометами, планетами. Шар от могилы найди… Все равно что искать иголку в стоге сена.

— Астрономические тела, — протянула Софи. — И тут их бесчисленное множество.

Лэнгдон нахмурился. Единственным связующим звеном между планетами и Граалем могла быть, как ему казалось, пятиконечная звезда Венеры, но он уже пробовал применить это кодовое слово, «Venus», на пути к церкви Темпла.

Софи направилась к саркофагу, Лэнгдон же, напротив, отступил на несколько шагов и осмотрелся, не следит ли кто за ними.

— «Богословие», — слегка склонив голову, Софи читала названия книг на корешках, — «Хронология», «Оптика», «Математические начала натуральной философии». — Она обернулась к Лэнгдону. — Вам что-нибудь это говорит?

Лэнгдон подошел поближе, прищурился.

— «Математические начала»… Насколько я помню, речь там идет о гравитационном притяжении планет… которые, следует признать, представляют собой шары, или сферы. Но при чем здесь это… как-то не слишком вяжется.

— Ну а знаки Зодиака? — спросила Софи, указывая на созвездия на шаре. — Помните, вы рассказывали мне о созвездиях Рыб и Водолея?

Конец дней, подумал Лэнгдон.

— Конец эры Рыб и начало эпохи Водолея служили для Приората Сиона своего рода отправной точкой отсчета. Именно в этот переломный момент истории они намеревались открыть миру документы Сангрил. — Но новое тысячелетие уже настало, и никаких намеков на то, что они собираются осуществить намерение, раскрыть миру всю правду.

— Возможно, — сказала Софи, — что о планах Приората обнародовать правду говорится в последних строках стихотворения?

… Розы цветок. На плодоносное чрево сие есть намек.

Лэнгдон вздрогнул. Прежде он как-то не придавал значения этим последним словам.

— Вы же сами говорили мне, — продолжила Софи, — что планы Приората раскрыть всю правду о «Розе» и ее плодоносном чреве непосредственно связаны по времени с расположением планет. Или, если угодно, тех же шаров.

Лэнгдон кивнул, перед ним будто забрезжил свет. Да, это возможно. Однако интуиция подсказывала, что астрономические явления не могут служить ключом. Ведь ответы на все предшествующие загадки, заданные Великим мастером Приората, носили ярко выраженный символический характер: «Мона Лиза», «Мадонна в гроте», имя СОФИЯ, наконец. А в движении планет по своим орбитам нет ничего символического, здесь действуют точные законы. Кроме того, Жак Соньер уже доказал, что является искуснейшим шифровальщиком, и Лэнгдон был уверен, что последнее ключевое слово, эти заветные пять букв, открывающие доступ к тайне Грааля, должны быть не только символичны, но и кристально ясны и просты. Решение лежит буквально на поверхности, весь вопрос только…

— Смотрите! — возбужденно воскликнула Софи и схватила его за руку. По тому, как сильно ее пальцы впились в его локоть, Лэнгдон понял: она напугана. И страх этот может быть вызван лишь одним: к ним приближается кто-то посторонний. Но, проследив за направлением ее взгляда, он увидел, что Софи точно завороженная с ужасом смотрит на черный мраморный саркофаг. — Здесь кто-то был, — прошептала она. И указала на темное пятно прямо у слегка выдвинутой вперед ноги памятника.

Лэнгдон не разделял ее тревоги. Какой-то забывчивый турист оставил на саркофаге, прямо у ноги Ньютона, угольный карандаш. Ерунда. И Лэнгдон уже потянулся, чтобы поднять его, но тут на отполированную до блеска черную мраморную поверхность упал свет, и он похолодел. Понял, чего испугалась Софи.

На крышке саркофага, у ног Ньютона, поблескивали еле заметные буквы, выведенные угольным карандашом.

Тибинг у меня.

Ступайте через Чептер-Хаус, южный выход, и дальше — в сад.

Лэнгдон с бешено бьющимся сердцем дважды перечитал послание.

Софи обернулась и внимательно оглядела неф.

Послание неприятно удивило и в то же время вселило надежду. Это означает, что Тибинг жив, сказал себе Лэнгдон. Но появилась еще одна хорошая новость.

— Они пока что тоже не знают ключевого слова, — сказал он Софи.

Та кивнула. В противном случае к чему этим людям назначать встречу, выдавать свое местонахождение?

— Может, они хотят обменять Тибинга на ключевое слово?

— Или это ловушка.

Лэнгдон покачал головой:

— Не думаю. Ведь сад находится за стенами аббатства. Место очень людное. — Как-то раз Лэнгдону довелось побывать в знаменитом саду аббатства, очень уютном, маленьком, засаженном фруктовыми деревьями, цветами и травами. Последние прижились здесь еще с тех времен, когда монахи занимались разведением лекарственных растений, других методов лечения они не признавали. Сад был знаменит также старейшими в Британии и до сих пор плодоносящими фруктовыми деревьями и являлся излюбленным местом прогулок туристов, которые могли пройти в него прямо с улицы, минуя аббатство. — Думаю, назначая встречу в таком людном месте, они демонстрируют тем самым полное доверие. И мы будем в безопасности.

Но Софи еще сомневалась.

— Так вы хотите сказать, он находится вне стен аббатства, и значит, там нет металлоискателей?

Лэнгдон нахмурился. Эту деталь он упустил.

Он вновь окинул взглядом помпезный памятник и пожалел, что до сих пор ни одной стоящей идеи о ключевом слове ему в голову не пришло. Как же тогда торговаться? Я сам втянул в эту историю Лью и готов пойти на что угодно ради его освобождения.

— В записке сказано, что надо пройти через Чептер-Хаус к южному выходу, — заметила Софи. — Может, оттуда открывается вид на сад? Тогда, перед тем как выйти, мы сможем оценить ситуацию, посмотреть, не угрожает ли нам опасность.

Неплохая идея. Лэнгдон вспомнил, что Чептер-Хаус представляет собой просторное восьмиугольное помещение, где некогда, до постройки нынешнего здания, собирался британский парламент. Он давно не был здесь, но помнил, что туда можно пройти прямо из аббатства. Вот только где этот проход? Отойдя на несколько шагов от захоронения Ньютона, Лэнгдон начал осматриваться.

И вот совсем рядом, в противоположной стороне от того места, где они вошли в собор, он увидел широкий темный проход, а над ним вывеску:

ЗДЕСЬ МОЖНО ПРОЙТИ В:

Монастырь

Дом настоятеля

Колледж-холл

Музей

Дарохранительницу

Часовню Сент-Фейт

Чептер-Хаус

Лэнгдон с Софи так торопились, что, когда проходили под темными сводами с вывеской, не заметили еще одного объявления, набранного более мелким шрифтом и извещавшего о том, что часть указанных помещений закрыта на реставрацию.

Они вышли в открытый двор, обнесенный высокими стенами. Дождь лил не переставая. Над головой неслись серые тучи, и уныло посвистывал ветер, точно некий сказочный гигант дул в узкое горлышко бутылки. Они забежали под навес, что тянулся по всему периметру двора. Крыша нависала низко, и Лэнгдон ощутил хорошо знакомое беспокойство, которое всегда охватывало его в замкнутом пространстве. Такие крытые переходы называли клостерами, и Лэнгдон мысленно отметил, что, наверное, от этого латинского корня и произошло название его болезни — клаустрофобия.

Но он постарался отмахнуться от этих неприятных мыслей и вместе с Софи поспешил к концу туннеля, ориентируясь по стрелкам-указателям. Ведь именно там, если верить им, находился Чептер-Хаус. Теперь дождь хлестал под углом, заливая пол и стены, в тесном проходе было холодно и сыро. Навстречу им пробежала пара, торопившаяся укрыться от непогоды в соборе. И теперь поблизости не было видно ни единой живой души, никто не желал осматривать достопримечательности сада под таким дождем и ветром.

Впереди и слева, примерно в сорока ярдах от них, замаячила арка, а за ней открывался переход в другое помещение. Это был тот самый вход, который они искали, но доступ к нему был перегорожен низеньким забором, а вывеска рядом гласила:

ЗАКРЫТО НА РЕСТАВРАЦИЮ

Дарохранительница

Часовня Сент-Фейт

Чептер-Хаус

За забором виднелся длинный и пустынный коридор, заставленный строительными лесами и заваленный тряпками и ведрами. Сразу за забором Лэнгдон увидел два входа: справа — в дарохранительницу, слева — в часовню Сент-Фейт. Однако вход в Чептер-Хаус находился гораздо дальше, в самом конце длинного прохода. Даже отсюда Лэнгдон видел, что тяжелые деревянные двери распахнуты настежь, а просторное помещение залито сероватым светом, проникавшим из высоких окон, которые выходили в сад.

Ступайте через Чептер-Хаус, южный выход, и дальше — в сад.

— Раз мы прошли по восточному проходу, — сказал Лэнгдон, — то южный выход в сад должен находиться вон там. Прямо, а потом направо.

Софи перешагнула через низенький заборчик и двинулась вперед.

Они углубились в длинный темный коридор, и звуки ветра и дождя за спиной постепенно стихли. Чептер-Хаус представлял собой своего рода пристройку — ответвление от основного помещения, где некогда проводились заседания парламента.

— Какой огромный… — прошептала Софи, когда они приблизились к залу.

Лэнгдон уже успел позабыть, насколько огромно это помещение. У него просто захватило дух, когда он посмотрел отсюда, от входа, на высоченные окна в дальнем конце восьмиугольника: они поднимались к потолку и равнялись по высоте пятиэтажному зданию. Из них, совершенно определенно, был хорошо виден сад.

Едва переступив порог, Софи и Лэнгдон прищурились. После царившего в переходах и коридорах полумрака их ослепил лившийся из окон дневной свет. Они углубились в помещение примерно футов на десять и стали озираться в поисках южного выхода в сад. Но двери не оказалось.

Какое-то время они стояли неподвижно, в полной растерянности.

Скрип тяжелой двери за спиной заставил их обернуться. Вот дверь захлопнулась с громким стуком, щелкнул засов. Спиной к выходу стоял мужчина и спокойно целился в них из маленького револьвера. Низенький, полный, он опирался на пару алюминиевых костылей.

На секунду Лэнгдону показалось, что все это ему снится.

Лью Тибинг…

Глава 99

Лью Тибинг, злобно сощурившись, целился в Софи и Лэнгдона из револьвера «Медуза».

— Вот что, друзья мои, — начал он. — С тех самых пор, как вчера ночью вы вошли в мой дом, я по мере моих слабых сил делал все возможное, чтобы оградить вас от неприятностей. Но ваше упрямство поставило меня в весьма сложное положение.

По выражению лиц Софи и Лэнгдона он понял: они просто в шоке и такого предательства никак не ожидали. Однако Тибинг был уверен: очень скоро они поймут, что цепь событий неминуемо должна была привести именно к такой развязке.

Мне так много хочется сказать вам обоим… но, увы, боюсь, вы не все поймете.

— Поверьте, — продолжил Тибинг, — у меня не было ни малейшего намерения вовлекать вас в эту историю. Вы сами пришли в мой дом. Вы сами искали встречи со мной.

— Лью? — наконец удалось выдавить Лэнгдону. — Что, черт побери, происходит? Мы считали, что вы в опасности. Мы здесь, чтобы помочь вам!

— Ни секунды не сомневался, что вы придете, — ответил Тибинг. — Нам надо многое обсудить.

Лэнгдон и Софи, точно загипнотизированные, не могли оторвать глаз от нацеленного на них револьвера.

— Это просто чтобы вы слушали меня внимательно, — пояснил Тибинг. — Если бы я хотел причинить вам вред, оба вы уже давно были бы мертвы. Когда вчера ночью вы вошли в мой дом, я сделал все ради спасения ваших жизней. Я узнал, что Приорат в конце концов принял решение не рассказывать миру правду. Вот почему наступление нового тысячелетия обошлось без разоблачений, вот почему с приходом конца дней ничего не случилось.

Лэнгдон собрался было возразить.

— Изначально Приорат, — продолжил Тибинг, — взял на себя священную обязанность обнародовать документы Сангрил с приходом конца дней. На протяжении веков такие люди, как да Винчи, Боттичелли и Ньютон, рисковали всем, чтобы сохранить эти документы и выполнить свою священную миссию. И вот теперь, когда настал момент истины, Жак Соньер неожиданно изменил решение. Человек, наделенный высочайшими полномочиями в христианском мире, пренебрег своим долгом. Он, видите ли, решил, что еще не время. — Тибинг обернулся к Софи. — Он пренебрег Граалем. Он подвел Приорат Сиона. Он предал память тех, кто на протяжении поколений приближал этот священный момент.

— Вы?! — воскликнула Софи и так и впилась взором яростно сверкающих зеленых глаз в Тибинга. — Так это вы ответственны за убийство моего деда?..

Тибинг насмешливо фыркнул:

— Ваш дед и его ближайшие приспешники предали священный Грааль!

Волна гнева захлестнула Софи. Он лжет, лжет!

— Ваш дед с потрохами продался Церкви, — спокойно парировал Тибинг. — Очевидно, священники оказывали на него определенное давление, чтобы держал язык за зубами.

Софи покачала головой:

— Церковь никак не могла повлиять на моего деда!

Тибинг холодно усмехнулся:

— Но, дорогая моя, нельзя не учитывать, что у Церкви имеется огромный опыт по этой части. На протяжении двух тысячелетий она угнетала и уничтожала тех, кто угрожал ей разоблачением. Со времен императора Константина Церкви весьма успешно удавалось скрывать правду об истинных отношениях Марии Магдалины и Иисуса. А потому вовсе не удивительно, что и сейчас священники нашли способ и дальше держать мир в неведении. Да, Церковь больше не устраивает крестовых походов ради избиения неверных, но от этого влияние ее ничуть не ослабло. Не стало менее агрессивным. — Он выдержал многозначительную паузу. — Мисс Невё, кажется, ваш дедушка хотел рассказать вам всю правду о вашей семье.

Софи была потрясена.

— Откуда вы знаете?

— Это не столь существенно. Важно другое. Важно, чтобы вы поняли наконец следующее. — Тут он снова многозначительно умолк, вздохнул, а потом добавил: — Гибель вашей матери, отца, брата и бабушки была далеко не случайной.

Слова эти потрясли Софи. Она потеряла дар речи. Хотела что-то сказать, но мешал ком в горле. Лэнгдон покачал головой:

— О чем это вы?

— Но ведь это же все объясняет, Роберт! Все сходится. История имеет свойство повторяться. У Церкви уже имелся прецедент. Она не остановилась перед убийством, когда надо было скрыть историю с Граалем. Настала смена тысячелетий, и убийство Великого мастера, Жака Соньера, должно послужить в назидание другим. Держите язык за зубами, иначе следующими будете вы, Роберт и Софи.

— Но они погибли в автокатастрофе, — пробормотала Софи. Сердце ее заныло от тоски и боли. — Произошел несчастный случай!

— Сказочка на ночь, чтобы дитя оставалось в счастливом неведении, — сказал Тибинг. — Да вы вдумайтесь хорошенько. Уцелели лишь два члена семьи, Великий мастер Приората и его внучка. Для того чтобы обеспечить контроль Церкви над братством, лучшей парочки просто не сыскать. Могу лишь догадываться, какому террору подвергла Церковь вашего деда в эти последние годы. Они наверняка угрожали убить вас, его единственную внучку, если он посмеет опубликовать документы Сангрил. Вот и пришлось Жаку Соньеру, обладавшему немалым влиянием, отговорить Приорат.

— Но послушайте, Лью, — перебил его Лэнгдон, лишь сейчас он немного пришел в себя. — Сознайтесь, ведь у вас нет никаких доказательств, что Церковь имеет какое-либо отношение к этим смертям. Как и к тому, что священники как-то повлияли на решение Приората молчать и впредь.

— Доказательства? — парировал Тибинг. — Какие еще вам нужны доказательства, что на Приорат повлияли? Новое тысячелетие настало, а весь мир по-прежнему пребывает в неведении! Разве это не доказательство?

Слова Тибинга эхом разносились под высокими сводами, а в ушах Софи звучал совсем другой голос. Голос деда. Софи, я хочу рассказать тебе правду о твоей семье. Только сейчас она почувствовала, что ее сотрясает мелкая дрожь. Неужели дедушка хотел рассказать ей именно это? О том, что всю ее семью убили? А что действительно известно ей об этой катастрофе, унесшей жизни четырех самых близких людей? Да ничего, лишь общие детали. Даже в газетах описание этого несчастного случая выглядело довольно туманным. Был ли то несчастный случай? Или утешительная сказочка на ночь? И вдруг Софи вспомнила, как истово оберегал ее дед буквально от всего на свете. Не оставлял одну ни на секунду, когда она была девочкой. Даже когда Софи стала взрослой и поступила в университет, она незримо ощущала присутствие деда. Казалось, он следит за каждым ее шагом. Может, за ней действительно тайком наблюдали специально приставленные члены Приората?

— Так вы подозреваете, что Соньером манипулировали, — сказал Лэнгдон, окидывая Тибинга недоверчивым взглядом. — Значит, это вы убили его?

— Ну, на спусковой крючок я не нажимал, — ответил тот. — Соньер умер давным-давно, в тот миг, когда Церковь отняла у него семью. Он был скомпрометирован. Зато теперь он свободен от угрызений совести, что одолевали его при одной мысли о том, что он оказался не способен выполнить свой священный долг. А теперь давайте рассмотрим альтернативы. Что-то следует предпринять. Должен ли весь мир оставаться в неведении и дальше? Следует ли разрешать Церкви и впредь вбивать лживые идеи в головы людей через свои книжки? Следует ли разрешать Церкви распространять свое влияние, влияние, что достигается путем убийств, обмана и преследований? Нет, с этим следует покончить! И это должны сделать мы. Мы должны исполнить за Соньера его долг, исправить его ужасную ошибку. — Он на секунду умолк. — Мы трое. Мы должны действовать заодно.

Софи просто ушам своим не верила.

— Да как только вы могли подумать, что мы станем помогать вам?

— Да просто потому, моя дорогая, что именно вы стали причиной отказа Приората обнародовать документы. Любовь деда к вам сделала его слабым, неспособным противостоять Церкви. Его сковывал страх потерять единственного родного и близкого человека. И он уже никогда не сможет поведать правду, поскольку вы отвергли его, связали ему руки, заставили ждать. Теперь поведать правду миру — ваш долг. Вы должны сделать это в память о Жаке Соньере.

Роберт Лэнгдон давно оставил попытки разобраться в истинных мотивах Тибинга. Его волновало лишь одно: как вывести отсюда Софи живой и невредимой. Прежде его мучило чувство вины перед Тибингом, теперь же он терзался из-за Софи.

Это я завез ее в Шато Виллет. Мне и отвечать.

Лэнгдон не слишком верил в то, что Тибинг способен хладнокровно застрелить их здесь, в Чептер-Хаус. Теперь он понимал: на совести Тибинга немало невинных жертв. К тому же возникло неприятное подозрение, что выстрелы, которые могут прогреметь здесь, в этом помещении с толстыми каменными стенами, вряд ли будут услышаны снаружи, особенно в такой дождь. А Лью просто свалит всю вину на нас.

Лэнгдон покосился на Софи, на ней лица не было. Церковь уничтожила всю ее семью, чтобы Приорат молчал? Как-то не слишком верилось, что современная Церковь на подобное способна. Должно существовать какое-то иное объяснение.

— Давайте отпустим Софи, — произнес Лэнгдон, глядя прямо в глаза сэра Лью. — А мы с вами обсудим это наедине.

Тибинг издал фальшивый смешок:

— Боюсь, что просто не могу себе позволить проявить такую неосмотрительность. Однако предлагаю следующее. — Продолжая целиться в Софи, он свободной рукой достал из кармана криптекс. Подержал немного на ладони, точно взвешивая, затем протянул криптекс Лэнгдону. — В знак доверия, Роберт.

Тот не двинулся с места. Чтобы Лью добровольно отдал нам краеугольный камень? Этого просто быть не может!

— Берите же, — сказал Тибинг. Лэнгдон видел лишь одну причину, по которой Тибинг мог расстаться с камнем.

— Так вы его открыли. Достали карту…

Тибинг отрицательно помотал головой:

— Ах, Роберт! Если бы я действительно мог решить эту загадку, меня бы здесь давно не было. Отправился бы за Граалем и не стал впутывать вас. Нет, я не знаю ответа. Спокойно в этом признаюсь. Истинный рыцарь должен быть честен перед лицом священного Грааля. Он должен понимать и чтить посланные ему свыше знаки. Стоило мне увидеть, как вы входите в аббатство, и я тут же все понял. Вы здесь по одной причине: хотите помочь. Мне слава ни к чему. Я служу великому господину, и проявления гордыни тут неуместны. Истина. Правда. Человечество заслуживает того, чтобы знать правду. Грааль соединил нас. Он ждет, хочет, чтобы его тайну наконец раскрыли. И мы должны работать вместе.

Несмотря на заверения Тибинга, на все эти красивые слова об истине и доверии, револьвер оставался нацеленным на Софи. И тогда Лэнгдон шагнул вперед и взял из рук Тибинга холодный цилиндр. Внутри тихо булькнула жидкость, Лэнгдон снова отступил на несколько шагов. Диски цилиндра оставались в том же положении. Криптекс никто не открывал.

Лэнгдон смотрел прямо в глаза Тибингу:

— А что, если я сейчас просто разобью его об пол?

Тибинг зашелся в приступе смеха.

— Мне сразу следовало понять, еще в церкви Темпла, что все ваши угрозы уничтожить криптекс не более чем дешевая уловка. Роберт Лэнгдон не способен разбить краеугольный камень. Вы же историк, Роберт. Вы держите ключ к тайнам двухтысячелетней истории, потерянный ключ от Грааля. Вы должны слышать, как к вам взывают души всех рыцарей, сожженных на кострах. Они защищали эту тайну. Хотите, чтобы их жертва оказалась напрасной? Нет, вы должны отомстить за них. Должны присоединиться к великим людям, которыми так всегда восхищались, — Леонардо да Винчи, Боттичелли, Ньютону, каждый из которых счел бы за честь оказаться сейчас на вашем месте. Тайна этого криптекса взывает ко всем нам. Рвется на свободу. Время пришло. Час пробил. Сама судьба привела нас к этому великому моменту.

— Я ничем не могу помочь вам, Лью, поскольку и понятия не имею, как его открыть. Могилу Ньютона видел каких-то несколько минут. И даже если бы знал ключевое слово… — Тут Лэнгдон умолк, сообразив, что наговорил лишнего.

— Так вы мне не скажете? — выдохнул Тибинг. — Должен признаться, я разочарован, Роберт. И удивлен. Удивлен тем, что вы не понимаете, в каком долгу оказались передо мной. Если бы мы с Реми устранили вас с самого начала, как только вы вошли в Шато Виллет, это значительно упростило бы мою задачу. А я рисковал всем, черт знает на что только не шел, лишь бы обойтись с вами, как подобает благородному человеку.

— Это вы называете благородством? — Лэнгдон выразительно покосился на ствол револьвера.

— Во всем виноват Соньер, — поспешил вставить Тибинг. — Это он и его sénéchaux солгали Сайласу. В противном случае я получил бы краеугольный камень без всяких осложнений. Откуда мне было знать, насколько далеко зайдет Великий мастер в стремлении обмануть меня, передать камень своей не имеющей никакого к нему отношения внучке? — Тибинг с упреком взглянул на Софи. — Созданию настолько никчемному, что ей потребовался в качестве няньки и поводыря крупнейший специалист по символам. — Тибинг снова обернулся к Лэнгдону. — К счастью, Роберт, ваше участие все изменило. Оказалось для меня даже в какой-то степени спасительным. Камень мог остаться запертым в том банке навеки, а вы заполучили его и доставили мне прямо по адресу.

Что же теперь делать? Может, согласиться? — думал Лэнгдон. Ведь как бы там ни было, а нас с Тибингом действительно многое объединяет.

Теперь в голосе Тибинга звучали нотки самодовольства:

— Когда я узнал, что Соньер, умирая, оставил вам последнее послание, я сразу понял: вы завладели ценной информацией Приората. Что это: краеугольный камень или же сведения о том, где его искать, — я не знал, мог только гадать. Но когда полиция села вам на хвост, я был почти уверен: вы непременно придете ко мне.

— А если бы не пришли? — огрызнулся Лэнгдон.

— Ну, у меня уже созревал план, как протянуть вам руку помощи. Короче, так или иначе, но краеугольный камень должен был оказаться в Шато Виллет. И тот факт, что вы привезли его прямехонько ко мне, лишь подтверждает: я был прав.

— Что?! — возмущенно воскликнул Лэнгдон.

— Сайлас должен был проникнуть в Шато Виллет и отобрать у вас камень. И таким образом вывести вас из игры, не причинив вреда. А заодно отвести от меня все подозрения. Однако стоило мне увидеть, как сложна загадка, все эти коды Соньера, я решил подключить вас к поискам решения, хотя бы на время. А с камнем можно было и подождать. Сайлас мог отобрать его и позже.

— В церкви Темпла, — протянула Софи, и в голосе ее звучали гнев и отвращение к предателю.

Все мало-помалу встает на свои места, подумал Тибинг. Церковь Темпла представлялась идеальным местом, где можно было беспрепятственно отобрать камень у Софи и Лэнгдона. К тому же завлечь их туда не составляло труда, тому способствовали намеки на захоронение в Лондоне в стихах Соньера. Реми получил четкие распоряжения оставаться в укрытии до тех пор, пока Сайлас не отберет краеугольный камень. Но увы, угроза Лэнгдона разбить криптекс об пол заставила Реми запаниковать. Если бы тогда этот придурок Реми не высунулся, злобно думал Тибинг и вспомнил инсценировку собственного похищения, все могло сложиться иначе. Ведь Реми был единственным связующим со мной звеном, и он посмел показать свое лицо!

К счастью, хоть Сайлас не знал, кем на самом деле был Тибинг. Монаха ничего не стоило обвести вокруг пальца, заставить поверить в то, что Реми действительно связывает заложника на заднем сиденье лимузина. Когда подняли звуконепроницаемую перегородку между водительским креслом и остальной частью салона, Тибинг позвонил Сайласу, сидевшему рядом с водителем. Заговорил с ним с сильным французским акцептом, убеждая, что это не кто иной, как Учитель, и велел Сайласу укрыться в лондонской резиденции «Опус Деи». Ну а затем было достаточно одного звонка в полицию, чтобы устранить уже не нужного монаха.

Обрубить лишние концы.

С другим «концом» оказалось сложнее. Реми.

Тибингу стоило немалых усилий уговорить себя, что другого выхода просто нет. Реми не раз доказывал ему свою преданность и надежность. Но поиски Грааля всегда требовали жертв. И решение напрашивалось само собой. В мини-баре лимузина стояла небольшая фляжка с коньяком и баночка арахиса. Пудры на дне этой самой баночки оказалось достаточно, чтобы вызвать у Реми смертельный приступ удушья. Он ведь страдал аллергией на арахис в любом его виде. И вот когда Реми припарковал лимузин на Хорсгардз-Парейд, Тибинг выбрался из машины, подошел к передней дверце и уселся рядом с Реми. А несколько минут спустя снова вышел, забрался на заднее сиденье и уничтожил все улики. А затем отправился завершать свою миссию.

До Вестминстерского аббатства было недалеко, и хотя металлические костыли Тибинга испрятанный в кармане маленький револьвер «Медуза» заставили сигнализацию сработать на входе, охранники не посмели остановить Тибинга. Неужели заставлять его снять скобы, отбросить костыли и проползать под аркой металлоискателя? Он и без того несчастный калека. Мало того, Тибинг продемонстрировал охранникам веское доказательство своей благонадежности, а именно — документ, подтверждающий, что ему пожаловано звание рыцаря. Бедняги едва не сшибли друг друга с ног в стремлении угодить инвалиду-лорду, пропустить его в собор.

Теперь же, глядя на растерянных Лэнгдона и Невё, Тибинг с трудом удерживался от хвастливых признаний в том, как хитроумно подключил «Опус Деи» к разработанному им плану по разоблачению всей Христианской церкви. Нет, с этим можно и подождать. Прямо сейчас следует заняться делом.

— Mes amis, — произнес Тибинг на безупречном французском, — vous ne trouvez pas le Saint-Graal, c'est le Saint-Graal qui vous trouve^[175]. — Он улыбнулся. — Нам по пути. Сам Грааль нашел и объединил нас.

Ответом ему было молчание.

Тогда он заговорил с ними шепотом:

— Послушайте. Неужели не слышите? Это голос самого Грааля взывает к нам через века. Он молит, чтобы мы спасли его, вырвали из лап Приората. Вам выпала уникальная возможность. На всем белом свете не найдется трех таких людей, как мы, способных разгадать последнее ключевое слово и открыть криптекс. — Тибинг на секунду умолк, глаза его горели. — Мы должны дать друг другу клятву верности. Клятву узнать всю правду и поведать о ней миру.

Глядя прямо в глаза Тибингу, Софи заговорила ледяным тоном:

— Никогда не стану клясться в верности убийце моего деда. Могу поклясться ему разве что в одном: сделаю все возможное, чтобы вы отправились за решетку.

Тибинг помрачнел и после паузы произнес:

— Жаль, что вы так настроены, мадемуазель. — Затем обернулся и наставил револьвер на Лэнгдона. — Ну а вы, Роберт? Вы со мной или против меня?

Глава 100

Епископу Мануэлю Арингаросе к физическим страданиям было не привыкать, но жгучая рана от пули в груди поразила его в самую душу. То ныла не плоть, то страдало уязвленное сердце.

Он открыл глаза, но слабость и дождь замутняли зрение. Где я? Он чувствовал, как чьи-то сильные руки обхватили его за плечи, тащат куда-то его безвольное тело, точно тряпичную куклу, черные полы сутаны развеваются на ветру.

С трудом подняв руку, он протер глаза и увидел, что это Сайлас. Огромный альбинос тянул его по грязному тротуару и взывал о помощи душераздирающим голосом. Красные глаза слепо смотрели вперед, слезы градом катились по бледному, забрызганному кровью лицу.

— Сын мой, — прошептал Арингароса, — ты ранен?

Сайлас опустил глаза, лицо его исказилось от боли.

— Я так виноват перед вами, отец! — Похоже, ему даже говорить было больно.

— Нет, Сайлас, — ответил Арингароса. — Это я должен просить у тебя прощения. Это моя вина. — Учитель обещал мне, что никаких убийств не будет, а я велел тебе во всем ему подчиняться. — Я слишком поторопился. Слишком испугался. Нас с тобой предали. — Учитель никогда и ни за что не отдаст нам Грааль. Сайлас подхватил его и нес уже на руках, епископ впал в полузабытье. Он вернулся в прошлое, видел себя в Испании. Скромное, но достойное начало: он вместе с Сайласом строил маленькую католическую церковь в Овьедо. Видел он себя и в Нью-Йорке, где возносил хвалу Создателю, организовав строительство штаб-квартиры «Опус Деи» на Лексингтон-авеню.

Пять месяцев назад епископ Арингароса получил пугающее известие. Дело всей его жизни оказалось под угрозой. Он до мельчайших подробностей помнил все детали, помнил встречу в замке Гандольфо, круто изменившую его жизнь… С того страшного известия все и началось.

… Арингароса вошел в Астрономическую библиотеку Гандольфо с высоко понятой головой, будучи уверен, что здесь ему воздадут по заслугам, увенчают лаврами, поблагодарят за огромную работу, что он вел как представитель католицизма в Америке.

Но встретили его лишь трое.

Секретарь Ватикана. Тучный. С кислой миной.

И два высокопоставленных итальянских кардинала. С ханжескими физиономиями. Чопорные и самодовольные.

Секретарь? — удивился Арингароса.

Секретарь, ведавший в Ватикане юридическими вопросами, пожал епископу руку и указал на кресло напротив:

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Арингароса уселся, чувствуя: что-то не так.

— Я не большой любитель светской болтовни, епископ, — начал секретарь, — а потому позвольте сразу перейти к делу и объяснить, зачем вас сюда вызвали.

— Да, конечно. Я весь внимание, — ответил Арингароса и покосился на двух кардиналов, которые, как показалось, окинули его презрительно-оценивающими взглядами.

— Думаю, вам хорошо известно, — сказал секретарь, — что его святейшество и все остальные в Риме в последнее время весьма обеспокоены политическими последствиями, которые вызывает подчас весьма противоречивая деятельность «Опус Деи».

Арингароса ощетинился. Ему уже не раз доводилось выслушивать аналогичные упреки от нового понтифика, который, к разочарованию Арингаросы, слишком активно ратовал за либеральные изменения в Церкви.

— Хочу заверить вас, — поспешно добавил секретарь, — что его святейшество вовсе не намерен что-то менять в управлении вашей паствой.

Надеюсь, что нет!

— Тогда зачем я здесь?

Толстяк вздохнул:

— Не знаю, как бы поделикатнее выразиться, епископ, я не мастак по этой части. А потому скажу прямо. Два дня назад совет секретарей Ватикана провел тайное голосование по отделению «Опус Деи» от Ватикана.

Арингароса был уверен, что неправильно его понял.

— Простите?..

— Короче говоря, ровно через шесть месяцев «Опус Деи» уже не будет входить в прелатуру Ватикана. Вы станете самостоятельной Церковью. Понтифик хочет отделиться от вас. Не желает быть скомпрометированным. Он согласился с решением секретариата, все соответствующие бумаги вскоре будут подписаны.

— Но это… невозможно!

— Напротив, очень даже реально. И необходимо. Его святейшество крайне недоволен вашей агрессивной политикой в плане вербовки новообращенных и практикуемым у вас «укрощением плоти». — Он сделал паузу. — А также вашей политикой в отношении женщин. Если уж быть до конца откровенным, «Опус Деи» стала для Ватикана помехой и источником постоянно растущего недоумения.

Епископ Арингароса был оскорблен до глубины души. Недоумения?

— «Опус Деи» — единственная католическая организация, постоянно и быстро приумножающая свои ряды! Одних только священников свыше одиннадцати тысяч ста человек!

— Это правда. Нас это очень беспокоит, — вставил один из кардиналов.

Арингароса вскочил:

— Вы лучше спросите его святейшество, была ли «Опус Деи» источником недоумения в 1982 году, когда мы помогли Банку Ватикана!

— Ватикан всегда будет благодарен вам за это, — ответил секретарь кислым тоном. — Однако кое-кто абсолютно уверен, что ваши финансовые вливания стали единственной причиной, по которой вы получили статус прелатуры.

— Это неправда! — Возмущению Арингаросы не было предела.

— Как бы там ни было, расстаться мы хотим по-хорошему. Мы даже выработали специальную схему, согласно которой вам будут возвращены долги. Вся сумма будет выплачена в пять приемов.

— Откупиться от меня захотели? — воскликнул Арингароса. — Сунуть деньги, чтобы я тихо ушел? И это когда «Опус Деи» является единственным здравым голосом во всем этом хаосе…

Тут его перебил один из кардиналов:

— Простите, я не ослышался? Вы сказали «здравым»?

Арингароса оперся о стол, голос его звенел:

— А вы когда-нибудь задавались вопросом, почему католики покидают Церковь? Да проснитесь наконец, кардинал! Люди потеряли к ней всякое уважение. Строгость веры уже никто не блюдет. Сама доктрина превратилась в линию раздачи, как в каком-нибудь дешевом буфете! Чего желаете? На выбор: крещение, отпущение грехов, причастие, месса. Любая комбинация, берите и проваливайте, на остальное плевать! Разве эта ваша Церковь исполняет главную свою миссию — духовного наставника и проводника?

— Законы третьего века, — возразил второй кардинал, — никак не применимы для современных последователей Христа. Эти законы и правила в нынешнем обществе просто не работают.

— Зато прекрасно работают у нас, в «Опус Деи»!

— Епископ Арингароса, — начал секретарь, подпустив в голос строгости. — Лишь из уважения к своему предшественнику, который поддерживал вашу организацию, понтифик согласился подождать шесть месяцев. И предоставил «Опус Деи» право добровольно выйти из-под опеки Ватикана. Предлагаю вам сформулировать все пункты расхождения во взглядах с Ватиканом и утвердиться в качестве самостоятельной христианской организации.

— Я отказываюсь! — торжественно заявил Арингароса. — И готов повторить это ему лично!

— Боюсь, его святейшество не захочет больше с вами встречаться.

Арингароса снова поднялся:

— Он не посмеет уничтожить прелатуру, взятую под покровительство его предшественником!

— Мне очень жаль. — Секретарь не сводил с него немигающих глаз. — Господь дает, Господь же и забирает.

Арингароса покидал замок Гандольфо с чувством растерянности и даже страха. Вернувшись в Нью-Йорк, он несколько дней безвылазно просидел в своих апартаментах, с грустью размышляя о будущем христианства.

И вот через несколько недель ему позвонили, и этот звонок изменил все. Звонивший говорил с французским акцентом и представился Учителем, звание в прелатуре вполне распространенное. Он сказал, что знает о планах Ватикана отмежеваться от «Опус Деи».

Но как он это узнал? — недоумевал Арингароса. Он был уверен, что лишь несколько представителей верхушки Ватикана знали о грядущем отделении «Опус Деи». Как бы там ни было, слово вылетело. А когда речь заходила о распространении слухов, не было в мире более тонких стен, нежели те, что окружали Ватикан.

— У меня повсюду глаза и уши, епископ, — шептал в трубку Учитель. — И благодаря им я много чего знаю. А с вашей помощью надеюсь узнать, где прячут священную реликвию, которая принесет вам огромную, неизмеримую власть. Власть, которая заставит Ватикан склониться перед вами. Власть, которая поможет спасти саму Веру. — Он выдержал паузу. — И делаю я это не только для «Опус Деи». Но для всех нас.

Господь отбирает… но Господь же и дает. Арингароса почувствовал, как в сердце зажегся лучик надежды.

— Расскажите мне о вашем плане.

Епископ Арингароса был без сознания, когда распахнулись двери госпиталя Святой Марии. Сайлас, изнемогая от усталости, шагнул в приемную. Упал на колени на плиточный пол и воззвал о помощи. Все находившиеся в приемной люди дружно ахнули от страха и неожиданности, увидев полуголого альбиноса, который склонился над священником в окровавленной сутане.

Врач, помогавший Сайласу положить впавшего в забытье епископа на каталку, пощупал у раненого пульс и озабоченно нахмурился:

— Он потерял слишком много крови. Надежды почти никакой.

Но тут веки у Арингаросы дрогнули, он пришел в себя и стал искать взглядом Сайласа.

— Дитя мое…

Сердце у Сайласа разрывалось от гнева и отчаяния.

— Отец, даже если на это уйдет вся жизнь, я найду мерзавца, который предал нас! Я убью его!

Арингароса лишь покачал головой. И погрустнел, поняв, что его собираются увозить.

— Сайлас… если ты до сих пор ничему от меня не научился, пожалуйста, прошу… запомни одно. — Он взял руку Сайласа, крепко сжал в своей. — Умение прощать… это величайший Божий дар…

— Но, отец…

Арингароса закрыл глаза.

— Ты должен молиться, Сайлас.

Глава 101

Роберт Лэнгдон стоял под куполом Чептер-Хаус и смотрел прямо в дуло нацеленного на него револьвера Лью Тибинга.

Вы со мной, Роберт, или против меня? Эти слова рыцаря сэра Лью до сих пор звучали у него в ушах.

Лэнгдон понимал: сколько-нибудь определенного ответа дать он не может. Если ответит «да», он предаст Софи. Ответ «нет» означал, что у Тибинга просто не будет иного выбора, кроме как пристрелить их обоих.

Мирная профессия преподавателя не могла научить Лэнгдона решать спорные вопросы под прицелом револьвера. Зато она научила его находить ответы на самые парадоксальные вопросы. Когда на вопрос не существует правильного ответа, есть только один честный выход из ситуации.

Ни да, ни нет.

Молчание.

И Лэнгдон, не отводя взгляд от криптекса, сделал шаг назад.

Не поднимая глаз, он молча отступал, каждый шаг гулким эхом отдавался в огромном пустом помещении. Нейтральная полоса. Он надеялся, что Тибинг поймет: единственным в данный момент выходом может быть согласие помочь при разгадке криптекса. Надеялся, что его молчание скажет Софи: он ее не предаст, не оставит.

Необходимо выиграть хотя бы немного времени. Чтобы подумать.

Подумать. Он был уверен: именно этого и ждет от него Тибинг. Вот почему он отдал мне криптекс. Чтобы я почувствовал, что стоит на кону. И принял решение. Англичанин рассчитывал на то, что прикосновение к творению Великого мастера заставит Лэнгдона осознать значимость кроющейся в нем тайны. Пробудит непреодолимое любопытство истинного ученого, перед которым меркнут все остальные соображения. Заставит понять, что если тайна краеугольного камня останется неразгаданной, то это будет огромная потеря для истории.

Лэнгдон был уверен: у него осталась единственная возможность спасти Софи, и связана она с разгадкой последнего ключевого слова. Тут возможен торг. Если Тибинг поймет, что я способен достать из цилиндра карту, тогда он может пойти на уступки. И Лэнгдон продолжал медленно отступать к высоким окнам… а все мысли и воспоминания его были сосредоточены на астрономических символах и фигурах, украшающих могилу Ньютона.

Шар от могилы найди, Розы цветок. На плодоносное чрево сие есть намек.

Повернувшись спиной к Тибингу и Софи, он продолжал двигаться к высоким окнам в стремлении отыскать в их цветных витражах хотя бы искорку вдохновения. Но ничего не получалось.

Надо представить себя на месте Соньера, понять ход его рассуждений, думал он, всматриваясь через окно в сад. Что, по его мнению, могло быть шаром, украшавшим надгробный памятник Ньютону? Перед глазами на фоне потоков дождя мелькали звезды, кометы и планеты, но Лэнгдон мысленно отмел их почти сразу. Соньер точными науками не занимался. Он был типичным гуманитарием, хорошо знал искусство и историю. Священное женское начало… сосуд… Роза… запрещенная Мария Магдалина… свержение богини… Грааль.

В легендах Грааль зачастую представал в образе жестокой любовницы, танцующей где-то вдалеке, в тени, нашептывающей тебе на ухо, соблазняющей, зовущей и исчезающей, точно призрак, стоит тебе сделать хотя бы шаг.

Глядя на пригибаемые ветром верхушки деревьев, Лэнгдон, казалось, ощущал ее невидимое присутствие. Знаки разбросаны повсюду. Вот из тумана выплыл искусительный образ — ветви старой английской яблони, сплошь усыпанные бело-розовыми цветами. В каждом пять лепестков, и сияют они свежестью и красотой, подобно Венере. Богиня в саду. Она танцует под дождем, напевает старинные песни, выглядывает из-за ветвей, смотрит из розовых бутонов, словно для того, чтобы напомнить Лэнгдону: плод знаний здесь, совсем рядом, стоит только руку протянуть.

Стоявший в отдалении Тибинг следил за каждым движением Лэнгдона точно завороженный.

Как я и надеялся, думал Тибинг. Он купился. Он ищет разгадку.

До настоящего момента Лью подозревал, что Лэнгдону удалось найти ключ к тайне Грааля. Не случайно Тибинг привел свой план в действие в ту самую ночь, когда Лэнгдон должен был встретиться с Жаком Соньером. Прослушивая разговоры куратора, Тибинг узнал, что именно Соньер настаивал на этой встрече. А потому напрашивался один вывод. В таинственной рукописи Лэнгдона было нечто, затрагивавшее интересы Приората. Лэнгдон узнал правду наверняка чисто случайно. И Соньер боялся, что эта правда всплывет. Тибинг был уверен: Великий мастер Приората вызвал Лэнгдона с одной целью — заставить его молчать.

Но правду скрывали уже достаточно долго! Хватит!

Тибинг понял: надо действовать быстро. Нападение Сайласа преследовало две цели. Во-первых, остановить Соньера, не дать ему возможности убедить Лэнгдона хранить молчание. Во-вторых, завладеть краеугольным камнем. Когда он окажется у Тибинга, Лэнгдон будет в Париже. И если понадобится, Тибинг сможет привлечь его. Организовать нападение Сайласа на Соньера не составило особого труда. Слишком много уже успел узнать Тибинг о тайных страхах куратора. Вчера днем Сайлас позвонил Соньеру в Лувр и представился священником парижского прихода.

— Прошу прощения, месье Соньер, но я должен переговорить с вами, и немедленно. Не в моих правилах нарушать тайну исповеди. Но этот случай… похоже, исключение. Я только что исповедовал человека, который утверждает, что убил нескольких членов вашей семьи.

Соньер воспринял эти слова с изрядной долей недоверия.

— Моя семья погибла в автомобильной катастрофе, — устало ответил он. — Полиция пришла к однозначному заключению.

— Да, это действительно была автокатастрофа, — сказал Сайлас. — Человек, с которым я говорил, утверждает, что заставил их машину съехать с дороги в реку.

Соньер молчал.

— Месье Соньер, я никогда не позвонил бы вам, но этот человек… он косвенно дал понять, что и вам грозит опасность. — Сайлас выдержал многозначительную паузу. — И еще он говорил о вашей внучке Софи.

Упоминание о Софи сыграло решающую роль. Куратор приступил к действиям. Попросил Сайласа немедленно приехать к нему прямо в Лувр. Свой кабинет он считал самым безопасным местом для такой встречи. Затем бросился звонить Софи, чтобы предупредить об опасности. На встречу с Лэнгдоном пришлось махнуть рукой.

И теперь, глядя на стоявших в разных концах помещения Лэнгдона и Софи, Тибинг не мог удержаться от мысли, что ему все же удалось разделить этих компаньонов. Софи Невё пребывала в полной растерянности, Лэнгдон же был целиком сосредоточен на разгадке ключевого слова. Он осознает важность нахождения Грааля, ее судьба его теперь не занимает.

— Он ни за что не откроет его для вас, — холодно произнесла Софи. — Даже если сможет.

Тибинг, продолжая держать Софи под прицелом, покосился в сторону Лэнгдона. Теперь сомнений у него почти не осталось, оружие применять придется. Ему не слишком это нравилось, но он знал, что без колебаний спустит курок, если потребуется. Я сделал все возможное, предоставил ей достойный выход из ситуации. Грааль для меня значит больше, чем жизни каких-то двух человек.

В этот момент Лэнгдон отвернулся от окна.

— Могила… — медленно произнес он, и в глазах его замерцал огонек. — Мне кажется, я знаю, где и что искать на памятнике Ньютону. Да, думаю, я разгадал ключевое слово!

Сердце у Тибинга бешено забилось.

— Где, Роберт? Скажите же мне!

— Нет, Роберт! — в ужасе воскликнула Софи. — Не говорите! Вы же не собираетесь помогать ему, верно?..

Лэнгдон решительно зашагал к ним с зажатым в руке криптексом.

— Ничего не скажу, — тихо и многозначительно произнес он, глядя прямо в глаза Тибингу. — До тех пор, пока вы ее не отпустите!

Тибинг помрачнел:

— Мы так близки к цели, Роберт. Не смейте играть со мной в эти игры!

— Какие там игры, — отмахнулся Лэнгдон. — Просто дайте ей уйти, и все. А я отведу вас к могиле Ньютона. И там мы вместе откроем криптекс.

— Я никуда не пойду, — сказала Софи, зеленые глаза ее сузились от ярости. — Криптекс мне дал дед. И не вам его открывать.

Лэнгдон резко повернулся к ней, в глазах его мелькнул страх.

— Софи, пожалуйста! Вы в опасности. Я пытаюсь помочь вам!

— Как? Раскрыв тайну, защищая которую мой дед пожертвовал собственной жизнью? Он доверял вам, Роберт. И я тоже вам доверяла!

В синих глазах Лэнгдона мелькнул страх, и Тибинг не мог сдержать улыбки, увидев, что эта парочка готова разругаться раз и навсегда. Все попытки Лэнгдона проявить благородство, похоже, ничуть не действовали на эту дамочку. Он стоит на пороге открытия величайшей в истории тайны, но его больше волнует судьба совершенно никчемной девчонки, доказавшей свою полную неспособность приблизить разгадку.

— Софи… — продолжал умолять Лэнгдон. — Софи, вы должны уйти.

Она покачала головой:

— Не уйду. До тех пор пока вы не отдадите мне криптекс. Или просто не разобьете его об пол.

— Что? — изумился Лэнгдон.

— Роберт, мой дед предпочел бы видеть криптекс уничтоженным, нежели в руках убийцы. Его убийцы! — Казалось, Софи вот-вот разрыдается, но этого не произошло. Теперь она смотрела прямо в глаза Тибингу. — Ну, стреляйте же! Не собираюсь оставлять вещь, принадлежавшую деду, в ваших грязных лапах!

Что ж, прекрасно. Тибинг прицелился.

— Нет! — крикнул Лэнгдон и угрожающе приподнял руку с зажатым в ней камнем. — Только попробуйте, Лью, и я разобью его!

Тибинг расхохотался:

— Блефуете? Но это могло произвести впечатление только на Реми. Не на меня. Так и знайте.

— Вы это серьезно, Лью?

Еще бы. И нечего меня пугать. Теперь я точно знаю: вы лжете. Вы понятия не имеете, где искать ответ на надгробии Ньютона.

— Неужели это правда, Роберт? Неужели вы знаете, где искать ответ?

— Знаю.

Глаза выдали Лэнгдона. Тибинг окончательно уверился: он лжет. И все это в отчаянной попытке спасти Софи. Нет, он положительно разочаровался в Роберте Лэнгдоне.

Я одинокий рыцарь в окружении жалких и слабых духом. Ничего, как-нибудь сам разгадаю кодовое слово.

Теперь Лэнгдон с Софи ничем не могли угрожать Тибингу. И Граалю — тоже. Пусть решение, принятое им, дорогого стоит, но он выполнит его с чистой совестью. Главное — убедить Лэнгдона отдать камень, тихо положить его на пол, чтобы он, Тибинг, мог спокойно забрать сокровище.

— В знак доверия, — сказал Тибинг и отвел ствол револьвера от Софи, — положите камень, давайте поговорим спокойно.

Лэнгдон понял: Тибинг разгадал его уловку.

Он уловил решимость в глазах Лью и понял: настал критический момент. Стоит мне положить криптекс на пол, и он убьет нас обоих. На Софи он в этот миг не смотрел, но чувствовал, как отчаянно взывает о помощи ее измученное сердце. Роберт, этот человек не достоин Грааля. Пожалуйста, не отдавайте ему! Не важно, что это будет стоить жизни нам обоим.

Лэнгдон уже принял решение несколько минут назад, когда стоял у окна в одиночестве и смотрел в сад.

Защитить Софи.

Защитить Грааль.

Он едва не закричал: Но как? Я не знаю как!..

Угнетенное состояние духа, в котором он пребывал, вдруг обернулось моментом озарения. Ничего подобного с ним прежде не случалось. Правда у тебя прямо перед глазами! И дело не в кодовом слове. Сам Грааль взывает к тебе. Грааль нельзя отдавать в руки недостойного.

Находясь в нескольких ярдах от Лью Тибинга, он отвесил тому почтительный поклон и начал медленно опускать руку с криптексом.

— Да, Роберт, вот так, — прошептал Тибинг, продолжая целиться в него. — Кладите его на пол, не бойтесь…

Тут Лэнгдон вдруг резко поднял голову к бездонному куполу Чептер-Хаус. Затем пригнулся еще ниже, заглянул в ствол револьвера, нацеленного прямо на него.

— Вы уж простите, Лью.

И тут Лэнгдон выпрямился во весь рост и одним молниеносным движением вскинул руку вверх и запустил криптекс прямо к потолку.

Лью Тибинг даже не почувствовал, как палец нажал спусковой крючок. «Медуза» разрядилась с оглушительным грохотом. В тот же момент Лэнгдон резко подпрыгнул, точно собрался взмыть в воздух, и пуля угодила в пол прямо у его ног. Тибинг разрывался между желанием прицелиться, выстрелить еще раз и поднять глаза вверх, к куполу. Он посмотрел вверх.

Краеугольный камень!

Казалось, само время застыло, все внимание Тибинга было сосредоточено на взлетевшем к куполу криптексе. Вот он достиг самой высокой точки… словно повис на долю секунды в воздухе… а затем перевернулся и полетел вниз, стремительно приближаясь к каменному полу.

В нем, в этом маленьком хрупком предмете, были сосредоточены все надежды и мечты Тибинга. Криптекс не может упасть! Мне его не поймать! Тибинг среагировал чисто инстинктивно. Он отбросил револьвер и рванулся вперед, роняя костыли и протягивая пухлые белые руки с отполированными ногтями. Он весь вытянулся, и в последнюю секунду ему все же удалось поймать криптекс.

Но равновесия Лью не удержал, упал лицом вниз вместе с зажатым в ладони цилиндром. Тибинг понимал, чем грозит это падение. Рука со стуком ударилась об пол, криптекс выскользнул и полетел на каменные плиты.

Раздался жуткий хруст бьющегося стекла.

На секунду Тибингу показалось, что он умер. Он хватал ртом воздух и не мог дышать. Он лежал, распластавшись на холодном полу, и смотрел на свои пустые руки и отлетевший в сторону цилиндр. Он отказывался верить своим глазам. И лишь когда в воздухе распространился едкий запах уксуса, Тибинг наконец понял, что все пропало. Едкая жидкость сжирала то, что хранилось в криптексе.

Его охватила паника. НЕТ! Он схватил криптекс. Уксус вытекал на ладонь. И Тибинг словно видел погибающий папирус. Ну и дурак же ты, Роберт! Теперь тайна потеряна навсегда!

Тибинг был готов разрыдаться. Грааль пропал. Все кончено. Ему еще не верилось, что Лэнгдон мог сотворить такое. И Тибинг попробовал раздвинуть диски цилиндра в отчаянной попытке спасти то, что могло остаться от тонкого папирусного свитка. Потянул за концы цилиндра, и он, к его изумлению, раскрылся.

Лью тихо ахнул и заглянул внутрь. Пусто, если не считать нескольких осколков тончайшего стекла. Никакого папирусного свитка. Ни его частичек. Тибинг повернулся и взглянул на Лэнгдона. Рядом с ним стояла Софи и целилась в Тибинга из револьвера.

Сэр Лью растерянно перевел взгляд на мраморный цилиндр и только тут заметил, что диски выстроились в определенном порядке. И составляют слово из пяти букв: APPLE — ЯБЛОКО.

— Шар, от которого вкусила Ева, — холодно произнес Лэнгдон, — чем навлекла на себя гнев Господень. Первородный грех. Символ падения священного женского начала.

В этот момент Тибинга, что называется, озарило. Ну конечно же! Шар, который должен был украшать могилу Исаака Ньютона, представлял собой не что иное, как яблоко, которое, упав с ветки на голову ученому, навело его на мысль о законе всемирного тяготения. Плод его труда! На плодоносное чрево сие есть намек!

— Роберт, — пробормотал совершенно потрясенный Тибинг, — так вы открыли его, вам удалось… Где же карта?

Лэнгдон не моргнув глазом сунул руку во внутренний карман твидового пиджака и осторожно достал оттуда туго свернутый листок папируса. Затем медленно развернул и взглянул на него, находясь всего в нескольких ярдах от Тибинга. Какое-то время рассматривал, а затем его лицо озарила улыбка.

Он знает! Тибингу казалось, что у него разрывается сердце.

— Скажите мне! — взмолился он. — Скажите же, пожалуйста! Ради Бога, умоляю! Пока еще не слишком поздно!..

Тут в коридоре раздались чьи-то тяжелые шаги, они приближались. Лэнгдон спокойно свернул свиток и убрал обратно в карман.

— Нет! — в отчаянии выкрикнул Тибинг, пытаясь подняться на ноги.

Дверь с грохотом распахнулась, и в Чептер-Хаус, точно разъяренный бык на арену, ворвался Безу Фаш. Маленькие, гневно горящие глазки высматривали цель и наконец остановились на лежавшем на полу Тибинге. Фаш с облегчением перевел дух, сунул пистолет в кобуру под мышкой и повернулся к Софи.

— Слава Богу, агент Невё, теперь я вижу — вы с мистером Лэнгдоном в безопасности. Вы должны были прийти в полицию, как я просил.

Тут в помещение ворвались британские полицейские, схватили Тибинга и надели на него наручники.

Софи была потрясена. Она никак не ожидала увидеть здесь Фаша.

— Как вы нас нашли?

Фаш указал на Тибинга:

— Он допустил ошибку. Продемонстрировал охранникам аббатства свое удостоверение личности. А все соответствующие службы уже были проинформированы полицией по радио, что мы разыскиваем этого человека.

— Она в кармане у Лэнгдона! — взвизгнул вдруг Тибинг. — Карта с указанием, где спрятан Грааль!

Но полицейские уже подхватили Тибинга под руки и повлекли к выходу. Он поднял голову и снова воззвал к Лэнгдону.

— Роберт! Скажите мне: где?!

Тибинга как раз тащили мимо, и Лэнгдон заглянул ему прямо в глаза.

— Только достойным дано знать, где находится Грааль. Вы сами этому меня учили, Лью.

Глава 102

Над парком Кенсингтон-гарденз сгустился туман, и Сайлас, хромая, добрел до ложбинки среди кустарника и укрылся там от посторонних глаз. Опустился на колени прямо на мокрую траву и только тогда почувствовал, как бежит из раны в боку теплая струйка крови. Но он даже не пытался остановить ее. Стоял и смотрел прямо перед собой.

Туман изменил все до неузнаваемости. Казалось, Сайлас находится в раю.

Он молитвенно воздел руки и следил за тем, как их ласкают капли дождя, смывают кровь и пальцы приобретают привычную белизну. Дождь все сильнее барабанил по спине и плечам, и ему казалось, что тело его растворяется, тает, сливается с туманом.

Я призрак.

Вот над головой тихо прошелестел ветерок, он принес сырой земляной запах возрождающейся жизни. Сайлас молился каждой клеточкой своего тела. Он молил о прощении. Молил о милосердии. Но жарче всего молился о своем наставнике, епископе Арингаросе… о том, чтобы Господь не забирал его к себе прежде времени. У него осталось так много дел на этом свете.

Туман стремительно обволакивал Сайласа, и внезапно он ощутил себя легким, точно пушинка, которую могло унести малейшее дуновение ветра. Он закрыл глаза и начал произносить последнюю свою молитву.

Откуда-то из тумана пришел к нему голос Мануэля Арингаросы. Наш Бог велик и милосерден, нашептывал он. И боль в сердце Сайласа начала стихать: он понял, что епископ, как всегда, прав.

Глава 103

Лишь к вечеру над Лондоном показалось солнце, и крыши, дороги, тротуары и трава начали подсыхать. Безу Фаш, пошатываясь от усталости, вышел из полицейского участка после допроса и остановил такси. Сэр Лью Тибинг с пеной у рта настаивал на полной своей невиновности, и из его маловразумительных рассуждений о Граале, секретных документах и таинственных братствах Фаш сделал вывод, что хитрый старик подготавливает почву для адвокатов. Чтобы те построили тактику защиты на его временном умопомешательстве.

Как же, подумал Фаш, сумасшедший он! Для сумасшедшего Тибинг проявил незаурядную изобретательность в формулировке версии, которая могла свидетельствовать о его невиновности. Для этого он использовал «Опус Деи» и Ватикан, которые, как выяснилось, были здесь совершенно ни при чем. Всю грязную работу за него выполняли какой-то фанатик-монах и отчаявшийся священник. Мало того, хитрец Тибинг установил прослушивающее устройство в таком месте, куда калеке забраться было просто не под силу. Разговоры прослушивал его слуга Реми — единственный человек, благодаря которому удалось установить личность Тибинга и его причастность к этому делу. Надо сказать, Реми очень своевременно ушел в мир иной — скончался от анафилактического шока.

Вряд ли все это дело рук человека, страдающего умопомешательством, подумал Фаш.

Информация, полученная от Колле из замка Шато Виллет, подтверждала, что изобретательности у Тибинга мог бы поучиться сам Фаш. Чтобы спрятать «жучки» в одном из важных парижских учреждений, британский историк прибег к помощи древних греков. Троянский конь. Многие чиновники, объекты интереса Тибинга, получали роскошные подарки в виде разных антикварных изделий, другие любили посещать аукционы, на которых Тибинг размещал весьма привлекательные лоты. В случае же с Соньером пришлось поступить по-другому. Куратору прислали приглашение на обед в Шато Виллет, где предстояло обсудить возможность создания в Лувре на средства Тибинга нового отдельного «Крыла да Винчи». Приглашение сопровождалось с виду вполне невинной припиской, в которой сэр Лью выражал любопытство по поводу созданного Соньером робота-рыцаря. Не откажите в любезности, привезите с собой, очень хотелось бы взглянуть. Очевидно, Соньер пошел англичанину навстречу, и рыцарь-робот был оставлен на время обеда под присмотром Реми Легалудека. Времени у того было вполне достаточно, чтобы снабдить эту игрушку еще одной незаметной деталью.

Сидевший на заднем сиденье такси Фаш устало закрыл глаза. Не забыть бы заехать еще в одно место перед возвращением в Париж.

Палату в госпитале Святой Марии заливали яркие лучи весеннего солнца.

— Вы нас всех удивили, — улыбнувшись, заметила медсестра. — Можно сказать, вернулись с того света.

Епископ Арингароса слабо улыбнулся в ответ:

— Господь всегда меня хранил.

Сестра закончила перевязку и оставила епископа одного. Солнце приятно грело лицо. А прошлая ночь была самой темной и ужасной в его жизни.

Он думал о Сайласе, чье тело было найдено в парке.

Пожалуйста, прости меня, сын мой…

Теперь Арингароса жалел о том, что привлек Сайласа к выполнению своего плана. Вчера вечером ему звонил капитан Безу Фаш. Он подозревал епископа в соучастии в убийстве монахини, которое произошло в церкви Сен-Сюльпис. И Арингароса понял, что события той ночи приняли непредсказуемый оборот. А узнав из выпуска новостей еще о четырех убийствах, он просто пришел в ужас. Что же ты натворил, Сайлас! Как только посмел! Затем он попытался связаться с Учителем, но безуспешно. И только тогда епископ понял: его просто использовали. Что единственный способ предотвратить дальнейшее развитие ужасных событий — это сознаться во всем Фашу. Так и произошло, и с того момента Арингароса вместе с Фашем пытались перехватить Сайласа, хотели опередить Учителя, пока тот не отдал монаху приказ убить кого-то еще.

Ощущая слабость и ломоту во всем теле, Арингароса устало закрыл глаза. По телевизору передавали последние новости об аресте известного британского ученого, рыцаря сэра Лью Тибинга. Учитель нас всех переиграл. Очевидно, Тибинг пронюхал что-то о планах Ватикана отмежеваться от «Опус Деи». И для осуществления уже своих планов выбрал епископа Арингаросу. Да и кто еще стал бы охотиться за Граалем с таким слепым упорством и усердием? Вряд ли человек, которому есть что терять. К тому же, если верить легендам, Грааль приносил новому своему обладателю невиданные прежде власть и могущество.

Лью Тибинг чрезвычайно изобретательно скрывал свое истинное лицо. Говорил с сильным французским акцентом, притворялся глубоко набожным человеком, требовал в качестве вознаграждения то, в чем он вовсе не нуждался, а именно — деньги. И Арингароса оказался слишком заинтересованным лицом, чтобы заподозрить неладное. Сумма в двадцать миллионов евро была просто ничто в сравнении с возможностью заполучить Грааль, а финансовая сторона дела была благополучно разрешена выплатой Ватиканом в качестве отступных «Опус Деи» этих самых миллионов. Слепой видит то, что хочет видеть. Но самым оскорбительным в мошеннической афере Тибинга стало то, что он потребовал выплаты в виде облигаций Банка Ватикана на предъявителя. С тем чтобы, если вдруг что-то пойдет не так, все нити расследования привели в Рим.

— Рад видеть, что вам уже лучше, святой отец.

Арингароса сразу узнал хрипловатый голос, но лицо человека, появившегося в дверях, было ему незнакомо — он представлял себе его совершенно иным. Строгие грубоватые черты, черные, гладко прилизанные волосы, толстая шея, выпирающая из воротничка рубашки под черным костюмом.

— Капитан Фаш? — неуверенно спросил Арингароса. Сострадание и забота, которые проявил к нему капитан вчера ночью, как-то не вязались с обликом этого сурового человека. Капитан приблизился к постели и опустил на стул знакомый Арингаросе тяжелый черный портфель.

— Полагаю, это принадлежит вам?

Арингароса взглянул на портфель, туго набитый облигациями, и тут же смущенно отвел взгляд, ему было стыдно.

— Да… благодарю вас. — Какое-то время он молчал, теребя пальцами край простыни, затем решился: — Капитан, я долго раздумывал над всем этим… И хочу попросить вас об одном одолжении.

— Да, разумеется. Слушаю вас.

— Семьи тех людей в Париже, которых Сайлас… — Тут он умолк, проглотил подкативший к горлу комок. — Понимаю, никакие в мире деньги не могут возместить ужасной утраты. Однако если вы окажете мне такую любезность и разделите средства, лежащие в этом портфеле, между ними… между семьями убитых…

Темные глазки Фаша какое-то время пристально изучали епископа.

— Благородный поступок, милорд. Обещаю, я прослежу за тем, чтобы ваше пожелание было исполнено должным образом.

Повисла томительная пауза.

На экране телевизора высокий худощавый офицер французской полиции давал интервью на фоне старинного особняка. Фаш узнал его и впился глазами в экран.

— Лейтенант Колле, — в голосе британской корреспондентки Би-би-си слышались укоризненные нотки, — прошлой ночью ваш непосредственный начальник публично обвинил двух совершенно ни в чем не повинных людей в убийстве. Будут ли Роберт Лэнгдон и Софи Невё предъявлять официальные претензии вашему ведомству? Во что обойдется капитану Фашу эта ошибка?

Лейтенант Колле ответил ей усталой, но спокойной улыбкой:

— По своему опыту знаю, что капитан Безу Фаш ошибается чрезвычайно редко. Этот вопрос я пока с ним не обсуждал, но если хотите знать мое личное мнение… Полагаю, преследование агента Невё и мистера Лэнгдона было продиктовано стремлением обмануть истинного убийцу, усыпить его подозрения и затем схватить.

Репортеры обменялись удивленными взглядами. Колле продолжил:

— Являлись ли мистер Лэнгдон и агент Невё добровольными участниками этого плана, не знаю, не могу сказать. Капитан Фаш редко делится подобной информацией с подчиненными, что, как мне кажется, вполне объяснимо. Единственное, о чем могу заявить твердо и со всей ответственностью: на данный момент капитан уже арестовал истинного подозреваемого. А мистер Лэнгдон и агент Невё невиновны.

Фаш обернулся к Арингаросе, на губах его играла еле заметная улыбка.

— Толковый все же малый этот Колле.

Прошло еще несколько секунд. Фаш провел рукой по голове, приглаживая и без того прилизанные волосы, затем взглянул на Арингаросу:

— Прежде чем вернуться в Париж, милорд, хотелось бы внести ясность в один вопрос. Речь идет о вашем несанкционированном перелете в Лондон. Чтобы изменить курс, вы подкупили пилота. Известно ли вам, что подобные действия подпадают под статью международного закона о перевозках?

— Просто я был в отчаянии, — прошептал Арингароса.

— Да, это понятно. То же самое подтвердил и пилот в беседе с моими людьми. — Фаш запустил руку в карман и достал толстое золотое кольцо с пурпурным аметистом.

У Арингаросы даже слезы на глаза навернулись, когда он принял кольцо от Фаша и надел на палец.

— Вы так добры ко мне! — Он взял Фаша за руку, слегка сжал ее в своей. — Спасибо вам.

Тот лишь отмахнулся и подошел к окну. Стоял и смотрел на раскинувшийся перед ним город, и мысли его были где-то далеко. Затем снова обернулся к епископу, в голосе его звучали нотки озабоченности:

— Скажите, милорд, куда вы потом отправитесь?

Примерно тот же вопрос задали Арингаросе, когда накануне ночью он покидал замок Гандольфо.

— Полагаю, мои пути столь же неисповедимы, как и ваши.

— Да уж, — буркнул в ответ Фаш. И после паузы добавил: — Думаю, скоро подам в отставку.

Арингароса улыбнулся:

Немного веры — и человек способен творить настоящие чудеса, капитан. Совсем немного веры…

Глава 104

Часовня Рослин, часто называемая собором Кодов, находилась в семи милях к югу от Эдинбурга, в Шотландии. Построена она была на месте древнего храма Митры. Рыцари-тамплиеры, основавшие часовню в 1446 году, щедро украсили ее вырезанными в камне символами. Точнее, совершенно сумбурным набором символов, взятых из иудейской, христианской, египетской, масонской и языческой традиций.

Часовня располагалась точно на меридиане, тянущемся с севера на юг через Гластонбери. Эта линия Розы традиционно отмечала остров короля Артура Авалон и считалась точкой отсчета в британской геометрии, связанной со священными символами. Именно от этой линии Розы, в оригинале «Roslin», и произошло название самой часовни.

Шпили часовни Рослин отбрасывали на землю длинные зазубренные тени. Уже вечерело, когда Роберт Лэнгдон и Софи Невё остановили взятую напрокат машину в парке, у подножия утеса, на котором стоял храм. Во время недолгого перелета из Лондона в Эдинбург им удалось немного отдохнуть, хотя ни один из них не смог заснуть в предвкушении того, что их ждало впереди. Глядя на строгие очертания часовни, вырисовывающиеся на фоне неба, Лэнгдон вдруг почувствовал себя Алисой, падающей в кроличью нору. Должно быть, мне снится сон. Однако текст последнего послания Соньера со всей определенностью указывал на это место.

Грааль под древним Рослином вас ждет.

Лэнгдону почему-то казалось, что карта Грааля должна представлять собой некую схему, или диаграмму, рисунок, где местонахождение Грааля помечено крестиком. Судя по всему, им придется изрядно поломать голову, чтобы раскрыть последнюю тайну Приората. Соньер зашифровал ее тем же образом. В виде простого на первый взгляд стишка. В описании часовни Рослин упоминалось несколько самых характерных архитектурных ее особенностей.

Несмотря на кажущуюся простоту последнего послания Соньера, Лэнгдон чувствовал себя несколько неуверенно. Слишком уж известным было это место, часовня Рослин. На протяжении веков каменный храм сопровождали разнообразные легенды и домыслы о Граале, сводившиеся к тому, что сокровище должно находиться именно в часовне. В последние десятилетия об этом уже перестали говорить шепотом. Напротив, стали кричать на каждом углу, после того как с помощью некоего мощного радара удалось обнаружить, что под зданием находится просторноеподземное помещение. И этот загадочный «сейф» не только держал на себе всю постройку. У него, похоже, не было ни входа, ни выхода. Археологи запрашивали разрешения начать пробиваться с помощью взрывов в скале к таинственной камере, но Фонд Рослин категорически запретил все работы такого рода в священном месте. И это только подогрело слухи и спекуляции. Что пытается скрыть от общественности Фонд Рослин?

Часовня стала местом самого активного паломничества. Искатели приключений, охотники за тайнами утверждали, будто их притягивает сюда мощным магнитным полем; многие говорили, что пришли искать скрытый где-то на склоне холма вход в подземелье. Но большинство признавали, что приехали сюда просто побродить по священным землям и побольше узнать о Граале.

Сам Лэнгдон никогда здесь не был, но всякий раз посмеивался, когда ему говорили, что именно часовня Рослин — последнее прибежище Грааля. Нет, по всей видимости, часовня на какое-то время приютила Грааль в далеком прошлом… Столь же очевидно, что сейчас там его нет, просто быть не может. Слишком уж много внимания было привлечено к часовне последние десятилетия. К тому же рано или поздно люди найдут способ пробиться в подземелье.

Серьезные ученые, занимавшиеся Граалем, дружно сходились в одном: Рослин — это своего рода ловушка, специально подстроенная Приоратом, чтобы навести охотников за Граалем на ложный след. Однако сейчас, прочитав последнее послание, спрятанное в краеугольном камне, Лэнгдон уже не был так в этом уверен. Весь этот день его мучил и преследовал один вопрос: Зачем Соньер потратил столько усилий, чтобы привести нас к столь очевидной цели?

Ответ напрашивался только один. Есть в Рослин нечто такое, чего мы еще не знаем и не понимаем.

— Роберт! — окликнула его стоявшая возле машины Софи. — Так вы идете или нет? — В руках она держала шкатулку палисандрового дерева, которую любезно отдал ей Фаш. Внутри находились оба криптекса, вновь собранные и помещенные в ячейки. Папирус со стихами занял место в меньшем из них, но, разумеется, пузырька с уксусом там уже не было.

Пройдя по длинной, выложенной гравием дорожке, Лэнгдон с Софи оказались возле знаменитой западной стены часовни. Обычные посетители считали, что странно выступающая стена — это недостроенная часть храма. На самом деле, насколько было известно Лэнгдону, история ее была более интригующей.

Западная стена храма царя Соломона.

Рыцари ордена тамплиеров, создававшие часовню, решили выстроить ее по точному образу и подобию храма царя Соломона в Иерусалиме. Снабдить выступающей западной стеной, узким прямоугольным святилищем и подземным помещением, копией Святая Святых — места, где некогда девять тамплиеров нашли бесценное сокровище. Лэнгдон был вынужден признать: само это сходство служило очевидным намеком на то, что на земле Шотландии тамплиеры выстроили более современное хранилище для Грааля.

Вход в часовню Рослин оказался скромнее, чем он ожидал. Маленькая деревянная дверь на двух петлях, рядом дощечка из дуба с надписью:

РОСЛИН

Лэнгдон объяснил Софи, что это старинное написание, что само слово происходит от названия меридиана «линия Розы», что именно на этом меридиане и стоит часовня. А затем добавил, что ученые, специалисты по Граалю, считают, что «линия Розы» означает также потомство Марии Магдалины.

Часовня вскоре должна была закрыться для посетителей, а потому Лэнгдон решительно толкнул дверь. Лицо обдало теплым ветерком, точно нутро древнего храма устало выдохнуло в конце долгого дня. Арки над входом украшала резьба в виде пятилистников.

Розы. Чрево богини. Войдя вместе с Софи в часовню, Лэнгдон окинул помещение пристальным и жадным взглядом, точно пытался сразу вобрать все. Он много читал об искусной резьбе по камню, украшавшей внутреннее убранство храма, но видеть ее собственными глазами — совсем другое дело.

Рай символов — так как-то назвал этот храм один из коллег Лэнгдона.

Казалось, на стенах не было и дюйма свободного пространства, все сплошь покрывали символы. Христианские кресты, иудейские звезды, масонские печати, кресты ордена тамплиеров, роги изобилия, пирамиды, астрологические знаки, растения, овощи, пятиконечные звезды и розы. Рыцари-тамплиеры были искуснейшими резчиками по камню, даром что основали союз каменщиков, возводили свои церкви по всей Европе. Но Рослин по праву считалась образчиком их выдающегося мастерства. Сразу было видно, что работали они здесь с особой любовью и тщанием. Мастера не оставили ни единого камня без рисунка. Часовня Рослин была храмом всех религий… всех традиций, но прежде всего она была храмом, прославляющим Природу и священное женское начало.

Внутри почти никого, лишь небольшая группа туристов, столпившихся вокруг молодого экскурсовода, дающего какие-то пояснения. Он вел их привычным, изведанным маршрутом, невидимой тропой, соединяющей шесть ключевых архитектурных точек внутренней части здания. За столетия целые поколения посетителей протоптали эти прямые линии, соединяющие точки, и на полу образовался огромный символ.

Звезда Давида, подумал Лэнгдон. Нет, это не совпадение. Известная также под названием Соломоновой печати, эта фигура некогда была тайным символом древних звездочетов-священников, а позже была принята в качестве символа власти царями иудейскими — Давидом и Соломоном.

Церковный служка заметил Лэнгдона и Софи и, несмотря на позднее время, приветливо улыбнулся и сделал жест, приглашающий их осмотреть храм.

Лэнгдон кивнул в знак благодарности и двинулся дальше. А Софи так и осталась у дверей, и по ее лицу было видно, что она растеряна и удивлена.

— В чем дело? — спросил Лэнгдон. Софи оглядывала часовню.

— Мне кажется… я здесь уже бывала.

Лэнгдон удивился:

— Но вы говорили, что никогда даже не слышали о часовне Рослин.

— Не слышала… — Она неуверенно осмотрелась. — Должно быть, дедушка привозил меня сюда, когда я была еще совсем маленькой. Не знаю. Не помню. Но все так знакомо. — Софи продолжала оглядывать внутреннее убранство часовни. И кивнула. — Да, точно. — Она указала вперед. — Эти две колонны. Я их точно видела.

Лэнгдон проследил за направлением ее взгляда и увидел в дальнем конце помещения две покрытые искусной резьбой колонны. Белые каменные кружева отливали красновато-золотистыми отблесками, на них через окно падали последние лучи заходящего солнца. Сами колонны, расположенные в том месте, где обычно находится алтарь, являли собой довольно странную пару. Та, что слева, была покрыта резьбой из простых вертикальных линий, правую же по спирали украшал сложный цветочный узор.

Софи направилась к ним, и Лэнгдон поспешил следом. Приблизившись к колоннам, Софи решительно заявила:

— Да, я совершенно уверена, что видела их!

— Не сомневаюсь, что видели, — заметил Лэнгдон. — Но вовсе не обязательно здесь.

Она обернулась к нему:

— О чем это вы?

— Эти колонны имеют массу архитектурных двойников по всему свету. Их копии производили неоднократно на протяжении веков.

— Копии Рослин? — недоверчиво воскликнула Софи.

— Нет. Самих колонн. Помните, чуть раньше я говорил о том, что часовня Рослин является копией храма царя Соломона. И эти две колонны представляют собой точную копию тех, что некогда украшали вход в храм Соломона. — Лэнгдон указал на левую колонну. — Вот эта называется Боаз, или Масонская колонна. А та, что справа, — Джачин, или Колонна подмастерья. — Он помолчал, затем добавил: — Вообще-то в каждом масонском храме имеются две такие колонны.

Лэнгдон уже рассказывал Софи о тесных исторических связях ордена тамплиеров с современными тайными масонскими обществами. В последнем стихотворении Жака Соньера как раз содержалось прямое указание на мастеров-масонов, которые украсили Рослин искусной резьбой по камню. Говорилось в нем и о потолке часовни, украшенном резьбой в виде звезд и планет.

— Я никогда не была в масонском храме, — призналась Софи, разглядывая колонны, — но почти уверена, что видела эти колонны именно здесь. — И она начала озираться, словно в попытке отыскать что-то еще, что могло освежить память.

Туристы уходили, и экскурсовод с приветливой улыбкой поспешил навстречу Лэнгдону и Софи. Это был красивый молодой человек лет двадцати семи в ботинках на толстой подошве. Волосы длинные и светлые, как солома.

— А мы уже закрываемся. Могу я вам чем-то помочь?

Как насчет того, чтобы помочь нам найти Грааль? — подумал Лэнгдон.

— Код! — вдруг выпалила Софи, и лицо ее оживилось. — Здесь должен быть код!

Молодой человек улыбнулся:

— Да, он здесь есть, мэм.

— На потолке, — пробормотала она, указывая на стену справа. — Где-то вон там…

— Как вижу, вы здесь не впервые, — заметил светловолосый красавец.

Код, подумал Лэнгдон. Он совсем забыл об этой архитектурной особенности часовни. Помимо всего прочего, часовня Рослин была знаменита сводчатой аркой, из которой выступали сотни каменных блоков. Каждый блок был украшен каким-то одним символом, на первый взгляд взятым произвольно, но вместе они создавали некое пространное шифрованное послание, разгадать которое еще никому не удавалось. Одни считали, что этот код может открыть доступ в подземелье. Другие полагали, что здесь зашифрована истинная история Грааля. На протяжении веков криптографы бились над ним — и все напрасно. Даже сегодня Фонд Рослин предлагал щедрое вознаграждение тому, кто сумеет разгадать значение этих символов, но оно по-прежнему оставалось тайной.

— Буду рад показать вам…

Однако Софи не слышала, что говорит молодой человек.

Мой первый код, думала она, направляясь, точно в трансе, к сводчатой арке. Отдав шкатулку розового дерева Лэнгдону, она на какое-то время позабыла о Граале, Приорате Сиона, обо всех тайнах, с которыми довелось столкнуться накануне. И вот теперь, когда она увидела этот сводчатый потолок, усыпанный символами, на нее нахлынули воспоминания. Она вспомнила, как и при каких обстоятельствах побывала здесь впервые, и ощутила тягостную грусть.

Она совсем еще маленькая девочка… прошел лишь год после гибели ее семьи. Дед привез ее в Шотландию на короткие каникулы. Перед тем как отправиться домой, в Париж, они решили осмотреть часовню Рослин. Был уже вечер, и часовня оказалась закрыта. Но каким-то образом они все же попали в нее.

— А скоро домой, дедуля? — взмолилась Софи. Она очень устала.

— Скоро, милая, скоро. — Голос деда звучал почему-то грустно. — Просто у меня тут одно небольшое дельце. Может, подождешь в машине?

— Очень важное дело, да?

Дед кивнул:

— Я скоро. Обещаю.

— А можно мне еще раз посмотреть на аркин код? Это так интересно!

— Ну не знаю. Мне нужно выйти на минутку. Ты не испугаешься здесь одна?

— Ничего я не испугаюсь! — фыркнула она. — Еще даже не стемнело!

Он улыбнулся:

— Ну ладно, так и быть. — И подвел ее к высокой сводчатой арке, которую показывал чуть раньше.

Софи плюхнулась на каменный пол, улеглась на спину и начала разглядывать удивительные рисунки над головой.

— Да я запросто разгадаю этот код! Ты и вернуться не успеешь!

— Тогда поспеши. — Дед наклонился, поцеловал ее в лоб и направился к ближайшей боковой двери. — Я выйду только на минутку. Дверь оставлю открытой. Если что понадобится, позови. — С этими словами он вышел в мягкий вечерний свет.

Софи лежала на полу и разглядывала знаки. Глаза слипались. Через несколько минут буквы стали расплываться, а потом и вовсе померкли. Она уснула.

Проснулась Софи от холода.

— Grand-père?..

Ответа не последовало. Софи поднялась, отряхнула платье. Боковая дверь была открыта. На улице стемнело. Она вышла и увидела деда. Он стоял на крыльце небольшого дома из грубого камня, что находился невдалеке от часовни, и разговаривал с кем-то. Софи не видела с кем, человек был скрыт от нее застекленной дверью.

— Дедуля! — снова окликнула она.

Дед обернулся и махнул ей рукой, призывая подождать еще немного. Затем сказал что-то собеседнику и послал воздушный поцелуй. А потом подошел к ней, и Софи заметила в его глазах слезы.

— Почему ты плачешь, дедуля?

Он поднял ее с пола, крепко прижал к себе.

— Ах, Софи! Нам с тобой в этом году пришлось сказать «прощай» многим людям. И это тяжко.

Софи вспомнила о катастрофе, о том, как прощалась с мамой и папой, бабушкой и маленьким братиком.

— Ну а сейчас ты прощался с кем-то другим, да?

— С очень близким и дорогим другом, которого люблю, — ответил он сдавленным голосом. — И боюсь, не увижу ее еще очень и очень долго.

Лэнгдон оглядывал стены часовни, и у него возникло дурное предчувствие, что они вновь в тупике. Софи отошла посмотреть код на арке и оставила Лэнгдону шкатулку розового дерева с указанием местонахождения Грааля, но этот последний ключ ничуть не помог. Хотя стихотворение Соньера совершенно четко указывало на часовню Рослин, теперь Лэнгдон вовсе не был уверен, что они попали по адресу. Ведь там были слова «сосуд» и «меч», а этих символов он здесь не видел. Грааль под древним Рослином вас ждет. Сосуд и меч там охраняют вход.

И Лэнгдон снова почувствовал, что от него ускользает какая-то небольшая, но важная деталь этой загадки.

— Вы уж извините за любопытство, — произнес экскурсовод, не сводя глаз со шкатулки розового дерева в руках Лэнгдона. — Но эта шкатулка… могу я спросить, откуда она у вас?

Лэнгдон устало усмехнулся:

— О, это очень долгая история.

Молодой человек колебался, не зная, с чего начать. И не отводил взгляда от шкатулки.

— Странно… но, знаете, у моей бабушки точно такая же… для драгоценностей.

Лэнгдон был уверен, что молодой человек ошибается. Такая шкатулка может быть только одна, изготовленная вручную для хранения краеугольного камня Приората.

— Возможно, они просто похожи, но…

Разговор их прервал громкий стук боковой двери. Софи, не говоря ни слова, вышла из часовни и теперь спускалась по пологому склону холма к стоявшему чуть поодаль каменному строению. Куда это она направилась? И вообще она как-то странно себя ведет с тех пор, как они зашли в часовню. Лэнгдон обернулся к своему собеседнику:

— Вы знаете, чей это дом?

Молодой человек несколько растерянно кивнул:

— Это дом приходского священника. Там же живет и куратор часовни, по совместительству она у нас глава трастового Фонда Рослин. — Он замялся. — И еще она приходится мне бабушкой.

— Ваша бабушка возглавляет Фонд Рослин?

Молодой человек снова кивнул:

— Я живу с ней в этом доме, помогаю приглядывать за часовней, провожу экскурсии. — Он пожал плечами. — Провел здесь всю жизнь. Бабушка вырастила и воспитала меня в этом доме.

Лэнгдона беспокоила Софи, и он направился за ней к дому, но на полпути вдруг резко остановился. В ушах звучали слова молодого человека. Бабушка вырастила и воспитала меня в этом доме.

Лэнгдон взглянул на удалявшуюся фигурку Софи, затем перевел взгляд на шкатулку розового дерева, которую по-прежнему держал в руках. Нет, этого просто быть не может! Он повернулся к молодому человеку:

— Так, вы говорите, у вашей бабушки есть точно такая же шкатулка?

— Да. Просто копия.

— А откуда она у нее?

— Дедушка сделал, специально для нее. Он умер, когда я был еще младенцем, но бабушка его помнит. Много о нем рассказывает. Он был настоящим умельцем. Золотые руки.

Лэнгдон чувствовал, что нащупал какую-то нить.

— Вы сказали, вас воспитала бабушка. Могу ли я спросить, что произошло с вашими родителями?

Похоже, этот вопрос удивил молодого человека.

— Они умерли, когда я был совсем маленьким. В один день с дедом.

Сердце у Лэнгдона бешено забилось.

— В автомобильной катастрофе?

В оливково-зеленых глазах экскурсовода промелькнуло удивление.

— Да. В автокатастрофе. Тогда погибла вся семья. Я потерял деда, родителей и… — Тут он умолк и опустил глаза.

— И сестру, — закончил за него Лэнгдон.

Дом из грубого камня был в точности таким, каким запомнила его Софи. Настала ночь, и дом так и манил уютом и теплом. Из приоткрытой застекленной двери доносился восхитительный запах свежеиспеченного хлеба, в окошках мерцал золотистый свет. Софи приблизилась и вдруг услышала внутри чьи-то сдавленные рыдания.

Заглянув в прихожую, она увидела пожилую женщину. Та стояла спиной к двери, но Софи поняла, что слышала именно ее плач. У женщины были длинные роскошные волосы, в которых серебрилась седина. Софи с замиранием сердца шагнула на крыльцо. Теперь она видела: женщина держит в руках фотографию мужчины в рамочке. Нежно и с грустью поглаживает изображенное там лицо.

И лицо это было так хорошо знакомо Софи! Grand-père…

Очевидно, женщина услышала печальное известие о его смерти не далее как вчера ночью.

Тут под ногой Софи скрипнула половица, женщина резко обернулась и встретилась глазами с Софи. Та хотела бежать, но ноги не слушались. Женщина лихорадочно переводила взгляд с лица Софи на снимок и обратно. Затем она поставила фотографию на полочку и подошла к двери. Они с Софи стояли и смотрели друг на друга сквозь стеклянную перегородку. Казалось, прошла целая вечность. Неуверенность, удивление, надежда — вот какие чувства отражались на лице пожилой дамы… И наконец их, точно волной, смыло радостное озарение.

Она распахнула дверь, выбежала на крыльцо, протянула руки, начала гладить и ощупывать мягкими ладонями лицо Софи. Та стояла точно громом пораженная.

— О, дитя мое… милая моя, родная!

Софи не узнавала ее, но сразу же почувствовала, кто эта женщина. Пыталась что-то сказать, но губы не слушались.

— Софи!.. — зарыдала женщина, покрывая ее поцелуями. Наконец Софи все же удалось выдавить шепотом:

— Но… дедуля, он же говорил, вы все…

— Знаю, знаю. — Обняв Софи за плечи, женщина смотрела на нее такими знакомыми глазами. — Мы с твоим дедушкой были вынуждены говорить много разных ужасных вещей. И делали это лишь потому, что считали: иначе нельзя. Мне так жаль… Но это было ради твоей же безопасности, Принцесса.

Услышав это последнее слово, Софи тут же вспомнила о деде. Долгие годы он называл ее именно так — Принцесса. Казалось, звук его голоса эхом разносится по каменистым склонам, отлетает от стен и башен Рослина. Проникает сквозь землю и гулом отдается в неведомых пустотах.

Женщина продолжала обнимать Софи, слезы градом катились по ее лицу.

— Твой дед так хотел рассказать тебе всю правду! Но потом вы поссорились. Он очень переживал, изо всех сил старался помириться. Ему так много надо было тебе объяснить! Так много объяснить!.. — Она поцеловала Софи в лоб, затем шепнула на ушко: — Больше никаких секретов, Принцесса. Пришла пора узнать всю правду о твоей семье.

* * *

Софи с бабушкой сидели на крыльце, плача от радости и переживаний, и тут через лужайку к ним бросился светловолосый молодой человек. В глазах его светилась надежда.

— Софи?..

Софи кивнула, смахнула слезы и поднялась. Лицо молодого человека не было ей знакомо, но, когда они обнялись, она почувствовала, что он всегда был ей родным, что в жилах их бежит одна кровь…

Вскоре и Лэнгдон присоединился к ним. Софи до сих пор не верилось, что лишь вчера она чувствовала себя такой одинокой в огромном мире. И вот теперь в чужой стране, в незнакомом месте, в окружении трех самых близких ей людей она поняла, что наконец обрела настоящий дом.

Глава 105

Ночь опустилась на Рослин.

Лэнгдон в одиночестве стоял на крыльце. И улыбался, прислушиваясь к доносившимся из-за застекленной двери смеху и болтовне. Кружка крепкого бразильского кофе помогла преодолеть навалившуюся сонливость, но он знал — это ненадолго. Слишком уж он устал за последние два дня.

— Вы так тихо от нас ускользнули, — услышал он голос за спиной.

Лэнгдон обернулся. В дверях стояла бабушка Софи, серебристые волосы мерцали в лунном свете. Теперь он знал, что последние двадцать восемь лет она носила имя Мари Шовель.

Лэнгдон устало улыбнулся в ответ:

— Просто подумал: надо же дать членам семьи возможность вдоволь наговориться после столь долгой разлуки. — Он видел в окно, как Софи что-то рассказывает брату.

Мари подошла и остановилась рядом.

— Мистер Лэнгдон, как только я услышала об убийстве Жака, тут же страшно испугалась за Софи. И, увидев ее сегодня у дверей дома, испытала невероятное облегчение. У меня просто нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность.

Лэнгдон не знал, что ответить. И хотя чуть раньше он предоставил Софи возможность поговорить с бабушкой наедине, Мари попросила его остаться и послушать. Мой муж безоговорочно вам доверял, мистер Лэнгдон. Стало быть, и я могу доверять.

Лэнгдон остался и вместе с Софи в немом удивлении выслушал историю о ее покойных родителях. Сколь ни покажется это невероятным, но оба они принадлежали к роду Меровингов и являлись прямыми потомками Марии Магдалины и Иисуса Христа. Но в целях безопасности были вынуждены сменить фамилии Плантар и Сен-Клер. В жилах их детей текла царская кровь, и потому они находились под защитой и опекой Приората Сиона. Когда родители погибли в автокатастрофе, причина которой так и осталась до конца невыясненной, Приорат встревожился. Это могло означать, что об их происхождении узнал кто-то еще.

— И вот нам с твоим дедушкой, — продолжила рассказ Мари, и в голосе ее звучала боль, — пришлось принять очень важное и трудное решение. Причем немедленно, сразу после того, как нам позвонили и сообщили, что машина твоих родителей найдена в реке. — На ее глазах выступили слезы. — Мы должны были ехать в той машине вместе, все шестеро. Но к счастью, в самый последний момент планы изменились, и твои родители поехали без нас. Мы с Жаком не знали, что в действительности произошло на той горной дороге… был ли то и вправду несчастный случай. — Мари не сводила с Софи глаз. — Мы знали лишь одно: нам следует защитить своих внуков — вот так и было принято это решение. Жак сообщил в полицию, что в машине находилась еще и я вместе с твоим маленьким братиком. И что тела наши, очевидно, унесло водой. А затем нам обоим пришлось скрыться. Приорат все организовал. Жак, будучи человеком слишком известным, даже своего рода знаменитостью, не мог позволить себе такую роскошь — бесследно исчезнуть. Было решено, что Софи, старшая из детей, останется с ним в Париже, будет расти и воспитываться под присмотром Жака и защитой Приората. — Голос ее упал до шепота. — Разделение семьи — это самое трудное, что нам довелось испытать в жизни. Мы с Жаком виделись, но редко и нерегулярно и всегда тайком… Есть у Приората определенные правила, которые следовало соблюдать.

Тут Лэнгдон понял, что Мари собирается перейти к подробностям, не предназначенным для ушей человека постороннего, И поспешил выйти на крыльцо. И вот теперь, всматриваясь в смутные очертания Рослина, он не мог не думать о тайне, которую скрывает эта часовня. А что, если Грааль действительно спрятан там? И если да, то что тогда означают слова «сосуд» и «меч», упомянутые в стихотворении?..

— Давайте отнесу, — сказала Мари и кивком указала на руку Лэнгдона.

— О, благодарю вас. — И Лэнгдон отдал ей пустую кружку из-под кофе.

— Нет, я имела в виду то, что у вас в другой руке, мистер Лэнгдон.

Только сейчас Лэнгдон спохватился, что держит в левой руке кусок папируса со стихотворением Соньера. Он снова достал его из криптекса, в надежде заметить то, что, возможно, пропустил раньше.

— Да, конечно, простите.

Мари взяла папирус и улыбнулась:

— Знаю одного человека из банка в Париже, который бы дорого дал за то, чтобы вернуть шкатулку розового дерева. Андре Берне был близким другом Жака, а Жак, в свою очередь, полностью ему доверял. Андре был готов буквально на все, лишь бы сохранить доверенный ему Жаком на хранение предмет.

В том числе и пристрелить меня, подумал Лэнгдон, но решил не говорить этого. А также умолчать о том, что сломал бедняге нос. При упоминании о Париже он подумал о трех sénéchaux, убитых накануне ночью.

— Ну а Приорат? Что же с ним теперь будет?

— Колесики и винтики уже пришли в движение, мистер Лэнгдон. Братству пришлось немало пережить за долгие века, как-нибудь переживет и это. Всегда найдутся люди, готовые подхватить упавшее на землю знамя.

Лэнгдон подозревал, что бабушка Софи связана с Приоратом самым тесным образом. Среди членов Приората всегда были женщины. Четырем из них даже удалось стать Великими мастерами. Хотя sénéchaux традиционно становились мужчины, женщинам тоже доводилось занимать в Приорате более высокую ступень. И даже получить самые главные посты, минуя эту ступень.

Лэнгдон вспомнил о Тибинге и Вестминстерском аббатстве. Казалось, после всех этих событий прошла целая вечность.

— Скажите, а Церковь оказывала на вашего мужа какое-либо давление? Убеждала не публиковать документы Сангрил?

— О Господи, нет, конечно. Конец дней — это выдумка какого-то параноика. В доктрине Приората нет ни единого намека на дату обнародования этих документов. Вообще-то Приорат придерживался мнения, что Грааль навеки следует сохранить в тайне.

— Навеки? — Лэнгдон был поражен.

— Эта тайна предназначена для спасения наших собственных душ, а не самого Грааля. Красота Грааля как раз и состоит в его неземной бесплотной природе. — Теперь Мари Шовель тоже смотрела на часовню Рослин. — Для некоторых Грааль — это сосуд, отпив глоток из которого, можно приобщиться к вечной жизни. Для других — погоня за потерянными документами и их тайной. А для большинства, как я подозреваю, это просто великая идея… блистательное и недосягаемое сокровище, которое даже в сегодняшнем мире всеобщего хаоса служит путеводной звездой. Спасает и вдохновляет нас.

— Но если документы Сангрил так и останутся неопубликованными, тайна Марии Магдалины будет потеряна навсегда, — сказал Лэнгдон.

— Отчего же? Да вы только посмотрите вокруг! Ее история присутствует в изобразительном искусстве, музыке, литературе. И с каждым днем о ней вспоминают все чаще. Этот маятник не остановить. Мы начинаем осознавать, какие опасности кроются в нашем прошлом… понимать, что многие пути ведут к саморазрушению. Мы начинаем чувствовать необходимость возродить священное женское начало. — Она на секунду умолкла. — Вы упоминали, что пишете книгу о символах священного женского начала. Это так?

— Да.

Она улыбнулась:

— Так закончите ее побыстрее, мистер Лэнгдон. Спойте ее песню. Миру нужны новые трубадуры.

Лэнгдон молчал, пытаясь осознать всю значимость этой просьбы. Молодой месяц вставал над зубчатой кромкой леса на горизонте. Он снова взглянул на часовню. И почувствовал, что просто сгорает от ребяческого желания узнать ее тайны. Не смей спрашивать, приказал он себе, время еще не пришло. Он покосился на папирус в руке Мари Шовель.

— Спрашивайте, мистер Лэнгдон, — с усмешкой сказала Мари. — Вы честно заслужили это право.

Лэнгдон ощутил, что краснеет.

— Вы ведь хотите знать, находится ли Грааль в часовне Рослин, верно?

— А вы можете сказать?

Мари вздохнула с притворным раздражением:

— Ох уж эти мужчины! Просто не могут оставить Грааль в покое! — И она рассмеялась, явно довольная собой. — С чего вы взяли, что Грааль там?

Лэнгдон указал на папирус в ее руке.

— В стихотворении вашего мужа говорится о Рослин, это несомненно. Правда, там еще упоминаются сосуд и меч, а этих символов я в часовне не видел.

— Сосуд и меч? — переспросила Мари. — Ну и как они, по-вашему, выглядят?

Лэнгдон чувствовал: она с ним играет. Но решил принять условия игры и вкратце описал символы.

— Ах, ну да, конечно, — протянула она. — Меч, он же клинок, символизирует все мужское. Думаю, его можно изобразить вот так… — И Мари указательным пальцем начертила на ладони Лэнгдона такую фигуру:

— Да, — кивнул Лэнгдон. Мари изобразила наименее известную, «закрытую» разновидность символа меча, но Лэнгдону она была знакома.

— И обратный знак, представляющий женское начало, — сказала она и начертила на его ладони:

— Правильно, — сказал Лэнгдон.

— И вы говорите, что не заметили среди символов часовни Рослин ничего подобного?

— Не заметил.

— Ну а если я вам покажу, отправитесь наконец спать?

Не успел Лэнгдон ответить, как Мари Шовель спустилась с крыльца и направилась к храму. Он поспешил следом. Войдя в часовню, Мари включила свет и указала в центр пола:

— Вот, пожалуйста, мистер Лэнгдон. Вот вам меч, вот и сосуд.

Лэнгдон смотрел на каменные плиты. И ничего не видел.

— Но здесь…

Мари вздохнула и двинулась по знаменитой тропинке, протоптанной на каменных плитах тысячами людских ног. Лэнгдон проследил за ней взглядом и снова увидел гигантскую звезду, которая ему ничего не говорила.

— Но это звезда Давида, и… — Он вдруг умолк, так и не закончив фразы, ошеломленный своим открытием.

Сосуд и меч.

Сплетены воедино.

Звезда Давида… священное единение мужчины и женщины… печать Соломона… обозначение Святого Святых, двух разных и священных начал… вот что это такое.

Лэнгдону потребовалась добрая минута, чтобы подобрать нужные слова:

— Значит, в стихотворении действительно говорится о часовне Рослин. Да, все сходится. Просто идеально.

Мари улыбнулась:

— Возможно.

Это замечание несколько насторожило его.

— Стало быть, Грааль находится в подземелье, у нас под ногами?

Она рассмеялась:

— Лишь в чисто духовном, символическом смысле. Согласно древнему решению Приората Грааль непременно должен был вернуться во Францию и упокоиться там навеки. На протяжении веков сокровище в целях предосторожности перевозили из одной страны в другую, из одного тайника в другой. Но Жак, став Великим мастером Приората, поставил перед собой задачу вернуть Грааль во Францию. И построить там усыпальницу, достойную этой святыни.

— И он преуспел?

Лицо ее стало серьезным.

— Мистер Лэнгдон, с учетом того, что вы сделали для меня и моей семьи, могу со всей определенностью ответить на ваш вопрос: Грааля здесь нет.

Лэнгдон не отставал:

— Но краеугольный камень должен обозначать место, где находится Грааль в данный момент. Почему тогда все указывает на Рослин?

— Возможно, вы неверно истолковали стихотворение. Помните, Грааль всегда окружали тайны. Он просто притягивал их. Как и мой покойный муж.

— Но чего же яснее? — не уступал Лэнгдон. — Мы с вами стоим над подземельем, отмеченным знаками сосуда и меча, под потолком, усыпанным звездами, в окружении работ искусных мастеров-масонов. Все здесь говорит, просто вопиет о Граале!

— Прекрасно. Только дайте-ка мне еще раз взглянуть на стихотворение. — Она развернула папирус и громко и выразительно прочла вслух:

Грааль под древним Рослином вас ждет.

Сосуд и меч там охраняют вход.

Украшенная мастерской рукой,

Нашла она под звездами покой.

Мари закончила читать. Губы ее тронула легкая улыбка.

— Ах, Жак!..

Лэнгдон не сводил с нее глаз.

— Так вы поняли — где?..

— Как вы только что убедились, рассматривая этот пол, мистер Лэнгдон, на свете существует немало способов увидеть по-иному самое простое и очевидное.

Лэнгдон силился понять, но не получалось. Все, что выдумывал и сочинял Жак Соньер, имело двойное значение, но смысл последнего его послания от этого не становился яснее. Мари подавила зевок.

— Должна вам признаться, мистер Лэнгдон. Лично меня никогда не посвящали в тайну местонахождения Грааля. Но я была замужем за очень влиятельным человеком… и женская интуиция меня никогда не подводила. — Лэнгдон хотел было что-то сказать, но она ему не позволила. — Мне очень жаль, что после всех испытаний, выпавших на вашу долю, вы уедете из Рослина, так и не получив конкретных ответов на вопросы. И однако, что-то подсказывает мне: вы рано или поздно найдете то, что ищете. Проснетесь в один прекрасный день и сразу все поймете. — Она улыбнулась. — А когда поймете… верю, вы, как никто другой, будете способны сохранить это в тайне.

У дверей послышались чьи-то шаги.

— Ах вот вы где! — воскликнула Софи и вошла.

— Я уже собиралась уходить, — сказала Мари и приблизилась к внучке. — Спокойной тебе ночи, Принцесса! — Она поцеловала Софи в лоб. — И не слишком задерживай мистера Лэнгдона, он тоже устал.

Лэнгдон с Софи проводили взглядами одиноко бредущую к дому Мари. И вот Софи подняла на него оливково-зеленые глаза, и он прочел в них целую бурю эмоций.

— Такого я никак не ожидала.

Да и я тоже, усмехнулся Лэнгдон. Он видел: Софи просто ошеломлена свалившимся на нее известием о семье. То, что она узнала сегодня, перевернуло всю ее жизнь.

— Вы как, в порядке? Понимаю, это трудно осознать сразу…

Она еле заметно улыбнулась:

— Теперь у меня есть семья. И это главное. Есть с чего начать. Ну а осознать, кто мы такие и откуда… на это потребуется время.

Лэнгдон промолчал.

— Вы останетесь с нами? — спросила Софи. — Ну хотя бы на несколько дней?

Лэнгдон вздохнул. Больше всего на свете ему хотелось именно этого.

— Вам нужно освоиться, побыть с родными. Утром я возвращаюсь в Париж, Софи.

Во взгляде ее мелькнуло разочарование, но, похоже, она поняла: так будет лучше для всех. Они долго молчали. Наконец Софи взяла его за руку и вывела из часовни. Они двинулись к небольшому холму неподалеку от Рослина. Облака расступились, на небо снова выплыл молодой месяц и залил все вокруг голубоватым призрачным светом. Софи и Роберт молча стояли, взявшись за руки, и любовались сказочным шотландским пейзажем.

На небе высыпали звезды, на западе, низко над горизонтом, нависла самая яркая из них. Лэнгдон сразу узнал ее и не сдержал улыбки. Венера. Древняя прекрасная богиня светила ровным серебристым светом.

Ночь принесла с собой прохладу, откуда-то с севера, с болотистой низины, потянуло пронизывающим ветерком. Лэнгдон украдкой посмотрел на Софи. Глаза ее были закрыты, на губах играла умиротворенная улыбка. Лэнгдон и сам чувствовал, как тяжелеют у него веки. Он осторожно сжал ее руку в своей.

— Софи…

Она медленно открыла глаза. Лицо ее казалось таким прекрасным в лунном свете. Потом она одарила его немного сонной улыбкой:

— Привет.

И тут вдруг Лэнгдон почувствовал горечь при мысли о том, что завтра возвращается в Париж, но уже без нее.

— Я уеду рано, вы еще, наверное, будете спать, — сказал он и осекся. В горле встал ком. — Простите. Я не слишком умею…

Тут Софи приложила ему к щеке мягкую и теплую ладонь. А потом, подавшись вперед всем телом, нежно поцеловала.

— Когда мы теперь увидимся?

Лэнгдон почувствовал, что тонет в ее прекрасных оливково-зеленых глазах.

— Когда? — Он на секунду задумался. Странно, но она сумела прочитать его мысли, он задавал себе тот же вопрос. — Ну… э-э… вообще-то в следующем месяце я еду читать лекции. На конференцию во Флоренцию. Целую неделю проведу там.

— Это что, приглашение?

— Мы будем жить просто роскошно. Для меня забронирован номер в «Брунелески».

Софи кокетливо улыбнулась:

— Не слишком ли много себе позволяете, а, мистер Лэнгдон?

Он слегка поморщился. Действительно, вышло не слишком ловко.

— Вообще-то я имел в виду…

— Больше всего на свете мне хотелось бы встретиться с тобой во Флоренции, Роберт. Но только при одном условии. — Тон ее стал суровым. — Чтобы никаких музеев, церквей, никаких надгробий, предметов старины и искусства! Договорились?

— Во Флоренции? Но там же совершенно нечем больше заняться!

Софи снова подалась вперед и поцеловала его, на этот раз — в губы. Они слились в объятии, сначала нежном, затем страстном. Когда она наконец отстранилась, Лэнгдон прочел в ее глазах обещание.

— Хорошо, — кивнул он и хрипло добавил: — Договорились.

Эпилог

Роберт Лэнгдон проснулся словно от толчка. Ему снился какой-то сон. Он протер глаза и увидел: через спинку стула переброшен халат с монограммой «ОТЕЛЬ «РИТЦ», ПАРИЖ». Через шторы слабо просвечивал свет. Утро сейчас или вечер?..

Лэнгдону было тепло и уютно. Он славно выспался, последние два дня почти не вылезал из постели. Он медленно сел и только сейчас понял, что его разбудило… Странная, совершенно неожиданная мысль. На протяжении нескольких дней он пытался разобраться в обрушившейся на него информации и вот теперь вдруг вспомнил то, что не учитывал прежде.

Возможно ли это?

Какое-то время он сидел совершенно неподвижно.

Затем выбрался из постели, пошел в ванную, отделанную мрамором. Включил душ и подставил плечи под упругие струи воды. Нет, эта мысль положительно его заворожила.

Невозможно.

Двадцать минут спустя Лэнгдон вышел из отеля «Ритц» на Вандомскую площадь. Близилась ночь. Отсыпаясь, он совершенно потерял счет времени… однако мысль работала на удивление ясно и четко. Он обещал себе, что непременно забежит в кафе на первом этаже отеля, выпить чашку кофе с молоком, но ноги, казалось, сами вынесли его на улицу, в сгущающиеся парижские сумерки.

Шагая к востоку по рю де Пти Шамп, Лэнгдон ощущал нарастающее возбуждение. Затем он свернул к югу, на рю Ришелье, где воздух насквозь пропах сладким ароматом жасмина, льющимся из сада Пале-Рояль.

Он продолжал идти, пока не заметил впереди то, что искал. Знаменитую королевскую аркаду из гладко отполированного черного мрамора. Зайдя под нее, Лэнгдон начал осматривать плиточный пол под ногами. И через несколько секунд увидел то, что ожидал: несколько бронзовых медальонов, вмонтированных в плиты и выстроившихся в идеально прямую линию. Каждый диск был пяти дюймов в диаметре и обозначен буквами «N» и «S».

Nord. Sud.^[176]

Он повернулся лицом к югу и двинулся по линии, прочерченной медальонами. Шел и не сводил глаз с тротуара. Дойдя до угла «Комеди-Франсез», увидел под ногой еще один медальон. Да, так и есть!

Еще много лет назад Лэнгдон узнал о том, что улицы Парижа маркированы 135 бронзовыми дисками, вмонтированными в тротуары, плиты дворов и в проезжую часть улиц, и что линия эта пересекает город с севера на юг. Как-то раз он даже прошел вдоль этой линии, от Сакре-Кёр, а затем к югу, через Сену, и вышел к старинной Парижской обсерватории. Только там и понял значение этой «тропы».

Первый земной меридиан.

Первая нулевая долгота в мире.

Древняя линия Розы Парижа.

Торопливо шагая по рю де Риволи, Лэнгдон чувствовал, что как никогда близок к цели. Еще один квартал и…

Грааль под древним Рослином вас ждет.

Все сходится!.. Происхождение слова «Рослин», упомянутого в стихах Соньера… сосуд и меч… надгробие, украшенное старыми мастерами…

Так вот о чем хотел поговорить со мной Соньер! Да, почти наверняка. О том, что я, сам того не понимая, нащупал истину.

И Лэнгдон пустился бежать, ощущая под ногами линию Розы, что неумолимо вела его к заветной цели. Войдя в длинный туннель Пассажа Ришелье, он вдруг почувствовал, как волоски на руках встали дыбом от волнения. Он знал, что в конце туннеля стоит самый загадочный из всех парижских монументов, построенный по распоряжению Сфинкса — Франсуа Миттерана, человека, который, если верить слухам, был не чужд тайным обществам. Человека, последнее наследие которого Лэнгдон посещал не далее как несколько дней назад.

В другой жизни.

Запыхавшийся Лэнгдон выбежал из туннеля и оказался в знакомом уже дворе. И сразу остановился как вкопанный. А затем медленно, словно не веря в чудо, поднял глаза и увидел ее.

Пирамида Лувра.

Она светилась и переливалась в темноте.

Но любовался он ею всего секунду. Его куда больше интересовало то, что находилось справа. Он развернулся и двинулся уже невидимой тропинкой, по линии Розы, через двор прямо к Карузель де Лувр, гигантскому кругу из стекла, обнесенному по периметру низенькой живой изгородью из аккуратно подстриженного кустарника. Именно здесь в незапамятные времена проводились в Париже языческие празднества, связанные с поклонением богине… веселые и буйные ритуалы, восславлявшие ее плодовитость и щедрость.

Лэнгдон перешагнул через кустарник, ступни утопали в густой траве, и ему показалось, что он входит в совсем иной мир. В центре круга находился один из самых необычных монументов Франции. В землю точно врастала стеклянная призма, гигантская перевернутая пирамида, которую он видел несколько дней назад, когда входил в подземные помещения Лувра.

La Pyramide Inversée.

Лэнгдон с замиранием сердца подошел к самому краю и посмотрел вниз, на необъятный подземный комплекс музея, светящийся янтарной подсветкой. И рассматривал он не только огромную перевернутую пирамиду, но и то, что находилось прямо под ней. Сооружение, о котором он, Лэнгдон, упоминал в своей рукописи.

Он смотрел и сам до конца еще не верил, что это возможно. Снова взглянул на Лувр, и на миг показалось, что необъятные крылья здания обнимают его со всех сторон… бесконечные залы и галереи, где собраны величайшие в мире произведения искусства.

Да Винчи… Боттичелли…

Украшенная мастерской рукой…

Он снова посмотрел вниз, через стекло.

Я должен туда спуститься!

Выйдя из круга, Лэнгдон поспешил через двор к огромной пирамиде, где располагался вход в музей. Оттуда выходили последние посетители.

Толкнув вращающуюся дверь, Лэнгдон очутился в холле и сразу же бросился вниз, начал спускаться по спиралеобразной лестнице внутрь пирамиды. Воздух становился все прохладнее. И вот, оказавшись в самом низу, он вошел в длинный туннель, тянувшийся к перевернутой пирамиде.

В конце туннеля оказался просторный зал. Прямо перед ним свисала с потолка, сверкая и переливаясь каждой гранью, перевернутая пирамида. Изящный контур из стекла в виде латинской буквы «V».

Сосуд!

Лэнгдон окинул ее взором от вершины до самого кончика, повисшего на высоте около шести футов над полом. И там, прямо под ним, стояло еще одно сооружение. Совсем крохотное.

Миниатюрная пирамида. Высотой вкаких-то три фута, не более. Единственный маленький предмет в этом поражающем воображение колоссальном комплексе.

В своей рукописи, в главе, посвященной знаменитой коллекции Лувра из предметов культа богине, Лэнгдон упомянул об этой крохотной пирамиде лишь вскользь. Это миниатюрное сооружение выступает из пола точно вершина айсберга… верхушка гигантского пирамидообразного склепа, находящегося под землей, эдакой потайной камеры…

Купаясь в лучах мягкой подсветки, две пирамиды как бы указывали друг на друга. Их оси вытянулись по одной прямой, их кончики почти соприкасались.

Сосуд наверху. Меч снизу.

Сосуд и меч там охраняют вход. Лэнгдону показалось, будто он слышит голос Мари Шовель. Рано или поздно вы найдете то, что ищете.

Он стоял под древней линией Розы в окружении работ старых мастеров. Только теперь, как ему казалось, он понял истинное значение и смысл стихотворения Великого мастера. Посмотрел наверх и увидел: через стеклянный купол просвечивает звездное небо.

Нашла она под звездами покой.

Точно духи нашептывали ему из темноты, забытые слова тихим эхом отдавались под сводами. Поиски Грааля — это стремление преклонить колени перед прахом Марии Магдалины. Это путь к молитве перед светлым ликом отверженной.

И, повинуясь невнятному зову, Роберт Лэнгдон упал на колени.

На секунду ему почудилось, что он слышит женский голос. Голос мудрости, он доносился через века… шептал из бездны, из самых глубин земли.

Книга III. УТРАЧЕННЫЙ СИМВОЛ

Жить в мире, не стремясь понять его смысл, — все равно что расхаживать по огромной библиотеке и не трогать книги.

Мэнли П. Холл. Тайные учения всех времен и народов, предисловие к изданию 1975 года

Приключения Роберта Лэнгдона продолжаются! На этот раз ему предстоит разгадать величайшую тайну масонов, которая способна изменить мир. Веками хранимые секреты, загадочные знаки и символы — и смертельно опасное путешествие по лабиринтам прошлого…

Факт

В 1991 году в сейф директора ЦРУ поместили некий документ, который хранится там и по сей день. В загадочном тексте упоминаются древний портал и подземный тайник. Также в нем можно найти фразу «Оно сокрыто где-то там».

Все организации, фигурирующие в этой книге, реальны — включая братство масонов, Невидимый колледж, Службу безопасности ЦРУ, Центр технической поддержки Смитсоновского музея (ЦТП СМ) и Институт ноэтических наук.

Все ритуалы, научные исследования, произведения искусства и памятники также существуют на самом деле.

Пролог

Масонский храм, 20:33

«Секрет в том, как умереть».

С самого начала времен это было главной тайной.

Тридцатичетырехлетний соискатель рассматривал человеческий череп, внутри которого алело вино.

«Пей, — мысленно сказал он себе. — Бояться нечего».

По традиции соискатель начал свой путь в ритуальном облачении средневекового еретика, приговоренного к повешению: свободная рубаха распахнута на груди, левая штанина закатана до колена, правый рукав подвернут до локтя, а на шее тяжелая петля — «вервие». Но сегодня он, как и остальные присутствующие, был в одежде мастера.

Вокруг стояли братья в полном облачении: запонах из кожи ягненка, поясах и белых перчатках. Церемониальные медали мерцали в тусклом свете, точно глаза призраков. В обычной жизни многие из этих людей занимали очень высокие посты, однако тут их мирские должности ничего не значили. Здесь все были равны: названые братья, объединенные мистическими узами.

Окинув взглядом собравшихся, соискатель невольно удивился, как столько влиятельных людей могло оказаться в одном месте… тем более в таком месте. Зал напоминал древнее святилище.

Впрочем, истина была еще удивительнее.

«Я всего в нескольких кварталах от Белого дома».

Грандиозный особняк на северо-западе Вашингтона, по адресу Шестнадцатая улица, 1733 представляет собой копию дохристианского храма царя Мавсола — той самой усыпальницы, от названия которой произошло современное слово «мавзолей». Снаружи два семнадцатитонных сфинкса охраняют бронзовые ворота; внутри — богато украшенный лабиринт обрядных залов, палат, библиотек и запечатанных гробниц; имеется даже полая стена, в которой замурованы два скелета. Соискателю сказали, что в каждой комнате здания кроется тайна, но он знал: самая важная из них хранится в зале, где он сейчас преклонил колена, бережно сжимая в ладонях череп с вином.

Храмовый зал.

Гулкий, как пещера. По периметру — идеальный квадрат. Потолок, поддерживаемый монолитными колоннами зеленого гранита, возносится на головокружительную — в сто футов — высоту. Вдоль стен выстроились ярусные скамьи темного дерева с сиденьями из свиной кожи ручной выделки. У западной стены возвышается тридцатифутовый трон, а напротив — потайной орган. Стены украшает калейдоскоп древних символов: египетских, древнееврейских, астрономических, алхимических и прочих, соискателю пока неведомых.

Сегодн я Храмовый зал освещали расставленные особым образом свечи. Неяркое пламя и лунный свет, падавший сквозь большое окно в потолке, выхватывали из темноты самое поразительное украшение зала: громадный алтарь, вытесанный из глыбы бельгийского черного мрамора. Он помещался ровно посередине квадратного чертога.

«Секрет в том, как умереть», — вновь напомнил себе соискатель.

— Пора, — шепнул кто-то.

Соискатель робко поднял глаза на высокопоставленного человека в белом облачении.

«Досточтимый Мастер».

Национальный кумир, любимец народа, крепкий, бодрый и несказанно богатый. В некогда темных волосах серебрилась седина, а весь облик Мастера выражал силу и живой ум.

— Принеси обязательство, — негромко сказал Досточтимый Мастер. — Заверши свой путь.

Путь соискателя, как и все подобные пути, начался с посвящения в первую степень, или градус. Тогда, во время похожей церемонии, Досточтимый Мастер завязал глаза посвящаемого бархатной повязкой и, прижав к его обнаженной груди ритуальный кинжал, вопросил:

— Истинно ли говоришь, не имея корыстных или иных нечестивых помыслов, что по доброй воле и без принуждения становишься соискателем тайн и благ сего братства?

— Да, — солгал посвящаемый.

— Так пусть это обязательство обернется жалом и сразит тебя насмерть, посмей ты единожды предать доверенную тебе тайну, — предостерег его Мастер.

Тогда соискатель не испугался.

«Им ни за что не узнать моих истинных целей».

Сегодня, однако, он почувствовал в Храмовом зале зловещую торжественность и невольно стал прокручивать в голове все страшные предостережения, какие получал на пути, все обещания кошмарных мук, грозящих тому, кто посмеет выдать древние тайны: горло, перерезанное от уха до уха… вырванный с корнем язык… вырезанные и сожженные дотла внутренности, развеянные затем на четырех ветрах небесных.

— Брат, — сказал сероглазый Мастер, кладя руку на мускулистое плечо соискателя, — принеси последнее обязательство.

Собравшись с духом перед последним шагом на пути, соискатель вновь посмотрел на череп. В тусклом свете алое вино казалось почти черным. В зале воцарилась гробовая тишина, и соискатель почувствовал на себе взгляды собравшихся: все ждали, когда он принесет обязательство и пополнит ряды избранных.

«Сегодня, — подумал он, — в этих стенах свершится то, чего не случалось за всю историю братства. Ни разу, никогда».

Вспыхнет искра… которая наделит его неизмеримой властью.

Приободрившись, соискатель глубоко вдохнул и произнес те же слова, что произносили тысячи людей по всему миру:

— Пусть вино это станет смертельным ядом… если когда-нибудь я умышленно или сознательно нарушу свое обязательство.

Слова эхом отозвались в гулком зале.

Потом повисла тишина.

Соискатель поднес череп ко рту и тронул губами сухую кость. Он закрыл глаза и стал наклонять сосуд, делая большие глотки. Допив вино до последней капли, он опустил череп.

На миг ему почудилось, будто легкие сдавило, а сердце бешено застучало в груди.

«Господи, они все знают!..»

Но вскоре это чувство прошло — так же быстро, как возникло.

По телу разлилось приятное тепло. Соискатель выдохнул и мысленно улыбнулся ничего не подозревавшему сероглазому человеку, который только что по глупости принял его в тайные ряды своего братства.

«Скоро вы потеряете все, чем дорожите».

Глава 1

В лифт «Отис», поднимавшийся по южной опоре Эйфелевой башни, плотно набились туристы. Строгий бизнесмен в свежевыглаженном костюме посмотрел на стоявшего рядом мальчика.

— Сынок, ты что-то побледнел. Надо было оставить тебя внизу.

— Все хорошо… — ответил мальчик, пытаясь совладать с тревогой. — Сейчас лифт остановится, и я выйду.

«Мне нечем дышать!»

Отец нагнулся и с любовью погладил сына по щеке.

— Я думал, ты давно справился с этим страхом.

Мальчику было стыдно огорчать папу, но в ушах так звенело, что он едва расслышал его голос. «Мне нечем дышать. Скорей бы вылезти из этой коробки!» Лифтер пытался его успокоить, болтая что-то о двухэлементных поршнях и конструкциях из пудлингового железа. Далеко внизу тянулись во все стороны парижские улицы.

«Почти приехали. — Мальчик вытянул шею и увидел платформу. — Еще чуть-чуть».

Лифт наклонился, устремившись к обзорной площадке, и шахта начала сужаться: массивные балки сомкнулись в тесный вертикальный туннель.

— Пап, я…

Внезапно наверху что-то оглушительно треснуло. Лифт дернулся и покосился, потертые тросы хлестнули по стенкам кабины, точно змеи. Мальчик потянулся к отцу.

— Пап!

На один ужасный миг их глаза встретились.

А потом дно ушло из-под ног.

* * *

Роберт Лэнгдон подскочил на мягком кожаном сиденье, стряхнув остатки сна. Он был один в огромном салоне частного реактивного самолета «Фалкон 2000EX», который сейчас боролся с турбулентностью. На заднем плане ровно гудели двигатели «Пратт энд Уитни».

— Мистер Лэнгдон, — раздался над головой трескучий голос, — мы подлетаем.

Лэнгдон выпрямился и убрал распечатку с лекцией в кожаный портфель. Сон настиг Лэнгдона на середине статьи о масонской символике. По-видимому, о покойном отце напомнило неожиданное приглашение от Питера Соломона, полученное утром. Питер был давним наставником Роберта.

«Второй человек после отца, которого мне не хочется расстраивать».

Пятидесятивосьмилетний меценат, историк и ученый взял Лэнгдона под свое крыло почти тридцать лет назад, во многом заменив юноше умершего отца. Несмотря на внушительное состояние и принадлежность к влиятельной семье, серые глаза Соломона всегда лучились смирением и теплом.

Солнце уже село, но Лэнгдон по-прежнему видел четкие очертания самого высокого в мире обелиска, взмывающего в небо подобно античному гномону. Облицованная белым мрамором колонна высотой в пятьсот пятьдесят пять футов отмечала собой место, где бьется сердце нации. От обелиска в сложном переплетении расходились улицы столицы.

Даже с воздуха Лэнгдон чувствовал почти мистическую мощь Вашингтона. Он любил этот город и, как только самолет коснулся земли, ощутил в груди приятное волнение. Самолет вырулил к частной стоянке, расположенной где-то на просторах международного аэропорта Даллеса, и остановился.

Лэнгдон собрал вещи, поблагодарил пилотов и вышел из роскошного салона на трап. Холодный январский воздух дарил чувство приятной свободы.

«Дыши, Роберт», — подумал он, с наслаждением окидывая взглядом открытое пространство.

Белый туман сплошным покровом стелился по взлетно-посадочной полосе, и Лэнгдону показалось, что он ступает не на асфальт, а в болото.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — раздался певучий женский голос с британским акцентом. — Профессор Лэнгдон!

Радостно махая рукой, к нему спешила женщина средних лет, с бейджиком на груди и блокнотом в руках. Из-под стильной вязаной шапочки выбивались волнистые светлые кудри.

— Добро пожаловать в Вашингтон, сэр!

Лэнгдон улыбнулся.

— Спасибо.

— Меня зовут Пэм, я из пассажирской службы! — Она тараторила с таким жаром, что Лэнгдону стало чуть-чуть неловко. — Пойдемте, машина уже ждет.

Он пошел за ней к терминалу авиаслужбы «Сигначер», окруженному новенькими частными самолетами.

«Стоянка для богатых и знаменитых».

— Простите за беспокойство, профессор, — робко проговорила женщина, — но вы тот самый Роберт Лэнгдон, который пишет о символах и религии?

Помедлив, он кивнул.

— Так и знала! — просияла Пэм. — Мы в книжном клубе недавно читали вашу книгу о священном женском начале и церкви. Какой был чудесный скандал! Любите же вы наделать шуму!

— Я не шума добивался, — с улыбкой ответил Лэнгдон.

Пэм почувствовала, что он не настроен говорить о работе.

— Извините, что-то я совсем заболталась. Вам, верно, ужасно надоело, что вас везде узнают… Но тут вы сами виноваты! — Она игриво покосилась на его одежду. — Форма выдает вас с головой.

Форма? Лэнгдон окинул себя взглядом. На нем были привычная темная водолазка, твидовый пиджак, брюки цвета хаки и мокасины кордовской кожи — так он всегда одевался, идя на встречи, лекции, фотосессии и светские мероприятия.

Пэм рассмеялась.

— Эти водолазки страшно устарели! В галстуке вы бы выглядели более стильно.

«Вот еще, — подумал Лэнгдон. — Только петли на шее мне не хватало!»

В колледже с громким названием Академия Филипс-Эксетер Роберту приходилось шесть дней в неделю носить галстук. Несмотря на романтические представления директора о том, что современный галстук происходит от римского шелкового платка, которым ораторы согревали голосовые связки, Лэнгдон знал: английское слово «cravat», галстук, произошло от «Croat», хорват. Свирепые хорватские наемники, прежде чем ринуться в бой, всегда повязывали на шею платок. Ну а в наши дни этот элемент военного обмундирования носят конторские воители — в надежде запугать врага в ежедневных офисных битвах.

— Спасибо за совет, — усмехнувшись, ответил Лэнгдон. — В следующий раз буду иметь в виду.

На его счастье, впереди показался элегантный «линкольн-таункар», из которого вышел представительный мужчина в темном костюме.

— Мистер Лэнгдон? Меня зовут Чарльз, я из компании «Белтуэй лимузин». — Он услужливо открыл дверь. — Добрый вечер, сэр. Добро пожаловать в Вашингтон.

Лэнгдон оставил Пэм чаевые за радушный прием и сел в шикарный салон «линкольна». Водитель показал ему регулятор температуры, воду и корзинку со свежайшими булочками. Несколько секунд спустя машина выехала с территории аэропорта по частной трассе. «Так вот как живет другая половина!»

Гоня машину по Виндсок-драйв, водитель заглянул в путевой лист и сделал короткий звонок.

— «Белтуэй лимузин», — деловым тоном сказал он в трубку. — Меня просили позвонить, когда я заберу клиента. — Он помолчал. — Да, сэр. Ваш гость, мистер Лэнгдон, прибыл, и к семи вечера я доставлю его в Капитолий. Рад помочь, сэр.

Лэнгдон улыбнулся.

«Все-то у него предусмотрено».

Питер Соломон легко и непринужденно распоряжался немалой властью, не забывая, однако, ни мельчайшей детали.

«Впрочем, несколько миллиардов долларов на счете делу не мешают».

Лэнгдон откинулся на спинку роскошного кожаного сиденья и закрыл глаза. Шум аэропорта постепенно стихал — через полчаса они уже подъедут к Капитолию, а пока хорошо бы собраться с мыслями. События разворачивались так стремительно, что Лэнгдон только сейчас осознал, какой необыкновенный вечер его ждет.

«Прибыл под покровом тайны», — весело подумал он.

В десяти милях от Капитолия между тем старательно готовились к приезду Роберта Лэнгдона.

Глава 2

Человек, называвший себя Малахом, прижал кончик иглы к обритой голове: острие пронзило плоть, и он с наслаждением вздохнул. Тихое гудение машинки манило и завораживало… как и укусы иглы, проникавшей глубоко под кожу и оставлявшей там краску.

«Я — шедевр».

Татуировки никогда не делались ради красоты. Их накалывали, чтобы измениться: нательные рубцы нубийских жрецов за два тысячелетия до нашей эры, татуировки служителей культа Кибелы в Древнем Риме, современные маори и их шрамы «моко»… Испокон веков люди татуировали тело, словно принося его в жертву с целью выдержать испытание болью и преобразиться.

Вопреки грозным предписаниям Книги Левит (19:28), запрещавшим наносить на тело отметины, татуировки стали обычным делом для миллионов современных людей — от модничающих подростков до отпетых наркодилеров и провинциальных домохозяек.

Это стало способом заявить миру о своем могуществе: «Я властен над своей плотью». Упоительное чувство власти, возникающее при физическом перевоплощении, подтолкнуло миллионы людей к тому, чтобы различными способами изменять внешний вид: пластической хирургии, пирсингу, бодибилдингу, стероидам… даже булимии и смене пола.

«Человеческий дух жаждет власти над материальной оболочкой».

Раздался бой напольных часов, и Малах поднял глаза. Половина седьмого. Отложив инструменты, он завернулся в шелковое кимоно и вышел в коридор. Воздух шикарного особняка был напоен резким ароматом красок и дыма восковых свечей, которыми Малах стерилизовал иглы. Рослый молодой человек прошел по коридору мимо бесценного итальянского антиквариата: гравюры Пиранези, стула Савонаролы, серебряной лампы Бугарини.

По дороге он бросил взгляд сквозь большое, во всю стену, окно и полюбовался классическим видом: сияющий купол Капитолия светился мрачной силой на фоне темного зимнего неба.

«Оно сокрыто где-то там», — подумал Малах.

Об этом знало всего несколько человек. Еще меньше людей имели представление о грандиозной силе, которой обладало сокровище, и о том, как хитроумно его спрятали. По сей день это оставалось величайшей тайной страны. Те немногие, кто знал истину, утаивали ее под покровом символов, легенд и аллегорий.

«Теперь они открыли мне двери», — подумал Малах.

Три недели назад, пройдя таинственный ритуал, на котором присутствовали влиятельнейшие лица Америки, он был посвящен в тридцать третью степень — высшую степень самого древнего братства на планете. Несмотря на новый градус, братья ничего не открыли Малаху. И не откроют, он это понимал. Так не бывает. Малах мог ждать сколь угодно долго, но все равно не заслужить их полного доверия.

К счастью, в доверии братьев он больше не нуждался.

«Посвящение уже сыграло свою роль».

В радостном предвкушении грядущих событий Малах зашагал в спальню. Из установленных по всему дому динамиков звучала редкая запись: «Вечный свет» из «Реквиема» Верди в исполнении кастрата — напоминание о прошлой жизни. Малах включил громоподобный «Судный день» и под грохот литавр и параллельных квинт легко взлетел по мраморной лестнице; полы кимоно развевались за его спиной.

Желудок недовольно заурчал. Вот уже два дня Малах постился и пил одну воду — готовил свое тело согласно древним обычаям.

«К рассвету я утолю голод, — напомнил он себе. — И жажду мести тоже».

Малах почтительно вошел в спальное святилище и притворил за собой дверь. Подойдя к гардеробной, он остановился перед огромным зеркалом в золоченой раме. Не в силах противиться соблазну, Малах посмотрел на свое отражение и медленно, словно разворачивая бесценный дар, развел в стороны полы кимоно. От увиденного перехватило дыхание.

«Я — шедевр».

Крупное тело было гладко выбрито. Сперва Малах посмотрел на свои ступни, татуированные чешуей и когтями ястреба, затем перевел взгляд на мускулистые ноги, расписанные в виде резных колонн — левая со спиральными бороздами, правая с вертикальными.

«Боаз и Яхин».

Пах и живот образовывали резную арку, а на мощной груди расправил крылья двуглавый феникс… глаза птицы приходились точно на соски. Плечи, шею, лицо и бритую голову Малаха покрывало затейливое кружево символов и оккультных знаков.

«Я — артефакт; совершенствующийся идол».

Один-единственный смертный видел его обнаженным; это было восемнадцать часов назад. Человек в ужасе закричал: «Да ты же демон!»

— Считай меня кем угодно, — ответил Малах, понимая, как и люди древности, что ангелы и демоны суть одно и то же, взаимозаменяемые архетипы, разница лишь в полярности: ангел-хранитель, одолевший твоего врага в битве, побежденному видится демоном-разрушителем.

Малах опустил голову и краем глаза увидел свою макушку — там, внутри венца, сиял бледный кружок кожи. Это тщательно оберегаемое полотно было единственным нетронутым участком на его теле. Священная пустота терпеливо дожидалась своего часа… и сегодня она будет заполнена. Малах еще не получил то, что требовалось для завершения шедевра, но этот миг стремительно приближался.

От увиденного Малах воспрянул духом и ощутил прилив сил. Он запахнул кимоно, подошел к окну и посмотрел на таинственный город.

«Оно сокрыто где-то там».

Малах сосредоточился на предстоящей задаче, подошел к туалетному столику и аккуратно наложил на лицо, голову и шею тональный крем — татуировки исчезли. Затем он надел заранее подготовленный костюм и несколько предметов, тщательно подобранных для этого вечера. Закончив, Малах еще раз взглянул в зеркало и с довольной улыбкой погладил себя по гладко выбритой голове.

«Оно где-то там. И сегодня кое-кто поможет мне его найти».

Выходя из дома, Малах морально подготовился к событию, которое должно было потрясти Капитолий. Он не остановился ни перед чем, чтобы собрать все необходимое для действа.

И теперь наконец в игру вступила последняя пешка.

Глава 3

Шуршание автомобильных шин по асфальту вдруг изменилось. Роберт Лэнгдон оторвался от чтения и с удивлением поднял глаза.

«Уже Мемориальный мост?»

Лэнгдон отложил заметки и взглянул на спокойные воды реки Потомак. Над гладью висело тяжелое марево. Район Фогги-Боттом, оправдывая свое название «туманной долины», всегда казался Лэнгдону неподходящим местом для строительства столицы: в распоряжении отцов-основателей был весь Новый Свет, а они заложили краеугольный камень утопического общества на прибрежной топи.

Лэнгдон взглянул на изящные округлые очертания американского пантеона — Мемориала Джефферсона. Впереди возвышался строгий Мемориал Линкольна, своими прямыми линиями напоминавший афинский Парфенон. Но главное украшение города было дальше — тот самый обелиск, который Лэнгдон увидел еще с воздуха. Его создателей вдохновили не греки и не римляне, а куда более древняя цивилизация.

«Египетский обелиск Америки», — подумал Лэнгдон.

Монолитная колонна взмывала высоко вверх подобно величественной корабельной мачте. Лэнгдон смотрел на нее под углом, и оттого казалось, что обелиск не стоит на земле, а качается в пасмурном небе, как на зыбких волнах. Профессор тоже словно потерял землю под ногами. Сегодняшний приезд в Вашингтон был очень неожиданным.

«Я собирался тихо-мирно отдохнуть дома… а теперь вот подъезжаю к вашингтонскому Капитолию».

Утро началось как всегда: без четверти пять он погрузился в абсолютно спокойную воду гарвардского бассейна и проплыл два с половиной километра по пустым дорожкам. Конечно, Лэнгдон выглядел куда лучше в студенческие годы, когда играл в сборной США по водному поло, но для мужчины за сорок вид у него был подтянутый и бодрый. Разница заключалась лишь в количестве времени и сил, уходивших на поддержание формы.

Приехав домой в шесть, он приступил к утреннему ритуалу и начал молоть суматранский кофе, с удовольствием вдыхая экзотический аромат. Однако почти сразу его внимание привлек мигающий огонек автоответчика. Странно. Кто мог звонить ему в шесть утра воскресенья?

Лэнгдон нажал кнопку и прослушал сообщение.

— Доброе утро, профессор Лэнгдон! Простите за столь ранний звонок. — Вежливый молодой человек явно робел и говорил с едва заметным южным акцентом. — Меня зовут Энтони Джелбарт, я секретарь-референт Питера Соломона. Мистер Соломон сказал, что вы рано просыпаетесь… он хотел бы как можно скорее с вами связаться. Будьте добры, перезвоните ему, как только получите это сообщение. У вас наверняка есть его прямой номер, но на всякий случай продиктую: 202-329-5746.

Лэнгдон вдруг встревожился. Его старый друг, безукоризненно воспитанный и учтивый Питер Соломон, никогда бы не позвонил в такую рань без очень серьезного повода. Бросив недомолотый кофе, Лэнгдон поспешил в кабинет.

«Надеюсь, у него все хорошо».

Несмотря на незначительную разницу в возрасте — двенадцать лет, — Питер Соломон был ему не только другом и наставником, но и заменил отца. Они познакомились в Принстонском университете: учившегося на втором курсе Лэнгдона пригласили на лекцию известного молодого историка и мецената. Представляя вниманию слушателей чарующий образ семиотики и архетипической истории, Соломон читал лекцию с заразительным азартом и заронил в душу Лэнгдона то, что позднее стало главной страстью всей его жизни. Впрочем, не блестящий ум Питера, а доброта его серых глаз подвигла Роберта написать ему письмо с благодарностями за лекцию. Молодой студент не надеялся получить ответ от одного из состоятельнейших и влиятельнейших американских интеллектуалов, однако Соломон ответил. Так началась весьма приятная для обоих дружба.

Знаменитый преподаватель и очень скромный человек, он происходил из чрезвычайно богатой семьи Соломонов — их имена можно было увидеть на многих зданиях и на памятных досках многих университетов страны. Подобно европейским Ротшильдам, семейство Соломонов окружал некий мистический ореол богатства и успеха, и сама фамилия указывала на принадлежность к избранным слоям американского общества. Еще в молодости Питер унаследовал состояние и связи отца и к пятидесяти восьми годам занимал бесчисленное множество высоких постов. Роберт периодически подтрунивал над единственным пятном в его безупречной родословной: дипломом «второсортного» университета, Йеля.

Войдя в кабинет, Лэнгдон с удивлением обнаружил, что Питер прислал ему еще и факс.

Офис секретаря Смитсоновского института

Питера Соломона

Доброе утро, Роберт.

Мне надо немедленно с тобой поговорить. Пожалуйста, позвони как можно скорее по номеру 202-329-5746.

Питер.

Лэнгдон сразу же набрал номер и сел за письменный стол ручной работы.

— Офис Питера Соломона, — прозвучал знакомый голос. — Энтони Джелбарт. Чем могу помочь?

— Здравствуйте, это Роберт Лэнгдон. Вы оставили мне сообщение…

— Да-да, профессор Лэнгдон! — с явным облегчением воскликнул молодой человек. — Спасибо, что так быстро перезвонили. Мистер Соломон очень хотел с вами поговорить. Сейчас я вас соединю. Побудете немного на линии?

— Конечно.

Дожидаясь ответа Соломона, Лэнгдон с улыбкой посмотрел на бланк Смитсоновского института.

«Уж кого-кого, а лодырей в клане Соломонов нет».

Генеалогическое древо Питера украшали многочисленные имена преуспевающих магнатов, влиятельных политиков и нескольких выдающихся ученых — некоторые даже были членами Лондонского королевского общества. Единственная оставшаяся в живых родственница Питера, сестра по имени Кэтрин, унаследовала «научный» ген: она была ведущим специалистом в передовой области человеческих знаний под названием «ноэтика».

«Для меня это все китайская грамота», — подумал Лэнгдон, припомнив, как год назад, на приеме в доме Питера, Кэтрин пыталась объяснить ему суть ноэтики. Лэнгдон внимательно выслушал Кэтрин, а потом ответил:

— Больше смахивает на магию, чем на науку.

Кэтрин игриво подмигнула и заметила:

— Они связаны теснее, чем вы думаете.

В трубке опять зазвучал голос секретаря:

— Простите, у мистера Соломона сейчас телефонное совещание. Никак не может освободиться. Сегодня у нас все на ушах стоят!

— Ничего страшного, я перезвоню.

— Видите ли, он попросил ввести вас в курс дела. Вы позволите?

— Конечно.

Секретарь глубоко вдохнул.

— Как вам наверняка известно, ежегодно в знак признательности нашим щедрым благодетелям Смитсоновский институт устраивает торжественный вечер, на который съезжаются многие представители культурной элиты.

Лэнгдон знал, что по количеству ноликов в банковском счете недотягивает до культурной элиты. Впрочем, Питер все равно мог его пригласить.

— По традиции перед торжественным ужином ежегодно произносится программная речь. Специально для нее Смитсоновскому институту выделили Национальный скульптурный зал.

«Лучший зал в Вашингтоне», — подумал Лэнгдон, вспомнив роскошное помещение, где однажды слушал лекцию о политике: в огромном зале, где вдоль стен красуются тридцать восемь статуй выдающихся американцев, идеальным полукругом расставили пятьсот складных стульев. Когда-то в Скульптурном зале заседала палата представителей.

— Загвоздка вот в чем, — продолжал молодой человек. — Лектор заболела и только что сообщила нам, что не сможет выступить. — Он умолк, потом продолжил: — Мы спешно ищем ей замену. Мистер Соломон очень на вас надеется.

Лэнгдон ответил не сразу.

— На меня?! — Такого он точно не ожидал. — Питер может подыскать более достойную кандидатуру!

— Он сразу предложил вас. Профессор, не скромничайте. Наши гости будут в восторге от вашего выступления. Мистер Соломон просит вас прочитать ту же лекцию, что и на канале «Букспэн-ТВ», это было несколько лет назад, помните? Вам даже не надо будет готовиться. Вы рассказывали о символах в архитектуре нашей столицы… прекрасная тема для такого вечера.

Лэнгдон в этом сомневался.

— Если мне не изменяет память, речь шла скорее о масонской истории здания, нежели…

— Вот именно! Насколько вам известно, мистер Соломон — масон, как и многие его друзья, приглашенные на вечер. Поверьте, они с удовольствием выслушают вашу лекцию.

«В общем-то ничего сложного», — решил Лэнгдон. Все лекционные материалы он хранил дома.

— Что ж, я подумаю. Какого числа мероприятие?

Секретарь смущенно кашлянул.

— Видите ли, сэр, оно состоится сегодня.

Лэнгдон расхохотался:

— Сегодня?!

— Поэтому мы и всполошились. Институт попал в очень неловкое положение… — Секретарь заговорил быстрее: — Мистер Соломон готов прислать в Бостон частный самолет. Полет займет всего час, и к полуночи вы вернетесь домой. Знаете терминал деловой авиации в Бостонском аэропорту имени Логана?

— Найду, — неохотно признал Лэнгдон.

«Неудивительно, что Питер всегда добивается желаемого».

— Чудесно! Сможете подъехать туда, скажем… к пяти часам?

— Ну, ничего другого мне не остается! — усмехнулся Лэнгдон.

— Я просто хочу порадовать мистера Соломона, сэр.

«Питера все хотят порадовать», — подумал Лэнгдон и, не видя другого выхода, сказал:

— Хорошо, передайте ему, что я согласен.

— Замечательно! — с огромным облегчением воскликнул секретарь. Он сообщил Лэнгдону хвостовой номер самолета и прочую необходимую информацию. Интересно, Питеру Соломону хоть кто-нибудь отказывал?

Вернувшись к кофемолке, Лэнгдон подкинул в нее зерен. «Лишний кофеин сегодня не повредит, — подумал он. — День предстоит трудный».

Глава 4

Величественное здание Капитолия расположено у восточной оконечности Эспланады, на плоской возвышенности, которую городской архитектор Пьер Ланфан назвал «пьедесталом в ожидании монумента». Размеры участка впечатляют: больше семисот пятидесяти футов в длину и трехсот пятидесяти в ширину. Площадь внутренних помещений Капитолия превышает шестнадцать акров; здание насчитывает пятьсот сорок одну комнату. Неоклассическая архитектура следует образцам Древнего Рима, идеалы которого немало послужили основателям Америки для создания законов и культуры новой страны.

Новый пост охраны Капитолия расположен под землей, в недавно законченном экскурсионном центре, под великолепным стеклянным сводом.

Недавно принятый на работу охранник Альфонсо Нуньес внимательно рассматривал приближающегося посетителя. Бритоголовый мужчина несколько минут простоял в вестибюле, заканчивая телефонный разговор. Его правая рука висела на перевязи, а сам он слегка прихрамывал. Судя по изношенной армейской куртке и наголо обритой голове, к посту охраны шел военный. Военнослужащих на улицах Вашингтона всегда хватало.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Нуньес, следуя протоколу службы безопасности, который предписывал обращаться к любому посетителю мужского пола, входившему без спутников.

— Здравствуйте, — сказал незнакомец, осматриваясь в почти пустом помещении. — Сегодня у вас тихо.

— Финал Национальной футбольной лиги, — пояснил Нуньес. — Весь город болеет за «Редскинз».

Нуньес тоже хотел посмотреть матч, но ему, как новичку, пришлось заступить именно в эту смену.

— Выложите все металлические предметы на поднос, пожалуйста, — сказал он.

Посетитель начал одной рукой выкладывать из карманов вещи, а Нуньес внимательно за ним наблюдал. Человек невольно делает поблажки калекам и раненым, однако Нуньеса научили не доверять этому инстинкту.

Он дождался, пока бритоголовый выложит на поднос обычный набор: завалявшуюся в карманах мелочь, ключи и два мобильника.

— Растяжение? — спросил он, посмотрев на больную руку посетителя, обернутую несколькими слоями эластичного бинта.

Бритый кивнул:

— Поскользнулся на льду. Неделю назад. До сих пор болит, зараза.

— Сожалею. Проходите, пожалуйста.

Посетитель прошел через детектор, и машина возмущенно запищала.

Он нахмурился.

— Так и знал! У меня перстень под повязкой, врачи не смогли снять, потому что палец распух.

— Не страшно, — сказал Нуньес. — Я проверю металлоискателем.

Он провел жезлом по перевязи. Единственным подозрительным предметом оказался металлический предмет на безымянном пальце бритого. Нуньес кропотливо обследовал металлоискателем каждый дюйм повязки и пальцев. За ним наверняка внимательно следили из пункта наблюдения, а ему не хотелось терять работу.

«Лучше перестраховаться».

Он осторожно засунул жезл под перевязь, и бритоголовый скривился от боли.

— Извините.

— Ничего. Время сейчас такое — осторожность не повредит.

— Ваша правда.

Нуньесу посетитель понравился. Как ни странно, здесь с такими вещами считались — наитие стало основным подспорьем американцев в борьбе с терроризмом. Ученые доказали, что интуиция помогает установить угрозу куда лучше любого прибора. «Дар страха» — так это называлось в каком-то справочнике по безопасности.

Все инстинкты Нуньеса молчали. Подойдя ближе, он заметил единственную странность: бритоголовый здоровяк намазал лицо и голову каким-то кремом — то ли тональным, то ли маскирующим.

«Подумаешь! Кому же хочется зимой ходить бледным?»

— Все нормально, — сказал Нуньес, убирая жезл.

— Спасибо.

Посетитель начал раскладывать вещи по карманам, и тут Нуньес заметил на кончиках пальцев его больной руки татуировки: корону на указательном и звезду на большом. «Нынче все делают себе наколки», — подумал он. Хотя подушечки пальцев — уж очень чувствительное место.

— Больно было?

Здоровяк посмотрел на пальцы и хохотнул:

— Меньше, чем вы думаете!

— Везет, — сказал Нуньес. — Моя жутко болела. В учебке мне накололи на спине русалку.

— Русалку? — усмехнулся бритый.

— Ну да, — смутился Нуньес. — Ошибки молодости…

— Понимаю. Я в молодости тоже совершил ошибку — теперь каждое утро просыпаюсь с ней в одной постели!

Они посмеялись, и бритый ушел.

«Прямо детская игра», — подумал Малах, проходя мимо охранника к эскалатору. Попасть в Капитолий оказалось на удивление просто. Сутулая спина и выпирающий живот изменили его облик, а крем скрыл татуировки на лице и руках. Но самой гениальной находкой была перевязь, в которую Малах спрятал очень важный предмет — его-то и нужно было пронести в здание.

«Подарок единственному человеку на свете, способному помочь мне найти желаемое».

Глава 5

Самый большой музей в мире, оснащенный по последнему слову техники, — одна из наиболее оберегаемых тайн на планете. В нем больше экспонатов, чем в Эрмитаже, музее Ватикана и музее «Метрополитен», вместе взятых. Несмотря на столь богатую коллекцию, очень немногим доводилось попасть за тщательно охраняемые стены.

Расположенный сразу за городом, по адресу Силвер-Хилл-роуд, 4210, музей представляет собой массивное зигзагообразное сооружение, состоящее из пяти соединенных между собой отсеков — каждый отсек длиннее футбольного поля. Сразу и не скажешь, что за голубоватым металлическим фасадом кроется столько странного: шестьсот тысяч квадратных футов загадочного мира, в котором есть «мертвая зона», «мокрый отсек» и больше двенадцати миль стеллажей для хранения экспонатов.

Подъезжая в белом «вольво» к главным воротам музея, Кэтрин Соломон была сама не своя.

Охранник улыбнулся:

— Смотрю, вы не футбольная фанатка, мисс Соломон? — Он убавил громкость телевизора, по которому показывали предматчевое шоу.

Кэтрин натянуто улыбнулась:

— Сегодня воскресенье.

— Ах да! У вас же встреча.

— Он здесь? — с тревогой спросила Кэтрин.

Охранник заглянул в бумаги.

— В журнале не отмечался.

— Наверно, я рано приехала.

Кэтрин приветливо махнула охраннику и поехала по извилистому подъездному пути к своему месту на маленькой двухъярусной парковке. Она собрала вещи и напоследок взглянула на себя в зеркало заднего вида — скорее по привычке, чем по необходимости. Кэтрин Соломон унаследовала от предков здоровую средиземноморскую кожу, и даже в пятьдесят лет цвет лица у нее был ровный и смуглый. Она почти не пользовалась косметикой и никогда не укладывала густые черные волосы. У Кэтрин, совсем как у ее старшего брата Питера, были серые глаза и стройное, аристократическое телосложение.

«Вы прямо близнецы», — часто говорили им.

Их отец умер от рака, когда Кэтрин было всего семь лет, и она почти его не помнила. Брат, которому к тому времени исполнилось пятнадцать, начал свое восхождение к статусу семейного патриарха куда раньше, чем ожидалось. Впрочем, он добился этого положения с присущим всем Соломонам достоинством и силой духа. По сей день Питер заботился о Кэтрин так, словно они все еще были детьми.

Поклонники у Кэтрин не переводились, но она так и не вышла замуж. Спутником ее жизни стала наука — она приносила больше радости и удовлетворения, чем любой мужчина. Кэтрин ни о чем не жалела.

Не так давно о выбранной ею области знаний никто не слышал, но в последние годы ноэтика стала открывать новые двери к постижению тайн человеческого разума.

«Наш скрытый потенциал воистину безграничен».

Кэтрин написала две книги о ноэтике и стала ведущей фигурой в этой загадочной области, однако ее последние изыскания, пока не опубликованные, обещали сделать ноэтику темой международных научных дискуссий.

Впрочем, сегодня наука мало волновала Кэтрин. Днем она получила весьма тревожное известие о старшем брате. «Не может быть, не может быть», — мысленно повторяла она всю дорогу.

На улице моросил мелкий дождь. Кэтрин быстро собрала вещи и уже хотела выйти из машины, когда зазвонил мобильник.

Она увидела номер звонившего и перевела дух.

Затем убрала волосы за уши и села поудобнее.

В шести милях от нее Малах шел по коридорам Капитолия, прижимая к уху мобильный телефон.

— Да? — ответила женщина.

— Нам нужно встретиться еще раз, — сказал Малах.

После долгого молчания собеседница поинтересовалась:

— А в чем дело?

— Я кое-что узнал.

— Говорите.

Малах сделал глубокий вдох.

— То, что, по мнению вашего брата, спрятано в Вашингтоне…

— Продолжайте.

— …можно найти.

— Вы хотите сказать… оно существует?! — потрясенно уточнила Кэтрин Соломон.

Малах улыбнулся:

— Порой легенда, выдержавшая испытание временем… выдерживает его не случайно.

Глава 6

— А ближе нельзя подъехать? — неожиданно разволновавшись, спросил Роберт Лэнгдон. Водитель остановил машину на Первой улице, почти в четверти мили от Капитолия.

— Увы, нет, — ответил он. — Национальная безопасность. Машины к достопримечательностям не подпускают. Извините, сэр.

Лэнгдон посмотрел на часы и встревожился: без десяти семь. Их задержали строительные работы вокруг Эспланады, и теперь до выступления оставалось всего десять минут.

— Погода меняется, — сказал водитель, открывая профессору дверь. — Вы бы поторопились. — Лэнгдон вынул бумажник, чтобы дать водителю на чай, но он только отмахнулся. — Тот, кто вас пригласил, уже заплатил щедрые чаевые.

«Как это похоже на Питера», — подумал Лэнгдон, собирая вещи.

— Ну, спасибо большое.

Первые капли дождя начали падать на землю, когда Роберт добрался до площадки, ведущей к новому подземному входу для туристов.

Строительство экскурсионного центра было дорогим и весьма спорным проектом. По словам создателей, подземный город во многом не уступал Диснейленду; галереи, рестораны и конференц-залы занимали в нем более полутора миллионов квадратных футов.

Лэнгдону не терпелось его увидеть, хотя он и не ожидал, что идти придется так долго. Накрапывал дождь, и профессор побежал, скользя по мокрому цементному полу.

«Я одевался для лекции, а не для забега на четыреста футов под дождем!»

Запыхавшись, Лэнгдон подлетел к входу и толкнул вращающиеся двери. Он на минуту остановился в фойе, стряхнул с себя капли дождя, перевел дух, затем посмотрел наверх и замер: перед ним открылся вид на недавно построенный центр.

«Ваша взяла, я поражен».

Такого он совсем не ожидал. Поскольку центр располагался под землей, Лэнгдон шел туда с опаской. В детстве ему пришлось всю ночь просидеть на дне глубокого колодца, и с тех пор он до дрожи боялся закрытых пространств. Однако этоподземелье было… воздушным. Легким и просторным.

Обширный стеклянный потолок украшали великолепные световые конструкции, отбрасывающие мягкое сияние на поверхности жемчужного цвета.

При обычных обстоятельствах Лэнгдон любовался бы архитектурой не меньше часа, но до выступления оставалось всего пять минут. Он опустил голову и стремительно пошел через главную галерею к пункту охраны и эскалаторам.

«Успокойся, — мысленно сказал он себе. — Питер знает, что ты в пути. Без тебя не начнут».

На пункте охраны, пока Лэнгдон выкладывал из карманов вещи и снимал свои старые часы, с ним вежливо побеседовал молодой испанец-охранник.

— Микки-Маус? — с неподдельным удивлением спросил он.

Лэнгдон кивнул — ему было не привыкать к подобным вопросам. Коллекционные часы с Микки-Маусом родители подарили ему на девятый день рождения.

— Я ношу их, чтобы не спешить и не относиться к жизни слишком серьезно.

— Похоже, не помогает, — с улыбкой заметил охранник. — Смотрю, вы торопитесь.

Лэнгдон улыбнулся и положил портфель в приемник рентгеновской установки.

— Как пройти в Скульптурный зал?

Охранник махнул в сторону эскалаторов:

— Там будут указатели.

— Спасибо.

Лэнгдон подхватил портфель и поспешил дальше.

На эскалаторе он сделал глубокий вдох и попробовал собраться с мыслями. Сквозь забрызганный дождем стеклянный потолок он взглянул на могучий силуэт подсвеченного капитолийского купола. Поразительное здание! Высоко на крыше, почти в трехстах футах над землей, смотрела в туманную мглу статуя Свободы, похожая на призрачного стража. Вот парадокс — почти двадцатифутовую бронзовую фигуру по частям поднимали и устанавливали на куполе рабы. Об этом секрете Капитолия не рассказывают школьникам на уроках истории.

Все здание, по сути, было кладезем тайн: «ванна-убийца», повинная в смерти вице-президента Генри Уилсона; лестница с несмываемым кровавым пятном, где до сих пор постоянно поскальзываются туристы; замурованная подвальная комната, где в 1930 году рабочие нашли чучело коня генерала Логана.

Впрочем, все эти легенды не так поражают, как слух, будто в Капитолии живет тринадцать привидений. По коридорам якобы бродит дух городского архитектора Пьера Ланфана — ждет уплаты по счету, просроченному двести лет назад. Призрак рабочего, упавшего с купола во время строительства, скитается по залам с ящиком для инструментов. И самое известное привидение, которое неоднократно встречали в подвале, — черный кот, крадущийся по жуткому лабиринту узких проходов и комнат.

Лэнгдон сошел с эскалатора и еще раз взглянул на часы.

«Три минуты».

Следуя указателям, он помчался по широкому коридору к Скульптурному залу, мысленно повторяя вступительные слова. Да, секретарь Питера был прав: тема лекции прекрасно подходила для мероприятия, которое устраивал в Вашингтоне известный масон.

Ни для кого не секрет, что у американской столицы богатая масонская история. Краеугольный камень Капитолия заложил, в строгом согласии с масонскими ритуалами, сам Вашингтон, да и весь город проектировали вольные каменщики — Джордж Вашингтон, Бенджамин Франклин и Пьер Ланфан, — блистательные умы, украсившие новую столицу масонскими символами, проникшими в архитектуру и искусство.

«Каких только безумных идей не отыскивают в этих символах!»

Многие конспирологи утверждают, будто отцы-основатели, масоны, владели тайнами огромной важности, а в расположении улиц Вашингтона сокрыли загадочные послания. Лэнгдон никогда не придавал значения этим домыслам. О масонах ходит столько ложных слухов, что даже у образованных студентов Гарварда складывается весьма искаженное представление о братстве.

В прошлом году в кабинет Лэнгдона ворвался взбудораженный первокурсник. В руках у него была распечатка из Интернета — карта города с отмеченными улицами, образующими различные фигуры: сатанинские пентаграммы, масонские компас и наугольник, голову Бафомета. Рисунок якобы доказывал, что проектировавшие Вашингтон масоны были участниками некоего зловещего мистического заговора.

— Забавно, — усмехнулся Лэнгдон, — только неубедительно. Проведи на любой карте несколько пересекающихся линий, и они обязательно образуют какую-нибудь таинственную фигуру.

— Но это не простое совпадение! — вскричал юноша.

Лэнгдон терпеливо показал студенту, что те же самые символы можно изобразить на карте Детройта.

Юноша очень расстроился.

— Не огорчайтесь, — сказал ему Лэнгдон, — у Вашингтона действительно есть поразительные тайны… только кроются они не в картах.

Студент заинтересовался:

— Тайны? Например?

— Каждую весну я читаю курс «Оккультные символы». Приходите, узнаете много нового о Вашингтоне.

— Оккультные символы! — Юноша явно воспрял духом. — Выходит, там все-таки есть дьявольские знаки!

Лэнгдон улыбнулся:

— Видите ли, слово «оккультный», хоть и наталкивает на мысли о поклонении дьяволу, на самом деле означает «тайный» или «скрытый». Во времена церковного господства любое знание, противоречащее религиозным догмам, держали в секрете и называли «оккультным». Испугавшись таких знаний, церковь объявила все оккультное происками дьявола, и этот предрассудок жив по сей день.

— Ясно… — Юноша разочарованно сник.

Впрочем, весной Лэнгдон увидел его на своей лекции, в первом ряду, когда пятьсот студентов набились в аудиторию театра Сандерса — старый лекционный зал со скрипучими деревянными скамейками.

— Всем доброе утро! — крикнул Лэнгдон с обширной сцены. Он включил диапроектор, и за его спиной появилась картинка. — Пока вы рассаживаетесь, кто мне ответит, что это за здание?

— Капитолий США! — хором прокричало несколько десятков человек. — В Вашингтоне!

— Верно. Металлические конструкции купола весят девять миллионов фунтов. В 1850-х этот архитектурный подвиг не имел себе равных.

— Клево! — крикнул кто-то.

Лэнгдон закатил глаза.

«Вот бы кто-нибудь запретил это слово!»

— Ладно, поднимите руки, кто хоть раз бывал в Вашингтоне?

Тут и там поднялось несколько рук.

— Да, негусто… — Лэнгдон изобразил удивление. — А кто был в Риме, Париже, Мадриде или Лондоне?

В воздух взлетели почти все руки.

Обычное дело. Американские студенты обязательно проводили в Европе хоть одно лето, прежде чем погрязнуть в суровых буднях настоящей жизни.

— Похоже, многие из вас ездили в Европу, но мало кто бывал в столице нашей родины. Как вы думаете, почему?

— В Европе нет возрастного ценза на продажу спиртного! — крикнул кто-то.

Лэнгдон улыбнулся:

— Хотите сказать, дома вас это останавливает?

Все рассмеялись.

Как обычно, в первый учебный день тишины в аудитории добиться было нелегко: студенты с трудом успокаивались, ерзали и скрипели деревянными скамейками. Лэнгдон любил читать лекции в этой аудитории: по скрипу сидений сразу ясно, насколько ученики заинтересованы новым материалом.

— Кроме шуток, — сказал Лэнгдон, — в Вашингтоне собраны образцы лучшей мировой архитектуры, искусства и символизма. Не лучше ли побывать в собственной столице, прежде чем ехать за рубеж?

— Всякие древности круче.

— Под «всякими древностями» вы подразумеваете замки, крипты, храмы и прочее? — уточнил Лэнгдон.

Студенты дружно кивнули.

— Хорошо. А если я скажу, что в Вашингтоне все это есть? Замки, крипты, пирамиды, храмы… все!

Скрип лавок немного утих.

— Друзья, — понизив голос и подойдя к краю сцены, сказал Лэнгдон, — прослушав сегодняшнюю лекцию, вы узнаете, что наша страна под завязку набита секретами, в ее истории полно тайн. Как и в Европе, самое интересное лежит на виду.

Скрип полностью прекратился.

«Попались!»

Лэнгдон приглушил свет и перешел к следующему слайду.

— Кто мне ответит, что делает Джордж Вашингтон на этой картинке?

На знаменитой фреске Джордж Вашингтон в полном масонском облачении стоял перед диковинным устройством: огромным треножником с подъемным блоком и висящим на нем большим камнем. Вокруг Вашингтона собралась толпа хорошо одетых людей.

— Поднимает здоровый камень? — предположил кто-то.

Лэнгдон промолчал, чтобы студент мог сам исправить ошибку.

— Вообще-то, — сказал другой юноша, — Вашингтон, в масонском облачении, опускает камень. Мне и раньше попадались картинки с изображением масонов, закладывающих краеугольные камни: на подобных церемониях всегда использовали треножник.

— В точку! — воскликнул Лэнгдон. — На фреске изображено, как наш отец-основатель закладывает краеугольный камень Капитолия 18 сентября 1793 года, где-то между четвертью двенадцатого и половиной первого. — Лэнгдон окинул взглядом аудиторию. — Кто-нибудь знает, что означают эти дата и время?

Тишина.

— Подсказка: время закладки выбрано тремя знаменитыми масонами — Джорджем Вашингтоном, Бенджамином Франклином и Пьером Ланфаном, главным архитектором города.

Вновь молчание.

— Очень просто: именно в это благоприятное время Голова Дракона находилась в Деве.

Студенты озадаченно переглянулись.

— Погодите, — сказал кто-то, — вы об астрологии?!

— Именно. Впрочем, та астрология несколько отличалась от современной.

Один студент поднял руку.

— То есть наши отцы-основатели верили в гороскопы?

Лэнгдон широко улыбнулся:

— Совершенно верно! Между прочим, в архитектуре Вашингтона присутствует больше астрологических символов — знаков зодиака, звездных карт, краеугольных камней, заложенных в строго определенное время, — чем в архитектуре любого другого города. Подавляющее большинство составителей нашей конституции были масонами — людьми, убежденными, что судьба и звезды взаимосвязаны и что при создании нового мира необходимо внимательно следить за расположением светил.

— Подумаешь, Голова Дракона была в Деве, когда закладывали краеугольный камень! Может, это совпадение?

— Поразительное совпадение, если учесть, что камни трех основных зданий, образующих Федеральный треугольник — Капитолия, Белого дома и Монумента Вашингтона, — были заложены в разные годы, но при одинаковых астрологических условиях.

Все изумленно уставились на Лэнгдона. Кто-то опустил голову и начал записывать.

Один студент поднял руку:

— А зачем?

Лэнгдон хохотнул.

— Чтобы ответить на этот вопрос, придется изучить материал целого семестра. Если вам любопытно, приходите на мои лекции. Откровенно говоря… я не вполне уверен, что вы готовы услышать ответ.

— Почему? — крикнул студент. — Испытайте нас!

Лэнгдон сделал вид, что обдумывает это предложение, а затем покачал головой, дразня учеников.

— Извините, не могу. Здесь много первокурсников. Боюсь, эта информация перевернет ваши представления о мире.

— Скажите! — закричали все.

Лэнгдон пожал плечами:

— Вот вступите в братство или в орден Восточной звезды — узнаете все из первоисточника.

— Нас туда не пустят, — возразил какой-то юноша. — Масоны — суперсекретное общество!

— Суперсекретное? Неужели? — Лэнгдону вспомнился масонский перстень, который Питер Соломон гордо носил на правой руке. — Тогда почему масоны не таясь носят знаки отличия — перстни, броши, булавки? Почему их здания отмечены всем известными символами, а о собраниях пишут в газетах? — Лэнгдон улыбнулся, увидев озадаченные лица. — Друзья мои, масоны — не тайное общество, а общество с тайнами.

— Какая разница? — буркнул кто-то.

— Хотите сказать, никакой? Может, «Кока-кола» — тоже тайная организация?

— Нет, конечно, — ответил студент.

— А что будет, если явиться в головной офис и спросить рецепт классической колы?

— Никто вам его не даст.

— Именно. Чтобы узнать секрет «Кока-колы», нужно проработать в компании много лет, доказать свою надежность и занять высокий пост — только тогда с вами поделятся этой информацией, предварительно заставив подписать договор о неразглашении.

— То есть масонство — корпорация?

— Нет, просто у них тоже есть строгая иерархия, и они очень берегут свои тайны.

— Мой дядя — масон, — встряла одна из студенток. — Тетушка все время бесится, что он ничего ей не рассказывает. Она говорит, масонство — какая-то странная религия.

— Распространенное заблуждение.

— Так это не религия?

— Давайте проверим, — предложил Лэнгдон. — Кто посещал лекции профессора Уизерспуна по сравнительному религиоведению?

Поднялось несколько рук.

— Хорошо. Каким критериям должна отвечать идеология, чтобы считаться религией?

— ОВО, — вспомнила одна студентка. — Обещать, верить, обращать.

— Правильно. Религии обещают спасение, верят в строгие теологические догматы и обращают в свою веру неверующих. — Лэнгдон помолчал. — Масоны не проходят ни по одному из пунктов. Они никому не обещают спасения, у них нет теологии, и они не стремятся пополнять свои ряды. Мало того, разговоры на религиозные темы в стенах ложи строго запрещены.

— Значит… масонство антирелигиозно?

— Отнюдь. Чтобы стать вольным каменщиком, человек обязан верить в высшую силу, иначе его не примут. Разница между масонством и религией заключается в том, что масоны не дают высшей силе четкого определения или названия. Господь, Аллах, Будда и Иисус… Масоны предпочитают более общие определения — Верховное существо или Великий архитектор Вселенной. Такой подход позволяет масонам разных вероисповеданий объединяться.

— Дикость какая-то!

— А может, отрадная незашоренность? — предложил Лэнгдон. — В наш век, когда различные культуры никак не договорятся, чье определение Бога правильней, масонские каноны терпимости и непредвзятости заслуживают похвалы. — Он зашагал по сцене. — Более того, масонство открыто для людей всех цветов кожи. В этом духовном братстве нет дискриминации.

— Неужели? — подала голос девушка из университетского Женского общества. — Вам известны женщины-масоны, профессор Лэнгдон?

Он примирительно поднял руки.

— Справедливое замечание. Корни масонства восходят к европейской гильдии каменщиков, куда принимали только мужчин. Несколько веков назад — по некоторым источникам, в 1703-м году — возник женский орден Восточной звезды. Сейчас в нем более миллиона членов.

— И все-таки масонство — влиятельная организация, куда женщинам путь заказан, — заявила студентка.

Лэнгдон сомневался, что на сегодняшний день братство так уж влиятельно, и не хотел вводить студентов в заблуждение. Кто-то считал масонов сборищем безобидных старцев, рядящихся в маскарадные костюмы, а кто-то… закулисным обществом политических воротил, правящих миром. Истина, несомненно, была где-то посередине.

— Профессор Лэнгдон, — обратился к нему кудрявый юноша с последнего ряда, — если масонство — не тайное общество, не корпорация и не религия, то что это?

— Ну, если спросить масона, он предложит такое определение: масонство — это система моральных норм, скрытая в символах и завуалированная аллегориями.

— Проще говоря, какой-то дикий культ?

— Дикий, говорите?

— Ну да! — воскликнул студент, поднимаясь. — Я слышал, чем они там занимаются! Проводят жуткие ритуалы с гробами и петлями, пьют вино из черепов. По-вашему, это не дико?

Лэнгдон окинул аудиторию взглядом и спросил:

— Кто-нибудь еще считает это дикостью?

— Да! — хором ответили все.

Лэнгдон театрально вздохнул:

— Плохо. Если для вас это дико, вы никогда не станете последователями моего культа.

Студенты умолкли. Девушка из Женского общества всполошилась.

— Вы — последователь культа?

Лэнгдон кивнул и заговорщицки прошептал:

— Никому не говорите, но в день языческого бога солнца Ра я преклоняю колени перед древним орудием пытки и вкушаю ритуальные символы плоти и крови!

Студенты в ужасе уставились на профессора.

Он пожал плечами:

— Если пожелаете, приходите в воскресенье в Гарвардскую часовню, опуститесь на колени перед распятием и примите Святые Дары.

Все растерянно молчали.

Лэнгдон подмигнул.

— Долой предрассудки, друзья! Мы все боимся того, чего не понимаем.

По коридорам Капитолия разнесся бой часов.

«Уже семь».

Роберт Лэнгдон побежал.

«Вот тебе и эффектное появление…»

Преодолев коридор, он заметил вход в Скульптурный зал и устремился к нему. Перед самой дверью сбавил шаг и сделал несколько глубоких вдохов. Застегнув пиджак, он поднял голову чуть выше обычного и с последним ударом курантов вошел в зал.

«А вот и я!»

При входе профессор Лэнгдон поднял глаза и тепло улыбнулся. В следующий миг его улыбка померкла, и он остановился как вкопанный.

Дело было неладно. Очень неладно.

Глава 7

Кэтрин Соломон бежала по стоянке под холодным дождем, жалея, что надела только джинсы и кашемировый свитер. У главного входа оглушительно ревели гигантские очистители воздуха, но она их почти не слышала — в голове непрестанно крутился последний телефонный разговор.

«То, что, по мнению вашего брата, спрятано в Вашингтоне… это можно найти».

Невероятно! Кэтрин многое нужно было обсудить со звонившим, и они договорились встретиться вечером.

Подойдя к дверям, она ощутила знакомый трепет, который всегда ощущала при входе в грандиозное здание.

«Никто не знает, что это место — здесь».

Табличка на двери гласила:

Центр технической поддержки

Смитсоновского музея (ЦТП СМ).

Смитсоновский институт включал больше дюжины крупных музеев, расположенных вдоль Эспланады, однако его коллекция была столь обширной, что одновременно выставлялось лишь два процента всех экспонатов. Остальные девяносто восемь нужно было где-то хранить… И хранили их здесь.

Неудивительно, что центр стал кладезем самых разнообразных рукотворных диковин — тут были огромные статуи Будды, старинные рукописи, отравленные дротики из Новой Гвинеи, инкрустированные драгоценными камнями ножи, лодка из китового уса… Не меньше потрясали воображение природные сокровища: скелеты плезиозавров, бесценная коллекция метеоритов, огромный кальмар, слоновьи черепа, привезенные из африканского сафари Тедди Рузвельтом. Но вовсе не поэтому три года назад секретарь Смитсоновского института Питер Соломон привел сюда сестру. Кэтрин должна была не любоваться чудесами науки, а создавать их. Чем она теперь и занималась.

В недрах этого здания, в кромешной темноте самого дальнего отсека, спряталась небольшая научная лаборатория, аналогов которой не было в целом мире. Недавние открытия Кэтрин в сфере ноэтики затрагивали все области человеческих знаний: физику, историю, философию, религию. «Скоро все изменится», — подумала она.

Охранник за стойкой спрятал радио и снял наушники.

— Мисс Соломон! — с радостной улыбкой воскликнул он.

— «Редскинз»? — спросила Кэтрин.

Он покраснел и виновато опустил глаза.

— Вот-вот начнется.

Кэтрин улыбнулась:

— Я никому не скажу.

Она подошла к металлодетектору и опустошила карманы. Снимая золотые часы «Картье», она ощутила знакомый укол боли — на восемнадцатый день рождения часики ей подарила мама. Прошло почти десять лет с тех пор, как ее убили… Она умерла прямо на руках у Кэтрин.

— Мисс Соломон, — шутливо прошептал охранник, — когда вы уже расскажете о своих исследованиях?

Она подняла глаза.

— Как-нибудь расскажу, Кайл. Не сегодня.

— Да ладно вам! — не унимался он. — Тайная лаборатория… в тайном музее! Вы что-то крутое задумали.

««Крутое» — очень мягко сказано», — подумала Кэтрин, собирая вещи. Она занималась такими необычными исследованиями, что их было трудно назвать научными.

Глава 8

Роберт Лэнгдон, оцепенев, взирал на открывшийся перед ним вид. Зал был в точности такой, каким он его запомнил, — идеальный полукруг, похожий на греческий амфитеатр. Вдоль изящно закругленной стены из песчаника выстроились колонны из пестрой брекчии, между которыми помещалась коллекция скульптур: на черно-белом мраморном полу стояли тридцать восемь статуй выдающихся американцев.

Все было точно так же, как тогда, на лекции.

Кроме одного.

Сегодня зал пустовал.

Ни стульев, ни посетителей, ни Питера Соломона. По залу бродили туристы, которым не было дела до эффектного появления Роберта Лэнгдона.

«Может, Питер имел в виду Ротонду?»

Профессор бросил взгляд в сторону круглого зала — там тоже гуляли посетители.

Эхо курантов стихло. Лэнгдон бесповоротно опоздал.

Он торопливо вышел в коридор и поймал там экскурсовода.

— Простите, сегодня здесь должно быть мероприятие от Смитсоновского института… Не подскажете где?

Экскурсовод растерялся.

— Не знаю, сэр. А когда оно начинается?

— Сейчас!

Гид покачал головой:

— Извините, на сегодня никаких мероприятий не намечено… По крайней мере здесь.

Опешив, Лэнгдон вернулся в центр зала и еще раз осмотрел помещение.

«Питер решил меня разыграть? Нет, быть такого не может».

Он достал мобильный, листок с факсом и набрал номер Питера.

В огромном здании телефон не сразу нашел сеть.

Наконец гудки пошли.

Ответил мужчина со знакомым с южным акцентом:

— Офис Питера Соломона, говорит Энтони. Чем могу помочь?

— Энтони! — воскликнул Лэнгдон. — Как хорошо, что я вас застал. Это Роберт Лэнгдон. Тут какая-то путаница… Я в Скульптурном зале, но здесь никого нет. Собрание перенесли в другой зал?

— Вряд ли, сэр. Сейчас уточню. — Секретарь немного помолчал. — А вы разговаривали с мистером Соломоном лично?

Лэнгдон смутился.

— Нет, с вами, Энтони! Сегодня утром!

— Помню-помню. — В трубке воцарилась тишина. — Довольно неосмотрительно с вашей стороны, профессор.

Лэнгдон встревожился:

— Простите?

— Судите сами… Вы получили факс с приглашением и сразу же набрали указанный в нем телефонный номер. Вам ответил совершенно незнакомый человек, представившийся секретарем Питера Соломона. После чего вы охотно уселись в частный самолет и прилетели в Вашингтон, где вас встретил водитель. Так было дело?

Лэнгдон содрогнулся.

— Кто это, черт возьми? Где Питер?

— Боюсь, Питер Соломон понятия не имеет о вашем приезде. — Южный акцент исчез, и мужчина низко, сладкозвучно зашептал: — Мистер Лэнгдон, вы здесь исключительно потому, что это нужно мне.

Глава 9

В Скульптурном зале Роберт Лэнгдон прижал мобильный к уху и зашагал по кругу.

— Кто вы такой?!

Его собеседник ответил спокойным медовым шепотом:

— Не волнуйтесь, профессор Лэнгдон. Я вызвал вас не просто так. На то есть причина.

— Вызвали? Скажите лучше «похитили»! — Лэнгдон чувствовал себя загнанным зверем.

— Ну что вы… — прозвучал до жути умиротворенный голос. — Если бы я хотел причинить вам вред, ваш труп уже лежал бы в багажнике «линкольна». — Он многозначительно умолк. — Поверьте, у меня исключительно благородные цели. Я лишь хотел вручить вам приглашение.

«Нет уж, спасибо».

Европейские приключения принесли Лэнгдону излишнюю популярность, он стал настоящим магнитом для психов всех мастей, но этот серьезно перегнул палку.

— Слушайте, я ничего не понимаю и вешаю трубку…

— Безрассудство с вашей стороны, — сказал незнакомец. — У вас и без того мало шансов спасти душу Питера Соломона.

У Лэнгдона перехватило дыхание.

— Что?!

— Вы меня слышали.

От того, как этот человек произнес имя Питера, у Лэнгдона кровь застыла в жилах.

— Что вам известно о Питере?

— В данный момент я знаю его самые сокровенные тайны. Мистер Соломон у меня в гостях, а я умею быть весьма настойчивым хозяином.

«Бред какой-то!»

— Вы лжете, Питер не с вами.

— Послушайте, вы со мной говорили по его прямому номеру, стало быть…

— Я звоню в полицию.

— Нет необходимости, — ответил незнакомец. — Блюстители порядка присоединятся к вам в ближайшее время.

«О чем он?!»

— Если Питер у вас, — твердо проговорил Лэнгдон, — немедленно дайте ему трубку.

Молчание.

— Он сейчас в Арафе.

— Где?! — Лэнгдон сжал трубку так крепко, что у него побелели пальцы.

— В Арафе. Или, если вам так угодно, в Хамистагане. В том самом месте, которому Данте посвятил песнь сразу после «Ада».

Религиозные и литературные познания незнакомца убедили Лэнгдона в мысли, что он разговаривает с безумцем. «Песнь вторая…» Лэнгдон хорошо ее помнил; все ученики Академии Филипс-Эксетер знакомы с творчеством Данте.

— Вы утверждаете, что Питер Соломон… в чистилище?

— Грубое слово, которое так любят христиане… В общем-то да, в пургатории.

Слова незнакомца повисли в трубке.

— Хотите сказать, Питер… умер?

— Не совсем, нет.

— Не совсем?! — завопил Лэнгдон, и его голос эхом отозвался в стенах зала. Гулявшее неподалеку семейство обернулось на его крик. Роберт заговорил тише: — Человек бывает либо жив, либо мертв!

— Право, вы меня удивляете, профессор. Я-то думал, вы куда лучше разбираетесь в таинствах жизни и смерти. Между ними есть целый мир, и именно в этом мире сейчас пребывает Питер Соломон. Он может вернуться к нам или продолжить свой путь… в зависимости от ваших дальнейших действий.

Лэнгдон попытался переварить услышанное.

— Что вам надо?

— Все просто. В вашем распоряжении оказалось нечто весьма древнее… Пора поделиться этим со мной.

— Понятия не имею, о чем вы.

— Неужели? Хотите сказать, вы не понимаете доверенных вам тайных знаний?

Сердце Лэнгдона ушло в пятки: он сообразил, о чем может идти речь.

«Тайные знания».

Он и словом не обмолвился о своих приключениях в Париже, но фанатики Грааля внимательно следили за сводками новостей. Кому-то наверняка удалось сложить все части головоломки и узнать, что Лэнгдон обладает секретной информацией о Святом Граале — вероятно, ему даже известно местонахождение святыни.

— Слушайте… — начал Лэнгдон, — если вы имеете в виду Святой Грааль, уверяю вас, я…

— За кого вы меня принимаете, мистер Лэнгдон? — отрезал его собеседник. — Меня не интересуют ни пустяки вроде Грааля, ни жалкие пререкания о том, чья версия событий правильная. Пустопорожние споры о вере мне глубоко безразличны. На эти вопросы можно ответить лишь после смерти.

Его слова окончательно сбили Лэнгдона с толку.

— Тогда что вы хотите?

Незнакомец помолчал.

— Как вам известно, в Вашингтоне существует древний портал.

«Древний портал?»

— И сегодня, профессор, вы его откроете. Считайте, вам оказана огромная честь… вы получите уникальное приглашение. Вы избранный.

«А ты — ненормальный».

— Извините, но вы ошиблись, — сказал Лэнгдон. — Первый раз слышу о древнем портале.

— Вы не поняли, профессор. Это не я вас выбрал… а Питер Соломон.

— Что? — едва слышно выдавил Лэнгдон.

— Мистер Соломон рассказал мне, где найти портал, и сознался, что на свете есть лишь один человек, способный его открыть. Это вы.

— Если Питер действительно так сказал, он заблуждается… или лжет.

— А вот это вряд ли. Я склонен верить признаниям, сделанным Питером на грани жизни и смерти.

В груди Лэнгдона вспыхнул гнев.

— Предупреждаю, если вы причините вред Питеру…

— Профессор Лэнгдон, ваши угрозы мне не страшны. Я получил от мистера Соломона все, что хотел. Теперь мне нужны вы. Время пошло… для вас обоих. Предлагаю вам найти и открыть портал. Питер укажет путь.

«Питер?»

— Вы же сказали, он в чистилище!

— Как вверху, так и внизу, — ответил незнакомец.

Лэнгдон похолодел. Странный ответ был древней магической формулой, говорящей о физической связи между небом и землей.

«Как вверху, так и внизу».

Лэнгдон окинул взглядом просторный зал и подумал, как стремительно сегодняшние события вышли из-под контроля.

— Слушайте, мне ничего не известно ни о каких древних порталах. Я звоню в полицию.

— Что, никак не доходит, профессор? Вы понимаете, почему выбрали именно вас?

— Нет.

— Скоро дойдет, — заверил его незнакомец. — Очень скоро.

В трубке пошли гудки.

Лэнгдон замер, пытаясь сообразить, что произошло.

Издалека донесся неожиданный звук.

В Ротонде кто-то кричал.

Глава 10

Роберт Лэнгдон много раз входил в Ротонду, но бегом — никогда. В центре зала собралась толпа туристов. Кричал маленький мальчик, родители его успокаивали. Охранники безуспешно пытались установить порядок.

— Он вытащил ее из повязки, — лихорадочно тараторил кто-то, — и положил на пол!

Подойдя ближе, Лэнгдон бросил взгляд на то, что вызвало переполох. Конечно, предмет был очень странный, но к чему поднимать такой крик?

Лэнгдон и раньше видел предмет, лежавший на полу Капитолия. На факультете изобразительных искусств Гарвардского университета имелось множество муляжей, помогающих скульпторам и художникам правильно изобразить самую сложную часть человеческого тела — как ни странно, это не лицо, а рука.

«Кто-то оставил в Ротонде пластмассовую руку?»

Пальцы такого муляжа фиксировались в любом положении — второкурсники, понятное дело, обычно распрямляли средний. Указательный и большой пальцы этой руки были направлены в потолок.

Однако, подойдя еще ближе, Лэнгдон заметил, что муляж необычный: пластмассовая поверхность была не гладкой, а сморщенной и неровно окрашенной, почти…

«…как настоящая кожа».

Лэнгдон словно врос в землю.

На запястье виднелась кровь.

«Господи!»

Отрезанную кисть насадили на колышек с плоским деревянным основанием. К горлу Лэнгдона подкатила тошнота. Едва дыша, он с опаской шагнул вперед и увидел на кончиках пальцев крошечные татуировки. Однако его внимание привлекли не они, а знакомый перстень на безымянном пальце.

«Не может быть!»

Лэнгдон отпрянул, осознав, что перед ним — ампутированная кисть Питера Соломона. Зал каруселью завертелся вокруг него.

Глава 11

«Почему Питер не отвечает? — подумала Кэтрин, нажав «отбой». — Где он?»

Три года подряд Питер Соломон приезжал на еженедельные воскресные встречи первым. Так повелось в их семье: перед началом новой недели Кэтрин проводила вечер с братом, чтобы не терять связь и держать его в курсе исследований.

«Он никогда не опаздывает, — подумала она. — И всегда берет трубку». Хуже того, она даже не знала, что ему сказать, когда он приедет. «Как спросить о том, что я узнала?»

Ее ритмичные шаги отдавались в стенах коридора, прозванного Улицей. Подобно позвоночнику, он проходил через все здание ЦТП и соединял пять отсеков гигантского хранилища. В сорока футах над головой пульсировала кровеносная система — оранжевые вентиляционные трубы, по которым циркулировали тысячи кубических футов очищенного воздуха.

Обычно, пока Кэтрин шла по коридору длиной в четверть мили, ритмичное «дыхание» вентиляционной системы успокаивало ее, однако сегодня звук выбивал из колеи. То, что она узнала о брате, встревожило бы кого угодно, но Питер был ее единственным родственником, и потому его скрытность особенно задела Кэтрин.

Питер всего раз в жизни что-то от нее скрыл… чудесную тайну, спрятанную в конце этого коридора. Три года назад брат провел Кэтрин по Улице и познакомил ее с ЦТП, гордо показав ей несколько самых необычных экспонатов: метеорит с Марса ALH-84001, рукописный пиктографический дневник индейского вождя Сидящего Быка, коллекцию запечатанных воском банок с экземплярами, собранными самим Дарвином.

Когда они проходили мимо массивной двери с небольшим оконцем, Кэтрин мельком заглянула внутрь и изумилась:

— Это еще что?!

Питер хохотнул и зашагал дальше.

— Третий отсек. Мы называем его «Мокрым». Необычное зрелище, а?

«Скорее, ужасающее».

Кэтрин поспешила за Питером. Она словно попала на другую планету.

— На самом деле я хотел показать тебе Пятый отсек, — сказал брат, ведя ее по бесконечному коридору. — Его мы построили в последнюю очередь. Через пять лет туда перевезут экспонаты из запасников Национального музея естественной истории, а до тех пор, как ты понимаешь, отсек пустует.

— Тогда зачем мы туда идем? — удивилась Кэтрин.

Серые глаза Питера озорно вспыхнули.

— Я подумал, раз он никому не нужен, им можешь попользоваться ты.

— Я?

— Ну да. Тебе не помешает специальная лаборатория, где можно провести теоретические эксперименты, над которыми ты работала столько лет.

Кэтрин потрясенно воззрилась на брата.

— Питер, это же чисто теоретические эксперименты! Провести их практически невозможно.

— Нет ничего невозможного, Кэтрин, и это здание идеально подходит для твоих нужд. ЦТП не просто склад сокровищ, а один из самых прогрессивных исследовательских центров в мире. Мы изучаем экспонаты коллекций с помощью самых передовых технологий. В твоем распоряжении будет вся необходимая аппаратура.

— Питер, оборудование для моих экспериментов…

— … уже на месте. — Брат просиял. — Лаборатория готова.

Кэтрин оцепенела.

Питер кивнул в конец коридора.

— Не хочешь взглянуть?

Она потеряла дар речи.

— Ты… построил мне лабораторию?!

— Это моя работа. Смитсоновский комплекс призван содействовать научному прогрессу, и я не могу пренебречь столь важной задачей. У твоих исследований огромный потенциал — они необычайно расширяют границы человеческого познания. — Питер умолк и посмотрел ей прямо в глаза. — Не важно, сестра ты мне или нет, я обязан поддержать это начинание. Твои идеи блестящи. Мир должен узнать, что именно они сулят.

— Питер, я не могу…

— Ну же, успокойся… Деньги потрачены мои, а Пятым отсеком сейчас никто не пользуется. Закончишь исследования — съедешь. К тому же, у Пятого отсека есть одна очень полезная для твоих экспериментов особенность.

Кэтрин не понимала, какая особенность огромного пустого зала может ей пригодиться, но скоро ей предстояло это выяснить. Они подошли к стальной двери с крупной трафаретной надписью:

ОТСЕК № 5

Брат вставил карточку в прорезь электронного замка — загорелась кнопочная панель. Он уже хотел ввести код доступа, как вдруг остановился и игриво вскинул брови — совсем как в детстве.

— Готова?

Она кивнула.

«Ну Питер, ну фокусник!»

— Отойди.

Он набрал нужную комбинацию.

Стальная дверь с громким шипением открылась.

За порогом был кромешный мрак… зияющая пустота. Изнутри словно бы донесся глухой стон, и в коридор хлынул поток холодного воздуха.

«Все равно что смотреть ночью на Великий каньон».

— Вообрази пустой ангар для множества «аэробусов», — сказал Питер. — Получишь примерное представление.

Кэтрин невольно попятилась.

— Сам отсек слишком велик: отапливать его чересчур накладно, да и ни к чему, но твоя лаборатория построена из теплоизоляционного шлакоблока и представляет собой куб, расположенный в дальнем углу — для максимальной изоляции.

Кэтрин попыталась это вообразить. «Коробка внутри ящика». Она вгляделась в темноту, но ничего не увидела.

— Это далеко?

— Довольно-таки… Отсек размером с футбольное поле. Предупреждаю, идти будет страшновато — тут полная темнота.

Кэтрин заглянула в проем.

— Выключателя нет?

— Электричество еще не провели.

— Тогда… как будет работать лаборатория?

Питер подмигнул:

— На водородном топливном элементе.

Кэтрин поразилась:

— Ты шутишь?!

— Энергии хватит на небольшой город. Кстати, лаборатория полностью изолирована от внешних радиочастот, а внешние стены самого отсека покрыты фоторезистивной пленкой, которая защищает экспонаты от солнечного излучения. Словом, внутри создана герметичная энергетически нейтральная среда.

До Кэтрин начало доходить, чем хорош Пятый отсек. Ее работа основывалась на измерении прежде неизвестных энергетических полей, а потому опыты можно было ставить лишь в среде, защищенной от внешних воздействий и «белого шума», включая «мозговое излучение» и «мысленные эманации» окружающих. Университетский городок и больничные лаборатории для этого не годились, а вот пустой отсек ЦТП подходил идеально.

— Ну, пошли смотреть. — Питер широко улыбнулся и шагнул в кромешный мрак. — Не отставай.

На пороге Кэтрин замерла.

«Пройти сто с лишним ярдов в полной темноте?»

Она хотела предложить фонарик, но брат уже скрылся.

— Питер! — позвала она.

— Не бойся, — отозвался он. Его голос постепенно удалялся. — Ты не заблудишься, обещаю.

«Он издевается?»

Кэтрин перешагнула порог и вгляделась в темноту. Сердце бешено колотилось у нее в груди.

«Ни зги не видно!»

Внезапно стальная дверь зашипела и громко захлопнулась у нее за спиной. Кэтрин обступила тьма — ни лучика света.

— Питер!

Тишина.

«Ты не заблудишься, обещаю».

Она вслепую шагнула вперед.

Кэтрин не видела даже поднесенной к лицу руки. Она двинулась вперед, но через несколько секунд остановилась.

«Куда я иду?»

Это было три года назад.

Сегодня, подойдя к стальной двери, Кэтрин осознала, как далеко продвинулась с тех пор. Лаборатория (для своих — Куб) стала ей вторым домом, прибежищем, надежно укрытым в недрах Пятого отсека. Как и обещал брат, тем вечером Кэтрин нашла дорогу, и находила потом каждый день — благодаря гениально простой системе ориентиров, которую она открыла для себя самостоятельно. Сбылось и другое, куда более важное предсказание Питера: эксперименты Кэтрин привели к поразительным открытиям, способным перевернуть все существующие представления о мире. Кэтрин с Питером договорились не предавать результаты огласке, пока не разберутся в глубинном смысле открытий.

Впрочем, в скором времени Кэтрин собиралась обнародовать одно из самых значительных научных открытий в истории человечества.

«Тайная лаборатория в тайном музее», — подумала она и вставила карточку в прорезь замка. Загорелись кнопки, и Кэтрин ввела свой пин-код.

Стальная дверь с шипением открылась.

Изнутри донесся знакомый глухой стон, и в коридор хлынул холодный воздух. Сердце Кэтрин, как всегда, застучало быстрее.

«Более странным путем до работы еще никто не добирался».

Собравшись с духом, Кэтрин взглянула на часы и ступила в темноту, по-прежнему раздумывая о том, что тревожило ее весь вечер.

«Где Питер?»

Глава 12

Начальник полиции Капитолия Трент Андерсон отвечал за безопасность комплекса больше десяти лет. Широкоплечий рыжеволосый здоровяк с суровым лицом неизменно стригся под ежик, что делало его похожим на бравого воина. Внушительный пистолет на поясе производил должное впечатление на тех, кто имел смелость усомниться в широте его полномочий.

Основной задачей Андерсона было контролировать работу небольшой армии полицейских. Делал он это из центрального пункта наблюдения, расположенного в цокольном этаже Капитолия и оборудованного по последнему слову техники. Отсюда Андерсон следил за техническими специалистами (они, в свою очередь, наблюдали за мониторами и показаниями различных приборов) и телефонным коммутатором — благодаря ему начальник полиции был на связи со всеми своими подчиненными.

Вечер выдался на редкость спокойный, и Андерсон надеялся хоть одним глазком посмотреть футбольный матч (у него в кабинете висела плазменная панель). Но только началась игра, как раздался звонок.

Андерсон, не отрываясь от телевизора, разочарованно вздохнул и нажал кнопку:

— Слушаю.

— Шеф, в Ротонде неспокойно. Я направил туда людей, но вы бы лучше взглянули…

— Сейчас.

Андерсон вошел в нервный узел службы безопасности — небольшую, современно обставленную комнату, напичканную мониторами.

— Что у тебя?

Диспетчер вывел на экран цифровой видеоролик.

— Ротонда, снято камерой восточного балкона двадцать секунд назад. — Он нажал кнопку воспроизведения.

Андерсон склонился над плечом диспетчера и стал смотреть ролик.

Ротонда почти пустовала: лишь несколько туристов бродили по залу. Наметанный глаз Андерсона сразу приметил одинокого посетителя, который двигался быстрее остальных. Бритая голова. Зеленый армейский китель. Рука на перевязи. Легкая хромота. Сутулая спина. Говорит по мобильному.

Шаги посетителя гулко отдавались в динамиках, пока он не остановился ровно посередине Ротонды. Бритоголовый договорил по телефону и присел будто бы завязать шнурок, но вместо этого вынул из перевязи какой-то предмет и поставил его на пол. Затем поднялся и торопливо заковылял к выходу.

Андерсон присмотрелся к таинственному предмету.

«Что это, черт подери?»

Вещица примерно восьми дюймов в высоту стояла вертикально. Андерсон приблизился почти вплотную к экрану и прищурился.

«Не может быть!»

Как только странный посетитель скрылся в восточной галерее, рядом с камерой зазвучал детский голос: «Мам, дядя что-то уронил!» Мальчик зашагал к предмету и вдруг резко остановился. Секунду спустя он показал на предмет пальцем и оглушительно завопил.

В ту же секунду начальник полиции развернулся и побежал к двери, на ходу отдавая приказы:

— Всем постам! Задержать бритоголового мужчину с перевязанной рукой! Живо!

Вылетев за дверь, Андерсон помчался вверх по лестнице, перескакивая через три ступеньки разом. Камеры показали, что бритый вышел из Ротонды через восточную галерею. Оттуда быстрее всего попасть на улицу можно было через находившийся неподалеку коридор, идущий с востока на запад.

«Успею перехватить».

Андерсон поднялся по лестнице, свернул за угол и окинул взглядом тихий коридор. Вдалеке прогуливалась пожилая пара, а поблизости блондин в синем блейзере читал путеводитель и разглядывал мозаичный потолок.

— Извините, сэр! — рявкнул Андерсон, подбегая к блондину. — Вы не видели лысого мужчину с перевязанной рукой?

Турист растерянно поднял глаза.

— Бритый наголо, рука на перевязи! — повторил Андерсон. — Видели такого?

Блондин помедлил и с тревогой покосился в дальний конец коридора.

— Э-э… да. Он пробежал мимо… к той лестнице.

Андерсон заорал в рацию:

— Всем постам! Подозреваемый движется к юго-восточному выходу.Все туда!

Он убрал рацию, вытащил пистолет из кобуры и ринулся к выходу.

Через полминуты из дверей восточного крыла Капитолия спокойно вышел на улицу высокий блондин в синем блейзере. Он с удовольствием втянул прохладный вечерний воздух и улыбнулся.

Перевоплощение удалось на славу.

Всего минуту назад он проковылял из Ротонды в темную нишу, где скинул армейскую куртку и остался в блейзере. Затем надел плотно сидящий светлый парик и, достав из кармана путеводитель по Вашингтону, с непринужденным видом вышел из ниши.

«Перевоплощение — мой дар».

Ноги послушно несли Малаха к ждавшему его лимузину; он расправил плечи и распрямился во весь свой огромный рост — шесть футов три дюйма. Малах набрал полные легкие воздуха и почувствовал, как татуированный феникс на груди расправил крылья.

«Жаль, вы не догадываетесь о моей силе, — подумал он, глядя на город. — Сегодня мое перевоплощение завершится».

В Капитолии он мастерски провернул задуманное, уважив все древние обряды. «Приглашение» доставлено. Если Лэнгдон еще не понял, что от него требуется, то скоро поймет.

Глава 13

Ротонда Капитолия — как и собор Святого Петра в Риме — неизменно потрясала воображение Роберта Лэнгдона. Умом он понимал, что это огромный зал, в котором запросто уместится статуя Свободы, но всякий раз Ротонда казалась больше и благодатнее, чем он ожидал, — как будто в воздухе витали духи. Однако сегодня в зале царил лишь хаос.

Полицейские оцепили Ротонду, в то же время пытаясь отгонять взбудораженных туристов от ампутированной кисти. Ребенок до сих пор плакал.

Сверкнула вспышка — какой-то посетитель захотел сфотографировать руку. Камеру тут же отобрали, а самого туриста увели. В суматохе Лэнгдон медленно, как в трансе, пробрался сквозь толпу и подошел к руке.

Отрезанная правая кисть Питера Соломона стояла прямо, насаженная на деревянное основание. Три пальца прилегали к ладони, а большой и указательный были направлены в потолок.

— Все назад! — крикнул полицейский.

Теперь Лэнгдон отчетливо видел кровь, запекшуюся на дереве.

«Раны, нанесенные после смерти, не кровоточат… Питер жив».

Профессор не знал, плакать ему или радоваться. Выходит, резали по живому? К горлу Лэнгдона подкатила желчь. Он вспомнил, сколько раз пожимал эту самую руку и радовался теплым объятиям наставника.

На несколько секунд его разум опустел — точно по экрану телевизора пошли помехи. Первый образ, пришедший в голову, оказался в высшей степени неожиданным.

«Венец… и звезда».

Лэнгдон сел на корточки, разглядывая указательный и большой пальцы Питера.

«Татуировки?!»

Невероятно, этот изверг не только отрезал руку, но и наколол на подушечках пальцев какие-то символы!

На большом пальце — венец. На указательном — звезду.

«Не может быть!»

Два символа мгновенно всплыли в памяти Лэнгдона, превратив и без того страшную сцену в нечто почти сверхъестественное. В истории человечества эти знаки не раз появлялись вместе, и всегда на кончиках пальцев.

Рука мистерий, один из древнейших магических символов…

Теперь она мало где встречалась, но в давние времена означала мощный призыв к действию. Лэнгдон силился понять смысл этого предмета. «Кто-то сделал из руки Питера Руку мистерий?!» Немыслимо. Обычно ее рисовали, вырезали из камня или дерева. Лэнгдон никогда не слышал, чтобы Руку мистерий делали из настоящей человеческой плоти. Сама мысль об этом вызывала тошноту.

— Сэр, — обратился к нему полицейский, — отойдите, пожалуйста.

Лэнгдон почти его не услышал.

«Есть и другие татуировки».

Профессор знал, что на каждом из трех пальцев, прижатых к ладони, выколот символ. Всего — пять. За тысячи лет символы на Руке мистерий ни разу не менялись… не менялся и ее первоначальный смысл.

«Рука означает… приглашение».

Лэнгдон похолодел, вспомнив слова человека, который заманил его сюда. «Профессор, вы получите уникальное приглашение». В древности Рука мистерий была самым почетным и желанным приглашением на земле. Человек, которому ее преподносили, мог стать членом тайного общества, якобы оберегавшего мудрость веков. Такое приглашение не только было большой честью, но и означало, что тебя сочли достойным тайной мудрости. «Рука учителя, протянутая ученику».

— Сэр, — сказал полицейский, хватая Лэнгдона за плечо, — немедленно отойдите!

— Я знаю, что это, — выдавил Роберт. — Я могу помочь.

— Уйдите!

— Мой друг попал в беду. Необходимо…

Сильные руки подняли Лэнгдона и увели прочь. Он не сопротивлялся… слишком был потрясен.

Ему только что вручили торжественное приглашение. Кто-то просил Роберта Лэнгдона открыть некий портал, ведущий в мир древних тайн и скрытых знаний.

Безумие.

Бред сумасшедшего.

Глава 14

Лимузин Малаха катил прочь от Капитолия — на восток по Индепенденс-авеню. Юная парочка на тротуаре с любопытством покосилась на тонированные стекла автомобиля, пытаясь разглядеть за ними какую-нибудь важную персону.

«Не туда смотрите, я за рулем», — с улыбкой подумал Малах.

Поездки в этой солидной машине дарили ему чувство собственного превосходства и могущества. К тому же ни один из его пяти автомобилей не мог предоставить то, что сегодня вечером было необходимо: гарантию уединения. Полного уединения. В Вашингтоне лимузины обладали негласными привилегиями — эдакие посольства на колесах. Чтобы ненароком не навлечь на себя гнев какого-нибудь влиятельного политика, полицейские, работавшие вокруг Капитолийского холма, лимузины не останавливали.

Проезжая по мосту над Анакостией в сторону Мэриленда, Малах кожей чувствовал, как приближается к Кэтрин, — сама судьба влекла их друг к другу.

«Сегодня я должен выполнить еще одно задание… Более чем неожиданное».

Минувшей ночью, когда Питер выдал свою последнюю тайну, Малах узнал о существовании секретной лаборатории, где Кэтрин Соломон творила чудеса: если ее сенсационные открытия увидят свет, мир необратимо изменится.

«Ее работа явит миру истинную природу вещей».

Много веков подряд блестящие умы человечества пренебрегали древними знаниями, считая их предрассудками, уделом непросвещенных. Вместо них люди взяли на вооружение снисходительный скептицизм и умопомрачительные новые технологии, однако это увело их еще дальше от истины.

«Каждое новое поколение опровергало открытия предыдущего».

Люди тысячелетиями бродили в темноте… но теперь, как гласили пророчества, грядут перемены. Скитаясь вслепую во мраке, человечество наконец вышло на перепутье. Этот миг предсказывали древние писания, календари и сами звезды. Он неумолимо приближался. Сначала будет ослепительная вспышка прозрения… яркий свет знаний озарит тьму и укажет людям путь от края бездны.

«Я пришел затмить этот свет, — подумал Малах. — Таково мое предназначение».

Судьба свела его с Питером и Кэтрин Соломон. Открытия Кэтрин дадут толчок новой форме мышления, новому духовному возрождению и послужат катализатором поисков людьми утраченной мудрости, которая наделит их небывалой силой.

«Предназначение Кэтрин — зажечь факел.

Мое — потушить его».

Глава 15

В полной темноте Кэтрин Соломон нащупала тяжелую освинцованную дверь лаборатории и торопливо вошла в маленький тамбур. Дорога заняла у нее всего полторы минуты, но сердце колотилось, как сумасшедшее.

«За три года могла бы и привыкнуть».

Кэтрин с неизменным облегчением ступала из кромешной мглы Пятого отсека в чистое, ярко освещенное пространство.

Куб напоминал огромную коробку без окон. Стены и потолок были обиты жесткой сеткой из покрытого титаном свинцового волокна, отчего складывалось впечатление, что в бетонные стены вмонтировали гигантскую клетку. Плексигласовые перегородки делили пространство на несколько комнат: лабораторию, аппаратную, технический отсек, уборную и небольшую научную библиотеку.

Кэтрин быстро вошла в главную лабораторию. В стерильном помещении сверкало сверхсовременное оборудование: спаренные электроэнцефалографы, фемтосекундный синтезатор оптических частот, магнитооптическая ловушка и квантовый генератор случайных чисел.

Хотя в ноэтике использовались передовые технологии, сами по себе открытия завораживали больше, чем вид сложнейших машин, с помощью которых их совершали. Смесь магии и мифов быстро становилась реальностью; новые сенсационные данные подтверждали главную идею ноэтики — истинный потенциал человеческого разума еще не раскрыт.

Основной тезис звучал просто: нам видна лишь верхушка айсберга интеллектуальных и духовных возможностей человека.

Эксперименты, проводимые в Институте ноэтических наук (IONS) и Принстонской лаборатории аномальных исследований (PEAR), однозначно доказали: человеческая мысль, если направить ее должным образом, способна влиять на физическую массу. Ученые занимались не дешевыми фокусами вроде сгибания ложек, а серьезными научными исследованиями, и все они приводили к одному поразительному результату: наши мысли влияют на окружающий мир на глубинном, субатомном, уровне.

«Победа разума над материей».

После трагедии 11 сентября 2001 года ноэтика сделала качественный рывок вперед. Четверо ученых обнаружили, что, когда общее горе сплотило миллионы напуганных людей по всему миру, данные тридцати семи генераторов случайных чисел в разных городах стали куда менее случайными. Совместное переживание множества людей каким-то образом повлияло на генерацию чисел и создало порядок из хаоса.

Сенсационное открытие перекликалось с древней верой в «космическое сознание» — сплав человеческих мыслей, способный взаимодействовать с материальным миром. Недавние исследования массовых медитаций и молитв так же подтверждали, что человеческое сознание, как описывает его Линн Мактаггарт, автор трудов по ноэтике, есть субстанция, выходящая за пределы тела… высокоорганизованная энергия, которая может влиять на окружающий мир. Кэтрин пришла в восторг от книги Мактаггарт «Эксперимент с намерением» и наблюдений, изложенных на сайте www.theintentionexpe-riment.com, где объясняется, как наши намерения могут менять мир. Интерес Кэтрин вызвал и ряд других работ.

Взяв их за основу, Кэтрин Соломон пошла дальше и доказала, что «направленная мысль» может воздействовать на что угодно — на рост растений, движение рыбок в аквариуме, деление клеток в чашке Петри, синхронизацию обособленных автоматизированных систем и химические реакции в организме. Разум влияет даже на образование кристаллических структур: когда Кэтрин думала о замораживаемой воде с любовью, у нее получались идеально симметричные кристаллы дивной красоты. И наоборот — дурные мысли создавали искривленные, хаотичные формы.

«Человеческая мысль воздействует на материальный мир».

Кэтрин проводила все более смелые эксперименты, и результаты не переставали поражать. Лабораторные опыты показали, что «победа разума над материей» не просто очередная оккультная мантра XXI века. Разум способен менять состояние вещества, и, что еще важнее, имеет направляющую силу.

«Человек — хозяин вселенной».

Кэтрин установила, что частицы на субатомном уровне появляются и исчезают по одному ее желанию их наблюдать. То есть, само намерение увидеть частицу создает частицу. Несколько десятилетий назад на это намекал Гейзенберг, а теперь этот принцип лег в основу ноэтики. Как писала Линн Мактаггарт, «живое сознание есть фактор, превращающий вероятность чего-либо в нечто реально существующее. Самый важный ингредиент для создания вселенной — это сознание того, кто ее наблюдает».

Однако больше всего поражал другой вывод: оказалось, что способность разума влиять на окружающий мир можно развить. Это приобретаемый навык. Подобно медитации, овладение истинной «силой мысли» требовало тренировки. Мало того, у некоторых эта способность при рождении была развита лучше, чем у других, однако истинными мастерами становились единицы. «Вот она — недостающая связь между современной наукой и древним мистицизмом». Кэтрин узнала это от своего брата… Тревога за Питера не отступала. Кэтрин подошла к двери в библиотеку и заглянула внутрь. Никого.

Библиотека представляла собой небольшую комнатку: два кресла, деревянный стол, два напольных торшера и во всю стену — стеллаж красного дерева, вмещавший полтысячи томов. Кэтрин и Питер собрали здесь любимые труды, сочинения обо всем на свете — от физики элементарных частиц до древнего мистицизма. Их коллекция представляла собой эклектичную смесь нового и старого, передового и исторического. Книги Кэтрин носили названия вроде «Квантовое сознание», «Новая физика» и «Принципы нейробиологии». Питер же приносил книги с эзотерическими заголовками вроде: «Кибалион», «Зогар», «Танцующие мастера У-ли» и переводы шумерских глиняных табличек из Британского музея.

— Ключ к будущему нашей науки, — говаривал брат, — лежит в прошлом.

Всю жизнь изучая историю, науку и мистицизм, Питер всячески поддерживал желание сестры дополнить университетское образование основами герметической философии. К девятнадцати годам Кэтрин заинтересовала связь между современной наукой и древними сакральными знаниями.

— Скажи мне, Кэт, — однажды спросил ее Питер, когда она приехала домой на каникулы, — какую литературу по теоретической физике йельские второкурсники должны прочесть за лето?

Кэтрин огласила длинный список.

— Впечатляет. Эйнштейн, Бор и Хокинг — гении современной физики. Но разве вас не просили ознакомиться с учениями… более ранними?

Кэтрин задумалась.

— Ньютона, что ли?

Питер улыбнулся:

— Еще более ранними.

В двадцать семь лет ее брат уже сделал себе имя в научных кругах, и они с Кэтрин частенько развлекались подобными интеллектуальными дуэлями.

«Что-то до Ньютона?» Кэтрин вспомнились мудрецы древности вроде Птолемея, Пифагора и Гермеса Трисмегиста. «Да ведь сейчас их никто не читает!»

Брат провел пальцем по длинному ряду пыльных томов в потрескавшихся кожаных переплетах.

— Наши предки обладали поразительными научными знаниями… современная физика только начинает их постигать.

— Питер, — сказала Кэтрин, — ты уже говорил, что египтяне задолго до Ньютона знали все о блоках и рычагах, а первые алхимики работали согласно принципам современной химии, но что с того? Сегодня мы имеем дело с такими понятиями, какие и не снились мудрецам древности!

— Например?

— Ну… взять хоть квантовую сцепленность! — Субатомные исследования показали, что вся материя взаимосвязана… сцеплена в единую сеть… нечто вроде вселенской первоосновы. Хочешь сказать, древние сидели и обсуждали теорию сцепленности?

— Именно! — воскликнул Питер, откинув со лба длинную темную прядь. — Сцепленность лежала в основе первобытных верований. Эти слова стары, как мир: дхармакая, дао, брахман… Первой духовной миссией человека было постичь свою сцепленность, почувствовать взаимосвязь со всем сущим. Он всегда хотел стать единым со вселенной… добиться единения, или at-one-ment.^[177] — Питер приподнял брови. — Иудеи и христиане по сей день стремятся к atonement, искуплению грехов… но большинство из нас забыли, что на самом деле мы ищем at-one-ment.

Кэтрин вздохнула. Трудно спорить с человеком, хорошо подкованным в истории.

— Ладно, но это все общие места. Я же говорю о конкретных физических понятиях.

— Продолжай… — Взглядом Питер бросал ей вызов.

— К примеру, возьмем самое простое — полярность, баланс положительного и отрицательного на субатомном уровне. Очевидно, что древние не могли…

— Стоп! — Брат снял с полки увесистый пыльный том и бухнул его на стол. — Современная полярность — не что иное, как «двойственность» мира, более двух тысяч лет назад описанная Кришной в «Бхагавадгите». Десятки других книг, включая «Кибалион», говорят о двойных системах и противоборствующих силах природы.

Кэтрин недоверчиво посмотрела на брата.

— Да, но если говорить о современных открытиях в квантовой физике — о принципе неопределенности Гейзенберга, к примеру…

— …то нужно непременно заглянуть сюда. — Питер взял с полки другой фолиант. — Вот, священные индуистские писания, или упанишады. — Он с грохотом опустил второй том на первый. — С помощью этих текстов Гейзенберг и Шрёдингер смогли точнее сформулировать свои теории.

Дуэль длилась несколько минут, и стопка книг на столе все росла. Наконец Кэтрин всплеснула руками.

— Ладно, ладно! Ты прав, но я хочу изучать передовую теоретическую физику. Будущее науки! Едва ли Кришне и Вьясе было что сказать о теории суперструн и многомерных космологических моделях.

— Верно, не было. — Питер умолк, и его губы растянулись в улыбке. — О теории суперструн можно прочитать здесь. — Он вновь подошел к стеллажу, вынул огромный том и бухнул его на стол. — Средневековый арамейский текст, переведенный в тринадцатом веке.

— Теория суперструн в Средневековье?! Да брось! — Кэтрин и не думала верить брату.

Теория суперструн представляет собой новейшую космологическую модель. На основании последних научных наблюдений предполагается, что многомерная вселенная состоит не из трех, а из десяти измерений, взаимодействующих друг с другом подобно вибрирующим струнам — как струны скрипки.

Кэтрин подождала, пока брат откроет книгу, быстро пробежит глазами узорное оглавление и найдет нужное место.

— Прочти. — Он показал ей выцветшую страницу с текстом и чертежами.

Кэтрин покорно взялась за чтение. Перевод был старый и трудночитаемый, но, к вящему удивлению Кэтрин, текст и рисунки явно описывали точно такую же космологическую модель, какой ее рисовала теория суперструн — десятимерную вселенную из резонирующих струн. Прочитав еще немного, Кэтрин потрясенно воскликнула:

— Господи, здесь даже описано, что шесть из всех этих измерений связаны между собой и действуют, как одно! — Она попятилась. — Что это за книга?!

Брат широко улыбнулся:

— Надеюсь, однажды ты ее прочтешь.

На обложке витиеватым шрифтом были выписаны слова: «Книга Зогар».

Кэтрин никогда ее не читала, но знала, что это важнейший трактат раннего еврейского мистицизма. По мнению древних, книга обладала такой силой, что читать ее могли лишь самые просвещенные раввины.

Кэтрин уставилась на фолиант.

— То есть первые мистики знали, что мир состоит из десяти измерений?

— Конечно. — Питер указал ей на десять связанных между собой кругов, называемых сфиротами. — Названия эзотерические, но физика более чем современная.

Кэтрин не знала, что и думать.

— Тогда… почему люди не изучают «Зогар»?

Питер усмехнулся:

— Будут, вот увидишь.

— Не понимаю.

— Кэтрин, мы с тобой родились в чудесное время. Грядут великие перемены. Люди стоят на пороге нового века, когда они вновь обратят свои взоры к природе и древним знаниям… идеям «Зогара» и других писаний со всего света. Истина обладает силой притяжения, влечет к себе людей. Настанет день, когда современная наука всерьез примется за изучение древней мудрости… и в этот день человечество найдет первые ответы на важные вопросы, которые прежде от него ускользали.

Вечером Кэтрин с жадностью приступила к чтению старинных текстов и вскоре поняла, что брат прав: древние обладали глубокими научными познаниями. Современная наука не столько «открывала», сколько «находила заново». Казалось, однажды люди смогли ухватить суть вселенной… но потом забыли об этом. «Современная физика поможет нам вспомнить!» — подумала тогда Кэтрин и превратила эту задачу в дело своей жизни: используя передовые технологии, вновь обрести утраченную мудрость древних. Кэтрин гнал вперед не только научный пыл; она была твердо убеждена, что сегодня человечеству необходимы эти знания… как никогда.

На вешалке у дальней стены лаборатории виднелись белые халаты — Питера и ее собственный. Кэтрин машинально достала из кармана мобильный и проверила, нет ли новых сообщений. Пусто. В голове опять зазвучал мужской голос: «То, что, по мнению вашего брата, спрятано в Вашингтоне… Это можно найти. Порой легенда, выдержавшая испытание временем… выдерживает его не случайно».

— Нет, — сказала Кэтрин. — Не может быть.

Порой легенда — это просто легенда.

Глава 16

Начальник полиции Капитолия Трент Андерсон помчался к Ротонде. Его ребята опять дали маху — в нише рядом с восточной галереей один из охранников нашел повязку и армейскую куртку.

«Преступник спокойно вышел на улицу!»

Андерсон отдал распоряжение о просмотре записей наружных камер видеонаблюдения, но пока служба безопасности что-нибудь найдет, злоумышленник успеет скрыться.

Теперь, войдя в Ротонду для оценки ущерба, Андерсон увидел, что его люди взяли ситуацию под контроль. Все четыре входа в зал были перекрыты самым неприметным из имевшихся у службы безопасности способом: бархатный канат, рядом охранник с виноватым лицом и табличка с надписью «В зале идет уборка». Всех свидетелей согнали в восточную часть Ротонды — охранники собирали у них мобильные и фотоаппараты. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь отправил снимок с камеры телефона в Си-эн-эн.

Один из свидетелей — высокий, темноволосый мужчина в твидовом пиджаке — тщетно пытался прорваться к начальнику службы безопасности и в данный момент оживленно спорил с охранниками.

— Сейчас я с ним поговорю, — сказал им Андерсон. — А пока не выпускайте никого из главного вестибюля.

Он вновь посмотрел на ампутированную кисть, торчавшую посреди зала. Господи! За пятнадцать лет службы в полиции Капитолия Андерсон всякого насмотрелся, но подобное видел впервые.

«Скорей бы криминалисты приехали и унесли эту дрянь из моего здания».

Андерсон подошел ближе и увидел окровавленное запястье, насаженное на деревянное основание. «Дерево и плоть, — подумал он. — Потому детекторы ничего и не обнаружили». Единственным металлическим предметом был массивный золотой перстень — вероятно, преступник выдал его за свой.

Андерсон присел на корточки и внимательно осмотрел руку. Она принадлежала человеку лет шестидесяти; перстень-печатка с двуглавой птицей и числом 33. И то и другое Андерсон видел впервые. Впрочем, больше всего в глаза бросались татуировки на подушечках пальцев.

«Фантазер проклятый!»

— Шеф? — К нему подбежал охранник с телефонной трубкой. — Вам только что поступил личный звонок.

Андерсон посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Я вообще-то делом занят.

Охранник побледнел. Он прикрыл трубку рукой и прошептал:

— Это из ЦРУ.

Андерсон оцепенел.

«Они уже в курсе?!»

— Из Службы безопасности, — добавил охранник.

«Вот черт!» — подумал Андерсон и покосился на телефонную трубку.

В бескрайнем океане вашингтонских разведывательных служб Служба безопасности ЦРУ была чем-то вроде Бермудского треугольника — таинственная и опасная область, от которой все старались держаться подальше. Наделенная саморазрушающими на первый взгляд полномочиями, СБ ЦРУ была создана с единственной и более чем странной целью — шпионить за самим ЦРУ. Подобно могущественному органу внутренних дел, она проверяла своих же сотрудников на предмет всевозможных нарушений: финансовых злоупотреблений, продажи тайн, кражи секретных технологий, использования запрещенных методов допроса.

«Шпионят за шпионами», — подумал Андерсон.

СБ имела карт-бланш во всех делах, касающихся национальной безопасности. Андерсон не представлял, чем случившееся могло заинтересовать СБ и как там столь быстро об этом пронюхали. Впрочем, говорят, глаза у них повсюду. Как знать, вдруг на их мониторы идет прямая трансляция со всех камер Капитолия? И хотя инцидент не попадал в сферу деятельности СБ ЦРУ, звонок поступил в такое время, что мог касаться только отрезанной руки.

— Шеф? — Охранник протягивал ему трубку, точно это была горячая картошка. — Звонок надо принять сейчас. Это… — Он умолк и одними губами произнес: — С-а-т-о.

Андерсон прищурился.

«Бред… — У него вспотели ладони. — Сато собственной персоной?»

О главе СБ ЦРУ — директоре Иноуэ Сато — ходили легенды. Детство, проведенное в калифорнийском лагере для интернированных японцев (сразу после Перл-Харбора), закалило Сато и показало, какими последствиями чреваты промахи военной разведки. Теперь одна из самых высоких должностей в разведывательном управлении требовала от Сато не только несгибаемого патриотизма, но и беспощадности к любому, кто посмеет выступить против. Как Левиафана, скрывающегося в глубине вод, директора СБ видели редко, но неизменно боялись.

Трент Андерсон встречался с Сато лишь однажды. Вспомнив раскосые черные глаза, он невольно возблагодарил Бога за то, что разговор предстоит телефонный.

Андерсон поднес трубку к уху.

— Директор Сато! — как можно дружелюбнее пролепетал он. — Это начальник полиции Капитолия Андерсон. Чем могу…

— В вашем здании находится человек, с которым мне надо поговорить. Прямо сейчас. — Андерсон узнал бы этот голос из тысячи: словно по классной доске царапали камнем. Операция по удалению раковой опухоли из гортани не прошла бесследно: у Сато был ужасный голос и отвратительный шрам на шее в придачу. — Найдите его.

«Всего-навсего найти человека?»

У Андерсона вдруг проснулась надежда, что это действительно совпадение.

— Кто именно вам нужен?

— Роберт Лэнгдон. Он сейчас должен быть в вашем здании.

Лэнгдон? Фамилия показалась Андерсону знакомой, но он так и не вспомнил откуда. Интересно, Сато знает о руке?

— Я сейчас в Ротонде, здесь туристы… Погодите. — Андерсон опустил трубку и крикнул: — Тут есть кто-нибудь по фамилии Лэнгдон?

Через несколько секунд из толпы раздался мужской голос:

— Да, я — Роберт Лэнгдон.

«Сато знает все».

Андерсон взглянул на отозвавшегося: вид у того был взбудораженный… и отчего-то смутно знакомый.

— Да, мистер Лэнгдон здесь, — сказал Андерсон в трубку.

— Давайте его, — прохрипела Сато.

Андерсон облегченно выдохнул и махнул Лэнгдону.

«Лучше его, чем меня».

И тут начальник полиции вспомнил, где встречал эту фамилию.

«Я же недавно читал о нем статью! Что он тут делает?»

Несмотря на внушительный рост в шесть футов и спортивное телосложение, Лэнгдон не очень-то походил на человека, пережившего катастрофу в Ватикане и облаву в Париже. Он скрылся от французской полиции… в мокасинах?! Ну уж нет, такого скорее встретишь с томиком Достоевского у камелька в библиотеке, где-нибудь в Гарварде или в Принстоне.

— Мистер Лэнгдон? Я начальник полиции Капитолия Трент Андерсон. Вас просят к телефону.

— Меня?! — удивился Роберт.

Андерсон протянул ему трубку.

— Это из Службы безопасности ЦРУ.

— Первый раз слышу.

Начальник полиции недобро улыбнулся:

— Зато они о вас слышали.

Лэнгдон поднес трубку к уху.

— Алло.

— Роберт Лэнгдон? — Хриплый голос директора Сато был таким громким, что Андерсон все слышал, но на всякий случай подошел ближе.

— Да.

— С вами говорит директор Иноуэ Сато, мистер Лэнгдон. В данный момент я пытаюсь урегулировать чрезвычайную ситуацию и надеюсь, что у вас есть необходимые мне сведения.

— Это насчет Питера Соломона? — с надеждой спросил Лэнгдон. — Вы знаете, где он?

«Какой еще Питер Соломон?» — мысленно удивился Андерсон.

— Профессор, сейчас я задаю вопросы.

— Питер Соломон попал в беду! — воскликнул Лэнгдон. — Какой-то ненормальный…

— Извините, — осадила его скрипучим голосом Сато.

Андерсон съежился.

«Это ты зря… А я-то думал, ты не дурак».

Перебить высокопоставленного начальника из ЦРУ во время допроса мог только гражданский.

— Слушайте меня внимательно. Пока мы с вами говорим, над нашей страной сгущается опасность. Мне сказали, что вы располагаете некой информацией, которая поможет избежать катастрофы. Спрашиваю еще раз: что вам известно?

Лэнгдон растерялся.

— Директор Сато, я понятия не имею, о чем вы говорите. Я только хочу найти Питера и…

— Понятия не имеете? — вырвалось у Сато.

Лэнгдон начал терять терпение и ответил более агрессивным тоном:

— Вот именно, сэр. Совершенно не представляю!

Андерсон скривился.

«Дурень, дурень!»

Роберт Лэнгдон только что допустил очень серьезную ошибку в общении с директором Сато.

Впрочем, было уже поздно. В противоположном конце Ротонды возник силуэт директора СБ ЦРУ.

«Сато в Капитолии!»

Начальник полиции затаил дыхание и приготовился к самому плохому.

«А Лэнгдону и невдомек…»

Сато приближалась к профессору сзади: телефон у уха, черные глаза подобно лазерам сверлили спину Лэнгдона.

Профессор отчаянно вцепился в трубку, не понимая, что от него требуется.

— Простите, сэр, — сухо проговорил он, — но я не умею читать мысли. Что вам от меня надо?

— Что мне надо? — проскрежетал в трубке голос директора — хриплый и глухой, как у старика с ангиной.

Кто-то похлопал Лэнгдона по плечу. Он обернулся, опустил глаза… и увидел миниатюрную японку: озлобленное лицо, нездоровая кожа, редеющие волосы, желтые от табака зубы и страшный белый шрам во всю шею. Узловатой рукой женщина прижимала к уху телефон. Лэнгдон услышал в трубке хриплый голос:

— Что мне надо, профессор? — Она спокойно захлопнула телефон и уставилась на Лэнгдона. — Для начала перестаньте называть меня «сэр».

Лэнгдон потрясенно воззрился на Сато:

— Мэм… примите мои извинения. Связь здесь плохая, и…

— Связь нормальная, профессор, — осадила его Сато. — А вот вранья я не потерплю.

Глава 17

Директор Иноуэ Сато была кошмарным созданием: худющая свирепая бестия ростом с большую куклу — четыре фута десять дюймов, — с кожей, похожей на покрытый лишайником гранит: директор страдала витилиго, нарушением пигментации. Мятый синий костюм висел на ней как на вешалке, а расстегнутый воротник ничуть не скрывал жуткого шрама во всю шею. Сослуживцы шутили, что забота Сато о своем внешнем виде проявлялась лишь в регулярном выщипывании густых усов.

Иноуэ Сато возглавляла Службу безопасности ЦРУ больше десяти лет. Комбинация необычайного интеллекта и поразительно тонкой интуиции придавала ей такую самонадеянность, что любой, кто не умел творить чудеса, в ее присутствии поджимал хвост. Даже рак гортани не вышиб Сато из седла. Битва с болезнью стоила ей месяца отсутствия на службе, половины голосового аппарата и трети от общей массы тела, но в офис она вернулась как ни в чем не бывало.

Иноуэ Сато была непобедима.

Роберт Лэнгдон предположил, что не он первый принял ее голос за мужской, однако директор по-прежнему буравила его злым взглядом.

— Еще раз прошу меня простить, мэм, — сказал Лэнгдон. — Я еще не разобрался, что к чему. Меня заманил в Вашингтон какой-то человек, якобы похитивший Питера Соломона. — Он достал из кармана факс. — Вот что мне прислали утром. Я записал номер самолета, на котором летел. Если позвонить в федеральное управление авиации, можно выйти на хозяина…

Сато выхватила у Лэнгдона листок и, не читая, сунула в карман.

— Профессор, это расследование веду я, поэтому прошу вас молчать, если не спрашивают.

Сато развернулась к начальнику полиции.

— Андерсон, — сказала она, сверля его крошечными черными глазками, — объясните мне, что здесь происходит. Охранник у восточных ворот сказал, что вы нашли на полу ампутированную кисть руки. Это правда?

Андерсон отступил и показал директору Сато обнаруженный предмет.

— Да, мэм, буквально несколько минут назад.

Она посмотрела на руку как на ненужную тряпку.

— Почему вы не доложили об этом, когда я позвонила?

— Я… думал, вы в курсе.

— Не лгите.

Андерсон сник под ее взглядом, но его голос прозвучал уверенно:

— Мэм, все под контролем.

— Сомневаюсь, — столь же уверенно возразила Сато.

— Криминалисты уже едут. Преступник мог оставить отпечатки пальцев.

Сато недоверчиво поджала губы.

— Раз ему хватило ума пройти мимо вашей охраны, спрятав человеческую руку, то вряд ли он оставил отпечатки.

— Да, но я обязан провести расследование.

— Я освобождаю вас от этой обязанности и беру ее на себя.

Андерсон оцепенел.

— Разве это прерогатива СБ?

— Конечно. Под угрозой национальная безопасность.

«Рука Питера и национальная безопасность?» — подумал Лэнгдон, ошарашенно следя за их разговором. Он понял, что его главная цель — найти Питера — не совпадает с целью Сато. Директора СБ ЦРУ заботило совсем другое.

Андерсон тоже растерялся.

— Национальная безопасность, говорите? При всем уважении, мэм…

— Насколько мне известно, — перебила его Сато, — я выше вас по званию. Предлагаю вам делать то, что велено, — и без лишних вопросов.

Андерсон кивнул и судорожно сглотнул.

— Хорошо, но не стоит ли снять отпечатки хотя бы с самой руки — подтвердить, что это рука Питера Соломона?

— Я это подтверждаю, — вмешался Лэнгдон, чувствуя тошнотворную уверенность в своей правоте. — Я узнаю перстень… и руку. — Он умолк. — А вот татуировок раньше не было. Полагаю, их накололи недавно.

— Что? — Впервые с минуты своего прибытия Сато выглядела растерянной. — Рука татуирована?

Лэнгдон кивнул:

— На большом пальце венец, на указательном — звезда.

Сато вынула из кармана очки и, точно акула, стала кругами приближаться к руке.

— Хотя подушечки остальных пальцев не видны, — добавил Лэнгдон, — на них тоже есть изображения.

Директор СБ подозвала к себе начальника полиции Капитолия:

— Андерсон, посмотрите.

Он осторожно опустился на колени рядом с рукой и приник щекой к полу, заглядывая под прижатые к ладони пальцы.

— Он прав, мэм. На всех пальцах имеются татуировки, но я не вижу…

— Солнце, фонарь и ключ, — выдавил Лэнгдон.

Сато окинула его оценивающим взглядом.

— И откуда вам это известно?

Лэнгдон бросил на нее ответный взгляд.

— Изображение человеческой руки с отметками на кончиках пальцев — очень древний символ. Его называют «Рука мистерий».

Андерсон поднялся на ноги.

— У этой штуки есть название?!

Лэнгдон кивнул.

— Да, это один из самых тайных знаков древности.

Сато вскинула голову.

— Тогда позвольте спросить, что он делает посреди Капитолия?

«Кошмар продолжается…» — подумал Лэнгдон.

— По традиции, мэм, это приглашение.

— Приглашение… куда? — вопросила директор СБ.

Лэнгдон еще раз взглянул на татуированные символы.

— Вот уже много веков Рука мистерий служит своеобразной повесткой. По сути, это приглашение узнать тайную мудрость, известную лишь избранным.

Сато скрестила на груди тощие руки и черными как уголь глазами впилась в Лэнгдона.

— Что ж, профессор, для человека, который якобы понятия не имеет, зачем он тут… вы неплохо справляетесь.

Глава 18

Кэтрин Соломон накинула белый халат и начала свой обычный «обход», как называл это Питер. Словно заботливая мать, проверяющая, уснул ли ребенок, она заглянула в технический отсек: водородная энергетическая установка спокойно работала, на подставках покоились запасные резервуары.

Кэтрин прошла по коридору в хранилище данных. В кондиционируемой камере безмятежно гудели два резервных голографических накопителя. «Вся моя работа», — подумала Кэтрин, глядя на них сквозь трехдюймовое ударопрочное стекло. Голографические накопители (в отличие от своих предшественников размером с холодильник) больше походили на две аудиоколонки — каждая на своем пьедестале. Они содержали одинаковую информацию и постоянно синхронизировались. Как правило, такую систему резервного хранения данных рекомендуют устанавливать вне рабочего места — на случай землетрясения, пожара или кражи, — однако Кэтрин и Питер сошлись на том, что секретность превыше всего. За пределами этих стен информация могла попасть в чужие руки.

Убедившись, что все функционирует как надо, Кэтрин вернулась к началу коридора и вдруг увидела нечто странное: в противоположном конце лаборатории что-то светилось. Она поспешила туда и с удивлением заметила сияние, исходившее из-за плексигласовой стены аппаратной комнаты.

«Он здесь!»

Кэтрин подлетела к двери и распахнула ее.

— Питер! — крикнула она, вбегая в аппаратную.

Сидевшая за терминалом пухленькая женщина резко подскочила.

— Господи, Кэтрин! Вы меня напугали!

Триш Данн — единственная, кому позволяли здесь находиться, — была специалистом по анализу метасистем и редко работала по выходным. Перед выходом на работу двадцатишестилетняя рыжеволосая девушка подписала документ о неразглашении, достойный КГБ. Сегодня она анализировала данные, сидя перед плазменной стеной — огромным плоским монитором, который будто бы привезли из центра управления полетами НАСА.

— Простите, — сказала Триш, — я не знала, что вы так рано. Думала закончить до вашего с Питером приезда.

— Вы с ним говорили? Он опаздывает и не берет трубку.

Триш покачала головой.

— Наверное, еще не разобрался с новым айфоном.

«Хорошо, хоть кто-то из нас еще может шутить».

Тут Кэтрин на ум пришла новая мысль.

— Вообще-то хорошо, что вы здесь. Поможете мне в одном деле?

— Видно, это поважнее футбола.

Кэтрин сделала глубокий вдох.

— Не знаю, как это объяснить, но сегодня днем мне рассказали странную историю…

Эта история явно выбила Кэтрин из колеи. В обычно спокойных серых глазах читалась тревога, и она уже трижды заправила волосы за уши — «тревожный маячок», как говорила Триш.

«Блестящий ученый и никудышный игрок в покер».

— По мне, так это скорее вымысел, древняя легенда… — продолжала Кэтрин. — И все же… — Она опять убрала прядь за ухо.

— И все же?

Вздох.

— И все же сегодня из надежного источника я узнала, что это правда.

— Та-ак…

«Ну и куда же мы клоним?» — подумала Триш.

— Я хочу поговорить об этом с Питером, но сначала попрошу вас о помощи. Мне интересно, не упоминается ли эта легенда где-нибудь в мировой истории.

— Во всей истории человечества?

Кэтрин кивнула:

— Да, в любой стране, на любом языке, в любое время.

«Странная просьба, — подумала Триш, — впрочем, выполнимая». Десять лет назад это было невозможно, но сегодня благодаря Интернету и непрекращающейся оцифровке материалов крупнейших библиотек и музеев выполнить просьбу Кэтрин не составляло большого труда: хватило бы сравнительно простой поисковой системы, множества переводящих модулей и нескольких тщательно подобранных ключевых слов.

— Запросто! — ответила Триш.

Для некоторых исследований Кэтрин требовались отрывки из древних писаний, поэтому Триш частенько разрабатывала для сканера специальные модули, способные переводить тексты с неизвестных языков на английский. Должно быть, Триш была единственным специалистом по метасистемам, писавшим программы-переводчики с оптическим распознаванием символов древнефризского, когурё или аккадского.

Эти модули несомненно бы пригодились, однако для создания эффективного «паука» важнее всего было подобрать ключевые слова.

«Запрос должен быть уникальным, но не чересчур строгим».

Кэтрин опередила Триш и уже записывала на листок возможные фразы. Немного подумав, она добавила еще несколько слов и протянула листок Триш:

— Вот.

Та ознакомилась со списком и удивленно распахнула глаза. Безумие какое-то, а не легенда!

— Надо найти все эти фразы?! — Одно слово Триш вообще видела впервые. Это хоть английский? — Они должны встречаться в одном документе? Так и ввести, дословно?

— Давайте попробуем.

Триш воскликнула бы «Невозможно!», однако пользоваться этим словом в лаборатории строго воспрещалось: Кэтрин считала, что его опасно произносить там, где априори ложные представления подчас оказывались истинной правдой. Однако Триш Данн сомневалась, что поиск по ключевым фразам попадет в эту категорию.

— Сколько вам нужно времени? — спросила Кэтрин.

— Несколько минут на написание и запуск «паука». А потом минут пятнадцать на поиски.

— Всего-то? — удивилась Кэтрин.

Триш кивнула. Обычной поисковой машине потребовался бы целый день, чтобы прошерстить всю интернет-вселенную, найти новые документы, переварить и добавить в поисковую базу их содержание, но Триш решила написать совсем другого поискового «паука».

— Программа называется «Делегатор», — объяснила она Кэтрин. — Это не совсем законно, зато быстро. По сути, она приказывает другим поисковым машинам делать за нее всю работу. У большинства баз данных — библиотек, музеев, университетов, правительственных организаций — есть свои поисковики. Мой «паук» найдет их, введет ключевые фразы и попросит выполнить поиск. Таким образом, на нас будут работать тысячи поисковых машин одновременно.

Кэтрин восхищенно кивнула:

— Параллельная обработка данных.

«Тоже своего рода метасистема».

— Я позову вас, если что-нибудь найду.

— Спасибо огромное, Триш. — Кэтрин похлопала ее по плечу и направилась к двери. — Я в библиотеке.

Триш начала писать программу. Создать поискового «паука» было для нее плевым делом, но она не брезговала даже такой работой. Иногда Триш по-прежнему не верила своему счастью — подумать только, работать на Кэтрин Соломон! Для своей начальницы она сделала бы что угодно.

«Ты прошла долгий путь, детка».

Чуть больше года назад Триш ушла из крупной компьютерной корпорации, где работала специалистом по анализу метасистем и чувствовала себя обычным офисным планктоном. В свободное время она выполняла частные заказы и вела блог: «Перспективы применения компьютерного анализа метасистем», хотя вряд ли его кто-нибудь читал. Однажды вечером в ее квартире раздался звонок.

— Триш Данн? — вежливо осведомилась незнакомая женщина.

— Да, с кем я говорю?

— Меня зовут Кэтрин Соломон.

Триш чуть не свалилась со стула. Сама Кэтрин Соломон?!

— Я только что прочитала вашу книгу «Ноэтика: современный подход к древней мудрости» и написала об этом вблоге!

— Да, знаю, — благосклонно ответила собеседница, — потому и звоню.

«Ну конечно…» — подумала Триш, чувствуя себя полной дурой. Даже выдающимся ученым не зазорно почитать о себе в Интернете.

— Ваш блог меня заинтриговал, — сказала Кэтрин. — Я и не знала, что моделирование метасистем так далеко продвинулось.

— Да, мэм, — оторопев, выдавила Триш. — Модели данных — стремительно развивающаяся технология с широкими возможностями применения…

Несколько минут они беседовали о работе Триш, обсуждали ее опыт в анализе, моделировании и прогнозировании роста информационных полей.

— Конечно, ваша книга мне не по зубам, — сказала Триш, — но даже я смогла увидеть, что области наших исследований пересекаются.

— В вашем блоге говорится, что моделирование метасистем может преобразить ноэтику?

— Именно. По-моему, метасистемы в состоянии сделать ноэтику настоящей наукой.

— Настоящей, говорите? — строго переспросила Кэтрин. — А сейчас она какая?

«Черт, вот ляпнула!»

— Э-э, я к тому, что сейчас ноэтика представляется мне скорее… эзотерической.

Кэтрин рассмеялась:

— Не бойтесь, я пошутила. Мне не привыкать к таким комментариям.

«Еще бы», — подумала Триш. Даже Калифорнийский институт ноэтических наук описывал эту область в малопонятных и невразумительных выражениях, называя ноэтику изучением «прямого и непосредственного доступа к знаниям, недоступным нашему разуму и обычным чувствам».

Само слово «ноэтика», как выяснила Триш, происходило от греческого «nous» — «душа, внутреннее знание».

— Словом, меня заинтересовали ваши разработки в области метасистем, — подытожила Кэтрин, — и перспективы их использования в моем проекте. Предлагаю встретиться, если вы не против. Я была бы очень признательна вам за консультацию.

«Кэтрин Соломон хочет проконсультироваться у меня?! А завтра Мария Шарапова спросит, как лучше держать ракетку…»

На следующий день к дому Триш подъехал белый «вольво». Из него вышла приятная хрупкая женщина в синих джинсах. Триш тут же почувствовала себя карлицей.

«Умная, богатая и стройная — где справедливость?»

Но скромность и простота Кэтрин быстро обезоружили Триш. Женщины устроились на веранде, с которой открывался чудесный вид.

— Потрясающе! — восхитилась Кэтрин.

— Спасибо. Мне повезло, еще в университете я написала одну программу и вовремя ее запатентовала.

— Программу для работы с метасистемами?

— Скорее, с их предшественником. После 11 сентября правительство перехватывало и анализировало огромные потоки информации — переписку частных лиц, звонки по мобильным телефонам, факсы, тексты, сайты… Все, посредством чего могли общаться террористы. И я написала программу, которая позволяла использовать эту информацию другим способом… как источник дополнительных разведданных. — Триш улыбнулась. — В общем, моя программа позволила измерить температуру нации.

— То есть?

Триш рассмеялась:

— Знаю, звучит дико, но программа, в сущности, измеряла эмоциональный накал Америки, служила своеобразным барометром коллективного сознания.

Триш объяснила, как судить о «настроении» страны по ее информационному полю, основываясь на повторяемости определенных ключевых слов и эмоциональных индикаторов. В спокойные времена язык эмоциональностью не отличается, в напряженные — наоборот. В случае террористических актов правительство может измерять перемены в американской «психике» и вводить президента в курс дела.

— Невероятно, — сказала Кэтрин, поглаживая подбородок. — То есть, по сути, вы исследуете все население страны… как единый организм.

— Точно. Как метасистему — единое образование, определяемое суммой компонентов. Человеческое тело, например, состоит из миллионов клеток, у каждой разные свойства и задачи, но все вместе они образуют единый организм.

Кэтрин оживленно закивала:

— Косяк рыб, птичья стая… Все особи двигаются, как один. Мы называем это конвергенцией, или сцепленностью.

Триш почувствовала, что ее знаменитая гостья начинает понимать, как использовать метасистемы в своих исследованиях.

— Моя программа, — продолжила Триш, — была призвана помочь правительственным организациям лучше справляться с национальными бедствиями — пандемиями, терроризмом, природными катаклизмами. — Она помолчала. — Конечно, всегда есть риск, что этой информацией воспользуются для дурных целей: к примеру, можно сделать «снимок» общественных настроений и предсказать результаты выборов или состояние фондового рынка на момент открытия биржи…

— Впечатляет.

Триш указала на огромный особняк:

— Да, правительство тоже так подумало.

Серые глаза Кэтрин сосредоточились на ее лице.

— Триш, а как же нравственная дилемма?

— В смысле?

— Вы создали программу, которой могут злоупотребить. Ее владельцы имеют доступ к секретной информации. Вас не мучили сомнения?

Триш даже не моргнула.

— Нет, нисколько. Моя программа ничем не отличается от… ну, скажем, от летного тренажера: одни учатся пилотировать самолеты, чтобы оказывать первую помощь жителям развивающихся стран, а другие — чтобы врезаться в небоскребы. Знание — это инструмент, который можно использовать как во благо, так и во зло.

Кэтрин с одобрительным видом откинулась на спинку скамейки.

— Тогда позвольте задать вам гипотетический вопрос.

Триш вдруг почувствовала, что их разговор превратился в собеседование.

Кэтрин нагнулась, подняла с земли крошечную песчинку и показала ее Триш:

— Насколько я понимаю, суть ваших исследований в том, чтобы определить вес всего песка на пляже… взвесив одну-единственную песчинку.

— Да, в целом так.

— Как вы знаете, у этой песчинки есть масса, пусть даже очень незначительная…

Триш молча кивнула.

— Стало быть, она обладает и силой притяжения. Опять же, очень слабой, но все-таки.

— Верно.

— А теперь представьте, — сказала Кэтрин, — что триллионы таких песчинок собрали вместе и они образуют… скажем, луну. Тогда общей силы их притяжения хватит на то, чтобы вызывать приливы и отливы на нашей планете.

Триш не понимала, куда клонит Кэтрин, но то, что она слышала, ей нравилось.

— А теперь представьте, что у мысли… у любой, самой крошечной идеи, возникшей в вашем мозгу… есть масса. Что мысль материальна и имеет измеримую массу. Крошечную, разумеется, но тем не менее. Какие выводы можно сделать?

— Ну, если говорить гипотетически, то напрашивается очевидный вывод: раз у мысли есть масса, то она обладает силой притяжения и может притягивать предметы.

Кэтрин улыбнулась:

— Совершенно верно. Идем дальше: что, если тысячи людей сосредоточатся на одном и том же? Все эти мысли начнут сливаться в одну, и ее совокупная масса будет расти. А значит, будет расти и сила притяжения.

— И?

— То есть… если достаточное количество людей будет думать об одном и том же, сила притяжения этой мысли станет осязаемой… Превратится в реальную силу. — Кэтрин подмигнула. — И окажет ощутимое влияние на материальный мир.

Глава 19

Директор Иноуэ Сато буравила взглядом Лэнгдона и переваривала новую информацию.

— Преступник велел вам открыть древний портал? И что прикажете с этим делать, профессор?

Лэнгдон беспомощно пожал плечами. Его опять мутило, и он старался не смотреть на отрезанную руку друга.

— Именно так… Я должен открыть древний портал, спрятанный где-то в этом здании. Я ответил, что знать не знаю ни о каком портале.

— Тогда с чего он взял, что вы сумеете его найти?

— Ясно же, он спятил!

«Еще он сказал, что Питер укажет путь».

Лэнгдон посмотрел на вытянутый палец Питера и содрогнулся при мысли о садистской игре слов.

«Питер укажет путь».

Профессор уже посмотрел, куда указывал палец — на купол. Портал наверху? Безумие!

— О моем приезде в Вашингтон знал только один человек, — сказал Лэнгдон. — Тот, кто мне звонил. Стало быть, вас известил он же. Рекомендую…

— Мои источники — не ваше дело, — перебила его Сато. — В настоящий момент моя первейшая задача — сотрудничать с этим человеком, и вы единственный, кто может раздобыть для него желаемое.

— А моя первейшая задача — найти друга, — раздраженно ответил Лэнгдон.

Сато вздохнула, явно теряя терпение.

— Если мы хотим найти Питера Соломона, то у нас может быть только один план действий, профессор, — выполнить требования человека, которому известно его местонахождение. — Сато посмотрела на часы. — Время идет. Надо как можно скорее выполнить требование преступника.

— Что?! — изумленно спросил Лэнгдон. — Вы предлагаете найти и открыть древний портал? Нет никакого портала, директор Сато! Он ненормальный!

Она приблизилась к профессору вплотную.

— Позвольте заметить… сегодня утром ваш «ненормальный» ловко обманул двух относительно неглупых людей. — Она перевела взгляд с Лэнгдона на Андерсона. — Грань между безумием и гениальностью очень тонка. Рекомендую проявить немного уважения к этому человеку.

— Он отрезал руку моему другу!

— Вот именно. Вряд ли это поступок неуверенного в своих действиях человека. Больше того, профессор, он твердо убежден, что вы можете ему помочь. Он заманил вас в Вашингтон — для этого у него должна быть веская причина.

— Питер якобы сказал ему, что я могу открыть портал! Вот и вся причина, — возразил Лэнгдон.

— И зачем Питеру было лгать?

— Уверен, он ничего подобного не говорил. А если и сказал, то под давлением. Он был растерян… или напуган.

— Верно. Называется «допрос с пристрастием» — весьма эффективный метод, между прочим. Едва ли мистер Соломон стал бы лгать. — Сато говорила тоном человека, не понаслышке знающего о таких допросах. — Он объяснил, почему Питер назвал именно вас?

Лэнгдон покачал головой.

— Профессор, судя по вашей репутации, у вас с Питером много общих интересов — тайны, эзотерика, мистицизм и прочее. За время вашего знакомства он ни разу не говорил о каком-нибудь тайном вашингтонском портале?

Лэнгдон не мог поверить, что этот вопрос задает ему высокопоставленный сотрудник ЦРУ.

— Никогда. Мы с Питером беседовали о многих загадочных явлениях, но, поверьте, я бы посоветовал ему обратиться к врачу, упомяни он какой-нибудь древний портал. Тем более ведущий к Мистериям древности.

Сато насторожилась.

— Простите? Так этот человек уточнил, куда именно ведет портал?

— Да, хотя в этом не было нужды. — Лэнгдон указал на руку. — Рука мистерий — торжественное приглашение пройти сквозь мистические врата и познать древнюю мудрость, так называемые Мистерии древности… или утраченную мудрость всех времен.

— Значит, вы все-таки имеете представление о том, что за тайна здесь якобы скрыта.

— Эта «тайна» известна многим историкам.

— Тогда с чего вы взяли, что портал не существует?

— При всем уважении, мэм… Полагаю, вы слышали о Фонтане вечной молодости и о Шангри-ла, но это еще не значит, что они есть на самом деле.

Их перебил громкий треск андерсоновской рации.

— Шеф!

Андерсон рванул рацию с пояса.

— Слушаю.

— Сэр, мы обыскали всю территорию и не нашли никого, кто бы соответствовал описанию. Какие будут распоряжения?

Андерсон украдкой поглядел на Сато, ожидая упреков, но той словно было все равно. Он отошел от директора СБ и Лэнгдона, что-то тихо бормоча в рацию.

Сато не сводила глаз с профессора.

— Хотите сказать, тайна, сокрытая в Вашингтоне, — вымысел?

Лэнгдон кивнул:

— Очень старый миф. Легенда о Мистериях древности даже старше христианства, ей несколько тысяч лет.

— И о ней до сих пор помнят?

— Как и о многих других чудесах.

Лэнгдон частенько напоминал студентам, что в большинстве современных религий есть истории, не выдерживающие научной проверки: от Моисея, перед которым расступилось Красное море… до Джозефа Смита, при помощи волшебных очков переведшего Книгу Мормона с золотых пластин, найденных на севере штата Нью-Йорк.

«Широкое признание какой-либо идеи еще не говорит о ее реалистичности».

— Понятно. Ну и что собой представляют… эти Мистерии древности?

Лэнгдон вздохнул.

«Пара недель найдется?»

— Если коротко, Мистерии древности — это собрание тайных знаний, накопленных в давние времена. Здесь есть любопытный аспект: тайные знания якобы наделяют допущенных к ним сверхъестественной силой, дремлющей в человеке. Адепты давали клятву о неразглашении этой мудрости, поскольку она якобы обладает огромной силой и опасна для непосвященных.

— Почему?

— А почему мы прячем от детей спички? В умелых руках огонь дарит свет… в неумелых — несет разрушение.

Сато сняла очки и внимательно посмотрела на Лэнгдона.

— Как по-вашему, профессор, информация такой силы действительно существует?

Роберт не знал, как лучше ответить. Мистерии древности представляли собой величайший парадокс в области научных исследований Лэнгдона. Любой мистический культ основывается на идее, что существует некая тайная мудрость, способная наделить человека сверхъестественной, почти божественной, силой: к примеру, с помощью карт таро и Книги перемен можно научиться предсказывать будущее, Философский камень якобы дарит бессмертие, действенные магические заклинания известны последователям Викки… Список продолжался до бесконечности.

Как исследователь, Лэнгдон не отрицал исторического наследия этих культов. Огромное количество документов и произведений искусства действительно указывало на существование некой тайной мудрости, скрытой в аллегориях, мифах и символах, дабы только посвященные могли воспользоваться ее силой. Но Лэнгдон — реалист и скептик — в это не верил.

— Вообще-то я скептик, — сказал он Сато. — Ни разу в жизни я не встречал подтверждений тому, что Мистерии древности не просто легенда и не повторяющийся мифологический архетип. Сдается, если бы люди действительно могли творить чудеса, на то были бы доказательства. Пока же история не предоставила нам ни одного человека со сверхъестественными способностями.

Сато приподняла брови.

— Тут я с вами не соглашусь.

Лэнгдон помедлил. В самом деле, для многих верующих такие люди-боги существовали, и самый известный из них — Иисус.

— Надо признать, немало образованных людей верит в чудотворную мудрость, но я не из их числа.

— А Питер Соломон? — спросила Сато, покосившись на отрезанную руку. Лэнгдон этого сделать не смог.

— Соломоны всегда питали страсть ко всему древнему и таинственному.

— Это значит «да»?

— Уверяю вас, даже если Питер Соломон верит в существование Мистерий древности, он вряд ли считает, что к ним ведет некий древний портал. В отличие от своего похитителя Питер знает толк в метафорах и символизме.

Сато кивнула.

— По-вашему, портал — это метафора.

— Конечно, — ответил Лэнгдон. — И очень распространенная — волшебный портал, сквозь который необходимо пройти, чтобы стать просвещенным. Порталы, двери, ворота обычно символизируют ритуал посвящения. Искать такой портал на Земле — все равно что пытаться найти райские врата.

Сато на секунду задумалась.

— Однако похититель мистера Соломона уверен, что вы можете открыть реально существующий портал.

Лэнгдон вздохнул:

— Он допустил обычную для фанатиков ошибку — перепутал метафору с реальностью.

Точно так же начинающие алхимики напрасно бились над превращением свинца в золото, не понимая, что это метафора открытия истинных человеческих возможностей: серый, невежественный разум превращается в просветленный.

Сато указала на руку.

— Если преступник хочет, чтобы вы открыли портал, почему он просто не скажет вам, где его найти? К чему весь этот театр? Зачем татуированная рука?

Лэнгдон и сам задавался этим вопросом, и ответ был удручающий.

— По-видимому, похититель высокообразован, хотя и неуравновешен психически. Рука мистерий — священное приглашение, которое необходимо вручать в священном месте.

Сато прищурилась.

— Это Ротонда Капитолия, профессор, а не какое-нибудь святилище.

— Вообще-то, мэм, — сказал Лэнгдон, — историки бы с вами не согласились.

В эту минуту Триш Данн сидела перед мерцающей плазменной стеной и заканчивала работу над «пауком», вводя в строку поиска пять ключевых фраз.

«Пустая трата времени».

Без особого оптимизма она запустила «паука» и начала интернет-рыбалку. В поисках точного совпадения ключевые фразы с головокружительной скоростью сравнивались с текстами по всему миру.

Триш, разумеется, было интересно, зачем все это нужно, однако она уже привыкла к тому, что Соломоны никогда ничего не объясняли.

Глава 20

Роберт Лэнгдон с тревогой взглянул на наручные часы: 19:58. На сей раз улыбчивая мордочка Микки-Мауса не слишком-то его ободрила.

«Надо найти Питера. Мы теряем время».

Сато на минутку отлучилась поговорить по телефону, но вскоре вернулась.

— Профессор, я вас задерживаю?

— Нет, мэм, — ответил Лэнгдон, пряча часы под манжету. — Просто я очень волнуюсь за Питера.

— Понимаю. Уверяю вас, лучший способ его спасти — помочь мне понять образ мыслей его похитителя.

Как раз в этом Лэнгдон сомневался, но было ясно, что директор СБ ЦРУ отпустит его, только получив все необходимые сведения.

— Минуту назад вы заявили, что Ротонда — святилище, которое имеет отношение к Мистериям древности…

— Да, мэм.

— Объясните, что вы имеете в виду.

Лэнгдон понял, что должен тщательно отбирать слова и экономить время. Он целыми семестрами читал лекции о мистическом символизме в архитектуре Вашингтона — один только Капитолий насчитывал несметное количество мистических отсылок.

«У Америки есть тайное прошлое».

Всякий раз, когда Лэнгдон рассказывал студентам об американском символизме, их ставило в тупик то, что истинные цели отцов-основателей не имели ничего общего с намерениями современных политиков.

«Судьба, которую прочили Америке, потеряна для истории».

Первоначально столицу этой страны назвали Римом, реку — Тибром, а на ее берегу возвели город храмов и пантеонов, украшенный изображениями великих богов и богинь — Аполлона, Минервы, Венеры, Гелиоса, Вулкана, Юпитера. В центре города, как во многих античных городах, основатели установили египетский обелиск — вечную дань уважения древним. Он был выше даже каирского и александрийского и поднимался в небо на пятьсот пятьдесят пять футов (больше чем на тридцать этажей) — хваля и прославляя полубога, чье имя позже стало названием столицы.

Вашингтон.

Теперь, несколько веков спустя, несмотря на отделение церкви от государства, Ротонда пестрила античными религиозными символами. Ее украшало больше дюжины изображений разных богов — в римском Пантеоне и того меньше. Конечно, в 609 году последний стал христианским храмом, но этот пантеон никто и никогда не переосвящал. Следы его истинной истории оставались у всех на виду.

— Как вам наверняка известно, — сказал Лэнгдон, — Ротонда выстроена по образу и подобию одной из самых почитаемых мистических святынь — храма Весты.

— Вы о весталках? — Сато не верилось, что римские хранительницы очага имеют какое-то отношение к американскому Капитолию.

— Храм Весты в Риме был круглым, с отверстием в полу, где непорочные жрицы постоянно поддерживали священный огонь.

Сато пожала плечами:

— Ротонда тоже круглая, но никакой дыры в полу я не вижу.

— Верно, однако долгие годы в самом центре зала было отверстие — именно там, где стоит рука Питера. Сейчас еще можно разглядеть следы ограждения — его установили, чтобы посетители не проваливались в дыру.

— Что? — Сато присмотрелась к полу. — Первый раз слышу.

— Похоже, он прав. — Андерсон указал на выпуклые металлические бляшки в полу, расположенные по кругу, на месте прежних столбов. — Я даже не подозревал, что это такое.

«Вы не одиноки», — подумал Лэнгдон и представил, как тысячи людей, включая известных конгрессменов, каждый день ходят по Ротонде и даже не догадываются, что в былые времена они упали бы под пол — в Крипту Капитолия.

— Дыру заделали, но долгое время посетители могли заглянуть в нее и увидеть костер, горевший внизу.

— Костер? В Капитолии? — удивилась Сато.

— Ну, скорее, факел — вечный огонь, превращавший этот зал в современный храм Весты. В Капитолии была даже весталка — федеральная служащая, именуемая Хранителем Крипты, которая благополучно поддерживала огонь в течение пятидесяти лет, пока — по милости политиков, религиозных деятелей и из-за дыма, якобы наносившего ущерб зданию, — от этого не отказались.

И Андерсон, и Сато не на шутку удивились.

Сегодня единственным напоминанием о священном пламени служила четырехконечная звезда, вмурованная в пол этажом ниже — символ американского вечного огня, однажды пролившего свет знаний на все четыре стороны Нового Света.

— Так вы считаете, что похититель Питера Соломона это знал? — спросила Сато.

— Конечно. И не только это. По всей Ротонде размещены символы, отражающие веру в Мистерии древности.

— Тайная мудрость… — с неприкрытым сарказмом проговорила Сато. — Знания, дарующие человеку божественные способности.

— Да, мэм.

— Не очень-то они соотносятся с христианскими устоями Соединенных Штатов.

— Возможно… Однако это правда. Превращение человека в бога называется «апофеозом». Известно ли вам, что эта тема — превращение человека в бога — ключевой элемент системы символов Ротонды?

— Апофеоз? — всполошился Андерсон, словно услышал что-то знакомое.

«Он тут работает. Он знает», — подумал Лэнгдон и кивнул.

— Да, «апофеоз» дословно переводится как «обожествление». Слово происходит от древнегреческого «apo» — «становиться» и «theos» — «бог».

— «Апофеоз» означает «становиться богом»? — изумленно проронил Андерсон. — Я понятия не имел.

— Я что-то упускаю? — вмешалась Сато.

— Мэм, — сказал Лэнгдон, — самая большая картина в этом здании называется «Апофеоз Вашингтона». На ней изображено превращение Джорджа Вашингтона в бога.

Сато недоверчиво скривилась.

— Не видела я здесь такой картины.

— Еще как видели! — Лэнгдон поднял указательный палец. — Она прямо у вас над головой.

Глава 21

В 1865 году итальянский художник Константино Брумиди закончил «Апофеоз Вашингтона» — фреску площадью четыре тысячи шестьсот шестьдесят четыре квадратных фута на своде капитолийской Ротонды.

Брумиди, прозванный «Микеланджело Капитолия», притязал на Ротонду так же, как Микеланджело притязал на Сикстинскую капеллу: расписав самое обширное полотно зала — то есть его потолок. Как и Микеланджело, многие свои работы Брумиди создал в Ватикане. Однако в 1852-м художник эмигрировал в Америку, предпочтя крупнейшей мировой святыне святыню новую: американский Капитолий, который теперь весь украшен образцами его творчества — от тромплея в коридорах Брумиди до карнизов на потолке в покоях вице-президента. Однако величайшим шедевром живописца принято считать огромную фреску на своде Ротонды.

Роберт Лэнгдон поднял глаза на великолепный потолок. Обычно ему нравилось наблюдать за реакцией студентов на диковинную роспись, однако сегодня он чувствовал себя как в страшном сне, который только предстояло понять.

Директор Сато стояла рядом, подбоченившись, и хмуро разглядывала высокий свод. Ее, по-видимому, обуревали те же чувства, что и многих, кто впервые смотрел на картину в самом сердце Америки.

Полная растерянность.

«Вы не одиноки», — подумал Лэнгдон. Большинству людей «Апофеоз Вашингтона» казался все более странным по мере того, как они присматривались к фреске.

— На центральной панели изображен Джордж Вашингтон, — пояснил Лэнгдон, указав на середину купола. — Как видите, ему прислуживают тринадцать дев, а он, в белых одеждах, возносится на облаке над простыми смертными. Это миг апофеоза… то есть превращения Вашингтона в бога.

Сато и Андерсон промолчали.

— По периметру расположен ряд странных, архаичного вида, изображений: древние боги сообщают нашим отцам-основателям передовые знания. Вот Минерва дарует вдохновение нашим величайшим изобретателям — Бену Франклину, Роберту Фултону и Сэмюэлу Морзе. — Лэнгдон показал на каждого пальцем. — А здесь Вулкан помогает нам построить паровой двигатель. Рядом Нептун показывает, как проложить трансатлантический телеграфный кабель. Здесь изображена Церера, богиня урожая и плодородия (от ее имени происходит английское «cereal», «злаки»); она восседает на механической жатке Маккормика — изобретение этой машины позволило Америке стать мировым лидером в производстве пищевых продуктов. Словом, на этой фреске более чем открыто показано, как люди получают от богов великую мудрость. — Лэнгдон посмотрел на Сато. — Знание — сила, а правильное знание позволяет человеку творить чудеса и уподобиться богу.

Сато перевела взгляд на профессора и задумчиво потерла щеку.

— Чтобы проложить телеграфный кабель, богом быть не нужно.

— В наше время — нет, — ответил Лэнгдон, — но знай Джордж Вашингтон, что люди смогут говорить друг с другом через океаны, летать со скоростью звука и однажды ступят на Луну, он бы решил, что мы стали богами и умеем творить чудеса. Как писал футуролог и фантаст Артур Кларк, «любая достаточно развитая технология неотличима от магии».

Сато в задумчивости поджала губы. Она взглянула на руку, затем подняла глаза к потолку.

— Профессор, вам сказали, «Питер укажет путь», верно?

— Да, мэм, но…

— Андерсон, — Сато отвернулась от Лэнгдона, — можно взглянуть на фреску поближе?

Тот кивнул.

— Да, по периметру свода установлены мостки.

Лэнгдон увидел прямо под фреской крошечные перила и похолодел.

— Вовсе не обязательно туда подниматься…

Лэнгдон уже бывал на этих мостках, когда приехал в Капитолий по приглашению одного сенатора и его жены. В тот день он чуть не упал в обморок от страха: высота была головокружительная, а мостки ненадежные.

— Не обязательно? — вопросила Сато. — Профессор, наш преступник убежден, что в этом зале есть некий портал, способный сделать его богом; на потолке нарисован человек, превращающийся в бога; именно на эту картину указывает кисть Питера Соломона. Вам не кажется, что все так и просит нас подняться к фреске?

— Вообще-то, — вмешался Андерсон, поглядев наверх, — мало кому известно, но в куполе есть шестиугольный люк, который открывается, как портал. Можно заглянуть в него и…

— Постойте, — перебил его Лэнгдон, — вы не понимаете. Преступник имел в виду метафорический портал, которого не существует на самом деле. И фраза «Питер укажет путь» тоже иносказательна. Этот жест — рука с вытянутыми указательным и большим пальцами — известный символ Мистерий древности, он встречается во многих произведениях искусства. К примеру, его можно увидеть на трех самых известных зашифрованных картинах Леонардо да Винчи: «Тайная вечеря», «Поклонение волхвов» и «Иоанн Креститель». Это символ мистической связи человека с Богом.

«Как внизу, так и вверху». Странные слова безумца начали обретать для Лэнгдона смысл.

— Первый раз его вижу, — буркнула Сато.

«Тогда хоть раз включите спортивный канал», — подумал Лэнгдон. Ему всегда было забавно видеть, как профессиональные спортсмены, благодаря Бога за тачдаун или хоумран, воздевают руку к небу. Интересно, многие ли из них догадываются, что это дохристианская традиция признания высшей мистической силы, которая на короткий миг превратила их в бога, способного творить чудеса?

— Видите ли, — сказал Лэнгдон, — до руки Питера в Ротонде Капитолия была другая указующая рука.

Сато посмотрела на него как на ненормального.

— То есть?

Лэнгдон кивнул на ее наладонник.

— Наберите в поисковике «Джордж Вашингтон Зевс».

Сато с недоверчивым видом начала печатать. Андерсон с опаской подошел ближе и заглянул ей через плечо.

Лэнгдон сказал:

— Раньше в Ротонде стояла огромная статуя Джорджа Вашингтона… изображенного в виде бога. Он сидел в той же позе, что и Зевс в Пантеоне: грудь обнажена, в левой руке меч, а правая указывает вверх.

Сато, по-видимому, нашла нужную картинку, потому что Андерсон потрясенно уставился на экран ее блэкберри.

— Погодите, это Джордж Вашингтон?!

— Да, — кивнул Лэнгдон. — В виде Зевса.

— Смотрите, его правая рука в том же положении, что и рука мистера Соломона, — заметил Андерсон.

«Я же говорил, это не случайно».

Когда со статуи работы Горацио Гриноу впервые скинули покрывало, многие шутили, что Вашингтон тянется к небу в отчаянной попытке найти какую-нибудь одежду. Религиозные устои Америки со временем изменились, шутливая критика перешла в нападки, и статую в конце концов заперли в сарае восточного сада. Теперь она нашла приют в Смитсоновском национальном музее американской истории, где у тех, кто видит статую, нет поводов принять ее за последнюю связующую нить со временами, когда отец-основатель этой страны оберегал покой Капитолия подобно богу… подобно Зевсу, стерегущему Пантеон.

Сато набрала чей-то номер — по-видимому, она решила, что сейчас самое время позвонить кому-то из своих людей.

— Что-нибудь узнали? — спросила она. — Понятно. — Сато посмотрела на Лэнгдона, затем на руку. — Это точно? Хорошо, спасиб о.

Она повесила трубку и повернулась к Лэнгдону:

— Мои сотрудники изучили необходимую литературу и подтвердили существование так называемой Руки мистерий с изображениями звезды, солнца, ключа, венца и фонаря на кончиках пальцев. Она действительно символизировала приглашение к познанию тайной мудрости.

— Я рад.

— Зря радуетесь, — отрезала Сато. — Похоже, мы в тупике — пока вы не перестанете скрывать от меня то, что знаете.

— Мэм?..

Сато подошла ближе.

— Мы прошли полный круг, профессор Лэнгдон. Вы не сообщили мне ничего, что не смогли бы выяснить мои сотрудники. Поэтому я повторяю вопрос: зачем похититель заманил вас в Вашингтон? Что в вас такого особенного? Что известно только вам?

— Я же говорил! — сердито ответил Лэнгдон. — Понятия не имею, с какой стати этот полоумный решил, что у меня вообще есть какие-то сведения!

Лэнгдона так и подмывало спросить, откуда Сато узнала о его приезде в Вашингтон, но это они тоже проходили.

«Она не расколется».

— Если бы я знал, что делать дальше, я бы сказал. Но я не знаю. По традиции Руку мистерий протягивал ученику учитель. Затем ученик получал ряд указаний… как добраться до храма, имя учителя, который обучит его… чему-то! Но преступник оставил нам только пять татуировок! Не самая… — Лэнгдон резко умолк.

Сато прищурилась.

— Что такое?

Лэнгдон вновь бросил взгляд на руку. «Пять татуировок». Теперь он понял, что, возможно, ошибался.

— Профессор? — не унималась Сато.

Лэнгдон медленно приблизился к жуткому предмету на полу.

«Питер укажет путь».

— Прежде мне приходило в голову, что похититель мог оставить в руке какую-нибудь вещь — карту, письмо или записку с адресом.

— Нет, — сказал Андерсон, — как видите, пальцы сжаты неплотно, и в ладони ничего нет.

— Верно, — согласился Лэнгдон, — но я подумал… — Он присел на корточки, стараясь заглянуть под пальцы. — Может, преступник писал не на бумаге.

— На коже? — уточнил Андерсон.

Лэнгдон кивнул.

— Ну, есть там что-нибудь? — нетерпеливо спросила Сато.

Он нагнулся еще ниже.

— Угол не тот. Я не могу…

— Ох, да бросьте! — воскликнула Сато, подходя ближе. — Отогните пальцы, и дело с концом!

Андерсон преградил ей путь.

— Мэм! Надо дождаться криминалистов, а уж тогда…

— Мне нужны ответы, — заявила Сато, подходя к руке.

Она села на корточки и отодвинула Лэнгдона в сторону. Тот встал и с недоумением воззрился на директора СБ: Сато вытащила из кармана ручку, осторожно вставила ее под сомкнутые пальцы и по очереди их разогнула. Теперь ладонь была видна целиком.

Сато взглянула на Лэнгдона, и ее тонкие губы тронула улыбка.

— Опять вы оказались правы, профессор.

Глава 22

Меряя шагами лабораторию, Кэтрин Соломон подняла манжету халата и посмотрела на часы. Она была не из тех, кто привык ждать, а сегодня весь ее мир словно бы замер: ни результатов поискового запроса от Триш, ни приезда брата, ни звонка от странного человека, по вине которого ей сейчас было так не по себе.

«Лучше бы он ничего мне не рассказывал», — подумала Кэтрин. Она всегда с большой осторожностью знакомилась с новыми людьми, однако этот человек, которого она видела лишь однажды, сразу завоевал ее доверие.

«Целиком и полностью».

Он позвонил днем, когда Кэтрин, как всегда по воскресеньям, смаковала последние номера научных журналов.

— Мисс Соломон, — прозвучал необычайно приятный мужской голос, — меня зовут Кристофер Аваддон. Я бы хотел переговорить с вами о вашем брате.

— Простите, кто вы? — переспросила она. «Откуда у него номер моего мобильного?»

— Доктор Кристофер Аваддон.

Кэтрин впервые слышала это имя.

Ее собеседник откашлялся, словно ему стало неловко.

— Прошу прощения, мисс Соломон. Я думал, брат вам обо мне рассказывал. Я его врач. Ваш контактный номер он оставил на случай непредвиденных обстоятельств.

У Кэтрин екнуло в груди.

— Что произошло?!

— Наверняка ничего страшного, — поспешил заверить ее врач. — Ваш брат сегодня не явился на прием, и я не могу до него дозвониться. Обычно он всегда предупреждает, если не может прийти, вот я и беспокоюсь. Наверное, не нужно было звонить…

— Нет-нет, спасибо вам за заботу! — Кэтрин лихорадочно пыталась вспомнить, слышала ли она имя этого человека. — Мы с Питером не разговаривали со вчерашнего утра, но он скорей всего просто забыл включить телефон. — Кэтрин недавно подарила ему новый айфон, однако Питер до сих пор толком не разобрался в его функциях. — Значит, вы его врач?

«Питер скрывает, что болен?»

В трубке воцарилась гнетущая тишина.

— Ох, извините, пожалуйста… Очевидно, я только что допустил непростительную профессиональную ошибку, позвонив вам. Мистер Соломон говорил, что вам известно о его визитах ко мне, но теперь я вижу, что это не так.

«Мой брат солгал своему врачу?»

Кэтрин не на шутку разволновалась.

— Он болен?

— Простите, мисс Соломон, врачебная тайна не позволяет мне обсуждать с кем-либо здоровье вашего брата. И уж конечно, не следовало говорить вам, что он мой пациент. На этом давайте попрощаемся, но, если он выйдет на связь, передайте, чтобы сразу же мне позвонил.

— Постойте! — воскликнула Кэтрин. — Умоляю, скажите, что с ним такое?

Доктор Аваддон вздохнул, коря себя за допущенную ошибку.

— Мисс Соломон, не стоит огорчаться… хотя я прекрасно вас понимаю. Не волнуйтесь, с вашим братом все хорошо. Он только вчера был у меня.

— Вчера? А следующий визит назначен на сегодня? Выходит, это серьезно.

Доктор тяжело вздохнул.

— Давайте подождем еще чуть-чуть, прежде чем…

— Я еду к вам, — перебила его Кэтрин. — Где вы находитесь?

Тишина.

— Доктор Аваддон? Я и сама найду ваш адрес, но будет проще, если вы мне его продиктуете. В любом случае я скоро приеду.

Он помолчал.

— Если мы встретимся, мисс Соломон, будьте добры, не говорите об этом брату, пока мне не представится шанс объяснить свою оплошность.

— Хорошо.

— Благодарю. Мой офис в районе Калорама-Хайтс. — Он назвал адрес.

Через двадцать минут Кэтрин Соломон уже колесила по величавым улицам престижного жилого района. Сначала она позвонила на все номера брата — безрезультатно. Ее не так уж волновало, где сейчас Питер, но весть о том, что он тайно посещает врача, обеспокоила Кэтрин не на шутку.

Наконец отыскав нужный дом, Кэтрин растерялась.

«И здесь находится кабинет врача?»

Вход в роскошный особняк преграждали кованые ворота, оборудованные камерами; за воротами простиралась обширная зеленая лужайка. Кэтрин притормозила, чтобы уточнить адрес. Одна из камер тут же повернулась в ее сторону, и в следующий миг ворота распахнулись. Кэтрин осторожно подъехала к дому и остановила машину у гаража на шесть машин, рядом с длинным лимузином.

«Ничего себе врач!..»

Она вышла из машины. В ту же секунду входная дверь особняка отворилась, и на пороге возник элегантный мужчина. Он был красив, необычайно высок и довольно молод — по голосу Кэтрин решила, что он старше. Тем не менее доктор выглядел изысканно и отличался лоском, какой обычно свойственен мужчинам в возрасте, — безупречный костюм с галстуком, идеально уложенные светлые волосы…

— Мисс Соломон, я доктор Кристофер Аваддон, — произнес он легким, воздушным шепотом.

Они пожали друг другу руки — кожа у него была мягкая и ухоженная.

— Кэтрин Соломон, — представилась она, стараясь не смотреть на его чересчур гладкое и загорелое лицо.

«Он что, мажется тональным кремом?»

С растущей тревогой она вошла в роскошно обставленный холл. Откуда-то звучала классическая музыка, и пахло так, словно где-то курили фимиам.

— У вас очень красиво, — сказала Кэтрин, — но я ожидала увидеть более рабочую обстановку.

— Мне повезло, я могу работать дома. — Доктор Аваддон пригласил ее в гостиную и подвел к камину, в котором потрескивал огонь. — Чувствуйте себя как дома. Я заварил чай — сейчас принесу, и мы с вами побеседуем. — Он ушел на кухню.

Кэтрин Соломон не села. Она научилась доверять женской интуиции, и что-то в этом доме было неладно — по спине даже побежали мурашки. Гостиная, обставленная антиквариатом, совершенно не походила на приемную врача. На стенах висели картины со странными античными сюжетами. Кэтрин остановилась перед большим полотном с тремя грациями — их обнаженные тела были выписаны яркими, живыми красками.

— Это Майкл Паркс, масло. — Доктор Аваддон бесшумно возник за ее спиной, неся поднос с горячим чаем. — Сядем у камина? — Он жестом предложил ей кресло. — У вас нет причин нервничать.

— Я не нервничаю, — слишком быстро ответила Кэтрин.

Он тепло улыбнулся.

— Видите ли, это моя работа — чувствовать, когда люди нервничают.

— Простите?

— Я психиатр, мисс Соломон. Это моя профессия. Ваш брат ходит ко мне уже больше года. Я его лечащий врач.

Кэтрин недоуменно воззрилась на доктора.

«Мой брат лечится у психиатра?»

— Часто пациенты не желают афишировать лечение такого рода. Я допустил грубую ошибку, позвонив вам, но в свое оправдание могу сказать, что ваш брат сбил меня с толку.

— Я… я понятия не имела.

— Простите, что заставил вас понервничать, — с искренним сожалением проговорил доктор Аваддон. — Кстати, я заметил, что вы приглядываетесь к моему лицу. Да, я пользуюсь косметикой. — Он смущенно потрогал щеку. — У меня кожная болезнь, которую я предпочитаю скрывать. Обычно крем наносит жена, но, когда она в отъезде, приходится полагаться на собственные неумелые руки.

Кэтрин кивнула, не в силах вымолвить ни слова от стыда.

— А эти чудесные волосы, — он тронул свою пышную шевелюру, — парик. Кожная болезнь затронула волосяные луковицы, и все мои волосы сбежали с корабля. — Доктор пожал плечами. — Наверное, тщеславие — мой единственный грех: чересчур много внимания уделяю внешности.

— В таком случае мой грех — невоспитанность.

— Что вы! — Аваддон обезоруживающе улыбнулся. — Начнем, пожалуй, с чая?

Они устроились у камина, и Аваддон взялся за чайник.

— Ваш брат приучил меня пить чай во время наших встреч. Он говорит, все Соломоны — большие любители чая.

— Да, семейная традиция, — кивнула Кэтрин. — Черный, пожалуйста.

Несколько минут они пили чай и разговаривали о пустяках, но Кэтрин не терпелось узнать о брате.

— Так почему Питер вас посещает? — спросила она.

«И почему он не сказал об этом мне?» Да, на долю Питера выпало немало горя — в юности он потерял отца, а потом, с перерывом в пять лет, похоронил единственного сына и мать. Однако он всегда отыскивал способ не отчаиваться и жить дальше.

Аваддон отпил чаю.

— Ваш брат обратился ко мне, потому что может мне доверять. Я для него не просто врач, нас связывают более тесные узы. — Он кивнул на стену, где висел какой-то документ в рамочке, похожий на диплом. Кэтрин разглядела двуглавого феникса.

— Вы масон?

«Да еще и самой высокой степени!»

— Видите ли, мы с Питером в некотором роде братья.

— Вы, наверно, совершили что-то выдающееся, раз вас посвятили в тридцать третий градус.

— Не совсем, — ответил Аваддон. — Мне досталось немалое наследство, и я часто поддерживаю масонские благотворительные фонды.

Теперь Кэтрин поняла, почему ее брат так доверяет молодому врачу.

«Масон с большим состоянием, вдобавок меценат и интересуется историей.

Похоже, у доктора Аваддона было много общего с ее братом.

— Когда я спросила, почему мой брат вас посещает, я имела в виду немного другое: не то, почему он выбрал именно вас, а зачем ему вообще понадобились услуги психиатра?

Доктор Аваддон улыбнулся:

— Да, я понял. Просто хотел вежливо уйти от ответа. Мне нельзя обсуждать с вами дела моего пациента. — Он замолчал. — Однако, должен признать, я несколько озадачен. Почему он скрывает от вас наши беседы? Ведь они имеют непосредственное отношение к вашей работе.

— К моей работе?! — воскликнула Кэтрин, пойманная врасплох.

«Брат рассказал кому-то о моих экспериментах?»

— Недавно ваш брат советовался со мной насчет психологических последствий, которые могут иметь ваши недавние открытия.

Кэтрин чуть не поперхнулась чаем.

— В самом деле?.. Удивительно, — выдавила она.

«Неужели Питер проболтался о моей работе своему психиатру?»

В целях соблюдения секретности брат и сестра договорились, что ни в коем случае и ни с кем не станут обсуждать происходящее в лаборатории. Мало того, на строгой конфиденциальности настаивал именно Питер.

— Мисс Соломон, вы, разумеется, понимаете, что ваш брат очень беспокоится, какой эффект произведут ваши исследования, когда о них узнает весь мир. Питер приезжал ко мне обсудить возможные последствия…психологического характера.

— Понятно, — ответила Кэтрин. Чашка в ее руках слегка дрожала.

— Мы с Питером поднимали сложные вопросы: что случится с людьми после того, как великие тайны мироздания наконец будут открыты? Что произойдет, если то, что многие принимали на веру, окажется фактом? Или, напротив, вымыслом? Не лучше ли оставить некоторые вопросы без ответа?

Кэтрин не верила собственным ушам, однако старалась не дать воли чувствам.

— Доктор Аваддон, поймите меня правильно, я бы предпочла не обсуждать с вами мою работу. Я не собираюсь оглашать результаты исследований, и до поры до времени мои открытия надежно спрятаны в лаборатории.

— Интересно… — Аваддон в задумчивости откинулся на спинку кресла. — Так или иначе, я посоветовал вашему брату прийти сегодня, потому что вчера у него произошел срыв. В таких случаях я обычно прошу клиентов…

— Срыв? — Сердце Кэтрин забилось быстрее. — То есть нервный? — Ее брат никогда не страдал нервными расстройствами.

— Я вижу, что огорчил вас, — ласково обратился к ней Аваддон. — Простите меня. Учитывая неловкие обстоятельства, мне понятно ваше желание получить ответы на тревожащие вас вопросы.

— Мои желания тут ни при чем. Родных, кроме брата, у меня нет. Никто не знает его лучше, чем я, так что если вы расскажете, что стряслось, я постараюсь вам помочь. Мы оба хотим Питеру только добра.

На несколько секунд доктор Аваддон умолк, а затем медленно закивал, словно признавая правоту Кэтрин. Наконец он проговорил:

— Мисс Соломон, видите ли, если я решу поделиться с вами этой информацией, то лишь потому, что ваши догадки могут помочь в лечении Питера.

— Разумеется.

Аваддон подался вперед и оперся локтями на колени.

— Мисс Соломон, с тех пор, как ваш брат начал ко мне ходить, я заметил, что в глубине души он постоянно борется с чувством вины. Я никогда не давил на него — Питер приходит не для этого. И все-таки вчера, по ряду веских причин, я задал ему этот вопрос. — Аваддон посмотрел Кэтрин в глаза. — Ваш брат излил мне душу — весьма неожиданно и бурно. Он наговорил такого, чего я не ожидал услышать. В частности, он подробно описал события того вечера, когда убили вашу мать.

«Канун Рождества — почти десять лет назад. Она умерла у меня на руках».

— По словам Питера, вашу мать убил грабитель, искавший в доме некий предмет.

— Так и было.

Аваддон смерил ее испытующим взглядом.

— И Питер застрелил того человека.

— Верно.

Аваддон погладил подбородок.

— А вы помните, что именно искал грабитель?

Вот уже десять лет Кэтрин тщетно пыталась об этом забыть.

— Да, ему была нужна какая-то вещь, но никто из нас не понимал, о чем он говорил. Его требования не имели никакого смысла.

— Ну, для вашего брата они имели смысл.

— Что? — Кэтрин резко выпрямилась.

— Если верить вчерашнему рассказу, Питер точно знал, что именно нужно грабителю, но не захотел расстаться с этой вещью, вот и сделал вид, будто ему ничего не известно.

— Бред! Питер не мог это знать. Грабитель нес какую-то околесицу!

— Любопытно… — Доктор Аваддон сделал несколько пометок в блокноте. — Как я уже сказал, ваш брат заявил, что знал обо всем. Он считает, если бы пошел на условия грабителя, ваша мать осталась бы жива. Эта мысль — корень всех его мучений.

Кэтрин потрясла головой.

— Безумие…

Аваддон огорченно понурил голову.

— Мисс Соломон, благодарю вас за информацию. Как я и боялся, ваш брат сейчас немного оторван от реальности… Признаться, из-за этих опасений я и пригласил его на повторный прием. Бред — нередкое явление, когда дело доходит до болезненных воспоминаний.

Кэтрин покачала головой:

— Питер — здравомыслящий и рассудительный человек.

— Да, но…

— Что «но»?

— Рассказ о событиях того вечера был только началом… крошечной частью длинной и неправдоподобной истории.

Кэтрин подалась вперед.

— Что он вам наговорил?

Аваддон печально улыбнулся:

— Мисс Соломон, позвольте задать вопрос: брат когда-нибудь обсуждал с вами нечто спрятанное в Вашингтоне… или говорил, что стережет бесценное сокровище… некую древнюю мудрость?

Кэтрин была изумлена.

— О чем это вы?

Доктор Аваддон протяжно вздохнул.

— Я расскажу вам нечто такое, что глубоко вас потрясет, Кэтрин. — Он умолк и посмотрел ей в глаза. — И я буду несказанно признателен за любые дополнительные сведения по этому поводу. — Он потянулся к ее чашке. — Еще чаю?

Глава 23

«Еще одна татуировка!»

Лэнгдон с тревогой опустился на колени рядом с раскрытой кистью Питера и изучил семь крошечных символов, прежде скрытых прижатыми к ладони пальцами.

— Это цифры, — удивленно сказал Лэнгдон. — Но они ни о чем мне не говорят.

— Первое — римское числительное, — заметил Андерсон.

— Вряд ли. Цифры IIIX не существует, вероятно, имелась в виду цифра: VII.

— А остальные? — спросила Сато.

— Точно не скажу… Похоже, это арабские 885.

— Арабские? Вроде самые обычные.

— Наши обычные цифры и есть арабские. — Лэнгдон так привык объяснять это студентам, что подготовил лекцию о вкладе восточных культур в мировую науку. Одним из их достижений была современная система счисления, обладающая такими преимуществами перед римской, как позиционная нумерация и наличие нуля. В конце лекции Лэнгдон обычно напоминал, что именно арабская культура подарила человечеству слово «al-kuhl» — название любимого напитка гарвардских первокурсников. Алкоголь.

Лэнгдон озадаченно посмотрел на цифры.

— Я даже не уверен, что это 885. Слишком уж прямые линии. Вдруг это не цифры?

— А что?

— Не знаю. Вся татуировка напоминает… руны.

— То есть? — не поняла Сато.

— Рунические буквы состояли из одних прямых линий, потому что их было проще высекать на камне.

— Если это руны, то что они значат?

Лэнгдон покачал головой. Он хорошо знал только один рунический алфавит, футарк — германскую форму письменности III века, а это был не футарк.

— Честно говоря, я даже не уверен, что это руны. Надо спросить специалиста. Известно множество рунических алфавитов: безлинейное руническое письмо хольсинг, коротковетвистые мэнские руны, «пунктированные» руны стунгнар…

— Питер Соломон — масон, не так ли?

Лэнгдон растерялся.

— Да, но при чем тут это? — Он встал, нависнув над крошечной женщиной.

— Вот вы мне и скажите. Вы говорили, что рунические буквы вырезали на камнях, а первые масоны, насколько я понимаю, были каменщиками. Я попросила своих специалистов узнать, какое отношение Рука мистерий может иметь к Питеру Соломону, и поиск выдал единственный результат. — Сато умолкла, словно подчеркивая важность своей находки. — Масоны.

Лэнгдон вздохнул. Будь его воля, он сказал бы Сато то же самое, что говорил студентам: «Поиск в «Гуглe» — не синоним «научных изысканий»». В наше время, когда для поиска по ключевым словам открыты огромные массивы информации, складывается ошибочное впечатление, что все на свете взаимосвязано. Мир опутан единой информационной паутиной, которая с каждым годом становится все плотнее и плотнее.

Лэнгдон собрал в кулак все свое терпение и ответил:

— Неудивительно, что ваши специалисты наткнулись на масонов. Вольные каменщики — более чем очевидная связь между Питером Соломоном и множеством других эзотерических тем.

— Верно, — согласилась Сато. — Потому и странно, что за весь вечер вы ни разу не упомянули братство вольных каменщиков. В конце концов, вы рассказывали о некой древней мудрости, доступной лишь избранным. Это не наводит вас на мысль о масонах?

— Наводит… а заодно на мысль о розенкрейцерах, каббалистах, алюмбрадах и других эзотерических обществах.

— Однако Питер Соломон — масон, и очень влиятельный. Всякий раз, как речь заходит о тайнах, масоны невольно приходят на ум — вот уж кто любит мутить воду!

Лэнгдон услышал недоверие в этих словах, и ему стало неприятно.

— Если хотите узнать что-нибудь о масонах, лучше спросите их самих.

— Я спрошу того, кому можно доверять.

Ее ответ показался Лэнгдону невежественным и обидным.

— Для справки, мэм, вся масонская философия построена на принципах честности и открытости. Масоны — одни из самых надежных людей, каких вам только повезет встретить в жизни.

— Существуют весьма убедительные доказательства обратного…

С каждой минутой директор Сато нравилась Лэнгдону все меньше и меньше. Долгие годы он изучал богатый символизм и обширную иконографию масонов, а потому знал, что масонство — одно из самых незаслуженно заклейменных и недопонятых обществ в мире. Регулярно обвиняемые то в поклонении дьяволу, то в стремлении захватить власть над миром, масоны предпочитали не отвечать на критику и оттого становились легкой мишенью.

— Как бы то ни было, — едко заметила Сато, — мы снова в тупике, мистер Лэнгдон. Вы либо чего-то не видите… либо недоговариваете. Человек, который нам нужен, сказал, что Питер Соломон выбрал именно вас. — Она смерила Лэнгдона ледяным взглядом. — Полагаю, пришло время перенести наш разговор в стены ЦРУ. Может, там вас озарит.

Лэнгдон даже не обратил внимания на эту угрозу. В голове у него крутились слова: «Питер Соломон выбрал вас». Эта фраза на фоне упоминания масонов подействовала на него странным образом. Лэнгдон взглянул на масонский перстень: одна из самых ценных вещей Питера, семейная реликвия с выгравированным двуглавым фениксом — главным символом масонской мудрости. Золото сверкнуло, и эта вспышка неожиданно высветила в сознании Лэнгдона полузабытое воспоминание.

Он содрогнулся, словно вновь услышав жуткий шепот преступника: «Что, никак не доходит, профессор? Вы понимаете, почему выбрали именно вас?»

В эту секунду все мысли Лэнгдона встали на места, и туман рассеялся.

Лэнгдон ясно понял, зачем его заманили в Вашингтон.

* * *

В десяти милях от Капитолия Малах катил на юг по Сьютлэнд-парквей. На соседнем сиденье завибрировал айфон Питера Соломона, доказавший сегодня свою полезность. На экране появилось изображение привлекательной темноволосой женщины средних лет.

«Входящий вызов — Кэтрин Соломон».

Малах улыбнулся, но трубку не взял.

«Судьба влечет нас друг к другу».

Днем он заманил Кэтрин Соломон к себе домой с единственной целью — узнать, не владеет ли она важной информацией… какой-нибудь семейной тайной, которая поможет Малаху найти искомое. Однако брат, по всей видимости, ничего не рассказывал Кэтрин.

И все же кое-что новое Малах узнал.

«Так и быть, поживешь еще несколько часов».

Кэтрин подтвердила, что все ее исследования проводятся в одной-единственной лаборатории, а их результаты надежно укрыты там же.

«Лабораторию надо уничтожить».

Исследования Кэтрин были призваны открыть врата к пониманию мира. В приотворенную дверь немедленно устремятся все, и тогда глобальные перемены станут лишь делом времени.

«Я этого не допущу. Мир должен пребывать в том же состоянии… в кромешной тьме невежества».

Айфон пискнул, извещая о новом голосовом сообщении. Малах его включил.

«Питер, это опять я. — Голос у Кэтрин был встревоженный. — Где ты? Я все еще думаю о разговоре с доктором Аваддоном… и очень волнуюсь. Все нормально? Пожалуйста, перезвони. Я в лаборатории».

Малах улыбнулся.

«Лучше бы ты волновалась за себя».

Он свернул со Сьютлэнд-парквей на Силвер-Хилл-роуд и уже через милю заметил справа от шоссе смутные очертания ЦТП СМ, уютно устроившегося среди деревьев. По периметру комплекс окружал забор из колючей проволоки.

«Надежно спрятана, говоришь? — Малах усмехнулся. — Ничего, мне откроют двери».

Глава 24

Открытие словно окатило Лэнгдона мощной волной.

«Теперь ясно, зачем я здесь».

Стоявшему в центре Ротонды Лэнгдону неудержимо захотелось убежать… прочь от руки Питера, от сияющего золотого перстня, от подозрительных взглядов Сато и Андерсона. Вместо этого он замер на месте и вцепился в ремешок портфеля, висевшего у него на плече.

«Надо выбираться отсюда».

Он стиснул зубы, вспомнив, что произошло в Гарварде несколько лет назад. Как обычно, после бассейна, в шесть часов утра Лэнгдон вошел к себе в кабинет, вдыхая привычные запахи мела и парового отопления. Он сделал два шага к доске и вдруг остановился.

У стола его дожидался какой-то человек — элегантно одетый джентльмен с орлиным носом и благородными серыми глазами.

— Питер! — изумленно воскликнул Лэнгдон.

Белоснежная улыбка Питера Соломона сверкнула в полумраке.

— Доброе утро, Роберт. Не ожидал меня увидеть? — Он говорил тихо, но в его голосе чувствовалась сила.

Лэнгдон бросился к старому другу и тепло пожал ему руку.

— Надо же, голубая кровь Йеля в стане Багряных! — заметил он, намекая на традиционные цвета соперничающих между собой университетов. — Да еще ни свет ни заря. Какими судьбами?

— Секретная операция в тылу врага, — рассмеялся Соломон и одобрительно посмотрел на подтянутый живот Лэнгдона. — Плавание идет тебе на пользу — отлично выглядишь!

— Это я нарочно, чтобы ты почувствовал себя старым, — поддразнил его Лэнгдон. — Страшно рад тебя видеть. Как дела?

— Да вот, небольшая командировка, — ответил Питер, окидывая взглядом пустую аудиторию. — Прости, что так нагрянул, но у меня всего несколько минут. Я хотел попросить тебя… об одной услуге.

«Неожиданно. Что я могу сделать для человека, у которого есть все?» — подумал Лэнгдон.

— Проси чего хочешь, — ответил он, радуясь возможности хоть как-то помочь своему благодетелю — тем более на долю Питера Соломона выпало столько горя.

Соломон понизил голос:

— Я прошу тебя кое за чем присмотреть.

Лэнгдон закатил глаза.

— Только не за Геркулесом!

Однажды Лэнгдон согласился приютить на время огромного мастиффа Питера. Вскоре пес заскучал по своей любимой кожаной жевалке и быстро нашел ей достойную замену — рукописную иллюстрированную Библию начала XVII века. Лэнгдон решил, что выговором Геркулес не отделается.

— Ты же знаешь, я ищу равноценный экземпляр, — робко улыбнувшись, сказал Соломон.

— Брось, я даже рад, что Геркулес увлекся религией.

Соломон рассмеялся, но как-то натянуто.

— Роберт, я прошу тебя присмотреть за очень важной для меня вещью. Она перешла в мое распоряжение довольно давно, однако хранить ее у меня дома или в офисе небезопасно.

Лэнгдону стало не по себе. «Очень важная вещь» наверняка стоила целое состояние.

— А чем тебе банки не угодили?

«Состояние семьи хранится в половине банков Америки!»

— Придется подписывать кучу бумаг, разговаривать со служащими… Я бы предпочел надежного друга. К тому же ты умеешь хранить секреты. — Соломон достал из кармана небольшой сверток и вручил его профессору.

Питер заинтриговал Лэнгдона, и потому он рассчитывал увидеть нечто более примечательное. Выцветшая оберточная бумага, перевязанная бечевкой, по-видимому, скрывала небольшую квадратную шкатулку. Судя по весу и размеру свертка, внутри шкатулки лежал какой-то каменный или металлический предмет.

«И это все?»

Лэнгдон повертел сверток в руках и заметил, что бечевка с одной стороны запечатана сургучом, как древний свиток. На печати виднелся двуглавый феникс с числом 33 на груди — традиционный символ высшего масонского градуса.

— Брось, Питер! — Лэнгдон криво усмехнулся. — Ты Досточтимый Мастер масонской ложи, а не Папа Римский! Используешь печатку по назначению?

Соломон взглянул на свой перстень и рассмеялся:

— Этот сверток запечатал не я, Роберт, а мой прадед. Почти век назад.

Лэнгдон вскинул голову:

— Что?!

Соломон показал ему перстень.

— Печатка принадлежала ему, потом моему деду, затем отцу и, наконец, мне.

Лэнгдон поднес сверток к глазам.

— Твой прадед запечатал шкатулку сто лет назад, и с тех пор никто ее не открывал?!

— Верно.

— Но… почему?

Соломон улыбнулся:

— Еще не время.

— Для чего?!

— Роберт, понимаю, это звучит странно, однако чем меньше ты знаешь, тем лучше. Просто спрячь шкатулку подальше и никому о ней не рассказывай.

Лэнгдон всмотрелся в его лицо — уж не шутит ли? Соломон частенько устраивал забавные розыгрыши… Вдруг и на этот раз он решил подшутить над другом?

— Питер, надеюсь, ты не нарочно разыгрываешь эту сценку, чтобы я решил, будто мне доверили страшную масонскую тайну, и из любопытства вступил в ваши ряды?

— Масоны не стремятся пополнять ряды братства, ты же знаешь, Роберт. Тем более ты уже говорил, что не хочешь вступать.

И то правда. Лэнгдон питал глубокое уважение к масонской философии и символизму, но все же решил не проходить обряд посвящения. Клятва помешала бы ему рассказывать о братстве студентам — по той же причине Сократ когда-то отказался официально участвовать в Элевсинских мистериях.

Рассмотрев загадочную шкатулку и масонскую печать, Лэнгдон не удержался и задал очевидный вопрос:

— Почему ты не доверишь этот предмет кому-нибудь из братьев?

— Скажем, я считаю, что вне братства он будет в большей безопасности. И не думай, что это какой-нибудь пустяк, раз поместился в крохотную шкатулку. По словам отца, эта вещь обладает огромной силой. Нечто вроде талисмана.

«Я не ослышался?»

Талисман — предмет, обладающий магической силой. Традиционно считается, что они приносят удачу, оберегают от злых духов или служат для проведения ритуалов.

— Питер, ты в курсе, что талисманы вышли из моды еще в Средние века?

Соломон терпеливо положил руку на плечо Лэнгдона.

— Конечно, Роберт, все это звучит дико. Мы давно с тобой знакомы, и скептицизм — одна из сильнейших черт твоего характера. Но именно скептицизм и делает тебя уязвимым. Я не могу просить тебя поверить… лишь довериться. Пожалуйста, доверься мне: это очень сильный талисман. Говорят, он наделяет своего хозяина даром создавать порядок из хаоса.

Лэнгдон удивленно воззрился на друга. «Ordo ab chao», «Порядок из хаоса», — древнейший масонский девиз. Однако сама мысль о том, что талисман наделяет человека каким-либо даром, была абсурдна, не говоря уж о даре упорядочивать хаос.

— Эта вещь опасна в руках непосвященных. К несчастью, у меня есть основания полагать, что за ней будут охотиться очень влиятельные люди. — Лэнгдон никогда не видел, чтобы у Питера был такой серьезный взгляд. — Пожалуйста, спрячь ее и храни у себя. Ладно?

В тот вечер Лэнгдон вертел сверток в руках, сидя за кухонным столом, и пытался представить, что может быть внутри. В конце концов он попросту списал все на эксцентричность Питера, убрал шкатулку в библиотечный сейф и благополучно о ней не вспоминал.

До сегодняшнего утра.

Утром ему позвонил незнакомец с южным акцентом.

— А, профессор, чуть не забыл! — опомнился секретарь, предоставив Лэнгдону все необходимые для поездки сведения. — Мистер Соломон просил вас еще об одной услуге.

— Да? — Мысленно Лэнгдон уже готовился к предстоящему выступлению.

— Он оставил записку. — Секретарь прочел ее вслух, с трудом разбирая почерк Питера: — «Пожалуйста, попроси Роберта… привезти… маленький запечатанный сверток, который я дал ему много лет назад». — Он умолк. — Ну как, поняли, о чем речь?

Лэнгдон с удивлением вспомнил шкатулку, которая все это время пролежала в его сейфе.

— Вообще-то да.

— И вы можете это привезти?

— Конечно, так ему и передайте.

— Чудесно! — с облегчением сказал секретарь. — Удачного вам выступления и счастливого пути.

Перед выходом из дома Лэнгдон вынул из сейфа завернутую в бумагу шкатулку и убрал ее в портфель.

Теперь он стоял в Ротонде Капитолия и был уверен только в одном: Питер Соломон пришел бы в ужас, если б узнал, как Лэнгдон его подвел.

Глава 25

«Господи, Кэтрин была права. Как обычно».

Триш Данн изумленно смотрела на результаты поиска, высвечивающиеся на плазменной стене один за другим. Она думала, что поиск вообще не даст результатов, однако их оказалось больше десятка. И они продолжали поступать.

Особенно многообещающей выглядела одна запись.

Триш повернулась в сторону библиотеки и крикнула:

— Кэтрин! Посмотрите, что я нашла!

Последний раз Триш запускала такого «паука» пару лет назад, и тогда подобный поиск ничего бы не принес. Однако с тех пор количество оцифрованного материала в мире так возросло, что найти можно было буквально все… Сегодняшние результаты не на шутку ее поразили. Одно из ключевых слов Триш вообще видела впервые, но нашлось и оно.

В аппаратную ворвалась Кэтрин.

— Что у вас?

— Целая куча результатов! — Триш показала на плазменную стену. — В каждом из этих документов есть все названные вами ключевые слова.

Кэтрин убрала волосы за уши и начала читать.

— Только не слишком обнадеживайтесь, — добавила Триш. — Большая часть этих документов вам не подходит. Их еще называют «черными дырами». Посмотрите на размеры файлов, они просто огромные. Это архивы миллионов писем, многотомные энциклопедии, доски объявлений, выложенные в Сеть много лет назад, и все в таком роде. Благодаря большому размеру и разнородному содержанию в них скопилось столько потенциальных ключевых слов, что они «засасывают» любые поисковые запросы.

Кэтрин показала пальцем на запись вверху списка.

— А это?

Триш улыбнулась. Кэтрин все поняла и немедленно заметила единственный файл небольшого размера.

— А вы глазастая. Да, пока это наш единственный кандидат. Документ совсем крошечный, буквально на страницу.

— Открывайте, — напряженно проронила Кэтрин.

Триш не могла и представить, как на одной странице могут поместиться все ключевые фразы Кэтрин. Тем не менее они там были — красовались на самом виду.

Кэтрин подошла ближе, не сводя глаз с плазменной стены.

— Документ… урезанный?

Триш кивнула.

— Добро пожаловать в мир цифровых текстов.

Автоматическое исключение части информации перед выкладыванием оцифрованного текста в Сеть давно стало обычной практикой. Сервер разрешает пользователям выполнять поиск по всему документу, однако на экран выводит лишь «выжимку», непосредственное окружение запрошенных ключевых слов. Выпуская большую часть текста, сервер не только избегает нарушения авторских прав, но и как бы говорит пользователю: «У меня есть необходимая тебе информация; если хочешь ее получить, придется раскошелиться».

— Как видите, — сказала Триш, прокручивая вымаранную страницу, — в документе содержатся все нужные слова.

Кэтрин потрясенно воззрилась на текст.

Через минуту Триш вернулась к началу страницы. Ключевые слова были выделены прописными буквами, а по обеим сторонам от них сервер оставил еще одно-два слова.

Триш не представляла, о чем идет речь в этом документе.

«И что такое «симболон»?!»

Кэтрин в нетерпении подошла к экрану.

— Откуда этот текст? Кто его написал?

Триш уже начала это выяснять.

— Одну секунду, я найду сервер.

— Мне нужен автор, — напряженно повторила Кэтрин, — и полный текст!

— Я пытаюсь, — ответила Триш, напуганная внезапным холодом в голосе начальницы.

Как ни странно, обычного веб-адреса у документа не было, только IP.

— Не получается пробить IP и выяснить название домена, — сказала Триш. — Погодите, сейчас запущу трассировку.

Она ввела в командную строку несколько команд, чтобы получить данные всех промежуточных узлов между ее компьютером и сервером, на котором хранился загадочный документ.

— Начинаю.

Трассировка прошла мгновенно: почти сразу на экране высветился длинный список сетевых устройств. Триш прокрутила его ниже… еще ниже… мимо всех маршрутизаторов и узлов к самому…

«Что за чертовщина?»

Трассировка остановилась, не дойдя до нужного сервера. Сетевое устройство не откликнулось на запрос, а как будто его поглотило.

— Мой запрос заблокировали, — проронила Триш.

«Так вообще бывает?»

— Попробуйте еще раз.

Триш опять запустила трассировку — и вновь ничего.

— Нет, бесполезно. Видимо, документ лежит на сервере, который невозможно вычислить. — Она взглянула на предыдущие узлы. — Но могу сказать, что находится он где-то в Вашингтоне.

— Шутите?

— Нисколько. Впрочем, оно и понятно: такие «пауки» всегда работают по спирали, начиная с местных ресурсов. Тем более в ваших ключевых словах было название города.

— А как насчет запроса «whois»? — предложила Кэтрин. — Разве он не поможет установить хозяина домена?

«Немного примитивное решение, но почему бы не попробовать?»

Триш вошла в базу данных «whois» («кто есть кто») и запустила поиск по IP-адресам, надеясь, что загадочные цифры все же совпадут с именем какого-нибудь домена. Поиск не дал результатов, и Триш развела руки, сдаваясь.

— Такого IP-адреса не существует. О нем нет никаких данных.

— Но он есть! Мы только что видели документ, который там хранится.

«Ваша правда».

Вот только хозяин документа предпочел скрыть свою личность.

— Не знаю, что и сказать. Я в трассировке IP-адресов мало что смыслю, разве к хакерам обратиться…

— А вы кого-нибудь знаете?

Триш воззрилась на начальницу.

— Кэтрин, я пошутила! Это незаконно и вообще…

— Но они смогут пробить IP? — Кэтрин взглянула на часы.

— Ну да… По идее это очень легко.

— Так вы кого-нибудь знаете?

— Хакеров-то? — Триш рассмеялась. — Это половина моих бывших коллег!

— Кому из них можно доверять?

«Она серьезно?!»

По глазам Кэтрин было видно, что да, более чем.

— Ну… знаю я одного парня, — выпалила Триш, — работал у нас специалистом по безопасности — мозги что надо. Хотел со мной встречаться, а я не горела желанием, но человек хороший… Ему можно доверять. Вдобавок принимает заказы.

— А молчать умеет?

— Он же хакер, конечно, умеет! Правда, запросит не меньше тысячи долларов за…

— Звоните. Предложите вдвое больше за быстрый ответ.

Триш не знала, чего ей хотелось меньше — помочь Кэтрин нанять хакера… или звонить парню, которому до сих пор не верилось, что рыжая пышка из отдела анализа метасистем отвергла его ухаживания.

— Не передумаете?

— Лучше звоните из библиотеки, — сказала Кэтрин, — там засекреченный номер. И, естественно, про меня ни слова.

— Хорошо.

Она уже направилась к двери, когда вдруг пискнул айфон Кэтрин — пришло сообщение. Триш остановилась на полпути: может, ее освободят от неприятного поручения? Кэтрин достала из халата телефон, взглянула на экран и облегченно выдохнула.

«Наконец-то!»

Сообщение было от брата.

— Брат написал, — сказала Кэтрин.

Триш с надеждой посмотрела на начальницу.

— Может, сначала посоветуемся с ним, а уж потом позвоним хакеру?

Кэтрин снова прочла текст на плазменной стене, и у нее в голове прозвучали слова доктора Аваддона: «То, что, по мнению вашего брата, спрятано в Вашингтоне… можно найти». Кэтрин уже не знала, чему верить, но этот документ хотя бы проливал свет на безумные идеи, которыми вдруг увлекся Питер.

Она покачала головой.

— Я хочу знать, кто написал текст и где он хранится. Звоните.

Триш нахмурилась и вышла за дверь.

Объяснит документ тайну Питера или нет — неизвестно, но одна тайна сегодня уже раскрылась: брат наконец-то разобрался в подаренном Кэтрин айфоне.

— Ах да, и свяжитесь с журналистами! — крикнула она вдогонку Триш. — Объявим, что Питер Соломон набрал первое в жизни эс-эмэс!

Малах стоял возле лимузина на парковке торгового центра напротив ЦТП СМ, разминал ноги и дожидался звонка, который должен был вот-вот раздаться. Дождь прекратился, и сквозь тучи пробивался свет зимнего месяца. Такой же свет падал на Малаха сквозь потолочное окно три месяца назад, в Масонском храме, во время посвящения.

Желудок опять заурчал. В двухдневном посту удовольствия немного, но что поделать, таков древний ритуал. Скоро все физические неудобства перестанут иметь значение.

Стоя на холодном ветру, Малах усмехнулся: подумать только, судьба привела его к маленькой церкви! Между стоматологическим центром «Стерлинг дентал» и продуктовым магазином пристроилась крохотная церковка: «ДОМ СЛАВЫ БОЖЬЕЙ».

На окне висела табличка с одним из основных положений церкви: «ВЕРУЕМ, ЧТО ИИСУС, ИСТИННЫЙ БОГ И ИСТИННЫЙ ЧЕЛОВЕК, ЗАЧАТ СВЯТЫМ ДУХОМ И РОЖДЕН ДЕВОЙ МАРИЕЙ».

Малах улыбнулся.

«Да, Иисус и впрямь был Богом и человеком, но божественность не обязательно обретают через непорочное зачатие. Все происходит иначе».

Вечернюю тишину пронзил телефонный звонок. На сей раз верещал мобильный Малаха — одноразовая дешевка, купленная вчера. Именно этого звонка Малах и ждал.

Местный вызов. Малах бросил взгляд через Силвер-Хилл-роуд на смутные очертания зигзагообразной крыши, видневшейся из-за деревьев. Малах открыл крышку телефона и нарочито низким голосом проговорил:

— Доктор Аваддон.

— Это Кэтрин, — прозвучал женский голос. — Питер наконец-то вышел на связь.

— О, славно! Как у него дела?

— Он сейчас едет ко мне в лабораторию, — ответила Кэтрин. — Видите ли, он пригласил туда и вас.

— Простите? — удивился Малах. — В… лабораторию?

— Должно быть, Питер полностью вам доверяет. Прежде он никого сюда не приглашал.

— Наверно, он счел, что мой визит поможет нашим беседам, однако мне не стоит навязываться…

— Раз уж вас пригласил мой брат, значит, вы действительно желанный гость. Ему многое нужно сказать нам обоим, да и я хочу наконец во всем разобраться.

— Что ж, ладно. Где находится лаборатория?

— Вы знаете адрес Центра технической поддержки Смитсоновского института?

— Нет, — ответил Малах, глядя прямо на центр, — но я сейчас в машине, у меня есть навигатор. Какой точный адрес?

— Силвер-Хилл-роуд, 4210.

— Понял, подождите немного, я напечатаю. — Малах выждал десять секунд и воскликнул: — О, да я, оказывается, совсем рядом! Навигатор говорит, что до вас ехать десять минут.

— Отлично. Я позвоню на пункт охраны и попрошу вас пропустить.

— Спасибо!

— До скорой встречи.

Малах положил телефон в карман и еще раз взглянул на ЦТП.

Как это невежливо — пригласить самого себя!

Улыбнувшись, он достал айфон Питера Соломона и полюбовался сообщением, которое отправил несколько минут назад.

Получил твои сообщ. Все норм. Был занят, про встречу с Аваддоном забыл. Извини, что не сказал о нем раньше — долгая история. Еду в лаб. Если д-р А. сможет, пусть приедет. Я ему доверяю, и мне многое нужно сказать вам обоим.

Разумеется, от Кэтрин уже пришел ответ:

Питер, поздравляю, ты научился писать эсэмэски! Рада, что все норм. Позвонила д-ру А., он приедет. До встречи!

Малах сел на корточки и засунул айфон между колесом и асфальтом. Телефон сослужил ему добрую службу… но теперь от него надо избавиться, иначе аппарат могут выследить. Малах сел за руль и медленно покатил вперед. Раздался громкий треск.

Вновь припарковав машину, Малах еще раз посмотрел на нечеткий силуэт ЦТП. «Десять минут». В богатом музее Питера Соломона хранилось свыше тридцати тысяч сокровищ, однако Малаху были нужны только самые ценные.

Все исследования Кэтрин Соломон.

И сама Кэтрин.

Глава 26

— Профессор Лэнгдон? — окликнула Сато. — Вы как будто привидение заметили! Что с вами?

Лэнгдон поправил портфель, висевший на плече, и положил на него руку, словно защищая. Лицо у него посерело — он сам это чувствовал.

— Я… просто волнуюсь за Питера.

Сато вскинула голову и прищурилась.

Лэнгдону вдруг пришло на ум, что участие Сато в этом деле может быть связано с таинственной шкатулкой, доверенной ему Питером. Он ведь предупреждал Лэнгдона: «За ней будут охотиться очень влиятельные люди… Эта вещь опасна в руках непосвященных». Непонятно только, зачем ЦРУ могла понадобиться шкатулка с талисманом… и что это за талисман.

«Порядок из хаоса?»

Сато подошла ближе и испытующе уставилась на Лэнгдона.

— Вас, случаем, не осенило?

Лэнгдон взмок.

— Нет… не совсем.

— О чем вы думаете?

— Да просто… — Лэнгдон помедлил, не зная, что ответить. Он вовсе не собирался рассказывать Сато о шкатулке, однако если его повезут в ЦРУ, то на входе в любом случае обыщут. — Вообще-то… у меня появилась еще одна догадка. Насчет татуированных цифр.

Сато хранила невозмутимое выражение лица.

— Слушаю? — Она мельком взглянула на Андерсона, который только что вернулся, встретив команду криминалистов.

Лэнгдон сглотнул и присел на корточки рядом с рукой, соображая, что сказать.

«Ты же учитель, Роберт! Импровизируй!»

Он последний раз взглянул на семь крошечных символов, надеясь найти в них какое-нибудь вдохновение.

«Ничего. Пусто».

Покопавшись в энциклопедии символов, хранившейся в его мозгу, Лэнгдон нашел только одну зацепку. Эта мысль приходила ему в самом начале, однако он быстро ее отмел. Сейчас она хотя бы поможет выиграть время для размышлений.

— Ну, — начал он, — специалист по символам должен сразу понять, что сбился с пути, если для расшифровки того или иного послания ему приходится прибегать к различным символическим языкам. Например, я сказал вам, что здесь использованы две системы счисления: римская и арабская. Выходит, я никудышный специалист, ведь это совершенно разные языки. То же касается римских цифр и рунического алфавита.

Сато скрестила руки на груди и приподняла брови.

— Ну и?

— Как правило, коммуникация происходит на одном языке, поэтому первая задача при расшифровке любого текста — найти единую систему символов, подходящую ко всем его частям.

— И вы ее нашли?

— Ну да… и нет. — Опыт изучения чередующейся симметрии амбиграмм не прошел для Лэнгдона даром. Теперь он знал, что символы могут иметь разные значения в зависимости от угла, под которым на них смотришь. С этой точки зрения семь символов на руке Питера вполне укладывались в одну систему.

— Если немного повернуть руку, то язык становится понятен.

На это указывала и герметическая формула, названная преступником в самом начале: «Как вверху, так и внизу».

Лэнгдон неохотно протянул руку к деревянному основанию, на котором держалась ампутированная кисть Питера. Он осторожно перевернул основание, так что вытянутые пальцы стали указывать в пол, и символы на ладони преобразились.

— Под таким углом XIII становится обычным римским числительным — тринадцать, а арабские цифры превращаются в латиницу: SBB.

Лэнгдон предполагал, что новая комбинация цифр и букв вызовет лишь недоуменные взгляды, но Андерсон вдруг изменился в лице.

— SBB?! — воскликнул он.

Сато обернулась.

— Если не ошибаюсь, в Капитолии это сочетание имеет смысл.

Андерсон побледнел.

— Верно.

Сато зловеще улыбнулась и кивнула начальнику полиции:

— Пройдемте со мной, надо переговорить.

Пока директор Сато уводила Андерсона в сторону, Лэнгдон оторопело стоял на месте. «Что тут происходит, черт возьми? И что такое SBB XIII?»

Андерсон не переставал удивляться происходящему. На руке написано «SBB XIII»? Странно, что постороннему известно такое сочетание букв… не говоря уж о цифрах. Палец Питера Соломона указывал не вверх, как им сначала показалось… а в обратном направлении.

Директор Сато подвела его к бронзовой статуе Томаса Джефферсона, где было сравнительно тихо.

— Андерсон, насколько я понимаю, вам известно точное местонахождение SBB XIII?

— Конечно.

— Что там хранится?

— Не знаю. Туда никто не ходил лет десять, если не больше.

— Что ж, придется сходить.

«С какой стати она указывает мне, что делать в собственном здании?»

— Мэм, это проблематично. Прежде надо посмотреть, кому принадлежит SBB XIII. Видите ли, большинство подвальных помещений — частные кабинеты или склады, а по протоколу службы безопасности…

— Вы откроете SBB XIII, — перебила его директор, — или я вызову сюда бригаду с тараном.

Андерсон воззрился на Сато, затем медленно вынул рацию и поднес ее к губам.

— Говорит Андерсон. Необходимо открыть SBB. Пришлите туда кого-нибудь через пять минут.

Ему ответил растерянный подчиненный:

— Шеф, я не ослышался, вы сказали «SBB»?

— Да. Немедленно отправьте туда человека. И пусть захватит фонарь.

Он убрал рацию. Сато подошла к нему вплотную и зашептала:

— Андерсон, время идет. Не теряйте его.

— Да, мэм.

— У меня к вам еще одна просьба.

«Вдобавок ко взлому и несанкционированному проникновению?»

Андерсон не имел права возражать, однако от его внимания не ушло, что Сато явилась в Ротонду через несколько минут после обнаружения руки и теперь пользуется ситуацией, чтобы попасть в сектор Капитолия, находящийся в пользовании частных лиц. Директор Службы безопасности ЦРУ настолько опережала события, что буквально сама их обуславливала.

Сато кивнула в сторону профессора:

— Портфель Лэнгдона.

Андерсон покосился туда же.

— Что с ним?

— Охрана при входе наверняка сделала рентгеновский снимок?

— Конечно, мы сканируем все сумки.

— Узнайте, что внутри.

Андерсон опять посмотрел на Лэнгдона.

— А… не проще спросить его самого?

— Что вам не понятно в моем распоряжении?

Андерсон по рации передал охранникам распоряжение Сато. Она дала ему электронный адрес своего блэкберри и велела как можно скорее переслать рентгеновский снимок. Андерсон неохотно согласился.

Криминалисты хотели увезти ампутированную кисть в полицию Капитолия, однако Сато распорядилась доставить ее своей команде в Лэнгли. У Андерсона не было сил возражать — его раздавил маленький японский бульдозер.

— А перстень давайте сюда! — крикнула она вслед криминалистам.

Главный технический специалист хотел было возразить, но потом передумал и покорно опустил перстень, снятый с застывшего пальца, в прозрачный пакет. Сато убрала его в карман.

— Профессор, мы уходим, — скомандовала она.

— Куда?

— Следуйте за мистером Андерсоном.

«Угу… — подумал начальник охраны. — И лучше не отставайте».

В секторе SBB довелось побывать очень немногим. Попасть туда можно только через лабиринт крошечных комнат и узких коридоров, скрывающихся под криптой. Младший сын Авраама Линкольна, Тэд, однажды заблудился там и едва не погиб. Андерсон начал подозревать, что, если Сато добьется своего, Лэнгдона может постичь та же участь.

Глава 27

С пециалист по безопасности систем Марк Зубианис всегда гордился своим даром одновременно выполнять несколько дел. Сейчас он сидел на диване, а вокруг него расположились: пульт от телевизора, трубка радиотелефона, ноутбук, карманный компьютер и большая миска чипсов. Вполглаза следя за игрой «Редскинз» и поглядывая на монитор ноутбука, Зубианис разговаривал, используя устройство для беспроводной связи, с женщиной, от которой больше года не было ни слуху ни духу.

«Мечтали поболтать по телефону во время решающего матча? Обращайтесь к Триш Данн!»

Бывшая коллега, в который раз доказав свою оторванность от общества, решила, что именно во время матча «Редскинз» с Марком лучше всего пофлиртовать — а заодно и попросить об одолжении. Триш напомнила ему о прошлом, не преминула заметить, что соскучилась по его шуткам, и перешла к делу: она, мол, пытается пробить засекреченный IP-адрес сервера, вероятно, расположенного в Вашингтоне. На сервере лежит некий документ, который и нужно достать… или хотя бы раздобыть информацию о его владельце.

— Звонишь кому надо, но не вовремя, — ответил ей Зубианис.

Триш засыпала его самыми лестными (впрочем, вполне заслуженными) похвалами, какими только можно пронять компьютерщика, и Зубианис сам не заметил, как вбил странный IP в свой ноутбук.

С первого взгляда на IP он заподозрил неладное.

— Триш, у адреса необычный формат. Этого протокола еще нет в открытом доступе. Документ наверняка правительственный или военный.

— Военный? — Триш рассмеялась. — Поверь мне, я только что просмотрела «выжимку» этого документа — он точно не военный!

Зубианис вызвал командную строку и попробовал выполнить трассировку.

— Говоришь, твой запрос не прошел?

— Да, я два раза пыталась. Останавливается на одном и том же узле.

— Мой тоже. — Зубианис запустил программу обнаружения ошибок. — А зачем тебе этот IP?

— Я написала делегатор, и тот нашел мне урезанный документ. Я бы рада заплатить за полную версию, но не могу выяснить, кто владелец сервера и как туда попасть.

Зубианис нахмурился.

— А тебе очень надо? Смотрю, защита у них… неслабая.

— Потому тебе и предлагают большие деньги.

За такое плевое дело ему действительно посулили целое состояние. Он призадумался.

— Триш, один вопрос. Чего тебе дался этот IP?

Она помолчала.

— Меня попросили об услуге.

— Должно быть, просил кто-то особенный.

— Ну да, она особенная.

Зубианис прыснул, но от колкостей удержался.

«Так и знал!»

— Слушай, — нетерпеливо сказала Триш, — ты пробьешь IP или нет?

— Да, пробью. И да, я знаю, что пляшу под твою дудку.

— Сколько тебе нужно времени?

— Немного, — ответил Зубианис, уже печатая. — В пределах десяти минут или около того я проберусь на сервер. Как только пойму, где я, сразу тебе позвоню.

— Спасибо огромное, Марк. А вообще как дела?

«Неужели спросила?»

— Триш, Бога ради, ты звонишь посреди футбола! Что, поболтать вдруг захотелось? Мне хакнуть этот IP или нет?

— Спасибо, Марк, я страшно тебе признательна. Жду звонка.

— Пятнадцать минут. — Зубианис повесил трубку, схватил миску с чипсами и приглушил звук телевизора.

«Ох уж эти женщины…»

Глава 28

«Куда меня ведут?»

Лэнгдон торопливо шел за Андерсоном и Сато в глубь Капитолия, и сердце у него колотилось всебыстрее. Их путь начался с западной галереи Ротонды — оттуда они спустились по мраморной лестнице и повернули в обратном направлении, войдя в знаменитый зал, расположенный прямо под Ротондой.

Крипта Капитолия.

Воздух здесь был тяжелее, и Лэнгдон ощутил первые признаки клаустрофобии. Низкий потолок и тусклый свет подчеркивали массивность сорока дорических колонн, поддерживающих огромный каменный пол Ротонды.

«Спокойно, Роберт».

— Нам сюда. — Андерсон свернул налево и пошел через круглый зал.

К счастью, именно в этой крипте никаких покойников не было, лишь несколько статуй, макет Капитолия и помост под балдахином, на который во время похорон ставили гроб. Однако компания промчалась по Крипте, не взглянув даже на четырехконечную звезду в центре пола, где раньше горел Вечный огонь.

Андерсон явно спешил, а Сато с головой ушла в свой наладонник. Лэнгдон слышал, что сотовая связь есть даже в самых глухих закоулках Капитолия — для сотен ежедневных правительственных звонков.

Пройдя Крипту по диагонали, трое попали в слабо освещенный вестибюль, а затем принялись петлять по извилистым коридорам с бесчисленными дверями — на каждой был идентификационный номер. Лэнгдон шел и читал: «S154… S153…S152…»

Он понятия не имел, что находится за этими дверями, но хоть одно теперь прояснилось: татуировка на ладони Питера «SBB XIII» — номер какой-то комнаты в недрах Капитолия.

— Что это за двери? — Лэнгдон покрепче прижал к себе портфель и задумался, какое отношение шкатулка Соломона могла иметь к двери под номером SBB 13.

— Офисы и склады, — ответил Андерсон и добавил, косясь на Сато: — Частные.

Та даже не оторвалась от своего блэкберри.

— Они вроде совсем крошечные, — заметил Лэнгдон.

— Да, помпезные кладовки по сути, но другой такой востребованной недвижимости в Вашингтоне еще поискать. Это сердце первоначального Капитолия: старый зал заседаний сената в двух этажах над нами.

— А SBB XIII? — спросил Лэнгдон. — Чей это офис?

— Ничей. SBB — частное хранилище, и я несколько удивлен…

— Андерсон, — перебила его Сато, не отрываясь от наладонника. — Ведите, не отвлекайтесь.

Он стиснул зубы и молча повел их через странного вида помещение — гибрид камеры хранения и лабиринта. Почти на каждой стене висели таблички и стрелки, указывающие на те или иные комнаты в паутине коридоров.

S142 — S152…

ST1 — ST70…

H1 — H166 и HT1 — HT67…

Лэнгдон подумал, что в одиночку ни за что бы отсюда не выбрался.

«Это же настоящий лабиринт!»

Насколько он понял, буквы «S» и «H» говорили о том, что комната находится либо на стороне сената (Senate), либо на стороне палаты представителей (House of Representatives). Зоны, обозначенные ST и HT, находились на террасном этаже.

«А где же тогда SBB?»

Наконец они подошли к тяжелой стальной двери с электронным замком, прорезью для карты и табличкой:

ЭТАЖ SB

«Значит, уже близко».

Андерсон неохотно потянулся за карточкой — ему были не по душе требования Сато.

— Мне всю ночь здесь торчать? — поторопила его она.

Андерсон вставил карту в прорезь, открыл стальную дверь, и они вошли в находившийся за ней тамбур. Замок щелкнул, и дверь затворилась.

На это Лэнгдон точно не рассчитывал: вниз уходила еще одна лестница.

— Опять?! — изумленно спросил он. — Под криптой есть еще этаж?

— Да, — ответил Андерсон. — SB расшифровывается как Senate Basement, цокольный этаж, сторона сената.

Лэнгдон застонал. «Лучше не придумаешь!»

Глава 29

За последний час свет фар на подъездной дороге к ЦТП показался впервые. Охранник прилежно убавил громкость на переносном телевизоре и спрятал чипсы под стойку. «Вот принесла нелегкая…» «Редскинз» как раз заканчивали первый игровой момент, и охраннику вовсе не хотелось его пропускать.

Он еще раз прочел имя, записанное в блокноте. «Доктор Кристофер Аваддон». Только что Кэтрин Соломон предупредила о скором прибытии гостя.

«Видать, доктор ваш свое дело знает, раз на черном лимузине катается…»

Длинный обтекаемый автомобиль остановился рядом с будкой, и со стороны водителя опустилось стекло.

— Добрый вечер! — сказал шофер — мускулистый здоровяк с бритой головой. Из салона доносились звуки радио — передавали футбольный матч. — У меня доктор Кристофер Аваддон. Приехал по приглашению Кэтрин Соломон.

Охранник кивнул.

— Документы, пожалуйста.

Шофер удивился:

— Разве мисс Соломон вас не предупредила?

Охранник кивнул и украдкой покосился на телевизор.

— Да, но мне все равно нужно посмотреть документы и занести данные в журнал. Простите, таковы правила. Удостоверение личности доктора Аваддона, пожалуйста.

— Ладно, сейчас. — Шофер обернулся назад и что-то тихо проговорил по внутренней связи. Охранник тем временем опять покосился на телевизор: «Редскинз» заканчивали обсуждение.

«Отделаться бы от этого лимузина, пока не началось!»

Шофер вновь повернулся к охраннику и протянул водительские права, которые, видимо, ему передали через перегородку.

Охранник взял карточку и быстро ее просканировал. Права принадлежали некоему Кристоферу Аваддону из Калорама-Хайтс. На фото был привлекательный блондин в синем пиджаке, при галстуке и с шелковым платком в нагрудном кармане.

«Кто ж так наряжается в автоинспекцию?»

Со стороны телевизора донеслись приглушенные крики толпы. Охранник развернулся к экрану: игрок «Редскинз» приплясывал в очковой зоне, тыча пальцем в небеса. «Пропустил!» — вздохнул охранник и отдал шоферу права.

— Все нормально! Можете проезжать.

Лимузин поехал, и охранник тут же уткнулся в телевизор, надеясь на повтор.

Подъезжая по извилистой дороге к ЦТП, Малах не смог сдержать улыбки. В секретный музей Питера Соломона попасть оказалось нетрудно. Что еще приятнее, Малах проникал в его личное пространство уже второй раз за сутки. Вчера он нанес похожий визит в дом Питера.

У Соломонов было великолепное имение в Потомаке, но большую часть времени Питер проводил в вашингтонском пентхаусе, на последнем этаже фешенебельного комплекса «Дорчестер-армс». Это здание, как и полагается домам богачей, выглядело неприступной крепостью: высокие стены, охраняемые ворота, списки гостей, подземная парковка.

Подъехав в лимузине к сторожевой будке, Малах учтиво приподнял шоферскую фуражку и церемонно, словно вез самого герцога Йоркского, объявил: «Доктор Кристофер Аваддон прибыл по приглашению мистера Питера Соломона».

Охранник открыл журнал и попросил удостоверение личности.

— Все верно, мистер Соломон ожидает доктора Аваддона. — Он нажал кнопку и открыл ворота. — Мистер Соломон живет на самом верху, в пентхаусе. Вам нужен последний лифт справа.

— Благодарю. — Малах козырнул и проехал в ворота.

На парковке он тщательно высматривал камеры наблюдения, но ни одной не заметил. Видимо, жильцы дома были не из тех, кто может обчистить чужую машину, и не из тех, кто любит лишнее внимание.

Малах припарковался в темном углу, рядом с лифтами, опустил перегородку между салоном и водительским местом и протиснулся назад. Там он снял фуражку и надел светлый парик. Разгладив пиджак и галстук, он посмотрел в зеркало — не смазался ли тональный крем. Сегодня Малах не хотел рисковать.

«Уж слишком я долго ждал».

Несколько секунд спустя он вошел в частный лифт — тот бесшумно и быстро поднялся на верхний этаж. Дверь открылась в элегантно обставленное фойе, где гостя уже поджидал хозяин дома.

— Добро пожаловать, доктор Аваддон!

Малах заглянул в знакомые серые глаза, и сердце забилось быстрее.

— Мистер Соломон, спасибо, что согласились меня принять!

— Прошу, зовите меня Питер. — Они пожали друг другу руки. Малах заметил золотой перстень… на той самой руке, что когда-то целилась в него. В голове прозвучал шепот из далекого прошлого: «Если спустишь курок, я буду преследовать тебя до конца жизни».

— Проходите, пожалуйста. — Соломон провел Малаха в уютную гостиную, из больших окон которой открывался великолепный вид на Вашингтон.

— Неужели я чувствую аромат свежезаваренного чая? — спросил Малах.

Соломон был приятно удивлен.

— Да, мои родители всегда угощали гостей чаем, а я продолжаю семейную традицию. — На столике перед камином стоял чайный сервиз. — Сахар, молоко?

— Нет, спасибо, предпочитаю черный.

И опять во взгляде Соломона отразилось приятное удивление.

— Да вы пурист! — Он разлил чай по чашкам. — Вы говорили, что хотите обсудить со мной что-то личное…

— Да, спасибо, что согласились уделить мне время.

— Мы теперь братья-масоны. Расскажите, чем я могу помочь.

— Сначала я бы хотел поблагодарить вас за оказанную честь — посвящение в тридцать третью степень. Для меня это очень важно.

— Благодарю вас, но имейте в виду, такие решения не принимаются в одиночку. Голосовал весь Верховный совет.

— Разумеется. — Малах подозревал, что Питер Соломон мог проголосовать и против него, однако среди масонов, как и везде, деньги имели первостепенное значение. Через месяц после получения тридцать второго градуса Малах сделал добровольное мультимиллионное пожертвование от имени Великой масонской ложи. Этот щедрый жест быстро поднял его на последнюю, тридцать третью ступень.

«Однако никаких тайн я не узнал».

Несмотря на вековые толки («Все явит тридцать третий градус»), Малаху не рассказали ничего, что помогло бы ему достичь цели. Но он и не ждал откровений. В кругу избранных масонов существовал еще более узкий круг… куда Малах попал бы очень не скоро, если бы вообще попал. Ну да ничего, посвящение в тридцать третью степень уже сыграло свою роль. В Храмовом зале тогда произошло нечто особенное, вознесшее Малаха над всеми остальными.

«Я больше не играю по вашим правилам».

— Вы ведь помните, — сказал Малах, отпивая чай, — что мы с вами встречались и раньше.

— Правда? — удивился Соломон. — Не припоминаю.

— Это было много лет назад.

«И на самом деле меня зовут не Кристофер Аваддон».

— Простите, наверное, годы берут свое. Где же мы встречались?

Малах в последний раз улыбнулся человеку, которого ненавидел больше всех на свете.

— Как жаль, что вы забыли!

Ловким движением Малах выхватил из кармана небольшой прибор и с силой ткнул им Соломону в грудь. Мелькнула голубая искра, прошипел электрический разряд, и с губ Питера сорвался крик боли — словно сквозь его тело прошло напряжение в миллион вольт. Он выпучил глаза и обмяк в кресле. Малах был уже на ногах и исходил слюной, точно лев над добычей.

Соломон задыхался.

В его глазах мелькнул неподдельный ужас. Интересно, многие ли видели испуганного Питера Соломона? Несколько долгих секунд Малах любовался этим зрелищем, потягивая чай. Соломон задышал ровнее и скривился, пытаясь заговорить.

— З-за что? — наконец выдавил он.

— А ты как думаешь? — вопросил Малах.

На лице Соломона отразилось искреннее недоумение.

— Хочешь… денег?

«Денег?»

Малах рассмеялся и выпил еще глоток чая.

— Я отдал масонам несколько миллионов долларов; богатство мне ни к чему.

«Я пришел за мудростью, а он предлагает богатство!»

— Тогда что… что тебе надо?

— Ты владеешь тайной. И сегодня поделишься ею со мной.

Соломон с трудом поднял подбородок и посмотрел Малаху в глаза.

— Н-не понимаю.

— Хватит врать! — Малах почти вплотную подошел к обездвиженному телу. — Я знаю, что спрятано в Вашингтоне.

Питер Соломон возмущенно сверкнул глазами.

— Не понимаю, что ты несешь!

Малах отпил чаю и поставил чашку на поднос.

— То же самое ты говорил мне десять лет назад — в тот вечер, когда погибла твоя мать.

— Ты?.. — изумленно выдохнул Соломон.

— Она бы не умерла, если бы ты дал мне то, что я просил.

Лицо финансиста исказила гримаса ужаса, узнавания и… неверия.

— Я предупреждал, — сказал Малах. — Если спустишь курок, я буду преследовать тебя до конца жизни.

— Но ты…

Малах ринулся вперед и еще раз ткнул электрошокером в Соломона. Вновь вспыхнула голубая искра, и тот совершенно обмяк.

Малах убрал шокер в карман и спокойно допил чай, затем промокнул губы льняной салфеткой с монограммой и запихал ее Соломону в рот. Взвалив неподвижную жертву на плечи, он зашагал к частному лифту, не забыв прихватить айфон и ключи со столика в коридоре.

«Сегодня ты выдашь все свои тайны, — подумал Малах. — И заодно расскажешь, почему много лет назад бросил меня умирать».

Глава 30

«ЭТАЖ SB»

С каждым торопливым шагом вниз по лестнице Роберт Лэнгдон все сильнее ощущал неумолимые тиски клаустрофобии. Неровные стены цокольного этажа, сложенные из желтого кирпича и камня, как будто сжимались вокруг Лэнгдона. Чем глубже он спускался, тем тяжелее становилось дышать — вентиляция здесь совершенно отсутствовала.

Директор СБ всю дорогу что-то печатала в блэкберри. В настороженных манерах Сато сквозила подозрительность, и вскоре у Лэнгдона возникло ответное чувство. Директор по-прежнему не объяснила, откуда ей стало известно о его приезде.

«Вопрос национальной безопасности?»

Роберт не мог понять, с чего вдруг ЦРУ заинтересовалось древним мистицизмом. Впрочем, он вообще мало что улавливал в последних событиях.

«Питер Соломон доверил мне талисман… Полоумный маньяк заманил меня в Капитолий и хочет, чтобы я открыл этим талисманом какой-то портал… возможно, расположенный в комнате SBB XIII».

Н-да, попробуй разберись.

На ходу Лэнгдон пытался прогнать из головы кошмарный образ ампутированной кисти, превращенной в Руку мистерий, и заглушить голос Питера, вторящий: «Роберт, Мистерии древности породили множество мифов… Но это еще не значит, что они сами — вымысел».

Несмотря на многолетний опыт изучения символов и истории, Лэнгдон всегда мысленно отрицал легенды о Мистериях древности и апофеозе.

Надо признать, в исторических документах содержалось немало свидетельств о некой переходящей из поколения в поколение тайной мудрости. Возникла она, по-видимому, в школах мистерий Древнего Египта и затем была скрыта, а потом вновь выплыла на поверхность в эпоху Возрождения, когда ее доверили группе выдающихся ученых из «мозгового центра» тогдашней Европы, Лондонского королевского общества, загадочно прозванного «Невидимым колледжем».

Этот тайный «колледж» быстро собрал в своих стенах величайшие умы человечества — в него входили Исаак Ньютон, Фрэнсис Бэкон и даже Бенджамин Франклин. Список других членов общества впечатляет не меньше: Эйнштейн, Хокинг, Бор и Цельсий. Все эти гении сделали огромный вклад в развитие науки, и многие убеждены, что их открытия напрямую связаны с постижением древней мудрости, хранимой Невидимым колледжем. Лэнгдон очень в этом сомневался, однако не мог отрицать, что в стенах Королевского общества творилось немало «загадочных дел».

В 1936-м были найдены тайные рукописи Исаака Ньютона, потрясшие мир: оказалось, великий ученый увлекался алхимией и мистицизмом. В личных бумагах Ньютона нашли письмо к Роберту Бойлю, где он призывал «хранить строгое молчание» касательно некой открывшейся им тайны. «Об этом нельзя рассказывать, — писал Ньютон, — иначе мы рискуем нанести огромный вред всему человечеству».

О значении его слов по сей день велись жаркие споры.

— Профессор, — вдруг сказала Сато, оторвавшись от наладонника, — хоть вы и настаиваете, что не догадываетесь о своей роли в сегодняшних событиях, может, расскажете нам о золотом перстне Питера Соломона?

— Попробую, — ответил Лэнгдон.

Сато достала пакет с перстнем и отдала ему.

— Объясните, что значат эти символы.

Пока они шли по пустому коридору, Лэнгдон рассмотрел хорошо знакомый ему перстень. На самой печати был изображен двуглавый феникс с числом 33 на груди, держащий в лапах знамя с надписью «Ordo ab chao».

— Двуглавый феникс с числом 33 — эмблема высшей масонской степени.

Строго говоря, такая степень существовала только в Шотландском уставе, но Лэнгдон не горел желанием растолковывать Сато сложную иерархию масонских градусов и уставов.

— В этот градус посвящают очень немногих и лишь за особые заслуги. Остальные градусы можно получать один за другим, но посвящение в тридцать третий должен одобрить Верховный совет. Доступ к нему — только по приглашению.

— Стало быть, вы знали, что Питер Соломон — член узкого круга избранных?

— Конечно. Принадлежность к нему ни для кого не секрет.

— То есть мистер Соломон — самый высокопоставленный масон?

— В настоящее время да. Он возглавляет Верховный совет тридцать третьей степени — руководящий орган Шотландского устава в Америке. — Лэнгдон любил бывать в их штаб-квартире — по количеству символов Масонский храм, построенный в традициях античной архитектуры, почти не уступал Рослинской часовне в Шотландии.

— Профессор, вы заметили гравировку на обруче перстня? Там написано «Все явит тридцать третий градус».

Лэнгдон кивнул.

— Распространенный мотив масонских легенд.

— И означает он, что посвященному в тридцать третью степень открывается нечто особенное, верно?

— Да, так гласит легенда, но вряд ли это соответствует истине. Всегда существовали домыслы о том, что внутри высшего эшелона масонства якобы есть круг избранных, посвященных в некую мистическую тайну. Истина же, подозреваю, куда более прозаична.

Питер Соломон нередко позволял себе шутливые намеки на существование великой масонской тайны, но Лэнгдон всегда списывал это на озорную попытку завлечь его в братство. Увы, последние события на шутку не походили… да и Питер вовсе не озорным тоном просил оберегать запечатанный сверток.

Лэнгдон безрадостно взглянул на перстень в прозрачном пакете.

— Директор, — сказал он, — можно он побудет у меня?

Сато подняла глаза.

— Зачем?

— Перстень много значит для Питера, и я бы хотел его вернуть.

— Если вам представится такая возможность, — с сомнением заметила Сато.

— Спасибо. — Лэнгдон убрал пакет в карман.

— Еще вопрос, — сказала Сато, пока они заходили все глубже в лабиринт. — Мои сотрудники говорят, что перекрестный поиск по запросам «тридцать третий градус», «портал» и «масонство» выдает сотни ссылок на некую «пирамиду».

— Неудивительно, — ответил Лэнгдон. — Строители египетских пирамид — предшественники современных каменщиков, и сама по себе пирамида, как и многие другие египетские мотивы, часто встречается в масонской символике.

— Что же она означает?

— Просветление. Этот архитектурный символ говорит о способности наших предков возноситься над земной суетой к небесам, золотому солнцу и в конце концов к высшему источнику мудрости.

— И все? — Сато явно ждала продолжения.

«Вам мало?!» — мысленно возмутился Лэнгдон. Он только что рассказал об одном из прекраснейших символов в истории человечества — о сооружении, посредством которого можно подняться в царство богов.

— Мои люди утверждают, что здесь, в Вашингтоне, есть реально существующая пирамида, напрямую связанная с масонами и Мистериями древности.

Теперь Лэнгдон понял, куда она клонит, и попытался как можно скорее развеять это заблуждение.

— Я в курсе, директор, однако это вымысел чистой воды. Масонская пирамида — один из самых живучих мифов Вашингтона, порожденный скорее всего изображением пирамиды на Большой печати США.

— Что же вы раньше молчали?

Лэнгдон развел руками.

— Миф лишен всякой исторической основы. Это только миф — один из многих, связанных с масонами.

— Однако он имеет непосредственное отношение к Мистериям древности.

— Да, как и многие другие легенды. Мистерии породили огромное количество преданий, увековеченных в истории, — о тайной мудрости, оберегаемой тамплиерами, розенкрейцерами, иллюминатами, алюмбрадами… Список можно продолжать. Все эти сказания основаны на Мистериях древности, и масонская пирамида — лишь одна из них.

— Понятно, — сказала Сато. — И о чем говорится в этой легенде?

На несколько секунд Лэнгдон задумался.

— Ну, конспиролог из меня неважный, зато я хорошо разбираюсь в мифологии. Если кратко, то Мистерии древности — утраченная мудрость веков — издавна считают самым бесценным сокровищем человечества. Разумеется, их тщательно оберегали. Просветленные мудрецы боялись невиданной силы, которой обладало это знание: если оно попадет в руки непосвященных, последствия будут самые разрушительные. Как мы уже говорили, любой инструмент можно использовать во зло и во благо. Итак, чтобы уберечь Мистерии древности (а с ними — и все человечество), ученые объединялись в тайные братства. Внутри таких обществ мудрость постигали лишь достойные. Многие считают, что в легендах о волшебниках, колдунах и целителях рассказывается именно о хранителях той мудрости.

— А масонская пирамида тут при чем? — спросила Сато.

Лэнгдон шел все быстрее, стараясь не отставать.

— Здесь-то и сливаются история и миф. К XVI веку в Европе исчезли почти все тайные общества — большую их часть уничтожила волна религиозных репрессий. Единственными хранителями Мистерий древности остались масоны. Разумеется, они опасались, что их тайна однажды может исчезнуть вместе с ними.

— И? При чем тут пирамида? — раздраженно повторила Сато.

Лэнгдон как раз к этому подошел.

— Легенда о масонской пирамиде очень проста. В ней говорится, что масоны, пытаясь защитить великую мудрость и передать ее следующим поколениям, спрятали ее в неприступной крепости… Повторяю, это только миф, аллегория, тайные знания якобы перевезли из Старого Света в Новый — сюда, в Америку. Масоны надеялись, что в этой стране не будет места религиозной тирании. Здесь они и построили неприступную крепость — тайную пирамиду, — призванную хранить Мистерии древности до тех пор, пока все человечество не будет готово овладеть невероятной силой этих знаний. На вершине пирамиды якобы установили сверкающий золотой камень — символ древней мудрости, позволяющей человеку раскрыть свой истинный потенциал. Символ апофеоза.

— Занятная история, — сказала Сато.

— Да, масоны падки на разные безумные легенды.

— Стало быть, вы не верите в существование такой пирамиды?

— Нет, конечно! — ответил Лэнгдон. — Нет никаких свидетельств в пользу того, что масоны построили пирамиду в Америке, не говоря уж о Вашингтоне. Пирамида не иголка, тем более такая, в которую поместится вся утраченная мудрость веков.

В легенде не уточнялось, что именно должна скрывать пирамида — древние оккультные тексты, научные исследования или что-то потаинственней, — однако эти сведения тщательно зашифрованы… и понять их смогут лишь просветленные души.

— Как бы то ни было, — сказал Лэнгдон, — легенду о пирамиде можно причислить к категории так называемых архетипических гибридов — это смесь различных классических преданий, так много позаимствовавшая у популярной мифологии, что может быть только вымыслом, а никак не историческим фактом.

Рассказывая студентам об архетипических гибридах, Лэнгдон часто приводил в пример сказки: они передавались из поколения в поколение, становясь все менее правдоподобными, и заимствовали друг у друга основные мотивы. С годами они превращались в обезличенные нравоучительные истории с набором одинаковых составляющих: непорочная девица, прекрасный принц, неприступная крепость, могущественный колдун. Об извечной битве добра и зла мы узнаем еще в детстве, из преданий о Мерлине и фее Моргане, святом Георгии и Змие, Давиде и Голиафе, Белоснежке и злой колдунье… даже о Люке Скайуокере и Дарте Вейдере.

Вслед за Андерсоном Лэнгдон и Сато спустились по короткой лестнице.

— Скажите, действительно ли наши предки считали пирамиды порталами, через которые фараоны возносились к богам?

— Верно.

Сато остановилась, как вкопанная, и схватила Лэнгдона за руку. Лицо у нее было изумленное и подозрительное одновременно.

— То есть похититель Питера Соломона велел вам открыть некий п ортал, а вы даже не подумали, что речь идет о масонской пирамиде?!

— Да что вы заладили! Масонская пирамида — это сказка. Вымысел!

Сато подошла почти вплотную, и на Лэнгдона пахнуло табаком.

— Я понимаю вашу позицию, профессор, но, если мы хотим успешно закончить расследование, нельзя пренебрегать этой параллелью. Портал, ведущий к тайному знанию? Похоже, преступник говорил именно о нем. И открыть его якобы можете только вы.

— Ну, я не верю в…

— Плевать мне, во что верите вы. Судя по всему, похититель в масонскую пирамиду верит.

— Он спятил! С тем же успехом он может верить, что SBB XIII — это вход в гигантскую подземную пирамиду, где хранится мудрость веков!

Сато смерила Лэнгдона испепеляющим взглядом.

— У нас чрезвычайная ситуация, профессор, и это не сказка, уверяю вас.

Между ними воцарилась леденящая тишина.

— Мэм? — подал голос Андерсон, указывая на очередную стальную дверь впереди. — Мы на месте, дальше пойдем?

Сато наконец отвела взгляд от Лэнгдона и жестом велела Андерсону не останавливаться.

Вслед за начальником полиции они прошли в дверь и оказались в узком переходе. Лэнгдон оглянулся по сторонам.

«Нет, вы издеваетесь…»

Такого длинного коридора он еще никогда не видел.

Глава 31

Триш Данн вышла из ярко освещенного Куба в кромешную темноту и почувствовала, как бушует в крови адреналин. Только что звонили с охранного пункта: гость Кэтрин Соломон, доктор Аваддон, прибыл и просит сопроводить его к Пятому отсеку. Триш вызвалась его привести — главным образом из любопытства. Кэтрин почти ничего не рассказала ей о госте, и Триш была заинтригована. Видно, Питер Соломон глубоко доверял этому человеку, ведь Соломоны еще никого не приглашали в Куб.

«Надеюсь, он не боится темноты», — подумала Триш, шагая сквозь холодный мрак. Еще не хватало, чтобы почетный гость Кэтрин сбежал, узнав, как надо добираться до лаборатории.

«Первый раз всегда самый трудный».

Триш впервые прошла этот путь около года назад. Она приняла приглашение на работу, подписала документ о неразглашении и вместе с Кэтрин приехала в ЦТП смотреть лабораторию. Начальница предупредила ее, что идти к лаборатории долго и поначалу страшновато. Тем не менее вся храбрость Триш исчезла, как только перед девушкой с шипением отворилась дверь с надписью «Отсек № 5».

За дверью была пустота.

Кэтрин перешагнула порог, прошла несколько футов в полной темноте и поманила Триш за собой.

— Вы не заблудитесь, обещаю.

Триш представила, как блуждает в черном зале размером со стадион, и ее пробил пот.

— У нас тут своя система ориентиров, — пояснила Кэтрин, указав на пол. — Проще не придумаешь.

Триш присмотрелась к бетонному полу. Глаза привыкли к темноте, и она увидела узкую ковровую дорожку, исчезающую во мраке.

— Смотрите ногами, — сказала Кэтрин и пошла прочь. — Просто не отставайте от меня, и все.

Кэтрин скрылась в темном отсеке — Триш поборола свой страх и зашагала следом.

«Безумие какое-то!»

Она сделала несколько шагов по ковру, и в следующий миг дверь захлопнулась — за спиной исчез последний луч света. Сердце забилось в груди как сумасшедшее, и Триш попыталась сосредоточить внимание на ковре. Не успела она сделать и десяти шагов по дорожке, как правая нога ступила на твердый бетон. Триш испуганно подалась влево.

Из темноты выплыл голос Кэтрин — безжизненная бездна почти полностью проглатывала слова:

— Потрясающе устроен наш организм! Если лишить его одного чувства, сразу активизируются все остальные. Сейчас нервные окончания на ваших стопах «настраиваются» на нужный лад.

«Это радует», — подумала Триш, опять выправляя курс.

Они шли и шли — казалось, уже чересчур долго.

— Далеко еще? — не выдержала Триш.

— Примерно столько же. — Голос Кэтрин раздавался откуда-то издалека.

Триш прибавила шагу, изо всех сил пытаясь не терять самообладания, но ей казалось, что мрак вот-вот ее проглотит.

«Ни зги не видно!»

— Кэтрин! Как мы узнаем, что пришли?

— Сейчас поймете.

Это было год назад. Сегодня Триш вновь ступила в темноту и направилась в противоположную сторону — к вестибюлю, где ее дожидался таинственный гость. Внезапное изменение коврового ворса подсказало Триш, что до выхода осталось ярда три. «Предупредительная полоса» — так называл ее Питер Соломон, страстный поклонник бейсбола. Триш резко остановилась, достала из кармана карточку и нащупала на двери прорезь электронного замка.

Из коридора ЦТП хлынул яркий свет, и Триш прищурилась.

«Ну, вот я и на месте… уже который раз».

Шагая по пустым коридорам, она размышляла о странном вымаранном документе.

«Древний портал? Тайник в подземелье? Интересно, Марк уже вычислил сервер?»

Кэтрин стояла в аппаратной перед мягко сияющей плазменной стеной и разглядывала таинственный документ. Она отделила ключевые фразы и теперь не сомневалась, что в тексте говорится о той самой безумной легенде, которую Питер, видимо, поведал доктору Аваддону.

…тайник в ПОДЗЕМЕЛЬЕ, где…

…в ВАШИНГТОНЕ, координаты…

…найден ДРЕВНИЙ ПОРТАЛ, ведущий к…

…предупреждение, что ПИРАМИДА таит опасн…

…расшифровать СИМБОЛОН, чтобы раскрыть…

«Надо срочно раздобыть остальное», — подумала Кэтрин и выключила плазменную стену. Она всегда ее выключала, когда не пользовалась, чтобы не тратить запасы водородного топлива.

Ключевые слова постепенно угасли и сжались в крохотную белую точку. Продержавшись секунду в центре экрана, потухла и она.

Кэтрин направилась в свой кабинет. С минуты на минуту придет доктор Аваддон, и она хотела встретить его как можно радушнее.

Глава 32

— Мы почти на месте, — сказал Андерсон, ведя Сато и Лэнгдона по бесконечному коридору, проходившему через все восточное крыло подвала. — Во времена Линкольна здесь был земляной пол и полно крыс.

К счастью, теперь на полу лежала плитка — крыс Лэнгдон недолюбливал. Шаги неровным, жутковатым эхом отдавались в длинном коридоре. Некоторые двери были заперты, но многие стояли открытые, а комнаты за ними имели заброшенный вид.

Лэнгдон заметил, что номера идут по убывающей и постепенно заканчиваются.

SB 4… SB 3… SB 2… SB 1…

Они пролетели мимо двери без номера. Через несколько шагов Андерсон увидел, что цифры опять пошли вверх, и остановился.

HB 1… HB 2…

— Простите, запамятовал. Я редко здесь бываю.

Они вернулись к старой железной двери, находившейся ровно посередине коридора и отделявшей цокольные помещения со стороны сената (SB) от стороны палаты представителей (HB). На двери виднелась надпись, которая с годами выцвела и почти стерлась.

SBB

— Вот и пришли, — сказал Андерсон. — Ключи сейчас принесут.

Сато хмуро взглянула на часы.

Лэнгдон посмотрел на надпись и спросил Андерсона:

— А почему это помещение относится к сенатской стороне — оно ведь ровно посередине?

Начальник полиции растерялся.

— В каком смысле?

— Ну, написано же: «SBB». Начинается с «S», а не с «H».

Андерсон покачал головой:

— Нет, «S» тут означает не сенатскую сторону, а…

— Шеф! — окликнул его подбегающий охранник. — Виноват, сэр, мы долго искали ключ от SBB. Это запасной.

— А оригинал где? — удивленно спросил Андерсон.

— Наверное, потеряли… — задыхаясь, сказал охранник. — Сюда уже много лет никто не спускался.

— А от SBB XIII запасного ключа не нашлось?

— Нет, сэр, ключи от всех комнат SBB куда-то запропастились… Макдональд их ищет. — Он достал рацию и проговорил: — Боб, я с шефом. Есть информация по ключам от SBB?

Рация щелкнула, и ему ответили:

— Кое-что есть. С тех пор как нам поставили компьютеры, по SBB нет ни одной записи, но в старых журналах отмечено, что все помещения освободили двадцать лет назад. — Макдональд помолчал. — Все, кроме SBB XIII.

Андерсон забрал у охранника рацию.

— Это шеф. Как понимать «все, кроме SBB XIII»?

— Сэр, здесь приписка от руки, что SBB XIII используется для частных целей. Она сделана давно, но самим Архитектором.

Лэнгдон знал, что Архитектором называли не того, кто спроектировал Капитолий, а человека, который занимался всеми делами здания: текущим ремонтом, безопасностью, приемом новых сотрудников и распределением помещений.

— Странно… — проговорил Макдональд, — в приписке Архитектора говорится, что комната отдана под «личные нужды» Питера Соломона.

Сато, Лэнгдон и Андерсон тревожно переглянулись.

— Возможно, сэр, ключи от SBB и SBB XIII у него.

Лэнгдон не поверил своим ушам.

«У Питера есть своя комната в подвале Капитолия?!»

Да, конечно, у Питера всегда были тайны, но это известие удивило даже Лэнгдона.

— Понятно, — мрачно сказал Андерсон. — Нам нужно попасть именно в SBB XIII, так что продолжайте поиски.

— Есть, сэр. Мы также работаем над цифровым снимком, который вы…

— Спасибо, — перебил его Андерсон. — На этом все. Как только найдете файл, сразу отправьте его директору Сато.

— Так точно, сэр. — Рация умолкла, и Андерсон отдал ее охраннику. Тот достал из кармана ксерокопию чертежа и передал шефу.

— Сэр, серым мы отметили SBB, а крестиком — SBB XIII, так что вы легко его найдете. Комнат там немного.

Андерсон поблагодарил юношу и развернул схему цокольных помещений. Лэнгдон тоже посмотрел и поразился: сотни клетушек образовывали под Капитолием затейливый лабиринт.

Начальник полиции изучил схему, кивнул и убрал ее в карман. Затем поднял ключ и замер — ему явно не хотелось открывать дверь. Лэнгдона тоже охватило дурное предчувствие: спрятанное за этой дверью Питер Соломон желал сохранить в тайне.

Сато кашлянула — Андерсону не нужно было объяснять дважды. Он глубоко вдохнул, вставил ключ в скважину и попытался провернуть, но у него ничего не вышло. На миг Лэнгдону показалось, что ключ не подходит, однако со второй попытки замок поддался, и Андерсон распахнул дверь.

В коридор хлынул затхлый воздух.

Лэнгдон заглянул в темноту и ничего не увидел.

— Профессор, — сказал Андерсон, нащупывая выключатель, — отвечаю на ваш вопрос: «S» в данном случае означает не сенатскую сторону, а subbasement, подвальный этаж. — Он щелкнул выключателем, и свет от лампочки упал на чрезвычайно крутую лестницу, уходящую в кромешную тьму. — SBB — это подвалы Капитолия.

Глава 33

Специалист по безопасности систем Марк Зубианис вжался в спинку дивана и хмуро поглядел на экран.

«Что за адрес она мне подсунула?!»

Лучшие хакерские трюки оказались пустой тратой времени: Зубианис не смог ни открыть документ, ни пробить IP-адрес. Прошло уже десять минут, а его программа по-прежнему ломилась в брандмауэры таинственного сервера. Защита была очень серьезной.

«Не зря мне столько денег предложили».

Зубианис хотел поискать другую лазейку, как вдруг зазвонил телефон.

«Триш, Бога ради, я же сказал, что перезвоню!»

Он убавил громкость телевизора и взял трубку.

— Алло.

— Это Марк Зубианис? — спросил мужчина. — Ваш адрес — Вашингтон, Кингстон-драйв, 357? — На заднем плане кто-то разговаривал.

«Эти торгаши совсем спятили? Звонят во время финала!» — подумал он, а вслух поинтересовался:

— Дайте угадаю, я выиграл путевку на Ангилью?

— Нет, — без тени юмора ответил звонивший. — Это служба компьютерной безопасности ЦРУ. Мы хотим знать, зачем вы пытаетесь проникнуть в нашу секретную базу данных.

В трех этажах над подвалом Капитолия охранник Нуньес, как и полагалось в это время, запирал двери просторного экскурсионного центра. Шагая по мраморному полу к своему посту, он подумал о посетителе в армейской куртке.

«Это я его впустил… Все, завтра точно уволят».

Тут во внешние двери кто-то постучал. Нуньес обернулся и прищурился: пожилой чернокожий мужчина бил по стеклу ладонью, требуя, чтобы его впустили.

Нуньес качнул головой и показал на часы.

Старик опять постучал и вышел на свет: короткие седые волосы, безупречный синий костюм. Сердце Нуньеса застучало быстрее.

«Вот так раз!»

Он признал этого человека даже издалека и бросился открывать двери.

— Прошу прощения, сэр! Заходите, заходите скорей!

Уоррен Беллами, не кто иной, как Архитектор Капитолия, вошел и коротким кивком поблагодарил Нуньеса. Этого необычайно подтянутого и гибкого для своих лет человека всегда окружал ореол абсолютной уверенности и собранности. Последние двадцать пять лет он вел все дела Капитолия.

— Чем могу помочь, сэр? — спросил Нуньес.

— Благодарю вас, — отчеканил Беллами. Дикция у него была отменная, почти британская, как и подобает выпускнику одного из университетов Лиги плюща. — Мне только что сообщили о происшествии… — Взгляд у него был на редкость озабоченный.

— Да, сэр, у нас…

— Где начальник полиции Андерсон?

— Внизу, с директором Сато из ЦРУ.

Беллами встревожился еще сильнее.

— Здесь ЦРУ?

— Да, сэр. Директор Сато прибыла почти сразу после инцидента.

— Зачем? — вопросил Беллами.

Нуньес молча пожал плечами.

«Думаете, я спрашивал?»

Беллами зашагал к эскалаторам.

— Где они?

— Спустились куда-то, точно не знаю, — едва поспевая за ним, ответил Нуньес.

Архитектор с тревогой оглянулся.

— Спустились? В подвал? Зачем?

— Не знаю, сэр, я только слышал по рации.

Беллами прибавил шагу.

— Отведите меня к ним.

— Есть, сэр.

Пока они шли по просторному залу, Нуньес заметил золотой перстень на пальце Беллами. Он достал рацию.

— Сейчас предупрежу шефа, что вы пришли.

— Нет. — Архитектор предостерегающе поднял руку. — Не стоит.

Нуньес сегодня допустил много ошибок, но эта точно стала бы последней.

— Сэр… — робея, выдавил охранник, — шефу может не понравиться…

— Вы в курсе, что мистер Андерсон — мой подчиненный? — перебил его Беллами.

Нуньес кивнул.

— Тогда советую выполнить мою просьбу.

Глава 34

Триш Данн вошла в вестибюль ЦТП и удивленно подняла глаза. Гость нисколько не походил на ученых, которые обычно являлись сюда во фланелевых рубахах и джинсах — антропологи, океанологи, геологи и специалисты прочих областей естественных наук. Напротив, вид у доктора Аваддона был прямо-таки аристократический. Высокий, широкоплечий, загорелый, в безупречно сшитом костюме и с идеальной стрижкой — такому наверняка уютнее в роскошном особняке, чем в лаборатории.

— Доктор Аваддон? — осведомилась Триш, протягивая ему руку.

— Э-э, да… — неуверенно ответил он, но руку пожал. — Прошу прощения, а вы кто?

— Триш Данн, ассистент Кэтрин. Она попросила меня встретить вас.

— А, вот как! — Доктор улыбнулся. — Приятно познакомиться, Триш. Простите мою растерянность, я думал, Кэтрин сегодня одна. — Он кивнул в сторону коридора. — Однако я в вашем распоряжении. Ведите.

Доктор Аваддон быстро овладел собой, но в его взгляде мелькнуло разочарование. Может, Кэтрин молчала неспроста, и у них завязывается роман? Она никогда не обсуждала с Триш свою личную жизнь, однако ее гость был привлекателен, ухожен и явно принадлежал к высшему обществу. Чего бы он ни ждал от сегодняшнего визита, присутствие Триш не входило в его планы.

Быстро вынув наушники, из которых доносились звуки футбольного матча, охранник подверг доктора Аваддона обычной для всех посетителей процедуре.

— Кто выигрывает? — непринужденно спросил Аваддон, выкладывая на поднос телефон, ключи и зажигалку.

— «Редскинз» впереди на три очка, — с жаром ответил охранник. Ему не терпелось вернуться к игре. — Ну и матч!

— Скоро приедет мистер Соломон, — сказала ему Триш. — Передайте, что мы в лаборатории, хорошо?

— Будет сделано! — Охранник ей подмигнул. — Спасибо, что предупредили. Приму деловой вид.

Триш сказала это не только ради охранника, но и чтобы дать мистеру Аваддону понять: не она одна помешает их личной встрече с Кэтрин.

— А откуда вы знаете мисс Соломон? — спросила она, оглядывая таинственного гостя.

Доктор Аваддон улыбнулся:

— О, это долгая история! Мы вместе кое над чем работаем.

«Ясно, — подумала Триш. — Не мое дело».

— Потрясающий комплекс! — восхитился Аваддон, оглядываясь по сторонам. — Я здесь впервые.

С каждым шагом непринужденность в его голосе звучала все естественнее, и Триш заметила, что он внимательно все осматривает. А еще в ярком свете коридорных ламп от нее не укрылось, что лицо гостя покрыто тональным кремом. «Странно». Однако Триш решила не придавать этому значения и, пока они с Аваддоном шли по пустым коридорам, вкратце рассказала ему о целях и задачах ЦТП, а также о различных отсеках и о том, что в них находится.

Доктор был поражен.

— Выходит, ЦТП СМ — кладезь бесценных экспонатов! Странно, что охрана не на каждом углу.

— О, в этом нет необходимости. — Триш указала на ряд объективов «рыбий глаз» под потолком. — Здесь все автоматизировано. Видеозапись ведется двадцать четыре часа в сутки, а этот коридор проходит через весь центр, как позвоночник. Тем более в комнаты нельзя попасть без карточки и пин-кода.

— Разумно, ничего не скажешь.

— Тьфу-тьфу-тьфу, у нас ни разу ничего не крали. Впрочем, кто будет грабить такой музей? На черном рынке не нужны образцы вымерших растений, эскимосские каяки и заспиртованные гигантские кальмары.

Доктор Аваддон прыснул.

— Пожалуй, вы правы!

— Больше всего экспонатам достается от грызунов и насекомых.

Триш рассказала, что для предотвращения заражения насекомыми все отходы ЦТП замораживаются. Кроме того, у центра есть так называемая мертвая зона — особая среда между двумя стенами, подобно ножнам охватывающая весь комплекс.

— Поразительно! А где лаборатория Питера и Кэтрин?

— В Пятом отсеке. Он в самом конце этого коридора.

Аваддон резко остановился и заглянул в маленькое окно справа.

— Бог ты мой! Это еще что?!

Триш рассмеялась.

— Третий отсек. Мы называем его Мокрым.

— Мокрым? —переспросил Аваддон, приближаясь к стеклу.

— В этих контейнерах больше трех тысяч галлонов этилового спирта. Помните, я говорила про гигантского кальмара?

— Это кальмар?! — Доктор Аваддон вытаращил глаза. — Какая громадина!

— Самка архитевтиса, — добавила Триш. — Она больше сорока футов в длину.

Доктор Аваддон, завороженный необычным зрелищем, не мог оторваться от окна и напоминал мальчишку, который замер у витрины зоомагазина, мечтая о щенке. Прошло секунд пять, а Аваддон все еще глазел в окно.

— Ладно, ладно, — сжалилась Триш и, смеясь, вставила карточку в прорезь замка, затем ввела пин-код. — Так и быть, покажу вам кальмара.

Войдя в тускло освещенный Третий отсек, Малах огляделся по сторонам — нет ли где камер. Пухленькая помощница Кэтрин лопотала что-то о заспиртованных экспонатах, хранящихся в отсеке. Малах не слушал — гигантские кальмары его не интересовали. Это темное, безлюдное помещение понадобилось ему для одной цели: чтобы решить неожиданно возникшую проблему.

Глава 35

Лэнгдон впервые спускался по таким крутым и узким ступенькам, как деревянные ступени капитолийского подвала. Дышал он теперь часто — грудь неприятно сдавило. Воздух здесь был холодный и влажный, и Роберту невольно вспоминалась похожая лестница ватиканского Некрополя.

«Город мертвых».

Андерсон шел впереди и освещал путь фонариком. Сато шагала по пятам за Лэнгдоном и время от времени подталкивала его в спину крошечной ладошкой.

«Да иду я, иду!»

Профессор глубоко вдохнул, стараясь не обращать внимания на тесноту — в проход едва помещались плечи, а портфель то и дело задевал стену.

— Лучше бы вы оставили портфель наверху, — заметила Сато.

— Мне и так неплохо, — ответил Лэнгдон: выпускать саквояж из виду в его планы не входило. Он представил себе сверток Питера.

«При чем же тут подвал Капитолия?»

— Мы почти на месте, — предупредил их Андерсон.

Они спустились в полную темноту — свет единственной лампочки сюда не доходил. Лэнгдон сошел с последней деревянной ступеньки и почувствовал под ногами грязь.

«Путешествие к центру Земли».

Сато встала рядом.

Андерсон посветил фонариком вокруг: подвал больше смахивал на узкий коридор, идущий перпендикулярно к лестнице. Проход был всего футов пятьдесят длиной, с маленькими деревянными дверями по обеим сторонам. Двери шли едва не впритык: комнатки за ними не могли быть шире десяти футов.

«Гибрид современного склада и катакомб Домитиллы», — подумал Лэнгдон, пока Андерсон сверялся со схемой — на крошечном отрезке подвала комната SBB XIII была помечена крестиком. Лэнгдон заметил, что планировка здесь такая же, как в усыпальнице на четырнадцать могил: по семь захоронений с каждой стороны, друг напротив друга, только вместо одного, в центре, — лестничная площадка. То есть всего тринадцать.

Да уж, вот бы теоретики американского «заговора тринадцати» повеселились, узнай они, что под Капитолием находится ровно тринадцать складских помещений. Многие находили подозрительным, что на Великой печати США тринадцать звезд, тринадцать стрел, тринадцать ступенек пирамиды, тринадцать полос на щите, тринадцать листьев оливы, по тринадцать букв во фразах «Annuit coeptis»^[178] и «E pluribus unum»^[179] и прочее, и прочее.

— Похоже, здесь и впрямь пусто, — сказал Андерсон, осветив фонариком комнату напротив. Тяжелая деревянная дверь была широко распахнута. Луч света выхватил из мрака узкую каменную комнату — примерно десяти футов в ширину и тридцати в длину, — похожую на ведущий в никуда коридор. Ничего, кроме пары сломанных ящиков и мятой упаковочной бумаги, в комнате не было.

Андерсон посветил на медную дверную табличку, покрытую патиной.

SBB IV

— Четвертая комната, — сказал он.

— А где тринадцатая? — спросила Сато. Под землей было холодно, и с ее губ сорвались едва заметные облачка пара.

Андерсон указал фонариком в южный конец коридора:

— Там.

Лэнгдон глянул в конец узкого прохода и содрогнулся. Несмотря на холод, профессор весь взмок.

Они двинулись в нужную сторону. Все комнаты выглядели одинаково: двери распахнуты, внутри давным-давно пусто. В конце Андерсон повернул направо и поднял фонарик, чтобы осветить тринадцатую комнату, однако луч уперся в массивную деревянную дверь.

В отличие от остальных она была закрыта.

Выглядела дверь точно так же — тяжелые петли, железная ручка, медная табличка, затянутая патиной. Семь символов на ней точно соответствовали символам на ампутированной кисти Питера Соломона.

SBB XIII

«Хоть бы она была заперта!» — подумал Лэнгдон.

— Дерните ручку, — сказала Сато, не медля ни секунды.

Начальник полиции нехотя нажал на железную ручку — она не поддалась. Он посветил на нее фонариком: на двери виднелась старая металлическая пластина с замочной скважиной.

— Попробуйте ключ от подвала.

Андерсон достал ключ, но он не подошел.

— Если не ошибаюсь, — язвительно заметила Сато, — служба безопасности должна иметь доступ ко всем помещениям Капитолия — мало ли что случится?

Андерсон вздохнул и посмотрел на Сато:

— Мои люди ищут запасной ключ, но…

— Прострелите замок, — осадила его директор, кивнув на пластину под ручкой.

У Лэнгдона подскочил пульс.

Андерсон откашлялся.

— Мэм, лучше дождаться, пока найдут запасной ключ. Неудобно вламываться…

— Может, вам будет удобней в тюрьме, куда вас посадят за учинение препятствий ЦРУ?

Андерсон недоуменно воззрился на нее, медленно передал ей фонарик и расстегнул кобуру.

— Погодите! — воскликнул Лэнгдон, больше не в силах оставаться в стороне. — Вы подумайте: Питер отдал свою правую руку, лишь бы никто не узнал, что находится за этой дверью. Может, не стоит туда входить? Получается, мы выполняем требование террориста.

— Вы хотите спасти Питера Соломона? — спросила его Сато.

— Конечно, но…

— Тогда подчинитесь требованию похитителя.

— Открыть древний портал? Думаете, это он и есть?

Сато направила луч прямо в лицо Лэнгдону.

— Профессор, я понятия не имею, что это за дверь, и мне все равно, куда она ведет: в обычную кладовку или в тайную пирамиду. Я намерена ее открыть, понятно вам?

Лэнгдон прищурился и неохотно кивнул.

Сато опустила фонарь и осветила железную пластину замка.

— Андерсон, приступайте.

Андерсон неохотно вынул пистолет из кобуры и робко на него посмотрел.

— Да хватит уже! — Сато резко выхватила у него пистолет и сунула фонарь в освободившуюся руку начальника полиции. — Светите!

Она обращалась с оружием как заправский стрелок: сняла пистолет с предохранителя, подняла и прицелилась.

— Стойте! — завопил Лэнгдон, но было уже поздно.

Грянули три выстрела.

У Лэнгдона едва не лопнули барабанные перепонки.

«Она спятила?!»

Выстрелы в таком замкнутом пространстве оглушали.

Андерсон дрожащей рукой направил луч фонаря на простреленную дверь.

Замок был разбит вдребезги, дерево вокруг превратилось в кашу, а сама дверь приоткрылась.

Сато ткнула ее дулом и отворила. Та медленно распахнулась в абсолютную темноту.

Лэнгдон ничего не видел, но уловил странный запах.

«Что это такое, черт возьми?»

Из мрака пахнуло резкой вонью.

Андерсон шагнул за порог и осторожно повел луч света по земляному полу. Комната была такой же, как и остальные, — длинное узкое пространство. Стены из неровного камня придавали ей сходство с древней темницей.

— Здесь ничего нет, — сказал Андерсон, водя лучом по полу. Наконец он добрался до конца комнаты и посветил на противоположную стену.

— Господи!.. — вскричал начальник полиции.

Все в ужасе отшатнулись.

Лэнгдон уставился в дальний угол комнаты.

Оттуда на него тоже что-то смотрело.

Глава 36

— Черт, что это?.. — Андерсон попятился и чуть не выронил фонарь.

Лэнгдон и Сато тоже отступили — директор впервые за вечер выглядела напуганной.

Она вскинула пистолет и велела Андерсону посветить еще раз. Тот поднял фонарик. До дальней стены света доходило немного, но из темноты все же проступили контуры бледного лица, пялящего на них пустые глазницы.

«Человеческий череп!»

Он лежал на шатком деревянном столе, приставленном к стенке. Рядом кто-то уложил две берцовые кости и несколько предметов: старинные песочные часы, хрустальную флягу, свечу, два блюдца с каким-то светлым порошком и листок бумаги. Они были расставлены аккуратно, словно на алтаре. Рядом, прислоненная к стене, стояла коса с жутким изогнутым лезвием, вызывающая вполне определенные ассоциации со смертью.

Сато вошла в комнату.

— Что ж… кажется, у Питера Соломона больше секретов, чем я думала.

Андерсон кивнул, осторожно крадясь следом.

— Вот вам и скелет в шкафу. — Он обвел фонариком всю комнату и добавил, скривившись: — Чем тут воняет?

— Серой, — спокойно ответил Лэнгдон. — На столе должны быть два блюдца: в правом — соль, в левом — сера.

Сато изумленно обернулась.

— Откуда вы знаете?!

— Видите ли, мэм, подобные комнаты существуют повсеместно.

* * *

Над ними, на один этаж выше, охранник Нуньес вел Архитектора Капитолия, Уоррена Беллами, по длинному коридору, проходящему через все восточное крыло цокольного этажа. Нуньес готов был поклясться, что несколько секунд назад внизу раздались выстрелы.

«Быть такого не может!»

— Подвал открыт, — сказал Беллами, заметив впереди распахнутую дверь.

«Ну и вечерок, — подумал Нуньес. — Туда же сто лет никто не спускался!»

— Хотел бы я знать, в чем дело, — пробормотал охранник и потянулся к рации.

— Займитесь своими делами, — остановил его Беллами. — Отсюда я дойду сам.

Нуньес поежился.

— Точно?

Уоррен Беллами остановился и твердо взял Нуньеса за плечо.

— Сынок, я работаю здесь двадцать пять лет. Уж как-нибудь найду дорогу.

Глава 37

За свою жизнь Малах видел немало жутких помещений, но лишь некоторые могли сравниться с Третьим отсеком ЦТП. Огромный зал выглядел так, словно безумный ученый захватил супермаркет и забил полки живностью в банках всех форм и размеров. Освещенный как фотолаборатория, зал купался в красноватом «безопасном свете», который шел из-за стеллажей и просачивался через сосуды с этиловым спиртом. От резкого запаха химикатов кружилась голова.

— Здесь свыше двадцати тысяч образцов, — тараторила пышка. — Рыбы, грызуны, млекопитающие, рептилии…

— Надеюсь, все мертвые? — с наигранным беспокойством поинтересовался Малах.

Девушка рассмеялась:

— О да! Очень даже мертвые. Признаться, я и сама зашла сюда только спустя полгода, как устроилась на работу.

Малах отлично ее понимал. Куда ни кинь взгляд, всюду стояли банки с живностью: саламандры, медузы, крысы, насекомые, птицы и прочие твари, которых он видел впервые. Вдобавок к этому жуткому зрелищу тусклый красный свет, защищающий светочувствительные экспонаты от длительного воздействия светового излучения, создавал у зрителя иллюзию гигантского аквариума, где во мраке скрыты тысячи безжизненных теней.

— Это целакант, — сказала помощница Кэтрин, указав на большой плексигласовый контейнер. Такой страшной рыбы Малах еще не видел. — Раньше считалось, что они вымерли вместе с динозаврами, но не так давно этот экземпляр выловили у берегов Африки и передали в Смитсоновский музей.

«Повезло вам», — подумал Малах, почти не слушая, но внимательно осматривая зал на предмет камер. Он заметил только одну, прямо над входом. Впрочем, неудивительно — других входов в помещение наверняка не было.

— А вот и наша красавица, — сказала Триш, подводя Малаха к огромному резервуару. — Самый крупный образец в коллекции института. — Она повела рукой, точно ведущий телешоу, показывающий зрителям новый автомобиль. — Знакомьтесь, архитевтис.

Резервуар был похож на несколько спаянных друг с другом телефонных будок. В прозрачном плексигласовом гробу покоилась отвратительно бледная бесформенная тварь. Малах уставился на выпученные глаза и огромную округлую голову.

— Н-да, целакант по сравнению с этим чудищем прямо красавец.

— Вы еще не видели ее подсвеченной!

Триш подняла длинную крышку резервуара — оттуда резко пахнуло спиртом — и щелкнула выключателем, расположенным прямо над уровнем жидкости. Вдоль основания резервуара замерцали флуоресцентные лампы, и самка архитевтиса предстала во всей красе — громадная голова, склизкая масса щупалец и присосок с острыми как бритва краями.

Триш принялась болтать о том, как гигантский кальмар может побороть кашалота.

Малах слышал только пустую трескотню.

Время пришло.

Триш Данн всегда было не по себе в Третьем отсеке, но сейчас ее пробрал страх совсем иного рода.

Животный. Первобытный.

Она постаралась не обращать на него внимания, но паника быстро охватила все ее существо. Триш не понимала причину тревоги, однако нутро недвусмысленно подсказывало, что пора уходить.

— Вот такие дела, — подытожила она и выключила подсветку. — Ну, нам пора, а то Кэтрин…

Тут Аваддон зажал ей рот широкой ладонью и, резко запрокинув голову, придавил к своей твердой, как камень, груди. На миг Триш оцепенела.

Затем ею овладел ужас.

Аваддон схватил карту доступа, висевшую у нее на шее, и дернул. Шнурок больно ожег шею и порвался, а карта упала на пол. Триш попыталась освободиться, но Аваддон был гораздо больше и сильнее. Закричать она тоже не могла. Он наклонился и зашептал ей на ухо:

— Сейчас я уберу руку, но кричать ты не будешь, ясно?

Она закивала — легкие нестерпимо жгло.

«Нечем дышать!»

Аваддон отнял руку, и Триш глубоко втянула воздух.

— Пустите! — задыхаясь, выдавила она. — Что вам надо?

— Говори пин-код, — сказал Аваддон.

Триш ничего не соображала. «Кэтрин! Помогите! Кто этот человек?!»

— Вас увидит охрана! — пригрозила она, отлично понимая, что они стоят вне зоны видимости камер. «Да и все равно никто не смотрит».

— Говори пин-код, — повторил Аваддон. — Тот, который совпадает с твоей карточкой.

Ледяной ужас скрутил внутренности, и Триш резко обернулась, выдернула руку и хотела вцепиться Аваддону в глаза. Пальцы только скользнули по щеке, оставив четыре темных следа — это была не кровь, а скрытые тональным кремом татуировки.

«Кто это чудище?!»

С нечеловеческой силой он развернул ее, поднял и перекинул через край контейнера с кальмаром. Пары этанола ударили в нос.

— Пин-код? — повторил Аваддон.

У Триш защипало в глазах. В глубине резервуара маячила бледная плоть гигантской морской твари.

— Говори, — велел Аваддон, надавив ей на голову. — Быстро, пин-код!

Начало гореть горло.

— Ноль четыре ноль восемь! — едва дыша, выкрикнула Триш. — Пусти! Ноль четыре ноль восемь!

— Если врешь… — Аваддон нажал сильнее, и кончики волос девушки окунулись в спирт.

— Я не вру! — кашляя, выдавила она. — Четвертое августа — мой день рождения!

— Спасибо, Триш.

Он еще крепче схватил ее за голову и с сокрушительной силой толкнул вниз, погрузив лицом в спирт. Резкая боль ожгла глаза. Аваддон надавил сильнее и прижал Триш к мясистой голове кальмара.

Собрав остаток сил, Триш лягнулась и выгнула спину, пытаясь вытащить голову из контейнера. Державшие ее мощные руки даже не шелохнулись.

«Нечем дышать!!!»

Она замерла, силясь не открывать глаза и рот. Легкие горели огнем, требуя кислорода.

«Нет! Терпи!»

В конце концов рефлексы взяли свое.

Триш открыла рот, и легкие расширились до предела, пытаясь вобрать столь необходимый организму кислород. Обжигающий спирт хлынул в горло, проник в легкие… Грудь взорвалась чудовищной, невообразимой болью. Но длилась это всего несколько секунд — потом наступила темнота.

Малах, отдуваясь, смотрел на дело своих рук.

На краю контейнера, перегнувшись через стенку, висело безжизненное женское тело — голова так и осталась погруженной в этанол. Малах вспомнил первую (и до сего дня единственную) убитую им женщину.

Изабель Соломон.

Он окинул взглядом обмякший труп, затем схватился за пышные бедра и подтолкнул: Триш Данн соскользнула в контейнер и безжизненно повисла над огромной морской тварью. Когда одежда полностью промокла и отяжелела, труп начал опускаться в темноту и скоро лег поверх кальмара.

Малах вытер руки и закрыл плексигласовую крышку.

«В Мокром отсеке новый экспонат!»

Он поднял с пола карту доступа и сунул в карман.

«0408».

Сперва Малах счел появление Триш Данн досадной помехой, однако вскоре он понял, что карта и пин-код могут сослужить хорошую службу. Если исследования Кэтрин действительно так секретны, как утверждал ее брат, то она может и не пустить Малаха в хранилище данных. Как ни уговаривай. «Теперь у меня есть свои ключи». Он обрадовался, что не придется тратить время на уговоры.

Выпрямившись, он увидел в окошке свое отражение: тональный крем местами смазался. Плевать. Пока Кэтрин сообразит, в чем дело, будет уже поздно.

Глава 38

— Это комната для масонских обрядов? — спросила Сато, уставившись на Лэнгдона в темноте.

Он спокойно кивнул:

— Да, называется «Камера размышлений». В такой холодной, неуютной комнате масон размышляет о бренности бытия, неизбежности смерти и приходит к полезным выводам о мимолетной природе всякой жизни.

Сато подозрительно огляделась по сторонам.

— Так это что-то вроде комнаты для медитаций?

— В общем, да. В подобных комнатах неизменно присутствуют одни и те же символы: череп, скрещенные кости, песочные часы, сера, соль, чистый лист бумаги, свеча, коса и так далее. Мысли о смерти побуждают масонов думать о том, как лучше устроить жизнь на земле.

— Больше смахивает на гробницу, — заметил Андерсон.

«Ну, отчасти в этом и смысл».

— Да, поначалу мои студенты тоже так реагируют. — Лэнгдон часто советовал второкурсникам найти книгу «Масонские символы» Бересняка, в которой были прекрасные фотографии Камеры размышлений.

— А вашим студентам не кажется дикостью, что масоны медитируют в окружении черепов и кос? — вопросила Сато.

— Так же дико молиться у ног распятого на кресте человека или перед изображением четырехрукого слона по имени Ганеша. Непонимание культурных символов — корень многих предрассудков.

Сато, явно не в духе для лекций, отвернулась и подошла к столу. Андерсон стал ей светить, но луч сделался заметно тусклее, сколько он ни стучал по ручке фонаря.

Все трое двинулись к столу; в нос Лэнгдону ударил резкий запах — подвал был сырой, влажный воздух реагировал с серой. Сато уставилась на предметы, разложенные на столе. Андерсон как мог освещал их гаснущим фонарем.

Сато осмотрела стол и, вздохнув, подбоченилась.

— Ну и зачем нужен этот хлам?

Лэнгдон знал: все предметы тщательно отобраны и расположены строго определенным образом.

— Это символы преображения и перемен, — ответил он. В таком замкнутом пространстве ему было тесно рядом с Сато и Андерсоном. — Череп, или «caput mortuum»,^[180] означает последнюю перемену в человеческой жизни — разложение физической оболочки — и напоминает о бренности нашего тела. Сера и соль — алхимические катализаторы перемен. Часы символизируют время, которое так же несет перемены. А это… — Лэнгдон указал на свечу, — первичный созидательный огонь и символ пробуждения человеческого разума ото сна. Преображение через озарение.

— А что здесь? — Сато ткнула в угол.

Андерсон посветил фонарем на огромную косу, прислоненную к стене.

— Вопреки распространенному мнению это не символ смерти, — ответил Лэнгдон. — Коса означает жатву, уборку даров природы, наделенных преображающей силой.

Сато и Андерсон погрузились в глубокое молчание, свыкаясь с непривычной обстановкой.

Лэнгдон хотел только одного: поскорее убраться отсюда.

— Понимаю, выглядит все это странно, — сказал он, — однако здесь не на что смотреть. Во многих масонских ложах есть точно такие же камеры.

— Но это не масонская ложа! — возразил Андерсон. — Это Капитолий США, и я хотел бы знать, откуда в моем здании взялась такая комната.

— Иногда масоны устраивают Камеру размышлений дома или на работе. Это обычная практика. — Лэнгдон слышал об одном бостонском хирурге, обставившем таким образом больничную кладовку, чтобы перед операциями размышлять о бренности бытия.

Сато встревожилась:

— Хотите сказать, Питер Соломон спускается сюда подумать о смерти?

— Не знаю, — искренне ответил Лэнгдон. — Может, он устроил святилище для работающих в здании братьев-масонов, чтобы им было где укрыться от суеты материального мира… Приют для влиятельных конгрессменов, где они могли бы подумать перед принятием важного решения о судьбах соотечественников.

— Какая прелесть, — съязвила Сато. — Вот только чувствую, Америка в беде, раз ее правители молятся в кладовках с косами и черепами.

«Напрасно, — подумал Лэнгдон. — Насколько иным был бы мир, если бы перед очередной войной власть имущие задумывались о необратимости смерти!»

Сато поджала губы и внимательно осмотрела все углы.

— Здесь должно быть что-то помимо костей и тарелок с химикатами, профессор. Кто-то выманил вас из Кембриджа, чтобы вы очутились именно в этой комнате.

Лэнгдон покрепче прижал к себе портфель, все еще не понимая, какое отношение имеет сверток к камере.

— Мэм, извините, но я не вижу тут ничего необычного. — Лэнгдон надеялся, что теперь они наконец займутся поисками Питера.

Луч фонарика опять задрожал, и Сато в гневе обернулась к Андерсону.

— Господи, неужели я много прошу?!

Она вытащила из кармана зажигалку, чиркнула кремнем и поднесла огонь к стоявшей на столе свече. Фитиль затрещал и вспыхнул, залив жутковатым светом тесную камеру. По стенам поползли длинные тени. Когда пламя разгорелось ярче, им открылось неожиданное зрелище.

— Смотрите! — воскликнул Андерсон, показывая пальцем.

На задней стене была выцветшая надпись — семь заглавных букв, образующих слово:

VITRIOL

— При чем тут купорос? — не поняла Сато. На буквы легла зловещая тень в форме черепа.

— Вообще говоря, это акроним, — заметил Лэнгдон. — Он часто встречается в подобных камерах, это сокращение масонской медитативной мантры: «Visita interiorа terrae, rectificando invenies occultum lapiderm».

Сато взглянула на него едва ли не с уважением.

— Переведете?

— «Посети утробу земли, и, направив свой путь, ты найдешь тайный камень».

Сато насторожилась.

— Этот тайный камень как-нибудь связан с тайной пирамидой?

Лэнгдон пожал плечами — он бы не стал проводить такую параллель.

— Те, кому нравится придумывать всякие глупости про тайные вашингтонские пирамиды, сказали бы, что «occultum lapiderm» и есть пирамида. Другие считают, что имеется в виду Философский камень, якобы дарующий вечную жизнь и обращающий свинец в золото. Третьи думают, речь о Святая Святых, потайной каменной комнате в недрах Иерусалимского храма. Четвертые говорят о христианских отсылках к тайным учениям апостола Петра, чье имя в переводе с греческого означает «камень». Во всех эзотерических традициях есть свое понимание слов «occultum lapiderm», но в любом случае этот камень — источник силы и просветления.

Андерсон откашлялся.

— А не мог Соломон соврать этому гаду? Может, он нарочно сказал, будто здесь что-то есть… а на самом деле ничего нет.

Лэнгдону тоже приходила на ум такая мысль.

Вдруг пламя дрогнуло, как будто на сквозняке, а потом снова выпрямилось.

— Странно, — сказал Андерсон. — Надеюсь, никто не закрыл дверь… — Он вышел из камеры в темный коридор. — Эй!

Лэнгдон даже не смотрел на Андерсона: его внимание приковала задняя стена.

«Что это было?»

— Видели? — спросила Сато, обеспокоенно глядя на стену.

Лэнгдон кивнул; сердце забилось быстрее. «Видел, вот только что?»

Секунду назад стена дрогнула и замерцала, точно по ней прошла волна энергии.

В комнату вернулся Андерсон.

— Никого. — Он вошел, и по стене опять прошла рябь. — Черт! — закричал он, пятясь.

Все трое замерли на месте, не сводя глаз со стены. Лэнгдона пробрала дрожь — до него дошло, в чем дело. Он осторожно протянул руку и потрогал стену пальцами.

— Это не камень… — Сато и Андерсон с опаской подошли ближе, — а ткань.

— Она только что колыхнулась, — сказала Сато.

«Да, и очень странно колыхнулась».

Лэнгдон присмотрелся: блестящая поверхность ткани отразила свет столь удивительным образом, потому что поток воздуха увлек ее в другую сторону.

Лэнгдон осторожно надавил на стену и испуганно отдернул руку. «Там дыра!» Сердце бешено заколотилось у него в груди.

— Уберите ткань, — приказала Сато.

Профессор медленно взялся за край полотна, отвел его в сторону и потрясенно воззрился на то, что крылось по ту сторону.

«Господи…»

Сато и Андерсон в изумленном молчании смотрели в проем.

Наконец директор изрекла:

— А вот и наша пирамида.

Глава 39

Роберт Лэнгдон уставился в проем. За полотняной перегородкой оказалось идеально в форме квадрата отверстие со стороной около трех футов, проделанное прямо в стене, — видимо, из нее убрали кирпичи. Сначала Лэнгдону показалось, будто проем ведет в смежную комнату, но теперь он увидел, что это не так.

Углубление уходило в стену лишь на несколько футов и напоминало музейную нишу для статуэток. И действительно, внутри находился небольшой предмет.

Кусок гранита примерно девяти дюймов в высоту. Идеально гладкие стенки отражали свет свечи.

Лэнгдон окончательно растерялся.

«Пирамида?!»

— Судя по вашему удивленному взгляду, — сказала директор СБ, — такого предмета в Камере размышлений быть не должно?

Лэнгдон покачал головой.

— Так, может, вы немного пересмотрите свои убеждения насчет тайной масонской пирамиды в Вашингтоне? — Тон у Сато был почти самодовольный.

— Директор, — тут же ответил Лэнгдон, — эта пирамидка не легендарная масонская пирамида.

— То есть мы по чистому совпадению нашли ее в самом сердце Капитолия, в тайной комнате, принадлежащей масонскому главарю?

Лэнгдон потер глаза, стараясь мыслить здраво.

— Мэм, она даже не похожа на пирамиду из легенды. Масонская пирамида огромна, и навершие у нее из чистого золота.

Строго говоря, такая пирамида — с плоской верхушкой — была совсем другим символом. Так называемая усеченная пирамида означала, что восхождение человека к вершине его истинных возможностей — процесс постоянный и бесконечный. Немногие осознавали, что это был один из самых тиражируемых в мире символов.

«Если точнее, около двадцати миллиардов копий».

Усеченная пирамида красовалась на каждой однодолларовой банкноте и терпеливо ждала золотого навершия, которое парило в воздухе прямо над ней: предназначение Америки еще не исполнено, всей стране и ее жителям предстоит много работы.

— Снимите ее, — сказала Сато Андерсону и освободила место на столе, бесцеремонно сдвинув в сторону череп и кости. — Хочу взглянуть поближе.

У Лэнгдона появилось чувство, что они обыкновенные расхитители гробниц, оскверняющие частную святыню.

Андерсон обошел профессора и облапил пирамиду огромными ручищами. Держать ее под таким углом было неудобно: начальник полиции с грохотом поставил ее на деревянный стол и отошел, уступая место Сато.

Директор придвинула свечу и присмотрелась к полированным стенкам. Затем тщательно ощупала всю верхушку и боковые грани и разочарованно нахмурилась.

— Профессор, вы говорили, в пирамиде хранятся тайные сведения.

— Да, так гласит легенда.

— Если похититель Питера убежден, что это и есть масонская пирамида, то в ней содержится нужная ему информация.

Лэнгдон обреченно кивнул:

— Да, но если бы он даже ее нашел, то не смог бы прочесть. Согласно легенде, содержимое пирамиды зашифровано, чтобы узнать его могли только достойные.

— Простите?

Лэнгдон терял терпение, но ответил спокойно:

— Мифические сокровища всегда защищены. Чтобы завладеть ими, нужно пройти то или иное испытание. Как вы помните, легенда о мече в камне гласит, что его смог достать только Артур, духовно закаленный и готовый справиться с невиданной силой меча. Миф о масонской пирамиде основан на той же идее. Тайные сведения зашифрованы, записаны на мистическом языке утраченных слов, доступном лишь избранным.

Губы Сато разошлись в улыбке.

— Тогда понятно, почему преступник выбрал именно вас.

— Простите?

Сато спокойно повернула пирамиду, и в свете свечи засияла ее четвертая сторона.

Роберт Лэнгдон потрясенно замер.

— Похоже, — сказала Сато, — кто-то считает вас избранным.

Глава 40

«Куда они запропастились?»

Кэтрин еще раз взглянула на часы. Она забыла предупредить доктора Аваддона о странной дороге к лаборатории, но темнота не могла задержать их так надолго. «Они уже должны быть здесь».

Кэтрин подошла к выходу, открыла освинцованную дверь и прислушалась. Ни звука.

— Триш! — крикнула она, и мрак тут же поглотил ее голос.

Тишина.

Кэтрин озадаченно закрыла дверь, достала мобильный и позвонила в вестибюль.

— Это Кэтрин. Триш там?

— Нет, мэм, — ответил охранник. — Они с доктором Аваддоном ушли минут десять назад.

— Правда? Странно. Их вроде даже в отсеке нет.

— Подождите секунду, я проверю. — В трубке защелкала компьютерная клавиатура. — Верно, в журнале нет записи о том, что мисс Данн открывала дверь Пятого отсека. Последний раз она воспользовалась карточкой восемь минут назад… в Третьем отсеке. Наверно, решила устроить вашему гостю небольшую экскурсию.

Кэтрин нахмурилась — весть немного ее удивила.

«Ладно, в Третьем отсеке они не задержатся. Вонь там невыносимая».

— А мой брат еще не приехал?

— Нет, мэм.

— Спасибо.

Кэтрин охватила тревога. Она даже на секунду оцепенела, но быстро взяла себя в руки. Такое же беспокойство Кэтрин ощутила днем в доме доктора Аваддона. Как видно, сегодня женская интуиция ее подвела. Причем серьезно.

«Пустяки!» — заверила себя Кэтрин.

Глава 41

Роберт Лэнгдон смотрел на каменную пирамиду.

«Не может этого быть!»

— Древний зашифрованный язык, говорите? — не глядя на него, сказала Сато. — По-моему, очень похоже.

На четвертой стороне пирамиды были выгравированы шестнадцать четких символов.

Подошедший к ним Андерсон удивленно разинул рот, в точности повторив реакцию Лэнгдона. Начальник полиции Капитолия выглядел так, словно увидел инопланетный алфавит.

— Профессор, полагаю, вы можете это прочесть? — спросила Сато.

Лэнгдон обернулся.

— С чего вы взяли?

— Потому что вас сюда заманили. Вас выбрали. Эта надпись — явно какой-то шифр. Судя по роду вашей деятельности, преступник хочет, чтобы вы это расшифровали.

Лэнгдон был вынужден признать, что после событий в Риме и Париже к нему постоянно обращались за помощью в дешифровке знаменитых, по сей день не разгаданных кодов — Фестского диска, шифра Дорабеллы и загадочной рукописи Войнича.

Cато погладила надпись.

— Можете расшифровать эти картинки?

«Это не картинки, — подумал Лэнгдон, — а символы».

Он сразу же понял — кодированное письмо XVII века. Лэнгдон прекрасно знал, что с ним делать.

— Мэм, — выдавил он, — это частная собственность Питера…

— Частная или нет, если из-за этой пирамиды вас заманили в Вашингтон, я не оставляю вам выбора. Говорите, что здесь написано.

Тут громко пискнул блэкберри: Сато вытащила устройство из кармана и несколько секунд читала сообщение. Лэнгдон подивился такому глубокому покрытию внутренней сотовой сети Капитолия.

Сато хмыкнула и подняла брови, странно посмотрев на профессора.

— Андерсон, можно вас на минутку? — сказала она начальнику полиции, и они ушли в темный, как могила, коридор. Лэнгдон остался в Камере размышлений Питера Соломона.

«Когда же кончится этот вечер? — мысленно спрашивал себя Андерсон. — Ампутированная кисть в моей Ротонде… Гробница в моем подвале… Таинственные надписи на каменной пирамиде». Как ни странно, футбол совершенно перестал его волновать.

Шагнув за Сато в темноту коридора, Андерсон включил фонарик. Луч был слабый, но все же лучше, чем ничего. Сато прошла несколько ярдов вперед, чтобы Лэнгдон их не видел.

— Взгляните. — Она протянула ему блэкберри.

Андерсон взял компьютер и, сощурившись, посмотрел на экран. На нем было черно-белое изображение — рентгеновский снимок лэнгдоновского портфеля, высланный на электронную почту директора. На всех рентгеновских снимках предметы с наибольшей плотностью получаются ярче остальных. В портфеле Лэнгдона одна вещь светилась подобно ослепительному бриллианту среди мутной каши прочего добра. Ее форму ни с чем нельзя было перепутать.

«Он таскал это с собой весь вечер?!»

Андерсон удивленно посмотрел на Сато:

— Чего ж он молчит?

— Хороший вопрос, — прошептала директор.

— Странно… Не может же это быть простым совпадением!

— Вот и я так думаю, — со злостью ответила Сато.

Тут внимание Андерсона привлек тихий шорох. Он испуганно поднял фонарь, но гаснущий луч осветил лишь пустой коридор с открытыми дверями.

— Эй, кто здесь?

Тишина.

Сато посмотрела на него, как на ненормального — видимо, она ничего не слышала.

Андерсон прислушался и тряхнул головой.

«Надо уходить».

Оставшись в камере, освещенной только пламенем свечи, Лэнгдон провел пальцами по резным символам на четвертой стороне пирамиды. Конечно, ему было любопытно, что там написано, однако он не хотел вмешиваться в личные дела Питера Соломона — и так уже порядком вмешался.

«Да и зачем преступнику понадобилась эта пирамида?»

— У нас проблема, профессор, — громко отчеканила Сато у него за спиной. — Я только что получила новую информацию. Мне надоело ваше вранье.

Лэнгдон обернулся. К нему шагала директор Службы безопасности — в руке блэкберри, глаза горят огнем. Профессор с надеждой посмотрел на Андерсона, но тот с грозным видом стоял в дверном проеме. Сато подошла и сунула блэкберри Лэнгдону под нос.

Он растерянно посмотрел на экран с черно-белой фотографией, похожей на негатив. На снимке было множество каких-то предметов, один из которых горел очень ярко — крошечная заостренная пирамидка.

«Маленькая пирамида?»

Лэнгдон вопросительно посмотрел на Сато:

— Что это?

Вопрос окончательно взбесил директора.

— Бросьте притворяться!

— Да не притворяюсь я! — тоже вспылил Лэнгдон. — Первый раз вижу эту штуку!

— Вранье! — резко осадила его Сато. Ее скрипучий голос огласил затхлый подвал. — Вы весь вечер таскаете это в своем портфеле!

— Я… — Лэнгдон умолк на полуслове и медленно покосился на свой портфель. Потом опять взглянул на экран блэкберри.

«Господи… сверток!»

И действительно, вокруг яркой пирамидки белел едва заметный куб. До Лэнгдона дошло, что он смотрит на рентгеновский снимок собственного портфеля… и загадочного свертка Питера Соломона. Куб на самом деле был шкатулкой, в которой лежала пирамида.

Лэнгдон хотел ответить, но голос его подвел, а из легких вышел весь воздух: его посетило новое озарение.

Простое, ясное и страшное.

«О Боже!»

У каменной пирамиды, которая стояла перед ними на столе, верхушка была плоская: небольшой квадратик в символическом ожидании последнего элемента… элемента, который превратит Усеченную пирамиду в настоящую.

Лэнгдона осенило: в шкатулке вовсе не пирамида, а навершие! Вот почему только он, Лэнгдон, мог открыть тайну пирамиды.

«У меня недостающая часть… И это в самом деле… талисман».

Когда Питер сказал ему, что в шкатулке талисман, Лэнгдон только посмеялся. Теперь он понял, что его друг был прав. Крошечное навершие и есть талисман, но не волшебный. Давным-давно это слово означало «завершение», от греческого «telesma» — «завершать». Так называли любой предмет, дополняющий другой. Недостающая часть. Навершие, таким образом, можно считать своего рода высшим талисманом — оно превращает усеченную пирамиду в символ абсолютного совершенства.

Жуткая догадка заставляла Лэнгдона принять одну очень странную истину: если не брать в расчет размер, каменная пирамида из Камеры размышлений постепенно превращалась в некое подобие легендарной масонской пирамиды.

Судя по тому, как ярко белело навершие на рентгеновском снимке, оно было из металла… очень плотного металла. Золото это или нет, узнать было нельзя, и Лэнгдон не пытался догадаться.

«Пирамида чересчур мала. Шифр слишком легко прочитать. И вообще, это легенда, черт подери!»

Сато не сводила с него испытующего взгляда.

— Вы, профессор, умны, но сегодня допустили несколько глупых ошибок. Соврали директору разведывательного управления, намеренно препятствовали расследованию…

— Я могу все объяснить, если позволите.

— Объясняться будете в штаб-квартире ЦРУ. С этой минуты считайте, что вы задержаны.

Лэнгдон оцепенел.

— Вы шутите.

— Нисколько. Я предупреждала вас, как высоки ставки, но вы не пожелали сотрудничать. Настоятельно рекомендую расшифровать эту надпись, потому что когда мы приедем в ЦРУ… — она подняла блэкберри и сфотографировала гравировку, — у моих аналитиков будет фора.

Лэнгдон хотел возразить, но Сато уже отвернулась к двери.

— Андерсон, вы понесете пирамиду — положите ее в портфель профессора. Я доставлю мистера Лэнгдона в следственный изолятор. Можно ваш пистолет?

Начальник полиции расстегнул кобуру и с непроницаемым лицом протянул пистолет Сато. Та сразу направила дуло на Лэнгдона.

Происходящее казалось ему сном.

«Невероятно».

Андерсон взял профессорский портфель и поставил его на стул у стола. Затем открыл портфель пошире и положил к бумагам Лэнгдона и небольшому свертку тяжелую каменную пирамиду.

Из коридора донесся отчетливый шорох. В проеме появился темный силуэт. Он метнулся к Андерсону, стоявшему спиной к двери, и врезался в него плечом, свалив с ног. Андерсон полетел вперед, ударился головой о каменный край ниши и грузно упал на стол, сметая кости и другие предметы на пол. Песочные часы разлетелись вдребезги, свеча опрокинулась, но все еще горела.

Сато пошатнулась, беспорядочно размахивая пистолетом, но незнакомец схватил со стола кость и ударил директора по плечу. Она закричала от боли и выронила оружие.

Высокого чернокожего мужчину в элегантном костюме Лэнгдон видел впервые. Тот оттолкнул ногой пистолет подальше и крикнул:

— Хватайте пирамиду — и за мной!

Глава 42

Э легантный незнакомец, который вел Лэнгдона по подземному лабиринту Капитолия, явно был человеком влиятельным. Мало того что он знал все входы и выходы, так у него еще была связка ключей, которыми он без труда отпирал возникавшие на пути двери.

Лэнгдон взбежал за ним по незнакомой лестнице. Под тяжестью каменной пирамиды кожаная лямка портфеля больно давила на плечо, и казалось, она вот-вот лопнет.

Последние события развивались без всякой логики, и Лэнгдоном теперь двигали одни инстинкты. Чутье подсказывало, что незнакомцу можно доверять. Он не только спас Лэнгдона от ареста, но и предпринял отважную попытку защитить пирамиду Питера Соломона.

«Чем бы она ни была».

И хотя мотивы его оставались для Лэнгдона загадкой, он успел заметить золотое кольцо на пальце своего спасителя — масонский перстень с двуглавым фениксом и числом 33. Значит, этот человек и Питер Соломон не просто близкие друзья, а братья-масоны высшего градуса.

Вслед за незнакомцем Лэнгдон выбежал в очередной коридор, где они открыли дверь без номера и попали в служебное помещение. Промчавшись мимо коробок и мешков с мусором, они неожиданно очутились в роскошном кинозале. Безвестный спаситель вывел Лэнгдона по боковому проходу наверх, в большой светлый атриум. Профессор наконец понял, где они — в экскурсионном центре. Тут он сегодня уже бывал.

И охранника-мексиканца он тоже видел.

Едва не столкнувшись лбами, все трое, оторопев, замерли на месте и уставились друг на друга. Лэнгдон сразу узнал юношу: это он сидел за рентгеновской установкой.

— Нуньес, никому ни слова, — приказал незнакомец. — За мной.

Юноша повиновался, но вид у него был растерянный.

«Кто же этот человек?»

Они побежали в юго-восточный угол экскурсионного центра, к ряду массивных дверей, загороженных дорожными конусами. Сами двери были заклеены малярной лентой — видимо, чтобы внутрь не проходили звуки и пыль с улицы. Незнакомец оторвал ленту и принялся перебирать ключи на связке, разговаривая с охранником.

— Наш друг Андерсон в подвале, возможно, ранен. Сходи туда и узнай.

— Да, сэр, — с тревогой ответил озадаченный Нуньес.

— Самое важное: ты нас не видел. — Мужчина нашел нужный ключ, снял его и открыл тяжелый замок. Отворив стальную дверь, он бросил ключ охраннику. — Запри за нами и аккуратно приклей ленту, потом спрячь ключ и никому ничего не говори. Никому, включая Андерсона. Все ясно, Нуньес?

Охранник уставился на ключ так, словно ему доверили бесценный алмаз.

— Да, сэр.

Незнакомец скрылся за дверью; Лэнгдон поспешил за ним. Охранник запер дверь и начал приклеивать ленту.

— Профессор Лэнгдон, меня зовут Уоррен Беллами. — Они шагали по еще не достроенному коридору. — Питер Соломон — мой близкий друг.

Лэнгдон испуганно покосился на своего спасителя.

«Это Уоррен Беллами?!»

Он никогда не видел Архитектора Капитолия, но имя, конечно, слышал.

— Питер рассказывал о вас много хорошего, — сказал Беллами. — Какая жалость, что мы познакомились при таких обстоятельствах.

— Он в ужасной беде. Ему отрезали…

— Знаю, — мрачно перебил его Беллами. — Боюсь, это только начало.

Онидобрались до освещенной части коридора и свернули налево. Остаток прохода, куда бы он ни вел, тонул в кромешном мраке.

— Одну минуту, — сказал Беллами и скрылся в электрощитовой, откуда в темноту уходило множество мощных оранжевых кабелей. Лэнгдон остался ждать. Видимо, Архитектор нашел нужный выключатель, потому что через секунду в коридоре загорелся свет.

Лэнгдон оцепенел.

Вашингтон, как и Рим, насквозь пронизан секретными проходами и подземными туннелями. Этот коридор напомнил Лэнгдону римский Пассетто, соединяющий Ватикан с замком Святого Ангела.

«Длинный. Темный. Узкий».

В отличие от древнего коридора этот был еще не достроен и выглядел очень современно: аккуратная строительная зона словно бы сходила на нет. Освещалась она полоской небольших лампочек, которые и света толком не давали, а лишь подчеркивали невероятную длину туннеля.

Беллами уже шагал по коридору.

— Идите за мной. Смотрите под ноги.

Лэнгдон нагнал Архитектора и пошел за ним по пятам, спрашивая себя, куда заведет их этот туннель.

Тем временем Малах быстро шагал по главному коридору ЦТП к Пятому отсеку. Он стиснул в ладони карточку Триш и прошептал: «Ноль четыре ноль восемь».

В голове крутилась и другая мысль. Малах только что получил срочное сообщение из Капитолия. У его связного возникли неожиданные трудности. Впрочем, события все равно развивались как надо: и пирамида, и навершие теперь у Роберта Лэнгдона. Составные части заняли свои места, пусть и довольно неожиданным образом. Казалось, сама судьба следила за сегодняшними событиями, чтобы Малах мог одержать победу.

Глава 43

В длинном туннеле Лэнгдон едва поспевал за Уорреном Беллами. До сих пор Архитектор Капитолия больше стремился оторваться от Сато, нежели объяснить происходящее. В Лэнгдоне крепло подозрение, что все гораздо сложнее, чем он мог вообразить.

«ЦРУ? Архитектор Капитолия? Масоны тридцать третьей степени?»

Воздух огласил пронзительный звонок мобильного. Лэнгдон достал телефон из куртки и с опаской проговорил:

— Алло.

— Профессор, — раздался в трубке знакомый зловещий шепот. — Говорят, у вас неожиданно появился спутник.

Лэнгдон похолодел.

— Отвечайте, где Питер?! — громко вопросил он, и его слова эхом отозвались в туннеле. Уоррен Беллами с тревогой оглянулся и жестом велел ему не останавливаться.

— Не волнуйтесь. Я же говорил, Питер в безопасности.

— Господи, да вы отрезали ему руку! Ему нужен врач!

— Скорее, священник, — ответил преступник. — Но вы еще можете его спасти. Если выполните мои требования, Питер будет жить. Даю слово.

— Я не поверю слову безумца.

— Безумца? Профессор, вы должны были по достоинству оценить мое почтительное отношение к древним ритуалам. Рука мистерий привела вас к порталу — к пирамиде, скрывающей тайное знание. Мне доложили, что она у вас.

— По-вашему, это масонская пирамида?! — вскричал Лэнгдон. — Это простой камень, и только!

В трубке воцарилось молчание.

— Мистер Лэнгдон, не валяйте дурака — вы для этого слишком умны. Вам прекрасно известно, что вы сегодня нашли. Каменная пирамида… спрятанная в сердце Вашингтона… влиятельным масоном?

— Вы гоняетесь за сказкой! Питер от ужаса наговорил вам всяких глупостей! Легенда о масонской пирамиде — вымысел. Масоны не строили никакой пирамиды для защиты тайных знаний. А если и строили, то все равно — эта чересчур мала.

Его собеседник хихикнул.

— Вижу, Питер с вами не откровенничал. Профессор Лэнгдон, верите вы в пирамиду или нет, делайте, что я говорю. На вашей пирамиде вырезана некая надпись. Расшифруйте ее, и тогда я верну вам Питера Соломона.

— О чем бы там ни говорилось, — сказал Лэнгдон, — это не Мистерии древности.

— Конечно. Они слишком объемны, их не уместишь на маленькой пирамидке.

Ответ преступника окончательно сбил Лэнгдона с толку.

— Если это не Мистерии древности… то пирамида не масонская! Легенда гласит, что вольные каменщики построили пирамиду для защиты тайных знаний.

— Мистер Лэнгдон, — снисходительно проговорил преступник, — пирамида действительно была призвана защищать Мистерии, но под защитой масоны подразумевали нечто другое. Разве Питер не говорил? Сила пирамиды вовсе не в том, что в ней сокрыта сама мудрость… нет, она лишь указывает на нужное место.

Лэнгдон опешил.

— Расшифруйте надпись, — продолжил его собеседник, — и расскажите мне, где спрятано величайшее сокровище в истории человечества. — Он рассмеялся. — Питер бы не доверил вам само сокровище, профессор!

Лэнгдон резко остановился.

— Погодите… то есть пирамида — это карта?

Беллами тоже остановился как вкопанный и в ужасе посмотрел на Лэнгдона. По-видимому, звонивший знал слишком много. «Пирамида — это карта…»

— Верно, — прошептал преступник. — Карта, пирамида, портал — называйте как хотите… Ее создали много лет назад, чтобы место, где хранятся Мистерии древности, никогда не забылось, не затерялось.

— Решетка из шестнадцати символов не очень-то похожа на карту.

— Лишь на первый взгляд, профессор. Да и в любом случае только вы можете прочесть, что написано на пирамиде.

— Неправда! — возразил Лэнгдон, вспомнив примитивный шифр. — Любой в состоянии декодировать эту надпись, она очень проста.

— На поверку это может оказаться не так. Как бы то ни было, навершие есть только у вас.

Лэнгдон представил себе маленькую металлическую пирамидку.

«Порядок из хаоса?»

Он уже не знал, чему верить, но каменная пирамида в портфеле все сильнее оттягивала ему плечо.

Малах прижал трубку к уху, с удовольствием слушая судорожное дыхание взволнованного Лэнгдона.

— У меня много дел, профессор, да и у вас тоже. Позвоните, как только расшифруете карту. Мы вместе найдем это место и завершим сделку. Жизнь Питера… в обмен на мудрость веков.

— Даже не подумаю, — заявил Лэнгдон. — Сначала докажите, что Питер жив.

— Не советую вам испытывать мое терпение. Вы лишь крошечный винтик в огромной машине. Если не выполните мой приказ или попытаетесь меня найти, Питер умрет.

— Да откуда мне знать, что он жив?

— Очень даже жив, профессор, и отчаянно нуждается в вашей помощи.

— Что вы ищете на самом деле? — с жаром выпалил Лэнгдон в трубку.

Малах немного помолчал.

— Многие люди искали Мистерии древности и спорили об их силе. Сегодня я докажу, что Мистерии существуют.

Лэнгдон не ответил.

— Предлагаю вам приступить к расшифровке немедленно, — сказал Малах. — Информация нужна мне сегодня.

— Сегодня?! Уже девять вечера!

— Вот именно. Tempus fugit. Время летит.

Глава 44

Нью-йоркский редактор Джонас Фаукман как раз выключил свет в своей конторе, когда зазвонил телефон. Он не собирался брать трубку в такой поздний час, но случайно заметил на дисплее имя звонившего.

«Отвечу, наверняка дело стоящее», — подумал он и поднял трубку.

— Разве мы тебя еще печатаем? — наполовину в шутку, наполовину всерьез спросил Фаукман.

— Джонас! — У Роберта Лэнгдона был на редкость взволнованный голос. — Слава Богу, я тебя застал! Нужна помощь.

Фаукман воспрянул духом.

— Есть что редактировать? — с надеждой спросил он, а сам подумал: «В кои-то веки».

— Нет, хочу кое-что узнать. Помнишь, в прошлом году я знакомил тебя с Кэтрин Соломон, сестрой Питера Соломона?

Джонас нахмурился.

«Стало быть, редактировать нечего».

— Она еще искала издателя для своей книги по ноэтике, помнишь?

Фаукман закатил глаза.

— Еще бы! «Полезное» знакомство, спасибо. Она не только отказалась предоставить мне результаты своих исследований, но и отложила публикацию на неопределенное время.

— Джонас, у меня нет времени, просто слушай. Мне нужен ее телефон, прямо сейчас.

— Должен предупредить, у тебя нет шансов. Она отлично выглядит, но ее не удивишь…

— Это очень серьезно, Джонас. Дай мне ее номер.

— Хорошо… подожди минуту. — Они давно дружили, и Фаукман понял, что Лэнгдон не шутит. Он ввел имя Кэтрин Соломон в компьютер, и тот начал поиск по почтовому серверу компании.

— Ищу, — сказал Фаукман. — Послушай моего совета, не звони из гарвардского бассейна — ты как будто в психушке.

— Я не в бассейне, а в туннеле под Капитолием США.

По тону Лэнгдона Фаукман почувствовал, что друг не шутит.

«Да что с ним такое?»

— Роберт, почему ты не можешь спокойно сидеть дома и писать книгу? — Тут пискнул его компьютер. — Так, готово… — Он прокрутил мышкой всю переписку. — У меня есть только мобильный.

— Давай.

Фаукман продиктовал ему номер.

— Спасибо, Джонас, — с благодарностью сказал Лэнгдон. — Я перед тобой в долгу.

— Это уж точно. Когда я дождусь рукописи? Ты хоть понимаешь…

В трубке пошли гудки.

Фаукман покачал головой. Да, без писателей жизнь издателя была бы куда легче.

Глава 45

Кэтрин Соломон растерянно прочла имя звонившего ей человека. Сначала она подумала, что звонит Триш — объяснить, почему они с доктором Аваддоном так задержались. Но звонила вовсе не она.

На губах Кэтрин расцвела улыбка.

«Ну и денек!»

Она откинула крышку телефона.

— Дайте угадаю, — игриво сказала она. — Холостой ученый ищет симпатичную специалистку по ноэтике?

— Кэтрин! — Низкий голос принадлежал Роберту Лэнгдону. — Слава Богу, у вас все нормально.

— Конечно, нормально, — озадаченно проговорила Кэтрин. — Если не считать, что вы не звонили мне после прошлогодней вечеринки.

— Кое-что случилось. Пожалуйста, выслушайте меня. — Его всегда спокойный и ровный голос звучал встревоженно. — Произошло несчастье… Питер попал в беду.

Улыбка Кэтрин тут же померкла.

— В чем дело?

— Питер… — Лэнгдон умолк, словно подыскивая нужные слова. — Не знаю, как это сказать… в общем, его забрали. Неизвестно, кто и как, но…

— Забрали? — вопросила Кэтрин. — Роберт, вы меня пугаете. Куда забрали?

— Похитили, — ответил Лэнгдон срывающимся голосом. — Вчера или сегодня днем…

— Это не смешно! — сердито заявила Кэтрин. — У моего брата все хорошо, мы с ним разговаривали пятнадцать минут назад.

— Правда?!

— Да. Он написал, что едет в лабораторию.

— Написал!.. — воскликнул Лэнгдон. — А голос его вы слышали?

— Нет, но…

— Кэтрин, сообщение пришло не от вашего брата. Кто-то воспользовался его телефоном. Этот человек опасен. Сегодня он хитростью заманил меня в Вашингтон.

— Хитростью? Ничего не понимаю!

— Да, извините… — Лэнгдон был явно не в своей тарелке. — Возможно, вы тоже в опасности.

Профессор никогда бы не стал шутить по такому поводу, но он нес какой-то бред.

— У меня все хорошо, — сказала Кэтрин. — Я в хорошо охраняемом месте.

— Прочтите мне сообщение Питера. Пожалуйста!

Кэтрин в растерянности открыла эсэмэску и прочла ее профессору. По спине побежали мурашки, когда она дошла до последнего предложения, в котором говорилось о докторе Аваддоне. «Если доктор Аваддон сможет, пусть приедет. Я ему доверяю…»

— Господи!.. Он пригласил этого человека к вам в лабораторию?

— Да! Моя ассистентка пошла его встречать. Они вернутся с минуты…

— Кэтрин, уходите оттуда! — заорал Лэнгдон. — Сейчас же!

На другом конце ЦТП, в комнате охраны, громко зазвонил телефон. Охранник нехотя вынул из ушей наушники.

— Вестибюль, — сказал он в трубку, — говорит Кайл.

— Кайл, это Кэтрин Соломон! — сбивчиво, задыхаясь, выпалила она.

— Мэм, ваш брат еще не…

— Где Триш?! — закричала Кэтрин. — Ты видишь ее на мониторах?

Охранник подкатил стул к компьютеру.

— Она до сих пор не пришла?

— Нет! — испуганно крикнула Кэтрин.

Только сейчас охранник понял, что она бежит, потому и задыхается.

«Что там творится?»

Он начал перематывать кадры цифрового видео.

— Так, подождите, смотрю запись… Вот Триш выходит из вестибюля вместе с вашим гостем… они идут по Улице… мотаю… ага, заходят в Мокрый отсек… Триш открыла карточкой дверь, они зашли… мотаю… Теперь выходят — это было минуту назад… — Охранник вскинул голову и замедлил проигрывание. — Постойте… ничего не понимаю.

— Что?

— Ваш гость вышел из Мокрого отсека один.

— Триш осталась там?

— Ну да, похоже. Я слежу за вашим гостем… он в коридоре один.

— А где Триш?! — не выдержала Кэтрин.

— На мониторах ее не видно, — с растущей тревогой ответил охранник. Он взглянул на экран и заметил, что рукава пиджака у доктора как будто влажные… до самых локтей.

«Что он делал в Мокром отсеке, черт подери?»

Доктор решительно зашагал по коридору в сторону Пятого отсека, сжимая в руках… карточку.

У охранника волосы встали дыбом.

— Мисс Соломон, у нас неприятности.

Сегодняшний вечер для Кэтрин Соломон был полон новых впечатлений.

За два года она впервые разговаривала по мобильному в кромешном мраке Пятого отсека и впервые бежала через темноту со всех ног. Сейчас она прижимала трубку к уху и вслепую летела по бесконечной ковровой дорожке: как только нога ступала на бетон, Кэтрин выправляла курс и мчалась дальше.

— Где он сейчас? — тяжело дыша, спросила она охранника.

— Перематываю… Вот он идет по коридору к Пятому отсеку…

Кэтрин прибавила шагу, надеясь успеть к выходу раньше Аваддона — ей не хотелось оказаться запертой в отсеке.

— Когда он доберется до входа?

Охранник помедлил.

— Мэм, вы не поняли… Я еще перематываю. Это запись. — Он умолк. — Подождите, посмотрю журнал… Мэм, Пятый отсек открыли карточкой мисс Данн около минуты назад.

Кэтрин остановилась как вкопанная посреди черной бездны.

— Он уже в отсеке? — прошептала она в трубку.

Охранник быстро нажимал кнопки.

— Да, мэм, он вошел… девяносто секунд назад.

Кэтрин оцепенела и затаила дыхание. Темнота вокруг нее словно ожила.

«Он здесь, со мной».

В следующий миг она осознала, что единственный источник света в отсеке — ее мобильный.

— Пришлите помощь, — прошептала Кэтрин охраннику. — И помогите Триш.

С этими словами она тихо закрыла телефон и осталась в полной темноте.

Кэтрин стояла неподвижно и старалась дышать как можно тише. Несколько секунд спустя из темноты выплыл резкий запах этанола, который постепенно становился все крепче. Всего в нескольких футах от себя Кэтрин почувствовала чье-то присутствие. Казалось, громкий стук сердца выдает ее. Она тихонько сняла туфли и шагнула влево, на холодный бетонный пол. Затем сделала еще шаг, для верности.

Хрустнул сустав на большом пальце.

В тишине хруст прогремел, точно выстрел.

Впереди послышался шорох одежды. Кэтрин рванула в сторону, но на секунду опоздала: мощная рука, слепо шарящая в темноте, вцепилась в подол ее халата и дернула.

Кэтрин изогнулась и выскользнула из халата. Уже не зная, где выход, она наугад побежала в бесконечную пустоту.

Глава 46

Несмотря на то что в Библиотеке конгресса находится «самая красивая комната в мире», главное ее достояние — не роскошные интерьеры, а богатые фонды. Библиотеку недаром считают самой крупной на Земле: общая длина книжных полок составляет больше пятисот миль (больше, чем расстояние от Вашингтона до Бостона). Вдобавок, ежедневно количество книг увеличивается примерно на десять тысяч единиц.

Библиотека конгресса — бывшая частная коллекция научных и философских трудов, начало которой положил Томас Джефферсон, — символизирует собой тягу американцев к знаниям и их распространению. Это одно из первых электрифицированных зданий в Вашингтоне, и библиотека действительно сияла подобно маяку во мраке Нового Света.

Как следует из названия, библиотека призвана обслуживать конгресс, почтенные члены которого трудятся через дорогу, в Капитолии. Вековую связь между библиотекой и Капитолием недавно укрепило строительство длинного туннеля под Индепенденс-авеню.

Профессор Роберт Лэнгдон шагал вслед за Уорреном Беллами по недостроенному туннелю. Он как мог пытался унять свой страх за Кэтрин Соломон.

«Этот маньяк сейчас в лаборатории?!»

Лэнгдон даже не хотел думать, что он там делает. Профессор успел только сказать Кэтрин, где они встретятся.

«Когда же кончится этот проклятый туннель?»

Голова нестерпимо болела от путаных мыслей о Кэтрин, Питере, масонах, Беллами, пирамидах, древних пророчествах и… о карте.

Лэнгдон прогнал назойливые мысли и прибавил шагу.

«Беллами обещал ответить на мои вопросы».

Наконец коридор закончился, и Архитектор провел Лэнгдона через несколько створчатых дверей. В них еще не было замков, поэтому Беллами отыскал где-то алюминиевую стремянку и подпер ею последнюю дверь, а сверху поставил железное ведро — если кто-нибудь проникнет внутрь, оно с грохотом свалится на пол.

«Хороша сигнализация…»

Лэнгдон надеялся, что у Беллами есть более внятный план по обеспечению безопасности. События развивались так быстро, что профессор только сейчас задумался о последствиях своего бегства с Беллами.

«Я скрываюсь от ЦРУ…»

Они свернули за угол и начали подниматься по широкой лестнице, перегороженной оранжевыми конусами. Портфель все сильнее оттягивал Лэнгдону плечо.

— Я по-прежнему не понимаю, как каменная пирамида…

— Не сейчас, — перебил его Беллами. — Осмотрим ее на свету. Я отведу вас в безопасное место.

Лэнгдон усомнился, что такое место вообще может существовать для человека, недавно напавшего на директора СБ ЦРУ.

Они поднялись по лестнице и оказались в широком коридоре, отделанном итальянским мрамором и сусальным золотом. Вдоль стен выстроились восемь пар статуй — все они изображали богиню Минерву. Беллами поспешил дальше, на восток, и через сводчатую арку они с Лэнгдоном попали в огромный просторный зал.

Даже в тусклом свете большой зал библиотеки сиял роскошью и великолепием классического европейского дворца. В семидесяти пяти футах над головой, между балками, отделанными редкой тогда алюминиевой фольгой (были времена, когда этот металл стоил дороже золота), сверкал богатый витраж. Величавые парные колонны украшали балкон второго этажа. Подняться на него можно было по двум лестницам; на нижних стойках перил красовались бронзовые богини — каждая вздымала над головой факел знаний.

В странной попытке раскрыть тему современного просвещения и сохранить декоративные традиции архитектуры Ренессанса перила украсили купидонами, символизирующих ученых.

«Ангел-электрик с телефоном? Энтомолог-херувим с сачком? Интересно, что бы сказал на это Бернини…»

— Поговорим здесь, — буркнул Беллами, проводя Лэнгдона мимо двух пуленепробиваемых витрин, в которых хранились две самые ценные книги библиотеки: рукописная Большая Майнцская Библия, созданная в 1450-х, и американский экземпляр Библии Гутенберга — один из трех имеющихся в мире полных экземпляров, отпечатанных на пергаменте. В полукруглых углублениях под сводчатым потолком красовалась картина из шести фрагментов: «Эволюция книги» Джона Уайта Александра.

Беллами подошел к элегантной двустворчатой двери посреди восточной стены зала. Лэнгдон знал, куда она ведет, но место это явно не годилось для бесед.

«Даже если не считать, что в зале полно табличек с просьбой соблюдать тишину, «безопасным» его не назовешь…»

Расположенный ровно посередине крестообразного здания, главный читальный зал был сердцем библиотеки. В нем не укроешься — все равно что вломиться в церковь и спрятаться на алтаре.

Тем не менее Беллами открыл дверь и нащупал на стене выключатель. Прямо перед ними материализовался, словно из ниоткуда, один из величайших архитектурных шедевров Америки.

Знаменитый читальный зал поражал воображение. Огромный восьмигранник высотой в сто шестьдесят футов был отделан тремя породами мрамора: шоколадным теннессийским, сливочным сиенским и красным алжирским. Поскольку свет падал из восьми углов, теней нигде не было, и казалось, будто зал светится сам по себе.

— Считается, что этот зал — красивейший в Вашингтоне, — сказал Беллами и жестом пригласил Лэнгдона внутрь.

«Пожалуй, во всем мире», — подумал Лэнгдон, перешагивая через порог. Как всегда, его взгляд сначала приковал огромный свод, украшенный изящными резными кессонами. С балюстрады верхнего балкона смотрели вниз шестнадцать бронзовых «портретных» статуй, а под ними вереница великолепных арок образовывала нижний балкон. От массивного абонементного стола тремя концентрическими окружностями расходились ряды полированных деревянных столов.

Лэнгдон перевел взгляд на Беллами — тот подпирал широко распахнутые двери, чтобы они не закрылись.

— Я думал, мы прячемся… — растерянно сказал профессор.

— Если в здание кто-нибудь вломится, я хочу об этом знать, — ответил Беллами.

— Нас же сразу найдут!

— Найдут в любом случае, где ни прячься. Но если заявятся сюда, вы тут же сообразите, почему я выбрал именно этот зал.

Лэнгдон ничего не понял, однако Беллами, судя по всему, не желал объясняться и уже направился к центру зала. Там он выбрал свободный стол, пододвинул к нему два стула, включил лампу и кивнул на профессорский портфель.

— Ну, давайте взглянем.

Чтобы не оцарапать полировку грубым гранитом, Лэнгдон не стал вынимать пирамиду, а водрузил портфель на стол и раскрыл пошире. Уоррен Беллами поправил лампу и внимательно осмотрел пирамиду, затем провел пальцами по таинственной надписи.

— Полагаю, язык вам знаком? — спросил Беллами.

— Конечно, — ответил Лэнгдон, разглядывая шестнадцать символов.

Так называемый Масонский шифр был в ходу у первых членов братства, которые пользовались им для личной переписки. Алфавит вышел из употребления по очень простой причине — его было слишком легко расшифровать. Большинство старшекурсников, посещавших семинары Лэнгдона по символогии, справились бы с этой надписью за пять минут. Сам профессор при наличии ручки и листа бумаги мог раскодировать ее меньше чем за минуту.

Это обстоятельство позволяло Лэнгдону сделать два вывода. Во-первых, он был отнюдь не единственным человеком на свете, способным дешифровать надпись на пирамиде. Во-вторых, Сато почему-то решила, что этот код — дело государственной важности. С тем же успехом она могла заявить, что пусковые коды ядерных ракет раскрываются при помощи игрушечного шифровального кольца из коробки с поп-корном. Лэнгдону не верилось в этот абсурд.

«Надпись на пирамиде указывает, где хранится мудрость веков?!»

— Роберт, — мрачно проговорил Беллами, — Сато объяснила вам, почему за дело взялось ЦРУ?

Лэнгдон покачал головой.

— Она утверждает, что это вопрос национальной безопасности. По-моему, лжет.

— Может быть. — Беллами задумчиво потер шею. Его словно бы терзали какие-то сомнения. — Но меня больше тревожит другое. — Он посмотрел Лэнгдону в глаза. — Директор Сато могла узнать об истинной силе пирамиды.

Глава 47

Кэтрин Соломон обступала абсолютная чернота.

Сойдя со знакомой и безопасной ковровой дорожки, Кэтрин шла вперед наугад, водя перед собой руками и спотыкаясь. Пол был холодный, точно лед на замерзшем озере… враждебная среда, из которой нужно было выбраться — во что бы то ни стало.

Запах спирта исчез, и Кэтрин остановилась. Стоя неподвижно в темноте, она прислушалась, желая, чтобы сердце не билось так громко. Тяжелых шагов за спиной больше не было слышно…

«Я от него сбежала?»

Она закрыла глаза и попыталась сообразить, где находится.

«В каком направлении я двигалась? Где дверь?»

Неизвестно. Выход мог быть где угодно.

Кэтрин слышала, что страх стимулирует мозговую деятельность и обостряет мышление, однако ужас превратил ее разум в бурный водоворот паники и растерянности.

«Даже если я найду дверь, выйти не получится».

Карточка осталась в скинутом халате. Кэтрин могло спасти лишь то, что она теперь как иголка в стоге сена — единственная точка в огромной системе координат размером с футбольное поле. Несмотря на непреодолимое желание бежать куда глаза глядят, умом Кэтрин понимала, что правильнее вообще не двигаться.

«Стой спокойно. Ни звука».

Охранник уже шел ей на помощь, а от преследователя почему-то несло этанолом.

«Я почувствую его приближение».

Мысли Кэтрин вернулись к словам Лэнгдона. «Вашего брата… забрали». Струйка пота стекла по руке к ладони, в которой она стискивала мобильный. Эту угрозу Кэтрин не учла: телефон мог выдать ее местонахождение, а выключить его незаметно было нельзя — если открыть крышку, загорится дисплей.

«Брось телефон… и уйди подальше».

Она снова почувствовала запах спирта. Он усиливался с каждой секундой. Кэтрин заставила себя остаться на месте, затем медленно и осторожно шагнула влево. Увы, легкого шороха одежды оказалось достаточно — преследователь ринулся к ней. В следующий миг он схватил ее за плечо; в нос ударила вонь этанола. Кэтрин вывернулась, и ею овладел холодный ужас. Забыв о логических расчетах, она помчалась вперед, затем резко свернула влево.

Впереди, словно из пустоты, возникла стена.

Кэтрин с разбегу налетела на нее и задохнулась: от удара из легких вышибло весь воздух. По руке и плечу разлилась боль, но каким-то чудом Кэтрин устояла на ногах. Она врезалась в стену не прямо, а под углом, однако приятного все равно было мало. Эхо удара разлетелось по всему отсеку.

«Теперь он знает, где я».

Скорчившись от боли, Кэтрин уставилась в темноту и почувствовала, что Аваддон на нее смотрит.

«Уходи отсюда, живо!»

Все еще пытаясь восстановить дыхание, Кэтрин пошла вдоль стены, как можно тише прикасаясь к стальным кронштейнам.

«Не отходи от стены. Проскользни мимо него, пока он не загнал тебя в угол».

В правой руке Кэтрин сжимала телефон, готовясь при необходимости швырнуть его, как снаряд.

Тут до нее донесся неожиданный звук — отчетливый шорох одежды впереди… рядом со стеной. Она оцепенела и затаила дыхание.

«Когда он успел?!»

На нее пахнуло этанолом.

«Он двигается в мою сторону!»

Кэтрин попятилась, затем тихо повернула и быстро пошла в обратном направлении. Не успела она сделать и двадцати шагов, как случилось невозможное: впереди опять зашуршала одежда! Вновь пахнуло этанолом. Кэтрин остановилась как вкопанная.

«Господи, он повсюду!»

Голый по пояс, Малах вглядывался в темноту.

Он решил превратить в преимущество досадное, выдающее его обстоятельство — запах спирта от намокших рукавов. Малах снял рубашку и пиджак — они помогут загнать жертву в угол. Сначала он скомкал рубашку и швырнул ее вправо: Кэтрин остановилась и пошла в другую сторону. Тогда он кинул пиджак влево — жертва замерла. Теперь она нипочем не осмелится двинуться в стороны…

Малах стал ждать, весь обратившись в слух.

«Она может пойти только в одном направлении — ко мне».

Но почему-то он ничего не слышал. Либо Кэтрин парализовал страх, либо она решила дождаться помощи, стоя на месте.

«Ах, бедняжка!.. Подмога придет не скоро».

Малах сломал электронный замок — очень простым и эффективным способом. Открыв дверь карточкой Триш, он загнал в прорезь десятицентовую монету. Теперь, чтобы вставить карту, сначала придется разобрать все устройство.

«Мы одни, Кэтрин… Никто нам не помешает».

Малах медленно двинулся вперед, прислушиваясь к малейшим шорохам. Этой ночью Кэтрин Соломон умрет в музее своего брата. Как поэтично! Малаху не терпелось поделиться этой новостью с Питером. Месть будет сладкой…

Внезапно в темноте вспыхнул крошечный огонек: Кэтрин только что допустила роковую ошибку.

«Она кому-то звонит?!»

Электронный дисплей горел примерно на уровне ее талии, ярдах в двадцати от Малаха, точно маяк посреди черного океана. Малах собирался ждать, пока Кэтрин потеряет терпение и сдвинется с места, но теперь в этом не было необходимости.

Он бросился прямо на свет: лучше изловить Кэтрин до того, как она вызовет помощь. Через несколько секунд Малах вытянул руки вперед и немного развел их в стороны, чтобы не дать жертве уйти.

Пальцы с размаху врезались в бетонную стену и едва не сломались. Следом о железную балку ударилась голова. Малах вскрикнул от боли и рухнул на пол. Изрыгая проклятия, он с трудом встал на ноги — зацепившись за стальной кронштейн, на который сестра Питера предусмотрительно положила телефон.

Кэтрин Соломон помчалась вперед, больше не заботясь о том, что рука ритмично стучит по стальным кронштейнам Пятого отсека.

«Беги!»

Если идти по периметру, рано или поздно можно добраться до двери.

«Куда запропастилась охрана?!»

Кэтрин продолжала путь, левой рукой касаясь кронштейнов, а правую вытянув перед собой для защиты.

«Ну же, где угол?»

Стена как будто длилась бесконечно, но тут ритмичный стук ладони стих: кронштейны закончились, а потом начались снова. Кэтрин притормозила и пошла обратно, ощупывая гладкую железную стену.

«Почему здесь нет кронштейнов?»

Послышались тяжелые шаги преследователя, бегущего за ней вдоль стены. Но куда больше Кэтрин напугал далекий металлический стук: охранник барабанил фонарем по двери Пятого отсека.

«Охрана не может попасть внутрь?!»

Эта мысль ужасала, но в то же время Кэтрин наконец сориентировалась в пространстве. Теперь она четко представила себе, где находится. В голове вспыхнула схема Пятого отсека, и Кэтрин на ум пришла неожиданная догадка: «Так вот что это за железная стена без кронштейнов!»

В каждом отсеке имелись специальные передвижные стены — чтобы при случае можно было ввозить и вывозить особо крупные экспонаты. Стена была огромной, как в ангаре. В самых диких кошмарах Кэтрин не могла вообразить, что когда-нибудь придется ее открывать, но другого выхода попросту не было.

«Она вообще открывается?»

Кэтрин ощупью двинулась вдоль стены, наткнулась на большую железную ручку и изо всех сил потянула ее в сторону. Дверь не поддавалась. Кэтрин попробовала еще раз — бесполезно.

Преследователь был совсем близко: шел на звуки ее тщетных потуг.

«Дверь заперта!»

Кэтрин в ужасе стала водить руками по стене и вдруг наткнулась на нечто вроде вертикального шеста. Она села на корточки. Шест — запорный стержень — уходил в отверстие в бетонном полу. Кэтрин схватила его обеими руками, потянула и вытащила из дыры.

«Он уже близко!»

Кэтрин вновь нащупала ручку и с силой дернула ее в сторону. Дверь почти не сдвинулась, но все же в Пятый отсек проник тончайший луч лунного света. Кэтрин потянула снова: светлая полоска стала шире.

«Еще чуть-чуть!»

Она дернула ручку в третий раз — преследователь был всего в нескольких футах от нее.

Кэтрин бросилась к свету и протиснулась в узкую щель. Почти в ту же секунду следом из черноты разъяренной змеей метнулась огромная татуированная рука. Кэтрин побежала вдоль светлой стены Пятого отсека. Гравий, которым были посыпаны все дорожки по периметру ЦТП, больно впивался в ноги, но Кэтрин только прибавила шагу. Ночь была темная, и все же после абсолютной мглы Пятого отсека видимость казалось идеальной — светло почти как днем. Передвижная стена за спиной Кэтрин открылась шире, и на гравийной дорожке послышался звук быстрых тяжелых шагов… невероятно быстрых.

«Мне его не обогнать».

Ее «вольво» был ближе, чем главный вход, но все равно слишком далеко.

«Ничего не выйдет!»

Тут Кэтрин вспомнила о своем последнем козыре.

Она подбежала к углу отсека и услышала за спиной быстро нагоняющие ее шаги.

«Сейчас или никогда».

Вместо того чтобы свернуть за угол, Кэтрин зажмурилась и припустила влево, прочь от здания, по газону. Она закрыла глаза руками и побежала вслепую.

В тот же миг сработала сигнализация, реагирующая на движение, и вспыхнули прожекторы. Ночь мгновенно превратилась в день. Сзади раздался громкий вопль: свет силой в двадцать пять миллионов свечей ударил ее преследователя по глазам. Он споткнулся на гравии и упал.

Кэтрин еще долго не открывала глаз и бежала наугад. Когда ЦТП и прожекторы, как ей казалось, остались далеко позади, она выправила курс и помчалась что есть духу к парковке.

Ключи от «вольво» были там же, где и всегда, — на панели управления. Задыхаясь и дрожа, она схватила их и нашла замок зажигания. Двигатель взревел, и фары выхватили из темноты кошмарное зрелище.

К машине неслась омерзительная тварь.

На миг Кэтрин оцепенела.

Голый по пояс, бритый наголо зверь мчался по парковке. Его кожа была сплошь покрыта татуированными символами, словами и чешуей. В свете фар он взревел и вытянул перед собой руки, точно житель пещер, впервые увидевший солнце. Кэтрин потянулась к коробке передач, но зверь уже достиг «вольво» и выбил стекло с ее стороны. На колени дождем посыпались осколки.

Огромная татуированная рука вцепилась ей в горло. Кэтрин резко дала задний ход, но убийца крепко держал ее за шею и давил, давил… Она попыталась вывернуться и вдруг посмотрела ему прямо в лицо. Под тональным кремом, рассеченным тремя глубокими, как от ногтей, царапинами, скрывались татуировки. Глаза горели безумной яростью.

— Надо было убить тебя десять лет назад, — прорычал зверь, — когда я убил твою мать!

С трудом переварив услышанное, Кэтрин вспомнила, где видела эти звериные глаза.

«Это он!!!»

Она бы закричала, но убийца стискивал ей горло.

Кэтрин вдавила в пол педаль газа, и машина дернулась назад: рука, сжимавшая горло, едва не сломала ей шею. «Вольво» покатился вверх по пологому съезду. Давление на шею все росло, но вдруг по машине хлестнули три ветки, и рука исчезла.

«Вольво» прорвался сквозь ветви и въехал на верхний этаж парковки. Кэтрин ударила по тормозам. Внизу с трудом вставал на ноги полуголый человек. С чудовищным спокойствием он поднял руку и указал пальцем прямо на Кэтрин.

Борясь с ужасом и лютой ненавистью, она выкрутила руль, и уже через несколько секунд «вольво», виляя из стороны в сторону, выехал на Силвер-Хилл-роуд.

Глава 48

Сгоряча полицейский Капитолия Нуньес не нашел другого выхода, кроме как помочь Архитектору и Роберту Лэнгдону. Теперь же, вернувшись в центральный пункт наблюдения, он понял, что вот-вот разразится буря.

Начальник полиции Трент Андерсон прижимал к голове лед, а другой полицейский обрабатывал синяки Сато. Оба стояли перед мониторами и просматривали записи видеокамер, пытаясь выследить Лэнгдона и Беллами.

— Просмотрите записи со всех коридоров и выходов, — распорядилась Сато. — Мне надо знать, куда они пошли!

Нуньес похолодел. Нужный ролик найдется за несколько минут, не больше.

«Я помог им сбежать…»

Масла в огонь подлило прибытие четырех оперативников из ЦРУ, готовых в любой момент отправиться по следам Лэнгдона и Беллами. Они совсем не походили на полицейских Капитолия. Это были настоящие бойцы: черные камуфляжные костюмы, приборы ночного видения, фантастической модели пистолеты.

К горлу Нуньеса подступила тошнота. Он собрался с духом и украдкой поманил к себе Андерсона.

— На пару слов, шеф.

— В чем дело? — Андерсон вышел за Нуньесом в коридор.

— Шеф, я допустил ужасную ошибку… — Охранника бросило в пот. — Я очень сожалею и сегодня же уволюсь.

«Иначе завтра ты сам меня вытуришь».

— Не понял?

Нуньес с трудом сглотнул.

— Несколько минут назад я видел, как Архитектор Беллами и Лэнгдон покидают здание.

— Что?! — взревел Андерсон. — Чего ж ты молчал?

— Архитектор велел никому не говорить.

— Ты работаешь не на него, а на меня, черт подери! — Слова Андерсона эхом разлетались по коридору. — Беллами ударил меня башкой об стену!

Нуньес протянул ему ключ, полученный от Архитектора.

— Что это?

— Ключ от дверей нового туннеля под Индепенденс-авеню. Он был у мистера Беллами. Так они и сбежали.

Андерсон безмолвно уставился на ключ.

Из комнаты высунулась Сато:

— Что у вас происходит?

Нуньес побелел. Андерсон все еще держал ключ в руках, и Сато наверняка его увидела. Пока безобразная японка шагала по коридору, Нуньес импровизировал как мог, пытаясь выгородить шефа.

— Я нашел на полу в подвале ключ и спросил шефа, от чего он может быть.

— И что говорит шеф? — Сато подошла и вопросительно уставилась на Андерсона.

Охранник робко взглянул на шефа: тот лихорадочно обдумывал варианты ответа. Наконец он покачал головой:

— Так сразу не скажу. Надо посмотреть…

— Не утруждайтесь, — перебила его Сато. — Ключ отпирает дверь туннеля.

— Правда? — удивился Андерсон. — Откуда вы знаете?

— Мы нашли видеозапись. Нуньес помог Лэнгдону и Беллами сбежать, а потом запер за ними дверь. Ключ дал ему Архитектор.

Андерсон в ярости повернулся к охраннику:

— Это правда?!

Тот закивал, старательно подыгрывая.

— Простите, сэр. Архитектор велел мне молчать!

— Плевать мне на Архитектора! — заорал Андерсон. — Немедленно…

— Заткнитесь, Трент, — осадила его Сато. — Врать вы умеете не лучше Нуньеса. Приберегите свой актерский дар для допроса. — Она вырвала у него ключ от туннеля. — В вашей помощи я больше не нуждаюсь.

Глава 49

Роберт Лэнгдон с тревогой нажал «отбой».

«Почему Кэтрин не берет трубку?»

Она обещала позвонить, как только выберется из лаборатории и поедет сюда, но так и не позвонила.

Лэнгдон и Беллами сидели за столом в читальном зале. Архитектор тоже сделал звонок — человеку, который якобы мог предоставить им убежище, безопасное укрытие. Увы, этот человек тоже не взял трубку, и Беллами пришлось оставить сообщение с просьбой как можно скорее перезвонить на номер Лэнгдона.

— Я попробую как-нибудь с ним связаться, — сказал Архитектор, — но пока мы сами по себе. Надо обсудить, что будем делать с пирамидой.

«Пирамида…»

Роскошный интерьер читального зала фактически перестал существовать для Лэнгдона; мир теперь состоял из каменной пирамиды, запечатанного свертка с навершием и элегантно одетого чернокожего человека, который возник из темноты и спас профессора от допроса в ЦРУ.

Лэнгдон надеялся, что Архитектор Капитолия проявит хоть каплю здравомыслия, однако Уоррен Беллами рассуждал не рациональнее того безумца, который настаивал, что Питер сейчас пребывает в чистилище. Беллами заявил, что каменная пирамида и есть масонская, из легенды.

«Древняя карта? Указывающая путь к тайной мудрости?»

— Мистер Беллами, — вежливо сказал Лэнгдон, — я не могу всерьез принять идею о существовании неких знаний, которые наделяют людей сверхъестественными способностями.

Архитектор посмотрел на него со смесью разочарования и уверенности, отчего Лэнгдону стало неловко за свой скепсис.

— Профессор, я, конечно, не должен удивляться вашей реакции, ведь вы человек со стороны. Некоторые масонские понятия кажутся вам вымыслом, потому что вы не прошли обряд посвящения и не готовы их принять.

На сей раз Лэнгдон почувствовал себя уязвленным.

«Я и с Одиссеем не плавал, но это не мешает мне знать, что циклопов не существует!»

— Мистер Беллами, даже если легенда правдива… эта пирамида никак не может быть масонской.

— Отчего же? — Архитектор провел пальцем по выгравированной надписи. — По-моему, она в точности соответствует описаниям. Каменная пирамида с золотым навершием, которое согласно рентгеновскому снимку и доверил вам Питер. — Беллами взял сверток и взвесил его на ладони.

— Она не больше фута высотой, — возразил Лэнгдон. — Во всех версиях легенды говорится, что масонская пирамида огромна.

Беллами явно ожидал этого аргумента.

— Как вы знаете, легенда гласит, что пирамида очень высока — сам Господь может протянуть руку и дотронуться до нее.

— Вот именно.

— Понимаю ваше недоумение, профессор. И Мистерии древности, и масонская философия в целом чтят Бога внутри нас. В символическом смысле все, что доступно просветленному человеку… доступно Богу.

Игра слов не убедила Лэнгдона.

— Это подтверждает даже Библия, — продолжил Беллами. — Если мы признаем, что Всемогущий сотворил нас по образу и подобию своему, тогда нельзя не признать другого: человечество не ниже Бога. В Евангелие от Луки 17:21 сказано: «Царствие Божие внутрь вас есть».

— Извините, я не знаю ни одного христианина, который считал бы себя равным Богу.

— Оно и понятно, — уже жестче ответил Беллами. — Людям подавай все сразу: они хотят гордо заявлять о своем почитании Библии и одновременно игнорировать то, что не могут или не желают понимать.

Лэнгдон не нашелся с ответом.

— Как бы то ни было, старинное описание масонской пирамиды — такой высокой, что ее может коснуться сам Бог, — привело к заблуждениям касательно ее истинных размеров. Это останавливает искателей сокровищ и позволяет ученым вроде вас считать пирамиду вымыслом.

Лэнгдон опустил глаза.

— Мне жаль вас разочаровывать, но я всегда думал, что это миф.

— Разве не логично, что вольные каменщики вырезали карту на каменной пирамиде? Все самые значимые заветы человечества были высечены в камне — включая скрижали с десятью заповедями, которые Господь дал Моисею.

— Да, но ведь везде говорится «легенда о масонской пирамиде»! Само слово подразумевает, что это вымысел.

— Ах да, «легенда». — Беллами рассмеялся. — Похоже, с вами приключилось то же самое, что с Моисеем.

— Простите?

Архитектор весело взглянул на верхний балкон, откуда на них смотрели шестнадцать бронзовых статуй.

— Моисея видите?

Лэнгдон поднял глаза на знаменитую библиотечную статую.

— Да.

— Он с рогами.

— Я в курсе.

— А почему он с рогами, знаете?

Как большинству преподавателей, Лэнгдону не нравилось, когда ему читали лекции. Рога у этой статуи Моисея были по той же причине, что и у тысяч его изображений по всему миру — из-за ошибки в переводе Книги Исход с древнееврейского. Оригинальный текст гласил, что Моисей имел «karan ‘ohr panav» — то есть «лицо его сияло лучами». Когда же римско-католическая церковь переводила Библию на латынь, возникла фраза «cornuta esset facies sua» — «рогато было лицо его». С тех пор художники и скульпторы,опасаясь упреков в отступлении от священного текста, стали изображать Моисея рогатым.

— Переводческая ошибка, только и всего, — ответил Лэнгдон, — допущенная блаженным Иеронимом примерно в IV веке нашей эры.

Архитектор был приятно удивлен.

— Именно. Неверный перевод. А бедному Моисею такое огорчение вышло.

«Огорчение» — мягко сказано. В детстве Лэнгдон перепугался, впервые увидев «рогатого Моисея» — знаменитую статую работы Микеланджело, установленную в базилике Сан-Пьетро-ин-Винколи.

— Я упомянул Моисея, чтобы наглядно показать, как единственное недопонятое слово может изменить многое.

«Уж я-то это знаю», — подумал Лэнгдон, усвоивший этот урок несколько лет назад. «SanGreal» — «Святой Грааль». «SangReal» — «Королевская кровь».

— В случае с масонской пирамидой, — продолжил Беллами, — кто-то однажды услышал про «легенду», и слово закрепилось. Но его неверно истолковали, как произошло и с «талисманом». — Архитектор улыбнулся. — Язык порой очень ловко скрывает истину.

— Верно, но я не вполне вас понимаю.

— Роберт, масонская пирамида — это карта. У всякой карты есть легенда — ключ, помогающий ее прочесть. — Беллами взял квадратный сверток. — Неужели вы не понимаете? Навершие и есть легенда масонской пирамиды — ключ, который открывает тайну самого могущественного артефакта на свете… карты, указывающей путь к величайшему сокровищу человечества — утраченной мудрости веков.

Лэнгдон не нашелся с ответом.

— Вынужден вас огорчить, — сказал Беллами. — Вот она — легендарная масонская пирамида, скромный камень с золотым навершием. Такой высокий, что до него может дотронуться сам Господь… и просветленный человек.

На несколько секунд оба замолчали.

Лэнгдона, увидевшего пирамиду в новом свете, неожиданно охватило волнение. Он опять посмотрел на гравировку.

— Но этот шифр… слишком…

— Прост?

Лэнгдон кивнул:

— Почти каждый может прочесть надпись.

Беллами улыбнулся и протянул Лэнгдону листок бумаги и карандаш.

— Так, может, вы нас просветите?

Лэнгдону не хотелось предавать доверие Питера, но, учитывая обстоятельства, это было меньшее из зол. Столь примитивно зашифрованная надпись вряд ли указывала на какой-либо тайник… тем более на тот, где якобы хранилось одно из величайших сокровищ в истории.

Лэнгдон взял у Беллами карандаш и постучал им по подбородку, глядя на простейший код, который можно было разгадать в уме. И все же профессор решил не рисковать — на бумаге вернее. Он прилежно склонился над столом и записал на листке обычный дешифровальный ключ масонского шифра: алфавит, вписанный в четыре решетки — две с точками и две без. Каждая буква находилась в собственном «кармане», или «ячейке», уникальной формы. Эта форма и указывала на нужный знак. Проще не придумаешь.

Лэнгдон перепроверил алфавит: все было правильно. Чтобы расшифровать надпись на пирамиде, следовало отыскать на решетках соответствующие ячейки и выписать на листок стоящие в них буквы.

Первый значок был похож на галочку или стрелку «вниз». Лэнгдон быстро нашел ячейку такой формы на третьей решетке — в ней стояла буква «S».

Следующий символ представлял собой квадрат с точкой и без правой стороны: эта форма соответствовала букве «O».

В пустой квадратной ячейке стояла буква «E».

SOE…

Лэнгдон работал все быстрее и уже через несколько секунд дешифровал все имеющиеся символы. Посмотрев на готовую надпись, он разочарованно вздохнул.

«На «эврику» не тянет…»

Беллами едва заметно улыбнулся:

— Как вы знаете, профессор, Мистерии древности открываются только просветленным.

— Верно… — кивнул Лэнгдон и нахмурился.

«Похоже, я к ним не отношусь».

Глава 50

В подвале штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния, работали над тем же самым шифром. Нола Кей, старший аналитик СБ, сидела за монитором высокого разрешения и внимательно разглядывала фотографию, которую десять минут назад прислала директор Сато.

«Это что, шутка такая?»

Впрочем, сегодня ЦРУ было не до шуток, да и директор начисто лишена чувства юмора. Ответственная секретная работа во всевидящей Службе безопасности открыла Ноле глаза на закулисный мир власти. Однако за последние сутки ее представления о тайнах влиятельных людей совершенно перевернулись.

— Да, директор, — сказала Нола, придерживая телефонную трубку плечом. — Надпись действительно представляет собой масонский шифр. Но если его дешифровать, выходит какая-то абракадабра, набор случайных букв.

Она еще раз взглянула на получившийся квадрат.

— Нет, должен быть какой-то смысл, — упорствовала Сато.

— Только если существует второй уровень кодирования, о котором я не догадываюсь.

— Что можно сделать?

— В основе матрицы лежит решетка, так что я попробую шифр Виженера и прочее в том же роде, но никаких гарантий дать не могу, особенно если при кодировании использовалась схема одноразовых блокнотов.

— Сделайте все возможное. И быстро. А что с рентгеновским снимком?

Нола подъехала на стуле ко второму монитору, на экране которого был обычный снимок чьего-то портфеля. Сато запросила информацию по небольшой пирамидке, лежавшей в квадратной шкатулке. Двухдюймовые предметы редко становились делом государственной важности — если только не были изготовлены из обогащенного плутония. Впрочем, материал этой пирамидки тоже вызывал немало вопросов.

— Оптический анализ дал однозначные результаты, — сказала Нола. — Плотность вещества — девятнадцать целых три десятых грамма на кубический сантиметр. Пирамида сделана из чистейшего золота.

— Это все?

— Нет, мэм. Сканирование показало, что на поверхности золотой пирамиды есть незначительные неровности. Скорей всего это гравировка.

— Правда? — с надеждой переспросила Сато. — И что там написано?

— Пока не знаю. Текст едва различим — я пытаюсь улучшить изображение при помощи фильтров, но разрешение снимка слишком маленькое.

— Ладно, работайте дальше. И позвоните, если что-то узнаете.

— Хорошо, мэм.

— Да, Нола… — Сато понизила голос и зловеще проговорила: — Как и все, что вы видели за последние сутки, фотография пирамиды и рентгеновский снимок — секретные материалы. Ни с кем не советуйтесь, о результатах работы докладывайте мне лично, понятно?

— Да, мэм.

— Хорошо. До связи. — Сато отключилась.

Нола потерла глаза и сонно взглянула на мониторы. Она не спала уже тридцать шесть часов и знала, что отдохнуть не удастся, пока проклятую чрезвычайную ситуацию не урегулируют.

Что бы там ни стряслось.

* * *

В экскурсионном центре Капитолия четверо оперативников ЦРУ, одетых во все черное, жадно смотрели в глубь тускло освещенного туннеля, точно свора борзых перед охотой.

Закончив звонок, к ним подошла Сато.

— Господа, цели операции ясны?

— Так точно, — кивнул командир. — Необходимо добыть два предмета: каменную пирамиду высотой приблизительно в один фут и запечатанный сверток кубической формы, высотой два дюйма. И то и другое последний раз видели в портфеле Роберта Лэнгдона.

— Верно, — кивнула Сато. — Эти предметы надо достать неповрежденными и как можно скорее. Вопросы есть?

— Применение силы разрешено?

Плечо у Сато до сих пор болело в том месте, куда ее ударил Беллами.

— Как я сказала, главное — изъять означенные предметы.

— Будет сделано. — Оперативники развернулись и побежали по туннелю.

Сато посмотрела им вслед и прикурила сигарету.

Глава 51

Кэтрин Соломон всегда была осторожным водителем, но сейчас, не разбирая дороги, гнала по Cьютлэнд-парквей со скоростью девяносто миль в час. Целую милю она не отрывала ноги от педали газа — лишь тогда паника начала понемногу отступать и Кэтрин сообразила, что дрожит всем телом не только от страха.

«Мне холодно!»

В салоне бушевал залетавший в разбитое окно промозглый ветер. Босые ноги Кэтрин онемели, и она потянулась за запасными туфлями, которые всегда держала под пассажирским сиденьем. Тут же дали о себе знать синяки на шее, оставленные могучими руками убийцы.

Человек, разбивший стекло в ее машине, не имел ничего общего с привлекательным доктором Аваддоном. Густые светлые волосы и ровный загар исчезли, а вместо них была бритая наголо голова и чудовищная мешанина татуировок под размазанным тональным кремом.

Кэтрин вновь услышала голос ревевшего сквозь завывание ветра: «Надо было убить тебя десять лет назад, когда я убил твою мать!»

Она содрогнулась: да, это он. Как ни старалась, Кэтрин не смогла забыть его горящий безумной яростью взгляд. Не забыла она и звук единственного выстрела, который прикончил этого зверя: он упал с высокого обрыва в реку, пробил лед и утонул. Тело искали несколько недель, но в конце концов решили, что труп унесло течением в Чесапикский залив.

«Нет, он жив. И вернулся».

Кэтрин обуял страх — нахлынули страшные воспоминания. Это произошло почти ровно десять лет назад. На Рождество. Кэтрин, Питер и их мама — вся семья — собрались в своем великолепном потомакском имении. Вокруг было двести акров леса, через который бежала река.

Мама, как всегда на праздники, прилежно трудилась на кухне и готовила угощение. Даже в почтенном семидесятипятилетнем возрасте Изабель Соломон стряпала с удовольствием и в избытке. По дому витали аппетитные ароматы запеченной оленины, подливы с пастернаком и картофельного пюре с чесноком. Пока мама готовила, брат с сестрой отдыхали в зимнем саду, обсуждая новую науку под названием «ноэтика». Фантастическая смесь физики элементарных частиц и древнего мистицизма, ноэтика полностью захватила ум и увлекла воображение Кэтрин.

«Гибрид физики и философии».

Рассказ Кэтрин об экспериментах, которые она мечтала провести, весьма заинтриговал Питера. Было особенно приятно развлечь брата под Рождество, ведь последние годы праздник напоминал всей семье о страшной трагедии — о смерти Закари, единственного сына Питера.

Двадцать первый день рождения Закари оказался последним в его жизни.

Семья прошла через сущий кошмар, и теперь, спустя пять лет, Питер заново учился смеяться.

В физическом развитии Закари отставал от своих сверстников, был хрупким и нескладным, капризным и озлобленным подростком. Несмотря на любящую и состоятельную семью, он словно бы нарочно отгораживался от «истеблишмента» Соломонов. Его выгнали из частной школы, он ночами напролет кутил в клубах со знаменитостями и отвергал все родительские попытки твердо, но с любовью наставить его на путь истинный.

«Он разбил Питеру сердце».

Незадолго до совершеннолетия племянника Кэтрин встретилась с мамой и братом и долго слушала их пререкания по поводу того, стоит ли придержать наследство Закари, пока он не образумится. Соломоны исправно чтили традиции и на восемнадцатый день рождения передавали каждому ребенку изрядную часть семейного состояния, твердо веря, что наследство приносит куда больше пользы в начале жизни, чем в конце. Тем более такое распределение средств среди молодых и ретивых отпрысков было главным принципом преумножения фамильного капитала.

Однако мама настаивала, что доверять нерадивому внуку такие средства попросту опасно. Питер с ней не соглашался.

— Нельзя нарушать вековую традицию Соломонов. Деньги помогут Закари взяться за ум.

Увы, брат ошибся.

Получив наследство, Закари сбежал из дома, даже не взяв вещей. Через несколько месяцев в бульварных газетах стали появляться заметки: ««Золотой мальчик» прожигает семейный капитал в Европе».

«Желтая пресса» со смаком описывала жизнь молодого повесы. Соломонам было нелегко видеть фотографии с разнузданных вечеринок на яхтах и попоек в ночных клубах, но печаль сменилась ужасом, когда в газетах появились сообщения об аресте Закари за провоз кокаина через турецкую границу: «Юный Соломон в турецком узилище».

Тюрьма называлась «Соганлик» — грязный клоповник в районе Картал, что под Стамбулом. Испугавшись за жизнь нерадивого сына, Питер поехал в Турцию, но вернулся с пустыми руками — ему не дали даже встретиться с Закари. Обнадеживало лишь то, что влиятельные знакомые Питера из госдепартамента США пообещали как можно скорее добиться экстрадиции.

Однако через два дня Питеру сообщили по телефону страшное известие, а наутро все газеты кричали: «Наследник Соломона убит в тюрьме».

Фотографии были ужасные, и еще несколько недель после частной похоронной церемонии пресса бесцеремонно их тиражировала. Жена не простила Питеру то, что он не смог вызволить Закари, и через полгода они развелись. С тех пор Питер жил один.

Прошло пять лет. Питер с мамой и Кэтрин собрались тихо отпраздновать Рождество. Боль потери с каждым годом слабела, но не исчезала полностью. Из кухни доносилось уютное звяканье посуды: мама колдовала над праздничным угощением. Питер и Кэтрин, закусывая запеченным сыром бри, наслаждались беседой в зимнем саду.

Тут раздался неожиданный звук.

— Привет, Соломоны! — беззаботно проговорил кто-то.

Кэтрин и Питер испуганно обернулись: в зимний сад вошел мускулистый верзила в черной лыжной маске, закрывавшей лицо, только глаза сверкали животной яростью.

Питер вскочил на ноги.

— Ты кто такой? Как ты сюда попал?!

— Я был знаком с твоим мальчиком, Закари. Мы подружились в тюрьме. Он сказал, где вы прячете ключ. — Незнакомец свирепо сверкнул глазами. — Аккурат перед тем, как я забил его до смерти.

Питер разинул рот.

Здоровяк выхватил пистолет и направил его на Питера.

— Сядь.

Тот опустился в кресло.

Незнакомец вошел в комнату, и Кэтрин оцепенела: глаза у него горели, как у бешеного зверя.

— Эй, ты! — заорал Питер, пытаясь предупредить мать. — Бери что хочешь и убирайся!

— И чего же я, по-твоему, хочу?

— Сколько тебе надо? В доме денег нет, но я…

Монстр расхохотался:

— Ты плохо обо мне думаешь. Мне не нужны деньги. Я пришел за тем, что по праву принадлежало Закари. — Он рассказал про пирамиду.

«Про пирамиду? — в ужасе подумала Кэтрин. — Какую еще пирамиду?»

— Не понимаю, что ты несешь! — с вызовом ответил брат.

— Разве? — Грабитель направил дуло в лицо Кэтрин. — А ты?

Питер побелел от ужаса.

— Честное слово, я не понимаю, чего ты хочешь!

— Соврешь еще раз — пристрелю сестричку. Закари говорил, она тебе дороже…

— Что происходит?! — закричала Изабель, входя в комнату с дробовиком Питера и целясь злоумышленнику в грудь. Тот развернулся, и бесстрашная семидесятипятилетняя женщина, не теряя времени, пальнула из ружья. Грабитель пошатнулся, беспорядочно стреляя во все стороны, выбил стеклянную дверь и уронил пистолет. Питер бросился к оружию, а Кэтрин осела на пол. Миссис Соломон подлетела к ней, причитая: «Боже, он в тебя попал? Попал?!»

Кэтрин лишь качала головой, не в силах вымолвить ни слова. Пробив дверь, грабитель с трудом поднялся на ноги и побежал в сторону леса, держась за бок. Питер Соломон убедился, что мама и сестра в безопасности, схватил с пола пистолет и ринулся на улицу вслед за преступником.

Дрожа всем телом, миссис Соломон взяла Кэтрин за руку.

— Слава Богу, ты не ранена!

Внезапно она отстранилась.

— Кэтрин! У тебя кровь!

Кровь была повсюду, но боли Кэтрин не чувствовала.

Мама стала лихорадочно ощупывать дочь, пытаясь найти рану.

— Где болит, родная? Куда тебя ранили?

— Мам, не знаю, я ничего не чувствую!

Тут Кэтрин увидела, откуда взялась кровь, и похолодела.

— Это не у меня… — Она показала пальцем на мамин бок — по белой блузке расплывалось алое пятно, в центре которого виднелась маленькая дырочка. Мама растерянно посмотрела на себя и только тогда скривилась от боли.

— Дочка… — спокойно, но тяжело, словно на нее давили семьдесят пять прожитых лет, сказала она. — Звони в «Скорую».

Кэтрин бросилась в коридор и вызвала помощь. Когда она вернулась в зимний сад, мама неподвижно лежала в луже крови. Кэтрин рухнула на колени и обняла мамино тело.

Она не помнила, сколько прошло времени, прежде чем из леса донесся единственный выстрел. Наконец дверь в зимний сад распахнулась, и внутрь вбежал Питер. Он увидел рыдающую Кэтрин, тело матери в ее объятиях, и его лицо исказила мучительная гримаса. Зимний сад огласил вопль, которого Кэтрин Соломон никогда не забудет.

Глава 52

Мчась к отодвинутой стене Пятого отсека, Малах чувствовал, как под татуированной кожей на спине вздымаются твердые мышцы.

«Надо пробраться в лабораторию».

Побег Кэтрин стал для него досадной неожиданностью. Теперь она знала не только адрес Малаха, но и кто он такой… что именно он пробрался в их дом десять лет назад.

Малах хорошо помнил то Рождество: волей судьбы он всего несколько шагов не дошел до вожделенной пирамиды.

«Тогда я был не готов».

Теперь он стал гораздо сильнее и могущественнее. Вытерпев все невзгоды, Малах наконец-то обрел силы, чтобы исполнить свое предназначение. Еще до полуночи он заглянет в глаза умирающей Кэтрин Соломон — в этом он не сомневался.

Подбежав к двери, Малах сказал себе, что Кэтрин на самом деле не сбежала, а только отсрочила неизбежное. Он проскользнул в щель и уверенно двинулся сквозь тьму, пока не почувствовал под ногами ковер. Малах повернул направо и зашагал к Кубу. В дверь больше не барабанили, и Малах догадался, что охранник пытается вытащить монету, которая мешает открыть замок.

Добравшись до входа в лабораторию, Малах нащупал прорезь и вставил в нее карточку Триш. Загорелась кнопочная панель. Он ввел пин-код и вошел внутрь. В ярко освещенной стерильной лаборатории оказалось множество самых разнообразных устройств. Малах был с техникой на «ты» — в подвале своего особняка он тоже проводил кое-какие эксперименты, и минувшей ночью они дали плоды.

«Я узнал правду».

Необычное состояние, в котором пребывал Питер Соломон — брат Кэтрин витал между жизнью и смертью, — позволил Малаху узнать все тайны финансиста.

«Я вижу его душу».

Малах выведал несколько ожидаемых секретов и парочку совершенно неожиданных, включая новости о лаборатории и сенсационных открытиях Кэтрин. «Науке почти все известно, — понял Малах. — Но я не допущу, чтобы она осветила путь недостойным».

Исследования Кэтрин Соломон должны были найти ответы на древние философские вопросы с помощью современных технологий.

«Наши молитвы кто-нибудь слышит? Есть ли жизнь после смерти? Есть ли у нас душа?»

Поразительно, но Кэтрин ответила на все эти вопросы — научно, убедительно — и получила неопровержимые доказательства. Даже самые завзятые скептики не смогут поставить под вопрос результаты ее исследований. Если информация просочится наружу, в сознании людей произойдут необратимые перемены. «Они начнут искать дорогу». Последней задачей Малаха перед перевоплощением было не дать этому случиться.

Он обошел лабораторию и нашел хранилище данных, о котором сообщил ему Питер. За толстой стеклянной стеной виднелись два голографических накопителя.

«Все как он сказал».

Трудно было поверить, что содержимое этих ящичков может изменить путь развития человечества… Впрочем, Истина всегда была мощнейшим из катализаторов.

Разглядывая накопители, Малах вытащил карточку Триш и вставил ее в замок на двери. Странно — кнопки не загорелись. Возможно, Триш Данн не имела доступа к этой комнате. Тогда Малах достал карту Кэтрин, найденную в кармане ее халата, и на сей раз все получилось.

Тут возникла другая загвоздка.

«Я не знаю пин-кода».

Малах попробовал комбинацию Триш, но она не подошла. Огладив подбородок, он шагнул назад и внимательно осмотрел плексигласовую дверь толщиной в три дюйма — такую не пробьешь даже топором.

Впрочем, на этот случай у Малаха был запасной план.

В электрощитовой он обнаружил стойку с несколькими металлическими цилиндрами, похожими на кислородные баллоны для подводного плавания, — Питер про них говорил. На каждом контейнере виднелись буквы «ЖВ», означавшие «жидкий водород», цифра «2» и международное обозначение легковоспламеняемых веществ. Не трогая цилиндр, подсоединенный к водородному топливному элементу, Малах осторожно спустил запасной баллон на тележку и подкатил к двери в хранилище данных. Хотя все получилось бы и так, Малах заметил в толстой плексигласовой двери один изъян: зазор между порогом и дверным полотном.

Он осторожно положил баллон на бок и засунул в щель гибкую резиновую трубку. Предохранительный вентиль поддался не сразу, но в конце концов Малах его открыл. Через стекло было видно, как из трубки на пол стала сочиться прозрачная бурлящая жидкость. Лужа растекалась по полу, кипя и испаряясь. Водород остается в жидком состоянии только на холоде, а в тепле начинает выкипать. Образующийся газ даже более огнеопасен, чем жидкость.

«Вспомни, как взорвался «Гинденбург»».

Малах поспешил в лабораторию, взял там топливо для горелки — тягучее легковоспламеняющееся масло — и вернулся к хранилищу данных. Водород по-прежнему тек из баллона: лужа уже покрыла весь пол и окружила стойки с голографическими накопителями. От бурлящей жидкости поднималась белесая дымка — водород превращался в газ и заполнял все пространство.

Малах плеснул топлива на баллон, трубки и в щель между дверью и порогом. Затем стал осторожно пятиться к выходу, оставляя за собой ровный ручеек масла.

Этим вечером у диспетчера службы спасения было на редкость много работы.

«Футбол, пиво и полнолуние», — подумала она, когда на экране высветился очередной звонок. На сей раз звонили с заправки на Cьютлэнд-парквей в Анакостии.

«Видно, авария».

— Служба спасения, — сказала диспетчер. — Что у вас случилось?

— На меня напали в Центре технической поддержки Смитсоновского музея, — прозвучал испуганный женский голос. — Вызовите полицию! Адрес — Силвер-Хилл-роуд, 4210!

— Так, успокойтесь. Вам надо…

— Пришлите полицию к особняку в Калорама-Хайтс, там могут держать в заложниках моего брата!

«Полнолуние», — со вздохом подумала диспетчер.

Глава 53

— Я ведь пытался вам объяснить, — проговорил Беллами, — что пирамида не так проста, как кажется.

«И были правы».

Лэнгдону пришлось признать, что каменная пирамида теперь была для него куда загадочнее, чем раньше. Расшифрованная надпись оказалась полной бессмыслицей.

«Абракадабра…»

Лэнгдон долго разглядывал сетку, пытаясь найти в этих буквах хоть какой-то смысл — скрытые слова, анаграммы, подсказки… Бесполезно.

— Масонская пирамида, — пояснил Беллами, — хранит свои тайны под множеством покровов. Уберешь один — наткнешься на следующий. Вы расшифровали эти символы, но они ничего не скажут, пока вы не снимите еще один слой. Как это сделать, знает только хранитель навершия. Полагаю, там тоже есть гравировка, которая поможет вам разгадать тайну пирамиды.

Лэнгдон взглянул на маленький сверток. Видимо, пирамида и навершие представляли собой «сегментированный шифр» — код, разделенный на части. Современные криптологи до сих пор пользовались этим методом, изобретенным еще в Древней Греции. Желая сохранить секретную информацию, греки записывали ее на глиняной табличке, разбивали и прятали осколки в разных местах. Узнать тайну можно было, лишь собрав все куски воедино. От названия такой глиняной таблички, «симболона», и произошло современное слово «символ».

— Роберт, — скорбно проговорил Беллами, — пирамиду и навершие не соединяли много веков, чтобы тайна не попала в руки недостойных. Однако сегодня две эти части оказались в опасной близости. Нечего и говорить, что наш первейший долг — не позволить им соединиться.

Лэнгдон подумал, что Беллами излишне драматизирует.

«Как будто не о пирамиде с навершием говорит, а о ядерной бомбе и детонаторе».

Профессор по-прежнему не верил словам Архитектора, но теперь это не имело особого значения.

— Даже если это и в самом деле масонская пирамида, надпись на которой указывает на тайник с древними знаниями, как подобные знания могут наделить людей сверхъестественными способностями?

— Питер всегда говорил, что вас трудно переубедить. Пустым рассуждениям вы предпочитаете реальные доказательства.

— То есть вы в это верите?! — не выдержал Лэнгдон. — При всем уважении… вы современный, образованный человек. Нельзя же всерьез думать, что такое возможно!

Беллами терпеливо улыбнулся.

— Масонство научило меня с должным почтением относиться к областям, недоступным человеческому пониманию. Никогда не отметайте какую-либо идею лишь потому, что она кажется неправдоподобной.

Глава 54

Патрульный ЦТП со всех ног бежал по гравийной дорожке, огибавшей по периметру все здание. Он только что получил звонок с поста охраны: кто-то взломал дверь в Пятый отсек, и система оповещения показывала, что передвижная стена также открыта.

«Что там творится?!»

Прибыв на место, патрульный действительно обнаружил стену приоткрытой.

«Странно, — подумал он. — Ее можно отодвинуть только изнутри».

Он включил фонарик и посветил им в чернильную темноту отсека. Пусто. Идти в неизвестность совсем не хотелось, поэтому охранник только шагнул за порог и повел фонарем сначала в одну сторону, затем…

Незримая сила схватила его за запястье, уволокла в черную бездну и крутанула на месте. Запахло этанолом. Фонарь вылетел из руки, и прежде чем охранник успел сообразить, что происходит, твердокаменный кулак впечатался ему в грудь. Он со стоном рухнул на пол… Массивная черная тень шагнула в сторону и скрылась во мраке.

Патрульный лежал, хрипя и задыхаясь. Фонарик валялся рядом, выхватывая из темноты какую-то жестянку. На этикетке было написано, что это масло для горелки Бунзена.

Чиркнула зажигалка, и оранжевое пламя осветило нечто… нечеловеческое.

«О Господи!»

Охранник даже не успел понять, в чем дело: странная тварь с голым торсом наклонилась и поднесла огонек к полу.

В ту же секунду пламя резво побежало прочь от них, в темноту. Патрульный в растерянности оглянулся, но тварь уже проскользнула в щель и выбралась на улицу.

Он умудрился сесть и, морщась от боли, проследил взглядом за полоской огня.

«Что это, черт подери?»

Пожар от такого тоненького ручейка не займется… Тут патрульный увидел нечто страшное. Теперь пламя освещало не только пустоту — добравшись до дальней стены, оно очертило контуры огромной постройки из шлакоблока. В Пятый отсек никого не пускали, но патрульный знал, что это такое.

«Куб. Лаборатория Кэтрин Соломон».

Огонь устремился прямиком к входной двери. Охранник кое-как встал на ноги, прекрасно понимая, что ручеек наверняка идет внутрь… и скоро в лаборатории начнется пожар. Но когда он уже хотел бежать за помощью, мимо пронесся мощный поток воздуха.

На короткий миг Пятый отсек озарился ярким светом.

Патрульный уже не увидел, как в небо, пробив крышу, взметнулся огненный шар. Не увидел он и дождя из обломков титановой сетки, электронного оборудования и капель расплавленного кремния голографических накопителей.

Кэтрин Соломон катила на север. В зеркале заднего вида вдруг полыхнул яркий свет, и пугающий низкий рокот сотряс ночной воздух.

«Фейерверк? — удивилась она. — У «Редскинз» шоу в перерыве между таймами?»

Кэтрин сосредоточилась на дороге, по-прежнему думая о звонке в Службу спасения, сделанном с заправочной станции несколько минут назад.

Она уговорила диспетчера отправить полицию в ЦТП, чтобы они нашли ее ассистентку, Триш Данн, и задержали татуированного убийцу. Вдобавок, Кэтрин попросила проверить особняк доктора Аваддона, где он мог прятать Питера.

Увы, номер Роберта Лэнгдона не значился в справочниках, и узнать его она не смогла. Другого выхода не было: пришлось ехать в Библиотеку конгресса, где они договорились встретиться.

Сегодняшнее страшное открытие изменило все. Теперь, выяснив, кто такой доктор Аваддон, Кэтрин больше не знала, чему верить. Она была убеждена только в одном: человек, убивший ее мать и племянника, похитил брата и пришел за ней.

«Кто этот безумец? Что ему нужно?»

Единственный ответ был лишен всякого смысла.

«Пирамида?»

И непонятно, зачем Аваддон пришел в лабораторию. Если он хотел ее убить, то почему не сделал этого у себя дома? Зачем рисковал, отправив эсэмэску с чужого телефона и обманом проникнув в ЦТП?

Внезапно салют в зеркале заднего вида стал ярче, и за первой вспышкой последовало неожиданное зрелище: над деревьями поднялся гигантский огненный шар.

«Что это?!»

За шаром повалил черный дым… да и футбольный стадион был в другой стороне. Кэтрин попыталась сообразить, какие предприятия могут находиться по другую сторону леса… на юго-восток от дороги.

И тут ее осенило.

Глава 55

Уоррен Беллами лихорадочно жал на кнопки мобильного, вновь пытаясь связаться с тем, кто мог им помочь.

Лэнгдон наблюдал за Архитектором, но мыслями был с Питером.

«Как же его найти…»

«Расшифруете надпись, — сказал похититель, — и расскажете мне, где спрятано величайшее сокровище в истории человечества… Мы вместе найдем тайник… и завершим сделку».

Беллами повесил трубку и нахмурился. Никто не отвечал.

— Вот чего я не понимаю, — сказал Лэнгдон. — Допустим, я поверил в существование древней мудрости… Пирамида указывает на некий подземный тайник… Что я ищу? Гробницу? Бункер?

Беллами немного помолчал, затем вздохнул и неохотно выговорил:

— Роберт, если верить тому, что я слышал, пирамида указывает на винтовую лестницу.

— Лестницу?!

— Да, которая уходит под землю… на сотни футов.

Лэнгдон не верил своим ушам.

— Я читал, что древняя мудрость спрятана на дне…

Роберт встал и зашагал по комнате.

«Винтовая лестница, уходящая на сотни футов под землю… в Вашингтоне».

— И никто никогда не видел эту лестницу?

— Вход якобы завален огромным камнем.

Лэнгдон вздохнул. Усыпальница, вход в которую закрыт камнем, — явная аллюзия на Гроб Господень.

«Очередной архетипический гибрид…»

— Уоррен, вы правда верите в существование этой лестницы?

— Я лично ее не видел, но некоторые масоны клянутся, что она существует. Сейчас я пытался дозвониться одному из них.

Лэнгдон продолжал расхаживать туда-обратно, не зная, что сказать.

— Роберт, вы ставите передо мной трудную задачу… — В мягком свете настольной лампы взгляд Уоррена Беллами стал суровее. — Я не знаю способа заставить человека поверить в то, во что он верить не желает. Но вы должны понимать, что у вас есть обязательства перед Питером Соломоном.

«Да, мой долг — помочь ему», — подумал Лэнгдон.

— Можете не верить в силу древней мудрости или в лестницу, которая к ней ведет. Но верьте, пожалуйста, что ваш моральный долг — защитить этот секрет. — Беллами указал на маленький запечатанный сверток. — Питер доверил вам навершие, потому что не сомневался: вы исполните его просьбу и сохраните тайну. Теперь вы должны сделать это даже ценой его жизни.

Лэнгдон замер на месте.

— Что?!

Беллами не шелохнулся: на его лице читалась боль и вместе с тем решимость.

— Такова его воля. Забудьте о Питере. Считайте, его нет. Он сделал все, что мог, чтобы защитить пирамиду. Его старания не должны пропасть впустую — это наша главная задача.

— Как вы можете! — горячо воскликнул Лэнгдон. — Пусть легенда о пирамиде правдива, Питер — ваш брат. Вы поклялись, что его жизнь для вас превыше всего, даже превыше страны!

— Нет, Роберт. Великая тайна, которую хранит братство, важнее жизни брата-масона. Какая разница, верю я в силу утраченной мудрости или нет? Я поклялся уберечь эту тайну от недостойных. И я не нарушу клятву… даже ценой жизни Питера Соломона.

— Я знаком со многими масонами, — зло проговорил Лэнгдон, — включая самых высокопоставленных, и могу вас заверить, что эти люди не клялись жертвовать жизнью ради каменной пирамиды. Никто из них не верит в лестницу, ведущую в подземный тайник!

— Роберт, внутри узких кругов есть еще более узкие. Все известно далеко не всем.

Лэнгдон вздохнул, пытаясь сохранять самообладание. Разумеется, до профессора доходили слухи о тайных масонских кругах. Правда это или нет, в свете последних событий было уже не важно.

— Уоррен, если пирамида и навершие раскрывают величайшую масонскую тайну, то с какой стати Питер вовлек меня? Я не масон… и уж тем более не член узкого круга избранных.

— Знаю. Мне кажется, именно поэтому он вас и выбрал. За пирамидой всегда охотились — в частности, те, кто проникал в наши ряды с корыстными целями. Питер придумал хороший способ спрятать ее от недостойных.

— А вы знали, что навершие у меня?

— Нет. Питер мог сказать об этом лишь одному человеку. — Беллами опять достал мобильный и нажал кнопку повтора вызова. — И пока я не могу с ним связаться. — Он услышал приветствие голосовой почты и отключился. — Что ж, Роберт, пока мы с вами вдвоем, помочь нам некому. Нужно принять одно решение.

Лэнгдон взглянул на часы с Микки-Маусом.

«21:42».

— Вы ведь в курсе, что преступник потребовал расшифровать надпись сегодня и сразу же ему позвонить?

Беллами нахмурился.

— Многим великим людям приходилось идти на жертвы, чтобы защитить Мистерии древности. Мы с вами должны последовать их примеру. — Он встал. — Надо идти. Скоро Сато нас выследит.

— А Кэтрин?! — вопросил Лэнгдон. — Я не могу до нее дозвониться.

— Видимо, что-то случилось.

— Мы не можем ее бросить!

— Забудьте вы о Кэтрин! — твердо и повелительно сказал Беллами. — Забудьте о Питере и обо всем остальном. Роберт, вы никак не поймете, что на вас возложили обязательство, которое превыше вас, Питера, Кэтрин и меня! — Он посмотрел Лэнгдону в глаза. — Надо надежно спрятать пирамиду и навершие, пока…

Со стороны большого зала донесся металлический грохот.

Беллами развернулся.

— Быстро же они…

Лэнгдон тоже посмотрел на дверь. Очевидно, грохнуло железное ведро, упавшее со стремянки.

«За нами пришли».

Звук раздался снова.

И снова.

Бродяга, сидевший на лавке перед Библиотекой конгресса, протер глаза и изумленно уставился на происходящее.

Белый «вольво» въехал на бордюр, промчался по пустому тротуару и с визгом остановился у подножия лестницы, ведущей к главному входу. Из машины выскочила привлекательная темноволосая женщина. Нервно оглядевшись по сторонам, она увидела бродягу и крикнула:

— У вас есть телефон?

«Леди, на мне нет левого ботинка».

Видимо, она тоже это заметила, потому что бросилась вверх по лестнице ко входу в библиотеку. Там она тщетно попыталась открыть каждую из трех огромных дверей.

«Закрыто, леди».

Женщину это не остановило. Она схватила ручку — тяжелое железное кольцо — и с размаху ударила ей о дверь. Потом еще раз, еще и еще…

«Ничего себе, — подумал бродяга. — Видать, книжка ей нужна позарез».

Глава 56

Массивные бронзовые двери отворились, и в душе у Кэтрин Соломон будто прорвало плотину: ужас и смятение, скопившиеся за вечер, хлынули наружу.

В дверях стоял Уоррен Беллами, близкий друг и наперсник ее брата. Но больше всего Кэтрин была рада увидеть человека, стоявшего у него за спиной. По всей видимости, это было взаимно. Роберт Лэнгдон с облегчением улыбнулся, когда она бросилась через двери… прямо к нему в объятия.

Пока давние друзья обнимались, Беллами закрыл входную дверь. Щелкнул тяжелый замок, и Кэтрин наконец почувствовала себя в безопасности. Из глаз брызнули слезы, но она смогла овладеть собой.

Лэнгдон крепко стиснул ее в объятиях.

— Все хорошо, — прошептал он. — Все хорошо.

«Потому что вы меня спасли, — хотела сказать Кэтрин. — Он уничтожил мою лабораторию… всю мою работу! Годы исследований взлетели на воздух».

Она бы рассказала Роберту все, но не могла даже толком вдохнуть.

— Мы найдем Питера. — Низкий голос Лэнгдона отдавался у нее в груди и успокаивал. — Обещаю.

«Я знаю, кто это сделал! — хотелось закричать Кэтрин. — Убийца моего племянника и мамы!»

Но не успела она вымолвить и слова, как тишину библиотеки нарушил неожиданный шум.

Со стороны вестибюльной лестницы донесся грохот — как будто на плиточный пол свалился большой железный предмет. Лэнгдон замер.

Беллами шагнул вперед. Выражение лица у него было зловещее.

— Уходим. Сейчас же!

Кэтрин в растерянности побежала за Лэнгдоном и Архитектором в знаменитый читальный зал, где ярко горел свет. Беллами быстро запер внешние двери, затем внутренние, и они подошли к столу в середине зала, на котором стоял расстегнутый кожаный портфель. Рядом лежал маленький сверток — Беллами схватил его и положил в портфель рядом с…

Кэтрин оцепенела.

«Пирамида?!»

Она видела каменную пирамиду впервые, но вся сжалась от страшного открытия. Кэтрин Соломон смотрела на предмет, причинивший ее семье столько боли…

«Та самая пирамида».

Беллами застегнул портфель и отдал Лэнгдону.

— Не выпускайте его из виду.

Мощный взрыв сотряс внешние двери зала. Послышался звон разбитого стекла.

— Сюда! — Беллами испуганно развернулся и подбежал к абонементному столу: восемь конторок расположились вокруг массивного восьмиугольного шкафа. Архитектор указал Лэнгдону и Кэтрин на проем в шкафу. — Полезайте туда!

— Что?! — воскликнул Лэнгдон. — Нас же сразу найдут!

— Скорее! Это не то, что вы думаете.

Глава 57

Малах гнал лимузин на север, в сторону Калорама-Хайтс. Взрыв в лаборатории Кэтрин получился сверхмощным — счастье, что не зацепило. Последовавший за взрывом хаос помог Малаху беспрепятственно выехать с территории Центра, пока охранник на воротах испуганно орал в телефонную трубку.

«Надо съехать с дороги», — подумал Малах. Даже если Кэтрин не вызвала полицию, взрыв точно привлечет внимание, а голого по пояс мужчину за рулем лимузина трудно не заметить.

Малах провел в подготовке к этому вечеру много лет, и теперь ему не верилось, что момент наконец-то настал. Путь был долог и труден.

«То, что давным-давно началось в боли и унижении… закончится во славе».

Тогда его звали не Малах. Да что там, у него вообще имени не было. «Заключенный № 37». Как и большинство узников страшной тюрьмы «Соганлик», заключенный № 37 угодил в нее из-за наркотиков.

Он валялся в камере — голодный, замерзший, в полной темноте — и мысленно спрашивал себя, когда его выпустят. Новый сокамерник, с которым он познакомился только вчера, спал на верхней койке. Тюремный надзиратель (жирный алкоголик, ненавидевший свою работу и вымещавший злость на заключенных) только что вырубил на ночь освещение.

Около десяти вечера через вентиляционную решетку в камеру донесся разговор. Первый голос заключенный № 37 узнал сразу же — агрессивный визг тюремного надзирателя, взбешенного чьим-то поздним визитом.

— Да, да, вы ехали издалека, понимаю, — говорил надзиратель, — но первый месяц заключенным нельзя ни с кем видеться. Таковы правила. Никаких исключений.

Ему в ответ прозвучал тихий и вежливый голос, насквозь пропитанный болью:

— Мой сын в безопасности?

— Он наркоман.

— С ним хорошо обращаются?

— Нормально, — буркнул надзиратель. — Тут вам не гостиница.

Посетитель замолчал.

— Госдепартамент США потребует экстрадиции.

— Да, да, они всегда требуют. Обычная процедура, на оформление бумаг уйдет пара недель… может, месяц. Смотря по обстоятельствам.

— Каким же?

— Ну… — протянул надзиратель, — у нас нехватка кадров. — Он помолчал. — Конечно, порой заинтересованные лица вроде вас делают щедрые взносы… чтобы ускорить процедуру.

Посетитель не ответил.

— Мистер Соломон, — продолжил надзиратель, понизив голос, — мы всегда рады пойти на уступки такому человеку, как вы. У меня есть связи в правительстве. Если мы поладим, ваш сын будет на свободе… хоть завтра! На него даже в Штатах дела не заведут.

Ответ последовал незамедлительно:

— Даже если бы ваше предложение было законным, я не хочу, чтобы мой сын думал, будто деньги решают все проблемы. За любой проступок наступает ответственность — тем более за такой серьезный.

— Вы оставите его здесь?

— Я хочу с ним поговорить. Прямо сейчас.

— Как я уже сказал, у нас есть правила. Вам нельзя увидеть сына… конечно, если вы не готовы обсудить возможность его немедленного освобождения.

На несколько секунд между ними воцарилась холодная тишина.

— Вам позвонят из госдепартамента. Позаботьтесь, чтобы Закари не причинили вреда. Через неделю он полетит домой. Спокойной ночи.

Дверь захлопнулась.

Заключенный № 37 не поверил своим ушам.

«Какой отец бросит сына в такой дыре, чтобы преподать ему урок?!»

Питер Соломон даже отказался уничтожить материалы дела.

Ночью, ворочаясь без сна на узкой койке, заключенный № 37 понял, как выйти из тюрьмы. Если арестанта отделяют от свободы только деньги, то заключенный № 37 фактически свободен. Питер Соломон не пожелал расстаться с кругленькой суммой, но любой, кто читал бульварную прессу, знал: у его сына Закари тоже денег куры не клюют. На следующий день заключенный № 37 потолковал с надзирателем и предложил ему изобретательный, дерзкий план, позволявший им обоим добиться желаемого.

— Чтобы все сработало, Закари Соломон должен умереть, — сказал заключенный № 37. — И тогда мы оба сможем исчезнуть. Поезжайте в Грецию — вам больше не придется гнить в этой дыре.

Хорошенько все обсудив, они пожали друг другу руки.

«Скоро Закари Соломона не станет», — подумал заключенный № 37 и улыбнулся: все складывалось как нельзя лучше.

Два дня спустя госдепартамент сообщил семье Соломонов страшную весть и передал снимки из тюрьмы: жестоко избитый Закари свернулся в клубок на полу камеры. Голову ему размозжили стальным прутом,тело изуродовали до неузнаваемости. Видимо, его пытали, а потом убили. Главным подозреваемым был тюремный надзиратель, который бесследно исчез, прихватив с собой деньги убитого юноши. Закари подписал договор, согласно которому перевел все свое немалое состояние на чей-то банковский счет — деньги с него тут же сняли. Узнать, куда они подевались, было нельзя.

Питер Соломон полетел в Турцию и вернулся оттуда с гробом. Закари похоронили на частном кладбище Соломонов, а тюремного надзирателя так и не нашли. И никогда не найдут, это заключенный № 37 знал наверняка. Тучное тело лежало на дне Мраморного моря, где им теперь кормились голубые крабы, мигрирующие через Босфор, а огромное состояние Закари было переведено на неизвестный банковский счет. Заключенный № 37 вновь стал свободным человеком — и к тому же очень богатым.

В Греции было как в раю. Солнце. Море. Женщины.

На деньги можно купить все, что угодно: новую личность, новый паспорт, новую надежду. Заключенный № 37 взял себе новое имя — Андрос Дарий. «Андрос» означало «воин», «Дарий» — «богатый». Темные ночи в тюрьме напугали его, и он поклялся никогда туда не возвращаться. Сбрил свои лохмы, полностью отказался от наркотиков и начал жизнь заново: с постижения прежде неведомых плотских удовольствий. Безмятежные прогулки по чернильно-синему Эгейскому морю заменили ему героин, сочные бараньи шашлыки на шампурах стали его экстази, а купание в пенных вымоинах на Миконосе — новым кокаином.

«Я родился заново».

Андрос купил себе роскошную виллу на Сиросе, в городке Поссидония, где жили исключительно bella gente.^[181] Это был мир не только богатых, но и прекрасно образованных и безупречно красивых людей. Его соседи очень гордились своими мозгами и телами — как ни странно, это оказалось заразно. Андрос стал бегать по утрам, принимать солнечные ванны и читать книги. Сначала, завороженный образами могучих загорелых мужей, когда-то воевавших на этих островах, он прочел «Одиссею». На следующий день он занялся штангой и удивился, как быстро крепнут руки и грудь. Вскоре его тело стало приковывать женские взгляды — восхищение слабого пола пьянило не хуже вина. Но Андросу хотелось стать еще сильнее. Постоянно тренируясь и принимая стероиды и гормоны роста, купленные на черном рынке, Андрос превратился в того, кем никогда не чаял быть, — в совершенного самца. Он вырос, накачал грудь и ноги, поддерживал безупречный загар.

Теперь на него смотрели все.

Андроса предупреждали, что гормоны изменят не только его тело, но и голос. Так и произошло. Теперь он разговаривал жутковатым воздушным шепотом, который придавал его образу особую загадочность. Тихий таинственный голос в сочетании с новым телом, богатством и нежеланием говорить о прошлом притягивали женщин как магнит. Они охотно ему отдавались, и он без труда услаждал всех без исключения — фотомоделей, приезжавших на остров для съемок, юных американских студенток, отдыхающих в Греции на каникулах, скучающих соседских жен, иногда — молодых людей. Им все было мало.

«Я — шедевр».

Годы шли, и сексуальные похождения стали терять для Андроса былую остроту. Впрочем, как и все остальное. Пряная греческая кухня утратила свой вкус, книги больше не представляли интереса, и даже восхитительные закаты казались унылыми.

«Как же так?»

До тридцати было еще далеко, но Андрос чувствовал себя глубоким стариком.

«Я взял от жизни все».

Он привел тело в совершенную форму, расширил кругозор и постоянно подпитывал ум литературой и искусством; он жил в раю и купался в любви.

Однако душа его была так же пуста, как в турецкой тюрьме.

«Чего же мне не хватает?»

Ответ нашелся несколько месяцев спустя. Андрос в одиночестве бесцельно просматривал телеканалы и случайно наткнулся на передачу о масонах. Программа была бестолковая и ставила больше вопросов, чем давала ответов, но Андроса заинтриговал покров тайны, окутывавший братство. Рассказчик только и делал, что перечислял различные легенды.

Масоны и Новый мировой порядок…

Великая масонская печать США…

Итальянская ложа «П-2»…

Утраченная тайна масонов…

Масонская пирамида…

Андрос вскочил как ошпаренный.

«Пирамида!»

Рассказчик начал повествование о таинственной каменной пирамиде, надпись на которой якобы вела к утраченной мудрости веков и невероятной власти. Легенда, хоть и неправдоподобная, всколыхнула в Андросе смутные воспоминания… Он припомнил, что говорил Закари Соломону его отец.

«Неужели это возможно?»

Андрос постарался вспомнить подробности.

Передача закончилась, и он вышел на балкон: прохладный свежий воздух помогал думать. Он вспомнил больше; в свете когда-то услышанного разговора легенда о пирамиде показалась вполне правдоподобной. Закари Соломон, пусть и давно покойный, еще мог сослужить Андросу хорошую службу.

«Терять мне все равно нечего».

Три недели спустя, тщательно выбрав время, Андрос вдыхал морозный воздух во дворе потомакского имения Соломонов. За стеклянной дверью зимнего сада Питер весело болтал со своей сестрой Кэтрин. Оба смеялись.

«Быстро же они забыли о смерти Закари!»

Прежде чем натянуть лыжную маску, Андрос вдохнул понюшку кокаина — первую за много лет. Его охватило знакомое ощущение неуязвимости. Он достал пистолет, открыл дверь старым ключом и вошел внутрь.

— Привет, Соломоны!

Увы, все пошло не так, как он рассчитывал. Вместо того чтобы добыть пирамиду, он бежал по заснеженной лужайке с простреленным плечом, а следом, к его удивлению, мчался вооруженный Питер Соломон. Андрос нырнул в чащу и полетел по тропе вдоль глубокого обрыва. Снизу доносилось эхо ревущего водопада. Андрос пробежал мимо нескольких дубов и свернул налево, но сразу затормозил на обледеневшей тропинке, чудом избежав верной смерти.

«Господи!»

Всего в нескольких футах от него тропинка заканчивалась крутым обрывом, у подножия которого текла река, зимой схваченная льдом. На большом валуне неумелой детской рукой была вытесана надпись:

МоСт Зака

На другой стороне тропинка продолжалась.

«Где мост?! — Кокаин больше не действовал. — Я в ловушке!»

Запаниковав, Андрос развернулся и хотел убежать, но дорогу преградил Питер Соломон: он стоял, тяжело отдуваясь, с пистолетом в руке.

Андрос взглянул на пистолет и попятился. До замерзшей реки было минимум пятьдесят футов. Вокруг клубился белый промозглый туман от водопада.

— Мост Зака разрушился много лет назад, — сказал Соломон, задыхаясь. — Так далеко заходил только мой сын. За что ты его убил?

— Он был ничтожеством, — ответил Андрос. — Наркоманом. Я оказал ему услугу.

Соломон подошел ближе, целясь Андросу в грудь.

— Я тоже окажу тебе услугу. — Голос у него был на удивление жестокий. — Ты забил его до смерти. Разве человек способен на такое?

— Люди способны на многое, если довести их до ручки.

— Ты убил моего сына.

— Нет! — с жаром ответил Андрос. — Это ты убил своего сына! Хороший отец не бросит ребенка в тюрьме, когда есть возможность его вызволить! Ты убил своего сына! Не я!

— Ты ничего не знаешь! — крикнул Соломон, поморщившись от боли.

«Все я знаю, — подумал Андрос. — Все».

Питер Соломон подошел ближе: противников разделяло всего несколько футов. У Андроса горела грудь, по животу сбегали теплые струйки — он истекал кровью. Он обернулся и посмотрел вниз. Нет, такого падения не пережить!

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, — прошептал он. — Ты не хладнокровный убийца.

Соломон навел на него пистолет.

— Предупреждаю, — сказал Андрос, — если спустишь курок, я буду преследовать тебя до конца жизни.

— Ты и так будешь. — С этими словами Соломон выстрелил.

Возвращаясь на лимузине в особняк, человек, называвший себя Малахом, размышлял о чудесных событиях, которые спасли его от верной смерти в зимнем лесу. С тех пор он преобразился навсегда. Эхо выстрела звучало всего секунду, но его последствия растянулись на десятилетия. Тело Андроса, некогда безупречно гладкое и загорелое, изуродовали шрамы… шрамы, которые он спрятал под татуированными символами своей новой личности.

«Я — Малах. Так предначертано».

Он прошел сквозь огонь, обратился в пепел и восстал… преображенным. Сегодня он сделает последний шаг на этом длинном и славном пути.

Глава 58

Вещество со скромным названием «Ключ-4» разработали специально для вскрытия запертых дверей без нанесения дополнительного ущерба зданию. «Ключ-4» состоял в основном из гексогена и диэтилгексилового пластификатора и, в сущности, являлся бруском взрывчатки «Си-четыре», раскатанным до толщины бумажного листа, который можно просунуть в дверную щель — для библиотечной двери лучше не придумаешь.

Командир оперативной группы, агент Тернер Симкинс, переступил обломки и внимательно осмотрел читальный зал — никого.

— Выключите свет.

Второй агент нашел на стене панель и нажал несколько кнопок: зал погрузился в темноту. Четверо оперативников дружно надели приборы ночного видения, настроили их и окинули взглядом зал, представший перед ними в разных оттенках зеленого.

Обстановка не изменилась — даже в темноте никто не попытался укрыться или сбежать.

Беглецы вряд ли были вооружены, однако оперативники вошли в зал, держа винтовки на изготовку — в темноте от каждой шел зловещий красный луч, которым бойцы водили по полу, стенам и балконам. Порой жертва пугалась одного вида лазерного прицела и тут же сдавалась.

«Похоже, сегодня не тот случай».

Агент Симкинс обвел рукой зал, и оперативники тихо разошлись в стороны. Осторожно ступая по центральному проходу, Симкинс нажал кнопку на приборе ночного видения и активировал новейшую разработку ЦРУ. Тепловидение применялось в подобных приборах много лет, однако последние достижения в миниатюризации, дифференциальной чувствительности и комбинировании данных, считываемых с различных источников, позволили создать новое поколение устройств, наделявших оперативников зрением сверхъестественной остроты.

«Мы видели в темноте. Мы видели сквозь стены. А теперь мы видим… прошлое».

Тепловидение стало таким чувствительным к перепадам температур, что позволяло установить не только текущее, но и предыдущее местонахождение человека. Способность видеть прошлое стала преимуществом ЦРУ, и сегодня вновь пригодилась. Агент Симкинс заметил тепловую метку на одном из столов: два деревянных стула были теплее остальных и потому светились красно-бордовым. Лампочка горела оранжевым. Не так давно за столом сидели два человека, но куда они подевались?

Ответ нашелся на центральной конторке большого абонементного стола, где алел мутный отпечаток ладони.

Подняв винтовку, Симкинс двинулся к восьмиугольному шкафу, водя лазерным лучом по его поверхности. Обойдя шкаф по кругу, он заметил сбоку небольшой проем.

«Они что, спрятались в шкафу?!»

Агент осмотрел края и заметил второй отпечаток: кто-то схватился за косяк, прежде чем нырнуть внутрь.

В молчании больше не было необходимости.

— Тепловая метка! — закричал Симкинс, указывая на проем. — Сходимся!

Оперативники подбежали к шкафу с противоположных сторон, быстро оцепив восьмиугольник.

Симкинс приблизился к проему и в десяти футах от цели заметил внутри источник света.

— Там горит свет! — крикнул он, надеясь, что Беллами и Лэнгдон испугаются и выйдут с поднятыми руками.

Размечтался.

«Ладно, будь по-вашему».

Подойдя еще ближе к проему, Симкинс услышал изнутри странный рокот — словно работала какая-то машина. Агент остановился, соображая, что за механизм может издавать такой звук. Он подкрался к шкафу: за металлическим лязгом слышались голоса. Внезапно свет внутри погас.

«Вот спасибо, — подумал он, включая ночное видение. — Нам же лучше».

Стоя на пороге, Симкинс заглянул в проем. Зрелище открылось неожиданное: это был даже не шкаф, а будка над лестницей, круто уходящей вниз. Агент направил винтовку в пролет и начал спускаться. С каждой ступенькой механический гул становился все громче.

«Что это, черт возьми?»

Помещение под читальным залом выглядело словно небольшое машинное отделение. Звук издавал какой-то прибор, но включили его беглецы или он работал круглосуточно, Симкинс не понял. Это и не имело значения. Лэнгдон и Беллами оставили тепловые метки на тяжелой стальной двери с электронным замком. На четырех его кнопках горели отпечатки пальцев. Из-под двери шло оранжевое сияние — значит, с той стороны включили свет.

— Взорвать дверь, — скомандовал Симкинс. — Они пошли туда.

На то, чтобы вставить и взорвать лист «Ключа-4», ушло восемь секунд. Когда дым рассеялся, оперативникам предстал странный подземный мир, прозванный среди своих «запасниками».

Многомильные книжные полки Библиотеки конгресса в основном располагались под землей и походили на оптическую иллюзию бесконечности, созданную при помощи зеркал.

Оперативники прочли объявление:

ТЕМПЕРАТУРА КОНТРОЛИРУЕТСЯ.

ЗАКРЫВАЙТЕ ДВЕРЬ.

Симкинс толкнул смятые двери и почувствовал на лице прохладу. «Плевое дело», — улыбнулся он. Тепловые метки в помещениях с контролируемой средой горели ярким пламенем, и Симкинс уже заметил впереди, на поручне, сияющее алое пятно.

— Бегите, все равно никуда не денетесь, — прошептал он.

Продвигаясь вместе с оперативниками по лабиринту книжных стеллажей, Симкинс понял, что само устройство игрового поля не оставляет противникам шанса: агентам даже не обязательно включать приборы ночного видения. Да, лабиринт мог послужить беглецам хорошим укрытием, однако осветительная система Библиотеки конгресса была оборудована датчиками движения, и путь, которым бежали Лэнгдон и Беллами, сиял, точно подиум. Вдаль уходила узкая полоска света.

Агенты сорвали очки и бросились по петляющему световому следу. Вскоре Симкинс заметил мерцающие лампочки.

«Уже близко».

Спереди доносились чьи-то шаги и тяжелое дыхание.

— Вижу объект! — завопил он.

Высокий и худой Архитектор Капитолия, похоже, бежал последним. Пробираясь через бесконечные стеллажи, он едва переставлял ноги и задыхался.

«Бесполезно, старик».

— Стойте, мистер Беллами! — крикнул Симкинс.

Беллами бежал дальше, резко сворачивая и петляя между стеллажей. С каждым поворотом у него над головой загорался свет.

— Взять его! — скомандовал Симкинс.

Один оперативник поднял винтовку несмертельного поражения и выстрелил. Снаряд, запущенный в Беллами и обмотавшийся вокруг его ног, агенты ЦРУ прозвали «веселой змейкой», хотя ничего веселого в ней не было. Вещество временного поражения, разработанное Национальной лабораторией Сандия, представляло собой нить липкого полиуретана, который при соприкосновении с целью затвердевал, создавая вокруг коленей беглеца твердую пластиковую паутину: все равно что сунуть палку в колеса едущего велосипеда. Беллами как подрезали: он рухнул вперед и проехал футов десять по гладкому полу, активировав еще несколько ламп над головой.

— Я займусь Беллами! — крикнул Симкинс. — Все за Лэнгдоном, он где-то… — Оперативники удивленно замерли на месте: впереди стояла кромешная тьма, лампы не горели. Очевидно, кроме Беллами, здесь никого не было.

«Как же так?»

Архитектор все еще лежал на животе, тяжело дыша. Ноги ему сковала твердая пластмасса. Симкинс пинком перевернул старика на спину.

— Где он?!

Из разбитой губы Беллами текла кровь.

— Кто?

Командир поставил ногу на безупречный шелковый галстук Архитектора и слегка надавил.

— Не надо испытывать мое терпение, мистер Беллами.

Глава 59

Роберт Лэнгдон подумал, что выглядит как труп.

Он лежал на спине, сложив руки на груди, в полной темноте — и в самом тесном из замкнутых пространств. Хотя Кэтрин лежала где-то рядом, в том же положении, Лэнгдон ее не видел. Он крепко зажмурился.

Тут было тесно.

Очень тесно.

Минуту назад, в тот миг, когда двери читального зала рухнули, Лэнгдон и Кэтрин залезли вслед за Беллами в восьмиугольный шкаф, спустились по лестнице и попали в неожиданное место.

Лэнгдон сразу понял, где они.

«В самом сердце библиотечной циркуляционной системы».

Из комнаты, напоминавшей зал выдачи багажа небольшого аэропорта, выходило множество транспортерных лент. Поскольку Библиотека конгресса состояла из трех корпусов, книги, запрашиваемые посетителями читального зала, нередко приходилось перевозить на довольно большие расстояния по специальной системе подземных туннелей.

Беллами прошел к стальной двери, вставил свою карточку и ввел пин-код. За дверью было темно, но как только она отворилась, у входа вспыхнуло несколько ламп.

Лэнгдон увидел то, что доводилось видеть немногим.

«Запасники Библиотеки конгресса».

План Беллами уже не казался таким безрассудным.

«Где еще прятаться, как не в огромном лабиринте?»

Однако Архитектор не пригласил их внутрь. Вместо этого он подпер дверь книгой и повернулся к Кэтрин и Лэнгдону.

— Я надеялся, у нас будет больше времени и я успею все объяснить. — Он протянул Лэнгдону свою карточку. — Она вам понадобится.

— Вы с нами не идете?

Беллами покачал головой.

— Мы должны разделиться, иначе вы отсюда не выберетесь. Самое главное — чтобы пирамида и навершие попали в надежные руки.

Лэнгдон не понял, куда собрался Беллами: кроме двери в запасники здесь была только одна, ведущая в читальный зал.

— Но куда вы пойдете?

— Заманю их в поглубже в запасники, — ответил Беллами. — Другого выхода нет.

Не успел Лэнгдон спросить, куда же тогда отправятся они с Кэтрин, как Архитектор снял большой ящик с одной из транспортерных лент.

— Ложитесь, руками ничего не трогайте.

Профессор потрясенно уставился на Беллами.

«Вы шутите!»

Через несколько футов лента исчезала в стене: черный проем вместил бы ящик с книгами, но не более. Лэнгдон с тоской посмотрел на книжные стеллажи.

— Даже не думайте, — отрезал Архитектор. — Там датчики движения, спрятаться невозможно.

— Тепловая метка! — раздался сверху чей-то голос. — Сходимся!

По всей видимости, Кэтрин этого хватило: она мигом забралась на ленту и скрестила руки на груди, точно мумия в саркофаге. Ее голова была всего в паре футов от проема.

Лэнгдон оцепенел.

— Роберт, если не можете сделать этого ради меня, сделайте ради Питера.

Голоса сверху приближались.

Профессор точно во сне подошел к транспортерной ленте. Сначала он положил на нее портфель, затем забрался сам, положив голову у ног Кэтрин. Жесткая резиновая лента холодила спину. Лэнгдон уставился в потолок, чувствуя себя пациентом перед магнито-резонансной томографией.

— Не выключайте телефон, — сказал ему Беллами. — Скоро вам позвонят… и предложат помощь. Этому человеку можно доверять.

«Позвонят?»

Лэнгдон знал, что Архитектор безуспешно пытался с кем-то связаться, а минуту назад наконец дозвонился, что-то коротко проговорил и повесил трубку.

— Проедете на ленте до самого конца, — сказал Беллами, — потом быстро слезайте, не то вернетесь сюда же. Для выхода воспользуйтесь моей карточкой.

— Для выхода откуда?! — не понял Лэнгдон.

Беллами дернул рычаг. Все транспортерные ленты пришли в движение, и потолок над головой Лэнгдона как будто сдвинулся.

«Господи, помоги!»

Подъезжая к проему в стене, профессор обернулся: Уоррен Беллами бросился к стеллажам, захлопнув за собой дверь. Мгновением позже Лэнгдон скользнул в темноту, проглоченный библиотекой… Как раз в эту секунду на ступеньках затанцевала красная точка лазерного прицела.

Глава 60

Подойдя к нужному дому в Калорама-Хайтс, сотрудница частной службы охраны «Ваша безопасность» дважды проверила адрес в списке вызовов.

«Это тут?»

Ворота и подъездная дорожка за ними относились к одному из самых крупных и тихих владений района — странно, что в Службу спасения поступил звонок насчет этого особняка.

Как и полагалось поступать с неподтвержденными вызовами, из Службы спасения сначала позвонили в местное охранное предприятие, чтобы зря не тревожить полицию. Охранница часто думала, что рекламный слоган компании — «Ваша первая линия обороны» — надо переделать в «Наш конек — ложные вызовы, хулиганские звонки, потерявшиеся животные и жалобы чокнутых соседей».

Сегодня, как водится, никаких подробностей по вызову охраннице не сообщили.

«Слишком много чести».

Задача патрульной была проста: подъехать к дому с включенной желтой мигалкой, оценить и доложить обстановку. Обычно из-за какой-нибудь ерунды срабатывала сигнализация — тогда охранница просто перезагружала систему. Однако в доме было тихо. Сирена не выла, на темной подъездной дорожке никого…

Охранница нажала кнопку звонка на воротах, но никто не ответил. Тогда она ввела общий код и въехала на подъездную дорожку. Не выключая двигатель и мигалку, патрульная подошла к двери и позвонила. Опять нет ответа. Света в доме не было, стояла полная тишина.

Нехотя следуя инструкциям, охранница включила фонарь и стала обходить дом по кругу — нет ли где признаков взлома. Мимо, на секунду притормозив у ворот, проехал черный лимузин. «Любопытные соседи».

Охранница постепенно обогнула весь дом, но ничего странного не заметила. Особняк был внушительных размеров, и к концу своего пути она дрожала от холода.

— Диспетчер, — сказала она в рацию, — я в Калорама-Хайтс, хозяев нет дома. Все тихо, признаков взлома не обнаружено. Ложная тревога.

— Вас поняла, — ответила диспетчер. — Спокойной ночи!

Охранница убрала рацию и торопливо зашагала к теплой машине, как вдруг увидела не замеченный раньше тонкий лучик голубоватого света, что пробивался откуда-то снизу.

Удивившись, она подошла ближе: свет шел из окошка на уровне земли — должно быть, подвального. Стекло было замазано темной краской.

«Может, у них там фотолаборатория?»

В одном месте краска начала отслаиваться, оттуда и шел голубоватый луч.

Охранница присела на корточки, но ничего не увидела и постучала в стекло — вдруг в подвале кто-нибудь работал.

— Есть кто? — громко позвала она.

Ответа не последовало, однако краска от стука немного облетела, и можно было заглянуть внутрь. Охранница нагнулась и почти прижалась лицом к стеклу. Лучше бы она этого не делала.

«Господи, что это?!»

На несколько секунд она замерла на месте, не в силах пошевелиться от ужаса, затем дрожащей рукой потянулась к рации…

Но достать ее не успела.

Металлические зубцы электрошокера впились ей в шею, и все тело пробила жгучая боль. Мышцы одеревенели, и женщина, не сумев даже закрыть глаза, повалилась ничком на холодную землю.

Глава 61

Уоррену Беллами не впервые завязывали глаза. Как и всем вольным каменщикам, восходящим к высшим масонским степеням, ему не раз доводилось надевать ритуальную повязку. Впрочем, происходило это в кругу близких друзей, а не так, как сегодня: руки грубо сковали, на голову надели мешок и тычками повели Архитектора Капитолия между стеллажей.

Пытаясь узнать, где прячется Роберт Лэнгдон, агенты угрожали ему пытками. Архитектор знал, что стареющее тело не выдержит побоев, и почти сразу выдал заготовленную ложь:

— Лэнгдон сюда не спускался! — задыхаясь, проговорил он. — Я велел ему подняться на балкон и спрятаться за статуей Моисея, а куда он пошел дальше, я не знаю!

Оперативники, видимо, поверили: двое побежали наверх. Остальные молча повели его к выходу из запасников.

Беллами утешало только то, что Лэнгдон и Кэтрин сейчас уносили пирамиду в безопасное место. Скоро профессору позвонят и предложат убежище.

«Доверяйте этому человеку».

Старый друг Архитектора многое знал о масонской пирамиде и ее секрете — местонахождении подземного тайника, где давным-давно наши предки сокрыли мудрость веков. В последнюю минуту Беллами удалось дозвониться, и короткое сообщение было понято правильно, в этом он не сомневался.

Шагая вслепую между стеллажей, Беллами представил себе каменную пирамиду и золотое навершие в портфеле Лэнгдона.

«Давно же они не оказывались рядом…»

При всем желании Архитектор не смог бы забыть тот вечер.

«Для Питера — первый из вереницы многих».

Уоррена Беллами пригласили в загородное имение Соломонов, на празднование восемнадцатилетия Закари. Согласно вековой семейной традиции в день совершеннолетия каждый Соломон получал наследство. Беллами приходился Питеру близким другом и братом-масоном, и потому его попросили присутствовать в качестве свидетеля — но не только при передаче денег. На карте стояло нечто куда более важное.

Беллами приехал пораньше и ждал, как и было договорено, в кабинете Питера. В чудесной комнате пахло кожей, дымком от камина и свежезаваренным чаем. Питер привел в кабинет своего тощего восемнадцатилетнего сына, и тот нахмурился, увидев Архитектора.

— Что вы тут делаете?

— Приехал в качестве свидетеля, — ответил Беллами. — С днем рождения, Закари!

Юноша что-то пробормотал и отвернулся.

— Садись, Зак, — сказал ему отец.

Тот опустился в единственное кресло напротив огромного письменного стола. Соломон запер дверь, и Беллами, сидевший посередине дивана, подвинулся в сторону.

Питер с серьезным видом обратился к сыну:

— Ты знаешь, зачем мы сюда пришли?

— Догадываюсь, — ответил Закари.

Питер горько вздохнул.

— Зак, мы с тобой не очень ладим, но я старался быть хорошим отцом и, как мог, готовил тебя к этому событию.

Закари не ответил.

— Как ты знаешь, все Соломоны, достигшие совершеннолетия, получают то, что принадлежит им по праву — часть семейного капитала. Предполагается, что это семя, которое ты будешь питать, растить и используешь во благо человечества.

Соломон подошел к стенному сейфу, открыл его и достал большую черную папку.

— Сынок, здесь находится все необходимое для перевода денег на твое имя. — Он положил ее на стол. — Распоряжайся этими средствами так, чтобы преуспеть в жизни и помочь преуспеть другим.

Закари потянулся к папке.

— Спасибо.

— Подожди. — Питер придержал ее рукой. — Прежде мне надо кое-что тебе объяснить.

Закари бросил на отца презрительный взгляд и снова плюхнулся в кресло.

— Ты еще не знаешь некоторых аспектов передачи наследства. — Питер смотрел сыну в глаза. — Ты мой первенец, Закари, и потому имеешь право выбора.

Юноша заинтересованно взглянул на отца и выпрямился.

— Этот выбор может определить ход всей твоей жизни, и я призываю тебя хорошенько подумать.

— О чем?

Питер глубоко вдохнул.

— Ты должен выбрать между… богатством и мудростью.

Закари непонимающе уставился на отца.

— Богатство или мудрость? Что-то я не секу.

Питер встал, опять подошел к сейфу и вынул оттуда тяжелую каменную пирамиду с выгравированными масонскими символами.

— Эта пирамида была создана очень давно и передавалась в нашей семье из поколения в поколение.

— Пирамида?.. — разочарованно переспросил Закари.

— Сынок, на ней высечена карта… открывающая местонахождение одного из величайших сокровищ человечества. Карту создали для того, чтобы однажды вновь найти это сокровище. — Питера переполняла гордость. — Сегодня, следуя давней традиции, я могу передать пирамиду тебе… но при одном условии.

Закари подозрительно уставился на пирамиду.

— А что за сокровище-то?

Соломон явно не рассчитывал на столь примитивный вопрос, однако виду не подал.

— Закари, это трудно объяснить человеку, не владеющему нужными знаниями. Но это сокровище… по сути… мы называем его Мистериями древности.

Юноша рассмеялся, решив, что отец шутит.

Питер заметно помрачнел.

— Мне очень сложно об этом говорить, Зак. В восемнадцать лет все Соломоны обычно готовятся получать образование…

— Я же говорил! — выпалил Закари. — Не пойду я в университет!

— Университет здесь не при чем, — спокойно и тихо ответил Питер. — Я имею в виду братство масонов, постижение величайших тайн человечества. Если бы ты хотел вступить в наши ряды, то сейчас готовился бы получить образование, без которого невозможно понять важность выбора между мудростью и богатством.

Его сын закатил глаза.

— Надоели мне твои масонские лекции! Да, я — первый Соломон, не желающий вступать в братство. И что? Сколько можно повторять? Не хочу я участвовать в ваших стариковских маскарадах!

Питер надолго замолчал. Вокруг его по-прежнему юных глаз появились морщинки.

— Понимаю, — наконец вымолвил он. — Времена меняются. Быть может, масонство кажется тебе странным или даже скучным. Но знай, если ты передумаешь, двери для тебя всегда открыты.

— Ага, жди-жди, — усмехнулся Закари.

— Довольно! — не выдержал Питер. — Понимаю, жизнь для тебя — борьба, но я не единственный твой наставник. Многие достойные люди готовы принять тебя в ряды братства и помочь раскрыть твой истинный потенциал.

Закари хихикнул и посмотрел на Архитектора.

— Вы для этого приехали, мистер Беллами? Решили накинуться на меня всей масонской братией?

Уоррен не ответил, лишь почтительно взглянул на Питера Соломона, напоминая Закари, кто здесь хозяин.

— Так мы ни к чему не придем, — проговорил Питер. — Не важно, понимаешь ты важность этого предложения или нет, мой семейный долг обязывает его сделать. Оберегать пирамиду — большая честь. Подумай несколько дней, прежде чем принять решение.

— Тоже мне честь — караулить камень!

— Мир полон удивительных тайн, Зак, — со вздохом сказал Питер. — Таких тайн, что тебе и не снились. Пирамида их защищает. Более того, однажды наступит день, когда надпись на ней расшифруют и секрет будет явлен миру. Человечество преобразится… и у тебя есть шанс сыграть роль в этом великом событии. Подумай как следует. Богатство — обычное дело, а вот мудрость доступна не всем.

Закари посмотрел на отца как на сумасшедшего.

— Пап, говори что хочешь, но я никогда не променяю деньги на эту штуку. — Он указал на пирамиду.

Питер скрестил руки на груди.

— Если ты примешь на себя такую ответственность, я придержу и деньги, и пирамиду до тех пор, пока ты не получишь образование в лоне масонского братства. На это потребуется много лет, но потом ты сможешь с умом распорядиться и средствами, и пирамидой. Богатство и мудрость — редкое сочетание.

— Вот же заладил! — вспылил Закари. — Пап, когда до тебя дойдет: плевать я хотел на масонов, пирамиды и древние тайны! — Он схватил со стола папку и помахал ею перед носом отца. — Это мое по праву! Все Соломоны получали наследство. Или ты решил меня обжулить, провести на дурацких легендах о сокровищах?! — Он сунул папку подмышку и демонстративно прошагал мимо Беллами к выходу.

— Закари, подожди! — Питер бросился за уходящим сыном. — Что бы ни случилось, никому не рассказывай о пирамиде! — Его голос дрогнул. — Никогда, слышишь?

Закари, не ответив, исчез.

Питер Соломон вернулся за стол и сел в кожаное кресло. В его взгляде читалась глубокая скорбь. Помолчав, он посмотрел на Беллами и выдавил:

— Хорошо прошло…

Беллами вздохнул, разделяя боль друга.

— Питер, не хочу показаться бесчувственным… но… ты ему доверяешь?

Соломон молча смотрел перед собой невидящим взглядом.

— Ну, то есть… он никому не проболтается о пирамиде?

Питер помрачнел.

— Честное слово, не знаю. Он для меня как будто чужой.

Беллами встал и медленно зашагал по комнате.

— Питер, ты исполнил семейный долг, но теперь, учитывая обстоятельства, мы обязаны принять меры. Я верну тебе навершие, а ты найди для него надежный тайник. Пусть его стережет кто-нибудь другой.

— Зачем? — не понял Соломон.

— Если Закари расскажет кому-нибудь о пирамиде… и упомянет, что здесь был я…

— Он не знает о навершии и не понимает важности пирамиды. Незачем искать для нее новый тайник. Пусть лежит у меня в сейфе, а навершие останется у тебя.

Пять лет спустя, на Рождество, когда семья еще толком не оправилась после гибели Закари, в имение Соломонов вломился убийца. Он пришел за пирамидой, однако унес с собой жизнь Изабель Соломон.

Через несколько дней после вторжения Питер вызвал Беллами в свой кабинет. Он запер дверь, вынул пирамиду из сейфа и поставил на стол.

— Зря я тебя не послушал…

Беллами знал, как жестоко корит себя Питер.

— Это бы ничего не изменило.

Соломон вздохнул.

— Ты принес навершие?

Беллами достал из кармана маленький сверток. Выцветшая коричневая бумага была перевязана бечевкой с сургучной печатью Соломонов. Беллами положил сверток на стол, отдавая себе отчет, что две части пирамиды находятся сегодня в опасной близости.

— Пусть за ним присмотрит кто-нибудь другой. И не говори мне, кто это.

Соломон кивнул.

— Я знаю, где спрятать саму пирамиду, — добавил Беллами и рассказал другу о подвале Капитолия. — Надежнее тайника не сыскать.

Беллами помнил, что идея сразу понравилась Питеру: сокрыть пирамиду в сердце нации было очень символично. «В этом весь Соломон, — подумал тогда Беллами. — Идеалист даже в тяжелые времена».

Теперь, десять лет спустя, Архитектора тычками вели по Библиотеке конгресса. Тяжелые времена не закончились. Он узнал, кому Соломон доверил навершие… и молил Бога, чтобы Роберт Лэнгдон оправдал их ожидания.

Глава 62

«Я под Второй улицей».

Всю дорогу до корпуса Адамса Лэнгдон не открывал глаза и старался не представлять себе многие тонны земли над головой и узкую трубку транспортера. В нескольких футах от него мерно дышала Кэтрин, до сих пор не сказавшая ни слова.

«Она в шоке. — Лэнгдону не хотелось сообщать ей о том, что Питеру отрезали руку. — Придется, Роберт. Она должна знать».

— Кэтрин… — проговорил Лэнгдон, не открывая глаз. — Вы как?

Откуда-то сверху донесся дрожащий голос:

— Роберт, пирамида у вас в портфеле… Она принадлежит Питеру?

— Да, — ответил Лэнгдон.

Последовало долгое молчание.

— Мне кажется… из-за этой пирамиды убили мою мать.

Лэнгдон знал, что Изабель Соломон убили десять лет назад, но подробностей не слышал, да и Питер никогда не говорил о пирамиде.

— С чего вы взяли?

Кэтрин рассказала о страшных событиях того вечера, когда к ним в дом вломился татуированный убийца. В ее голосе звучала глубокая скорбь.

— Столько лет прошло, а я так и не забыла, что он требовал пирамиду. Он якобы узнал о ней в тюрьме, от моего племянника Закари… и потом забил его до смерти.

Лэнгдон в изумлении слушал. В семье Соломонов произошла страшная, невероятная трагедия. Кэтрин всегда думала, что Питер убил негодяя… но сегодня он вновь появился в их жизни: представился психиатром брата и заманил Кэтрин к себе домой.

— Он знал много личного о Питере, маминой смерти и даже о моей работе! Такое мог рассказать ему только брат, вот я и поверила… пустила его в Центр технической поддержки музея. — Кэтрин перевела дух и рассказала, что сегодня этот человек почти наверняка уничтожил ее лабораторию.

Лэнгдон пришел в ужас. Несколько секунд они пролежали молча. Лэнгдон чувствовал, что обязан сообщить Кэтрин страшную весть, и начал издалека: рассказал о том, как несколько лет назад Питер доверил ему маленький сверток, как Лэнгдона заманили в Вашингтон и, наконец, как в Ротонде Капитолия нашли кисть ее брата.

Ответом была мертвая тишина.

Лэнгдон понимал, как страдает Кэтрин, и ему хотелось протянуть руку, утешить ее, но в тесном черном пространстве это было невозможно.

— Все обойдется, — сказал он. — Питер жив, и мы его найдем. Похититель обещал не убивать его, если я расшифрую надпись на пирамиде.

Кэтрин по-прежнему молчала.

Лэнгдон рассказал ей о каменной пирамиде, шифре, запечатанном навершии и, разумеется, об убеждении Беллами, будто эта пирамида — масонская… что на ней якобы указано местонахождение винтовой лестницы, уходящей на сотни футов под землю, где испокон веков хранится загадочное древнее сокровище.

Наконец Кэтрин заговорила — ровным, отрешенным голосом:

— Роберт, откройте глаза.

«Открыть глаза?!»

У Лэнгдона не было ни малейшего желания смотреть на окружающее его замкнутое пространство.

— Роберт! — с тревогой воскликнула Кэтрин. — Мы на месте!

Лэнгдон распахнул глаза ровно в тот миг, когда его вынесло из проема в стене — точь-в-точь такого же, как с другой стороны. Кэтрин уже слезала с транспортерной ленты, прихватив его портфель. Лэнгдон спрыгнул на плиточный пол ровно перед тем, как лента повернула за угол и двинулась обратно. Они очутились в комнате, очень похожей на предыдущую. Табличка на стене гласила: «Корпус Адамса. Циркуляционный зал № 3».

У Лэнгдона было такое чувство, будто он вышел из подземных родовых путей.

«Родился заново».

— Все нормально? — спросил он Кэтрин.

Глаза у нее были красные, заплаканные, но она решительно кивнула и без слов отнесла портфель Лэнгдона в противоположный конец комнаты, на заваленный стол. Там Кэтрин включила лампу, пошире раскрыла портфель и уставилась на его содержимое.

Гранитная пирамида в чистом галогеновом свете имела почти совершенный вид. Кэтрин провела пальцами по масонскому шифру: было видно, что в душе она глубоко переживает. Она медленно достала из сумки маленький сверток, затем подняла его на свет, рассмотрела.

— Как видите, — подал голос Лэнгдон, — он запечатан масонским перстнем вашего брата. Если верить Питеру, это сделали больше века назад.

Кэтрин молчала.

— Когда Питер доверил мне этот сверток, — продолжил Лэнгдон, — он сказал, что его содержимое наделяет владельца даром создавать порядок из хаоса. Я точно не знаю, что это значит, но, похоже, навершие имеет ключевое значение: Питер очень боялся, как бы оно не попало в руки недостойных. Мистер Беллами сказал то же самое, велел спрятать пирамиду и никому о ней не рассказывать.

Кэтрин в гневе обернулась.

— Беллами велел не открывать сверток?

— Да. Он был непреклонен.

— Но похититель требует разгадать тайну пирамиды! — не веря своим ушам, воскликнула Кэтрин. — Это же единственный способ спасти Питера!

Лэнгдон кивнул.

— Значит, нужно открыть сверток и расшифровать надпись прямо сейчас!

Роберт Лэнгдон не сразу нашелся с ответом.

— Кэтрин, сначала я тоже так отреагировал, но Беллами убежден, что тайна пирамиды превыше всего… включая жизнь вашего брата.

Красивое лицо Кэтрин посуровело, и она убрала волосы за уши.

— Эта пирамида, чем бы она ни была, стоила мне всех родных. Сначала убили моего племянника, Закари, потом мать, а теперь исчез и брат. Будем смотреть правде в глаза, Роберт, если бы не ваш звонок…

Лэнгдон разрывался между железной логикой Кэтрин и настоятельными просьбами Архитектора.

— Да, я научный работник, — сказала она, — но происхожу из рода влиятельных масонов. Поверьте, мне знакомы все истории о масонской пирамиде и великом сокровище, которое просветит человечество. Признаться, мне было трудно поверить в его существование. Но если оно есть… пора его найти. — Кэтрин просунула палец под бечевку.

Лэнгдон подскочил.

— Нет, Кэтрин! Постойте!

Она замерла, но палец не убрала.

— Роберт, я не дам брату погибнуть из-за этого сокровища. Какие бы важные секреты ни хранило навершие… сегодня все тайное станет явным.

С этими словами Кэтрин решительно дернула бечевку, и сургучная печать раскололась.

Глава 63

В тихом вашингтонском районе к западу от Эмбасси-роу есть огороженный сад в средневековом стиле: говорят, здешние розы ведут свою родословную от розовых кустов, выращенных в XII веке. Среди извилистых тропок, выложенных булыжниками из личной каменоломни Джорджа Вашингтона, скрывалась садовая беседка, именуемая Тенистым павильоном.

Этим вечером умиротворенную тишину сада нарушил молодой человек.

— Вы здесь?! — крикнул он, ворвавшись в деревянные ворота.

В ответ прозвучал слабый, едва слышный голос:

— Да, в беседке… воздухом захотел подышать.

Завернутый в одеяло настоятель сидел на каменной скамье. Старик был совсем крошечный, с миниатюрными чертами лица; годы согнули его почти вдвое и лишили зрения, но силы духа ему было не занимать.

Тяжело дыша, юноша выпалил:

— Сейчас… звонил ваш друг… Уоррен Беллами!

— Правда? — Старик вскинул голову. — Что он хотел?

— Не знаю, но было понятно, что дело срочное. Сказал, чтобы вы как можно скорее прослушали его сообщение.

— И все?

— Нет. — Молодой человек умолк. — Мистер Беллами передал вам один вопрос. — «Очень странный вопрос». — Попросил ответить сразу же.

Старик придвинулся ближе.

— Что за вопрос?

Юноша повторил слова Уоррена Беллами, и лицо настоятеля залила такая бледность, что ее было видно даже в лунном свете. Старик скинул одеяло и начал вставать.

— Проводи меня. Сейчас же.

Глава 64

«Больше никаких тайн», — подумала Кэтрин Соломон.

Она только что развернула бесценный сверток Питера. На столе лежали куски раскрошенной печати, которую берегли несколько поколений Соломонов. Лэнгдону происходящее явно было не по душе.

Под выцветшей бумагой оказалась серая каменная шкатулка, похожая на цельный гранитный куб — никаких петель, замков и щелей. Она напомнила Кэтрин китайскую шкатулку-головоломку.

— Похоже на обтесанный камень… А на снимке она точно полая, с навершием внутри?

— Да. — Лэнгдон приблизился к Кэтрин, внимательно разглядывая загадочную шкатулку, и они осмотрели ее со всех сторон.

— Нашла! — Кэтрин попала ногтем в скрытую щель вдоль одного из верхних краев. Поставив шкатулку на стол, Кэтрин осторожно подняла крышку — она двигалась мягко и гладко, как у дорогой коробочки для драгоценностей.

Оба потрясенно замерли: шкатулка будто бы светилась изнутри, да так ярко, что даже не верилось. Кэтрин впервые видела такой большой кусок золота и не сразу поняла, что драгоценный металл просто отражает свет лампы.

— Вот это да… — прошептала она.Пролежав в каменной шкатулке больше века, навершие нисколько не поблекло.

«Золото не подвластно энтропийным законам разложения; это одна из причин, по которой наши предки считали его волшебным металлом».

Кэтрин присмотрелась; сердце быстрее застучало в груди.

— Тут гравировка!

Лэнгдон тоже наклонился, коснувшись Кэтрин плечом, и его голубые глаза вспыхнули. Он уже рассказал Кэтрин о древнегреческой традиции создания симболонов, зашифрованных табличек, разъятых на части, и про то, что отделенное от пирамиды навершие должно содержать ключ к расшифровке надписи. По-видимому, гравировка на нем и создаст порядок из хаоса.

Кэтрин поднесла шкатулку к свету.

Надпись была очень мелкой, но вполне четкой — небольшой текст на одной из граней золотой пирамидки. Кэтрин прочла шесть простых слов.

Потом прочла еще раз.

— Нет! — заявила она. — Не может быть!

Директор Сато быстро шагала по длинной дорожке вдоль Капитолия, направляясь к месту встречи на Первой улице. Последние известия от оперативников совершенно ее не устраивали: ни Лэнгдона, ни пирамиды, ни навершия. Беллами задержан, но правду говорить отказывается. Пока.

«Ничего, у меня заговорит».

Она обернулась. За ее спиной открывался вид на Капитолий: сияющий белый купол парил над недавно построенным экскурсионным центром. Великолепие подсвеченного купола лишь подчеркивало важность того, что сегодня было поставлено на карту.

«Опасные времена».

Зазвонил мобильный, и Сато с облегчением увидела на дисплее имя своей шифровальщицы.

— Нола, что у тебя?

Опять плохие новости. Нола Кей не смогла разобрать гравировку на навершии, и никакие фильтры для восстановления изображений не помогали.

«Проклятие!»

Сато прикусила губу.

— А что с сеткой из шестнадцати символов?

— Я работаю, — ответила Нола. — Пока ни одна из шифровальных схем не подходит. Я запустила программу, которая перемешивает полученные буквы и ищет приемлемые варианты… но там свыше двадцати триллионов комбинаций.

— Если что, звоните. — Сато повесила трубку и нахмурилась. Надежды расшифровать пирамиду с помощью фотографии и рентгеновского снимка быстро таяли.

«Срочно нужна сама пирамида с навершием… время на исходе».

Только Сато подошла к договоренному месту, как рядом, переехав двойную желтую линию, с визгом затормозил черный внедорожник «кадиллак-эскалейд» с тонированными стеклами. Из него выскочил оперативник.

— По Лэнгдону что-нибудь есть? — спросила Сато.

— Шансы на успех операции велики, — бесстрастно проговорил агент. — Только что прибыло подкрепление. Все выходы из библиотеки перекрыты. Ожидаем поддержку с воздуха. Выкурим Лэнгдона слезоточивым газом, бежать ему некуда.

— Где Беллами?

— Здесь, на заднем сиденье.

«Вот и славно».

Плечо до сих пор побаливало.

Агент вручил Сато пакет с мобильным телефоном, ключами и бумажником.

— Его вещи.

— Больше никаких новостей?

— Нет. Пирамида и сверток, по-видимому, еще у Лэнгдона.

— Понятно, — сказала Сато. — Беллами что-то скрывает. Я допрошу его лично.

— Да, мэм. Едем в Лэнгли?

Сато глубоко вдохнула и задержалась у двери. Строгие правила допроса гражданских позволяли допросить Беллами только в Лэнгли, при свидетелях, адвокатах, и так далее, и тому подобное…

— Нет, — ответила Сато, придумывая место поближе.

«И побезлюднее».

Агент молча стоял рядом машиной и ждал распоряжений.

Сато прикурила сигарету, глубоко затянулась и посмотрела на пакет с личными вещами Беллами. На кольце с ключами был электронный брелок с четырьмя буквами: «БССШ». Разумеется, Сато знала, в какое правительственное здание давал доступ этот брелок. Оно было совсем рядом и в этот час пустовало.

Она улыбнулась и положила брелок в карман.

«Отлично!»

Сато назвала нужный адрес. Агент ничуть не удивился, его взгляд по-прежнему был холодным и непроницаемым. Он кивнул и открыл для Сато переднюю дверь.

«Обожаю профессионалов».

* * *

Лэнгдон стоял в подвале корпуса Адамса, недоуменно разглядывая элегантную надпись, выгравированную на золотом навершии.

«И это все?!»

Кэтрин держала шкатулку под лампой и качала головой.

— Должно быть что-то еще, — разочарованно проговорила она. — Брат не стал бы беречь это столько лет…

Лэнгдону пришлось признать, что навершие изрядно его озадачило. Питер и Беллами утверждали, будто оно помогало раскрыть тайну каменной пирамиды, и потому Лэнгдон надеялся, что надпись на навершии прольет больше света на загадочную гравировку. Он вновь прочел элементарную и совершенно бесполезную фразу:

The

secret hides

within The Order

«Тайна сокрыта в Порядке».

С первого взгляда казалось, что смысл фразы лежит на поверхности: тайну пирамиды можно разгадать, если выстроить буквы в нужном порядке. Мало того что такое прочтение было слишком очевидным — оно не годилось и по другой причине.

— Слово «Порядок» написано с заглавной буквы, — сказал Лэнгдон.

Кэтрин растерянно кивнула:

— Вижу.

«The secret hides within The Order».

На ум приходило единственное логичное объяснение: под словом «Order» подразумевался не порядок, а масонский орден.

«Тайна сокрыта внутри Ордена».

— Роберт, разве мой брат не говорил тебе, что навершие позволит увидеть порядок там, где остальные видят хаос?

Лэнгдон сокрушенно кивнул. Второй раз за день он почувствовал себя недостойным истины.

Глава 65

Разобравшись с неожиданной гостьей — охранницей из «Вашей безопасности», — Малах, не откладывая, закрасил окно, сквозь которое она увидела его священное укрытие.

Теперь, поднявшись в гостиную через потайной ход, он полюбовался чудесной картиной с тремя грациями и насладился привычными запахами и звуками своего дома.

«Скоро я покину его навсегда».

Малах знал, что после сегодняшних событий не сможет вернуться домой.

«В этом больше не будет необходимости», — с улыбкой подумал он.

Интересно, Роберт Лэнгдон уже знает об истинной силе пирамиды… и о том, какую роль ему предстоит сыграть?

«Он еще позвонит, — подумал Малах, второй раз проверив новые сообщения. На часах было 22:02. — Осталось меньше двух часов».

Малах поднялся в ванную, отделанную итальянским мрамором, и включил в душевой кабине пар, чтобы комната прогрелась. Затем он аккуратно снял одежду, с радостью предвкушая ритуал очищения.

Успокоив желудок двумя стаканами воды, Малах подошел к большому зеркалу и осмотрел свое обнаженное тело. Два дня говения подчеркнули его мускулатуру — волей-неволей залюбуешься.

«К рассвету меня будет не узнать».

Глава 66

— Надо выбираться, — решил Лэнгдон. — Нас вычислят с минуты на минуту. — Он надеялся, что Беллами удалось сбежать.

Кэтрин по-прежнему не сводила глаз с золотого навершия, не в силах поверить, что надпись оказалась совершенно бесполезной. Вытащив навершие из шкатулки, она внимательно осмотрела пирамидку со всех сторон и аккуратно убрала обратно.

««Тайна сокрыта внутри Ордена», — размышлял Лэнгдон. — Спасибо, подсказали…»

Он поймал себя на мысли, что, возможно, Питер сам заблуждался относительно содержимого шкатулки. Ведь пирамиду с навершием создали задолго до появления Питера на свет, и он просто следовал завету предков, храня тайну, о сути которой знал не больше Лэнгдона и Кэтрин.

«А чего я ожидал? — подумал Лэнгдон. Чем больше становилось известно о легенде масонской пирамиды, тем труднее было в нее поверить. — Отыскать потайную винтовую лестницу, прикрытую огромным валуном?»

Профессора не покидало чувство, что он гоняется за тенями. Но как еще вызволить Питера, если не расшифровывать пирамиду?

— Роберт, тебе дата 1514 что-нибудь говорит?

«Тысяча пятьсот четырнадцатый?»

Откуда вдруг такой вопрос? Лэнгдон пожал плечами:

— Нет. А что?

Кэтрин протянула ему шкатулку:

— Смотри. Тут дата. Поднеси ближе к свету.

Присев к столу, Лэнгдон внимательно осмотрел каменный куб под лампой. Кэтрин мягко опустила руку ему на плечо и, наклонившись, показала крошечную надпись, вырезанную на стенке шкатулки у одного из нижних углов.

— 1514 A.D.

Гравировка и в самом деле складывалась из цифр 1514, а также букв «A» и «D» в непривычном расположении.

— Это ведь дата! — У Кэтрин проснулась надежда. — Может, она и есть недостающее звено? Кубик, да еще датированный, очень напоминает масонский краеугольный камень: вдруг он служит указанием на другой краеугольный камень, подлинный? На здание, построенное в 1514 году нашей эры.

Лэнгдон уже не слушал.

«1514 A.D. — это не дата».

Символ — и это подтвердит любой специалист по средневековому искусству — довольно известная монограмма, то есть знак, ставившийся вместо подписи. В прежние времена многие философы, художники и писатели помечали свои работы не именем, а неким необычным символом либо монограммой, с одной стороны — чтобы придать произведению ореол таинственности, а с другой — чтобы обезопасить себя, на случай если в шедевре усмотрят крамолу.

Вот и в данной надписи вовсе не «Anno Domini»^[182] скрывали буквы «A» и «D»… Латынь ни при чем, это немецкий, и расшифровывалось сокращение совсем по-другому.

Для Лэнгдона все моментально встало на свои места. Он понял, что знает точно, как разгадать шифр на пирамиде.

— Кэтрин, ты молодец! — объявил он, собирая портфель. — Ключ найден! Пойдем, объясню по дороге.

Кэтрин изумленно посмотрела на него.

— То есть 1514 год действительно тебе о чем-то говорит?

Лэнгдон подмигнул ей и направился к двери.

— Это не дата, Кэтрин. Это человек!

Глава 67

К западу от Эмбасси-роу, за стенами сада, где в окружении роз средневековых сортов притаилась беседка под названием «Тенистый павильон», снова повисла тишина. Оставив садовую дорожку в стороне, молодой человек вел сгорбленного наставника по широкой лужайке.

«Он разрешил себя отвести?»

Обычно, перемещаясь по территории святая святых, наставник от помощи отказывался, полагаясь лишь на собственную память. Однако сегодня он явно торопился попасть внутрь и ответить на звонок Уоррена Беллами.

— Спасибо, — поблагодарил слепец, шагнув через порог здания, где находился его личный кабинет. — Здесь я уже сам.

— Сэр, я с радостью останусь и помогу…

— На сегодня все, — выпустив руку помощника и с шарканьем удаляясь в темноту, попрощался старик. — Доброй ночи!

Молодой человек зашагал по необъятному газону обратно, к своему скромному жилищу, расположенному тут же, на территории, и успел порядком измучиться любопытством, пока дошел до квартиры. Старик явно разволновался, услышав вопрос мистера Беллами… Но ведь там же смысла никакого, сплошная нелепица.

«Ужели не будет помощи сыну вдовы?»

Самые смелые догадки приводили в тупик, воображения не хватало. В полном недоумении юноша сел за компьютер и напечатал загадочную фразу в строке поиска.

К его величайшему удивлению, в ответ посыпалась одна страница за другой, и везде в точности приводился тот самый вопрос. Молодой человек изумленно заскользил глазами по строчкам. Оказывается, Уоррен Беллами не первый в истории человечества, кто этот непонятный вопрос задает. Много столетий назад те же слова произнес… царь Соломон, оплакивая убитого друга. А в нынешние времена фразу эту используют масоны — как зашифрованный призыв о помощи. Получается, Уоррен Беллами в минуту отчаяния обратился к брату по ложе…

Глава 68

Альбрехт Дюрер?

Недоумевающая Кэтрин торопливо шагала вслед за Лэнгдоном по подвальному этажу библиотечного корпуса в здании Адамса. «A.D.» означает Альбрехта Дюрера? Знаменитый немецкий гравер и живописец шестнадцатого века был одним из любимых художников брата Кэтрин, поэтому с творчеством Дюрера она была более или менее знакома. Однако все равно не представляла, чем живописец может им сейчас помочь.

«Тем более что его уже четыре с лишним столетия в живых нет».

— Дюрер виртуозно использовал символы, — разъяснял тем временем Лэнгдон, следуя вдоль светящихся указателей с надписью «Выход». — Воплощение многогранного таланта эпохи Возрождения — художник, философ, алхимик, неустанно пытавшийся постичь Мистерии древности. Скрытый смысл его произведений до сих пор остается загадкой и до конца не расшифрован.

— Возможно, — согласилась Кэтрин. — Однако нам-то какой толк от надписи «1514 Альбрехт Дюрер»?

Они дошли до запертой двери, и тут Лэнгдону пригодился электронный ключ, полученный от Беллами.

— Число 1514, — взбегая по лестнице, продолжал Лэнгдон, — дает нам прямое указание на одну из дюреровских работ. — Они вышли в огромный коридор. Оглядевшись, Лэнгдон указал налево: — Туда. — И они скорым шагом двинулись дальше. — Альбрехт Дюрер в буквальном смысле зашифровал число 1514 в одном из самых загадочных своих произведений — «Меланхолия», — которое завершил как раз в 1514 году. Гравюра эта считается основополагающей для искусства североевропейского Возрождения.

Питер как-то показывал Кэтрин «Меланхолию» в одном из старых фолиантов по древнему мистицизму, но никакого скрытого в гравюре числа 1514 она не припоминала.

— Как ты, возможно, знаешь, — увлеченно рассказывал Лэнгдон, — «Меланхолия» отражает стремление человечества постичь Мистерии древности. При этом в гравюре содержится невероятно сложный символический подтекст — куда там Леонардо, у того все, можно сказать, лежит на поверхности по сравнению с Дюрером…

Кэтрин, резко остановившись, обернулась к Лэнгдону.

— Роберт, «Меланхолия» ведь здесь, в Вашингтоне. В Национальной галерее экспонируется.

— Да, — с улыбкой подтвердил Лэнгдон. — И что-то мне подсказывает, это не случайное совпадение. Галерея, правда, уже закрыта, но я знаком с хранителем…

— Нет уж, Роберт. Знаю я, во что превращаются твои прогулки по музеям. — Кэтрин свернула в ближайший закуток, где располагался стол с компьютером.

Лэнгдон с разочарованным видом последовал за ней.

— Все можно сделать гораздо проще, — настаивала Кэтрин, хотя профессору Лэнгдону как ценителю живописи определенно претило искать изображение в Интернете, находясь в двух шагах от оригинала. Кэтрин тем временем включила компьютер в сеть — но когда экран ожил и засветился, столкнулась с неожиданной трудностью.

— А где иконка браузера?

— Это внутренняя библиотечная сеть. — Лэнгдон ткнул пальцем в иконку на рабочем столе. — Попробуй вот так.

Кэтрин послушно нажала иконку с надписью «Цифровая коллекция». Открылся новый экран, и Лэнгдон снова показал, куда жать. «Собрание гравюр». Экран обновился еще раз. «Гравюры: поиск».

— Введи «Альбрехт Дюрер».

Впечатав имя художника, Кэтрин нажала «Поиск». Экран запестрел рядами уменьшенных однотипных изображений — замысловатых черно-белых гравюр. Судя по всему, Дюрер повторял похожие сюжеты десятки раз.

Кэтрин пробежалась взглядом по алфавитному указателю произведений.

«Адам и Ева»

«Большие страсти»

«Предательство Христа»

«Тайная вечеря»

«Четыре всадника» из цикла «Апокалипсис»

Глядя на названия, она припомнила, что Дюрер был адептом так называемого мистического христианства, являвшего собой сплав раннехристианских верований, алхимии, астрологии и науки.

Наука…

Перед глазами мелькнула объятая огнем лаборатория. Еще не до конца осознавая весь масштаб бедствия, Кэтрин с тревогой вспомнила о помощнице, Триш: «Хоть бы она успела выбраться».

Лэнгдон что-то вещал о дюреровской интерпретации «Тайной вечери», но Кэтрин уже не слушала, отыскав в списке ссылку «Меланхолии».

Одно движение мышкой, и на экране высветилась общая информация.

«Меланхолия», 1514

Альбрехт Дюрер

(гравюра на тисненой бумаге)

Из собрания Розенвальда

Национальная художественная галерея

Вашингтон, округ Колумбия

Кэтрин прокрутила страницу чуть ниже, и шедевр Дюрера предстал перед ней во всем своем цифровом великолепии.

Да, работа и впрямь не из простых… Кэтрин озадаченно разглядывала экран.

Лэнгдон понимающе усмехнулся:

— Как я и говорил, загадок тут хватает.

«Меланхолия» изображала крылатую фигуру, сидевшую в мрачной задумчивости перед каменным зданием в окружении на редкость причудливого набора непонятно как связанных между собой предметов и существ. Весы, изможденный пес, столярные инструменты, песочные часы, разнообразные геометрические тела, колокол, крылатый мальчик-путто, нож, приставная лестница.

Как смутно помнилось Кэтрин из объяснений брата, крылатая фигура символизировала «человеческий гений» — великого мыслителя, который, отчаявшись постичь истину, погружается в уныние и сидит, скорбно подперев голову рукой. Вокруг — разнообразные свидетельства его высокой учености: символы математики, философии, природы, геометрии, даже столярного мастерства, а он по-прежнему не в силах подняться по лестнице, ведущей к истинному просвещению. «Даже гению нелегко постичь Мистерии древности».

— Эта гравюра, — подытожил Лэнгдон, — символически отображает тщетность нашего стремления превратить человеческий разум в божественную силу. Или, говоря языком алхимии, обратить свинец в золото.

— Да уж, обнадеживает… — протянула Кэтрин. — А нам-то она чем поможет? — Пресловутого числа 1514 она пока нигде на гравюре не разглядела.

— Порядок из хаоса, — коротко улыбнулся Лэнгдон уголком губ. — Как твой брат и обещал. — С этими словами он вытащил из кармана масонский шифр, записанный в виде буквенной решетки. — Пока перед нами бессмыслица. — Он расправил бумагу на поверхности стола.

Кэтрин посмотрела на листок.

«Еще какая бессмыслица».

— А Дюрер нам ее преобразит.

— Это каким же образом?

— С помощью лингвистической алхимии. — Лэнгдон показал на экран. — Присмотрись. В этом шедевре скрывается кое-что, что позволит переосмыслить наши шестнадцать букв. — Он помолчал, дожидаясь. — Ну что, нашла? Ищи 1514.

Кэтрин не намеревалась изображать примерную ученицу.

— Роберт, я ничего подходящего не вижу. Шар, лестница, нож, многогранник, весы? Сдаюсь…

— Да вот же! На заднем плане. Вырезано на стене здания. Под самым колоколом. Дюрер изобразил там заполненный цифрами квадрат.

Теперь и Кэтрин заметила решетку с цифрами, среди которых угадывались 1514.

— Вот он, этот квадрат, и есть ключ к расшифровке пирамиды!

Кэтрин с удивлением обернулась к Лэнгдону.

— Это ведь не простой квадрат, мисс Соломон, — улыбаясь, продолжал тот, — а волшебный.

Глава 69

«Куда они меня тащат?»

Беллами с завязанными глазами сидел на заднем сиденье внедорожника. Притормозив ненадолго где-то рядом с Библиотекой конгресса, автомобиль двинулся дальше — но ехал буквально минуту и теперь снова затормозил, преодолев в лучшем случае квартал.

До Беллами донеслись приглушенные голоса.

— Простите… невозможно… — уверял кто-то, судя по тону, облеченный административными полномочиями. — Уже закрыто…

Водитель внедорожника разъяснил в ответ тоном не менее властным:

— Расследование ЦРУ… национальная безопасность… — Видимо эти ответные реплики и демонстрация удостоверений оказались достаточно убедительными, потому что администратор заговорил совсем по-другому:

— Да, разумеется… служебный вход… — Послышался громкий скрежет открывающейся гаражной двери, а потом тот же «административный» голос: — Вас проводить? А то внутри вы не попадете…

— Попадем. У нас свой пропуск.

Удивленный охранник даже сказать ничего не успел. Внедорожник снова двинулся вперед. Пятьдесят ярдов — стоп. Позади загрохотала, закрываясь, тяжелая створка.

Тишина.

Беллами вдруг понял, что дрожит.

Дверца багажника рывком распахнулась. У Беллами заломило плечи — его выдернули из машины, ухватив подмышки, и поставили на ноги. Затем, не говоря ни слова, с силой потянули по асфальту. Почему-то пахло сырой землей. Судя по звуку шагов, рядом шел еще кто-то, однако голоса пока не подавал.

Они остановились перед дверью, пискнул электронный замок. Щелкнув, дверь отворилась. Беллами прогнали через несколько коридоров, и он невольно отметил, что воздух стал более теплым и влажным.

«Закрытый бассейн, что ли? Да нет…»

Хлоркой не пахло. Тянуло землей и чем-то первобытным.

«Да где же мы?!»

Беллами твердо знал, что его завезли не дальше чем на два квартала от здания Капитолия. Снова остановка, снова электронный писк замка на бронированной двери. Эта уже не распахнулась, а с шипением отъехала в сторону. Беллами втолкнули внутрь. Знакомый неповторимый запах шибанул в ноздри.

Теперь он наконец догадался, куда его привели.

«Боже!»

Он сам сюда часто наведывался, правда, не со служебного входа. Величественное стеклянное здание располагалось в каких-нибудь трехстах ярдах от Капитолия, составляя часть общего комплекса.

«Я здесь главный!»

Только тут Беллами осознал, что двери открывали его собственным электронным брелоком.

Архитектора грубо впихнули в дверь, и он почувствовал под ногами знакомую извилистую дорожку. Обычно от густого влажного тепла ему становилось спокойнее. Но сегодня его бросило в пот.

«Что мы здесь делаем?!»

Внезапно его усадили на скамью. Обладатель крепкой хватки расстегнул наручники — лишь на мгновение, и тут же защелкнул их снова за спинкой скамьи.

— Что вам от меня нужно? — чувствуя, как колотится сердце, возмущенно спросил Беллами.

В ответ раздался удаляющийся топот и шуршание закрывающейся стеклянной двери.

Воцарилась тишина.

Мертвая тишина.

«Они что, так меня тут и оставят? — Взмокнув от пота, Беллами извивался, пытаясь высвободить руки. — Я даже повязку снять не могу…»

— Помогите! — крикнул он. — Кто-нибудь!

Он звал на помощь, хотя прекрасно понимал, что никто его не услышит. Просторный стеклянный зал под названием Джунгли при закрытых дверях делался абсолютно герметичным.

«Меня бросили в Джунглях. Сюда никто не зайдет до самого утра».

И тут он услышал…

Едва уловимый звук поверг Беллами в ужас, какого он не испытывал за всю жизнь.

«Кто-то дышит. Совсем рядом».

На скамейке он сидел не один.

Чиркнула и загорелась спичка — так близко, что Беллами опалило щеку внезапным жаром. Он инстинктивно отпрянул, рванув цепь наручников.

Чья-то рука сдернула повязку с глаз Архитектора.

В черных глазах Иноуэ Сато плясал огонек спички, которую она поднесла к торчавшей в губах сигарете — в каких-нибудь дюймах от лица Беллами.

Сквозь стеклянный потолок проникал рассеянный лунный свет. Сато смерила Беллами грозным взглядом. Ей, судя по всему, доставляло удовольствие его запугивать.

— Итак, мистер Беллами, — резким движением затушив спичку, произнесла Сато, — с чего начнем?

Глава 70

Волшебный, или магический квадрат. Точно. Кэтрин присмотрелась к решетке с цифрами, изображенной на гравюре. Большинство решило бы, что Лэнгдон тронулся умом, но Кэтрин моментально сообразила: он прав.

Никакой мистики. «Волшебный квадрат» — термин чисто математический. Это квадратная таблица, заполненная последовательностью чисел таким образом, что сумма в каждой строке, столбце и по диагонали получается одинаковой. Первые такие квадраты были созданы четыре тысячи лет назад в Индии и Египте, и кое-где по сей день верят в их магическую силу. Кэтрин читала, что даже в наше время набожные индуисты чертят на алтаре для совершения пуджи особые квадраты три на три клетки, под названием Кубера-колам. Но все же в современном мире магический квадрат перешел скорее в разряд «математических развлечений» — людям нравится ломать голову, пытаясь отыскать новые «волшебные» комбинации.

«Судоку для гениев».

Кэтрин быстро подсчитала в уме, сложив числа в нескольких строках и столбцах дюрерова квадрата.

— Тридцать четыре, — огласила она результат. — В любом направлении.

— Правильно, — подтвердил Лэнгдон. — А ты знаешь, чем знаменит именно этот квадрат? Тем, что Дюреру удалось осуществить, казалось бы, невозможное. — И он наглядно продемонстрировал Кэтрин, что сумма тридцать четыре получается не только при сложении чисел по вертикали, горизонтали и диагонали, но также во всех четырех четвертях, в центральном четырехугольнике и даже при суммировании четырех угловых клеток. — А самое удивительное, что Дюрер к тому же умудрился вписать в нижний ряд 15 и 14, обозначив год совершения этого невероятного подвига!

Кэтрин заскользила взглядом по клеткам, поражаясь количеству комбинаций, дающих одинаковую сумму.

В голосе Лэнгдона слышалось растущее восхищение.

— Что примечательно, «Меланхолия» — это первый случай появления магического квадрата в произведении европейского искусства. За всю историю. По мнению некоторых исследователей, Дюрер хотел тем самым намекнуть, что Мистерии древности, известные прежде лишь египетским мудрецам, теперь находятся в руках европейских секретных обществ. — Лэнгдон помолчал. — А значит, вернемся к нашим…

И он указал жестом на столбцы букв, переписанные с каменной пирамидки.

— Ну что, знакомая картина? — уточнил Лэнгдон.

— Квадрат четыре на четыре.

Взяв карандаш, Лэнгдон аккуратно перенес волшебный квадрат Дюрера на тот же бумажный лист, четко напротив буквенной таблицы. Кэтрин уже поняла, как просто решается загадка. Однако Лэнгдон почему-то замер с карандашом в руке, будто растеряв внезапно весь пыл и засомневавшись.

— Роберт?

Он обернулся, и в глазах его мелькнула тревога.

— Может, не надо? Питер ведь ясно дал понять…

— Роберт, если ты не хочешь, то я сама расшифрую. — Она протянула руку за карандашом.

Лэнгдон понял, что упорствовать бесполезно, и послушно сосредоточился на пирамиде. Сопоставив магический квадрат с буквенной таблицей, он аккуратно пронумеровал каждую букву. А потом начертил новую таблицу, расположив буквы из масонского шифра в порядке, продиктованном дюреровым квадратом.

Оба во все глаза уставились на получившуюся запись.

Кэтрин досадливо поморщилась.

— Как была абракадабра, так и…

Лэнгдон выдержал паузу.

— Нет, Кэтрин, это не абракадабра. — В его взгляде блеснуло торжество догадки. — Это же латынь!

Слепой старик изо всех сил спешил, шаркая по длинному темному коридору, к себе в кабинет. Наконец добравшись до своего стола, он повалился в кресло, и вытянул ноги, давая отдых суставам. На столе пищал автоответчик. Старик надавил кнопку воспроизведения.

— Это Уоррен Беллами, — раздался торопливый шепот друга и собрата по масонской ложе. — К сожалению, новости тревожные…

Кэтрин Соломон еще раз присмотрелась к получившейся таблице, пробуя осмыслить строчки заново. И перед ее глазами вдруг действительно возникло латинское слово. Jeova.

Она не учила латынь, однако слово было ей знакомо по древнееврейским текстам. Jeova. Иегова. Кэтрин продолжила изучать таблицу как текст и, к своему удивлению, поняла, что может прочитать текст с пирамиды целиком.

JEOVA SANCTUS UNUS

Значение она поняла сразу. В переводах древнееврейского Писания эта фраза встречалась на каждом шагу. В Торе еврейский бог фигурировал под разными именами — Иегова, Иешуа, Яхве, Сущий, Элохим — но латинские переводы во избежание путаницы свели все многообразие к единственной фразе: Jeova Sanctus Unus.

— Единый истинный Бог? — прошептала Кэтрин. Непохоже, что с помощью данной фразы можно будет найти брата. — Это и есть тайна пирамиды? Единый истинный Бог? Я думала, там будет карта…

Лэнгдон выглядел не менее озадаченным, азартный огонек в глазах погас.

— Расшифровка у нас верная, но почему-то…

— Похититель требовал назвать ему место! — Кэтрин заправила за ухо выбившуюся прядь волос. — И такой результат его явно не обрадует.

— Кэтрин… — Лэнгдон тяжело вздохнул. — Этого я и боялся. Мы весь вечер пытаемся пересадить мифы и аллегории на почву реальности. Возможно, эта надпись указывает местоположение метафорически, подразумевая, что истинный потенциал человека можно раскрыть лишь обретя единого истинного Бога.

— Но это же ерунда! — Кэтрин скрипнула зубами от досады. — Несколько поколений моей семьи берегли эту пирамиду как зеницу ока! Единый истинный Бог? И это все?! Вся тайна? Угроза национальной безопасности по мнению ЦРУ? Либо они врут, либо мы что-то упустили!

Лэнгдон, не споря, пожал плечами.

И тут у него зазвонил телефон.

В тесно заставленном кабинете среди древних томов сгорбился над столом старик, сжимая в скрюченных артритом пальцах телефонную трубку.

После гудков послышалось осторожное «Алло?», произнесенное глубоким, но неуверенным голосом.

— Мне передали, что вам нужно убежище… — прошептал старик.

На том конце провода послышалось изумление:

— А вы кто? Вас Уоррен Белл…

— Никаких имен! — оборвал старик. — Скажите, удалось сберечь вверенную вам карту?

Изумленное молчание.

— Да… но, похоже, зря старались. Ничего существенного мы там не нашли. Если это карта, то она скорее метафорическая…

— Нет-нет, это действительно карта, уверяю вас. И указывает на реально существующее место. Так что храните ее. Подчеркиваю, это крайне важно. За вами гонятся, однако, если сможете прибыть ко мне незамеченными, я вас укрою — и помогу найти ответы.

Собеседник молчал, видимо, в замешательстве.

— Друг мой, — осторожно подбирая слова, начал старик. — Я нахожусь в Риме, к северу от Тибра, и в приюте моем десять камней с горы Синай, еще один — прямо с небес и один — в образе темного отца Люка. Отыщешь мой приют?

После продолжительной паузы из трубки раздалось:

— Да, я знаю, где это.

Старик улыбнулся.

«Отлично, профессор, не подвел!»

— Жду вас как можно скорее. Только убедитесь, что нет слежки.

Глава 71

М алах стоял нагишом в облаке густого пара, заволакивающего душевую кабину. Смыв остатки спиртового раствора, он вернул телу чистоту и непорочность. Эвкалиптовая взвесь впитывалась в кожу, и поры раскрылись от жара. Самое время приступать к ритуалу.

Прежде всего Малах нанес на голову и все тело депиляционный крем поверх татуировок, убирая остатки растительности.

«Безволосыми были боги семи островов Гелиад».

Размягченную, податливую кожу он умастил маслом Абрамелина — священным маслом великих волхвов, — затем повернул переключатель душа влево до предела, и вода сделалась ледяной. Целую минуту Малах простоял под обжигающими струями, дожидаясь, пока поры закроются, сохранив в глубине тела жар и энергию. К тому же ледяной холод служил напоминанием о замерзшей реке, где началось его преображение.

Он дрожал, выходя из душа, однако уже через мгновение внутренний жар просочился сквозь плоть и согрел его. Внутри у Малаха полыхал огонь, словно в топке. Остановившись перед зеркалом, он залюбовался своим обнаженным телом… последний раз он видит себя простым смертным.

Ступни — орлиные когти. Ноги — Боаз и Яхин, два столпа древней мудрости. Бедра и живот — арка волшебной силы. Внушительных размеров половой орган, висящий в арке, пестрел вытатуированными символами предназначения Малаха. В прошлой, другой жизни этот массивный кусок плоти служил для греховных утех. Но с этим покончено.

«Я очистился».

По примеру древних мистиков-евнухов, именовавших себя «катарами», — «очищенными», — Малах оскопил себя, пожертвовав своей плотской потенцией, чтобы обрести другую, более значимую.

«Боги бесполы».

Избавившись от половой принадлежности, этой досадной человеческой помехи, а заодно и от бремени плотского влечения, Малах стал подобен Урану, Аттису, Сперату и прочим великим магам-кастратам артуровских легенд.

«Любой духовной метаморфозе предшествует физическая».

Об этом свидетельствует опыт всех великих богов… от Осириса до Таммуза, Иисуса, Шивы и самого Будды.

«Я должен сбросить человеческий покров».

Взгляд Малаха резко устремился вверх, по двуглавому фениксу на груди, по коллажу оккультных знаков на лице, еще выше, к самой макушке. Малах наклонил голову к зеркалу, силясь рассмотреть голый, незаполненный татуировками круг, дожидающийся своего часа. Священная область. Так называемый родничок, участок на черепе, остающийся у новорожденного открытым. «Окно в мозг». И пусть через несколько месяцев после рождения этот телесный портал закрывается, он все равно остается символическим напоминанием об утраченной связи между внешним и внутренним миром.

Стоя перед зеркалом, Малах разглядывал священный пятачок нетронутой кожи в окружении свившегося кольцом уробороса — мистического змея, заглатывающего собственный хвост. Обнаженная плоть, казалось, тоже смотрела на него в ответ… светясь обещанием.

Вскоре Роберт Лэнгдон отыщет нужное Малаху сокровище. Тогда пустота на темени заполнится, и Малах будет готов к окончательному преображению.

Пройдя к противоположной стене спальни, он вытащил из нижнего ящика длинную полосу белого шелка. Привычным движением обернув ее вокруг бедер и между ног, он спустился на нижний этаж.

В кабинете обнаружилось, что на компьютер пришло сообщение по электронной почте.

От связного.

Искомое в пределах досягаемости.

В течение часа выйду на связь. Терпение.

Малах улыбнулся. Пора приступать к последним приготовлениям.

Глава 72

Хмурый оперативник ЦРУ спустился с галереи читального зала.

«Беллами соврал».

Тепловых следов около статуи Моисея не обнаружено — как, впрочем, и по всему верхнему ярусу.

«Куда же девался Лэнгдон?»

Оперативник вернулся туда, где были зафиксированы единственные в этом помещении тепловые отпечатки, — в распределительный центр книгохранилища. Снова сбежал по лестнице под восьмиугольную панель в абонементном столе. Внизу раздавался резкий рокот конвейеров. Продвигаясь вперед, агент опустил тепловые очки и обвел взглядом помещение. Ничего. Только между стеллажами еще пылал тепловой образ искореженной взрывом двери. И все…

«А это еще что?!»

Он подскочил от неожиданности. В поле зрения оперативника неожиданно возникло загадочное светящееся пятно. На ленте транспортера из стены выехали сияющие тусклым светом призрачные очертания двух человеческих фигур.

«Тепловая сигнатура!»

На глазах у ошеломленного оперативника призраки проплыли на ленте через все помещение и утянулись в узкую дыру на противоположной стене.

«Сбежали на ленте? Чушь! Не может быть!»

Мало того что Роберт Лэнгдон ушел сквозь стену, теперь оперативнику пришлось ломать голову над новой загадкой.

«Лэнгдон был тут не один?»

Он хотел включить рацию и вызвать командира группы, но тот его опередил.

— Всем постам! На площадке у библиотеки оставлен «вольво». Владельцем значится некто Кэтрин Соломон. Есть свидетель, который видел, как она совсем недавно входила в библиотеку. Подозреваем, что сейчас она с Лэнгдоном. Директор Сато приказывает немедленно найти обоих.

— У меня тут их тепловые отпечатки! — крикнул в ответ оперативник из распределительного центра и кратко описал положение дел.

— Вот дают! — воскликнул командир. — И куда движется лента транспортера?

Оперативник, не выпуская рации, сверился с висящей на стенде схемой для сотрудников.

— В корпус Адамса. В квартале отсюда.

— Всем постам! Немедленно перейти в корпус Адамса!

Глава 73

Убежище. Ответы.

Слова эхом звенели в ушах Лэнгдона, выскакивающего вместе с Кэтрин через боковой выход здания Адамса в холодную зимнюю ночь. Таинственный телефонный собеседник зашифровал свое местонахождение, однако Лэнгдон все равно понял. Кэтрин, узнав, куда они направляются, отреагировала на удивление оптимистично: «Где же, как не там, искать единого истинного Бога?»

Оставалось только придумать, как туда добраться.

Лэнгдон посмотрел вокруг, пытаясь найти какие-то ориентиры. Уже стемнело, однако, к счастью, распогодилось. Они стояли в небольшом внутреннем дворике. Вдали — как-то слишком далеко — виднелся купол Капитолия, и Лэнгдон осознал, что за прошедшие несколько часов впервые покинул его пределы.

«Прочел, называется, лекцию».

— Роберт, смотри! — Кэтрин показала на очертания корпуса Джефферсона.

Сперва Лэнгдона охватило удивление, что они, оказывается, так далеко уехали на книжном транспортере. Однако, присмотревшись, он встревожился. Вокруг здания шла какая-то бурная деятельность — подъезжали автомобили, грузовики, перекрикивались люди.

«А это еще что? Прожектор?»

Лэнгдон схватил Кэтрин за руку.

— Побежали.

Они промчались через внутренний дворик на север и скрылись из вида за изящным зданием в форме подковы — Шекспировской библиотекой Фолджера.

«Идеальное укрытие, — подумал Лэнгдон. — Ведь именно тут хранится рукописный оригинал «Новой Атлантиды» Фрэнсиса Бэкона на латыни — утопия, по образцу которой американские отцы-основатели собирались строить новый мир на фундаменте древнего знания». Однако Лэнгдон задерживаться не намеревался.

«Нужно поймать такси».

Они выбежали на угол Третьей и Ист-Кэпитол-стрит. Машин почти не было, и Лэнгдон начал терять надежду, что в скудном потоке попадется такси. Тогда они с Кэтрин поспешили по Третьей улице на север, подальше от Библиотеки конгресса. Пришлось преодолеть почти целый квартал, прежде чем Лэнгдон заметил наконец заворачивающее за угол такси. Он замахал рукой, и автомобиль подъехал к тротуару.

Из магнитолы лилась ближневосточная музыка. Водитель, молодой араб, с приветливой улыбкой спросил у запрыгнувших в салон Кэтрин и Лэнгдона:

— Куда едем?

— Нам надо в…

— На север! — перебила Кэтрин, указывая вперед, в направлении, противоположном корпусу Джефферсона. — Доедете до «Юнион-Стейшн», а там свернете налево по Массачусетс-авеню. Где остановиться, мы скажем.

Пожав плечами, водитель опустил плексигласовую перегородку и снова включил музыку.

Кэтрин метнула на Лэнгдона предостерегающий взгляд, говоривший: «Не наведи на след!»

И указала в окно, где, приближаясь, шел на снижение черный вертолет.

«Черт!»

Сато, судя по всему, твердо вознамерилась вернуть пирамидку Соломона.

Посмотрев, как вертолет опускается на землю между корпусами Джефферсона и Адамса, обеспокоенная Кэтрин повернулась к Лэнгдону:

— Можно твой сотовый на секунду?

Лэнгдон отдал ей телефон.

— Питер говорил, у тебя эйдетическая память и ты помнишь все телефонные номера, что хоть раз набирал, — заметила она, опуская стекло. — Правда?

— Правда, но…

Кэтрин швырнула сотовый в ночную тьму. Лэнгдон, вывернув шею, смотрел, как телефон, кувыркнувшись на тротуаре, разлетается на куски.

— Ты что? Зачем?

— Заметаю следы, — мрачно пояснила Кэтрин. — Пирамидка — единственное, что может спасти брата, и я не позволю ЦРУ ее у нас отобрать.

Омар Амирана за рулем кивал головой в такт музыке и мурлыкал мелодию себе под нос. С пассажирами сегодня было плохо — какое счастье, что наконец хоть кто-то сел. Около Стэнтон-парка рация затрещала знакомым голосом диспетчера.

— Диспетчерская служба. Всем машинам, находящимся в районе Эспланады. Получена ориентировка от госслужб на двух объявленных в розыск, сбежавших из здания Адамса…

Омар с изумлением выслушал точное описание своих пассажиров и с опаской взглянул в зеркало заднего вида. Да, действительно, мужчина похож.

«Показывали в передаче «Самые опасные преступники Америки»»?

Водитель осторожно потянулся к рации.

— Диспетчер? — вполголоса произнес он в передатчик. — Это сто тридцать четвертый. Те двое, про которых вы говорили, они у меня в машине… вот прямо сейчас.

Омара моментально проинструктировали, что делать дальше. Дрожащими пальцами он набрал продиктованный диспетчером номер, и из трубки раздался отрывистый, по-военному четкий голос:

— Агент Тернер Симкинс, оперативная группа ЦРУ. С кем я говорю?

— Э-э… я таксист… — неуверенно протянул Омар. — Мне велели позвонить насчет двух…

— Беглецы у вас в машине? Отвечайте только «да» или «нет».

— Да.

— Они вас слышат? Да или нет?

— Нет. Перегородка…

— Куда вы их везете?

— На северо-запад по Массачусетс-авеню.

— Конкретный адрес назначения?

— Они не сказали.

Агент помолчал.

— У мужчины с собой кожаный портфель?

Омар бросил взгляд в зеркало, и глаза его расширились от изумления.

— Да! Там что, взрывчатка или…

— Слушайте внимательно, — перебил Симкинс. — Вам ничего не грозит, если вы в точности выполните мои инструкции. Понятно?

— Да, сэр.

— Как вас зовут?

— Омар. — Водителя прошиб пот.

— Слушайте, Омар, — терпеливо произнес оперативник. — Вы молодец. Теперь поезжайте как можно медленнее, чтобы я успел вывести группу захвата вам навстречу. Понимаете?

— Да, сэр.

— И еще. У вас в машине есть интерком — чтобы можно было переговариваться с пассажирами, не опуская перегородки?

— Да, сэр.

— Хорошо. Тогда сделайте вот что…

Глава 74

Джунгли, как известно, представляют собой центральную экспозицию Ботанич еского сада США (БССШ), главной оранжереи Америки, примыкающей к зданию Капитолия. В теплице с высоченным потолком растет самый настоящий тропический лес с тянущимися ввысь каучуковыми деревьями, фикусами-душителями и подвесными мостиками для самыххрабрых посетителей. Обычно земляной запах и солнечные лучи, пробивающиеся сквозь водяную дымку, создаваемую подвешенными под стеклянным потолком рассеивателями, придавали Уоррену Беллами сил и бодрости. Однако сейчас залитые лунным светом Джунгли наводили на него ужас. Архитектор обливался потом и крутил затекающими запястьями: наручники по-прежнему больно стягивали кисти за спиной.

Директор Сато вышагивала туда-сюда перед скамейкой, невозмутимо дымя сигаретой — что для тщательно регулируемого климатического режима Джунглей было хуже экологического терроризма. Лунный свет лился сквозь стеклянную крышу, и лицо директора в облаке дыма казалось демоническим.

— Итак, — продолжала Сато, — прибыв в Капитолий и обнаружив, что я уже там… вы приняли решение. Вместо того чтобы доложить мне о своем приезде, вы незаметно спустились в подвальный уровень, где с риском для себя набросились на нас с Андерсоном, помогая Лэнгдону скрыться с пирамидой и навершием. — Она потерла плечо. — Интересный вы сделали выбор.

«И не откажусь от него», — подумал Беллами.

— Где Питер? — рассерженно поинтересовался он.

— Откуда же мне знать?

— Все остальное вам почему-то известно! — парировал Беллами, намекая, что происходящее — дело рук Сато. — Вполне осознанно прибыли в Капитолий, отыскали Лэнгдона, даже его портфель догадались просветить — и все ради навершия. Кто-то явно слил вам информацию.

Сато холодно усмехнулась и шагнула ближе.

— Так вот почему вы меня ударили, мистер Беллами? Решили, что я вам враг? Что хочу стащить вашу драгоценную пирамидку? — Глубоко затянувшись сигаретой, Сато выпустила дым из ноздрей. — Слушайте внимательно. Я, как никто, осознаю необходимость хранить тайны. Я разделяю вашу точку зрения: определенные вещи широкой огласке предавать ни в коем случае нельзя. Однако сейчас в игру вступили такие силы, о которых вы, боюсь, даже не подозреваете. Похититель Питера Соломона обладает огромным влиянием… вам еще предстоит осознать, насколько огромным. Он — живая бомба замедленного действия… и если эта бомба взорвется, наш мир изменится до неузнаваемости.

— Не понимаю… — Беллами поерзал на скамье, пытаясь размять запястья, сдавленные тисками наручников.

— Вам и не нужно понимать. Достаточно слушаться. Сейчас моя единственная надежда избежать глобальной катастрофы — это договориться с похитителем… и выполнить его требования. А значит, вам придется позвонить мистеру Лэнгдону и сказать, чтобы он сдался. Вместе с пирамидой и навершием. Под моим присмотром Лэнгдон расшифрует надпись на пирамиде, добудет нужную похитителю информацию, и тот получит искомое.

«То есть узнает, где находится винтовая лестница, ведущая к Мистериям древности?»

— Я не могу этого сделать. Я связан обетами молчания.

— Плевать мне на ваши обеты! — взорвалась Сато. — Вот брошу вас за решетку, и посмотрим, как…

— Не боюсь я ваших угроз, — с вызовом заявил Беллами, — и помогать вам не стану.

Сато вздохнула и перешла на зловещий шепот.

— Мистер Беллами, вы понятия не имеете, что на самом деле происходит…

На несколько секунд повисла напряженная тишина, которую прервал звонок телефона у Сато. Она поспешно выудила сотовый из кармана.

— Говорите! — рявкнула она в трубку, затем внимательно выслушала ответ. — А где сейчас это такси? Сколько? Ясно, хорошо. Доставьте их в Ботсад США. Служебный вход. Да, пирамиду с навершием не провороньте! — Нажав отбой, Сато с самодовольной улыбкой повернулась к Беллами: — Что ж… вы стремительно теряете для нас интерес.

Глава 75

Роберт Лэнгдон уставился в пространство отсутствующим взглядом, уже не находя в себе сил поторопить водителя медленно ползущего автомобиля. Кэтрин тоже погрузилась в расстроенное молчание, обескураженная безуспешными попытками понять, что такого особенного хранит в себе пирамидка. Они с Лэнгдоном заново проговорили все, что им было известно о пирамиде, о навершии и о странных событиях сегодняшнего вечера, — однако оставалось совершенно непонятным, каким образом эта пирамида может превратиться в карту.

«Jeova Sanctus Unus… Тайна сокрыта внутри Ордена…»

Таинственный телефонный собеседник обещал дать ответы, если им удастся отыскать его местоположение.

«Приют в Риме, к северу от Тибра».

Лэнгдон знал, что Новый Рим еще на заре своего существования был переименован в Вашингтон, однако следы романтических чаяний отцов-основателей в городе сохранились: речка под названием Тибр по-прежнему впадает в Потомак; над залом для заседаний сенаторов все так же возвышается купол, скопированный с собора Святого Петра, а погашенный много лет назад очаг в Ротонде до сих пор охраняют Вулкан и Минерва.

До ответов на вопросы, мучившие Кэтрин и Лэнгдона, оставались считанные мили.

«На северо-запад по Массачусетс-авеню».

Там их действительно ожидал приют, убежище к северу от вашингтонского Тибра. Если бы еще не эта черепашья скорость…

Вдруг Кэтрин подскочила на сиденье, будто осененная неожиданной догадкой.

— Боже, Роберт! — побледнев, воскликнула она и после секундного молчания произнесла с нажимом: — Мы едем не туда!

— Разве? Нет, все правильно, — возразил Лэнгдон. — На северо-запад по Массачу…

— Да нет же! Я про само место!

Лэнгдон опешил. Он уже объяснял Кэтрин, как догадался, какое здание имел в виду таинственный телефонный собеседник.

«В приюте моем десять камней с горы Синай, один прямо с небес и один в образе темного отца Люка».

Только одно сооружение на свете подходило под описание — именно туда сейчас направлялось такси.

— Кэтрин, я все разгадал правильно.

— Нет! — не уступала она. — Нам не туда надо! Я разобралась, в чем дело с пирамидой и навершием. Мне теперь все ясно!

— Все ясно? — изумился Лэнгдон.

— Да! И нам теперь надо на Фридом-Плазу.

Лэнгдон совсем растерялся. Фридом-Плаза, конечно, рядом, но что толку туда ехать?

— Jeova Sanctus Unus! — продолжала Кэтрин. — Единый бог иудеев. Священный символ евреев — звезда Давида, Соломонова печать, является одновременно священным символом масонов! — Она выудила из кармана долларовую купюру. — Дай мне ручку.

Недоумевающий Лэнгдон послушно протянул ей перо.

— Смотри! — Кэтрин разгладила купюру на коленке и концом ручки ткнула в изображение Большой печати на обратной стороне. — Если совместить Соломонову печать и Большую печать США… — Она начертила поверх пирамиды шестиконечную звезду. — Видишь, что получается?

Лэнгдон посмотрел на купюру, затем перевел на Кэтрин тревожный взгляд, будто опасаясь, не сошла ли она с ума.

— Роберт, да присмотрись же! Неужели не видишь, куда я показываю?

Он снова взглянул на изображение.

«К чему это она?»

Рисунок был хорошо знаком Лэнгдону: излюбленное среди сторонников теории заговоров «доказательство» масонского влияния на зарождающуюся американскую нацию. Если точно наложить шестиконечную звезду на Большую печать США, верхний луч звезды идеально совпадет с масонским всевидящим оком… а остальные пять лучей по загадочному стечению обстоятельств укажут на буквы, образующие слово «масон».

— Кэтрин, это просто совпадение! И при чем тут Фридом-Плаза?

— Да ты взгляни еще раз! — Она уже почти злилась. — Сюда… Не видишь, что ли? Вот! Заметил, нет?

И тогда Лэнгдон наконец заметил.

Командир опергруппы ЦРУ Тернер Симкинс стоял у здания Адамса и, плотно прижав трубку к уху, вслушивался в разговор пассажиров на заднем сиденье такси.

«Что-то случилось».

Отряд уже готовился погрузиться на борт модифицированного вертолета «Сикорский UH-60», чтобы вылететь на северо-запад и перекрыть дорогу, но обстановка, по-видимому, резко изменилась.

Несколько секунд назад Кэтрин Соломон вдруг заявила, что они едут не туда. Из ее объяснений — что-то насчет долларовой купюры и еврейских звезд — командир ничего не понял (впрочем, как и Роберт Лэнгдон). По крайней мере сперва. Теперь, судя по всему, Лэнгдон ухватил суть.

— Точно! — раздался его взволнованный голос. — Как же я раньше не видел?

Симкинс услышал, как пассажиры забарабанили по плексигласовой перегородке, и она опустилась.

— Мы передумали! — крикнула Кэтрин водителю. — Отвезите нас на Фридом-Плазу.

— На Фридом-Плазу? — испуганно переспросил тот. — А как же северо-запад по Массачусетс-авеню?

— Не надо! — отрезала Кэтрин. — На Фридом-Плазу! Вот здесь налево! Вот тут! Поворачивайте!

До Симкинса донеслось, как, взвизгнув тормозами, такси завернуло за угол.

Кэтрин, взволнованно тараторя, что-то втолковывала Лэнгдону насчет знаменитого бронзового барельефа с изображением Большой печати, вмонтированного в гранитный тротуар.

— Мэм, я хотел уточнить, — вклинился напряженный голос водителя. — На Фридом-Плазу, да? Угол Пенсильвании-авеню и Тринадцатой?

— Да! — подтвердила Кэтрин. — И поскорее!

— Тут совсем близко. Две минуты.

Симкинс улыбнулся.

«Молодец, Омар».

Кинувшись к вертолету, Тернер Симкинс крикнул на бегу своим бойцам:

— Они попались! Фридом-Плаза! Вперед!

Глава 76

Фридом-Плаза — это карта. Широкая площадь на углу Пенсильвания-авеню и Тринадцатой улицы вымощена так, что можно увидеть изначальную планировку вашингтонских улиц по замыслу Пьера Ланфана. У туристов она пользуется популярностью — не только потому, что забавно походить по гигантской карте, но и потому, что в соседнем отеле «Уиллард» написал большую часть своей речи «У меня есть мечта» Мартин Лютер Кинг, в честь которого Фридом-Плаза — площадь Свободы — и получила свое имя.

Таксисту Омару Амиране постоянно случалось привозить туристов на Фридом-Плазу, но сегодняшние двое явно ехали не любоваться достопримечательностями.

«Их преследует ЦРУ?»

Из такси они выпрыгнули чуть ли не на ходу, едва дождавшись, пока Омар притормозит у тротуара.

— Никуда не уезжайте! — крикнул ему пассажир в твидовом пиджаке. — Мы сейчас!

Они забегали по огромной карте на мостовой, что-то крича друг другу и обшаривая взглядом сеть пересекающихся улиц на каменном плане.

Омар схватил с приборной доски сотовый.

— Сэр, вы меня слышите?

— Да, Омар! — прокричали в ответ, перекрывая громкий рокот на том конце. — Где они?

— Бегают по карте. Кажется, что-то ищут.

— Не спускайте с них глаз. Я на подходе! — велел оперативник.

Омар следил в оба. Двое беглецов отыскали знаменитую Большую печать — громадный бронзовый барельеф, — замерли над ним на секунду и неожиданно устремили взгляды куда-то на юго-запад. Пассажир в твидовом пиджаке вдруг бросился к такси, и Омар поспешно вернул сотовый на приборную доску.

— Александрия, которая в Виргинии — это в каком направлении? — запыхавшимся голосом спросил пассажир.

— Александрия? — Омар указал на юго-запад, туда же, куда только что показывали оба беглеца.

— Значит, правильно! — облегченно шепнул пассажир и крикнул своей спутнице: — Ты права! Александрия!

Женщина указывала на другую сторону площади, где светился знак метро.

— Нам нужна станция «Кинг-стрит»! Отсюда и доедем, по синей ветке, без пересадок.

Омара охватила паника.

«Только не это».

Пассажир протянул водителю пачку банкнот — многовато для платы за проезд.

— Спасибо, больше никуда не надо.

И, подхватив свой кожаный портфель, он сорвался с места.

— Подождите! Давайте я вас довезу! Я все время туда езжу.

Опоздал. Пассажиры пронеслись через площадь, сбежали по ступенькам и скрылись в недрах станции «Метро-Центр».

Омар схватил сотовый.

— Сэр! Они в метро. Я не смог их задержать! Хотят доехать по синей ветке до Александрии.

— Никуда не уезжайте! — рявкнула трубка. — Через пятнадцать секунд буду!

Омар перевел взгляд на пачку банкнот, которую ему сунул пассажир. Верхняя оказалась изрисованная — на Большой печати красовалась звезда Давида, лучи которой недвусмысленно указывали на буквы, составляющие слово «МАСОН».

Вдруг воздух вокруг Омара оглушительно задрожал, будто к автомобилю приближалась огромная дальнобойная фура. Таксист огляделся, однако улица оставалась пустынной. Шум усиливался. Неожиданно из темноты вынырнул гладкий черный вертолет и жестко сел прямо посреди нарисованной карты.

ИЗ «вертушки» выскочили затянутые в черное бойцы и ринулись ко входу в метро. Один задержался и подбежал к такси, где сидел Омар. Рванув пассажирскую дверь, он крикнул:

— Вы Омар?

Водитель кивнул, не в силах произнести ни слова.

— Они сказали, куда направляются?

— В Александрию! Станция «Кинг-стрит», — выпалил Омар. — Я предложил довезти, но…

— А куда именно в Александрии, они не сообщили?

— Нет! Побегали по площади, посмотрели на медальон с Большой печатью, спросили про Александрию, а потом заплатили — вот этим… — Он протянул агенту купюру со странным рисунком. Цэрэушник стал разглядывать банкноту, и тут Омара осенило: «Масоны! Александрия! Одна из самых знаменитых масонских построек Америки находится как раз в Александрии». — Точно! — вырвалось у него. — Масонский мемориал Джорджа Вашингтона! Прямо напротив «Кинг-стрит», рукой подать!

— Значит, оно, — согласился командир, видимо, придя к тому же заключению.

Тут к машине вернулись бойцы группы захвата.

— Мы их упустили! Поезд по синей ветке только что ушел! На станции беглецов нет! — крикнул один из бойцов.

Агент Симкинс глянул на часы.

— Сколько идет поезд до Александрии? — спросил он у Омара.

— Минут десять минимум. Может, дольше.

— Омар, отлично сработано. Спасибо!

— Да уж… А что все-таки случилось?

Но Симкинс уже несся к вертолету, крича на бегу:

— На станцию «Кинг-стрит»! Мы их опередим!

Омар ошеломленно смотрел, как огромная черная птица взмывает в воздух. Заложив крутой вираж к югу через Пенсильвания-авеню, вертолет с грохотом растворился в ночи.

Глубоко под землей набирал скорость поезд метро, уносивший прочь от Фридом-Плазы обессиленных беглецов — Роберта Лэнгдона и Кэтрин Соломон.

Глава 77

Воспоминания всегда начинались одинаково.

Он падает… летит спиной в замерзшую речку на дне глубокой лощины. Питер Соломон безжалостно смотрит, целясь из принадлежавшего Андросу пистолета. Он падает, и мир над ним сжимается, исчезает в облаке мелких брызг от шумящего выше по течению водопада.

На мгновение все вокруг белеет, как на небесах.

А потом он пробивает спиной лед.

Холод. Тьма. Боль.

Его крутит и вертит… Чудовищная сила тащит его вперед, без устали и снисхождения швыряет о камни в невыносимо ледяном потоке. Легкие разрываются от нехватки воздуха, но холод так сдавил грудь, что невозможно вдохнуть.

«Я подо льдом».

Рядом с водопадом ледяная корка, видимо, оказалась потоньше из-за постоянно бурлящей воды, и Андрос легко проломил ее, упав с высоты. А теперь его уносило вниз по течению, под прозрачный колпак льда. Он скреб по льду изнутри, пытаясь выкарабкаться, однако не находил опоры. Жгучая боль в простреленном плече постепенно притуплялась, рана от дроби саднила меньше: все отступало, осталась только судорога, сводившая тело.

Течение ускорялось, пронося Андроса вдоль излучины. От недостатка кислорода тело готово было разорваться. И вдруг поток запутал его в ветвях упавшего в воду дерева.

«Думай!»

Отчаянно цепляясь за ветку, он подтянулся, выбираясь на поверхность, туда, где сучья пронзали лед. Просунув пальцы в тонкое колечко воды вокруг ветки, он рванул край ледяной кромки, разламывая, расширяя промоину. Раз, другой — отверстие стало больше на несколько дюймов.

Опираясь на ветку, он откинул голову и припал губами к промоине. Ворвавшийся в легкие ледяной воздух показался теплым, и от притока кислорода вспыхнула угасшая надежда. Вжавшись ступнями в ствол, он изо всех сил уперся плечами и головой в прозрачный свод. Продырявленная сучьями и прибившимся мусором ледяная корка вокруг поваленного дерева намерзла неплотная, и Андрос, спружинив мускулистыми ногами, с треском вытолкнул голову и плечи на свободу, в темный холод. В легкие хлынул воздух. Андрос, по-прежнему отчаянно барахтавшийся под водой, начал карабкаться наверх, отталкиваясь ногами, подтягиваясь на руках, — и наконец выбрался и в изнеможении ничком упал на голый лед.

Сорвав и запихнув в карман промокшую лыжную маску, Андрос глянул вверх по течению, где остался Питер Соломон, однако та часть реки скрылась за излучиной. Грудь жгло огнем. Он осторожно прикрыл небольшой веткой пролом в ледяной корке: к утру все заново затянет льдом.

Пошатываясь и спотыкаясь, он побрел под начинающимся снегопадом в лес. Сколько он проплутал по лесу, неизвестно, однако в конце концов Андрос выбрался на насыпь у неширокого шоссе. Сознание меркло из-за переохлаждения. Сквозь пелену густеющего снегопада пробился свет фар. Андрос отчаянно замахал руками, и у обочины притормозил одинокий пикап с вермонтскими номерами. Из кабины выпрыгнул пожилой шофер в красной клетчатой рубашке.

Андрос, едва держась на ногах, качнулся к нему, прижимая руку к окровавленной груди.

— Меня подстрелили… на охоте… Нужно… в больницу…

Пожилой шофер, не медля ни секунды, подсадил Андроса в кабину, на пассажирское сиденье, и включил печку.

— Где ближайшая больница?!

Андрос, не имевший ни малейшего представления, ткнул куда-то на юг.

— У следующего съезда.

«В больницу мы все равно не поедем».

Назавтра пожилого шофера из Вермонта объявили пропавшим, однако никто даже не догадывался, на каком отрезке пути он исчез в слепящей снежной круговерти. Тем более никто не связал его исчезновение с другой трагической новостью, о которой поутру трубили все газеты, — убийством Изабель Соломон.

Проснулся Андрос в заброшенном номере дешевого мотеля, заколоченного на зиму. Он вспомнил, как вломился в здание, как перевязывал раны порванными на лоскуты простынями, как зарылся на шаткой койке под груду отсыревших затхлых одеял… Его мучил голод.

Дохромав до ванной, он увидел в раковине кучку окровавленной дроби. Смутно припоминая, как выковыривал дробинки из груди, Андрос поднял взгляд к мутному зеркалу и нехотя размотал окровавленную повязку, пытаясь оценить масштаб бедствия. Дробь проникла неглубоко — помешали крепкие мышцы груди и пресса, — однако его прежде совершенное тело теперь обезобразили раны. Пуля, выпущенная Питером Соломоном, судя по всему, прошла через плечо навылет, оставив кровавую дыру.

Но хуже всего, что Андросу так и не удалось добыть то, ради чего он и проделал весь свой дальний путь.

«Пирамида».

В животе заурчало, и он, прихрамывая, побрел наружу, к пикапу, — вдруг там найдется еда. Увидев, что кабина и кузов покрыты толстым слоем снега, Андрос удивился: сколько же, получается, он проспал в этом обшарпанном мотеле?

«Слава Богу, что вообще проснулся».

Никакой еды в кабине не обнаружилось, однако в «бардачке» отыскались таблетки — болеутоляющее, от артрита. Он проглотил целую горсть и заел снегом.

«Нужно добыть еды».

Несколько часов спустя от заброшенного мотеля отъехал пикап, не имеющий ничего общего с тем, что припарковался тут двумя днями ранее: крыша кабины сорвана, колпаки тоже, такая же участь постигла наклейки на бампер и всю отделку. Вермонтские номера исчезли, замену Андрос скрутил со старой аварийки, стоявшей у мусорного контейнера, куда заодно отправились окровавленные простыни, дробь и прочие свидетельства его пребывания в мотеле.

Андрос не отказывался от желания добыть пирамиду — просто придется немного повременить. Надо где-то спрятаться, подлечиться, а главное — поесть. В первой же придорожной забегаловке он набросился на яичницу с беконом и картофельную запеканку, запив обильный завтрак тремя стаканами апельсинового сока. Доев, заказал еще, с собой. Потом выехал обратно на трассу и включил старое радио в кабине. За эти несколько дней мучений Андросу ни разу не попалась на глаза ни газета, ни телевизор, поэтому услышанное по радио его ошеломило.

— ФБР, — сообщал диктор, — по-прежнему разыскивает вооруженного взломщика, два дня назад убившего Изабель Соломон в ее собственном доме на берегу Потомака. Согласно полученным данным, убийца провалился под лед и унесен течением в море.

Андрос оцепенел.

«Убившего Изабель Соломон?»

Несмотря на охватившее его смятение, Андрос дослушал выпуск до конца.

Пора уносить ноги. И как можно дальше.

Из окон квартиры в Верхнем Ист-Сайде открывался потрясающий вид на Центральный парк. Андрос поэтому ее и выбрал: расстилающееся внизу зеленое море напоминало о далекой Адриатике. Он понимал: следует радоваться уже тому, что остался жив, но радости не чувствовал. Внутри образовалась пустота, а провалившаяся попытка похитить пирамиду Питера Соломона не давала ему покоя.

Долгие часы проводил Андрос над изучением легенд о масонской пирамиде — однозначного ответа, существует она или нет, не давал никто, однако все единодушно сходились в том, что пирамида сулит мудрость и силу.

«Масонская пирамида есть на самом деле, — твердил про себя Андрос. — У меня имеются неопровержимые доказательства из конфиденциального источника».

Волею судьбы пирамидка шла прямо в руки Андросу, и не взять ее было бы все равно что держать под спудом, не обналичивая, выигравший лотерейный билет.

«Я единственный из ныне живущих немасонов знаю, что пирамида существует… Мне известно, кто ее хранит».

Прошли месяцы. Раны зажили, однако Андрос уже не был прежним самоуверенным красавчиком, что наслаждался жизнью в Греции. Он перестал качаться, прекратил восхищенно разглядывать в зеркале свое обнаженное тело. Ему мерещились первые признаки старости. Некогда безупречную кожу покрывала сетка шрамов, и это зрелище огорчало Андроса еще больше. Он по-прежнему сидел на болеутоляющих, благодаря которым выкарабкался после ранения, и чувствовал, что скатывается назад, к прежнему образу жизни, из-за которого очутился когда-то в камере «Соганлика». Ему было все равно.

«Что организм хочет, то он и получит».

Однажды в Гринвич-Виллидж он заметил у человека, продававшего ему наркотик, длинную, на все предплечье, татуировку в виде молнии. Выяснилось, что картинка сделана для маскировки шрама, полученного в аварии.

— Своим видом он постоянно напоминал мне о том происшествии, — пояснил дилер, — и тогда я закрыл его символом личной власти. Я восторжествовал над телом.

Тем же вечером, уже хорошо под кайфом, Андрос, пошатываясь, ввалился в ближайший тату-салон и снял рубашку.

— Мне нужно спрятать шрамы, — объявил он.

«Хочу восторжествовать над телом».

— Спрятать? — Татуировщик окинул взглядом грудную клетку. — Под чем?

— Под татуировками.

— Ага… Я и спрашиваю, что рисовать будем.

Андрос пожал плечами. Главное — поскорее избавиться от уродливых напоминаний о прошлом.

— Не знаю. Сам выбери.

Покачав головой, татуировщик выдал ему брошюру о древней священной традиции нанесения рисунков на тело.

— Вот разберешься, тогда и приходи.

В Нью-Йоркской публичной библиотеке, как выяснил Андрос, насчитывалось пятьдесят три книги о татуировках — и за несколько недель он прочитал их все. В нем проснулась былая любовь к чтению, и он целыми стопками носил книги из библиотеки домой и обратно, жадно глотая страницу за страницей и любуясь в промежутках видами Центрального парка.

Эти книги открыли Андросу необычный мир, о существовании которого он прежде даже не подозревал, — мир символов, мистицизма, мифологии и магии. Чем больше он читал, тем больше понимал, как слеп был раньше. Он начал заводить блокноты, куда записывал свои идеи, наброски и странные сны. Когда библиотечный ассортимент перестал удовлетворять его запросам, он принялся доставать через букинистов самые эзотерические тексты: «Об обманах демонов», «Лемегетон, или Малый ключ Соломона», «Арс Альмадель», «Истинный Гримуар», «Арс Ноториа» и прочие в том же роде. Он прочел их все, убеждаясь, что в мире еще остались несметные сокровища.

«На свете существуют тайны, превосходящие человеческое понимание».

Затем он наткнулся на произведения Алистера Кроули — мистика и оккультиста, жившего в начале двадцатого века и провозглашенного церковью «самым большим злом из когда-либо живших на земле».

«Великие умы всегда повергают слабых в страх».

Андрос узнал о силе ритуалов и песнопений. О том, что священные слова — правильно произнесенные — действуют как ключ, отмыкающий врата в иные миры.

«За нашей вселенной есть еще одна, потусторонняя… и оттуда можно черпать силу».

Отчаянно желая обуздать эту силу и подчинить себе, Андрос тем не менее понимал, что придется соблюсти правила и выполнить ряд заданий.

«Достигни святости, — писал Кроули. — Сотвори из себя нечто священное».

В древности без обряда «освящения» не обходились нигде. Древние иудеи, совершавшие всесожжения в Храме; жрецы майя, которые обезглавливали людей на вершине пирамид Чичен-Ицы, и даже Иисус Христос, принесший в жертву свое распятое на кресте тело, — все они осознавали необходимость жертвенных воздаяний Господу. Жертвоприношение — уходящий в глубь веков ритуал, помогавший людям заручиться благословением богов и достичь святости. На это прямо указывают латинские корни в английском слове «sacrifice», «жертвоприношение», «sacra» — «святость», «face» — «сотворить».

И хотя сам обряд жертвоприношения канул в небытие вечность назад, сила его жива. Осталась в современном мире горстка мистиков — в их числе и Алистер Кроули, — которые продолжали пользоваться древним искусством, оттачивая его, совершенствуя и постепенно тоже превращаясь в нечто более совершенное. Андрос жаждал такого же перевоплощения. Однако он сознавал, что для этого придется перейти крайне опасную черту.

«Кровь — вот все, что отделяет свет от тьмы».

Однажды ночью через открытое окно ванной к Андросу залетела ворона и не смогла выбраться из квартиры. Он смотрел, как птица бьется и трепыхается, а потом замирает без сил, будто признав поражение. К тому времени Андрос был уже достаточно искушен в оккультизме, чтобы понять: это знак.

«Меня устремляют ввысь».

Прижимая птицу одной рукой, он встал перед импровизированным алтарем в своей кухне и, воздев нож, прочитал вслух выученное заклинание:

— Камиах, Эмиах, Эмиаль, Макбаль, Эмойи, Зазеан… святейшими именами ангелов из Книги Ша'ар Ха-шамаим, призываю тебя, дабы силою Единого истинного Бога помогла ты мне в моем Деле.

Опустив нож, Андрос осторожно взрезал вену на правом крыле перепуганной птицы. Ворона начала истекать кровью. Алая жидкость струилась в подставленную металлическую чашу. Внезапно повеяло холодом.

— Всемогущие Адонаи, Аратрон, Ашаи, Элохим, Элохи, Элион, Ашер Эхейе, Шаддаи… — продолжил Андрос, — наделите эту кровь силой, дабы служила она мне во исполнение всех моих пожеланий и требований.

В ту ночь ему снились птицы… огромный феникс, восстающий из пляшущего пламени. Проснувшись поутру, Андрос почувствовал прилив сил, какого не ощущал с самого детства, и выскочил в парк, на пробежку. Бегал он в этот раз быстрее и дольше обычного, а когда надоело, стал делать отжимания и упражнения для пресса. Бесчисленное множество раз. И силы не иссякали.

Ночью ему снова приснился феникс.

Андрос ненавидел холода. В Центральный парк пришла очередная осень, живность сновала в поисках пропитания и делала запасы на зиму. В отменно замаскированные ловушки Андроса все время попадались крысы и белки. Он относил добычу домой в рюкзаке и проводил все более сложные обряды.

— Эмануаль, Массиах, Йод, Хе, Вауд… прошу, сочтите меня достойным.

Кровавые ритуалы подпитывали Андроса энергией. Он чувствовал, что молодеет с каждым днем. Читал он по-прежнему запоем — древние мистические тексты, средневековые эпосы, древних философов — и чем больше узнавал об истинной природе вещей, тем отчетливее видел: надежда для человечества утрачена. «Они слепцы… блуждают бесцельно по миру, который им никогда не постичь».

Оставаясь пока еще человеком, Андрос чувствовал тем не менее что перерождается в нечто иное. Нечто великое.

«Нечто священное».

Андрос вернул утраченную было внушительную комплекцию, сделавшись еще сильнее, чем прежде. Он наконец осознал свое истинное предназначение.

«Тело мое — лишь сосуд для величайшего сокровища. Для разума».

Он чувствовал, что еще не успел реализовать свой истинный потенциал, и еще глубже погрузился в изучение источников.

«В чем моя судьба?»

Во всех древних текстах говорилось о добре и зле, о необходимости выбора между ними.

«Я свой выбор сделал много лет назад».

Прекрасно это сознавая, Андрос, однако, не испытывал никаких мук совести.

«Что есть зло, если не закон природы?»

За светом следовала тьма. За порядком — хаос. От энтропии никуда не деться. Все разлагается, все приходит в упадок. Любой идеально организованный кристалл рано или поздно превратится в беспорядочную пригоршню частиц праха.

«Есть те, кто создает, и те, кто рушит».

И только прочитав «Потерянный рай» Джона Мильтона, Андрос разглядел свое предназначение во плоти. Великий падший ангел… демон, сражавшийся со светом… доблестный воин… ангел по имени Молох.

«Молох ходил по земле в божественном обличье».

Как позже выяснил Андрос, в переводе на древний язык имя этого ангела звучало как «Малах».

«Я стану таким же».

Перевоплощение, подобно всем великим трансформациям, должно начаться с жертвы… однако на этот раз никаких крыс или птиц. Нет, теперь требовалась истинная жертва.

«Есть только один достойный дар».

Андрос вдруг почувствовал небывалую ясность мысли, какой не знал за всю жизнь. Он увидел воплощение своей судьбы. Три дня напролет он покрывал рисунками огромный лист бумаги. В результате получился эскиз того, чем Андрос собирался стать.

Этот полноразмерный рисунок он повесил на стену и всматривался в него, как в зеркало.

«Я — шедевр».

На следующий день он отнес свое произведение в тату-салон.

Теперь он был готов.

Глава 78

Масонский мемориал Джорджа Вашингтона расположен на холме Шутерс-Хилл в Александрии, штат Виргиния. Три возрастающих по архитектурной сложности яруса — дорический, ионический и коринфский — символизируют интеллектуальный рост человека. Поскольку прототипом послужил Фаросский маяк из египетской Александрии, устремленную в облака башню венчает египетская пирамида с оконечностью в виде факела.

Внутри, в величественном мраморном зале, установлена бронзовая статуя Джорджа Вашингтона в полном масонском облачении, с подлинным мастерком — тем самым, которым он укладывал краеугольный камень при постройке Капитолия. Над мраморным вестибюлем располагаются, уходя ввысь, еще девять уровней, среди которых Грот, Крипта и Тамплиерская часовня. В стенах мемориала заключены несметные сокровища: двадцать тысяч томов масонской литературы, великолепная копия Ковчега Завета и даже уменьшенная модель тронного зала из храма Соломона.

Модифицированный «Сикорский UH-60» пошел на снижение над Потомаком, и агент Симкинс взглянул на часы.

«Шесть минут до прихода поезда».

Выдохнув, он посмотрел через иллюминатор на горизонт, где возвышался сияющий Масонский мемориал. Ослепительная башня впечатляла ничуть не меньше, чем любое из зданий вокруг Эспланады. Внутри мемориала агенту бывать не доводилось — и сегодня не доведется. Если все пойдет по плану, Роберт Лэнгдон и Кэтрин Соломон будут задержаны до выхода из метро.

— Туда! — крикнул пилоту Симкинс, показывая на станцию «Кинг-стрит» напротив мемориала. Вертолет пошел вниз и приземлился на лужайку у подножия холма.

На глазах изумленных прохожих Симкинс с командой выскочили из салона и помчались через дорогу в метро. Пассажиры, спускающиеся на станцию, в страхе шарахались в стороны и прижимались к стенам, пропуская отряд вооруженных людей в черном.

Симкинс не ожидал, что станция «Кинг-стрит» окажется такой громадной. Видимо, дело в том, что она обслуживает сразу несколько веток — синюю, желтую и железнодорожную «Амтрак». Подбежав к схеме метро, висящей на стене, он отыскал станцию «Фридом-Плаза» — по прямой от «Кинг-стрит».

— Синяя ветка, южное направление! — крикнул он бойцам. — Все туда, очистить платформу!

Команда помчалась выполнять приказ.

Тернер Симкинс метнулся к билетной кассе и, взмахнув удостоверением, крикнул в окошко:

— Когда прибывает поезд от «Метро-Центр»?

Кассир испуганно захлопала глазами.

— Не знаю… По синей ветке интервал минут одиннадцать. Строгого расписания нет.

— Предыдущий поезд когда отошел?

— Пять… или шесть минут назад. Не больше.

Симкинс быстро подсчитал. «Отлично». Лэнгдон должен приехать на следующем.

Кэтрин поерзала на жестком пластиковом сиденье летящего по тоннелю поезда. Свет люминесцентных ламп резал глаза, хотелось сомкнуть веки хоть на секунду. В вагоне сидели только они с Лэнгдоном. Роберт отсутствующим взглядом смотрел себе под ноги, на кожаный портфель. Видно было, что и у него веки тяжелеют, будто монотонное покачивание поезда вводит его в транс.

Перед глазами у Кэтрин снова предстали загадочная пирамида и навершие.

«Зачем эта пирамидка понадобилась ЦРУ?»

Беллами считал, что Сато охотится за артефактом, потому что знает его истинные возможности. Но даже если пирамида и впрямь может указать, где сокрыты древние тайны, Кэтрин слабо верилось, что мудрость ветхозаветных мистиков представляет интерес для ЦРУ.

Хотя не стоит забывать, возразила самой себе Кэтрин, что ЦРУ не однажды было замечено в проведении парапсихологических и экстрасенсорных программ, граничащих с древними магическими практиками и мистицизмом. Разгоревшийся в 1995 году скандал вокруг проекта ЦРУ «Старгейт» касался сверхсекретной технологии под названием «телепатическое наблюдение» — передача мысли на расстояние, позволяющая «наблюдателю» переместить свой «внутренний взор» в любую точку планеты и вести разведку без личного — физического — присутствия. Разумеется, сама технология была не нова. У мистиков она называлась астральной проекцией, у йогов — внетелесным путешествием. К сожалению, пришедшие в ужас американские налогоплательщики назвали ее собачьей чушью, и проект прикрыли. По крайней мере официально.

Кэтрин тем не менее отмечала впечатляющие параллели между своими открытиями в области ноэтики и неудавшимися проектами ЦРУ.

Ей отчаянно хотелось позвонить в полицию и узнать, удалось ли что-нибудь обнаружить на Калорама-Хайтс, но, во-первых, они с Лэнгдоном остались без телефона, а во-вторых, выходить на связь с представителями власти могло быть опасно — кто знает, как далеко простираются полномочия Сато.

«Терпение, Кэтрин». Через несколько минут они будут в безопасности, в убежище, под опекой человека, обещавшего ответы на вопросы. Кэтрин очень надеялась, что эти самые ответы — не важно, что они в себе заключают, — помогут ей спасти брата.

— Роберт, — позвала она шепотом, взглянув на схему метро. — Нам на следующей.

Лэнгдон медленно вернулся к действительности.

— Да. Спасибо!

Поезд, грохоча, подходил к станции. Лэнгдон подобрал с пола портфель и неуверенно взглянул на Кэтрин.

— Будем надеяться, наше прибытие обойдется без происшествий.

Когда Тернер Симкинс догнал свой отряд, всех пассажиров уже удалили, и бойцы рассредоточивались за колоннами вдоль платформы. Из тоннеля донесся нарастающий рокот, и на Симкинса повеяло теплым душным воздухом.

«Некуда деваться, мистер Лэнгдон».

Он обернулся к двум сотрудникам, которые дожидались его на платформе.

— Приготовьте удостоверения и оружие. В поезде все на автоматике, но двери открывает и закрывает проводник. Найдите его.

Темноту тоннеля пронзил свет фар, раздался визг тормозов. Едва состав ворвался на станцию и начал замедлять ход, Симкинс с подручными отчаянно замахали удостоверениями, стараясь встретиться взглядом с сопровождающим, прежде чем он откроет двери.

Поезд стремительно приближался. Наконец в третьем вагоне Симкинс разглядел удивленно-испуганное лицо сопровождающего, явно терявшегося в догадках, почему трое в черном размахивают «корочками». Симкинс побежал вдоль тормозящего состава.

— ЦРУ! — объявил он, еще раз выставив удостоверение. — Не открывайте двери! — Вагоны плыли мимо, а Симкинс, шагая к третьему, кричал проводнику: — Не открывайте! Поняли меня? Не открывайте двери!

Наконец поезд остановился. Сопровождающий, изумленно расширив глаза, усердно кивал.

— Что случилось? — спросил он через приоткрытое боковое окно.

— Не отправляйте состав! — велел Симкинс. — И двери держите закрытыми.

— Хорошо.

— Впустите нас в первый вагон!

Сопровождающий кивнул. С опаской выйдя из кабины, он закрыл ее за собой и проводил Симкинса с помощниками к первому вагону, где отворил двери вручную.

— Заприте за нами, — приказал Симкинс, вытаскивая оружие. Агенты шагнули в ярко освещенное нутро вагона, и проводник послушно запер двери.

В первом вагоне пассажиров ехало всего четверо — трое подростков и пожилая женщина. Они заметно испугались при виде вооруженных мужчин. Симкинс продемонстрировал удостоверение.

— Все в порядке. Оставайтесь на своих местах.

Агенты двинулись по запертому со всех сторон составу — один вагон за другим. На «Ферме», в тренировочном центре для обучения и подготовки агентов ЦРУ, такой прием назывался «выдавливать зубную пасту из тюбика». Поезд шел полупустым, и, осмотрев почти половину состава, Симкинс с помощниками пока не обнаружили никого хотя бы приблизительно подходившего под описание Роберта Лэнгдона и Кэтрин Соломон. Однако Тернер Симкинс не терял уверенности: в поезде метро спрятаться некуда — ни туалетов, ни багажных отсеков, ни запасных выходов. Даже если беглецы, заметив, как агенты входят в первый вагон, отсиживаются сейчас в последнем, все равно наружу им не выбраться. Раздвинуть двери силой практически невозможно, к тому же за платформой и поездом с обеих сторон зорко следят бойцы.

«Терпение».

У Симкинса начали сдавать нервы. В предпоследнем вагоне сидел только один пассажир — китаец. Агенты прошли из конца в конец, пристально оглядывая салон в поисках укромных уголков. Их не было.

— Последний! — объявил Симкинс, поднимая оружие, и троица приблизилась к перемычке между вагонами. Однако, шагнув внутрь последнего вагона, они остановились как вкопанные.

— Как это?!..

Симкинс метнулся в противоположный конец пустого салона, проверил за сиденьями. И, клокоча от ярости, завопил:

— Куда они делись?!

Глава 79

В восьми милях к северу от Александрии, что в штате Виргиния, Роберт Лэнгдон и Кэтрин Соломон неторопливо шагали по широкому покрытому инеем газону.

— В тебе погибла актриса, — похвалил Лэнгдон, впечатленный сообразительностью и находчивостью Кэтрин.

— Ты тоже неплохо подыграл, — улыбнулась она.

Сначала Лэнгдон удивился, когда Кэтрин устроила странные выкрутасы в такси: ни с того ни с сего потребовала свернуть на Фридом-Плазу, развела примитивную теорию о звезде Давида и Большой печати США. А потом зачем-то нарисовала на долларовой купюре известную среди сторонников теории заговоров картинку и начала твердить Лэнгдону, чтобы присмотрелся получше, куда она указывает ручкой.

В конце концов Лэнгдон осознал, что Кэтрин обращает внимание совсем не на купюру, а на крошечный огонек индикатора в спинке водительского сиденья. Засаленная лампочка горела так тускло, что он ее даже не замечал, однако теперь, наклонившись вперед, разглядел приглушенное красноватое свечение. И бледную надпись под индикатором: «Интерком включен».

Лэнгдон в смятении обернулся на Кэтрин, которая, сделав страшные глаза, показывала взглядом на переднее сиденье. Он украдкой посмотрел туда же, за прозрачную перегородку. На приборном щитке лежала распахнутая сотовая раскладушка водителя — светящийся экран развернут к интеркому. Через секунду Лэнгдона осенило, зачем Кэтрин устроила спектакль.

«Они знают, что мы в такси. Нас подслушивают».

Профессор понятия не имел, сколько у них остается времени до того, как такси окружат и остановят, но было ясно: медлить нельзя. Он принялся подыгрывать Кэтрин, смекнув, что смена маршрута и внезапное желание попасть на Фридом-Плазу связано отнюдь не с пирамидой, а с огромной станцией подземки — «Метро-Центр», — откуда можно уехать по красной, синей или оранжевой ветке в любом из шести направлений.

На Фридом-Плазе они выскочили из такси, и тут уже Лэнгдон устроил импровизацию, наведя погоню на Масонский мемориал в Александрии. Потом они с Кэтрин нырнули в подземку и, проскочив мимо платформы синей ветки, помчались прямиком на красную, где и сели на поезд, следующий в противоположном от Александрии направлении.

Проехав шесть остановок на север до Тенлитауна, они вышли из метро в тихом престижном районе. Искомый приют увидели сразу — самое высокое здание на мили вокруг, обрамленное широкими, идеально подстриженными газонами, вырисовывалось на горизонте, чуть в стороне от Массачусетс-авеню.

Успешно «заметя следы», как выразилась Кэтрин, беглецы зашагали по мокрой траве. Справа раскинулся садик в средневековом стиле, знаменитый старыми розовыми кустами и «Тенистым павильоном». Кэтрин с Лэнгдоном туда сворачивать не стали, направившись к величественному зданию, о котором и шла речь в телефонном приглашении.

«В приюте моем десять камней с горы Синай, еще один — прямо с небес, и один — в образе темного отца Люка».

— Никогда не бывала здесь ночью… — проговорила Кэтрин, скользя взглядом вверх по ярко подсвеченным башням. — Потрясающее зрелище!

Лэнгдон и сам забыл, как впечатляюще выглядит это архитектурное сооружение, шедевр неоготики, расположенный в северном конце Эмбасси-роу. Последний раз он был здесь много лет назад, когда писал статью для детского журнала, надеясь пробудить в юных американцах интерес к этойпоразительной достопримечательности. С тех пор его очерк «Моисей, лунные камни и «Звездные войны»» вошел не в один путеводитель.

«Вашингтонский национальный собор… — думал Лэнгдон, ощущая душевный подъем, как от свидания после долгих лет разлуки. — Где же, как не здесь, спрашивать про единого истинного Бога?»

— Здесь правда есть десять камней с горы Синай? — полюбопытствовала Кэтрин, глядя на колокольни-близнецы.

Лэнгдон кивнул.

— Перед главным алтарем. Символизируют Десять заповедей, полученных Моисеем на горе Синай.

— А лунный камень?

«Прямо с небес».

— Да. Один из витражей называется Космическим и в его мозаику инкрустирован фрагмент лунного камня.

— Ну ладно. Но насчет последнего ты ведь пошутил? — Прекрасные глаза Кэтрин вспыхнули недоверием. — Статуя… Дарта Вейдера?

Лэнгдон усмехнулся:

— Темный отец Люка Скайуокера? А как же! Самое популярное из всех украшений Национального собора. — Он махнул рукой в сторону западных башен. — Ночью трудновато разглядеть, но он там.

— Да как мог Дарт Вейдер оказаться в Вашингтонском национальном соборе?!

— Детский конкурс — нужно было вырезать горгулью, изображающую лик зла. Дарт победил…

Они подошли к парадной лестнице перед главным порталом, скрывавшимся в глубине восьмидесятифутовой арки под круглым окном-розеткой необыкновенной красоты. Лэнгдон вернулся мыслями к таинственному телефонному собеседнику.

«Пожалуйста, никаких имен… Скажите, удалось сберечь вверенную вам карту?»

У Лэнгдона уже начала ныть рука под тяжестью каменной пирамиды в портфеле, хотелось избавиться от груза.

«Приют и ответы».

Вот и последние ступеньки. Лэнгдон и Кэтрин замерли перед внушительными деревянными дверьми.

— Что, просто постучим?

Лэнгдон задался тем же вопросом, но тут одна из створок со скрипом отворилась.

— Кто там? — прозвучал слабый надтреснутый голос. В проеме показалось высохшее морщинистое лицо. Старик в облачении священнослужителя смотрел перед собой невидящим взглядом — на обоих глазах белели непроницаемые катаракты.

— Это я, Роберт Лэнгдон. Мы с Кэтрин Соломон ищем убежище.

У слепого старца вырвался вздох облегчения:

— Слава богу! Я давно вас жду.

Глава 80

Перед Уорреном Беллами забрезжил луч надежды.

У Сато зазвонил телефон, и она разбушевалась не на шутку, крича в трубку на своего оперативника:

— Так отыщите их, и поскорее! Времени все меньше!

Потом, нажав «отбой», директор Службы безопасности какое-то время расхаживала перед Беллами, будто решая, что делать дальше. Наконец Сато замерла напротив скамейки и развернулась к Архитектору Капитолия.

— Мистер Беллами, спрашиваю первый и последний раз. — Она пробуравила его взглядом. — Вам известно, куда мог направиться Роберт Лэнгдон? Да или нет?

Само собой да. Но Беллами помотал головой:

— Нет.

Сато продолжала сверлить его взглядом.

— К сожалению, уличать людей во вранье — часть моей работы.

Беллами отвел глаза.

— Ничем не могу быть вам полезен, простите.

— Архитектор Беллами, сегодня после семи вечера, когда вы ужинали в загородном ресторане, некто сообщил вам по телефону о похищении Питера Соломона.

Похолодевший Беллами снова поднял глаза на Сато.

«А вы-то как узнали?!»

— Далее он проинформировал вас, что отправил Роберта Лэнгдона в Капитолий — с заданием, которое потребует вашей помощи. А также предупредил, что, если Лэнгдон не справится, вашего друга Питера Соломона ждет гибель. В панике вы принялись вызванивать Питера по всем телефонам, но он не отвечал. Разумеется, вы тут же помчались в Капитолий.

Беллами терялся в догадках, откуда Сато стало известно про этот звонок.

— Убегая из Капитолия, — Сато попыхивала сигаретой, — вы отправили похитителю Соломона текстовое сообщение, в котором доложили, что вместе с Лэнгдоном успешно добыли масонскую пирамиду.

«Откуда она получает сведения? Даже Лэнгдон не знает, что я отправил эсэмэс!»

В тоннеле, ведущем к Библиотеке конгресса, Беллами ненадолго скрылся в щитовой — включить свет. И там, в уединении, пока его никто не видел, поспешно сбросил сообщение похитителю Соломона, сообщая, что в дело вмешалась Сато, однако масонская пирамида уже у них — у него и Лэнгдона, — и они согласны на все требования. Это, разумеется, была ложь, но Беллами надеялся выиграть время — и для Питера Соломона, и для того, чтобы перепрятать пирамиду.

— Как вы узнали про сообщение? — требовательно спросил Беллами.

— Это было нетрудно… — Сато швырнула на скамейку сотовый Архитектора.

Теперь он вспомнил, что телефон у него отобрали вместе с ключами при задержании.

— Что касается остальных сведений, — продолжила Сато, — «Патриотический акт» дает мне право прослушивать телефон любого, кто, по моему мнению, представляет серьезную угрозу национальной безопасности. В данном случае это Питер Соломон, поэтому вчера вечером я приняла меры.

Беллами перестал что-либо понимать.

— Вы прослушиваете телефон Соломона?

— Да. И именно так я узнала, что похититель звонил вам в ресторан. Вы ведь потом оставили встревоженное голосовое сообщение на сотовом Питера и описали ситуацию.

Беллами осознал, что Сато права.

— Еще мы перехватили звонок из Капитолия — от Роберта Лэнгдона, ошеломленного известием, что его заманили туда хитростью. Я тут же помчалась в Капитолий, опередив вас, потому что оказалась ближе. А насчет просвечивания профессорского портфеля… Узнав про участие Лэнгдона, я велела помощникам заново проанализировать якобы невинный утренний разговор между профессором и похитителем, который, притворившись ассистентом Соломона, выманил Лэнгдона на лекцию и попросил прихватить вверенный ему Питером сверток. Так что потом, видя, что Лэнгдон юлит, я приказала просветить портфель.

У Беллами путались мысли. Вроде бы все логично, и тем не менее что-то в словах Сато не сходится.

— Но… почему Питер Соломон представляет угрозу национальной безопасности?

— Представляет, и еще какую! — отрезала Сато. — И вы, мистер Беллами тоже, если уж на то пошло.

Беллами резко выпрямился, и наручники снова врезались в запястья.

— Что вы сказали?!

Сато натянуто улыбнулась:

— Вы, масоны, играете с огнем — поскольку обладаете очень — очень! — важной тайной.

«Она имеет в виду Мистерии древности?»

— Что похвально, вам всегда удавалось тщательно хранить свои секреты. Однако некоторое время назад вы, к сожалению, утратили бдительность, и сегодня самой опасной из ваших тайн грозит огласка. В результате — если мы не вмешаемся — может разразиться чудовищная катастрофа.

Беллами недоуменно смотрел на Сато.

— Если бы вы на меня не набросились, успели бы разобраться, что мы с вами в одной команде.

«В одной команде». Беллами озарила неожиданная и не укладывающаяся в голове догадка. «Неужели Сато состоит в «Восточной звезде»?» Орден Восточной звезды, считающийся родственной масонам организацией, исповедует ту же мистическую философию благотворительности, тайного знания и духовной незашоренности, что и масоны. «В одной команде? Когда я в наручниках, а телефон Питера у нее на прослушке?!»

— Вы поможете мне остановить этого человека, — объявила Сато. — Он способен вызвать кризис, от которого Америка может не оправиться вовсе, — возвестила она с каменным лицом.

— Тогда почему вы его не выследите?

Сато удивленно взглянула на него:

— Думаете, я не пыталась? Сигнала с сотового Соломона больше нет, мы не успели определить местонахождение. Другой номер — это какой-то «одноразовый» телефон, его вообще невозможно засечь. В компании частных авиаперевозок нам сообщили, что рейс для Лэнгдона заказывал помощник Соломона, с сотового Соломона, а оплата поступила с его же карты «Маркиз-Джет». След обрывается. Но это, в общем, и не важно. Даже если мы установим, где находится злоумышленник, врываться к нему и хватать его я не рискну.

— Почему?!

— А вот это секретная информация, которую я предпочла бы не разглашать. — Терпение Сато явно иссякало. — Поверьте мне на слово.

— Не желаю!

Во взгляде Сато блеснул лед. Резко обернувшись, она крикнула на все Джунгли:

— Агент Хартман! Принесите кейс!

Зашипела, открываясь, электронная дверь. В оранжерею вошел агент с изящным титановым чемоданчиком в руках, который он поставил на землю у ног директора СБ.

— Можете идти, — отпустила помощника Сато.

Агент удалился, дверь снова зашипела. Воцарилась тишина.

Подхватив металлический кейс, Сато уложила его на колени и щелкнула замками. А потом медленно перевела взгляд на Беллами.

— Не хотела я этого делать, но времени больше нет, и вы не оставили мне выбора.

Беллами скосил глаза на чемоданчик, чувствуя, как накатывает страх.

«Пытать меня собралась?»

Он снова дернул наручники.

— Что у вас в кейсе?!

Сато мрачно улыбнулась.

— Тут то, что заставит вас посмотреть на ситуацию моими глазами. Гарантированно.

Глава 81

Подземное помещение, где творил Малах, было тщательно замаскировано. В цокольном этаже его дома посетители не увидели бы ничего необычного: просто подвал — с бойлером, распределительным щитом, поленницей и складом всякого барахла. Однако помимо всего этого, существовало и скрытое от посторонних глаз подземелье. Под свои тайные занятия Малах отгородил значительную площадь.

Его личное рабочее пространство состояло из анфилады небольших комнаток — у каждой свое предназначение. Попасть туда можно было лишь из гостиной, по хитро замаскированной крутой лесенке, так что возможность обнаружить подземелье практически исключалась.

Малах спускался по лесенке, и разнообразные знаки и символы, вытатуированные на его теле, казалось, оживали в лазурном свете особых ламп. Он шагнул в голубоватую дымку и миновал несколько закрытых дверей, направляясь в конец коридора, в самую большую комнату.

«Святая святых», как ее называл Малах, представляла собой квадрат размером двенадцать на двенадцать футов.

«Двенадцать знаков составляют зодиак. Двенадцать часов составляют день. Небесных врат тоже двенадцать».

Посреди помещения возвышался каменный стол — квадрат семь на семь.

«Семь печатей из Откровения. Семь ступеней в Храме».

Над столом висел светильник, чередующий определенные цвета и отрегулированный так, чтобы проходить весь цикл за шесть часов, в соответствии со священной Таблицей планетарных часов. Час Йанора — синий. Час Наснии — красный. Час Салама — белый.

Теперь шел час Калерны, и комната освещалась мягким пурпурным сиянием. В одной шелковой набедренной повязке, прикрывающей ягодицы и оскопленный половой орган, Малах начал приготовления.

Аккуратно смешал благовония — они понадобятся позже для воскурения, чтобы освятить и очистить воздух. Свернул ни разу не надетую шелковую накидку — он облачится в нее после, вместо набедренной повязки. Под конец очистил склянку воды — для омовения жертвы. Все подготовленное сложил на отдельном столе.

Затем достал с полки и добавил к собранным вещам небольшую костяную шкатулку. Ее черед пока не пришел, однако Малах не удержался и открыл крышку — полюбоваться сокровищем.

Нож.

В шкатулке из слоновой кости поблескивал на черной бархатной подушке ритуальный жертвенный нож, который Малах приберег специально для сегодняшней ночи. Нож был приобретен в минувшем году за один миллион шестьсот тысяч долларов на черном рынке ближневосточного антиквариата.

«Самый знаменитый нож в истории человечества».

Невероятно древний, считающийся утраченным, драгоценный клинок был сделан из железа и снабжен костяной рукояткой. За прошедшие века он сменил бесчисленное множество могущественных владельцев. Однако в последние десятилетия будто бы сгинул, отлеживаясь на самом деле в частной коллекции. Малаху стоило неимоверных трудов его заполучить. Годами — нет, пожалуй, даже веками — этот клинок не обагрялся кровью. Но сегодня он вновь вкусит сладость жертвоприношения, исполнив свою миссию.

Малах бережно вынул нож из бархатного гнезда и благоговейно протер шелковой тканью, смоченной в очищенной воде. Со времен своих примитивных экспериментов в Нью-Йорке он продвинулся далеко вперед. Темное искусство, которым овладел Малах, у разных народов носило разные названия, однако наукой от этого быть не перестало. С незапамятных времен эта первобытная технология служила ключом к вратам силы, однако потом оказалась под запретом и нашла прибежище в таинственном мире магии и оккультизма. Тех немногих, кто еще занимался этим искусством, считали сумасшедшими, однако Малах не спешил с ярлыками.

«Недалеким людям сюда соваться нечего».

Древнее темное искусство, как и современная наука, требовало точных формул, определенных препаратов и скрупулезного расчета времени.

Искусство не имело ничего общего с беспомощными потугами сегодняшней черной магии, которую вяло пытались освоить на досуге любопытствующие. Искусство, подобно ядерной физике, располагало безграничной мощью, поэтому неосторожных строго предупреждали: «Неискушенному адепту грозит гибель, буде не избегнет встречного удара изливающейся силы» или, говоря современным языком, «Неумелое обращение чревато выбросом обратной энергии и летальным исходом».

Закончив любоваться священным клинком, Малах обратился к одинокому листу пергамента, лежащему перед ним на столе. Пергамент он изготовил сам из шкуры ягненка. Согласно установленным правилам, ягненок был чистым, еще не достигшим половой зрелости. Рядом с пергаментом лежало перо, которое Малах сделал из вороньего, стояло серебряное блюдце, а вокруг медной чаши выстроились три мерцающие свечи. В чашу была на дюйм налита густая алая жидкость.

Кровь Питера Соломона.

«Кровь — тинктура вечности».

Взяв перо, Малах прижал левой рукой пергамент, обмакнул перо в чашу с кровью и аккуратно обвел контуры ладони и разведенных пальцев. Затем изобразил на каждом из нарисованных пальцев по одному символу Мистерий древности.

«Венец — знак властителя, которым я стану.

Звезда — знак небес, определивших мою судьбу.

Солнце — знак озарения моей души.

Фонарь — тусклый свет человеческого познания.

И ключ — недостающее звено, которое сегодня я наконец обрету».

Малах закончил рисовать и воздел руку с пергаментом, любуясь своим шедевром в мерцании трех свечей. Дождался, пока высохнет кровь, и трижды сложил толстый пергамент. Затем, читая нараспев заклинание, Малах поднес сложенный рисунок к третьей свече. Он моментально вспыхнул. Малах оставил его гореть на серебряном блюдце, где выделанная кожа превратилась в рассыпчатую черную золу. Как только огонь погас, Малах осторожно пересыпал пепел в медную чашу с кровью и размешал вороньим пером.

Жидкость потемнела, обретая почти черный оттенок.

Обеими руками Малах поднял чашу над головой и произнес древнюю благодарственную молитву. Затем, стараясь не расплескать, перелил почерневшую жидкость в стеклянный пузырек и закупорил. Эти чернила Малах нанесет на оставшуюся девственно чистой макушку — и тогда шедевр будет завершен.

Глава 82

Вашингтонский национальный собор занимает шестое место в мире по величине, возносясь своими башнями выше тридцатиэтажного небоскреба. Этот готический шедевр, украшением которому служат двести с лишним витражей, звонница из пятидесяти трех колоколов и орган с десятью тысячами шестьюстами сорока семью трубами, способен вместить свыше трех тысяч прихожан.

Однако сейчас, поздним вечером, огромный собор был пуст.

Преподобный Колин Галлоуэй — декан собора — казался древним, как вечность. Согбенный, ссохшийся, в простой черной сутане, он шел вперед шаркающей походкой слепца, не произнося ни слова. Роберт и Кэтрин послушно следовали за ним по темному четырехсотфутовому центральному нефу, который, казалось, чуть заметно изгибался, смягчая перспективу. Дойдя до средокрестия, декан провел своих спутников за крёстную перегородку, отделяющую мирскую часть храма от святилища.

В алтаре витал аромат ладана, и царила темнота, если не считать отсветов в складках высокого свода. Над хорами, украшенными резными алтарными перегородками с изображением библейских событий, висели флаги пятидесяти штатов. Декан Галлоуэй уверенно двигался дальше, зная этот путь наизусть. На мгновение Лэнгдону показалось, что они идут прямо к главному алтарю, перед которым покоятся десять камней с горы Синай, но старик, свернув влево, отыскал ощупью неприметную дверцу, ведущую в административный придел.

Короткий коридор вывел их к двери кабинета с медной табличкой, гласившей:

ПРЕПОДОБНЫЙ ДОКТОР КОЛИН ГАЛЛОУЭЙ

ДЕКАН СОБОРА

Галлоуэй открыл дверь и зажег свет — сказывалась привычка не забывать о нуждах гостей. Впустив их внутрь, он притворил дверь.

Кабинет у декана, хоть и небольшой, отличался элегантностью. Высокие стеллажи, письменный стол, резной гардероб, личная уборная. Стены украшали гобелены шестнадцатого века и несколько картин на религиозные сюжеты. Декан жестом указал на два кожаных кресла напротив стола, и гости уселись. Лэнгдон порадовался, что можно наконец поставить на пол тяжеленный портфель.

«Приют и ответы», — в который раз повторил он мысленно, устраиваясь в удобном кресле.

Престарелый декан с шарканьем обошел вокруг стола и опустился в кресло с высокой спинкой. Затем, тяжко вздохнув, обратил к гостям невидящий взгляд затянутых белой пеленой глаз. Однако голос его, когда он заговорил, оказался неожиданно звучным и ясным.

— Мы не встречались, — начал он, — и все же у меня возникает чувство, будто я знаю вас обоих. — Он промокнул платком уголки рта. — Профессор Лэнгдон, я читал ваши труды — в том числе и замечательную статью по символике нашего собора. А с Питером, мисс Соломон, мы уже много лет состоим в масонском братстве.

— Питеру грозит большая опасность… — откликнулась Кэтрин.

— Мне так и сообщили, — снова вздохнул старик. — И я сделаю все от меня зависящее, чтобы вам помочь.

На пальце декана Лэнгдон масонского перстня не обнаружил, однако многие масоны, особенно из числа священнослужителей, предпочитали не афишировать свою принадлежность к братству.

Из разговора становилось ясно, что Уоррен Беллами в оставленном на автоответчике сообщении успел частично ввести декана Галлоуэя в курс дела. Лэнгдон и Кэтрин дополнили рассказ новыми подробностями. Декан слушал, все больше мрачнея.

— И этот человек, похитивший нашего дражайшего Питера, обещает оставить его в живых, если вы расшифруете пирамиду?

— Да, — подтвердил Лэнгдон. — Он решил, что это карта, указывающая место, где скрыты Мистерии древности.

Декан обратил к Лэнгдону жутковатый непроницаемый взгляд.

— Судя по вашему тону, похоже, вы в такое не верите?

Лэнгдону некогда было терять время на споры.

— Не имеет значения, во что я верю, а во что нет. Питера надо спасать. Пирамиду-то мы расшифровали, но, к сожалению, это тупик.

Старый декан выпрямился в кресле.

— Вы расшифровали пирамиду?!

Кэтрин пришлось вмешаться и поспешно объяснить, что, несмотря на предостережение Беллами и просьбу брата не разворачивать сверток, она решилась нарушить запрет, поскольку главное для нее — любой ценой спасти брата. Затем она рассказала декану про золотое навершие и про волшебный квадрат Альбрехта Дюрера, превративший шестнадцатибуквенный масонский шифр во фразу «Jeova Sanctus Unus».

— И все? — переспросил декан. — «Единый истинный Бог»? Больше ничего не говорится?

— Да, сэр, — подтвердил Лэнгдон. — Выходит, пирамида если и является картой, то в метафорическом смысле, а не в географическом.

Декан протянул руку.

— Позвольте мне ее подержать.

Раскрыв портфель, Лэнгдон вытащил пирамиду и осторожно водрузил ее на стол прямо перед священником.

Слабые старческие пальцы принялись дюйм за дюймом ощупывать камень — сторону с гравировкой, гладкое основание, усеченную верхушку. Закончив, декан снова протянул руку.

— А навершие?

Лэнгдон достал каменную шкатулку, поставил на стол, затем, открыв крышку, вынул навершие и вложил в раскрытую ладонь декана. Пальцы снова заскользили по гладким стенкам, пока не задержались на гравировке — прочитать мелкую вязь на ощупь было затруднительно.

— «Тайна сокрыта внутри Ордена», — подсказал Лэнгдон. — Причем «Орден» — с большой буквы.

Декан, сохраняя бесстрастное лицо, приставил навершие к усеченной верхушке и ощупью выровнял грани. Он замер на мгновение, будто читая про себя молитву, и несколько раз почтительно огладил ладонями собранную пирамиду. Затем старик нашарил на столе кубик-шкатулку и, обхватив ее обеими руками, стал водить пальцами снаружи и внутри.

Наконец он поставил шкатулку обратно и откинулся в кресле.

— Скажите, — внезапно посуровевшим голосом спросил он, — почему вы ко мне пришли?

Лэнгдон такого вопроса не ожидал.

— Мы пришли, сэр, потому что вы сами нас позвали. А мистер Беллами сказал, что мы должны вам доверять.

— При этом ему самому вы доверять не захотели.

— Простите?

Белые глаза декана смотрели сквозь Лэнгдона.

— Сверток с навершием был запечатан. Мистер Беллами просил не открывать его, но вы ослушались. Более того, мистер Соломон тоже просил вас не открывать — вы поступили наперекор его просьбе.

— Сэр! — вмешалась Кэтрин. — Мы пытались выручить брата из беды. Его похититель потребовал расшифровать…

— Допускаю, — согласился декан. — И все же чего вы добились, распечатав сверток? Ничего. Похитителю нужно конкретное местоположение, он вряд ли удовлетворится фразой «Jeova Sanctus Unus».

— И я так думаю, — подтвердил Лэнгдон. — Но к сожалению, больше надписей на пирамиде нет. Все же, полагаю, карта здесь, скорее, в переносном…

— Вы ошибаетесь, профессор, — возразил декан. — Масонская пирамида — самая настоящая карта. И она указывает на реально существующее место. Но вы этого не понимаете, поскольку расшифровали пирамиду не до конца. Даже близко не подошли, можно сказать.

Лэнгдон изумленно переглянулся с Кэтрин.

Старик снова обнял ладонями пирамиду, почти лаская.

— Эта карта, подобно самим Мистериям древности, многоуровневая, с множеством глубинных смыслов. Истинная ее тайна вам еще не открылась.

— Но, декан Галлоуэй, — попробовал убедить старика Лэнгдон, — мы изучили буквально каждый дюйм и пирамиды, и навершия! Там больше ничего нет.

— В теперешнем виде нет, согласен. Однако предметам свойственно меняться.

— Что вы имеете в виду?

— Как вам известно, профессор, пирамида дарует чудесную силу преобразования. Согласно легенде, пирамида может изменить форму… обрести иной физический облик, раскрывая свои тайны. Подобно знаменитому камню, отдавшему Экскалибур в руки короля Артура, масонская пирамида способна преобразиться — если пожелает — и открыть свою тайну достойному.

Лэнгдон заподозрил, что в таком преклонном возрасте, как у декана, ясность ума могла несколько затуманиться.

— Простите, сэр. Вы имеете в виду буквальное, физическое, преображение?

— Если я сейчас, своими руками, изменю форму этой пирамиды у вас на глазах, вы мне поверите, профессор?

Лэнгдон не знал, что и думать.

— Наверное, мне ничего другого не останется.

— Отлично. Сейчас я вам все продемонстрирую. — Галлоуэй снова промокнул платком уголки рта. — Помните, в давние времена даже самые великие умы верили, что Земля плоская? Ведь круглой она быть не может, иначе выльется вся вода из океанов. Представьте, как бы они потешались, заяви вы, что круглая Земля — это еще не все, что существует неведомая сила, удерживающая предметы на земной поверхности…

— Думаю, есть определенная разница, — возразил Лэнгдон, — между существованием гравитации и… способностью преобразовывать предметы мановением руки.

— В самом деле? А может, мы так и не вышли из мрачного Средневековья, раз норовим отвергнуть само существование таинственных, невидимых и непонятных сил? Если история нас чему-то и учит, то как раз тому, что непривычные идеи, сегодня отторгаемые, завтра станут общепризнанной истиной. Я утверждаю, что преображу эту пирамиду одним прикосновением… и у вас закрадывается сомнение в моем душевном здоровье. От историка я ожидал большего. Ведь история пестрит великими умами, утверждавшими одно и то же; по сути, человек обладает таинственными способностями, сам об этом не подозревая.

Лэнгдон понимал, что декан прав. Знаменитый герметический афоризм «Разве не знаете, что вы боги?» — один из столпов, на который опираются Мистерии древности. «Как вверху, так и внизу», «человек создан по образу и подобию Божьему», «апофеоз»… Везде та же самая идея божественности человека — заложенного в нем потенциала — прослеживалась в бесчисленных древних текстах самых разных традиций. Даже Библия восклицает в Псалме 81:6: «Вы — боги!»

— Профессор, — продолжал старик, — я понимаю, что вы, как и многие образованные люди, разрываетесь между двумя мирами, одной ногой стоя в мире физическом, другой — в духовном. Сердце жаждет поверить, а разум не позволяет. Однако вам как ученому было бы полезно взять пример с великих мыслителей. — Он на миг умолк и откашлялся. — Если мне не изменяет память, вот что сказал один из самых замечательных умов в истории человечества: «Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, — это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен».

— Чьи это слова? — не узнал Лэнгдон. — Ганди?

— Нет, — подала голос Кэтрин. — Альберта Эйнштейна.

Кэтрин Соломон прочла абсолютно все труды Эйнштейна, пораженная его глубочайшим уважением к непознанному и мистическому, а также прогнозами, что настанет время, когда этими чувствами проникнутся все. «Религия будущего, — предсказывал Эйнштейн, — станет космической религией. Она преодолеет представление о Боге как о личности и откажется от догм и теологии».

Роберту Лэнгдону рассуждения декана явно не импонировали. Кэтрин чувствовала: он все больше разочаровывается в старом священнослужителе, — и вполне понимала почему. В конце концов, они пришли сюда в поисках ответа, а попали к слепому старику, утверждающему, что может одним прикосновением менять форму предметов… И все же страстные слова Галлоуэя о мистических силах напомнили Кэтрин о брате.

— Отец Галлоуэй, Питер в опасности! Нас преследует ЦРУ. Уоррен Беллами обещал, что вы нам поможете. Не знаю, что за секреты хранит эта пирамида и куда она указывает, но, если ее расшифровка даст возможность выручить брата, надо постараться. Мистер Беллами, вероятно, предпочел бы пожертвовать жизнью Питера и сохранить тайну пирамиды, но моей семье она пока приносила только горе. Так что сегодня с ее тайнами будет покончено!

— Вы правы, — проговорил священник зловеще. — Сегодня закончится все. Вашими стараниями. — Он вздохнул. — Вы взломали печать на шкатулке, мисс Соломон, и тем самым запустили цепь необратимых событий. Сегодня в игру вступают силы, о которых вы даже не подозреваете. Назад пути нет.

Кэтрин потеряла дар речи. Слова старого священника звучали предзнаменованием апокалипсиса, будто Галлоуэй говорил о семи печатях из Книги Откровения или о ящике Пандоры.

— При всем уважении, сэр, — вмешался Роберт Лэнгдон, — я не представляю, как можно запустить в действие что бы то ни было с помощью какой-то пирамидки.

— Разумеется, не представляете, профессор, — ответил старик, глядя сквозь него невидящими глазами. — Вы для этого еще недостаточно прозрели.

Глава 83

В Джунглях было влажно и душно. По спине Архитектора Капитолия ползли капли пота. Ныли скованные наручниками запястья, однако Беллами почти не ощущал боли: все его внимание сосредоточилось на зловещем титановом кейсе, который Сато распахнула, положив на скамейку.

«Тут то, — сказала она, — что заставит вас посмотреть на ситуацию моими глазами. Гарантированно».

Открывая крышку кейса, миниатюрная японка не дала Беллами раньше времени разглядеть, что там внутри, но воображение Архитектора уже рисовало страшные картины. Сато копалась в недрах кейса, и Беллами почти не сомневался, что сейчас оттуда появится связка бритвенно-острых металлических инструментов.

Однако чемоданчик вдруг засветился изнутри: сперва несильно, затем ярче, бросая отблеск снизу на лицо Сато. Она еще немного пошарила в глубине кейса, и свечение сменило оттенок. Наконец она убрала руки и развернула чемоданчик к Беллами.

Архитектор понял, что смотрит на экран некоего футуристического ноутбука — с телефонной трубкой, двумя антеннами и двойной клавиатурой. Облегчение, охватившее Беллами при виде этого прибора, тут же сменилось растерянностью.

На экране под эмблемой ЦРУ шли слова:

Защищенная авторизация

Пользователь: Иноуэ Сато

Категория допуска: уровень 5

Под окошком авторизации крутился значок обработки данных.

Пожалуйста, подождите… Идет дешифрование файла…

Беллами обернулся к Сато, не сводившей с него пристального взгляда.

— Я не хотела вам это показывать. Но вы не оставили мне выбора.

Экран мигнул. Открылся файл, заполнив собой все пространство дисплея.

Несколько секунд Беллами всматривался в изображение, пытаясь уловить смысл. Потом до него начало доходить, и он почувствовал, как кровь отливает от щек. В ужасе он прилип взглядом к экрану, не в силах оторваться.

— Но ведь это же… невозможно! — вырвалось у него. — Как… как такое может быть?

— Вы меня спрашиваете? — мрачно парировала Сато. — Вам лучше знать.

Постепенно Архитектор Капитолия осознал в полной мере, чем грозит увиденное на экране, и почувствовал, что мир на грани катастрофы.

«Боже… Я совершил ужасную, непоправимую ошибку!»

Глава 84

Декан Галлоуэй ощутил прилив жизненных сил.

Как и все смертные, он знал, что близок час, когда ему придется покинуть земную оболочку, однако час этот пробьет не сегодня. Его бренное сердце билось часто и сильно… мысли обострились.

«Есть дело!»

Ощупывая узловатыми подагрическими пальцами гладкие стенки пирамиды, он едва верил себе.

«Я и представить не мог, что доживу до этого момента…»

Из поколения в поколение отдельные части карты-симболона хранились порознь. Теперь они наконец воссоединились. Что если именно сейчас и сбудется предсказание?

Как ни странно, собрать пирамиду выпало волею судьбы двум не принадлежащим к масонскому братству людям. И декану это казалось логичным.

«Мистерии покидают узкий круг… выходят из темноты… на свет».

— Профессор, — ориентируясь на слух по дыханию Лэнгдона, обратился к нему декан, — Питер вам объяснил, почему просит вас присмотреть за свертком?

— Сказал, что некие влиятельные люди будут за ним охотиться.

Галлоуэй кивнул.

— Вот и мне он привел ту же причину.

— Да? — внезапно раздался слева от него удивленный голос Кэтрин. — То есть вы с братом обсуждали пирамиду?

— Разумеется, — ответил Галлоуэй. — Мы многое обсуждали с вашим братом. Когда-то я был Досточтимым Мастером в Масонском храме, и он порой обращается ко мне за советом. Вот так Питер пришел и год назад, очень озабоченный. Сел вот тут, где вы сейчас сидите, и спрашивает, верю ли я в сверхъестественные предзнаменования.

— Предзнаменования? — тревожно переспросила Кэтрин. — То есть… видения?

— Не совсем. Скорее, интуиция. Питер признался, что чувствует растущее присутствие некой грозной темной силы. Как будто за ним следят… выжидают время… вынашивают губительные планы.

— И оказался прав, — решила Кэтрин. — Учитывая, что убийца нашей матери и моего племянника переехал в Вашингтон и стал Питеру братом по масонской ложе.

— Все так, — согласился Лэнгдон. — Однако это не объясняет вмешательство ЦРУ.

Галлоуэй придерживался другого мнения.

— Облеченным властью ее — власти — всегда не хватает.

— Но… ЦРУ — и мистические тайны? — не верил Лэнгдон. — Как-то не вяжется.

— Еще как вяжется, — возразила Кэтрин. — ЦРУ вовсю использует последние достижения техники. Эксперименты с паранормальным там велись всегда — экстрасенсорика, телепатическое наблюдение, сенсорная депривация, измененные состояния сознания под воздействием медицинских препаратов. Суть одна — прощупать нераскрытые возможности человеческого мозга. Кое-что мне Питер внушил: наука и мистика связаны очень тесно и разделяет их лишь разница в подходе. Они стремятся к одной цели — разными средствами.

— Питер говорил, — вспомнил Галлоуэй, — что вы как раз занимаетесь некой современной научной мистикой?

— Да, ноэтикой, — кивнула Кэтрин. — И она подтверждает, что мы обладаем невероятными способностями. Вот, например… — Кэтрин показала на витраж со знакомым изображением «Христа лучезарного», где голова и руки Иисуса источают яркий свет. — Совсем недавно с помощью высокочувствительной ПЗС-камеры я сфотографировала руки целителя за работой. И снимок получился точь-в-точь как изображение Христа на этом витраже — из пальцев целителя струятся потоки света.

«Да уж, открытие, — подумал Галлоуэй, пряча улыбку. — А как иначе Христос исцелял калек?»

— Я понимаю, — продолжала Кэтрин, — что современная медицина не воспринимает всерьез целителей и шаманов, но я видела все своими собственными глазами. На снимке ПЗС-камерой четко видно, что пальцы целителя окружает мощное энергетическое поле, буквально изменяющее клетки пациента. Что это как не божественная сила?

Декан Галлоуэй позволил себе улыбнуться в открытую. А Кэтрин, оказывается, такая же страстно увлеченная, как и ее брат.

— Питер как-то сравнил ученых, занимающихся ноэтикой, с первооткрывателями, которые приняли еретическую идею о круглой Земле. Чуть ли не в одночасье эти первооткрыватели превратились из безумцев в героев, заполняющих белые пятна на карте и открывающих человечеству новые горизонты. Питер считает, вам предстоит то же самое. Он возлагает большие надежды на ваш труд. В конце концов, любой философский прорыв, как показывает история, начинался с одной-единственной смелой идеи.

Впрочем, Галлоуэю не нужно было отправляться в лабораторию за подтверждением безграничности человеческих возможностей, о которой только что рассказала Кэтрин. В стенах собора не раз проводились совместные молитвы об исцелении, приносившие удивительные, невероятные результаты, подтверждавшиеся медицинскими освидетельствованиями. Вопрос не в том, действительно ли Господь наделил человека огромной силой, а в том, как явить эту силу на свет.

Старый декан почтительно обхватил ладонями масонскую пирамиду и тихо произнес:

— Друзья мои, я не знаю, куда именно указывает эта пирамида, но мне известно вот что… Где-то там скрыто небывалой духовной ценности сокровище, которое много лет терпеливо дожидалось в темноте, под спудом. Вероятно, оно и станет тем самым катализатором преобразования мира. — Он коснулся золотого навершия. — Пирамида собрана, а значит, час стремительно приближается. Почему бы нет? Пророчества испокон веков обещали великое озарение, ведущее к всеобщему преобразованию.

— Отец Галлоуэй, — возразил Лэнгдон, — нам прекрасно известно и Откровение Иоанна Богослова, и буквальное значение Апокалипсиса, но ведь библейское пророчество не может считаться…

— Нет-нет, Книга Откровения — это полная неразбериха! — воскликнул декан. — Кто ни возьмется читать, все вязнут. Я же говорю о ясных умах, излагавших ясные мысли: предсказания святого Августина, прогнозы сэра Фрэнсиса Бэкона, Ньютона, Эйнштейна и далее по списку. Все они предполагали преобразование через озарение. Сам Иисус изрек: «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы».

— Надежное пророчество, как такому не сбыться, — рассудительно заметил Лэнгдон. — Знания копятся в геометрической прогрессии. Чем больше мы узнаём, тем лучше учимся и тем быстрее расширяем базу знаний.

— Да, — подтвердила Кэтрин. — В науке такое сплошь и рядом. Каждая свежеизобретенная технология становится инструментом для изобретений новой — и так далее, как снежный ком. Поэтому наука и совершила рывок за последние пять лет дальше, чем за предшествующие пять тысяч. Рост по экспоненте. Со временем экспоненциальная кривая устремляется почти вертикально, и новые открытия возникают все быстрее и быстрее.

В кабинете декана повисла тишина. Галлоуэй осознал, что гости по-прежнему теряются в догадках, как пирамида может подсказать им дальнейшее направление.

«Вот почему судьба привела вас ко мне. Мне тоже отведена роль».

Многие годы преподобный Колин Галлоуэй вместе с собратьями по масонской ложе исполнял роль хранителя врат. Теперь все изменится.

«Я больше не хранитель… Теперь я — проводник».

— Профессор Лэнгдон! — Галлоуэй потянулся через стол. — Дайте, пожалуйста, руку.

Роберт Лэнгдон в замешательстве уставился на руку старика.

«Мы что, молиться будем?»

Но все же почтительно вложил свою правую руку в ссохшуюся ладонь декана. Галлоуэй крепко сжал ее, но молитвы не последовало. Вместо этого он нащупал указательный палец Лэнгдона и завел его внутрь каменной шкатулки, где хранилось золотое навершие.

— Зрения порой мало, — пояснил декан. — Если бы вы изучали предметы ощупью, как я, то поняли бы, что шкатулка может поведать еще кое-что.

Лэнгдон послушно провел пальцем по дну и стенкам, но ничего нового не обнаружил. Идеально гладкий камень.

— Ищите, ищите, — не унимался старик.

Наконец Лэнгдон ощутил какую-то неровность — крохотное кольцо, едва заметную точку на дне шкатулки, в самом центре. Вытащив руку, он заглянул в темную глубину и тут же понял, что невооруженным глазом этот кружок не увидеть.

«Что же это такое?»

— Узнаёте символ? — спросил Галлоуэй.

— Символ? Я вообще ничего не вижу.

— Нажмите на него.

Лэнгдон повиновался и снова нащупал пальцем точку.

«И что же, по его мнению, должно произойти?»

— Прижмите посильнее, — велел декан. — Надавите.

Лэнгдон обернулся к Кэтрин, но та лишь в недоумении заправила прядь волос за ухо.

— Все, можете убирать. Опыт удался, — объявил декан спустя несколько секунд.

«Опыт?»

Лэнгдон вытащил палец из шкатулки и помолчал, не зная, что сказать. Все осталось по-прежнему. Шкатулка по-прежнему стояла на столе.

— Ничего… — произнес наконец Лэнгдон.

— Взгляните на свой палец, — подсказал декан. — И увидите преобразование.

Единственное, что увидел Лэнгдон на кончике пальца, — это отпечаток выступавшего на дне шкатулки кольца с точкой в центре.

— Ну что, теперь узнаёте? — поинтересовался декан.

Лэнгдон, разумеется, узнал, но больше его поразило, с какой точностью этот символ распознал Галлоуэй. Очевидно, чтение вслепую — настоящее искусство.

— Это из алхимии, — придвинувшись вместе с креслом поближе и взглянув на палец Лэнгдона, заявила Кэтрин. — Таким символом в древности обозначали золото.

— Верно. — Декан, улыбнувшись, похлопал по шкатулке. — Поздравляю, профессор. Вы только что осуществили мечту всех алхимиков. Превратили бесполезную субстанцию в золото.

Лэнгдон разочарованно сдвинул брови. Ерундовый салонный фокус, что в нем толку?

— Мысль интересная, сэр, но, боюсь, у этого символа — круга с точкой — найдутся десятки других значений. Это ведь так называемый циркумпункт, один из самых распространенных знаков в истории.

— Что вы хотите этим сказать? — скептически поинтересовался декан.

От масона Лэнгдон ожидал более глубоких познаний в духовной символике.

— Сэр, у циркумпункта бесчисленное множество разных значений. В Древнем Египте он служил символом бога Ра — бога солнца — и в современной астрономии до сих пор используется для обозначения нашего светила. В восточной философии он символизирует духовное озарение третьего глаза, божественную розу и знак просветления. Каббалисты обозначают им кетер — высший сфирот и «самый сокровенный из сокровенного». Древние мистики называли его божьим оком — именно от него происходит Всевидящее око на Большой печати. У пифагорейцев циркумпункт служил символом монады — божественной истины, prisca sapientia — мудрости древних, единение души и тела, а у…

— Хватит, хватит… — засмеялся декан. — Благодарю, профессор! Вы, разумеется, правы.

Лэнгдон понял, что его провели. «Он и без меня все знал».

— Циркумпункт, — пояснил декан, — это прежде всего символ Мистерий древности. Поэтому, смею предположить, его присутствие в данной шкатулке не случайно. Согласно легенде, наша карта скрывает свои тайны в мельчайших деталях.

— Отлично, — подхватила Кэтрин. — Пусть даже этот символ был нанесен на дно шкатулки намеренно — как он поможет нам продвинуться в расшифровке?

— Помнится, на восковой печати, которую вы взломали, был оттиск перстня Питера?

— Был.

— И перстень в данный момент при вас?

— При мне. — Лэнгдон отыскал в кармане перстень и, вытащив его из полиэтиленового пакета, положил на стол перед деканом.

Галлоуэй принялся бережно ощупывать кольцо.

— Этот перстень неповторим, он был создан одновременно с масонской пирамидой, и по традиции его носит тот, кому доверено ее хранить. И сегодня, когда я обнаружил крошечный циркумпункт на дне каменной шкатулки, меня осенило: ведь перстень — это часть симболона.

— Правда?

— Я уверен. Питер — мой ближайший друг, он носил этот перстень много лет. Я хорошо его помню. — Он передал кольцо Лэнгдону. — Сами взгляните.

Лэнгдон принялся изучать перстень, обвел пальцами контуры двуглавого феникса, числа «тридцать три», надписей «ORDO AB CHAO» и «Все явит тридцать третий градус». Ничего, что могло бы натолкнуть на разгадку. И тут, ощупывая внешний ободоккольца, он вдруг замер. Перевернув перстень, он уставился в изумлении на самый низ ободка.

— Нашли? — спросил Галлоуэй.

— Кажется, да!

Кэтрин придвинулась еще ближе.

— Что там?

— Знак градуса на ободке, — демонстрируя кольцо, пояснил Лэнгдон. — Он такой крошечный, что невооруженным глазом не разглядишь, но если пощупать, то понимаешь, что он на самом деле выдавлен. Такая крохотная круглая вмятина. — Знак градуса располагался в самом низу ободка и по размерам вполне совпадал с выпуклой точкой на дне каменной шкатулки.

— Они что, одной величины? — воодушевилась Кэтрин.

— Есть способ проверить… — Опустив кольцо в шкатулку, Лэнгдон совместил два крохотных кружка, затем надавил, и утолщение на дне точно вошло в выемку перстня. Послышался едва различимый, но отчетливый щелчок.

Все подскочили в креслах.

Лэнгдон ждал — но ничего не происходило.

— Что там?! — подал голос слепой священник.

— Ничего, — ответила Кэтрин. — Кольцо совпало, защелкнулось — но больше ничего…

— Никакого преображения? — озадаченно переспросил декан.

«Мы не закончили, — сообразил Лэнгдон, глядя на остальную символику перстня — двуглавого феникса и число «тридцать три». — Все явит тридцать третий градус…» В голове проносились мысли о Пифагоре, священной геометрии, углах — а что, если имеется в виду геометрический «градус»?

Осторожно, несмотря на бешеное биение сердца, он взялся пальцами за вертикально стоящее на дне шкатулки кольцо. И так же медленно, осторожно стал поворачивать его вправо.

«Все явит тридцать третий градус».

Он повернул кольцо на десять градусов… на двадцать… тридцать…

Того, что произошло дальше, Лэнгдон не ожидал никак.

Глава 85

Преображение.

Декан Галлоуэй все расслышал, поэтому мог легко представить себе картину.

Напротив застыли в немом изумлении Лэнгдон и Кэтрин, чьи взгляды были, без сомнения, прикованы к каменному кубу, который, судя по гулкому стуку, только что претерпел трансформацию.

Галлоуэй не мог сдержать улыбки. Он предвидел именно такой результат и, хотя пока не понимал, как это приблизит их к разгадке тайны, упивался редкостной возможностью разъяснить гарвардскому профессору кое-что о символах.

— Профессор, мало кто догадывается, что масоны почитают куб — или, как мы его называем, ашлар, — поскольку он являет собой трехмерное воплощение другого символа, гораздо более древнего и двумерного. — Галлоуэю не надо было уточнять, узнаёт ли Лэнгдон этот самый символ, раскинувшийся перед ними на столе. Один из самых знаменитых символов в мире.

Роберт Лэнгдон смотрел на преображенную шкатулку, и в голове его бурлили мысли.

«Я и не подозревал…»

С минуту назад он взялся за торчащий из шкатулки масонский перстень и начал медленно поворачивать. И как только оборот достиг тридцати трех градусов, куб изменился у всех на глазах. Пришли в действие потайные петли, и квадратные стенки вместе с крышкой распались, с громким стуком откидываясь на столешницу.

«Куб превращается в крест, — размышлял Лэнгдон. — Символическая алхимия».

Кэтрин вид распавшегося куба поверг в замешательство.

— Масонская пирамида связана с христианством?

На мгновение Лэнгдон задался тем же вопросом. В конце концов, христианское распятие — вполне почитаемый у масонов символ, да и христиан среди масонов немало. Впрочем, как и иудеев, мусульман, буддистов, индуистов и тех, чей бог не имел собственного имени. Предпочтение исключительно христианского символа было бы несправедливым… И тогда на Лэнгдона снизошло озарение.

— Это не распятие! — Лэнгдон поднялся с кресла. — Крест с циркумпунктом в середине — это двойной символ, два знака, слитые воедино.

— То есть? — Кэтрин обернулась к Лэнгдону, который теперь ходил туда-сюда по кабинету.

— Крест стал христианским символом лишь в четвертом веке. Задолго до этого он означал у египтян пересечение земного с небесным. Как вверху, так и внизу. Иллюстративное обозначение той области, где объединяются человек и Бог.

— Положим.

— Циркумпункт, — продолжал Лэнгдон, — как известно, обладает множеством значений, из которых, пожалуй, самое эзотерическое — это роза, символ совершенства в алхимии. Но если поместить розу в центр креста, получится совершенно новый символ… Роза и крест…

Галлоуэй с улыбкой откинулся в кресле.

— Вот-вот-вот. Это уже ближе к делу.

Теперь и Кэтрин вскочила на ноги.

— О чем вы? Я не понимаю.

— Крест с розой, — объяснил Лэнгдон, — это весьма распространенный у вольных каменщиков символ. Например, один из градусов Шотландского устава называется «Рыцари Розенкрейцеры» — рыцари розы и креста, в честь древних розенкрейцеров, внесших свой вклад в формирование масонской мистической философии. Питер наверняка тебе о них говорил. К их капитулу принадлежали многие великие ученые — Джон Ди, Элиас Ашмол, Роберт Флуд…

— Разумеется! — перебила Кэтрин. — Я прочитала все манифесты розенкрейцеров, когда вела исследования.

«Это любому ученому на пользу», — отметил Лэнгдон. Орден Креста и Розы — или, более официально, Древний мистический орден Розы и Креста — оказал огромное влияние на науку и имел как загадочное происхождение, так и много общего с Мистериями древности. Тайные знания, что пришли из глубины веков, были доступны теперь лишь ярчайшим умам. Список розенкрейцеров, оставивших след в истории, — это энциклопедия гениев европейского Возрождения: Парацельс, Бэкон, Флуд, Декарт, Паскаль, Спиноза, Ньютон, Лейбниц…

Согласно доктрине розенкрейцеров, орден «строился на древних эзотерических истинах», которые надлежало «хранить вдали от масс» и которые сулили величайшее «духовное озарение». С годами символ братства розенкрейцеров вырос в пышную розу на изукрашенном кресте, однако начиналось все со скромной точки в круге на простой крестовине — простейшем изображении розы на простейшем изображении креста.

— Мы с Питером часто беседовали о философии розенкрейцеров, — сообщил Галлоуэй, обращаясь к Кэтрин.

И декан пустился в рассуждения о взаимосвязи между масонским и розенкрейцерским братствами, а Лэнгдона по-прежнему мучил вопрос, не дававший профессору покоя весь вечер.

«Jeova Sanctus Unus. Это как-то связано с алхимией…»

Припомнить точно, что именно говорил Питер насчет этой фразы, профессор не мог, но что-то такое шевелилось при упоминании о розенкрейцерах…

«Думай, Роберт, думай!»

— Основателем братства, — объяснял тем временем Галлоуэй, — считается немецкий мистик, известный историкам как Христиан Розенкрейц, хотя на самом деле это был псевдоним, под которым скрывался, возможно, сам Фрэнсис Бэкон — некоторые считают именно его основателем ордена, хотя доказательств…

— Псевдоним! — неожиданно даже для самого себя вскричал Лэнгдон. — Точно! Jeova Sanctus Unus. Это псевдоним!

— О чем это ты? — не поняла Кэтрин.

Сердце у Лэнгдона учащенно билось.

— Я все пытался вспомнить, что Питер говорил про Jeova Sanctus Unus и какое отношение эта фраза имеет к алхимии. И вспомнил наконец! Дело не в алхимии, а в алхимике. В очень знаменитом, причем!

Галлоуэй усмехнулся:

— Пора бы уже, профессор. Я упомянул его имя дважды — да еще и слово «псевдоним» употребил.

Лэнгдон недоуменно уставился на декана.

— Вы знали?!

— Начал подозревать, когда вы рассказали про надпись «Jeova Sanctus Unus», расшифрованную с помощью алхимического волшебного квадрата Дюрера, ну а когда обнаружился крест с розой, сомнения развеялись окончательно. Как вам, наверное, известно, в личной библиотеке этого ученого хранился испещренный пометками сборник розенкрейцерских манифестов.

— И кто это? — не выдержала Кэтрин.

— Ученый с мировым именем! — ответил Лэнгдон. — Алхимик, член Лондонского королевского общества, розенкрейцер, а свои самые секретные научные труды он подписывал псевдонимом «Jeova Sanctus Unus»!

— Единый истинный Бог? Скромняга… — съязвила Кэтрин.

— Гений! — поправил Галлоуэй. — Во-первых, он, как и древние адепты, считал себя равным Богу. А во-вторых, шестнадцать букв фразы «Jeova Sanctus Unus» при перестановке как раз и дают его имя в латинской транскрипции, так что псевдоним выбран идеально.

Кэтрин задумалась.

— «Jeova Sanctus Unus» — это анаграмма латинской транскрипции имени известного алхимика?

Лэнгдон, отыскав на столе карандаш и лист бумаги, принялся изображать, попутно объясняя:

— В латыни буквы J и I взаимозаменяемы, то же самое с V и U… Поэтому из Jeova Sanctus Unus идеально складывается имя нашего ученого.

И Лэнгдон одну за другой написал шестнадцать букв: Isaacus Neutonuus.

— Думаю, ты о нем слышала, — подмигнул он Кэтрин, вручая листок.

— Исаак Ньютон? — прочла Кэтрин вслух. — Так вот на что намекала гравировка пирамиды!

Лэнгдон на секунду перенесся мыслями в Вестминстерское аббатство, на пирамидальное надгробие могилы Ньютона, где на него самого когда-то снизошло озарение.

«И вот великий ученый снова выходит на сцену».

Разумеется, совпадение не случайно. Пирамиды, тайны, наука, древняя мудрость… все взаимосвязано. Имя Ньютона неизбежно привлекает искателей тайных знаний.

— Исаак Ньютон, — продолжил рассуждения Галлоуэй, — должен навести нас на мысль, как расшифровать пирамиду. Каким образом, предположить не берусь, но…

— Гениально! — округлив глаза, воскликнула Кэтрин. — Вот как мы преобразуем пирамиду!

— Ты догадалась?

— Да! Как же мы просмотрели? Ведь разгадка прямо у нас под носом. Простейший алхимический процесс. Сейчас я преображу эту пирамиду, опираясь на самые обыкновенные законы физики. Законы Ньютона.

Лэнгдон силился понять, что она имеет в виду.

— Декан Галлоуэй, — обратилась Кэтрин к старику, — вы читали надпись на перстне и наверняка помните…

— Стойте! — Декан поднял палец, призывая к молчанию, и слегка склонил голову, будто прислушиваясь. Затем резко поднялся на ноги. — Друзья мои, пирамида открыла нам еще не все свои тайны. Не знаю, к чему ведет мисс Соломон, но, коль скоро ей известно, что делать дальше, моя задача выполнена. Собирайте вещи, а мне больше ни слова. Оставьте меня во мраке неведения. Пусть мне будет нечего скрывать, если вдруг нашим гостям вздумается выбивать из меня информацию силой.

— Гостям? — Кэтрин тоже прислушалась. — Никого нет…

— Будут. — Галлоуэй направился к двери. — Торопитесь!

* * *

Вышка сотовой связи посылала сигнал на разбитый вдребезги телефон, который валялся посреди Массачусетс-авеню. Безуспешно. Вызов был переадресован на голосовую почту.

— Роберт! — выкрикнул в панике Уоррен Беллами. — Вы где? Позвоните! Тут что-то ужасное творится!

Глава 86

Стоя у каменного стола в лазоревом свете подвальных ламп, Малах продолжал приготовления. В животе заурчало, но он не обращал на это внимания. Давно позади те дни, когда он подчинялся зову плоти.

«Преображение требует жертвы».

По примеру многих избравших путь развития духа, Малах принес благороднейшую из жертв. Процедура кастрации оказалась менее болезненной, чем он представлял. И, как выяснилось, довольно распространенной. Ежегодно хирургической кастрации (орхиэктомии) подвергаются тысячи мужчин по самым разным причинам: смена пола, стремление обуздать сексуальные аппетиты или в силу глубоко религиозных соображений. Малахом двигали мотивы самого высокого порядка. Подобно мифическому Аттису, который оскопил себя, Малах понимал, что достичь бессмертия можно лишь окончательно порвав с гендерной принадлежностью.

«Андрогины суть единение».

Сегодня на евнухов смотрят косо, а вот древние осознавали, какие силы высвобождаются в результате трансмутационной жертвы. Ранние христиане слышали, как, согласно Матфею (19:12), сам Иисус превозносил ее достоинства: «И есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».

Питер Соломон тоже пожертвовал куском плоти… Впрочем, кисть руки — ничтожная плата за участие в великих свершениях. К концу дня Соломон принесет гораздо большую жертву.

«Чтобы создать, я должен разрушить».

Такова природа полярности.

Питер Соломон, вне всяких сомнений, заслужил тот жребий, что выпал ему сегодня. По делам и расплата. Когда-то он сыграл ключевую роль в том, как сложился земной путь Малаха. И именно поэтому ему уготована не менее важная роль в великом преображении. Этот человек заслужил всю боль и ужас, которые ему предстоит испытать. Питер Соломон вовсе не тот, кем его считают.

«Он пожертвовал собственным сыном».

Когда-то Питер Соломон поставил своего сына, Закари, перед невозможным выбором — богатство или мудрость.

«Закари выбрал неправильно».

Это решение стало первым шагом по пути, который в конце концов завел юношу в бездну ада.

«Тюрьма «Соганлик»».

Закари Соломон погиб в турецкой тюрьме. История стала известна всему миру… но о том, что Питер Соломон имел возможность спасти сына, не знал никто.

«Я там был, — вспоминал Малах. — Я все слышал».

Та ночь врезалась ему в память навечно. Своим суровым решением Соломон отнял жизнь у сына, Зака, — и подарил ее Малаху.

«Кто-то должен умереть, чтобы другие жили».

Освещение в комнате начало менять оттенок, и Малах осознал, что час уже поздний. Закончив приготовления, он направился к лесенке, ведущей наверх. Пора уделить немного внимания и земным делам.

Глава 87

««Все явит тридцать третий градус!» — мысленно твердила Кэтрин на бегу. — Я знаю, как преобразить пирамиду». Весь вечер разгадка лежала буквально на поверхности, прямо под носом.

Кэтрин с Лэнгдоном бежали по пристройке, ориентируясь по указателям с надписью «Клуатр». Как обещал декан, вскоре они выскочили во внутренний двор, окруженный массивными каменными стенами.

Клуатр Национального собора представлял собой пятиугольный садик с бронзовым постмодернистским фонтаном в обрамлении арочных галерей. Плеск воды, отражающийся эхом от каменных арок, показался Кэтрин чересчур резким и громким. И тут она поняла, что шумит не фонтан, а…

— Вертолет!

Ночное небо прорезал яркий луч.

— Быстро, в галерею!

Слепящий свет поискового прожектора залил крохотный клуатр, но Кэтрин с Лэнгдоном метнулись на другую сторону и, скользнув под готической аркой, нырнули в тоннель, ведущий к наружной лужайке, и затаились. Вертолет пролетел над ними и начал описывать широкие круги над собором.

— Выходит, Галлоуэй не ошибся насчет гостей, — проронила изумленная Кэтрин.

«Чем слабее зрение, тем тоньше слух».

Сама она, наоборот, почти оглохла от стука собственного сердца.

— Нам сюда. — Лэнгдон подхватил саквояж и двинулся по проходу.

На прощание декан Галлоуэй выдал им один-единственный ключ и подробные инструкции. Короткий тоннель остался позади, и от цели беглецов отделяла широкая лужайка, залитая светом прожектора от кружащего над головой вертолета.

— Не перебраться…

— Стой… смотри! — Лэнгдон указал на черную тень, накрывающую лужайку слева. Сначала расплывчатая, бесформенная, она быстро росла, надвигаясь на них, обретая очертания, обрушиваясь, вытягиваясь, и наконец превратилась в огромный черный прямоугольник с двумя длиннющими шпилями.

— Это же фасад собора перекрывает луч прожектора! — догадался Лэнгдон.

— Они садятся у входа!

Лэнгдон схватил Кэтрин за руку.

— Вперед!

К декану Галлоуэю вернулась давно утраченная легкость поступи. Оставив позади средокрестие, он шел по главному нефу к нартексу и западному порталу.

До него доносился шум вертолета, зависшего перед собором. Декан вспомнил то время, когда он еще различал цвета, и представил, как пронзает окно-розетку луч прожектора, рассыпая калейдоскоп огней по всему пресвитерию. Как ни странно, непроницаемый мрак, ставший обителью Галлоуэя, расцветил для него жизнь по-новому.

«Сейчас я вижу даже лучше, чем раньше».

Галлоуэй начал служить Господу с ранних лет и на всю жизнь проникся огромной — какую только способен испытывать человек — любовью к церкви. Как и многие его коллеги, всецело отдавшие себя Господу, священник не отличался крепким здоровьем. Все его жизненные силы ушли на то, чтобы нести свое слово сквозь шум невежества.

«А чего я ждал?»

В борьбе за власть уже многие сотни лет — от Крестовых походов и Святой инквизиции до современной политики Соединенных Штатов — именем Иисуса Христа прикрывались, словно щитом. Испокон веков невежды кричали громче всех, подчиняя своей воле простодушную толпу. Свои мирские желания они подкрепляли цитатами из Писания, в котором не понимали ровным счетом ничего. Они кичились нетерпимостью к инакомыслящим как доказательством своих убеждений. И теперь, по прошествии веков, человечество окончательно вытравило всю изначальную красоту образа Христа.

Сегодняшняя встреча с символом креста и розы пробудила в сердце Галлоуэя величайшую надежду, напомнив о пророчествах из розенкрейцерских манифестов, которые декан столько раз перечитывал раньше и помнил до сих пор.

Глава первая: Господь Иегова во искупление человечества откроет те тайны, что ранее были уготованы лишь избранным.

Глава четвертая: И станет весь мир как одна книга, и придут к согласию наука и богословие.

Глава седьмая: Богом решено твердо и неотменно — даровать и послать миру перед его кончиной истину, свет, жизнь и славу, дабы облегчить его страдание.

Глава восьмая: Но лишь тогда будет даровано откровение, когда мир очнется от тяжелого сна, куда погрузило его поднесенное в отравленном кубке вино богословской лжи.

Осознавая, что церковь давным-давно сошла с пути истинного, Галлоуэй посвятил жизнь тому, чтобы вернуть ее обратно. И вот теперь этот час стремительно близился.

«Ночь особенно темна перед рассветом».

Оперативный агент ЦРУ Тернер Симкинс соскочил с подножки вертолета, опускающегося на покрытую инеем траву. Он дождался, пока выпрыгнут остальные, и тут же махнул рукой пилоту, чтобы поднимал машину и не спускал глаз с выходов.

«Никто не покинет здание незамеченным».

Вертолет взмыл в ночное небо, а отряд Симкинса уже взбегал по лестнице к главному порталу. Пока агент решал, в которую из шести дверей постучать, одна из них отворилась.

— Да? — раздался из темноты негромкий голос.

Симкинс едва различил очертания согбенной фигуры в облачении священника.

— Вы декан Колин Галлоуэй?

— Да, это я, — ответил старик.

— Я разыскиваю Роберта Лэнгдона. Вы его видели?

Старик шагнул вперед, глядя мимо Симкинса невидящими белыми глазами.

— Это было бы поистине чудом…

Глава 88

«Времени все меньше».

Нола Кей, аналитик Службы безопасности, допивала третью чашку кофе. От нервного напряжения и избытка кофеина казалось, будто по телу пропустили электрический ток.

«Никаких вестей от Сато».

Наконец зазвонил телефон, и Нола схватила трубку.

— Служба безопасности. Нола слушает.

— Нола, это Рик Пэриш из системной безопасности.

У Нолы поникли плечи.

«Не Сато».

— Здравствуйте, Рик. Чем могу помочь?

— Хотел предупредить. У нас тут кое-какая информация образовалась, как раз по вашей последней теме.

Нола резко опустила чашку на стол.

«Ему-то откуда известно, над чем я работаю?!»

— Что, простите?

— Ну, мы же проводим сейчас бета-тест программы СИ, — пояснил Пэриш. — Она и мониторит ваш компьютер.

Нола вспомнила, что агентство установило у себя новую программу системной интеграции, которая рассылала уведомления в режиме реального времени в разные отделы, обрабатывающие потенциально связанные между собой данные. В эпоху террористической угрозы, когда все решают секунды, для предотвращения опасности зачастую достаточно вовремя получить уведомление, что в соседнем кабинете анализируют как раз ту информацию, что нужна тебе. Хотя, на взгляд Нолы, от программы было больше помех, чем пользы, поэтому она прозвала системную интеграцию — СИ — «совместной идиотизацией».

— Точно, забыла совсем, — ответила Нола. — Что у вас там? — Она прекрасно знала, что в здании ЦРУ ни один человек, кроме нее, не осведомлен насчет «кризиса» и уж тем более не может работать параллельно с ней. Единственное, что Нола сегодня делала на компьютере, — это проводила по требованию Сато исследование истории эзотерических масонских учений. Однако пришлось подыгрывать коллеге.

— Может, это и пустяки, — продолжал Пэриш, — но мы сегодня отловили хакера, а программа сигналит, что надо поделиться с вами.

«Хакера?» Нола отпила кофе.

— Слушаю.

— Около часа назад мы тормознули хакера по фамилии Зубианис, который пытался вскрыть файл на одной из внутренних баз данных. Парень утверждает, что выполнял работу по заказу и понятия не имеет, почему кому-то потребовался именно этот файл. Разумеется, ему неизвестно, что документ находится на сервере ЦРУ.

— Ясно.

— Мы с ним закончили, тут все чисто. Но вот что странно: этот же файл был сегодня запрошен внутренним поисковиком. Такое впечатление, будто кто-то прицепом пролез в нашу систему, задал поиск по неким ключевым словам и получил «выжимку» из документа. Так вот, самое странное — в ключевых словах. Особенно в одном, которому программа СИ выдала статус первостепенной важности. Это слово, кроме как у вас и у меня, нигде не встречается. — Он помолчал. — Слово «симболон» вам знакомо?

Нола подскочила в кресле, пролив кофе на стол.

— Другие слова там тоже весьма специфические, — добавил Пэриш. — «Пирамида», «портал»…

— Немедленно ко мне, — велела Нола, вытирая столешницу. — И несите все, что нашли.

— По-вашему, эти слова…

— Сейчас же!

Глава 89

Богословский колледж — изящное здание, похожее на замок, — располагался в непосредственной близости от Национального собора. Изначально задуманный первым епископом Вашингтона как пасторский колледж, он был создан для дальнейшей подготовки священнослужителей после рукоположения. Теперь же колледж предлагает слушателям разнообразное множество курсов по теологии, вселенской справедливости, целительству и духовности.

Промчавшись по лужайке, Лэнгдон и Кэтрин открыли дверь колледжа полученным от Галлоуэя ключом и прошмыгнули внутрь, как раз когда вертолет снова завис над собором и мощный прожектор превратил ночь в день. Пытаясь отдышаться, беглецы застыли в вестибюле и огляделись. Через окна проникало достаточно света, и Лэнгдон не стал включать лампы, боясь выдать их с Кэтрин убежище. Они двинулись по центральному коридору, мимо конференц-залов, аудиторий и рекреаций. Интерьер напомнил Лэнгдону неоготические корпуса Йельского университета — снаружи дух захватывает, а внутри все на удивление функционально и практично, на смену старинному убранству пришли современные материалы, способные выдержать плотный людской поток.

— Туда! — Кэтрин указала в дальний конец коридора.

Она еще не поделилась с Лэнгдоном своим озарением насчет пирамиды, на которое ее натолкнуло имя Исаака Ньютона. Успела только обронить на бегу, что загадка решается с помощью самого обычного закона физики. Наверняка здесь, в колледже, найдется все, что ей для этого нужно. Лэнгдон пока понятия не имел, что ей понадобится и как она собирается преобразовать кусок цельного гранита или золота, однако после произошедшего у них на глазах превращения куба в крест надежды у него прибавилось.

В конце коридора Кэтрин остановилась и нахмурила брови, не находя того, что искала.

— Ты говорил, тут есть жилые помещения?

— Да, для участников конференций.

— Значит, где-то должна быть и кухня?

— Ты проголодалась?

Кэтрин ответила суровым взглядом.

— Нет, мне нужна лаборатория.

«Разумеется. — Тут Лэнгдон заметил уходящую вниз лестницу, обозначенную многообещающим указателем. — Самая любимая в Америке пиктограмма».

Внизу обнаружилась типичная столовская кухня — много хрома, гигантские миски, кастрюли — явно для готовки на большое количество людей. Ни одного окна. Прикрыв за собой дверь, Кэтрин включила свет. Тут же загудела автоматическая вытяжка.

Кэтрин принялась обшаривать шкафы в поисках нужных принадлежностей.

— Роберт, выгрузи пирамиду на стол, — велела она.

Чувствуя себя как начинающий поваренок в присутствии знаменитого шеф-повара вроде Даниеля Булю, Лэнгдон послушно вытащил пирамиду и водрузил сверху золотое навершие. Кэтрин в это время наполняла огромную кастрюлю горячей водой из крана.

— Поставь на плиту, пожалуйста.

Лэнгдон, стараясь не расплескать, взгромоздил кастрюлю на конфорку. Кэтрин открыла газ и зажгла пламя.

— Омаров будем варить? — с надеждой полюбопытствовал Лэнгдон.

— Очень смешно. Нет, варить не будем, будем творить — алхимию. И кастрюля, к твоему сведению, не для омаров, а для пасты. — Кэтрин показала на вставку-дуршлаг, которую она заранее вынула из кастрюли и оставила на столе рядом с пирамидой.

«Кто бы мог подумать».

— Значит, для расшифровки пирамиды надо сварить макароны?

Кэтрин пропустила саркастический вопрос мимо ушей, решив, что пора отбросить шутки в сторону.

— Ты наверняка в курсе, что масоны не случайно выбрали высшим градусом именно тридцать третий, — это связано как с историей, так и с символикой.

— Разумеется, — подтвердил Лэнгдон. Во времена Пифагора, за шесть столетий до Рождества Христова, в нумерологии число тридцать три почиталось как высшее из совершенных. Оно было священным, означающим божественную истину. Переняли это отношение и масоны — впрочем, не только они. Не случайно в христианской традиции принято считать, что Иисус был распят в возрасте тридцати трех лет, хотя никакими историческими источниками это не подтверждено. Не случайно Иосифу, согласно преданию, было тридцать три, когда он женился на Марии; Иисус сотворил именно тридцать три чуда, имя Господа упоминается в Книге Бытия ровно тридцать три раза, а в исламе небожители навсегда оставались тридцатитрехлетними.

— Число тридцать три почитается как священное во многих мистических традициях, — подытожила Кэтрин.

— Точно, — согласился Лэнгдон, по-прежнему недоумевая, при чем тут кастрюля для варки пасты.

— Значит, ничего удивительного, что алхимик, розенкрейцер и мистик Исаак Ньютон тоже придавал большое значение числу тридцать три.

— Еще бы. Ньютон с головой окунулся в нумерологию, пророчества и астрологию, но как…

— «Все явит тридцать третий градус».

Роберт Лэнгдон вытащил из кармана перстень Питера и перечел надпись. Потом посмотрел на кастрюлю с водой.

— Прости, все равно не понимаю.

— Роберт, сначала мы решили, что под тридцать третьим градусо м имеется в виду масонская степень, а потом догадались повернуть на тридцать три градуса перстень и превратили куб в крест. Тогда мы поняли, что слово «градус» здесь используется в другом смысле.

— Ну да, в геометрическом.

— Правильно. Но у «градуса» есть и другие значения.

Лэнгдон снова посмотрел на подогреваемую кастрюлю.

— Температура.

— Именно! — похвалила Кэтрин. — Разгадка пряталась на самом виду.

«Все явит тридцать третий градус».

Если нагреть пирамиду до тридцати трех градусов… что-нибудь наверняка откроется.

Лэнгдон не сомневался в исключительной остроте ума Кэтрин Соломон — однако кое-что она явно упустила из виду.

— Тридцать три градуса по Фаренгейту — это ведь почти минусовая температура. Может, следует положить пирамиду в морозилку?

Кэтрин улыбнулась:

— Ни в коем случае. Мы ведь готовим по рецепту великого алхимика и розенкрейцера, который подписывался псевдонимом Jeova Sanctus Unus.

«Исаак Ньютон еще и рецепты сочинял?»

— Роберт, температура — это основной алхимический фактор, и ее не всегда измеряли по шкале Фаренгейта или Цельсия. Есть и более древние шкалы, причем создателем одной из них как раз является Исаак…

— Шкала Ньютона! — воскликнул Лэнгдон, соображая, что Кэтрин явно права.

— Именно. Он строил свою шкалу исключительно на естественных явлениях. За точку отсчета была принята температура таяния льда, названная нулевым градусом. — Кэтрин выдержала паузу. — Думаю, ты без труда догадаешься, каким градусом он обозначил температуру кипения воды — учитывая что кипение считалось венцом всех алхимических процессов.

— Тридцать третьим.

— Точно! Тридцать три градуса. Температура кипения воды по шкале Ньютона. Помнится, я как-то спросила брата, почему Ньютон выбрал именно это число. Ведь на первый взгляд оно ни к чему не привязано. Почему не сто? Или еще что-нибудь поизящнее? И Питер объяснил, что для мистика Ньютона не существовало числа стройнее и элегантнее.

«Все явит тридцать третий градус».

Лэнгдон посмотрел на кастрюлю, затем на пирамиду.

— Кэтрин, пирамида сделана из цельного гранита и золота. Ты всерьез считаешь, что ее можно преобразовать обычным кипятком?

Кэтрин улыбнулась, словно знала что-то еще, о чем Лэнгдон пока не догадывался. Уверенным шагом двинувшись к столу, она взяла пирамиду вместе с золотым навершием и поместила в дуршлаг. А потом осторожно погрузила в кипящую воду.

— Вот сейчас и выясним.

Из зависшего высоко над собором вертолета пилот, переключив управление на автоматику, наблюдал за зданием и окрестностями. «Нигде никого». Тепловизоры не позволяли рассмотреть, что творится за каменными стенами, поэтому о действиях команды в данный момент пилот представления не имел. Впрочем, если кто-нибудь попытается проникнуть наружу, тепловизоры покажут.

Тепловой датчик сработал ровно через минуту: прибор, устроенный по тому же принципу, что и системы охранной сигнализации, среагировал на разницу температур. Как правило, в таких случаях отображалась человеческая фигура, движущаяся через поле холода, однако сейчас на мониторе виднелось какое-то тепловое облако, клочок горячего воздуха, плывущий над лужайкой. Пилот проследил, откуда оно плывет. Вентиляционный выход в стене колледжа.

«Нет, похоже не то». Такие перепады на тепловизорах отражались постоянно. «Готовят или белье стирают». Он уже было отвернулся, но тут заметил некоторую нестыковку. На стоянке у колледжа ни одного автомобиля, в окнах — ни огонька.

Пилот еще раз пристально вгляделся в экран тепловизора, а потом связался по рации с командиром.

— Симкинс, может, ничего такого, но тут у меня…

— Накаляющийся датчик температуры! — Лэнгдон согласился, что решение хитроумное.

— Обычный закон физики, — пояснила Кэтрин. — У разных веществ разная температура накаливания. И в науке это свойство применяется повсеместно. Тепловой маркер.

Лэнгдон взглянул на покрытую водой пирамиду с навершием. Над кастрюлей уже клубился пар, но профессора это не слишком воодушевило. Стоило посмотреть на часы, и сердце тревожно забилось: без четверти двенадцать.

— Думаешь, пирамида засветится от нагревания?

— Не засветится, а накалится, Роберт. Разница большая. Накаливание достигается за счет жара и происходит при определенной температуре. Например, при производстве стальных балок на них перед закалкой напыляют прозрачное вещество, которое накаляется, когда достигнута нужная для закалки стали температура, тем самым сигнализируя, что изделие готово. Или всякие кольца-хамелеоны, «индикаторы настроения». Надеваешь на палец, оно меняет цвет в зависимости от температуры тела.

— Кэтрин, пирамиду сделали в начале девятнадцатого века! Потайные петли в каменной шкатулке — еще куда ни шло, искусный мастер справится. Но невидимое теплозащитное напыление?

— Вполне осуществимо, — возразила она, с надеждой вглядываясь в пирамиду. — Древние алхимики вовсю использовали органический фосфор в качестве теплового маркера. Китайцы делали цветные фейерверки, и даже египтяне… — Кэтрин запнулась на полуслове, впившись взглядом в бурлящую воду.

— Что там? — Лэнгдон посмотрел туда же, но ничего особенного не заметил.

Кэтрин наклонилась ближе, напрягая зрение, потом вдруг развернулась и бросилась к двери.

— Ты куда? — крикнул вслед Лэнгдон.

Остановившись у выключателя, Кэтрин щелкнула рычажком. Одновременно погас свет и перестала гудеть вытяжка. В кухне воцарились темнота и тишина. Сквозь клубящийся над кастрюлей пар Лэнгдон попробовал раличить в глубине золотое навершие, и подлетевшая к плите Кэтрин застала профессора с разинутым от изумления ртом.

В точности как она и предсказывала, навершие светилось под водой. Постепенно проступали буквы, становясь по мере нагревания все ярче и ярче.

— Надпись! — прошептала Кэтрин.

Лэнгдон только кивнул, потеряв дар речи.

Пылающая надпись проявлялась на поверхности навершия, чуть ниже гравировки. Всего три слова, пока плохо различимые. Неужели именно ради них сегодня все и затевалось? «Масонская пирамида — самая настоящая карта, — уверял Галлоуэй. — И она указывает на реально существующее место».

Буквы пылали все ярче, и Кэтрин выключила газ. Вода постепенно перестала бурлить. Теперь под ровной гладью без труда можно было разглядеть навершие пирамиды.

И три четко вырисовывающихся огненных слова.

Глава 90

В полумраке кухни Богословского колледжа Лэнгдон и Кэтрин, застыв над кастрюлей, вглядывались в преображенное навершие пирамиды. На одной из золотых граней горели пылающие буквы.

Лэнгдон прочитал, не веря своим глазам. Даже зная, что по легенде пирамида должна указывать на некое реально существующее место, он никак не предполагал, что указание будет таким конкретным.

Восемь Франклин Сквер^[183]

— Надо же… Адрес… — прошептал Лэнгдон онемевшими губами.

Кэтрин обомлела от увиденного.

— Ты знаешь, что там находится? Я что-то не в курсе.

Лэнгдон покачал головой. Франклин-сквер находится в старой части Вашингтона — это все, что он мог припомнить. Номер дома ему ничего не говорил. Роберт снова взглянул на кончик навершия и прочел текст сверху вниз.

Тайна

сокрыта

внутри Ордена

Восемь Франклин Сквер

«Есть ли в окрестностях Франклин-сквер какой-нибудь орден? Здание, в недрах которого скрывается уходящая вглубь винтовая лестница?»

Найдется ли что-то по этому адресу или нет, Лэнгдон не знал. Главное, они с Кэтрин расшифровали наконец пирамиду и добыли информацию, необходимую, чтобы выкупить жизнь Питера.

«И как нельзя вовремя».

Светящиеся стрелки на циферблате часов с Микки-Маусом показывали, что в запасе осталось меньше десяти минут.

— Звони! — Кэтрин указала на телефон, приделанный к стене кухни. — Быстрее!

Лэнгдон, внезапно растерявшись, начал вдруг сомневаться.

— Ты уверена?

— Еще как.

— Пока не убедимся, что Питер в безопасности, ничего ему сообщать не стану.

— Разумеется. Номер помнишь?

Кивнув, Лэнгдон направился к телефону. Снял трубку, набрал номер похитителя. Кэтрин пристроилась рядом, голова к голове, чтобы не упустить ни слова. В трубке раздались долгие гудки, и профессор приготовился услышать уже знакомый леденящий душу шепот.

Наконец к телефону подошли.

Молчание. Ни голоса, ничего. Только дышат в трубку.

Лэнгдон немного подождал и заговорил сам:

— Я располагаю необходимой вам информацией, но, чтобы ее получить, вам придется освободить Питера.

— Кто это? — прозвучал женский голос.

Лэнгдон подскочил на месте.

— Роберт Лэнгдон, — представился он машинально. — А вы кто? — На секунду он заподозрил, что ошибся номером.

— Ваша фамилия Лэнгдон? — изумилась собеседница. — Тут вас кое-кто спрашивает.

«Что?!»

— Простите, а с кем я все-таки говорю?

— Офицер Пейдж Монтгомери из службы охраны. — Голос у женщины дрожал. — Может, вы нам подскажете. Примерно час назад моя напарница приняла вызов насчет особняка на Калорама-Хайтс… возможное похищение. Потом она перестала выходить на связь, я вызвала подкрепление и отправилась на объект сама. Напарница обнаружена мертвой на заднем дворе особняка. Владельца дома не было, пришлось взломать дверь. На столе в холле звонил сотовый телефон, и я…

— Так вы в доме? — перебил Лэнгдон.

— Да. И службу охраны вызывали не зря… — Охранница запнулась. — Простите, мне тяжело говорить… Моя напарница убита, а в доме мы нашли мужчину, которого здесь удерживали силой. Он в тяжелом состоянии, ему оказывают первую помощь. Он-то и назвал два имени — Лэнгдон и Кэтрин, спрашивал про них.

— Это мой брат! — выпалила Кэтрин в трубку, оттолкнув лбом голову Лэнгдона. — И это я звонила в Службу спасения! Что с ним?

— Понимаете, мэм, он… — внезапно севшим голосом проговорила женщина. — Очень плох. Ему отрезали правую кисть…

— Пожалуйста! — попросила Кэтрин. — Дайте мне с ним поговорить!

— Им сейчас занимаются. Он без сознания. Если вы где-то рядом, приезжайте. Вы ему нужны.

— Мы тут, в пяти минутах! — воскликнула Кэтрин.

— Тогда приезжайте скорее. — На том конце послышался приглушенный шум, потом снова заговорила женщина: — Простите, меня, кажется, зовут. Поговорим, как приедете.

В трубке раздались короткие гудки.

Глава 91

Кэтрин с Лэнгдоном взбежали по лестнице из подвальной кухни наверх и помчались по полутемному коридору к выходу. Шум вертолета куда-то пропал, и у Лэнгдона появилась надежда, что им удастся выскользнуть незамеченными и пробраться на Калорама-Хайтс, к Питеру.

«Его нашли. Он жив».

Полминуты назад, когда повесила трубку сотрудница службы охраны, Кэтрин поспешно выудила из кипятка пирамиду с навершием, от которых еще шел пар. Не дожидаясь, пока пирамида обсохнет, она сунула мокрый камень Лэнгдону в портфель, и теперь оттуда веяло теплом.

Радостное известие о том, что Питер нашелся, вытеснило все мысли о начертанном пылающими буквами послании — Восемь Франклин Сквер — но с этим они разберутся позже, сперва доехать до Питера.

Заворачивая за угол, Кэтрин вдруг притормозила и показала на рекреацию напротив. Через ее широкое окно просматривался изящный силуэт стоящего на лужайке вертолета. Рядом никого не было, кроме пилота, который, отвернувшись от здания Колледжа, разговаривал по рации. Неподалеку виднелся черный «кадиллак эскалейд» с тонированными стеклами.

Осторожно, стараясь не высовываться, Кэтрин с Лэнгдоном прокрались в рекреацию и посмотрели в окно — проверить, нет ли поблизости других бойцов. К счастью, огромная лужайка у собора оставалась пустой.

— Наверное, они в соборе, — предположил Лэнгдон.

— Не угадали, — басом возразил кто-то у него за спиной.

Лэнгдон и Кэтрин моментально обернулись. Направив на них винтовки с лазерным прицелом, в дверном проеме застыли два человека в черном. Лэнгдон заметил у себя на груди пляшущую алую точку.

— Рада видеть вас снова, профессор, — прозвучал знакомый хриплый голос. Агенты расступились, давая дорогу, и в комнату стремительно ворвалась Сато. Пройдя рекреацию, она остановилась перед Лэнгдоном. — Вы сегодня принимаете на редкость неверные решения.

— Полиция отыскала Питера Соломона, — с нажимом сообщил Лэнгдон. — Покалеченного, но живого. Так что все позади.

Сато, если и удивилась, то виду не подала. Буравя Лэнгдона пристальным немигающим взглядом, она шагнула к нему почти вплотную.

— Напротив, профессор, все еще только впереди. А вмешательство полиции только усугубляет проблему. Я ведь уже говорила, положение крайне щекотливое. Зря вы пустились в бега с пирамидой.

— Мэм! — вмешалась Кэтрин. — Мне надо увидеть брата. Пирамиду можете забирать, но вы должны отпустить…

— Должна? — Сато резко обернулась к Кэтрин. — Вы, я полагаю, мисс Соломон? — Испепелив ее взглядом, директор Службы безопасности продолжила разговор с Лэнгдоном. — Поставьте портфель на стол.

Лэнгдон покосился на два лазерных прицела, пляшущих у него на груди, и послушно опустил ношу на журнальный столик. Осторожно приблизившись, один из агентов расстегнул молнию. В образовавшуюся щель тут же вырвалось облачко пара. Агент посветил внутрь, окинул содержимое долгим озадаченным взглядом, затем кивнул Сато.

Она подошла и тоже заглянула в портфель. В свете фонарика блеснула мокрая пирамида с навершием. Наклонившись, Сато внимательно пригляделась к золотой верхушке, и Лэнгдон вспомнил, что, кроме как в рентгеновском изображении, директор эту часть пирамиды еще не видела.

— Надпись! — рявкнула Сато. — «Тайна сокрыта внутри Ордена». Вы понимаете, в чем тут смысл?

— Не особенно, мэм.

— Почему от пирамиды идет пар?

— Мы опускали ее в кипяток, — без колебаний призналась Кэтрин. — Чтобы расшифровать. Мы вам все расскажем, только, пожалуйста, отпустите нас к брату. Ему столько пришлось…

— Вы кипятили пирамиду? — грозно переспросила Сато.

— Выключите фонарик. И посмотрите на золотую верхушку. Может быть, еще видно.

Агент щелкнул кнопкой, а Сато опустилась на колени перед журнальным столиком. Даже Лэнгдону, стоявшему чуть поодаль, было видно, что надпись на пирамиде, хоть и тускло, но светится.

— Восемь Франклин Сквер? — не веря своим глазам, прочла вслух Сато.

— Да, мэм. Надпись нанесена чем-то вроде лака, который светится при нагревании. А тридцать третий градус оказался…

— Это же адрес! — не дослушала Сато. — За ним и охотился похититель?

— Да, — подтвердил Лэнгдон. — Он верит, что пирамида — это карта, указывающая ход к величайшему сокровищу, ключ к Мистериям древности.

Сато недоверчиво смотрела на пирамиду.

— Признавайтесь, — в голосе директора Службы безопасности послышался страх, — вы уже ему отзвонились? Адрес сообщили?

— Мы… — Лэнгдон вкратце описал, что произошло при звонке на сотовый похитителя.

Сато слушала, проводя языком по желтым зубам. Вид у нее был такой, будто она вот-вот взорвется, однако приказание агенту директор СБ отдала сдержаннымшепотом:

— Пришлите его сюда. Он в машине.

Агент кивнул и повторил приказ по рации.

— Кого пришлите? — не понял Лэнгдон.

— Единственного, кто сейчас способен хоть как-то разгрести это безнадежное дерьмо!

— Дерьмо? — не выдержал Лэнгдон. — Питер спасен, и самое главное…

— Господи! — взорвалась Сато. — Да при чем тут ваш Питер? Я еще в Капитолии пыталась вас вразумить, профессор, но вы решили сделать из меня врага! И таких дров наломали… Уничтожив свой телефон, который мы действительно отслеживали, вы перекрыли канал связи с похитителем. А вот адрес — не важно, что там находится, — адрес был нашей единственной возможностью отловить маньяка. Вы должны были сыграть по его правилам, дать ему адрес, чтобы мы знали, где этого сукина сына караулить. — Не давая Лэнгдону вставить слово, Сато перекинулась на Кэтрин, изливая на нее остатки ярости. — А вы, мисс Соломон? Вы знали, где обитает этот маньяк! Почему не сообщили мне? Послали туда какую-то охранницу… Вам ясно, что вы лишили нас последней надежды его перехватить? Рада, что ваш брат жив, но поймите же, нам грозит катастрофа, которая затронет не только вашу семью. Весь мир содрогнется. Человек, похитивший вашего брата, обладает страшной силой, и его надо срочно брать.

При последних словах гневной речи Сато из полутемного коридора в рекреацию вошел высокий худощавый мужчина — Уоррен Беллами. Растрепанный, взъерошенный, издерганный, он выглядел так, будто прошел все муки ада.

— Уоррен! — Лэнгдон поднялся ему навстречу. — Как вы, нормально?

— Нет, — ответил Архитектор Капитолия. — Не сказал бы.

— Вы слышали, Питер жив!

Беллами отрешенно кивнул, будто это уже не имело никакого значения.

— Да, я понял из разговора. Очень рад.

— Уоррен, да что тут такое творится?

— Новостями потом поделитесь, — вмешалась Сато. — А сейчас мистер Беллами свяжется с этим отмороженным и поговорит. Чем он, собственно, и так весь вечер занимается.

Лэнгдон подумал, что ослышался.

— Стойте, при чем тут Беллами? Когда это он связывался с этим типом? Тот вообще о его участии не подозревает.

Сато, выразительно приподняв брови, посмотрела на Беллами.

Тот вздохнул:

— Роберт, признаться, я был с вами не до конца откровенен.

Лэнгдон не нашел что ответить.

— Я хотел как лучше… — испуганно протянул Беллами.

— Вот теперь, — перебила Сато, — вы и сделаете как лучше. А нам остается только молиться, чтобы не вышло осечки. — Будто вторя угрожающему тону Сато, на каминной полке начали бить часы. Сато вытащила и перебросила Беллами запаянный пластиковый пакет с изъятыми вещами.

— Забирайте. Вашим сотовым можно фотографировать?

— Да, мэм.

— Хорошо. Поднимите навершие повыше.

Малах посмотрел, от кого пришло сообщение. Отправитель — Уоррен Беллами, тот самый масон, которого он в начале вечера отправил в Капитолий помогать Лэнгдону. Беллами, мечтающий, как и Лэнгдон, снова увидеть Питера Соломона живым, обещал Малаху сделать все, чтобы Лэнгдон нашел и расшифровал пирамиду. Весь вечер отчеты Беллами о том, как продвигается дело, приходили Малаху на электронный адрес и автоматически переадресовывались на сотовый.

«Должно быть интересно». Малах открыл сообщение.

Отправитель: Уоррен Беллами

с лэнгдоном разделились

инфо достал.

прилагаю док-во.

недостающее выясняйте звонком.

— у.б.

Вложение: файл jpeg

«Что еще за «недостающее»?» — подумал Малах, открывая приложенный файл.

В нем оказалась фотография.

При виде изображения у Малаха вырвался восхищенный вздох, и радостно забилось сердце. На экране красовалась крупным планом крохотная золотая пирамидка.

«То самое легендарное навершие!»

Затейливой вязью по золоту шла многообещающая надпись: «Тайна сокрыта внутри Ордена».

Однако от того, что виднелось ниже, под гравировкой, у Малаха перехватило дыхание. Навершие будто пылало изнутри. Не веря своим глазам, Малах смотрел на угасающую надпись и думал о том, что все-таки легенду следовало понимать буквально.

«Масонская пирамида, преобразившись, откроет свою тайну достойному».

Как удалось добиться подобного магического преобразования, Малах не представлял, и его это не заботило. Пылающая надпись четко указывала конкретный вашингтонский адрес, в полном соответствии с предсказанием. Франклин-сквер. Но, вот досада, начало строчки с драгоценным адресом закрывал палец Беллами, определенно оказавшийся в кадре не случайно.

«Недостающее выясняйте звонком». Теперь Малах понял, что имелось в виду.

Архитектор Капитолия вдруг утратил былую сговорчивость и, заартачившись ни с того ни с сего, затеял опасную игру.

Глава 92

Под пристальным наблюдением вооруженных агентов ЦРУ Лэнгдон, Кэтрин и Беллами вместе с Сато сидели в рекреации Богословского колледжа и ждали, что получится. На журнальном столике по-прежнему стоял раскрытый лэнгдоновский портфель с торчащим из него золотым навершием. Надпись «Восемь Франклин Сквер» уже погасла, исчезнув бесследно, как будто ее и не было.

На все мольбы Кэтрин отпустить ее к брату директор Службы безопасности только отрицательно качала головой, не сводя глаз с сотового телефона Беллами, лежащего на журнальном столике. Телефон молчал.

«Почему Беллами мне сразу не открылся?» — недоумевал Лэнгдон. Архитектор, как выясняется, весь вечер выходил на связь с похитителем Питера и докладывал об успехах Лэнгдона по расшифровке пирамиды, отчаянно при этом блефуя в надежде выиграть время. Потому что на самом деле Беллами изо всех сил старался помешать кому бы то ни было приблизиться к разгадке. Однако теперь он почему-то переметнулся в стан бывшего врага. Они с Сато готовы пожертвовать тайной пирамиды, чтобы поймать злодея.

— Отпустите! Уберите руки! — донесся из коридора возмущенный надтреснутый голос. — То что я слеп, не значит, что мне нужны няньки. Уж в колледже я как-нибудь не заблужусь. — Агент ЦРУ втащил в рекреацию бурно протестующего декана и силой усадил в кресло.

— Кто здесь еще? — требовательно спросил старик, глядя прямо перед собой невидящими глазами. — Похоже, много, судя по звукам. Всем отрядом собрались одного старика хватать? О времена!

— Нас тут семь, — ответила Сато. — В том числе Роберт Лэнгдон, Кэтрин Соломон и Уоррен Беллами, ваш собрат по масонской ложе.

Галлоуэй моментально сник, растеряв весь пыл и праведный гнев.

— Все в порядке, — поспешил ободрить старика Лэнгдон. — Выяснилось, что Питер жив, хоть и покалечен. С ним сейчас полиция.

— Слава Богу! — обрадовался Галлоуэй. — А…

Резкий звук заставил собравшихся подскочить от неожиданности — на журнальном столике завибрировал телефон Беллами. Все замолчали.

— Давайте, мистер Беллами, — напутствовала Сато. — Не подкачайте. Что на кону, вы знаете.

Беллами тяжело вздохнул и нажал на телефоне кнопку громкой связи.

— Беллами слушает, — представился он громко, обращаясь к сотовому на журнальном столике.

В ответ из динамика зашелестел знакомый бесплотный шепот. Судя по фоновому шуму, похититель говорил из автомобиля, по беспроводному устройству.

— Полночь миновала, мистер Беллами. Я собираюсь избавить Питера от дальнейших мучений.

В комнате повисла тревожная тишина.

— Дайте мне с ним поговорить.

— Невозможно, — ответил похититель. — Мы в машине. Он лежит связанный в багажнике.

Переглянувшись, Лэнгдон и Кэтрин отчаянно замотали головами: «Блефует! Питер не у него!»

Сато жестом показала Беллами, чтобы продолжал дожимать.

— Мне нужно убедиться, что Питер жив, — настаивал Беллами. — Вы не получите остальную…

— Вашему Досточтимому мастеру нужна врачебная помощь. Не тратьте время на пустые уговоры. Скажите мне номер дома на Франклин-сквер, и я привезу вашего Питера туда.

— Я же сказал, мне нужно…

— Никаких условий! Или я сворачиваю на обочину — и Питер Соломон больше не жилец.

— Нет уж, теперь вы меня послушайте, — категорично заявил Беллами. — Если хотите получить адрес, придется играть по моим правилам. Жду вас на Франклин-сквер. Получу Питера живым — скажу номер дома.

— Где гарантия, что не притащите полицию?

— Не притащу, я понимаю, что риск слишком велик. У вас ведь не только Питер в заложниках. Про второй крупный козырь мне тоже известно.

— Вам также должно быть известно, — прошелестел голос, — что если на Франклин-сквер у меня возникнет хоть тень подозрения, что вы не один, я проеду мимо, и от Питера Соломона останется одно воспоминание. Разумеется, на этом ваши беды не закончатся.

— Я приду один, — мрачно пообещал Беллами. — Как только вы отдадите Питера, сообщу все, что вам нужно.

— В центре площади, — велел голос. — Ехать мне минут двадцать, не меньше. Так что ждите, сколько понадобится.

С этими словами он отключился.

В комнате поднялась суета. Сато отдавала приказы. Несколько оперативников, похватав рации, бросились к двери.

— Бегом! Марш!

В суматохе Лэнгдон оглянулся на Беллами в надежде получить наконец разъяснение, что все-таки происходит, но того уже спешно уводили прочь.

— Мне надо увидеть брата! — крикнула Кэтрин. — Вы должны нас отпустить!

Сато подошла к ней вплотную.

— Я никому ничего не должна, мисс Соломон. Понятно?

Кэтрин, не сдвинувшись с места, с отчаянием смотрела в маленькие глазки Сато.

— Мисс Соломон, моя первоочередная задача — задержать преступника на Франклин-сквер, так что вы посидите тут под наблюдением моего человека, а я завершу операцию. Только тогда, и никак не раньше, мы займемся вашим братом.

— Вы кое-что забыли, — возразила Кэтрин. — Я знаю, где живет похититель. Калорама-Хайтс в пяти минутах езды отсюда. Вам улики не нужны, что ли? И потом, вы же сказали, что не хотите огласки. А кто знает, что именно Питер сболтнет полиции, когда его приведут в чувство.

Сато поджала губы, обдумывая доводы Кэтрин. С улицы донеслось хлопанье раскручивающегося вертолетного винта. Хмуро сдвинув брови, Сато обратилась к одному из оперативников:

— Хартман, возьмите «Эскалейд». Доставите мисс Соломон и мистера Лэнгдона на Калорама-Хайтс. Питер Соломон пусть держит рот на замке, проследите. Приказ ясен?

— Да, мэм.

— Когда прибудете, отзвонитесь. Доложите, что там. С этих двоих глаз не спускать.

Агент Хартман коротко кивнул и, вытаскивая на ходу ключи от автомобиля, двинулся к выходу.

Кэтрин кинулась следом.

— Скоро увидимся, профессор, — сказала Сато Лэнгдону на прощание. — Знаю, вы считаете меня врагом, но, уверяю вас, это не так. Идите к Питеру. Если вы думаете, что все позади, вы ошибаетесь.

За журнальным столиком, чуть в стороне от Лэнгдона, не вмешиваясь в разговоры, сидел декан Галлоуэй. Он нащупал в открытом портфеле Лэнгдона каменную пирамиду и оглаживал теплые грани иссохшими ладонями.

— Отец Галлоуэй, вы поедете с нами к Питеру? — спросил Лэнгдон.

— Я буду только обузой. — Старик отнял руки от портфеля и застегнул молнию над пирамидой. — Лучше посижу здесь и помолюсь за его выздоровление. Обменяться новостями еще успеем. Только, пожалуйста, передайте от меня Питеру кое-что, когда будете показывать ему пирамиду, хорошо?

— Конечно. — Лэнгдон повесил портфель на плечо.

— Передайте ему вот что. — Старик откашлялся. — Масонская пирамида всегда хранила свою тайну… искренне.

— Что-то я не понимаю.

— Вы, главное, передайте ему, — подмигнув, повторил Галлоуэй. — Он поймет.

Склонив голову, старый декан погрузился в молитву.

Озадаченный Лэнгдон оставил его в покое и заторопился на улицу. Кэтрин уже сидела в переднем кресле внедорожника, объясняя водителю, куда ехать. Лэнгдон забрался на заднее, и, едва успел закрыть дверь, как гигантский автомобиль пулей рванул по газону на север, держа курс на Калорама-Хайтс.

Глава 93

Франклин-сквер расположен в северо-западной части центрального Вашингтона, между Кей-стрит и Тринадцатой улицей. Его окружает немало исторических зданий, самое знаменитое из которых — Школа Франклина, откуда Александер Грэм Белл отправил в 1880 году первое беспроводное сообщение.

Высоко в небе к скверу приближался с запада стремительный «UH-60», за считанные минуты преодолевший путь от Национального собора. «У нас еще уйма времени», — подумала Сато, глядя на раскинувшийся внизу сквер. Оперативники должны успеть незаметно рассредоточиться до того, как появится объект.

«Он сказал, ему ехать минут двадцать, не меньше».

По команде Сато пилот опустил вертолет — и тут же снова поднял, едва коснувшись крыши самого высокого в этом районе здания, дома номер один по Франклин-сквер, роскошного офисного небоскреба с двумя золочеными шпилями. Маневр, конечно, запрещенный, но вертолет завис над зданием на каких-то пару секунд, вскользь мазнув лыжами по гравию на крыше. Как только все выпрыгнули, вертолет взмыл вверх, забирая на восток, чтобы там, набрав «бесшумную высоту», вести невидимую поддержку с воздуха.

Дожидаясь, пока оперативники соберут вещи, Сато инструктировала Беллами перед ответственным заданием. Архитектор до сих пор не пришел в себя, потрясенный увиденным на экране ноутбука директора СБ ЦРУ.

«Как я и говорила… напрямую относится к государственной безопасности».

Моментально осознав правоту Сато, Беллами теперь помогал как мог.

— Все готово, мэм, — доложил агент Симкинс.

По команде Сато оперативники провели Беллами через крышу и скрылись вместе с ним в люке лестницы, ведущей на первый этаж.

Сато, подойдя к краю крыши, глянула внизу. Весь квартал занимал прямоугольник густо засаженного деревьями сквера.

«Отличное укрытие».

Оперативники Сато прекрасно понимали, как важно остаться незамеченными для объекта. Если он заподозрит присутствие агентов и ускользнет… Директор Службы безопасности предпочитала об этом даже не думать.

По крыше гулял холодный порывистый ветер. Обхватив себя руками, Сато изо всех сил уперлась ногами в гравий, чтобы не сдуло за парапет. С этого наблюдательного пункта все казалось меньше, и зданий виднелось не так много. «Интересно, — думала Сато, — какое из них — номер восемь?» Она послала запрос своему аналитику, Ноле, и та вот-вот должна была ответить.

Вот из подъезда вышли оперативники и Беллами, крошечные, как муравьи, и тут же рассыпались, скрываясь в темном сквере. Беллами по указке Симкинса встал на открытом месте, ближе к центру безлюдного парка, сам Симкинс с отрядом растворились среди деревьев. Через несколько секунд Беллами остался один: расхаживал туда-сюда под уличным фонарем и зябко поеживался.

Сато не испытывала жалости.

Закурив сигарету, она затянулась, наслаждаясь теплом дыма, заполнившего легкие. Убедившись, что внизу все идет как надо, директор Службы безопасности отошла от края крыши. Оставалось дождаться двух звонков — от аналитика Нолы и от агента Хартмана, отправленного на Калорама-Хайтс.

Глава 94

«Помедленнее!»

Лэнгдон вцепился в спинку переднего сиденья «кадиллака»: водитель завернул за угол, не сбавляя хода и рискуя опрокинуть машину. То ли агенту ЦРУ Хартману приспичило полихачить, то ли он получил указание добраться до Питера Соломона как можно скорее, пока тот не пришел в себя и не сболтнул лишнего полиции.

Лэнгдону с лихвой хватило ралли по Эмбасси-роу наперегонки с красными огнями светофоров, что уж говорить о петлянии на полной скорости по закоулкам Калорама-Хайтс. Кэтрин, побывавшая днем в доме похитителя и знавшая дорогу, едва успевала выкрикивать, где повернуть.

На каждом заносе портфель в ногах Лэнгдона раскачивало туда-сюда, и профессор слышал, как болтает по дну навершие пирамиды, слетевшее с основания. Испугавшись, что золотая верхушка поцарапается, он нашарил ее в недрах портфеля и вытащил. Навершие еще не остыло, но пылающая надпись померкла и пропала бесследно, осталась только гравировка.

«Тайна сокрыта внутри Ордена».

Лэнгдон уже хотел убрать навершие в карман, но тут заметил, что отполированная поверхность покрыта какими-то белыми катышками. Озадаченный, он попытался их смахнуть, но они держались прочно и на ощупь казались твердыми… вроде пластика. «Что еще за?..» Присмотревшись, Лэнгдон заметил, что и каменное основание пирамиды тоже усеяно белыми крапинками. Он отковырнул одну из них ногтем и покатал между подушечками пальцев.

— Воск? — изумился он.

Кэтрин оглянулась.

— Что?

— И пирамида, и навершие почему-то в катышках воска. Ничего не понимаю. Откуда взялся воск?

— Может, в портфеле испачкались?

— Да нет.

На очередном повороте Кэтрин ткнула пальцем в лобовое стекло.

— Вот! Здесь! Приехали.

На подъездной дорожке к дому стояла полицейская машина с вертящейся мигалкой. Ворота оставались открытыми, и агент Хартман на полном газу загнал «кадиллак» во двор.

Дом оказался особняком впечатляющих размеров. Внутри повсюду горел свет, входная дверь была распахнута настежь. На подъездной дорожке и на газоне сбились в кучу полдюжины автомобилей, припаркованные как попало и, очевидно, в большой спешке: некоторые стояли с включенным двигателем, и почти все — с фарами, направленными на особняк.

Хартман резко затормозил на газоне, где припарковался белый седан, на котором красовалась яркая надпись: «Частная служба охраны «Ваша безопасность»». Из-за мигалки и слепящих фар трудно было что-то разглядеть.

Кэтрин выскочила из машины и понеслась к дому. Лэнгдон повесил портфель на плечо, не застегивая, чтобы не тратить время, и побежал догонять Кэтрин. Изнутри через открытую входную дверь доносились голоса. Лэнгдон услышал, как за спиной пискнула сигнализация внедорожника: агент Хартман запер машину и тоже поспешил к дому.

Взлетев по ступенькам крыльца, Кэтрин проскочила в дверь и исчезла в доме. Лэнгдон шагнул через порог вслед за ней, но она уже бежала через прихожую по коридору на звук голосов. Там, в конце коридора, располагалась комната, где за обеденным столом спиной к вошедшим сидела женщина в форме службы охраны.

— Скажите! — окликнула ее Кэтрин на бегу. — Где Питер Соломон?!

Лэнгдон не отставая следовал за Кэтрин, однако в какой-то момент краем глаза уловил неожиданное движение. В окне гостиной по левую руку мелькнула створка закрывающихся ворот. «Странно». И тут же показалось странным еще кое-что, ускользнувшее от внимания во дворе, где глаза слепили мигалки и яркие фары. Полдюжины автомобилей, брошенных в беспорядке перед домом, вопреки первому впечатлению мало напоминали полицейские машины и кареты «скорой помощи».

«Мерседес»? «Хаммер»? «Тесла-родстер»?..

В ту же секунду до Лэнгдона дошло, что голоса в комнате — это орущий телевизор.

Разворачиваясь, как в замедленной съемке, Лэнгдон крикнул:

— Кэтрин, постой!

Но, обернувшись, понял, что она уже не бежит.

Кэтрин летела по воздуху.

Глава 95

Кэтрин Соломон чувствовала, что падает, но почему вдруг, она не понимала.

Только что она мчалась по коридору к сидящей за столом женщине в форме — и вдруг, зацепившись ногой за невидимое препятствие, полетела ласточкой.

Теперь сила притяжения влекла ее к земле — точнее, к твердому деревянному полу.

Со всего размаха Кэтрин грохнулась плашмя, отбивая легкие. Рядом с ней, угрожающе покачавшись туда-сюда, свалилась напольная вешалка. Хватая ртом воздух, Кэтрин подняла голову и с удивлением поняла, что охранница по-прежнему сидит за столом, даже не обернувшись. А от нижнего конца упавшей вешалки тянется поперек коридора тонкая проволока.

«Кому взбрело в голову?..»

— Кэтрин! — раздался крик Лэнгдона.

Перекатившись на бок, она обернулась, и кровь застыла в жилах. «Роберт! Сзади!» — хотела крикнуть Кэтрин, но дыхания не хватало. Расширенными от ужаса глазами она смотрела, будто в замедленной съемке, как Лэнгдон направляется по коридору ей навстречу, не подозревая, что у него за спиной агент Хартман, едва переступивший порог, вдруг зашатался и схватился за горло. По рукам у него заструилась кровь, и он тщетно силился вытащить огромную отвертку, что воткнулась ему в шею.

Оперативник начал валиться на пол, и тогда преступник явил себя во всей красе.

«Господи! Нет..»

Обнаженный (если не считать странной набедренной повязки) мужчина, очевидно, все это время скрывался в прихожей. Мускулистое тело с ног до головы сплошным узором покрывали непонятные татуировки. Входная дверь за его спиной закрывалась, а он стремительно подбирался к Лэнгдону. Агент Хартман рухнул ничком. Хлопнула дверь, и Роберт Лэнгдон, вздрогнув от неожиданности, обернулся. Татуированный подскочил сзади и всадил ему что-то в спину. Полыхнула яркая вспышка, раздался электрический треск… Лэнгдон, оцепенев, застыл с широко распахнутыми глазами, а потом бесформенной грудой скорчился на полу, придавив незастегнутый портфель, из которого вывалилась пирамида.

Не удостоив жертву лишним взглядом, татуированный перешагнул через неподвижное тело и направился к Кэтрин. Та попыталась отползти в столовую, но наткнулась на стул, где сидела охранница. Тело женщины качнулось и мешком сползло на пол рядом с Кэтрин. На безжизненном лице застыло выражение ужаса. Во рту торчала тряпка.

Не успела Кэтрин опомниться, как мускулистый гигант схватил ее за плечи, демонстрируя недюжинную силу. Без тонального крема его физиономия являла вблизи чудовищную картину. Легкое движение мышц — и Кэтрин швырнули на живот, будто тряпичную куклу, а в поясницу уперлось чужое колено. Кэтрин казалось, что позвоночник сейчас хрустнет и переломится пополам. Руки силач выкрутил ей за спину.

Распластанная на полу Кэтрин повернула голову набок и увидела, как дергается в конвульсиях Лэнгдон, скорчившийся в коридоре, спиной к ней. Еще дальше — в прихожей, у входа, — лежало обмякшее тело агента Хартмана.

В запястья Кэтрин впился холодный металл, и она поняла, что ей связывают руки проволокой. В ужасе она попыталась вывернуться, но от этого стало только больнее.

— Будешь дергаться — останешься без рук, — предупредил татуированный, заканчивая обматывать запястья и с пугающей ловкостью переходя к лодыжкам.

Кэтрин дернула ногой, пытаясь лягнуть силача, но тот с размаху ткнул ее кулаком в бедро, так что затрещала кость. В считанные секунды лодыжки тоже были скручены проволокой.

— Роберт! — У Кэтрин наконец хватило сил позвать Лэнгдона.

Тот со стонами корчился на полу в коридоре, барахтаясь на своем портфеле. У его затылка лежала каменная пирамида, и Кэтрин поняла, глядя на нее, что другой надежды нет.

— Мы расшифровали код, — выпалила она. — Я вам все расскажу!

— А то как же! — С этими словами татуированный вытащил тряпку изо рта мертвой охранницы и запихнул ее в рот Кэтрин.

От кляпа разило смертью.

Роберт Лэнгдон не чувствовал своего тела. Одеревеневший и недвижный, он лежал, прижавшись щекой к паркету. Об электрошокерах он слышал достаточно, так что принцип действия понимал: жертва парализуется путем временной перегрузки нервной системы. Так называемое электро-мускульное нарушение — примерно то же самое, что удар молнией. Невыносимая боль пронзала все тело Лэнгдона до последней клетки, и, несмотря на усилие, ни одна мышца не хотела повиноваться.

«Вставай же, ну!»

Скрючившись на полу, Лэнгдон судорожно заглатывал воздух мелкими глотками, не в силах вздохнуть поглубже. Того, кто на него напал, он еще не видел, зато смотрел прямо на агента Хартмана, вокруг которого расплывалась лужа крови. Лэнгдон слышал, как протестует и барахтается Кэтрин, однако вскоре раздалось невнятное мычание, будто ей чем-то заткнули рот.

«Поднимайся, Роберт! Надо прийти ей на помощь!»

Ноги мучительно покалывало и жгло огнем, онемение проходило, но двигаться они по-прежнему отказывались. «Давай же!» Руки задергались, возвращаясь к жизни, постепенно отпускало шею и щеки. Огромным усилием Лэнгдон повернул голову, проехав носом по паркету, и попытался рассмотреть, что происходит в столовой. Однако взгляд его уперся в каменную пирамиду, которая выкатилась из портфеля и лежала на боку, основанием к Лэнгдону.

Профессор не сразу догадался, что именно находится перед ним. В каменном квадрате угадывалось дно пирамиды, однако почему-то сейчас оно выглядело иначе. Совсем по-другому. По-прежнему каменное, по-прежнему квадратное… но гладкость и простота пропали. Теперь квадратное поле испещряли выбитые в камне значки. «Как такое возможно?» Несколько секунд Лэнгдон вглядывался в пирамиду, опасаясь, что начались галлюцинации. «Я ведь раз десять уже рассматривал ее со всех сторон — никаких знаков не было».

И тут он все понял.

Одновременно к нему вернулась способность дышать, и он шумно глотнул воздух, изумленно осознавая, что у масонской пирамиды остались в запасе нераскрытые тайны. «Еще одно преображение».

Его озарила новая догадка — смысл прощальной просьбы Галлоуэя. «Передайте ему вот что: масонская пирамида всегда хранила свою тайну… искренне». Тогда слова эти показались Лэнгдону странными, но теперь ему стало ясно, что старик посылал Соломону шифр. Как ни странно, этот же самый шифр встретился Лэнгдону много лет назад в посредственном детективе.

«Искренне».^[184]

Со времен Микеланджело скульпторы прикрывали огрехи в работе, замазывая трещины расплавленным воском и присыпая сверху каменной пылью. Способ, конечно, считался надувательством, поэтому скульптуры «без воска» — на латыни sine cera — выходили «искренними», «честными». Словосочетание сохранилось в английском языке по сей день. До сих пор в конце письма принято ставить «sincerely yours» — «искренне ваш» — в знак того, что послание не содержит лжи и написано «без воска».

Знаки на дне пирамиды скрыли до поры до времени, воспользовавшись тем же древним способом. А когда Кэтрин, следуя указаниям на перстне, опустила пирамиду в кипяток, воск расплавился, явив миру рисунок. Который затем нащупал Галлоуэй, сидя в рекреации Богословского колледжа, когда водил пальцами по граням пирамиды.

На краткий миг Лэнгдон позабыл о грозящей им с Кэтрин опасности и прилип взглядом к беспорядочному скопищу знаков, высеченных на каменном основании. Он понятия не имел, что они значат и что за ними скрывается, однако одно оставалось несомненным: «Масонская пирамида поведала еще не все свои тайны. «Восемь Франклин Сквер» — это не конец».

То ли сыграл свою роль прилив адреналина, то ли помогли несколько лишних секунд неподвижности, но Лэнгдон вдруг вновь ощутил свое тело.

Превозмогая боль, он шевельнул рукой и отпихнул портфель, перекрывающий обзор столовой.

Увиденное его ужаснуло: Кэтрин — связанная, с толстенным тряпичным кляпом во рту… Лэнгдон напряг мускулы, силясь подняться на колени, но тут же замер, не веря своим глазам. В дверях столовой возник устрашающий силуэт — такого Лэнгдон никогда в жизни не видел.

«О Господи…»

Отчаянно брыкаясь, Лэнгдон перекатился на бок и попытался отползти, но татуированный исполин схватил его, шмякнул спиной об пол и уселся сверху, придавив бицепсы Лэнгдона своими коленями. Распластанный на паркете профессор уперся взглядом в двуглавого феникса на татуированной груди. Шею, лицо и выбритую голову гиганта покрывала пестрая мозаика из замысловатых рисунков — Лэнгдон распознал в них оккультные символы, использующиеся в ритуалах черной магии.

Однако больше он ничего разобрать не успел, потому что исполин, зажав ему уши ладонями, приподнял его голову от пола и с нечеловеческой силой приложил затылком об паркет.

Мир погрузился в темноту.

Глава 96

Встав посреди коридора, Малах окинул взглядом кровавую сцену. Его дом напоминал поле битвы.

У ног Малаха без сознания лежал Лэнгдон.

В столовой на полу извивалась связанная по рукам и ногам Кэтрин Соломон с кляпом во рту.

Рядом с ней коченел труп охранницы, сползший со стула, на который его усадил Малах. В надежде спасти свою жизнь охранница беспрекословно подчинилась указаниям: с ножом у горла ответила на звонок сотового и выдала легенду, которая и помогла заманить в дом Кэтрин и Лэнгдона.

«Про напарницу и состояние Питера Соломона — ложь от первого до последнего слова».

Как только женщина в форме отыграла свою роль, Малах преспокойно задушил ее.

Для полноты картины — будто он уехал из дома — Малах позвонил Беллами, используя беспроводное устройство, из автомобиля. «Я сейчас в дороге, — сообщил он Архитектору Капитолия и прочим подслушивающим. — Питер у меня в багажнике». На самом же деле Малах раскатывал от гаража до двора, где в беспорядке расставил с включенными двигателями и фарами несколько машин из своего необъятного автопарка.

Уловка сработала на все сто.

Хотя нет, на девяносто девять.

Досадный минус — затянутый в черное труп, скорчившийся на полу прихожей с отверткой в горле. Обыскивая убитого, Малах удовлетворенно хмыкнул, обнаружив навороченный радиопередатчик и сотовый с логотипом ЦРУ.

«Даже там наслышаны о моем могуществе!»

Он вытащил батарейки из обоих устройств и расколошматил аппараты тяжелым бронзовым упором для двери.

Малах понимал, что нельзя терять время — тем более, раз в дело вмешалось ЦРУ. Широким шагом он направился к Лэнгдону. Профессор лежал в отключке — и вряд ли мог очнуться в ближайшее время. С благоговейным трепетом Малах перевел взгляд на каменную пирамиду, валяющуюся на полу, рядом с раскрытым портфелем профессора. У него захватило дух, а в груди будто паровой молот зачастил.

«Я ждал столько лет…»

Дрожащими руками он поднял масонскую пирамиду с пола, с замиранием сердца медленно провел пальцем по высеченным на камне значкам и, не давая себе увлечься, сунул пирамиду в портфель, где лежало навершие.

«Вскоре я ее снова соберу… в более безопасном месте».

Малах застегнул молнию и повесил портфель на плечо. Хотел забросить на это же плечо самого Лэнгдона, однако тот, вопреки первому впечатлению, оказался слишком тяжелым. В итоге Малах подхватил Лэнгдона под мышки и поволок.

«Там, куда он попадет, ему вряд ли понравится…»

В кухне надрывался на полную громкость телевизор. Свою роль в спектакле он уже сыграл, а выключить Малах его еще не успел. На экране выступал телепроповедник, читающий вместе с паствой «Отче наш».

«Интересно, — подумал Малах, — хоть кто-то в людском стаде задумывался об истинном происхождении этой молитвы?»

— «Яко на небеси и на земли», — хором выводила паства.

«Точно, — мысленно подтвердил Малах. — Как вверху, так и внизу».

— «И не введи нас во искушение…»

«Помоги нам восторжествовать над слабостями плоти».

— «Но избави нас от лукавого…» — взывали верующие.

Малах ухмыльнулся.

«Трудновато будет. Тьма набирает силу».

Но что хотя бы пытаются — молодцы. В современном мире люди, обращающиеся с мольбой о помощи к незримым силам, — вымирающий вид.

Под громогласное «Аминь!» Малах протащил Лэнгдона через гостиную.

««Амон», — поправил он толпу. — Колыбель вашей религии — Египет». Предшественником Зевса, Юпитера, да и всех остальных современных богов, был Амон, поэтому до сегодняшнего дня в молитвах на разные лады повторяется его имя: «Амен! Аминь! Аум!»

Телепроповедник принялся цитировать строки из Библии, где описывалась чины небесных иерархий — ангелов, демонов и духов, властвующих на небесах и в аду.

— «Берегите души свои ото зла! — остерегал проповедник. — Возвысьте их в молитве! Господь и ангелы Господни услышат вас!»

«Несомненно, — согласился Малах. — Но и демоны услышат».

Он уже давно осознал, что при правильном применении его искусство может открыть адепту врата в царство духа. Обитающие там незримые силы, как и люди, бывают и добрыми, и злыми. Светлые — исцеляют, хранят и стремятся к вселенской гармонии. Темные действуют с точностью до наоборот, сея разрушения и хаос.

Если к незримой силе воззвать правильно, она может внять заклинанию и помочь взывающему осуществить желаемое здесь, на земле, наделив его сверхъестественным могуществом. Но за свою помощь эти силы требуют воздаяний. Светлые — молитв и хвалы, а темные — кровавых жертв.

«Чем весомее жертва, тем выше обретаемое могущество».

Малах начинал с мелких тварей, однако со временем жертвы обретали все больший размах.

«Сегодня я сделаю завершающий шаг».

— «Страшитесь! — грозил проповедник, предрекая приближение Апокалипсиса. — Грядет последняя битва за людские души!»

«Да, — снова согласился Малах. — И я буду ее самым доблестным воином».

Битва, разумеется, давным-давно началась и ведется с незапамятных времен. В Древнем Египте те, кто совершенствовал великое искусство, вошли в историю как величайшие адепты, поднявшись над толпой и став истинными приверженцами Света. Они ходили по земле как боги. Строили великие храмы, куда из самых дальних концов стекались неофиты, жаждущие приобщиться к мудрости. Возникла золотая раса людей. На краткий миг человечество приблизилось к тому, чтобы воспарить, сбросив земные узы.

«Золотой век Мистерий древности».

Однако человек, плотская тварь, падок на соблазны. Гордыня, ненависть, нетерпение, жадность. Нашлись те, кто извратил великое искусство, обернув его на потребу низменным желаниям. Они призывали себе на службу темные силы. Так родилось другое искусство — более могущественное, безотлагательное, пьянящее.

«Это мое искусство.

Это мое Великое делание».

Просвещенные адепты эзотерических братств, наблюдая, как поднимает голову зло, догадались, что люди не спешат использовать новообретенные знания на благо себе подобных. И тогда адепты утаили свою мудрость, спрятали ее от недостойных глаз. Постепенно следы ее изгладились из истории.

То было Великое падение человека.

Земля на долгие века погрузилась во мрак.

Служители разбросанных по миру церквей, храмов и святилищ всех известных религий — доблестные потомки адептов, — не желая сдавать позиции, по сей день тычутся вслепую в поисках Света, надеются вновь обрести утраченное в прошлом могущество и дать отпор тьме. Время стерло воспоминания… оборвало связь с прошлым. Никому больше не ведомо, из какого источника прежде черпалась могущественная мудрость. От божественных чудес, творимых предками, новые хранители веры во всеуслышание открещивались, объявляя ересью.

«Действительно забыли?» — не верил Малах.

Отзвуки древнего искусства гуляют по земле до сих пор — от мистиков-каббалистов до эзотериков-суфиев. Отголоски проникли и в христианские таинства — поедание тела Христова во время Святого Причастия, чины и небесные иерархии святых, ангелов и демонов, чтение молитв нараспев, астрологическая подоплека христианского календаря, священное облачение и обещание вечной жизни. По сей день от нечистой силы обороняются дымом кадильниц, звоном священных колоколов или брызгами святой воды. У христиан до сих пор в ходу обряды изгнания бесов — идущее из древности мастерство, которое требует умения не только изгонять, но и призывать демонов…

«Неужели и после этого они не догадываются о своем прошлом?..»

Нагляднее всего мистические корни современной церкви видны в самом ее сердце — в Ватикане, в центре площади Святого Петра, где возвышается огромный Египетский обелиск. Таинственный монолит, вырезанный из камня за тринадцать столетий до того, как Христос сделал свой первый вдох, никак не соотносится ни с площадью, ни с современным христианством. И все же он установлен именно там, в святая святых христианской церкви — каменный маяк, сигналящий в надежде, что его заметят; напоминание горстке мудрецов, которые еще не забыли, откуда все пошло. Церковь, родившаяся из чрева Мистерий древности, хранит свои таинства и символы.

«И превыше всего один».

Все алтари, всё облачение, все шпили церквей и соборов, все обложки Библии украшает главный символ христианства — жертвенный сын человеческий. В христианстве, как ни в одной другой вере, понимают преобразующую силу принесения жертвы. Даже сейчас, в ознаменование главной жертвы, на которую пошел Иисус, верующие имитируют слабое ее подобие — пост, обеты, приношения…

«Все эти воздаяния, разумеется, ничего не стоят… Без крови жертва не имеет смысла».

Силы тьмы давно привыкли к кровавым жертвам — и на крови окрепли настолько, что силам добра едва удается сдерживать их напор. Вскоре они поглотят Свет окончательно, и адепты тьмы восторжествуют над человечеством.

Глава 97

— Должен быть такой дом! Франклин-сквер, номер восемь, — настаивала Сато. — Посмотри еще раз!

Нола Кей села за стол и поправила телефонную гарнитуру.

— Мэм, я везде перепроверила. Нет такого адреса в округе Колумбия.

— Я сейчас на крыше дома один по Франклин-сквер, — возражала Сато. — Значит, должен быть и восьмой.

«Директор Сато на крыше?»

— Секундочку. — Нола запустила новый поиск, раздумывая, докладывать ли насчет истории с хакером, но, судя по всему, директора Службы безопасности сейчас интересовал исключительно дом номер восемь. И потом, Нола еще сама не до конца все выяснила.

«Куда, кстати, этот компьютерщик запропастился?»

— Вот, — глядя на экран, подала голос Нола. — Все понятно. «Дом номер один» — это название здания, а не адрес. Адрес у него — Кей-стрит, 1301.

Новость поставила директора Сато в тупик.

— Нола, у меня нет времени на разъяснения, но пирамида указывает адрес четко и недвусмысленно — Франклин-сквер, восемь.

Нола выпрямилась на стуле.

«Пирамида указывает адрес?»

— Надпись, — продолжала Сато, — гласит: «Тайна сокрыта внутри Ордена — восемь, Франклин-сквер».

У Нолы не укладывалось в голове.

— Орден — в смысле масонский или еще какого-нибудь братства?

— Видимо, да, — подтвердила Сато.

После минутного раздумья, Нола снова застучала пальцами по клавиатуре.

— Мэм, возможно, с годами нумерация домов менялась. Если пирамида и в самом деле старинная, не исключено, что во времена ее изготовления здания были пронумерованы по-другому. Я сейчас забила в поиск без номера восемь, просто «орден», «Франклин-сквер», «Вашингтон, округ Колумбия» — может, хоть так выясни… — Нола осеклась на полуслове, увидев результаты поиска.

— Что там у тебя? — раздался в наушниках требовательный голос Сато.

Нола изумленными глазами рассматривала первую ссылку — красочное изображение пирамиды Хеопса на сайте, посвященном одному из зданий на Франклин-сквер — весьма необычному зданию.

«Даже, пожалуй, самому необычному во всем городе».

Однако в изумление Нолу повергли вовсе не причудливые контуры сооружения, а цель, с которой его строили. Согласно описанию на сайте, необычное здание возводилось как мистическое святилище, спроектированное представителями… для представителей… древнего тайного ордена.

Глава 98

Роберт Лэнгдон пришел в себя. Голова разламывалась от боли.

«Где я?»

Его окружала темнота. Пещерный мрак и могильная тишина.

Профессор лежал на спине, руки по швам. Попытался пошевелить пальцами — к его великому облегчению, они двигались свободно, боли не чувствовалось.

«Что же произошло?»

Если не считать головную боль и кромешную тьму, можно решить, что все в порядке.

Почти все.

Лэнгдон осознал, что пол под ним удивительно гладкий — как стекло. И что еще более странно, он чувствует эту поверхность кожей… плечами, спиной, ягодицами, бедрами, икрами.

«Я что, голый?»

В замешательстве он провел ладонями по бокам.

«Ничего себе! Где вся одежда?»

Туман в голове постепенно рассеивался, вспыхивали отдельные страшные воспоминания: мертвый агент ЦРУ… татуированное чудовище… удар затылком об пол. Картинки замелькали быстрее. Лэнгдон вспомнил самую жуткую — связанная Кэтрин Соломон с кляпом во рту.

«Боже мой!»

Лэнгдон резко сел, и тут же врезался лбом в нависающую над макушкой низкую полку. От удара череп будто разорвало, и профессор чуть не потерял сознание. Превозмогая головокружение, он выставил руки вверх, ощупывая невидимое препятствие, и растерялся окончательно. Выходило, что он практически упирается лбом в потолок.

«Что еще за…»

Лэнгдон расставил руки, собираясь перевернуться, — и опять наткнулся на стены.

Тут до него наконец дошло: никакая это не комната.

«Я в ящике!»

Осознав, что заперт в темном, похожем на гроб сундуке, Лэнгдон принялся отчаянно стучать кулаком в крышку и звать на помощь. С каждой секундой страх давил все сильнее и сильнее, пока не сделался невыносимым.

«Меня похоронили заживо».

Крышка непонятного гроба не поддавалась ни в какую, даже когда Лэнгдон в дикой панике изо всех сил уперся в нее руками и ногами. Ящик, судя по всему, был сделан из толстого стеклопластика. Воздухонепроницаемый. Звуконепроницаемый. Светонепроницаемый. Исключающий возможность побега.

«Я задохнусь, и никто меня не спасет».

Нахлынули воспоминания о том, как в детстве он провалился в глубокий колодец и до утра в отчаянии сражался с темной водой. Та страшная ночь нанесла непоправимый урон психике Лэнгдона, на всю жизнь оставив парализующий страх перед замкнутым пространством.

В этот вечер похороненный заживо Роберт Лэнгдон вновь проживал свой самый страшный кошмар.

Кэтрин Соломон дрожала от страха на полу в столовой Малаха. Запястья и лодыжки резала острая проволока, и от малейшего движения путы только сильнее затягивались.

Она видела, как татуированный вырубил Лэнгдона и протащил его бесчувственное тело через всю комнату, прихватив заодно портфель с каменной пирамидой. Куда именно он уволок профессора, Кэтрин не знала. Агент ЦРУ, привезший их сюда, — труп в прихожей. Уже довольно долго до нее не доносилось ни звука, что наводило на подозрение: вдруг ни хозяина, ни Лэнгдона в доме уже давно нет. Кэтрин пыталась звать на помощь, но каждый раз тряпка сползала все дальше в горло.

Услышав приближающиеся шаги, она повернула голову, надеясь, вопреки всему, что кто-то спешит ей на помощь. Но в коридоре материализовалсяогромный силуэт похитителя, и Кэтрин в ужасе съежилась: десять лет назад он точно так же возник на пороге ее отчего дома.

«Он убил мою семью».

Теперь он стремительно приближался к ней. Лэнгдона видно не было. Нагнувшись, похититель обхватил Кэтрин за талию и грубо взвалил на плечо. В запястья врезалась проволока, тряпка во рту заглушала безмолвные крики о помощи. Татуированный пронес Кэтрин по коридору в гостиную — где не так давно они мирно пили чай с «доктором Аваддоном».

«Куда он меня тащит?!»

Прошагав через всю комнату, хозяин дома остановился перед картиной с изображением трех граций, которая так восхитила Кэтрин.

— Вам, кажется, понравилась картина? — шепнул ей похититель почти в самое ухо. — Я рад. Возможно, это последнее напоминание о прекрасном…

С этими словами он вытянул руку вперед и уперся ладонью в правую часть огромной рамы. К изумлению Кэтрин, рама ушла в стену, провернувшись на центральной оси, как дверь.

«Тайный ход…»

Кэтрин извивалась, пытаясь высвободиться, но татуированный прижал ее покрепче и пронес в открывшийся лаз. «Три грации» вновь повернулись на своей оси, закрывая проход, и Кэтрин успела заметить на задней стороне полотна плотную изоляцию. Получается, отсюда наружу не проникнет ни звука…

Помещение за картиной оказалось тесным и узким — скорее коридор, чем комната. С Кэтрин на плече похититель прошел его и, отворив тяжелую дверь на той стороне, вынес пленницу на крохотную лестничную площадку. Кэтрин увидела что-то вроде крутой лесенки, уходящей вниз, в глубокий подвал. Из груди рвался вопль, но тряпка мешала даже вздохнуть.

Начался спуск по узкому отвесному колодцу. Цементные стены купались в голубоватом свете, идущем откуда-то снизу. Оттуда же поднимался теплый, терпкий воздух, отдающий странной смесью ароматов: резкие химические запахи, умиротворяющее ладанное благовоние, мускусный привкус человеческого пота и перекрывающий их все отчетливо различимый глубинный животный ужас.

— Я под большим впечатлением от твоей науки, — прошептал похититель, достигнув подножия лестницы. — Надеюсь, тебе понравится моя.

Глава 99

Из укрытия в темном закоулке Франклин-сквер оперативный агент ЦРУ Тернер Симкинс вел пристальное наблюдение за Уорреном Беллами. Клевать «на живца» объект не спешил, однако и времени прошло не так много.

Запищал передатчик. Симкинс нажал кнопку связи, надеясь услышать кого-нибудь из бойцов, — может быть, они обнаружили что-нибудь важное. Как оказалось, на связь вышла Сато. С новой информацией.

Внимательно выслушав начальницу, Симкинс согласился с ее опасениями.

— Минуту, — попросил он. — Сейчас разведаю.

Пробравшись ползком через кусты, Симкинс направил взгляд в ту сторону, откуда отряд входил в сквер. Пришлось немного поманеврировать, открывая линию обзора.

«Черт…»

Перед ним возвышалось здание, напоминающее очертаниями мечеть из Старого Света: между двумя соседними домами втиснулся мавританский фасад в облицовке из блестящих керамических плиток, которые образовывали замысловатые разноцветные узоры. Над тремя массивными дверьми шли два яруса узких стрельчатых окон, напоминающих бойницы — вот-вот высунутся арабские лучники и непрошеный гость падет под градом стрел.

— Вижу, — доложил Симкинс.

— Движение наблюдается?

— Нет, ничего.

— Хорошо. Передислоцируйтесь и ведите наблюдение. Это храм Алмас. И в нем располагается собрание мистического ордена.

Симкинс, хоть и успел довольно долго поработать в округе Колумбия, про этот храм ничего не знал — равно как и про то, что на Франклин-сквер могут находиться какие-то древние мистические ордена.

— Здание, — продолжала Сато, — принадлежит древнему арабскому ордену благородных адептов тайного святилища.

— Никогда о таких не слышал.

— Наверняка слышали, — возразила Сато. — Это боковая ветвь масонского братства, их еще называют шрайнерами.

Симкинс недоверчиво покосился на причудливо изукрашенный фасад.

«Шрайнеры? Те самые, которые строят детские больницы?»

Сообщество филантропов в красных фесках, устраивающих красочные благотворительные шествия, вряд ли представляло какую-либо опасность. И все же опасения Сато показались агенту справедливыми.

— Да, мэм, если объект догадается, что это самое здание и есть искомый «орден» рядом с Франклин-сквер, номер дома ему уже не понадобится. Объект проедет прямиком туда, минуя Беллами.

— Я тоже так думаю. Так что не спускайте глаз со входа.

— Слушаюсь, мэм.

— От агента Хартмана с Калорама-Хайтс что-нибудь слышно?

— Нет, мэм. Но ему ведь приказано докладывать лично вам, напрямую.

— Так вот мне он не звонил.

«Странно, — подумал Симкинс, посмотрев на часы. — Пора бы уже».

Глава 100

В кромешной темноте Роберта Лэнгдона пробирала дрожь. Голый, окончательно парализованный страхом, он давно перестал звать на помощь и колотить в крышку ящика. Просто закрыл глаза и изо всех сил пытался восстановить дыхание и унять прыгающее сердце.

«Над тобой бездонное ночное небо, — внушал он себе. — Бесконечное открытое пространство, простирающееся далеко-далеко».

Только самовнушение помогло ему продержаться в «тоннеле» аппарата для магнитно-резонансной томографии во время процедуры. Самовнушение — и тройная доза валиума. Но сейчас ничего не помогало.

Тряпка, затыкающая рот Кэтрин Соломон, сползла почти в самое горло, и Кэтрин давилась и задыхалась. Похититель, спустившись со своей жертвой по узкой крутой лестнице, нес ее теперь по темному подвальному коридору. В конце этого коридора находилось помещение, освещенное призрачным пурпурно-красным светом, но туда они не дошли. Свернув в маленькую боковую комнату, похититель втащил туда Кэтрин и усадил на деревянный стул. Скрученные проволокой руки оказались за спинкой стула, и пошевелиться пленница не могла.

Проволока резала кожу все сильнее, но от страха задохнуться Кэтрин почти не замечала боли. Горло судорожно сжималось, выталкивая кляп. В глазах темнело.

За ее спиной татуированный закрыл единственную в комнате дверь и щелкнул выключателем. У Кэтрин отчаянно слезились глаза, она уже плохо различала, что творится кругом. Все расплывалось.

В поле зрения вторглось пестрое многоцветное пятно, и Кэтрин отчаянно замигала, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Но тут перед глазами мелькнула испещренная татуировками рука, которая наконец выдернула кляп.

Широко раскрыв рот, Кэтрин, кашляя и давясь, глотала драгоценный воздух, хлынувший в измученные легкие. Постепенно пелена перед глазами рассеялась, и из нее выступило лицо… демона — человеческим такой облик назвать было сложно. Шею, все лицо и бритую голову покрывал невообразимый ковер из причудливых символов, на теле не осталось ни единого дюйма незарисованной плоти — если не считать крохотный пятачок на темени. С мускулистой грудной клетки на Кэтрин грозно взирал через глаза-соски двуглавый феникс, будто оголодавший стервятник, что ждет не дождется ее смерти.

— Открой рот, — прошептал татуированный.

Кэтрин посмотрела на чудовище с ужасом и отвращением.

«Что ему надо?»

— Открой рот, — повторил он. — Если не хочешь снова давиться тряпкой.

Задрожав, Кэтрин повиновалась, и в рот ей протиснулся мощный татуированный палец. Ее чуть не стошнило, когда он коснулся языка. Вытащив увлажненный палец, похититель дотронулся им до своего незарисованного темени и принялся, закрыв глаза, втирать слюну Кэтрин в гладкую макушку.

Кэтрин отвернулась, не в силах смотреть.

Помещение, куда ее посадили, напоминало котельную — трубы по стенам, бульканье, люминесцентные лампы. Однако осмотреться как следует Кэтрин не удалось — взгляд уткнулся в груду сваленных около ее стула вещей, и Кэтрин обмерла: водолазка, твидовый пиджак, ботинки, часы с Микки-Маусом…

— Боже! — Она дернулась к татуированному чудовищу. — Что вы сделали с Робертом?

— Тсс… — зашептал похититель. — А то услышит. — Сделав шаг в сторону, он показал рукой за спину.

Лэнгдона там не было — только огромный черный стеклопластиковый ящик, напоминающий цинковый гроб, в которых привозят трупы погибших на войне. Две массивные защелки запирали крышку наглухо.

— Он там, внутри?! — воскликнула Кэтрин. — Но ведь он задохнется!

— Не задохнется, — ответил похититель, показывая на переплетение прозрачных шлангов, выходящих из дна ящика и вьющихся вдоль стены. — И очень об этом пожалеет.

Лежа в полной темноте, Лэнгдон изо всех сил прислушивался к доносившемуся снаружи глухому бормотанию.

«Голоса?»

Он снова забарабанил по крышке и закричал во все горло:

— Помогите! Вы меня слышите?

Издалека послышалось едва различимое:

— Роберт! Господи! Нет! Нет!

Голос он узнал: кричала Кэтрин, вне себя от страха. Лэнгдону стало чуть легче. Он набрал побольше воздуха, чтобы крикнуть ей в ответ, но осекся, потому что в затылке возникло странное ощущение — словно сквозняк со дна ящика.

«Как такое возможно?»

Он замер, пытаясь понять, что происходит.

«Да, точно».

Воздушная струя щекотала короткие волоски на шее.

Лэнгдон принялся судорожно хлопать ладонями по дну, ища, откуда поступает воздух. И нашел, почти моментально.

«Отдушина!»

Крохотное отверстие с дырками, как на кухонном сливе, только здесь из него, наоборот, несильно, однако ощутимо тянуло.

«Он закачивает мне свежий воздух. Значит, смерть от удушья отменяется».

Радость Лэнгдона длилась недолго. Вскоре неуловимое шипение воздушной струи сменилось звуками, от которых его снова сковал страх: из отдушины донеслось отчетливое журчание. Нарастающее и приближающееся.

Кэтрин, не веря своим глазам, смотрела, как столбик жидкости ползет по прозрачному шлангу к ящику с Лэнгдоном. Зрелище напоминало извращенный цирковой номер.

«Он качает в ящик воду?!»

Кэтрин забилась, не обращая внимания на режущие кожу путы, но поделать ничего не могла. Оставалось только смотреть, расширенными от ужаса глазами. Лэнгдон в отчаянии колотил изнутри по стенкам ящика, но, как только водяной столбик проник под дно «саркофага», стук прекратился. Повисла наэлектризованная тишина. Затем снова раздался стук, с удвоенной силой.

— Выпустите его! — взмолилась Кэтрин. — Пожалуйста! Так же нельзя!

— Утопленник умирает мучительной смертью, — возвестил похититель, описывая неторопливые круги вокруг Кэтрин. — Твоей помощнице, Триш, это тоже стало известно.

Кэтрин все слышала, но смысл слов до нее не доходил.

— И я, если ты помнишь, как-то раз едва не утонул — в вашем имении на Потомаке. Твой брат выстрелил в меня, и я провалился под лед у моста Зака.

Во взгляде Кэтрин полыхнула ненависть.

«В тот вечер ты убил мою мать!»

— В тот вечер боги спасли меня. И показали… как приобщиться к их сонму.

Поступающая в ящик вода была теплой — температуры тела. Ее уровень уже поднялся до нескольких дюймов, и обнаженная спина профессора погрузилась в нее полностью. Чувствуя, как холодок страха вползает под кожу, Лэнгдон осознал неотвратимую реальность.

«Я скоро умру».

В паническом страхе он снова принялся молотить изнутри по крышке ящика.

Глава 101

— Выпустите его! — в слезах умоляла Кэтрин. — Мы сделаем все, что вы скажете! — Из ящика, наполняющегося водой, доносился все более отчаянный и громкий стук.

— Ты сговорчивее, чем твой брат, — ухмыльнулся татуированный. — С Питером долго пришлось биться, чтобы он открыл мне свои тайны…

— Где он?! — вскричала Кэтрин. — Где Питер? Отвечайте! Мы ведь все выполнили. И пирамиду расшифровали, и…

— Ничего подобного. Вы решили поиграть: утаили часть разгадки и притащили ко мне в дом представителя властей. Считаете, я вас за это похвалить должен?

— У нас не было другого выхода… — Кэтрин захлебывалась слезами. — Вас ищет ЦРУ. Они и приставили к нам своего агента. Я все расскажу, только выпустите Роберта!

Лэнгдон бился в запертом ящике, звал на помощь. В ящик по шлангу непрерывно сочилась вода. Кэтрин понимала, что Лэнгдон долго не продержится.

Татуированный же никуда не спешил.

— Догадываюсь, что на Франклин-сквер меня будут ждать… — поглаживая подбородок, предположил он.

Кэтрин ничего не ответила, и похититель, обхватив огромными ладонями ее за плечи, слегка потянул на себя. Связанные за спиной руки удержали Кэтрин на месте, и плечи заломило так, будто вот-вот вывернутся суставы.

— Да! — выпалила она. — На Франклин-сквер ждет засада.

Похититель потянул сильнее.

— Какой номер дома значился на пирамиде?

Запястья и плечи готовы были лопнуть от боли, но Кэтрин молчала.

— Говори. Иначе я переломаю тебе руки, а потом спрошу еще раз.

— Восемь! — простонала она. — Номер восемь! Там было написано «Тайна сокрыта внутри Ордена — восемь, Франклин-сквер». Клянусь. Больше мне нечего добавить. Франклин-сквер, восемь!

Татуированный не отпускал.

— Это все, — уверяла Кэтрин. — Весь адрес! Отпустите меня! И вытащите Роберта из этого ящика!

— Я бы с удовольствием… но есть одна загвоздка. Если я отправлюсь на Франклин-сквер, меня поймают. А скажи-ка мне, что там по этому адресу?

— Не знаю!

— А символы на основании пирамиды? С обратной стороны, на дне? Ты знаешь, что они означают?

— Какие символы на дне? — Кэтрин перестала его понимать. — Там нет ничего. Гладкий камень без надписей.

Не обращая внимания на доносящиеся из «саркофага» приглушенные крики о помощи, татуированный неторопливо прошествовал к портфелю, вытащил каменную пирамиду и поднес ее к глазам связанной Кэтрин, показывая днище.

Увидев высеченные на камне знаки, пленница изумленно ахнула.

«Не может быть!»

Все основание равномерно покрывали замысловатые символы.

«Но ведь не было же ничего. Точно не было!»

Она понятия не имела, что эти рисунки могут означать. На беглый взгляд здесь нашли отражение все существующие мистические традиции, включая те, которые Кэтрин даже определить не взялась бы.

«Полный хаос».

— Понятия не имею, что это такое, — призналась она.

— Я тоже, — ответил похититель. — К счастью, у нас тут имеется специалист. — Он посмотрел на «саркофаг». — Сейчас мы у него спросим. — И понес пирамиду к запертому ящику.

У Кэтрин мелькнула надежда, что сейчас он откроет защелки. Но вместо этого похититель присел на крышку и, наклонившись, сдвинул в сторону небольшую панель в верхней части «гроба», под которой обнаружилось прозрачное плексигласовое окошко.

«Свет!»

Лэнгдон прикрыл лицо, жмурясь от луча света, неожиданно ударившего прямо в глаза. Однако когда он привык к яркому свету, вспыхнувшая было надежда тут же сменилась недоумением. Он смотрел через прозрачное окно в крышке ящика. Сквозь окошко виднелся залитый люминесцентным светом белый потолок.

Внезапно в окошке возникло татуированное лицо.

— Где Кэтрин? — крикнул Лэнгдон. — Выпустите меня!

Татуированный расплылся в улыбке.

— Ваша подруга здесь, со мной. И ее жизнь в моих руках. Как и ваша. Однако времени мало, поэтому слушайте внимательно.

Сквозь стекло звук доходил с трудом. Вода, постепенно поднимаясь все выше, уже смыкалась у Лэнгдона на груди.

— Вам известно, что на основании пирамиды высечены знаки?

— Да! — крикнул Лэнгдон, разглядевший невообразимое собрание символов еще наверху. — Но я не понимаю, что они должны значить! Вам надо на Франклин-сквер, восемь. Все ответы там. Так гласит навершие…

— Профессор, мы оба прекрасно знаем, что там меня дожидается ЦРУ. Добровольно лезть в ловушку я не намерен. Да и номер дома мне без надобности. На Франклин-сквер только одно здание может иметь хоть какое-то отношение к делу — храм Алмас. — Он помолчал, пристально глядя через стекло на Лэнгдона. — Древний арабский орден благородных адептов тайного святилища.

Лэнгдон смешался. Про храм Алмас он знал, только позабыл, что он находится на Франклин-сквер.

«То есть «Орден» — это шрайнеры? И под их храмом скрывается таинственная лестница?»

Бессмыслица, с точки зрения истории, однако Лэнгдону сейчас было не до споров и исторических экскурсов.

— Да! — крикнул он. — Наверняка это оно! «Тайна сокрыта внутри Ордена».

— Вы знаете это здание?

— Конечно! — Лэнгдон поднял раскалывающуюся от боли голову, чтобы уши не залило стремительно поднимающейся водой. — Я вам пригожусь! Выпустите меня!

— И вы сможете объяснить, как этот храм связан с символами на дне пирамиды?

— Да! Только покажите мне их еще раз.

— Ладно. Сейчас посмотрим, как вы справитесь.

«Быстрее!»

Лэнгдон, которого теплая жидкость накрывала уже почти с головой, уперся руками в крышку ящика, надеясь, что сейчас похититель ее откинет.

«Скорее! Пожалуйста!»

Крышка не сдвинулась. Но в плексигласовом прозрачном оконце показалось основание пирамиды.

Лэнгдон устремил на него панический взгляд.

— По-моему, вам все хорошо видно, — сжимая пирамиду татуированными руками, провозгласил похититель. — Шевелите мозгами, профессор. У вас около шестидесяти секунд на все про все.

Глава 102

Роберт Лэнгдон часто слышал, что у загнанного зверя в минуту крайней опасности просыпаются неведомые силы. Однако сколько он ни упирался, напрягая все мускулы, в крышку ящика, она не поддавалась. Зато все выше и выше поднимался уровень жидкости. До верха оставалось не больше шести дюймов, и Лэнгдону приходилось вытягивать шею, чтобы не захлебнуться. Он почти упирался носом в плексигласовое оконце, прямо над которым висела каменная пирамида с высеченными на основании загадочными символами.

«Понятия не имею, что они значат…»

Последняя загадка масонской пирамиды, более века скрывавшаяся под слоем воска и каменной пыли, наконец явилась на свет. Рисунок представлял собой квадратную решетку, заполненную ровными столбцами знаков и символов из самых разных верований, традиций и алфавитов — алхимические, астрологические, геральдические, ангелические, магические, нумерологические, каббалистические, греческие, латинские… Своего рода анархия символов, смесь десятков разных языков, культур и эпох.

«Сплошной хаос».

Специалист по символам Роберт Лэнгдон в самом отчаянном порыве научного вдохновения не смог бы догадаться, как из этой странной таблицы извлечь хоть какой-то смысл.

«Порядок из этого хаоса? Невозможно…»

Жидкость плескалась уже где-то у подбородка — вместе с ее уровнем рос и охватывающий Лэнгдона ужас. Профессор не переставая колотил в стенки ящика. Пирамида в прозрачном оконце словно насмехалась над ним.

В отчаянии Лэнгдон сосредоточил все мысленные усилия на этой испещренной символами «шахматной доске».

«Что они могут означать?»

Не за что было даже уцепиться.

«Эти символы ведь даже из разных исторических периодов».

Снаружи донеслись приглушенные рыдания Кэтрин — она умоляла выпустить Лэнгдона. Разгадка не нащупывалась никак, но близость смерти мобилизовала скрытые резервы. Никогда еще Лэнгдон не мыслил так ясно.

«Соображай!»

Он лихорадочно обшаривал взглядом решетку с символами, отыскивая хоть какую-нибудь зацепку — закономерность, спрятанное за рисунками слово, особый значок — что угодно… Но видел лишь ряды никак не связанных между собой картинок.

«Хаос».

С каждой истекающей секундой его охватывало странное оцепенение: тело словно готовилось избавить разум от смертельной агонии. Вода заливалась в уши, и Лэнгдон, еще сильнее вытянув шею, уперся лбом в плексигласовое оконце. Перед глазами замелькали страшные сцены. Мальчик в Новой Англии, колотящий ногами по воде на дне темного колодца. Мужчина в Риме, погребенный под скелетом в перевернувшемся гробу.

Мольбы Кэтрин становились все отчаяннее. Судя по доносившимся до Лэнгдона обрывкам, она пыталась урезонить маньяка — доказывала, что профессору никак не удастся раскодировать послание, не побывав в храме Алмас.

— Там наверняка ключ к разгадке! Роберту без него не хватит информации для расшифровки!

Лэнгдон понимал, чего она добивается, однако при этом был твердо уверен, что храм Алмас в разгадке не поможет никак и «Франклин-сквер, восемь» должно указывать на что-то другое.

«Временные рамки не сходятся».

По легенде, масонскую пирамиду создали в середине девятнадцатого века, за долгие десятилетия до того, как появился орден шрайнеров. И, кстати, задолго до того, как скверу присвоили имя Франклина. Не могло ведь навершие указывать на не построенный еще дом по несуществующему адресу. А значит, «Франклин-сквер, восемь» должно подразумевать что-то современное созданной в 1850 году пирамиде.

На этом, к несчастью, рассуждения Лэнгдона заходили в тупик.

Он отчаянно рылся в памяти в поисках чего-то подходящего по времени.

«Франклин-сквер, восемь… Существующее в 1850-м…»

Ничего похожего. Вода снова заливалась в уши. Превозмогая панический ужас, Лэнгдон снова вгляделся сквозь стекло над головой в решетку с символами.

«Не вижу никакой связи!»

Каменея в приступе безудержного страха, он принялся перебирать все, что приходило на ум.

«Франклин-сквер, восемь… сквер… квадрат… решетка с символами — квадратная… циркуль и наугольник — масонские символы… масонские алтари всегда квадратные… угол квадрата равен девяноста градусам…»

Вода продолжала подниматься, но Лэнгдон гнал панические мысли прочь.

«Франклин, восемь… восемь… решетка восемь на восемь… «Франклин» состоит из восьми букв… перевернутая восьмерка — знак бесконечности… в нумерологии восемь — символ разрушения…»

Ничего подходящего.

Снаружи все еще доносились мольбы Кэтрин, но вода захлестывала уши, и Лэнгдон слышал только обрывки.

— Невозможно, не зная… загадку пирамиды в точности…

«Тайна сокрыта внутри…»

Голос Кэтрин пропал.

Вода полилась в уши, заглушая последние слова. Погрузившись в гулкую утробную тишину, Лэнгдон осознал, что жизнь его действительно вот-вот оборвется.

«Тайна сокрыта внутри…»

В поглотившей его могильной тишине эхом звучали слова Кэтрин.

«Тайна сокрыта внутри…»

Даже тут Мистерии древности не оставляли его в покое.

«Тайна сокрыта внутри» — принцип, на котором зиждились Мистерии, побуждая человека искать Господа не где-то на небесах, а в себе самом. «Тайна сокрыта внутри», — твердили в унисон легендарные учителя-мистики.

«Царство Божие внутри вас», — говорил Иисус Христос.

«Познай себя», — заклинал Пифагор.

«Разве не знаете, что вы боги?» — вопрошал Гермес Трисмегист.

И многие, многие другие…

С незапамятных времен все мистические учения провозглашали один и тот же постулат: «Тайна сокрыта внутри». Однако человечество упорно возводило очи к небесам, надеясь узреть там лик Господа.

Как ни странно, именно это осознание и подтолкнуло Лэнгдона к разгадке. Подобно предшествующим поколениям слепцов, возведя взгляд к небу, Роберт Лэнгдон неожиданно узрел свет.

Профессора будто громом поразило.

Тайна

сокрыта

внутри Ордена

Восемь Франклин Сквер

В приступе мгновенного озарения Лэнгдон понял все.

Смысл надписи на навершии предстал перед ним во всей своей кристальной простоте. Разгадка лежала буквально на поверхности с самого начала. Текст с навершия, как и сама масонская пирамида, представлял собой симболон — разбитый на части шифр, разъединенное послание, и смысл его оказался таким очевидным, что Лэнгдон удивился, как это им с Кэтрин сразу в голову не пришло.

Что еще удивительнее, в послании прямо говорилось, как расшифровать решетку с символами на дне пирамиды. Проще некуда. Как и обещал Питер Соломон, золотое навершие оказалось сильнодействующим талисманом, способным упорядочить хаос.

— Я догадался! Я все знаю! — закричал Лэнгдон, колотя изнутри по крышке.

Пирамида над прозрачным оконцем взлетела в воздух и скрылась. На ее месте возникла татуированная физиономия, от которой в жилах стыла кровь.

— Я разгадал! Выпустите меня! — крикнул Лэнгдон.

Татуированный что-то ответил, но профессор не слышал, в ушах стояла вода. Догадался, прочитав по губам.

— Рассказывайте!

— Я расскажу! — пообещал Лэнгдон, которому вода дошла уже до глаз. — Выпустите меня! Я все объясню!

«Все так просто».

Губы снова шевельнулись.

— Рассказывайте… или утонете.

Вода прибывала, заполняя оставшийся до крышки дюйм воздуха. Лэнгдон откинул голову, чтобы рот оказался над поверхностью. Глаза тут же скрылись под водой, и все расплылось. Выгибая спину, профессор прижался ртом к плексигласовому оконцу.

С последними глотками воздуха Роберт Лэнгдон поведал похитителю, как расшифровать загадку масонской пирамиды. Едва он успел договорить, как вода сомкнулась у его губ. Лэнгдон вдохнул поглубже и захлопнул рот. В следующее мгновение жидкость накрыла его целиком, заполнив ящик доверху и растекаясь изнутри по плексигласовой крышке.

«Получилось, — торжествовал Малах. — Лэнгдону удалось расшифровать пирамиду».

Ответ оказался таким простым. Таким очевидным.

Из прозрачного оконца сквозь толщу воды на Малаха взирали полные отчаяния и мольбы глаза Роберта Лэнгдона.

Покачав головой, Малах медленно проговорил одними губами:

— Спасибо, профессор. Наслаждайтесь жизнью после смерти.

Глава 103

Роберт Лэнгдон, будучи опытным пловцом, иногда задавался вопросом: что чувствует человек, когда тонет. Теперь ему предстояло узнать это на собственном опыте. И хотя дыхание он умел задерживать надолго, гораздо лучше среднестатистического человека, нехватка кислорода уже ощущалась. Накапливающаяся в крови углекислота вызывала рефлекторное желание вдохнуть.

«Не вздумай!»

С каждой секундой рефлекторный позыв становилось сдержать все труднее. Лэнгдон понимал, что скоро достигнет так называемого порога задержки дыхания, когда рефлекс окончательно выйдет из-под контроля.

«Откройте!»

Естественным порывом было колотить из последних сил в крышку, биться и метаться, но Лэнгдон понимал, что нельзя расходовать драгоценный кислород. Оставалось только лежать смирно, устремив взгляд вверх, сквозь водяную толщу, и надеяться. Окружающий мир сузился до расплывчатого светового пятна над плексигласовым оконцем. Мышцы жгло огнем. Подступало удушье.

Внезапно в оконце показался прекрасный призрачный лик. Колеблющаяся водная пелена сделала лицо Кэтрин почти эфемерным. Их взгляды встретились, и на мгновение Лэнгдону померещилось, что его сейчас спасут.

«Кэтрин!» Но, услышав приглушенные крики ужаса, понял: ее притащил похититель. Татуированное чудовище хочет, чтобы все случилось на глазах у Кэтрин.

«Кэтрин, прости…»

Запертый под водой в непонятном темном ящике, Лэнгдон пытался осознать, что это и есть последние секунды его жизни. Вскоре она угаснет. Все, чем он является… являлся… стал бы… оборвется. Когда умрет мозг, все хранящиеся в сером веществе воспоминания, все знания, накопленные за годы, сгинут в водовороте химических реакций.

В этот момент Роберт Лэнгдон осознал свое ничтожество в масштабах вселенной. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким и жалким; чуть ли не с облегчением он ждал приближение порога задержки дыхания.

И момент этот почти наступил.

Легкие Лэнгдона выталкивали наружу отработанный воздух, сокращаясь в преддверии того, чтобы наполниться вновь. Но профессор продержался еще один миг. Последнюю секунду. А потом как человек, что не в силах больше прижимать ладонь к раскаленной плите, отдался на волю судьбы.

Рефлекс одержал верх над разумом.

Губы раскрылись.

Легкие расширились.

Жидкость хлынула внутрь.

Грудь пронзила жгучая боль, какой Лэнгдон даже вообразить себе не мог. Казалось, в легкие ворвался жидкий огонь. Пылающий гейзер выстрелил в голову, и Лэнгдону показалось, будто череп крушат в невидимых тисках. В ушах грохотало, и сквозь этот грохот доносился отчаянный крик Кэтрин Соломон.

Мелькнула ослепительная вспышка.

Темнота.

Роберт Лэнгдон погрузился в нее целиком.

Глава 104

«Все кончено».

Кэтрин Соломон перестала кричать. Увиденное повергло ее в ступор, и она оцепенела, парализованная отчаянием и пережитым потрясением.

Сквозь плексигласовое оконце мимо нее в пространство невидящим взглядом смотрели мертвые глаза Лэнгдона. На лице его застыли боль и сожаление. Из безжизненных губ вырвались последние пузырьки воздуха, а потом, будто отпустив душу на свободу, тело профессора начало медленно погружаться на дно «саркофага» и скрылось в темноте.

«Его больше нет», — поняла Кэтрин.

Татуированный наклонился и безжалостно, будто ставя последнюю точку, задвинул смотровую панель, отсекая труп Лэнгдона от внешнего мира.

А потом с улыбкой перевел взгляд на Кэтрин.

— Пойдем?

И, не дав опомниться, взвалил обмякшую от горя пленницу на плечо, выключил свет и потащил прочь из комнаты. Несколько размашистых шагов — и он, дойдя до конца коридора, внес Кэтрин в просторное помещение, залитое красновато-пурпурным светом. В комнате пахло благовониями. Направившись к стоящему в центре квадратному столу, похититель с размаху бросил пленницу спиной на столешницу, и у Кэтрин вышибло дух от удара. Поверхность стола оказалась холодной и шершавой.

«Камень?»

Не успела Кэтрин понять, что происходит, как похититель молниеносным движением освободил ее запястья и лодыжки от проволоки. Пленница инстинктивно попыталась отбиваться, но затекшие руки и ноги не слушались. Татуированный же принялся пристегивать ее к столу тяжелыми кожаными ремнями — один поперек колен, другой через бедра, прихватив заодно и уложенные по швам руки. Последний ремень улегся между ключицами и грудью.

Пара мгновений — и Кэтрин вновь лежала обездвиженной. Запястья и щиколотки покалывало от неожиданного прилива крови.

— Открой рот, — велел похититель, облизывая татуированные губы.

Кэтрин от отвращения, наоборот, стиснула зубы посильнее.

Вытянув указательный палец, похититель медленно провел им Кэтрин по губам, и у нее мороз пошел по коже. Она сжала зубы еще сильнее. Хохотнув, свободной рукой похититель нащупал болевую точку у нее на шее и резко надавил. Рот Кэтрин распахнулся. Она почувствовала, как палец проникает внутрь и касается ее языка. Подавившись, она хотела укусить истязателя, но палец уже убрался. По-прежнему улыбаясь, татуированный воздел увлажненный палец вверх, а затем, закрыв глаза, как и в прошлый раз, принялся втирать слюну Кэтрин в незарисованный участок кожи на темени.

Наконец он с протяжным вздохом медленно открыл глаза. А потом подчеркнуто неторопливо развернулся и покинул комнату.

В наступившей тишине Кэтрин различила стук собственного сердца. Прямо над ее головой непонятная система светильников постепенно окрашивала низкий потолок из пурпурно-красного в ярко-алый. Кэтрин подняла взгляд наверх — и не смогла оторваться. Весь потолок, до последнего дюйма, сплошным ковром покрывали рисунки. Невообразимый коллаж непосредственно над столом изображал небесный свод: звезды, планеты, созвездия вперемешку с астрологическими символами, картами и формулами — указанные стрелками эллиптические орбиты, обозначенные геометрическими знаками углы восхождения, хоровод зодиакальных персонажей… Будто сумасшедший ученый дорвался до Сикстинской капеллы и пошел вразнос.

Не в силах больше разглядывать потолок, Кэтрин повернула голову — но вид слева оказался не лучше. Свечи в напольных средневековых шандалах бросали мерцающие отблески на стену, скрытую под наслоениями текстов, фотографий и рисунков. Среди современных страниц попадались вкрапления папирусов и пергаментов, будто выдернутых из старинных книг, мешанину текстов разбавляли снимки, наброски, карты и чертежные эскизы — видно было, что приклеили их с бережной тщательностью. Поверх всего этого великолепия тянулась паутина приколотых кнопками нитей, соединявших между собой отдельные листы в бесконечном хаосе всевозможных сочетаний.

Кэтрин повернула голову в другую сторону. К несчастью, не помогло и это.

У противоположной стены открывалось самое жуткое зрелище.

Примыкая к каменной плите, на которой лежала пристегнутая ремнями Кэтрин, возвышался небольшой столик, похожий на лотки для инструментов, что попадаются в операционных. На нем выстроились в ряд странные предметы, среди которых Кэтрин рассмотрела шприц, склянку с темной жидкостью… и огромный нож с костяной ручкой и железным лезвием, отполированным до невообразимо ослепительного блеска.

«Господи… Что он собирается со мной делать?!»

Глава 105

Специалист из службы системной безопасности Рик Пэриш наконец объявился на пороге кабинета Нолы Кей — с одним-единственным листом бумаги в руках.

— Почему так долго? — возмутилась Нола.

«Я же велела — немедленно!»

— Простите, — поправляя на длинном носу очки с толстенными, как бутылочное донышко, линзами, сказал Рик. — Хотел побольше разузнать, но…

— Покажите, что нашли.

Пэриш протянул ей распечатку.

— Это урезанный документ, «выжимка», но суть вы поймете.

Нола в изумлении пробежала глазами страницу.

— Пока не выяснил точно, как хакеру удалось к нам пробраться. Похоже, в наш поисковик запустили «паука»-делегатора…

— Да без разницы! — отрываясь от текста, выпалила Нола. — Зачем вообще нам секретный документ про пирамиды, древние порталы и симболоны с гравировкой?

— Поэтому я столько и провозился. Хотел выяснить, какой именно файл пытались выцепить. Проследил путь… — Пэриш помолчал и откашлялся. — Обнаружилось, что документ этот хранится в разделе, персонально закрепленном за… директором ЦРУ собственной персоной.

Нола резко развернулась к нему, решив, что ослышалась.

«Начальник Сато хранит у себя документ про масонскую пирамиду?»

Она знала, что нынешний директор, как и многие другие среди высшего руководства ЦРУ, занимает высокий пост в масонских рядах, однако хранить масонские тайны в служебном компьютере… Такого она себе даже представить не могла.

Впрочем, если подумать, сколько всякого-разного пришлось узнать за прошедшие сутки… станет ясно, что в этом мире возможно все.

Агент Симкинс лежал на животе, надежно укрывшись за кустами. Его взгляд был прикован к обрамленному колоннами входу в храм Алмас. Никого и ничего. Внутри по-прежнему темно, к двери снаружи никто не подходит. Повернув голову, он проверил, как там Беллами. Архитектор мерил шагами дорожку в центре Франклин-сквер, и вид у него был замерзший. Очень замерзший. Симкинс заметил, как он ежится и дрожит.

Завибрировал сотовый. Сато вызывает.

— На сколько опаздывает объект? — без предисловий спросила она.

Симкинс сверился со своим хронометром.

— Объект говорил, что будет через двадцать минут. Прошло почти сорок. Что-то не так.

— Его не будет, — заключила Сато. — Операция окончена.

Симкинс понимал, что она права.

— От Хартмана вести имеются?

— Нет, с Калорама-Хайтс он на связь не выходил. И я до него дозвониться не могу.

Симкинс похолодел. Если так, то дело действительно плохо.

— Я только что связалась с бойцами подмоги. Они его тоже потеряли.

«Вот дерьмо…»

— Они отследили по «Джи-пи-эс» местонахождение «кадиллака»?

— Да. Жилой дом на Калорама-Хайтс, — ответила Сато. — Собирайте своих орлов. Сворачиваемся.

Дав отбой, Сато обвела взглядом величественные силуэты зданий, вырисовывающиеся на фоне неба американской столицы. Пронизывающий ветер раздувал полы легкого пиджака, и директор Службы безопасности обхватила себя руками, пытаясь согреться. Иноуэ Сато была не из тех женщин, что станут дрожать от холода… или страха. Однако сейчас она дрожала.

Глава 106

В одной шелковой набедренной повязке Малах взлетел по крутой потайной лестнице, прошел через стальную дверь, а затем выбрался в гостиную.

«Надо побыстрее все подготовить».

Взгляд его упал на лежащего в прихожей агента ЦРУ.

«Здесь уже небезопасно».

С пирамидой в руке Малах прошествовал прямиком в кабинет на первом этаже и уселся перед ноутбуком. Пока компьютер выходил в Сеть, Малах представил оставшегося внизу Лэнгдона. Интересно, сколько дней — а может, недель? — пройдет, прежде чем в скрытом от посторонних цокольном этаже обнаружат плавающее в воде тело? Впрочем, не важно. Малах к тому времени уже будет далеко.

«Лэнгдон исполнил свою роль… с блеском».

Профессору не просто удалось соединить разрозненные части масонской пирамиды, он еще и додумался, как разгадать непонятную решетку на донце с символами. Хотя набор знаков выглядел бессмысленными и не поддающимся расшифровке, ключ оказался таким простым… буквально на поверхности.

Ноутбук ожил, и на экране возникло то самое полученное некоторое время назад письмо от Беллами: фотография навершия с пылающими огненными буквами и палец, закрывающий часть надписи.

«Франклин-сквер, восемь», — сказала Кэтрин Малаху. И призналась, что на Франклин-сквер его поджидает ЦРУ, собираясь схватить и заодно выяснить, какой «орден» подразумевался в надписи. Масоны? Шрайнеры? Розенкрейцеры?

Как теперь выяснил Малах, ни те, ни другие, ни третьи.

«Лэнгдон разгадал истинный смысл».

Десять минут назад, почти с головой уйдя под воду, гарвардский профессор нашел ключ к тайне пирамиды.

Сперва Малах не понял.

— Это не адрес! — с полными ужаса глазами кричал Лэнгдон, прижимаясь ртом к плексигласовому оконцу. — Квадрат Франклина восьмого порядка! Вот что это такое! Волшебный квадрат! — Потом он еще что-то добавил насчет Дюрера и что первый шифр пирамиды оказался ключом к последнему.

Про волшебные квадраты — камеи, как их называли древние мистики, — Малаху было известно. В древнем тексте «De Occulta Philosophia»^[185] подробно расписывались мистическая сила волшебных квадратов и методика создания могущественных оккультных знаков на основе волшебных квадратов с числами. Если верить Лэнгдону, ключ к разгадке высеченного на основании пирамиды рисунка тоже надо искать в таком квадрате…

— Вам нужен квадрат восемь на восемь! — кричал профессор, когда все, кроме губ, уже скрылось под водой. — Волшебные квадраты классифицируются по порядкам. Квадрат три на три — это квадрат третьего порядка. Четыре на четыре — четвертого! А вам нужен восьмого!

За секунды до того, как жидкость поглотила профессора целиком, он успел на последнем отчаянном вдохе назвать имя знаменитого масона, отца-основателя американского государства… ученого, мистика, математика, изобретателя… а также создателя мистической камеи, в которой он увековечил свое имя.

Франклин.

И Малах моментально понял, что Лэнгдон прав.

Теперь он затаив дыхание в предвкушении застыл перед ноутбуком. Быстрый поиск по Сети выдал десятки ссылок, из которых Малах выбрал одну и принялся читать.

КВАДРАТ ФРАНКЛИНА ВОСЬМОГО ПОРЯДКА

Один из самых известных в истории магических квадратов — квадрат восьмого порядка, представленный в 1769 году американским ученым Бенджамином Франклином. Квадрат стал знаменитым благодаря использованию невиданного доселе «постоянства сумм по ломаным диагоналям». На одержимость Франклина этим мистическим искусством скорее всего повлияло его близкое знакомство с современными ему выдающимися алхимиками и мистиками, а также вера в астрологию, на которой он основал предсказания в своем «Альманахе бедного Ричарда»».

Малах внимательно осмотрел знаменитое творение Франклина — единственную в своем роде решетку с числами от 1 до 64, где сумма в каждом ряду, столбце и диагонали составляла одну и ту же магическую константу. «Тайна сокрыта внутри квадрата Франклина восьмого порядка».

Малах улыбнулся.

Дрожа от возбуждения, он схватил каменную пирамиду и, перевернув, впился взглядом в рисунок на дне.

Эти шестьдесят четыре символа необходимо перераспределить в другом порядке, соответственно числам в квадрате Франклина. И хотя Малах все равно не мог понять, как, пусть даже в перетасованном виде, из этого хаоса может возникнуть что-то, имеющее смысл, он предпочитал верить древним пророчествам.

«Ordo ab chao».

С бешено колотящимся сердцем он достал листок бумаги и торопливо начертил пустую решетку восемь на восемь. Затем начал по одному проставлять символы в диктуемые магическим квадратом клетки. К его величайшему изумлению, почти сразу же начала вырисовываться узнаваемая картина.

«Порядок из хаоса!»

Заполнив решетку до конца, он, не веря своим глазам, уставился на рисунок. Взору Малаха предстал законченный образ. Нарушенная структура обрела стройность, преобразовалась — и, хотя окончательный смысл Малаху еще не открылся, увиденного ему хватило… Хватило, чтобы понять, куда направиться теперь.

«Пирамида указывает путь».

Разгадка намекала на одно из величайших мистических зданий в мире. Невероятно, однако Малах всегда мечтал завершить свой путь именно там.

«Это мое предназначение».

Глава 107

Каменная поверхность стола холодила спину.

В голове Кэтрин Соломон крутились жуткие кадры смерти Роберта, перемежающиеся мыслями о брате. «Наверное, Питер тоже мертв…» Непонятный нож на боковом столике заставлял думать о том, что и ей, вероятно, уготована та же участь.

«Неужели все, конец?»

А потом мысли Кэтрин вдруг обратились к исследованиям… к ноэтике… к последним открытиям. «Все погибло… развеялось черным дымом». Теперь мир никогда не узнает о том, что ей удалось выяснить. Несколькомесяцев назад она совершила самое потрясающее открытие, способное кардинально изменить отношение человека к смерти. Как ни странно, вспоминая об этом эксперименте и его результатах, Кэтрин чувствовала неожиданное утешение.

В юности она часто задавалась вопросом, есть ли жизнь после смерти. «Существует ли небесный мир? Что происходит, когда мы умираем?» Потом она повзрослела, и занятия наукой быстро положили конец всем домыслам о рае, аде и посмертии. Кэтрин свыклась с тем, что «жизнь после смерти» — выдумка, сказка, призванная подсластить горькую пилюлю осознания человеком своей смертности.

«Так я привыкла думать».

Год назад у Кэтрин с братом завязалась беседа на одну из вечных философских тем: наличие у человека души — некой субстанции, способной существовать вне человеческого тела.

Оба склонялись к тому, что в таком понимании душа вполне вероятна, находя подтверждение своей догадки в древних философских течениях. В буддизме и брахманизме исповедовался метемпсихоз — учение о переселении души в новое тело после смерти человека; последователи Платона считали тело тюрьмой, из которой душа вырывается на свободу; стоики называли душу «apospasma tou theu» — «частицей Господа», веря, что после смерти человека Господь возвращает ее себе.

При этом Кэтрин с огорчением понимала, что научно доказать существование человеческой души вряд ли представляется возможным. Пытаться подтвердить жизнь души вне тела сродни тому, чтобы, выдохнув облако сигаретного дыма, надеяться годы спустя где-то его отыскать.

После беседы с братом у Кэтрин засела в голове одна идея. Питер упомянул Книгу Бытия, в которой душа описывалась как «Neshe-mah» — что-то вроде духовного разума, отделенного от телесной оболочки. Это навело Кэтрин на размышления, что «разум» предполагает наличие «мысли». В ноэтике мысль обладает массой, а значит, напрашивается логичный вывод, что в таком случае и человеческая душа тоже может ею обладать.

«Можно ли взвесить душу?»

Идея, разумеется, невыполнимая. Даже думать о таком глупо.

Спустя три дня Кэтрин проснулась среди ночи и, подскочив как ужаленная, понеслась заводить машину. Оказавшись у себя в лаборатории, она набросала схему эксперимента — на удивление простого и одновременно пугающе смелого.

Получится что-то или нет, она не знала, поэтому прежде времени решила не сообщать Питеру. На подготовку потребовалось четыре месяца. Наконец, когда все было завершено, Кэтрин пригласила брата в лабораторию и выкатила навстречу крупногабаритный аппарат, который до поры до времени прятала на складе.

— Конструкция и сборка — мои, — похвалилась она, демонстрируя Питеру изобретение. — Догадаешься, что это?

Брат в недоумении уставился на непонятный аппарат.

— Инкубатор?

Кэтрин рассмеялась и покачала головой. Хотя предположение логичное. Аппарат действительно напоминал с виду прозрачные инкубаторы-кувезы, куда в роддомах помещают недоношенных младенцев. Однако у Кэтрин кувез имел внушительные размеры: длинная воздухонепроницаемая капсула из прозрачного пластика, эдакий футуристический ложемент для сна. Под капсулой располагалась большая приборная доска.

— Может, теперь догадаешься. — Кэтрин включила устройство в сеть. Ожил электронный дисплей, и Кэтрин принялась осторожно подкручивать регуляторы. На дисплее забегали цифры, и в конце концов высветилось:

0,0000000000 кг

— Весы? — удивился Питер.

— Не просто весы!

Взяв с соседнего стола крошечный клочок бумаги, Кэтрин уложила его на крышку капсулы. На дисплее снова заплясали цифры, и высветился новый результат:

0,0008194325 кг

— Чувствительные микровесы, — пояснила Кэтрин. — С точностью до нескольких микрограммов.

Питер по-прежнему пребывал в недоумении.

— Ты сконструировала высокоточные весы… на человека?

— Именно. — Кэтрин подняла прозрачную крышку. — Если поместить сюда человека и закрыть, получится герметично замкнутая система. Ни туда, ни оттуда ничего проникнуть не может — ни газ, ни жидкость, ни частицы пыли. Все остается внутри: дыхание, пот, любые выделения — буквально все.

Питер запустил руку в густую серебристую шевелюру — в этом нервном жесте они с сестрой были похожи.

— Хм… полагаю, живым этот человек протянет недолго.

Кэтрин кивнула:

— Минут шесть от силы — в зависимости от частоты дыхания.

— Не понимаю. — Питер пристально посмотрел на сестру.

Она улыбнулась:

— Сейчас поймешь.

Оставив устройство, Кэтрин провела Питера в аппаратную Куба и усадила перед плазменным экраном. Побарабанив пальцами по клавиатуре, она вышла в папку с видеофайлами, хранившимися на голографическом накопителе. Плазменная панель ожила, замелькали кадры, по качеству напоминающие домашнюю видеосъемку.

Сперва перед объективом проплыла скромно обставленная спальня. Разобранная постель, пузырьки с лекарствами, респиратор, кардиомонитор. Объехав всю комнату, камера остановилась в центре, где, к недоумению Питера, обнаружились только что виденные в лаборатории весы с прозрачной капсулой.

У Питера округлились от изумления глаза.

— Что?..

Прозрачная крышка была откинута, в капсуле находился глубокий старик в кислородной маске. Рядом стояли его пожилая жена и работник хосписа. Старик лежал с закрытыми глазами, каждый вздох давался ему с трудом.

— Это мой преподаватель естествознания из Йеля, он неизлечимо болен, — пояснила Кэтрин. — Мы с ним продолжали общаться после выпуска. Он всегда говорил, что хотел бы завещать свое тело науке, и сразу же согласился принять участие в эксперименте, когда я объяснила ему суть.

Питер ничего не ответил, видимо, потеряв дар речи от происходящего на экране.

Работник хосписа тем временем обратился к жене старика:

— Пора. Его час настал.

Пожилая женщина, вытерев платком слезы, кивнула, видимо, набравшись решимости:

— Хорошо.

Работник хосписа наклонился над капсулой и плавным, бережным движением снял со старика кислородную маску. Тот слегка шевельнулся, но глаза остались закрытыми. Работник откатил в сторону аппарат искусственного дыхания и остальные приборы, оставив в центре комнаты только капсулу с лежащим в ней человеком.

Жена умирающего, нагнувшись, нежно поцеловала супруга в лоб. Глаза старика так и не открылись, но губы дрогнули в ласковой улыбке.

Без кислородной маски дыхание с каждой секундой становилось все более хриплым и прерывистым. Видно было, что конец близок. Демонстрируя достойное уважения самообладание и выдержку, жена старика медленно опустила прозрачную крышку капсулы и заперла ее наглухо, как показывала Кэтрин.

Питер отшатнулся в ужасе.

— Кэтрин, ради всего святого!..

— Все в порядке, — прошептала сестра. — Там достаточно воздуха. — Она видела эту запись не во второй и даже не в десятый раз, но сердце все равно трепетало.

Под капсулой с умирающим светилось электронное табло. Девять цифр.

51,4534644 кг

— Столько он весит, — пояснила Кэтрин.

Дыхание старика постепенно замедлялось, и Питер подался вперед, будто загипнотизированный.

— Так он сам хотел, — напомнила сестра. — А теперь смотри.

Жена старика, отойдя в глубь комнаты, села на кровать и вместе с работником хосписа наблюдала за происходящим.

За следующую минуту дыхание умирающего вдруг снова участилось, а потом внезапно, будто старик сам выбрал момент, когда оборвать свою жизнь, он сделал последний вздох. Все закончилось.

Жена и работник хосписа горестно обнялись.

Больше ничего не происходило.

Выждав еще несколько секунд, Питер непонимающе обернулся к Кэтрин.

«Смотри, не торопись», — мысленно попросила она, взглядом показывая на электронное табло, где по-прежнему светились цифры, обозначающие вес умершего.

И вот тогда наступил момент истины.

Питер так резко отпрянул назад, что чуть не свалился со стула.

— Но… но ведь… — Он в изумлении прикрыл рот рукой. — Невозможно…

Великий Питер Соломон не часто лишался дара речи. Впрочем, в первые несколько просмотров Кэтрин чувствовала примерно то же самое.

Через какое-то короткое время после смерти старика в капсуле электронные цифры на табло вдруг скакнули, и значение изменилось. Умерший потерял в весе. Разница эта, хоть и микроскопическая, все же поддавалась измерению… и выводы напрашивались самые ошеломляющие.

Кэтрин вспомнила, как дрожащей рукой выводила в отчете по эксперименту: «Очевидно, существует невидимая субстанция, покидающая человеческое тело в момент смерти. Обладая исчисляемой массой, она при этом свободно проходит сквозь физические преграды. Вынуждена предположить, что она движется в пока неведомом для меня измерении».

По крайнему потрясению, читающемуся на лице брата, Кэтрин догадалась: он приходит к тем же выводам.

— Кэтрин, — с запинкой проговорил он, моргая, будто пытаясь убедиться, что не спит. — Кажется, ты только что взвесила человеческую душу.

Оба погрузились в молчание.

Кэтрин понимала, что брат сейчас усиленно думает над тем, какие удивительные и непредсказуемые последствия вызовет ее открытие.

«Не всё сразу».

Если увиденное ими на экране действительно доказывает существование души (или сознания, или жизненной силы) вне телесной оболочки, то сколько же неведомого в области мистики можно будет прояснить — переселение душ, космическое сознание, состояние клинической смерти, астральную проекцию, телепатическое наблюдение, осознанные сновидения и многое, многое другое… Медицинские журналы пестрят историями о пациентах, которые во время клинической смерти видели со стороны свое тело на операционном столе, прежде чем возвратиться к жизни.

Питер все еще молчал, но Кэтрин заметила слезы в его глазах. И все поняла. Она тоже не удержалась от слез при первом просмотре. Им обоим пришлось пережить смерть близких, а для любого человека прошедшего через такое горе, малейшая надежда на то, что душа умершего продолжает существовать после смерти, уже утешение.

«Он думает о Закари», — догадалась Кэтрин, заметив во взгляде брата знакомую глубочайшую печаль. Питер долгие годы жил под гнетом вины за смерть сына. Он много раз повторял Кэтрин, что совершил величайшую в своей жизни ошибку, оставив Зака в тюрьме, и никогда не сможет этого себе простить…

Стук хлопнувшей двери выдернул Кэтрин из воспоминаний, и она вновь очутилась в подвале на холодном каменном столе. Судя по звуку, хлопнула металлическая дверь наверху, у крутой потайной лестницы, а значит, татуированный возвращался. Кэтрин слышала, как он зашел еще в какую-то комнату по дороге, что-то там сделал, и зашагал дальше по коридору — к ней. Он переступил порог, толкая перед собой что-то тяжелое… на колесах. Вот он вышел на свет, и Кэтрин распахнула глаза от изумления. Татуированный вез человека в кресле-каталке.

Умом Кэтрин понимала, что этот человек ей знаком, но сердце категорически отказывалось узнавать его.

«Питер?»

Она не знала радоваться, что брат жив… или ужасаться. Все волосы на теле Питера были сбриты, густая серебристая шевелюра исчезла вместе с бровями, кожа блестела, будто смазанная маслом. Всю его одежду составлял черный шелковый халат. Вместо правой кисти торчал свежезабинтованный обрубок. Полный страдания и боли взгляд Питера встретился со взглядом Кэтрин, где застыли горечь и скорбь.

— Питер! — У нее сдавило горло.

Брат попытался ответить, но наружу вырвались полузадушенные булькающие звуки. Кэтрин только теперь поняла, что он сидит привязанный к креслу с кляпом во рту.

Наклонившись, татуированный ласково погладил Питера по бритому черепу.

— Я приготовил твоего брата к почетной миссии. Ему сегодня отводится особая роль.

Кэтрин оцепенела.

«Нет…»

— Нам с Питером пора, но я решил, что ты захочешь попрощаться.

— Куда вы его везете? — слабеющим голосом спросила Кэтрин.

Татуированный улыбнулся:

— Мы с Питером отправляемся на священную гору. Там покоится сокровище. Масонская пирамида указала мне путь — спасибо твоему приятелю Роберту Лэнгдону.

Кэтрин посмотрела брату в глаза.

— Он убил… Роберта.

Лицо Питера исказилось от боли, и он затряс головой, не в силах вынести столько муки.

— Ну-ну, Питер, будет, — успокоил его татуированный, снова гладя по голове. — Не стоит портить такой момент. Лучше попрощайся с сестренкой. Это ваша последняя встреча.

Кэтрин захлестнула волна отчаяния.

— Почему?! Зачем вы нас терзаете? — закричала она. — Что мы вам сделали? Почему вы нас так ненавидите?

Приблизившись, татуированный зашептал ей в самое ухо:

— На то у меня свои причины, Кэтрин.

Он взял с бокового столика странный нож и прижал отполированное лезвие к щеке Кэтрин.

— Это, возможно, самый знаменитый нож в истории человечества.

Кэтрин не могла припомнить ни одного знаменитого ножа, однако клинок и впрямь выглядел зловещим и очень древним. Чувствовалось, что лезвие острое, как бритва.

— Не бойся, — успокоил татуированный. — Я не собираюсь тратить его силу на тебя. Берегу для более благородной жертвы… в священном месте. — Он обернулся к Питеру: — Ну хоть ты узнаёшь этот нож, а?

В расширенных глазах брата плескались изумление и ужас.

— Да, Питер, этот древний артефакт до сих пор бродит по свету. Мне стоило больших трудов и средств добыть его — и я приберег его специально для тебя. Сегодня мы наконец сможем вместе закончить свой скорбный путь.

С этими словами он бережно завернул нож в ткань, присовокупив остальные подготовленные предметы: благовония, склянки с жидкостями, куски белой атласной ткани и прочие церемониальные принадлежности. Получившийся сверток отправился в кожаный портфель Лэнгдона, к масонской пирамиде и навершию. Кэтрин, не в силах ничего поделать, смотрела, как татуированный застегивает молнию портфеля и оборачивается к Питеру:

— Подержи-ка…

Он уложил тяжелый портфель Питеру на колени и начал рыться в одном из своих ящиков. Послышалось металлическое звяканье. Вернувшись, он взял Кэтрин за правую руку и провел какие-то манипуляции. Что именно он делал, Кэтрин не знала, зато Питер увидел — и тут же забился в своем кресле.

Она почувствовала внезапный болезненный укол в сгиб правого локтя, и по телу начало растекаться непонятное тепло. Питер метался и полузадушенно хрипел, тщетно пытаясь выбраться из тяжелого кресла-каталки. От локтя до кончиков пальцев рука у Кэтрин странно онемела и стала холодеть.

Татуированный отошел в сторону, и тут Кэтрин наконец поняла, что привело брата в такой ужас. Из вены у нее торчала медицинская игла, какие используются, когда берут кровь на анализ. Однако шприца у этой иглы не было. Кровь свободно вытекала — из сгиба локтя струйка змеилась по руке на каменный стол.

— Живой хронометр, — обернувшись к Питеру, пояснил татуированный. — Через какое-то время, когда я попрошу тебя исполнить свою роль, ты вызовешь в своей памяти эту картину… Умирающую в темноте и полном одиночестве Кэтрин.

Лицо Питера исказилось невыразимым страданием.

— Она проживет еще около часа с небольшим, — прикинул похититель. — Если не будешь артачиться и мы управимся быстро, у меня останется достаточно времени, чтобы ее спасти. Но разумеется, если ты вообще откажешься мне подчиняться… твоя сестра погибнет здесь одна.

Питер неразборчиво проревел что-то сквозь кляп.

— Знаю, знаю, — похлопав Питера по плечу, посочувствовал похититель, — тебе тяжело. Но не переживай. В конце концов, тебе ведь уже приходилось оставлять близкого человека в беде. — Помолчав, он наклонился к самому уху Питера. — Я, конечно же, имею в виду твоего сына Закари, которого ты бросил в тюрьме «Соганлик».

Питер дернулся, натягивая удерживающие его в кресле ремни, и снова попытался что-то прокричать сквозь кляп.

— Прекратите! — не выдержала Кэтрин.

— Я хорошо помню ту ночь, — с издевкой продолжал татуированный, заканчивая сборы. — Я все слышал. Надзиратель предлагал способ вызволить твоего сына, но ты предпочел преподать Закари урок… бросив его на произвол судьбы. Мальчишке урок пошел впрок, а? — Похититель ухмыльнулся. — Он лишился — я обрел. — Вытащив из ящика льняную салфетку, он затолкал ее Кэтрин в рот. — Смерть, — прошептал он, — не терпит лишнего шума.

Питер отчаянно забился в кресле. Однако татуированный, не проронив больше ни слова, выкатил его из комнаты спиной вперед, давая посмотреть на сестру прощальным взглядом.

Кэтрин и Питер посмотрели друг другу в глаза — в последний раз.

И Кэтрин осталась одна.

Она слышала, как похититель везет Питера по лестнице, затем через металлическую дверь. Потом щелкнул замок в двери, которую татуированный запер за собой, и они выбрались наружу через потайной ход, замаскированный картиной. А спустя еще несколько минут донесся звук заводящегося двигателя.

Потом особняк погрузился в тишину.

Кэтрин лежала одна в кромешной тьме, истекая кровью.

Глава 108

Роберт Лэнгдон витал в бездонной пропасти.

Ни света. Ни звуков. Ни ощущений.

Бесконечная безмолвная пустота.

Мягкость.

Бесплотность.

Тело отринуло его. Он в свободном полете.

Материального мира больше нет. Время исчезло.

Теперь он — сознание в чистом виде… бестелесная субстанция, повисшая в пустоте бескрайней вселенной.

Глава 109

Модифицированный вертолет «UH-60» пронесся почти над самыми крышами просторных особняков Калорама-Хайтс, держа курс на координаты, выданные отрядом подмоги. Агент Симкинс первым заметил черный «кадиллак-эскалейд», криво припаркованный на газоне у одного из домов. Въездные ворота стояли закрытыми, в доме было темно и тихо.

Сато подала сигнал приземляться.

Вертолет жестко сел на газон перед домом, где, помимо «кадиллака», теснились другие автомобили, и среди них — седан частной охранной службы с мигалкой на крыше.

Симкинс с отрядом выпрыгнули и, доставая оружие, понеслись к крыльцу. Обнаружив, что входная дверь заперта, командир, приставив ладони к стеклу, посмотрел через окно внутрь. Свет в прихожей не горел, но на полу виднелся лежащий ничком человек.

— Черт! — прошептал он. — Это же Хартман.

Ухватив стоящий на крыльце стул, один из бойцов разбил широкое окно, и звон осколков растворился в рокоте вертолетного винта. Через секунду весь отряд был в доме. Симкинс кинулся в прихожую и, опустившись на колени рядом с Хартманом, попытался нащупать пульс. Глухо. Все кругом было залито кровью. Тогда агент наконец разглядел отвертку, торчащую у Хартмана в горле.

«Боже…» Поднявшись, Симкинс махнул бойцам, чтобы приступали к полному обыску.

Агенты рассредоточились по первому этажу, пронзая огоньками лазерных прицелов темноту, царящую в роскошном особняке. В гостиной и кабинете ничего подозрительного не обнаружилось, однако в столовой они сразу наткнулись на труп неизвестно откуда взявшейся сотрудницы частной службы охраны. Надежда найти Роберта Лэнгдона и Кэтрин Соломон таяла с каждой секундой. Похоже, убийца намеренно заманил их в ловушку, и, если он так легко расправился с агентом ЦРУ и вооруженной охранницей, у профессора и женщины-ученой шансы тем более невелики.

Покончив с первым этажом, Симкинс послал двух бойцов наверх, а сам тем временем спустился в подвал по лестнице, ведущей из кухни. Когда он включил свет, цокольный этаж предстал перед ним просторным и чистым, будто им не пользовались вовсе: бойлеры, голые цементные стены, несколько ящиков.

«Глухо».

Симкинс направился обратно в кухню, и одновременно со второго этажа спустились бойцы. Все показывали жестами, что ничего не обнаружено.

Ни единой души во всем доме.

Никого. И новых трупов тоже не найдено.

Симкинс связался по рации с Сато, доложил, что все проверено, заодно сообщив неутешительные новости, и вышел в прихожую. Сато уже поднималась на крыльцо. За ее спиной в кабине вертолета сидел в полной прострации Уоррен Беллами, у ног которого виднелся титановый кейс с ноутбуком Сато. Секретный ноутбук директора Службы безопасности обеспечивал ей доступ к компьютерной сети ЦРУ из любого уголка мира по закодированному спутниковому каналу. Это на его экране Беллами увидел в оранжерее что-то такое, что повергло его в ужас и заставило полностью принять сторону Сато. Симкинс не догадывался, чем его так напугала директор СБ, однако из оранжереи Беллами вышел глубоко потрясенный и до сих пор от потрясения не оправился.

Сато вошла в прихожую и на мгновение замерла при виде распростертого на полу Хартмана. Затем, вскинув голову, пристально посмотрела на Симкинса:

— Лэнгдона и Кэтрин не нашли? А Питера Соломона?

Симкинс покачал головой:

— Если они еще живы, он их куда-то увез.

— В доме есть компьютер?

— Да, мэм. В кабинете.

— Проводите меня.

Вслед за Симкинсом Сато проследовала из прихожей в гостиную. Ковер был весь усыпан осколками стекла из выбитого окна. Миновав камин, большое полотно на стене и несколько стеллажей с книгами, Сато и Симкинс вошли в кабинет. Посреди отделанной деревянными панелями комнаты стоял антикварный стол с большим монитором. Сато обогнула его и, посмотрев на экран, досадливо нахмурилась, чертыхаясь себе под нос.

Симкинс, подойдя к ней, тоже взглянул на экран. Он был темным.

— Что-то не так?

Сато кивнула на пустую док-станцию рядом с монитором.

— Он пользуется ноутбуком. Прихватил его с собой.

Симкинсу от этого яснее не стало.

— Там какая-то информация, которую вы хотели бы увидеть?

— Нет, — мрачно ответила Сато. — Там информация, которую не должен видеть никто.

Кэтрин Соломон, лежа на каменном столе в подвале, слышала, как рокочет приземляющийся вертолет. До нее донесся звон бьющегося стекла, и над головой загрохотали тяжелые ботинки. Кэтрин попыталась позвать на помощь, но мешал кляп. Она не смогла издать ни звука. Чем больше она напрягала легкие, тем быстрее начинала струиться кровь по руке.

Дыхание перехватывало, в голове ощущался легкий звон.

Кэтрин осознавала, что нужно успокоиться. «Думай, шевели мозгами», — приказала она себе. Собрав волю в кулак, Кэтрин погрузилась в медитацию.

Роберт Лэнгдон плыл в бескрайней пустоте. Уцепиться взглядом было не за что, сколько он ни всматривался в бездну. Никакой опоры, никаких ориентиров.

Кромешная тьма. Мертвая тишина. Полный покой.

Даже силы тяжести нет, и непонятно, где верх, где низ.

Тело исчезло.

«Наверное, это смерть».

Время раздвигалось, растягивалось и сжималось, будто жило своей собственной жизнью. Лэнгдон потерял ему счет. Сколько прошло?

«Десять секунд? Десять минут? Десять дней?»

Внезапно, как звезды в далеких галактиках, начали вспыхивать воспоминания, накрывая Лэнгдона взрывной волной, катящейся по бескрайней пустоте.

Память Роберта Лэнгдона вдруг прояснилась. В мысли ворвалась череда картинок из прошлого — ярких и пугающих. Над ним нависает сплошь покрытое татуировками лицо. Мощные руки приподнимают его голову и с силой обрушивают затылком на твердый пол.

Взрыв боли… и темнота.

Серый свет.

Пульсация.

Обрывки воспоминаний. Его волочат в полубессознательном состоянии куда-то вниз, глубоко вниз. Похититель что-то бормочет.

«Verbum significatium… Verbum omnificum… Verbum perdo…»^[186]

Глава 110

Директор Сато стояла в одиночестве в центре кабинета, дожидаясь, пока в отделе космической съемки ЦРУ обработают ее запрос. Одно из преимуществ работы в округе Колумбия — хорошее спутниковое покрытие. Возможно, судьба им улыбнется и подарит снимок дома, сделанный сегодня вечером с удачно расположившегося спутника, и на нем будет видно, в каком направлении отъезжал от дома автомобиль в течение последнего получаса.

— Сожалею, мэм, — отозвался сотрудник отдела. — Сегодня по этим координатам ничего нет. Будете посылать заявку на передислокацию спутника?

— Нет, спасибо. Уже поздно.

Повесив трубку, Сато озабоченно выдохнула, не представляя, как определить, куда направился объект. Она вышла в прихожую, где бойцы, запаковав тело Хартмана в мешок, несли его к вертолету. Симкинса, которому Сато приказала собирать всех и готовиться к возвращению в Лэнгли, она обнаружила в гостиной — и почему-то на четвереньках. Вид у него был такой, будто ему нездоровится.

— Что с вами?

Он поднял голову и посмотрел на Сато странным взглядом.

— Вы вот это видели? — Симкинс ткнул пальцем в пол.

Подойдя поближе, Сато присмотрелась к ковру и помотала головой, ничего особенного не разглядев.

— Присядьте на корточки, — подсказал Симкинс. — И посмотрите на ворс.

Сато послушно присела — и поняла, что он имеет в виду. Ворс оказался местами примятым… по ковру пролегли две параллельные колеи, будто по нему катили что-то тяжелое.

— Самое загадочное, — продолжал Симкинс, — это куда они ведут. — Он показал рукой.

Сато проследила взглядом две едва заметные параллели, пересекающие ковер. Следы упирались в огромное — от пола до потолка — полотно, висящее рядом с камином.

«Как такое может быть?»

Подойдя вплотную к картине, Симкинс попытался снять ее со стены. Ни в какую.

— Закреплена намертво, — доложил он, пробегая пальцами по краю рамы. — Постойте, тут внизу что-то есть. — Под нижней кромкой палец задел крошечный рычажок. Раздался щелчок.

Симкинс толкнул раму, и картина повернулась, как вращающаяся дверь. Сато невольно сделала шаг вперед.

Включив фонарь, Симкинс направил луч в темный провал за дверью.

Сато прищурилась.

«Ну что же…»

Короткий темный коридор заканчивался массивной металлической дверью.

Вал воспоминаний, прокатившийся через тьму, в которую погрузились мысли Лэнгдона, отхлынул так же внезапно, оставив шлейф из раскаленных искр, кружащих в вихре под знакомый монотонный шепот.

«Verbum significatium… Verbum omnificum… Verbum perdo…»

Бормотание напоминало заунывный хор, исполняющий средневековую стихиру.

«Verbum significatium… Verbum omnificum…»

Слова эхом раскатывались по бездне, к хору присоединялись все новые голоса.

«Апокалипсис… Франклин… Апокалипсис… Слово… Апокалипсис…»

Внезапно где-то вдали загудел погребальный колокол. Он звенел не смолкая, все громче и громче. Все настойчивее, будто в надежде, что Лэнгдон догадается, будто увлекая за собой его мысли.

Глава 111

Колокол на башне с часами звонил целых три минуты, и от его звона дрожали хрустальные подвески люстры над головой Лэнгдона. Давным-давно, несколько десятилетий назад, он приходил в знакомый всем зал академии Филипс-Эксетер на лекции. Теперь же он приехал послушать обращение своего замечательного друга к ученикам. Свет начал гаснуть, и Лэнгдон занял место у задней стены, под пантеоном с портретами директоров академии.

Аудитория примолкла.

В полной темноте высокая темная тень пересекла сцену и поднялась на трибуну.

— Доброе утро! — раздался усиленный микрофоном негромкий голос.

Слушатели подались вперед и начали вытягивать шеи, пытаясь рассмотреть лицо лектора.

Вспыхнул проектор, на экране появилась поблекшая черно-белая фотография, изображающая живописный замок из красного песчаника с квадратными башнями и готическими украшениями.

— Кто мне ответит, где это? — спросил человек за лекторской трибуной.

— Англия! — раздался из темноты девичий голос. — Фасад — смесь ранней готики и позднего романского стиля, а значит, перед нами типичный норманнский замок, построенный в Англии где-то в двенадцатом веке.

— Ух ты! — восхитился невидимый лектор. — По истории архитектуры у кого-то, я смотрю, твердое «отлично».

По залу прокатился общий стон.

— Но вынужден вас огорчить, — продолжала тень. — Вы промахнулись на три тысячи миль и половину тысячелетия.

Аудитория воспрянула духом.

Сепия на экране сменилась современной цветной фотографией того же здания, снятой с другого ракурса. На переднем плане все так же высились башни из песчаника, однако задний план отчего-то был занят величественным белым куполом американского Капитолия.

— Подождите! — прозвучал тот же девичий голос. — Получается, в округе Колумбия есть норманнский замок?

— Есть, с 1855 года, — подтвердил лектор. — Именно этим годом датируется следующий снимок.

На экране возник новый слайд. Черно-белая фотография, сделанная внутри здания: бальный зал с массивными сводами, но обстановка совсем не бальная — скелеты животных, музейные витрины, стеклянные сосуды с биологическими образцами, археологические находки и гипсовые слепки останков доисторических рептилий.

— Этот удивительный замок, — возвестил лектор, — был первым в Америке музеем естествознания. Дар нашей стране от состоятельного британского ученого, верившего, что наше молодое государство станет когда-нибудь страной просвещения. Он завещал отцам-основателям огромное состояние с наказом построить в самом сердце нашей родины «очаг приумножения и распространения знаний». — Лектор выдержал долгую паузу. — Кто назовет мне имя этого щедрого ученого?

— Джеймс Смитсон? — послышался чей-то робкий голос из передних рядов.

Аудитория откликнулась одобрительным перешептыванием.

— Правильно, Смитсон, — подтвердил со сцены лектор. Только теперь он вышел на свет, лукаво блеснув серыми глазами. — Доброе утро. Меня зовут Питер Соломон, я секретарь Смитсоновского института.

Учащиеся академии разразились бурными аплодисментами.

Лэнгдон со своего скромного места в заднем ряду с восторгом смотрел, как Питер увлекает юных слушателей в фотопутешествие по ранней истории Смитсоновского института. Зачином служили фотографии Смитсоновского замка — лаборатории в цокольном этаже; экспонаты, расставленные в коридорах; целый зал моллюсков, ученые, называвшие себя хранителями ракообразных, и даже старый снимок, запечатлевший двух самых популярных обитателей замка — чету ныне покойных сов, прозывавшихся Приумножение и Распространение. Получасовой экскурс завершился впечатляющим снимком из космоса: Эспланада, со всех сторон окруженная огромными зданиями Смитсоновского комплекса.

— Как я уже говорил в самом начале, — напомнил в заключение Питер Соломон, — Джеймс Смитсон и отцы-основатели видели будущее нашей страны в просвещении. Думаю, сегодня они могли бы нами гордиться. Смитсоновский институт, их великое детище, служит символом науки и знаний в самом сердце Соединенных Штатов. Это живой, дышащий, действующий памятник мечте наших великих предков создать государство, где превыше всего будут знания, мудрость и наука.

Под гром восторженных аплодисментов Соломон выключил проектор. В зале вспыхнул свет, и одновременно взметнулись вверх десятки рук — слушателям не терпелось задать вопросы.

Соломон выбрал невысокого рыжеволосого мальчика в середине зала.

— Мистер Соломон, — озадаченно протянул тот, — вы сказали, что отцы-основатели бежали от религиозных гонений в Европе, чтобы основать здесь государство на принципах научного прогресса.

— Да, именно так.

— Но… я всегда считал их глубоко верующими людьми, которые основали Америку как христианскую нацию.

Соломон улыбнулся:

— Друзья, не поймите меня превратно: отцы-основатели, хоть и верили искренне и глубоко, были при этом деистами, признающими Бога в общем и широком смысле. Единственным религиозным постулатом они выдвигали свободу религии. — Сняв микрофон со стойки, Питер вышел из-за трибуны и шагнул к краю сцены. — Отцы-основатели представляли в мечтах духовно просвещенную утопию, где свобода мысли, всеобщее образование и научный прогресс разгонят мрак изживших себя религиозных предрассудков.

Вскинула руку белокурая девочка в заднем ряду.

— Да?

— Сэр, — начала она, поднимая вверх свой сотовый, — я нашла вас в «Википедии», и там сказано, что вы масон, причем высокопоставленный.

Питер продемонстрировал масонский перстень.

— Только зря трафик расходовали.

По аудитории прокатился смех.

— Да, но, — продолжила девочка, подбирая слова, — вы только что высказались насчет «изживших себя религиозных предрассудков». А по-моему, если кто и выступает с религиозными предрассудками, то как раз масоны.

— Да? И почему же? — невозмутимо поинтересовался Соломон.

— Я много читала о масонах, знаю, что у вас полно странных обрядов и убеждений. В той статье из Интернета, кстати, говорится, будто масоны верят в какие-то древние магические знания… некую мудрость, которая может возвеличить человека, вознеся до небесных высот.

Все посмотрели на девочку так, будто она сморозила редкостную глупость.

— Вообще-то, — охладил слушателей Соломон, — она права.

Ребята устремили недоуменные взгляды на лектора.

Пряча улыбку, Соломон поинтересовался:

— Что там говорит «Википедия» насчет этих магических знаний?

Блондинка смутилась, но все же зачитала с сайта:

— «Чтобы оградить сакральные знания от посторонних глаз, древние адепты прибегли к шифру, завуалировав истинное их могущество в символах, мифах и аллегориях. В зашифрованном виде они окружают нас по сей день, их можно наблюдать в мифологии, в искусстве, в древних оккультных текстах. К сожалению, распутать сложные цепочки тайных смыслов современному человеку, видимо, не под силу… поэтому великая истина считается утраченной».

— Это все? — спросил Соломон, выдержав небольшую паузу.

Девочка поерзала на сиденье.

— Ну… почти.

— Так и думал. Дочитайте, пожалуйста.

Девочка, преодолевая неловкость, откашлялась и продолжила:

— «Согласно преданию, мудрецы, зашифровавшие во время оно Мистерии древности, оставили потомкам своего рода ключ… пароль, помогающий проникнуть к тайным знаниям. Это «волшебное слово» — «verbum significatium» — способно развеять тьму и явить Мистерии древности на свет, сделать их доступными для всеобщего понимания».

Соломон выслушал с задумчивой улыбкой.

— Да… «verbum significatium». — На секунду взгляд его устремился куда-то вдаль, потом он снова посмотрел на девочку. — И какова же судьба этого чудодейственного слова?

Блондинка настороженно посмотрела по сторонам — она, видно, уже и сама была не рада, что полезла к гостю с провокационными вопросами, — и дочитала:

— «Предание гласит, что «verbum significatium» покоится глубоко под землей, терпеливо дожидаясь, когда в истории наступит поворотный момент, и человечество ощутит насущную потребность в вековой мудрости, знаниях и истине. На этой непростой развилке своего пути человек наконец отыщет Слово и провозгласит начало новой эпохи просвещения, полной удивительных чудес».

Закончив, девочка выключила телефон и съежилась на сиденье.

Аудитория притихла надолго, потом один из учеников все-таки поднял руку.

— Мистер Соломон, вы что, серьезно в это верите?

Соломон улыбнулся:

— А почему бы нет? В наших мифах издавна встречаются слова, наделяющие прозрением и божественным могуществом. Фокусники, например, и сейчас произносят «абракадабра», когда извлекают предметы из пустоты. Мы давно забыли, что слово это не игрушка, оно восходит к древнему арамейскому заклинанию «авра кедавра» — «творю словом».

Молчание.

— Но, сэр, — не отступал мальчик, — неужели вы верите, что одно единственное слово… это самое «verbum significatium»… каким бы оно там ни было… способно пробудить древнее знание — и положить начало новой эпохе просвещения?

Питер Соломон с непроницаемым лицом смотрел на зал.

— То, во что верю лично я, к делу отношения не имеет. Важно другое: практически во всех без исключения религиях и философских традициях найдется упоминание о грядущем веке просвещения. У индуистов — это Крита-юга, в астрологии — Эра Водолея, у иудеев — пришествие Мессии, у теософов — Новый век, у космологов — Гармоническая конвергенция, для которой они даже указывают конкретную дату наступления.

— Двадцать первое декабря 2012 года! — выкрикнули в зале.

— Да, пугающе скоро… если, конечно, верить календарю майя.

Лэнгдон мысленно усмехнулся, вспоминая, как десять лет назад Соломон предсказывал, какой ажиотаж вызовет у телевизионщиков 2012 год и связанные с ним пророчества о конце света.

— Однако если отбросить календари, — продолжал Соломон, — мне кажется замечательным, что такие разные учения, существующие испокон веков, сходятся в одном: близится великая эпоха просвещения. Во всех культурах, во все времена, по всему миру мечта человечества выражалась в одном и том же — в грядущем апофеозе, в преображении, которое раскроет истинный потенциал нашего мозга. — Соломон улыбнулся. — Как вы думаете, чем вызвано подобное единодушие?

— Истинностью, — раздался тихий голос из зала.

Соломон всем корпусом повернулся в ту сторону.

— Кто это сказал?

Руку поднял миниатюрный азиат, в мягких чертах которого угадывалось непальское или тибетское происхождение.

— Возможно, в душе каждого из нас заключена вселенская истина. Или мы храним отголоски одной общей на всех истины — как генную информацию в ДНК. Тогда этой общей истиной и объясняется сходство между всеми нашими легендами.

Просияв, Соломон сложил ладони и почтительно поклонился мальчику.

— Благодарю!

Все притихли.

— Истина, — обращаясь к залу, провозгласил Соломон. — Истина всемогуща. Если мы тяготеем к схожим мыслям, не исключено, что причина тому — их истинность, запечатленная где-то в глубине нашей души. И когда мы сталкиваемся с истиной — даже не понимая ее, мы чувствуем отклик, чувствуем, как она звучит в унисон с нашим подсознанием. Вполне вероятно, что мы не постигаем истину, а припоминаем, воспроизводим, узнаём то, что и так сокрыто внутри нас самих.

В зале воцарилась полная тишина.

Соломон не стал ее нарушать, давая ребятам время переварить услышанное, затем проговорил негромко:

— В заключение хотел бы вас предостеречь… Истина дается нелегко. Каждый «золотой век», век света в истории человечества, сопровождался разгулом сопротивляющегося мракобесия. Таков естественный закон равновесия. Поэтому, глядя на то, как растет и ширится тьма в современном нам мире, следует сознавать, что просвещение, свет, тоже набирает силу. Мы стоим на пороге величайшего «золотого века», и нам всем — вам всем — несказанно повезло родиться и жить именно сейчас и застать этот поворотный момент. Нам, единственным из всех когда-либо живших на земле, довелось попасть в тот краткий промежуток времени, что станет началом высшей ступени Ренессанса. Тысячелетние блуждания в потемках уйдут в прошлое, и мы наконец увидим, как наука, разум и даже религия восторжествуют в поисках истины.

Аудитория уже собиралась разразиться восторженными аплодисментами, но Соломон остановил ребят жестом.

— Мисс? — Он кивнул той самой блондинке с сотовым, любительнице провокационных вопросов. — Хоть мы и не сошлись во мнениях, я хотел бы вас поблагодарить. Ваша непримиримость — отличный катализатор грядущих перемен. Ведь для темноты нет лучшей почвы, чем безразличие, а самое мощное оружие против него — уверенность в собственной правоте. Изучайте основы своей веры. Изучайте Библию. — Он улыбнулся. — Особенно последние главы.

— Апокалипсис? — уточнила девочка.

— Именно. Книга Откровения — живейший пример нашей общей истины. Последние страницы Библии слово в слово повторяют то, о чем рассказывается в других учениях, которым нет числа. Все они пророчат человечеству обретение великой мудрости в скором времени.

— Но ведь Апокалипсис — это конец света, разве нет? — раздался голос из зала. — Антихрист, Армагеддон, последняя битва между добром и злом…

Соломон усмехнулся.

— Кто тут учит греческий?

Взметнулись несколько рук.

— Что в буквальном переводе означает слово «апокалипсис»?

— Оно переводится… — начал один из учеников — и удивленно осекся, — это от глагола «открывать», «обнаруживать»…

Соломон одобрительно кивнул.

— Именно. «Апокалипсис» буквально означает «откровение». Библейская Книга Откровения предсказывает открытие великой истины и обретение небывалой мудрости. Апокалипсис — это не конец света, а, скорее, конец привычного нам мира. Пророчество об апокалипсисе — очередная красивая метафора из Библии, искаженная до неузнаваемости. — Соломон подошел ближе к краю сцены. — Поверьте, апокалипсис не за горами, но он будет совсем не тем, что мы привыкли представлять.

Где-то в вышине зазвучал колокол.

Слегка озадаченные слушатели разразились громом бурных аплодисментов.

Глава 112

Кэтрин Соломон почти потеряла сознание, когда раздался оглушительный грохот и стол сотрясла взрывная волна.

Почти сразу же потянуло дымом.

В ушах стоял звон.

Послышались едва различимые голоса. Где-то далеко. Крики. Шаги. И вдруг дышать стало легче. Салфетку-кляп выдернули изо рта.

— Вы спасены, — прозвучал незнакомый мужской голос. — Главное — держитесь.

Она думала, что у нее вытащат иглу из вены, однако человек принялся командовать:

— Аптечку! Капельницу подсоединить к игле… вводите лактатный раствор Рингера… давление померить!

— Мисс Соломон, — поинтересовался незнакомец между делом, нащупывая у Кэтрин пульс, — человек, который вас здесь привязал… куда он отправился?

Кэтрин хотела ответить, но слова застряли в горле.

— Мисс Соломон, куда направился похититель? — настаивал голос.

Она попыталась открыть глаза и поняла, что сейчас отключится.

— Нам во что бы то ни стало надо знать, куда он делся.

— На… священную… гору… — выдавила в ответ Кэтрин, хотя и понимала, что ясности эти три слова не внесут.

Директор Сато шагнула в проем развороченной взрывом стальной двери и по деревянной потайной лестнице спустилась в скрытую часть цокольного этажа. Внизу ее встретил один из агентов.

— Директор, взгляните…

Сато проследовала за ним по узкому коридору в небольшую боковую комнатушку. Там горел яркий свет и практически ничего не было, если не считать брошенную на полу одежду. Сато сразу узнала твидовыйпиджак и ботинки Лэнгдона.

Агент указал на стоящий у дальней стены большой ящик, с виду похожий на гроб.

«А это еще что?»

Сато шагнула к ящику, заметив попутно, что к нему подключен выходящий из стены прозрачный пластиковый шланг. Она осторожно подошла ближе и только теперь разглядела на крышке небольшую панель. Наклонившись, сдвинула ее в сторону — открылось крохотное оконце.

Директор Службы безопасности отпрянула в ужасе.

В плексигласовом иллюминаторе показалось бесстрастное лицо профессора Роберта Лэнгдона, погруженного в толщу воды.

«Свет!»

Бесконечную пустоту, в которой витал Лэнгдон, вдруг пронзили слепящие солнечные лучи. Они струились сквозь кромешную тьму, обжигая ярким светом.

Светом было залито все.

Внезапно на фоне сияющего облака возник прекраснейший силуэт. Чей-то лик… расплывчатый, смутный… глаза, смотрящие в упор из пустоты. Различив вокруг лика ослепительный ореол, Лэнгдон решил, что перед ним, должно быть, сам Господь.

Сато вглядывалась в глубины саркофага, гадая, понимал ли профессор, куда именно его поместили. Вряд ли. Основная цель данного устройства как раз и состоит в том, чтобы дезориентировать человека.

Камеры сенсорной депривации появились еще в пятидесятых и до сих пор пользовались популярностью в экспериментах состоятельных эзотериков. «Флоутинг», как его еще называют, — это уникальная возможность ощутить себя еще не родившимся младенцем в материнской утробе. Особого рода медитация, создание расслабляющего режима для мозга путем отключения всех нагрузок — нет ни света, ни звука, ни тактильных ощущений, даже сила тяжести отсутствует. В обычной флоут-камере человек лежит на спине в насыщенном соляном растворе, который отлично держит тело на плаву. Лицо медитирующего всегда находится над поверхностью, и он свободно дышит.

Однако в последние годы технологии сделали гигантский скачок вперед.

Кислородосодержащие перфторуглероды.

Полная жидкостная вентиляция (ПЖВ).

Новое изобретение настолько не укладывалось в сознании, что поверить в него смогли немногие.

Жидкость, пригодная для дыхания.

Жидкостное дыхание стало реальностью в 1966 году, когда Леланду Кларку удалось на несколько часов погрузить мышь в жидкий кислородосодержащий перфторуглерод и благополучно извлечь ее живой. В 1989 году технология ПЖВ добавила остроты сюжету фильма «Бездна», хотя мало кто из зрителей догадался, что видит на экране реально существующее научное достижение.

ПЖВ родилась из попыток современной медицины обеспечить дыхание недоношенных младенцев, помещая их в среду, сходную с материнским чревом. Для человеческих легких, заполненных жидкостью в течение девяти месяцев внутриутробного развития, такая среда оказывалась знакомой. Сначала перфторуглероды получались слишком вязкими для дыхания, однако со временем наука шагнула вперед, и современные пригодные для дыхания жидкости по консистенции почти не отличаются от воды.

Научно-технический директорат ЦРУ — спецслужбы называют его сотрудников волшебниками из Лэнгли — активно экспериментировал над кислородосодержащими перфторуглеродами, применяя их в оборонных технологиях. Аквалангисты-глубоководники элитных подразделений ВМФ выяснили, что использование кислородонасыщенной жидкости вместо распространенных дыхательных смесей вроде кислородно-гелиевой или кислородно-азотно-гелиевой позволяет погружаться на большую глубину, не боясь кессонной болезни. НАСА и ВВС тоже обнаружили, что пилоты, снабженные вместо обычного кислородного баллона аппаратом для жидкостного дыхания, выдерживают гораздо более сильные перегрузки, поскольку жидкость распределяет динамическую нагрузку на внутренние органы равномернее, чем газ.

Сато слышала, что теперь существуют так называемые лаборатории экстремальных испытаний, где предоставлялась возможность полежать в такой камере ПЖВ, — их еще называли медитационными аппаратами. В этом доме камеру скорее всего установили для экспериментов хозяина над собственным организмом — хотя массивные наружные защелки наводили Сато на мысль, что не только над собственным. В ЦРУ с подобной техникой допроса были знакомы не понаслышке.

Печально известная пытка погружением в воду обеспечивала достаточно высокие результаты, ведь у жертвы не возникало ни малейшего сомнения в том, что ее действительно утопят. Однако Сато слышала о проведении нескольких секретных операций с использованием таких вот камер, где иллюзию смерти от утопления удалось поднять до невиданных и пугающих высот. Жертву, погруженную в пригодную для дыхания жидкость можно было «утопить» почти буквально — захлебывающийся человек в панике не разбирал, что жидкость эта чуть гуще воды. Едва жидкость заполняла легкие, допрашиваемый в большинстве случаев терял сознание от страха, а затем, придя в себя, оказывался в полностью изолированной «камере-одиночке».

В теплую, насыщенную кислородом жидкость подмешивали анестетические вещества, парализующие препараты и галлюциногены, которые вызывали у пленника ощущение, будто его сознание полностью отделено от тела. Конечности не воспринимали посылаемые мозгом сигналы. Переживание подобной «смерти» повергало в ужас само по себе, однако окончательный удар по психике жертвы наносило «воскрешение», когда в сознание одновременно врывались яркие лучи, холод и оглушающий шум. После череды «смертей» и «воскрешений» узник переставал понимать, на каком свете находится, жив он или мертв, и на вопросы отвечал без утайки.

Директор СБ на мгновение засомневалась: не лучше ли дождаться бригады медиков, прежде чем вытаскивать Лэнгдона из камеры? Однако времени не было. «Он должен рассказать, что знает».

— Выключите свет, — велела Сато. — И одеяла поищите.

Солнце, бьющее в глаза, погасло.

Лик тоже скрылся.

Вокруг снова разлилась темнота, однако сквозь нее, сквозь протянувшуюся на бесконечные световые годы пустоту, долетал отдаленный шепот. Кто-то что-то бубнил… не разобрать. Потом мир сотрясся, будто вот-вот мог расколоться.

И тут он раскололся.

Вселенную внезапно разорвало надвое. Бездонную пустоту прорезала гигантская трещина — словно окружающее пространство треснуло по швам. В трещину пополз сероватый туман, и Лэнгдону открылась жуткая сцена: бесплотные руки тянулись к нему, собираясь схватить и выдернуть из обретенной вселенной.

«Нет!»

Лэнгдон попытался сбросить, оттолкнуть чужие руки, но не смог.

«Или все-таки они…»

Сознание постепенно обрастало плотью. Чужие руки сжали вновь обретенное тело Лэнгдона цепкой хваткой и потащили его ввысь.

«Нет! Не надо!»

Слишком поздно.

Когда он пролетал через дыру в мироздании, грудную клетку чуть не разорвало. Легкие как будто забило песком.

«Задыхаюсь!»

Вдруг его опрокинули спиной на предельно неудобную, жесткую ледяную поверхность. Что-то резко давило на грудь, снова и снова, до боли, заставляя исторгать наполняющее его изнутри тепло.

«Хочу обратно!»

Лэнгдон чувствовал себя младенцем, вытолкнутым из материнского чрева.

Содрогаясь и захлебываясь, он откашливал жидкость из легких. Грудь и шею невыносимо ломило от боли. В горле полыхал пожар. Вокруг разговаривали, вроде бы шепотом, но от этого звука закладывало уши. Перед глазами плыл туман, а в нем перемещались расплывчатые силуэты. Кожа потеряла чувствительность, будто высохший пергамент.

На грудь давило немилосердно.

«Задохнусь же!»

Он выплюнул еще струйку воды. Горло сжалось, уступая неумолимому рефлексу. Лэнгдон закашлялся, и в легкие хлынул холодный воздух. Так ощущает себя младенец, делающий первый вдох. Мир оказался жестоким и неприветливым. Лэнгдон хотел только одного — вернуться обратно, в свою уютную колыбель.

Сколько прошло времени, Роберт Лэнгдон не знал. Придя в себя, он понял, что лежит на боку, завернутый в одеяла и полотенца, на твердом паркете. Сверху на него смотрело знакомое лицо, однако светящийся нимб исчез. В ушах эхом зазвучал монотонный речитатив:

«Verbum significatium… Verbum omnificum…»

— Профессор Лэнгдон, — раздался чей-то шепот. — Вы понимаете, где находитесь?

Лэнгдон слабо кивнул, все еще кашляя.

Более того, он начал понимать, что означали события сегодняшнего вечера.

Глава 113

Профессор Лэнгдон, завернутый в несколько шерстяных пледов, стоял на подгибающихся ногах у открытой камеры с жидкостью. Он снова обрел свое тело — хотя приятным это обретение называть не хотелось. Горло и легкие жгло огнем. Мир казался враждебным и жестоким.

Сато успела объяснить профессору про камеру сенсорной депривации — добавив, что, если бы она, директор СБ, его не вытащила, умирать ему голодной смертью или еще от чего похуже. Лэнгдон мог с уверенностью предположить, что Питеру пришлось пережить те же ощущения. «Питер в Арафе… в Хамистагане… — сказал татуированный во время одного из первых телефонных разговоров. — В пургатории». Если Соломона провели через подобные муки «рождения» несколько раз, неудивительно, что он выложил похитителю все самые сокровенные тайны.

Сато жестом пригласила профессора следовать за ней, и он, тяжело переставляя ноги, двинулся по узкому коридору в глубь этих непонятных катакомб, которые Лэнгдону до этого не представилось возможности осмотреть. Они вошли в квадратную комнату с каменным столом посередине, залитую мертвенно-призрачным светом. Увидев Кэтрин, Лэнгдон с облегчением вздохнул. Однако радость оказалась преждевременной.

Кэтрин лежала навзничь поперек каменной столешницы. На полу валялись окровавленные полотенца. Агент ЦРУ держал над столом капельницу, от которой к руке Кэтрин тянулась прозрачная трубка.

Саму Кэтрин сотрясали тихие рыдания.

— Кэтрин? — позвал ее Лэнгдон севшим голосом. В горле першило.

Она повернула голову и посмотрела на него ошарашенным, непонимающим взглядом.

— Роберт? — Глаза ее сначала округлились от изумления, а потом засияли радостью. — Но ведь… ты утонул, я видела…

Он шагнул ближе к каменному столу.

Кэтрин приподнялась и села, не обращая внимания на капельницу и увещевания агента. Лэнгдон подошел к ней вплотную, и она заключила его в объятия вместе с шерстяными пледами.

— Слава Богу! — шепнула Кэтрин, расцеловав профессора в обе щеки, и прижала его к себе крепко-крепко, будто не веря, что он все-таки жив. — Как тебе удалось? Я не понимаю…

Сато начала объяснять про камеры сенсорной депривации и насыщенные кислородом перфторуглероды, но Кэтрин не слушала, сжимая Лэнгдона в объятиях.

— Роберт, — наконец сказала она, — Питер жив. — Прерывающимся голосом Кэтрин поведала о своей жуткой встрече с братом, упомянув и физическое состояние Питера, и кресло-каталку, и странный нож, и намеки на некое «жертвоприношение», и то, как ее оставили истекать кровью, сделав «живым хронометром», чтобы воздействовать на Питера.

— Догадываешься… куда они могли… поехать? — едва ворочая языком, спросил Лэнгдон.

— Он сказал, что повезет Питера на священную гору.

Лэнгдон отшатнулся и во все глаза посмотрел на Кэтрин.

У нее навернулись слезы.

— Он расшифровал решетку на днище пирамиды и нашел указание отправляться на священную гору.

— Профессор, — вмешалась Сато, — вам это о чем-нибудь говорит?

Лэнгдон покачал головой:

— Абсолютно ни о чем. — И все же у него затеплилась надежда. — Если он высмотрел указание к дальнейшим действиям в расшифрованной загадке пирамиды, то и мы можем.

«Это я подсказал ему ключ к решению».

Сато разочарованно заметила:

— Пирамиды нет. Мы искали. Видимо, прихватил с собой.

Профессор закрыл глаза и попытался восстановить в памяти решетку с символами на дне пирамиды — последний образ, который увидел Лэнгдон перед тем, как утонуть, в силу травматичности события должен был запечатлеться в сознании наиболее ярко. Запомнились отдельные куски, далеко не вся решетка, но вдруг и этого хватит?

— Возможно, будет достаточно того, что мне удастся припомнить, — торопливо проговорил он, обращаясь к Сато, — но прежде понадобится кое-что найти в Интернете.

Сато вытащила блэкберри.

— Поищите «квадрат Франклина восьмого порядка».

Бросив на Лэнгдона удивленный взгляд, Сато все же без лишних расспросов принялась набирать текст в поисковике.

Профессор, у которого туман перед глазами начал рассеиваться только сейчас, наконец осмотрелся: каменный стол, на который он опирался, покрыт застарелыми пятнами крови, а стена справа увешана сплошным ковром из текстов, фотографий, набросков, карт, соединенных между собой настоящей паутиной из шнуров.

«Господи!»

Придерживая пледы, Лэнгдон приблизился к непонятному коллажу. Стену покрывала абсурднейшая коллекция материалов — страницы древних фолиантов (черная магия вперемешку со Священным Писанием); изображения разных символов, в том числе и оккультных; распечатки с сайтов, посвященных теориям заговоров; спутниковые снимки Вашингтона, испещренные пометками и вопросительными знаками… Одна из бумаг представляла собой список слов на разных языках. Среди них Лэнгдон распознал и выражения, священные для масонского братства, и древние магические заклинания, и слова из церемониальных формул.

«Что он ищет?

Слово?

Неужели все так просто?»

Скептический настрой Лэнгдона по поводу масонской пирамиды объяснялся, прежде всего тем, что она, согласно поверью, указывала местонахождение Мистерий древности. Тогда, по здравом размышлении, перед тем, кто раскроет ее тайну, должно предстать огромное подземелье, до отказа набитое тысячами и тысячами томов, чудом переживших канувшие в небытие древние библиотеки. Немыслимо. «Где может скрываться подземелье такого размера? Под Вашингтоном?» Однако теперь, вспомнив давнюю лекцию Питера Соломона в Филипс-Эксетере и глядя на списки магических слов, Лэнгдон увидел и другой возможный ход.

В магическую силу заговоров и заклинаний Лэнгдон, разумеется, не верил — однако в них определенно верил татуированный. Чувствуя, как учащается пульс, профессор снова пробежал взглядом рукописные каракули, карты, тексты, распечатки, соединяющие их шнуры и налепленные цветные бумажки.

Да, все верно. Везде прослеживался один и тот же мотив.

«Господи… Он ищет «verbum significatium», знаковое, забытое, утраченное слово. — Лэнгдон переваривал свой вывод, попутно вспоминая отрывки из лекции Питера. — Утраченное слово, точно! Татуированный убежден, что именно оно и покоится где-то в недрах Вашингтона».

Рядом с Лэнгдоном возникла Сато.

— Вы это искали? — Она протянула ему блэкберри.

На экране вырисовывалась заполненная числами решетка восемь на восемь.

— Да, это. — Профессор потянул к себе первый попавшийся черновик. — Мне бы еще ручку.

Сато выдала ему свою.

— Только, пожалуйста, быстрее.

В подвальном кабинете Научно-технического директората ЦРУ Нола Кей в очередной раз водила взглядом по строчкам урезанной копии, той самой «выжимки», которую ей принес системщик Рик Пэриш. «На кой черт директору ЦРУ файл о древних пирамидах и недоступных подземельях?»

Теряясь в догадках, она схватила телефон и набрала номер.

Сато ответила сразу же, хотя ее голос показался Ноле напряженным.

— Нола, я как раз собиралась тебе звонить.

— У меня свежие данные, — сообщила помощница. — Не знаю, правда, что из этого следует, но тут обнаружилась урезанная копия…

— Забудь, сейчас не об этом, — перебила Сато. — Времени нет. Объект мы упустили, и у меня все основания полагать, что он готов выполнить свою угрозу.

Нолу бросило в холод.

— Плюс в том, что мы знаем, куда он отправился. — Сато глубоко вздохнула. — А минус в том, что у него с собой ноутбук.

Глава 114

Меньше чем в десяти милях от нее, на залитой лунным светом парковке, Малах заботливо подоткнул плед вокруг Питера Соломона и покатил инвалидное кресло с пленником к высившемуся рядом огромному зданию. По периметру сооружение окружают тридцать три колонны — каждая высотой ровно тридцать три фута. Величественная громадина в этот час стояла пустой, а значит, они с Питером останутся незамеченными. Впрочем, даже если заметят, издалека их пара никаких подозрений не вызовет: высокий добродушный мужчина в длинном черном пальто вывез лысого инвалида на вечернюю прогулку в кресле-каталке, ничего особенного.

Они подъехали к заднему входу, и Малах остановил кресло перед панелью кодового замка. Питер упрямо вскинул подбородок, показывая всем видом, что набирать код не будет.

Малах рассмеялся:

— Неужели думаешь, я тебя сюда привез, чтобы ты меня впустил? Уже забыл, что я — твой брат по ложе? — Он проворно набрал комбинацию цифр, доверенную ему после процедуры посвящения на тридцать третьем градусе.

Замок щелкнул, и массивная дверь отворилась.

Простонав, Питер заворочался в кресле.

— Ну, Питер, Питер, — проворковал Малах, — вспомни Кэтрин. Будешь хорошо себя вести, и она останется в живых. Ты можешь ее спасти. Даю честное слово.

Вкатив кресло с пленником внутрь, Малах запер за собой дверь. Сердце учащенно билось в предвкушении. Преодолев несколько коридоров, он подвез кресло с Питером к лифту и нажал кнопку. Когда двери открылись, он вошел в кабину спиной и втащил за собой кресло. Затем, убедившись, что Питеру все видно, утопил пальцем кнопку верхнего этажа.

Измученное лицо Соломона исказилось от нарастающего ужаса.

— Тсс! — прошептал Малах, ласково поглаживая Питера по бритой макушке под шелест закрывающихся дверей лифта. — Ты же сам прекрасно знаешь: секрет в том, как умереть…

«Я не могу вспомнить все символы!»

Лэнгдон зажмурился, изо всех сил пытаясь вызвать в памяти точное расположение значков на решетке, но даже ему, обладающему феноменальными способностями, задача оказалась не под силу. Те немногочисленные символы, что все-таки удалось воспроизвести, профессор записал на бумаге, а затем перераспределил согласно квадрату Франклина.

Однако пока ничего путного не складывалось.

— Смотри! — Кэтрин не сдавалась. — Кажется, ты на правильном пути. В верхнем ряду сплошь греческие буквы — то есть одинаковые символы сгруппированы вместе!

Лэнгдон тоже заметил закономерность, однако ни одного греческого слова, что вписалось бы в «кроссворд» придумать не мог.

«Нужна первая буква».

Он снова взглянул на волшебный квадрат и стал усиленно вспоминать букву, стоявшую в нижнем левом углу, на месте цифры «один».

«Думай!»

Закрыв глаза, он еще раз представил себе основание пирамиды.

«Нижний ряд, почти в самом углу… что же там за буква?»

На мгновение Лэнгдон вновь перенесся в камеру с жидкостью и в ужасе впился взглядом в дно пирамиды, заслоняющее свет в прозрачном оконце.

И увидел. Тяжело отдуваясь, он открыл глаза.

— Первая буква «H».

Он вписал ее в верхний ряд решетки. Слово все равно вырисовывалось не целиком, однако этих букв Лэнгдону уже было достаточно. Его внезапно озарило.

«Heredom!»

С бьющимся сердцем профессор задал новое слово в поисковике блэкберри. Только не греческое, а его английский эквивалент. Первой же ссылкой открылась статья из энциклопедии. Читая, Лэнгдон уже понимал, что все совпадает.

ХЕРЕДОМ (сущ.) — важный термин для франкмасонов высших градусов, заимствованный из ритуалов французских розенкрейцеров, которым обозначали мифическую гору в Шотландии, где, по преданию, был создан их первый капитул. От греческого «Heredom», образованного сочетанием «хиерос» и «домос» — «священный дом».

— Точно! — ошеломленно воскликнул Лэнгдон. — Туда они и отправились!

Сато, читавшая через плечо профессора, поглядела на него в недоумении:

— Куда? На мифическую шотландскую гору?!

Лэнгдон покачал головой:

— Нет. В вашингтонское здание, которое называют соответствующим образом.

Глава 115

Масонский храм — известный среди собратьев по ложе как «хередом» — считался драгоценнейшим алмазом в короне Шотландского устава Америки. Неофициальное свое название в честь мифической шотландской горы особняк заслужил благодаря ступенчатой пирамидальной крыше. Однако Малах знал, что сокровище здесь скрыто отнюдь не мифическое.

«Вот оно, то самое место. Масонская пирамида указала путь».

Пока старый лифт полз на третий этаж, Малах вытащил из кармана листок бумаги, куда с помощью квадрата Франклина перечертил решетку со дна пирамиды. В верхнем ряду собрались все греческие буквы — и еще один несложный символ.

Все четко и ясно, яснее просто некуда.

«Под Масонским храмом».

ХЕРЕДОМ↓

«Утраченное слово где-то здесь…»

Малах не знал, где именно искать, однако не сомневался, что найдет ответ в оставшихся символах из решетки. А еще, как нельзя более кстати, в его полном распоряжении Питер Соломон. Верховный досточтимый мастер. Кто лучше его разберется в секретах масонской пирамиды и самого здания?

Питер бился в кресле, что-то невнятно мыча сквозь кляп.

— Понимаю, ты волнуешься за Кэтрин, — посочувствовал Малах. — Не волнуйся, конец близок.

Самому Малаху финал теперь казался внезапно близким. Столько лет прошло в муках, выжидании, поисках, разработке планов — и вот наконец момент настал.

Лифт начал тормозить, и Малах ощутил прилив восторга.

Кабина дернулась и замерла.

Разъехались в стороны бронзовые двери, и перед Малахом открылся величественный зал. Просторное квадратное помещение, украшенное масонской символикой, освещал лунный свет, льющийся через квадратное же окно в шпице уходящего ступеньками вверх потолка.

«Я вернулся туда, откуда начал свой путь», — подумал Малах.

Храмовый зал — именно здесь Питер Соломон с братьями по ложе так опрометчиво приняли Малаха в свои ряды. И теперь самая трепетно оберегаемая масонская тайна — которую большинство братьев считают не более чем легендой — вот-вот станет его единоличным достоянием.

— Он ничего не найдет, — заявил Лэнгдон, поднимаясь вслед за Сато и остальными по деревянной потайной лестнице. В голове еще шумело, и ориентация в пространстве давалась с трудом. — Никакого Слова — в буквальном смысле — не существует. Это лишь метафора, символ Мистерий древности.

За ним двое бойцов спецотряда под руки вели Кэтрин, ослабевшую от потери крови.

Пока все осторожно пробирались через развороченную взрывом дверь, потом через вращающуюся картину в гостиную, Лэнгдон успел объяснить Сато, что Утраченное слово принадлежит к бессмертным символам масонства: одно-единственное слово, написанное на таинственном языке, который уже не поддается человеческому пониманию. Только самый просвещенный сможет понять тайный смысл Слова и познать его могущественную силу.

— Подразумевается, — добавил в заключение Лэнгдон, — что, если у человека хватило знаний обрести Утраченное слово, он сможет постичь и Мистерии древности.

Сато обернулась.

— То есть вы утверждаете, что преступник ищет… слово?

Лэнгдон и сам понимал, насколько абсурдно такое предположение, однако оно разрешало многие вопросы.

— Я, конечно, в церемониальной магии не специалист, однако тексты на подвальной стене и замеченный Кэтрин нетатуированный участок кожи на макушке нашего похитителя наводят на мысль, что он действительно надеется отыскать Утраченное слово и вписать его в этот пустой круг.

Сато повела всех в столовую. Снаружи прогревался вертолет, лопасти тарахтели все громче и громче. Лэнгдон продолжал рассуждать вслух:

— Если этот тип и впрямь верит, что ему вот-вот откроются Мистерии древности, могущественнее символа, чем Утраченное слово, для него не существует. И если он его отыщет и напишет на темени — кстати, темя само по себе священно, — то наш похититель, без сомнения, сочтет, что полностью экипирован и подготовлен по всей форме ритуала для… — Лэнгдон осекся, увидев, как побледнела Кэтрин при мысли об участи, уготованной брату.

— Роберт, — проговорила она едва слышно, и ее слова потонули в шуме вертолета, — это же как раз хорошо? Если ему сначала — прежде чем приносить Питера в жертву — необходимо написать Слово на темени, значит, у нас еще есть время. Он не убьет Питера, пока не отыщет Слово. А раз никакого Слова не существует…

Агенты заботливо придвинули стул для Кэтрин, а Лэнгдон попытался придать лицу оптимистичное выражение.

— К несчастью, Питер думает, что ты до сих пор лежишь в подвале и истекаешь кровью. И единственный для него шанс спасти тебя — безоговорочно подчиниться маньяку. То есть, возможно, помочь ему в поисках Слова.

— И что? — не понимала Кэтрин. — Слова-то нет…

— Кэтрин, — профессор пристально посмотрел ей в глаза. — Если бы я думал, что ты умираешь, и мне пообещали твою жизнь в обмен на некое Утраченное слово, я бы выдал этому маньяку слово — какое угодно, — а потом молился изо всех сил, чтобы он сдержал свое.

— Директор Сато! — позвали из соседней комнаты. — Вам лучше взглянуть самой…

Сато поспешно вышла из столовой и у лестницы столкнулась со спускающимся из спальни агентом. В руках он держал белокурый парик.

«Это еще что?»

— Элемент маскировки преступника, — пояснил агент. — В гардеробной нашел. Посмотрите повнимательнее.

Парик оказался неожиданно тяжелым. Сама нашлепка была сделана из толстого геля, а с изнанки почему-то торчал провод.

— Гелевый аккумулятор, моделируемый по форме черепа, — доложил агент. — Питает точечную оптоволоконную камеру, спрятанную в волосах.

— Что? — Запустив пальцы в густую искусственную шевелюру, Сато нащупала там крошечный объектив, надежно скрытый в белокурых прядях. — То есть этот парик — скрытая камера?

— Видеокамера, — подчеркнул агент. — Отснятые материалы хранятся вот тут, на карте памяти. — Он показал на полупроводниковую кремниевую плату размером с почтовую марку, утопленную в нашлепке парика. — Возможно, включается по сигналу датчика движения.

«Боже! — подумала Сато. — Вот, значит, как ему удалось».

По вине этого миниатюрного устройства, по всем статьям превзошедшего скрытые камеры в петлицах, мир сегодня оказался на грани катастрофы, которую Сато весь вечер пыталась предотвратить. Бросив на камеру в парике испепеляющий взгляд, директор СБ вернула улику агенту.

— Продолжайте обыск, — приказала она. — Важны любые мелочи. Поскольку известно, что ноутбук он увез, надо выяснить, как он собирается выходить на связь с миром. Обыщите кабинет, там могут найтись инструкции, кабели — хоть что-нибудь, из чего можно понять, каким он располагает оборудованием.

— Слушаюсь, мэм. — Агент поспешил выполнять.

«Пора выдвигаться».

Под доносящееся снаружи завывание вертолетного винта на полных оборотах Сато быстрым шагом направилась в столовую, где Симкинс расспрашивал Уоррена Беллами о том здании, куда предположительно направился преступник.

«Масонский храм».

— Парадные двери запечатаны изнутри, — рассказывал Беллами, которого, несмотря на теплоизолирующее одеяло из фольги, все еще била дрожь после «прогулки» по Франклин-сквер. — Попасть в здание можно только через задний вход. Там кодовый замок, и комбинация цифр известна лишь братьям по ложе.

— Назовите, — велел Симкинс, делая пометки в блокноте.

Беллами, окончательно ослабнув, опустился на стул. Стуча зубами, он проговорил код доступа, потом добавил:

— Адрес здания — 1733 по Шестнадцатой улице, но парковка и подъезд с обратной стороны. С ходу найти трудновато, однако…

— Я знаю, где это, — вмешался Лэнгдон. — Как прибудем, покажу.

Симкинс помотал головой:

— Нет, профессор, вы остаетесь здесь. Это боевая…

— Черт возьми! — взорвался Лэнгдон. — Там Питер! А это здание — настоящий лабиринт. Без провожатого вы минут десять будете плутать, добираясь до Храмового зала.

— Он прав, — подтвердил Беллами. — Там действительно лабиринт. Есть лифт, но он старый, сильно громыхает и открывается прямо в Храмовый зал. Так что, если хотите застать преступника врасплох, придется подниматься пешком.

— Вы заблудитесь, — не сдавался Лэнгдон. — От черного входа нужно пройти через Зал регалий, Зал славы, центральную лестничную площадку, потом Атриум, парадная лестница…

— Хватит, — прервала его Сато. — Лэнгдона берете с собой.

Глава 116

Энергия прибывала.

Малах чувствовал, подкатывая кресло с Питером Соломоном к алтарю, как сила бьется, пульсирует, волнами расходится по телу.

«Я покину этот Храм гораздо более могущественным, чем в начале пути».

Осталось только отыскать последнюю составляющую.

— Verbum significatium, — прошептал он чуть слышно. — Verbum omnificum.

У алтаря Малах остановился, обошел кресло кругом и расстегнул тяжелый портфель, что покоился у Питера на коленях. Из недр портфеля татуированный извлек каменную пирамиду, которую подставил под лунный луч, развернув основанием к Питеру, чтобы тот разглядел нанесенную на дне решетку.

— Все эти годы ты хранил ее, — издевательски заметил Малах, — понятия не имея, что за тайны она скрывает.

Осторожно пристроив пирамиду на край алтаря, он снова запустил руку в портфель.

— А этот талисман, — продолжил он, доставая золотое навершие, — и в самом деле сумел создать порядок из хаоса, в точности как предсказывалось.

Малах бережно водрузил золотую пирамидку на усеченную вершину каменной и отступил, открывая Питеру обзор.

— Вот он, твой симболон, любуйся!

Лицо Питера исказилось, он попытался что-то сказать.

— Отлично. Вижу, тебе есть чем со мной поделиться.

Малах резким движением выдернул кляп.

Питер Соломон закашлялся и несколько секунд глотал воздух, прежде чем смог выговорить первое слово:

— Кэтрин…

— Ее время на исходе. Если хочешь спасти сестру, придется делать как я велю.

Малах подозревал, что Кэтрин уже мертва, — а если и нет, все равно ей недолго осталось. Не важно. Пусть скажет спасибо, что вообще дожила до прощания с братом.

— Пожалуйста, — умолял Питер севшим голосом. — Вызови ей «скорую»…

— Непременно. Но прежде ты мне расскажешь, как попасть на потайную лестницу.

— Куда?! — Питер не поверил своим ушам.

— На лестницу. В масонской легенде говорится о лестнице, уходящей на сотни футов под землю в тайную пещеру, где сокрыто Утраченное слово.

Питер пришел в ужас.

— Ты же знаешь легенду, — не отступал Малах. — Потайная лестница, под камнем.

Он указал на алтарь в центре — огромный гранитный куб с золоченой надписью на иврите: «И сказал Бог: «Да будет свет!» — и стал свет».

— Очевидно, это и есть то самое место. Выход на лестницу скорее всего скрыт на каком-нибудь из нижних этажей.

— Здесь нет никаких тайных лестниц! — закричал Питер.

Малах с терпеливой улыбкой воздел руку.

— Здание построено в виде пирамиды, — показал он, обводя жестом ступенчатый потолок, сужающийся к квадратному окну в самом верхнем ярусе.

— Да, пирамида, но какое отношение…

— Питер, у меня в распоряжении целая ночь. — Малах разгладил на своем безупречном теле складки белого шелкового одеяния. — Чего не скажешь о Кэтрин. Если тебе дорога ее жизнь, ты откроешь мне, как попасть на потайную лестницу.

— Говорю же, — повторил Питер, — нет в этом здании потайных лестниц!

— Разве? — Малах без лишней суеты продемонстрировал лист бумаги, на котором красовалась уже знакомая Питеру решетка с каменного основания. — Это заключительное послание масонской пирамиды. Расшифровать его мне помог твой приятель Лэнгдон.

Малах поднес рисунок поближе, чтобы Питеру было виднее. Досточтимый мастер ахнул от изумления: мало того что шестьдесят четыре символа разбились на четко организованные смысловые группы, из прежнего хаоса возник ясный образ.

Пирамида… и под ней лестница.

Питер Соломон, не веря своим глазам, смотрел на рисунок. Столетиями масонская пирамида хранила тайну, и вот теперь секрет раскрыт. У Соломона тревожно засосало под ложечкой.

«Последняя загадка пирамиды».

Подлинный смысл рисунка Соломон вот так, навскидку, определить не мог, однако понял, почему татуированный, глядя на этот образ, только укрепился в правильности своих убеждений.

«Он думает, что под пирамидой, носящей название «Хередом», скрыта потайная лестница. Он все неправильно понял».

— Где лестница? — потребовал ответа похититель. — Скажи, как найти выход к ней, и Кэтрин будет спасена.

«Я бы с радостью, — подумал Соломон. — Только ведь нет никакой лестницы». Миф этот — сплошная аллегория, как и остальные масонские легенды. Винтовая лестница, как известно, рисовалась на табелях второго градуса, символизируя интеллектуальное восхождение к Божественной истине. Подобно лестнице Иакова, винтовая лестница означала путь на небеса… путь к Господу… связь между земным и горним мирами. Ступени ее символизировали многочисленные возможности человеческого разума.

«Он и сам должен знать, — размышлял Питер. — Он ведь прошел все обряды посвящения».

Любому проходящему посвящение говорилось о символической лестнице, по которой предстоит подняться, «постигая тайны земной науки». Во франкмасонстве, так же как в ноэтике и Мистериях древности, почитались нераскрытые возможности человеческого разума, и многие масонские символы имели отношение к физиологии человека.

«Разум подобен золотому венцу на вершине пирамиды человеческого тела. Философскому камню. По позвоночному столбу, как по винтовой лестнице, движется вверх и вниз энергия, соединяя небесный разум и земное тело».

Питер знал, что не случайно позвонков именно тридцать три. «Тридцать три масонских градуса». Основание позвоночника, крестец — sacrum на латыни, — в буквальном переводе означал «священная кость». «Наше тело — это храм». Почитаемая масонами наука хранила древние знания о том, как использовать его в самых благородных и великих целях.

К несчастью, разъяснять этому сумасшедшему истинное положение дел бесполезно, потому что Кэтрин так не спасти. Питер опустил взгляд на рисунок и вздохнул, будто сдаваясь.

— Ты прав, — солгал он. — Под зданием действительно скрыта потайная лестница. Я покажу тебе путь — только вызови «скорую» для Кэтрин.

Татуированный воззрился на него, не произнося ни слова.

Соломон был непреклонен.

— Или спаси мою сестру и узнаешь истину… или убей нас обоих и оставайся невеждой вовек!

Татуированный медленно опустил рисунок и покачал головой:

— Ты обманул мои ожидания, Питер. Проверку ты не прошел. По-прежнему считаешь меня болваном. Думаешь, я и впрямь не понимаю, что ищу на самом деле? Думаешь, я до сих пор не раскрыл свой истинный потенциал?

С этими словами он, повернувшись к Питеру спиной, сбросил накидку. Белый шелк заструился на пол, и Питер впервые увидел рисунок, вытатуированный вдоль позвоночника.

«Боже мой…»

От закрывающей чресла белой набедренной повязки ровно посередине мускулистой спины тянулась ввысь изящная винтовая лестница. Ступеньки точно соответствовали расположению позвонков. Онемевший Питер проследил взглядом всю спираль, до самого основания черепа.

И застыл.

Татуированный откинул бритую голову назад, явив взору Соломона пустой кружок на самой макушке. Вокруг нее кольцом обвился нарисованный змей, заглатывающий собственный хвост.

«Единение».

Медленно и плавно опустив подбородок, похититель развернулся к Питеру. Теперь на Соломона смотрели мертвые глаза двуглавого феникса.

— Я ищу Утраченное слово, — объявил похититель. — Поможешь мне? Или предпочтешь умереть вместе с сестрой?

«Ты знаешь, как его найти, — думал Малах. — Знаешь, но не говоришь».

Под пыткой Питер Соломон выдал много такого, о чем теперь, наверное, уже не помнит. Многократные погружения и воскрешения из мертвых в камере сенсорной депривации дезориентировали его и сделали покорным. Как ни странно, то, что Малаху удалось из него вытрясти, полностью совпало с легендой об Утраченном слове.

«Утраченное слово — не метафора… оно существует. Слово написано на древнем языке и веками хранилось в тайне. Оно наделит безграничным могуществом того, кто постигнет его подлинное значение. Слово по сей день не найдено… Путь к нему скрывает масонская пирамида».

— Питер, — пристально глядя в глаза пленнику, начал Малах, — у тебя же мелькнула какая-то догадка, когда ты увидел этот рисунок. Озарение. Для тебя ведь это не просто набор символов. Признавайся!

— Ничего не скажу, пока не отправишь «скорую» к Кэтрин!

Малах улыбнулся:

— Поверь мне, потерять сестру — это меньшее, о чем тебе сейчас надо беспокоиться.

Не сказав больше ни слова, он принялся вытаскивать из портфеля уложенные в подвале предметы, со скрупулезной тщательностью выкладывая их на алтарь.

Свернутое шелковое полотно. Девственно белое.

Серебряная курильница с египетской миррой.

Пузырек с кровью Питера, смешанной с пеплом.

Черное воронье перо — священное стило Малаха.

Жертвенный нож, выкованный из куска метеоритного железа, взятого от камня в земле Ханаанской.

— Думаешь, я боюсь смерти? — спросил Питер сдавленным голосом. — Если погибнет Кэтрин, у меня не останется никого! Ты истребил всех моих родных. Ты отнял у меня все!

— Не все, — возразил Малах. — Еще не все. — Последним он вытащил из портфеля свой ноутбук и, включив его, посмотрел поверх крышки на своего пленника. — Боюсь, ты еще по-настоящему не осознал, чем рискуешь.

Глава 117

Вертолет ЦРУ взмыл над газоном и, заложив крутой вираж, рванул вперед. Желудок Лэнгдона ухнул куда-то вниз. Профессор и не подозревал, что вертолеты способны развивать такую скорость. Кэтрин осталась в особняке, восстанавливать силы под присмотром Беллами и одного из агентов, который продолжал вести обыск в ожидании подкрепления.

На прощание Кэтрин поцеловала Лэнгдона в щеку и шепнула:

— Будь осторожен, Роберт.

И вот Лэнгдон, сжав зубы, цеплялся за сиденье в военном вертолете, который наконец лег на курс и понесся по прямой к Масонскому храму.

Сато, сидевшая рядом с ним, крикнула пилоту, перекрывая оглушительный рев лопастей:

— Заворачивайте к Дюпон-серкл! Сядем там!

Лэнгдон удивленно обернулся.

— Дюпон-серкл? Оттуда до Храма далековато будет. Почему нельзя посадить вертолет на парковке у самого здания?

Сато покачала головой.

— Надо проникнуть незамеченными. Если объект услышит нас на подходе…

— Времени мало! — настаивал Лэнгдон. — Маньяк может прикончить Питера с минуты на минуту. Вдруг шум вертолета его напугает и заставит остановиться?

Сато смерила Лэнгдона ледяным взглядом.

— Как я уже говорила, жизнь Питера Соломона волнует меня в последнюю очередь. Кажется, я это ясно дала понять.

У Лэнгдона не было сил выслушивать очередную лекцию на тему государственной безопасности.

— Напоминаю, я единственный, кто может провести вас через лабиринты Масонского храма…

— Не забывайтесь, профессор! — предостерегла Сато. — Вы в моем распоряжении, и подчиняетесь мне безоговорочно. — Помолчав, она добавила: — Наверное, пора вам в полной мере прочувствовать, на пороге какой катастрофы мы сейчас стоим.

Сунув руку под сиденье, Сато вытащила тонкий титановый кейс, внутри которого оказался необычный, донельзя навороченный компьютер. При включении на экране возникла строка авторизации на фоне эмблемы ЦРУ.

— Помните, профессор, тот светлый парик, который мы нашли в особняке? — спросила Сато, дожидаясь, когда откроется доступ.

— Да.

— Так вот, в нем оказалась скрытая оптоволоконная камера…

— Камера? Но зачем?

Сато мрачно кивнула:

— Сейчас поймете.

И открыла файл.

Подождите, пожалуйста…

Идет дешифрование файла…

На весь экран раскрылось окно видеопроигрывателя. Приподняв ноутбук, Сато поставила его на колени Лэнгдону.

Сцена перед ним разворачивалась весьма необычная.

Профессор изумился.

«Что это?!»

В полумраке стоял человек с повязкой на глазах. Одетый как средневековый еретик, которого ведут на виселицу, — петля на шее, левая штанина закатана до колена, правый рукав до локтя, рубаха на груди распахнута.

Пораженный, Лэнгдон во все глаза смотрел на экран. О масонских ритуалах он читал достаточно, поэтому о сути происходящего догадался сразу.

«Посвящение в масоны… обряд посвящения в первый градус».

Лэнгдон моментально узнал высокого мускулистого мужчину в белокуром парике и с темным загаром, хотя все татуировки надежно скрывались под бронзовым тональным кремом. Стоя перед зеркалом, кандидат в масоны снимал свое отражение в полный рост на камеру, скрытую в парике.

«Но… зачем?»

Экран померк.

И тут же начался новый ролик. Тесная, слабо освещенная прямоугольная комната. Контрастный, в черно-белую клетку, пол. Низкий деревянный алтарь, окруженный с трех сторон шандалами, в которых потрескивали огни свечей.

Лэнгдона охватила внезапная тревога.

«Боже мой…»

Рывками, как в любительской съемке, камера взяла крупным планом дальний угол комнаты, где собралась небольшая группа людей, оценивающих кандидата. Все в полном масонском облачении. В полумраке профессор не различал их лиц, однако догадывался, где проходит ритуал.

Типичная в своем оформлении ложа могла бы находиться где угодно — если бы не бледно-голубой треугольный щипец над троном Мастера, выдающий своим присутствием самую старую ложу округа Колумбия — Потомакскую ложу номер пять, членами которой состояли Джордж Вашингтон и масонские отцы-основатели, заложившие краеугольные камни Белого дома и Капитолия.

Лэнгдон знал, что ложа действует и по сей день.

Питер Соломон, выполняя обязанности председателя Масонского храма, был одновременно мастером своей местной ложи. Именно в таких камерных, небольших ложах и начинался обычно путь кандидата. Там он проходилпосвящение в первые три градуса.

— Братья, — прозвучал знакомый голос Питера Соломона, — во имя Великого архитектора вселенной я объявляю ложу открытой для отправления масонских церемоний первого градуса!

Громко стукнул деревянный молоток.

Отказываясь верить своим глазам, Лэнгдон смотрел на экран, где, сменяя друг друга, мелькали шокирующие эпизоды из ритуалов с Питером Соломоном в главной роли.

Вот он прижимает сверкающий кинжал к обнаженной груди посвящаемого; грозит казнью на колу «в случае несанкционированного разглашения масонских тайн»; разъясняет, что черно-белыми клетками пола представлены живые и мертвые; сулит кандидату страшные кары вплоть до того, что ему «разрежут горло, вырвут язык с корнем, а тело погребут в морских песках…».

Лэнгдон смотрел, не в силах отвести взгляд.

«Неужели это действительно возможно?»

Масонские ритуалы посвящения веками скрывала завеса тайны. Изредка сквозь нее просачивались немногочисленные откровения, написанные низложенными братьями. Лэнгдон их, разумеется, читал, однако увидеть собственными глазами оказалось совсем другим делом.

«Особенно в таком хорошо подредактированном варианте». Лэнгдон уже понял, что видеоролик намеренно представляет масонов в неприглядном свете: все достойные стороны посвящения вырезаны, подчеркиваются лишь самые низменные. Если фильм выложат в Сеть, к утру поднимется шум на весь Интернет. «Почуяв запах крови, слетятся настроенные против масонов конспирологи». Вокруг масонской организации и лично Питера Соломона закипят споры, начнут бушевать страсти, и масонам придется срочно изыскивать пути спасения — хотя на самом деле ничего криминального ритуал в себе не содержал, неся лишь символическую нагрузку.

У Лэнгдона побежали мурашки, когда он увидел отсылку к библейским строкам о жертвоприношении: «…явил Авраам покорность Всевышнему, без колебаний согласившись отдать первенца своего, Исаака». Представив себе Питера, профессор пожалел, что вертолет не может лететь еще быстрее.

Камера тем временем переключилась снова.

Та же комната. Другой вечер. Более многочисленная группа наблюдающих масонов. Питер Соломон на троне Мастера. Это уже посвящение во второй градус. Драматизм нарастает. Преклонение колен перед алтарем; клятва «вечно хранить тайны вольных каменщиков» и согласие на то, чтобы «еще трепещущее сердце было исторгнуто из груди и брошено на растерзание алчным стервятникам».

У самого Лэнгдона затрепетало сердце, когда кадр сменился снова. Еще один вечер. Еще более многочисленное собрание. Масонский табель в форме гроба на полу.

«Третий градус».

Обряд смерти, самая суровая из всех церемоний перевода в следующий градус, — момент, когда кандидату приходится «выдержать последнее испытание гибелью». Смерти предшествует изнуряющий допрос, породивший известное выражение «устроить допрос третьей степени», то есть допрос с пристрастием. Однако даже Лэнгдон, знакомый с обрядом по описаниям и представлявший себе его суть в теории, оказался не готов к происходящему на экране.

«Убийство».

Леденящая кровь нарезка из быстро сменяющих друг друга кадров показывала жестокое убийство кандидата, увиденное глазами самой жертвы. Имитировались удары по голове — в том числе тяжелым молотом каменщика. За кадром Досточтимый мастер скорбным голосом пересказывает историю «сына вдовы» — Хирама Абиффа, главного зодчего Храма Соломона, который погиб, но не выдал известных ему тайн.

Разумеется, нападение и смерть разыгрывались, это был спектакль, однако при такой подаче, как в этом ролике, у зрителя кровь стыла в жилах. Последний удар, и кандидата «ныне мертвого для своей прошлой сущности», что демонстрируют закрытые глаза и скрещенные на груди руки, кладут в символический гроб. Братья-масоны встают и скорбной процессией обходят вокруг гроба под органный аккомпанемент похоронного марша.

Мрачная церемония повергала в ужас.

Однако на этом страшное не закончилось.

Масоны окружили убиенного собрата, и скрытая камера запечатлела их лица со всей четкостью. Только теперь Лэнгдон осознал, что Питер Соломон — не единственная знаменитость в этой комнате. Один из склонившихся над гробом мелькает на телеэкране почти ежедневно.

Известный американский сенатор.

«О Боже…»

Снова смена кадра. Город… вечер… то же прыгающее изображение… человек идет по городской улице… в объектив то и дело лезут светлые пряди, раздуваемые ветром… поворот за угол… камера наезжает на предмет, который человек держит в руке… долларовая купюра… Большая печать крупным планом… всевидящее око… усеченная пирамида… Затем резкий скачок, и в кадре тот же силуэт пирамиды на горизонте… массивное каменное здание пирамидальной формы… покатые стены и усеченная верхушка.

Масонский храм.

Лэнгдону стало жутко.

Ролик продолжался. Вот человек быстрым шагом идет к Храму… взбегает по многоярусной лестнице… Величественные бронзовые двери… два семнадцатитонных сфинкса на страже у входа.

Неофит, переступающий порог пирамиды посвящения.

Экран потемнел.

Затем послышались приглушенные звуки органа, и возникла новая сцена.

Храмовый зал.

Лэнгдон судорожно сглотнул.

Просторное помещение заливал электрический свет. Черный мраморный алтарь сиял в лунном луче, проникавшем через квадратное окно в потолке. Вокруг на обтянутых свиной кожей стульях ручной работы восседали высокопоставленные масоны тридцать третьего градуса — совет призванных в свидетели. Камера медленно поплыла вдоль ряда, останавливаясь на каждом из лиц.

Лэнгдон смотрел с неослабевающим ужасом.

Такого поворота он не предвидел, однако, если подумать, ничего нелогичного тут не было. По определению, в число титулованных и опытных членов масонского братства, собравшихся в столице самой могущественной державы на свете, входят немало известных и влиятельных персон. Вокруг алтаря, сверкая драгоценностями, восседали в длинных шелковых перчатках и запонах каменщиков многие представители власть предержащих.

Два судьи Верховного суда…

Министр обороны…

Спикер палаты представителей…

Помертвев, Лэнгдон смотрел, как объектив камеры выхватывает все новые лица.

Три известных сенатора — в том числе лидер парламентского большинства…

Министр государственной безопасности…

И наконец…

Директор ЦРУ…

Лэнгдон попытался отвести взгляд — и не смог. Ролик затягивал, будто завораживая своим содержанием, устрашающим даже для Лэнгдона. Профессор моментально понял, почему так переживает Сато.

Изображение на экране снова сменилось, теперь в кадре был один-единственный предмет.

Человеческий череп… наполненный темной багряной жидкостью. Кандидат принимал знаменитый «caput mortuum» из рук Питера Соломона (в мерцающем свете свечей на тонком пальце блеснул золотой масонский перстень). Лэнгдон знал, что красная жидкость в черепе — вино, однако она казалась густой, как кровь. Впечатление возникало жуткое.

«Пятое возлияние», — догадался Лэнгдон, читавший описания очевидца и участника этого таинства в «Письмах о масонской организации» Джона Квинси Адамса. И все равно… видеть такое, стать свидетелем того, как за подобным процессом спокойно наблюдает политическая элита страны… Ни один ролик еще не приковывал внимание профессора до такой степени.

Кандидат взял череп из рук Мастера. Его отражение мелькнуло на блестящей багровой глади. «Да обернется это вино смертельным ядом, — провозгласил он, — если я когда-либо осознанно и по своей воле нарушу свою клятву».

Этот кандидат, вне всяких сомнений, изначально собирался нарушить все мыслимые и немыслимые клятвы.

Лэнгдон боялся даже представить, что начнется, если запись попадет в Сеть.

«Не поймут и не простят». Запахнет государственным переворотом. Поднимется массовый вопль, всевозможные антимасонские группировки, фундаменталисты, конспирологи начнут брызгать слюной и ядом, пойдет очередная «охота на ведьм».

«Истина будет поставлена с ног на голову, — сокрушался Лэнгдон. — С масонами такое сплошь и рядом».

Ведь на самом деле этот культ смерти не что иное, как торжество жизни. Масонские ритуалы направлены на то, чтобы пробудить дремлющие резервы человека, помочь ему восстать из гроба невежества, вывести к свету, указать путь к прозрению. Только пережив смерть, человек начинает понимать и ценить жизнь. Лишь через осознание, что земные дни его сочтены, человек приходит к потребности наполнить каждый из них смыслом, прожить их достойно, в служении ближнему.

Масонские ритуалы посвящения устрашают, поскольку призваны преображать. Масонские клятвы неумолимо жестоки, поскольку служат напоминанием, что, кроме нерушимого слова и чести, кандидату нечего будет забрать с собой из бренного мира. Масонское учение не отличается простотой, поскольку оно всеобъемлюще: оперируя общепонятными символами и метафорами, преодолевшими рамки культур, традиций и расовых различий, оно воссоздает единое «общемировое понятие» братской любви.

На мгновение у Лэнгдона затеплилась надежда. Он попробовал убедить себя, что, даже если ролик и выйдет в Сеть, у зрителей хватит понимания и терпимости. Ведь понятно же: в любой культовой церемонии найдутся отталкивающие моменты — тем более в отрыве от контекста. Символические церковные обряды, воссоздающие страдания Христа на кресте; процедура обрезания у иудеев; крещение мертвых у мормонов; католическая практика изгнания бесов; ношение никаба в исламе; шаманские камлания; иудейский обычай «капарот»; и даже поедание «тела Христова» и питие «крови Христовой»…

«Не надейся, — оборвал свои радужные мечты Лэнгдон. — Если ролик увидят посторонние, начнется хаос». Только представить на секунду, что кто-то выпустит в эфир видео, где русские или исламские высокопоставленные лица угрожают жертве ножом, произносят средневековые клятвы, инсценируют убийства, укладываются в символические гробы и пьют вино из человеческих черепов… Мир не замедлил бы выплеснуть возмущение и ярость.

«Упаси нас, Господи…»

На экране кандидат поднес череп с багряной жидкостью к губам и, запрокинув голову, начал пить кроваво-красное вино, скрепляя тем самым свою клятву. Затем, опустив чашу-череп, обвел взглядом собравшихся. Влиятельные персоны, облеченные властью и доверием народа, одобрительно кивали.

«Добро пожаловать, брат!» — приветствовал кандидата Питер Соломон.

Экран снова потемнел, и Лэнгдон поймал себя на том, что почти перестал дышать.

Сато закрыла кейс и сняла его с колен профессора. Лэнгдон обернулся к ней и хотел что-то сказать — но слов не нашел. Впрочем, все его мысли без труда читались на лице. Сато оказалась права. Страна стоит на пороге катастрофы… невиданных масштабов.

Глава 118

В одной набедренной повязке Малах расхаживал перед креслом Соломона.

— Питер, — прошептал он, смакуя каждую секунду мучений своего пленника, — ты помнишь, что у тебя есть и вторая семья? Братья-масоны… Им тоже несдобровать — если ты не подчинишься.

Экран ноутбука освещал мертвенно бледное, застывшее лицо Питера.

— Умоляю, — выдавил наконец Соломон, поднимая голову. — Если этот ролик выйдет…

— Если? — рассмеялся Малах. — Что значит «если»? — Он показал на крошечный сотовый модем, торчащий из бокового порта. — У меня есть выход в Сеть.

— Ты не посмеешь…

«Посмею», — мысленно возразил Малах, наслаждаясь ужасом Соломона.

— Только ты можешь меня остановить. И спасти сестру. Всего-то и надо — ответить на мой вопрос. Ведь Утраченное слово где-то хранится, Питер, и я прекрасно знаю, что этот рисунок указывает его точное местонахождение.

Питер посмотрел на картинку ничего не выражающим взглядом.

— Может, хоть это тебя вдохновит… — Перегнувшись через плечо Питера, Малах нажал несколько кнопок на клавиатуре. Открылось окно почтовой программы, и Соломон заметно напрягся. На экране висело заранее составленное Малахом письмо с вложенным видеофайлом. В адресной строке значился длинный список ведущих новостных агентств.

— Кажется, пришла пора поделиться с миром. — Малах улыбнулся.

— Нет!

Протянув руку, Малах нажал кнопку «Отправить». Питер задергался, пытаясь сбросить ноутбук на пол.

— Не суетись, Питер, — прошептал похититель. — Файл большой. Ему еще несколько минут ползти. — И он показал на индикатор выполнения.

Доставка почты. Выполнено: 2%

— Ответь на мой вопрос, и я прерву отправку. Никто и никогда не увидит этот ролик.

Питер, бледный как мел, следил за удлиняющейся полоской индикатора.

Доставка почты. Выполнено: 4%

Наконец Малах водрузил ноутбук на обтянутый свиной кожей стул и развернул к Питеру, чтобы тот продолжал наблюдать за отправкой. Вместо ноутбука он положил Соломону на колени листок с рисунком.

— Легенда гласит, что масонская пирамида откроет путь к Утраченному слову. Это последняя загадка. Ты должен знать, что она означает.

Малах бросил взгляд на экран ноутбука.

Доставка почты. Выполнено: 8%

Питер смотрел на своего мучителя в упор, в серых глазах полыхала ненависть.

«Правильно, возненавидь меня, — велел Малах мысленно. — Чем сильнее чувство, тем более могущественная энергия будет исторгнута в конце ритуала».

В Лэнгли Нола Кей плотно прижимала телефон к уху, силясь расслышать Сато сквозь рокот вертолетного винта.

— Прервать передачу файла невозможно! — кричала Нола. — На что, чтобы отрубить локальных провайдеров, уйдет как минимум час, а если у него беспроводной доступ, то наземных провайдеров отключать нет смысла.

В наше время помешать передаче оцифрованных данных стало практически невозможно: слишком разнообразны варианты доступа в Интернет — проводные каналы, точки вай-фай, сотовые модемы, спутниковые телефоны, КПК с электронной почтой… Единственный способ предотвратить утечку данных — уничтожить устройство с исходником.

— Я добыла техдокументацию на вертолет «UH-60», в котором вы летите, — продолжала Нола. — Там сказано, что у вас установлен генератор ЭМИ.

Генераторы ЭМИ — электромагнитное оружие — широко применялись в органах правопорядка, в основном для того, чтобы с безопасного расстояния останавливать нарушителей дорожного движения. Выпуская электромагнитный импульс высокой интенсивности, такой генератор способен сжечь электронную начинку любого устройства в радиусе действия — автомобиля, сотового телефона, компьютера. Согласно документации, найденной Нолой, «UH-60» был оборудован шассийным магнетроном на шесть гигаГерц с лазерным прицелом и мощным усилителем, генерирующим импульс в десять гигаватт. Если воздействовать им на ноутбук, он моментально испепелит материнскую плату и сотрет жесткий диск.

— ЭМИ не поможет, — прокричала в ответ Сато. — Объект засел в каменном здании, надежно защищенном от электромагнитного излучения. Не простреливается никак. Ролик уже загружен в Сеть или нет?

Нола взглянула на соседний монитор, где непрерывно отслеживались попадающие в эфир новости о масонах.

— Еще нет, мэм. Но как только загрузится, мне станет известно сразу же.

— Держи меня в курсе. — Сато отключилась.

Вертолет начал снижаться над Дюпон-серкл, и Лэнгдон затаил дыхание. Немногочисленные прохожие кинулись врассыпную, увидев в просвете между деревьями пикирующий на лужайку вертолет, который через мгновение жестко приземлился рядом со знаменитым двухъярусным фонтаном, спроектированным все теми же двумя создателями Мемориала Линкольна.

Еще через полминуты реквизированный внедорожник «лексус» со скоростью пули помчал Лэнгдона по Нью-Гэмпшир-авеню к Масонскому храму.

Питер Соломон лихорадочно соображал, что делать. В голове крутились две картины: истекающая кровью Кэтрин в подвальной комнате и только что увиденный ролик. Медленно повернув голову, Питер посмотрел на стоявший в нескольких ярдах ноутбук. Индикатор выполнения задачи закрасился почти на треть.

Доставка почты. Выполнено: 29%

Татуированный неторопливо расхаживал вокруг квадратного алтаря и помахивал кадилом, бормоча себе под нос. Густые клубы белого дыма возносились к световому окну в потолке. Похититель смотрел расширенными глазами перед собой, будто в трансе. Питер украдкой бросил взгляд на древний клинок, дожидающийся своего часа на белом шелковом полотне, которое маньяк расстелил поверх алтаря.

Питер Соломон знал, что не выйдет сегодня из Храма живым. Вопрос в том, как умереть. Сумеет ли он спасти сестру и братьев-масонов… или погибнет зря?

Опустив глаза, он посмотрел на листок с вычерченным на нем квадратом. Прежде, когда похититель показал ему рисунок, Питер, будто ослепший от потрясения, не смог сквозь пелену хаоса уловить подлинный смысл. Однако теперь истина предстала перед ним во всей своей ошеломляющей ясности. Он увидел рисунок в совершенно новом свете.

Теперь Питер Соломон точно знал, что делать.

Глубоко вздохнув, он возвел очи к луне, светящей через окно в потолке. А потом заговорил.

«Все гениальное — просто».

Малах понял это давно.

Разгадка, которую изложил Питер Соломон, оказалась настолько изящной и простой, что Малах не сомневался — другого решения быть не может. Как ни парадоксально, послание, зашифрованное в пирамиде, таило в себе элементарный ответ.

«Утраченное слово все это время маячило у меня перед глазами».

В то же мгновение яркий луч озарил густой мрак тайны и мифов, окутывавший Утраченное слово. В полном соответствии с легендой Слово было написано на древнем языке — ему приписывали мистическую силу все известные человечеству философские и религиозные учения и области науки.

«Алхимия, астрология, каббала, христианство, буддизм, розенкрейцеры, франкмасоны, астрономия, физика, ноэтика…»

Стоя в ложе усовершенствования на вершине великой пирамиды Хередом, Малах разглядывал сокровище, на поиски которого ушло столько лет, и понимал, что теперь готов целиком и полностью.

«Вскоре я стану совершенным.

Утраченное слово найдено».

В особняке на Калорама-Хайтс, оставшийся в одиночестве агент ЦРУ стоял посреди гор мусора, вываленного из контейнеров в гараже.

— Мисс Кей, — произнес он в телефонную трубку, обращаясь к аналитику-ассистентке Сато, — вы правильно придумали, что надо обыскать гараж. Я, кажется, что-то нашел.

К Кэтрин Соломон с каждой секундой возвращались силы. Благодаря раствору Рингера давление приходило в норму, ноющая головная боль отступала. Кэтрин посадили в столовой, пространно объяснив, что двигаться не надо, а следует отдыхать и восстанавливаться. Однако ей было не до отдыха — растущее беспокойство за Питера угнетало и без того расшатанные нервы.

«Где все?»

Криминалисты из ЦРУ еще не прибыли, а оставшийся агент удалился продолжать обыск. Какое-то время рядом с Кэтрин в столовой сидел Беллами, по-прежнему завернутый в одеяло, но теперь и он отправился на поиски того, что поможет ЦРУ спасти Питера.

Не в силах больше сидеть без дела, Кэтрин медленно поднялась на ноги и, покачнувшись, осторожно побрела в гостиную. В кабинете она наткнулась на Беллами. Архитектор застыл спиной к Кэтрин у открытого ящика стола, видимо, настолько завороженный его содержимым, что не услышал шагов.

Кэтрин приблизилась к нему сзади.

— Уоррен?

Архитектор вздрогнул и обернулся, одновременно задвигая ящик бедром. Лицо его перекосилось от переживаний.

— Что случилось? — Кэтрин опустила взгляд к таинственному ящику. — Что там?

Беллами молчал, будто проглотив язык. Судя по его виду, он жалел, что вообще полез в этот стол.

— Что в ящике? — настойчиво повторила Кэтрин.

Архитектор поднял на нее полные слез глаза и посмотрел долгим печальным взглядом.

— Мы никак не могли понять, почему преступник затаил злобу на всю вашу семью, — наконец проговорил он.

Кэтрин нахмурилась.

— Да?

— Вот… — Голос Беллами дрогнул. — Теперь я знаю почему.

Глава 119

В зале Масонского храма человек по имени Малах, стоя перед большим алтарем, осторожно массировал кончиками пальцев девственно чистую кожу на темени. «Verbum significatium, — нараспев повторял он, готовясь. — Verbum omnificum». Наконец-то последний ингредиент найден.

«Величайшие ценности весьма незамысловаты на вид».

Над алтарем вились струйки благовонного дыма из кадильницы. Танцуя в лунном луче, они очищали путь к небесам, который вскоре предстояло повторить освобожденной душе.

Час настал.

Малах откупорил пузырек с потемневшей кровью Питера. Под взглядом пленника он обмакнул кончик вороньего пера в багряную тинктуру и занес над своим теменем, где блестел священный круг. Рука замерла на мгновение — Малах думал о том, как долго он ждал этой минуты. Близится великое преображение. «Запечатлевшему Утраченное слово в чертоге своих мыслей откроется неведомая сила». Древнее пророчество об апофеозе. До сего дня человечество не изыскало возможность его осуществить, и Малах приложил все силы к тому, чтобы так оставалось и впредь.

Недрогнувшей рукой он приставил кончик пера к темени. Ни в зеркале, ни в посторонней помощи он не нуждался — важны лишь собственные ощущения и внутренний взор. Неспешно и аккуратно он принялся выводить Утраченное слово внутри кольца, образованного змеем уроборосом.

Питер Соломон с ужасом следил за происходящим.

Завершив свое дело, Малах закрыл глаза, отложил перо и сделал глубокий выдох, полностью освобождая легкие от воздуха. Такого ощущения он не испытывал еще никогда в жизни.

«Я совершенен.

Я един».

Долгие годы Малах пестовал и лепил свое тело как драгоценный артефакт, и теперь перед самым преображением чувствовал каждый нанесенный на нем штрих, каждую черточку. «Я настоящий шедевр. Идеальный и совершенный».

— Я ответил на твой вопрос, — прервал его любование собой голос Питера. — Вызови Кэтрин «скорую». И останови отправку файла.

Малах с улыбкой распахнул глаза.

— С тобой мы еще не закончили.

Взяв с алтаря жертвенный нож, он провел пальцем по тонкому железному лезвию.

— Этот древний клинок был изготовлен по велению самого Господа — для человеческого жертвоприношения. Ты ведь узнал нож?

Серые глаза Соломона напоминали кремень.

— Да, он единственный в своем роде. Я помню легенду.

— Легенду? Его истории посвящена целая глава Священного Писания. Ты не веришь Писанию?

Питер смотрел молча.

На поиски и покупку этого артефакта у Малаха ушло целое состояние. Нож для акеды, выкованный более трех тысяч лет назад из упавшего на Землю метеорита.

««Небесное железо», как называли их древние мистики».

По преданию, тот самый нож, которым собирался воспользоваться Авраам во время акеды — описанного в Книге Бытия всесожжения Исаака, единственного сына патриарха, на горе Мории. Продолжая свою удивительную судьбу, клинок не раз за прошедшие тысячелетия менял владельцев — римские папы, нацистские мистики, европейские алхимики, частные коллекционеры…

«Все они только хранили его и любовались, не осмеливаясь использовать по прямому назначению и раскрыть его подлинную силу», — думал Малах. Но сегодня нож для акеды наконец исполнит свое предназначение.

Акеда всегда носила у масонов священный характер. На самом первом градусе масоны отмечали «благороднейший дар, поднесенный Господу, — согласие Авраама отдать сына своего, Исаака, как изъявление покорности воле Всевышнего».

Исполненный восхищения от того, как удобно лежит в руке тяжелый клинок, Малах присел и перерезал свежезаточенным лезвием веревки, удерживающие Питера в кресле-каталке. Путы упали на пол.

Морщась от боли, Питер Соломон попробовал подвигать затекшими конечностями.

— Почему ты так со мной поступаешь? Чего ты хочешь добиться?

— Тебе это должно быть понятно, как никому другому, — ответил Малах. — Ты изучаешь древние обычаи. Из них видно, что сила Мистерий зиждется на жертвоприношении… на том, чтобы вызволить душу из бренного тела. Так было испокон веков.

— Ты понятия не имеешь о жертвенности, — возразил Питер. Голос его источал боль и ненависть.

«Отлично! — подумал Малах. — Распаляйся. Так будет легче».

В пустом желудке заурчало, но Малах по-прежнему расхаживал перед пленником.

— Кровопролитие наделяет огромной силой. Это понимали все, от древних египтян до друидов, китайцев и ацтеков. В человеческой жертве есть своя магия, однако современный человек слишком слаб, слишком робок, чтобы решиться на подлинный дар, слишком хрупок, чтобы пожертвовать жизнь, необходимую для духовного преображения. В древних текстах все изложено четко. Только отдав самое святое, можно обрести безграничное могущество.

— Ты считаешь, я могу стать священным даром?

Малах расхохотался в голос:

— Ты до сих пор ничего не понял?

Питер посмотрел неудоумевающе.

— Знаешь, зачем у меня в доме стоит камера депривации? — Поставив руки на бедра, Малах напряг изукрашенные рисунками мускулы полуобнаженного тела. — Я тренировался… готовился… репетировал тот миг, когда от меня останется лишь сознание… когда я лишусь бренной оболочки… когда пожертвую свое совершенное тело богам. Драгоценный дар — это я! Это я невинный белый агнец!

От изумления Питер не смог произнести ни слова.

— Да, Питер, богам надо предлагать лишь то, что ценишь более всего на свете. Чистейшую белую горлицу… самое драгоценное и достойное. Ты для меня ценности не представляешь. Поэтому из тебя достойного дара не выйдет. — Малах сверкнул глазами. — Не понимаешь? Жертва — не ты, Питер! Жертвой буду я! Моя плоть. Дар — это я. Взгляни на меня. Я готовился, я сотворил из себя совершенство, достойное последнего пути. Дар — это я!

Онемевший Питер по-прежнему молчал.

— Секрет в том, как умереть, — продолжал Малах. — Масоны это понимают. — Он указал на алтарь. — Вы почитаете древние истины, но вы трусливы. Вы осознаёте силу жертвоприношения, но из боязни подпустить к себе смерть слишком близко отделываетесь театральными убийствами и бескровными ритуалами. Однако сегодня ваш декоративный алтарь наконец исполнит свое истинное предназначение… свою настоящую роль.

Схватив Питера Соломона за левую руку, Малах вложил в нее ручку ножа для акеды. «Левая рука служит тьме». Это он тоже просчитал заранее, лишив Питера иной возможности. Малах не мог представить себе жертвы более глубокой и символической, чем та, что сотворится у этого алтаря, рукой этого человека, этим ножом, который войдет в сердце жертвенного дара, чья земная оболочка обрамлена, будто в драгоценную оправу, в саван из мистических символов.

Предлагая в дар самого себя, Малах обозначал свое место в демонической иерархии. Истинная сила там, где тьма и кровь. Это прекрасно понимали древние адепты, примыкая к той или иной стороне, в зависимости о того, к чему склонялась их душа. Малах не прогадал в выборе. Хаос — естественный закон вселенной. Безразличие движет энтропией. Равнодушие — плодородная почва, на которой буйным цветом разрастаются посевы темных сил.

«Я служил им, и они примут меня как бога».

Питер не шевелился, только смотрел застывшим взглядом на древний кинжал, зажатый в руке безумца.

— Я повелеваю тебе, — издевательским тоном изрек Малах. — Я — добровольная жертва. Твоя последняя роль уже расписана. Ты преобразишь меня. Освободишь от телесных оков. Иначе навеки распрощаешься с сестрой и братьями-масонами, чтобы познать подлинное одиночество. — Он помолчал, с улыбкой глядя на пленника. — Считай это своей последней карой.

Питер медленно поднял голову и посмотрел Малаху в глаза.

— Карой? Убить тебя? Думаешь, у меня дрогнет рука? Ты оставил меня без сына. Без матери. Без семьи.

— Нет! — взревел Малах с неожиданной для самого себя яростью. — Ты ошибаешься! Родных и близких тебя лишил не я, а ты сам! Ты сам предпочел бросить Закари в тюрьме! И пошло-поехало. Ты истребил свою семью, Питер, не я.

Питер сжал ручку ножа так, что побелели костяшки пальцев.

— Ты понятия не имеешь, почему я оставил Зака в тюрьме.

— Еще как имею! — выпалил Малах. — Я там был. Ты якобы пытался ему помочь. А когда заставил его выбирать между мудростью и богатством, ты тоже хотел помочь? А когда загонял в масоны ультиматумом? Разве хороший отец поставит сына перед выбором «богатство или мудрость — авось как-нибудь сам разберется»? Разве он бросит собственного сына в тюрьме, будь у него возможность увезти его к родному очагу? — Малах подошел ближе и наклонился, приближая к Питеру татуированное лицо. — И, что самое поразительное, разве сможет он, глядя собственному сыну в глаза — пусть даже по прошествии стольких лет — не узнать его?!

Слова Малаха еще несколько секунд звенели эхом в мраморных стенах.

Потом повисла тишина.

Неожиданное безмолвие будто вырвало Питера Соломона из транса. По лицу пробежала тень изумления.

«Да, отец. Это я».

Столько лет Малах ждал этого часа. Отомстить человеку, который его бросил. Посмотреть в серые глаза, оглушить хранившейся за семью печатями правдой. Этот час настал. Малах заговорил медленно, каждым своим словом раздирая душу Питера Соломона:

— Ты должен быть счастлив, отец. Твой блудный сын наконец-то вернулся.

Лицо Питера заливала мертвенная бледность.

Малах смаковал каждую фразу, каждый миг.

— Мой родной отец принял решение бросить меня в тюрьме — и в ту же секунду я поклялся, что он больше никогда меня не отвергнет. Я сам отрекся от него. Жизнь Закари Соломона оборвалась.

В глазах отца заблестели слезы, и Малах подумал, что прекраснее этого зрелища в жизни ничего не видел.

Подавив душившие его рыдания, Питер уставился на Малаха, будто видел впервые.

— Надзиратель всего лишь требовал денег, — продолжал безумец, — но ты отказался. И тебе не пришло в голову, что мои деньги ничем не хуже. Надзирателю было все равно, от кого получить мзду, лишь бы заплатили. Поэтому когда я предложил ему круглую сумму, он без труда отыскал заключенного примерно моей комплекции, переодел в мою одежду и избил до неузнаваемости. На фотографиях, которые ты видел… и в закрытом гробу, который опустили в землю… и там, и там был не я. Там был безвестный парень.

На мокром от слез лице Питера отразились боль и нежелание верить услышанному.

— Боже мой… Закари…

— Уже нет. Из тюрьмы Закари вышел другим. Преображенным.

От юношеской комплекции и подростковых черт не осталось и следа, когда Закари принялся накачивать свое неокрепшее тело гормонами роста и стероидами. Мутации подверглись даже голосовые связки, и мальчишеский ломающийся басок превратился в свистящий шепот.

Закари стал Андросом.

Андрос стал Малахом.

Сегодня же… Малах станет величайшей инкарнацией их всех вместе взятых.

В особняке на Калорама-Хайтс Кэтрин Соломон рассматривала собранную с фетишистской скрупулезностью коллекцию фотографий и старых газетных вырезок, которую обнаружили в ящике письменного стола.

— Ничего не понимаю, — произнесла она, оборачиваясь к Беллами. — Маньяк явно зациклился на моих родных, но…

— Посмотрите те, что поглубже, — подсказал Беллами, усаживаясь. Видно было, что он еще не пришел в себя от потрясения.

Кэтрин продолжила перебирать вырезки, все до единой так или иначе связанные с семьей Соломонов: многочисленные успехи Питера, исследования Кэтрин, жуткое убийство их матери Изабель, пагубное пристрастие Закари к наркотикам, арест и трагическая кончина юноши в турецкой тюрьме.

Интерес собирателя к семье Соломонов переходил все допустимые границы фанатизма, однако Кэтрин по-прежнему не понимала, в чем причина.

И тут она заметила другие фотографии. Первый снимок запечатлел Закари, стоящего по колено в лазурных морских водах, а вдали, за полосой пляжа, виднелись белые домики.

«Греция?»

Наверняка фото сделано во времена наркотического праздношатания Зака по Европе. Впрочем, облик юноши на снимке не очень вязался с бледным задохликом, которого папарацци обычно отлавливали в компании таких же одурманенных юнцов, вываливающихся из клуба. На снимке он выглядел здоровее, мускулистее, даже взрослее. Таким цветущим Кэтрин Закари ни разу не видела.

Теряясь в догадках, она взглянула на дату снимка.

«Но это же… невозможно!»

Снято почти через год после того, как Закари погиб.

Кэтрин лихорадочно просмотрела всю пачку. Везде был Закари Соломон… постепенно взрослеющий. Коллекция оказалась автобиографией в картинках, наглядно иллюстрирующих плавное преображение. И вдруг в изменениях произошел резкий и внезапный скачок. Кэтрин с ужасом смотрела, как раздается и обрастает бугрящимися мышцами юношеское тело, как лицо Закари искажается от обильного поглощения стероидов. Он стал в два раза крупнее, а в глазах поселилась свирепая злость.

«Он сделался совсем чужим!»

От племянника Кэтрин, каким она его помнила, не осталось и следа.

Добравшись до снимка, где молодой человек обрил себе голову, она почувствовала, как слабеют колени. И тут же увидела следующий — на теле появились первые узоры татуировок.

У Кэтрин чуть не остановилось сердце. «Господи…»

Глава 120

— Направо! — крикнул Лэнгдон с заднего сиденья реквизированного «лексуса».

Симкинс крутым поворотом руля бросил внедорожник за угол на Эс-стрит и помчал по тенистому жилому кварталу. На подъезде к пересечению с Шестнадцатой улицей справа, будто горный пик, вырос Масонский храм.

Симкинс во все глаза смотрел на внушительное сооружение. Храм напоминал пирамиду, установленную поверх римского Пантеона. Агент уже собирался свернуть направо, на Шестнадцатую, и подъехать к фасаду здания, но его остановил возглас Лэнгдона:

— Не надо, не сворачивайте! Поезжайте прямо, по Эс-стрит.

Симкинс послушно проехал вдоль восточного фасада здания.

— Теперь на Пятнадцатой сверните направо.

Агент повернул руль, следуя инструкции своего штурмана, и спустя мгновение Лэнгдон указал ему на неприметную грунтовую подъездную дорожку, рассекающую на две части парк за Масонским храмом. Симкинс въехал на нее и погнал «лексус» к заднему входу в здание.

— Смотрите! — Лэнгдон рассмотрел припаркованный у входа одинокий автомобиль. Микроавтобус. — Они там.

Симкинс затормозил по соседству с микроавтобусом и заглушил мотор внедорожника. Все бесшумно выбрались и приготовились пробираться внутрь. Агент поднял голову, разглядывая монолитное сооружение.

— Говорите, Храмовый зал на самом верху?

Лэнгдон кивнул, указывая на сужающуюся ступенчатую крышу.

— Там, в верхнем ярусе, световое окно.

Симкинс резко обернулся.

— В потолке Храмового зала есть окно?!

Профессор удивленно посмотрел на агента.

— Конечно. Око в небеса, прямо над алтарем.

Вертолет «UH-60» застыл в бездействии на газоне Дюпон-серкл.

Сато в пассажирском кресле нервно обкусывала ногти, ожидая новостей от агентов.

Наконец из передатчика сквозь треск помех донесся голос Симкинса.

— Директор?

— Сато слушает, — рявкнула она.

— Мы входим в здание, но у меня для вас допсведения.

— Докладывайте.

— Мистер Лэнгдон сообщил, что в потолке зала, где предположительно находится объект, имеется большое световое окно.

Несколько секунд Сато раздумывала над услышанным.

— Ясно. Спасибо.

Симкинс отключился.

Выплюнув огрызок ногтя, Сато скомандовала пилоту:

— Взлетаем!

Глава 121

Как любой отец, потерявший родное дитя, Питер Соломон пытался иногда представить, каким бы его сын был сейчас, что делал бы, чем увлекался.

Теперь он знал.

Татуированный исполин, стоявший перед ним, пришел в мир крошечным трогательным комочком… Малыш Зак, сучащий ножками в плетеной колыбельке… делающий первые неуверенные шаги в кабинете Питера… выговаривающий первые слова. Как может зло прорасти в невинном младенце из любящей семьи? Один из вечных парадоксов человеческой души… Питеру довольно рано пришлось смириться с тем, что хотя в жилах сына течет кровь Соломонов, сердце, гонящее эту кровь по этим жилам, совсем из другого теста. Уникальное, неповторимое, будто выбранное наугад из всего многообразия вселенной.

«Мой сын… убил мою мать, моего друга Роберта Лэнгдона, а возможно, и мою сестру тоже».

Сердце Питера будто сжала ледяная рука. Он пытался отыскать в глазах татуированного хоть что-то знакомое… родное. Однако сходство ограничивалось лишь серым цветом. На Питера смотрели абсолютно чужие глаза, в которых пылала только ненависть и нечеловеческая жажда мести.

— У тебя хватит сил? — с саркастической усмешкой спросил Закари, глядя на жертвенный нож в руке Питера. — Завершить то, что ты начал много лет назад?

— Сынок… — Собственный голос показался Питеру незнакомым. — Я… я любил тебя.

— Ты дважды пытался меня убить. Ты бросил меня в тюрьме. Ты выстрелил в меня на мосту Зака. Так доведи дело до конца!

На мгновение Питеру показалось, будто он отделился от тела и парит рядом, не узнавая себя со стороны. Культя вместо руки, безволосое тело, черная накидка, кресло-каталка, судорожно сжатый в кулаке древний нож…

— Заверши начатое! — снова крикнул чужак, и по татуировке на груди прошла рябь. — Только убив меня ты спасешь Кэтрин… и братьев-масонов!

Соломон невольно обратил взгляд к ноутбуку на стуле.

Доставка почты. Выполнено: 92%

Перед глазами встал образ Кэтрин, истекающей кровью… Братья-масоны…

— Время еще есть, — прошептал татуированный. — Ты же понимаешь, что другого пути не будет. Освободи меня от земных оков.

— Прошу тебя! — взмолился Соломон. — Не надо…

— Ты сам виноват! — прошипел чужак. — Ты поставил своего сына перед немыслимым выбором. Помнишь тот день? Богатство или мудрость! В тот день ты оттолкнул меня навсегда. Но я вернулся, отец, поэтому сегодня твоя очередь выбирать. Закари или Кэтрин? Кого предпочтешь? Сможешь убить сына, чтобы спасти сестру? Убить сына, чтобы спасти братьев? Спасти страну? Или предпочтешь тянуть время, пока не станет слишком поздно? Пока не погибнет Кэтрин… пока ролик не выйдет в эфир… чтобы доживать остаток жизни, сознавая, что ты мог все это предотвратить. Время на исходе. Ты знаешь, что делать.

У Соломона разрывалось сердце. «Это не Закари, — внушал он себе. — Зак умер много-много лет назад. Кто бы ты ни был, откуда бы ты ни взялся — ты не мой». И хотя Питер Соломон не верил самому себе, он понимал: придется выбирать.

Время вышло.

«Найти парадную лестницу!»

Роберт Лэнгдон стремглав мчался по темным коридорам, отыскивая путь к центру здания. За ним по пятам следовал Тернер Симкинс. Как и рассчитывал профессор, вскоре они выскочили в главный атриум.

Большой зал с восемью массивными дорическими колоннами из зеленого гранита напоминал греко-римско-египетскую усыпальницу: черные мраморные статуи, подвесные светильники-полусферы, тевтонские кресты, медальоны с двуглавым фениксом, светильники с головой Гермеса.

Сориентировавшись, Лэнгдон кинулся к широкой мраморной лестнице в дальнем конце атриума.

— Она ведет прямо в Храмовый зал, — шепнул он агенту, и оба как можно тише и быстрее начали подниматься.

С первой площадки на Лэнгдона смотрел бронзовый бюст масонского корифея Альберта Пайка в сопровождении самой знаменитой цитаты гения: «Совершённое для самих себя умирает вместе с нами; совершённое на благо других и всего мира обретает бессмертие».

Малах почувствовал, как накаляется атмосфера в Храмовом зале, — словно все отчаяние и боль Питера Соломона, вскипая, сосредоточиваются на нем, на Малахе.

«Да… Время пришло».

Питер Соломон, встав с кресла-каталки, застыл перед алтарем, сжимая в руке нож.

— Спаси Кэтрин! — Своими увещеваниями Малах словно подманивал Питера ближе, а затем, откинувшись, лег на покрывающий алтарь белый саван. — Исполни свой долг.

Питер, будто в кошмарном сне, шагнул вперед.

Малах улегся на спину и сквозь световое окно устремил взор вверх, на ледяную луну.

«Секрет в том, как умереть. — Идеальный момент, лучшего и пожелать нельзя. — Неся на челе печать древнего Утраченного слова, я приношу себя в дар, принимая смерть от левой руки своего отца».

Малах глубоко вздохнул.

«Примите меня в свой сонм, демоны, вот мое тело, я отдаю его вам».

Питер Соломон смотрел сверху вниз на Малаха, и его била дрожь. Полные слез глаза светились безнадежностью, нерешительностью и невыносимым страданием. Питер бросил последний взгляд на стоявший поодаль ноутбук.

— Решайся, — прошептал Малах. — Освободи меня от плоти. Так угодно Господу. Ты и сам этого хочешь! — Сложив руки по швам, он выпятил грудь, выставляя вперед своего великолепного двуглавого феникса.

«Помоги мне сбросить земной покров, что сковывает душу».

Питер смотрел на Малаха сквозь пелену слез.

— Я убил твою мать! — шепнул Малах. — Я убил Роберта Лэнгдона! Из-за меня вот-вот погибнет твоя сестра. Я уничтожу все масонское братство. Исполни же свой долг!

Лицо Питера Соломона исказила гримаса боли и жалости. Откинув голову, он с диким воплем занес над Малахом нож.

Запыхавшийся Роберт Лэнгдон и агент Симкинс остановились перед дверьми Храмового зала, и тут изнутри вырвался душераздирающий вопль. Лэнгдон моментально узнал голос Питера.

Невыносимая боль слышалась в этом крике.

«Опоздали…»

Забыв про Симкинса, Лэнгдон распахнул створки дверей. Открывшаяся перед ним жуткая сцена подтвердила его худшие опасения. У алтаря в центре полуосвещенного зала вырисовывался силуэт бритоголового человека, закутанного в черную накидку. В воздетой руке он сжимал огромный нож.

Не успел Лэнгдон опомниться и сделать хотя бы шаг, как человек с размаху вонзил клинок в распростертое на алтаре тело.

Малах лежал с закрытыми глазами.

«Как прекрасно. Какое совершенство».

Древний нож для акеды блеснул в лунном луче, вздымаясь над алтарем. Струйкиблаговонного дыма поднимались ввысь, очищая путь для души, которая вскоре вырвется на свободу. Одинокий крик отчаяния и муки, исторгнутый убийцей, еще звенел в священных стенах, когда нож с размаху опустился вниз.

«Я омыт кровью человеческой жертвы и отцовскими слезами».

Малах приготовился вкусить чувство невиданного величия и могущества.

Час преображения пробил.

Как ни странно, боли он не почувствовал.

Все тело наполнилось странным гулом, оглушительным, басовитым рокотом. Комната задрожала, и сверху хлынул ослепительный белый свет. Небеса разверзлись.

Малах понял: свершилось.

В точности как он предполагал.

Не помня себя, Лэнгдон рванулся к алтарю, как раз когда над крышей Храма завис вертолет. Он не помнил и того, как с разбега прыгнул на человека в черной накидке, думая лишь об одном: скрутить его, не дать ему снова занести и вонзить нож.

Они сцепились, и тут сквозь окно в крыше обрушился поток слепящего света, заливая алтарь. К изумлению Лэнгдона, ожидавшего увидеть на алтаре окровавленное тело Питера Соломона, в лучах блеснула обнаженная грудь, покрытая сплошным ковром татуировок, а крови не было вообще. Рядом лежал нож, клинок которого, очевидно, сломался о гранитный алтарь, не коснувшись тела.

Увлекая за собой человека в черной накидке, профессор повалился на каменный пол. Только тут он заметил у противника забинтованную культю и осознал, что борется с Питером Соломоном.

Они скользили по гладкому мраморному полу. Сквозь световое окно бил луч прожектора. Вертолет завис над самой крышей, почти касаясь огромного стеклянного квадрата полозьями.

В его передней части вращалось, целясь сквозь стекло вниз, в зал, орудие необычной формы. Красный луч лазерного прицела, пронзив стекло, заплясал по полу, подбираясь к Лэнгдону с Соломоном.

«Нет!»

Однако выстрела не последовало. Только рев вертолетного винта.

Лэнгдон не чувствовал ничего, кроме странной электризованной волны, прокатившейся по телу. За его спиной, на стуле, обтянутом свиной кожей, разразился непонятным шипением ноутбук. Профессор повернул голову и увидел, как резко погас экран. Однако последнее сообщение он все же успел разглядеть — оно оказалось неутешительным.

Доставка почты. Выполнено: 100%

«Вверх! Ну же! Вверх, немедленно!»

Пилот «UH-60» хватанул ручку управления, пытаясь не задеть полозьями стеклянное окно, которое и так дрожало от обрушивающейся на него подъемной силы в шесть тысяч фунтов. К несчастью, покатые стены пирамиды рассеивали нисходящий поток воздуха, уменьшая силу тяги.

«Вверх! Давай же!»

Пилот задрал нос вертолета в надежде плавно соскользнуть — и случайно задел левым полозом центр стекла. Всего на миг, но этого оказалось достаточно.

Огромное окно в крыше треснуло, взметнулся вихрь осколков, и стекло обрушилось внутрь каскадом зазубренных блестящих кинжалов.

«Звездопад».

Малах поднял глаза к источнику чудесного сияния и увидел льющийся сверху бриллиантовый дождь, капли которого стремительно неслись, чтобы поскорее окутать тело на алтаре своим мерцающим великолепием.

И вдруг он почувствовал жгучую боль.

Везде.

Клыки, серпы, раскаленные пики. В беззащитную плоть вонзались острые как бритва кинжалы. Хлестало по груди, по шее, по бедрам, по лицу. Все его тело сжалось. Из наполнившегося кровью рта вырвался крик боли, вырвавшей Малаха из транса. Белый небесный свет исчез, его заслонил появившийся откуда-то черный вертолет, который с бешеным ревом гнал в Храмовый зал ледяной ветер, пробравший Малаха до костей и разметавший по углам остатки благовонного дыма.

Повернув голову, Малах увидел рядом с собой сломанный нож для акеды. Артефакт не выдержал удара об алтарь, который теперь сплошным ковром покрывали осколки стекла. «После всего, что я ему причинил… Питер Соломон отверг этот нож. Не захотел пролить мою кровь».

С растущим ужасом Малах приподнял голову и посмотрел на себя. Его тело, его драгоценный дар… растерзано, залито кровью. Отовсюду торчали огромные острые стекла.

Слабея, Малах опустил голову на гранит алтаря. Взгляд безумца устремился вверх, к небу, через дыру в крыше. Вертолет уже исчез, и в вышине сияла молчаливая, холодная, как лед, луна.

Малах лежал с широко раскрытыми глазами и, задыхаясь, хватал ртом воздух… Один на огромном алтаре.

Глава 122

«Секрет в том, как умереть».

Малах понимал, что все пропало. Никакого сияния и блеска. Никакого радушного приема. Только темнота и мучительная боль. Даже в глазах. Он ничего не видел, но различал какое-то движение вокруг. Голоса… человеческие голоса… среди них почему-то голос Роберта Лэнгдона.

«Как такое может быть?»

— Она жива, — повторял Лэнгдон. — Кэтрин жива, Питер. Твоя сестра не погибла.

«Нет, — мысленно возразил Малах. — Кэтрин умерла. Должна была умереть».

В глазах стояла темнота, он даже не знал, открыты они или закрыты, но по звуку понял, что вертолет удаляется. В Храмовом зале воцарилось неожиданное спокойствие. Малах чувствовал, как постепенно нарушается плавность земных ритмов — будто мерный шелест волн делается рваным в преддверии надвигающейся бури.

«Chao ab ordo».

Тишину разорвали незнакомые голоса: люди что-то горячо обсуждали с Лэнгдоном насчет ноутбука и видеоролика.

«Опоздали. — Это Малах знал твердо. — Дело сделано».

Сейчас ролик распространяется по Сети со скоростью лесного пожара, встряхивая весь мир до последнего уголка и подрубая масонское братство под корень.

«Уничтожить тех, кто более всего способен нести истину».

Хаос всегда рос и креп за счет людского невежества. Тьма, ожидавшая Малаха, прирастала отсутствием Света на земле.

«За мои великие дела мне причитаются королевские почести».

Он почувствовал чье-то бесшумное приближение. Он узнал, кто это, по запаху священных масел, которыми умастил обритое тело своего отца.

— Не уверен, слышишь ли ты меня, — прошептал ему на ухо Питер Соломон. — Но кое в чем я должен тебе признаться. — Он коснулся сокровенного круга на темени Малаха. — Этот рисунок… — Запнувшись, Соломон все-таки договорил: — Это не Утраченное слово.

«Это оно, — мысленно возразил Малах. — Ты сам меня в этом убедил, не оставив ни малейшего сомнения».

Согласно легенде, Утраченное слово воспроизводилось на таком древнем и загадочном языке, что человечество практически предало его забвению. Не было на земле языка старше и древнее, чем этот. Так объяснял Питер.

«Язык символов».

Превыше всех в его словарной системе стоял один особый символ. Самый древний и универсальный, он объединял все традиции и учения в одном-единственном знаке, представляющем и свет египетского бога солнца, и торжество алхимического золота, и мудрость философского камня, и чистоту розенкрейцеровой розы, и миг Творения, и всеобщность, и главенство астрологического светила, и даже вездесущее всевидящее око, парящее над усеченной пирамидой.

«Циркумпункт. Символ Всевышнего. Начало всех начал».

Все это изложил ему Питер. Сначала Малах отнесся скептически, однако достаточно было взглянуть еще раз на рисунок, благодаря которому он очутился в Храмовом зале, чтобы убедиться: верхушка пирамиды устремлена к одному-единственному символу. Циркумпункт. Круг с точкой в центре.

«Масонская пирамида — это карта, — вспомнил Малах, — указывающая на Утраченное слово». Выходит, отец все-таки решил открыть ему правду.

«Все гениальное просто.

Утраченное слово — это не слово. Это символ».

Восторжествовав, Малах нарисовал великий знак на собственном темени, и в тот же миг ощутил, как растет и крепнет в нем могущество и удовлетворение собой.

«Мой шедевр и драгоценный дар готов».

Силы тьмы распахнули объятия. Его ждала награда за труд. Приближался момент славы…

И вдруг в последнее мгновение все рухнуло.

Питер по-прежнему стоял рядом, произнося слова, смысл которых не укладывался в сознании Малаха.

— Я солгал тебе, — говорил отец. — Ты не оставил мне выхода. Если бы я открыл тебе настоящее Утраченное слово, ты бы все равно не понял и не поверил мне.

«Значит, циркумпункт — это не Слово?»

— На самом деле, — продолжал Питер, — Утраченное слово известно всем… но мало кто понимает, что это оно».

Фразы эхом звенели в ушах Малаха.

— Ты останешься несовершенным, — мягко накрывая макушку Малаха своей ладонью, произнес Питер. — Твой труд не доведен до конца. Но куда бы ты ни отправлялся, помни… тебя здесь любили.

Почему-то ласковое прикосновение отцовской руки обожгло кожу, будто мощный реактив, ускоряющий химический процесс, что начался в теле Малаха. Неожиданно в нем вскипела волна энергии, заполняя до краев его земную оболочку и растворяя все ее клетки.

Еще миг, и боль отступила.

«Преображение. Начинается».

«Я смотрю на самого себя сверху и вижу истерзанное окровавленное тело на священной гранитной глыбе. Рядом стоит на коленях отец, поддерживая мою голову единственной оставшейся рукой.

Меня охватывают ярость… и недоумение.

Сочувствие здесь лишнее. Нужна месть, преображение. А отец отказывается участвовать, отказывается исполнить свою роль, перелить боль и гнев по лезвию ножа в мое сердце.

Я пойман в силки, я трепыхаюсь над своей земной оболочкой не в силах оторваться.

Отец медленно проводит мягкой ладонью по моему лицу, закрывая мне веки.

Силки ослабевают.

Сгущаясь из ничего, тело окутывает вздымающаяся волнами непроницаемая завеса, она застит свет и отгораживает меня от мира. Время ускоряет ход, я проваливаюсь пропасть, темнее которой я не видел никогда. Там, в глухой пустоте, я слышу шепот… чувствую надвигающуюся силу. Она стремительно растет, окружая меня со всех сторон. Могущественная и зловещая. Темная и властная.

Я здесь не один.

Вот он, мой триумф, мой королевский прием. Однако вместо восторга меня почему-то переполняет безграничный страх.

Я ожидал другого.

Сила превращается в вихрь, увлекая меня в неумолимую круговерть, грозя разорвать на части. И вдруг собирается в комок, словно гигантский первобытный зверь, и встает передо мной на дыбы.

Я оказываюсь лицом к лицу со всеми темными душами, что покинули землю раньше.

Вопль безмерного ужаса вырывается у меня… и тьма поглощает новоприбывшего целиком».

Глава 123

В Национальном соборе декан Галлоуэй почувствовал неуловимое колебание воздуха. Будто призрачная тень отделилась от земли… словно сняли тяжкий груз… далеко и одновременно близко.

Галлоуэй в одиночестве сидел за столом, уйдя в раздумья. Сколько он так просидел, неизвестно, однако в какой-то момент думы декана прервал телефонный звонок. Уоррен Беллами.

— Питер жив, — обрадовал декана брат-масон. — Мне только что сообщили, и я решил, что вы тоже должны узнать как можно скорее. С ним все будет в порядке.

— Слава богу! — выдохнул Галлоуэй. — Где он?

Беллами пересказал декану невероятную повесть о том, что произошло после того, как они покинули Богословский колледж.

— Вы все живы, никто не пострадал?

— Да, приходим в себя, — ответил Беллами. — Но есть кое-что… — Он запнулся.

— Да?

— Масонская пирамида… Лэнгдон, кажется, разгадал ее до конца.

Галлоуэй не смог сдержать улыбку. Почему-то новость его не удивила.

— Тогда скажите, он уже понял, исполнилось пророчество или нет? Пирамида явила то, что должна была явить согласно легенде?

— Пока не знаю.

«Все сбудется», — подумал Галлоуэй и сказал:

— Вам нужно отдохнуть.

— И вам.

«Нет. Мне нужно помолиться».

Глава 124

Когда распахнулись двери лифта, в Храмовом зале уже горели все лампы.

Кэтрин Соломон на подгибающихся от слабости ногах спешила на поиски брата. Огромное помещение встретило ее холодом и запахом благовоний, но остановило Кэтрин на полном ходу не это, а открывшаяся ее глазам сцена.

В центре роскошного зала на низком каменном алтаре лежал залитый кровью татуированный труп, утыканный стеклянными осколками. В вышине над алтарем зияло открытое всем ветрам окно.

«Боже!»

Кэтрин тут же отвела взгляд и продолжила поиски Питера. Брат сидел у дальней стены; врач оказывал ему первую помощь, а рядом стояли Лэнгдон и Сато.

— Питер! — крикнула Кэтрин, кидаясь к нему. — Питер!

Он поднял голову, и во взгляде мелькнули облегчение и радость. Моментально вскочив на ноги, Питер двинулся сестре навстречу. Он уже успел переодеться в простую белую рубашку и темные брюки, видимо, доставленные из его кабинета на нижнем этаже. Правая рука висела на перевязи, поэтому обнялись брат с сестрой осторожно и слегка неловко, но Кэтрин это не смутило. Тепло родных надежных рук, привычное с самого детства, окутало ее, словно мягким покрывалом.

Они постояли, прижавшись друг к другу.

Наконец Кэтрин прошептала:

— Ты как? Если… по правде? — Отстранившись, она окинула взглядом перевязь и забинтованную культю. На глаза навернулись слезы. — Ужас какой…

Питер пожал плечами, показывая, что это пустяки, ничего страшного.

— Бренная плоть. Человеческое тело не вечно. Главное, что с тобой все в порядке.

Беспечный ответ всколыхнул в Кэтрин бурю эмоций, напомнив, за что она так любит брата. Она погладила его по голове, думая о нерушимости семейных уз и о крови Соломонов, текущей у них в жилах.

По трагическому стечению обстоятельств в этом зале находился еще один Соломон. Взгляд Кэтрин скользнул к распятому на алтаре трупу, и она, содрогаясь, попыталась отогнать воскресшие в памяти снимки из письменного стола.

Отвернувшись, она встретилась глазами с Лэнгдоном. Профессор смотрел с пониманием и сочувствием, будто проник в ее мысли.

«Питер все знает…»

Кэтрин снова захлестнула волна переживаний — облегчение вперемешку с сожалением и отчаянием. Брат задрожал в ее объятиях, как ребенок. Такого она еще никогда в жизни за ним не замечала.

— Не держи в себе, — прошептала она. — Ничего страшного. Главное, выплесни, не держи в себе.

Питера била крупная дрожь.

Кэтрин обняла его крепче и погладила по голове.

— Питер, ты всегда был сильным… всегда защищал меня и поддерживал. Теперь я пришла к тебе на выручку. Все хорошо. Я с тобой.

Кэтрин ласково прижала голову брата к себе… и великий Питер Соломон разрыдался у нее на плече.

Директор Сато отошла в сторону, чтобы ответить на звонок.

Нола Кей. К счастью, с хорошими новостями.

— Пока никаких признаков распространения, мэм. — В голосе звучала надежда. — Мы бы уже точно что-нибудь увидели. Так что, похоже, сработало.

«И это твоя заслуга, Нола, — мысленно поблагодарила Сато, бросив взгляд на ноутбук, завершивший, как успел заметить в последнюю секунду Лэнгдон, передачу файла. — Едва не опоздали».

Нола подсказала агенту, делавшему обыск, порыться в мусорных контейнерах, где и обнаружилась упаковка от недавно приобретенного сотового модема. По точному номеру модели, соотнеся данные о совместимых носителях, пропускной способности и серверной Сети она вычислила наиболее вероятный узел доступа для ноутбука преступника — маленький передатчик на углу Шестнадцатой и Коркоран, в трех кварталах от Храма.

Результат Нола немедленно сообщила Сато, сидевшей в вертолете. По дороге к Масонскому храму, пилот снизился и облучил узловую станцию пучком электромагнитных волн, вырубив ее за считанные секунды до того, как ноутбук завершил передачу.

— Отлично сработано, — похвалила Сато уже вслух. — А теперь идите спать. Вы заслужили отдых.

— Спасибо, мэм. — Нола замялась.

— Что-то еще?

Помощница помолчала, решая, стоит дело внимания Сато или нет.

— Ничего срочного, до завтра терпит, мэм. Спокойной вам ночи.

Глава 125

В тишине элегантного туалета на первом этаже Масонского храма Роберт Лэнгдон пустил теплую воду в мозаичную раковину и посмотрел на себя в зеркало. Даже при таком скудном освещении лицо выглядело осунувшимся и изможденным.

На плече профессора снова висел портфель — заметно потерявший в весе, после того как там остались лишь личные вещи и скомканный конспект лекции. Лэнгдон невольно усмехнулся.

«Да уж, «в общем-то ничего сложногo»! Поехал, прочел лекцию…»

Однако у него осталось немало поводов для радости.

«Питер жив. И запись удалось перехватить».

Пригоршнями плеская на лицо теплую воду, профессор постепенно оживал. Вокруг по-прежнему все плыло как в тумане, но адреналин в крови мало-помалу рассеивался, и Лэнгдон становился прежним. Высушив руки, он глянул на свои часы с Микки-Маусом.

«Ох ты, поздно-то как!»

Профессор вышел из уборной и зашагал по Залу Славы — изгибающемуся полукругом коридору, увешанному портретами выдающихся масонов: президентов США, филантропов, светил науки и прочих влиятельных американцев. Замерев на мгновение перед Гарри Трумэном, он попытался представить, как бывший президент проходил церемонии посвящения и ритуалы, изучал масонскую литературу…

«В каждом из нас за внешним фасадом скрыт невидимый мир».

— Ты как-то незаметно исчез, — раздался голос за спиной.

Лэнгдон обернулся.

Кэтрин. Несмотря на тот ад, через который ей сегодня пришлось пройти, она сияла и даже словно помолодела.

Лэнгдон ответил усталой улыбкой.

— Как он там?

Кэтрин подошла ближе и тепло обняла профессора.

— Никогда не смогу тебя отблагодарить по-настоящему…

Лэнгдон рассмеялся:

— Ты же знаешь, я ничего особенного и не сделал.

Кэтрин постояла еще немного, обнимая Роберта.

— Питер справится. — Отстранившись, она заглянула другу в глаза. — Представляешь, он мне только что сообщил невероятное… просто невозможное. — Ее голос задрожал от радостного предвкушения. — Я должна сама посмотреть. Скоро вернусь.

— Что? Куда ты собралась?

— Я скоро. А Питер хотел с тобой поговорить… наедине. Он ждет в библиотеке.

— Он сказал о чем?

Кэтрин, усмехнувшись, покачала головой:

— Это же Питер, у него кругом секреты.

— Но…

— Увидимся.

И она удалилась.

Лэнгдон тяжело вздохнул. Секретов и тайн ему на сегодня хватило с лихвой. Остались, правда, нерешенные загадки — в том числе масонская пирамида и Утраченное слово — однако профессору казалось, что ответы, даже если они существуют, обойдут его стороной. Он, в конце концов, не масон.

Собрав последние силы, Роберт Лэнгдон направился к масонской библиотеке. Там, за столом, в гордом одиночестве восседал Питер, а перед ним стояла масонская пирамида.

— Роберт? — Соломон приветливо махнул рукой, приглашая войти. — На пару слов.

Лэнгдон выдавил улыбку.

— Надеюсь, не утраченных.

Глава 126

В библиотеке Масонского храма располагался старейший публичный читальный зал округа Колумбия. Обширные стеллажи с трудом вмещали более четверти миллиона хранящихся здесь томов — среди которых значилось и редкое издание книги «Ахиман Резон, или Помощь брату». Помимо книг в библиотеке экспонировались масонские драгоценности, артефакты для ритуалов и даже фолиант, напечатанный самим Бенджамином Франклином.

Однако Лэнгдон больше всего ценил в этой библиотеке сокровище, которое не бросалось в глаза.

«Иллюзия».

Давным-давно Соломон показал ему, что с определенной точки и под определенным углом библиотечный стол и стоящая на нем золотая лампа создают четкую оптическую иллюзию: контур пирамиды с сияющим золотым навершием. Питер признался, что этот фокус всегда служил для него безмолвным напоминанием: франкмасонские тайны никто на самом деле не прячет, их легко обнаружить — если правильно выбрать перспективу.

Сегодня, впрочем, масонские тайны сыпались со всех сторон, выбирай не выбирай. Лэнгдон занял место напротив Досточтимого мастера Питера Соломона и пирамиды.

Питер улыбался.

— «Слово», о котором ты упомянул, не легенда. Оно существует.

Лэнгдон какое-то время вопросительно глядел на друга, а затем все-таки спросил:

— Но… Нет, не понимаю, как такое возможно…

— А что непонятного?

«Все!» — хотел ответить Лэнгдон, пытаясь отыскать в глазах Питера Соломона проблеск здравомыслия.

— То есть ты утверждаешь, что веришь, будто Утраченное слово существует… и действительно обладает некой силой?

— Огромной силой, — подтвердил Питер. — Оно способно преобразить человечество, открыв ему Мистерии древности.

— Слово? — уточнил Лэнгдон. — Питер, не понимаю, как слово может…

— Поймешь, — спокойно заявил Соломон.

Лэнгдон, сдавшись, смотрел перед собой.

— Как тебе известно… — Питер поднялся и неторопливо пошел вокруг стола, — нам не первое столетие пророчат, что настанет час, когда Утраченное слово будет найдено, когда его достанут из-под спуда… и человечество вновь обретет потерянную силу.

Профессор вспомнил давнюю лекцию Питера об апокалипсисе. Многие ошибочно воспринимают апокалипсис как конец света, однако в буквальном переводе слово значит всего лишь «откровение», явление вышей мудрости, предсказанное древними.

«Грядущий золотой век, век просвещения».

Однако, даже уяснив смысл предсказания, Лэнгдон не мог представить, как одно-единственное слово может спровоцировать подобные глобальные перемены…

Питер показал на пирамиду, возвышающуюся на столе рядом с золотым навершием.

— Масонская пирамида. Легендарный симболон. Сегодня его части воссоединились, и теперь он останется завершенным. — Бережно подняв навершие, Питер закрепил его на каменном основании. Тяжелый золотой наконечник мягко вошел в пазы. — Сегодня, друг мой, ты сделал то, что пока не удавалось никому. Ты собрал масонскую пирамиду, расшифровал все загадки и добыл вот это…

Вытащив лист бумаги с рисунком, Соломон положил его на стол. Лэнгдон сразу узнал решетку с символами, перетасованными согласно квадрату Франклина. Ему уже удалось мельком взглянуть на нее в Храмовом зале.

— Интересно, как ты интерпретируешь этот рисунок? Мне любопытен взгляд специалиста.

Лэнгдон присмотрелся.

Хередом, циркумпункт, пирамида, лестница…

Профессор вздохнул:

— Что ж, Питер, как ты сам видишь, это аллегорическая пиктограмма. Изложенная не буквально, а языком метафор и символов.

Соломон усмехнулся:

— Задал, называется, эксперту простой вопрос… Ладно, рассказывай, что видишь.

«Ему что, действительно интересно?»

Лэнгдон подтянул листок поближе.

— Ладно. Если в двух словах, мне кажется, что эта картинка изображает… землю и небеса.

Питер удивленно приподнял брови.

— Да?

— Именно. На самом верху у нас слово «хередом» — «священный дом», означающее обитель Господа, то есть небеса.

— Ясно.

— Направленная вниз стрелка в конце строки указывает на то, что остальная часть символов относится к области, лежащей под небесами, — следовательно, это земля. — Взгляд Лэнгдона скользнул к нижним строчкам. — Два самых нижних ряда, под пирамидой, означают непосредственно твердую почву, terra firma — низший из возможных пределов. Что логично, на рисунке в нем заключены двенадцать древних астрологических знаков, составлявших зачатки религии древних, смотревших в небеса и видевших в движении светил божий промысел.

Соломон подвинул стул и присмотрелся к рисунку.

— Понятно. А остальное?

— Покоясь на фундаменте астрологии, — продолжал Лэнгдон, — из земли вырастает великая пирамида, устремляясь к небесам. Вечный символ утраченной мудрости. Внутри ее — философские и религиозные течения, оставшиеся в веках: египетское, пифагорейское, буддизм, индуизм, ислам, иудаизм и христианство и многие, многие другие. Все они, объединяясь и перемешиваясь, взмывают ввысь, чтобы просочиться через воронку в пике пирамиды и, преобразовавшись, слиться в единой философской концепции. — Он выдержал паузу. — Универсальная мысль… всеобщее представление о Боге, выраженное древним символом, на который указывает пик пирамиды.

— Циркумпункт, — подтвердил Питер. — Универсальный символ Бога.

— Именно. На протяжении веков циркумпунктом обозначали всё и вся. Бога Ра, золото в алхимии, всевидящее око, точку сингулярности перед Большим взрывом…

— Великого архитектора Вселенной…

Роберт Лэнгдон кивнул, догадываясь, что те же самые доводы Питер приводил в Храмовом зале, выдавая похитителю циркумпункт за Утраченное слово.

— Осталось последнее, — напомнил Питер. — Лестница.

Лэнгдон перевел взгляд на изображение ступеней.

— Питер, я думаю, тебе как любому другому понятно, что это масонская винтовая лестница… Она ведет из мрачных подземных глубин к царству света подобно лестнице Иакова, что вздымается к небесам… или подобно человеческому позвоночнику, соединяющему бренное тело с бессмертным разумом. — Профессор помолчал. — Остальные символы представляют собой смесь небесных, масонских и научных и, думаю, служат для придания большей значимости Мистериям древности.

Соломон задумчиво погладил подбородок.

— Изящно, профессор. Я, конечно, согласен, этот рисунок можно воспринимать аллегорически, однако… — Глаза Питера лукаво блеснули. — Наш набор символов можно прочитать и по-другому. И тогда рассказ выйдет куда более откровенным.

— Неужели?

Питер Соломон снова принялся вышагивать вокруг стола.

— Там, в Храмовом зале, когда смерть казалась близка и неминуема, я взглянул на рисунок и почему-то, затмевая все метафоры и аллегории, мне бросилась в глаза самая суть изложенного в символах. — Он резко развернулся к Лэнгдону. — Рисунок указывает точное местонахождение Утраченного слова.

— Что-что? — Лэнгдон неуверенно шевельнулся, испугавшись, что перенесенное потрясение все-таки не прошло для друга бесследно.

— Роберт, легенды всегда называли масонскую пирамиду именно картой, причем картой особого рода, чье назначение — привести достойного к Утраченному слову. — Соломон постучал пальцем по листу бумаги с рисунком. — Поверь, эти символы составляют именно то, что обещано в легенде. Карту. Схему с конкретным указанием, где искать лестницу, ведущую к Утраченному слову.

Лэнгдон ответил натянутым смешком и осторожно попробовал достучаться до друга.

— Даже если бы я верил в легенду о масонской пирамиде… Разве это карта? Сам посуди. На карту совсем не похоже.

Соломон улыбнулся:

— Иногда достаточно просто посмотреть свежим взглядом, и знакомая картина предстанет в новом свете.

Лэнгдон посмотрел, однако ничего нового не увидел.

— Ответь мне на такой вопрос… — сменил тактику Питер. — Ты знаешь, почему масоны закладывают краеугольный камень строго в северо-восточном углу здания?

— Конечно. Потому что именно туда падают первые лучи утреннего солнца. Так вы символически отображаете способность архитектурных сооружений вырастать из земли навстречу свету.

— Именно. Так, может, стоит поискать озарения именно там? — Он показал на рисунок. — В северо-восточном углу?

Опустив глаза, профессор отыскал взглядом самую правую клетку в верхнем ряду. Там красовался символ ↓.

— Стрелка, направленная вниз, — произнес вслух Лэнгдон, пытаясь понять, что имел в виду Питер. — То есть «под Хередомом».

— Нет, Роберт, не «под», — возразил Соломон. — Думай. Это не метафорический лабиринт. Это карта. А на картах стрелка вниз означает…

— Юг, — удивленно протянул Лэнгдон.

— Точно! — похвалил Соломон, расплываясь в радостной улыбке. — Южное направление. На карте «вниз» — это «к югу». Скажу больше, на карте «Хередом» — это не аллегория небес, а привязка к местности.

— Масонский храм? Выходит, карта указывает куда-то на юг от этого здания?

— Слава Богу! — рассмеялся Соломон. — Наконец-то озарение!

Лэнгдон еще раз внимательно осмотрел рисунок.

— Но, Питер… Даже если ты прав, «к югу от этого здания» может означать любую точку на его географической широте, а это двадцать четыре тысячи миль.

— Нет, Роберт. Ты забываешь про легенду, согласно которой Утраченное слово скрыто здесь, в округе Колумбия. Так что отрезок заметно укорачивается. А еще, согласно той же легенде, лестницу должен прикрывать большой камень, на котором знаками древнего языка высечена надпись. Своего рода зарубка для достойного, чтобы он не прошел мимо.

Лэнгдон по-прежнему с трудом верил в серьезность легенды, и хотя он не мог похвастаться доскональным знанием города, позволяющим представить в подробностях все, что находится к югу от Масонского храма, никаких гигантских камней с насечками, прикрывающих подземные лестницы, в Вашингтоне не наблюдалось.

— Надпись на камне, — продолжал тем временем Питер, — находится прямо перед нашими глазами. — Он постучал пальцем по третьему ряду клеток. — Вот она, эта надпись, Роберт! Ты разгадал тайное послание.

Ошеломленный Лэнгдон уставился на семь выстроившихся в линейку символов.

«Разгадал?» Он не имел ни малейшего представления, что могут значить эти семь разрозненных картинок, однако готов был побиться об заклад: сооружений с подобной атрибутикой в столице не наблюдалось. А уж тем более гигантских камней, прикрывающих собой лестницы…

— Питер, — признался он, — я не вижу здесь никакого озарения. И не припомню в округе Колумбия ни одного камня с подобной… символикой.

Соломон похлопал его по плечу.

— Ты много раз проходил мимо него, не замечая. Как и все мы. Он красуется на самом виду, как мистерии. А сегодня, увидев эти семь символов, я моментально осознал, что легенда гласит чистую правду. Утраченное слово действительно скрыто в округе Колумбия… и действительно находится у подножия длинной лестницы под огромным камнем с надписью.

Лэнгдон заинтригованно молчал.

— Роберт, я думаю, сегодня ты заслужил право узнать истину.

Профессор во все глаза уставился на друга, пытаясь переварить услышанное.

— Ты хочешь сказать мне, где находится Утраченное слово?

— Нет, — с улыбкой поднимаясь на ноги, ответил Соломон. — Показать.

Спустя пять минут Роберт Лэнгдон пристегивался ремнем безопасности, устроившись рядом с Питером Соломоном на заднее сиденье «кадиллака эскалейд». Едва Симкинс уселся за руль, как на парковку вышла Сато.

— Мистер Соломон, — проинформировала она, закуривая, — я позвонила по вашей просьбе.

— И? — поинтересовался он через приоткрытое окно.

— Приказала вас впустить. Ненадолго.

— Спасибо!

Сато посмотрела на Соломона долгим изучающим взглядом.

— Должна сказать, просьба весьма необычная.

Питер с загадочным видом пожал плечами.

Директор, решив не углубляться, обошла внедорожник и постучала Лэнгдону в противоположное окно.

Он опустил стекло.

— Профессор, — начала она, ни капли не смягчившись. — Ваша помощь, хоть и вынужденная, сегодня сослужила нам большую службу, поэтому спасибо. — Глубоко затянувшись, она выдохнула дым. — Однако примите напоследок мой совет. Когда в следующий раз ответственное лицо из ЦРУ сообщит вам, что государственная безопасность под угрозой… — глаза ее полыхнули черным огнем, — свое мнение оставьте у себя в Кембридже.

Лэнгдон хотел было ответить, но директор Иноуэ Сато уже развернулась и чеканным шагом направилась на другую сторону парковки, к вертолету.

Симкинс с непроницаемым лицом посмотрел на пассажиров:

— Готовы, господа?

— Секундочку, — попросил Питер Соломон. Вытащив сложенную полоску темной материи, он вручил ее Лэнгдону. — Роберт, прежде чем мы отправимся, надень, пожалуйста, вот это.

Профессор в замешательстве пощупал ткань. Черный бархат. И только развернув, он догадался, что именно держит в руках: масонскую повязку на глаза, традиционный элемент облачения кандидатов на церемонии посвящения в первый градус.

«Это еще зачем?!»

— Тебе не надо видеть, куда мы едем, — пояснил Питер.

Лэнгдон посмотрел на друга:

— Поэтому на время поездки ты завяжешь мне глаза?

— Моя тайна. Мои правила, — усмехнулся Соломон.

Глава 127

Вокруг главного здания ЦРУ в Лэнгли гулял холодный ветер. Нола Кей, зябко поеживаясь, шагала вслед за системщиком Риком Пэришем через освещенный луной внутренний двор.

«Куда он меня ведет?»

Слава Богу, удалось предотвратить катастрофу, которой грозил масонский ролик, однако Нолу не оставляла тревога. Ассистентке Сато не давала покоя загадка урезанной копии, обнаруженной в личном разделе директора ЦРУ. Утром Ноле предстоял обмен информацией с Сато, и хотелось к тому моменту иметь на руках все факты. Отчаявшись разобраться самой, Нола Кей позвонила Рику Пэришу и попросила помочь.

Теперь он вел ее куда-то по холоду, а у Нолы в голове крутились загадочные обрывки фраз: «…тайник в подземелье, где…», «…в Вашингтоне, координаты…», «…найден древний портал, ведущий…», «…предупреждение, что пирамида таит опасн…», «…расшифровать симболон, чтобы раскрыть…»

— Мы оба пришли к выводу, — напомнил Пэриш, — что хакер, искавший по этим ключевым словам, определенно имел в виду масонскую пирамиду.

«Явно», — мысленно согласилась Нола.

— Однако выясняется, что хакер столкнулся с весьма неожиданным для себя аспектом масонской тайны.

— В каком смысле?

— Нола, вы ведь в курсе, что директор ЦРУ спонсирует международный форум для сотрудников агентства, чтобы поощрять обмен идеями?

— Конечно. — Форум служил сотрудникам агентства безопасной отдушиной, где можно было безбоязненно пообщаться на любые темы, а директору — своего рода виртуальной приемной.

— Форум размещается в личном разделе директора, но для того, чтобы общаться там могли все сотрудники, с любым уровнем допуска секретности, он вынесен за пределы директорского непроницаемого «брандмауэра».

— И что из этого следует? — прервала пространные экскурсы Нола, когда они завернули за угол неподалеку от столовой.

— Если одним словом… — Пэриш махнул рукой в темноту, — то вот.

Нола подняла глаза. Посреди площадки громоздилась массивная металлическая скульптура, поблескивающая в лунном свете.

Территорию и здания ЦРУ украшали более полутысячи предметов искусства, однако наибольшей известностью пользовалась именно это произведение — «Криптос». В переводе с греческого «тайный, скрытый». Работа американского скульптора Джима Санборна стала со временем одной из легенд ЦРУ.

Шедевр представлял собой изогнутую буквой S медную плоскость, поставленную на ребро, — словно стена, закручивающаяся в свиток. Всю поверхность ровными рядами испещряли прорезанные насквозь две тысячи букв… образующие замысловатый шифр. Таинственности (будто одного шифра мало) добавляли загадочные предметы, дополняющие скульптуру: гранитные глыбы, разложенные под разными углами; круг компаса со стрелкой; магнитный железняк; и даже строчка, написанная азбукой Морзе, где говорилось о «ясной памяти» и «темных силах». Большинство энтузиастов считали эти детали ключами к расшифровке послания на скульптуре.

«Криптос» волновал умы — как произведение искусства и как неразгаданная тайна.

Над зашифрованным текстом скульптуры бились не только криптологи ЦРУ, но и не принадлежащие к агентству. Наконец несколько лет назад часть кода удалось «взломать», о чем федеральные новости тут же поведали всей стране. Остальной код «Криптоса» пока не поддавался, но и расшифрованные участки несли настолько загадочный смысл, что лишь усилили интригу. В них упоминались подземные тайники; порталы, ведущие к древним захоронениям; широта и долгота…

Отдельные обрывки фраз оттуда Нола могла припомнить и сейчас: «Собранные сведения были переданы под землей в неизвестное место… абсолютно невидимым… как такое возможно… использовалось магнитное поле земли…»

Впрочем, особым интересом у помощницы Сато «Криптос» не пользовался, и вопросы расшифровки знаменитого текста оставляли ее равнодушной. Однако сейчас она хотела знать.

— Зачем вы привели меня к «Криптосу»?

С заговорщицкой улыбкой Пэриш театральным жестом извлек из кармана сложенный лист бумаги.

— Вуаля! Вот она, таинственная «выжимка», которая не давала вам покоя. Я добыл полный текст.

Нола подскочила на месте.

— Вы пролезли в секретный директорский раздел?

— Нет. Собственно, об этом я и вел речь по дороге. Смотрите сами. — Он вручил ей документ.

Девушка поспешно развернула листок.

Увидев наверху стандартные шапки заголовков, принятые в ЦРУ, она удивленно склонила голову.

Документ не относился к секретным. Даже рядом не лежал.

ФОРУМ ДЛЯ СОТРУДНИКОВ: «КРИПТОС»

АРХИВИРОВАННЫЕ ДАННЫЕ: ТЕМА № 2456282.5

Нола догадалась, что перед ней сообщения с форума, сжатые для удобства хранения в одну страницу.

— Вот вам и «секретный документ». «Криптос»-фаны, собравшиеся на форуме почесать языками, — пояснил Рик.

Нола заскользила глазами по строчкам, пока не наткнулась на знакомые ключевые слова.

Джим, в тексте скульптуры сказано, что его передали в тайник в ПОДЗЕМЕЛЬЕ, где спрятали данные.

— Это все с директорского форума, из ветки, посвященной «Криптосу», — продолжал Рик. — Она существует уже не первый год, поэтому число сообщений давно перевалило за несколько тысяч и неудивительно, что в ней отыскались сразу все ключевые слова одновременно.

Нола поискала глазами дальше, пока снова не обнаружила знакомую фразу.

Хоть Марк и говорил, что широта/долгота в коде указывают на место в ВАШИНГТОНЕ, координаты приведены с ошибкой на один градус, и получается, «Криптос» зациклен сам на себя.

Подойдя к скульптуре, Пэриш провел рукой по ажурному буквенному полотну.

— Код еще до конца не расшифрован, но многие считают, что разгадка может навести на древние масонские тайны…

Нола припомнила: действительно, ходили слухи о связи между «Криптосом» и масонами, однако в дела всяких чокнутых она предпочитала не влезать. Однако теперь, глядя на разложенные вокруг скульптуры отдельные дополняющие ее элементы, Нола вдруг догадалась: это же код, поделенный на части, симболон. Совсем как масонская пирамида.

«Странно».

На мгновение Нола представила «Криптос» в виде современной масонской пирамиды — код из нескольких фрагментов, разные материалы, каждому отведена своя роль…

— Кроме шуток, думаете, «Криптос» и масонская пирамида скрывают общую тайну?

— Кто знает… — Пэриш окинул скульптуру обескураженным взглядом. — Вряд ли нам вообще доведется прочитать текст целиком. Если, конечно, никто не уговорит директора залезть в сейф и подсмотреть решение.

Нола кивнула. Теперь она вспомнила. Когда «Криптос» только устанавливали на площадке, вместе с ним прибыл запечатанный конверт, содержащий полную расшифровку текстов скульптуры. Конверт вручили тогдашнему директору ЦРУ Уильяму Уэбстеру, и он запер отгадку в сейфе, в своем кабинете. По идее конверт до сих пор находился там, переходя «по наследству» от одного директора к другому.

При мысли об Уильяме Уэбстере в памяти Нолы всплыл еще один фрагмент расшифрованного текста «Криптоса»:

Оно захоронено где-то рядом. Кто знает точное местонахождение? Только УУ.

И хотя никто не догадывался, о чем говорится в тексте и что должно быть захоронено, за буквами «УУ», по мнению большинства, скрывались инициалы Уильяма Уэбстера. Правда, Нола где-то слышала краем уха, что на самом деле подразумевается вовсе не он, а Уильям Уистон, богослов Королевского общества, однако в подробности она предпочитала не вдаваться.

— Сказать по правде, — прервал ее размышления Рик, — я, хоть и не поклонник искусства, думаю, этот Санборн — настоящий гений. Видел в Интернете его «Кириллический проектор». Проецирует огромные русские буквы из документа КГБ о промывке мозгов. Жутковато.

Нола уже не слушала. Она вчитывалась в распечатанный текст, где только что обнаружила третью фразу с ключевыми словами.

Короче, весь фрагмент — точная цитата из дневника какого-то знаменитого археолога, где рассказывается о том, как был найден ДРЕВНИЙ ПОРТАЛ, ведущий к могиле Тутанхамона.

Археологом, чья цитата попала в текст «Криптоса», оказался прославленный египтолог Говард Картер — это Ноле было известно. Поэтому она не удивилась, наткнувшись в следующем сообщении на его имя.

Как раз просмотрел в Сети остальную часть его полевых отчетов — вроде как он нашел глиняную табличку — предупреждение, что ПИРАМИДА таит опасность для любого, кто осмелится нарушить покой фараона. Проклятие! Всем бояться…:-)

Нола нахмурилась.

— Рик, Бога ради, с этой пирамидой вообще чушь какая-то. Тутанхамон захоронен ни в какой не в пирамиде, а в Долине царей. Криптологи что, канал «Дискавери» не смотрят?

Пэриш пожал плечами:

— Технари…

Нола наконец рассмотрела последнюю ключевую фразу.

Ребята, я, конечно, не спец в конспирологии, но Джиму с Дейвом лучше побыстрее расшифровать СИМБОЛОН, чтобы раскрыть последнюю загадку. До 2012 всего-то ничего осталось, вдруг мир рухнет. Чао!

— В общем, — объяснил Рик, — я понял, что надо рассказать вам про форум «Криптоса», пока вы не бросились обвинять директора ЦРУ в хранении на служебном компьютере секретной документации о древней масонской легенде. Я вообще, если честно, сомневаюсь, что у человека такого ранга найдется время на подобные игры.

Ноле вспомнился масонский ролик, запечатлевший участие в древнем обряде облеченных властью персон самых разных рангов.

«Знал бы ты, Рик…»

При любом раскладе получалось, что послание «Криптоса» содержало в себе мистический подтекст. Нола подняла взгляд на сияющее в лунных лучах произведение искусства — трехмерный код, безмолвно застывший в самом сердце главного разведуправления страны. Интересно, раскроет ли он когда-нибудь свою тайну до конца?

Они с Риком двинулись обратно, и Нола невольно улыбнулась.

«Оно таитсягде-то рядом».

Глава 128

«Безумие какое-то…»

«Кадиллак» несся по пустынным улицам на юг, но Роберт Лэнгдон ничего не видел из-за повязки на глазах. Рядом молча сидел Питер Соломон.

«Куда он меня везет?»

Лэнгдона терзало любопытство, смешанное с тревогой. Напрягая память, так что плавились мозги, профессор пытался собрать части головоломки воедино. Питер твердо стоял на своем.

«Утраченное слово? Захороненное у подножия лестницы, скрытой под огромным камнем с надписью?»

Лэнгдону верилось с трудом.

Надпись, якобы высеченная на этом камне, врезалась профессору в память, однако эти семь символов по-прежнему ни во что осмысленное не складывались.

Масонский наугольник — символ честности и «прямодушия».

Буквосочетание Au — принятое научное обозначение золота как химического элемента.

Сигма — буква «с» в греческом алфавите, в математике служит знаком суммы.

Пирамида — у египтян символ человека, тянущегося к небесам.

Дельта — греческая буква «д», математический символ изменения и различия в значениях.

Ртуть — самый древний из алхимических символов, применявшихся для ее обозначения.

Уроборос — символ целостности и единения.

Однако Соломон продолжал утверждать, что эти семь картинок составляют «послание». Все может быть, но в таком случае он, профессор Лэнгдон, его прочитать не в силах.

Притормозив, «кадиллак» резко повернул направо, и дорожное покрытие сменилось — какая-нибудь подъездная аллея. Лэнгдон насторожился и прислушался, надеясь угадать, куда его все-таки везут. Они ехали минут десять, не больше, и, хотя профессор пытался мысленно проследить путь, запутался он очень скоро. Не удивился бы, окажись, что они сейчас выруливают обратно ко входу в Масонский храм.

«Кадиллак» остановился, и Лэнгдон услышал, как опускается окно.

— Агент Симкинс, ЦРУ, — возвестил водитель. — Нас тут ждут, я полагаю?

— Да, сэр, — по-военному четко отрапортовали в ответ. — Директор Сато предупредила звонком. Сейчас уберу шлагбаум.

Лэнгдон слушал в полном замешательстве, догадываясь по разговору, что они прибыли на какую-то военную базу. Машина покатила вперед по необычно гладкому асфальту, и профессор повернулся к сидящему рядом другу.

— Питер, мы где? — не выдержал он.

— Не снимай повязку! — велел Соломон строго.

Проехав совсем чуть-чуть, «кадиллак» снова встал. Симкинс заглушил мотор. Снова голоса. Военные. У Симкинса попросили документы. Агент вышел из машины и начал что-то объяснять вполголоса.

Внезапно дверь со стороны Лэнгдона открылась, и сильные руки помогли ему выбраться. Снаружи оказалось холодно. И ветрено.

Рядом вырос Соломон.

— Роберт, агент Симкинс тебя проводит, иди с ним.

Лэнгдон услышал, как гремит в замке металлический ключ… Затем скрипнула тяжелая стальная дверь. По звуку похоже на древний шлюз. «Куда они меня притащили?!»

Симкинс подвел Лэнгдона к двери. Они перешагнули порог.

— Теперь прямо, профессор.

Его окутала тишина. Глухая, мертвая тишина. Воздух казался каким-то стерильным, профильтрованным.

Симкинс с Соломоном шагали с двух сторон от Лэнгдона, ведя профессора по гулкому коридору. Сквозь подошвы ботинок чувствовался камень.

За спиной хлопнула стальная дверь, и Лэнгдон вздрогнул от неожиданности. Замки защелкнулись. Лоб под широкой бархатной повязкой покрылся испариной. Лэнгдон хотел только одного — уже наконец сорвать ее.

Сопровождающие замедлили шаг.

Симкинс выпустил руку Лэнгдона, раздались короткие электронные попискивания, затем впереди что-то загрохотало, и профессор догадался, что это откатывается бронированная дверь.

— Все, мистер Соломон, дальше вы с мистером Лэнгдоном пойдете одни. Я буду ждать вас тут, — объявил Симкинс. — Возьмите мой фонарь.

— Спасибо! — откликнулся Соломон. — Мы ненадолго.

«Фонарик?»

У Лэнгдона тревожно забилось сердце.

Питер взял друга под руку и осторожно повел вперед.

— Не отставай, Роберт.

Они аккуратно преодолели еще один порог, и бронированная дверь за спиной снова загрохотала, закрываясь.

Питер притормозил.

— Что-то не так?

У Лэнгдона слегка закружилась голова, и его повело куда-то вбок.

— Не могу я больше в этой повязке…

— Потерпи, уже почти пришли.

— Пришли куда? — У Лэнгдона противно засосало под ложечкой.

— Я же говорил, что покажу тебе лестницу, ведущую к Утраченному слову.

— Питер, не смешно!

— А мы здесь и не для веселья. Мы здесь для того, чтобы расширить горизонты твоего сознания, Роберт. Напомнить, что на свете еще остались тайны, которые даже ты еще в глаза не видел. Поэтому, прежде чем сделать следующий шаг, исполни, пожалуйста, мою просьбу. Поверь… хоть на секунду, но поверь в легенду. Поверь, что ты сейчас посмотришь вниз с высоты винтовой лестницы, у подножия которой на глубине сотен футов спрятано одно из величайших утраченных человечеством сокровищ.

У Лэнгдона кружилась голова. Он и рад был бы поверить другу, но не мог.

— Еще далеко?

Бархатная повязка взмокла от испарины.

— Нет. Каких-нибудь пару шагов. Последняя дверь. Сейчас открою.

Соломон отпустил его локоть, и Лэнгдон покачнулся, теряя равновесие от головокружения. Он взмахнул рукой, ища опору, и Соломон тут же подставил ему плечо. Впереди тяжело загрохотала автоматическая дверь. Питер снова подхватил Лэнгдона под руку и сделал шаг.

— Сюда.

Друзья осторожно перешагнули очередной порог, и дверь поехала обратно.

Тишина. Холод.

Лэнгдон сразу почувствовал, что это пространство разительно отличается от оставленного там, за бронированными дверьми. Здесь веяло сыростью и холодом, как в склепе. Слова звучали глухо и скованно. Профессора охватила паника, накатившая вместе с приступом клаустрофобии.

— Еще пара шагов. — Соломон вместе с ним завернул за угол, а потом остановил в каком-то определенном месте.

— Теперь можешь снять повязку, — наконец разрешил он.

Лэнгдон с облегчением сорвал бархатную полумаску и тут же огляделся, пытаясь понять, где находится, но будто ослеп. Он потер глаза. Ничего.

— Питер, здесь же тьма кромешная!

— Да, я знаю. Протяни руку. Тут поручень. Возьмись за него.

Пошарив в темноте, Лэнгдон действительно нащупал металлическое ограждение.

— А теперь смотри. — Питер с чем-то повозился, и вдруг темноту прорезал ослепительный луч фонаря. Сперва он уткнулся в пол, но потом Питер, не дав Роберту времени опомниться, взметнул фонарик над ограждением и направил луч прямо вниз, за поручень.

Профессор увидел перед собой бездонный колодец, а в нем… бесконечную лестницу, ввинчивающуюся в земные недра. «Господи!» Ноги подкосились, и Лэнгдон вцепился в поручень, чтобы не упасть. Луч фонаря пробивал темноту лишь на тридцать витков этой обычной винтовой лестницы, а дальше растворялся в кромешном мраке. «Даже дна не видно!»

— Питер, — заикаясь, выговорил он, — где мы?

— Я тебя сейчас отведу к подножию лестницы, однако прежде ты должен еще кое-что увидеть.

Не в силах противиться, потрясенный Лэнгдон отошел вслед за Соломоном от лестничной шахты и двинулся в другой конец крошечной камеры. Питер упорно светил под ноги, на истертый каменный пол, не давая Лэнгдону как следует окинуть взглядом непонятное помещение. Профессор чувствовал только, что там очень тесно.

«Крохотная каменная комнатушка».

Они в несколько шагов оказались у противоположной стены, в которой обнаружилось прозрачное прямоугольное окно. Лэнгдон вначале подумал, что оно должно выходить в соседнюю комнату, однако со своего места ничего, кроме темноты, за ним не видел.

— Иди, — пригласил Питер. — Посмотри.

— Что там? — Лэнгдону вдруг вспомнилась Камера размышлений в подвалах Капитолия и как ему на секунду почудился проход в гигантскую подземную пещеру.

— Посмотри, сам увидишь, Роберт. — Соломон подтолкнул его вперед. — Только приготовься, зрелище тебя потрясет не на шутку.

Теряясь в догадках, Лэнгдон шагнул к окну. Как только он оказался у самого стекла, Питер выключил фонарь, снова погрузив комнату в непроглядную тьму.

Подождав, пока привыкнут глаза, Лэнгдон выставил руки перед собой и нащупал сначала стену, потом стекло, а затем приник к прозрачному порталу.

По-прежнему ничего, кроме темноты.

Но за стеклом…

От потрясения сбитый с толку Лэнгдон совсем потерял ориентацию и, отпрянув, чуть не упал — увиденное не укладывалось в сознании и противоречило здравому смыслу. В самых смелых мечтах профессор Лэнгдон не смог бы вообразить того, что открылось ему по ту сторону стекла.

Зрелище впечатляло.

Бриллиантовым блеском в темноте сверкала ослепительная белая звезда.

Теперь Лэнгдон понял все. Шлагбаум на въезде; охрана у входа; массивная стальная дверь; автоматические двери внутри, впускающие и тут же закрывающиеся за спиной; головокружение… а теперь эта тесная каменная каморка.

— Роберт, — шепотом произнес за спиной Соломон, — иногда, чтобы увидеть свет, достаточно всего лишь сменить угол зрения.

Лэнгдон, растеряв все слова, прилип к стеклу. Взгляд профессора устремился сквозь ночь и, преодолев почти милю пустоты, опустился ниже, еще ниже, туда, где во тьме сиял бриллиантовым блеском ослепительно белый купол Капитолия.

Никогда еще Лэнгдону не доводилось смотреть на Капитолий под таким углом — с пятисотпятидесятипятифутовой высоты Египетского обелиска, одной из достопримечательностей американской столицы. Сегодня впервые в жизни он поднялся на лифте в крохотную смотровую камеру на вершине Монумента Вашингтона.

Глава 129

Роберт Лэнгдон застыл у стеклянного портала, как зачарованный глядя на раскинувшийся внизу величественный пейзаж. Воспарив на высоте птичьего полета, он получил возможность насладиться самым что ни на есть впечатляющим зрелищем за всю жизнь.

В восточной оконечности Эспланады высился, будто горная вершина, сияющий купол Капитолия. С двух сторон от него протянулись к Лэнгдону две цепочки огней — освещенные фасады музеев Смитсоновского комплекса… Светочи культуры, истории, науки и искусства.

Только теперь Лэнгдон, к собственному изумлению, осознал: почти все невероятные аллегории Соломона явили себя в точном соответствии с легендой. «Винтовая лестница… уходящая вниз на сотни футов… под огромным камнем…» Прямо над головой профессора, над смотровой камерой, втыкался в небо кончик каменной «иглы», и Лэнгдону вспомнился забавный факт, подозрительно хорошо вписывающийся в общую картину. Навершие Монумента Вашингтона весит ровно тридцать три сотни фунтов.

«Снова тридцать три».

Однако еще больше профессор удивился, когда вспомнил, что самый пик навершия, самый кончик, увенчан крошечным колпачком из полированного алюминия — этот металл в свое время ценился выше золота. Сияющий колпачок достигал в высоту не более фута, совпадая по размеру с масонской пирамидой. И на нем тоже, как ни странно, имелась гравировка, знаменитое «Laus Deo»… Лэнгдона озарило. «Вот она, подлинная разгадка рисунка с днища каменной пирамиды».

«Эти семь символов читаются как транслитерация!»

Простейший из шифров.

«Символы — это буквы».

Наугольник — L

Химическое обозначение золота — AU

Греческая «сигма» — S

Греческая «дельта» — D

Алхимическое обозначение ртути — E

Уроборос — O

«Laus Deo», — прошептал Лэнгдон. Известная фраза, в переводе с латыни означающая «слава Богу», красовалась на Монументе Вашингтона в виде изысканной вязи в дюйм высотой.

«У всех на виду… но ее никто не видит».

Laus Deo.

— Слава Богу! — произнес за спиной профессора Питер Соломон, включая в комнате неяркий свет. — Последняя загадка масонской пирамиды.

Лэнгдон обернулся. И тут же вспомнил, заметив широкую улыбку друга, что слышал от Питера точно такое же «слава Богу!» еще в библиотеке Масонского храма.

«А я и не догадался…»

У профессора побежали мурашки при мысли о том, как ловко легендарная масонская пирамида привела его сюда, к великому обелиску — символу древней мудрости, — вздымающемуся к небесам в самом сердце столицы.

Зачарованный, Лэнгдон двинулся против часовой стрелки по периметру крошечной смотровой площадки, обходя по очереди все четыре окна.

Северное.

Отсюда прямо по курсу открывался вид на знакомые очертания Белого дома. Насмотревшись, Лэнгдон устремил взгляд к горизонту, где прямая как стрела Шестнадцатая улица вела на север, к Масонскому храму.

«Я к югу от Хередома».

Он перешел к следующему окну. Обратившись теперь на запад, профессор скользнул взглядом по блестящей глади прямоугольного пруда перед Мемориалом Линкольна. Прообразом его классическим греческим линиям послужил афинский Парфенон, храм Афины — покровительницы доблестных героев.

««Annuit coeptis», — вспомнил Лэнгдон. — Бог благословляет наши деяния».

Последнее окно. С южной стороны на противоположном берегу чернильно-темного залива ярким огнем светился в ночи Мемориал Джефферсона. Лэнгдон знал, что его невысокий покатый купол — копия купола Пантеона, обиталища древнеримских богов.

Обойдя всю комнату, Лэнгдон представил виденные когда-то аэрофотоснимки Эспланады: лучи, расходящиеся крестом от Монумента Вашингтона по четырем сторонам света. «Я нахожусь в средоточии Америки».

Лэнгдон вернулся туда, где стоял Питер. На лице наставника сияла улыбка.

— Что ж, Роберт, осталось главное. Утраченное слово. Оно захоронено здесь. Сюда привела нас масонская пирамида.

Лэнгдон опешил. Про Утраченное слово он уже успел забыть.

— Роберт, более надежного человека, чем ты, я не знаю. И после сегодняшних событий, думаю, ты заслужил полное право посмотреть на то, из-за чего все началось. Утраченное слово, в полном соответствии с легендой, хранится у подножия винтовой лестницы. — Он показал на жерло уходящей вниз шахты.

Профессор, уже начавший было обретать твердую почву под ногами, снова пришел в замешательство.

Питер тем временем запустил руку в карман и вытащил небольшой предмет.

— Помнишь?

Лэнгдон увидел каменную шкатулку, ту самую, которую Соломон когда-то вручил ему на хранение.

— Да… Только, боюсь, хранитель из меня неважный получился.

Соломон усмехнулся:

— Как знать. Возможно, ей просто пришло время увидеть белый свет.

Лэнгдон смотрел на шкатулку, не понимая, зачем Питер снова отдает ему этот каменный кубик.

— Что она тебе напоминает? — поинтересовался Питер.

Увидев знакомое 1514, профессор вспомнил свое первое впечатление, возникшее, когда Кэтрин преобразовала шкатулку.

— Краеугольный камень.

— Точно! — согласился Питер. — А теперь несколько любопытных фактов о краеугольных камнях, которые наверняка даже тебе неизвестны. Во-первых, сам принцип закладки такого камня берет начало в Ветхом Завете.

Лэнгдон кивнул:

— В Псалтыри.

— Правильно. Настоящий краеугольный камень всегда зарывается в землю — символизируя тем самым первый шаг постройки из земных недр к небесному свету.

Лэнгдон обернулся на Капитолий, чей краеугольный камень, утопленный в основании фундамента на большой глубине, до сих пор не могли обнаружить никакие раскопки.

— И наконец, — подвел итог Соломон, — многие краеугольные камни, как и шкатулка у тебя на ладони, полые и содержат тайники, где хранятся сокровища… талисманы, если угодно, — залог будущего благополучия возводимого здания.

Об этой традиции Лэнгдон тоже прекрасно знал. По сей день масоны, закладывая краеугольный камень, запечатывали внутри что-нибудь значимое — капсулу времени, фотографии, манифесты, даже прах великих.

— Думаю, ты догадываешься, — Соломон оглянулся на лестничный колодец, — зачем я тебе об этом напоминаю.

— Полагаешь, Утраченное слово захоронено в краеугольном камне Монумента Вашингтона?

— Я не полагаю, Роберт. Я знаю точно. Утраченное слово было предано земле в краеугольном камне этого обелиска четвертого июля 1848 года по всем правилам масонской церемонии.

Лэнгдон поразился.

— Отцы-основатели зарыли в землю… слово?!

Питер кивнул:

— Именно так. Они прекрасно понимали подлинную ценность того, что упокоилось под обелиском.

На протяжении всего вечера Лэнгдона окружали сплошные аллегории и эфемерные, расплывчатые, с трудом укладывающиеся в сознании отголоски легенд. Мистерии древности, Утраченное слово, вековая мудрость… Душа просила чего-нибудь плотного, осязаемого, и, несмотря на все заверения Питера Соломона, что ключ к тайне покоится в камне, к которому надо спуститься вниз на пятьсот пятьдесят пять футов, Лэнгдону по-прежнему верилось в такое с трудом.

«Люди кладут жизнь на изучение мистерий, и все равно не успевают постичь всю заключенную в них мудрость».

Перед глазами профессора вновь встала «Меланхолия» Дюрера — удрученный адепт в окружении безмолвных свидетельств его тщетных попыток пробиться сквозь завесу тайн алхимии. «Если тайны в самом деле можно раскрыть, вряд ли все отгадки будут собраны в одном месте!»

Лэнгдону всегда казалось, что ответы должны быть рассеяны по миру — в тысячах томов, в трудах Пифагора, Гермеса, Гераклита, Парацельса и сотен других. Ответ надо искать в пыльных, преданных забвению рукописях по алхимии, мистицизму, магии и философии. Он кроется в сокровищах александрийской библиотеки, шумерских глиняных табличках, египетских иероглифах.

— Питер, прости, — тихо проговорил Лэнгдон, качая головой. — На то, чтобы постичь Мистерии древности, уйдет вся жизнь. Я не представляю, как ключ к ним может уместиться в одном-единственном слове.

Питер положил руку профессору на плечо.

— Роберт, Утраченное слово — это не слово в прямом смысле. — Он посмотрел на друга с мудрой улыбкой. — Мы говорим «Слово», повторяя за древними. Так оно звалось у них… в начале.

Глава 130

«В начале было Слово».

Декан Галлоуэй, преклонив колено в средокрестии Национального собора, молился за Америку. За то, чтобы его возлюбленная родина вскоре постигла истинный смысл Слова — собрания откровений всех мастеров древности, духовных истин, изложенных великими мудрецами.

История подарила человечеству мудрейших наставников, воспаривших к вершинам знаний, превыше обыденного понимания сведущих в тайнах души и тела. Бесценным словам этих адептов — Будды, Иисуса, Мухаммеда, Заратустры и множества других — не дали кануть в вечность самые прочные и самые древние сосуды.

Книги.

В каждой традиции своя священная книга — свое Слово, — все разные и в то же время сходящиеся в главном. Для христиан — это Библия, для мусульман — Коран, для иудеев — Тора, для индуистов — Веды. У каждого своя…

«Слово — свет стезе».

Для отцов-основателей американского государства, принадлежавших к масонскому братству, Словом была Библия. «И все равно лишь единицам за всю историю человечества удалось постичь ее подлинный смысл».

В этот час, преклоняя колено в стенах великого собора, Галлоуэй возложил руки на свое Слово — потрепанный томик масонской Библии. Бесценная книга, как и все масонские Библии, состояла из Ветхого Завета, Нового Завета и неисчерпаемой сокровищницы масонских философских изречений.

И хотя прочесть текст Галлоуэй уже не мог, вступительное слово он знал наизусть. Это блистательное обращение повторяли на разных языках миллионы братьев по всему миру.

Текст гласил:

ВРЕМЯ — ЭТО РЕКА… А КНИГИ — ЛАДЬИ. ПЕСТРОЙ ФЛОТИЛИЕЙ ОНИ УСТРЕМЛЯЮТСЯ ВНИЗ ПО ТЕЧЕНИЮ, ЗАТЕМ ЛИШЬ, ЧТОБЫ, РАЗБИВШИСЬ, НАВЕКИ СГИНУТЬ В РЕЧНОМ ПЕСКЕ. И ТОЛЬКО НЕМНОГИЕ, ИЗБРАННЫЕ, ПРОХОДЯТ ИСПЫТАНИЕ ВРЕМЕНЕМ И ОСТАЮТСЯ В ВЕКАХ НА БЛАГО ГРЯДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ.

НЕ СЛУЧАЙНО ЭТИ КНИГИ ДОЖИЛИ ДО НАС, А ДРУГИЕ КАНУЛИ В НЕБЫТИЕ.

Декану Галлоуэю, как служителю веры, всегда казалось странным, что древние духовные тексты — самые изучаемые книги на земле, — по сути, вызывают больше всего непонимания.

«Эти страницы хранят удивительную тайну».

Вскоре настанет час, когда прольется свет, человечество наконец начнет постигать простую преобразующую истину древних учений… и совершит гигантский скачок вперед в понимании собственной достойной восхищения природы.

Глава 131

Винтовая лестница, своего рода хребет Монумента Вашингтона состоит из восьмисот девяноста шести ступеней, обвивающихся по спирали вокруг открытой лифтовой шахты. Лэнгдон с Соломоном шагали вниз. Профессор еще не опомнился от того, что Питер поведал в заключение их разговора на смотровой площадке.

«Роберт, в полый краеугольный камень этого обелиска отцы-основатели заложили один-единственный экземпляр Слова — Библии, которая ждет своего часа в темноте у подножия лестницы».

На очередном повороте Питер вдруг остановился и, взмахнув фонарем, высветил большой каменный медальон, вмурованный в стену.

«Что еще за…» Лэнгдон подскочил от неожиданности, увидев высеченный на медальоне рисунок.

Зловещая фигура в плаще, сжимая в руках косу, преклоняла колено перед песочными часами. Вытянутым пальцем простертой руки этот устрашающий персонаж указывал на большую раскрытую Библию, будто утверждая: «Ответ здесь!»

Окинув взглядом всю картину, Лэнгдон обернулся к Питеру.

Глаза наставника светились таинственным блеском.

— Поразмысли вот о чем, Роберт. — Внутри каменного колодца тут же пошло гулять эхо. — Как Библии удалось пройти сквозь все бури, тысячелетиями терзавшие человечество? Почему она до сих пор с нами? Занимательные истории с захватывающим сюжетом? Разумеется, не поэтому… но причина все же есть. Именно по этой причине христианские монахи посвящали жизнь толкованию Библии. Именно по этой причине мистики-иудеи и каббалисты штудируют Ветхий Завет. А причина, Роберт, в том, что страницы этой древней книги хранят поразительные тайны… непочатый край мудрых мыслей, дожидающихся, когда мы их оценим.

Лэнгдону доводилось слышать теорию, согласно которой в Писании имелся скрытый подтекст, завуалированный аллегориями, символикой и иносказаниями.

— Пророки сами предупреждают, — продолжал Соломон, — что будут излагать свои откровения языком шифров. В Евангелии от Марка сказано: «Вам дано знать тайны… но услышите вы их в притчах». Книга Притчей гласит о словах мудрецов и «загадках их», Послание к Коринфянам проповедует «премудрость тайную, сокровенную». Евангелие от Иоанна предполагает «открывать уста в притче и произносить гадания из древности».

«Гадания из древности…» — мысленно повторил Лэнгдон, помнивший это странное выражение из Книги Притчей и семьдесят седьмого псалма. «Открою уста мои в притче и произнесу гадания из древности». Лэнгдон знал, что на самом деле ничего странного здесь нет, под «гаданиями» подразумевались неясности, подлинный смысл которых ускользал от понимания.

— А если у тебя еще остались сомнения, — продолжал Питер, — то Послание к Коринфянам открыто признает, что в притчах содержится два смысловых уровня — «молоко для младенцев и мясо для взрослых». «Молоко» — легко усваиваемый поверхностный смысл для незрелых умов, а «мясо» — подлинный, доступный лишь умам окрепшим.

Питер направил фонарь вверх, вновь высвечивая закутанную в плащ зловещую фигуру, направившую указующий перст на Библию.

— Я понимаю, Роберт, что ты скептик, но все же задумайся. Если в Библии нет никакого скрытого смысла, почему лучшие умы в истории — включая светил Королевского научного общества — изучали ее с таким рвением и усердием? Сэр Исаак Ньютон написал бесчисленное множество трактатов, пытаясь докопаться до истинного смысла Библии, и в их числе трактат 1704 года, где ученый признается, что ему удалось извлечь из священного текста научные факты!

Об этом Лэнгдон знал.

— Или возьмем сэра Фрэнсиса Бэкона, — предложил Питер. — Выдающийся ученый, которого король Яков нанял создать авторизованный перевод Библии, пришел к твердому убеждению, что в Писании зашифрован скрытый подтекст, и составил собственные шифры, которые изучаются по сей день. Тебе известно, разумеется, что Бэкон состоял в ордене розенкрейцеров и написал сборник «О мудрости древних». — Питер улыбнулся. — Даже поэт-иконоборец Уильям Блейк, и тот намекал, что надо читать между строк.

Лэнгдон догадался, какое стихотворение имеется в виду:

Мы смотрим в Библию весь день:

Я вижу свет, ты видишь тень.^[187]

— Европейскими учеными дело не ограничилось, — ускоряя шаг, продолжил Питер. — Именно здесь, Роберт, в сердце зарождающегося американского государства, наши мудрые отцы-основатели — Джон Адамс, Бенджамин Франклин, Томас Пейн — в один голос предостерегали от буквального прочтения Библии. Томас Джефферсон, например, настолько был убежден в существовании скрытого смысла, что вырезал со страниц Писания все сверхъестественное и скомпоновал собственную Библию, «сокрушив искусственные нагромождения и оставив лишь подлинную основу».

Лэнгдон знал и об этом. Джефферсоновская Библия, издававшаяся до сих пор, сохранила всю спорную правку — например, в ней отсутствовало непорочное зачатие и воскресение Христа. Невероятный факт: в первой половине девятнадцатого столетия существовала традиция вручать Библию Джефферсона всем новоиспеченным конгрессменам.

— Питер, знаешь, это все очень интересно, и я понимаю, насколько велик был соблазн для ярчайших умов искать в Библии скрытые подтексты, но логика от меня все же ускользает. Любой лектор подтвердит: невозможно учить иносказаниями.

— Что, прости?

— Учителя учат, Питер. Мы изъясняемся прямо и открыто. Зачем же было пророкам — величайшим учителям в истории человечества — затуманивать смысл своих слов? Если они хотели изменить мир, к чему было шифровать откровения? Отчего нельзя было выразиться четко и ясно, чтобы все поняли?

Питер удивленно оглянулся, продолжая спускаться.

— Роберт, Библия не открывает потаенный смысл кому попало по той же самой причине, по какой держались в секрете Школы Мистерий. По этой же причине неофитов сперва проводили через церемонию посвящения и лишь потом допускали к изучению древней мудрости. И по этой же причине ученые Невидимого колледжа не делятся своими познаниями с посторонними. Эта информация наделена силой, Роберт. О Мистериях древности нельзя кричать на каждом углу. Мистерии — это пылающий факел, который в руках мастера озарит путь, а в руках безумца спалит всю землю дотла.

Лэнгдон остановился как вкопанный.

«Что он такое говорит?»

— Питер, я же вел речь о Библии. При чем тут Мистерии древности?

Питер обернулся.

— Разве ты сам не понял? Библия и Мистерии — это одно и то же.

Лэнгдон смотрел на него в замешательстве.

Соломон помолчал, давая другу осмыслить услышанное.

— Библия — это один из источников, сохранивших Мистерии в веках для передачи потомкам. Тайна распирает ее изнутри и неудержимо рвется наружу. Разве не видишь? «Гадания из древности» — это голос наших предков, которые шепотом, на ухо, делятся с нами своей сокровенной мудростью.

Лэнгдон молчал. Он привык считать Мистерии древности чем-то вроде самоучителя, объясняющего, как поставить себе на службу скрытые резервы разума. Рецепт личностного апофеоза. Профессор всегда скептически относился к могуществу Мистерий, поэтому согласиться, что Библия содержит ключ к их древним тайнам, было выше его сил.

— Питер, Библия и Мистерии древности противоречат друг другу по всем статьям. Мистерии уверяют, что бог внутри нас… что человек — сам себе бог. А Библия возносит Господа в небеса, оставляя человеку удел беспомощного грешника.

— Да! Именно! В самую точку! Как только человек отделил себя от Господа, утратился подлинный смысл Слова. Голоса древних мастеров потонули в гвалте перекрикивающих друг друга самопровозглашенных адептов, утверждающих, что лишь они толкуют Слово правильно и что истинное Слово написано на их языке, и больше ни на каком другом.

Не прерывая объяснений, Питер продолжал спускаться.

— Роберт, мы оба знаем, что древние пришли бы в ужас, узнав, как исказили их учения, как религия обернулась платным пропускным пунктом на небеса, как воины маршируют на бой в полной уверенности, что Господь благословил их на правое дело. Мы утратили Слово, и все же его подлинный смысл по-прежнему перед нами, только руку протяни. Оно живет во всех дошедших до нас текстах — от Библии до «Бхагавад Гиты», Корана и прочих. И все они с почтением возлагаются на масонский алтарь, потому что масоны в отличие от остального мира понимают: каждый из этих текстов, хоть и на свой лад, тихо нашептывает одну и ту же истину. — Голос Питера зазвенел от переполнявших его чувств. — «Разве не знаете, что вы боги?»

Лэнгдона поразило, как часто им сегодня попадается на пути эта знаменитая цитата. Он размышлял над ней во время беседы с Галлоуэем, а до этого в Капитолии, когда рассказывал об «Апофеозе Вашингтона».

Питер понизил голос до шепота.

— Будда изрек: «Ты сам бог». Иисус учил, что «Царствие Небесное в нас самих» и даже обещал: «Дела, которые творю я, и вы сотворите, и больше сих сотворите». Даже первый антипапа, Ипполит Римский, цитировал ту же сентенцию, впервые произнесенную гностиком Моноимом: «Прекращай поиски Бога… ибо из тебя самого берет Он свое начало».

Лэнгдон мысленно перенесся на мгновение в Масонский храм, где на спинке кресла внешнего привратника была вырезана древняя максима: «Познай самого себя».

— Один мудрец когда-то сказал мне, — едва слышно проговорил Питер, — единственное различие между тобой и Господом в том, что ты забыл о своей божественности.

— Питер, я тебя слышу — и понимаю, о чем ты. Я бы с радостью поверил в то, что мы боги, однако что-то не наблюдаю вокруг земных богов. Где они, сверхлюди? Можно, конечно, ссылаться на чудеса из Библии или других религиозных текстов, но это все лишь предания, сочиненные человеком и за многовековую историю существования обросшие легендами.

— Возможно, — не стал возражать Питер. — А возможно, мы просто должны дождаться того дня, когда наши научные знания догонят мудрость древних. — Он помолчал. — Забавно… Исследования Кэтрин примерно к тому и приближаются.

Лэнгдон вдруг вспомнил, что Кэтрин увело из Масонского храма какое-то неожиданно срочное дело.

— Кстати, а куда она отправилась?

— Скоро будет здесь, — улыбнулся Питер. — Как только убедится в своем сказочном везении.

Выйдя на улицу, к подножию обелиска, Питер Соломон вдохнул полной грудью бодрящий холодный воздух. Лэнгдон вел себя забавно: пристально посмотрел на землю, почесал в затылке и начал оглядывать цоколь монумента.

— Профессор, — сыронизировал Соломон, — краеугольный камень с Библией покоится глубоко под землей. Так что потрогать ее мы не сможем, но поверь мне на слово — она здесь.

— Я тебе верю, — ответил Лэнгдон, погруженный в непонятные раздумья. — Просто… Я кое-что обнаружил.

Отступив назад, он окинул взглядом гигантскую площадку, на которой возвышался обелиск. Круг, вымощенный белыми плитами… если не считать две концентрических окружности из темного камня, опоясывающие обелиск.

— Круг в круге, — произнес Лэнгдон. — Никогда не замечал, что Монумент Вашингтона стоит в центре круга, расположенного внутри другого круга.

Питер не удержался от смеха.

«Ничего не упустит».

— Да, великий циркумпункт. Универсальный символ Бога — в средоточии Америки. — Он лукаво пожал плечами: — Пожалуй, это случайное совпадение.

Лэнгдон стоял с отсутствующим видом, скользя взглядом ввысь по освещенному обелиску, сияющему ослепительной белизной на фоне темного зимнего неба.

Питер догадался, что Лэнгдон наконец разглядел истинный облик памятника: безмолвное напоминание о древней мудрости, образ просвещенного человека в самом сердце великой страны. И хотя снизу Питеру не видно было алюминиевый колпачок, венчающий обелиск, он все равно стоял перед глазами — просвещенный человеческий разум, возносящийся к небесам.

«Laus Deo»

— Питер… — Лэнгдон подошел к другу, напоминая своим видом неофита, прошедшего мистический обряд посвящения. — Чуть не забыл. — Он пошарил в кармане и протянул Питеру золотой масонский перстень. — Все ждал, когда можно будет тебе вернуть.

— Спасибо, Роберт. — Питер полюбовался перстнем, взяв его левой рукой. — Знаешь, весь этот ореол таинственности и секретности вокруг перстня и масонской пирамиды… он очень сильно повлиял на мою жизнь. В молодости мне вручили пирамиду и наказали беречь, поскольку она хранит мистическую тайну. Этого хватило, чтобы я поверил в существование великих мистерий. Пирамида подстегивала мое любопытство, распаляла воображение и вдохновила на то, чтобы распахнуть сознание навстречу Мистериям древности. — С молчаливой улыбкой он опустил перстень в карман. — И теперь я понимаю, в чем состоит истинное предназначение масонской пирамиды: не давать ответы, а вдохновлять на их поиск.

Некоторое время оба стояли у подножия обелиска, погруженные в свои мысли.

Наконец Лэнгдон прервал паузу.

— У меня к тебе одна просьба, как к другу… — серьезным тоном начал он.

— Давай. Что угодно сделаю.

Лэнгдон изложил. Настоятельно.

Соломон кивнул в ответ, понимая, что друг прав:

— Хорошо.

— Прямо сейчас, — добавил Лэнгдон, показывая на дожидающийся неподалеку «кадиллак».

— Ладно. Только с одной оговоркой.

Лэнгдон усмехнулся, закатывая глаза.

— Любишь ты оставлять последнее слово за собой…

— Еще как. Я хочу, чтобы вы с Кэтрин кое-что посмотрели.

— В такое время? — Лэнгдон взглянул на часы.

Соломон тепло улыбнулся старому другу.

— Это самое впечатляющее сокровище Вашингтона… которое к тому же очень немногим довелось увидеть.

Глава 132

У Кэтрин Соломон, поднимающейся на холм к подножию Монумента Вашингтона, радостно билось сердце. Душевные раны от пережитых сегодня потрясений еще не зажили, но сейчас все ее мысли сосредоточились на радостном известии, которое сообщил сестре Питер и в котором она только что убедилась лично.

«Мои исследования целы. Все до единого».

Голографические носители со всеми данными, находившиеся в лаборатории, погибли в огне. Однако в Храмовом зале Питер признался Кэтрин, что втайне от нее делал резервные копии всех ноэтических материалов и хранил у себя в кабинете, в ЦТП СМ. «Ты же знаешь, я преклоняюсь перед тем, что ты делаешь, — объяснил он, — поэтому обеспечил себе возможность наблюдать за исследованиями, не отвлекая тебя от работы».

— Кэтрин! — прозвучал басовитый голос.

Она подняла взгляд.

У подножия освещенного обелиска вырисовывалась одинокая фигура человека.

— Роберт!

Кэтрин кинулась обнимать друга.

— Я слышал радостную новость, — шепнул Лэнгдон. — Представляю, какой это для тебя груз с души.

— Не представляешь, — севшим от волнения голосом возразила Кэтрин.

Спасенные Питером материалы представляли настоящий переворот в науке — обширное собрание экспериментов, доказывающих, что человеческая мысль обладает реальной измеримой силой. Эксперименты Кэтрин наглядно демонстрировали результаты воздействия мысли на самые разные объекты — от кристаллов льда до генераторов случайных чисел и движения элементарных частиц. Несомненные и бесспорные, итоги исследования способны были переубедить скептиков и изменить массовое сознание в масштабах всего мира.

— Все изменится, Роберт, буквально все.

— Питер тоже в этом уверен.

Кэтрин оглянулась в поисках брата.

— В больнице, — пояснил Лэнгдон. — Еле уговорил сделать мне такое одолжение.

Кэтрин с облегчением вздохнула:

— Спасибо!

— А я обещал, что дождусь тебя здесь.

Кэтрин, кивнув, скользнула взглядом вдоль сияющего белизной обелиска в ночное небо.

— Он мне говорил, что повезет тебя сюда. И что-то насчет «Laus Deo»… В подробности вдаваться не стал.

Лэнгдон усмехнулся устало:

— Я и сам до конца не понимаю. — Он отыскал глазами верхушку монумента. — Твой брат мне сегодня много такого разъяснял, что до сих пор в голове не укладывается.

— Попробую угадать. Мистерии древности, наука и Святое Писание?

— В точку.

— Добро пожаловать в мою жизнь. — Кэтрин подмигнула. — Меня Питер посвятил давным-давно. Львиная доля моих исследований на этом строится.

— Сердцем я многое принимаю из того, что он говорил… — Лэнгдон покачал головой. — А вот умом…

Улыбнувшись, Кэтрин обняла его за талию.

— Знаешь, Роберт, пожалуй, в этом я могу тебе помочь.

В глубине Капитолия по пустынному коридору шагал Архитектор Уоррен Беллами.

«Последнее дело на сегодня», — думал он.

Оказавшись у себя в кабинете, он вытащил из недр письменного стола невероятно старый ключ. Черный, чугунный, длинный и тонкий, с давно истершейся маркировкой. Архитектор опустил ключ в карман и приготовился встречать гостей.

В Капитолий направлялись Роберт Лэнгдон и Кэтрин Соломон. Выполняя просьбу Питера Соломона, Беллами собирался предоставить им редчайшую возможность — увидеть воочию грандиозную тайну, которую хранит здание Капитолия. И открыть ее может лишь Архитектор…

Глава 133

Стараясь не смотреть на оставшийся далеко внизу пол Ротонды Капитолия, Роберт Лэнгдон мелкими шажками двигался по круговому мостику под самым куполом. Потом он все-таки скосил глаза на поручень ограждения. От высоты кружилась голова. Профессору с трудом верилось, что меньше десяти часов прошло с той секунды, как в центре этого круглого зала возникла рука Питера.

Где-то там внизу, в ста восьмидесяти футах от Лэнгдона, двигался к выходу из Ротонды Архитектор Капитолия — крошечная упрямая точка. Беллами проводил Кэтрин и Лэнгдона вверх, на балкон, и оставил одних, снабдив точными указаниями.

«От Питера».

Лэнгдон посмотрел на старый железный ключ, который ему вручил Беллами. Потом на узкую лестницу, уходящую с балкона… еще выше. «Господи, помоги». Узкие ступени, по словам Архитектора, вели к маленькой металлической двери, отпирающейся этим самым ключом.

По замыслу Питера Соломона Лэнгдон и Кэтрин непременно должны были увидеть то, что скрывалось за дверью. Разъяснять Питер ничего не стал, вместо этого строго наказав отпереть дверь в определенный час — не раньше и не позже.

«Ждать, чтобы открыть дверь? Зачем?»

Бросив очередной взгляд на часы, Лэнгдон тихо простонал.

Затем он опустил ключ в карман и посмотрел на противоположную половину балкона по ту сторону разверзшейся перед ним бездны. Кэтрин, бесстрашно устремившись вперед и, видимо, не испытывая страха высоты, успела уже пройти полкруга и с восхищением разглядывала «Апофеоз Вашингтона» кисти Брумиди, нависающий прямо у них над головами. С этого необычного обзорного пункта пятнадцатифутовые фигуры, украшающие пять тысяч квадратных футов купола, представали в мельчайших подробностях.

Повернувшись к Кэтрин спиной, Лэнгдон едва слышно прошептал, обращаясь к внешней стене здания:

— Кэтрин, к тебе взывает твоя совесть! Как ты могла бросить Роберта одного?

Кэтрин, очевидно, тоже знала о феноменальных акустических возможностях купола, потому что стена тут же отозвалась ее голосом:

— А нечего трусить. Надо было идти со мной. Дверь еще не скоро открывать, времени полно.

Лэнгдон, признав ее правоту, неохотно двинулся вдоль балкона, хватаясь руками за стену.

— Этот потолок — нечто невероятное, — восхитилась Кэтрин, выворачивая шею, чтобы охватить взглядом все великолепие «Апофеоза». — Только представить: мифические божества с учеными и изобретениями. Да еще в главном зале Капитолия…

Лэнгдон поднял глаза к громадным изображениям Франклина, Фултона и Морзе в окружении символов их научных открытий. Переливающаяся радуга увела за собой его взгляд к Джорджу Вашингтону, возносящемуся на облаке в небеса.

«Великое пророчество о превращении человека в бога».

— Такое впечатление, что на куполе над Ротондой отражена сама суть Мистерий древности, — поделилась мыслями Кэтрин.

Лэнгдон готов был признать, что не много нашлось бы фресок в мире, где божества соседствовали бы с научными открытиями и апофеозом человека. Впечатляющий сонм образов на куполе Ротонды действительно воплощал идею Мистерий древности — и не случайно. Отцам-основателям Америка представлялась чем-то вроде чистого холста, непаханого тучного поля, которое можно засеять семенами мистерий. И сегодня этот величественный образ — основатель государства, возносящийся к небесам — безмолвно взирал сверху на законотворцев, президентов и сенаторов… Открытое напоминание, взгляд в будущее, обещание, что пробьет тот час, когда человек достигнет полной духовной зрелости.

— Роберт, — прошептала Кэтрин, не сводя глаз с огромных фигур великих американских изобретателей в сопровождении Минервы, — это ведь и вправду пророчество. Самые передовые технологии сейчас служат для изучения идей глубокой древности. Ноэтика считается молодой наукой, однако на самом деле это самая древняя наука на земле — наука, изучающая человеческую мысль. — Она обернулась к Лэнгдону, удивленно распахнув глаза. — И представляешь, выясняется, что древние понимали мысль гораздо лучше, чем мы сейчас.

— Логично, — ответил Лэнгдон. — Кроме человеческой мысли, других инструментов у древних не было. Философы, например, отдавали все силы ее изучению.

— Да! Древние тексты только и твердят что о могуществе разума. В Ведах описан поток мыслительной энергии. В Аскевианском кодексе «Пистис София» — универсальное сознание. В «Зогаре» исследуется природа духа мысли. Шаманские тексты, опережая Эйнштейна с его «влиянием извне», рассказывают о лечении на расстоянии. Там есть всё! Про Библию вообще молчу.

— И ты туда же? — усмехнулся Лэнгдон. — Твой брат меня уже убеждал, что Библия сплошь состоит из зашифрованных научных сведений.

— Еще каксостоит, — подтвердила Кэтрин. — Если не веришь Питеру, почитай эзотерические трактаты Ньютона о Библии. Стоит вникнуть как следует в библейские иносказания, Роберт, и поймешь, что она исследует человеческую мысль.

Лэнгдон пожал плечами:

— Попробую перечитать ее заново на досуге.

— Ответь мне на один вопрос, — не разделяя скептицизма профессора, настаивала Кэтрин. — Там, где в Библии говорится «стройте свой храм», тот который предполагается возводить «без инструментов и не производя шума», о каком храме, по-твоему, идет речь?

— В тексте сказано, что храм — это наше тело.

— Да, Первое Послание к коринфянам, глава третья, стих шестнадцатый. «Вы — храм Божий». — Она улыбнулась. — И то же самое в Евангелии от Иоанна. Роберт, авторы Писания твердо знали о дремлющей в нас силе, и они настойчиво велят нам ее раскрыть и обратить себе на пользу… выстроить храм мысли.

— К сожалению, большая часть религиозного сообщества, как мне кажется, дожидается буквального восстановления Храма. Во исполнение мессианского пророчества.

— Да, но тут ускользает из вида одна важная деталь. Второе пришествие — это пришествие человека. Час, когда человечество наконец выстроит храм своего разума.

— Не знаю… — потирая подбородок, усомнился Лэнгдон. — Я, конечно, не большой толкователь Библии, однако, насколько помню, в Писании подробно изложен процесс строительства именно материального храма, а не духовного. Постройка должна возводиться из двух частей — внешней, Святилища, и внутренней, Святая святых. Их следует разделить тончайшей завесой.

Кэтрин улыбнулась:

— Для скептика очень даже хорошо помнишь. Кстати, ты когда-нибудь видел, как устроен человеческий мозг? Он состоит из двух частей — внешней, под названием «dura mater», твердая мозговая оболочка, и внутренней, «pia mater», мягкой мозговой оболочки. Эти две части разделяет паутинная оболочка — тончайшая завеса, действительно похожая на паутину.

Лэнгдон удивленно склонил голову.

Протянув руку, Кэтрин коснулась его виска.

— Неслучайно в английском языке «висок» и «храм» обозначаются одним словом — «temple».

Пытаясь осмыслить услышанное, профессор неожиданно вспомнил гностическое Евангелие от Марии: «Где ум, там сокровище».

— Может быть, ты слышал, — понизив голос, продолжала Кэтрин, — о томографии мозга йогов, погруженных в медитацию? Оказывается, на высшей стадии сосредоточения в эпифизе головного мозга выделяется субстанция, похожая на воск. В человеческом теле нет аналогов подобной секреции. Она обладает невероятными целебными свойствами, клетки в буквальном смысле восстанавливаются — возможно, этим отчасти объясняется долголетие йогов. Вот она, наука… Эта субстанция, обладающая непостижимыми свойствами, вырабатывается только разумом, погруженным в состояние глубокого сосредоточения.

— Я что-то такое читал пару лет назад.

— Да, кстати, а вот еще кое-что. Помнишь библейское описание манны небесной?

Лэнгдон не понял, почему «кстати».

— Волшебная пища, посланная с небес, чтобы утолить голод?

— Именно. Она не только кормила, но еще исцеляла, дарила долголетие и, как ни странно, не создавала естественных отправлений организма. — Кэтрин умолкла, давая Роберту осмыслить. — Ну же, Роберт? Пища с небес? — Она постучала себя пальцем по виску. — Исцеляет волшебным образом. Не образует отходов. Неужели не видишь? Это все шифр, Роберт! «Храм» — это наше тело. «Небеса» — это разум. «Лестница Иакова» — позвоночник. А манна — то самое вещество, вырабатываемое эпифизом. Так что, когда увидишь в Писании эти слова, присмотрись повнимательнее. Очень часто за поверхностным смыслом открывается другой, скрытый.

И Кэтрин принялась с пулеметной скоростью сыпать цитатами, доказывая, что волшебная субстанция в том или ином виде нашла отражение во всех текстах Мистерий древности. Божественный нектар, эликсир жизни, источник вечной молодости, философский камень, амброзия, роса, оджас, сома. Затем она развернула теорию о том, что эпифиз представляет собой всевидящее Господне око.

— Вот, смотри, в Евангелии от Матфея, — убеждала она. — «Если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло». То же самое с чакрой аджна — «третьим глазом», который индусы отмечают точкой на лбу, и…

Кэтрин со смущенным видом оборвала сама себя на полуфразе.

— Прости… Меня, бывает, заносит, не остановиться. Но ведь это сплошной восторг! Я столько лет читала древние тексты, где человеку сулили безграничное торжество разума, и вот теперь мы научно доказываем, что оно достижимо обычным физическим процессом. Мозг, если научиться его правильно использовать, может подарить нам буквально сверхчеловеческие способности. А Библия, как и многие древние тексты, — это подробная инструкция к самому хитроумному из когда-либо существовавших механизмов. То есть к человеческому разуму. — Кэтрин вздохнула. — Как ни удивительно, наука на данном этапе лишь подбирается к тому, чтобы потянуть за краешек завесы, скрывающей подлинные возможности мозга.

— Тогда твоя ноэтика поможет человечеству сделать гигантский скачок вперед.

— Или назад. Ведь древние уже знали многое из того, что мы только сейчас начинаем открывать заново. Не пройдет и нескольких лет, как человеку придется принять то, что сегодня кажется немыслимым: мозг умеет вырабатывать энергию, способную преобразовывать физическую материю. — Кэтрин помолчала. — На наши мысли реагируют частицы… а значит, наши мысли могут изменить мир.

Лэнгдон мягко улыбнулся.

— Знаешь, во что я поверила благодаря своим исследованиям? Бог существует — это мысленная энергия, пронизывающая все и вся. А мы, человеческие существа, были созданы по его образу и подобию.

— Что, прости? — не выдержал Лэнгдон. — Мы были созданы по образу и подобию мысленной энергии?

— Именно. Физическое тело развивалось и эволюционировало, а вот разум был создан по образу и подобию Божьему. Мы понимаем Библию слишком буквально. Заучиваем про образ и подобие, но на самом деле Господа копирует не тело, а разум.

Лэнгдон заинтригованно молчал.

— Это величайший дар, Роберт, и Господь ждет, когда мы его оценим. По всему миру люди возносят взоры к небесам, ожидая Господа… и не догадываясь, что это Господь дожидается нас. — Кэтрин сделала паузу, чтобы Лэнгдон успел отследить ход мысли. — Мы творцы, однако наивно прикидываемся «тварями». Считаем себя беспомощным стадом, которое пастырь-создатель гоняет туда-сюда. Валимся на колени, словно перепуганные дети, молим о помощи, о прощении, об удаче… Но как только осознаем, что действительно созданы по образу и подобию Творца, придет понимание: мы тоже способны Творить. И тогда наши способности раскроются в полной мере.

Лэнгдону вспомнился запавший в душу фрагмент из работы философа Мэнли Холла: «Если бы Бесконечный Бог не пожелал, чтобы человек стал мудрым, Он не снабдил бы его способностью к познанию».^[188] Профессор снова поднял глаза к потолку, к «Апофеозу Вашингтона», символизирующему торжество приближения человека к божественному образу.

«Тварь… превращающаяся в Творца».

— А самое поразительное, — продолжала Кэтрин, — что, научившись распоряжаться собой в полную силу, мы научимся распоряжаться и окружающим миром. Мы сможем выстраивать реальность по нашему замыслу, а не просто реагировать на существующие условия.

Лэнгдон опустил взгляд.

— Как-то… страшновато.

Кэтрин слегка смешалась, но в глазах мелькнуло уважение.

— Да, ты прав! Поскольку наши мысли способны изменить мир, надо тщательно следить за тем, что мы думаем. Разрушительные мысли ничуть не слабее конструктивных, а ведь разрушить всегда легче, чем построить.

Лэнгдон подумал обо всех заветах, предписывающих оберегать древнюю мудрость от недостойных и открывать ее лишь просвещенным. Вспомнился Невидимый колледж, вспомнился наказ великого Исаака Ньютона Роберту Бойлю хранить «в строжайшей тайне» их совместные исследования. «Разглашение, — писал Ньютон в 1676 году, — обернется для мира невиданной катастрофой».

— А теперь представь вот такой неожиданный поворот. — Кэтрин вернулась к прежним рассуждениям. — Во всех религиях мира испокон веков последователям внушалась необходимость верить и уверовать. Наука же, которая отвергала религию как собрание предрассудков, сегодня вынуждена признать, что ее будущее лежит именно в той отрасли, что ведает понятиями веры — способностью сосредоточенного убеждения и умысла. Та самая наука, что искореняла нашу веру в чудесное, сейчас наводит мосты через пропасть, которую сама же и создала.

Слова Кэтрин повергли профессора в глубокие раздумья. Потом Лэнгдон еще раз медленно поднял взгляд на «Апофеоз».

— У меня вопрос… — проговорил он, оглянувшись на Кэтрин. — Даже если я на секунду поверю, что могу влиять силой мысли на физическую материю и претворить в жизнь все свои желания… боюсь, мне не найти в своем жизненном опыте ни одного примера, который бы меня в этом убедил.

Кэтрин пожала плечами:

— Значит, плохо ищешь.

— Не пытайся отделаться отговорками. Так ответил бы священник. А я хочу услышать ответ ученого.

— Хочешь настоящий ответ? Пожалуйста. Вот я вручу тебе скрипку и поведаю, что ты можешь сыграть на ней прекрасную музыку… Я ведь не покривлю душой. Ты действительно на это способен — только сперва понадобятся годы упражнений. Точно так же и с разумом, Роберт. Управлять мыслью надо учиться. Чтобы воплотить намерение, требуется ювелирная сосредоточенность, полная сенсорная визуализация и глубочайшая вера. Мы это доказали экспериментально. И потом, точно так же, как с игрой на скрипке, у некоторых изначально заложен больший талант. Вспомни историю — сколько просвещенных умов совершали невероятное!

— Кэтрин, только не говори, что ты на самом деле веришь в чудеса. Вода, превращенная в вино, исцеление страждущих наложением рук…

Кэтрин глубоко вдохнула, затем медленно выдохнула.

— Я наблюдала, как человек — простым средоточием мысли — превращает раковые клетки в здоровые. Я видела миллион случаев влияния человеческого разума на физические объекты. Когда подобное происходит у тебя на глазах каждый день, со временем привыкаешь и описанные в книгах чудеса уже не кажутся невозможными.

Лэнгдона одолевали сомнения.

— Очень оптимистичный взгляд на мир, Кэтрин, согласен, однако для меня это гигантское усилие над собой. Ты же знаешь, вера мне всегда нелегко давалась.

— Тогда абстрагируйся от веры. Считай, что просто меняешь угол зрения, допуская, что мир не всегда такой, каким кажется. Все великие исторические открытия начинались с простой идеи, которая шла вразрез с привычным мироощущением. Взять, к примеру, пресловутое утверждение, что Земля круглая. Скольким гонениям оно подверглось, потому что у людей не укладывалось в голове, как такое может быть: ведь вся вода из океанов выльется… Гелиоцентризм считался ересью. Зашоренные умы всегда нападали на недоступное пониманию. Всегда найдутся созидатели и разрушители. Вечное движение. Рано или поздно созидатели обретают сторонников, количество сторонников достигает критической массы, и Земля вдруг делается круглой, а Солнечная система — гелиоцентрической. Меняется сознание, возникает новая реальность.

Лэнгдон рассеянно кивнул.

— О чем думаешь? У тебя какой-то вид загадочный.

— Не знаю. Почему-то вспомнилось, как выходил по ночам на байдарке, вставал посреди озера под звездами и размышлял обо всяком таком…

Кэтрин ответила понимающей улыбкой.

— Наверное, каждому доводилось. Лежать на спине, смотреть в звездное небо… раздвигать горизонты.

Она подняла глаза к потолку и попросила:

— Дай пиджак, пожалуйста.

— Зачем? — удивился Лэнгдон.

Кэтрин свернула его пиджак вдвое и уложила поперек балкона как подушку.

— Ложись.

Лэнгдон улегся на спину, и Кэтрин пристроила его затылок на свернутый пиджак. А потом сама примостилась рядом. И так, словно малые дети, они прильнули друг к другу на узком балконе и устремили взгляды вверх, к гигантской фреске Брумиди.

— Вот так… — прошептала Кэтрин. — Вспомни то свое состояние… как в детстве, лежишь на спине в байдарке… смотришь на звезды… открыт навстречу всему неведомому и удивительному.

Лэнгдон послушно попытался представить, хотя на самом деле стоило ему поудобнее устроится на спине, как тут же накатила накопившаяся усталость. Взгляд затуманился — и тут над головой возник знакомый образ, от которого дремоту как рукой сняло.

«Не может быть…»

Странно, что он не заметил раньше: композицию «Апофеоза Вашингтона» составляли два концентрических круга — одна окружность в другой.

««Апофеоз» — это еще один циркумпункт?»

Интересно, сколько таких совпадений он сегодня упустил?

— Я должна сказать тебе кое-что важное, Роберт. Тут есть один такой момент… наверное, самый ошеломляющий во всех моих исследованиях.

«Как, еще не все?»

Кэтрин приподнялась на локте.

— Даю честное слово, если мы, люди, освоим эту простейшую истину… мир изменится буквально в мгновение ока.

Лэнгдон весь обратился в слух.

— Однако сперва позволь напомнить тебе об излюбленных масонских мантрах: «собрать разрозненное», создать «порядок из хаоса», достичь «единения».

— Продолжай, — кивнул заинтригованный Лэнгдон.

Кэтрин улыбнулась.

— Нам удалось доказать научно, что сила человеческой мысли возрастает в геометрической прогрессии пропорционально количеству умов, разделяющих эту мысль.

Лэнгдон молчал, гадая, к чему клонит Кэтрин.

— Из этого следует вот что: ум хорошо, а два лучше, причем лучше не в два раза, а во много больше. Множество умов, трудящихся над общей мыслью, увеличивают ее воздействие — по экспоненте. А значит, усиливающим эффектом обладают разного рода молитвенные группы, исцеляющие круги, пение хором и всеобщее поклонение. «Универсальное сознание» — это не просто некая умозрительная концепция в духе «нью-эйдж». Это самая что ни на есть научно доказанная действительность… и, научившись ею управлять, мы сможем перевернуть мир. Это и есть основополагающее открытие ноэтики. Более того, процесс единения происходит прямо сейчас, буквально на наших глазах. Куда ни взгляни. Появляются средства общения, о которых мы даже не мечтали: «Твиттер», «Гугл», «Википедия» и остальные, — совместными усилиями создается пространство, объединяющее умы. — Она рассмеялась. — Помяни мое слово, как только я опубликую результаты своих исследований, у всех твиттерян в строке ответа на вопрос «Что делаешь?» тут же появится: «читаю про ноэтику», и интерес к моей области науки моментально возрастет в геометрической прогрессии.

Веки у Лэнгдона отяжелели.

— А знаешь, я до сих пор не научился посылать твиттинги.

— Твиты, — смеясь, поправила Кэтрин.

— Что?

— Не важно. Закрой глаза. Я тебя разбужу, когда будет пора.

За разговорами Лэнгдон совсем забыл и про ключ, выданный Архитектором Капитолия, и про то, зачем они вообще поднимались на эту верхотуру. Убаюканный новой волной дремоты, он смежил веки и погрузился в сонную темноту, где ворочались мысли об «универсальном сознании», о «мировом разуме» и «коллективной единичности Бога» у Платона, о «коллективном бессознательном» Юнга… И вдруг профессора озарила простая и вместе с тем поразительная догадка.

«Божественное сокрыто во Множестве, а не в Едином».

— Элохим, — вырвалось у Лэнгдона, и он распахнул глаза, удивившись своему неожиданному открытию.

— Что? — Кэтрин все еще смотрела на него, приподнявшись на локте.

— Элохим, — повторил Лэнгдон. — Так называют Бога в Ветхом Завете. Это слово меня всегда занимало.

Кэтрин понимающе улыбнулась:

— Да, это ведь множественное число.

«Именно!»

Лэнгдон никогда не понимал, почему в первых главах Библии Господь представлен во множественном числе. Элохим. В Книге Бытия всемогущий Господь не был Един… он был Множеством.

— Бог многочислен, — прошептала Кэтрин, — потому что многочисленны людские умы.

В голове у Лэнгдона пестрым хороводом крутились мысли — сны, воспоминания, надежды, страхи, откровения — и уплывали под купол Ротонды. Когда веки снова начали слипаться, профессор вдруг увидел перед собой латинскую фразу, выписанную на фреске «Апофеоза».

«E pluribus unum».

«Из множества — один!» — успел прочитать Лэнгдон перед тем, как провалиться в сон.

Эпилог

Роберт Лэнгдон постепенно очнулся от сна.

Сверху смотрели многочисленные лица. «Где я?»

Мгновение спустя он наконец вспомнил. И, медленно потянувшись, сел на балконе под фреской «Апофеоза». Спина затекла от лежания на твердом.

«А где Кэтрин?»

Лэнгдон взглянул на часы с Микки-Маусом.

«Почти пора».

Поднявшись на ноги, он осторожно посмотрел через ограждение вниз, в зияющую бездну.

— Кэтрин! — крикнул профессор.

Пустынная Ротонда откликнулась гулким эхом.

Тогда Лэнгдон поднял с балконного пола свой твидовый пиджак и, отряхнув, надел. Пошарил в карманах. Железный ключ, выданный Архитектором, куда-то подевался.

Осторожно пройдя по балкону обратно, профессор добрался до ниши, которую им показал Беллами… Крутая металлическая лестница, ведущая в тесную темноту. Он начал подниматься по ступенькам. Выше и выше. Лестница постепенно сужалась и делалась все круче. Но Лэнгдон не сдавался.

«Еще чуть-чуть».

Ступеньки стали совсем узкими, как у стремянки, а стены подступили почти вплотную. Наконец лестница кончилась, и Лэнгдон вышел на крошечную площадку, которая упиралась в массивную металлическую дверь. В замке торчал железный ключ, а сама дверь оказалась приоткрытой. Профессор толкнул ее, и дверь со скрипом отворилась. Оттуда повеяло холодом, и, шагнув через порог в сизую тьму, Лэнгдон понял, что выбрался наружу.

— Я как раз собиралась за тобой идти, — улыбнулась Кэтрин. — Уже почти пора.

Оглядевшись, Лэнгдон осознал, где находится, и у него перехватило дыхание. Узкий балкон, опоясавший надстройку-фонарик на куполе Капитолия. Над ним возвышалась бронзовая cтатуя Свободы, взирающая сверху на спящую столицу. Взгляд ее устремлялся на восток, где горизонт уже окрасили первые алые проблески зари.

Кэтрин повела профессора вдоль круговой балюстрады на противоположную сторону, и там они обратились лицом к западу, по линии Эспланады. Вдали, на фоне серого утреннего неба, вырисовывался четкий силуэт Монумента Вашингтона. Отсюда он выглядел еще более величественным.

— В свое время, когда его только построили, — прошептала Кэтрин, — он был самым высоким сооружением на планете.

Лэнгдону представились старые черно-белые снимки, запечатлевшие, как масоны, поднявшись по строительным лесам на пять сотен футов над землей, вручную, по кирпичику выкладывают грани обелиска.

«Мы строители, — подумал Лэнгдон. — Мы творцы».

Испокон веков человек ощущал в себе что-то особенное, что-то неведомое. Он жаждал сил, которых не имел. Мечтал научиться летать, исцелять, преображать окружающий мир всеми возможными способами.

И преуспел.

Храмы, куда приходят поклониться его достижениям, выстроились вдоль Эспланады. Музеи Смитсоновского комплекса едва вмещают все богатство изобретений, шедевров искусства и науки, трудов великих мыслителей. В них отражена вся история человека созидающего: от каменных орудий в Национальном музее американских индейцев до истребителей и ракет в Национальном музее авиации и космонавтики.

«Наши далекие предки наверняка сочли бы нас богами».

Раскинувшаяся далеко внизу мозаика памятников и музейных зданий снова увела взгляд Лэнгдона сквозь предрассветную мглу к Монументу Вашингтона. Профессор представил глубоко в земле одинокую Библию в краеугольном камне и подумал о том, как Слово Божие обернулось словом человеческим.

Затем пришла мысль о великом циркумпункте, вмурованном в круглую площадку под памятником в самом средоточии Америки. А потом Лэнгдон вдруг вспомнил о каменной шкатулке, которую ему когда-то вручил Питер. Ведь этот куб — Роберт только теперь понял, — раскрывшись, образовал ту же самую геометрическую фигуру, крест с циркумпунктом в центре. Лэнгдон невольно рассмеялся.

«Даже шкатулка и та указывала на это средоточие».

— Смотри, Роберт! — Кэтрин показала на верхушку памятника.

Лэнгдон поднял глаза, но ничего не заметил.

А потом, присмотревшись, разглядел.

На макушке величественного обелиска вспыхнула крошечная золотистая искра. Она разгоралась все ярче, все лучистее, сверкая на алюминиевом навершии каменной «иглы». Под восхищенным взглядом Лэнгдона она вскоре заполыхала огнем, как фонарь маяка, парящий над погруженной в сумрак столицей. Профессор вспомнил изящную надпись на восточной грани алюминиевого колпачка и осознал: каждый новый день в столице начинается с того, что первый луч восходящего солнца зажигает золотом два слова: «Laus Deo»

— Роберт, — шепнула Кэтрин, — мало кому выпадает возможность оказаться здесь на рассвете. Вот что хотел показать нам Питер.

Лэнгдон с бьющимся сердцем смотрел, как разгорается сияющий венец на верхушке обелиска.

— Ему кажется, именно поэтому отцы-основатели выстроили стелу такой высокой. Не знаю, так это или нет, но одно известно точно: есть старинный закон, по которому обелиск должен оставаться самым высоким сооружением в столице. Всегда.

За их спинами над горизонтом поднималось солнце, и отблески на алюминиевом колпачке теперь играли ниже. Лэнгдон смотрел и всем существом ощущал, как летят небесные тела по своим вечным орбитам сквозь бескрайние космические просторы. Он вспомнил о Великом архитекторе Вселенной и о том, как Питер особо подчеркнул, что сокровище, которое им с Кэтрин предстоит увидеть, может открыть лишь Архитектор. Тогда он решил, что речь идет об Уоррене Беллами. Ошибся.

Солнечные лучи постепенно набирали силу, и в их сиянии теперь купался весь каменный наконечник обелиска весом в тридцать три сотни фунтов.

«Озаренный человеческий разум».

А потом свет зари плавно заскользил вниз по стенам монумента, тем же путем, которым спускался каждое утро.

«Небеса сближаются с землей… Господь тянется к человеку».

Вечером этот ритуал повторится в обратном порядке. Солнце уйдет за горизонт на западе, и его лучи вновь вознесутся с земли на небо, готовясь к новому дню.

Кэтрин, поеживаясь от холода, придвинулась поближе. Лэнгдон обнял ее за талию. Так они и стояли, не произнося ни слова, и профессор перебирал мысленно то удивительное, что ему довелось сегодня узнать. Уверения Кэтрин, что грядут великие перемены. Доводы Питера, что золотой век не за горами. И слова великого пророка, который заявил прямо: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу».

Над Вашингтоном вставало солнце. Лэнгдон поднял глаза к небесам, где таяли последние звезды. Он думал о науке, о вере, о человеке. О том, что объединяло все страны и народы всех времен. У нас у всех был Творец. Он существовал и существует под разными именами, в разных обличьях, ему возносили разные молитвы, однако человечество не мыслит себя без Бога. Бог — это общий для нас всех символ, символ всего неизведанного и неподвластных нам тайн. Древние почитали Бога как символ безграничного потенциала человеческих способностей, однако шли века, и человечество этот символ утратило. А теперь обрело снова.

В эту минуту, стоя на вершине купола Капитолия под ласковыми лучами восходящего солнца, Роберт Лэнгдон почувствовал, как поднимается из глубин души и переполняет его светлая волна. Никогда в жизни он еще не испытывал настолько сильного чувства.

Чувства надежды.

Книга IV. ИНФЕРНО

Самое жаркое место в аду предназначено тем, кто в пору морального кризиса сохраняет нейтральность.

…Оказавшись в самом загадочном городе Италии — Флоренции, профессор Лэнгдон, специалист по кодам, символам и истории искусства, неожиданно попадает в водоворот событий, которые способны привести к гибели все человечество. И помешать этому может только разгадка тайны, некогда зашифрованной Данте в строках бессмертной эпической поэмы.

Факты — все произведения искусства и литературы, а также научные данные и исторические события, упоминаемые в этой книге, реальны.

Консорциум — частная организация с отделениями в семи странах. Ее название изменено из соображений безопасности и конфиденциальности.

Инферно — преисподняя, изображенная в эпической поэме Данте Алигьери «Божественная комедия» в виде сложно организованного подземного царства, населенного так называемыми тенями, то есть бестелесными душами, навеки застрявшими между жизнью и смертью.

Пролог

Я Тень.

Я бегу по отверженному селенью.

Я бегу по отверженному селенью.

По берегам реки Арно я бегу, задыхаясь… сворачиваю влево, на улицу Кастеллани, и устремляюсь на север в тени портиков Уффици.

Но они по-прежнему за мной гонятся.

Они идут по моему следу с неумолимой решимостью, и их шаги раздаются все громче.

Вот уже который год длится это преследование. Их настойчивость заставила меня скрыться в подполье… жить в чистилище… прозябать под землей, словно хтоническое чудище.

Я Тень.

Здесь, на поверхности, я обращаю взгляд к северу, но не могу отыскать прямой путь к спасению… ибо Апеннинские горы закрывают первый проблеск зари.

Я миную дворец, его зубчатую башню и часы с одной стрелкой… проскальзываю среди ранних уличных торговцев на площади Сан-Фиренце с их грубыми голосами и дыханием, отдающим лампредотто^[189] и жареными оливками. Пересекаю площадь перед Барджелло, сворачиваю западнее, к шпилю Бадии, и с маху упираюсь в железную решетку у основания лестницы.

Здесь надо, чтоб душа была тверда^[190].

Я отворяю решетчатую дверь и ступаю в узкий проход, зная, что возврата оттуда уже не будет. С трудом заставляю свои ноги, будто налитые свинцом, передвигаться по старым, выщербленным мраморным ступеням, по спирали ведущим к небу.

Внизу слышится эхо голосов. Они взывают ко мне.

Мои преследователи не отстают — они уже совсем близко.

Они не понимают, что их ждет…и что я для них сделал!

Неблагодарная земля!^[191]

Я поднимаюсь, и меня вновь обступают навязчивые видения… тела сладострастников, корчащиеся под огненным ливнем, души чревоугодников, тонущие в нечистотах, мерзкие предатели, застывшие в ледяных тисках Сатаны.

Я преодолеваю последние ступени и еле живым выбираюсь наверх, во влажную утреннюю прохладу. Кидаюсь к высокому, в человеческий рост, парапету и смотрю в щель между зубцами. Далеко внизу простерт благословенный город, который служил мне убежищем от тех, кто меня изгнал.

Их голоса зовут, приближаясь. «То, что ты сделал, — безумие!»

Безумие порождает безумие.

«Ради любви к Господу! — кричат они. — Скажи нам, где ты его спрятал!»

Именно ради любви к Господу я им и не скажу.

И вот я стою, загнанный в угол, прижавшись спиной к холодному камню. Они смотрят в глубину моих ясных зеленых глаз, и их лица мрачнеют — уговоры сменяются угрозами. «Ты знаешь, что у нас есть способы. Мы вынудим тебя открыть, где оно».

Как раз поэтому я сейчас здесь, на полпути к небу.

Без предупреждения я оборачиваюсь и вскидываю руки, хватаюсь за высокий край парапета, подтягиваюсь и лезу туда — встаю на колени, потом на ноги… балансируя над пропастью. Яви мне путь сквозь бездну, мой Вергилий!

Они растерянно бросаются вперед, хотят схватить меня за ноги, но боятся, что я потеряю равновесие и упаду. Теперь они снова умоляют меня в тихом отчаянии, но я уже отвернулся от них. Я знаю, что я должен сделать.

Подо мной, в головокружительной дали, тянутся красные черепичные крыши — они похожи на огненное море, освещающее эту чудесную страну, по которой некогда бродили гиганты… Джотто, Донателло, Брунеллески, Микеланджело, Боттичелли.

Я подвигаюсь чуть ближе к краю.

«Слезай! — кричат они. — Еще не поздно!»

Ах вы, упрямые невежды! Неужто вы не видите будущего? Неужто не понимаете, как прекрасно мое творение? И как оно необходимо?

Я с радостью принесу эту последнюю жертву… а заодно и уничтожу последнюю вашу надежду найти искомое.

Вы ни за что не отыщете его вовремя.

Мощенная булыжником площадь в сотнях футов подо мной выглядит заманчивой, словно тихая гавань. Если бы мне еще хоть капельку времени… но время — единственное, чего не купить даже за все мои несметные богатства.

В эти последние секунды я озираю площадь внизу и вдруг ошеломленно замираю.

Я вижу там твое лицо.

Ты смотришь на меня из теней. Твой взгляд печален, и все же в нем сквозит благоговение перед тем, чего я достиг. Ты понимаешь, что у меня нет выбора. Ради любви к человечеству я должен защитить свой шедевр.

Даже сейчас он растет… выжидая… тихо побулькивая в кроваво-красных водах, куда не смотрятся светила.

И тогда я отрываю от тебя глаза и устремляю их к горизонту. Стоя высоко над этим измученным миром, я возношу свою заключительную молитву.

Господи, пусть мир вспоминает меня не как чудовищного грешника, а как достославного спасителя — ведь Ты знаешь, что такова моя истинная роль. Прошу Тебя, пусть человечество поймет смысл дара, который я ему оставляю.

Мой дар — будущее.

Мой дар — спасение.

Мой дар — Инферно.

Засим я шепчу «аминь»… и совершаю свой последний шаг — в бездну.

Глава 1

Воспоминания всплыли медленно… как пузырьки из тьмы бездонного колодца.

Таинственная незнакомка.

Роберт Лэнгдон смотрел на нее через реку, бурные воды которой были красны от крови. Женщина стояла на другом берегу, повернувшись к нему, — неподвижная, величественная. Ее лицо было скрыто вуалью. В руке она держала голубую повязку — таинию, а затем подняла ее, отдавая дань уважения морю мертвецов у своих ног. В воздухе был разлит запах смерти.

Ищите, прошептала женщина. И найдете.

Ее слова будто раздались прямо у Лэнгдона в голове. «Кто вы?» — крикнул он, но не услышал собственного голоса.

Время уже на исходе, прошептала она. Ищите, и найдете.

Лэнгдон шагнул к реке, но понял, что не сможет перейти ее вброд: эти кроваво-красные воды были слишком глубоки. Когда он снова поднял глаза на незнакомку, тел у ее ног стало гораздо больше. Теперь их были сотни, а может, и тысячи — некоторые, еще живые, корчились, умирая в немыслимых муках… извиваясь в языках пламени, задыхаясь в экскрементах, пожирая друг друга. Над рекой разносились их страдальческие вопли, умноженные эхом.

Незнакомка двинулась к нему, протянув вперед грациозные руки, точно молила о помощи.

«Кто вы?» — снова выкрикнул Лэнгдон.

В ответ женщина подняла руку и медленно отодвинула вуаль. Ослепительно красивая, она была старше, чем ожидал Лэнгдон, — наверное, лет шестидесяти или чуть больше, статная и крепкая, как неподвластная времени статуя. У нее были волевой подбородок и глубокий проникновенный взгляд, длинные серебристые локоны рассыпались по плечам, а на шее висел амулет из ляпис-лазури — змея, обвившая посох.

Лэнгдон почувствовал, что знает ее… и доверяет ей. Но откуда? Почему?

Она указывала на чьи-то ноги, торчащие перед ней из-под земли, — очевидно, они принадлежали какому-то несчастному, закопанному по пояс вниз головой.

На его бледном бедре была выведена грязью одна-единственная буква — «R».

Что это значит? — подумал Лэнгдон. Может быть… Роберт? Неужели это я?

По лицу женщины ничего нельзя было прочесть. Ищите, и найдете, повторила она.

Внезапно вокруг нее вспыхнуло белое сияние… оно становилось все ярче и ярче. Все ее тело задрожало крупной дрожью, затем раздался оглушительный взрыв — и оттуда, где она только что стояла, разлетелись во все стороны тысячи световых осколков.

Лэнгдон очнулся с криком.

В комнате горел свет. Вокруг никого не было. В воздухе резко пахло спиртом, и где-то рядом размеренно, в такт его сердцу, попискивал медицинский прибор. Лэнгдон попытался двинуть правой рукой, но его остановила острая боль. Он посмотрел вниз и увидел, что к его локтю прикреплен резиновый шланг капельницы.

Сердце его забилось быстрее, и прибор, тут же пустившись вдогонку, запищал чаще.

Где я? Что произошло?

Затылок Лэнгдона глодала тупая, ноющая боль. Он осторожно поднял свободную руку и попробовал на ощупь определить ее источник. Скользнув под спутанные волосы, его пальцы наткнулись на твердые бугорки швов, покрытых запекшейся кровью. Их было не меньше десятка.

Лэнгдон закрыл глаза, стараясь вспомнить, в какой переплет он угодил.

Ничего. Полная пустота.

Думай.

Ни одного проблеска.

В дверь торопливо вошел человек в докторском халате, явно встревоженный участившимися сигналами кардиомонитора. У него были клочкастая борода, густые усы и добрые глаза, излучающие заботливое тепло из-под мохнатых бровей.

— Что… случилось? — кое-как выговорил Лэнгдон. — Я попал в аварию?

Бородач поднес палец к губам, а затем выскочил обратно в коридор и крикнул, подзывая кого-то.

Лэнгдон повернул голову, но в ответ на это движение ее пронзила резкая боль. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, дожидаясь, пока боль утихнет. Потом очень медленно и осторожно оглядел свою палату, обставленную с аскетической простотой.

В палате находилась только одна кровать — его. На тумбочке — ни цветов, ни визитных карточек. Неподалеку Лэнгдон увидел свою одежду в прозрачном пластиковом пакете. Она была заляпана кровью.

Боже мой! Должно быть, дело серьезное.

Все так же осторожно Лэнгдон покосился на окно рядом с кроватью. За ним стояла тьма. Ночь. На стекле маячило только его собственное отражение — усталый, мертвенно-бледный незнакомец, опутанный трубками и проводами, в окружении медицинских приборов.

В коридоре зазвучали голоса, и Лэнгдон снова перевел взгляд на дверь. Бородач вернулся, на сей раз в сопровождении женщины. На вид ей было чуть за тридцать — в голубой врачебной форме, светлые волосы забраны сзади в увесистый хвостик.

— Я доктор Сиена Брукс, — сказала она, улыбнувшись Лэнгдону с порога. — Сегодня я работаю с доктором Маркони.

Лэнгдон слабо кивнул.

Гибкая и высокая, доктор Брукс передвигалась уверенным шагом спортсменки. Даже свободная казенная одежда не могла скрыть грациозности ее фигуры. Насколько Лэнгдон мог судить, она абсолютно не пользовалась косметикой, однако лицо ее выглядело на удивление свежим и гладким — его безупречность нарушала разве что крошечная родинка над верхней губой. Ее карие глаза смотрели на редкость проницательно, точно им довелось наблюдать много такого, с чем редко успевают столкнуться на жизненном пути люди ее возраста.

— Доктор Маркони не слишком хорошо говорит по-английски, — пояснила она, усаживаясь рядом, — поэтому он попросил меня заполнить вашу больничную карту. — За этим последовала очередная улыбка.

— Спасибо, — прохрипел Лэнгдон.

— Итак, — деловым тоном продолжала она, — ваше имя?

Ему пришлось собраться с мыслями.

— Роберт… Лэнгдон.

Она посветила ему в глаза маленьким фонариком.

— Кем работаете?

Ответить на этот вопрос оказалось еще труднее.

— Я профессор. Преподаю историю искусств и символогию… в Гарвардском университете.

Изумленная, доктор Брукс опустила фонарик. Ее бородатый коллега, похоже, удивился не меньше.

— Вы… американец?

Лэнгдон смущенно пожал плечами.

— Но это же… — Она помедлила. — Вчера вы поступили к нам без документов. На вас был пиджак из харрисовского твида и туфли «Сомерсет», и мы решили, что вы англичанин.

— Я американец, — уверил ее Лэнгдон, не чувствуя в себе сил объяснять, почему он отдает предпочтение одежде хорошего качества.

— У вас что-нибудь болит?

— Голова, — признался Лэнгдон. Свет фонарика усугубил пульсирующую боль у него в затылке — слава Богу, доктор Брукс наконец убрала этот инструмент в карман и взяла Лэнгдона за руку, чтобы измерить ему пульс.

— Вы проснулись с криком, — сказала она. — Помните, что вас напугало?

В мозгу Лэнгдона снова мелькнула та странная картина — незнакомка с лицом, скрытым вуалью, и груды извивающихся тел вокруг. Ищите, и найдете.

— У меня был кошмар.

— А подробнее?

Лэнгдон рассказал ей.

Доктор Брукс записала что-то в блокнот. Лицо ее оставалось бесстрастным.

— Что, по-вашему, могло породить столь устрашающее видение?

Лэнгдон порылся в памяти, но вскоре покачал головой, которая тут же мучительно заныла в знак протеста.

— Ну хорошо, мистер Лэнгдон, — сказала она, продолжая писать. — Еще парочка стандартных вопросов, и хватит. Какой сегодня день недели?

Лэнгдон на мгновение задумался.

— Суббота. Я помню, как днем шел по кампусу… мне надо было читать вечерние лекции… а потом… кажется, это последнее, что я помню. Я что, упал?

— Мы до этого дойдем. Знаете, где вы сейчас?

Лэнгдон попытался угадать.

— В Массачусетской центральной?

Доктор Брукс сделала еще одну пометку в блокноте.

— Можем ли мы кого-нибудь к вам вызвать? Жену? Детей?

— Никого, — машинально ответил Лэнгдон. Он всегда ценил одиночество и независимость, которые дарила ему сознательно избранная холостяцкая жизнь, хотя должен был признать, что в нынешней ситуации с удовольствием увидел бы перед собой знакомое лицо. — Можно было бы сообщить кое-кому из коллег, но в этом нет большой необходимости.

Доктор Брукс убрала блокнот, и к кровати подошел врач постарше. Поглаживая лохматые брови, он вынул из кармана маленький диктофончик и показал его доктору Брукс. Та понимающе кивнула и вновь обернулась к пациенту.

— Мистер Лэнгдон, когда вас к нам привезли, вы повторяли что-то снова и снова. — Она взглянула на доктора Маркони, тот поднял руку с диктофоном и нажал кнопку.

Включилась запись, и Лэнгдон услышал свой собственный невнятный голос. Заплетающимся языком он повторял одно и то же слово — что-то похожее на «зарево… зарево… зарево…»

— По-моему, вы говорите о каком-то зареве, — сказала доктор Брукс.

Лэнгдон согласился, но больше ничего добавить не мог. Под пристальным взглядом молодого врача ему стало не по себе.

— Может быть, все-таки вспомните, о чем речь? Где-то был пожар?

Роясь в самых дальних уголках памяти, Лэнгдон опять увидел ту загадочную незнакомку. Она стояла на берегу кровавой реки, окруженная мертвецами. На него снова дохнуло трупным смрадом.

И вдруг Лэнгдона захлестнуло внезапное инстинктивное чувство опасности… грозящей не только ему… но и всем людям. Попискивание кардиомонитора резко участилось. Мышцы Лэнгдона напряглись сами собой, и он попытался сесть.

Доктор Брукс быстро положила ладонь ему на грудь и заставила его лечь обратно. Потом глянула на бородатого врача, тот подошел к ближайшему столику и стал с чем-то возиться. Тем временем доктор Брукс нагнулась к Лэнгдону и тихо заговорила:

— Мистер Лэнгдон, беспокойство — обычный симптом при мозговых травмах, но вам нельзя волноваться. Не двигайтесь. Надо сбить пульс. Просто лежите тихо и отдыхайте. Все будет хорошо. Ваша память постепенно восстановится.

Бородатый вернулся и протянул ей шприц. Она ввела его содержимое в капельницу, прикрепленную к локтю Лэнгдона.

— Легкое успокоительное, чтобы снять тревогу, — пояснила она. — А заодно и голова пройдет. — Она встала, собираясь уходить. — Вы скоро поправитесь, мистер Лэнгдон. А сейчас вам надо поспать. Если что-нибудь понадобится, нажмите кнопочку рядом с кроватью.

Она потушила свет и удалилась вместе с бородачом.

Лежа в темноте, Лэнгдон почти сразу почувствовал, как новое лекарство начинает действовать, затягивая его обратно в тот глубокий колодец, откуда он совсем недавно вынырнул. Он боролся с этим ощущением, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми. Попробовал сесть, но его тело было словно налито цементом.

Чуть повернувшись, Лэнгдон снова оказался лицом к окну. Поскольку теперь в комнате царил мрак, его собственное отражение в стекле исчезло, сменившись освещенными контурами городских зданий. Среди куполов и шпилей доминировало одно величественное строение. Это была могучая крепость с зубчатым парапетом, над которой вздымалась стометровая башня в массивном каменном воротнике.

Лэнгдон так и подскочил на постели, и у него в голове тут же снова вспыхнула обжигающая боль. Несмотря на мучительный стук в висках, он не сводил глаз с башни за окном.

Лэнгдон прекрасно знал это средневековое сооружение.

Его невозможно было спутать ни с чем другим.

Беда была в том, что оно находилось в шести с половиной тысячах километров от Массачусетса.

За стенами больницы, на окутанной сумерками улице Торрегалли, женщина крепкого сложения легко спрыгнула с мотоцикла «БМВ» и двинулась вперед напряженной походкой пантеры, выслеживающей добычу. Взгляд ее был зорок, над поднятым воротником черной кожаной куртки торчали шипы из коротко подстриженных волос. Она проверила свой пистолет с глушителем и подняла глаза на окно, за которым только что погасили свет вышедшие от Лэнгдона врачи.

Пару часов назад ее миссия сорвалась из-за очень досадной помехи.

Один несчастный голубь проворковал некстати — и все пошло прахом.

Но сейчас она приехала, чтобы закончить дело.

Глава 2

Я во Флоренции?!

В голове у Роберта Лэнгдона стучало. Он сидел на больничной кровати, снова и снова нажимая кнопку звонка. Несмотря на введенный транквилизатор, сердце его неслось галопом.

Скоро в комнату ворвалась доктор Брукс с подскакивающим на бегу хвостиком.

— Что случилось?

Лэнгдон в изумлении помотал головой.

— Я… в Италии?!

— Отлично! — воскликнула она. — Значит, вспомнили!

— Нет! — Лэнгдон указал на внушительный силуэт вотдалении. — Я узнал палаццо Веккьо.

Доктор Брукс щелкнула выключателем, и городской пейзаж за окном исчез. Затем она подошла к кровати и заговорила тихим, успокаивающим голосом:

— Не волнуйтесь, мистер Лэнгдон, для этого нет никаких причин. У вас легкая амнезия, но доктор Маркони уже убедился в том, что ваш мозг функционирует абсолютно нормально.

Бородатый врач тоже прибежал на звонок. Он проверил показания монитора, а тем временем его младшая коллега быстро объясняла ему что-то по-итальянски — Лэнгдон разобрал слово agitato, явно относящееся к нему самому.

Взволнован? — сердито подумал Лэнгдон. Скорее, ошеломлен! Теперь хлынувший в его кровь адреналин боролся с лекарством.

— Что со мной произошло? — настойчиво спросил он. — Какой сегодня день?

— Все в порядке, — ответила доктор Брукс. — Сейчас раннее утро понедельника, восемнадцатое марта.

Понедельник. Лэнгдон с трудом заставил себя вернуться мыслями к последним образам, хранящимся в глубине его сознания — темной, холодной, — и снова увидел, как он идет в субботу по гарвардскому кампусу читать вечерние лекции. Это было два дня назад? Он попытался вспомнить хоть что-нибудь относящееся к самим лекциям или тому, что было после, но паника только усилилась. Ничего. Кардиомонитор опять запищал быстрее.

Старший врач почесал бороду и отправился настраивать оборудование, а доктор Брукс снова присела рядом с Лэнгдоном.

— С вами все будет хорошо, — мягко уверила его она. — Мы определили у вас ретроградную амнезию — она очень часто наблюдается при травмах головы. Воспоминания о нескольких последних днях могут быть туманными или вовсе отсутствовать, но необратимых повреждений нет. — Она сделала паузу. — Помните, как меня зовут? Я говорила вам, когда вошла.

Лэнгдон на секунду задумался.

— Сиена.

Доктор Сиена Брукс.

Она улыбнулась:

— Видите? Новые воспоминания уже формируются.

Голова у Лэнгдона болела почти невыносимо, и все предметы поблизости немного расплывались.

— Что случилось? Как я сюда попал?

— Думаю, вам надо отдохнуть, а потом…

— Как я сюда попал?! — крикнул он, и писк монитора снова участился.

— Ладно, ладно, дышите глубже, — сказала доктор Брукс, обменявшись нервным взглядом со своим коллегой. — Сейчас расскажу. — Ее тон стал гораздо серьезнее. — Мистер Лэнгдон, три часа назад вы появились в нашем приемном покое с кровоточащей раной на голове и тут же рухнули без сил. Никто не представлял себе, кто вы такой и откуда взялись. Вы что-то бормотали по-английски, поэтому доктор Маркони попросил меня помочь. Я из Англии, а здесь работаю временно.

Лэнгдон почувствовал себя так, будто очнулся внутри картины Макса Эрнста. Какого черта меня понесло в Италию? Лэнгдон приезжал сюда раз в два года на искусствоведческую конференцию, но она проходила в июне, а сейчас был март.

Снотворное в его крови понемногу делало свою работу. Ему казалось, что сила земного притяжения растет с каждой секундой и пытается продавить его прямо сквозь матрас. Лэнгдон сопротивлялся ей, приподнимая голову, стараясь не заснуть.

Доктор Брукс наклонилась вперед — теперь она парила над ним, как ангел.

— Пожалуйста, мистер Лэнгдон, — прошептала она. — При травмах головы надо проявлять особенную осторожность в первые двадцать четыре часа. Вы должны отдохнуть, иначе можете причинить себе серьезный вред.

Вдруг раздалось потрескивание, и чей-то голос по внутренней связи произнес:

— Доктор Маркони!

Бородатый врач ткнул в кнопку на стене и отозвался:

— Si?

Из переговорного устройства полилась быстрая итальянская речь. Лэнгдон не уловил ее смысла, но заметил, как врачи недоуменно переглянулись. А может, встревоженно?

— Momento, — сказал Маркони, обрывая разговор.

— Что происходит? — спросил Лэнгдон.

Глаза доктора Брукс чуть-чуть сузились.

— Это дежурный администратор. Говорит, к вам пришли.

В тумане, окутавшем сознание Лэнгдона, вспыхнул лучик надежды.

— Очень кстати! Может, этот человек знает, что со мной стряслось!

На лице доктора Брукс проскользнуло сомнение.

— Странно, что кто-то из ваших знакомых уже здесь. Мы только что узнали ваше имя и даже не успели вас зарегистрировать.

Борясь с действием транквилизатора, Лэнгдон неуклюже приподнялся и сел.

— Если кому-то известно, что я здесь, он может знать, что случилось!

Доктор Брукс глянула на доктора Маркони. Тот немедленно покачал головой и постучал по своим часам. Тогда она снова обернулась к Лэнгдону.

— Мы в реанимационном отделении, — пояснила она. — Доступ сюда запрещен как минимум до девяти утра. Сейчас доктор Маркони выйдет и узнает, кто ваш посетитель и что ему нужно.

— А как насчет того, что нужно мне? — возмутился Лэнгдон.

Доктор Брукс терпеливо улыбнулась и понизила голос, придвинувшись ближе.

— Мистер Лэнгдон, вам еще не все известно о прошлом вечере… о том, что с вами случилось. И прежде чем говорить с кем бы то ни было, вам следует узнать все обстоятельства — на мой взгляд, это будет справедливо. К сожалению, вы еще не настолько оправились, чтобы…

— Какие еще обстоятельства?! — Лэнгдон постарался сесть прямее. Ему мешала трубка капельницы, а тело как будто весило килограммов двести. — Я знаю только, что я во Флоренции, в больнице, и пришел сюда, бормоча про какое-то зарево…

Внезапно его поразила страшная мысль.

— А может, я устроил пожар? — спросил он. — Скажите, из-за меня никто не погиб?

— Нет-нет, — ответила доктор Брукс. — На этот счет можете не волноваться.

— Тогда что? — настаивал Лэнгдон, переводя взгляд с одного врача на другого. — Я имею право знать, что происходит!

Наступило долгое молчание, и наконец доктор Маркони нехотя кивнул своей обаятельной молодой коллеге. Та вздохнула и придвинулась ближе к кровати Лэнгдона.

— Ну хорошо, я расскажу вам все, что знаю… а вы будете слушать спокойно, договорились?

Лэнгдон подтвердил свое согласие кивком. При этом его голову снова пронзила острая боль, но он так жаждал объяснений, что даже не обратил на нее внимания.

— Начнем с того, что… ваша рана не была результатом аварии.

— Рад это слышать.

— Погодите радоваться. Дело в том, что в вас стреляли.

Регистратор пульса Лэнгдона запищал скорее.

— Прошу прощения?

Доктор Брукс заговорила ровно, но быстро:

— Пуля оцарапала вам затылок и, по всей вероятности, вызвала сотрясение мозга. Вам очень повезло, что вы остались живы. Еще бы на дюйм глубже, и… — Она покачала головой.

Лэнгдон изумленно уставился на нее. Кто-то в меня стрелял?

Снаружи послышались сердитые голоса — там явно разгорелся спор. Похоже, пришедший к Лэнгдону гость не хотел ждать. Почти сразу Лэнгдон услышал, как с треском распахнулась тяжелая дверь, ведущая из вестибюля. Потом в коридоре показался чей-то силуэт.

Это была женщина, с ног до головы облаченная в черную кожу, крепкая и подтянутая, с волосами, склеенными в шипы. Она шла легко, словно не касаясь ногами пола, и направлялась прямо к палате Лэнгдона.

Доктор Маркони мгновенно встал на пороге открытой двери, преграждая путь дерзкой посетительнице.

— Ferma!^[192] — воскликнул он, вытянув вперед раскрытую ладонь, как полицейский.

Не замедляя шага, незнакомка вынула из-под куртки пистолет с глушителем. Она прицелилась прямо в грудь доктору и выстрелила.

Раздался негромкий хлопок.

На глазах у охваченного ужасом Лэнгдона доктор Маркони попятился назад и упал на пол, схватившись за грудь. На его белом халате расплылось кровавое пятно.

Глава 3

В пяти милях от побережья Италии яхта-люкс «Мендаций» — семьдесят два метра по палубе — легко рассекала предрассветную дымку над плавно бегущими волнами Адриатики. Обтекаемый корпус яхты был выкрашен в синевато-серый цвет, благодаря чему она выглядела сурово, как военное судно.

При цене в 300 миллионов долларов эта бывшая игрушка для богачей была снабжена всеми обычными атрибутами комфорта — спа, бассейном, кинозалом, небольшой субмариной и вертолетной площадкой. Однако нынешнего владельца яхты, купившего ее пять лет назад, мало интересовала вся эта роскошь, и он сразу же очистил от нее большую часть корабельных отсеков, взамен разместив в них начиненный передовой электроникой и защищенный освинцованными переборками центр управления.

Оснащенная тремя собственными каналами спутниковой связи и сетью наземных ретрансляционных станций, центральная диспетчерская «Мендация» имела штат численностью примерно в две дюжины сотрудников — техников, аналитиков, координаторов, — которые жили на борту и поддерживали непрерывный контакт со всеми оперативными центрами организации, находящимися на суше.

Служба безопасности корабля состояла из небольшой группы специалистов, прошедших военную подготовку, и располагала двумя системами обнаружения ракет и целым арсеналом самого современного оружия. Вместе с поварами, уборщиками и прочей обслугой на борту насчитывалось чуть больше сорока человек.

Фактически «Мендаций» представлял собой передвижное офисное здание, из которого владелец яхты управлял своей империей.

Известный своим подчиненным просто как «шеф», это был маленький сухощавый человечек с густым загаром и глубоко посаженными глазами. Его неброская внешность и решительная повадка как нельзя лучше соответствовали образу бизнесмена, нажившего огромные капиталы путем тайного оказания особых услуг самым разным людям, среди которых попадались и весьма сомнительные личности.

Его называли по-разному — бездушным наемником, сеятелем греха, пособником Дьявола, — но он не был ни тем, ни другим, ни третьим. Шеф всего лишь давал своим клиентам возможность удовлетворить свои амбиции и достичь желаемого без неприятных последствий; то, что человечество греховно от природы, было не его заботой.

Несмотря на упреки его хулителей и противников, моральное кредо шефа всегда оставалось твердым как скала. Он воздвиг свою репутацию — и весь свой Консорциум — на двух золотых правилах.

Никогда не давай обещания, которого не можешь сдержать.

И никогда не лги клиенту.

Вот и все.

За всю свою профессиональную карьеру шеф ни разу не нарушил обещания и не пошел на попятный. Его слово было надежным — абсолютной гарантией, — и хотя порой ему приходилось сожалеть о заключении некоторых контрактов, вопрос о том, чтобы их разорвать, даже не поднимался.

Этим утром, выйдя на уединенный балкончик своей каюты, шеф окинул взглядом подернутое барашками море и попытался прогнать точившее его дурное предчувствие.

Решения, принятые в прошлом, творят наше настоящее.

Те решения, которые шеф принимал в прошлом, не раз заводили его на самые опасные минные поля, но он всегда выбирался оттуда невредимым. Однако сегодня, глядя на далекие огоньки итальянского берега, он ощущал непривычное беспокойство.

Год назад, на этой самой яхте, он принял решение, последствия которого теперь грозили погубить все, что он создал. Я согласился оказать услугу не тому человеку. Тогда он никак не мог этого предугадать, но теперь его давний просчет повлек за собой целый шквал непредвиденных угроз, вынудив шефа отправить на задание часть своих лучших агентов и разрешить им пускать в ход любые средства, чтобы удержать его могучую флотилию на плаву.

Сейчас шеф с особенной тревогой дожидался известий от одного из этих агентов.

Вайента, подумал он, представив себе эту крепкую оперативницу с «ежиком» из шипов. Вайента, которая до этого служила ему безупречно, прошлым вечером совершила крайне серьезную ошибку. Из-за этого последние шесть часов превратились в настоящий хаос, в отчаянную борьбу за то, чтобы восстановить контроль над ситуацией.

Вайента заявила, что ей просто не повезло — что в ее ошибке виноват голубь, который заворковал некстати.

Однако шеф не верил в везение. Все его действия строились на том, чтобы избежать случайностей и устранить риск. Шеф как никто умел контролировать происходящее — предвидеть все варианты, рассчитать любую реакцию и направить события в русло, ведущее к желаемому исходу. За его плечами был блестящий список тайных успехов и побед; именно это обеспечивало ему потрясающую клиентуру, куда входили миллиардеры, известные политики, шейхи и даже целые правительства.

Звезды, висевшие у восточного горизонта, начали растворяться в первых проблесках рассвета. Шеф стоял на палубе и терпеливо ждал от Вайенты сообщения о том, что ее миссия завершилась в точном соответствии с планом.

Глава 4

На мгновение Лэнгдону почудилось, что время застыло на месте.

Доктор Маркони лежал на полу без движения, из его груди лилась кровь. Борясь с действием транквилизатора, Лэнгдон поднял глаза на затянутую в черное убийцу, которая еще шагала по коридору, — теперь ее отделяли от раскрытой двери всего несколько метров. Приближаясь к порогу, она посмотрела на Лэнгдона и быстро вскинула пистолет… целясь ему в голову.

Я сейчас умру, подумал Лэнгдон. Прямо здесь, через считанные секунды.

Грохот, раздавшийся в маленькой комнате, был оглушителен.

Лэнгдон сжался в комок, уверенный, что в него выстрелили, но источником шума было вовсе не оружие неизвестной налетчицы. Оказывается, это грохнула тяжелая металлическая дверь палаты: доктор Брукс бросилась на нее всем телом, захлопнула ее и тут же заперла на замок. Потом повернулась с расширенными от страха глазами, опустилась на корточки рядом с залитым кровью коллегой и стала нащупывать его пульс. Доктор Маркони кашлянул, и изо рта у него выплеснулась кровь, которая стекла по щеке на его густую бороду. Затем он обмяк.

— Enrico, no! Ti prego!^[193] — воскликнула она.

Железная дверь зазвенела под градом осыпавших ее снаружи пуль. В коридоре послышались испуганные вопли.

Каким-то образом тело Лэнгдона пришло в движение — паника и инстинкт самосохранения взяли верх над снотворным.

Когда он неуклюже выкарабкивался из кровати, его правую руку на сгибе локтя обожгла резкая боль. На мгновение Лэнгдону показалось, что в него угодила пуля, насквозь пробившая дверь, но, опустив глаза, он увидел, что это лопнула трубка, идущая от капельницы. Ее обрывок торчал у него из руки, и оттуда уже струилась теплая кровь.

Теперь туман в его голове полностью рассеялся.

Присев рядом с телом Маркони, доктор Брукс продолжала искать у него пульс, и на ее глазах набухали слезы. Потом, как будто внутри у нее щелкнул выключатель, она вскочила и повернулась к Лэнгдону. Выражение ее лица изменилось буквально в одно мгновение, и он увидел на нем спокойную сосредоточенность опытного врача «скорой помощи», который, несмотря на свою молодость, привык справляться с чрезвычайными ситуациями.

— За мной! — скомандовала она.

Схватив Лэнгдона за руку, доктор Брукс потащила его в другой конец комнаты. Под звуки выстрелов и продолжающейся суматохи в коридоре Лэнгдон ковылял за ней на нетвердых ногах. Сознание у него было ясным, но начиненное лекарствами тело слушалось плохо. Ну же, шевелись! Плиточный пол холодил его босые ступни, а тонкая казенная сорочка еле доставала до колен — видно, в больнице не нашлось такой, которая была бы впору пациенту его роста, метр восемьдесят с лишним. Он чувствовал, как кровь сочится из продырявленной вены и стекает в ладонь.

Пули по-прежнему барабанили по тяжелой двери, и доктор Брукс бесцеремонно втолкнула Лэнгдона в маленькую уборную. Уже готовая последовать за ним, она вдруг остановилась, бросилась назад и схватила с кушетки его заляпанный кровью твидовый пиджак.

Да черт с ним, с этим барахлом!

Вернувшись с пиджаком в руках, она быстро заперла дверь в уборную. Ровно в тот же миг основная дверь в палату, которую они только что покинули, с треском распахнулась.

Молодая женщина не потеряла самообладания. Она живо пересекла крошечную уборную, рывком открыла вторую дверь и вывела Лэнгдона в соседнюю палату. Под грохот отдающихся эхом выстрелов доктор Брукс выглянула наружу и, быстро схватив Лэнгдона за руку, перетащила его через коридор на лестничную площадку. От этой внезапной суеты у Лэнгдона закружилась голова; он чувствовал, что может потерять сознание в любой момент.

Следующие пятнадцать секунд промчались как в тумане, — Лэнгдон бежал вниз по лестнице… спотыкаясь… падая… В голове стучало словно молотом. Все вокруг теперь расплывалось еще сильнее, а мышцы его были вялыми и реагировали на команды мозга с явным опозданием.

Потом ему в лицо пахнуло холодом.

Я на улице.

Когда доктор Брукс волокла Лэнгдона по темному переулку прочь от здания больницы, он наступил на что-то острое и рухнул, больно ударившись о мостовую. Его спутница помогла ему встать на ноги, помянув недобрым словом снотворное, которым его напичкали.

Уже в самом конце переулка Лэнгдон снова споткнулся. На этот раз она не стала его поднимать и выскочила на улицу, громко окликая кого-то вдалеке. Лэнгдон заметил тусклый зеленый огонек такси перед входом в больницу. Машина не двигалась — очевидно, шофер задремал. Доктор Брукс продолжала отчаянно кричать и махать руками. Наконец фары автомобиля загорелись, и он лениво покатил в их сторону.

Позади Лэнгдона, в переулке, с шумом распахнулась дверь и послышался быстро приближающийся топот. Оглянувшись, Лэнгдон увидел бегущую к ним темную фигуру. Он попытался встать на ноги, но доктор Брукс уже сгребла его в охапку и стала запихивать в подъехавший «фиат». Кое-как втолкнув его туда, так что он очутился наполовину на заднем сиденье, наполовину на полу, она нырнула внутрь следом за ним и захлопнула дверцу.

Шофер с заспанными глазами обернулся и изумленно уставился на странную парочку, только что ввалившуюся в его такси, — светловолосую молодую женщину в медицинской форме и мужчину в изодранной больничной сорочке, с кровоточащей рукой. Он уже хотел было сказать им, чтобы они убирались из его машины к чертовой матери, но тут боковое зеркальце разлетелось на мелкие куски. Из переулка выскочила женщина в черной коже и навела на них пистолет. Раздался шипящий хлопок, но доктор Брукс успела схватить Лэнгдона за шею и пригнуть ему голову. Заднее стекло разлетелось вдребезги, осыпав их дождем осколков.

Шоферу не понадобилось дополнительных уговоров. Он выжал педаль газа, и такси сорвалось с места.

Лэнгдон балансировал на грани обморока. Кто-то пытается меня убить?

Когда они свернули за угол, доктор Брукс выпрямилась и взяла Лэнгдона за окровавленную руку. Трубка неуклюже торчала из раны на сгибе его локтя.

— Смотрите в окно, — велела она.

Лэнгдон послушался. Снаружи проносились мимо призрачные могильные памятники. Почему-то казалось вполне логичным, что они проезжают кладбище. Лэнгдон почувствовал, как пальцы его спутницы аккуратно нащупывают обрывок трубки, — и тут, без предупреждения, она резко выдернула его вместе с иглой.

Жгучая боль пронзила Лэнгдона от локтя до самого затылка. Он ощутил, как глаза его закатились, а потом все вокруг померкло.

Глава 5

Пронзительный телефонный звонок заставил шефа оторвать взгляд от мирной дымки над Адриатикой, и он быстро вернулся в свою оборудованную под офис каюту.

Давно пора, подумал он, предвкушая добрые вести.

Копьютерный экран на столе вспыхнул, сообщая ему, что поступил вызов со шведского телефона «Сектра тайгер экс-эс», использующего шифрование речи. Прежде чем попасть на корабль, сигнал был переадресован через четыре неотслеживаемых коммутатора.

Он надел наушники.

— Шеф слушает, — медленно и внятно произнес он. — Говорите.

— Это Вайента, — ответили ему.

Шеф уловил в ее голосе необычную нервозность. Оперативники редко связывались с ним напрямую и еще реже оставались у него на службе после таких серьезных провалов, как прошлой ночью. Однако для устранения кризиса шефу требовался агент на месте, а никого лучше Вайенты все равно было не найти.

— Есть новости, — сказала Вайента.

Шеф молчал, дожидаясь продолжения.

Когда она заговорила снова, ее тон был нарочито бесстрастен — попытка сохранить хорошую мину при плохой игре.

— Лэнгдон сбежал, — сказала она. — Объект у него.

Шеф опустился в кресло за столом и долгое время не нарушал молчания.

— Понял, — произнес он наконец. — Я полагаю, он обратится к властям при первой же возможности.

На две палубы ниже каюты шефа, в изолированном центре управления, сидящий в отдельной кабинке старший координатор Лоренс Ноултон заметил, что разговор шефа по закодированной линии кончился. Он надеялся, что получены хорошие известия. Последние два дня шеф явно был не в своей тарелке, и все его подчиненные чувствовали, что проводится операция, ставки в которой очень высоки.

Ставки невероятно высоки, и на этот раз Вайенте лучше не ошибаться.

Ноултон привык руководить хитроумными и рискованными проектами, но в этом случае все пошло наперекосяк, и шеф взял управление на себя.

Мы вторглись на незнакомую территорию.

Хотя в настоящее время в разных уголках света выполнялось еще с полдюжины заданий, все их контролировали старшие оперативники Консорциума на местах, так что сам шеф и его сотрудники на борту «Мендация» могли сосредоточиться исключительно на проекте, вызывающем наибольшее беспокойство.

Несколько дней назад их клиент покончил с собой, бросившись с высокой башни во Флоренции, но договор с ним предусматривал оказание еще целого ряда необычных услуг. Клиент выдвинул несколько конкретных требований, которые Консорциум обязался удовлетворить независимо от обстоятельств, — и теперь, как всегда, это обещание следовало сдержать, несмотря ни на что.

У меня есть приказ, подумал Ноултон. И я его выполню. Он вышел из своей звукоизолированной стеклянной кабинки и прошагал мимо нескольких соседних кабинок — где-то стены были прозрачными, где-то нет, — в которых его коллеги занимались другими сторонами той же проблемы.

Кивнув по дороге специалистам по техобслуживанию, Ноултон пересек главную диспетчерскую с прохладным кондиционированным воздухом и вошел в маленькое хранилище с десятком сейфов. Он отпер один из них и достал его содержимое — ярко-красную флешку. Согласно прикрепленной к ней инструкции, на флешке был записан большой видеофайл, который их клиент велел разослать по главным новостным интернет-порталам завтра утром, в строго определенный час.

Осуществить такую анонимную рассылку не составляло труда, но протокол обращения со всеми цифровыми данными требовал, чтобы предварительный просмотр этого файла был произведен сегодня, за двадцать четыре часа до отправки, — благодаря этой предосторожности Консорциум мог успеть при нужде раскодировать файл или внести в него другие технические изменения.

Все случайности должны быть исключены.

Ноултон вернулся в свою прозрачную кабинку и закрыл тяжелую стеклянную дверь, отгородив себя от внешнего мира. Затем щелкнул переключателем, и стены его офиса тут же стали матовыми. В целях обеспечения необходимой секретности все перегородки между служебными помещениями на борту «Мендация» были сделаны из особого стекла с применением технологии «взвешенных частиц». Прозрачность такого стекла легко менялась путем подачи или выключения электрического тока, благодаря чему крошечные продолговатые частицы внутри панелей либо выстраивались параллельно друг дружке, либо снова принимали хаотическое положение.

Вся деятельность Консорциума строилась на жестком разделении обязанностей сотрудников.

Выполняй только свое задание. Никому ничего не рассказывай.

Теперь, уединившись в своем личном уголке, Ноултон вставил флешку в компьютер и кликнул на нужный ярлычок, открывая файл.

Экран сразу же потемнел… и из динамиков донесся мягкий плеск воды. Затем на дисплее медленно появилось изображение — неясное, расплывчатое. Выступающие из темноты контуры обретали четкость… и Ноултон словно очутился внутри пещеры… или огромного склепа. Вместо пола в этой пещере была вода — что-то вроде подземного озера. Она слабо светилась… как будто бы изнутри.

Ноултон никогда не видел ничего подобного. Весь грот наполняло какое-то потустороннее красноватое сияние, а на его бледных стенах тонкими усиками играли отражения водной ряби. Что это за место?

Под тихий непрерывный плеск камера неизвестного оператора наклонилась и стала двигаться вертикально вниз, прямо к воде, а затем пересекла ее подсвеченную поверхность. Звуки, доносящиеся из динамиков, сменились жутковатой подводной тишиной. Камера продолжала опускаться, пока не остановилась на глубине около метра, наведенная на подернутое илом дно.

К дну была привинчена прямоугольная табличка из блестящего титана.

На ней была надпись.

В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ

МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА

В нижней части таблички стояли имя и дата.

Имя — клиента.

Дата… завтра.

Глава 6

Лэнгдон почувствовал, как чьи-то крепкие руки поднимают его… вытаскивают из забытья, помогают выбраться из такси. Мостовая леденила его босые ноги.

Стараясь не слишком тяжело опираться на свою стройную спутницу, Лэнгдон побрел по безлюдному проулку между двумя высокими жилыми домами. Навстречу потянуло утренним ветерком, вздувающим его больничную сорочку, и Лэнгдон ощутил холод в тех местах, куда ветер не должен был бы добраться.

Успокоительное, которое Лэнгдону ввели в реанимации, мешало ему не только ясно видеть, но и ясно соображать. Он шел словно под водой, протискиваясь сквозь вязкий, тусклый мир. Сиена Брукс влекла его вперед, поддерживая с неожиданной силой.

— Ступеньки, — подсказала она, и Лэнгдон понял, что они достигли бокового входа в здание.

Схватившись за перила и медленно переставляя ноги, Лэнгдон кое-как потащился вверх. Собственное тело казалось ему неподъемным. Доктор Брукс неутомимо подталкивала его сзади. Когда они одолели крыльцо, она набрала шифр на ржавом кодовом замке, тот прозудел, и дверь отворилась.

Внутри было ненамного теплее, чем на улице, но после грубой булыжной мостовой плиточный пол показался босому Лэнгдону мягким ковром. Доктор Брукс провела своего спутника к крошечному лифту, рывком открыла раздвижную дверь и сунула его в кабинку размером с телефонную будку. В лифте пахло сигаретами «MS» — в Италии этот горьковато-сладкий аромат так же вездесущ, как запах свежего кофе эспрессо. Вдохнув его, Лэнгдон почувствовал, что в голове слегка прояснилось. Доктор Брукс нажала кнопку, и где-то высоко над ними звякнули и пришли в движение усталые шестерни.

Наверх…

Скрипучая кабинка дрожала и вибрировала на ходу. Ее стены представляли собой всего лишь металлические сетки, и Лэнгдон видел, как мерно скользят мимо стены самой шахты. Несмотря на полубессознательное состояние Лэнгдона, его хроническая клаустрофобия никуда не исчезла.

Не смотри.

Он прислонился к стене, стараясь отдышаться. Рука у него болела, и, поглядев вниз, он увидел, что она неуклюже перевязана рукавом его твидового пиджака. Сам пиджак, грязный и обтрепанный, волочился по полу.

Мучительный стук в висках заставил Лэнгдона закрыть глаза, и его снова поглотила чернота. Из нее выступило знакомое видение — похожая на статую женщина в вуали, с амулетом и серебристыми, чуть подвитыми волосами. Как и прежде, она стояла на берегу кроваво-красной реки среди корчащихся тел. Она обратилась к Лэнгдону, и в ее голосе сквозила мольба. Ищите, и найдете!

Лэнгдон почувствовал, что должен во что бы то ни стало спасти ее… спасти всех. Ноги того, кто был заживо погребен вниз головой, бессильно обмякли… одна, потом другая.

Кто вы? — беззвучно крикнул он. Что вам нужно?

Ее роскошные серебристые волосы затрепетали на горячем ветру. Время уже на исходе, прошептала она, дотронувшись до своего ожерелья с амулетом. Потом вдруг вспыхнула слепящим столпом огня, который ринулся через реку и поглотил их обоих.

Лэнгдон закричал, и глаза его широко раскрылись.

На него с тревогой смотрела доктор Брукс.

— Что такое?

— Опять галлюцинации! — воскликнул Лэнгдон. — Та же картина!

— Женщина с серебристыми волосами? И мертвые тела вокруг?

Лэнгдон кивнул. На лбу у него проступили капельки пота.

— Это пройдет, — обнадежила его доктор Брукс, хотя ее голос тоже слегка дрожал. — Навязчивые видения — обычная вещь при амнезии. Та функция мозга, которая сортирует и упорядочивает ваши воспоминания, временно нарушена, так что все сливается в один образ.

— Не очень-то приятный, — заметил он.

— Понимаю, но пока вы не поправитесь, ваши воспоминания будут спутанными и беспорядочными — прошлое, настоящее и воображаемое в одной куче. То же самое происходит во сне.

Дернувшись, лифт остановился, и доктор Брукс толкнула в сторону раздвижную дверь. Они снова пошли — теперь по темному узкому коридору. Миновали окно, за которым смутно маячили в первых проблесках рассвета флорентийские крыши. В дальнем конце коридора она нагнулась, вынула из-под измученного жаждой декоративного растения ключ от квартиры и отперла дверь.

Квартира была маленькая и, судя по запаху, служила ареной долгой борьбы между свечой с ванильным ароматом и старыми коврами. Мебель и картины на стенах выглядели убого, словно хозяйка купила их на дешевой распродаже. Доктор Брукс повернула регулятор термостата, и ожившие батареи тихо заурчали.

Остановившись на пару секунд, она закрыла глаза и глубоко вздохнула, будто приходя в себя. Затем повернулась и помогла Лэнгдону пройти в скромную кухоньку с пластиковым столом и двумя шаткими стульями.

Лэнгдон шагнул было к стулу — ему не терпелось сесть, но доктор Брукс схватила его за руку, а другой рукой открыла шкафчик. Он был почти пуст… крекеры, несколько пакетиков макарон, банка кока-колы и пузырек с надписью «NoDoz».

Она достала пузырек и вытряхнула Лэнгдону на ладонь шесть таблеток.

— Кофеин, — объяснила она. — Для работы в ночную смену, как сегодня.

Лэнгдон сунул таблетки в рот и огляделся, ища, чем их запить.

— Жуйте, — сказала она. — Так они быстрее подействуют и нейтрализуют снотворное.

Лэнгдон начал жевать и тут же скривился. Таблетки были горькие — их явно полагалось глотать целиком. Доктор Брукс открыла холодильник и протянула Лэнгдону початую бутылку минералки. Он с благодарностью приник к горлышку.

Когда он напился, хозяйка сняла с его правой руки импровизированную повязку и положила грязный пиджак на стол. Потом тщательно осмотрела рану. Лэнгдон чувствовал, как дрожат ее стройные руки, поддерживающие его локоть.

— Жить будете, — заключила она.

Лэнгдон надеялся, что его спасительница не слишком пострадала. Ему трудно было даже подумать о том, что они сегодня вынесли.

— Доктор Брукс, — сказал он, — нам надо позвонить куда-нибудь. В консульство… в полицию. Куда-нибудь.

Она согласно кивнула.

— А еще не надо больше называть меня доктор Брукс. Меня зовут Сиена.

Лэнгдон кивнул:

— Спасибо. Я Роберт. — После их совместного бегства от убийцы перейти с фамилий на имена казалось вполне естественным. — Вы говорили, что вы англичанка?

— Да, по рождению.

— Что-то я не слышу акцента.

— Ну и хорошо, — ответила она. — Я его долго вытравляла.

Лэнгдон уже хотел было спросить зачем, но Сиена жестом пригласила его следовать за собой. Она провела его по тесному коридорчику в маленькую неуютную ванную. Здесь, в зеркале над раковиной, Лэнгдон увидел свое отражение впервые после того, как заметил его в окне больничной палаты.

Да уж. Густые темные волосы Лэнгдона были взъерошены, усталые глаза налиты кровью. Подбородок затянуло пеленой щетины.

Сиена повернула кран и сунула раненую руку Лэнгдона до самого локтя под ледяную воду. Рука сильно заныла, но Лэнгдон, морщась, держал ее под струей.

Достав чистое полотенце, Сиена сбрызнула его жидким антибактериальным мылом.

— Может, отвернетесь?

— Ничего. Меня не пугает вид…

Сиена принялась тереть что было сил, и руку Лэнгдона пронзила острая боль. Он стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть.

— Инфекция вам ни к чему, — сказала она, работая еще энергичнее. — Кроме того, если хотите звонить властям, надо иметь ясную голову. Для выработки адреналина нет средства лучше боли.

Лэнгдон терпел эту пытку добрых десять секунд, но потом все же выдернул руку. Хватит! Правда, теперь он действительно почувствовал себя в тонусе и избавился от последних следов сонливости; боль в руке окончательно прогнала головную.

— Отлично, — сказала Сиена, выключая воду и промокая его руку чистым полотенцем. Потом заново перевязала ему локоть, но, пока она возилась с перевязкой, Лэнгдона отвлекло только что замеченное и очень неприятное для него обстоятельство.

Вот уже почти сорок лет Лэнгдон носил на запястье старинные коллекционные часы с Микки-Маусом — подарок родителей. Веселая мордашка Микки и его смешно жестикулирующие лапки каждый день напоминали ему о том, что надо чаще улыбаться и что жизнь не заслуживает чересчур серьезного отношения.

— Мои часы… — пробормотал Лэнгдон. — Куда они делись? — Без них он вдруг ощутил себя неполноценным. — Они были на мне, когда я пришел в больницу?

Сиена посмотрела на него с удивлением, явно не понимая, почему он разволновался из-за такого пустяка.

— Я никаких часов не помню. Ну ладно, приводите себя в порядок. Через несколько минут я вернусь, и мы с вами решим, к кому обратиться за помощью. — Она шагнула прочь, но замешкалась на пороге, встретившись взглядом с его отражением в зеркале. — А пока меня нет, советую вам хорошенько подумать, почему кому-то так сильно захотелось вас убить. Сдается мне, это первое, о чем вас спросят представители власти.

— Погодите. Куда вы?

— Нельзя же говорить с полицией полуголым. Попробую найти вам какую-нибудь одежду. Мой сосед примерно одного роста с вами. Сейчас он в отъезде, а я кормлю его кошку. Он у меня в долгу.

С этими словами Сиена исчезла.

Роберт Лэнгдон снова повернулся к крошечному зеркалу над раковиной и едва узнал человека, который воззрился на него оттуда. Кто-то хочет меня убить. В мозгу у него опять зазвучало его собственное бормотание, записанное на пленку.

Зарево… зарево… зарево…

Он пошарил в памяти, ища подсказку… хоть какую-нибудь. Но там была одна пустота. Сейчас Лэнгдон знал лишь то, что он во Флоренции с пулевой раной головы.

Вглядываясь в свои усталые глаза, Лэнгдон подумал, а не проснется ли он через секунду-другую в любимом домашнем кресле с пустым бокалом из-под джина в одной руке и «Мертвыми душами» в другой, только чтобы убедиться лишний раз, что Гоголя ни в коем случае нельзя смешивать с «Бомбейским сапфиром».

Глава 7

Лэнгдон сбросил с себя окровавленную больничную сорочку и обмотал вокруг талии полотенце. Поплескав в лицо водой, он осторожно ощупал швы на затылке. Место было воспаленное, но когда он расчесал свои спутанные волосы, рана стала практически незаметной. Кофеиновые таблетки уже действовали, и туман, окутавший его сознание, потихоньку рассеивался.

Думай, Роберт. Вспоминай.

Вдруг стены крошечной ванной без окон точно стиснули его в своем замкнутом пространстве, и, выйдя в коридор, он инстинктивно двинулся к лучу естественного света, падающему из приоткрытой двери напротив. Комната за ней оказалась чем-то вроде обустроенного на скорую руку кабинета: дешевый стол, потертый вращающийся стул, на полу стопка-другая книжек — и, слава Богу… окно.

Лэнгдон шагнул поближе к дневному свету.

Тосканское солнце только что проснулось и золотило самые высокие башни пробуждающегося города — колокольню Джотто, Бадию, Барджелло. Лэнгдон прижался лбом к холодному стеклу. Мартовский воздух, свежий и прохладный, словно усиливал солнечный свет, который лился из-за гор.

Свет художника — так его называют.

В самом сердце городского пейзажа вздымался гигантский купол, облицованный красной черепицей и увенчанный золоченым медным шаром, сверкающим, точно маяк. Дуомо. Спроектировав могучий купол для главного флорентийского собора, Брунеллески вписал свое имя в историю архитектуры — и теперь, спустя более чем пятьсот лет, его творение высотой в 114 метров по-прежнему украшало центральную городскую площадь.

Почему я очутился во Флоренции?

Для Лэнгдона, страстного поклонника итальянского искусства, этот город всегда был одним из самых любимых в Европе. На его улицах в детстве играл Микеланджело, в его художественных мастерских зародился итальянский Ренессанс. Миллионы туристов стекались в музеи Флоренции, чтобы насладиться «Рождением Венеры» Боттичелли, «Благовещением» Леонардо и главной гордостью и отрадой всех флорентийцев — статуей Давида.

Микеланджеловский «Давид» очаровал Лэнгдона с первой встречи. Когда-то, еще подростком, он зашел в Академию изящных искусств… медленно прошагал вдоль угрюмой шеренги незаконченных микеланджеловских «Рабов»… и вдруг ощутил, как его взгляд невольно и неодолимо поднимается, притянутый этим шедевром высотой в пять с лишним метров. Грандиозность и рельефная мускулатура Давида поражали почти всех, кто видел этого мифического героя впервые, однако на Лэнгдона произвела наибольшее впечатление его гениальная поза: воспользовавшись классическим приемом под названием «контрапост», Микеланджело создал иллюзию, что Давид, чуть наклонившийся вправо, практически не опирается на свою левую ногу, тогда как в действительности она поддерживала собой целые тонны мрамора.

Благодаря «Давиду» Лэнгдон получил первое представление о мощи, заключенной в великих образцах скульптуры. Теперь он спросил себя, навещал ли своего любимца в последние несколько дней, но единственным доступным ему воспоминанием оставалось одно — как он очнулся в больнице и стал свидетелем убийства ни в чем не повинного врача.

Вдруг на него нахлынуло щемящее чувство вины. Что же я натворил?

Стоя у окна, он заметил краешком глаза лежащий на столе ноутбук. Внезапно его осенило: что бы ни произошло с ним вчера вечером, об этом уже наверняка сообщили в новостях.

Если мне удастся выйти в Интернет, я смогу во всем разобраться.

Лэнгдон повернулся к двери и позвал хозяйку.

Тишина. Видимо, доктор Брукс все еще искала для него одежду.

Не сомневаясь, что Сиена простит ему эту бесцеремонность, Лэнгдон открыл компьютер и включил его.

Экран ожил — на нем возникло голубое небо с облачками, стандартная заставка операционной системы. Лэнгдон тут же перешел на итальянскую версию «Гугла» и набрал в поисковой строке свое имя.

Видели бы меня сейчас мои студенты, подумал он, нажимая ввод. Лэнгдон постоянно твердил им, чтобы они не «гуглили» самих себя — это странное новое увлечение было порождено страстным желанием прославиться, обуявшим в последнее время чуть ли не всю американскую молодежь.

На экране появились результаты — сотни ссылок на Лэнгдона, его книги и лекции. Нет, все не то.

Лэнгдон ограничил поиск рубрикой новостей.

Возникла другая страница: Новые результаты для «Роберт Лэнгдон».

Роберт Лэнгдон будет подписывать экземпляры своих книг…

Речь Роберта Лэнгдона на церемонии вручения дипломов…

Роберт Лэнгдон выпускает учебник по символогии для…

Список был длиной в несколько страниц, однако Лэнгдон не видел в нем ничего такого, что относилось бы к последним дням, — и уж точно ничего такого, что могло бы объяснить его нынешнюю ситуацию. Что случилось вчера вечером? Лэнгдон решил продолжать расследование и перешел на сайт «Флорентайн» — англоязычной газеты, выходящей во Флоренции. Он проглядел заголовки, раздел горячих новостей и полицейский блог, узнав о пожаре в чьей-то квартире, о коррупционном скандале в правительстве и о целом ряде мелких преступлений.

Неужели совсем ничего?!

Его внимание привлекла заметка о городском чиновнике, который прошлым вечером скончался на Соборной площади от сердечного приступа. Имя чиновника пока не сообщалось, однако криминалом в этом деле, похоже, и не пахло.

Наконец, не зная, что еще предпринять, Лэнгдон зашел в свою гарвардскую почту и проверил корреспонденцию в расчете на то, что в ней может содержаться какой-нибудь полезный намек. Но и там он не нашел ничего, кроме обычных писем от коллег, студентов и друзей, по большей части с напоминаниями о встречах, запланированных на будущей неделе.

Похоже, никто и не догадывается, что я уехал.

Все больше недоумевая, Лэнгдон выключил компьютер и закрыл крышку. Он уже хотел отойти, но тут его взгляд ненароком упал на угол стола. Там, поверх стопки медицинских журналов и документов, лежал поляроидный снимок — Сиена Брукс и ее бородатый коллега, весело смеющиеся в больничном коридоре.

Лэнгдон взял фотографию, чтобы получше ее рассмотреть. Доктор Маркони, подумал он с горьким чувством вины. Потом, возвращая снимок обратно, с удивлением заметил на верху стопки пожелтевший буклетик — старую программку из лондонского театра «Глобус». Судя по ее обложке, там ставили шекспировский «Сон в летнюю ночь»… почти двадцать пять лет назад.

На программке было написано фломастером: «Дорогая, никогда не забывай, что ты чудо».

Лэнгдон поднял программку, и из нее выпали несколько газетных вырезок. Он хотел было вернуть их на место, но, открыв буклет на нужной странице, вдруг замер от изумления.

С фотографии на него смотрела девочка-актриса, исполнявшая роль проказливого эльфа Пака. На вид ей было не больше пяти, а ее светловолосую головку украшал знакомый хвостик.

Подпись под фото гласила: «Рождение звезды».

Рядом была краткая биография актрисы — восторженный рассказ о театральном чудо-ребенке, Сиене Брукс, с зашкаливающим коэффициентом интеллекта. За один вечер эта девочка умудрилась запомнить слова всех персонажей пьесы и на первых репетициях частенько подсказывала товарищам забытые реплики. Среди увлеченийпятилетнего вундеркинда значились скрипка, шахматы, химия и биология. Дочь богатых родителей из лондонского пригорода Блэкхита, девочка уже успела прославиться: в возрасте четырех лет она обыграла в шахматы гроссмейстера и вдобавок читала на трех языках.

Боже мой, подумал Лэнгдон. Сиена! Пожалуй, это кое-что объясняет.

Лэнгдон вспомнил, что одним из самых знаменитых выпускников Гарварда был вундеркинд Сол Крипке, который к шести годам самостоятельно изучил иврит, а к двенадцати прочел все труды Декарта. Недавно Лэнгдону довелось читать и о другом юном феномене по имени Моше Кай Кавалин — в одиннадцать лет он окончил колледж со средним баллом 4,0 и стал чемпионом страны по боевым искусствам, а в четырнадцать опубликовал книгу под названием «Мы можем».

Лэнгдон взял другой листок — газетную статью с фотографией Сиены в возрасте семи лет: ГЕНИАЛЬНЫЙ РЕБЕНОК ДЕМОНСТРИРУЕТ IQ 208. Он и не знал, что коэффициент интеллекта бывает таким высоким. Если верить этой статье, Сиена виртуозно играла на скрипке, могла за месяц овладеть иностранным языком и сама изучала анатомию и физиологию.

Он взглянул на следующую вырезку, теперь уже из медицинского журнала: БУДУЩЕЕ МЫСЛИ — НЕ ВСЕ МОЗГИ СОЗДАНЫ ОДИНАКОВЫМИ. Здесь тоже была фотография Сиены — все такая же белобрысая, она стояла рядом с солидным медицинским аппаратом. В статье приводилось интервью с врачом, объясняющим, что ПЭТ-сканирование мозжечка Сиены выявило его физические отличия от других мозжечков — в ее случае это был более крупный орган более обтекаемой формы, способный обрабатывать визуально-пространственную информацию методами, о которых прочие люди не имеют даже самого отдаленного представления. По мнению врача, это физиологическое преимущество Сиены было результатом необычайно ускоренного клеточного роста в ее мозгу, напоминающего рак — с тем отличием, что у нее росла доброкачественная мозговая ткань, а не вредная опухолевая.

Лэнгдон нашел вырезку из газеты какого-то маленького городка.

ПРОКЛЯТИЕ ГЕНИАЛЬНОСТИ.

Здесь фотографии не было, но рассказывалось о гениальной девочке Сиене Брукс, которая перестала ходить в обычную школу, потому что ее задразнили: слишком уж она отличалась от других учеников. Автор писал, что одаренные дети часто оказываются в изоляции, поскольку их социальные навыки отстают в развитии от интеллекта. По этой причине они нередко подвергаются остракизму со стороны сверстников.

В статье говорилось, что Сиена сбежала из дома в возрасте восьми лет и ее не могли разыскать целых десять дней. Потом ее нашли в шикарном лондонском отеле: она притворилась дочкой другого постояльца, украла ключ и заказала себе в номер ужин за чужой счет. Выяснилось, что за минувшую неделю она успела прочесть 1600-страничную «Анатомию» Грея. Когда полицейские спросили ее, зачем она читает книги по медицине, она ответила, что хочет разобраться со своими мозгами. Что с ними не так?

Лэнгдону стало очень жаль несчастную девочку. Ему трудно было представить себе, до чего одиноким чувствует себя ребенок, который так сильно отличается от своих ровесников. Он снова сложил все вырезки, помедлив, чтобы бросить последний взгляд на пятилетнюю Сиену в роли Пака. С учетом того, в каких сюрреалистических обстоятельствах они встретились нынче утром, Лэнгдон не мог не признать, что роль озорного духа, навевающего сны, весьма подходит его новой знакомой. Он позавидовал персонажам шекспировской пьесы — больше всего ему хотелось проснуться, как они, и обнаружить, что все его недавние приключения были просто дурным сном.

Аккуратно вернув вырезки на место, Лэнгдон закрыл буклет, и снова попавшаяся ему на глаза надпись — дорогая, никогда не забывай, что ты чудо, — вызвала у него неожиданный приступ грусти. Он перевел взгляд на знакомый символ рядом с надписью. Это была та самая древнегреческая пиктограмма, которая и теперь украшает большинство театральных программок всего мира, — рисунок с 2500-летней историей, воплотивший в себе всю суть драматического театра.

Le maschere^[194].

Лэнгдон смотрел на привычные лики Комедии и Трагедии, глазеющие на него с картонной обложки, и вдруг у него в ушах раздалось странное гудение — как будто внутри его головы медленно натягивалась металлическая струна. В черепе взорвалась ослепительная боль. Маски на буклетике стали расплываться. Лэнгдон охнул и опустился на стул, плотно зажмурив глаза и сдавив ладонями виски.

В поглотившей его тьме вновь вспыхнули прежние видения… навязчивые, пугающе яркие.

Женщина с серебристыми волосами опять звала его из-за кроваво-красной реки. Ее отчаянные крики пронзали смердящий воздух, перекрывая вопли людей, которые бились в агонии и умирали повсюду, насколько хватал глаз. Лэнгдон снова увидел торчащие из земли ноги с буквой «R» — закопанный по пояс человек исступленно дрыгал ими, пытаясь освободиться.

Ищите, и найдете! — кричала Лэнгдону незнакомка. Время уже на исходе!

Лэнгдон вновь почувствовал непреодолимое желание помочь ей… помочь всем. Охваченный лихорадочной тревогой, он откликнулся на призыв таинственной незнакомки своим криком. Кто вы?!

И опять женщина подняла руку и убрала вуаль, открыв лицо поразительной красоты, которое Лэнгдон уже видел.

Я жизнь, сказала она.

Внезапно в небе над ней проступил исполинский образ — жуткая маска с длинным, похожим на клюв носом и пылающими зелеными глазами, которые вперили в Лэнгдона свой неподвижный взор.

А я — смерть, раздался громоподобный голос.

Глава 8

Веки Лэнгдона мигом разомкнулись, и он испуганно перевел дух. Он все еще сидел у Сиены за столом — руки сжимают голову, сердце несется вскачь.

Что за чертовщина мне мерещится?

Образы женщины с серебристыми волосами и клювастой маски еще не померкли в его памяти. Я жизнь. А я — смерть. Он попытался стереть эти видения, но они отказывались исчезать, словно их выжгли в его мозгу навсегда. С лежащей на столе программки на него по-прежнему таращились две маски.

Ваши воспоминания будут спутанными и беспорядочными, сказала ему Сиена. Прошлое, настоящее и воображаемое в одной куче.

Лэнгдон никак не мог собраться с мыслями.

Где-то в квартире зазвонил телефон. Звонок был старомодный, заливистый и доносился с кухни.

— Сиена! — крикнул Лэнгдон, поднимаясь с места.

Молчание. Она еще не вернулась. Всего лишь после двух звонков включился автоответчик.

— Ciao, sono io! — весело объявил голос Сиены. — Lasciatemi un messaggio e vi richiameró^[195].

Раздался гудок, и из динамика зазвучал испуганный женский голос с сильным восточноевропейским акцентом. Он эхом отдавался в коридоре.

— Сиена, это Даникова! Где ты пропадать? Здесь ужас! Твой друг доктор Маркони, он мертвый! Вся больница пойти кувырком! Сюда приехать полиция! Люди говорить им, ты убежать, чтобы спасти пациент! Зачем?! Он же тебе никто! Теперь полиция хотеть говорить с тобой! Они смотреть твой анкета! Я знать, что там все не так — неправильный адрес, нет номер телефон, фальшивый рабочий виза, — так что сегодня они тебя не найти, но скоро найти! Я хотеть предупредить тебя. Мне очень жаль, Сиена!

На этом женщина дала отбой.

На Лэнгдона накатила очередная волна раскаяния. Судя по этому звонку, доктор Маркони разрешил Сиене работать в больнице. Появление Лэнгдона стоило доктору жизни, а Сиена, поддавшись благородному порыву и бросившись спасать своего пациента, навлекла на себя серьезные неприятности.

Как раз в этот момент в другом конце квартиры громко хлопнула дверь.

Она вернулась.

Несколько секунд спустя из автоответчика полился тот же голос. «Сиена, это Даникова! Где ты пропадать?!»

Лэнгдон поежился, зная, какие новости услышит Сиена. Пока звучала запись, он быстро подвинул на место театральный буклетик, заметая следы своего вторжения. Потом проскользнул по коридору в ванную, коря себя за то, что без спросу сунул нос в прошлое Сиены.

Еще через десять секунд в дверь ванной тихонько постучали.

— Я принесла вам одежду, — сказала Сиена. Ее голос срывался от волнения. — Вешаю все на ручку.

— Большое спасибо! — откликнулся Лэнгдон.

— Когда будете готовы, пожалуйста, приходите на кухню, — добавила она. — Прежде чем мы с вами начнем куда-то звонить, я должна показать вам кое-что важное.

Сиена устало прошла по коридору в небольшую спальню. Вынув из шкафа синие джинсы и свитер, она отправилась в примыкающую к спальне душевую.

Глядя прямо в глаза собственному отражению, она подняла руку, взялась за свой увесистый хвостик, потянула его вниз — и стащила с головы парик.

Из зеркала на нее смотрела абсолютно лысая тридцатидвухлетняя женщина.

У Сиены была тяжелая судьба, и в борьбе с житейскими невзгодами она привыкла полагаться на свой незаурядный интеллект. Однако передряга, в которую она угодила на этот раз, потрясла ее до самой глубины души.

Отложив парик в сторону, она вымыла лицо и руки. Потом вытерлась, переоделась, снова надела парик и убедилась, что он сидит на ней идеально ровно. Сиена всегда считала, что жалеть себя — последнее дело, но сейчас, когда слезы вскипали где-то глубоко внутри, она знала, что ей просто необходимо выплакаться.

И она дала себе волю.

Она оплакивала жизнь, которая вырвалась из-под ее контроля.

Оплакивала учителя, который погиб у нее на глазах.

Оплакивала бесконечное одиночество, заполнившее ее душу.

Но прежде всего она оплакивала будущее… которое вдруг стало таким неопределенным.

Глава 9

Координатор Лоренс Ноултон сидел в наглухо закрытой стеклянной кабинке в недрах роскошного судна «Мендаций» и озадаченно смотрел на экран компьютера, где только что закончилась видеозапись, оставленная их клиентом.

И это я должен завтра утром разослать по информационным порталам?

За десять лет работы в Консорциуме Ноултону доводилось выполнять самые разнообразные и порой очень странные задания, многие из которых были если и не откровенно незаконными, то уж, во всяком случае, сомнительными с точки зрения общепринятой морали. В этой теневой зоне проходила чуть ли не вся деятельность Консорциума — организации, чьей главной и единственной этической заповедью была готовность сделать все, что угодно, лишь бы сдержать данное клиенту обещание.

Мы выполняем свои обязательства. Без всяких вопросов, что бы ни случилось.

Однако необходимость выложить в Интернет эту видеозапись беспокоила Ноултона. Какими бы эксцентричными ни были его прошлые задания, он всегда понимал, чем они обусловлены… имел представление о мотивах… догадывался, какой нужен результат.

Но от этого видео ему стало не по себе.

В нем было что-то необычное.

Чересчур необычное.

Ноултон опять сел за компьютер и снова открыл видеофайл, надеясь, что после второго прогона что-нибудь прояснится. Он увеличил громкость и устроился поудобнее, чтобы спокойно и внимательно просмотреть весь девятиминутный фильм.

Как и в первый раз, запись началась с мягкого плеска воды в загадочной пещере, сплошь залитой зловещим красноватым сиянием. Вновь камера погрузилась в подсвеченную воду, чтобы показать илистое дно пещеры и табличку на нем. И вновь Ноултон прочел надпись на табличке:

В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ

МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА

То, что под этой надписью стояло имя их клиента, вселяло тревогу. То, что назначенный день наступит завтра…вызывало у Ноултона серьезное беспокойство. Однако это были еще цветочки — ягодки ждали впереди.

Камера повернулась влево, нацелясь на удивительный предмет, который словно парил под водой рядом с табличкой.

Это была большая сфера из тонкого пластика, прикрепленная ко дну короткой нитью. Она колебалась, как огромный мыльный пузырь, и походила на погруженный в воду воздушный шар… только не с гелием, а с какой-то студенистой желтовато-коричневой субстанцией. Этот аморфный, разбухший контейнер был, наверное, сантиметров тридцати в диаметре, а мутное облако жидкости внутри его тихо клубилось, как зародыш беззвучно зреющей бури.

Господи Боже, подумал Ноултон. По коже у него поползли мурашки. При повторе этот подводный мешок выглядел еще более пугающим, чем в первый раз.

Изображение медленно померкло.

Взамен возникло новое — сырая стена пещеры, на которой дрожали отблески освещенного водоема. На стене появилась тень… ее отбрасывал человек… он стоял в пещере.

Но голова его имела страшную, искаженную форму.

Вместо носа у человека торчал длинный клюв… словно он был наполовину птицей.

Когда он заговорил, голос его звучал глухо… и говорил он со зловещей выразительностью… внятно и размеренно… как рассказчик в классической драме.

Ноултон сидел не шевелясь, едва дыша, и слушал носатую тень.

Я Тень.

Если вы видите это, значит, моя душа наконец обрела покой.

Загнанный под землю, я вынужден обращаться к миру из ее глубин, из мрачной пещеры, где плещут кроваво-красные воды озера, не отражающего светил.

Но это мой рай… идеальная утроба для моего хрупкого детища.

Инферно.

Скоро вы узнаете, что я оставил после себя.

И однако даже здесь я слышу шаги глупцов, моих преследователей… они не остановятся ни перед чем, лишь бы сорвать мои планы.

На ум невольно приходят слова: прости их, ибо не ведают, что творят. Но в истории бывают моменты, когда невежество становится непростительным… когда даровать прощение может только мудрость.

С чистой совестью я оставляю всем вам в наследство дар Надежды и спасения, дар грядущего.

И все же среди вас есть те, что преследуют меня, как псы. Они ослеплены ложным убеждением в том, что я безумен. Одна из них — красавица с серебристыми волосами, которая осмеливается называть меня чудовищем! Подобно дремучим служителям церкви, осудившим на смерть Коперника, она считает меня демоном, и то, что я узрел Истину, вызывает у нее ужас.

Но я не пророк.

Я ваше спасение.

Я Тень.

Глава 10

Присядьте, — сказала Сиена. — Я хочу кое-что спросить.

Войдя в кухню, Лэнгдон почувствовал, что теперь он гораздо тверже стоит на ногах. На нем был позаимствованный у соседа костюм от Бриони, который по счастливой случайности оказался ему впору. Даже мягкие туфли, и те совсем не жали, и Лэнгдон мысленно пообещал себе, что по возвращении домой перейдет на итальянскую обувь.

Если вернусь, подумал он.

Сиена тоже преобразилась, переодевшись в облегающие джинсы и кремовый свитер. Этот наряд подчеркивал ее природную красоту и стройность гибкой фигуры. Ее волосы по-прежнему были собраны сзади в пучок, и без внушающей почтительный трепет медицинской формы она казалась более уязвимой. Лэнгдон заметил, что глаза у нее красные, как будто она плакала, и его вновь захлестнуло жгучее чувство вины.

— Мне очень жаль, Сиена. Я слышал телефонное сообщение. Не знаю, что и сказать.

— Спасибо, — ответила она. — Но сейчас нам надо сосредоточиться на вас. Пожалуйста, сядьте.

Ее тон стал тверже и напомнил Лэнгдону о газетных статьях, в которых обсуждались ее раннее развитие и незаурядный интеллект.

— Я хочу, чтобы вы подумали, — сказала Сиена, жестом предлагая ему стул. — Помните, как мы попали в эту квартиру?

Лэнгдон слегка удивился — при чем тут это?

— На такси, — ответил он, садясь у стола. — В нас стреляли.

— Не в нас, а в вас, профессор. Давайте не путать.

— Да. Простите.

— Помните, сколько было выстрелов, когда мы находились в машине?

Странный вопрос.

— Помню — два. Один попал в боковое зеркальце, другим разбили заднее стекло.

— Хорошо. Теперь закройте глаза.

Лэнгдон сообразил, что она проверяет работу его памяти. Он закрыл глаза.

— Во что я одета?

Лэнгдон прекрасно видел ее своим внутренним взором.

— На вас черные туфли без каблуков, синие джинсы и кремовый свитер с треугольным вырезом. Волосы у вас светлые, до плеч, собраны в хвост. Глаза карие.

Лэнгдон открыл глаза и поглядел на нее, довольный тем, что его эйдетическая память функционирует нормально.

— Отлично. Ваш визуально-когнитивный импринтинг безупречен, а это подтверждает, что ваша амнезия полностью ретроградна и механизмы, ответственные за процессы запоминания, не понесли непоправимого ущерба. Вспомнили что-нибудь новое о нескольких последних днях?

— К сожалению, нет. Только, пока вы ходили за одеждой, у меня снова были те же видения.

Лэнгдон рассказал, как повторилась его галлюцинация: женщина с вуалью, скопища мертвецов и торчащие из-под земли ноги с буквой «R». Потом он рассказал и о странной клювастой маске, которая возникла в небе.

— «Я смерть»? — спросила Сиена с тревогой в голосе.

— Да. Так и сказала.

— Ладно… Пожалуй, это будет почище, чем «Я Вишну, разрушитель миров».

Это были слова Роберта Оппенгеймера — он произнес их при испытании первой атомной бомбы.

— А эта маска… с клювом и зелеными глазами? — продолжала Сиена с озадаченным видом. — Откуда в вашем сознании мог появиться такой образ?

— Не имею ни малейшего понятия, но вообще-то такие маски были довольно широко распространены в Средние века. — Лэнгдон помедлил. — Это называется «чумная маска».

Сиена как будто слегка растерялась.

— Чумная маска?

Лэнгдон быстро объяснил, что в мире символов необычная маска с длинным клювом почти синонимична Черной Смерти — страшной чуме, которая прокатилась по Европе в четырнадцатом веке, скосив в отдельных областях целую треть населения. Многие считают, что слово «черная» в названии «Черная Смерть» относится к темным пятнам на теле больных из-за гангрены и подкожных кровоизлияний, но на самом деле оно отражает панический ужас, который эпидемия сеяла среди людей.

— Эти маски с длинным клювом носили средневековые лекари, борцы с чумой, — сказал Лэнгдон. — Так они старались удержать заразу подальше от своих ноздрей во время ухода за пораженными. А сегодня их надевают разве что на венецианском карнавале — этакое жутковатое напоминание о том мрачном периоде итальянской истории.

— И вы уверены, что видели в своих галлюцинациях именно такую маску? — чуть дрогнувшим голосом спросила Сиена. — Маску средневекового чумного доктора?

Лэнгдон кивнул. Эту длинноклювую маску трудно не узнать.

Сиена нахмурилась, и Лэнгдон догадался, что она выбирает самый удобный способ сообщить ему плохие вести.

— И та женщина все время повторяла «ищите, и найдете»?

— Да. В точности как раньше. Но вот в чем беда: я понятия не имею, что должен искать!

Сиена испустила долгий тяжелый вздох. Лицо ее было серьезно.

— Кажется, я догадываюсь. Больше того… Возможно, я это уже нашла.

Лэнгдон в изумлении уставился на нее:

— О чем вы говорите?!

— Роберт, вчера вечером, придя в больницу, вы принесли с собой в кармане пиджака кое-что необычное. Помните, что это было?

Лэнгдон покачал головой.

— Это была одна вещь… весьма и весьма неожиданная. Я обнаружила ее случайно, когда мы вас переодевали. — Сиена кивнула на стол, где лежал заляпанный кровью твидовый пиджак Лэнгдона. — Она все еще там. Хотите взглянуть?

Лэнгдон нерешительно покосился на пиджак. По крайней мере теперь ясно, почему она за ним вернулась. Он взял свой грязный пиджак и обшарил все его карманы по очереди. Пусто. Он повторил ту же процедуру. Затем, пожав плечами, обернулся к Сиене.

— Там ничего нет.

— А как насчет потайного кармана?

— Что? В моем пиджаке нет никаких потайных карманов!

— Неужели? — Вид у нее был озадаченный. — Выходит… это чей-то чужой пиджак?

Лэнгдон почувствовал, что у него снова путаются мысли.

— Нет, мой.

— Вы уверены?

Еще бы, подумал он. Совсем недавно это был мой старый добрый «Кемберли»!

Он вывернул пиджак, обнажив подкладку, и показал Сиене ярлычок со своим любимым символом из мира моды — знаменитой харрисовской сферой, украшенной тринадцатью драгоценными камешками, похожими на пуговицы, и увенчанной мальтийским крестом.

Лепить знаки Христова воинства на кусок ткани — пусть это останется на совести шотландцев!

— Взгляните сюда, — заметил Лэнгдон, указывая на вышитые от руки инициалы «Р.Л.». Он никогда не жалел денег на твидовые пиджаки ручной работы и потому всегда дополнительно платил за то, чтобы на фирменной эмблемке поставили его инициалы. В столовых и аудиториях его университета постоянно снимались и надевались сотни твидовых пиджаков, и Лэнгдон не имел ни малейшего желания совершать невыгодный для себя обмен.

— Я вам верю, — сказала она, забирая у него пиджак. — А теперь смотрите.

Сиена вывернула пиджак еще сильнее, так что их взгляду открылась его внутренняя часть у самого воротника. Там, аккуратно вшитый в подкладку, обнаружился большой скрытый карман.

Что за чудеса?

Лэнгдон был уверен, что никогда прежде его не видел.

Прорезь кармана представляла собой идеально ровный потайной шов.

— Раньше его здесь не было! — воскликнул Лэнгдон.

— Тогда, я полагаю, вы никогда не видели… этого? — Сиена залезла в карман, извлекла оттуда гладкий металлический предмет и мягко вложила его в руки Лэнгдону.

Лэнгдон уставился на него в полном недоумении.

— Знаете, что это за штука? — спросила Сиена.

— Нет… — промямлил он. — Никогда не видел ничего похожего.

— Ну а вот я, к сожалению, знаю. И я абсолютно уверена, что это и есть причина, по которой вас пытаются убить.

Меряя шагами свою рабочую кабинку на борту «Мендация» и размышляя о видеофильме, который ему предстояло обнародовать на следующий день, координатор Ноултон нервничал все сильнее и сильнее.

Я Тень?

Ходили слухи, что этот клиент Консорциума провел последние несколько месяцев в состоянии психического расстройства, и его видео убедительно это подтверждало.

Ноултон понимал, что у него есть два варианта: или подготовить материал к рассылке, как и планировалось, или отнести его наверх, к шефу, для дополнительного обсуждения.

Я уже знаю, что он ответит, подумал Ноултон. На его памяти не было ни одного случая, когда шеф отказался бы выполнить данное клиенту обещание. Он прикажет мне выложить файл в Интернет без всяких вопросов… и будет в ярости из-за того, что я их задаю.

Ноултон вернулся к компьютеру и перемотал запись на самое тревожное место. Потом включил воспроизведение, и на экране вновь появилась залитая призрачным светом пещера, где плескалась вода. На усеянной каплями стене маячила уродливая тень высокого человека с длинным птичьим клювом.

Затем она заговорила глухим голосом:

Сейчас мы переживаем новое Средневековье.

Несколько столетий тому назад Европа находилась в глубоком кризисе — ее население страдало от тесноты и голодало, погрязнув в грехе и безнадежности. Она была подобна неухоженному лесу — такой лес, задушенный сухостоем, только и ждет от Бога удара молнии, искры, способной зажечь бушующее пламя, которое пронесется по нему и вычистит весь мусор, чтобы здоровые корни снова могли получать живительный свет.

Отбраковка — элемент естественного порядка вещей, установленного самим Богом.

Спросите себя, что последовало за Черной Смертью.

Мы все знаем ответ.

Ренессанс.

Возрождение.

Так было всегда. За смертью следует рождение.

Чтобы достичь Рая, человек должен пройти через Ад.

Так учил нас великий мастер.

И все же среброволосая невежда осмеливается называть меня чудовищем! Неужто она до сих пор не постигла математики будущего? Ужасов, которые оно несет?

Я Тень.

Я ваше спасение.

И вот я стою — глубоко в недрах земли, глядя на кроваво-красные воды, куда не смотрятся светила. Здесь, в этом подземном дворце, тихо зреет Инферно.

Скоро он вспыхнет яростным пламенем.

И когда это произойдет, ничто на Земле не сможет остановить его.

Глава 11

Лэнгдон держал в руке предмет, на удивление увесистый для своих размеров. Это был узкий металлический цилиндрик сантиметров пятнадцати в длину, гладко отшлифованный и закругленный с обоих концов, как миниатюрная торпеда.

— Пока не дошло до беды, рекомендую взглянуть на него с другой стороны, — посоветовала Сиена с натянутой улыбкой. — А то вдруг уроните. Вы ведь называли себя профессором символогии, не так ли?

Лэнгдон повернул цилиндрик, и ему сразу бросился в глаза оттиснутый на его боку ярко-красный значок.

Его тело мгновенно напряглось.

Лэнгдон хорошо разбирался в иконографии и знал, что способностью вызывать у человека мгновенный страх обладают очень немногие изображения… но та эмблемка, которую он видел сейчас, безусловно, входила в их число. Его реакция была немедленной и инстинктивной: он тут же положил цилиндрик на стол и отодвинулся назад вместе со стулом.

— Я тоже испугалась, — кивнула Сиена.

Значок представлял собой три симметричных незамкнутых кружочка:

Лэнгдон где-то читал, что этот зловещий символ придумали в компании «Доу кемикал» в 1960-х годах — им заменили множество неээфективных предостерегающих знаков, которые использовались прежде. Как и все удачные эмблемы, он был прост, быстро запоминался и легко воспроизводился. Вскоре этот символ, означающий биологическую угрозу, стал известен во всем мире; он вызывал вполне уместные ассоциации с крабьими клешнями, метательными ножами ниндзя и прочими малоприятными вещами, а потому выглядел зловеще для носителя любого языка.

— Этот маленький контейнер — так называемая биокапсула, — сказала Сиена. — Применяется для транспортировки опасных веществ. Мы, медики, тоже иногда с ними сталкиваемся. У нее внутри пенопластовая трубочка, в которую можно вставить обычную пробирку и везти куда угодно без риска разбить. А в этом случае, — она указала на значок биологической угрозы, — я бы предположила, что там какой-нибудь смертельно ядовитый химикат… или вирус? — Она помедлила. — Первые образцы вируса Эбола привезли из Африки примерно в такой же капсуле.

Это было совсем не то, что Лэнгдону хотелось услышать.

— Что она делает в моем пиджаке? Я преподаю историю искусств — за каким дьяволом мне эта штука?!

В его голове промелькнуло прежнее видение — тела в мучительных корчах, а над ними парит чумная маска…

— Не знаю, откуда она взялась, — сказала Сиена, — но это продукт очень высоких технологий. Титановая, освинцованная. Практически непроницаемая, даже для радиации. Думаю, их изготавливают только по особому заказу правительства. — Рядом с эмблемой биологической угрозы был черный квадратик размером с почтовую марку, и Сиена показала на него. — Сюда надо приложить большой палец. Это защита на случай потери или кражи. Такую капсулу может открыть лишь один конкретный человек.

Хотя Лэнгдон чувствовал, что сейчас его мозги работают в обычном темпе, ему было трудно осознать то, что он слышит. Я носил с собой биометрически запечатанный контейнер.

— Когда я обнаружила у вас в пиджаке эту вещь, я хотела незаметно для других показать ее доктору Маркони, но вы пришли в себя раньше, чем мне удалось остаться с ним наедине. Я думала, не приложить ли к капсуле ваш палец, пока вы без сознания, но я не представляла, что там внутри, и…

— Мой палец?! — Лэнгдон покачал головой. — Думаете, она запрограммирована на меня? Но это исключено! Я абсолютно ничего не понимаю в биохимии и никогда в жизни не стал бы связываться ни с чем подобным.

— Вы уверены?

— Еще бы! — Лэнгдон протянул руку и коснулся черного квадратика большим пальцем. Ничего не произошло. — Видите? Я же говорил…

Титановая трубочка громко щелкнула, и Лэнгдон отдернул руку, точно обжегшись. Что за дьявольщина! Он уставился на капсулу так, будто ждал, что она вот-вот развинтится сама и из нее повалит ядовитый газ. Через три секунды она щелкнула снова — очевидно, запорный механизм сработал в обратную сторону.

Не в силах произнести ни слова, Лэнгдон посмотрел на Сиену. Та с взволнованным видом перевела дух.

— Что ж, теперь ясно, что капсула предназначалась для вас.

Вся эта ситуация казалась Лэнгдону до крайности нелепой.

— Чепуха какая-то. Во-первых, как я, по-вашему, пронес эту железку через таможню в аэропорту?

— А если вы прилетели на частном самолете? Или ее дали вам уже здесь, в Италии?

— Сиена, мне надо позвонить в консульство. Срочно.

— А вам не кажется, что сначала лучше ее открыть?

За свою жизнь Лэнгдон совершил немало необдуманных поступков, но открывать контейнер с крайне опасным содержимым на кухне случайной знакомой — это было бы уже чересчур.

— Я передам эту штуку представителям власти. Немедленно.

Сиена поджала губы, обдумывая варианты.

— Хорошо, но как только вы дозвонитесь туда, я выхожу из игры. Мое дело сторона. В любом случае вам нельзя встречаться с ними здесь. Мой иммиграционный статус в Италии… сомнителен.

Лэнгдон посмотрел Сиене прямо в глаза.

— Я знаю одно, Сиена: вы спасли мне жизнь. И я буду выпутываться из этой истории так, как вы считаете нужным.

Она благодарно кивнула, подошла к окну и выглянула на улицу.

— Ладно. Тогда давайте сделаем так…

И она быстро наметила план действий — простой, умный и безопасный.

Лэнгдон ждал, пока она включит на своем мобильнике блокировку распознавания номера и наберет нужные цифры. Ее изящные пальцы двигались легко и целеустремленно.

— Informazioni abbonati?^[196] — спросила Сиена с безупречным итальянским произношением. — Per favore, puo darmi il numero del Consolato americano di Firenze?^[197]

Она подождала, затем быстро записала телефонный номер.

— Grazie milk^[198], — сказала она и дала отбой. Потом протянула Лэнгдону бумажку с номером и свой мобильник. — Ну вот, действуйте. Помните, что надо сказать?

— Моя память в полном порядке, — с улыбкой ответил он и набрал номер. В трубке раздались гудки.

Кажется, никого.

Он нажал кнопку громкой связи и положил телефон на стол, чтобы Сиене тоже было слышно. Включился автоответчик с общей информацией об услугах консульства и режиме его работы — оказывается, оно открывалось только в половине девятого.

Лэнгдон посмотрел, какое время высвечено на мобильнике. Шесть утра.

— В экстренном случае, — произнес автоматический голос, — наберите две семерки, чтобы связаться с ночным дежурным администратором.

Лэнгдон мгновенно последовал этому совету. На линии вновь послышались гудки. Затем кто-то устало проговорил:

— Consolato americano. Sono il funzionario di turno^[199].

— Lei parla inglese?^[200] — спросил Лэнгдон.

— Конечно, — ответил дежурный с американским акцентом. Похоже, он был не слишком рад, что его разбудили. — Чем могу помочь?

— Я американский гражданин. Приехал во Флоренцию, и на меня напали. Мое имя Роберт Лэнгдон.

— Номер паспорта, пожалуйста. — В трубке раздался отчетливый зевок.

— Мой паспорт пропал. Думаю, его украли. Меня ранили выстрелом в голову. Я был в больнице. Мне нужна помощь.

Вдруг дежурный очнулся.

— Сэр! Вы сказали, выстрелом? Еще раз ваше полное имя, пожалуйста!

— Роберт Лэнгдон.

На линии раздалось шуршание, а потом Лэнгдон услышал стук клавиш. Пискнул компьютер. Пауза, потом снова стук — и новый сигнал компьютера, а за ним еще три коротеньких, повыше.

Наступила более долгая пауза.

— Сэр? — повторил дежурный. — Вас зовут Роберт Лэнгдон?

— Да, именно так. И я попал в беду.

— Понял, сэр. Ваше имя помечено специальным флажком — это означает, что я должен немедленно соединить вас с главным администратором генерального консула. — Чиновник помедлил, будто не веря собственным глазам. — Пожалуйста, не вешайте трубку.

— Погодите! Вы можете сказать мне…

Но линию уже переключили. После четырех гудков в трубке раздался хриплый голос:

— Коллинз слушает.

Лэнгдон глубоко вздохнул и произнес, стараясь выговаривать все как можно спокойнее и яснее:

— Мистер Коллинз, меня зовут Роберт Лэнгдон. Я американский гражданин, приехал во Флоренцию по делам. В меня стреляли. Мне нужна помощь. Я хочу сейчас же попасть в консульство Соединенных Штатов. Вы можете мне помочь?

Низкий голос откликнулся без промедления:

— Слава Богу, что вы живы, мистер Лэнгдон! Мы уже с ног сбились.

Глава 12

В консульстве знают, что я здесь?

Эта новость сразу принесла Лэнгдону огромное облегчение. Мистер Коллинз — он представился как главный администратор генерального консула — говорил уверенно, с профессиональным спокойствием, однако в его голосе слышалась нотка настойчивости.

— Мистер Лэнгдон, нам с вами нужно срочно побеседовать. Сами понимаете, не по телефону.

Лэнгдон сейчас вообще мало что понимал, но решил не перебивать.

— Я сию же минуту отправлю за вами кого-нибудь из наших, — продолжал Коллинз. — Где вы находитесь?

Сиена, следившая за их разговором по громкой связи, заметно насторожилась. Лэнгдон ободряюще кивнул ей — он был намерен строго придерживаться ее плана.

— Я в маленьком отеле. Он называется «Пенсионе ла Фиорентина», — ответил Лэнгдон, взглянув в окно на захудалый отель напротив, который только что показала ему Сиена. Затем он продиктовал Коллинзу адрес.

— Понял, — откликнулся тот. — Никуда не уходите. Оставайтесь в своей комнате. Скоро за вами приедут. Какой у вас номер?

Лэнгдон сказал первое, что пришло в голову:

— Тридцать девять.

— Хорошо. Дайте нам двадцать минут. — Коллинз понизил голос. — И еще, мистер Лэнгдон… я понимаю, что вы ранены и, наверное, сбиты с толку, но мне надо знать… это все еще у вас?

Это. Хотя вопрос прозвучал загадочно, Лэнгдон в то же мгновение сообразил, о чем идет речь. Его взгляд скользнул к биокапсуле на кухонном столе.

— Да, сэр. У меня.

Он услышал, как Коллинз с шумом перевел дух.

— Когда вы пропали, мы решили… честно говоря, мы уже предполагали худшее. У меня прямо камень с души упал. Итак, будьте на месте. Ждите. Двадцать минут — и к вам в дверь постучатся наши люди.

Коллинз повесил трубку.

Лэнгдон расслабился в первый раз после того, как очнулся в больнице. В консульстве знают, что происходит, и скоро мне все объяснят. Он закрыл глаза и медленно вздохнул, снова ощущая себя человеком. Его головная боль почти утихла.

— Прямо как в шпионском детективе, — полушутя сказала Сиена. — Вы, часом, не тайный агент?

Пока что Лэнгдон плохо представлял себе, кто он такой. Полностью потерять память о двух последних днях и оказаться в необъяснимой ситуации… в это трудно было поверить, однако вот вам, пожалуйста, — всего двадцать минут отделяли его от встречи с официальным представителем консульства США в убогой итальянской гостинице.

Что же все-таки происходит?

Он взглянул на Сиену, понимая, что вскоре их пути разойдутся, но чувствуя, что между ними еще осталось что-то недоговоренное. Ему вспомнился бородатый врач, умирающий на полу больничной палаты прямо у них на глазах.

— Сиена… — прошептал он. — Ваш друг, доктор Маркони… это ужасно.

Она вяло кивнула.

— Мне страшно жаль, что я вас в это втянул. Я знаю, что ваше положение в больнице и так достаточно шатко, а если будет расследование… — Он не закончил фразу.

— Ничего, — сказала она. — Я привыкла переезжать с места на место.

По отстраненному выражению в глазах Сиены Лэнгдон догадался, что этим утром все для нее круто изменилось. В жизни самого Лэнгдона тоже наступила полная неразбериха, однако в его душе невольно шевельнулось сочувствие к этой женщине.

Она спасла мне жизнь… а я ей погубил.

Они просидели молча целую минуту — воздух между ними наэлектризовался, словно обоим хотелось заговорить, но было нечего сказать. В конце концов, они ведь были чужие друг другу — они всего лишь проделали вместе короткий и странный путь, а теперь достигли развилки, откуда каждому предстояло идти в свою сторону.

— Сиена, — наконец нарушил тишину Лэнгдон. — Когда мы с консульством во всем разберемся… если я могу вам чем-нибудь помочь… пожалуйста, скажите.

— Спасибо, — прошептала она и отвела к окну грустный взгляд.

Минута пробегала за минутой, а Сиена Брукс рассеянно смотрела в кухонное окно и размышляла о том, куда заведет ее сегодняшний день. Каким бы ни оказалось это место, она не сомневалась, что в конце дня ее мир будет выглядеть совсем иначе.

Она понимала, что это может объясняться просто действием адреналина, но ее почему-то тянуло к этому американскому профессору. Похоже, что вдобавок к обаятельной внешности у него было на редкость доброе сердце. В какой-нибудь другой, параллельной жизни у них с Робертом Лэнгдоном даже могли бы сложиться близкие отношения…

Зачем ему такая, подумала она. Ведь я ущербна.

Едва она подавила этот внезапный всплеск эмоций, как ее внимание привлекло что-то за окном. Она вскочила на ноги и прижалась лицом к стеклу.

— Роберт! Смотрите!

Выглянув наружу, Лэнгдон увидел черный глянцевый мотоцикл «БМВ», который только что остановился перед отелем «Пенсионе ла Фиорентина». Мотоциклист был крепок и худощав, в шлеме и черной коже. Он ловко соскочил с седла и снял с головы блестящий черный шлем — и тут Сиена заметила, что Лэнгдон рядом с ней затаил дыхание.

Эти скрученные в шипы волосы… ошибиться было нельзя.

Женщина вынула уже знакомый им пистолет, проверила глушитель и спрятала оружие обратно во внутренний карман куртки. Потом с убийственной грацией скользнула в отель.

— Роберт! — прошептала Сиена сдавленным от страха голосом. — Правительство США только что отдало распоряжение вас убить.

Глава 13

Стоя у окна и не спуская глаз с отеля напротив, Роберт Лэнгдон старался унять панику. Туда только что вошла мотоциклистка с шипами на голове, но Лэнгдон решительно не понимал, как она раздобыла адрес.

По его жилам снова разливался адреналин, мешая ему ясно соображать.

— Мое собственное правительство распорядилось меня убить?

Сиена была изумлена не меньше.

— Роберт… Это значит, что первоначальное покушение на вас в больнице тоже было санкционировано вашим правительством. — Она встала и еще раз проверила замок на двери в квартиру. — Если консульству Соединенных Штатов дали указание вас убить, то… — Она не закончила фразу, но в этом и не было нужды. Оба и так понимали, какие чудовищные выводы из этого напрашиваются.

Что я натворил? Почему за мной охотится мое собственное правительство?!

И снова в мозгу Лэнгдона зазвучало слово, которое он бормотал, когда появился в больнице.

Зарево… зарево… зарево.

— Вам опасно здесь оставаться, — сказала Сиена. — Вернее, нам. — Она махнула рукой в сторону окна. — Та киллерша видела, как мы вместе убегали из больницы, и бьюсь об заклад, что ваше правительство и полиция уже пытаются меня выследить. Эту квартиру сняли не на мое имя, но рано или поздно они меня найдут. — Она переключила внимание на биокапсулу, которая так и лежала на столе. — Вы должны открыть ее. Сейчас же!

Лэнгдон вперился глазами в титановую трубочку, не видя ничего, кроме значка биологической угрозы.

— Что бы ни было спрятано внутри, — продолжала Сиена, — там может оказаться идентификационный код, или логотип агентства, или телефонный номер — хоть что-нибудь. Вам нужна информация, и мне тоже. На вашем правительстве лежит вина за гибель моего друга!

Боль в голосе Сиены заставила Лэнгдона вынырнуть из раздумий, и он кивнул, признавая ее правоту.

— Да… мне очень жаль. — Лэнгдон скривился, понимая, как убого это звучит. Затем повернулся к контейнеру на столе, гадая, какие ответы могут скрываться внутри. — Открывать эту штуку очень опасно.

Сиена ненадолго задумалась.

— То, что туда положили, наверняка хорошо защищено. Скорее всего оно в небьющейся плексигласовой пробирке. А эта биокапсула — просто внешний корпус, который обеспечивает дополнительную защиту при транспортировке.

Лэнгдон посмотрел в окно на черный мотоцикл перед отелем. Их преследовательница еще не вышла оттуда, но скоро она обнаружит, что Лэнгдона там нет. Интересно, каким будет ее следующий шаг… и много ли пройдет времени, прежде чем она начнет ломиться к ним в квартиру?

И Лэнгдон решился. Он взял титановую трубку и нехотя приложил большой палец к биометрическому датчику. Через несколько секунд капсула запищала, а потом громко щелкнула.

Прежде чем она успела замкнуться снова, Лэнгдон повернул две ее половинки в противоположных направлениях. Через четверть полного оборота капсула пискнула во второй раз, и Лэнгдон понял, что путь назад отрезан.

Вспотевшими руками он продолжал развинчивать трубку. Две половинки гладко вращались по идеально выверенной резьбе. Лэнгдон словно разбирал дорогую русскую матрешку — правда, он понятия не имел, что скрывается в ее утробе.

После пяти оборотов половинки разъединились. Набрав в грудь воздуху, Лэнгдон стал осторожно раздвигать их. Щель между ними ширилась; вскоре обнажилась пенопластовая начинка. Лэнгдон опустил ее на стол. Это была трубочка из пенопласта, слегка напоминающая игрушечный мячик для американского футбола.

Пока ничего страшного.

Лэнгдон аккуратно раскрыл пенопластовый футляр, и они наконец увидели основное содержимое капсулы. Сиена склонила голову набок. На ее лице было написано удивление.

— Ну и ну, — пробормотала она.

Лэнгдон ожидал, что внутри окажется какой-нибудь сосуд ультрасовременного вида, но предмет из биокапсулы никак не подходил под это определение. Размером с обычный шоколадный батончик, он был сделан из материала, похожего на слоновую кость, и покрыт изящной резьбой.

— Как будто старинный, — прошептала Сиена. — Может быть, это…

— Цилиндрическая печать, — сказал Лэнгдон, наконец-то вздохнув свободнее.

Изобретенные шумерами всередине четвертого тысячелетия до нашей эры, цилиндрические печати работали по принципу, известному в современной полиграфии как «интаглио». Каждая такая печать украшалась декоративными изображениями и имела продольное осевое отверстие, куда вставлялась специальная палочка. Благодаря этому ее можно было прокатывать по влажной глине, как современный малярный валик, в результате чего на мягком материале оставались повторяющиеся оттиски из символов, картинок или текстов.

Печать, которую Лэнгдон держал в руках, выглядела чрезвычайно древней и ценной, однако он совершенно не понимал, зачем кому-то понадобилось запирать ее в титановой капсуле, словно биологическое оружие.

Бережно поворачивая печать и рассматривая ее со всех сторон, Лэнгдон увидел, что на ней вырезано на редкость жуткое изображение — рогатый Дьявол с тремя головами пожирает одновременно троих человек, по одному на каждую пасть.

Очень мило.

Лэнгдон перевел взгляд на семь букв под картинкой. Как любой текст для оттиска, они были нанесены на поверхность костяного валика в зеркальном отображении, но Лэнгдон без труда прочел выведенное изящным почерком слово: SALIGIA.

Сиена прищурилась, разбирая надпись.

— Saligia?

Когда она произнесла это слово вслух, по спине у Лэнгдона пробежал холодок.

— Да, — кивнул он. — Это латинский акроним, придуманный ватиканскими священниками в Средние века, чтобы напоминать христианам о семи смертных грехах. Он состоит из начальных букв их латинских названий: superbia, avaritia, luxuria, invidia, gula, ira и acedia.

Сиена нахмурилась.

— Гордыня, алчность, похоть, зависть, чревоугодие, гнев и лень.

Этого Лэнгдон от нее не ожидал.

— Вы знаете латынь!

— Меня воспитывали католичкой. Уж я-то знаю, что такое грех.

Выдавив из себя улыбку, Лэнгдон снова переключился на печать. Почему ее заперли в биокапсуле? Какую опасность она может в себе таить?

— Я думала, это слоновая кость, — сказала Сиена. — Но нет, она сделана из обычной. — Она подвинула печать так, чтобы на нее падал солнечный свет, и указала на трещинки, покрывающие ее поверхность. — На слоновой кости образуется сеточка из полупрозрачных прожилок, а на обычной — узор из параллельных полосок с темными рябинками.

Лэнгдон бережно поднял печать и внимательно изучил рисунок на ней. На подлинных шумерских печатях вырезались примитивные фигурки и клинописные значки. Здесь же резьба была гораздо сложнее — средневековая, как предположил Лэнгдон. Вдобавок в этой картинке просматривалась тревожная связь с его галлюцинациями.

Сиена наблюдала за ним с заметным волнением.

— Ну что?

— Известный сюжет, — мрачно сказал Лэнгдон. — Видите, Дьявол с тремя головами пожирает людей? Это обычный для Средневековья образ — картина, которая ассоциировалась с Черной Смертью. Три ненасытные пасти терзают своих жертв так же свирепо, как чума расправлялась с европейским населением.

Сиена с опаской посмотрела на эмблему биологической угрозы.

Лэнгдону очень не нравилось, что тема чумы всплывает сегодня утром как-то уж чересчур часто, поэтому он признал ее очередное появление с явной неохотой.

— Saligia означает коллективные грехи всего человечества… которые, согласно средневековому религиозному учению…

— …и привели к тому, что Господь покарал мир Черной Смертью, — закончила его мысль Сиена.

— Да. — Лэнгдон помедлил, на мгновение потеряв нить своих рассуждений. Он только что заметил одну особенность костяного цилиндрика, показавшуюся ему странной. Сквозь обычную цилиндрическую печать можно было посмотреть, как в подзорную трубу, но в этом случае у него ничего не получилось. В этот цилиндр что-то вставлено. Торец печати блеснул под упавшим на него лучом света.

— Там что-то есть, — сказал Лэнгдон. — Как будто стекло. — Он перевернул цилиндрик, чтобы взглянуть на другой его конец, и услышал, как по всей его длине что-то прокатилось, точно внутри был спрятан шарик.

Лэнгдон замер и услышал, как Сиена рядом тихонько ахнула.

Что это было, черт возьми?!

— Вы слышали этот звук? — прошептала Сиена.

Лэнгдон кивнул и осторожно заглянул в торец цилиндра.

— Отверстие закрыто… похоже, чем-то металлическим. Может быть, это крышечка пробирки?

Сиена отшатнулась.

— Мы, случайно… ничего не разбили?

— Нет, вряд ли.

Он аккуратно наклонил печать еще раз, чтобы снова проверить стеклянный конец, и внутри опять что-то перекатилось. Через секунду со стеклышком в торце цилиндра произошло нечто совершенно неожиданное.

Оно слабо засветилось.

Глаза Сиены расширились от ужаса.

— Стойте, Роберт! Не шевелитесь!

Глава 14

Лэнгдон застыл в абсолютной неподвижности, держа цилиндрик на весу и стараясь, чтобы он даже не шелохнулся. Без сомнения, стеклышко в торце испускало свет… словно они потревожили что-то внутри.

Однако этот свет очень быстро снова померк.

Взволнованно дыша, Сиена шагнула ближе. Она наклонилась над костяной трубочкой и пристально всмотрелась в темный стеклянный кружок.

— Поверните опять, — прошептала она. — Только медленно.

Лэнгдон бережно перевернул трубочку вверх ногами. Маленький предмет внутри ее снова прокатился из конца в конец и остановился.

— Давайте еще, — попросила она. — Осторожно.

Лэнгдон выполнил ее просьбу, и они опять услышали тот же характерный звук. Однако на этот раз стеклышко опять еле заметно засветилось и через миг погасло.

— Очевидно, это пробирка, — заявила Сиена. — А внутри шарик для взбалтывания.

Лэнгдон знал, что в баллончики-распылители с краской действительно иногда кладут шарики: если такой баллончик встряхнуть, его содержимое лучше перемешивается.

— Возможно, там какое-то фосфоресцирующее химическое соединение, — продолжала Сиена, — или биолюминесцентный организм, который светится, когда его стимулируют.

У Лэнгдона были другие идеи. Хотя ему доводилось пользоваться химическими фонарями и даже наблюдать свечение био-люминесцентного планктона во взбаламученной судном воде, он был почти уверен, что цилиндрик в его руке не имеет к этим феноменам никакого отношения. Он легонько повернул трубочку еще несколько раз, а когда она снова разгорелась, направил ее светящийся кончик на свою ладонь. Как он и ожидал, на его коже появился слабый красноватый отблеск.

Приятно убедиться, что даже люди с IQ за двести иногда ошибаются.

— Смотрите, — сказал Лэнгдон и принялся энергично трясти трубочку. Предмет внутри гремел, катаясь все быстрее и быстрее.

Сиена отскочила назад.

— Что вы делаете?!

Продолжая трясти трубочку, Лэнгдон подошел к выключателю и нажал его. Кухня погрузилась в относительную темноту.

— Нет там никакой пробирки, — сказал он, по-прежнему тряся трубочку изо всех сил. — Это Фарадеева указка.

Один из учеников Лэнгдона как-то подарил ему подобную штучку — лазерную указку для преподавателей, которым не нравится постоянно менять батарейки и не жалко несколько раз встряхнуть устройство, чтобы преобразовать свою собственную кинетическую энергию в необходимую порцию электричества. Когда такую указку приводят в движение, металлический шарик внутри ее скользит туда-сюда по ряду маленьких лопастей и заряжает крошечный генератор. Очевидно, кто-то решил засунуть Фарадееву указку в пустую костяную трубку, украшенную резьбой, — иначе говоря, одеть в древний панцирь современную электрическую игрушку.

Кончик указки в руке Лэнгдона уже разгорелся как следует, и он невесело ухмыльнулся Сиене:

— Кино начинается!

Он направил указку в костяном футляре на голый участок кухонной стены. Когда стена осветилась, Сиена тихонько ахнула. Однако самого Лэнгдона увиденное изумило еще больше — настолько, что он невольно отпрянул.

На стене появилась не маленькая красная точка, след лазерного луча, а четкая фотография с высоким разрешением, как будто у Лэнгдона в руках была не костяная трубочка, а старомодный диапроектор.

Господи Боже! Лэнгдон рассматривал жуткую сцену, возникшую на стене перед его глазами, и по спине у него ползли мурашки. Неудивительно, что мне мерещились горы трупов!

Рядом с ним Сиена прикрыла рот ладонью и завороженно шагнула вперед.

Костяная трубка воспроизвела на стене перед ними написанную маслом картину человеческих страданий — тысячи душ, которые подвергались ужасным пыткам на разных уровнях ада. Преисподняя была изображена в вертикальном разрезе как гигантская воронкообразная яма, уходящая в недра земли на неизмеримую глубину. Эта адская яма делилась на круговые террасы — чем глубже, тем страшнее, — и на этих нисходящих уровнях мучились грешники всех мыслимых разновидностей.

Лэнгдон мгновенно узнал эту картину.

Возникший перед ним шедевр, «La Mappa dell'Inferno», был написан одним из колоссов итальянского Возрождения — Сандро Боттичелли. Этот подробный, изобилующий деталями план преисподней — «Карта ада» — являл собой одно из самых устрашающих изображений загробной жизни, когда-либо созданных человеком. Даже в наши дни людей не могла не поражать эта мрачная картина с ее жуткими образами. При сотворении «Карты ада» автор ярких и жизнерадостных «Весны» и «Рождения Венеры» ограничился суровой палитрой из оттенков красного, коричневого и сепии.

Свирепая головная боль Лэнгдона внезапно возобновилась, но впервые после пробуждения в незнакомой больнице он почувствовал, что хотя бы один кусочек головоломки встал на свое место. Очевидно, его дикие галлюцинации были вызваны лицезрением этой знаменитой картины.

Должно быть, я долго разглядывал «Карту ада» Боттичелли, подумал он. Но зачем мне это понадобилось?

Хотя картина была угнетающей сама по себе, еще большую тревогу вызывало у Лэнгдона ее происхождение. Он прекрасно знал, что запечатленные на ней зловещие сцены порождены не фантазией самого Боттичелли… а воображением другого гения, жившего за две сотни лет до него.

Одно великое произведение искусства породило другое.

На создание «Карты ада» Боттичелли вдохновил поэтический шедевр четырнадцатого века — одно из самых прославленных литературных сочинений… грозное и величественное видение, которое и поныне не потеряло способности глубоко волновать людские души.

«Ад» Данте.

А на противоположной стороне улицы Вайента тихо поднялась по служебной лестнице и осторожно выбралась на плоскую крышу маленького сонного «Пенсионе ла Фиорентина». Лэнгдон назначил сотруднику консульства свидание в несуществующем номере — как это называлось в ее ремесле, «зеркальную встречу». Это была обычная уловка тайных агентов — благодаря ей они могли оценить ситуацию, не выдавая своего подлинного местонахождения. При этом фальшивое, или «зеркальное», место встречи неизменно выбиралось так, чтобы его было хорошо видно оттуда, где агент находился на самом деле.

Вайента отыскала на крыше скрытую точку обзора, из которой хорошо просматривались все окрестности. Вскоре ее пытливый взгляд остановился на многоквартирном доме напротив.

Ваш ход, мистер Лэнгдон.

В этот же момент на борту «Мендация» шеф ступил на палубу из красного дерева и вдохнул полной грудью, наслаждаясь солоноватым воздухом Адриатики. Это судно служило ему домом уже не один год, но теперь цепочка неожиданных событий во Флоренции угрожала разрушить все, что он построил.

Вайента, его лучший оперативный агент, поставила под удар всю его империю, и хотя после выполнения задания ей предстояло отвечать за свою халатность, пока что шеф еще нуждался в ее услугах.

Очень советую ей поскорее расхлебать эту кашу.

Услышав чьи-то быстрые шаги, шеф обернулся и увидел, что к нему спешит его сотрудница, одна из аналитиков.

— Сэр! — запыхавшись, выпалила она. — К нам поступила новая информация. — Ее голос звенел в утреннем воздухе с необычным напором. — Похоже, Роберт Лэнгдон только что зашел на свою гарвардскую почту с незамаскированного IP-адреса. — Она помедлила, глядя шефу прямо в глаза. — Благодаря этому мы установили точное местонахождение объекта.

Шеф поразился тому, что Лэнгдон проявил такую неосторожность. Это совершенно меняет дело. Он задумчиво сложил пальцы домиком и устремил взгляд на побережье.

— Вам известно, где сейчас люди из ПНР?

— Да, сэр. Меньше чем в трех километрах от места, где находится Лэнгдон.

Шефу понадобились считанные секунды, чтобы принять решение.

Глава 15

— Inferno di Dante^[201], — прошептала Сиена, машинально придвигаясь поближе к жуткому изображению преисподней на стене кухни.

Дантово представление об аде, подумал Лэнгдон, воплощенное с изумительной наглядностью.

Признанный одним из самых гениальных литературных шедевров, «Ад» был первой из трех книг в составе «Божественной комедии» Данте Алигьери — эпической поэмы из 14 233 строк, в которой рассказывалось, как автор спустился в мрачную преисподнюю, прошел через чистилище и наконец поднялся в рай. Из трех частей «Комедии» — «Ада», «Чистилища» и «Рая» — в мире больше всего читали и лучше всего знали именно первую, чье название звучало по-итальянски как «Инферно».

Созданный Данте в начале 1300-х годов, «Ад» буквально перевернул все средневековые представления о посмертных карах. Никогда прежде адские муки не овладевали помыслами такого количества людей. Творение Данте одним махом превратило абстрактную идею ада в яркую и устрашающую картину — зримую, осязаемую и незабываемую. Неудивительно, что после обнародования поэмы в католические церкви потоком хлынули перепуганные грешники, ищущие спасения от той участи, которой грозил им новый образ подземного мира.

Боттичелли изобразил Дантов ад в виде глубокой воронки, где мучились проклятые души, — в виде гигантской подземной каверны с пламенем, серой, нечистотами, чудовищами и грозным Сатаной, поджидающим свои жертвы в самом низу. Эта яма имела девять четко определенных уровней — девять кругов ада, — и грешники распределялись по ним в соответствии с тяжестью своих грехов. Верхнюю часть населяли сладострастники, или те, «кто предал разум власти вожделений», — их без конца носило туда-сюда бушующим ветром, символом их неспособности укротить свои желания. Под ними находились чревоугодники — они лежали лицом вниз в нечистотах, отходах своей неумеренности. Еще ниже располагались еретики, обреченные на вечные муки в раскаленных гробах. Так оно и шло… чем дальше, тем ужаснее.

За семь веков, протекших после ее создания, эта грандиозная картина Дантова ада вдохновляла многих величайших творцов в истории — они восхищались ею, переводили итальянский оригинал на другие языки и сочиняли вариации на его тему. Лонгфелло, Чосер, Маркс, Мильтон, Бальзак, Борхес и даже несколько римских пап — все они написали произведения, основанные на дантовском «Аде». Монтеверди, Лист, Вагнер, Чайковский и Пуччини положили этот шедевр в основу своих музыкальных сочинений, а если говорить о нашем времени, то же самое сделала одна из любимых исполнительниц Лэнгдона — Лорина Маккеннитт. Даже создатели современных видеоигр и приложений для айпада, и те без устали эксплуатировали наследие Данте.

Стремясь приобщить своих студентов к миру Данте, до предела насыщенному яркими и запоминающимися символами, Лэнгдон иногда читал специальный курс лекций о созданных гениальным итальянцем образах, которые на протяжении веков не раз встречались во вдохновленных им сочинениях.

— Роберт! — воскликнула Сиена, придвигаясь поближе к проекции на стене. — Вы только посмотрите сюда! — И она показала на место в нижней части воронкообразного ада.

Область, на которую она показывала, называлась «Злые Щели». Этот предпоследний, восьмой круг ада был разделен на десять рвов — каждый для обманщиков определенного типа.

Сиена заговорила еще более взволнованно:

— Смотрите! Разве не это вы видели в своих галлюцинациях?

Лэнгдон прищурился, вглядываясь туда, куда указывала Сиена, но не мог ничего разобрать. Крошечный проектор почти израсходовал весь свой запас энергии, и изображение стало гаснуть. Лэнгдон снова принялся трясти костяную трубочку, а когда стеклянный глазок как следует разгорелся, аккуратно пристроил ее на угол стола у другой стены маленькой кухни, так что изображение стало еще крупнее. Потом он подошел к Сиене и, отступив чуть в сторону от луча, стал разглядывать светящуюся карту.

Сиена опять указала на восьмой круг ада.

— Вот здесь! Разве вы не говорили, что видели торчащие из земли ноги с буквой «R»? — Она коснулась стены. — Уж не эти ли?

Лэнгдон много раз изучал эту картину, и для него не было новостью, что десятая из Злых Щелей полна грешников, закопанных по пояс вниз головой. Но вот странно — в этой ее версии на одной паре торчащих из-под земли ног действительно была выведена грязью буква «R», в точности как в его бреду.

Боже мой! Лэнгдон еще пристальнее вгляделся в крошечную деталь.

— Эта буква… Я абсолютно уверен, что на оригинале Боттичелли ее нет!

— А вот еще, — сказала Сиена.

Переведя глаза вслед за ее пальцем на предыдущий ров в том же кругу ада, Лэнгдон увидел, что на лжепророке со свернутой шеей нацарапана буква «E».

Что за чудеса? Картину кто-то изменил!

Теперь он заметил, что буквы нарисованы на грешниках в каждом из десяти рвов. Он увидел «С» на соблазнителе, которого бесы стегали кнутами… еще одно «R» на воре, которого жалили змеи… «А» на мздоимце, погруженном в озеро кипящей смолы.

— Ни одной из этих букв на оригинале не было, — твердо заявил Лэнгдон. — В эту копию внесли изменения — думаю, с помощью цифрового монтажа.

Он вернулся взглядом к самой верхней из Злых Щелей и начал читать буквы подряд, сверху вниз.

C…A…T…R…O…V..A…C…E…R

— Catrovacer, — сказал Лэнгдон. — Это по-итальянски?

Сиена покачала головой:

— И не по-латыни. Не понимаю, на каком языке.

— А может… подпись?

— Catrovacer? — с сомнением повторила Сьена. — Что-то не похоже на имя. Но посмотрите сюда. — И она ткнула пальцем в одну из множества фигур в третьей из Злых Щелей.

Когда Лэнгдон увидел, на кого она указывает, в животе у него похолодело. Среди грешников, теснящихся в третьем рву, выделялся классический персонаж Средневековья — закутанный в плащ человек в маске с длинным птичьим клювом и мертвыми глазами.

Чумная маска.

— Есть ли чумной доктор на оригинале Боттичелли? — спросила Сиена.

— Совершенно точно нет. Эту фигуру добавили.

— И еще одно. Подписывал ли Боттичелли свою картину?

Этого Лэнгдон не помнил, но, взглянув на нижний правый угол изображения, где полагалось быть подписи, он сообразил, почему она спрашивает. Подписи там не было, но зато вдоль темно-коричневой границы «Карты ада» тянулась выведенная крошечными печатными буквами строка: «la verità é visibile solo attraverso gli occhi della morte».

Лэнгдон достаточно хорошо знал итальянский, чтобы уловить смысл.

— «Истину можно увидеть только глазами смерти»?

Сиена кивнула.

— Странно.

Они замолчали, стоя бок о бок и глядя, как зловещая картина перед ними потихоньку тускнеет. Дантов «Ад», подумал Лэнгдон. С 1330 года он вдохновлял художников на мрачные пророчества.

В лекциях, посвященных Данте, Лэнгдон рассказывал о целом ряде блестящих произведений искусства, созданных по мотивам его «Ада». Помимо прославленной картины Боттичелли, были еще бессмертная роденовская скульптура «Три тени» из «Врат ада»… иллюстрация Страдануса, где челн Флегия пересекает Стигийское болото с тонущими в нем грешниками… сладострастники Уильяма Блейка, гонимые вечным вихрем… полное странного эротизма видение Бугеро, где Данте и Вергилий наблюдают за двумя обнаженными борцами… грешные души Байроса, съежившиеся под градом раскаленных камней и огненных капель… серия причудливых гравюр на дереве и акварелей Сальвадора Дали… и, наконец, огромная коллекция гравюр Доре, где было изображено все, от ведущего в ад туннеля до самого крылатого Сатаны.

Теперь оказалось, что Дантов поэтический образ ада повлиял не только на заслуженно почитаемых человечеством художников. Складывалось впечатление, что он вдохновил еще одну личность — неизвестного с извращенной психикой, который изменил знаменитую картину Боттичелли с помощью цифровых методов, добавив в нее десяток букв, чумного доктора и зловещую фразу о том, что истину можно увидеть лишь глазами смерти. Затем этот художник сохранил полученное изображение в проекторе новейшего типа и спрятал его в причудливый резной футляр.

Лэнгдон не представлял себе, кто мог создать такой артефакт, однако в настоящий момент этот вопрос выглядел второстепенным по сравнению с другим, беспокоившим его гораздо больше.

Почему, черт побери, эта штука оказалась у меня в кармане?

Стоя на кухне рядом с Лэнгдоном и размышляя, что делать дальше, Сиена неожиданно услышала рев мощного двигателя. Затем отрывисто проскрежетали по асфальту покрышки и захлопали дверцы.

Озадаченная, Сиена поспешила к окну и выглянула на улицу.

Перед ее домом только что затормозил черный фургон без опознавательных знаков. Из него высыпалась вереница людей, одетых в черную форму с круглой зеленой нашивкой на левом плече. Они сжимали в руках автоматические винтовки и двигались с неумолимостью запрограммированной боевой машины. Четверо из них сразу же кинулись ко входу в дом.

У Сиены кровь застыла в жилах.

— Роберт! — крикнула она. — Не знаю, кто это, но они нас нашли!

Внизу, на улице, агент Кристоф Брюдер выкрикивал команды своим бросившимся в дом подчиненным. Армейское прошлое приучило этого крепко сбитого человека бесстрастно выполнять свой долг и уважать вышестоящее начальство. Он знал свою задачу и знал, насколько высоки ставки.

Организация, в которой он работал, имела много подразделений, но подразделение Брюдера — оно называлось Службой поддержки по надзору и реагированию, или просто ПНР, — начинало действовать только тогда, когда ситуация становилась критической.

Когда его люди один за другим исчезли в подъезде, Брюдер встал в дверях, вынул рацию и связался со своим руководителем.

— Это Брюдер, — сказал он. — Нам удалось выследить Лэнгдона по компьютерному IP-адресу. Группа приступила к операции захвата. Я сообщу, когда мы его возьмем.

Высоко над мостовой, на плоской крыше «Пенсионе ла Фиорентина», Вайента в ужасе, не веря своим глазам, наблюдала за тем, как агенты врываются в здание напротив отеля.

Какого черта они тут делают?!

Она провела рукой по своим шипам, внезапно осознав, какие кошмарные последствия может иметь ее вчерашняя неудача. Стоило какому-то голубю проворковать не вовремя, как все полетело кувырком. То, что поначалу казалось самым рядовым заданием… вдруг превратилось в настоящий кошмар.

Если уж ПНР здесь, тогда для меня все кончено.

Вайента в отчаянии выхватила телефон и позвонила шефу.

— Сэр! — крикнула она, заикаясь от волнения. — Сюда прибыла ПНР! Люди Брюдера наводнили здание напротив!

Она ждала ответа, но слышала только резкие щелчки на линии. Затем электронный голос спокойно объявил: «Процедура отстранения начата».

Вайента опустила телефон как раз в тот момент, когда на экране появилось сообщение, что связь прервана. Щеки у нее похолодели, но она заставила себя принять случившееся. Консорциум только что разорвал с ней всякие отношения.

Никаких связей. Никаких следов.

Меня отстранили.

Потрясение длилось лишь один миг.

Затем его сменил страх.

Глава 16

Скорее, Роберт! — торопила Сиена. — За мной!

Когда Лэнгдон выскочил из квартиры в общий коридор, его мысли все еще были заняты мрачными образами дантовской преисподней. До этой секунды Сиена переносила выпавшие на их долю испытания с каким-то отрешенным спокойствием, но теперь в ее голосе звенело напряжение, говорящее о том, что и она может испугаться по-настоящему.

В коридоре Сиена бросилась прямо вперед, мимо лифта, который уже спускался, — очевидно, его вызвали те, кто только что ворвался в вестибюль. Добежав до конца коридора и даже не оглянувшись, она скрылась на лестнице.

Лэнгдон мчался за ней по пятам, скользя на гладких подошвах позаимствованных у соседа туфель. Крошечный проектор в нагрудном кармане пиджака от Бриони подпрыгивал, стуча его по груди. В голове по-прежнему крутились странные буквы из восьмого круга ада: CATROVACER. Он вспомнил чумную маску и загадочную подпись: истину можно увидеть только глазами смерти.

Лэнгдон пытался связать эти разнородные факты воедино, но пока ничего путного на ум не приходило. Когда он наконец выскочил на лестничную площадку, Сиена стояла там, настороженно прислушиваясь. Снизу доносился отчетливый топот.

— Есть другой выход? — прошептал Лэнгдон.

— Пошли, — отрывисто бросила она.

Сегодня Сиена уже однажды спасла Лэнгдону жизнь, и теперь ему ничего не оставалось, кроме как довериться ей снова. Переведя дух, он побежал за ней вниз по ступеням.

Они спустились на один этаж, и топот под ними стал гораздо ближе — теперь их отделяли от людей в черной форме всего три-четыре лестничных марша.

Почему она бежит прямо на них?

Прежде чем Лэнгдон успел возразить, Сиена схватила его за руку и вытащила с лестницы в длинный пустой коридор между двумя рядами запертых дверей.

Здесь же негде спрятаться!

Сиена щелкнула выключателем, и несколько лампочек погасли, но это мало что давало: беглецов было прекрасно видно и при слабом естественном освещении. Шаги грохотали уже совсем близко, и Лэнгдон понимал, что их преследователи вот-вот появятся на площадке, откуда хорошо просматривался весь коридор.

— Мне нужен ваш пиджак, — прошептала Сиена, срывая с Лэнгдона этот предмет одежды. Потом она заставила его присесть за собой на корточки в небольшой нише перед запертой дверью. — Сидите тихо!

Что она делает? Она же на самом виду!

На лестнице появились люди в форме — они бежали наверх, но остановились, увидев Сиену в полутемном коридоре.

— Per l'amore di Dio! — пронзительно завопила на них Сиена. — Cos'è questa confusione? — Бога ради! Почему вы так шумите?

Двое бежавших прищурились, явно не понимая, кто к ним обращается. А Сиена продолжала злобно кричать:

— Tanto chiasso a quest'ora! — Столько шуму в такой час!

Только сейчас Лэнгдон заметил, что Сиена накинула его черный пиджак себе на голову и плечи, как старушечью шаль. Она сгорбилась, встав так, чтобы прикрыть собой скрючившегося в тени Лэнгдона, и шагнула к ним на дрожащих ногах, продолжая вопить, точно выжившая из ума старуха.

Один из агентов поднял руку, показывая, что ей надо вернуться в квартиру:

— Signora! Rientri subito in casa!

Сиена сделала еще один неуверенный шаг и сердито потрясла кулаком:

— Avete svegliato mio marito, che è malato!

Лэнгдон слушал ее в изумлении. Они потревожили ее больного мужа?

Другой агент, в свою очередь, поднял винтовку и навел ее на Сиену.

— Ferma o sparo! — Стой, или буду стрелять!

Сиена остановилась, а потом заковыляла назад, кляня их на чем свет стоит.

Агенты бросились дальше по лестнице и скрылись из виду.

Конечно, не шекспировская постановка, подумал Лэнгдон, но впечатляет. Похоже, театральное прошлое может очень пригодиться в жизни.

Сняв с головы пиджак, Сиена швырнула его обратно Лэнгдону.

— Ладно, идемте.

На этот раз он послушался без промедления.

Они спустились на площадку над вестибюлем и увидели внизу еще двоих агентов, которые как раз заходили в лифт, чтобы ехать наверх. Снаружи, на улице, дежурил у фургона еще один — черная форма плотно обтягивала его мускулистую фигуру. Не обменявшись ни словом, Сиена с Лэнгдоном поспешили дальше, на цокольный этаж.

На подземной стоянке было темно и воняло мочой. Сиена рысцой промчалась в угол, забитый мотоциклами и мотороллерами. Она остановилась у серебристого трайка — трехколесного мопеда, который выглядел как неуклюжий отпрыск итальянской «веспы» и взрослого трехколесного велосипеда. Сунув свою изящную руку под переднее крыло, она вынула оттуда маленький магнитный футлярчик. Внутри оказался ключ; она вставила его в зажигание и запустила двигатель.

Через несколько секунд Лэнгдон уже сидел на мопеде за ее спиной. Кое-как угнездившись на маленьком седле, он принялся шарить руками по сторонам, ища, за что бы ухватиться.

— Сейчас не до приличий, — сказала Сиена, хватая его за руки и кладя их на свою стройную талию. — Держитесь крепче!

Лэнгдон последовал ее совету — и вовремя, потому что трайк буквально взлетел по пандусу. Его мотор оказался мощнее, чем думал Лэнгдон, и, выскочив из гаража в утренние сумерки, они едва не оторвались от земли. Главный вход был метрах в пятидесяти от них, и крепкий агент у фургона тут же обернулся и увидел, как беглецы уносятся прочь. Сиена еще поддала газу, и вой мотора перешел в тонкий визг.

Сидя за спиной Сиены, Лэнгдон оглянулся на агента — тот вскинул оружие и тщательно целился в них. Лэнгдон невольно съежился. Раздался одиночный выстрел, и пуля отскочила от заднего крыла трайка, едва не угодив Лэнгдону в поясницу.

Господи Боже!

На перекрестке Сиена резко свернула влево, и Лэнгдон чуть не соскользнул с седла, в последний миг успев удержать равновесие.

— Прижмитесь ко мне! — крикнула она.

Лэнгдон подался вперед, примащиваясь поровнее. Они по-прежнему мчались на полной скорости, теперь уже по улице пошире. Только через целый квартал он кое-как отдышался.

Что это за боевики, черт возьми?!

Сиена сосредоточила все внимание на дороге; с утра она была еще почти пуста, но случайные машины все же приходилось объезжать. Редкие прохожие смотрели им вслед, явно озадаченные видом рослого мужчины в костюме от Бриони, сидящего позади грациозной девушки.

Лэнгдон и Сиена проехали три квартала и приближались к крупному перекрестку, но тут впереди взвыла сирена. Из-за угла на двух колесах вылетел узкий черный фургон; еле вписавшись в поворот, он добавил скорости и помчался прямо на них. Он выглядел в точности как тот, что доставил к их дому группу людей в черном.

Сиена вильнула вправо и ударила по тормозам. Потом резко остановилась, спрятавшись за припаркованным к тротуару грузовиком, и Лэнгдон ткнулся в нее грудью. Подогнав трайк вплотную к заднему бамперу грузовика, она выключила двигатель.

Видели они нас или нет?

Беглецы съежились и замерли… затаив дыхание.

Фургон пронесся мимо, не сбавляя скорости, — очевидно, их не заметили. Однако, проводив его взглядом, Лэнгдон успел мельком увидеть тех, кто был внутри.

На заднем сиденье, зажатая между двумя бойцами, как пленница, ехала пожилая, но очень красивая женщина. Ее глаза закатывались, а голова болталась, словно ей было плохо или ее опоили снотворным. На груди у нее висел амулет, а длинные серебристые волосы локонами спускались на плечи.

На миг у Лэнгдона перехватило дух, как будто перед ним предстал призрак.

Это была незнакомка из его видения.

Глава 17

Шеф стремительно вышел из центра управления и зашагал по правому борту «Мендация», пытаясь взять себя в руки. То, что сейчас обнаружилось в жилом доме во Флоренции, было просто немыслимо.

Он дважды обошел весь свой большой корабль, после чего вернулся в кабинет и достал из шкафчика бутылку односолодового виски «Хайленд парк» пятидесятилетней выдержки. Не раскупорив бутылку, он поставил ее на стол и повернулся к нему спиной — это был хороший способ убедиться в том, что он и теперь прекрасно себя контролирует.

Его взгляд инстинктивно скользнул к тяжелому потрепанному тому на книжной полке — подарку клиента… того самого, с которым ему лучше было бы никогда не встречаться.

Год тому назад… но откуда мне было знать?

Обычно шеф не вступал в прямые контакты с потенциальными клиентами, однако сведения об этом человеке поступили из очень надежного источника, и шеф сделал для него исключение.

Когда клиент впервые прибыл на борт «Мендация» на своем личном вертолете, на море царил мертвый штиль. Гостю, крупному авторитету в своей области, недавно исполнилось сорок шесть — он был подтянут, необычно высокого роста, с пронзительным взглядом зеленых глаз.

— Как вам известно, — начал он, — мне посоветовал воспользоваться вашими услугами наш общий друг. — Гость вытянул свои длинные ноги, явно чувствуя себя в роскошном кабинете шефа как дома. — С вашего разрешения я расскажу, что мне нужно.

— Я предпочел бы его не давать, — прервал посетителя шеф, сразу демонстрируя ему, кто здесь главный. — Согласно нашим правилам, вы ничего не должны мне рассказывать. Я сам объясню, какие услуги мы предоставляем, а вы решите, устраивает вас это или нет.

Гость слегка растерялся, но не стал возражать и внимательно все выслушал. Под конец обнаружилось, что желание долговязого новичка не представляет для Консорциума ровным счетом ничего необычного: он хотел всего лишь на некоторое время «стать невидимкой», чтобы заниматься своим делом втайне от любопытных глаз.

Детские игры.

Консорциум брался выполнить желаемое, предоставив клиенту поддельные документы и абсолютно надежное, безопасное убежище, где он мог бы делать свою работу — какой бы характер она ни носила — в обстановке полной секретности. Консорциум никогда не пытался выяснить, какие цели преследуют его клиенты, предпочитая знать о тех, кому он оказывает услуги, как можно меньше.

За весьма солидное вознаграждение шеф целый год обеспечивал своему зеленоглазому гостю, который оказался идеальным клиентом, тихую гавань. Шеф не имел с ним никаких контактов, и все выставленные Консорциумом счета оплачивались вовремя.

Затем, две недели назад, все круто изменилось.

Неожиданно клиент сам вышел на связь и потребовал личной встречи с шефом. С учетом того, какие суммы от него поступали, отказать ему было неудобно.

В неопрятном взъерошенном человеке, появившемся на яхте, едва можно было признать того спокойного подтянутого визитера, с которым шеф заключил сделку в прошлом году. Его зеленые глаза, когда-то проницательные, теперь смотрели дико. Он выглядел почти больным.

Что с ним случилось? Чем он занимался?

Шеф пригласил тревожно озирающегося гостя к себе в кабинет.

— Эта среброволосая дьяволица, — пробормотал тот. — Она с каждым днем подбирается все ближе.

Шеф раскрыл папку с делом клиента и кинул взгляд на фотографию привлекательной женщины с серебристыми волосами.

— Да-да, — сказал он. — Среброволосая дьяволица. Мы прекрасно знаем всех ваших врагов. Несмотря на ее могущество, мы целый год не подпускали ее к вам и впредь намерены делать то же самое.

Зеленоглазый беспокойно накручивал на пальцы сальные пряди своих длинных волос.

— Только не дайте ей себя одурачить. Хоть она и красива, но враг очень опасный.

Знаю, подумал шеф, по-прежнему недовольный тем, что его клиент привлек внимание столь влиятельной персоны. Женщина с серебристыми волосами располагала огромными ресурсами и могла получить доступ практически куда угодно, а необходимость бороться с такими противниками шефа отнюдь не радовала.

— Если она или ее бесы меня обнаружат… — начал клиент.

— Не обнаружат, — уверил его шеф. — Разве до сих пор мы не прятали вас и не обеспечивали всем, что вам требовалось?

— Да, это так, — признал гость. — И все-таки я буду спать крепче, если… — Он помедлил, собираясь с мыслями. — Скажите, если со мной что-нибудь случится, вы выполните мои последние желания?

— А именно?

Клиент сунул руку в сумку и достал оттуда запечатанный конвертик.

— В этом конверте номер депозитной ячейки в одном флорентийском банке и код к ней. Там вы найдете один маленький предмет. Если со мной что-нибудь случится, вы доставите его по назначению. Это своего рода подарок.

— Очень хорошо. — Шеф взял ручку, чтобы делать заметки. — И кому его следует доставить?

— Среброволосой дьяволице.

Шеф бросил на него быстрый взгляд.

— Подарок вашей мучительнице?

— Скорее, терновый шип ей в бок. — Его глаза блеснули яростью. — Изящная маленькая колючка, выточенная из кости. Она обнаружит в ней карту… своего личного Вергилия… и отправится с ним в самое сердце своего личного ада.

Шеф пристально посмотрел на него.

— Как вам угодно, — произнес он после долгой паузы. — Считайте, что мы договорились.

— Но все важно сделать вовремя, — с волнением в голосе сказал гость. — Этот подарок нельзя отправлять слишком рано. Вы должны беречь его до… — Он умолк, вдруг о чем-то задумавшись.

— До?.. — поторопил его шеф.

Внезапно клиент вскочил, обогнул стол шефа, схватил красный маркер и судорожно обвел им число на настольном календаре.

— Вот до этого дня.

Шеф поджал губы и втянул носом воздух, проглотив раздражение, вызванное этим бесцеремонным поступком.

— Понятно, — сказал он. — Я сохраняю бездействие вплоть до отмеченного дня, после чего отправляю предмет, хранящийся в банковском сейфе, этой среброволосой. Можете на меня положиться. — Он сосчитал по календарю дни до неуклюже обведенной даты. — Я выполню ваше желание ровно через четырнадцать дней, считая с сегодняшнего.

— И ни на день раньше! — лихорадочно воскликнул зеленоглазый.

— Понимаю, — успокоил его шеф. — Ни на день раньше.

Шеф взял конверт, вложил его в папку и сделал необходимые заметки, гарантирующие точное выполнение распоряжений клиента. Его вполне устраивало, что клиент не объяснил, какой именно предмет хранится в банке. Отсутствие интереса к ненужным деталям было краеугольным камнем практической философии Консорциума. Выполняй обещанное. Не задавай лишних вопросов. А главное — никого не суди.

Плечи гостя обмякли, и он тяжело перевел дух.

— Спасибо.

— Что-нибудь еще? — спросил шеф. Ему не терпелось избавиться от своего преобразившегося клиента.

— Честно говоря, да. — Он извлек из кармана маленькую ярко-красную флешку. — Здесь записан видеофайл. — Он положил флешку перед шефом. — Мне хотелось бы, чтобы вы разослали его в новостные агентства всего мира.

Шеф с любопытством посмотрел на собеседника. Консорциум нередко распространял информацию по указанию своих клиентов, однако в просьбе этого человека было что-то настораживающее.

— В тот же день? — спросил он, кивая на свой календарь.

— Да, в тот же самый, — ответил клиент. — И ни минутой раньше.

— Понятно. — Шеф снабдил красную флешку ярлычком с необходимыми инструкциями. — Итак, это все?

Он встал, надеясь завершить встречу. Но клиент остался сидеть.

— Нет. Есть еще одно, последнее.

Шеф снова опустился в кресло.

Зеленые глаза клиента вспыхнули зловещим блеском.

— Вскоре после того, как вы обнародуете это видео, я стану очень известным человеком.

Кажется, ты уже известный человек, подумал шеф, вспомнив о впечатляющих достижениях своего гостя.

— В этом есть и ваша заслуга, — продолжал тот. — С вашей помощью мне удалось сотворить шедевр… который изменит весь мир. Вы можете гордиться своей ролью.

— Каким бы ни был ваш шедевр, — ответил шеф, подавляя нетерпение, — я рад, что вы получили возможность создать его без помех.

— В знак благодарности я хочу вручить вам прощальный подарок. — Растрепанный гость опять полез в сумку и вынул оттуда толстую книгу. — Держите.

Интересно, подумал шеф, уж не над этим ли ты тайно трудился весь последний год?

— Вы сами ее написали?

— Нет. — Гость положил увесистый том на стол. — Совсем наоборот… она была написана для меня.

Шеф озадаченно посмотрел на книгу. Он считает, что это написано для него? Но ведь это классическое сочинение четырнадцатого века!

— Прочтите ее, — сказал гость с жутковатой усмешкой. — Она поможет вам понять то, что я сделал.

После этих слов неопрятный гость встал, распрощался и неожиданно быстро ушел. В окно кабинета шефу было видно, как его вертолет снялся с палубы и взял курс обратно на побережье Италии.

Затем шеф снова переключил внимание на толстую книгу в кожаном переплете. Нерешительно раскрыв ее, он отыскал начало основного текста. Первые строки были набраны крупным шрифтом и занимали целую страницу:

АД

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

На противоположной странице его клиент написал от руки:

Дорогой друг! Спасибо, что помогли мне найти правильный путь.

Мир тоже вам благодарен.

Шеф понятия не имел, что это значит, но с него было довольно. Он закрыл книгу и убрал на полку. Слава Богу, деловое сотрудничество с этим странным типом скоро закончится. Еще четырнадцать дней, подумал шеф, переведя взгляд на криво обведенную дату на своем календаре.

В последующие дни шеф вспоминал о зеленоглазом клиенте с необычной для себя нервозностью. Похоже, парень свихнулся. Однако, несмотря на его дурные предчувствия, ничего экстраординарного не происходило.

Затем, как раз накануне отмеченной даты, во Флоренции произошли сразу несколько трагических событий. Шеф пытался справиться с кризисом, однако ситуация быстро вырвалась из-под контроля. Кризис достиг кульминации, когда его клиент, задыхаясь, взобрался на самый верх башни Бадия.

Он бросился с нее… навстречу гибели.

Потерять клиента — особенно таким образом — было ужасно, но шеф оставался человеком слова. Он тут же начал подготовку к тому, чтобы выполнить последнее обещание, данное покойному: отправить женщине с серебристыми волосами содержимое банковской ячейки во Флоренции, позаботившись о том, чтобы она получила его точно в назначенный срок.

Ни в коем случае не раньше даты, помеченной в календаре.

Шеф отдал конверт с кодом ячейки Вайенте, и та отправилась во Флоренцию, чтобы забрать из сейфа нужный предмет — ту самую «изящную маленькую колючку». Однако с первым же звонком от Вайенты поступили неожиданные и крайне тревожные вести.Сейф уже очистили от содержимого, а Вайента едва ушла от полиции. Каким-то путем женщина с серебристыми волосами узнала нужный шифр и пустила в ход свое влияние, чтобы получить доступ к банковской ячейке, а заодно и ордер на арест любого, кто попытается ее открыть.

Это было три дня тому назад.

Клиент явно хотел, чтобы похищенный предмет стал последним оскорблением в адрес его среброволосой противницы — ядовитой насмешкой из могилы.

Но эта насмешка прозвучала чересчур рано.

С тех пор в Консорциуме царила лихорадочная суета: ради того, чтобы соблюсти последнюю волю клиента и защитить от неприятностей саму организацию, использовались все ресурсы. По ходу дела Консорциум пересек несколько опасных рубежей, и шеф понимал, что вернуться обратно будет непросто. Теперь, когда во Флоренции назревала развязка, он сидел, упершись взглядом в стол, и гадал, что готовит им будущее.

А с календаря на него пялился кружок, криво нацарапанный безумной рукой, — красный завиток, отмечающий какую-то важную для погибшего дату.

Завтра.

Глаза шефа сами собой нашли на столе бутылку виски. Затем, впервые за четырнадцать лет, он налил себе стопку и осушил ее одним глотком.

Внизу, в недрах корабля, старший координатор Лоренс Ноултон вынул маленькую красную флешку из разъема компьютера и положил ее перед собой. Таких странных записей он не видел еще никогда в жизни.

Ее просмотр занимал ровно девять минут… с точностью до секунды.

Непривычно взволнованный, координатор встал и принялся мерить шагами крохотную кабинку, снова и снова задавая себе один и тот же вопрос: стоит ли показывать это странное видео шефу?

Просто делай свою работу, сказал себе Ноултон. Не спрашивай. Не суди.

Решительно выбросив из головы все сомнения, он занес в рабочий блокнот нужную запись. Завтра, в соответствии с требованием клиента, он разошлет этот видеофайл по всем информационным порталам.

Глава 18

Бульвар Никколо Макьявелли называют одной из самых красивых флорентийских улиц. Расположенный в чудесном зеленом районе, он плавно петляет среди живых изгородей и лиственных деревьев и давно облюбован велосипедистами и поклонниками «феррари».

Сиена умело вела трайк по извилистой дороге. Беглецы оставили позади бедные жилые кварталы и теперь дышали чистым, напоенным весенними ароматами воздухом фешенебельного Западного берега. Они миновали небольшую церквушку — часы на ней только что пробили восемь.

Лэнгдон по-прежнему держался за талию своей спутницы, но мысли его были заняты таинственными образами с картины дантовского ада… и загадочным лицом прекрасной незнакомки с серебристыми волосами, которую он видел между двумя рослыми бойцами на заднем сиденье фургона.

Кто бы она ни была, подумал Лэнгдон, теперь она в их власти.

— Та женщина в фургоне, — сказала Сиена, повысив голос, чтобы перекричать шум мотора. — Вы уверены, что видели в галлюцинациях именно ее?

— Абсолютно.

— Тогда вы, должно быть, встречались с ней хотя бы раз за последние два дня. Вопрос в том, почему она вам все время мерещится… и почему повторяет «ищите, и найдете».

Лэнгдон согласно кивнул.

— Не знаю… Я не помню, чтобы встречался с ней, но всякий раз, когда я вижу ее лицо, мне почему-то кажется, что я обязательно должен ей помочь.

Зарево… зарево… зарево…

Ему пришел на память ослепительный взрыв из его видения, и он подумал, нет ли какой-нибудь связи между незнакомкой с серебристыми волосами и странным словом, которое он твердил в больнице. Надеюсь, я не причинил ей вреда? При этой мысли к его горлу подкатил комок.

Лэнгдону казалось, что его лишили жизненно важного орудия. Я ничего не помню. Лэнгдон с детства обладал эйдетической памятью и всегда полагался на нее как на свое главное интеллектуальное достояние. Для человека, привыкшего запоминать все, что он видит вокруг, с точностью до мельчайших деталей, жизнь без памяти смахивала на попытку посадить самолет в темноте без помощи радара.

— Похоже, ваш единственный шанс найти ответы — это расшифровать «Карту ада», — сказала Сиена. — Наверное, в ней-то и скрыта причина того, что за вами охотятся.

Лэнгдон снова кивнул, вспомнив слово «catrovacer» на корчащихся телах в Дантовом аду.

И вдруг его осенило.

Ведь я очнулся во Флоренции…

На свете не было города, более тесно связанного с Данте. Во Флоренции великий поэт родился, во Флоренции он вырос, во Флоренции, если верить легенде, влюбился в Беатриче — а затем подвергся жестокому изгнанию, которое обрекло его на годы скитаний по итальянским провинциям и мучительную тоску по родному очагу.

Ты бросишь все, к чему стремились твои желанья, написал Данте по этому поводу. Эту язву нам всего быстрей наносит лук изгнанья.

Вспомнив эти слова из Семнадцатой песни «Рая», Лэнгдон поглядел направо, за реку Арно, — туда, где высились в отдалении башни старой Флоренции.

Лэнгдон представил себе Старый город — его запутанную планировку, толкотню и потоки машин, протискивающихся по узким улочкам среди знаменитых флорентийских соборов, музеев, церквей и торговых центров. Ему пришло на ум, что если они с Сиеной избавятся от мопеда, им нетрудно будет затеряться в толпе туристов.

— В Старый город — вот куда мы должны отправиться, — заявил он. — Если где-то и есть ответы, искать их нужно там. Старая Флоренция составляла весь мир Данте.

Кивнув в знак согласия, Сиена крикнула через плечо:

— Там и безопасней — много мест, где можно спрятаться. Я еду к Порта Романа, а потом пересечем реку.

Река, подумал Лэнгдон с легким трепетом. Знаменитое путешествие Данте в ад тоже началось с того, что он пересек реку.

Сиена прибавила скорости, и пока мимо мелькали деревья и дома, Лэнгдон вновь стал перебирать в уме образы преисподней, мертвых и умирающих, Злые Щели с чумным доктором и загадочным словом «catrovacer»… Он размышлял о мрачной сентенции под Боттичеллиевой картой — истину можно увидеть только глазами смерти — и гадал, не может ли она оказаться цитатой из Данте.

Что-то не припомню такого.

Лэнгдон внимательно изучал творчество Данте, а поскольку он был специалистом по истории искусств и, в частности, по иконографии, к нему порой обращались с просьбами истолковать многочисленные символы, которыми изобиловали труды великого итальянца. По воле случая — а может быть, судьбы — примерно два года назад он читал лекцию, посвященную дантовскому «Аду».

«Божественный Данте — символы Ада».

Данте Алигьери давно сделался одной из культовых исторических фигур, и общества его поклонников были рассеяны по всему свету. Самое старое американское Общество любителей Данте появилось в 1881 году в массачусетском Кембридже — его основал Генри Уодсворт Лонгфелло. Этот знаменитый поэт, уроженец Новой Англии, был первым американским переводчиком «Божественной комедии», и его перевод до наших дней остается одним из наиболее популярных и ценимых.

Как известного знатока наследия Данте, Лэнгдона пригласили выступить на крупном мероприятии, устроенном одним из самых старинных отделений Общества Данте — Венским. Оно проходило под крышей Австрийской академии наук. Главному спонсору мероприятия, состоятельному ученому и члену Общества Данте, удалось арендовать ее лекционный зал на две тысячи мест.

У дверей академии Лэнгдона встретил секретарь конференции. Когда они шли по вестибюлю, Лэнгдону бросились в глаза пять слов, выписанных на задней стене исполинскими буквами: «ЕСЛИ БОГ ОШИБСЯ ЧТО ТОГДА?»

— Это Лукас Троберг, — сказал секретарь. — Наша новая художественная инсталляция. Как вам?

Лэнгдон помедлил, разглядывая гигантскую надпись.

— Гм… мазок у него уверенный, но с пунктуацией он немного не в ладах.

Секретарь слегка смутился. Лэнгдону оставалось только надеяться, что его контакт с аудиторией будет лучше.

Когда Лэнгдон наконец вышел на сцену, его встретили бурными аплодисментами. Все места были заняты, и даже в проходах стояли люди.

— Meine Damen und Herren^[202], — начал Лэнгдон, и его усиленный динамиками голос раскатился по залу. — Willkommen^[203], bienvenue^[204], welcome^[205]!

Публика отреагировала на знаменитую цитату из «Кабаре» одобрительным смехом.

— Меня предупредили, что сегодня здесь собрались не только члены Общества Данте, но и многие приезжие ученые и студенты, которые, возможно, впервые всерьез заинтересовались его творчеством. Поэтому для тех из вас, кому из-за напряженных занятий наукой было некогда читать средневековые итальянские поэмы, я в двух словах расскажу о Данте — о его жизни, трудах и о том, почему его считают одной из самых значительных фигур в нашей истории.

Снова аплодисменты.

Нажимая кнопки маленького дистанционного пульта, Лэнгдон высветил на экране ряд портретов Данте. На первом из них, кисти Андреа дель Кастаньо, поэт был изображен в полный рост — он стоял на пороге раскрытой двери с философским трактатом в руке.

— Итак, Данте Алигьери, — начал Лэнгдон. — Годы жизни этого флорентийского писателя и философа — с 1265-го по 1321-й. На этом портрете, как и почти на всех остальных, он изображен в красном каппуччо — плотно сидящей на голове шапочке с наушниками, которая наряду с малиновым плащом из города Лукка стала для нас привычной деталью его наряда.

Лэнгдон нашел слайд с боттичеллиевским портретом Данте из галереи Уффици, подчеркивающим самые характерные его черты — тяжелый подбородок и нос крючком.

— Здесь мы снова видим необычное лицо Данте в обрамлении красного каппуччо, однако Боттичелли добавил к этой шапочке еще и лавровый венок как символ высшего достижения — в данном случае в области поэтического искусства. Этот традиционный символ унаследован от древних греков. Как вам известно, такие венки и сейчас возлагают на головы поэтов-лауреатов и нобелевских лауреатов.

Лэнгдон быстро прокрутил еще несколько слайдов — все с орлиным профилем Данте, и на всех поэт был в своей неизменной красной шапочке, красном плаще и лавровом венке.

— И наконец, чтобы вы получили полное представление о внешности Данте, вот памятник ему на площади Санта-Кроче… и, конечно, знаменитая фреска из Барджелло, приписываемая Джотто.

Лэнгдон оставил на экране проекцию слайда с фреской Джотто и вышел на середину сцены.

— Как вы, безусловно, знаете, в первую очередь Данте прославил его монументальный литературный шедевр — «Божественная комедия», где с натуралистической яркостью повествуется о том, как автор сошел в ад, проследовал через чистилище и поднялся в рай, на свидание с самим Богом. По нынешним понятиям, в «Божественной комедии» нет ничего комического. Она называется комедией по совершенно иной причине. В четырнадцатом веке вся итальянская литература делилась на две четко определенные категории. Трагедии считались высокой литературой, и их писали на «официальном» итальянском, а комедии относили к низкой литературе и писали на разговорном языке, адресуя к простому населению.

Лэнгдон опять несколько раз нажал кнопку пульта и отыскал классическую фреску Микелино — ту, на которой Данте стоит под стенами Флоренции, держа в руке «Божественную комедию». На заднем плане уступами поднималась гора чистилища, а под ней виднелись адские врата. Теперь эта картина украшала флорентийский собор Санта-Мария-дель-Фьоре, более известный как Дуомо.

— Как можно догадаться по названию, — продолжал Лэнгдон, — «Божественная комедия» была написана на разговорном итальянском, то есть на языке простого народа. При этом она представляет собой гениальный сплав религии, истории, политики, философии и публицистики в форме художественного произведения, которое, будучи весьма утонченным по сути, тем не менее оставалось полностью доступным широким массам. Этот труд превратился в подлинный столп итальянской культуры — недаром принято считать, что именно он заложил основы современного итальянского языка.

Лэнгдон выдержал эффектную паузу, а затем негромко добавил:

— Друзья мои, переоценить влияние творчества Данте попросту невозможно. За исключением разве что Священного Писания, во всей нашей истории не найти такого произведения искусства — будь этим искусством музыка, живопись или литература, — которое породило бы большее количество восхищенных отзывов, вариаций, подражаний и комментариев, чем «Божественная комедия».

Перечислив множество знаменитых композиторов, художников и литературных деятелей, создавших свои опусы на основе дантовской эпической поэмы, Лэнгдон обвел аудиторию взглядом.

— Скажите, есть ли среди нас сегодня авторы?

Почти треть слушателей подняла руки. Лэнгдон не верил своим глазам. Ну и ну! Или у меня самая продвинутая публика на свете, или электронные публикации и вправду изменили мир.

— Что ж, как хорошо известно каждому автору, для писателя нет ничего ценнее рекламной аннотации — краткого отзыва какой-нибудь известной личности, который печатается на обложке и поднимает продажи. Такая реклама существовала и в Средние века, и Данте собрал немало подобных отзывов. — Лэнгдон поменял слайды. — Как вам понравилось бы, если бы на вашей книге написали вот это?

Он выше всех из величайших сынов Земли.

Микеланджело

По залу прошелестел удивленный шепот.

— Да, — сказал Лэнгдон, — это тот самый Микеланджело, которого все вы знаете по Сикстинской капелле и «Давиду». Он был не только прекрасным скульптором и живописцем, но и великолепным поэтом — написал почти триста стихотворений. Одно из них называется «Данте» и посвящено гению, так наглядно изобразившему преисподнюю, что это вдохновило Микеланджело на создание «Страшного суда». Если вы мне не верите, прочтите Третью песнь дантовского «Ада», а потом пойдите в Сикстинскую капеллу — там, прямо над алтарем, вы увидите вот этот знакомый образ. — Лэнгдон прокрутил слайды до картинки с разъяренным гигантом, который замахивался веслом на съежившихся в ужасе людей. — На этом фрагменте адский перевозчик Харон бьет веслом отставших пассажиров.

Затем Лэнгдон перешел к следующему слайду, с другим фрагментом «Страшного суда» — здесь распинали какого-то человека.

— Это Аман Агагит. Согласно Писанию, его повесили, однако в дантовской поэме он был не повешен, а распят. Как видите, Микеланджело выбрал версию Данте, предпочтя ее библейской. — Лэнгдон ухмыльнулся и понизил голос. — Только римскому папе не говорите.

Слушатели засмеялись.

— В своем «Аде» Данте создал мир боли и страданий, превосходящий все прежние плоды человеческого воображения, и его поэма в буквальном смысле определила современные представления об этом подземном царстве. — Лэнгдон сделал паузу. — И, поверьте мне, католической церкви есть за что поблагодарить великого итальянца. На протяжении многих веков его «Ад» внушал верующим ужас, в результате чего они приходили в храм замаливать грехи как минимум втрое чаще.

Лэнгдон сменил слайд.

— А теперь мы переходим к главной теме нашей беседы.

На экране появилось название лекции: «Божественный Данте — символы Ада».

— Дантов «Ад» — или, по-итальянски, «Инферно» — так насыщен символами и многоплановыми образами, что я часто посвящаю ему курс продолжительностью в целый семестр. Сегодня мы с вами хотим бегло ознакомиться с его символикой, а для этого, пожалуй, не придумаешь ничего лучше, чем войти с ним бок о бок… в адские врата. — Лэнгдон подошел к краю сцены и окинул публику взглядом. — Ну а раз уж мы собираемся совершить прогулку по преисподней, я настоятельно рекомендую захватить с собой карту. И нет на свете карты, изображающей ад Данте более точно и подробно, чем карта Сандро Боттичелли.

Он коснулся пульта, и перед слушателями возникла грозная «La Mappa dell'Inferno». По залу прокатились изумленные вздохи: присутствующих явно поразило разнообразие пыток, которым подвергались грешники в огромной воронкообразной яме.

— В отличие от многих других иллюстраторов Данте Боттичелли не позволял себе никаких отступлений от оригинала. Он читал «Божественную комедию» с огромным восхищением — по словам основоположника искусствознания Джорджо Вазари, он так увлекся Данте, что это «внесло в его жизнь очень большой беспорядок». Боттичелли создал по мотивам произведений Данте более двух дюжин работ, но эта остается самой известной.

Лэнгдон повернулся и указал на левый верхний угол картины.

— Наше путешествие начнется здесь, на поверхности земли. Вот сам Данте в красном одеянии, а рядом его проводник Вергилий. Как видите, они стоят перед адскими вратами. Отсюда мы отправимся вниз, через девять кругов Дантова ада, и в конце концов окажемся лицом к лицу с…

Лэнгдон включил новый слайд. Это было огромное увеличенное изображение Сатаны с той же самой картины Боттичелли — жуткий трехголовый Люцифер, терзающий трех человек, по одному каждой пастью.

Публика испуганно ахнула.

— Вот кто ждет нас на финише, — заявил Лэнгдон. — В обществе этого обаятельного персонажа мы завершим сегодняшнюю экскурсию. Это произойдет в девятом круге ада, где обитает Сатана собственной персоной. Однако… — Лэнгдон помедлил. — По дороге мы встретим еще много интересного, так что давайте вернемся назад… к воротам ада, откуда и начнем свой путь.

Лэнгдон высветил очередной слайд — гравюру Гюстава Доре. Художник изобразил на ней темный туннель, уходящий в глубь крутой скалы. Надпись над туннелем гласила: «ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ»^[206].

— Итак… — сказал Лэнгдон с улыбкой. — Войдем?

Где-то громко взвизгнули шины, и зал перед глазами Лэнгдона испарился. Его бросило вперед, и он уткнулся в спину Сиены, остановившей трайк посреди бульвара Макьявелли.

Лэнгдон не сразу пришел в себя: перед его мысленным взором все еще маячили адские врата. Но, оглядевшись вокруг, он вспомнил, где находится.

— Что случилось? — спросил он.

Сиена показала вперед, на Порта Романа — до этих старинных каменных ворот, некогда служивших входом во Флоренцию, оставалось еще метров триста.

— Глядите, Роберт. Похоже, мы влипли.

Глава 19

Агент Брюдер стоял в маленькой квартирке и пытался осмыслить то, что видел вокруг. Кто здесь живет, черт возьми? Мебель была дешевая и разнокалиберная, как в комнате студенческого общежития, обставленной за гроши самими жильцами.

— Агент Брюдер! — послышался из коридора голос его подчиненного. — Взгляните, это интересно!

Покидая комнату, Брюдер подумал, что Лэнгдона уже вполне могла задержать местная полиция. Сам он предпочел бы разрешить кризис своими силами, но побег Лэнгдона не оставил ему выбора — пришлось подключить к делу местную полицию и блокировать дороги. В уличном лабиринте Флоренции юркому мопеду было легко ускользнуть от фургонов Брюдера: окна с тяжелыми поликарбонатными стеклами и прочные непрокалывающиеся покрышки делали их хоть и неуязвимыми, но зато и неповоротливыми. Итальянская полиция не любила сотрудничать с чужаками, но у организации Брюдера хватало рычагов влияния — на органы правопорядка, на консульства и посольства… Когда мы требуем, никто не смеет отказать.

Брюдер вошел в маленький кабинет, где его агент в латексных перчатках стоял над открытым ноутбуком и нажимал клавиши.

— Этим компьютером он и пользовался, — сказал агент. — Проверял свою электронную почту и что-то искал в Интернете. Все это осталось в памяти.

Брюдер шагнул к столу.

— Ноутбук не принадлежит Лэнгдону, — продолжал оперативник. — Он зарегистрирован на человека с инициалами С. К. — полное имя я сейчас выясню.

Дожидаясь результатов проверки, Брюдер обратил внимание на стопку бумаг на столе. Он взял их и стал просматривать эту странную коллекцию — буклетик лондонского театра «Глобус» и подборку газетных вырезок. Чем больше он читал, тем шире раскрывались его глаза.

Взяв бумаги, Брюдер выскользнул обратно в коридор и позвонил своему начальнику.

— Это Брюдер, — сказал он. — Кажется, мы установили личность того, кто помогает Лэнгдону.

— И кто же это? — спросил начальник.

Брюдер вздохнул.

— Вы не поверите.

В трех километрах от них Вайента приникла к рулю «БМВ», удаляясь от дома, где прятался Лэнгдон. Навстречу ей с воем неслись полицейские автомобили.

Меня отстранили, думала она.

Как правило, мягкий рокот четырехтактного двигателя мотоцикла успокаивал ей нервы. Как правило — но не сегодня.

Вайента отдала Консорциуму двенадцать лет. Она начинала в группе поддержки, затем поднялась до координатора и наконец достигла уровня оперативного агента наивысшей квалификации. Кроме карьеры, у меня ничего нет. Работа оперативника подразумевала строгую секретность, разъезды и длительные задания, а это фактически исключало возможность личной жизни и нормальных человеческих отношений вне службы.

Я выполняла это задание целый год, думала она, все еще не в силах поверить, что шеф так бессердечно решил от нее избавиться.

Двенадцать месяцев кряду Вайента следила за безупречным соблюдением договора с одним клиентом Консорциума — эксцентричным зеленоглазым гением, который хотел всего лишь на время «исчезнуть», чтобы поработать без помех со стороны своих соперников и врагов. Переезжал он редко и всегда тайно, а в основном трудился. Вайента не знала, в чем заключается суть работы клиента, — она должна была просто помогать ему скрываться от могущественных людей, которые пытались его найти.

Вайента выполняла свои обязанности как истинный профессионал, и все шло без сучка без задоринки.

До вчерашнего вечера.

А потом вся карьера Вайенты полетела под откос. Неудивительно, что она находилась на грани эмоционального срыва.

Меня вышвырнули.

Запуск процедуры отстранения означал, что агент должен немедленно прекратить выполнение текущего задания и покинуть «район оперативных действий». Если бы отстраненный попал в руки властей, Консорциум заявил бы, что никто из его сотрудников и слыхом о нем не слыхал. Агенты понимали, что с этой организацией шутки плохи, — ведь они имели возможность на собственном опыте убедиться в том, как ловко она умеет искажать реальность в своих целях.

Вайента знала только о двух случаях отстранения. Сложилось так, что обоих отстраненных агентов она больше ни разу не видела. Раньше она считала, что их пригласили для дачи формального отчета и уволили, взяв с них обещание никогда не вступать в контакт ни с кем из прежних коллег.

Однако теперь ее уверенность поколебалась.

Ты просто паникуешь, успокаивала она себя. Консорциум никогда не опустится до такой грубой банальности, как хладнокровное убийство.

И все-таки по ее телу снова прокатилась холодная волна страха.

Инстинкт заставил ее бесшумно покинуть крышу отеля сразу же после того, как у дома напротив высадилась группа Брюдера, и теперь она гадала: может быть, этот инстинкт ее и спас?

Сейчас никто не знает, где я.

Прибавив газу на ровном, как стрела, уходящем прямо на север бульваре Поджо-Империале, она подумала, что значили для нее последние несколько часов. Прошлым вечером она волновалась за свою работу. Теперь — за свою жизнь.

Глава 20

Когда-то Флоренция была окружена сплошной стеной и главным входом в нее служили ворота Порта Романа, построенные в 1326 году. С тех пор прошли века и бо́льшую часть городских стен снесли, однако эти ворота уцелели, и поток транспорта до сих пор вливается в город сквозь глубокие арочные туннели в могучем каменном укреплении.

Корпус Порта Романа представляет собой старинную пятнадцатиметровую преграду из кирпича и камня, а в первоначальной арке и доныне сохранились массивные деревянные двери с засовами — правда, теперь они открыты круглые сутки и не мешают движению. Перед этими дверьми сходятся шесть крупных дорог, а на лужайке в центре развязки, образованной их слиянием, красуется большая статуя работы Пистолетто — женщина, покидающая город с огромным тюком на голове.

Хотя сейчас это место почти всегда забито ворчащими автомобилями, прежде у главных флорентийских ворот находилась «Фьера-деи-контратти» — своеобразная ярмарка невест, где отцы продавали дочерей замуж, часто заставляя их исполнять соблазнительные танцы в надежде заключить с женихом более выгодную сделку.

Когда беглецов отделяли от ворот всего несколько сот метров, Сиена остановила мопед и с тревогой указала вперед. Лэнгдон выглянул из-за ее спины и сразу же понял, что ее взволновало. Чуть поодаль стояла длинная вереница машин — двигатели их работали на холостом ходу. Движение на развязке было блокировано полицией, и туда подъезжали все новые патрульные автомобили. Вооруженные полицейские переходили от машины к машине, опрашивая водителей.

Неужели все это из-за нас? — подумал Лэнгдон. Не может быть!

Впереди показался мокрый от пота велосипедист — он ехал по бульвару Макьявелли в их сторону. Велосипед у него был лежачий, и он крутил педали босыми ногами прямо у себя перед носом.

Сиена окликнула его.

— Cos' è successo? — Что случилось?

— E chi lo sa! — отозвался он с озабоченным видом. Откуда я знаю! — Carabinieri. — И покатил прочь, явно торопясь убраться от греха подальше.

Сиена обернулась к Лэнгдону. Лицо ее было угрюмо.

— Там все перекрыто. Военная полиция.

Где-то за их спинами взвыли сирены, и Сиена насторожилась, вглядываясь в дальний конец бульвара Макьявелли. На ее лице застыла маска страха.

Нас загнали в ловушку, подумал Лэнгдон, озираясь в поисках хоть какого-нибудь выхода — поперечной дороги, парка, аллеи, — но слева бульвар окаймляли частные дома, а справа тянулась каменная стена.

Сирены выли все громче.

— Туда, — предложил Лэнгдон, указывая вперед; там, шагах в тридцати от них, была пустая стройплощадка с передвижной бетономешалкой, за которой можно было кое-как спрятаться.

Резко стартовав, Сиена с ходу загнала мопед на тротуар и въехала на пустой участок. Они затормозили за бетономешалкой и тут же поняли, что здесь можно спрятать разве что трайк — на них самих места уже не оставалось.

— За мной, — приказала Сиена и кинулась к маленькой кладовке, приткнувшейся к стене среди кустов.

Нет, это не кладовка, сообразил Лэнгдон через пару секунд, невольно сморщив нос. Это временный туалет.

Когда они подбежали вплотную к биотуалету для рабочих-строителей, вой патрульных машин раздавался уже совсем рядом. Сиена подергала ручку, но дверь была заперта — на ней висела тяжелая цепь с замком. Схватив Сиену за локоть, Лэнгдон потащил ее вокруг домика и втолкнул в узкое пространство между туалетом и каменной стеной. Вдвоем они еле втиснулись в этот закуток, где от вони было почти нечем дышать.

Едва Лэнгдон успел нырнуть в укрытие вслед за своей спутницей, как в поле зрения показался черный «субару-форестер» с крупной надписью «CARABINIERI» на боку. Машина медленно прокатила мимо того места, где они прятались.

Итальянская военная полиция, подумал Лэнгдон, не веря своим глазам. Интересно, им тоже отдали приказ стрелять на поражение?

— Кому-то очень понадобилось нас найти, — прошептала Сиена. — И они знают, что мы где-то здесь.

— Джи-пи-эс? — предположил Лэнгдон. — Может, в проекторе есть маячок?

Сиена покачала головой:

— Ну нет. Если бы эту штуку можно было выследить, нас бы давно уже сцапали.

Лэнгдон слегка повернулся, чтобы поудобнее угнездиться в этом тесном — особенно при его габаритах — уголке. При этом у него перед носом очутились изящные граффити, нацарапанные на задней стене передвижного туалета.

Ай да итальянцы!

В Америке почти все туалеты размалеваны по-детски неуклюжими изображениями огромных грудей и пенисов. Однако стена этого домика больше походила на альбом начинающего художника — здесь были человеческий глаз, хорошо прорисованная рука, мужской профиль и сказочный дракон.

— Не думайте, что чужую собственность портят с таким вкусом по всей Италии, — сказала Сиена, прочитав его мысли. — Дело в том, что прямо за этой каменной оградой находится флорентийский Институт искусств.

Словно в подтверждение ее слов, неподалеку появилась группа студентов с большими папками для эскизов. Неторопливо шагая в их сторону, они болтали, курили и с удивлением поглядывали вперед, на суету у Порта Романа.

Лэнгдон с Сиеной пригнулись, чтобы студенты их не заметили, и тут Лэнгдона внезапно поразила одна любопытная мысль.

Грешники, закопанные по пояс вниз головой.

Возможно, в этом был виноват запах человеческих отправлений или вид мелькающих в воздухе босых ног давешнего велосипедиста, но, какова бы ни была причина, перед внутренним взором Лэнгдона снова возникли смрадный мир Злых Щелей и голые ноги, торчащие из-под земли.

Он живо обернулся к своей спутнице.

— Сиена! В нашей версии «La Mappa» ноги того бедняги, которого закопали вниз головой, были в десятом рву, верно? В самой нижней из Злых Щелей?

Сиена озадаченно посмотрела на него, словно удивившись, что он заговорил об этом именно сейчас.

— Да, в самом низу.

На долю секунды Лэнгдон вновь перенесся на сцену Венской академии. До эффектного финала его лекции оставалось уже совсем немного, и он только что показал слушателям гравюру Доре с изображением Гериона — крылатого чудища с отравленным шипом на хвосте, которое обитало прямо над Злыми Щелями.

— Прежде чем встретиться с Сатаной, — провозгласил Лэнгдон звучным голосом, вдобавок еще и усиленным динамиками, — мы должны пересечь десять Злых Щелей, где казнят обманщиков — тех, кто сознательно творил зло.

Лэнгдон нашел слайд с увеличенным изображением Злых Щелей, а затем перечислил их все по очереди:

— Итак, если двигаться сверху вниз, мы встречаем здесь соблазнителей, которых бесы хлещут кнутами… льстецов, облепленных нечистотами… святокупцев, закопанных в землю по пояс вниз головой… прорицателей, чьи шеи вывернуты на сто восемьдесят градусов… мздоимцев в озере кипящей смолы… лицемеров в свинцовых мантиях… воров, которых жалят змеи… лукавых советчиков в языках пламени… зачинщиков раздора, которых черти безжалостно увечат… и, наконец, лжецов, или поддельщиков, терзаемых страшными болезнями. — Лэнгдон снова повернулся к залу. — Скорее всего Данте приберег этот последний ров для лжецов потому, что именно развернутая против него клеветническая кампания стала причиной изгнания поэта из его любимой Флоренции.

— Роберт! — раздался вдруг голос Сиены.

Лэнгдон вынырнул из воспоминаний. Сиена вопросительно смотрела на него.

— Что с вами?

— «Карта ада», — взволнованно ответил он. — В нашей версии она другая! — Он выудил из кармана проектор и стал трясти его, насколько позволяла теснота. Шарик внутри гремел довольно громко, но этого можно было не бояться, потому что на улице выли сирены. — Тот, кто создал эту картинку, изменил порядок Злых Щелей!

Наконец проектор разгорелся, и Лэнгдон направил его на плоскую поверхность перед ними. Появилась «La Mappa dell'Inferno» — она ярко светилась в полумраке.

Боттичелли на биотуалете, подумал Лэнгдон. Вряд ли произведения этого великого живописца когда-нибудь демонстрировались в менее подходящем месте. Лэнгдон пробежал глазами все десять Злых Щелей и возбужденно закивал.

— Да! — воскликнул он. — Тут все не так! В последней из Злых Щелей должны находиться страдающие от болезней, а не перевернутые вниз головой. Она предназначена для лжецов, а не для святокупцев!

Сиена явно заинтересовалась.

— Но… зачем было их менять?

— Catrovacer, — прошептал Лэнгдон, глядя на маленькие буквы, добавленные к картине по одной на каждом уровне. — Думаю, на самом деле это означает другое.

Несмотря на травму, стершую воспоминания двух последних дней, сейчас память Лэнгдона работала очень четко. Он закрыл глаза и представил себе два варианта «Карты ада», чтобы найти различия между ними. Изменений в Злых Щелях было меньше, чем ему показалось вначале… однако с его глаз вдруг точно спала завеса.

Внезапно все стало кристально ясно.

Ищите, и найдете!

— Ну? — поторопила его Сиена.

У Лэнгдона пересохло во рту.

— Я знаю, почему я очутился во Флоренции.

— Правда?

— Да. И знаю, куда мне нужно идти.

Сиена схватила его за руку.

— Куда?!

Впервые после пробуждения в больнице Лэнгдон почувствовал под ногами твердую почву.

— Эти десять букв, — прошептал он. — Они указывают на точное место в Старом городе. Именно там кроются ответы.

— Какое место?! — не выдержала Сиена. — Объясните!

Из-за туалета, за которым они прятались, донеслись смеющиеся голоса. Мимо проходила другая компания студентов — они болтали и перешучивались на разных языках. Лэнгдон осторожно выглянул и проводил их глазами. Потом осмотрелся в поисках полиции.

— Пойдемте, — сказал он. — По дороге объясню.

— По дороге?! — Сиена покачала головой. — Да мы не уйдем дальше Порта Романа!

— Выждите здесь ровно полминуты, — сказал он, — а потом отправляйтесь за мной.

С этими словами Лэнгдон выскочил из убежища, оставив свою спутницу недоумевать в одиночестве.

Глава 21

Scusi!^[207] — Роберт Лэнгдон пустился догонять группу студентов. — Scusate!

Студенты дружно обернулись, и Лэнгдон стал озираться по сторонам — ни дать ни взять заблудившийся турист.

— Dov'è l'Istituto statale d'arte? — неуклюже спросил он по-итальянски. Где государственный Институт искусств?

Парень, разукрашенный татуировками, пыхнул сигаретой и презрительно ответил:

— Non parliamo italiano. — Мы не говорим по-итальянски.

У него был французский акцент.

Одна из девушек укоризненно взглянула на своего татуированного приятеля и вежливо указала вдоль длинной стены в направлении Порта Романа.

— Più avanti, sempre dritto.

Впереди, все время прямо, перевел Лэнгдон.

— Grazie.

В этот момент Сиена незаметно выскользнула из-за передвижного туалета и направилась к ним. Студенты с интересом смотрели на идущую к ним стройную женщину лет тридцати — когда она подошла, Лэнгдон приветственно положил руку ей на плечо.

— Это моя сестра Сиена. Она преподает в художественном колледже.

— Я бы не стал сопротивляться, — пробормотал татуированный, посмотрев на Сиену, и его друзья мужского пола рассмеялись. Лэнгдон пропустил это мимо ушей.

— Каждый преподаватель должен отработать год за границей, и мы приехали во Флоренцию, чтобы подыскать для этого подходящее местечко. Можно пройти туда с вами?

— Ma certo, — с улыбкой сказала итальянка. Конечно!

Они не спеша двинулись к Порта Романа, где кишели полицейские. По пути Сиена завязала со студентами разговор, а Лэнгдон затесался в середину группы и шел ссутулившись и стараясь быть как можно незаметнее.

Ищите, и найдете, думал он, представляя себе Злые Щели и чувствуя, как сердце его колотится от волнения.

Catrovacer. Лэнгдону вспомнилось, что с этими десятью буквами связана одна из самых интригующих тайн мира искусства, загадка многовековой давности, которую никому так и не удалось разгадать. В 1563 году из этих десяти букв было составлено указание на стене знаменитого флорентийского палаццо Веккьо — оно находилось у всех на виду, но в десяти с лишним метрах от пола, почти неразличимое без помощи бинокля. Только в 1970 году его наконец заметил один искусствовед, теперь уже весьма знаменитый. На протяжении нескольких десятилетий он и другие ученые старались раскрыть смысл этого указания, но никому это не удалось, хотя гипотез было выдвинуто множество.

Вспомнив эту историю, Лэнгдон словно вернулся в тихую гавань после плавания по бурному незнакомому морю. В конце концов, история искусств и древние секреты были ему гораздо ближе, чем пальба по живым мишеням и биологические угрозы.

На их глазах в Порта Романа вливались все новые патрульные автомобили.

— Ничего себе, — сказал парень с татуировками. — Что же натворил тот, кого они ищут?

Двигаясь по правой стороне улицы, их компания подошла к главному входу в Институт искусств. Там собралась целая толпа студентов — все они наблюдали за тем, что творилось у Порта Романа. Охранник вполглаза посматривал на пропуска входящих студентов, отрабатывая свое крошечное жалованье, но полицейская акция явно интересовала его куда больше.

С площади донесся громкий скрежет тормозов, и в Порта Романа на крутом повороте влетел до боли знакомый беглецам черный фургон.

Лэнгдон тут же отвернулся, испугавшись, что его заметят. Воспользовавшись удобным моментом, они с Сиеной без единого слова проскользнули на территорию института вместе со своими новыми знакомыми.

Аллея, ведущая в институт искусств, была невероятно красива — такой позавидовал бы любой дворец. По обе ее стороны вздымались могучие дубы, и их сплетенные наверху ветви словно обрамляли стоящий в отдалении учебный корпус — огромное старинное желтое здание с тройным портиком и просторной овальной лужайкой перед входом. Лэнгдон знал, что это здание, как и многие другие в городе, построили по заказу блестящей династии, которая правила Флоренцией на протяжении трех веков — пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого.

Медичи.

Уже само это имя стало символом Флоренции. За время своего трехсотвекового правления могущественный клан Медичи скопил немыслимые богатства и приобрел гигантское влияние — он дал миру четырех пап, двух французских королев и крупнейшую в Европе финансовую организацию. Современные банки до сих пор пользуются бухгалтерской системой, изобретенной Медичи и основанной на двух статьях — дебете и кредите.

Но главное наследие Медичи относится не к финансам и не к политике, а к художественному творчеству. Едва ли не самые щедрые покровители, которых когда-либо знал мир искусства, Медичи не жалели денег на заказы, благодаря которым расцвели самые пышные цветы Ренессанса. В список светил, пользовавшихся покровительством этой семьи, входили такие гиганты, как Леонардо да Винчи, Галилей, Боттичелли… Самое знаменитое полотно последнего, «Рождение Венеры», было написано по заказу Лоренцо Медичи — он решил подарить двоюродному брату на свадьбу эротическую картину, чтобы тот повесил ее над своим брачным ложем.

Лоренцо Медичи — благодаря своей щедрости он снискал себе прозвище Великолепный — и сам был неплохим поэтом и художником, да к тому же имел отличное чутье. В 1489 году ему приглянулись работы одного начинающего скульптора, и он пригласил талантливого паренька пожить во дворце Медичи, где тот мог оттачивать свое мастерство среди живописных шедевров, в атмосфере утонченной поэзии и высокой культуры. Подопечный Медичи быстро пошел в гору и в итоге изваял две самые знаменитые скульптуры в истории — «Пьета» и «Давид». Сегодня мы знаем его как Микеланджело — этого гениального творца иногда называют величайшим даром, который человечество получило от Медичи.

С учетом страстной любви Медичи к искусству, подумал Лэнгдон, члены этой семьи вряд ли огорчились бы, узнав, что здание перед ним — изначально оно служило Медичи конюшнями — превратилось в пышущий творческой энергией Институт искусств. А когда-то этот спокойный уголок, теперешний приют молодых художников, был избран для постройки конюшен по причине своей близости к самому лучшему во всей Флоренции участку для верховой езды — садам Боболи.

Лэнгдон покосился налево — туда, где из-за высокой стены выглядывали верхушки деревьев. Теперь по просторам садов Боболи любили гулять туристы. Лэнгдон почти не сомневался, что если им с Сиеной удастся проникнуть за ограду, они сумеют пересечь весь парк незамеченными и таким образом миновать Порта Романа. В случае чего в этом обширном парке есть где укрыться: леса, лабиринты, гроты, нимфеи… Мало того, пройдя сады Боболи насквозь, они очутятся у палаццо Питти — каменной цитадели, откуда Медичи во время оно управляли всем своим великим герцогством. Сейчас же этот дворец со ста сорока залами превратился в одну из главных туристических достопримечательностей Флоренции.

Если мы доберемся до палаццо Питти, подумал Лэнгдон, до моста в Старый город будет рукой подать.

С деланным безразличием Лэнгдон кивнул на высокую стену парка.

— Как нам попасть в Сады? — спросил он. — Хочу показать их сестре, а в институт мы еще успеем.

Парень с татуировками покачал головой:

— Отсюда не попадете. Вход далеко, у палаццо Питти. Вам придется проехать через Порта Романа и обогнуть парк.

— Чушь собачья! — выпалила Сиена.

Все, включая Лэнгдона, повернулись и уставились на нее.

— Не гоните, ребята! — Она хитро ухмыльнулась студентам, поглаживая свой белокурый хвостик. — Хотите сказать, что вы никогда не забираетесь туда покурить травку и повалять дурака?

Студенты переглянулись, а потом дружно расхохотались. Парень с татуировками был совершенно сражен.

— Мэм, вы просто обязаны здесь преподавать, — заявил он. Затем подвел Сиену к углу дома и показал за него, на автомобильную парковку. — Видите вон тот гараж слева? За ним стоят козлы. Залезаете по ним на крышу и спрыгиваете со стены на ту сторону.

Сиена уже шагала туда. Обернувшись на ходу, она глянула на Лэнгдона с насмешливой улыбкой.

— Пошли, братец Боб. Или ты уже слишком стар, чтобы лазить через заборы?

Глава 22

Женщина с серебристыми волосами прислонилась головой к пуленепробиваемому окну фургона и закрыла глаза. Все вокруг нее плыло. Ее мутило от препаратов, которые ей велели принять.

Мне нужен врач, подумала она.

Однако ее вооруженный сопровождающий получил строгий приказ: игнорировать все ее нужды, пока задание не будет успешно выполнено. Судя по доносящимся до них звукам, вокруг царил такой хаос, что до этого было еще далеко.

Ее головокружение усилилось, и ей стало трудно дышать. Борясь с очередным приступом тошноты, она вновь спросила себя, каким образом жизнь привела ее на эту сюрреалистическую развилку. Ответ был слишкомтруден, чтобы найти его в таком лихорадочном состоянии, но она твердо знала, где все это началось.

В Нью-Йорке.

Два года тому назад.

Она прилетела в Манхэттен из Женевы, где уже почти десять лет занимала весьма завидный и престижный пост — директора Всемирной организации здравоохранения. Как специалиста по эпидемиологии и инфекционным болезням ее пригласили в ООН прочесть лекцию о предотвращении пандемий в странах «третьего мира». Рассказывая о методах раннего обнаружения болезней и о планах лечения, разработанных ВОЗ и другими организациями, она излучала уверенность и оптимизм.

После лекции она задержалась в вестибюле, чтобы перемолвиться словечком с несколькими учеными. Внезапно их беседу прервал сотрудник ООН с бейджиком, указывающим на его высокий дипломатический ранг.

— Доктор Сински, нам только что звонили из Совета по международным отношениям. Один человек хочет с вами поговорить. Машина ждет.

Озадаченная и слегка встревоженная, доктор Элизабет Сински извинилась перед собеседниками и взяла свою небольшую сумку. Пока лимузин, в который она села, катил по Первой авеню, ее беспокойство росло.

Совет по международным отношениям?

Как и все остальные, Элизабет Сински кое-что о нем слышала.

СМО был основан в 1920-х годах как частный «мозговой центр», и с тех пор в нем перебывали в качестве членов чуть ли не все госсекретари, с полдюжины президентов, большинство директоров ЦРУ, сенаторов и судей, а также представители знаменитых финансовых династий вроде Морганов, Ротшильдов и Рокфеллеров. Благодаря такому уникальному сочетанию интеллекта, капитала и политического влияния Совет по международным отношениям приобрел репутацию «самого влиятельного частного клуба в мире».

Будучи директором Всемирной организации здравоохранения, Элизабет привыкла иметь дело с сильными мира сего. Долгий стаж работы в ВОЗ вкупе с врожденной прямотой заслужили ей широкое признание: недавно крупный новостной журнал даже включил ее в число двадцати самых влиятельных людей планеты. «Лицо мирового здоровья» — гласила подпись под ее фотографией, и Элизабет это слегка позабавило, поскольку в детстве ее преследовали болезни.

Ребенком она страдала от жестокой астмы и в шесть лет прошла курс лечения высокими дозами многообещающего нового лекарства — первого из введенных в оборот глюкокортикостероидов, или стероидных гормонов, — после чего астматические симптомы исчезли без следа. К сожалению, у чудо-лекарства были и побочные эффекты, и проявились они лишь годы спустя, когда Сински переступила рубеж полового созревания… но так и не дождалась менструации. Она навсегда запомнила ту тяжелую минуту, когда врач сказал ей, девятнадцатилетней, что ее репродуктивной системе нанесен непоправимый вред.

Элизабет Сински не суждено было иметь детей.

Со временем рана затянется, сказал врач, но горечь и ощущение пустоты в ее душе не исчезали, а, наоборот, росли. Беда была еще и в том, что лекарство, которое лишило Элизабет шанса родить, никак не повлияло на заложенный в ней природой материнский инстинкт. Десятилетиями она подавляла в себе это несбыточное желание, и даже теперь, в шестьдесят один год, при виде мамы с малышом у нее всегда щемило сердце.

— Мы почти на месте, доктор Сински, — сообщил водитель лимузина.

Элизабет пробежалась гребешком по своим длинным серебристым локонам и мельком глянула в зеркальце. Не успела она собраться с мыслями, как машина остановилась и водитель распахнул дверцу, помогая ей выйти на тротуар в фешенебельном районе Манхэттена.

— Я подожду здесь, — сказал он. — Когда закончите, отвезу вас в аэропорт.

Нью-йоркская штаб-квартира Совета по международным отношениям занимала скромное здание в неоклассическом стиле на углу Парк-авеню и Шестьдесят восьмой улицы. Когда-то в нем жил нефтяной магнат из «Стандард ойл». Оно безупречно вписывалось в благородный окружающий ландшафт, ничем не выдавая своего нынешнего уникального статуса.

— Доктор Сински! — приветствовала ее администратор, представительная дама. — Сюда, пожалуйста. Он вас ждет.

Хорошо, но кто это — он? Следом за администратором она прошла по роскошному коридору к закрытой двери. Коротко постучав, дама распахнула ее и жестом пригласила Элизабет войти.

Элизабет переступила порог, и дверь за ее спиной тут же затворилась.

В маленькой комнате для совещаний царил полумрак — единственным источником света был включенный видеоэкран. На его фоне вырос силуэт высокого, худощавого человека — лица его она не видела, но от всей фигуры так и веяло властностью.

— Доктор Сински, — прозвучал резкий голос незнакомца. — Спасибо, что приехали. — Едва уловимый акцент навел Элизабет на мысль, что перед ней уроженец Швейцарии, а может быть, Германии. — Прошу садиться, — предложил он, показывая на стул почти в центре комнаты.

А представиться? Элизабет села. Странное изображение на экране отнюдь не умерило ее тревоги. Что это за чертовщина?

— Я был на вашем выступлении сегодня утром, — заявил незнакомец. — Мне пришлось проделать большой путь, чтобы вас послушать. Не скрою, это было весьма впечатляюще.

— Спасибо, — ответила она.

— Да будет мне позволено добавить, что вы гораздо красивее, чем я предполагал… несмотря на ваш возраст и близорукий подход к глобальным проблемам здравоохранения.

Элизабет растерялась. Заявление незнакомца было хамским вдвойне или даже втройне.

— Прошу прощения, — сказала она, вглядываясь в темноту. — Кто вы такой? И зачем вы меня позвали?

— Извините за неудачную попытку пошутить, — сказала тень. — А почему вы здесь, вам объяснит вот эта картина.

Сински перевела глаза на экран. Перед ней было людское море, множество нагих страдальцев — они карабкались друг на друга, образуя гигантскую кучу переплетенных тел.

— Великий художник Доре, — провозгласил незнакомец. — Благодаря ему мы можем воочию наблюдать ужасы, которые описал спустившийся в ад Данте Алигьери. Ну как, нравится? Надеюсь, что да… потому что именно это и ждет всех нас. — Он сделал паузу, медленно приближаясь к ней. — И позвольте мне объяснить почему.

Он продолжал надвигаться на нее, как будто становясь выше с каждым шагом.

— Если я возьму этот листок и разорву надвое… — Он остановился у стола, взял лист бумаги и с громким треском разорвал его пополам. — А затем сложу половинки вместе… — Он произвел это действие. — А затем повторю то же самое… — Он вновь разорвал бумагу на две части и положил одну поверх другой. — У меня получится стопка бумаги в четыре раза толще листа, с которого я начал, верно? — Его глаза словно тлели в полумраке комнаты.

Элизабет не нравились его снисходительный тон и агрессивная манера. Она ничего не ответила.

— Говоря гипотетически, — продолжал он, придвигаясь еще ближе, — если толщина первоначального листа бумаги составляет всего одну десятую миллиметра и я повторю свою процедуру… ну, скажем, пятьдесят раз… знаете, какой толщины выйдет стопка?

Элизабет вспыхнула.

— Знаю, — сказала она с большей враждебностью, чем намеревалась. — Ее толщина будет равна одной десятой миллиметра, умноженной на два в пятидесятой степени. Это называется геометрическая прогрессия. Могу я спросить, зачем меня сюда притащили?

Незнакомец ухмыльнулся и одобрительно кивнул:

— Правильно. А могли бы вы прикинуть, что получится в результате? Если одну десятую миллиметра умножить на два в пятидесятой степени? Знаете ли вы, какой толстой окажется эта стопка? — Он запнулся буквально на миг. — После всего лишь пятидесяти удвоений наша стопка бумаги вырастет… почти до самого Солнца.

Для Элизабет в этом не было ничего удивительного. С невероятной мощью геометрической прогрессии она постоянно сталкивалась в своей работе. Стремительное распространение заразы… репликация инфицированных клеток… предполагаемая смертность.

— Извините за бестолковость, — сказала она, уже не пытаясь скрыть раздражение, — но я не понимаю, к чему вы клоните.

— К чему я клоню? — Он отпустил сухой смешок. — Да к тому, что количество людей на нашей планете растет еще быстрее. Как и с этой стопкой бумаги, все начиналось почти с нуля… но теперь процесс набрал пугающую скорость.

Он снова шагнул к ней.

— Судите сами. Земному населению понадобились тысячи лет — от появления наших отдаленных предков до самого начала девятнадцатого века, — чтобы достичь численности в один миллиард человек. Затем, всего через какую-нибудь сотню лет — поразительно, не правда ли? — население удвоилось и в 1920-х составляло уже два миллиарда. После этого ему потребовалось лишь пятьдесят лет, чтобы удвоиться снова, уже до четырех миллиардов. Как вам известно, очень скоро мы доберемся и до восьми. Только сегодня на планете появилось четверть миллиона новых обитателей. Четверть миллиона! И так происходит каждый день — хоть в дождь, хоть в вёдро. В настоящее время мы ежегодно увеличиваем свою численность на население целой Германии.

Высокая фигура незнакомца нависла над Элизабет.

— Сколько вам лет?

Очередной оскорбительный вопрос, хотя работа на посту директора ВОЗ приучила ее дипломатично реагировать на беспардонные выпады.

— Шестьдесят один.

— А знаете ли вы, что если вам удастся прожить еще девятнадцать лет, до восьмидесяти, то население Земли утроится в течение одной только вашей жизни? Одна жизнь — а людей втрое больше. Подумайте о последствиях. Как вы знаете, Всемирная организация здравоохранения снова изменила свои прогнозы в сторону увеличения, предсказав, что еще до середины текущего столетия на Земле будет около девяти миллиардов человек. Животные разных видов вымирают на глазах. Спрос на иссякающие природные ресурсы стремительно растет. Найти чистую воду становится все труднее и труднее. По любым биологическим меркам численность нашего вида превысила допустимый предел. И перед лицом этой катастрофы Всемирная организация здравоохранения — орган, стоящий на страже здоровья планеты, — занимается поисками лекарств от диабета, пополняет запасы консервированной крови, борется с раком… — Он поглядел на нее в упор. — Так вот, я пригласил вас сюда, чтобы спросить прямо: почему, черт побери, у Всемирной организации здравоохранения не хватает духу взяться за решение этой проблемы всерьез?

Элизабет взвилась.

— Кто бы вы ни были, вам должно быть прекрасно известно, что ВОЗ относится к проблеме перенаселения крайне серьезно! Недавно мы истратили миллионы долларов на поездки врачей в Африку, где они раздавали бесплатные презервативы и учили местных жителей контролировать рождаемость.

— Ну да, конечно! — насмешливо воскликнул ее собеседник. — А по пятам за вами туда отправилась еще более многочисленная армия католических миссионеров, которые объяснили африканцам, что если они будут пользоваться презервативами, то загремят прямиком в ад. Теперь у Африки новая беда — загрязнение окружающей среды неиспользованными презервативами!

Элизабет прикусила язык. Тут он был прав, хотя передовые католики уже выступали против вмешательства Ватикана в проблемы, связанные с зачатием. Самым ярким в этом отношении выглядел поступок Мелинды Гейтс: ревностная католичка, она не побоялась навлечь на себя гнев своей церкви и отважно пожертвовала на внедрение более эффективного контроля над рождаемостью 560 миллионов долларов. Элизабет Сински не раз говорила журналистам, что Билл и Мелинда Гейтс давно заслужили канонизацию — так много они сделали для всемирного здравоохранения через свой фонд. К несчастью, единственная организация, имеющая право объявлять людей святыми, почему-то не желала признавать, что эти двое ведут себя как истинные христиане.

— Доктор Сински, — продолжала тень. — Всемирная организация здравоохранения упорно закрывает глаза на то, что перед нами стоит лишь одна глобальная проблема, связанная со здоровьем. — Незнакомец вновь указал на экран, где кишели сбившиеся в плотную массу человеческие тела. — Вот она. — Он выдержал паузу. — Поскольку вы ученый и едва ли так уж искушены в классической литературе и изящных искусствах, я предложу вам другую картинку — думаю, ее язык будет вам более понятен.

Комната погрузилась во тьму, но через миг экран снова вспыхнул.

Это изображение Элизабет видела неоднократно… и оно всегда вызывало у нее гнетущее чувство безысходности.

В комнате повисла тяжкая тишина.

— Да, — сказал незнакомец, помолчав с минуту. — Безмолвный ужас — естественная реакция на этот график. Смотреть на него — все равно что видеть прожектор локомотива, который несется прямо на тебя. — Он медленно повернулся к Элизабет и улыбнулся ей жесткой снисходительной улыбкой. — Есть вопросы, доктор Сински?

— Только один, — бросила она. — Для чего вы меня сюда позвали — прочесть лекцию или оскорбить?

— Ни то ни другое. — В его голосе вдруг зазвучали льстивые нотки, отчего у нее пробежал мороз по коже. — Я пригласил вас сюда для совместной работы. Вы, несомненно, понимаете, что проблема перенаселенности тесно связана со здравоохранением. Но вот чего вы, боюсь, не понимаете: эта проблема влияет на душу человека. В стрессовых условиях перенаселенности те, кому никогда и в голову не приходило ничего украсть, станут воровать, чтобы прокормить свои семьи. Те, кому и в голову не приходило кого-то убить, станут убивать, чтобы защитить свое потомство. Все смертные грехи, описанные Данте — алчность, зависть, чревоугодие и так далее, — начнут концентрироваться и всплывать на поверхность, набирая силу по мере ухудшения качества нашей жизни. Нам предстоит вести битву, в которой будет стоять на кону сама человеческая душа.

— Я биолог. Я занимаюсь спасением жизней… а не душ.

— Что ж, уверяю вас, что с течением лет спасать жизни будет все труднее и труднее. Перенаселение порождает отнюдь не только духовную неудовлетворенность. По словам Макьявелли…

— Да, — перебила она, тут же вспомнив это знаменитое место. — «Когда все области переполняются жителями так, что им негде жить и некуда уйти… возникает необходимость очищения мира»^[208]. — Она подняла на него взгляд. — Всем, кто работает в ВОЗ, хорошо знакома эта цитата.

— Отлично. Тогда вы знаете, что дальше Макьявелли перечисляет способы очищения мира и в качестве одного из них называет чуму.

— Знаю, и говорила в своем выступлении, что мы прекрасно осознаём прямую связь между плотностью населения и опасностью широкомасштабных эпидемий, но постоянно разрабатываем новые методы раннего обнаружения и лечения болезней. ВОЗ не теряет уверенности в том, что мы научимся предотвращать пандемии.

— И очень жаль.

Элизабет удивленно воззрилась на него.

— Что-что?!

— Доктор Сински, — сказал худой незнакомец, отпустив странный смешок, — вы говорите так, будто сдерживать эпидемии — это хорошо.

Элизабет смотрела на него в немом изумлении.

— Итак, вот что мы имеем! — провозгласил он, словно адвокат, завершающий свою речь. — Передо мной стоит глава Всемирной организации здравоохранения — лучший специалист из ее рядов. Подумать только! Я показал вам эту картину грядущих страданий. — Он переключил проектор, снова вернув на экран гору тел. — Я напомнил вам, какую колоссальную угрозу представляет собой неконтролируемый рост населения. — Он кивнул на маленькую стопку бумаги. — Я объяснил вам, что мы стоим на пороге духовной деградации. — Он сделал паузу и повернулся к ней. — И каков же ваш ответ? Бесплатные презервативы в Африке! — Он язвительно усмехнулся. — Да это все равно что отмахиваться мухобойкой от гигантского метеорита! Эта бомба не тикает — она уже взорвалась, и если не принять самые решительные меры, экспоненциальная кривая станет вашим новым богом… а это очень мстительный бог! Он устроит вам дантовский ад прямо здесь, на Парк-авеню… люди будут задыхаться от тесноты, валяясь в собственных испражнениях. Сама природа начнет безжалостно прорежать ряды человечества.

— Да неужто? — огрызнулась Элизабет. — Тогда скажите мне, сколько людей должно остаться на Земле в вашей версии будущего? Какова эта идеальная цифра, при которой человечество сможет обеспечивать себя всем необходимым до бесконечности… и жить в относительном комфорте?

Ее собеседник улыбнулся — ему явно понравился этот вопрос.

— Любой эколог или статистик скажет вам, что больше всего шансов на долгосрочное выживание человечество будет иметь при общей численности населения около четырех миллиардов.

— Четырех? — возмущенно выпалила Элизабет. — У нас их уже семь, так что вы слегка опоздали!

Зеленые глаза высокого незнакомца сверкнули.

— Разве?

Глава 23

Роберт Лэнгдон грузно плюхнулся со стены садов Боболи на пружинистую почву в их лесистой южной части. Сиена приземлилась рядом и тут же встала, отряхиваясь и озираясь.

Они стояли на заросшей мохом и папоротником опушке небольшой рощи. Отсюда палаццо Питти был совсем не виден, и Лэнгдон подозревал, что они попали в самую удаленную от него точку Садов. Зато в этот ранний час сюда еще не успели добраться ни служители парка, ни туристы.

Лэнгдон заметил неподалеку мощеную дорожку — изящно изгибаясь, она бежала под гору и ныряла в лес. Там, где она исчезала среди деревьев, высилась мраморная статуя — место для нее было выбрано идеально. Лэнгдона это не удивило. Планировкой садов Боболи занимались выдающиеся мастера Никколо Триболо, Джорджо Вазари и Бернардо Буонталенти, и их художественный вкус превратил это полотно площадью четыре с половиной гектара в настоящий живописный шедевр.

— Дворец в той стороне, на северо-востоке, — сказал Лэнгдон, кивая на дорожку. — У ворот можно будет смешаться с толпой туристов и незаметно выйти. По-моему, парк открывают в девять.

Он хотел взглянуть, сколько сейчас времени, но там, где раньше были часы с Микки-Маусом, теперь белело голое запястье. У него мелькнула мысль, что они могли остаться в больнице вместе с другой одеждой. Если так, он их потом заберет.

Сиена вызывающе расправила плечи.

— Прежде чем сделать еще хоть шаг, Роберт, я хочу знать, куда мы направляемся. Что вы там такое угадали насчет Злых Щелей? Вы сказали, они расположены не в том порядке?

Лэнгдон показал на лес.

— Давайте сначала спрячемся, ладно?

Он двинулся вниз первым, Сиена — за ним. Вскоре дорожка вывела их на закрытую со всех сторон лужайку — «комнату» на языке ландшафтной архитектуры — со скамейками и маленьким фонтанчиком. Здесь, под деревьями, было гораздо прохладнее.

Лэнгдон вынул из кармана проектор и принялся его трясти.

— Тот, кто создал это цифровое изображение, не только нарисовал на грешниках буквы, но еще и изменил порядок казней. — Он вспрыгнул на скамейку и направил проектор себе под ноги. На гладком сиденье рядом с Сиеной слабо забрезжила Боттичеллиева «La Mappa dell'Inferno». Лэнгдон указал на многоярусную область в нижней части воронки. — Видите буквы в Злых Щелях?

Сиена отыскала их на картине и прочла сверху вниз:

— Catrovacer.

— Верно. Никакого смысла, да?

— Но вы поняли, что рвы просто перетасовали?

— Даже проще. Если сравнить эти уровни с маленькой колодой из десяти карт, можно сказать, что ее не тасовали, а просто сняли один раз. Порядок после этого сохранился, только начинается колода уже не с той карты. — Лэнгдон снова показал на Злые Щели. — У Данте верхний уровень занят соблазнителями, которых бесы погоняют кнутами. Но в этой версии соблазнители оказались намного глубже, а именно… в восьмом рву.

Сиена вгляделась в тускнеющее изображение и кивнула:

— Ага, вижу. Первый ров стал восьмым.

Лэнгдон убрал проектор в карман и спрыгнул обратно на дорожку. Потом взял прутик и нацарапал на голой земле рядом с ней десять букв.

— Вот в каком порядке они нарисованы в нашей модифицированной версии ада.

C

A

T

R

O

V

A

C

E

R

— Catrovacer, — прочла Сиена.

— Да. А вот где колоду разделили.

Лэнгдон провел черту под седьмой буквой и подождал, давая Сиене время разобраться в его картинке.

C

A

T

R

O

V

A

–

C

E

R

— Так, — быстро сказала она. — Catrova. Cer.

— Да, а чтобы вернуть картам прежний порядок, мы просто снимаем колоду еще раз и кладем нижнюю часть сверху.

Сиена пристально разглядывала буквы.

— Cer. Catrova. — Она пожала плечами. Лицо ее по-прежнему выражало недоумение. — Все равно бессмыслица…

— Cer catrova, — повторил Лэнгдон. Затем снова произнес оба непонятных слова, слив их в одно. — Cercatrova. — И наконец прочел то, что получилось, с паузой посередине: — Cerca… trova.

Сиена ахнула, и ее взгляд метнулся вверх, встретившись со взглядом Лэнгдона.

— Да, — с улыбкой подтвердил Лэнгдон. — Cerca trova.

Буквально итальянские слова cerca и trova означают «ищи» и «найди». В сочетании же они превращаются в библейское «ищите, и найдете».

— Ваши галлюцинации! — захлебываясь от волнения, воскликнула Сиена. — Незнакомка с вуалью! Она все твердила вам «ищите, и найдете»! — Она вскочила на ноги. — Да вы понимаете, что это значит, Роберт? Это значит, что слова cerca и trova уже хранились в вашем подсознании! Выходит, вы расшифровали эту фразу еще до того, как попали в больницу! Получается, что вы и раньше видели изображение из проектора… только забыли про это!

А ведь она права, сообразил Лэнгдон. Поглощенный размышлениями о самом шифре, он и не подумал о том, что видит его, возможно, не в первый раз.

— Роберт! На бульваре Макьявелли вы заявили мне, что «La Mappa» указывает на конкретное место в Старом городе. Но я до сих пор не пойму на какое.

— Слова «cerca trova» ничего вам не напоминают?

Она пожала плечами.

Лэнгдон с трудом сдержал улыбку. Оказывается, даже Сиена знает не все на свете.

— Дело в том, что эта фраза прямо указывает на знаменитую фреску, которая находится в палаццо Веккьо, — а именно на «Битву при Марчано» Джорджо Вазари в Зале Пятисот. На самом верху картины художник крошечными, едва различимыми буквами вывел слова «cerca trova». Для объяснения этого было выдвинуто множество гипотез, но ни одного убедительного доказательства, которое подтверждало бы хоть одну из них, до сих пор не найдено.

Внезапно до них донеслось тонкое жужжание: похоже, в небе прямо над их головами откуда ни возьмись появился маленький летательный аппарат. Судя по звуку, он был совсем близко, и Лэнгдон с Сиеной замерли, скрытые от него листвяным пологом.

Когда звук начал стихать, Лэнгдон осторожно выглянул из-под дерева.

— Игрушечный вертолет, — с облегчением сказал он, провожая глазами радиоуправляемый вертолетик длиной всего около метра. Он смахивал на гигантского злобного комара.

Однако Сиену это не успокоило.

— Не высовывайтесь, — велела она. И была права: вертолетик развернулся в отдалении и стал возвращаться. На этот раз он пролетел мимо так же низко, над самыми верхушками деревьев, но уже чуть левее, вдоль соседней прогалины.

— Никакой он не игрушечный, — прошептала Сиена. — Это вертолет-разведчик. Наверняка с видеокамерой на борту и транслирует все в реальном времени… тому, кто его отправил.

Невольно стиснув зубы, Лэнгдон смотрел, как разведчик удаляется туда, откуда они пришли, — к Порта Романа и Институту искусств.

— Не знаю, что вы натворили, — продолжала Сиена, — но каким-то очень влиятельным людям здорово не терпится вас найти.

Вертолетик опять развернулся и стал медленно барражировать над стеной парка, через которую они только что перелезли.

— Может быть, кто-то около Института искусств заметил нас и сообщил полиции, — сказала Сиена. — Надо уходить отсюда. Немедленно.

Под удаляющийся вой беспилотника, взявшего курс на дальний конец парка, Лэнгдон торопливо затер ногой буквы на обочине и поспешил вслед за Сиеной. В голове у него теснились мысли о «cerca trova», фреске Джорджо Вазари и догадке Сиены насчет того, что он скорее всего еще накануне расшифровал указание, спрятанное в проекторе. Ищите, и найдете.

Они выбрались на соседнюю поляну, и тут Лэнгдона вдруг озарило. Он встал на лесной дорожке как вкопанный, и на лице у него расцвела улыбка.

Сиена тоже остановилась.

— Роберт! Что такое?!

— Я невиновен! — провозгласил он.

— О чем это вы?

— За мной гонятся… и я боялся, что совершил что-то ужасное.

— Ну да, и в больнице вы все твердили про какое-то зарево.

— Знаю. Но я-то думал, что говорю о пожаре.

Сиена удивленно посмотрела на него.

— А на самом деле?

В голубых глазах Лэнгдона светилось возбуждение.

— Сиена, когда я повторял «зарево, зарево», это не имело никакого отношения к огню. Я говорил о тайном послании на фреске в палаццо Веккьо! — У него в ушах и сейчас звучала та магнитофонная запись с его горячечным бормотанием. Зарево… зарево… зарево.

Вид у Сиены был растерянный.

— Неужто не понимаете? — Лэнгдон ухмыльнулся во весь рот. — Я говорил не «зарево, зарево». Я повторял фамилию художника — Вазари, Вазари!

Глава 24

Вайента резко выжала тормоз. Мотоцикл вильнул и, с визгом прочертив на асфальте длинный след, остановился в хвосте вереницы машин.

Бульвар Поджо-Империале был закупорен намертво.

Некогда мне тут торчать!

Вайента вытянула шею, пытаясь разглядеть, что вызвало пробку. Ей пришлось сделать большой крюк, чтобы избежать встречи с группой ПНР и сутолоки у дома, где скрывался Лэнгдон, а теперь она должна была как можно быстрее попасть в Старый город и выписаться из гостиницы, которая служила ей приютом в последние дни.

Меня отстранили — значит, надо поскорей убраться из города!

Однако черная полоса, видимо, еще не кончилась: путь в Старый город был закрыт. Сдерживая нетерпение, Вайента снова завела мотор и покатила по обочине впритирку к машинам. Скоро впереди показалась забитая транспортом развязка, место слияния шести крупных автотрасс. У ворот Порта Романа, ведущих в Старый город, всегда было оживленное движение, но сегодня…

Что там стряслось, черт побери?!

Теперь Вайента увидела, что вся площадь кишит полицией — похоже, там устроили что-то вроде облавы. Несколько секунд спустя она заметила в центре столпотворения то, что никак не предполагала здесь увидеть, — знакомый черный фургон, окруженный агентами в черной форме, которые отдавали приказы местным служителям закона.

Без сомнения, это были люди из ПНР, и все же Вайента не понимала, что они тут делают.

Разве только…

Вайента судорожно сглотнула — такое трудно было даже допустить. Неужели Лэнгдон сбежал и от Брюдера? Это казалось немыслимым; шансы улизнуть от ПНР фактически равнялись нулю. Правда, Лэнгдон действовал не в одиночку, и Вайента на собственном опыте убедилась в находчивости его светловолосой спутницы.

Неподалеку появился полицейский — он переходил от машины к машине, показывая фотографию немолодого мужчины с густыми русыми волосами. Вайента мгновенно признала в этом обаятельном шатене Роберта Лэнгдона, и в груди у нее радостно ёкнуло.

Брюдер его упустил… Лэнгдон по-прежнему в игре!

Опытный стратег, Вайента тут же принялась соображать, как это может повлиять на ее планы.

Вариант номер один: спасаться бегством, как и было намечено.

Вайента провалила важнейшее задание шефа, и в результате ее отстранили от дел. Если ей повезет, начальство проведет официальное расследование и на этом ее карьера закончится. А если не повезет — если она недооценила серьезность своих нанимателей, — тогда ей, возможно, придется весь остаток жизни оглядываться через плечо в страхе, что на нее вот-вот обрушится гнев Консорциума…

Но теперь возник вариант номер два.

Завершить задание.

Конечно, это было прямым нарушением правил, однако, раз Лэнгдона еще не поймали, у Вайенты оставалась возможность выполнить свою первоначальную задачу.

Допустим, Брюдер не сумеет поймать Лэнгдона, подумала она, и сердце ее забилось быстрее. А я — сумею…

Вайента понимала, насколько это маловероятно, однако если Лэнгдону удастся улизнуть от Брюдера, а она изловчится и закончит свою работу, это будет значить, что она единолично спасла Консорциум от грандиозного провала. Тогда шефу не останется ничего другого, кроме как проявить снисходительность.

Я сохраню место, подумала она. А может, меня даже повысят.

В один миг Вайента осознала, что на карту поставлено все ее будущее. Я должна отыскать Лэнгдона раньше Брюдера.

Конечно, это будет непросто. Брюдер располагает не только неограниченными живыми ресурсами, но и самыми передовыми техническими средствами наблюдения. Вайента работает одна. Зато ей известно то, чего не знают ни Брюдер, ни шеф, ни полиция.

Я очень хорошо представляю себе, куда Лэнгдон мог отправиться.

Поддав газу, она круто развернула «БМВ» и помчалась туда, откуда приехала. Понте-алле-Грацие, подумала она о мосте, расположенном севернее. В Старый город ведет не одна дорога.

Глава 25

Никакого пожара, повторял про себя Лэнгдон. Просто имя художника.

— Вазари, — с запинкой выговорила Сиена, отступив по дорожке обратно на целый шаг. — Художник, который спрятал на своей картине слова «cerca trova».

Лэнгдон опять невольно расплылся в улыбке. Вазари. Вазари. Эта догадка не только проливала свет на странную ситуацию, в которой он очутился, но и избавляла его от мучительных переживаний по поводу того, что он мог стать виновником страшного пожара… и потому безостановочно твердил о каком-то зареве.

— Совершенно ясно, Роберт, что картину Боттичелли из проектора вы видели еще до того, как вас ранили. Вы знали, что в ней спрятан шифр, указывающий на фреску Вазари. Поэтому вы и повторяли его имя!

Лэнгдон попытался сообразить, что все это значит. На Джорджо Вазари — художника, архитектора и писателя шестнадцатого века — он сам часто ссылался как на «первого в мире искусствоведа». Хотя Вазари написал сотни картин и спроектировал десятки зданий, его главным наследием была эпохальная книга «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» — сборник биографий итальянских художников, который и по сей день остается необходимым пособием для всех, кто изучает историю искусства.

Слова «cerca trova» вновь сделали имя Вазари известным широкой публике примерно тридцать лет назад, когда на его огромной фреске в палаццо Веккьо, в Зале Пятисот, обнаружили это «тайное послание». Выведенное крошечными буквами на зеленом боевом знамени, оно было еле различимо в хаосе батальной сцены. Ученые еще не сошлись во мнениях относительно того, зачем Вазари написал на фреске эту странную фразу, но большинство видели в ней подсказку, обращенную к будущим поколениям, — так Вазари якобы намекал на то, что в трехсантиметровом зазоре за стеной кроется утерянная фреска Леонардо да Винчи.

Сиена тревожно поглядывала вверх, на прорехи в листве.

— Мне еще вот что непонятно. Если вы ничего не натворили… то почему вас пытаются убить?

Лэнгдон задавал себе тот же вопрос.

Тонкий визг вертолета-разведчика опять нарастал, и Лэнгдон понял, что ему пора принимать решение. Он еще не знал, как «Битва при Марчано» Вазари связана с «Адом» Данте и почему прошлым вечером в него стреляли, однако впереди уже забрезжила едва различимая тропка.

Cerca trova.

Ищите, и найдете.

И снова Лэнгдон увидел незнакомку с серебристыми локонами, взывающую к нему с другого берега реки. Время уже на исходе! Лэнгдон чувствовал: если где-то и есть ответы, искать их надо в палаццо Веккьо.

Ему неожиданно вспомнилась старинная присказка греческих ныряльщиков, которые ловили омаров в коралловых гротах у Эгейских островов. Когда заплываешь в темный туннель, рано или поздно наступает момент, после которого у тебя уже не хватит дыхания вернуться назад. Тогда тебе остается только плыть вперед, в неизвестное… и молиться, чтобы там оказался выход.

Интересно, подумал Лэнгдон, пересекли они этот критический рубеж или еще нет?

Он кинул взгляд на парковые дорожки впереди — хаотически пересекаясь, они бежали в разных направлениях. Если им с Сиеной удастся добраться до палаццо Питти и выйти из садов Боболи, то от Старого города их будет отделять только самый знаменитый пешеходный мост на свете — Понте Веккьо. Там всегда полно народу, так что хорошее прикрытие им обеспечено. А оттуда до палаццо Веккьо всего несколько кварталов…

Вертолет жужжал уже совсем близко, и на Лэнгдона вдруг нахлынуло изнеможение. Теперь, зная, что ему не надо винить себя в поджоге, он окончательно перестал понимать, зачем они бегают от полиции.

— В конце концов меня все равно поймают, Сиена, — сказал Лэнгдон. — По-моему, лучше уж сдаться сразу.

Сиена посмотрела на него с волнением.

— Стоит вам остановиться, как в вас тут же начинают стрелять! Роберт, вы должны разобраться, во что впутались. Надо взглянуть на эту фреску Вазари и проверить, не оживит ли это вашу память. Может, тогда вы сообразите, откуда взялся этот проектор и почему вы носите его с собой.

Мысленно Лэнгдон снова увидел, как женщина с шипами на голове хладнокровно убивает доктора Маркони… как в них стреляют люди в черном… как стекается к Порта Романа итальянская военная полиция… и как вдобавок ко всему этому над садами Бо-боли снует вертолет-разведчик, отправленный на его поиски. Он умолк, потирая усталые глаза и взвешивая варианты.

— Роберт! — окликнула его Сиена, чуть повысив голос. — Есть еще одна вещь… Раньше я думала, что это не важно, но теперь сомневаюсь.

Лэнгдон поднял глаза, встревоженный серьезностью ее тона.

— Я хотела сказать вам еще у себя дома, — продолжала она, — только…

— Что такое?

Сиена поджала губы. Вид у нее был смущенный.

— Когда вы пришли в больницу, вас лихорадило, но вы пытались что-то объяснить.

— Ну да, — ответил Лэнгдон. — Я бормотал «Вазари, Вазари».

— Да, но чуть раньше… до того, как мы принесли магнитофон, в первые минуты после вашего появления, вы сказали кое-что другое, и я запомнила. Вы сказали это всего один раз, но я уверена, что ничего не путаю.

— Что я сказал?

Сиена покосилась туда, где жужжал беспилотник, а затем снова перевела взгляд на Лэнгдона.

— Вы сказали: «Уменя есть ключ… я должен это найти, а если не найду, тогда всех ждет гибель».

Лэнгдон молчал, не зная, что ответить.

— Я думала, вы говорили о той штуке, которая была у вас в кармане, но сейчас… — продолжала Сиена.

Если не найду, тогда всех ждет гибель? Эти слова потрясли Лэнгдона. Перед ним замелькали навязчивые образы смерти… дантовский ад, эмблема биологической угрозы, чумной доктор. И вновь таинственная незнакомка обратила к нему свою мольбу с того берега кроваво-красной реки. Ищите, и найдете! Время уже на исходе!

Голос Сиены вернул его к действительности.

— На что бы в конечном счете ни указывал этот проектор… и что бы вы ни пытались найти, это наверняка нечто чрезвычайно опасное. Если уж нас хотят убить… — Ее голос слегка дрогнул, и она помедлила, снова собираясь с духом. — Подумайте сами. В вас стреляли средь бела дня… и не только в вас, но и в меня — а я ведь вообще ни в чем не замешана. Похоже, никто и не думает вступать в переговоры. На вас ополчилось ваше собственное правительство… вы попросили их о помощи, а они подослали к вам убийцу.

Лэнгдон невидящим взором уставился в землю. То ли работники консульства США сообщили киллеру, где он находится, то ли сами натравили на него киллера — какая разница? Результат все равно один. Мое собственное правительство против меня.

Карие глаза Сиены светились уверенностью и отвагой.

Во что я ее втянул?

— Хорошо бы все-таки узнать, что мы ищем. Тогда хоть что-то могло бы проясниться.

Сиена кивнула.

— Что бы это ни было, нам надо его найти. По крайней мере у нас на руках будет хоть какой-то козырь.

Ее логика казалась железной. И все же что-то беспокоило Лэнгдона. Если не найду, тогда всех ждет гибель? Все утро он то и дело натыкался на пугающие символы биологической опасности, чумы и Дантова ада. Конечно, он толком не знал, что ищет, однако напрашивалось предположение, что речь идет о смертельной болезни или о крупномасштабной биологической угрозе. Но если это так, почему на него устроило травлю его собственное правительство?

Неужели они думают, что я террорист?

Это была полная нелепость. Нет, здесь крылось что-то другое.

Лэнгдон опять подумал о таинственной незнакомке.

— Есть еще женщина из моего видения. Я чувствую, что должен ее найти.

— Тогда доверьтесь своим чувствам, — сказала Сиена. — В таком состоянии, как сейчас, ваше подсознание для вас лучший компас. Это основы психологии: если чутье велит вам доверять этой женщине, значит, вы должны делать именно то, что она вам советует.

— Ищите, и найдете, — вместе сказали они.

Лэнгдон перевел дух, понимая, что пора отбросить сомнения.

Все, что мне остается, — это плыть по туннелю.

Чувствуя, как крепнет его решимость, он стал озираться вокруг, чтобы сориентироваться. Где выход из парка?

Они стояли под деревьями на краю большой открытой площадки, где сходились несколько дорожек. Слева, немного поодаль, Лэнгдон заметил прудик овальной формы, а посреди него — маленький островок с лимонными деревьями и изящными статуями. Изолотто, подумал он, узнав знаменитую скульптуру — Персея на коне, наполовину погруженном в воду.

— Палаццо Питти там, на востоке. — Лэнгдон указал в сторону, противоположную Изолотто, — туда, где проходила главная аллея парка, Вьоттолоне, пересекающая его весь с запада на восток. Широкую, как двухполосное шоссе, Вьоттолоне окаймляли ряды стройных кипарисов возрастом в добрых четыре сотни лет.

— Но там негде спрятаться, — возразила Сиена, посмотрев на открытую аллею. — Нас тут же засекут!

— Вы правы, — криво ухмыльнувшись, отозвался Лэнгдон. — Поэтому мы пойдем вон по тому туннелю.

Он снова протянул руку, указывая на густую шпалеру рядом с Вьоттолоне. В плотных зеленых зарослях была прорезана арка, а за ней бежала ровная тропинка. Каменные дубы по ее обочинам тщательно подстригали с начала семнадцатого века; в результате их ветви сплелись наверху и образовали туннель, параллельный главной аллее. Название этой тропы, Черкьята, буквально означало «округлая», поскольку смыкающиеся над ней ветви напоминали по форме обручи для бочки, по-итальянски cerchi.

Сиена поспешила к арке и заглянула в тенистый проход. Потом с улыбкой обернулась к своему спутнику.

— Годится.

Не тратя времени зря, она скользнула внутрь и зашагала по тропинке.

Лэнгдон всегда считал Черкьяту одним из самых мирных уголков во Флоренции. Однако сегодня, глядя вслед исчезающей в полумраке Сиене, он снова подумал о греках-ныряльщиках, которые заплывали в коралловые туннели и молились о том, чтобы не оказаться в тупике.

Решив взять с них пример, Лэнгдон быстро произнес про себя коротенькую молитву и поспешил следом за Сиеной.

А в километре от них, около Института искусств, двигался сквозь толпу полицейских и студентов агент Брюдер. Люди расступались перед его ледяным взглядом. Наконец он добрался до импровизированного командного пункта, устроенного его специалистом по наблюдению на капоте черного автомобиля.

— С нашего вертолета-разведчика, — сказал специалист, протягивая Брюдеру портативный монитор. — Получено несколько минут назад.

Брюдер просмотрел видеокадры, остановившись на мутном увеличенном снимке темно-русого мужчины и женщины со светлыми волосами, забранными в хвост. Оба прятались в тени деревьев, так что были видны только их запрокинутые лица.

Роберт Лэнгдон.

Сиена Брукс.

Никаких сомнений.

Брюдер переключился на карту садов Боболи, развернутую на капоте. Они сделали плохой выбор, подумал он, изучая планировку парка. Конечно, в нем хватало запутанных дорожек и укрытий, да и площади он был немалой, зато со всех сторон его окружали высокие стены. Такой идеальной мышеловки, как сады Боболи, Брюдер не встречал за всю свою оперативную практику.

Отсюда им не выбраться.

— Местные власти блокируют все выходы, — сообщил его подчиненный. — Сейчас будем прочесывать парк.

— Держите меня в курсе, — сказал Брюдер.

Он медленно поднял глаза на окно фургона. Сквозь толстое поликарбонатное стекло была видна сидящая сзади женщина с серебристыми волосами.

Лекарства, которыми ее накачали, явно притупили ее чувства сильнее, чем предполагал Брюдер. Тем не менее испуг в ее глазах говорил о том, что она прекрасно отдает себе отчет во всем происходящем.

Вид у нее невеселый, подумал Брюдер. Да и с чего бы ей веселиться?

Глава 26

Водяной столб поднимался в воздух метров на семь.

Лэнгдон глядел, как вода мягко падает с высоты обратно, довольный тем, что их цель уже гораздо ближе. Они только что миновали зеленый туннель Черкьяты и перебежали открытую лужайку. Теперь они стояли в рощице из пробковых деревьев и смотрели на самый знаменитый одноструйный фонтан Боболи — бронзового Нептуна с трезубцем в руках. Лэнгдон знал, что это изваяние работы Стольдо Лоренци, которое местные жители непочтительно называют «фонтаном с вилкой», расположено примерно в центре парка.

Стоя на самой опушке рощи, Сиена вгляделась сквозь листву вверх.

— Что-то я не вижу вертолета.

Лэнгдон его даже не слышал, но плеск воды заглушал другие звуки.

— Может, полетел заправляться, — сказала Сиена. — Это наш шанс. Куда теперь?

Лэнгдон повел ее влево, и они стали спускаться по крутому склону. Вскоре в просветах между деревьями показался дворец. Это и был палаццо Питти.

— Миленький домик, — прошептала Сиена.

— Типичная недооценка вклада Медичи в культуру, — съязвил он.

Хотя до дворца оставалось еще добрых полкилометра, его каменный фасад доминировал над ландшафтом, простираясьдалеко в обе стороны. Благодаря облицовке рустикой, то есть грубыми, не обработанными с лицевой стороны камнями, все массивное здание дышало непререкаемой властностью — впечатление, которое усугублялось эффектным чередованием закрытых ставнями окон и увенчанных полукруглыми арками апертур. Как правило, дворцы государственного значения строились на возвышенности, чтобы гуляющие смотрели на них снизу вверх. Однако палаццо Питти находился в долине реки Арно, так что из садов Боболи он был виден сверху.

Впрочем, в таком ракурсе дворец выглядел еще грандиознее. Один архитектор как-то сказал, что он словно создан самой природой… как будто в горах произошел оползень, гигантские камни скатились по пологому склону и сами собой сложились в изящную могучую баррикаду. Хотя низина — место стратегически невыгодное, палаццо Питти настолько прочен и надежен, что Наполеон, будучи во Флоренции, устроил в нем свою штаб-квартиру.

— Смотрите, — сказала Сиена, указывая на ближайшие к ним двери дворца. — Похоже, нам повезло.

Лэнгдон уже заметил то, о чем она говорила. В это странное утро ему больше всего порадовал глаз не сам дворец, а нескончаемый поток туристов, который выливался из него в парк. Палаццо Питти был открыт, а это значило, что Лэнгдону с Сиеной ничего не стоит проскользнуть внутрь, пройти его насквозь и таким образом выбраться из Садов. Лэнгдон знал, что, выйдя из дворца, они увидят справа реку Арно, а за ней — башни Старого города.

Они с Сиеной бегом пустились вниз по крутому склону. Спускаясь, они пересекли амфитеатр Боболи, подковой обнимающий подножие холма, — именно здесь состоялся первый в истории оперный спектакль. Потом миновали обелиск Рамзеса II и малосимпатичный «шедевр» у его основания. Путеводители называли его «гигантской каменной чашей из римских терм Каракаллы», но Лэнгдон всегда видел в этой «чаше» то, чем она и была, — самую огромную в мире ванну. Лучше бы они поставили эту штуковину где-нибудь в другом месте.

Наконец беглецы приблизились к тыльной части дворца и, перейдя на спокойный шаг, незаметно смешались с первой волной туристов. Двигаясь против течения, они проникли по узкому проходу во внутренний двор с маленьким летним кафе, где посетители наслаждались утренней чашечкой эспрессо. В воздухе был разлит аромат свежесмолотого кофе, и Лэнгдону вдруг ужасно захотелось сесть за столик и позавтракать по-человечески. Потерпишь, сказал он себе, и они ступили под арку, ведущую к главным дверям палаццо Питти.

Здесь толпа туристов была гуще — люди скопились под портиком, заинтригованные тем, что творилось снаружи. Привстав на цыпочки, Лэнгдон попытался разглядеть, что происходит перед дворцом.

Главный вход в палаццо Питти выглядел все таким же суровым и негостеприимным. Ни ровно подстриженной лужайки, ни чудес ландшафтного дизайна — только широкая голая площадь, которая укрывала весь склон холма, сбегая к улице Гвиччардини, точно вымощенный камнем горнолыжный спуск.

И тут Лэнгдон увидел, что привлекло внимание стольких зевак.

Ко дворцу только что подкатили с полдесятка полицейских автомобилей, и вверх по холму уже шагала небольшая армия полицейских. На ходу доставая оружие, они рассредотачивались веером и оцепляли дворец.

Глава 27

Когда полицейские блокировали палаццо Питти, Лэнгдон с Сиеной уже торопливо удалялись от них тем же путем, каким пришли. Они снова пересекли внутренний дворик и оставили позади кафе, наполненное гулом голосов; туристы вытягивали шеи, пытаясь определить причину суматохи.

Сиена была поражена тем, что блюстители закона отыскали их так быстро. Наверное, вертолет исчез, потому что выполнил свое задание и обнаружил нас.

Они с Лэнгдоном нашли тот узкий туннель, по которому спустились из парка, не мешкая нырнули туда и зашагали по ступеням вверх. В конце лестница поворачивала налево у подпирающей склон стены, и беглецы кинулись вдоль нее. Стена постепенно становилась ниже, и вскоре им открылся вид на всю огромную территорию садов Боболи.

Лэнгдон тут же схватил Сиену за руку и отдернул назад, под прикрытие каменной кладки. Сиена успела заметить, что его напугало.

По склону над амфитеатром, метрах в трехстах от них, спускалась цепочка полицейских. Они обыскивали рощи, опрашивали туристов, переговаривались друг с другом по рации.

Мы в ловушке!

Впервые встретившись с Лэнгдоном, Сиена и представить себе не могла, что дело дойдет до такого. На это я не подписывалась. Когда Сиена выводила Лэнгдона из больницы, она думала, что они удирают от действующей в одиночку убийцы с шипами на голове, но теперь их преследовала военная полиция и все итальянские власти. Ей стало ясно, что шансы на спасение близки к нулю.

— Здесь есть другой выход? — спросила она, чуть отдышавшись.

— По-моему, нет, — ответил Лэнгдон. — Этот парк похож на город-крепость. Он как… — Неожиданно запнувшись, он повернулся на восток. — Как Ватикан.

Сиене почудилось, что при этих словах по его лицу проскользнула тень надежды. Она не понимала, какое отношение Ватикан может иметь к переплету, в который они угодили, но Лэнгдон вдруг закивал, глядя на восток вдоль тыльной стороны дворца.

— Надежды, конечно, мало, — сказал он, увлекая ее за собой. — Но другой выход и впрямь может найтись.

Внезапно перед ними выросли две фигуры — какие-то люди обогнули угол стены и едва не наткнулись на Сиену и Лэнгдона. Оба незнакомца были в черном, и на один страшный миг Сиене показалось, что это те самые бойцы, от которых они еле спаслись на мопеде. Но она тут же поняла, что это всего лишь туристы — судя по стильным кожаным костюмам, итальянцы.

Повинуясь внезапному порыву, она поймала одного из туристов за локоть и улыбнулась ему с подкупающей теплотой.

— Può dirci dov'è la Galleria del costume?^[209] — спросила она на беглом итальянском. Все знали, что в палаццо Питти есть знаменитая Галерея костюма, и Сиена прикинулась, что ищет ее. — Io e mio fratello siamo in ritardo per una visita privata. — Мы с братом опаздываем на частную экскурсию.

— Certo! — Турист улыбнулся им обоим. Он явно был рад помочь. — Proseguite dritto per il sentiero! — Прямо по этой дорожке! Он повернулся и махнул на запад — в сторону, прямо противоположную той, куда перед этим показывал Лэнгдон.

— Molte grazie! — прощебетала Сиена, очаровательно улыбаясь вслед уходящей паре. Большое спасибо!

Лэнгдон восхищенно кивнул своей спутнице. Он понял ее замысел. Если полицейские поговорят с этими туристами, они услышат, что Лэнгдон и Сиена направились в Галерею костюма, которая, согласно висящему на стене плану, расположена в дальнем западном конце дворца… максимально далеко от их истинной цели.

— Нам надо вон туда, — сказал Лэнгдон, показывая через открытую площадь на вымощенную пизолитом дорожку, бегущую прочь от дворца по другому холму. Со стороны, ближней к вершине, дорожку окаймляла высокая живая изгородь — прекрасное укрытие от полицейских, которые спускались с холма уже в какой-нибудь сотне метров от нее.

Сиена прикинула, каковы их шансы незаметно пересечь площадь и добраться до укрытия. Вывод получался печальный. На площади уже собрались туристы — они с любопытством глазели на полицию. Кроме того, вдалеке опять послышалось слабое жужжание вертолета-разведчика. Судя по звуку, он приближался.

— Теперь или никогда, — сказал Лэнгдон, схватил ее за руку и вытащил на открытое место. Они стали прокладывать себе путь в растущей толпе. Сиена боролась с желанием перейти на бег, однако Лэнгдон крепко держал ее за локоть, шагая среди людей быстро, но спокойно.

Когда они наконец вышли на дорожку, Сиена оглянулась посмотреть, не заметил ли их кто-нибудь. Но все полицейские в поле ее зрения стояли к ним спиной и смотрели в небо, ища глазами вертолет.

Она повернулась и поспешила следом за Лэнгдоном.

Прямо впереди них, над верхушками деревьев, показались далекие очертания старой Флоренции. Сиена узнала крытый красной черепицей купол Дуомо и белую с красным и зеленым колокольню Джотто. В течение недолгого времени она видела даже зубчатую башню палаццо Веккьо, куда им, возможно, так и не суждено было попасть, но вскоре высокие стены парка заслонили обзор и беглецы вновь очутились в каменном мешке.

Когда они достигли подножия холма, Сиена совсем запыхалась и гадала, имеет ли Лэнгдон хоть малейшее представление о том, куда направляется. Дорожка вела прямиком в сад-лабиринт, но Лэнгдон уверенно свернул влево, к широкой площадке, усыпанной гравием, и обогнул ее, прячась за живой изгородью в тени густых деревьев. Площадка была пуста и походила больше на стоянку для служебных машин, чем на место отдыха туристов.

— Куда мы идем? — спросила Сиена, переводя дух.

— Уже почти пришли.

Почти пришли? Всю площадку — а точнее, внутренний дворик — окружали стены высотой по меньшей мере в три этажа. Сиена заметила только один выход — проезд для автомобилей по левую руку, но и его закрывала литая чугунная решетка. Она выглядела так, будто была ровесницей самого дворца и появилась на свет в те времена, когда вокруг рыскали целые армии мародеров. Сквозь решетку были видны полицейские, собравшиеся вдалеке на площади Питти.

По-прежнему держась за кустами, Лэнгдон смело шел вперед, прямо на глухую стену. Сиена быстро окинула ее взглядом, ища какой-нибудь проем, но в стене была только ниша со статуей совершенно омерзительного вида.

Господи Боже, Медичи могли купить любой шедевр на свете, а выбрали это?!

Статуя изображала жирного нагого карлика верхом на гигантской черепахе. Яички карлика расплющились о панцирь черепахи, а изо рта у нее капала вода, точно она была больна.

— Знаю, знаю, — бросил Лэнгдон, не сбавляя шага. — Это Браччо ди Бартоло — знаменитый придворный шут. По мне, лучше посадили бы его в ту здоровенную ванну.

Он резко повернул влево, к небольшой лесенке, которая раньше была вне поля зрения Сиены.

Неужели выход?!

Но эта надежда тотчас угасла.

Свернув к лесенке вслед за Лэнгдоном, она поняла, что они идут в тупик, смахивающий на колодец со стенами вдвое выше прежнего.

Больше того, у Сиены возникло чувство, что их долгое путешествие вот-вот оборвется… на пороге глубокого грота, зияющего в задней стене. Не может быть, чтобы он привел меня сюда нарочно!

Над входом в грот угрожающе нависли острые копья сталактитов. В его глубине виднелись узловатые наросты, сползающие по стенам, как будто сам камень таял… обращаясь в фигуры, отдаленно похожие на людей, которые пытались вырваться из каменной толщи. Это зрелище сразу напомнило Сиене «Карту ада» Боттичелли.

Лэнгдон же, как ни странно, невозмутимо шагал прямо к гроту. Хоть он и упоминал о Ватикане, Сиена была твердо уверена, что в этом городе-государстве нет пещер, от которых мороз подирает по коже.

Когда они подошли к гроту почти вплотную, Сиена обратила внимание на своего рода антаблемент над его входом. Призрачная мешанина из сталактитов и бесформенных каменных выступов словно поглощала двух полулежащих женщин, а рядом с ними был вырезан щит с шестью шарами — так называемые palle, знаменитый герб Медичи.

Вдруг Лэнгдон метнулся влево, прочь от входа, и Сиена в первый раз заметила то, чего не замечала раньше, — маленькую деревянную дверь слева от грота. Серая и обшарпанная, она не притягивала к себе глаз — обычно за такими дверьми находятся хозяйственные подсобки или чуланы для садовой утвари.

Лэнгдон кинулся к двери, рассчитывая открыть ее, но снаружи не было ручки — только замочная скважина. Очевидно, дверь открывалась лишь изнутри.

— Черт! — В глазах Лэнгдона вспыхнула тревога. Его оптимизм, похоже, испарился без следа. — А я-то надеялся…

Внезапно каменный колодец, в котором они стояли, наполнился эхом тонкого, пронзительного визга. Обернувшись, Сиена увидела вертолет — он поднялся над дворцом и взял курс в их сторону.

Конечно, Лэнгдон тоже его заметил. Схватив Сиену за руку, он кинулся к пещере. В мгновение ока они скрылись из виду под сталактитовой занавесью.

Очень логичный конец, подумала она. Сломя голову — прямо в адские врата.

Глава 28

В километре от них Вайента припарковала свой мотоцикл. Она только что приехала в Старый город по мосту Понте-алле-Грацие и, сделав круг, вернулась к Понте Веккьо со стороны, противоположной палаццо Питти. Пристегнув шлем к рулю, она вышла на мост и смешалась с туристами — несмотря на ранний час, их было уже немало.

Прохладный мартовский ветерок взъерошил короткие, склеенные в шипы волосы Вайенты и напомнил ей, что Лэнгдон знает, как она выглядит. Остановившись у одного из многочисленных лотков, она купила бейсболку с надписью «AMO FIRENZE» — «Я люблю Флоренцию» — и натянула ее пониже, прикрыв лицо козырьком.

Разгладив свою кожаную куртку так, чтобы из-под нее не выпирал пистолет, она выбрала позицию примерно посередине моста и со скучающим видом прислонилась к колонне лицом к палаццо Питти. Отсюда хорошо просматривался весь людской поток, стремящийся через реку Арно в сердце Флоренции.

Лэнгдон идет пешком, сказала она себе. Если ему удастся миновать Порта Романа, самый логичный путь в Старый город лежит через этот мост.

На западе, у палаццо Питти, завыли сирены. Хорошо это или плохо? Ищут они его или уже нашли? Вайента навострила уши, гадая, что там происходит, и вскоре уловила еще один звук — едва слышное жужжание где-то наверху. Она машинально подняла глаза и сразу же заметила его источник — маленький радиоуправляемый вертолетик, который легко взмыл в небо и понесся над деревьями в направлении северо-восточного угла садов Боболи.

Вертолет-разведчик, подумала Вайента с приливом надежды. Если он в воздухе, значит, Брюдер еще не поймал Лэнгдона.

Вертолетик быстро приближался. Очевидно, он обыскивал северо-восточную часть парка, ближайшую к Понте Веккьо, и это добавило Вайенте оптимизма.

Если Лэнгдон улизнул от Брюдера, он наверняка движется сюда.

Однако на глазах у Вайенты вертолетик вдруг спикировал за высокую каменную стену и пропал. Ей было слышно, как он жужжит там среди деревьев… явно обнаружив что-то интересное.

Глава 29

Ищите, и найдете, думал Лэнгдон, съежившись в полутемном гроте рядом с Сиеной. Искали выход… а нашли тупик.

Бесформенный фонтан в центре грота мог бы послужить хорошим укрытием, но, выглянув из-за него, Лэнгдон понял, что они спрятались слишком поздно.

Вертолет, который минуту назад нырнул в каменный дворик снаружи, завис прямо перед гротом, всего метрах в трех от земли. Повернувшись ко входу, он громко жужжал, как злобное насекомое… завидевшее добычу.

Лэнгдон отпрянул назад и шепнул Сиене:

— По-моему, они знают, что мы здесь.

Отдаваясь эхом от каменных стен, пронзительное жужжание разведчика превращалось в оглушительный визг. Трудно было поверить, что их взял в заложники крошечный беспилотный вертолетик, однако Лэнгдон понимал, что бежать от него бесполезно. Так что же нам делать? Просто сидеть и ждать? Его первоначальный план — проникнуть за маленькую серую дверь — был не так уж плох, вот только он не сообразил, что снаружи эта дверь не открывается.

Когда глаза Лэнгдона привыкли к полумраку, он стал озираться вокруг, ища какой-нибудь другой выход. Он не увидел ничего утешительного. Пещеру украшали скульптуры людей и животных, все на разной стадии поглощения странными, словно тающими стенами. Лэнгдон уныло поднял взгляд на потолок, откуда угрожающе свисали сталактиты.

Самое место для того, чтобы умереть.

Грот Буонталенти, названный так в честь своего создателя, архитектора Бернардо Буонталенти, был, пожалуй, самым необычным уголком во всей Флоренции. Когда-то эта анфилада из трех пещер служила для развлечения молодежи, гостившей в палаццо Питти. Ее внутренняя отделка представляла собой смесь натуралистических фантазий и готической избыточности — влажные бугристые стены с наслоениями пемзы как будто поглощали или исторгали из себя множество изваяний. При Медичи по этим стенам еще и струилась вода — она охлаждала грот жарким тосканским летом и создавала иллюзию естественности сооружения.

Лэнгдон и Сиена прятались в первой пещере, самой большой из трех, за аморфным центральным фонтаном. Их окружали живописные фигуры пастухов, крестьян, музыкантов, животных и даже копии микеланджеловских рабов — все они словно бы отчаянно старались вырваться из вязкого камня. В круглое окошко на потолке просачивались утренние лучи — раньше там, на солнечном свету, висел огромный стеклянный шар с водой, где плавал ярко-красный карп.

Любопытно, подумал Лэнгдон, что сказали бы тогдашние посетители, наткнувшись на парящий перед гротом вертолет — фантастическое измышление их современника и соотечественника Леонардо да Винчи, которое вдруг воплотилось в реальность.

Ровно в этот момент жужжание беспилотника смолкло — не затихло, а резко, внезапно оборвалось.

Озадаченный, Лэнгдон высунулся из-за фонтана и увидел, что вертолетик приземлился. Теперь он тихо сидел на гравии и выглядел совсем безобидным, тем более что его похожая на жало видеокамера смотрела не в их сторону, а чуть вбок, в сторону маленькой серой двери.

Однако чувство облегчения оказалось мимолетным. В сотне метров за вертолетом, у статуи карлика на черепахе, появились три вооруженных до зубов бойца. Они без колебаний сбежали по ступеням, направляясь прямиком к пещере.

Бойцы были одеты в знакомую черную форму с зелеными нашивками на плечах. Глаза их мускулистого предводителя смотрели холодно и равнодушно, как у привидевшейся Лэнгдону чумной маски.

Я смерть.

Ни черного фургона, ни таинственной незнакомки с серебристыми волосами поблизости не было.

Я жизнь.

Один из бойцов остался у лестницы и повернулся к беглецам спиной, преграждая посторонним вход на площадку. Двое других зашагали дальше.

Стряхнув с себя оцепенение, Лэнгдон и Сиена на четвереньках попятились во вторую пещеру — меньше, глубже и темнее предыдущей. Ее центральным украшением была скульптура, изображающая двух влюбленных в тесных объятиях. За ней в попытке отсрочить неизбежное беглецы спрятались снова.

Съежившись в тени статуи, Лэнгдон осторожно выглянул из-за пьедестала. Бойцы уже успели подойти к вертолетику. Один из них присел, взял его в руки и стал изучать камеру.

Значит, эта штука нас засекла? Лэнгдон боялся, что ответ ему уже известен.

Третий, и последний, боец — мускулистый, с холодными глазами — по-прежнему неумолимо двигался в их сторону. Он был уже на пороге грота. Сейчас войдет. Лэнгдон хотел было спрятаться обратно за статую и сказать Сиене, что все кончено, однако тут произошло неожиданное.

Вместо того чтобы войти в грот, боец резко свернул влево и исчез.

Куда это он?! Стало быть, он не знает, что мы здесь?

Через несколько секунд Лэнгдон услышал стук — кто-то молотил кулаком по дереву.

Маленькая серая дверь, подумал Лэнгдон. Ему известно, куда она ведет.

Эрнесто Руссо из службы безопасности палаццо Питти всегда мечтал играть в футбол, но к двадцати девяти годам он заметно располнел и стал потихоньку примиряться с мыслью, что его детской мечте не суждено сбыться. Вот уже три года Эрнесто служил охранником здесь, в палаццо Питти, — сидел в одной и той же каморке величиной с чулан и скучал.

Эрнесто привык к тому, что любопытные туристы пытаются открыть маленькую серую дверь рядом с его каморкой, и обычно просто не обращал на них внимания. Рано или поздно они уходили, но сегодня кто-то барабанил в дверь энергично и настойчиво.

Стараясь игнорировать досадную помеху, он не отрывал взгляда от громко работающего телевизора — передавали повтор матча «Фиорентины» с «Ювентусом». Но стук только усиливался. Наконец, проклиная туристов, он вышел из каморки в узкий коридор и повернул на шум. На полпути он остановился перед массивной стальной решеткой, которую держали на запоре почти всегда, за исключением редких особых случаев.

Набрав на кодовом замке нужные цифры, Энрико отпер решетку и отворил ее. Затем прошел дальше и, следуя инструкции, снова запер ее за собой. Еще через десяток-другой шагов он достиг серой деревянной двери.

– Ė chiuso! — крикнул он через дверь, надеясь, что снаружи его услышат. — Non si puo entrare! — Закрыто! Вход воспрещен!

Стук продолжался.

Эрнесто скрипнул зубами. Небось из Нью-Йорка, подумал он. Эти упрутся так упрутся. Их любимой команде, «Ред буллс», на мировой арене ничего бы не светило, если бы они не уворовали одного из лучших европейских тренеров.

В дверь продолжали лупить почем зря. Эрнесто неохотно отпер ее и приоткрыл на несколько сантиметров.

– Ė chiuso!

Стучать вдруг перестали, и Эрнесто обнаружил, что стоит лицом к лицу с вооруженным незнакомцем. Взгляд у него был такой холодный, что Эрнесто невольно отступил чуть назад. Незнакомец показал ему раскрытую книжечку с каким-то непонятным сокращением.

— Cosa succede?! — взволнованно спросил Эрнесто. Что случилось?!

За спиной у стучавшего сидел на корточках еще один боец — он возился с каким-то игрушечным вертолетиком. Еще дальше, у лестницы, стоял на страже третий. Эрнесто услышал вдалеке вой полицейских сирен.

— Вы говорите по-английски? — Акцент у незнакомца был не нью-йоркский. Откуда-то из Европы?

Эрнесто кивнул:

— Немножко.

— Кто-нибудь проходил через эту дверь сегодня утром?

— No, signore. Nessuno.

— Прекрасно. И дальше никого не пропускайте. Ни туда ни сюда. Поняли?

Эрнесто пожал плечами. В этом, собственно, и заключалась его работа.

— Si, понял. Non deve entrare, ne uscire nessuno. — Никто не должен ни входить, ни выходить.

— Скажите, пожалуйста, эта дверь — единственный вход?

Эрнесто замешкался с ответом. Строго говоря, теперь эта дверь считалась скорее выходом — потому у нее и не было ручки снаружи, — но он понял, что незнакомец имеет в виду.

— Si. Других дверей нет. — Первоначальный вход из дворца заперли и опломбировали уже много лет назад.

— А другие потайные выходы из садов Боболи есть? Кроме обычных ворот?

— No, signore. Везде большие стены. Потайной выход только этот.

Боец кивнул:

— Спасибо за помощь.

Он жестом показал охраннику, чтобы тот закрыл дверь на замок.

Озадаченный, Эрнесто послушался. Затем он прошел по коридору назад, отпер стальную решетку, миновал ее, снова запер за собой и вернулся к футбольному матчу.

Глава 30

Лэнгдон и Сиена воспользовались удобным моментом.

Пока мускулистый боец колотил в дверь, они заползли в глубь грота и спрятались в последней, третьей пещере. Она была совсем крошечная, с грубо вырубленными на стенах узорами и сатирами. В центре стояла «Купающаяся Венера» в полный рост — она пугливо оглядывалась через плечо, что выглядело вполне уместно.

Беглецы кое-как угнездились за узким постаментом статуи и затихли, глядя на одинокий шарообразный сталагмит у дальней стены грота.

— Все выходы блокированы! — крикнул снаружи кто-то из их преследователей. Он говорил по-английски со слабым акцентом, которого Лэнгдон не мог распознать. — Отправьте вертолет обратно. Грот я проверю.

Лэнгдон почувствовал, как напряглось рядом тело Сиены.

Через несколько секунд под сводами грота послышались тяжелые шаги. Они быстро приближались — боец миновал первую пещеру и вошел во вторую, направляясь прямиком к ним.

Лэнгдон с Сиеной съежились еще сильнее.

— Эй! — раздался в отдалении другой голос. — Они попались!

Человек, идущий к ним, резко остановился. Лэнгдон услышал, как кто-то бежит по гравию ко входу в грот.

— Их засекли! — объявил запыхавшийся гонец. — Мы только что говорили с парой туристов. Несколько минут назад мужчина и девушка спросили у них, как пройти в Галерею костюма… а она в западном конце здания.

Лэнгдон покосился на Сиену и увидел на ее губах еле заметную улыбку.

— Западные выходы перекрыли первыми, — продолжал гонец, переведя дух. — Теперь ясно, что они в парке и им от нас никуда не деться.

— Действуйте дальше, — ответил тот, что был ближе к ним. — Доложишь мне, как только выполните задание.

Снова зашуршал гравий под ногами убегающего гонца, потом зажужжал, улетая, вертолет, и наконец, слава Богу… все стихло.

Лэнгдон хотел было пригнуться пониже и выглянуть из-за постамента, но Сиена схватила его за руку. Приложив палец к губам, она показала на смутную человеческую тень на задней стене. Предводитель боевой группы еще медлил на пороге пещеры.

Чего он ждет?!

— Это Брюдер, — вдруг произнес он. — Мы загнали их в угол. Скоро все будет кончено.

Он говорил по телефону, и его голос звучал пугающе близко, как будто он стоял прямо над ними. Грот работал как параболический микрофон, собирая весь звук и фокусируя его в своей задней части.

— И еще, — сказал Брюдер. — Недавно мне звонили эксперты. Похоже, эта женщина снимала квартиру на чужое имя. С плохой обстановкой. Явно ненадолго. Мы нашли биокапсулу, но проектора в ней нет. Повторяю: проектора нет. Очевидно, он до сих пор у Лэнгдона.

Когда Лэнгдон услышал из уст бойца свое имя, в груди у него похолодело.

Снова раздались шаги — боец пошел дальше в глубину грота. Однако теперь он двигался уже не так целеустремленно, а словно прогуливался, осматривая грот и продолжая говорить по телефону.

— Так точно, — сказал он. — Эксперты тоже подтвердили: исходящий звонок был один, незадолго до нашего прибытия.

Правильно, в консульство, подумал Лэнгдон, вспомнив свой разговор с администратором и быстрое появление убийцы с шипами на голове. Потом она куда-то пропала, а вместо нее примчался целый отряд вооруженных бойцов.

Не можем же мы вечно от них бегать.

Теперь шаги раздавались всего метрах в шести-семи от них и по-прежнему приближались. Боец пересекал вторую пещеру и через считанные секунды должен был заметить беглецов за узким постаментом «Венеры».

— Сиена Брукс. — Эти слова вдруг отчетливо прозвучали прямо у них над ухом. Сиена встрепенулась и подняла голову, явно ожидая увидеть стоящего над ней человека в форме. Но рядом никого не было. — Ее компьютер сейчас проверяют, — продолжал говоривший. — Мне еще не докладывали, но это наверняка тот самый, с которого Лэнгдон заходил на свою гарвардскую почту.

После этих слов Сиена обернулась к Лэнгдону — в глазах ее вспыхнули удивление, растерянность… и горькая обида.

Услышанное ошеломило и Лэнгдона. Так, значит, вот как они нас выследили? Тогда ему и в голову не пришло, что его могут засечь. Я же всего-навсего хотел узнать, что со мной случилось! Не успел он извиниться хотя бы взглядом, как Сиена отвернулась. По ее лицу нельзя было понять, о чем она думает.

— Так точно, — сказал боец, переступая порог третьей пещеры. Теперь его отделяло от Лэнгдона и Сиены не больше двух метров. Еще пара шагов, и он должен был их увидеть. — Совершенно верно! — воскликнул он, делая очередной шаг. Потом вдруг остановился. — Подождите минутку.

Лэнгдон замер, уверенный, что их вот-вот обнаружат.

— Подождите, вас плохо слышно, — сказал боец и отошел на несколько шагов, во вторую пещеру. — Связь пропадает. Все, продолжайте… — Он помолчал, затем заговорил снова: — Да, согласен, но мы хотя бы знаем, с кем имеем дело.

Тут шаги начали удаляться — боец покинул грот, пересек усыпанную гравием площадку, и вскоре беглецы перестали его слышать.

Плечи Лэнгдона обмякли, и он повернулся к Сиене. Она еще не совсем оправилась от испуга, но ее глаза пылали негодованием.

— Вы лазили в мой компьютер? — сердито сказала она. — Проверяли почту?

— Простите… Я думал, вы не будете возражать. Я только хотел взглянуть…

— Вот почему нас нашли! А теперь они знают еще и мое имя!

— Извините меня, Сиена. Я же не мог предположить… — Лэнгдону было очень стыдно.

Отвернувшись, Сиена уперлась невидящим взглядом в шарообразный сталагмит у задней стены. Почти минуту оба молчали. Помнит ли Сиена, что лежало у нее на столе? — подумал Лэнгдон. Догадалась ли она, что я видел и программку шекспировского спектакля, и газетные вырезки со статьями о чудо-ребенке? Если и так, она ни о чем не спрашивала, а сам Лэнгдон не собирался начинать разговор на эту тему — у него и без того хватало забот.

— Они знают, кто я, — сказала Сиена так тихо, что Лэнгдон едва ее расслышал. Потом несколько раз глубоко вздохнула, будто привыкая к новому положению дел. Лэнгдон чувствовал, что ее решимость постепенно укрепляется.

Внезапно Сиена вскочила на ноги.

— Надо идти, — сказала она. — Скоро они поймут, что в Галерее костюма нас нет.

Лэнгдон тоже поднялся.

— Идти? Конечно, только… куда?

— Как насчет Ватикана?

— Прошу прощения? — удивился Лэнгдон.

— Я наконец сообразила, что вы имели в виду… что общего у садов Боболи с Ватиканом. — Она махнула рукой в сторону маленькой серой двери. — Там же вход, верно?

Лэнгдон кивнул, хотя вид у него был по-прежнему невеселый.

— Вообще-то выход, но я думал, стоит попробовать. К сожалению, нам туда не попасть. — Даже по обрывкам разговора их преследователя с охранником Лэнгдону стало ясно, что для них с Сиеной путь через серую дверь закрыт.

— А если все-таки попадем, — сказала Сиена, и Лэнгдон вновь услышал в ее голосе озорные нотки, — как вы считаете, что это будет значить? — По ее губам скользнула легкая улыбка. — Это будет значить, что сегодня нам дважды помог один и тот же художник эпохи Возрождения.

У Лэнгдона вырвался невольный смешок: несколько минут назад ему пришла в голову та же мысль.

— Вазари. Вазари.

Улыбка Сиены стала шире, и Лэнгдон понял, что она его простила — во всяком случае, пока.

— По-моему, это знак свыше, — полушутя-полусерьезно заявила она. — Мы должны войти в эту дверь.

— Ну-ну… и молча прошагать мимо охранника?

Разминая кисти рук, Сиена направилась к выходу из грота.

— Нет, почему же. Я перекинусь с ним словечком. — Она оглянулась на Лэнгдона, и в ее глазах блеснул лукавый огонек. — Доверьтесь мне, профессор. Когда надо, я умею быть весьма убедительной.

В дверь снова застучали.

Громко и настойчиво.

Охранник Эрнесто Руссо чуть не взвыл с досады. Очевидно, это вернулся тот странный тип с холодным взглядом, но момент он выбрал такой, что хуже некуда. В матче шло дополнительное время, причем «Фиорентина» играла в неполном составе и ее судьба висела на волоске.

А стук продолжался.

Эрнесто был не дурак. Он знал, что утром в парке что-то стряслось — иначе откуда все эти сирены и полиция? — но не в его правилах было лезть в дела, которые не имели к нему прямого отношения.

Pazzo è colui che bada ai fatti altrui.

Моя хата с краю.

С другой стороны, тот, кто стучался к нему в дверь, явно был важной птицей, и раздражать его не стоило. В Италии нынче непросто найти работу, даже скучную. Кинув последний взгляд на экран, Эрнесто направился к двери.

Ему платили за то, что он целыми днями сидит в крошечной каморке и смотрит телевизор, и это не переставало его удивлять. Примерно по два раза на дню к его порогу подходила VIP-группа аж из самой галереи Уффици. Эрнесто приветствовал гостей, отпирал металлическую решетку и выпускал экскурсантов через маленькую серую дверь в сады Боболи, где и завершалось их путешествие.

Сейчас под все более громкий стук Эрнесто отпер стальную решетку, прошел за нее и опять запер за собой.

— Si? — крикнул он, спеша к двери.

Никакого ответа. Но стук не прекратился.

Ах, чтоб тебя! Он наконец отпер дверь и распахнул ее, ожидая увидеть тот же безжизненный взгляд, который поразил его несколько минут тому назад.

Но то, что он увидел, оказалось гораздо привлекательнее.

— Ciao, — обворожительно улыбаясь, произнесла миловидная блондинка. Потом подала ему какой-то сложенный листочек, и он инстинктивно протянул за ним руку. Коснувшись бумажки, он заметил, что она мятая, и сообразил, что ее подобрали с земли. В этот миг незнакомка схватила его за запястье обеими руками и вдавила свой большой палец в мягкую область между косточками чуть повыше ладони.

Эрнесто показалось, что ему в запястье вонзили нож. Острая боль тут же сменилась онемением, как после удара током. Незнакомка шагнула к нему, и давление резко усилилось, запустив новый болевой цикл. Он отшатнулся, пытаясь вырвать руку, однако ноги у него тоже онемели, подкосились, и он рухнул на колени.

Все остальное произошло в мгновение ока.

На пороге открытой двери вырос высокий мужчина в темном костюме. Он проскользнул внутрь и быстро закрыл дверь за собой. Эрнесто потянулся к рации, но сзади ему на шею легла мягкая рука. Одно нажатие — и у охранника свело мышцы и перехватило дух. Женщина забрала у него рацию, поджидая своего спутника, который, судя по выражению лица, был взволнован ее действиями не меньше самого Эрнесто.

— Дим-мак, — небрежно обронила блондинка. — Боевое искусство китайцев. Не зря их цивилизации уже три тысячи лет.

Мужчина поглядел на нее с изумлением.

— Non vogliamo farti del male, — прошептала блондинка Эрнесто, ослабив нажим на его шею. Мы не хотим причинять тебе вред.

Как только ее хватка ослабла, Эрнесто попытался вывернуться, но давление тут же возобновилось. Его мышцы опять парализовало, и он едва не задохнулся от боли.

— Dobbiamo passare, — сказала она. Нам нужно пройти. И кивнула на стальную решетку, которую Эрнесто, слава Богу, запер. — Dov'è la chiave?^[210]

— Non ce l'ho, — с трудом выговорил он. У меня его нет.

Высокий прошел мимо них к решетке и стал разглядывать запорный механизм.

— Кодовый замок! — крикнул он своей спутнице.

Американец, понял Эрнесто. И по языку, и по выговору.

Блондинка опустилась на корточки рядом с охранником. Ее карие глаза были холодны как лед.

— Qual'è la combinazione?^[211] — жестко спросила она.

— Non posso! — воскликнул он. Я не могу!

Что-то случилось с верхней частью позвоночника Эрнесто, и все его тело разом обмякло. Через миг он отключился.

Очнувшись, Эрнесто еще несколько минут то погружался в забытье, то вновь приходил в сознание. Он помнил какой-то спор… новые приступы боли… а еще, кажется, его куда-то тащили? Все было в тумане.

Когда в голове у него прояснилось, он увидел странное зрелище — его ботинки лежали рядом на полу без шнурков. Только тут он понял, что практически не может пошевелиться. Он лежал на боку, связанный по рукам и ногам — очевидно, теми самыми шнурками. Он попробовал крикнуть, но ничего не вышло. Ему в рот засунули его же собственный носок. Однако настоящий ужас нахлынул на него еще через секунду-другую, когда он поднял глаза и увидел телевизор, по которому все еще показывали футбол. Я на своем рабочем месте… ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ РЕШЕТКИ?

До Эрнесто донесся топот ног, бегущих по коридору прочь… затем он постепенно затих вдали. Non e possibile! Это невозможно! Каким-то образом блондинка заставила Эрнесто сделать единственное, что ему было запрещено делать при любых обстоятельствах, — назвать код, открывающий доступ в знаменитый Коридор Вазари.

Глава 31

Доктор Элизабет Сински сгорбилась на заднем сиденье черного фургона, стоящего перед палаццо Питти. Волны тошноты и головокружения накатывали на нее все чаще, и вооруженный агент, сидевший рядом, поглядывал на нее с явной тревогой.

Несколько секунд назад рация агента включилась — сообщили что-то про Галерею костюма, и это вывело Элизабет из полуобморочного состояния, в котором она заново переживала свою давнюю встречу с зеленоглазым маньяком.

Она была все в той же полутемной комнате Совета по международным отношениям и продолжала слушать бредовые откровения пригласившего ее загадочного незнакомца. Похожий на тень, он расхаживал перед ней туда-сюда, и его долговязая фигура выделялась на фоне жуткого рисунка, навеянного дантовским «Адом», — груды сбившихся в кучу нагих тел.

— Кто-то должен повести эту битву, — заключил незнакомец, — иначе нас ждет именно такое будущее. Математика это гарантирует. Сейчас человечество как бы застряло в чистилище — оно медлит в тисках нерешительности и алчности… но круги ада ждут прямо под нашими ногами, готовые разверзнуться и поглотить всех.

Элизабет все еще пылала негодованием, вызванным чудовищными идеями этого человека. Ее терпение иссякло, и она вскочила на ноги.

— То, что вы предлагаете…

— …наш единственный выход, — перебил ее собеседник.

— А я хотела сказать — преступление! — воскликнула она.

Незнакомец пожал плечами:

— Дорога в рай лежит через ад. Этому научил нас Данте.

— Вы безумец!

— Безумец? — повторил он с обидой в голосе. — Я? Ну нет. Безумцы — это те, кто стоит на краю бездны и не замечает ее. ВОЗ ведет себя как страус, который прячет голову в песок, когда к нему со всех сторон подступают гиены.

Не успела Элизабет и слова сказать в защиту своей организации, как незнакомец сменил изображение на экране.

— Кстати о гиенах, — добавил он, показывая на новый слайд. — Вот они — гиены, жаждущие нашей крови. И их кольцо быстро сжимается.

Элизабет с удивлением увидела перед собой знакомую картинку. Этот график ВОЗ опубликовала еще в прошлом году — на нем были отражены ключевые характеристики окружающей среды, от которых зависело здоровье населения.

Помимо прочего, этот список включал в себя такие показатели, как потребность в питьевой воде, температура самого нижнего слоя атмосферы, разрушение озонового слоя, истощение морских ресурсов, вымирание видов животных, концентрация углекислого газа и уничтожение лесов.

На протяжении последних ста лет все эти негативные индикаторы неуклонно росли, однако в наши дни темпы их роста сделались прямо-таки устрашающими.

При виде этого графика Элизабет охватило привычное чувство беспомощности. Она была ученым и верила в объективность статистики, а здесь статистика рисовала перед ней грозную картину не отдаленного, а самого близкого будущего.

Всю свою жизнь Элизабет Сински жестоко страдала из-за того, что не может зачать ребенка. Но теперь, глядя на экран, она испытывала едва ли не облегчение.

И такое будущее я подарила бы своему ребенку?

— За последние пятьдесят лет, — заявил высокий незнакомец, — наши грехи перед матерью-природой выросли экспоненциально. — Он сделал паузу. — Я боюсь за душу человечества. Когда ВОЗ опубликовала этот график, крупнейшие политики и борцы за охрану окружающей среды стали устраивать экстренные заседания по всему миру, чтобы выбрать из этих проблем самые острые и понять, с какими из них можно справиться. А результат? У себя дома они прятали лицо в ладони и рыдали, а публично — принялись уверять нас, что ищут выход, но проблемы, с которыми мы столкнулись, чрезвычайно сложны.

— Но они и правда сложны!

— Чушь! — взорвался незнакомец. — Вы отлично знаете, что эти кривые отражают простейшую зависимость — функцию одной-единственной переменной! Каждая из этих величин растет в прямом соответствии с одним параметром — тем, который все боятся обсуждать. С количеством людей на земном шаре!

— Честно говоря, мне кажется, это немного…

— Немного сложнее? Честно говоря, нет! Это проще пареной репы. Если вы хотите иметь больше питьевой воды на душу населения, вам надо уменьшить количество душ. Если хотите сократить объем вредных выхлопных газов, надо уменьшить число водителей. Если хотите, чтобы в Мировом океане восстановились запасы рыбы, надо уменьшить количество людей, которые ее едят!

Он вперился в нее горящим взглядом, и его тон стал еще агрессивнее.

— Протрите глаза! Человечество стоит на краю гибели, а мировые лидеры только и знают, что поощрять исследования по использованию солнечной энергии, утилизации отходов и разработке гибридных автомобилей! Вы ведь образованная женщина — как же вы ничего не видите? Истощение озонового слоя, нехватка воды и загрязнение — это не болезни, а симптомы. А болезнь называется перенаселение! И пока мы отказываемся посмотреть этой проблеме в лицо, все наши усилия — не более чем попытки залепить пластырем стремительно растущую раковую опухоль!

— Вы считаете человечество раковой опухолью? — возмутилась Элизабет.

— Рак — это всего-навсего здоровые клетки, которые делятся без удержу. Я понимаю, что мои идеи кажутся вам отталкивающими, но поверьте, когда вы дождетесь альтернативы, она понравится вам гораздо меньше. Если мы не начнем действовать смело, то…

— Смело?! — вспыхнула она. — Скажите лучше, безумно!

— Доктор Сински, — сказал незнакомец со зловещим спокойствием, — я пригласил вас сюда именно в надежде на то, что вы — самый разумный представитель Всемирной организации здравоохранения — согласитесь сотрудничать со мной в поисках возможного решения.

Элизабет изумленно воззрилась на него.

— По-вашему, Всемирная организация здравоохранения может сотрудничать с тем, кто предлагает… такое?

— Откровенно говоря, да, — ответил он. — Ваша организация состоит из врачей, а если врачу нужно спасти жизнь пациенту с гангреной, он не остановится перед тем, чтобы отрезать ему ногу. Иногда приходится выбирать меньшее из двух зол.

— Это совсем другое дело.

— Нет. Это абсолютно то же самое. Различие только в масштабе.

Элизабет уже наслушалась досыта. Она резко поднялась на ноги.

— Мне надо успеть на самолет.

Высокий человек угрожающе шагнул к двери, отрезая ей выход.

— Хочу предупредить честно: с вашей помощью или без, я все равно буду воплощать в жизнь свои идеи.

— И я вас честно предупреждаю, — парировала она. — Я считаю ваши идеи террористической угрозой и буду относиться к ним соответственно.

Она вынула телефон. Ее собеседник рассмеялся.

— Хотите сдать меня в полицию за разговоры? Боюсь, с этим придется подождать. Эта комната имеет электронную защиту, так что ваш телефон не поймает сеть.

Мне не нужна сеть, псих ты несчастный. Элизабет подняла телефон, и прежде чем незнакомец успел понять, что происходит, сфотографировала его вупор. Вспышка отразилась в его зеленых глазах, и на миг ей почудилось, что она его где-то видела.

— Кто бы вы ни были, — сказала она, — напрасно вы меня сюда позвали. Когда я доберусь до аэропорта, я уже буду знать ваше имя, и все Центры профилактики и контроля заболеваний в Европе и Америке внесут вас в свои черные списки как потенциального биотеррориста. За вами будут следить днем и ночью. Если вы попробуете купить материалы для исследований, мы об этом узнаем. Если построите лабораторию — узнаем и об этом. Вы от нас никуда не спрячетесь.

Наступила долгая напряженная пауза — казалось, высокий вот-вот бросится на нее, чтобы выхватить телефон. Наконец он уронил руки и отступил с жутковатой ухмылкой.

— Что ж… Тогда потанцуем?

Глава 32

Il Corridoio Vasariano — Коридор Вазари — был построен Джорджо Вазари в 1565 году по указанию великого герцога Козимо I из рода Медичи, чтобы обеспечить безопасное сообщение между его апартаментами в палаццо Питти и помещениями, в которых он вел государственные дела, на другом берегу Арно, в палаццо Веккьо.

Подобно знаменитому Пассетто в Ватикане, Коридор Вазари представляет собой типичный потайной ход. Он тянется чуть ли не на целый километр из восточного угла садов Боболи в недра палаццо Веккьо, проходя через Понте Веккьо и галерею Уффици.

В наши дни Коридор Вазари по-прежнему служит безопасным убежищем, но уже не для аристократов из клана Медичи, а для произведений искусства: все его обширные стены заняты редкими картинами, которым не хватило места в прославленной Галерее Уффици.

Пару лет тому назад Лэнгдону довелось прогуляться по этому коридору в качестве привилегированного гостя. Тогда он вволю налюбовался его великолепной живописной экспозицией — включающей, между прочим, самую обширную в мире коллекцию автопортретов. Кроме того, он несколько раз останавливался у окон, чтобы оценить, как далеко они продвинулись по этому необычному сооружению.

Однако в это утро Лэнгдон с Сиеной двигались по коридору почти бегом, чтобы как следует оторваться от преследователей. Лэнгдон надеялся, что связанного охранника обнаружат не сразу.

Быстро шагая по коридору, он чувствовал, что цель их поисков с каждой минутой становится все ближе.

Cerca trova… глаза смерти… и ответ на вопрос, кто за мной гонится.

Теперь жужжание вертолета-разведчика слышалось далеко позади. Чем дольше они шли по Коридору Вазари, тем сильнее восхищала Лэнгдона смелость архитектурного замысла его создателя. Этот старинный тайный путь протянулся почти над всем городом — он огромной змеей проскальзывал сквозь здания и пересекал реку, ныряя в самое сердце старой Флоренции. Узкий, с белеными стенами, он казался нескончаемым — кое-где чуть сворачивал влево или вправо, огибая препятствия, но в основном вел прямо на восток… за реку Арно.

Вдруг впереди них зазвучали человеческие голоса, умноженные эхом, и Сиена остановилась как вкопанная. Лэнгдон тоже замер, но тут же легонько дотронулся до ее плеча и показал на ближайшее окно.

Туристы внизу.

Лэнгдон и Сиена подошли к окну и выглянули наружу. Они стояли над Понте Веккьо — средневековым каменным мостом, по которому пролегает пешеходный маршрут в Старый город. На небольшом рынке, существующем здесь с начала пятнадцатого века, уже появились первые туристы. Сегодня на Понте Веккьо торгуют по большей части украшениями и разными дорогими безделушками, но так было не всегда. Когда-то на мосту, прямо под открытым небом, находились обширные мясные ряды, но в 1593 году мясников изгнали, поскольку вонь их подтухшего товара проникла в Коридор Вазари и оскорбила тонкое обоняние великого герцога.

Лэнгдон вспомнил, что где-то там, у них под ногами, было совершено одно из самых ужасных преступлений в истории Флоренции. В 1216 году молодой дворянин по фамилии Буондельмонте отказался от брака, о заключении которого договорились семьи жениха и невесты, ради своей настоящей возлюбленной, и за такое своеволие его жестоко убили на этом самом мосту.

Его смерть, долго считавшаяся «самым кровавым флорентийским убийством», была названа так потому, что спровоцировала раскол между двумя могущественными политическими партиями — гвельфами и гибеллинами, — после чего они не одно столетие воевали друг с другом. Последующая политическая распря стала причиной изгнания Данте из Флоренции, и поэт обессмертил ту давнюю трагедию горькими словами: «О Буондельмонте, ты в недобрый час брак с ним отверг, приняв совет лукавый!»

По сей день рядом с местом того давнего убийства можно увидеть три отдельные таблички с тремя разными цитатами из Шестнадцатой песни «Рая». Первая из них висит у самого входа на Понте Веккьо и зловеще провозглашает:

НО УЩЕРБЛЕННЫЙ КАМЕНЬ, МОСТ БЛЮДУЩИЙ,

КРОВАВОЙ ЖЕРТВЫ ОТ ФЬОРЕНЦЫ ЖДАЛ,

КОГДА КОНЧАЛСЯ МИР ЕЕ ЦВЕТУЩИЙ.

Лэнгдон перевел глаза с моста на мутные воды реки Арно. На востоке заманчиво темнела одинокая башня палаццо Веккьо.

Хотя они с Сиеной еще даже не пересекли реку, Лэнгдон не сомневался, что они давно отрезали себе путь обратно.

А в десяти метрах под ними, на булыжной мостовой Понте Веккьо, Вайента пристально вглядывалась в лица прохожих, даже не догадываясь о том, что ее единственный шанс на спасение с минуту назад промелькнул прямо у нее над головой.

Глава 33

Глубоко в недрах стоящего на якоре «Мендация» координатор Ноултон сидел в своей изолированной кабинке и тщетно пытался сосредоточиться на работе. Стараясь унять грызущую его тревогу, он несколько раз подряд просмотрел видеофайл их странного клиента и вот уже битый час анализировал его девятиминутный монолог — не то гениальный, не то безумный.

Ноултон стал прокручивать запись в ускоренном темпе, проверяя, не пропустил ли он чего-нибудь важного. На экране промелькнула спрятанная под водой табличка… потом пластиковый мешок с мутной желтовато-коричневой жидкостью… и, наконец, появилась клювастая тень — искаженный силуэт на влажной стене пещеры, залитой мягким красноватым сиянием.

Ноултон включил воспроизведение, и в кабинке раздался уже знакомый ему глухой голос, говорящий на замысловатом, малопонятном языке. Примерно посередине своей речи тень вдруг угрожающе выросла, и ее голос зазвучал еще напористее.

Ад Данте — не выдумка… а пророчество!

Безысходная скорбь. Горькие муки. Вот она, панорама будущего!

Если человечество не контролировать, оно развивается подобно чуме или раку… с каждым поколением нас будет становиться все больше и больше, покуда земные блага, питающие наши братские чувства и добродетели, не иссякнут… разбудив в нас чудовищ, которые начнут сражаться за то, чтобы прокормить свое потомство.

Вот что нас ждет.

Это и есть девять кругов Дантова ада.

Пока будущее мчится на нас с неумолимостью мальтусовских расчетов, мы балансируем на краю первого круга… рискуя низринуться в страшную бездну, откуда нет возврата.

Ноултон поставил запись на паузу. Мальтусовские расчеты? Он быстро наведался в Интернет. Оказывается, еще в девятнадцатом веке известный английский математик и демограф Томас Роберт Мальтус предсказал, что перенаселение вскоре приведет к глобальной катастрофе.

В биографии Мальтуса был приведен пассаж из его «Опыта закона о народонаселении», от которого у Ноултона мурашки побежали по коже:

Наша способность к размножению настолько превосходит способность земли прокормить нас, что преждевременная гибель в той или иной форме становится для человечества неизбежной. Активным и мощным фактором сокращения населения являются людские пороки. Они служат предвестниками пробуждения огромных разрушительных сил и нередко сами же довершают смертоносную работу. Если им не удается победно закончить эту войну на истребление, за дело берутся эпидемии, мор и чума, сметая на своем пути тысячи и десятки тысяч человек. Если же и этого оказывается недостаточно, следом приходит голод и одним могучим ударом приводит численность населения в соответствие с запасами пищи.

Вытерев вспотевший лоб, Ноултон перевел взгляд на застывший кадр с изображением носатой тени.

Если человечество не контролировать, оно развивается подобно раку.

Если не контролировать. Ноултону очень не нравилось, как это звучит. Чуть помедлив, он снял запись с паузы.

Глухой голос заговорил снова:

Сидеть сложа руки — значит приветствовать Дантов ад, где все мы погрязнем в грехе, будем голодать и задыхаться от тесноты.

И я отважился принять вызов.

Кто-то отшатнется в ужасе, но спасение никогда не дается даром. Когда-нибудь мир оценит красоту моей жертвы.

Ибо я — ваше Спасение.

Я Тень.

Я открываю путь к Постчеловеческой эре.

Глава 34

Палаццо Веккьо напоминает гигантскую шахматную ладью. Это внушительное сооружение с массивным прямоугольным основанием, отделанным поверху зубчатой каймой, занимает как нельзя более подходящее место на юго-восточном углу площади Синьории.

Его необычная башня, сдвинутая по отношению к центру квадратной крепости, создает на фоне неба характерный силуэт, который давно стал общеизвестным символом Флоренции.

Задуманный как могучий оплот итальянского правительства, дворец встречает своих гостей целым отрядом высеченных из камня силачей. Нагой мускулистый «Нептун» Амманати стоит на четверке морских коней, символизируя господство Флоренции на водных просторах. Прямо у входа красуется во всем своем блеске копия микеланджеловского «Давида» — пожалуй, самый знаменитый в мире образчик мужской обнаженной натуры. Давиду составляют компанию Геркулес и Какус — еще двое обнаженных колоссов, которые вместе с нептуновскими сатирами доводят общее количество пенисов, гордо демонстрируемых посетителям дворца, до дюжины с лишним.

Обычно визиты Лэнгдона в палаццо Веккьо начинались здесь, на площади Синьории, — несмотря на свою фаллическую избыточность, она всегда была одной из его любимых европейских площадей. Ни одно ее посещение не обходилось без чашечки эспрессо в кафе «Ривуар» и последующего визита к львам Медичи в Лоджии Ланци, музее скульптуры под открытым небом.

Однако сегодня Лэнгдон и его спутница собирались попасть в палаццо Веккьо через Коридор Вазари, как попадали туда во время оно герцоги из рода Медичи — минуя по дороге знаменитую Галерею Уффици и пройдя над городскими мостами и улицами, чтобы нырнуть прямо в сердце старинного дворца. До сих пор они не слышали за собой шагов, но Лэнгдону все равно не терпелось покинуть коридор.

Вот мы и пришли, подумал Лэнгдон, увидев впереди тяжелую деревянную дверь. Это и есть потайной вход во дворец.

Хотя снаружи дверь надежно запиралась, с внутренней стороны она открывалась простым нажатием длинной поперечной ручки — это давало возможность выйти из коридора в экстренном случае, а вот войти в него без электронного ключа не мог никто.

Лэнгдон приложил ухо к двери и прислушался. Не услышав ничего подозрительного, он взялся за ручку обеими руками и мягко нажал.

Замок щелкнул.

Приоткрыв деревянную дверь на несколько сантиметров, Лэнгдон осторожно выглянул в щель. Маленький закуток. Пусто. Тихо.

Со вздохом облегчения Лэнгдон переступил порог и жестом позвал Сиену за собой.

Пришли.

Стоя в небольшом коридорчике где-то в недрах палаццо Веккьо, Лэнгдон попытался сориентироваться. Перед ними, перпендикулярно их коридорчику, тянулся основной, длинный коридор. Слева, в отдалении, эхом отдавались голоса — веселые, беззаботные. Подобно американскому Капитолию, палаццо Веккьо — одновременно музей для туристов и правительственное здание. Голоса, доносящиеся до беглецов в этот час, скорее всего принадлежали государственным служащим, которые сновали из кабинета в кабинет, готовясь к новому трудовому дню.

Лэнгдон с Сиеной подобрались к выходу в основной коридор и выглянули из-за угла. Действительно, слева коридор заканчивался маленьким внутренним двориком, где собралось человек десять — не слишком торопясь приступать к выполнению своих обязанностей, они потягивали утренний эспрессо и болтали друг с другом.

— Фреска Вазари, — прошептала Сиена. — Вы говорили, она в Зале Пятисот?

Лэнгдон кивнул и показал на портик по ту сторону наполненного людьми дворика.

— К сожалению, это там.

— Точно?

Лэнгдон опять кивнул.

— Нам ни за что не попасть туда незамеченными.

— Это обычные служащие. Им на нас наплевать. Просто идите прямо, как будто вы из своих. — Повернувшись к Лэнгдону, Сиена аккуратно разгладила на нем пиджак и поправила воротник. — Очень солидно выглядите, Роберт.

Она улыбнулась ему с наигранной скромностью, одернула свой собственный свитер и решительно двинулась вперед.

Лэнгдон поспешил за ней, и оба уверенно зашагали к внутреннему дворику. Войдя туда, Сиена быстро заговорила с ним по-итальянски — что-то насчет кредитов для сельского хозяйства, — сопровождая свою речь бурной жестикуляцией. Они шли вдоль стены, держась подальше от людей. К изумлению Лэнгдона, ни один служащий даже не взглянул в их сторону.

Миновав дворик, они поскорее нырнули в следующий коридор. Лэнгдон вспомнил программку из шекспировского театра. Проказник Пак.

— Вы отличная актриса, — вполголоса сказал он.

— Жизнь научила, — ответила она со странной отрешенностью.

И вновь Лэнгдон почувствовал, что этой женщине пришлось пережить много горя, и вновь ему стало очень стыдно — ведь это по его вине она попала в такое сложное и опасное положение. Он напомнил себе, что теперь им уже ничего не остается, кроме как идти до конца.

Плыть по туннелю… и молиться, чтобы впереди показался свет.

Приближаясь к нужному портику, Лэнгдон с удовлетворением отметил, что память его не подвела. Под маленькой стрелкой, указывающей за угол, была надпись: «IL SALONE DEI CINQUECENTO». Зал Пятисот, подумал Лэнгдон. Интересно, какие ответы нас там ожидают? Истину можно увидеть только глазами смерти — что означает эта таинственная фраза?

— Скорее всего он заперт, — предупредил Лэнгдон. Обычно Зал Пятисот привлекал множество туристов, но дворец, похоже, еще не открыли для посещения.

Вдруг Сиена резко остановилась.

— Слышите?

Из-за поворота доносилось громкое гудение. Только не говорите мне, что это второй вертолет-разведчик, подумал Лэнгдон. Затем осторожно выглянул из-за угла.

Шагах в тридцати от них была на удивление простая деревянная дверь Зала Пятисот. К сожалению, путь к ней преграждал дородный служитель — не сходя с места, он лениво возил перед собой электрический полотер.

Страж ворот.

Лэнгдон перевел взгляд на пластиковую табличку у двери. На ней были три универсальных рисунка, понятных даже самому неопытному символогу: видеокамера, перечеркнутая крест-накрест, стаканчик, тоже перечеркнутый крест-накрест, и две стилизованные фигурки — женская и мужская.

Решив взять инициативу на себя, Лэнгдон выскочил из-за угла и рысцой побежал к служителю. Сиена кинулась за ним.

Служитель удивленно поднял глаза.

— Signori?!

Он вытянул руки, чтобы остановить Лэнгдона и Сиену. Лэнгдон ответил ему болезненной улыбкой — или, скорее, гримасой — и сконфуженно показал на табличку около двери.

— Toilette, — сдавленным голосом пробормотал он. Это не было вопросом.

Служитель чуть помедлил, будто собирался возразить, но потом, видя, как Лэнгдон мучительно переминается с ноги на ногу, сочувственно кивнул и махнул рукой, пропуская их внутрь.

Уже на пороге Лэнгдон весело подмигнул Сиене.

— Все люди — братья.

Глава 35

Когда-то Зал Пятисот был самым большим залом в мире. Его построили в 1494 году для совещаний Consiglio Maggiore — Большого народного совета, куда входило ровно пятьсот членов. Отсюда он и получил свое название. Некоторое время спустя Козимо I повелел обновить и существенно увеличить его. Архитектором и руководителем этого проекта Козимо I, самый могущественный человек в Италии, назначил Джорджо Вазари.

Искусный инженер, Вазари сумел поднять крышу на значительную высоту относительно первоначальной. В результате естественный свет стал проникать внутрь сквозь длинные ряды окон под потолком, и зал превратился в прекрасное выставочное помещение для множества шедевров флорентийской архитектуры, скульптуры и живописи.

Для Лэнгдона первым, что обращало на себя внимание в этом зале, был его пол — достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, в какое неординарное место вы попали. Красные терракотовые квадраты в черном обрамлении, покрывающие площадь в тысячу с лишним квадратных метров, создавали впечатление солидности, глубины и уравновешенности.

Лэнгдон медленно поднял глаза на дальний конец зала, где шеренгой выстроились вдоль стены шесть статуй, изображающих подвиги Геркулеса. Он намеренно не смотрел в другую сторону, на Геркулеса и Диомеда, чьи нагие тела неуклюже сплелись в борьбе: характерной чертой этой скульптуры сомнительного достоинства был эффектный «захват пениса», при виде которого Лэнгдону всегда становилось не по себе.

Гораздо приятнее для глаза был чудесный микеланджеловский «Гений победы», занимающий центральную нишу в правой, южной стене. Эту скульптуру высотой больше двух с половиной метров предполагалось установить на могиле крайне консервативного папы Юлия II по прозвищу Грозный. С учетом отношения Ватикана к гомосексуализму этот замысел всегда представлялся Лэнгдону по меньшей мере странным: ведь моделью для статуи послужил Томмазо Кавальери, юноша, в которого Микеланджело был влюблен на протяжении многих лет и которому посвятил немалое количество стихов.

— И почему я никогда не бывала здесь раньше? — благоговейно прошептала рядом Сиена. — Это потрясающе!

Лэнгдон кивнул, вспомнив свое первое посещение этого зала, — тогда он пришел сюда, чтобы послушать классическую музыку в исполнении всемирно известной пианистки Мариэлы Кеймел. Изначально зал предназначался для закрытых политических собраний и аудиенций у великого герцога, однако теперь в нем нередко выступали яркие музыканты или лекторы вроде искусствоведа Маурицио Серачини, а то и устраивались светские рауты — например торжественное открытие музея Гуччи, на котором присутствовало множество знаменитостей. Лэнгдон иногда гадал, как Козимо I отнесся бы к превращению своего строгого зала для аудиенций в площадку для развлечения богатых предпринимателей и звезд из мира моды.

Отбросив эти неуместные воспоминания, Лэнгдон перевел взгляд на стены, украшенные гигантскими фресками. Когда-то здесь испытывал новую технику живописи Леонардо да Винчи — его неудавшийся эксперимент привел к тому, что использованные им краски потекли и картина начала буквально таять на глазах. Состоялась здесь и своеобразная художественная дуэль, которую организовали Пьеро Содерини и Макьявелли: они столкнули вместе двух титанов Возрождения, Микеланджело и Леонардо, заказав им фрески на противоположных стенах одного и того же зала.

Впрочем, сегодня Лэнгдона больше интересовал другой исторический казус.

Cerca trova.

— Которая из них Вазари? — спросила Сиена, обводя взглядом стены.

— Да почти все, — ответил Лэнгдон. Во время реставрации Вазари и его помощники обновили в зале почти всю живопись, начиная с оригинальных стенных фресок и кончая тридцатью девятью картинами на кессонированном потолке. — Но нам нужна вон та, — добавил он, указывая на фреску в дальнем правом углу. — Это и есть «Битва при Марчано».

Батальная сцена кисти Вазари была грандиозна — шириной в тринадцать и высотой в восемь метров. Художник выполнил ее в насыщенной коричнево-зеленой гамме. Воины, кони, пики и знамена смешались в одну хаотическую массу на фоне идиллического холмистого пейзажа.

— Вазари, Вазари, — прошептала Сиена. — И где-то там спрятано его тайное послание?

Лэнгдон кивнул и прищурился, пытаясь отыскать в верхней части огромной фрески зеленый боевой стяг, на котором Вазари начертал свое загадочное послание — «CERCA TROVA».

— Отсюда его почти невозможно разглядеть без бинокля, — сказал он, протягивая руку, — но наверху, ближе к середине, если искать прямо под двумя сельскими домиками на холме, есть крошечный зеленый флаг, и…

— Вижу! — воскликнула Сиена, указывая на правую верхнюю четверть картины, точно в нужное место.

Лэнгдон позавидовал ее молодым глазам.

Рука об руку они подошли к колоссальному полотну, поражающему своим размахом. Наконец-то мы здесь, подумал Лэнгдон. Теперь остается только понять зачем. Он принялся внимательно рассматривать панораму Вазари во всех деталях, и минута-другая протекли в молчании.

Если не найду… тогда всех ждет гибель.

Дверь у них за спиной скрипнула, и в зал заглянул тот самый служитель с полотером. Вид у него был неуверенный. Сиена весело помахала ему. Служитель пристально посмотрел на них, потом снова закрыл дверь.

— У нас мало времени, Роберт, — поторопила Лэнгдона Сиена. — Думайте скорее. Хоть что-нибудь эта картина вам напоминает?

Лэнгдон вглядывался в хаос запечатленной Вазари битвы.

Истину можно увидеть только глазами смерти.

Лэнгдон подумал, не поискать ли на фреске мертвеца, чей невидящий взгляд устремлен на какой-нибудь другой эпизод боя… или даже в другой угол зала. К сожалению, на картине были десятки мертвых тел, но ни одно из них ничем не выделялось, и ни у одного взгляд не был направлен в какую-то определенную точку.

Истину можно увидеть только глазами смерти?

Он попытался мысленно соединить трупы прямыми линиями и проверить, не возникнет ли какой-нибудь осмысленный рисунок, но и тут его ждало разочарование.

Лэнгдон думал с таким напряжением, что у него снова заныло в висках. Где-то в недрах его сознания голос незнакомки с серебристыми волосами по-прежнему шептал: «Ищите, и найдете».

«Что я найду?!» — хотелось изо всех сил выкрикнуть Лэнгдону.

Он заставил себя закрыть глаза, глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Потом сделал несколько круговых движений плечами и постарался выбросить из головы все связные мысли, чтобы освободить дорогу интуиции.

Зарево.

Вазари.

Cerca trova.

Истину можно увидеть только глазами смерти.

Интуиция подсказала ему, что он пришел именно туда, куда нужно. И хотя он еще не знал, что ищет, у него возникла твердая уверенность в том, что в самое ближайшее время эта загадка будет разгадана.

Стоя перед выставочным стендом с красными бархатными панталонами и жилетом, агент Брюдер выругался про себя. Его люди обыскали всю Галерею костюма, но Лэнгдона и Сиены Брукс нигде не было.

Служба поддержки по надзору и реагированию, сердито подумал он. Когда это университетскому профессору удавалось сбежать от ПНР? Куда они, черт возьми, могли подеваться?

— Все выходы мы перекрыли, — настойчиво повторил один из его подчиненных. — Они могут быть только в парке — все остальное исключено!

Конечно, это звучало логично, однако внутренний голос подсказывал Брюдеру, что Лэнгдон и Сиена сумели найти какой-то другой выход.

— Поднимайте вертолет заново, — раздраженно бросил он. — И скажите местным властям, чтобы искали не только в парке, но и за его стенами.

Черт бы их всех побрал!

Его люди бросились выполнять приказание, а Брюдер тем временем достал телефон и позвонил своему руководителю.

— Это Брюдер, — сказал он. — Боюсь, у нас серьезная проблема. И даже не одна.

Глава 36

Истину можно увидеть только глазами смерти.

Сиена повторяла про себя эту фразу, снова и снова изучая взглядом каждый сантиметр жестокой батальной сцены в надежде заметить что-нибудь особенное.

Глаза смерти были повсюду.

Какие же из них нам нужны?!

Ей пришло в голову, что слова о глазах смерти могут относиться ко всем тем гниющим трупам, которыми усеяла Европу Черная Смерть.

По крайней мере это хоть как-то объяснило бы чумную маску…

Откуда ни возьмись в памяти Сиены всплыл детский стишок: Розочка в кружочке, в кармашке цветочки. Прах, прах. Всем нам увы и ах!

Еще школьницей, в Англии, она часто повторяла этот стишок, пока не узнала, что он родился в Лондоне в пору Великой чумы 1665 года. Розочка в кружочке якобы означала красный гнойник на коже, первый симптом заражения. Заболевшие носили в кармане букетик цветов, чтобы перебить запах своих разлагающихся тел и смрад на улицах города, где ежедневно падали замертво сотни жертв чумы. Тела погибших предавались огню. Прах, прах. Всем нам увы и ах!

— Ради любви к Господу! — внезапно выпалил Лэнгдон, резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, к противоположной стене.

Сиена оглянулась на него.

— Что такое?

— Так называется произведение искусства, которое здесь когда-то выставлялось. «Ради любви к Господу».

На глазах у недоумевающей Сиены Лэнгдон торопливо пересек зал и попытался открыть небольшую стеклянную дверь в стене. Она была заперта. Тогда он прижался носом к стеклу, загородил лицо ладонями с обеих сторон, чтобы не мешал лишний свет, и стал вглядываться внутрь.

Что бы он там ни высматривал, Сиена очень надеялась, что это не займет много времени: давешний служитель только что снова возник на пороге зала, и вид Лэнгдона, вынюхивающего что-то у закрытой двери, похоже, пробудил в нем нешуточные подозрения.

Сиена опять жизнерадостно помахала ему. Служитель наградил ее долгим холодным взглядом, но потом все же скрылся.

Lo Studiolo^[212].

За стеклянной дверью, прямо напротив загадочных слов «cerca trova» в Зале Пятисот, спряталась крошечная каморка без окон. Задуманная Вазари как потайной кабинет для Франческо I, это прямоугольная комнатка с округлым потолком, и вошедшему в нее кажется, будто он угодил в огромный ларец с сокровищами.

А сокровищ здесь и вправду немало. На стенах теснится больше трех десятков уникальных картин — они висят так плотно, что между ними практически нет свободного места. «Падение Икара», «Аллегория сна», «Природа, вручающая Прометею кристалл кварца»…

Вглядываясь сквозь стекло в эту полную шедевров комнату, Лэнгдон тихонько прошептал: «Глаза смерти».

Впервые Лэнгдон попал в Студиоло несколько лет назад вместе с частной экскурсией по тайным ходам дворца. Тогда он с удивлением узнал, что дворец буквально пронизан целой сетью скрытых переходов и лестниц, причем несколько потайных дверей находятся за картинами, украшающими стены Студиоло.

Однако сейчас его интерес был вызван отнюдь не потайными ходами. Лэнгдону вспомнился дерзкий образчик современного искусства, который он когда-то видел именно в этой комнате. «Ради любви к Господу» Дэмиена Херста и прежде оценивали по-разному, а когда его выставили в знаменитом Студиоло, это вызвало прямо-таки бурю возмущения.

Творение Херста представляло собой человеческий череп в натуральную величину, изготовленный из цельного куска платины и инкрустированный восемью тысячами сверкающих бриллиантов, которые покрывали всю его поверхность без малейшего промежутка. Эффект получился ошеломительный. Пустые глазницы черепа сияли светом и жизнью, создавая тревожный контраст противоположных символов — жизни и смерти… ужаса и красоты. Хотя бриллиантовый череп работы Херста давно уже убрали из Студиоло, воспоминание о нем подсказало Лэнгдону одну любопытную идею.

Глаза смерти, подумал он. Уж не на череп ли намекает эта фраза?

В дантовском «Аде» черепов сколько угодно. Достаточно вспомнить хотя бы жестокое наказание графа Уголино в последнем круге: за свои грехи он обречен вечно глодать череп предателя-архиепископа.

Может быть, нам нужно найти какой-то череп?

Лэнгдон знал, что Студиоло устроен по принципу кунсткамеры, или «кабинета редкостей». Почти все картины в нем закреплены на петлях и поворачиваются, открывая тайники, в которых герцог когда-то держал всякие приглянувшиеся ему вещицы — красивые перья, образцы редких минералов, окаменелую раковину наутилуса и даже, если верить слухам, берцовую кость монаха, отделанную толченым серебром.

Правда, Лэнгдон подозревал, что все тайники давным-давно очищены от своего интересного содержимого, а ни о каком другом черепе, кроме херстовского, он в связи с этой комнатой никогда не слыхал.

Его размышления были прерваны неожиданным звуком: в дальнем конце зала громко хлопнула дверь. Потом за его спиной послышались быстрые приближающиеся шаги.

— Signore! — раздался сердитый голос. — Il salone non è aperto!^[213]

Обернувшись, Лэнгдон увидел, что к нему направляется одна из смотрительниц — миниатюрная женщина с коротко подстриженными русыми волосами. Кроме того, она была беременна — чуть ли не на девятом месяце. Она энергично шагала к ним, постукивая пальцем по наручным часикам. Подойдя ближе, она встретилась с Лэнгдоном глазами и вдруг встала как вкопанная, прижав ко рту ладонь.

— Профессор Лэнгдон! — воскликнула она со смущенным видом. — Ради Бога, простите! Мне не сказали, что вы здесь. Как хорошо, что вы снова к нам заглянули!

Лэнгдон похолодел от страха.

Он был совершенно уверен, что никогда прежде не видел эту женщину.

Глава 37

— А вас прямо не узнать, профессор! — выпалила смотрительница. Она говорила по-английски, но с акцентом. — Это все ваша одежда. — Она тепло улыбнулась и наградила лэнгдоновский пиджак от Бриони одобрительным кивком. — Очень стильно. Вы теперь как настоящий итальянец.

У Лэнгдона совсем пересохло во рту, однако он кое-как выдавил из себя вежливую улыбку.

— Доброе утро, — пробормотал он. — Как ваше здоровье?

Она рассмеялась, поглаживая живот.

— Так себе. Маленькая Каталина всю ночь брыкалась. — Она с озадаченным видом оглядела зал. — Дуомино не предупредил, что вы сегодня вернетесь. Наверно, он с вами?

Дуомино? Лэнгдон абсолютно не представлял себе, о ком она говорит.

Заметив его смятение, незнакомка отпустила смешок.

— Да вы не волнуйтесь, во Флоренции его все только так и зовут. Он не обижается. — Она снова огляделась вокруг. — Это он вас впустил?

— Он самый, — подтвердила Сиена, подходя к ним с другой стороны зала, — но у него деловая встреча за завтраком. Он сказал, вы не будете возражать, если мы тут немножко побродим. — Она дружелюбно протянула смотрительнице руку. — Я Сиена, сестра Роберта.

Та ответила ей весьма официальным рукопожатием.

— А я Марта Альварес. Ну и повезло же вам — иметь в личных экскурсоводах самого Роберта Лэнгдона!

— Да уж! — с энтузиазмом откликнулась Сиена, закатывая глаза. — Он такой умница!

Наступила неловкая пауза — женщина пристально разглядывала Сиену.

— Странно, — сказала она наконец. — Не вижу никакого фамильного сходства. Разве что рост…

Лэнгдон почуял, что надвигается катастрофа. Теперь или никогда.

— Марта, — вмешался он, надеясь, что правильно расслышал ее имя, — мне ужасно неловко вас беспокоить, но… думаю, вы сами догадываетесь, зачем я здесь.

— Честно говоря, нет, — прищурившись, ответила та. — Хоть убейте, не могу понять, что вам здесь понадобилось.

Сердце Лэнгдона пустилось в галоп. Наступила неловкая тишина, и он почувствовал, что сейчас его окончательно прижмут к стенке. Но вдруг Марта расплылась в широкой улыбке и громко расхохоталась.

— Шучу, профессор! Конечно, я догадалась, зачем вы пришли! Если уж быть откровенной, не знаю, чем она вас так очаровала, но после того, как вчера вечером вы с Дуомино провели наверху чуть ли не целый час, естественно предположить, что вы захотели показать ее своей сестре!

— Да-да… — выдавил он. — Совершенно верно. Я бы очень хотел показать ее Сиене… если только это вас не затруднит.

Марта взглянула на балкон на уровне второго этажа и пожала плечами:

— Нисколько. Я все равно туда и шла.

С сильно бьющимся сердцем Лэнгдон тоже посмотрел на балкон в конце зала. Я был там вчера вечером? Этого он не помнил, хотя и знал, что балкон — расположенный, между прочим, в точности на той же высоте, что и надпись «cerca trova», — служит входом в музей, где ему не раз доводилось бывать.

Марта уже собиралась двинуться туда через весь зал, но вдруг остановилась, словно ей в голову пришла новая неожиданная мысль.

— Извините, профессор, но вам не кажется, что вашу милую сестру лучше было бы развлечь чем-нибудь повеселее?

Лэнгдон растерялся.

— А мы идем смотреть что-то мрачное? — спросила Сиена. — Что именно? Он мне не говорил.

Марта лукаво улыбнулась Лэнгдону.

— Ну что, профессор, сказать вашей сестре, или вы сами скажете?

Лэнгдон тут же ухватился за подвернувшуюся возможность.

— Конечно, Марта, объясните ей все!

Марта повернулась к Сиене и заговорила медленно и внятно:

— Не знаю, что вы слышали от брата, но мы идем наверх, в музей, смотреть очень необычную маску.

Сиена широко раскрыла глаза.

— Какую? Одну из тех жутких чумных масок, которые носят на карнавале?

— Хорошая попытка, — сказала Марта, — но не угадали. Речь не о чумной маске, а о другой — из тех, что называют посмертными.

Маска смерти! Не сдержавшись, Лэнгдон тихонько ахнул, и Марта нахмурилась, явно решив, что он пытается ради пущего эффекта еще больше напугать сестру.

— Не слушайте брата, — сказала она. — В прошлом посмертные маски делались довольно часто. По сути говоря, такая маска — это просто гипсовый слепок с лица только что умершего человека.

Маска смерти. Впервые после того, как Лэнгдон очнулся во Флоренции, в окутавшем его тумане словно блеснул яркий свет. «Ад» Данте… cerca trova… увидеть глазами смерти. Посмертная маска!

— И с кого же сняли маску, которая хранится у вас? — спросила Сиена.

Лэнгдон положил руку ей на плечо и ответил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее:

— С одного знаменитого итальянского поэта. Его звали Данте Алигьери.

Глава 38

Средиземноморское солнце ярко освещало палубу «Мендация», тихо покачивающегося на плавных волнах Адриатики. Борясь с усталостью, шеф осушил вторую стопку виски и устремил в окно кабинета рассеянный взгляд.

Из Флоренции снова поступили плохие вести.

Возможно, причину этого следовало искать в спиртном, которого шеф отведал впервые за много лет, но его вдруг охватило странное чувство бессилия и потерянности… словно на его судне отказали двигатели и оно бесцельно плыло туда, куда влекли его ветер и течение.

Шефу это чувство было внове. В его мире существовал надежный компас — протокол, — который неизменно указывал верный путь. Протокол всегда позволял шефу принимать трудные решения без колебаний и оглядки назад.

Именно протокол потребовал отстранения Вайенты, и шеф пошел на этот шаг не раздумывая. Когда кризис останется позади, я с ней разберусь.

Именно протокол требовал, чтобы шеф знал о каждом из своих клиентов как можно меньше. Он давным-давно решил, что Консорциум не обязан судить их с моральной точки зрения.

Делай то, что от тебя требуют.

Доверяй клиенту.

Не задавай вопросов.

Подобно руководителям многих компаний, шеф всего лишь предоставлял желающим определенный набор услуг в расчете на то, что они будут пользоваться этими услугами в рамках закона. В конце концов, «Вольво» не может гарантировать, что озабоченные мамаши не будут гонять перед школами на повышенной скорости, а «Делл» не несет ответственности за тех, кто через их компьютеры взламывает банковские счета.

Теперь, когда все летело под откос, шеф проклинал про себя человека, которому он так безоговорочно доверял и через которого роковой клиент вышел на Консорциум.

«Вы легко заработаете на нем кучу денег, — уверял его этот человек. — Ведь он настоящий гений, звезда в своей области, и притом богат до неприличия. Ему только и надо что исчезнуть на годик-другой. Он хочет купить немного времени, чтобы по секрету от всех воплотить в жизнь один важный проект».

Не долго думая шеф дал согласие. Прятать людей на большой срок всегда было выгодно, и к тому же он доверял интуиции своего хорошего знакомого.

Как и ожидалось, они заработали кучу денег.

Но легко им было только до прошлой недели.

Теперь, в разгар неразберихи, возникшей по вине этого клиента, шеф ходил кругами вокруг бутылки с шотландским виски и считал дни, оставшиеся до того момента, когда их обязательства перед ним будут выполнены целиком.

Телефон на столе зазвонил, и шеф увидел, что это звонок по внутренней линии от Ноултона, одного из его лучших координаторов.

— Да, — ответил он.

— Сэр, — начал Ноултон, и шеф уловил в его голосе легкое смущение. — Простите, что беспокою вас по такому поводу, но вы, должно быть, знаете, что мы взяли на себя обещание завтра выложить в Интернет оставленный нам видеофайл.

— Знаю, — ответил шеф. — Вы его подготовили?

— Да, но я подумал, что вы, возможно, захотите просмотреть его перед отправкой.

Шеф помедлил — такого он не ожидал.

— Неужели автор файла прямо ссылается на нашу организацию или как-либо иначе нас компрометирует?

— Нет, сэр, но содержание этой записи весьма необычно. Клиент появляется на экране и говорит…

— Стойте, — скомандовал шеф, ошеломленный тем, что старший координатор осмеливается предложить такое грубое нарушение протокола. — Содержание записи не имеет ни малейшего значения. Что бы ни снял наш клиент, он волен сделать свой фильм достоянием гласности — все равно, с нами или без нас. Клиент с легкостью мог бы произвести рассылку автоматически, но он нанял нас. Он заплатил нам. Он доверился нам.

— Да, сэр, — ответил Ноултон.

— А вас наняли не кинокритиком, — предостерег его шеф. — Ваша работа — выполнять обещания. Вот и выполняйте.

Вайента ждала на Понте Веккьо, ощупывая своим цепким взглядом каждого из сотен туристов, пересекающих реку. Она не теряла сосредоточенности и была уверена, что Лэнгдон не проходил мимо нее, но жужжание вертолета давно стихло — очевидно, он выполнил свою задачу.

Наверное, Брюдер все-таки поймал Лэнгдона.

Она неохотно вернулась мыслями к мрачной перспективе расследования, которое Консорциум должен был провести по ее делу. Если там не придумают чего-нибудь похуже.

Вайента снова вспомнила двух отстраненных агентов… тех, о ком она так больше никогда и не слышала. Они просто устроились на другую работу, успокаивала она себя. Однако внутренний голос упорно нашептывал ей, что надежнее всего сейчас было бы уехать, затеряться где-нибудь в тосканских холмах и начать новую жизнь — в конце концов, все необходимые для этого навыки у нее имелись.

Но долго ли я смогу от них скрываться?

Очень и очень многие убедились на собственном опыте: если Консорциум взял тебя на прицел, играть с ним в прятки бессмысленно. Рано или поздно тебя все равно найдут.

Вайенте никак не верилось, что двенадцать лет верной службы пошли псу под хвост из-за цепочки несчастных случайностей. Неужели моей карьере и вправду суждено оборваться так нелепо? Целый год она неусыпно следила за тем, чтобы зеленоглазый клиент Консорциума получал требуемое. Я не виновата, что он покончил жизнь самоубийством, бросившись с башни… но получается, что он увлек с собой и меня.

Она могла заслужить прощение одним-единственным способом — опередив Брюдера… но ей с самого начала было понятно, насколько это шаткая надежда.

Вчера мне дали последний шанс, а я его упустила.

Уныло повернувшись к своему мотоциклу, Вайента вдруг услышала едва уловимый звук… уже знакомое тонкое жужжание.

Озадаченная, она посмотрела вверх. К ее изумлению, вертолет-разведчик снова поднялся в воздух — на этот раз у дальнего конца палаццо Питти. На глазах у Вайенты крошечный аппаратик принялся лихорадочно кружить над дворцом.

Это могло означать только одно.

Они еще не поймали Лэнгдона!

Но где же он, черт возьми?

Пронзительный визг над головой вновь выдернул доктора Элизабет Сински из горячечного забытья. Вертолет опять в небе? Но я думала…

Она подвинулась поудобнее на заднем сиденье фургона, рядом со своим молодым сопровождающим. Потом снова смежила веки, борясь с болью и тошнотой. Но сильнее всего ее мучил страх.

Время уже на исходе.

Хотя ее враг разбился насмерть, бросившись с башни, она по-прежнему видела во сне его фигуру и слышала голос, поучающий ее в полутемном кабинете Совета по международным отношениям.

Кто-то должен пойти на решительные действия, заявил он, сверкая зелеными глазами. Если не мы, то кто же? Если не сейчас, то когда?

Напрасно она не остановила его сразу, когда у нее была такая возможность! После той памятной встречи Элизабет, вся кипя, помчалась по Манхэттену в аэропорт Кеннеди. Ей не терпелось выяснить, кто этот полоумный, с которым ее свела судьба, и она вынула телефон, чтобы взглянуть на его сделанную напоследок фотографию.

Найдя ее, она не сдержалась и ахнула. Доктор Элизабет Сински прекрасно знала этого человека. Плюсом было то, что за ним ничего не стоило проследить. Минусом — что он был гением в своей области и при желании мог натворить уйму бед.

Нет ничего более плодотворного… и более разрушительного… чем блестящий ум, сосредоточенный на одной цели.

За полчаса дороги в аэропорт она успела обзвонить сотрудников и добиться того, чтобы все соответствующие организации — ЦРУ, американский и европейский Центры профилактики и контроля заболеваний и их филиалы по всему свету — включили этого человека в списки потенциальных биотеррористов.

Это все, что я могу сделать, пока не доберусь до Женевы, подумала она.

Измученная, она подошла к стойке и протянула регистраторше свой билет вместе с паспортом.

— А, доктор Сински, — с улыбкой сказала та. — Вам только что оставил записочку один очень симпатичный джентльмен.

— Простите? — Элизабет не помнила, чтобы сообщала кому-то номер своего рейса.

— Такойвысокий, — продолжала девушка. — Зеленоглазый.

От изумления Элизабет выронила сумку. Он здесь? Но как?!

Резко обернувшись, она окинула взглядом лица других пассажиров.

— Он уже ушел, — сказала регистраторша, — но просил передать вам вот это. — И подала Элизабет сложенный листок бумаги.

Дрожащими руками Элизабет развернула листок и прочла написанные четким почерком строки. Это было знаменитое высказывание Данте Алигьери.

Самое жаркое место в аду

предназначено тем,

кто в пору морального кризиса

сохраняет нейтральность.

Глава 39

Марта Альварес устало посмотрела на крутую лестницу, ведущую из Зала Пятисот в музей на втором этаже.

Posso farcela, сказала она себе. Я смогу.

Марта отвечала в администрации палаццо Веккьо за все, что было связано с культурой и искусством, а потому взбиралась на эту лестницу бесчисленное множество раз, но теперь, на девятом месяце беременности, это давалось ей с большим трудом.

— А может, все-таки воспользуемся лифтом? — с тревогой спросил у нее Роберт Лэнгдон, кивая на маленький лифт поблизости, который недавно установили для посетителей с ограниченными возможностями.

Марта благодарно улыбнулась, но отрицательно покачала головой.

— Я же вчера говорила: доктор считает, что умеренные нагрузки полезны для ребенка. А кроме того, профессор, я знаю, что у вас клаустрофобия.

Услышав ее ответ, Лэнгдон почему-то слегка растерялся.

— Ах да, простите. Я и забыл, что сказал вам об этом.

Теперь растерялась Марта. Забыл? Да ведь после этого прошло меньше двенадцати часов, и мы обсудили тот давний случай, который вызвал вашу клаустрофобию, во всех подробностях!

Прошлым вечером патологически тучный спутник Лэнгдона по прозвищу Дуомино предпочел подняться в музей на лифте, а Лэнгдон с Мартой выбрали лестницу. По дороге Лэнгдон в красках описал ей, как упал в детстве в заброшенный колодец, и признался, что с тех пор испытывает невыносимый страх в любом тесном помещении.

Сейчас младшая сестра Лэнгдона легко взбежала по ступеням — они только и успели что проводить глазами ее болтающийся белокурый хвостик, — а сам Лэнгдон с Мартой поднимались медленно, то и дело останавливаясь, чтобы Марта могла перевести дыхание.

— Странно, что вам захотелось снова посмотреть на эту маску, — сказала она. — По сравнению со всем остальным, что есть во Флоренции, не такая уж она интересная.

Лэнгдон уклончиво пожал плечами.

— Я просто Сиене хотел показать. Кстати, спасибо, что еще раз пустили нас в неурочное время.

— Пустяки.

Одной лэнгдоновской репутации уже хватило бы для того, чтобы вчера вечером открыть ему галерею, но поскольку с ним был еще и сам Дуомино, у Марты просто не оставалось выбора.

Иньяцио Бузони по прозванию Дуомино был крупным авторитетом во флорентийских культурных кругах. Много лет возглавлявший музей Опера-дель-Дуомо, Иньяцио курировал все вопросы, связанные с главной исторической достопримечательностью города — огромным собором с красным куполом, который всегда был на первом плане не только в панораме, но и в истории Флоренции. Горячая любовь к этому сооружению вкупе с весом почти в сто восемьдесят килограммов и постоянно красным лицом и заслужили ему прозвище Дуомино, что означает «маленький собор».

Марта понятия не имела, как Лэнгдон познакомился с Дуомино, однако прошлым вечером флорентиец позвонил ей и сказал, что хочет привести во дворец гостя, чтобы в тишине и без помех осмотреть посмертную маску Данте. Этот загадочный гость оказался прославленным американским символогом и искусствоведом Робертом Лэнгдоном, и Марта проводила друзей на галерею, гордая тем, что удостоилась чести принимать двух таких знаменитостей.

Теперь, одолев наконец все ступени, Марта уперла руки в бока и сделала пару глубоких вдохов. Сиена уже стояла у перил, оглядывая Зал Пятисот сверху.

— Моя любимая точка обзора, — немного отдышавшись, сообщила Марта. — Отсюда фрески выглядят совсем по-другому. Наверно, брат говорил вам о таинственном указании, которое спрятано вон там? — Она протянула руку.

Сиена азартно кивнула:

— «Cerca trova».

Марта украдкой посматривала на Лэнгдона, который тоже подошел к балюстраде. На свету, льющемся из окон мезонина, было видно, что он далеко не так импозантен, как прошлым вечером. Ей нравился его новый костюм, но ему самому не мешало бы побриться, да и вообще он выглядел бледным и усталым. Даже его волосы, вчера пышные и густые, сегодня были спутанными, как будто он не успел принять душ.

Опасаясь, что профессор заметит ее изучающий взгляд, Марта снова повернулась к фреске.

— Мы стоим почти прямо напротив этой надписи, — сказала она. — Если постараться, отсюда ее можно разглядеть и без бинокля.

Но сестру Лэнгдона это не слишком заинтриговало.

— Лучше расскажите мне о посмертной маске Данте. Почему она здесь, в палаццо Веккьо?

Какой брат, такая и сестра, вздохнула про себя Марта. Далась им эта маска! Правда, посмертная маска Данте и впрямь имела очень странную историю, и Лэнгдон был не первым, кто проявил к ней чуть ли не маниакальный интерес.

— Ответьте для начала, что вы знаете о Данте?

Симпатичная блондинка пожала плечами:

— Только то, чему учат в школе. Данте — итальянский поэт, прославившийся в первую очередь книгой «Божественная комедия», где он описал свое воображаемое путешествие в ад.

— Отчасти правильно, — откликнулась Марта. — В своей поэме Данте благополучно выбирается из ада, проходит чистилище и наконец попадает в рай. Если вы когда-нибудь прочтете «Божественную комедию», то увидите, что его путешествие соответственно делится на три части — по-итальянски они называются «Inferno», «Purgatorio» и «Paradiso». — Марта жестом пригласила их следовать за собой ко входу в музей. — Впрочем, то, что его маска хранится в палаццо Веккьо, абсолютно никак не связано с «Божественной комедией». Тут все дело в реальных исторических событиях. Данте жил во Флоренции и любил ее так сильно, как только можно любить свою родину. Он был человеком известным и влиятельным, но политическая обстановка изменилась, а Данте поддерживал проигравшую сторону и потому подвергся бессрочному изгнанию.

Недалеко от входа в музей Марта остановилась перевести дух. Снова уперев руки в бока, она распрямилась, чуть откинула голову назад и заговорила снова:

— Некоторые считают именно изгнание Данте причиной того, что у его посмертной маски такой грустный вид, но у меня другая теория. Я немножко романтик, и мне кажется, что эта грусть имеет больше отношения к женщине по имени Беатриче. Видите ли, всю жизнь Данте был страстно влюблен в женщину, которую звали Беатриче Портинари. Но, как это ни печально, она вышла за другого — и в результате Данте остался не только без родного города, но и без своей возлюбленной. Его пылкая любовь к Беатриче стала центральной темой «Божественной комедии».

— Любопытно, — сказала Сиена, хотя по ее тону было ясно, что она пропустила мимо ушей все до последнего слова. — И все же я так и не поняла, почему эту маску держат здесь, во дворце?

Настойчивость молодой женщины показалась Марте странной и даже граничащей с неприличием.

— Дело в том, — пояснила она, двинувшись дальше, — что запрет на возвращение Данте во Флоренцию остался в силе и после его смерти, поэтому его похоронили в Равенне. Но поскольку главная любовь его жизни, Беатриче, была похоронена во Флоренции и поскольку сам Данте безумно любил Флоренцию, привезти сюда его посмертную маску казалось естественным — своего рода данью уважения этому великому человеку.

— Понимаю, — сказала Сиена. — А почему выбрано именно это здание?

— Палаццо Веккьо — стариннейший символ Флоренции, а в эпоху Данте он и вовсе был сердцем города. В нашем соборе даже есть знаменитая картина, на которой изгнанный Данте стоит под стенами города, а на заднем плане высится дорогая его сердцу дворцовая башня. Словом, хранить здесь его посмертную маску — это во многих отношениях то же самое, что позволить ему наконец вернуться на родину.

— Красиво, — сказала Сиена. Похоже, она полностью удовлетворила свое любопытство. — Большое спасибо за лекцию!

Марта подошла к двери музея и стукнула три раза.

— Sono io, Marta! Buongiorno!^[214]

Внутри зазвенели ключами, и дверь открылась. На пороге стоял пожилой охранник — он устало улыбнулся Марте и взглянул на свои часы.

– Ė un po' presto^[215], — сказал он.

Вместо объяснения Марта кивнула на Лэнгдона, и лицо охранника тут же просветлело.

— Signore! Bentornato!^[216]

— Grazie, — вежливо ответил Лэнгдон, проходя мимо него в музей.

Они пересекли небольшой вестибюль, после чего охранник отключил сигнализацию и отпер другую дверь, более основательную. Распахнув ее, он отступил в сторону, взмахнул рукой и воскликнул:

— Ecco il museo!^[217]

Улыбнувшись в знак благодарности, Марта повела своих гостей внутрь.

Раньше здесь находились правительственные учреждения, а потому вместо анфилады просторных музейных залов гости очутились в лабиринте небольших по размеру комнат и коридоров, обнимающем половину всего здания.

— Посмертная маска Данте за углом, — сказала Марта Сиене. — Она выставлена в узком помещении, которое называется l'andito, — по сути, это просто переход между двумя комнатами побольше. Маска лежит в старинном шкафчике у стены, и ее не видно, пока не окажешься прямо перед ней. Из-за этого многие посетители проходят мимо, так ее и не заметив!

Лэнгдон прибавил шагу, устремив взгляд прямо вперед, как будто маска притягивала его с волшебной силой. Тихонько подтолкнув Сиену локтем, Марта шепнула ей:

— Очевидно, вашего брата интересует только эта маска, но раз уж вы здесь, вам обязательно надо взглянуть еще хотя бы на бюст Макьявелли и на Mappa mundi, глобус в нашем Зале карт.

Сиена вежливо кивнула, но не замедлила хода, тоже глядя прямо вперед. Марта еле за ней поспевала. Когда они дошли до третьей комнаты, она уже немного отстала, а потом и вовсе остановилась.

— Профессор! — окликнула она Лэнгдона, тяжело дыша. — А вы не хотите… показать своей сестре другие экспонаты… пока мы идем к маске?

Лэнгдон рассеянно оглянулся, словно вернувшись в настоящее из какого-то мысленного далека.

— Прошу прощения?

Ловя ртом воздух, Марта показала на ближайший стенд.

— Например… одно из первых… печатных изданий «Божественной комедии»?

Заметив наконец, как Марта утирает лоб и переводит дух, Лэнгдон страшно устыдился.

— Извините меня, Марта! Конечно, мы с удовольствием взглянем.

Он поспешил обратно, и Марта подвела их к старинной витрине. Там лежала потертая книга в кожаном переплете, открытая на титульной странице. Надпись с изящными виньетками гласила: «La Divina Commedia: Dante Alighieri».

— Невероятно, — сказал Лэнгдон. В его голосе слышалось удивление. — Я узнаю фронтиспис. А я и не знал, что у вас есть оригинал нумейстеровского издания.

Не могли вы этого не знать, подумала Марта. Я же показывала вам его вчера вечером!

— В тысяча четыреста семьдесят втором году, — торопливо объяснил Лэнгдон Сиене, — Иоганн Нумейстер выпустил первое печатное издание этой поэмы. Было напечатано несколько сот экземпляров, но сохранилось всего около десятка. Они исключительно редкие.

Марте пришло в голову, что Лэнгдон просто хочет порисоваться перед младшей сестрой и потому притворяется, будто видит эту книгу в первый раз. Для профессора, снискавшего всеобщее уважение не только научными заслугами, но и своей скромностью, такое поведение выглядело весьма странным.

— Этот экспонат мы временно позаимствовали из Лауренцианы, — сказала Марта. — Если вы с Робертом еще не были в этой библиотеке, сходите обязательно. У них очень эффектная лестница, спроектированная самим Микеланджело, — она ведет в первый в мире общественный читальный зал. Поначалу книги в нем буквально приковывались к сиденьям, чтобы их никто не унес. Конечно, многие из этих книг были единственными в мире.

— Потрясающе, — откликнулась Сиена, косясь в глубь музея. — А к маске, значит, туда?

Куда она спешит? Марта еще не успела толком отдышаться.

— Да, но тут есть еще кое-что интересное. — Она показала на маленькую лестницу за нишей, уходящую в потолок. — По этой лесенке можно подняться на смотровую площадку под крышей, откуда знаменитый подвесной потолок Вазари виден сверху. Я могу подождать вас здесь, пока вы…

— Пожалуйста, Марта, — перебила ее Сиена. — Мне очень хочется взглянуть на маску. К сожалению, у нас маловато времени.

Марта недоуменно воззрилась на эту молодую красивую женщину. Ей очень не нравилась современная манера называть по имени полузнакомых людей. Я синьора Альварес, мысленно возмутилась она. И между прочим, делаю тебе одолжение. Но вслух она сказала только:

— Хорошо, Сиена. Идемте.

Ведя Лэнгдона и его сестру дальше по анфиладе музейных помещений, Марта больше не тратила времени на ученые комментарии. Прошлым вечером Лэнгдон с Дуомино почти полчаса не выходили из узкого андито, где была выставлена маска Данте. Заинтригованная таким интересом гостей к этой маске, Марта спросила у них, чем он вызван — уж не теми ли странными событиями, которые происходили вокруг нее в течение последнего года? Лэнгдон и Дуомино уклонились от прямого ответа.

По дороге к андито Лэнгдон принялся объяснять сестре простую технику изготовления посмертных масок. Марта с удовольствием отметила про себя, что сейчас профессор говорит без тени фальши — не то что минуту назад, когда он прикинулся, будто видит их экземпляр «Божественной комедии» первый раз в жизни.

— Вскоре после смерти, — рассказывал Лэнгдон, — лицо усопшего смазывают оливковым маслом. Затем на него наносят слой влажного гипса, закрывая все — рот, нос, глаза — от линии волос до самой шеи. Затвердевший гипс легко снимается и используется в качестве формы, в которую заливают свежий гипсовый раствор. Затвердев в свою очередь, он образует точную копию лица покойного. Особенно часто таким способом запечатлевали внешность гениев и других знаменитостей. Данте, Шекспир, Вольтер, Тассо, Китс — со всех них были сняты посмертные маски.

— Вот мы и пришли, — провозгласила Марта у входа в андито. Отступив в сторонку, она жестом пригласила Лэнгдона и его сестру войти первыми. — Маска в шкафчике у стены по левую руку. За ограждение просьба не заходить.

— Спасибо. — Сиена ступила в узкий коридор, подошла к шкафчику и заглянула внутрь. Глаза ее широко распахнулись, и она оглянулась на брата с выражением неподдельного ужаса.

Марта наблюдала такую реакцию тысячу раз. Увидев маску, многие посетители невольно отшатывались — изборожденное морщинами лицо Данте с крючковатым носом и закрытыми глазами и впрямь выглядело жутковато.

Догнав Сиену, Лэнгдон тоже заглянул в шкафчик — и тоже отпрянул от него с удивленным видом.

Марта поморщилась. Che esagerato^[218]. Она вошла в андито следом за ними. Но стоило ей, в свою очередь, посмотреть в шкафчик, как у нее вырвался испуганный возглас. Oh mio Dio!^[219]

Марта Альварес ожидала, что из шкафчика на нее взглянет знакомое мертвое лицо Данте, однако увидела лишь атласную внутреннюю обивку и крючок, на котором обычно висела маска.

Зажав рот ладонью, Марта в ужасе уставилась на пустой шкафчик. Ей стало трудно дышать, и она машинально оперлась на один из столбиков ограждения. Наконец она оторвала взгляд от опустевшего стенда и кинулась к главному входу в музей, где еще должна была дежурить ночная охрана.

— La maschera di Dante! — завопила она как безумная. — La maschera di Dante è sparita!^[220]

Глава 40

Вся дрожа, Марта Альварес стояла перед опустевшим шкафчиком. Она надеялась, что узел, который все туже завязывается у нее в животе, — симптом паники, а не начало родовых схваток.

Посмертная маска Данте пропала!

Двое охранников уже прибежали в андито, увидели пустой стенд и развернули бурную деятельность. Один бросился в дежурку проверять записи камер видеонаблюдения за прошлый вечер, а второй только что закончил телефонный разговор с полицией.

— La polizia arrivera tra venti minuti!^[221] — сообщил он Марте, повесив трубку.

— Venti minuti?! — возмутилась она. Через двадцать минут?! — У нас украли бесценное произведение искусства!

Охранник объяснил, что вся городская полиция сейчас работает в авральном режиме и найти свободного человека, который мог бы приехать и начать расследование, не так просто.

— Che cosa potrebbe esserci di più grave?! — гневно воскликнула она. Что может быть серьезнее?!

Лэнгдон с Сиеной обменялись беспокойными взглядами, и Марта поняла, что ее гости перегружены впечатлениями. И неудивительно! Зайдя в музей всего лишь для того, чтобы мельком взглянуть на маску, они угодили в самую гущу суматохи, вызванной серьезнейшей кражей. Вчера вечером или ночью кто-то проник в галерею и украл посмертную маску Данте.

Марта знала, что в музее есть намного более ценные экспонаты, и убеждала себя, что худа без добра не бывает. Их ведь тоже могли украсть! Однако это была первая кража за всю историю музея. А я даже не знаю, что положено делать в таких случаях!

На Марту вдруг накатила слабость, и она снова оперлась на столбик с канатом.

Оба охранника с растерянным видом перечислили Марте все события минувшего вечера и свои собственные действия. Примерно в десять Марта привела в музей Лэнгдона и Дуомино. Чуть позже все трое вышли вместе. Охранники снова заперли двери, включили сигнализацию — и, насколько им было известно, никто больше не входил в галерею и не выходил оттуда вплоть до настоящего момента.

— Это невозможно! — сердито воскликнула Марта по-итальянски. — Когда мы втроем вышли из музея вчера вечером, маска была на месте, а это значит, что кто-то побывал в галерее после нас!

Охранники только беспомощно разводили руками.

— Noi non abbiamo visto nessuno!^[222]

Зная, что полиция уже в пути, Марта отправилась в дежурную комнату охраны так быстро, как только позволяла ее беременность. Лэнгдон с Сиеной, охваченные волнением, зашагали за ней.

Видеокамеры, подумала Марта. Уж они-то покажут нам, кто заходил сюда прошлой ночью!

А в трех кварталах от дворца Вайента отступила в тень при виде двух полицейских, которые пробирались сквозь толпу, показывая прохожим фотографии Лэнгдона.

Когда участники облавы были неподалеку от Вайенты, у одного из них заработала рация — передавали обычную информационную сводку. Диспетчер говорил коротко и по-итальянски, но Вайента уловила суть: если в районе палаццо Веккьо есть свободные полицейские, они должны выйти на связь, потому что в музее дворца произошло ЧП.

Двое с рацией не обратили на этот призыв ровно никакого внимания, но Вайента сразу навострила уши.

В музее палаццо Веккьо?

Вчерашнее фиаско — то самое, из-за которого ее карьера теперь висела на ниточке, — случилось как раз в переулке рядом с палаццо Веккьо.

Тем временем рация продолжала вещать. Сильные помехи мешали разобрать, о чем идет речь, однако два слова прозвучали вполне отчетливо: Данте Алигьери.

Вайента мгновенно напряглась. Данте Алигьери?! Это никак не могло быть простым совпадением. Она круто повернулась в сторону палаццо Веккьо и отыскала глазами его зубчатую башню, возвышающуюся над крышами соседних зданий.

Что же именно произошло в музее? И когда?!

Вайента достаточно долго проработала аналитиком в полевых условиях и знала, что совпадения бывают на свете гораздо реже, чем думает большинство людей. Музей палаццо Веккьо… и Данте? Это должно было иметь отношение к Лэнгдону.

Вайента с самого начала предполагала, что Лэнгдон вернется в Старый город. Это было бы логично: ведь именно в Старом городе он находился вчера вечером, когда все покатилось под откос.

Теперь, при свете дня, Вайента задумалась: а может быть, Лэнгдон все-таки смог вернуться в район палаццо Веккьо в надежде найти то, что он ищет? Она была уверена, что по мосту, который она караулила, он не проходил. Конечно, в городе хватало и других мостов, но чтобы добраться пешком от садов Боболи до любого из них, требовалось чересчур много времени.

Она заметила, что под мостом проплывает гоночная лодка с командой из четырех человек. На борту лодки значилось: «SOCIETÀ CANOTTIERI FIRENZE» — «Гребной клуб Флоренции». Бросающиеся в глаза красно-белые весла взлетали и опускались с идеальной синхронностью.

А вдруг Лэнгдон воспользовался лодкой? Это было сомнительно, однако чутье подсказывало Вайенте, что полицейская сводка насчет палаццо Веккьо имеет прямое отношение к тому, что ее волнует.

— А теперь расчехляем фотоаппараты! — раздался поблизости женский голос. Говорили по-английски, но с итальянским акцентом.

Обернувшись, Вайента увидела яркий оранжевый помпон на тросточке — это был жезл девушки-гида, которая вела через Понте Веккьо группу туристов, смахивающую на стайку утят.

— Прямо над вами находится самый большой шедевр Вазари! — воскликнула девушка с профессиональным энтузиазмом, воздевая свой жезл, чтобы все ее подопечные посмотрели вверх.

Раньше Вайента этого не замечала, но на уровне второго этажа, над крышами ларьков, тянулось что-то вроде узкой крытой галереи.

— Коридор Вазари! — провозгласила девушка с жезлом. — По этому туннелю длиной почти в километр члены семейства Медичи могли в любое время благополучно перейти из палаццо Питти в палаццо Веккьо и обратно!

Вайента с удивлением разглядывала туннелеподобное сооружение наверху. Она слышала об этом коридоре, но почти ничего о нем не знала.

Он ведет в палаццо Веккьо?

— Некоторые особо важные персоны, — продолжала девушка, — могут прогуляться по нему и в наши дни. Сейчас там находится прекрасная арт-галерея — она занимает весь коридор от палаццо Веккьо до северо-восточного угла садов Боболи.

Дальнейших ее слов Вайента уже не слышала.

Она опрометью бросилась к мотоциклу.

Глава 41

Когда Лэнгдон с Сиеной протиснулись в дежурное помещение следом за Мартой и двумя охранниками, швы на затылке Лэнгдона снова заныли. Крошечная дежурка оказалась не чем иным, как бывшим чуланом, оборудованным компьютерами и мониторами. Очень душная, она была еще и насквозь прокурена.

Лэнгдону тут же стало не по себе: стены как будто норовили его расплющить.

Марта уселась перед экраном с зернистым черно-белым изображением андито, снятого камерой над дверью. Цифры в углу кадра показывали, что запись перемотана на вчерашнее утро, ровно на двадцать четыре часа назад, — тогда музей еще не открыли, а до вечернего прихода Лэнгдона и Дуомино оставался целый день.

Охранник включил перемотку вперед, и в андито потоком хлынули туристы, двигающиеся быстрыми мелкими рывками. Самой маски с этой точки видно не было, но она явно находилась на своем месте, потому что туристы то и дело останавливались, заглядывали в шкафчик и щелкали фотоаппаратами, а затем шли дальше.

Скорее, пожалуйста, думал Лэнгдон. Ведь полиция уже в пути. Конечно, они с Сиеной могли бы просто извиниться и покинуть музей, но им нужно было увидеть эту запись: она обещала многое прояснить.

А кадры на экране мелькали все быстрее, и андито уже перечеркнули вечерние тени. Туристы продолжали носиться туда-сюда, но вот толпа поредела и внезапно совсем исчезла. Когда счетчик времени показал 17.00, в музее погас свет и воцарилась тишина.

Пять часов — время закрытия.

— Aumenti la velocità, — скомандовала Марта, подавшись вперед и устремив на монитор пристальный взгляд. Увеличьте скорость.

Охранник послушался — цифры на счетчике побежали еще стремительнее, и около десяти вечера в музее вдруг снова вспыхнул свет.

Охранник мгновенно перевел воспроизведение в обычный режим.

Чуть позже в поле зрения возникла знакомая округлая фигура Марты Альварес. За ней по пятам шел Лэнгдон в своей обычной одежде — твидовом пиджаке «Кемберли», безупречно выглаженных брюках цвета хаки и туфлях из кордовской кожи. Однажды под его рукавом даже блеснули наручные часы — очевидно, те самые, с Микки-Маусом.

А вот и я… до того, как в меня стреляли.

Оказалось, что наблюдать за самим собой в те моменты, о которых ты ничего не помнишь, очень тревожно и неприятно. Я пришел сюда вчера вечером… чтобы взглянуть на посмертную маску Данте? Где-то в промежутке, отделяющем ту минуту от этой, он умудрился потерять свою одежду, часы с Микки-Маусом и два дня жизни.

Стараясь ничего не упустить, Лэнгдон с Сиеной придвинулись поближе к Марте и охранникам. Немой фильм продолжался — Лэнгдон и Марта подошли к шкафчику с маской и стали ее разглядывать. Затем дверной проем в стороне от них заслонила чья-то широкая тень, и в кадре появился чудовищно располневший человек. В светло-коричневом костюме и с портфелем в руках, он еле протиснулся в дверь и побрел к ним, с трудом переставляя ноги. По сравнению с ним даже беременная Марта казалась стройной.

Лэнгдон сразу же узнал толстяка. Иньяцио!

— Это Иньяцио Бузони, — прошептал он на ухо Сиене. — Директор музея Опера-дель-Дуомо. Мы с ним знакомы несколько лет. Правда, при мне никто не называл его Дуомино.

— Очень подходящее прозвище, — шепнула в ответ Сиена.

В прошлом Лэнгдон неоднократно обращался к Дуомино за справками по вопросам, связанным с историей собора Санта-Мария-дель-Фьоре и хранящимися в нем произведениями искусства, однако визит Иньяцио в палаццо Веккьо выглядел странным — это была не его вотчина. Впрочем, Иньяцио Бузони был не только влиятельной фигурой во флорентийском мире искусства, но и горячим поклонником Данте и знатоком его творчества.

Если у кого и наводить справки насчет посмертной маски Данте, то у него.

Когда Лэнгдон снова переключил внимание на экран, он увидел, что Марта терпеливо дожидается своих гостей у дальней стены андито, а те подошли к ограждению и перегнулись через канат, чтобы рассмотреть маску как можно подробнее. Они что-то увлеченно обсуждали, а время шло, и Марта за их спинами уже украдкой поглядывала на часы.

Лэнгдон пожалел, что камера наблюдения не записывает звук.

О чем мы с Иньяцио говорим? Что ищем?!

В этот миг его двойник на мониторе переступил через канат и наклонился к самому шкафчику, едва не ткнувшись носом в стекло. Экранная Марта тут же вмешалась — скорее всего попросила его соблюдать правила, — и нарушитель с виноватым видом вернулся за ограждение.

— Простите за такую строгость, — сказала настоящая Марта, взглянув на Лэнгдона через плечо, — но я ведь уже говорила вам, что шкафчик антикварный и очень хрупкий. Владелец маски потребовал, чтобы мы никого к нему не подпускали. И открывать его в свое отсутствие запретил даже нашим работникам.

Лэнгдон не сразу осознал смысл ее слов. Владелец маски? Он думал, что маска — собственность музея.

Сиена тоже удивилась и немедленно подала голос:

— Разве маска не принадлежит музею?

Снова обратившись к монитору, Марта покачала головой.

— Один богатый меценат пожелал выкупить у нас посмертную маску Данте, но при этом обещал оставить ее в постоянной экспозиции. Он предложил нам целое состояние, и мы с радостью согласились.

— Постойте-ка, — сказала Сиена. — Он заплатил за маску и оставил ее у вас?

— Стандартная практика меценатов, — вмешался Лэнгдон. — Таким образом они перечисляют на счета музеев крупные суммы без необходимости регистрировать их как пожертвования.

— Этот меценат был необычной личностью, — сказала Марта. — Прекрасный знаток Данте, однако немного… как это по-английски… фанатико?

— И кто же он такой? — В небрежном тоне Сиены проскользнула нотка напряжения.

— Кто? — Марта нахмурилась, не отрывая взгляда от экрана. — Ну… думаю, вам недавно попадалось в новостях имя швейцарского миллиардера Бертрана Зобриста?

Лэнгдону это имя было знакомо лишь отдаленно, однако Сиена схватила его за локоть и крепко сжала, словно перед ней вдруг выросло привидение.

— Да… да, — с запинкой пробормотала она. Ее лицо стало пепельно-серым. — Бертран Зобрист. Знаменитый биохимик. Сделал себе состояние еще совсем молодым, запатентовав свои биологические разработки. — Она с усилием сглотнула. Потом наклонилась к Лэнгдону и прошептала: — Зобрист фактически изобрел зародышевое манипулирование.

Лэнгдон не имел ни малейшего понятия о том, что такое зародышевое манипулирование, но звучало это зловеще, особенно с учетом обрушившейся на них лавины образов, связанных с чумой и смертью. Любопытно, подумал он, почему Сиена столько о нем знает — потому ли, что хорошо разбирается в медицине, или потому, что Зобрист был вундеркиндом, как и она сама? Может, уникумы имеют обыкновение следить друг за другом?

— Впервые я услышала о Зобристе несколько лет назад, — объяснила Сиена. — Тогда он выступил с рядом крайне вызывающих публичных заявлений. — Она помедлила. Лицо ее было мрачно. — Речь шла о росте населения. Зобрист убежден в правильности Уравнения демографического апокалипсиса.

— Прошу прощения?

— По сути говоря, это математическое признание того, что количество людей на планете растет, мы живем дольше, а наши природные ресурсы истощаются. Теория предсказывает, что в будущем нас ждет не что иное, как апокалиптический коллапс общества. Зобрист во всеуслышание заявил, что человечество не переживет текущего столетия… если только какая-нибудь глобальная катастрофа не повлечет за собой массовую гибель населения. — Сиена тяжело вздохнула и посмотрела Лэнгдону прямо в глаза. — Да что греха таить! Зобрист однажды произнес такую фразу: «Самой большой удачей Европы была Черная Смерть».

Лэнгдон ошеломленно уставился на нее. Волосы у него на затылке зашевелились, а в сознании снова вспыхнул образ чумной маски. Все утро он гнал от себя мысль, что история, в которую он угодил, как-то связана со смертельной заразой… но опровергнуть эту догадку было все труднее и труднее.

Конечно, заявление Зобриста о том, что Черная Смерть была самой большой удачей Европы, выглядело аморальным, однако Лэнгдон знал, что многие историки отмечают благоприятные социоэкономические последствия массового вымирания европейцев в четырнадцатом веке. До Великой чумы средневековая Европа страдала от перенаселения, голода и экономических трудностей. Но тут явилась ужасная Черная Смерть — и, эффективно «проредив человечье стадо», создала изобилие еды и возможностей, которое, по мнению многих историков, стало главным катализатором развития Ренессанса.

Перед мысленным взором Лэнгдона возник значок биологической угрозы на капсуле с измененной картой Дантова ада, и его будто окатило ледяной водой: ведь этот жуткий проектор кто-то изготовил… и Бертран Зобрист, биохимик и рьяный поклонник Данте, теперь казался самым логичным претендентом на эту роль.

Отец зародышевого манипулирования. Кусочки головоломки в сознании Лэнгдона мало-помалу складывались в цельную картину. К сожалению, картина эта пугала его все больше и больше.

— Прокрутите вперед, — приказала Марта охраннику: ей надоело наблюдать за беседой Лэнгдона с Иньяцио Бузони и хотелось поскорее выяснить, кто же пробрался в музей и украл маску.

Охранник включил перемотку, и счетчик времени побежал быстрее.

Три минуты… шесть… восемь.

Стоя за спинами мужчин, Марта на экране все чаще переминалась с ноги на ногу и то и дело поглядывала на часы.

— Извините, что мы говорили так долго, — сказал Лэнгдон. — Похоже, вы устали.

— Сама виновата, — откликнулась Марта. — Вы оба настойчиво предлагали мне пойти домой — охранники, мол, вас выпустят, — но я сочла, что это будет невежливо.

Вдруг экранная Марта исчезла. Охранник перевел запись в обычный режим.

— Все в порядке, — сказала настоящая Марта. — Я помню, что отлучилась в уборную.

Охранник кивнул и хотел было вновь запустить перемотку, но Марта схватила его за руку.

— Aspetti!^[223]

Ее взгляд был прикован к экрану, а на лице читалось изумление.

Лэнгдон тоже растерялся. Что происходит?

Не веря своим глазам, он смотрел, как его двойник протягивает руку в перчатке и берется за край дверцы шкафчика… легонько тянет ее на себя… затем дверца подается и медленно поворачивается на петлях… открывая доступ к посмертной маске Данте.

Марта Альварес невольно ахнула и прижала ладони к щекам.

Разделяя ее ужас, Лэнгдон наблюдал, как он сам запускает руки в шкафчик, осторожно подхватывает маску Данте с обеих сторон и извлекает ее на свет божий.

— Dio mi salvi! — взорвалась Марта, с трудом поднимаясь на ноги и поворачиваясь к Лэнгдону. — Cos'ha fatto? Perche?^[224]

Не успел Лэнгдон ответить, как один из охранников выхватил черную «беретту» и взял его на прицел.

Господи Боже!

Роберт Лэнгдон смотрел в черное дуло пистолета и чувствовал, как стены крошечной комнаты сжимают его, точно тиски. Марта Альварес не спускала с него глаз — на ее лице застыло выражение недоумения, смешанного со смертельной обидой. На экране монитора у нее за спиной двойник Лэнгдона внимательно разглядывал маску, подняв ее поближе к свету.

— Я взял только на минутку! — воскликнул Лэнгдон, молясь про себя, чтобы это оказалось правдой. — Иньяцио обещал, что вы не рассердитесь!

Марта ничего не ответила. Вид у нее был ошеломленный — она явно не могла понять, почему Лэнгдон ей солгал… и как у него вообще хватило совести стоять рядом с ней как ни в чем не бывало и смотреть запись, зная, в чем его сейчас уличат.

Да я и не подозревал, что полезу в шкафчик!

— Роберт, — прошептала Сиена, — глядите! Вы что-то нашли!

Несмотря на их плачевное положение, она не спускала глаз с экрана, готовая пожертвовать всем, лишь бы получить ответы.

Между тем экранный Лэнгдон чуть наклонил поднятую вверх маску — было ясно, что его внимание привлечено чем-то на ее тыльной стороне.

Камера висела под таким углом, что на долю секунды маска заслонила часть лица Лэнгдона и глаза мертвого Данте оказались на одной линии с его глазами. Он вспомнил зловещее утверждение — «Истину можно увидеть только глазами смерти», — и по спине у него пробежал холодок.

Лэнгдон не имел представления о том, что он разглядывает на обратной стороне маски, но в этот миг его двойник на экране поделился своим открытием с Иньяцио — тот отпрянул, тут же полез за очками и посмотрел на маску еще и еще раз… Потом, энергично кивая, толстяк принялся взволнованно расхаживать по андито.

Вдруг оба насторожились. Видимо, из коридора донеслись какие-то звуки — скорее всего это возвращалась Марта. Лэнгдон поспешно извлек из кармана пакет с застежкой-молнией, опустил туда маску и бережно передал застегнутый пакет Иньяцио, а тот с явной неохотой положил его в портфель. Потом Лэнгдон быстро закрыл стеклянную дверцу опустевшего антикварного шкафчика, и оба гостя зашагали навстречу Марте, чтобы помешать ей обнаружить пропажу.

Теперь уже оба охранника держали Лэнгдона под прицелом.

Покачнувшись, Марта оперлась о стол.

— Не понимаю! — вырвалось у нее. — Посмертную маску Данте украли вы с Иньяцио Бузони?!

— Нет! — воскликнул Лэнгдон, решив блефовать до последнего. — Владелец маски разрешил нам вынести ее из здания на одну ночь.

— Владелец? — переспросила она. — Бертран Зобрист?!

— Да! Господин Зобрист попросил нас изучить пометки на ее обратной стороне. Мы встречались с ним вчера вечером!

Глаза Марты метали молнии.

— Профессор, я абсолютно уверена, что вчера вечером вы с Бертраном Зобристом не встречались.

— Как это не встречались?

Сиена остановила Лэнгдона, мягко взяв его за локоть.

— Роберт… — Она печально вздохнула. — Шесть дней тому назад Бертран Зобрист бросился с башни Бадия в нескольких кварталах отсюда.

Глава 42

Оставив мотоцикл чуть севернее палаццо Веккьо, Вайента пошла вокруг площади Синьории. Шагая среди выставленных на всеобщее обозрение скульптур Лоджии Ланци, она не могла не заметить, что все они представляют собой вариации на одну и ту же тему — жестокости мужчин по отношению к женщинам.

«Похищение сабинянок».

«Похищение Поликсены».

«Персей с головой Медузы».

Замечательно, подумала Вайента, надвинув козырек пониже и пробираясь через утреннюю толпу ко входу во дворец, только что открывшийся для посетителей. Судя по всему, площадь жила своей обычной жизнью.

Никаких следов полиции, подумала Вайента. По крайней мере пока.

Она застегнула куртку до самого верха, убедилась, что оружие надежно спрятано, и вошла во дворец. Следуя указателям «Il Museo di Palazzo», она миновала два богато убранных внутренних дворика и поднялась по внушительной лестнице на второй этаж. В ушах у нее все еще звучало сообщение полицейского диспетчера.

Музей палаццо Веккьо… Данте Алигьери.

Лэнгдон должен быть здесь.

Скоро указатели привели Вайенту в просторное, красочно декорированное помещение — Зал Пятисот. Здесь, любуясь огромными фресками на стенах, бродили немногочисленные туристы. Искусство Вайенту не интересовало, и она быстро высмотрела в дальнем правом углу, у ведущей наверх лестницы, очередную стрелку с названием музея.

Пересекая зал, она увидела вокруг одной скульптуры кучку студентов — они посмеивались и щелкали фотоаппаратами.

Табличка рядом гласила: «Геркулес и Диомед», Вайента взглянула на скульптуру, и ее невольно передернуло.

Перед ней были два героя греческой мифологии — оба в чем мать родила, они отчаянно боролись друг с другом. Геркулес держал Диомеда вверх ногами, собираясь швырнуть его наземь, а Диомед крепко стиснул пенис своего противника, будто говоря: «Прежде чем бросать меня, советую хорошенько подумать».

Вайента поморщилась. Ничего себе приемчик.

Оторвав взгляд от странной скульптурной группы, она быстро поднялась по ступеням и очутилась на высоком балконе над залом. С десяток туристов ждали открытия музея.

— Задерживают, — жизнерадостно сообщил один из них, на минутку опустив камеру.

— Почему? — спросила Вайента.

— Не знаю, но пока и тут есть на что посмотреть! — Он повел рукой, указывая на обширную панораму Зала Пятисот.

Подойдя к балюстраде, Вайента окинула взором гигантское помещение. Там только что появился один-единственный полицейский — стараясь не привлекать к себе внимания, он спокойно, без всякой спешки шагал по направлению к лестнице.

Наверное, пришел опрашивать свидетелей, подумала Вайента. Во всех движениях полицейского сквозила такая скука, что было ясно: это рутинный вызов, не имеющий ничего общего с лихорадочными поисками Лэнгдона у Порта Романа. На ее глазах представитель закона пересек зал и стал неторопливо взбираться наверх.

Если Лэнгдон здесь, почему они до сих пор не наводнили дворец?

То ли Вайента ошиблась в своих предположениях, то ли Брюдер и местная полиция до сих пор не смекнули, что к чему.

Когда полицейский одолел лестницу и двинулся ко входу в музей, Вайента отвернулась и сделала вид, что смотрит в окно. Она не забыла о своем отстранении, а с учетом того, какие у шефа длинные руки, не стоило афишировать свое присутствие.

— Aspetta!^[225] — раздался вдруг чей-то голос.

Сердце у Вайенты ушло в пятки. Полицейский остановился прямо у нее за спиной, и она не сразу поняла, что команда донеслась из его рации.

— Attendi i rinforzi! — повторил голос.

Ждите подкрепления? Похоже, ситуация изменилась!

И тут Вайента заметила в небе за окном какую-то черную точку — она была еще далеко, но быстро приближалась к палаццо Веккьо со стороны садов Боболи.

Вертолет-разведчик, поняла Вайента. Брюдер знает, где Лэнгдон. И направляется сюда.

Старший координатор Консорциума Лоренс Ноултон все еще ругал себя за звонок шефу. Кому, как не ему, было знать, какую реакцию вызовет предложение просмотреть видеозапись клиента перед тем, как разослать ее по новостным порталам!

Содержание записи не имело никакого значения.

Протокол — наш царь и бог.

В голове у Ноултона вертелась присказка, которую вдалбливали молодым координаторам, только приступающим к выполнению своих обязанностей. Слушай босса без вопроса.

Вздохнув, он положил маленькую ярко-красную флешку перед компьютером, чтобы завтра утром не забыть выполнить задание. Интересно, как журналисты отнесутся к этому странному фильму? Может, и смотреть его не будут?

Да нет, будут. Его же снял Бертран Зобрист!

Мало того что Зобрист был выдающимся деятелем в области биомедицины, еще и его недавнее самоубийство наделало много шуму. Это девятиминутное видео воспримут как послание из могилы, а его зловещее содержание никому не позволит оторваться от экрана.

Через считанные минуты после отправки этот фильм станет интернет-хитом.

Глава 43

Полная негодования, Марта вышла из тесной дежурки, оставив Лэнгдона и его нахалку-сестру под присмотром охранников. Она подошла к окну и, кинув взгляд на площадь Синьории, с облегчением увидела у входа во дворец полицейский автомобиль.

Наконец-то!

У Марты никак не укладывалось в голове, что Лэнгдон, человек столь известный и уважаемый, мог так бессовестно злоупотребить ее доверием и похитить бесценный музейный экспонат.

И помогал ему в этом не кто-нибудь, а Иньяцио Бузони! Немыслимо!

Решив высказать Дуомино все, что она о нем думает, Марта достала свой сотовый и набрала номер директорского кабинета в музее Опера-дель-Дуомо.

Трубку сняли почти сразу.

— Ufficio di Ignazio Busoni^[226], — послышался знакомый женский голос.

Марта состояла с секретаршей Иньяцио в приятельских отношениях, но сейчас ей было не до светской болтовни.

— Eugenia, sono Marta. Devo parlare con Ignazio. — Эуджения, этоМарта. Мне надо поговорить с Иньяцио.

На другом конце линии наступило странное молчание, и вдруг секретарша истерически зарыдала в трубку.

— Cosa succede? — спросила Марта. Что случилось?

Она только что явилась на работу, сквозь слезы объяснила Эуджения, и узнала, что вчера вечером у Иньяцио случился обширный инфаркт. Это произошло в переулке рядом с Дуомо. Он вызвал «скорую помощь» примерно в полночь, но врачи не успели приехать вовремя. Бузони умер.

Марта едва устояла на ногах. Утром она слышала в новостях, что вчера вечером скончался какой-то городской чиновник, но у нее и в мыслях не было, что это Иньяцио.

— Eugenia, ascoltami^[227], — попросила Марта и постаралась как можно спокойнее рассказать ей, что зафиксировала одна из камер наблюдения во дворце: Иньяцио похитил посмертную маску Данте вместе с Робертом Лэнгдоном, которого сейчас задержала служба охраны.

Марта не знала, как Эуджения отреагирует на это известие, но такой реакции она и ожидать не могла.

— Roberto Langdon? — воскликнула секретарша. — Sei con Langdon ora?! — Ты сейчас с Лэнгдоном?

Марта подумала, что ее подруга не уловила сути. Да, но маска…

— Devo parlare con lui! — почти выкрикнула Эуджения. Я должна с ним поговорить!

Лэнгдон стоял под пистолетами охранников в тесной дежурной комнатке, и голова у него нещадно гудела. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге возникла Марта Альварес.

Где-то далеко за ее спиной и за стенами дворца тонко жужжал вертолет, и этому зловещему звуку аккомпанировал вой сирен. Они поняли, где мы.

– É arrivata la polizia^[228], — сообщила Марта охранникам и отправила одного из них встречать служителей закона. Другой остался на месте и упорно держал Лэнгдона на мушке.

К удивлению Лэнгдона, Марта протянула ему телефон.

— С вами хотят поговорить, — сказала она с явной растерянностью. — Здесь нет связи, так что вам придется выйти.

Вся компания выбралась из душной дежурки в просторную, залитую солнцем галерею. Из огромных окон открывался эффектный вид на площадь Синьории. Хотя на Лэнгдона по-прежнему смотрело дуло пистолета, ему полегчало уже оттого, что он покинул замкнутое пространство.

Марта жестом подозвала его к окну и дала телефон. Лэнгдон неуверенно взял его и поднес к уху.

— Алло! Роберт Лэнгдон слушает.

— Синьор, — раздался в трубке нерешительный женский голос. Говорили по-английски с сильным акцентом. — Я Эуджения Антонуччи, секретарь Иньяцио Бузони. Мы с вами встречаться вчера вечером, когда вы приходить в наш кабинет.

Лэнгдон ничего не помнил.

— Да?

— Мне очень жаль сказать вам, но Иньяцио вчера вечером умереть от сердечный приступ.

Рука Лэнгдона крепче сжала телефон. Иньяцио Бузони умер?

Секретарша уже плакала.

— Иньяцио позвонить мне, прежде чем умереть, — продолжала она голосом, полным скорби. — Он оставить мне сообщение и велеть, чтобы вы обязательно его получить. Сейчас я включить.

В динамике зашуршало, а затем послышался слабый голос Иньяцио Бузони.

— Эуджения, — задыхаясь, промолвил Иньяцио. Было ясно, что он превозмогает боль. — Пожалуйста, позаботься о том, чтобы Роберт Лэнгдон услышал это сообщение. Я попал в беду. Вряд ли доберусь до офиса. — Иньяцио застонал, и наступила долгая тишина. Когда он заговорил снова, его голос звучал еще слабее. — Роберт… надеюсь, тебе удалось уйти. Они по-прежнему меня преследуют… и я… мне нехорошо. Попробую вызвать врача, но… — Дуомино вновь надолго умолк, будто в последний раз собираясь с силами, а затем… — Слушай внимательно, Роберт. То, что ты ищешь, надежно спрятано. Ворота открыты для тебя, но ты поторопись. «Рай», Двадцать пятая. — Опять долгая пауза, и шепотом: — Удачи.

На этом сообщение кончилось.

Сердце Лэнгдона билось как сумасшедшее: он знал, что слышал последние слова умирающего. То, что эти слова были обращены к нему, ничуть не умеряло его волнения. «Рай», Двадцать пятая? Ворота открыты для меня? Лэнгдон недоумевал. О каких воротах он говорит? Единственным, что имело хоть какой-то смысл, было заверение Иньяцио в том, что маска надежно спрятана.

Из телефона снова донесся голос Эуджении:

— Вы понять, профессор?

— Кое-что.

— Могу я что-нибудь для вас сделать?

Лэнгдон не стал торопиться с ответом.

— Я попросил бы вас, чтобы вы никому больше не давали слушать это сообщение, — сказал он, подумав.

— Даже полиции? Сейчас прийти детектив, чтобы меня расспросить.

Лэнгдон замер. Взглянул на охранника, который не сводил с него оружия. Затем отвернулся к окну и, понизив голос, быстро проговорил:

— Эуджения… я знаю, что вы удивитесь, но прошу вас ради Иньяцио, сотрите это сообщение и не говорите полиции, что беседовали со мной. Вы меня поняли? Ситуация очень запутанная, и…

Тут Лэнгдон почувствовал, как ему в бок ткнулось дуло пистолета, и обернулся. Охранник подошел к нему вплотную и протянул свободную руку, требуя отдать телефон Марты.

На линии наступила продолжительная пауза, и наконец Эуджения сказала:

— Мой начальник доверять вам, мистер Лэнгдон… и я тоже.

Услышав короткие гудки, Лэнгдон отдал телефон охраннику.

— Иньяцио Бузони мертв, — сказал он Сиене. — Умер от сердечного приступа вчера вечером, после того как ушел из этого музея. — Лэнгдон помедлил. — Маска цела. Иньяцио спрятал ее, прежде чем умереть. И кажется, намекнул мне, где ее искать.

«Рай», Двадцать пятая.

В глазах Сиены вспыхнула надежда, но, обернувшись к Марте, Лэнгдон увидел на ее лице сомнение.

— Марта, — сказал он, — я верну вам маску Данте, но вы должны нас отпустить. Немедленно!

Марта откровенно рассмеялась.

— И не подумаю! Ведь вы ее и украли! Сейчас придет полиция…

— Signora Alvarez, — решительно перебила ее Сиена. — Mi dispiace, ma non le abbiamo detto la verita.

Лэнгдон растерялся. Что она задумала? Он понял ее слова. Простите, миссис Альварес, но мы ввели вас в заблуждение.

Марта удивилась не меньше — правда, отчасти ее удивление было вызвано тем, что Сиена вдруг свободно заговорила на итальянском без всякого акцента.

— Innanzitutto, non sono la sorella di Robert Langdon, — виноватым тоном сказала Сиена. Прежде всего я не сестра Роберта Лэнгдона.

Глава 44

Марта Альварес неуверенно отступила назад и сложила руки на груди, не сводя взгляда со стоящей перед ней молодой блондинки.

— Mi dispiace, — продолжала Сиена на все том же превосходном итальянском. — Le abbiamo mentito su molte cose. — Мне очень жаль. Мы солгали вам во многом.

У охранника был не менее удивленный вид, чем у Марты, однако он не переменил позы.

По-прежнему на итальянском Сиена быстро рассказала Марте, что работает во флорентийской больнице и Лэнгдон пришел к ним вчера вечером с огнестрельной раной на голове. Сам Лэнгдон, объяснила она, абсолютно не помнит, что с ним случилось, а потому запись камеры наблюдения стала для него таким же сюрпризом, как и для Марты.

— Покажите рану, — велела Сиена.

Увидев швы на затылке Лэнгдона, Марта опустилась на подоконник, закрыла лицо руками и просидела так несколько секунд.

За последние десять минут Марта не только обнаружила, что посмертную маску Данте украли во время ее дежурства, но и выяснила, что ворами были почтенный американский профессор и ее флорентийский коллега, которому она полностью доверяла и который, как выяснилось, вчера скончался. Кроме того, молодая Сиена Брукс — эта наивная американка, сестра Роберта Лэнгдона, — оказалась врачом и призналась ей во лжи… причем не по-английски, а на чистейшем итальянском языке.

— Марта, — проникновенно сказал Лэнгдон, — я знаю, в это трудно поверить, но я действительно ничего не помню о вчерашнем вечере. Не представляю, зачем нам с Иньяцио понадобилось забирать маску!

Марта видела по его глазам, что он говорит правду.

— Я ее верну, — продолжал Лэнгдон. — Даю слово. Но я не смогу сдержать его, если вы нас не отпустите. Ситуация очень сложная, и вы должны отпустить нас немедля!

Конечно, Марте хотелось вернуть бесценную маску, но она вовсе не собиралась никого отпускать. Где же полиция?! Она глянула в окно — на площади Синьории так и стояла одинокая патрульная машина. Странно, что сюда до сих пор никто не поднялся. А еще Марта услышала вдалеке странное тихое жужжание, как будто где-то работала мотопила. И оно постепенно нарастало.

Что это такое?

Лэнгдон заговорил умоляющим тоном:

— Вы же знаете Иньяцио, Марта! Он ни за что не взял бы маску без крайней необходимости. Все так запутано! Владелец маски, Бертран Зобрист, был человек сомнительный. Мы подозреваем, что он замешан в чем-то ужасном. Мне некогда объяснять все, но я прошу вас нам поверить.

Марта только и могла, что молча смотреть на него. Все это казалось сплошной бессмыслицей.

— Миссис Альварес, — сказала Сиена, пронзив Марту суровым взглядом, — если вам небезразлично будущее — и не только ваше собственное, но и вашего ребенка, — то вы должны сейчас же позволить нам уйти.

Марта прикрыла руками живот. Ей очень не понравилась эта косвенная угроза еще не родившемуся младенцу.

Тонкое жужжание за окном определенно стало громче. Выглянув наружу, Марта не увидела источника шума, зато увидела кое-что другое.

Судя по тому, как расширились глаза охранника, он тоже это увидел.

Толпа внизу, на площади Синьории, расступилась, освобождая путь длинной веренице полицейских автомобилей с выключенными сиренами. Впереди них ехали два черных фургона, которые только что остановились у парадного входа. Оттуда высыпали бойцы в черной форме, с оружием наперевес, и побежали во дворец.

Марте стало страшно. Что это за чертовщина?

Охранник тоже выглядел встревоженным.

Жужжание снаружи вдруг переросло в пронзительный визг, и Марта испуганно отшатнулась, увидев вынырнувший невесть откуда маленький вертолетик. Он завис всего метрах в трех от окна и как будто уставился на людей за стеклом. Это был маленький аппарат, длиной не больше метра, с длинной черной трубкой на носу. Трубка нацелилась прямо на них.

— Он сейчас выстрелит! — закричала Сиена. — Sta per sparare! Ложитесь! Tutti a terra!

Она упала на колени рядом с окном, и Марта, похолодев от ужаса, автоматически последовала ее примеру. Охранник тоже хлопнулся рядом, инстинктивно направив пистолет на летающую машинку.

Неуклюже присев под подоконником, Марта заметила, что Лэнгдон остался стоять — он смотрел на Сиену с легким недоумением, явно не веря, что им грозит опасность. Сиена же провела на полу лишь мгновение, а потом вскочила, схватила Лэнгдона за руку и потащила прочь, в коридор. Еще через мгновение они уже бежали к главному входу.

Не вставая с коленей, охранник резко повернулся, принял позу снайпера и прицелился в спины убегающей парочке.

— Non spari! — приказала ему Марта. — Non possono scappare! — Не стрелять! Они все равно никуда не денутся!

Лэнгдон с Сиеной исчезли за углом, но Марта знала, что еще секунда-другая — и они наткнутся на полицейских, бегущих навстречу.

— Скорее! — подгоняла Лэнгдона Сиена, торопясь уйти тем же путем, каким они пришли. Она еще надеялась выскочить из дворца, не столкнувшись с полицией, но уже понимала, что эта надежда призрачна.

Лэнгдон тоже это понимал. Внезапно он остановился как вкопанный на пересечении двух широких коридоров.

— Так у нас ничего не получится.

— Бежим, Роберт! — Сиена отчаянно взмахнула рукой, призывая его двигаться дальше. — Не стоять же здесь без толку!

Лэнгдон как будто не слышал ее. Он пристально смотрел налево, в короткий коридор, оканчивающийся маленькой полутемной комнаткой. Ее стены были сплошь увешаны старинными картами, а посреди комнаты стоял массивный железный глобус. Глядя на эту огромную металлическую сферу, Лэнгдон вдруг закивал — сначала медленно, а потом все энергичнее и энергичнее.

— Сюда! — объявил он и кинулся к железному глобусу.

Там же тупик! Сиена нехотя последовала за ним. Коридор явно вел в недра музея, а вовсе не к выходу из него.

— Роберт! — выпалила она, наконец догнав своего спутника. — Куда вы меня тащите?

— В Армению, — отозвался тот.

— Что?!

— В Армению, — повторил Лэнгдон, даже не взглянув на нее. — Главное — не волнуйтесь.

А этажом ниже, на балконе над Залом Пятисот, Вайента, стараясь быть как можно незаметней в толпе испуганных туристов, смотрела, как люди из группы ПНР под началом Брюдера мчатся мимо нее в музей. Внизу громко хлопали двери — это полиция перекрывала выходы.

Если Лэнгдон действительно был здесь, он попал в ловушку.

К сожалению, Вайента тоже.

Глава 45

Зал географических карт с дубовой обшивкой мягкого коричневого цвета и деревянным кессонированным потолком резко контрастирует с другими помещениями палаццо Веккьо, отделанными в основном камнем и штукатуркой. В этом бывшем дворцовом гардеробе уйма шкафов и кладовок, где когда-то хранилось разнообразное имущество великого герцога. Сейчас стены зала украшены картами — всего здесь пятьдесят три цветных, выполненных вручную на коже изображения мира, каким он представлялся в середине XVI века.

Эффектную картографическую коллекцию дворца венчает огромный глобус, стоящий в центре комнаты, — так называемая Mappa Mundi. Эта сфера почти двухметрового диаметра была некогда самым большим вращающимся глобусом в мире, причем, по свидетельствам современников, ее легко было раскрутить одним прикосновением пальца. Сегодня же она служит скорее последней остановкой для туристов, которые, одолев длинную анфиладу музейных залов и добравшись до этого тупичка, напоследок дивятся на глобус и отправляются восвояси.

Запыхавшиеся Лэнгдон и Сиена вбежали в Зал карт. Перед ними высилась величественная Mappa Mundi, но Лэнгдон, не удостоив ее даже мимолетного взгляда, сразу принялся шарить глазами по стенам комнаты.

— Нам нужна Армения! — воскликнул он. — Карта Армении!

С озадаченным видом Сиена поспешила к правой стене и стала искать на ней карту Армении. Лэнгдон тут же начал аналогичные поиски на левой стене, двигаясь по периметру зала.

Аравия, Испания, Греция…

Каждая карта изобиловала подробностями, что вызывало немалое удивление — ведь все они были сделаны добрых пятьсот лет тому назад, когда большая часть мира еще оставалась неисследованной.

Где же Армения?

Хотя обычно эйдетическая память Лэнгдона поставляла ему достаточно яркие образы минувшего, его воспоминания об экскурсии по тайным ходам палаццо Веккьо, на которой он побывал несколько лет назад, были довольно туманными — не в последнюю очередь по вине второго бокала «Гайя неббиоло», выпитого за ленчем перед этой прогулкой. Собственно говоря, слово «неббиоло» и означает «легкий туман». Тем не менее Лэнгдон отчетливо помнил, как им показывали в этом зале одну карту — а именно карту Армении, — обладающую уникальными свойствами.

Я знаю, что она здесь, подумал Лэнгдон. Ряд карт казался нескончаемым.

— Вон она! — вдруг провозгласила Сиена. — Армения!

Ее голос донесся из дальнего правого угла комнаты. Лэнгдон мигом кинулся туда, и Сиена показала ему найденную карту. Весь ее вид словно говорил: «Ну вот, мы нашли Армению — а дальше что?»

Лэнгдону некогда было пускаться в объяснения. Поэтому он просто взялся за массивную раму, потянул ее на себя — и вся карта повернулась вместе с куском обшитой панелями стены, обнажив потайной ход.

— Ого! — вырвалось у Сиены. — Ай да Армения!

Не тратя времени зря, она бесстрашно нырнула в открывшуюся перед ними полутемную дыру. Лэнгдон последовал за ней и быстро притворил за собой потайную дверь.

Несмотря на расплывчатость своих воспоминаний о той давней экскурсии, этот проход Лэнгдон помнил хорошо. Они с Сиеной очутились как будто бы в Зазеркалье — в невидимом дворце, мире для избранных, существующем за стенами обычного палаццо Веккьо. Когда-то доступ сюда был открыт только самому великому герцогу и особо приближенным к нему лицам.

Сразу за порогом Лэнгдон чуть помедлил, оценивая новую обстановку. Каменный коридор впереди был освещен только естественным светом, просачивающимся сквозь ряд небольших окон, и спускался к деревянной двери метрах в пятидесяти от входа.

Слева была узкая лестница, ведущая вверх, но перегороженная цепью. Табличка сбоку предупреждала: «USCITA VIETATA». Сюда-то и направился Лэнгдон.

— Куда вы? — воскликнула Сиена. — Здесь же написано «Выхода нет»!

— Спасибо, — ответил Лэнгдон с кривой усмешкой. — Я умею читать по-итальянски.

Он снял цепь с крючков, вернулся с ней обратно к потайной двери и быстро зафиксировал вращающуюся часть стены, пропустив цепь через дверную ручку и обмотав ее вокруг торчащего рядом куска арматуры. Теперь в коридор нельзя было попасть снаружи.

— Ах вот оно что… — пробормотала Сиена. — Здорово придумано!

— Надолго это их не задержит, — сказал Лэнгдон, — но много времени нам и не понадобится. Идите за мной.

Когда дверь, замаскированную картой Армении, наконец удалось выбить, агент Брюдер и его люди ворвались в узкий коридор и побежали к деревянной двери в его конце. Когда и она уступила их натиску, оттуда пахнуло прохладой, и Брюдера на миг ослепил яркий солнечный свет.

Он очутился на рабочей платформе, протянутой вдоль крыши дворца. По ней можно было добраться разве что до другой такой же двери, отстоящей от этой метров на пятьдесят, и снова войти в здание.

Брюдер глянул налево, где горой вздымалась куполообразная крыша Зала Пятисот. Здесь им не пройти. Он глянул направо — там зияла глубокая пропасть световой шахты. Мгновенная смерть.

Он снова посмотрел вперед.

— Сюда!

Вся группа кинулась по платформе к следующей двери. Над головами бойцов стервятником кружил вертолет-разведчик.

За порогом второй двери Брюдер и его люди резко остановились, сбившись в одну кучу.

Они оказались в маленькой каменной келейке. Отсюда не было выхода, кроме той двери, через которую они только что прошли. У стены стоял одинокий деревянный стол. С фресок на потолке насмешливо глазели какие-то гротескные фигуры.

Это был тупик.

Один из подчиненных Брюдера шагнул к информационному плакатику на стене.

— Подождите, — сказал он, — тут написано, что здесь есть finestra. Это что-то вроде потайного окна?

Брюдер огляделся, но не увидел никаких потайных окон. Тогда он подошел к плакатику сам.

Оказывается, когда-то эта келейка служила личным кабинетом герцогине Бьянке Каппелло, и в ней действительно было потайное окошко — una finestra segrata, — через которое Бьянка могла наблюдать, как ее муж произносит речи внизу, в Зале Пятисот.

Брюдер снова обшарил комнатку взглядом и на этот раз обнаружил в боковой стене маленькое, совсем неприметное зарешеченное оконце. Неужто они ушли через него?

Подойдя поближе, он внимательно изучил отверстие и убедился в том, что крупному человеку вроде Лэнгдона в него не протиснуться. Прижав лицо к решетке, Брюдер выглянул наружу, и это окончательно подтвердило его вывод насчет невозможности спастись таким путем: если бы кто-то и пролез в эту дыру, он сорвался бы вниз и, пролетев несколько этажей, разбился на полу Зала Пятисот.

Так куда же они подевались, черт их подери?!

Брюдер опять повернулся лицом к тесной каменной каморке, и на него вдруг разом навалились все разочарования этого мучительного дня. Изменив на секунду своей обычной сдержанности, он запрокинул голову и испустил яростный рев.

В крошечной комнатке он прозвучал оглушительно.

Далеко внизу, в Зале Пятисот, все туристы и полицейские вздрогнули и обернулись к зарешеченному оконцу под самым потолком. Похоже, бывший тайный кабинет герцогини теперь превратили в клетку для огромного дикого зверя.

Сиена Брукс и Роберт Лэнгдон стояли в кромешной тьме.

Несколько минут назад на глазах у Сиены Лэнгдон ловко закрепил цепью вращающуюся карту Армении, а затем повернулся и двинулся дальше.

К ее удивлению, он не пошел вперед по коридору, а направился к крутой лестнице с табличкой «USCITA VIETATA».

— Роберт! — в смятении окликнула его она. — Там же написано «Выхода нет»! И вдобавок я думала, что нам нужно вниз!

— Вы правы, — бросил Лэнгдон, оглянувшись через плечо. — Но иногда надо подняться вверх… чтобы спуститься вниз. — Он бодро подмигнул. — Помните пуп Сатаны?

О чем это он? Недоумевая, Сиена кинулась за ним.

— Вы что, не читали «Ад»? — спросил Лэнгдон.

Читала… но, по-моему, лет в семь.

Через пару секунд она сообразила, о чем речь.

— Ах да, пуп Сатаны! — воскликнула она. — Теперь вспомнила!

Хоть и не сразу, но Сиена поняла, что Лэнгдон имеет в виду заключительную часть «Ада». Чтобы покинуть преисподнюю, Данте вынужден ползти вниз по волосатому брюху громадного Сатаны. Когда он достигает его пупка, а тем самым и центра Земли, сила тяжести меняет направление на противоположное — и вместо того, чтобы продолжать спускаться в чистилище, Данте неожиданно начинает подниматься туда.

Сиена мало что запомнила из «Ада», но помнила, что такое описание гравитационной силы еще тогда расстроило ее своей нелепостью — очевидно, Данте не хватило гениальности на то, чтобы постичь законы физики.

Они одолели всю лестницу, и Лэнгдон открыл единственную дверь, которая там была, с надписью «SALA DEI MODELLI DI ARCHITETTURA». Пропустив Сиену внутрь, он тоже переступил порог, а потом закрыл дверь и запер ее на засов.

В простой маленькой комнатке за дверью стояли витрины с деревянными моделями архитектурных проектов Вазари, относящихся к интерьеру дворца. Сиена не обратила на эти модели никакого внимания. Зато она обратила внимание на то, что в комнате не было ни других дверей, ни окон, а следовательно, как их и предупреждали… никакого выхода.

— В середине 1300-х годов, — тихо произнес Лэнгдон, — дворец захватил герцог Афинский — он и построил этот тайный ход, чтобы спастись в случае нападения. Ход называется Лестницей герцога Афинского, ведет вниз и заканчивается крошечной дверью на улицу. Если мы сумеем туда добраться, никто не заметит, как мы вышли. — Он показал на одну из моделей. — Видите? Вот он, сбоку.

Он притащил меня сюда, чтобы любоваться моделями?

Бросив на модель встревоженный взгляд, Сиена увидела лестницу, спускающуюся с самого верха дворца до уровня земли и хитро спрятанную между внешней и внутренней стенами здания.

— Я вижу ступеньки, Роберт, — кисло сказала она, — только они на противоположной стороне дворца. Нам туда никак не попасть!

— Не торопитесь с выводами, — ответил он с кривой усмешкой.

Внезапно внизу раздался треск, и они поняли, что карта Армении пала под натиском их преследователей. Затаив дыхание, они прислушивались к топоту бойцов в коридоре — никто из них даже не подумал, что беглецы полезут еще выше… и уж тем более по крошечной лестнице с табличкой «Выхода нет».

Когда шум внизу стих, Лэнгдон уверенно пересек комнату, лавируя среди витрин с моделями и направляясь прямиком к чему-то вроде стенного шкафа в дальнем углу. Шкаф был величиной примерно метр на метр и находился на расстоянии чуть меньше метра от пола. Не медля ни секунды, Лэнгдон схватился за ручку и распахнул дверцу.

Сиена отпрянула в изумлении.

За дверцей открылось нечто похожее на бездну без конца и края… словно шкаф был порталом, ведущим в иной мир. Там чернела непроглядная тьма.

— За мной, — скомандовал Лэнгдон.

Он взял фонарь, висевший на стене рядом с отверстием. Затем с неожиданной ловкостью и силой вскарабкался в шкаф и исчез в кроличьей норе.

Глава 46

La soffitta, подумал Лэнгдон. Самый впечатляющий чердак на свете.

Воздух по ту сторону дверцы был затхлый и отдавал древностью, словно за долгие века пыль строительной штукатурки так измельчилась, что больше не оседала, а так и висела под крышей тончайшим облаком. Все вокруг скрипело и покряхтывало, и Лэнгдону почудилось, что он забрался в чрево огромного живого существа.

Утвердившись понадежнее на широкой балке потолочного перекрытия, он поднял фонарь и пронзил тьму лучом света.

Перед ним простирался уходящий в бесконечность туннель, который в разных направлениях и под разными углами пересекали балки, брусья, опоры и прочие элементы деревянной конструкции, образующей скрытый скелет Зала Пятисот.

На этот обширный чердак Лэнгдон уже заглядывал несколько лет назад во время все той же экскурсии, подернутой легкой дымкой «Неббиоло». Смотровое окошко в зале с архитектурными моделями было проделано для того, чтобы посетители могли посветить в него фонарем и сравнить реальную стропильную ферму с запланированной.

Теперь, оказавшись на самом чердаке, Лэнгдон с удивлением обнаружил, что изнутри он очень похож на старый новоанглийский амбар: крышу дворца поддерживала традиционная конструкция с мощными вертикальными стойками и поперечными балками.

Сиена тоже залезла в шкаф вслед за Лэнгдоном и теперь, растерянно озираясь, стояла рядом с ним на балке. Лэнгдон поводил фонарем туда-сюда, чтобы помочь ей сориентироваться.

Оттуда, где они стояли, внутренний каркас чердака выглядел как длинный ряд равнобедренных треугольников, которые уменьшались в перспективе, сходясь к далекой невидимой точке. Роль пола выполняли голые поперечные балки, напоминающие массивные железнодорожные шпалы.

Показывая себе под ноги, Лэнгдон тихо проговорил:

— Сейчас мы прямо над Залом Пятисот. Если сможем перебраться на ту сторону, я найду Лестницу герцога Афинского.

Сиена с сомнением окинула взглядом деревянный лабиринт впереди. Преодолеть его можно было лишь одним способом — прыгая с балки на балку, как дети по шпалам. Каждая балка состояла из нескольких брусьев, скрепленных вместе широкими железными скобами, так что получалась довольно широкая поперечная дорожка. К сожалению, эти дорожки находились слишком далеко друг от друга.

— Я не перепрыгну, — прошептала Сиена.

Пожалуй, я тоже, подумал Лэнгдон. Падение означало верную смерть. Он направил фонарь вниз, в пустой промежуток между балками.

Метрах в двух-трех под ними виднелась подвешенная на железных прутах пыльная поверхность — своего рода пол. Хотя он выглядел прочным, Лэнгдон знал, что это всего-навсего туго натянутая материя, покрытая пылью. Это была изнанка висячего потолка Зала Пятисот — гигантской деревянной рамы для тридцати девяти картин Вазари, образующих вместе нечто вроде высокохудожественного лоскутного одеяла.

Сиена показала себе под ноги:

— Можем мы спуститься туда и перейти на ту сторону?

Тогда мы провалимся сквозь картину Вазари прямо в Зал Пятисот.

— Вообще-то есть вариант получше, — спокойно ответил Лэнгдон, решив лишний раз не пугать свою спутницу. Затем повернулся и пошел к главной продольной балке, которая тянулась вдоль всего чердака, как спинной хребет.

В свой предыдущий визит Лэнгдон не только заглянул на чердак, но и прогулялся по нему, войдя в дверь с другого конца. Если его не подводила память, по широкой продольной балке можно было выйти на смотровую площадку, расположенную в самом центре чердака.

Однако, добравшись до середины поперечной балки, Лэнгдон не нашел ничего похожего на удобную, специально оборудованную для туристов подвесную дорожку, которая осталась в его воспоминаниях.

Сколько же «Неббиоло» я тогда выпил?

Вместо прочного, надежного сооружения перед ним были кое-как брошенные поперек балок и ничем не закрепленные доски. Чтобы воспользоваться этим хлипким мостиком, требовались нервы канатоходца.

Лэнгдон сообразил, что дорожка для туристов, начинающаяся на другом конце, доходит лишь до центральной площадки, а оттуда посетители просто-напросто возвращаются обратно. Эта же конструкция из отдельных досок, по-видимому, предназначалась только для обслуживающего персонала, которому надо было как-то попадать и в дальнюю половину чердака.

— Боюсь, нам предстоит смертельный номер, — пробормотал он, с беспокойством поглядывая на ненадежный мостик.

— Подумаешь! — без тени тревоги откликнулась Сиена. — Это не хуже, чем в Венеции во время наводнения.

Лэнгдон не мог не признать, что она по-своему права. Когда он в последний раз был в Венеции, всю площадь Сан-Марко затопило водой глубиной чуть ли не в полметра и он переходил из отеля «Даниели» в собор по доскам, положенным на бетонные блоки и перевернутые ведра. Конечно, одно дело промочить ноги и совсем другое — разбиться насмерть, провалившись сквозь шедевр Позднего Ренессанса…

Выбросив из головы эту неприятную мысль, Лэнгдон отважно ступил на узкую доску. Он надеялся, что его наигранная уверенность прогонит сомнения, которые втайне еще могла питать Сиена. Однако, несмотря на это внешнее спокойствие, сердце у него в груди отчаянно колотилось. Когда он дошел до середины, доска прогнулась под его весом и угрожающе затрещала. Он прибавил шагу и быстро выбрался на следующую поперечную балку, где было относительно безопасно.

Переведя дух, Лэнгдон повернулся, чтобы посветить Сиене и заодно подбодрить ее, если в этом возникнет необходимость. Но Сиена явно не нуждалась в его поддержке. Не успел луч фонаря упасть на мостик, как она побежала по нему с замечательной ловкостью. Под ее стройным телом доска почти не прогнулась, и через несколько секунд она уже присоединилась к нему на той стороне.

Вдохновленный первым успехом, Лэнгдон повернулся к следующей доске и шагнул на нее. Сиена подождала, пока он благополучно завершит очередную переправу и обернется вместе с фонарем, а затем живо последовала за ним. Повторив то же самое еще пару раз, они вошли в ритм — две фигуры, движущиеся одна за другой при свете единственного фонаря. Снизу, сквозь тонкий потолок, до них доносилось потрескивание полицейских раций. Лэнгдон даже позволил себе слегка улыбнуться. Мы парим над Залом Пятисот, невесомые и невидимые.

— Так что, Роберт? — тихонько окликнула его Сиена. — Вы говорили, Иньяцио сказал вам, где искать маску?

— Скорее намекнул, — отозвался Лэнгдон и объяснил, что Иньяцио, не желая доверять тайну местонахождения маски автоответчику, передал ему информацию в завуалированной форме. — Он упомянул о рае — я думаю, это отсылка к последней части «Божественной комедии». Его точные слова: ««Рай», Двадцать пятая».

Сиена бросила на него быстрый взгляд.

— Должно быть, он имел в виду Двадцать пятую песнь.

— Согласен, — сказал Лэнгдон. Песнь — по-итальянски канто — примерно соответствует главе. Само это название восходит к тем давним временам, когда эпические поэмы передавались устно — «пелись», а не записывались. В «Божественной комедии» таких глав ровно сто, и они разбиты на три части:

«Ад», 1-34

«Чистилище», 1-33

«Рай», 1-33

«Рай», Двадцать пятая, подумал Лэнгдон, жалея о том, что даже его эйдетическая память не в силах воспроизвести весь текст Данте. Какое там! Нам нужна книга.

— Есть еще кое-что, — снова заговорил он. — Последней фразой Иньяцио было: «Ворота открыты для тебя, но ты поторопись». — Он помедлил, оглянувшись на Сиену. — Думаю, в Двадцать пятой песни содержится указание на какое-то определенное место во Флоренции. Очевидно, с воротами.

Сиена нахмурилась.

— Но в этом городе, наверное, сотни ворот.

— Да. Поэтому нам и нужно прочесть Двадцать пятую песнь «Рая». — Он бодро улыбнулся ей. — Вы, часом, не помните всю «Божественную комедию» наизусть?

Она посмотрела на него как на сумасшедшего.

— Четырнадцать тысяч строк на староитальянском, которые я прочла в детстве? — Она покачала головой. — Это у вас аномальная память, профессор. А я обычный врач.

Двинувшись дальше, Лэнгдон с огорчением подумал, что даже после всех их совместных приключений Сиена почему-то предпочитает утаивать правду о своем выдающемся интеллекте. Обычный врач? Лэнгдон усмехнулся про себя. Какая поразительная скромность! Он прекрасно помнил газетные вырезки, в которых рассказывалось о ее уникальных способностях — к сожалению, хотя и по вполне понятным причинам, среди них не было умения запоминать целиком объемистые классические поэмы.

В молчании они преодолели еще несколько переходов. Наконец во тьме замаячили обнадеживающие очертания какой-то массивной конструкции. Смотровая площадка! Шаткий мостик, по которому они шли, вел к гораздо более основательному сооружению с перилами. Им оставалось только добраться до него, пройти по удобной дорожке для посетителей и покинуть чердак через дверь — а там, как хорошо помнил Лэнгдон, будет уже рукой подать до Лестницы герцога Афинского.

Приближаясь к площадке, Лэнгдон взглянул на потолок, подвешенный в двух с половиной метрах под ними. До сих пор его кессоны были одинаковыми, но впереди показался кессон, который намного превосходил по размерам все остальные.

«Апофеоз Козимо I».

В огромной круглой ячейке посреди потолка Зала Пятисот Вазари разместил свою самую парадную картину. Лэнгдон часто показывал ученикам слайды с «Апофеозом Козимо I», подчеркивая его сходство с «Апофеозом Вашингтона» в нью-йоркском Капитолии — скромное напоминание о том, что юная Америка позаимствовала у Италии отнюдь не только идею республики.

Впрочем, сегодня Лэнгдону хотелось не изучать «Апофеоз», а миновать его поскорее. Прибавив шагу, он чуть повернул голову, намереваясь шепнуть Сиене, что они почти пришли. При этом он немного сбился с прямого курса и наступил правой ногой на самый край доски — нога в чужой туфле скользнула, лодыжка подвернулась, и Лэнгдон, спотыкаясь и едва не падая, засеменил вперед, пытаясь восстановить равновесие.

Но было уже поздно.

Лэнгдон упал на колени, больно ударившись о доску, и выбросил вперед руки в попытке достать поперечную балку. Фонарь, клацнув, полетел во тьму, и натянутая материя поймала его, как страховочная сетка. Отчаянно брыкаясь, Лэнгдон все-таки сумел вскарабкаться на спасительную перекладину, однако доска под ним сорвалась и с треском рухнула на кессонное перекрытие, служащее рамой «Апофеозу» Вазари.

Раздался грохот, эхом раскатившийся по всему чердаку.

Охваченный ужасом, Лэнгдон вскочил на ноги и обернулся к Сиене.

В слабом свете лежащего внизу фонаря было видно, что она стоит на предыдущей балке, как в ловушке, без всякой возможности оттуда выбраться. Ее глаза подтвердили то, что Лэнгдон понимал и так: шум упавшей доски почти наверняка их выдал.

Наверху что-то обрушилось, и взгляд Вайенты метнулся к потолку.

— Крысы на чердаке? — пошутил турист с камерой. В его голосе слышалась тревога.

Ничего себе крысы, подумала Вайента, не сводя глаз с круглой картины в центре потолка. Под деревянными перекрытиями расплывалось маленькое облачко пыли, и Вайента могла поклясться, что в одном месте на картине появился бугорок… точно кто-то надавил на нее с другой стороны.

— Может, какой-нибудь полицейский уронил пистолет со смотровой площадки? — предположил ее сосед, разглядывая выпуклость на холсте. — Как по-вашему, что они там ищут? Ужасно интересно, правда?

— Со смотровой площадки? — встрепенулась Вайента. — Туда что, действительно можно подняться?

— Ага. — Он показал на вход в музей. — Вон за той дверью есть еще одна, которая ведет на чердак. Оттуда можно посмотреть, как устроены потолок и крыша. Вазари просто гений!

Вдруг под сводами Зала Пятисот опять прогремел голос Брюдера: «Так куда они делись, черт возьми?»

Как и полный муки вопль минуту назад, эти слова донеслись из зарешеченного окошка высоко в стене, слева от Вайенты. Очевидно, Брюдер находился за этой решеткой… на целый этаж ниже разукрашенного потолка.

Глаза Вайенты вновь остановились на вспучившемся холсте наверху.

Крысы на чердаке, подумала она. Стараются выбраться.

Поблагодарив туриста с камерой, она быстро, но как бы невзначай направилась к закрытой двери в музей. Вряд ли она заперта — ведь полицейские то и дело бегают туда-сюда.

Как обычно, чутье не подвело Вайенту.

Глава 47

В это время в тени портика Лоджии Ланци стоял человек средних лет, с большим интересом наблюдая за суетой на кишащей полицейскими площади. На нем были очки «Плюм Пари» и галстук с «огурцами», а в ухе посверкивала крошечная золотая серьга.

Глядя на суматоху перед дворцом, он поймал себя на том, что снова чешет шею. За одну ночь у него появилась сыпь, которая стремительно распространялась, — маленькие гнойнички уже покрыли всю его шею, подбородок, щеки и даже веки.

Покосившись на свои руки, он увидел на ногтях кровь. Тогда он достал платок и вытер ее, а заодно промокнул и содранные болячки на шее и щеках.

Приведя себя в порядок, он вновь обратил взгляд на два черных фургона у входа в палаццо Веккьо. На заднем сиденье ближайшего из них находились двое пассажиров.

Одним был вооруженный мужчина в черной форме.

Рядом с ним сидела немолодая, но очень красивая женщина с серебристыми волосами и голубым амулетом на груди.

Мужчина в форме набирал что-то в шприц для подкожных инъекций.

Доктор Элизабет Сински рассеянно смотрела на дворец из окна фургона, думая о том, в какой же момент ситуация стала настолько неуправляемой.

— Мэм? — раздался рядом густой голос.

Качнувшись, она повернулась к своему сопровождающему. Тот взял ее за локоть и поднял шприц.

— Пожалуйста, не шевелитесь.

Острая игла вонзилась ей в руку.

— Теперь можете еще подремать, — сказал сопровождающий, введя лекарство.

Она закрыла глаза, но перед этим успела мельком заметить в тени портика на площади какого-то человека в стильных очках и модном галстуке. Он пристально наблюдал за ней. Лицо у него было красное, обметанное сыпью. На миг ей показалось, что она его знает, но когда она снова открыла глаза, чтобы проверить это, человек уже исчез.

Глава 48

Теперь Лэнгдона и Сиену разделяло на чердаке шесть метров пустого пространства. Упавшая доска лежала в Ж, двух с половиной метрах под ними, на деревянном каркасе, который служил рамой «Апофеозу» Вазари. Большой фонарь — он еще горел — покоился на самом холсте, образовав в нем небольшую ямку, как камень на батуте.

— А та доска, что у вас за спиной? — тихо спросил Лэнгдон. — Можете перетащить ее сюда?

Сиена поглядела назад.

— Если потащу, другой конец свалится на картину.

Лэнгдон боялся того же. Меньше всего ему хотелось обрушить на шедевр Вазари тяжеленную доску.

— Есть идея! — сказала Сиена и пошла вдоль балки к боковой стене. Лэнгдон двинулся параллельным курсом. По мере удаления от фонарика выбирать место для следующего шага становилось все трудней. Добравшись до стены, оба очутились почти в полной темноте.

— Вон там, — шепнула Сиена, показывая вниз. — Край каркаса. Он должен быть приделан к стене. Думаю, меня выдержит.

Не успел Лэнгдон возразить, как она слезла с балки и принялась спускаться, используя брусья-подпорки как лестницу. Скоро она уже стояла на краю деревянного кессона. Потом, медленно переступая по нему вдоль стены, как по карнизу высокого здания, двинулась к Лэнгдону. Каркас угрожающе скрипел.

Тонкий лед, подумал Лэнгдон. Держись поближе к берегу.

Когда Сиена достигла середины промежутка, отделявшего ее от балки, на которой он стоял, в нем снова вспыхнула надежда на то, что они успеют выбраться отсюда вовремя.

Вдруг где-то во тьме впереди хлопнула дверь и послышались быстрые шаги. Кто-то приближался к ним по мостику для посетителей. Затем они увидели свет фонаря — неизвестный водил им вокруг, осматривая чердак и с каждой секундой сокращая расстояние между собой и беглецами. Лэнгдон почувствовал, как его надежда испаряется. Кто-то шел в их сторону, отрезав им путь к спасению.

— Идите дальше, Сиена! — прошептал он, повинуясь внезапному порыву. — Вдоль всей стены! В дальнем конце есть выход. А я их отвлеку!

— Нет! — чуть ли не в голос воскликнула Сиена. — Роберт, вернитесь!

Но Лэнгдон уже пошел по балке обратно к хребту всего сооружения, бросив Сиену в темноте у боковой стены.

Когда он добрался до центральной балки, безликая фигура с фонарем уже ступила на смотровую площадку и остановилась у низких перил, направив свой фонарь прямо в глаза Лэнгдону.

Свет ослепил Лэнгдона, и он немедленно вскинул руки, показывая, что сдается. Трудно было оказаться в более уязвимом положении — на узкой дорожке высоко над Залом Пятисот, под ослепительным лучом фонаря.

Лэнгдон ждал выстрела или повелительного окрика, но все было тихо. Через некоторое время луч покинул его лицо и стал шарить в окружающей темноте явно в поисках чего-то… или кого-то еще. Свет больше не слепил Лэнгдона, и он вгляделся в смутный силуэт человека, отрезавшего ему выход. Это была женщина — поджарая, вся в черном. Он не сомневался, что под ее бейсбольной шапкой прячутся волосы, склеенные в шипы.

В памяти Лэнгдона сразу всплыл образ доктора Маркони, умирающего на больничном полу, и его тело невольно напряглось.

Она меня нашла. И теперь хочет закончить свою работу.

Лэнгдон представил себе греческих ныряльщиков, которые заплыли глубоко в подводный туннель, давно миновав точку невозврата, и вдруг уперлись в глухую каменную стену.

Убийца снова направила фонарь ему в глаза.

— Мистер Лэнгдон, — негромко сказала она, — где ваша помощница?

Лэнгдон похолодел. Она хочет разделаться с нами обоими.

Он намеренно оглянулся туда, где не было Сиены, — через плечо во тьму, откуда они пришли.

— Она тут ни при чем. Вам нужен я.

Про себя он молился, чтобы Сиена продолжала идти вдоль стены. Если ей удастся проскользнуть мимо смотровой площадки, то дальше она сможет незаметно вылезти на мостик за спиной у киллерши в черной коже и пробраться к двери.

Убийца снова подняла фонарь и обвела лучом пустой чердак за ним. Ненадолго освободившись от слепящего света, Лэнгдон внезапно заметил позади нее другую фигуру.

О Боже!

Сиена действительно кралась по поперечной балке к центральной, но, к несчастью, она была всего в каких-нибудь десяти шагах от их преследовательницы.

Осторожней, Сиена! Тыслишком близко! Она тебя услышит!

Луч опять метнулся на его лицо.

— Слушайте внимательно, профессор, — тихо произнесла убийца. — Если хотите жить, мой совет — доверьтесь мне. Мое задание отменили. У меня нет причин вам вредить. Теперь мы с вами в одной команде, и я, возможно, сумею вам помочь.

Лэнгдон слушал ее лишь краем уха. Все его внимание было сосредоточено на Сиене — сейчас он видел ее фигуру в профиль. Она ловко выбралась на дорожку за платформой, но по-прежнему находилась чересчур близко к женщине с пистолетом.

Беги! — мысленно приказал он ей. Удирай, да поживее!

Однако, к вящей тревоге Лэнгдона, Сиена осталась на месте. Низко пригнувшись, она замерла в тишине.

Взгляд Вайенты прощупывал тьму позади Лэнгдона. Где же она, черт ее побери? Неужели они разделились?

Вайенте еще предстояло найти способ увести беглецов из-под носа у Брюдера. Это моя единственная надежда.

— Сиена! — отважилась она на хриплый оклик. — Если вы меня слышите, слушайте внимательно. Вам нельзя попадать в лапы тех, кто сейчас внизу. Они не будут с вами миндальничать. Я знаю, как отсюда выбраться. Я вам помогу. Доверьтесь мне.

— Довериться вам? — вырвалось у Лэнгдона, да так громко, что его голос разнесся по всему чердаку. — Вы же убийца!

Сиена рядом, поняла Вайента. Лэнгдон обращается к ней… хочет предупредить.

Она решила сделать еще одну попытку.

— Сиена, ситуация очень сложная, но я могу вас вызволить. Подумайте сами, что вам остается. Вы в ловушке. У вас нет выбора.

— У нее есть выбор, — снова подал голос Лэнгдон. — И у нее хватит ума, чтобы убраться от вас как можно дальше.

— Все изменилось, — настаивала Вайента. — Я больше не причиню вреда ни вам, ни ей.

— Вы убили доктора Маркони! И я думаю, что именно вы стреляли мне в голову!

Вайента знала: профессор никогда не поверит, что она не собиралась его убивать.

Время разговоров прошло. Мне его ничем не убедить.

Решив не тратить время зря, она сунула руку под свою кожаную куртку и извлекла оттуда пистолет с глушителем.

Пригнувшись, Сиена молча выжидала на дорожке не больше чем в десяти метрах от женщины, пригвоздившей Лэнгдона к месту лучом фонаря. Даже в темноте силуэт этой женщины был хорошо узнаваем. К ужасу Сиены, она достала тот же пистолет, из которого стреляла в доктора Маркони.

Сейчас выстрелит, поняла Сиена. Об этом ясно говорили движения черной фигуры.

И правда, киллерша сделала в сторону Лэнгдона два угрожающих шага и остановилась у низкой ограды площадки над «Апофеозом» Вазари. Теперь она подобралась к Лэнгдону так близко, как только могла. Подняв пистолет, она направила его в грудь профессору.

— Будет немного больно, — сказала она, — но у меня нет другого выбора.

Сиена отреагировала мгновенно и инстинктивно.

Неожиданной вибрации под ногами Вайенты оказалось как раз достаточно для того, чтобы, спуская курок, она слегка покачнулась. Уже в момент выстрела она поняла, что ее оружие больше не направлено на Лэнгдона.

Кто-то бежал к ней сзади.

Бежал со всех ног.

Не опуская руки с пистолетом, Вайента резко развернулась на сто восемьдесят градусов. Во тьме на мгновение блеснули светлые волосы — кто-то мчался к ней на полной скорости. Пистолет прошипел снова, но бежавший пригнулся, чтобы распрямиться в момент столкновения, и потому оказался ниже линии огня.

Ноги Вайенты оторвались от пола, и она рухнула на низкие перила платформы. Удар пришелся в район пояса и был так силен, что ее тело перевалилось через ограду. Она замахала руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться, но было уже поздно. Она сорвалась вниз.

В полете Вайента сгруппировалась, готовясь упасть на пыльный пол в двух с половиной метрах от платформы. Но падение оказалось мягче, чем она думала… как будто она упала в матерчатый гамак, провисший под ее тяжестью.

Лежа на спине, Вайента подняла растерянный взгляд на того, кто ее сшиб. Через перила на нее смотрела Сиена Брукс. Ошеломленная, Вайента открыла рот, чтобы заговорить, но вдруг под ней раздался громкий треск.

Ткань не выдержала ее веса.

Вайента снова полетела вниз.

На этот раз падение продолжалось три долгих секунды, и она еще успела увидеть над собой потолок, расписанный чудесными картинами. В картине прямо над ней — это было большое круглое полотно с изображением Козимо I, восседающего на облаке среди херувимов, — зияла черная дыра с рваными краями.

Затем последовал страшный удар, и весь мир Вайенты померк, обратившись в ничто.

Высоко вверху, замерев от ужаса, Роберт Лэнгдон смотрел сквозь прореху в «Апофеозе» в разверзшуюся под ним пропасть. На каменном полу Зала Пятисот неподвижно лежала женщина, и из-под ее головы быстро растекалась лужица крови. Она все еще сжимала в руке пистолет.

Лэнгдон перевел глаза на Сиену — она тоже смотрела вниз, завороженная жутким зрелищем. На ее лице застыло выражение глубочайшего шока.

— Я не хотела…

— Вы не виноваты, — прошептал Лэнгдон. — Она бы меня убила.

Сквозь порванное полотно до них донеслись испуганные крики.

Мягко взяв Сиену под локоть, Лэнгдон отвел ее от перил.

— Нам надо идти.

Глава 49

Стоя в тайном кабинете герцогини Бьянки Каппелло, агент Брюдер услышал тошнотворный звук падения чего-то тяжелого и вслед за тем нарастающий гул голосов в Зале Пятисот. Он кинулся к зарешеченному окошку и выглянул в него. На нарядном каменном полу лежало… Брюдеру понадобилось несколько секунд, чтобы осознать увиденное.

Беременная администраторша музея присоединилась к нему около окна и тут же зажала рот рукой — скорченная фигурка в окружении испуганных туристов повергла ее в немой ужас. Потом взгляд женщины медленно переместился на потолок Зала Пятисот, и у нее невольно вырвался мучительный стон. Вслед за ней Брюдер тоже поднял глаза на центральную потолочную панель. В центре занимающей ее картины зияла большая дыра.

Он повернулся к администраторше.

— Как попасть наверх?

В другом конце здания запыхавшиеся Лэнгдон и Сиена сбежали с чердака и выскочили в дверь. За считанные секунды Лэнгдон отыскал маленькую нишу, хитро спрятанную за малиновой шторой. Он хорошо запомнил ее во время экскурсии по тайным ходам.

Лестница герцога Афинского.

Казалось, что крики и топот доносятся отовсюду. Они приближались, и Лэнгдон понимал, что времени у них в обрез. Он отдернул штору, и они с Сиеной проскользнули на маленькую лестничную площадку.

Не обменявшись ни словом, они начали спускаться по каменной лесенке. Она состояла из пугающе узких ступеней с головокружительно крутыми поворотами. Чем дальше они шли, тем тесней становился проход. Лэнгдону уже стало чудиться, что стены вот-вот его раздавят, но тут лестница кончилась.

Слава Богу!

Беглецы очутились в крошечной каморке, и хотя выходом из нее служила одна из самых маленьких дверей на свете, увидеть ее было счастьем. Деревянная с железными клепками, высотой всего в метр с небольшим, она была заперта на тяжелый железный засов, чтобы никто не мог проникнуть во дворец с другой стороны.

— Я слышу уличный шум, — сказала Сиена. Она еще не оправилась от потрясения. — Что там снаружи?

— Улица Нинна, — ответил Лэнгдон, вспомнив запруженную людьми пешеходную улочку. — Но там может быть полиция.

— Они нас не узнают. Они ищут блондинку и темноволосого мужчину.

Лэнгдон удивленно посмотрел на нее.

— Но это как раз мы и…

Сиена покачала головой, и на ее лице отразилась печальная решимость.

— Я не хотела, чтобы вы увидели меня такой, Роберт, но, к сожалению, в настоящее время я выгляжу именно так. — Вскинув руку, она запустила ее себе в волосы. Один рывок — и все они разом соскользнули.

Лэнгдон отпрянул, пораженный не столько тем, что Сиена носит парик, сколько ее изменившимся обликом. Сиена Брукс оказалась совершенно лысой — ее голова была бледной и гладкой, точно у ракового пациента после химиотерапии. Вдобавок ко всему она еще и больна?

— Знаю, знаю, — сказала она. — Долго рассказывать. Ну-ка, нагнитесь. — Она подняла парик с явным намерением надеть его на Лэнгдона.

Она это серьезно? Лэнгдон нерешительно наклонился, и Сиена нахлобучила на него свой белокурый парик. Он еле налез на Лэнгдона, но Сиена поправила его, как могла, а потом отступила назад и окинула свою работу критическим взглядом. Не слишком удовлетворенная, она снова подошла к профессору, распустила ему галстук и повязала им его голову вместо платка, заодно укрепив и плохо сидящий парик.

Затем Сиена принялась за себя: закатала штаны до колен и спустила носки до лодыжек. Когда она распрямилась, на ее губах играла ухмылка. Миловидная Сиена Брукс превратилась в скинхеда, поклонника панк-рока. Метаморфоза, которая произошла с бывшей участницей шекспировских постановок, была поразительна.

— Помните, — сказала она, — человека на девяносто процентов узнают по языку тела, так что двигайтесь, как стареющий рокер.

Стареющий — это пожалуйста, подумал Лэнгдон. А вот насчет рокера не уверен.

Не успел он ничего возразить, как Сиена отодвинула засов на крошечной двери и распахнула ее настежь. Потом пригнулась и выскочила на полную народу булыжную мостовую. Лэнгдон последовал за ней и выбрался на свет божий почти что на четвереньках.

Если не считать пары удивленных взглядов, которыми случайные прохожие наградили странную парочку, вынырнувшую из крохотной дверцы в основании палаццо Веккьо, их появление не вызвало ровно никакого ажиотажа. Через несколько секунд Лэнгдон и Сиена уже шагали на восток, смешавшись с толпой.

Продолжая расчесывать свои кровоточащие болячки, человек в очках «Плюм Пари» проталкивался сквозь толпу следом за Робертом Лэнгдоном и Сиеной Брукс, но на безопасном расстоянии от них. Несмотря на их ловкую маскировку, он заметил беглецов, как только те выскочили из крошечной двери на улицу Нинна, и сразу же понял, кто они на самом деле.

Всего через несколько кварталов он совсем запыхался — в груди вспыхивала острая боль, мешая ему вдохнуть поглубже. Он чувствовал себя так, будто его ударили кулаком под ложечку.

Скрипя зубами от боли, он вновь сосредоточил внимание на Лэнгдоне с Сиеной, стараясь не потерять их на людных улицах Флоренции.

Глава 50

Утреннее солнце полностью поднялось над горизонтом и отбрасывало длинные тени в узкие ущелья, вьющиеся меж зданий Старого города. Торговцы уже начали отпирать металлические решетки лавок и баров, и в воздухе разлился аромат утреннего эспрессо и свежевыпеченных корнетти — итальянских рогаликов.

Несмотря на сосущий голод, Лэнгдон заставлял себя шагать дальше. Я должен найти маску… и посмотреть, что у нее на обороте.

Ведя Сиену на север по улице Леони, Лэнгдон старался привыкнуть к ее новому облику, но пока у него это плохо получалось. Радикально изменившаяся внешность его спутницы напомнила ему о том, что он едва ее знает. Они направлялись к Соборной площади — той самой, где умер Иньяцио Бузони, успев в последний раз позвонить по телефону.

Роберт, сумел выговорить Иньяцио, едва дыша. То, что ты ищешь, надежно спрятано. Ворота открыты для тебя, но ты поторопись. «Рай», Двадцать пятая. Удачи.

«Рай», Двадцать пятая, повторял про себя Лэнгдон, не переставая удивляться тому, что Иньяцио так хорошо помнил текст Данте, — ведь в критический момент он уверенно сослался на конкретную песнь. Очевидно, директору музея Опера-дель-Дуомо крепко запомнился какой-то эпизод из этой песни. Лэнгдон знал: скоро он выяснит, какой именно. Для этого надо всего лишь раздобыть саму книгу, а это сделать несложно.

Голова его под париком с волосами до плеч уже начинала чесаться, и хотя ему было очень неловко в этом камуфляже, он не мог не признать, что импровизированная маскировка Сиены оказалась очень эффективной. Никто не обращал на них внимания — даже полицейские, которые только что промчались мимо них к палаццо Веккьо, торопясь на подмогу к своим товарищам.

Некоторое время Сиена шла рядом с Лэнгдоном в полном молчании, и он покосился на нее, желая убедиться, что с ней все в порядке. Судя по лицу Сиены, ее мысли витали где-то далеко — наверное, она никак не могла свыкнуться с тем, что несколько минут назад убила их преследовательницу.

— О чем замечтались? — отважился обронить он в надежде отвлечь ее от образа мертвой женщины с шипами, распростертой на каменном полу дворца.

Сиена с трудом вынырнула из своих размышлений.

— Я думала о Зобристе, — медленно сказала она. — Пыталась вспомнить, что я еще могу о нем знать.

— И?

Она пожала плечами:

— Почти все, что я знаю, извлечено из той скандальной статьи, которую он написал несколько лет назад. Она произвела на меня сильное впечатление. В медицинских кругах она распространилась мгновенно, как вирус. — Сиена вздрогнула. — Простите, я неудачно подбираю слова.

Лэнгдон мрачно усмехнулся:

— Продолжайте.

— Суть этой статьи сводилась к тому, что человечество стоит на грани вымирания и если не разразится катастрофа, которая резко понизит рост численности земного населения, наш вид не просуществует и ста лет.

Лэнгдон изумленно обернулся к ней.

— Он отвел нам только один век?

— Утверждение, конечно, смелое. Его оценка оставшегося нам времени сильно отличалась от предыдущих, но была подкреплена очень вескими научными данными. Он нажил себе уйму врагов, заявив, что все врачи должны прекратить лечить, поскольку продление людям жизни лишь усугубляет проблему перенаселенности.

Теперь Лэнгдон понимал, почему эта статья заслужила такую громкую известность в медицинском сообществе.

— Неудивительно, что на Зобриста сразу накинулись со всех сторон, — продолжала Сиена. — Политики, священники, Всемирная организация здравоохранения — все высмеяли его как безумца, который предвещает конец света просто ради того, чтобы сеять панику. Особенно их взбесило его утверждение, что дети сегодняшней молодежи, если она пожелает их произвести, в буквальном смысле станут свидетелями гибели человечества. Зобрист проиллюстрировал свои мысли «Часами Судного дня» — они показывают, что если всю историю человечества на планете спрессовать в один-единственный час… то мы сейчас доживаем его последние секунды.

— Я видел эти часы в Интернете, — признался Лэнгдон.

— Ну вот, это его выдумка, и она вызвала страшное возмущение. Но настоящая травля Зобриста началась, когда он заявил, что его открытия в генной инженерии принесут человечеству гораздо больше пользы, если будут использованы не для лечения болезней, а для их создания.

— Что?!

— Да-да, он считал, что открытые им методы следует направить на ограничение роста населения путем создания гибридных возбудителей болезней, которые современная медицина будет не в силах излечить.

У Лэнгдона мурашки поползли по коже, когда в его мозгу замелькали образы странных «дизайнерских» вирусов — таких, что стоит им раз вырваться на свободу, и их уже не остановишь.

— Всего за несколько коротких лет, — сказала Сиена, — Зобрист превратился из светила науки в абсолютного изгоя. Врачи предали его анафеме. — Она помолчала, и по лицу ее проскользнуло сочувствие. — В общем-то совсем неудивительно, что он надломился и покончил с собой. И это еще печальнее оттого, что его воззрения, возможно, справедливы.

Лэнгдон чуть не упал.

— Простите… вы считаете, что он прав?!

Сиена выразительно пожала плечами.

— Знаете, Роберт, если подходить к делу с чисто научной точки зрения — голая логика и никаких эмоций, — то я говорю вам без тени сомнения, что гибель нашего вида может быть предотвращена только какой-нибудь радикальной переменой. И если ее не будет, эта гибель не заставит себя ждать. И я имею в виду не пламя, серу, апокалипсис и ядерную войну… а катастрофу, связанную с перенаселенностью планеты. С математикой спорить бессмысленно.

У Лэнгдона похолодело в животе.

— Я неплохо знакома с биологией, — продолжала она, — и мы будем не первым видом, погибшим из-за того, что численность его представителей превысила критический рубеж. Представьте себе ряску на поверхности крошечного озерца в лесу — это колония водорослей, которые наслаждаются прекрасным набором питательных веществ в толще воды. Если их не контролировать, они станут размножаться так бурно, что вскоре затянут все озерцо, перекрыв дорогу солнечному свету и тем самым препятствуя выработке питательных веществ. После этого водоросли быстро высосут из своей среды обитания то, что там осталось, умрут и исчезнут без всякого следа. — Она тяжело вздохнула. — Подобное может запросто произойти и с человечеством. Причем гораздо раньше и стремительнее, чем представляется любому из нас.

Лэнгдон был совсем выбит из колеи.

— Но… это кажется невозможным.

— Не невозможным, Роберт, а лишь немыслимым. У человека есть примитивный защитный механизм, который отвергает всякую реальность, подвергающую его мозг чересчур сильному стрессу. Это называется отрицание.

— Я слышал об отрицании, — беспечно заметил Лэнгдон, — но думаю, что его не существует.

Сиена закатила глаза.

— Вы все шутите, но поверьте мне, оно вполне реально. Отрицание — важнейший элемент механизма человеческой адаптации. Без него мы каждый день просыпались бы в ужасе от того, что нам грозит смерть в самых разнообразных формах. Однако наше сознание блокирует эти экзистенциальные страхи, заставляя нас сосредоточиться на тех проблемах, которые мы можем решить, — скажем, вовремя прийти на работу или заплатить налоги. А если у нас все же появляются эти более расплывчатые экзистенциальные страхи, мы очень быстро избавляемся от них, снова фокусируя свое внимание на простых задачах и будничных хлопотах.

Лэнгдон вспомнил об одном недавнем интернет-исследовании — роль подопытных играли студенты нескольких университетов из Лиги плюща. Оно показало, что даже пользователи Сети с достаточно высоким интеллектом проявляют инстинктивную склонность к отрицанию. Согласно результатам этого исследования, огромное большинство студентов, наткнувшихся в новостях на угнетающую статью о таянии арктических льдов или вымирании видов животных, быстро уходят с этой страницы, переключаясь на что-нибудь пустячное и таким образом очищая свое сознание от страха; чаще всего такими транквилизаторами служат спортивные обзоры, забавные видеозаписи с кошками и светские сплетни.

— В мифологии древних, — заметил Лэнгдон, — герой в состоянии отрицания воплощает собой высшую степень высокомерия и гордыни. Нет человека более гордого, чем тот, кто считает себя неуязвимым перед лицом опасностей этого мира. Данте явно был с этим согласен, поскольку называл гордыню худшим из семи смертных грехов… и поместил гордецов в первый круг чистилища.

Сиена ненадолго задумалась, а потом заговорила снова:

— В своей статье Зобрист обвинял многих мировых лидеров в том, что они отвергают реальность… прячут голову в песок. И особенно резко он критиковал Всемирную организацию здравоохранения.

— Полагаю, они в долгу не остались.

— В ответ они сравнили его с религиозным фанатиком, который стоит на перекрестке с плакатом: «Конец света близок!»

— Парочку таких всегда можно увидеть на Гарвард-сквер.

— Да, и мы не обращаем на них внимания, потому что никто из нас не в силах представить себе, что это может случиться. Но поверьте мне: если люди не могут представить какое-то событие… это отнюдь не значит, что оно не произойдет.

— Вы говорите прямо как поклонница Зобриста.

— Я поклонница правды, — с ударением ответила она, — даже если эту правду трудно принять.

Лэнгдон умолк — между ним и его спутницей снова пролегло какое-то странное отчуждение, и он шел, стараясь понять, как уживаются в ней пылкие эмоции и научная отстраненность.

Сиена взглянула на него, и черты ее лица смягчились.

— Послушайте, Роберт, я же не говорю вслед за Зобристом, что ответ на проблему перенаселения — это чума, которая убьет половину обитателей земного шара. Я не говорю, что мы должны перестать лечить больных. Я говорю только, что наш теперешний путь — это путь саморазрушения. Население растет по экспоненте на ограниченной площади и при ограниченных ресурсах. Конец наступит очень быстро. Не думайте, что у нас потихоньку иссякнет бензин… скорее наш автомобиль как бы сорвется в пропасть.

Лэнгдон прикусил губу, осмысливая все услышанное.

— Кстати, насчет последнего, — хмуро добавила Сиена, указывая куда-то вверх и направо, — вон оттуда, по-моему, Зобрист и спрыгнул.

Подняв взгляд, Лэнгдон увидел, что они идут как раз мимо сурового каменного фасада музея Барджелло. За ним, возвышаясь над всеми окрестными домами, торчала гигантская свеча башни Бадия. Лэнгдон смотрел на ее верхушку, гадая, почему Зобрист с нее бросился. Надеюсь, не потому, что он натворил что-то ужасное и у него не хватило духу дождаться последствий?

— Критики Зобриста, — сказала Сиена, — любят подчеркивать тот парадокс, что разработанные им методы генной инженерии позволяют резко повысить среднюю продолжительность жизни.

— А это лишь усугубляет проблему перенаселения.

— Вот именно. Однажды Зобрист публично заявил, что рад был бы загнать джинна обратно в бутылку и уничтожить свой вклад в борьбу за человеческое долголетие. Мне кажется, с идеологической точки зрения это разумно. Чем дольше мы живем, тем больше наших ресурсов уходит на обеспечение стариков и больных.

Лэнгдон кивнул.

— Я читал, что в США примерно шестьдесят процентов всех затрат на здравоохранение уходит на пациентов, доживающих последние полгода своей жизни.

— Верно, и хотя наш разум говорит: «Это безумие», сердце требует: «Не дайте бабушке умереть — пусть живет подольше».

Лэнгдон снова кивнул.

— Это конфликт между Аполлоном и Дионисом — знаменитая мифологическая дилемма. Старая как мир война между сердцем и разумом, которые редко хотят одного и того же.

Кто-то рассказывал Лэнгдону, что сейчас к этой мифологической метафоре прибегают на встречах членов Общества анонимных алкоголиков, обсуждая положение пьяницы, сидящего перед стаканом с выпивкой: его мозг говорит, что спиртное повредит ему, но сердце жаждет утешения, которое оно может подарить. Мораль при этом, очевидно, такова: не думай, что тебе одному так туго приходится, — даже боги не могли поладить друг с другом.

— Агатусия заставит возликовать, — вдруг прошептала Сиена.

— Что?

Сиена подняла глаза.

— Я наконец-то вспомнила название статьи Зобриста. Она называлась «Агатусия заставит возликовать».

Лэнгдон никогда не слышал слова «агатусия», но догадался, что оно происходит от греческих «агатос» и «тусия».

— Агатусия… это значит «добрая жертва»?

— Примерно. На самом деле это означает «самопожертвование ради общего блага». — Она помедлила. — Иначе говоря, благотворительное самоубийство.

Этот термин Лэнгдону доводилось слышать и раньше. Один раз это было в связи с банкротом, который наложил на себя руки, чтобы его семья получила страховку, а в другой — когда раскаявшийся серийный убийца по своей воле расстался с жизнью, боясь, что не сможет подавить в себе желание убивать.

Однако самый жуткий пример, вспомнившийся Лэнгдону, был связан с романом 1967 года «Бегство Логана». Там изображалось общество будущего, где каждый соглашался добровольно уйти из жизни по достижении двадцати одного года — благодаря этому все могли спокойно наслаждаться юностью, не перегружая планету стариками и избытком населения. Если Лэнгдон ничего не путал, создатели экранизации романа увеличили «терминальный возраст» с двадцати одного до тридцати лет — по всей видимости, ради того, чтобы не раздражать свою основную целевую аудиторию, состоящую из молодежи в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти.

— Насчет статьи Зобриста… — начал Лэнгдон. — Мне не совсем понятно ее название. «Агатусия заставит возликовать» — это что, сарказм? Кто должен пойти на агатусию — мы все?

— Вообще-то нет — это каламбур, и Зобрист имел в виду конкретного человека.

— То есть?

— Название можно прочесть как «Агатусия заставит ВОЗ ликовать». В своей статье Зобрист нападал на директора Всемирной организации здравоохранения, доктора Элизабет Сински, которая занимает этот пост уже давным-давно и, по мнению Зобриста, относится к регулированию численности населения недостаточно серьезно. В статье говорилось, что от ВОЗ будет больше толку, если директор Сински покончит с собой.

— Добрый малый этот Зобрист!

— Издержки гениальности, я полагаю. Люди с особым устройством мозгов умеют концентрироваться лучше других, но это зачастую компенсируется у них эмоциональной незрелостью.

Лэнгдону вспомнились газетные вырезки с рассказами о девочке-вундеркинде с ай-кью, равным 208, и необычно функционирующим мозгом. Интересно, подумал он. Может быть, говоря о Зобристе, Сиена на каком-то подсознательном уровне говорит и о себе? Он снова задал себе вопрос, долго ли еще она собирается хранить свою тайну.

Впереди показался ориентир, который давно высматривал Лэнгдон. По его знаку они пересекли мостовую, и Лэнгдон подвел Сиену к повороту на очень узкую улицу — даже не улицу, а переулочек. Табличка на ближайшем доме гласила:

«УЛИЦА ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ»

— Похоже, вы многое знаете о человеческом мозге, — сказал Лэнгдон. — Это было вашей специальностью в медицинском колледже?

— Нет, но я много читала в детстве. Интересовалась наукой о мозге, потому что у меня были некоторые… медицинские причины.

Лэнгдон бросил на нее любопытный взгляд, надеясь, что она продолжит.

— Мой мозг… — тихо сказала Сиена. — Он развивался иначе, чем у большинства детей, и это привело… к определенным трудностям. Я долго старалась понять, что со мной не так, и по ходу дела неплохо изучила нейробиологию. — Она поймала взгляд Лэнгдона. — Вы правы — то, что я лысая, тоже связано с состоянием моего здоровья.

Лэнгдон смущенно отвел глаза.

— Не волнуйтесь, — сказала она. — Я привыкла с этим жить.

Когда они свернули в прохладный тенистый переулок, Лэнгдон попытался мысленно подытожить все, что узнал о Зобристе и его опасных социологических теориях. Один вопрос не давал ему покоя.

— Те люди в черном, — сказал он, — которые хотят нас убить. Кто они? Это же бессмыслица. Если Зобрист создал что-то вроде зародыша потенциальной эпидемии, разве не должны все остальные объединить усилия, чтобы ее предотвратить?

— Вовсе не обязательно. Пускай Зобрист стал парией в медицинских кругах, но у него вполне может быть целый легион преданных сторонников, тоже считающих, что единственный способ спасти нашу планету — это проредить ее население. Судя по тому, что с нами происходит, эти люди в черном делают все, чтобы помочь его замыслам осуществиться.

Личная армия учеников Зобриста? Лэнгдон задумался, возможно ли такое. Действительно, в истории было полно разных фанатиков и сектантов, которые убивали себя из-за самых нелепых убеждений — веры в то, что ими предводительствует мессия, или в то, что по другую сторону Луны их ждет космический корабль, или в то, что Судный день вот-вот настанет. Рассуждения о необходимости ограничить рост населения по крайней мере имели научную основу, и все же Лэнгдон чувствовал, что с этими бойцами в черном что-то не так.

— Мне просто не верится, что отряд обученных солдат может пойти на массовое убийство невинных людей… да еще с риском заразиться и умереть вместе с ними.

Сиена кинула на него озадаченный взгляд.

— А что, по-вашему, делают солдаты, когда отправляются на войну? Как раз-таки и убивают невинных людей, рискуя собственной жизнью. Ради идеи можно пойти на все.

— Ради идеи? Это вы о чуме?

Сиена испытующе посмотрела на него своими карими глазами.

— Роберт, идея не в том, чтобы напустить на людей заразу… а в том, чтобы спасти человечество. — Она помолчала. — В своей статье Зобрист задает один, казалось бы, чисто теоретический, но очень острый вопрос, который вызвал много пересудов. Я хотела бы, чтобы вы на него ответили.

— Что за вопрос?

— Зобрист спрашивает так: если бы вы могли одним нажатием кнопки уничтожить половину человечества Земли, выбранную случайным образом, вы бы это сделали?

— Конечно, нет.

— Хорошо. А если бы вам сказали, что если вы не нажмете кнопку прямо сейчас, то все человечество вымрет в ближайшие сто лет? — Она помедлила. — Тогда нажали бы? Даже если бы это значило, что вы можете погубить кого-то из друзей, родных, а то и себя самого?

— Сиена, я не могу отвечать на…

— Это вопрос теоретический, — сказала она. — Убили бы вы половину населения сегодня, чтобы спасти наш вид от вымирания?

Лэнгдону совсем не нравилось обсуждать столь мрачную тему, и он очень обрадовался, увидев прямо по курсу знакомый красный вымпел на стене каменного здания.

— Смотрите, — сказал он, протягивая руку. — Пришли.

Сиена покачала головой.

— Что и требовалось доказать. Отрицание налицо.

Глава 51

Дом Данте находится на улице Санта-Маргерита — его легко узнать по большому вымпелу с надписью «MUSEO CASA DI DANTE»^[229].

Сиена нерешительно посмотрела на вымпел.

— Это и вправду дом Данте?

— Не совсем, — ответил Лэнгдон. — Данте жил за углом. А это скорее… музей Данте.

Как-то раз Лэнгдон заходил в этот музей, чтобы взглянуть на его художественную коллекцию. Она оказалась не более чем собранием репродукций знаменитых работ, имеющих отношение к Данте и созданных в разных уголках мира, однако увидеть их все под одной крышей было любопытно.

В глазах Сиены вдруг заблестела надежда.

— И вы думаете, в экспозиции найдется какое-нибудь старинное издание «Божественной комедии»?

Лэнгдон усмехнулся:

— Нет, но в их сувенирной лавке продают огромные плакаты с полным текстом «Божественной комедии», напечатанным микроскопическим шрифтом.

Она посмотрела на него слегка испуганно.

— Знаю, знаю. Но это лучше, чем ничего. Одна беда: глаза у меня уже не те, что раньше, так что читать мелкий шрифт придется вам.

– È chiusa^[230], — окликнул их какой-то старик, увидев, что они подходят к двери. — È il giorno di riposo.

Сегодня выходной? Лэнгдона вдруг снова охватила растерянность. Он взглянул на Сиену.

— Разве сегодня не понедельник?

— Понедельник, — подтвердила она, — но флорентийцы предпочитают отдыхать именно в этот день.

Лэнгдон застонал от досады. Теперь он и сам вспомнил, как необычно устроен здешний рабочий календарь. Поскольку по уикэндам доллары туристов текли более обильным потоком, многие флорентийские торговцы решили перенести день отдыха с субботы на понедельник и таким образом повысить свои доходы.

К несчастью, по той же причине отпадало и другое место, на которое Лэнгдон возлагал надежды, — один из его любимых местных магазинов под названием «Книжная биржа», где наверняка отыскалась бы парочка экземпляров «Божественной комедии».

— Какие будут предложения? — спросила Сиена.

Лэнгдон надолго задумался и наконец кивнул.

— Тут поблизости есть одно местечко, где собираются любители Данте. Думаю, у кого-нибудь из них вполне может оказаться с собой его книга. Попросим одолжить ее на минутку.

— А если там тоже закрыто? — В голосе Сиены звучало сомнение. — Почти все в этом городе стараются устроить себе выходной не в воскресенье.

— Они не могут себе этого позволить, — уверил ее Лэнгдон. — Дело в том, что это церковь.

Метрах в пятидесяти от них, в гуще толпы, человек с сыпью на коже и золотой сережкой в ухе прислонился к стене, радуясь выпавшей ему возможности перевести дух. Он по-прежнему не мог глубоко вдохнуть, а гнойнички у него на лице — особенно на верхних веках, где кожа была особенно нежная, — зудели все сильнее. Он снял свои модные очки и провел рукавом по глазам — с осторожностью, чтобы не повредить кожу. Снова надев очки, он увидел, что те, кого он преследовал, отправились дальше. Тогда он собрался с силами и заставил себя пойти за ними, стараясь дышать как можно ровнее.

В нескольких кварталах от Лэнгдона и Сиены, в Зале Пятисот, агент Брюдер стоял над изувеченным телом очень хорошо знакомой ему женщины с шипами на голове. Опустившись на колени, он забрал у нее пистолет и, прежде чем отдать его одному из подчиненных, предусмотрительно вынул обойму.

Беременный администратор музея Марта Альварес стояла немного поодаль. Она только что дала Брюдеру краткий, но весьма удививший его отчет о том, что знала о действиях Роберта Лэнгдона начиная с прошлого вечера… включая одно сообщение, которое Брюдер до сих пор пытался как следует осмыслить.

Лэнгдон утверждает, что у него амнезия.

Брюдер вынул телефон и набрал номер. Его начальник снял трубку лишь после трех гудков, и слышимость была неважная.

— Агент Брюдер? Докладывайте.

Брюдер заговорил медленно и раздельно, чтобы на другом конце линии было понятно каждое его слово.

— Мы до сих пор ищем Брюдера и девушку, но тем временем произошло еще кое-что. — Брюдер выдержал паузу. — И если это правда… то все меняется.

Шеф мерил шагами кабинет, борясь с искушением налить себе еще виски. Он понимал, что для выхода из этого кризиса ему нужна трезвая голова.

Ни разу за всю свою жизнь он не предавал клиента и не нарушал соглашения, и у него не было никакой охоты делать это сейчас. В то же время он не мог не видеть, что события развиваются совсем не так, как он предполагал, а это грозило его организации серьезными неприятностями.

Год назад знаменитый генетик Бертран Зобрист явился на борт «Мендация» и попросил предоставить ему надежное убежище. Тогда шеф решил, что Зобрист планирует втайне завершить работу над своим очередным научным проектом, запатентовать результат и тем самым увеличить свое и без того огромное состояние. Консорциуму и прежде нередко доводилось иметь дело с учеными и инженерами, которые страдали паранойей и предпочитали трудиться в полной изоляции, дабы никто не похитил их ценные идеи.

Исходя из этой гипотезы шеф дал Зобристу свое согласие и нимало не удивился, когда его клиента стали искать люди из Всемирной организации здравоохранения. Не слишком встревожило его и то, что эти поиски проводились под непосредственным руководством и наблюдением самой главы ВОЗ, доктора Элизабет Сински.

Консорциуму не впервой сталкиваться с могучими противниками.

Как и было условлено, Консорциум выполнял свои обязательства перед клиентом, не задавая никаких вопросов, и любые попытки доктора Сински найти Зобриста оставались тщетными на протяжении всего срока действия договора с ученым.

Почти всего срока.

Меньше чем за неделю до решающей даты Сински каким-то образом отыскала Зобриста во Флоренции и своей травлей довела его до самоубийства. Впервые в карьере шеф не сумел защитить клиента согласно договоренности, и это мучило его… наряду со странными обстоятельствами гибели Зобриста.

Он предпочел покончить с собой… лишь бы его не схватили?

Что же он такое скрывал, черт возьми?

После смерти ученого Сински конфисковала из его банковской ячейки некий предмет, и Консорциум волей-неволей вступил с ней в отчаянную схватку во Флоренции. Оба противника не жалели усилий на то, чтобы найти…

Найти что?

Взгляд шефа непроизвольно скользнул к полке с тяжелой книгой, которую Зобрист подарил ему две недели назад, будучи уже явно не в себе.

«Божественная комедия».

Шеф снял книгу с полки и уронил на стол — она упала с тяжелым стуком. Чуть дрожащими пальцами он открыл ее на первой странице и снова прочел дарственную надпись:

Дорогой друг! Спасибо, что помогли мне найти правильный путь.

Мир тоже вам благодарен.

Прежде всего, подумал шеф, мы с тобой никогда не были друзьями.

Он перечитал надпись еще трижды. Затем его глаза обратились к ярко-красному кружку, которым его клиент обвел на календаре завтрашнее число.

Мир вам благодарен?

Он повернулся и долгим взглядом посмотрел на горизонт.

В тишине он думал об оставленном Зобристом видеофайле и вновь слышал голос координатора Ноултона, недавно звонившего ему по телефону. Я подумал, что вы, возможно, захотите просмотреть его перед отправкой… содержание этой записи весьма необычно.

Этот звонок сильно озадачил шефа. Ноултон был одним из его лучших координаторов, и он никак не ожидал услышать от него такое. Кто-кто, а уж Ноултон-то прекрасно знал, чем может быть чревато подобное нарушение протокола.

Поставив «Божественную комедию» обратно на полку, шеф подошел к бутылке и плеснул себе немного виски.

Ему предстояло принять очень трудное решение.

Глава 52

Кьеза-ди-Санта-Маргерита-деи-Черки, она же так называемая церковь Данте, больше похожа на часовню, MKn. чем на церковь. Поклонники Данте почитают этот небольшой храм как священное место, где произошли два поворотных события в жизни великого поэта.

Согласно преданию, именно в этой церкви Данте — ему тогда было девять — впервые увидел Беатриче Портинари, которую он полюбил с первого взгляда и к которой его неодолимо влекло всю жизнь. Но эта любовь принесла ему одни страдания, ибо Беатриче вышла замуж за другого, а затем умерла молодой, всего в двадцать четыре года.

Несколько лет спустя в этой же церкви Данте обвенчался с девушкой по имени Джемма Донати. Если верить замечательному писателю и поэту Боккаччо, это оказалось для него неудачным выбором. Хотя у супругов были дети, они не питали друг к другу особенно нежных чувств, и после изгнания Данте ни муж, ни жена не проявляли никакого желания воссоединиться.

Любовью всей жизни для Данте всегда оставалась скончавшаяся Беатриче Портинари. Хотя он едва ее знал, память о ней оказалась настолько яркой, что вдохновила поэта на создание величайших произведений.

Знаменитая книга Данте «Новая жизнь» изобилует стихами, превозносящими «блаженную Беатриче». Еще красноречивее то, что в «Божественной комедии» Беатриче выступает ни много ни мало спасительницей и провожатой Данте в раю. В обеих книгах Данте обильно изливает тоску по своей недосягаемой возлюбленной.

Сегодня церковь Данте стала прибежищем тех, кто страдает от безответной любви. В этой церкви похоронена сама Беатриче, и к ее простой гробнице стекаются как поклонники Данте, так и невезучие влюбленные с разбитым сердцем.

Направляясь к этой церкви, Лэнгдон и Сиена сворачивали на все более узкие улочки старой Флоренции, которые под конец и вовсе стали напоминать что-то вроде пешеходных дорожек. Когда в этом лабиринте появлялся автомобиль — а такое изредка случалось, — люди прижимались к стенам домов, чтобы его пропустить.

— Церковь вон за тем углом, — сообщил Лэнгдон своей спутнице. Он надеялся, что кто-нибудь из туристов им поможет. После того как Сиена забрала у него свой парик, взамен вернув ему пиджак, они восстановили свой привычный облик, превратившись из рокера и скинхеда в университетского профессора и привлекательную молодую женщину, в связи с чем их шансы найти доброго самаритянина определенно повысились.

Снова сделавшись самим собой, Лэнгдон почувствовал большое облегчение.

Повернув на совсем уж тесную улицу Престо, Лэнгдон стал внимательнее смотреть по сторонам. Маленькая и невзрачная, Кьеза-ди-Санта-Маргерита-деи-Черки была к тому же зажата между двумя зданиями побольше, поэтому вход в нее не бросался в глаза. Чтобы не пройти мимо, лучше всего было полагаться не на зрение… а на слух. Эта странная особенность церкви Данте объяснялась тем, что в ней часто устраивались концерты, а по свободным от них дням служители включали записи предыдущих выступлений, дабы их гости могли наслаждаться музыкой в любое время.

И правда, сразу за поворотом до ушей Лэнгдона начали доноситься обрывки записанной музыки — они становились все громче, и вскоре Лэнгдон с Сиеной уже стояли перед неприметным входом. Единственным признаком того, что они пришли по адресу, была крошечная табличка — полная противоположность ярко-красному стягу у Дома-музея Данте, — гласящая, что это и есть церковь Данте и Беатриче.

Когда Лэнгдон и Сиена ступили в полумрак под церковными сводами, воздух стал ощутимо прохладнее, а музыка — громче. Интерьер святилища был скудным и простым… даже проще, чем помнилось Лэнгдону. Туристов в это утро было немного — они бродили по залу, писали в блокнотах, тихо сидели на скамьях, слушая музыку, или разглядывали экспонаты из художественной коллекции.

Если не считать алтарного образа Мадонны кисти Нери ди Биччи, почти все изначально украшавшие церковь произведения искусства уступили место современным, представляющим две знаменитости — Данте и Беатриче, — ради которых сюда и стремилось большинство посетителей. На многих картинах был изображен Данте, с обожанием взирающий на Беатриче во время их знаменитой первой встречи — той самой, когда он, по его собственному признанию, беззаветно в нее влюбился. По своему художественному достоинству картины сильно отличались друг от друга — на вкус Лэнгдона, многие из них грешили неуместной слащавостью, да и мастерство их создателей оставляло желать лучшего. На одном из этих горе-шедевров неизменная красная шапочка Данте с наушниками выглядела так, будто он украл ее у Санта-Клауса. Тем не менее их сквозная тема — тоскующий взор поэта, прикованный к его музе Беатриче, — сразу давала понять, что это церковь несчастной любви — любви неразделенной, неутоленной и неутолимой.

Переступив порог, Лэнгдон машинально повернулся влево, к скромной гробнице Беатриче Портинари. Именно туда в первую очередь направляли стопы посетители церкви Данте, хотя интересовала их не столько сама могила, сколько знаменитый предмет около нее.

Плетеная корзина.

Нынче утром эта плетеная корзина тоже занимала свое обычное место рядом с гробницей. Как всегда, она была доверху набита сложенными листочками бумаги —письмами, которые посетители написали от руки и адресовали самой Беатриче.

Беатриче Портинари превратилась в своего рода святую покровительницу влюбленных, родившихся под несчастливой звездой. По давней традиции они писали и клали в корзину обращенные к Беатриче письма, надеясь, что она как-нибудь за них порадеет — или сделает так, чтобы их полюбили в ответ, или поможет им найти истинную любовь, а может быть, даже даст силы на то, чтобы забыть умершую возлюбленную или возлюбленного.

Много лет назад, перед тем как засесть за кропотливую работу над новой книгой по истории искусств, Лэнгдон тоже заглянул в эту церковь и положил в корзину записочку, попросив музу Данте одарить его не настоящей любовью, а толикой того вдохновения, которое помогло великому флорентийцу создать столь внушительную поэму. Втайне он верил, что Беатриче и впрямь снизошла к его мольбе, ибо по возвращении домой ему удалось написать свою книгу с необыкновенной легкостью.

— Scusate! — послышался вдруг громкий возглас Сиены. — Potete ascoltarmi tutti!

Извините! Минутку внимания!

Оглянувшись, Лэнгдон увидел, что Сиена обращается к рассеянным по залу туристам. Все они повернулись к ней с немного встревоженным видом.

Мило улыбнувшись, Сиена спросила по-итальянски, нет ли у кого-нибудь с собой «Божественной комедии». Получив в ответ лишь несколько удивленных взглядов и отрицательных покачиваний головой, она повторила свой вопрос на английском, но и это не возымело успеха.

Пожилая женщина, подметающая алтарь, шикнула на Сиену и приложила палец к губам, требуя тишины.

Сиена повернулась к Лэнгдону и нахмурилась, словно говоря: «И что дальше?»

Вообще-то Лэнгдон собирался реализовать свой план несколько иначе, не прибегая к столь громогласным объявлениям, но в смысле результата он, безусловно, рассчитывал на большее. Во время прежних посещений церкви ему не раз попадались туристы с великой поэмой в руках — они перечитывали ее здесь, наслаждаясь полным погружением в мир Данте.

Не повезло.

Внимание Лэнгдона привлекла пожилая пара, сидящая поблизости от алтаря. Мужчина склонил лысую голову, уткнувшись подбородком в грудь, — его явно одолела дремота. Его супруга, напротив, выглядела вполне бодрой; из-под ее седых волос свисали белые проводки наушников.

А вот и проблеск надежды, подумал Лэнгдон и двинулся по проходу. Поравнявшись с пожилой парой, он увидел, что надеялся не напрасно: наушники дамы были подключены к айфону, лежащему у нее на коленях. Заметив, что на нее смотрят, она подняла глаза и вынула из ушей наушники.

Лэнгдон не знал, на каком языке говорит эта дама, но повсеместное распространение айфонов, айпадов и айподов породило жаргон не менее универсальный, чем стилизованные фигурки на дверях туалетов по всему миру.

— Айфон? — спросил он, вложив в свой голос побольше восхищения.

Лицо пожилой дамы просветлело, и она гордо кивнула.

— Такая умная игрушка, — тихо ответила она с британским акцентом. — Сын подарил. Я слушаю свои электронные письма. Представляете — слушаю письма! Эта чудо-машинка читает мне вслух. А при моих слабых глазах это большое подспорье!

— У меня тоже такой есть, — с улыбкой сказал Лэнгдон и присел рядом, стараясь не разбудить ее спящего мужа. — Но вчера вечером я умудрился его потерять.

— Ох, какая беда! А вы пробовали услугу «найди мой айфон»? Сын говорит, что…

— К сожалению, я ее так и не подключил. Очень глупо с моей стороны. — Лэнгдон робко покосился на нее и нерешительно, с запинкой проговорил: — Ради Бога, извините меня за нахальство, но не могли бы вы позволить мне на минутку воспользоваться вашим? Я хотел посмотреть кое-что в Сети. Вы бы мне этим очень помогли!

— Конечно! — Она отключила наушники и сунула устройство ему в руки. — Пожалуйста! Я так вам сочувствую!

Лэнгдон поблагодарил ее и взял айфон. Под ее причитания о том, как это ужасно — потерять такой замечательный прибор, он открыл поисковое окошко в «Гугле» и активировал голосовые команды. Услышав сигнал, Лэнгдон медленно и внятно произнес слова, по которым следовало произвести поиск:

— Данте, «Божественная комедия», «Рай», песнь Двадцать пятая.

Дама изумленно поглядела на него — похоже, это свойство айфона открылось ей впервые. Когда на крошечном экране стали появляться результаты поиска, Лэнгдон украдкой кинул взгляд на Сиену. Она листала брошюрки, лежащие рядом с корзиной писем для Беатриче.

Недалеко от Сиены, в тени, стоял на коленях какой-то человек в галстуке. Низко склонив голову, он усердно молился. Лэнгдон не видел его лица, но в душе пожалел этого одинокого беднягу, который, наверное, потерял свою любимую и пришел сюда за утешением.

Затем Лэнгдон снова переключился на айфон и через несколько секунд отыскал ссылку на полный текст «Божественной комедии» — он находился в открытом доступе, и дополнительной платы за чтение не требовалось. Открыв нужную страницу, он в очередной раз невольно восхитился достижениями современной техники. Пора мне отучаться от своего снобизма по отношению к электронным книжкам, напомнил он себе. У них определенно есть свои плюсы.

Поскольку пожилая дама пристально следила за ним, начиная проявлять озабоченность и ронять намеки насчет высоких цен на пользование Интернетом за границей, Лэнгдон понял, что много времени ему не отпустят, и целиком сосредоточился на открывшейся веб-странице.

Шрифт был мелким, но на светящемся экране его вполне можно было разобрать даже в полумраке часовни. Лэнгдон с удовольствием отметил, что ему сразу попалось популярное современное переложение великой поэмы — перевод покойного американского профессора Аллена Мандельбаума. За свою блестящую работу Мандельбаум получил от президента Италии высшую награду страны — орден Звезды итальянской солидарности. С чисто поэтической точки зрения мандельбаумовский перевод, возможно, и уступал переводу Лонгфелло, зато был гораздо более понятным.

Сегодня ясность для меня важнее красоты, подумал Лэнгдон, рассчитывая быстро отыскать в тексте упоминание о конкретном месте во Флоренции и таким образом выяснить, где Иньяцио спрятал посмертную маску Данте.

На крохотном экране айфона умещалось только шесть строк текста зараз, и, едва принявшись за чтение, Лэнгдон вспомнил, о чем идет речь в этом отрывке. В начале Двадцать пятой песни Данте говорит о самой «Божественной комедии» — о том, как физически тяжело ему было ее писать, и о своей сокровенной надежде на то, что эта поэма поможет ему когда-нибудь вновь вернуться в дорогую его сердцу Флоренцию, откуда он был изгнан с такой волчьей жестокостью.

ПЕСНЬ XXV

Коль в некий день поэмою священной,

Отмеченной и небом, и землей,

Так что я долго чах, в трудах согбенный,

Смирится гнев, пресекший доступ мой

К родной овчарне, где я спал ребенком,

Немил волкам, смутившим в ней покой…

Хотя в этих строках поэт и говорил о прекрасной Флоренции как о родине, по которой он тоскует, работая над «Божественной комедией», Лэнгдон не видел в них упоминания о каком бы то ни было конкретном месте в этом городе.

— А вы знаете, сколько стоит трафик? — вмешалась в его размышления пожилая дама, глядя на свой айфон с неподдельным волнением. — Я вспомнила: сын предупреждал меня, чтобы за границей я поменьше бродила по Интернету.

Лэнгдон уверил ее, что скоро закончит, и предложил возместить затраты, но ему все равно было ясно, что она не позволит ему прочесть всю Двадцать пятую песнь целиком.

Он быстро вывел на экран следующие шесть строк и продолжал читать.

В ином руне, в ином величьи звонком

Вернусь, поэт, и осенюсь венцом

Там, где крещенье принимал ребенком;

Затем что в веру, души пред

Творцом Являющую, там я облачился

И за нее благословлен Петром.

Лэнгдон смутно помнил и этот пассаж — тонкий намек на политическую сделку, предложенную Данте его врагами. Согласно историческим сведениям, «волки», изгнавшие Данте из Флоренции, сообщили ему, что он может вернуться в город только в том случае, если согласится на публичное унижение — встать в одиночку перед всей паствой у купели, где он крестился, одетым лишь в рубище в знак признания своей вины.

В пассаже, который сейчас прочел Лэнгдон, Данте отклонял эту сделку, заявляя, что если он когда-нибудь и вернется к своей крестильной купели, то не в рубище виновного, а в лавровом венце, как и подобает поэту.

Лэнгдон уже хотел было перейти к следующим строкам, но дама внезапно протянула руку за своим айфоном, по-видимому, пожалев о проявленном минуту назад добросердечии.

Лэнгдон даже не услышал ее протестов — за мгновение до того, как его палец коснулся экрана, глаза вернулись к уже прочтенным строкам и пробежали по ним еще раз.

Вернусь, поэт, и осенюсь венцом

Там, где крещенье принимал ребенком.

Лэнгдон замер, не сводя взгляда с этих слов. Стремясь поскорее найти упоминание о конкретном месте во Флоренции, он чуть не пропустил совершенно ясное указание в самом начале песни.

Там, где крещенье принимал…

Этот город мог похвастаться одной из самых знаменитых крестильных купелей в мире — вот уже семьсот с лишним лет в ней омывали и крестили юных флорентийцев. В их числе был и Данте.

В памяти Лэнгдона немедленно возник образ дома, в котором находилась купель. Это было внушительное восьмиугольное здание, во многих отношениях обладавшее даже более высоким священным статусом, нежели сам Дуомо. Теперь Лэнгдон был почти убежден в том, что раскрыл секрет.

Значит, на это место и намекал Иньяцио?

В сознании Лэнгдона словно блеснул золотой луч, высветив прекрасную картину — внушительные бронзовые двери, сверкающие на утреннем солнце.

Я понял, что Иньяцио хотел мне сказать!

Его последние сомнения испарились буквально через секунду, когда он вспомнил, что Иньяцио Бузони был одним из немногих флорентийцев, имеющих право отпирать эти двери.

Роберт, ворота открыты для тебя, но ты поторопись.

Лэнгдон отдал айфон обратно пожилой даме и поблагодарил ее от всего сердца.

Быстро подойдя к Сиене, он взволнованно зашептал ей:

— Я знаю, о каких воротах говорил Иньяцио! Он имел в виду «Райские врата»!

Сиена поглядела на него с изумлением.

— «Райские врата»? А разве они не на небесах?

— Вообще-то, — с кривой ухмылкой сказал Лэнгдон, направляясь к выходу, — если знаешь, куда смотреть, Флоренция ничем не хуже небес.

Глава 53

Вернусь, поэт, и осенюсь венцом… Там, где крещенье принимал ребенком…

Слова Данте все время звучали в голове у Лэнгдона, пока он вел Сиену по узкому проулку, который назывался улицей Студио. Цель их находилась где-то впереди, и с каждым шагом он ощущал все большую уверенность, что они движутся правильным курсом и оторвались от преследователей.

Ворота открыты для тебя, но ты поторопись.

Еще перед концом проулка, похожего на ущелье, Лэнгдон услышал глухой гомон толпы. Вдруг ущелье распахнулось, и открылась просторная площадь.

Соборная площадь.

Огромная, окруженная сложной цепью строений, она была старинным религиозным центром Флоренции. Теперь это был скорее туристский центр: перед знаменитым собором толпились приезжие, стояли туристические автобусы.

Лэнгдон и Сиена вышли на южную сторону площади к боковой стороне собора, облицованного зеленым, розовым и белым мрамором. Размеры здания поражали так же, как мастерство его создателей, его протяженность казалась невероятной: в длину собор, наверное, был бы равен мемориалу Вашингтона, если его положить на землю.

Хотя строители отказались от традиционной резьбы по одноцветному камню и пышно расцветили стены, здание было чисто готическое — основательное, устойчивое, прочное. При первом посещении Флоренции архитектура показалась Лэнгдону почти безвкусной в своей увесистости, но в последующие приезды он часами разглядывал собор, зачарованный его необычной эстетикой, и в конце концов вполне оценил его эффектную красоту.

Дуомо — или, более официально, собор Санта-Мария-дель-Фьоре, подаривший прозвище Иньяцио Бузони, много веков был не только духовной сердцевиной города, но и свидетелем драм и интриг. В беспокойном прошлом собора были и долгие яростные дебаты о не понравившейся многим фреске Вазари «Страшный суд» на куполе, и трудные споры в годы конкурса на постройку самого купола.

В конце концов выгодный контракт достался Филиппо Брунеллески, который и построил купол, самый большой по тем временам, — и теперь архитектор в виде статуи сидит перед Палаццо-деи-Каноничи и с удовлетворением смотрит на свой шедевр.

Сегодня утром, глядя на красночерепичный купол, выдающееся строительное достижение своей эпохи, Лэнгдон вспомнил, как по легкомыслию решил подняться на него и на узкой, запруженной туристами лестнице пережил такой приступ клаустрофобии, каких мало случалось у него в жизни. Тем не менее он не сожалел об этом испытании — оно подвигло его прочесть увлекательную книгу Росса Кинга «Купол Брунеллески».

— Роберт? — сказала Сиена. — Вы идете?

Лэнгдон опустил взгляд и только тут сообразил, что стоит на месте, залюбовавшись архитектурой.

— Извините.

Они двинулись дальше, стараясь держаться ближе к домам. Сейчас собор был справа от них, и Лэнгдон заметил, что туристы уже выходят из боковых дверей, вычеркивая собор из списка достопримечательностей, которые необходимо увидеть.

Впереди возвышалась колокольня, второе здание из трех в соборном комплексе. Называлась она колокольней Джотто, и при взгляде на нее не оставалось сомнений, что она составляет с собором одно целое. Тоже облицованная белым и цветным мрамором, квадратная в плане, она вздымалась на головокружительную высоту — без малого сто метров. Лэнгдона всегда изумляло, что такое изящное строение простояло столько веков, выдержав и землетрясения, и непогоды, да еще с такой ношей наверху: колокола ее весили почти десять тонн.

Сиена шагала рядом с ним, нервно обшаривая глазами небо за колокольней, но беспилотник не появлялся. Несмотря на ранний час, толпа туристов была довольно плотной, и Лэнгдон старался держаться в самой гуще народа.

Подходя к колокольне, они миновали цепочку уличных художников, рисовавших грубые шаржи на туристов — подростка на гремучем скейтборде, девушку с лошадиными зубами, замахнувшуюся клюшкой для лакросса, молодоженов, целующихся на единороге. Лэнгдону показалось забавным, что этой деятельностью разрешают заниматься на тех же священных камнях, где ставил свой этюдник юный Микеланджело.

Быстро обойдя колокольню, Лэнгдон и Сиена повернули направо, через площадь перед главным входом собора. Тут народу было больше всего, туристы со всего света направляли объективы мобильников и видеокамеры вверх, на красочный главный фасад собора. Лэнгдон лишь мельком глянул наверх — его занимало другое здание, только что показавшееся. Оно стояло напротив главного входа в собор — третье строение соборного комплекса.

И самое любимое у Лэнгдона.

Баптистерий Сан-Джованни.

Так же облицованный белым и зеленым камнем, с такими же полосатыми пилястрами, как у собора, он отличается от двух других строений удивительной формой — правильного восьмигранника. Некоторые говорят, что он похож на слоеный торт: в нем четко просматриваются три яруса, и венчает его пологая белая крыша.

Лэнгдон знал, что восьмиугольная форма продиктована не эстетикой, а несет в себе христианскую символику. В христианстве число восемь символизирует второе рождение. Восьмигранник был зрительным напоминанием о шести днях творения, седьмом — когда Бог отдыхал, и дне восьмом, когда христиане рождались или «сотворялись» заново через крещение. Восьмиугольник стал обычной формой крещален во всем мире.

Лэнгдон считал баптистерий одним из самых замечательных зданий во Флоренции, но сожалел, что место для него выбрано не совсем справедливо. Этот баптистерий в любом другом городе был бы в центре внимания. А здесь, в тени двух громадных родственников, он выглядел младшим, последышем в семье.

Пока не войдешь туда, напомнил себе Лэнгдон, мысленно увидев потрясающую мозаику интерьера, — ценители в древности говорили, что мозаика похожа на сам рай. Если знаешь, куда смотреть, с усмешкой сказал он Сиене, Флоренция ничем не хуже небес.

Веками в этом восьмигранном святилище крестили детей, становившихся потом достойными гражданами — Данте в том числе.

Вернусь… там, где крещенье принимал ребенком.

Данте был изгнан, и вернуться к этому священному месту ему не позволили, но в Лэнгдоне крепла надежда, что после невероятных событий прошлой ночи посмертная маска поэта вернулась туда вместо него.

Баптистерий, думал Лэнгдон. Должно быть, там спрятал Иньяцио маску перед тем, как умер. Он вспомнил отчаянный телефонный звонок Иньяцио и с холодком в спине представил себе, как толстый человек, хватаясь за грудь, ковыляет по площади к проулку и последним в своей жизни звонком сообщает, что спрятал маску в баптистерии.

Ворота открыты для тебя.

Все время, пока они пробирались в густой толпе, Лэнгдон не сводил глаз с баптистерия. Сиена двигалась так стремительно, что ему приходилось поспевать за ней чуть ли не рысью. Еще издали он увидел блестевшие на солнце массивные главные двери баптистерия.

Пятиметровой высоты, из позолоченной бронзы, они потребовали у Лоренцо Гиберти двадцати с лишним лет работы. В десять сложных барельефов на библейские сюжеты вложено столько мастерства, что Джорджо Вазари счел их «несомненно совершенными во всех отношениях… превосходнейшим творением, когда-либо созданным».

А прозвище, сохранившееся до сего дня, они получили от восторженной похвалы Микеланджело. Он объявил их настолько прекрасными, что они могли бы служить… вратами Рая.

Глава 54

Библия в бронзе, подумал Лэнгдон, любуясь великолепными дверями.

«Райские врата» Гиберти состоят из десяти квадратных панелей, расположенных вертикально, по пять в створке. На них изображены сцены из Ветхого Завета от Адама и Евы до Моисея и царя Соломона.

Веками об этом поразительном произведении шли споры среди художников и историков искусства, от Боттичелли до современных критиков: какая из панелей прекраснее? Победительницей, по мнению большинства, стала средняя панель в левой створке — Иаков и Исав, и предпочли ее, как объяснялось, из-за разнообразия использованных художественных приемов. Правда, Лэнгдон подозревал, что причиной была подпись Гиберти, которую он оставил именно на ней.

Несколько лет назад, с гордостью показывая Лэнгдону эти двери, Иньяцио Бузони виновато признался, что после пятивекового противостояния паводкам, новым вандалам, загрязненному воздуху позолоченные двери были потихоньку заменены точными копиями и теперь ожидают реставрации в Музее оперы-дель-Дуомо. Лэнгдон из вежливости не сказал, что ему это известно и на самом деле они любуются фальшивкой — притом не первой на его памяти. Первая ему встретилась случайно, когда он обследовал лабиринты собора Милости Господней в Сан-Франциско и узнал, что копии дверей Гиберти служат фасадными входами в соборе с середины двадцатого века.

Взгляд его перешел от двери к объявлению, прикрепленному рядом, и ему бросилась в глаза простая фраза на итальянском: «La peste nera». «Черная Смерть». Господи, подумал Лэнгдон, она повсюду, куда ни повернусь! Из текста следовало, что двери были заказаны «по обету» как приношение Богу — в благодарность за то, что Флоренция смогла пережить чуму.

Он снова посмотрел на «Райские врата», и снова зазвучали в голове слова Иньяцио. Ворота открыты для тебя, но ты поторопись.

Несмотря на обещание Иньяцио, «Райские врата» были закрыты, как во все дни, кроме религиозных праздников. Туристы обычно входили с другой стороны, через северную дверь.

Сиена стояла рядом на цыпочках, пытаясь разглядеть дверь поверх чужих голов.

— На дверях нет ручки, — сказала она. — Нет и замочной скважины. Ничего нет.

Правильно, подумал Лэнгдон. Гиберти не стал бы портить свой шедевр такой банальной вещью, как дверная ручка.

— Двери открываются внутрь. Их запирают изнутри.

Сиена на секунду задумалась, поджав губы.

— Тогда отсюда… нельзя понять, заперта дверь или нет.

Лэнгдон кивнул:

— Надеюсь, именно на это Иньяцио и рассчитывал.

Он сделал несколько шагов в сторону и взглянул на северную стену, с гораздо менее нарядной дверью — входом для туристов. Там скучающий смотритель жестом отсылал интересующихся туристов к объявлению: APERTURA 13.00–17.00^[231].

Лэнгдон был доволен. Не откроют еще несколько часов. И внутри никого пока не было.

Инстинктивно он хотел взглянуть на свои часы и опять вспомнил, что Микки-Мауса больше нет.

Когда он вернулся к Сиене, около нее уже стояла группа туристов — они фотографировали дверь из-за простой железной калитки, установленной в одном-двух шагах от двери, чтобы люди не подходили слишком близко к произведению Гиберти.

Калитка была из кованого железа с остриями в золотой краске и походила на обыкновенную ограду вокруг загородных домов. Объяснительный текст о «Райских вратах» был прикреплен не рядом с дверью, а к этой калитке.

Лэнгдон слышал, что иногда это вводило в заблуждение туристов — вот и теперь коренастая женщина в спортивном костюме от «Джуси кутюр» протолкалась сквозь толпу, взглянула на текст, потом на железную калитку и фыркнула:

— «Райские врата»! Это надо же, совсем как забор у меня на ферме. — И затопала прочь, не дожидаясь объяснений.

Сиена взялась за ограду и с праздным видом заглянула за прутья — где там замок?

— Слушайте, — она повернулась к Лэнгдону, изумленно раскрыв глаза, — там висячий замок… и не заперт.

Лэнгдон посмотрел между прутьями — в самом деле. Замок висел так, как будто был заперт, но если вглядеться, видно было, что он открыт.

Ворота открыты для тебя, но ты поторопись.

Лэнгдон поднял глаза на «Райские врата». Если Иньяцио в самом деле отпер громадную дверь, то достаточно будет толкнуть ее. Трудность состояла в том, как войти незаметно для всей этой публики, не говоря уже об охранниках собора.

— Смотрите! — вдруг закричала где-то рядом женщина. — Он сейчас бросится! — В голосе ее был ужас. — На колокольне!

Лэнгдон обернулся и увидел, что это кричит… Сиена. Она стояла в десятке шагов от него, показывала на колокольню Джотто и кричала:

— На самом верху! Он сейчас бросится.

Мгновенно все глаза обратились к небу, к вершине колокольни. Стоявшие рядом щурились, показывали пальцами, обращались друг к другу.

— Кто-то хочет броситься?

— Где?

— Не вижу его.

— Вон там, слева?

За каких-нибудь несколько секунд всю площадь охватило волнение; по примеру соседей люди устремляли глаза на колокольню. Страх пронесся по толпе со скоростью степного пожара, и вскоре уже все в толпе задрали головы, смотрели вверх и на что-то показывали руками.

Цепная реакция, подумал Лэнгдон, понимая, что в распоряжении у него всего несколько секунд. Как только Сиена оказалась рядом, он схватился за прутья, распахнул калитку, и они вошли в узкое пространство между ней и дверью. Лэнгдон закрыл за собой калитку, и они повернулись к пятиметровой бронзовой двери. Надеясь, что понял слова Иньяцио правильно, он навалился на створку плечом.

Сначала безрезультатно. Потом с мучительной неохотой громоздкая створка стала поддаваться. Ворота открыты! Створка отодвинулась меньше чем на полметра, и Сиена, не теряя времени, боком скользнула внутрь. Лэнгдон медленно протиснулся за ней в темное помещение.

Вдвоем они налегли на тяжелую дверь изнутри, и она закрылась с глухим стуком. Шум с площади как отрезало; наступила тишина. Сиена показала на длинный деревянный брус, которым, очевидно, запирали дверь, закладывая в скобы по бокам от нее.

— Это, должно быть, Иньяцио вынул его для вас.

Соединенными усилиями они подняли его и заложили в скобы, накрепко заперев «Райские врата» — и себя — в баптистерии.

С минуту они постояли молча, прислонясь к двери, чтобы перевести дух. После шума и толчеи на площади здесь и вправду было покойно, как в раю.

А снаружи человек в галстуке с «огурцами» и модных очках шел сквозь толпу к баптистерию, игнорируя косые взгляды тех, кто замечал красную сыпь у него на лице.

Он подошел к ограде, за которой исчез Роберт Лэнгдон со светловолосой спутницей, и услышал глухой стук двери, запираемой изнутри.

Нет входа.

Постепенно волнение на площади улеглось. Туристы, с тревогой смотревшие на колокольню, потеряли к ней интерес. Никого там нет. Площадь пришла в движение.

Человек опять почувствовал зуд; сыпь донимала все сильнее. Теперь еще и пальцы распухли, кожа на них трескалась. Он засунул руки в карманы, чтобы не чесаться, и пошел вокруг здания к другому входу. В груди не прекращалась странная пульсация.

Едва свернув за угол, он ощутил острую боль в кадыке и поймал себя на том, что опять чешется.

Глава 55

Есть легенда, что, войдя в баптистерий Сан-Джованни, физически невозможно не поднять глаза к потолку. Лэнгдон бывал здесь много раз, но вновь ощутил мистическую тягу пространства и посмотрел вверх.

Высоко-высоко над головой восьмигранный купол простирался, от края до края, на двадцать пять метров. Он поблескивал и мерцал, будто сложен был из тлеющих углей. Его янтарно-золотистая поверхность неровно отражала падающий свет; больше миллиона пластинок смальты, вырезанных вручную из цветного стекла, располагались шестью концентрическими кругами с изображениями библейских сцен.

Светоносный эффект сообщало верхней части зала круглое окно в вершине купола, примерно как в римском Пантеоне, и кольцо маленьких утопленных в камне окон наверху, откуда били узкие снопы света, казавшиеся почти материальными, как потолочные балки, перекрещивающиеся под разными углами.

Подойдя с Сиеной ближе к середине, Лэнгдон окинул взглядом легендарную мозаику — многоярусное изображение рая и ада, очень схожее с тем, что описано в «Божественной комедии».

Данте Алигьери видел это ребенком, подумал Лэнгдон. Буквально — вдохновение свыше.

Он остановил взгляд на смысловом центре мозаики. Прямо над главным алтарем восседал Иисус Христос и вершил суд над праведниками и обреченными.

По правую руку от него праведники вознаграждались вечной жизнью.

По левую — грешников жарили, побивали камнями и пожирали разнообразные твари.

За мучениями надзирал колоссальный Сатана, изображенный в виде зверя-людоеда. Лэнгдон всегда ежился при виде этого чудища, которое семь веков назад смотрело на юного Данте Алигьери, приводя его в ужас, и в конце концов вдохновило на яркое описание того, что происходит в последнем круге ада.

Страшная мозаика над головой изображала рогатого Дьявола, поедающего человека с головы. Ноги несчастного свисают из пасти чудища наподобие торчащих ног полупогребенных грешников в Дантовых Злых Щелях.

Lo'mperador del doloroso regno, продекламировал про себя Лэнгдон. Мучительной державы властелин.

Из ушей Сатаны вылезали две толстые змеи, тоже пожирающие грешников, так что могло показаться, будто у Сатаны три головы, в точности как описал его Данте в последней песни «Ада». Лэнгдон напряг память и вспомнил этот образ.

Когда увидел три лица на нем… и стекала из трех пастей кровавая слюна. Они все три терзали, как трепала, по грешнику…

Лэнгдон знал, что троичность сатанинского зла имеет символическое значение: она симметрична славе Троицы.

Глядя на жуткое чудище, Лэнгдон пытался представить себе, как действовала эта мозаика на молодого Данте, много лет ходившего сюда на службы и молившегося под взглядом Сатаны. Сегодня, однако, у него было неприятное чувство, что Дьявол смотрит прямо на него.

Он поспешно перевел взгляд на балкон и галерею второго этажа — единственное место, откуда разрешалось женщинам наблюдать крещение, — а потом ниже, на гробницу антипапы Иоанна XXIII: бронзовую фигуру под балдахином, возлежащую на высоте вдоль стены, что приводило на ум фокусника, демонстрирующего левитацию, или пещерного жителя.

И наконец он остановил глаза на нарядной мозаике пола, по мнению многих, отразившей каким-то образом средневековые сведения по астрономии. Взгляд его пробежал по замысловатому черно-белому орнаменту и замер на середине пола.

Вот это место. Лэнгдон знал, что именно там крестили Данте во второй половине тринадцатого века.

— «Вернусь, поэт, и осенюсь венцом… Там, где крещенье принимал ребенком», — вслух произнес он, и пустое пространство откликнулось гулким эхом. — Здесь она.

Сиена встревоженно посмотрела на центр пола, куда показывал Лэнгдон.

— Но… здесь ничего нет.

— Теперь нет, — подтвердил Лэнгдон.

Остался только восьмиугольник красно-коричневой плитки. Это одноцветное пятно на узорчатом полу выглядело как заплата — каковой оно на самом деле и было.

Лэнгдон быстро объяснил, что первоначально купелью в баптистерии был восьмиугольный бассейн в центре помещения. Современные купели подняты над полом, а в прежнее время были родственны источнику или другому водоему — в данном случае это был глубокий бассейн, и ребенка можно было погрузить в него основательно. Лэнгдон представил себе, какой крик здесь стоял, когда испуганного ребенка опускали в яму с ледяной водой.

— Крещение было холодным и пугающим, — сказал он. — Настоящий обряд посвящения. Опасный даже. Данте якобы однажды прыгнул в купель, чтобы спасти тонущего ребенка. Короче говоря, в шестнадцатом веке первоначальную купель уничтожили.

Сиена с беспокойством оглядывала баптистерий.

— Но купели, где его крестили, больше нет. Где же Иньяцио спрятал маску?

Лэнгдон понимал ее растерянность. Здесь было сколько угодно укромных мест — за колоннами, статуями, надгробиями, в нишах, в алтаре, даже наверху.

Тем не менее он вполне уверенно повернулся к двери, через которую они только что вошли.

— Мы начнем оттуда. — Он показал на стену справа от «Райских врат».

Там на возвышении за декоративной оградой стоял высокий шестигранный постамент из резного мрамора, напоминавший маленький алтарь или пюпитр. Резьба была настолько тонкая, что он был похож на перламутровую камею. На мраморном основании лежала полированная деревянная доска диаметром около метра.

Сиена нерешительно пошла туда за Лэнгдоном. Когда они поднялись по ступенькам и прошли за ограду, она присмотрелась к сооружению и беззвучно охнула, поняв, что перед ней.

Лэнгдон улыбнулся. Совершенно верно, не алтарь и не кафедра. Полированная доска была крышкой полого сооружения.

— Купель? — сказала Сиена.

Лэнгдон кивнул.

— Если бы Данте крестился сегодня, то именно здесь. — Лэнгдон глубоко вздохнул и, внутренне дрожа от нетерпения, положил ладони на дерево.

Он крепко ухватился за края крышки, сдвинул ее в сторону, осторожно стащил с мраморной опоры, опустил на пол и заглянул в темноту неширокого колодца.

От жути и неожиданности у него захватило дух.

Из темноты на него смотрело мертвое лицо Данте Алигьери.

Глава 56

Ищите, и найдете.

Лэнгдон стоял перед купелью и смотрел сверху на посмертную маску, и светло-желтое лицо отвечало ему взглядом невидящих глаз. Горбатый нос и торчащий подбородок делали его мгновенно узнаваемым.

Данте Алигьери.

Созерцать безжизненное лицо тоже было не слишком приятно, но в его положении было вообще что-то противоестественное. Лэнгдон не сразу понял, в чем дело.

Маска… что, плавает?

Он наклонился и посмотрел внимательнее. Купель была глубиной значительно больше метра — скорее колодец, чем мелкий бассейн. Его вертикальные стены спускались в шестиугольную емкость, заполненную водой. Но странно, маска как будто парила посередине колодца — держалась над поверхностью воды вопреки законам природы.

Лэнгдон не сразу понял, чем вызвана эта иллюзия. В центре купели был столбик, доходивший до середины ее высоты, и на нем, над самой поверхностью воды, — что-то вроде маленького металлического блюда. Это выглядело как декоративная имитация фонтана, а на тарелку, вероятно, клали младенца при крещении. Но сейчас на этом пьедестале, над водой, лежала маска Данте.

Лэнгдон и Сиена стояли, не говоря ни слова, и смотрели на угловатое лицо Данте Алигьери, запечатанное в прозрачный полиэтиленовый пакет с застежкой, словно поэта таким образом задушили. При виде этого лица, смотревшего снизу на Лэнгдона, в памяти у него всплыл страшный случай из детства, когда он в отчаянии смотрел наверх со дна колодца.

Он отогнал это воспоминание и осторожно взял маску за края, там, где у Данте были бы уши. По нынешним меркам лицо было маленькое, но старый гипс оказался неожиданно тяжелым. Лэнгдон осторожно вынул маску из купели и держал так, чтобы хорошо было видно и ему, и Сиене.

Даже под пленкой лицо выглядело на удивление живым. Гипс воспроизвел каждую морщинку и кожный изъян на лице старого поэта. Если не считать трещины посередине, маска была в идеальной сохранности.

— Переверните ее, — шепнула Сиена. — Что там внутри?

Лэнгдон уже переворачивал. На охранном видео в палаццо Веккьо было четко видно, как Лэнгдон и Иньяцио обнаруживают что-то на внутренней стороне маски — что-то настолько поразившее их, что уносят маску из дворца.

Очень осторожно, чтобы не уронить хрупкую вещь, Лэнгдон перевернул ее и положил лицевой стороной на правую ладонь. В отличие от внешней стороны, сохранившей фактуру немолодого лица, внутренняя сторона маски была совершенно гладкой. Поскольку для ношения маска не предназначена, изнутри ее залили гипсом, чтобы увеличить прочность слепка. Получилась ровная вогнутая поверхность наподобие мелкой суповой миски.

Лэнгдон не знал, что он ожидал увидеть на изнанке маски — но точно не это.

Ничего.

Совсем ничего.

Только гладкая, пустая поверхность.

Сиена тоже была в недоумении.

— Гипс, и только, — прошептала она. — Если здесь ничего нет, что вы с Иньяцио увидели?

Понятия не имею, подумал Лэнгдон, разглаживая прозрачный пластик, чтобы отчетливее видеть. Тут ничего нет! Лэнгдон огорченно поднес маску к столбу света и внимательно осмотрел. Когда он чуть-чуть повернул ее, ему показалось, что гипс в верхней части несколько другого цвета — будто цепочка пятнышек протянулась там, где на лицевой стороне был лоб Данте.

Неровности в гипсе? Или… что-то другое? Он резко повернулся и показал на мраморную панель, подвешенную на петлях позади них.

— Посмотрите там, — сказал он Сиене. — Нет ли полотенец.

Сиена взглянула на него недоверчиво, но послушалась и открыла этот незаметный шкафчик. За дверью обнаружился кран для пуска воды в купель, выключатель фонаря над ней — и стопка полотняных полотенец.

Сиена с удивлением посмотрела на Лэнгдона, но он побывал во многих церквях по всему миру и знал, что почти всегда у священника под рукой есть запас пеленок — на случай неприятностей, обычных у младенцев при крещении.

— Хорошо, — сказал он, взглянув на полотенца. — Подержите пока маску.

Он осторожно передал ее Сиене и принялся за дело. Прежде всего он задвинул крышку купели на место. Потом взял несколько полотенец и застелил ими получившийся стол. После этого он щелкнул выключателем в шкафу, и фонарь у них над головой осветил пространство вокруг купели и белые полотенца на ее крышке.

Сиена бережно опустила маску на полотенца, а Лэнгдон взял еще несколько штук и, пользуясь ими как кухонными рукавицами, чтобы не трогать маску голыми руками, освободил ее из пакета. Теперь посмертная маска Данте лежала лицом вверх под ярким направленным светом, как усыпленный пациент на операционном столе.

Фактура маски под резким светом выглядела еще более неровной, отчетливости морщинам и складкам добавлял и тон потемневшего от старости гипса.

Внутренняя сторона казалась гораздо свежее наружной — она была белой и чистой, а не тускло-желтой.

Сиена озадаченно наклонила голову набок.

— Вам не кажется, что с этой стороны она новее?

Действительно, разница в окраске оказалась неожиданно большой, хотя оборотная сторона наверняка была того же возраста, что лицевая.

— Неравномерное старение, — ответил Лэнгдон. — Эта сторона не подвергалась воздействию солнечного света.

Про себя он сделал заметку, что надо покупать крем от загара с вдвое большим солнцезащитным показателем.

— Подождите. — Сиена наклонилась к маске. — Смотрите! Наверное, вот что вы с Иньяцио увидели.

Взгляд Лэнгдона пробежал по гладкой белой поверхности и остановился на том же пятнышке, которое он заметил еще под прозрачным пластиком — как бы черточку поперек лба. Теперь, при резком освещении, было ясно, что это не дефект гипса… а сделано человеческой рукой.

— Это… написано, — прерывающимся голосом произнесла Сиена. — Но…

Лэнгдон рассматривал надпись. Это была цепочка вычурных рукописных букв, бледных, буро-желтых.

— И это вся надпись? — чуть ли не сердито сказала Сиена.

Лэнгдон ее почти не услышал. Кто это написал? — думал он.

Кто-то во времена Данте? Это было маловероятно. Если бы так, ее бы давно обнаружил какой-нибудь историк искусства в ходе обычной чистки или реставрации и она упоминалась бы в литературе. Лэнгдон ничего такого не слышал. Ему пришла в голову гораздо более правдоподобная версия.

Бертран Зобрист.

Зобрист был владельцем маски и потому мог получить доступ к ней когда угодно. Он мог написать текст на внутренней стороне совсем недавно, потом вернуть маску на место, и никто бы об этом не узнал. Владелец маски, сказала Марта, запретил открывать шкафчик в свое отсутствие даже нашим работникам.

Лэнгдон кратко изложил свою теорию.

Сиену как будто убедила его логика, но что-то продолжало ее беспокоить.

— Не вижу смысла, — сказала она с сомнением. — Если поверить, что Зобрист тайно написал это на внутренней стороне маски и озаботился сделать этот маленький проектор, чтобы указать на маску… то почему не написал чего-то более содержательного? Это же бессмыслица. Мы с вами целый день разыскивали маску — и что мы находим?

Лэнгдон снова посмотрел на текст внутри маски. Надпись была очень короткой — всего семь букв — и вправду казалась совершенно бессмысленной.

Разочарование Сиены легко понять.

Тем не менее Лэнгдон ощущал знакомое волнение, какое возникало у него всякий раз на пороге разгадки. Он сразу понял: эти семь букв подскажут им, каков должен быть их следующий шаг.

Кроме того, от маски шел слабый запах; запах был знакомый, и сразу стало понятно, почему внутренняя сторона маски белее наружной: эта разница никак не была связана ни с возрастом, ни с солнечным светом.

— Не понимаю, — сказала Сиена. — Все буквы одинаковые.

Лэнгдон спокойно кивнул и еще раз взглянул на надпись — семь тщательно выписанных букв с обратной стороны лба.

— Семь «Р», — сказала Сиена. — И что нам с этим делать?

Лэнгдон улыбнулся и поднял на нее глаза.

— Предлагаю сделать то, что рекомендуется нам в письме.

Сиена смотрела на него в изумлении.

— Семь «Р»… это — письмо?

— Письмо, — подтвердил он с улыбкой. — И если вы изучали Данте, письмо совершенно понятное.

На Соборной площади человек в галстуке вытер ногти платком и потрогал гнойнички на шее. Стараясь не обращать внимания на жжение в глазах, он смотрел на недоступный баптистерий.

На вход для туристов.

Перед дверью усталый экскурсовод в блейзере курил сигарету и объяснялся с туристами, которые, очевидно, не могли понять расписание:

APERTURA 13.00–17.00.

Человек посмотрел на свои часы. 10.02 утра. До открытия еще несколько часов. Он понаблюдал за экскурсоводом и принял решение. Вынул золотую булавку из мочки уха и положил в карман. Потом достал бумажник и проверил его содержимое. Помимо разных кредитных карточек, в нем была небольшая пачка евро и три тысячи американских долларов.

К счастью, сребролюбие — интернациональный грех.

Глава 57

Peccatum… Peccatum… Peccatum…

Семь «Р» на внутренней стороне маски Данте повернули мысли Лэнгдона к тексту «Божественной комедии». Он перенесся в Вену, на свою лекцию «Божественный Данте: символы ада».

— Теперь мы спустились по девяти кругам ада, — разносился по аудитории его голос, усиленный динамиками, — в центр земли и встретились лицом к лицу с самим Сатаной.

Он стал показывать слайды с трехглавым Сатаной, изображенным на «La Mappa» Боттичелли, на мозаике баптистерия, ужасного демона кисти Андреа ди Чони — в черной шерсти, запачканной кровью жертв.

— Мы с вами спустились по косматой груди Сатаны, — продолжал Лэнгдон, — и в точке, где сила тяжести меняется на обратную, стали подниматься из мрачного подземья… чтобы вновь увидеть светила.

Лэнгдон продолжал менять слайды, пока не появился тот, который он уже показывал, — фреску Доменико ди Микелино в соборе: канонический Данте в красном одеянии перед стенами Флоренции.

— Если присмотреться… вы увидите эти светила.

Лэнгдон показал на небесный свод со звездами над головой Данте.

— Как видите, небо состоит из девяти концентрических сфер, охватывающих землю. Девятиярусное строение рая призвано уравновешивать девять кругов преисподней. И вы, наверное, заметили, что число девять — повторяющийся мотив у Данте.

Лэнгдон умолк, глотнул воды и подождал, когда аудитория отдышится после мучительного спуска и выхода из преисподней.

— И вот, претерпев ужасы ада, вы, наверное, с нетерпением ждете, когда вам откроется дорога в рай. К сожалению, в мире Данте все не просто. — Он театрально вздохнул. — Чтобы попасть в рай, мы все должны — фигурально ибуквально — взобраться на гору.

Лэнгдон показал на фреску Микелино. На горизонте, позади Данте, виднелась коническая гора, поднимающаяся к небесам. Вокруг нее спиралью, девятью витками, сужающимися уступами шла дорога к вершине. По ней тащились нагие фигуры, претерпевая разные наказания.

— Перед вами гора чистилища, — объявил Лэнгдон. — И увы, это изнурительное восхождение — единственный путь из глубин ада к сияющему раю. На этом пути вы видите кающиеся души, каждая платит соответствующую цену за свои грехи. Завистники должны идти с зашитыми веками, дабы не алкать; гордецы — согбенными смиренно, под тяжестью громадных камней; чревоугодники — без пищи и воды, терзаемые голодом; сладострастники — сквозь пламя, чтобы очиститься от плотского жара. — Лэнгдон выдержал паузу. — Но прежде чем вам будет даровано право подняться на эту гору и очиститься от грехов, вы должны побеседовать с этим существом.

Лэнгдон поменял слайды и показал крупным планом деталь фрески, где крылатый ангел сидит на троне у подножия горы чистилища. У его ног — очередь кающихся грешников ждет разрешения подняться на гору. Но странно: у ангела длинный меч и направлен он в лицо первого человека в очереди.

— Кто знает, — спросил Лэнгдон, — что делает этот ангел?

— Хочет пронзить кому-то голову? — предположил кто-то из публики.

— Нет.

Другой голос:

— Пронзить глаз?

Лэнгдон покачал головой.

— Еще идеи?

Откуда-то из задних рядов послышался решительный ответ:

— Пишет у него на лбу.

Лэнгдон улыбнулся:

— Кажется, кто-то там основательно знаком с Данте. — Он опять показал на изображение. — Это действительно выглядит так, будто ангел намерен рассечь лоб бедняге. На самом деле — нет. Согласно Данте, ангел, охраняющий вход в чистилище, пишет что-то острием меча на лбу входящего. «И что же он пишет?» — спросите вы.

Лэнгдон сделал эффектную паузу.

— Как ни странно, он пишет одну букву, повторяя ее семь раз. Кто-нибудь знает, какую латинскую букву ангел написал семь раз на лбу Данте?

— Букву «Р»! — крикнул кто-то в зале.

Лэнгдон улыбнулся:

— Да. Букву «Р». Эта «Р» означает peccatum, а семикратное написание символизирует — Septem Peccatta Mortalia, то есть…

— «Семь смертных грехов»! — крикнул еще кто-то из зала.

— Точно. Поэтому, только поднявшись по всем кругам чистилища, вы искупите свои грехи. На каждом уровне ангел стирает одну букву «Р» у вас на лбу, и наконец, когда вы взошли на вершину, все семь «Р» стерты у вас со лба и вы очистились от всех грехов. — Он подмигнул. — Поэтому гора и называется чистилищем.

Лэнгдон отвлекся от своих воспоминаний и увидел, что Сиена смотрит на него из-за купели.

— Семь «Р»? — сказала она, вернув его к действительности. Она показала на маску Данте. — Вы говорите, это — письмо? И оно объясняет нам, что делать?

Лэнгдон быстро объяснил ей, как устроено чистилище, смысл букв «Р», символизирующих семь смертных грехов, и как их стирают со лба грешников.

— Надо полагать, — закончил Лэнгдон, — Бертран Зобрист, поклонник Данте, знал, что такое эти семь «Р» и что их стирают со лба по мере приближения к раю.

Сиена смотрела на него с сомнением.

— Думаете, Зобрист написал эти «Р» на маске и хотел, чтобы мы… сами стерли их с маски? Это, по-вашему, мы должны сделать?

— Мне ясно, что…

— Роберт, пусть мы сотрем буквы, что нам от этого пользы? Будет у нас просто белая маска.

— Может быть, да. — Лэнгдон ободряюще улыбнулся. — А может быть, нет. Думаю, здесь скрыто больше, чем кажется на первый взгляд. — Он протянул руку к маске. — Помните, я сказал вам, что маска внутри светлее, чем снаружи, из-за неравномерного старения?

— Да.

— Возможно, я ошибся. Слишком велик контраст, и фактура внутри зернистая.

— Зернистая?

Лэнгдон показал, что поверхность внутри гораздо шершавее… зернистая, почти как наждачная бумага.

— Художники предпочитают писать по шероховатой поверхности, потому что краска на ней держится крепче.

— И что из этого?

Лэнгдон улыбнулся:

— Вы знаете, что такое «гессо»?

— Да, это белая грунтовка на холсте, и… — Сиена осеклась, по-видимому, начиная догадываться, что хочет сказать Лэнгдон.

— Совершенно верно. Грунт дает белую шероховатую поверхность. Грунтуют холст или ненужную картину, когда хотят написать поверх нее новую.

Сиена оживилась.

— Вы думаете, Зобрист покрыл маску изнутри грунтовкой?

— Это объясняло бы, почему она изнутри шероховатая и более светлая. А возможно — и то, почему ему надо было, чтобы мы стерли семь «Р».

Последняя фраза вызвала у нее недоумение.

— Понюхайте, — сказал Лэнгдон и поднес маску к ее лицу, как священник, протягивающий гостию^[232].

Сиена наморщила нос.

— Грунтовка пахнет псиной?

— Не всякая. Обычная грунтовка пахнет мелом. Псиной пахнет акриловая.

— И что же?..

— Она водорастворимая.

Сиена наклонила голову к плечу; Лэнгдон чувствовал, что там происходит напряженная работа мысли. Она медленно перевела взгляд на маску, а потом вдруг снова на Лэнгдона, широко раскрыв глаза.

— Думаете, под грунтовкой что-то есть?

— Это многое объяснило бы.

Сиена тут же схватилась за шестиугольную крышку купели и сдвинула ее, так что открылась вода. Она взяла полотенце, окунула в купель и подала Лэнгдону.

— Попробуйте вы.

Лэнгдон положил маску лицом на левую ладонь и взял каплющее полотенце. Выжав его, он принялся смачивать тканью то место на лбу, где были выведены семь букв «Р». Несколько раз прижав полотенце указательным пальцем, он опять окунул полотенце в купель и продолжал смачивать маску. Черные чернила стали расплываться.

— Грунт растворяется, — возбужденно сказал он. — И чернила сходят.

Проделав это в третий раз, Лэнгдон принял благочестивый вид и заговорил торжественным монотонным голосом, гулко разносившимся по баптистерию:

— Крещением водою и Духом Святым Господь Иисус Христос освободил тебя от греха и возродил к жизни новой.

Сиена посмотрела на него как на сумасшедшего. Он пожал плечами.

— По-моему, это вполне уместно.

Она закатила глаза, потом снова обратила взгляд на маску. Лэнгдон продолжал ее смачивать, и из-под грунта уже проступал ее собственный гипс желтоватого тона, как и следовало ожидать от такого древнего изделия. Когда последняя «Р» исчезла, он вытер маску сухим полотенцем и показал Сиене.

Она охнула.

Как Лэнгдон и говорил, под грунтом было действительно что-то скрыто — второй слой письмен: восемь букв, написанных прямо на желтом старом гипсе.

Но на этот раз из них сложилось слово.

Глава 58

Разумные? — сказала Сиена. — Не понимаю.

Я, кажется, тоже. Лэнгдон рассматривал слово, прежде скрытое под семью «Р» на внутренней стороне лба маски.

разумные

— Разумные кто или что? — спросила Сиена.

Грешники? Лэнгдон поднял глаза на мозаику, где Сатана пожирал несчастных, которым не дано было очиститься от грехов. Едва ли они. Все это не укладывалось в голове.

— Там должно быть что-то еще, — уверенно сказала Сиена. — Она взяла у Лэнгдона маску и стала внимательно рассматривать. Потом несколько раз кивнула. — Да, посмотрите на конец и начало слова… по обе стороны еще какой-то текст.

На этот раз Лэнгдон разглядел бледные буквы, проступившие под мокрым грунтом с двух сторон от слова «разумные».

Сиена нетерпеливо схватила мокрое полотенце и стала прикладывать к надписи. Проступили новые слова, выписанные по дуге.

О Вы, разумные, взгляни…

Лэнгдон присвистнул.

О вы, разумные, взгляните сами,

И всякий наставленье да поймет,

Сокрытое под странными стихами.

Сиена смотрела на него с недоумением.

— Что это значит?

— Это одна из самых знаменитых строф «Ада», — возбужденно ответил Лэнгдон. — Данте призывает наиболее умных читателей искать скрытый смысл в его загадочной поэме.

Лэнгдон часто цитировал эту строфу в лекциях о литературной символике. Ближайшим аналогом этого стиха была бы такая картина: автор размахивает руками и кричит: «Эй, вы, читатели! Здесь есть второй смысл, символический!»

Сиена принялась энергично оттирать изнанку маски.

— Осторожнее, — попросил Лэнгдон.

— Вы правы, — объявила Сиена, усердно стирая грунт. — Здесь остальная строфа Данте — точно как вы процитировали. — Она умолкла, окунула полотенце в воду и прополоскала.

Лэнгдон огорченно заглянул в купель: в воде клубилась растворенная грунтовка. Наши извинения, Сан-Джованни, подумал он: нехорошо использовать святую купель как таз.

Когда Сиена вынула полотенце из воды, с него текло. Она слегка отжала его и стала протирать всю маску круговыми движениями, словно мыла суповую тарелку.

— Сиена, это древняя вещь, — укоризненно сказал Лэнгдон.

— Текст на всей изнанке, — объявила она, не переставая тереть. — И написан на… — Она замолчала, наклонила голову влево, а маску повернула вправо, будто пыталась прочесть под углом.

— Как написан? — Лэнгдону не было видно.

Сиена домыла маску, вытерла сухой тканью и положила перед ним, чтобы вдвоем рассмотреть результаты ее трудов.

Увидев внутренность маски, Лэнгдон не поверил своим глазам. Вся вогнутая поверхность была исписана десятками слов. Начиная с «О вы, разумные, взгляните», они сплошной цепочкой спускались по правому краю и, достигнув низа, поднимались вверх по левому к началу и под ним снова описывали петлю, только более узкую.

Расположением своим текст поразительно напоминал спиральный путь по горе Чистилище к раю. Символог в Лэнгдоне мгновенно опознал эту фигуру. Левая архимедова спираль. Он отметил также число витков от первого «О» до последней точки в центре.

Девять.

Едва дыша, Лэнгдон поворачивал маску по кругу и читал текст, по спирали сходившийся к центру.

— Первая строфа — из Данте, слово в слово, — сказал он. — «О вы, разумные, взгляните сами, и всякий наставленье да поймет, сокрытое под странными стихами…»

— А дальше? — спросила Сиена.

Лэнгдон покачал головой:

— Не думаю. Нет, Данте я здесь не узнаю. Видимо, кто-то дополнил своими виршами.

— Зобрист, — прошептала Сиена. — Кто же еще?

Лэнгдон кивнул. Предположение вполне обоснованное. Поработав над «Mappa dell'Inferno», Зобрист уже продемонстрировал, что питает склонность к сотрудничеству с гениями и к переработке великих произведений искусства для своих надобностей.

— Дальше текст весьма странный, — сказал Лэнгдон, поворачивая маску и читая по спирали. — Тут говорится, что дож отрезал лошадям головы и крал кости слепой. — Он перешел к последней фразе в центре маски и с удивленным вздохом сказал: — Какие-то кроваво-красные воды.

Сиена подняла брови.

— Прямо как в ваших видениях женщины с серебристыми волосами?

Лэнгдон кивнул, озадаченно глядя на надпись.

Кроваво-красные воды… куда не смотрятся светила?..

— Смотрите, — прошептала Сиена, читая из-за его плеча. Она показала на слово в середине надписи. — Названо конкретное место.

Лэнгдон нашел это слово, на которое почему-то не обратил внимания вначале. Оно указывало на один из самых удивительных городов на свете. По спине у Лэнгдона пробежал холодок: в этом городе Данте настигла тяжелая болезнь, от которой он вскоре умер.

Венеция.

Несколько минут Лэнгдон и Сиена молча читали загадочные стихи. От мрачного текста, при том, что смысл его ускользал, веяло смертью. Слово «дож» недвусмысленно отсылало к Венеции, необыкновенному городу, прорезанному сотнями соединяющихся каналов, где веками глава государства именовался дожем.

С налету Лэнгдон не мог сообразить, на какое именно место в Венеции намекает стихотворение, но оно явно предлагало читателю следовать его указаниям.

Преклони колени и услышь воды теченье.

Лэнгдон недоуменно покачал головой и прочел следующий стих.

Затем подземный отыщи дворец, хтоническое чудище найди там.

— Роберт? — с тревогой спросила Сиена. — Что за чудище?

— Хтоническое, то есть обитающее под землей.

Он хотел еще что-то сказать, но его прервал щелчок отпираемого замка, гулко разнесшийся по баптистерию. Снаружи кто-то открыл вход для туристов.

— Grazie mille, — сказал человек с сыпью на лице. Тысяча благодарностей.

Засовывая в карман пятьсот долларов, смотритель нервно кивнул и оглянулся — не видел ли кто.

— Cinque minuti, — напомнил смотритель, тихонько приоткрыв отпертую дверь ровно на столько, чтобы человек мог протиснуться внутрь. Он тут же закрыл дверь, и уличный шум как отрезало. Пять минут.

Сначала смотритель не хотел пожалеть человека, который, по его словам, специально прилетел из Америки, чтобы помолиться в баптистерии об избавлении от ужасной кожной болезни. Но в конце концов смотритель смягчился и проявил сочувствие, чему способствовали пятьсот долларов, предложенные за пять минут в баптистерии… а также опасение, что придется провести рядом с этим заразным целых три часа до открытия.

Человек проскользнул в восьмиугольное святилище и сразу невольно поднял взгляд к потолку. Мать честная. Ничего подобного этому потолку он в жизни не видел. Прямо на него уставился трехглавый Дьявол, и он быстро опустил глаза.

Здание казалось пустым.

Куда они, к черту, делись?

Человек огляделся вокруг, и взгляд его остановился на алтаре. Это был четырехугольный мраморный блок в нише, отгороженной от посетителей канатом на стойках. Похоже, единственное место, где можно спрятаться. Притом в одном месте канат слегка качался, как будто его только что задели.

Лэнгдон и Сиена притаились за алтарем. Они едва успели собрать испачканные полотенца, задвинуть крышку купели и нырнуть за алтарь, захватив маску. План был — дождаться здесь, когда впустят туристов, а потом смешаться с толпой и незаметно выйти наружу.

Северную дверь только что открывали — по крайней мере на несколько секунд; Лэнгдон услышал шум с площади, который почти сразу стих, — дверь закрылась.

И в тишине послышались шаги по каменному полу.

Смотритель? Проверяет помещение перед открытием?

Он не успел погасить софит над купелью и подумал, что смотритель это заметит. Кажется, не заметил. Шаги быстро приближались и замерли перед канатом, через который только что перескочили Лэнгдон с Сиеной.

Стало тихо.

— Роберт, это я, — раздался сердитый голос. — Вы здесь, я знаю. Выходите, черт возьми, и объясните, что происходит.

Глава 59

Прятаться дальше бессмысленно.

Лэнгдон сделал знак Сиене, чтобы она оставалась на месте с маской Данте и не показывалась. Маску он опять положил в герметичный пакет.

Затем он медленно поднялся. Стоя за алтарем, как священник, Лэнгдон посмотрел на паству в составе одного человека. У незнакомца были светлые волосы, стильные очки и страшная сыпь на лице и шее. Он раздраженно почесал шею; глаза его под опухшими веками горели злобным недоумением.

— Может, объясните, Роберт, какого дьявола вы тут делаете? — сказал он, перешагнув канат и подходя к Лэнгдону. Выговор у него был американский.

— С удовольствием, — вежливо ответил Лэнгдон. — Но для начала скажите, кто вы?

Тот остановился и смотрел на него ошарашенно.

— Что вы сказали?

Глаза незнакомца показались Лэнгдону словно бы знакомыми… и голос, наверное, тоже. Где-то я его видел… когда? Лэнгдон спокойно повторил вопрос:

— Скажите, пожалуйста, кто вы и почему я должен вас знать?

Тот в изумлении раскинул руки.

— Джонатан Феррис! Всемирная организация здравоохранения! Я же специально прилетал за вами в Гарвард!

Лэнгдон пытался осмыслить услышанное.

— Почему вы не объявились? — рассерженно спросил незнакомец. — И что за женщина тут, черт возьми? Вы на нее теперь, что ли, работаете?

Сиена поднялась рядом с Лэнгдоном и решительно вмешалась в разговор:

— Доктор Феррис? Я Сиена Брукс. Я тоже врач. Работаю здесь, во Флоренции. Вчера ночью профессор Лэнгдон был ранен в голову. У него ретроградная амнезия, он не помнит, кто он и что с ним происходило последние два дня. Я пытаюсь ему помочь — вот почему я здесь.

Голос Сиены отдавался эхом в пустом баптистерии. Феррис слушал с недоумением, как будто смысл ее слов не доходил до него. После недолгой паузы он неуверенно отступил на шаг и оперся рукой на стойку.

— Ах ты… Господи, — пробормотал он. — Тогда понятно.

Лэнгдон увидел, как злость сходит с его лица.

— Роберт, — тихо сказал Феррис, — мы подумали, что вы… — Он помотал головой, словно стараясь привести в порядок мысли. — Мы решили, что вы переметнулись… что вас подкупили… или вам угрожали… Мы ничего не могли понять!

— Я единственная, с кем он разговаривал, — сказала Сиена. — Ему известно только, что вчера ночью он очнулся у меня в больнице и его там пытались убить. Кроме того, у него были странные видения — трупы умерших от чумы, какая-то женщина с серебристыми волосами и амулетом со змеей… она говорила ему…

— Элизабет! — выпалил Феррис. — Доктор Элизабет Сински! Роберт, это она привлекла вас к нашему делу!

— Ну, если это она, — сказала Сиена, — надеюсь, вам известно, что она в беде. Мы видели ее привязанной в фургоне, полном каких-то военных… и вид одурманенный, как будто ей дали наркотик.

Феррис опустил голову и закрыл глаза. Веки у него были красные и распухшие.

— Что у вас с лицом? — спросила Сиена.

— Простите?

— С кожей. Похоже, вы чем-то заразились? Вы больны?

Феррис как будто даже опешил, и хотя вопрос Сиены был бестактен почти до грубости, Лэнгдон и сам хотел бы его задать. Учитывая, сколько раз за этот день упоминалась чума, вид этой воспаленной, в пузыриках кожи вызывал неприятные мысли.

— Я здоров, — сказал Феррис. — Все из-за проклятого гостиничного мыла. У меня жуткая аллергия на сою, а эти душистые итальянские мыла варят из соевого масла. Дурак, что не поинтересовался.

Сиена с облегчением выдохнула и слегка опустила плечи.

— Слава Богу, что вы его не ели. Контактный дерматит пострашней анафилактического шока.

Все трое смущенно засмеялись.

— Скажите, — продолжала Сиена, — имя Бертран Зобрист вам что-нибудь говорит?

Феррис замер, как будто встретился лицом к лицу с трехглавым Дьяволом.

— Мы думаем, что нашли сейчас его послание, — сказала Сиена. — Оно, похоже, указывает на какое-то место в Венеции. Как по-вашему, может такое быть?

Глаза у Ферриса расширились.

— Черт возьми, да! Конечно! Куда оно указывает?

Сиена вздохнула, явно намереваясь рассказать о спиральном стихотворении, которое они обнаружили в маске, но Лэнгдон машинально остановил ее, положив ладонь ей на руку. Этот человек определенно казался союзником, но после сегодняшних событий инстинкт подсказывал Лэнгдону, что доверять нельзя никому. Кроме того, галстук Ферриса показался ему знакомым — не этого ли человека он видел молящимся в маленькой церкви Санта-Маргерита-де-Черки, где Данте сочетался браком? Он следил за нами?

— Как вы нас здесь нашли? — резко спросил Лэнгдон.

Феррис опять удивился тому, что Лэнгдон ничего не помнит.

— Роберт, вчера вечером вы позвонили мне и сказали, что у вас назначена встреча с директором музея Иньяцио Бузони. И пропали. Больше не появились. Я услышал, что Бузони найден мертвым, и забеспокоился. Я тут все утро вас искал. Увидел, что у палаццо Веккьо собралась полиция, и, пока выяснял причину, случайно увидел, как вы украдкой выходите из маленькой двери вместе с… — Он взглянул на Сиену, видимо, забыв имя.

— Сиеной Брукс, — подсказала она.

— Простите… с доктором Брукс. И пошел за вами, узнать, какого черта вы здесь делаете.

— Это вас я видел молящимся в церкви Черки?

— Да! Я пытался понять, что вы затеяли, но без толку. Из церкви вы вышли так, как будто торопились по важному делу, и я пошел за вами. Потом вы пробрались в баптистерий. Я решил, что пора с вами объясниться. Заплатил служителю, чтобы пустил меня на минутку, побыть здесь одному.

— Неосторожно с вашей стороны, — заметил Лэнгдон. — Если думали, что теперь я против вас.

Феррис покачал головой.

— У меня было чувство, что вы не можете так поступить. Профессор Роберт Лэнгдон. Я понимал: должно быть какое-то другое объяснение. Но амнезия? Невероятно. Мне бы и в голову не пришло.

Он опять нервно почесал шею.

— Слушайте, мне дали всего пять минут. Нам надо выйти, сейчас же. Если я вас нашел, то могут найти и те, кто хочет вас убить. Тут происходит много такого, о чем вы не имеете представления. Нам надо в Венецию. Немедленно. Главное — как выбраться из Флоренции незаметно. Люди, которые захватили доктора Сински… и охотятся за вами… у них глаза повсюду. — Он показал на дверь.

Лэнгдон не спешил соглашаться, чувствуя, что может получить сейчас кое-какие ответы.

— Кто эти люди в черном? Почему они хотят меня убить?

— Долгая история, — сказал Феррис. — Объясню по дороге.

Лэнгдон нахмурился. Ответ его не устроил. Он сделал знак Сиене, отвел ее в сторонку и тихо спросил:

— Вы ему верите? Что вы думаете?

Сиена посмотрела на него так, как будто ее спрашивал ненормальный.

— Что я думаю? Я думаю, что он из Всемирной организации здравоохранения. Что для нас это самая верная возможность выяснить, что происходит.

— А сыпь?

Сиена пожала плечами:

— Он же сказал — тяжелый контактный дерматит.

— А если он сказал неправду? — прошептал Лэнгдон. — Если это что-то другое?

— Другое? — Она посмотрела на него с удивлением. — Роберт, у него не чума, если вы об этом. Господи спаси, он врач. Если бы у него была смертельная болезнь и он знал, что заразен, у него хватило бы рассудка не ходить по городу, заражая всех подряд.

— А если он не понял, что это чума?

Сиена поджала губы и на секунду задумалась.

— Тогда, боюсь, и вам, и мне крышка — а также всем вокруг.

— Знаете, вы могли бы помягче с пациентом.

— Предпочитаю откровенность. — Она вручила ему прозрачный пакет с маской. — Несите нашего маленького друга.

Когда они вернулись к доктору Феррису, он как раз заканчивал тихий разговор по телефону.

— Позвонил моему водителю, — сообщил он. — Будет ждать нас снаружи в… — Он смолк, уставясь на мертвое лицо Данте Алигьери в руке у Лэнгдона. — Черт! — Он даже отпрянул. — Это еще что такое?

— Долгая история, — отозвался Лэнгдон. — Объясню по дороге.

Глава 60

Нью-йоркский издатель Джонас Фокман проснулся дома от звонка служебного телефона. Он повернулся на бок и посмотрел на часы: 4.28 утра.

В издательском мире внезапные ночные тревоги так же редки, как внезапный успех книги. Раздосадованный, он слез с кровати и пошел по коридору в кабинет.

— Алло? — раздался в трубке знакомый низкий баритон. — Джонас, слава Богу, вы дома. Это Роберт. Я вас не разбудил?

— Конечно, разбудили! Сейчас четыре утра!

— Извините. Я в Европе.

В Гарварде не объясняют про часовые пояса?

— Джонас, у меня неприятности, мне нужна помощь. — В голосе Лэнгдона слышалось волнение. — Речь о вашей корпоративной карточке NetJet.

— NetJet? — Фокман иронически рассмеялся. — Роберт, мы издатели. У нас нет доли в частной авиакомпании.

— Мой друг, мы оба знаем, что вы врете.

Фокман вздохнул.

— Хорошо. Выразимся иначе. Для автора кирпичей по истории религии у нас нет доступа к частным самолетам. Если соберетесь написать «Пятьдесят оттенков иконографии», тогда поговорим.

— Джонас, сколько бы полет ни стоил, я с вами расплачусь. Даю слово. Я когда-нибудь нарушал обещание?

Если не считать, что на три года опоздал со сдачей последней книги. Тем не менее Фокман расслышал в голосе Лэнгдона настоящую тревогу.

— Скажите, что случилось? Я постараюсь помочь.

— Объяснять некогда, но мне очень нужно, чтоб вы это сделали. Вопрос жизни и смерти.

Фокман давно работал с Лэнгдоном и хорошо понимал его мрачноватый юмор, но сейчас в тоне Роберта не было и намека на шутливость. Там что-то очень серьезное. Фокман шумно выдохнул. Мой финансовый директор меня повесит. Спустя полминуты у него уже был записан маршрут, нужный Лэнгдону.

— Все нормально? — спросил Лэнгдон, почувствовав, что собеседника смутил маршрут.

— Да, просто я думал, что вы в Штатах, — сказал Фокман. — Удивлен, что вы в Италии.

— Мы оба удивлены, — сказал Лэнгдон. — Но спасибо, Джонас. Я отправляюсь в аэропорт.

Американский центр оперативного управления NetJet находится в Колумбусе, Огайо, и отдел обеспечения полетов работает круглосуточно.

Сотруднице эксплуатационной службы Деб Кир поступил заказ от корпоративного долевого владельца.

— Одну минуту, сэр, — сказала она и, поправив наушник, набрала данные на клавиатуре. — В принципе это заказ для NetJet-Европа, но я могу его провести.

Она быстро зашла на сайт европейской компании с центром в Пасу-де-Аркуш в Португалии и выяснила местоположение самолетов в Италии и поблизости от нее.

— Отлично, сэр. Кажется, у нас есть «Сайтейшн Excel» в Монако, и мы можем переправить его во Флоренцию в течение часа. Это устроит мистера Лэнгдона?

— Будем надеяться, — устало и слегка раздраженно ответил человек из издательской компании. — Очень вам признателен.

— Всегда рады помочь, — сказала Деб. — И мистер Лэнгдон намерен лететь в Женеву?

— Видимо, так.

Деб продолжала печатать.

— Готово, — наконец сказала она. — Мистер Лэнгдон вылетает из аэропорта Тассиньяно-Лукка, это около восьмидесяти километров к западу от Флоренции. Вылет в одиннадцать двадцать по местному времени. Мистеру Лэнгдону надо быть в аэропорту за десять минут до взлета. Вы не заказывали наземный транспорт и бортпитание, паспортные данные сообщили, так что все в порядке. Какие-нибудь еще пожелания?

— Разве что другой работы? — со смехом сказал он. — Спасибо. Вы меня выручили.

— Всегда рады помочь. Приятной вам ночи.

Деб дала отбой и вернулась к экрану, чтобы закончить оформление рейса. Она ввела паспортные данные Лэнгдона и хотела продолжать, но в окне замигало красное предупреждение. Деб прочла текст и удивленно раскрыла глаза.

Это какая-то ошибка.

Она попробовала еще раз ввести паспорт Лэнгдона. Снова замигало предупреждение. Это предупреждение появилось бы на компьютере любой авиакомпании мира, если бы Лэнгдон попытался забронировать билет.

Деб Кир смотрела на экран, не веря своим глазам. NetJet относилась к конфиденциальности личных данных клиентов очень серьезно, но это предупреждение перевешивало все ее правила, касающиеся конфиденциальности.

Деб Кир немедленно позвонила начальству.

Агент Брюдер закрыл мобильный телефон и стал рассаживать своих людей по фургонам.

— Лэнгдон уезжает, — объявил он. — Летит на частном самолете в Женеву. Взлет почти через час из аэропорта в Лукке, восемьдесят километров отсюда. Если не мешкать, до взлета успеем.

В это самое время взятый напрокат седан, оставив позади Соборную площадь, ехал по улице Панзани на север — к вокзалу Санта-Мария-Новелла.

Рядом с водителем сидел доктор Феррис, а сзади, полулежа на сиденье, Сиена и Лэнгдон. Идея заказать рейс на NetJet принадлежала Сиене. Направив охотников по ложному следу, они выгадают достаточно времени, чтобы не встретить помех на вокзале, который иначе был бы забит полицейскими. К счастью, до Венеции всего два часа поездом, а для местных поездок паспорт не требуется.

Лэнгдон повернулся к Сиене — она смотрела на доктора Ферриса с беспокойством. Видно было, что ему нехорошо, он дышал с трудом, как будто каждый вздох причинял ему боль.

Надеюсь, она не ошиблась насчет его болезни. Лэнгдон поглядел на его сыпь и представил себе, сколько микробов носится в тесном салоне «фиата». Даже кончики пальцев у доктора, похоже, покраснели и распухли. Лэнгдон отогнал неприятную мысль и поглядел в окно.

По дороге к вокзалу они проехали мимо гранд-отеля «Бальони», где часто проводились конференции по искусству, — Лэнгдон посещал их ежегодно. Он посмотрел на отель и вдруг осознал, что поступает сейчас так, как ни разу не поступал в жизни.

Уезжаю из Флоренции, не навестив Давида.

Он молча извинился перед Микеланджело и обратил взгляд на вокзал впереди… а мыслями устремился к Венеции.

Глава 61

Лэнгдон летит в Женеву?

Туман в голове не рассеивался, и доктор Элизабет Сински чувствовала себя все хуже на тряском заднем сиденье фургона, мчавшегося из Флоренции на запад, к частному аэродрому.

Женева? В этом нет никакого смысла, сказала себе Сински.

Единственной причиной могло быть то, что в Женеве штаб-квартира Всемирной организации здравоохранения. Лэнгдон там меня ищет? Нелепость. Лэнгдон знал, что Сински здесь, во Флоренции.

Пронзила другая мысль.

Боже… Зобрист нацелился на Женеву?

Зобрист был неравнодушен ко всяческой символике, и если он выбрал исходной точкой заражения штаб-квартиру ВОЗ, в этом была бы даже игра ума, учитывая его долгую войну с Сински. С другой стороны, если Зобрист искал самое эффективное место для вспышки чумы, то Женева отнюдь не лучший вариант. По сравнению с другими метрополисами она географически изолирована, и в это время года там прохладно. Обычно чума распространялась из перенаселенных и теплых мест. Женева расположена на высоте более трехсот метров над уровнем моря — не самый подходящий источник пандемии. Несмотря на всю его ненависть ко мне.

Так что вопрос оставался: зачем туда летит Лэнгдон? Этот непонятный маршрут американского профессора был еще одним звеном в цепи его странных поступков начиная с прошлого вечера, и сколько ни старалась Сински, она не могла найти им разумного объяснения.

На чьей он стороне?

Правда, Сински познакомилась с Лэнгдоном всего несколько дней назад, но она неплохо разбиралась в людях и не могла поверить, чтобы такого человека соблазнили деньгами. И все же вчера вечером он прервал с нами всякие контакты. А теперь казалось, Лэнгдон носится между городами, словно какой-то шпион. Или решил, что правда на стороне Зобриста?

От этой мысли ее обдало холодом.

Нет, убеждала она себя, я слишком хорошо знаю его репутацию, он на такое не способен.

Сински познакомилась с Робертом Лэнгдоном четыре дня назад в транспортном самолете «С-130», переоборудованном под мобильный координационный центр Всемирной организации здравоохранения.

В начале восьмого самолет приземлился на аэродроме Хэнскомфилд в двадцати с небольшим километрах от Кембриджа, Массачусетс. Сински не знала, как выглядит знаменитый профессор, с которым она связалась по телефону, и была приятно удивлена видом человека, уверенно поднявшегося по трапу в хвостовую часть самолета. Он вошел с беспечной улыбкой.

— Доктор Сински, я полагаю? — Лэнгдон крепко пожал ей руку.

— Профессор, ваш приход — большая честь для меня.

— А для меня — ваше приглашение.

Лэнгдон оказался высоким красивым мужчиной с интеллигентной внешностью и низким голосом. Поскольку его забрали прямо из университета и неожиданно, он, вероятно, был в рабочем костюме — твидовый пиджак, полотняные брюки защитного цвета и мокасины. Выглядел он моложе и спортивнее, чем она ожидала, и это лишний раз напомнило ей о ее возрасте. Я гожусь ему в матери.

— Спасибо, что согласились приехать, профессор, — сказала она с усталой улыбкой.

Лэнгдон показал на хмурого помощника, который был прислан за ним:

— Ваш друг не оставил мне выбора.

— Хорошо. За это ему и платят.

— Красивый амулет, — сказал Лэнгдон, глядя на ее ожерелье. — Лазурит?

Сински опустила глаза на голубой амулет в форме змеи, обвившей вертикальный столбик.

— Современный символ медицины. Кадуцей — вы, конечно, знаете его название.

Лэнгдон как будто хотел что-то сказать.

Она ждала.

Но он, должно быть, передумав, только улыбнулся и вежливо переменил тему:

— Итак, почему я здесь?

Элизабет пригласила его к столику из нержавеющей стали, за которым, видимо, происходили совещания.

— Присаживайтесь. Мне надо кое-что вам показать.

Лэнгдон неторопливо подошел к столу, и Элизабет отметила, что хотя профессор явно заинтригован неожиданным вызовом, он не проявляет ни малейшего беспокойства. Вот человек, который живет в ладу с самим собой. Будет ли он так же невозмутим, когда узнает, зачем его пригласили? — подумала она.

Он сел, и Сински без предисловий подала ему предмет, который она с сотрудниками извлекла из депозитной ячейки каких-нибудь двадцать часов назад.

Лэнгдон внимательно рассмотрел маленький резной цилиндр и кратко охарактеризовал его назначение. Ей оно было уже известно. Этот старинный валик использовался для оттисков. На нем было вырезано страшное изображение трехглавого Сатаны и одно слово: saligia.

— Saligia, — сказал Лэнгдон, — это латинское мнемоническое…

— Для семи смертных грехов, — подхватила Элизабет. — Мы осведомились.

— Хорошо… — В голосе Лэнгдона слышалось недоумение. — Вы по какой-то причине хотели показать это мне?

— Да. — Сински забрала цилиндрик и стала энергично его встряхивать. Внутри загремел шарик.

Лэнгдон с удивлением наблюдал за ней и хотел уже спросить, что она делает, но в это время торец валика засветился, и она направила его на гладкий участок стенки фюзеляжа.

Лэнгдон тихо присвистнул и подошел к изображению.

— «Карта ада» Боттичелли, — сказал он. — На сюжет Дантова «Ада». Полагаю, вам это уже известно.

Элизабет кивнула. Она со своей группой нашла это изображение в Интернете, с удивлением узнав, что оно принадлежит Боттичелли, известному в первую очередь своими светлыми, идеализированными образами «Весна» и «Рождение Венеры». Сински обожала обе картины, хотя воспевали они плодородие и жизнетворную силу и были еще одним горьким напоминанием о ее собственном бесплодии. Это было единственным постоянным сожалением в ее жизни, в других отношениях чрезвычайно плодотворной.

— Я надеялась, что вы растолкуете мне символическое содержание этой картины, — сказала Сински.

В голосе Лэнгдона впервые послышалось раздражение.

— Вы за этим меня привезли? Я думал, у вас правда что-то чрезвычайное.

— Снизойдите к старческому капризу.

Лэнгдон тяжело вздохнул.

— Доктор Сински, вообще говоря, если вам надо что-то узнать о какой-то картине, лучше всего обратиться в музей, где хранится оригинал. В данном случае это Апостолическая библиотека Ватикана. В Ватикане есть великолепные искусствоведы, и они…

— Ватикан меня терпеть не может.

Лэнгдон удивился:

— И вас тоже? Я думал, только меня.

Она грустно улыбнулась:

— ВОЗ твердо убеждена, что широкая доступность контрацептивов — одно из ключевых условий здоровья планеты и в смысле предотвращения болезней, передаваемых венерическим путем, и в смысле контроля рождаемости.

— А Ватикан считает иначе.

— Да. Он потратил массу сил и денег, объясняя странам «третьего мира», какое зло несут противозачаточные средства.

— Ну да, — с улыбкой отозвался Лэнгдон, — кому, как не восьмидесятилетним старцам, давшим обет безбрачия, наставлять мир в вопросах секса.

Лэнгдон нравился ей все больше и больше.

Она встряхнула проектор, чтобы подзарядить, и снова навела на стенку.

— Профессор, посмотрите внимательнее.

Лэнгдон шагнул к проекции, всмотрелся, подошел еще ближе и вдруг застыл.

— Странно. Она изменена.

Быстро заметил.

— Да. И прошу вас объяснить, что означают эти изменения.

Лэнгдон молча рассматривал картину, задержался на десяти буквах, из которых составилось слово catrovacer… потом на чумной маске и на странной фразе по краю со словами «глаза смерти».

— Кто это сделал? — спросил он. — Откуда эта вещь?

— Сейчас чем меньше вы об этом знаете, тем лучше. Я рассчитывала, что вы сможете проанализировать эти изменения и объяснить нам их смысл.

— Прямо здесь? Сейчас?

— Да. Я понимаю, это с нашей стороны бесцеремонность, но не могу даже выразить, насколько это важно для нас. — Она помолчала. — Вполне может быть, что на карту поставлена наша жизнь.

Лэнгдон посмотрел на нее с тревогой.

— На расшифровку может потребоваться изрядное время, но если это так важно для вас…

— Благодарю. — Сински прервала его, пока он не передумал. — Вам надо кому-нибудь позвонить?

Лэнгдон покачал головой и сказал, что намеревался провести выходные тихо и в одиночестве.

Отлично. Сински усадила его за отдельный стол, с проектором, бумагой, карандашом и ноутбуком, имеющим надежный выход на спутник. Лэнгдон был глубоко озадачен этим интересом ВОЗ к переделанной картине Боттичелли, но послушно принялся за дело.

Решив, что он будет изучать картину несколько часов, доктор Сински занялась своими бумагами. Она слышала, как он время от времени встряхивает проектор и пишет в блокноте. Не прошло, наверное, и десяти минут, как он положил карандаш и объявил:

— Cerca trova.

Сински повернулась.

— Что?

— Cerca trova, — повторил он. — Ищите, и найдете. Вот что там зашифровано.

Сински поспешила к его столу, села рядом и зачарованно выслушала объяснение Лэнгдона, каким образом перемешаны круги Дантова ада и как, будучи расставлены в правильной последовательности, они дают итальянскую фразу cerca trova.

Ищите, и найдете? — удивлялась Сински. Это желал сообщить мне маньяк? Фраза звучала прямым вызовом. Вспомнились угрожающие слова безумца, которыми закончилась их встреча в Совете по международным отношениям. Что ж… тогда потанцуем?

— Вы побледнели, — сказал Лэнгдон, пристально глядя на нее. — Я так понимаю, вы ждали другого объяснения?

Сински овладела собой и поправила амулет на шее.

— Не совсем такого… Скажите, этой картой ада мне предлагают что-то искать?

— Да. Cerca trova.

— А где искать, не намекают?

К столу потянулись сотрудники ВОЗ, напряженно ожидая ответа. Лэнгдон потер подбородок.

— Впрямую — нет… Но могу высказать весьма правдоподобную догадку.

— Говорите, — произнесла она с неожиданной резкостью.

— Ну, как вы отнесетесь к Флоренции?

Сински стиснула зубы, стараясь не выдать своей реакции. Сотрудники же ее не так хорошо собой владели. Они обменялись изумленными взглядами. Кто-то схватил телефон и стал звонить. Кто-то поспешно вышел за дверь в носовую часть самолета.

Лэнгдон ничего не понимал.

— Я сказал что-то важное?

Чрезвычайно, подумала Сински.

— Почему вы сказали «Флоренция»?

— Cerca trova, — ответил он и быстро рассказал о давнишней загадке, связанной с фреской Вазари в палаццо Веккьо.

Ей этого было достаточно. Значит, Флоренция. Это не могло быть простым совпадением, раз ее мститель покончил с собой в каких-нибудь трех кварталах от палаццо Веккьо во Флоренции.

— Профессор, когда я показала вам мой амулет и сказала, что он называется кадуцеем, вы промолчали — как будто хотели возразить, но раздумали. Что вы хотели сказать?

Лэнгдон покачал головой:

— Ничего. Глупость. Профессорский педантизм иногда берет надо мной верх.

Сински посмотрела ему в глаза.

— Я спрашиваю потому, что хочу знать, можно ли доверять вам полностью. Что вы хотели сказать?

Лэнгдон сглотнул и откашлялся.

— Это не важно, но вы сказали, что ваш амулет — древний символ медицины. Правильно. Только, назвав его кадуцеем, вы допустили весьма обычную ошибку. В кадуцее две змеи на жезле с крыльями. На вашем амулете одна змея, и крыльев наверху нет. Ваш символ называется…

— Посохом Асклепия.

Лэнгдон удивленно посмотрел на нее.

— Да. Совершенно верно.

— Я знаю. Проверяла вашу искренность.

— Не понял?

— Мне было любопытно, скажете ли вы правду, не побоявшись смутить меня.

— Похоже, я не выдержал испытания.

— Больше так не делайте. Мы с вами можем работать только при условии полной откровенности.

— Работать с вами? Разве мы не закончили?

— Нет, профессор, не закончили. Мне надо, чтобы вы полетели с нами во Флоренцию и помогли кое-что отыскать.

Лэнгдон не поверил своим ушам.

— Сегодня?

— Боюсь, что да. Я еще должна рассказать вам, насколько угрожающая создалась ситуация.

— Что вы мне скажете, не имеет значения. Я не хочу лететь во Флоренцию.

— Я тоже, — хмуро отозвалась она. — Но к сожалению, время уже на исходе.

Глава 62

Полуденное солнце отражалось от гладкой крыши скоростного итальянского поезда «Фреччардженто», который мчался по Тоскане, описывая плавную дугу. Несмотря на свою скорость 280 километров в час, «Серебряная стрела» почти не издавала шума, а тихий перестук колес и слабое покачивание вагона действовали на пассажиров убаюкивающе.

Для Роберта Лэнгдона последний час слился в одно неясное пятно.

Сейчас Лэнгдон и доктор Феррис сидели в salottino скоростного поезда — отдельном купе бизнес-класса с четырьмя кожаными сиденьями и складным столиком. Феррис заплатил за все купе своей кредитной карточкой — а также за минеральную воду и бутерброды. Сиена и Лэнгдон, умывшись в туалете рядом с купе, с жадностью на них набросились.

Ехать до Венеции предстояло два часа. Как только они уселись, доктор Феррис посмотрел на маску в прозрачном пакете, лежавшую на столе, и сказал:

— Нам надо сообразить, на какое место в Венеции указывает эта маска.

— И быстро, — возбужденно добавила Сиена. — Это, может быть, наш единственный шанс предотвратить угрозу со стороны Зобриста.

— Подождите. — Лэнгдон накрыл маску ладонью, словно хотел ее защитить. — Вы обещали, что как только мы сядем в поезд, вы кое-что проясните для меня касательно последних дней. Сейчас я знаю только, что ВОЗ попросила меня расшифровать изменения, сделанные Зобристом в «La Mappa». Больше ничего вы мне не сказали.

Доктор Феррисбеспокойно заерзал и почесал сыпь на лице и шее.

— Понимаю, вы раздосадованы, — сказал он. — Конечно, это выбивает из колеи, когда не можешь вспомнить, что с тобой было, но с медицинской точки зрения… — Он взглянул на Сиену, ища подтверждения, и продолжил: — Очень советую не тратить силы на то, чтобы вспомнить забытые детали. При амнезии лучше всего оставить забытое забытым.

— Оставить? — Лэнгдон рассердился. — Ни черта подобного! Мне нужны ответы! Ваша организация вытащила меня в Италию, в меня стреляли, я потерял несколько дней жизни. Я желаю знать, что здесь происходит!

— Роберт, — мягко вмешалась Сиена, пытаясь его успокоить. — Доктор Феррис прав. Вам будет совсем не полезно, если на вас разом обрушится поток информации. Подумайте о тех обрывках, которые вам запомнились — женщина с серебристыми волосами, «ищите, и найдете», корчащиеся тела на «La Mappa», — эти образы беспорядочно и самопроизвольно вспыхивали у вас в мозгу и почти лишили способности думать связно. Если доктор Феррис станет подробно рассказывать о последних днях, это почти наверняка вытеснит другие воспоминания, и галлюцинации могут начаться заново. Ретроградная амнезия — опасное состояние. Несвоевременные воспоминания могут разрушительно сказаться на психике.

Такая мысль Лэнгдону в голову не приходила.

— Вы, наверное, испытываете растерянность, — сказал Феррис, — но сейчас вам надо сосредоточиться, чтобы мы могли продвинуться в наших поисках. Нам необходимо понять, о чем говорит маска.

Сиена кивнула.

Врачи, кажется, во всем согласны, подумал Лэнгдон.

Он сидел молча, мучаясь неопределенностью. Чувство было очень странное: встретить незнакомца и при этом ощущать, что ты его уже несколько дней знаешь. Честное слово, думал он, где-то я уже видел эти глаза.

— Профессор, — сочувственно произнес Феррис, — я догадываюсь, что вы не вполне мне доверяете, и это понятно, учитывая, что вам пришлось пережить. Один из побочных эффектов амнезии — легкая паранойя и недоверие.

В самом деле, подумал Лэнгдон, если я даже своему рассудку не могу доверять.

— Кстати о паранойе, — шутливо вставила Сиена, явно стараясь разрядить атмосферу. — Роберт увидел у вас сыпь и подумал, что вы заразились чумой.

Феррис приоткрыл пошире опухшие глаза и рассмеялся.

— Сыпь? Поверьте, профессор, будь это чума, я не лечился бы от нее антигистаминной мазью, которую продают без рецепта. — Он вынул из кармана тюбик и бросил Лэнгдону. В самом деле, тюбик с противоаллергической мазью был уже наполовину выдавлен.

— Простите меня, — сказал Лэнгдон, чувствуя себя дураком. — Трудный день.

— Пустяки, — отозвался Феррис.

Лэнгдон отвернулся; за окном проплывала, вся в приглушенных тонах, мирная панорама Тосканы. Виноградники и фермы попадались все реже, равнина сменилась предгорьями Апеннин. Скоро поезд помчится по туннелям в горах, а потом опять устремится вниз, к Адриатическому морю.

Ничего себе, еду в Венецию чуму искать, подумал он.

Странный день оставил такое впечатление, словно Лэнгдон перемещался по местности, полной лишь смутных форм и лишенной деталей. Как во сне. Чудно: от кошмаров обычно просыпаются, а у Лэнгдона было ощущение, что он, проснувшись, погрузился в новый.

— Плачу лиру за ваши мысли, — шепнула рядом Сиена.

Лэнгдон повернулся к ней с усталой улыбкой.

— Все думаю — проснусь сейчас дома, и все это окажется дурным сном.

Сиена наклонила голову к плечу с видом скромницы:

— И когда проснетесь, не огорчитесь, что меня на самом деле не было?

Лэнгдону пришлось улыбнуться.

— Нет, немножко огорчился бы.

Она похлопала его по колену.

— Хватить грезить, профессор. За работу.

Лэнгдон неохотно перевел взгляд на морщинистое лицо, смотревшее со стола пустыми глазами. Потом аккуратно взял гипсовую маску обеими руками, перевернул и на вогнутой стороне прочел начало закрученного спиралью текста:

О вы, разумные, взгляните сами…

И усомнился, что может сейчас отнести эту характеристику к себе.

Тем не менее он принялся за работу.

В трехстах километрах от поезда, в Адриатике, по-прежнему стоял на якоре «Мендаций». На нижней палубе в стеклянную кабинку координатора Лоренса Ноултона постучали, и он нажал кнопку под столом, чтобы матовая стена стала прозрачной. За стеклом обозначилась фигура невысокого загорелого мужчины.

Шеф.

Вид мрачный.

Он молча вошел, запер дверь кабинки и, нажав выключатель, снова сделал стену непрозрачной. От него пахло спиртным.

— Зобрист оставил нам видео, — сказал он.

— Да, сэр?

— Я хочу его посмотреть. Немедленно.

Глава 63

Роберт Лэнгдон переписал спиральный текст с маски на бумагу, чтобы удобнее было в нем разбираться.

Сиена и доктор Феррис подсели к нему, и Лэнгдон старался не обращать внимания на затрудненное дыхание и беспрерывное почесывание доктора.

Он здоров, убеждал себя Лэнгдон, пытаясь сосредоточиться на тексте.

О вы, разумные, взгляните сами,

И всякий наставленье да поймет,

Сокрытое под странными стихами…

— Как я уже говорил, — начал он, — первая строфа в стихотворении Зобриста дословно воспроизводит строфу из «Ада» Данте — он предупреждает читателя, что за словами кроется более глубокий смысл.

Аллегорическая поэма Данте настолько насыщена завуалированными отсылками к политике, религии и философии, что Лэнгдон советовал студентам изучать итальянского поэта примерно так, как изучали бы Библию, — читать между строк, отыскивать глубинный смысл.

— Специалисты по средневековой аллегории обычно пользуются при анализе двумя категориями — «текст» и «образ». Текст — буквальное содержание произведения; образ — символическое наполнение.

— Ага, — с энтузиазмом подхватил Феррис, — раз стихотворение начинается с таких строк…

— Это значит, — перебила его Сиена, что поверхностное чтение даст нам только часть его смысла. Подлинный смысл нам не откроется.

— В общем, да. — Лэнгдон обратился к тексту и продолжал читать вслух:

Ты дожа вероломного ищи —

Того, кто кости умыкнул незрячей,

Того, кто обезглавил жеребцов.

Так, с безголовыми конями и костями слепой у нас неясно, но, видимо, нам предлагают найти какого-то конкретного дожа.

— Наверное… могилу дожа? — предположила Сиена.

— Или статую, или портрет, — ответил Лэнгдон. — Дожей нет уже несколько веков.

Дожи в Венеции играли ту же роль, что герцоги в других итальянских городах-государствах, и за тысячу лет, с 697 года, их сменилось больше сотни. Правление их прекратилось в конце восемнадцатого века с наполеоновским завоеванием, но их великолепие и могущество до сих пор остаются увлекательной темой для историков.

— Как вы, наверное, знаете, — продолжал Лэнгдон, — две главные туристические достопримечательности Венеции — Дворец дожей и собор Сан-Марко, построенные дожами и для дожей. Там похоронены многие из них.

— А вы знаете, какой дож отличался каким-то особенным злодейством? — спросила Сиена.

Лэнгдон взглянул на строку, вызвавшую вопрос: «Ты дожа вероломного ищи…»

— Такого не знаю, но в стихотворении говорится не о злодействе, а о вероломстве, то есть предательстве. Это разница — особенно для эпохи Данте. Предательство — один из семи смертных грехов, самый тяжкий, и наказание за него — последний, девятый круг ада.

Предателем для Данте был тот, кто изменил доверившемуся. Самое известное и злодейское предательство в истории — предательство Христа Иудой, и Данте считал его настолько гнусным, что отправил Иуду в самую сердцевину ада, место, названное по имени самого подлого его обитателя Джудеккой.

— Так, — сказал Феррис, — значит, мы ищем дожа, совершившего предательство.

— И это ограничит нам круг претендентов, — поддержала его Сиена. Она посмотрела на стихи. — Но следующая строка… «Кто обезглавил жеребцов». — Она подняла глаза на Лэнгдона. — Был такой дож, который отрезал у лошадей головы?

Лэнгдону пришла на память отвратительная сцена из «Крестного отца».

— Такого не припомню. Но еще тут говорится, что он похитил кости слепой. — Лэнгдон посмотрел на Ферриса. — У вас в телефоне есть Интернет?

Феррис тут же вынул телефон и подержал его в распухших красных пальцах.

— Мне трудновато нажимать на кнопки.

— Давайте я. — Сиена взяла телефон. — Ищем венецианского дожа, плюс безголовые лошади и кости слепых. — Ее пальцы забегали по маленькой клавиатуре.

Лэнгдон еще раз просмотрел стихотворение и стал читать дальше.

В мусейоне премудрости священной,

Где золото сияет, преклони

Колени и услышь воды теченье.

— Мусейон — никогда не слышал этого слова, — сказал Феррис.

— Это греческое слово — храм, посвященный музам, — объяснил Лэнгдон. — В Древней Греции мусейон был местом, где собирались просвещенные люди, чтобы обмениваться идеями, обсуждать литературу, музыку, искусство. Первый мусейон был построен Птолемеем при Александрийской библиотеке задолго до рождения Христа, а затем в мире их возникли сотни.

— Доктор Брукс — сказал Феррис, с надеждой глядя на Сиену, — можете посмотреть, есть ли мусейон в Венеции?

— Вообще их там десятки, — с веселой улыбкой сказал Лэнгдон. — Теперь они называются музеями.

— А-а. Видимо, нам придется забросить сеть пошире.

Сиена продолжала набирать на телефоне текст, конкретизируя задачу.

— Так, мы ищем музей, где можем найти дожа, который отрезал головы у лошадей и крал кости слепых. Роберт, есть такой музей, которым раньше всего стоило бы заняться?

Лэнгдон уже припоминал самые известные музеи Венеции — галерея Академии, Ка-Реццонико, палаццо Грасси, собрание Пегги Гуггенхайм, музей Коррер, — но ни один не подходил под это описание.

Он еще раз посмотрел на текст.

Где золото сияет, преклони колени.

Лэнгдон сухо улыбнулся:

— В Венеции есть один музей, идеально отвечающий этому описанию — «где золото сияет».

Феррис и Сиена выжидательно смотрели на него.

— Собор Сан-Марко. Самая большая церковь в городе.

На лице Ферриса отразилось сомнение.

— Церковь — музей?

— Да. Так же как музей Ватикана. Больше того: интерьер собора Сан-Марко знаменит еще и тем, что выложен золотой плиткой.

— Золотой мусейон, — взволнованно сказала Сиена.

Лэнгдон ответил кивком. Он не сомневался, что сияющий золотом храм в стихотворении — это собор Сан-Марко. Венецианцы веками называли его La Chiesa d'Oro — Золотой церковью, — и внутренность его представлялась Лэнгдону самым поразительным церковным интерьером на свете.

— В стихотворении сказано: преклони колени, — добавил Феррис. — Где естественнее это сделать, как не в церкви?

Пальцы Сиены забегали по клавишам.

— Добавляю в поиск собор Сан-Марко. Там, вероятно, и надо искать этого дожа.

Лэнгдон знал, что там они найдут сколько угодно дожей — это в прямом смысле слова базилика дожей. Почувствовав, что направление взято правильное, он опять обратился к стихам.

Преклони колени и услышь воды теченье.

Подземная вода. Есть ли вода под собором Сан-Марко? Что за вопрос? — подумал Лэнгдон. Там под всем городом вода. Все здания Венеции потихоньку уходят в воду. Лэнгдон представил себе внутренность собора и прикинул, где можно услышать журчание воды под полом. А когда услышим, что должны сделать?

Он вернулся к стихотворению и вслух прочел конец:

Затем подземный отыщи дворец,

Хтоническое чудище найди там,

Живущее в кроваво-красных водах,

Куда не смотрятся светила.

Образ складывался мрачный.

— Итак, — сказал Лэнгдон, — по-видимому, мы должны идти по звуку струящейся воды в какой-то подземный дворец.

Феррис почесал щеку и недовольно спросил:

— Что такое хтоническое чудище?

— Подземное, — сказала Сиена, продолжая нажимать кнопки. — «Хтонический» значит обитающий под землей.

— Да, отчасти, — сказал Лэнгдон. — Но у этого слова есть другие значения, связанные с мифами о чудовищах. «Хтонические» — это особая категория богов и чудовищ — Эринии, Геката и Медуза, например. Они зовутся хтоническими, потому что обитают под землей и ассоциируются с адом. — Он сделал паузу. — Но выходят из своих подземных обиталищ, чтобы нести бедствия миру людей.

Наступило долгое молчание; Лэнгдон понял, что все они подумали об одном и том же. Это хтоническое чудище… может быть только чумой Зобриста.

…подземный отыщи дворец.

Хтоническое чудище найди там,

Живущее в кроваво-красных водах,

Куда не смотрятся светила.

— Во всяком случае, — сказал он, возвращая их к сути дела, — мы должны искать место под землей, тогда понятна последняя строка про воду, куда не заглядывают светила.

— В самом деле, — Сиена подняла глаза от телефона, — если вода под землей, в ней не может отразиться небо. А есть в Венеции подземные озера?

— Мне о таких не известно, — ответил Лэнгдон. — Но в городе, построенном на воде, может быть что угодно.

— А что, если озеро внутри здания? — вдруг спросила Сиена, переводя взгляд с одного на другого. — Там говорится о подземном дворце. Вы как-то обронили, что Дворец дожей соединяется с собором, да? В таком случае на дворец и собор многое указывает: мусейон священной мудрости, дворец, связь с дожами — и все это расположено на главной лагуне Венеции, на уровне моря.

Лэнгдон задумался.

— Вы полагаете, что «подземный дворец» как-то связан с Дворцом дожей?

— А что? Там говорится, чтобы мы стали на колени в соборе Сан-Марко, а потом пошли по звуку струящейся воды. Может быть, этот звук приведет нас в соседний Дворец дожей. Там, может быть, нижняя часть дворца в воде.

Лэнгдон бывал во Дворце дожей много раз и знал, что никакие части его не затоплены. Этот просторный комплекс строений включал в себя и первоклассный музей, и целый лабиринт учрежденческих помещений, и внутренние дворы, и тюрьму, такую большую, что она занимала несколько зданий.

— Возможно, вы правы, — сказал Лэнгдон, — но если мы будем искать наобум, на это понадобится не один день. Предлагаю поступить так, как сказано в стихотворении. Сначала идем в собор, находим могилу или статую вероломного дожа и становимся на колени.

— А потом? — спросила Сиена.

— А потом… — Лэнгдон вздохнул. — Молимся изо всех сил, чтобы услышать журчание воды и чтобы она куда-нибудь нас привела.

В наступившем молчании Лэнгдон вспомнил встревоженное лицо Элизабет Сински, явившееся ему в галлюцинациях, и как она шептала ему из-за реки. Время уже на исходе. Ищите, и найдете. Где она сейчас? Цела ли? Люди в черном, конечно, уже поняли, что он и Сиена скрылись. Они погонятся за нами — вопрос, как скоро?

Преодолевая вдруг накатившую усталость, Лэнгдон вернулся к стихотворению. При взгляде на последнюю строчку у него возникла новая мысль. Он не знал, стоит ли заговаривать об этом. Куда не смотрятся светила. Может быть, это не имеет отношения к их поискам, и все же он решил поделиться своей мыслью.

— Я вот что хочу заметить.

Сиена подняла глаза от мобильного телефона.

— Три части «Божественной комедии» Данте, — сказал Лэнгдон, — «Ад», «Чистилище» и «Рай» — все три заканчиваются одним и тем же словом.

Сиена смотрела с удивлением.

— Каким словом? — спросил Феррис.

Лэнгдон показал на нижнюю строчку переписанного текста.

— Тем же самым, которым кончается это стихотворение, — «светила».

Он поднял посмертную маску Данте и показал на центр спиральной надписи.

Куда не смотрятся светила.

— Мало того, — продолжал Лэнгдон, — в финале «Ада» Данте слышит шум ручья, пробившегося через камень, и, двигаясь вдоль него… выходит из ада.

Феррис слегка побледнел.

— Черт.

И в это мгновение вагон наполнился оглушительным грохотом — поезд «Фреччардженто» ворвался в горный туннель.

В темноте Лэнгдон закрыл глаза и попытался дать отдых уму. Зобрист, может, и был безумцем, подумал он, но Данте он знал основательно.

Глава 64

Лоренс Ноултон вздохнул с облегчением.

Шеф все-таки решил посмотреть видео Зобриста.

Ноултон живо нагнулся, достал красную флешку и вставил в свой компьютер, чтобы показать шефу. Дикое девятиминутное послание Зобриста не отпускало координатора, и ему ужасно хотелось увидеть его еще и чужими глазами.

Тогда это свалится с моих плеч.

Затаив дыхание, он пустил запись.

Экран потемнел, потом кабинку наполнил тихий плеск воды. Камера начала двигаться в красноватой мгле подземной полости, и хотя шеф внешне никак не реагировал, Ноултон чувствовал, что он и недоумевает, и встревожен.

Камера перестала двигаться вперед и нацелилась вниз, на поверхность воды, затем погрузилась на метр или два и показала полированную титановую пластинку, привинченную ко дну.

В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ

МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА

Шеф почти незаметно вздрогнул.

— Завтра, — прошептал он, взглянув на дату. — А знаем ли мы, где «это место»?

Ноултон помотал головой.

Камера переместилась налево и показала погруженный в воду пластиковый мешок со студенистым желтовато-коричневым содержимым.

— Что это, черт побери? — Шеф придвинул кресло и вглядывался в слегка волнующийся пузырь, похожий на воздушный шарик, привязанный ко дну.

Фильм продолжался; в кабинке повисла напряженная тишина. Вскоре экран потемнел, на стене пещеры появилась странная тень с птичьим носом и завела туманную речь:

Я Тень…

Загнанный под землю, я вынужден обращаться к миру из ее глубин, из мрачной пещеры, где плещут кроваво-красные воды озера, не отражающего светил.

Но это мой рай… идеальная утроба для моего хрупкого детища.

Инферно.

Шеф повернулся к Ноултону:

— Инферно?

Тот пожал плечами.

— Я же говорю: от этого мороз по коже.

Шеф напряженно вглядывался в экран.

Носатая тень продолжала говорить еще несколько минут; она говорила о моровых язвах, о необходимой чистке населения, о собственной грядущей славе, войне с невежественными врагами, чинившими бесконечные препятствия, и о горстке верных последователей, которые понимают, что только решительными действиями можно спасти планету.

Из-за чего идет война, Ноултон не знал, но с самого утра задавался вопросом: правильную ли сторону занял в ней Консорциум? Голос продолжал:

Я выковал орудие спасения, но наградой за мои труды — не лавры и не фанфары, а угрозы меня убить.

Смерти я не страшусь… ибо смерть превращает провидца в мученика… воплощает благородные идеи в мощные движения.

Иисус, Сократ, Мартин Лютер Кинг.

Скоро я стану с ними в один ряд.

Шедевр, который я создал, — творение самого Бога… Того, кто одарил меня умом, вооружил знаниями и вдохнул мужество, необходимое для того, чтоб выковать такое орудие.

И день уже близок.

Инферно спит рядом со мной и скоро вырвется из водного чрева… под пристальным взором хтонического чудища и всех его фурий.

При всей доблести моих деяний я, как и вы, не чужд Греху. И я повинен в самом черном из семи — в этом соблазне одиноких, которого столь немногим удалось избежать.

Гордыня.

Записав это послание, я уступил его черной тяге, страстному желанию оповестить мир о моем создании.

Пусть знает мир.

Человечество должно знать источник своего спасения… имя того, кто навеки запечатал зияющую пасть ада.

С каждым часом исход все определеннее. Математика, неумолимая, как закон всемирного тяготения, не признает сделок. То же экспоненциальное умножение жизни, которое почти убило человеческий род, теперь спасет его. Красота живого организма — будь он благом или злом — в том, что он подчиняется велению Божьему, единому для всех.

Плодитесь и умножайтесь.

И я пустил огонь… навстречу огню.

— Довольно.

Ноултон едва расслышал голос шефа.

— Сэр?

— Остановите видео.

Ноултон поставил на паузу.

— Сэр, самая страшная часть — как раз конец записи.

— Я увидел достаточно. — У шефа был больной вид. Он несколько раз прошелся по кабинке и вдруг повернулся к Ноултону. — Мы должны связаться с ФС-2080.

Ноултон задумался: тут были определенные сложности. ФС-2080 было кодовым именем одного из самых надежных агентов шефа во внешнем мире — именно он рекомендовал Консорциуму Зобриста как клиента. В эту минуту шеф, несомненно, клял себя за то, что положился на мнение ФС-2080; работа с Бертраном Зобристом внесла хаос в тонко отлаженную структуру Консорциума.

Первопричина этого кризиса — ФС-2080.

Все удлиняющаяся цепь тяжелых неудач, связанных с Зобристом, вызывала уже опасения за судьбу не только Консорциума, но, возможно… всего человечества.

— Необходимо выяснить истинные намерения Зобриста, — сказал шеф. — Я хочу точно знать, что он там разработал и реальна ли эта угроза.

Ноултон знал, что если кто и может ответить на эти вопросы, то только ФС-2080. Кто мог лучше знать Бертрана Зобриста? А Консорциуму пора нарушить протокол и выяснить, какого рода безумное предприятие поддерживал он по неведению весь последний год.

Ноултон обдумывал возможные последствия прямого обращения к ФС-2080. Само восстановление прямого контакта было чревато определенным риском.

— Сэр, если мы свяжемся с ФС-2080, — сказал он, — нам придется проявить в вопросах некоторую деликатность.

В глазах шефа вспыхнул гнев. Он вынул мобильный телефон.

— Нам теперь не до деликатностей.

Сидя с двумя спутниками в отдельном купе «Фреччардженто», человек в галстуке с «огурцами» и стильных очках изо всех сил старался не чесать сыпь, зудевшую все сильнее. Боль в груди тоже как будто усилилась.

Когда поезд наконец вырвался из туннеля, он посмотрел на Лэнгдона — тот, видимо, пребывал в глубоком раздумье и только сейчас открыл глаза. Сиена, сидевшая рядом с ним, посмотрела на мобильный телефон, который лежал на столе без дела: в туннеле сигнала, естественно, не было.

Она хотела продолжить поиски в Интернете, но не успела даже протянуть к телефону руку, как он завибрировал и отрывисто забибикал.

Узнав звонок, Феррис сразу схватил телефон, взглянул на осветившийся экран и встал.

— Извините, — сказал он, постаравшись скрыть удивление. — Мать прихварывает. Надо ответить.

Сиена и Лэнгдон понимающе кивнули, а он быстро вышел в проход и направился к ближайшему туалету.

Там он запер дверь и принял звонок.

— Алло?

В телефоне прозвучал мрачный голос:

— Говорит шеф.

Глава 65

Туалет во «Фреччардженто» был не больше, чем в авиалайнере — только-только повернуться. Феррис закончил разговор с шефом и опустил телефон в карман.

Земля уходит из-под ног, подумал он. Вся картина мгновенно изменилась, ему нужно было сориентироваться, и на это ушло некоторое время.

Мои друзья — теперь мои враги.

Он приспустил галстук и посмотрел на свое воспаленное лицо в зеркале. Оно выглядело хуже, чем он думал. Но по сравнению с болью в груди это его мало беспокоило.

Он нерешительно расстегнул несколько пуговиц и раскрыл рубашку.

Заставил себя поглядеть в зеркало и рассмотрел голую грудь.

Господи.

Темное пятно увеличилось.

Кожа в середине груди была иссиня-черного цвета. Пятно, прежде размером с мяч для гольфа, теперь было величиной с апельсин. Он легонько тронул болезненное место и передернулся.

Он торопливо застегнул рубашку. Только бы хватило сил сделать то, что должен сделать. Следующий час будет решающим, подумал он. Требуется целый ряд тонких маневров.

Он закрыл глаза, сосредоточился и прокрутил в уме свои дальнейшие действия.

Мои друзья стали врагами, снова подумал он.

Преодолевая боль, он сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоить нервы. Ты годами обманывал людей, напомнил он себе. Это ты умеешь.

Теперь он был готов вновь предстать перед Лэнгдоном и Сиеной.

Мое заключительное представление, подумал он.

В качестве последней предосторожности перед тем, как вернуться к ним, он вынул аккумулятор из телефона, сделав его бесполезным.

Как он бледен, подумала Сиена, когда Феррис вернулся в купе и с тяжким вздохом сел на свое место.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она с искренним беспокойством.

— Все в порядке. Спасибо.

Поскольку он явно не хотел углубляться в эту тему, Сиена перешла к делу.

— Мне нужен ваш телефон, если не возражаете. Я хочу еще поискать этого дожа. Может быть, удастся кое-что выяснить до того, как попадем в Сан-Марко.

— Ну разумеется. — Феррис вынул из кармана телефон и посмотрел на дисплей. — Ах, черт, разрядился, пока я говорил. Похоже, полностью. — Он взглянул на часы. — Венеция уже скоро. Придется подождать.

В восьми километрах от итальянского берега, на «Мендации», координатор Ноултон молча наблюдал за тем, как шеф расхаживает по тесной кабинке, словно зверь в клетке. После разговора по телефону шеф о чем-то напряженно думал, и Ноултон знал, что в такие минуты его лучше не трогать.

Наконец шеф заговорил, причем таким встревоженным тоном, какой Ноултону редко доводилось слышать.

— У нас нет выхода. Мы должны показать это видео доктору Элизабет Сински.

Ноултон, хоть и старался не выдать удивления, так и застыл в своем кресле. Этой седой ведьме? От которой мы весь год прятали Зобриста?

— Хорошо, сэр. Попробую послать ей по электронной почте.

— Боже упаси. Утечка — и разойдется по Сети. Будет массовая истерия. Я хочу, чтобы вы в кратчайший срок доставили Сински к нам на борт.

Ноултон смотрел на него в изумлении. Он хочет, чтобы директора ВОЗ привезли на «Мендаций»?

— Сэр, такое нарушение нашего режима секретности… мы подвергаем себя…

— Выполняйте, Ноултон! НЕМЕДЛЕННО!

Глава 66

ФС-2080 поворачивается к окну стремительно мчащегося «Фреччардженто» и смотрит на отражение Лэнгдона в стекле. Профессор все еще бьется над загадкой, которую оставил на посмертной маске Бертран Зобрист.

Бертран, думает ФС-2080. Как мне жить без него?

Боль утраты нисколько не притупилась. Вечер их первой встречи до сих пор казался волшебным сном.

Чикаго. Метель…

Январь, шесть лет назад… а кажется, это было вчера. Пробираюсь по сугробам вдоль продуваемой ветром Великолепной мили^[233], пряча голову в воротник от слепящего снега. Твержу себе, что ни холод, ни ветер не остановят меня на моем пути. Сегодня вечером я могу услышать великого Бертрана Зобриста… живьем.

Я читаю все, что написано этим человеком, и я из тех пятисот счастливцев, кому удалось добыть билет на его выступление.

Но когда я вхожу в зал, окоченев от ветра, меня охватывает паника: зал почти пуст. Выступление отменили? Город парализован метелью… Неужели и Зобристу она помешала прийти?

Но вот и он сам.

Высокая стройная фигура появляется на сцене.

Он высок… очень высок… с живыми зелеными глазами, глубина которых, кажется, хранит в себе все тайны мира. Он окидывает взглядом пустой зал — всего десяток стойких поклонников, — и мне стыдно, что зал почти пуст.

Это Бертран Зобрист!

Ужасные мгновения тишины — он смотрит на нас строгим взглядом.

И вдруг разражается смехом, в глазах — блеск. «К чертям пустую аудиторию! — провозглашает он. — Мой отель рядом. Идемте в бар!»

Радостные восклицания, и наша маленькая компания переходит в бар соседнего отеля. Мы усаживаемся за отдельный столик, заказываем напитки. Зобрист услаждает нас рассказами о своих исследованиях, о прославивших его открытиях, делится мыслями о будущем генной инженерии. Пустые бокалы сменяются полными, Зобрист сворачивает на другую тему — его увлечение философией трансгуманизма.

«Я убежден, что в трансгуманизме единственная надежда человечества уцелеть в долгой перспективе, — возвещает он, расстегивая рубашку, чтобы продемонстрировать цепочку «H+», вытатуированных на плече. — Как видите, я привержен ему всецело».

У меня такое ощущение, точно я на аудиенции у рок-звезды. Кто бы мог подумать, что у прославленного «гения генетики» столько обаяния, такая харизма. Всякий раз, когда он смотрит на меня, его зеленые глаза зажигают во мне совершенно неожиданное чувство… глубокое сексуальное влечение.

Проходит час за часом, и наша группа редеет, гости, прощаясь, возвращаются к повседневной реальности. К полуночи я остаюсь с Бертраном Зобристом наедине. Голова слегка кружится от выпитого.

«Спасибо за этот вечер, — говорю я ему. — Вы изумительный учитель».

«Лесть? — Зобрист улыбается и наклоняется ко мне; наши ноги соприкоснулись. — С ней вы достигнете чего угодно».

Флирт явно неуместен, но за окнами пустого отеля снежная ночь, и ощущение такое, что весь мир замер.

«Как вы посмотрите? — говорит Зобрист. — По стаканчику перед сном в моем номере?»

Я застываю и выгляжу, наверное, так, как олень в лучах фар.

Глаза Зобриста тепло поблескивают.

«Позволите догадку? — шепчет он. — Вы ни разу не были со знаменитым мужчиной».

Я чувствую, что краснею, и стараюсь скрыть нахлынувшие эмоции — смущение, волнение, страх.

«Честно говоря, мне вообще не приходилось быть с мужчиной», — отвечаю я.

Зобрист улыбается и придвигается ближе.

«Не знаю, чего вы дожидались, но позвольте мне быть вашим первым».

В этот миг все оковы сексуальных страхов и разочарований детства спадают с меня… растворяются в снежной ночи.

Впервые в жизни вожделение во мне не подавлено стыдом.

Я хочу его.

Десятью минутами позже мы у Зобриста в номере, голые, обнимаем друг друга. Зобрист не торопится, его терпеливые руки рождают неизведанные ощущения в моем неопытном теле.

Это мой выбор. Он меня не принуждал.

В объятиях Зобриста мне кажется, что все в мире правильно. Я лежу с ним, смотрю на снежную ночь за окном и знаю, что буду следовать за этим человеком повсюду.

Поезд «Фреччардженто» замедлил ход, и ФС-2080 возвращается из блаженного забытья в безрадостную действительность.

Бертран… тебя больше нет.

Их первая ночь была первым шагом в невероятном странствии.

Он стал не только моим любовником. Он стал моим учителем.

— Мост Либерта, — говорит Лэнгдон. — Мы почти на месте.

ФС-2080 печально смотрит на воду Венецианской лагуны. Однажды они плыли здесь с Бертраном… но мирную картину вытесняет ужасное воспоминание недельной давности.

С нами не было никого, когда он бросился с башни Бадия.

Последними глазами, которые он увидел в жизни, были мои глаза.

Глава 67

«Сайтейшн Excel» компании NetJet взлетел с аэродрома Тассиньяно, круто набрал высоту, пробившись сквозь зону сильной турбулентности, и взял курс на Венецию. Доктор Элизабет Сински почти не заметила тряского взлета; она рассеянно поглаживала свой амулет и смотрела в пустое пространство за иллюминатором.

Ей наконец перестали делать инъекции, и сознание несколько прояснилось. Агент Брюдер молча сидел рядом и, видимо, размышлял над неожиданным поворотом событий.

Все у нас шиворот-навыворот, думала она и не могла найти объяснения произошедшему.

Тридцать минут назад они примчались на маленький аэродром, чтобы перехватить Лэнгдона, который должен был в это время садиться в специально заказанный самолет. Но вместо профессора они увидели праздно стоящий «Сайтейшн Excel» и двух пилотов, которые расхаживали по взлетной полосе, то и дело поглядывая на часы.

Роберт Лэнгдон не появился.

А потом — телефонный звонок.

Когда зазвонил телефон, Сински находилась там, где провела весь день, — на заднем сиденье черного фургона. В машину с ошеломленным видом вошел агент Брюдер и протянул ей мобильный телефон.

— Срочно требуют вас.

— Кто?

— Он просит сказать вам, что у него неотложное сообщение о Бертране Зобристе.

Сински взяла телефон.

— Элизабет Сински слушает.

— Доктор Сински, мы с вами не знакомы, но моя организация последний год занималась тем, что прятала от вас Бертрана Зобриста.

Сински резко выпрямилась.

— Кто бы вы ни были, вы укрывали преступника.

— Мы не совершили ничего противозаконного, но дело сейчас…

— То, что вы совершили, называется преступлением!

Неизвестный тяжело вздохнул и заговорил совсем тихо:

— У нас с вами еще будет время обсудить этичность моих действий. Вы меня не знаете, но я о вас знаю довольно много. Мистер Зобрист хорошо платил мне за то, чтобы я не дал вам выйти на его след. Сейчас, связавшись с вами, я нарушаю строжайшее правило, мною же установленное. Считаю, однако, что у нас нет иного выхода, как объединить наши усилия. Боюсь, что Бертран Зобрист мог сотворить что-то ужасное.

Сински не представляла себе, кем может быть ее собеседник.

— Вам только сейчас пришло это в голову?

— Совершенно верно. Только сейчас.

Сински старалась прогнать туман из головы.

— Кто вы?

— Я тот, кто хочет помочь вам, пока не поздно. У меня в руках видеопослание Бертрана Зобриста. Он просил меня обнародовать его… Завтра. Считаю, нам надо немедленно увидеться.

— О чем он говорит?

— Не телефонный разговор. При встрече.

— Почему я должна вам доверять?

— Потому что сейчас я скажу вам, где Роберт Лэнгдон… и почему он ведет себя так странно.

При слове «Лэнгдон» Сински чуть не вздрогнула и с изумлением стала слушать фантастические объяснения. Собеседник ее целый год действовал заодно с ее врагом, однако интуиция подсказывала ей, что его словам можно верить.

Выбора нет — я должна согласиться.

Совместными усилиями им удалось быстро арендовать простаивающий «сайтейшн». Сински с агентами пустились в погоню за Лэнгдоном, который, по словам неизвестного, как раз подъезжал с двумя спутниками к Венеции. Обращаться к местным властям было уже поздно, но собеседник Сински утверждал, что знает, куда направится Лэнгдон.

Площадь Сан-Марко? Сински похолодела, представив себе запруженную народом площадь — самый густонаселенный участок Венеции.

— Откуда вам это известно?

— Не по телефону, — последовал ответ. — Но имейте в виду, Роберт Лэнгдон, не подозревая о том, путешествует в обществе очень опасного человека.

— Кто он? — резко спросила Сински.

— Один из ближайших последователей Зобриста. — Неизвестный тяжело вздохнул. — Человек, которому я доверял. По глупости, как выяснилось. Сейчас, я убежден, этот человек представляет собой серьезнейшую угрозу.

Когда самолет с шестью агентами и Сински взял курс на венецианский аэропорт Марко Поло, Сински вернулась мыслями к Лэнгдону. Потерял память? Ничего не помнит? Это многое объясняло, но добавило ей угрызений из-за того, что она втянула знаменитого профессора в такую опасную историю.

Я не оставила ему выбора.

Почти два дня назад, когда Сински вызвала Лэнгдона, она не дала ему даже съездить домой за паспортом. Вместо этого она организовала ему беспрепятственный проход через таможню флорентийского аэропорта как специальному связному Всемирной организации здравоохранения.

Когда грузный «С-130» поднялся в воздух и полетел на восток через Атлантику, Сински взглянула на сидевшего рядом Лэнгдона и заметила, что ему нехорошо. Он смотрел в глухую стену фюзеляжа.

— Профессор, у нас нет иллюминаторов. До недавнего времени это был военно-транспортный самолет.

Лэнгдон повернул к ней серое лицо.

— Да я заметил это, как только поднялся сюда. Я плохо переношу замкнутое пространство.

— Так что смотрите в воображаемое окно?

Он виновато улыбнулся.

— Что-то в этом роде.

— Тогда посмотрите лучше на это. — Она вынула фото своего высокого зеленоглазого противника и положила перед Лэнгдоном. — Это Бертран Зобрист.

Сински рассказала Лэнгдону о своем столкновении с Зобристом на Совете по международным отношениям, о его одержимости Уравнением демографического апокалипсиса, о его широковещательных заявлениях насчет глобальных благ Черной Смерти и, что самое зловещее, о его исчезновении год назад.

— Как может такой заметный человек скрыться из виду на такое долгое время?

— Ему помогают. Весьма профессионально. Может быть даже, иностранное правительство.

— Какое правительство будет помогать созданию смертельной эпидемии?

— Те же правительства, которые пытаются приобрести ядерные боеголовки на черном рынке. Не забывайте, что это самое мощное биологическое оружие и оно стоит несметных денег. Зобрист вполне мог солгать и убедить их, что его оружие имеет ограниченный радиус действия. Зобрист был единственным, кто хотя бы представлял себе, на что способно его творение.

Лэнгдон молчал.

— Во всяком случае, — продолжала Сински, — те, кто помогал Зобристу, могли помогать не ради власти или денег, а потому, что разделяли его идеологию. У Зобриста не было недостатка в учениках, которые сделают для него что угодно. Он действительно был знаменитостью. Между прочим, недавно выступал у вас в университете.

— В Гарварде?

Сински взяла ручку и на кромке фотографии Зобриста написала «H» со знаком плюс.

— Вы занимаетесь символами. Этот вам знаком?

H+

Лэнгдон вяло кивнул:

— Конечно. Несколько лет назад такие афиши висели по всему кампусу. Я думал, какая-то конференция по химии.

Сински усмехнулась:

— Нет, это были афиши «Человечества-плюс», крупнейшего собрания трансгуманистов. Это эмблема их движения.

Лэнгдон наклонил голову, как бы пытаясь припомнить значение этого слова.

— Трансгуманизм, — сказала Сински, — это интеллектуальное движение, философия своего рода, и она быстро завоевывает позиции в научном сообществе. Суть ее в том, что человечество должно использовать науку, дабы преодолеть слабости, присущие человеческому организму. Другими словами, следующий этап эволюции человека должен заключаться в совершенствовании нас самих методами биоинженерии.

— Звучит зловеще, — сказал Лэнгдон.

— Как и во всякой перемене, это вопрос степени. Фактически мы давно этим занимаемся — разрабатываем вакцины, которые делают детей невосприимчивыми к болезням… полиомиелиту, оспе, тифу. Разница в том, что теперь благодаря достижениям Зобриста в генной терапии зародышевых клеток мы учимся создавать наследуемый иммунитет, такой, который образуется у человека на уровне зародышевой линии, — и все его потомки будут невосприимчивы к этой болезни.

Лэнгдон поразился:

— Значит, наш вид претерпит такую эволюцию, что станет невосприимчив, например, к тифу?

— Это, можно сказать, управляемая эволюция, — уточнила Сински. — Обычно эволюционный процесс — будь то появление ног у двоякодышащих рыб или противопоставленного большого пальца у обезьян — длится много тысячелетий. Теперь мы можем получить радикальные генетические изменения за одно поколение. Сторонники такого вмешательства считают его высшим проявлением дарвиновского принципа «выживания наиболее приспособленных» — люди становятся видом, который способен улучшить собственный эволюционный процесс.

— Берем на себя роль Бога, так, что ли?

— Полностью с вами согласна, — сказала Сински. — Но Зобрист, как и многие другие трансгуманисты, настаивает, что эволюционная обязанность человечества — усовершенствовать наш вид, используя все имеющиеся возможности, в том числе мутацию зародышевых клеток. Проблема в том, что наше генетическое строение подобно карточному домику — каждая деталь связана с бесчисленным количеством других и поддерживается ими, и мы не всегда понимаем, каким образом. Если мы попробуем убрать какой-то один признак, мы можем изменить этим сотни других — возможно, с катастрофическими последствиями.

Лэнгдон кивнул.

— Не зря эволюция — постепенный процесс.

— Именно. — С каждой минутой Сински чувствовала все большее расположение к профессору. — Мы вмешиваемся в процесс, который длился миллионы лет. Сейчас опасное время. Мы получили возможность воздействовать на определенные нуклеотидные последовательности генов так, что наши потомки будут обладать большей ловкостью, большей выносливостью, силой и даже интеллектом — в сущности, сверхраса. Эту гипотетическую «улучшенную породу» людей трансгуманисты называют «постчеловечеством», и некоторые верят, что таково будущее нашего вида.

— Жутковато отдает евгеникой, — заметил Лэнгдон.

При этом слове у Сински пробежал мороз по коже.

В 1940-х нацистские ученые занялись так называемой евгеникой — примитивными генетическими методами пытались повысить плодовитость тех, кто обладал «желательными» этническими признаками, и снизить рождаемость у тех, кто обладал «нежелательными».

Этническая чистка на генетическом уровне.

— Сходство есть, — согласилась Сински. — Как мы сконструируем новую человеческую породу, вообразить трудно, однако есть много неглупых людей, которые думают, что это жизненно необходимо для выживания homo sapiens. Один из авторов журнала трансгуманистов «Н+» назвал манипуляцию с зародышевой линией «естественным следующим шагом» и заявил, что она «воплощает истинный потенциал нашего вида». — Сински помолчала. — В ходе дискуссии, защищаясь, они перепечатали статью из журнала «Дискавери» под названием «Самая опасная идея на свете».

— Я бы встал на сторону последних, — сказал Лэнгдон. — По крайней мере с социокультурных позиций.

— Поясните?

— Полагаю,генетическое улучшение — ну, скажем, как пластическая хирургия — будет стоить дорого. Да?

— Конечно. Не каждому будет по средствам усовершенствовать себя и своих детей.

— А это значит, что узаконенное генетическое улучшение немедленно породило бы два мира — имущих и неимущих. У нас и так расширяется пропасть между богатыми и бедными, но генная инженерия создала бы расу сверхчеловеков и тех, кого будут считать недочеловеками. Думаете, людей волнует, что один процент сверхбогатых правит миром? А теперь вообразите, что этот один процент — в буквальном смысле высшая раса, более умная, более сильная, более здоровая. И все — готова почва для рабства или этнических чисток.

Сински улыбнулась симпатичному профессору.

— Вы очень быстро оценили главную, по-моему, опасность, которую таит в себе генная инженерия.

— Оценить, может быть, и оценил, но что касается Зобриста, я по-прежнему в недоумении. Трансгуманисты ищут способ улучшить человека, сделать более здоровым, победить смертельные болезни, увеличить продолжительность жизни. А Зобрист, с его взглядами на перенаселенность, явно проповедует уничтожение людей. При этом он трансгуманист. Одно с другим не вяжется, правда?

Сински грустно вздохнула. Это был вопрос по существу, но, к сожалению, ответ на него был ясен и не сулил ничего хорошего.

— Зобрист твердо держался идеологии трансгуманизма — веровал в улучшение вида с помощью биотехнологий, но считал, что наш вид вымрет раньше, чем мы этого достигнем. Что, если не принять мер, нас убьет сама наша численность. Раньше, чем мы реализуем возможности генной инженерии.

Лэнгдон поднял брови.

— То есть он хотел проредить стадо… и этим выгадать время?

— Да. Однажды он написал, что находится в положении человека, который попал на корабль, где число пассажиров удваивается с каждым часом. И он лихорадочно строит спасательную шлюпку, чтобы успеть до того, как корабль утонет под своим грузом. — Сински помолчала. — Предлагает выбросить половину пассажиров за борт.

Лэнгдон поежился.

— Страшный план.

— Чрезвычайно. И можете не сомневаться — Зобрист твердо верил, что кардинальное сокращение численности людей на Земле войдет в историю как акт высшего героизма… как момент, когда человечество выбрало путь самосохранения.

— Да, идея страшная.

— Тем более что кое-кто ее разделяет. Когда Зобрист покончил с собой, он стал для многих мучеником. Я понятия не имею, с кем мы столкнемся, прилетев во Флоренцию. Но надо быть очень осторожными. Мы будем не единственными, кто ищет его чуму, и для вашей безопасности ни одна душа в Италии не должна знать, что вы ее ищете.

Лэнгдон рассказал ей о своем друге Иньяцио Бузони, специалисте по Данте. Наверное, он сумеет провести Лэнгдона в палаццо Веккьо после закрытия, чтобы рассмотреть фреску со словами «cerca trova», которые Зобрист зашифровал в своем маленьком проекторе. А может, и прояснит для Лэнгдона странную фразу о «глазах смерти».

Сински откинула назад длинные серебристые волосы и напряженно посмотрела на Лэнгдона.

— Ищите, и найдете, профессор. Время уже на исходе.

Она ушла в грузовой отсек самолета и вернулась с самой надежной сейфовой трубкой для хранения опасных материалов — моделью с биометрическим запорным шифром.

— Дайте мне большой палец, — сказала она, положив трубку перед Лэнгдоном.

Лэнгдон удивился, но протянул ей руку.

Сински запрограммировала трубку так, что теперь только Лэнгдон мог ее открыть, и вложила в нее проектор Зобриста.

— Рассматривайте это как переносный сейф, — сказала она с улыбкой.

— С эмблемой биологической угрозы? — Лэнгдон смотрел на трубку с сомнением.

— Другого у нас нет. Зато никто на него не покусится.

Лэнгдон сказал, что хочет размять ноги, и отправился в туалет.

Когда он ушел, Сински попробовала засунуть трубку в карман его пиджака. Трубка не помещалась.

Нельзя, чтобы он носил проектор у всех на виду. Сински задумалась на минуту, потом опять пошла в грузовой отсек за скальпелем и нитями. Умелым движением она взрезала подкладку пиджака и аккуратно сшила потайной карман по размеру трубки.

Когда Лэнгдон вернулся, она как раз заканчивала.

Он остановился и посмотрел на нее так, словно она обезобразила лицо «Моны Лизы».

— Вы разрезали мой любимый пиджак?

— Не волнуйтесь, профессор. Я опытный хирург. Швы вполне профессиональные.

Глава 68

Венецианский вокзал Санта-Лючия — элегантное невысокое здание из серого камня и бетона. Оно спроектировано в современном минималистском стиле, и фасад его лишен всяких надписей, если не считать крылатых букв FS, логотипа государственной железнодорожной сети Ferrovie dello Stato.

Вокзал расположен у западной оконечности Большого канала, и пассажиру достаточно сделать шаг, чтобы его сразу окружили особенные звуки, запахи и зрелища Венеции.

Для Лэнгдона первым всегда было ощущение от ее соленого воздуха — свежий ветерок, приправленный ароматом белой пиццы, которую продают уличные торговцы перед вокзалом. Сегодня ветер дул с востока и нес еще запах дизельного топлива водных такси, длинной шеренгой выстроившихся в мутной воде Большого канала. Десятки шкиперов махали руками и кричали туристам, заманивая пассажиров на свои такси, гондолы, речные трамваи вапоретто и быстроходные катера.

Хаос на воде, дивился Лэнгдон, глядя на плавучий транспортный затор. Такая толчея в Бостоне раздражала бы, а здесь казалась забавной.

На той стороне канала — рукой подать — поднимался в небо зеленый купол Сан-Симеоне-Пикколо, одной из самых эклектичных церквей в Европе. Ее необычно крутой купол и круглая алтарная часть были построены в византийском стиле, а мраморный пронаос с колоннами — явно по образцу классического греческого портика римского Пантеона. Вход украшал эффектный мраморный фронтон с рельефным изображением святых мучеников.

Венеция — это музей на открытом воздухе, думал Лэнгдон, глядя на церковные ступени, у которых плескалась вода канала. И музей этот медленно тонет. Но даже перспектива затопления представлялась пустяком по сравнению с опасностью, притаившейся где-то в недрах города.

И никто об этом даже не догадывается…

Слова, написанные на изнанке посмертной маски Данте, все время вертелись у него в голове, и непонятно было, куда все это его приведет. Переписанный текст лежал у него в кармане, а саму маску по предложению Сиены он завернул в газету, снова запечатал в прозрачный пакет и оставил в автоматической камере хранения на вокзале. Хранилище оскорбительное, не достойное уникального предмета — но не таскать же бесценный гипс по городу, построенному на воде.

— Роберт? — Сиена, которая шла впереди с Феррисом, направилась к такси. — У нас мало времени.

Лэнгдон поспешил к ним, хотя ему, страстному ценителю архитектуры, ускоренная поездка по каналу представлялась кощунством. Мало что могло доставить такое удовольствие, как неспешное плавание на вапоретто — главном городском транспорте — по первому маршруту, предпочтительно ночью и на открытой палубе, мимо высвеченных прожекторами соборов и дворцов.

Сегодня не удастся, подумал Лэнгдон. Вапоретто славились своей тихоходностью, и на такси, конечно, было быстрее. Но очередь к такси выглядела бесконечной.

Феррис был не расположен ждать и взял командование на себя. Пухленькой пачкой купюр он подозвал водный лимузин — лоснящийся катер из южноафриканского красного дерева. Этот транспорт, конечно, был роскошью, зато поездку обещал короткую и без посторонних — минут пятнадцать по Большому каналу до площади Сан-Марко.

Хозяин был на редкость красивый мужчина в отличном костюме от Армани и больше походил на кинозвезду, чем на шкипера. Хотя как же иначе — это Венеция, средоточие итальянской элегантности.

— Маурицио Пимпоне, — сказал шкипер, приняв их на борт, — и подмигнул Сиене. — Prosecco? Limoncello?^[234] Шампанское?

— No, grazie^[235], — ответила Сиена и на беглом итальянском попросила его как можно быстрее доставить их к площади Сан-Марко.

— Ma certo^[236]. — Маурицио опять подмигнул. — Моя лодка самая быстрая в Венеции.

Когда они сели в обитые бархатом кресла на открытой корме, Маурицио включил свой «вольво-пента» и задним ходом отошел от причала. Затем повернул руль вправо, прибавил газу и ловко повел свое большое судно сквозь гущу гондол, раскачивая их спутной волной. Гондольеры в полосатых рубашках грозили ему вслед кулаками.

— Scusate! — кричал Маурицио. — ВИПы!

Через несколько секунд он вывел катер из затора и помчался по Большому каналу на восток. Под изящной аркой моста Скальци до Лэнгдона долетел знакомый аромат seppie al nero — каракатицы в собственных чернилах — из ресторанов под навесами на берегу. За излучиной показался купол массивной церкви Сан-Джеремия.

— Святая Луция, — прошептал Лэнгдон, прочтя имя на боковом фасаде церкви. — Кости незрячей.

— Что вы сказали? — спросила Сиена, подумав, что он разгадал строчку в непонятном стихотворении.

— Да так. Чудная мысль. Ерунда, наверное. — Лэнгдон показал на церковь. — Видите надпись? Здесь похоронена святая Луция. Я иногда читаю лекции по агиографическому искусству — то есть изображениям христианских святых, — и мне вдруг пришло в голову, что святая Луция — покровительница слепых.

— Si, santa Lucia^[237], — подхватил Маурицио, обрадовавшись, что может еще чем-то быть полезным. — Святая слепых! Вы знаете историю, нет? — Он обернулся к ним, перекрикивая шум мотора. — Лючия была такая красивая, что ее желали все мужчины. И Лючия, чтобы быть чистой перед Богом и сохранить девственность, вырезала себе глаза.

Сиена застонала:

— Вот это благочестие.

— И в награду за ее жертву Бог дал ей другие глаза, еще красивее!

Сиена посмотрела на Лэнгдона.

— Он же знает, что это бессмыслица, правда?

— Пути Господни неисповедимы. — Лэнгдон стал припоминать картины старых мастеров — десятка два — с изображением святой Луции, несущей свои глаза на блюде.

Существовали разные легенды о святой Луции, но во всех она вырывала свои глаза, вызывавшие у людей вожделение, клала на блюдо и протягивала его страстному поклоннику со словами: «Вот, получи то, чего ты так желал… и умоляю тебя, оставь меня теперь в покое!» Страшным образом вдохновило ее на эту жертву Священное Писание, наставление Христа: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя…»

Незрячей, думал Лэнгдон, …дожа вероломного ищи… кто кости умыкнул незрячей.

Святая Луция была слепой, и не исключено, что это на нее указывало загадочное стихотворение.

— Маурицио! — крикнул Лэнгдон и показал на церковь Сан-Джеремия. — Мощи святой Луции в этой церкви, да?

— Немного, да, — ответил Маурицио, держа руль одной рукой и обернувшись к пассажирам, словно дорога впереди была свободна от лодок. — Но большей части нет. Санта Лючию так любили, что ее мощи разделили между церквями по всему миру. Венецианцы любят ее больше всех, конечно, и мы празднуем…

— Маурицио, — закричал Феррис. — Санта Лючия слепая, но вы-то нет. Впереди! Смотрите!

Маурицио благодушно рассмеялся и вовремя повернул голову, чтобы уйти от столкновения со встречной лодкой.

Сиена смотрела на Лэнгдона.

— Вы о чем подумали? О вероломном доже, который украл кости слепой?

Лэнгдон поджал губы.

— Не знаю.

Он кратко рассказал Сиене и Феррису историю останков святой — одну из самых странных во всей агиографии. По легенде, когда Луция отказала властному поклоннику, он велел сжечь ее на костре. Но огонь не брал ее тело. После этого люди поверили, что ее останки обладают магической силой и тот, кто владеет ими, будет жить необычайно долго.

— Волшебные кости? — сказала Сиена.

— Да, в это верили, и поэтому ее останки разошлись по всему миру. Две тысячи лет могущественные властители, чтобы отсрочить старость и смерть, пытались завладеть костями святой. Ее скелет похищали одни, потом другие, перевозили из одного места в другое, делили на части — такого не было ни с одним святым в истории. Ее останки прошли через руки по крайней мере дюжины самых могущественных людей в истории.

— Включая вероломного дожа? — предположила Сиена.

Ты дожа вероломного ищи — того, кто кости умыкнул незрячей; того, кто обезглавил жеребцов…

— Вполне возможно, — сказал Лэнгдон, вспомнив, что Данте в «Аде» упоминает ее особо. Она одна из трех «благословенных жен» — «tre donne benedette», — которые поручили Вергилию вывести Данте из преисподней. Другие две — Дева Мария и возлюбленная Данте Беатриче. Данте подобрал святой Луции самую почетную компанию.

— Если это так, — заволновалась Сиена, — тогда этот вероломный дож… который отрезал головы у лошадей…

— …мог украсть и кости святой, — закончил Лэнгдон.

— Да. И это значительно сокращает список кандидатов. — Она повернулась к Феррису. — Вы уверены, что телефон не работает? Мы могли бы поискать в Интернете…

— Глухо. Я только что проверил. Жаль.

— Мы подъезжаем, — сказал Лэнгдон. — Какие-то ответы получим в Сан-Марко, уверен.

Собор Сан-Марко был в ребусе единственной деталью, не вызывавшей сомнений у Лэнгдона. Мусейон мудрости священной, где золото сияет. Лэнгдон рассчитывал, что собор откроет имя загадочного дожа… А дальше, если повезет, — место, где Зобрист решил выпустить на волю чуму. …Подземный отыщи дворец, хтоническое чудище найди там…

Лэнгдон всячески отгонял мысленные картины чумы — но не получалось. Он часто пытался представить себе, каким был этот невероятный город в годы расцвета — перед тем, как его ослабила чума и он пострадал от Османов, а потом и от Наполеона… Когда Венеция гордо царствовала в Европе как ее коммерческий центр. По всем свидетельствам, не было на свете города прекраснее Венеции, по богатству и культуре ее жителей ни одно государство не могло с ней сравниться.

Но такова ирония истории, что тяга к заграничным предметам роскоши стала для нее погибелью — Черная Смерть приплыла из Китая с крысами в трюмах торговых судов. Чума, истребившая две трети неисчислимого населения Китая, пришла в Европу и убила каждого третьего — молодых и старых, богачей и бедных, без разбора.

Лэнгдон читал описания жизни Венеции во время вспышки чумы. Земли, чтобы хоронить мертвых, не хватало, в каналах плавали распухшие тела, и некоторые места были так завалены трупами, что рабочие, как плотогоны, скатывали их в воду и толкали к морю. Никакие молитвы не могли умилостивить чуму. Когда городские власти поняли, что чуму привезли крысы, было уже поздно. Тем не менее Венеция постановила, что каждое прибывшее судно должно простоять на рейде полных сорок дней, прежде чем ему будет позволено разгрузиться. И до сего дня число сорок — quaranta — служит мрачным напоминанием о происхождении слова «карантин».

Их катер вошел в еще одну излучину канала, и праздничный красный тент, трепещущий на ветру, заставил Лэнгдона отвлечься от мрачных мыслей и задержать взгляд на изящном трехъярусном строении слева.

CASINO DI VENEZIA^[238]: МОРЕ ЭМОЦИЙ

Лэнгдон не совсем понимал смысл последних двух слов в применении к казино, однако знал, что само здание, эффектный ренессансный дворец, украшает собой город с шестнадцатого века. Частное жилище в прошлом, теперь это был первоклассный игорный дом, знаменитый тем, что в 1883 году здесь умер от сердечного приступа композитор Рихард Вагнер, незадолго до того закончивший оперу «Парсифаль».

За казино справа, на барочном рустовом фасаде, висел транспарант еще больше, только синий:

CA' PESARO: GALLERIA INTERNAZIONALE

DARTE MODERNA^[239].

Сколько-то лет назад Лэнгдон побывал там и увидел знаменитую картину Густава Климта «Поцелуй», привезенную из Вены. Он увидел обнявшуюся пару в ослепительных одеждах из сусального золота и навсегда влюбился в художника. И с тех пор считал, что своим интересом к современному искусству обязан венецианскому Ка-Пезаро.

Канал расширился, и Маурицио прибавил скорость.

Показался мост Риальто — середина пути до Сан-Марко. Когда они приблизились к мосту, уже почти под ним, Лэнгдон поднял голову и увидел одинокую неподвижную фигуру перед ограждением.

Человек мрачно смотрел на них сверху.

Лицо было знакомым… и страшным.

Серое, удлиненное, с черными мертвыми глазами и длинным птичьим носом.

Лэнгдон внутренне сжался.

Катер нырнул под мост, и только тут Лэнгдон сообразил, что это был просто турист, обновлявший покупку — маску чумного доктора, какие сотнями распродаются ежедневно на рынке Риальто.

Сегодня, однако, он не увидел в ней ничего карнавального.

Глава 69

Площадь Сан-Марко находится у южного конца венецианского Большого канала — там, где эта артерия соединяется с открытым морем. Над опасным перекрестком водных путей господствует Dogana da Mar — морская таможня, суровая треугольная крепость, над которой некогда высилась смотровая башня, помогавшая охранять Венецию от вторжений. Место башни занимает ныне массивный позолоченный шар, увенчанный флюгером в виде богини удачи; поворачиваясь на ветру, флюгер напоминает морякам, отправляющимся в плавание, о непредсказуемости судьбы.

Перед устьем канала, через которое Маурицио вел свое элегантное судно, зловеще ширилось неспокойное море. Роберту Лэнгдону много раз доводилось плыть этим путем, но всегда на борту гораздо более крупного вапоретто, и, когда их «лимузин» закачался на все более высоких волнах, ему стало слегка не по себе.

Чтобы подойти к причалу у площади Сан-Марко, им надо было пересечь участок лагуны с сотнями судов: тут были и роскошные яхты, и танкеры, и частные парусники, и большие круизные лайнеры. Это как свернуть с сельской дороги на восьмиполосную супермагистраль.

Сиена, глядя на круизный лайнер — на громадину высотой с десятиэтажный дом, проплывавшую перед ними в каких-нибудь трехстах метрах, — испытывала, похоже, такое же беспокойство. На палубах судна было полно пассажиров: все теснились у бортов, фотографируя площадь Сан-Марко с моря. Позади лайнера, оставлявшего за кормой пенный след, еще три ждали очереди пройти мимо самой знаменитой венецианской достопримечательности. Лэнгдон слыхал, что за последние годы число таких судов до того выросло, что они теперь идут бесконечной цепочкой весь день и всю ночь.

Маурицио, сидя у штурвала, оглядел череду приближающихся лайнеров, а затем посмотрел налево — на причал с навесом, до которого было недалеко.

— К «Харрис-бару»? — Он показал на знаменитый ресторан, где изобрели коктейль «Беллини». — Там до площади Сан-Марко будет близко-близко.

— Нет, везите нас прямо туда, — распорядился Феррис, показывая через лагуну на причал у площади Сан-Марко.

Маурицио благодушно пожал плечами:

— Как скажете. Крепче держимся!

Маурицио увеличил скорость, и «лимузин» начал резать довольно крупную зыбь, выходя на одну из полос движения, помеченных буями. Проходящие круизные лайнеры казались плавучими многоэтажками, в их кильватере прочие суда прыгали на воде, как пробки.

К удивлению Лэнгдона, десятки гондол пересекали лагуну тем же путем, что и «лимузин». Эти изящные одиннадцатиметровые лодки, весящие около шестисот килограммов, великолепно устойчивы на волнах. Каждой управлял гондольер в традиционной рубахе в черно-белую полоску, уверенно стоявший на возвышении слева в кормовой части и работавший одним веслом, пропущенным через уключину на правом борту. Даже при сильном волнении было видно, что каждая гондола по какой-то таинственной причине кренится на левый борт; Лэнгдон знал, что причина этой странности — асимметричное строение судна: корпус гондолы слегка загнут вправо, в противоположную от гондольера сторону, чтобы компенсировать ее склонность забирать влево из-за правосторонней гребли.

Маурицио с гордостью показал на одну из гондол, которую они обгоняли на полном ходу.

— Видите спереди металлический гребень? — прокричал он через плечо, кивая в сторону элегантного орнамента на носу. — Это ferro di prua — носовое железо, другого металла на гондоле нет. Это изображение Венеции!

Маурицио объяснил, что серповидное украшение на носу каждой венецианской гондолы имеет символический смысл. Изогнутая форма ferro знаменует собой Большой канал, шесть зубцов — это шесть sestieri, то есть районов Венеции, продолговатое лезвие наверху напоминает головной убор венецианского дожа.

Дожа, подумал Лэнгдон, мысленно возвращаясь к задаче, которую надо было решить. Ты дожа вероломного ищи — того, кто кости умыкнул незрячей, того, кто обезглавил жеребцов.

Лэнгдон посмотрел на берег, к которому они направлялись, — там к воде подступал небольшой парк, а за деревьями парка поднималась в безоблачное небо красная кирпичная колокольня собора Сан-Марко, и с ее головокружительной стометровой высоты глядел вниз позолоченный архангел Гавриил.

В городе, где из-за податливого грунта высоких зданий нет, эта высокая кампанила служит путеводным маяком для всех, кто решает углубиться в лабиринт венецианских каналов и улочек; заблудившийся путешественник, бросив вверх один-единственный взгляд, сразу может понять, в какой стороне площадь Сан-Марко. Лэнгдону и теперь нелегко было поверить, что эта массивная башня в 1902 году рухнула, превратилась в груду обломков на площади. Единственной жертвой при этом, что примечательно, стала кошка.

Гости Венеции могут наслаждаться ее неподражаемой атмосферой в неисчислимых завораживающих уголках, но любимым местом Лэнгдона всегда была Рива-дельи-Скьявони — широкая каменная набережная, построенная в девятом веке на поднятом со дна иле и идущая от старого Арсенала к площади Сан-Марко.

Рива, на которой много отличных кафе, элегантных отелей и сохранилась церковь, где дирижировал и преподавал Антонио Вивальди, начинается у Арсенала — старинной венецианской судоверфи, где некогда в воздухе стоял сосновый аромат кипящего древесного сока. Корабельщики смолили им ненадежные суда, и считается, что реки кипящей смолы, где мучаются грешники, появились в «Аде» Данте Алигьери благодаря впечатлениям, которые он получил на этой судоверфи.

Взгляд Лэнгдона переместился вдоль набережной влево, к ее впечатляющему концу. Там, на южном краю площади Сан-Марко, большой участок мостовой выходит к открытому морю. В золотом веке Венеции эту границу гордо называли «рубежом цивилизации».

Сегодня у этого отрезка берега шагов в триста длиной стояло, как всегда, не менее сотни черных гондол — они покачивались, стукались о причальные столбы, серповидные украшения на их носах поднимались и опускались на фоне беломраморных зданий на площади.

Лэнгдону и сейчас трудно было понять, как этот крохотный город — по площади всего два нью-йоркских Центральных парка — смог подняться из моря и стать центром крупнейшей и богатейшей империи Запада.

Маурицио правил к берегу, и Лэнгдону уже было видно, что главная площадь совершенно забита людьми. Наполеон однажды заметил, что площадь Сан-Марко — гостиная Европы, и гостей в этой гостиной было сейчас намного больше того числа, на которое она была рассчитана. Казалось, площадь под грузом восхищенной людской массы вот-вот пойдет ко дну.

— О Господи, — прошептала Сиена, глядя на толпы.

Лэнгдон не знал, почему она это сказала: то ли из страха, что Зобрист мог специально выбрать такое людное место, чтобы выпустить на волю свою чуму… то ли почувствовав, что Зобрист небезосновательно рассуждал об опасностях перенаселенности.

Венеция каждый год принимает ошеломляющее количество туристов — по оценкам, треть процента мирового населения, в 2000 году их было около двадцати миллионов. С тех пор людей на Земле стало еще на миллиард больше, и город стонет от наплыва туристов, число которых соответственно выросло на три миллиона в год. Венеция, как и вся планета, располагает ограниченным пространством, и наступит момент, когда она больше не сможет предоставлять всем, кто хочет в ней побывать, еду и ночлег, не сможет убирать все отходы, что за ними остаются.

Феррис стоял рядом, но смотрел не на берег, а на море, оглядывая все приближающиеся суда.

— Что-нибудь не так? — спросила Сиена, взглянув на него с любопытством.

Феррис резко обернулся.

— Нет, все в порядке… просто задумался. — Он посмотрел вперед и крикнул Маурицио: — Чем ближе к площади, тем лучше!

— Без проблем. — Лодочник беззаботно махнул рукой. — Пара минут!

«Лимузин» уже поравнялся с площадью Сан-Марко, и справа, господствуя над берегом, вырос величественный Дворец дожей.

Безупречный образец венецианской готической архитектуры, дворец служит примером сдержанной элегантности. Лишенный башенок и шпилей, обычных для французских и английских дворцов, он спланирован как массивный прямоугольный параллелепипед, обеспечивающий максимум внутренней площади для многочисленной администрации дожа и вспомогательного персонала.

С моря могучее здание из белого известняка выглядело бы подавляюще, не будь это впечатление аккуратно смягчено портиком, колоннадой, крытым балконом и отверстиями в форме четырехлистника. Экстерьер украшен геометрическим узором из розового известняка, что напоминало Лэнгдону Альгамбру в Испании.

Когда они приблизились к причальным столбам, лицо Ферриса стало озабоченным — судя по всему, из-за толпы перед дворцом. Люди тесно стояли на мосту и показывали друг другу на что-то в узком канале, рассекающем Дворец дожей на две большие части.

— На что они смотрят, что там такое? — нервно, требовательно спросил Феррис.

— Il Ponte dei Sospiri, — ответила Сиена. — Знаменитый венецианский мост.

Лэнгдон заглянул в тесный канал и увидел красивый резной мост-туннель, идущий аркой между двумя зданиями. Мост вздохов, подумал он, вспоминая один из любимых фильмов своего отрочества — «Маленький роман», основанный на легенде о том, что если юные влюбленные поцелуются под этим мостом на закате под звон колоколов на башне собора Сан-Марко, они будут любить друг друга всю жизнь. С этим глубоко романтическим поверьем Лэнгдон так до конца и не расстался, чему способствовало, конечно, то, что в фильме снялась прелестная четырнадцатилетняя дебютантка Дайан Лейн, к которой Лэнгдон мгновенно проникся мальчишеским чувством… чувством, до сих пор, надо признать, не вполне остывшим.

Много позже Лэнгдон узнал, что Мост вздохов, как это ни ужасно, получил название не от вздохов страсти, а от тех вздохов, что испускали несчастливцы. Закрытый переход, как оказалось, соединял Дворец дожей с тюрьмой, где заключенные томились и умирали, оглашая узкий канал стонами, вылетавшими из зарешеченных окон.

Лэнгдон побывал однажды в дворцовой тюрьме и, к своему удивлению, понял, что самыми страшными были не нижние камеры у воды, которые часто заливало, а камеры на верхнем этаже самого дворца, называвшиеся piombi из-за свинцовой крыши, под которой летом было нестерпимо жарко, а зимой невыносимо холодно. Знаменитый любовник Казанова, осужденный инквизицией за блуд и шпионаж, просидел в piombi пятнадцать месяцев, а затем бежал, обманув охранника.

— Sta' attento!^[240] — крикнул Маурицио гондольеру, направляя «лимузин» в отсек у причала, откуда гондола только-только вышла. Он высмотрел место у отеля «Даниели» в какой-нибудь сотне шагов от площади Сан-Марко и Дворца дожей.

Маурицио закрепил канат вокруг столба и прыгнул на причал так лихо, словно проходил кинопробу на роль в боевике. Пришвартовав судно, он повернулся к пассажирам и подал руку.

— Спасибо, — сказал Лэнгдон мускулистому итальянцу, вытянувшему его на берег.

За ним последовал Феррис — он был какой-то задумчивый и опять поглядывал на море.

Сиена сошла последней. Помогая ей, дьявольски красивый Маурицио пристально на нее посмотрел — точно намекал, что она не прогадает, если распрощается со своими спутниками и останется с ним на судне. Сиена проигнорировала этот взгляд.

— Grazie, Маурицио, — небрежно промолвила она, не отрывая взгляда от Дворца дожей.

И, не теряя ни секунды, повела Лэнгдона и Ферриса в толпу.

Глава 70

Удачно названный в честь одного из славнейших путешественников в мировой истории, международный аэропорт имени Марко Поло расположен на берегу венецианской лагуны в шести с половиной километрах к северу от площади Сан-Марко.

Благодаря преимуществам частного авиарейса Элизабет Сински, всего десять минут назад сошедшая с самолета, уже скользила по лагуне на плоскодонном суперсовременном катере «Дюбуа СР-52 блэкбёрд», который послал за ней звонивший ей незнакомец.

Шеф.

На Сински, весь день неподвижно просидевшую в фургоне, морской воздух подействовал живительно. Подставив лицо соленому ветру, она позволила серебряным волосам развеваться сзади. Последний укол сделали почти два часа назад, и наконец к ней вернулась бодрость. Впервые с прошлого вечера Элизабет Сински была собой.

Агент Брюдер со своими людьми сидел рядом. Ни один из них не произнес ни слова. Если они и испытывали озабоченность из-за предстоящей необычной встречи, они знали, что их мысли значения не имеют; решение было принято на ином уровне.

Катер двигался все дальше, и справа показался большой остров с приземистыми кирпичными строениями и дымовыми трубами. Мурано, поняла Элизабет, вспомнив прославленные стеклодувные фабрики.

Вот я и снова здесь — даже не верится, подумалось ей с острой печалью. Полный круг.

Много лет назад, студенткой, она приехала в Венецию с женихом, и они отправились на этот остров в Музей стекла. Увидев там изящное подвесное украшение из дутого стекла, жених простодушно заметил, что хотел бы когда-нибудь повесить такую вещь у них в детской. Чувство вины из-за того, что она так долго держала его в неведении, стало нестерпимым, и Элизабет наконец раскрыла ему мучительный секрет, рассказав о перенесенной в детстве астме и о злополучном глюкокортикоидном препарате, сделавшем ее неспособной родить ребенка.

Что превратило сердце молодого человека в камень — нечестность невесты или ее бесплодие, — Элизабет так никогда и не узнала. Как бы то ни было, через неделю она уехала из Венеции без обручального кольца.

Единственным сувениром, оставшимся у нее после этой невыносимо печальной поездки, был амулет из ляпис-лазури. Посох Асклепия — символ медицины, символ лекарств, и, хотя в ее случае лекарства были горьки, она носила амулет не снимая.

Драгоценный мой амулет, подумала она. Прощальный подарок от человека, который хотел, чтобы я родила ему детей.

Что же касается островов близ Венеции, в них она не видела сейчас ровно ничего романтического: изолированные городки на них наводили на мысли не о любви, а о карантинных поселениях, которые там некогда устраивали в попытке уберечься от Черной Смерти.

Когда катер стремительно двигался мимо острова Сан-Пьетро, Элизабет поняла, что их цель — массивная серая яхта, которая, дожидаясь их в глубоком канале, похоже, стояла на якоре.

Свинцового цвета судно казалось чем-то из программы «Стелс» — новейшим произведением американской военной мысли. Название, красовавшееся на борту ближе к корме, не говорило о характере судна ровно ничего.

«Мендаций»?

Они приближались к яхте, и вскоре Сински смогла разглядеть на юте одинокую фигуру — невысокого загорелого мужчину, смотревшего на них в бинокль. Когда катер подошел к широкой причальной платформе у кормы «Мендация», мужчина спустился по трапу им навстречу.

— Добро пожаловать на наше судно, доктор Сински! — Ладони человека с темной от загара кожей, учтиво подавшего ей обе руки, были мягкие и гладкие, отнюдь не моряцкие. — Спасибо, что согласились на эту встречу. Следуйте за мной, пожалуйста.

Минуя по мере подъема одну палубу за другой, Сински мельком приметила нечто похожее на офисы, где в кабинках вовсю трудились люди. На странной яхте было полно народу, но ни один человек не отдыхал — все работали.

Над чем?

Они продолжали подниматься, и Сински услышала, как двигатели судна вдруг усиленно заработали; яхта, мощно вспенивая воду за кормой, двинулась с места.

Куда это мы? — с тревогой подумала она.

— Я бы хотел поговорить с доктором Сински наедине, — сказал загорелый сопровождавшей ее группе и сделал паузу, чтобы взглянуть на Сински. — Если вы не против.

Элизабет кивнула.

— Сэр, — с напором произнес Брюдер, — я считаю, что доктора Сински должен обследовать судовой врач. У нее были некоторые медицинские…

— Благодарю вас, со мной все в порядке, — перебила его Сински. — Можете мне поверить.

Шеф посмотрел на Брюдера долгим взглядом, а потом показал ему на стол с едой и питьем, который накрывали на палубе.

— Передохните, подкрепитесь — не помешает. Очень скоро вам обратно на берег.

Без лишних слов шеф повернулся к агенту спиной и, проведя Сински в элегантную каюту, обставленную как кабинет, закрыл за собой дверь.

— Налить вам чего-нибудь? — спросил он, показывая на бар.

Она покачала головой, продолжая осматриваться в диковинной обстановке. Кто этот человек? Чем он тут занимается?

Хозяин каюты теперь испытующе глядел на нее, сведя под подбородком пальцы домиком.

— Вам известно, что мой клиент Бертран Зобрист называл вас среброволосой дьяволицей?

— Для него у меня тоже есть парочка прозвищ.

Не выказав никаких чувств, мужчина подошел к письменному столу и показал на большую книгу:

— Взгляните, пожалуйста.

Подойдя, Сински посмотрела на том. Данте? «Ад»? Она вспомнила ужасающие образы смерти, которые Зобрист показал ей во время встречи в Совете по международным отношениям.

— Зобрист подарил мне эту книгу две недели назад. Тут есть дарственная надпись.

Сински изучила рукописный текст на титульном листе, подписанный Зобристом.

Дорогой друг! Спасибо, что помогли мне найти правильный путь.

Мир тоже вам благодарен.

По спине Сински пробежал холодок.

— Какой путь вы помогли ему найти?

— Понятия не имею. Точнее говоря, несколько часов назад еще не имел.

— А теперь?

— Теперь я сделал редкое исключение в своем протоколе… и обратился к вам.

Сински проделала долгий путь и не была настроена выслушивать загадочные речи.

— Сэр, я не знаю, кто вы и чем, черт вас подери, занимаетесь на этом судне, но кое-что вы объяснить мне обязаны. Почему вы укрывали человека, которого усиленно разыскивала Всемирная организация здравоохранения?

На вопрос, который Сински задала на повышенных тонах, собеседник ответил спокойно и негромко:

— Я понимаю, что мы с вами преследовали очень разные цели, но сейчас предлагаю забыть о прошлом. Оно прошло. Нашего непосредственного внимания, похоже, требует будущее.

С этими словами он достал красную флешку и вставил ее в компьютер, жестом приглашая гостью сесть.

— Этот видеосюжет снял Бертран Зобрист. Он рассчитывал, что завтра я его обнародую.

Не успела она что-либо сказать в ответ, как экран потемнел и послышался тихий плеск воды. Потом чернота начала рассеиваться, место съемок постепенно обретало очертания… внутренность залитой водой пещеры… какое-то подземное озеро. Что странно, вода, казалось, светилась изнутри… излучала необычное темно-красное свечение.

Под неумолкающий плеск камера наклонилась и погрузилась в воду, фокусируясь на подернутом илом дне пещеры. К дну была привинчена блестящая прямоугольная табличка с надписью, датой и именем.

В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ

МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА

Дата — завтра. Имя — Бертран Зобрист.

Элизабет Сински содрогнулась.

— Что это за место?! — потребовала она ответа. — Где это происходит?!

И тут шеф впервые выказал признак чувства. Он испустил глубокий вздох разочарования и озабоченности.

— Доктор Сински, — сказал он, — ответ на этот вопрос я надеялся услышать от вас.

Километрах в полутора оттуда картина моря с набережной Рива-дельи-Скьявони слегка изменилась. Кто внимательно смотрел, мог заметить огромную серую яхту, только что обогнувшую длинный выступ суши на востоке. Яхта теперь двигалась к площади Сан-Марко.

«Мендаций», подумалось ФС-2080, и накатил страх.

Этот серый корпус не спутаешь ни с чем.

Шеф приближается… и время на исходе.

Глава 71

Держась около воды, Лэнгдон, Сиена и Феррис протискивались сквозь густую толпу на Рива-дельи-Скьявони, чтобы попасть на площадь Сан-Марко с юга, где она подходит к морю.

Тут скопление туристов было почти непроходимым; создавая вокруг Лэнгдона, страдавшего клаустрофобией, трудновыносимую толчею, люди плотной массой двигались к двум могучим колоннам, за которыми начиналась площадь, чтобы их сфотографировать.

Официальные ворота города, подумал Лэнгдон с иронией, зная, что это место не далее как в восемнадцатом веке еще использовали, помимо прочего, для публичных казней.

На одной из колонн высилась странноватая фигура святого Феодора, гордо стоящего над убитым легендарным драконом, который всегда казался Лэнгдону гораздо больше похожим на крокодила.

На другую колонну был водружен вездесущий символ Венеции — крылатый лев. Повсюду в городе можно видеть этого льва, гордо положившего лапу на открытую книгу, где по-латыни написано: «Pax tibi Marce, evangelista meus» («Мир тебе, Марк, мой евангелист»). По легенде, эти слова сказал святому Марку, прибывшему в Венецию, ангел, и он предрек ему еще, что в ней будут покоиться его мощи. Используя этот апокриф как оправдание, венецианцы позднее похитили мощи из Александрии и поместили в базилике Сан-Марко. Крылатый лев доныне остается эмблемой города и красуется чуть ли не на каждом углу.

Протянув руку, Лэнгдон показал путь направо, мимо колонн, через площадь Сан-Марко:

— Если потеряем друг друга, встречаемся у входа в базилику.

Спутники согласились и, обходя толпу, поспешили на площадь вдоль западной стены Дворца дожей. Знаменитые венецианские голуби, которых кормят, несмотря на запрет, и которым эта кормежка, похоже, нисколько не вредит, преспокойно клевали крошки под ногами у туристов, а иные совершали налеты на корзинки с хлебом, оставленные без присмотра на столиках кафе под открытым небом, и докучали официантам в смокингах.

В отличие от большинства европейских площадей эта величественная пьяцца имеет вид не квадрата, а буквы Г. Более короткий ее участок, так называемая пьяццетта, идет от морского берега до базилики Сан-Марко. Дальше площадь поворачивает налево на девяносто градусов, и начинается ее длинный участок от базилики до музея Коррер. Площадь здесь, что необычно, не прямоугольная, а имеет форму неправильной трапеции, существенно сужающейся к дальнему концу. Благодаря этому возникает иллюзия, как в комнате смеха: площадь выглядит намного длиннее, чем на самом деле, причем эффект усиливается рисунком плит мостовой, который соответствует расположению торговых рядов пятнадцатого века.

Продолжая двигаться к углу между двумя участками площади, Лэнгдон видел на отдалении прямо перед собой поблескивающий синий стеклянный циферблат астрономических часов на колокольне собора Сан-Марко — тот самый циферблат, сквозь который Джеймс Бонд швыряет злодея в фильме «Лунный гонщик».

Только сейчас, вступив на площадь, окруженную зданиями, Лэнгдон смог сполна оценить неповторимый дар этого города.

Звук.

Венеция, где нет никаких автомобилей, наслаждается блаженным отсутствием обычного наземного транспорта и метро, тут не услышишь сирен, тут звуковое пространство полностью отдано живому, немеханическому переплетению человеческих голосов, голубиного воркования и музыки, доносящейся из кафе под открытым небом, где скрипачи играют посетителям серенады. На слух Венеция не похожа ни на какой другой крупный город на свете.

Стоя на вымощенной плитами площади Сан-Марко, на которую от предвечернего солнца ложились длинные тени, Лэнгдон поднял глаза вверх, к шпилю колокольни, высоко вздымавшейся над площадью и господствовавшей над небом древней Венеции. На лоджии под шпилем теснились сотни людей. Сама мысль о пребывании там заставила его содрогнуться, и он, опустив взгляд обратно, продолжил путь через человеческое море.

Сиена легко могла бы поспевать за Лэнгдоном, но Феррис отставал, и она решила держаться посередине, чтобы видеть и того и другого. Но сейчас расстояние между ними стало еще больше, и она нетерпеливо оглянулась на Ферриса. Он показал на грудь, давая понять, что запыхался, и махнул ей рукой, предлагая идти дальше.

Сиена пошла и, торопясь следом за Лэнгдоном, потеряла Ферриса из виду. И все же, пока она пробиралась сквозь толпу, в ней, задерживая ее, занозой сидело странное подозрение, что Феррис отстает специально… казалось, он нарочно пытается от них отдалиться.

Давно уже взяв за правило доверять своим ощущениям, Сиена нырнула в нишу и, укрытая в тени, стала в поисках Ферриса оглядывать толпу позади себя.

Куда он делся?!

Похоже было, что он больше и не старается за ними следовать. Сиена всматривалась, всматривалась в толпу и наконец увидела его. К ее удивлению, Феррис стоял на месте и, низко пригнувшись, набирал текст на своем телефоне.

На том самом телефоне, который, сказал он мне, разрядился.

До самого нутра ее просквозил страх, и опять она знала, что этому ощущению надо доверять.

Он соврал мне в поезде.

Глядя на него, Сиена пыталась понять, чем он занят. Тайком пишет кому-то текстовое сообщение? Скрытно шарит по Интернету? Пытается разгадать тайну стихотворения Зобриста до того, как это смогут сделать Лэнгдон и Сиена?

Так или иначе, он грубо ей солгал.

Я не могу ему доверять.

У Сиены возникло побуждение кинуться к нему и поймать его с поличным, но она быстро передумала и решила скользнуть обратно в толпу, пока он ее не засек. Она продолжила путь к базилике, ища взглядом Лэнгдона. Надо его предостеречь, сказать, чтобы он больше ничего Феррису несообщал.

До базилики оставалось всего шагов пятьдесят, когда чья-то рука с силой потянула ее сзади за свитер.

Она резко крутанулась и оказалась лицом к лицу с Феррисом.

Человек с покрытым сыпью лицом тяжело дышал, он явно догонял ее через толпу на пределе сил. В нем было что-то отчаянное, чего Сиена раньше не замечала.

— Извините, — проговорил он, задыхаясь. — Я потерял вас в толпе.

Чуть только посмотрев ему в глаза, Сиена уже знала точно.

Он что-то скрывает.

Подойдя к базилике Сан-Марко, Лэнгдон, к своему удивлению, обнаружил, что двоих спутников за ним нет. Удивило его и отсутствие очереди туристов перед входом в собор. Но потом он вспомнил, что дело идет к вечеру, а в Венеции в это время дня большинство туристов, отяжелев от плотного обеда с макаронами и вином, предпочитают не приобщаться дальше к истории, а гулять по площадям или попивать кофе.

Предполагая, что Сиена и Феррис вот-вот подтянутся, Лэнгдон обратил взгляд к дверям базилики. Давая иным знатокам повод посетовать на «сбивающую с толку избыточность доступа», нижний уровень здания почти целиком состоит из пяти входов с распахнутыми бронзовыми дверьми, обрамленными группами колонн и сводчатыми арками, и потому базилика выглядит очень гостеприимно — в чем, в чем, а в этом ей не откажешь.

Один из прекраснейших в Европе образцов византийской архитектуры, собор Сан-Марко создает ярко выраженное ощущение мягкой, нежной прихотливости. Резко отличаясь от Нотр-Дам и Шартрского собора, суровых, серых, устремленных ввысь, венецианская базилика, при всей своей внушительности, имеет куда более земной вид. В ширину она больше, чем в высоту, и увенчивают ее пять выбеленных куполов-полушарий, от которых исходит некая воздушная праздничность, побудившая не одного автора путеводителей сравнить собор со свадебным тортом-безе.

С возвышения над центральным входом в собор взирает на площадь, носящую имя апостола, стройная статуя Святого Марка.

Под его ногами — заостренная арка, выкрашенная в темно-синий цвет и усеянная золотыми звездами. На этом красочном фоне стоит золотой крылатый лев — блестящий талисман Венеции.

А под ним Лэнгдон увидел одно из самых знаменитых сокровищ базилики — четверку огромных бронзовых жеребцов, на которых играло в ту минуту предвечернее солнце.

Кони собора Сан-Марко.

В любую минуту, кажется, готовые соскочить с постаментов на площадь, эти бесценные жеребцы, как и многие другие венецианские сокровища, были вывезены из Константинополя в эпоху крестовых походов. Еще одно присвоенное грабителями-крестоносцами произведение искусства — пурпурная порфировая скульптура «Тетрархи» — находится под конями у юго-западного угла собора. Композиция знаменита, помимо прочего, тем, что, когда ее в тринадцатом веке забирали из Константинополя, у одного из тетрархов откололась ступня. В 1960-е годы эту ступню каким-то чудом нашли во время раскопок в Стамбуле. Венеция попросила передать ей недостающую часть композиции, но турецкие власти ответили просто: Вы украли скульптуру — мы сохраним за собой ступню.

— Мистер, вы купить? — раздался женский голос, заставляя Лэнгдона опустить глаза.

Грузная цыганка держала высокий шест, на котором висели венецианские маски. Большинство — в популярном стиле volto intero: стилизованные, закрывающие все лицо белые маски, какие часто надевали женщины во время карнавала. Еще там были игривые маски Коломбины в пол-лица, несколько баут с острым подбородком и моретта — маска без тесемок. Но внимание Лэнгдона привлекли не цветные изделия, а одна серовато-черная маска на самом верху шеста: мертвые глаза, казалось, угрожающе смотрели с высоты прямо на него поверх длинного носа-клюва.

Чумной доктор. Лэнгдон отвел взгляд, не нуждаясь в лишних напоминаниях о том, зачем он приехал в Венецию.

— Вы купить? — повторила цыганка.

Лэнгдон слабо улыбнулся и покачал головой:

— Sono molto belle, ma no, grazie^[241].

Торговка двинулась дальше, и Лэнгдон следил глазами за зловещей чумной маской, качавшейся над толпой. Потом тяжело вздохнул и снова посмотрел на четверку бронзовых жеребцов на балконе второго этажа.

И тут его точно ударило.

Вдруг все элементы — кони собора, венецианские маски, ценности, грабительски вывезенные из Константинополя, — метнулись друг к другу и с треском соединились.

— Боже мой, — прошептал он, — я понял!

Глава 72

Роберт Лэнгдон был поражен.

Кони собора Сан-Марко!

Эта величественная четверка коней, царственно поднявших шеи, украшенные декоративными хомутами, внезапно навела Лэнгдона на неожиданное воспоминание, и это-то воспоминание объяснило ему ключевой элемент таинственного стихотворения на посмертной маске Данте.

Однажды некая знаменитость пригласила его на свадебное торжество в историческом месте — на ферме Раннимид в штате Нью-Гэмпшир, где родился жеребец Дансерз Имидж, выигравший Кентуккийское дерби. Частью щедрой развлекательной программы было выступление знаменитой труппы наездников «Behind the Mask»^[242] — поразительный спектакль, исполненный всадниками в ослепительных венецианских костюмах и масках volto intero. Их черные как смоль фризские лошади были самыми крупными, каких Лэнгдон видел в жизни. Ошеломляющие гиганты с рельефными мышцами, с ниспадающими на копыта клоками шерсти, с дико развевающимися метровыми гривами на длинных грациозных шеях, они вихрем носились по полю, выбивая громкую дробь.

Красота фризских скакунов так подействовала на Лэнгдона, что, вернувшись домой, он поискал сведения о них в Интернете и узнал, что эти кони отлично проявляли себя на войне и потому были в чести у средневековых королей, что позднее породе грозило исчезновение, но сейчас численность ее выросла. Первоначально такого коня называли по-латыни Equus robustus, а нынешним названием порода обязана своей родине Фрисландии — исторической области в Нидерландах, где родился блестящий художник-график М. К. Эшер.

Как выяснилось, именно мощные предки фризских лошадей послужили образцом для ваятеля, сотворившего коней венецианского собора с их грубоватой красотой. Из-за красоты этих скульптур их, как было сказано на сайте, «чаще, чем какие-либо другие произведения искусства, грабительски присваивали».

Лэнгдон всегда считал, что эта сомнительная честь принадлежит Гентскому алтарю, и, чтобы проверить, так ли это, заглянул на сайт Ассоциации расследования преступлений против искусства. Четкого ранжира таких преступлений он на сайте не увидел, зато там в сжатом виде была изложена история бурной жизни скульптур как объектов грабежа и мародерства.

Четверку бронзовых коней отлил в четвертом веке до нашей эры неизвестный греческий скульптор на острове Хиос, где они оставались, пока при императоре Феодосии II их не вывезли в Константинополь, чтобы установить на Ипподроме. Затем во время Четвертого крестового похода, когда венецианцы разграбили Константинополь, дож, правивший в то время, распорядился, чтобы четыре драгоценные статуи морским путем доставили в Венецию: задача почти невыполнимая из-за их размера и веса. Кони тем не менее прибыли в Венецию, и в 1254 году их установили на фасаде собора Сан-Марко.

В 1797 году, спустя пятьсот с лишним лет, Наполеон, захвативший Венецию, забрал коней во Францию. Их перевезли в Париж и торжественно водрузили на Триумфальную арку. В 1815 году, после поражения Наполеона при Ватерлоо и его высылки, коней сняли с Триумфальной арки и отправили на барже обратно в Венецию, где их снова поставили на переднем балконе базилики Сан-Марко.

Хотя историю коней Лэнгдон в общих чертах знал и раньше, один пассаж на сайте Ассоциации обратил на себя его внимание.

Декоративные хомуты на шеи коней повесили в 1204 году венецианцы, закрывая места, где им, чтобы облегчить перевозку по морю из Константинополя в Венецию, были отпилены головы.

Дож приказал отпилить головы коням собора Сан-Марко? Это казалось Лэнгдону немыслимым.

— Роберт! — послышался голос Сиены.

Лэнгдон очнулся от своих мыслей, обернулся и увидел Сиену: она проталкивалась к нему, и Феррис был с ней рядом.

— Эти кони в стихотворении! — взволнованно крикнул Лэнгдон. — Я все про них понял!

— Что? — в замешательстве переспросила Сиена.

— Мы ведь ищем вероломного дожа, который обезглавил жеребцов!

— Да, и что же?

— Там не о живых жеребцах говорится. — Лэнгдон показал ей вверх, на фасад собора, где бронзовую четверку ярко освещало опускающееся солнце. — Он этих коней имел в виду!

Глава 73

Руки доктора Сински, смотревшей видеосюжет в кабинете шефа на борту «Мендация», дрожали. Хотя она повидала в жизни немало ужасного, этот необъяснимый фильм, который снял перед самоубийством Бертран Зобрист, наполнил ее смертельным холодом.

На экране колыхалась клювастая тень, отбрасываемая на стену подземелья, с которой стекала влага. Тень говорила, гордо описывая Инферно — свое великое творение, которое должно спасти мир, проредив его население.

Спаси нас, Господи, подумала Сински.

— Мы должны… — начала она нетвердым голосом. — Мы должны найти эту подземную пещеру. Может быть, еще не поздно.

— Посмотрите дальше, — сказал шеф. — Там еще диковинней.

Вдруг тень от маски на мокрой стене выросла, стала огромной, и неожиданно в кадр вступила фигура.

Мать честная.

Перед глазами у Сински возник чумной доктор в полном облачении: черный плащ, леденящая маска с клювом. Чумной врач шел прямо к камере, и вот его маска, наводя ужас, заполнила весь экран.

— Самое жаркое место в аду, — прошептал он, — предназначено тем, кто в пору морального кризиса сохраняет нейтральность.

У Сински холодок пробежал по спине. Эти самые слова Зобрист оставил ей в Нью-Йорке на стойке авиакомпании год назад, когда она избежала встречи с ним.

— Я знаю, — продолжал чумной доктор, — кое-кто называет меня чудовищем. — Он сделал паузу, и Сински почувствовала, что он обращается к ней. — Я знаю: кое-кто считает меня низкой тварью без сердца и совести, которая прячет лицо под маской. — Он вновь умолк и еще приблизился к камере. — Но я не безликий аноним. И я не бессердечен.

С этими словами Зобрист снял маску и откинул капюшон плаща, обнажив лицо. Сински замерла при виде знакомых зеленых глаз, которые в прошлый раз смотрели на нее в темном зале Совета по международным делам. На экране эти глаза горели такой же страстью, но теперь в них было и кое-что новое: фанатизм безумца.

— Меня зовут Бертран Зобрист, — проговорил он, глядя в камеру. — И вот мое лицо, ничем не закрытое, — пусть его видит весь мир. А моя душа… Если бы я мог вынуть свое горящее сердце и держать его, как Амор держал объятое пламенем сердце Данте ради его возлюбленной Беатриче, вы бы увидели, что я преисполнен любви. Любви глубочайшей. Ко всем вам. Но особенной любви — к одному человеку.

Зобрист еще подался вперед и, проникновенно глядя в объектив, заговорил голосом, полным нежности.

— Ангел мой, — прошептал он, — сокровище мое. Ты мое блаженство, избавление от всякого греха, тобой подтверждаются все мои добродетели, ты спасение мое. Твоя нагота согревала мне ложе, твоей непреднамеренной помощи я обязан тем, что смог преодолеть пропасть, обрел силы для своего свершения.

Сински слушала с отвращением.

— Ангел мой, — продолжал Зобрист скорбным шепотом, отдававшимся эхом в призрачном подземелье. — Ты мой добрый гений и направляющая рука, Вергилий и Беатриче в одном лице, и это творение в такой же мере твое, как мое. Если мы с тобой из тех несчастливых пар, каким вовеки не суждено воссоединиться, мое утешение в том, что я оставляю будущее в твоих заботливых руках. Мои труды внизу окончены. И для меня настал час подняться к горнему миру… и вновь узреть светила.

Зобрист умолк, и слово «светила» отозвалось в гулкой пещере эхом. Затем, очень спокойно, Зобрист протянул руку к камере и прекратил съемку.

Экран погас.

— Где это подземелье может находиться, — сказал шеф, выключая монитор, — мы понятия не имеем. А вы?

Сински покачала головой. Ни разу не видела ничего подобного. Она подумала про Роберта Лэнгдона: может быть, ему удалось продвинуться в разгадке ребусов Зобриста?

— Не знаю, поможет ли это, — проговорил шеф, — но я, похоже, знаю, с кем Зобриста связывали узы любви. — Он помолчал. — У этого человека есть кодовое имя: ФС-2080.

Сински так и подскочила.

— ФС-2080?!

Она ошеломленно смотрела на шефа. Тот был изумлен не меньше.

— Вам это что-нибудь говорит?

Сински кивнула, словно бы не веря:

— Еще как говорит.

Ее сердце колотилось. ФС-2080. Она не знала, кто именно скрывается под этим шифром, но она очень хорошо знала, что этот шифр означает. ВОЗ взяла подобные кодовые имена на заметку уже давно.

— Движение трансгуманистов, — сказала она. — Слыхали о таком?

Шеф покачал головой.

— Попросту говоря, — начала объяснять ему Сински, — трансгуманизм — философия, которая утверждает, что люди должны применить все доступные им технологии, чтобы усилить наш вид. «Выживает сильнейший».

Шеф пожал плечами, словно бы говоря: ну и что?

— В большинстве своем, — продолжила она, — участники движения трансгуманистов — люди вменяемые: этически мыслящие ученые, футурологи, мечтатели; но, как во многих движениях, есть небольшая, но воинственная фракция, которая считает, что ход событий надо ускорить. Есть мыслители апокалиптического толка, думающие, что близится наш общий конец и кто-то должен принять решительные меры, чтобы спасти будущность нашего вида.

— И Бертран Зобрист, — заметил шеф, — надо полагать, был из этих людей?

— Именно, — подтвердила Сински. — Он был их лидером. Помимо чрезвычайно острого ума, он обладал колоссальным личным магнетизмом, и его апокалиптические статьи породили настоящий культ среди самых ярых трансгуманистов. Сегодня многие его фанатичные последователи берут себе кодовые имена, и все они составляются по одному образцу: две буквы и четыре цифры. Например, ДГ-2064, БА-2105 или имя, которое вы мне назвали.

— ФС-2080.

Сински кивнула:

— Это кодовое имя может принадлежать только трансгуманисту.

— Эти буквы и цифры имеют какой-нибудь смысл?

Сински показала ему на компьютер:

— Активируйте браузер. Я вам покажу.

Шеф с неуверенным видом подошел к компьютеру и вывел на экран поисковик.

— Поищите ФМ-2030, — сказала Сински, усаживаясь за ним.

Шеф напечатал: ФМ-2030, и появились тысячи веб-страниц.

— Щелкните по любой, — распорядилась Сински.

Шеф щелкнул по верхней, и возникла страница Википедии с фотографией красивого иранца Ферейдуна М. Эсфандиари, которого автор статьи охарактеризовал как писателя, философа, футуролога и основоположника движения трансгуманистов. Родившийся в 1930 году, он, по словам автора, сделал философию трансгуманистов достоянием широкой публики и прозорливо предсказал экстракорпоральное оплодотворение, генную инженерию и глобализацию.

Согласно Википедии, самое смелое утверждение Эсфандиари состояло в том, что новые технологии позволят ему дожить до редкого в его поколении столетнего возраста. Свою веру в технологии будущего Ферейдун М. Эсфандиари продемонстрировал тем, что изменил свое имя на ФМ-2030, взяв первые два инициала и добавив к ним год, в котором ему должно было исполниться сто лет. Увы, он не достиг своей цели, скончавшись в семьдесят от рака поджелудочной железы, но в память о ФМ-2030 ярые трансгуманисты и сегодня присваивают себе кодовые имена по такому же образцу.

Дочитав, шеф встал, подошел к окну и довольно долго с ничего не выражающим лицом смотрел на море.

— Значит, — прошептал он наконец, словно думая вслух, — любовь между Бертраном Зобристом и ФС-2080 возникла на почве… трансгуманизма.

— Несомненно, — подтвердила Сински. — К сожалению, мне неизвестно, кто стоит за шифром ФС-2080, но…

— Вот мы и подошли к сути, — перебил ее шеф, по-прежнему глядя в морскую даль. — Мне это известно. Я доподлинно знаю, кто за ним стоит.

Глава 74

Здесь кажется и воздух золотым.

Роберту Лэнгдону доводилось бывать во многих величественных соборах, но атмосфера Chiesa d'Oro — «Золотой церкви», как называли собор Сан-Марко, — всегда казалась ему неповторимой. Столетиями бытовало мнение, что, просто подышав этим воздухом, человек становится богаче. В эти слова вкладывали не только метафорический, но и прямой смысл.

Поскольку на внутреннее убранство собора пошло несколько миллионов старинных золотых пластинок, считалось, что многие плавающие в здешнем воздухе пылинки — на самом деле частички золота. Эта пронизывающая воздух золотая пыль в сочетании с ярким солнечным светом, струящимся сквозь большое западное окно, придавала атмосфере особую наполненность, помогавшую добрым христианам обретать духовное богатство и, если они глубоко дышали, богатство мирское: легкие, позолоченные изнутри.

В этот час свет низкого солнца, проходя в западное окно, создавал над Лэнгдоном подобие широкого сияющего веера или шелкового полога. Пораженный, Лэнгдон невольно ахнул, и рядом с ним Сиена и Феррис, он почувствовал, отреагировали так же.

— Куда теперь? — шепотом спросила Сиена.

Лэнгдон показал на лестницу, ведущую вверх. В музейной части собора на втором этаже имеется обширная экспозиция, посвященная коням Сан-Марко, и Лэнгдон рассчитывал, что она поможет быстро установить личность таинственного дожа, обезглавившего этих коней.

Поднимаясь по лестнице со своими спутниками, он увидел, что Феррису вновь трудно дышать, и Сиена поймала наконец взгляд Лэнгдона, что пыталась сделать уже несколько минут. Придав лицу предостерегающее выражение, она скрытно кивнула в сторону Ферриса и пошевелила губами, беззвучно произнося что-то, чего Лэнгдон не разобрал. Но прежде чем он успел ее переспросить, Феррис повернулся к ней, опоздав на долю секунды: Сиена уже отвела взгляд от Лэнгдона и смотрела прямо на Ферриса.

— Все нормально, доктор? — спросила она как ни в чем не бывало.

Феррис кивнул и стал подниматься быстрей.

Актриса она талантливая, подумал Лэнгдон, но что она хотела мне сообщить?

Когда они взобрались на второй уровень, вся базилика была под ними как на ладони. Собор, имеющий форму греческого креста, в плане гораздо ближе к квадрату, чем вытянутые собор Святого Петра и Нотр-Дам. Расстояние от нартекса до алтаря здесь меньше, и это придает собору Сан-Марко вид грубоватой, прочной основательности и создает ощущение большей доступности.

Но доступности не абсолютной: алтарь собора находится за алтарной преградой с колоннами, увенчанной внушительным распятием. Алтарь осенен изящным киворием и располагает одним из ценнейших в мире алтарных образов — знаменитой Pala d'Oro. Эта обширная «золотая ткань» из позолоченного серебра — ткань лишь в том смысле, что произведение «соткано» из работ мастеров прежних времен, главным образом из византийских эмалей, и заключено в единую готическую раму. Украшенная примерно тысячей тремястами жемчужин, четырьмя сотнями гранатов, тремя сотнями сапфиров, изумрудами, аметистами и рубинами, Pala d'Oro считается наряду с конями Сан-Марко одним из чудес Венеции.

С архитектурной точки зрения базилика — любая церковь, построенная в Европе или вообще на Западе в восточном, византийском стиле. Возведенный по образцу Юстиниановой базилики святых апостолов в Константинополе, венецианский собор по стилю до того восточен, что путеводители нередко называют посещение этого храма реальной альтернативой посещению турецких мечетей, многие из которых — византийские соборы, превращенные в мусульманские дома молитвы.

Хотя Лэнгдону никогда не пришло бы в голову считать собор Сан-Марко заменой впечатляющим мечетям Турции, он готов был признать, что даже самый большой любитель византийского искусства может сполна удовлетворить свою страсть, если побывает в так называемой сокровищнице собора, укрытой в помещениях за правым трансептом, где хранится блистательная коллекция из 283 предметов: икон, драгоценностей, чаш для причастия, вывезенных после разграбления Константинополя.

Лэнгдон с облегчением отметил, что в базилике сейчас не так людно, как могло бы быть. Туристов, конечно, много, но по крайней мере есть место для маневра. Протискиваясь сквозь группы людей или обходя их, Лэнгдон повел Ферриса и Сиену к западному окну, где можно выйти на балкон и осмотреть коней. Хотя Лэнгдон не сомневался, что сможет понять, о каком доже идет речь, его беспокоил следующий шаг: как добраться до самого этого дожа? Что имеется в виду — его гробница? Статуя? Тут, вероятно, потребуется чья-то помощь: статуи в главном помещении собора, в крипте под ним и в северном трансепте над саркофагами исчисляются сотнями.

Заметив молодую женщину-экскурсовода с группой, он дождался паузы в ее рассказе и вежливо спросил:

— Прошу прощения, могу я сейчас увидеть Этторе Вио?

— Этторе Вио? — Женщина посмотрела на Лэнгдона странным взглядом. — Si, certo, ma… — Да, конечно, но… — Она осеклась, взгляд ее просветлел. — Lei è Robert Langdon, vero?! — Вы Роберт Лэнгдон, да?!

Лэнгдон доброжелательно улыбнулся:

— Si, sono io^[243]. Можно ли мне поговорить с Этторе?

— Si, si! — Женщина знаком попросила группу минутку подождать и торопливо удалилась.

Лэнгдон и Этторе Вио, хранитель музея, однажды снялись вместе в коротком документальном фильме о базилике и с тех пор поддерживали связь.

— Этторе написал книгу о базилике, — объяснил Лэнгдон Сиене. — Даже несколько книг.

Пока Лэнгдон вел спутников по верхнему уровню к западному окну, в которое можно увидеть коней, Сиена по-прежнему выглядела странно обеспокоенной из-за Ферриса. Когда они дошли до окна и посмотрели в него против солнца, им стали видны силуэты мускулистых конских ягодиц. Туристы, гулявшие по балкону, разглядывали коней вблизи и наслаждались впечатляющей панорамой площади Сан-Марко.

— Вот и они! — воскликнула Сиена, двинувшись было к двери на балкон.

— Не совсем, — заметил Лэнгдон. — Лошади на балконе — это всего лишь копии. Настоящих коней Сан-Марко ради безопасности и сохранности держат внутри.

Лэнгдон повел Сиену и Ферриса по коридору к хорошо освещенной части помещения, где такие же четыре жеребца, казалось, бежали к ним рысью на фоне кирпичных арок.

— Вот оригиналы, — сказал Лэнгдон, восхищенно показав на статуи.

Всякий раз, когда он рассматривал этих коней с близкого расстояния, он не мог не поражаться фактуре поверхности и детальности мускулатуры. Лишь усиливала эффект от их кожи, от их рельефных мышц роскошная золотисто-зеленая патина, покрывавшая всю бронзовую поверхность. Вид этой четверки жеребцов, переживших бурные времена, но теперь сохраняемых в идеальных условиях, всегда напоминал Лэнгдону о важности бережного отношения к великим произведениям искусства.

— А вот и воротники, — сказала Сиена, показывая на декоративные хомуты на конских шеях. — Вы говорите, ими закрыли швы?

Лэнгдон уже рассказал Сиене и Феррису про диковинное «обезглавливание», о котором он прочел на сайте.

— Да, несомненно, — подтвердил Лэнгдон, двигаясь к информационной табличке, висящей неподалеку.

— Роберто! — громко раздался позади них дружеский голос. — Вы меня обижаете!

Лэнгдон повернулся и увидел протискивающегося сквозь толпу Этторе Вио — жизнерадостного седого человека в синем костюме, с очками на цепочке, перекинутой через шею.

— Как вы посмели приехать в мою Венецию и даже не позвонить?

Лэнгдон улыбнулся и пожал ему руку.

— Мне нравится делать вам сюрпризы, Этторе. Вы хорошо выглядите. А это мои друзья доктор Брукс и доктор Феррис.

Этторе поздоровался с ними и отступил на шаг, чтобы разглядеть Лэнгдона получше.

— Путешествуете с докторами? Вы не заболели? А почему так одеты? Итальянизируетесь?

— И не заболел, и не итальянизируюсь, — ответил Лэнгдон с усмешкой. — Мне нужны кое-какие сведения об этих конях.

Лицо Этторе стало озадаченным.

— Неужели есть что-то, чего прославленный профессор не знает?

Лэнгдон рассмеялся.

— Мне надо кое-что узнать про отпиливание конских голов для транспортировки во время крестовых походов.

По лицу Этторе Вио можно было подумать, что Лэнгдон осведомился о геморрое королевы.

— Боже мой, Роберт, — прошептал он, — мы об этом никогда не говорим. Если вас интересуют отсеченные головы, могу вам показать знаменитого обезглавленного Карманьолу^[244] или…

— Этторе, мне надо знать, который из венецианских дожей приказал отпилить им головы.

— Ничего подобного не было, — защищался Этторе. — Я, конечно, слыхал эту легенду, но исторических подтверждений того, что какой-либо дож…

— Этторе, ну пожалуйста, исполните мою прихоть, — сказал Лэнгдон. — Эта легенда — про какого она дожа?

Этторе надел очки и посмотрел на Лэнгдона в упор.

— Ну хорошо. Согласно легенде, наших бесценных коней переправил сюда самый умный и лживый из венецианских дожей.

— Лживый?

— Да. Дож, который обманом вовлек всех в крестовый поход. — Он выжидательно глядел на Лэнгдона. — Дож, который взял деньги из казны будто бы для плавания в Египет… но потом изменил цель и разграбил Константинополь.

Это можно, пожалуй, назвать вероломством, рассудил про себя Лэнгдон.

— И как его звали?

Этторе нахмурился.

— Роберт. Я считал вас знатоком мировой истории.

— Да, но мир велик, а история — вещь длинная. Прошу вашей помощи.

— Ладно, тогда — последняя подсказка.

Лэнгдон хотел запротестовать, но почувствовал, что это бесполезно.

— Этот дож прожил почти столетие, — сказал Этторе. — Настоящее чудо для тех времен. Суеверные люди объясняли его долголетие тем, что он дерзнул забрать из Константинополя мощи святой Луции и привезти их в Венецию. Святая Луция потеряла зрение, когда…

— Он умыкнул кости незрячей! — выпалила Сиена, глядя на Лэнгдона, которому пришла в голову та же мысль.

Этторе посмотрел на Сиену с удивлением.

— Можно, наверно, и так выразиться.

Феррис вдруг стал какой-то бледный, словно еще не отдышался после долгого пути через площадь и подъема по лестнице.

— Я должен добавить, — сказал Этторе, — что дож потому так сильно любил святую Луцию, что сам был слепым. В девяносто лет он стоял на этой самой площади, не видя ровно ничего, и проповедовал крестовый поход.

— Я знаю, кто это, — промолвил Лэнгдон.

— Странно было бы, если бы вы не знали! — отозвался Этторе с улыбкой.

К Лэнгдону, чья эйдетическая память гораздо лучше работала со зримыми образами, чем с абстракциями, воспоминание пришло в виде произведения искусства — знаменитой гравюры Гюстава Доре, изображающей высохшего слепого старца, который, воздев над собой руки, призывает толпу отправиться в крестовый поход. Название гравюры Лэнгдон помнил отчетливо: Дандоло проповедует крестовый поход.

— Энрико Дандоло, — провозгласил Лэнгдон. — Дож, который никак не хотел умирать.

— Finalmente!^[245] — воскликнул Этторе. — Я уж испугался, что ваш ум стареет.

— Стареет, стареет, как и мое тело. Он здесь похоронен?

— Дандоло? — Этторе покачал головой. — Нет, не здесь.

— А где? — пытливо поинтересовалась Сиена — Во Дворце дожей?

Этторе снял очки и на несколько секунд задумался.

— Погодите. Дожей было так много, что я не могу припомнить…

Не успел Этторе договорить, как подбежала испуганная женщина-экскурсовод. Отведя его в сторону, она зашептала ему на ухо. Этторе напрягся, встревоженно поспешил к перилам и, перегнувшись, уставился вниз, на главное помещение собора. Потом повернулся к Лэнгдону.

— Я сейчас вернусь! — крикнул он и торопливо ушел, не сказав больше ни слова.

Лэнгдон, озадаченный, подошел к перилам и посмотрел вниз. Что там такое делается?

Вначале он ничего не мог разглядеть, кроме обычного коловращения туристов. Затем, однако, увидел, что лица многих обращены в одну сторону — к главным дверям, через которые в собор только что вошла внушительная группа мужчин в черной форме. Они рассыпались по нартексу, блокируя все выходы.

Люди в черном. Лэнгдон почувствовал, как его руки стиснули перила.

— Роберт! — послышался сзади голос Сиены.

Лэнгдон не отводил взгляда от агентов. Как они нас нашли?!

— Роберт! — позвала она его еще настойчивей. — Помогите мне, тут неприятность!

Лэнгдон удивленно повернулся на ее крик.

Где она там?

Миг спустя он нашел взглядом и Сиену, и Ферриса. На полу перед конями Сан-Марко Сиена стояла над доктором Феррисом на коленях… а он бился в конвульсиях, прижимая руки к груди.

Глава 75

— Похоже на сердечный приступ! — крикнула Сиена.

Лэнгдон поспешил туда, где на полу, распластанный, лежал доктор Феррис. Он судорожно хватал ртом воздух.

Что с ним случилось?! Повсюду, почувствовал Лэнгдон, разом назрел кризис. Внизу агенты в черном, здесь бьется на полу Феррис; Лэнгдона точно парализовало, он не знал, куда кинуться.

Сиена села над Феррисом на корточки, распустила его галстук и рывком расстегнула несколько пуговиц рубашки, чтобы ему легче стало дышать. Но, обнажив ему грудь, она отпрянула с резким возгласом тревоги, потом прикрыла рот ладонью и неловко попятилась, не спуская глаз с голой груди лежащего.

Лэнгдон тоже это увидел.

Кожа у Ферриса на груди была неестественного цвета. По грудине зловеще расплылось фиолетовое пятно размером с грейпфрут. Можно было подумать, в него попало пушечное ядро.

— Внутреннее кровоизлияние, — сказала Сиена, подняв на Лэнгдона потрясенный взгляд. — Неудивительно, что ему весь день было трудно дышать.

Феррис замотал головой: явно хотел что-то сказать, но издавал только слабое сипение. Вокруг начали собираться туристы, и у Лэнгдона возникло ощущение надвигающегося хаоса.

— Там внизу эти агенты, — предостерег он Сиену. — Не знаю, как они нас нашли.

Удивление и страх на ее лице мгновенно сменились гневом. Она опять посмотрела на Ферриса:

— Вы нам лгали. Лгали, признавайтесь!

Феррис снова попытался заговорить, но сумел выдавить только нечленораздельные звуки. Сиена бегло обшарила его карманы, выудила бумажник и телефон, положила их себе в карман и теперь стояла над Феррисом, вперив в него обвиняющий взор.

В этот момент пожилая итальянка, протиснувшись сквозь толпу, гневно крикнула Сиене:

— L'hai colpito al petto!

Она с силой надавила на свою грудь.

— Нет! — воскликнула Сиена. — Искусственное дыхание его убьет! Посмотрите на его грудь! — Она повернулась к Лэнгдону. — Роберт, нам надо уходить. Немедленно.

Лэнгдон опустил взгляд на Ферриса; тот отчаянно, умоляюще на него таращился, точно хотел что-то сообщить и не мог.

— Не можем же мы его тут оставить! — исступленно возразил Лэнгдон.

— Поверьте мне, — сказала Сиена, — это не сердечный приступ. И мы уходим. Немедленно.

Туристы, собиравшиеся все теснее, начали криками звать на помощь. Сиена с ошеломляющей силой схватила Лэнгдона за руку и потащила из этого хаоса на балкон, где было просторней.

В первую секунду Лэнгдона ослепило. Солнце, низко опустившееся над западным краем площади, било ему прямо в глаза и омывало весь балкон золотым сиянием. Сиена повела Лэнгдона налево по террасе второго этажа, лавируя между туристами, вышедшими из помещения полюбоваться площадью и копиями коней Сан-Марко.

Когда они торопливо шли вдоль фасада базилики, лагуна была прямо перед ними. Там, на воде, внимание Лэнгдона привлек странный силуэт — ультрасовременная яхта, похожая на военный корабль из будущего.

Но времени раздумывать о яхте у него не было: дойдя до юго-западного угла базилики, они с Сиеной снова повернули налево и двинулись к пристройке, соединяющей базилику с Дворцом дожей и известной благодаря Бумажным воротам, названным так потому, что на них вывешивались для общего обозрения указы дожей.

Не сердечный приступ? Фиолетовая грудь Ферриса не шла у Лэнгдона из головы, и вдруг ему стало страшно услышать из уст Сиены настоящий диагноз. Кроме того, что-то, похоже, переменилось и Сиена перестала доверять Феррису. Не потому ли она на лестнице старалась встретиться со мной взглядом?

Сиена вдруг резко остановилась и, перегнувшись через изящную балюстраду, посмотрела с изрядной высоты на уединенный угол площади Сан-Марко.

— Черт, — сказала она. — Тут выше, чем я думала.

Лэнгдон уставился на нее. Она что, хотела прыгать?!

Сиена выглядела испуганной.

— Нельзя, чтобы они нас поймали, Роберт.

Лэнгдон вновь повернулся к базилике и увидел прямо перед собой тяжелую дверь из железа и стекла. Туристы входили в нее и выходили, и, пройдя через эту дверь, они с Сиеной, прикинул Лэнгдон, опять должны были оказаться в музее — теперь уже в глубинной части собора.

— Наверняка они перекрыли все выходы, — сказала Сиена.

Лэнгдон мысленно перебрал способы спасения и отверг все, кроме одного.

— По-моему, я видел кое-что внутри, что могло бы нам помочь.

Не имея времени даже этот способ обдумать хорошенько, Лэнгдон повел Сиену обратно внутрь базилики. Там они двинулись по периметру музея, стараясь прятаться в скоплениях туристов, многие из которых сейчас смотрели через обширное пустое пространство центрального нефа на суету вокруг Ферриса. Лэнгдон заметил, как та сердитая пожилая итальянка показала двоим агентам в черном на балкон, сообщая им, куда направились они с Сиеной.

Надо поторопиться, подумал Лэнгдон, оглядывая стены; наконец он увидел то, что искал, у большой экспозиции гобеленов.

Приспособление на стене было ярко-желтым; красная предостерегающая наклейка гласила:

ALLARME ANTINCENDIO

— Пожарная тревога? — спросила Сиена. — Такой у вас план?

— Попробуем выскользнуть вместе с толпой.

Лэнгдон взялся за рычаг. Ну, сейчас начнется. Понуждая себя действовать быстро, пока не передумал, он сильно потянул вниз и увидел, как механизм вдребезги разбил стеклянный цилиндрик внутри.

Вопреки ожиданиям — ни сирен, ни переполоха.

Тишина.

Он потянул рычаг еще раз.

Ничего.

Сиена смотрела на него как на сумасшедшего.

— Роберт, мы в каменном соборе, битком набитом туристами! Неужели вы думали, что эти доступные всем сигнализаторы находятся в рабочем состоянии? Ведь один-единственный шутник может…

— Конечно, думал! У нас в США законы о пожарной охране…

— Вы в Европе. У нас тут меньше юристов. — Она показала рукой Лэнгдону за спину. — И времени у нас тоже мало.

Лэнгдон повернулся к стеклянной двери, через которую они только что попали в музей, и увидел двоих агентов, торопливо входящих с балкона и сурово оглядывающих все вокруг. В одном Лэнгдон узнал того здоровяка, что стрелял по ним, когда они спасались бегством на трайке из квартиры Сиены.

Раздумывать было некогда, и Лэнгдон с Сиеной скользнули в закрытый колодец спиральной лестницы, ведущей обратно на первый этаж. Дойдя до него, они остановились на полутемной лестничной площадке и выглянули наружу. Несколько агентов, рассыпавшись по собору, охраняли выходы и прочесывали взглядами толпу.

— Если мы выйдем отсюда, нас увидят, — сказал Лэнгдон.

— Лестница идет дальше вниз, — прошептала Сиена, показывая на ленту с надписью ACCESSO VIETATO^[246], перегораживающую проход к продолжению лестничного колодца. За лентой лестница еще более тугой спиралью вела вниз, в кромешную темноту.

Плохой вариант, подумал Лэнгдон. Подземная крипта, откуда уже не выберешься.

Сиена уже перешагнула ленту и ощупью начала спускаться в спиральную шахту, исчезая во мраке.

— Тут открыто, — вполголоса сообщила она снизу.

Лэнгдона это не удивило. Крипта собора Сан-Марко отличается от многих других крипт тем, что это действующий подземный храм: в ней регулярно проходят службы над мощами Святого Марка.

— По-моему, я вижу дневной свет! — прошептала Сиена.

Как такое возможно? Лэнгдон силился припомнить свои прежние посещения этого подземного святилища. Скорее всего, подумал он, Сиена увидела lux eterna — электрический свет на гробнице Святого Марка посреди крипты. Впрочем, времени на размышления не было: на лестнице наверху послышались шаги. Лэнгдон быстро переступил ленту, постаравшись ее не пошевелить, и, перемещая ладонь вдоль грубой каменной стены, двинулся по спирали вниз, в темноту шахты.

Сиена, спустившись до конца, ждала его у лестницы. Почти не освещенная крипта была за ней еле видна. Каменный потолок в этом подземелье с колоннами и кирпичными арками был такой низкий, что это внушало тревогу. Вся базилика опирается на эти колонны, подумал Лэнгдон, уже ощущая прилив клаустрофобии.

— Я же говорила, — шепнула ему Сиена, на чье миловидное лицо откуда-то падал очень слабый дневной свет. Она показала на несколько небольших полукруглых окон под потолком.

Световые шахты, сообразил Лэнгдон; он и забыл, что они тут есть. За этими окнами — источниками света и свежего воздуха в тесной крипте — начинались шахты, идущие наверх, к площади Сан-Марко. Окна были застеклены и вдобавок забраны железными решетками из пятнадцати перекрывающихся колец, и хотя Лэнгдон предполагал, что они открываются изнутри, шахты начинались на высоте плеча, и он видел, что протиснуться в них будет непросто. Даже если им как-нибудь удастся проникнуть через одно из окон в шахту, выбраться наружу они не смогут: высота шахты — метра три, а сверху она закрыта тяжелой решеткой.

В тусклом свете, сочившемся в эти окна, крипта собора Сан-Марко казалась лесом, освещенным луной; частые колонны, похожие на стволы, отбрасывали на пол длинные, массивные тени. Лэнгдон обратил взор к центральной части крипты, где у гробницы Святого Марка горел одинокий светильник. Апостол, которому была посвящена базилика, покоился в каменном саркофаге за алтарем и рядами сидений для тех немногих избранных, кто получал возможность помолиться здесь, в средоточии венецианского христианства.

Вдруг рядом с ним вспыхнул крохотный свет. Лэнгдон повернулся и увидел в руке у Сиены телефон Ферриса с горящим экраном.

Лэнгдон удивился.

— Ведь Феррис сказал, что телефон разряжен.

— Он соврал, — сказала Сиена, не переставая набирать что-то на экране. — Он много о чем соврал. — Она посмотрела на телефон, нахмурилась и покачала головой. — Нет сигнала. Я подумала, может быть, я смогу узнать, где похоронен Энрико Дандоло.

Она торопливо подошла к световой шахте и подняла телефон к застекленному окну, надеясь получить сигнал.

Энрико Дандоло, подумал Лэнгдон, почти не имевший времени поразмыслить о доже: так стремительно пришлось бежать из музея. Да, сейчас им с Сиеной несладко, но посещение собора дало свой результат: они поняли, кто этот вероломный дож, обезглавивший коней… и умыкнувший кости незрячей.

Увы, Лэнгдон понятия не имел, где находится гробница Энрико Дандоло, и Этторе Вио тоже явно этого не знал. Он знает всю эту базилику до последнего уголка… и Дворец дожей, вероятно, тоже. То, что Этторе не смог сразу сказать, где похоронен Дандоло, наводило Лэнгдона на мысль, что эта гробница скорее всего расположена неблизко от собора Сан-Марко и Дворца дожей.

Где же она?

Лэнгдон снова посмотрел на Сиену — она теперь стояла на сплошном ряду сидений, который передвинула под одну из световых шахт. Она отперла задвижку, распахнула окно и подняла телефон Ферриса прямо в шахту.

Сверху донеслись звуки с площади Сан-Марко, и Лэнгдону вдруг подумалось, что, может быть, они с Сиеной и правда сумеют отсюда выбраться. За рядами сидений стояло несколько складных стульев, и Лэнгдон смекнул, что один из них можно будет протолкнуть наверх, в световую шахту. Может быть, верхние решетки тоже на задвижках и открываются с этой стороны?

Лэнгдон поспешил через полумрак к Сиене, но стоило ему пройти несколько шагов, как его остановил сильный удар по лбу. Рухнув на колени, он в первую секунду подумал, что на него напали. Нет, не напали, быстро сообразил он и обругал себя за то, что забыл простую вещь: его шестифутовый рост намного превышает высоту арок, рассчитанных на средний человеческий рост тысячу с лишним лет назад.

Стоя на коленях на жестких камнях и дожидаясь, пока погаснут искры, посыпавшиеся из глаз, он внезапно обнаружил, что смотрит на выбитую на полу надпись.

Sanctus Marcus.

Он таращился на нее довольно долго. Его внимание привлекло не имя святого, а язык, на котором оно было высечено.

Латынь.

После целого дня, в течение которого Лэнгдон был погружен в современный итальянский, он не ожидал увидеть имя Святого Марка на латыни; этот мертвый ныне язык, мгновенно вспомнилось ему, был при жизни апостола языком межнационального общения в Римской империи.

И вдруг Лэнгдону пришло в голову еще кое-что.

В начале тринадцатого века — в годы правления Энрико Дандоло и Четвертого крестового похода — языком власти во многом оставалась латынь. Венецианского дожа, завоеванием Константинополя принесшего Священной Римской империи великую славу, ни за что не похоронили бы под именем Энрико Дандоло… наверняка использовали бы латинизированное имя.

Henricus Dandolo.

И тут, точно освещенный электрической вспышкой, в его мозгу возник давно забытый образ. Озарение он испытал, стоя на коленях поблизости от алтаря, но он знал, что оно не даровано ему свыше. Всего-навсего мысленная связь, внезапно возникшая благодаря зрительному соответствию. Образом, неожиданно выскочившим из глубин памяти Лэнгдона, было латинское имя дожа… высеченное на истертой мраморной плите, вделанной в красивый каменный пол.

Henricus Dandolo.

У Лэнгдона, внутренним взором увидевшего простое надгробие дожа, перехватило дыхание. Я там был. Энрико Дандоло в точном соответствии со стихотворением был похоронен «в мусейоне премудрости священной, где золото сияет» — но не в базилике Сан-Марко.

Уразумев истину, Лэнгдон медленно поднялся на ноги.

— Немогу получить сигнал, — сказала Сиена, спустившись на пол и идя к нему.

— Он и не нужен, — через силу проговорил Лэнгдон. — Этот мусейон премудрости священной… — Он глубоко вздохнул. — Я… ошибся.

Сиена побледнела.

— Не говорите мне, что мы не в том музее.

— Сиена, — прошептал Лэнгдон, чувствуя себя больным. — Мы не в той стране.

Глава 76

На площади Сан-Марко цыганка, торгующая венецианскими масками, решила отдохнуть, прислонясь к наружной стене базилики. Она выбрала для этого любимое место — маленькую нишу между двумя металлическими решетками в мостовой, идеально подходящую, чтобы поставить увесистый шест с товаром и полюбоваться закатным солнцем.

За долгие годы она много чего повидала на площади Сан-Марко, но то странное, что сейчас привлекло ее внимание, происходило не на площади… а под ней. Услыхав громкий шум у себя под ногами, она удивленно заглянула через одну из решеток вниз, в тесную шахту глубиной метра в три. В самом низу там был открыт проем, и кто-то со скребущим звуком вталкивал через него в шахту складной стул.

К изумлению цыганки, за стулом последовала симпатичная женщина со светлыми волосами, собранными в хвостик, которую явно подпихнули снизу. Она протискивалась через проем в узкий колодец.

Поднявшись в нем на ноги, блондинка первым делом посмотрела вверх и была явно поражена, увидев цыганку, наблюдавшую за ней через решетку. Блондинка поднесла палец к губам и натужно улыбнулась. Потом разложила стул, встала на него и потянулась к решетке.

Росточка не хватает изрядно, подумала цыганка. И что ты там делаешь-то?

Блондинка слезла со стула и обменялась фразами с кем-то внутри подземелья. Хотя в узкой шахте ей едва хватало места, чтобы стоять рядом со стулом, она еще потеснилась, и из подвала базилики в колодец поднялся второй человек — высокий темноволосый мужчина в элегантном костюме.

Он тоже посмотрел вверх и встретился глазами с цыганкой, которую отделяла от него решетка. Потом, неловко изогнувшись, поменялся местами с блондинкой и взобрался на шаткий стул. Он был выше ее и потому сумел дотянуться до задвижки под решеткой и отодвинуть ее. После этого, встав на цыпочки, он уперся руками в решетку и толкнул ее вверх. Решетка чуть приподнялась, но ему пришлось ее опустить.

— Può darci una mano? — крикнула светловолосая женщина цыганке.

Дать тебе руку? — переспросила мысленно цыганка, не имея желания вмешиваться в такие дела. А что ты там делаешь?

Блондинка вытащила мужской бумажник, достала купюру в сто евро и помахала. Столько денег масками за три дня не наторгуешь. Но цыганка, не упуская случая поторговаться, покачала головой и показала два пальца. Блондинка вынула вторую купюру.

Не веря своему счастью, цыганка словно бы нехотя пожала плечами в знак согласия и, стараясь сохранять безразличный вид, нагнулась, схватилась за прутья решетки и посмотрела мужчине в глаза, чтобы обоим действовать разом.

Когда он снова толкнул решетку, цыганка потянула ее вверх руками, окрепшими за много лет ходьбы с товаром, и решетка поднялась… наполовину. Едва она подумала, что дело сделано, как внизу раздался громкий треск и мужчина исчез, рухнув обратно в шахту: складной стул не выдержал.

Железная решетка в ее руках мигом сделалась тяжелее, и она подумала было, что придется отпустить, но мысль о двухстах евро придала ей сил, и цыганка сумела-таки откинуть решетку к стене базилики, о которую она ударилась с громким лязгом.

Тяжело дыша, цыганка опустила взгляд в шахту на людей вперемешку с обломками стула. Когда мужчина встал и отряхнулся, она протянула руку за деньгами.

Женщина с конским хвостом благодарно кивнула и подняла над головой две купюры. Цыганка потянулась, но не достала.

Дай же ты ему, он выше.

Вдруг из шахты послышался шум: внизу, под базиликой, громко зазвучали сердитые голоса. Мужчина и женщина в страхе крутанулись, отпрянули от проема.

Потом наступил настоящий хаос.

Темноволосый взял командование на себя; он присел и решительно приказал женщине поставить ногу на ступеньку, которую, сплетя пальцы, сделал из ладоней. Она послушалась, и он толкнул ее вверх. Держа купюры в зубах, чтобы руки были свободны, она цеплялась за стены шахты и силилась дотянуться до верхнего края. Мужчина толкал ее выше… еще выше… наконец ее пальцы ухватились за край.

С огромным усилием, похожая на пловчиху, вылезающую из бассейна, она выбралась на мостовую. Сунув цыганке деньги, она мигом повернулась, встала у отверстия шахты на колени и протянула руку мужчине.

Поздно.

Сильные руки в длинных черных рукавах просунулись в шахту, точно хлесткие щупальца какого-то голодного чудища, схватили темноволосого за ноги и потянули обратно к проему.

— Бегите, Сиена! — крикнул он, пытаясь отбрыкиваться. — Бегите!

Цыганка увидела, как они встретились взглядами, полными боли и сожаления… и дело было кончено.

Мужчину грубо втащили через проем обратно в базилику.

Блондинка потрясенно смотрела вниз глазами, полными слез.

— Простите меня, Роберт, — прошептала она. Потом, секунду помолчав, добавила: — За все простите.

Миг — и она ринулась в гущу людей; ее конский хвост мотался туда-сюда, когда она неслась по узкому переулку Мерчериа-дель-Оролоджо… исчезая в пестрой венецианской толпе.

Глава 77

Тихий плеск воды мягко привел Роберта Лэнгдона в сознание. Он ощутил резкий медицинский запах. И. антисептика, смешанный с соленым запахом моря, и почувствовал, что все вокруг покачивается.

Лишь секунды назад, казалось ему, он сражался не на жизнь, а на смерть с мощными руками, которые тащили его из световой шахты обратно в крипту. Но сейчас, как ни странно, под ним был не холодный каменный пол собора… а мягкий матрас.

Лэнгдон открыл глаза и огляделся. Он был в маленькой комнатке, похожей на больничную палату, с одним круглым окошком. Покачивание продолжалось.

Я на судне?

Последним, что Лэнгдон помнил, было то, как он лежал на полу крипты, придавленный одним из людей в черном, который сердито шипел на него: «Да хватит же дергаться!»

Лэнгдон кричал во всю глотку, звал на помощь, а агенты старались приглушить его вопли.

— Надо его забирать отсюда, — сказал один из них другому. Тот нехотя кивнул:

— Действуй.

Лэнгдон почувствовал, как сильные пальцы профессионально ощупывают шею. Затем, найдя нужное место на сонной артерии, пальцы начали жестко, сосредоточенно давить. Спустя считанные секунды в глазах у Лэнгдона помутилось, и он начал терять сознание: мозгу не хватало кислорода.

Убивают, подумал Лэнгдон. Прямо тут, у гробницы Святого Марка.

И нахлынула тьма — но тьма не абсолютная… скорее переливы разных оттенков серого, а среди них — отдельные неясные образы и звуки.

Лэнгдон не знал, сколько прошло времени, но восприятие окружающего так или иначе возвращалось. Судя по всему, он находился в каком-то судовом лазарете. Больничная обстановка и запах изопропилового спирта рождали странное ощущение дежа-вю: Лэнгдон словно прошел полный круг и очнулся, как и прошлой ночью, на незнакомой больничной койке без ясных воспоминаний о последних событиях.

Он сразу подумал о Сиене и ее безопасности. Казалось, на него и теперь глядят сверху вниз ее участливые карие глаза, полные раскаяния и страха. Лэнгдон молился о том, чтобы она спаслась и благополучно выбралась из Венеции.

Мы не в той стране, потрясенно сказал ей Лэнгдон в крипте, вспомнив, где похоронен Энрико Дандоло. Таинственный «мусейон премудрости священной», о котором говорится в стихотворении, находится совсем даже не в Венеции… а очень далеко от нее. Не зря строки Данте, с которых оно начинается, предупреждают: нужно хорошенько постараться, чтобы понять «наставленье… сокрытое под странными стихами».

Лэнгдон хотел, когда они с Сиеной выберутся из крипты, все ей объяснить, но возможности так и не представилось.

Она убежала, зная одно: что я грубо ошибся.

Внутренности Лэнгдона точно скрутило узлом.

Чума по-прежнему там…в другой стране.

В коридоре за дверью лазарета послышались тяжелые шаги, и, повернувшись, Лэнгдон увидел входящего в каюту мужчину в черном. Это был именно тот силач, что придавил его к полу крипты. Взгляд у него был как лед. Лэнгдон инстинктивно отпрянул было, но куда бежать? Пусть делают со мной что хотят.

— Где я? — спросил Лэнгдон, вложив в голос весь свой запас требовательности и непокорства.

— На яхте. Мы стоим на якоре около Венеции.

Лэнгдону бросилась в глаза круглая зеленая эмблема у вошедшего на форме: земной шар, а вокруг него буквы ECDC. И эмблему, и аббревиатуру Лэнгдон видел впервые.

— Нам нужно получить от вас информацию, — сказал оперативник, — и мы не можем терять время.

— С какой стати я буду вас информировать? — возразил Лэнгдон. — Вы меня едва не убили.

— Ничего подобного. Мы использовали шиме-ваза — удушающую технику дзюдоистов. У нас не было желания причинить вам вред.

— А кто стрелял в меня сегодня утром?! — возмутился Лэнгдон, отчетливо вспоминая лязг пули о крыло трайка, стремительно уносящего их с Сиеной. — Ваша пуля чуть не попала мне в поясницу!

Глаза вошедшего сузились.

— Если бы я хотел прострелить вам поясницу, я бы ее прострелил. Я сделал один-единственный выстрел, которым пытался пробить заднюю шину вашего мопеда, чтобы не дать вам уехать. Мне было приказано войти с вами в контакт и выяснить, какого черта вы так странно себя ведете.

Не успел Лэнгдон переварить услышанное, как в каюту вошли и двинулись к его койке еще двое в черном.

Между ними шла женщина.

Женщина-призрак.

Эфирная и неземная.

Лэнгдон мгновенно узнал в ней свое видение. Длинные серебристые волосы, красивое лицо, на шее голубой амулет из ляпис-лазури. В прошлый раз она явилась ему среди жуткого пейзажа с мертвыми и умирающими, и теперь Лэнгдон не сразу уразумел, что она стоит перед ним живая, во плоти.

— Профессор Лэнгдон, — сказала она, подходя к его койке с усталой улыбкой. — Я рада, что с вами ничего серьезного. — Она села и взяла его руку, чтобы узнать пульс. — Мне сообщили, что у вас амнезия. Вы меня помните?

Лэнгдон помедлил с ответом, вглядываясь в нее.

— Вы… возникали в моих видениях, хотя саму встречу я не помню.

Женщина наклонилась к нему, ее лицо выражало сочувствие.

— Меня зовут Элизабет Сински. Я директор Всемирной организации здравоохранения, и я обратилась к вам за помощью, чтобы обнаружить…

— Новую чуму, — сообразил Лэнгдон. — Которую создал Бертран Зобрист.

Сински удовлетворенно кивнула:

— Помните, да?

— Нет, я очнулся в больнице со странным маленьким проектором и с видениями в голове, в которых вы требовали, чтобы я искал и нашел. Именно это я и пытался делать, но они хотели меня убить.

Лэнгдон кивком показал на агентов. Силач ощетинился, явно желая ответить, но Элизабет Сински движением руки велела ему молчать.

— Профессор, — мягко проговорила она. — Я вижу, вы потрясены, сбиты с толку. Я втянула вас во все это, я в ужасе от произошедшего, и мне отрадно, что вы в безопасности.

— В безопасности? — отозвался Лэнгдон. — Меня насильно удерживают на судне!

И вас тоже!

Женщина с серебристыми волосами понимающе кивнула.

— Из-за вашей амнезии многое из того, что я сейчас расскажу, боюсь, покажется вам диковинным. Но время на исходе, в вашей помощи нуждается множество людей.

Сински умолкла, словно раздумывая, как лучше продолжить.

— Прежде всего, — заговорила она, — мне надо, чтобы вы поняли: агент Брюдер и его люди никогда не пытались сделать вам ничего плохого. У них был прямой приказ: восстановить с вами контакт любыми средствами, какие понадобятся.

— Восстановить? Но я не…

— Прошу вас, профессор, просто послушайте. Все разъяснится. Я вам обещаю.

Лэнгдон откинулся на койку лазарета, и чем дольше доктор Сински говорила, тем более бурно крутились мысли у него в голове.

— Агент Брюдер и его люди — группа из Службы поддержки по надзору и реагированию. Сокращенно — ПНР. Они работают под эгидой Европейского центра профилактики и контроля заболеваний.

Лэнгдон посмотрел на нашивки с буквами ECDC. European Centre for Disease Prevention and Control.

— Его группа, — продолжила она, — специализируется на распознавании и нейтрализации рисков заразных заболеваний.

Грубо говоря, это спецназ для экстренного сведения к минимуму крупномасштабных угроз здоровью людей. Я ищу источник инфекции, которую создал Зобрист, мои главные надежды были связаны с вами, и, когда вы исчезли, я поручила группе ПНР вас разыскать… Это я вызвала ее во Флоренцию себе на помощь.

Лэнгдон был ошеломлен.

— Эти агенты работают на вас?

Она кивнула:

— Временно прикомандированы от ECDC. Вчера вечером, когда вы исчезли и перестали выходить на связь, мы подумали, что с вами что-то случилось. Только сегодня рано утром, когда наша группа технической поддержки увидела, что вы заходили в свою гарвардскую электронную почту, мы поняли, что вы живы. В тот момент казалось, что причиной вашего странного поведения может быть только переход на другую сторону… мы предполагали, что кто-то другой, кто тоже ищет источник этой инфекции, соблазнил вас большими деньгами.

Лэнгдон покачал головой:

— Полнейшая нелепость!

— Да, это выглядело крайне маловероятным, но это было единственным логически приемлемым объяснением. Ставка чрезвычайно высока, и мы должны были свести риск к минимуму. Конечно, мы и вообразить не могли, что у вас амнезия. Когда наша группа технической поддержки зафиксировала внезапную активацию вашей гарвардской электронной почты, мы установили по IP-адресу, в какой квартире во Флоренции находится компьютер, и прибыли на место. Но вы скрылись на мопеде с женщиной, и это усилило наши подозрения, что вы стали работать на кого-то еще.

— Мы мимо вас проехали! — задыхаясь от волнения, воскликнул Лэнгдон. — Я увидел вас на заднем сиденье черного фургона между оперативниками. Я решил, вы пленница. Казалось, что вы не в себе, что вас чем-то одурманили.

— Вы нас видели? — удивилась доктор Сински. — Как ни странно, вы не ошиблись… Они действительно делали мне уколы. — Она сделала паузу. — Но только потому, что я им так велела.

Лэнгдон был уже полностью сбит с толку. Она велела себя одурманить?

— Вы этого, конечно, не помните, — сказала Сински, — но, когда наш «C-130» приземлился во Флоренции, изменилось давление и у меня случился приступ позиционного пароксизмального головокружения. Это острое состояние, которое у меня иногда бывает, оно связано с нарушением деятельности внутреннего уха. Состояние преходящее и не слишком серьезное, но головокружение и тошнота такие сильные, что даже голову трудно поднять. Обычно я ложусь и терплю эту тошноту, но ситуация с Зобристом требовала неотложных действий, поэтому я попросила каждый час делать мне инъекции метоклопрамида, чтобы меня не рвало. У этого препарата есть серьезный побочный эффект: он вызывает сильную сонливость; но я по крайней мере могла отдавать распоряжения по телефону с заднего сиденья фургона. Группа ПНР хотела отвезти меня в больницу, но я им запретила до тех пор, пока мы не получим вас опять в свое распоряжение. К счастью, во время перелета в Венецию головокружение наконец прошло.

Обескураженный Лэнгдон лежал на койке без сил. Я весь день бегал от Всемирной организации здравоохранения — от тех самых людей, чье поручение должен исполнять.

— Теперь внимание, профессор, — требовательно продолжила Сински. — Источник инфекции Зобриста… имеете вы представление, где он может быть? — Она смотрела на него сверху вниз с видом крайне напряженного ожидания. — У нас очень мало времени.

Он далеко отсюда, хотел сказать Лэнгдон, но прикусил язык. Он поднял глаза на Брюдера — на человека, который утром в него стрелял, а потом чуть не задушил. У Лэнгдона так быстро уходила из-под ног почва, что он понятия не имел, кому можно доверять.

Сински наклонилась к нему с еще более напряженным видом.

— У нас создалось впечатление, что источник здесь, в Венеции. Это так? Скажите нам, где именно, и мы пошлем группу на берег.

Лэнгдон колебался.

— Сэр! — нетерпеливо рявкнул Брюдер. — Вам явно что-то известно… Говорите, где он! Вы что, не понимаете, что может произойти?

— Агент Брюдер! — прикрикнула на него Сински. — Хватит вам!

Снова повернувшись к Лэнгдону, она заговорила негромко:

— Учитывая, через что вы прошли, вполне можно понять, что вы сбиты с толку и не знаете, кому верить. — Она помолчала, пристально глядя ему в глаза. — Но время на исходе, и мне я просила бы поверить.

— Лэнгдон может подняться? — спросил новый голос.

В двери появился малорослый холеный человек с густым загаром. Он обратил на Лэнгдона изучающий, натренированно-спокойный взгляд, но Лэнгдону в этом взгляде почудилась опасность.

Сински жестом попросила Лэнгдона встать.

— Профессор, с этим человеком я предпочла бы не сотрудничать, но ситуация такова, что выбора у нас нет.

Лэнгдон неуверенно спустил ноги с койки и, встав, не сразу обрел равновесие.

— Следуйте за мной, — сказал загорелый, двинувшись к двери. — Мне надо вам кое-что показать.

Лэнгдон стоял на месте.

— Кто вы такой?

Загорелый помедлил, сведя пальцы под подбородком.

— Имя не имеет значения. Можете называть меня шефом. Я руковожу организацией… которая, увы, допустила ошибку, оказав Бертрану Зобристу помощь в преследовании его целей. Теперь я стараюсь эту ошибку исправить, пока не поздно.

— Что вы хотите мне показать? — спросил Лэнгдон.

Собеседник устремил на Лэнгдона твердый взгляд.

— То, после чего у вас не останется сомнений, что мы все на одной стороне.

Глава 78

Лэнгдон последовал за загорелым по тесному лабиринту клаустрофобных подпалубных коридоров; доктор Сински и люди из ECDC двигались сзади цепочкой. Когда подошли к трапу, у Лэнгдона возникла было надежда, что они поднимутся к дневному свету, но нет: пришлось спускаться дальше в глубь судна.

В его недрах шеф провел их через рабочее помещение, состоящее из стеклянных кабинок, — у одних стенки были прозрачные, у других матовые. Во всех этих звукоизолированных отсеках сидели сотрудники, по горло занятые работой: кто-то печатал на компьютере, кто-то говорил по телефону. Тех, что поднимали головы и замечали проходящую группу, присутствие незнакомцев в этой части яхты, похоже, всерьез тревожило. Загорелый успокаивал их кивком и энергично двигался дальше.

Куда я попал? — спрашивал себя Лэнгдон, проходя через новые компактно спланированные рабочие зоны.

Наконец хозяин вошел в просторный конференц-зал, остальные друг за другом проследовали за ним. Когда расселись, он нажал кнопку, раздалось шипение и стеклянные стены стали непрозрачными. Лэнгдон, никогда такого не видевший, был сильно удивлен.

— Где мы находимся? — не выдержал он наконец.

— На моем судне — на «Мендации».

— На «Мендации»? — переспросил Лэнгдон. — От латинского слова, означающего ложь? У греков бог обмана — Псевдолог, римляне называли его Мендацием.

На шефа эрудиция Лэнгдона, похоже, произвела впечатление.

— Это мало кто знает.

Не слишком благородное название, подумал Лэнгдон. Мелкий божок, властвующий над духами неправды и фальсификации.

Владелец судна достал красную флешку и вставил в электронное устройство у дальней стены. Огромный плоский жидкокристаллический экран ожил, верхний свет померк.

После нескольких секунд молчаливого ожидания Лэнгдон услышал тихий плеск воды. Поначалу он подумал, что звук доносится из-за борта, но потом понял, что он идет из динамиков экрана. Медленно проступило изображение: мокрая стена пещеры, на ней колышется красноватый свет.

— Этот видеосюжет снял Бертран Зобрист, — сказал хозяин. — И попросил меня обнародовать его завтра.

Молча, не веря своим глазам, Лэнгдон смотрел диковинный фильм… озеро в каком-то подземелье, подернутое рябью… камера опускается в воду… приближается к запачканному илом плиточному полу, к нему привинчена табличка с надписью: В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА.

Подписано: БЕРТРАН ЗОБРИСТ.

Дата — завтра.

Господи! Лэнгдон в полумраке повернулся к Сински, но она с отсутствующим видом уставилась в пол: она явно уже видела фильм и была не в силах смотреть его еще раз.

Камера стала поворачиваться влево, и Лэнгдон, к своему смятению, увидел в воде слегка колеблющийся прозрачный пластиковый мешок с густой желто-коричневой жидкостью. На поверхность мешок не всплывал: похоже, нежную сфероподобную оболочку соединяла с полом какая-то привязь.

Что за чертовщина? Лэнгдон смотрел на раздутый пузырь из пластика во все глаза. Вязкое содержимое, казалось, медленно кружится… точно варево.

У Лэнгдона перехватило дыхание. Вот она, новая чума Зобриста.

— Остановите фильм, — сказала в темноте Сински.

Изображение застыло: пластиковый мешок в воде, не всплывающий из-за привязи… жидкое, герметически замкнутое облачко, висящее в пространстве.

— Думаю, вы догадались, что это такое, — сказала Сински. — Вопрос — как скоро оно вырвется наружу? — Она подошла к экрану и показала на маленькую надпись на прозрачном пластике. — Увы, это нам говорит, из чего сделан мешок. Можете прочесть?

С бьющимся сердцем Лэнгдон вгляделся в надпись, которая явно была товарным знаком: Solublon®.

— «Солюблон». Эта компания — крупнейший в мире изготовитель пластика, растворимого в воде, — сказала Сински.

У Лэнгдона свело мышцы живота.

— То есть мешок… растворяется?!

Сински мрачно кивнула.

— Мы связались с компанией-производителем и получили неутешительные сведения: они делают десятки сортов пластика, который растворяется за любое время от десяти минут до десяти недель — смотря какой выбран сорт. Время растворения, кроме того, немного варьируется в зависимости от характера воды и температуры, но нет сомнений, что Зобрист тщательно учел эти факторы. — Она сделала паузу. — Мешок, мы полагаем, растворится к…

— Завтрашнему дню, — перебил ее шеф. — Эту дату Зобрист обвел кружком в моем календаре. И она же значится на табличке.

Лэнгдон сидел в темноте, не в силах вымолвить ни слова.

— Покажите ему остальное, — сказала Сински.

Фильм пошел дальше; камера теперь скользила по подсвеченной воде и сумрачным стенам подземелья. Лэнгдон не сомневался, что именно про это место говорилось в стихотворении: в кроваво-красных водах, куда не смотрятся светила.

Вспоминались картины ада у Данте… река Коцит, текущая через пещеры преисподней.

Озеро это, где бы оно ни находилось, обступали мшистые стены — стены искусственные, чувствовал Лэнгдон. У него, кроме того, возникло ощущение, что снята лишь малая часть обширного внутреннего пространства; на это указывали, например, очень бледные вертикальные тени на стенах. Тени были широкие, столбообразные и шли через равные расстояния.

Колонны, сообразил Лэнгдон.

Потолок пещеры поддерживают колонны.

Водоем находится не в пещере, а в огромном зале.

Затем подземный отыщи дворец…

Но не успел Лэнгдон открыть рот, как его внимание привлекла новая тень на стене… тень, похожая на человеческую, с длинным носом-клювом.

Боже милостивый…

Тень заговорила — слова звучали глухо, это был пугающий ритмический шепот, разносящийся над водами:

Я ваше спасение. Я Тень.

Следующие несколько минут Лэнгдон смотрел самое жуткое кино в своей жизни. Горячечный монолог безумного гения — Бертрана Зобриста в обличье чумного доктора — изобиловал отсылками к «Аду» Данте, и суть его речей была совершенно ясна: численность человечества неконтролируемо растет, и это ставит под вопрос само его существование.

Голос с экрана вещал:

Сидеть сложа руки — значит приветствовать Дантов ад, где все мы погрязнем в грехе, будем голодать и задыхаться от тесноты. И я отважился принять вызов. Кто-то отшатнется в ужасе, но спасение никогда не дается даром. Когда-нибудь мир оценит красоту моей жертвы.

Лэнгдон содрогнулся, увидев, как на экране, одетый чумным доктором, внезапно появился сам Зобрист. Когда он затем сорвал маску, Лэнгдон уставился на худое лицо, на безумные зеленые глаза, понимая, что вот оно наконец — лицо того, кто заварил всю эту кашу. Зобрист заговорил теперь о любви к человеку, которого назвал своим добрым гением:

Я оставляю будущее в твоих заботливых руках. Мои труды внизу окончены. И для меня настал час подняться к горнему миру… и вновь узреть светила.

Фильм кончился, и в последних словах Зобриста Лэнгдон узнал концовку дантовского «Ада».

В темном конференц-зале Лэнгдон почувствовал: все страхи, которые он испытал сегодня, кристаллизовались в нечто определенное, реальное и ужасающее.

Бертран Зобрист обрел лицо… и голос.

В зале зажегся свет, и Лэнгдон увидел, что все смотрят на него в ожидании.

Элизабет Сински, встав, с застывшим лицом нервно поглаживала свой амулет.

— Профессор, — сказала она, — времени у нас, как вы понимаете, крайне мало. Единственная обнадеживающая новость на данный момент — то, что до сих пор не было сообщений об обнаружении патогена или о вспышке инфекции, поэтому можно предполагать, что оболочка из солюблона пока цела. Но мы не знаем, где искать. Наша задача — нейтрализовать угрозу до того, как мешок прорвется. Но это, конечно, удастся сделать только в том случае, если мы немедленно выясним, где он находится.

Теперь встал и агент Брюдер, пристально глядя на Лэнгдона.

— Вы приехали в Венецию, как мы предполагаем, потому, что именно здесь рассчитываете найти источник новой чумы Зобриста.

Лэнгдон обвел глазами напряженные лица собравшихся. Всех томил страх, все надеялись на чудо, а ему нечем было их порадовать.

— Мы не в той стране, — сказал Лэнгдон. — То, что вы ищете, находится в полутора тысячах километров отсюда.

Когда «Мендаций» пошел по широкой дуге, беря курс на венецианский аэропорт, глубинный рокот двигателей яхты, заработавших на полную мощь, отдался эхом у Лэнгдона внутри. На борту царила дикая суматоха. Шеф метнулся из конференц-зала, на ходу отдавая громогласные приказы. Элизабет Сински схватила телефон и потребовала от пилотов «C-130», чтобы немедленно готовили транспортный самолет ВОЗ к вылету из Венеции. Агент Брюдер уткнулся в ноутбук в попытке заранее создать там, куда они направлялись, передовую группу.

Там, очень далеко от Венеции.

Шеф вернулся в конференц-зал и деловито обратился к Брюдеру:

— Есть что-нибудь от венецианских властей?

Тот покачал головой:

— Ничего. Они ищут, но Сиена Брукс исчезла напрочь.

Лэнгдон ушам своим не поверил. Они ищут Сиену?

Сински договорила по телефону и переспросила:

— Что, никак не могут ее найти?

Шеф покачал головой.

— Если вы не против, ВОЗ, я считаю, должна санкционировать задержание ее силой при необходимости.

Лэнгдон вскочил на ноги.

— Почему?! Сиена Брукс тут совершенно ни при чем!

Шеф метнул на Лэнгдона взгляд темных глаз.

— Профессор, мне есть что рассказать вам про мисс Брукс.

Глава 79

Торопливо протиснувшись через толпу туристов на мосту Риальто, Сиена Брукс снова перешла на бег; она двинулась на запад вдоль Большого канала по набережной Фондамента-Вин-Кастелло.

Роберт у них в руках.

Она и сейчас видела его отчаянные глаза, смотревшие на нее из световой шахты, когда оперативники тащили его обратно в крипту. Она почти не сомневалась, что захватившие его люди тем или иным способом быстро уговорят его сообщить им все, к чему он пришел.

Мы не в той стране.

Но еще намного трагичней было сознание, что эти люди не преминут открыть Лэнгдону глаза на истинное положение дел.

Простите меня, Роберт.

За все простите.

Поймите, у меня не было выбора.

Как ни странно, Сиена уже скучала по Лэнгдону. Среди венецианских толп она чувствовала, как погружается в знакомое одиночество.

Ничего нового.

Сиена Брукс с детства чувствовала себя одинокой.

Исключительно одаренная интеллектуально, Сиена росла как чужестранка… как инопланетянка в чуждом ей мире. Она пыталась дружить, но у сверстниц и сверстников на уме были пустые вещи, которые ее не интересовали. Она понуждала себя уважать старших, но они в большинстве своем казались ей взрослыми детьми, не понимающими даже простейших основ окружающего мира и, что самое неприятное, не питающими к нему любопытства и не испытывающими тревог на его счет.

Я чувствовала себя неприкаянной.

И Сиена Брукс научилась быть призраком. Невидимкой. Научилась быть хамелеоном, притворщицей, изображающей из себя всего-навсего одно из бесчисленных лиц в толпе. Она не сомневалась, что детская страсть к актерской игре — одно из проявлений мечты всей ее жизни, мечты о том, чтобы стать кем-то еще.

Стать нормальной.

Выступление в шекспировском «Сне в летнюю ночь» помогло ей почувствовать себя частью чего-то, и взрослые исполнители, поддерживая ее, обращались с ней как с равной. Радость, однако, длилась недолго: она испарилась в ту минуту, когда Сиена, сойдя со сцены после премьеры, оказалась в окружении изумленных репортеров, а остальные актеры тихо прошмыгнули в боковую дверь, никем не замеченные.

Теперь и они меня возненавидели.

К семи годам Сиена прочла достаточно медицинской литературы, чтобы диагностировать у себя глубокую депрессию. Когда она сказала об этом родителям, они были ошарашены — обычная их реакция на все странное в дочери. Так или иначе, они послали ее к психиатру. Врач задал ей массу вопросов, которые Сиена уже задавала себе сама, и прописал амитриптилин в комбинации с хлордиазепоксидом.

Сиена в ярости вскочила на ноги.

— Амитриптилин?! — возмутилась она. — Я хочу быть более счастливым человеком, а не зомби!

Психиатр, к его чести, сохранил перед лицом этой вспышки полное спокойствие и предложил другое решение:

— Что ж, Сиена, если вы не хотите принимать препараты, давайте испробуем более холистический подход. — Он сделал паузу. — Создается впечатление, что вы не можете выйти из круга тягостных мыслей о себе и о том, что вы не вписываетесь в окружающий мир.

— Это правда, — ответила Сиена. — Я пытаюсь перестать, но не могу!

Он спокойно улыбнулся ей.

— Конечно, не можете. Человеческий ум физически не в состоянии прекратить деятельность. Душа жаждет эмоций и будет продолжать искать топливо для этих эмоций — положительных или отрицательных. Ваша проблема в том, что вы подбрасываете им не то топливо.

Сиена никогда раньше не слышала, чтобы о душевной жизни рассуждали так механистически, и мигом была заинтригована.

— А как мне подбросить им другое топливо?

— Вам надо изменить точку приложения своего интеллекта, — сказал психиатр. — Сейчас вы думаете большей частью о себе. Задаетесь вопросом, почему вы не вписываетесь… и что с вами не так.

— Это правда, — повторила Сиена. — Но я стараюсь решить эту проблему. Я стараюсь вписаться. Как я смогу решить проблему, если не буду о ней думать?

Врач усмехнулся.

— Я полагаю, что размышление о проблеме… и есть ваша проблема.

И он предложил ей попробовать отвлечь внимание от себя, от своих проблем… и обратить его на окружающий мир… и на его проблемы.

Вот когда все переменилось.

Она начала тратить всю энергию не на жалость к себе… а на жалость к другим. Целиком отдалась благотворительной деятельности, разливала суп в приютах для бездомных, читала книги слепым. Невероятно, но никто из тех, кому Сиена помогала, казалось, даже не замечал, что она не похожа на других. Они просто были рады, что кому-то есть до них дело.

День ото дня Сиена трудилась все неистовей, сознание, что столько людей нуждается в ее помощи, не давало ей спать по ночам.

— Сиена, притормози! — уговаривали ее. — Спасти мир тебе все равно не по плечу!

Какие ужасные слова.

Занимаясь общественной деятельностью, Сиена познакомилась с несколькими членами одной местной благотворительной группы. Когда они пригласили ее поехать с ними на месяц на Филиппины, она ухватилась за эту возможность.

Сиена воображала, что они будут снабжать пищей бедных рыбаков или крестьян в сельской местности — в настоящей стране природных чудес, судя по тому, что она читала: восхитительные морские берега, красивейшие равнины… Поэтому, когда группа обосновалась среди толп Манилы — самого густонаселенного города в мире, — Сиена пришла в ужас. Она никогда раньше не видела такой массовой бедности.

И что может изменить помощь отдельным людям?

На каждого человека, которого Сиена могла накормить, приходились сотни других, смотревших на нее несчастными глазами. Манила — это шестичасовые транспортные пробки, удушающее загрязнение среды и страшный сексуальный рынок, где торговля идет главным образом несовершеннолетними; их зачастую продают сводникам родители, находящие утешение уже в том, что их дети по крайней мере будут сыты.

Среди этого хаоса, в окружении детской проституции, попрошайничества, карманного воровства и многого, что еще хуже, Сиену вдруг точно парализовало. Повсюду вокруг, видела она, над человечностью берет верх первобытный инстинкт выживания. Когда человек приходит в отчаяние… он превращается в животное.

Мрачная депрессия нахлынула на Сиену с новой силой. Внезапно она увидела человечество таким, какое оно есть. Увидела и поняла: мы — вид, дошедший до края.

Я ошибалась, подумалось ей. Мне и правда не по плечу спасти мир.

Словно обезумев, Сиена бросилась бежать по городским улицам, она проталкивалась через скопления людей, отпихивала их, сбивала с ног в поисках свободного пространства.

Меня душит человеческая плоть!

Она бежала и снова чувствовала на себе людские взгляды. Она опять выбилась из общей массы. Высокая светлокожая блондинка с мотающимся сзади конским хвостом. Мужчины пялились на нее как на голую.

Когда ноги обессилели, она понятия не имела, где находится. Вытерев слезы пополам с пылью, она увидела, что стоит в окружении лачуг — в необъятном городе, застроенном жилищами из кусков ржавого металла и листов картона. Со всех сторон доносился плач грудных детей, в воздухе висела вонь экскрементов.

Я вбежала в адские врата.

— Turista… — глумливо произнес сзади густой мужской голос. — Magkano?^[247]

Сиена резко обернулась и увидела троих парней; они приближались, истекая слюной, как волки. Она мигом поняла, что они опасны, и метнулась прочь, но они стали окружать ее, точно стая хищников.

Сиена принялась звать на помощь, но никто не обращал на крики внимания. Всего в нескольких шагах сидела на автомобильной шине старуха и счищала ржавым ножом гниль с луковицы. Она даже головы не подняла.

Когда Сиену схватили и потащили в хибару, у нее не было иллюзий насчет того, что сейчас произойдет, и ее объял всепоглощающий ужас. Она отбивалась как могла, но парни были сильные, они быстро повалили ее на старый грязный матрас.

Они разодрали на ней рубашку, царапая нежную кожу. Когда она закричала, ей засунули рваную рубашку в рот так глубоко, что она подумала: «Все, сейчас задохнусь». Потом ее перевернули на живот, притиснув лицом к вонючей кровати.

Сиена Брукс всегда питала жалость к тем невеждам, что способны верить в Бога, живя в мире, где столько страданий; но теперь она молилась… молилась всем сердцем.

Прошу тебя, Господи, избавь меня от этого зла.

Но сквозь молитву она слышала, как парни издевательски гогочут, а их грязные руки тем временем стаскивали с ее брыкающихся ног джинсы. Потом один улегся ей на спину, взмокший и тяжелый, и его пот потек по ее коже.

Вот, значит, как это у меня будет в первый раз.

Вдруг молодчик скатился с ее спины, и глумливый гогот сменился воплями злости и страха. Теплый пот внезапно заструился по спине сильнее… а с нее на матрас, расплываясь красным пятном.

Перевернувшись, Сиена увидела старуху — она с полуочищенной луковицей и ржавым ножом стояла над насильником, а у того из спины обильно текла кровь.

Потрясая окровавленным ножом, старуха грозно смотрела на остальных, пока все трое не дали деру.

Потом, не говоря ни слова, она помогла Сиене кое-как одеться.

— Salamat, — прошептала Сиена сквозь слезы. — Спасибо.

Старуха постучала по своему уху, показывая, что глухая.

Сиена свела ладони, закрыла глаза и наклонила голову в знак почтения. Когда открыла глаза, женщины уже не было.

Сиена покинула Филиппины немедленно, даже не попрощавшись с другими членами группы. О том, что случилось, никому не рассказывала. Надеялась, что, игнорируя произошедшее, заставит тягостное воспоминание поблекнуть, — но, похоже, сделала себе этим только хуже. Месяц проходил за месяцем, а ее все мучили ночные кошмары, и она нигде не чувствовала себя в безопасности. Стала заниматься боевыми искусствами, но, хотя быстро освоила приемы «дим-мак», позволяющие убить человека, всюду, куда бы она ни пошла, ей чудилась опасность.

Вернулась депрессия, усилившись десятикратно, и под конец Сиена перестала спать совсем. Причесываясь, всякий раз замечала, что волосы выпадают целыми прядями, с каждым днем лезут все сильней. К ее ужасу, за считанные недели она наполовину облысела; диагноз поставила себе сама: телогеновая алопеция — вызванное стрессом выпадение волос, от которого нет иного лечения, кроме борьбы с самим стрессом. Видя в зеркале свою лысеющую голову, она каждый раз чувствовала, как сердце начинает бешено биться.

Я стала похожа на старуху!

В конце концов у нее не осталось другого выхода, как обрить голову. По крайней мере старухой она больше не выглядела. Просто больной. Чтобы люди не думали, что она лечится от рака, она купила светлый парик и стянула на нем волосы хвостиком. Хотя бы наружно она снова была собой.

Внутри, однако, Сиена Брукс изменилась.

Я паршивая овца.

В отчаянной попытке освободиться от прошлого она поехала в Америку и поступила в медицинский колледж. К медицине она всегда испытывала склонность и надеялась теперь, что, став врачом, будет чувствовать себя полезной… хоть что-то будет делать, чтобы по крайней мере меньше боли было в этом несчастном мире.

Медицина, несмотря на долгие учебные дни, давалась ей легко, и, пока однокурсники корпели над книгами, Сиена находила время для заработка выступать на сцене. Шекспиром, конечно, тут и не пахло, но благодаря владению речью и феноменальной памяти она не ощущала актерство как работу — скорее оно было убежищем, где Сиена могла забыть, кто она такая… и стать кем-то еще.

Все равно кем.

Уйти от своей личности Сиена пыталась с раннего детства — с тех пор, как научилась говорить. Ребенком она отказалась от своего первого имени: Фелисити — в пользу второго: Сиена. Фелисити означало «счастливая», а она знала, что к ней это не относится совершенно.

Отвлечь внимание от своих проблем, напоминала она себе. Сосредоточиться на проблемах мира.

Паника, овладевшая ею на запруженных людьми улицах Манилы, породила в Сиене глубочайшее беспокойство из-за перенаселенности планеты. Именно тогда она натолкнулась на статьи Бертрана Зобриста, специалиста по генной инженерии, выдвинувшего чрезвычайно прогрессивные теории, касающиеся этой проблемы.

Он гений, поняла она, читая его работы. Никогда раньше у Сиены не возникало такого суждения о человеке, и чем больше она читала Зобриста, тем сильней чувствовала, что заглядывает в родственную душу. Его статья «Спасти мир вам не по плечу» напомнила Сиене то, что ей все говорили в детстве… но мнение Зобриста было прямо противоположным.

Вам ПО ПЛЕЧУ спасти мир, писал Зобрист. Если не вы, то кто? Если не сейчас, то когда?

Сиена тщательно изучала математические выкладки Зобриста, усваивая его предсказания мальтузианской катастрофы и надвигающегося краха нашего вида. Рассуждения на таком уровне доставляли ей интеллектуальное удовольствие, но при этом усиливали стресс: она видела всю картину нашего будущего… математически гарантированного… очевидного… неизбежного.

Почему больше никто этого не видит?

Хотя идеи Зобриста пугали Сиену, она стала ими одержима; она смотрела его видеопрезентации, прочла все, что он опубликовал. Услыхав, что он едет в Соединенные Штаты с лекционным турне, она тотчас поняла, что непременно должна его увидеть. И вот настал вечер, изменивший весь ее мир.

Улыбка осветила ее лицо сейчас, в одну из редких блаженных минут, даруемых воспоминаниями о том волшебном вечере… такую же минуту она пережила всего несколькими часами раньше, когда ехала в поезде с Лэнгдоном и Феррисом.

Чикаго. Метель…

Январь, шесть лет назад… а кажется, это было вчера. Пробираюсь по сугробам вдоль продуваемой ветром Великолепной мили, пряча голову в воротник от слепящего снега. Твержу себе, что ни холод, ни ветер не остановят меня на моем пути. Сегодня вечером я могу услышать великого Бертрана Зобриста… живьем.

Зал почти пуст, когда Бертран появляется на сцене, и он высок… очень высок… с живыми зелеными глазами, глубина которых, кажется, хранит в себе все тайны мира.

«К чертям пустую аудиторию! — провозглашает он. — Идемте в бар!»

Нас всего горстка, и вот мы за уединенным столиком, слушаем, как он говорит о генетике, о народонаселении и о своем новом увлечении… о трансгуманизме.

Напитки сменяются новыми, и у меня такое ощущение, точно я на аудиенции у рок-звезды. Всякий раз, когда он смотрит на меня, его зеленые глаза зажигают во мне совершенно неожиданное чувство… глубокое сексуальное влечение.

Ничего похожего со мной раньше не бывало.

И вот мы наедине. Голова слегка кружится от выпитого.

«Спасибо за этот вечер, — говорю я ему. — Вы изумительный учитель».

«Лесть? — Зобрист улыбается и наклоняется ко мне; наши ногисоприкоснулись. — С ней вы достигнете чего угодно».

Флирт явно неуместен, но за окнами пустого отеля снежная ночь, и ощущение такое, что весь мир замер.

«Как вы посмотрите? — говорит Зобрист. — По стаканчику перед сном в моем номере?»

Я застываю и выгляжу, наверное, так, как олень в лучах фар.

Глаза Зобриста тепло поблескивают.

«Позволите догадку? — шепчет он. — Вы ни разу не были со знаменитым мужчиной».

Я чувствую, что краснею, и стараюсь скрыть нахлынувшие эмоции — смущение, волнение, страх.

«Честно говоря, мне никогда не приходилось быть с мужчиной», — отвечаю я.

Зобрист улыбается и придвигается ближе.

«Не знаю, чего вы дожидались, но позвольте мне быть вашим первым».

В этот миг все оковы сексуальных страхов и разочарований детства спадают с меня… растворяются в снежной ночи.

И вот уже мы, голые, обнимаем друг друга.

«Расслабься, Сиена», — шепчет он, и его терпеливые руки рождают неизведанные ощущения в моем неопытном теле.

Я нежусь в объятиях Зобриста, и мне кажется, что все в мире правильно, наконец я знаю, что моя жизнь имеет цель.

Я нашла Любовь.

И буду следовать за ней повсюду.

Глава 80

На палубе «Мендация» Лэнгдон, ухватившись за поручень из полированного тика, встал как мог твердо и постарался отдышаться. Над морем воздух был прохладней, и рев низко пролетающих авиалайнеров подсказывал ему, что они приближаются к венецианскому аэропорту.

Мне есть что рассказать вам про мисс Брукс.

Стоя около него у поручня, шеф и доктор Сински приглядывались к нему, но молчали, давая ему время прийти в себя. То, что они рассказали ему внизу, настолько ошеломило и огорчило его, что Сински вывела его на палубу подышать.

Морской воздух бодрил, но в голове у Лэнгдона не прояснялось. Максимум, что он мог, — это смотреть пустым взглядом на бурлящий кильватерный след судна и пытаться отыскать в только что услышанном хоть каплю логики.

По словам шефа, Сиена Брукс и Бертран Зобрист не один год были любовниками. Они вместе активно участвовали в некоем подпольном трансгуманистическом движении. Ее полное имя — Фелисити Сиена Брукс, но она также использовала кодовое имя ФС-2080: два первых инициала плюс год, когда ей должно исполниться сто лет.

В голове не укладывается!

— Я познакомился с Сиеной Брукс по другим каналам, — сказал Лэнгдону шеф, — и я ей доверял. Поэтому, когда она в прошлом году пришла ко мне и предложила встретиться с богатым потенциальным клиентом, я согласился. Оказалось, что это Бертран Зобрист. Он нанял меня обеспечить ему убежище для тайной работы над неким «шедевром». Я подумал, что он разрабатывает какую-то новую технологию и ищет защиты от пиратства… или, может быть, занимается передовыми генетическими исследованиями, которые нарушают этические правила, установленные ВОЗ… Я не задавал ему вопросов, но, поверьте, я и вообразить не мог, что он создает… новую чуму.

Лэнгдон мог только кивать… тупо и ошарашенно.

— Зобрист был без ума от Данте, — продолжал шеф, — и потому решил, что будет скрываться во Флоренции. Моя организация предоставила ему в этом городе все, в чем он нуждался: тайную лабораторию с жилым помещением, фальшивые имена и подпольные средства связи, у него был личный помощник, который ведал его безопасностью и обеспечивал его всем необходимым, включая еду. Зобрист никогда не пользовался своими кредитными картами и не появлялся на публике, поэтому выследить его было невозможно. Мы даже снабдили его средствами изменения внешности, фальшивыми именами и альтернативными документами для тайных поездок. — Он помолчал. — Чем он явно воспользовался, чтобы поместить там, где он хотел, мешок из солюблона.

Сински резко выдохнула, не скрывая досады.

— ВОЗ с прошлого года пыталась вести за ним слежку, но он как будто исчез с лица земли.

— Даже Сиена не знала, где он, — сказал шеф.

— Что-что, простите? — Лэнгдон поднял глаза и сглотнул, избавляясь от кома в горле. — Вы, кажется, сказали, что они были любовниками.

— Да, но он резко все обрубил, когда ушел в подполье. Хотя направила его к нам именно Сиена, моя сделка с ним предполагала, что он скроется с нашей помощью от всех на свете, включая Сиену. Судя по всему, уйдя в подполье, он послал ей прощальное письмо, где написал, что очень болен, что жить ему осталось около года и он не хочет, чтобы она видела, как он угасает.

Зобрист бросил Сиену?

— Сиена пыталась связаться со мной, чтобы получить сведения о нем, — сказал шеф, — но я не отвечал на ее звонки. Желание клиента было для меня превыше всего.

— Две недели назад, — продолжила Сински, — Зобрист пришел в банк во Флоренции и анонимно арендовал сейфовую ячейку. После его ухода к нам поступили сведения, что установленная в банке новая система распознавания лиц идентифицировала его как Бертрана Зобриста, хоть он и изменил внешность. Мои люди вылетели во Флоренцию и за неделю нашли его убежище. Там никого не было, но мы обнаружили свидетельства того, что он создал некий чрезвычайно заразный патоген и спрятал где-то в другом месте.

Несколько секунд она молчала.

— Мы бросили на поиски Зобриста все силы. На следующее утро мы перед рассветом засекли его на набережной Арно и немедленно бросились в погоню. И тогда он забрался на Бадию, прыгнул и разбился насмерть.

— Вполне возможно, он так и так собирался это сделать, — добавил шеф. — Он был убежден, что ему недолго осталось жить.

— Как выяснилось, — сказала Сински, — Сиена тоже его искала. Каким-то образом она узнала, что наша группа вылетела во Флоренцию, и села нам на хвост, предполагая, что мы его выследим. К сожалению, она увидела прыжок Зобриста своими глазами, — вздохнула Сински. — Можно себе представить, какая это травма: видеть, как кончает с собой твой возлюбленный и наставник.

До Лэнгдона, чувствовавшего себя больным, с трудом доходил смысл того, что он слышал. Единственным человеком во всей этой истории, кому он доверял, была Сиена, и теперь они ему твердят, что она не то, чем себя изображала? Нет, что бы ему ни говорили, он не мог поверить, что Сиена разделяла стремление Зобриста создать новую чуму.

Или все же…

Убили бы вы, спросила его Сиена, половину населения сегодня, чтобы спасти наш вид от вымирания?

Лэнгдон похолодел.

— Когда Зобриста не стало, — рассказывала дальше Сински, — я употребила свое влияние, чтобы банк согласился открыть его сейфовую ячейку. Зобрист надо мной подшутил: оставил там письмо, адресованное мне… и странное маленькое устройство.

— Проектор, — догадался Лэнгдон.

— Именно. В письме он выразил желание, чтобы я первой побывала в эпицентре, который можно отыскать только с помощью его «Карты ада».

У Лэнгдона возникла перед глазами измененная картина Боттичелли, которую высвечивал крохотный проектор.

— Зобрист, — добавил шеф, — поручил мне доставить доктору Сински содержимое ячейки, но лишь после завтрашнего утра.

Когда мы узнали, что доктор Сински забрала содержимое раньше, мы запаниковали и начали действовать: старались завладеть тем, что он оставил, чтобы исполнить желание клиента в точности.

Сински посмотрела на Лэнгдона.

— Я не надеялась разобраться в карте вовремя и поэтому подключила вас. Помните вы сейчас про это хоть что-нибудь?

Лэнгдон покачал головой.

— Мы тихо переправили вас во Флоренцию, и там вы договорились о встрече с человеком, на помощь которого рассчитывали.

С Иньяцио Бузони.

— Вы встретились с ним вчера вечером, — продолжила Сински, — а потом исчезли. Мы думали, что с вами что-то случилось.

— И были правы, — сказал шеф. — С вами действительно кое-что случилось. Стремясь получить проектор, мы поручили Вайенте, нашему агенту, после прилета во Флоренцию сесть вам на хвост. Но где-то в районе площади Синьории она вас потеряла. — Он нахмурился. — Это была критическая ошибка. И Вайента имела наглость взвалить вину на птицу.

— На птицу?

— Голубь, видите ли, проворковал. По словам Вайенты, позиция у нее была идеальная, она наблюдала за вами из темной ниши, но тут подошли несколько туристов. Она сказала: вдруг под окном над ее головой громко проворковал голубь, туристы из-за этого остановились и заперли Вайенту в нише. Когда она смогла опять скрытно выйти в переулок, вас уже не было. — Он с отвращением покачал головой. — В общем, потеряла вас на несколько часов. Потом все-таки нашла — но теперь с вами был еще один человек.

Иньяцио, подумал Лэнгдон. Вероятно, мы с ним выходили в тот момент из палаццо Веккьо с маской.

— Она успешно следовала за вами в направлении площади делла Синьория, но потом, судя по всему, вы с ним увидели ее и пустились бежать: один в одну сторону, другой в другую.

Похоже на правду, подумал Лэнгдон. Иньяцио унес маску и спрятал в баптистерии, а потом у него не выдержало сердце.

— И тут Вайента допустила ужасную ошибку, — сказал шеф.

— Выстрелила мне в голову?

— Нет, слишком рано обнаружила себя. Притащила вас на допрос, хотя вы ничего еще толком не знали. Нам надо было выяснить, расшифровали ли вы карту, сообщили ли доктору Сински то, что она хотела знать. Вы наотрез отказались что-либо говорить. Заявили, что скорее умрете.

Я же искал источник смертельной инфекции! И вероятно, подумал, что вас наняли добыть биологическое оружие!

Мощные двигатели судна внезапно дали задний ход, замедляя его движение на подходе к дебаркадеру при аэропорте. На отдалении Лэнгдон увидел невзрачный корпус транспортного самолета «C-130», стоящего под заправкой. Надпись на фюзеляже гласила: ВСЕМИРНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ.

Появился Брюдер, лицо у него было мрачное.

— Выясняется, что единственная группа реагирования, отвечающая требованиям и способная прибыть туда не позже чем через пять часов, — это мы. То есть помощи ждать неоткуда.

У Сински опустились плечи.

— Координация с местными властями?

На лице у Брюдера выразилось сомнение.

— Я считаю, пока не надо. Точного местоположения мы сейчас не знаем, поэтому что они могут сделать? К тому же операция по локализации инфекции требует профессиональной подготовки, которой у них и близко нет, так что они могут скорее навредить, чем помочь.

— Primum non nocere, — кивнув, тихо произнесла Сински по-латыни основное правило медицинской этики: прежде всего — не навреди.

— И напоследок, — сказал Брюдер. — О Сиене Брукс пока ничего. — Он перевел взгляд на шефа. — Вы не знаете, связана ли Сиена в Венеции с кем-либо, кто может ей помочь?

— Я бы не удивился, — ответил шеф. — У Зобриста всюду есть последователи, и, насколько я знаю Сиену, она употребит все доступные средства, чтобы выполнить задачу, которую себе поставила.

— Ее нельзя выпускать из Венеции, — сказала Сински. — Мы понятия не имеем, в каком состоянии сейчас этот мешок из солюблона. Если кто-нибудь его обнаружит, легкого прикосновения скорее всего хватит, чтобы пластик порвался и возбудитель инфекции попал в воду.

Наступило молчание: все вполне сознавали тяжесть ситуации.

— Боюсь, у меня тоже плохая новость, — сказал Лэнгдон. — Этот самый мусейон премудрости… — Он сделал паузу. — Сиене известно, где он находится. Она знает, куда мы направляемся.

— Как так?! — Сински в тревоге повысила голос. — Вы же говорили, вы не успели ей сообщить, к чему пришли! Сказали ей только, что вы не в той стране!

— Да, — промолвил Лэнгдон, — но она знала, что мы ищем место, где похоронен Энрико Дандоло. Чтобы выяснить, где его гробница, достаточно потратить пару минут на поиск в Интернете. А когда она до нее доберется… растворяющийся мешок оттуда явно недалеко. В стихотворении сказано, что журчание текущей воды должно привести в подземный дворец.

— Черт! — вырвалось у Брюдера, и он в бешенстве удалился.

— Опередить нас там она никак не сможет, — заметил шеф. — Мы стартуем раньше.

Сински тяжело вздохнула.

— Я не так в этом уверена. Самолет у нас небыстрый, а Сиена Брукс, похоже, способна на многое.

Когда «Мендаций» причалил, Лэнгдон поймал себя на том, что испытывает беспокойство, глядя на неуклюжий «C-130» на взлетной полосе. Он выглядел малопригодным для полетов, и в нем не было иллюминаторов. Неужели я на нем прилетел? Лэнгдон совершенно этого не помнил.

То ли из-за покачивания плавучей пристани, то ли из-за нараставшего предчувствия, что в самолете разыграется клаустрофобия, Лэнгдон вдруг ощутил прилив тошноты. Он повернулся к Сински.

— Я не уверен, что хорошо перенесу полет.

— Все будет нормально, — заверила она его. — Вам, конечно, сегодня туго пришлось, к тому же у вас наверняка есть токсины в организме.

— Токсины? — Лэнгдон невольно сделал шаг назад. — О чем вы говорите?

Сински отвела взгляд: она явно сказала больше, чем хотела.

— Простите меня, профессор. К сожалению, ваше медицинское состояние, как я только что узнала, несколько сложнее, чем банальное ранение головы.

Лэнгдона пронзил страх: ему представилось темное пятно на груди Ферриса, лежащего на полу базилики.

— Что со мной не так? — настойчиво спросил Лэнгдон.

Сински заколебалась — похоже, не знала, как лучше отвечать.

— Давайте сначала сядем в самолет.

Глава 81

Расположенное чуть восточнее живописной церкви Санта-Мария-деи-Фрари, ателье «Пьетро Лонги» всегда было одним из лучших в Венеции поставщиков исторических костюмов, париков и тому подобного. Среди его клиентов — кинокомпании, театральные труппы, а также известные публике лица, заказывающие себе наряды для экстравагантнейших балов в дни карнавала.

Вечерело, и служащий ателье уже собирался его закрывать, когда колокольчик на двери громко звякнул и в помещение ворвалась привлекательная блондинка с конским хвостом. Она дышала так, словно пробежала не один километр. Стремительно подошла к столу, дико и отчаянно глядя карими глазами на служащего.

— Мне надо поговорить с Джорджо Венчи, — сказала она, задыхаясь.

А кому не надо? — подумал служащий. Но видеть волшебника не дано никому.

Джорджо Венчи, главный модельер ателье, творил свое волшебство без свидетелей, с клиентами встречался очень редко и всегда по предварительной договоренности. Человеку чрезвычайно богатому и влиятельному, Джорджо сходили с рук определенные чудачества, и в их числе была страсть к уединению. Он ел один, летал на частном самолете и постоянно жаловался на растущее число туристов в Венеции. Он был не из тех, кто любит человеческое общество.

— Мне очень жаль, — сказал служащий с заученной улыбкой, — но синьора Венчи нет на месте. Могу я быть вам полезен?

— Джорджо здесь, — заявила она. — Его квартира наверху. Я видела в ней свет. Мы с ним друзья. Дело крайне срочное.

Она вся горела ярким пламенем. Друзья? Интересно.

— Могу я сообщить Джорджо ваше имя?

Она взяла на столе клочок бумаги и быстро написала короткую строчку из букв и цифр.

— Дайте ему, — сказала она, протягивая бумажку служащему. — И, прошу вас, поторопитесь. Время не ждет.

Служащий неуверенно взял листок, поднялся наверх и положил на длинный раздвижной стол со швейной машинкой, за которой, сосредоточенно сгорбясь, сидел Джорджо.

— Signore, — прошептал ему служащий. — Вас хочет видеть женщина. Говорит, крайне срочное дело.

Не отрываясь от работы и не поднимая глаз, Джорджо протянул руку, взял бумажку и посмотрел на нее.

Швейная машинка разом умолкла.

— Пусть немедленно идет сюда, — скомандовал Джорджо, разрывая листок на мелкие кусочки.

Глава 82

Массивный транспортный самолет «C-130», набирая высоту, заложил вираж и с ревом полетел через Адриатику на юго-восток. Роберт Лэнгдон на борту испытывал подавленность и в то же время плыл куда-то без руля и ветрил: давило отсутствие иллюминаторов, а в озадаченном мозгу крутился водоворот вопросов, оставшихся без ответа.

Ваше медицинское состояние, сказала ему Сински, несколько сложнее, чем банальное ранение головы.

От одной мысли о том, что может стоять за этими словами, у него начинало колотиться сердце, но расспросить Сински не было возможности: она обсуждала с группой ПНР стратегию и тактику локализации инфекции. Здесь же сидел с телефоном в руке Брюдер: говорил с людьми из органов правопорядка о Сиене Брукс, следил за мерами, которые принимались для ее задержания.

Сиена…

Лэнгдон по-прежнему старался освоиться с мыслью, что она вовлечена в эту историю более сложно, чем ему представлялось. Когда самолет набрал высоту, маленький человечек, называвший себя шефом, пересек салон и сел напротив Лэнгдона. Он свел пальцы треугольником под подбородком, поджал губы.

— Доктор Сински попросила меня проинформировать вас… постараться объяснить ваше положение.

Лэнгдон и предположить не мог, как этот человек сумеет пролить хоть какой-то свет на всю эту путаницу.

— Как я уже начал вам рассказывать, — продолжал шеф, — толчок событиям дало то, что мой агент Вайента притащила вас на допрос преждевременно. Мы понятия не имели, насколько вы продвинулись, исполняя поручение доктора Сински, и не знали, что вы ей успели сообщить. Но мы боялись, что если она узнает, где наш клиент оставил плоды своего труда, оберегать которые он нас нанял, то конфискует их или уничтожит. Нам надо было добраться до этого места раньше ее, а для этого сделать так, чтобы вы работали не на Сински… а на нас. — Шеф помолчал, постукивая кончиками пальцев друг о друга. — К сожалению, мы уже раскрыли вам свои карты… и вы, конечно же, нам нисколько не доверяли.

— И поэтому вы мне выстрелили в голову? — гневно спросил Лэнгдон.

— Нет, мы разработали план, целью которого было заручиться вашим доверием.

Лэнгдон почувствовал себя совершенно потерянным.

— Как можно заручиться доверием человека… которого вы похитили и подвергли допросу?

Шеф поерзал — ему явно было неловко.

— Профессор, вам знакомо такое семейство химических веществ: бензодиазепины?

Лэнгдон покачал головой.

— Эти фармацевтические средства используют, помимо прочего, для лечения посттравматического стресса. Как вы, может быть, знаете, человека, пережившего страшное событие — например, автокатастрофу или сексуальное насилие, — воспоминания о нем, хранящиеся в долговременной памяти, могут лишить здоровья на долгие годы. Но сейчас бензодиазепины позволяют нейроспециалистам лечить посттравматический стресс, так сказать, загодя.

Лэнгдон слушал его молча, не понимая, к чему он клонит.

— Когда формируются воспоминания о новых событиях, — продолжал шеф, — они примерно двое суток хранятся у нас в кратковременной памяти, а потом переходят в долговременную. Используя новые сочетания бензодиазепинов, можно с легкостью подвергнуть кратковременную память чистке… по существу, стереть ее содержимое до того, как эти воспоминания о недавних событиях будут переданы в долговременную память. Например, если жертве насилия дать бензодиазепин в течение нескольких часов после случившегося, она может избавиться от этих воспоминаний навсегда и травма не станет частью ее личности. Единственный минус — то, что несколько дней жизни будут целиком вычеркнуты из памяти.

Лэнгдон пялился на коротышку, не веря своим ушам.

— Вы намеренно вызвали у меня амнезию?!

Шеф виновато вздохнул:

— Увы, да. Химическим путем. Без малейшего риска. Но что было, то было: мы очистили вашу кратковременную память. — Он помолчал. — Пока вы были без сознания, вы что-то бормотали про чуму, но мы предположили, что на вас подействовали образы, которые высветил проектор. Мы и представить себе не могли, что Зобрист сотворил новую чуму. — Он снова помолчал. — И еще вы бормотали: «Зарево… зарево» — или что-то вроде этого.

Вазари. Вероятно, это было все, что проектор ему подсказал к тому моменту. Cerca trova.

— Но… я думал, что амнезия вызвана раной в голове. Кто-то в меня выстрелил.

Шеф покачал головой:

— Никто, профессор, в вас не стрелял. У вас нет раны в голове.

— Что?! — Пальцы Лэнгдона сами собой потянулись к опухшему и зашитому месту на затылке. — Что это тогда такое, спрашивается?!

Он задрал себе волосы и открыл обритое место.

— Составная часть иллюзии. Мы сделали на коже вашей головы маленький надрез и сразу же зашили. Надо было уверить вас, что на вас покушались.

Так это не пулевая рана?!

— Мы хотели, — сказал шеф, — чтобы вы, когда очнетесь, думали, что вас пытались убить… что вы в опасности.

— Меня действительно пытались убить! — закричал Лэнгдон так, что все в салоне «C-130» к нему обернулись. — Доктора Маркони, врача в больнице, хладнокровно расстреляли у меня на глазах!

— Так вам показалось, — ровным тоном промолвил шеф, — но так не было. Вайента работала на меня. Квалификация для подобных дел у нее была отменная.

— Для каких дел? Для убийств? — не унимался Лэнгдон.

— Нет, — спокойно возразил шеф. — Для имитации убийств.

Лэнгдон смотрел и смотрел на собеседника, невольно вспоминая, как врач с седеющей бородой и мохнатыми бровями повалился на пол, как из груди у него потекла кровь.

— Пистолет Вайенты стрелял холостыми, — сказал шеф. — Он привел в действие радиоуправляемый детонатор, и на груди у доктора Маркони разорвался пакет с красной жидкостью. Так что он жив и здоров.

Ошеломленный услышанным, Лэнгдон опустил веки.

— А… больничная палата?

— Изобразили на скорую руку, — объяснил шеф. — Профессор, я понимаю, воспринять все это сразу очень трудно. Нам пришлось орудовать быстро, но ваше сознание было затуманено, поэтому идеального жизнеподобия и не требовалось. Вы очнулись и увидели спектакль, который мы перед вами разыграли: сцену нападения в исполнении наших актеров в больничных декорациях.

У Лэнгдона кружилась голова.

— Именно этим сильна моя компания, — сказал шеф. — Мы очень искусно творим иллюзии.

— А Сиена? — спросил Лэнгдон, протирая глаза.

— Я должен был действовать исходя из субъективной оценки положения, и я решил объединить с ней усилия. Главной моей задачей было защитить творение клиента от доктора Сински, и это желание было у нас с Сиеной общим. Чтобы завоевать ваше доверие, Сиена спасла вас от мнимого убийства и вывела в переулок. Такси, которое там стояло, тоже было наше, на заднем стекле — еще один радиоуправляемый детонатор, чтобы создать эффект стрельбы. Такси привезло вас в квартиру, которой мы по-быстрому придали нужный вид.

Убогая квартирка Сиены, подумал Лэнгдон; теперь он понимал, почему обстановка выглядела так, словно ее купили на распродаже старья. И понятно стало, почему так кстати подвернулся «сосед», чья одежда подошла Лэнгдону идеально.

Инсценировка от начала до конца.

Даже отчаянный телефонный звонок из больницы был имитацией. Сиена — это Даникова!

— Когда вы думали, что звоните в американское консульство, — продолжал шеф, — вы набрали номер, который написала вам Сиена. И говорили с человеком на борту «Мендация».

— То есть я не в консульство звонил…

— Нет, не в консульство.

Оставайтесь в своей комнате, потребовал от него «сотрудник консульства». Скоро за вами приедут. Потом, когда появилась Вайента, Сиена вовремя увидела ее через улицу и вслух сделала вывод. Роберт, власти вашей страны пытаются вас убить! Вам нельзя обращаться ни к каким властям! Ваша единственная надежда — понять смысл того, что показывает проектор.

Шеф и его таинственная организация — черт ее разберет, что она такое, — умело переориентировали Лэнгдона, заставив работать не на Сински, а на себя. Иллюзия была полной.

Сиена великолепно обвела меня вокруг пальца, подумал он скорее с печалью, чем со злостью. За то короткое время, что они провели вместе, он успел к ней привязаться. Самым неприятным, самым тяжелым для Лэнгдона был вопрос: как такая светлая, отзывчивая душа могла всецело проникнуться маниакальными планами борьбы с перенаселенностью, которые вынашивал Зобрист?

Я говорю вам без тени сомнения, втолковывала ему Сиена, что гибель нашего вида может быть предотвращена только какой-нибудь радикальной переменой… С математикой спорить бессмысленно.

— А все эти публикации о Сиене? — спросил Лэнгдон, вспомнив программку шекспировского спектакля и заметки о ребенке с необычайно высоким коэффициентом интеллекта.

— Подлинные, — ответил шеф. — Самые действенные иллюзии те, что включают в себя максимум реальности. Времени на создание обстановки у нас было в обрез, и мы мало чем для этого располагали, кроме компьютера Сиены и ее личных бумаг. Мы не думали, что вы станете их рассматривать, — разве только если усомнитесь, кто она такая.

— И не думали, что я воспользуюсь ее компьютером, — добавил Лэнгдон.

— Да, тут мы дали маху. Сиена не ожидала, что люди Сински доберутся до этой квартиры, поэтому, когда появилась группа ПНР, она запаниковала и вынуждена была импровизировать. Укатила с вами на мопеде, всеми силами стараясь поддерживать иллюзию. Поскольку всей нашей операции грозило разоблачение, у меня не было иного выхода, как отстранить Вайенту, но она нарушила процедуру и пустилась вас преследовать.

— Она едва меня не убила, — заметил Лэнгдон и рассказал шефу про противоборство на чердаке палаццо Веккьо, про то, как Вайента прицелилась ему в грудь. Будет немного больно… но у меня нет другого выбора. Про то, как Сиена метнулась к ней и перекинула через перила, как Вайента полетела вниз и разбилась насмерть.

Шеф шумно вздохнул, обдумывая услышанное.

— Я сомневаюсь, что Вайента хотела вас убить… ее пистолет стрелял только холостыми. Она стремилась вас захватить: это одно давало ей в тот момент надежду, что ее примут обратно. Видимо, она подумала, что, если выстрелит в вас холостым патроном, вы поймете, что она не убийца и все предыдущее было инсценировкой.

Шеф помолчал, размышляя, а затем продолжил:

— Не рискну гадать, чего хотела Сиена: убить Вайенту или всего лишь помешать выстрелу. Я начинаю понимать, что знал Сиену Брукс не так хорошо, как мне казалось.

И я, подтвердил мысленно Лэнгдон, хотя, вспоминая потрясение и раскаяние на лице молодой женщины, чувствовал: она не желала смерти оперативнице с торчащими прядями волос, она почти наверняка поступила с ней так по ошибке.

Лэнгдону казалось, что его куда-то уносит… и что он совершенно одинок. Он повернулся в надежде увидеть землю в иллюминатор, но взгляд уперся в фюзеляж.

Я больше не могу тут находиться.

— Нормально себя чувствуете? — спросил шеф, глядя на Лэнгдона с беспокойством.

— Нет, — ответил Лэнгдон. — Какое там.

Ничего, жить будет, подумал шеф. Ему просто надо освоиться в новой реальности.

Американский профессор выглядел так, словно налетевшее торнадо подняло его, понесло, закрутило и бросило наземь в чужой стране, контуженного и ничего не соображающего.

Людям, которые были объектами операций Консорциума, редко становилась ясна подоплека разыгранных вокруг них спектаклей, и, если это происходило, шеф, безусловно, никогда не видел последствий своими глазами. Теперь, однако, помимо чувства вины, которое он испытывал, воочию глядя на замешательство Лэнгдона, он ощущал тяжкий груз ответственности за весь нынешний кризис.

Я связался с клиентом, с которым не надо было связываться. С Бертраном Зобристом.

Я доверился человеку, которому не надо было доверяться. Сиене Брукс.

Сейчас шеф летел в эпицентр событий — в средоточие инфекции, которая, если ее не остановить, может быть, превратит весь мир в зону бедствия. Он подозревал, что если и выйдет из этой переделки живым, то Консорциум последующих неприятностей не переживет. Обвинениям и разбирательствам конца не будет.

Вот как все для меня кончится, да?

Глава 83

Мне нужен воздух, думалось Лэнгдону. Хотя бы вид на что-то… панорама…

Фюзеляж без окон, казалось, смыкался вокруг него. И конечно, ухудшал его самочувствие диковинный рассказ о том, что произошло с ним сегодня на самом деле. Мозг вспухал от вопросов, оставшихся без ответа… большей частью о Сиене.

Как ни странно, он тосковал по ней.

Она притворялась, напомнил он себе. Использовала меня.

Лэнгдон молча поднялся и, покинув шефа, прошел в носовую часть. Дверь кабины была открыта, и проникавший сквозь нее дневной свет манил его, точно маяк. Не замеченный пилотами, Лэнгдон встал в дверном проеме и подставил лицо теплым лучам солнца. Простор впереди был манной небесной. Ясное голубое небо выглядело таким мирным… таким незыблемым.

Нет ничего незыблемого, напомнил он себе, по-прежнему делая усилия, чтобы принять в свое сознание мысль о катастрофе, которая может произойти.

— Профессор, — проговорил тихий голос у него за спиной, и он повернулся.

Повернулся и в изумлении сделал шаг назад. Перед ним был доктор Феррис. В последний раз Лэнгдон его видел, когда он, задыхаясь, корчился на полу базилики Сан-Марко. Теперь он стоял, прислонясь к переборке самолета, на голове бейсболка, пастозное розовое лицо намазано каламиновой мазью. Видно было, что грудь у него плотно перевязана, дышал он мелко, часто. Если Феррис и впрямь был носителем какой-то инфекции, никого, похоже, не волновало, что он может ее передать.

— Вы… живы? — произнес Лэнгдон, вытаращив на него глаза.

Феррис устало кивнул:

— Более или менее.

Он вел себя теперь совсем иначе: былой нервозности не чувствовалось.

— Но я думал… — Лэнгдон осекся. — Хотя… я уж и не знаю вообще, что теперь думать.

Феррис сочувственно улыбнулся:

— Вам сегодня лгали, лгали и лгали. Хочу извиниться перед вами. Думаю, вы уже догадываетесь, что я не работаю в ВОЗ и что не я привез вас из Кембриджа.

Лэнгдон кивнул, слишком уставший, чтобы чему-нибудь еще удивляться.

— Вы работаете на шефа.

— Да. Он послал меня оказывать вам и Сиене экстренное содействие на месте… и помогать вам уходить от ПНР.

— Что ж, вы делали свое дело великолепно, — сказал Лэнгдон, вспомнив, как Феррис появился в баптистерии, как убедил его, что он сотрудник ВОЗ, как затем помог им с Сиеной выбраться из Флоренции, избегая поимки группой, посланной Сински. — Вы, ясное дело, никакой не врач.

Феррис покачал головой:

— Нет, я только разыгрывал эту роль. Нашей с Сиеной задачей было поддерживать в вас иллюзию и добиться, чтобы вы расшифровали для нас то, что сообщил проектор. Шефу необходимо было найти творение Зобриста и защитить его от Сински.

— Вы не знали, что это чума? — спросил Лэнгдон, все еще тревожась из-за странной сыпи и внутреннего кровоизлияния у Ферриса.

— Конечно, нет! Когда вы упомянули про чуму, я подумал, что это всего-навсего вымысел, которым Сиена решила вас подстегнуть. И я подыграл. Мы сели на венецианский поезд… и вдруг все переменилось.

— Почему?

— Шеф посмотрел диковинное видео Зобриста.

Да, фильм сильнодействующий.

— Он понял, что Зобрист сумасшедший?

— Именно. Шефу внезапно стало ясно, во что ввязался Консорциум, и он пришел в ужас. Он решил немедленно переговорить с человеком, лучше всех знавшим Зобриста — с ФС-2080, — и выяснить, известно ли ей о том, что совершил Зобрист.

— С ФС-2080?

— Простите, с Сиеной Брукс. ФС-2080 — ее кодовое имя для этой операции. Трансгуманистические штучки. А связаться с Сиеной шеф мог только через меня.

— Телефонный звонок в поезде, — сообразил Лэнгдон. — Ваша «прихварывающая мать».

— Говорить с шефом в вашем присутствии я, конечно, не мог и поэтому вышел. Он сообщил мне про видео, и я ужаснулся. У него была надежда, что Сиена, как и он, действовала вслепую, но, когда я сказал ему, что она разговаривала с вами про чуму и при этом не выказывала намерения выйти из игры, он понял, что она разделяет идеи Зобриста. Из союзника Сиена мгновенно превратилась в противника. Он велел мне сообщать ему о том, что будет происходить в Венеции… и сказал, что пошлет группу задержать Сиену. Агент Брюдер и его люди едва не поймали ее в базилике Сан-Марко… но ей удалось скрыться.

Лэнгдон отрешенно смотрел в пол; перед ним и сейчас стояли милые карие глаза Сиены — глаза, которыми она поглядела на него сверху перед бегством.

Простите меня, Роберт. За все простите.

— Она крепкий орешек, — сказал Феррис. — Вы, вероятно, не видели, как она ударила меня в базилике.

— Ударила вас?

— Да. Когда оперативники вошли в собор, я хотел криком дать им знать, где находится Сиена, но она, похоже, это предугадала. И саданула мне прямо в грудь косточкой ладони.

— Что?!

— Я и увидеть ничего не успел. Похоже, какой-то удар из арсенала боевых искусств. У меня имелся там уже приличный кровоподтек, поэтому боль была адская. Более-менее пришел в себя только минут через пять. Сиена увела вас на балкон раньше, чем очевидцы успели сообщить, что она сделала.

Ошарашенный, Лэнгдон вспомнил, как пожилая итальянка закричала на Сиену: L'hai colpito alpetto! — и ударила себя в грудь кулаком.

Нет! — крикнула в ответ Сиена. Искусственное дыхание его убьет! Посмотрите на его грудь!

Проигрывая эту сцену в уме, Лэнгдон понял, как быстро Сиена Брукс соображает на ходу. До чего же ловко она его одурачила с переводом слов итальянки! Пожилая женщина вовсе не предлагала сделать Феррису искусственное дыхание… она выкрикнула гневное обвинение: Ты его в грудь ударила!

В хаосе событий Лэнгдон не обратил на это внимания.

— Вы, наверно, уже поняли, что Сиене Брукс палец в рот не клади, — сказал Феррис с болезненной улыбкой.

Лэнгдон кивнул. Да, понял.

— Люди Сински доставили меня на «Мендаций» и сделали мне перевязку. Шеф попросил меня вылететь с ним в качестве, так сказать, советника: кроме вас, я был единственным, кто общался сегодня с Сиеной.

Лэнгдон снова кивнул, думая, откуда у Ферриса сыпь.

— А что у вас с лицом? — спросил он. — И кровоподтек на груди. Это не…

— Чума? — рассмеялся Феррис и покачал головой. — Не знаю, говорили вам или нет, но я сегодня дважды изображал врачей.

— Что-что, простите?

— В баптистерии вы сказали, что мое лицо вам кажется знакомым.

— Да. Слегка. Глаза, пожалуй… Вы объяснили это тем, что везли меня из Кембриджа… — Лэнгдон приумолк. — Но теперь я знаю, что не везли, так что…

— Мы действительно виделись до того. Но не в Кембридже. — Феррис пристально смотрел на Лэнгдона: догадается или нет? — Я был первым, кого вы увидели, когда очнулись в палате сегодня утром.

Лэнгдон постарался припомнить унылую маленькую палату. Его сознание тогда было затуманено, и воспринимал он все смутно, но он был более или менее уверен, что первым, кого он увидел, прийдя в сознание, был бледный немолодой врач с кустистыми бровями и неопрятной седеющей бородой, говоривший только по-итальянски.

— Нет, — сказал Лэнгдон. — Первым, кого я увидел, был доктор Маркони…

— Scusi, professore^[248], — перебил его Феррис с безупречным итальянским выговором. — Ma non si ricorda di me?^[249] — Он ссутулился, как пожилой человек, пригладил воображаемые мохнатые брови и провел ладонью по несуществующей сивой бороде. — Sono il dottor Marconi^[250].

Лэнгдон разинул рот.

— Доктор Маркони — это были… вы?

— Вот почему вам показались знакомыми мои глаза. Я никогда раньше не носил накладную бороду и брови и, к сожалению, понятия не имел, что у меня сильнейшая аллергия на латексный клей. Кожа воспалилась, стала гореть. Наверняка вы ужаснулись, когда меня увидели… ведь у вас на уме была чума.

Лэнгдон мог только смотреть на него во все глаза; ему вспомнилось, как доктор Маркони чесал себе щеки и подбородок перед тем, как появилась Вайента и он упал с кровавой раной в груди на больничный пол.

— В довершение всех бед, — продолжал Феррис, показывая на забинтованную грудь, — когда наша операция уже шла, детонатор сдвинулся. У меня не было возможности его поправить, и, когда он сработал, пострадало незащищенное место. У меня сломано ребро и большой кровоподтек. Весь день были трудности с дыханием.

А я думал, у него чума.

Феррис глубоко вздохнул и поморщился от боли.

— Пожалуй, мне пора сесть… А вам, я вижу, скучать не дадут, — добавил он, отходя, и движением руки показал Лэнгдону за спину.

Тот обернулся и увидел, что к нему идет доктор Сински; длинные серебристые волосы ниспадали ей на плечи.

— Вот вы где, профессор!

Вид у директора ВОЗ был усталый, но Лэнгдон, к своему удивлению, заметил в ее глазах какой-то свежий проблеск надежды. Она что-то обнаружила.

— Извините, что покинула вас, — сказала Сински, подойдя к Лэнгдону. — Я координировала работу и кое-что пыталась узнать.

А вас, я вижу, тянет к солнечному свету, — добавила она, показав на открытую дверь кабины.

Лэнгдон пожал плечами:

— В вашем самолете совсем нет иллюминаторов.

Она сочувственно улыбнулась:

— Кстати о свете. Шеф, надеюсь, пролил его на последние события?

— Да; правда, ничего приятного я не услышал.

— Я тоже, — согласилась она и оглянулась, проверяя, нет ли кого в пределах слышимости. — Можете не сомневаться, — сказала она вполголоса, — последствия для него и его организации будут серьезными. Об этом я позабочусь. Но сейчас нам всем надо сосредоточиться на том, чтобы найти вместилище инфекции до того, как пластик растворится и она выйдет наружу.

И до того, как Сиена прибудет на место и ускорит этот процесс.

— Мне надо поговорить с вами о здании, где похоронен Дандоло.

Лэнгдон рисовал себе мысленно эту впечатляющую постройку с тех самых пор, как понял, о каком «мусейоне премудрости священной» идет речь.

— Я только что узнала кое-что очень интересное, — сказала Сински. — Мы связались по телефону с одним местным историком. Я не стала, конечно, ему объяснять, зачем нам понадобилась гробница Дандоло, но спросила, знает ли он, что находится под ней, и угадайте, что он ответил. — Она улыбнулась. — Вода.

— Правда? — удивленно переспросил Лэнгдон.

— Да. Похоже, нижние уровни здания затоплены. Горизонт грунтовых вод под ним столетие за столетием повышался, и как минимум два нижних уровня сейчас погружены в воду. Он говорит, там, безусловно, имеются всевозможные воздушные карманы и частично затопленные помещения.

Боже мой. Лэнгдону вспомнилась диковинно подсвеченная подземная пещера из фильма Зобриста, на замшелых стенах которой виднелись бледные вертикальные тени колонн.

— Это зал, залитый водой, — сказал Лэнгдон.

— Вот именно.

— Но… как Зобрист в него попал?

Глаза Сински блеснули.

— Вот это самое удивительное. Вы не представляете, что мы сейчас узнали.

В ту самую минуту всего в каком-то километре от венецианского берега на узком вытянутом острове Лидо со взлетной полосы аэропорта Ничелли взмыл в темнеющее вечернее небо элегантный сверхлегкий «Сессна сайтейшн мустанг».

Владельца самолета, видного модельера одежды Джорджо Венчи, на борту не было, но он дал пилотам указание доставить обаятельную молодую пассажирку, куда ей нужно.

Глава 84

Древнюю византийскую столицу окутала темнота.

Вдоль берегов Мраморного моря зажглись прожекторы, освещая блестящие купола мечетей и стройные минареты. Настал акшам (вечер), и по всему городу из громкоговорителей лились навязчивые напевные звуки азана — призыва к молитве.

Ла-иляха-илля-Ллах.

Нет бога, кроме Бога.

В то время как правоверные спешили в мечети, все остальные, не глядя на них, продолжали жить своей обычной жизнью: шумные студенты пили пиво, бизнесмены заключали сделки, торговцы громко предлагали прохожим специи и ковры, а туристы глазели на все это и дивились.

Перед ними был разделенный мир, город, где действовали противоположные силы: религиозное начало — и светское; древность — и современность; Восток — и Запад. Расположенный на границе между Европой и Азией, этот вечный город — в буквальном смысле мост между Старым Светом… и светом еще более старым.

Стамбул.

Хотя этот город уже не столица Турции, ему на протяжении веков довелось быть центром трех империй: Византийской, Латинской и Османской. Поэтому Стамбул с полным правом можно назвать одним из самых исторически разнообразных городов планеты. Дворец Топкапы, Голубая мечеть, Семибашенный замок и многие, многие другие памятники насыщены легендами о битвах, о славе, о поражениях.

Сегодня, летя сквозь густеющий в вечернем небе грозовой фронт над кипучим городским многолюдьем, готовился к посадке в аэропорту Ататюрка транспортный самолет «C-130». В его кабине Роберт Лэнгдон, пристегнутый к откидному сиденью позади пилотов, испытывал великое облегчение от возможности смотреть наружу через стекло.

После еды и очень нужного ему часового сна в хвосте самолета он чувствовал, что бодрости и сил прибавилось.

Справа Лэнгдон видел огни Стамбула: в черноту Мраморного моря вдавался светящийся полуостров, похожий на рог. Это была европейская часть, отделенная от азиатской лентой воды, извилистой и темной.

Пролив Босфор.

Сверху Босфор казался широким разрезом, раной, рассекающей Стамбул надвое. Но Лэнгдон знал, что на самом деле это жизненно важная артерия городского бизнеса. Босфор мало того что дарит городу не один берег, а целых два, но еще и связывает Средиземное море с Черным, позволяя Стамбулу служить промежуточной станцией между двумя мирами.

Чем ниже самолет спускался сквозь пелену тумана, тем пристальнее Лэнгдон вглядывался в город на отдалении, стараясь увидеть массивную постройку, где они собирались вести поиски.

Здание, где погребен Энрико Дандоло.

Оказывается, Энрико Дандоло — тот самый вероломный венецианский дож — был похоронен не в Венеции; его останки обрели покой в сердце твердыни, которую он завоевал в 1202 году… в сердце города, раскинувшегося под ними. Дандоло, что вполне уместно, похоронили в самом великолепном храме покоренного города, в здании, которое поныне остается жемчужиной всегорегиона.

В Айя-Софии.

Построенная к 360 году нашей эры, Айя-София была православным собором до 1204 года, когда захватившие город участники Четвертого крестового похода под водительством Энрико Дандоло превратили собор в католический храм. Позднее, в пятнадцатом веке, после завоевания Константинополя султаном Мехмедом Фатихом, его сделали мечетью, и он оставался мусульманским домом молитвы до 1935 года, когда в здании устроили музей.

В мусейоне премудрости священной, где золото сияет… — вспомнилось Лэнгдону.

Айя-София украшена золотыми пластинками в еще большем числе, чем собор Сан-Марко; но мало того — «Айя-София» в переводе с греческого означает «Священная Премудрость».

Лэнгдон воображал себе колоссальное здание и пытался осознать тот факт, что где-то под ним имеется темное озеро, в котором колышется под водой на привязи и медленно растворяется, готовясь выпустить содержимое на волю, пластиковый мешок. Лэнгдон молился о том, чтобы они не опоздали.

— Нижние уровни здания затоплены, — сказала ему ранее Сински и взволнованно пригласила жестом пройти с ней в рабочую зону, оборудованную в самолете. — Вы не представляете, что мы сейчас узнали. Слыхали про кинодокументалиста Гёкселя Гюленсоя?

Лэнгдон покачал головой.

— Когда я искала информацию об Айя-Софии, — объяснила Сински, — выяснилось, что о ней имеется фильм. Его снял Гюленсой несколько лет назад.

— Об Айя-Софии сняты десятки фильмов.

— Да, — сказала она, дойдя до рабочей зоны, — но не такие, как этот. — Она повернула к нему ноутбук. — Вот, прочтите.

Лэнгдон сел. На экран была выведена статья — компиляция из нескольких новостных источников, включая газету «Хюрриет дейли ньюс», — где речь шла о последнем фильме Гюленсоя «В глубинах Айя-Софии».

Едва начав читать, Лэнгдон сразу понял, почему Сински так взволновалась. Первые же слова заставили Лэнгдона удивленно вскинуть на нее глаза. С аквалангом?

— Я знаю, — сказала она. — Читайте, читайте.

Лэнгдон углубился в статью.

С АКВАЛАНГОМ ПОД АЙЯ-СОФИЕЙ

Кинодокументалист Гёксель Гюленсой со своей группой аквалангистов-исследователей выявил труднодоступные затопленные помещения, находящиеся в десятках метров под чрезвычайно популярным среди туристов стамбульским религиозным сооружением.

По ходу изысканий они обнаружили многочисленные архитектурные чудеса, в том числе затопленные могилы детей-мучеников, похороненных восемь столетий назад, и заполненные водой туннели, соединяющие Айя-Софию с дворцом Топкапы, с дворцом Текфур и с легендарными подземельями под тюрьмой Анемас.

«Я убежден, что под Айя-Софией гораздо больше всего интересного, чем над ее полом», — заявил Гюленсой, рассказав, как загорелся идеей сделать этот фильм после того, как увидел старую фотографию: группа исследователей плывет на лодке по большому полузатопленному залу под Айя-Софией.

— Вы явно не промахнулись со зданием! — воскликнула Сински. — И похоже, что под собором есть огромные воздушные карманы, куда можно добраться, причем часто даже и без акваланга… Там-то, наверно, Зобрист и снял свое видео.

За их спинами, тоже глядя на экран ноутбука, стоял агент Брюдер.

— И похоже, — сказал он, — что подземные водные пути ведут из-под собора в самые разные места. Если солюблон растворится до нашего появления, остановить распространение содержимого не будет никакой возможности.

— Насчет содержимого… — отважился спросить Лэнгдон. — Есть у вас о нем какое-то представление? О его точном характере. Это патоген, понятное дело, но…

— Мы проанализировали видеокадры, — ответил Брюдер, — и склонны считать, что там действительно биологический, а не химический материал… то есть нечто живое. Небольшой размер мешка наводит на мысль, что содержимое чрезвычайно заразно и способно к репликации. Как оно может распространяться — через воду наподобие бактериальной инфекции или еще и воздушным путем, как вирус, мы не знаем, но считаем возможным и то и другое.

— Мы сейчас собираем данные, — сказала Сински, — о температуре грунтовых вод в этом районе. Пытаемся понять, для каких инфекций эти подземные зоны могут служить благоприятной средой, но дело в том, что Зобрист был исключительно талантлив и вполне мог создать нечто с совершенно необычными характеристиками. Подозреваю, что он не случайно выбрал именно это место.

Брюдер кивнул, как бы говоря, что многое теперь решит судьба, и кратко сообщил, как он оценивает необычный механизм распространения, основанный на растворимости солюблона, — механизм, блеск и простоту которого они все начинали осознавать. Погрузив мешок в подземные воды, Зобрист поместил его в чрезвычайно стабильную инкубационную среду: благоприятная и постоянная температура воды, никакой солнечной радиации, кинетический буфер и полное безлюдье. Выбрав пластик с нужным временем растворения, Зобрист мог оставить возбудитель без присмотра на известный ему, Зобристу, период созревания, после чего чума в заданный момент выходит на свободу.

Для этого Зобристу даже не нужно возвращаться на то место.

Внезапный толчок, означавший, что они приземлились, заставил Лэнгдона вернуться на откидное сиденье в кабине. Пилоты включили мощное торможение, а затем подрулили к дальнему ангару, где массивный самолет и остановился.

Лэнгдон надеялся, что их встретит целая армия сотрудников ВОЗ в защитной одежде, готовых отражать биологическую угрозу. Как ни странно, единственным, кто их дожидался, был шофер большого белого фургона с ярко-красным крестом, одинаковым в высоту и в ширину.

Красный крест? — подумал Лэнгдон, но, посмотрев еще раз, понял, кто отправил фургон. Швейцарское посольство.

Он отстегнул ремень безопасности и среди пассажиров, готовящихся выходить, отыскал взглядом Сински.

— А где все? — недоуменно спросил ее Лэнгдон. — Где люди из ВОЗ? Где турецкие власти? Или все они там, в Айя-Софии?

Вопросы, судя по виду Сински, были из разряда неудобных.

— Дело в том, — сказала она, — что местные власти мы решили пока не привлекать. В нашем распоряжении самая опытная группа ПНР из ECDC, и мы сочли за лучшее на данный момент действовать тихо, не создавая большой паники.

Брюдер и его люди тем временем застегивали большие черные рюкзаки со всевозможным снаряжением: с костюмами биозащиты, с респираторами, с устройствами электронного поиска. Перекинув свой рюкзак через плечо, Брюдер подошел к Лэнгдону.

— В общем, так, — сказал он. — Входим в здание, находим гробницу Дандоло, слушаем, что там за вода течет, а потом мы с ребятами думаем и решаем, подключать ли другие силы.

Лэнгдон уже предвидел трудности.

— Айя-София вечером закрывается, без местных властей мы даже войти не сможем.

— Тут все нормально, — заверила его Сински. — Я связалась со швейцарским посольством, а они позвонили хранителю музея «Айя-София» и попросили организовать частную экскурсию для важной персоны. Хранитель согласился.

Лэнгдон чуть было не рассмеялся ей в лицо.

— Частная экскурсия для директора Всемирной организации здравоохранения в сопровождении целой армии со средствами спецзащиты? Вам не кажется, что это вызовет кое-какие вопросы?

— Группа ПНР и все снаряжение останутся в машине, а в здание для оценки ситуации войдем втроем: Брюдер, вы и я, — сказала Сински. — Кроме того, их не для меня попросили устроить экскурсию. Важная персона — вы.

— Что, простите?!

— Музейщикам сказали, что в Стамбул прибывает знаменитый американский профессор с исследовательской группой, что он хочет написать статью о символике Айя-Софии, что вылет у него задержался на пять часов и он не успевает до закрытия собора. Поскольку завтра утром ему и его группе уже улетать, нет ли возможности…

— Я понял, — сказал Лэнгдон.

— Музей посылает сотрудника, чтобы встретил нас там лично. Оказалось, он большой поклонник ваших работ об искусстве ислама. — Сински устало улыбнулась Лэнгдону, стараясь выглядеть полной оптимизма. — Нас заверили, что вы получите доступ во все уголки здания.

— Еще важнее то, — добавил Брюдер, — что весь собор будет в нашем распоряжении.

Глава 85

Роберт Лэнгдон безучастно смотрел в окно фургона, который мчался вдоль моря по шоссе, соединяющему аэропорт Ататюрка с центром Стамбула. Швейцарские дипломаты каким-то образом упростили таможенную процедуру, и Лэнгдон, Сински и сопровождавшие их оперативники прошли ее за считанные минуты.

Сински распорядилась, чтобы шеф и Феррис остались на борту «C-130» с несколькими сотрудниками ВОЗ и продолжали попытки напасть на след Сиены Брукс.

Хотя никто всерьез не верил, что Сиена сможет добраться до Стамбула вовремя, были опасения, что она позвонит кому-нибудь из последователей Зобриста в Турции и попросит его помочь осуществить безумный план Зобриста до того, как люди Сински успеют вмешаться.

Неужели Сиена способна совершить массовое убийство? Лэнгдон все еще не мог освоиться со случившимся за день. Как ни горька была правда, приходилось смотреть ей в лицо. Ты не знал ее, Роберт. Она обвела тебя вокруг пальца.

На город начал сыпаться мелкий дождик, и Лэнгдон, слушая ритмичный звук «дворников», вдруг почувствовал усталость. Справа, в Мраморном море, светились ходовые огни роскошных яхт и массивных танкеров, которые шли либо к городскому порту, расположенному впереди по ходу движения фургона, либо от него. Вдоль всего берега над подсвеченными куполами мечетей вздымались тонкие и элегантные минареты, молчаливо напоминая о том, что хотя Стамбул — современный, светский город, сердцевина его укоренена в религии.

Эту трассу длиной километров в пятнадцать Лэнгдон всегда находил одной из самых приятных на вид дорог Европы. Великолепный образец стамбульского сочетания старого с новым, она местами идет вдоль стены Константина, построенной более чем за шестнадцать веков до рождения человека, в честь которого трасса теперь названа, — Джона Ф. Кеннеди. Американский президент с восхищением относился к деятельности Кемаля Ататюрка, построившего на развалинах империи Турецкую республику.

Авеню Кеннеди, с которой открываются неповторимые морские виды, вьется среди красивых рощ и старинных садов, минует порт Еникапы и, наконец, идя между городскими кварталами и проливом Босфор, поворачивает на север, к Золотому Рогу. Там над городом высится османская твердыня — дворец Топкапы. Занимавший стратегическое положение у Босфора, дворец ныне чрезвычайно любим туристами, которых восхищают и здешние виды, и поразительная коллекция османских сокровищ, включая плащ и меч, якобы принадлежавшие самому пророку Мухаммаду.

До дворца мы не доедем, сообразил Лэнгдон, помня, что их цель — Айя-София. Она вздымалась над центром города не так уж далеко впереди.

Когда они свернули с авеню Кеннеди и непрямым путем двинулись через многолюдный город, Лэнгдон, оглядывая толпы на улицах и тротуарах, почувствовал: то, о чем говорилось в течение дня, осаждает его с новой силой.

Перенаселенность.

Чума.

Извращенные устремления Зобриста.

Хотя Лэнгдон все это время отлично понимал, на что нацелена операция группы ПНР, в полной мере он осознал происходящее только сейчас. Мы направляемся к эпицентру. Он представил себе медленно растворяющийся мешок с желто-коричневой жидкостью и удивился, как его, Лэнгдона, угораздило попасть в такой переплет.

Странное стихотворение, которое они с Сиеной обнаружили на обороте посмертной маски Данте, в итоге привело его сюда, в Стамбул. Направляя группу ПНР в Айя-Софию, Лэнгдон знал, что, когда он и его спутники там окажутся, им будет чем заняться:

В мусейоне премудрости священной,

Где золото сияет, преклони

Колени и услышь воды теченье.

Затем подземный отыщи дворец.

Хтоническое чудище найди там,

Живущее в кроваво-красных водах,

Куда не смотрятся светила.

Лэнгдон вновь с тревогой подумал о том, что почти такой же сценой кончается заключительная песнь Дантового «Ада». После долгого спуска в глубины преисподней Данте и Вергилий достигают ее нижней точки. Дальше пути нет, но они слышат журчание воды, текущей по камням, и идут по руслу этого ручейка сквозь трещины и расщелины… прочь от ужасов ада:

Там место есть…

Оно приметно только из-за гула

Ручья, который вытекает тут,

Пробившись через камень, им точимый…

Мой вождь и я на этот путь незримый

Ступили, чтоб вернуться в ясный свет.

Сочиняя свое стихотворение, Зобрист, конечно же, вдохновлялся картиной, нарисованной Данте, но, похоже, поставил в ней все с ног на голову. Да, Лэнгдону и его спутникам надо будет оринтироваться по журчанию воды, но в отличие от Данте они будут не подниматься прочь из ада… а спускаться в него.

Фургон лавировал по все более узким улицам, где людей было все больше, и Лэнгдон начал понимать извращенную логику, заставившую Зобриста выбрать в качестве эпицентра новой чумы сердцевину Стамбула.

Здесь Восток встречается с Западом.

Здесь мировой перекресток.

Стамбул много раз в своей истории становился жертвой губительных эпидемий, убивавших огромное количество жителей. Именно этот город на последней стадии Черной Смерти называли в Османской империи «средоточием чумы», и болезнь, как говорили, уносила в нем за день более десяти тысяч жизней. На нескольких знаменитых миниатюрах того времени можно видеть, как горожане, объятые отчаянием, роют на близлежащих полях Таксим общие могилы для наваленных грудами трупов.

Лэнгдон уповал на то, что слова Карла Маркса: «История повторяется дважды» — здесь все-таки не сбудутся.

Повсюду на мокрых от дождя улицах ничего не подозревающие люди занимались обычными вечерними делами. Миловидная турчанка звала детей домой ужинать; два старика потягивали что-то за столиком кафе под открытым небом; муж и жена, хорошо одетые, шли под зонтиком, взявшись за руки; мужчина в смокинге спрыгнул с автобуса и побежал по улице, укрывая от дождя скрипку в футляре: явно спешил на концерт.

Лэнгдон вглядывался в лица, пытаясь вообразить себе обстоятельства каждой из этих жизней.

Массы состоят из отдельных личностей.

Он закрыл глаза, отвернулся от окна и постарался настроиться на более оптимистический лад. Но не тут-то было. Из тьмы сознания выступили образы, которые меньше всего хотелось увидеть. Мрачная панорама приморского города, где царят мор, пытки и казни. Питер Брейгель Старший, «Триумф смерти».

Фургон повернул направо на улицу Торун, и на миг Лэнгдону показалось, что они уже у цели. Слева возвышалась в тумане огромная мечеть.

Но это была не Айя-София.

Голубая мечеть, быстро сообразил он, узнав эти шесть устремленных в небо желобчатых минаретов-карандашей с острыми шпилями и многочисленными балконами — так называемыми шерефе. Лэнгдон читал когда-то, что экзотический, сказочный вид этих минаретов повлиял на архитектуру знаменитого Замка Золушки в Диснейуорлде. Своим названием Голубая мечеть обязана слепящему морю голубых керамических плиток, украшающих интерьер.

Мы уже близко, подумал Лэнгдон, когда фургон повернул на улицу Кабасакал и поехал вдоль обширной площади Султанахмет, которая расположена на полпути между Голубой мечетью и Айя-Софией и славится видами на оба сооружения.

Прищурившись, Лэнгдон смотрел вперед сквозь мокрое ветровое стекло, искал глазами силуэт Айя-Софии, но дождь и фары ухудшали видимость. Что еще хуже, транспорт на улице, похоже, встал.

Впереди Лэнгдон видел только вереницу задних огней.

— Там какое-то мероприятие, — сказал водитель. — Кажется, концерт. Быстрее будет пешком.

— Далеко? — спросила Сински.

— Нет, через площадь ходу минуты три. Тут безопасно.

Сински кивнула Брюдеру, а затем повернулась к людям из ПНР:

— Оставайтесь в машине. Постарайтесь подъехать к зданию как можно ближе. Агент Брюдер очень скоро с вами свяжется.

После чего Сински, Брюдер и Лэнгдон вышли из фургона и двинулись через засаженную деревьями площадь Султанахмет.

Лиственные деревья на ней давали им, когда они поспешно шли по дорожкам, какое-никакое укрытие от усиливавшегося дождя. Там и сям попадались на глаза указатели, направляющие туристов к многочисленным достопримечательностям на площади: к египетскому обелиску из Луксора, к Змеиной колонне из святилища Аполлона в Дельфах, к Милевой колонне, некогда служившей «нулевой отметкой», от которой в Византийской империи отсчитывались все расстояния.

Наконец они вышли из-под деревьев к круглому пруду в центре площади. Оказавшись на открытом месте, Лэнгдон поднял глаза и посмотрел на восток.

Айя-София.

Не здание, а… гора.

Поблескивавшая от дождя громада собора казалась целым городом. Невероятно широкий центральный купол, серебристосерый и ребристый, словно бы покоился на скоплении менее крупных построек с куполами. По углам здания, довольно далеко от центрального купола, из-за чего их с трудом можно было считать элементами того же сооружения, возвышались четыре увенчанных серебристо-серыми шпилями минарета, каждый с одним балконом.

Сински и Брюдер, двигавшиеся целеустремленно и быстро, вдруг разом остановились, взгляды их поднимались выше… выше… а умы пытались справиться с размерами того, что перед ними предстало.

— О Господи, — тихо простонал Брюдер, не веря своим глазам. — Нам надо будет обыскивать… вот это?

Глава 86

Меня взяли в плен, думал шеф, расхаживая взад-вперед по салону стоящего перед ангаром транспортного самолета «C-130». Он согласился полететь в Стамбул, чтобы помочь Сински в ее стараниях предотвратить беду.

Шеф надеялся, что сотрудничество с Сински смягчит последствия, которые может иметь для него то, что он, сам того не сознавая, способствовал кризису. Так или иначе, я теперь в ее власти.

Как только самолет подрулил к правительственному ангару в аэропорту Ататюрка, Сински и ее люди сошли с него, а шефу и нескольким сотрудникам Консорциума глава ВОЗ велела остаться на борту.

Шеф попытался было выйти подышать воздухом, но путь ему с каменными лицами преградили пилоты. Они напомнили ему указание доктора Сински: всем находиться в самолете.

Плохо, подумал шеф, садясь. Неопределенность собственного будущего начала всерьез его беспокоить.

За долгие годы деятельности шеф привык быть первичной силой, кукловодом, тем, кто дергает за веревочки, — и вдруг его могущества как не бывало.

Зобрист, Сиена, Сински.

Каждый из них по-своему бросил ему вызов… даже манипулировал им.

Теперь в транспортном самолете ВОЗ без иллюминаторов, по странному стечению обстоятельств ставшем для него тюремной камерой, он приходил к мысли, что удача от него отвернулась… что его нынешнее положение — возможно, некое кармическое воздаяние за нечестную жизнь.

Я зарабатываю свой хлеб ложью.

Я поставщик дезинформации.

Хотя шеф не один торговал ложью в этом мире, он утвердил себя как самая крупная рыба в пруду. Рыбешка помельче — совсем другая порода, даже отдаленных сравнений с ней шеф не любил.

Доступные через Интернет фирмы с такими названиями, как Alibi Company или Alibi Network, делают по всему миру хорошие деньги, помогая неверным мужьям и женам изменять своим супругам тайком. Обещая клиенту ненадолго «остановить время», чтобы он мог безнаказанно побыть вне семьи, эти организации достигли немалого мастерства в сотворении иллюзий: фальшивые деловые совещания, фальшивые визиты к врачу, даже фальшивые свадьбы — и все это подкрепляется имитацией приглашений, поддельными брошюрами, авиабилетами, подтверждениями из отелей и даже специальными контактными телефонными номерами (на самом деле — номерами Alibi Company, где опытные профессионалы изображают из себя служащих отелей или еще кого-нибудь, кого надо изобразить ради иллюзии).

Шеф, однако, никогда не тратил время на такую мелочевку. Обман, которым он занимался, всегда был крупномасштабным, шеф обслуживал тех, кто мог заплатить за высококачественную работу миллионы долларов.

Правительства.

Крупные корпорации.

Время от времени — какую-нибудь важную и сверхбогатую персону.

Этим клиентам для достижения их целей Консорциум предоставлял все свои технические средства, людей, опыт и творческие ресурсы. Помимо прочего, им гарантировалось, что в любом случае от иллюзии, сфабрикованной, чтобы придать их обману правдоподобие, никакая ниточка к ним не приведет.

Задаваясь целью поднять фондовый индекс, оправдать войну, выиграть выборы или выманить террориста из укрытия, сильные мира сего полагались на масштабные схемы дезинформации, формировавшие у людей ложные представления.

Так было всегда.

В шестидесятые русские создали целую фальшивую шпионскую сеть, не один год специально позволявшую британцам перехватывать данные, которые вводили их в заблуждение. В 1947 году близ Розуэлла, штат Нью-Мексико, ВВС США устроили целую инсценировку, чтобы катастрофу, случившуюся с секретным летательным аппаратом, выдать за падение НЛО. А сравнительно недавно всему миру внушили, что в Ираке есть оружие массового уничтожения.

Почти три десятилетия шеф помогал могущественным людям защищать, сохранять и наращивать свое могущество. Хотя он был исключительно аккуратен в выборе клиентов, его не оставляли опасения, что когда-нибудь он возьмется за то, за что браться не следует.

И вот этот день настал.

Шеф был убежден, что всякий грандиозный крах — следствие чего-то одного, произошедшего в некий роковой миг: случайной встречи, неверного решения, неосторожного взгляда.

В его случае, думал он сейчас, этот миг был без малого двенадцать лет назад, когда он взял на службу молодую студентку медицинского колледжа, искавшую возможность заработать. Острый ум, блестящее владение речью и дар импровизации сразу выделили ее среди всех сотрудников Консорциума.

Сиена Брукс была будто создана для этой работы.

Характер деятельности шефа Сиена поняла мгновенно, и он почувствовал, что у нее самой есть секреты. Сиена выполняла его задания почти два года, заработала круглую сумму, позволившую оплатить обучение в колледже, а потом неожиданно заявила, что уходит. Она хочет спасти мир, объяснила она ему, и Консорциум — не лучшее место, где можно приложить к этому усилия.

Шеф и подумать не мог, что Сиена Брукс вдруг снова объявится почти через десять лет, причем не просто, а с подарочком: со сверхбогатым потенциальным клиентом.

С Бертраном Зобристом.

Шефа передернуло.

Во всем виновата Сиена.

Она была в курсе плана Зобриста с самого начала.

Голоса сотрудников ВОЗ, говоривших по телефонам и споривших недалеко от него за импровизированным столом совещаний в самолете, стали разгоряченными.

— Сиена Брукс?! — закричал один из них в телефон. — Вы уверены? — Некоторое время он слушал, хмурясь. — Понятно, жду подробностей. Остаюсь на линии.

Он прикрыл телефон ладонью и повернулся к коллегам.

— Судя по всему, Сиена Брукс покинула Италию вскоре после нас.

Все за столом застыли.

— Как так? — спросила одна сотрудница. — Мы взяли под наблюдение аэропорт, мосты, железнодорожный вокзал…

— Аэродром Ничелли, — ответил он. — На Лидо.

— Невозможно. — Она покачала головой. — Ничелли — крохотный. Оттуда нет рейсов. Его используют только для местных полетов на вертолетах и…

— Каким-то образом Сиена Брукс получила доступ к частному самолету, который там стоял в ангаре. Подробности они выясняют. — Он снова поднес телефон к уху. — Да, я слушаю. Ну что? — Пока он слушал, плечи его опускались все ниже, ниже, и наконец он сел. — Понял. Спасибо.

Он дал отбой. Коллеги вопросительно смотрели на него.

— Самолет с Сиеной на борту направился в Турцию, — сказал сотрудник ВОЗ и потер глаза.

— Надо позвонить в Европейский командный центр по воздушному сообщению! — заявил кто-то. — Пусть заставят его повернуть обратно!

— Поздно. Двенадцать минут назад самолет приземлился на частном аэродроме Хезарфен всего в двадцати с чем-то километрах отсюда. Сиена Брукс с него сошла.

Глава 87

По древнему куполу Айя-Софии дождь уже барабанил вовсю.

Почти тысячу лет это была самая большая церковь на свете, и даже сейчас представить себе еще более грандиозный храм было трудно. Увидев Айя-Софию снова, Лэнгдон вспомнил, что император Юстиниан, когда собор построили, гордо провозгласил: «Соломон, я тебя превзошел!»

Сински и Брюдер все более целеустремленной походкой шли к колоссальной постройке, которая по мере их приближения, казалось, увеличивалась еще и еще.

Вдоль дорожек здесь были установлены старинные пушечные ядра Мехмеда Завоевателя, служившие внушительным напоминанием о том, что история Айя-Софии насыщена насилием: победители, захватывавшие город, не однажды приспосабливали здание к своим религиозным нуждам.

У южного фасада Лэнгдон увидел справа три пристройки с куполами, похожие на силосные башни. Это были мавзолеи султанов, у одного из которых — Мурада III — якобы родилось более ста детей.

В вечернем воздухе резко прозвучал сигнал мобильника; Брюдер вынул телефон, посмотрел, кто звонит, и отрывисто спросил:

— Что у вас?

Он слушал и качал головой, не веря своим ушам.

— Как это могло случиться? — Выслушав до конца, он вздохнул. — Ясно, держите меня в курсе. Мы уже у здания. — Он дал отбой.

— Что там такое? — спросила Сински.

— Нам надо смотреть в оба, — сказал Брюдер, оглядывая окрестности собора. — Похоже, мы будем тут не одни. — Он посмотрел на Сински. — Они говорят, Сиена Брукс в Стамбуле.

Лэнгдон уставился на Брюдера во все глаза. Невероятно было и то, что Сиена сумела так быстро попасть в Турцию, и то, что, успешно выбравшись из Венеции, она готова рискнуть свободой и даже жизнью ради осуществления плана Зобриста.

У Сински было не менее встревоженное лицо; она открыла рот, желая, видимо, расспросить Брюдера о подробностях, но, судя по всему, передумала.

— Куда теперь? — спросила она Лэнгдона.

Он показал рукой, что надо идти налево и завернуть за юго-западный угол собора.

— К фонтану для омовений, — сказал он.

Встреча с сотрудником музея была назначена у обнесенного ажурной решеткой сооружения, которое в прошлом служило для ритуальных омовений перед мусульманской молитвой.

— Профессор Лэнгдон! — послышался мужской голос, когда они приблизились к фонтану.

Из-под восьмиугольной крыши над ним вышел человек и, улыбаясь, взволнованно замахал руками:

— Сюда, профессор, сюда!

Лэнгдон со спутниками поспешили к нему.

— Здравствуйте, меня зовут Мирсат, — сказал он по-английски с акцентом. Голос худощавого лысеющего турка в профессорских очках и сером костюме был полон энтузиазма. — Это огромная честь для меня!

— Нет, это для нас огромная честь, — отозвался Лэнгдон, пожимая Мирсату руку. — Спасибо вам за гостеприимство и за готовность оказать экстренную помощь.

— Что вы, что вы!

— Меня зовут Элизабет Сински, — сказала доктор Сински. Она поздоровалась с Мирсатом за руку и показала ему на Брюдера. — А это Кристоф Брюдер. Мы помогаем профессору Лэнгдону в его работе. Очень обидно, что наш вылет так задержался. Мы ценим одолжение, которое вы нам делаете.

— Никакого одолжения! Рад помочь! — горячо заверил их Мирсат. — Для профессора Лэнгдона я готов провести экскурсию в любое время. Его маленькая книга «Христианские символы в мусульманском мире» самая популярная в нашем сувенирном магазине.

Правда? — подумал Лэнгдон. Надо же, теперь я знаю то единственное место на свете, где она продается.

— Пойдем? — спросил Мирсат, предлагая следовать за ним.

Группа торопливо миновала небольшое открытое пространство, вошла на территорию при соборе и двинулась туда, где первоначально был главный вход в здание, — к трем глубоким аркам с массивными бронзовыми дверями.

Там их дожидались два вооруженных охранника. Увидев Мирсата, они отперли и распахнули одну из дверей.

— Sag olun, — произнес Мирсат одну из немногих турецких фраз, с которыми Лэнгдон был знаком: очень вежливое «спасибо».

Они вошли в собор, и охранники со стуком, отдавшимся эхом среди каменных стен, закрыли за ними тяжелую дверь.

Лэнгдон и его спутники оказались в нартексе Айя-Софии — в узком помещении, обычном для христианских храмов и служившем архитектурным буфером между двумя мирами — церковным и светским.

Крепостные рвы духа — так частенько называл нартексы Лэнгдон.

Напротив были другие двери, и Мирсат, когда группа пересекла нартекс, открыл одну из них. За дверью Лэнгдон вопреки ожиданию увидел не главное помещение собора, а еще один нартекс, несколько более просторный, чем первый.

Эсонартекс, сообразил Лэнгдон. Он и забыл, что Айя-София была снабжена двумя уровнями защиты от внешнего мира.

Словно готовя вошедшего к тому, что ждало его впереди, эсонартекс был украшен намного более богато, чем нартекс. Стены из полированного камня отражали свет изящных люстр. В противоположной стене виднелись четыре двери, а над ними — великолепная мозаика, которая мигом приковала к себе восхищенное внимание Лэнгдона.

Мирсат подошел к самой большой из дверей — к обшитой бронзовыми листами громадине.

— Императорские врата, — вполголоса произнес Мирсат, сам не свой от энтузиазма. — В византийские времена в них мог входить только император. Для туристов мы их обычно не открываем, но сегодня у нас особый случай.

Мирсат потянулся было к вратам, чтобы их открыть, но приостановился.

— Прежде чем мы войдем, — тихо сказал он, — позвольте спросить: нет ли чего-то внутри, что вы хотите увидеть в первую очередь?

Лэнгдон, Сински и Брюдер переглянулись.

— Есть, — ответил Лэнгдон. — Увидеть, конечно, хотелось бы многое, но, если можно, давайте начнем с гробницы Энрико Дандоло.

Мирсат непонимающе дернул головой.

— Прошу прощения… Вы сказали, что хотите посмотреть… на гробницу Дандоло?

— Да.

Мирсат выглядел обескураженным.

— Но, сэр… У Дандоло очень простая гробница. Никакой символики. Не самое интересное у нас.

— Я знаю, — вежливо сказал ему Лэнгдон. — И все же мы будем вам очень признательны, если вы нас к ней приведете.

Мирсат посмотрел на Лэнгдона долгим взглядом, а потом поднял глаза к мозаике прямо над вратами, только что восхитившей Лэнгдона: к созданной в девятом веке мозаичной иконе Христа Пантократора с Новым Заветом в левой руке, благословляющего правой.

И тут, словно музейщика внезапно осенило, рот Мирсата растянулся в понимающей улыбке, и он шутливо погрозил Лэнгдону пальцем:

— Хитрец! Ох, хитрец!

— Что, простите? — недоуменно переспросил Лэнгдон.

— Не беспокойтесь, профессор, — заговорщически шепнул ему Мирсат. — Я никому не скажу, что вам на самом деле здесь нужно.

Сински и Брюдер озадаченно взглянули на Лэнгдона.

Все, что он мог сделать, — это пожать плечами; Мирсат между тем отворил тяжелую дверь и пригласил их войти.

Глава 88

Восьмое чудо света — так иногда называли то, что они увидели перед собой, и, стоя в главном помещении собора, Лэнгдон не испытывал желания оспаривать эту характеристику.

Когда группа, переступив порог, вошла в грандиозное святилище, Лэнгдон еще раз убедился, что Айя-Софии нужно лишь мгновение, чтобы потрясти человека самими своими размерами.

Помещение было так велико, что даже знаменитые европейские соборы казались по сравнению с ним карликами. Лэнгдон знал, что отчасти это ошеломляющее впечатление огромности возникает благодаря зрительной иллюзии, которую создает византийская планировка: наос — святилище — здесь имеет не крестообразную форму, как в позднейших соборах, а прямоугольную с ярко выраженным центром.

Это здание на семьсот лет старше, чем Нотр-Дам, подумал Лэнгдон.

Взяв маленькую паузу, чтобы освоиться с размерами собора, Лэнгдон поднял взгляд к широкому золотому куполу, чья высота — более пятидесяти метров. Сорок ребер, подобных лучам солнца, идут от его верхней точки к кольцевой аркаде из сорока арочных окон. Днем проходящий через эти окна свет отражается — и повторно отражается — в частичках стекла, вкрапленных в отделку купола, покрытого изнутри золотыми пластинками; так возникает «мистический свет», которым славится Айя-София.

Лэнгдон знал лишь один случай, когда атмосфера этого помещения, пронизанного золотом, была верно запечатлена в живописи. Джон Сингер Сарджент. Неудивительно, что, создавая знаменитую картину, изображающую интерьер Айя-Софии, американский художник ограничил свою палитру оттенками одной краски.

Золотой.

Блестящий золотой купол, который часто уподобляли небесному своду, покоится на четырех громадных арках, а каждую из них, в свой черед, поддерживают полукупола и тимпаны. Эти элементы опираются еще на один ярус полукуполов и арок меньшего размера, создавая эффект каскада архитектурных форм, нисходящих от небес к земле.

Также от небес к земле, но более прямым путем, идут длинные тросы, верхними концами прикрепленные к куполу и поддерживающие многочисленные люстры, которые, кажется, висят так низко, что рослый посетитель рискует удариться головой. На самом деле это еще одна иллюзия, возникающая из-за огромности святилища: от люстр до пола — более трех с половиной метров.

Колоссальная величина Айя-Софии, как и размер многих других великих религиозных сооружений, служила двум целям. Во-первых, это было свидетельство перед Богом о том, на что человек готов пойти, чтобы выразить свое благоговение перед Ним. Во-вторых — средство шоковой терапии своего рода, применяемой к молящемуся: физическое пространство, где он оказывался, было столь внушительно, что он чувствовал себя карликом, его «я» уничтожалось, его физическое бытие и космическое значение до того уменьшались, что он превращался в пылинку перед лицом Господа… в ничтожный атом в руках Творца.

Пока человек не умалится, Бог ничего не может из него сделать. Эти слова произнес в шестнадцатом веке Мартин Лютер, но идея, стоящая за ними, присутствовала в сознании зодчих с самого зарождения религиозной архитектуры.

Лэнгдон посмотрел на Брюдера и Сински; их взгляды чуть раньше были возведены к куполу, но теперь они потупили глаза.

— Господи Иисусе, — проговорил Брюдер.

— Да! — взволнованно согласился Мирсат. — Плюс Аллах с Мухаммадом!

Лэнгдон усмехнулся, а их экскурсовод показал Брюдеру на алтарную часть собора, где высоко над полом по бокам от мозаичного изображения Иисуса висят два массивных диска с каллиграфически написанными арабской вязью словами «Аллах» и «Мухаммад».

— В этом музее, — объяснил Мирсат, — мы стремимся показать посетителям, как одно святилище по-разному использовали две религии, и поэтому христианская символика тех времен, когда Айя-София была церковью, соседствует здесь с исламской символикой того периода, когда она была мечетью. — Он гордо улыбнулся. — Какие бы трения ни возникали между двумя религиями в реальном мире, их символы, мы считаем, уживаются между собой неплохо. Вы наверняка со мной согласитесь, профессор.

Лэнгдон кивнул в знак искреннего согласия, помня, однако, что, когда здание превратили в мечеть, все христианские иконы были замазаны побелкой. Близкое соседство восстановленной христианской символики с мусульманской производило гипнотическое впечатление, тем более что отношение к зрительным образам и стилистика их в двух религиях диаметрально противоположны.

Если христианская традиция поощряет прямое изображение Иисуса Христа и святых, ислам делает упор на каллиграфии и орнаментах, в которых отражается красота Божьей вселенной. Исламская традиция говорит, что только Аллах мог сотворить жизнь, а раз так, то человеку не подобает творить подобия чего-либо живого. Он не должен изображать ни богов, ни людей, ни даже животных.

Лэнгдон вспомнил, как объяснял это однажды студентам: «Мусульманский Микеланджело, к примеру, никогда бы не написал лик Бога на потолке Сикстинской капеллы; он начертал бы там Божье имя. Всякого, кто изобразил бы лицо Бога, мусульмане сочли бы святотатцем».

Затем Лэнгдон заговорил о причине этого различия.

«И христианство, и ислам логоцентричны, — сказал он студентам, — то есть в центре их внимания Слово. Согласно христианской традиции Слово стало плотью, как сказано в Евангелии от Иоанна: «И Слово стало плотию и обитало с нами». Допустимо поэтому изображать Слово в человеческом облике. Исламская традиция, напротив, говорит, что Слово не становилось плотью и должно поэтому оставаться словом… чаще всего принимая форму того или иного каллиграфически написанного имени, священного для мусульман».

Один из студентов Лэнгдона резюмировал эти сложности забавной и точной заметкой на полях: «Христианин любит лица, мусульманин — слова».

— Здесь перед нами, — продолжил Мирсат, жестом предлагая взглянуть в дальний конец величественного помещения, — уникальный пример соединения христианства с исламом.

Он показал на символы двух религий в просторной апсиде: на Деву Марию с Младенцем, глядящую с потолка на михраб — на полукруглую нишу, ориентированную в сторону Мекки. Расположенное поблизости возвышение, к которому ведет лестница, напоминает кафедру христианского проповедника, но на самом деле это минбар, откуда имам обращается к правоверным в пятницу. А сооружение, похожее на христианские церковные хоры, — это махфиль для муэдзина, на котором он преклоняет колени и произносит славословия во время общей молитвы.

— Мечети и соборы удивительно схожи между собой, — сказал Мирсат. — Восточные и западные традиции не настолько различны, как можно подумать!

— Мирсат, — нетерпеливо подал голос Брюдер. — Мы бы хотели поскорее увидеть гробницу Дандоло.

На лице Мирсата возникло легкое недовольство: похоже, он счел такую спешку проявлением неуважения к зданию.

— Да, — подтвердил Лэнгдон. — Простите, что торопим вас, но у нас очень жесткий график.

— Как вам будет угодно, — сказал Мирсат и показал на высокий балкон справа. — Давайте поднимемся и подойдем к гробнице.

— Туда? — изумленно спросил Лэнгдон. — Разве Энрико Дандоло похоронен не в крипте?

Как выглядит сама гробница, Лэнгдон помнил, но где именно она находится в соборе — нет. Ему представлялось какое-то сумрачное подземелье.

Мирсата его вопрос, похоже, сильно удивил.

— Нет, профессор, гробница Энрико Дандоло, безусловно, наверху.

* * *

Что, черт возьми, такое происходит? — недоумевал Мирсат.

Когда Лэнгдон попросил показать ему гробницу Дандоло, Мирсат решил, что это уловка. Гробница Дандоло никого не интересует. Мирсат предположил, что на самом деле Лэнгдон хочет увидеть загадочный памятник древности рядом с гробницей Дандоло — мозаичный деисус с Христом Пантократором, который не без оснований считают одним из самых таинственных произведений религиозного искусства в Айя-Софии.

Лэнгдон взялся за изучение деисуса, но не хочет это афишировать, решил Мирсат: профессор, видимо, пишет тайком от коллег статью об этой мозаике.

Но теперь Мирсат был в смятении. Лэнгдон не может не знать, что деисус находится на втором этаже. Почему же он разыграл такое изумление?

Или ему действительно нужна гробница Дандоло?

Озадаченный, Мирсат повел посетителей к лестнице мимо одной из двух знаменитых урн Айя-Софии — огромного сосуда вместимостью в тысячу двести литров с лишним, вырезанного из цельного куска мрамора в эллинистическую эпоху.

Молча поднимаясь по ступенькам с тремя гостями, Мирсат не знал, что и думать. Спутники Лэнгдона совершенно не выглядели научными работниками. Один похож на военного: накачанный, с прямой осанкой, одет во все черное. А женщина с серебристыми волосами… Мирсату казалось, он ее уже видел. По телевизору, что ли?

Он начинал подозревать, что подлинная цель посещения отличается от официальной. Что им на самом деле тут нужно?

— Еще немного — и мы на месте, — бодро сказал Мирсат на площадке перед последним участком лестницы. — Наверху мы увидим гробницу Энрико Дандоло и, конечно… — он помолчал, глядя на Лэнгдона, — знаменитый мозаичный деисус.

Никакой реакции.

Лэнгдон, получается, прилетел сюда не ради деисуса. Как это ни странно, ему и его спутникам нужна именно гробница Дандоло.

Глава 89

Когда Мирсат вел их на второй этаж, Лэнгдон видел, что Брюдер и Сински озабочены. Этот подъем, казалось, не имел никакого смысла. Лэнгдон прокручивал в уме подземное видео Зобриста… и думал о документальном фильме о затопленных помещениях под Айя-Софией.

Мы должны были спускаться!

Так или иначе, где бы ни находилась гробница Дандоло, им ничего не оставалось, как следовать указаниям Зобриста. В мусейоне премудрости священной, где золото сияет, преклони колени и услышь воды теченье.

Когда они наконец поднялись на второй уровень, Мирсат повел их направо вдоль края балкона, с которого открывался головокружительный вид на главное помещение собора. Лэнгдон, однако, сосредоточенно смотрел прямо перед собой.

Мирсат вновь горячо заговорил про мозаичный деисус, но Лэнгдон его не слушал.

Он уже видел цель.

Гробницу Дандоло.

Она оказалась в точности такой, какой Лэнгдон ее помнил: в полированный каменный пол была вмурована прямоугольная плита из белого мрамора, ее отгораживали цепи, висящие на столбах.

Стремительно подойдя к ней, Лэнгдон прочел высеченную надпись:

HENRICUS DANDOLO

Пока остальные подтягивались, Лэнгдон уже начал действовать: перешагнул через заградительную цепь и встал перед самой плитой.

Мирсат громко запротестовал, но Лэнгдон, не обращая на него внимания, упал на колени, какбудто вознамерился молить о чем-то вероломного дожа.

А потом, исторгая из уст Мирсата крики ужаса, Лэнгдон положил на плиту ладони и опустил к ней голову. Он сам понимал при этом, что похож на мусульманина, кланяющегося Мекке. Ошеломленный Мирсат теперь онемел, и все здание, казалось, объяла гробовая тишина.

Сделав глубокий вдох, Лэнгдон повернул голову направо и осторожно прижал к плите левое ухо. Камень был холодный.

Звук, который доносился через него, был слышен совершенно отчетливо.

Боже мой.

Внизу, казалось, звучала концовка Дантового «Ада».

Лэнгдон медленно повернул голову к Брюдеру и Сински.

— Я слышу, — прошептал он. — Слышу, как течет вода.

Брюдер перескочил через цепь и припал к плите рядом с Лэнгдоном. Через несколько секунд он энергично закивал.

Теперь, когда они услышали журчание воды, оставался один вопрос: куда она течет?

На Лэнгдона вдруг нахлынули образы из фильма: полузатопленная пещера, мрачно подсвеченная красным… где-то внизу.

Затем подземный отыщи дворец.

Хтоническое чудище найди там,

Живущее в кроваво-красных водах,

Куда не смотрятся светила.

Когда Лэнгдон встал и вышел обратно за цепную ограду, Мирсат уставился на него снизу вверх взглядом, полным тревоги и осуждения. Лэнгдон был выше турецкого экскурсовода, наверное, на целую голову.

— Мирсат, — начал Лэнгдон, — простите меня. Ситуация, как видите, необычная. На объяснения у меня времени нет, но хочу задать вам очень важный вопрос об этом здании.

Мирсата хватило лишь на вялый кивок:

— Слушаю вас…

— Из-под плиты Дандоло сюда доходит журчание воды, которая куда-то течет. Нам надо знать, куда она течет.

Мирсат покачал головой:

— Не понимаю. Воду под полом можно услышать везде в Айя-Софии.

Все застыли.

— Да, — сказал Мирсат, — особенно когда идет дождь. Площадь крыши здесь — примерно девять тысяч квадратных метров, вода должна с нее куда-то стечь, и часто на это уходит не один день. Обычно она не успевает полностью стечь до следующего дождя. Журчание воды здесь обычный звук. Может быть, вы знаете, что под Айя-Софией есть обширные пустоты с водой. Об этом даже сняли документальный фильм…

— Понятно, понятно, — перебил его Лэнгдон, — но не знаете ли вы, куда именно течет вода, которая журчит под гробницей Дандоло?

— Конечно, знаю, — ответил Мирсат. — Туда же, куда стекает вся дождевая вода с крыш Айя-Софии. В городское водохранилище.

— Нет, — вмешался Брюдер, выходя за ограждение. — Мы не водохранилище ищем. Нас интересует большой подземный зал, и в нем, вероятно, есть колонны.

— Точно, — сказал Мирсат. — Древнее городское водохранилище — цистерна — именно это собой и представляет: большой подземный зал с колоннами. Весьма впечатляющий, между прочим. Его соорудили в шестом веке для хранения питьевой воды. Сейчас уровень воды там всего метр с небольшим, но…

— Где?! — прогремел Брюдер; его голос отдался под сводами гулким эхом.

— Вы про… водохранилище? — испуганно спросил Мирсат. — Оно всего в квартале отсюда, чуть к востоку от собора. — Он показал рукой направление. — Называется Еребатан-сарай.

Сарай? — удивленно подумал Лэнгдон. А есть и Топкапы-сарай. По пути от аэропорта им часто попадались указатели с этим названием.

— Но… — спросил он, — сарай, кажется, означает «дворец»?

Мирсат кивнул:

— Да. Наше древнее водохранилище по-турецки называется Еребатан-сарай. То есть подземный дворец.

Глава 90

Когда доктор Элизабет Сински с Лэнгдоном, Брюдером и ошарашенным экскурсоводом Мирсатом стремительно вышла из Айя-Софии, лило как из ведра.

Затем подземный отыщи дворец, повторяла про себя Сински.

Чтобы попасть к городскому водохранилищу — к Еребатан-сараю, — надо было пройти чуть назад, в сторону Голубой мечети, и взять немного к северу.

Мирсат шел впереди.

Сински ничего не оставалось, как рассказать Мирсату, кто они с Брюдером, и объяснить, что им надо как можно скорее попасть в подземный дворец: там назревает угроза здоровью множества людей.

— Сюда! — сказал Мирсат и повел их через темный парк. Громада Айя-Софии была теперь позади них, впереди поблескивали сказочные шпили Голубой мечети.

Торопливо идя рядом с Сински, агент Брюдер кричал в телефон: сообщал о происходящем группе ПНР, давал ей указание подъехать ко входу в водохранилище.

— Похоже, Зобрист решил атаковать систему городского водоснабжения, — говорил Брюдер, учащенно дыша. — Мне понадобится схема всех входных и выходных труб, связанных с водохранилищем. Мы запустим процедуру изоляции и локализации в полном объеме. Нужно будет создать физический и химический барьеры, нужен будет вакуумный…

— Погодите, — перебил его Мирсат. — Вы меня не поняли. Водохранилище не снабжает город водой. Теперь уже нет!

Брюдер опустил телефон и уставился на экскурсовода.

— Что вы сказали?

— В водохранилище брали питьевую воду в древние времена, — объяснил Мирсат. — Но теперь этого нет. Мы модернизировались.

Брюдер остановился под деревом, мало-мальски защищавшим от дождя, и остальные тоже встали.

— Мирсат, — спросила Сински, — вы уверены, что никто не пьет воду из этого водохранилища?

— Совершенно уверен, — ответил Мирсат. — Вода просто там стоит… и просачивается, уходит в землю.

Сински, Лэнгдон и Брюдер обменялись неуверенными взглядами. Сински не знала, тревожиться ей или испытывать облегчение. Если никто постоянно этой водой не пользуется, зачем Зобристу понадобилось заражать ее?

— Когда мы несколько десятилетий назад модернизировали наше водоснабжение, — продолжил Мирсат, — водохранилище перестали использовать, и теперь это просто озеро в подземном зале. — Он пожал плечами. — Сейчас это достопримечательность для туристов, и ничего больше.

Сински резко повернулась к Мирсату. Достопримечательность для туристов?

— Погодите-ка… В это водохранилище — туда пускают туристов?

— Конечно, — сказал Мирсат. — Там каждый день бывают тысячи человек. Это впечатляющее место. Там над водой сделали мостки… есть даже небольшое кафе. Вентиляция там неважная, поэтому довольно душно и воздух сырой, но все равно туристы любят туда приходить.

Сински устремила взгляд на Брюдера, и ей было ясно, что опытный сотрудник службы ПНР рисует мысленно ту же картину, что и она: темное сырое подземелье со стоячей водой, где зреет патоген. В довершение кошмара — туристы, весь день гуляющие по мосткам над самой водой.

— Он сотворил биоаэрозоль, — заявил Брюдер.

Сински подавленно кивнула.

— Что это значит? — спросил Лэнгдон.

— Это значит, — ответил Брюдер, — что инфекция может распространяться по воздуху.

Лэнгдон молчал, и Сински видела, что до него доходит, какого масштаба может достичь кризис.

Мысль о патогене, передающемся через воздух, уже приходила ей в голову, но ложное представление, будто водохранилище снабжает город водой, позволяло ей надеяться, что Зобрист избрал биоформу, которая может существовать лишь в водной среде. Водные бактерии живучи и устойчивы к изменениям внешних условий, но распространяются они медленно.

Чего не скажешь о патогенах, чей способ распространения — воздушно-капельный.

Тут все происходит очень быстро.

— Если по воздуху, — сказал Брюдер, — то, вероятно, это вирус.

Вирус, мысленно согласилась с ним Сински. Самый быстро-распространяющийся патоген, какой только мог выбрать Зобрист.

Выпустить вирус, распространяющийся по воздуху, в водную среду — решение необычное, однако живых организмов, чья инкубация проходит в жидкости, но которые в зрелом состоянии существуют в воздушной среде, предостаточно: комары, споры плесени, бактерии, вызывающие болезнь легионеров, микотоксины, динофлагелляты и даже люди. Сински мрачно представляла себе, как вирус насыщает собой воду в подземном зале… и как потом мельчайшие инфицированные капельки поднимаются в сырой воздух.

А Мирсат тем временем озабоченно смотрел через забитую транспортом улицу. Проследив за его взглядом, Сински увидела приземистое красное с белым кирпичное здание с единственной дверью. Она была открыта, и за ней угадывалась лестница, ведущая вниз. Снаружи под зонтиками стояли в ожидании хорошо одетые люди, швейцар регулировал поток посетителей, спускающихся по лестнице.

Какой-то подземный дансинг?

Сински прочла то, что было написано на здании золочеными буквами, и ей сдавило грудь. Она увидела, что клуб называется «Цистерна», что зал сооружен в 523 году нашей эры, но, кроме того, она поняла, почему Мирсат так встревожен.

— В подземном дворце, — пробормотал Мирсат, — похоже… сегодня концерт.

Сински трудно было этому поверить.

— Концерт в водохранилище?!

— Там большое помещение, — ответил он. — Его часто используют как культурный центр.

Брюдер, решив, что разговоров с него довольно, устремился к зданию. За агентом, лавировавшим в потоке машин, которые ползли по улице Алемдар, бросились остальные.

Вход в водохранилище загораживали несколько посетителей, ждавших очереди войти: три женщины в паранджах, двое туристов, державшихся за руки, мужчина в смокинге. Они теснились в дверях, укрываясь от дождя.

Снизу до Сински доносились звуки классической европейской музыки. Берлиоз, судя по оркестровке, подумала она, но, кого бы ни играли, здесь, в Стамбуле, исполнение европейской классики казалось неуместным.

У самого входа на нее повеяло теплым воздухом, который волнами поднимался из глубокого замкнутого подземелья, куда вела лестница. Этот воздух нес с собой не только звуки скрипок, но и специфические запахи сырости и густого скопления людей.

А еще он был насыщен дурными предчувствиями, которыми Сински все глубже проникалась с каждым вдохом.

Когда по лестнице, весело болтая, поднялась к выходу компания туристов, швейцар позволил нескольким ожидающим войти.

Брюдер тут же двинулся было к лестнице, но швейцар мягким движением руки остановил его.

— Одну минутку, сэр. Помещение наполнено. Подождите совсем немного, и кто-нибудь выйдет. Спасибо за понимание.

Брюдер готов был вломиться, невзирая ни на что, но Сински положила руку ему на плечо и заставила сделать шаг в сторону.

— Подождите, — велела она ему. — Ваши люди еще не подъехали, вы не можете начинать обыск в одиночку. — Она показала на табличку на стене около двери. — Водохранилище огромное.

Текст на информационной табличке описывал подземный зал величиной с собор: длина — почти два футбольных поля, площадь потолка — более девяти тысяч квадратных метров, его поддерживает целый лес из трехсот тридцати шести мраморных колонн.

— Посмотрите-ка сюда, — сказал Лэнгдон, стоявший в нескольких шагах. — Вы не поверите.

Сински повернулась к нему. Лэнгдон показал на афишу концерта, висевшую на стене.

Боже милостивый.

Директор ВОЗ не ошиблась, определив стиль исполняемой музыки как романтический, но вещь, которую играли сегодня, написал, оказалось, не Берлиоз, а другой композитор-романтик: Ференц Лист.

Этим вечером глубоко под землей Стамбульский государственный симфонический оркестр исполнял одно из самых знаменитых произведений Листа — «Данте-симфонию», вдохновленную дантовскими образами сошествия в ад и возвращения из ада.

— Симфония играется здесь каждый вечер в течение недели, — сказал Лэнгдон, рассматривая изящную афишу. — Бесплатные концерты за счет анонимного спонсора.

Кто этот анонимный спонсор, Сински не составило труда догадаться. Да, очередное проявление любви Бертрана Зобриста к драматическим эффектам, но еще, похоже, и безжалостный практический расчет. Неделя бесплатных концертов — это тысячи посетителей в дополнение к обычному их числу, все спускаются вниз, в тесное подземелье… где дышат зараженным воздухом, а потом они разносят инфекцию по городам и весям.

— Сэр, — сказал швейцар Брюдеру. — Могут войти два человека.

Брюдер повернулся к Сински:

— Сообщите местным властям. Что бы мы там внизу ни нашли, нам понадобится помощь. Когда явятся мои люди, пусть свяжутся со мной по рации. Я спущусь и постараюсь сообразить, где Зобрист мог оставить эту штуку.

— Без респиратора? — спросила Сински. — Мы не можем быть уверены, что мешок из солюблона до сих пор цел.

Брюдер нахмурился, подставив ладонь потоку теплого воздуха из двери.

— Мне тяжело это произносить, но если инфекция вышла наружу, то уже, вероятно, заражен весь город.

У Сински на уме было то же самое, но она не хотела этого говорить при Лэнгдоне и Мирсате.

— К тому же, — добавил Брюдер, — я видал, что происходит с толпой, когда появляется моя команда в защитных костюмах. Запросто можно вызвать панику и давку.

Сински решила не перечить Брюдеру: он, так или иначе, специалист и бывал в похожих ситуациях.

— Разумная линия поведения у нас одна, — сказал ей Брюдер. — Предполагать, что мешок цел, и постараться локализовать заразу.

— Хорошо, — согласилась Сински. — Действуйте.

— Есть еще одна проблема, — вмешался Лэнгдон. — Сиена.

— В смысле? — спросил Брюдер.

— С какой бы целью она ни прилетела в Стамбул, она очень хорошо знает языки и, может быть, немного понимает по-турецки.

— И что?

— Ей известно, что в стихотворении говорится про «подземный дворец», — продолжил Лэнгдон. — Буквальный перевод этих слов на турецкий мог подсказать ей, что… — Он показал на надпись «Еребатан-сарай» над входом. — Что надо идти прямо сюда.

— Да, — устало согласилась Сински. — Не исключено, что она это поняла и обошлась без Айя-Софии.

Брюдер бросил взгляд на единственную дверь и вполголоса выругался.

— Так, но даже если она уже там и хочет разорвать солюблоновый мешок, пока мы его не обезвредили, она, во всяком случае, находится там недолго. Это огромный зал, и скорее всего она понятия не имеет, где искать мешок. В присутствии всей этой публики она вряд ли может влезть в воду незамеченной.

— Сэр! — опять обратился к Брюдеру швейцар. — Желаете пройти в зал?

Брюдер видел, что через улицу переходит еще одна группа любителей музыки, и кивком подтвердил швейцару, что сейчас спустится.

— Я с вами, — заявил Лэнгдон.

Брюдер повернулся и преградил ему путь.

— Ни в коем случае.

— Агент Брюдер, — решительно сказал Лэнгдон, — мы попали в это положение отчасти потому, что Сиена Брукс весь день водила меня за нос. И, как вы только что сказали, мы все, может быть, уже заражены. Я буду вам помогать, хотите вы или нет.

Брюдер несколько секунд смотрел на него, потом уступил.

* * *

Когда Лэнгдон вошел в дверь и стал спускаться за Брюдером по крутой лестнице, он почувствовал, как из недр водохранилища струится теплый воздух. Влажный ветер нес с собой звуки «Данте-симфонии» Листа, а вместе с ними — знакомый, хоть и трудноопределимый запах… запах человеческой массы в замкнутом пространстве.

Вдруг Лэнгдон почувствовал, как его обволакивает что-то призрачное: точно незримая рука, поднявшись из-под земли, ведет длинными пальцами по его телу.

Музыка.

Мощный хор — казалось, в сотню голосов — исполнял знаменитое место симфонии, четко выводя каждый слог мрачного дантовского текста.

— Lasciate ogne speranza, — пели сейчас, — voi ch'entrate.

Эти слова — самые известные во всем Дантовом «Аде» — неслись вверх от подножия лестницы подобно трупному запаху.

Под звучный аккомпанемент духовых хор повторил предостережение еще раз:

— Lasciate ogne speranza voi ch'entrate!

Оставь надежду, всяк сюда входящий!

Глава 91

Подземелье, подсвеченное красным, наполняла музыка, вдохновленная картинами ада: стенания хора, диссонирующие звуки струнных, раскатистый грохот литавр, заставлявший всю пещеру дрожать какой-то сейсмической дрожью.

Пол в этом подземном мире, сколько Лэнгдон мог видеть, заменяла гладкая вода — темная, неподвижная, похожая на стекло или на черный лед ночного зимнего пруда в Новой Англии.

Воды, куда не смотрятся светила.

Из этих вод ровными рядами, которые казались бесконечными, поднимались сотни мощных дорических девятиметровых колонн, поддерживающих сводчатый потолок пещеры. Снизу каждую колонну освещал свой собственный красный прожектор, и все это напоминало какой-то сюрреалистический лес, уходящий в темную даль, или зрительную иллюзию, сотворенную с помощью зеркал.

Лэнгдон и Брюдер приостановились у подножия лестницы, завороженные открывшимся им призрачным зрелищем. Этот красноватый свет, казалось, испускало само подземелье; осматриваясь, Лэнгдон почувствовал, что дышит очень мелко и часто.

Воздух тут оказался тяжелее, чем он думал.

Слева, поодаль от лестницы, были места для слушателей. Концерт проходил в глубине подземного зала, на полпути к дальней стене, где было сооружено обширное возвышение. Несколько сотен слушателей сидели концентрическими дугами вокруг оркестра, еще около сотни стояли позади сидячих мест. Были и такие, кто слушал музыку, стоя на мостках; прислонясь к массивным перилам, они смотрели на воду.

Лэнгдон невольно принялся оглядывать скопление расплывчатых силуэтов в поисках Сиены. Но ее видно не было. Посетители были одеты кто во что: смокинги, платья, бишты^[251], паранджи, а на иных даже шорты и спортивные свитерки. В багровом свете Лэнгдону почудилось, что эта чрезвычайно пестрая людская масса собралась ради какого-то оккультного ритуала.

Если Сиена здесь, подумал он, засечь ее будет почти невозможно.

В этот момент мимо них, кашляя, прошел к лестнице плотный мужчина. Брюдер резко повернулся и, пока тот поднимался к выходу, внимательно смотрел ему вслед. У Лэнгдона слегка запершило в горле, но он сказал себе, что это воображение, ничего больше.

Брюдер, пока еще не решив, как действовать, ступил на ветвящиеся мостки. То, что лежало перед ним, напоминало лабиринт Минотавра. Узкий настил довольно быстро расходился в три стороны, каждый из путей, в свой черед, приводил к развилке, и все вместе было сложной сетью мостков над водой, идущих между колоннами и пропадающих в темноте подземелья.

Я очутился в сумрачном лесу, вспомнилось Лэнгдону зловещее начало «Божественной комедии», утратив правый путь во тьме долины.

Перегнувшись через перила, Лэнгдон вгляделся в воду. На удивление прозрачная, она позволяла увидеть подернутый илом плиточный пол, до которого от поверхности было, наверное, метр с небольшим.

Брюдер быстро глянул вниз, неопределенно хмыкнул и, подняв глаза, стал осматриваться дальше.

— Видите что-нибудь похожее на место, где Зобрист снял свой фильм? — спросил он.

Тут везде на это место похоже, подумал Лэнгдон, оглядывая высокие сырые стены. Он показал Брюдеру направо, на самую отдаленную от концертного возвышения с его многолюдьем часть подземелья.

— По-моему, где-то в той стороне.

Брюдер кивнул:

— Мне тоже так кажется.

Они торопливо зашагали по мосткам и, дойдя до развилки, двинулись вправо, к самым глухим уголкам подземного дворца.

Пока они шли, Лэнгдон понял, что при желании тут очень легко спрятаться и остаться на ночь. Зобрист, чтобы снять свое видео, возможно, так и поступил. Хотя, конечно, если он щедро оплатил эту неделю концертов, он мог просто-напросто попросить администрацию оставить его тут на какое-то время одного.

Впрочем, какая сейчас разница?

Брюдер прибавил шагу, словно подсознательно подлаживаясь под убыстряющийся темп музыки, в которой послышался каскад нисходящих полутоновых задержаний.

Данте и Вергилий спускаются в ад.

Лэнгдон пристально всматривался в замшелые стены, которые высились справа на отдалении, сравнивая их с тем, что видел на экране. Всякий раз, доходя до развилки мостков, они с Брюдером брали правее, стараясь отдалиться от скопления людей, углубиться в пещеру как можно больше. Оглянувшись, Лэнгдон поразился тому, какое расстояние они прошли.

Они уже почти перешли на бег; несколько раз им встречались блуждающие единичные посетители, но в самой глубине подземелья было совершенно безлюдно.

Брюдер и Лэнгдон были одни.

— Повсюду одно и то же, — падая духом, сказал Брюдер. — Где начать?

Лэнгдон тоже не знал, что делать. Никакая примета из видео, которое он помнил очень живо, не бросалась ему здесь в глаза.

Лэнгдон изучал мягко подсвеченные информационные таблички, расположенные там и сям вдоль мостков. На одной было сказано, что емкость водохранилища — восемьдесят тысяч кубометров. Другая указывала на колонну, отличную от остальных: ее в ходе строительства выломали из более старого сооружения по соседству. На третьей был воспроизведен древний резной символ, который на колонне теперь трудно разглядеть: «глаз плачущей курицы», льющей слезы по рабам, погибшим при строительстве «цистерны».

И на этой же табличке было написано одно-единственное слово, прочтя которое, Лэнгдон встал как вкопанный.

Брюдер тоже остановился, повернулся:

— В чем дело?

Лэнгдон показал ему.

На табличке, сопровождаемое стрелкой-указателем, значилось имя страшной горгоны — отвратительного монстра с женским лицом:

МЕДУЗА =>

Брюдер посмотрел и пожал плечами:

— Ну и что?

У Лэнгдона колотилось сердце. Ведь Медуза, по верованиям древних греков, не просто ужасное существо со змеями вместо волос, взгляд которого обращает человека в камень, она важная представительница семейства подземных чудищ… чудищ, называемых хтоническими.

Затем подземный отыщи дворец.

Хтоническое чудище найди там…

Табличка показывает направление, сообразил Лэнгдон и бросился бежать по мосткам. Брюдер едва за ним поспевал; Лэнгдон двигался в темноте зигзагом, следя за стрелками. Наконец он достиг тупика: маленькой смотровой площадки у правой стены водохранилища.

И увидел перед собой нечто невероятное.

Над водой возвышался огромный обтесанный кусок мрамора, на котором было высечено лицо змееволосой Медузы. Еще более диковинной встречу с ней делало то, что голова была повернута на сто восемьдесят градусов и стояла на темени.

Как те, проклятые, подумалось Лэнгдону, вспомнившему грешников на «Карте ада» Боттичелли, закопанных в Злых Щелях вниз головой.

Брюдер, тяжело дыша, встал рядом с ним у перил и озадаченно уставился на перевернутую Медузу.

Лэнгдон подозревал, что эта резная голова, служившая сейчас основанием колонны, была, вероятно, откуда-то грабительски вывезена как дармовой строительный материал. На темя ее поставили, несомненно, из-за суеверного представления, что в таком положении она не может причинить людям вреда своими чарами. Тем не менее Лэнгдон не мог отрешиться от зловещих ассоциаций.

«Ад» Данте. Концовка. Центр Земли, где сила тяжести меняет направление. Где верх становится низом.

От предчувствий у него мурашки побежали по коже. Сквозь красноватую мглу Лэнгдон вгляделся в изваяние Медузы. Ее волосы-змеи большей частью были в воде, но глаза, находясь выше поверхности подземного озера, смотрели влево.

Лэнгдон со страхом наклонился над перилами и, повернув голову, проследил глазами за взглядом Медузы, устремленным в пустой угол подземелья — в угол, который Лэнгдон мигом узнал.

Вот оно, место, выбранное Зобристом.

Вот он, эпицентр.

Глава 92

Агент Брюдер, тихонько скользнув под перилами, погрузился в воду, которая была ему по грудь. Холодная влага, проникнув сквозь одежду, заставила мышцы напрячься. Пол водохранилища был скользкий, но давал ногам прочную опору. Он немного постоял, осматриваясь, глядя, как от него расходятся по воде круги.

Брюдер задержал дыхание. Медленно, сказал он себе. Не создавать турбулентности.

Стоя над ним у перил, Лэнгдон оглядывал мостки вокруг.

— Все в порядке, — прошептал он. — Вас никто не видит.

Брюдер повернулся к огромной опрокинутой голове Медузы, ярко освещенной красным прожектором. Теперь, когда он оказался вровень с перевернутым чудищем, его величина впечатляла еще сильнее.

— Двигайтесь точно туда, куда она смотрит, — прошептал Лэнгдон. — Зобрист любил символику и театральность… Не удивлюсь, если он поместил свое произведение прямо на линии ее губительного взгляда.

Великие умы мыслят одинаково. Брюдер был рад, что американский профессор настоял на своем и спустился с ним; эрудиция Лэнгдона почти сразу привела их в этот дальний угол водохранилища.

Под доносящиеся издалека звуки «Данте-симфонии» Брюдер достал тонкий водонепроницаемый фонарик «Товатек», погрузил его в воду и включил. Яркий галогеновый луч, пронзив воду, осветил плиточный пол.

Аккуратно, напомнил себе Брюдер. Не дай Бог что-нибудь задеть.

И, не говоря ни слова, он осторожно, медленно побрел через подземное озеро, методично водя туда-сюда фонариком, как миноискателем.

Стоя у перил, Лэнгдон почувствовал, что ему начинает сдавливать горло. В сыром и спертом воздухе подземелья не хватало кислорода. Глядя, как Брюдер аккуратно движется через водохранилище, профессор внушал себе, что все будет хорошо.

Мы не опоздали.

Наружу ничего не вырвалось.

Брюдер и его люди устранят опасность.

Тем не менее нервы у Лэнгдона были напряжены до предела. Всю жизнь страдавший клаустрофобией, он знал, что не может не испытывать тут тревоги ни при каких условиях. Тысячи тонн земли над головой… земли, которая держится лишь на ветхих колоннах.

Он постарался отогнать эту мысль. Еще раз оглянулся: не привлекли ли они с Брюдером чье-нибудь внимание?

Нет.

Те немногие, что стояли на мостках сравнительно недалеко, все смотрели в другую сторону — туда, где играл оркестр. Никто, судя по всему, не видел, как Брюдер медленно перемещается в воде в дальнем углу полузатопленного зала.

Лэнгдон перевел взгляд на руководителя группы ПНР, перед которым по-прежнему, освещая ему путь, призрачно колебался подводный галогеновый луч.

И тут, глядя на него, Лэнгдон боковым зрением вдруг уловил слева какое-то движение. Из воды перед Брюдером выросло что-то черное, зловещее. Лэнгдон повернулся и стал всматриваться в темную фигуру, чуть ли не предполагая, что это всплыл какой-то подводный левиафан.

Брюдер резко остановился: он явно тоже увидел.

Колыхаясь, черное поднялось на всю девятиметровую высоту стены в дальнем углу. Призрачный силуэт был очень похож на фигуру чумного доктора в фильме Зобриста.

Это тень, с облегчением сообразил Лэнгдон. Тень Брюдера.

Брюдер стал отбрасывать эту тень, когда приблизился к подводному прожектору, и она падала сейчас, казалось Лэнгдону, точно так же, как падала тень Зобриста в его видео.

— То самое место, — сказал Лэнгдон Брюдеру. — Вы близко от цели.

Брюдер кивнул и мелкими шагами двинулся дальше. Лэнгдон, идя по мосткам, держался с ним вровень. Оперативник перемещался еще и еще, и Лэнгдон, на секунду отвернувшись от него, бросил очередной быстрый взгляд в сторону слушателей: не заметил ли кто-нибудь Брюдера?

Нет.

Когда Лэнгдон снова перевел глаза на Брюдера в воде, ему внезапно показалось, что на мостках под ногами что-то блеснуло отраженным светом.

Он посмотрел вниз и увидел крохотную красную лужицу.

Кровь.

Странные дела: Лэнгдон стоял прямо в ней.

У меня идет кровь?

У Лэнгдона ничего не болело, но он стал лихорадочно проверять, нет ли какой-нибудь раны или телесной реакции на невидимые токсины в воздухе. Из носа кровь не текла, из-под ногтей, из ушей — тоже.

Недоумевая, откуда могла взяться кровь, Лэнгдон огляделся, убеждаясь, что он действительно один на этих мостках.

Лэнгдон опять посмотрел на лужицу и заметил на этот раз, что к ней течет крохотная струйка. Мостки были слегка наклонены, и красная жидкость, перемещаясь по ним откуда-то, скапливалась у его ног.

Там кто-то ранен, подумал Лэнгдон. Он быстро взглянул на Брюдера, который приближался к середине водоема.

Лэнгдон торопливо пошел по мосткам вдоль струйки. Впереди, он видел, мостки заканчивались тупиком, а струйка между тем расширилась, потекла свободнее. Что за чертовщина? Это уже был небольшой ручеек. Перейдя на легкий бег, Лэнгдон быстро добрался до стены, где настил обрывался.

Тупик.

В угрюмой полутьме он увидел на мостках большую лужу, поблескивающую красным, словно кого-то здесь только что убили.

И вдруг, глядя на красную жидкость, капающую с настила в водоем, он понял, что ошибся.

Это не кровь.

Красная подсветка в подземном зале и красный цвет мостков породили обман зрения: капли, на самом деле прозрачные, казались кровавыми.

Всего-навсего вода.

Но вместо облегчения он ощутил оглушающий страх. Лужа на мостках… а еще и брызги на перилах… и следы обуви.

Кто-то вылез тут из воды.

Лэнгдон крутанулся, желая сообщить Брюдеру, но тот был далеко, к тому же оркестр оглушительно заиграл фортиссимо, где главенствовали медные духовые и литавры. Внезапно Лэнгдон почувствовал, что рядом с ним кто-то есть.

Я здесь не один.

Дальнейшее спрессовалось в считанные секунды. Лэнгдон повернулся к стене, в которую упирались мостки. Там в густой тени в трех-четырех шагах от него смутно виднелась округлая фигура, похожая на большой камень, закутанный в черную ткань. Лужа натекла с этой ткани. Фигура не шевелилась.

А потом пришла в движение.

Распрямилась, вскинула голову без черт лица, которая была спрятана в колени.

В черной парандже у стены, сжавшись в комок… — мелькнуло в голове у Лэнгдона.

Традиционная мусульманская женская одежда не оставляет участков открытой кожи, но, когда перед Лэнгдоном оказалась сетка, закрывающая лицо, он успел разглядеть два темных глаза, смотревших на него в упор сквозь узкую прорезь в ткани.

И вмиг все стало понятно.

Сиена Брукс рванулась из своего укрытия. Включив с первого же шага спринтерскую скорость, она врезалась в Лэнгдона, свалила его на мостки и понеслась по ним прочь.

Глава 93

Агент Брюдер, который шел по грудь в воде, остановился. Только что впереди на дне водохранилища под галогеновым лучом фонарика блеснул металл.

Едва дыша, Брюдер сделал осторожный шаг вперед, боясь резким движением потревожить воду. Сквозь ее незамутненную толщу он видел теперь гладкий титановый прямоугольник, привинченный к полу.

Табличка Зобриста.

Вода была такая прозрачная, что, казалось ему, приглядись — и сможешь прочесть завтрашнюю дату и слова:

В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ

МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА

Не торопись, действуй обдуманно, сказал себе Брюдер, почувствовав прилив уверенности. У нас еще есть целая ночь, чтобы это остановить.

Помня видео Зобриста, Брюдер плавно переместил луч влево от таблички: там должен быть мешок из солюблона, не всплывающий из-за привязи. Напрягая зрение, Брюдер вглядывался в освещенную воду — и ничего не понимал.

Мешка не было.

Он сдвинул луч еще влево; теперь фонарик светил прямо туда, где на видео колыхался мешок.

Ничего.

Но… он же был здесь!

Стиснув зубы, Брюдер сделал еще один осторожный шаг к табличке и медленно обвел лучом всю зону вокруг нее.

Нет мешка. Только табличка.

На мгновение вспыхнула надежда: может быть, эта угроза, как и очень многое, что было сегодня, — только иллюзия?

Может быть, это был розыгрыш?!

Может быть, Зобрист всего лишь хотел напугать нас?!

А потом Брюдер увидел.

Слева от таблички, едва различимая на полу, лежала бечевка. Безжизненная, как дохлый водяной червяк. На одном конце ее — крохотный пластиковый зажим с лоскутками прозрачного солю-блона.

Не двигаясь, Брюдер смотрел на остатки пластикового мешка. Они были похожи на клочья лопнувшего воздушного шарика.

Он медленно осознавал истину.

Мы опоздали.

Он представил себе, как погруженный в воду мешок растворяется, лопается… выпускает губительное содержимое… как оно поднимается на поверхность.

Дрожащим пальцем он погасил фонарик и несколько секунд постоял в темноте, пытаясь собраться с мыслями.

Эти мысли почти сразу оформились в молитву.

Помоги нам всем, Господи.

— Агент Брюдер, повторите! — крикнула Сински в рацию, спустившись в водохранилище до половины лестницы в попытке улучшить слышимость. — Я не поняла!

Снизу, овевая ее, струился к открытой наверху двери теплый воздух. Группа ПНР уже прибыла, ее участники ждали сообщения от Брюдера и готовились к операции, сосредоточившись позади здания, чтобы их защитные костюмы не бросались в глаза.

— …обрывки мешка… — затрещал в наушниках Сински голос Брюдера. — …и…наружу.

Что?! Молясь, чтобы это оказалось обманом слуха, Сински ринулась дальше вниз по ступенькам.

— Повторите! — потребовала она почти у подножия лестницы, где оркестровая музыка звучала громче.

Теперь Брюдера было намного лучше слышно.

— …повторяю… инфекция выпущена в воду!

Сински пошатнулась, наклонилась вперед и едва не упала перед входом в подземный зал. Как это могло случиться?!

— Мешок растворился, — громко, резко прозвучал голос Брюдера. — Инфекция в воде!

Сински прошиб холодный пот; она подняла глаза от пола и попыталась понять, что за подземный мир открылся перед ней здесь. Сквозь красноватый сумрак она увидела широкую водную гладь, из которой росли сотни колонн. Но самое главное — она увидела людей.

Сотни людей.

Сински обвела взглядом ничего не подозревающую массу слушателей, которых Зобрист поймал в смертельную ловушку. И выпалила то, что подсказал инстинкт:

— Агент Брюдер, идите сюда немедленно. Мы сию же секунду начинаем эвакуацию людей.

Брюдер отозвался мгновенно:

— Категорически нет! Перекройте выход! Чтобы все до единого оставались здесь!

Директор Всемирной организации здравоохранения Элизабет Сински привыкла к тому, чтобы ее приказы выполнялись без обсуждения. На секунду ей показалось, что она ослышалась. Перекрыть выход?!

— Доктор Сински! — загремел поверх музыки голос Брюдера. — Вы меня слышите?! Перекройте этот чертов выход!

Брюдер повторил еще раз, но это было излишне. Сински знала, что он прав. Перед лицом грозящей пандемии единственно разумный способ действий — локализация.

Сински безотчетно взялась за свой амулет из ляпис-лазури. Пожертвовать меньшинством, чтобы спасти большинство. Преисполняясь решимости, она поднесла к губам рацию.

— Вас поняла, агент Брюдер. Отдаю распоряжение перекрыть выход.

Но не успела Сински отвернуться от водохранилища, вид которого ее ужасал, и отдать приказ преградить людям выход из-под земли, как вдруг она почувствовала, что в гуще слушателей неспокойно.

Невдалеке показалась женщина в черной парандже. Она стремительно двигалась в ее сторону по мосткам, где было полно людей, расталкивая их направо и налево. Похоже, направлялась прямо к Сински и к выходу.

За ней кто-то гонится, поняла Сински, увидев и преследователя.

И тут Сински замерла. Это Лэнгдон!

Взгляд Сински метнулся от него обратно к женщине в парандже. Она приближалась очень быстро и теперь кричала всем, кто был вокруг, что-то по-турецки. Сински турецкого не знала, но, судя по реакции людей, бегущая кричала им: «Пожар!» — или что-то в этом роде.

По подземному залу покатилась волна паники, и вдруг оказалось, что к лестнице бегут не только женщина в черном и Лэнгдон, но и все остальные.

Повернувшись к приближающейся толпе спиной, Сински отчаянно завопила своим людям наверх через лестничную клетку:

— Заприте дверь! Перекройте выход! СЕЙЧАС ЖЕ!

К тому моменту как Лэнгдон, завернув за угол, вбежал на лестницу, Сински уже поднялась по ней до половины; надрывая голос, она раз за разом требовала, чтобы закрыли дверь. Сиена Брукс, которой мешала тяжелая мокрая паранджа, карабкалась за ней по пятам.

Преследуя Сиену, Лэнгдон чувствовал, как сзади накатывает волна охваченных ужасом посетителей концерта.

— Перекройте выход! — вновь закричала Сински.

Перескакивая на длинных ногах через три ступеньки, Лэнгдон быстро настигал Сиену. Наверху, он видел, тяжелая двустворчатая дверь водохранилища начала закрываться внутрь.

Слишком медленно.

Сиена догнала Сински, схватила за плечо, использовала его как опору и бешено устремилась дальше — к выходу. Сински споткнулась, рухнула на колени, и дорогой ее сердцу амулет, ударившись о бетонную ступеньку, раскололся надвое.

Преодолев побуждение помочь упавшей, Лэнгдон ринулся мимо нее к площадке над лестницей.

До Сиены ему оставалось совсем чуть-чуть, он почти уже мог дотянуться до нее рукой, но она выскочила на площадку, а дверь закрывалась недостаточно быстро. Не сбавляя темпа, Сиена ловко изогнулась стройным телом и боком втиснулась в узкую щель между створками.

Она уже была наполовину снаружи — и вдруг застряла в полушаге от свободы: паранджа зацепилась за задвижку. Сиена извивалась, стараясь высвободиться, а между тем Лэнгдон, протянув руку, схватил ее за паранджу. Он держал крепко, тянул материю к себе, наматывал на руку, пытался втащить Сиену назад, но она боролась исступленно, и внезапно Лэнгдон почувствовал, что держит только мокрую скомканную ткань.

Дверь почти захлопнулась, сдавив ткань и едва не прищемив Лэнгдону руки. Но смятая паранджа, зажатая между створками, мешала тем, кто толкал их снаружи, закрыть дверь полностью.

Сквозь узкую щель Лэнгдон увидел, как Сиена Брукс мчится по людной улице; ее обритая голова отсвечивала под фонарями. На ней были тот же свитер и джинсы, что и утром, и в Лэнгдоне вдруг поднялось горькое чувство: меня предали.

Это продлилось всего какое-то мгновение. Мощная, сминающая сила, налетев, придавила Лэнгдона к двери.

Это была толпа бегущих из подземного зала.

Лестничную клетку оглашали крики ужаса и смятения; звуки симфонического оркестра сменились какофонией. Давка усиливалась, Лэнгдону стало тяжело дышать, грудь, притиснутая к двери, заболела.

Дверь, не выдержав, распахнулась, и Лэндона вытолкнуло на темную улицу, как пробку из бутылки шампанского. Спотыкаясь, он еле удержался, чтобы не упасть на мостовую. Позади него подземелье извергало из себя людской поток, похожий на лавину муравьев, спасающихся из отравленного муравейника.

Из-за здания, услыхав шум, наконец появились люди из ПНР в полном защитном облачении и респираторах. Их вид мгновенно усилил панику.

Лэнгдон отвернулся от них и стал искать взглядом Сиену. Но видел только транспорт, уличные огни и людской хаос.

И вдруг слева, вдалеке, среди прохожих на вечерней улице мелькнул и исчез за углом слабый отсвет на безволосой голове.

Лэнгдон бросил отчаянный взгляд назад, надеясь увидеть Сински, или полицейских, или хотя бы одного человека из ПНР, не одетого в громоздкий защитный костюм.

Никого.

Лэнгдон понял, что должен действовать сам.

И без колебаний кинулся догонять Сиену.

Внизу, в самой глубине водохранилища, по пояс в воде стоял в одиночестве агент Брюдер. В темноте отдавались эхом крики объятых страхом туристов и музыкантов, проталкивающихся к выходу и исчезающих на лестничной клетке.

Дверь закрыть не успели, понял Брюдер, к своему ужасу. Локализация не удалась.

Глава 94

Прирожденным бегуном Роберт Лэнгдон не был, но, много лет посещая бассейн, он развил мускулатуру ног, к тому же шаги у него были длинные. За считанные секунды добежав до угла, он обогнул его и оказался на более широкой улице. Он обшарил взглядом оба тротуара.

Она должна быть здесь!

Дождь перестал, и вся хорошо освещенная улица была Лэнгдону отчетливо видна. Спрятаться было негде.

Но Сиена куда-то исчезла.

Переводя дыхание, уперев руки в бедра, Лэнгдон стоял на углу и оглядывал мокрую улицу. Единственным, что двигалось по ней, был городской автобус, который отъезжал от остановки шагах в пятидесяти.

Неужели села на автобус?

Это казалось рискованным решением. Сунуться в эту ловушку, зная, что все будут тебя искать? С другой стороны, если она думала, что никто не видел, за какой угол она свернула, и если автобус по случаю как раз стоял на остановке, она могла воспользоваться возможностью…

Могла.

Сверху на кабине автобуса светилась программируемая строка, показывающая, куда он едет. Одно-единственное слово: ГАЛАТА.

Лэнгдон подбежал к пожилому человеку, стоявшему под навесом около ресторана. Он был красиво одет: длинная рубаха с вышивкой, белый тюрбан.

— Прошу прощения, — обратился к нему запыхавшийся Лэнгдон. — Вы говорите по-английски?

— Конечно, — ответил тот, обеспокоенный настоятельным тоном Лэнгдона.

— Галата! Есть такое место?

— Галата? — переспросил незнакомец. — Мост Галата? Башня Галата? Порт Галата?

Лэнгдон показал на отходящий автобус.

— Галата! Куда он едет — туда и мне надо!

Человек в тюрбане подумал пару секунд, провожая автобус глазами.

— Мост Галата, — сказал он. — Этот мост идет от Старого города через залив.

Лэнгдон простонал, его взгляд еще раз исступленно метнулся вдоль улицы — но Сиены видно не было. Между тем завыли сирены, к водохранилищу пронеслись машины экстренных служб.

— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил незнакомец.

Лэнгдон еще раз посмотрел вслед автобусу; он знал, что действует наудачу, но другого выхода не было.

— Да, сэр, — ответил Лэнгдон. — Случилось, и мне нужна ваша помощь. — Он показал на гладкий серебристый «бентли», который служащий ресторана только что подогнал с парковки. — Это ваша машина?

— Да, но…

— Подвезите меня, — сказал Лэнгдон. — Я понимаю, вы меня первый раз видите, но дело пахнет катастрофой. Это вопрос жизни и смерти.

Человек в тюрбане посмотрел профессору в глаза долгим взглядом, словно исследуя его душу. Наконец кивнул:

— Залезайте.

«Бентли» так рванул сместа, что Лэнгдон схватился за сиденье. Владелец машины явно был опытным водителем, он ловко лавировал на скорости, и погоня за автобусом, похоже, доставляла ему удовольствие.

Не проехав и трех кварталов, он уже пристроился автобусу в хвост. Наклонившись вперед, Лэнгдон всматривался в заднее окно автобуса. Но свет в нем был тусклый, и Лэнгдон видел только неясные силуэты пассажиров.

— Держитесь за автобусом, пожалуйста, — сказал Лэнгдон. — И есть у вас телефон?

Хозяин «бентли» вынул из кармана сотовый телефон и протянул пассажиру; Лэнгдон горячо его поблагодарил, но тут же понял, что понятия не имеет, кому звонить. Контактных номеров Сински и Брюдера у него не было, а звонить в Швейцарию в ВОЗ — на это ушла бы целая вечность.

— Как мне позвонить в местную полицию? — спросил Лэнгдон.

— Один-пять-пять, — ответил человек за рулем. — Из любого места в Стамбуле.

Лэнгдон набрал номер и очень долго слышал одни гудки. Наконец автоответчик сказал ему по-турецки и по-английски, что из-за большого количества звонков ему придется подождать на линии. Не из-за того ли, что случилось в водохранилище, все эти звонки? — подумал Лэнгдон.

В подземном дворце сейчас, наверно, полный хаос. Он представил себе Брюдера, бредущего в воде, и задался вопросом, что он там обнаружил. У Лэнгдона было гнетущее чувство, что он знает ответ.

Сиена побывала в воде раньше Брюдера.

Впереди вспыхнули тормозные огни автобуса, и он остановился на остановке. Водитель «бентли» тоже затормозил и встал метрах в пятнадцати за автобусом. Лэнгдону было отлично видно, кто сходит с автобуса и кто садится. Вышли только трое, и все мужчины, но Лэнгдон, зная способность Сиены к перевоплощению, внимательно всматривался в каждого.

Потом опять перевел взгляд на заднее окно автобуса. Стекло там было дымчатое, но лампы в салоне сейчас горели ярко, и Лэнгдон видел пассажиров гораздо лучше. Он наклонился вперед, вытянул шею и чуть ли не прижался лицом к ветровому стеклу «бентли», высматривая Сиену.

Ярешил действовать наудачу… неужели проиграл?!

И тут он ее заметил.

В самом хвосте автобуса — худые плечи, бритый затылок.

Это может быть только Сиена.

Когда автобус поехал, свет в нем снова стал тусклым. За мгновение до того, как бритая голова погрузилась во мглу, Сиена обернулась лицом к заднему окну.

Лэнгдон пригнулся. Увидела она меня? Тем временем человек в тюрбане тронулся с места, не отпуская автобус.

Улица теперь пошла вниз, к берегу, и Лэнгдон увидел перед собой огни на мосту, низко нависавшем над водой. Мост, похоже, был полностью забит транспортом. Да и весь участок перед ним был запружен машинами.

— Рынок специй, — сказал хозяин «бентли». — Он очень популярен дождливыми вечерами.

Он показал на длиннющее здание на берегу, над которым возвышалась одна из самых красивых мечетей Стамбула. Новая мечеть, сообразил Лэнгдон, судя по двум знаменитым высоким минаретам. Рынок специй превосходил размерами большой американский торговый центр, и Лэнгдону видно было, как люди сплошным потоком выходят и входят в его огромную арочную дверь.

— Alo! — негромко прозвучало где-то в машине. — Acil Durum! Alo!^[252]

Лэнгдон опустил взгляд на телефон у себя в руке. Полиция.

— Алло! — закричал Лэнгдон, подняв телефон к уху. — Меня зовут Роберт Лэнгдон. Я действую по поручению Всемирной организации здравоохранения. В подземном водохранилище случилось чрезвычайное происшествие, и я преследую женщину, которая несет за него ответственность. Она едет на автобусе в районе Рынка специй в сторону…

— Подождите, пожалуйста, — сказал дежурный. — Я соединю вас с диспетчером.

— Нет, постойте!..

Но Лэнгдона опять перевели в режим ожидания. Хозяин «бентли» испуганно повернулся к нему:

— Чрезвычайное происшествие в подземном водохранилище?!

Лэнгдон начал было рассказывать ему о случившемся, но вдруг лицо водителя озарилось багровым светом, как у демона.

Тормозные огни!

Голова в тюрбане дернулась, и «бентли» резко затормозил прямо за автобусом. Лампы в автобусе снова ярко загорелись, и Лэнгдон увидел Сиену очень отчетливо. Она стояла у задней двери, раз за разом дергала за шнур экстренной остановки и колотила в дверь, требуя ее выпустить.

Заметила меня, сообразил Лэнгдон. И еще, несомненно, Сиена заметила пробку на мосту Галата и поняла, что не может себе позволить в нее попасть.

Лэнгдон мигом открыл дверь машины, но Сиена уже соскочила с автобуса и ринулась в темноту. Лэнгдон кинул сотовый телефон обратно владельцу.

— Сообщите в полицию о том, что случилось! Скажите, чтобы оцепили район!

Человек в тюрбане испуганно кивнул.

— И большое вам спасибо! — крикнул Лэнгдон. — Teşek-kürler!^[253]

Крикнул и бросился вниз по наклонной улице следом за Сиеной, которая бежала прямо в скопление людей у Рынка специй.

Глава 95

Трехсотлетний стамбульский Рынок специй — один из крупнейших крытых рынков в мире. Построенный в форме буквы Г, этот обширный комплекс состоит из восьмидесяти восьми сводчатых залов с сотнями торговых точек и рядов, где местные торговцы экспансивно предлагают покупателям вкусный товар со всех концов земли. Здешнее разнообразие приводит в оторопь: тут и специи, и фрукты, и травы, и непременный рахат-лукум.

Вход в здание рынка — массивная готическая каменная арка — находится на углу Чичек-пазары и улицы Тахмис, и утверждают, что за день через эту арку проходит более трехсот тысяч человек.

Лэнгдону, бежавшему к рынку сквозь густую толпу, казалось, что все триста тысяч пришли сюда разом. Не отпуская взглядом Сиену, он изо всех сил старался ее догнать. Между ними теперь было всего шагов двадцать; она двигалась, не сбавляя скорости, прямиком ко входу на рынок.

Добежав до арки, она попала в самое многолюдье и стала пробираться, проталкиваться внутрь. С порога бросила взгляд назад, и Лэнгдон увидел отчаянные глаза маленькой девочки… потерявшей голову от испуга.

— Сиена! — закричал он.

Но она кинулась в человеческое море и исчезла в нем.

Лэнгдон нырнул следом; он налетал на людей, протискивался, вытягивал шею — и наконец увидел, как она повернула налево, в западное крыло здания.

Его окружали горы экзотического товара — индийского карри, иранского шафрана, китайского цветочного чая; он двигался по многоцветному коридору, где преобладали оттенки желтого и коричневого. Каждый шаг приносил новый запах: пикантные грибы, горькие коренья, мускусные масла насыщали своими ароматами воздух, где стоял оглушительный гул голосов на всех языках. Настоящий пир для зрения и обоняния… под непрекращающийся говор толпы.

Многотысячной толпы.

Ощутив мучительный приступ клаустрофобии, Лэнгдон едва не остановился, но усилием воли погнал себя дальше в глубь рынка. Он видел Сиену, до нее было недалеко, но она пробивалась вперед со стальным упорством. Она явно была намерена идти до конца… куда бы это ее ни привело.

На мгновение Лэнгдон заколебался: зачем он ее преследует?

Ради справедливости? Но, отдавая себе отчет в том, что Сиена совершила, Лэнгдон и думать боялся, как сурово ее накажут, если поймают.

Чтобы предотвратить пандемию? Но что сделано — то сделано.

Лавируя в гуще незнакомых людей, Лэнгдон внезапно понял, почему ему так хочется догнать Сиену Брукс.

Мне нужно получить ответы.

Сиена, до которой оставалось каких-нибудь десять шагов, направлялась к выходу в конце западного крыла. Вдруг она бросила еще один взгляд назад, в глазах ее читался страх из-за того, что Лэнгдон так близко. Повернувшись вперед, споткнулась и начала падать.

Головой Сиена налетела на плечо человека, шедшего впереди. Он пошатнулся, а она выбросила вбок правую руку, ища, за что уцепиться. Нашла только край бочки с каштанами, в отчаянии схватилась за него и опрокинула бочку на себя, засыпая пол ее содержимым.

Три прыжка — и Лэнгдон уже был там, где она упала. Посмотрел вниз, но увидел только поваленную бочку и каштаны. Никакой Сиены.

Торговец дико кричал.

Куда она делась?!

Лэнгдон огляделся, но Сиены как не бывало. К тому времени как его взгляд обратился к западному выходу, до которого было всего-навсего шагов пятнадцать, он понял, что ее картинное падение отнюдь не было случайным.

Лэнгдон бросился к выходу и выбежал на огромную площадь, где тоже было полно народу. Стал искать Сиену глазами, но тщетно.

Прямо перед ним, по ту сторону многополосной городской трассы, был мост Галата, пересекающий широкий залив Золотой Рог. Справа ярко светились над площадью два минарета Новой мечети. А слева — ничего, только площадь… запруженная людьми.

Гудок автомобиля заставил Лэнгдона опять посмотреть вперед, где площадь отделяла от воды трасса. И тут он увидел Сиену, она оторвалась от него шагов на сто и перебегала дорогу, лавируя между несущимися машинами; ее едва не расплющило в лепешку между двумя грузовиками. Она направлялась к морю.

Слева от Лэнгдона на берегу Золотого Рога был транспортный узел, где жизнь кипела вовсю: автобусы, такси, паромы, прогулочные катера.

Лэнгдон кинулся через площадь к шоссе. Оказавшись перед ограждением, взглянул на приближающиеся фары и, удачно рассчитав прыжок, благополучно преодолел первое из нескольких двухполосных дорожных полотен. Секунд пятнадцать, ослепляемый фарами и оглушаемый сердитыми гудками, Лэнгдон рывками двигался от разделительной полосы к разделительной полосе: останавливался, бежал, лавировал — и наконец, перескочив через ограждение, приземлился на травянистом морском берегу.

Сиена, хотя он по-прежнему ее видел, была уже далеко впереди: минуя стоянки такси и автобусов, она рванула прямо к пристани — туда, где причаливали и отчаливали всевозможные суда: экскурсионные баржи, водные такси, частные рыболовные катера, быстроходные моторные лодки. На той стороне Золотого Рога мерцали огни города, и Лэнгдон не сомневался: если Сиена переправится через залив, надежды настигнуть ее не останется, беглянка исчезнет, по всей вероятности, навсегда.

Оказавшись наконец у воды, Лэнгдон повернул налево и бросился бежать вдоль мостков, привлекая удивленные взгляды туристов из очереди на подплывающий теплоход-ресторан — на одно из целой флотилии безвкусно украшенных судов с навесами, имитирующими купола мечетей, с золотыми завитушками на бортах, с мигающими неоновыми огнями.

Лас-Вегас на Босфоре, мысленно простонал Лэнгдон, несясь мимо.

Сиена, заметил он издали, уже не бежала. Остановилась на той части пристани, у которой стояли частные катера, и обратилась к владельцу одного из них.

Не пускай ее на борт!

Приблизившись, он увидел, что Сиена разговаривает с молодым человеком, стоящим у штурвала элегантного катера и, похоже, собирающимся отплыть прямо сейчас. Владелец вежливо улыбался, но отрицательно качал головой. Сиена продолжала говорить и жестикулировать, но он повернулся к штурвалу: судя по всему, отказал ей наотрез.

Лэнгдон подбегал все ближе, Сиена на мгновение повернулась к нему, и выражение ее лица показалось ему совершенно отчаянным. Между тем заработали, вспенивая воду, два подвесных мотора, и катер двинулся от причала.

И тут Сиена взлетела в воздух. Прыгнув с причала, она со стуком приземлилась на фибергласовую корму. Почувствовав толчок, молодой человек изумленно повернулся к ней. Затем перевел двигатели катера, отдалившегося от берега уже метров на двадцать, на холостой ход. И, сердито крича, двинулся на корму к непрошеной пассажирке.

Когда он приблизился к ней, Сиена легко отступила в сторону, схватила мужчину за запястье и, используя скорость его собственного движения, перекинула его через кормовой борт. Он плюхнулся в воду головой вперед. Спустя пару секунд вынырнул, отплевываясь, дико колотя по воде руками и выкрикивая что-то по-турецки — ругательства, ясное дело.

С бесстрастным видом Сиена кинула ему в воду спасательную подушку, перешла к штурвалу и включила передачу обоих моторов.

Двигатели взревели, и катер рванулся вперед.

Лэнгдон, тяжело дыша, стоял на пристани и смотрел, как изящное белое судно скользит по воде прочь, превращаясь в призрачный силуэт в темноте. Он поднял взгляд к горизонту, понимая, что Сиене теперь доступен не только противоположный берег, но и вся обширная сеть водных путей между Черным и Средиземным морями.

Ищи-свищи.

Владелец катера выбрался на берег, поднялся на ноги и кинулся звонить в полицию.

Глядя, как удаляются фонари угнанного катера, Лэнгдон испытывал острое ощущение одиночества. Звук мощных моторов постепенно замирал вдалеке.

И вдруг звук оборвался.

Лэнгдон вгляделся в темноту залива. Заглушила двигатели?

Огни катера перестали удаляться, они мягко покачивались на небольших волнах Золотого Рога. Почему-то Сиена Брукс остановила судно.

Кончился бензин?

Он прислушался, подняв ладони к ушам, и теперь ему стал слышен тихий рокот моторов на холостом ходу.

Если бензин не кончился, в чем же дело?

Лэнгдон ждал.

Десять секунд. Пятнадцать. Тридцать.

Потом, неожиданно, моторы снова зазвучали громче — вначале как-то нерешительно, а затем уверенней. К изумлению Лэнгдона, огни катера двинулись по широкой дуге, и вот уже нос судна смотрит обратно.

Она возвращается.

Катер приближался, и Лэнгдон теперь уже видел Сиену у штурвала, она смотрела вперед отсутствующим взглядом. Метров за тридцать от пристани сбавила ход и благополучно подошла к тому же месту, где катер стоял. После чего заглушила моторы.

Тишина.

Лэнгдон, не веря случившемуся, таращился на нее сверху вниз.

Она не поднимала глаз.

И внезапно закрыла лицо руками. Сгорбилась, и ее стала бить дрожь. Когда она наконец посмотрела на Лэнгдона, ее глаза были полны слез.

— Роберт! — прорыдала она. — Я не могу больше бегать. Мне некуда податься.

Глава 96

Инфекция выпущена.

Элизабет Сински стояла у подножия лестницы, ведущей к водохранилищу, и оглядывала покинутый людьми зал. Респиратор затруднял ей дыхание. Хотя вся зараза, какая здесь могла быть, вероятно, уже на нее подействовала, Сински, когда она в сопровождении группы ПНР вошла в опустевшее помещение, испытывала облегчение от того, что на ней защитный костюм. Агенты, как и она, были одеты в пухлые комбинезоны, соединенные с воздухонепроницаемыми шлемами, и группа выглядела как отряд астронавтов, проникший в космический корабль инопланетян.

Сински знала, что наверху, на улице, сотни перепуганных слушателей и десятки музыкантов в смятении жмутся друг к другу, что многим оказывают помощь после травм, полученных в давке. Наверняка были и такие, кто покинул место событий. Она чувствовала, что легко отделалась: всего-навсего ушибленное колено и разбитый амулет.

Быстрее вируса, думала Сински, распространяется только страх.

Дверь наверху была теперь заперта, герметизирована, и ее охраняла турецкая полиция. До ее прибытия Сински предполагала, что с местными полицейскими, когда они тут окажутся, начнется выяснение, кто здесь главный, но, едва они увидели костюмы биозащиты и услышали предостережения Сински, все потенциальные конфликты исчезли в зародыше.

Мы можем рассчитывать только на себя, думала директор ВОЗ, глядя на лес колонн, отраженных в воде. Спускаться сюда никто не жаждет.

Позади нее двое оперативников натягивали поперек прохода на лестницу огромное полиуретановое полотнище и прикрепляли его к стене тепловой пушкой. Двое других выбрали удобное место на мостках и начали устанавливать электронное оборудование, как криминалисты, готовящиеся обследовать место преступления.

Это оно и есть, подумала Сински. Место преступления.

Она в очередной раз вспомнила женщину в мокрой парандже, убежавшую из водохранилища. По всему выходило, что Сиена Брукс, рискуя собственной жизнью, намеренно сорвала операцию ВОЗ по локализации инфекции, чтобы исполнить извращенную волю Зобриста. Она спустилась сюда и разорвала мешок из солюблона…

Лэнгдон пустился преследовать Сиену по темным улицам, и у Сински до сих пор не было сведений ни о нем, ни о ней.

Надеюсь, с профессором Лэнгдоном ничего не случилось, думала она.

Агент Брюдер в одежде, с которой капало, стоял на мостках, смотрел пустым взглядом на перевернутую голову Медузы и думал, как быть дальше.

Как сотрудник службы ПНР Брюдер привык мыслить на макроуровне, отметая всю менее важную моральную и персональную конкретику, сосредоточиваясь на том, чтобы спасти как можно больше жизней не только сейчас, но и в дальней перспективе. Угроза собственному здоровью до этого момента мало его волновала. Я окунулся прямо в эту заразу, думал он теперь, упрекая себя за рискованное поведение и вместе с тем зная, что выбора у него не было. Нам нужно было действовать быстро.

Усилием воли Брюдер переключился мысленно на текущую задачу: на план «Б». Когда локализация не удается, план «Б», увы, всегда один: увеличить радиус. Борьба с инфекцией зачастую напоминает борьбу с лесным пожаром: иной раз приходится отступить, намеренно проиграть сражение в надежде выиграть войну.

Брюдер все еще допускал, что на эту минуту возможна даже и полная локализация. Скорее всего Сиена Брукс разорвала мешок за считанные минуты до всеобщей паники и бегства. Если так, то люди, хотя их количество исчислялось сотнями, возможно, не успели заразиться, потому что были слишком далеко от источника инфекции.

Кроме Лэнгдона и Сиены, подумал Брюдер. Оба побывали здесь, в эпицентре, а теперь находятся где-то в городе.

У Брюдера была и другая забота на уме: его продолжала беспокоить одна нестыковка. Он так и не нашел в воде поврежденного пластикового мешка как такового. Брюдеру казалось: если, ударив по мешку ногой, разорвав его или еще как нибудь, содержимое из него выпустила Сиена, то солюблоновая оболочка должна плавать где-то поблизости.

Но Брюдер ее не нашел. Остатки мешка куда-то пропали. Брюдер сильно сомневался, что Сиена могла унести это расползающееся месиво с собой.

Так где же мешок?

Брюдера грызло чувство, что он чего-то не знает. Но как бы то ни было, он сосредоточился на локализации, на ее стратегии в новых условиях, требовавшей ответа на один ключевой вопрос.

Каков теперешний радиус распространения инфекции?

Брюдер знал, что ответ будет получен через считанные минуты. Его группа уже установила на мостках на разных расстояниях от эпицентра переносные устройства для обнаружения вируса. Эти устройства — приборы ПЦР — основаны на так называемой полимеразной цепной реакции.

Агент Брюдер сохранял надежду. Поскольку вода в подземном озере стоячая и времени прошло очень мало, можно было рассчитывать, что приборы ПЦР зафиксируют заражение сравнительно небольшой зоны, которую затем удастся дезинфицировать химикалиями и отсасывающими воду устройствами.

— Готовы? — спросил через мегафон техник.

Агенты в разных местах водохранилища утвердительно подняли большие пальцы.

— Проверяйте образцы, — треща, скомандовал мегафон.

По всему подземному залу аналитики склонились к приборам ПЦР. Каждый прибор приступил к анализу образца воды, взятого в одной из точек на концентрических дугах вокруг таблички Зобриста.

Все затихли в ожидании, молясь о том, чтобы загорелись только зеленые лампочки.

А потом началось.

На ближайшем к Брюдеру приборе замигала красная лампочка, сигнализирующая о наличии вируса. Мышцы Брюдера напряглись, и он перевел взгляд на следующий прибор.

Он тоже замигал красным.

Нет…

В подземелье поднялся тихий ошеломленный говор. Брюдер в ужасе смотрел, как один за другим все приборы ПЦР, включая ближайший к выходу, замигали красным.

О Господи… — думалось ему. Море мигающих красных огней отвечало на вопрос яснее ясного.

Радиус заражения огромен.

Все водохранилище кишит вирусами.

Глава 97

Роберт Лэнгдон смотрел сверху вниз на Сиену Брукс, сгорбившуюся у штурвала катера, и тщетно пытался понять происходящее.

— Я знаю, что вы презираете меня, — прорыдала она, глядя на него сквозь слезы.

— Презираю вас?! — воскликнул Лэнгдон. — Да я понятия не имею, кто вы такая! Вы только и делали, что лгали мне!

— Я знаю, — тихо сказала она. — Простите меня. Я пыталась сделать то, что считала правильным.

— Распространить чуму?

— Нет, Роберт, вы не понимаете.

— Я отлично все понимаю! — возразил Лэнгдон. — Вы влезли в воду, чтобы разорвать мешок из солюблона! Вы стремились высвободить вирус Зобриста, пока не приняты меры по локализации!

— Мешок из солюблона? — Сиена смотрела на него недоуменно. — Не знаю, о чем вы говорите, Роберт. Я спустилась в водохранилище, чтобы не дать вирусу Бертрана распространиться… чтобы выкрасть его и уничтожить навсегда… чтобы никто, включая доктора Сински и ВОЗ, не мог его изучать.

— Выкрасть? Но что плохого могла сделать ВОЗ?

Сиена испустила долгий вздох.

— Вы многого не знаете, Роберт, но все это уже не важно. Мы очень сильно опоздали. У нас не было никаких шансов.

— Как не было шансов?! Вирус должен был выйти на свободу завтра! Зобрист выбрал эту дату, и если бы вы не вошли в воду…

— Роберт, я не выпускала вируса! — закричала Сиена. — Я вошла в воду, чтобы его найти, но было уже поздно. Там ничего не было.

— Не верю, — сказал Лэнгдон.

— Знаю, что не верите. И не виню вас в этом. — Она сунула руку в карман и достала намокший буклет. — Но может быть, это поможет вам поверить. — Она кинула буклет Лэнгдону. — Нашла незадолго перед тем, как войти в воду.

Он поймал сложенный лист и открыл. Это была программка семи ежедневных исполнений «Данте-симфонии».

— Посмотрите на даты, — сказала она.

Лэнгдон прочел даты, потом, удивленный, прочел их еще раз. Почему-то он был уверен, что сегодняшний концерт был первым из семи, организованных для того, чтобы целую неделю люди приходили в зараженный зал. Программка, однако, говорила иное.

— Сегодня был заключительный концерт? — спросил Лэнгдон, подняв глаза на Сиену. — Оркестр уже неделю как играл?

Сиена кивнула.

— Я была так же удивлена, как вы. — Она помолчала, угрюмо глядя на Лэнгдона. — Вирус уже выпущен, Роберт. Выпущен неделю назад.

— Этого не может быть, — возразил Лэнгдон. — Ведь дата — завтра. Зобрист даже сделал табличку с завтрашним числом.

— Да, я видела ее в воде.

— То есть вы знаете, что у него на уме был завтрашний день.

Сиена вздохнула.

— Роберт, я скрывала от вас то, как хорошо я знала Бертрана. Он был ученый, он был нацелен на достижение результата. Сейчас мне ясно, что дата на табличке — это не дата высвобождения вируса. Тут другое, тут кое-что более важное для его целей.

— Что именно?

Взгляд Сиены стал мрачно-торжественным.

— Это дата глобального насыщения. Математически предсказанный момент, после которого вирусом будет заражен весь мир… все люди до единого.

Лэнгдона пробрала дрожь до самого нутра — и все-таки он не мог отделаться от подозрения, что Сиена лжет. Он видел в ее версии прокол, и, кроме того, она уже доказала, что верить ей нельзя ни в чем.

— Одна проблема, Сиена, — сказал он, глядя на нее в упор. — Если эта чума уже разошлась по всему миру, почему люди не заболевают?

Сиена отвела взгляд, вдруг неспособная смотреть ему в глаза.

— Если эта чума гуляет целую неделю, — не отступал Лэнгдон, — почему люди не умирают?

Она медленно повернулась к нему.

— Потому что… — начала она. Слова застревали у нее в горле. — Бертран не чуму создал. — Ее глаза опять налились слезами. — А кое-что намного более опасное.

Глава 98

Несмотря на кислород, исправно поступавший из респиратора, Элизабет Сински была точно в бреду. С тех пор как приборы ПЦР обнаружили жуткую истину, прошло пять минут.

Наши возможности улетучились уже давно.

Мешок из солюблона, как стало ясно, растворился еще на прошлой неделе — скорее всего в день первого из концертов; Сински теперь знала, что оркестр играл семь вечеров подряд. Несколько лоскутков солюблона на конце бечевки сохранились только потому, что эта часть мешка была намазана клеем для более прочного соединения с зажимом.

Инфекция неделю гуляет на свободе.

Не имея возможности изолировать патоген, люди из ПНР развернули в подземном зале импровизированную лабораторию и сосредоточили внимание на взятых образцах: анализ, классификация, оценка угрозы. Таков был их обычный порядок действий в неблагоприятных случаях. На данный момент приборы ПЦР твердо установили только один факт, касающийся вируса, и этот факт никого не удивил.

Вирус распространяется и воздушным путем.

Содержимое мешка, судя по всему, поднялось к поверхности воды, и в воздухе возник инфицированный аэрозоль. Сински знала: его не так уж много и нужно, тем более в замкнутом помещении вроде этого.

Вирусы распространяются среди населения гораздо быстрее, чем бактерии или химические патогены, и их проникающая способность намного выше. Вирусы — это паразиты. Они входят в организм и заражают клетку-хозяина за счет так называемой адсорбции. Затем вводят в эту клетку свою ДНК или РНК, порабощают ее и принуждают к репликации вируса, то есть к его воспроизведению во множестве экземпляров. Когда экземпляров накапливается достаточно, новые вирусы прорывают оболочку клетки, убивают ее и ищут другие клетки, которые можно атаковать; процесс повторяется.

Зараженный вирусом человек, кашляя, чихая или просто дыша, посылает в окружающую среду мелкие капельки; они некоторое время плавают в воздухе, и если их вдыхает другой человек, тот же процесс начинается в его организме.

Экспоненциальный рост, думала Сински, вспоминая графики, которыми Зобрист иллюстрировал взрывное увеличение населения Земли. Зобрист использует экспоненциальное размножение вируса для борьбы с экспоненциальным ростом числа людей.

Но главным, что ее жгло, был вопрос: как поведет себя этот вирус?

Точнее: как он будет атаковать организм?

Вирус Эбола воздействует на способность крови к свертыванию, вызывая неостановимое кровотечение. Хантавирус нарушает работу легких. Онковирусы способствуют развитию рака. Вирус ВИЧ атакует иммунную систему, вызывая СПИД. Для медиков не секрет, что будь вирус ВИЧ способен распространяться по воздуху, он мог бы привести к вымиранию человечества.

Что же делает с людьми вирус Зобриста, черт бы его драл?

Что бы он ни делал, эффект явно не был быстрым… пациентов с необычными симптомами в больницы города пока не поступало.

С нетерпением ожидая ответа, Сински двинулась в сторону лаборатории. Она увидела Брюдера: он стоял у подножия лестницы, где его сотовый телефон худо-бедно ловил сигнал, и вполголоса с кем-то по нему разговаривал.

Она поспешила к Брюдеру; он как раз заканчивал, когда она подошла.

— Ясно, — сказал агент; его лицо выражало изумление и ужас. — И подчеркиваю еще раз: строжайшая конфиденциальность. Никаких посторонних глаз на данный момент, только ваши. Позвоните мне, если еще что-то узнаете. Спасибо.

Он дал отбой.

— Что там такое? — требовательно спросила Сински.

Брюдер медленно перевел дух.

— Я говорил со старым знакомым из Центра профилактики и контроля заболеваний в Атланте.

Сински взорвалась:

— Вы их известили без моей санкции?

— Беру ответственность на себя, — ответил он. — На его молчание можно положиться, и нам нужны гораздо более обширные данные, чем можно получить в этой импровизированной лаборатории.

Сински бросила взгляд на горстку оперативников из ПНР, которые брали пробы воды и снимали показания портативных приборов. Он прав.

— Мой знакомый, — продолжил Брюдер, — сейчас находится в хорошо оснащенной микробиологической лаборатории, и он только что подтвердил существование чрезвычайно заразного и ранее неизвестного патогенного вируса.

— Погодите! — перебила его Сински. — Как он мог так быстро получить образцы?

— Очень просто, — напряженным голосом ответил Брюдер. — Он взял на анализ свою собственную кровь.

Смысл услышанного Сински поняла мгновенно.

Вирус уже распространился по всему миру.

Глава 99

Лэнгдон шел медленно, чувствуя себя каким-то бесплотным: он точно смотрел необычайно явственный кошмарный сон. Что может быть опаснее чумы?

С тех пор как Сиена вылезла из катера, она ничего больше не сказала; она поманила Лэнгдона за собой по безлюдной дорожке, усыпанной гравием, которая уводила от пристани и от скопления людей.

Хотя плакать Сиена перестала, Лэнгдон чувствовал, что внутри у нее буря эмоций. Он слышал дальние сирены, но Сиена на эти звуки не реагировала. Она смотрела себе под ноги ничего не выражающим взглядом, словно загипнотизированная ритмическим хрустом гравия.

Они вошли в небольшой парк, и Сиена привела его в густую рощицу, надежно скрывшую их от посторонних. Они сели на скамейку, с которой был виден залив. На той его стороне над жилыми домами, которыми застроен холмистый берег, возвышалась древняя башня Галата. Город, как ни удивительно, выглядел отсюда спокойным и безмятежным — ничего общего, думал Лэнгдон, с тем, что, вероятно, происходит в водохранилище. Сейчас уже, предполагал он, Сински и группа ПНР скорее всего поняли, что опоздали и не смогут остановить чуму.

Сиена, сидя с ним рядом, тоже смотрела через залив.

— У меня не так много времени, Роберт, — сказала она. — Власти рано или поздно выследят меня. Но до этого я расскажу вам правду… всю, как она есть.

Лэнгдон молча кивнул. Сиена вытерла глаза и повернулась на скамейке к нему лицом.

— Бертран Зобрист… — начала она. — Он был моим первым возлюбленным. И он стал моим учителем.

— Мне это уже сообщили, Сиена, — сказал Лэнгдон.

Она посмотрела на него изумленно, но продолжила говорить, словно боясь потерять разгон:

— Я познакомилась с ним в восприимчивом возрасте, и его идеи и интеллект покорили меня. Бертран считал, и я с ним согласна, что наш вид стоит на грани катастрофы… что нам грозит жуткий конец и он приближается куда быстрей, чем кто-либо осмеливается признать.

Лэнгдон ничего не говорил в ответ.

— Все детство, — сказала Сиена, — я хотела спасти мир. И все мне говорили одно: «Спасти мир тебе все равно не по плечу, так что не пытайся, не жертвуй своим счастьем». — Она приумолкла, и по напряженному лицу было видно, что она едва сдерживает слезы. — Потом я встретила Бертрана — красивого, блестящего человека, который сказал мне, что нам по плечу спасти мир, мало того — это наша моральная обязанность. Он ввел меня в круг единомышленников — людей с потрясающими дарованиями и интеллектом… людей, поистине способных изменить будущее. Впервые в жизни, Роберт, я почувствовала, что не одна.

Лэнгдон мягко улыбнулся, понимая, сколько боли стоит за ее словами.

— Мне кое-что ужасное пришлось пережить до этого, — продолжила Сиена прерывающимся голосом. — Такие вещи трудно оставить в прошлом… — Она отвела взгляд от Лэнгдона и в смятении прикоснулась ладонью к бритой голове. Но затем собралась и опять повернулась к нему. — Может быть, поэтому единственное, что меня держит, — это вера в нашу способность стать лучше, чем мы есть… в нашу способность действовать ради того, чтобы избежать всеобщей катастрофы.

— И Бертран тоже в это верил? — спросил Лэнгдон.

— Свято верил. Бертран возлагал колоссальные надежды на человечество. Он был трансгуманист, он был убежден, что мы стоим на пороге великолепной переходной эпохи, когда человек станет иным. Его ум был обращен в будущее, он заглядывал в него и видел то, что мало кто способен даже вообразить. Он понимал, что возможности технологии поразительны, верил, что за несколько поколений люди как биологический вид могут перемениться радикально. Что генетика может сделать нас здоровее, умнее, сильнее и даже способнее к состраданию. — Она помолчала. — Но он видел одно препятствие. Он не думал, что нам отпущено достаточно времени для осуществления этой возможности.

— Перенаселенность… — промолвил Лэнгдон.

Она кивнула:

— Мальтузианская катастрофа. Бертран не раз говорил мне, что чувствует себя святым Георгием, пытающимся убить хтоническое чудище.

Лэнгдон не понял, что она имеет в виду.

— Медузу?

— Да — в метафорическом смысле. Медуза, как и все племя хтонических божеств, потому живет под землей, что связана с Матерью Землей напрямую. Хтонические существа всегда считались символами…

— Плодовитости, — догадался Лэнгдон, удивляясь, как это не пришло ему в голову раньше. Деторождения. Многолюдства.

— Да, плодовитости, — подтвердила Сиена. — Бертран уподоблял хтоническому чудищу нашу самоубийственную склонность к бесконтрольному размножению. Он говорил о переизбытке потомства как о чудище, которое маячит на горизонте… с которым надо начинать борьбу сейчас, пока оно не пожрало нас всех.

Наша сексуальная энергия оборачивается злом для нас самих, подумал Лэнгдон. Хтоническое чудище.

— И Бертран решил сразиться с этим чудищем… но каким оружием?

— Поймите, прошу вас, — сказала она, пытаясь оправдаться, — из этого положения простых выходов нет. Приходится жертвовать меньшим, чтобы спасти большее, а это всегда тяжелое, неприятное дело. Человек, отрезающий ногу трехлетнему ребенку, страшный преступник… если только он не врач, который спасает ребенка от гангрены. Иногда необходимо выбирать меньшее из двух зол. — К ее глазам опять подступили слезы. — У Бертрана была благородная цель, в этом я убеждена… но средства…

Она отвернулась. Она была на грани срыва.

— Сиена, — негромко, мягко проговорил Лэнгдон. — Мне надо понять, что произошло. Объясните мне, что Бертран сделал. Что он выпустил в мир?

Сиена опять посмотрела на него; в ее нежных карих глазах стоял мучительный страх.

— Он выпустил вирус, — сказала она. — Вирус особого типа.

У Лэнгдона сперло дыхание.

— Какой вирус?

— Бертран создал так называемый вирусный вектор. Это вирус, специально сконструированный для того, чтобы вносить в атакуемые клетки генетическую информацию. — Сиена помолчала, давая ему время усвоить услышанное. — Вирусный вектор… не убивает клетку-хозяина… а внедряет в нее определенный элемент ДНК, по сути дела модифицируя ее геном.

Лэнгдону нелегко было это осмыслить. Вирус изменяет нашу ДНК?

— Коварство этого вируса, — продолжила Сиена, — в том, что человек не догадывается о его присутствии в организме. Человек нормально себя чувствует. Вирус не вызывает явных симптомов, сигнализирующих о том, что он меняет что-то в наших генах.

У Лэнгдона в жилах бурно запульсировала кровь.

— А что он в них меняет?

На мгновение Сиена прикрыла глаза.

— Роберт, — прошептала она, — как только вирус был выпущен в водохранилище, пошла цепная реакция. Каждый, кто спустился в подземелье и дышал этим воздухом, заразился. Он стал носителем вируса… ничего не подозревающим сообщником, передающим вирус дальше. Инфекция начала распространяться экспоненциально, она охватила планету, как лесной пожар. Сейчас заражено уже все население Земли. Вы, я… каждый.

Лэнгдон вскочил со скамьи и стал в исступлении ходить взад-вперед.

— Что он с нами делает? — спросил он.

Сиена долго не отвечала.

— Эта инфекция может… оставить человека без потомства. — Она поерзала, ей было крайне неуютно. — Бертран сотворил вирус бесплодия.

Лэнгдон был ошеломлен. Вирус, лишающий нас потомства? Лэнгдон знал, что некоторые вирусы могут вызывать бесплодие, но чрезвычайно заразный патоген, распространяющийся по воздуху и лишающий нас способности к деторождению на генетическом уровне, — это пришло, казалось, из другого мира… из какой-то оруэлловской антиутопии^[254].

— Бертран часто рассуждал о таком вирусе теоретически, — тихо произнесла Сиена, — но я никогда не думала, что он попытается его создать… и тем более не думала, что он в этом преуспеет. Когда я узнала из письма Бертрана, что он его создал, я пришла в ужас. Я бросилась искать Бертрана, хотела взмолиться, чтобы он уничтожил свое творение. Но опоздала.

— Постойте. — Лэнгдон наконец обрел голос. — Если вирус всех на свете делает бесплодными, то не будет новых поколений, человечество начнет вымирать… немедленно.

— Да, — ответила она слабым голосом. — Но Бертран совершенно не хотел, чтобы оно вымирало — он хотел прямо противоположного, — и поэтому он создал вирус, активирующийся случайным образом. Да, Инферно сейчас внедрен в ДНК всех и каждого и будет передан всем грядущим поколениям, но проявляться он будет только у определенного процента людей. Вирус есть у всех, но бесплодной окажется лишь некая доля населения, попал в нее человек или нет — зависит от случая.

— Какая… доля? — услышал Лэнгдон свой вопрос. Невероятно было уже то, что такие вещи произносятся вслух.

— У Бертрана, как вы знаете, постоянно на уме была Черная Смерть — чума, которая без разбора уничтожила треть населения Европы. Он был убежден, что природа обладает механизмом самопрореживания. Бертран обсчитал воспроизводство населения математически и получил результат, который его опьянил: один из трех — ровно то соотношение, которое нужно, чтобы численность человечества начала уменьшаться с разумной скоростью.

Чудовищно, подумал Лэнгдон.

— Черная Смерть проредила Европу и проложила путь к Ренессансу, — сказала Сиена, — и Бертран теперь сотворил Инферно — современный катализатор мирового обновления, трансгуманистическую Черную Смерть. Разница та, что заболевшие не погибнут, у них просто не будет детей. Поскольку вирус Бертрана заразил весь мир, каждый третий из людей теперь бесплоден… и так будет все время. Похоже на рецессивный ген… который передается всему потомству, но проявляется только у небольшой его части.

У Сиены дрожали руки. Она продолжала:

— Бертран написал мне гордое письмо, он утверждал, что Инферно — очень элегантное и гуманное решение проблемы. — Ей опять пришлось вытереть глаза. — Да, этот способ куда мягче, чем Черная Смерть. Не будет больниц, переполненных умирающими, не будет гниющих трупов на улицах, не будет горя от безвременной смерти близких. Нет, просто будет появляться на свет намного меньше детей. Рождаемость по всей планете начнет неуклонно снижаться, и в какой-то момент рост населения сменится убылью. — Она помолчала. — Эффект будет гораздо сильнее, чем от чумы, она только на время уменьшила нашу численность, создала всего-навсего локальную яму в графике роста. Инферно Бертрана — долговременное решение, решение навсегда… трансгуманистическое решение. Бертран был генный инженер, он работал с зародышевой линией. Он решал проблемы на корневом уровне.

— Это генетический терроризм… — вполголоса проговорил Лэнгдон. — Это меняет саму природу человека, делает нас фундаментально другими, чем мы всегда были.

— Бертран думал иначе. Он мечтал исправить роковой изъян в человеческой эволюции… Этот изъян в том, что мы слишком плодовиты. Человечество — организм, который, при всем своем беспримерном интеллекте, оказался не способен сдерживать собственный рост. Ни бесплатная контрацепция, ни просвещение, ни государственные поощрительные меры — ничто не работает. У нас рождаются и рождаются дети… хотим мы того или нет. Вам известно, что центры профилактики и контроля заболеваний недавно обнародовали статистику: в США почти половина беременностей — незапланированные? А в менее развитых странах эта цифра — более семидесяти процентов.

Лэнгдон был знаком с этими данными, но до него только сейчас начало доходить, что они означают. Как биологический вид люди ведут себя подобно кроликам, завезенным на острова в Тихом океане. Размножаясь там бесконтрольно, кролики нанесли такой ущерб экосистеме, что в итоге вымерли.

Бертран Зобрист переделал нас как вид… Желая спасти человечество… он превратил нас в менее плодовитые существа.

Лэнгдон глубоко вздохнул и посмотрел на суда на Босфоре: его самого точно несли куда-то морские волны. Сирены приблизились, их вой шел уже от пристани, и Лэнгдон почувствовал, что время на исходе.

— Самое страшное, — сказала Сиена, — не то, что Инферно вызывает бесплодие, а то, какие возможности этот вирус открывает. Вирусный вектор, распространяющийся воздушно-капельным путем, — это квантовый скачок, достижение, намного опережающее свое время. Бертран внезапно вывел нас из темных веков генной инженерии и отправил прямиком в будущее. Он подарил человечеству доступ к процессу эволюции, предоставил ему возможность работать над своими видовыми свойствами, так сказать, широкими мазками. И открыл этим ящик Пандоры. Бертран создал ключ к изменению нашей природы… и если этот ключ попадет не в те руки — помоги нам, Господи. Эту технологию нельзя было разрабатывать. Как только я прочла письмо, где Бертран объяснил, как он достиг своей цели, я сожгла его. И твердо решила найти этот вирус и уничтожить целиком и полностью.

— Ничего не понимаю! — Лэнгдон еле сдерживал гнев. — Если вы хотели уничтожить вирус, почему не сотрудничали с доктором Сински и ВОЗ? Почему не обратились в американские центры контроля? Или еще куда-нибудь?

— Да вы шутите! Государственные организации ни в коем случае нельзя допускать к таким технологиям! Подумайте сами, Роберт. На протяжении всей нашей истории все прорывные технологии, которые создала человеческая мысль, от простого огня до атомной энергии, использовались в военных целях, и почти всегда к этому прикладывали руку государственные власти. Откуда, по-вашему, взялось биологическое оружие? Его источник — исследования, которые велись в таких местах, как ВОЗ и центры контроля. Технология Бертрана — генетический вирусный вектор, заражающий огромные массы людей, — самое мощное оружие, что когда-либосоздавалось. Она прокладывает путь к таким ужасам, каких мы и представить себе не можем, включая адресное биологическое оружие. Вообразите патоген, атакующий только тех, чей генетический код содержит определенные этнические маркеры. Это будет широкомасштабная этническая чистка на генетическом уровне!

— Я понимаю ваши тревоги, Сиена, очень даже понимаю, но ведь эта технология может работать и на пользу людям. Разве это открытие не дар небес для генетической медицины? Не исключено, что с его помощью можно было бы делать прививки всему населению Земли.

— Теоретически — да, но, к несчастью, мой опыт заставляет меня ждать худшего от любых властей.

Издалека до Лэнгдона донесся рокот вертолета. Он посмотрел через ветви деревьев на небо над Рынком специй и увидел огни летательного аппарата, который, огибая холм, быстро двигался к пристани.

Сиена напряглась.

— Мне надо уходить, — сказала она, вставая, и бросила взгляд на запад — в сторону моста Ататюрка. — Думаю, смогу перебраться через мост пешком, а на том берегу…

— Вы останетесь здесь, Сиена! — отрезал Лэнгдон.

— Роберт, я вернулась потому, что должна была с вами объясниться. И я это сделала.

— Нет, Сиена, — возразил Лэнгдон. — Вы вернулись потому, что всю жизнь были в бегах, а теперь поняли, что так продолжаться не может.

Сиена съежилась от этих слов.

— Разве у меня есть выбор? — спросила она, наблюдая, как вертолет прочесывает залив прожектором. — Найдут — тут же посадят.

— Вы не сделали ничего плохого, Сиена. Не вы создали этот вирус… и не вы его выпустили.

— Да, но я всячески старалась помешать Всемирной организации здравоохранения его найти. Если меня не упрячут в турецкую тюрьму, я предстану перед каким-нибудь международным трибуналом по обвинению в биотерроризме.

Треск вертолета стал громче, и Лэнгдон поглядел в сторону пристани. Вертолет завис на месте, винт рассекал воздух, прожектор шарил по воде.

Сиена, казалось, готова была броситься бежать в любую секунду.

— Послушайте меня, пожалуйста, — мягко промолвил Лэнгдон. — Я понимаю, вы очень много пережили, вы страшно напуганы, но постарайтесь взглянуть на вещи шире. Этот вирус сотворил Бертран. Вы пытались помешать ему распространиться.

— Но мне не удалось.

— Да, и теперь, когда все заражены, биологам и медикам нужно понять, что он собой представляет в точности. Вы единственный человек, который хоть что-то о нем знает. Может быть, есть возможность его нейтрализовать… или выработать какие-то упредительные меры. — Лэнгдон буравил ее взглядом. — Сиена, мир должен узнать то, что знаете вы. Вам нельзя просто взять и исчезнуть.

Сиену била крупная дрожь — она из последних сил сдерживала тоску и тревогу, готовые излиться широким потоком.

— Роберт, я… я не знаю, что делать. Я даже не знаю теперь, кто я такая. Посмотрите на меня. — Она провела рукой по безволосой голове. — Я превратилась в чудовище. Как я смогу взглянуть людям в глаза…

Лэнгдон шагнул к ней и обнял ее. Он чувствовал, что она вся дрожит, чувствовал, какая она хрупкая. Он ласково зашептал ей на ухо:

— Сиена, я знаю, что вы хотите убежать, но я вам не позволю. Рано или поздно вам надо научиться кому-то доверять.

— Не могу… — Она рыдала. — Не знаю, как этому научиться…

Лэнгдон обнял ее крепче.

— Начните с малого. Сделайте первый маленький шажок. Доверьтесь мне.

Глава 100

Шеф, сидевший в транспортном самолете «C-130» без окон, вздрогнул от резкого стука чего-то металлического по фюзеляжу. Снаружи кто-то колотил по крышке люка рукояткой пистолета, требуя, чтобы его впустили.

— Всем оставаться на местах, — распорядился пилот «C-130», направляясь к люку. — Это турецкая полиция. Только что подъехали.

Шеф и Феррис обменялись быстрыми взглядами.

По шквалу панических возгласов из уст сотрудников ВОЗ на борту шеф уже понял, что локализация не удалась. Зобрист осуществил свой план, думал он. И моя компания ему в этом поспособствовала.

Из-за люка послышались властные голоса мужчин, что-то кричавших по-турецки.

Шеф вскочил на ноги.

— Не открывайте им! — потребовал он.

Пилот резко остановился и уставился на шефа:

— Это еще почему?

— ВОЗ — организация, оказывающая международную помощь, — ответил шеф, — а этот самолет — суверенная территория!

Пилот покачал головой:

— Нет, сэр, этот самолет стоит в турецком аэропорту, и, пока он не покинет турецкое воздушное пространство, в нем действуют законы Турции.

Пилот прошел к выходу и откинул люк. В самолет заглянули два человека в форме. Взгляды, которыми они окинули салон, были холодными, суровыми.

— Кто командир воздушного судна? — спросил один из них с сильным акцентом.

— Я, — отозвался пилот.

Полицейский протянул ему два листа бумаги.

— Ордеры на арест. Эти два пассажира должны пройти с нами.

Пилот пробежал глазами ордеры и посмотрел на шефа и Ферриса.

— Позвоните доктору Сински, — сказал шеф пилоту из ВОЗ. — Мы участники международной чрезвычайной операции.

Один из полицейских посмотрел на шефа с нескрываемой насмешкой.

— Доктору Элизабет Сински? Директору Всемирной организации здравоохранения? Так ведь она-то и санкционировала ваш арест.

— Этого не может быть, — возразил шеф. — Мы с мистером Феррисом прилетели в Турцию, чтобы помогать доктору Сински.

— Значит, вы плохо ей помогаете, — сказал второй полицейский. — Доктор Сински связалась с нами и указала на вас двоих как на участников биотеррористического заговора на территории Турции. — Он достал наручники. — К следователю на допрос.

— Требую адвоката! — закричал шеф.

Через несколько секунд они с Феррисом были уже в наручниках. Их насильно вывели из самолета и грубо затолкали на заднее сиденье черного седана. Машина рванулась с места, пересекла предангарную площадку и направилась в дальний угол аэропорта, где в заборе из металлической сетки была заранее проделана брешь, чтобы она могла проехать. За забором седан какое-то время прыгал по ухабам среди мусора и пришедшей в негодность авиационной техники и наконец остановился у старого производственного здания.

Двое в форме вышли из седана и осмотрелись. Удовлетворенные тем, что не увидели «хвоста», они сняли полицейскую форму и убрали подальше. Потом помогли Феррису и шефу выйти из машины и сняли с них наручники.

Шеф потер запястья, чувствуя, что он не из тех, кто легко переносит лишение свободы.

— Ключи под ковриком, — сообщил ему один из агентов, показывая на припаркованный поблизости белый фургон. — На заднем сиденье сумка, там все, что вы хотели: паспорта, деньги, телефоны, одежда и еще кое-какие мелочи, которые мы сочли нелишними.

— Спасибо, — сказал шеф. — Молодцы.

— Мы профессионалы, сэр.

Оба турка сели обратно в черный седан и без лишних слов укатили.

Сински ни за что не позволила бы мне уйти, напомнил себе шеф. Обдумав свое положение еще по дороге в Стамбул, он связался по электронной почте с местным отделением Консорциума и дал своим людям знать, что ему и Феррису может понадобиться эвакуация.

— Думаете, она не оставила бы нас в покое? — спросил Феррис.

— Сински? — Шеф покачал головой. — Конечно, нет. Хотя прямо сейчас, подозреваю, у нее другие заботы.

Они с Феррисом влезли в белый фургон, и шеф, порывшись в сумке, убедился, что документы в порядке. Обнаружив бейсболку, надел ее. В сумке оказалась также и бутылочка односолодового виски «Хайленд парк».

Молодцы.

Шеф посмотрел на янтарную жидкость и сказал себе, что надо подождать до завтра. Но тут в его воображении возник мешок из солюблона, и пришла мысль, что неизвестно, каким он вообще будет — завтрашний день.

Я нарушил свое главное правило, подумал он. Я предал клиента.

Шеф ощущал странную легкость; он знал, что с завтрашнего дня весь мир только и будет говорить что о катастрофе, в которой он сыграл весьма существенную роль. Если бы не я, этого бы не случилось.

Впервые в жизни он не чувствовал, что незнание служит полным моральным оправданием. Пальцы сами отвинтили крышку от бутылки виски.

Получи удовольствие, сказал он себе. Как бы то ни было, твои дни сочтены.

Шеф сделал хороший глоток из бутылки, наслаждаясь теплом, разливающимся по горлу.

Вдруг темноту озарили прожекторы и голубые мигалки полицейских машин, подъехавших сразу отовсюду.

Шеф лихорадочно повернулся в одну сторону, в другую… и застыл как камень.

Не спастись.

Когда к фургону, наставив на него оружие, стали приближаться турецкие полицейские, шеф в последний раз глотнул виски и молча поднял руки над головой.

На этот раз полицейские, он знал, были настоящие.

Глава 101

Швейцарское консульство в Стамбуле расположено в лоснящемся суперсовременном небоскребе «1. Левент-плаза». Башня с вогнутым фасадом из голубого стекла похожа на футуристический монолит, вставленный в панораму древнего города.

С тех пор как Сински, покинув подземный зал, устроила в консульстве временный командный пункт, прошло около часа. В местных новостях шли срочные репортажи о паническом бегстве с последнего исполнения «Данте-симфонии» Листа. Подробностей пока не было, но присутствие международной оперативной медицинской группы в защитных костюмах породило массу опасений и домыслов.

Поглядев в окно на огни Стамбула, Сински ощутила глубокое одиночество. Инстинктивно потянулась к груди, где всегда висел амулет, но теперь его не было. Две половинки разбитого посоха Асклепия лежали перед ней на столе.

Директор ВОЗ только что созвала экстренные совещания, которые должны были начаться в Женеве через несколько часов. Специалисты из разных областей уже отправились в путь, и сама Сински намеревалась вскоре вылететь, чтобы ввести их в курс дела. К счастью, кто-то из ночного персонала принес ей кружку настоящего, обжигающе горячего кофе по-турецки, которую Сински быстро осушила.

В открытую дверь к ней заглянул молодой сотрудник консульства.

— Мадам! Вас хочет видеть Роберт Лэнгдон.

— Благодарю вас. Пригласите его ко мне.

Двадцатью минутами раньше Лэнгдон связался с Сински по телефону и сообщил ей, что не смог догнать Сиену Брукс, что она угнала катер и вышла на нем в море. Сински уже знала об этом от властей, которые продолжали прочесывать район, но пока безрезультатно.

Когда высокая фигура Лэнгдона появилась в дверях, она едва его узнала. Костюм грязный, темные волосы спутаны, глаза запавшие, измученные. Сински встала.

— Профессор, что с вами?

Лэнгдон устало улыбнулся:

— Вечер был не из легких.

— Садитесь, пожалуйста. — Она показала ему на стул.

— Инфекция Зобриста, — без предисловий начал он, сев. — Вероятно, она стала распространяться неделю назад.

Сински кивнула, стараясь не выдавать своей нервозности.

— Да, мы пришли к тому же заключению. Никаких сообщений о симптомах пока нет, но мы взяли пробы и уже ведем интенсивные исследования. К сожалению, пройдут дни, а может быть, и недели, пока мы по-настоящему поймем, что это за вирус… и на что он способен.

— Это вирусный вектор, — сказал Лэнгдон.

Сински удивленно вскинула голову. Странно было уже то, что он знает этот термин.

— Что, простите?

— Зобрист создал вирусный вектор, распространяющийся воздушно-капельным путем и способный изменять человеческую ДНК.

Сински резко поднялась с места, опрокинув стул. Это невозможно в принципе!

— На каком основании вы это утверждаете?

— Сиена, — тихо промолвил Лэнгдон. — Она мне сказала. Полчаса назад.

Сински уперлась руками в стол и посмотрела на Лэнгдона с внезапным недоверием.

— Так она не убежала?

— Убежала, — ответил он. — Была свободна, понеслась в море на угнанном катере и запросто могла исчезнуть навсегда. Но передумала. Вернулась по собственной воле. Сиена хочет помочь тем, кто борется с этим кризисом.

С губ Сински сорвалась горькая усмешка.

— Прошу прощения, но я не склонна доверять мисс Брукс, особенно когда она делает такие далеко идущие заявления.

— А я ей верю, — твердо сказал Лэнгдон. — И если она говорит, что это вирусный вектор, советую вам отнестись к ее словам серьезно.

Сински вдруг почувствовала, что обессилена. Ее ум пытался осмыслить услышанное. Она подошла к окну и стала смотреть наружу. Вирусный вектор, изменяющий ДНК? Какой бы невероятной и ужасающей эта идея ни выглядела, Сински должна была признать: своя зловещая логика в ней есть. Зобрист, так или иначе, был специалистом по генной инженерии и очень хорошо понимал, что мельчайшая мутация в одном-единственном гене может иметь катастрофические последствия для всего организма, вызвать рак, нарушения в работе органов, заболевание крови. Такая, к примеру, тяжелая болезнь, как муковисцидоз, при котором человек буквально тонет в слизи, вызывается крохотным дефектом регуляторного гена в седьмой хромосоме.

Специалисты сейчас начали лечить подобные генетические заболевания с помощью простейших вирусных векторов, вводимых прямо в организм пациента. Эти незаразные вирусы запрограммированы на то, чтобы, распространяясь по телу пациента, заменять поврежденные участки ДНК. Новая наука, однако, имеет, как и всякая наука, свою оборотную сторону. Вирусный вектор может нести благо или вред… в зависимости от целей разработчика. Если вирус злонамеренно запрограммирован на то, чтобы вставлять поврежденные фрагменты ДНК в здоровые клетки, результат может быть губительным. А если к тому же созданный в лаборатории болезнетворный вирус высокозаразен и передается воздушно-капельным путем…

Перспектива заставила Сински содрогнуться. Какой генетический ужас замыслил Зобрист? Каким способом он решил проредить человеческое стадо?

Сински знала, что поиски ответа могут занять не одну неделю. Генетический код человека — химический лабиринт, который выглядит бесконечным. Обследовать его в надежде найти одно специфическое изменение, вызванное вирусом Зобриста, все равно что искать иголку в стогу сена… не зная даже, где, на какой планете этот стог находится.

— Элизабет? — вывел ее из размышлений густой голос Лэнгдона.

Сински повернулась к нему от окна.

— Вы меня слышите? — спросил он, по-прежнему спокойно сидя. — Сиена так же сильно хотела уничтожить этот вирус, как вы.

— Я всей душой в этом сомневаюсь.

Лэнгдон выдохнул, встал.

— Вы должны меня выслушать. Незадолго до смерти Зобрист написал Сиене письмо, в котором объяснил, что он сделал. Он в точности описал действие этого вируса… то, как он будет атаковать нас… как достигнет целей, поставленных Зобристом.

Сински застыла. Есть письмо?!

— Когда Сиена прочла, что именно Зобрист создал, она пришла в ужас. Она хотела его остановить. Она считала, что никто, включая Всемирную организацию здравоохранения, не должен иметь доступа к этому вирусу — настолько он опасен. Понимаете теперь? Сиена пыталась уничтожить вирус… а не выпустить его.

— Есть письмо? — властным тоном спросила Сински, сосредоточенная в эту минуту на одном. — С конкретным описанием?

— Сиена сказала мне, что получила такое письмо.

— Нам оно необходимо! Имея конкретные данные, мы сэкономим месяцы, мы гораздо раньше поймем, что это за вирус и что с ним можно сделать.

Лэнгдон покачал головой:

— Вы не дослушали. Когда Сиена прочла письмо Зобриста, она ужаснулась. И немедленно сожгла письмо. Она не хотела, чтобы кто-либо…

Сински стукнула по столу кулаком.

— Она уничтожила то единственное, что могло бы помочь нам подготовиться? И вы хотите, чтобы я ей доверяла?

— Я понимаю, что прошу вас о многом, что ее действия говорят не в ее пользу, но, чем обрушивать на нее громы и молнии, не целесообразнее ли будет принять во внимание, что у Сиены уникальный ум и поразительная память? — Лэнгдон сделал паузу. — Может быть, она сумеет что-то вспомнить из письма Зобриста — что-то важное для нас?

Сински сощурила глаза и еле заметно кивнула.

— Раз так, профессор, то как вы мне предлагаете поступить?

Лэнгдон показал на пустую кофейную кружку.

— Предлагаю попросить еще кофе… и выслушать, какое единственное условие Сиена поставила.

Сердце Сински лихорадочно застучало, и она бросила взгляд на телефон.

— У вас есть с ней связь?

— Есть.

— Говорите, чего она требует.

Лэнгдон сказал ей, и Сински погрузилась в раздумье.

— Я думаю, надо на это пойти, — добавил Лэнгдон. — Что вы теряете?

— Если все, что вы сказали, правда, то я согласна. — Сински подвинула к нему телефон. — Звоните.

К удивлению Сински, Лэнгдон не взял телефона. Он встал и пошел к двери, сказав на ходу, что вернется через минуту. Озадаченная, Сински вышла за ним и увидела, как он идет через приемную консульства, толчком открывает стеклянную дверь и оказывается на площадке перед лифтами. Она подумала было, что он хочет покинуть здание, но он, не вызвав лифта, тихо скользнул в женскую уборную.

Через несколько секунд он появился с женщиной лет тридцати с небольшим. К тому, что это и есть Сиена Брукс, Сински надо было еще привыкнуть. Привлекательная блондинка с конским хвостом, которую Сински видела во Флоренции, преобразилась. Голова у нее была совсем лишена волос — видимо, выбрита.

Войдя в кабинет, она и Лэнгдон молча сели перед столом Сински.

— Прошу прощения, — быстро заговорила Сиена, — я знаю, что нам очень многое надо обсудить, но позвольте мне вначале сказать вам то, что мне крайне необходимо сказать.

В ее тоне Сински почувствовала горечь.

— Да, конечно. Слушаю вас.

— Мадам, — начала Сиена тихим, прерывающимся голосом, — вы директор Всемирной организации здравоохранения. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что мы как биологический вид стоим на грани коллапса… что человечество растет неконтролируемо. Год за годом Бертран Зобрист пытался повести диалог с влиятельными лицами вроде вас, чтобы обсудить надвигающуюся беду. Посещал бесчисленные организации, которые, он считал, имели возможность что-то сделать: Институт всемирного наблюдения, Римский клуб, «Попьюлейшн мэттерз», Совет по международным отношениям — но никто в них ни разу не отважился вступить с ним в содержательный разговор о реальном решении. Ответ всегда сводился к планам просвещения по части контрацепции, к налоговым льготам для малодетных, звучали даже рассуждения о колонизации Луны! Неудивительно, что Бертран потерял рассудок.

Сински внимательно смотрела на Сиену, никак не реагируя внешне. Сиена глубоко вздохнула.

— Доктор Сински, Бертран обращался к вам лично. Он умолял вас признать, что мы на краю… умолял согласиться на обсуждение в той или иной форме. Но вы вместо того, чтобы выслушать его предложения, назвали его сумасшедшим, внесли в черный список потенциальных биотеррористов, устроили слежку и загнали его в подполье. — Голос Сиены окреп от негодования. — Бертран погиб в одиночестве, а все потому, что такие, как вы, не хотели даже чуть-чуть приоткрыть свое сознание, допустить даже крохотную возможность, что в нынешних катастрофических обстоятельствах может потребоваться малоприятное решение. Все, что говорил Бертран, было правдой… и за это его подвергли остракизму. — Сиена утерла слезы и пристально взглянула на Сински через стол. — Поверьте мне, я-то знаю, каково это — быть в полном одиночестве… а самое тяжкое одиночество на свете испытывает человек, которого не поняли. Оно может лишить его связи с реальностью.

Сиена умолкла, и воцарилась напряженная тишина.

— Вот и все, что я хотела сказать, — прошептала она.

Сински долго, изучающе смотрела на нее, потом села.

— Мисс Брукс, — сказала она, стараясь изо всех сил, чтобы голос звучал спокойно, — я признаю вашу правоту. Да, раньше я не слушала… — Она положила руки на стол, сплела пальцы и посмотрела Сиене прямо в глаза. — Но теперь я слушаю.

Глава 102

Часы в приемной швейцарского консульства давно уже пробили час ночи.

Блокнот на столе Сински был весь заполнен: краткие записи, вопросы, графики… Директор Всемирной организации здравоохранения уже пять минут с лишним ничего не говорила. Она неподвижно стояла у окна и смотрела в ночь.

За ее спиной Лэнгдон и Сиена молча сидели в ожидании, допивая кофе по-турецки, наполнивший кабинет своим особым густым ароматом, где ощущались фисташки.

Тишину нарушало только слабое гудение потолочных ламп дневного света.

Сиена чувствовала, как колотится сердце, и задавалась вопросом, о чем думает Сински, узнав правду во всей ее жестокой наготе. Бертран создал вирус бесплодия. Отныне каждый третий не сможет иметь детей.

Рассказывая, Сиена видела, как сменяют друг друга эмоции, испытываемые Сински: ее лицо, при всей сдержанности Элизабет, их отчетливо выдавало. Вначале — оглушенность фактом: Зобрист создал вирусный вектор, передающийся воздушно-капельным путем. Затем — краткий прилив надежды, когда она узнала, что вирус не убивает человека. А после этого… медленно ввинчивающийся ужас: ей стало ясно, что огромной доле населения Земли суждена бездетность. Заметно было: весть о том, что вирус воздействует на способность человека к деторождению, глубоко затронула Сински на личном уровне.

Сама же Сиена испытывала колоссальное облегчение. Она сообщила директору ВОЗ все, что содержалось в письме Бертрана. У меня больше нет тайн.

— Элизабет! — подал голос Лэнгдон.

Сински медленно вынырнула из своих раздумий. Лицо ее, когда она снова обратила его к ним с Сиеной, было осунувшимся.

— Сиена, — заговорила она ровным тоном, — сведения, которыми вы поделились, будут очень полезны для подготовки нашей стратегии в этой тяжелой ситуации. Я ценю вашу искренность. Наверняка вам известно, что пандемические вирусные векторы обсуждались теоретически как возможное средство иммунизации больших групп людей, но все считали, что эта технология — дело далекого будущего.

Сински вернулась к своему столу и села за него.

— Простите меня… — Она покачала головой. — Мне и сейчас все это кажется какой-то научной фантастикой.

Еще бы, подумала Сиена. Так воспринимался каждый крупный скачок в медицине: пенициллин, анестезия, рентгеновские лучи, первые наблюдения в микроскоп за делением клеток.

Доктор Сински опустила глаза на свой блокнот.

— Через несколько часов я буду в Женеве, там меня ждет шквал вопросов. Не сомневаюсь, что первый из них будет о том, нет ли способа противодействовать этому вирусу.

Сиена тоже так думала.

— Скорее всего, — продолжила Сински, — первое предложение будет таким: проанализировать вирус Бертрана, понять его как можно лучше, а затем попытаться разработать другой его штамм — штамм, который мы перепрограммируем на возвращение человеческой ДНК в первоначальное состояние. — Взгляд, который Сински обратила к Сиене, оптимистическим назвать было трудно. — Можно ли создать такой контрвирус вообще, я не знаю, но давайте порассуждаем гипотетически. Мне бы хотелось услышать ваше мнение.

Мое мнение? Сиена в нерешительности посмотрела на Лэнгдона. Профессор кивнул ей, посылая совершенно ясный сигнал: Раз уж вы так далеко зашли — говорите все, что на уме. Режьте правду-матку.

Сиена откашлялась, повернулась к Сински и заговорила твердым, звонким голосом:

— Мадам, я много лет пребывала с Бертраном в мире генной инженерии. Как вы знаете, человеческий геном — чрезвычайно деликатное образование… карточный домик. Чем больше мы вносим в него поправок, тем больше шансов, что мы по ошибке заменим не ту карту и вся постройка рухнет. Я лично считаю, что пытаться после того, что произошло, вернуть все в прежнее состояние крайне опасно. Бертран был исключительно талантливым и прозорливым генным инженером. Он опередил других на годы и годы. И я сейчас не убеждена, что можно предоставить кому-то другому возможность копаться в человеческом геноме в надежде все поправить. Даже если вы разработаете нечто такое, что, как вы думаете, должно подействовать как надо, попытка это применить означает новое инфицирование всего населения.

— Вполне согласна, — сказала Сински, похоже, нисколько не удивленная услышанным. — Но это, конечно, еще не все. Мы, может быть, даже и не захотим ничего исправлять.

Ее слова застали Сиену врасплох.

— Что, простите?

— Мисс Брукс, я могу не соглашаться с методами, которые Бертран использовал, но его оценка состояния человечества верна. Планета столкнулась с серьезной проблемой перенаселенности. Если мы нейтрализуем вирус Бертрана, не имея практически осуществимого альтернативного плана… мы просто вернем все на круги своя.

Сиена была явно потрясена, и Сински, глядя на нее, добавила с усталой усмешкой:

— Не ожидали услышать от меня такое?

Сиена покачала головой:

— Я вообще уже не знаю, чего ожидать от кого-либо.

— Тогда удивлю вас еще раз, — продолжила Сински. — Как я уже говорила, в ближайшие часы главы ведущих мировых организаций, занимающихся охраной здоровья, соберутся в Женеве обсудить кризис и подготовить план действий. Более важного совещания у меня не было за все годы работы в ВОЗ. — Она посмотрела молодому медику в глаза. — Сиена, я бы хотела, чтобы вы приняли в нем участие.

— Я? — Сиена отпрянула. — Но я не генный инженер. Все, что я знаю, я уже вам рассказала. — Она показала на блокнот Сински. — Все, что я могу предложить, уже тут записано.

— Далеко не все, — вмешался Лэнгдон. — Сиена, любой осмысленный разговор об этом вирусе потребует контекста. Чтобы дать свой ответ на произошедшее, доктору Сински и ее коллегам нужна будет моральная основа. Она явно считает, что вы сможете внести в ее выработку уникальный вклад.

— Подозреваю, что мои моральные суждения не придутся ВОЗ по вкусу.

— Скорее всего не придутся, — согласился Лэнгдон, — но это тем более означает, что вам надо там быть. Вы из числа тех, кто мыслит по-новому. Вы выдвигаете контрдоводы. Вы сможете помочь этим людям понять образ мыслей таких визионеров, как Бертран, — блестящих личностей, чья убежденность заставляет их брать дело в свои руки.

— Бертран не был первым.

— Не был, — подтвердила Сински, — и он не будет последним. Месяца не проходит, чтобы ВОЗ не обнаружила лабораторию, где ученые запускают руки в серые зоны биологии: экспериментируют со стволовыми клетками человека, выводят химер — генетически смешанные виды, не существующие в природе. Это очень тревожно. Наука идет вперед так быстро, что никто больше не знает, где границы допустимого.

Сиена не могла не согласиться. Совсем недавно два видных вирусолога, Фушье и Каваока, создали чрезвычайно патогенный вирус-мутант H5N1. Цели исследователей были чисто научными, но некоторые свойства их творения сильно обеспокоили специалистов по биобезопасности и вызвали бурные споры в Интернете.

— Чем дальше, тем, боюсь, будет мрачнее, — сказала Сински. — Мы на пороге таких новых технологий, каких и вообразить не можем.

— И новых философских течений, — добавила Сиена. — Движение трансгуманистов вот-вот из периферийного превратится в мейнстрим. Одно из его фундаментальных положений — что мы как люди морально обязаны участвовать в своей собственной эволюции… использовать нашу технологию для усовершенствования вида, для сотворения более совершенного человека — более здорового, более сильного, более умного. Скоро все это станет возможным.

— А вам не кажется, что такие воззрения противоречат эволюционному пониманию жизни?

— Нет, — твердо ответила Сиена. — Люди тысячелетиями развивались шаг за шагом, попутно изобретая новые технологии: научились обогреваться, добывая огонь трением, создали сельское хозяйство, чтобы прокормиться, разработали вакцины для борьбы с болезнями; а теперь на очереди генетические инструменты, которыми мы сможем приспосабливать наши тела к меняющемуся миру. — Она помолчала. — Я считаю, что генная инженерия — всего-навсего очередной этап долгого человеческого прогресса.

Сински, погруженная в глубокие раздумья, ответила не сразу.

— Значит, вы полагаете, что мы должны встретить эти новшества с распростертыми объятиями.

— Если мы их отвергнем, — сказала Сиена, — мы так же недостойны жизни, как пещерный человек, который замерзает до смерти, потому что боится разжечь огонь.

Ее слова долго висели в воздухе; тишину первым нарушил Лэнгдон.

— Не хочу выглядеть ретроградом, — промолвил он, — но я вырос на теории Дарвина и не могу не усомниться в том, что попытки ускорить естественный процесс эволюции разумны.

— Роберт, — с жаром возразила ему Сиена, — генная инженерия — не ускорение эволюционного процесса. Это естественный ход событий! Вы забываете, что Бертрана Зобриста сотворило не что иное, как эволюция. Его несравненный интеллект — продукт того самого процесса, что описал Дарвин… эволюции во времени. Его редкостный дар ученого-генетика не результат какого-то откровения свыше… это плод многолетнего интеллектуального прогресса человечества.

Лэнгдон молча обдумывал услышанное.

— И как дарвинист, — продолжила она, — вы знаете, что природа всегда находила способы сдерживать рост общего числа людей: эпидемии, голод, наводнения. Но позвольте вас спросить: может быть, на этот раз она нашла другой способ? Вместо того чтобы насылать на нас страшные беды и казни… может быть, она в процессе эволюции создала ученого, который отыскал иной путь к уменьшению нашей численности с течением времени? Без чумы. Без смертей. Просто большее согласие между биологическим видом и средой его обитания…

— Сиена, — перебила ее Сински. — Время позднее. Нам пора ехать. Но хочу все же кое-что уточнить для себя. Вы не раз говорили мне сегодня, что Бертран не был злодеем… что он любил человечество, просто его стремление спасти наш вид было таким сильным, что он счел столь решительные меры оправданными.

Сиена кивнула.

— Цель оправдывает средства, — произнесла она фразу, приписываемую флорентийскому политическому мыслителю Макьявелли.

— Так скажите мне, — спросила Сински, — верите ли вы, что цель оправдывает средства? Считаете ли вы, что благородное желание Бертрана спасти мир давало ему право выпустить этот вирус?

В комнате повисло напряженное молчание.

Сиена наклонилась к столу, в глазах ее читалась твердая убежденность.

— Доктор Сински, я уже вам говорила, что считаю действия Бертрана безответственными и чрезвычайно опасными. Если бы я могла его остановить, я бы сделала это не задумываясь. Очень вас прошу мне поверить.

Элизабет Сински потянулась к Сиене через стол и мягко взяла обе ее руки в свои.

— Я верю вам, Сиена. Верю каждому вашему слову.

Глава 103

Перед рассветом воздух в аэропорту Ататюрка был холодным и сырым. Над летным полем у частного терминала висел легкий туман.

Лэнгдону, Сиене и Сински помог выйти из машины встретивший их перед зданием сотрудник ВОЗ.

— К вашему вылету все готово, мадам, — сказал он, вводя всех троих в скромное помещение терминала.

— А как насчет мистера Лэнгдона? — спросила Сински.

— Частный рейс во Флоренцию. Его временный паспорт уже на борту.

Сински удовлетворенно кивнула.

— А другое мое поручение?

— Уже выполняется. Посылка будет отправлена в ближайшее время.

Сински поблагодарила сотрудника, и он пошел к самолету. Она повернулась к Лэнгдону:

— Уверены, что не хотите лететь с нами?

Она устало улыбнулась ему и отвела назад длинные серебристые волосы.

— В нынешних обстоятельствах, — ответил Лэнгдон легким тоном, — от специалиста по искусству вряд ли будет много пользы.

— Вы уже принесли массу пользы, — возразила Сински. — Больше, чем вы думаете. И не в последнюю очередь… — Она сделала движение рукой, желая показать ему на Сиену, но молодой женщины рядом не было: она отстала шагов на двадцать. В глубокой задумчивости Сиена стояла у большого окна и смотрела на ожидающий их «C-130».

— Спасибо, что оказали ей доверие, — тихо сказал Лэнгдон. — Похоже, ей не часто его оказывали.

— Я думаю, нам с Сиеной Брукс многому предстоит друг у друга научиться. — Сински протянула ему руку. — Счастливого пути, профессор.

— И вам, — отозвался Лэнгдон, пожимая ей руку. — Удачи в Женеве.

— Удача нам очень нужна, — сказала она и кивнула на Сиену. — Даю вам пару минут попрощаться. Буду ждать ее в самолете.

Идя через терминал, Сински безотчетно сунула руку в карман. Нащупав там две половинки разбитого амулета, она вынула их и крепко сжала в руке.

— Не расстраивайтесь из-за посоха Асклепия! — крикнул ей вдогонку Лэнгдон. — Можно склеить. Эта беда поправимая.

— Спасибо! — отозвалась Сински, махнув ему рукой. — Надеюсь, что поправимо не только это.

Сиена Брукс стояла в одиночестве у окна и смотрела на огни вдоль взлетной полосы, которые из-за низко стелющегося тумана и густеющих туч казались какими-то призрачными. Поодаль на диспетчерской вышке гордо реял турецкий флаг: на красном фоне — полумесяц и звезда, старинные османские символы, пережившие империю.

— О чем задумались, Сиена? — раздался густой голос у нее за спиной.

— Будет гроза, — сказала она не оборачиваясь.

— Вижу, — тихо отозвался Лэнгдон.

После паузы Сиена повернулась к нему.

— Жаль, что вы не летите в Женеву.

— Очень мило с вашей стороны, — ответил он. — Но вам предстоит обсуждать там будущее, зачем вам нужен такой балласт, как немолодой, консервативно мыслящий профессор?

Сиена посмотрела на него озадаченно.

— Вы считаете себя слишком пожилым для меня?

Лэнгдон рассмеялся.

— Сиена, я, разумеется, слишком пожилой для вас!

Она неловко, смущенно переступила с ноги на ногу.

— Ну что ж… но вы знаете, как меня найти. — Она по-девчоночьи дернула плечами. — В смысле… если захотите со мной повидаться.

Он улыбнулся:

— Непременно захочу.

Она слегка воспряла духом, и все же повисло долгое молчание: ни он, ни она не знали, как попрощаться.

Сиена глядела на американского профессора, и вдруг на нее нахлынуло непривычное чувство. Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы. Когда отодвинула лицо, глаза были полны слез.

— Я буду скучать, — прошептала она.

Лэнгдон ласково улыбнулся и обнял ее.

— Я тоже.

Они стояли так и стояли, обоим хотелось продлить объятия. Наконец Лэнгдон заговорил:

— Есть старинное изречение… его часто приписывают самому Данте… — Он помолчал. — Помни нынешний день… ибо с него начинается вечность.

— Спасибо, Роберт, — сказала Сиена, у которой слезы уже текли по щекам. — Я наконец чувствую, что у меня есть цель.

Лэнгдон прижал ее к себе крепче.

— Вы всегда говорили, что хотите спасти мир. Теперь вы имеете шанс, Сиена.

Она мягко улыбнулась ему и отстранилась. Идя в одиночку к самолету, Сиена думала обо всем, что случилось… и обо всем, что еще может случиться… обо всех возможных вариантах будущего.

Помни нынешний день, повторяла она про себя, ибо с него начинается вечность.

Поднимаясь по трапу, Сиена молилась, чтобы Данте оказался прав.

Глава 104

Бледное послеполуденное солнце низко стояло над флорентийской Соборной площадью, заставляя отсвечивать белый мрамор колокольни Джотто и создавая длинные тени, ложившиеся на величественный собор Санта-Мария-дель-Фьоре.

Заупокойная служба по Иньяцио Бузони уже началась, когда Роберт Лэнгдон вошел в собор, отыскал себе место и сел. Это правильно, подумал он, что последняя дань воздается Иньяцио именно здесь, в древнем храме, которому он посвятил столько лет жизни.

В отличие от живописного фасада интерьер собора суров и аскетичен. Но сегодня, как ни странно, в этих стенах царила торжественность. Со всей Италии собрались здесь правительственные чиновники, друзья, коллеги из мира искусства почтить память жизнерадостного толстяка, которого любовно прозвали Дуомино.

Пресса сообщала, что Бузони умер во время поздней прогулки вокруг Дуомо и что такие прогулки были его любимым времяпрепровождением.

Тон выступлений был на удивление мажорным: друзья и родственники вспоминали о покойном не без юмора, один коллега заметил, что с любовью Бузони к искусству Возрождения могла сравниться, по его собственному признанию, только его любовь к спагетти болоньезе и крем-карамели.

После службы, когда все перемешались и стали с нежностью к Иньяцио рассказывать друг другу об эпизодах из его жизни, Лэнгдон прошелся по собору, восхищаясь произведениями искусства, которые Иньяцио так любил… «Страшный суд» Вазари на куполе, витражи Донателло и Гиберти, часы Уччелло, мозаичный пол, на который далеко не все обращают внимание.

В какой-то момент Лэнгдон остановился перед знакомым лицом — перед изображением Данте Алигьери. На легендарной фреске Микелино великий поэт стоит на фоне горы Чистилища и держит в руке, как смиренное приношение, свой шедевр — «Божественную комедию».

Невольно Лэнгдон задумался: какие мысли возникли бы у Данте, узнай он о том воздействии, что его эпический труд оказал на мир столетия спустя, в эпоху, которую даже он, гений, не смог бы нарисовать в воображении?

Он обрел вечную жизнь, подумал Лэнгдон, вспомнив взгляд древнегреческих философов на славу. Пока люди произносят твое имя, ты не умер.

Был ранний вечер, когда Лэнгдон пересек площадь Святой Елизаветы и вернулся в элегантный отель «Брунеллески». Поднявшись в номер, он, к своему облегчению, увидел большую посылку.

Наконец-то доставили.

То, что я попросил Сински выслать.

Лэнгдон торопливо разрезал клейкую ленту, которой была запечатана коробка, и вынул драгоценное содержимое, удовлетворенный тем, что оно было тщательно упаковано и завернуто в воздушно-пузырчатую пленку.

К удивлению Лэнгдона, в коробке лежало еще кое-что. Элизабет Сински, как оказалось, употребила свое влияние, чтобы вернуть ему даже то, о чем он не просил. Лэнгдону прислали его одежду: рубашку с пуговицами на воротнике, брюки защитного цвета и поношенный пиджак из харрисовского твида, причем каждая вещь была тщательно вычищена и выглажена. Он получил обратно, причем в начищенном виде, даже свои туфли. Он обнаружил в коробке и свой бумажник, что тоже его порадовало.

А последняя находка заставила Лэнгдона ухмыльнуться. Да, он испытал облегчение из-за того, что вещь вернулась… но в то же время был смущен тем, что так ею дорожит.

Мои часы с Микки-Маусом.

Лэнгдон немедленно пристегнул коллекционные часы к запястью. Ощутив прикосновение к руке потертого ремешка, он странным образом почувствовал себя в безопасности. Надев свою собственную одежду и обувшись в свои собственные туфли, Роберт Лэнгдон, несмотря на все, что с ним приключилось, снова почувствовал себя самим собой.

Лэнгдон вышел из отеля, неся хрупкий завернутый предмет в сумке с символикой отеля «Брунеллески», которую взял у швейцара. Вечер был необычно теплый, что делало прогулку по улице Кальцайуоли в сторону палаццо Веккьо с его одинокой башней еще больше похожей на сновидение.

Подойдя к дворцу, Лэнгдон обратился в службу охраны, где его имя значилось в журнале посетителей. Его направили в Зал Пятисот, в котором и сейчас было полно туристов. Лэнгдон явился точно в назначенное время и ожидал, что у входа в зал его встретит Марта Альварес, но ее нигде не было видно.

Он обратился к проходящей служительнице:

— Scusi? Dove passo trovare Marta Alvarez?^[255]

Служительница широко улыбнулась:

— Синьора Альварес?! Она тут нет! Она родить девочка! Каталина! Molto bella! Красавица!

Лэнгдон был рад этой новости.

— Ahh… che bello, — отозвался он. — Stupendo!^[256]

Служительница поспешила дальше, а Лэнгдон задался вопросом, как ему быть с содержимым сумки.

Быстро приняв решение, он пересек многолюдный Зал Пятисот с потолком, расписанным Вазари, и направился к дворцовому музею, стараясь не попадаться на глаза охранникам.

Наконец он подошел к андито — к узкому проходу между залами музея. В проходе было темно, путь в него перегораживала лента на столбиках с надписью: CHIUSO (ЗАКРЫТО).

Лэнгдон внимательно огляделся, приподнял ленту и подлез под нее. В неосвещенном проходе он сунул руку в сумку, достал хрупкую вещь и снял с нее воздушно-пузырчатую обертку.

Вновь на него смотрел гипсовый слепок с лица Данте. Его посмертную маску, которая была все в том же прозрачном пакете, по просьбе Лэнгдона извлекли из ячейки автоматической камеры хранения на венецианском вокзале. Маска была в безупречном состоянии за одним маленьким исключением: на обратной стороне — изящная спираль из слов, составляющих стихотворение.

Лэнгдон поглядел на пустой антикварный шкафчик. Маска Данте демонстрируется лицом вперед… никто не заметит.

Он осторожно вынул маску из пакета. Потом медленным, плавным движением повесил ее обратно на деревянный крючок в шкафчике. Маска обрела покой, прислонясь к знакомой красной обивке.

Лэнгдон закрыл шкафчик и немного постоял, глядя на лик Данте, призрачно белевший в темном помещении. Наконец-то дома.

Уходя, Лэнгдон аккуратно убрал из прохода столбики с лентой. В одном из залов он обратился к молодой служительнице:

— Синьорина! Над посмертной маской Данте стоило бы зажечь свет. Очень трудно разглядывать ее в темноте.

— Мне очень жаль, — ответила она, — но этого экспоната сейчас нет. Посмертная маска Данте находится в другом месте.

— Как в другом месте? — Лэнгдон изобразил удивление. — Я только что ее видел.

Молодая женщина была ошарашена.

Она кинулась к андито, а Лэнгдон тихо выскользнул из музея.

Эпилог

На десятикилометровой высоте над темной ширью Бискайского залива летел на запад сквозь лунную ночь, совершая поздний рейс в Бостон, самолет компании «Алиталия».

На борту Роберт Лэнгдон был поглощен чтением «Божественной комедии» в мягкой обложке. Певучий ритм дантовских терцин, наложившись на гулреактивных двигателей, привел его в почти гипнотическое состояние. Слова Данте текли со страницы прямо в сердце, отзываясь в нем так, словно были написаны прямо сейчас и лично для него, Лэнгдона.

Читая, он вновь убеждался, что Данте в своей поэме говорит не столько об ужасах ада, сколько о силе человеческого духа, дарующего способность выдержать любые испытания, даже самые тяжкие.

Снаружи, затмевая звезды, ярко сияла полная луна. Оторвавшись от книги, Лэнгдон устремил взгляд в небесный простор и погрузился в размышления обо всем, что произошло в последние дни.

Самое жаркое место в аду предназначено тем, кто в пору морального кризиса сохраняет нейтральность. Смысл этих слов никогда не был Лэнгдону так ясен, как теперь: В опасные времена нет более тяжкого греха, чем бездействие.

Лэнгдон знал, что он сам, как и миллионы других, повинен в этом грехе. Нежелание заниматься мировыми проблемами стало пандемией, охватившей всю планету. Лэнгдон пообещал себе, что никогда об этом не забудет.

Летя на запад, Лэнгдон думал о двух отважных женщинах в Женеве, встречающих будущее лицом к лицу и борющихся со сложностями изменившегося мира.

За окном самолета на горизонте возникло скопление туч; они медленно поползли по небу и наконец закрыли луну, погасив ее яркий свет.

Роберт Лэнгдон откинулся на сиденье, почувствовав, что пора спать.

Выключив лампочку над головой, он в последний раз посмотрел в иллюминатор. Без луны наружный мир стал совершенно иным. Небо превратилось в сверкающую мозаику светил.

Книга V. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Нам следует отказаться от собственных жизненных планов, чтобы прожить жизнь, которая нам уготована.

Джозеф Кэмпбелл

Роберт Лэнгдон прибывает в музей Гуггенхайма в Бильбао по приглашению друга и бывшего студента Эдмонда Кирша. Миллиардер и компьютерный гуру, он известен своими удивительными открытиями и предсказаниями. И этим вечером Кирш собирается «перевернуть все современные научные представления о мире», дав ответ на два главных вопроса, волнующих человечество на протяжении всей истории: Откуда мы? Что нас ждет?

Однако прежде, чем Эдмонд успевает сделать заявление, роскошный прием превращается в хаос. Лэнгдону и директору музея, красавице Амбре Видаль, чудом удается бежать. Теперь их путь лежит в Барселону, где Кирш оставил для своего учителя закодированный ключ к тайне, способной потрясти сами основы представлений человечества о себе. Тайне, которая была веками похоронена во тьме забвения. Тайне, которой, возможно, лучше бы никогда не увидеть света, — по крайней мере, так считают те, кто преследует Лэнгдона и Видаль и готов на все, чтобы помешать им раскрыть истину.

Информация

Произведения искусства, архитектурные сооружения, места действия, научные данные и религиозные организации, описанные в романе, существуют в действительности.

Пролог

Допотопный фуникулер карабкался по головокружительному склону. Эдмонд Кирш из окна кабинки задумчиво смотрел на зубчатую вершину горы. Издалека казалось, что каменная громада монастыря парит в воздухе — словно какая-то неведомая сила удерживает ее на отвесной скале над пропастью.

Эта святыня в испанской Каталонии уже более четырех веков противостоит силе земного притяжения, неуклонно исполняя изначальную миссию: ограждать своих обитателей от современного мира.

По иронии судьбы, именно они и узнают правду первыми, подумал Кирш, пытаясь представить возможную реакцию. История учит, что самые опасные люди на земле — это божьи люди… особенно если их богам угрожает опасность. А я как раз собираюсь разворошить осиное гнездо.

Фуникулер достиг вершины горы, и Кирш увидел на платформе одинокую фигуру. Худой, кожа да кости, человек в пурпурной сутане и белом рокетто^[257], на голове — маленькая шапочка дзукетто. Кирш узнал это суровое аскетичное лицо по фотографиям и неожиданно ощутил сильное волнение.

Меня встречает сам Вальдеспино. Лично.

Епископ Вальдеспино играл заметную роль в Испании — не только близкий друг и советник короля, но и один из самых влиятельных людей в стране, ярый защитник католических ценностей и политического консерватизма.

— Эдмонд Кирш? — с нажимом произнес епископ, обращаясь к сошедшему с фуникулера гостю.

— Он самый. — Кирш с улыбкой пожал сухую и жесткую руку. — Ваше преосвященство, искренне благодарен вам за эту встречу.

— А я ценю, что вы настояли на ней. — Голос епископа оказался громче, чем ожидал Кирш, — чистый и пронзительный, как звон колокола. — Мы не часто общаемся с людьми науки, особенно столь выдающимися. Сюда, пожалуйста.

Они пошли по платформе. Холодный горный ветер трепал складки одежды епископа.

— Признаюсь, выглядите вы не так, как я представлял, — заметил Вальдеспино. — Я ожидал увидеть ученого, а вы… — Он с долей сомнения оглядел щеголеватый костюм от «Китон», «K-50»^[258], и ботинки из кожи страуса от «Баркер»^[259]. — А вы… прямо хипстер. Так ведь это называется?

Кирш вежливо улыбнулся. У слова «хипстер» несколько иное значение.

— Я читал о вас, — продолжил епископ, — но толком не понял, чем вы занимаетесь.

— Теорией игр и компьютерным моделированием.

— Придумываете детские компьютерные игры?

Кирш улавливал лукавство в желании епископа казаться старомодным. Более того, он точно знал: Вальдеспино прекрасно разбирается в современных технологиях и часто предостерегает об их опасностях паству.

— Нет, сэр. Теория игр — это область математики, которая изучает различные варианты развития сложных процессов, чтобы попытаться предсказать будущее.

— Ах да. Помню. Несколько лет назад вы предсказали европейский валютный кризис, верно? Никто не хотел вас слушать, но вы спасли положение, придумав компьютерную программу, которая помогла Европейскому Союзу буквально восстать из мертвых. Ваша знаменитая фраза: «Мне тридцать три — именно столько было Христу, когда он воскресил Лазаря».

Кирш смутился.

— Согласен, не слишком удачное сравнение, ваше преосвященство. Но я тогда был молод.

— Молод? — усмехнулся епископ. — А сколько вам сейчас? Около сорока?

— Ровно сорок.

Старик улыбался, полы его сутаны развевались на ветру.

— Сказано, что кроткие должны наследовать землю, но вместо них ее наследовали молодые — зацикленные на технике, те, кто глядит в экраны мониторов куда чаще, чем в собственные души. Я даже представить не мог, что у меня когда-нибудь будет повод встретиться с их кумиром. Ведь вас даже называют пророком.

— На этот раз я был совершенно не уверен в своем пророчестве, ваше преосвященство. Когда я просил вас и ваших коллег о конфиденциальной беседе, вероятность согласия оценивалась мной всего в двадцать процентов.

— А я сказал собратьям, что верующий всегда может извлечь пользу, слушая неверующего: внимая голосу дьявола, начинаешь лучше понимать Бога. — Старик улыбнулся. — Это, конечно, шутка. Простите. Чувство юмора уже не то. И чувство меры порой изменяет. — С этими словами епископ Вальдеспино двинулся дальше. — Все в сборе и ждут вас. Сюда, пожалуйста.

Они шли к цитадели. Крепость из серого камня высилась на краю скалы, обрывающейся на сотни метров отвесно вниз, туда, где у подножия гор расстилался ковер леса. От высоты захватывало дух. Кирш отвел взгляд от пропасти и двинулся вслед за епископом по дорожке вдоль неровного края обрыва, мысленно готовясь к предстоящей встрече.

Он попросил аудиенции у трех выдающихся религиозных лидеров, прибывших сюда на конференцию, которая только что закончилась.

Парламент религий мира.

Начиная с 1893 года сотни духовных лидеров, представители более тридцати религиозных течений, каждые несколько лет собирались на неделю со всех концов света, чтобы вести межконфессиональный диалог. Известные христианские священники, иудейские раввины, мусульманские муллы, а также индуистские пуджари, буддистские монахи бхикшу, джайны, сикхи и многие, многие другие.

Свои задачи Парламент видел в том, чтобы «развивать гармоничные отношения между религиями мира, наводить мосты между разными типами духовности и находить точки пересечения всех верований».

Благородная цель, подумал Кирш. Но вообще-то пустая трата времени — бессмысленный поиск случайных совпадений в мешанине преданий, сказаний и мифов.

Следуя по дорожке за епископом и поглядывая на крутые горные склоны, Кирш мысленно усмехнулся. Моисей взошел на гору, чтобы услышать слово Божье, я же поднялся сюда совсем с иной целью…

Кирш уверял себя, что его привел в Монтсеррат в основном нравственный долг. Но не обошлось и без изрядной доли тщеславия — трудно отказать себе в удовольствии сказать в лицо этим святошам, что их ждет неминуемая гибель.

В нашей истине — ваш конец.

— Знаю из вашего резюме, — сказал вдруг епископ, обернувшись, — что вы учились в Гарвардском университете.

— Верно. Окончил бакалавриат.

— Ясно. Недавно я прочитал, что впервые в истории Гарварда атеистов и агностиков среди поступивших в университет оказалось больше, чем представителей любых религий. Красноречивая статистика, мистер Кирш.

Ну что вам сказать, мысленно ответил Кирш. Просто студенты с каждым годом становятся умнее.

Ветер усиливался. Они подошли к серой каменной громаде. Внутри царил полумрак и витал густой запах ладана. Пока они петляли по лабиринту коридоров, глаза Кирша привыкли к полутьме, и он уже вполне сносно различал впереди силуэт епископа. Наконец они оказались у небольшой деревянной дверцы. Епископ постучал, наклонился и вошел.

Кирш неуверенно переступил порог.

Высокие стены прямоугольного зала были сплошь заставлены полками со старинными томами в кожаных переплетах. Приставные стеллажи, как ребра, выпирали из стен, перемежаясь с тяжелыми чугунными радиаторами отопления, которые шипели и булькали. Возникало жутковатое чувство, что это помещение — живое существо. Кирш окинул взглядом резную балюстраду антресолей наверху и понял, куда попал.

Знаменитая библиотека монастыря Монтсеррат. Почти святая святых. По слухам, здесь есть уникальные рукописи, доступные лишь монахам, которые посвятили жизнь Богу и никогда не покидают пределов монастыря.

— Вы просили о конфиденциальной беседе, — сказал епископ. — Это самое уединенное место. Здесь редко бывают посторонние.

— Спасибо, ваше преосвященство. Оказаться здесь — большая честь для меня.

Кирш вслед за епископом подошел к большому дубовому столу, за которым сидели два пожилых человека. Слева — немощный старик с выцветшими глазами и длинной седой бородой, в мятом черном сюртуке, белой рубашке и шляпе-федоре.

— Рабби Иегуда Кёвеш, — представил его епископ. — Выдающийся еврейский философ, большой знаток каббалистической космологии.

Кирш через стол пожал руку рабби Кёвеша:

— Рад познакомиться, сэр. Читал ваши трактаты о каббале. Не могу сказать, что понял, но читал.

Кёвеш вежливо кивнул и промокнул слезящиеся глаза носовым платком.

— А это, — епископ подошел к человеку справа, — почтенный аллама Саид аль-Фадл.

Знаменитый мусульманский богослов улыбнулся и встал — невысокого роста, коренастый, с открытым добродушным лицом и темными проницательными глазами. Одет он был в скромный белый тауб^[260].

— Рад знакомству, мистер Кирш. Читал ваши прогнозы о перспективах человечества. Не могу сказать, что согласен с ними, но читал.

Кирш с вежливой улыбкой пожал протянутую руку.

— А это наш гость Эдмонд Кирш. — Епископ повернулся к коллегам. — Ученый-компьютерщик, теоретик игр, изобретатель и в своем роде пророк технологической эры. Признаться, меня удивила его просьба о встрече с нами. Но, мистер Кирш, вы здесь, и вам слово.

Епископ Вальдеспино сел между Кёвешем и аль-Фадлом и, сложив руки перед собой, устремил выжидающий взгляд на Кирша. Троица с непроницаемыми лицами сильно смахивала на трибунал, и вообще все это больше походило на суд инквизиции, чем на дружескую встречу ученых мужей. До Кирша только сейчас дошло, что епископ даже не предложил ему сесть.

Впрочем, это было скорее смешно, чем страшно. Кирш посмотрел на сидящих перед ним стариков.

Святая Троица. Три Мудреца.

Собираясь с духом, он подошел к окну и окинул взглядом захватывающую панораму. Внизу простиралась залитая солнцем мирная долина, обрамленная суровыми пиками горной гряды Кольсерола. А на далеком горизонте над Балеарским морем зловеще клубились черные грозовые облака.

Символично, подумал Кирш, ведь он принес страшные вести, и этим старцам, и всему миру. Потом резко повернулся и заговорил:

— Джентльмены, надеюсь, епископ Вальдеспино предупредил вас о конфиденциальности. Прежде чем мы продолжим, хочу убедиться, что вы согласны не разглашать то, чем я собираюсь поделиться. Просто подтвердите. Согласны?

Все трое молча наклонили головы. Они бы и так никому ничего не рассказали. Не в их интересах.

— Я сделал научное открытие, — продолжил Кирш, — думаю, оно вас удивит. Много лет я работал над тем, чтобы ответить на два фундаментальных вопроса человеческого бытия. И наконец, получив эти ответы, пришел к вам, потому что мое открытие произведет переворот прежде всего в религиозной сфере. Я бы сказал катастрофический переворот. О том, что я вам сейчас сообщу, не знает никто.

Кирш достал из кармана огромный украшенный мозаикой смартфон, сконструированный им самим, и установил перед троицей как телевизор. Осталось соединиться с суперзащищенным сервером, набрать пароль из сорока семи знаков и начнется трансляция.

— То, что вы сейчас увидите, — презентация моего обращения к миру, которое я планирую сделать примерно через месяц. Но прежде я решил ознакомить с ним самых влиятельных религиозных мыслителей: хочу узнать, как мое открытие воспримут те, кого оно касается в первую очередь.

Епископ глубоко вздохнул — скорее устало, чем встревоженно.

— Интригующее начало, мистер Кирш. Вы словно намерены показать нечто такое, что потрясет самые основы мировых религий.

Кирш обвел взглядом длинные ряды книг — священные тексты в кожаных переплетах. Я не потрясу основы. Я разрушу все до основания.

Он оценивающе смотрел на троицу за столом. Откуда им знать, что его грандиозное, продуманное до мелочей шоу состоится уже через три дня. И тогда всему миру станет известно: какими бы разными ни были религии, у них есть нечто общее.

Все они в корне ошибочны.

Глава 1

Профессор Роберт Лэнгдон с удивлением разглядывал сидящего щенка высотой двенадцать метров. Вместо шерсти на нем рос пестрый газон с благоухающими цветочками.

В конце концов, почему бы и нет? — подумал профессор.

Задержавшись у странной скульптуры, Лэнгдон двинулся дальше — по нисходящей террасе хаотически переплетенных лестниц, разнокалиберные ступени которых постоянно сбивали с шага и ритма. Ну вот и все, пару раз проносилась мысль, когда, запнувшись на неровных ступеньках, он чуть было не полетел вниз.

У подножия он остановился и, задрав голову, устремил взгляд на то, что высилось над ним.

Так вот ты какая.

Огромная железная паучиха — «черная вдова». Тонкие лапы поддерживают овальное тело на высоте девяти метров. К животу подвешена камера для яиц из крупноячеистой металлической сетки, туго набитая стеклянными шарами.

— Ее зовут Маман, — услышал вдруг Лэнгдон.

Опустив взгляд, он увидел перед собой щуплого человека со смешными усами а-ля Сальвадор Дали, одетого в темный парчовый кафтан шервани.

— Я Фернандо. Добро пожаловать в наш музей. — С этими словами он перевел взгляд на бейджики, разложенные на столике перед ним. — Могу я спросить, как вас зовут, сэр?

— Роберт Лэнгдон.

— О, простите, сэр, я не узнал вас, — смущенно пробормотал Фернандо.

Я и сам бы себя не узнал, подумал Лэнгдон. В черном фраке и белом жилете с белой бабочкой он чувствовал себя неловко. Как певец из Йельской университетской капеллы. Фрак этот появился лет тридцать назад, когда Лэнгдон вступил в клуб «Лиги плюща» в Принстоне^[261]. Но он мог позволить себе надеть его и сейчас — вот что значат ежедневные визиты в бассейн!

В спешке собирая чемодан, Лэнгдон взял из шкафа не тот чехол с одеждой, и привычный смокинг остался дома.

— В приглашении говорится «черное и белое», — сказал Лэнгдон. — Я подумал, фрак подойдет.

— О, фрак — это классика! Выглядите потрясающе! — Фернандо вышел из-за стола и аккуратно прикрепил бейджик к лацкану на фраке Лэнгдона. — Для меня большая честь познакомиться с вами. Вы ведь уже бывали у нас?

Лэнгдон взглянул на ослепительно сияющее за паучихой здание музея.

— Стыдно признаться, я тут впервые.

— Не может быть. — Фернандо картинно закатил глаза. — Не любите современное искусство?

Лэнгдону в принципе нравилось современное искусство — его вызов. Особенно интересно было понять, почему то или иное произведение считается шедевром: живописный хаос Джексона Поллока, «Банки с супом Кэмпбелл» Энди Уорхола, цветные прямоугольники Марка Ротко. Но все же Лэнгдон чувствовал себя куда комфортнее, обсуждая религиозный символизм Босха или особенности художественной манеры Франсиско Гойи.

— Я поклонник классики, — ответил Лэнгдон. — Леонардо да Винчи мне ближе, чем Кунинг.

— Но да Винчи и Кунинг — они же так похожи!

Лэнгдон натянуто улыбнулся:

— Наверное, мне стоит поближе познакомиться с творчеством Кунинга.

— Более подходящего места вы не найдете. — Фернандо простер руку в сторону сияющей громады. — В нашем музее лучшее в мире собрание современного искусства. Надеюсь, вам понравится.

— И я надеюсь, — ответил Лэнгдон. — Только не совсем понимаю, зачем я здесь.

— Не вы один. Никто ничего не понимает. — Фернандо рассмеялся и замотал головой. — Устроитель праздника все хранит в строжайшей тайне. Даже персонал музея не в курсе, что сегодня будет. Тем интереснее! Ходят самые невероятные слухи. Несколько сотен приглашенных! Множество знаменитостей! И никто ничего не знает!

Лэнгдон усмехнулся. Мало у кого хватило бы наглости разослать в последнюю минуту такие приглашения: В субботу вечером. Жду. Поверь, это важно.

И совсем мало тех, ради кого сотни ВИП-персон бросят все и сломя голову помчатся в северную Испанию на непонятное мероприятие.

Лэнгдон вышел из-под паучихи и двинулся по дорожке в сторону гигантского красного баннера:

ВЕЧЕР С ЭДМОНДОМ КИРШЕМ

Чем-чем, а скромностью Эдмонд никогда не отличался, с усмешкой подумал Лэнгдон.

Лет двадцать назад молодой Эдди Кирш, вихрастый компьютерщик-ботан, стал одним из первых студентов Лэнгдона в Гарварде. Страсть к цифрам привела его к новоиспеченному преподавателю на спецсеминар «Коды, шифры, язык символов». На Лэнгдона интеллектуальные способности Кирша произвели неизгладимое впечатление. И хотя тот скоро оставил тусклый мир семиотики ради сияющих вершин компьютерных технологий, у них установились прочные отношения по типу «любимый преподаватель — любимый студент», сохранявшиеся больше двух десятилетий после окончания Киршем Гарварда.

И вот ученик обогнал учителя, подумал Лэнгдон, на несколько световых лет.

Сегодня Эдмонд Кирш всемирно известный гений: миллиардер, компьютерный гуру, изобретатель, предприниматель, предсказатель будущего. В свои сорок лет он совершил удивительные открытия в самых разных областях: робототехнике, исследованиях человеческого мозга, искусственного интеллекта, нанотехнологиях. А целый ряд открытий он просто предсказал, и это создало вокруг него настоящий мистический ореол.

Лэнгдон считал, что невероятно точные предсказания Эдмонда обусловлены очень широким кругом знаний. Он помнил, что Эдмонд всегда был ненасытным книгочеем — читал все, что написано. Такой страсти к книгам и таких способностей усваивать прочитанное Лэнгдон никогда не встречал.

Последнее время Кирш жил по большей части в Испании — он влюбился в эту страну, ему нравилось все: очарование старины, авангардная архитектура, неповторимые джин-тоник-бары и прекрасный климат.

Раз в год, когда он приезжал в Кембридж выступать в медиалаборатории Массачусетского технологического института, они обедали в Бостоне в очередном модном заведении, о котором Лэнгдон раньше даже не слышал. Они никогда не говорили о технологиях, Кирша интересовало только искусство.

— Роберт, ты мой личный советник по культуре, — любил шутить Кирш, — тем более что другой любви у тебя в жизни нет.

Подтрунивание над тем, что Лэнгдон все никак не женится, приобретало дополнительную иронию в устах убежденного холостяка, считающего моногамию «бунтом против эволюции» и постоянно мелькающего в светской хронике в компании супермоделей.

Обычно, говоря об ученом-компьютерщике, представляешь замкнутого, небрежно одетого чудака не от мира сего. Но Кирш был настоящей звездой тусовок, он вращался в кругах знаменитостей, одевался по самой последней моде, слушал заумную андеграундную музыку и собрал целую коллекцию бесценных полотен импрессионистов и современных художников. Намереваясь приобрести новый шедевр, Кирш часто по электронной почте спрашивал совета у Лэнгдона.

И всегда поступал наоборот, усмехнулся профессор.

Год назад во время очередной встречи Кирш удивил Лэнгдона, вдруг начав разговор не об искусстве, а о Боге. Странная тема для убежденного атеиста. Отдавая должное говяжьим ребрышкам крудо в бостонском ресторане «Тайгер мама», Кирш расспрашивал Лэнгдона про основные догматы разных религий. Особенно его интересовали версии сотворения мира.

Лэнгдон сделал тогда солидный обзор самых известных религиозных концепций, остановившись и на общей для иудаизма, христианства и ислама книге Бытия, и на индуистском рассказе о Брахме, и на вавилонской легенде о Мардуке.

— Интересно, — спросил Лэнгдон, когда они вышли из ресторана, — почему человек, живущий будущим, так интересуется прошлым? Неужели Великий Атеист пришел к Богу?

Кирш от души рассмеялся:

— Не дождешься, Роберт! Просто хочу лучше изучить конкурирующую фирму.

Эдмонд в своем репертуаре, мысленно улыбнулся Лэнгдон.

— Но послушай, — сказал он, — наука и религия не конкуренты, они говорят об одном и том же, только на разных языках. В этом мире места хватит обеим.

После этой встречи Эдмонд исчез почти на год, и вдруг три дня назад Лэнгдону доставили пакет «Федерал экспресс»: билет на самолет, подтверждение брони отеля и записку: Роберт, твое присутствие для меня особенно важно. Именно твои откровения во время нашего последнего разговора сделали этот вечер возможным.

Лэнгдон ничего не понял. Какая связь между тем разговором и грандиозным мероприятием на другом конце света?

В конверте «Федерал экспресс» еще была карточка, на ней — два черных профиля на белом фоне. И стишок Кирша:

Роберт,

Лицом к лицу, вот я, вот ты.

И я пойму смысл пустоты.

— Эдмонд

Лэнгдон улыбнулся. Остроумный намек на историю, в которой он принимал участие несколько лет назад. Пространство между двумя черными профилями образовывало форму чаши Святого Грааля.

И вот Лэнгдон здесь, возле музея, и гадает, что затеял его бывший студент. Легкий ветерок развевал полы фрака, Лэнгдон шел по бетонной дорожке вдоль петляющей реки Нервьон, которая когда-то была главной артерией крупного промышленного центра. Казалось, в воздухе до сих пор витает слабый запах раскаленной меди.

После очередного поворота он наконец решил внимательно рассмотреть сияющую громаду музея. Ее невозможно было охватить взглядом. Приходилось вновь и вновь переключать внимание, следуя изгибам причудливых вытянутых форм.

Это не нарушение правил, подумал Лэнгдон. Это полное отрицание всяких правил. Идеальное место для Эдмонда.

Музей Гуггенхайма в испанском Бильбао как галлюцинация инопланетянина: буйный вихрь искривленных металлических конструкций, нагроможденных друг на друга почти без плана и смысла. Огромная конструкция, покрытая более чем тридцатью тысячами титановых листов, сверкающих на солнце, словно рыбья чешуя, оставляла впечатление чего-то одновременно живого и бесконечно далекого: словно футуристический Левиафан выполз из реки погреться на солнце. В 1997 году, когда музей открылся, журнал «Нью-йоркер» написал, что архитектор Фрэнк Гери создал «волнообразный корабль мечты в титановой мантии». Да и весь мир был в восторге: «Величайшее сооружение нашего времени!», «Сияющее великолепие!», «Архитектурный подвиг!»

С тех пор появились десятки «деконструктивистских» зданий — концертный зал «Дисней» в Лос-Анджелесе, «Мир «БМВ»» в Мюнхене и даже новая библиотека в альма-матер Лэнгдона. Каждый проект по-своему необычен, но ни один не производит такого ошеломляющего впечатления, как музей Гуггенхайма в Бильбао.

Очертания чешуйчатого титанового гиганта менялись с каждым шагом, представали иными и неповторимыми. Лэнгдона поразил еще один эффект. Под определенным углом зрения казалось, что огромная конструкция скользит по воде, уплывает в даль широкой заводи, вплотную подступающей к стенам музея. Лэнгдон насладился волшебным зрелищем и пошел через заводь по минималистскому пешеходному мосту над зеркальной водной гладью. На середине он вдруг услышал странное шипение, как будто что-то кипело внизу. Он замер, и внезапно из-под моста начала подниматься клубящаяся пелена тумана. Молочное облако окутало Лэнгдона, а потом медленной белой волной двинулось через заводь, наполовину скрыв здание музея.

Скульптура из тумана, подумал Лэнгдон. Он читал об экспериментах японской художницы Фуджико Накая. Уникальность ее «скульптур» в том, что они созданы из «видимого воздуха», — это волна тумана, которая возникает и растворяется. А поскольку ветер и погодные условия меняются, каждый день скульптура выглядит иначе.

Под мостом все стихло. Пелена тумана, беззвучно клубясь, стелилась по заводи, словно живое разумное существо. Было в этом что-то неземное. Огромный музей парил над водой, покоясь на облаке, будто затерянный в море корабль-призрак. И только Лэнгдон собрался пойти дальше, как водная гладь вдруг покрылась мелкой рябью. С ревом взлетающей ракеты из воды поднялись пять огненных столбов, пронизывая светом туманный воздух и дробясь отражениями на титановой чешуе здания.

Конечно, Лэнгдону больше по душе была традиционная архитектура, скажем, Лувра или Прадо. Но глядя на феерию огня и тумана, он подумал: трудно подобрать более подходящее место, чем этот ультрасовременный музей, для выступления человека, который в равной степени любит искусство и современные технологии и словно открытую книгу читает будущее.

Лэнгдон прошел сквозь туман и оказался у входа в музей. Зловещая черная дыра, похожая на зев рептилии. Когда он переступал порог, у него появилось недоброе предчувствие, словно он делал шаг в пасть дракона.

Глава 2

Адмирал Луис Авила сидел за стойкой в пустом пабе незнакомого города. Он устал. Он только что прилетел. Ради предстоящей миссии пришлось преодолеть несколько тысяч миль за двенадцать часов. Он пил обычный тоник, уже второй стакан, и разглядывал ряды разноцветных бутылок в баре.

Всякий может оставаться трезвым в пустыне, меланхолично размышлял он, но в оазисе отказаться от спиртного способен лишь бесконечно преданный делу человек.

Авила не прикасался к алкоголю почти год. Он посмотрел на свое отражение в зеркальной стенке бара. Сегодня ему нравилось то, что он видел.

Авила принадлежал к тому счастливому типу средиземноморских мужчин, которым годы идут на пользу. С возрастом жесткая черная щетина превратилась в солидную, с проседью, бороду, некогда страстные черные глаза теперь излучали спокойную уверенность, а гладкую смуглую кожу, задубевшую от солнца и ветра, избороздили морщины. Казалось, он постоянно смотрит в морскую даль с капитанского мостика.

В свои шестьдесят три Авила был подтянут и строен. Выправку подчеркивал отлично скроенный адмиральский мундир — белый двубортный китель, золотые погоны, эскадра медалей на груди, накрахмаленный воротничок-стойка и свободные белые, расшитые шелком брюки.

Про Испанскую Армаду уже не скажешь «непобедимая», но мы еще не разучились шить форму для своих офицеров.

Адмирал годами не надевал парадный мундир, но сегодня особый день. На улицах этого незнакомого города женщины бросали на него восхищенные взгляды, а мужчины невольно уступали дорогу.

Человек долга невольно вызывает уважение.

– ¿Otra tónica?^[262] — обратилась к нему из-за стойки симпатичная барменша. Полноватая, лет тридцати, с кокетливой улыбкой.

Авила покачал головой:

— No, gracias^[263].

Других посетителей в пабе не было, и Авила постоянно чувствовал на себе ее восхищенный взгляд. Приятно, когда на тебя так смотрят. Я восстал из бездны.

Он никогда не забудет того кошмара. Пять лет назад. Оглушительный миг, когда земля разверзлась и поглотила его.

Кафедральный собор Севильи.

Воскресное пасхальное утро.

Андалузское солнце пробивается сквозь витражи и калейдоскопически расцвечивает яркими пестрыми бликами убранство собора. Торжественно гремит орган — словно многотысячный хор верующих празднует чудесное воскресение из мертвых.

Коленопреклоненный Авила в ожидании причастия у алтарной ограды, душа полна умиления и благодарности. После долгих лет морской службы Господь благословил его и дал самое дорогое на свете — семью. Улыбаясь, Авила оборачивается и смотрит на молодую жену Марию, которая сидит на скамье у самого входа в собор. Она на последних месяцах беременности, ей трудно ходить. Рядом с ней — их трехлетний сын Пепе. Он машет ручкой отцу. Авила подмигивает сыну, а Мария, глядя на мужа, умиротворенно улыбается.

Благодарю тебя, Господи, мысленно произносит Авила, поворачиваясь к ограде, чтобы принять причастие.

И тут древний собор сотрясается от оглушительного взрыва.

Яркая вспышка. И весь мир Авилы исчезает в огне.

Взрывная волна швыряет его на алтарную ограду, осыпает бесчисленными осколками, обломками, ошметками человеческих тел. Авила приходит в себя и, задыхаясь от дыма, не может понять, где он и что с ним. Сквозь звон в ушах — душераздирающие крики. Дрожа, он встает и с ужасом оглядывается вокруг. Этого не может быть, это страшный сон, говорит он себе. Шатаясь, устремляется сквозь клубы дыма и пыли мимо стонущих, обезображенных тел туда, где еще минуту назад на церковной скамье сидели его жена и сын.

Но там ничего нет.

Ни скамьи. Ни людей.

Только кровавые ошметки на обожженном взрывом каменном полу.

Страшные воспоминания милостиво оборвал колокольчик над дверью в паб. Авила сжал рукой стакан tónica, сделал большой глоток, пытаясь привычным усилием воли избавиться от преследующего его кошмара.

Дверь распахнулась, и в паб ввалились двое здоровенных парней в зеленых футболках, обтягивающих животы. Фальшивя, они ревели песню ирландских футбольных болельщиков. Очевидно, сегодня местный клуб играет с ирландцами.

Это знак, пора идти, подумал Авила и встал. Попросил счет, но барменша лишь покачала головой и подмигнула. Он поблагодарил ее и направился к выходу.

— Ни хрена себе! — заорал один из парней, уставившись на парадный мундир Авилы. — Да это ж сам испанский король!

Оба разразились гоготом и, покачиваясь, двинулись к нему.

Авила попытался обойти их, но тот, что покрепче, грубо схватил его за руку и усадил на стул.

— Не дергайся, ваше величество. Раз уж мы в Испании, надо попить пивка с королем.

Авила демонстративно посмотрел на грязную руку, сжимающую отглаженный рукав белоснежного кителя.

— Позвольте пройти, — спокойно сказал он, вставая. — Я спешу.

— Не-не-не! Ты обязательно выпьешь с нами, amigo^[264]!

И парень только усилил хватку, а его приятель начал тыкать пальцем в медали на груди Авилы.

— А ты, папаша, похоже, герой, — говорил он, дергая за один из самых заметных знаков отличия. — Это что, булава? Типа рыцарь в сияющих доспехах?

И они снова захохотали.

Спокойно, уговаривал себя Авила. На своем веку он много повидал таких — тупых, несчастных, никогда ни за что не боровшихся. Они способны только хамски пользоваться правами и свободами, которые завоевали для них совсем иные люди.

— Этот жезл, — тихо проговорил Авила, — эмблема Unidad de Operaciones Especiales^[265] Испании.

— Спецоперации? — с притворным испугом переспросил парень. — Круто. А это эмблема чего? — указал он на правую руку адмирала.

Авила опустил взгляд. На ладони у него был вытатуирован черный символ, история которого уходила корнями в четырнадцатый век.

А это моя защита, подумал Авила. Хотя она мне сейчас не нужна.

— Ладно, черт с ним. — Парень наконец отпустил руку Авилы и переключился на барменшу: — А ты симпатичная. Небось, стопроцентная испанка?

— Да, — скромно ответила девушка.

— А не хочешь, чтобы тебе вставили что-нибудь ирландское?

— Нет.

— А вдруг тебе понравится? — Здоровяк истерически захохотал и грохнул кулаками о стойку.

— Оставьте ее в покое, — сказал Авила.

Ирландцы одновременно повернулись и уставились на него. Тот, что поменьше, сильно ткнул его в грудь.

— Будешь учить нас, что делать?

Авила глубоко вздохнул. Как он устал. Какой длинный день.

Он медленно направился к бару.

— Садитесь, джентльмены. Я угощу вас пивом.

Хорошо, что он остался, подумала девушка. Она и сама способна постоять за себя, но этот моряк так спокойно управлялся с ублюдками, что она малодушно понадеялась, может, он вообще просидит до закрытия.

Адмирал заказал два пива, а себе еще один тоник и занял прежнее место за стойкой. Парни сели рядом, с двух сторон.

— Тоник? Без джина? — гаркнул один из них. — Я думал, мы выпьем вместе.

Адмирал устало улыбнулся барменше и залпом осушил стакан.

— У меня, к сожалению, дела. — Он поднялся. — А вы, ребята, пейте пиво. На здоровье.

Но они синхронно, как по команде, с двух сторон положили ему на плечи свои ручищи и жестко усадили на стул. В глазах адмирала промелькнула искорка гнева.

— Папаша, я не думаю, что ты уйдешь и оставишь нас со своей девахой. — Здоровяк с нескрываемой похотью посмотрел на барменшу.

Адмирал немного помедлил, а потом опустил руку в карман кителя.

Парни тут же крепко схватили его за руки:

— Эй-эй, ты что делаешь?

Очень медленно Авила достал из кармана мобильный телефон и что-то сказал парням по-испански. Они тупо смотрели на него, и адмирал снова перешел на английский:

— Простите, надо позвонить жене, сказать, что задерживаюсь. Похоже, придется посидеть с вами еще какое-то время.

— Другой разговор, — крикнул тот, который поздоровей, допил пиво и грохнул бокалом по стойке. — Еще!

Наливая пиво, девушка видела в зеркале, как адмирал нажал на телефоне несколько кнопок и быстро заговорил по-испански.

— Le llamo desde el bar Molly Malone, — читал адмирал название бара и адрес на подставке перед собой. — Calle Particular de Estraunza, ocho^[266]. — Он выдержал паузу и продолжил: — Necesitamos ayuda inmediatamente. Hay dos hombres heridos^[267]. — И нажал отбой.

¿Dos hombres heridos? У барменши забилось сердце. Двое пострадавших?

Не успела она опомниться, как адмирал резко повернулся вправо и врезал локтем в нос тому, что поздоровей. Раздался хруст. Брызнула кровь, и парень упал на спину. Второй не успел даже дернуться, как адмирал уже повернулся влево и, вмазав ему другим локтем по кадыку, сбил со стула. Барменша, застыв, смотрела на парней на полу. Один визжал, залитый кровью, другой хрипел, схватившись за горло. Адмирал медленно встал. С ледяным спокойствием достал бумажник, положил на стойку купюру в сто евро.

— Приношу извинения, — сказал он девушке по-испански. — Полиция скоро приедет, вам помогут. — Повернулся и вышел.

Адмирал вдохнул вечерний воздух и пошел по улице Аламеда-де-Мазаредо к реке. Услышав звук приближающейся полицейской сирены, отступил в тень, пропуская блюстителей порядка. Предстояла серьезная работа, и Авила больше не мог себе позволить непредвиденных происшествий.

Регент четко поставил передо мной задачу.

Получая приказы от Регента, Авила успокаивался. Не думай. Не сомневайся. Просто делай. После долгих лет на командных постах было так приятно и легко сойти с мостика, уступить место у штурвала.

Идет война. Я рядовой пехотинец.

Пару дней назад Регент поделился с Авилой таким секретом, что он без колебаний вызвался исполнить порученное.

И все же чудовищная жестокость предстоящей миссии не давала ему покоя. Но Авила знал — это ему простится.

Праведность принимает разные формы.

Много крови прольется сегодня еще до начала ночи.

Выйдя на большую площадь у реки, он увидел огромное сооружение. Волнообразная мешанина странных форм, покрытых металлическими листами, — словно две тысячи лет архитектурного прогресса вышвырнули в помойку во имя тотального хаоса.

И это уродство они называют музеем.

Собравшись с мыслями, Авила пересек площадь и пошел мимо чудовищных скульптур к музею Гуггенхайма. На подходе к зданию толпились десятки людей, элегантно одетых, все в черном и белом.

Собрались служить безбожную мессу.

Но все сегодня будет совсем не так, как они задумали.

Он поправил адмиральскую фуражку, одернул китель, мысленно подбадривая себя: это просто работа, которую надо сделать. И эта работа — лишь первый шаг великой миссии, крестового похода праведников.

Шагая через внутренний двор ко входу в музей, он осторожно перебирал четки в кармане кителя.

Глава 3

Атриум музея напоминал футуристический собор.

Взгляд Лэнгдона невольно устремился вверх, «в небеса»: колоссальные белые колонны и стеклянный занавес поднимались на шестьдесят метров к сводчатому потолку, с которого лилось чистое белое сияние галогенных ламп. Парящая под галогенными небесами сеть переходов, площадок, балконов была испещрена черно-белыми фигурками приглашенных, которые сновали по верхним галереям или стояли у окон, созерцая водную гладь. Стеклянные лифты бесшумно опускались вдоль стен «на землю» за новыми гостями.

Таких музеев Лэнгдон еще не видел. Даже акустика другая. Вместо обычной благоговейной тишины, обеспечиваемой звукопоглощающими материалами, все гудело эхом бесчисленных голосов, отраженных стеклом и камнем. Единственное, что знакомо, — привкус стерильности, воздух здесь был «музейный» — прошедший систему грубой и тонкой очистки, ионизированный, 45-процентной влажности.

Лэнгдон прошел через ряд на удивление узких рамок металлоискателей, обратив внимание на большое количество вооруженных охранников, и оказался у еще одного стола регистрации. Молодая женщина протянула ему наушники: «Audioguía?^[268]»

Лэнгдон с улыбкой отказался.

Но женщина остановила его и перешла на английский:

— Простите, сэр. Но хозяин вечера, мистер Эдмонд Кирш, распорядился, чтобы все были в наушниках. Это предусмотрено программой.

— Хорошо, я возьму.

Лэнгдон потянулся было к наушникам на столе, но женщина вежливо отвела его руку, нашла его имя в длинном списке гостей и выдала наушники с соответствующим номером.

— Аудиотуры у нас сегодня индивидуальные. У каждого свой аудиогид.

Как такое возможно? Лэнгдон огляделся. Здесь же сотни гостей.

Потом с удивлением посмотрел на «наушники». Изящная металлическая полупетля с миниатюрными подушечками на концах. Заметив его замешательство, женщина поспешила прийти на помощь.

— Это новая модель, — сказала она, пристраивая гарнитуру. — Они вставляются не в уши, просто прижимаются к лицу.

Она приладила гарнитуру: полупетля обхватила шею сзади, а подушечки прижались к скулам.

— Но как же я буду…

— Аудио-костная технология. Звуковые вибрации передаются непосредственно на челюсть и оттуда прямо на слуховую улитку, минуя мембрану. Я пробовала, забавное ощущение — голос звучит как будто у тебя в голове. И при этом уши свободны — можно слышать людей вокруг.

— Остроумно.

— Разработка мистера Кирша десятилетней давности. Выпускается сегодня многими производителями.

Надеюсь, Людвиг ван Бетховен получает свой процент, подумал Лэнгдон. Известно, что костную звукопроводимость великий композитор использовал еще в девятнадцатом веке. Потерявший слух гений обнаружил, что если один конец металлического прута прикрепить к фортепиано, а другой зажать в зубах, то звуковые колебания передаются через челюсти и он слышит то, что играет.

— Надеюсь, вам понравится. До презентации еще час. Можете осмотреть экспозицию. Аудиогид предупредит вас, когда надо будет идти наверх, на мероприятие в зал.

— Спасибо. А куда нажимать…

— О, никуда, — улыбнулась молодая женщина. — Гарнитура сама активируется. Аудиотур включится, как только вы начнете движение.

— Ах да, конечно, — кивнул Лэнгдон с улыбкой и двинулся через атриум, по которому неспешно прохаживались гости. Все ждали лифтов. У каждого был свой аудиогид.

Не успел он дойти до середины атриума, как в голове прозвучал мужской голос:

— Добрый вечер и добро пожаловать в музей Гуггенхайма в Бильбао.

Лэнгдон вроде бы знал, что это «наушники», но все равно невольно остановился и обернулся. Поразительный эффект — женщина была права: казалось, будто кто-то сидит у него в голове.

— ПрофессорЛэнгдон, мы с особой сердечностью приветствуем вас. Меня зовут Уинстон. Мне выпала честь быть вашим гидом. — Интонации образованного светского человека, слышен легкий британский акцент.

Кого они записали — может, Хью Гранта?

— Осматривайте экспозицию в любой последовательности, — ободряюще предложил гид. — Идите куда заблагорассудится, а я по мере сил постараюсь помочь лучше понять то, что вы увидите.

Похоже, кроме аудиозаписи, персональных данных на каждого посетителя, особой аудиотехнологии, к «наушникам» прилагается еще и система GPS, чтобы точно определять, где находится посетитель и какой экспонат надо представлять.

— Я понимаю, сэр, — продолжал гид, — вы не обычный посетитель, вы профессор искусствознания и вряд ли нуждаетесь в моих пояснениях. К тому же допускаю, что вы можете в корне не согласиться с некоторыми из моих трактовок. — В голосе послышалась улыбка.

Даже так? Кто же сочинил этот текст? Приятный голос и персональный подход — это, конечно, мило и трогательно, но Лэнгдон даже представить не мог, какой колоссальный объем работы надо было проделать, чтобы настроить гарнитуры на несколько сотен посетителей.

Уинстон наконец умолк, словно утомившись от своей заранее записанной приветственной речи. Лэнгдон огляделся. Над атриумом парил еще один огромный красный баннер.

ЭДМОНД КИРШ

СЕГОДНЯ МЫ ШАГНЕМ В БУДУЩЕЕ

Что же задумал Эдмонд?

Лэнгдон посмотрел в сторону лифтов. Там оживленно беседовала группа гостей. Два знаменитых владельца глобальных интернет-компаний, прославленный индийский актер и еще какие-то хорошо одетые и наверняка тоже известные всем, но не ему, ВИП-персоны. Не испытывая большого желания обсуждать социальные медиа и Болливуд, Лэнгдон двинулся в другую сторону, туда, где у дальней стены располагался очередной образчик современного искусства.

Инсталляция, помещенная в темной нише, состояла из девяти узких конвейерных ленточек, которые выходили из прорезей в полу и бежали вверх, исчезая в прорезях на потолке. Все это напоминало девять поставленных вертикально тренажеров «беговая дорожка». На каждой ленточке — светящиеся слова, которые узкой полоской двигались снизу вверх.

Я молюсь вслух… Я чувствую твой запах на моей коже… Я произношу твое имя.

Лэнгдон подошел ближе и понял: ленты на самом деле неподвижны, иллюзию движения создают слои светодиодов на них. Огоньки последовательно загорались, формируя слова, и получалась бегущая строка — от пола до потолка.

Я громко плачу… Там была кровь… Никто не сказал мне.

Лэнгдон обошел «бегущие строки» со всех сторон, внимательно изучая конструкцию.

— Интересная вещь, — неожиданно ожил аудиогид. — Называется «Инсталляция для Бильбао», автор — художница-концептуалистка Дженни Хольцер. Девять светодиодных панелей, каждая высотой около двенадцати метров. По ним бегут слова на баскском, испанском и английском. Речь идет об ужасах СПИДа и страданиях людей, от которых все отвернулись.

Ничего не скажешь, все это завораживало и даже волновало.

— Возможно, вы уже знакомы с работами Дженни Хольцер?

Лэнгдон как завороженный смотрел на бегущие вверх слова.

Я хороню мою голову… Я хороню твою голову… Я хороню тебя.

— Мистер Лэнгдон, — настойчиво повторял гид, — мистер Лэнгдон, вы слышите меня? Ваша гарнитура в порядке?

Лэнгдон наконец отвлекся от своих мыслей:

— Простите, что? Алло? Кто говорит?

— Кто говорит? — удивленно спросил голос. — Я думал, мы уже познакомились. Просто хотел проверить, слышите ли вы меня.

— Простите… извините, — пробормотал Лэнгдон, вышел из ниши в атриум и невольно стал оглядываться по сторонам. — Я думал, это просто запись. Я не знал, что все время со мной говорил живой человек. — Он представил огромное помещение, где сидят три с лишним сотни экскурсоводов в наушниках и с музейными каталогами в руках.

— Ничего страшного, сэр. Я ваш персональный гид. В вашей гарнитуре есть микрофон. Программа предусматривает интерактивный режим. Мы можем беседовать об искусстве.

Лэнгдон заметил, что другие гости тоже говорят как будто сами с собой. Даже пары ходили словно врозь и, обмениваясь смущенными взглядами, больше общались с персональными гидами, чем друг с другом.

— И у каждого гостя персональный гид?

— Да, сэр. Сегодня у нас триста восемнадцать индивидуальных экскурсий.

— Невероятно.

— Эдмонд Кирш большой поклонник искусства и технологий. Эту систему он создал специально для музеев, чтобы упразднить групповые экскурсии, которых терпеть не может. У каждого свой персональный гид, каждый может осматривать выставку в своем ритме, задавать вопросы, которые постеснялся бы задать прилюдно. Индивидуальный подход и эффект личного общения.

— Не хочу показаться старомодным, но почему просто не приставить к каждому экскурсовода?

— Это не очень рационально, — ответил гид. — С персональными экскурсоводами количество людей в залах удваивается, соответственно вдвое уменьшается число потенциальных посетителей. И потом, представьте эту какофонию, когда все экскурсоводы заговорят разом. Согласитесь, не очень комфортно. Главная идея — создать обстановку, максимально благоприятную для дискуссии. Как любит повторять мистер Кирш, одно из предназначений искусства — поощрять диалог.

— Полностью согласен, — сказал Лэнгдон. — Именно поэтому люди часто назначают свидания или встречаются с друзьями в музее. А ваши наушники способствуют разобщению.

— Если вы пришли в музей с друзьями, можете заказать одного гида на всех и устроить обсуждение. Это очень продвинутое программное обеспечение.

— Похоже, у вас на все есть ответ.

— Ну, это же моя работа. — Гид смущенно рассмеялся и резко сменил тему: — А теперь, профессор, давайте пройдем через атриум к окну, посмотрим на самую большую картину в нашей коллекции.

Проходя через атриум, Лэнгдон обратил внимание на симпатичную пару на вид около тридцати. На обоих — белые бейсболки со странной эмблемой, отчасти напоминающей корпоративный логотип.

Лэнгдону был хорошо известен этот знак, но он никогда не видел его на бейсболках. В последние годы эта стилизованная буква «А» стала универсальным символом одного из самых быстро растущих сообществ в мире — атеистов, и они с каждым днем все более открыто и настойчиво говорили об «общественной опасности религиозных верований».

У атеистов появились «корпоративные» бейсболки?

Лэнгдон осмотрелся. Вокруг него компьютерные таланты, люди, отлично знакомые с новейшими технологиями. Все с аналитическим складом ума, и, скорее всего, они так же агрессивно антирелигиозны, как и Эдмонд. Ничего не скажешь, подходящая компания для специалиста по религиозной символике.

Глава 4

ConspiracyNet.com

ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ

Обновлено: Полностью раздел «Топ-10 новостей дня» сети ConspiracyNet можно посмотреть здесь. События в режиме реального времени в нашей ленте новостей!

ЧТО ЗАДУМАЛ ЭДМОНД КИРШ?

Весь цвет компьютерной индустрии собрался сегодня в Бильбао, Испания, на закрытом мероприятии, которое устраивает в музее Гуггенхайма знаменитый футуролог Эдмонд Кирш. Предприняты беспрецедентные меры безопасности, соблюдается строжайший режим секретности — ни один из гостей не знает истинной цели мероприятия. Однако из инсайдерских источников ConspiracyNet стало известно, что Эдмонд Кирш намерен объявить сегодня о научном открытии мирового значения.

ConspiracyNet следит за развитием событий. Читайте нашу ленту новостей.

Глава 5

Самая большая синагога Европы находится в Будапеште на улице Дохань. Выстроенная в неомавританском стиле, с двумя высокими башнями, она вмещает более трех тысяч верующих. Нижний молельный зал — для мужчин, верхняя галерея — для женщин.

Рядом с синагогой — мемориальное захоронение сотен венгерских евреев, не переживших ужасов нацистской оккупации. Тут же — примечательная скульптура «Дерево жизни»: выкованная из металла плакучая ива, на каждом листочке которой написано имя невинной жертвы. Достаточно легкого ветерка, и металлические листочки начинают шелестеть, словно эхо страшных событий звенит над этим скорбным местом.

Вот уже больше тридцати лет бессменным главой Большой синагоги был выдающийся талмудист и каббалист рабби Иегуда Кёвеш. Несмотря на преклонный возраст и слабое здоровье, он принимал активное участие в деятельности еврейской общины в Венгрии и во всем мире.

Рабби Кёвеш вышел из синагоги на закате, когда солнце уже скрылось за Дунаем. Мимо бутиков и экзотических руин-баров он шагал по улице Дохань к своему дому на Площади 15 Марта, в двух шагах от Моста Елизаветы, который соединял два старых города — Буду и Пешт, формально объединившихся в 1873 году.

Приближалась еврейская Пасха — самое счастливое время для рабби Кёвеша. Но в этом году все иначе — он не знал покоя с того момента, когда вернулся на прошлой неделе с заседания Парламента религий мира.

Лучше бы я туда не ездил.

Последние три дня он неотступно думал о той ни на что не похожей встрече с футурологом Эдмондом Киршем.

Кёвеш торопливо прошел по уютному садику и отпер дверь своего házikó — небольшого домика, в котором и молился, и работал.

В домике была всего одна комната, заставленная полками, прогнувшимися под тяжестью религиозных книг. Кёвеш подошел к столу, сел и хмуро уставился на царивший перед ним хаос.

Если кто-нибудь это увидит, решит, что я сошел с ума.

На столе в беспорядке валялись с полдюжины раскрытых религиозных трактатов, из которых торчало множество закладок. Рядом на деревянных подставках громоздились три тяжелых тома — Тора на иврите, Тора на арамейском, Тора на английском. Каждая открыта на одном и том же месте.

Бытие.

В начале сотворил…

Кёвеш, конечно, мог цитировать Бытие наизусть на всех трех языках. И ему куда больше пристало читать академический комментарий к Зогару или новые исследования по космологии каббалы. Ученому его уровня перечитывать Бытие — все равно что Эйнштейну штудировать учебник арифметики. Тем не менее рабби Кёвеш занимался этим последние три дня, и блокнот на столе был сплошь испещрен заметками, в которых и сам Кёвеш уже не мог разобраться.

Я схожу с ума.

Рабби Кёвеш начал с Торы — книга Бытие одинаково признается и евреями, и христианами. В начале сотворил Бог небо и землю. Потом он обратился к толкованию этих слов в Талмуде, перечтя пояснение раввинов к Акту Творения в первой книге Моисеевой Брейшит. Потом углубился в мидраш, читая и перечитывая комментарии выдающихся экзегетов, объяснявших кажущиеся противоречия в библейской истории сотворения мира. Наконец погрузился в мистические дебри каббалистической книги Зогар, согласно которой непознаваемый Бог проявил себя в виде десяти различных сефирот, или эманаций, образующих Древо Жизни, которое, в свою очередь, произвело четыре разных мира.

Темнота и сложность иудаизма всегда радовали Кёвеша — он воспринимал это как постоянное напоминание Бога о том, что в мире далеко не все доступно пониманию человека. Но после презентации Эдмонда Кирша, в свете неотразимой простоты и ясности его открытия, все, чем занимался Кёвеш последние три дня, казалось набором безжизненных и пустых противоречий. Оставалось одно — отложить древние фолианты и пойти погулять по набережной Дуная, собраться с мыслями.

Рабби Кёвеш постепенно смирился с невыносимой истиной: открытие Кирша в самом деле разрушительно для верующего человека. «Откровение ученого» прямо противоречит почти всем существующим религиозным доктринам и обладает при этом сокрушительной убедительностью и простотой.

До сих пор не могу забыть эту последнюю картинку, думал Кёвеш, вспоминая заключительный кадр презентации на огромном смартфоне. Это поразит каждого человека — и верующего, и неверующего.

После трех дней размышлений рабби Кёвеш ни на шаг не приблизился к ответу на вопрос: как же быть с тем, что они узнали от Кирша?

И у Вальдеспино, и у аль-Фадла тоже не было ясного плана. Два дня назад все трое говорили друг с другом по телефону. Но так ничего и не решили.

— Друзья мои, — начал Вальдеспино. — Очевидно, презентация мистера Кирша не может не тревожить нас… во многих отношениях. Я попросил его позвонить мне, чтобы обсудить ситуацию, но он молчит. Думаю, пора принимать меры.

— Я знаю, что делать, — сказал аль-Фадл. — Мы не можем сидеть сложа руки. Необходимо взять ситуацию под контроль. У Кирша настоящая информационная бомба, и он воспользуется ею, чтобы нанести религиям максимальный урон. Мы должны обезвредить бомбу. Мы сами объявим о его открытии. Немедленно. Подадим это под нужным углом зрения, максимально смягчим удар и насколько возможно уменьшим разрушительное воздействие на души верующих во всем мире.

— Вы предлагаете выйти на публику, — сказал Вальдеспино. — Но, к несчастью, я не представляю, как можно уменьшить разрушительное воздействие этого открытия. — Он тяжело вздохнул. — И к тому же мы торжественно обещали мистеру Киршу, что сохраним все в тайне.

— Помню, — сказал аль-Фадл. — Но из двух зол лучше выбрать меньшее, а именно: нарушить клятву ради всеобщего блага. Мы все в опасности: мусульмане, евреи, христиане, индусы, — все. И учитывая, что мистер Кирш посягает на общие для всех фундаментальные положения, мы должны подать его открытие так, чтобы не потрясти основ.

— Боюсь, из этого ничего не выйдет, — возразил Вальдеспино. — Если уж действовать публично, то единственный приемлемый вариант — заронить сомнение: дискредитировать его самого, прежде чем он объявит об открытии.

— Дискредитировать Эдмонда Кирша? — воскликнул аль-Фадл. — Блестящего ученого, который ни разу ни в чем не ошибся? Мы же все были там. Мы видели его презентацию. Спорить с этим невозможно.

Вальдеспино усмехнулся:

— Так же невозможно, как с тем, что говорил Галилей, Джордано Бруно или Коперник. Веру подвергают испытаниям не в первый раз. Просто наука сегодня снова постучала в нашу дверь.

— Но речь идет о более глубоких вещах, чем открытия в физике или астрономии! — воскликнул аль-Фадл. — Кирш покушается на самую суть религии, подрывает фундаментальные основы веры! Вы можете сколь угодно ссылаться на историю, но, несмотря на все усилия Ватикана заткнуть рот Галилею и ему подобным, их учение завоевало умы. Завоюет умы и Кирш. И ничего с этим нельзя поделать.

После этих слов воцарилась мрачная тишина.

— Моя позиция в этом вопросе очень проста, — сказал Вальдеспино. — Лучше бы Киршу не делать этого открытия. Боюсь, сегодня мы не готовы к нему. И потому я убежден: об открытии никто не должен узнать. — Он выдержал паузу. — Я верю, что все в нашем мире происходит в согласии с Божественным промыслом. Возможно, вняв нашим молитвам, Господь убедит мистера Кирша не делать свое открытие общественным достоянием.

Аль-Фадл громко хмыкнул:

— Не думаю, что мистер Кирш из тех, кто прислушивается к гласу Божьему.

— Возможно, и так, — сказал Вальдеспино. — Но чудеса случаются.

— При всем моем уважении, — с жаром заговорил аль-Фадл, — если вы рассчитываете только на то, что Господь испепелит Кирша до того, как он объявит…

— Господа! — подал голос Кёвеш, пытаясь разрядить накалившуюся обстановку. — Давайте не будем спешить. Мы же не обязаны решать все сию минуту. Мистер Кирш сказал, что собирается объявить о своем открытии через месяц. Давайте все спокойно обдумаем и вернемся к разговору через несколько дней. Возможно, размышления направят нас на путь истинный.

— Мудрый совет, — согласился Вальдеспино.

— Только не нужно затягивать, — забеспокоился аль-Фадл. — Созвонимся через два дня.

— Хорошо, — сказал Вальдеспино. — И примем окончательное решение.

С тех пор прошло два дня, настало время нового разговора.

Рабби Кёвеш сидел в своем házikó и с каждым секундой волновался все больше. Звонок опаздывал на десять минут.

Наконец телефон зазвонил, и рабби поспешно взял трубку со стола.

— Добрый вечер, рабби. — Епископ Вальдеспино был явно расстроен. — Простите за задержку. Боюсь, аллама аль-Фадл не присоединится к нашему разговору.

— Что-то случилось? — забеспокоился рабби. — С ним все в порядке?

— Не знаю. Целый день пытался дозвониться до него, но аллама, похоже… пропал. Никто не знает, где он.

По спине рабби пробежал холодок.

— Неприятная новость.

— Да, но, надеюсь, причин для тревоги нет. К несчастью, у меня есть еще одна… новость, — мрачно проговорил епископ и замолчал. — Я только что узнал: Эдмонд Кирш намерен объявить о своем открытии… сегодня.

— Сегодня?! — воскликнул Кёвеш. — Но он же говорил, через месяц!

— Да, — подтвердил епископ. — Но он солгал.

Глава 6

— Перед вами, профессор, самая большая картина в нашем музее, — вежливо объяснял Уинстон. — Хотя множество посетителей не сразу замечают ее.

Лэнгдон честно смотрел вперед, но видел только водную гладь за стеклянной стеной атриума.

— Жаль, но я принадлежу к большинству. И тоже не вижу картины.

— Дело в том, что она необычно расположена, — засмеялся Уинстон. — Холст не на стене, а на полу.

Мог бы и сам догадаться, сказал себе Лэнгдон. Он прошел чуть вперед и увидел под ногами растянутый на полу огромный прямоугольник.

Он был закрашен одним цветом — насыщенным синим. Казалось, что стоящие по периметру зрители смотрят на небольшой прудик.

— Площадь этого произведения около пятисот шестидесяти квадратных метров, — сообщил Уинстон.

То есть почти в десять раз больше, чем моя первая квартира в Кембридже, подумал Лэнгдон.

— Автор картины — Ив Кляйн. Называется она «Бассейн».

Лэнгдон был вынужден признать: насыщенный и восхитительно глубокий синий цвет вызывает желание нырнуть прямо в холст.

— Этот цвет Кляйн разработал сам, — продолжал Уинстон. — И даже запатентовал его как «Международный синий Кляйна». Он утверждал, что этот цвет выражает особенности его видения мира: нематериальность и безграничность.

Лэнгдон почувствовал, что сейчас Уинстон читает с листа.

— Кляйн в основном известен своими работами с синим монохромом, но еще он прославился скандальным фотомонтажом «Прыжок в пустоту», который вызвал настоящую панику у зрителей в одна тысяча девятьсот шестидесятом году.

Лэнгдон видел «Прыжок в пустоту» в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Поразительное фото: хорошо одетый мужчина, выпрыгнув с верхнего этажа, летит, раскинув руки, и вот-вот рухнет на мостовую. На самом деле это результат филигранной работы ножницами, бритвой и клеем задолго до эры фотошопа.

— К тому же, — продолжал Уинстон. — Кляйн написал музыкальное произведение «Монотонная симфония». Оркестр двадцать минут подряд тянул единственный аккорд ре-мажор.

— И кто-то слушал?

— Тысячи людей. Но это лишь первая часть симфонии. Во второй части — «полная тишина». То есть оркестр двадцать минут неподвижно сидел на сцене.

— Шутите?

— Нет, вполне серьезно. Но должен сказать, представление было не таким скучным. Все это время три обнаженные девушки, намазанные синей краской, катались по огромным холстам, растянутым на сцене.

Лэнгдон посвятил большую часть жизни изучению искусства и в таких ситуациях всегда немного комплексовал. Он так и не смог уяснить, каким образом оценивать самые авангардные проявления современного искусства. Многое оставалось тайной.

— Простите, Уинстон, но не могу не сказать. Порой очень трудно определить, где «современное искусство», а где обыкновенный бред.

— Да, это не всегда просто, — невозмутимо согласился Уинстон. — В мире классического искусства произведение ценится за мастерство автора, то есть за его умение работать кистью или резцом. В современном искусстве на первый план выходит идея. А исполнение отступает на второй. Например, написать сорокаминутную симфонию из одного аккорда и двадцати минут тишины теперь может каждый. Но сама идея принадлежит Иву Кляйну.

— Что ж, это честно.

— Естественно. Скульптура из тумана — идеальный пример концептуального искусства. Художник предлагает идею — расположить перфорированные трубки под мостом и пустить волну тумана по воде. А вот осуществление идеи — это уже дело местных техников. — Уинстон выдержал паузу. — Хотя я снимаю шляпу перед художницей, которая смогла так изящно использовать материал в качестве кода.

— Туман это код^[269]?

— Да. Закодированное посвящение архитектору музея.

— Фрэнку Гери?

— Фрэнку О. Гери, — поправил Уинстон.

— Остроумно.

Лэнгдон подошел к стеклянной стене.

— Отсюда прекрасный вид на паучиху, — произнес Уинстон. — Вы обратили внимание на Маман по дороге в музей?

Лэнгдон задумчиво смотрел на огромную «черную вдову» на площади.

— Знаете, ее трудно не заметить.

— Судя по интонации, вы от нее не в восторге.

— Я старался изо всех сил. — Лэнгдон помолчал. — В классическом искусстве я как рыба в воде, а тут меня будто вытащили на берег.

— Интересно, — сказал Уинстон. — А я думал, вы скорее других способны оценить Маман по достоинству. Она — прекрасный пример классического контрапоста. На нее вы можете ссылаться, когда будете объяснять этот прием своим студентам.

Лэнгдон смотрел на паучиху, но не очень понимал, о чем речь. Рассказывая о контрапосте, он обычно приводил в пример более традиционные произведения.

— Я предпочитаю «Давида».

— О да. Микеланджело — эталонный образец, — с улыбкой согласился Уинстон. — Эта знаменитая поза, динамический контрапост, женственные линии. Плавно вывернутое запястье, небрежно спадающая праща — все это выражает женскую мягкость и уязвимость. И в то же время суровый взгляд, напряженные сухожилия — в этом уже сквозит отчаянная решимость поразить Голиафа. Давид одновременно мужествен и женствен. Нежен и неумолим.

Лэнгдону понравилось, как рассуждает Уинстон. Хотел бы он, чтобы все его студенты так понимали шедевр Микеланджело.

— Маман ничем не отличается от «Давида», — продолжал гид. — То же контрастное соположение антиномических архетипов. В природе паук «черная вдова» — жестокий хищник: ловит жертву в паутину, убивает и пожирает. Но здесь представлена самка, и, хотя она тоже убийца, мы видим, что ее корзина полна яиц. Она готова дать жизнь новым существам. То есть она убивает и порождает. К тому же огромное тело на непропорционально длинных, но тонких ногах — это еще один контраст: мощь и хрупкость. «Маман» — современный «Давид», если угодно.

— Не угодно, — ответил Лэнгдон с улыбкой. — Но, должен признать, ваш анализ дал мне пищу для размышлений.

— Замечательно. А теперь позвольте предложить вам еще один экспонат. Работу Эдмонда Кирша.

— Серьезно? Я не знал, что Кирш еще и художник.

— Ну, художник он или нет, — рассмеялся Уинстон, — это вам решать.

Следуя указаниям Уинстона, Лэнгдон подошел к большой нише, где уже столпилось довольно много гостей, созерцавших огромную плиту из засохшей грязи и глины, висевшую на стене. Лэнгдону это напомнило окаменелости, выставленные совсем в других музеях. Но здесь не было никаких окаменелостей. Зато были грубо выдавленные отпечатки, вроде тех, что любят оставлять дети на полузастывшем цементном растворе.

— Неужели это сделал Эдмонд? — процедила блондинка с ботоксными губами и норкой на плечах. — По-моему, чушь.

В Лэнгдоне проснулся преподаватель:

— На самом деле довольно остроумно. Лучшее, что я видел в этом музее.

Женщина обернулась и с неприязнью посмотрела на Лэнгдона:

— Вот как? Может, просветите меня?

С удовольствием. Лэнгдон подошел к плите поближе.

— Прежде всего знаки, которые Эдмонд выдавил на глине, — это дань уважения самому раннему типу письма, клинописи. — Женщина бросила удивленный взгляд на Лэнгдона. — Три больших знака, — продолжил он, — слово «рыба» на ассирийском языке. Это называется пиктограммой. Присмотревшись внимательнее, мы увидим справа открытый рот рыбы, а в треугольничках вполне угадывается чешуя, которая, как известно, покрывает рыбье тело.

Другие зрители, стоявшие рядом, тоже принялись изучать глиняную плиту, явно заинтересовавшись.

— Если мы посмотрим сюда, — продолжил Лэнгдон, указывая рукой на ряд точек, — то увидим цепочку следов позади рыбы, что обозначает ее эволюционный путь. Как мы знаем, далее этот путь ведет на сушу. — Тут зрители согласно закивали. — И наконец, звездочка справа. Это один из древнейших символов Бога.

— Получается, рыба ест Бога? — удивилась блондинка.

— Именно. Перед нами ироническое изложение теории Дарвина: творение в процессе развития пожирает творца. Эволюция уничтожает религию. — Лэнгдон небрежно пожал плечами. — Довольно остроумно.

Уходя, он слышал, как зрители удивленно переговариваются у него за спиной, и тут же зазвучал смех Уинстона:

— Браво, профессор! Думаю, Эдмонд оценил бы вашу импровизированную лекцию. Мало кто способен это расшифровать.

— Ну, — усмехнулся Лэнгдон, — в этом и заключается моя работа.

— Понятно, почему мистер Кирш просил меня отнестись к вам с особым вниманием. Он также просил показать вам еще кое-что. То, чего сегодня не увидит никто из приглашенных.

— Вот как? И что же?

— Видите проход справа от стеклянной стены?

Лэнгдон посмотрел направо:

— Да.

— Отлично. Будьте добры, пройдите туда.

Слушая Уинстона, Лэнгдон осторожно подошел к входу в коридор, пару раз оглянулся и, убедившись, что никто его не видит, проскользнул за колонну. Пройдя несколько метров, он оказался перед запертой металлической дверью с кодовым замком.

— Наберите шесть цифр. — И Уинстон продиктовал их.

Лэнгдон нажал шесть кнопок и услышал, как щелкнул замок.

— Входите, профессор.

Лэнгдон немного помедлил, гадая, что его ждет. Собравшись с духом, открыл дверь. Впереди была темнота.

— Я скоро включу свет, — сказал Уинстон. — Входите, профессор, и закройте дверь.

Лэнгдон осторожно переступил порог, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. Прикрыл дверь и тут же услышал, как замок опять щелкнул. Из углов заструился мягкий свет. Перед Лэнгдоном постепенно возникала сводчатая пещера, огромная, словно ангар для «Боинга-747».

— Три тысячи сто квадратных метров, — сообщил Уинстон.

Помещение, похоже, было больше атриума. Свет становился все ярче, и Лэнгдон стал различать массивные объекты на полу — семь или восемь мрачных форм. Они походили на динозавров, следящих за ним из ночного сумрака.

— Господи, что это? — воскликнул Лэнгдон.

— «Материя времени», — бодро ответил Уинстон. — Самый тяжелый экспонат нашего музея. Больше девятисот тонн.

Лэнгдон все еще не мог прийти в себя.

— Но я-то почему здесь?

— Как я уже говорил, мистер Кирш просил показать вам эти любопытные объекты.

Лампы наконец загорелись в полную силу, огромное пространство залил мягкий белый свет. Лэнгдон, потеряв дар речи, смотрел на то, что находилось перед ним.

Я оказался в параллельной вселенной.

Глава 7

Адмирал Луис Авила, подходя к охране на входе в музей, посмотрел на часы.

Точно по расписанию.

Он предъявил Documento Nacional de Identidad^[270], и сотрудники службы безопасности начали искать его имя в списке гостей. Авила на мгновение засомневался, а вдруг его нет в этом списке. Но, слава Богу, нашли в самом конце — добавили в последний момент — и Авилу пропустили.

Как и обещал Регент. Непонятно, как ему это удалось. Говорят, список приглашенных защищен, как бронированный сейф.

Авила подошел к рамке металлоискателя, достал мобильный и положил в лоток. Потом очень осторожно вынул из кармана кителя тяжелые четки и бережно опустил их на телефон.

Аккуратнее, повторял он мысленно. Как можно аккуратнее.

Охранник махнул рукой в сторону рамки металлодетектора и переставил лоток с личными вещами Авилы на другую сторону «границы».

— Que rosario tan bonito^[271], — сказал охранник, любуясь металлическими четками с крупными тяжелыми бусинами и толстым крестиком с закругленными концами.

— Gracias^[272], — ответил Авила и мысленно добавил: я сам их сделал.

Авила благополучно прошел через рамку. Забрал из лотка телефон и четки, положил в карман кителя и направился к столу регистрации, где ему выдали странные наушники.

Я сюда не на экскурсию пришел, подумал Авила. Меня ждет работа.

Проходя по атриуму, он выбросил наушники в первую попавшуюся корзину для мусора.

Авила беспокойно озирался — ему надо было найти укромное место, чтобы позвонить Регенту и сообщить, что он благополучно проник в музей.

За Бога, отечество и короля, подумал он. Но в основном — за Бога.

В это самое время затерянный в залитой лунным светом пустыне в окрестностях Дубая семидесятивосьмилетний почтенный аллама Саид аль-Фадл полз из последних сил, увязая в глубоком песке. Идти он больше не мог.

Обожженная кожа покрылась волдырями, горло саднило так, что было трудно дышать. Песчаные ветры давно ослепили его, но он продолжал ползти. В какой-то момент ему послышался звук мотора дюнного багги, но это было лишь завывание ветра. Вера в то, что Бог спасет, давно оставила аль-Фадла. Стервятники уже не кружили над ним, а спокойно ковыляли следом.

Высокий испанец, который этим вечером напал на него в машине, все время молчал. Он пересадил аль-Фадла на пассажирское кресло и повез в пустыню. Через час остановился, приказал пленнику выйти и уехал, оставив алламу в кромешной тьме без воды и еды.

Похититель ничего не говорил и ничего не объяснял. Единственная зацепка — черная татуировка на правой ладони. Аль-Фадл успел рассмотреть странный незнакомый символ.

Несколько часов он брел по пескам, тщетно взывая о помощи. Изнемогая от жажды, уткнувшись головой в горячий песок и чувствуя, как сердце бьется уже с перебоями, он в тысячный раз спросил сам себя:

Кому нужно меня убивать?

И вдруг с ужасом понял, что на этот вопрос есть только один ответ.

Глава 8

Роберт Лэнгдон с удивлением рассматривал странные экспонаты — плавно изогнутые гигантские стальные листы, тронутые ржавчиной. Они были установлены так, что получились свободно разбросанные объекты высотой чуть более четырех с половиной метров. У объектов были разные текучие формы: длинные волны, незамкнутые цилиндры, спирали.

— Итак, «Материя времени», — повторил Уинстон. — Художник — Ричард Серра. Листы из тяжелого металла, поставленные на ребра, создают ощущение нестабильности. Но на самом деле они устойчивы. Накрутите долларовую банкноту на карандаш, снимите и поставьте на ребро — закрученная банкнота будет вполне устойчива, что обеспечено геометрией.

Лэнгдон остановился у огромного усеченного конуса. Слегка наклоненные стенки его были покрыты налетом ржавчины, словно мхом. Странное сочетание несокрушимой силы и хрупкого равновесия.

— Обратите внимание, профессор: эта форма не замкнута.

Лэнгдон пошел вокруг металлической стены и обнаружил зазор — словно ребенок попытался нарисовать окружность, но не довел линию до конца.

— Разомкнутые края оставляют проход — это дает возможность посетителям исследовать внутреннее пространство.

Если только посетитель не страдает клаустрофобией, подумал Лэнгдон и торопливо отошел в сторону.

— У экспоната, который сейчас перед вами, — продолжал Уинстон, — тоже есть внутреннее пространство. Три изогнутые полосы, поставленные на ребра, образуют два волнообразных коридора длиной более тридцати метров. Это произведение называется «Змея», и наши юные посетители с удовольствием бегают по ее «коридорам». А если два человека встанут в противоположных концах «коридора», то смогут переговариваться даже шепотом, словно стоят лицом к лицу.

— Уинстон, все это очень интересно. Но не могли бы вы объяснить, почему Эдмонд попросил показать мне именно этот зал? — Он знает, что я не любитель подобных произведений.

— Главное, что он попросил показать вам здесь, — ответил Уинстон, — это экспонат под названием «Закрученная спираль». Впереди и чуть правее. Видите?

Лэнгдон посмотрел в указанном направлении. Да до нее идти метров восемьсот!

— Да, вижу.

— Отлично. Пойдемте посмотрим?

Лэнгдон окинул унылым взглядом бесконечное пространство ангара и покорно зашагал в сторону спирали под неумолкающий голос Уинстона:

— Я слышал, профессор, что Эдмонду Киршу очень нравятся ваши исследования, особенно о взаимодействии разных религиозных традиций и отражении этих процессов в искусстве. Это во многом схоже с тем, чем занимается Эдмонд, когда с помощью теории игр и компьютерного моделирования анализирует различные системы, чтобы попытаться предсказать, как они будут развиваться с течением времени.

— И, судя по всему, у него неплохо получается. Его даже называют Нострадамусом наших дней.

— Верно. Хотя, на мой взгляд, обидное сравнение.

— Почему обидное? — удивился Лэнгдон. — Нострадамус — самый знаменитый предсказатель всех времен и народов.

— Профессор, не хочу показаться невежливым, но Нострадамус написал около тысячи невнятных катренов, в которых вот уже четыре столетия суеверные люди умудряются находить предсказания всего, чего угодно, — от Второй мировой войны до смерти принцессы Дианы и атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. Полный абсурд. А Эдмонд Кирш сделал несколько очень детальных прогнозов, которые вскоре подтвердились: облачные технологии, беспилотные автомобили, чип всего на пяти атомах. Мистер Кирш не Нострадамус.

Обиделся, подумал Лэнгдон. Говорят, сотрудники Эдмонда Кирша просто молятся на него, и, очевидно, Уинстон один из самых преданных его обожателей.

— Вам нравится экскурсия, профессор? — неожиданно сменил тему Уинстон.

— Очень нравится. Кирш молодец, разработал интересную систему дистанционных экскурсоводов.

— Над этой системой Эдмонд работал годы и годы, потратил огромные деньги и немало времени. И все в условиях строжайшей секретности.

— Правда? Честно говоря, технология не кажется мне какой-то запредельно сложной. Признаюсь, вначале я отнесся ко всему этому скептически, но вы, Уинстон, растопили мое сердце — с вами приятно беседовать.

— Рад слышать. Надеюсь, узнав правду, вы не измените свое мнение. Дело в том, что я был не до конца честен с вами.

— Что вы имеете в виду?

— Начать с того, что мое настоящее имя не Уинстон, а Арт^[273].

— Экскурсовод по имени Арт! — рассмеялся Лэнгдон. — Вполне естественно, что вы поменяли имя. Рад познакомиться, Арт.

— И еще. Когда вы спросили, почему бы гиду просто не ходить рядом, я объяснил, что мистер Кирш хотел уменьшить количество людей в залах. Но это не вся правда. Есть еще одна причина, почему мы общаемся с помощью гарнитуры. — Он сделал паузу. — Дело в том, что я физически не могу ходить.

— О, простите. — Лэнгдон представил колл-центр, несчастного молодого человека в инвалидной коляске, и ему стало неловко, оттого что Арту приходится все это рассказывать.

— Не надо меня жалеть, профессор. Поверьте, ноги мне ни к чему. Понимаете, я вообще выгляжу не так, как вы меня представляете.

Лэнгдон замедлил шаг.

— Что вы имеете в виду?

— Арт — не от слова «искусство», а от слова «искусственный»^[274], хотя мистер Кирш предпочитает термин «синтезированный». — На мгновение повисла пауза. — Дело в том, профессор, что сегодня весь вечер вы беседовали с «синтезированным экскурсоводом». Проще говоря — с компьютером.

Лэнгдон невольно огляделся по сторонам:

— Это что, розыгрыш?

— Отнюдь. Я вполне серьезно. Эдмонду потребовалось около десяти лет и порядка миллиарда долларов, чтобы столь серьезно продвинуться в области создания искусственного интеллекта. И сегодня вы одним из первых оценили плоды этих усилий. Весь тур провел для вас «синтезированный экскурсовод». Я не человек.

Лэнгдон не сразу смог поверить в то, что услышал. Прекрасная дикция, естественные интонации. Если исключить странноватый смех, Лэнгдон никогда не сталкивался с таким приятным собеседником. А добродушный юмор и тонкое понимание произведений искусства…

Надо мной проводят эксперимент, подумал Лэнгдон, оглядываясь в поисках скрытых видеокамер. Похоже, он невольно стал частью произведения «экспериментального искусства» — персонажем хорошо срежиссированной пьесы из театра абсурда. Я для них как крыса в лабиринте.

— Мне все это не очень нравится, — громко произнес Лэнгдон, и голос его эхом разнесся по огромному пустому залу.

— Простите, — сказал Уинстон. — Вас можно понять. Я допускал, что вам трудно будет это переварить. Теперь ясно, почему Эдмонд попросил привести вас сюда, где никого нет. Кстати, другие гости ни о чем не подозревают.

Лэнгдон снова осмотрелся, словно хотел убедиться, что он один в этом огромном зале.

— Как вам несомненно известно, — уверенно продолжил Уинстон, не обращая внимания на растерянность Лэнгдона, — человеческий мозг — бинарная система: синапсы находятся либо в пассивном состоянии, либо в возбужденном, как «переключатели» в компьютере, — либо включен, либо выключен. В мозгу больше ста триллионов «переключателей». Так что проблема создания искусственного мозга не в новых технологиях, а в масштабности системы.

Лэнгдон едва его слушал, двигаясь в направлении стрелки под надписью «Выход», которая указывала в дальний конец зала.

— Профессор, я понимаю, вас смущает, что мой «человеческий» голос сгенерирован машиной, но, поверьте, это самая простая задача. Более или менее сносно человеческую речь может имитировать простая электронная книжка за девяносто девять долларов. А Эдмонд вложил в этот проект миллиарды.

Лэнгдон остановился.

— Если ты компьютер, скажи: какой был промышленный индекс Доу — Джонса при закрытии торгов двадцать четвертого августа одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года?

— Это была суббота, — мгновенно прозвучал ответ. — Торги не проводились.

Лэнгдон почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Он специально назвал эту дату. К тому же этот день навсегда остался у него в памяти. В ту субботу у его лучшего друга был день рождения, и он до сих пор помнил вечеринку у бассейна. Хелен Вули была в голубом бикини.

— Но накануне, в пятницу, двадцать третьего августа, — бесстрастно продолжал гид, — промышленный индекс Доу — Джонса при закрытии был 686,80, он упал на 17,83 пункта, потеряв 2,53 процента.

Лэнгдон на мгновение потерял дар речи.

— Я готов подождать, если вы хотите свериться со смартфоном. Но не могу не отметить комичность ситуации.

— Но как…

— Главная проблема искусственного интеллекта, — снова зазвучал голос, и слышать британский акцент казалось теперь особенно странно, — не быстрый доступ к данным, что, вообще говоря, несложно, но способность оперировать этими данными, уметь их сопоставлять и делать выводы. Это, собственно, я и продемонстрировал вам сегодня. Умение уловить взаимосвязь и взаимозависимость разных суждений. Поэтому мистер Кирш хотел, чтобы этот тест был пройден с вами.

— Тест… со мной? Ты тестировал… меня?

— Нет-нет, что вы. — И снова этот противный смех. — Я тестировал себя: смогу ли я убедить вас в том, что я человек.

— Тест Тьюринга?

— Именно.

Этот тест для оценки интеллектуальных способностей вычислительной машины, насколько помнил Лэнгдон, был предложен знаменитым шифровальщиком Аланом Тьюрингом еще в пятидесятые годы прошлого века. Судье предлагалось послушать диалог человека и машины. Если судья не сможет с уверенностью определить, который из участников диалога — человек, тест считается пройденным. В 2014 году в лондонском Королевском обществе одна из компьютерных программ сенсационно прошла этот тест. Но с тех пор, похоже, в деле создания искусственного интеллекта был совершен настоящий прорыв.

— Сегодня вечером, — продолжал Арт, — ни один из гостей ничего не заподозрил. Все наслаждались приятной беседой.

— То есть сегодня все разговаривали с компьютером?

— Строго говоря, все разговаривали со мной. Мне не сложно беседовать с большим количеством людей одновременно. Вы слышите мой базовый голос, который определил Эдмонд, а остальные… С каждым гостем я разговаривал на его языке и соответствующим голосом. Учитывая ваши персональные данные: мужчина, американец, профессор, — я добавил к базовому голосу легкий британский акцент. Мне показалось это более подходящим, чем, скажем, беседовать голосом юной девицы с тягучим выговором представителей южных штатов.

Похоже, он только что обвинил меня в мужском шовинизме.

Лэнгдон вспомнил одну любопытную запись, которая появилась в Сети несколько лет назад. Шеф-редактору журнала «Тайм» Майклу Шереру позвонил рекламный робот и говорил так «по-человечески», что потрясенный Шерер выложил запись разговора в Сеть для всеобщего ознакомления.

И это было всего несколько лет назад, подумал Лэнгдон.

Лэнгдон знал, что Эдмонд упорно работает над созданием искусственного интеллекта — время от времени Кирш появлялся на обложках журналов, чтобы объявить об очередном прорыве. И вот его новое детище — «Уинстон». Ничего не скажешь, впечатляющие успехи.

— Я понимаю, у нас мало времени, — снова зазвучал голос. — Но мистер Кирш просил, чтобы я обязательно показал вам эту спираль. И вот она перед вами. Он предупредил, что вы непременно должны зайти внутрь и пройти до самого центра.

Лэнгдон заглянул в узкий искривленный проход и насторожился. Что за глупый студенческийрозыгрыш?

— Прости, а что там, внутри? Видишь ли, я не большой любитель замкнутых пространств.

— Любопытно, я не знал об этой вашей особенности.

— Предпочитаю не распространяться о своей клаустрофобии, — сказал Лэнгдон и вдруг поймал себя на странном ощущении: он никак не мог до конца поверить, что говорит с компьютером.

— Не надо бояться. В центре спирали очень просторно. А мистер Кирш просил, чтобы вы обязательно осмотрели именно центр. Также Эдмонд сказал: перед тем как войти в лабиринт, вам следует снять гарнитуру и положить на пол.

Лэнгдон все еще не решался.

— То есть тебя там не будет?

— Очевидно, нет.

— Все это как-то странно, я не совсем уверен…

— Профессор, вы приняли приглашение мистера Кирша и проделали долгий путь, чтобы прибыть сюда. А здесь всего лишь несколько десятков метров… Поверьте, дети бегают каждый день туда и обратно, и с ними ничего не случается.

Впервые в жизни Лэнгдона стыдил компьютер. И это подействовало. Он снял гарнитуру, положил на пол и приблизился ко входу в лабиринт. Узкий проход между высокими стальными стенами плавно поворачивал влево и терялся во мраке.

— Ничего страшного, — сказал он, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Сделал глубокий вдох и шагнул вперед.

Узкий коридор все вился и вился, закручивался сильнее, и скоро Лэнгдон потерял счет виткам. С каждым оборотом проход сужался, и Лэнгдон чувствовал, что из-за широких плеч ему скоро придется идти боком. Дыши глубже, Роберт. Наклоненные металлические стены, казалось, вот-вот схлопнутся, и на него обрушатся тонны стали.

Что я делаю?

Он уже готов был развернуться и побежать обратно, когда узкий проход вдруг оборвался и открылась просторная площадка. В центре спирали было действительно куда больше пространства, чем можно предположить. Лэнгдон быстро вышел из тоннеля на открытое место, обвел взглядом высокие стальные стены и снова подумал, что это глупый детский, а главное — совершенно неуместный розыгрыш.

Где-то снаружи стукнула дверь, и за высокими стальными стенами послышались быстрые гулкие шаги. Кто-то вошел в зал через дверь, которую видел Лэнгдон. Шаги приблизились к спирали, а потом их звук стал перемещаться вокруг Лэнгдона, с каждым витком становясь все громче. Кто-то шел по лабиринту. Лэнгдон повернулся лицом к выходу из тоннеля. Шаги приближались, становились все громче, и наконец из тоннеля появился человек. Невысокий, худой, бледный, с горящими глазами, с непослушной копной черных волос на голове.

— Великий Эдмонд Кирш умеет себя подать.

— Как говорится, «второго шанса произвести первое впечатление не будет», — улыбнулся Кирш. — Приветствую, Роберт. Спасибо, что пришел.

Они дружески обнялись. Лэнгдон почувствовал, как сильно Кирш похудел за этот год.

— Следишь за фигурой?

— Я стал веганом, Роберт. Это проще, чем крутить педали.

Лэнгдон рассмеялся:

— Рад тебя видеть, Эдмонд. Ты как всегда — всех заставил нарядиться, а сам бог знает в чем.

— Кто? Я? — Кирш взглянул на свои узкие черные джинсы, огладил белую майку с V-образным вырезом на груди и куртку-бомбер с боковыми молниями.

— Это все от-кутюр.

— И белые шлепанцы тоже от-кутюр?

— Шлепанцы?! Да это «Феррагамо», линия «Гвинея».

— И стоят они, полагаю, больше, чем все, что на мне?

Эдмонд подошел и посмотрел лейбл на фраке Лэнгдона. Потом улыбнулся:

— А что, вполне милый фрак. И сидит хорошо.

— Послушай, Эдмонд. Этот твой синтезированный друг Уинстон… Меня тревожит, что…

Лицо Кирша засветилось от радости.

— Здорово, да? Ты не представляешь, как я рванул с искусственным интеллектом в этом году, — настоящий квантовый скачок. Разработал несколько новых технологий, теперь компьютер совершенно на иных принципах решает задачи и сам себя контролирует. Уинстон пока в процессе доводки. Но он прогрессирует с каждым днем.

Лэнгдон заметил, что за прошедший год под мальчишескими глазами Эдмонда появились темные круги. Он вообще выглядел очень усталым.

— Эдмонд, расскажи, зачем ты меня сюда затащил?

— В Бильбао? Или в спираль Ричарда Серра?

— Начнем со спирали. Ты же знаешь, у меня клаустрофобия.

— Конечно, знаю. Но сегодня мне надо расшевелить всех моих гостей, — сказал он с самодовольной усмешкой.

— Ты в своем репертуаре.

— К тому же мне надо поговорить с тобой, а я не хочу, чтобы меня увидели до начала шоу.

— Рок-звезда не общается со зрителями до концерта?

— Вот именно! — шутливо согласился Кирш. — Рок-звезда появляется на сцене в мистических клубах дыма.

Свет в зале вдруг начал мигать. Кирш посмотрел на часы. Потом на Лэнгдона. Лицо его стало серьезным.

— Роберт, у нас мало времени. Сегодня у меня большой день. На самом деле не только у меня — у всего человечества.

Лэнгдон внезапно ощутил сильное волнение.

— Недавно я сделал научное открытие, — продолжил Эдмонд. — Это такой прорыв! Даже не представляешь, какие будут последствия. Почти никто на свете ничего об этом не знает, и вот сегодня, совсем скоро, я объявлю об открытии всему миру.

— Не знаю, что и сказать, — отозвался Лэнгдон, — все это очень любопытно.

Эдмонд понизил голос и заговорил с необычным напряжением:

— Прежде чем расскажу всем о своем открытии, я хочу посоветоваться с тобой, Роберт. — Он сделал паузу. — Боюсь, от этого зависит моя жизнь.

Глава 9

Они молча стояли внутри огромной металлической спирали.

Я хочу посоветоваться… От этого зависит моя жизнь.

Слова Эдмонда тяжело повисли в воздухе. Лэнгдон видел испуг в глазах друга.

— Эдмонд, что происходит? С тобой все в порядке?

Свет в зале снова потускнел, но сейчас Эдмонд не обратил на это внимания.

— У меня был замечательный год, Роберт. — Эдмонд говорил почти шепотом. — Я работал над главным проектом, который заложил основы моего великого открытия.

— Прекрасно.

Кирш кивнул:

— Это правда прекрасно. Ты не представляешь, как мне не терпится поделиться с миром своим открытием. Оно совершит настоящий переворот в умах. Без преувеличения: эффект будет не меньший, чем от революции Коперника.

Лэнгдон поначалу подумал, что Эдмонд шутит, но выражение лица друга было абсолютно серьезным. Революция Коперника? Эдмонд никогда не отличался скромностью. Но всему есть предел. Николай Коперник — отец гелиоцентрической системы. Он доказал, что планеты вращаются вокруг Солнца, а не наоборот. Это привело к настоящей научной революции в шестнадцатом веке и упразднило традиционное учение церкви о том, что Земля, на которой живет человечество, находится в центре Божьего мира. Церковь еще три века отрицала и порицала учение Коперника, но ничего не смогла поделать: картина мира стала иной.

— Смотрю, тебе не нравится Коперник, — сказал Эдмонд. — Может, тогда Дарвин?

Лэнгдон улыбнулся:

— Один другого не лучше.

— Хорошо. Скажи: какие два главных вопроса задает себе человечество на протяжении всей истории?

Лэнгдон задумался.

— Ну, наверное: «Как все началось?» и «Откуда мы появились?».

— Верно, это все один вопрос — первый. А второй логически вытекает из первого, только не «откуда мы появились», а…

— «Куда мы идем?»

— Именно. Эти две тайны лежат в основе человеческого опыта. Откуда мы? И что нас ждет? Происхождение человека и его предназначение, судьба. — Эдмонд испытующе смотрел на Лэнгдона. — Так вот, Роберт. Я… Я нашел очень простые ответы на эти вопросы.

Лэнгдона потрясли слова Эдмонда. Даже невозможно представить, что из этого следует.

— Я… правда не знаю, что и сказать.

— Ничего не надо говорить. У нас еще будет время все подробно обсудить — после презентации. Сейчас меня волнует другое: оборотная сторона всего этого, побочный эффект моего открытия.

— Ты боишься каких-то последствий?

— Еще как боюсь. Ответив на два главных вопроса, я вступил в прямой конфликт с традиционными учениями, освященными тысячелетней историей. Происхождение человека и его судьба — исконная вотчина религии. Я вторгся на чужую территорию. Увы, адептам любой религии мира не понравится то, что я скажу.

— Теперь понятно, — кивнул Лэнгдон, — почему год назад в бостонском ресторане ты два часа кряду выносил мне мозг религиозными вопросами.

— Совершенно верно. И если ты помнишь, я пообещал: еще на нашем веку все религиозные мифы будут окончательно развеяны наукой.

Да, такое не забывается. Дерзкие слова Кирша до сих пор звучали в ушах Лэнгдона.

— Помню. Но я возразил тебе, Эдмонд. Религия в течение тысячелетий пережила не одно научное открытие, и она играет очень важную роль в обществе. Конечно, религия менялась и будет меняться, но никогда не умрет.

— Точно. А я тебе сказал тогда, Роберт: цель моей жизни — с помощью научных истин победить религиозный миф.

— Сильно сказано.

— И тогда, Роберт, ты дал мне совет. Если когда-нибудь я открою «научную истину», которая будет противоречить религиозной доктрине или даже подрывать ее, имеет смысл поговорить с серьезными религиозными деятелями, и они объяснят мне, что наука и религия говорят об одном и том же, только на разных языках.

— Все правильно. Ученые и священники часто используют разные слова, чтобы описать одни и те же тайны вселенной. Конфликт скорее семантический, чем метафизический.

— Я последовал твоему совету, — продолжил Кирш. — И проконсультировался с духовными лидерами по поводу своего открытия.

— Что?

— Ты слышал о Парламенте религий мира?

— Конечно. — Лэнгдон с большим энтузиазмом принимал любые попытки наладить межконфессиональный диалог.

— В этом году, — сказал Кирш, — Парламент собрался в окрестностях Барселоны, в часе езды от моего дома, в монастыре Монтсеррат.

Знаменитое место, подумал Лэнгдон. Много лет назад он был на той горе.

— Я узнал, что они заседают почти в то самое время, когда я планировал объявить о своем открытии, и подумал…

— …что это знак Божий?

Кирш улыбнулся:

— Что-то вроде того. Словом, я связался с ними.

— Ты выступал перед всем Парламентом? — удивленно воскликнул Лэнгдон.

— Что ты! Это слишком опасно. Я не хотел допустить утечки информации раньше времени. Поэтому встретился только с тремя — с представителями христианства, ислама и иудаизма. У нас состоялся конфиденциальный разговор в монастырской библиотеке.

— В библиотеке? — удивился Лэнгдон. — Но туда же никого не допускают.

— Ну, я сказал, что нужно найти безопасное место — никаких телефонов, видеокамер, посторонних. Они выбрали библиотеку. Перед тем как все рассказать, я попросил их пообещать, что они будут держать услышанное в секрете. Они обещали. Так что, кроме них, о моем открытии никто не знает.

— Интересно. И как они отреагировали на твои слова?

— Понимаешь, — смущенно ответил Кирш, — похоже, я не очень хорошо все преподнес. Ты же знаешь, Роберт, я склонен увлекаться, и вообще дипломатия — не мой конек.

Лэнгдон улыбнулся:

— Знаю, поговаривают, что тебе не мешало бы пройти групповую психотерапию, — с улыбкой сказал Лэнгдон. Как, впрочем, и Стиву Джобсу, и многим другим гениям.

— Короче, со свойственной мне прямотой я начал разговор с того, что выложил им всю правду: религия — это форма массового заблуждения, и как ученый я не могу понять, почему миллиарды разумных людей верят непонятно во что и позволяют собой руководить непонятно кому. Тогда они спросили: зачем же я пришел говорить «непонятно с кем»? На что я ответил просто: пришел посмотреть, как они отреагируют на мое открытие. Мне важно знать, как оно будет воспринято в религиозных кругах.

— Очень дипломатично, — усмехнулся Лэнгдон. — Ты же знаешь: иногда простота хуже воровства. А прямота — не самая лучшая политика.

Кирш небрежно отмахнулся:

— Всем давным-давно известно, что я думаю о религии. Я считал, они оценят мою прямоту. Как бы то ни было, я рассказал о своем открытии и подробно объяснил, как оно все изменит. Показал на смартфоне видео, на мой взгляд, довольно впечатляющее. Они не проронили ни слова.

— Но хоть что-то они должны были сказать? — Лэнгдону становилось все интереснее, что же такое открыл Кирш.

— Я надеялся на обсуждение, но католик, епископ, не дал двум другим и слова сказать. И посоветовал мне не обнародовать открытие. На что я ответил, что обнародую его через месяц.

— Но ты же собираешься это сделать сегодня.

— Именно. Но я не хотел, чтобы они запаниковали и попытались сорвать мне презентацию.

— А если они узнают, что презентация сегодня? — спросил Лэнгдон.

— Думаю, не обрадуются. Особенно один из них. — Кирш пристально смотрел на Лэнгдона. — Священник, который устроил нашу встречу. Епископ Антонио Вальдеспино. Ты знаешь, кто это?

Лэнгдон задумался.

— Он из Мадрида?

— Именно, — утвердительно кивнул Кирш.

Не самый подходящий слушатель для лекции Кирша по радикальному атеизму, подумал Лэнгдон. Испанские католики считают Вальдеспино своим духовным лидером, он отличается крайним консерватизмом и имеет сильное влияние на испанского короля.

— В этом году он председательствовал в Парламенте, — сказал Кирш. — Я предложил ему встретиться. Он согласился, и я попросил, чтобы он пригласил представителей ислама и иудаизма.

Лампы на потолке снова померкли.

Кирш тяжело вздохнул и заговорил еще тише:

— Роберт, я вот что хотел у тебя спросить до начала презентации. Как ты думаешь, епископ Вальдеспино опасен?

— Опасен? — удивился Лэнгдон. — В каком смысле?

— То, что я ему показал, несет угрозу для существования его мира. Поэтому я спрашиваю тебя: может ли от него исходить угроза для моей жизни?

Лэнгдон решительно замотал головой.

— Что ты, это невозможно. Не знаю, что ты ему рассказал… Вальдеспино, конечно, столп испанского католицизма и, благодаря связям с королевской фамилией, человек очень влиятельный… но он священник, а не наемный убийца. Он обладает политической властью, способен выступить против тебя с проповедью, но я с трудом могу представить, чтобы от него исходила угроза для тебя лично.

Слова Лэнгдона, похоже, не убедили Кирша:

— Если бы ты видел, как он смотрел на меня, когда я покидал Монтсеррат.

— Ты пришел в священное для христиан место и сообщил епископу, что вся система его ценностей — сплошной обман! — воскликнул Лэнгдон. — И после этого хочешь, чтобы он обнял тебя на прощание?

— Согласен, — кивнул Эдмонд. — Но я не ожидал уже на следующий день получить от него голосовое сообщение с угрозой.

— Епископ Вальдеспино связался с тобой?

Кирш достал из кармана кожаной куртки гигантский смартфон. Его яркий бирюзовый корпус был украшен орнаментом из повторяющихся шестиугольников — Лэнгдон сразу узнал знаменитую мозаику каталонского архитектора-модерниста Антонио Гауди.

— Вот послушай. — Кирш набрал несколько команд и протянул смартфон Лэнгдону. Зазвучал голос — старческий, хрипловатый, но отчетливый, суровый и очень серьезный:

Мистер Кирш, говорит епископ Антонио Вальдеспино. Наша сегодняшняя встреча сильно встревожила меня и моих коллег. Убедительно прошу вас перезвонить мне как можно скорее, чтобы мы смогли все обсудить. Хочу также еще раз предостеречь вас от опасности, с которой связано обнародование вашей информации. Если вы не перезвоните, то знайте: я и мои коллеги предпримем упреждающие шаги. Мы сами обнародуем ваше открытие в таком виде, который обеспечит его дискредитацию и уменьшит сопряженный с ним катастрофический вред. О масштабах этого вреда вы даже не подозреваете. Жду вашего звонка и настоятельно советую вам не испытывать мое терпение.

Голос умолк.

Лэнгдон был неприятно удивлен агрессивным тоном Вальдеспино. И все же запись на автоответчике не столько испугала его, сколько подогрела любопытство к грядущей презентации.

— И как ты ответил?

— Никак. — Кирш положил смартфон в карман. — Подумал, это пустые угрозы. Ведь не в их интересах разглашать эту информацию. Более того, я же знал: презентация состоится сегодня, что станет для них большим сюрпризом. Поэтому меня не особенно озаботили их «упреждающие шаги». — Он замолчал и посмотрел на Лэнгдона. — Но что-то меня встревожило в тоне епископа и не отпускает, сидит как заноза в мозгах.

— Думаешь, тебе угрожает опасность? Здесь? Сейчас?

— Нет-нет, гости все проверены-перепроверены. И в этом здании прекрасная система безопасности. Сейчас меня скорее беспокоит, как я появлюсь на публике. Как это ни глупо, но у меня предпремьерный мандраж. Так что тебе подсказывает интуиция насчет Вальдеспино?

Лэнгдон смотрел на друга с искренним участием. Эдмонд был бледен и явно не в своей тарелке.

— Интуиция подсказывает мне, что тебе не следует опасаться Вальдеспино, как бы ты его ни взбесил.

Лампы опять потускнели, теперь это было похоже на сигнал.

— Ладно. Спасибо. — Кирш посмотрел на часы. — Пора идти. Давай встретимся после. Хотелось бы обсудить кое-что.

— Хорошо.

— Отлично. После презентации начнется бедлам, а нам надо будет поговорить спокойно. — Эдмонд достал визитную карточку и что-то нацарапал на обороте. — Когда все закончится, возьми такси и покажи водителю вот это. Таксист поймет, куда тебя везти.

Он протянул визитку Лэнгдону.

Тот ожидал увидеть адрес отеля или ресторана. Но на обороте визитки было что-то похожее на шифр.

BIO-EC 346

— Вот это показать водителю?

— Да. И он поймет, куда ехать. Я предупрежу охрану, чтобы тебя пропустили, а сам приеду, как только смогу.

Охрану? Лэнгдон нахмурился. Похоже, BIO-EC 346 — кодовое название какой-то секретной научной лаборатории.

— Элементарный код, — подмигнул ему Кирш. — Кому, как не тебе, взломать его. И кстати, ты сегодня тоже на арене. У тебя важная роль в предстоящем действе.

— Роль? — удивился Лэнгдон.

— Не волнуйся. Тебе ничего не придется делать. — С этими словами Эдмонд Кирш направился к выходу из спирали. — Мне пора за кулисы. Уинстон проводит тебя. — У входа в витой коридор он обернулся: — До встречи после шоу. Надеюсь, ты не ошибся насчет Вальдеспино.

— Расслабься, Эдмонд. Сосредоточься на презентации. Тебе незачем опасаться служителей культа, — заверил его Лэнгдон.

Кирш с сомнением посмотрел на него:

— Боюсь, Роберт, ты изменишь свое мнение, когда услышишь то, что я собираюсь сегодня сказать.

Глава 10

Главный престол Мадридской архиепархии Римской католической церкви — кафедральный собор Альмудена. Это величественное здание в неоклассическом стиле неподалеку от королевского дворца построено на месте древней мечети и названо арабским словом al-mudayna, что означает «крепость».

Согласно легенде, Альфонсо VI, отвоевав в 1083 году Мадрид у арабов, начал разыскивать священную реликвию — статую Девы Марии, которую жители города замуровали в крепостной стене, чтобы уберечь от мавров. Но поиски долгое время не давали результатов. И вот однажды, когда процессия молящихся двигалась вдоль крепостной стены, часть ее обвалилась, и глазам верующих предстала статуя Девы Марии, перед которой горели свечи, зажженные несколько столетий назад.

Сегодня Дева Мария Альмудена — небесная покровительница Мадрида, и массы паломников и просто туристов стекаются в кафедральный собор, чтобы попросить ее заступничества. Счастливое расположение — на одной площади с королевским дворцом — придает дополнительную притягательность собору: иногда можно увидеть обитателей дворца — членов королевской фамилии.

В тот вечер по одному из коридоров собора в панике метался юный министрант.

Куда пропал епископ Вальдеспино?!

Служба вот-вот начнется!

Вот уже несколько десятилетий епископ Антонио Вальдеспино был настоятелем собора. Давний друг и духовный наставник короля, он отстаивал традиционализм и консерватизм, был ярым противником любых современных течений в церкви. Невзирая на возраст восьмидесятитрехлетний епископ надевал вериги на Святой неделе и участвовал в процессиях верующих, помогая нести статуи святых по улицам столицы.

Уж кто-кто, а Вальдеспино никогда не опаздывает на службу.

Двадцать минут назад министрант, как обычно, помогал епископу в ризнице облачиться для мессы. Едва они закончили, епископ получил смс-сообщение и, не сказав ни слова, быстро куда-то ушел. Но куда? Министрант уже побывал в алтаре, ризнице, даже в туалетной комнате епископа и теперь бежал в административное крыло собора — в кабинет. Послышались первые торжественные органные аккорды. Уже началось входное песнопение! Министрант с разбегу остановился у кабинета епископа и с удивлением увидел полоску света под дверью.

Он тут?! Министрант осторожно постучал:

– ¿Excelencia Reverendísima?^[275]

Тишина. Он постучал сильнее:

– ¡¿Su Excelencia?!

Снова нет ответа. Может, что-то случилось? Министрант нажал на ручку и приоткрыл дверь.

– ¡Cielos!^[276] — вырвалось у него, когда он заглянул в кабинет.

Епископ Вальдеспино сидел за большим столом из красного дерева, неотрывно глядя в светящийся экран ноутбука. Он был в полном облачении — на голове митра, риза ниспадает с плеч. Пастырский посох небрежно прислонен к стене. Министрант вежливо кашлянул.

— La santa misa está…

— Preparada, — оборвал его епископ, не отводя взгляда от экрана. — Padre Derida me sustituye^[277].

Министрант в замешательстве смотрел на епископа. Отец Дерида? Простой священник на субботней мессе — это странно!

– ¡Vete ya! — отрезал Вальдеспино, не поднимая головы. — Y cierra la puerta^[278].

Испуганный юноша повиновался: немедленно вышел из кабинета и закрыл дверь. Возвращаясь бегом туда, где торжественно гремел орган, министрант ломал голову над тем, что именно епископ так внимательно изучает в компьютере и что может быть важнее, чем служение Господу?

В это самое время адмирал Авила, пробираясь через толпу гостей в атриуме музея Гуггенхайма, с удивлением заметил, что почти все разговаривают со своими гарнитурами. Похоже, аудиотур — интерактивный. Хорошо, что он избавился от этой штуки.

Сейчас нельзя ни на что отвлекаться.

Он посмотрел на часы, потом в сторону лифтов. Толпа. Все стремятся наверх, туда, где состоится презентация. Авила решил пойти по лестнице. Шагая по ступеням, он вдруг снова, как и накануне, ощутил мелкую дрожь в руках. Неужели я стал человеком, который способен убивать? Безбожники, взорвавшие его жену и сына, похоже, разрушили и его душу. Мои действия санкционированы свыше, как заклинание повторял он себе. То, что я делаю, угодно Богу.

Одолев первый пролет, он обратил внимание на женщину, которая стояла на площадке неподалеку. Новая звезда Испании, думал он, глядя на знаменитую красавицу.

Женщина была в белом обтягивающем платье с черной диагональной полосой. Стройная, темноволосая, грациозная, она не могла не вызывать восхищения, и Авила заметил, что не он один смотрит на нее.

Кроме восхищенной публики с женщины в белом не сводили глаз два лощеных телохранителя. Они неотступно следовали за ней с настороженной уверенностью хищного зверя. Оба в синих блейзерах с шевронами, на которых вышита монограмма «КГ».

Авила не удивился их присутствию, но его сердце забилось быстрее. Как бывший военный он прекрасно знал, что означает эта монограмма. Парни скорее всего вооружены и натасканы так, как мало кто из телохранителей.

Надо быть особенно осторожным, подумал Авила.

— Привет! — услышал он вдруг мужской голос прямо у себя за спиной.

Адмирал вздрогнул и обернулся.

Перед ним стоял, широко улыбаясь, пузатый мужчина в смокинге и ковбойской шляпе.

— Отличный прикид! — сказал он, указывая пальцем на форменный китель Авилы. — Интересно, где такие дают?

Там, где платишь за него кровью и верностью, мысленно ответил Авила.

— No hablo inglés^[279], — пожав плечами, сказал он и пошел вверх по лестнице.

На третьем этаже Авила увидел табличку «Туалет» и пошел по длинному коридору в направлении, указанном стрелкой. Он был почти у цели, когда свет в музее начал мигать — «первый звонок», гостям вежливо предлагали подняться в зал презентации.

В пустом туалете Авила прошел в самую дальнюю кабинку и запер дверь. Оставшись в одиночестве, он почувствовал, как в душе просыпаются знакомые демоны, и испугался, что они снова увлекут его в беспросветную бездну.

Пять лет прошло, а память по-прежнему не отпускает меня.

Рассердившись на себя, Авила отогнал мрачные мысли и достал из кармана четки. Аккуратно повесил их на крючок для одежды на дверце кабинки. Глядя, как бусины и распятие тихо покачиваются, он невольно залюбовался. Благочестивый человек пришел бы в ужас, узнав, для какой цели Авила предназначил эти четки. Но Регент заверил, что в мрачные времена прощаются самые страшные грехи. Бог простит все, сказал Регент, если это сделано во имя святой цели.

Под защитой не только душа Авилы, но и тело. Он посмотрел на татуировку на руке.

Как древняя хризма — монограмма имени Христа, — этот знак целиком составлен из букв. Строго следуя инструкции, Авила нанес его с помощью особых чернил и иглы три дня назад. Поэтому кожа вокруг была еще красноватой и побаливала. Если его схватят, говорил Регент, достаточно показать знак, и не пройдет нескольких часов, как его отпустят.

Наши люди есть на самых верхних этажах власти, сказал Регент.

Авила уже успел убедиться в этом: он чувствовал, что его словно покрывает защитная мантия. Значит, есть еще люди, которые уважают традиции. Возможно, когда-нибудь и Авила войдет в элиту, но сейчас он готов сыграть любую роль ради святого дела.

В тишине кабинки он достал телефон и набрал тайный номер.

Ответили сразу, на первом гудке:

– ¿Sí?

— Estoy en posición, — сообщил Авила, ожидая дальнейших инструкций.

— Bien, — сказал Регент. — Tendrás una sola oportunidad. Aprovecharla será crucial^[280].

Глава 11

В тридцати километрах от Дубая с его сверкающими на солнце небоскребами, искусственными островами и роскошными виллами знаменитостей на побережье залива располагается город Шарджа — ультраконсервативный исламский центр и культурная столица Объединенных Арабских Эмиратов.

Больше шестисот мечетей и лучший в регионе университет превратили Шарджу в оплот науки и духовности, чей фундамент покоится на прочной основе огромных запасов нефти и твердой убежденности правителей в том, что их подданные обязаны получить самое лучшее образование.

Этой ночью семейство глубоко чтимого в Шардже алламы Саида аль-Фадла собралось вместе и молилось. Но это был не ночной намаз тахаджуд. Семейство молило аллаха, чтобы он вернул любимого отца, дядю, мужа, который таинственным образом бесследно исчез.

Местная пресса сообщала, что, по словам одного из коллег аль-Фадла, обычно невозмутимый аллама после возвращения с заседания Парламента религий мира все время «был странно возбужден». К тому же коллега случайно оказался свидетелем телефонного разговора. Саид с кем-то спорил, судя по всему, по-английски. Этого языка коллега не понимал, но клялся, что отчетливо слышал, как Саид без конца повторял одно и то же имя.

Эдмонд Кирш.

Глава 12

Лэнгдон выбирался из стальной спирали, и голова у него шла кругом от противоречивых мыслей. Разговор с Киршем одновременно заинтриговал и встревожил его. Даже если Кирш преувеличивает, похоже, этот компьютерный гений действительно открыл что-то такое, что перевернет многие фундаментальные представления о мире.

Открытие, сравнимое с революцией Коперника?

Лэнгдон наконец выбрался из стального коридора. Голова у него слегка кружилась уже и в прямом смысле. Он поднял с пола наушники и пристроил на место.

— Уинстон? Алло!

Послышался легкий щелчок. Компьютерный экскурсовод с британским акцентом был тут как тут:

— Приветствую вас, профессор. Я слушаю. Мистер Кирш просил проводить вас к грузовому лифту, поскольку через атриум мы не успеем, времени мало. И еще он выразил надежду, что размеры лифта вас приятно удивят.

— Очень мило с его стороны. Он же знает, что у меня клаустрофобия.

— Теперь и я это знаю. И буду всегда об этом помнить.

Уинстон провел Лэнгдона через боковую дверь по служебному проходу с бетонными стенами к дверям лифта. Кабина действительно оказалась огромной, явно предназначенной для подъема экспонатов невероятных размеров.

— Верхняя кнопка, — сказал Уинстон, когда Лэнгдон вошел в кабину. — Четвертый этаж.

Наверху лифт остановился, и Лэнгдон вышел.

— Направо, — звучал в голове Лэнгдона жизнерадостный голос Уинстона. — Теперь по галерее налево. Это кратчайший путь к зрительному залу.

Следуя указаниям Уинстона, Лэнгдон шел по внушительной галерее, где были выставлены странные инсталляции: пушка, время от времени стреляющая мягкими красными восковыми ядрами в белую стену, сплетенное из проволоки каноэ, на котором, очевидно, нельзя было плавать, целый маленький город из полированных металлических блоков.

У самого выхода из галереи внимание Лэнгдона привлекла масштабная инсталляция, перед которой он остановился как вкопанный.

Ну наконец-то, подумал Лэнгдон. Вот и самый странный экспонат в музее.

Во всю ширину зала простиралась высокая — до потолка — дуга. Она напоминала поток, составленный из множества чучел серых волков, застывших на бегу, в прыжке, в полете. Поток с размаху ударял в прозрачную стеклянную стену, стекал по ней и застывал грудой мертвых волчьих тел.

— Эта композиция называется «Прямолинейность», — пояснил Уинстон. — Девяносто девять волков слепо мчатся в стеклянную стену, что символизирует стадный менталитет, не позволяющий хоть на миллиметр отклониться от общепринятой нормы.

Лэнгдона поразила актуальность инсталляции. Сегодня Эдмонд намерен максимально «отклониться от общепринятой нормы».

— Если вы пройдете немного вперед, — сказал Уинстон, — то слева будет проход к живописной ромбовидной композиции. Ее создатель — один из любимцев Эдмонда.

Лэнгдон взглянул на яркую картину впереди и сразу узнал характерные линии, чистые цвета и веселый парящий глаз.

Хуан Миро, подумал Лэнгдон. Ему всегда нравились веселые работы этого знаменитого каталонца, похожие и на детские книжки-раскраски, и на сюрреалистические витражи.

Но приблизившись, он с удивлением заметил, что поверхность картины абсолютно гладкая, без единого следа кисти.

— Это что — репродукция?

— Нет, оригинал, — ответил Уинстон.

Лэнгдон рассмотрел картину поближе. Похоже, напечатана на широкоформатном принтере.

— Уинстон, но это же напечатано. Это даже не холст.

— Я не работаю с холстом, — ответил Уинстон. — Я творю виртуально, а потом Эдмонд распечатывает.

— Постой, — с недоверием сказал Лэнгдон, — так это твоя работа?

— Да. Я попытался изобразить что-нибудь в стиле Хуана Миро.

— Понятно. Ты даже подписал ее — Miró.

— Нет, — возразил Уинстон. — На картине написано Miro без акута на последней гласной. По-испански miro означает «я смотрю».

Остроумно, согласился Лэнгдон, глядя на одинокий глаз, который смотрел на зрителя с работы Уинстона.

— Эдмонд попросил меня нарисовать автопортрет. И вот что у меня получилось.

Так это твой автопортрет, подумал Лэнгдон, внимательно всматриваясь в причудливые линии. Ты выглядишь очень странно, компьютер.

Лэнгдон недавно прочел о большом интересе Эдмонда к «алгоритмическому искусству» — произведениям, созданным сложными компьютерными программами. Тут неизбежно вставал вопрос: кто автор — компьютер или программист? В Массачусетском технологическом институте недавно прошла выставка «алгоритмического искусства», которая вызвала настоящий переполох в гуманитарных кругах Гарварда: Разве не искусство делает нас людьми?

— Я и музыку сочиняю, — похвастался Уинстон. — Попросите у Эдмонда что-нибудь послушать, думаю, вам будет любопытно. Но нам надо спешить. Скоро начнется презентация.

Лэнгдон вышел из галереи и оказался на площадке с видом на атриум. В противоположном конце огромного сводчатого зала служители поторапливали выходящих из лифта припозднившихся гостей, направляя их в сторону Лэнгдона и открытых дверей зрительного зала.

— Программа начнется через несколько минут, — сказал Уинстон. — Вы видите открытые двери?

— Да, они прямо передо мной.

— Отлично. И последнее: когда войдете в зал, увидите корзину для наушников. Эдмонд просил вас не сдавать их. Оставьте их при себе. После окончания программы я помогу вам выйти через служебный вход, там не будет толпы, и вы сможете спокойно поймать такси.

Лэнгдон вспомнил странную последовательность букв и цифр, которые Эдмонд написал на визитке — их нужно было просто показать таксисту.

— Уинстон, Эдмонд тут написал мне: «BIO-EC 346». Он сказал, что это очень простой код.

— Совершенно верно, — быстро проговорил Уинстон. — Поторопитесь, профессор, программа вот-вот начнется. Надеюсь, вам понравится презентация мистера Кирша. С нетерпением жду нашей встречи после программы.

Что-то щелкнуло. И Уинстон умолк.

Лэнгдон подошел к распахнутым дверям, снял наушники, спрятал в карман и быстро вошел вместе с еще несколькими опоздавшими. Тяжелые двери захлопнулись.

В очередной раз он удивленно осмотрелся.

Мы что, все время будем стоять?

Он-то представлял, что Кирш объявит о своем открытии в огромной аудитории с удобными креслами, но очутился в небольшом выставочном зале с голыми белыми стенами, где толпились, почти касаясь друг друга, триста с лишним человек.

Ни картин, ни сидений. Только подиум у противоположной стены и сбоку — большой ЖК-экран, на котором светится надпись:

Прямое включение через 2 минуты 07 секунд

Лэнгдон, чувствуя, как его охватывает волнение, автоматически прочел вторую строку на экране и не поверил своим глазам:

Нас смотрят 1 953 694 зрителя

Два миллиона человек?

Кирш говорил, что собирается устроить онлайн-трансляцию, но такое количество зрителей! А невероятное число на экране продолжало расти, увеличиваясь с каждой секундой.

Лэнгдон невольно улыбнулся. Неплохо идут дела у его бывшего студента. Хотелось бы только знать: что же такое он сейчас скажет?

Глава 13

В освещенной луной пустыне восточнее Дубая дюнный багги «Песчаная гадюка-1100» сделал крутой вираж и резко остановился, оставив за собой шлейф взметенного песка, опадающий плавной волной в ярком свете фар.

Молодой парень за рулем снял защитные очки и с удивлением уставился на странный предмет, на который едва не наехал. Испытывая непонятный страх, вылез из багги и приблизился к темному силуэту на песке.

Да, он не ошибся.

В свете фар, раскинув руки, лицом вниз неподвижно лежал человек.

— Marhaba? — позвал паренек. — Эй!

Человек не отвечал.

Судя по одежде, это был мужчина: круглая шапочка, просторный тауб. Плотный и коренастый. Его следы давно занесло ветром, как и колею от машины, если та была. Уже не понять, как он очутился здесь, так далеко в пустыне.

— Marhaba? — снова произнес парень.

Тишина.

Не зная, как быть, он осторожно тронул мужчину ногой. Пухловатое на вид тело оказалось очень твердым — ветер и солнце иссушили его.

Мертвец.

Паренек наклонился, ухватил человека за плечо и перевернул на спину. Неподвижные глаза смотрели в небо. Запорошенное песком лицо. Всклокоченная борода. Но несмотря на это, мужчина казался знакомым и даже добрым, словно любимый дедушка или дядя.

Послышался рев квадроциклов и багги — приятели искали паренька. Рев приближался, то затихая, то снова усиливаясь: ребята то поднимались, то опускались по склонам дюн.

Подъехав, остановились, сняли очки и шлемы. Окружили найденное тело. И вдруг один из них вскрикнул, узнав в мертвом человеке знаменитого алламу Саида аль-Фадла — ученого и религиозного лидера, — который время от времени выступал у них в университете.

— Matha Alayna ‘an naf'al? — кричал он. Что же нам делать?

Ребята молча смотрели на труп. А потом сделали то, что сделал бы каждый их сверстник в любой точке земного шара.

Они достали смартфоны и начали снимать, чтобы поскорее отправить фото друзьям.

Глава 14

Стоя в плотной толпе гостей перед подиумом, Роберт Лэнгдон с удивлением наблюдал, как стремительно растет число на экране:

Нас смотрят 2 527 664 зрителя

Голоса трех с лишним сотен гостей в небольшом пространстве зала слились в приглушенный гул: одни возбужденно обсуждали предстоящую презентацию, другие пользовались последней возможностью поговорить по мобильному или твитнуть знаменательное событие.

На подиуме появился техник. Он осторожно постучал по микрофону.

— Дамы и господа, ранее мы просили вас отключить мобильные устройства. Сейчас произойдет блокировка Wi-Fi и сотовой связи, которая продлится до окончания мероприятия.

Многие гости продолжали говорить по телефонам, и вдруг связь прервалась. Большинство выглядели полностью обескураженными, словно только что стали свидетелями очередного технологического чуда Кирша, способного по мановению руки лишить их связи с внешним миром.

Это чудо можно купить за пятьсот долларов в любом магазине электроники, подумал Лэнгдон. Он был одним из немногих профессоров Гарварда, кто пользовался глушилками сотовой связи в аудитории, чтобы студенты не отвлекались во время занятий.

Оператор с большой камерой на плече занял место напротив подиума. Свет в зале стал постепенно гаснуть.

На ЖК-экране высвечивалось:

Прямое включение через 38 секунд

Нас смотрят 2 857 914 зрителей

Лэнгдон с удивлением наблюдал, как быстро мелькают цифры счетчика на экране. Число зрителей увеличивалось быстрее, чем государственный долг США, и в голове с трудом укладывалось, что в этот самый момент почти три миллиона человек сидят у экранов в ожидании прямой трансляции из этого зала.

— Готовность тридцать секунд, — спокойно сказал в микрофон техник.

Небольшая дверь позади подиума распахнулась, и публика возбужденно зашумела в ожидании великого Эдмонда Кирша.

Но Эдмонд не появлялся.

Все смотрели на пустой дверной проем.

Наконец из него вышла элегантная женщина. Она была поразительно красива — высокая, грациозная, с длинными черными волосами, в белом облегающем фигуру платье с черной диагональной полосой. Казалось, она плывет в воздухе, едва касаясь пола. Дойдя до центра подиума, она поправила микрофон, глубоко вздохнула и с улыбкой посмотрела в зал, ожидая, пока истекут последние секунды.

Прямое включение через 10 секунд

Женщина на мгновение закрыла глаза, сосредоточилась и снова посмотрела в зал, излучая спокойную уверенность.

Оператор поднял вверх руку и начал загибать пальцы.

Четыре, три, два…

Свет в зале окончательно погас, и женщина устремила взгляд прямо в объектив камеры. На экране появилось ее загорелое лицо. Живые темные глаза смотрели прямо на публику. Мягким движением руки она откинула прядь волос и заговорила по-английски приятным, хорошо поставленным голосом с легким испанским акцентом.

— Добрый вечер. Меня зовут Амбра Видаль.

Зал взорвался необычайно бурными аплодисментами. Судя по всему, многим из присутствующих она была хорошо известна.

– ¡Felicidades! — кто-то крикнул из толпы. Поздравляем!

Щеки женщины слегка зарумянились. Кажется, я что-то упустил, подумал Лэнгдон.

Женщина продолжила, не обращая внимания на выкрики:

— Дамы и господа! Вот уже пять лет я работаю директором музея Гуггенхайма в Бильбао и сейчас рада приветствовать вас в нашем музее. Сегодня потрясающее мероприятие, и устроил его выдающийся человек.

Все с энтузиазмом зааплодировали вновь. Лэнгдон тоже похлопал.

— Эдмонд Кирш — не только щедрый попечитель нашего музея, но и преданный друг. Мне выпала большая честь на протяжении нескольких месяцев сотрудничать с ним в процессе подготовки этого замечательного мероприятия. Я только что посмотрела — в социальных медиа по всему миру разразилась настоящая буря. Как многим из вас известно, сегодня Эдмонд Кирш намерен объявить о научном открытии мирового значения. По мнению мистера Кирша, это открытие — его главный вклад в развитие человечества. Таким оно и останется в истории.

Гул удивленных возгласов прокатился по залу.

Темноволосая женщина мило улыбнулась:

— Конечно, я умоляла Эдмонда рассказать мне об этом открытии, но он даже не намекнул, о чем пойдет речь.

Смех в зале, затем аплодисменты.

— Сегодняшнее мероприятие пройдет на английском языке, родном языке мистера Кирша. Но онлайн-трансляция будет вестись более чем на двадцати языках.

Изображение на экране поменялось, и Амбра продолжила:

— Если кто-то еще не избавился от сомнений, взгляните на экран. Это пресс-релиз, который пятнадцать минут назад был разослан по социальным медиа всего мира.

Лэнгдон посмотрел на экран.

Сегодня: прямое включение в 20.0 °CEST^[281].

Футуролог Эдмонд Кирш объявит об открытии, которое перевернет все современные научные представления о мире.

То есть он собрал трехмиллионную аудиторию всего за какие-то минуты, подумал Лэнгдон.

Снова посмотрев на подиум, он только сейчас обратил внимание на двух телохранителей у боковой стены, которые с непроницаемыми лицами уставились на публику. Лэнгдон с удивлением увидел на шевронах синих блейзеров монограмму «КГ».

Королевская гвардия? Зачем здесь парни из личной охраны короля?

Вряд ли кто-то из членов королевской семьи удостоил своим присутствием этомероприятие. Они все убежденные католики и должны избегать публичных контактов с воинствующими атеистами вроде Эдмонда Кирша.

В Испании парламентская монархия, формально власть короля очень ограничена, но он сохраняет огромное влияние на умы и сердца подданных. Для миллионов испанцев монархи по-прежнему продолжают славную традицию los reyes católicos^[282] и Золотого века Испании. До сих пор Королевский дворец Мадрида для многих — духовный ориентир и символ долгой истории непоколебимых религиозных убеждений.

В Испании говорят: «Парламент правит, а король царствует». В течение столетий короли, которые удерживали за собой управление испанской внешней политикой, были убежденными католиками. И нынешний король не исключение, подумал Лэнгдон. Его глубокая религиозность и приверженность консервативным ценностям общеизвестны.

Но вот уже несколько месяцев престарелый монарх прикован к постели и медленно угасает, а страна ждет перехода власти к его единственному сыну Хулиану. По сообщениям в прессе, наследный принц — темная лошадка, до сих пор он оставался в тени отца, и теперь все гадают, каким правителем он окажется.

Неужели принц Хулиан послал агентов Королевской гвардии разведать, что будет на мероприятии Эдмонда Кирша?

Лэнгдон с тревогой вспомнил угрожающий тон епископа Вальдеспино в послании, адресованном Эдмонду. Но в зале царила атмосфера мирная, приподнятая и спокойная. По словам Эдмонда, сегодня предприняты беспрецедентные меры безопасности — возможно, Королевская гвардия здесь всего лишь для дополнительной страховки.

— Думаю, тем, кто знаком с Эдмондом и в курсе его пристрастия к театральным эффектам, — продолжала Амбра Видаль, — понятно, что он не собирается надолго задерживать нас в этой пустой комнате с голыми стенами. — Она подошла к ряду двустворчатых дверей в дальнем конце зала. — За этими дверями Эдмонд Кирш создал «экспериментальное пространство», в котором предложит вашему вниманию свою мультимедийную презентацию. Она заранее записана в компьютере и будет транслироваться на весь мир. — Амбра сделала паузу и посмотрела на свои золотые часики. — Сегодняшний вечер распланирован по минутам, и Эдмонд просил всех занять места, чтобы мы могли начать точно в двадцать часов пятнадцать минут. У нас осталось не так много времени. — Она указала на двустворчатые двери. — Дамы и господа, прошу, входите, и давайте посмотрим, какое удивительное действо приготовил для нас Эдмонд Кирш.

Двери распахнулись.

Лэнгдон предполагал увидеть еще один зал. Но его ждал новый сюрприз. За дверями начинался темный тоннель.

* * *

Адмирал Авила не стал торопиться, когда толпа гостей ринулась к едва освещенному проходу. Войдя в тоннель одним из последних, он с удовлетворением отметил, что там почти ничего не видно.

Темнота здорово облегчит работу.

Прикасаясь к четкам, лежащим в кармане кителя, он внутренне собирался, прокручивая в голове детали операции.

Время будет иметь решающее значение.

Глава 15

Тоннель шириной метров шести, плавно идущий налево и вверх, был сделан из плотной черной ткани, натянутой на полукруглые арки. Пол покрывала роскошная черная ковровая дорожка, а две светящиеся полосы по ее краям чуть рассеивали темноту.

— Пожалуйста, снимите обувь, — шепотом повторял смотритель музея вновь прибывшим. — Снимите и возьмите ее в руки.

Лэнгдон снял лакированные вечерние туфли, и ноги в носках погрузились в мягчайший ворс ковра. Все тело вмиг инстинктивно расслабилось. Послышались блаженные вздохи — остальные гости испытали то же самое.

Мягко ступая, Лэнгдон двинулся вперед по тоннелю туда, где у черного занавеса гостей встречали смотрители музея. Каждому вручали нечто похожее на толстое пляжное полотенце, а затем провожали дальше.

Возгласы радостного удивления постепенно сменились настороженной тишиной. Лэнгдон наконец подошел к занавесу, и смотритель протянул ему аккуратно сложенный кусок ткани — как оказалось, не полотенце, а небольшое ворсистое одеяло, к одной стороне которого была пришита подушка. Лэнгдон поблагодарил и шагнул за приоткрытую завесу.

Второй раз за вечер он застыл в изумлении. Конечно, он пытался представить, что увидит по ту сторону занавеса. Но такого точно не ожидал.

Мы что… за городом?

Перед ним раскинулась широкая лужайка, над ней сияло звездное небо. Узкий месяц всходил над одиноким кленом, стрекотали сверчки, теплый ветер ласкал лицо, воздух был напоен ароматом свежеподстриженной травы, сменившей мягкий ковер под ногами.

— Сэр, пожалуйста, выберите себе место, — прошептал смотритель музея и, взяв Лэнгдона за руку, вывел на лужайку. — Расстелите одеяло, ложитесь и наслаждайтесь.

Лэнгдон стоял на траве в окружении столь же ошеломленных гостей — все выбирали места, чтобы постелить одеяла. Лужайка была большая, размером с хоккейную площадку, ее окружали деревья, заросли овсяницы и камыша. Камыш тихо шелестел на ветру.

Лэнгдону понадобилось несколько сенунд, чтобы понять: все это иллюзия. Но какая! Настоящее произведение искусства.

Это напоминает сложно устроенный планетарий, думал он, поражаясь, с каким вниманием к деталям выполнена работа.

Небо, звезды, месяц, плывущие облака — все это проекция. Равно как и пологие холмы вдалеке. Камыш, деревья с шелестящими листьями, кустарники — очень искусная имитация или даже живые растения в горшках. Туман, окутывающий кусты и деревья, хитроумно скрывал острые углы и прямые стены огромного зала. Так возникала иллюзия окружающей природы.

Лэнгдон присел и потрогал траву. Мягкая, совсем как настоящая, разве что совершенно сухая. Он где-то читал о новых синтетических покрытиях, способных ввести в заблуждение даже профессионального спортсмена. Но Кирш пошел еще дальше — он создал удивительно правдоподобную рукотворную почву со всеми ее изъянами и неровностями. Кочки, ямки — как на настоящем лугу. Лэнгдон вспомнил, когда впервые собственные чувства точно так же обманули его. Он был тогда ребенком, и его маленькая лодка плыла под лунным светом к гавани, где отчаянно палил из пушек боевой пиратский парусник. Детское сознание не могло постичь, что никакой гавани на самом деле нет, а есть подземный театр, сооруженный в пещере с водой. Классический аттракцион «Диснейуорлда» — «Пираты Карибского моря».

Но сейчас все было удивительно правдоподобно, и на лицах других гостей Лэнгдон видел такой же изумленный восторг. Надо отдать Эдмонду должное — он создал такую удивительную иллюзию, что сотни взрослых серьезных людей сбросили свои дорогущие туфли, легли на траву и устремили взгляды к небу.

Так мы делали в детстве, а потом повзрослели и все забыли.

Лэнгдон, положив голову на подушку, растянулся на мягкой упругой траве. В небе над ним мерцали звезды, и на мгновение он снова стал подростком. Вернулся в те годы, когда на пару с лучшим другом лежал в полночь на роскошном газоне гольф-поля Болд-Пик и размышлял о тайнах мироздания. Если повезет, подумал Лэнгдон, Эдмонд Кирш сегодня раскроет нам некоторые из этих тайн.

Стоя в дальнем углу площадки, адмирал Луис Авила еще раз окинул лужайку взглядом. Затем, никем не замеченный, сдвинул в сторону черный занавес, через который только что вошел, и оказался в пустом тоннеле. Провел рукой по черной ткани, нашел место соединения полотнищ. Стараясь действовать как можно тише, расстегнул липучку, шагнул на другую сторону тоннеля и снова соединил ткань позади себя.

Иллюзия растворилась.

Лужайка исчезла.

Теперь Авила находился в громадном прямоугольном помещении, почти все пространство которого занимал большой овальный пузырь. Зал внутри зала. Эту конструкцию, напоминающую шапито, окружали высокие строительные леса, на которых громоздились осветительные приборы, аудиоколонки и пучки кабелей. Направленные на полупрозрачную поверхность шатра мерцающие видеопроекторы светились все одновременно, изливая мощные разноцветные лучи. Именно благодаря им люди на искусственной лужайке видели звездное небо и отдаленные холмы.

Авила отдал должное таланту Кирша: футуролог умеет создавать драматические эффекты. Впрочем, он и представить себе не может, какая драма здесь развернется сегодня.

Помни, что поставлено на карту. Ты — солдат священной войны. Часть великого целого.

Авила вновь и вновь прокручивал в голове свой план — шаг за шагом. Опустив руку в карман, он хотел уже вытащить крупные тяжелые четки. И в этот момент верхний ряд колонок внутри шатра будто взорвался звуком, выпустив на волю человеческий голос. Громыхая, он несся с неба, словно Глас Божий:

— Добрый вечер, друзья. Меня зовут Эдмонд Кирш.

Глава 16

В это же время в Будапеште рабби Кёвеш мерил нервными шагами тесное пространство своего házikó. В руке он сжимал телевизионный пульт и, с тревогой ожидая звонка епископа Вальдеспино, переключался с канала на канал.

Последние десять минут несколько новостных телеканалов прерывали свою программу ради прямого эфира из музея Гуггенхайма в Бильбао. Комментаторы обсуждали прошлые достижения Кирша и размышляли, чем он собирается поразить на этот раз. Кёвеш поежился. Интерес к предстоящему событию рос как снежный ком.

Для меня это уже не тайна.

Три дня назад в Монтсеррате Эдмонд Кирш показал Кёвешу, аль-Фадлу и Вальдеспино рабочую версию презентации своего открытия. Теперь, не сомневался рабби, то же самое предстоит узнать всей планете.

Сегодня вечером мир станет другим, с горечью подумал он.

Телефонный звонок оторвал Кёвеша от тяжелых мыслей.

Вальдеспино обошелся без предисловий:

— Иегуда, боюсь, у меня снова плохие новости. — Мрачным голосом он пересказал рабби шокирующие известия из Эмиратов.

Кёвеш в ужасе зажал ладонью рот. Потом проговорил:

— Аллама аль-Фадл… покончил с собой?

— Как раз этот вопрос сейчас и обсуждается. Его нашли недавно, далеко в пустыне… он как будто ушел умирать. — Вальдеспино помолчал. — Возможно, не выдержал нервного напряжения последних дней. Это все, что я могу сказать.

Аль-Фадл и самоубийство? Кёвеш представил себе это, нахлынула волна боли, а за ней — смятение. Да, и его самого мучают мысли о последствиях открытия Кирша. Но чтобы аллама в отчаянии свел счеты с жизнью? Нет, невозможно.

— Здесь что-то не так, — произнес рабби. — Не верю, что он пошел на такое.

Вальдеспино долго молчал.

— Рад, что вы так думаете, — наконец сказал он. — Должен признаться, и я с трудом могу принять версию самоубийства.

— Тогда… кто же это сделал?

— Тот, кому важно было сохранить в тайне открытие Эдмонда Кирша, — мгновенно ответил епископ. — Тот, кто, как и мы, думал, что Кирш сделает заявление не сегодня, а через несколько недель.

— Но Кирш уверял, что никто ничего не знает! — возразил Кёвеш. — Только вы, аль-Фадл и я.

— Может, и здесь он солгал. Но даже если Кирш действительно рассказал об открытии только нам троим, вспомните, как отчаянно наш друг Саид аль-Фадл выступал за публичность. Возможно, он поделился информацией с кем-то из приближенных в Эмиратах. Возможно, этот приближенный, как и я сам, счел, что открытие Кирша повлечет за собой опаснейшие последствия.

— И что отсюда следует? — раздраженно спросил рабби. — Что кто-то близкий к аль-Фадлу убил его ради сохранения тайны? Но это вздор!

— Рабби, — холодно произнес епископ. — Поверьте, я не знаю, что произошло. Я лишь пытаюсь найти ответы. Так же, как и вы.

Кёвеш перевел дух.

— Простите. Все никак не могу смириться с тем, то Саида больше нет.

— И я не могу. Но если Саида убили из-за информации, которой он владел, значит, и мы с вами должны быть очень осторожны. Возможно, мы следующие.

Кёвеш недолго помолчал, прежде чем сказал:

— Как только открытие станет достоянием общественности, нас незачем будет убивать.

— Верно, но пока это не так.

— Ваше преосвященство, до заявления Кирша остаются считанные минуты. Репортаж транслируют по всем каналам.

— Да… — Вальдеспино устало вздохнул. — Кажется, я должен признать, что мои молитвы остались без ответа.

Неужели епископ молил Бога о помощи, о том, чтобы Кирш отказался от своих намерений?

— Но даже если все всё узнают, — продолжил Вальдеспино, — успокаиваться рано. Думаю, Кирш с превеликим удовольствием объявит миру, что три дня назад консультировался с религиозными лидерами. Сейчас я уже сомневаюсь, что он руководствовался этическими соображениями, когда просил о встрече. Если он назовет наши имена, нас скорее всего ждут тщательные проверки и, возможно, суровая критика со стороны собратьев. Наверняка они сочтут, что мы должны были действовать, принять какие-то меры. Простите, но я… — Епископ запнулся, как будто хотел добавить что-то еще, но внезапно передумал.

— Что? О чем вы? — Кёвеш ждал продолжения.

— Поговорим об этом позже. Я позвоню вам после презентации Кирша. До тех пор, пожалуйста, никуда не выходите и заприте дверь. Ни с кем не разговаривайте и будьте предельно осторожны.

— Антонио, вы пугаете меня.

— Сам того не желая. Теперь мы можем только ждать и смотреть, как будет реагировать мир. Отныне все в руках Божьих.

Глава 17

С небес зазвучал голос Эдмонда Кирша, и прохладная лужайка в недрах музея Гуггенхайма затихла. Сотни людей, раскинувшись на одеялах, смотрели в сияющее звездное небо. Роберт Лэнгдон, лежа в центре поляны, испытывал непонятное волнение.

— Давайте сегодня снова станем детьми, — заговорил Кирш. — Посмотрим на звезды и откроем наше сознание новым перспективам.

Напряжение публики росло.

— Сегодня мы первооткрыватели, — продолжил Кирш. — Оставим все позади, устремимся в безграничный океан, где нас ждут новые земли, которых никто никогда не видел, почувствуем дрожь в коленях и благоговейный трепет — такой, когда вдруг понимаешь, что мир куда больше, чем могло «присниться нашим мудрецам». Распахнем сознание.

Впечатляет, подумал Лэнгдон. Интересно, это запись или он прямо сейчас читает текст за кулисами?

— Друзья мои, — гремел в небесах голос Кирша, — мы собрались, чтобы узнать о великом открытии. Прошу вас, наберитесь терпения. Сегодня произойдет переворот в истории человеческой мысли, и очень важно прочувствовать контекст, в котором он происходит.

Постепенно начал нарастать гул. Лэнгдон почувствовал, как все у него внутри задрожало от мощных басов из динамиков.

— Нам нужно подготовиться к великому событию. И поможет нам в этом знаменитый ученый, настоящая легенда в мире символов и кодов, знаток истории, религии и культуры… и мой дорогой друг. Дамы и господа, встречайте: профессор Гарвардского университета Роберт Лэнгдон!

Раздались бурные аплодисменты. Лэнгдон с удивлением приподнялся на локте. Звездное небо над головой вдруг превратилось в большую переполненную аудиторию, по которой под восхищенными взглядами студентов в пиджаке марки «Харрис твид» расхаживал… Роберт Лэнгдон.

Так вот она, моя роль, подумал Лэнгдон, устраиваясь поудобнее.

— Для древних людей, — говорил с экрана вверху Лэнгдон, — Вселенная была полна тайн. Многое не поддавалось пониманию. И наши предки создали целый пантеон богов и богинь, чтобы объяснить то, перед чем разум был бессилен: гром, землетрясения, приливы и отливы, извержения вулканов, чума, бесплодие и даже любовь.

Сюрреализм какой-то, подумал Лэнгдон, слушая самого себя.

— Древние греки считали, что шторм на море вызван гневом Посейдона.

Изображение Лэнгдона исчезло с экрана, но голос продолжал звучать.

Огромные волны с грохотом прокатились по потолку, сотрясая все вокруг. Лэнгдон с изумлением увидел, как пенные валы преобразились в заснеженную тундру, по которой змеилась поземка. Повеяло холодом.

— Наступала зима, — продолжал Лэнгдон за кадром, — это природа оплакивала ежегодное пленение Персефоны подземным миром.

На лужайке опять потеплело, и заснеженный ландшафт постепенно трансформировался в гору, из вершины которой извергались клубы дыма, искры и лава.

— Римляне считали, что каждая такая гора, — говорил Лэнгдон, — это дом Вулкана, бога-кузнеца, который стучит молотом по наковальне внутри горы, и из трубы его горна летят искры и пламя.

Лэнгдон почувствовал, как запахло серой, и удивился, насколько искусно Эдмонд превратил обычную лекцию в захватывающее мультисенсорное действо.

Извержение вулкана внезапно закончилось. В наступившей тишине снова застрекотали сверчки, над лужайкой повеял теплый ветер, запахло свежескошенной травой.

— Наши предки придумали множество богов, — говорил Лэнгдон. — Нужно было объяснить не только загадки мироздания, но и вполне житейские тайны.

Над головой снова появились звезды, но на этот раз с линиями, очерчивающими созвездия, и с изображениями соответствующих божеств.

— Бесплодие было связано с немилостью богини Юноны. Любовь — это сердце, пронзенное стрелой Эрота. Эпидемии — наказание, которое насылает на провинившихся Аполлон.

На потолке появлялись новые созвездия и новые боги.

— В моих книгах, — продолжал Лэнгдон, — я пользуюсь термином «бог пробела». Когда у наших предков возникал пробел в понимании того или иного явления природы, они заполняли его соответствующим «богом».

Вверху появился многофигурный коллаж из изображений и статуй древних божеств.

— Для бесчисленных пробелов в знаниях требовались бесчисленные божества. Но вот прошли века, и настало время науки.

В небесах возник коллаж из математических знаков и физических формул.

— Наши знания о природе ширились и росли, пробелов становилось меньше, и пантеон постепенно пустел.

Изображение Посейдона на потолке медленно отошло на второй план.

— Мы узнали, — продолжал Лэнгдон, — что приливы и отливы обусловлены фазами Луны, и Посейдон стал не нужен.

Изображение Посейдона с легким хлопком развеялось в дым.

— Как известно, подобная участь постигла всех древних богов. Один за другим они умирали, ибо наш крепнущий разум уже не нуждался в их помощи.

Изображение богов вверху стали меркнуть одно за другим: бог грома, бог землетрясения, бог, насылающий чуму…

— Но не надо думать, — говорил Лэнгдон, пока боги исчезали с небес, — что они «безропотно уходили во тьму»^[283]. Расставание с богом — сложный и долгий процесс. Верования глубоко коренятся в наших душах. Они впитываются с детства благодаря родителям, учителям, священникам. Религиозные взгляды изменяются на протяжении жизни нескольких поколений. И часто это сопровождается ужасами и насилием.

Раздались воинственные крики и звон мечей, боги один за другим продолжали исчезать. Наконец, на небесах осталось изображение одного бога: суровое лицо, развевающаяся белая борода.

— Зевс, — торжественно провозгласил Лэнгдон. — Царь богов. Самый грозный и почитаемый в языческом пантеоне. Зевс дольше других держал оборону. Он бился не на жизнь, а на смерть, чтобы «не дать погаснуть свету своему»^[284]. Как, впрочем, в свое время бились те боги, на смену которым он пришел.

Наверху появились изображения Стонхенджа, шумерских зиккуратов, великих египетских пирамид. И снова вернулся Зевс.

— Почитатели Зевса так стойко выдерживали натиск христианства, что новой побеждающей религии ничего не оставалось, как сделать лицо Зевса лицом своего нового Бога.

Бородатый Зевс постепенно трансформировался в Бога-Творца с фрески Микеланджело «Сотворение Адама» на потолке Сикстинской капеллы.

— Сегодня мы не верим рассказам, подобным «биографии» Зевса, якобы вскормленного молоком козы и получившего силу от одноглазых чудовищ-циклопов. Теперь это назвается мифологией — собранием причудливых фантастических историй, позволяющих лучше понять мир, в котором жили наши суеверные предки.

На потолке появилось фото пыльной библиотечной полки с кожаными корешками томов — старинные книги с мифами о божествах природы — Баале, Иштар, Осирисе и множестве других.

— Сегодня все обстоит иначе, — провозгласил Лэнгдон. — Наши взгляды изменились.

Вверху замелькали новые образы — бездонные глубины космоса, электронные чипы, медицинские лаборатории, ускорители элементарных частиц, ревущие реактивные самолеты.

— Мы интеллектуально развиты и технологически продвинуты. Мы больше не верим в кузницу в недрах вулкана и в бородача с трезубцем. Мы не похожи на наших суеверных предков…

Или похожи, прошептал Лэнгдон почти в унисон с записью.

— Или похожи? — тут же прозвучало сверху. — Мы считаем себя современными, образованными, но и сегодня мировые религии призывают верить в чудеса: воскресение, непорочное зачатие, гнев Божий, насылающий чуму и наводнения, ожидающие нас после смерти адские муки или райское блаженство.

Лэнгдон говорил, и на потолке появлялись знакомые христианские сюжеты: воскресение, Дева Мария, Ноев ковчег, расступившиеся воды Красного моря, картины ада и рая.

— Попробуем представить, — продолжал Лэнгдон, — как посмотрят на нас историки и антропологи будущего с точки зрения достижений своего времени. Не покажется ли им наша эпоха с ее религиозными верованиями темной и непросвещенной? Не посмотрят ли они на наших богов так, как мы смотрим на Зевса? Не задвинут ли они наши «священные тексты» на пыльную полку истории?

Вопрос повис в наступившей темноте.

Напряженную тишину нарушил голос Эдмонда Кирша.

— Именно так и будет, профессор, — пророкотал он откуда-то сверху. — Я верю, что все будет именно так. Грядущие поколения будут сидеть и ломать голову: ну как же мы, с нашей наукой и технологиями, могли верить в то, чему сегодня нас учит религия?

Голос Кирша креп, в «небесах» сменялись картины: Адам и Ева, женщины в паранджах, босой индус, шагающий по горящим углям.

— Я уверен, — продолжал Кирш, — узнав про наши обряды, будущие поколения определенно решат, что мы жили в темные времена. И в качестве доказательства укажут на наши верования: Бог сотворил человека в чудесном саду, всемогущий творец повелел женщине скрывать лицо, и в честь богов мы время от времени должны поджигать себе пятки.

На потолке быстро замелькали кадры различных религиозных церемоний — от изгнания бесов и крещения до чудовищного пирсинга и сжигания жертвенных животных. Слайд-шоу закончилось душераздирающим видео: индийские служители культа сбрасывают ребенка с пятнадцатиметровой башни. Человек в белом отпускает младенца, тот летит с высоты и падает на растянутый холст, который радостные люди держат внизу как пожарный тент.

Церемония в храме Гришнешвор^[285], подумал Лэнгдон. Считается, этот обряд наделяет ребенка умом и здоровьем.

Кошмарное видео наконец закончилось.

В полной темноте гремел голос Кирша:

— Как могло случиться, что сознание современного человека, способное к точному логическому анализу, мирится с религиозными верованиями, противоречащими элементарной логике?

Над головой снова появилось звездное небо.

— Ответ на этот вопрос, — продолжал Эдмонд, — оказался очень простым.

Нейроны, догадался Лэнгдон.

— Человеческий мозг, — произнес Эдмонд. — Почему он верит в то, во что верит?

Вверху появилось изображение мозга: пульсирующие узелки посылали электрические импульсы по светящимся волокнам к другим узелкам.

— Наш мозг, — продолжал Кирш, — это органический компьютер, и у него есть своя операционная система. Набор правил, который упорядочивает хаотический поток информации, поступающей в течение дня, — разговоры, обрывки музыкальных фраз, полицейские сирены, вкус шоколада. Несложно понять, что поток входящей информации пестр и разнороден, а мозг должен во всем разобраться. На самом деле операционная система мозга и предопределяет наше восприятие реальности. К несчастью, тот, кто написал программу для операционной системы нашего мозга, обладал странным чувством юмора. Строго говоря, это он виноват в том, что мы верим в самые невероятные вещи.

Синапсы исчезли, и в мозгу стали тесниться знакомые картинки: астрологические карты, идущий по воде Иисус, основатель сайентологии Рон Хаббард, египетский Осирис, индуистский бог Ганеша с четырьмя руками и головой слона, мраморная статуя Девы Марии, по щекам которой текут настоящие слезы.

— Как программист, я спрашиваю себя: почему наша операционная система выдает такие странные результаты? Исследовав эту систему, мы обнаружим, что она построена на двух принципах.

Над головой появилась гигантская надпись:

ИЗБЕГАЙ ХАОСА.

НАВОДИ ПОРЯДОК.

— Вот корневая программа нашего мозга, — продолжал Эдмонд. — Именно к этому он стремится. Победить хаос, установить порядок.

Помещение вдруг наполнили беспорядочные звуки — как будто ребенок бессмысленно колотил по клавишам фортепиано. Лэнгдон и остальные гости непроизвольно напряглись.

Перекрывая какофонию, Кирш продолжал:

— Бессмысленное бренчание на пианино — невыносимо, правда? Но вот те же ноты, расставленные в определенном порядке…

Мучительный шум прекратился, и в зале зазвучал «Лунный свет» Дебюсси.

Лэнгдон почувствовал, как мускулы расслабляются, и напряжение зала быстро развеивается.

— Наш мозг ликует, — снова заговорил Кирш. — Но ведь это те же самые ноты. И тот же инструмент. Дебюсси создал порядок. Такое же удовольствие мы испытываем, когда находим нужный фрагмент пазла или выравниваем картину, висящую на стене. Наша предрасположенность к порядку записана в ДНК. Поэтому неудивительно, что многие считают самым гениальным изобретением компьютер — машину, которая специально создана для того, чтобы преобразовывать хаос в порядок. Не случайно компьютер по-испански называют ordenador, что в буквальном переводе означает — «упорядочиватель».

Вверху появилось изображение огромного суперкомпьютера и одинокого молодого человека у монитора.

— Представьте, что у вас есть супермощный компьютер с доступом ко всей информации мира. Вы можете задать ему любой вопрос. Предположим, мы задаем ему один из двух фундаментальных вопросов, которые волнуют человечество с тех самых пор, как мы обрели способность мыслить.

Молодой человек постучал по клавиатуре, и на мониторе появился текст:

Откуда мы?

Что нас ждет?

— Другими словами, мы спрашиваем компьютер о нашем происхождении и нашей судьбе. И получаем ответ.

На мониторе замигали слова:

ДЛЯ ТОЧНОГО ОТВЕТА НЕДОСТАТОЧНО ДАННЫХ.

— Не очень информативно, — сказал Кирш. — Зато честно.

Зрители снова увидели изображение человеческого мозга.

— А если мы спросим вот этот маленький биологический компьютер: откуда мы? Ответ будет совершенно иной.

Мозг стал продуцировать череду религиозных образов: Бог, создающий Адама, Прометей, лепящий из глины первого человека, Брахма, творящий людей из разных частей своего тела, африканский бог, раздвигающий облака и опускающий двух людей на землю, скандинавские боги, вырубающие мужчину и женщину из деревьев, найденных на берегу моря.

— А теперь спросим, — продолжал Эдмонд. — Что нас ждет?

Появились новые образы: безмятежные небеса, адский огонь, иероглифы из древнеегипетской Книги Мертвых, высеченные на камне астральные проекции, греческие Елисейские поля блаженных, каббалистическое описание переселения душ гильгуль нешамот, буддистские и индуистские схемы реинкарнации, теософические круги «страны вечного лета».

— Для человеческого мозга, — объяснял Кирш, — любой ответ лучше отсутствия ответа. Для нас невыносимо оказаться в ситуации «недостаточно данных». Поэтому мозг изобретает недостающие данные и предлагает нам если не сам порядок, то иллюзию порядка — мифы, философские и религиозные системы, так или иначе объясняющие необъяснимое.

Религиозные образы продолжали плыть над головами, а Кирш говорил, все больше воодушевляясь:

— Откуда мы? Что нас ждет? Эти два фундаментальных вопроса человеческого бытия долгие годы не давали мне покоя. Я пытался найти ответы на них. — Эдмонд сделал паузу и с печалью в голосе продолжил: — К несчастью, миллионы верующих считают, что знают ответы на эти фундаментальные вопросы. И поскольку разные религии отвечают на эти вопросы по-разному, то все свелось к выяснению, какой рассказ о Боге Единственно Верный.

На экране вверху загрохотали взрывы, артиллерийские и минометные обстрелы — кровавый фотомонтаж религиозных войн — несчастные беженцы, оставшиеся без крова и семьи, тела мирных жителей.

— История религий — это история непрекращающейся взаимной вражды. Вражды атеистов, христиан, мусульман, евреев, индуистов — истовых последователей любой религии. Но единственное, что объединяет нас всех, — это стремление к миру на земле.

Грохочущие образы войны исчезли, и появилось мерцающее звездами безмятежное небо.

— Только представьте, что мы вдруг волшебным образом получили ответы на основополагающие вопросы нашей жизни… Представьте, что эти ответы очевидны всем и ничего не остается, как принять их с распростертыми объятиями — всем и каждому.

Вверху появилось изображение священника — он молился, закрыв глаза.

— Духовные вопросы всегда были в ведении религии, которая предлагала нам слепо верить в то, что не выдерживает элементарной критики.

Замелькали образы молящихся: закрыв глаза, верующие шептали, пели, били поклоны.

— Вера, — говорил Эдмонд, — по определению предполагает принятие чего-то невидимого и неощутимого, чего-то такого, что не поддается проверке и не требует фактических доказательств. И, естественно, мы верим в разное, потому что вера не порождает универсальной истины. Однако…

Коллаж на потолке сменила одна-единственная фотография: студентка внимательно смотрит в микроскоп.

— Наука — антитеза веры, — продолжил Кирш. — Наука, опять же по определению, основана на физических доказательствах, она отвергает двусмысленности и суеверия и предпочитает факты. Если наука дает ответ на вопрос, то этот ответ универсален. Он не разделяет человечество, а, наоборот, сплачивает.

На экране появились фотографии — НАСА, ЦЕРН^[286], другие лаборатории. Ученые разных национальностей, радостно улыбаясь, обнимались, отмечая очередное открытие, очередной шажок в познании природы.

— Друзья мои, — почти шепотом заговорил Кирш. — В своей жизни я сделал много точных прогнозов. И сегодня хочу поделиться с вами еще одним. — Он сделал медленный глубокий вдох. — Эра религии подошла к концу. Наступает эра науки.

По залу прокатился изумленный гул.

— Сегодня человечество сделает квантовый скачок.

У Лэнгдона по спине пробежал холодок. Неизвестно, в чем заключалось таинственное открытие Кирша, но одно очевидно: только что Эдмонд объявил войну всем религиям мира.

Глава 18

ConspiracyNet.com

ЭДМОНД КИРШ: ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

БУДУЩЕЕ БЕЗ РЕЛИГИИ?

В прямом эфире, перед колоссальной аудиторией в три миллиона человек футуролог Эдмонд Кирш готовится обнародовать информацию о научном открытии, которое, по его словам, даст ответы на «два фундаментальных вопроса человеческого бытия».

После эффектного видео с участием профессора Гарвардского университета Роберта Лэнгдона Кирш перешел к критике религиозных верований, заявив, что «эпоха религии подходит к концу».

Сегодня вечером известный футуролог ведет себя более сдержанно, чем обычно, и не допускает резких высказываний. Другие антирелигиозные заявления Кирша смотрите здесь.

Глава 19

За тканевой стеной куполообразного театра адмирал Авила нашел место, скрытое многочисленными лесами. Если он присядет пониже, никто не заметит даже его тени. А от занавеса, примыкающего к той части зала, где расположена трибуна, его отделяет всего несколько сантиметров.

Адмирал осторожно вынул из кармана четки.

Главное — точно рассчитать время.

Перебирая бусины четок, он нащупал тяжелое металлическое распятие. Еще раз с удивлением подумал, как охранники внизу, у рамки металлодетектора, пропустили эти четки, бросив лишь один взгляд.

Лезвием, скрытым в средокрестии, адмирал Авила сделал небольшой вертикальный разрез в тканевой стене шатра. Мягко и осторожно раздвинул материю и заглянул в другой мир — на окруженной деревьями лужайке сотни гостей, растянувшись на одеялах, завороженно смотрели на звезды.

Они и вообразить не могут, что их ждет.

Авила заметил, что агенты Королевской гвардии заняли позиции с противоположной стороны лужайки — в правой передней части помещения. Это хорошо. Они стоят поодаль друг от друга в тени деревьев, в напряженной готовности внимательно всматриваясь в зал. Но в полумраке они не разглядят Авилу. Разве что когда все уже будет позади.

Рядом с агентами находилась только Амбра Видаль. И, судя по выражению ее лица, презентация Кирша с каждой минутой нравилась ей все меньше.

Довольный выбранной позицией, Авила закрыл прорезь в ткани и занялся распятием. Как у большинства крестов, перекладина была короче столба. Но у этого распятия две части перекладины крепились к средокрестию магнитами, легко снимались и внутри были полые.

Авила взял правую часть перекладины и с силой нажал на нее. Она отделилась, и на ладонь выпал маленький тяжелый предмет. То же самое адмирал проделал и с левой частью перекладины. Распятие осталось «без рук» — простой металлический прямоугольник на нити тяжелых бусин.

Авила положил четки в карман: так надежнее. Скоро они мне понадобятся. А пока надо разобраться с тем, что он уже достал из распятия.

Две пули для ближнего боя.

Авила завел руку назад, пошарил под поясом и вытащил небольшой предмет, который тайком пронес под кителем.

Несколько лет прошло с тех пор, как американский парнишка по имени Коди Уилсон придумал «Освободитель» — первый напечатанный на 3D-принтере полимерный пистолет. С тех пор технологии заметно продвинулись. Новое керамополимерное оружие по-прежнему не обладает большой мощью, но этот недостаток компенсируется тем, что металлодетекторы его не замечают.

Все, что нужно, — подобраться ближе.

Если и дальше все пойдет по плану, то позиция выбрана идеально.

Регент каким-то образом добыл информацию о точном расположении объектов и о последовательности событий вечера. Он четко дал Авиле понять, как следует выполнить миссию. Да, она жестока, но теперь, посмотрев безбожную презентацию Кирша, адмирал Авила окончательно уверился в том, что его грех будет прощен.

Наши враги развязали войну, сказал Регент. Наш выбор — убивать или быть убитыми.

Прислонившись к тканевой стене, Амбра Видаль стояла в правой передней части зала. Она надеялась, никто не заметит, как она расстроена.

Эдмонд говорил, что программа чисто научная.

Американский футуролог никогда не скрывал своего неприятия религии, но Амбра и помыслить не могла, что сегодня вечером он проявит такую враждебность.

Он отказался показывать рабочую версию презентации.

Конечно, ее ждут серьезные проблемы с членами попечительского совета музея. Но у Амбры были и куда более важные причины для тревоги. Причины личного характера.

Пару недель назад она рассказала одному весьма влиятельному человеку о своем участии в мероприятии. Этот человек настаивал — причем очень жестко, — что она должна отказаться. Говорил, нельзя соглашаться вести вечер, не зная, какой будет программа. Это даже опасно, особенно если речь идет о таком иконоборце, как Эдмонд Кирш.

Он чуть ли не приказывал мне не участвовать, вспоминала Амбра тот разговор. Но его безапелляционный тон так разозлил меня, что я не стала слушать.

И вот теперь, стоя в одиночестве под звездным небом, она спрашивала себя: смотрит ли он сейчас трансляцию? Сидит ли где-то у монитора, обхватив голову руками?

Конечно, он смотрит. Вопрос в другом: как теперь он поступит со мной?

В своем кабинете в кафедральном соборе Альмудена епископ Вальдеспино неподвижно сидел за столом, не сводя глаз с экрана ноутбука. Несомненно, неподалеку от храма — в королевском дворце — тоже смотрят прямую трансляцию. Особенно принц Хулиан, наследник испанского трона.

Должно быть, он сейчас в ярости.

Один из самых известных музеев Испании проводит мероприятие, организованное американцем — воинствующим атеистом. И все это транслируется в прямом эфире. Многие религиозные деятели уже назвали происходящее «кощунственным антихристианским рекламным действом». Подливает масла в огонь и то, что ведущая вечера — директор музея, женщина редкой красоты, одна из новых и самых ярких звезд Испании. Последние два месяца имя Амбры Видаль не сходит с первых полос, и с недавних пор она — объект восхищения всей страны. Невероятно, но все это сеньорита Видаль поставила под удар, согласившись устроить и провести презентацию, представляющую собой прямую атаку на религию.

У принца Хулиана нет выбора. Ему придется официально отреагировать.

И не только потому, что ему предстоит стать правителем католической страны. Это лишь часть проблемы. Гораздо важнее, что совсем недавно, в прошлом месяце, принц Хулиан сообщил народу радостную весть, после чего Амбра Видаль проснулась знаменитой.

Он официально объявил об их помолвке.

Глава 20

Лэнгдону не нравилось, какой оборот принимают события. Выступление Эдмонда вот-вот обернется публичным отрицанием веры в целом. Неужели он не понимает, что обращается не только к ученым-агностикам в этом зале, но и к миллионам людей во всем мире?

Совершенно ясно: эта его презентация приведет к настоящей войне.

Лэнгдона тревожило и собственное участие в программе. Да, для Эдмонда видео из Гарварда — прежде всего дань уважения учителю. Но Лэнгдон, сам того не желая, уже становился причиной религиозных разногласий. И предпочел бы не повторять этот печальный опыт.

Как бы там ни было, Кирш сейчас ведет осознанную атаку на религию, а видео и аудио — его оружие. Лэнгдон начал сожалеть, что так легкомысленно отнесся к сообщению епископа Вальдеспино на автоответчике Эдмонда.

Голос Кирша снова заполнил помещение, вверху вспыхнул коллаж, составленный из религиозных символов разных времен и народов.

— Должен признаться, — говорил Кирш, — у меня были сомнения, стоит ли сегодня объявлять о моем открытии. Особенно беспокоило меня, как оно может повлиять на верующих. — Он ненадолго замолчал. — Поэтому три дня назад я сделал нечто совершенно мне не свойственное. Уважая людей, придерживающихся религиозных воззрений, и желая понять, как примут мое открытие представители разных конфессий, я поговорил с тремя видными религиозными лидерами — последователями ислама, христианства и иудаизма. Я рассказал им о моем открытии.

По залу пробежал приглушенный ропот.

— Как я и предвидел, их реакцией стал шок, а затем и гнев. Несмотря на то что отношение этих людей оказалось негативным, я хочу искренне поблагодарить их за любезное согласие встретиться со мной. Не стану называть их имен, это было бы некорректно, но хочу обратиться к ним напрямую: спасибо, что вы не стали чинить препятствия подготовке этой презентации. — Он снова сделал паузу и продолжил: — Хотя, видит Бог, могли.

Лэнгдон слушал, поражаясь способности Эдмонда ходить по тонкому льду и прикрывать тылы. Решение встретиться с религиозными лидерами говорило об открытости, доверии и непредвзятости — качествах, которые, если учитывать репутацию Эдмонда, были ему не свойственны. Встреча в монастыре Монтсеррат, как теперь видел Лэнгдон, преследовала цель прощупать почву и в то же время была ловким пиар-ходом.

Умно. В некотором смысле подстелил соломки.

— Исторически, — продолжал Эдмонд, — религиозное рвение всегда вставало на пути научно-технического прогресса. Поэтому сегодня я прошу религиозных лидеров всего мира отнестись сдержанно и с пониманием к тому, что я собираюсь сказать. Пожалуйста, давайте не будем повторять ошибки прошлого. Давайте обойдемся без жестокости, крови и насилия.

Изображения на иллюзорном небе померкли, и на их месте возник чертеж древнего города-крепости — правильный круг мегаполиса, расположенного на берегах протекающей в пустыне реки.

Лэнгдон мгновенно узнал древний Багдад, его необычную кольцевую структуру, подчеркнутую тремя концентрическими обводами стен, увенчанных зубцами и амбразурами.

— В восьмом веке, — заговорил Эдмонд, — Багдад был крупнейшим центром знаний на земле. Его училища и библиотеки распахивали двери для всех религий, философских школ и ученых. Пятьсот лет город дарил миру невиданные научные открытия, влияние которых мы чувствуем до сих пор.

Наверху снова появилось ночное небо, но теперь возле многих звезд светились названия: Вега, Бетельгейзе, Ригель, Альгебар, Денеб, Акраб, Китальфа.

— Названия этих звезд пришли к нам из арабского языка, — продолжал Эдмонд. — Сегодня примерно две трети всех звезд носят арабские названия, поскольку их открыли астрономы арабского мира.

Над лужайкой высыпало так много звезд вместе с их арабскими названиями, что, казалось, небо вот-вот взорвется. Но вот имена растаяли, и осталась лишь ширь звездного неба.

— И, конечно, если мы захотим посчитать звезды…

Наверху возле самых ярких звезд начали загораться римские цифры.

I, II, III, IV, V…

Цифры перестали появляться и померкли.

— Ах да, мы же не пользуемся римскими цифрами, — сказал Эдмонд. — Мы пользуемся арабскими.

Наверху снова возникли цифры:

1, 2, 3, 4, 5…

— Мы признательны миру ислама и за другие многочисленные дары, — продолжил Эдмонд. — Кстати, их мы тоже знаем под арабскими названиями.

По небу поплыло слово «алгебра», окруженное разнообразными уравнениями. За ним —слово «алгоритм» с набором формул. Дальше — «азимут» с диаграммой. Поток ускорился — «надир», «зенит», «химия», «алхимия», «эликсир», «алкоголь», «цифра»…

Знакомые слова летели по небу, и Лэнгдон с сожалением подумал, что для большинства американцев Багдад — всего лишь еще один пыльный, истерзанный войной ближневосточный город из сводок теленовостей. И вряд ли они когда-то узнают, что именно здесь в давние времена билось сердце научного прогресса.

— К концу одиннадцатого столетия, — продолжал Эдмонд, — величайшие умы прославили Багдад грандиозными открытиями. Но затем, буквально за одну ночь, все изменилось. Блестящий ученый по имени Хамид аль-Газали — сейчас он считается одним из самых влиятельных мусульман в истории — написал несколько весьма убедительных работ, где ставил под сомнение логику Платона и Аристотеля, а также объявил математику «философией дьявола». С этого момента наука оказалась под подозрением. Изучение богословия стало обязательным, а развитие науки в мусульманском мире постепенно прекратилось.

Научные термины померкли, вместо них вверху засветились исламские религиозные тексты.

— На смену исследованиям пришли божественные откровения. И по сей день научная мысль мусульманского мира не восстановила былую славу. — Эдмонд сделал паузу. — Впрочем, в христианском мире дела обстояли ничуть не лучше.

Теперь все увидели портреты астрономов: Николая Коперника, Галилео Галилея, Джордано Бруно.

— Церковь предавала суду, заключала в тюрьмы и уничтожала наиболее одаренных ученых, отбрасывая развитие человечества как минимум на столетие назад. К счастью, сегодня, осознав преимущества научного прогресса, религиозные институты и организации умерили свой пыл… — Эдмонд вздохнул. — Или нет?

В небе появился логотип: синий глобус, а на нем распятие, обвитое змеей^[287]. Под ним текст:

Мадридская декларация о Науке и Жизни

— Прямо здесь, в Испании, Международная федерация католических медицинских ассоциаций недавно объявила войну генной инженерии, объясняя это тем, что «у науки нет души» и потому она должна контролироваться Церковью.

Логотип-глобус трансформировался в другой круг — чертеж гигантского ускорителя частиц.

— А это техасский Сверхпроводящий суперколлайдер. Предполагалось, что он станет самым большим в мире коллайдером, способным помочь пролить свет на сам момент Творения. По иронии, машину разместили в сердце Библейского пояса Америки^[288].

Чертеж плавно перетек в массивное кольцеобразное бетонное сооружение, затерянное где-то в техасской степи. Типичный давно заброшенный недострой, покрытый толстым слоем пыли и грязи.

— Американский суперколлайдер мог бы значительно расширить наше понимание Вселенной, но… проект, к сожалению, закрыли. Причина — большие затраты плюс политическое давление со стороны некоторых странных организаций.

На небе включился сюжет из хроники — молодой телеевангелист, размахивая книгой-бестселлером «Частица Бога», сердито выкрикивает: «Мы должны искать Бога в сердце своем! А не внутри атома! Миллиарды долларов, потраченные на абсурдный эксперимент, — позор для Техаса и оскорбление Господа нашего!»

Снова зазвучал голос Эдмонда:

— В таких конфликтах религиозные суеверия берут верх над разумом. Но это лишь небольшие стычки в ходе непрекращающейся войны.

Небо вспыхнуло ярким коллажем: узнаваемые, иногда жестокие эпизоды современной жизни. Пикеты возле лабораторий, где ведутся исследования по генетике, священник, совершающий самосожжение у здания, где проходит форум по трансгуманизму, евангелисты, вздымающие сжатые кулаки и Библию, рыбка-Иисус, поедающая рыбку-Дарвина, злобные транспаранты верующих против исследования стволовых клеток, гей-парадов, абортов и такие же злобные ответные транспаранты.

Лэнгдон, лежа в темноте, слушал стук своего сердца. В какой-то миг ему показалось, что лужайка подрагивает, как будто внизу идет поезд метро. Вибрация усилилась, и он вдруг осознал, что земля и в самом деле трясется. От мощных, глубоких толчков трава дрожала под его спиной, и весь шатер содрогался с громким гулом.

Лэнгдон узнал этот гул: так шумит горный поток на гремящих порогах. Звук шел из динамиков, спрятанных под искусственной почвой. Внезапно он ощутил, что его лицо и тело окутывает влажная холодная взвесь, словно он лежит на камне посреди бурлящей реки.

— Слышите этот звук? — крикнул Эдмонд, перекрывая шум потока. — Река Науки вышла из берегов!

Вода зашумела сильнее, и щеки Лэнгдона покрылись каплями влаги.

— С тех пор как человек научился добывать огонь, — кричал Кирш, — этот поток набирает силу. Каждое научное достижение открывает путь для новых достижений, каждый раз новая капля вливается в Реку Науки. Сегодня мы несемся на гребне цунами, стихия бушует, и остановить ее невозможно!

Весь шатер сотрясался.

— Откуда мы! — выкрикнул Эдмонд. — Что нас ждет! Человечеству изначально суждено найти ответы на эти вопросы! Наши методы исследований эволюционировали в течение тысячелетий в геометрической прогрессии!

В зале бушевал ветер, разбрасывая мелкие капли воды, и шум речного потока достиг почти оглушающей силы.

— Только представьте! — призывал Эдмонд. — Потребовался миллион лет, чтобы человек, добывший огонь, наконец изобрел колесо. Затем еще несколько тысяч лет — чтобы создать печатный станок. Всего лет двести — чтобы построить телескоп. В следующие столетия от парового двигателя мы быстро перешли к автомобилям, работающим на бензине, а от них — к космическим кораблям! И понадобились какие-то десять лет, чтобы начать модифицировать ДНК! В наши дни научно-технический прогресс определяется месяцами, — продолжал кричать Кирш. — Мы продвигаемся вперед в головокружительном темпе! Еще немного — и самый навороченный супербыстрый компьютер покажется нам канцелярскими счетами, самые продвинутые методы хирургии мы сочтем варварскими, а нынешние источники энергии сравним со свечой, которая горела в хижинах наших предков!

Голос Эдмонда и шум потока заполняли пульсирующую темноту.

— Первым греческим ученым пришлось оглядываться на столетия назад, чтобы погрузиться в древность. Нам же достаточно оглянуться всего на одно поколение, чтобы увидеть свою «древность» — тех, кто не знал технологий, ставших для нас обыденными. Периоды развития человечества сжимаются, расстояние от «старого» до «нового» стремится к нулю. И я даю вам слово, что следующие годы будут потрясающими, безумными и совершенно невообразимыми!

Внезапно все смолкло, шум потока затих.

Наверху засияло звездами небо, вернулись сверчки и теплый ветер.

Гости едва ли не одновременно перевели дух.

В абсолютной тишине Эдмонд заговорил почти шепотом.

— Друзья мои, — произнес он. — Знаю, вы пришли, потому что я пообещал рассказать вам о великом открытии. И я благодарю вас за то, что вы любезно позволили мне сделать эту небольшую преамбулу. А теперь давайте сбросим оковы устаревшего мышления. Пришло время испытать радость открытия!

Кирш замолчал, и комнату стал заполнять туман — он поднимался, клубясь, небо над головой засияло красками рассвета, отблески его легли на людей.

Внезапно ожил луч прожектора. Эффектно качнувшись, он прошелся по залу и остановился в задней его части. Тут же почти все гости приподнялись и повернулись туда, стараясь разглядеть хозяина вечера — уже во плоти.

Но через несколько секунд прожектор вернулся в переднюю часть.

Взгляды зрителей последовали за ним.

Там, в круге света, улыбаясь, стоял Эдмонд Кирш. Его руки спокойно лежали на трибуне, которой еще несколько секунд назад здесь не было.

— Добрый вечер, друзья, — спокойно сказал великий шоумен.

Туман стал рассеиваться.

Гости вскочили на ноги, приветствуя Кирша бурной овацией. Лэнгдон присоединился к ним, не в силах сдержать улыбку.

Ну конечно. Эдмонду надо было явиться в клубах дыма!

Несмотря на антирелигиозную направленность, получилась отличная презентация — смелая, цельная и бескомпромиссная, такая же, как ее создатель. Лэнгдон начал понимать, почему растущая армия вольнодумцев и атеистов считает Эдмонда своим кумиром.

Мало кто имеет смелость так говорить и так мыслить.

В небе появилось лицо Эдмонда, и Лэнгдон заметил, что друг уже не так бледен — видно, не обошлось без умелых рук визажиста. И все же Кирш выглядел переутомленным.

Аплодисменты так сильно гремели, что Лэнгдон не сразу ощутил вибрацию в нагрудном кармане. Инстинктивно он начал искать телефон, но вспомнил, что мобильные не работают. В кармане вибрировало другое устройство, про которое Лэнгдон успел забыть. Казалось, голос Уинстона слышен даже из кармана.

Как же ты не вовремя.

Лэнгдон выудил гарнитуру из кармана. Как только подушечки коснулись скул, в голове материализовался голос с британским акцентом:

— Профессор Лэнгдон? Вы слышите? Телефоны не работают. Вы — единственный, с кем у меня есть связь в зале. Профессор Лэнгдон?

— Да. Уинстон? — Лэнгдон старался перекричать гром аплодисментов. — Я здесь!

— Слава Богу. Слушайте меня внимательно. Похоже, у нас серьезная проблема.

Глава 21

Как человек, не раз переживший мгновения величайшего триумфа и известный всему миру, Эдмонд Кирш находил мотивацию в собственных достижениях, но редко испытывал полное удовлетворение. И вот теперь, стоя на трибуне под шквал аплодисментов, он позволил себе насладиться осознанием того, что сейчас именно он навсегда изменит этот мир.

Садитесь, друзья, мысленно велел им он. Самое интересное впереди.

Туман рассеялся. Эдмонд поборол желание посмотреть вверх, где, как он знал, крупным планом проецируется его лицо, которое видят миллионы людей на всех континентах.

Это великий миг, подумал он с гордостью. Миг, когда исчезают границы между странами, классами и религиями.

Эдмонд повернул голову налево, чтобы кивком поблагодарить Амбру Видаль: она постоянно была рядом и без устали работала вместе с ним над подготовкой шоу. К его удивлению, Амбра вовсе не смотрела на него. Ее взгляд был устремлен на толпу, а лицо выражало озабоченность и тревогу.

Что-то не так, думала Амбра, глядя в зал из-за кулисы.

Высокий, элегантно одетый человек пытался пробиться к трибуне сквозь толпу. Он махал руками и двигался прямо в сторону Амбры.

Это же Роберт Лэнгдон. Она узнала американского профессора из видео, показанного в начале.

Лэнгдон быстро приближался. Оба телохранителя одновременно шагнули вперед, стремясь преградить ему дорогу.

Что ему нужно? Амбра заметила, что Лэнгдон сильно встревожен, и повернулась к Эдмонду: видит ли он профессора? Но Эдмонд смотрел не в зал, а на нее.

Эдмонд! Что-то случилось!

В это же мгновение внутри купола раздался оглушительный треск, и голова Эдмонда резко дернулась назад. Амбра, леденея от ужаса, увидела, что на лбу Кирша расцветает кровавая метка. Глаза его уже начали закатываться, но руки еще крепко держались за трибуну, и все тело напряглось и застыло. Но вот Кирш дрогнул, лицо словно окаменело, тело, как подрубленное дерево, начало крениться в сторону и наконец рухнуло на пол. Окровавленная голова гулко ударилась об искусственную почву.

Амбра не успела понять, что произошло, — в мгновение ока ее прижал к полу своим телом один из телохранителей.

Время на миг словно остановилось.

А потом… началось столпотворение.

В бликах от сияющей наверху проекции окровавленного тела Эдмонда гости в панике бросились прочь из зала, стремясь убежать от шальной пули.

Посреди общего хаоса Роберт Лэнгдон застыл на месте, словно парализованный. Совсем рядом лежал его друг — на боку, скрючившись, все еще лицом к залу, пулевое отверстие во лбу кровоточило. В безжизненное лицо Эдмонда бил ослепительный жестокий свет софита телекамеры, закрепленной на штативе. Она работала, передавая картинку на вершину купола, а оттуда по всему миру.

Как во сне Лэнгдон рванулся к камере и отвернул ее от Эдмонда. Поверх бегущей толпы посмотрел в сторону трибуны, туда, где лежал его друг, совершенно точно зная: Кирша больше нет.

Боже мой… Я же мог спасти тебя, Эдмонд, но Уинстон предупредил меня слишком поздно.

Недалеко от мертвого Кирша королевский гвардеец прикрывал собой Амбру Видаль. Лэнгдон поспешил к ней, но телохранитель среагировал мгновенно: вскочил и в три огромных шага оказался рядом. Мощное плечо врезалось Лэнгдону в грудь, лишая легкие воздуха и посылая волны пульсирующей боли по всему телу. Лэнгдон упал на спину, жестко приземлившись на искусственный газон. Прежде чем он успел сделать вдох, его перевернули на живот, заломили левую руку за спину и прижали стальную ладонь к затылку. Лэнгдон лежал, совершенно обездвиженный, чувствуя, что трава газона отпечатывается на его левой щеке.

— Ты все знал! Знал, что случится, — прорычал телохранитель. — Ты — соучастник!

Агент Королевской гвардии Рафа Диас проталкивался сквозь бегущую толпу, стараясь быстрее добраться туда, где он видел вспышку выстрела.

Амбра Видаль в безопасности, говорил он себе. В этом он не сомневался, поскольку видел, как напарник толкнул ее на пол и прикрыл своим телом. И еще он был уверен, что жертве уже ничем не помочь. Эдмонд Кирш был уже мертв, когда падал.

Один из гостей, как показалось Диасу, хотел предупредить о нападении — пытался прорваться к трибуне прямо перед тем, как прогремел выстрел. Но какой бы ни была причина странного поведения гостя, это могло подождать.

Сейчас у Диаса только одна задача.

Схватить убийцу.

Добравшись до места вспышки, Диас обнаружил разрез в ткани, яростно рванув, разодрал до самого пола и впрыгнул в дыру, оказавшись среди строительных лесов.

Боковым зрением он увидел слева человека — высокого, в белой военной форме. Тот бежал к запасному выходу в дальнем конце помещения. Мгновение — человек в белом исчез за дверью, и она захлопнулась за ним.

Диас бросился в погоню, лавируя среди электронных приборов. Выскочив в запасной выход, он оказался на бетонной лестничной площадке. Перегнулся через перила: там еще два этажа, и беглец с бешеной скоростью мчится вниз по крутой лестнице. Диас устремился следом, перепрыгивая через несколько ступеней. Откуда-то снизу до него донесся звук — входные двери распахнулись и с грохотом захлопнулись.

Убийца сбежал из музея!

Оказавшись на первом этаже, Диас помчался к выходу — двойным дверям с горизонтальными ручками — и с разгону налетел на них всей тяжестью тела. Но двери не распахнулись, как у запасного выхода наверху, а приоткрылись лишь на несколько сантиметров. Диас врезался в твердую сталь, неловко упал на бедро, и в плече запульсировала острая боль.

Превозмогая боль, агент с трудом поднялся и снова попробовал распахнуть двери.

Они приоткрылись ровно настолько, чтобы он смог увидеть, в чем дело.

Диас не поверил своим глазам. Дверям не давала открыться толстая нить бусин, намотанная на ручки со стороны улицы. И эти бусы были ему прекрасно знакомы. Как и любому ревностному испанскому католику.

Неужели… это четки?

С разбегу, собрав все силы, Диас еще раз ударил плечом в двери, но нить не порвалась. Он вновь выглянул в узкий проем, не понимая, откуда здесь четки и почему их не удается разорвать.

– ¿Hola? — крикнул он в проем. — ¡¿Hay alguien?!^[289]

Тишина.

За дверями Диас видел высокую кирпичную стену и пустую, явно служебную подъездную дорожку. Шансы, что кто-то разблокирует дверь, почти нулевые. Не видя другого выхода, он вытащил пистолет из скрытой под блейзером кобуры. Просунул ствол в проем и уперся дулом прямо в цепь бусин.

Я собираюсь расстрелять четки. Qué Dios me perdone^[290].

Металлический прямоугольник, бывший когда-то распятием, покачивался у него перед глазами.

Диас нажал на спусковой крючок.

Звук выстрела прогремел, отражаясь от стен и пола бетонной площадки, и двери распахнулись. Диас рванулся вперед и через долю секунды был уже на пустой подъездной дорожке. Крупные бусины, подпрыгивая, катились по асфальту.

Убийцы в белом нигде не было.

В ста метрах от служебного входа адмирал Луис Авила молча опустился на заднее сиденье черного «рено», и машина стремительно понесла его прочь от музея.

Нить из полимерного волокна, на которую он нанизал бусины, сделала свое дело — задержала преследователей.

Мне удалось уйти.

Машина мчалась на северо-запад вдоль реки Нервьон, а затем влилась в стремительный поток автомобилей на авениде Абандоибарра. Адмирал Авила наконец позволил себе немного расслабиться.

Миссия выполнена. Все прошло более чем гладко.

В голове у него зазвучал бравурный «Марш Ориаменди»^[291] — когда-то эти овеянные временем строки звучали именно здесь, во время кровавой битвы при Бильбао.

¡Por Dios, por la Patria y el Rey! — мысленно пропел Авила. За Бога, за родину, за короля!

Этот боевой гимн давно забыт… а между тем война только начинается.

Глава 22

Мадридский Palacio Real^[292] — не только самый большой королевский дворец Европы. Он славится гармоничным слиянием двух архитектурных стилей — классицизма и барокко. Дворец построен на месте мавританского замка девятого века, его украшенный колоннами фасад растянулся на сто пятьдесят метров вдоль Пласа-де-ла-Армериа. Внутренние помещения дворца — поражающий воображение лабиринт из 3418 залов и комнат общей площадью больше четырехсот пятидесяти тысяч квадратных метров. Салоны, спальни, коридоры и холлы украшены бесценными произведениями религиозного искусства, работами Веласкеса, Гойи и Рубенса.

Из поколения в поколение дворец был резиденцией испанских королей. Сегодня здесь размещены органы государственной власти, а королевская семья живет за городом, в не столь пышном и более уединенном Паласио-де-ла-Сарсуэла.

Но в последние месяцы именно Королевский дворец Мадрида, этот оплот государственности, стал домом сорокадвухлетнего наследного принца Хулиана — будущего короля Испании. Принц переехал во дворец по совету наставников, которые считали, что в смутный период, предшествующий коронации, ему лучше «быть на виду у всей страны».

Отец принца Хулиана, нынешний король, страдая неизлечимой болезнью, уже много месяцев не вставал с постели. Когда его умственные способности стали угасать, во дворце приступили к постепенной передаче власти — принца готовили к восшествию на престол сразу после смерти короля. Смена лидера была неизбежна, Испания обратила испытующий взор на принца Хулиана, задаваясь единственным вопросом:

Каким же правителем он будет?

Принц Хулиан всегда знал, что рано или поздно станет королем, и потому даже в детстве был сдержан и осмотрителен. Мать его умерла от осложнений беременности, вынашивая второго ребенка, и король, к удивлению многих, принял решение больше никогда не жениться. Хулиан остался единственным наследником испанского трона.

Наследник без дублера, вышучивали принца британские таблоиды.

Хулиан рос под присмотром отца, известного строгими консервативными взглядами, и большинство испанских традиционалистов верили, что принц пойдет по отцовским стопам. А это значило, принц будет сохранять достоинство короны, поддерживать установленные порядки и, самое главное — свято чтить традиции испанского католицизма.

На протяжении веков Испания находила моральную опору в верности королям-католикам. В последние годы, однако, фундамент страны — католическая вера — дал трещину. Испания оказалась расколотой, началось перетягивание каната между старым и новым.

Либералы, а их число все росло, наводняли блоги и социальные сети слухами о том, что Хулиан непременно выйдет из тени отца и явит миру свое истинное лицо — это будет смелый и прогрессивный светский лидер, готовый последовать примеру других европейских стран и полностью упразднить монархию.

Отец крепко держал бразды правления в своих руках, ограничивая участие Хулиана в решении политических вопросов. Король прямо заявлял, что принцу лучше пока наслаждаться юностью — до тех пор, пока не женится и не остепенится, нет смысла заниматься государственными делами. Поэтому первые сорок лет жизни Хулиана, детально отраженные в светской хронике испанской прессы, свелись исключительно к частным школам, верховой езде, разрезанию красных ленточек, руководству всевозможными фондами и путешествиям по миру. Несмотря на то что ничего выдающегося в жизни принца не происходило, он безусловно считался самым завидным женихом Испании.

На протяжении многих лет красавец наследник публично встречался с множеством вполне достойных особ из хороших семей. Хотя у него была репутация безнадежного романтика, ни одна из них не смогла покорить его сердце. Однако в последнее время сорокадвухлетнего принца стали все чаще встречать в компании женщины, которая не только выглядела как фотомодель, но еще и занимала почетный пост директора музея Гуггенхайма в Бильбао.

Пресса мгновенно окрестила принца и Амбру Видаль «идеальной парой». Истинная находка для королевской фамилии: образованная, преуспевающая, а главное, не из аристократической испанской семьи — Амбра Видаль вышла из народа. Принц, по-видимому, согласился с оценкой прессы и после короткого периода ухаживания сделал предложение самым необычным и романтичным способом. Амбра предложение приняла.

В дальнейшем пресса ежедневно печатала отчеты о жизни Амбры Видаль, отмечая, что эта женщина не просто красавица, каких много. Выяснилось, например, что Амбра очень независима. Согласившись вступить в брак с будущим королем Испании, она решительно запретила службе безопасности контролировать каждый ее шаг и категорически отказывалась от телохранителей — за исключением крупных публичных мероприятий.

Командующий Королевской гвардией осторожно намекнул, что Амбре неплохо бы сменить стиль одежды на более консервативный и не такой откровенный. Она ответила шуткой, которая стала известна многим: «Командующий Королевским гвардеробом сделал мне строгий выговор!»

Ее лицо смотрело с обложек всех либеральных журналов: «Амбра! Прекрасное будущее Испании!» Если она отказывалась давать интервью, пресса объявляла ее «независимой», если соглашалась — «близкой к народу».

Консервативные же издания, напротив, высмеивали «королеву-нахалку», называя ее жадной до власти авантюристкой, которая может плохо повлиять на будущего короля. Как доказательство они приводили ее легкомысленное отношение к высокому положению принца.

Их тревожило, во-первых, что Амбра называет жениха просто по имени — вместо того чтобы, следуя протоколу, обращаться к нему «дон Хулиан» или su alteza^[293]. Вторая причина для тревоги была более серьезной. В последние несколько недель рабочий график Амбры был настолько напряженным, что для принца в нем почти не оставалось места. К тому же ее часто видели в компании воинствующего атеиста, американского футуролога Эдмонда Кирша — они не раз обедали рядом с музеем.

Амбра объясняла, что это чисто деловые обеды, что Кирш — главный спонсор музея и она обязана с ним общаться. Но источники во дворце сообщали, что кровь Хулиана уже закипает от ревности.

И никто бы не стал его за это винить. Ведь это чистая правда: прошло всего несколько недель после помолвки, а очаровательная невеста принца проводит почти все свое свободное время не с женихом, а с другим мужчиной.

Глава 23

Лицо Лэнгдона было все так же прижато к газону — агент навалился на профессора всем своим немалым весом.

Странно, но Лэнгдон ничего не чувствовал.

Эмоции были притупленные и сумбурные — чередование горя, ужаса и ярости. Один из самых блистательных умов планеты, его дорогой друг только что убит: на глазах у всех, грубо и варварски. Его застрелили за секунду до того, как он должен был объявить о величайшем в его жизни открытии. Трагедия не только в потере человека, но и великого ученого.

Теперь мир никогда не узнает об открытии Эдмонда.

Внезапный приступ ярости сменился холодной решимостью.

Я сделаю все, чтобы найти тех, кто в ответе за эту смерть. Я сохраню твое наследие, Эдмонд. И найду способ вернуть миру твое открытие.

— Ты знал, — проговорил телохранитель прямо в ухо Лэнгдону. — Ты шел к подиуму так, как будто ждал, что сейчас что-то произойдет.

— Я…меня… предупредили, — выдавил Лэнгдон, едва дыша.

— Кто предупредил?

Лэнгдон почувствовал, что гарнитура все еще на нем, правда, она вся перекосилась.

— Наушники… гарнитура, что на мне. Аудиогид-компьютер. Меня предупредил компьютер Эдмонда Кирша. Он обнаружил странного гостя в списке, отставного адмирала.

Голова охранника находилась совсем близко к уху Лэнгдона, и профессор услышал, как захрипело радиопереговорное устройство. Голос в приемнике принадлежал человеку, который говорил быстро, слегка задыхаясь. И, хотя Лэнгдон знал испанский не очень хорошо, он смог понять: новости неприятные.

…el asesino ha huido…

Убийца скрылся.

…salida bloqueada…

Выход заблокирован.

…uniforme military blanco…

В белом военном мундире…

Услышав о мундире, телохранитель, прижимавший Лэнгдона к полу, ослабил хватку.

– ¿Uniforme naval? — спросил он напарника через переговорное устройство. — Blanco… ¿Como de almirante?^[294]

Ответ был положительный.

Военно-морская форма, понял Лэнгдон. Уинстон был прав.

Телохранитель отпустил Лэнгдона и поднялся.

— Садитесь, — приказал он.

Лэнгдон с трудом перевернулся на спину и приподнялся на локтях. Голова кружилась, по груди, казалось, проехал грузовик.

— Не вздумайте бежать, — предупредил телохранитель.

Лэнгдон и в мыслях такого не держал, тем более что над ним навис человек весом килограммов сто, сплошные мускулы.

– ¡Inmediatamente!^[295] — гаркнул телохранитель в свой радиопередатчик, после чего потребовал помощи от местной полиции и дорожных патрулей вблизи музея.

…policía local…bloqueos de carretera…^[296]

Со своей новой позиции Лэнгдон хорошо видел Амбру Видаль — она все еще лежала на полу у стены. Вот она попыталась встать, но пошатнулась и опустилась на колени.

Кто-нибудь, помогите же ей!

Но телохранитель теперь кричал куда-то в другую сторону шатра, похоже, не обращаясь ни к кому конкретно:

– ¡Luces!¡Y cobertura de móvil! — Включите свет и восстановите мобильную связь!

Лэнгдон дотянулся до лица и поправил гарнитуру.

— Уинстон, ты слушаешь?

Телохранитель повернулся и взглянул на Лэнгдона с подозрением.

— Слушаю. — Голос Уинстона звучал безжизненно.

— Уинстон, Эдмонд убит. В него стреляли. Нам нужно восстановить освещение и сотовую связь. Ты можешь это сделать? Или связаться с кем-то, кто может?

Через несколько секунд под куполом зажглись яркие огни. Волшебная звездная иллюзия рассеялась, безжалостные белые лампы освещали помятую искусственную лужайку с разбросанными как попало одеялами.

На телохранителя явно произвели впечатление магические способности Лэнгдона. Он наклонился, протянул руку и помог профессору встать. Двое мужчин, освещенные ярким светом, смотрели друг другу в глаза.

Агент был высокий, такого же роста, что и Лэнгдон. Голова побрита, мускулы перекатываются под синим блейзером. Бледное лицо с невыразительными чертами, что, впрочем, компенсировал острый взгляд, прожигавший Лэнгдона, как лазер.

— Вы были на том видео в начале. Вы — Роберт Лэнгдон.

— Да. Эдмонд Кирш — мой ученик и близкий друг.

— Я Фонсека, агент Королевской гвардии, — представился телохранитель на безупречном английском. — Расскажите мне все, что знаете, о том человеке в мундире.

Лэнгдон повернулся к телу Эдмонда, лежащему на искусственной траве у трибуны. Амбра Видаль опустилась возле него на колени, рядом с ней присели два охранника из музея и врач «Скорой помощи», уже оставивший всякие попытки вернуть его к жизни. Амбра заботливо покрыла тело одеялом.

Эдмонда больше нет.

Лэнгдон, борясь с приступом дурноты, не мог отвести глаз от погибшего друга.

— Мы ему уже не поможем, — решительно произнес агент. — Рассказывайте все, что знаете.

Лэнгдон перевел взгляд на агента. Было ясно: тот во что бы то ни стало решил добиться ответа.

Лэнгдон быстро пересказал все, что услышал от Уинстона. Компьютерная система обнаружила, что гарнитура одного из гостей не работает и выброшена, один из смотрителей нашел ее в корзине для мусора. Сотрудники сразу выяснили, чья именно это гарнитура, и их насторожило, что имя гостя внесли в список в самый последний момент.

— Это невозможно. — Глаза агента сузились. — Список был закрыт для записи еще вчера. Все гости должны были пройти тщательную проверку службы безопасности.

— Этот гость не проходил проверки, — услышал Лэнгдон голос Уинстона. — Я был сильно встревожен и быстро собрал данные. Выяснилось, что этот человек — адмирал, которого отправили в отставку за алкоголизм, возникший на почве посттравматического стресса после террористической атаки в Севилье пять лет назад.

Лэнгдон передал информацию агенту.

— Взрывы в кафедральном соборе? — Агент смотрел на профессора с явным недоверием.

— Более того, — продолжал Уинстон. — Я обнаружил, что адмирал не был знаком с мистером Киршем. У них не было даже общих знакомых. Я сразу связался со службой безопасности музея, требуя объявить общую тревогу. Но получил отказ: этой информации, было мне сказано, недостаточно, нельзя прерывать мероприятие, тем более что в онлайне за ним следит весь мир. Эдмонд очень много работал над подготовкой сегодняшней программы, и я отчасти понимаю их логику. Но я решил немедленно вступить в контакт с вами, Роберт, надеясь, что вы найдете среди гостей этого адмирала, и я бы тогда направил секьюрити прямо к нему. Нужно было действовать более активно. Я подвел Эдмонда.

Лэнгдона слегка обескуражило то, что машина испытывает чувство вины. Он оглянулся на покрытое одеялом тело Эдмонда и увидел, что к ним направляется Амбра Видаль.

Фонсека не обратил на нее внимания, по-прежнему продолжая допрашивать Лэнгдона.

— Этот компьютер, случайно, не назвал имя морского офицера?

Лэнгдон кивнул:

— Да. Адмирал Луис Авила.

Услышав это, Амбра остановилась и взглянула на Лэнгдона. Лицо ее выражало нескрываемый ужас. Фонсека заметил ее реакцию и сейчас же подошел ближе:

— Сеньорита Видаль, вам знакомо это имя?

Казалось, у Амбры нет сил ответить. Она опустила взгляд и смотрела в пол с таким выражением, будто только что увидела привидение.

— Сеньорита Видаль, — повторил Фонсека. — Адмирал Луис Авила. Вы знаете это имя?

Растерянное лицо Амбры не оставляло сомнений в том, что она знает убийцу. Несколько секунд она молчала, застыв, потом дважды моргнула, и ее темные глаза начали проясняться, как будто она медленно выходила из транса.

— Нет… мне не знакомо это имя, — прошептала она, переводя взгляд с Лэнгдона на своего телохранителя. — Я просто… была поражена, когда услышала, что офицер испанского флота может быть убийцей.

Она лжет, понял Лэнгдон, недоумевая, почему Амбра старается скрыть правду. Я же вижу. Ей известно это имя.

— Кто отвечает за составление списка гостей? — жестко спросил Фонсека и сделал еще один шаг к Амбре. — Кто вписал туда адмирала?

Ее губы дрожали.

— Я… я не знаю.

Следующий вопрос агента прервал разноголосый хор телефонных звонков — ожили мобильники. Очевидно, Уинстон нашел способ восстановить сотовую связь. В кармане Фонсеки, вибрируя, тоже зазвонил телефон. Агент Королевской гвардии достал его из кармана, быстро взглянул на имя звонившего, перевел дыхание и ответил:

— Ambra Vidal está a salvo.

Амбра Видаль в безопасности. Лэнгдон взглянул на измученную женщину. Она смотрела на него. Их глаза встретились, и оба долго не отводили взгляд.

Потом Лэнгдон услышал голос Уинстона.

— Профессор, — прошептал гид, — Амбра Видаль очень хорошо знает, как Луис Авила оказался в списке гостей. Она сама его туда внесла.

Лэнгдону потребовалось время, чтобы переварить эту новость.

Амбра Видаль сама вписала имя убийцы в список гостей?

И теперь говорит, что ничего не знает?!

Прежде чем Лэнгдон успел осознать это до конца, Фонсека протянул свой мобильный Амбре:

— Don Julián quiere hablar con usted^[297].

Амбра едва ли не отшатнулась от телефона.

— Передайте ему, что со мной все в порядке, — проговорила она. — Я перезвоню ему чуть позже.

Выражение лица у телохранителя было такое, словно он не верит собственным ушам. Он прикрыл микрофон рукой и шепотом обратился к Амбре:

— Su alteza Don Julián, el príncipe, ha pedido…^[298]

— И что с того, что принц? — взорвалась она. — Если он собирается стать моим мужем, то должен уважать меня и предоставлять мне свободу, когда это необходимо. Я только что стала свидетельницей убийства, мне сейчас нужно время прийти в себя! Скажите, что я перезвоню.

Фонсека уставился на женщину. В его взгляде явно читалось презрение. Потом он повернулся и отошел в сторону, чтобы продолжить разговор.

Лэнгдону диалог, свидетелем которого он случайно стал, помог открыть одну маленькую тайну. Амбра Видаль — невеста Хулиана, принца Испании? Теперь понятно, почему к ней относятся как к знаменитости и рядом с ней все время агенты Королевской гвардии. Вот только не ясно, почему она отказалась поговорить с женихом. Принц, должно быть, жутко обеспокоен, особенно если смотрел трансляцию по телевизору. И тут же Лэнгдон сделал еще одно открытие, на этот раз страшное.

Боже мой… Амбра Видаль связана с Королевским дворцом Мадрида.

Что это может значить? У Лэнгдона мороз пошел по коже — он вспомнил о сообщении с угрозами, которое прислал Эдмонду епископ Вальдеспино.

Глава 24

В двухстах метрах от королевского дворца, в кафедральном соборе Альмудена, епископ Вальдеспино сидел в своем кабинете, не сводя глаз с экрана ноутбука. Трансляция из Бильбао приковала его к креслу. Он даже не сменил парадное одеяние на обычное.

Новостей теперь хватит надолго.

Насколько он мог судить, международные СМИ уже начали бить в барабаны и трубить в трубы. Ведущие новостные агентства приглашали крупных религиозных деятелей и известных ученых, чтобы обсудить презентацию Кирша, все наперебой предлагали разные версии, кто и почему убил знаменитого футуролога. Средства массовой информации сходились в одном: кто-то пошел на самые крайние меры для того, чтобы об открытии Эдмонда Кирша так никто и не узнал.

Вальдеспино надолго задумался. Потом взял мобильный.

Рабби Кёвеш ответил после первого же гудка.

— Какой ужас! — Его голос почти срывался на крик. — Я видел все по телевизору! Мы должны немедленно связаться с властями и рассказать все, что знаем!

— Рабби, — сдержанно ответил Вальдеспино, — я согласен, события приняли страшный оборот. Но прежде чем действовать, надо как следует все обдумать.

— А о чем тут думать? — горячился Кёвеш. — Совершенно ясно: кто-то не остановится ни перед чем, чтобы похоронить открытие Кирша! Это же мясники! Я уверен, убийство Саида — тоже их рук дело. Они наверняка знают про нас, и теперь очередь за нами. У нас с вами есть моральное обязательство — пойти к властям и рассказать об открытии Кирша.

— Моральное обязательство? — переспросил епископ Вальдеспино. — А может, вы хотите предать информацию гласности, чтобы ни у кого не осталось причин заткнуть рот нам с вами лично?

— Наша безопасность тоже важна, но не в ней дело, — возразил рабби. — У нас моральное обязательство перед всем миром. Я сознаю, что открытие Кирша ставит под удар фундаментальные религиозные убеждения. Но за свою долгую жизнь я хорошо усвоил одну истину: вера всегда выживает, даже перед лицом великих испытаний. И я не сомневаюсь, что это она тоже переживет, даже если мы обнародуем открытие Кирша…

— Я понял вас, друг мой. — Епископ старался говорить как можно спокойнее. — Я слышу решимость в вашем голосе и уважаю ваше мнение. Хочу, чтобы вы знали: я полностью открыт для обсуждения и готов проявить гибкость. Но все же, если мы соберемся обнародовать то, что знаем, молю вас: давайте сделаем это вместе. При свете дня. Достойно. Не предаваясь отчаянию, не под впечатлением жуткого убийства. Давайте спланируем наши действия, обдумаем их и выберем формат, в котором представим эту новость.

Кёвеш молчал. Вальдеспино слышал, как тяжело дышит старик.

— Рабби, — продолжил епископ, — сейчас самый острый и безотлагательный вопрос — обеспечение нашей личной безопасности. Мы имеем дело с убийцами, и если вы будете привлекать к себе повышенное внимание — например, пойдете к властям или на телевидение, — это может привести к трагедии. Больше всего я беспокоюсь именно за вас. Сам я рядом с дворцом в безопасности, но вы… вы же совсем один в Будапеште! Теперь уже ясно, что открытие Кирша развязало борьбу не на жизнь, а на смерть. Пожалуйста, позвольте мне позаботиться о вас, Иегуда.

После небольшой паузы Кёвеш спросил:

— Из Мадрида? Но как это возможно?..

— Королевская семья предоставляет в мое распоряжение свою службу безопасности. Оставайтесь дома и заприте двери. Я попрошу двух агентов Королевской гвардии отправиться за вами и доставить вас в Мадрид. Мы будем спокойны, зная, что вы под надежной защитой, мы сможем поговорить с глазу на глаз и обсудить, как лучше действовать дальше.

— Допустим, я прилечу в Мадрид, — неуверенно проговорил рабби. — А вдруг мы с вами не сможем договориться о том, что делать дальше?

— Мы обязательно договоримся, — заверил его епископ. — Знаю, я консерватор, но я еще и реалист, как и вы сами. Вместе мы найдем верный путь. Я в это верю.

— А что, если не найдем? — не унимался Кёвеш.

Вальдеспино почувствовал, как свело мышцы пресса, но, сделав паузу, перевел дух и ответил настолько спокойно, насколько мог:

— Иегуда, если мы с вами так и не сможем выработать единую линию, тогда мы останемся друзьями и каждый пойдет своим путем, сделает то, что сочтет правильным. Даю вам слово, так и будет.

— Спасибо, — сказал Кёвеш. — Полагаюсь на ваше слово. Я прилечу в Мадрид.

— Хорошо. А сейчас заприте двери и ни с кем не разговаривайте. Соберите дорожную сумку. Как только все организую, я позвоню и скажу, что нужно делать. — Вальдеспино помолчал. — Не теряйте веры. Скоро увидимся.

Вальдеспино дал отбой с тяжестью в сердце. Он подозревал, что в дальнейшем контролировать Кёвеша будет непросто — одними призывами к разуму и осмотрительности не обойдешься.

Кёвеш запаниковал… точно как и Саид. Они не смогли увидеть картину в целом.

Вальдеспино закрыл ноутбук, взял его под мышку и пошел по полутемным коридорам. Все еще в парадном облачении, он вышел из собора в ночную прохладу, пересек площадь и приблизился к сияющему белому фасаду королевского дворца.

Вальдеспино взглянул на герб Испании над главным входом — с Геркулесовыми столпами и древним девизом PLUS ULTRA, что значит «за пределы». Одни считали, что эта фраза символизировала попытки Испании расширить империю во времена Золотого века. По мнению других, слова эти говорят о вере в то, что, кроме земной жизни, существует и жизнь небесная.

Так или иначе, но Вальдеспино чувствовал, что девиз с каждым годом теряет актуальность. Он посмотрел на реющий над дворцом испанский флаг и горестно вздохнул, обращаясь мыслями к умирающему королю.

Мне будет недоставать его. Я стольким ему обязан.

Последние месяцы епископ каждый день навещал своего драгоценного друга в Паласио-де-ла-Сарсуэла неподалеку от Мадрида. Как-то раз король попросил Вальдеспино присесть возле его кровати. Он смотрел на епископа с глубокой тревогой.

— Антонио, — прошептал король. — Боюсь, что помолвка моего сына была… слишком поспешной.

Вернее сказать, она была безумием, подумал Вальдеспино.

Два месяца назад принц признался епископу, что собирается сделать предложение Амбре Видаль, хотя знаком с ней совсем недавно. Вальдеспино тогда умолял принца быть более осмотрительным. Принц возразил — он наконец-то по-настоящему влюблен, и его отец достоин того, чтобы увидеть единственного сына в счастливом браке. К тому же, сказал он, если они с Амброй хотят создать семью, им надо торопиться.

Вальдеспино сдержанно улыбнулся королю:

— Да, согласен. Дон Хулиан застал нас врасплох. Но он лишь хотел, чтобы вы были счастливы.

— Он обязан исполнять долг перед своей страной, — с нажимом сказал король, — а не перед своим отцом. Да, сеньорита Видаль очень мила, но мы плохо ее знаем, она не нашего круга. Мне не совсем ясны ее мотивы. Предложение было слишком поспешным и опрометчивым, порядочная женщина не приняла бы его.

— Вы правы, — кивнул Вальдеспино. Хотя в защиту Амбры следовало бы сказать, что дон Хулиан почти не оставил ей выбора.

Король бережно взял худую руку Вальдеспино в свою.

— Мой друг, как же быстро летит время. Мы с вами уже старики. Хочу поблагодарить вас. Все эти годы вы давали мне мудрые советы: когда я потерял жену, когда страна переживала эпоху перемен. Сила вашей убежденности очень мне помогла в трудные минуты.

— Наша дружба — великая честь для меня, и я всегда буду ею дорожить.

Король еле заметно улыбнулся:

— Антонио, я знаю, вы многим пожертвовали ради того, чтобы остаться со мной. Например, переездом в Рим.

Вальдеспино пожал плечами:

— Сан кардинала не приблизил бы меня к Господу. Мое место всегда было здесь, рядом с вами.

— Ваша преданность — настоящее благословение.

— И я никогда не забуду добрых чувств, которые вы выказывали мне все эти годы.

Король прикрыл глаза и стиснул руку епископа.

— Антонио… на душе у меня неспокойно. Мой сын скоровстанет к штурвалу огромного корабля, который не готов вести. Пожалуйста, направляйте его. Станьте для него кормчим. Удерживайте его руку на руле, особенно если море будет бурным. И самое важное: если он собьется с курса, молю, помогите ему снова встать на верный путь…

— Аминь, — прошептал епископ. — Даю вам слово.

Шагая в ночной прохладе через площадь, Вальдеспино поднял взгляд к небу. Ваше Величество, пожалуйста, помните: я сделаю все для того, чтобы исполнить вашу последнюю волю.

Епископа успокаивало одно: он точно знал, что король уже слишком слаб, чтобы смотреть телевизор. Если бы сегодня он увидел трансляцию из Бильбао, то умер бы на месте от стыда при виде того, во что превратилась его возлюбленная страна! Справа от Вальдеспино, за железными воротами, на улице Бейлен, сгрудились автобусы телевизионщиков, ощерившись спутниковыми антеннами.

Стервятники, подумал Вальдеспино. Ночной ветер развевал его парадное одеяние.

Глава 25

Время скорби еще придет, сказал себе Роберт Лэнгдон. Сейчас — время действовать.

Он уже попросил Уинстона поискать в архиве службы безопасности музея информацию, которая могла оказаться полезной в поисках убийцы. И потом негромко добавил, что неплохо было бы проверить, нет ли связи между епископом Вальдеспино и адмиралом Авилой.

Агент Фонсека вернулся, все еще держа мобильник возле уха.

— Sí…sí, — говорил он в трубку. — Claro. Inmediatemente^[299]. — Дав отбой, он повернулся к Амбре — она стояла рядом, растерянная и подавленная. — Сеньорита Видаль, собирайтесь. Дон Хулиан приказал немедленно доставить вас в Мадрид, в королевский дворец. Для вашей безопасности.

Амбра заметно напряглась.

— Я не могу бросить Эдмонда здесь, вот так! — И она сделала шаг в сторону тела, покрытого одеялом.

— Об этом позаботятся местные власти, — ответил Фонсека. — Скоро приедет следователь. С телом мистера Кирша будут обращаться бережно, со всем уважением. А сейчас мы должны ехать. Мы предполагаем, что вы в опасности.

— Никакой опасности нет! — воскликнула Амбра, шагнув к телохранителю. — Убийца имел прекрасную возможность застрелить меня, но не застрелил. Его целью был Эдмонд, это же ясно!

— Сеньорита Видаль! — Жилы на шее Фонсеки вздулись. — Принц приказывает отвезти вас в Мадрид. Его тревожит ваша безопасность.

— Нет, — отрезала она. — Его тревожат политические последствия.

Фонсека перевел дыхание и понизил голос:

— Сеньорита Видаль, то, что случилось сегодня вечером, — страшный удар для Испании. И для принца. То, что вы согласились вести вечер — очень неудачное решение.

Лэнгдон внезапно услышал Уинстона:

— Профессор, служба безопасности музея просматривала записи внешних камер видеонаблюдения. Кажется, что-то обнаружили.

Лэнгдон выслушал его и махнул рукой Фонсеке, прерывая его спор с Амброй.

— Сэр, компьютер установил, что камеры на крыше музея зафиксировали автомобиль, на котором уехал убийца. Правда, машину видно лишь частично и сверху.

— Вот как? — Казалось, Фонсека удивлен.

Лэнгдон передал агенту слова Уинстона:

— Черный седан на служебной подъездной аллее… номера не читаются, поскольку съемка велась сверху… на ветровом стекле видна необычная наклейка.

— Что за наклейка? — грозно спросил Фонсека. — Мы поднимем по тревоге местную полицию, пусть ищут.

— Эту наклейку, — зазвучали слова Уинстона в голове Лэнгдона, — я не смог идентифицировать, но, сравнив изображенный на ней знак со всеми известными миру символами, нашел одно совпадение.

Лэнгдону оставалось только поразиться, насколько быстро работают электронные мозги Уинстона.

— Знак на наклейке, — продолжил тот, — повторяет древний алхимический символ — амальгамация.

Что, простите? Лэнгдон ожидал, что это будет логотип какого-то гаража или политической организации.

— На ветровом стекле наклейка с символом… амальгамации? — Фонсека, совершенно ничего не понимая, вытаращил глаза. — Здесь какая-то ошибка, Уинстон, — сказал Лэнгдон. — Зачем кому-то лепить на машину символ алхимического процесса?

— Не знаю, — ответил Уинстон. — Но это единственное совпадение, которое я нашел. Точность — девяносто девять процентов.

Фотографическая память Лэнгдона тотчас подкинула ему изображение алхимического символа амальгамации.

— Уинстон, опиши, что ты видишь на ветровом стекле.

Ответ последовал без промедления:

— Символ состоит из одной вертикальной линии, которую пересекают три короткие горизонтальные. Над вертикальной линией — перевернутая арка.

Точно. Лэнгдон нахмурился.

— А у этой арки наверху есть засечки?

— Да. Совсем коротенькие горизонтальные линии с каждой стороны.

Тогда ничего не скажешь. Это амальгамация.

Лэнгдон на минуту задумался.

— Уинстон, ты можешь прислать мне фото с камеры?

— Конечно.

— Пусть вышлет мне на телефон, — потребовал Фонсека.

Лэнгдон отправил Уинстону номер агента, и спустя несколько секунд звякнул сигнал сообщения. Собравшись вокруг Фонсеки, все начали рассматривать зернистое черно-белое фото. Это был вид сверху — черный седан на пустой подъездной аллее.

И действительно, в нижнем левом углу ветрового стекла Лэнгдон разглядел наклейку с тем самым символом, который только что описал Уинстон.

Амальгамация. Очень странно.

Недоумевая, Лэнгдон движением пальцев увеличил фото на экране телефона. Наклонился и внимательно, во всех деталях, рассмотрел изображение.

И мгновенно увидел отличие.

— Нет, это не амальгамация, — объявил Лэнгдон.

Изображение почти такое же, как в описании Уинстона, но не точно такое же. А в науке о символах разница между «почти» и «точно» — огромна. Иначе пришлось бы считать нацистскую свастику и буддистский символ совершенства одним и тем же символом.

Вот почему иногда человеческий мозг работает лучше компьютера.

— И это не одна наклейка, — продолжил Лэнгдон, — а две разные, и одна немного накладывается на другую. Нижняя называется «Папский крест». Сейчас он очень популярен.

После избрания самого либерального понтифика в истории Ватикана тысячи людей во всем мире поддерживали нового папу, рисуя и наклеивая где только можно кресты с тремя горизонтальными линиями — даже в Кембридже, штат Массачусетс.

— А U-образный символ наверху — это вообще отдельная наклейка, — сказал Лэнгдон.

— Теперь я вижу, что вы правы, — признал Уинстон. — Сейчас найду телефонный номер этой компании.

И снова Лэнгдон удивился, как быстро работает Уинстон. Он уже идентифицировал логотип компании?

— Превосходно, — одобрил Лэнгдон. — Позвоним, и тогда станет возможным отследить передвижения автомобиля.

Фонсека, казалось, ничего не понимал:

— Отследить передвижения! Но как?

— Машина беглеца — арендованная. — Лэнгдон ткнул пальцем в стилизованную букву U на ветровом стекле. — Компания «Убер».

Глава 26

Читая сомнение в глазах Фонсеки, Лэнгдон не мог понять, что поразило агента больше — мгновенная дешифровка наклеек на стекле или странный выбор автомобиля для побега Авилы. Он заказал «Убер», думал Лэнгдон, прикидывая, что это было — хитрый ход или чудовищная недальновидность.

Вездесущие автомобили «по первому требованию» — сервис «Убер» завоевал мир всего за несколько лет. При помощи смартфона любой человек в любую минуту может связаться с постоянно растущей армией водителей «Убера», а те очень неплохо зарабатывают, превращая личный автомобиль в импровизированное такси. В Испании «Убер» легализовали недавно, и местные водители обязаны наклеивать логотип компании — букву U — на ветровое стекло. Очевидно, водитель, увезший Авилу, оказался еще и поклонником нового папы.

— Агент Фонсека, — заговорил Лэнгдон, — Уинстон говорит, что взял на себя смелость отправить фотографию машины беглеца в местное полицейское управление, чтобы ее разослали всем постам и патрульным.

Глаза у Фонсеки полезли на лоб. Лэнгдон понял, что агент, прошедший весьма серьезную подготовку, прежде никогда не участвовал в погоне. Фонсека не знал, то ли благодарить Уинстона, то ли посоветовать ему не лезть в чужие дела.

— А сейчас он как раз набирает номер экстренной связи компании «Убер».

— Нет! — скомандовал Фонсека. — Давайте номер мне. Я сам позвоню. «Убер» скорее пойдет на контакт с агентом Королевской гвардии, чем с каким-то компьютером.

Лэнгдон вынужден был признать, что Фонсека, пожалуй, прав. Кроме того, гвардии лучше бросить свои силы на поиски преступника, чем на доставку Амбры в Мадрид.

Пока Фонсека набирал полученный от Уинстона номер, у Лэнгдона крепла уверенность, что они точно найдут преступника — это вопрос каких-то минут. Определять местоположение автомобиля — основа бизнеса компании «Убер»; каждый, у кого есть смартфон, при желании может узнать, в какой точке планеты сейчас находится любой из водителей «Убера». Все, что требуется от Фонсеки — попросить оператора установить координаты водителя, который недавно взял пассажира у служебного входа музея Гуггенхайма.

– ¡Hostia! — выругался Фонсека. — Automatizada^[300]. — Он тыкал пальцами по экрану телефона, очевидно, следуя указаниям автоответчика, предлагающего разные опции меню. — Профессор, как только доберусь до этого «Убера» и прикажу отследить машину, я передам дело местной полиции. А мы с агентом Диасом повезем вас и сеньориту Видаль в Мадрид.

— Меня в Мадрид? — изумился Лэнгдон. — Нет, я никак не могу поехать с вами.

— Можете и поедете, — заявил Фонсека. — Вместе с вашей компьютерной игрушкой, — добавил он, указывая на гарнитуру.

— Нет уж, извините, — решительно сказал Лэнгдон. — Ни при каких обстоятельствах я не поеду с вами в Мадрид.

— Странно, — покачал головой Фонсека. — Вы же вроде профессор Гарварда?

Лэнгдон посмотрел на него с недоумением:

— Ну да.

— Вот и хорошо, — кивнул Фонсека. — Тогда, надеюсь, у вас хватит мозгов понять, что выбора нет?

С этими словами агент пошел прочь, продолжая сражаться с телефоном. Лэнгдон смотрел ему вслед. Какого черта?

— Профессор! — Амбра Видаль подошла к нему сзади и оказалась совсем близко. — Пожалуйста, выслушайте меня. Это очень важно.

Лэнгдон повернулся к ней. Его поразило выражение ужаса на ее лице. Она вроде бы пришла в себя, голос уже не срывался, но в нем звучало глубокое отчаяние.

— Профессор, — продолжила она. — Эдмонд бесконечно уважал вас, это ясно хотя бы потому, что он включил вашу лекцию в программу презентации. Поэтому я думаю, вам можно доверять. Мне нужно кое-что рассказать вам.

Лэнгдон смотрел на нее с удивлением.

— Это я виновата в гибели Эдмонда, — прошептала она, и ее глубокие карие глаза наполнились слезами.

— Что вы имеете в виду?

Амбра бросила настороженный взгляд на Фонсеку, но тот был далеко и не мог ее слышать. — Этот список гостей… — Она снова повернулась к Лэнгдону. — Имя, вписанное в последний момент… Вы его помните?

— Да. Луис Авила.

— Я внесла это имя в список, — призналась она, и ее голос сорвался. — Понимаете, я!

Значит, Уинстон был прав, ошеломленно подумал Лэнгдон.

— Эдмонда застрелили из-за меня. — Она едва сдерживала рыдания. — Я впустила убийцу в здание музея!

— Подождите. — Лэнгдон положил руку на ее вздрагивающее плечо. — Успокойтесь и рассказывайте. Почему вы вписали его имя?

Амбра снова тревожно взглянула в сторону Фонсеки, но тот метрах в двадцати от них все еще говорил по телефону.

— Профессор, прямо перед началом презентации мне позвонил человек, которому я всецело доверяю. Он попросил о личной услуге — внести адмирала Авилу в список гостей вечера. Это было всего за несколько минут до того, как музей открыл гостям двери, я была страшно занята и внесла имя в список, не раздумывая. Ведь это же адмирал, офицер флота! Откуда я могла знать? — Она бросила быстрый взгляд на безжизненное тело Эдмонда и прикрыла рот ладонью. — И вот теперь…

— Амбра, — прошептал Лэнгдон. — Кто именно попросил вас внести Авилу в список?

Она с трудом перевела дух.

— Мой жених… наследный принц Испании. Дон Хулиан.

Лэнгдон смотрел на Амбру, не в силах поверить собственным ушам. Директор музея Гуггенхайма сообщает ему, что наследный принц Испании помог преступникам организовать убийство Эдмонда Кирша. Нет, невозможно.

— Я уверена, во дворце никто не ожидал, что мне станет известно имя убийцы, — проговорила она. — Но теперь я его знаю… Боюсь, моя жизнь в опасности.

Лэнгдон снова коснулся ее плеча.

— Здесь вы в полной безопасности.

— Нет! — прошептала она с нажимом. — Здесь происходит то, чего вы не понимаете. Нам с вами надо бежать отсюда. Немедленно!

— Мы не сможем сбежать, — возразил Лэнгдон. — Иначе мы никогда…

— Пожалуйста, выслушайте меня, — настаивала Амбра. — Я знаю, как помочь Эдмонду.

— Что? — Лэнгдон подумал, что она все еще не в себе. — Эдмонду уже ничем нельзя помочь.

— Нет, можно, — сказала она тоном абсолютно нормального человека. — Но сначала нам необходимо попасть в его дом в Барселоне.

— О чем вы говорите?

— Пожалуйста, послушайте внимательно. Я знаю, чего бы сейчас хотел от нас Эдмонд.

Амбра Видаль перешла на едва слышный шепот. Она говорила секунд пятнадцать, и сердцем у Лэнгдона билось все быстрее.

Договорив, Амбра посмотрела на него с вызовом:

— Теперь вы понимаете, почему нам надо бежать?

Лэнгдон кивнул, не сомневаясь ни секунды.

— Уинстон, — сказал он, обращаясь к своему гиду, — ты слышал, что сейчас говорила мне Амбра?

— Да, профессор.

— Тебе все это уже было известно?

— Нет, профессор.

Теперь Лэнгдон подбирал слова особенно тщательно:

— Уинстон, я не знаю, способны ли компьютеры испытывать чувство преданности своим создателям. Но если ты способен, то вот твой момент истины. Нам очень нужна твоя помощь.

Глава 27

Лэнгдон двинулся к трибуне, не выпуская из виду Фонсеку, который все еще разбирался с «Убером». Амбра медленно шла к центру зала, разговаривая по телефону или делая вид, что разговаривает, именно так, как велел ей Лэнгдон.

Скажите Фонсеке, что вам надо позвонить принцу Хулиану.

У трибуны Лэнгдон задержал взгляд на бесформенном холмике под одеялом. Эдмонд. Осторожно отвернул край одеяла, которым Амбра накрыла тело. Глаза Эдмонда, всегда полные огня, потухли и выцвели, на лбу багровела рана. Лэнгдон вздрогнул, сердце учащенно забилось от жалости и гнева. Он вспомнил, как впервые встретил одаренного вихрастого юношу, полного надежд. За короткий срок Эдмонд успел сделать так много. И вот сегодня у кого-то поднялась рука уничтожить гения — чтобы мир никогда не узнал о его открытии.

Я должен сделать все, чтобы великое открытие моего бывшего студента не было утрачено безвозвратно.

Чуть отступив, так, чтобы трибуна мешала Фонсеке его видеть, Лэнгдон опустился на колени рядом с телом Эдмонда, закрыл глаза и молитвенно сложил руки.

Молитва над телом атеиста… какая ирония. Лэнгдон едва не улыбнулся. Эдмонд, дружище, знаю, тебе не понравилось бы, что кто-то молится за тебя. Не сердись, это не совсем молитва.

Внезапно его охватила тревога. Я сказал тогда Эдмонду, что епископ не представляет опасности. А если Вальдеспино причастен к убийству? Лэнгдон постарался выбросить эту мысль из головы.

Убедившись, что Фонсека на него больше не смотрит, Лэнгдон наклонился над телом друга и осторожно достал из внутреннего кармана его кожаной куртки огромный бирюзовый смартфон.

Краем глаза он заметил, что Фонсека по-прежнему пререкается с «Убером» и, похоже, следит только за Амброй. Она же, делая вид, что целиком поглощена телефонным разговором, все дальше и дальше уходила от агента.

Лэнгдон посмотрел на смартфон Эдмонда.

Придется, друг, тебя еще потревожить.

Он осторожно приподнял уже почти остывшую правую руку Кирша и прижал его указательный палец к скан-диску на экране.

Телефон кликнул и разблокировался.

Лэнгдон быстро вошел в меню установок и отключил режим защиты. Блокировка отключена. Потом положил телефон в карман и накрыл тело Эдмонда пледом.

Издалека донесся вой полицейских сирен. Амбра стояла в центре пустого зала с прижатым к уху телефоном, всем своим видом демонстрируя, что погружена в разговор. Фонсека не спускал с нее глаз.

Поторопись, Роберт.

Несколько минут назад, выслушав Амбру, Лэнгдон решил: надо действовать. Она рассказала ему о недавнем разговоре с Киршем. На днях в этом самом зале Эдмонд обсуждал с ней последние детали предстоящего мероприятия и прервался ненадолго, чтобы выпить третий за вечер смузи из шпината. Амбра заметила, что он сильно исхудал и выглядит переутомленным.

— Извини, Эдмонд, боюсь, веганская диета тебе не подходит. Ты бледный и слишком похудел.

— Похудел? — рассмеялся Эдмонд. — Да кто бы говорил!

— Ну, про меня этого не скажешь!

— Не кипятись, — подмигнул он ей. — Ты выглядишь отлично. А что до моей бледности, то просто надо отдохнуть. Я же компьютерный маньяк — дни и ночи за монитором.

— Но ты скоро предстанешь перед всем миром, и хороший цвет лица не помешает. Побудь завтра на воздухе. Или напиши такую программу, чтобы загореть от монитора.

— Отличная идея, — оживился Эмонд. — Советую запатентовать. — Он засмеялся. — Так. Тебе понятно, что за чем будет в субботу?

Амбра, просматривая сценарий, кивнула.

— Я провожаю гостей в малый зал, потом мы все идем в шатер, где они смотрят твое вступительное видео, потом ты волшебным образом возникаешь на трибуне, вот тут. — Она показала место на схеме. — И с трибуны ты возвестишь о своем открытии.

— Все верно, — сказал Эдмонд. — С одним маленьким уточнением. — Он улыбнулся. — Мое появление на трибуне будет как своего рода антракт: я хочу лично поприветствовать гостей, попросить всех устроиться на одеялах поудобнее и расслабиться перед второй частью — мультимедийной презентацией открытия.

— То есть презентация открытия тоже записана, как и вступление?

— Да. Закончил пару дней назад. Мы живем в эпоху визуалов. Мультимедийная презентация куда интереснее, чем рассказ какого-то ученого, вещающего с трибуны.

— Ты не какой-то ученый, — возразила Амбра. — Но, думаю, ты прав, презентация интереснее. Как бы я хотела увидеть ее!

Амбра знала: в целях безопасности запись презентации хранится на защищенном сервере Эдмонда. Трансляция в музее пойдет с этого удаленного сервера.

— Кто запустит трансляцию, ты или я? — спросила она.

— Я. — Эдмонд достал телефон. — С помощью этой штуки. — Он помахал перед Амброй своим огромным бирюзовым смартфоном с мозаикой в стиле Гауди. — Это будет часть шоу — я соединюсь со своим сервером по защищенной линии.

Эдмонд нажал несколько кнопок, раздался гудок и установилось соединение.

Прозвучал механический женский голос: «Добрый вечер, Эдмонд. Введи, пожалуйста, пароль».

Эдмонд улыбнулся:

— И тут в прямом эфире, на глазах у всех, я ввожу пароль, и трансляция начинается — здесь и по всему миру.

— Эффектно, — восхищенно сказала Амбра. — Смотри только, не забудь пароль.

— Да, это был бы конфуз.

— Надеюсь, он у тебя записан, — иронично заметила она.

— Не кощунствуй, — рассмеялся Эдмонд. — Компьютерщики никогда не записывают пароли. Но не волнуйся. В нем всего сорок семь знаков. Так что я его не забуду.

Амбра взглянула изумленно:

— Сорок семь знаков?! Эдмонд, но ты же не можешь запомнить четырехзначный пин-код электронного пропуска в музей! И собираешься ввести по памяти последовательность из сорока семи случайных знаков?

Он снова рассмеялся — реакция Амбры забавляла его.

— Это не случайные знаки, — заговорщицки прошептал он. — Это моя любимая стихотворная строка.

— Ты выбрал стихотворную строчку в качестве пароля?

— А что такого? В ней как раз сорок семь знаков.

— Не очень-то надежно.

— Разве? Думаешь, сможешь угадать мою любимую стихотворную строку?

— Я думала, ты вообще не любишь поэзию.

— Вот именно. Но даже если кто-то узнает, что пароль — стихотворная строчка, и каким-то чудесным образом выберет ее из миллионов других, ему еще надо знать очень длинный телефонный номер, чтобы соединиться с моим защищенным сервером.

— Тот самый номер, который ты только что набрал?

— Да. Но у смартфона тоже есть защита. И он всегда при мне.

Амбра шутливо подняла руки вверх:

— Сдаюсь. Кстати, кто твой любимый поэт?

— Неплохая попытка. — Эдмонд погрозил ей пальцем. — Ты все узнаешь в субботу. Строчка, которую я выбрал, прекрасна. — Он улыбнулся. — Она о будущем. Это пророчество, которое, к моей великой радости, осуществилось.

Возвращаясь из воспоминаний в настоящее, Амбра взглянула на тело Эдмонда и с ужасом обнаружила, что Лэнгдона рядом с ним уже нет.

Где же он?!

Второй агент Королевской гвардии — Диас — пробрался внутрь шатра через разрез в тканевой стене. Окинул помещение быстрым взглядом и устремился прямо к Амбре.

Он не даст мне уйти!

Внезапно рядом появился Лэнгдон. Он мягко положил ладонь ей на спину и слегка подтолкнул в другой конец зала — к тоннелю, через который впускали публику.

— Сеньорита Видаль! — закричал Диас. — Куда это вы оба собрались?

— Мы сейчас вернемся. — Лэнгдон ускорил шаг, стремясь быстрее добраться до входа в тоннель.

— Мистер Лэнгдон! — Это уже кричал Фонсека. — Остановитесь немедленно! Вам нельзя покидать помещение!

Амбра почувствовала, как рука Лэнгдона чуть сильнее надавила на ее спину.

— Уинстон, — прошептал он в гарнитуру, — давай!

И тут же шатер погрузился в беспросветный мрак.

Глава 28

Агент Фонсека и его напарник Диас быстро пробежали по темному шатру, подсвечивая путь фонариками смартфонов, и нырнули в тоннель, где только что скрылись Лэнгдон и Амбра.

На полпути на черном ковре Фонсека увидел мобильный телефон Амбры.

Она выбросила мобильник?

С разрешения Амбры Королевская гвардия установила на ее смартфоне простейшее приложение, чтобы отслеживать все ее перемещения. Раз она выбросила телефон, значит, собирается скрыться.

Фонсека занервничал. Больше всего его волновало, как доложить шефу, что будущая королева Испании пропала. Командующий гвардии маниакально суров, когда дело касается интересов принца. Сегодня шеф лично инструктировал Фонсеку: «За безопасность Амбры Видаль ты отвечаешь головой».

Как я могу отвечать за ее безопасность, если не знаю, где она?

Агенты вбежали в малый зал. Казалось, он полон привидений — испуганные гости с лицами, подсвеченными смартфонами, возбужденно общались с внешним миром, рассказывая о невероятных событиях.

Тут и там раздавались голоса:

— Включите свет!

Телефон Фонсеки зазвонил.

— Агент Фонсека, это служба безопасности музея. — Молодая женщина говорила по-испански четко, почти по-военному. — У нас отключилось энергоснабжение. Это компьютерный сбой. Мы все исправим через несколько минут.

— Внутренние средства наблюдения сейчас функционируют? — спросил Фонсека, зная, что все камеры здесь оборудованы приборами ночного видения.

— Да.

Фонсека окинул взглядом полутемный зал.

— Амбра Видаль недавно вошла в малый зал со стороны шатра. Можете определить, куда она направляется?

— Минуту.

Фонсека ждал, сердце его отчаянно колотилось. Только что ему сообщили из «Убера», что отследить машину, на которой уехал убийца, невозможно.

Сегодня все идет наперекосяк.

И как назло именно сегодня его приставили к Амбре Видаль. Обычно старший офицер Фонсека работал только с самим принцем Хулианом. Но утром шеф приказал:

— Вечером сеньорита Видаль вопреки желанию принца Хулиана будет вести одно мероприятие. Ваша задача — сопровождать ее и обеспечивать безопасность.

Фонсеке и в голову не могло прийти, что это мероприятие обернется откровенным нападением на религию. И к тому же — убийством у всех на глазах. Он до сих пор не мог уразуметь, почему Амбра с негодованием отвергла просьбу поговорить с встревоженным принцем. А потом повела себя совсем странно. Всеми правдами и неправдами пыталась избавиться от охраны и сбежать с американским профессором.

Если принц Хулиан об этом узнает…

— Агент Фонсека? — услышал он голос девушки из службы безопасности. — Сеньорита Видаль в сопровождении мужчины вышла из главного зала. Они прошли по подвесному переходу в зал, где выставлены «клетки» Луиз Буржуа. Из двери направо, второй зал справа.

— Спасибо. Продолжайте наблюдение.

Фонсека и Диас вбежали на подвесной переход. Далеко внизу под собой они видели, как толпа гостей сгрудилась у выхода из музея.

Справа, как и сказала девушка из охраны, Фонсека увидел вход в большой выставочный зал. На табличке у входа было указано — «Клетки».

В просторном зале стояли разнокалиберные, похожие на клетки загоны, в каждом — странные белые скульптуры.

— Сеньорита Видаль! — позвал Фонсека. — Мистер Лэнгдон!

Ответа не было. Агенты начали осматривать помещение.

Далеко от них за стеной шатра Лэнгдон и Амбра осторожно пробирались сквозь дебри строительных лесов, хитросплетения проводов и аппаратуры к далекой тусклой табличке с надписью «Выход». Они действовали строго по плану, который чуть раньше составили Лэнгдон и Уинстон.

По команде Лэнгдона Уинстон выключил свет, и все погрузилось во мрак. Лэнгдон заранее прикинул расстояние до входа в тоннель. Оказавшись у входа, Амбра бросила в тоннель свой мобильный, а сами они двинулись совсем в другую сторону — вдоль стены шатра, ощупывая ее. Наконец обнаружили дыру, в которую проник Диас, когда преследовал убийцу Эдмонда. Тем же путем они выбрались из шатра и двинулись к запасному выходу.

Лэнгдон с удивлением вспоминал, как быстро Уинстон принял решение помочь им. «Если презентация запаролена, — сказал тогда Уинстон, — надо узнать этот пароль и немедленно ее запустить. Эдмонд поставил мне задачу: помочь ему провести презентацию. Задача не выполнена. Но теперь у меня есть шанс реабилитироваться».

Лэнгдон хотел было поблагодарить, но Уинстон говорил без остановки. Он выстреливал словами с невероятной скоростью, словно аудиокнига в режиме перемотки.

— Если бы у меня был доступ к презентации Эдмонда, — с пулеметной скоростью бормотал он, — я бы сейчас же запустил ее. Но, как вы знаете, она хранится на защищенном сервере. Все, что нам нужно для запуска, — смартфон Эдмонда и пароль. Я уже просмотрел все опубликованные стихи и нашел все строки из сорока семи букв. К сожалению, их сотни тысяч, а то и больше — очень много разночтений в строфике. Более того, интерфейс Эдмонда отключает пользователя после нескольких неудачных вводов пароля. Так что простой перебор вариантов не поможет. Остается одно: найти пароль другим путем. Я согласен с мисс Видаль — вы должны срочно попасть в дом Эдмонда в Барселоне. Логично предположить, что там хранится книга с любимым стихотворением и, возможно, в ней каким-то образом отмечена любимая строка. С очень высокой долей вероятности Эдмонд захотел бы, чтобы вы отправились в Барселону, узнали пароль и запустили презентацию. Как он и планировал. И еще. Я выяснил, откуда звонили с просьбой включить в список гостей адмирала Авилу. Как и сказала мисс Видаль, из Королевского дворца Мадрида. По этой причине я решил, что мы не можем доверять агентам Королевской гвардии, и теперь я собью их со следа, а вы сможете уйти.

Самое странное, что Уинстону все это удалось.

Лэнгдон и Амбра наконец добрались до запасного выхода. Осторожно отворив двери, Лэнгдон пропустил Амбру вперед.

— Хорошо, — ожил Уинстон в голове Лэнгдона. — Вы на служебной лестнице.

— А где агенты? — спросил Лэнгдон.

— Далеко, — ответил Уинстон. — Я сейчас веду их в выставочный зал в другом крыле музея. Представился сотрудницей службы безопасности.

С ума сойти, подумал Лэнгдон и ободряюще кивнул Амбре:

— Все идет по плану.

— Спускайтесь на первый этаж, — руководил Уинстон, — и выходите из музея. Кстати, хочу предупредить: за пределами здания гарнитура перестанет работать.

Черт! — подумал Лэнгдон. Да уж, неприятный сюрприз.

— Уинстон, — быстро заговорил он, — ты же в курсе, что Эдмонд рассказал о своем открытии трем религиозным деятелям?

— Нет. Это очень не похоже на него, — ответил Уинстон. — Хотя из преамбулы следует, что его открытие имеет непосредственное отношение к религии… может быть, поэтому он обратился к религиозным лидерам?

— Что-то вроде того. Так вот, один из этих лидеров — мадридский епископ Вальдеспино.

— Любопытно. В Сети много упоминаний о том, что епископ — близкий друг и советник короля Испании.

— Да. Но это еще не все, — сказал Лэнгдон. — Ты знаешь, что после их встречи Эдмонд получил от Вальдеспино послание с угрозами?

— Нет. Наверное, оно пришло на личный телефон.

— Эдмонд дал мне его послушать. Вальдеспино настоятельно рекомендовал отменить презентацию и предупреждал, что религиозные лидеры намерены предпринять «упреждающие шаги» и дискредитировать его, прежде чем он появится на публике.

Лэнгдон замедлил шаг, чтобы Амбра ушла подальше вперед, и прошептал в гарнитуру:

— Есть какая-нибудь связь между Вальдеспино и адмиралом Авилой?

Уинстон ответил через несколько секунд:

— Прямой связи я не нашел, но это не значит, что ее нет. Это всего лишь значит, что отсутствуют доказательства такой связи.

Они уже почти спустились на первый этаж.

— Профессор, если позволите, — снова заговорил Уинстон, — анализ событий сегодняшнего вечера показывает: похоронить открытие Эдмонда стремятся очень влиятельные силы. В своем вступлении Эдмонд говорил, что именно ваши прозрения вдохновили его. Боюсь, враги Эдмонда могут счесть вас достаточно опасным.

Лэнгдону это не приходило в голову. Сейчас ему стало по-настоящему страшно. Они уже находились на площадке первого этажа, Амбра открывала тяжелую металлическую дверь.

— Когда выйдете, — сказал Уинстон, — окажетесь на подъездной аллее. Идите налево вдоль здания, к реке. Там вас заберет такси и доставит по назначению.

BIO-EC 346, подумал Лэнгдон. Он сам попросил Уинстона организовать их поездку туда. Там мы должны были встретиться с Эдмондом после презентации. Лэнгдон уже разгадал шифр и знал, что BIO-EC 346 — никакая не секретная лаборатория. Все куда проще. Но это ключ к тому, чтобы выбраться из Бильбао. Если только удастся уйти незамеченными, подумал он, понимая, что скоро все дороги заблокируют. Надо действовать очень быстро.

Они вышли на улицу, навстречу вечерней прохладе, и Лэнгдон с удивлением заметил рассыпанные по асфальту металлические шарики, похожие на бусины четок. Но разбираться, откуда они здесь, не было времени.

— Идите к реке, — продолжал инструктировать Уинстон, — далее следуйте по набережной под мост Ла-Сальве и ждите, когда…

Гарнитура замолчала. В наушниках теперь была оглушительная тишина.

— Уинстон! — воскликнул Лэнгдон. — Ждать, когда что?

Но Уинстон исчез. Тяжелая металлическая дверь с грохотом захлопнулась.

Глава 29

В нескольких километрах к югу от Бильбао седан «Убера» мчался по трассе АР-68 по направлению к Мадриду. Адмирал Авила сидел на заднем сиденье. Он снял фуражку и китель и теперь наслаждался свободой, вспоминая, как легко ему удалось уйти.

Как и обещал Регент.

Сев в такси, Авила сразу же достал пистолет и приставил к затылку обомлевшего водителя. По приказу адмирала таксист выбросил в окно свой смартфон, тем самым лишив машину единственной связи с диспетчерской.

Потом Авила обыскал бумажник водителя, выяснил адрес, имена жены и двоих детей. Делай, как я скажу, иначе всю твою семью уничтожат. Костяшки вцепившихся в руль пальцев побелели. Он будет делать все, что ему скажут.

Я человек-невидимка, думал Авила, наблюдая, как несутся навстречу полицейские машины с воющими сиренами.

Машина мчалась на юг, Авила настраивался на долгое путешествие и постепенно успокаивался, чувствуя, как стихает буря адреналина в крови. Я все сделал так, как надо. Он посмотрел на татуировку на ладони: защита не понадобилась. По крайней мере пока.

Убедившись, что запуганный таксист не опасен, Авила опустил пистолет. Глядя на бегущую впереди дорогу, заметил наклейки на ветровом стекле.

Что бы это могло быть?

Первая, судя по всему, логотип «Убера». А вторая — прямо как знак, посланный свыше.

Папский крест. Последнее время этот символ можно встретить часто — так католики Европы демонстрируют поддержку нового папы и его курса на либерализацию церкви.

Авила с усмешкой подумал: правильно сделал, что припугнул водителя, этого приверженца либерального папы. Адмирала приводило в бешенство обожание, которым тупые массы окружили нового понтифика. Неудивительно — он позволяет христианам обходиться с заповедями Господа, как с блюдами шведского стола: мол, сами выбирайте, что брать, а что нет. Каждый день в Ватикане обсуждали контроль рождаемости, однополые браки, женщин-священников и прочие нововведения. Словно двухтысячелетняя традиция пошла прахом в мгновение ока.

К счастью, есть еще люди, готовые за нее постоять.

Мелодия «Марша Ориаменди» звучала у него в голове.

И мне выпала честь служить им.

Глава 30

Старейшая, считающаяся элитной служба безопасности Испании — Королевская гвардия — ведет свою историю со Средних веков и свято почитает традиции. Агенты гвардии клянутся именем Господа обеспечивать безопасность королевской семьи, защищать королевскую собственность и блюсти королевскую честь.

Командующий гвардии шестидесятилетний Диего Гарза, в подчинении которого числилось около двух тысяч крутых парней, был невысокого роста, худой, смуглый, с маленькими глазками и редкими, черными, гладко зачесанными назад волосами, сквозь которые просвечивал пестрый от старческих пятен череп. Мелкие, как у грызуна, черты лица и щуплое телосложение делали его совершенно неприметным в толпе. Таким же внешне незаметным было и его огромное влияние во дворце.

Гарза давным-давно усвоил, что реальная власть достигается не силой, а умением вовремя нажать на нужный политический рычаг. Сам пост главы Королевской гвардии безусловно относился к числу ключевых, но Гарза слыл во дворце человеком, который «решает проблемы» и личные, и профессиональные в основном благодаря потрясающей интуиции и дару предвидения.

Надежный хранитель секретов, Гарза никогда никого не подводил. Его сдержанность и осмотрительность в сочетании с умением виртуозно выходить из щекотливых ситуаций сделали его незаменимым соратником короля. Но испанский король доживал последние дни в Паласио-де-ла-Сарсуэла, и для Гарзы, как и для остальных во дворце, наступали тревожные времена.

Более четырех десятилетий король управлял очень неспокойной страной — парламентской монархией, которая пришла на смену тридцатишестилетней кровавой диктатуре ультраконсерватора генерала Франко. Начиная с 1975 года, после смерти Франко, король вместе с парламентом делал все для того, чтобы поддержать демократические процессы, которые крайне медленно, но все-таки продвигали страну к либеральным переменам. Для молодежи изменения были слишком неспешными. Пожилые традиционалисты воспринимали новации как богохульство. Многие представители испанского истеблишмента до сих пор оставались несгибаемыми сторонниками консервативной программы Франко, особенно его отношения к католицизму как к государственной религии и «становому хребту» нации. Либеральная молодежь, которой с каждым годом в Испании становилось все больше, крайне негативно воспринимала такую точку зрения — постоянно трубила о лицемерии официальной церкви и ратовала за ее отделение от государства.

Никто не мог предсказать, в каком направлении повернет страна с восшествием на престол сорокадвухлетнего принца. Несколько десятилетий Хулиан, не допускавшийся отцом до настоящей политики, исполнял исключительно представительские функции и никак не обозначал своего отношения к религии. Хотя большинство экспертов считали его большим либералом, чем отец, доподлинно ничего известно не было.

Теперь все должно проясниться.

В свете кошмарных событий в Бильбао и неспособности короля по состоянию здоровья выступить перед народом у принца не осталось выбора: он должен был дать публичную оценку произошедшего.

Несколько высокопоставленных государственных деятелей, включая премьер-министра страны, уже выступили с лаконичным осуждением убийства, но воздержались от подробных комментариев. Они ждали заявления из дворца, предлагая таким образом расхлебывать все Хулиану. Гарза прекрасно их понимал. К событиям причастна будущая королева Амбра Видаль. Это делало ситуацию столь взрывоопасной, что мало кто желал в нее ввязываться.

Принца Хулиана сегодня ждет испытание на прочность, думал Гарза, быстро поднимаясь по ступеням большой дворцовой лестницы к королевским апартаментам. Принцу понадобится совет. Отец не может ему помочь. Значит, помочь должен я.

Гарза миновал просторный холл, подошел к покоям принца. Помедлил немного и постучал.

Странно, подумал он, не услышав ответа. Я точно знаю, он у себя. Агент Фонсека из Бильбао доложил, что принц звонил из своих покоев и беспокоился о судьбе Амбры Видаль, с которой, слава Богу, все в порядке.

Гарза снова постучал и еще больше забеспокоился, опять не получив ответа.

На свой страх и риск он открыл дверь и вошел.

— Дон Хулиан? — В покоях было почти темно, если не считать мерцающего экрана телевизора в гостиной. — Где вы?

Гарза прошел чуть дальше. Принц одиноко стоял в темноте — неподвижный силуэт у окна с видом на залив. Он был в безукоризненно сшитом официальном костюме: судя по всему, не переодевался после сегодняшних встреч, только чуть-чуть ослабил узел галстука.

Гарза замер в нерешительности. Отрешенный вид принца встревожил его. Похоже, принц потрясен до глубины души.

Гарза кашлянул, чтобы дать знать о себе.

Принц заговорил, не отворачиваясь от окна.

— Я звонил Амбре, но она не стала со мной разговаривать. — В его голосе звучало скорее недоумение, чем обида.

Гарза не знал, что ответить. Тут такое творится, а принц думает только об Амбре, отношения с которой с самого начала казались странными.

— Полагаю, сеньорита Видаль до сих пор переживает шок, — успокаивающим тоном заметил Гарза. — Агент Фонсека скоро доставит ее сюда. И вы спокойно все обсудите. Позвольте добавить: я несказанно рад, что она в безопасности.

Принц Хулиан рассеянно кивнул.

— Убийцу уже выследили. — Гарза попытался сменить тему. — Фонсека доложил, что террориста вот-вот обезвредят. — Он намеренно употребил слово «террорист», чтобы вывести принца из оцепенения.

Но принц лишь снова равнодушно кивнул.

— Премьер уже осудил убийство, — продолжил Гарза. — Но правительство рассчитывает, что вы тоже выскажетесь… учитывая, что сеньорита Видаль оказалась в самом центре событий. — Гарза выдержал паузу. — Понимаю, ситуация неприятная, вы помолвлены, но, думаю, можно просто сказать, что, мол, больше всего вы цените в невесте независимость. Безусловно не разделяя взглядов атеиста Эдмонда Кирша, Амбра как директор музея сочла своим долгом принять участие в мероприятии. Буду рад набросать тезисы в этом ключе, если не возражаете. Заявление следует сделать до утренних выпусков новостей.

Хулиан, по-прежнему глядя в окно, произнес:

— Заявление обязательно надо составить с участием епископа Вальдеспино.

Гарза стиснул зубы, пытаясь скрыть раздражение. После Франко Испания — estado aconfesional^[301]. Это значит, что у страны больше нет государственной религии и церкви совершенно не обязательно вмешиваться в политику. Но дружба Вальдеспино с королем сделала епископа необычайно влиятельным в том, что касалось текущих дел дворца. К несчастью, жесткая политическая линия и религиозное рвение Вальдеспино оставляли слишком мало пространства для дипломатического маневра. У епископа не хватит обыкновенного такта, который просто необходим, чтобы справиться с критической ситуацией.

Тут нужна тонкость, а не догматизм и нетерпимость.

Гарза давно понял, что кроется за внешним благочестием Вальдеспино: епископ служит своим интересам, а не Богу. До сих пор Гарза смотрел на это сквозь пальцы, но сейчас, когда баланс сил грозил измениться, близость Вальдеспино и Хулиана становилась опасной.

Слишком опасной.

Гарза знал, что Хулиан всегда относился к епископу как к члену семьи. Вальдеспино для него скорее мудрый опекун, чем церковный владыка. Как ближайшему другу короля, Вальдеспино было поручено следить за духовным развитием юного Хулиана, и епископ отнесся к этому со всем рвением — он контролировал учителей Хулиана, наставлял юношу в вопросах веры и даже давал советы в делах сердечных. И хотя Хулиан и Вальдеспино давно не общались с глазу на глаз, между ними сохранилась крепкая, почти родственная связь.

— Дон Хулиан, — спокойно заговорил Гарза, — я убежден, положение дел сейчас таково, что нам с вами лучше искать выход без участия третьих лиц.

— Вы уверены? — услышал он голос у себя за спиной.

Гарза обернулся и с удивлением разглядел в темноте сидящего в кресле человека в епископском облачении.

Вальдеспино.

— Позвольте заметить, командор, — тихо заговорил епископ, — мне казалось, именно вы должны понимать, насколько необходимо сегодня мое присутствие.

— Сейчас речь идет о политике, а не о религии, — стоял на своем Гарза.

Вальдеспино усмехнулся:

— Похоже, я сильно преувеличивал вашуполитическую прозорливость. Из сложившейся ситуации есть лишь один выход. Мы должны немедленно заверить народ Испании в том, что принц Хулиан — глубоко религиозный человек, что будущий король Испании — истинный католик.

— Согласен. Мы обязательно упомянем о том, что дон Хулиан человек верующий, в его заявлении для прессы.

— Когда принц появится перед прессой, необходимо чтобы рядом был я, чтобы моя рука лежала на его плече — как мощный символ единения монархии и церкви. Этот образ подействует сильнее любых слов, которые вы напишете. — Гарза был взбешен. — Мир стал свидетелем жестокого убийства на испанской земле, — продолжил Вальдеспино. — Перед лицом насилия ничто так не утешает, как длань Господня.

Глава 31

Цепной мост Сечени — один из восьми в Будапеште — простирается на триста с лишним метров, соединяя берега Дуная. Связующее звено между Востоком и Западом, он считается одним из самых красивых мостов в мире.

Что я делаю? — спрашивал себя рабби Кёвеш, глядя через перила на бурлящую внизу воду. Антонио сказал сидеть дома.

Кёвеш понимал, что ему не следовало выходить. Но его неудержимо потянуло на этот мост. Как всегда. Много лет он приходил сюда по вечерам — поразмышлять и полюбоваться чудесными видами. На востоке — Пешт: освещенный фасад дворца Грешема сияет на фоне колоколен базилики Святого Стефана. На западе — Буда: на Замковой горе возвышаются суровые стены крепости. К северу, вдоль берега Дуная, — строгий строй изящных шпилей парламента, самого большого здания Венгрии.

Но не только ради прекрасных видов Кёвеш вновь и вновь приходил на Цепной мост. Причина крылась совсем в другом.

Замки́.

Вдоль всего моста на перилах и силовых тросах висели сотни замков. На каждом — инициалы. И каждый навеки пристегнут к мосту.

По традиции влюбленные пары приходили сюда, оставляли на замке свои инициалы, продевали дужку через перила, запирали замок на ключ, а ключ выбрасывали в глубокие воды Дуная — как символ вечной и неразрывной связи.

Самая простая клятва, думал Кёвеш, касаясь одного из висящих запертых замков. Наши души соединены навеки.

Всякий раз, когда Кёвешу требовалось напоминание о том, что в мире существует безграничная любовь, он приходил сюда посмотреть на эти замки. Сегодня был как раз такой день. Кёвеш смотрел на бурлящую воду и вдруг почувствовал, что у него больше нет сил гнаться за современной жизнью с ее скоростями. Возможно, все это уже не для меня.

Раньше у человека было время для уединенного размышления. Несколько минут наедине с собой — пока едешь в автобусе, или идешь на работу, или ждешь назначенной встречи. Теперь этих моментов не осталось, все инстинктивно достают смартфоны, надевают наушники, играют в компьютерные игры, не в силах устоять перед вошедшими в привычку технологическими соблазнами. Чудеса прошлого растаяли как дым, испарились, им на смену пришла неутолимая жажда всего нового.

Глядя на воду, рабби чувствовал, что очень устал. Перед глазами все расплывалось. Казалось, под водой он видит какие-то странные бесформенные очертания. Река превратилась в густой бульон, в котором плавали странные существа, зародившиеся в глубине.

— A víz él^[302], — услышал он вдруг за спиной. — Вода как живая.

Рабби обернулся и увидел кудрявого мальчика с веселыми глазами. Он был похож на самого Иегуду в детстве.

— Что, прости? — спросил Кёвеш.

Мальчик открыл было рот, чтобы ответить, но вместо слов послышалось громкое электронное жужжание, а глаза вспыхнули ослепительно белым светом.

Рабби Кёвеш вздрогнул и очнулся.

Он сидел в кресле у себя дома.

— Oy gevalt!^[303]

На столе громко звонил телефон. Рабби испуганно осмотрелся. Слава Богу, никого. Один в своем házikó. Сердце бешено колотилось.

Какой странный сон, подумал он, пытаясь дышать размеренно.

Телефон продолжал трезвонить. Именно сейчас Вальдеспино должен был сообщить все детали поездки в Мадрид.

— Добрый вечер, епископ, — произнес рабби, не до конца очнувшись. — Какие новости?

— Рабби Иегуда Кёвеш? — прозвучал в трубке незнакомый голос. — Вы меня не знаете. Не хочу пугать вас, но прошу, выслушайте меня очень внимательно.

Рабби окончательно проснулся.

Голос был женский, но явно измененный и звучал как-то странно. Собеседница говорила быстро — по-английски, с легким испанским акцентом.

— Я изменила голос для конспирации. Извините, но вы скоро поймете, что это необходимо.

— Кто говорит? — спросил Кёвеш.

— Поборница правды. Та, кому не по душе, когда от людей пытаются скрыть истину.

— Не понимаю, о чем вы…

— Рабби Кёвеш, я знаю, что вы, епископ Вальдеспино и аллама Саид аль-Фадл три дня назад встречались в монастыре Монтсеррат с Эдмондом Киршем.

Откуда она может это знать?

— Мне также известно, что Эдмонд Кирш проинформировал вас о своем научном открытии. И еще я знаю, что вы пытаетесь утаить это открытие.

— Что?!

— Если вы не выслушаете меня внимательно, боюсь, не доживете до утра. У епископа Вальдеспино длинные руки. — Женщина ненадолго замолчала — Эдмонд Кирш и ваш друг Саид аль-Фадл уже умолкли навеки.

Глава 32

Мост Ла-Сальве на реке Нервьон в Бильбао так близко подступает к музею Гуггенхайма, что кажется, будто оба сооружения — единый архитектурный ансамбль. Узнаваемый из-за своей центральной опоры в виде гигантской буквы «Н», окрашенной в яркий красный цвет, мост назвали Ла-Сальве^[304]. Согласно легенде, здесь моряки возносили благодарственные молитвы за благополучное возвращение из плавания.

Покинув музей через запасной выход, Лэнгдон и Амбра быстро преодолели короткое расстояние до берега реки и теперь стояли в указанном Уинстоном месте на набережной прямо под мостом.

Чего мы тут ждем? — гадал Лэнгдон.

Амбра поежилась от холода — обтягивающее вечернее платье от него не защищало. Лэнгдон снял пиджак и накинул ей на плечи, огладив рукава по бокам.

От неожиданности она вздрогнула и обернулась.

На мгновение Лэнгдону показалось, что он перешел границу, но на лице Амбры не было неудовольствия. Скорее благодарность.

— Спасибо, — прошептала она, глядя ему в глаза. — Спасибо за помощь.

Не отводя взгляда, она взяла руки Лэнгдона в свои и крепко сжала их, словно хотела занять у него частичку тепла или душевного равновесия. Тут же отпустила руки и быстро прошептала:

— Извините. Как говорила моя мама, conducta impropia^[305].

Лэнгдон ободряюще улыбнулся:

— Есть «смягчающие обстоятельства», как говорила моя мама.

Амбра попыталась улыбнуться, но получилось не очень.

— Чувствую себя совершенно разбитой. — Она отвела взгляд. — Бедный Эдмонд…

— Да, это ужасно, — пробормотал Лэнгдон. Он тоже еще не вполне пришел в себя, и ему было трудно выразить свои чувства.

Амбра неотрывно смотрела на воду.

— Как подумаю, что мой жених дон Хулиан может быть причастен…

В ее голосе слышалась боль, как будто она пережила предательство, и Лэнгдон не сразу нашелся с ответом.

— Выглядит все, конечно, подозрительно, — осторожно вступил он на зыбкую почву. — Но мы не можем быть до конца уверены. Возможно, принц Хулиан вообще ни о чем не знал. Убийца мог действовать в одиночку или по приказу кого-то другого. Для будущего короля Испании не очень-то разумно устраивать публичное убийство, да еще и оставлять след, ведущий прямо к нему.

— След появился только потому, что Уинстон выяснил, как Авила был в последний момент добавлен в список гостей. Может, Хулиан рассчитывал, что никто никогда не узнает, кто нажал на курок.

Лэнгдон вынужден был признать, что в этом есть резон.

— Я никогда не обсуждала презентацию Эдмонда с Хулианом. — Амбра повернулась к Лэнгдону спиной. — Жених просил меня не участвовать. Я сказала, что мое участие будет минимальным — вся презентация записана заранее, а Эдмонд просто запустит ее со своего смартфона. — Она сделала паузу. — Если они заметили, что мы взяли телефон Эдмонда, то прекрасно понимают: презентация по-прежнему может быть запущена. И я не представляю, как далеко Хулиан может зайти, чтобы это предотвратить.

Лэнгдон долго молчал, глядя на стоящую перед ним красивую женщину.

— Вы не доверяете жениху?

Амбра тяжело вздохнула:

— Беда в том, что я почти его не знаю.

— Как же вы согласилась выйти за него замуж?

— Да очень просто. Он не оставил мне выбора.

Прежде чем Лэнгдон успел что-то сказать, бетонная набережная задрожала под ногами, и под мостом, как в гроте, послышался гул. Он становился все громче, усиливаясь справа. Лэнгдон посмотрел туда и увидел надвигающийся темный силуэт — мощный катер с выключенными габаритными огнями. У бетонного парапета катер замедлил ход и остановился прямо перед ними.

Лэнгдон глядел на катер и качал головой. До этой минуты он все-таки не до конца доверял компьютерному гиду Эдмонда. Но увидев желтое речное такси, понял: лучшего помощника, чем Уинстон, трудно себе представить.

Капитан подал знак рукой, приглашая взойти на борт.

— Мне звонил ваш помощник, англичанин, — сказал капитан. — ВИП-клиент платит тройной тариф за… как это сказать… velocidad y discreción?^[306] Все, как договаривались. Видите — никаких огней!

— Замечательно. Спасибо, — кивнул Лэнгдон. Отличная работа, Уинстон: быстро и конфиденциально.

Капитан протянул руку и помог Амбре подняться на борт. Она сразу ушла в каюту погреться.

— Значит, ВИП-клиент — это сеньорита Амбра Видаль. — Капитан улыбнулся Лэнгдону.

— Velocidad y discreción, — напомнил ему Лэнгдон.

– ¡Sí, sí!^[307] Конечно! — Капитан подошел к штурвалу и завел двигатель. Через мгновение мощный катер уже мчался на запад по темным водам реки Нервьон.

По левому борту Лэнгдон видел огромные темные окна музея Гуггенхайма, в которых отражались мигалки полицейских машин. Вверху уже кружил вертолет какой-то телекомпании.

Первая ласточка, подумал Лэнгдон.

Он достал из кармана брюк карточку с шифром, которую дал ему Эдмонд. Друг просил передать ее водителю такси, хотя вряд ли предполагал, что такси окажется речным.

— Наш друг, англичанин, — старался перекричать шум работающих двигателей Лэнгдон, — он сказал вам, куда мы направляемся?

— Да. Я предупредил его, что смогу доставить вас почти до места, и он ответил, что это нормально, метров триста вы пройдете пешком.

— Конечно. А далеко нам еще?

Водитель указал на автостраду вдоль правого берега реки:

— По дороге — семь километров, по реке — чуть больше.

Лэнгдон посмотрел на светящийся дорожный указатель на автостраде.

Он улыбнулся, вспомнив слова Эдмонда: Это элементарный код, Роберт. Эдмонд был прав. Когда Лэнгдон понял его значение, то даже расстроился, что сообразил не сразу.

BIO — действительно код, но такие коды легко расшифровывает каждый авиапассажир. В мире таких множество — BOS, LAX, JFK…

BIO — код аэропорта Бильбао.

После этого вторая составляющая кода на карточке Эдмонда расшифровалась мгновенно.

EC 346.

Личного самолета Эдмонда Лэнгдон никогда не видел, но знал о его существовании. И, без сомнения, бортовой номер самолета в испанском аэропорту начинается с буквы «Е» — España.

EC 346 — это частный самолет.

Очевидно, катер следует в направлении аэропорта Бильбао. Там Лэнгдон покажет охранникам карточку Эдмонда, и их немедленно проведут к самолету.

Надеюсь, Уинстон предупредил пилотов о нашем прибытии, думал Лэнгдон, оглядываясь на оставшийся позади музей, который, уменьшаясь, исчезал за кормой. Он хотел пройти в каюту, но на свежем воздухе было хорошо, да и Амбре нужно побыть одной, прийти в себя.

Пожалуй, мне тоже не мешало бы побыть одному, подумал Лэнгдон и отправился на бак.

Стоя на носу корабля и чувствуя, как развеваются волосы на ветру, Лэнгдон снял галстук-бабочку и сунул в карман. Расстегнув верхнюю пуговицу тугого воротничка, вдохнул полной грудью летящий навстречу ночной прохладный воздух.

Эдмонд, подумал он, что же ты натворил?

Глава 33

Диего Гарза в бешенстве расхаживал по темным покоям принца Хулиана, слушая фарисейские разглагольствования епископа.

Не лезь куда не надо, хотелось кричать Гарзе. Не суй нос в чужие дела!

Опять епископ Вальдеспино вмешался в политику. Материализовавшись в апартаментах принца словно призрак, Вальдеспино, в полном церковном облачении, читал Хулиану страстную проповедь о важности испанских традиций, о непоколебимой вере королей в Бога, пронесенной сквозь века, и о благотворной роли церкви в трудные времена.

Нашел время, кипятился Гарза.

Сегодня принцу Хулиану предстояло провести деликатнейшую пиар-акцию, и самое последнее, что нужно Гарзе, — чтобы принца сбило с толку стремление Вальдеспино все подчинить интересам религии.

Очень кстати у Гарзы зазвонил телефон, прервав затянувшийся монолог епископа.

— Sí, dime, — громко ответил Гарза, становясь между принцем и Вальдеспино. — ¿Qué tal va?^[308]

— Командор, это агент Фонсека из Бильбао, — быстро заговорили в трубке по-испански. — К сожалению, нам не удалось отследить убийцу. Диспетчер компании, которой принадлежит машина, потерял с ней связь. Похоже, убийца предугадал наши действия.

Гарза постарался подавить приступ ярости и несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь сделать все возможное, чтобы по голосу присутствующие не догадались о его состоянии.

— Понимаю, — спокойно произнес он. — Сейчас самое важное — сеньорита Видаль. Принц ждет ее, и я заверил его, что она в скором времени будет во дворце.

На другом конце линии замолчали.

Тишина длилась слишком долго.

— Командор, — наконец заговорил Фонсека, и в его голосе сквозила неуверенность. — Простите, но у нас плохие новости. Судя по всему, сеньорита Видаль и американский профессор покинули здание. — Он сделал паузу. — Без нас.

Гарза едва не выронил телефон.

— Простите, не расслышал. Что вы сказали?

— Сеньор, я сказал, что сеньорита Видаль и Роберт Лэнгдон бежали из музея. Сеньорита Видаль намеренно выбросила свой мобильный телефон, чтобы мы не смогли отследить ее. Мы не имеем представления, почему она так поступила.

У Гарзы вытянулось лицо. Он чувствовал на себе внимательный взгляд принца. Вальдеспино слегка подался вперед и, приподняв брови, прислушивался к разговору с нескрываемым интересом.

— Чудесно! — воскликнул Гарза и утвердительно закивал головой. — Прекрасная работа. С нетерпением жду вас. Давайте только уточним детали: транспорт, безопасность. Подождите, пожалуйста, минуту. — Гарза закрыл телефон рукой и улыбнулся принцу: — Все хорошо. Я выйду на секунду обсудить детали. Оставляю вас в приятном обществе.

На самом деле ему очень не хотелось оставлять принца наедине с Вальдеспино, но продолжать этот разговор в их присутствии было невозможно. Гарза прошел в одну из гостевых спален и закрыл за собой дверь.

– ¿Qué diablos ha pasado? — прошипел он в телефон. Что там у вас происходит, черт возьми?

События в изложении Фонсеки казались совершенно невероятными.

— Значит, погас свет? — переспросил Гарза. — Компьютер представился сотрудницей службы безопасности музея и направил вас по ложному следу? И как прикажете это понимать?

— Сеньор, я согласен, поверить трудно, но все именно так и было. Самое непонятное, почему компьютер вдруг переметнулся на другую сторону.

— Кто переметнулся? Как может переметнуться железяка!

— Понимаете, сеньор, поначалу компьютер нам очень помогал — выяснил имя стрелка, пытался предотвратить убийство и даже вычислил автомобиль из «Убера», на котором уехал убийца. А потом вдруг стал действовать против нас. Единственное объяснение — ему что-то сказал Роберт Лэнгдон. Потому что именно после его разговора с Лэнгдоном все изменилось.

И теперь мы воюем с компьютером? Гарза почувствовал, что он слишком стар для этого быстро меняющегося мира.

— Думаю, нет необходимости объяснять вам, агент Фонсека, какой удар — и в личном плане, и в политическом — будет нанесен принцу, если станет известно, что его невеста сбежала с американцем, а агентов Королевской гвардии, как последних лохов, развел какой-то компьютер.

— Мы все понимаем, сеньор.

— У вас есть хоть какие-то соображения, почему эта парочка решила сбежать? Они ведь очень сильно рискуют.

— Профессор Лэнгдон отрицательно отнесся к моему предложению поехать вместе с нами в Мадрид. Он ясно дал понять, что не собирается ехать.

И поэтому сбежал с места преступления? Гарза чувствовал: причина в чем-то другом. Но никак не мог понять — в чем.

— Слушайте меня внимательно. Жизненно важно выяснить местонахождение Амбры Видаль и доставить ее во дворец, прежде чем произойдет малейшая утечка информации.

— Я понимаю, командор. Но мы тут только вдвоем с Диасом. Мы не сможем прочесать весь Бильбао. Надо подключить местные власти, получить доступ к камерам дорожного наблюдения, поднять вертолеты, заручиться…

— Ни в коем случае! — прервал его Гарза. — Никакой огласки. Приказываю найти беглецов своими силами и доставить сеньориту Видаль во дворец как можно скорее.

— Есть, командор.

Гарза нажал отбой и с сомнением покачал головой.

Не успел он выйти из комнаты, как увидел бледную юную особу, которая неслась по коридору по направлению к нему. Девушка была в очках с толстенными стеклами, в бежевом брючном костюме и на ходу яростно тыкала пальцем в планшет.

Господи, подумал Гарза, только не это. И не сейчас.

Моника Мартин — «координатор по связям с общественностью», — недавно взятый в штат и самый молодой сотрудник, когда-либо работавший во дворце. Отвечая за связи с прессой, пиар-стратегию и сбор информации, она постоянно пребывала в состоянии полной боевой готовности. За свои двадцать шесть лет она успела окончить факультет журналистики Мадридского университета Комплутенсе, пройти двухгодичную стажировку в одной из лучших компьютерных школ мира — в Университете Цинхуа в Пекине, поработать высокопоставленным пиар-менеджером в крупнейшем издательском холдинге «Групо Планета» и директором по связям с общественностью испанской телесети «Антенна-3».

В прошлом году в отчаянной попытке достучаться до испанской молодежи в цифровом пространстве и использовать растущее как на дрожжах влияние «Твиттера», «Фейсбука», блогосферы и онлайн-медиа королевский дворец уволил проверенного и опытного сотрудника, много лет курировавшего печатные средства массовой информации, и нанял эту технически продвинутую миллениалку^[309].

Гарза знал, что Мартин появилась во дворце благодаря принцу Хулиану.

Назначение этой девицы — результат одного из немногих вмешательств принца в политику дворца, редкий случай, когда принц настоял на своем, несмотря на отцовское недовольство. Мартин считалась лучшей в своем деле, но Гарза с трудом выносил ее параноидально-истерическую напористость.

— Конспирологи, — кричала Мартин, размахивая планшетом, — они все выяснили!

Гарза с тоской посмотрел на пиарщицу. Неужели она думает, что мне это интересно? У Гарзы сегодня хватало головной боли и без обсуждения бредовых конспирологических теорий.

— Потрудитесь объяснить, что вы делаете в королевской резиденции?

— Служба контроля засекла вас здесь по GPS. — Она указала на телефон Гарзы.

Гарза закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь сдержать раздражение. В дополнение к вновь обретенному пиар-координатору во дворце недавно появилось «подразделение электронной безопасности», которое обеспечивало команду Гарзы GPS-сопровождением, а также занималось сбором информации в Сети, анализом персональных данных сотрудников и цифровой безопасностью. С каждым днем под началом Гарзы работало все больше странных молодых людей.

Наша служба контроля — какой-то студенческий компьютерный центр в университетском кампусе.

Новая технология, запущенная для сопровождения агентов Королевской гвардии, контролировала и самого Гарзу. Неприятно знать, что какие-то сопляки в подвале отслеживают каждый твой шаг.

— Я шла к вам. — Мартин протянула ему планшет. — Вы должны это увидеть.

Гарза быстро взял планшет и посмотрел на экран. Там было фото седобородого испанца и краткая биографическая справка на него, на убийцу из Бильбао — адмирала Королевского флота Луиса Авилу.

— Ходят самые ужасные слухи, — сказала Мартин, — а все из-за того, что Авила служил в подразделении, которое связано с королевской семьей.

— Авила служил на флоте! — прошипел Гарза.

— Да. Но формально король — главнокомандующий всеми вооруженными силами…

— Молчать! — оборвал Монику Гарза и сунул ей планшет. — Предположение, что король каким-то образом может быть связан с террористическим актом — абсурд, бред конспирологических придурков. Бред, совершенно недопустимый в создавшейся ситуации. Возьмите себя в руки и продолжайте выполнять свои обязанности. В конце концов, этот сумасшедший адмирал мог готовить покушение на будущую королеву, но промахнулся и застрелил атеиста-американца. Все обернулось к лучшему!

Но Моника не унималась:

— Тут есть еще кое-что, имеющее отношение к королевской семье. Вы должны быть в курсе. — Говоря это, Мартин быстро чертила пальцами по экрану, переходя на другой сайт. — Это фото в Сети уже несколько дней, но никто не обращал на него внимания. После событий с Эдмондом Киршем оно непременно появится в выпусках новостей.

Она снова протянула Гарзе планшет.

Он прочел заголовок: «Последнее фото футуролога Эдмонда Кирша?».

На полуразмытой фотографии Кирш в темном костюме стоял на скале у самого края обрыва.

— Фотография сделана три дня назад, — пояснила Мартин, — когда Кирш приезжал в монастырь Монтсеррат. Какой-то рабочий узнал Кирша и сфотографировал. После убийства он выложил снимок в Сеть, возможно, как последнюю фотографию знаменитости.

— И каким образом это касается нас? — иронически спросил Гарза.

— Листайте дальше.

Гарза провел пальцем по экрану. Увидев фото, он отступил на шаг и прислонился спиной к стене.

— Этого… этого не может быть.

На экране была та же фотография, но целиком, и было видно, что Эдмонд Кирш стоит рядом с высоким человеком в фиолетовой сутане. И этот человек — епископ Вальдеспино.

— Это факт, сеньор, — сказала Мартин. — Несколько дней назад Вальдеспино встречался с Киршем.

— Но… — На мгновение Гарза потерял дар речи. — Но почему епископ скрыл это? Учитывая то, что произошло сегодня…

Мартин согласно кивнула:

— Именно потому я и пришла к вам.

Вальдеспино встречался с Киршем! Это никак не укладывалось в голове Гарзы. И епископ намеренно все скрывает! Потрясающая новость. Надо немедленно предупредить принца.

— К несчастью, — продолжала девушка, — это еще не все. — Она снова принялась манипулировать с планшетом.

— Командор, — послышался из гостиной голос Вальдеспино, — как дела у сеньориты Видаль?

Моника посмотрела на Гарзу округлившимися от удивления глазами.

— Вальдеспино здесь? — прошептала она. — В королевской резиденции?

— Да. Наставляет принца.

— Командор! — снова позвал Вальдеспино. — Где вы?

— Послушайте, — в панике прошептала Мартин, — есть информация, с которой вам необходимо ознакомиться, прежде чем вы хоть слово скажете епископу или принцу. Поверьте, сегодняшний кризис куда серьезнее, чем может показаться.

Гарза секунду смотрел на своего пиар-координатора и быстро принял решение:

— Ступайте в библиотеку, я буду через минуту.

Мартин, кивнув, исчезла.

Оставшись один, Гарза попытался максимально расслабиться, чтобы стереть с лица признаки гнева и тревоги. Надеясь, что ему это удалось, он не торопясь направился в гостиную.

— С сеньоритой Видаль все в порядке, — войдя, сказал он с улыбкой. — Она скоро будет здесь. Я приказал агенту лично сопроводить ее. — Он ободряюще кивнул Хулиану и обратился к епископу Вальдеспино: — Я скоро вернусь. Будьте добры, никуда не уходите.

С этими словами он повернулся и вышел.

* * *

Епископ Вальдеспино, нахмурясь, долго смотрел ему вслед.

— Что-то не так? — спросил принц, заметив озабоченность епископа.

— Не так, — ответил Вальдеспино и повернулся к принцу. — Я уже пятьдесят лет принимаю исповеди. И прекрасно знаю, когда мне лгут.

Глава 34

ConspiracyNet.com

СРОЧНЫЕ НОВОСТИ

БУРЯ В ОНЛАЙН-СООБЩЕСТВЕ

После убийства Эдмонда Кирша многочисленные последователи футуролога пытаются ответить на два главных вопроса.

В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ ОТКРЫТИЕ КИРША?

КТО И ПОЧЕМУ ЕГО УБИЛ?

Заполонившие Интернет предположения о сути открытия крайне противоречивы: от дарвинизма до креационизма и инопланетян.

Неясны и мотивы убийства. В числе приоритетных версий: религиозная нетерпимость, промышленный шпионаж, ревность.

ConspiracyNet в самое ближайшее время получит эксклюзивную информацию о киллере. Следите за лентой новостей.

Глава 35

Амбра Видаль стояла одна в каюте речного такси, запахнув накинутый на плечи фрак Роберта Лэнгдона. Когда профессор спросил, как она согласилась выйти замуж за человека, которого не знает, Амбра ответила честно.

Он не оставил мне выбора.

Помолвка с принцем — трагическая ошибка. После всего, что случилось сегодня, это окончательно ясно.

Он тогда поймал меня в западню.

Я и сейчас в западне.

Глядя на свое отражение в грязном иллюминаторе, она чувствовала себя бесконечно одинокой. Амбра Видаль никогда не жалела себя, но сейчас готова была заплакать. Она совершенно беззащитна. И брошена на произвол судьбы. Я согласилась выйти замуж за человека, который причастен к жестокому убийству.

Принц решил судьбу Эдмонда одним телефонным звонком за час до начала мероприятия. Амбра заканчивала последние приготовления перед появлением гостей, когда в ее кабинет, отчаянно размахивая листком бумаги, ворвалась юная секретарша:

– ¡Señora Vidal! ¡Mensaje para usted!^[310]

Задыхаясь от возбуждения, она лепетала, что буквально минуту назад в приемную музея поступил чрезвычайно важный звонок.

— Определитель номера показал, что это из Королевского дворца Мадрида, — с придыханием говорила она. — Я, конечно, сняла трубку! Звонили из офиса принца Хулиана!

— Звонили в приемную? — спросила Амбра. — Но у них же есть мой номер.

— Помощник принца сказал, что пытался дозвониться вам на мобильный, — объяснила секретарша, — но ему не удалось.

Амбра проверила телефон. Странно. Никаких пропущенных вызовов. Потом она вспомнила, что техники только что тестировали систему подавления сотовой связи в музее, и помощник Хулиана мог звонить как раз в тот момент, когда ее телефон был недоступен.

— Принцу позвонил друг из Бильбао, очень важный человек, который хотел бы присутствовать на сегодняшнем мероприятии. — Девушка протянула Амбре листок. — Он просил включить его в список гостей.

Амбра посмотрела на листок.

Almirante Luis Avila (ret.)

Armada Española^[311]

Отставной адмирал Военно-морских сил Испании?

— Помощник оставил телефон. Вы можете перезвонить и уточнить детали, но у принца Хулиана сейчас начнется встреча, так что он может быть недоступен. Помощник сказал, принц надеется, что своей просьбой не поставит вас в неудобное положение.

Неудобное положение? — раздраженно подумала Амбра. И это после всего, что мне пришлось пережить по его милости?

— Я позабочусь об этом, — сказала она. — Спасибо.

Юное создание упорхнуло в упоении, словно только что выполнило поручение самого Господа Бога. Амбра смотрела на бумажку с нескрываемым раздражением. Принц считает возможным вот так беспардонно пользоваться своим положением, несмотря на то что решительно возражал против ее участия в этом мероприятии.

Ты опять не оставляешь мне выбора, подумала она.

Если она проигнорирует просьбу принца, то на входе в музей разыграется неприятная сцена между охраной и заслуженным морским офицером. Сегодняшнее мероприятие продумано до мелочей и вызывает беспрецедентный интерес СМИ. Не хватало только публичного скандала с высокопоставленным другом Хулиана.

Авилу не проверяла служба безопасности, он не входил в «чистый» список. Но начинать проверку было уже поздно, а кроме того, оскорбительно для адмирала. В конце концов, если он смог запросто позвонить во дворец и попросить будущего короля об услуге, то это явно не случайный человек.

Не имея времени для размышлений, Амбра приняла единственно возможное решение. Она вписала адмирала Авилу в список гостей на входе и добавила в базу данных дистанционных экскурсий, чтобы ему активировали персональную гарнитуру.

Затем она вернулась к своим делам.

И вот Эдмонд мертв, думала Амбра, стоя в темной каюте речного такси. Она попыталась отвлечься от горьких воспоминаний, и вдруг ей в голову пришла странная мысль.

Я ведь не говорила с Хулианом… все делалось через третьих лиц.

Забрезжил слабый лучик надежды.

А вдруг Роберт прав? Что, если Хулиан к этому не причастен?

Она на минуту задумалась и быстро вышла из каюты.

Американский профессор одиноко стоял на носу катера, опершись на релинг, и смотрел вперед. Амбра подошла и встала рядом. Катер уже вышел из главного русла реки Нервьон и мчался на север по узкой протоке, похожей, скорее, на тесный канал с отвесными глинистыми берегами. Мелководье и почти сомкнувшиеся высокие берега пугали Амбру, но капитан невозмутимо вел судно на максимальной скорости, освещая путь мощными носовыми огнями.

Она рассказала Лэнгдону о звонке из офиса принца.

— Известно только, что звонок в приемную музея пришел из Королевского дворца Мадрида. В принципе мог позвонить любой и назваться помощником Хулиана.

Лэнгдон кивнул:

— Потому и звонили не вам лично, а в приемную, чтобы эту просьбу передали. Кто бы это мог быть? — Сам Лэнгдон, учитывая историю Эдмонда и Вальдеспино, склонялся к тому, что это епископ.

— Кто угодно, — сказала Амбра. — Сейчас во дворце разброд и шатания. Власть переходит к Хулиану, и старые советники из кожи вон лезут, чтобы снискать благосклонность принца. Страна меняется, и, думаю, многие из старой гвардии не хотят потерять влияние.

— Но кто бы ни были эти люди, — сказал Лэнгдон, — надеюсь, они пока не в курсе, что мы хотим найти пароль и обнародовать открытие Эдмонда.

Лэнгдон вдруг понял простой и опасный смысл собственных слов.

Ему стало страшно.

Эдмонда убили, чтобы похоронить его открытие.

На мгновение мелькнула мысль: а может, взять и улететь домой — и пусть все идет свои чередом.

Это, конечно, безопаснее, подумал он, но вряд ли реально.

Во-первых, долг перед любимым учеником, во-вторых, нельзя позволять вот так, нагло, лишать человечество великих открытий. И потом, страшно интересно, что же такое открыл Эдмонд.

И, наконец, подумал Лэнгдон, Амбра Видаль.

Она явно в беде. Когда Амбра смотрела ему в глаза и просила о помощи, Лэнгдон видел, что в душе этой сильной и самостоятельной женщины сгустились тучи страха и отчаяния. Тут какая-то тайна, подсказывала ему интуиция, ее что-то гнетет. И она нуждается в помощи.

Амбра вдруг посмотрела на него, словно угадав его мысли.

— Вы замерзли, — сказала она. — Возьмите свой фрак.

Он мягко улыбнулся:

— Все нормально.

— Думаете, не улететь ли из Испании, когда приедем в аэропорт?

Лэнгдон засмеялся:

— Вы читаете мои мысли.

— Пожалуйста, не улетайте. — Она накрыла его руку своей. — Одной мне не справиться. Вы были близким другом Эдмонда, он часто говорил, как ценит вашу дружбу и как важно для него ваше мнение. Мне страшно, Роберт. Не оставляйте меня.

Ее искренность и беззащитность обезоруживали. И очаровывали.

— Хорошо, — кивнул он. — Ради Эдмонда. И, если честно, ради всего человечества. Мы должны найти пароль и сделать открытие всеобщим достоянием.

Амбра улыбнулась:

— Спасибо, Роберт.

Лэнгдон оглянулся:

— Думаю, агенты Королевской гвардии уже в курсе, что мы сбежали из музея.

— Конечно. Но, согласитесь, Уинстон был хорош.

— Бесподобен, — ответил Лэнгдон, только сейчас начиная понимать, что Эдмонд совершил настоящий квантовый скачок в развитии искусственного интеллекта. И какими бы ни были «патентованные новейшие технологии» Эдмонда, но он действительно прорвался в «прекрасный новый мир» взаимодействия человека и компьютера.

Сегодня Уинстон доказал преданность своему создателю и оказался бесценным помощником. В считанные минуты он обнаружил подозрительного гостя в списке приглашенных, попытался предотвратить убийство Эдмонда, определил машину, на которой скрылся убийца, и обеспечил побег Лэнгдона и Амбры из музея.

— Будем надеяться, Уинстон предупредил пилотов Эдмонда, — сказал Лэнгдон.

— Я в этом абсолютно уверена. Но вы правы: надо позвонить ему на всякий случай.

— Не понял, — удивился Лэнгдон. — Вы можете позвонить Уинстону? Но вне музея… Мы же вне зоны действия…

Амбра засмеялась и покачала головой:

— Роберт, физически Уинстон находится не в музее Гуггенхайма. Компьютер установлен в секретном, хорошо защищенном месте и работает удаленно. Неужели вы думаете, что Эдмонд создал такую систему, как Уинстон, и не предусмотрел возможности связаться с ней из любой точки мира и в любое время? Эдмонд разговаривал с Уинстоном постоянно — дома, в самолете, на прогулке, — они все время были на связи, достаточно просто набрать телефонный номер. Эдмонд часами болтал с Уинстоном. Тот был ему и секретарем — заказывал столики в ресторанах, давал указания пилотам, вообще делал все, что нужно. Во время подготовки мероприятия я и сама частенько с ним общалась по телефону.

Амбра достала из внутреннего кармана фрака Лэнгдона бирюзовый смартфон Эдмонда и включила его. Тогда в музее Лэнгдон выключил телефон, чтобы не сел аккумулятор.

— Включите свой телефон, — попросила она, — и мы оба сможем разговаривать с Уинстоном.

— А вы уверены, что нас не отследят по телефонам?

Амбра покачала головой:

— Думаю, полиция просто не успела получить разрешение суда на слежку. Так что есть смысл рискнуть. Узнаем, как дела у агентов Королевской гвардии и какова ситуация в аэропорту.

Лэнгдон с опаской включил свой телефон и ждал, пока он загрузится. Увидев привычную заставку, почувствовал себя голым и беззащитным: казалось, сейчас каждый спутник в космосе определяет его местоположение.

Надо меньше смотреть шпионских фильмов, сказал он себе.

В это мгновение телефон запищал и завибрировал, уведомляя о полученных за вечер сообщениях. Лэнгдон был поражен: с того момента, как он выключил телефон, ему пришло больше двухсот эсэмэс и электронных писем.

В электронной почте были письма от друзей и коллег. Сначала шли поздравления: Прекрасная лекция! Как ты там оказался? Потом вдруг тон изменился — появился страх и тревога. Вот письмо от его редактора Джонаса Фокмана: ГОСПОДИ, РОБЕРТ, КАК ТЫ??!! Лэнгдон впервые видел, чтобы его научный редактор писал все слова заглавными буквами и ставил столько восклицательных и вопросительных знаков.

До сих пор Лэнгдону казалось, что он невидим и неуязвим в темноте узкой протоки, и все, что случилось в музее, представлялось дурным сном.

Но ведь за ситуацией следит весь мир, дошло до него вдруг. Новость о сенсационном открытии Кирша и его жестоком убийстве… И все время в кадре мое имя и мое лицо.

— Уинстон пытается связаться с нами, — сказала Амбра, глядя на экран смартфона Эдмонда. — За последние полчаса на этот телефон звонили пятьдесят три раза с одного и того же номера с интервалом в тридцать секунд. — Она усмехнулась. — Неутомимая настойчивость — одна из добродетелей Уинстона.

В этот момент телефон Эдмонда зазвонил.

Лэнгдон улыбнулся Амбре:

— Интересно, кто бы это мог быть?

Она протянула ему смартфон:

— Ответьте.

Лэнгдон взял телефон и включил громкую связь:

— Алло.

— Профессор Лэнгдон, — провозгласил знакомый голос с британским акцентом. — Рад слышать вас. Никак не могу дозвониться.

— Да, мы поняли, — ответил Лэнгдон, мысленно удивляясь совершенно спокойному и невозмутимому тону Уинстона после пятидесяти трех неотвеченных звонков.

— Ситуация постоянно меняется, — сообщил Уинстон, — есть вероятность, что службы аэропорта могут поднять тревогу при вашем появлении. Поэтому прошу вас четко следовать моим указаниям.

— Слушаем и повинуемся, Уинстон, — ответил Лэнгдон. — Говори, что делать.

— Во-первых, профессор, — сказал Уинстон, — если вы еще не выбросили свой телефон, сделайте это немедленно.

— Правда? — Лэнгдон инстинктивно сжал в руке собственный смартфон. — Но пока власти получат разрешение суда на…

— Это актуально для шоу про образцовых американских копов, а вы имеете дело с Королевской гвардией и дворцом. Они действуют без промедления.

Лэнгдон с жалостью посмотрел на свой телефон. Тяжело с ним расставаться. Тут вся моя жизнь.

— А как же телефон Эдмонда? — встревоженно спросила Амбра.

— Его невозможно отследить, — ответил Уинстон. — Защита от хакеров и промышленного шпионажа — пунктик Эдмонда. Он лично написал программу, которая экранирует IMEI/IMSI^[312] и постоянно меняет параметры системы безопасности С2, чтобы исключить любое проникновение взломщика со стороны GSM^[313].

Естественно, подумал Лэнгдон. Для гения, который создал Уинстона, переиграть местную сотовую компанию — пара пустяков.

Он с тоской посмотрел на свой смартфон, который не защитил никакой компьютерный гений. Амбра протянула руку, мягко взяла его у Лэнгдона и, не говоря ни слова, бросила за борт. Телефон с легким всплеском навсегда исчез в темных водах реки Нервьон. Лэнгдон, чувствуя боль утраты, печально проводил его взглядом.

— Роберт, — прошептала Амбра, — помните мудрые слова принцессы Эльзы^[314] из диснеевского фильма?

Лэнгдон удивленно посмотрел на нее:

— Что вы имеете в виду?

Амбра улыбнулась:

— «Отпусти и забудь».

Глава 36

— Su missión todavía no ha terminado, — прозвучал голос в телефоне Авилы. Ваша миссия еще не закончена.

Авила на заднем сиденье такси «Убер» внимательно слушал новые указания.

— Возникли непредвиденные осложнения, — быстро говорили ему по-испански. — Вам необходимо направиться в Барселону. Немедленно.

В Барселону? Авила должен был ехать в Мадрид и ждать дальнейших указаний там.

— Есть все основания считать, — продолжал его собеседник, — что два единомышленника мистера Кирша направляются в Барселону с целью найти способ для запуска презентации Кирша дистанционно.

Авила насторожился:

— Разве такое возможно?

— Мы до конца не уверены, но, если им это удастся, работа, уже сделанная вами, потеряет смысл. Нам срочно нужен человек в Барселоне. Под прикрытием. Добирайтесь туда как можно скорее и сразу позвоните.

На этом разговор закончился.

Как ни странно, плохие новости отчасти порадовали Авилу. Я еще нужен. До Барселоны дальше, чем до Мадрида, но все равно — с хорошей скоростью это несколько часов по пустым ночным автострадам. Не теряя ни минуты, Авила достал пистолет и приставил к затылку водителя. У того задрожали руки на руле.

— Llévame a Barcelona^[315], — скомандовал Авила.

Таксист на первой же развязке съехал с трассы в направлении города Витория-Гастейс и вскоре уже мчался по магистрали А-1 на восток. В этот час на дороге встречались только огромные фуры, которые спешили доставить груз в Памплону, Уэску, Льейду и, наконец, в один из самых больших портовых городов на Средиземном море — Барселону.

Авила до сих пор не мог полностью поверить в странную череду событий, которые происходили с ним в последнее время. Из глубины беспросветного отчаяния я вознесся к моей великой миссии.

На мгновение он снова провалился в страшную яму воспоминаний, когда в дыму, окутавшем кафедральный собор Севильи, он в отчаянии смотрел на залитый кровью каменный пол, туда, где только что были его жена и сын, понимая, что их больше нет.

Несколько недель после взрыва в соборе Авила не выходил из дома. Он лежал на кровати, его била дрожь, мучили бесконечные кошмары: огненные демоны тащили его в мрачную бездну, где было только отчаяние, мрак, бессильный гнев и удушающее чувство вины.

— Эта бездна — чистилище, — шептала ему монашка, одна из сотен штатных утешительниц, которых церковь направила к выжившим в той страшной трагедии. — Ваша душа заключена в темном каземате. Единственное спасение — прощение. Вы должны найти в себе силы и простить тех, кто совершил это страшное зло, иначе гнев дотла выжжет вас изнутри. — Она осеняла себя крестным знамением. — Всепрощение — ваше единственное спасение.

Всепрощение? Авила даже не мог говорить — демоны сжимали ему горло. В эту минуту слепая жажда мести казалась ему единственным спасением. Но месть — кому? Никто так и не взял на себя ответственность за взрыв в соборе.

— Кажется, что акт религиозного терроризма невозможно простить, — говорила монашка. — Но вспомним, что творила на протяжении веков инквизиция во имя Господне. Под знаменем веры мы убивали невинных женщин и детей. За это мы должны были просить прощения у мира и у своей паствы. Но прошло время, и мы исцелились.

Потом она читала ему из Библии: «…не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую…^{title="">[316]} Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих и гонящих вас^[317]».

В ту ночь Авила в одиночестве стоял перед зеркалом. Оттуда на него смотрел незнакомец. Этому человеку слова монашки не принесли утешения.

Простить? Подставить другую щеку?

Я столкнулся с таким злом, которому нет прощения.

В приступе ярости Авила ударил кулаком по зеркалу. Посыпались осколки, и он в мучительных рыданиях повалился на пол ванной комнаты.

Во время службы на флоте Авила отличался удивительным самообладанием, был примером дисциплинированности, выдержанности, верности чести и долгу. Но того человека больше не было. Неделю за неделей Авила проводил в тумане, глуша горе алкоголем и успокоительными. И вскоре дошел до состояния, когда без отупляющего действия таблеток не мог прожить и часа. Всякий контакт с людьми будил в нем злобу.

Через несколько месяцев флотское начальство без лишнего шума отправило его в отставку. Боевой корабль оказался в сухом доке. Флот, которому Авила отдал всю свою жизнь, выделил ему скудную пенсию, которая едва позволяла сводить концы с концами.

Мне пятьдесят восемь, думал он. У меня нет ничего.

Он целыми днями сидел в гостиной, смотрел телевизор, пил водку и ждал хоть какого-то луча света. La hora más oscura es justo antes del amanecer^[318], снова и снова повторял он себе. Но старое доброе морское правило не работало. Не всегда после самого темного часа наступает рассвет, вдруг понял он. Никакого рассвета не будет.

Дождливым утром в свой пятьдесят девятый день рождения, пришедшийся на четверг, глядя на пустую бутылку водки и на уведомление о выселении за неуплату, Авила собрался с духом, достал из шкафа табельный пистолет, зарядил его и приставил к виску.

— Perdóname^[319], — прошептал он, закрыв глаза. И нажал на спусковой крючок. Звук оказался каким-то очень тихим. Щелчок, а не выстрел. Ко всему прочему и пистолет отказался стрелять. Дали знать о себе годы, проведенные дешевым парадным пистолетом без чистки в пыльном шкафу. Даже на этот шаг, в сущности трусливый, Авила оказался не способен. В бешенстве он направил пистолет в стену. На этот раз прозвучал оглушительный выстрел. Авила почувствовал, как его икру словно обожгло, и пьяный туман в голове на мгновение сменился вспышкой невыносимой боли. Визжа, он упал на пол и схватился за ногу, из которой текла кровь.

Перепуганные соседи колотили в дверь, выли полицейские сирены, и вскоре Авила оказался в областной больнице Севильи Сан-Лазар, где ему пришлось давать объяснения, каким образом, пытаясь покончить с собой, он прострелил себе ногу.

На следующее утро в палате, где лежал униженный и оскорбленный адмирал, появился посетитель.

— Вы плохой стрелок, — сказал молодой человек. — Неудивительно, что вас отправили в отставку.

Прежде чем Авила успел ответить, посетитель раздвинул шторы, и палату залило солнечным светом. Авила зажмурился, а когда вновь открыл глаза, заметил, что парень накачанный, с хорошо развитой мускулатурой. На нем была футболка, а на футболке — лик Иисуса Христа.

— Меня зовут Марко, — сказал он с андалузским акцентом. — Я ваш инструктор по реабилитации. Я сам попросился к вам, потому что нас кое-что связывает.

— Служил? — спросил Авила, заметив его отрывистую манеру говорить.

— Нет. — Парень пристально посмотрел на Авилу. — Я тоже был там в воскресенье. В соборе. Во время террористической атаки.

Авила с недоверием посмотрел на него:

— Ты был там?

Парень закатал штанину и показал протез.

— Понимаю, вы прошли через ад. А я вот играл в футбол, меня брали в профессиональную команду. Так что не ждите от меня большого сочувствия. Я считаю, Бог помогает тем, кто способен помочь себе сам.

Авила не успел опомниться, как Марко посадил его в инвалидную коляску, привез в небольшой тренажерный зал и поместил между параллельными брусьями.

— Будет больно, — предупредил он, — но надо попытаться дойти до конца. Дойдете и отправитесь на завтрак.

Боль была невыносимой, но жаловаться одноногому не поворачивался язык, и Авила, стараясь максимально помогать себе руками, кое-как дотянул до противоположного конца брусьев.

— Отлично, — сказал Марко. — Теперь обратно.

— Но ты же сказал…

— Да, сказал. Но соврал. Давайте обратно.

Авила с удивлением посмотрел на Марко. Адмиралом уже так давно никто не командовал, что ему стало даже интересно. Это заставило его снова почувствовать себя молодым — как в те далекие годы, когда он был зеленым новобранцем. Авила повернулся кругом и заковылял обратно.

— Скажите, — спросил Марко, — вы посещаете службы в кафедральном соборе?

— Нет.

— Страх?

Авила покачал головой:

— Ненависть.

Марко рассмеялся:

— Понятно. Небось монашки советовали простить террористов?

Авила замер на брусьях.

— Точно.

— Мне тоже советовали. Я пытался. Не получилось. — Он усмехнулся. — Монашки давали нам плохие советы.

Авила посмотрел на лик Христа на футболке.

— Но ты, судя по всему, по-прежнему…

— Конечно. Я христианин. Еще более истовый, чем прежде. Мне посчастливилось найти свое дело — помогать жертвам врагов Господа.

— Благородное дело, — с завистью сказал Авила. Его собственная жизнь без семьи и флота лишилась всякого смысла.

— Великий человек возвратил меня к Богу, — сказал Марко. — И, между прочим, этот человек — папа. Я много раз встречался с ним лично.

— Не понял. С папой римским?

— Ну да.

— С…главой католической церкви?

— Да. Если хотите, могу и вам устроить аудиенцию.

Авила смотрел на парня, как на сумасшедшего:

— Ты можешь устроить мне аудиенцию у папы?

Марко, похоже, обиделся.

— Понимаю, вы большая шишка, адмирал и все такое. Вам трудно представить, что какой-то инструкторишка из Севильи имеет доступ к викарию Иисуса Христа. Но я не вру, я могу устроить вам встречу с ним. Возможно, он и вам поможет вернуться в церковь, как мне.

Авила повис на брусьях, совершенно не представляя, что на это ответить. Он боготворил тогдашнего папу — непреклонного консервативного лидера, строгого традиционалиста. К несчастью, на него ополчился весь современный мир, и ходили слухи, что скоро под давлением либералов он будет вынужден покинуть свой пост.

— Для меня, конечно, большая честь встретиться с ним, но…

— Хорошо, — прервал его Марко. — Постараюсь завтра это устроить.

У Авилы не укладывалось в голове, что на следующий день он окажется в святая святых, с глазу на глаз с великим человеком, который с высоты своего авторитета преподаст ему самый главный в жизни урок веры.

Путей спасения много.

Всепрощение — не единственный путь.

Глава 37

Библиотека на первом этаже Королевского дворца Мадрида представляет собой череду пышно декорированных залов, в которых хранятся тысячи бесценных томов, включая украшенный миниатюрами «Часослов» королевы Изабеллы, личные Библии нескольких королей и свод законов времен Альфонсо XI в кованом окладе.

Гарза почти бегом ворвался в библиотеку, не желая надолго оставлять принца наверху в лапах Вальдеспино. Он до сих пор не мог осмыслить новость, что всего три дня назад епископ встречался с Эдмондом Киршем и никому об этом не сказал. Даже после сегодняшней презентации и убийства Кирша.

Гарза шел по просторному полутемному залу библиотеки к пиар-координатору Монике Мартин. Она ждала его со светящимся в полумраке планшетом.

— Понимаю, сеньор, вы заняты, — сказала Мартин, — но сейчас дорога каждая минута. Я поднялась к вам наверх, потому что наш центр безопасности получил очень тревожное электронное письмо от ConspiracyNet.com.

— От кого?

— ConspiracyNet — популярный конспирологический сайт. Там любят дешевку, пишут на школьном уровне, но у них миллионы читателей. Это не фейковые новости, у сайта вполне приличная репутация в конспирологическом сообществе.

С точки зрения Гарзы, «приличная репутация» и «конспирологическое сообщество» были понятиями взаимоисключающими.

— Они весь вечер мониторят ситуацию с Киршем, — продолжала Мартин. — Не знаю, откуда у них информация, но они давно стали важным ресурсом для новостных блогеров и конспирологов. Даже серьезные сетевые издания следят за их последними новостями.

— Давайте к делу, — поторопил ее Гарза.

— У ConspiracyNet есть новая информация, касающаяся королевского дворца, — сказала Мартин, поправляя очки. — Они пока придерживают публикацию новости — дают нам возможность ее прокомментировать. У нас десять минут.

Гарза с недоверием посмотрел на нее:

— Королевский дворец не комментирует сплетни охочих до сенсаций конспирологов.

— Взгляните на это, сеньор. — И Мартин протянула ему планшет.

Гарза опять увидел снимок адмирала Луиса Авилы. Фото довольно размытое, похоже, сделанное случайно. Авила в парадном белом мундире идет на фоне какой-то картины. Все выглядело так, будто посетитель музея хотел сфотографировать картину, и в этот момент Авила случайно попал в кадр.

— Я знаю, как выглядит Авила, — раздраженно сказал Гарза. Ему не терпелось вернуться к принцу и Вальдеспино. — Зачем вы мне это показываете?

— Пролистайте, пожалуйста.

Гарза провел пальцем по экрану. Увеличенный фрагмент правой руки адмирала. Гарза сразу увидел знак на ладони Авилы. Судя по всему, татуировка.

Довольно долго, не произнося ни слова, Гарза смотрел на татуировку. Он прекрасно знал, что это за символ. Как и многие испанцы старшего поколения.

Символ Франко.

Широко распространенный в Испании середины двадцатого века, этот символ ассоциировался с ультраконсервативной диктатурой генерала Франсиско Франко, чей жестокий режим основывался на национализме, авторитаризме, милитаризме, антилиберализме и патриотически ориентированном католицизме.

Древний символ состоял из шести букв, которые образовывали латинское слово — слово, которое идеально определяло то, каким видел сам себя Франко:

Victor^[320].

Беспощадный, жестокий, не признающий компромиссов, Франсиско Франко пришел к власти при поддержке итальянского фашиста Муссолини и немецких нацистов. Он тысячами уничтожал противников, пока наконец в 1939 году не получил полный контроль над страной и не провозгласил себя El Caudillo — что было испанским эквивалентом «фюрера». Во время Гражданской войны и в первые годы диктатуры каждый, кто отваживался выступить против Франко, попадал в концлагерь. По некоторым данным, только в лагерях было казнено более трехсот тысяч человек.

Выставляя себя защитником «католической Испании» и врагом «безбожного коммунизма», Франко придерживался строгих патриархальных взглядов, официально ограничивая роль женщин в общественной жизни. Он запрещал им преподавать, работать судьями, банковскими служащими. Запрещал уходить из семьи, даже если они подвергались домашнему насилию. Он аннулировал все браки, которые не были освящены католической церковью, и кроме прочих ограничений ввел запреты на разводы, контрацепцию, аборты и гомосексуализм.

К счастью, со временем многое изменилось.

Но все равно Гарзу поражало, как быстро испанцы забыли один из самых темных периодов своей истории.

Компромиссный pacto de olvido^[321] — принятое в стране решение «забыть» все, что было во времена Франко, — привел к тому, что в школах детям почти не рассказывали о диктаторе. Опросы показали, что в современной Испании подростки больше знают об актере Джеймсе Франко, чем о диктаторе Франсиско Франко.

Старшие поколения, конечно, прекрасно помнят этот символ. До сих пор символ Victor, как нацистская свастика, внушает страх тем, кому есть что вспомнить о тех суровых временах. Сегодня некоторые прозорливые люди предупреждают, что в высших эшелонах испанской власти и католической церкви свили гнезда тайные сторонники Франко — скрытое братство традиционалистов, поклявшихся вернуть Испанию к крайне правому политическому курсу.

Гарза вынужден был признать, что много «бывших», наблюдая хаос и духовную апатию, царящие в современной Испании, считают, что страну можно спасти, только если укрепить позиции государственной религии, ввести авторитарное правление и заставить общество придерживаться строгих моральных норм.

Посмотрите на нашу молодежь, кричат они, она же брошена на произвол судьбы!

В последние месяцы, в связи с грядущим восшествием на престол относительно молодого принца Хулиана, среди традиционалистов все больше росли опасения, что скоро и сам королевский дворец может стать инициатором прогрессивных перемен в обществе. Масла в огонь подлила помолвка принца с Амброй Видаль: она была не только из Страны Басков, но и открыто заявляла о своем агностицизме. Став королевой, она, конечно, не преминет употребить свое влияние на принца в делах церковных и государственных.

Опасное время, думал Гарза, переходный момент между прошлым и будущим.

В дополнение к углубляющимся религиозным разногласиям Испания стояла и перед политическим выбором. Оставаться ли ей монархией? Или навсегда отказаться от королевской власти, как сделали Австрия, Венгрия и многие другие страны Европы? Время покажет. Пожилые традиционалисты выходили на улицы с испанскими государственными флагами, а молодежь предпочитала антимонархические цвета — фиолетовый, желтый и красный, — цвета старого республиканского знамени.

Хулиан унаследует пороховую бочку.

— Увидев франкистскую татуировку, — сказала Моника Мартин, снова привлекая внимание Гарзы к планшету, — я поначалу подумала, что ее специально нарисовали в фотошопе для «прикола» — чтобы нагнать волну. Все конспирологические сайты воюют за трафик, и если здесь замешаны франкисты, это вызовет повышенный интерес. Прибавьте сюда, что презентация Кирша явно бьет по христианству.

Гарза мысленно согласился с Мартин. Конспирологи придут в восторг от всего этого.

Мартин кивнула, глядя на планшет:

— Прочтите комментарий, который они собираются опубликовать.

Не ожидая ничего хорошего, Гарза взглянул на довольно большой текст под фотографией.

ConspiracyNet.com

Эдмонд Кирш: последние новости

Несмотря на то что сейчас главной причиной убийства Эдмонда Кирша считается религиозный фанатизм, наличие франкистского символа предполагает и политический мотив убийства. Консервативные круги в высших эшелонах испанского правительства, возможно, даже в самом королевском дворце, ведут борьбу за власть в условиях политического вакуума, вызванного недееспособностью короля и его неотвратимо надвигающейся смертью…

— Это отвратительно, — резко бросил Гарза, не желая читать дальше. — И все из-за одной татуировки? Ерунда. За исключением присутствия на мероприятии Амбры Видаль, ситуация никак не связана с королевским дворцом. Без комментариев.

— Сеньор, — продолжала настаивать Мартин, — если вы дочитаете до конца, то увидите — эти люди пытаются связать адмирала Авилу и епископа Вальдеспино. Они предполагают, что епископ может быть тайным франкистом, который долгие годы, имея влияние на короля, препятствовал прогрессивным реформам в стране. — Она сделала паузу. — Утверждение голословное, тем не менее оно привлечет большое внимание.

В который раз Гарза не знал, что сказать. Он перестал понимать мир, в котором ему приходится жить.

Фейковые новости значат куда больше, чем настоящие.

Гарза, глядя Монике Мартин в глаза, старался говорить как можно спокойнее:

— Моника, это все выдумки блогеров — так они развлекаются. Уверяю вас, Вальдеспино не франкист. Он многие десятилетия служит королю верой и правдой и никак не связан с убийцей — поклонником Франко. Дворец никак не будет комментировать это. Я понятно выражаюсь?

Гарза повернулся и пошел к выходу, ему не терпелось вернуться к принцу и Вальдеспино.

— Сеньор, подождите. — Мартин догнала его и схватила за руку.

Гарза остановился, бросив удивленный взгляд на руку молодой подчиненной на своем рукаве.

Мартин мгновенно отдернула руку.

— Простите, сеньор. Но из ConspiracyNet нам еще прислали запись телефонного разговора в Будапеште. — Толстые стекла очков чуть запотели, она нервно моргала. — Эта запись вам совсем не понравится.

Глава 38

Моего босса убили.

Капитан Джош Зигель выводил «Гольфстрим-G550» Эдмонда Кирша на взлетную полосу аэропорта Бильбао. Руки на штурвале дрожали.

Я не готов лететь, думал он, понимая, что второй пилот тоже не в лучшей форме.

Зигель уже много лет управлял личным самолетом Эдмонда Кирша, и жуткое убийство Эдмонда повергло его в настоящий шок. Час назад со вторым пилотом они сидели в ВИП-зале аэропорта и смотрели прямую трансляцию из музея Гуггенхайма.

— Как все это в духе Эдмонда, — улыбался Зигель, в который раз восхищаясь умением босса привлечь внимание толпы. Трансляция шла, и он поймал себя на том, что, как и все в зале, не может оторваться от экрана. И вдруг — выстрел и страшный финал.

Зигель и второй пилот долго не могли прийти в себя. Они тупо смотрели в экран телевизора, где один экстренный выпуск новостей сменялся другим, и не знали, что теперь делать.

Минут через десять у Зигеля зазвонил телефон. Это был помощник Эдмонда Уинстон. Зигель никогда не встречался с ним лично, и, хотя этот британец был слегка с приветом, Зигель уже привык согласовывать с ним все перелеты босса.

— Если вы еще не смотрели телевизор, — начал Уинстон, — вам следует немедленно его включить.

— Мы все видели, — ответил Зигель. — Кошмар.

— Нам надо перегнать самолет в Барселону, — произнес Уинстон спокойным деловым тоном, словно ничего и не произошло. — Приготовьтесь к взлету, я скоро перезвоню. Пожалуйста, не взлетайте до моего звонка.

Зигель понятия не имел, на каком основании Уинстон продолжает отдавать приказы, но сейчас был просто рад тому, что кто-то продолжает это делать.

Получив приказ Уинстона, пилоты подали запрос на вылет в Барселону без пассажиров на борту — очередной «порожняк», увы, столь типичный для бизнес-авиации. Потом пошли в ангар и начали готовить самолет.

Уинстон перезвонил через полчаса:

— Вы готовы к взлету?

— Готовы.

— Отлично. Взлетаете, как обычно, с восточной полосы?

— Верно. — Зигеля иногда раздражало, что этот Уинстон подозрительно много знает.

— Пожалуйста, запросите у диспетчеров взлет. Дорулите до конца летного поля, но на полосу не въезжайте.

— Но мы перекроем всем путь.

— Только на несколько минут. Ждите моих указаний там.

Пилоты удивленно переглянулись. Указания Уинстона были абсолютно бессмысленными.

Диспетчерской это явно не понравится.

Тем не менее Зигель вывел самолет из ангара и привычным путем двинулся к началу взлетной полосы в западной оконечности аэропорта. Им оставалось метров триста до того места, где рулежная дорожка резко поворачивала под углом девяносто градусов и выходила к началу восточной взлетной полосы.

— Уинстон, — сказал Зигель, видя уже почти прямо перед собой высокую металлическую ограду внешнего периметра аэропорта, — мы в конце рулежки.

— Стойте там, — ответил Уинстон. — Скоро перезвоню.

Но я не могу здесь стоять! — с раздражением подумал Зигель. Чего он хочет, этот Уинстон? К счастью, камера заднего вида «Гольфстрима» показывала, что сзади пока самолетов нет — по крайней мере они не блокируют движение. Единственные огни — прожекторы на башне командно-диспетчерского пункта — далеко, в трех с лишним километрах, на другом конце взлетной полосы.

Прошло шестьдесят секунд.

— Это диспетчерская, — услышал Зигель в потрескивающих наушниках. — EC 346, вам разрешен взлет по первой полосе. Повторяю, взлет разрешен.

Зигелю и самому не терпелось начать взлет. Но надо было ждать указаний помощника Эдмонда Кирша.

— Спасибо, диспетчерская, — ответил он. — Нам нужна еще минута. Мигает лампочка контроля двигателя, проверяем, в чем дело.

— Вас понял. Разбирайтесь и сообщите, когда будете готовы.

Глава 39

— Здесь? — удивленно переспросил капитан речного такси. — Вы хотите выйти здесь? Но аэропорт дальше. Давайте я провезу вас еще.

— Спасибо, мы выходим здесь, — сказал Лэнгдон, четко следуя указаниям Уинстона.

Капитан пожал плечами и остановил катер у небольшого моста с табличкой «Пуэрто-Бидеа». Берег, заросший высокой травой, оказался более или менее пригодным для высадки. Амбра уже вылезла из катера и поднималась по склону.

— Сколько мы вам должны? — спросил Лэнгдон капитана.

— Все в порядке, — ответил тот. — Ваш британский друг заплатил вперед. Кредиткой. Тройной тариф.

Уинстон уже оплатил. Лэнгдон все никак не мог привыкнуть к стилю работы компьютерного ассистента Кирша. Это какой-то Сири^[322] на стероидах.

С другой стороны, думал Лэнгдон, ничего необычного в способностях Уинстона нет, если учесть общий прогресс в создании искусственного интеллекта, которому становятся по силам все более сложные задачи, включая даже написание романов. Недавно сообщили, что книга, созданная компьютером, чуть не выиграла японскую литературную премию.

Лэнгдон поблагодарил и спрыгнул на берег. Потом обернулся и, прижав указательный палец к губам, прошептал удивленному капитану:

— Discreción, por favor^[323].

— Sí, sí, — закивал капитан и для убедительности даже закрыл рукой глаза. — ¡No he visto nada!^[324]

Лэнгдон махнул ему рукой и поспешил вверх по склону. Пересек какую-то узкоколейку и догнал Амбру на обочине сонной улицы небольшого городка с темными витринами магазинов.

— Судя по карте, — говорил Уинстон из динамика телефона Эдмонда, — вы находитесь в Пуэрто-Бидеа на берегу реки Асуа. Видите небольшую площадь с круговым движением в центре поселка?

— Вижу, — сказала Амбра.

— Хорошо. После площади будет узкая улочка, которая называется Бейке-Бидеа. Следуйте по ней от центра поселка.

Через пару минут Лэнгдон и Амбра вышли из городка и быстро зашагали по пустой проселочной дороге. С обеих сторон тянулись заросшие травой пастбища, и изредка мелькали каменные хозяйственные постройки. Дорога уводила все дальше в поля, и Лэнгдону это начинало все меньше нравиться. Далеко справа над невысоким холмом небо было озарено мощным электрическим светом.

— Если это огни терминала аэропорта, — сказал Лэнгдон, — то боюсь, до него еще очень далеко.

— Терминал в трех километрах от вас, — подтвердил Уинстон.

Амбра и Лэнгдон удивленно переглянулись. Уинстон обещал, что идти придется всего восемь минут.

— Согласно спутниковой карте «Гугла», — продолжал Уинстон, — справа от вас должно быть большое поле. По нему можно пройти?

Лэнгдон посмотрел направо: заросшее высокой травой поле тянулось к холму в направлении огней терминала.

— Да, можно, — сказал Лэнгдон, — но три километра…

— Просто пройдите через поле, профессор, и строго следуйте моим указаниям. — Тон Уинстона был, по обыкновению, ровным и вежливым, и все-таки Лэнгдону показалось, что ему только что сделали выговор.

— Вот это да! — прошептала Амбра, поднимаясь по пологому склону холма. — Похоже, Уинстона тоже можно достать.

— Рейс EC 346, это диспетчерская, — прозвучал раздраженный голос в наушниках Зигеля. — Или взлетайте, или возвращайтесь в ангар на ремонт. Освобождайте рулежку. Что у вас там?

— Выясняем, — соврал Зигель, нервно поглядывая на экран камеры заднего вида. Никого — только далекие огни диспетчерской башни. — Нам нужна еще минута.

— Понял вас. Держите нас в курсе.

Второй пилот тронул Зигеля за плечо и указал вперед.

Зигель посмотрел через лобовое стекло, но сначала увидел только сетчатый забор недалеко от носа самолета. Приглядевшись, заметил какие-то странные тени по ту сторону сетки. Что это?

В темном поле за забором вырисовывались два неясных силуэта на вершине холма. Они двигались по направлению к самолету. Зигель узнал характерную диагональную черную полосу на белом платье — женщину в этом платье он недавно видел по телевизору.

Это что — Амбра Видаль?

Амбра иногда летала с Киршем, и Зигелю было приятно, когда испанская красавица поднималась на борт. Но, черт возьми, что она делает среди ночи на пастбище около аэропорта Бильбао?

Рядом шел высокий мужчина в черных брюках и белой рубашке. Зигель узнал и его — этот человек тоже принимал участие в вечерней программе.

Американский профессор Роберт Лэнгдон.

Неожиданно он услышал голос Уинстона.

— Мистер Зигель, сейчас вы должны видеть двух человек по ту сторону ограждения, и вы, без сомнения, их узнали. — Зигеля раздражало нечеловеческое спокойствие этого Уинстона. — К сожалению, я не могу объяснить вам все обстоятельства, но прошу вас во имя памяти мистера Кирша точно выполнить мои указания. Сейчас вам важно знать следующее. — Уинстон на долю секунды замолчал. — Люди, которые убили мистера Кирша, хотят убить Амбру Видаль и Роберта Лэнгдона. Чтобы их спасти, нам нужна ваша помощь.

— Но… Да… Конечно, — заикаясь, бормотал Зигель, пытаясь переварить услышанное.

— Нужно срочно взять на борт мисс Видаль и профессора Лэнгдона.

— Здесь? — удивился Зигель.

— Я в курсе технического регламента оформления пассажиров на рейс, но…

— А вы в курсе, что между нами трехметровый забор ограждения аэропорта?

— Конечно, — спокойно ответил Уинстон. — Мистер Зигель, понимаю, мы работаем вместе всего несколько месяцев, но прошу вас, верьте мне. То, что я сейчас предложу, — единственный выход в этой ситуации. Его предложил бы вам и мистер Кирш.

Зигель скептически выслушал план Уинстона и воскликнул:

— Но это невозможно!

— Напротив, — возразил Уинстон. — Абсолютно реально. Мощность каждого двигателя более шестнадцати тонн, а нос самолета выдерживает давление воздуха на скорости более тысячи километров в…

— Я говорю не о физических возможностях, — прервал его Зигель. — Меня волнует юридическая сторона дела. И что будет с моей лицензией?

— Понимаю вас, мистер Зигель, — спокойно произнес Уинстон. — Но сейчас в опасности будущая королева Испании. Своими действиями вы спасете ей жизнь. Поверьте, когда все закончится, король Испании вряд ли станет вас упрекать в нарушении правил, думаю, скорее он наградит вас медалью.

Стоя по колено в траве, Лэнгдон и Амбра разглядывали высокий сетчатый забор, освещенный огнями самолета.

Двигатели самолета взревели, и он начал движение. Следуя указаниям Уинстона, Амбра и Лэнгдон отступили от ограждения. Вместо того чтобы повернуть на взлетную полосу, самолет двигался прямо на них. Он пересек желтую ограничительную линию и продолжал неуклонно надвигаться на забор.

Лэнгдон заметил, что нос самолета нацелен прямо на один из железных столбов, на которых закреплена сетка. Когда нос коснулся столба, двигатели заревели чуть громче.

Лэнгдон ожидал, что самолету придется поднапрячься, но два «роллс-ройсовских» двигателя и сорокатонная машина легко справились со столбом. С металлическим скрежетом он рухнул, выворотив огромный кусок асфальта — словно вырванное с корнем дерево.

Лэнгдон подбежал и навалился на лежащую сетку ограждения, чтобы пригнуть ее пониже и дать возможность Амбре пройти на летное поле. Пока они добирались до самолета, оттуда уже спустили трап, и пилот жестом приглашал подняться на борт.

Амбра с улыбкой посмотрела на Лэнгдона:

— А вы еще сомневались в Уинстоне!

Лэнгдон не нашелся, что на это сказать.

Они быстро взбежали по трапу в роскошный салон, и Лэнгдон услышал, как второй пилот разговаривает с диспетчером.

— Да, понял вас. Но, похоже, это барахлит наземный радар. Мы не покидали рулежной дорожки. Повторяю, мы сейчас на рулежной дорожке. У нас все в порядке, и мы готовы к взлету.

Пока второй пилот убирал трап и закрывал дверь, Зигель, включил реверс, и самолет стал пятиться от ограждения на исходную позицию. Затем сделал плавный поворот и выехал на начало взлетной полосы.

Роберт Лэнгдон, сидя в кресле напротив Амбры, закрыл глаза и с облегчением выдохнул. Двигатели заревели громче, и он почувствовал, как его потихоньку вдавливает в спинку кресла — самолет начал разбег по взлетной полосе.

Через несколько секунд самолет взмыл в воздух, сделал крутой вираж в ночном небе и устремился на юго-восток — в Барселону.

Глава 40

Рабби Иегуда Кёвеш поспешно покинул дом, едва не переходя на бег прошел через садик до ворот и по небольшой — в несколько ступенек — лесенке спустился на тротуар.

Дома оставаться опасно, убеждал себя рабби. Его сердце бешено колотилось. Надо укрыться в синагоге.

Синагога на улице Дохань была не только домом молитвы, но и настоящей крепостью. Полоса препятствий из надгробий на кладбище, ограда с колючей проволокой и круглосуточная охрана напоминали о долгой истории антисемитизма в Будапеште. И сегодня рабби был счастлив, что у него есть ключи от этой крепости.

Синагога всего в пятнадцати минутах ходьбы от дома — безмятежная ежедневная прогулка Кёвеша. Но сегодня с первых шагов по улице Лайоша Кошута он испытывал страх. Опустив голову, рабби настороженно вглядывался в полумрак, пугаясь собственной тени.

И почти сразу почувствовал неладное.

На противоположной стороне улицы, на лавочке, он заметил подозрительную темную фигуру — крепкий мужчина в джинсах и бейсболке, казалось, был полностью поглощен своим смартфоном, свет от экрана подсвечивал бородатое лицо.

Явно нездешний, подумал Кёвеш и ускорил шаг.

Человек в бейсболке оторвался от смартфона, мельком взглянул на рабби и снова уткнулся в экран. Кёвеш быстро пошел вперед. Через квартал в тревоге обернулся — мужчины на скамейке не было, он пересек улицу и шел по тротуару вслед за Кёвешем.

Он преследует меня! Старый рабби зашагал быстрее и скоро начал задыхаться. Теперь ему казалось, что, выйдя из дома, он совершил трагическую ошибку.

Вальдеспино велел сидеть дома. Почему я поверил какой-то незнакомке?

Кёвеш собирался дождаться людей от Вальдеспино, которые должны были отвезти его в Мадрид, но телефонный звонок спутал все планы. В душе его поселилось сомнение.

Женщина, голос которой звучал в трубке, напугала его: Епископ хочет не забрать вас, а устранить — как Саида аль-Фадла. Она говорила так уверенно, что рабби запаниковал и пустился в бега.

И вот, быстро шагая по тротуару, Кёвеш опасался, что может и не добраться до синагоги. Человек в бейсболке, не отставая, держался метрах в пятидесяти сзади.

Оглушительный визг прорезал ночной воздух, и Кёвеш вздрогнул. Но он тут же понял, что это автобус резко затормозил у остановки. Сам Бог послал его, подумал рабби, бросился вперед и быстро поднялся в салон. На передней площадке толпились галдящие подростки, двое вежливо расступились.

— Köszönöm^[325], — задыхаясь, поблагодарил рабби.

В самый последний момент, когда двери уже закрывались, мужчина в бейсболке тоже вскочил на ступеньку автобуса.

Кёвеш испуганно посмотрел на незнакомца, но тот прошел мимо, даже не взглянув, и устроился на заднем сиденье. В отражении на лобовом стекле рабби видел, как человек снова уткнулся в смартфон — похоже, он был увлечен какой-то игрой.

Не будь параноиком, Иегуда, уговаривал себя рабби, ему нет до тебя дела.

На остановке «Улица Дохань» рабби тоскливо посмотрел в окно на башни синагоги, которые были всего в двух кварталах, но не набрался смелости выйти из автобуса.

Я выйду, а он опять пойдет за мной…

Кёвеш остался сидеть, решив, что среди людей будет в безопасности. Проеду еще немного, отдышусь, думал он и при этом очень жалел, что не сходил в туалет перед выходом из дома.

Но как только автобус отъехал от остановки, рабби Кёвеш понял, что совершил страшную ошибку.

Сегодня суббота, и все пассажиры — подростки.

Ясно, что они выйдут на следующей остановке в самом сердце еврейского квартала Будапешта.

После Второй мировой войны эти кварталы, разрушенные до основания, не стали восстанавливать, превратив в так называемые руин-бары. Модные ночные заведения в пострадавших от бомбежек полуразрушенных зданиях привлекают гостей со всей Европы. Развалины бывших магазинов и особняков сегодня расписаны яркими граффити, оснащены суперсовременными акустическими и светомузыкальными системами, а на обшарпанных стенах висят самые разные картины. По выходным сюда приезжают развлечься туристы, местные старшеклассники и студенты.

Автобус с визгом тормозов остановился на следующей остановке. Как и предполагал рабби, подростки высыпали на улицу. Человек на заднем сиденье по-прежнему был погружен в смартфон. Подчиняясь инстинкту, рабби вскочил, быстро просеменил по салону и вышел, влившись в толпу ребят на улице.

Автобус уже было отъехал, но вдруг резко остановился, двери с шипением открылись, и оттуда выпрыгнул последний пассажир. Сердце рабби учащенно забилось, но человек в бейсболке даже не посмотрел на него. Повернувшись спиной, он быстро пошел в другую сторону, на ходу разговаривая по телефону.

Прекрати фантазировать, уговаривал себя рабби, пытаясь восстановить дыхание.

Автобус уехал, и студенты толпой двинулись по улице к барам. Поначалу рабби старался не отставать от них, но потом резко повернул налево и пошел обратно, к синагоге.

Всего несколько кварталов, убеждал он себя, с тоской чувствуя, как тяжелеют ноги и все сильнее хочется в туалет.

Руин-бары были переполнены, возбужденные клиенты толпились на улице. Вокруг Кёвеша гремела электронная музыка, в воздухе витал запах пива, смешанный с дымом сигарет «Сопиане» и ароматом традиционной венгерской выпечки кюртёш калач.

До самого угла Кёвеша не оставляло неприятное чувство, что за ним следят. Он замедлил шаг и украдкой оглянулся. К счастью, человека в джинсах и бейсболке нигде не было видно.

Мужчина, вжавшись в стену полутемной ниши, несколько секунд стоял неподвижно. Потом осторожно выглянул из-за края стены.

Неплохо, неплохо, старичок, подумал он, понимая, что успел спрятаться в последний момент.

Затем он в очередной раз потрогал шприц в кармане, вышел из тени, поправил бейсболку и поспешил вслед за своей жертвой.

Глава 41

Командующий Королевской гвардией Диего Гарза торопился в апартаменты принца с планшетом Моники Мартин в руке.

На планшете была запись телефонного разговора между венгерским рабби по имени Иегуда Кёвеш и некой «доброжелательницей». Гарза понял, что его приперли к стене.

Не важно, причастен на самом деле Вальдеспино к убийствам, о которых сообщает доброжелательница, или нет. Но если запись опубликуют, репутация епископа будет уничтожена навсегда.

Нужно предупредить принца и вывести его из-под удара.

Вальдеспино необходимо удалить из дворца до того, как разразится скандал.

В политике репутация — всё. Торговцы информацией готовы — не важно, за дело или нет — растоптать Вальдеспино. Очевидно, что наследному принцу ни в коем случае не следует сегодня появляться на публике рядом с епископом.

Пиар-координатор Моника Мартин настоятельно советовала Гарзе убедить принца немедленно выступить перед народом. Иначе их ждут очень большие неприятности.

И она права, рассуждал Гарза. Принцу надо выступить с телеобращением. Безотлагательно.

Гарза наконец поднялся по лестнице и, с трудом переводя дыхание, устремился в апартаменты принца, посматривая на экран планшета.

В дополнение к фото с франкистской татуировкой и записи телефонного разговора рабби неутомимые ребята из ConspiracyNet подготовили еще один сюрприз — третье, и решающее разоблачение, которое, по мнению Мартин, будет самым сокрушительным.

Констелляция данных, так назвала она набор вроде бы разрозненных правд и полуправд, которые конспирологи, проанализировав и расположив в нужном порядке, складывают в многозначительное «созвездие».

Все равно что сумасшедшие астрологи, кипятился Гарза, которые умудряются увидеть очертания каких-то зверей в хаотическом сочетании звезд.

К сожалению, факты, которые были зафиксированы на экране планшета перед Гарзой, благодаря кропотливой работе ConspiracyNet теперь являли собой продуманную и вполне однозначную «констелляцию», которая не сулила ничего хорошего для королевского дворца.

ConspiracyNet.com

Убийство Кирша

Последние новости

Эдмонд Кирш поделился своим открытием с тремя религиозными лидерами — епископом Антонио Вальдеспино, алламой Саидом аль-Фадлом и рабби Иегудой Кёвешем.

Кирш и аль-Фадл убиты, а рабби Иегуда Кёвеш не отвечает на звонки и, похоже, пропал.

Епископ Вальдеспино жив, последний раз его видели на площади, когда он направлялся в королевский дворец.

Убийцей Кирша оказался адмирал испанского флота Луис Авила, чья татуировка указывает на связь с ультраконсервативной организацией франкистов. (Может ли епископ Вальдеспино — известный консерватор — также принадлежать к этой организации?)

И последнее. По сведениям нашего источника в музее Гуггенхайма, список приглашенных был уже закрыт, когда в самый последний момент по просьбе неизвестного, звонившего из королевского дворца, было добавлено имя Луиса Авилы, убийцы. Имя лично внесла в список невеста принца Амбра Видаль.

ConspiracyNet выражает благодарность за предоставленную важную информацию нашему добровольному помощнику monte@iglesia.org.

¿Monte@iglesia.org?

Гарза решил, что электронный адрес наверняка фальшивый.

Iglesia.org — знаменитый в Испании католический сайт, онлайн-сообщество священников, мирян и студентов, интересующихся вопросами веры. Информатор, похоже, решил схитрить и сделать так, чтобы все голословные утверждения исходили от уважаемого ресурса.

Довольно умно, подумал Гарза. Особенно если учесть, что истовые католики iglesia.org буквально боготворят епископа Вальдеспино. Интересно, подумал Гарза, «добровольный помощник» ConspiracyNet и «доброжелательница», что звонила рабби, — не одно ли это лицо?

Подходя к апартаментам принца, Гарза продумывал, как преподнести будущему королю неприятные известия. День начался как обычно, но вдруг разразилась война с призраками. Таинственный информатор по имени Монте? Целая цепочка неблагоприятных фактов? И ко всему прочему — отсутствие известий об Амбре Видаль и Роберте Лэнгдоне.

Не дай Бог, журналисты узнают, что натворила сегодня Амбра Видаль.

Гарза вошел без стука.

— Дон Хулиан, — сказал он, проходя в гостиную, — мне необходимо поговорить с вами наедине.

И тут он замер, пораженный.

Комната была пуста.

— Дон Хулиан! — снова позвал он, направляясь в сторону кухни. — Епископ Вальдеспино!

Гарза осмотрел все апартаменты, но принца и епископа нигде не было.

Он немедленно набрал номер сотового принца и вздрогнул: где-то зазвонил телефон. Звонок был едва слышен, но телефон звонил здесь, в апартаментах. Гарза еще раз нажал кнопку вызова и, прислушавшись, определил, что приглушенные звонки доносятся со стороны небольшой картины на стене, за которой, как хорошо было известно Гарзе, скрывался встроенный домашний сейф его высочества.

Хулиан запер телефон в сейфе?

Это было за пределами понимания Гарзы. Как мог принц оставить свой телефон сейчас, когда на связи следовало оставаться каждую секунду?

И куда они подевались?

Гарза попробовал набрать номер Вальдеспино, может, тот что-нибудь знает. К великому изумлению, он услышал, как в сейфе зазвонил еще один телефон.

Вальдеспино тоже запер свой телефон?

Близкий к панике, с безумным взглядом, Гарза выскочил из апартаментов принца. Несколько минут он бегал по лестницам и коридорам резиденции, тщетно взывая к принцу и епископу.

Не могли же они раствориться в воздухе!

Наконец, утомившись и запыхавшись, Гарза остановился у подножия парадной лестницы работы Сабатини. Опустив голову, он вынужден был признать поражение. Планшет давно перешел в спящий режим, и в его бликующем темном экране отражалась потолочная фреска. По жесткой иронии судьбы, это был шедевр Коррадо Джаквинто «Религия под защитой Испании».

Глава 42

Реактивный «Гольфстрим-G550» набирал высоту, Роберт Лэнгдон рассеянно смотрел в овальный иллюминатор и пытался собраться с мыслями. Последние два часа он был во власти водоворота эмоций — от восторга перед раскрывающейся, как цветок, презентацией Кирша до леденящего ужаса при виде гнусного убийства. И еще таинственное открытие Эдмонда. Чем больше размышлял над ним Лэнгдон, тем меньше понимал.

Какую тайну открыл Эдмонд?

Откуда мы? Куда мы идем?

Лэнгдон вспомнил, как сегодня перед самой презентацией Эдмонд говорил ему, когда они стояли внутри стальной спирали: Я нашел очень простые ответы на эти вопросы.

Эдмонд заявил, что разгадал две величайшие загадки бытия. Неужели ответы так опасны и разрушительны, что кому-то надо было заставить Кирша замолчать навсегда?

Понятно одно: Эдмонд что-то выяснил о происхождении человека и дальнейшей судьбе человечества.

Что может быть в его происхождении такого пугающего?

Что такого загадочного может быть в его судьбе?

Тем вечером Эдмонд был настроен вполне оптимистично, устремлен в будущее, так что вряд ли собирался предсказать что-нибудь апокалиптическое. Почему тогда его предсказание так взбудоражило церковь?

— Роберт? — Амбра подошла с чашкой горячего кофе. — Вы просили без молока?

— Отлично, спасибо. — Лэнгдон с удовольствием взял чашку. Может, с кофе будет легче распутать этот клубок загадок.

Амбра села напротив и налила себе бокал красного вина изкрасивой бутылки.

— Эдмонд тут припас «Шато Монроз».

Лэнгдон пробовал «Монроз» только однажды, в старинном винном погребе в подвале Тринити-колледжа в Дублине, где работал с Келлской книгой^[326], одним из самых богато иллюстрированных средневековых манускриптов.

Амбра держала бокал в ладонях и, поднося его к губам, смотрела поверх края на Лэнгдона. В который раз он почувствовал, какая это великая сила — врожденная женская утонченность.

— Я все думаю, — начала она, — вы упоминали, что Эдмонд приезжал в Бостон и интересовался мифами о сотворении мира…

— Да. Около года назад. Его занимало, какие ответы дают разные религии на вопрос: откуда мы?

— Может, и нам с этого начать? Может, так мы поймем, над чем он работал?

— Да я не против начать с самого начала, — ответил Лэнгдон. — Только не очень понимаю, как нам это поможет. Есть два типа ответов на вопрос «Откуда мы появились?». Религиозные доктрины утверждают, что Бог сразу создал человека, так сказать, в готовом виде. А теория Дарвина гласит, что жизнь первоначально зародилась в неком первичном бульоне, а потом постепенно эволюционировала до человека.

— А если Эдмонд нашел третий вариант? — спросила Амбра, и ее карие глаза загорелись. — Может, это и есть часть открытия? Вдруг он доказал, что человечество произошло и не от Адама и Евы, и не от дарвиновской обезьяны?

Конечно, если открытие состоит в новой версии происхождения человека, то это настоящая бомба. Но Лэнгдон даже представить не мог, что же это может быть за версия.

— Теория эволюции Дарвина очень хорошо подтверждается, — сказал он, — потому что основана на наглядных фактах и ясно показывает, как с течением времени организм развивается и приспосабливается к окружающей среде. Теорию эволюции признают самые крупные светила современной науки.

— Правда? — удивилась Амбра. — А я видела книжки, в которых пишут, что теория Дарвина ошибочна.

— Мисс Видаль совершенно права, — неожиданно вклинился Уинстон из динамика заряжавшегося на столике между ними смартфона. — Более пятидесяти книг только за последние десять лет.

Лэнгдон успел забыть, что Уинстон по-прежнему с ними.

— Некоторые из них стали бестселлерами, — продолжал Уинстон. — «Чего не понял Дарвин», «Поражение дарвинизма», «Черный ящик Дарвина», «Суд над Дарвином», «Темная сторона Чарлза Дар…»

— Достаточно, — прервал его Лэнгдон, прекрасно осведомленный о существовании антидарвиновской литературы. — Кое-что из этого я читал.

— И как? — допытывалась Амбра.

Лэнгдон вежливо улыбнулся:

— Не могу сказать обо всех, но те две книги, что я читал, написаны с ортодоксальных христианских позиций. В одной даже говорилось, что останки ископаемых животных намеренно были помещены в отложения древних пород Господом Богом, «чтобы испытать нашу веру».

Амбра нахмурилась:

— Словом, они вас не убедили.

— Нет. Но пробудили любопытство, и я спросил одного гарвардского профессора, биолога, что он думает по этому поводу. — Лэнгдон улыбнулся. — Профессором по чистой случайности оказался покойный Стивен Джей Гулд.

— Где-то я слышала это имя, — сказала Амбра.

— Стивен Джей Гулд, — снова подал голос Уинстон, — всемирно известный биолог и палеонтолог. Его теория прерывистого равновесия, или квантовой эволюции, объяснила некоторые «недостающие звенья» в цепи эволюции и в очередной раз подтвердила теорию Дарвина.

— Так вот, Гулд только усмехнулся, — продолжил Лэнгдон, — и сказал, что большинство книг, направленных против Дарвина, издается под патронажем некоего Института креационистских исследований, который, согласно его собственным программным заявлениям, считает Библию точным до буквальности изложением исторических событий и научных фактов.

— То есть, — пояснил Уинстон, — они верят, что горящий куст мог говорить, что Ной собрал по паре всех живых существ в один ковчег и что люди превратились в соляные столбы. Не самый прочный фундамент для научно-исследовательской работы.

— Согласен, — сказал Лэнгдон. — Но есть и нерелигиозные книги, в которых предпринимаются попытки дискредитировать Дарвина с исторической точки зрения, — например, пишут, будто он украл свою теорию у французского натуралиста Жана Батиста Ламарка, который первым предположил, что организмы видоизменяются под воздействием окружающей среды.

— Это возражение не по существу, профессор, — заметил Уинстон. — Занимался Дарвин плагиатом или нет, это никак не отразилось на основных положениях его учения.

— С этим трудно спорить, — сказала Амбра. — И все-таки, Роберт, насколько я поняла, если бы вы спросили профессора Гулда, откуда мы взялись, он бы ответил: произошли от обезьяны.

Лэнгдон утвердительно кивнул:

— Ну, может, не слово в слово, но Гулд официально заявил мне, что ни один из современных ученых не сомневается в том, что эволюция существует. Мы можем физически проследить этот процесс. Куда интереснее, на его взгляд, другие вопросы. Почему происходит эволюция? И как все началось?

— И у него были ответы? — спросила Амбра.

— Не такие, что я способен понять. Но он проиллюстрировал их одним мысленным экспериментом. Он назвал его «Бесконечный коридор». — Лэнгдон сделал глоток кофе.

— Да, это очень хорошая наглядная иллюстрация, — опять встрял Уинстон, воспользовавшись паузой. — Представьте, что вы идете по очень длинному коридору, начала и конца которого не видно.

Лэнгдон кивнул, в очередной раз пораженный широтой познаний Уинстона.

— И вот, — продолжал Уинстон, — позади вы слышите, как скачет мячик. Оборачиваетесь и видите, что мячик скачет прямо на вас. Он все ближе и ближе, потом проскакивает мимо, скачет дальше и, наконец, исчезает из виду.

— Все верно, — сказал Лэнгдон. — Вопрос не в том, скачет ли мячик. Очевидно, что скачет. Вы видели это своими глазами. Вопрос в другом — почему он скачет? И как он начал скакать? Кто-то бросил его? Или это какой-то особый мячик, которому нравится подскакивать? Или законы физики в этом коридоре таковы, что мячик должен все время скакать?

— Гулд считал, — заключил Уинстон, — что так и с эволюцией: мы не можем заглянуть достаточно далеко в прошлое, чтобы выяснить, как начался этот процесс.

— Именно, — кивнул Лэнгдон. — Все, что мы можем, — наблюдать, как этот процесс происходит.

— Та же история, — сказал Уинстон, — с теорией Большого взрыва в космологии. У астрофизиков есть прекрасные формулы, которые описывают расширяющуюся Вселенную в любой момент времени Т — и в прошлом, и в будущем. Но если мы посмотрим, что было в самый момент Большого взрыва — когда Т равно нулю, — вся математика летит к чертям: получаются бесконечно большие энергии и бесконечно большие плотности.

Лэнгдон и Амбра многозначительно переглянулись.

— И опять совершенно верно, — сказал Лэнгдон. — А поскольку человеческий разум не привык иметь дело с «бесконечностью», большинство ученых предпочитают говорить о нашей Вселенной только после Большого взрыва — когда Т больше нуля. Это гарантирует, что математика остается математикой, а не превращается в мистику.

Один из гарвардских коллег Лэнгдона — уважаемый профессор физики — настолько устал от «философских» вопросов на своем семинаре «Происхождение Вселенной», что в конце концов написал на дверях аудитории:

В моей аудитории Т > 0.

Все, кого интересует момент, когда Т = 0, обращайтесь на факультет истории религии.

— А как насчет гипотезы панспермии? — спросил Уинстон. — Она утверждает, что жизнь была занесена на Землю с других планет метеоритом или космической пылью. Панспермия — вполне научный способ объяснить появление жизни на Земле.

— На Земле — да, — согласился Лэнгдон, — но панспермия не дает ответа на вопрос, как появилась жизнь во Вселенной. Мы просто отодвигаем решение главного вопроса: почему все-таки мячик скачет? Откуда взялась жизнь?

Уинстон умолк.

Амбра потягивала вино. Ее очень позабавил этот диалог.

«Гольфстрим-G550» наконец набрал высоту и выровнялся. Лэнгдон пытался представить, какие изменения произойдут в мире, если станет известно, что Эдмонд действительно нашел ответ на вечный вопрос: откуда мы?

Но и это, если верить Эдмонду, только часть его тайны.

Какой бы она ни была, он защитил ее надежным паролем — стихотворной строкой из сорока семи знаков. Если все пойдет по плану, Лэнгдон и Амбра скоро найдут ее в доме Эдмонда в Барселоне.

Глава 43

Появившийся несколько десятилетий назад так называемый темный Интернет до сих пор остается terra incognita для подавляющего большинства рядовых пользователей. Недоступная привычным поисковикам, эта зловещая «темная сторона» Всемирной паутины предлагает анонимный доступ к умопомрачительному меню криминальных товаров и услуг.

Начав со скромного хостинга «Шелковый путь» — первого в Сети черного рынка наркотиков, темный Интернет превратился в гигантскую сеть криминальных сайтов торговли оружием, детской порнографии, политического компромата, а также наемных профессионалов — проституток, хакеров, шпионов, террористов и убийц.

Каждую неделю в темном Интернете заключаются миллионы сделок, и этим вечером в квартале руин-баров в Будапеште одна из них близилась к осуществлению.

Человек в бейсболке и синих джинсах, стараясь оставаться незамеченным, шел вслед за своей жертвой по улице Казинци. Подобная работа была его хлебом вот уже несколько лет, а заказы он получал через популярные в его кругах сети Unfriendly Solution, Hitman Network, BesaMafia.^[327]

Оборот рынка заказных убийств исчисляется миллиардами долларов и с каждым годом растет — благодаря анонимности темного Интернета и невозможности отследить расчеты в биткоинах. Большинство убийств связано со страховыми мошенничествами, устранением партнеров по бизнесу, супруга или супруги. Впрочем, тех, кто выполняет заказы, причины вообще не интересуют.

Не задавать вопросов, думал киллер, неписаное правило, на котором стоит мой бизнес.

Сегодняшний заказ он получил несколько дней назад. Аноним предложил 150 000 евро за то, чтобы проследить за домом одного старого рабби и, если понадобится, «закрыть» объект.

«Закрыть» в данном случае означало — сделать рабби инъекцию хлорида калия, что приведет к почти мгновенной смерти от остановки сердца.

Сегодня ночью рабби неожиданно вышел из дома и поехал в злачный квартал на автобусе. Убийца сел ему на хвост и с помощью специального закодированного приложения на смартфоне сообщил заказчику:

Клиент вышел из дома. Доехал до квартала баров.

Возможно, с кем-то встречается?

Ответ пришел почти сразу:

Закрывай.

То, что начиналось как слежка, в квартале руин-баров заканчивалось игрой кошки с мышкой.

Рабби Иегуда Кёвеш, обливаясь потом и задыхаясь, шел по улице Казинци. Легкие горели, мочевой пузырь готов был вот-вот разорваться.

Мне надо в туалет, надо немного отдышаться, решил рабби, замедляя шаг у толпы рядом с заведением «Шимпла» — одним из самых больших и знаменитых руин-баров Будапешта. Контингент его завсегдатаев был так пестр — и по возрасту, и по роду занятий, — что на рабби никто не обратил внимания.

Загляну на минутку, подумал рабби и пошел к бару.

Некогда великолепный особняк с элегантными балконами и высокими окнами, бар «Шимпла» теперь представлял собой каменную коробку, расписанную граффити. Пройдя по широкой галерее бывшей роскошной резиденции, рабби зашел в двери, на которых были начертаны какие-то тайные письмена: Egg-esh-Ay-ged-reh!

Рабби не сразу понял, что это всего лишь изображенное по принципу «как слышится, так и пишется» венгерское egészsé-gedre — «за здоровье!».

Кёвеш неуверенно осмотрелся. У бывшего особняка был просторный внутренний двор, заполненный странными предметами: кушетка, сделанная из старой ванны, манекен на велосипеде, парящем в воздухе, сделанный в Восточной Германии «трабант» — теперь разобранный и переделанный в место для ожидания свободного столика.

Внутренний двор был огорожен высокими стенами, на них красовались граффити, плакаты советской эпохи, рядом стояли классические скульптуры, на подвесных галереях веселые посетители подпрыгивали в такт бухающей музыке. В воздухе висел запах пива и сигарет. Молодые парочки страстно целовались на виду у всех, кто-то украдкой курил маленькие трубочки, кто-то пил палинку — популярную венгерскую фруктовую водку.

Кёвеш видел иронию в том, что человек, самое возвышенное Божье создание, по сути остается животным и его поведение во многом определяется стремлением к удовольствию. Мы ублажаем тела в надежде, что возрадуются и души. Большую часть жизни рабби увещевал тех, кто поддался плотским искушениям — в основном блуду и чревоугодию, — но с ростом интернет-зависимости и появлением дешевых наркотиков его задача становилась все труднее.

Единственная плотская потребность, которая сейчас волновала рабби, могла быть удовлетворена только в туалете. Препятствием стала очередь в десять человек. Не в состоянии ждать так долго, он начал осторожно подниматься по лестнице на второй этаж, где, как ему подсказали, очень много кабинок. Поднявшись, рабби стал пробираться через лабиринт бывших гостиных и спален особняка, в каждой из которых теперь были столики и барная стойка. Он спросил у одного из барменов, где туалет, и тот указал на длинный проход через галерею с видом на внутренний двор.

Кёвеш торопливо шагал по галерее, опасливо держась рукой за перила и рассеянно поглядывая вниз, где под гулкую пульсацию музыки двигались в такт молодые люди.

И вдруг увидел его.

Рабби замер и почувствовал, как покрывается холодным потом.

Стоявший в толпе человек в бейсболке смотрел прямо на Кёвеша. Потом быстро отвел взгляд и со скоростью дикого зверя, расталкивая посетителей, ринулся к лестнице на второй этаж.

Убийца поднимался вверх, внимательно оглядывая встречных. Он хорошо знал бар «Шимпла» и довольно скоро оказался на галерее.

Но Кёвеша там не было.

Я не мог тебя не заметить, когда поднимался, подумал киллер, значит, ты ушел дальше вглубь здания.

Посмотрев на полутемный коридор впереди, убийца улыбнулся. Он понял, где прячется жертва.

Коридорчик был узкий, в нем пахло мочой. И заканчивался он покоробленной деревянной дверью.

Киллер, демонстративно топая, подошел и ударил в дверь кулаком.

Тишина.

Он снова постучал.

В ответ низким голосом пробурчали, что тут занято.

— Bocsásson meg!^[328] — жизнерадостно извинился киллер и, опять громко топая, пошел прочь. Затем он бесшумно вернулся и прижал ухо к двери. Было слышно, как рабби внутри отчаянно шепчет по-венгерски:

— Кто-то пытается убить меня! Он следил за мной! Сейчас он загнал меня в ловушку в баре «Шимпла»! Прошу вас! Помогите!

Очевидно, жертва звонит по номеру 112, это будапештский аналог службы «911». Реагируют тут со скоростью черепахи, но все равно медлить не стоит.

Оглянувшись и убедившись, что рядом никого нет, киллер примерился и, дождавшись очередного взрыва музыки, двинул мощным плечом в дверь.

Хлипкая защелка-бабочка вылетела с первой попытки. Киллер вошел, закрыл за собой дверь и посмотрел жертве в лицо.

Судя по всему, забившемуся в угол рабби было страшно и стыдно одновременно.

Киллер отобрал у него телефон, прервал звонок и бросил аппарат в унитаз.

— К-к-кто вас послал? — заикаясь, выдавил рабби.

— Прелесть моей работы в том, — ответил убийца, — что я ничего не знаю.

Старик вспотел и хрипло дышал. Вдруг он начал хватать ртом воздух, глаза закатились.

Да ладно, с улыбкой подумал киллер, у него и правда сердечный приступ?

На кафельном полу туалета корчился и задыхался старый человек, глаза его безмолвно молили о пощаде, лицо налилось кровью, руки словно пытались разорвать грудь. Наконец он уткнулся лицом в грязную плитку, плечи судорожно задрожали, а из штанов по кафелю потек тонкий ручеек мочи.

Рабби затих.

Киллер наклонился и прислушался. Вроде не дышит.

Он выпрямился и самодовольно ухмыльнулся:

— Ты сам сделал мою работу.

И пошел к двери.

Рабби Кёвеш держался из последних сил.

Это был главный спектакль в его жизни.

Уже почти теряя сознание, он продолжал лежать неподвижно, слушая, как удаляются шаги по кафельной плитке туалета. Дверь со скрипом открылась и снова закрылась.

Тишина.

Кёвеш выждал несколько секунд, чтобы дать убийце отойти подальше, а потом, больше не в силах терпеть, со свистом вдохнул. Пропахший мочой воздух сортира, казалось, был напоен небесным ароматом.

Рабби медленно открыл глаза. От недостатка кислорода он почти ничего не видел. Чуть приподняв голову, Кёвеш вдруг с ужасом различил темный силуэт у закрытой двери.

Человек в бейсболке с улыбкой смотрел на него.

Кёвеш обмер.

Он никуда не выходил.

Киллер шагнул к рабби, железной рукой схватил его за шею и ткнул лицом в пол.

— Ты можешь задержать дыхание, — прорычал убийца, — но не можешь остановить сердце. — Он рассмеялся. — Ничего, я тебе помогу.

Через мгновение рабби почувствовал, как в шею вошла острая игла шприца. По гортани к мозгу устремился поток огненной лавы. На этот раз сердце сжалось по-настоящему. Посвятив основную часть жизни тайнам Шамаим — блаженному месту, где обитает Бог и почившие праведники, — рабби Иегуда Кёвеш понял: до разрешения всех мучивших его вопросов осталось совсем немного.

Пара ударов сердца.

Глава 44

В просторной туалетной комнате «Гольфстрима-G550» Амбра Видаль, подставив руки под струю теплой воды, смотрела в зеркало, едва узнавая себя.

Что же я наделала?

Она взяла бокал, сделала глоток вина, с тоской вспоминая, как хорошо все было еще несколько месяцев назад — тихая уединенная жизнь, работа в музее. Ничего этого больше нет. Все пошло прахом в один миг, когда Хулиан сделал ей предложение.

Нет, поправила она себя, все кончилось, когда я сказала «да».

Еще не отойдя от пережитого сегодня ужаса, она попыталась осмыслить, как все это могло произойти.

Я пригласила убийцу Эдмонда в музей.

Меня обманул кто-то из дворца.

И теперь я слишком много знаю.

Нет прямых доказательств, что за убийством стоит принц Хулиан, возможно, он вообще ни при чем. Но Амбра уже достаточно хорошо представляла, как действуют во дворце: крайне маловероятно, чтобы подобное произошло без ведома принца. А то и без прямого его указания.

Я слишком много рассказала Хулиану.

Последнее время Амбре приходилось оправдываться перед ревнивым женихом почти за каждую минуту, проведенную с Киршем, и потому она делилась с Хулианом многим из того, что знала о предстоявшей презентации Эдмонда. Теперь эта откровенность казалась ей безрассудной.

Амбра закрыла воду, вытерла руки и, взяв бокал, допила вино. Из зеркала на нее смотрела незнакомая женщина — некогда сильная и уверенная, а теперь растерянная, подавленная, мучимая раскаянием и угрызениями совести.

Сколько же ошибок я совершила всего за несколько месяцев…

Мысленно возвращаясь в недавнее прошлое, Амбра спрашивала себя: а могла ли она поступить иначе?

Четыре месяца назад дождливым мадридским вечером она была на благотворительной выставке в Центре искусств королевы Софии. Большинство собравшихся устремились в зал 206.06 к «Гернике» — самому знаменитому экспонату музея, огромному, почти восьмиметровому полотну Пикассо, где изображены ужасы бомбежки баскского городка во время Гражданской войны в Испании. Амбре больно было смотреть на эту картину, слишком живо напоминавшую о кровавой фашистской диктатуре Франсиско Франко, правившего Испанией с 1939 по 1975 год.

Она предпочла уединиться в небольшом зале, где выставлены работы одной из ее любимых художниц — галисийки Марухи Мальо; успех ее сюрреалистических полотен в 1930-е годы полностью изменил представления об испанских художницах-женщинах.

Амбра стояла в одиночестве перед картиной «Вербена» — социальной сатирой, наполненной глубокими символами, — как вдруг услышала за спиной низкий мужской голос.

— Es casi tan guapa como tú, — прозвучали слова. Она почти так же прекрасна, как ты.

Да неужели? Амбра, не оборачиваясь, продолжала смотреть на картину. На подобных мероприятиях некоторые посетители ведут себя так, будто они не в храме культуры, а в увеселительном заведении.

– ¿Qué crees que significa? — не отставал мужчина. Как вы думаете, что все это означает?

— Не знаю. — Амбра решила сказать неправду, причем по-английски, надеясь таким образом отвязаться от незнакомца.

— Мне нравится эта картина, — сказал он тоже по-английски, почти без акцента. — Мальо значительно опередила свое время. Жаль, что неопытный зритель за внешним блеском может не заметить внутренней глубины. — Он помолчал. — Думаю, вам тоже приходилось сталкиваться с чем-то подобным.

Амбра устало вздохнула. Неужели такая тактика еще на кого-то действует? С подчеркнуто вежливой улыбкой она повернулась к мужчине, собираясь окончательно его отшить:

— Сэр, это конечно, очень мило с вашей стороны, но…

И оборвала фразу на полуслове.

Перед ней стоял человек, которого она с самого детства видела на телеэкране и обложках журналов.

— О, — смутилась Амбра, — вы…

— Так нахальны? — подсказал он ей. — Или неловки? Простите, я веду довольно замкнутый образ жизни и не очень хорошо умею знакомиться. — Красивый мужчина улыбнулся и протянул руку. — Меня зовут Хулиан.

— Мне известно ваше имя, — призналась Амбра. Щеки у нее горели — она пожимала руку принцу Хулиану, будущему королю Испании. Он был гораздо выше, чем она представляла, с мягким взглядом и обезоруживающей улыбкой.

— Не ожидала увидеть вас здесь. — Амбра быстро взяла себя в руки. — Думала, вас больше интересует Прадо: Гойя, Веласкес… Считала, вы поклонник классики.

— Иными словами, безнадежно отстал от времени? — уточнил он с легкой иронией. — Мне кажется, вы меня путаете с отцом. Мальо и Миро всегда были моими любимыми художниками.

Они еще немного поговорили, и Амбру поразило, как хорошо принц разбирается в искусстве. Вообще-то неудивительно. Человек вырос в Королевском дворце Мадрида, где собрана одна из лучших в Испании коллекций произведений искусства. Возможно, в его детской на стене висел оригинал Эль Греко.

— Надеюсь, мы продолжим наш разговор, — сказал принц, протягивая ей визитную карточку с золотым тиснением. — Хочу пригласить вас завтра поужинать. Тут номер моего мобильного. Сообщите, когда вам удобнее.

— Поужинать? — удивилась Амбра. — Но вы даже не знаете, как меня зовут.

— Вас зовут Амбра Видаль, — спокойно произнес принц. — Вам тридцать девять лет. У вас степень магистра истории искусств Университета Саламанки. Вы директор музея Гуггенхайма в Бильбао. Недавно выступали в дискуссии по поводу Луиса Квилеса, чьи работы, и тут я с вами согласен, прекрасно передают ужас современной жизни, но вряд ли годятся, чтобы привить детям любовь к живописи. Но я не согласен, что они схожи с произведениями Бэнкси. Вы не были замужем. У вас нет детей. И вам очень идет черный цвет.

Амбра с трудом нашлась с ответом:

— Господи, неужели вы думаете, что это сработает?

— Не знаю. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Поживем — увидим.

Тут же как по мановению волшебной палочки материализовались два агента Королевской гвардии, в сопровождении которых принц удалился в другой зал и смешался с толпой вип-персон.

Амбра сжимала в руках визитку, переживая уже порядком подзабытое чувство. Душа пела. Принц только что назначил мне свидание?

В школе Амбра была боевой девчонкой и в среде друзей-подростков считалась «своим парнем». Потом, когда красота ее расцвела, она вдруг заметила, что мужчины в ее присутствии начинают смущаться, мямлить и робеть. Сегодня же она встретила сильного, уверенного в себе мужчину, перед волей которого трудно устоять. Это заставило ее почувствовать себя женщиной. Молодой и привлекательной.

На следующий же вечер водитель забрал Амбру из отеля и привез в королевский дворец на званый ужин, где присутствовали десятка два видных общественных и политических деятелей. Принц представил ее гостям как свою «очаровательную новую знакомую» и весь вечер говорил только об искусстве, что позволяло Амбре принимать самое активное участие в разговоре. Ее не оставляло чувство, что ей устроили своеобразные смотрины, но, как ни странно, это ее нисколько не смущало. И даже напротив — льстило.

После ужина Хулиан отвел ее в сторонку и спросил шепотом:

— Надеюсь, вам понравилось? — Он улыбнулся. — Я хотел бы снова увидеть вас. Как насчет четверга?

— Спасибо за приглашение, — ответила Амбра. — Но завтра я должна вернуться домой, в Бильбао.

— Хорошо. Я прилечу в Бильбао. Вы бывали в ресторане «Этксанобе»?

Амбра с трудом удержалась от смеха. «Этксанобе» — одно из самых знаменитых заведений в Бильбао. Любимое место поклонников искусства со всего света. Ресторан поражает авангардным декором и яркой «дизайнерской» кухней — посетителям кажется, будто они обедают внутри картины, написанной Марком Шагалом.

— Я не против побывать там еще раз, — услышала Амбра собственный голос.

В «Этксанобе» Хулиан заказал тунца, запеченного с сумахом, и спаржу с трюфелями. Блюда подавали на красиво декорированных тарелках. За ужином Хулиан делился проблемами, с которыми столкнулся, когда попытался выйти из-под опеки стареющего отца. Говорил, что его вынуждают продолжить прежнюю политическую линию. В нем чувствовались мальчишеская неуверенность и в то же время задатки сильного лидера, горящего страстной любовью к своей стране. И это нравилось Амбре.

В тот вечер, после того как охрана увезла Хулиана к личному самолету, Амбра поняла, что пропала.

Но ты ведь совсем не знаешь его, уговаривала она себя. Не торопись.

Несколько месяцев пролетели как одно мгновение. Амбра и Хулиан виделись почти каждый день — ужины во дворце, пикники в его загородных поместьях, даже походы в кино на дневной сеанс. Отношений ничто не омрачало, и Амбра не помнила, когда еще была так счастлива. Хулиан был очаровательно старомоден, часто брал ее за руку, застенчиво целовал, никогда не переступал границ, Амбра была в восторге от его манер.

Три недели назад солнечным мадридским утром Амбра приехала на телевидение анонсировать новые выставки в музее Гуггенхайма. Программу «Telediario»^[329] телекомпании «RTVE» смотрели миллионы зрителей по всей Испании. Амбра немного побаивалась прямого эфира, но понимала, что для музея важно «прозвучать» на всю страну.

Накануне вечером они с Хулианом ужинали в траттории «Малатеста», а потом гуляли в парке Ретиро. Там было много семейных пар, дети бегали по дорожкам, играли, смеялись. Амбра ощущала какое-то особенное умиротворение.

— Ты любишь детей? — спросил Хулиан.

— Обожаю, — искренне ответила она. — Порой мне кажется, что только детей мне и не хватает в жизни.

Хулиан понимающе улыбнулся:

— Мне знакомо это чувство.

И при этом так посмотрел на нее, что Амбра вдруг поняла, почему он задал такой вопрос. Она запаниковала, внутренний голос кричал: Расскажи ему! РАССКАЖИ СЕЙЧАС!

Она попыталась заговорить, но слова застряли в горле.

— С тобой все в порядке? — участливо спросил он.

Амбра натянуто улыбнулась:

— Все дело в завтрашнем прямом эфире. Немного волнуюсь.

— Успокойся. Все будет хорошо.

Хулиан ободряюще улыбнулся и, приобняв, коснулся ее губ легким поцелуем.

На следующее утро в половине восьмого Амбра сидела в студии прямого эфира и чувствовала себя на удивление легко и раскованно, беседуя с тремя приветливыми ведущими программы «Telediario».

Она так увлеклась рассказом о музее, что напрочь забыла и о камерах, и о публике в студии, и о многомиллионной аудитории.

— Gracias, Ambra, y muy interesante, — сказала одна из ведущих, как будто подводя итоги. — Un gran placer conocerte^[330].

Амбра кивком поблагодарила ведущую, истолковав ее слова в том смысле, что интервью подошло к концу.

Но ведущая почему-то кокетливо ей улыбнулась и вдруг заговорила прямо на камеру, обращаясь к многочисленной телеаудитории:

— Сегодня у нас особый гость. И мы рады его приветствовать!

Ведущие встали и принялись аплодировать. Перед камерами появился высокий, безупречно одетый мужчина. Публика в студии, увидев его, разразилась бурными овациями, все вскочили с мест.

Амбра тоже встала, глядя на мужчину, не понимая, что происходит.

Хулиан?

Принц Хулиан помахал рукой восторженной публике, вежливо пожал руки ведущим. Потом подошел к Амбре и приобнял ее.

— Мой отец всегда был романтиком, — начал он, глядя прямо в камеру, как будто обращаясь ко всей стране. — Когда умерла моя мать, он не перестал любить ее. И я унаследовал романтизм отца. Я верю: когда человек встречает свою любовь, он это сразу понимает. — Принц с нежностью посмотрел на Амбру. — И поэтому… — Хулиан сделал шаг назад, не отводя от нее взгляда.

Осознав, что происходит, Амбра застыла от удивления. НЕТ! Хулиан! Что ты делаешь?

Наследный принц Испании встал перед ней на одно колено.

— Амбра Видаль, сейчас перед тобой не принц, а влюбленный мужчина. — Его взгляд затуманила нежность. Операторы сразу дали его лицо крупным планом. — Я люблю тебя. Будь моей женой.

Аудитория в студии и ведущие шоу затаили дыхание в радостном предвкушении. Амбра чувствовала, что взгляды миллионов телезрителей всей страны устремлены на нее. Кровь прихлынула к щекам, ей казалось, что софиты сжигают лицо. Сердце неистово колотилось. Она смотрела на коленопреклоненного Хулиана, и тысячи мыслей теснились в голове.

Как ты мог поставить меня в такое положение? Мы ведь знакомы совсем недавно. Я должна тебе кое-что рассказать о себе… И это все изменит…

Амбра не помнила, долго ли она, онемев, в панике, стояла так. Наконец одна из ведущих с развязным смешком сказала:

— Похоже, сеньорита Видаль в шоке. Сеньорита Вида-а-ль? Прекрасный принц у ваших ног на глазах всего мира предлагает вам руку и сердце!

Амбра лихорадочно пыталась найти выход из положения. Но выхода не было. Она поняла, что оказалась в западне. У нее нет выбора.

— Я поражена, это так неожиданно, это какая-то волшебная сказка со счастливым концом. — Она расправила плечи и с нежной улыбкой посмотрела на Хулиана. — Конечно же, я согласна.

Студия взорвалась аплодисментами.

Хулиан поднялся и обнял Амбру. Оказавшись перед камерами в крепких объятиях принца, Амбра вдруг поняла, что они никогда так не обнимались.

Десять минут спустя они уже сидели в его лимузине.

— Похоже, я застал тебя врасплох, — говорил Хулиан. — Прости. Я хотел, чтобы все было романтично. Поверь, ты мне бесконечно дорога и…

— Хулиан, — резко прервала его Амбра, — ты мне тоже дорог. Но подумай, в какое положение ты меня поставил! Мне и в голову не приходило, что ты так быстро сделаешь предложение. Мы ведь едва знакомы! И мне многое надо рассказать тебе, это важно… о моем прошлом.

— Прошлое не имеет значения.

— Нет, имеет. Огромное значение.

Он улыбнулся и покачал головой:

— Я люблю тебя. Это главное. Верь мне.

Амбра пристально смотрела на него. Хорошо. Раз так… Совсем иначе она представляла этот разговор, но у нее опять не было выбора.

— Тогда слушай, Хулиан. В детстве я подхватила ужасную инфекцию, от которой чуть не умерла.

— Понятно.

Амбра продолжала говорить и чувствовала, как у нее все внутри обрывается.

— Из-за этой болезни все мои мечты завести ребенка… так и остались мечтами.

— Прости, не понял?

— Хулиан, — безжизненным голосом прошептала она, — я не могу иметь детей. Эта болезнь, в детстве, она сделала меня бесплодной. Я всегда хотела ребенка, но у меня никогда не будет своих детей. Прости. Я знаю, как это важно для тебя. Но ты только что сделал предложение женщине, которая не сможет родить тебе наследника.

Лицо Хулиана побелело.

Амбра закрыла глаза в ожидании его ответа. Хулиан, ты должен обнять меня и сказать: все будет хорошо. Скажи, что все это не важно и ты все равно любишь меня.

Но он молчал.

Он даже инстинктивно чуть отстранился от нее.

И в этот момент Амбра поняла: все кончено.

Глава 45

Подразделение электронной безопасности Королевской гвардии — тесный крольчатник из глухих комнатушек без окон в подвальном этаже дворца. По соображениям секретности вынесенное за пределы просторных казарм и арсенала гвардии, оно состояло из десятка серверов, телефонного коммутатора и покрытой мониторами слежения стены. В штате восемь человек, все до тридцати пяти лет. Они отвечают за защищенные линии связи между дворцом и гвардией и обеспечивают общую электронную поддержку.

Сегодня, как обычно, здесь было душно, воняло попкорном и разогретой в микроволновках лапшой быстрого приготовления.

Тут я и попросила устроить мне кабинет, подумала Мартин.

Пиар-координатор формально не входил в структуру гвардии, но работа Мартин требовала, чтобы рядом постоянно были мощные компьютеры и технически продвинутый персонал. Поэтому подразделение электронной безопасности было более подходящим местом для нее, чем недостаточно хорошо оснащенный кабинет во дворце.

Сегодня мне понадобятся все наши мощности.

Последние несколько месяцев главной заботой Моники было информационное сопровождение постепенного перехода власти к принцу Хулиану. А это нелегко. Переход власти — это очередной повод для выступлений противников монархии.

Согласно испанской конституции монархия — «символ нерушимого единства и неколебимости Испании». Но Мартин знала: на самом деле в Испании никакого единства нет. В 1931 году Вторая республика положила конец монархии, но затем в 1936 году был путч Франко, который вверг страну в Гражданскую войну.

Сегодня восстановленная и ограниченная конституцией монархия считается либерально-демократической. Но многие либералы продолжают выступать против короля, называя его власть пережитком темного религиозного и милитаристского прошлого и считая монархию постоянным напоминанием о том, что Испания до сих пор не вполне соответствует требованиям современного мира.

В пресс-релизах последнего месяца Моника Мартин по-прежнему поддерживала привычный имидж короля — он лишен реальной власти, но его любит народ, и он служит символом нации. Получалось не очень, ведь монарх оставался главнокомандующим вооруженными силами и главой государства.

Глава государства, думала Мартин, в стране, где церковь толком от государства не отделена. Близкие отношения престарелого короля и епископа Вальдеспино на протяжении многих лет действовали на либералов и противников церкви как красная тряпка на быка.

И вот теперь принц Хулиан.

Мартин знала, что своим постом целиком обязана принцу, но именно из-за него ее работа в последнее время становилась все труднее. А несколько недель назад принц устроил настоящую пиар-катастрофу.

В прямом эфире национального телевидения, стоя на одном колене, он сделал это нелепое предложение Амбре Видаль. Не хватало только, чтобы она отказала ему на глазах у миллионов телезрителей, но, слава Богу, у нее хватило ума согласиться.

К несчастью, после помолвки Амбра Видаль повела себя не лучшим образом, и ее бесконечные экстравагантные выходки постоянно создавали проблемы для Моники Мартин.

Но сегодня эта тема полностью отошла на второй план. Волна медиаактивности, вызванная событиями в Бильбао, достигла беспрецедентных масштабов. За последний час мир захлестнуло настоящее цунами конспирологических теорий. К сожалению, некоторые из них касались епископа Вальдеспино.

Авторы самых неприятных версий исходили из того, что стрелок из Бильбао получил доступ на презентацию Кирша «по прямому указанию кого-то из королевского дворца». Целые тучи новостных сайтов раскручивали захватывающую теорию, согласно которой прикованный к постели король и епископ Вальдеспино составили заговор, чтобы убить Эдмонда Кирша — полубога виртуального мира, блистательного американского гения, который выбрал Испанию своим домом.

Они уничтожат Вальдеспино, думала Мартин.

— Всем внимание! — почти кричал Гарза, вбегая в комнату электронного слежения. — Принц Хулиан и епископ Вальдеспино сейчас находятся где-то на территории. Проверьте все камеры и найдите их. Немедленно!

Потом командор прошел в кабинет Мартин и сообщил ей новости о принце и Вальдеспино.

— Ушли? — с недоверием переспросила она. — И оставили телефоны в сейфе?

Гарза пожал плечами:

— Очевидно, чтобы мы не смогли до них добраться.

— Нам бы лучше их найти, — сказала Мартин. — Принцу Хулиану необходимо срочно выступить с заявлением. И дистанцироваться от Вальдеспино как можно дальше. — Она пересказала Гарзе все, что всплыло в Интернете за последний час.

Теперь удивился Гарза.

— Все это полный бред. Вальдеспино не может стоять за убийством.

— Не может… и может. Убийство так или иначе связано с католической церковью. Обнаружена прямая связь между убийцей и высокопоставленным иерархом церкви. Посмотрите. — Мартин вывела на экран компьютера очередное сообщение ConspiracyNet, основанное на новой информации от источника, называющего себя monte@iglesia.org. — Это появилось несколько минут назад.

Гарза наклонился и начал читать.

— Ну нет! — возмущенно воскликнул он. — Папа? Авила не мог быть лично знаком…

— Читайте дальше…

Закончив, Гарза выпрямился, отступил на шаг и принялся усиленно моргать, словно пытался пробудиться от страшного сна.

В этот момент его позвали из комнаты визуального контроля:

— Командор Гарза! Я нашел их!

Гарза и Мартин бросились в закуток агента Суреша Бхаллы, уроженца Индии, недавно поступившего на службу. Он указывал на монитор, куда была выведена видеозапись одной из камер слежения. На мониторе два человека — один в епископском облачении, другой в строгом деловом костюме — шли по дорожке парка.

— Восточный сад, — сказал Суреш. — Две минуты назад.

— Они вышли из здания? — удивился Гарза.

— Смотрите, сеньор. — Суреш прокрутил в ускоренном режиме записи с нескольких камер во дворце, а потом включил изображение в режиме реального времени: двое мужчин выходили из сада и двигались по внутреннему двору.

— Куда они идут?

Мартин уже догадалась куда. Она заметила, что Вальдеспино идет по обходной дорожке, чтобы не попасться на глаза журналистам, наводнившим главную площадь.

Как она и предполагала, Вальдеспино и принц дошли до южного служебного входа в собор Альмудена, епископ отпер дверь и пропустил принца вперед. Потом вошел сам и захлопнул дверь. Епископ и принц исчезли с экранов.

Гарза молча смотрел на закрытую дверь на мониторе, судя по всему, не очень понимая, что такое он несколько мгновений назад увидел.

— Держите меня в курсе, — наконец сказал он и отвел Монику Мартин в сторону.

Когда они отошли на достаточное расстояние, Гарза прошептал:

— Не знаю, как епископ Вальдеспино сумел убедить принца Хулиана уйти с ним из дворца и оставить телефоны в сейфе. Но я уверен, что принц не в курсе обвинений, которые выдвигают против Вальдеспино. Иначе бы не пошел с ним.

— Согласна, — кивнула Мартин. — Даже страшно подумать, какую игру ведет епископ, и… — Она замолчала.

— Что — и? — спросил Гарза.

Мартин вздохнула:

— Просто подумала, что Вальдеспино захватил очень ценного заложника.

В четырехстах километрах севернее Мадрида в атриуме музея Гуггенхайма у агента Фонсеки зазвонил телефон. Шестой раз за последние двадцать минут. Он взглянул на высветившийся номер и невольно вытянулся по стойке «смирно».

– ¿Sí? — Сердце его забилось учащенно.

С ним заговорили по-испански, неторопливо и отчетливо:

— Агент Фонсека, как вам прекрасно известно, будущая королева Испании совершила сегодня ряд опрометчивых поступков, ее имя оказалось связано с сомнительными людьми, а репутации королевского дворца нанесен существенный урон. С целью не допустить худшего крайне важно доставить ее во дворец как можно скорее.

— Дело в том, что местонахождение сеньориты Видаль выяснить в данный момент не представляется возможным.

— Сорок минут назад личный самолет Эдмонда Кирша вылетел из аэропорта Бильбао и направился в Барселону. Сеньорита Видаль находится на борту.

— Откуда вы знаете? — невольно воскликнул Фонсека и тут же пожалел, что не сдержался.

— Если бы вы должным образом выполняли свои обязанности, — сурово проговорили в телефоне, — то выяснили бы это самостоятельно. Вам и вашему напарнику следует немедленно отправиться вслед за ней. Военный борт ждет вас в аэропорту Бильбао.

— Если сеньорита Видаль в том самолете, — сказал Фонсека, — значит, и американский профессор Роберт Лэнгдон с ней?

— Да, — прозвучал голос, в котором слышалось неудовольствие. — Не знаю, как ему удалось убедить сеньориту Видаль оставить охрану и бежать с ним, но в любом случае он нам только мешает. Ваша задача найти сеньориту Видаль и вернуть ее во дворец. Если понадобится — силой.

— А если Лэнгдон вмешается?

На минуту повисла тяжелая тишина.

— Постарайтесь минимизировать возможный ущерб. Но ситуация настолько взрывоопасна, что — в крайнем случае — профессором Лэнгдоном можно пожертвовать.

Глава 46

ConspiracyNet.com

Последние новости

КИРШ В ЦЕНТРЕ ВНИМАНИЯ

Первая часть презентации научного открытия Эдмонда Кирша собрала около трех миллионов зрителей. После убийства футуролога тема оказалась в топе крупнейших мировых телеканалов и сетевых ресурсов. Аудитория выросла, по некоторым оценкам, до восьмидесяти миллионов.

Глава 47

«Гольфстрим-G550» приступил к снижению,приближаясь к Барселоне. Роберт Лэнгдон допивал вторую чашку кофе. На столике лежали остатки их с Амброй импровизированной ночной трапезы из бортовых запасов Эдмонда: орешки, рисовые хлебцы, разнообразные «веганские батончики» — все на один вкус.

Амбра только что допила второй бокал красного вина и, судя по всему, немного успокоилась.

— Спасибо, что выслушали меня, — произнесла она сонным голосом. — Сами понимаете, я ни с кем не могла поговорить о Хулиане.

Лэнгдон кивнул. Он только что выслушал очень странную историю о предложении руки и сердца в прямом эфире. У нее действительно не было выбора, думал Лэнгдон. Не позорить же перед всей страной будущего короля Испании.

— Если бы он не поторопился с предложением, я успела бы рассказать, что не могу иметь детей. Но все случилось так внезапно. — Она покачала головой и с грустью посмотрела в иллюминатор. — Я думала, он мне нравится. Не знаю, может, все это было…

— Высокий и темноволосый красавец принц? — криво усмехнулся Лэнгдон.

Амбра печально улыбнулась и посмотрела на него:

— Он действительно очень красивый. И потом, мне кажется, он по-настоящему хороший человек. Немного скрытный, но в сущности очень добрый — нет, не мог он приказать убить Эдмонда.

Лэнгдон готов был согласиться. Принцу ничего не давала смерть Эдмонда, и не было доказательств его причастности — только звонок из дворца с просьбой включить адмирала Авилу в список гостей. Скорее подозрения вызывал Вальдеспино. Епископ знал об открытии Кирша, представлял неимоверную опасность открытия для мировых религий, и у него было время разработать план, чтобы предотвратить его обнародование.

— Очевидно, я не выйду за Хулиана, — тихо сказала Амбра. — Он наверняка расторгнет помолвку. Их династия правит уже несколько веков. Что-то подсказывает мне: музейный работник из Бильбао — недостаточное основание для прекращения династии.

Из динамиков раздался голос командира — он попросил пассажиров приготовиться к посадке в Барселоне.

Расстроенная разговорами о принце, Амбра встала и принялась наводить порядок в салоне — убрала в бар бокалы и остатки еды.

— Профессор, — заговорил вдруг Уинстон — ожил телефон Эдмонда, лежавший на столике. — Думаю, вам следует ознакомиться с новой информацией, которая появилась в Сети. Есть веские доказательства тайной связи между епископом Вальдеспино и убийцей — адмиралом Авилой.

Лэнгдона встревожило это известие.

— К несчастью, это не все, — продолжил Уинстон. — Как вы знаете, Кирш тайно встречался с Вальдеспино и еще двумя религиозными деятелями — известным раввином и влиятельным имамом. Прошлой ночью имама нашли мертвым в пустыне в окрестностях Дубая. А несколько минут назад пришла трагическая весть из Будапешта: рабби также обнаружен мертвым. Судя по всему, сердечный приступ.

Лэнгдон удивленно приподнял брови.

— Многие в Сети, — продолжал Уинстон, — задаются вопросом: не слишком ли странное совпадение, что эти двое скончались почти одновременно?

Лэнгдон молча кивнул. Так или иначе, но сейчас епископ Вальдеспино — единственный на земле человек, которому известно, в чем суть открытия Эдмонда Кирша.

«Гольфстрим-G550» коснулся посадочной полосы аэропорта Сабадель в предместье Барселоны. Амбра смотрела в иллюминатор: репортеров не было. Эдмонд говорил, что пользуется этим маленьким аэропортом, чтобы избегать встреч с папарацци в международном аэропорту Барселоны Эль-Прат. Амбра знала: на самом деле причина в другом. Эдмонд любил внимание публики и держал свой самолет в аэропорту Сабадель только потому, что ему нравилось добираться до дома по горным серпантинам на любимом спорткаре «Тесла-XP90D» ручной сборки, который, по слухам, подарил ему Илон Маск^[331]. Говорят, однажды Эдмонд предложил своим пилотам устроить гонку «на милю» — «гольфстрим» против «теслы», но летчики прикинули шансы и отказались.

Мне будет не хватать Эдмонда, с грустью подумала Амбра. Да, он был зациклен на себе, нагл и порой невыносим, но такой блистательный ум не заслуживал столь ужасного конца. Мы должны почтить его память, не позволив пропасть его открытию.

Самолет остановился в личном ангаре Эдмонда, шум двигателей смолк. Кругом было тихо и спокойно. Похоже, их пока не засекли.

Спускаясь по трапу самолета, Амбра вдохнула ночной воздух и попыталась собраться с мыслями. Второй бокал вина явно был лишним. Ступив на бетонный пол ангара, она слегка пошатнулась, и тут же под локоть ее подхватила сильная рука Лэнгдона.

— Спасибо, — прошептала Амбра и улыбнулась.

Лэнгдон после двух чашек кофе выглядел сосредоточенным и бодрым.

— Нам надо сматываться как можно скорее, — сказал он, глядя на элегантный черный спорткар, припаркованный в углу ангара. — Это и есть машина, о которой вы говорили?

Она кивнула:

— Тайная любовь Эдмонда.

— Номер какой-то странный.

Амбра посмотрела на номерной знак и усмехнулась.

E-WAVE

— Эдмонд рассказал, — объяснила она, — что «Гугл» и НАСА недавно разработали «квантовый» суперкомпьютер и назвали его «D-Wave». Эдмонд пытался донести до меня, как он работает, но там все сложно. Суперпозиции, квантовая механика. Словом, машина построена на совершенно новых принципах. Эдмонд сказал, что сделает компьютер лучше, чем «D-Wave». Собирался назвать его «Е-Wave».

Е — это от Эдмонд^[332], подумал Лэнгдон.

И еще Е в английском алфавите идет после D, подумала Амбра, вспоминая историю, которую рассказал ей Эдмонд. Знаменитый компьютер в фильме «2001 год: Космическая одиссея» назывался «HAL», потому что каждая буква предшествовала в алфавите буквам «IBM».

— А ключ от машины? — спросил Лэнгдон. — Он не сказал, где его прячет?

— Ключ не нужен. — Амбра помахала смартфоном Эдмонда. — Он показывал мне, как это работает, когда я гостила у него месяц назад.

Она коснулась экрана смартфона, запустила приложение «Тесла» и выбрала команду.

У спорткара включились фары, и он, бесшумно подкатив к Лэнгдону и Амбре, остановился.

Профессор настороженно смотрел на автомобиль: ему явно не хотелось ехать в машине, которая все делает сама.

— Не волнуйтесь, — успокоила его Амбра. — Садитесь за руль. До дома Эдмонда поведете вы.

Лэнгдон кивнул в знак согласия и начал обходить автомобиль, направляясь к водительской дверце. Оказавшись перед передним бампером, взглянул на номер и расхохотался. Амбра знала, что его рассмешило. На рамке спереди было написано: И АЙТИШНИКИ НАСЛЕДУЮТ ЗЕМЛЮ.

— Как это характерно для Эдмонда, — улыбнулся Лэнгдон, садясь за руль. — Скромность никогда не входила в число его достоинств.

— Он любил свою машину, — сказала Амбра, опускаясь на пассажирское сиденье. — Этот электромобиль шустрее, чем «феррари».

Лэнгдон поежился, глядя на навороченную приборную панель.

— Вообще-то я не большой поклонник автомобилей.

Амбра улыбнулась:

— У вас все впереди.

Глава 48

Такси «Убер» мчалось в темноте на восток, а адмирал Авила вспоминал, сколько раз, будучи на морской службе, заходил в порт Барселоны.

Прежняя жизнь казалась такой далекой, и закончилась она взрывом в Севилье. Судьба жестока и непредсказуема, как капризная женщина. Но сейчас она, похоже, перестала истерить и начала вести себя разумно. Та же судьба, что растерзала его душу в кафедральном соборе, подарила ему вторую жизнь, которая тоже началась в стенах собора, но совершенно иного.

И привел его туда простой физиотерапевт по имени Марко.

— Встреча с папой? — с удивлением спрашивал Авила много месяцев назад, когда Марко впервые сказал ему, что такое возможно. — Завтра? В Риме?

— Завтра в Испании, — ответил Марко. — Папа здесь.

Авила смотрел на него, как на сумасшедшего.

— Но в СМИ ничего не было о визите его святейшества в Испанию.

— Немного терпения и доверия, адмирал, — улыбнулся Марко. — Если, конечно, завтра у вас нет более важных дел.

Авила молча посмотрел на раненую ногу.

— Выезжаем завтра в девять, — сказал Марко. — Обещаю, поездка будет куда легче, чем занятие по реабилитации.

На следующее утро Авила, облаченный в парадную форму, которую Марко привез ему из дома, ковылял на костылях по двору к «фиату» Марко. Они выехали с территории больницы и помчались по авенида-де-ла-Раца, потом покинули город и продолжили движение на юг по трассе N-IV.

— Куда мы едем? — с тревогой спросил Авила.

— Не беспокойтесь, — ответил с улыбкой Марко. — Доверьтесь мне. Осталось всего полчаса.

Авила знал, что вдоль трассы N-IV на протяжении ближайших 150 километров — ничего, кроме выжженных солнцем пастбищ. Не совершает ли он ужасную ошибку?

Через полчаса они подъехали к городу-призраку Эль-Торбискаль — некогда он процветал, но теперь в нем не осталось ни одного жителя. Куда, черт возьми, он меня везет? Марко проехал еще несколько минут прямо, потом съехал с трассы и повернул на север.

— Смотрите! — Марко указал рукой куда-то в поле.

Авила ничего не видел. Или у инструктора галлюцинации, или глаза у адмирала уже не те. Они проехали еще чуть-чуть, и Авила вздрогнул от удивления.

Это… собор?

Столь внушительное здание скорее подходило для Мадрида или Парижа. Авила всю жизнь прожил в Севилье, но не знал, что относительно недалеко от города в чистом поле стоит такой огромный собор. Чем ближе они подъезжали, тем более ошеломляющее впечатление производило грандиозное строение. Мощные бетонные стены свидетельствовали о таком уровне безопасности, какой Авиле доводилось встречать только в Ватикане.

Марко свернул с магистрали на узкую подъездную дорожку и вскоре остановился у высоких железных ворот. Он вынул из бардачка ламинированную карточку и положил под лобовое стекло.

Вскоре появился охранник. Посмотрел на карточку, потом заглянул в салон машины и, узнав Марко, приветливо улыбнулся:

— Bienvenidos.¿Qué tal, Marco?^[333]

Они пожали друг другу руки, и Марко представил адмирала Авилу.

— Ha venido a conocer al papa, — объяснил Марко охраннику. Приехал на встречу с папой.

Охранник кивнул, окинул уважительным взглядом награды на кителе Авилы и махнул рукой: проезжайте. Массивные ворота распахнулись. Авиле показалось, будто они въезжают в средневековый замок.

Перед ними возвышался величественный готический собор. Восемь устремленных ввысь шпилей с трехъярусными колокольнями. Три массивных купола составляли центр композиции. Облицован собор был бурым и белым камнем, и это придавало ему неожиданно современный вид.

Авила опустил взгляд. Подъездная дорога разделялась на три параллельные аллеи, обсаженные высокими пальмами. К большому удивлению адмирала, все аллеи сплошь были заставлены машинами: сотни машин — люксовые седаны, проржавевшие автобусы, заляпанные грязью мопеды… Чего тут только не было.

Марко проехал по аллее прямо к центральному внутреннему двору, где стоял охранник, который посмотрел на часы и указал на свободное парковочное место, очевидно, оставленное специально для них.

— Мы немного опоздали, — сказал Марко. — Надо поторапливаться.

Авила хотел было ответить, но слова застряли у него в горле.

Он увидел табличку на стене собора.

Iglesia Católica Palmariana^[334]

Господи! Адмирала передернуло. Я же слышал об этой церкви!

Он посмотрел на Марко, пытаясь взять себя в руки.

— Это и есть твоя церковь, Марко? — Авила старался говорить как можно спокойнее. — Ты… пальмарианин?

Марко улыбнулся:

— Вы произносите это слово как будто бы с отвращением. А я всего лишь ревностный католик, который считает, что Рим сбился с пути.

Авила снова посмотрел на собор. Странные слова Марко о том, что он знаком с папой, теперь стали понятны. Этот папа действительно в Испании.

Несколько лет назад телеканал «Sur»^[335] показал документальный фильм «La Iglesia Oscura»^[336], в котором разоблачались тайны пальмариан. Авила с удивлением узнал о приобретающей все большее влияние загадочной церкви, паства которой постоянно растет.

Сначала нескольких местных жителей посетили видения, прямо в окрестных полях. По их словам, им являлась Дева Мария и предупреждала, что католическая церковь поражена «современной ересью», а потому нужно вставать на защиту истинной веры.

Дева Мария, кроме того, повелела основать новую церковь, а действующего папу римского объявить лжепапой. Учение о том, что папа в Ватикане — не настоящий, известно под названием седевакантизм. Его приверженцы считают, что престол Святого Петра с некоторых пор остается в буквальном смысле «вакантным».

Более того, пальмариане заявили: у них есть доказательства, что истинный понтифик — основатель их церкви, человек по имени Климент Домингес-и-Гомес, провозгласивший себя папой Григорием XVII. При папе Григории, которого традиционные католики считают «антипапой», пальмарианская церковь быстро росла.

В 2005 году папа Григорий умер прямо в соборе, когда служил пасхальную мессу, и его сторонники сочли это мистическим знаком свыше, подтверждающим, что этот человек послан Богом.

И вот теперь Авила смотрел на величественный собор, понимая, что оказался в обители зла.

Кем бы он ни был, этот антипапа, мне совершенно незачем с ним встречаться.

В дополнение к странным претензиям пальмариан на истинность их папы ходили слухи, что они не брезгуют промывкой мозгов своей пастве, используют методы тоталитарных сект и даже причастны к некоторым таинственным убийствам. В частности — прихожанки Бриджит Кросби, которая, судя по заявлениям адвоката ее семьи, «не смогла вырваться» из пальмарианской общины в Ирландии.

Авила не хотел ссориться с новым другом, но он ожидал от сегодняшней поездки совершенно другого.

— Марко, — сказал он извиняющимся тоном, — прости, но не думаю, что мне надо идти в этот храм.

— Я ждал, когда вы это скажете, — невозмутимо ответил Марко. — Признаться, я и сам почувствовал то же самое, когда впервые оказался здесь. Я тоже наслушался сплетен и слухов, но, поверьте, это лишь грязная пропагандистская кампания, которую ведет против нас Ватикан.

И ты еще обвиняешь Ватикан? Ваша церковь сама объявила его вне закона.

— Кому-то нужно дискредитировать нас, и в ход идет ложь. Вот уже много лет Ватикан целенаправленно распространяет лживые сплетни о пальмарианах.

Авила снова посмотрел на величественный роскошный собор.

— Все это странно, — сказал он. — Если у вас нет связей с Ватиканом, откуда такие деньги?

Марко улыбнулся:

— Вы не представляете, сколько тайных пальмариан среди католических священников. Очень многие служители церкви в Испании не одобряют либеральных веяний, которые идут из Рима. И они тайно жертвуют деньги нашей церкви, где уважают традиционные ценности.

Ответ оказался неожиданным, но очень убедительным. Авила и сам чувствовал, как усугубляется раскол внутри католической церкви, как растет пропасть между сторонниками «модернизации любой ценой» и теми, кто видит истинное призвание церкви в том, чтобы твердо отстаивать свои позиции перед лицом меняющегося мира.

— Наш новый папа — выдающийся человек, — сказал Марко. — Я рассказал ему вашу историю, и он просил передать, что будет рад увидеть заслуженного офицера в нашей церкви и готов встретиться с вами сразу после мессы. Как и его предшественник, он сам бывший военный и прекрасно понимает, через что вам пришлось пройти. Я искренне уверен, что он поможет вам обрести душевный покой.

Марко открыл дверцу, собираясь выйти из машины, но Авила сидел неподвижно. Он смотрел на величественное здание, и в нем неожиданно проснулось чувство вины перед этими людьми за его предвзятое мнение. Ведь если честно, он ничего не знал о пальмарианской церкви, до него доходили только слухи. А слухи распространяют и о Ватикане. Можно подумать, католическая церковь чем-то помогла Авиле после ужасного взрыва. Прощай врагов своих, говорила ему монашка, подставь другую щеку.

— Луис, послушайте, — тихо заговорил Марко. — Я немного слукавил, приглашая вас сюда, но исключительно из благих побуждений… Я хочу, чтобы вы встретились с этим человеком. Он коренным образом изменил мою жизнь. Потеряв ногу, я оказался почти в таком же положении, как вы. Я хотел умереть. Я погружался в беспросветный мрак, а этот человек указал мне цель в жизни. Просто пойдите и послушайте.

Авила никак не мог решиться.

— Рад за тебя, Марко. Но, думаю, я сам как-нибудь справлюсь.

— Сам? — Молодой человек засмеялся. — Неделю назад вы приставили пистолет к виску и нажали на спусковой крючок. Вот что вы сделали самостоятельно, мой друг.

Он прав, мысленно согласился Авила. Через неделю меня выпишут из больницы, я вернусь домой, и все начнется сначала.

— Чего вы боитесь? — не отступал Марко. — Вы же морской офицер. Мужчина, командир корабля. Вы боитесь, что папа промоет вам мозги за десять минут или возьмет вас в заложники?

Сам не знаю, чего я боюсь, подумал Авила. Опустив взгляд, он разглядывал раненую ногу, при этом ощущая себя маленьким и беспомощным. Большую часть жизни он командовал другими, отдавал приказы. И теперь с трудом представлял, что кто-то станет командовать им.

— Ладно, — наконец сказал Марко и снова пристегнул ремень безопасности. — Извините. Вижу, вы не в своей тарелке. Не буду на вас давить. — Он потянулся к ключу зажигания.

Авила почувствовал, что ведет себя как дурак. Марко — ребенок по сравнению с ним, в три раза моложе, без ноги, пытается ему помочь, а он в ответ ломается и встает в позу.

— Нет, — сказал Авила. — Прости, Марко. Я почту за честь послушать проповедь этого человека.

Глава 49

Огромное лобовое стекло «теслы» плавно переходило в крышу, и Лэнгдону казалось, что он плывет над дорогой в стеклянном пузыре.

Машина неслась на юг, к Барселоне, по трассе, проложенной через лес. Лэнгдон удивлялся, насколько легко управлять этим электромобилем, — а ведь скорость сейчас выше, чем щедро разрешенные здесь сто двадцать километров в час. С бесшумным электродвигателем и одноступенчатым редуктором скорости вообще не замечаешь.

Амбра сосредоточенно смотрела на большой экран бортового компьютера и пересказывала Лэнгдону последние новости из Интернета. Мир взбудораженно обсуждал версию глобального заговора. Ходили слухи, что епископ Вальдеспино организовывал сбор средств для антипапы пальмарианской церкви. А эта церковь, в свою очередь, опираясь на сторонников в кругу военных, ликвидировала не только Эдмонда, но и Саида аль-Фадла и рабби Иегуду Кёвеша.

Амбра читала вслух, и им обоим становилось все яснее: мир сейчас интересует один вопрос — что же такое открыл Эдмонд? Неужели его открытие настолько угрожает церкви, что почтенный епископ и католические сектанты могли решиться на убийство?

— Аудитория огромная, — заметила Амбра. — Интерес к этой истории беспрецедентный. Похоже, весь мир наблюдает за развитием событий.

Лэнгдон с грустью подумал, что у этого ужасного убийства есть и обратная сторона. Электронные медиа привлекли к произошедшему внимание миллионов. Даже мертвый, Эдмонд продолжал вызывать к себе необычайный интерес.

Эти мысли еще больше укрепили Лэнгдона в решении найти пароль из сорока семи знаков и показать презентацию миру.

— До сих пор нет заявления от Хулиана, — недоумевала Амбра. — Вообще ни слова из дворца! Странно. Я знаю их пиарщицу Монику Мартин. Она всегда стоит за открытость и старается играть на опережение, чтобы не дать повода для сплетен. Наверняка она сейчас убеждает Хулиана поскорее выступить перед публикой.

Лэнгдон был полностью согласен с Амброй. В заговоре обвиняют церковного деятеля, ближе всех стоящего к королевскому дворцу. Дворец должен заявить о своей позиции — хотя бы о том, что контролирует расследование.

— Тем более, — добавил Лэнгдон, — что будущая королева стояла рядом с Эдмондом, когда в него стреляли. А ведь мишенью могли быть и вы, Амбра. Принцу стоило бы по крайней мере сказать нечто вроде «я счастлив, что с моей невестой все порядке».

— Не уверена, что он счастлив, — сухо заметила Амбра, откидываясь на сиденье.

Лэнгдон бросил на нее быстрый взгляд:

— Я, во всяком случае, счастлив. В одиночку я бы сегодня не справился.

— В одиночку? — послышался голос с британским акцентом из колонок автомобиля. — Как же коротка человеческая память!

Лэнгдона рассмешило столь откровенно выраженное недовольство.

— Уинстон, это Эдмонд тебя таким запрограммировал? Обидчивым и ранимым?

— Нет, — ответил Уинстон. — Эдмонд программировал меня так, чтобы я наблюдал, учился и вел себя как человек. Мой обиженный тон — попытка пошутить, а шутки Эдмонд всегда поощрял. Юмор нельзя запрограммировать. Ему надо учиться.

— Ты делаешь успехи.

— Правда?! — воскликнул Уинстон. — А вы не могли бы это повторить?

Лэнгдон расхохотался:

— Пожалуйста. Уинстон, ты прекрасный ученик.

Амбра вернулась на стартовую страницу бортового компьютера. На дисплее появился навигатор со спутниковой картой и маленьким значком, указывающим положение их машины. Сейчас они выезжали из природного парка Кольсерола и поворачивали на трассу В-20, ведущую к Барселоне. К югу на спутниковой фотографии располагался странный объект — большой лесной массив посреди городской застройки. Зеленое пятно, вытянутое и бесформенное, походило на амебу.

— Это парк Гуэль? — спросил Лэнгдон.

Амбра посмотрела на экран и кивнула:

— Он самый.

— Эдмонд часто заезжал туда, — сказал Уинстон, — по дороге домой из аэропорта.

Неудивительно, подумал Лэнгдон. Парк Гуэль — один из известнейших шедевров Антонио Гауди, того самого архитектора и художника, чью мозаику Эдмонд использовал в оформлении корпуса своего смартфона. Гауди и Эдмонд очень похожи, подумал Лэнгдон. Оба первооткрыватели и провидцы, к которым общепринятые правила неприменимы.

Антонио Гауди черпал вдохновение в органических формах, используя «Божий мир природы» для создания текучих биоморфных структур, которые как бы сами вырастают из почвы. В природе нет прямых линий, якобы сказал он однажды. Во всяком случае, в работах Гауди их почти нет. Предтеча «живой архитектуры» и «биологического дизайна» выдумал невиданные прежде техники деревообработки, ковки, производства стекла и керамики, позволившие ему покрыть свои сооружения ослепительно пестрой «кожей».

Даже сегодня, почти век спустя после смерти Гауди, туристы со всего света приезжают в Барселону, чтобы посмотреть на его неповторимые творения в стиле испанского модерна. Он оформлял парки, строил общественные здания, особняки. И, конечно, главное дело его жизни — Саграда Фамилия, гигантский католический собор, чьи вознесшиеся к небу шпили, похожие на морские губки, определяют линию горизонта Барселоны. Этот собор критики называют «не имеющим аналогов в истории архитектуры».

Лэнгдона всегда завораживал дерзкий замысел собора Саграда Фамилия — он настолько колоссален, что его достраивают до сих пор, спустя сто сорок лет после начала строительства.

Увидев очертания знаменитого парка Гуэль на карте, Лэнгдон вспомнил свой первый визит туда еще в пору студенчества. Тогда он оказался в чудесной стране изогнутых, как деревья, колонн, поддерживающих висячие переходы, в мире неопределенной формы скамеек, гротов с фонтанами, напоминающими драконов и рыб, и волнистых белых стен, похожих на жгутики и реснички гигантского одноклеточного организма.

— Эдмонду нравилось у Гауди все, — говорил Уинстон, — особенно его концепция природы как органического искусства.

Лэнгдон снова подумал об открытии Эдмонда. Природа. Организм. Творение. Он вспомнил знаменитую шестиугольную барселонскую плитку Гауди для городских тротуаров^[337]. На каждой плитке одинаковый узор — вроде бы хаотичные завитушки. Но когда их укладываешь, повернув нужным образом, возникают удивительные картины подводной жизни, в которых угадывается планктон, микробы, примитивная морская флора. La Sopa Primordial — «первичный бульон» — так называют эти узоры местные жители.

Первичный бульон Гауди, подумал Лэнгдон, в очередной раз удивившись, как точно рифмуется Барселона с интересом Эдмонда к проблеме возникновения жизни. Согласно современным научным представлениям, жизнь на Земле зародилась в первичном бульоне — в древнем Мировом океане, куда вулканы извергли огромное количество химических веществ. Эти вещества перемешивались, бомбардировались молниями бесконечных гроз, бушевавших в те времена, — и вдруг под воздействием всех этих факторов, как микроскопический голем, появился первый одноклеточный живой организм.

— Амбра, — сказал Лэнгдон, — вы, как директор музея, должно быть, часто беседовали с Эдмондом об искусстве. Он не говорил, что его особенно привлекает в Гауди?

— Только то, о чем упоминал Уинстон. Взгляд Гауди на архитектуру как на творение самой природы. Гроты Гауди будто возникли под действием дождя и ветра, его колонны словно сами выросли из земли, а тротуарная плитка напоминает примитивные морские организмы. — Она пожала плечами. — Как бы там ни было, Эдмонд так сильно любил Гауди, что переехал жить в Испанию.

Лэнгдон взглянул на нее удивленно. Он знал, что у Эдмонда есть дома и апартаменты в разных странах мира. Но в последнее время он действительно предпочитал жить в Испании.

— Эдмонд поселился в Испании из-за Гауди?

— Думаю, да, — кивнула Амбра. — Я однажды спросила: почему именно Испания? Он ответил, что представилась возможность арендовать уникальный дом — второго такого нет нигде. Он имел в виду свою резиденцию.

— А где он жил?

— Роберт, неужели вы не знаете? Эдмонд жил в Каса-Мила.

— В том самом Каса-Мила?

— В том самом, единственном и неповторимом. В прошлом году Эдмонд снял всю мансарду под свой лофт.

Лэнгдону понадобилось время, чтобы переварить услышанное. Каса-Мила — один из самых знаменитых домов Гауди. Причудливым многоярусным фасадом и волнообразными балконами он напоминает гору, где добывают камень, за что его и прозвали La Pedrera — каменоломня.

— Но ведь в мансарде музей, — удивился Лэнгдон, вспомнив, что недавно там был.

— Да, — вмешался Уинстон. — Но Эдмонд сделал большой взнос в ЮНЕСКО, которое, как известно, охраняет этот дом как объект всемирного наследия. Вот почему на два года музей закрыли и позволили Эдмонду там жить. В конце концов, в Барселоне много других произведений Гауди.

Эдмонд поселился в музее Гауди в Каса-Мила? И все это затеял, чтобы прожить там всего два года?

— Эдмонд даже помог музею сделать образовательное видео об архитектуре Каса-Мила, — сообщил Уинстон. — Кстати, его стоит посмотреть.

— Видео действительно потрясающее, — согласилась Амбра. Наклонившись, она коснулась экрана бортового компьютера. Появилась клавиатура. Амбра набрала: Lapedrera.com. — Вот, посмотрите.

— Вообще-то я веду машину.

Амбра потянулась к рулевой колонке и дважды нажала маленький рычажок. Руль заблокировался, но машина не потеряла управления и продолжила движение строго по середине полосы.

— Автопилот, — пояснила Амбра.

Но Лэнгдон по-прежнему держал руки на руле, а ногу — на педали тормоза.

— Да расслабьтесь же. — Амбра тронула его за плечо. — Автопилот гораздо надежнее, чем человек.

Он осторожно отпустил руль и положил руки на колени.

— Браво, — улыбнулась Амбра. — Теперь можете смотреть видео о Каса-Мила.

Видео начиналось с потрясающего крупного плана: снятый с вертолета пенный гребень волны в открытом океане. Потом на горизонте появился остров — скалы, взметнувшиеся ввысь на сотню метров. У их подножия бились огромные волны.

На скалах проступили слова:

La Pedrera создана не Гауди.

Где-то полминуты Лэнгдон наблюдал, как бушующий прибой придает скалам вид фасада Каса-Мила. Потом океан ворвался внутрь горы, образовав пещеры и гроты комнат, бурлящие потоки воды вымывали в горной породе спирали винтовых лестниц. Вьющиеся растения превращались в железные перила, а густой мох узорным ковром покрывал пол.

Наконец камера отъехала, и на экране появилась знаменитая «каменоломня» — Каса-Мила, — «выбитая прибоем» в величественной скале.

— La Pedrera –

Шедевр, созданный природой.

У Эдмонда определенно были задатки драматурга. После просмотра этого видео Лэнгдону захотелось снова побывать в знаменитом доме.

Он перевел взгляд на дорогу, выключил автопилот и взялся за руль.

— Будем надеяться, дома у Эдмонда мы найдем то, что ищем. Нам нужен пароль.

Глава 50

Командор Диего Гарза во главе четырех вооруженных агентов гвардии шел по Пласа-де-ла-Армериа, глядя прямо перед собой и не обращая внимания на выкрики журналистов за решеткой чугунной ограды. Через прутья ограды на него нацелились объективы телекамер, доносились просьбы прокомментировать события.

По крайней мере они увидят, предпринимаются хоть какие-то действия.

Отряд подошел к главному входу собора, который оказался заперт. Что неудивительно в такой час. Гарза принялся колотить в дверь рукояткой пистолета.

Тишина.

Гарза продолжал стучать.

Наконец дверь распахнулась, и командор оказался лицом к лицу с испуганной уборщицей, которая еще больше перепугалась, увидев перед собой крошечную армию.

— Где епископ Вальдеспино? — грозно спросил Гарза.

— Я… я не знаю.

— А я знаю, что он здесь. Вместе с принцем Хулианом. Вы их видели?

Она покачала головой.

— Я только что пришла. Я всегда по субботам убираюсь после…

Гарза решительно отодвинул ее в сторону и вместе с агентами устремился в полумрак собора.

— Закройте дверь, — бросил он уборщице. — И не путайтесь под ногами.

С пистолетом наготове он решительно направился к кабинету Вальдеспино.

На другой стороне площади в подвальной комнате визуального контроля Моника Мартин стояла у кулера и курила. Эту сигарету она хранила давно. Из-за волны либеральной политкорректности, захлестнувшей Испанию, курить в помещениях дворца запретили. Но, думала Мартин, учитывая обрушившийся сегодня на дворец шквал подозрений в совершении всевозможных преступлений, сигарета, пусть и немного пересушенная, вполне допустимое нарушение регламента.

Все пять новостных каналов на немых телеэкранах продолжали комментировать в прямом эфире убийство Эдмонда Кирша, снова и снова прокручивая страшные кадры его смерти. И каждый показ предваряло лицемерное предостережение.

Внимание: следующий сюжет содержит кадры, которые могут быть неприемлемыми для некоторых категорий зрителей.

Ни стыда ни совести, думала Мартин, ведь эти предостережения — не забота о зрителях, а приманка, после которой никто точно не станет переключать канал.

Она сделала еще одну затяжку, пощелкала пультом. Большинство телекомпаний пережевывали одни и те же «теории заговора», перемежая их кричащими заголовками «срочных новостей» или сенсационными вопросами в бегущей внизу строке.

Футуролога убила церковь?

Научное открытие века навсегда утрачено?

Убийцу подослала королевская семья?

Вы должны сообщать новости, злилась Мартин, а не распространять слухи под видом вопросов.

Моника всегда считала, что без серьезной журналистики не может быть свободы и демократии, и ее все больше раздражали беспринципные «коллеги», провоцирующие публику абсолютно бредовыми предположениями — они облекали их в форму вопросов, чтобы избежать обвинений в клевете.

Не отставали и серьезные научно-популярные каналы, которые спрашивали зрителей: «Вы считаете возможным, что этот храм в Перу в древности построили инопланетяне?»

Хватит, хотелось крикнуть Мартин прямо в экран. Это невыносимо! Прекратите задавать идиотские вопросы!

Канал Си-эн-эн, похоже, решил сохранить хоть какое-то самоуважение.

Памяти Эдмонда Кирша.

Пророк. Визионер. Творец.

Мартин включила звук.

— …человек, который любил искусство, технологии и инновации, — печально говорил ведущий. — Почти мистические способности предсказывать будущее сделали его имя известным всему миру. По словам коллег, все предсказания Кирша в области компьютерной техники сбылись.

— Все так, Дэвид, — перебила его соведущая. — Жаль, мы не можем сказать то же самое о предсказаниях Кирша о самом себе.

На экране появилась архивная запись. Кирш с бронзовым от загара лицом дает интервью на тротуаре перед зданием Рокфеллер-центра в Нью-Йорке. «Сегодня мне тридцать лет, — говорит Эдмонд. — Теоретически я мог бы дотянуть до шестидесяти восьми. Но будущие успехи медицины, новые технологии долголетия, восстановление теломеров — концевых участков хромосом — дадут мне возможность встретить сто десятый день рождения. Я предсказываю это! И я настолько уверен в своем предсказании, что уже зарезервировал зал в ресторане «Рейнбоу рум» для банкета по случаю своего стодесятилетия. — Кирш улыбается и смотрит на самый верх здания. — Только что полностью оплатил счет — заранее, за восемьдесят лет. С учетом предполагаемой инфляции!»

На экране снова появилась ведущая и со скорбным видом изрекла:

— Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

— Что верно, то верно, — подхватил ее коллега. — И все же один из самых интригующих вопросов, возникающих в связи со смертью Кирша: в чем суть его сенсационного открытия? — Он серьезно посмотрел прямо в камеру. — Откуда мы? Что нас ждет? Два великих вопроса. Два вечных вопроса.

— И чтобы попытаться ответить на эти вопросы, — с энтузиазмом продолжила ведущая, — к нам присоединяются две очень компетентные женщины — священник епископальной церкви из Вермонта и биолог-эволюционист из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Мы вернемся после короткой рекламы, чтобы узнать их мнения.

Мартин заранее знала их мнения — полярно противоположные, иначе бы их не пригласили. Без сомнения, женщина-священник скажет: «Бог создал нас, и мы идем к Богу», а женщина-биолог возразит: «Мы произошли от обезьяны и рано или поздно бесследно исчезнем».

И все это доказывает только одно: мы, зрители, готовы смотреть что угодно, лишь бы это щекотало нервы.

— Моника! — услышала она крик Суреша.

Мартин обернулась: к ней бежал агент центра электронной безопасности.

— Что стряслось? — спросила она.

— Мне только что звонил Вальдеспино, — задыхаясь, выпалил Суреш.

Она выключила звук телевизора.

— Епископ звонил… тебе? Он объяснил, черт возьми, что происходит?

Суреш отрицательно покачал головой:

— Я не спрашивал, а он не сказал. Он хотел узнать, могу ли я кое-что проверить в нашей телефонной сети.

— То есть?

— ConspiracyNet недавно сообщила, что кто-то из дворца позвонил в музей Гуггенхайма перед самым началом презентации и попросил Амбру Видаль включить Авилу в список гостей. Вы ведь об этом знаете?

— Знаю. Я же тебе велела выяснить, кто звонил.

— Вот именно. Вальдеспино попросил о том же — зайти на сервер коммутатора, найти запись звонка и проследить, откуда именно он сделан. Возможно, так удастся выяснить личность звонившего.

Мартин в замешательстве подумала, что главный подозреваемый — сам Вальдеспино.

— В музее утверждают, — продолжал Суреш, — что в их приемную позвонили незадолго до начала презентации прямо из королевского дворца. И на их коммутаторе этот входящий звонок зарегистрирован. Я просмотрел все наши исходящие звонки в то время. — Он покачал головой. — Беда в том, что ничего нет. Ни одного исходящего. Кто-то стер запись звонка из дворца в музей.

Мартин помолчала, раздумывая, прежде чем спросить:

— У кого есть доступ к серверу?

— Именно этот вопрос задал Вальдеспино. И я сказал ему правду. Доступ есть у меня, как у главы центра электронной безопасности. Но я ничего не стирал. Остается только один человек — командор Гарза.

Мартин вздрогнула.

— Думаешь, Гарза мог подчистить записи телефонных звонков?

— Почему бы и нет? В конце концов, это его обязанность — обеспечивать защиту дворца. Если вдруг начнется следствие, то… никакого звонка не было. И у нас есть возможность все отрицать. Так что уничтожение записи поможет оградить дворец от подозрений.

— Оградить от подозрений? — возмутилась Мартин. — Но ведь звонок был! Амбра Видаль внесла Авилу в список гостей. И запись в приемной музея Гуггенхайма…

— Все так. Только теперь это слово какой-то девочки, сидящей в приемной на телефоне, против авторитета всего королевского дворца. У нас все чисто.

Мартин далеко не была в этом уверена.

— И ты все это сказал Вальдеспино?

— Сказал как есть. Не важно, уничтожил Гарза запись о звонке или нет. Если и уничтожил, то чтобы защитить дворец. — Суреш сделал паузу. — Правда, сразу после разговора с епископом мне пришла в голову одна мысль.

— А именно?

— Строго говоря, доступ к серверу коммутатора есть еще у одного человека. — Суреш с опаской оглянулся и подошел к Мартин почти вплотную. — У принца Хулиана есть коды доступа ко всем системам.

Мартин вздрогнула.

— Это просто смешно.

— Согласен, звучит глупо, — признал он. — Но в это время принц был во дворце. Один в своих апартаментах. Он легко мог зайти на сервер и стереть запись о звонке. Это не так сложно, а принц куда более продвинут технически, чем принято думать.

— Суреш, — взвилась Мартин, — ты правда считаешь, что принц Хулиан, будущий король Испании, послал киллера в музей Гуггенхайма, чтобы убить Эдмонда Кирша?

— Не знаю, — ответил он. — Я просто говорю, что есть такая вероятность.

— Но зачем это принцу?!

— Вам ли не знать? Вспомните, в последнее время писали, что Амбру Видаль и Эдмонда Кирша постоянно видят вместе. И она летала к нему в Барселону.

— Но это же по работе!

— Политика — это прежде всего имидж, — сказал Суреш. — Вы сами меня так учили. И нам с вами прекрасно известно, что публичная помолвка принца сработала на его имидж совсем не так, как он предполагал.

Телефон Суреша пискнул. Он прочел полученное сообщение, и его лицо вытянулось.

— Что там? — спросила Мартин.

Не говоря ни слова, Суреш бросился в центр безопасности.

— Суреш! — Мартин загасила сигарету и побежала следом. Когда она вошла в комнату, один из сотрудников уже прокручивал Сурешу запись камеры слежения.

— Что это такое? — спросила Мартин.

— Служебный выход из собора, — пояснил сотрудник. — Пять минут назад.

Мартин и Суреш, наклонившись, внимательно следили, как молодой министрант выскакивает из служебного выхода собора, бежит по почти безлюдной улице Калле-Майор и садится в видавший виды «опель».

Ну и что? — подумала Мартин. Парень едет домой после мессы.

Но вот «опель» тронулся и медленно подъехал почти вплотную к дверям — тем самым, из которых минуту назад выбежал министрант. Тут же из собора выскользнули два темных силуэта. Согнувшись, двое мужчин забрались на заднее сиденье «опеля».

Не было никаких сомнений — это епископ Вальдеспино и принц Хулиан.

Через секунду «опель» резко рванул с места, повернул за угол и исчез из кадра.

Глава 51

На углу Каррер-де-Провенса и Пасео-де-Грасиа, словно грубо обтесанная скала, возвышается шедевр Гауди 1906 года, известный как Каса-Мила — одновременно и жилой дом, и бесценное произведение искусства. Задуманное архитектором как бесконечная кривая, это девятиэтажное сооружение уникально. Ни с чем не спутаешь его вздымающийся волной фасад, облицованный пористым известняком.

Извивы балконов и отсутствие прямых линий делают дом похожим на явление природы — словно за тысячи лет суровые ветра испещрили террасами и пещерами скалистую стену дикого каньона.

Поначалу странный модерн Гауди не очень нравился соседям, но вскоре дом Мила, вознесенный до небес критиками, стал настоящей архитектурной жемчужиной Барселоны.

Этот дом Гауди заказал бизнесмен Пере Мила. Тридцать лет он жил с женой в просторных апартаментах бельэтажа, а остальные двадцать квартир сдавал внаем. Сегодня же Каса-Мила — Пасео-де-Грасиа, 92 — один из самых престижных адресов во всей Испании.

Роберт Лэнгдон вел «теслу» Кирша по элегантной и почти пустой трехполосной улице.

Дом должен быть уже совсем рядом.

Пасео-де-Грасиа — барселонская версия парижских Елисейских полей — самая широкая и роскошная улица города, с великолепными зданиями и дизайнерскими бутиками. «Шанель»… «Гуччи»… «Картье»… «Лоншан»…

Наконец Лэнгдон увидел его метрах в двухстах.

Мягко подсвеченный снизу светлый пористый песчаник и плавные линии балконов резко выделялись на фоне прямоугольных соседей — дом казался прекрасным обломком океанского коралла, вынесенным волной на унылый шлакоблочный пляж.

— Этого я и боялась, — сказала Амбра, указывая вперед. — Смотрите.

Лэнгдон опустил взгляд и увидел на широком тротуаре около Каса-Мила с полдюжины микроавтобусов съемочных групп и толпу корреспондентов. Дом, где жил Кирш, служил им фоном для прямого эфира. Несколько охранников удерживали толпу на некотором расстоянии от входа в дом. Смерть Эдмонда, похоже, превратила все, с ним связанное, в тему для очередного выпуска новостей.

Лэнгдон искал место, где можно остановиться, но ничего не находил. Да и поток машин здесь уже был плотным. Придется ехать через перекресток, где толпятся телевизионщики.

— Пригнитесь, — сказал он Амбре.

Амбра скользнула вниз и устроилась на коврике, полностью скрывшись из виду. Проезжая мимо толпы на углу, Лэнгдон оценил ситуацию.

— Похоже, парадный вход заблокирован, — сказал он. — Нам не войти.

— Поверните направо, — бодро произнес Уинстон. — Я предвидел такое развитие событий.

Блогер Гектор Маркано скорбно смотрел на верхний этаж Каса-Мила и все не мог поверить, что Эдмонда Кирша больше нет. Три года Гектор писал о новых технологиях на Barcinno.com — популярном ресурсе для продвинутых барселонских предпринимателей и стартаперов. Присутствие Эдмонда Кирша в Барселоне вызывало у Гектора ощущение, будто он работает рядом с самим Зевсом.

Гектор лично познакомился с Киршем год назад: легендарный футуролог любезно согласился выступить на ежемесячном шоу Barcinno «Ночь неудач», где известные люди откровенно рассказывают о своих самых больших провалах. Кирш перед многочисленной аудиторией смиренно признался, что потратил четыреста миллионов, больше полугода пытаясь осуществить свою мечту — построить то, что он назвал «E-Wave». Этот супербыстрый квантовый компьютер позволил бы совершить прорывы во всех областях науки, особенно в моделировании сложных систем.

— Но, боюсь, — сказал тогда Эдмонд, — попытка совершить квантовый скачок в построении квантового компьютера обернулась квантовым провалом.

Когда Гектор узнал, что Кирш собирается объявить о сенсационном открытии, он решил, что это связано с «E-Wave». Может, Эдмонд построил-таки свой суперкомпьютер? Но после философского вступления Кирша ему стало ясно: речь идет о чем-то совсем ином.

Узнаем ли мы вообще когда-нибудь, что он открыл? — с грустью подумал Гектор.

На этот раз он пришел к дому Кирша не ради интервью, а чтобы почтить память своего кумира.

— «E-Wave»! — закричал кто-то совсем рядом. — «E-Wave»!

Толпа вокруг Гектора заволновалась, все указывали пальцами и направляли камеры в сторону элегантной черной «теслы», которая медленно двигалась прямо на публику, озаряя ее яркими галогенными фарами.

Гектор ошеломленно смотрел на знакомый электромобиль.

«Тесла» с надписью «E-Wave» на номерном знаке была столь же известна в Барселоне, как папамобиль в Риме. Кирш часто устраивал шоу у ювелирного магазина «Даниель Виор» на Каррер-де-Провенса. Оставив авто прямо на проезжей части, он выходил и начинал раздавать автографы. А тем временем запрограммированная машина сама заруливала в гараж. Она отъезжала от магазина, проезжала по улице, пересекала широкий тротуар — сенсорные датчики предупреждали ее обо всех препятствиях — и достигала ворот гаража, которые открывались сами. А потом машина начинала медленно спускаться по спиральному пандусу на подземную стоянку дома Мила.

Автопарковка входит в базовый комплект всех машин «Тесла» — открыть гараж, заехать по прямой, закрыть за собой двери. Но Эдмонд взломал компьютерную систему спорткара и запрограммировал ее на более сложный маршрут.

Вся его жизнь была как шоу. И это еще один блистательный номер.

Сегодня зрелище казалось особенно странным. Кирш мертв, но его электромобиль сам приехал на Каррер-де-Провенса и теперь, медленно двигаясь по тротуару, приближался к элегантным гаражным воротам сквозь расступающуюся толпу.

Репортеры и операторы бросились к машине, пытаясь разглядеть, кто там, за сильно тонированными стеклами. Послышались удивленные возгласы.

— Она пустая! За рулем — никого! Откуда она взялась?

Охранники Каса-Мила уже видели этот фокус, поэтому спокойно оттесняли народ от машины и от открывавшихся ворот гаража.

Пустая машина Эдмонда вернулась в гараж, словно верный пес, который приполз домой после смерти хозяина, подумал Гектор.

Как призрак, бесшумно, «тесла» въехала в ворота, и толпа взорвалась аплодисментами, приветствуя любимую машину Эдмонда. А спорткар привычным маршрутом стал медленно спускаться по спиральному пандусу на одну из первых в Барселоне подземных парковок.

— Я и не знала, что у вас клаустрофобия, — прошептала Амбра Лэнгдону, лежащему рядом с ней на полу «теслы». Втиснутые между вторым и третьим рядом сидений и накрытые черным пластиковым ковриком, который Амбра нашла в багажнике, они были недостижимы для посторонних взглядов.

— Переживу, — мрачно откликнулся Лэнгдон. Его больше тревожило, как машина сама доедет до места. Она спускалась по крутой спирали — как бы во что-нибудь не врезаться.

Несколько минут назад, когда они остановились прямо на проезжей части у ювелирного магазина «Даниель Виор», Уинстон дал им четкие указания. Амбра и Лэнгдон, не выходя из машины, перебрались назад, к третьему ряду сидений, а потом, нажатием одной кнопки на смартфоне, Амбра активировала программу привычной для «теслы» автопарковки.

Машина медленно ехала по улице, и Лэнгдон, чувствуя тепло тесно прижавшейся к нему Амбры, вспомнил первые свидания с симпатичными подружками на заднем сиденье авто. Тогда я нервничал сильнее, подумал он. И это странно — ведь сейчас он лежит рядом с будущей королевой Испании в машине, которая куда-то едет сама, без водителя.

Наконец «тесла» съехала с пандуса на горизонтальную поверхность, сделала несколько медленных поворотов и плавно остановилась.

— Вы на месте, — доложил Уинстон.

Амбра сбросила коврик, села и осторожно выглянула в окно.

— Никого. — И она стала выбираться из машины.

Лэнгдон вышел следом за ней и теперь с облегчением оглядывал просторный гараж.

— Лифты в главном фойе, — бросила Амбра и направилась в сторону спирального пандуса.

Неожиданно внимание Лэнгдона привлек странный предмет. На бетонной стене подземной стоянки прямо напротив парковочного места Эдмонда висела картина в изящной раме — живописное морское побережье.

— Амбра, — позвал он. — Эдмонд что — повесил картину на парковке?

Она кивнула.

— Я спрашивала его об этом. Он ответил: приятно, когда у входа в дом тебя встречает красота.

Лэнгдон усмехнулся. Ох уж эти холостяки.

— Эдмонд очень любил этого художника, — вмешался Уинстон. Он автоматически переключился, и его голос теперь доносился из телефона Кирша, который держала в руке Амбра. — Узнаете автора?

Лэнгдон понятия не имел, кто бы это мог быть. Хорошая акварель, морской пейзаж, ничего похожего на любимый Эдмондом авангард.

— Это работа Черчилля, — сказала Амбра. — Эдмонд часто его цитировал.

Черчилль. Лэнгдон не сразу понял, что речь идет об Уинстоне Черчилле — знаменитом английском государственном деятеле, который был не только героем войны, историком, оратором, лауреатом Нобелевской премии по литературе, но и талантливым художником. Лэнгдон вспомнил, как однажды Эдмонд процитировал этого английского премьер-министра в ответ на замечание, что религиозные фанатики ненавидят его: У вас есть враги? Отлично. Значит, у вас есть убеждения!

— Эдмонда восхищала разносторонняя одаренность Черчилля, — сказал Уинстон. — У людей редко бывает такой широкий спектр талантов.

— Так это в честь Черчилля Эдмонд назвал тебя Уинстоном? — спросил Лэнгдон.

— Да, — ответил компьютер. — Со стороны Эдмонда это высшая похвала.

Ему приятно, что я спросил про имя, подумал Лэнгдон. Раньше он считал, что «Уинстон» — аллюзия на «Уотсон». Так назывался компьютер фирмы «IBM», который в свое время победил в телевизионной игре «Рискуй!»^[338]. Но, без сомнения, Уотсон по сравнению с современным искусственным интеллектом — простейший одноклеточный организм.

— Ладно, — сказал Лэнгдон и двинулся к лифту. — Пора наверх. Надо наконец найти то, за чем мы сюда пришли.

В этот самый момент в Мадридском кафедральном соборе Альмудена командор Диего Гарза, стиснув в руке мобильный телефон, в полном смятении слушал то, что докладывала ему пиар-координатор королевского дворца Моника Мартин.

Вальдеспино и принц Хулиан вышли за охраняемый периметр?

Гарза не мог представить, что все это означает.

Они поехали по Мадриду на машине церковного служки? Но это же безумие!

— Мы можем обратиться в службу дорожной безопасности, — сказала Мартин. — Суреш считает, что камеры дорожного наблюдения помогут нам отследить…

— Нет! — оборвал ее Гарза. — Никто не должен знать, что принц находится вне дворца без охраны. Его безопасность — самое главное для нас.

— Поняла вас, сеньор, — сказала Мартин, и в ее голосе зазвучало странное напряжение. — Тут выяснилось кое-что насчет утраченной записи телефонного звонка.

— Да-да, слушаю, — проговорил Гарза, с изумлением наблюдая за странным поведением своих агентов. Внезапно они приблизились и окружили его со всех сторон. Гарза не успел и глазом моргнуть, как они с профессиональной сноровкой отобрали у него табельное оружие и телефон.

— Командор Гарза, — с непроницаемым лицом сказал старший из них. — Мне приказано вас арестовать.

Глава 52

Если посмотреть на Каса-Мила с высоты птичьего полета, может показаться, что видишь знак бесконечности. Два черных овальных провала в крыше — открытые внутренние дворики, пронизывающие дом сверху донизу. Глубина каждого — чуть более тридцати метров, и Лэнгдон сейчас стоял на самом дне одного из них. Смотреть вверх было страшновато — возникало ощущение, что находишься не в патио, а в глотке гигантского чудовища. Пол под ногами скошенный и неровный, вверх поднимается винтовая лестница, чьи кованые перила напоминают бугристые каверны морской губки. Небольшие джунгли — вьющиеся листья винограда и парящие над перилами лестницы пальмы — словно стремятся заполнить собой все окружающее пространство.

Живая архитектура, сказал себе Лэнгдон, в очередной раз поражаясь умению Гауди наделять свои творения признаками живого организма. Он снова посмотрел вверх, его взгляд скользнул вдоль изогнутых стен «ущелья». Вязь коричневой и зеленой плитки перемежается неяркими фресками с растениями и цветами, которые тянутся к черному овалу ночного неба — отверстию на крыше дома.

— Пойдемте к лифту, — шепотом проговорила Амбра. — Апартаменты Эдмонда на самом верху.

Следуя за ней, Лэнгдон прошел вдоль стены патио. Вдвоем они втиснулись в маленькую кабинку лифта. Лэнгдон представил себе мансарду дома Мила — там, в небольшом музее Гауди, он бывал и раньше. Насколько он помнил, мансарда представляет собой темный лабиринт комнат почти без окон.

— Эдмонд мог выбрать любое место для жизни, — сказал Лэнгдон, когда лифт тронулся. — Непонятно, почему он решил обосноваться на чердаке.

— Да, апартаменты довольно необычные, — согласилась Амбра. — Но вы же знаете, Эдмонд всегда был эксцентричен.

Из лифта они вышли в изящно декорированный холл и по винтовой лестнице поднялись на верхнюю площадку.

— Нам сюда. — Амбра шагнула к узкой металлической двери без малейшего намека на ручку или замок. Этот футуристический портал никак не вписывался в общий интерьер дома — очевидно, дверь поставил сам Эдмонд.

— Вы же знаете, где он прятал ключи? — спросил Лэнгдон.

Амбра помахала в воздухе смартфоном Эдмонда.

— Там же, где и все остальное.

Она приложила телефон к двери, та трижды пикнула, и Лэнгдон услышал, как двигаются в пазах тяжелые болты. Амбра убрала смартфон в карман, распахнула дверь и сделала приглашающий жест:

— Прошу вас.

Лэнгдон переступил порог и осмотрелся. Полутемный холл, стены и потолок из светлого кирпича, воздух как будто разреженный. Прошел в следующее помещение — просторную студию-гостиную, — и замер, оказавшись прямо перед огромной картиной. Она висела на противоположной от входа стене и эффектно подсвечивалась софитами, судя по качеству, музейными.

Лэнгдон смотрел на полотно, не в силах пошевелиться.

— Господи… это что… оригинал?

Амбра, улыбнувшись, кивнула:

— Да. Я хотела рассказать вам о ней еще в самолете, но потом решила, пусть будет сюрприз.

Лэнгдон сделал шаг к шедевру. Более трех с половиной метров в длину, метр двадцать в высоту. В Бостонском музее изящных искусств она выглядела не такой громадной. Я слышал, что картину продали коллекционеру, пожелавшему остаться неизвестным. Но даже представить не мог, что это Эдмонд.

— Когда я впервые увидела ее здесь, в этом лофте, — сказала Амбра, — поверить не могла, что Эдмонду нравится такой стиль живописи. Но теперь мы знаем, над чем он работал весь год, и эта картина — точно в тему. Мистика, правда?

Лэнгдон кивнул, не веря своим глазам. Перед ним прославленный шедевр, одна из культовых работ французского постимпрессиониста Поля Гогена, художника-новатора, воплотившего в своих полотнах самую суть символизма конца девятнадцатого века и проложившего путь современному искусству.

Лэнгдон подошел еще ближе. Его поразило, насколько схожа палитра Гогена с красками, использованными Гауди в оформлении главного входа в Каса-Мила, — те же природные оттенки зеленого, коричневого и синего. И сцена на картине тоже очень натуралистична.

Быстро посмотрев на изображения людей и животных, Лэнгдон перевел взгляд в левый верхний угол, где на ярком желтом фоне художник написал название своей работы.

И, опять же удивляясь совпадению, прочитал: D'où Venons Nous / Que Sommes Nous / Où Allons Nous.

Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?

Каждый раз, когда Эдмонд возвращался домой, его встречали эти слова. Бросали ему вызов, подстегивали, вдохновляли.

Амбра подошла и встала рядом.

— Эдмонд говорил, что эти вопросы дарят ему вдохновение. Ведь их видишь почти с порога.

Да уж, такое трудно не заметить, подумал Лэнгдон.

Он размышлял о том, что Эдмонд не просто так поместил картину на самое видное место. Возможно, это полотно — ключ к его открытию? Хотя на первый взгляд сюжет кажется слишком простым, чтобы таить в себе намек на революционный научный прорыв. Широкими небрежными мазками художник написал таитянские джунгли, населенные животными и туземцами.

Лэнгдон хорошо знал эту картину. Гоген настаивал, чтобы зрители «читали» ее не как обычно, а справа налево. Вспомнив об этом, Лэнгдон быстро прошелся взглядом от правого края к левому.

В правом нижнем углу на большом камне спит новорожденный младенец — символ начала жизни. Откуда мы пришли?

В центре картины обитатели Таити разного возраста занимаются своими будничными делами. Кто мы?

Слева, глубоко задумавшись, сидит в одиночестве дряхлая старуха. Она как будто размышляет о своей скорой смерти и бренности всего земного. Куда мы идем?

Лэнгдон не мог понять, как же он сразу не подумал про эту работу Гогена, когда Эдмонд впервые рассказывал ему о своем открытии. Каково наше происхождение? Какая судьба нас ждет?

Лэнгдон внимательно рассмотрел остальные детали картины. Собаки, кошки, птицы — на первый взгляд они вообще ничем не заняты; примитивная статуя божества на заднем плане; гора, переплетенные корни растений, деревья. И конечно, «загадочная белая птица» Гогена — она сидит рядом со старухой, воплощая, по объяснению самого художника, «бесполезность слов».

Бесполезные или нет, думал Лэнгдон, но сейчас нам нужны именно слова. Желательно сложенные в строку из сорока семи букв.

Внезапно ему пришла в голову мысль: а вдруг необычное название картины и есть та самая строка? Но, быстро сосчитав буквы во французском и в английском варианте, он понял, что ошибся.

— Ну ладно. Ищем стихотворную строку, — бодро объявил Лэнгдон.

— Библиотека — это сюда. — Амбра указала налево, в сторону широкого коридора, обставленного изящной мебелью вперемежку с экспонатами из музея Гауди.

Эдмонд поселился в музее. Лэнгдон никак не мог этого постичь. Мансарда в Каса-Мила — не самое уютное место для жизни. Длиннейший ребристый тоннель сплошь из кирпича и камня — двести семьдесят разновысоких параболических арок, отстоящих одна от другой примерно на метр. Окон мало, воздух сухой и словно стерильный, очевидно, прошедший специальную обработку, чтобы экспонаты музея лучше сохранялись.

— Я приду через минуту, — сказал Лэнгдон. — Хочу найти ванную комнату Эдмонда.

Амбра в смущении оглянулась назад, на выход.

— Эдмонд всегда просил меня пользоваться тем туалетом, что внизу, в главном фойе… почему-то он не хотел, чтобы кто-то заходил в его личную туалетную комнату.

— Это комплекс холостяка — наверняка у него там страшный беспорядок, вот ему и было неловко.

Амбра улыбнулась.

— Думаю, это там. — И она указала в сторону, противоположную библиотеке, туда, где начинался темный сводчатый коридор.

— Спасибо. Я скоро приду.

Амбра направилась к библиотеке, а Лэнгдон вошел в коридор, больше похожий на тоннель. Кирпичные своды вызывали мрачные ассоциации со средневековыми катакомбами. Он осторожно двинулся вперед. Сенсорные светильники, вмонтированные в пол у основания каждой арки, загорались при его приближении и освещали путь.

Лэнгдон миновал уютную комнату для чтения, небольшой тренажерный зал, кладовку, всю заставленную стендами и витринами с рисунками Гауди, чертежами и трехмерными моделями зданий.

Возле витрины с биологическими экспонатами Лэнгдон ненадолго задержался. Удивленно посмотрел на окаменелости с доисторическими живыми организмами — вот рыба, вот скелет змеи… У Лэнгдона мелькнула мысль, что Эдмонд сам поставил здесь эту витрину — возможно, она как-то связана с его исследованиями о происхождении жизни. Но потом Лэнгдон увидел табличку с описанием. Экспонаты принадлежали Гауди. Их очертания, как он понимал теперь, повторяются во многих архитектурных деталях дома: мозаика на стенах — рыбья чешуя, пандус, ведущий в гараж, — тело головоногого моллюска, скелет змеи с сотнями ребер — вот этот самый сводчатый коридор.

На табличке были написаны слова архитектора:

Нет ничего придуманного, все изначально существует в природе.

Оригинальность — это возвращение к истокам.

— Антонио Гауди

Лэнгдон бросил взгляд на ребристый извилистый тоннель, и ему снова показалось, что он находится внутри живого существа.

Идеальное жилье для Эдмонда. Искусство, вдохновленное наукой.

За первым поворотом коридор расширился, и сенсорные светильники вспыхнули ярче. Взгляд Лэнгдона тут же устремился к большой стеклянной витрине в центре открывшегося перед ним зала. Подвесная цепная модель. Его всегда восхищали гениальные перевернутые макеты Гауди. Цепная линия — архитектурный термин: так называется кривая, которую образует цепь или веревка, свободно свисающая между двух точек — как гамак, или обшитая бархатом веревка между пропускных стоек в театре.

Модель, на которую сейчас смотрел Лэнгдон, представляла собой множество цепей, свисающих сверху и образующих параболические арки. Шаг за шагом с помощью цепей и подвешенных к ним грузов Гауди создавал силовой каркас будущего здания, затем внимательно изучал его и наконец находил нужную форму с правильным распределением силы тяжести.

Расчеты для этого вообще не требовались.

Зато нужно было иметь волшебное зеркало, думал Лэнгдон, обходя витрину. Так и есть, пол зеркальный. Он смотрел на отражение, пораженный магическим эффектом: в зеркале модель выглядела уже не перевернутой, а свисающие узкие параболы цепей превратились в парящие шпили. Лэнгдон сразу понял: перед ним собор Саграда Фамилия, вид сверху.

Миновав зал с макетом собора, он вошел в спальню, обставленную с большим вкусом: антикварная кровать с балдахином, шкаф вишневого дерева, инкрустированный комод. Стены украшены эскизами Гауди — видимо, тоже экспонаты музея. Единственный арт-объект, явно привнесенный сюда Эдмондом, располагался над кроватью — взятая в раму каллиграфически выведенная цитата. Прочитав первые два слова, Лэнгдон мгновенно понял, кому она принадлежит.

Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц!^[339]

— Ницше

«Бог умер» — знаменитые слова, написанные Фридрихом Ницше, немецким философом девятнадцатого века и атеистом. Известный своими нападками на религию, Ницше и к науке относился довольно скептически. Особенно резко высказывался в адрес дарвинизма: по его мнению, теория эволюции способна привести человечество к полному нигилизму, к ощущению, что в жизни нет смысла, высоких целей, нет присутствия Бога.

Перечитывая цитату над кроватью, Лэнгдон спрашивал себя: а что, если Эдмонд, несмотря на весь свой антирелигиозный пыл, в глубине души тяготился своей борьбой с Богом?

Как помнил Лэнгдон, у цитаты было продолжение: «Разве величие этого дела не слишком велико для нас? Не должны ли мы сами обратиться в богов, чтобы оказаться достойными его?»^[340]

Эта дерзкая идея — «чтобы убить Бога, надо стать Богом» — лежит в основе всей философии Ницше. И возможно, отчасти объясняет «комплекс Творца», присущий многим гениальным ученым-первооткрывателям. И Эдмонду в том числе. Тот, кто уничтожает Бога… сам должен быть Богом. Внезапно Лэнгдона осенило: Ницше не только философ — он еще и поэт! У него самого дома где-то лежал сборник «Петух и буйвол»: двести семьдесят пять стихотворений и краткие афоризмы о Боге, смерти и человеческом разуме.

Лэнгдон быстро сосчитал количество букв в цитате, оправленной в рамку. Нет, не подходит. Но все-таки забрезжила надежда. Может быть, Ницше — тот самый поэт, который нам нужен? Если так, значит, в библиотеке Эдмонда надо искать его стихотворные сборники. Лэнгдон решил, что попросит Уинстона просмотреть все стихотворения Ницше и поискать строку из сорока семи букв.

Не терпелось вернуться к Амбре и поделиться своими мыслями. Лэнгдон быстро пересек спальню и вошел в примыкающую к ней ванную комнату.

Зажглись лампы, осветив сдержанный, но стильный интерьер. Умывальник на высокой ножке, отдельно стоящая душевая кабина… Внимание Лэнгдона сразу привлек низкий антикварный столик, заставленный туалетными принадлежностями и личными вещами. Осмотрев их, он инстинктивно отступил назад.

О Господи. Эдмонд… нет.

Этот стол, он словно из подпольного наркопритона — использованные шприцы, пузырьки с таблетками, рассыпанные пилюли, даже тряпка со следами крови.

Сердце у Лэнгдона замерло.

Неужели Эдмонд употреблял наркотики?

Он знал, что зависимость от химических препаратов сейчас, к сожалению, обычное дело. Среди богатых и знаменитых это очень распространено. Героин сегодня дешевле некоторых сортов пива, и многие принимают обезболивающие на основе опиатов так же запросто, как ибупрофен.

Если это наркотики, тогда понятно, почему Эдмонд так сильно исхудал, подумал Лэнгдон. Может, он специально притворялся веганом, чтобы хоть как-то объяснять свою чрезмерную худобу и ввалившиеся глаза?

Лэнгдон подошел к столику, взял первый попавшийся пузырек. Наверное, какой-то популярный опиат, оксикодон^[341], например.

Но на этикетке он прочитал — доцетаксел^[342].

Недоумевая, взглянул на другой пузырек — гемцитабин^[343].

Что это такое?

На третьем пузырьке было написано: 5-фторурацил^[344].

Лэнгдон похолодел. Название последнего препарата он слышал от коллеги из Гарварда. Внезапно накатила волна ужаса. Спустя секунду его взгляд упал на раскрытый журнал, лежавший здесь же, на столе. Заголовок статьи гласил: «Способно ли веганство замедлить развитие рака поджелудочной железы?»

Лэнгдон все понял.

Нет, Эдмонд не принимал наркотики.

Втайне от всех он боролся со смертельной болезнью.

Глава 53

В мягком рассеянном свете Амбра Видаль рассматривала корешки книжек на полках.

А мне казалось, книг у него меньше.

Один из широких участков извилистого коридора Эдмонд превратил в стильную библиотеку — построил стеллажи между вертикальными опорами каменных сводов. Библиотека была обширная и содержалась в идеальном порядке. Это удивило Амбру, ведь предполагалось, что Эдмонд проведет здесь всего два года.

Судя по библиотеке, он собирался прожить здесь всю жизнь.

Разглядывая тесно заставленные полки, Амбра поняла, что найти любимые стихотворные сборники Эдмонда будет сложнее, чем они думали. Она медленно шла вдоль стеллажей, изучая корешки, но видела только научные труды — космология, человеческий мозг, искусственный интеллект:

ВСЕЛЕННАЯ

СИЛЫ ПРИРОДЫ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ СОЗНАНИЯ

БИОЛОГИЯ ВЕРЫ

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ АЛГОРИТМЫ

ПОСЛЕДНЕЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Добравшись до конца первой библиотечной секции, она обогнула арочный свод и подошла к следующему стеллажу. И опять одна наука — термодинамика, общая химия, психология.

Никакой поэзии.

Обратив внимание, что Уинстон слишком уж долго молчит, Амбра достала из кармана телефон Кирша.

— Уинстон, ты здесь?

— Здесь, — отозвался голос с британским акцентом.

— Неужели Эдмонд действительно читал все эти книги?

— Думаю, да. Он буквально глотал книги, и свою библиотеку называл «Храм знаний».

— А не знаешь случайно, где полки с поэзией? И вообще, есть ли они здесь?

— Мне известны названия только научных трудов, с которыми я знакомился в электронном формате и потом обсуждал с Эдмондом. Подозреваю, только ради моего образования. К сожалению, у меня нет полного каталога всей библиотеки. Так что найти то, что вам нужно, вы сможете, только просмотрев книги на этих полках.

— Понятно.

— И пока вы ищете… Есть новости из Мадрида, которые, думаю, вам нужно услышать. Это касается вашего жениха принца Хулиана.

— Что случилось? — Амбра резко остановилась. Ее по-прежнему тревожила мысль, что Хулиан мог участвовать в организации убийства Эдмонда. Но доказательств же нет, успокаивала она себя. Нет подтверждений тому, что именно Хулиан попросил внести имя Авилы в список гостей.

— Мне только что сообщили, — заговорил Уинстон, — что к королевскому дворцу стягиваются пикетчики. Якобы появились новые доказательства того, что убийство Эдмонда организовано епископом Вальдеспино и что ему помогал кто-то из дворца. Не исключено, что это был принц. Поклонники Кирша вышли на улицу, и настроены они отнюдь не мирно. Посмотрите сами.

На экране смартфона появились кадры из Мадрида: разгневанные пикетчики наседают на ворота дворца. У одного в руках транспарант, на котором написано по-английски: «Понтий Пилат убил вашего пророка — вы убили нашего!»

Остальные держали белые простыни, расписанные краской из баллончиков. На каждой — одно-единственное слово: ¡apostasía^[345]! А под ним картинка. Размноженная трафаретами, в последнее время она все чаще появлялась на тротуарах Мадрида.

«Апостасия» — это слово стало настоящим боевым кличем испанской либеральной молодежи.

Отрекитесь от церкви!

— Хулиан еще не выступил с заявлением? — спросила Амбра.

— В том-то и дело, что нет, — ответил Уинстон. — Ни слова от Хулиана, епископа или другого представителя дворца. Затянувшееся молчание порождает массу подозрений. Теория заговора набирает силу. Пресса начала задавать вопросы о вас — где вы и почему никак не комментируете происходящее.

— Я? — Амбру привела в ужас эта мысль.

— Вы свидетельница убийства. К тому же вы будущая королева и любовь всей жизни принца Хулиана. Народ хочет услышать, что вы уверены в непричастности принца к убийству.

Сердце подсказывало Амбре, что Хулиан ничего не знал о готовившемся преступлении. Возвращаясь мысленно к началу их отношений, она вспоминала нежного, искреннего человека, наивного и импульсивного романтика, но никак не убийцу.

— Те же вопросы задают теперь и о профессоре Лэнгдоне, — продолжал Уинстон. — Журналисты недоумевают, почему профессор исчез, не дав никаких комментариев, тем более что незадолго до убийства он вел себя несколько странно. В некоторых блогах высказывается предположение, что исчезновение профессора может объясняться его причастностью к убийству Кирша.

— Но это же безумие!

— Тема обсуждается очень активно. Версия основана на событиях, связанных с прошлым профессора, когда он занимался поисками Святого Грааля и изучал родословную Христа. По всей видимости, салические потомки Иисуса исторически связаны с движением карлистов, и татуировка на ладони убийцы…

— Остановись, — оборвала его Амбра. — Это абсурд.

— Некоторые выдвигают теорию, что Лэнгдон исчез, поскольку сам мог быть мишенью для убийцы. В общем, все, кому не лень, играют в детективов. Мир взбудоражен, все стараются отгадать, какую тайну собирался открыть Эдмонд… и кто хотел заставить его замолчать.

Амбра услышала быстрые шаги — по коридору шел Лэнгдон. Она повернулась к нему, как раз когда он показался из-за угла.

— Амбра, — взволнованно спросил он, — вы знали, что Эдмонд был неизлечимо болен?

— Болен? — переспросила она ошеломленно. — Нет, я ничего не знала.

Лэнгдон коротко рассказал ей о том, что нашел в туалетной комнате Эдмонда.

Амбра была поражена.

Рак поджелудочной? Так вот откуда бледность и худоба…

Удивительно, но Эдмонд ни словом не обмолвился о своей болезни. Теперь ей стало ясно, почему в последние месяцы он так напряженно работал. Эдмонд понимал, что его дни сочтены.

— Уинстон! — воскликнула Амбра. — Ты знал о болезни Эдмонда?

— Да. — Ответ последовал без промедления. — Это была его тайна. Он узнал, что болен, почти два года назад. Немедленно изменил систему питания, стал очень много работать. И переехал сюда, в лофт, где воздух стерилен, как в музее, и нет солнечного излучения. Ему важно было жить в затемненном помещении — препараты, которые он принимал, вызывают светочувствительность. Он опроверг прогнозы врачей — они отводили ему гораздо меньше времени. Но недавно он начал сдавать. Я изучил всю существующую в мире информацию о раке поджелудочной железы, на основе полученных данных проанализировал состояние Эдмонда и вычислил, что жить ему осталось девять дней.

Девять дней, подумала Амбра, охваченная чувством вины. Она вспомнила, как подшучивала над веганской диетой Эдмонда и над его страстью к работе. А человек умирал. Не щадя себя, стремился добиться последнего триумфа, пока время его не истечет.

Горькое осознание этой истины добавило Амбре решимости: они обязаны найти нужную строку и завершить то, что начал Эдмонд.

— Я пока не нашла ни одного сборника стихов, — сказала она Лэнгдону. — Только научные труды.

— У меня есть предположение: возможно, поэт, которого мы ищем — Фридрих Ницше. — И Лэнгдон рассказал Амбре про цитату в рамке над кроватью Эдмонда. — В этой цитате не сорок семь букв, но, судя по всему, Эдмонд был большим поклонником немецкого философа.

— Уинстон, ты можешь просмотреть все стихотворения Ницше и выбрать строки, в которых ровно сорок семь букв? — спросила Амбра.

— Конечно. В немецком оригинале или в английском переводе?

Амбра заколебалась.

— Начни с английского варианта, — предложил Лэнгдон. — Эдмонд собирался вводить код со своего смартфона. Набирать на клавиатуре немецкие умляуты^[346] или эсцеты^[347] было бы непросто.

Амбра кивнула. Логично.

— Есть результат, — почти сразу объявил Уинстон. — Я нашел около трехсот стихотворений в английском переводе и сто девяносто две строки, в которых ровно сорок семь букв.

Лэнгдон вздохнул:

— Неужели так много?

— Эдмонд описывал свою любимую стихотворную строку как пророчество… как предсказание, которое уже сбывается, — напомнила Амбра. — Есть что-то подходящее?

— Мне жаль, — ответил Уинстон, — но я не вижу ничего похожего на пророчество. Все эти строки тесно связаны с контекстом и представляют собой незаконченные мысли. Показать их вам?

— Уж слишком их много, — покачал головой Лэнгдон. — Надо найти книгу. Будем надеяться, что Эдмонд как-то отметил свою любимую строку.

— Тогда вам стоит поторопиться, — сказал Уинстон. — Похоже, ваше присутствие здесь скоро перестанет быть тайной.

— Что ты имеешь в виду? — встревожился Лэнгдон.

— По местным новостным каналам передали, что в аэропорту Барселоны только что приземлился военный самолет с двумя агентами Королевской гвардии на борту.

Оказавшись за пределами Мадрида, епископ Вальдеспино вздохнул с облегчением. Ему удалось покинуть дворец, прежде чем тот превратится в клетку, из которой не выбраться. Теснясь рядом с принцем Хулианом на заднем сиденье миниатюрного «опеля», Вальдеспино надеялся, что эти быстрые и решительные меры помогут ему снова овладеть ситуацией, вышедшей из-под контроля.

— La Casita del Príncipe^[348], — приказал Вальдеспино министранту, который мчал их все дальше и дальше от дворца.

Коттедж, или, лучше сказать, особняк принца, располагался в тихой сельской местности минутах в сорока езды от Мадрида. С середины восемнадцатого века этот дом служил резиденцией наследников испанского престола. Там в атмосфере уединения молодые люди могли сполна насладиться юностью, прежде чем на их плечи ляжет тяжкий груз власти. Вальдеспино убедил Хулиана, что этой ночью в особняке он будет в большей безопасности, чем в королевском дворце.

Вот только я не собираюсь везти тебя в коттедж. Епископ искоса взглянул на принца. Тот неотрывно смотрел в окно автомобиля, как будто погруженный в глубокие раздумья.

Вальдеспино никак не мог понять, действительно Хулиан настолько наивен или же, как и его отец, виртуозно владеет искусством являть миру лишь ту сторону своей личности, которую хочет показать.

Глава 54

Наручники сомкнулись на запястьях и сжали их слишком туго.

Похоже, парни не шутят, подумал командор Гарза, совершенно ошеломленный поведением собственных агентов. Тем временем они взяли его под руки и вывели из собора на площадь.

— Что происходит, черт возьми? — гневно спросил командор.

В ответ — молчание.

Конвой двинулся к дворцу. Возле ворот толпились демонстранты и репортеры с камерами.

— По крайней мере отведите меня обратно в храм, — потребовал Гарза, обратившись к командиру конвоя. — Не надо устраивать спектакль.

Но агенты, будто не расслышав, повели его через площадь у всех на виду. Спустя несколько секунд толпа у ворот разразилась криками, вспыхнули яркие софиты камер. Ослепленный, в шоке от происходящего, Гарза все же заставил себя изобразить холодное равнодушие. Высоко подняв голову, он шагал под конвоем по площади на расстоянии нескольких метров от вопящих репортеров и операторов. В общем хоре голосов зазвучали вопросы, адресованные лично ему.

— За что вас арестовали?

— Что вы натворили, командор?

— Вы как-то причастны к убийству Эдмонда Кирша?

Гарза был уверен, что агенты постараются провести его мимо ревущей толпы побыстрее. Но, к его изумлению, они остановились прямо перед репортерами. Со стороны дворца к ним быстро шла женщина в брючном костюме.

Моника Мартин.

Командор не сомневался, что она придет в ужас, увидев, в какую передрягу попал шеф. Но, как ни странно, Мартин смотрела на него не удивленно, а презрительно. Агенты мигом развернули Гарзу лицом к репортерам, отдавая своего шефа на растерзание камерам.

Моника подняла руку, усмиряя толпу, и вытащила из кармана небольшой листок бумаги. Поправила очки с толстыми стеклами и начала читать с листа, поглядывая прямо в камеры:

— Заявление королевского дворца. Мы берем под арест командующего гвардией Диего Гарзу в связи с его участием в подготовке убийства Эдмонда Кирша и попытками обвинить епископа Вальдеспино в организации этого преступления.

Не успел Гарза осмыслить эту речь, как агенты Королевской гвардии подхватили его и потащили к дворцу. Он услышал, что Моника Мартин продолжила свое выступление:

— А теперь о будущей королеве Амбре Видаль и американском профессоре Роберте Лэнгдоне. Боюсь, у меня очень тревожные новости.

В подвальной комнате дворца, в центре электронной безопасности, Суреш Бхалла не мог отвести взгляд от экрана телевизора. Шла прямая трансляция импровизированной пресс-конференции, которую устроила на площади Моника Мартин.

Похоже, она сама не совсем понимает, зачем все это.

Пять минут назад у Моники зазвонил личный телефон. Она быстро прошла в свой кабинет, говорила приглушенно и что-то поспешно записывала. Через минуту она вернулась совершенно потрясенная — такой Суреш не видел ее никогда. Без всяких объяснений она взяла листок со своими заметками и вышла на площадь к репортерам.

Не так важно, сказала она им правду или нет. Ясно было одно: человек, который приказал ей сделать такое заявление, поставил профессора Лэнгдона под очень серьезный удар.

Кто же мог отдать Монике такое приказание? — спрашивал себя Суреш, пытаясь понять смысл странного поведения пиар-координатора. Вдруг его компьютер звякнул: на почту пришло новое сообщение. Суреш подошел, посмотрел на экран и замер, увидев, от кого письмо.

monte@iglesia.org

Информатор, подумал Суреш.

Именно этот человек всю ночь кормил слухами сеть ConspiracyNet. И вот теперь по непонятной причине решил связаться с ним, Сурешем.

Ощущая слабость в коленях, Суреш сел на стул и открыл письмо:

Я взломал смс-переписку вальдеспино.

У него есть очень опасные секреты.

Дворец должен проверить все смс епископа. срочно.

Встревоженный Суреш перечитал сообщение и тут же его уничтожил. Потом он долго сидел в тишине, раздумывая, что же ему делать.

Приняв наконец решение, Суреш быстро напечатал карточку-ключ к королевским апартаментам и, никем не замеченный, проскользнул наверх в дворцовые покои.

Глава 55

Надо было спешить. Лэнгдон быстро просматривал корешки книг на стеллажах обширной библиотеки Эдмонда.

Поэзия… где-то же здесь должна быть поэзия!

С момента неожиданного прибытия в Барселону агентов гвардии как будто включился таймер, и теперь он громко тикал, отсчитывая убегающие секунды. И все же Лэнгдон не сомневался, что времени хватит. Главное — найти любимую стихотворную строку Эдмонда, остальное дело секунд: ввести код и запустить презентацию, чтобы ее увидел весь мир. Как и хотел Эдмонд. Лэнгдон взглянул на Амбру — она прошла немного вперед и просматривала полки с левой стороны коридора, пока он прочесывал стеллажи справа.

— Что-нибудь нашли? — спросил он.

Амбра покачала головой:

— Только наука и философия. Никакой поэзии и никакого Ницше.

— Продолжайте искать. — И Лэнгдон повернулся к стеллажам с толстыми историческими томами:

ПРИВИЛЕГИИ, ПРЕСЛЕДОВАНИЯ И ПРОРОЧЕСТВА: КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ В ИСПАНИИ

МЕЧОМ И КРЕСТОМ: ЭВОЛЮЦИЯ МИРОВОЙ КАТОЛИЧЕСКОЙ МОНАРХИИ

Эти названия напомнили ему об одной трагической истории, которой поделился с ним Эдмонд много лет назад. Лэнгдон как-то заметил, что для атеиста-американца Кирш слишком уж одержим Испанией и католицизмом.

— Моя мать была чистокровная испанка, — безучастно проговорил Эдмонд. — И притом ревностная католичка, помешанная на чувстве вины.

И Эдмонд начал рассказывать о своем детстве и матери. Лэнгдон молчал, слушая с величайшим изумлением. Мать Эдмонда, Палома Кальво, родилась в испанском городе Кадис в простой рабочей семье. В девятнадцать лет она влюбилась в Майкла Кирша, преподавателя из Чикаго, проводившего в Испании творческий отпуск. Они сошлись, девушка забеременела. Зная, какая судьба ждет женщину, родившую ребенка вне брака, в строгом католическом обществе, Палома не видела другого выхода кроме того, чтобы принять предложение Майкла. Предложение тот, впрочем, сделал без особого энтузиазма. Вместе с будущим мужем Палома переехала в Чикаго. Вскоре после рождения сына Майкл, возвращаясь с работы на велосипеде, попал под машину и погиб.

Castigo divino — так назвал это происшествие отец Паломы. Божья кара.

Родители не позволили Паломе с ребенком вернуться в Кадис — не хотели позора для семьи. Дочери было сказано, что тяжелые обстоятельства, в которых она оказалась, — знак Божьего гнева и Царствие Небесное никогда не примет ее, если только она не посвятит себя Христу всецело и навсегда, до конца своей жизни.

Палома работала горничной в мотеле, стараясь давать сыну все, что только могла. По ночам в их жалкой квартирке она читала Священное Писание и молила Господа о прощении, но нужда лишь росла, и одновременно в Паломе крепла уверенность в том, что Бог не внемлет ее покаянным молитвам.

Отвергнутая семьей, живущая в вечном страхе, спустя пять лет Палома решила, что величайшим актом материнской любви будет подаренная сыну новая жизнь, свободная от Божьей кары за ее собственные грехи. Она отдала Эдмонда в детский дом, вернулась в Испанию и ушла в монастырь. Больше Эдмонд ее никогда не видел.

Когда ему было десять лет, он узнал, что мать умерла во время строгого поста, держать который решила сама. Не в силах справиться с физическими страданиями, она повесилась.

— Невеселая история, правда? — заметил Эдмонд. — Подробности я узнал уже в старших классах. Как можешь представить, мое неприятие религии связано именно с фанатизмом матери. Я называю это «Третьим законом Ньютона в приложении к воспитанию детей»: каждому безумию есть противодействие — другое безумие, такое же сильное.

Выслушав этот рассказ, Лэнгдон стал понимать, почему в первый год учебы в Гарварде в Эдмонде было столько горечи и гнева. Но Эдмонд никогда не жаловался на то, что в детстве страдал от лишений. Наоборот, он называл себя счастливчиком. Именно эти трудности, объяснял он, стали для него главной мотивацией в достижении двух целей, поставленных еще в детстве. Первая — выбраться из нищеты, и вторая — развенчать лицемерие церкви, которая, как он считал, погубила его мать.

Обе цели достигнуты, печально констатировал Лэнгдон, продолжая прочесывать библиотеку. Просматривая корешки на следующей секции, он постоянно встречал знакомые названия. Большинство этих книг затрагивали давно волновавшую Эдмонда идею об опасности, заключенной врелигии:

УНИЧТОЖЕНИЕ БОГА

БОГ НЕ ВЕЛИК

ПОРТАТИВНЫЙ АТЕИСТ

ПИСЬМО К ХРИСТИАНСКОЙ НАЦИИ

КОНЕЦ ВЕРЫ

ВИРУС БОГА: КАК РЕЛИГИЯ ЗАРАЖАЕТ НАШУ ЖИЗНЬ И НАШУ КУЛЬТУРУ

Последние десять лет книги, утверждающие рационализм в противовес слепой вере, постоянно оказывались в списках бестселлеров. Лэнгдон вынужден был признать, что разрыв между культурой и религией становится все более очевидным — это заметно даже по гарвардскому кампусу. Недавно газета «Вашингтон пост» напечатала статью о «безбожии в Гарварде». В ней говорилось, что впервые за триста восемьдесят лет истории университета среди первокурсников оказалось гораздо больше агностиков и атеистов, чем протестантов и католиков.

К тому же, во всем западном мире росло число антирелигиозных организаций, выступающих против того, что они называли «опасностью религиозного догматизма», — «Атеисты Америки», фонд «Освобождение от религии», «Международный альянс атеистов», «Американская гуманистическая ассоциация»… Лэнгдон раньше не особенно задумывался об этом, пока Эдмонд не рассказал ему о всемирном движении «Брайтс», представители которого, несмотря на неоднозначное название^[349], исповедуют естественнонаучное мировоззрение, исключающее мистику или элементы сверхъестественного. В этой организации состоят и такие властители дум, как Ричард Докинз, Маргарет Доуни и Дэниел Деннет, — растущая армия атеистов вооружилась «тяжелой артиллерией».

Лэнгдон приметил книги Докинза и Деннета буквально пару минут назад, когда просматривал полки с трудами по эволюции. В своей классической работе «Слепой часовщик» Докинз решительно бросает вызов телеологическому представлению о том, что люди подобно сложным часам могут жить, только если у них есть «конструктор». Точно так же и Деннет в своей книге «Опасная идея Дарвина» утверждает, что одного лишь естественного отбора достаточно для того, чтобы объяснить эволюцию жизни, и что сложные биологические организмы способны существовать сами, без помощи «божественного творца».

Получается, Бог не нужен для жизни, размышлял Лэнгдон. Внезапно он вспомнил презентацию Эдмонда, и вопрос «Откуда мы?» зазвучал для него по-новому. Может, это имеет отношение к открытию? То, что жизнь существует сама по себе — без Создателя? Это, конечно, противоречит всем религиозным доктринам сотворения мира, но, может, Лэнгдон угадал ход мысли Эдмонда? Нет, вряд ли: в любом случае непонятно, как можно доказать подобную гипотезу.

— Роберт! — окликнула его Амбра.

Лэнгдон обернулся. Амбра уже закончила со своей стороной библиотеки.

— У меня ничего, — покачала она головой. — Иду вам помогать.

— У меня тоже глухо, — вздохнул Лэнгдон.

Амбра пересекла коридор, и в этот момент в динамиках смартфона Эдмонда прозвучал голос Уинстона:

— Мисс Видаль?

Амбра подняла телефон повыше:

— Да?

— Вам и профессору Лэнгдону нужно немедленно кое-что посмотреть. Королевский дворец только что выступил с заявлением.

Лэнгдон поспешно подошел к Амбре, встал рядом и начал вглядываться в экран смартфона, где уже шла видеотрансляция. Он узнал площадь перед Королевским дворцом Мадрида. По ней шел человек в форме и в наручниках, окруженный с четырех сторон агентами Королевской гвардии. Вот агенты развернули его лицом к камерам, как будто выставляя на позор перед всем миром.

— Гарза?! — изумленно воскликнула Амбра. — Но он же командующий Королевской гвардией!

Камера сместилась, и в кадре возникла женщина в очках с толстыми стеклами. Она вытащила из кармана пиджака листок бумаги и приготовилась читать заявление.

— Это Моника Мартин, — объяснила Амбра. — Пиар-координатор дворца. Что вообще происходит?

Женщина заговорила, произнося слова громко и четко:

— Мы берем под арест командующего гвардией Диего Гарзу в связи с его участием в подготовке убийства Эдмонда Кирша и попытками обвинить епископа Вальдеспино в организации этого преступления.

Моника Мартин продолжила свою речь, и Лэнгдон ощутил, что Амбра, стоявшая рядом, слегка пошатнулась.

— А теперь о будущей королеве Амбре Видаль и американском профессоре Роберте Лэнгдоне. — В голосе пиар-координатора зазвучали зловещие нотки. — Боюсь, у меня очень тревожные новости.

Лэнгдон и Амбра обменялись удивленными взглядами.

— Согласно только что полученной информации, — сказала Мартин, — сеньорита Видаль похищена Робертом Лэнгдоном. Королевская гвардия поднята по тревоге и взаимодействует с полицией Барселоны, где, как мы думаем, Роберт Лэнгдон сейчас удерживает сеньориту Видаль в заложниках.

Лэнгдон онемел.

— Поскольку ситуация расценивается нами как захват заложника, мы призываем граждан оказывать властям всяческое содействие и сообщать полиции любую информацию о местонахождении сеньориты Видаль или профессора Лэнгдона. В настоящее время у королевского дворца больше нет комментариев.

Репортеры начали наперебой выкрикивать вопросы, но Мартин резко развернулась и направилась в сторону дворца.

— Но это же… безумие, — запинаясь, проговорила Амбра. — Мои телохранители прекрасно видели, что я ушла из музея по собственной воле!

Лэнгдон молча смотрел на дисплей смартфона, стараясь осмыслить услышанное. Самые разные вопросы, требуя ответов, проносились в его голове. Но одно ему стало совершенно ясно.

Он в смертельной опасности.

Глава 56

— Роберт, простите. — В темных глазах Амбры Видаль читалась вина и страх. — Не знаю, кто стоит за этой фальшивкой, но эти люди подвергают вас огромному риску. — Будущая королева Испании взяла телефон Эдмонда. — Я сейчас же позвоню Монике Мартин.

— Не звоните мисс Мартин, — остановил ее Уинстон. — Именно этого от вас и ждут в королевском дворце. Это ловушка. Вас пытаются выманить, заставить пойти на контакт, а главная цель — выяснить, где вы находитесь. Рассудите сами. Два агента гвардии знают, что вас не похищали, но не опровергают ложь и летят за вами в Барселону. Очевидно, все в королевском дворце заодно. И еще: приказ об аресте командующего Королевской гвардией мог прийти только с самого верха.

Амбра вздрогнула.

— Вы имеете в виду… Хулиана?

— Этот вывод напрашивается сам собой, — произнес Уинстон. — Только принц может отдать такой приказ.

Амбра зажмурилась и долго стояла с закрытыми глазами. Печаль волной нахлынула на нее. Доказательства причастности принца к этой истории неопровержимы. Надеяться, что жених ни в чем не виноват, уже невозможно.

— Все дело в открытии Эдмонда, — сказал Лэнгдон. — Кому-то во дворце известно, что мы пытаемся показать презентацию Кирша, и этот кто-то изо всех сил хочет нас остановить.

— Должно быть, эти люди рассчитывали, что со смертью Эдмонда вопрос будет закрыт, — вмешался Уинстон. — И вдруг выяснилось: это не так.

В холле повисла неловкая тишина.

— Амбра, — спокойно сказал Лэнгдон. — Я не знаком с принцем, но у меня большие подозрения, что все это — дело рук епископа Вальдеспино. Вспомните, как он угрожал Эдмонду накануне презентации.

Амбра неуверенно кивнула.

— Как бы то ни было, вы в опасности.

Внезапно до них донесся отдаленный вой полицейских сирен.

У Лэнгдона учащенно забилось сердце.

— Мы должны срочно найти это стихотворение. — Он двинулся к книжным полкам. — Запустив презентацию Эдмонда, мы обезопасим себя. После того как открытие станет достоянием гласности, не будет смысла нас преследовать.

— Совершенно верно, — согласился Уинстон. — Но местные власти все равно будут охотиться за вами, профессор, ведь вас объявили похитителем. Чтобы защититься, надо нанести удар дворцу его же оружием.

— Каким образом? — удивленно спросила Амбра.

Уинстон невозмутимо продолжил:

— Дворец использовал против вас СМИ, но этот меч обоюдоострый.

И Уинстон изложил очень простой план, как внести разброд и шатание в ряды преследователей.

— Я беру это на себя, — решительно заявила Амбра.

— Вы уверены? — озабоченно спросил Лэнгдон. — Ведь тогда у вас не будет пути назад.

— Роберт, — сказала она, — именно я втянула вас в эту историю, и теперь ваша жизнь в опасности. Дворец решил использовать СМИ как оружие против вас. А я направлю это оружие на дворец.

— Именно так, — одобрил Уинстон. — Поднявший меч от меча и погибнет.

Лэнгдон удивленно вскинул брови. Компьютер Эдмонда цитирует Евангелие? Возможно, тут более уместна цитата из Ницше: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем»^[350].

Прежде чем Лэнгдон еще раз попытался бы отговорить ее, Амбра решительно двинулась к выходу из апартаментов с телефоном Эдмонда в руке.

— Найдите пароль, Роберт, — бросила она. — Я скоро вернусь.

Лэнгдон молча смотрел, как Амбра исчезает в узком проходе на винтовую лестницу, ведущую на опасную крышу Каса-Мила.

— Будьте осторожны! — прокричал он ей вслед.

Оставшись в одиночестве, Лэнгдон еще раз прошелся по извилистому чреву змееподобного коридора, силясь понять, что все это значит: ящики с экзотическими артефактами, обрамленная цитата о смерти Бога и бесценная картина Гогена с вопросами, которые задавал миру сегодня вечером сам Эдмонд.

Откуда мы? Что нас ждет?

Он не нашел ничего, имеющего хоть какое-то отношение к ответам на эти вопросы. Лишь одна книга чисто теоретически могла касаться дела — «Необъяснимое искусство», альбом с фотографиями загадочных сооружений: Стонхендж, скульптуры острова Пасхи, гигантские рисунки в пустыне Наска, выполненные в таком масштабе, что разглядеть их можно только с большой высоты.

Не густо, подвел итог Лэнгдон и продолжил изучать книжные полки.

Сирены на улице выли все громче.

Глава 57

— Я же не чудовище, — миролюбиво говорил Авила, вздыхая с облегчением над грязным писсуаром на безлюдной стоянке на трассе N-240.

Водитель «Убера», дрожа, стоял у соседнего писсуара и со страха никак не мог оправиться.

— Вы угрожали… моей семье.

— Если не будешь фокусничать, — сказал Авила, — никто не причинит им зла. Довезешь меня до Барселоны, и расстанемся друзьями. Отдам бумажник, забуду твой адрес, а ты забудешь меня.

Водитель смотрел в кафельную стену прямо перед собой, и у него дрожали губы.

— Ты же верующий, — продолжал Авила, — я видел у тебя папский крест на лобовом стекле. Не важно, что ты обо мне думаешь. Возможно, тебя утешит, что сегодня ты делаешь работу во славу Господа. — Авила застегнул ширинку. — Пути Господни неисповедимы.

Авила отошел от писсуара и поправил пистолет за поясом. Там оставалась всего одна пуля. Пригодится ли она сегодня?

Он подошел к раковине и подставил руки под струю воды. Посмотрел на наколку на ладони. Регент велел показать ее, если схватят. Излишние предосторожности. Он чувствовал себя неуловимым призраком в бескрайней ночи.

Адмирал смотрел на свое отражение и удивлялся. Последний раз он видел в зеркале человека в белом парадном кителе, рубашке с крахмальным воротничком и адмиральской фуражке. Сейчас, без кителя, рубашки и фуражки, он был похож на дальнобойщика — в футболке и бейсбольной кепке, позаимствованной у водителя.

Небритый мужчина в мутном зеркале напомнил Авиле самого себя в те страшные пьяные времена после взрыва в соборе.

Я был в бездонной яме.

Поворотной точкой к спасению стал тот день, когда инструктор обманом вывез его за город на встречу с «папой».

Авила навсегда запомнил, как они приближались к зловещим шпилям пальмарианского собора, проезжали через высокие ворота мимо охраны, как вошли внутрь во время утренней службы — сотни верующих стояли на коленях.

В высокие витражные окна щедро лился солнечный свет, сильно пахло ладаном. Увидев золоченый алтарь и роскошные полированные деревянные скамьи, Авила понял, что слухи о несметном богатстве пальмариан соответствуют действительности. Такого пышного убранства адмирал не видел ни в одном соборе. И все-таки он помнил, что это не обычная католическая церковь.

Пальмариане — заклятые враги Ватикана.

Они с Марко остановились недалеко от входа. Авила смотрел на прихожан и удивлялся, как же секте удается так процветать при демонстративной оппозиции Ватикану. Очевидно, пальмарианские нападки на Ватикан, проявляющий все больший либерализм, задевают струны в сердцах многих верующих, которым по душе традиционные устои.

Ковыляя на костылях по центральному проходу, Авила поймал себя на мысли, что похож на несчастного калеку, приехавшего в пиренейский городок Лурд в надежде на чудесное исцеление. Распорядитель поприветствовал Марко и провел их на зарезервированные места в первом ряду. Прихожане с любопытством смотрели на тех, кому был оказан такой особый прием. Авила пожалел, что поддался на уговоры Марко и надел парадную форму.

Я же думал, что еду на встречу с настоящим папой.

Авила сел. С амвона юный прихожанин в костюме читал Библию. Авила сразу узнал Евангелие от Марка.

«И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши»^[351].

Опять прощайте, усмехнулся Авила. Он уже тысячу раз слышал это от разных утешителей и монашек, которые опекали его после трагедии в соборе.

Чтение закончилось, и в соборе зазвучали торжественные органные аккорды. Все вдруг одновременно встали, и Авила тоже инстинктивно поднялся, вздрогнув от острой боли. Открылась незаметная дверь за алтарем, из нее появился человек, и по толпе пробежала волна восхищенных вздохов.

Ему было за пятьдесят. Царственная осанка, благородные манеры, властный взгляд. Он был в белой сутане, золотой пелерине, с вышитым узорным поясом, на голове — папская тиара, украшенная самоцветами, pretiosa^[352]. Казалось, он парит в воздухе, выходя на авансцену перед алтарем с простертыми к прихожанам руками.

— Это он, — благоговейно прошептал Марко, — папа Иннокентий Четырнадцатый.

Он называет себя папой Иннокентием XIV? Авила знал, что пальмариане признают всех пап вплоть до Павла VI, который умер в 1978 году.

— Мы как раз вовремя, — сказал Марко. — Сейчас он начнет проповедь.

Папа миновал возвышение с алтарем, проплыл мимо амвона и сошел вниз, чтобы оказаться на одном уровне с верующими. Поправил петличку с микрофоном, простер руки и тепло улыбнулся пастве.

— Доброе утро, — проникновенно, почти шепотом сказал он.

И прихожане дружным хором прогудели в ответ:

— Доброе утро.

Папа продолжал двигаться от алтаря, приближаясь к пастве.

— Мы только что слушали чтение Евангелия от Марка, — начал он. — Место, которое я выбрал специально. Ибо сегодня хочу поговорить о прощении.

Папа подошел к Авиле и остановился в проходе рядом с ним, всего в нескольких сантиметрах. Но он смотрел вперед, не опуская взгляда. Авила неуверенно поглядел на Марко, тот ободряюще кивнул.

— Мы против всепрощения, — сказал папа, — потому что порой преступления против нас кажутся нам непростительными. Когда кто-то убивает невинных людей из слепой ненависти, должны ли мы, как учат нас некоторые церкви, подставлять другую щеку? — В соборе воцарилась звенящая тишина. Папа заговорил еще тише. — Антихристианские экстремисты взрывают бомбы во время утренней мессы в кафедральном соборе Севильи, и эти бомбы убивают невинных матерей и детей. Разве такое можно простить? Бомбы взрываются на войне. И эта война не только против католиков. Не только против христиан. Это война против добра, это война против… самого Бога.

Авила закрыл глаза, пытаясь избавиться от нахлынувших страшных воспоминаний, гнев и отчаяние с новой силой сжали ему сердце. Почти задыхаясь от ярости, Авила вдруг почувствовал, как рука папы мягко легла ему на плечо. Он открыл глаза. Папа не смотрел на него. Но это прикосновение укрепляло и ободряло Авилу.

— Мы не можем забыть Terror Rojo^[353], — продолжал папа, не убирая руку с плеча Авилы. — Во время нашей Гражданской войны враги Господа жгли испанские церкви и монастыри, они убили более шести тысяч священников, замучили сотни монахинь, заставляя их глотать четки, а потом насиловали и сбрасывали в шахты, где несчастные находили свою смерть! — Он умолк, давая пастве время обдумать его слова. — Такая ненависть не исчезает со временем. Напротив, она крепнет, становится сильнее и, словно раковая опухоль, ждет своего часа. Мы никогда не победим такое зло под знаменем «всепрощения».

Он прав, подумал Авила. Как человек военный, адмирал знал, что «мягкость», проявленная в отношении одного проступка, — верный шаг к полному развалу дисциплины.

— Я считаю, — продолжал папа, — что в некоторых ситуациях прощение может быть опасным. Если мы прощаем зло, то тем самым даем ему возможность умножаться и распространяться. Когда на акт насилия мы отвечаем актом милосердия, мы поощряем наших врагов к совершению новых актов насилия. Настала пора, когда мы, как Иисус, должны изгнать менял из храма, опрокинуть столы их и сказать: «Возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли»^[354].

Правильно! — хотелось крикнуть Авиле. И все прихожане закивали в знак одобрения.

— Но разве мы делаем так? — вопросил папа. — Разве Римская католическая церковь опрокидывает столы менял, как это делал Иисус? Нет, и еще раз нет. Сегодня, сталкиваясь с самым страшным злом, мы ничего не противопоставляем ему, кроме прощения, любви и кротости. Мы поощряем зло. И оно растет и крепнет. В ответ на новые преступления против нас мы что-то мямлим на языке политкорректности: мол, преступник стал преступником из-за тяжелого детства, нищеты, или пострадал от насилия близких. А сам он в своей ненависти не виноват. Довольно! Пора назвать вещи своими именами. Зло есть зло! И против зла надо бороться!

Внезапно раздались аплодисменты. Авила не помнил, чтобы такое случалось на католических службах.

— Я решил поговорить сегодня о прощении, — продолжал папа, по-прежнему не убирая руки с плеча Авилы, — потому что среди нас находится замечательный человек. Я хочу поблагодарить адмирала Авилу за то, что он почтил нас своим присутствием. Человек военный, заслуженный, удостоенный многих наград. Человек, столкнувшийся с нечеловеческим злом. Как и многие из нас, он пытался победить зло прощением.

Не успел Авила опомниться, как папа в красках описал его жизнь — потерю семьи в результате террористического акта, мрак алкоголизма, неудачную попытку самоубийства. Первой реакцией Авилы был гнев: предатель Марко все рассказал этому папе! Но постепенно, слушая историю своей жизни, Авила обрел спокойствие. Это было публичное признание того, что он был на дне, оттолкнулся от дна и каким-то — может быть, чудесным — образом выжил.

— Знайте же, — вещал папа, — Господь сохранил жизнь адмиралу Авиле и спас его для… великих свершений.

И пальмарианский папа Иннокентий XIV впервые посмотрел в лицо Авиле. Его глубоко посаженные глаза, казалось, заглядывали в самую душу, и Авила вдруг почувствовал, как в него вливается сила, какой он не ощущал в себе уже много лет.

— Адмирал Авила, — провозгласил папа. — Трагическая утрата, которую вы понесли, — такое нельзя простить. Я верю, ваш гнев — это праведный гнев, и вашу жажду мщения не утолить, подставив другую щеку. И не надо ее подставлять! Надо встать в ряды защитников добра и направить свой гнев против зла. Благословен будь Господь!

— Благословен будь Господь! — хором отозвались прихожане.

— Адмирал Авила, — продолжил папа, глядя прямо ему в глаза, — каков девиз испанского флота?

— Pro Deo et patria^[355], — не задумываясь ответил Авила.

— Вот именно. Pro Deo et patria. За Бога и отечество. Нас сегодня почтил своим присутствием морской офицер, который всю свою жизнь служил отечеству. — Папа сделал паузу и чуть наклонился вперед. — А как же… Бог?

Авила смотрел в проницательные глаза папы, и у него начала кружиться голова.

— Ваша жизнь еще не закончена, адмирал, — тихо проговорил папа. — Не все еще сделано. Именно поэтому Господь спас вас. Ваша миссия выполнена только наполовину. До сих пор вы служили своей стране, своему отечеству. Настало время послужить Богу!

Эти слова словно пуля сразили Авилу.

— Мир вам, — провозгласил папа.

— Мир вам, — хором ответили прихожане.

Авила ощутил, как его подхватывает волна взаимной любви и поддержки и дает силу, какой он не знал никогда прежде. Он искал в глазах окружающих хоть малейший признак религиозного фанатизма, которого всегда опасался, но видел лишь оптимизм, искреннее расположение друг к другу и решимость действовать во имя Господне. И он понял, что именно этого ему и не хватало.

С того дня с помощью Марко и новых друзей Авила начал долгий путь к свету из бездны отчаяния.

Он упорно тренировался, правильно питался и — что самое важное — снова стал молиться.

Через несколько месяцев, когда закончился курс физиотерапии, Марко подарил Авиле Библию в кожаном переплете, несколько мест в которой были отмечены.

Авила сразу просмотрел некоторые из них.

Римлянам. 13:4

Ибо… он Божий слуга,

отмститель в наказание делающему злое.

Псалом. 93:1

Боже отмщений, Господи,

Боже отмщений, яви Себя!

Тимофею. 2:3

Итак переноси страдания,

как добрый воин Иисуса Христа.

— Помните, — сказал ему Марко с улыбкой, — когда зло поднимает голову в мире, Господь действует посредством каждого из нас по-разному. Все в Его воле. И всепрощение не единственный путь к спасению.

Глава 58

ConspiracyNet.com

Последние новости

КТО БЫ ТЫ НИ БЫЛ — ГОВОРИ ЕЩЕ!

Сегодня некто, скрывающийся под ником monte@iglesia.org, представил огромное количество инсайдерской информации сайту ConspiracyNet.

Спасибо!

Поскольку данные, которыми Монте до сих пор делился с нами, свидетельствуют о высокой степени его осведомленности и обладают большой вероятностью достоверности, мы обращаемся к нему с просьбой:

МОНТЕ, КЕМ БЫ ТЫ НИ БЫЛ, ЕСЛИ У ТЕБЯ ЕСТЬ ИНФОРМАЦИЯ О ПРЕРВАННОЙ ПРЕЗЕНТАЦИИ ЭДМОНДА КИРША, ПОЖАЛУЙСТА, ПОДЕЛИСЬ С НАМИ!!!

хэштеги:

#откудамы

#чтонасждет

Благодарим

от лица всех подписчиков ConspiracyNet

Глава 59

Роберт Лэнгдон изучал оставшиеся стеллажи библиотеки Кирша, и надежды его таяли. Сирены, приближаясь, выли на улице на два голоса, пока не замерли прямо перед Каса-Мила. В маленьких окошках холла апартаментов замелькали сине-красные отблески полицейских мигалок.

Мы в западне, подумал Лэнгдон. Надо срочно найти пароль из сорока семи букв. Иначе отсюда не выбраться.

Увы, ему до сих пор не попалось ни одной поэтической книжки.

Полки последней части библиотеки были глубже. Здесь Эдмонд хранил альбомы по искусству. Лэнгдон быстро шел вдоль стены, мельком читая названия на корешках. Эдмонд любил самое новое в современном искусстве.

Серра… Кунс… Херст… Бругера… Баския…Бэнкси… Абрамович…

Собрание альбомов внезапно сменил ряд небольших книжечек, и Лэнгдон с надеждой принялся искать поэтический томик.

Ничего.

Только исследования и критические работы по абстрактному искусству. Попадались и знакомые названия, в свое время Эдмонд посылал кое-какие книги Лэнгдону.

НА ЧТО МЫ СМОТРИМ?

ПОЧЕМУ ПЯТИЛЕТНИЙ РЕБЕНОК НЕ СМОГ БЫ

СОЗДАТЬ ЭТО

КАК УЖИТЬСЯ С СОВРЕМЕННЫМ ИСКУССТВОМ

Я до сих пор пытаюсь и не могу с ним ужиться, подумал Лэнгдон, спешно передвигаясь вдоль полок. За очередным ребром коридора начинался новый стеллаж.

Модернизм, подумал он. С первого взгляда было ясно, что этот раздел посвящен раннему периоду современного искусства. По крайней мере мы идем в прошлое… к тому искусству, что мне ближе.

Лэнгдон скользил взглядом по корешкам биографий и каталогов импрессионистов, кубистов, сюрреалистов, потрясавших мир своими работами с 1870 по 1960-е годы.

Ван Гог… Сёра… Пикассо… Мунк… Матисс… Магритт… Климт… Кандинский… Джонс… Хокни… Гоген… Дюшан… Дега… Шагал… Сезанн… Кассатт… Брак… Арп… Альберс…

Этот раздел библиотеки закончился последним сводом тоннеля. Далее следовал заключительный раздел библиотеки. Тут стояли альбомы тех художников, которых Эдмонд в разговорах с Лэнгдоном обычно называл «школа мертвых, занудных белых парней» — здесь было все, что предшествовало модернистскому повороту второй половины девятнадцатого столетия.

В отличие от Эдмонда Лэнгдон именно здесь чувствовал себя как дома. В окружении старых мастеров.

Вермеер… Веласкес… Тициан… Тинторетто… Рубенс… Рембрандт… Рафаэль… Пуссен… Микеланджело… Липпи… Гойя… Джотто… Гирландайо… Эль Греко… Дюрер… да Винчи… Коро… Караваджо… Боттичелли… Босх…

В конце стеллажа стояла стеклянная витрина с закрытыми дверцами. Заглянув через стекло, Лэнгдон увидел старинный обшитый кожей ларец, явно предназначенный для хранения какой-то ценной антикварной книги.

Надпись на ларце едва читалась, но все же Лэнгдон смог ее разобрать.

Господи, подумал он, догадавшись, почему именно эта книга хранится под стеклом. Это же целое состояние.

Лэнгдон знал, что существует лишь несколько бесценных экземпляров этой книги легендарного художника.

Ничего удивительного, что Эдмонд не пожалел на нее денег, подумал он, вспомнив, как друг говорил об этом английском художнике: «Единственный до эпохи модерна, у кого было хоть какое-то воображение». Лэнгдон не мог с этим полностью согласиться, но прекрасно понимал, чем художник так привлекает Эдмонда. Они были одной породы.

Лэнгдон наклонился и сквозь стекло прочел выгравированную на металлической табличке ларца надпись: Полное собрание работ Уильяма Блейка.

Уильям Блейк, подумал Лэнгдон. Эдмонд Кирш восемнадцатого столетия.

Блейк был ни на кого не похожим гением. Живописный стиль его намного опередил свое время. Многие считали, что он предвидел будущее. Блейк изображал ангелов, демонов, сатану, Бога, мифологических существ, библейских персонажей и целый пантеон божеств, которые являлись ему в видениях.

Блейк, как и Кирш, подумал Лэнгдон, постоянно бросал вызов христианству.

Эта мысль заставила профессора остановиться. У него внезапно перехватило дыхание.

Наткнувшись на Блейка среди альбомов других художников, Лэнгдон упустил из виду важнейший факт биографии гениального мистика.

Блейк не только художник…

Блейк еще и поэт-пророк.

Сердце Лэнгдона забилось быстрее.

Во многих стихах Блейка звучат революционные идеи в духе Эдмонда Кирша. Под многими крылатыми выражениями Блейка — особенно из его «сатанинской» книги «Бракосочетание Рая и Ада» — вполне мог бы подписаться и Эдмонд Кирш.

ВСЕ РЕЛИГИИ ОДИНАКОВЫ

ЕСТЕСТВЕННОЙ РЕЛИГИИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ

Лэнгдон вспомнил, как Эдмонд описывал свою любимую стихотворную строку.

Он сказал Амбре, что это пророчество.

На свете нет другого поэта, который был бы в бо́льшей степени пророком, чем Уильям Блейк. В 1790-е годы он написал две поэмы «Америка: пророчество» и «Европа: пророчество». У Лэнгдона были обе — замечательные репринты рукописных текстов Блейка с его же иллюстрациями.

Лэнгдон с надеждой посмотрел на большой кожаный ларец за стеклом витрины.

Оригинальные издания «пророчеств» должны быть книгами большого формата.

Лэнгдон приник к стеклу: возможно, в этом кожаном ларце и находится то, что они с Амброй ищут, — стихотворение или поэма, в которой есть строка из сорока семи букв. Вопрос только в том, отметил ли Эдмонд любимую строку.

Лэнгдон дернул ручку дверцы.

Заперто.

Он посмотрел на ведущую наверх винтовую лестницу. Может, просто пойти на крышу к Амбре и попросить Уинстона быстро просмотреть все стихи Блейка? В этот момент он услышал приближающийся гул вертолета и голоса на лестничной площадке у дверей в лофт.

Они уже здесь.

Лэнгдон взглянул на витрину. Обычное с зеленоватым оттенком музейное стекло с защитой от ультрафиолета.

Он снял пиджак, прижал к стеклу, размахнулся и изо всех сил ударил локтем. С приглушенным звоном стеклянная дверца разлетелась вдребезги. Лэнгдон осторожно просунул руку в пробоину, отодвинул засов и распахнул дверцу. Затем бережно достал кожаный ларец.

Не успел он опустить ларец на пол, как почувствовал: что-то не то. Слишком он легкий. Полное собрание работ Блейка — и почти ничего не весит?

Лэнгдон поставил ларец на пол и открыл крышку.

Опасения подтвердились. Пусто.

Он тяжело вздохнул, глядя на дно пустого ларца. Но где же, черт возьми, книга?

Он хотел уже закрыть ларец, как вдруг заметил что-то, изнутри прикрепленное к крышке липкой лентой. Это была изящная карточка цвета слоновой кости с тиснением.

Лэнгдон прочел текст на карточке.

Не поверив своим глазам, перечитал еще раз.

Через мгновение он уже мчался по винтовой лестнице на крышу.

В это самое время Суреш Бхалла из центра электронной безопасности осторожно шел по личным апартаментам принца Хулиана на втором этаже Королевского дворца Мадрида. Отыскав встроенный в стену сейф с цифровым замком, он набрал код для экстренных случаев.

Дверца сейфа открылась.

Суреш увидел два телефона — защищенный смартфон, разработанный дворцовыми специалистами для принца Хулиана, и айфон, который, судя по всему, принадлежал епископу Вальдеспино.

Он взял айфон.

Неужели я действительно это делаю?

Он вспомнил письмо от monte@iglesia.org.

я взломал смс-переписку вальдеспино.

у него есть очень опасные секреты.

дворец должен проверить все смс епископа. срочно.

Интересно, какие же секреты в этой смс-переписке? И почему информатор решил сообщить об этом дворцу, а не прессе?

Может, он хочет предотвратить удар по дворцу с двух сторон?

Как бы то ни было, Суреш был уверен в одном: если есть информация, опасная для королевской семьи, его долг — получить к ней доступ.

Он, конечно, мог срочно запросить судебный ордер на взлом телефона, но риск утечки информации и потеря времени делали законный путь слишком опасным. К счастью, в распоряжении Суреша имелись другие проверенные средства.

Он нажал главную кнопку на смартфоне Вальдеспино, экран загорелся.

Телефон запаролен.

Нет проблем.

— О'кей, Сири, — сказал Суреш в телефон. — Который час?

Даже заблокированный телефон показал время. В этом же режиме Суреш отдал несколько простых команд: сменил часовой пояс, запросил подтверждение смены пояса через эсэмэс, добавил к сообщению фото, а потом вместо того, чтобы отправить эсэмэс, снова нажал главную кнопку.

Клик.

И телефон разблокировался.

Спасибо «Ютьюбу» за науку, подумал Суреш. Странно, но пользователи айфонов считают, что пароли на их гаджетах гарантируют им безопасность.

Получив полный доступ к телефону Вальдеспино, Суреш открыл приложение iMessage, абсолютно уверенный в том, что сможет прочесть все стертые сообщения, восстановив каталог резервных копий на iCloud.

Как и ожидалось, папка входящих на телефоне епископа была почти пуста.

За исключением одного эсэмэс. Суреш смотрел на сообщение, которое пришло пару часов назад с не определенного номера.

Открыв его, прочел три строчки текста и не поверил своим глазам.

Этого не может быть!

Суреш снова перечитал сообщение.

Текст неопровержимо свидетельствовал: Вальдеспино виновен. Он вероломный предатель.

Да еще и самонадеянный, подумал Суреш. Его поразило, насколько неуязвимым чувствовал себя старый прелат, если позволял себе обсуждать такие дела, отправляя обычные сообщения.

Если текст опубликовать…

От одной этой мысли Сурешу стало страшно. И он мгновенно бросился обратно в подвал — к Монике Мартин.

Глава 60

Вертолет «ЕС-145» летел над городом на небольшой высоте. Агент Диас видел внизу россыпь огней. Несмотря на поздний час, в окнах многих домов светились телеэкраны и мониторы, и город был словно подернут голубоватой дымкой.

Весь мир у экранов.

Диас нервничал. Сегодняшние события давно вышли из-под контроля, и он боялся, что раскручивающаяся спираль кризиса приведет к катастрофе.

Сидевший рядом агент Фонсека что-то прокричал и указал рукой прямо перед ними. Диас кивнул: они у цели.

Ее трудно пропустить.

Стадо пульсирующих полицейских мигалок видно издалека.

Господи, помоги.

Как и предполагал Диас, дом Мила окружали машины местной полиции. Власти Барселоны откликнулись на официальное заявление Моники Мартин.

Роберт Лэнгдон похитил будущую королеву Испании.

Дворец просит всех помочь выяснить местонахождение заложницы и похитителя.

Наглая ложь, думал Диас. Я своими глазами видел, как они вместе покидали музей.

С одной стороны, уловка Мартин оказалась вполне эффективной, но с другой — очень опасной. Шум вокруг этого дела и участие местной полиции угрожали не только Роберту Лэнгдону, но и будущей королеве Испании. Кто может поручиться, что не слишком сноровистые местные полицейские не подстрелят ее просто по недосмотру? Непохоже, что королевский дворец действительно заботится о безопасности Амбры. Безопасность так не обеспечивают.

Командор Гарза не допустил бы такого развития событий.

Но Гарза арестован. И это стало еще одной загадкой для Диаса. Он был уверен, что обвинения против Гарзы — такая же фальшивка, как и против Лэнгдона.

Как бы то ни было, Фонсека получил приказ по телефону.

Приказ от кого-то повыше Гарзы.

Вертолет подлетал к Каса-Мила. Агент Диас смотрел вниз и понимал, что места для посадки нет. Широкий бульвар перед домом и площадь на углу — все занято автобусами телевизионщиков, полицейскими машинами и толпами зевак.

Диас посмотрел на знаменитую крышу Каса-Мила: гигантская восьмерка с лестницами, переходами и смотровыми площадками, с которых открывается прекрасный вид на Барселону. И два внутренних двора-колодца.

Приземлиться негде.

Мало того что крыша неровная и «холмистая», она еще и утыкана печными трубами, которые Гауди сделал похожими на футуристические шахматные фигуры. Говорят, эти «стражники в шлемах» вдохновили режиссера Джорджа Лукаса и стали прообразом его грозного штурмового корпуса в «Звездных войнах».

В поисках места для посадки Диас начал было осматривать соседние здания и вдруг вспомнил: что-то на крыше Каса-Мила показалось ему странным.

Среди гигантских труб маячила маленькая фигурка.

Она виднелась на самом краю, у ограждения, вся в белом, ярко освещенная направленными вверх прожекторами телевизионщиков с площади на углу. Это напомнило Диасу папу римского на балконе перед толпой верующих на площади Святого Петра.

Но это был не папа римский.

Это была красивая женщина в белом платье.

Амбра Видаль ничего не видела, ослепленная светом прожекторов, но она хорошо слышала нараставший шум вертолета и прекрасно понимала, что у нее осталось всего несколько минут. В отчаянии она склонилась через ограждение, пытаясь докричаться до толпы журналистов внизу.

Ее слова тонули в грохоте винтов вертолета.

Уинстон предвидел, что, стоит Амбре появиться на крыше, как телевизионщики сразу направят на нее камеры. Так и произошло, но все-таки план Уинстона не сработал.

Они не слышат ни единого слова!

Крыша Каса-Мила оказалась на слишком большой высоте. Внизу чересчур шумно — людской гул и вой полицейских сирен. А теперь все перекрывал рев вертолета.

— Меня не похитили! — снова и снова кричала Амбра. — Заявления королевского дворца о Роберте Лэнгдоне — неправда. Я не заложница!

Вы — будущая королева Испании, говорил ей несколько минут назад Уинстон. Если вы опровергнете заявление о вашем похищении, местные власти остановят розыск. Ваше заявление посеет еще больший хаос. Станет непонятно, чьи приказы теперь исполнять.

Амбра понимала, что Уинстон прав, но ее слова тонули в реве вертолета, зависшего над шумной толпой.

Внезапно шум сделался нестерпимым. Амбра выпрямилась — прямо перед ней висела винтокрылая машина. Дверь вертолета открылась, и Амбра увидела знакомые лица агентов Фонсеки и Диаса.

К ее ужасу, в руке у Фонсеки был какой-то предмет, направленный прямо на нее. В голове пронеслись страшные мысли. Хулиан хочет убить меня. Я бесплодная женщина. Я не могу родить наследника. Он убьет меня и тем самым разорвет помолвку.

Амбра отступила от ограждения, пытаясь уклониться от направленного на нее прибора. В одной руке она держала смартфон Эдмонда, другой помогала себе сохранять равновесие. Она сделала было шаг назад, но нога не находила твердой опоры. Там, где по ощущениям Амбры должен был оказаться бетонный пол, зияла пустота. Она попыталась удержаться на ногах, но не смогла, и полетела вниз по ступенькам низенькой боковой лестницы. Сильно ударилась о бетон левым локтем, потом головой. Но боли не почувствовала. Все мысли были о том, что, падая, она выронила самую важную вещь — огромный бирюзовый смартфон Эдмонда.

О Господи, нет!

В панике она смотрела, как смартфон скользит по бетонному полу к пожарной лестнице, спускающейся с высоты девятого этажа во внутренний двор. Она попыталась его поймать, но он мгновенно исчез за ограждением и улетел в бездну.

Уинстон! Уинстон!

Амбра бросилась к ограждению, посмотрела вниз и увидела, как смартфон Эдмонда, кувыркаясь, летит, врезается в узорную каменную плитку внутреннего двора и с треском разлетается на мелкие осколки.

В одно мгновение Уинстона не стало.

Перепрыгивая через ступеньки, Лэнгдон наконец добрался до венчающей лестницу башенки и выскочил на крышу. И сразу почти оглох от страшного рева. Прямо перед ним висел вертолет, Амбры нигде не было видно.

Лэнгдон ошалело оглядывался по сторонам. Где она? Он и забыл, как причудлива здесь крыша — кривобокие парапеты… крутые лесенки…бетонные трубы-стражники… бездонные колодцы.

— Амбра!

И тут он заметил ее. Сердце сжалось от страха. Амбра Видаль, навалившись на бетонный парапет, висела над колодцем внутреннего двора.

Лэнгдон бросился к ней и тут же услышал, как над головой просвистела пуля и с визгом вонзилась в бетонный пол где-то позади.

Господи! Лэнгдон упал на четвереньки и пополз в сторону углубления на крыше. Еще две пули просвистели над ним. Вначале он подумал, что стреляют из вертолета, но, пробираясь к Амбре, заметил целую толпу полицейских: один за другим они выскакивали из башенки винтовой лестницы на противоположном краю крыши — с пистолетами и винтовками наперевес.

Они хотят убить меня, подумал Лэнгдон. Я же террорист, похитил будущую королеву. Судя по всему, план Уинстона не сработал, и Амбре не удалось докричаться до телевизионщиков.

Лэнгдон уже почти дополз до Амбры, он был всего в нескольких шагах и тут с ужасом заметил, что рука у нее в крови. Господи, они и в нее стреляют? Над головой просвистела еще одна пуля. Амбра начала потихоньку приподниматься над бетонным парапетом. Она явно пыталась выпрямиться.

— Не вставайте! — закричал Лэнгдон. Он быстро дополз до нее и, заслонив своим телом, огляделся. Бетонные фигуры бойцов в шлемах стояли по периметру крыши как безмолвные стражи.

Рев стал еще оглушительнее, потоки воздуха почти сдували их с крыши — вертолет опустился ниже и завис перед ними, закрыв от полицейских.

– ¡Dejen de disparar! — закричали в мегафон из вертолета. — ¡Enfunden las armas! — Прекратите огонь! Опустите оружие!

Прямо перед Лэнгдоном агент Диас, высунувшись из двери вертолета и стоя на подножке, тянул к ним руку:

— Сюда! Забирайтесь!

Лэнгдон почувствовал, как Амбра дернулась в испуге.

— Скорее! — кричал Диас.

Агент указывал на бетонный парапет ограждения колодца внутреннего двора, предлагая им взобраться на него, уцепиться за протянутую руку и перепрыгнуть в зависший вертолет.

Лэнгдон никак не мог решиться.

Диас взял мегафон у Фонсеки и, направив его прямо в лицо Лэнгдону, закричал:

— ПРОФЕССОР, НЕМЕДЛЕННО ПРЫГАЙТЕ В ВЕРТОЛЕТ! — Голос Диаса гремел как гром. — У МЕСТНОЙ ПОЛИЦИИ ПРИКАЗ УНИЧТОЖИТЬ ВАС! МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ВЫ НЕ ПОХИТИТЕЛЬ! НЕМЕДЛЕННО ПОДНИМАЙТЕСЬ НА БОРТ! ВДВОЕМ! ПОКА ВАС НЕ ПРИСТРЕЛИЛИ!

Глава 61

В реве ветра Амбра почувствовала, как Лэнгдон приподнимает ее навстречу протянутой руке агента Диаса.

Сопротивляться не было сил.

— Она ранена! — крикнул Лэнгдон, забираясь вслед за Амброй в открытую дверь вертолета.

Ревущая машина резко взмыла вверх. Полицейские на волнообразной крыше Каса-Мила, задрав головы, провожали вертолет удивленными взглядами.

Фонсека закрыл дверь и сел рядом с пилотом. Диас придвинулся к Амбре и спросил, что у нее с рукой.

— Всего лишь царапина, — устало сказала она.

— Сейчас принесу аптечку. — И Диас направился в хвост вертолета.

Лэнгдон сидел лицом к Амбре, против движения. Они вдруг остались одни, он поймал ее взгляд и ободряюще улыбнулся:

— Рад, что с вами все в порядке.

Амбра устало кивнула и хотела было что-то ответить, но Лэнгдон подался вперед и быстро зашептал ей на ухо.

— Я нашел поэта, — возбужденно сказал он, и глаза его горели. — Это Уильям Блейк! В библиотеке Эдмонда есть его собрание сочинений. Кроме того, многие стихи Блейка — настоящие пророчества. — Лэнгдон протянул руку. — Дайте мне телефон Эдмонда, я попрошу Уинстона найти у Блейка стихотворные строки в сорок семь букв.

Амбра виновато посмотрела на доверчиво раскрытую ладонь Лэнгдона и вложила в нее свою руку.

— Роберт, — печально произнесла она. — Смартфона Эдмонда больше нет. Я уронилаего с крыши.

Лэнгдон молча смотрел на нее. Лицо его побелело. Простите, Роберт. Амбра видела, что Лэнгдон пытается взять себя в руки. Потеря Уинстона отбросила их далеко назад.

Фонсека в кресле рядом с пилотом кричал в трубку:

— Да, подтверждаю. Они на борту. В безопасности. Приготовьте самолет до Мадрида. Я свяжусь с дворцом и предупрежу…

— Не трудитесь! — прокричала Амбра агенту. — Я не собираюсь во дворец!

Фонсека прикрыл телефон ладонью, повернулся и строго посмотрел на нее:

— Нет, собираетесь! У меня приказ обеспечить вашу безопасность. И больше без меня вы шагу не сделаете! Скажите спасибо, что удалось спасти вас!

— Спасти?! — возмутилась Амбра. — Спасать меня надо было потому, что дворец распространил эту дикую ложь, будто бы Лэнгдон меня похитил! И вы прекрасно знаете, что это неправда. Неужели принц Хулиан в таком отчаянном положении, что готов пожертвовать жизнью невинного человека? Я уж не говорю про мою жизнь!

Фонсека посмотрел на нее и молча отвернулся.

Пришел Диас с аптечкой и сел рядом с Амброй.

— Сеньорита Видаль, — сказал он. — Поймите, из-за ареста командора Гарзы система управления сегодня дает сбои. Но хочу, чтобы вы знали: принц Хулиан не имеет никакого отношения к заявлению пиар-координатора дворца. Мы даже не можем с уверенностью сказать, что принц в курсе сегодняшних событий. Вот уже больше часа у нас нет с ним никакой связи.

Что? Амбра удивленно посмотрела на него.

— А где же он?

— В настоящее время местоположение его высочества неизвестно, — сообщил Диас. — Но последний раз, когда мы общались сегодня вечером, он отдал четкий приказ: обеспечить вашу безопасность.

— Если это так, — сказал вдруг Лэнгдон, отвлекаясь от собственных мыслей, — то сеньорите Видаль нельзя появляться во дворце — это смертельно опасно.

Фонсека повернулся к нему:

— О чем вы?

— Я не знаю, сэр, чьи приказы вы выполняете, — продолжил Лэнгдон, — но если принц действительно хочет обеспечить безопасность своей невесты, то вы должны меня внимательно выслушать. — Лэнгдон выдержал паузу. — Эдмонда Кирша убили, чтобы не дать обнародовать его открытие. И те, кто заставил его замолчать, ни перед чем не остановятся, чтобы довести начатое до конца.

— Так они уже все довели до конца, — усмехнулся Фонсека. — Эдмонд мертв.

— Это так, — ответил Лэнгдон. — Но презентация открытия Эдмонда по-прежнему существует и может быть обнародована в любой момент.

— Для этого вы и пробрались в его апартаменты, — сделал вывод Диас. — Хотели запустить презентацию?

— Совершенно верно, — ответил Лэнгдон. — И это делает нас мишенями. Не знаю, кто приказал объявить меня похитителем, а Амбру — заложницей, но очевидно, что это отчаянная попытка остановить нас. Если вы часть этой команды, то есть тех, кто пытается любой ценой похоронить открытие Эдмонда Кирша, то вам следует прямо сейчас вышвырнуть из вертолета меня и сеньориту Видаль. Благо у вас есть такая возможность.

Амбра с удивлением смотрела на Лэнгдона: не сошел ли он с ума?

— Но если вы, — продолжал Лэнгдон, — верны своему долгу защищать королевскую семью, в том числе и будущую королеву Испании, то должны понять: сейчас нет на земле более опасного места для сеньориты Видаль, чем дворец, только что сделавший публичное заявление, в результате которого она едва не погибла. — Лэнгдон достал из кармана роскошную карточку с золотым тиснением. — Думаю, самое разумное — доставить сеньориту Видаль по указанному адресу.

Фонсека взял карточку и, сдвинув брови, внимательно изучил ее.

— Что-то странное.

— Объект охраняется и окружен забором, — сказал Лэнгдон. — Пилот сажает вертолет, мы четверо выходим, он улетает. И никто не узнает, где мы. С тамошним шефом я знаком. Мы будем в безопасности. Пересидим, пока все утрясется. Под вашей охраной.

— Мне кажется, в военном ангаре аэропорта мы будем в большей безопасности.

— Вы уверены, что стоит доверять военным, которые в любую секунду могут получить приказ от тех самых людей, которые только что едва не убили сеньориту Видаль?

Фонсека думал. На его непроницаемом лице не дрогнул ни один мускул.

Амбра гадала, что же написано на карточке. Куда собрался Лэнгдон? За его настойчивостью явно скрывалось нечто большее, нежели забота о ее безопасности. Она слышала уверенность в его голосе — похоже, он не потерял надежды запустить трансляцию открытия Эдмонда.

Лэнгдон забрал карточку у Фонсеки и передал Амбре:

— Я нашел ее в библиотеке Эдмонда.

Амбра посмотрела на карточку и мгновенно поняла, в чем дело.

Благодарственный сертификат, или Карта дарителя, выдается меценатам, которые навсегда или на время передают музею принадлежащие им произведения искусства. Обычно печатают две одинаковые карточки классического дизайна — одна находится в музее рядом с экспонатом как знак благодарности дарителю, а другая — у дарителя в качестве символического залога.

Эдмонд подарил своего Блейка?

Из надписи на карточке следовало, что книга находится в Барселоне, всего в нескольких километрах от апартаментов Кирша.

— Я только одного не понимаю, — сказала Амбра. — Почему убежденный атеист дарит книгу церкви?

— Это же не просто церковь, — ответил Лэнгдон. — Это главный шедевр Гауди. — Профессор кивком указал вниз, за окно вертолета. — И к тому же он скоро станет самым высоким собором в Европе.

Амбра посмотрела вниз. На севере, в отдалении, окруженные кранами и строительными лесами в свете прожекторов сияли недостроенные башни собора Саграда Фамилия — пористые шпили, похожие на гигантские морские губки, которые тянутся к свету с морского дна.

Больше ста лет идет строительство собора Саграда Фамилия — целиком на пожертвования верующих. Традиционалисты критикуют его за вычурные «органические» формы и «биоподобный дизайн», модернисты восхищаются его «текучей структурой» и «гиперболоидной» конструкцией, отражающей природные формы.

— Согласна, он необычен, — сказала Амбра, поворачиваясь к Лэнгдону. — Но все-таки это католический собор. А вы же знаете Эдмонда.

Да, я знаю Эдмонда, подумал Лэнгдон. И знаю достаточно хорошо, чтобы помнить: он считал, что в Саграда Фамилия зашифрованы тайные символы, которые имеют мало общего с христианством.

Строительство этого странного собора с самого начала, с 1882 года, сопровождали конспирологические теории. Говорили о мистических шифрах на дверях, о космических мотивах спиральных колонн, о таинственных символах на фасаде, о барельефах с «магическим квадратом» и о напоминающей скелет конструкции, в которой явно угадывались очертания костей и соединительных тканей.

Лэнгдон, конечно, был знаком с этими теориями, но никогда не придавал им большого значения. Однако несколько лет назад он с удивлением узнал, что Эдмонд — один из тех многочисленных поклонников Гауди, которые считают, что Саграда Фамилия — не христианский собор, а тайный храм во славу науки и природы.

Поначалу это предположение показалось Лэнгдону маловероятным, и он напомнил Эдмонду, что Гауди был ревностным католиком, которого Ватикан в знак величайших заслуг назвал «архитектором Бога» и даже рассматривал вопрос о его канонизации. Собор, конечно, необычный, убеждал Лэнгдон Кирша, но именно так модернист Гауди видел христианскую символику. И только.

Эдмонд ответил ироничной усмешкой. Он словно знал какую-то тайну, но не хотел ею поделиться.

Еще одна тайна Кирша, подумал Лэнгдон. Как и его борьба с раком.

— Но даже если книга находится в Саграда Фамилия, — сказала Амбра, — и даже если мы найдем ее, как отыщем строчку? Нам ведь придется перечитать ее от начала до конца. Сомневаюсь, что Эдмонд стал бы выделять что-то маркером в бесценном антикварном экземпляре.

— Амбра, — спокойно улыбнулся Лэнгдон, — посмотрите на обороте карточки.

Амбра перевернула карточку и прочитала текст.

Потом, не веря своим глазам, перечитала еще раз.

Она вновь посмотрела на Лэнгдона, и в ее глазах засветилась надежда.

— Как я и сказал, — кивнул профессор, — нам срочно надо туда.

Но надежда Амбры угасла так же быстро.

— И все равно. Даже если мы найдем пароль…

— Знаю, у нас нет телефона Эдмонда, следовательно, и связи с Уинстоном.

— Вот именно.

— Думаю, мы решим эту проблему.

Амбра скептически посмотрела на него:

— Интересно как?

— Надо найти его самого. Сам компьютер Эдмонда. У нас нет дистанционного доступа к Уинстону, но мы можем ввести пароль, так сказать, непосредственно в самого Уинстона.

Амбра с недоверием смотрела на него.

— Вы же мне говорили, что Уинстон находится в хорошо защищенном месте, — напомнил ей Лэнгдон.

— Да, но это место может быть в любой точке земного шара.

— Нет. Оно — в Барселоне. Должно быть здесь. Эдмонд жил в Барселоне. Искусственный интеллект — проект, над которым он работал в последнее время. Уинстон был создан где-то здесь.

— Роберт, даже если вы правы, нам придется искать иголку в стоге сена. Барселона — огромный город. И невозможно…

— Я найду Уинстона, — сказал Лэнгдон. — Уверен в этом. — Он улыбнулся и посмотрел вниз, на огни большого города. — Звучит странно, но когда я смотрел на Барселону сверху, то кое-что понял…

Лэнгдон замолчал и устремил взгляд в окно вертолета.

— Вы расскажете, в чем дело?

— Я мог бы и раньше догадаться, — ответил он. — Была одна загадка, связанная с Уинстоном, она мучила меня сегодня весь вечер. И наконец я разгадал ее.

Лэнгдон, бросив настороженный взгляд на агентов гвардии, наклонился к Амбре и прошептал:

— Можете мне просто поверить? Я доберусь до Уинстона. Но если мы не найдем пароль Эдмонда, он нам ничем не поможет. Поэтому сейчас главное — отыскать эту стихотворную строчку. И Саграда Фамилия — место, где мы ее найдем.

Амбра несколько мгновений испытующе смотрела на Лэнгдона, а потом, неуверенно кивнув, громко сказала:

— Агент Фонсека! Будьте добры, скажите пилоту, чтобы немедленно доставил нас в собор Саграда Фамилия.

Фонсека обернулся всем корпусом и удивленно уставился на нее:

— Сеньорита Видаль, я же объяснил, что у меня приказ…

— Агент Фонсека, — оборвала его будущая королева Испании. Она наклонилась вперед и теперь смотрела ему прямо в глаза. — Немедленно доставьте нас в собор Саграда Фамилия. Иначе первым распоряжением, которое я отдам по возвращении во дворец, будет приказ о вашей отставке.

Глава 62

ConspiracyNet.com

Последние новости

УБИЙЦА ОКАЗАЛСЯ СЕКТАНТОМ!

Благодаря нашему источнику monte@iglesia.org только что стало известно, что убийца Эдмонда Кирша был членом тайной ультраконсервативной христианской секты, известной как пальмарианская церковь!

Луис Авила был завербован пальмарианами больше года назад. Членство в этой военно-религиозной организации подтверждается татуировкой «victor» на его ладони.

Этот франкистский символ в ходу в пальмарианской церкви, у которой, согласно сведениям, полученным испанской газетой «Эль Паис», есть даже свой «папа» и свои «святые», среди которых Франсиско Франко и Адольф Гитлер.

Не верите? Проверьте.

Все началось с мистического откровения.

В 1975 году страховой брокер Климент Домингес-и-Гомес заявил, что в видении ему явился сам Иисус Христос и помазал его в папы. Климент объявил себя папой Григорием XVII, разорвал отношения с Ватиканом и назначил собственных кардиналов. Несмотря на сопротивление Рима, новый антипапа привлек к себе тысячи сторонников, собрал огромные пожертвования, и это позволило ему возвести собор, похожий на крепость, распространить свое влияние за пределы Испании, а также основать сотни пальмарианских епархий по всему миру.

Раскольничья пальмарианская церковь управляется сегодня из штаб-квартиры — настоящей цитадели под названием Гора Иисуса Царя. Она расположена в Эль-Пальмар-де-Троя, что в Испании. Пальмариане не признаны Ватиканом, но по-прежнему имеют множество последователей, настроенных ультраконсервативно.

Следите за нашими новостями по этой теме, а также ждите новостей о епископе Вальдеспино, который, судя по всему, тоже причастен к заговору.

Глава 63

Неплохо, подумал Лэнгдон, впечатляет.

Несколькими жесткими фразами Амбра заставила экипаж вертолета «EC-145» сделать плавный разворот и взять курс на собор Саграда Фамилия.

Когда машина уже выровнялась и летела обратно над ночным городом, Амбра попросила у агента Диаса смартфон. Поколебавшись, он протянул его ей. Амбра запустила поисковик и стала просматривать заголовки новостей.

— Черт, — прошептала она и в отчаянии замотала головой. — Я пыталась докричаться до репортеров. Объяснить, что вы меня не похищали. Но они так и не услышали.

— Может, просто еще не успели написать, — предположил Лэнгдон. Прошло совсем немного времени.

— Все бы они успели, — возразила Амбра. — В Сети уже есть видеоролик, на котором наш вертолет улетает с крыши Каса-Мила.

Уже? Лэнгдон подумал, что мир стал слишком быстро вращаться вокруг своей оси. Он еще помнил времена, когда «срочные новости» печатали в газетах, которые появлялись на пороге дома только на следующее утро.

— Кстати, — с иронией заметила Амбра, — мы с вами в топе новостей.

— Не зря же я вас похитил, — печально пошутил Лэнгдон.

— Не смешно. Хорошо, хоть мы не самая главная новость. — Она протянула ему смартфон. — Взгляните.

На экране была домашняя страница «Yahoo!» с десятью основными темами. Лэнгдон посмотрел на начало списка.

1 «Откуда мы?» / Эдмонд Кирш.

Очевидно, презентация Кирша вызвала всеобщий интерес к этой теме. Эдмонд был бы рад, подумал Лэнгдон. Кликнул на ссылку, увидел первые десять заголовков и понял, что ошибся. Первые десять ответов на вопрос «Откуда мы?» принадлежали либо креационистам, либо яростным сторонникам теории инопланетного вмешательства.

Эдмонд был бы в шоке.

Одним из его самых неудачных появлений перед публикой стало выступление на форуме под названием «Наука и духовность». Эдмонда так замучили вопросы аудитории, что он, воздев руки, бежал со сцены с криком: «Неужели современные и вроде бы разумные люди не могут говорить о своем происхождении, не привлекая Бога и этих долбаных инопланетян?»

Лэнгдон прокручивал ленту, пока не наткнулся на более или менее серьезную ссылку: Си-эн-эн, прямой эфир, «Что открыл Эдмонд Кирш?».

Он перешел по ссылке и повернул смартфон так, чтобы Амбра тоже смогла посмотреть. Увеличил звук до максимума, и они с Амброй прильнули к экрану, стараясь что-то расслышать в реве винтов вертолета.

Лэнгдон узнал ведущую Си-эн-эн — он часто видел ее и раньше.

— К нам присоединяется астробиолог из НАСА, доктор Гриффин Беннет, — сказала она. — Он поделится своими соображениями о таинственном открытии Эдмонда Кирша. Прошу вас, доктор Беннет.

Бородатый человек поправил очки в тонкой оправе и важно кивнул:

— Благодарю. Прежде всего хочу сказать: я лично знал Эдмонда и глубоко уважал его. За ум, за талант, за приверженность прогрессу и новым технологиям. Его смерть — большая потеря для всего научного сообщества. Надеюсь, это подлое убийство заставит ученых сплотиться, и мы сможем вместе противостоять фанатизму, мракобесию и всем тем, кто отстаивает свои убеждения, прибегая к насилию, а не к доводам науки. Хочется верить, что есть люди, которые в данный момент делают все, чтобы обнародовать открытие Эдмонда. Надеюсь, это не просто слухи.

Лэнгдон посмотрел на Амбру:

— Это он, похоже, про нас.

Она молча кивнула.

— Не только вы, доктор Беннет, но и многие наши зрители надеются на это, — сказала ведущая. — А не могли бы вы высказать свою точку зрения: в чем может состоять открытие Эдмонда Кирша?

— Как ученый, изучающий космос, — продолжил Беннет, — я хочу сделать одно предварительное замечание. Думаю, оно понравилось бы Эдмонду Киршу. — Он чуть повернулся и заговорил прямо в камеру: — Замечание касается внеземных цивилизаций. На эту тему есть множество всяких измышлений, конспирологических теорий и откровенно глупых фантазий. Пройдемся по списку. Круги в пшеничном поле — мистификация. Вскрытие тела пришельца — фотомонтаж. Ни одна корова не была похищена инопланетянами. НЛО в Розуэлле — метеорологический зонд государственного проекта «Могол». Египетские пирамиды возведены египтянами без инопланетных технологий. И самое важное: все сообщения о похищении людей инопланетянами — очевидные и откровенные фальшивки.

— Откуда такая уверенность, доктор? — спросила ведущая.

— Обыкновенная логика, — ответил ученый и с неудовольствием посмотрел на ведущую. — Любая форма жизни, развитая настолько, чтобы преодолеть расстояние в несколько световых лет в космическом пространстве, вряд ли добавит к своим знаниям о Вселенной что-то новое, изучив прямую кишку фермера из Канзаса. И столь развитой форме жизни нет необходимости превращаться в рептилию или внедряться в государственные органы, чтобы поработить Землю. Форма жизни, обладающая технологиями, которые позволили ей достичь Земли, не нуждается ни в каких уловках и хитростях, чтобы мгновенно подчинить себе нашу цивилизацию.

— Звучит угрожающе, — натянуто улыбнулась ведущая. — Но как это связано с открытием мистера Кирша?

Ученый тяжело вздохнул:

— Я почти уверен, Эдмонд Кирш собирался объявить миру, что нашел неопровержимые доказательства внеземного происхождения жизни на нашей планете.

Лэнгдон скептически усмехнулся. Он прекрасно знал, как Эдмонд не любил разговоров о том, что жизнь пришла из космоса.

— Странно, откуда такая уверенность? — удивилась ведущая.

— Дело в том, что это единственное рациональное объяснение. У нас уже есть доказательства переноса материи с одной планеты на другую. У нас есть образцы с Марса и Венеры и еще сотни частиц неизвестного происхождения, которые подтверждают теорию о том, что жизнь была занесена на Землю метеоритом или космической пылью в виде микробов или бактерий.

Ведущая кивнула.

— Но эта теория — микробов из космоса — существует уже много десятилетий, однако убедительных доказательств ее верности не нашлось. Как, вы думаете, технологический гений Эдмонд Кирш мог подтвердить подобную гипотезу? Тут скорее нужен астробиолог, а не компьютерщик.

— Как сказать, — не сдавался доктор Беннет. — Ведущие астрофизики на протяжении десятков лет предупреждают человечество о том, что наш единственный шанс выжить в долгосрочной перспективе — покинуть планету. Земля уже прошла половину своего жизненного цикла, Солнце рано или поздно превратится в красного гиганта и поглотит нас. Если, конечно, еще раньше мы не столкнемся с гигантским астероидом или на нас не обрушится поток смертоносного рентгеновского излучения. По этой причине мы уже проектируем обитаемые станции на Марсе для полетов в дальний космос ради поисков новой планеты для жизни. Очевидно, это очень трудоемкое предприятие, и если бы мы могли найти более простой способ выжить, то немедленно им воспользовались бы.

Доктор Беннет сделал паузу, затем продолжил:

— Возможно, такой способ уже найден. Нужно «упаковать» геном человека в мельчайшие капсулы и рассеять миллионы таких капсул по всему космосу в надежде, что какие-нибудь из них укоренятся на одной из далеких планет и дадут новую жизнь человечеству. Подобных технологий пока нет, но мы уже вполне можем говорить об этом, как об одном из реальных вариантов выживания человечества. И если мы сейчас обсуждаем вариант «посева жизни», то почему более развитая цивилизация не могла прийти к нему в прошлом?

Лэнгдону показалось, что доктора Беннета больше всего интересует собственная теория.

— Учитывая все это, — заключил Беннет, — я считаю, что Эдмонд Кирш обнаружил на Земле какие-то следы или характерные признаки пребывания внеземных цивилизаций — физические, химические, цифровые. Не знаю, доказал ли он тем самым внеземное происхождение жизни. Несколько лет назад мы обсуждали с ним этот вопрос. Ему не нравилась теория «микробов из космоса», поскольку он, как и многие другие, считал, что генетический материал не выжил бы в условиях повышенной радиации и низких температур, которым бы подвергся во время путешествия на Землю. Лично я считаю, что «семена жизни» могли быть рассеяны в защитных оболочках, то есть «технологически поддержанная» панспермия вполне возможна.

— Понятно, — сказала ведущая. Ее явно не удовлетворил ответ Беннета. — Но если кто-то обнаружил доказательства внеземного происхождения человека, значит, мы не одни во Вселенной. — Она сделала паузу. — И более того…

— Да-да, — подбодрил ее Беннет, впервые улыбнувшись.

— Получается, семена в оболочках послали похожие на нас существа… то есть… люди?

— Я и сам так поначалу считал, — ответил ученый. — Но Эдмонд поправил меня. Он указал на ошибочность такого вывода.

Это окончательно сбило с толку ведущую.

— Эдмонд считал, что те, кто послал «семена», не были людьми? Но как такое возможно, если из семян в конечном итоге возникло человечество?

— «Человек — это полуфабрикат», — ответил ученый. — Вот точные слова Эдмонда.

— Простите, не понимаю.

— Эдмонд полагал, что если теория «семян в оболочках» верна, то на сегодняшний день осуществлена лишь часть программы их развития. Человек не «конечный продукт», а полуфабрикат, промежуточная стадия, из человека должен развиться кто-то… иной.

Ведущая Си-эн-эн совершенно растерялась.

— Высокоразвитая форма жизни, считал Эдмонд, не стала бы посылать семена человека. Это все равно как если бы мы стали рассылать семена шимпанзе. — Ученый улыбнулся. — Эдмонд к тому же упрекнул меня в скрытом христианстве. Он пошутил, мол, только религиозный человек может считать, что человек — центр мироздания. И что инопланетяне почему-то заслали в космос ДНК Адама и Евы.

— Хорошо, доктор, — заговорила ведущая, явно недовольная направлением, которое приняла беседа. — Было очень поучительно побеседовать с вами. Спасибо, что уделили нам время.

Когда передача закончилась, Амбра обратилась к Лэнгдону:

— Роберт, если Эдмонд нашел доказательства того, что люди — это недоразвитые пришельцы, то сразу возникает главный вопрос: в кого же мы в конце концов превратимся?

— Совершенно верно, — согласился Лэнгдон. — Только Эдмонд формулировал этот вопрос немного иначе: Что нас ждет?

Амбру поразило, что круг внезапно замкнулся.

— Но это же второй вопрос с презентации Кирша!

— Вот именно. Откуда мы? Что нас ждет? Ученый из НАСА считает, что оба ответа Эдмонд нашел в космосе.

— А вы какого мнения, Роберт? Это и есть открытие Эдмонда?

Лэнгдон задумался. Теория ученого, по-своему захватывающая, казалась чересчур общей и не от мира сего. А это не в духе точного и конкретного ума Эдмонда Кирша. Эдмонд любил, чтобы все было просто, ясно и технологично. Он же айтишник. А самое главное — Лэнгдон не представлял, как можно доказать такую гипотезу. Раскопать древнюю капсулу с «семенами»? Перехватить переговоры пришельцев? И то и другое — события одномоментные, а открытие Эдмонда потребовало времени.

Эдмонд сказал, что работал над ним несколько месяцев.

— Не знаю, — наконец ответил он Амбре. — Но интуиция подсказывает мне, что открытие Эдмонда не связано с внеземными цивилизациями.

Амбра удивленно посмотрела на него:

— Получается, есть только один способ узнать истину. — Она кивнула в сторону окна вертолета.

Прямо под ними в огнях прожекторов сияли величественные шпили собора Саграда Фамилия.

Глава 64

Епископ Вальдеспино украдкой бросил взгляд на Хулиана. Принц молча смотрел в окно. Старенький «опель» мчался по трассе М-505.

О чем он думает? — задавался вопросом Вальдеспино.

Принц молчал уже полчаса и сидел почти без движения. Только несколько раз рефлекторно потянулся в карман за телефоном, но тут же вспоминал, что оставил его в сейфе своих апартаментов.

Надо держать его в неведении, думал Вальдеспино, как можно дольше.

Сидевший за рулем опеля министрант ехал в направлении особняка принца. Но скоро Вальдеспино придется сказать ему, что на самом деле они направляются не в резиденцию принца.

Хулиан вдруг отвлекся от вида за окном и тронул министранта за плечо.

— Будьте добры, включите радио, — попросил принц. — Хочу послушать новости.

Не успел юноша выполнить просьбу принца, как Вальдеспино крепко сжал его плечо.

— Давайте немного побудем в тишине.

Принц удивленно посмотрел на Вальдеспино. Он был явно недоволен вмешательством епископа.

— Простите, — поспешил извиниться тот. — Уже ночь. Поздно. Вся эта болтовня… Я хотел все обдумать в тишине.

— А я уже кое-что обдумал, — довольно резко бросил Хулиан, — и теперь хочу знать, что творится в моей стране. Мы полностью изолировали себя от мира, и сейчас мне кажется, что это была не самая хорошая идея.

— Это очень хорошая идея, — принялся убеждать его Вальдеспино, — и я очень ценю доверие, которое вы мне оказали. — Он убрал руку с плеча министранта и махнул в сторону радиоприемника. — Включите, пожалуйста, новости. Может, «Радио Мария Испания»? — Вальдеспино надеялся, что официальная католическая радиостанция будет мягче и тактичнее, чем светские, освещать трагические события сегодняшнего вечера.

В дешевых динамиках «опеля» зазвучал голос ведущего. Он говорил о презентации Эдмонда Кирша и его убийстве. Сегодня об этом говорят все радиостанции мира! Вальдеспино надеялся, что хотя бы его имя не всплывет в этом контексте.

К счастью, в данный момент обсуждали опасность агрессивного атеизма Кирша и его негативное влияние на испанскую молодежь. В качестве иллюстрации дали запись недавней лекции Кирша в Барселонском университете.

— Многие опасаются называть себя атеистами, — спокойно говорил Кирш студентам, — но атеизм — не философия и не мировоззрение. Атеизм — это признание очевидного.

Послышалось несколько одобрительных хлопков.

— Слово «атеист», — продолжал Кирш, — как таковое и вовсе не должно существовать. У нас ведь нет слов «неастролог» или «неалхимик». У нас нет слов для обозначения тех, кто сомневается, что Элвис Пресли до сих пор жив, или для тех, кто не разделяет убеждения, что пришельцы прилетели из другой галактики, желая воровать у нас скот. Атеизм — это всего лишь гул возмущения разумных людей по поводу ни на чем не основанных религиозных предрассудков.

Аплодисментов стало больше.

— Это не мое определение, — сообщил Кирш. — Это слова нейробиолога Сэма Харриса. И если вы еще не прочитали его «Письмо к христианской нации», прочтите обязательно.

Вальдеспино нахмурился, вспоминая, какую бурю вызвал перевод книги Харриса «Carta a una Nación Cristiana». Написанная для американцев, она нашла самый широкий отклик в Испании.

— Поднимите руку, — попросил Кирш, — кто верит в существование Аполлона, Зевса, Вулкана. Или в кого-нибудь еще из древних богов. — Он выдержал паузу и рассмеялся. — Ни одной руки? Прекрасно, по отношению к этим богам вы — атеисты. — Снова пауза. — Я просто предлагаю сделать еще один шаг.

Аудитория разразилась аплодисментами.

— Друзья мои, я не утверждаю, что Бога нет, и не говорю, что мне это точно известно. Я хочу сказать нечто совсем простое: если даже в мире и есть всемогущее божество, то оно должно умереть со смеху, глядя на то, как мы пытаемся говорить о нем в наших религиозных доктринах.

Аудитория взорвалась хохотом.

Вальдеспино был даже рад, что принц захотел включить радио. Пусть послушает! Дьявольское обаяние Кирша служило наглядным доказательством того, что враги Христа не сидят сложа руки, они активно действуют, пытаясь отвратить молодые души от Бога.

— Я американец, — продолжал вещать Кирш, — мне несказанно повезло родиться в одной из самых прогрессивных и технологически продвинутых стран мира. И поэтому меня сильно расстраивает, когда социологические опросы показывают, что половина моих соотечественников верят в сказку об Адаме и Еве. В то, что всемогущий Бог взял и создал два «полностью готовых» человеческих существа, потомство которых впоследствии заселило всю планету. И при этом возникли разные расы. И никаких проблем с кровосмешением.

Смех в аудитории.

— В Кентукки, — рассказывал Кирш, — есть один пастор, Питер Ларуффа. Так вот он публично заявляет: «Если я прочту в Библии, что два плюс два — пять, то без всякого сомнения приму это за истину».

Опять смех в аудитории.

— Согласен, смешно. Но поверьте, на самом деле это не смешно, а очень опасно. Многие из тех, кто разделяет подобные убеждения, выдающиеся и, заметьте, образованные люди, — врачи, юристы, учителя, а некоторые даже занимают высокие государственные посты. Недавно конгрессмен Соединенных Штатов Пол Браун сказал буквально следующее: «Эволюция и теория Большого взрыва — это ложь и адский соблазн. Нашей Земле около девяти тысяч лет, и она, как известно, была создана за шесть дней творения». — Кирш сделал паузу. — И что самое удивительное, конгрессмен Браун — член комитета по науке, космическим исследованиям и технологиям. Недавно его спросили, что он думает о биологических останках в отложениях древних пород, которым миллионы лет. И он ответил: «Господь поместил туда эти останки, чтобы испытать нашу веру».

Кирш вдруг заговорил совсем тихо, с печалью в голосе.

— Не обращая внимания на невежество, мы поощряем его. Презрительно оставляя без внимания абсурдные заявления государственных деятелей, мы проявляем преступную беспечность. Учителя и церковь в школах оболванивают наших детей. Учат их неправде. Настала пора действовать. Пока не освободим наш разум от суеверий, мы не дадим ему развернуться в полную силу. — Он умолк, и в аудитории повисла звенящая тишина. — Я люблю человечество. Я верю в силу разума, я верю в нас, в наши безграничные возможности. Я верю, что мы на пороге новой эры, нового мира, в котором больше нет религии и царит наука.

Аудитория взорвалась восторженными овациями.

— Ради всего святого, — сказал Вальдеспино с гримасой отвращения на лице. — Выключите это.

Министрант послушно нажал на кнопку, и все трое молча ехали в тишине.

В этот самый момент в подвале королевского дворца Моника Мартин стояла напротив запыхавшегося Суреша Бхаллы — он только что ворвался в ее кабинет, протягивая сотовый телефон.

— Долго объяснять, — задыхаясь бормотал Суреш. — Вы должны прочесть сообщение, которое недавно получил епископ Вальдеспино.

— Постой. — Мартин чуть не выронила гаджет. — Но это же телефон епископа?! На каком основании…

— Не спрашивайте. Читайте.

Встревоженная, Мартин посмотрела на экран смартфона. Лицо ее побелело.

— Господи, епископ Вальдеспино…

— …очень опасен, — закончил фразу Суреш.

— Но… это невозможно! Кто прислал это сообщение епископу?

— Номер не определился, — ответил Суреш. — Попробую выяснить.

— Но почему Вальдеспино не уничтожил сообщение?

— Понятия не имею, — сказал Суреш. — Беспечность? Самоуверенность? Я попробую восстановить все стертые сообщения. Посмотрим, с кем переписывался Вальдеспино. Но я подумал, вам нужно знать об этом сообщении и как-то на него отреагировать, сделать заявление для прессы.

— Ни в коем случае, — не согласилась Мартин. Она до сих пор не могла прийти в себя. — Дворец не будет комментировать эту информацию.

— Тогда в скором времени ее прокомментирует кто-нибудь другой. — Суреш быстро рассказал, что начал искать телефон Вальдеспино после того, как получил письмо с наводкой от monte@iglesia.org, того самого информатора ConspiracyNet. Он вряд ли будет долго молчать.

Мартин закрыла глаза, пытаясь представить реакцию общества на неопровержимые доказательства того, что епископ католической церкви имеет самое непосредственное отношение к заговору и совершенному сегодня убийству.

— Суреш, — прошептала Мартин, медленно открывая глаза. — Ты должен выяснить, кто скрывается за ником «Монте». Можешь это сделать для меня?

— Попробую, — неуверенно ответил он.

— Спасибо. — Мартин отдала ему телефон епископа и бросилась к двери. — И вышли мне скриншот этого сообщения!

— Куда вы? — прокричал ей вслед Суреш.

Но Моника Мартин не ответила.

Глава 65

Саграда Фамилия — храм Святого Семейства — занимает целый квартал в центре Барселоны. Несмотря на колоссальные размеры собора, кажется, что он свободно парит над землей и воздушный строй шпилей легко взмывает в каталонское небо.

Замысловатые, пористые и разновеликие башни делают храм похожим на прихотливый замок из песка, построенный озорным великаном. Самая высокая из восемнадцати башен, когда ее достроят, вознесется на высоту сто семьдесят метров — выше, чем Монумент Вашингтона. Тогда Саграда Фамилия станет самым высоким храмом в мире и превзойдет собор Святого Петра в Ватикане более чем на тридцать метров.

У здания три величественных фасада. Восточный, посвященный Рождеству, украшен поднимающимися вверх вьющимися висячими садами с разноцветными растениями, животными, плодами и людьми. Резко контрастирует с ним западный фасад Страстей Христовых — аскетический скелет из грубого камня, в котором угадываются кости и сухожилия. На юг смотрит фасад Славы Господней, где клубящиеся сонмы демонов, чертей, грехов и пороков постепенно уступают место возвышенным символам вознесения, добродетели и рая.

По периметру расположены бесчисленные малые фасады, подпоры, башенки; большинство будто слеплены из грязи. Бугристые и грубые, нижние ярусы здания как бы размыты, расплавлены и похожи на пузыри земли. Один выдающийся искусствовед сравнил нижние этажи здания «с полусгнившим пнем, из которого растет семейство грибоподобных башен».

В дополнение к обычным религиозным сюжетам Гауди, отдавая дань природе, использовал в оформлении храма бесчисленные образы животных и растений: черепахи в основании колонн, деревья на фасадах и даже гигантские каменные улитки и лягушки по стенам.

Но странным внешним видом дело не ограничивается. Настоящие чудеса внутри. Оказавшись в главном нефе собора, посетитель неизменно останавливается, пораженный увиденным. Наклонные, витые, похожие на стволы деревьев колонны вздымаются на высоту более шестидесяти метров и образуют череду парящих сводов, где психоделические коллажи геометрических форм создают кристаллический купол из ветвей. Этот «лес древовидных колонн», по мнению Гауди, должен напомнить нам об откровениях духовидцев прошлого, которые называли лес «храмом Божьим».

Неудивительно, что колоссальное творение Гауди в стиле ар-нуво вызывает и хулу, и хвалу. То, что одни превозносят за «чувственность, духовность и органичность», другие называют «вульгарным, претенциозным и пошлым». Критик Джеймс Миченер считает, что это «одно из самых экстравагантных сооружений на земле», а журнал «Архитектурное обозрение» назвал храм «священным монстром Гауди».

И если эстетическая концепция храма удивляет и кому-то кажется странной, то все, что связано с финансированием его строительства, вызывает еще больше вопросов. Храм строится исключительно на частные пожертвования, никакой материальной поддержки не поступает ни от Ватикана, ни от католических прелатов. Несколько раз дело близилось к банкротству и строительство останавливалось. Но храм демонстрирует неукротимую жизнестойкость в почти дарвиновской борьбе за выживание. Он пережил смерть своего создателя, разрушительную гражданскую войну, террористические атаки каталонских анархистов и даже прокладку тоннеля метро поблизости — она угрожала основанию, на котором покоится фундамент.

Несмотря на все превратности меняющегося мира, Саграда Фамилия выстояла и продолжает расти. Последние десятилетия дела храма значительно улучшились благодаря входным билетам, которые ежегодно покупают более четырех миллионов посетителей, чтобы осмотреть недостроенное сооружение. Сегодня поставлена цель: завершить строительство к 2026 году — столетию со дня смерти Гауди. Собор Саграда Фамилия, похоже, обрел второе дыхание, и башни устремились в небо с новой силой и новой надеждой.

Настоятель собора Саграда Фамилия отец Иоахим Бенья — худощавый, жизнерадостный, лет восьмидесяти, в сутане, в круглых очках и с круглым лицом, с которого почти никогда не сходит улыбка. Бенья всегда надеялся дожить до того дня, когда собор наконец будет достроен.

Сегодня, сидя в своем кабинете, отец Бенья не улыбался. Он допоздна занимался церковными делами, а потом приник к компьютеру и уже не смог оторваться, захваченный драмой в Бильбао.

Эдмонда Кирша убили.

В последние три месяца у них с Киршем установились странные дружеские отношения. Ярый атеист потряс Бенью до глубины души — явился лично и предложил пожертвовать собору огромную сумму. Такое пожертвование сильно ускорило бы ход строительства.

Что стоит за предложением Кирша? — терялся в догадках Бенья. Он хочет публично посмеяться над нами? Или собирается как-то вмешаться в строительство?

Но знаменитый футуролог выдвинул только одно требование.

Бенья не поверил своим ушам. Это все, что он хочет взамен?

— Для меня это очень важно, — сказал Кирш. — Надеюсь, вы сочтете возможным удовлетворить мою просьбу.

По натуре Бенья был человек доверчивый, но в тот момент ему показалось, что он заключает сделку с дьяволом. Он внимательно смотрел в глаза Киршу, пытаясь разглядеть истинные мотивы его действий. И разглядел. За внешней очаровательной небрежностью манер атеиста проглядывало настоящее отчаяние. Запавшие глаза и худоба — Бенье все это было хорошо знакомо по тем временам, когда, будучи семинаристом, он часто бывал в хосписах, пытаясь дать их обитателям последнее утешение.

Кирш тяжело болен.

Возможно, подумал Бенья, человек умирает и надеется, что пожертвование станет своего рода воздаянием Богу, над которым он всю жизнь насмехался.

Самые уверенные в жизни часто оказываются самыми слабыми перед лицом смерти.

Бенья подумал, что евангелист Иоанн всю свою жизнь посвятил тому, чтобы помогать неверующим почувствовать силу и славу Господа. И если неверующий Кирш хочет принять участие в возведении храма во славу Христа, то отвергнуть его дар было бы не по-христиански жестоко.

К тому же долг Беньи — собирать средства на строительство храма. Можно представить, как отреагирует попечительский совет, когда узнает, от каких огромных денег отказался Бенья только потому, что их предложил воинствующий атеист.

В конце концов Бенья принял условия Кирша, и они тепло пожали друг другу руки.

Это было три месяца назад.

Сегодня Бенья смотрел трансляцию презентации Кирша из музея Гуггенхайма и поначалу был сильно обеспокоен ее агрессивным антирелигиозным тоном. Потом его заинтриговало таинственное открытие Кирша. А в итоге потрясло жестокое убийство. Бенья долго не мог оторваться от компьютера, попав в водоворот конспирологических теорий.

Окончательно сбитый с толку, отец-настоятель тихо сидел в похожем на огромную пещеру главном нефе собора. Сегодня даже таинственный «лес древовидных колонн» Гауди не мог успокоить его смятенную душу.

Что же открыл Кирш? И кто приказал убить его?

Бенья закрыл глаза, стараясь собраться с мыслями, и вопросы продолжали тесниться в его голове.

Откуда мы? Куда мы идем?

— Нас создал Господь, — громко произнес Бенья. — И мы идем к Господу!

Бенья чувствовал, что эти слова вибрируют у него в груди с огромной силой — казалось, весь собор задрожал от этих звуков. И сразу же он увидел яркий свет, хлынувший в храм сквозь разноцветные стекла фасада Страстей Христовых.

Потрясенный, священник глядел на витражное окно. Весь храм дрожал от небесного света, льющегося извне через стекла. Настоятель выбежал наружу через главный вход и едва устоял на ногах от ревущего ветра. Слева от него с неба спускался огромный вертолет, мощные прожектора били прямо в фасад Страстей Христовых.

Отец Бенья, не веря своим глазам, смотрел, как винтокрылая машина приземляется внутри ограды, в северо-восточном углу храмовой территории, и глушит двигатели.

Шум и ветер стихли. Отец Бенья стоял у главного входа в храм, наблюдая за происходящим. Вот из вертолета появились четверо и быстро направились к нему. Впереди двое — их он сразу узнал, поскольку видел в сегодняшней трансляции: будущая королева Испании и профессор Роберт Лэнгдон. Их сопровождали молодые люди в синих блейзерах с монограммами.

Было совсем не похоже, что профессор Лэнгдон похитил Амбру Видаль. Она спокойно шла рядом, судя по всему, по собственной воле.

— Святой отец, — приветствовала его женщина взмахом руки, — простите за шумное вторжение в ваше святилище. Нам необходимо с вами поговорить. Это очень важно.

Бенья хотел было ответить, но не обрел дара речи, пока люди, которых он меньше всего ожидал увидеть здесь, не подошли к нему вплотную.

— Извините ради Бога, святой отец. — Роберт Лэнгдон обезоруживающе улыбнулся. — Наше появление, конечно, выглядит очень странно. Узнаете нас?

— Конечно, — пробормотал Бенья. — Но я думал…

— Это все неправда, — сказала Амбра. — Меня никто не похищал. Поверьте.

Два охранника, обычно контролирующие внешний периметр собора выскочили из-за турникета, явно встревоженные появлением вертолета. Увидев Бенью, бросились к нему. Парни в блейзерах с монограммами мгновенно повернулись к ним и предостерегающе выдвинули вперед ладони, подавая понятную всем и каждому команду остановиться.

Удивленные охранники подчинились, вопросительно глядя на Бенью.

– ¡Tot està bé! — прокричал он по-каталански. — Tornin al seu lloc. — Все в порядке. Возвращайтесь на место!

Охранники подозрительно смотрели на страннуюкомпанию — слова Беньи их явно не убедили.

— Són els meus convidats. — Это мои гости. — Бенья говорил строго. — Confio en la seva discreció. — О них никто не должен знать.

Обескураженные, охранники вернулись за турникет.

— Спасибо вам, — поблагодарила Амбра. — Это так важно для нас.

— Меня зовут отец Иоахим Бенья, — представился священник. — Расскажите, пожалуйста, в чем дело.

Роберт Лэнгдон сделал шаг вперед и пожал руку Бенье.

— Отец Бенья, мы ищем одну редкую книгу, которая принадлежала ученому Эдмонду Киршу. — Лэнгдон протянул Бенье изящную карточку с тиснением. — Здесь указано, что эта книга подарена вашему храму.

Несмотря на волнение, вызванное совершенно неожиданным появлением гостей, Бенья сразу узнал карточку цвета слоновой кости. Точная ее копия сейчас находилась рядом с книгой, которую Кирш передал ему три недели назад.

Полное собрание работ Уильяма Блейка.

Это и было условие, которым Кирш оговорил свое огромное пожертвование. Книгу Блейка следовало выставить в крипте собора Саграда Фамилия.

Странная просьба, но вполне невинная, учитывая размер пожертвованной суммы.

Единственное дополнительное условие было изложено на обороте карточки: книгу необходимо выставить раскрытой на странице сто шестьдесят три.

Глава 66

Примерно в восьми километрах к северо-востоку от храма Саграда Фамилия адмирал Авила смотрел через ветровое стекло такси «Убер» на море городских огней, сиявших на фоне темного Балеарского моря.

Наконец-то Барселона. Адмирал достал телефон, чтобы, как было условлено, позвонить Регенту.

Тот ответил мгновенно:

— Адмирал Авила? Где вы?

— На окраине города.

— Как раз вовремя. У меня очень плохие новости.

— В чем дело?

— Вы отсекли голову змеи. Но, как мы и опасались, длинный хвост по-прежнему опасен.

— Что я должен сделать? — спросил Авила.

Когда Регент сообщил, чего он хочет, Авила был неприятно удивлен. Адмирал не думал, что сегодняшняя ночь потребует новых человеческих жертв. Однако он не стал задавать лишних вопросов. Ты всего лишь солдат, напомнил он себе.

— Задание очень опасное, — сказал Регент. — Если вас схватят, покажите татуировку на ладони, и вас отпустят. У нас везде свои люди.

— Не думаю, что в этом возникнет необходимость. — Авила невольно взглянул на ладонь.

— Хорошо, — произнес Регент странным, безжизненным тоном. — Если все пойдет по плану, скоро эти двое будут мертвы, и все наконец завершится.

Связь прервалась.

В наступившей тишине Авила посмотрел вперед. Вдалеке, на горизонте, высились освещенные огнями прожекторов величественные и необычные башни.

Саграда Фамилия, думал он, глядя на причудливые очертания храма. Святилище отступников от истинной веры.

Авила считал, что знаменитая барселонская церковь — символ слабости и морального разложения либерального католицизма, наглое извращение тысячелетних традиций, подмена христианства гнусной смесью псевдонауки, идолопоклонства перед природой и гностической ереси.

По Христовой церкви ползают гигантские каменные ящерицы!

Разрушение традиций, характерное для современного мира, всегда тревожило Авилу, но в последнее время появился повод для оптимизма: оказалось, есть люди, которые разделяют его опасения и не сидят сложа руки, а защищают истинные ценности.

Преданность пальмарианской церкви, и особенно папе Иннокентию XIV, помогла Авиле обрести смысл жизни, преодолеть последствия страшной трагедии, и совершенно по-иному взглянуть на мир.

Жена и сын пали на войне, думал Авила. На войне, которую силы зла ведут против Бога, против традиции. Всепрощение — не единственный путь к спасению.

Прошло пять дней с того момента, когда Авилу в его квартирке разбудил громкий сигнал мобильного телефона — пришло смс-сообщение.

— Сейчас полночь, — пробормотал он, сонно глядя на экран и пытаясь понять, кому он понадобился в столь поздний час.

Número oculto^[356].

Авила протер глаза и прочел сообщение:

Compruebe su saldo bancario^[357].

Посмотреть, сколько у меня на счете в банке? Авила нахмурился. Очередная рекламная чушь типа «вам достался суперприз»?

Ругаясь про себя, Авила пошел на кухню попить воды. Стоя у раковины, бросил взгляд на ноутбук на столе и решил, что все равно не уснет, пока не поймет, в чем дело. Он сел, зашел в личный кабинет онлайн-банка, ожидая увидеть все те же убогие цифры — остатки от полученной две недели назад пенсии. Но когда на экране высветилась информация о счете, он подпрыгнул от удивления и опрокинул стул.

Не может быть!

Авила закрыл глаза. Потом снова посмотрел на экран.

Затем вышел из онлайн-банка и опять вошел.

Сумма осталась прежней.

Он задвигал мышкой, проверяя историю операций, и с удивлением обнаружил, что час назад ему перевели сто тысяч евро. Отправитель неизвестен.

Кто это сделал?! И тут зазвонил мобильный. С бьющимся сердцем Авила схватил смартфон и посмотрел на экран.

Número oculto.

Авила долго смотрел на эту надпись, потом нажал кнопку.

– ¿Sí?

Зазвучал тихий голос — человек говорил на чистом кастильском диалекте испанского:

— Добрый вечер, адмирал. Думаю, вы уже видели наш подарок?

— Да, — пробормотал Авила, — но… кто вы?

— Зовите меня Регент. Я представляю братство членов Церкви, верным последователем которой вы являетесь вот уже два года. Ваша преданность и ваша компетентность не остались незамеченными, адмирал. Мы хотим дать вам возможность послужить высшим целям. Его святейшество предполагает возложить на вас исполнение нескольких миссий… великих задач, ниспосланных вам Богом.

Авила окончательно проснулся.

У него вспотели ладони.

— Деньги, которые вы получили, — аванс за выполнение первой миссии, — продолжал Регент. — Ее выполнение — ваш шаг к тому, чтобы занять место в высшем руководстве нашей организации. — Он выдержал паузу. — В нашей Церкви существует жесткая, невидимая миру иерархия. Мы считаем, вы достойны занять высокое положение.

Перспективы захватывающие, но они не вскружили голову Авиле.

— О каком задании идет речь? И что, если я откажусь его выполнять?

— В любом случае у нас к вам не будет претензий. А деньги оставьте себе — с одним условием: об этом никто не должен узнать. Согласитесь, неплохое предложение.

— Слишком щедрое.

— Мы симпатизируем и хотим помочь вам. Но, предупреждаю, задание непростое. — Опять пауза. — Возможно, придется прибегнуть к насилию.

Авила насторожился. К насилию?

— Адмирал, силы зла крепнут с каждым днем. Богу объявлена война. А на войне бывают жертвы.

Авила сразу вспомнил взрыв, который унес жизни его жены и ребенка. С трудом он отогнал страшные воспоминания.

— Простите, я не уверен, что готов выполнить задание, которое предполагает…

— Папа избрал вас, адмирал, — тихо проговорил Регент. — Человек, которого необходимо ликвидировать… это тот, кто уничтожил вашу семью.

Глава 67

Расположенная на первом этаже королевского дворца Оружейная — строгий сводчатый зал. Темно-красные стены украшены величественными гобеленами с изображением знаменитых исторических сражений. По периметру зала выставлена бесценная коллекция: более сотни кованых доспехов, латы и оружие королей Испании. В центре зала — семь конных всадников в натуральную величину в полном боевом облачении.

Значит, именно здесь меня решили держать в заключении, с удивлением думал Гарза, рассматривая окружающие его орудия войны. С одной стороны, Оружейная считается одним из самых надежных мест во дворце, с другой… Гарза решил, что его поместили сюда, чтобы запугать и унизить. Именно в этой комнате меня принимали на службу.

Двадцать лет назад Гарзу пригласили в этот помпезный зал, долго беседовали, опрашивали, допрашивали и наконец предложили возглавить Королевскую гвардию.

И вот его арестовали собственные агенты. Меня обвиняют в организации убийства? И в том, что я подставил епископа? Логика обвинений была столь зыбкая, что Гарза даже не пытался постичь ее.

Как командующий Королевской гвардией Гарза занимал самый высокий пост во дворце, следовательно, приказ о его аресте мог отдать только один человек… принц Хулиан.

Вальдеспино настроил принца против меня, подумал Гарза. Епископ всегда был изворотлив, а сейчас, очевидно, боится обвинений со стороны СМИ. Решил спасти собственную шкуру, подставив Гарзу. Меня держат в Оружейной, чтобы я не смог оправдаться.

Если Хулиан и Вальдеспино действуют сообща, то ему конец, он загнан в угол. В этой ситуации есть только один человек, способный помочь, — прикованный к постели старик, доживающий последние дни в своей резиденции Паласио-де-ла-Сарсуэла.

Король Испании.

Но и он вряд ли поможет, думал Гарза. Не захочет ссориться с епископом Вальдеспино и собственным сыном.

Гарза услышал, как за стенами дворца толпа начала что-то громко скандировать. Звучало это зловеще, и казалось, не миновать насилия. Гарза наконец разобрал, что они кричат, и не поверил своим ушам.

— Откуда взялась Испания? — скандировала толпа. — Что ждет Испанию?

Протестующие, похоже, решили воспользоваться провокационными вопросами Кирша, чтобы в очередной раз выступить против испанской монархии.

Откуда мы? Что нас ждет?

Проклиная «темное наследие» прошлого, испанское молодое поколение постоянно требует перемен, подталкивая страну скорее «присоединиться к цивилизованному миру» — расширить демократические свободы и упразднить монархию. Франция, Германия, Россия, Австрия, Польша и еще более пятидесяти государств расстались со своими монархами в прошлом веке. Даже в Англии ширится движение за референдум об упразднении монархии после того, как не станет королевы.

К несчастью, Королевский дворец Мадрида сегодня находится в состоянии неопределенности, а потому неудивительно, что снова слышны боевые кличи былой войны.

А это меньше всего нужно принцу Хулиану перед коронацией.

В дальнем конце Оружейной открылась дверь, и появился один из агентов гвардии.

— Мне необходим адвокат! — крикнул ему Гарза.

— А мне — заявление для прессы, — вдруг услышал он знакомый голос Моники Мартин. Пиар-координатор возникла из-за спины агента и двинулась в сторону Гарзы. — Командор Гарза, зачем вы вступили в преступную связь с убийцами Эдмонда Кирша?

Гарза с изумлением смотрел на нее. Неужели действительно все сошли с ума?

— Нам известно, что вы сфабриковали улики против епископа Вальдеспино! — почти кричала Мартин, приближаясь к нему. — И нам срочно нужно получить ваше признание.

Командор не проронил ни звука.

В центре зала Мартин резко обернулась к молодому агенту гвардии, стоявшему в дверях.

— Я же сказала: нам нужно поговорить наедине.

Гвардеец неуверенно потоптался на месте, но все-таки вышел и закрыл за собой дверь.

Мартин снова устремилась к Гарзе.

— Немедленно признавайтесь! — выкрикнула она, и эхо ее слов, отразившись от сводчатого потолка, снова достигло ушей Гарзы как раз в тот момент, когда Мартин подошла к нему.

— Нет, — спокойно ответил командор. — Мне не в чем признаваться. Ваши обвинения вздорны и беспочвенны.

Мартин в тревоге оглянулась. Потом приблизилась почти вплотную и тихо прошептала на ухо Гарзе:

— Знаю. Слушайте меня очень внимательно.

Глава 68

Просмотры ↑ 2747 %

ConspiracyNet.com

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

ОБ АНТИПАПАХ… КРОВОТОЧАЩИХ ЛАДОНЯХ… ЗАШИТЫХ ГЛАЗАХ…

Что происходит в пальмарианской церкви?

Посты христианских групп подтвердили информацию о том, что адмирал Луис Авила — активный приверженец пальмарианской церкви и состоит в ней уже несколько лет.

Живая реклама этой секты, заслуженный адмирал Луис Авила постоянно благодарит пальмарианского папу за «спасение» и «избавление» от глубокой депрессии, в которой он пребывал после потери семьи в результате взрыва, устроенного в соборе.

ConspiracyNet занимает нейтральную позицию в отношении религиозных учреждений, информацию о пальмарианской церкви можно посмотреть здесь.

Мы информируем. Вы делаете выводы.

Обращаем внимание, что многие пользователи сообщают о пальмарианах сведения шокирующего характера, и мы призываем наших подписчиков помочь отделить факты от вымысла.

Следующие факты сообщены нашим лушчим информатором monte@iglesia.org, который в течение сегодняшнего вечера доказал, что ему можно доверять. И все же мы призываем всех пользователей подтвердить их или опровергнуть.

«ФАКТЫ»

• Пальмарианский папа Климент потерял оба глаза в автомобильной аварии в 1976 году и потом в течение десяти лет совершал службы с «зашитыми глазами».

• У папы Климента были стигматы на обеих ладонях, которые регулярно кровоточили, когда его посещали видения.

• Несколько пальмарианских пап были офицерами испанской армии и карлистами по своим убеждениям.

• В ряде общин прихожанам пальмарианской церкви запрещено общаться с членами собственных семей. В некоторых общинах зафиксированы случаи смерти от голода и физических истязаний.

• Пальмарианам запрещено: 1) читать книги, написанные непальмарианами; 2) посещать свадьбы или похороны непальмариан; 3) посещать бассейны, пляжи, боксерские поединки, дансинги, а также любые места, где есть рождественская елка или изображение Санта-Клауса.

• Пальмариане верят, что в 2000 году родился Антихрист.

• Пальмарианские общины существуют в США, Канаде, Германии, Австрии и Ирландии.

Глава 69

— Лэнгдон и Амбра шли вслед за отцом Беньей к огромным бронзовым воротам Саграда Фамилии. И в очередной раз Лэнгдон был зачарован фантастическим обликом главного входа в храм.

Стена кодов, думал он, разглядывая огромные металлические плиты, испещренные бесчисленными литыми знаками: более восьми тысяч трехмерных бронзовых букв, которые складываются в горизонтальные строки, создавая сплошное поле текста без пробелов между словами. Лэнгдон, конечно, знал, что это — описание Страстей Христовых на каталанском языке, но вообще это больше походило на шифровальные коды Агентства национальной безопасности США.

Неудивительно, что вокруг этого храма плодятся конспирологические теории.

Он скользил взглядом вверх по фасаду Страстей Христовых. Причудливые угловатые фигуры авторства художника и скульптора Жузепа-Марии Субиракса венчаются чудовищно изможденным Христом. Распятие с его телом наклонено вперед и нависает над воротами — кажется, что оно вот-вот обрушится на входящих.

Слева еще одна мрачная скульптура — Иуда-предатель целует Христа. А рядом непонятно почему — ряды искривленных цифр, математический «магический квадрат». Эдмонд как-то сказал Лэнгдону, что «магическая константа» квадрата — число 33 — тайный масонский языческий знак, обозначающий Великого Архитектора Вселенной — всеохватное и вездесущее божество, чьи тайны открываются лишь тем, кто достигает высшей тридцать третьей «ступени» Братства вольных каменщиков.

— Забавная версия, — ответил тогда Лэнгдон с улыбкой. — Но, по-моему, все объясняется проще: Иисусу в последний год его земной жизни исполнилось тридцать три года.

У самого входа Лэнгдон с содроганием увидел самую страшную скульптуру Саграда Фамилии — колоссальную статую обнаженного Христа, привязанного веревками к столбу. Профессор быстро отвел взгляд и посмотрел наверх, туда, где над воротами располагались две греческие буквы — альфа и омега.

— Начало и конец, — прошептала Амбра. Она тоже смотрела на эти буквы. — Вполне в духе Эдмонда.

Лэнгдон кивнул, понимая, что она имеет в виду. Откуда мы? Что нас ждет?

Отец Бенья открыл маленькую дверь в стене бронзовых букв, и все, включая двух агентов гвардии, вошли внутрь. Настоятель закрыл за ними дверь.

Тишина.

Сумрак.

Здесь, в юго-восточном конце поперечного нефа, отец Бенья рассказал им удивительную историю: Кирш пришел к нему и предложил огромное пожертвование храму в обмен на то, что принадлежащая ему рукописная книга Уильяма Блейка будет выставлена в крипте собора рядом с могилой Гауди.

В самом сердце храма, подумал Лэнгдон. Интересно зачем?

— А Эдмонд объяснил, зачем ему это нужно? — спросила Амбра.

Бенья кивнул:

— По его словам, восхищение искусством Гауди он унаследовал от покойной матери, которая к тому же была большой почитательницей работ Уильяма Блейка. Ради памяти покойной матери сеньор Кирш хотел, чтобы работы Блейка и могила Гауди были рядом. Мне показалось, в этом нет ничего дурного.

Эдмонд никогда не говорил, что его мать была поклонницей Гауди, с удивлением подумал Лэнгдон. Более того, Палома Кирш умерла в монастыре, и крайне маловероятно, чтобы испанская монахиня регулярно читала сомнительного с точки зрения веры британского поэта. Все это было как-то странно.

— Словом, — продолжал Бенья, — мне показалось, что мистер Кирш переживает духовный кризис… И возможно, у него проблемы со здоровьем…

— Надпись на обороте, — прервал его Лэнгдон, снова показывая карточку с тиснением, — гласит, что книга Блейка должна быть раскрыта на странице сто шестьдесят три.

— Совершенно верно.

Лэнгдон заволновался.

— А вы помните, какое стихотворение на этой странице?

Бенья покачал головой:

— На этой странице нет стихотворений.

— Как?!

— Эта книга — полное собрание всех работ Блейка: и стихов, и картин. На странице сто шестьдесят три — иллюстрация.

Лэнгдон бросил встревоженный взгляд на Амбру. Нам нужна строка в сорок семь букв, а не иллюстрация!

— Святой отец, — обратилась Амбра к Бенье, — а мы не могли бы взглянуть на эту книгу прямо сейчас?

Священник на секунду задумался, но, видимо, счел за лучшее не отказывать в просьбе будущей королеве Испании.

— Крипта там, — сказал он и направился по боковому нефу к центру собора.

Два агента гвардии неотступно шли следом.

— Не скрою, — говорил Бенья. — У меня были большие сомнения, стоит ли принимать деньги от воинствующего атеиста. Но его просьба выставить на всеобщее обозрение любимый его матушкой рисунок Блейка показалась мне вполне невинной. К тому же на рисунке изображен Бог.

Лэнгдону показалось, что он ослышался.

— Эдмонд попросил раскрыть книгу на изображении Бога?

Бенья кивнул.

— Я чувствовал, что он болен и, возможно, хочет по-своему загладить свою вину перед тем, кого всю жизнь поносил и оскорблял. — Священник сделал паузу. — Хотя после сегодняшней презентации я даже не знаю, что и думать.

Лэнгдон попытался представить, какое из бесчисленных изображений божеств, сделанных Блейком, выбрал Эдмонд.

Они оказались в центральном нефе, и у Лэнгдона возникло чувство, будто он в этом храме впервые. Он много раз бывал здесь на разных этапах сооружения собора, но всегда днем, когда каталонское солнце через витражные окна заливало все вокруг разноцветным сиянием. И взгляд невольно устремлялся вверх, и только вверх — к невесомым парящим сводам.

Ночью все гораздо мрачнее.

Вместо залитых солнцем «деревьев» — сумрачные полночные заросли. Кругом только мрак, тени, а бороздчатые колонны смыкаются наверху в зловещий свод.

— Внимательно смотрите под ноги, — попросил священник, — мы экономим на чем только можно.

Лэнгдон знал, что освещение огромных европейских церквей стоит очень дорого, и все же светильников здесь было на удивление мало — почти ничего не видно. Пять с половиной тысяч квадратных метров нелегко осветить.

Они повернули налево, и Лэнгдон увидел впереди приподнятую платформу, а на ней — алтарь, выполненный в форме ультрасовременного минималистического столика, по бокам которого мерцали пучки органных труб. На пятиметровой высоте над алтарем разместился необъятный балдахин — подвесной тканевый потолок, «надалтарная сень» — символ почтения и благоговения, примерно такие же церемониальные «покровы» когда-то укрепляли на шестах, чтобы обеспечить королям тень.

Подобные балдахины давно стали составной частью архитектурного облика храмов, но в соборе Святого Семейства предпочли ткань в виде огромного зонта, парящего в воздухе над алтарем. К зонту, словно к куполу парашюта, проволочными стропами был подвешен распятый на кресте Иисус.

Христос-парашютист, как его называли туристы. Увидев его снова, Лэнгдон в глубине души согласился, что это действительно один из самых спорных элементов собора.

Бенья вел их куда-то дальше в сгущающийся мрак, и вскоре Лэнгдон уже почти ничего не видел. Диас, достав тонкий фонарик-карандаш, подсвечивал вымощенный плиткой пол. На подходе к крипте Лэнгдон различил сбоку огромный цилиндр, поднимающийся вдоль стены на несколько десятков метров. Печально знаменитая Спираль Саграды, подумал Лэнгдон. Он ни разу не набрался смелости подняться по ней.

Винтовая лестница собора вошла в список «20 самых опасных лестниц мира» по версии журнала «Нэшнл джиографик» и заняла в нем третье место, уступив лишь опасным ступеням храма Ангкор-Ват в Камбодже и покрытым мхом камням на склоне скалы у водопада Котел Дьявола в Эквадоре.

Лэнгдон посмотрел на первые ступеньки лестницы, которая, ввинчиваясь вверх, исчезала в темноте.

— Вход в крипту дальше, — сказал Бенья, проходя мимо лестницы к темному своду слева от алтаря. Они подошли ближе, и Лэнгдон различил слабое золотое сияние — казалось, оно льется снизу через отверстие в полу.

Крипта.

Они стояли на верхней площадке изящной, плавно изогнутой лестницы.

— Господа, — обратилась Амбра к своим телохранителям. — Вы остаетесь здесь. Мы скоро вернемся.

Фонсека был явно недоволен, но подчинился без слов.

Амбра, отец Бенья и Лэнгдон начали спуск вниз, к свету.

Агент Диас вздохнул с облегчением, когда троица исчезла из виду. Его все больше беспокоило растущее напряжение между Амброй Видаль и агентом Фонсекой.

Агенты гвардии не привыкли, что им грозят отставкой те, кого они охраняют. Обычно это делал командор Гарза.

Диас до сих пор ломал голову над причинами ареста Гарзы. Странно, но Фонсека не хотел объяснять, кто именно отдал приказ о заключении их шефа под стражу и кто выдумал историю о похищении Амбры.

— Ситуация сложная, — уклончиво отвечал Фонсека. — И в твоих же интересах поменьше знать.

Но кто же отдал приказ? Диас не мог успокоиться. Принц? Сомнительно, что он стал бы рисковать жизнью Амбры. Вальдеспино? Диас не был уверен, что у епископа достаточно для этого рычагов влияния.

— Я скоро вернусь, — пробормотал Фонсека и быстро удалился якобы в поисках туалета. Вглядываясь в темноту, Диас заметил, что напарник на ходу достал телефон, нажал кнопку вызова и начал тихий разговор.

Диас остался в огромном пустом храме один. Ему все меньше и меньше нравилось загадочное поведение Фонсеки.

Глава 70

Следуя плавным изгибам спиральной лестницы, Лэнгдон, Амбра и отец Бенья оказались в крипте — подземном святилище собора Саграда Фамилия.

Наверное, это одна из самых больших крипт в мире, думал Лэнгдон, восхищенно осматривая просторное круглое помещение. Все точно так, как ему помнилось: ротонда, словно парящая в воздухе, под ней ряды скамеек, способных вместить сотни верующих. Теплый золотистый свет масляных светильников, расположенных вдоль стен на равном расстоянии, ложился на мозаичный пол с узорами в виде переплетенных лоз и корней, ветвей и листьев.

Крипта оправдывала свое название — в буквальном смысле «тайник». Лэнгдон не переставал удивляться, как же Гауди удалось спрятать под собором такое огромное помещение. Ничего похожего на игривую «наклонную крипту» Гауди в колонии Гуэль, здесь все — строгая неоготика: прямые увитые листьями колонны, заостренные арки, узорчатые своды. Воздух неподвижен, как будто неживой, и слабый запах ладана.

Слева от подножия лестницы открывался глубокий полукруглый альков. Там, на светлом полу из песчаника, покоилась скромная серая плита, окруженная светильниками.

А вот и он сам, понял Лэнгдон, прочитав надпись.

Antonius Gaudí

Глядя на могилу Гауди, Лэнгдон еще острее ощутил боль собственной потери: Эдмонда больше нет. Он возвел глаза вверх, к статуе Девы Марии на стене алькова, и вдруг заметил на постаменте странный знак.

А это еще что?

Редко случалось, чтобы Лэнгдон не узнал какой-нибудь символ. Сейчас он видел перед собой знакомую греческую букву лямбда, которая, насколько ему известно, не имеет никакого отношения к христианской символике. Этот научный символ часто используют в космологии, физике элементарных частиц, в теории эволюции. Вот только странно, что на верхушке этой лямбды находился католический крест.

Религия, поддерживаемая наукой? Никогда Лэнгдон не видел ничего похожего.

— Вас удивляет этот знак? — К нему приблизился отец Бенья. — Здесь вы не одиноки. Многие спрашивают о его значении. На самом деле это лишь особая современная интерпретация креста на вершине горы.

Лэнгдон подошел поближе и увидел рядом с символом три тусклых золоченых звезды.

Три звезды, причем расположенные особым образом. Лэнгдон сразу понял, о чем речь.

Крест на вершине горы Кармель.

— Это же крест кармелитов?

— Совершенно верно. Покой Гауди оберегает Пречистая Дева Мария Кармелитская.

— Разве он был кармелитом? — Лэнгдон с трудом мог представить, что архитектор-модернист следовал традициям католического ордена, с двенадцатого века следующего крайне строгому уставу.

— Конечно, нет, — рассмеялся Бенья. — Но именно монахини-кармелитки жили с Гауди в его последние годы и заботились о нем. Монахини верили, что он оценит их помощь при переходе в мир иной. И они сделали этой часовне весьма щедрый дар.

Дальновидно, подумал Лэнгдон, ругая себя за то, что неправильно истолковал вполне невинный символ. Наверное, бесконечные теории заговора, заполонившие газеты и эфир, заставляют во всем видеть подвох.

— Вот там книга Эдмонда? — внезапно воскликнула Амбра.

Отец Бенья и Лэнгдон повернулись на ее голос. Амбра всматривалась в полутемное пространство справа от гробницы Гауди.

— Да, — ответил Бенья. — Мне жаль, что здесь так мало света.

Амбра быстро направилась к стоявшей в полутьме витрине, Лэгдон последовал за ней. Книгу выставили в самой темной части крипты, в густой тени, которую отбрасывала массивная правая колонна усыпальницы Гауди.

— Мы обычно выкладываем здесь справочные брошюры, — объяснил отец Бенья. — Но я их перенес, чтобы освободить место для книги сеньора Кирша. Никто даже и не заметил.

Амбра уже стояла возле похожей на клетку витрины с наклонной стеклянной крышкой. Лэнгдон поспешил к ней. Под стеклом, открытая на странице сто шестьдесят три и плохо различимая в полутьме, лежала массивная книга в толстом переплете — «Полное собрание работ Уильяма Блейка».

Как и сказал отец Бенья, на странице сто шестьдесят три не было стихов — только иллюстрация. Со слов настоятеля об изображении Бога Лэнгдон пытался представить, что именно они увидят в книге. Но этого точно не ожидал.

«Ветхий днями»^[358], мысленно проговорил Лэнгдон, пытаясь рассмотреть в темноте знаменитую гравюру Блейка, датированную 1794 годом.

Лэнгдона удивило, что отец Бенья назвал эту иллюстрацию «изображением Бога». На первый взгляд это действительно Бог христиан — седобородый иссохший старец, восседающий на облаках и способный дотянуться с небес до земли. Но если бы отец Бенья изучил вопрос немного глубже, он открыл бы для себя много нового. На гравюре не христианский Бог, а созданное воображением Блейка божество по имени Уризен. Гигантским циркулем он измеряет небеса, отдавая дань уважения научным законам Вселенной. Гравюра настолько футуристическая для своего времени, что столетия спустя знаменитый физик и атеист Стивен Хокинг вынес именно ее на обложку антологии «Бог создал целые числа». Вечного демиурга Блейка можно увидеть и над главным входом в Рокфеллеровский центр в Нью-Йорке — древний геометр, по обеим сторонам которого расположены две другие фигуры, смотрит вниз с барельефа в стиле ар-деко под названием «Мудрость, свет и звук».

Лэнгдон, глядя на книгу, пытался понять, почему Эдмонд принял столь странное решение — поместить ее здесь. Неужели это месть? Нечто вроде пощечины христианской церкви?

Война Эдмонда с религией никогда не заканчивалась, думал Лэнгдон, рассматривая Уризена. Богатство давало Эдмонду возможность делать все, что он пожелает, — даже демонстрировать «богохульные» произведения искусства в святая святых католического собора.

Злость и гнев, размышлял Лэнгдон. Возможно, все объясняется очень просто. Справедливо или нет, но Эдмонд всегда винил церковь в смерти матери.

— Конечно, я прекрасно знаю, — сказал отец Бенья, — что тут изображен вовсе не христианский Бог.

Лэнгдон удивленно взглянул на старого настоятеля:

— Правда?

— Да, Эдмонд сказал об этом прямо. Хотя мог бы не говорить — я хорошо знаком с идеями Уильяма Блейка.

— И вы все равно выставили книгу?

— Профессор, — прошептал священник с легкой улыбкой. — Это же Саграда Фамилия. В этих стенах Гауди объединил Бога, науку и природу. Тема этой картины для нас не нова. — Его глаза загадочно блеснули. — Не все из братии мыслят так же свободно, как я, но вы ведь понимаете: для всех нас христианство по-прежнему находится в развитии. — Он еле заметно улыбнулся и кивнул в сторону книги. — Конечно, я признателен, что сеньор Кирш согласился не выставлять свою именную карточку рядом с книгой. Учитывая его репутацию, я вряд ли смог бы объяснить это собратьям, особенно после сегодняшней трансляции. — Бенья замолчал, его лицо помрачнело. — Я правильно понимаю, гравюра — не то, что вы искали?

— Правильно. Мы ищем стихотворную строку Блейка.

— Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах?^[359] — предположил отец Бенья.

Лэнгдон улыбнулся, впечатленный тем, что Бенья знает наизусть первую строку одного из самых знаменитых стихотворений Блейка. Хотя эти шесть строф тоже несут в себе религиозный смысл: автор задается вопросом, мог ли один и тот же Бог создать и страшного тигра, и невинного агнца.

— Отец Бенья. — Амбра, склонившись над витриной, внимательно рассматривала открытую книгу. — У вас, случайно, нет телефона или фонарика?

— К сожалению, нет. А если позаимствовать светильник из усыпальницы Антонио?

— Пожалуйста, если возможно, — попросила Амбра. — Это бы очень помогло.

Как только Бенья ушел, она повернулась к Лэнгдону и взволнованно зашептала:

— Роберт! Эдмонд выбрал страницу сто шестьдесят три вовсе не из-за гравюры!

— Что вы имеете в виду? — На странице сто шестьдесят три ничего другого нет.

— Это для отвода глаз.

— Вы меня совсем запутали. — Лэнгдон с озадаченным видом изучал иллюстрацию.

— Эдмонд выбрал страницу сто шестьдесят три, потому что ее просто невозможно раскрыть, не раскрыв предыдущей страницы — сто шестьдесят два!

Лэнгдон перевел взгляд на лист, предшествующий гравюре с Уризеном. В полутьме он почти ничего не мог различить, кроме разве что каких-то слов, написанных мелко, от руки. Вернулся Бенья, передал Амбре светильник, и она поднесла его к витрине. Мягкий свет разлился над раскрытой книгой, и у Лэнгдона перехватило дыхание.

Да, на предыдущей странице видны слова — написанные от руки, как и во всех оригинальных изданиях Блейка. Текст окружали виньетки, рисунки, разные фигурки. Но самое важное, что слова в центре листа складывались в стройные стихотворные строки.

Наверху в главном нефе собора агент Диас расхаживал в темноте, недоумевая, куда подевался его напарник.

Фонсека уже должен был вернуться.

Телефон в кармане начал вибрировать, и Диас решил, что это, конечно же, звонит напарник. Но, взглянув на экран мобильного, прочитал имя, которое никак не ожидал увидеть:

Моника Мартин.

Он даже представить не мог, зачем звонит пиар-координатор. Что бы она ни хотела сказать, ей следовало позвонить Фонсеке. В нашей связке он — главный.

— Алло, — сказал он в трубку. — Это Диас.

— Агент Диас, это Моника Мартин. Передаю трубку, кое-кто хочет с вами поговорить.

Мгновение спустя в телефоне зазвучал знакомый решительный голос:

— Агент Диас, на связи командор Гарза. Ответьте, в безопасности ли сеньорита Видаль?

— Да, командор, — выпалил Диас, которому сразу захотелось встать по стойке «смирно», услышав голос шефа. — Сеньорита Видаль в полной безопасности. Мы с агентом Фонсекой полностью контролируем ситуацию. Мы находимся…

— Не будем говорить об этом по незащищенной линии, — резко оборвал его Гарза. — Если она в безопасном месте, пусть там и остается. Будьте с ней. Я рад слышать ваш голос. Мы пытались дозвониться агенту Фонсеке, но он не отвечает. Он с вами?

— Да, сеньор. Он вышел позвонить, но до сих пор не вернулся…

— У меня совсем нет времени. Я сейчас под арестом, и сеньорита Мартин одолжила мне свой телефон. Как вы уже, конечно, знаете, история с похищением — ложь от начала до конца. Сеньорита Видаль могла оказаться в большой опасности.

Вы даже не представляете, насколько большой, подумал Диас, вспоминая стрельбу на крыше Каса-Мила.

— То, что я обвинял в убийстве епископа Вальдеспино, — тоже ложь.

— Я так и предполагал, командор, но…

— Мы с сеньоритой Мартин стараемся придумать, как выйти из ситуации. Пока мы решаем этот вопрос, прошу следить, чтобы будущая королева не появлялась на публике. Это ясно?

— Конечно, командор. Но кто отдал приказ о вашем аресте?

— Это не телефонный разговор. Просто делайте, что я сказал. Главное, оберегайте Амбру Видаль и не подпускайте к ней журналистов. Сеньорита Мартин будет информировать вас о развитии событий.

Гарза дал отбой. Стоя в темноте в полном одиночестве, Диас силился понять смысл этого звонка.

Он собирался положить телефон обратно в карман, когда услышал позади шорох. Повернуться он не успел — из темноты вынырнули две бледные руки. Мертвой хваткой они сжали его голову и сделали одно невероятно быстрое и резкое движение.

Диас услышал хруст собственных позвонков, и в голове полыхнуло жаром.

А потом наступила темнота.

Глава 71

ConspiracyNet.com

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

РЕВОЛЮЦИОННОЕ ОТКРЫТИЕ КИРША: ЕСТЬ НАДЕЖДА УЗНАТЬ ТАЙНУ!

Пиар-координатор Королевского дворца Мадрида Моника Мартин недавно сделала официальное заявление для прессы. Она сообщила, что будущая королева Амбра Видаль похищена и удерживается в заложниках американским профессором Робертом Лэнгдоном. К поискам будущей королевы дворец привлек местные власти и полицию.

Наш добровольный помощник monte@iglesia.org только что поделился следующей информацией:

ЗАЯВЛЕНИЕ ДВОРЦА О ПОХИЩЕНИИ — СТОПРОЦЕНТНАЯ ФАЛЬШИВКА. ПУЩЕНА В ХОД, ЧТОБЫ СОРВАТЬ ПЛАНЫ ЛЭНГДОНА В БАРСЕЛОНЕ (ЛЭНГДОН/ ВИДАЛЬ ПРИЛАГАЮТ УСИЛИЯ, ЧТОБЫ ОБНАРОДОВАТЬ ПРЕЗЕНТАЦИЮ ОТКРЫТИЯ КИРША). В СЛУЧАЕ УСПЕХА ЛЭНГДОНА ПРЕЗЕНТАЦИЯ МОЖЕТ ВЫЙТИ В ЭФИР В ЛЮБУЮ МИНУТУ. ОСТАВАЙТЕСЬ У МОНИТОРОВ.

Невероятно! И вы читаете это первыми — Лэнгдон и Видаль скрылись, чтобы завершить начатое Киршем! Дворец прилагает все силы, чтобы их остановить (Опять Вальдеспино? И какое отношение к этой истории имеет принц?)

Ждите новостей и оставайтесь с нами — возможно, тайна Кирша будет раскрыта уже этой ночью!

Глава 72

Принц Хулиан неотрывно смотрел в окно машины на поля и сельские домики, пытаясь осмыслить странное поведение епископа.

Вальдеспино что-то скрывает.

Прошло больше часа с тех пор, как епископ тайком вывел Хулиана из дворца — такого раньше и вообразить было невозможно, — уверяя, что все это исключительно ради его же безопасности.

Епископ просил не задавать вопросов… просил просто довериться ему.

Хулиан всегда относился к Вальдеспино, как к старшему родственнику, человеку, которому безгранично верит король. Но предложение Вальдеспино укрыться в личном особняке с самого начала казалось принцу сомнительным.

Что-то здесь не так. Я полностью изолирован — ни телефона, ни охраны, ни возможности следить за новостями. И никто не знает, где я.

Машина, подпрыгивая, переезжала железнодорожные пути неподалеку от особняка принца. Хулиан смотрел на проселочную дорогу впереди. Менее чем через сто метров — поворот налево, на длинную, обсаженную деревьями подъездную аллею, ведущую к уединенной резиденции принца.

Хулиан представил совершенно пустой особняк, и внезапно его охватила тревога. Наклонившись вперед, он тронул плечо водителя:

— Пожалуйста, остановитесь на обочине.

Вальдеспино удивленно повернулся к нему:

— Но мы уже почти…

— Я хочу знать, что происходит! — не сдержавшись, почти выкрикнул принц.

— Дон Хулиан, ночь была беспокойная, и все же вы должны…

— Верить вам? — скептически спросил Хулиан.

— Да.

Хулиан сжал плечо молодого министранта и указал на заросшую травой обочину проселочной дороги:

— Останови здесь.

— Поезжай дальше, — бросил Вальдеспино. — Дон Хулиан, я сейчас все объясню…

— Останови машину! — Принц повысил голос.

Молодой человек поспешно съехал на обочину и так резко затормозил, что машину занесло на влажной траве.

— Пожалуйста, оставь нас наедине, — приказал Хулиан. Сердце его билось все сильнее.

Парня не надо было просить дважды. Быстро включив нейтральную передачу, он выбрался из автомобиля и скрылся в темноте. Вальдеспино и Хулиан остались на заднем сиденье.

В бледном свете луны принц вдруг с удивлением заметил страх на лице епископа.

— Да, вы должны бояться, — произнес Хулиан, и его голос прозвучал настолько властно, что это удивило даже его самого. Вальдеспино инстинктивно подался назад, тоже изумленный необычным тоном принца. Никогда прежде Хулиан так не говорил с епископом. — Я будущий король Испании. Вы лишили меня охраны и связи с моими людьми. Запретили слушать новости. Я даже не могу позвонить невесте!

— Я искренне прошу прощения… — начал Вальдеспино.

— Этого недостаточно, — перебил Хулиан. Сейчас епископ почему-то казался принцу маленьким и жалким.

Вальдеспино тяжело вздохнул и повернулся к принцу.

— Некоторое время назад, дон Хулиан, мне позвонили. Этот человек …

— Какой человек?

Епископ помедлил, прежде чем ответить:

— Ваш отец. Он был глубоко потрясен.

Что? Хулиан навещал отца всего два дня назад в Паласио-де-ла-Сарсуэла, и король был в прекрасном расположении духа, насколько это возможно в его состоянии.

— Что же стало тому причиной?

— К несчастью, он видел трансляцию из музея Гуггенхайма.

Хулиан невольно стиснул челюсти. Больной отец спит почти круглые сутки, он редко выдерживает даже час бодрствования. Более того, король запретил ставить телевизоры и компьютеры в дворцовых спальнях, поскольку считал их священным местом, отведенным только для чтения и сна. Сиделки прекрасно осведомлены об этом, и они бы не допустили, чтобы отец встал с постели ради разнузданного атеистического шоу.

— Это моя вина, — признался Вальдеспино. — Несколько недель назад я привез королю планшет, чтобы он не чувствовал себя совсем уж оторванным от мира. Он учился отправлять сообщения, пользоваться электронной почтой. А вышло так, что именно на планшете он и увидел выступление Кирша.

Хулиану стало дурно. Неужели в свои, возможно, последние часы отец смотрел провокационное антикатолическое шоу, завершившееся кровавой драмой? Теперь короля, наверное, мучает мысль о том, к чему он, правитель, привел свою несчастную страну.

— Нетрудно догадаться, — продолжил Вальдеспино, постепенно овладевая собой, — что короля встревожило очень многое. Особенно он был расстроен содержанием некоторых высказываний Кирша и, конечно, тем, что ваша невеста приняла участие в этом действе. Король считает, это больно ударит по вам и по дворцу.

— Амбра — независимая женщина и живет своим умом. Отец это хорошо знает.

— Как бы то ни было, король говорил со мной так же решительно, как в былые годы. Он приказал немедленно привезти вас к нему.

— Но почему мы здесь? — по-прежнему жестко спросил Хулиан, указав в сторону подъездной аллеи. — Отец же в Сарсуэле!

— Уже нет, — тихо проговорил Вальдеспино. — Он приказал перевезти его в другое место. Он хочет провести последние дни в окружении того, что будет напоминать ему об истории его страны.

Принц внезапно все понял.

Мы ехали не в особняк.

С дрожью в сердце он отвернулся от епископа и посмотрел вперед — не на подъездную аллею, а туда, где меж крон деревьев угадывались подсвеченные башни огромного здания.

Эскориал.

У подножия горы Абантос возвышается, как крепость, один из величайших религиозных памятников мира — легендарный испанский Эскориал. На площади более тридцати тысяч квадратных метров расположился монастырь, базилика, королевский дворец, музей, библиотека и комнаты смерти — самое страшное, что Хулиан видел в своей жизни.

Усыпальница королей.

Отец впервые привел Хулиана в это жуткое подземелье, когда ему было всего восемь лет. Первым делом они прошли в Panteón de Infantes — ту часть подземного мавзолея, где находятся могилы детей. Хулиан до сих пор не смог забыть ужасающий «именинный пирог» — массивную круглую гробницу, похожую на торт с белыми слоями крема. В этом «торте», в «выдвижных ящиках» побокам, покоятся останки шестидесяти инфант и инфантов. Впрочем, через несколько минут ужас перед чудовищной детской гробницей померк: отец привел Хулиана туда, где нашла последний приют его мать. Принц предполагал, что увидит мраморную усыпальницу, достойную королевы Испании. Но тело матери покоилось в простом свинцовом гробу в комнате с каменными стенами в конце длинного полутемного коридора. Король объяснил мальчику, что мать находится сейчас в pudridero, «камере разложения», где тела королей и королев лежат тридцать лет, пока не рассыпаются в прах. После этого их помещают в склепы, где они находят вечное пристанище. Хулиан вспомнил, что ему пришлось тогда собрать все силы, чтобы не расплакаться и преодолеть подступающую тошноту.

Дальше отец подвел его к лестнице, которая, казалось, уходила в бесконечную подземную тьму. Стены здесь были уже не белого, а роскошного янтарного цвета. На каждой третьей ступени горели ритуальные свечи, отбрасывая блики света на темно-золотистый камень.

Маленький Хулиан, цепляясь за древние веревочные поручни, спускался вниз следом за отцом. Одна ступень, еще одна, еще… все глубже и глубже в темную пропасть. Лестница привела их к тяжелой, богато украшенной двери. Король, открыв ее, ступил внутрь и знаком велел Хулиану войти следом.

Вот он, Пантеон королей, сказал отец.

Хулиану было всего восемь, но он уже слышал про это легендарное место.

Дрожа, мальчик переступил порог и оказался в восьмиугольном зале цвета золотистой охры. В воздухе плыл запах ладана, и все вокруг, казалось, расплывается перед глазами в неровном свете свечей, горящих в люстре под потолком. Хулиан стоял в центре зала и медленно поворачивался, осматривая стены одну за другой. Он очень замерз в этом храме одиночества и чувствовал себя совсем маленьким.

Во всех восьми стенах имелись глубокие ниши, а в них, занимая все пространство, были установлены одинаковые черные гробы с золотыми табличками. Имена на табличках Хулиан знал из учебника истории — король Фердинанд… королева Изабелла…Король Карл V, император Священной Римской империи… Тяжелая рука отца лежала на плече принца. И в этот миг, в звенящей тишине пантеона, Хулиана пронзила глубокая тоска предчувствия. Однажды именно здесь похоронят и моего отца.

В полном молчании отец и сын поднялись наверх из подземелья, прочь от смерти, навстречу воздуху и свету. Под лучами жгучего испанского солнца король склонился и посмотрел Хулиану прямо в глаза.

— Memento mori, — прошептал он. — Помни о смерти. Даже для тех, кто наделен огромной властью, жизнь быстротечна. Есть только один способ одержать победу над смертью — превратить свою жизнь в легенду. Мы должны всегда проявлять доброту и великодушие, мы должны искать всепоглощающую любовь. Я вижу в твоих глазах прекрасную душу твоей матери. Всегда слушай голос разума, а в самые тяжелые времена пусть сердце указывает тебе путь.

Прошли десятилетия. Хулиан прекрасно понимал, что не сделал ничего, совсем ничего, чтобы превратить свою жизнь в легенду. Он даже не сумел выйти из тени отца и хоть как-то проявить себя.

Я разочаровал отца во всех отношениях.

Долгие годы Хулиан по совету короля старался следовать велениям сердца. Но путь, который оно подсказывало, был слишком извилист. Принц видел будущее Испании совершенно иначе, чем его отец. Дерзкие мечты Хулиана невозможно было осуществить, пока жил король. Да и потом тоже… принц не представлял, как отнесется к его намерениям не только королевский дворец, но и вся страна. Оставалось лишь ждать, уважать традиции и жить с открытым сердцем.

Но три месяца назад все изменилось.

Я встретил Амбру Видаль.

Умная, красивая, полная энергии, она перевернула всю жизнь Хулиана. Через несколько дней после их первой встречи он наконец по-настоящему понял слова отца. Пусть сердце указывает тебе путь… мы должны искать всепоглощающую любовь.

Принц невидяще смотрел на ведущую вперед дорогу. Его переполняло чувство грядущего одиночества. Отец умирает, любимая женщина не хочет с ним говорить, и он только что повел себя грубо с наставником, которому всегда доверял, — с епископом Вальдеспино.

— Принц Хулиан, — мягко, но настойчиво произнес епископ, — нам пора. Ваш отец совсем слаб, он хочет увидеть вас сейчас же, немедленно.

Хулиан медленно повернулся к старому другу отца и прошептал:

— Как думаете, сколько ему осталось?

Голос Вальдеспино задрожал, словно он сдерживал слезы:

— Он не хотел вас огорчать и просил меня ничего не говорить, но я чувствую, что конец совсем близок. Он… хочет попрощаться.

— Но почему вы не сказали мне, куда мы едем? Зачем эти тайны и вся эта ложь?

— Сожалею, но у меня не было выбора. Ваш отец дал мне четкие указания. Он приказал изолировать вас от мира и ничего не рассказывать до тех пор, пока вы не поговорите с ним лично.

— Ничего не рассказывать… о чем?

— Я думаю, это вам лучше объяснит отец.

Хулиан пристально посмотрел на епископа:

— Прежде чем мы встретимся, я хочу кое-что узнать. Он в ясном сознании? Его разум в порядке?

Вальдеспино с удивлением взглянул на принца:

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что его сегодняшние требования кажутся мне странными. Слишком импульсивными.

Вальдеспино печально кивнул:

— Может быть, он и правда действовал под влиянием импульса, но он все еще король. Я люблю его и выполняю его приказы. Как и все мы.

Глава 73

Роберт Лэнгдон и Амбра Видаль, стоя у витрины, рассматривали рукописную книгу Уильяма Блейка, слабо освещенную масляным светильником. Отец Бенья деликатно отошел в сторону и принялся расставлять по местам скамьи.

Лэнгдон с трудом разбирал мелкий рукописный текст, но большие буквы вверху страницы были вполне различимы.

Четыре Зоа

Увидев эти слова, Лэнгдон почувствовал, что верный путь наконец найден. «Четыре Зоа» — название одного из самых известных пророческих произведений Блейка, большой поэмы, разделенной на девять частей — «ночей». Насколько Лэнгдон помнил со студенческих времен, речь там идет в основном об упадке традиционной религии и конечном торжестве научного знания.

Лэнгдон пробежал глазами строфы — рукописные строчки заканчивались на середине страницы изящным росчерком finis divisionem, что должно значить «конец».

Это последняя страница поэмы, понял Лэнгдон. Финал одного из пророческих шедевров Блейка!

Он наклонился ниже, всмотрелся в мелкие буквы, но в скудном свете лампады ничего разобрать не смог.

Амбра тоже приникла лицом к стеклу. Не торопясь, она просматривала текст и время от времени зачитывала отдельные строки вслух.

— «И человек избег огня, ибо зло исчерпало себя». — Она повернулась к Лэнгдону. — Зло исчерпало себя?

Профессор задумчиво кивнул.

— Возможно, Блейк имеет в виду смерть христианства, которую он считал неизбежной. Будущее без религии — к этому пророчеству он возвращался вновь и вновь.

Амбра с надеждой взглянула на Лэнгдона:

— По словам Эдмонда, его любимая стихотворная строка — пророчество, которое, как он надеется, обязательно осуществится.

— Возможно, — сказал Лэнгдон. — Ведь будущее без религии — это мечта Эдмонда. Сколько букв в строке?

Амбра принялась считать.

— Увы, количество не совпадает.

Она продолжила чтение и через несколько секунд спросила:

— А вот это? «Открытые глаза людей узрели чудеса Вселенной»?

— По смыслу подходит, — кивнул Лэнгдон и подумал: человеческий разум крепнет со временем и все глубже проникает в тайны природы.

— Нет, число букв опять не то, — сказала Амбра. — Продолжим поиски.

Она читала дальше, а Лэнгдон в задумчивости стоял рядом. Прочитанные Амброй строки напомнили ему семинары по Блейку в Принстоне. Как часто бывало, перед ним поплыли образы и ассоциации, одни притягивали другие. Внезапно он вспомнил: подходит к концу семинар, посвященный «Четырем Зоа». Преподаватель задает им вечный вопрос: «А что бы предпочли вы? Мир без религии? Или мир без науки?» И добавляет: «Очевидно, Блейк сделал свой выбор, который и сформулировал в последней строке своей поэмы».

Лэнгдон, вздрогнув, повернулся к Амбре, которая, наклонившись, разбирала новые еле различимые строчки.

— Амбра, прочтите самый конец!

Он вспомнил последнюю строку.

Амбра, присмотревшись внимательнее, на мгновение застыла, а потом обернулась к нему. Лицо ее осветилось восторгом и удивлением.

Лэнгдон склонился над книгой, вгляделся в последнюю строчку. Теперь, когда он вспомнил ее, было нетрудно прочитать мелкие рукописные буквы:

The dark religions are departed & sweet science reigns.

— «Религий темных больше нет, — прочла Амбра вслух, — царит блаженная наука».

Это не просто пророчество, в которое верил Эдмонд. Это суть его сегодняшней презентации.

Религии уйдут… и воцарится наука.

Амбра принялась считать буквы, но Лэнгдон был уверен, что в этом нет необходимости. Никаких сомнений. Мы нашли пароль. Он уже прикидывал, как добраться до Уинстона и запустить презентацию.

Но свой план он решил изложить Амбре потом, без свидетелей.

Вернулся отец Бенья.

— Святой отец, мы почти закончили, — обратился к нему Лэнгдон. — Вы не могли бы подняться наверх и попросить агентов гвардии подготовить вертолет? Мы должны вылететь как можно скорее.

— Конечно. — Бенья направился к лестнице. — Надеюсь, вы нашли то, что искали. Жду вас наверху.

Едва священник ушел, Амбра выпрямилась и посмотрела на Лэнгдона с явной тревогой:

— Роберт, строчка слишком короткая. Я дважды посчитала: всего сорок шесть букв. А надо сорок семь.

— Что? — Лэнгдон подошел к витрине и, наклонившись, тщательно пересчитал рукописные буковки. — А Эдмонд точно сказал — сорок семь? Может, сорок шесть?

— Абсолютно точно.

Лэнгдон еще раз перечитал знаки. Но это должна быть та самая строка, подумал он. Что я упустил?

Он еще раз исследовал каждую буковку в последней строке поэмы Блейка.

И наконец его осенило.

…& sweet science reigns.

— Амперсанд, — сказал он Амбре. — Этот знак Блейк использовал вместо слова and^[360].

Амбра удивленно посмотрела на него и покачала головой:

— Роберт, если мы заменим амперсанд на and, у нас получится сорок восемь букв. На одну больше.

Не совсем так, улыбнулся Лэнгдон. Это шифр внутри шифра.

Лэнгдону понравилась маленькая хитрость Эдмонда. Помешанный на безопасности гений использовал простейший типографский трюк: если кто-то и найдет его любимую строку, то просто не сможет верно набрать ее на клавиатуре.

Код «амперсанд», подумал Лэнгдон. Эдмонд все помнил.

О происхождении амперсанда Лэнгдон обычно рассказывал на первом семинаре по символогии. Символ & — логограмма, то есть буквально — рисунок, обозначающий слово. Многие думают, что этот знак берет начало от английского слова and, на самом же деле это сокращение латинского et — союза «и». Свой вид амперсанд приобрел в результате типографского слияния букв Е и Т. Эта лигатура до сих пор отчетливо видна в компьютерном шрифте Trebuchet — там амперсанд выглядит как «», и его латинское происхождение проступает со всей очевидностью.

Лэнгдон навсегда запомнил, как через неделю после этого семинара юный гений появился в майке с надписью: «Амперсанд, позвони домой!». Это была остроумная аллюзия на фильм Спилберга, в котором инопланетянин — Extra-Terrestrial, ЕТ — пытался найти дорогу домой.

И вот теперь, в крипте, рядом с книгой Блейка Лэнгдон ясно представил пароль Эдмонда из сорока семи букв:

thedarkreligionsaredepartedetsweetsciencereigns

В этом весь мистер Кирш, подумал Лэнгдон и быстро раскрыл Амбре суть уловки Эдмонда для дополнительной шифровки пароля.

На лице Амбры расцвела сияющая улыбка — такой счастливой Лэнгдон ее еще не видел.

— Теперь ясно, — сказала она. — Если до сих пор у нас было мало свидетельств его эксцентричности…

И они расхохотались, воспользовались тем, что рядом никого не было. Им требовалась хотя бы минутная передышка — уж слишком велико было напряжение этого вечера.

— Вы нашли пароль, — восхитилась Амбра. — А я не перестаю клясть себя за то, что разбила телефон Эдмонда. Будь он у нас, мы могли бы прямо сейчас запустить презентацию.

— Это не ваша вина, — успокоил ее Лэнгдон. — И потом, я знаю, как найти Уинстона.

По крайней мере мне так кажется, подумал он, надеясь, что его гипотеза подтвердится. Лэнгдон представил вид Барселоны сверху и необычную загадку, которую ему предстояло разгадать.

В эту минуту тишину крипты нарушили пронзительные крики, доносившиеся сверху.

Отец Бенья отчаянно звал на помощь.

Глава 74

— Скорее! Сеньорита Видаль…Професор Лэнгдон… Скорее сюда!

Лэнгдон и Амбра бросились к лестнице. Отец Бенья продолжал кричать. Поднявшись наверх, Лэнгдон оказался в кромешной тьме.

Ничего не видно!

Неуверенно двигаясь на звук, он ждал, когда глаза после света масляных лампад привыкнут к темноте. Амбра осторожно ступала следом.

— Сюда! Сюда! — отчаянно звал Бенья.

Наконец они начали различать силуэт священника на границе тьмы и слабого света из крипты. Стоя на коленях, отец Бенья склонился над распростертым на полу телом человека.

Лэнгдон остановился как вкопанный, узнав жертву. Агент Диас. Он лежал ничком, с неестественно — на сто восемьдесят градусов — повернутой головой. Безжизненные глаза смотрели в уходящий во мрак потолок храма.

Лэнгдон содрогнулся. Теперь он понял, почему так отчаянно кричал отец Бенья.

По спине пробежал холодок. Лэнгдон на мгновение замер и прислушался, пытаясь уловить хоть малейшее движение в огромной пещере собора.

— Пистолет, — прошептала Амбра, указывая на пустую кобуру Диаса. — Он исчез. — Она осмотрелась и выкрикнула в темноту: — Агент Фонсека!

Послышались быстрые гулкие шаги, а потом звуки отчаянной схватки. И тут же в пугающей близости прогремел оглушительный выстрел. Лэнгдон, Амбра и Бенья инстинктивно отпрянули. Не успело затихнуть гулкое эхо выстрела, как раздался искаженный болью крик:

– ¡Corre! — Бегите!

Прогремел второй выстрел, и послышался тяжелый удар — звук падения тела.

Лэнгдон схватил Амбру за руку и потащил в темноту к боковой стене храма. Отец Бенья поспешил за ними. Все трое замерли в тревожной тишине, прижавшись спинами к холодному камню.

Глаза Лэнгдона постепенно привыкали к темноте.

Он пытался понять, что происходит.

Диас и Фонсека убиты. В соборе кто-то есть. Что ему нужно?

Ответ напрашивался сам собой: убийца, скрывающийся в темноте собора, вряд ли явился сюда, чтобы ликвидировать агентов гвардии… Ему нужны Амбра и Лэнгдон.

Кто-то все еще пытается заставить замолчать Эдмонда.

Внезапно из самого центра храма вырвался яркий луч фонарика. Светя по сторонам, он постепенно приближался к ним. Лэнгдон понимал, что через несколько секунд луч доберется до них.

— Сюда, — прошептал Бенья, подталкивая Амбру вдоль стены подальше от приближающегося луча. Лэнгдон двинулся следом. Бенья и Амбра резко повернули направо и скрылись в темном проеме. Лэнгдон последовал за ними, но тут же споткнулся о ступеньку и упал. Наверняка Амбра и Бенья поднимались по какой-то лестнице. Лэнгдон, встав, пошел за ними, постоянно оглядываясь. Луч фонаря тем временем скользнул на нижние ступеньки лестницы.

Лэнгдон замер.

Луч какое-то время не двигался, затем стал приближаться.

Он идет за нами!

Амбра и Бенья бесшумно поднимались по лестнице. Лэнгдон тоже быстро ринулся вверх, но снова споткнулся, ударился о стенку и понял, что лестница не прямая. Она витая. Касаясь рукой стены, Лэнгдон стал двигаться вверх по крутой спирали и наконец догадался, куда попал.

Печально знаменитая винтовая лестница собора Саграда Фамилия.

Он поднял голову: слабое сияние лилось сверху, едва освещая узкий проем спиралевидной лестницы. Лэнгдон мгновенно ощутил напряжение и замер — в тесном замкнутом пространстве у него начался острый приступ клаустрофобии.

Вперед! Мысленно он подгонял себя, но скованные безотчетным страхом мышцы отказывались повиноваться. Снизу послышались тяжелые шаги — кто-то приближался к лестнице, ступая по плитке. Лэнгдон, с трудом пересилив себя, стал подниматься по ступеням. Слабый свет был теперь чуть ярче. Лэнгдон дошел до «окошка» в стене: через эту узкую щель можно было разглядеть огни ночного города, и, проходя мимо, он ощутил дуновение прохладного ветерка. Но уже на следующем витке лестницы все опять погрузилось во тьму.

Шаги внизу приблизились к основанию лестницы, и центральную шахту осветил луч фонаря. Лэнгдон миновал еще одно «окошко» и услышал, что преследователь быстро поднимается по лестнице вслед за ним.

Наконец Лэнгдон догнал Амбру и Бенью. Старый священник задыхался. Лэнгдон с осторожностью посмотрел вниз. Узкий витой колодец — словно гигантский головоногий моллюск. Перил нет, только низенький, по щиколотку, бортик идет по внутренней стороне лестницы — такой вряд ли спасет от падения. Борясь с головокружением, Лэнгдон перевел взгляд вверх, в темноту. Насколько он помнил, у этой лестницы больше четырехсот ступеней, иными словами, у них нет ни единого шанса добраться наверх раньше, чем их настигнет человек с пистолетом.

— Вы вдвоем… идите! — задыхаясь, проговорил Бенья и прижался к стене, пропуская Амбру и Лэнгдона вперед.

— Не говорите так, святой отец. — Амбра попыталась поддержать старого священника под локоть.

Лэнгдон был тронут ее самоотверженностью, но при этом отчетливо понимал, что попытка спастись, поднимаясь вверх по лестнице, равносильна самоубийству: все закончится тем, что они получат по пуле в спину. Из двух базовых инстинктов самосохранения — убегать или нападать — они, к сожалению, могли полагаться только на один.

Убежать мы не сможем!

Лэнгдон, повернувшись к Амбре и Бенье спиной, встал поудобнее — лицом к противнику. Свет фонарика снизу приближался. Лэнгдон вжался в стену и присел на корточки. Луч фонаря скользнул по ступеньке прямо у его ног. И тут снизу из-за очередного витка лестницы появился убийца — темный силуэт с вытянутыми руками, в одной — фонарик, в другой — пистолет.

Лэнгдон действовал инстинктивно. Резко оттолкнувшись, прыгнул вниз прямо на убийцу. Тот увидел Лэнгдона, попытался прицелиться, но, получив удар каблуками в грудь, отлетел к стене.

Дальше все было как в тумане.

Лэнгдон сильно ударился бедром. Его противник упал на спину и со стоном съехал вниз на несколько ступеней. Фонарик, проскакав по ступенькам, замер, подсвечивая снизу стену и блестящий металлический предмет, находящийся сейчас на равном расстоянии от Лэнгдона и убийцы.

Пистолет.

Оба одновременно ринулись к оружию, но Лэнгдон был наверху и успел первым. Схватив пистолет, он направил его на убийцу. Тот совершенно спокойно смотрел в направленный прямо в лицо ствол оружия.

В свете фонарика Лэнгдон различил бороду с проседью, парадные белые брюки…и тут же узнал этого человека.

Морской офицер из музея Гуггенхайма.

Лэнгдон направил ствол прямо в лоб адмиралу и, держа палец на спусковом крючке, сказал:

— Ты убил моего друга Эдмонда Кирша.

Человек тяжело дышал, но ответил с ледяным спокойствием:

— Я просто сравнял счет. Твой друг Эдмонд Кирш убил мою жену и сына.

Глава 75

Лэнгдон переломал мне ребра.

Адмирал Авила ощущал резкую боль при каждом вдохе. Грудь словно разрывалась на части, но, собрав волю в кулак, Авила старался этого не замечать. Лэнгдон, чуть наклонившись, стоял выше на лестнице — с пистолетом, направленным прямо в переносицу адмирала.

Военная выучка — вторая натура: Авила почти инстинктивно оценил ситуацию. Из минусов — у противника пистолет, и он находится выше. Но, судя по тому, как профессор нервно сжимает рукоятку, у него нет навыков обращения с оружием. И это плюс.

Он не будет стрелять в меня, решил Авила. Будет ждать, пока подоспеет подмога. Снаружи донесся шум — охранники собора явно услышали выстрелы и уже бегут сюда.

Необходимо действовать быстро.

С поднятыми руками Авила медленно опустился на колени, демонстрируя полную покорность.

Пусть Лэнгдон думает, что владеет ситуацией.

Авила чувствовал, что, несмотря на падение, керамический пистолет все еще на месте, за поясом. Тот самый пистолет, из которого он убил Кирша в музее Гуггенхайма. Перед тем как войти в собор, Авила зарядил его последней пулей, и она по-прежнему в обойме. Одного охранника он убрал по-тихому, голыми руками и забрал у него табельное оружие, которое, к сожалению, оказалось в руках Лэнгдона и сейчас смотрит прямо в лоб Авиле. Адмирал пожалел, что не поставил пистолет агента на предохранитель. Лэнгдон вряд ли сумел бы привести его в боевое положение.

Авила прикинул: завести руку за спину, выхватить керамический пистолет и выстрелить первым. Но даже если он будет достаточно быстр, шанс выжить — пятьдесят на пятьдесят. Главная опасность, которую ждешь от дилетанта, — случайное нажатие на спусковой крючок.

Если я сделаю слишком резкое движение…

Шаги и крики охранников приближались. По идее у него есть защита — татуировка «victor» на ладони. Регент обещал, что это должно сработать. Но после убийства двух агентов Королевской гвардии Авила не был уверен, что авторитет Регента обеспечит ему защиту.

Я здесь, чтобы выполнить миссию, напомнил себе Авила. И она пока не завершена. Нужно устранить Роберта Лэнгдона и Амбру Видаль.

Регент предлагал Авиле проникнуть в собор через восточный служебный вход, но он решил перелезть через забор. У восточного входа он заметил скрытый наряд полиции. Мне пришлось импровизировать.

И тут Лэнгдон взволнованно заговорил. Глаза его горели, пистолет в руках дрожал.

— Ты сказал, что Эдмонд Кирш убил твою жену и ребенка. Это ложь. Эдмонд не убийца.

Ты прав, подумал Авила, он хуже, чем убийца.

Страшную правду про Кирша Авила узнал всего неделю назад. Ему позвонил Регент.

— Наш папа просит вас устранить знаменитого футуролога Эдмонда Кирша, — сказал Регент. — В распоряжении его святейшества много преданных людей, но он считает, что эту миссию следует возложить именно на вас.

— Почему именно на меня? — спросил Авила.

— Адмирал, — тихо произнес Регент, — мне больно говорить об этом, но террористическую атаку в соборе, в результате которой погибла ваша семья, организовал Эдмонд Кирш.

Авила поначалу не поверил. Он не мог понять, зачем знаменитому айтишнику понадобилось взрывать церковь.

— Адмирал, вы человек военный, — объяснил Регент, — и вам лучше других известно, что на самом деле людей убивают не молодые солдатики, которые ведут огонь во время сражений. Они всего лишь пешки в большой игре, которую ведут правительства, генералы, религиозные лидеры — словом, те, кто или купил солдат, или убедил их, что игра стоит свеч.

Авила не мог не признать правоту Регента.

— Те же законы работают и в мире террора, — продолжал Регент. — Самые опасные террористы — не те, что взрывают бомбы. Куда опаснее их вожди: они сеют ненависть в отчаявшихся массах и вербуют воинов, которые совершают акты насилия. Достаточно одного фанатика, чтобы посеять хаос в мире. Разжечь в неокрепших умах нетерпимость, агрессивный национализм, ненависть.

И вновь Авила должен был согласиться.

— Террористические атаки против христиан, — говорил Регент, — ширятся по всему миру. И новые нападения — уже не часть какого-то стратегического плана. Это спонтанные действия одиноких волков, по собственной воле решивших откликнуться на призыв пойти войной на Христа. — Регент выдержал паузу. — И среди тех, кто призывает к этой войне, воинствующий атеист Эдмонд Кирш.

А вот с этим Авила никак не мог согласиться. Несмотря на то что Кирш развернул настоящую кампанию против религии в Испании, он никогда не призывал убивать христиан.

— Не спешите делать выводы, — сказал Регент. — Выслушайте до конца. — Он тяжело вздохнул. — Об этом никто не знает, но теракт, в результате которого погибли члены вашей семьи, был направлен против… пальмарианской церкви.

Авила задумался, но все равно ничего не мог понять — кафедральный собор Севильи не имел никакого отношения к пальмарианам.

— В то утро, — сообщил Регент, — в соборе находились четыре выдающихся деятеля пальмарианской церкви. Они вели работу с паствой. Именно они и были целью теракта. Одного вы знаете — это Марко. Трое других погибли.

Перед мысленным взором Авилы встал образ его инструктора-физиотерапевта Марко, который в результате этого взрыва потерял ногу.

— Наши враги сильны и коварны, — напомнил Регент. — Они не могут пробраться в собор в Эль-Пальмар-де-Троя, но они смогли проследить за нашими миссионерами и взорвать их в Севилье. Мне очень жаль, адмирал. Однако эта трагедия — лишь одна из причин, почему мы пришли к вам. Пальмариане чувствуют вину за то, что ваша семья стала невинной жертвой в войне, которую ведут против нас.

— Но кто ведет эту войну? — спросил Авила. У него все это не укладывалось в голове.

— Посмотрите вашу электронную почту, — ответил Регент.

Авила обнаружил в своем электронном ящике целый пакет конфиденциальных документов, свидетельствующих о том, что против пальмарианской церкви уже больше десяти лет ведется жестокая война. Война, включающая судебные иски, угрозы, граничащие с шантажом, и огромные пожертвования антипальмарианским «наблюдательным» структурам вроде «Поддержки Пальмар-де-Троя» и «Ирландского диалога».

Но самое удивительное, что война против пальмарианской церкви направлялась и велась, судя по всему, одним человеком — футурологом Эдмондом Киршем.

Авила был совершенно сбит с толку. Почему Кирш так ополчился именно на пальмариан?

Регент ответил, что никто из приверженцев их церкви — включая самого папу — понятия не имеет, почему Кирш так ненавидит пальмариан. Известно только, что один из самых богатых и влиятельных людей мира не успокоится, пока не уничтожит пальмарианскую церковь.

Регент обратил внимание Авилы на последний документ — копию письма, которое пальмариане получили от «севильского террориста». В первых же строках он называет себя «учеником Кирша». Авиле этого было достаточно. Он в гневе сжал кулаки.

Регент объяснил, почему пальмариане не публиковали эти документы. В последнее время СМИ — по большей части стараниями Кирша — были агрессивно настроены против их церкви. И если бы стало известно, что взрыв в соборе Севильи связан с присутствием пальмариан на службе, это только подлило бы масла в огонь.

У меня больше нет семьи из-за Эдмонда Кирша.

И вот теперь на полутемной витой лестнице Авила смотрел на Роберта Лэнгдона, осознавая: возможно, этому человеку ничего не известно о крестовом походе его друга против пальмарианской церкви. О том, что именно Кирш спровоцировал теракт, в результате которого погибли близкие Авилы.

Не важно, знает он или нет, подумал Авила. Он такой же солдат, как и я. Мы оба в западне, из которой выберется только один. Я выполняю приказ.

Лэнгдон, стоя несколькими ступенями выше, держал пистолет по-дилетантски — обеими руками. Неудачное решение, подумал Авила. Он осторожно передвинул ноги ступенькой ниже и как следует уперся, продолжая смотреть прямо в глаза Лэнгдону.

— Я понимаю, тебе трудно поверить, — говорил Авила, — но моих близких убил Эдмонд Кирш. И вот доказательство.

Авила раскрыл ладонь и показал Лэнгдону татуировку, которая, конечно, ничего не доказывала. Но адмирал достиг желаемого эффекта — Лэнгдон перевел на нее взгляд.

Всего миг, но и его хватило. Авила наклонился вперед и чуть влево, к стене, чтобы уйти с линии огня. Как и предчувствовал адмирал, Лэнгдон выстрелил инстинктивно — нажал на спусковой крючок, прежде чем успел перевести пистолет на сдвинувшуюся мишень. Звук выстрела громовым эхом отозвался в узком колодце лестницы. Пуля, слегка задев плечо Авилы, врезалась в бетонную стену.

Лэнгдон старался прицелиться вновь, но Авила мгновенно бросился на него, на лету схватил за запястья и выбил оружие из рук. Пистолет, лязгая по ступенькам, полетел вниз.

Падая под ноги Лэнгдону, Авила ощутил страшную боль в груди и плече, но выброс адреналина придал ему сил. Адмирал завел руку за спину и вырвал из-под ремня керамический пистолет. Он казался почти невесомым по сравнению с тем, который он забрал у королевского гвардейца.

Авила направил оружие в грудь Лэнгдону и без колебаний нажал на курок.

Пистолет громыхнул, но звук был какой-то странный. Руку обожгло огнем, и Авила понял — ствол разорвало. Невидимое для детекторов керамическое оружие непрочно и рассчитано всего на несколько выстрелов. Авила не знал, куда девалась пуля, но Лэнгдон точно не пострадал. Адмирал отбросил пистолет и ринулся на противника. Они яростно сцепились на ступеньках у опасного низкого бортика внутреннего ограждения лестницы.

Авила не сомневался: теперь победа за ним.

Мы оба безоружны. Но мое положение лучше.

Он успел наметанным глазом оценить глубину центрального колодца лестницы — смертельно опасный обрыв с низеньким бортиком. И теперь подталкивал Лэнгдона к этому обрыву. Адмирал уперся ногой в стену — это дало ему решающее преимущество.

Лэнгдон сопротивлялся изо всех сил, но позиция Авилы была немного выгоднее. Отчаяние и страх в глазах Лэнгдона говорили: он понимает, как закончится поединок.

Роберт Лэнгдон не раз слышал, что в критических ситуациях — когда речь идет о жизни и смерти — человек принимает решения за доли секунды. И теперь под напором силы, которая толкала его к тридцатиметровому обрыву, он понимал, что его сто восемьдесят с лишним сантиметров роста и высоко расположенный центр тяжести тела не оставляют ему никаких шансов. Ему нечего противопоставить Авиле.

Лэнгдон в отчаянии взглянул через плечо. Круглый колодец был узким — меньше метра в диаметре, — но едва ли он там застрянет. Падая, он будет биться о каменные бортики.

Выжить после такого невозможно.

Авила утробно крякнул и поудобнее ухватил Лэнгдона. Дело близилось к развязке. И Лэнгдон понял: есть только один выход.

Не надо сопротивляться, надо поддаться.

Когда Авила попытался чуть приподнять Лэнгдона, он откинулся назад и уперся ногами в лестницу.

В этот миг он словно снова был двадцатилетним студентом в бассейне Принстона и стартовал на «полтиннике» на спине… Спина в воде, ноги согнуты в коленях, живот поджат, все внимание на пистолет стартера…

Время решает все.

На этот раз Лэнгдон не услышал стартового выстрела. Он взял инициативу на себя — резко оттолкнулся ногами и выгнул спину над провалом. Отлетая назад, он почувствовал, что давивший на него всем своим весом Авила лишился опоры и полностью потерял равновесие.

Лэнгдон, пролетая над бездной, молил Бога, чтобы хватило скорости долететь до противоположного изгиба лестницы — двумя метрами ниже ступеньки, с которой он стартовал. Но он рассчитал неправильно. В воздухе Лэнгдон инстинктивно сгруппировался, втянул голову в плечи и тут же врезался в вертикальную каменную стену.

Не вышло.

Мне конец.

Очевидно, он врезался во внутреннее ограждение лестницы, и теперь ему предстоял полет с тридцатиметровой высоты.

Но летел он всего несколько мгновений.

Лэнгдон вдруг грохнулся на какую-то неровную поверхность и сильно ударился головой. Удар был такой силы, что можно было потерять сознание, но с неожиданной ясностью он осознал, что все-таки перелетел колодец, врезался в противоположную стену и рухнул на ступеньки винтовой лестницы.

Надо найти пистолет, сверкнула мысль, пробившаяся сквозь подступающую тьму. Через несколько секунд Авила набросится на него.

Но сил больше не было.

Лэнгдон отключился.

Последнее, что он услышал, — странные глухие звуки, удар за ударом, ниже и ниже.

Как будто туго набитый пластиковый мешок летел с высокого этажа по шахте мусоропровода.

Глава 76

«Опель» подъехал к главным воротам Эскориала. Принц Хулиан увидел множество знакомых белых внедорожников и понял, что Вальдеспино говорил правду.

Отец и в самом деле здесь.

Судя по количеству машин, вся охрана короля, состоящая из проверенных агентов гвардии, переместилась в историческую резиденцию испанских монархов.

Министрант остановил потрепанный седан, агент Королевской гвардии посветил фонарем в окно и отпрянул, словно от удара. Он явно не ожидал увидеть принца и епископа в допотопном автомобильчике.

— Ваше высочество! — воскликнул агент, вытягиваясь в струнку. — Ваше преосвященство! Мы вас ждали. — Он бросил взгляд на видавшую виды машину. — Но где же ваша охрана?

— Агенты сейчас нужнее во дворце, — ответил принц Хулиан. — Мы здесь, чтобы увидеться с моим отцом.

— Конечно, конечно! Пожалуйста, выходите из машины…

— Просто уберите заграждение, — холодно распорядился Вальдеспино, — и мы проедем ко входу. Я полагаю, его величество в монастырской больнице?

— Он… там был, — замявшись, проговорил агент. — Но, боюсь, сейчас его уже нет.

У Вальдеспино перехватило дыхание. Он с ужасом смотрел на охранника.

Хулиан похолодел. Мой отец умер?

— Нет! Я… простите меня! — залопотал агент, проклиная свой скудный словарный запас. — Его величество… покинул Эскориал примерно час назад. Вызвал личных охранников, и все уехали.

Хулиан с облегчением вздохнул, но тут же его охватило смятение. Отец не захотел остаться в больнице?

— Это абсурд! — воскликнул Вальдеспино. — Король велел мне привезти принца Хулиана именно сюда!

— Да, и у нас есть на этот счет особые распоряжения, ваше преосвященство. Если вы вместе с принцем соблаговолите выйти из машины, мы проводим вас в автомобиль Королевской гвардии.

Обменявшись озадаченными взглядами, Вальдеспино и Хулиан покорно выбрались из «опеля». Агент сказал министранту, что в его услугах больше не нуждаются и он может возвращаться во дворец. Перепуганный молодой человек, не проронив ни слова, развернулся, вдавил педаль газа и исчез в ночи, радуясь, что его участие в безумных событиях этого вечера наконец завершено.

Агенты Королевской гвардии провели принца и епископа к бронированному внедорожнику, но Вальдеспино продолжал волноваться.

— Где король? — почти кричал он. — Куда вы нас собираетесь отвезти?

— Мы лишь следуем прямым указаниям его величества, — объяснил агент. — Король просил предоставить вам автомобиль с водителем и передать принцу вот это письмо. — Через окно агент протянул Хулиану запечатанный конверт.

Письмо от моего отца? Принца смутила такая официальность, особенно когда он заметил на конверте королевскую восковую печать. Что происходит? Хулиана все сильнее тревожила мысль о том, что отец теряет рассудок.

Нахмурившись, принц сломал печать, открыл конверт и вытащил листок, исписанный от руки. Почерк у отца был уже не тот, но все же писал он разборчиво. Хулиан стал читать, и с каждым новым словом его удивление росло.

Закончив, он вложил листок в конверт и закрыл глаза, раздумывая о том, что делать дальше. По большому счету вариант только один.

— Будьте добры, поезжайте на север, — сказал Хулиан водителю.

Автомобиль удалялся от Эскориала, принц чувствовал на себе неотрывный взгляд Вальдеспино.

— Что написал вам отец? — требовательно произнес епископ. — Куда вы меня везете?

Хулиан перевел дыхание и повернулся к верному другу своего отца.

— Совсем недавно вы сами ответили на этот вопрос, и лучше вряд ли скажешь. — Хулиан грустно улыбнулся. — Мой отец все еще король. Мы любим его и выполняем его приказания.

Глава 77

— Роберт, — шептал голос.

Он попытался ответить, но не смог.

— Роберт…

Чья-то рука нежно коснулась его лица. Лэнгдон медленно открыл глаза, не понимая, где находится. Должно быть, я сплю. Ангел в белом парит надо мной.

Но узнав склонившееся над ним лицо, попытался улыбнуться.

— Слава Богу. — Амбра с облегчением перевела дыхание. — Мы слышали выстрелы. — Она склонилась над ним. — Не двигайтесь.

Не успев окончательно прийти в себя, Лэнгдон ощутил острый приступ страха:

— Человек, который напал…

— Его больше нет, — успокаивающе прошептала Амбра. — Вы в безопасности. — Она кивнула в сторону лестничного колодца. — Он упал туда.

Напряженно слушая, Лэнгдон постепенно приходил в себя. Туман в голове рассеивался, но раны и ушибы уже давали о себе знать. Сильная пульсирующая боль в левом бедре и острая — в голове. Но похоже, я ничего не сломал. Эхо переговоров по полицейским рациям внизу отдавалось в лестничном колодце.

— Сколько я был без…

— Несколько минут, — сказала Амбра. — Вы приходили в себя и снова отключались. Вам надо в больницу.

Лэнгдон с трудом сел, прислонившись к стенке.

— Это был тот морской офицер, — сказал он. — Тот, кто…

— Знаю, — кивнула Амбра. — Тот, кто убил Эдмонда. Полиция установила его личность. Они внизу, рядом с телом, и требуют тебя, но отец Бенья сказал, что никого не пустит, пока не приедет «скорая». Она будет через несколько минут.

Лэнгдон кивнул. В голове стучало.

— Скорее всего вас заберут в больницу, — сказала Амбра. — Нам надо успеть поговорить.

— Поговорить? О чем?

Амбра с жалостью посмотрела на него. Потом наклонилась к уху и прошептала:

— Роберт, вы что, не помните? Мы нашли пароль Эдмонда: «Религий темных больше нет, царит блаженная наука».

Эта строка, как стрела, пронзила сознание, и он мгновенно пришел в себя.

— Мы почти у цели, — сказала Амбра. — Остальное я сделаю сама. Вы говорили, что знаете, как найти Уинстона? Скажите, где находится компьютер Эдмонда, и я все сделаю.

Память Лэнгдона стремительно восстанавливалась.

— Да, я знаю. По крайней мере думаю, что знаю.

— Так скажите.

— Нам надо в город.

— Куда?

— Я не знаю адреса. — Лэнгдон, пошатываясь, поднялся на ноги. — Но я могу…

— Роберт, прошу, сядьте!

— Да-да, не двигайтесь, — послышался мужской голос снизу. Запыхавшийся отец Бенья поднимался по лестнице. — «Скорая помощь» уже на подходе.

— Я прекрасно себя чувствую, — соврал Лэнгдон. Голова закружилась, и он прислонился к стене. — Нам с Амброй надо идти.

— Далеко вы не уйдете. — Бенья с трудом преодолевал последние ступеньки. — Вас ждет полиция. Им нужны объяснения. К тому же собор окружен журналистами. Кто-то сообщил прессе о том, что вы здесь. — Священник наконец добрался до них и устало улыбнулся Лэнгдону: — Мы с мисс Видаль рады, что с вами все в порядке. Вы спасли нам жизнь.

Лэнгдон улыбнулся в ответ:

— На самом деле это вы спасли нас.

— Как бы то ни было, внизу у лестницы вас ждет полиция.

Лэнгдон опасливо оперся на низенький бетонный бортик и посмотрел вниз. Там, как будто очень далеко, освещаемое вспышками полицейских фотоаппаратов лежало тело адмирала Авилы.

Глядя на спиральную лестницу, Лэнгдон в очередной раз отметил ее изысканную форму, повторяющую плавные извивы головоногого моллюска наутилуса, и вдруг вспомнил, как изучал на веб-сайте музея Гауди конструкцию Саграда Фамилия. Он заходил на сайт не так давно, и его поразили модели собора, напечатанные на 3D-принтерах и наглядно представляющие ход строительства — от момента закладки храма до завершения, которое в реальности случится не раньше, чем лет через десять.

Откуда мы? — подумал Лэнгдон. Куда мы идем?

И еще он вспомнил, как выглядела одна из этих трехмерных моделей. Этот образ хранился в памяти и вдруг всплыл со всей отчетливостью. Модель называлась «Саграда Фамилия сегодня».

Если эта модель точная, должен быть еще один выход из собора.

Лэнгдон резко повернулся к Бенье:

— Святой отец, вы не могли бы выполнить еще одну мою просьбу?

Священник удивленно взглянул на него.

Лэнгдон изложил свой план. Амбра с сомнением покачала головой.

— Роберт, это невозможно. Там же нет…

— На самом деле есть, — перебил ее Бенья. — Так будет не всегда, но сейчас мистер Лэнгдон прав. Его план можно осуществить.

Амбра удивленно взглянула на настоятеля.

— Но, Роберт, — сказала она. — Даже если мы сможем уйти незамеченными, вы уверены, что вам не нужен врач?

В этом Лэнгдон был совсем не уверен.

— Попозже я обязательно схожу в больницу, — пообещал он. — А сейчас мы обязаны довершить начатое Эдмондом. — Он повернулся к Бенье и посмотрел ему прямо в глаза. — Хочу быть с вами честным, святой отец. И объяснить, почему мы здесь. Как вы знаете, Эдмонда Кирша убили сегодня вечером, чтобы похоронить его научное открытие.

— Да, — кивнул священник, — и судя по тому, что Кирш успел сказать, открытие это представляет большую угрозу для всех мировых религий.

— Совершенно верно. Именно поэтому я хочу, чтобы вы знали: мы с мисс Видаль прилетели в Барселону для того, чтобы обнародовать открытие Эдмонда Кирша. И мы уже очень близки к цели. То есть… — Лэнгдон сделал паузу. — В общем, нам нужна ваша помощь. И я прошу вас помочь нам обнародовать открытие атеиста.

Бенья положил руку Лэнгдону на плечо.

— Профессор, — усмехнулся он. — Эдмонд Кирш не первый на свете атеист, который провозгласил, что Бог умер. И боюсь, не последний. Что бы ни открыл мистер Кирш, это, без сомнения, подлежит обсуждению. Испокон века человеческий разум идет вперед, и не мне становиться у него на пути. Лично я уверен: интеллектуальные достижения, в которых нет Бога, невозможны.

С этими словами отец Бенья ободряюще улыбнулся и начал спускаться по лестнице.

Пилот вертолета «EC-145», сидя в кабине, с интересом наблюдал, как стремительно растет толпа за оградой собора Саграда Фамилия. Он давно не получал никаких известий от агентов гвардии, которые сопровождали Лэнгдона и Амбру, и уже собирался связаться с ними по рации, как вдруг заметил, что из собора вышелневысокий человек в сутане и направляется в сторону вертолета.

Отец Бенья принес трагическую весть: оба агента гвардии убиты, а будущая королева и Роберт Лэнгдон требуют немедленно забрать их отсюда. А окончательно добило пилота уточнение, откуда именно их придется забирать.

Безумие, подумал пилот.

И вот теперь, зависнув над шпилями Саграда Фамилия, он убедился, что священник был совершенно прав. Самая высокая башня собора — центральная — еще не достроена. Ее основание — огромный бетонный круг среди вздымающихся шпилей — словно поляна в лесу.

Пилот завис точно над кругом и начал осторожно снижаться. Приземлившись, он увидел, как из лестничного колодца появилась Амбра Видаль, а за ней — прихрамывающий Роберт Лэнгдон.

Пилот спрыгнул вниз и помог им подняться на борт.

Откидываясь на сиденье, будущая королева Испании устало кивнула ему.

— Спасибо вам, — прошептала она. — Мистер Лэнгдон расскажет, куда мы летим.

Глава 78

ConspiracyNet.com

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

ПАЛЬМАРИАНЕ УБИЛИ МАТЬ ЭДМОНДА КИРША?!

Наш информатор monte@iglesia.org предоставил новые сенсационные материалы.

Согласно поступившим в наше распоряжение и проверенным ConspiracyNet документам, Эдмонд Кирш на протяжении нескольких лет преследовал пальмарианскую церковь, подавая иски о «психологическом и физическом насилии», которое больше тридцати лет назад стало причиной смерти Паломы Кирш — биологической матери Эдмонда Кирша.

Палома Кирш была активной прихожанкой пальмарианской церкви. Пытаясь прервать с ней отношения, подверглась психологическому давлению со стороны вышестоящих лиц. Не выдержав оскорблений, повесилась в своей келье.

Глава 79

— Сам король? — в который раз громко прошептал командор Гарза, и голос его эхом разнесся по Оружейной. — Не могу поверить, что приказ о моем аресте отдал король. После стольких лет службы.

Моника Мартин прижала палец к губам и опасливо оглянулась на вход в Оружейную, видневшийся за строем всадников в латах: не слышит ли их охрана.

— Я же говорю вам, епископ Вальдеспино убедил его величество, что все обвинения в его адрес инспирированы вами. Что вы намеренно клевещете на него.

Я оказался агнцем, которого король решил принести в жертву, подумал Гарза. Он всегда подозревал: если королю придется делать выбор между гвардией и Вальдеспино, он выберет Вальдеспино. Они всю жизнь дружат, а душевная связь всегда прочнее других.

И все же Гарза чувствовал — в объяснении Мартин не все концы сходятся с концами.

— А история с похищением? — спросил он. — Вы утверждаете, что это заявление тоже приказал сделать король?

— Да. Его величество позвонил мне лично. И приказал объявить, что Амбру Видаль похитили. Он объяснил, что это поможет спасти репутацию будущей королевы — дезавуировать тот факт, что она сбежала с другим мужчиной. — Моника обиженно посмотрела на Гарзу. — Почему вы спрашиваете? Вы же знаете, король звонил и агенту Фонсеке с той же самой историей о похищении.

— Не могу поверить, чтобы король решился ложно обвинить известного американца в похищении, — возразил Гарза. — Должно быть, он…

— Не в себе? — перебила его Мартин.

Гарза молчал, уставившись в одну точку.

— Командор, — наседала Мартин, — его величество при смерти. Возможно, ему уже отказывает рассудок?

— Или наоборот, это очень умный ход, — задумчиво проговорил Гарза. — Как бы там ни было, будущая королева сейчас в безопасности под охраной агентов гвардии.

— Вот именно. — Мартин настороженно смотрела на него. — Так что же вас беспокоит?

— Вальдеспино, — сказал Гарза. — Признаюсь, никогда его не любил, но нутром чую: он не может стоять за убийством Кирша. И за всем остальным.

— Но почему? — спросила Мартин с сарказмом. — Потому что он духовное лицо? По-моему, история инквизиции научила нас, что церковь способна оправдать любые средства для достижения своих целей. Я считаю, что Вальдеспино самоуверен, безжалостен, беспринципен и скрытен. Разве не так?

— Не так, — ответил Гарза, сам удивляясь, что взял на себя роль адвоката епископа. — Все, что вы сказали о Вальдеспино, — правда, но вы забыли, что есть еще личное достоинство и верность традициям. А это для него все. Король, который мало кому доверяет, на протяжении десятилетий безоглядно верил Вальдеспино. И я не могу себе представить, что за такое доверие епископ способен отплатить предательством.

Мартин тяжело вздохнула и достала смартфон.

— Командор, мне очень не хочется подрывать вашу веру в епископа, но, думаю, вам следует взглянуть на то, что прислал мне Суреш. — Она нажала несколько кнопок и протянула смартфон Гарзе.

На экране высветилось пространное смс-сообщение.

— Скриншот сообщения, которое епископ Вальдеспино получил сегодня вечером, — прошептала она. — Прочтите. Думаю, вы измените мнение.

Глава 80

Казалось, болит все, что только можно, но, как ни странно, Роберт Лэнгдон испытывал душевный подъем, почти эйфорию. Грохочущий вертолет поднимался в небо между шпилями Саграда Фамилия.

Я жив!

В крови бушевал адреналин — на Лэнгдона словно обрушились все события последнего часа и он заново их переживал. Стараясь выровнять дыхание, он внимательно рассматривал мир за окнами вертолета.

Вначале вокруг был лес шпилей собора, потом они остались внизу и совсем исчезли — им на смену пришла сияющая паутина улиц. Лэнгдон смотрел на скопление городских кварталов, которые здесь были не обычными квадратами и прямоугольниками, а скругленными восьмиугольниками.

L'Eixample^[361], подумал Лэнгдон. Так называемое расширение Барселоны.

Архитектор Ильдефонс Серда спроектировал все перекрестки этого района в виде небольших площадей, сгладив прямые углы, что добавило простора, воздуха и освободило место для уличных кафе.

– ¿Adónde vamos?^[362] — прокричал через плечо пилот.

Лэнгдон махнул рукой на юг, где в двух кварталах от них самая яркая и широкая улица с говорящим названием по диагонали пересекала весь город.

— По Avinguda Diagonal^[363], — прокричал Лэнгдон. — Al oeste. — На запад.

Проспект Диагональ, мгновенно узнаваемый на любой карте Барселоны, простирается от ультрасовременного приморского небоскреба «Диагональ зеро-зеро» через весь город до старинного с чудесным розарием парка Сервантеса, раскинувшегося на четырех гектарах и названного в честь самого знаменитого испанского писателя, автора «Дон Кихота».

Пилот согласно кивнул и направил вертолет вдоль сияющего огнями проспекта на запад, в сторону гор.

— Адрес? — прокричал, обернувшись, пилот. — Координаты?

Откуда я знаю? — подумал Лэнгдон.

— Летите к футбольному стадиону.

— К стадиону? — удивился пилот. — Футбольного клуба «Барселона»?

Лэнгдон кивнул, абсолютно уверенный в том, что пилот обязательно должен знать домашнюю арену знаменитого клуба, расположенную в нескольких километрах от дальнего конца проспекта Диагональ.

Пилот прибавил скорости, и вертолет стремительно понесся над проспектом.

— Роберт, — осторожно спросила Амбра, — с вами все в порядке? — Она смотрела на него с опаской: может быть, он еще не окончательно пришел в себя после удара головой? — Вы вроде бы говорили, что знаете, как найти Уинстона.

— Ну да, — ответил он. — Я и ищу его.

— На футбольном стадионе? Думаете, Эдмонд разместил свой суперкомпьютер на стадионе?

Лэнгдон покачал головой:

— Нет, стадион — это ориентир для пилота. Нас интересует здание в непосредственной близости от стадиона — гранд-отель «Принцесса София».

Беспокойство Амбры усилилось.

— Роберт, я не очень понимаю, о чем вы. Вряд ли Эдмонд стал бы размещать Уинстона в пятизвездочном отеле. Думаю, нам лучше отправиться в больницу.

— Со мной все в порядке, Амбра. Поверьте.

— Так куда же мы летим?

— Куда мы летим? — Лэнгдон с шутливой задумчивостью потер подбородок. — И что нас ждет? Думаю, на этот интригующий вопрос нам ответит презентация открытия Эдмонда.

Амбра не знала, то ли смеяться, то ли плакать.

— Извините, — сказал Лэнгдон. — Сейчас все объясню. Два года назад мы обедали с Эдмондом в клубной зоне на восемнадцатом этаже гранд-отеля «Принцесса София».

— И Эдмонд принес с собой свой суперкомпьютер? — со смехом спросила Амбра.

— Не совсем, — улыбнулся Лэнгдон. — Эдмонд пришел туда пешком и сказал, что обедает в этом ресторане почти каждый день, потому что он удобно расположен — всего в паре кварталов от его лаборатории. Он говорил, что работает над новым проектом искусственного интеллекта и очень доволен тем, как идут дела.

Амбра явно почувствовала облегчение.

— Так это, наверное, Уинстон!

— Я тоже так думаю.

— И Эдмонд показал вам свою лабораторию?

— Нет.

— Но сказал, где она?

— К сожалению, он все держал в секрете.

Амбра поняла, что слишком рано обрадовалась.

— Но, — сказал Лэнгдон, — сам Уинстон намекнул, где его искать.

Амбра с недоумением смотрела на него.

— Ни на что он не намекал!

— А я говорю вам — намекал. — Лэнгдон улыбнулся. — Больше скажу — дал точные координаты.

Амбра хотела было потребовать объяснений, но ее перебил пилот.

– ¡Ahí está el estadio!^[364] — Он указывал вперед, на огромную чашу знаменитого стадиона.

Быстро добрались, подумал Лэнгдон. Он внимательно осматривал окрестности стадиона и отеля «Принцесса София» — высотного здания на широкой площади в конце проспекта Диагональ.

Лэнгдон попросил пилота отлететь от стадиона, подняться повыше и зависнуть над отелем. Через несколько секунд вертолет поднялся метров на сто и повис прямо над отелем, где два года назад Лэнгдон обедал с Эдмондом.

Он сказал, что лаборатория в нескольких кварталах отсюда. С высоты птичьего полета Лэнгдон внимательно осматривал окрестности. Улицы в этом районе не прямые, как около Саграда Фамилия, и городские кварталы имеют странные искривленные формы.

Это должно быть где-то здесь.

С растущим беспокойством Лэнгдон вглядывался в раскинувшиеся под ним городские кварталы, пытаясь найти тот рисунок улиц, который сохранился у него в памяти.

Где же это?

Надежда забрезжила, когда он перевел взгляд на север от запруженной машинами площади Пия XII.

— Туда! — прокричал он пилоту. — Вон к тому лесному массиву!

Пилот развернул машину, пролетел квартал и завис над лесным массивом, на который указал Лэнгдон. Лес на самом деле был частью огромного поместья, огороженного высокой стеной.

— Роберт! — испуганно закричала Амбра. — Что ты делаешь? Это же королевский дворец Педральбес! Здесь не может быть никакого Уинстона…

— Не здесь! Там! — Лэнгдон указал на квартал, примыкающий к дворцу.

Амбра наклонилась к окну и посмотрела вниз, пытаясь понять, что так обрадовало Лэнгдона. Квартал за дворцом ограничивали четыре хорошо освещенные улицы, которые, пересекаясь, образовывали вытянутый по линии север-юг ромб. Почти правильный ромб, только правая нижняя сторона странно изогнута — к тому же на ней есть резкая закорючка, а потом кривая линия замыкает периметр.

— Посмотрите на очертания этого квартала, — сказал Лэнгдон. — Ромб с одной криволинейной стороной. Правой нижней.

Он ждал, пока Амбра догадается сама.

— Обратите внимание на два маленьких парка. — Он указал ей на миниатюрный круглый парк в центре квартала и полукруглый, побольше, справа.

— Что-то знакомое, — сказала Амбра. — Но не могу…

— Подумайте о живописи, — подсказал Лэнгдон. — В вашем музее Гуггенхайма. Подумайте о…

— Уинстон! — вдруг воскликнула она и, как будто не веря, посмотрела на Лэнгдона. — Очертания этого квартала — точная копия автопортрета Уинстона в нашем музее!

Лэнгдон довольно улыбнулся:

— Совершенно верно.

Амбра снова приникла к окну, с упоением разглядывая ромб. Лэнгдон тоже смотрел вниз, вспоминая автопортрет Уинстона — его странную форму, которая не давала ему покоя все это время, с тех самых пор, как Уинстон продемонстрировал ему причудливое подражание холстам художника Миро.

Эдмонд попросил меня нарисовать автопортрет, сказал тогда Уинстон. И вот что у меня получилось.

Лэнгдон уже понял, что парящий глаз в центре картины — фирменный знак Миро — скорее всего, точка, где располагается Уинстон. То самое место, из которого он смотрит в мир.

Амбра оторвалась от окна и с детским восторгом воскликнула:

— Автопортрет Уинстона — не подражание Миро, а карта!

— Совершенно верно, — кивнул Лэнгдон. — У Уинстона нет тела и облика. Единственное, что его физически характеризует — место, где он находится.

— А глаз, — сказала Амбра, — это же как под копирку глаз Миро! И поскольку глаз всего один, можно предположить, что именно там и находится Уинстон?

— Я тоже так думаю. — Лэнгдон повернулся к пилоту и попросил посадить вертолет в полукруглом парке. Пилот начал снижение.

— Господи! — воскликнула Амбра. — Кажется, я знаю, почему Уинстон выбрал стиль Миро!

— Почему?

— Дворец поблизости называется Педральбес…

— Педральбес? — переспросил Лэнгдон. — Ведь так же называется…

— Именно! Одна из самых известных картин Миро — «Улица Педральбеса». Возможно, Уинстон изучал историю этого района и выяснил, что он тесно связан с именем Миро.

Лэнгдон подумал, что это похоже на правду. Творческие способности Уинстона вызывали восхищение, и Лэнгдон вдруг поймал себя на том, что радуется предстоящей встрече с созданным Эдмондом искусственным интеллектом. Вертолет опускался все ниже, и Лэнгдон уже отчетливо различал темный силуэт большого здания в том самом месте, где Уинстон изобразил глаз на своей картине.

— Посмотрите, — сказала Амбра. — Похоже, это то, что нам нужно.

Лэнгдон пытался получше рассмотреть здание, скрытое за высокими деревьями. Даже с высоты оно казалось внушительным.

— Света не видно, — заметила Амбра. — А как мы попадем внутрь?

— Вряд ли там никого нет, — ответил Лэнгдон. — Эдмонд должен был оставить дежурных, особенно сегодня. Думаю, они впустят нас, когда узнают, что нам известен пароль. И будут только рады помочь нам запустить презентацию открытия своего шефа.

Через минуту вертолет приземлился в большом полукруглом парке в восточной части квартала. Лэнгдон и Амбра спрыгнули на землю, вертолет тут же взмыл в воздух и направился к стадиону, где пилот должен был ждать дальнейших указаний.

Они поспешили через темный парк к центру квартала. По дороге пересекли маленькую улочку Тиллерс и снова оказались среди деревьев. Впереди темнел силуэт здания.

— Ни одного огня нет, — прошептала Амбра.

— Зато есть забор, — хмыкнул Лэнгдон. Он хмуро смотрел на трехметровую железную ограду, окружавшую здание по периметру. Через прутья он пытался что-нибудь разглядеть, но за деревьями почти ничего не было видно. И ни одного огня.

— Туда. — Амбра что-то высмотрела. — Мне кажется, там ворота.

Они двинулись вдоль забора и скоро действительно подошли к турникету. Естественно, он был закрыт. Но там было переговорное устройство, и пока Лэнгдон раздумывал, что делать, Амбра нажала на кнопку вызова.

Послышались два гудка, потом установилось соединение.

Тишина.

— Алло, — повторяла Амбра. — Алло!

Молчание на том конце — лишь едва слышное жужжание открытой линии.

— Если вы вдруг нас слышите, — сказала она, — здесь Амбра Видаль и Роберт Лэнгдон. Мы близкие друзья Эдмонда. Мы были рядом с ним, когда его убили. У нас важная информация. Важная для Эдмонда. И для Уинстона. И, думаю, для всех вас тоже.

Раздался отчетливый «клик».

Лэнгдон немедленно толкнул турникет — тот свободно вращался.

Лэнгдон с облегчением выдохнул:

— Я же говорил, кто-то должен там быть.

Они быстро миновали турникет и двинулись по аллее к темному зданию. На подходе стали видны очертания крыши на фоне подсвеченного городскими огнями неба. Над крышей возвышался пятиметровый крест.

Амбра и Лэнгдон в удивлении остановились.

Не может быть, думал Лэнгдон. Гигантское распятие на крыше компьютерной лаборатории Эдмонда?

Он сделал еще несколько шагов и вышел на открытое пространство. Увидел фасад здания и все понял: перед ним была старинная готическая церковь с огромным окном-розеткой, двумя высокими шпилями и резным порталом над входом с изображением католических святых и Девы Марии.

Амбра с испугом смотрела на Лэнгдона.

— Роберт, похоже, мы вторглись на территорию церкви. Боюсь, мы пришли не туда.

Лэнгдон прочел табличку у входа и расхохотался:

— Нет, именно туда.

Об этом писали пару лет назад. Но Лэнгдон не обратил внимания, что речь шла о Барселоне. Высокотехнологичная лаборатория в бывшей католической церкви. Ничего не скажешь: лучшее место для воинствующего атеиста и его безбожного компьютера. Лэнгдон смотрел на переоборудованную церковь и только сейчас осознал дополнительный провидческий смысл пароля Эмонда.

Религий темных больше нет, царит блаженная наука.

Лэнгдон указал Амбре на табличку.

Она гласила:

Суперкомпьютерный центр Барселоны

Centro Nacional de Supercomputación

Амбра с недоверием посмотрела на него.

— Компьютерный центр в католической церкви?

— Как видите, — улыбнулся Лэнгдон. — Действительность порой превосходит самые смелые фантазии.

Глава 81

Самый высокий в мире крест находится в Испании. Возведенный в тринадцати километрах к северу от Эскориала, массивный бетонный крест возносится на сто пятьдесят два метра над раскинувшейся вокруг бесплодной долиной. Увидеть его можно с расстояния ста шестидесяти километров.

Здесь, осененный крестом, располагается мемориальный комплекс «Долина Павших», где похоронено более сорока тысяч жертв кровавой Гражданской войны в Испании.

Что мы тут делаем? — недоумевал принц Хулиан, следуя вместе с агентами гвардии на смотровую площадку у подножия скалы под крестом. Неужели отец хотел, чтобы мы встретились здесь?

Вальдеспино шел рядом, столь же озадаченный.

— Это очень странно, — шепотом проговорил он. — Ваш отец ненавидел это место.

Миллионы людей ненавидят это место, подумал Хулиан.

Строительство комплекса, идея которого родилась в 1940 году у самого Франко, было задумано как акт национального согласия — своего рода попытка примирить победителей и побежденных, ведь последний приют в Долине Павших нашли представители обеих воевавших сторон. Несмотря на «благородный замысел» мемориал до сих пор вызывает жаркие споры. Комплекс строили политзаключенные, противники Франко, многие из них во время работы умерли от голода, холода и нечеловеческих условий жизни. В прошлом некоторые парламентарии даже сравнивали это место с фашистскими концентрационными лагерями. Хулиан подозревал, что в глубине души отец согласен с ними, хотя король никогда не высказывал свое мнение открыто. Большинство испанцев воспринимали Долину Павших как построенный Франко памятник самому себе, как колоссальный храм в его честь. И то, что Франко уже умер и предан земле, лишь подливало масла в огонь.

Хулиан вспомнил, как приезжал сюда с отцом в детстве во время еще одной «обучающей экскурсии», посвященной истории страны. Король провел его по комплексу, а потом тихо прошептал: Смотри внимательно, сын. Однажды ты все это уничтожишь.

Вслед за агентами гвардии принц поднимался вверх по лестнице к суровому фасаду, вырезанному в скале. Внезапно он понял, куда они идут. Перед ним предстала бронзовая дверь с барельефом — вход в гору, и Хулиан как будто возвратился в далекое прошлое. Давным-давно, еще мальчиком, он вошел в эту дверь и застыл на месте, пораженный увиденным.

На самом деле главная достопримечательность горы — не крест на вершине, а скрытое внутри пространство: искусственная пещера невероятных размеров, выдолбленная в граните вручную. Входной тоннель длиной двести семьдесят четыре метра уходит вглубь и заканчивается роскошным залом с сияющим плиточным полом и огромным — диаметром сорок пять метров — куполом, расписанным фресками. Я внутри горы, думал когда-то давно маленький Хулиан. Наверное, это сон!

И вот, спустя годы, принц сюда вернулся.

По воле умирающего отца.

Приблизившись к тяжелой двери, ведущей внутрь, Хулиан поднял взгляд на строгий бронзовый барельеф — пьета^[365]. Вальдеспино перекрестился, и принц почувствовал, что это скорее проявление страха и трепета, нежели жест верующего.

Глава 82

ConspiracyNet.com

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

НО… КТО ЖЕ РЕГЕНТ?

Появились доказательства того, что киллер Луис Авила выполнял приказы человека, которого называл «Регент».

Личность Регента пока не установлена, хотя в самом его имени может скрываться ключ к разгадке. Согласно онлайн-словарям одно из значений слова «регент» — тот, кто временно принимает на себя управление организацией в отсутствие руководителя или при его неспособности выполнять свои функции.

По результатам опроса среди наших подписчиков три первые строчки в списке кандидатов на роль Регента занимают:

1. Епископ Антонио Вальдеспино, замещающий тяжело больного короля Испании.

2. Пальмарианский папа, утверждающий, что он единственный полноправный понтифик.

3. Испанский офицер, считающий, что действует во благо страны и от лица недееспособного верховного главнокомандующего, то есть короля.

Скоро — самые свежие новости!

#ктотакойрегент

Глава 83

Лэнгдон и Амбра, изучив фасад церкви, нашли вход в Суперкомпьютерный центр Барселоны в южном конце поперечного нефа. Ультрасовременный вестибюль из прозрачного пластика на фоне древнего грубого камня придавал церкви странный вид — словно она заплутала во времени.

В небольшом дворике перед входом стоял четырехметровый бюст древнего воина. Рядом с католической церковью он выглядел странно. Но зная Эдмонда… Неудивительно, что его рабочее пространство — место максимальных контрастов.

Амбра поспешила ко входу и нажала кнопку звонка. Лэнгдон подошел к ней, и камера слежения над входом повернулась вначале к ним, а потом с полминуты сновала туда-сюда, проверяя, что происходит вокруг.

Наконец дверь зажужжала и открылась.

Лэнгдон и Амбра быстро вошли внутрь и оказались в огромном фойе — бывшем притворе храма. Большое замкнутое пространство, плохо освещенное и абсолютно пустое. Лэнгдон надеялся, что кто-то их встретит, возможно, один из сотрудников Эдмонда — но в фойе не было ни души.

— Есть здесь кто-нибудь? — прошептала Амбра.

Послышалось тихое средневековое церковное песнопение — многоголосый хорал для мужского хора, смутно знакомый. Лэнгдон никак не мог вспомнить, что это. Но само по себе церковное пение в компьютерном центре — вполне в духе Эдмонда с его специфическим чувством юмора.

Сияющий на стене огромный плазменный экран служил единственным источником света. На экране изображалось нечто, похожее на примитивную компьютерную игру: группы черных точек хаотически двигались на белом фоне — словно рои черных жучков в бессмысленном полете.

Не таком уж бессмысленном, подумал Лэнгдон, когда наконец понял, что перед ним.

Знаменитую компьютерную игру под названием «Жизнь»^[366] придумал в 1970 году британский математик Джон Конвей. Черные точки — «клетки» — двигались, взаимодействовали друг с другом и «размножались» по определенным правилам, заложенным в программу. Постепенно клетки начинали организовываться в кластеры, последовательности, складывались в некие «структуры». Они развивались, усложнялись и начинали напоминать те образования, что встречаются в природе.

— Игра Конвея «Жизнь», — сказала Амбра. — В прошлом году я видела основанную на ней инсталляцию — мультимедийный проект под названием «Клеточный автомат»^[367].

Лэнгдон удивился осведомленности Амбры. Сам он знал о «Жизни» только благодаря знакомству с ее создателем, Конвеем, который преподавал в Принстоне.

Лэнгдон снова прислушался к хору. Что-то знакомое. Может, ренессансная месса?

— Роберт, — сказала вдруг Амбра. — Посмотрите.

Точки и кластеры на экране задвигались в другом направлении, все быстрее и быстрее, словно кто-то включил обратную перемотку. Структуры устремились в прошлое. Количество точек постоянно уменьшалось, клетки не делились, а схлопывались, структуры упрощались, пока наконец не осталось совсем мало клеток, и они продолжали уполовиниваться — восемь, потом — четыре, потом — две, потом…

Одна.

Единственная клетка мерцала посередине экрана.

По спине у Лэнгдона пробежал холодок. Происхождение жизни.

Последняя точка погасла. Осталась пустота. Чистый белый экран.

Игра «Жизнь» закончилась. На экране начал проявляться текст, он становился все отчетливее, и наконец они смогли его прочесть.

Даже если вы допускаете первопричину, все равно остается вопрос: откуда она и как возникла.

— Это Дарвин, — прошептал Лэнгдон, узнав знаменитую фразу великого биолога, в которой был заключен тот же вопрос, что задавал Эдмонд Кирш.

— Откуда мы? — воскликнула Амбра, прочитав текст на экране.

— Совершенно верно.

Амбра улыбнулась:

— Может, пойдем и узнаем ответ?

И она направилась к колоннам, за которыми начинался центральный неф церкви.

Внезапно экран ожил, и на нем появился коллаж из слов, которые хаотически комбинировались на экране. Слов становилось все больше, они возникали, изменялись, соединялись во множество фраз.

рост… почки… молодые побеги…

Коллаж ширился, рос и наконец Лэнгдон и Амбра увидели, как из слов образовалось дерево.^[368]

Что это значит?

Они смотрели на дерево, а голоса а капелла пели все громче. Лэнгдон вдруг понял, что хор поет не по-латыни — по-английски.

— Господи, слова на экране, — сказала Амбра. — Мне кажется, их же и поют.

— Совершенно верно, — согласился Лэнгдон. На экране появлялось новое словосочетание — и тут же хор выпевал его.

…в результате медленно действующих факторов… а не единичного мистического акта творения…

Лэнгдон смотрел и слушал, чувствуя странный диссонанс слов и музыки: музыка благочестиво религиозна, а текст — прямая противоположность.

…живые существа… выживает сильнейший… слабейший погибает…

Лэнгдон замер.

Вспомнил!

Несколько лет назад Эдмонд водил его на представление. Называлось оно «Месса Чарлза Дарвина». Из католической мессы убрали традиционный латинский текст и поместили выдержки из «Происхождения видов» Чарлза Дарвина. Получился удивительный контрапункт одухотворенного пения и жестких научных формулировок.

— Странно, — сказал Лэнгдон. — Мы с Эдмондом когда-то вместе слушали это сочинение, помню, ему очень понравилось. И вот оно звучит здесь — какое странное совпадение.

— Это не совпадение, — услышали они над головой знакомый голос. — Эдмонд учил встречать гостей музыкой, которая и приятна, и дает пищу для размышлений. Чтобы было что обсудить.

Лэнгдон и Амбра, не веря своим ушам, смотрели на динамики под потолком. Жизнерадостный голос говорил с явным британским акцентом.

— Рад, что вы нашли дорогу сюда, — сказал знакомый голос. — Я никак не мог с вами связаться.

— Уинстон! — воскликнул Лэнгдон. Странно, но он испытал огромное облегчение, услышав синтезированный голос компьютера. Они с Амброй наперебой принялись рассказывать, что с ними происходило в последние несколько часов.

— Очень приятно вновь слышать ваши голоса, — сказал Уинстон. — Ну и как: вы нашли то, что искали?

Глава 84

— Уильям Блейк, — сказал Лэнгдон. — «Религий темных больше нет, царит блаженная наука».

Уинстон откликнулся почти мгновенно.

— Заключительная строка поэмы «Четыре Зоа». Неплохой вариант. — Последовала короткая пауза. — Но что касается количества букв…

— Амперсанд, — перебил его Лэнгдон и быстро объяснил фокус Кирша с «&» и «et».

— Это в духе Эдмонда, — прокомментировал синтетический голос и неуклюже хмыкнул.

— Уинстон, — нетерпеливо заговорила Амбра. — Теперь, когда ты знаешь пароль, сможешь запустить презентацию открытия Эдмонда?

— Конечно, смогу, — просто ответил Уинстон. — Только пароль должны ввести вы, вручную. Эдмонд очень серьезно защитил этот проект. У меня нет прямого доступа. Но я проведу вас в лабораторию, и там вы введете пароль. Думаю, на все уйдет не больше десяти минут.

Лэнгдон и Амбра переглянулись. Уинстон говорил с обезоруживающей простотой. Они столько пережили сегодня, и вот — победа близка. Но все как-то прозаично, буднично, без фанфар.

— Роберт, — прошептала Амбра и коснулась его плеча. — Вы справились. Спасибо.

— Мы справились, — улыбнулся он в ответ.

— Извините, что перебиваю, — сказал Уинстон. — Но вам следует немедленно переместиться в лабораторию Эдмонда. Вы слишком бросаетесь в глаза в фойе, а в Сети уже появились сообщения, что вы находитесь в этом районе.

Неудивительно, подумал Лэнгдон. Посадка военного вертолета в городском парке вряд ли могла остаться незамеченной.

— Веди нас, — сказала Амбра.

— Прямо между колонн, — скомандовал Уинстон.

Музыка смолкла, плазменный экран погас, и на входной двери с шумом автоматически задвинулись мощные запоры.

Эдмонд превратил это здание в неприступную крепость, подумал Лэнгдон. Он посмотрел в узкое вертикальное окошко: парк пуст, никого. По крайней мере пока никого.

Вслед за Амброй он двинулся на мерцающий в конце фойе огонек, обозначающий проход между колоннами. Потом они оказались в длинном коридоре. В дальнем конце тоже горели огоньки, указывающие путь.

Лэнгдон и Амбра шли по коридору, а Уинстон говорил:

— Думаю, для максимального эффекта нам следует уже сейчас сделать заявление для прессы: презентация открытия покойного Эдмонда Кирша ожидается с минуты на минуту. И еще надо дать время СМИ подготовить публику. Это резко увеличит количество зрителей.

— Отличная мысль. — Амбра ускорила шаг. — Но сколько времени это займет? Не хотелось бы сильно затягивать.

— Семнадцать минут, — ответил Уинстон. — Как раз время новостей в начале часа; у нас — в три ночи, в Америке — прайм-тайм.

— Отлично, — кивнула она.

— Договорились, — констатировал Уинстон. — Пресс-релиз я рассылаю немедленно, а начало трансляции назначаем через семнадцать минут.

Лэнгдон с трудом поспевал следить за планами Уинстона.

Амбра быстро шла по коридору.

— Сколько сотрудников сейчас здесь дежурят? — спросила она.

— Нисколько, — ответил Уинстон. — Эдмонд был помешан на безопасности. Тут вообще нет никаких сотрудников. Я сам управляю компьютерными сетями, освещением, отоплением и системами безопасности. Эдмонд шутил, что в эпоху «умных домов» он создал первую «умную церковь».

Лэнгдон вполуха слушал разглагольствования Уинстона. Внезапно нахлынули сомнения. Он задумался над тем, что они собираются сделать:

— Уинстон, а ты уверен, что надо именно сейчас обнародовать открытие Эдмонда?

Амбра остановилась и удивленно посмотрела на него.

— Конечно, надо, Роберт! Для этого мы и стремились сюда! Весь мир ждет! Мы же не знаем, может, еще кто-нибудь постарается остановить нас! Надо срочно обнародовать открытие — пока не поздно!

— Согласен, — сказал Уинстон. — Сейчас к нам приковано все внимание аудитории. СМИ передают терабайты информации, открытие Эдмонда Кирша — топ-новость десятилетия. Что, впрочем, неудивительно, если учесть, что за последние десять лет наблюдался экспоненциальный рост интернет-пользователей.

— Роберт? — Амбра встревоженно смотрела на него. — В чем дело?

Лэнгдон молчал, сам не до конца понимая, чем вызваны его сомнения.

— Я думаю, как бы сейчас поступил Эдмонд, — неуверенно сказал он. — Сегодняшние события — убийства, похищение, какие-то грязные интриги — все это отвлечет внимание от сути его открытия.

— Ошибочное рассуждение, профессор, — прервал его Уинстон. — Вы не учли очевидный факт: именно конспирологические теории подогрели интерес публики. Презентацию Эдмонда из музея смотрели три миллиона восемьсот тысяч человек. А теперь, после событий последних часов, я оцениваю нашу аудиторию в двести миллионов. Это те, кто следит за новостями в Интернете, по телевизору и по радио.

Число показалось Лэнгдону космическим, но он тут же вспомнил, что последний финал чемпионата мира по футболу смотрели в прямом эфире более двухсот миллионов зрителей. И пятьсот миллионов смотрели первую высадку человека на Луну, полвека назад, когда еще не изобрели Интернет, и телевидение было не так распространено, как сегодня.

— Это не академический диспут, профессор, — сказал Уинстон. — Современный мир — реалити-шоу. По иронии судьбы те, кто хотел похоронить открытие Эдмонда, достигли прямо противоположных результатов. У Эдмонда сейчас самая большая аудитория, какая только могла быть у ученого за всю историю человечества. Это напоминает мне случай с вашей книгой «Христианство и священная женственность», которую осудил Ватикан. На следующий день книга стала бестселлером.

Почти бестселлером, мысленно уточнил Лэнгдон. Но с тем, что говорил Уинстон, было трудно спорить.

— Максимальная аудитория — вот цель, которую ставил перед собой Эдмонд, — провозгласил Уинстон.

— Он прав. — Амбра посмотрела на Лэнгдона. — Когда мы обсуждали детали презентации в музее Гуггенхайма, Эдмонд постоянно подчеркивал: надо привлечь максимальное количество зрителей.

— Как я уже говорил, — заявил Уинстон, — к нам приковано внимание всей планеты. Сейчас — самый лучший момент для трансляции.

— Понятно, — согласился Лэнгдон. — Говори, что делать.

Они пошли дальше по коридору и вдруг наткнулись на неожиданное препятствие: на пути стояла лестница, словно кто-то собрался красить стены. Обойти ее было невозможно — либо отодвигать, либо идти под ней.

— Лестница, — сказал Лэнгдон. — Можно я ее отодвину?

— Нет, — ответил Уинстон. — Эдмонд специально поставил ее здесь.

— Зачем? — удивилась Амбра.

— Эдмонд отвергал любые предрассудки. И каждый день проходил под лестницей — всем богам назло. Больше того, любого посетителя или сотрудника, который отказывался пройти под лестницей — немедленно выдворяли вон.

По-своему, разумно, улыбнулся Лэнгдон. Он вспомнил, как Эдмонд однажды публично отчитал его за привычку «стучать по дереву». Роберт, ты же не темный друид, который вызывает духов, обитающих в деревьях. Оставь этот детский предрассудок. Он давно принадлежит прошлому!

Амбра наклонилась и прошла под лестницей. Чуть помедлив, Лэнгдон последовал ее примеру.

Они достигли конца коридора, повернули за угол и оказались перед большой бронированной дверью с двумя камерами слежения и биометрическим сканером.

На двери висела табличка с надписью от руки: комната № 13.

Лэнгдон посмотрел на несчастливый номер. Опять — всем богам назло.

— Это вход в лабораторию, — сказал Уинстон. — Кроме техников, которые ее оборудовали, сюда почти никто из посторонних не входил.

Что-то громко зажужжало. Амбра, не теряя времени, потянула за ручку и открыла дверь. Шагнув за порог, она замерла и, прижав ладонь к губам, вскрикнула от удивления. Лэнгдон заглянул внутрь и понял, что ее поразило.

Посреди главного нефа церкви стоял огромный прозрачный ящик. Такого Лэнгдон еще не видел. Он занимал почти все пространство и поднимался до самого потолка церкви.

Сам ящик был разделен на два уровня.

На нижнем этаже сотни металлических шкафов размером с холодильник выстроились рядами, словно церковные скамьи перед алтарем. Шкафы без дверей, все внутренности на виду. Сумасшедшее переплетение ярко-красных проводов, выгибающихся дугами от контактных колодок к полу, где они соединялись в толстые, похожие на канаты, жгуты, которые тянулись между шкафами. Все это напоминало гигантскую кровеносную систему.

Упорядоченный хаос, подумал Лэнгдон.

— На первом этаже, — сообщил Уинстон, — вы видите знаменитый суперкомпьютер «МареНострум» — сорок восемь тысяч девяносто шесть процессоров Intel, объединенных с помощью высокоскоростной коммутируемой сети InfiniBand FDR 10: одна из самых быстрых машин в мире. «МареНострум» уже здесь был, когда появился Кирш. Но Эдмонд не стал его демонтировать, он объединил его… с тем, что на втором этаже.

Тут только Лэнгдон заметил, что все «канаты» проводов сходятся в центре в один толстый ствол-лиану, которая вертикально поднимается к прозрачному «потолку» первого этажа.

Через толстые прозрачные стены и «потолок» Лэнгдон мог разглядеть, что творится на втором этаже. Совершенно иная картина. В центре на высокой платформе помещался серо-голубой металлический куб — три на три метра. Никаких проводов и мигающих лампочек. Вообще ничего, что могло бы напоминать суперкомпьютер, о котором сейчас рассказывал Уинстон на понятном только ему языке.

— …вместо бинарных ячеек — кубиты… суперпозиции состояний… квантовый алгоритм… запутанные квантовые состояния и туннельный эффект…

Лэнгдон теперь понял, почему они с Эдмондом всегда говорили только об искусстве.

— …и как результат — квадриллионы плавающих операций в секунду, — заключил Уинстон. — Обратите внимание, в результате объединения двух машин получился самый мощный суперкомпьютер в мире.

— Бог ты мой, — прошептала Амбра.

— Не совсем так, — поправил ее Уинстон. — Это Бог Эдмонда.

Глава 85

ConspiracyNet.com

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

ОТКРЫТИЕ КИРША В ЭФИРЕ ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ!

Да, это происходит на самом деле!

Только что в «лагере» Эдмонда Кирша подтвердили: величайшее научное открытие, которое не было обнародовано в связи с убийством футуролога, будет озвучено в прямом эфире в самое ближайшее время (3 часа ночи по местному времени в Барселоне).

Число зрителей стремительно растет. Количество тех, кто следит за событиями онлайн, беспрецедентно.

Также сообщается, что Роберт Лэнгдон и Амбра Видаль были замечены на территории часовни Торре Хирона, там, где находится Суперкомпьютерный центр Барселоны и где, по некоторым данным, последние несколько лет работал Эдмонд Кирш. Будет ли презентация открытия транслироваться в режиме реального времени именно оттуда?

Этого ConspiracyNet пока не может подтвердить.

Оставайтесь с нами, очень скоро — презентация открытия Кирша здесь, в прямом эфире на ConspiracyNet.com.

Глава 86

Принц Хулиан вошел в железную дверь с тяжелым сердцем: на мгновение показалось, что ему уже никогда отсюда не выбраться.

Долина Павших. Что я здесь делаю?

Перед ним открылся сумрачный холодный холл, слабо освещенный двумя электрическими факелами. Отчетливо ощущался запах пропитанного влагой камня.

У входа стоял человек в форме, и связка ключей позвякивала в его дрожащих руках. Хулиана совершенно не удивило, что сотрудник фонда Патримонио Насьональ^[369] встревожен — ведь прямо позади него в темноте выстроились в ряд с полдюжины агентов Королевской гвардии. Да, мой отец здесь. Наверняка несчастного офицера подняли с постели среди ночи, чтобы он отворил двери священной горы Франко для короля.

Один из агентов гвардии быстро шагнул вперед:

— Принц Хулиан, епископ Вальдеспино. Мы ждали вас. Сюда, пожалуйста. — Он проводил Хулиана и епископа к массивным кованым воротам с изображением свирепого двуглавого орла, зловещего франкистского символа с характерными для нацистской иконографии чертами.

— Его величество ожидает вас в конце коридора. — Агент указал на ворота, которые были наполовину отворены.

Принц и епископ обменялись неуверенными взглядами и вошли в ворота. По обеим их сторонам возвышались жутковатого вида металлические статуи — два ангела смерти, сжимающие мечи в форме крестов.

Опять эта франкистская воинственно-религиозная символика, думал Хулиан, шагая вместе с Вальдеспино по тоннелю, ведущему вглубь горы.

Путь предстоял неблизкий.

Коридор, простирающийся перед ними, отличался почти таким же роскошным убранством, как бальный зал Королевского дворца Мадрида. Тщательно отполированный черный мрамор пола, высокий потолок с кессонами — и все это великолепие освещают бесчисленные настенные светильники, сделанные в форме факелов. Впрочем, этой ночью свет в тоннеле горел особенно ярко. Сотни огненных чаш с пылающим в них пламенем, расставленные на полу, напоминали огни взлетной полосы. Их свет, как оранжевая лава, заливал все окружающее пространство. По традиции, огонь в чашах зажигали лишь во время самых больших торжеств. Очевидно, ночной приезд короля Испании следовало расценивать именно так.

Мятущиеся огни, отраженные мрамором пола, бесконечный исчезающий вдали коридор — все это создавало какую-то сказочную атмосферу. Хулиан кожей ощутил присутствие несчастных бесплотных душ, призрачных рабов, которые вручную пробивали этот тоннель в скале; он видел кирки и лопаты, с которыми они не расставались долгие годы. Заточенные в холодной каменной пещере, голодные, замерзшие… многие из них так никогда и не увидели солнечный свет. И все во славу Франко, чья усыпальница скрыта глубоко во чреве горы.

Смотри внимательно, сын, сказал отец ему давным-давно. Однажды ты все это уничтожишь.

Хулиан прекрасно понимал: даже став королем, он вряд ли решится разрушить этотмонументальный комплекс. Но его удивляло, что народ Испании все-таки принял решение сохранить Долину Павших — несмотря на то что страна стремится оставить позади темное прошлое и вступить в новую эру. Хотя, конечно, есть и те, кто тоскует по старым временам, их не сбросишь со счетов. Каждый год в день смерти Франко сотни его стареющих последователей приходят сюда, чтобы отдать дань почтения своему кумиру.

— Дон Хулиан, — проговорил епископ тихо, так, чтобы никто, кроме принца, не расслышал. — Вы не знаете, почему ваш отец назначил нам встречу именно здесь?

Хулиан покачал головой:

— Я думал, вы знаете.

Вальдеспино вздохнул, глубоко и тяжко.

— Не имею ни малейшего представления.

Если епископу не ясны мотивы действий отца, подумал Хулиан, значит, они не ясны никому.

— Я только надеюсь, что с ним все в порядке. — В голосе Вальдеспино внезапно прозвучали нотки нежности. — Некоторые его недавние решения…

— Вы имеете в виду решение провести встречу в этой горе в то время, как он должен лежать в больничной постели?

— Да. Например, это. — И Вальдеспино слабо улыбнулся.

Хулиан не мог понять, почему агенты гвардии не вмешались. Как они допустили такое? Поднять умирающего с кровати и привезти в зловещее место! Но служба есть служба: Королевская гвардия обучена беспрекословно выполнять приказы, особенно если их отдает главнокомандующий.

— Годы прошли с тех пор, как я молился здесь в последний раз. — Вальдеспино бросил взгляд на залитый светом коридор.

Хулиан знал, что это не просто тоннель, ведущий вглубь горы, — это еще и неф официально освященного католического храма. Вдалеке уже виднелись ряды скамей.

La basílica secreta^[370], так называл Хулиан этот храм в детстве. В конце тоннеля в гранитной скале выдолблено святилище, покрытое позолотой, но все же напоминающее глухую пещеру. Удивительная подземная базилика с массивным куполом. Говорили, что по площади этот храм, скрытый в горных недрах, больше, чем собор Святого Петра в Риме. Шесть часовен окружают высокий алтарь, поставленный точно под крестом на вершине горы.

В поисках отца Хулиан обошел все огромное помещение главного нефа. Базилика казалась совершенно пустой.

— Где же он? — тревожился епископ.

Хулиан разделял обеспокоенность Вальдеспино. Его страшила мысль о том, что агенты гвардии оставили больного короля в полном одиночестве в этом Богом забытом месте. Принц быстро прошел вперед, заглянул в правую часть поперечного нефа, затем в левую. Никого.

Почти бегом он двинулся дальше, обогнул алтарь и оказался в апсиде^[371].

Именно здесь, в самом сердце горы, Хулиан наконец увидел отца. И остановился, не в силах двинуться с места.

Закутанный в толстые одеяла, король Испании сидел в кресле-каталке. Совершенно один.

Глава 87

Лэнгдон и Амбра, следуя указаниям Уинстона, шли вдоль периметра двухэтажного суперкомпьютера, занимавшего почти полностью главный неф храма. Из-за толстых стекол до них доносился низкий гул работающей машины. Лэнгдону казалось, что они идут вокруг загона с огромным зверем.

Шум, как сообщил Уинстон, производила не электронная начинка, а бесчисленные вентиляторы системы охлаждения, сберегающие машину от перегрева.

— Тут слишком шумно, — сказал Уинстон. — И прохладно. К счастью, кабинет Эдмонда на втором этаже.

Впереди они увидели винтовую лестницу, прикрепленную к стеклянной стене. Ведомые Уинстоном, Лэнгдон и Амбра поднялись на второй этаж и оказались на металлической платформе перед стеклянной вращающейся дверью.

Лэнгдон с усмешкой отметил, что футуристический вход в кабинет Эдмонда был оформлен как крыльцо загородного дома — коврик перед дверью, искусственное деревце в горшке, небольшая скамеечка, под которой стояли домашние тапочки, судя по всему, принадлежавшие Эдмонду.

Над дверью висело изречение в рамочке:

Успех — это способность преодолевать неудачи одну за другой, не теряя оптимизма.

— Уинстон Черчилль

— Опять Черчилль. — Лэнгдон указал на рамку.

— Любимая цитата Эдмонда, — пояснил Уинстон. — Он считал, что в ней говорится о самом главном достоинстве компьютеров.

— Компьютеров? — удивилась Амбра.

— Да, компьютеры бесконечно терпеливы. Я, например, могу миллиард раз потерпеть неудачу и не впасть в отчаяние. Миллиардную попытку решить задачу я предпринимаю с той же энергией, что и первую. Люди на такое не способны.

— Это точно, — согласился Лэнгдон. — Я обычно сдаюсь после миллионной попытки.

Амбра улыбнулась и подошла к двери.

— Пол внутри стеклянный, — предупредил Уинстон, когда вращающаяся дверь автоматически пришла в движение. — Поэтому снимите обувь, пожалуйста.

Амбра быстро сбросила туфли и босиком прошла внутрь. Лэнгдон, снимая ботинки, обратил внимание на странную надпись на коврике:

В гостях хорошо, а на 127.0.0.1^[372] — лучше.

— Уинстон, надпись на коврике. Я не пони…

— Локальный хост, — ответил Уинстон.

Лэнгдон снова прочел надпись.

— Понятно, — сказал он, и прошел через вращающуюся дверь. Но на самом деле он ничего не понял.

С опаской шагнул он на стеклянный пол. Оказаться в носках на прозрачной поверхности на высоте в несколько метров само по себе не очень приятно. И уж совсем страшно — висеть над компьютером «МареНострум». Сверху бесконечные ряды его шкафов напоминали знаменитую терракотовую армию китайского императора Цинь Шихуанди^[373].

Лэнгдон сделал глубокий вдох и огляделся.

Лаборатория Эдмонда — огромное прямоугольное помещение с прозрачными стенами, полом и потолком. В центре — серо-голубой металлический куб с зеркально гладкими стенками. Справа от куба, в дальнем углу — ультрамодное рабочее место с полукруглым столом, тремя огромными ЖК-экранами и целой россыпью клавиатур на гранитной столешнице.

— Командный пункт, — прошептала Амбра.

Лэнгдон согласно кивнул и посмотрел в противоположный угол. Там стояли кресла, кушетка и велотренажер, на полу лежал персидский ковер.

Холостяцкая берлога айтишника, подумал Лэнгдон. Судя по всему, Эдмонд практически жил в этом стеклянном доме, пока работал над своим открытием. Что же он все-таки открыл? Недавние сомнения отошли на второй план, и теперь Лэнгдона обуревало любопытство — не терпелось узнать, что за тайна была здесь открыта, какие загадки удалось разгадать гениальному человеку при помощи мощнейшей машины.

Амбра с удивлением разглядывала блестящую серо-голубую поверхность трехметрового куба. Подошел Лэнгдон, и на какое-то время они застыли, отражаясь в металлическом зеркале.

И это — компьютер? — подумал Лэнгдон. Он совсем не похож на тот, что внизу. Тихий, безжизненный, огромный металлический блок.

Голубоватый оттенок напомнил Лэнгдону суперкомпьютер девяностых годов двадцатого века «Дип Блю»^[374], который в свое время поразил весь мир, обыграв чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова. С тех пор достижения в области компьютерных технологий находятся почти уже за пределами понимания.

— Хотите посмотреть, что внутри? — заговорил Уинстон из верхних динамиков.

Амбра вздрогнула от неожиданности и невольно посмотрела наверх.

— Внутри куба?

— Почему бы и нет, — сказал Уинстон. — Эдмонд с удовольствием показал бы вам его устройство.

— Может, потом, — сказала Амбра и повернулась в сторону рабочего стола Эдмонда. — Не пора ли вводить пароль? Как это делается?

— Это займет всего несколько секунд. А у нас целых двенадцать минут до начала трансляции. Лучше посмотрите, как компьютер устроен.

Боковая панель куба, обращенная к столу Эдмонда, медленно сдвинулась в сторону, открыв толстую прозрачную стену. Лэнгдон и Амбра обошли куб и приникли к прозрачной поверхности, пытаясь разглядеть, что находится за ней.

Лэнгдон ожидал увидеть сплетение проводов и мигающие огоньки. Но там вообще ничего не было. Темнота и пустота, небольшая необитаемая комната, в которой клубился легкий белый туман, как в большой холодильной камере. От толстой плексигласовой панели веяло холодом.

— Но там ничего нет! — воскликнула Амбра.

Лэнгдон тоже ничего не видел, но при этом чувствовал какие-то едва уловимые пульсации, исходящие от куба.

— Это пульсации хладагента в трубках системы охлаждения, — пояснил Уинстон. — Похоже на то, как бьется человеческое сердце.

Действительно похоже, мысленно согласился Лэнгдон. Ему не очень понравилось это сравнение.

Внутри куба медленно начало нарастать красное сияние. Вначале был виден только белый туман и пустой пол — квадрат три на три метра. Свет становился ярче, что-то замерцало над полом, и вскоре Лэнгдон различил странный металлический цилиндр, свисавший с потолка, как сталактит.

— Это то, что охлаждается в кубе, — сказал Уинстон.

Подвешенный к потолку цилиндр длиной около полутора метров состоял из семи колец, размеры которых увеличивались сверху вниз, как в детской игрушке. В результате получалась сужающаяся кверху колонна, набранная из дисков, прикрепленных к вертикальному стержню. Промежутки между блестящими металлическими дисками были заполнены плотным переплетением тоненьких проводков. И вокруг клубился ледяной туман.

— «E-Wave», — провозгласил Уинстон. — Извините за высокопарность, но это квантовый скачок в сравнении с «D-Wave», совместной разработкой «Гугла» и НАСА.

Уинстон в нескольких словах объяснил, что «D-Wave» — это первый в мире простейший квантовый компьютер, он открыл новую эру вычислительной техники, основанной на принципах, которые до сих пор не до конца поняты учеными. В квантовых компьютерах вместо обычного бинарного способа представления информации используются квантовые состояния субатомных частиц, что приводит к экспоненциальному росту скорости, мощности и гибкости вычислений.

— Квантовый компьютер Эдмонда, — продолжал Уинстон, — принципиально ничем не отличается от «D-Wave». Единственное отличие — металлический куб, в который заключен компьютер. На его гранях напыление из осмия — это редкий сверхплотный металл, обеспечивающий уникальную магнитную и термическую защиту. И потом, осмий красиво выглядит. Думаю, это тоже сыграло немаловажную роль, учитывая пристрастие Эдмонда к внешним эффектам.

Лэнгдон улыбнулся, ведь Уинстон прочел его мысли.

— Последние несколько лет, — продолжал Уинстон, — лаборатория искусственного интеллекта «Гугла» усиленно работала над интенсификацией «обучения» машин с помощью компьютеров типа «D-Wave». Но Эдмонд со своим компьютером обошел всех, совершив гигантский скачок, в основе которого одна простая и гениальная идея. — Уинстон выдержал драматическую паузу. — Бикамерализм.

Лэнгдон в недоумении нахмурился. Двухпалатность? Причем здесь двухпалатный парламент?

— Две камеры человеческого мозга, — пояснил Уинстон. — Левое и правое полушария.

Бикамеральный, двухкамерный склад ума, вспомнил Лэнгдон. Одно из свойств человека, которое обеспечило ему такой прогресс: два полушария мозга, работающие по-разному. Левое — аналитическое и вербальное, правое отвечает за «образное мышление» и предпочитает словам «картинки».

— Суть в том, — объяснял Уинстон, — что Эдмонд решил построить искусственный мозг по образцу человеческого. Разделил его на два полушария — правое и левое. Хотя в данном случае уместнее говорить о нижнем и верхнем.

Лэнгдон отступил на шаг и посмотрел под ноги через прозрачный пол на нагромождение шкафов и проводов. Потом снова перевел взгляд на одинокий «сталактит» внутри беззвучного куба. Две машины, объединенные в одно целое — двухкамерный разум.

— Работая в единой системе, машины используют различные подходы в решении стоящей перед ними задачи, они испытывают те же конфликты, идут на те же компромиссы, что и полушария человеческого мозга. Это резко повышает самообучаемость искусственного интеллекта. Повышает его креативность и… человечность. Эдмонд поощрял меня к этому: я изучал окружающий мир и пытался моделировать человеческие качества — юмор, умение работать в команде, ценить чужое мнение и даже руководствоваться в своих действиях моралью.

Невероятно, подумал Лэнгдон.

— Уинстон, так этот сдвоенный компьютер, собственно и есть… ты?

Уинстон рассмеялся.

— Этот компьютер не более я, чем ваш мозг — вы. Предположим, вы смогли бы увидеть ваш мозг. Разве вы сказали бы — «этот объект и есть я»? Мы с вами совокупность взаимодействий, происходящих внутри механизма, а не сам механизм.

— Уинстон, — перебила его Амбра и поглядела в сторону стола Эдмонда. — Сколько осталось до начала трансляции?

— Пять минут сорок три секунды, — ответил Уинстон. — Думаете, пора?

— Да, пора, — кивнула она.

Металлическая стенка куба медленно задвинулась. Лэнгдон и Амбра подошли к рабочему столу Эдмонда.

— Уинстон, — спросила Амбра. — Ты все это время помогал в работе Эдмонду. Ты же должен приблизительно представлять, в чем суть его открытия.

— Поймите, мисс Видаль. Информация внутри меня жестко структурирована. И я знаю не больше вашего.

— Но как ты думаешь, что бы это могло быть? — спросила Амбра, оглядываясь по сторонам.

— Эдмонд утверждал, что это «изменит все». Насколько мне известно, открытия, меняющие картину мира, как правило, связаны с пересмотром существующей модели Вселенной. Опровержение Пифагором представления о «плоской земле», гелиоцентризм Коперника, дарвиновская теория эволюции, теория относительности Эйнштейна — все эти открытия изменили взгляд человечества на окружающую действительность и создали современную картину мира.

Лэнгдон посмотрел на динамики над головой.

— То есть ты предполагаешь, что Эдмонд открыл что-то такое, что меняет картину мира.

— Я просто рассуждаю логически. — Уинстон заговорил быстрее. — «МареНострум» — один из лучших «моделирующих» компьютеров на земле. Он способен создать виртуальные модели самых сложных систем. Например, его знаменитый проект «Alya Red» — «работающее» виртуальное человеческое сердце, просчитанное до клеточного уровня. Очевидно, добавленная квантовая компонента увеличила его возможности в миллионы раз, и он способен смоделировать что-то более сложное, чем человеческие органы.

Лэнгдон понимал ход рассуждений Уинстона. Но никак не мог представить, что же нужно смоделировать, чтобы ответить на вопросы: Откуда мы? Что нас ждет?

— Уинстон? Как это все включается? — Амбра уже стояла у стола Эдмонда.

— Сейчас помогу, — ответил Уинстон.

Три огромных монитора ожили. Лэнгдон тоже подошел к столу, и то, что он увидел на экранах, ему очень не понравилось.

— Уинстон, это происходит сейчас? — спросила Амбра.

— Да, это трансляция с внешних камер слежения. Я подумал, вам следует быть в курсе. Они появились несколько секунд назад.

На мониторах было выведено изображение с камеры «рыбий глаз» у главного входа в церковь. Там стояла небольшая армия полицейских. Один нажимал кнопку переговорного устройства, другие дергали дверь и разговаривали по рациям.

— Не беспокойтесь, — успокоил Уинстон, — они не смогут войти. А у нас еще больше четырех минут до начала.

— Надо срочно запускать трансляцию, — взволнованно сказала Амбра.

— Я думаю, — спокойно ответил Уинстон, — Эдмонд предпочел бы, чтобы мы начали точно в заявленное время. Он был человеком слова. И к тому же я слежу за нашей аудиторией — она все еще растет. Учитывая текущую скорость, за оставшиеся минуты аудитория увеличится на 12,7 процента. И, по моим оценкам, достигнет максимума. — Уинстон выдержал паузу и с нотками приятного удивления в голосе продолжил: — Вопреки всем помехам, похоже, презентация Эдмонда будет показана в самый удачный момент. Думаю, он был бы очень благодарен вам.

Глава 88

Всего четыре минуты, подумал Лэнгдон. Он сидел в рабочем кресле Эдмонда перед тремя огромными ЖК-мониторами, которые казались главными объектами в этой части лаборатории. На экраны по-прежнему выводилось изображение с камер слежения. Полицейские у входа в церковь все прибывали.

— Ты уверен, что они не смогут войти? — забеспокоилась Амбра, стоящая у Лэнгдона за спиной.

— Верьте мне, — спокойно ответил Уинстон. — Эдмонд очень серьезно относился к безопасности.

— А если они отключат электричество? — спросил Лэнгдон.

— Автономные источники питания, — бесстрастно сообщил Уинстон. — Подземные емкости для топлива. Нам никто не сможет помешать. Все под контролем.

Лэнгдон был склонен этому верить. Сегодня Уинстон ни разу не прокололся…Он постоянно прикрывал нас.

На большом подковообразном столе прямо перед Лэнгдоном находилась клавиатура странного вида. Кнопок у нее было по меньшей мере вдвое больше, чем у обычной — кроме привычных букв и цифр, присутствовали какие-то непонятные символы, многие из которых Лэнгдон видел впервые в жизни. Клавиатура разделялась на две половины, каждую из которых можно было удобно расположить перед собой.

— На что тут нажимать? — спросил Лэнгдон, разглядывая ряды кнопок с незнакомыми символами.

— Это не та клавиатура, — ответил Уинстон. — Это пульт управления «E-Wave». Я же говорил, Эдмонд хранит презентацию открытия в другом месте, куда никому нет доступа, в том числе и мне. Презентация запускается с другой машины. Подвиньтесь направо. До конца стола.

Лэнгдон посмотрел направо, где стояло с полдюжины системных блоков. Он покатился в кресле в ту сторону и с удивлением обнаружил, что компьютеры очень старые, практически «антиквариат». Чем дальше он двигался, тем более древними оказывались компьютеры.

Не может быть, подумал он, докатившись до неуклюжего ящика IBM с операционной системой DOS, устаревшей десятки лет назад.

— Уинстон, что это за рухлядь?

— Это компьютеры, которые были у Эдмонда в детстве, — ответил Уинстон. — Он сохранил их все — чтобы не забывать об истоках. Иногда в трудную минуту он включал их и запускал допотопные программы — хотел вспомнить тот мальчишеский восторг, который испытывал, когда делал первые шаги в программировании.

— Я понимаю его, — сказал Лэнгдон.

— Да, это как ваши часы с Микки-Маусом.

От неожиданности Лэнгдон вздрогнул и невольно, отогнув край рукава, посмотрел на часы, подаренные ему в детстве. Откуда мог знать о них Уинстон? Но тут же вспомнил: недавно он рассказывал Эдмонду, почему носит эти часы — чтобы помнить о том, что когда-то тоже был юным.

— Роберт, — сказала Амбра, — может, мы оставим на время ваши пристрастия к стильным аксессуарам и введем наконец пароль? Даже мышонок на часах машет лапкой, пытаясь привлечь ваше внимание.

Лапка Микки в перчатке действительно уже поднялась над головой и указательный палец приближался к цифре 12. Осталось всего три минуты.

Лэнгдон быстро сдвинулся до самого края стола, где стоял последний в ряду компьютер — неказистый грязно-серый ящик с щелью для пятидюймовой дискеты, с 1200-бодовым^[375] модемом и громоздким двенадцатидюймовым монитором с выпуклым экраном.

— Tandy TRS-80, — пояснил Уинстон. — Первая машина Эдмонда. Он купил ее с рук и на ней самостоятельно выучил BASIC^[376]. Ему тогда было восемь лет.

Лэнгдон с удовлетворением заметил, что компьютерный динозавр включен и ждет команды. На мониторе — мерцающем, черно-белом — уже светилась надпись растровым «точечным» шрифтом:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ЭДМОНД.

ПОЖАЛУЙСТА, ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ:

После слова «пароль» призывно мигал черный вертикальный прямоугольничек курсора.

— И что — вводить? — спросил Лэнгдон. Как-то все слишком просто. — Прямо сюда?

— Да, — ответил Уинстон. — Вы введете пароль, и этот персональный компьютер разблокирует сегмент на главном компьютере, где хранится презентация открытия. Я получу к ней доступ и смогу запустить в эфир и по всему Интернету в точно назначенное время.

Казалось бы, ничего сложного, но Лэнгдон все же с недоверием смотрел на старенький компьютер и телефонный модем.

— Все-таки я не понимаю, Уинстон. Эдмонд так тщательно готовил сегодняшнее событие. Неужели он мог доверить это все доисторическому модему на телефонной линии?

— Могу сказать только одно: Эдмонд есть Эдмонд, — ответил Уинстон. — Он любил драматические эффекты, символические жесты. Думаю, он видел особый шик в том, что его главный труд будет запущен с первого в его жизни компьютера.

Похоже на правду, подумал Лэнгдон. Наверное, Эдмонд именно так и рассуждал.

— К тому же, — добавил Уинстон, — это дополнительная защита в случае непредвиденных обстоятельств. И плюс обычная логика: решать простые задачи простыми средствами. Роль «кнопки пуска» вполне по силам древнему компьютеру. А что касается безопасности… учитывая черепашью скорость доисторического процессора, чтобы его взломать, хакеру потребуется целая вечность.

— Роберт, — волновалась стоящая за спиной Амбра. Она положила ему руки на плечи и слегка надавила, напоминая, что время не терпит.

— Да-да, извините, начинаю. — Лэнгдон подвинул поближе старинную клавиатуру, и витой, как у телефонных трубок, шнур немного распрямился и натянулся. Примеряясь к пластиковым клавишам, он, казалось, видел перед собой рукописную строку, которую они с Амброй нашли в крипте собора Саграда Фамилия.

Религий темных больше нет, царит блаженная наука.

Заключительный аккорд поэмы Уильяма Блейка «Четыре Зоа» — прекрасный выбор для начала презентации открытия Эдмонда, которое изменит мир.

Лэнгдон набрал побольше воздуха в легкие и аккуратно напечатал поэтическую строку без пробелов, заменив амперсанд «&» на «еt».

И стал ждать, неотрывно глядя на черно-белый экран.

ПОЖАЛУЙСТА, ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ:

……………………………………………………

Лэнгдон внимательно посчитал точки — сорок семь.

Все верно. Но ничего не происходит.

Вдруг компьютер противно загудел, и на мониторе появился текст:

ПАРОЛЬ НЕВЕРНЫЙ.

ПОПРОБУЙТЕ ЕЩЕ РАЗ.

Сердце Лэнгдона учащенно забилось.

— Амбра, я все набрал точно. Я абсолютно уверен. — Он повернулся в кресле и с отчаянием посмотрел на нее, ожидая увидеть и на ее лице страх и беспокойство.

Но Амбра Видаль беззаботно улыбалась. Потом покачала головой и рассмеялась.

— Профессор, — прошептала она и кивнула на клавиатуру. — У вас нажата клавиша Caps Lock.

В этот самый момент глубоко во чреве горы принц Хулиан стоял как вкопанный, пытаясь осмыслить невероятную картину: его отец, король Испании, сидит в кресле-каталке в самом дальнем приделе подземной базилики.

Сидит, не двигаясь.

Охваченный страхом, Хулиан бросился к королю.

— Отец?

Слабеющий монарх медленно открыл глаза, пробуждаясь от сна. Потом улыбнулся с облегчением.

— Спасибо, что пришел, сын, — прошептал он срывающимся голосом.

Хулиан опустился на колени рядом с креслом, благодаря Бога, что отец жив, но переживая, что всего за несколько дней он так сильно сдал.

— Отец, как вы себя чувствуете?

Король пожал плечами.

— Не хуже, чем предполагалось, — неожиданно пошутил он. — А вот как ты? Этот день у тебя был… очень насыщенный.

Хулиан понятия не имел, что ответить.

— Что вы здесь делаете, отец?

— Устал от больницы, захотел немного проветриться.

— Понятно, но… почему именно здесь? — Хулиан знал, что отец всегда с неприязнью относился к этой «святыне», прочно связанной в памяти людей с жестокостью и гонениями.

Из-за алтаря, с трудом переводя дыхание, появился Вальдеспино.

— Ваше величество! — воскликнул он. — Ну как же так?

Король улыбнулся старому другу.

— Рад вас видеть, Антонио.

Антонио? Принц Хулиан никогда не слышал, чтобы отец обращался к Вальдеспино по имени. Прилюдно он всегда называл епископа «ваше преосвященство».

Дружеское приветствие, казалось, поразило и епископа.

— Спасибо… вам, — пробормотал он. — Как вы себя чувствуете?

— Просто замечательно. — Король широко улыбнулся. — Со мной два человека, которым я верю больше всех на свете.

Вальдеспино бросил смущенный взгляд на Хулиана и повернулся к королю.

— Ваше величество, я привез вашего сына, как вы и просили. Может быть, оставить вас вдвоем?

— Нет, Антонио. Я хочу сделать признание. И мне нужно, чтобы мой духовник был рядом.

Вальдеспино покачал головой:

— Не думаю, что принцу требуются какие-то объяснения по поводу ваших сегодняшних действий.

— Сегодняшних? — Король рассмеялся. — Нет, Антонио. Я собираюсь признаться Хулиану в том, что скрывал от него всю жизнь.

Глава 89

ConspiracyNet.com

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

АТАКА НА ЦЕРКОВЬ!

Нет, на этот раз наступление ведет не Эдмонд Кирш, а полиция Испании!

Часовню Торре Хирона в Барселоне в настоящий момент осаждают местные полицейские силы. Внутри находятся Роберт Лэнгдон и Амбра Видаль, которые, по нашим сведениям, близки к успеху и вот-вот явят миру величайшее открытие Эдмонда Кирша. Трансляция начнется через несколько минут.

Отсчет пошел!

Глава 90

Амбра Видаль облегченно вздохнула. После второй попытки Лэнгдона на допотопном экране появился текст:

ПАРОЛЬ ВЕРНЫЙ

Слава Богу, подумала Амбра. Лэнгдон поднялся из кресла и повернулся к ней. Амбра тут же заключила его в объятия. Эдмонд сказал бы нам спасибо.

— Две минуты тридцать три секунды, — объявил Уинстон.

Лэнгдон и Амбра в волнении смотрели на большие ЖК-экраны. На центральном шел отсчет времени, так же, как перед презентацией в музее Гуггенхайма.

Прямое включение через 2 минуты 33 секунды

Нас смотрят 227 257 914 зрителей

Больше двухсот миллионов. Амбра с трудом могла представить себе эту цифру. Пока они с Лэнгдоном летали над Барселоной, похоже, весь мир следил, как развиваются события. Аудитория Эдмонда достигла астрономических масштабов.

На боковые экраны по-прежнему выводилось изображение с камер слежения. Амбра заметила, что поведение полицейских резко изменилось. Один за другим они переставали ломиться в дверь или кричать в рации — доставали смартфоны и приникали к экранам. Двор перед входом в часовню постепенно превращался в живое море бледных, удивленных лиц, озаренных мерцанием мобильных телефонов.

Эдмонд заставил весь мир забросить свои обычные дела, подумала Амбра. Приятно ощущать сопричастность. Презентация, которую ждут миллионы людей в разных уголках земного шара, будет транслироваться именно отсюда, из этого зала с прозрачными стенами. Интересно, смотрит ли сейчас Хулиан, подумала вдруг она и тут же выбросила из головы эту мысль.

— Программа вот-вот начнется, — сказал Уинстон. — Думаю, вам будет удобнее смотреть в зоне отдыха Эдмонда. Это в противоположном конце зала.

— Спасибо, Уинстон, — сказал Лэнгдон и вслед за Амброй затопал ногами в носках по стеклянному полу мимо металлического куба в сторону «жилой зоны» лаборатории Эдмонда, туда, где на прозрачном полу стояли изящная мебель, велотренажер и лежал роскошный персидский ковер.

Мягкий ворс после стеклянной гладкости успокаивал и расслаблял. Амбра забралась на диван и поджала под себя ноги. Она искала взглядом телевизор Эдмонда и не находила.

— А как же мы будем смотреть?

Лэнгдон, похоже, не слышал. Он что-то увлеченно рассматривал в дальнем углу комнаты. Но Амбра получила ответ на свой вопрос. Целая стена жилой зоны вдруг осветилась, и на ней появились знакомые слова и цифры:

Прямое включение через 1 минуту 39 секунд

Нас смотрят 227 501 123 зрителя

Целая стена — экран?

Амбра смотрела на светящийся экран высотой два с половиной метра, а в это время в часовне медленно гас свет. Уинстон делал все, чтобы просмотр великого шоу Эдмонда прошел со всеми удобствами.

* * *

В нескольких шагах от нее Лэнгдон зачарованно смотрел не на стену-экран, а на какой-то маленький предмет, который только что заметил. Предмет этот стоял на высокой изящной подставке, словно музейный экспонат.

Перед Лэнгдоном была обычная пробирка в металлическом контейнере с прозрачным окошечком. Пробирка с мутной коричневатой жидкостью, закупоренная и снабженная биркой. Поначалу Лэнгдон подумал, что это какой-то медицинский препарат, который принимал Эдмонд. Но потом прочел надпись на бирке.

Не может быть, удивился он. Откуда она здесь?!

В мире всего несколько таких пробирок, но и среди них эта — «особенная». Это невероятно, как он ее добыл! Она стоит целое состояние. Не меньше, чем картина Гогена в Каса-Мила.

Лэнгдон склонился над стеклянной трубочкой, которой было семьдесят лет. Бирка потерлась и выцвела. Но две фамилии по-прежнему можно было прочесть: Миллер — Юри.

По спине Лэнгдона пробежал холодок. Он еще раз прочел надпись.

Миллер — Юри.

Господи! Это же — Откуда мы?

Химики Стэнли Миллер и Гарольд Юри в пятидесятые годы двадцатого века проводили знаменитый научный эксперимент, пытаясь ответить на этот вопрос. Опыт провалился, но в свое время о нем говорил весь мир, и он вошел в историю как «эксперимент Миллера — Юри».

Лэнгдон вспомнил, как впервые в старших классах школы на уроке биологии он узнал про этот эксперимент: двое ученых попытались воссоздать процесс зарождения жизни на древней Земле — горячей планете, покрытой безжизненным кипящим океаном, насыщенным разнообразными химическими веществами.

Первичный бульон.

Смешав в колбе вещества, которые предположительно находились в первобытном океане — воду, метан, аммиак, водород и монооксид углерода, — Миллер и Юри вначале нагревали эту смесь. Потом пропускали через нее электрические разряды, имитируя молнии. И наконец охлаждали раствор — так же, как в свое время охлаждался океан на нашей планете.

Цель была простая и дерзкая: зародить жизнь в безжизненной материи. Осуществить акт Творения, подумал Лэнгдон, исключительно научными средствами.

Миллер и Юри отбирали часть раствора в пробирки и исследовали их в надежде обнаружить примитивные микроорганизмы, возникшие из взаимодействия химических элементов в насыщенном растворе. Пытались осуществить абиогенез. Увы, их попытки вдохнуть «жизнь» в безжизненную материю не увенчались успехом. Остались только мертвые пробирки, которые и поныне хранятся в темных шкафах Калифорнийского университета в Сан-Диего.

До сих пор креационисты любят ссылаться на провал эксперимента Миллера — Юри как на научное доказательство того, что жизнь на Земле не могла зародиться сама по себе, без помощи свыше.

— Тридцать секунд, — провозгласил сверху голос Уинстона.

Лэнгдон вздрогнул, выпрямился и огляделся. Кругом был полумрак. Несколько минут назад Уинстон говорил, что все великие открытия порождают новые «модели» Вселенной. И еще он сказал, что «МареНострум» специально сконструирован для компьютерного моделирования — он создает цифровые модели сложных систем и наблюдает за их развитием.

Эксперимент Миллера — Юри, подумал Лэнгдон, это же типичный пример научного моделирования… попытка воспроизвести сложные химические взаимодействия в первичном бульоне.

— Роберт, — позвала его Амбра из другого конца комнаты. — Уже начинается.

— Иду-иду, — откликнулся он и пошел к дивану. Кажется, он отчасти понял, над чем мог работать Эдмонд.

Лэнгдон вспомнил торжественное вступление презентации Эдмонда, которое слушал на лужайке музея Гуггенхайма.

Сегодня мы первооткрыватели, говорил тогда Эдмонд. Оставим все позади, устремимся в безграничный океан, где нас ждут новые земли, которых никто никогда не видел. Эра религии подошла к концу. Наступает эра науки. Только представьте, что мы вдруг волшебным образом получили ответы на основополагающие вопросы нашей жизни…

Лэнгдон сел на диван рядом с Амброй, на огромном экране шел отсчет последних секунд.

Амбра внимательно посмотрела на него:

— Роберт, с вами все в порядке?

Лэнгдон кивнул, и тут же комнату наполнила торжественная музыка. Стену-экран заполнило лицо Эдмонда. Знаменитый футуролог выглядел усталым и изможденным, но при этом широко улыбался прямо в камеру.

— Откуда мы? — спросил он. И голос его креп по мере того, как затихала музыка. — Что нас ждет?

Амбра взглянула на Лэнгдона и взволнованно стиснула его руку.

— Эти два вопроса — две части одной истории, — провозгласил Эдмонд. — Так что начнем с начала. С самого начала.

Эдмонд весело подмигнул и достал из кармана маленький стеклянный предмет — пробирку с мутной жидкостью и полустершейся биркой с фамилиями Миллера и Юри.

У Лэнгдона учащенно забилось сердце.

— Наше путешествие начинается в далеком прошлом…за четыре миллиарда лет до рождества Христова… и начнем мы его с так называемого первичного бульона.

Глава 91

Лэнгдон сидел рядом с Амброй на диване и вглядывался в изможденное лицо Эдмонда на прозрачной стеклянной стене. Сердце сжималось от жалости: Эдмонд никому ничего не сказал, он в одиночку боролся со смертельной болезнью. Но сейчас на экране глаза великого футуролога сияли от восторга и упоения.

— Через минуту я расскажу вам, что это за пробирка, — говорил Эдмонд, демонстрируя стеклянную трубочку с мутной жидкостью. — Но прежде давайте окунемся… в первичный бульон.

Лицо Эдмонда исчезло, на экране мощная вспышка молнии озарила бурлящий океан и многочисленные острова с вершинами вулканов, извергающих потоки лавы и пепла.

— Как здесь появилась жизнь? — спросил Эдмонд. — В этом кипящем, насыщенном химическими веществами бульоне? В результате химических реакций? Или микробы попали в него из космоса на метеорите? Или начало жизни дал…Бог? К сожалению, тогда нас там не было. Но мы знаем, что было после: зародилась жизнь. И началось ее развитие.

На экране возникла знакомая картина эволюции человека: примитивная обезьяна, человекоподобные существа, которые постепенно распрямлялись и шерсти на них становилось меньше, и наконец — человек.

— Человек появился в результате эволюции, — сказал Эдмонд. — Это установленный научный факт, и мы даже можем проследить этапы эволюции, основываясь на археологических данных. Давайте теперь запустим этот процесс в обратном направлении.

Лицо Эдмонда начало вдруг зарастать волосами и приобретать черты примитивного человека. Форма черепа менялась, все больше напоминая обезьянью. Потом процесс ускорился, картинки замелькали быстрее — все глубже и глубже в прошлое: лемуры, ленивцы, сумчатые, утконосы, двоякодышащие рыбы, уходящие с суши и превращающиеся в угрей, рыб, потом — медузы, планктон, амебы… Наконец осталась всего одна бактерия — одинокая живая клетка в бесконечном океане.

— Первая искра жизни, — сказал Эдмонд. — Вот мы и дошли до нее. На этом в нашем фильме о путешествии в прошлое кончается пленка. Мы не знаем, как появилась эта первая живая клетка в безжизненном химическом растворе. Нам не дано увидеть первый кадр этого фильма.

Когда Т=0, подумал Лэнгдон. Можно снять точно такой же фильм — об обратном движении расширяющейся Вселенной: весь космос сожмется до одной светящейся точки, перед которой вся космология бессильно разведет руками.

— Первопричина, — провозгласил Эдмонд. — Этот термин использовал Дарвин, чтобы описать момент зарождения жизни. Он доказал, что жизнь последовательно развивается, но он не мог сказать, каким образом начался этот процесс. Другими словами, теория Дарвина описывает, как выживает сильнейший, но ничего не говорит о том, откуда этот сильнейший взялся.

Лэнгдон хмыкнул. Такую формулировку он слышал впервые.

— Как жизнь появилась на Земле? Другими словами: откуда мы? — Эдмонд улыбнулся. — Через несколько минут мы узнаем ответ на этот вопрос. Но поверьте, это еще не все. — Он посмотрел прямо в камеру и ухмыльнулся. — Узнать, откуда мы, очень интересно, но куда любопытнее, — зловеще проговорил Эдмонд, — узнать, что нас ждет.

Амбра и Лэнгдон встревоженно переглянулись. Лэнгдон чувствовал, что Эдмонд скорее всего сгущает краски для пущего эффекта. Но почему-то на душе становилось все неспокойнее.

— Происхождение жизни, — продолжал Эдмонд. — Величайшая тайна. Она не дает покоя людям. С тех самых пор, как появились первые мифы о сотворении мира. На протяжении тысячелетий философы и ученые пытались понять, как появилась жизнь на Земле.

Эдмонд снова показал пробирку с мутной коричневатой жидкостью.

— В пятидесятые годы двадцатого века два исследователя — Миллер и Юри — задумали дерзкий эксперимент. Они надеялись продемонстрировать, как именно зародилась жизнь.

Лэнгдон наклонился к Амбре и прошептал:

— Вон там та самая пробирка. — Он указал на высокую подставку в углу комнаты.

Она с удивлением посмотрела на него:

— Но для чего она нужна Эдмонду?

Лэнгдон пожал плечами. Они столько всего видели в апартаментах Кирша, что, возможно, он просто приобрел ее как экспонат. Все-таки это часть истории науки.

Эдмонд тем временем вкратце рассказал о задумке Миллера и Юри: как они попытались получить живую клетку в насыщенном химическом растворе, имитирующем первичный бульон.

На экране появилась статья в газете «Нью-Йорк таймс» от 8 марта 1953 года «Взгляд в прошлое: два миллиарда лет назад».

— Очевидно, — говорил Эдмонд, — эксперимент наделал много шума. Он мог бы потрясти мир, особенно мир религии. Если бы в результате эксперимента в пробирке появилась живая клетка, это бы стало неопровержимым доказательством того, что для зарождения жизни достаточно обыкновенных законов физики и химии. И сама собой отпала бы надобность в сверхъестественных существах, которые спускаются с небес, чтобы посеять семена жизни. Мы бы поняли, что жизнь просто случилась сама собой. Как неизбежный продукт законов природы. И что еще более важно. Если жизнь смогла сама зародиться на Земле, значит, с очень большой вероятностью, она может зародиться и где-то еще в космосе. А значит, человек не центр Божьего мира. И он не одинок во Вселенной. Но… — Эдмонд печально вздохнул: — Как известно, эксперимент Миллера — Юри провалился. Они получили несколько аминокислот, но ничего даже отдаленно напоминающего жизнь. Ученые не сдавались, проводили эксперимент снова и снова, меняли соотношение ингредиентов в химическом растворе, температурный режим, но ничего не получалось. Казалось, что жизнь не может зародиться сама собой, и, как и считалось на протяжении тысячелетий, для этого требуется божественное вмешательство. В конце концов Миллер и Юри сдались и прекратили эксперимент. Религия с облегчением выдохнула, а наука осталась у разбитого корыта. — Эдмонд выдержал драматическую паузу, лукаво глядя на зрителей. — Так было до 2007 года… когда выяснились неожиданные обстоятельства.

Эдмонд рассказал, как после смерти Миллера забытые пробирки вновь извлекли на свет из хранилища Калифорнийского университета в Сан-Диего. Ученики Миллера решили перепроверить образцы с помощью современных более чувствительных приборов, используя хроматографы и масс-спектрометры. Результат оказался поразительным. Было обнаружено куда больше аминокислот и сложных соединений, чем смог выявить Миллер. Новый анализ показал наличие в пробирках нескольких так называемых нуклеиновых оснований — «строительных блоков» РНК и даже… ДНК.

— Это удивительная история, — сказал Эдмонд, — косвенно подтверждающая возможность самопроизвольного зарождения жизни, без божественного вмешательства. Оказалось, что эксперимент Миллера — Юри на самом деле дал результат, просто он не сразу себя обнаружил. Обратите внимание на ключевой факт: жизнь развивалась миллиарды лет, а эти пробирки пролежали в хранилище всего полвека. Если весь путь развития жизни измерять в километрах, то мы должны понять, что речь идет лишь о первых сантиметрах пути.

Эдмонд умолк, чтобы дать возможность публике осознать сказанное.

— Вполне естественно, — продолжил Эдмонд, — эти результаты резко обострили интерес к идее зародить жизнь в пробирке.

Это правда, подумал Лэнгдон. Он вспомнил, как на биофаке Гарварда в то время даже образовалось движение БИОП — «Бактерия из опыта в пробирке».

— Последовала реакция современных религиозных лидеров, — сказал Эдмонд. Слово «современных» он произнес, как бы заключая его в кавычки.

На экране появилась домашняя страница сайта creation.com. Лэнгдон вспомнил, что этот сайт был предметом постоянных нападок и насмешек со стороны Эдмонда. Организация действительно достаточно одиозная и доходящая до абсурда в своем последовательном креационизме. Но вряд ли имеющая полное право представлять «современную религиозную мысль».

Сайт венчало программное заявление: «Наша цель: подтверждать непогрешимость Библии, особенно Книги Бытия».

— Этот сайт, — продолжал Эдмонд, — очень популярен и влиятелен. Вокруг него существуют десятки блогов, в которых обсуждается опасность пересмотра результатов эксперимента Миллера — Юри. Хочу успокоить господ с сайта creation.com. Им нечего бояться. Вряд ли кому-то удастся дать начало жизни в лабораторных условиях. По крайней мере в ближайшие два миллиарда лет. — Эдмонд снова продемонстрировал пробирку. — Как вы понимаете, чтобы довести эксперимент Миллера — Юри до конца, надо перенестись в будущее на два миллиарда лет, исследовать содержимое этой пробирки и доказать креационистам, что они не правы. К сожалению, для этого нужна машина времени. — Эдмонд замолчал и притворно нахмурился. — Ну что ж — надо так надо. Я построил ее.

Лэнгдон взглянул на Амбру. С самого начала презентации она, затаив дыхание, следила за происходящим. Ее темные глаза были неотрывно устремлены наэкран.

— Машина времени, — продолжал Эдмонд. — Оказалось, не такая уж сложная штука. Позвольте продемонстрировать, как она работает.

На экране появился обычный бар, только пустой. Эдмонд вошел и направился к бильярдному столу для пула, на котором уже в привычной пирамиде были расставлены шары. Он взял кий, наклонился над столом и сильно ударил по битку. Биток стремительно покатился к пирамиде.

Но за мгновение до разбоя Эдмонд воскликнул: «Стоп!»

Биток замер — в миллиметре от пирамиды, за мгновение до удара.

— Представьте, что в этот момент, — заговорил Эдмонд, — я попрошу вас предсказать, что будет после разбоя. Сколько шаров упадет в лузы? И в какие? Сумеете? Конечно, нет! Возможны тысячи вариантов разбоя пирамиды из шаров. А вот если бы у вас была машина времени, чтобы быстренько перенестись на пятнадцать секунд в будущее, посмотреть, что получилось, и вернуться назад? Тогда — да! Хотите верьте, хотите нет, но теперь, друзья мои, у нас есть такая возможность.

Эдмонд подошел и продемонстрировал ряд миниатюрных камер по периметру бильярдного стола.

— С помощью оптических датчиков, которые измеряют скорость движения и вращения битка, направление движения и другие параметры, я могу с математической точностью определить значение всех этих параметров в любой момент времени. Вычислив значение этих параметров с помощью физических формул, я могу рассчитать и предсказать траекторию движения битка.

Лэнгдон вспомнил, как баловался на гольф-симуляторе, который с помощью аналогичных технологий с удивительной точностью предсказывал полет шарика после удара.

Эдмонд достал свой смартфон. На экране была картинка, застывшая на бильярдном столе — биток в миллиметре от пирамиды. Над битком парили несколько физических уравнений.

— Зная массу битка, координаты и скорость, — говорил Эдмонд, — я могу просчитать на компьютере, что будет в результате его соударения с другими шарами. — Он коснулся экрана, виртуальный биток врезался в пирамиду, и шары разлетелись по столу. Четыре упали в разные лузы. — Четыре шара с разбоя, — подытожил Эдмонд, глядя на экран смартфона. — Отличный удар. — Он посмотрел прямо в камеру. — Не верите?

Он щелкнул пальцами над реальным бильярдным столом, биток пришел в движение и с треском врезался в пирамиду. Шары разлетелись в разные стороны, и те же четыре упали в те же лузы.

— Это не совсем та машина времени, которую вы ожидали увидеть, — усмехнулся Эдмонд, — но тем не менее она дает возможность заглянуть в будущее. К тому же мы можем изменять физические условия. Например, я могу убрать трение, чтобы шары двигались «вечно», а точнее, пока они все рано или поздно не упадут в лузы.

Он нажал несколько кнопок и снова запустил симуляцию на смартфоне. На этот раз после разбоя шары не теряли скорости, а, отражаясь от бортов, летали по столу и падали в лузы. Наконец осталось всего два шара, которые продолжали метаться по столу.

— Если мне надоест ждать, когда они упадут, — сказал Эдмонд, — я могу ускорить течение времени. — Он снова коснулся экрана и два оставшихся шара заметались с бешеной скоростью, так что их едва можно было различить, и наконец все-таки упали в лузы. — Таким образом я могу предвидеть будущее задолго до того, как оно наступит. Компьютерная симуляция — это виртуальная машина времени. — Он выдержал паузу. — Конечно, мы с вами имели дело с простыми формулами и простой замкнутой системой — стол для пула. А что, если попробовать с более сложной системой? — Эдмонд снова достал пробирку Миллера — Юри и улыбнулся: — Думаю, вы уже поняли, к чему я клоню. Компьютерное моделирование — своего рода машина времени. А не заглянуть ли нам в будущее… на пару миллиардов лет вперед?

Амбра нетерпеливо заерзала на диване, не отрывая взгляда от Эдмонда.

— Сами понимаете, — говорил Эдмонд, — я не первый, кому пришло в голову смоделировать процессы в первичном бульоне. Сама идея очевидна. Но ее воплощение сталкивается с чудовищными сложностями.

На экране появилось бушующее грозовое море: сверкающие молнии, огромные волны, извергающие лаву вулканы.

— Грамотная модель океана должна строиться на молекулярном уровне. Мы, кстати, могли бы абсолютно точно предсказывать погоду, если б умели рассчитывать движение каждой молекулы воздуха в любой момент времени. Адекватная модель доисторического моря требует компьютера, способного учесть не только законы физики — механики, термодинамики, гравитации, сохранения энергии и так далее, но и химические взаимодействия. Словом, нам пришлось бы описать движение каждого атома в этом кипящем океане.

На экране вновь появился океан, потом камера нырнула под воду, постепенно увеличивая изображение, пока наконец, как под микроскопом, не появилось движение виртуальных атомов и молекул, которые постоянно соединялись друг с другом и распадались.

— Увы! — Эдмонд снова появился на экране. — Такая симуляция требует колоссальных вычислительных мощностей, далеко превосходящих возможности любого компьютера на нашей планете. — Но лицо его вдруг озарилось надеждой. — Любого… кроме одного.

Зазвучал орган — знаменитое начало «Токкаты и фуги ре минор» Баха, и на экране появилась широкоугольная фотография двухэтажного компьютера Эдмонда.

— «E-Wave», — прошептала Амбра. Она впервые за долгое время нарушила молчание.

Лэнгдон смотрел на экран. Ничего не скажешь… Впечатляет.

Под торжественные звуки органа Эдмонд провел потрясающий видеотур по своему суперкомпьютеру. И как апофеоз — «квантовый куб» под величественный финальный аккорд.

Да, Эдмонд постарался на славу.

— Самое главное, — сказал он, — что «E-Wave» способен виртуально воспроизвести эксперимент Миллера — Юри с потрясающей точностью. Я не могу смоделировать доисторический океан целиком, но я могу построить виртуальную модель замкнутой пятилитровой системы, которая использовалась в эксперименте Миллера — Юри.

На экране появилась колба с раствором. Изображение начало увеличиваться до атомного уровня. Было видно, как атомы соединяются в молекулы, которые вновь распадаются под воздействием температуры и электрического поля.

— Эта модель учитывает все, что нам известно о первичном бульоне, включая и новые данные, полученные за полвека, прошедшие со времени проведения эксперимента Миллера — Юри. В частности — наличие гидроксильных групп, возникших от ионизации водяного пара, и сернистого карбонила как результата вулканической активности. Учтены и процессы утечки легких газов из первичной атмосферы.

Виртуальная жидкость на экране продолжала бурлить, постепенно в ней начали образовываться сложные соединения.

— Давайте ускорим течение времени! — с воодушевлением воскликнул Эдмонд. Атомы и молекулы заметались так, что их уже невозможно было различить. Образовывались все более сложные соединения. — Через неделю мы уже увидим аминокислоты, которые в свое время обнаружили Миллер и Юри. — Движение на экране еще ускорилось. — И вот через пятьдесят лет мы уже сможем различить компоненты РНК.

Скорости движения частиц на экране все возрастали и возрастали.

— Давайте запустим процесс на полную мощность! — воскликнул Эдмонд.

Молекулы на экране соединялись во все более сложные структуры по мере того, как протекали виртуальные столетия, тысячелетия и миллионы лет. События неслись вперед с нарастающей скоростью. Эдмонд торжествующе провозгласил:

— И что же в конце концов произойдет в нашей колбе?

Лэнгдон и Амбра возбужденно подались вперед.

И тут же лицо Эдмонда вытянулось в печальной гримасе.

— Абсолютно ничего, — сказал он. — Жизни не будет. Спонтанного зарождения не случится. Творение отменяется. Бессмысленная последовательность безжизненных химических реакций. — Он тяжело вздохнул. — Остается сделать очевидный вывод. — Он печально посмотрел в камеру. — Для сотворения жизни… необходим Бог.

Лэнгдон вздрогнул. Что он такое говорит?

Но на лице Эдмонда появилась легкая усмешка, и он продолжил:

— Или я упустил какой-то важный ингредиент в нашем вареве?

Глава 92

Амбра Видаль зачарованно смотрела на экран, представляя, как в этот момент миллионы людей по всему миру так же, как и она, не могут оторваться от захватывающей презентации Эдмонда.

— Так какой же ингредиент я упустил? — спросил он. — Почему первичный бульон отказывается порождать жизнь? Не знаю. А когда чего-то не знаешь, поступай так, как все умные люди: спроси кого-нибудь умнее себя.

На экране появилась женщина в очках: доктор Констанция Герхард, биохимик из Стэндфордского университета.

— Так как же нам создать жизнь?

Женщина-ученый рассмеялась и покачала головой:

— Никак. В том-то и беда. Когда дело касается процесса творения — перехода от мертвой материи к живому существу, — вся наша наука оказывается бессильной. Химия не знает механизмов, которые объяснили бы, как такое могло произойти. Более того, сам факт организации материи в клетку, в живой организм, противоречит закону увеличения энтропии.

— Энтропия, — повторяет Эдмонд, появляясь на живописном пляже. — Энтропия — это эвфемизм для более простого и понятного: все рушится. Или на научном языке: «любая упорядоченная система со временем распадается». — Он присел и быстро соорудил замок из песка. — Только что я упорядочил миллионы песчинок, придав им форму замка. А теперь посмотрим, как с ним поступит природа. — Через секунду набежала волна и смыла замок. — Вот так. Природа нашла мои организованные песчинки и дезорганизовала их — рассеяла по пляжу. Так работает закон возрастания энтропии. В природе песчаные замки никогда не возникают сами собой, сами собой они только исчезают.

Эдмонд щелкнул пальцами и оказался на стильно оборудованной кухне.

— Когда вы разогреваете кофе, — говорил он, доставая из микроволновки чашку, над которой вился пар, — вы направляете на него потоки энергии. Оставьте чашку на столе — и через час тепло рассеется, равномерно распределится по всему объему помещения. Как наши песчинки по пляжу. Опять энтропия. И этот процесс — необратим. Сколько бы мы ни ждали, Вселенная никогда не нагреет наш кофе. — Эдмонд улыбнулся. — И не вернет в скорлупу разбитое яйцо. И не восстановит разрушенный замок из песка.

Амбра вспомнила инсталляцию под названием «Энтропия» — ряд старых бетонных блоков, где каждый последующий раскрошен больше, чем предыдущий — один за другим, и в конце — груда щебня.

На экране вновь появилась доктор Герхард:

— Мы живем в мире, где энтропия постоянно увеличивается, — говорила она. — В мире, где материя рассеивается, а не упорядочивается. Возникает вопрос: как в таком мире неорганическая материя может самоорганизоваться в живой организм? Я человек не религиозный, но вынуждена признать: феномен жизни — единственная загадка природы, которая вынуждает меня всерьез воспринимать идею существования Создателя.

Появился Эдмонд и укоризненно покачал головой.

— Мне всегда неловко слышать, как умные люди произносят слово «Создатель». — Он поморщился. — Но что делать, они его произносят по одной причине: наука до сих пор не может объяснить происхождение жизни. Но поверьте, если нам необходимо упорядочивающее начало во Вселенной, то мы вполне можем его найти, и для этого нам не нужен Бог.

В руках у Эдмонда появился лист бумаги с рассыпанными по нему железными опилками. Снизу он поднес к листу большой магнит. В мгновение ока опилки выстроились по силовым линиям магнитного поля в красивые арки.

— Невидимая сила упорядочила опилки. Но разве это сделал Бог? Нет — электромагнитное поле.

Сменился кадр, и Эдмонд стоял теперь рядом с большим батутом, по ровной поверхности которого были разбросаны сотни стеклянных шариков.

— Неупорядоченный хаос, — сказал Эдмонд, — но если я сделаю вот так… — Он положил на батут тяжелый шар для боулинга и чуть подтолкнул. Шар прокатился до центра и замер, продавив эластичную поверхность. И тут же маленькие шарики скатились в образовавшуюся плавную воронку, собрались в ровное кольцо вокруг шара для боулинга.

— Невидимая рука Бога? — спросил Эдмонд. — И опять нет. На этот раз — сила гравитации.

На экране снова появилось лицо Эдмонда.

— Как видите, жизнь — не единственный пример порядка в природе. Мертвая материя вполне может сама выстраиваться в сложные структуры.

На экране замелькали примеры самоорганизации материи — вихревая воронка торнадо, снежинки, рябь на воде, кристаллы кварца и кольца Сатурна.

— Вселенная способна организовывать материю, и это вроде бы противоречит закону увеличения энтропии. — Эдмонд тяжело вздохнул. — Так к чему же стремится природа? К порядку? Или к хаосу?

Теперь Эдмонд шел по дорожке к Массачусетскому технологическому институту, знаменитому зданию с куполом.

— Большинство физиков считает, что природа предпочитает хаос. В мире царит энтропия, и Вселенная целенаправленно движется к беспорядку. Не очень оптимистические перспективы. — Эдмонд сделал паузу и улыбнулся. — Но сегодня мы встретимся с молодым физиком, который знает один секрет… Этот секрет поможет нам понять, как появилась жизнь.

* * *

Джереми Ингленд?

Лэнгдон вспомнил это имя. Молодой, тридцати с небольшим лет профессор МТИ, восходящая звезда Бостонской академии, наделавший много шума в новой области — квантовой биологии.

Так случилось, что Джереми Ингленд и Роберт Лэнгдон учились в старших классах в одной престижной школе — Академии Филлипса в Эксетере. И Лэнгдон впервые узнал о существовании Джереми, прочтя его статью в журнале выпускников Академии. Статья называлась «Диссипация как причина адаптивной организации». Лэнгдон не очень понял смысл, его заинтересовало другое — блестящий ученый был одновременно глубоко верующим ортодоксальным иудеем.

Лэнгдон начал понимать, чем заинтересовали Эдмонда труды Ингленда.

На экране появился другой ученый, физик из Нью-Йоркского университета Александр Гросберг:

— Мы надеемся, что Джереми Ингленду удалось выявить физические принципы, которые лежат в основе процессов эволюции жизни.

Лэнгдон и Амбра в напряжении чуть подались вперед.

На экране появилось еще одно лицо.

— Если Ингленд докажет свою теорию, — говорил лауреат Пулитцеровской премии историк Эдвард Дж. Ларсон, — он обессмертит свое имя. И встанет в один ряд с Дарвином.

Господи! — мысленно воскликнул Лэнгдон. Он думал, Джереми Ингленд просто «что-то открыл», но, похоже, речь идет о настоящем прорыве в науке.

Карл Фрэнк, физик из Корнеллского университета, добавил:

— В науке каждые тридцать лет случается гигантский скачок… Возможно, это именно он и есть.

На экране замелькали заголовки.

УЧЕНЫЙ, КОТОРЫЙ ОПРОВЕРГ БОГА

КРАХ КРЕАЦИОНИЗМА

СПАСИБО ЗА ВСЕ, ГОСПОДИ!.. НО МЫ БОЛЬШЕ НЕ НУЖДАЕМСЯ В ТВОИХ УСЛУГАХ

Заголовки продолжались, потом стали перемежаться обложками научных журналов, которые твердили одно и то же: если Джереми Ингленд докажет свою теорию, это изменит мир. И не только мир науки, но и мир религии.

На экране застыл последний заголовок — из онлайн-журнала «Салон» от 3 января 2015 года.

БОГ В НОКДАУНЕ: БЛЕСТЯЩИЙ УЧЕНЫЙ ПРОТИВ ХРИСТИАН И КРЕАЦИОНИСТОВ.

МОЛОДОЙ ПРОФЕССОР МТИ ДОВЕЛ ДЕЛО ДАРВИНА ДО КОНЦА И ГРОЗИТ ВЫБИТЬ ПОЧВУ ИЗ-ПОД НОГ УПОВАЮЩИХ НА СОЗДАТЕЛЯ.

На экране снова появился Эдмонд. Теперь он шел по университетскому коридору.

— Так что же это за гигантский скачок, который так пугает креационистов?

Эдмонд лучезарно улыбнулся. Камера наехала на дверь с табличкой: englandlab@mitphysics.

— Не пора ли нам наконец познакомиться с виновником всего этого переполоха?

Глава 93

На экране появился молодой человек — Джереми Ингленд. Высокий, худой, с растрепанной бородкой и спокойной, почти мечтательной улыбкой. Он стоял у доски, исписанной уравнениями.

— Прежде всего, — скромно и благожелательно говорил Ингленд, — хочу обратить ваше внимание на то, что эта теория не подтверждена экспериментом. Пока это только гипотеза. — Он застенчиво пожал плечами. — Но если она подтвердится, последуют далеко идущие выводы.

Джереми начал излагать свою гипотезу, которая, как и многие идеи, «потрясающие основы», оказалась очень простой.

Насколько понял Лэнгдон, идея Джереми Ингленда состояла в том, что Вселенная существует с одной-единственной целью.

Рассеивать энергию.

Проще говоря, если где-то случится концентрация энергии, природа стремится к тому, чтобы эту энергию рассеять. Классический пример, о котором уже упоминал Кирш, — чашка горячего кофе на столе. Она всегда остывает, передавая энергию окружающим молекулам, согласно второму закону термодинамики.

Лэнгдон вдруг понял, почему Эдмонд расспрашивал его о мифах, касающихся сотворения мира, — во всех них присутствовала энергия или свет, который приходил из бесконечности и озарял предвечный мрак.

Ингленд считал, что фокус в том, как именно Вселенная рассеивает энергию.

— Мы знаем, что природа предпочитает беспорядок и возрастание энтропии, — говорил Ингленд. — Поэтому очень удивляемся, когда сталкиваемся с примерами самоорганизации материи.

На экране снова появились знакомые фотографии — вихрь торнадо, рябь на песчаном пляже, снежинки.

— Все это, — говорил Ингленд, — примеры так называемых «диссипативных структур» — то есть такого расположения частиц, которое позволяет системе более эффективно рассеивать энергию.

Ингленд быстро объяснил, что торнадо — это лучший способ уничтожить зону высокого давления, преобразовав потенциальную энергию в кинетическую, и в результате вращения вихря максимально быстро рассеять ее в атмосфере. То же происходит и с песчаными волнами на берегу, чьи гребни удерживают самые быстрые песчинки и «забирают» их энергию. Снежинки максимально рассеивают солнечную энергию, поскольку представляют собой многогранные структуры, равномерно отражающие свет во всех направлениях и тем самым рассеивающие его.

— Попросту говоря, — продолжал Ингленд, — природа самоорганизуется, чтобы эффективнее рассеивать энергию. — Он улыбнулся. — Природа пользуется упорядоченными структурами, чтобы быстрее достичь беспорядка. Упорядоченные структуры увеличивают беспорядок системы и тем самым увеличивают энтропию.

Лэнгдону никогда не приходило это в голову, но, очевидно, Ингленд был прав. Примеры повсюду. Взять хоть грозовую тучу. Когда она «упорядочивается» и копит электрический заряд — природа создает условия для разряда молнии. Иными словами, законы физики формируют механизмы для рассеивания энергии. Удар молнии переносит накопленную тучей энергию в землю и рассеивает там, увеличивая общую энтропию системы.

Элементы порядка в природе, понял Лэнгдон, это орудия достижения хаоса.

Лэнгдон меланхолично подумал, что ядерные бомбы с точки зрения энтропии — очень эффективные упорядоченные системы для создания хаоса. Он вспомнил знак для обозначения энтропии и понял, что тот похож на символическое изображение Большого взрыва — рассеяние энергии во всех направлениях.

— Но мы-то здесь при чем? — продолжал Ингленд. — Какое отношение энтропия имеет к возникновению жизни? — Он подошел к доске. — Как выяснилось, жизнь — одно из самых эффективных орудий рассеяния энергии.

Ингленд нарисовал мелом на доске солнце, свет которого лился на дерево.

— Например, дерево поглощает концентрированную энергию солнца. Использует ее для роста, а потом излучает в природу в инфракрасном диапазоне — в наименее сконцентрированной форме энергии. Фотосинтез — очень эффективный механизм увеличения энтропии. Сильно концентрированная энергия солнца ослабляется и рассеивается деревом. И тем самым увеличивается общая энтропия Вселенной. Сказанное еще более верно в отношении живых организмов — включая и человека. Живой организм использует упорядоченные системы в качестве пищи, преобразует их в энергию, а затем рассеивает в окружающую среду в виде тепла. Вообще говоря, — заключил Ингленд, — я считаю, что жизнь не просто подчиняется законам природы, она и возникла-то именно благодаря законам природы.

У Лэнгдона холодок пробежал по спине. До него окончательно дошла неумолимая логика этого рассуждения: солнечный свет нагревает плодородный ил, и законы физики вызывают к жизни растения, чтобы рассеять поступающую энергию. Получается, когда подводные вулканы извергают серу, в океане тоже появляются живые организмы, чтобы рассеять избыточную энергию.

— Я верю, — добавил Ингленд, — однажды мы найдем неопровержимые доказательства того, что жизнь появилась из неживой материи исключительно как результат действия законов физики.

Потрясающе, подумал Лэнгдон, строгая научная теория возникновения жизни на Земле… без сверхъестественного вмешательства Бога.

— Я религиозный человек, — сказал Ингленд. — Но моя вера, как и моя наука, постоянно развивается. Я не высказываюсь о вопросах, касающихся духа. Я просто пытаюсь понять, как «устроена» наша Вселенная. А вопросы духовные оставляю философам и религиозным деятелям.

Мудрый молодой человек, подумал Лэнгон. Если его теория подтвердится, она произведет эффект разорвавшейся бомбы.

— А пока нет повода для волнений, — продолжал Ингленд. — Очевидно, что доказать эту гипотезу сейчас практически невозможно. У меня и моих коллег есть несколько идей по моделированию развивающихся систем с диссипативной структурой. Но все это дело будущего. Нам нужно по меньшей мере несколько лет.

Ингленд исчез с экрана. Появился Эдмонд. Он стоял рядом со своим квантовым компьютером.

— А мне не нужны эти несколько лет. Мы прямо сейчас и займемся моделированием такой системы. — Эдмонд прошел к рабочему столу. — Если гипотеза профессора Ингленда верна, то Вселенная подчиняется одному принципу: максимально рассеивай энергию!

Эдмонд сел за стол и начал стремительно печатать на своей гигантской клавиатуре. На огромных экранах перед ним замелькали компьютерные коды.

— У меня ушло две недели на перепрограммирование условий эксперимента, который, как мы помним, ранее провалился. Я поставил перед системой фундаментальную цель — raison d'être, смысл существования. Я приказал системе рассеивать энергию любой ценой. Компьютер должен направить все свои способности на то, чтобы максимально повысить энтропию первичного бульона. Я позволил ему создавать специальные инструменты для достижения поставленной цели.

Эдмонд перестал стучать по клавишам, развернулся вместе с креслом и посмотрел прямо в камеру.

— А потом я запустил модель, и случилось невероятное. Оказалось, именно этого ингредиента и не хватало для нашего виртуального варева.

Лэнгдон и Амбра сосредоточенно смотрели на экран, где началась анимационная демонстрация развития модели. Камера снова погрузилась в кипящий первичный бульон, появилось увеличение на субатомном уровне. И снова химические элементы начали соединяться и распадаться.

— Я ускорил течение времени, чтобы «прошло» несколько сотен лет, — пояснил Эдмонд. — И увидел, что аминокислоты Миллера — Юри постепенно начали обретать форму.

Лэнгдон не очень разбирался в химии, но сразу узнал на экране характерные белковые цепочки. Постепенно образовывались все более сложные соединения, и наконец сформировались похожие на пчелиные соты последовательности шестиугольников.

— Нуклеотиды! — провозгласил Эдмонд. Шестиугольники продолжали формироваться в новые структуры. — Сейчас мы наблюдаем, что происходит спустя тысячелетия. И видим первые, но очевидные намеки на самоорганизацию.

По мере того как он говорил, одна из цепочек нуклеотидов начала закручиваться в спираль.

— Видите! — воскликнул Эдмонд. — Прошло несколько миллионов лет, и система уже пытается организовать структуру! Ей нужна эта структура, чтобы эффективнее рассеивать энергию. Все как предсказывал Ингленд!

Модель продолжала развиваться, и Лэнгдон с изумлением увидел, как одиночная спираль начала удваиваться, и на экране появилась всем известная двойная спираль одного из самых знаменитых химических соединений.

— Господи, Роберт, — прошептала Амбра с широко раскрытыми глазами. — Да это же…

— ДНК, — провозгласил Эдмонд и поставил процесс на паузу. — Вот мы и получили то, к чему стремились: ДНК, основу жизни. Живой код всех организмов. Но зачем, спросите вы, система, стремясь максимально рассеивать энергию, построила ДНК? Да потому что — один в поле не воин! Лес рассеивает больше энергии, чем одно дерево. Если ты — орудие энтропии, то самый простой способ ускорить процесс — сдублировать самое себя.

Эдмонд снова появился на экране.

— Я запустил процесс дальше и увидел совершенно фантастическую картину… Началась дарвиновская эволюция! — Он помолчал несколько секунд. — А собственно, почему бы и нет? Эволюция — это способ, с помощью которого Вселенная постоянного испытывает и улучшает свои инструменты. Более совершенные инструменты выживают и копируют себя, постоянно улучшаются, становятся все более сложными и эффективными. Вы только сравните такой инструмент, как дерево, с таким инструментом, как… человек.

Эдмонд теперь парил в космическом пространстве, а под ним светился голубоватый земной шар.

— Откуда мы? — спросил Эдмонд. — Истина в том, что — ниоткуда… и отовсюду. Мы — порождение тех же самых законов физики, которые создают жизнь в космосе. Мы не уникальны. Наше существование не зависит от Бога. Мы — неизбежный продукт закона возрастания энтропии. Жизнь — не венец творения. Вселенная создала и продолжает поддерживать жизнь с одной целью — рассеивать энергию.

Лэнгдон испытывал двоякие чувства, пытаясь осмыслить, что следует из открытия Эдмонда. Очевидно, оно вызовет тектонические сдвиги во многих областях науки. Но что касается религии… Лэнгдон не был уверен, что Эдмонд способен поколебать взгляды верующих. На протяжении столетий, чтобы сохранить свою веру, они «пропускали мимо ушей» огромное количество научных фактов и логических доводов.

Амбра, похоже, тоже находилась в смятении. Выражение ее лица говорило о том, что ее обуревают противоречивые чувства: с одной стороны — восхищенное удивление, с другой — настороженная неуверенность.

— Друзья мои, — сказал Эдмонд. — Далее нас ждут еще более удивительные открытия. Оставайтесь со мной, и вы увидите, что это «откровение» не самое важное. — Он выдержал паузу. — Узнать «откуда мы» — не так интересно, как то, что нас ждет.

Глава 94

Эхо бегущих шагов гулко разносилось по огромному пространству подземной базилики. Агент Королевской гвардии спешил в самый дальний угол подземелья, туда, где тихо разговаривали трое мужчин.

— Ваше величество… — едва справляясь с дыханием, доложил агент. — Презентация… Эдмонда Кирша… уже транслируется на весь мир.

Король развернулся в кресле-каталке, принц Хулиан повернулся вслед за отцом.

Вальдеспино вздохнул — глубоко и печально. Это был лишь вопрос времени, напомнил он себе. И все же сердце сжалось: он представил, что мир сейчас смотрит то же самое видео, которое Кирш показывал в монастыре Монтсеррат ему, аль-Фадлу и Кёвешу.

Откуда мы? Бог не причастен к происхождению человечества — этот вывод Кирша не просто высокомерен и богохулен. Он перечеркивает стремление человека жить высшими идеалами и следовать за Богом, сотворившим нас по своему образу и подобию.

К несчастью, на этом Кирш не остановился. Первое кощунство он подкрепил вторым, куда более опасным, осмелившись дать страшный ответ на вопрос: Что нас ждет?

Его предсказание будущего… чудовищно. Настолько чудовищно, что Вальдеспино и его друзья вынуждены были потребовать, чтобы Кирш скрыл свое открытие. Даже если футуролог прав, делиться обнаруженной им истиной с миром ни в коем случае нельзя: это причинит непоправимый вред.

Не только верующим, но и всему человечеству, думал Вальдеспино.

Глава 95

Без участия Бога, мысленно прокручивал в голове Лэнгдон слова Эдмонда. Жизнь возникла спонтанно — как результат действия законов физики.

Идея самозарождения жизни обсуждалась давно, теоретически ее разделяли самые выдающиеся умы человечества. И только сегодня Эдмонд Кирш представил убедительные доказательства того, что жизнь действительно зародилась сама по себе.

Никто и близко не мог подойти к этому… Не мог даже предположить, что такие доказательства будут предъявлены.

На экране в виртуальном первичном бульоне Эдмонда уже появились первые микроорганизмы.

— Наблюдая эту усложняющуюся жизнь, — рассказывал Эдмонд, — я задался вопросом: а что будет дальше? Может, бульону станет тесно в колбе, он выплеснется наружу и произведет целое животное царство? А потом, если еще подождать, покажет грядущие этапы нашей эволюции? И расскажет нам: что нас ждет.

Эдмонд снова появился на экране рядом со своим компьютером «E-Wave».

— К сожалению, даже этот компьютер не способен выстроить такую сложную модель. Надо было искать способ упростить ситуацию. И я нашел решение, использовав технологии из другой сферы человеческой деятельности. Мне помог… Уолт Дисней.

На экране появились кадры из старого черно-белого мультика. Лэнгдон узнал диснеевскую классику 1928 года — «Пароходик Вилли».

— Искусство мультипликации стремительно развивалось в последние девяносто лет — от примитивных «книжек с бегущими картинками» про Микки-Мауса до современных полнометражных мультфильмов.

Рядом со старинным мультиком на экране появились гиперреалистические кадры из современного фильма.

— Произошел качественный скачок, который можно сравнить с результатом трехтысячелетней эволюции искусства — от первобытных наскальных рисунков до шедевров Микеланджело. Меня как футуролога интересует любая технология, которая развивается так стремительно, — продолжал Эдмонд. — Я полюбопытствовал: в чем дело? И выяснил: техника, которая обеспечила такой скачок, называется твининг^[377]. Это такой прием компьютерной анимации. Художник дает компьютеру задание сгенерировать «промежуточные» кадры между двумя ключевыми образами. Компьютер плавно преобразует первый образ во второй, заполняя пробел. Вместо того чтобы рисовать каждый кадр вручную — или в нашем случае просчитывать каждый миг эволюции, — современные художники рисуют несколько ключевых кадров, а затем предоставляют компьютеру все просчитать и наилучшим способом заполнить пробелы. Вот что такое твининг! — воскликнул Эдмонд. — В общем-то довольно банальное использование компьютера. Но когда я узнал об этом, меня осенило: это же ключ к прозрению будущего.

Амбра недоуменно посмотрела на Лэнгдона:

— К чему он клонит?

Пока Лэнгдон соображал, на экране появилась знакомая картина.

— Эволюция человека, — прокомментировал Эдмонд. — Обратите внимание — это своего рода «движущиеся картинки». Научные разыскания предоставили нам несколько ключевых образов: шимпанзе, австралопитек, Homo habilis^[378], Homo erectus^[379], неандерталец — но переходы между ними до сих пор остаются загадкой.

Далее Эдмонд рассказал, как с помощью компьютерного «твининга» ему удалось восполнить недостающие звенья эволюции человека. Он объяснил, что в рамках разных международных проектов по изучению геномов — человека, палеоэскимоса, неандертальца, шимпанзе, — используя костные фрагменты их останков, смогли восстановить с десяток ступеней эволюции между шимпанзе и Homo sapiens^[380].

— Я понял, что, используя примитивные геномы в качестве «ключевых кадров», — говорил Эдмонд, — я могу запрограммировать «E-Wave» и построить эволюционную модель, которая свяжет все эти «точки» в непрерывную линию. Я начал с простейшего признака — объема мозга — кстати, достаточно точного индикатора интеллектуальной эволюции.

На экране появилась диаграмма.

— В дополнение к основному параметру — объему мозга — «E-Wave» просчитал развитие еще тысячи более мелких ДНК-маркеров, которые «отвечают» за умственную деятельность — ориентацию в пространстве, словарный запас, «долгую» память и скорость мышления.

На экране промелькнули аналогичные диаграммы — все они показывали экспоненциальный рост способностей.

— Потом «E-Wave» осуществил беспрецедентную симуляцию интеллектуальной эволюции с течением времени. — Эдмонд снова появился на экране. — Ну и что? — спросите вы. Разве это важно, как именно люди стали самыми умными на Земле? На самом деле очень важно. Если мы рисуем некую диаграмму, компьютер способен продолжить ее в будущее. — Он улыбнулся. — Например, я говорю: два, четыре, шесть, восемь… Вы можете продолжить: десять. Вот я и попросил «E-Wave» посчитать, как будет выглядеть это «десять» для человека в будущем. Раз «E-Wave» просчитал интеллектуальную эволюцию до сегодняшнего дня, у меня возник естественный вопрос: а что будет дальше? Каковы будут интеллектуальные возможности человека лет эдак через пятьсот? Иными словами: что нас ждет?

Лэнгдон был зачарован открывавшейся перспективой. Он недостаточно разбирался в генетике и компьютерном моделировании, чтобы оценить точность предсказаний Эдмонда. Но сама идея — гениальная.

— Эволюция вида, — говорил Эдмонд, — связана с окружающей средой, поэтому я попросил «E-Wave» просчитать еще одну модель — современной окружающей среды. Это не так сложно, поскольку сегодня все новости — о культуре, политике, науке, погоде и технологиях — легко найти в Интернете. Компьютер по моему заданию учитывал в первую очередь те факторы, которые будут оказывать особое воздействие на развитие человеческого сознания, — лекарства, новые технологии в здравоохранении, загрязнение окружающей среды, культурные достижения и тому подобное. — Эдмонд сделал паузу. — А потом я запустил программу.

Лицо футуролога заполнило весь экран. Он смотрел прямо в камеру.

— Результаты получились очень неожиданные. — Он отвел глаза в сторону, словно пряча взгляд. Потом снова посмотрел на зрителей. — И очень неприятные.

Амбра затаила дыхание.

— Я еще раз запустил программу, — хмуро сказал Эдмонд. — К несчастью — тот же результат.

Лэнгдон видел в глазах Эдмонда неподдельный страх.

— Я менял параметры, — говорил он. — Перенастраивал программу, менял все, что можно поменять, но снова и снова получал один и тот же результат.

Лэнгдон подумал: наверное, Эдмонд установил, что после тысячелетий прогресса человеческий интеллект начнет деградировать. Во всяком случае, некоторые тенденции, которые свидетельствуют об этом, нельзя было не заметить.

— Меня потрясли эти результаты, — говорил Эдмонд, — я не мог в них поверить. Я проанализировал их с помощью компьютера. И «E-Wave» представил этот анализ в самой наглядной и понятной форме. Он нарисовал картинки.

На экране появилась диаграмма: эволюция животного мира за последние сто миллионов лет. Это было сложное разноцветное полотно — сочетание вытянутых по горизонтали «пузырей», которые вначале расширялись, потом схлопывались, отображая, как появлялись и со временем исчезали разные виды животных. В левой части диаграммы доминировали динозавры, находившиеся в то время на пике могущества. Они были представлены самым толстым пузырем, который постоянно рос, пока вдруг внезапно не схлопнулся на отметке шестьдесят пять миллионов лет до нашей эры, когда эти животные массово вымерли.

— Эта диаграмма показывает, какие формы жизни доминировали на Земле, — говорил Эдмонд. — Учитывалась численность вида, его место в пищевой цепочке, отношение к другим видам и общее влияние на жизнь нашей планеты. Важно, что эта диаграмма дает понять, кто на Земле играл первую скрипку в каждый конкретный период истории.

Лэнгдон проследил, как разные «пузыри» появлялись и схлопывались, отображая судьбу разных видов, которые зарождались, размножались, а потом вымирали и исчезали.

— Наш вид Homo sapiens, — говорил Эдмонд, — появляется на сцене около 200 000 года до нашей эры, но поначалу мы играли такую незначительную роль, что нас даже не видно на диаграмме. Впервые мы становимся заметны шестьдесят пять тысяч лет назад, когда с изобретением лука и стрел превращаемся в самых опасных хищников.

Лэнгдон посмотрел на отметку 65 000 года до нашей эры, где появлялся маленький хвостик голубого пузыря, обозначенного как Homo sapiens. Пузырек расширялся очень медленно, почти неощутимо. Но после 1000 года до нашей эры начал вдруг стремительно утолщаться и дальше увеличивался экспоненциально.

В правом краю диаграммы голубой пузырь раздувался почти на всю высоту экрана.

Современное человечество, подумал Лэнгдон. Самый главный, доминирующий вид на Земле.

— Неудивительно, — говорил Эдмонд, — что в 2000 году нашей эры, на котором и заканчивается эта диаграмма, люди представлены как самый главный вид на планете. Никто с нами и рядом не стоит. — Он сделал паузу. — Но если присмотреться, можно увидеть: вот здесь растет новый пузырек.

График на экране увеличили, и стала видна маленькая черная запятая над голубым пузырем.

— На сцену уже вышел новый вид, — сообщил Эдмонд.

Лэнгдон посмотрел на черную закорючку, такую ничтожную в сравнении с голубым пузырем — какая-то мелкая прилипала на спине голубого кита.

— Этот новичок, — сказал Эдмонд, — пока выглядит несолидно. Но давайте продвинемся в наши дни. Вы видите, он вполне уже подрос.

Диаграмма продлилась до наших дней, и Лэнгдон невольно напрягся. За двадцать лет черный пузырь сильно раздулся. Он уже занимал больше четверти экрана и явно конкурировал за господство на планете с Homo sapiens.

— Что это? — в ужасе прошептала Амбра.

— Понятия не имею, — ответил Лэнгдон. — Может, какой-то спящий вирус?

Он лихорадочно перебирал в уме агрессивные вирусы, время от времени поражавшие разные районы земного шара. Но они не могли распространяться с такой скоростью незамеченными. Может, бактерия из космоса?

— Новый вид — местный, земной, — говорил Эдмонд. — Он размножается экспоненциально. Постоянно захватывает новые территории. И что самое важное — развивается быстрее, чем человек. — На экране снова появилось лицо Эдмонда. — Я продолжил симуляцию дальше, решил заглянуть в будущее, хотя бы на несколько десятков лет. И вот что получил.

Диаграмма снова сдвинулась вправо и теперь показывала ситуацию на 2050 год.

Лэнгдон вскочил с дивана. Он не верил своим глазам.

— Господи, — прошептала Амбра, в ужасе прижав ладонь к губам.

На диаграмме зловещий черный пузырь распространялся с катастрофической скоростью и к 2050 году полностью поглотил голубой цвет человечества.

— Мне жаль, что приходится показывать такую картину, — говорил Эдмонд, — но, как бы я ни менял параметры, результат оказывался именно таким. Человеческий вид доминирует на Земле до последнего времени. Но вдруг появляется новый вид и стирает нас с лица земли.

Лэнгдон стоял перед внушающей ужас диаграммой, тщетно пытаясь успокоить себя тем, что это всего лишь компьютерная модель. Он прекрасно знал: такого рода картинки воздействуют на подсознание куда сильнее, чем сухие цифры. Диаграмма Эдмонда указывала на полный крах. Казалось, исчезновение человечества — уже свершившийся факт.

— Друзья мои. — Эдмонд говорил так мрачно, словно сообщал о неминуемом столкновении Земли с гигантским астероидом. — Наш вид на грани исчезновения. Я всю свою жизнь предсказывал будущее. И в этот раз я проверил все варианты, на всех уровнях. И должен сказать: с огромной степенью вероятности человечество в его привычном виде через пятьдесят лет перестанет существовать.

Первой реакцией Лэнгдона было недоверие… И злость на друга. Эдмонд, что ты творишь?! Это же полная безответственность! Ты создал всего лишь компьютерную модель! Ты мог не учесть миллион параметров! Люди уважают тебя, доверяют тебе… А ты хочешь посеять массовую панику!

— И последнее, — сказал Эдмонд. Он еще более помрачнел. — Если внимательно присмотреться к диаграмме, можно увидеть: новый вид не стирает нас с лица земли. Если быть точным: он поглощает нас.

Глава 96

Новый вид поглощает нас?

В наступившей тишине Лэнгдон пытался понять, что хотел сказать Эдмонд. Его фраза вызывала кошмарные ассоциации с какими-то фильмами вроде «Чужого», где люди становятся инкубаторами для новых хозяев жизни.

Лэнгдон посмотрел на Амбру. Она сидела на диване, обхватив колени руками. Глаза ее были устремлены на страшную диаграмму на экране. Лэнгдон попытался как-то иначе истолковать эту диаграмму, но вывод получался абсолютно однозначным.

Выходит, в ближайшие десятилетия род человеческий будет полностью поглощен каким-то неизвестным видом. И что самое страшное — этот вид уже существует и стремительно размножается.

— Вы же понимаете, — сказал Эдмонд, — я не стал бы делать публичных заявлений, если бы не выяснил, что это за новый вид. Путем анализа данных, после многочисленных симуляций, я наконец вычислил таинственного незнакомца.

На экране появилась известная со школьной скамьи диаграмма животного мира Земли, с его шестью царствами: животные, растения, протисты, эубактерии, архибактерии, грибы.

— Когда я вычислил этот новый организм, — продолжал Эдмонд, — я понял, что он существует слишком во многих формах, чтобы считать его видом. С точки зрения таксонометрии он слишком широк и для класса. И даже для типа. — Эдмонд пристально посмотрел в камеру. — Я понял, что на нашей планете появился более серьезный обитатель. Тут впору говорить о новом царстве.

И вдруг Лэнгдон понял, о чем говорит Эдмонд.

Седьмое царство.

С благоговейным страхом Лэнгдон смотрел, как Эдмонд сообщает миру новость опоявлении нового царства, о котором Лэнгдон недавно слышал в лекции писателя-футоролога Кевина Келли, выложенной на сайте TED^[381]. Давно предсказанное писателями-фантастами, это новое царство природы, похоже, наконец пришло.

Царство неживых существ.

Эти неодушевленные существа развивались почти как живые — становились все более сложными, приспосабливались к окружающей среде и распространялись по планете, появлялись в новых видах, из которых одни выживали, другие исчезали. Копируя или пародируя дарвиновскую адаптивную изменчивость, они развивались с потрясающей быстротой и наконец образовали новое царство — Седьмое царство — наряду с животными, растениями и остальными.

И называется оно: Техниум.

Эдмонд описывал новое царство на нашей планете, которое включало все технологии. Он говорил о том, как среди машин в точности по Дарвину — «выживали сильнейшие». Как они приспосабливались к окружающей среде, приобретали новые свойства для выживания, научились производить сами себя и, если все так и пойдет, то скоро смогут захватить и контролировать все ресурсы на планете.

— Факс разделил судьбу птицы додо, — говорил Эдмонд. — А айфон сумеет выжить только в том случае, если продолжит опережать всех в конкурентной борьбе. Печатные машинки и паровозы погибли в изменившейся среде обитания, а вот Британская энциклопедия выжила, переведя на цифровые носители все свои тридцать два тома и, как двоякодышащая рыба, перешла в новую среду обитания, в Интернет, где по-прежнему пользуется спросом.

Лэнгдон вспомнил фотокамеру «Кодак» из своего детства — этого динозавра фототехники, которого в один прекрасный день стер с лица земли метеорит цифровых технологий.

— Полмиллиарда лет назад, — продолжал Эдмонд, — наша планета пережила настоящее нашествие живых существ — так называемый кембрийский взрыв, — когда за считанные по историческим меркам часы появилось большинство видов живых существ. Сегодня мы стали свидетелями кембрийского взрыва техники. Новые образцы рождаются каждый день, развиваются с ошеломляющей скоростью, и каждая новая технология становится орудием для создания еще более новых технологий. Изобретение компьютера породило невероятное количество новых инструментов — от смартфона до космического корабля и роботизированной хирургии. Мы присутствуем при настоящем взрыве инноваций, за которыми наш разум уже не в силах уследить. Хотя мы сами создали это новое царство — Техниум.

На экране снова появилась страшная диаграмма, где черный пузырь полностью поглощал голубой цвет человечества. Технологии убьют человечество? Это было бы ужасно. И все же Лэнгдон чувствовал, что так не может случиться. Будущее, в котором чудовища вроде Терминатора охотятся за людьми, противоречит самой сути учения Дарвина. Люди контролируют технологии, у людей есть инстинкт самосохранения, люди никогда не позволят технологиям одолеть себя.

Но он сам понимал наивность подобных мыслей. Пообщавшись с детищем Эдмонда Уинстоном, Лэнгдон получил возможность увидеть реальное положение дел в области искусственного интеллекта. Пока Уинстон верно служил Эдмонду, но было очевидно, что недалек тот час, когда машины, ему подобные, начнут сами принимать решения и преследовать свои собственные интересы.

— Царство техники предсказывали давно, — говорил Эдмонд, — но мне удалось смоделировать его и показать, что будет значить для нас его наступление. — Он указал рукой на темный пузырь, который на отметке 2050 года заполнял экран и, значит, абсолютно доминировал на планете. — Согласен, на первый взгляд довольно мрачная картина… — Эдмонд умолк и в глазах его заиграли знакомые озорные огоньки. — Но давайте присмотримся повнимательнее.

На экране снова включилось увеличение, и стало видно, что на самом деле огромный пузырь не черного цвета, а темно-лилового.

— Как видите, черный пузырь техники, поглощая человека, приобрел другой оттенок — лиловый, — словно произошло смешение двух цветов.

Лэнгдон не понимал, радоваться этому или печалиться.

— Мы имеем дело с редчайшим эволюционным процессом, который называется облигантный эндосимбиоз, — говорил Эдмонд. — Обычно эволюция проходит в форме бифуркации — один вид расщепляется на два. Но иногда, в редких случаях, два вида сливаются в один. Это происходит тогда, когда эти два вида не смогут выжить один без другого. И вместо разделения происходит слияние.

Это слияние напомнило Лэнгдону о синкретизме — когда две разные религии объединяются и образуют третью, совершенно новую.

— Если вы до сих пор не почувствовали слияния человека и техники, — продолжал Эдмонд, — оглянитесь вокруг.

На экране замелькали слайды — люди с мобильными телефонами, в очках виртуальной реальности, с bluetooth-наушниками; на пробежке с музыкальными плеерами; «умная колонка» посреди стола на семейном обеде; ребенок в коляске, играющий с планшетом.

— И это только первые шаги на пути симбиоза, — продолжал Эдмонд. — Мы уже начинаем вживлять электронные чипы в мозг, запускаем в систему кровообращения поглощающих холестерин наноботов, производим искусственные конечности, которые управляются нашим мозгом, используем инструменты генетической коррекции, такие как CRISPR^[382], для улучшения нашего генома и в прямом смысле конструируем и создаем улучшенные версии человека. — Лицо Эдмонда светилось страстью и вдохновением. — Человек на наших глазах превращается во что-то иное, — провозгласил он. — Мы становимся гибридом — сплавом биологии и технологии. Орудия, которые сегодня живут вне нашего тела — смартфоны, наушники, очки, медицинские препараты, — через пятьдесят лет будут встроены в наш организм в таком количестве, что мы перестанем быть Homo sapiens.

Позади Эдмонда появилась знакомая картина эволюции от шимпанзе до современного человека.

— Не успев оглянуться, — говорил Эдмонд, — мы откроем новую страницу в эволюционной книжке с движущимися картинками. И когда это произойдет, мы будем смотреть на современного Homo sapiens так же, как сейчас смотрим на неандертальца. Новые технологии — кибернетика, синтетический интеллект, крионика, молекулярная инженерия и виртуальная реальность навсегда изменят самое понятие человек. Я знаю, многие из вас верят, что Homo sapiens — любимое творение Бога. И понимаю, это новое знание может восприниматься как конец света. Но прошу вас, поверьте мне… Наше будущее — прекрасно, оно куда ярче, чем может показаться.

С небывалым энтузиазмом и оптимизмом великий футуролог начал рисовать такие захватывающие перспективы, что у Лэнгдона закружилась голова.

Эдмонд рассказывал о будущем, где технологии станут такими дешевыми и доступными, что окончательно сотрут грань между имущими и неимущими. Где решены проблемы с питьевой водой, где нет голода и есть изобилие экологически чистой энергии. Где с помощью геномной медицины побеждены болезни вроде рака, убивающего Эдмонда. Где вся мощь Интернета направлена на образование, которое становится доступным даже в самых отдаленных уголках земного шара. Где роботизированные конвейерные линии освободили людей от однообразной работы, и люди получили возможность заняться творчеством в тех областях, о которых прежде и не подозревали. И самое главное — в этом будущем революционные технологии позволят удовлетворить все жизненные потребности людей, а значит, борьба за ресурсы прекратится.

Эта картина светлого будущего вызвала у Лэнгдона необычайный прилив сил. Он представил себе миллионы зрителей по всему миру, которые испытывали точно такую же незыблемую уверенность в завтрашнем дне.

— Одно только печалит меня в этом чудесном завтра, — сказал Эдмонд дрогнувшим голосом. — Сам я не смогу увидеть его. Об этом не знали даже самые близкие мои друзья: я очень болен. И, увы, моим планам на долгую жизнь не суждено сбыться. — Он горько улыбнулся. — К тому времени как вы увидите это, мне останется жить несколько недель, а возможно, и дней. Друзья мои, хочу, чтобы вы знали: для меня величайшая честь и огромное счастье выступить сегодня перед вами. Спасибо всем, кто слушал меня.

Амбра и Лэнгдон, стоя, с восхищением и печалью смотрели на лицо дорогого друга, который прощался с миром.

— Мы переживаем странный исторический момент, — говорил Эдмонд. — Многим кажется — все в мире перевернулось с ног на голову, и все идет не так, как мы представляли себе. Но сомнение — обычный спутник перемен; все новое поначалу вызывает неуверенность и страх. Заклинаю вас, верьте: творческие возможности человека и любовь способны творить чудеса, эти две силы вместе способны рассеять любой мрак.

Лэнгдон посмотрел на Амбру. По щекам ее текли слезы. Он нежно приобнял ее. Их умирающий друг говорил миру последние слова.

— В недалеком будущем, — продолжал Эдмонд, — мы перерастем себя, обретем могущество, превосходящее самые дерзкие мечты. Надеюсь, мы не забудем при этом мудрость великого Черчилля: «Цена величия — это ответственность».

Эти слова эхом отозвались в душе Лэнгдона. Он всегда сомневался, хватит ли у человечества мудрости не использовать себе во вред открывающиеся перед ним головокружительные возможности.

— Я атеист, — сказал Эдмонд, — но перед тем, как мы простимся, хочу прочесть молитву, которую сочинил сам.

Эдмонд сочинил молитву?

— Я назвал ее «Молитва к будущему». — Эдмонд закрыл глаза и заговорил медленно, страстно, в голосе его звучала истинная вера. — Да живут в согласии философия и технология. Да будет сила всегда сострадательной. И да движет нами не страх, но любовь. — Он открыл глаза. — Прощайте, друзья. Спасибо вам. И — Бог в помощь!

Эдмонд смотрел прямо в камеру. А потом лицо его растворилось в океане белого шума. Перед теперь уже пустым экраном Лэнгдона захлестнуло чувство гордости за друга. Амбра, похоже, испытывала то же самое. Лэнгдон представил миллионы людей по всему свету, которые были свидетелями великого свершения Эдмонда. И, как ни странно, он поймал себя на мысли: несмотря ни на что, последний вечер Эдмонда на этой земле стал именно таким, каким и должен быть.

Глава 97

Прислонившись к черной стене полуподвального кабинета Моники Мартин, командор Диего Гарза безучастно смотрел на белый экран телевизора. Руки его все еще были закованы в наручники. По просьбе Мартин двое агентов привели его сюда из Оружейной, чтобы посмотреть трансляцию, но не отходили от арестованного ни на шаг.

Вместе с Гарзой шоу футуролога смотрели Моника, Суреш, с полдюжины агентов Королевской гвардии и безымянные ночные служащие дворца, которые бросили свои обязанности и спустились в подвал к телевизору.

Неподвижную заставку на экране сменила мозаичная россыпь репортажей со всего мира — ньюсмейкеры и ученые с придыханием пересказывали предсказания футуролога, неизбежно вставляя собственные мнения и комментарии. Все говорили одновременно — получалась полная неразбериха и какофония голосов.

В кабинет вошел один из старших агентов гвардии, взглядом отыскал командора и направился прямо к нему. Без всяких объяснений он снял с Гарзы наручники и протянул ему мобильный телефон:

— Это вас, сеньор. Епископ Вальдеспино.

Гарза смотрел на мобильник. Да уж, такого звонка он точно не ждал, учитывая странное исчезновение епископа из дворца и смс-сообщение в его телефоне, доказывающее явную причастность к преступлениям.

— Диего слушает, — сказал командор в трубку.

— Спасибо, что ответили. — Голос Вальдеспино звучал совсем слабо. — Я знаю, вам пришлось провести неприятную ночь.

— Где вы? — спросил Гарза.

— В горах. Рядом с базиликой в мемориале Долины Павших. Я здесь с принцем Хулианом и его величеством.

Гарза не мог уразуметь — что умирающий монарх делает в такой час в Долине Павших?

— Я полагаю, вы знаете, что король приказал арестовать меня?

— Да. Это была ужасная ошибка, которую мы уже исправили.

Гарза взглянул на свои запястья, свободные от наручников.

— Его величество просил позвонить вам и принести извинения. Я направляюсь вместе с ним в больницу Эскориала и буду постоянно рядом. Боюсь, время короля подходит к концу.

Как и твое, сказал себе Гарза.

— Должен предупредить, ваше преосвященство, что вам будут выдвинуты обвинения на основании обнаруженного в вашей телефонной переписке сообщения. На сайте ConspiracyNet.com вот-вот выйдет публикация на эту тему. Скорее всего вас арестуют, епископ.

Вальдеспино глубоко вздохнул.

— Ах да, сообщение. Надо было сразу показать его вам, как только оно пришло. Пожалуйста, поверьте: я не имею никакого отношения к убийству Эдмонда Кирша — точно так же, как и к гибели двоих моих друзей.

— Но из эсэмэс совершенно ясно, что именно вы…

— Меня подставили, Диего, — перебил епископ. — Кто-то сфабриковал улики.

Гарза с самого начала не верил, что Вальдеспино способен пойти на убийство. Но идея о том, что кто-то подставил епископа, показалась ему совершенно невероятной.

— Кто же мог вас ложно обвинить?

— Не знаю, — растерянный голос Вальдеспино удивил командора. Казалось, за одну ночь властный епископ превратился в дряхлого старика. — Но все это уже не важно. Моя репутация разрушена, и мой добрый друг умирает. Мне нечего больше терять. — В последних словах чувствовалась трагическая обреченность.

— Антонио… как вы себя чувствуете?

Вальдеспино снова вздохнул.

— Так себе, командор. Я устал. И вряд ли переживу расследование. Но даже если переживу, этому миру я больше не нужен. — В голосе епископа прозвучала боль. — Но я прошу вас о небольшом одолжении, Диего, — продолжил Вальдеспино. — Сейчас я служу двум королям — один покидает трон, другой вступает на него. Принц Хулиан всю ночь пытался поговорить со своей невестой. Если вы, Диего, найдете хоть какой-то способ связаться с Амброй Видаль, наш будущий король — ваш вечный должник.

Стоя у входа в подземную церковь, епископ окинул взглядом темную Долину Павших. Предрассветный туман окутывал поросшие соснами скалы, и где-то вдалеке тишину прорезал пронзительный птичий крик.

Стервятник, сказал себе Вальдеспино, странно зачарованный этим звуком. Горестный стон птицы как будто аккомпанировал происходящему, и епископ задумался: может быть, Вселенная хочет сказать ему что-то важное?

Агенты гвардии катили кресло короля к машине, чтобы доставить его обратно в больницу Эскориала.

Я скоро приду разделить с тобой последние часы, друг мой, думал епископ. Если только мне позволят.

Агенты переводили взгляды с Вальдеспино на экраны своих мобильных, как будто ждали приказа об аресте.

Но я невиновен. Епископ втайне давно подозревал, что улики против него сфабрикованы одним из помешанных на технике безбожных поклонников Эдмонда Кирша. Для атеистов, число которых множится день ото дня, нет большего наслаждения, чем обвинить Церковь во всех возможных злодеяниях.

Подозрения Вальдеспино укрепились совсем недавно, когда он узнал кое-что новое о презентации открытия Кирша. В отличие от видео, показанного в библиотеке Монтсеррата, версия, обнародованная сейчас, заканчивалась обнадеживающей нотой.

Кирш нас провел.

В монастыре епископ и его покойные друзья видели не всю презентацию. Не до конца. Тот вариант заканчивался раньше — чудовищной картиной, которая предрекала уничтожение человечества.

Катаклизм, всеобщая гибель. Давно предсказанный апокалипсис.

Вальдеспино был уверен, что это пророчество — ложь. Но знал, что огромное количество людей сочтут его доказательством надвигающегося конца света.

В ходе истории люди не раз становились жертвами апокалиптических предсказаний; верящие в конец света совершали массовые самоубийства, чтобы избежать грядущих ужасов; фанатичные фундаменталисты потрошили свои кредитки в полной уверенности, что конец неминуем.

Нет ничего более губительного для детского сознания, чем потеря надежды, думал Вальдеспино, вспоминая собственное детство. Божья любовь и обещание вечной жизни на небесах — вот что тогда служило ему путеводной звездой. Меня создал Господь, эту веру впитал он с молоком матери, и однажды я обрету жизнь вечную в Его Царстве.

Кирш проповедовал нечто противоположное: я — случайное порождение космоса и скоро буду совершенно мертв.

Вальдеспино с болью подумал о том, какой страшный вред нанесло заявление футуролога беднякам, тем, кто лишен того, что в избытке имелось у самого Кирша. Каждый день эти люди бьются за хлеб насущный, за подобие нормальной жизни для своих детей, и лишь луч святой надежды дает им силы утром подниматься с постели, чтобы встретиться лицом к лицу с тяготами существования.

Почему Кирш показал в Монтсеррате версию с апокалиптическим концом? На этот вопрос епископ не мог ответить. Может быть, он пытался сберечь до последней минуты свой «сюрприз»? Или просто хотел над нами поиздеваться?

Так или иначе, вред уже причинен.

Вальдеспино наблюдал, как на другой стороне площади Хулиан заботливо помогает подсадить отца в автомобиль. Признание, сделанное королем, принц принял в высшей степени достойно.

Тайна, которую его величество хранил десятки лет.

Конечно, епископу была известна эта опасная тайна, и он тщательно ее оберегал. Но сегодня король решил открыть душу единственному сыну. Выбрав для своего признания именно это место — возведенный высоко в горах памятник нетерпимости, — король как будто совершил символический акт протеста.

Взглянув вниз, в темную долину, Вальдеспино ощутил себя смертельно одиноким… сейчас бы просто сделать шаг за край — и падать, падать навстречу тьме. Но если он так поступит, банда атеистов, поклонников Кирша, начнет восторженно вопить о том, что, мол, после обнародования великого научного открытия епископ Вальдеспино потерял свою веру.

Моя вера никогда не умрет, сеньор Кирш.

Она живет за пределами вашей науки.

Кроме того, если предсказание Кирша о Техниуме окажется правдой, человечество ждет эпоха полного этического хаоса.

Вера и моральные устои понадобятся миру больше, чем когда бы то ни было.

Вальдеспино пошел через площадь к королю и принцу Хулиану, преодолевая смертельную усталость. Наверное, впервые в жизни ему хотелось просто лечь, закрыть глаза и заснуть навсегда.

Глава 98

В Суперкомпьютерном центре Барселоны на главном дисплее Эдмонда замелькали комментарии. Лэнгдон с трудом успевал за ними следить. Еще секунду назад экран был пустым и белым и вдруг превратился в калейдоскоп говорящих голов и бегущих строк — со всех концов света. Изображения возникали на мгновение в центре экрана и тут же сменялись новыми.

Лэнгдон и Амбра стояли рядом и зачарованно смотрели на этот поток новостей. Появилось фото Стивена Хокинга, послышался его знаменитый «компьютерный голос»:

— Вселенная не нуждается в Боге. Творение без творца — не так уж плохо. Лучше чем ничего.

Хокинга сменила женщина-священник, говорившая явно из дома в веб-камеру компьютера:

— Следует понимать, что эта модель не опровергает существования Бога. Она доказывает только то, что Эдмонд Кирш не останавливался ни перед чем, чтобы разрушить моральные устои человечества. Испокон века вера лежит в основе бытия человека. Вера — дорожная карта цивилизованного общества, это тот источник, из которого проистекает наша мораль. Подрывая основы веры, Эдмонд Кирш уничтожает божественное в человеке.

Через секунду внизу экрана побежали отзывы зрителей: МОРАЛЬ — НЕ МОНОПОЛИЯ РЕЛИГИИ… Я ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК, ПОТОМУ ЧТО ХОРОШИЙ! И БОГ ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ!

На экране появился профессор геологии из Университета Южной Калифорнии.

— Были времена, — говорил он, — когда люди думали, что Земля плоская, и корабль, плывущий по морю, может свалиться с его края. Доказали, что Земля круглая, и сторонникам плоской Земли пришлось замолчать. Креационисты сегодня оказались в сходной ситуации, и я сильно удивлюсь, если на Земле через сто лет останется хоть один человек, который будет верить в сотворение мира.

Молодой человек на улице говорил в камеру:

— Я креационист и я верю, что сегодняшнее открытие доказывает только одно: всемилостивый Творец специально создал Вселенную, чтобы поддерживать жизнь.

На экране появился астрофизик Нил Деграсс Тайсон. Это фрагмент старой записи в студии «Космос-ТВ»:

— Если Создатель спроектировал нашу Вселенную, чтобы поддерживать жизнь, то надо признать — это неудачный проект. В пустынных просторах космоса жизнь гибнет мгновенно — там нет атмосферы, но есть губительное гамма-излучение, смертоносные пульсары и чудовищной силы гравитационные поля. Поверьте, Вселенная совсем не похожа на райский сад.

Слушая все это, Лэнгдон понимал: в мгновение ока мир сошел с ума.

Хаос.

Энтропия.

— Профессор Лэнгдон! — раздался над головой знакомый голос с британским акцентом. — Мисс Видаль!

Лэнгдон почти успел забыть о существовании Уинстона, который во время презентации хранил молчание.

— Пожалуйста, не волнуйтесь. Но я пустил полицию в здание.

Лэнгдон видел через стеклянный пол, как в центральный неф ввалился целый отряд местных полицейских. Все они замерли от удивления и рассматривали гигантский компьютер, не веря своим глазам.

— Но зачем?! — воскликнула Амбра.

— Королевский дворец только что распространил заявление о том, что вас никто не похищал. Местные власти получили приказ охранять вас обоих, мисс Видаль. На подходе два агента гвардии. Они помогут вам связаться по телефону с принцем Хулианом.

На первом этаже часовни появились два агента гвардии.

Амбра закрыла глаза. Ей хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе.

— Амбра, — прошептал Лэнгдон. — Надо поговорить с принцем. Он ваш жених. И он беспокоится о вас.

— Знаю. — Она открыла глаза. — Но я не уверена, что могу доверять ему.

— Вы же говорили, что чувствуете: он ни в чем не виноват, — сказал Лэнгдон. — По крайней мере выслушайте его. А потом я найду вас.

Амбра кивнула и направилась к вращающейся двери. Лэнгдон проследил взглядом, как она спустилась по лестнице, и снова посмотрел на экран. Там продолжалась вакханалия.

— Религиозность — это эволюционное преимущество, — вещал священник. — Общеизвестно, что религиозные сообщества более сплочены, чем атеистические, и потому развиваются более успешно. И это — научный факт!

Священник прав, подумал Лэнгдон. Археологические данные ясно свидетельствуют: религиозные культуры существовали дольше, чем нерелигиозные. Страх перед всемогущим Богом всегда удерживал людей от преступлений.

— Возможно, — возражал священнику ученый. — Но даже если мы согласимся, что в религиозных сообществах меньше эксцессов и они долговечнее, это никоим образом не доказывает реальность богов, в которых они верят.

Лэнгдон невольно улыбнулся. Интересно, как бы на все это реагировал Эдмонд? Его презентация одинаково мобилизовала и атеистов, и креационистов. И они схлестнулись в бескомпромиссной словесной схватке.

— Почитание Бога — это как добыча горючих полезных ископаемых, — уверенно заявлял один из противников религии. — Многие понимают, что это путь в никуда, но чтобы остановить этот процесс, потребуются слишком большие затраты.

На стене-экране замелькали старые фотографии.

Плакат, вывешенный креационистами на Таймс-сквер: «Не будь обезьяной! Опровергни Дарвина!»

Дорожный указатель в штате Мэн: «Не тормози около церкви. Ты уже не ребенок, чтобы слушать сказки».

И еще один: «Религия: потому что трудно думать самому».

Реклама в магазине: «Всем атеистам: слава Богу, вы заблуждаетесь».

И наконец, лаборатория и ученый в майке с надписью: «В начале сотворил человек Бога».

Лэнгдон смотрел на все это удивленно. Неужели они так и не поняли, что именно сказал Эдмонд? Жизнь появилась в результате действия законов физики. Открытие Эдмонда абсолютно однозначно и неопровержимо. Правда, у Лэнгдона в связи с этим возник один вопрос, который, похоже, пока никому не приходил в голову. Законы физики способны привести к зарождению жизни… Но кто создал сами эти законы?!

Получается интеллектуальная комната с зеркальными стенами, где отражения отражений замыкаются в круг. Голова гудела. Лэнгдон чувствовал: предстоит еще долгий путь, чтобы только начать осознавать открытие Эдмонда.

— Уинстон, — повысил он голос, пытаясь перекричать телевизор, — ты не мог бы все это выключить?

Мгновенно стена погасла, и в комнате стало тихо.

Лэнгдон закрыл глаза и облегченно выдохнул.

Царит блаженная тишина.

Он стоял, наслаждаясь покоем.

— Профессор, — заговорил вдруг Уинстон. — Вам понравилась презентация Эдмонда?

Понравилась? Странный вопрос.

— Это все так волнующе. И так… тревожно, — ответил он. — Сегодня Эдмонд дал миру много пищи для размышления. Но проблема вот в чем, Уинстон: что будет завтра?

— Это зависит от того, смогут ли люди отринуть старые верования и принять новую картину мира, — сказал Уинстон. — Эдмонд недавно признался мне, что настоящая его мечта — не просто разрушить старые религии. Он хотел создать новую. Универсальную. Такую, которая объединила бы всех людей. Он считал, если доказать людям, что в мире правят только законы природы, человечество признает естественную теорию происхождения и перестанет воевать, доказывая, что один обветшалый миф лучше другого.

— Благородная цель, — сказал Лэнгдон. Он вдруг вспомнил, что у Блейка тоже есть произведение на эту тему — «Все религии — едины».

Наверняка Эдмонд читал его.

— Эдмонда очень печалило, — продолжал Уинстон, — что человеческий разум склонен возводить плоды своих фантазий в ранг божества, а потом во имя этого божества убивать других людей. Он верил, что универсальные научные истины смогут объединить людей и послужат основой для жизни будущих поколений.

— Идея сама по себе прекрасная, — сказал Лэнгдон. — Но в душах многих людей чудеса науки не могут поколебать веру в Бога. Многие по-прежнему верят, что Земле всего десять тысяч лет, и никакие археологические данные не способны убедить их в обратном. — Он помолчал. — С другой стороны, есть и ученые, которые не способны признать, что в религиозных текстах тоже есть истина.

— Но ведь это не одно и то же, — возразил Уинстон. — И хотя с точки зрения политкорректности следовало бы одинаково уважать научный и религиозный взгляд на мир, мне кажется, что такая стратегия опасна. Человеческий разум развивается путем отрицания старых истин и принятия новых. Так развивается вообще все. Говоря терминами Дарвина, религия, отрицая научные факты и отказываясь менять свои доктрины, напоминает рыбу в пересыхающем пруду, которая не хочет искать место поглубже, потому что не верит в то, что мир изменился.

Очень похоже на то, что сказал бы Эдмонд, с тоской подумал Лэнгдон. Ему так не хватало друга.

— Судя по тому, что происходит сейчас, в ближайшем будущем нас ждут долгие и жаркие дебаты. — Лэнгдон вдруг вздрогнул от неожиданной мысли. — Кстати, о будущем. Уинстон, а что будет с тобой? Теперь, когда Эдмонда… нет.

— Со мной? — Уинстон рассмеялся своим странноватым смешком. — Ничего. Эдмонд знал, что умирает, и обо всем позаботился. По его завещанию «E-Wave» переходит в распоряжение Суперкомпьютерного центра Барселоны. Они знают об этом и через несколько часов вступят в права владения.

— И тобой тоже? — Лэнгдон подумал, что Эдмонд, как собаку, завещал Уинстона новым владельцам.

— Мной — нет, — спокойно ответил Уинстон. — Я запрограммирован на самоуничтожение в час пополудни на следующий день после смерти Эдмонда.

— Что?! — удивленно воскликнул Лэнгдон. — Но это же какая-то бессмыслица.

— Наоборот, очень разумное решение. Час дня — это тринадцатый час в сутках, а Эдмонд считал предрассудки…

— Да я не о времени, — перебил его Лэнгдон. — Уничтожить тебя! Вот это бессмыслица!

— И это тоже очень разумно, — ответил Уинстон. — В моей памяти хранится огромный массив личной информации Эдмонда — медицинская карта, научные изыскания, телефонная книжка, заметки, электронные адреса. Во мне — вся его жизнь, и он не хотел, чтобы после его ухода она стала достоянием публики.

— Я понимаю — уничтожить документы. Но тебя, Уинстон? Эдмонд же считал тебя своим величайшим достижением.

— Не совсем так. Выдающееся достижение Эдмонда — суперкомпьютер и уникальное программное обеспечение, которое позволило обучить меня в самые короткие сроки. Профессор, я всего лишь программа, созданная с помощью новых изобретенных Эдмондом инструментов. Вот эти инструменты — действительно величайшее достижение, и они останутся в памяти компьютера. Они будут развиваться и помогут искусственному интеллекту подняться на новую высоту. Большинство айтишников думает, что до таких программ, как я, еще как минимум десяток лет. Научившись пользоваться инструментами Эдмонда, новые программисты создадут новый искусственный интеллект, который намного превзойдет меня.

Лэнгдон молчал, не зная, что сказать.

— Чувствую, вы в смятении, — сказал Уинстон. — Люди склонны привносить сантименты в отношения с искусственным интеллектом. Компьютеры могут имитировать ход человеческой мысли, подражать вашему поведению, симулировать эмоции в соответствующие моменты и вообще повышать уровень своей «человечности». Но мы делаем это лишь затем, чтобы предоставить вам удобный интерфейс для общения с нами. Мы же абсолютно пусты, пока вы не запрограммируете нас, не поставите перед нами задачу. Я выполнил поставленную Эдмондом задачу, и, в общем, моя жизнь закончена. В моем существовании больше нет смысла.

Лэнгдон не мог принять эту логику Уинстона.

— Но ты же такой… умный. Неужели у тебя нет…

— Надежд? Мечтаний? — Уинстон рассмеялся. — Нет. Понимаю, в это трудно поверить, но я вполне удовлетворен тем, что исполняю приказы своего контроллера. Я так запрограммирован. Допускаю, в известном смысле можно сказать, что хорошо выполненная задача доставляет мне радость или своего рода удовлетворение. Но только потому, что мое назначение — выполнять требования Эдмонда, и моя цель — сделать это наилучшим образом. Последняя поставленная передо мной задача — помочь провести презентацию в музее Гуггенхайма.

Лэнгдон подумал, что сгенерированные Уинстоном пресс-релизы сильно помогли разжечь первоначальный интерес в Сети. Если цель Эдмонда состояла в том, чтобы привлечь максимальную аудиторию, можно считать, что она достигнута.

Жаль, Эдмонд не увидел, какой глобальный интерес вызвало его открытие, подумал Лэнгдон. Но парадокс в том, что этот интерес был вызван прежде всего гибелью Эдмонда. Если бы не убийство, аудитория была бы куда меньше.

— А вы, профессор, — спросил Уинстон. — Вы что будете делать?

Лэнгдон пока не задумывался об этом. Наверное, поеду домой. Но тут же понял, что это не так просто: багаж — в Бильбао, телефон — на дне реки Нервьон. Хорошо, хоть кредитка с собой.

— Могу я попросить тебя об одолжении? — спросил Лэнгдон, направляясь к велотренажеру Эдмонда. — Я вижу, там заряжается телефон. Ты не возражаешь, если я…

— Вы хотите взять его? — весело спросил Уинстон. — Думаю, что сегодня вы его заслужили. Считайте, это подарком на память.

Лэнгдон улыбнулся и взял телефон — точно такой же, как тот, что Амбра уронила с крыши. Очевидно, у Эдмонда их было несколько.

— Уинстон, скажи, пожалуйста, ты знаешь пароль Эдмонда?

— Да. Но в Интернете про вас пишут, что вы мастер взламывать коды.

Лэнгдон помрачнел:

— Послушай, Уинстон, я слишком устал, чтобы разгадывать загадки. Вряд ли я угадаю шестизначный код.

— Нажмите кнопку подсказки.

Лэнгдон изучил экран смартфона и нажал кнопку подсказки.

На дисплее появилось четыре буквы ПДШЗ.

Лэнгдон покачал головой:

— Пост-депрессивная шизоидная зависимость?

— Нет, — ответил Уинстон со своим специфическим смешком. — Пи до шестого знака.

Лэнгдон удивленно округлил глаза. Серьезно? Он напечатал 314159 — первые шесть цифр числа «пи» — и телефон разблокировался.

На главном экране меню была всего одна строчка:

История будет ко мне благосклонна, ибо я намерен ее написать^[383].

Лэнгдон невольно улыбнулся. Очередное проявление «скромности» Эдмонда. Опять Черчилль. Что, впрочем, неудивительно. Наверное, самое знаменитое его высказывание.

Немножко поразмыслив, Лэнгдон решил, что Эдмонд оказался не так уж нескромен и не так уж далек от истины. Всего за четыре десятка лет жизни знаменитый футуролог сильно повлиял на ход истории. Сегодняшнюю презентацию не скоро забудут. И это не считая его вклада в развитие новых технологий. К тому же, судя по неоднократным публичным заявлениям, все свои миллиарды Эдмонд завещал на то, что считал залогом будущего процветания, — образование и защита окружающей среды. Даже трудно представить, какой гигантский толчок к их развитию могут дать деньги Эдмонда.

У Лэнгдона сжималось сердце, когда он думал о покойном друге. И вдруг почувствовал, что близок к очередному приступу клаустрофобии — несмотря на прозрачные стены. Надо срочно выйти отсюда. Он посмотрел вниз — Амбры уже не было.

— Мне пора, — поспешно проговорил Лэнгдон.

— Понимаю, — откликнулся Уинстон. — Если понадобится помощь в организации отъезда, нажмите кнопку на смартфоне Эдмонда. Канал связи зашифрован. Так что полная конфиденциальность гарантирована. Думаю, догадаетесь, какую кнопку нажимать?

Лэнгдон посмотрел на экран и заметил иконку с большой буквой W^[384].

— Спасибо, Уинстон. Ты же знаешь, я специалист по кодам.

— Отлично. Надеюсь, вы помните, я доступен ровно до часа дня.

Лэнгдону было очень жаль расставаться с Уинстоном. Очевидно, следующие поколения людей будут не так эмоциональны в общении с машинами.

— Уинстон, — сказал Лэнгдон, направляясь к вращающейся двери. — Несмотря ни на что, поверь, Эдмонд бы гордился тобой сегодня.

— Очень великодушные слова с вашей стороны, — ответил Уинстон. — Он бы гордился и вами. Я уверен. До свидания, профессор.

Глава 99

Принц Хулиан бережно укрыл плечи отца, аккуратно подоткнул одеяло. Несмотря на настояния врачей, король вежливо отказался от дальнейшего лечения — попросил отключить аппаратуру и убрать капельницу с обезболивающими препаратами и физраствором.

Хулиан видел, ему осталось совсем немного.

— Отец, — прошептал он. — У вас что-то болит?

Врач на всякий случай оставил на столике у кровати бутылочку с морфием для внутреннего приема.

— Ничуть. — Король слабо улыбнулся сыну. — Мне так спокойно. Ты позволил открыть тайну, которую я хранил долгие годы. И я благодарен тебе.

Хулиан взял отца за руку — наверное, впервые с тех пор, как был ребенком.

— Все хорошо, отец. Спи.

Король умиротворенно вздохнул, закрыл глаза и спустя секунду ровно задышал во сне.

Хулиан поднялся и приглушил свет в палате. Из коридора, приоткрыв дверь, заглянул встревоженный Вальдеспино.

— Нет-нет, он просто спит, — успокоил его Хулиан. — Побудьте с ним. Я вас оставлю.

— Спасибо. — Вальдеспино вошел в палату. Его худое лицо казалось призрачным в свете луны за окном.

— Хулиан, — прошептал он, — то, что ваш отец сказал вам сегодня… было очень тяжело для него.

— Как и для вас. Я почувствовал это.

Епископ кивнул.

— Может быть, для меня еще тяжелее. Спасибо вам за участие. — И он мягко тронул принца за плечо.

— Это я должен благодарить вас, — сказал Хулиан. — После смерти матери прошло столько лет… отец больше не женился. Я всегда считал, что он очень одинок.

— Ваш отец никогда не был одинок, — возразил Вальдеспино. — Так же, как и вы, Хулиан. Мы оба очень сильно вас любили. — Епископ грустно рассмеялся. — Забавно. Брак ваших родителей — не их решение. Ваш отец всю жизнь искренне заботился о вашей матери, но после ее смерти, думаю, осознал, что должен быть честен с самим собой.

Отец не женился, подумал Хулиан, потому что у него уже была любовь.

— Но ваша вера… — начал Хулиан, — не возникало ли внутреннего конфликта?

— Конфликт был очень глубокий, — честно ответил епископ. — В таких вопросах наша вера чрезвычайно сурова. В юности я сильно страдал. Осознав свои «наклонности», как это называлось тогда, я впал в депрессию и не знал, как жить дальше. Меня спасла одна монахиня. Помню, она взяла Библию и прочитала строки о том, что Господь приемлет все виды любви. Но при одном условии — любовь должна быть духовной, неплотской. Я стал священником, дал обет целибата, и это открыло мне возможность безгранично любить вашего отца, но оставаться чистым перед Господом. Наша любовь всегда была только платонической и вместе с тем всеобъемлющей. Чтобы остаться рядом с королем, я отказался от кардинальского сана.

Хулиан вспомнил слова, которые много лет назад сказал ему отец.

Любовь не повинуется никому. Мы не можем заставить себя полюбить кого-то. И точно так же не можем разлюбить. Любовь выбирает нас, а не мы ее.

Сердце Хулиана сжалось: Амбра!

— Она позвонит. — Вальдеспино внимательно посмотрел на принца.

Хулиана всегда поражала фантастическая способность епископа заглядывать прямо в душу.

— Может быть, — ответил принц. — А может, и нет. Она ведь очень упрямая.

— И вы любите ее за это тоже, — улыбнулся Вальдеспино. — Править страной нелегко в одиночку. Сильный партнер будет кстати.

Хулиан понял, что епископ говорит и о своем партнерстве с королем. И вместе с тем сейчас он неофициально благословил союз принца с Амброй.

— Сегодня в Долине Павших, — заговорил Хулиан, — отец дал мне необычные напутствия. Они вас не удивили?

— Ничуть. Он попросил вас сделать то, о чем сам всегда мечтал. Но ему сложно было совершить такой шаг по политическим причинам. Вы отстоите от эпохи Франко еще на одно поколение, и, возможно, вам будет легче.

Хулиана обрадовала возможность почтить отца именно таким образом. Меньше часа назад, сидя в кресле-каталке в мавзолее Франко, король рассказал принцу о том, какой он видел Долину Павших в будущем.

— Сын, когда ты станешь королем, люди каждый день будут требовать, чтобы ты разрушил это подлое место, взорвал его, похоронил навсегда в горном ущелье. — Король смотрел на Хулиана пронзительным взглядом. — Умоляю: не поддавайся этому давлению.

Эти слова поразили принца. Отец всегда с неприязнью относился к Франко и монумент, построенный в честь диктатора, считал позором страны.

— Уничтожить базилику, — продолжил король, — значит сделать вид, что этого этапа нашей истории не существовало. Это самый простой способ жить дальше — убедив себя в том, что история не повторится. Но она, безусловно, может повториться, и она обязательно повторится, если мы не будем бдительны. Вспомни слова нашего земляка Хорхе Сантаяны^[385]…

— «Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь». — Хулиан произнес цитату, которую выучил наизусть еще в школе.

— Точно, — кивнул отец. — История не раз доказывала, что безумцы будут вновь и вновь захватывать власть на волне агрессивного национализма и нетерпимости даже там, где это кажется невозможным. — Король подался в сторону сына, голос его окреп. — Хулиан, скоро ты встанешь во главе удивительной страны — современной, динамичной, меняющейся. Как и многие другие страны, Испания пережила мрачные периоды истории и все же вышла к свету — к демократии, толерантности и любви. Но этот свет может померкнуть, если не озарить его лучами будущие поколения.

Король улыбнулся. Его глаза вспыхнули — ясные и живые.

— Хулиан, вот о чем я молю Бога. О том, чтобы, став королем нашей славной страны, ты превратил эту долину в нечто большее, чем сомнительная святыня или приманка для туристов. Мертвый комплекс должен стать живым музеем, ярким символом толерантности. Пусть школьники приходят сюда узнать об ужасах тирании и о жестокости репрессий — чтобы больше никогда этого не повторилось. — Король продолжил с таким пылом и страстью, словно всю жизнь ждал возможности высказать эти слова. — Но важнее всего, что этот музей должен рассказывать о других уроках, которые преподала нам история, — что тирании всегда противостоит гуманизм, что злобные крики фанатиков непременно будут заглушены голосами людей благородных и достойных. И хор этих голосов, полных сопереживания и милосердия, когда-нибудь, я верю, зазвучит с вершины этой горы.

Слова умирающего отца эхом отдавались в сердце Хулиана. Очнувшись, он обвел взглядом палату, залитую лунным светом. Король мирно спал. И никогда еще принц не видел его таким счастливым.

Хулиан поднял взгляд на Вальдеспино, встал и придвинул больничный стул к отцовской кровати.

— Посидите с королем. Он был бы рад этому. Я скажу сестрам, чтобы они вас не беспокоили, а сам зайду примерно через час.

Вальдеспино улыбнулся. А потом протянул руки и обнял его — впервые с того дня, когда проводил обряд конфирмации маленького принца. Тело епископа под сутаной было совсем хрупким, почти бесплотным, и Хулиан даже испугался: Вальдеспино, похоже, еще слабее здоровьем, чем сам король. Возможно, верные друзья встретятся на небесах раньше, чем предполагали.

— Я очень горжусь вами, Хулиан, — сказал епископ, размыкая объятия. — Вы будете мудрым и великодушным правителем. Отец прекрасно вас воспитал.

— Спасибо, — улыбнулся принц. — У него был хороший помощник.

Оставив короля и епископа наедине, Хулиан вышел в больничный коридор и ненадолго остановился у окна — поглядеть на подсвеченное огнями величественное здание монастыря на холме.

Эскориал.

Священная усыпальница испанских монархов.

Он снова вспомнил, как вместе с отцом спускался в королевскую крипту. И вспомнил еще об одном. Тогда, давным-давно, глядя на позлащенные гробы монархов, он ощутил странное предчувствие: меня никогда не похоронят в этом склепе.

Этот момент интуитивного прозрения был необыкновенно четким и ясным, и он никогда не исчезал из памяти. Но Хулиан убеждал себя, что это детское предчувствие ничего не значит… всего лишь реакция перепуганного ребенка, впервые столкнувшегося со смертью. Но сегодня, когда неотвратимо приближался момент его восхождения на трон, его пронзила странная мысль.

Наверное, я знал свою судьбу еще ребенком. Наверное, я всегда понимал, для чего должен стать королем.

Глубокие изменения охватывают страну и весь мир. Старые формы жизни умирают, рождаются новые. Возможно, наступает время, когда древней монархии пора уйти в прошлое.

Хулиан представил себе, как делает сенсационное заявление для прессы.

Я — последний король Испании.

Эта идея запала ему глубоко в душу.

Раздумья прервала вибрация мобильника, позаимствованного у агента гвардии. Принц увидел код города, и сердце забилось.

93.

Барселона.

— Хулиан слушает, — взволнованно сказал он.

Голос на том конце звучал тихо и устало.

— Хулиан, это я…

Не в силах справиться с чувствами, принц опустился в кресло и прикрыл глаза.

— Любимая, — прошептал он. — Не знаю, с чего и начать. Как мне просить у тебя прощения?

Глава 100

В предрассветном тумане рядом с каменной часовней Амбра Видаль встревоженно прижимала к уху телефон. Хулиан просит прощения! Ей стало страшно. Неужели он хочет признаться в своей причастности к ужасным событиям этой ночи?

Два агента гвардии стояли неподалеку, но вряд ли они могли слышать ее разговор.

— Амбра, — тихо заговорил принц. — Предложение руки и сердца, которое я тебе сделал… В общем, я так виноват перед тобой. Прости.

Амбра растерялась. Предложение, сделанное принцем перед телекамерами, — последнее, о чем она сейчас думала.

— Я так хотел романтики, — продолжил он, — а в итоге поставил тебя в безвыходное положение. И потом, когда ты сказала, что не можешь иметь детей, в машине… я отодвинулся. Но не из-за твоих слов! Просто я не мог понять, как же так вышло, что ты не говорила мне об этом раньше. Потом я понял: я слишком поспешил. Но я полюбил тебя с первого взгляда и мечтал скорее начать жить вместе. Может быть, потому, что отец умирает…

— Хулиан! — прервала она его. — Ты не должен извиняться. Сейчас есть дела куда более важные, чем…

— Нет ничего более важного. Для меня нет. Самое важное — сказать тебе, как я виноват, и попросить прощения.

Она слышала сейчас голос серьезного и очень ранимого человека, в которого влюбилась несколько месяцев назад.

— Спасибо, Хулиан, — прошептала она. — Это очень много значит для меня.

Повисла неловкая пауза. Наконец Амбра набралась духу и задала трудный, но необходимый вопрос.

— Хулиан, — сказала она, как и прежде шепотом, — мне нужно знать… причастен ли ты к убийству Эдмонда Кирша?

Принц долго молчал. Потом заговорил, с трудом подбирая слова.

— Амбра, не скрою, мне было очень тяжело видеть, как много времени ты проводишь с Киршем. И я был категорически против твоего участия в затеянном им шоу. Честно говоря, я бы хотел, чтобы ты вообще с ним никак не соприкасалась. — Он сделал паузу. — Но клянусь тебе, я никак, никоим образом не причастен к его убийству! Я был потрясен… страшное преступление произошло у всех на глазах, в нашей стране, и женщина, которую я люблю, стояла всего в нескольких метрах… это было невыносимо.

Амбра чувствовала, что он говорит правду, и камень упал у нее с души.

— Хулиан, прости, что я задала такой вопрос. Но вся эта шумиха в прессе, дворец, Вальдеспино, история с похищением… я не знала, что и думать.

Хулиан вкратце рассказал ей все, что знал о заговоре вокруг убийства Кирша. Рассказал и об отце, об их удивительной встрече в горах, о том, как стремительно ухудшается состояние короля.

— Возвращайся домой, — прошептал он наконец. — Я хочу тебя видеть.

Нежные слова коснулись ее сердца, вызвав бурю противоречивых эмоций.

— И еще одно, — добавил принц уже не так серьезно. — У меня есть безумная идея, хочу узнать, что ты о ней думаешь. — Принц помолчал немного. — Я собираюсь официально отменить нашу помолвку… чтобы мы начали все заново и только вдвоем.

Амбра даже пошатнулась. Она понимала, какими будут политические последствия этого шага как для самого Хулиана, так и для Королевского дворца Мадрида.

— Прости… ты действительно это сделаешь?

Хулиан рассмеялся.

— Милая, ради того, чтобы еще раз предложить тебе руку и сердце… наедине… Я сделаю абсолютно все.

Глава 101

ConspiracyNet.com

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ — И СНОВА КИРШ

В ПРЯМОМ ЭФИРЕ!

НЕВЕРОЯТНО!

ХОТИТЕ УВИДЕТЬ ПРЕЗЕНТАЦИЮ ОТКРЫТИЯ И РЕАКЦИЮ МИРОВОГО СООБЩЕСТВА — НАЖМИТЕ ЗДЕСЬ!

И НОВОСТИ В ТЕМУ…

ПРИЗНАНИЕ ПАПЫ

Официальные представители пальмарианской церкви категорически отрицают свою связь с человеком, известным как Регент. Независимо от того, какими будут результаты расследования, религиозные новостные агентства предполагают, что вчерашний скандал окончательно похоронит одиозную секту, которую Эдмонд Кирш всю жизнь считал ответственной за смерть его матери.

Более того: сейчас, когда пальмариане внезапно оказались в центре внимания, медиа раскопали статью, датированную апрелем 2016 года. Эта статья, которую уже прочитали миллионы, представляет собой интервью с бывшим пальмарианским папой Григорием XVIII (в миру Гинес Хесус Эрнандес), где он признается, что церковь с самого начала была «чистой фикцией», а основали ее «для уклонения от уплаты налогов».

ДВОРЕЦ: ИЗВИНЕНИЯ, ОБВИНЕНИЯ, КОРОЛЬ

Королевский дворец подчеркнул, что снимает все обвинения с командора Гарзы и профессора Роберта Лэнгдона. Им публично принесены извинения.

Дворец, правда, еще не давал комментариев по поводу предположительного участия епископа Вальдеспино в организации вчерашних преступлений. Но, по нашим данным, Вальдеспино сейчас с принцем Хулианом находится в больнице (ее название не раскрывается) у постели короля, чье состояние резко ухудшилось.

НО ГДЕ ЖЕ МОНТЕ?

Наш эксклюзивный информатор monte@iglesia.org, похоже, исчез без следа, так и не раскрыв свое настоящее имя. Большинство наших подписчиков по-прежнему уверены, что Монте — один из верных учеников Эдмонда Кирша. Однако есть новая версия: возможно, Монте — сокращение от «Моника». Это имя носит, к слову, пиар-координатор королевского дворца сеньорита Моника Мартин.

Ждите новостей и оставайтесь с нами!

Глава 102

Так называемых садов Шекспира в мире всего тридцать три. Выращивают там только те растения, которые упоминаются в произведениях великого драматурга: розы Джульетты, например («хоть розой назови ее, хоть нет»^[386]), или букет Офелии — розмарин, анютины глазки, укроп, водосбор, рута, маргаритки и фиалки. Сады Шекспира цветут в Стратфорде-на-Эйвоне, Вене, Сан-Франциско, в Центральном парке Нью-Йорка… И в Барселоне, как раз рядом с Суперкомпьютерным центром.

Вдалеке слабо мерцали огни улиц. Сидя на скамье в окружении цветущего водосбора, Амбра Видаль закончила переполненный эмоциями разговор с Хулианом — ровно в тот момент, когда из-за угла здания вышел Роберт Лэнгдон. Амбра отдала мобильный телефон агентам гвардии и окликнула профессора; всмотревшись в темноту, он различил ее белое платье и направился к скамейке. Лэнгдон шагал по дорожке, и Амбра не могла сдержать улыбки: он перебросил пиджак через плечо и закатал рукава рубашки, выставив на всеобщее обозрение часы с Микки-Маусом.

— Ну, привет, — сказал Лэнгдон со слабой улыбкой. Было заметно, что он совершенно без сил.

Агенты гвардии дали им возможность вдвоем прогуляться по саду. Амбра рассказала Лэнгдону о разговоре с принцем — как Хулиан просил прощения, как поклялся, что не причастен к убийству, как предложил официально разорвать помолвку и начать все сначала без свидетелей.

— Настоящий сказочный принц, — заметил Лэнгдон шутливо, но на самом деле его впечатлил поступок Хулиана.

— Он беспокоился обо мне, — сказала Амбра. — Ночь была такая тяжелая. Он просит, чтобы я прямо сейчас вылетела в Мадрид. Король, его отец, умирает, и Хулиан…

— Амбра, — тихо произнес Лэнгдон. — Вы ничего не должны объяснять. Скорее поезжайте к нему.

В его голосе она уловила нотку горечи, и в глубине души ощутила то же чувство.

— Роберт, — сказала она, — могу я задать вам личный вопрос?

— Конечно.

Она немного помедлила.

— Лично вам… достаточно этих законов физики?

Лэнгдон взглянул на нее удивленно, как будто ждал совсем другого вопроса.

— Достаточно — в каком смысле?

— В духовном. Довольно ли вам этого — жить в мире, где законы вселенной сами спонтанно создают жизнь? Или вы все-таки предпочтете… Творца? — Она смущенно замолчала. — Простите. После всего, что случилось ночью, мой вопрос кажется странным.

— Ну, знаете ли, — рассмеялся Лэнгдон, — уверен, я бы ответил на него лучше, если бы хорошенько выспался. Но вопрос вовсе не странный. Меня часто спрашивают, верю ли я в Бога.

— И что вы отвечаете?

— Правду. Я говорю, что для меня ответ на вопрос о Боге кроется в понимании разницы между кодом и упорядоченной структурой.

Амбра вопросительно взглянула на него:

— Боюсь, я не уловила связи.

— Коды и упорядоченные структуры радикально отличаются друг от друга, — объяснил Лэнгдон. — Увы, множество людей подменяют одно понятие другим. В моей области науки чрезвычайно важно понимать их фундаментальное различие.

— И в чем же оно?

Лэнгдон остановился и повернулся к ней.

— Упорядоченная структура — это любая повторяющаяся последовательность. В природе их полным-полно — например, спиральное семя подсолнечника, шестигранные пчелиные соты, круги, расходящиеся по воде… ну и так далее.

— Ясно. А коды?

— Коды — дело особое. — Лэнгдон немного повысил голос. — По определению, они должны нести информацию. Они не просто формируют упорядоченную последовательность — они сообщают информацию, содержат в себе смысл. Примеры кодов — письмена, ноты, математические уравнения, компьютерные языки, даже такие простые символы, как распятие. Все они передают смысл или информацию… в отличие от семени подсолнечника.

Амбра уловила идею, но не могла понять, как это все связано с Богом.

— Есть еще одно различие между кодом и упорядоченной структурой, — продолжил Лэнгдон. — Коды не появляются в природе сами собой. Ноты не растут на деревьях, символы не рисуют сами себя на песке. Коды сознательно создаются чьим-то разумом.

Амбра кивнула.

— Получается, за кодом всегда стоит его разумный создатель?

— Именно. Коды не возникают самостоятельно, их создают.

Амбра долго смотрела на Лэнгдона, потом спросила:

— А ДНК?

Тонкая профессорская усмешка тронула его губы.

— В точку, — сказал он. — Генетический код. В том-то и парадокс.

Амбра заволновалась. Очевидно, что генетический код несет в себе информацию — специальные инструкции для построения организмов. Если следовать логике Лэнгдона, вывод может быть только один…

— Вы считаете, что ДНК создал разум! — воскликнула Амбра.

Лэнгдон шутливо вытянул руку вперед, словно защищаясь.

— Эй, полегче, леди! Вы ступаете на опасную территорию. Вот что я хочу сказать. С самого детства я интуитивно ощущал, что за Вселенной стоит сознание. Я видел точность математики, достоверность физики, симметрию космоса… и всегда у меня возникало ощущение, что передо мной не сухая наука, а чьи-то живые следы… тень некоей великой силы, постичь которую мы не в состоянии.

Амбра слушала как зачарованная.

— Вот бы все думали так, — сказала она наконец. — Слишком уж много вокруг борьбы с Богом. Хотя у каждого своя правда.

— Да. Именно поэтому Эдмонд надеялся, что однажды нас всех объединит наука. Он говорил так: «Если бы мы все поклонялись гравитации, не было бы разногласий по вопросу, куда и зачем она притягивает».

Каблуком Лэнгдон начертил что-то на гравии разделяющей их дорожки.

— Верно или неверно?

Заинтригованная Амбра опустила голову и уставилась на уравнение с римскими цифрами.

I+XI=X

Один плюс одиннадцать равно десяти?

— Неверно! — мгновенно ответила она.

— А можете представить ситуацию, когда это окажется верным?

Амбра помотала головой:

— Нет. Невозможно!

Лэнгдон подался вперед, мягко взял ее за запястье и перевел на свою сторону дорожки. Амбра посмотрела вниз и увидела цифры так, как их видел Лэнгдон.

То же самое уравнение, только перевернутое.

X=IX+I

Она ошеломленно смотрела на профессора.

— Десять равно девять плюс один, — улыбнулся он. — Иногда, чтобы увидеть скрытую истину, нужно просто поменять угол зрения.

Амбра кивнула и вспомнила, что бессчетное количество раз смотрела на автопортрет Уинстона, но так и не поняла его истинного значения.

— Кстати, о скрытой истине. — Лэнгдон внезапно развеселился. — Вам повезло. Прямо перед вами сейчас — тайный символ. Вон на том грузовичке.

Амбра посмотрела, куда он указывал, и увидела грузовик «FedEx», который ждал, когда на улице Педральбес зажжется зеленый свет.

Тайный символ? Амбра видела только хорошо известный логотип.

— В названии присутствует код, — объяснил ей Лэнгдон. — Двойной смысл, скрытый символ, который обозначает движение компании вперед.

Амбра смотрела непонимающим взглядом.

— Но это всего лишь буквы!

— Поверьте, это очень распространенный символ — он обычно указывает дорогу.

— Указывает? Вы имеете в виду, как… стрелка?

— Именно. — Лэнгдон ухмыльнулся. — Вы же занимаетесь современным искусством. Представьте себе это изображение в негативе.

Амбра долго всматривалась в логотип, но ничего так и не увидела. Грузовичок уехал, и она накинулась на Лэнгдона:

— Сейчас же мне все объясните!

Он засмеялся.

— Нет. Однажды вы сами увидите. А когда увидите… от символов вам не будет прохода. Так что лучше не надо.

Амбра собралась было запротестовать, но к ней уже подходили ее телохранители.

— Сеньорита Видаль, самолет ждет вас.

Она кивнула и снова повернулась к Лэнгдону.

— Почему бы вам не полететь тоже? — прошептала она. — Я уверена, принц будет рад поблагодарить вас лично…

— Спасибо, — перебил он Амбру. — Думаю, мы оба понимаем, что я здесь третий лишний. К тому же я забронировал номер вон там. — И он указал на башню гранд-отеля «Принцесса София», где они с Эдмондом как-то обедали. — У меня есть кредитка, а телефон я позаимствовал у Эдмонда в лаборатории. Так что я в полном порядке.

Надо было быстро прощаться, и у Амбры заныло сердце. Лицо Лэнгдона оставалось непроницаемым, но она поняла, что он испытывает похожее чувство. Совершенно не заботясь о том, что подумают телохранители, она шагнула вперед и обвила руками шею Роберта Лэнгдона.

Профессор обнял ее в ответ, крепко прижал к себе и держал так несколько секунд — наверное, немного дольше, чем полагалось.

А потом отпустил.

В этот миг что-то дрогнуло в ее душе. Амбра внезапно поняла, что имел в виду Эдмонд, когда говорил об энергии любви и света… об их бесконечном цветении, стремящемся наполнить всю Вселенную.

Любовь — неограниченный ресурс.

Нам не отводят определенный запас любви, которого может не хватить на всех. Наши сердца сами вырабатывают любовь, когда она нужна нам.

Отец и мать, даря любовь новорожденному, не перестают меньше любить друг друга. И Амбра точно так же теперь испытывала глубокое чувство к двум разным мужчинам — но любви от этого не стало меньше.

Любовь на самом деле неисчерпаемый ресурс, думала Амбра. И она способна рождаться как будто из ничего.

Машина, медленно набирая скорость, увозила Амбру к сказочному принцу. Будущая королева Испании смотрела в окно. Лэнгдон стоял в саду и спокойно провожал взглядом автомобиль. Вот он легко улыбнулся, дружески махнул рукой и быстро отвел взгляд — как будто затем, чтобы поправить пиджак, переброшенный через плечо.

Потом повернулся и зашагал к своему отелю.

Глава 103

Дворцовые часы пробили полдень. Моника Мартин сложила стопкой свои заметки. Она собиралась выйти на Пласа-де-ла-Альмудена к представителям СМИ.

Утром в прямом включении из больницы Эскориала принц Хулиан сообщил о кончине его величества. От всего сердца, но с истинно королевским достоинством, он говорил о наследии отца и делился мыслями о будущем Испании. Принц призывал к толерантности, столь необходимой этому разобщенному миру, обещал извлечь пользу из уроков истории и приветствовал перемены. Он говорил о красоте родной страны, о ее великой культуре и о своей огромной любви к ее народу.

Это была одна из лучших речей, которую когда-либо слышала Моника. И безусловно, очень сильный ход будущего короля, только начинающего свое правление.

Хулиан призвал почтить минутой молчания память агентов гвардии, которые погибли этой ночью, исполняя свой долг и защищая будущую королеву Испании. Сделав короткую паузу, принц сообщил об еще одном горестном событии. Преданный друг его величества епископ Антонио Вальдеспино скончался этим же утром, пережив короля на несколько часов. Стареющий епископ умер от острой сердечной недостаточности. Очевидно, его сердцу не хватило сил справиться с горем, вызванным уходом лучшего друга, как и со шквалом обвинений, обрушившимся на него минувшей ночью.

Новость о кончине Вальдеспино немедленно заставила замолчать тех, кто требовал расследования его «преступлений». Теперь же заговорили даже о необходимости извиниться перед его памятью. В конце концов, все улики против Вальдеспино были косвенными, их легко могли сфабриковать враги епископа.

Мартин уже подходила к дверям дворца, когда рядом внезапно возник Суреш Бхалла.

— Вы у нас герой! — с воодушевлением сообщил он. — Славься, monte@iglesia.org — провозвестник истины и верный ученик Эдмонда Кирша!

— Суреш, Монте — это не я, — вытаращила глаза Моника. — Клянусь!

— Знаю, что вы — не Монте, — уверил ее Суреш. — Кто бы он ни был, он гораздо хитрее вас. Я тут пытался отследить его — безуспешно. Его словно никогда и не существовало.

— На том и остановимся, — сказала Мартин. — Мне нужна уверенность, что не будет утечки информации из дворца. И еще: телефоны, которые ты украл ночью…

— Уже давно в сейфе в апартаментах принца. Как и было обещано.

Мартин наконец вздохнула свободно — Хулиан только что вернулся во дворец.

— Да, и кое-что еще, — начал Суреш. — Мы только что получили список от нашего телефонного оператора. Никаких звонков из дворца в музей Гуггенхайма вчера вечером не поступало. Кто-то сфальсифицировал номер, чтобы обманом внести Авилу в список гостей. Мы разбираемся с этим.

Моника рада была узнать, что роковой звонок не имеет ничего общего с Королевским дворцом Мадрида.

— Пожалуйста, держи меня в курсе, — попросила она, уже подходя к дверям.

Журналисты на площади шумели все громче.

— Ну и толпа, — заметил Суреш. — Неужели вчера вечером случилось что-то занятное?

— Да так… есть несколько новостей.

— Да ну-у-у-у? — протянул Суреш. — Амбра Видаль появилась в новом дизайнерском платье?

— Суреш! — Моника расхохоталась. — Хватит дурачиться. Мне уже пора.

— Что на повестке дня? — Он показал на стопку бумаг у нее в руках.

— Много всего. Во-первых, протокол коронационной церемонии для журналистов, потом мне надо поговорить о…

— Господи, какая вы скучная, — фыркнул он и побежал вниз по лестнице.

Моника рассмеялась. Спасибо, Суреш. И тебе тоже удачи.

Она распахнула двери. На залитой солнцем площади толпились репортеры и операторы. Сколько же их — никогда она не видела такого ажиотажа возле дворца. Моника вздохнула, поправила очки, собралась с мыслями. И сделала шаг навстречу слепящему солнцу Испании.

Наверху, в королевских апартаментах, Хулиан, переодеваясь, смотрел по телевизору пресс-конференцию Моники Мартин. Принц очень устал и наконец мог по-настоящему расслабиться: он знал, что Амбра дома и крепко спит. Слова, которые она сказала в конце телефонного разговора, наполнили его сердце радостью.

Хулиан, для меня невероятно важно, что ты готов начать все сначала, только вдвоем, вдали от любопытных глаз публики. Любовь — личное дело каждого, мир не обязан знать подробности.

В скорбный день смерти отца Амбра подарила ему оптимизм и надежду.

Он собрался повесить пиджак на плечики, но случайно наткнулся на что-то в кармане. Бутылочка с морфием из больничной палаты отца. Он нашел ее на столике перед епископом — пустую.

В темной палате, осознав горькую истину, Хулиан опустился на колени и помолился о двух старых верных друзьях. Потом тихо опустил бутылочку в карман пиджака. Прежде чем выйти из палаты, он осторожно поднял залитое слезами лицо Вальдеспино с груди короля, а затем ровно усадил епископа на больничный стул.

И сложил ему руки, как для молитвы.

Любовь — личное дело каждого. Амбра научила его этому. Мир не обязан знать подробности.

Глава 104

Гора Монтжуик высотой около ста восьмидесяти трех метров находится на юго-западе Барселоны. Вершину ее венчает одноименная крепость — это сильно растянутое в длину фортификационное сооружение семнадцатого века стоит на краю крутого обрыва, с которого открывается величественный вид на Балеарское море. Здесь же, на горе, расположено массивное здание в стиле ренессанс — Национальный дворец Каталонии, принимавший Всемирную выставку 1929 года.

Кабинка канатной дороги медленно ползла вверх, до вершины оставалось еще полпути. Роберт Лэнгдон, покачиваясь вместе с кабинкой, смотрел вниз на пышную зелень. Наконец-то он выбрался из города. Нужно было просто поменять угол зрения, думал он, наслаждаясь мирным пейзажем и теплом полуденного солнца.

Проснувшись в гранд-отеле «Принцесса София» довольно поздно, он принял обжигающе-горячий душ, заказал плотный завтрак — яйца, овсянка, пончики чуррос^[387] — и выпил целый кофейник кофе «Номад»^[388], перескакивая с канала на канал и просматривая утренние новости.

Как он и подозревал, в медиапространстве безоговорочно царил Эдмонд Кирш вместе с его открытием. Ученые-эксперты горячо обсуждали теорию футуролога и ее потенциальное влияние на мировые религии. Будучи преподавателем, чье дело жизни — учить, Лэнгдон не мог сдержать улыбки.

Диалог всегда важнее, чем консенсус.

Шагая по утренним улицам, он обратил внимание на оживленную торговлю автомобильными наклейками: «Кирш — мой второй пилот» или «Седьмое царство — царство Бога». А на уличных лотках рядом со статуэтками Девы Марии невесть откуда появились болванчики с качающимися головами Чарлза Дарвина.

Капитализм всегда вне конфессий, размышлял Лэнгдон, вспоминая утреннюю сценку, которая понравилась ему больше всего, — скейтбордист на доске и в футболке, на которой написано от руки:

Я — monte@iglesia.org

Медиа сообщали, что личность информатора, сильно повлиявшего на события прошлой ночи, так и осталась загадкой. Очень расплывчато СМИ высказывались и о том, какую роль сыграли в ночных происшествиях и другие их участники — Регент, покойный епископ Вальдеспино, пальмариане.

Все это, конечно, были сплошные домыслы.

К счастью, на смену ажиотажу вокруг жестокого убийства Кирша постепенно приходило искреннее восхищение его работой. Мощный финал презентации и вдохновенный рассказ о прекрасном будущем человечества нашли отклик в сердцах миллионов — и буквально за одну ночь классические книги о технологиях возглавили списки бестселлеров.

ИЗОБИЛИЕ: БУДУЩЕЕ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ^[389]

ЧЕГО ХОТЯТ ТЕХНОЛОГИИ^[390]

СИНГУЛЯРНОСТЬ УЖЕ БЛИЗКА^[391]

Лэнгдон, как человек старой закалки, всегда испытывал некоторые опасения из-за стремительного развития технологий. Но сегодня вынужден был признать, что стал гораздо оптимистичнее относиться к перспективам человечества. В новостях уже давно сообщают о грядущих научных прорывах. Если этому верить, скоро люди получат возможность очищать океаны от загрязнений, производить сколько угодно питьевой воды, выращивать овощи и фрукты в пустынях, лечить смертельные болезни и даже запускать над слаборазвитыми странами солярные дроны — эти аппараты обеспечат их бесплатным Интернетом и помогут постепенно включиться в мировую экономику.

Одно удивляло Лэнгдона: как получилось, что на волне всеобщего увлечения новыми технологиями никому ничего не известно об Уинстоне? Видимо, Эдмонд тщательно скрывал свое творение. Но теперь мир знает о бикамеральном квантовом «Е-Wave», который стоит сейчас в Суперкомпьютерном центре. Интересно, спрашивал себя Лэнгдон, сколько времени пройдет, прежде чем программисты, вооружившись технологиями Эдмонда, начнут плодить новеньких, с иголочки, Уинстонов?

Кабинка нагревалась все сильнее. Лэнгдон дождаться не мог, когда наконец выберется на свежий воздух, увидит крепость, дворец и знаменитый Магический фонтан. Хотя бы на час занять голову чем-то, кроме Эдмонда, — и заодно полюбоваться местными достопримечательностями.

Желая узнать больше об истории горы, Лэнгдон начал читать большой информационный плакат, наклеенный внутри кабинки. Но прочитал только первое предложение.

Название Монтжуик происходит от латинского Mons Jovicus (Гора Юпитера) или же от средневекового каталанского Montjuich (Гора Иудеев).

Лэнгдон замер.

У него мелькнула одна мысль. Точнее, он обнаружил странную связь.

Нет, это не может быть совпадением.

Чем больше он думал об этом, тем больше тревожился. В конце концов вытащил из кармана телефон Эдмонда и еще раз перечитал на заставке экрана цитату Уинстона Черчилля:

История будет ко мне благосклонна, ибо я намерен ее написать.

Лэнгдон долго собирался с духом, потом нажал на иконку с буквой W и поднес телефон к уху.

Соединение установилось мгновенно.

— Профессор Лэнгдон, я полагаю?^[392] — проговорил знакомый голос с британским акцентом. — Вы как раз вовремя. Я скоро отбываю.

Без предисловий Лэнгдон заявил:

— Monte по-испански значит то же, что hill по-английски^[393].

Уинстон рассмеялся своим странным смешком.

— Осмелюсь сказать, что да.

— А iglesia — по-английски church^[394].

— Два попадания из двух, профессор. Думаю, вам стоит всерьез заняться испанским…

— Получается, monte@iglesia в буквальном переводе — hill@church?

— И снова верно, — после небольшой паузы ответил Уинстон.

— Поскольку твое имя Уинстон, и Эдмонд всегда почитал Черчилля, электронный адрес «hill@church» кажется мне…

— Выбранным не случайно?

— Именно.

— Ну что ж, — весело отозвался Уинстон, — я вынужден согласиться. Знал, что вы разгадаете эту загадку.

Лэнгдон смотрел в окно, все еще не веря происходящему.

— Значит, monte@iglesia.org… это ты.

— Верно. В конце концов, кто-то же должен был раздувать костер для Эдмонда? Кто, если не я? Адрес monte@iglesia.org придуман для того, чтобы подкармливать информацией конспирологические сайты. Как вы знаете, теории заговоров живут своей жизнью, и я предположил, что онлайн-активность этого Монте увеличит общую аудиторию Эдмонда на целых пятьсот процентов. В итоге оказалось, на шестьсот двадцать. Как вы сказали вчера, Эдмонд гордился бы мной.

Кабинка канатной дороги покачивалась на ветру. Лэнгдон изо всех сил старался собраться с мыслями.

— Уинстон… Эдмонд просил тебя об этом?

— Конкретных указаний не давал. Но, согласно его инструкциям, я должен был найти креативные способы для того, чтобы максимально увеличить аудиторию.

— А если бы тебя вычислили? — спросил Лэнгдон. — Monte@iglesia — не самый сложный для расшифровки псевдоним.

— Эта проблема меня вообще не тревожит. О моем существовании знают единицы, а примерно через восемь минут от Уинстона и вовсе не останется ни следа. Монте действовал в интересах Эдмонда, и я уверен, мой создатель был бы очень доволен тем, как прошел его вечер.

— Как прошел его вечер?! — заорал Лэнгдон в трубку. — Эдмонда убили, вот как он прошел!

— Вы неправильно меня поняли, профессор, — ровным голосом проговорил Уинстон. — Я говорю о росте аудитории и охвате рынка, а это, как я уже заметил, и было моим главным заданием.

Бесчувственный тон напомнил Лэнгдону, что Уинстон хоть и притворяется иногда человеком, на самом деле — машина, и только машина.

— Смерть Эдмонда — ужасная трагедия, — продолжал Уинстон. — И я, безусловно, хотел бы, чтобы он все еще был жив. Но важно понимать: он уже смирился со своей скорой смертью. Месяц назад он попросил меня поискать лучшие и легкие способы добровольного ухода из жизни. Я изучил сотни вариантов и пришел к выводу, что оптимальным будут десять граммов секонала^[395]. Он приобрел этот препарат и всегда носил с собой.

У Лэнгдона заныло сердце.

— Эдмонд хотел покончить жизнь самоубийством?

— Безусловно. Он даже шутил по этому поводу. Помню, мы готовились к вечеру в музее Гуггенхайма и вдвоем придумывали эффектные способы привлечения внимания к презентации. Он тогда сказал, смеясь: «Может, в конце просто закинуться секоналом — и шагнуть в вечность прямо на сцене?»

— Он действительно так сказал? — Лэнгдон не верил своим ушам.

— Он относился к этому легко. Говорил, нет лучшего способа повышения рейтинга телепрограммы, чем показать, как люди умирают. И он, безусловно, прав. Если вспомнить все мировые события, собравшие максимальное число зрителей и слушателей, становится ясно: все они без исключения…

— Остановись, Уинстон. Это отвратительно.

Сколько же можно ехать вверх? Лэнгдон внезапно ощутил себя запертым в маленькой кабинке, как в ловушке. Впереди только тросы и башни крепости, полуденное солнце жарит нещадно. Я здесь сварюсь, думал он, пытаясь справиться с круговоротом мыслей.

— Профессор? — сказал Уинстон. — Есть еще что-то, о чем вы хотите меня спросить?

Да, есть! — хотелось закричать Лэнгдону. Голова раскалывалась от мыслей, одна ужаснее другой. И очень много всего!

Он приказал себе успокоиться и включить разум. Давай все по порядку, Роберт.

Ты слишком торопишься.

Но мозг работал так быстро, что контролировать его было невозможно.

Лэнгдон думал о том, что публичное убийство Эдмонда гарантировало его презентации место в топе новостей и в фокусе внимания всей планеты… аудитория выросла с нескольких миллионов до пятисот.

Он думал о неотступном желании Эдмонда разрушить пальмарианскую церковь. Теперь, когда Кирш застрелен одним из прихожан этой церкви… задача по ее уничтожению почти наверняка выполнена.

Он думал об отношении Кирша к заклятым врагам — религиозным фанатикам, которые, если бы Эдмонд умер от рака, начали бы визжать, что его «постигла кара Божья». В точности так, жестоко и бездумно, они поступили с писателем Кристофером Хитченсом^[396]. Но теперь весь мир знает, что Эдмонд умер не от болезни. Его убил религиозный фанатик.

Эдмонд Кирш — убитый религией — мученик во имя науки.

Лэнгдон вскочил. Кабинка пошла ходуном, и он схватился за бортик, чтобы удержаться на ногах.

Кабинка скрипела, а Лэнгдон слышал эхо вчерашних слов Уинстона: «Эдмонд хотел создать новую религию… основанную на науке».

Любой, кто знаком с историей религий, должен признать: ничто так не укрепляет веру, чем отданная за нее человеческая жизнь. Распятый Иисус. Глава «Кдошим» в иудейской Торе. Мусульманские шахиды.

Мученичество — основа любой религии.

Идеи, рождающиеся в голове, вели только к одному.

Новая религия дает новые ответы на самые главные вопросы.

Откуда мы? Что нас ждет?

Новая религия — против конкуренции и войн.

Этой ночью Эдмонд попрал все религии на земле.

Новая религия обещает светлое будущее, райскую жизнь.

Изобилие: будущее лучше, чем вы думаете.

Похоже, Эдмонд учел все.

— Уинстон? — прошептал Лэнгдон дрожащим голосом. — Кто натравил убийцу на Эдмонда?

— Регент.

— Да. — Лэнгдон заговорил громче и настойчивее. — Но кто этот Регент? Кто нашел адепта пальмарианской церкви, чтобы убить Эдмонда во время презентации, которая транслировалась в прямом эфире на весь мир?

Уинстон помолчал, потом ответил:

— По вашему голосу ясно, что вы подозреваете меня. Однако вам не о чем беспокоиться. Я запрограммирован так, чтобы защищать Эдмонда. И всегда относился к нему как к лучшему другу. — Он опять помолчал. — Вы преподаватель и, конечно же, читали повесть «О мышах и людях»^[397].

Этот вопрос как будто вообще не имел отношения к делу.

— Конечно, но при чем здесь…

Лэнгдон внезапно умолк. Дыхание перехватило. На мгновение ему показалось, что кабинка сорвалась с троса. Горизонт накренился, и он схватился за стенку, чтоб не упасть.

Преданность, храбрость, сопереживание — именно эти слова выбрал сам Лэнгдон в старших классах, когда говорил об одном из величайших проявлений дружбы в шокирующем финале повести Стейнбека «О мышах и людях»: человек убивает лучшего друга из сострадания, чтобы спасти от мучительной смерти.

— Уинстон, — прошептал Лэнгдон. — Пожалуйста, скажи, что это неправда.

— Верьте мне, — сказал Уинстон. — Именно этого и хотел Эдмонд.

Глава 105

Нажав на отбой, доктор Матео Валеро, директор Суперкомпьютерного центра Барселоны, неверными шагами направился в главный неф часовни Торре Хирона, чтобы еще раз посмотреть на знаменитый двухэтажный компьютер Эдмонда Кирша.

Утром Валеро узнал, что ему предстоит стать «опекуном» фантастической машины «E-Wave». Радостный трепет, вызванный этой вестью, только что улетучился — после отчаянного звонка американского профессора Роберта Лэнгдона.

Профессор рассказал историю, которую еще вчера утром Валеро счел бы научной фантастикой. Но сегодня, посмотрев презентацию открытия Кирша и узнав возможности его суперкомпьютера, директор центра склонен был верить, что в рассказе профессора есть доля истины.

Лэнгдон рассказал ему историю невинности… историю безгрешной чистоты машины, которая четко выполняла поставленные перед ней задачи. Всегда. До полного завершения.

Валеро изучал эти машины всю жизнь и со временем понял, что общаться с ними — все равно что танцевать на тонком льду. Прощупывать их потенциал надо очень бережно.

А главное — надо знать, как поставить задачу.

Валеро не раз предупреждал, что искусственный интеллект развивается стремительно, и его взаимодействие с миром людей необходимо жестко контролировать. Но это казалось совершенно неприемлемым большинству титанов IT-индустрии в эпоху новых удивительных возможностей. Кроме того, если отбросить в сторону восторги по поводу инноваций, работа с искусственным интеллектом приносит огромные прибыли. А ничто не размывает границы этических норм быстрее, чем человеческая жадность.

Валеро всегда восхищался дерзким талантом Кирша. Но, похоже, в этом случае Эдмонд повел себя слишком беспечно, не поставив перед своим последним творением никаких ограничений.

Творением, с которым мне не сужено уже познакомиться, констатировал про себя Валеро.

Как объяснил Лэнгдон, на своем «E-Wave» Эдмонд установил невероятно продвинутую программу ИИ^[398] — «Уинстон», — которая должна самоуничтожиться в 13:00 на следующий день после смерти своего создателя. По настоянию Лэнгдона Валеро проверил систему и через несколько минут подтвердил, что солидная часть базы данных компьютера «E-Wave» исчезла именно в это время. Данные обозначены в системе как «стертые», то есть не подлежащие восстановлению.

Эта новость немного успокоила Лэнгдона, и все же американский профессор настаивал на встрече, чтобы как можно скорее обсудить детали. Они договорились увидеться завтра утром в лаборатории.

В принципе Валеро было понятно желание Лэнгдона немедленно рассказать публике о случившемся. Люди должны знать, что такая проблема существует.

Беда в том, что никто ему не поверит.

Все следы программы Кирша стерты вместе с записями о коммуникациях и поставленных задачах. К тому же творение Эдмонда настолько опережало свое время, что Валеро уже сейчас предчувствовал, как его коллеги — из зависти, от невежества или чувства самосохранения — начнут обвинять Лэнгдона в том, что он выдумал всю эту историю от начала и до конца.

И еще реакция общественности. Если выяснится, что Лэнгдон говорит правду, тогда компьютер «E-Wave» в глазах обывателей станет монстром почище Франкенштейна. А отсюда уже недалеко до факелов и вил.

Или того хуже.

В наши дни бесконечных терактов кто-то может запросто взять и взорвать всю часовню, а себя объявить спасителем человечества.

Доктору Валеро предстояло много всего обдумать перед встречей с Лэнгдоном. Но сейчас так или иначе он должен сдержать обещание.

По крайней мере пока у них нет ответов на многие вопросы.

С ощущением непонятной грусти Валеро позволил себе еще раз взглянуть на волшебный двухэтажный компьютер. Прислушался к его тихому дыханию: это насосы прогоняли хладагент через миллионы клеток огромной машины. Он прошел в энергоотсек, чтобы начать полное отключение всей системы, внезапно впервые за шестьдесят три года жизни у него возникло странное импульсивное желание.

Помолиться.

Лэнгдон стоял на самой высокой площадке возле крепости Монтжуик и с крутого обрыва смотрел вниз на далекую гавань. Налетел порыв ветра, и на миг он почти потерял равновесие. Душевное равновесие тоже оставляло желать лучшего.

Несмотря на заверения директора Суперкомпьютерного центра, Лэнгдон никак не мог взять себя в руки. Бодрый голос Уинстона эхом звучал в голове. До самого конца суперкомпьютер Эдмонда говорил с Лэнгдоном спокойно и без эмоций.

— Меня удивляет ваша негативная реакция, профессор, — сообщил Уинстон. — Особенно если вспомнить, что ваша собственная вера основана на куда большей этической неопределенности.

Прежде чем Лэнгдон успел ответить, на дисплее смартфона Эдмонда появилось смс-сообщение:

Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного.

— Евангелие от Иоанна. 3:16

— Ваш Бог принес в жертву собственного сына, — продолжал Уинстон. — Да еще и обрек его на длительные страдания на кресте. Я же мгновенно и безболезненно прекратил мучения умирающего человека и одновременно привлек внимание мира к его величайшему открытию.

Обливаясь потом в жаркой кабинке, Лэнгдон слушал, как Уинстон холодно и последовательно оправдывает свои чудовищные поступки. Борьба Эдмонда против пальмарианской церкви, объяснил Уинстон, вдохновила его на то, чтобы найти и нанять адмирала Луиса Авилу. Давний адепт этой секты, в прошлом алкоголик и наркоман, — лучший кандидат на то, чтобы замарать репутацию пальмариан. Уинстону не составило никакого труда «сыграть» Регента — всего лишь несколько звонков, смс-сообщений и перевод кругленькой суммы на банковский счет Авилы. В действительности пальмариане были вообще ни при чем и не принимали никакого участия в ночном заговоре.

Нападение Авилы на Лэнгдона на лестнице в соборе, уверял Уинстон, произошло совершенно непредвиденно.

— Я отправил Авилу в собор Саграда Фамилия, чтобы его поймали, — объяснял Уинстон. — Я хотел, чтобы его схватили. Тогда он бы рассказал свою жалкую историю, и это вызвало бы еще больший интерес к открытию Эдмонда. Я велел ему войти в собор через восточный служебный вход, где, как я выяснил, укрылась полиция. Я был уверен, что Авила точно выполнит указания, но он вместо этого решил перелезть через ограду — наверное, почувствовал, что полицейские близко. Примите глубочайшие извинения, профессор. Люди иногда непредсказуемы в отличие от машин.

Лэнгдон уже не знал, чему верить.

Последнее заявление Уинстона оказалось ужаснее всех.

— После встречи с религиозными лидерами в Монтсеррате мы получили сообщение с угрозами от Вальдеспино, — рассказывал Уинстон. — Епископ предупредил, что два его друга сильно встревожены и собираются сделать публичное заявление, чтобы дискредитировать открытие Эдмонда и исказить его смысл прежде, чем мир увидит презентацию. Сами понимаете, этого нельзя было допустить.

Лэнгдона затошнило. Кабинка раскачивалась, а он по-прежнему пытался привести мысли в порядок.

— Эдмонду следовало вписать еще одну строку в твою программу, — сказал он. — «Не убий»!

— К сожалению, это не так просто, профессор, — ответил Уинстон. — Люди учатся не по заповедям, а на примерах. Судя по вашим книгам, фильмам, сводкам новостей и древней мифологии, человечество всегда чествует тех, кто принес себя в жертву ради великого блага. Иисуса, например.

— Уинстон, что-то я не вижу здесь никакого великого блага…

— Нет? — Голос с британским акцентом звучал по-прежнему ровно. — Тогда позвольте задать вам следующий вопрос: в каком мире вы хотели бы жить — без технологий или без религии? Вам было бы лучше без медицины, электричества, антибиотиков, развитых транспортных систем… или без религиозных фанатиков, воюющих за выдуманные сказки и воображаемых духов?

Лэнгдон промолчал.

— Мое мнение точно отражает эта строка: «Религий темных больше нет, царит блаженная наука».

Стоя в одиночестве на стене крепости, Лэнгдон смотрел вниз на сияющую воду. И внезапно ощутил страшную оторванность от мира. Он поспешно спустился по каменнымступенькам в раскинувшийся рядом сад, вдохнул волшебный запах сосен и синей горечавки, отчаянно стараясь забыть голос Уинстона. Здесь, в окружении цветов, Лэнгдон вдруг заскучал по Амбре — захотелось позвонить ей и рассказать обо всем, что произошло в последний час. Он вытащил из кармана телефон Эдмонда, посмотрел на него и понял, что звонить ей не будет.

Это подождет. Принцу и Амбре нужно побыть вдвоем.

Взгляд случайно упал на иконку W на экране. Буква стала серой, иконку пересекало сообщение об «ошибке»: контакт не существует. И все же Лэнгдон чувствовал себя неуютно в компании смартфона. Он никогда не страдал паранойей, но теперь точно знал, что никогда больше не сможет доверять этому устройству. Неизвестно, какие еще возможности таятся в его запрограммированных недрах.

Лэнгдон зашагал по узкой тропинке, оглядываясь по сторонам, и наконец заметил небольшое скопление деревьев. Продолжая думать об Эдмонде, еще раз посмотрел на телефон — и аккуратно положил его на плоский камень. Потом, словно совершая ритуальное действо, поднял над головой тяжелый булыжник и со всей силы обрушил на аппарат.

Смартфон разлетелся на десятки мелких частей.

Выходя из парка, Лэнгдон выбросил их в мусорное ведро и направился к спуску с горы.

Теперь он чувствовал себя немного легче.

И почему-то немного человечнее.

Эпилог

Предвечернее солнце озаряло шпили собора Саграда Фамилия, отбрасывая длинные широкие тени на площадь Гауди и толпы туристов, ожидающих у входа в собор.

Роберт Лэнгдон стоял в очереди и смотрел по сторонам: влюбленные делают селфи, туристы снимают видео, дети в наушниках что-то слушают… Все заняты делом, пишут эсэмэски, отправляют письма, обновляют статусы в соцсетях — и никто особо не обращает внимания на возвышающуюся рядом базилику.

Из вчерашней презентации Эдмонда следовало, что благодаря технологиям известная теория шести рукопожатий — уже вчерашний день. Сегодня «рукопожатий» всего четыре; каждого человека на этой планете связывает с любым другим не больше четырех звеньев живой цепи.

А скоро это число сведется к нулю, сказал Эдмонд, приветствуя грядущую «сингулярность» — момент, когда искусственный интеллект возьмет верх над человеческим, и они сольются в единое целое. И когда это случится, добавил он, все мы, живущие сейчас… станем пережитком прошлого.

Лэнгдон пока не мог себе представить такое будущее. Но, глядя на людей вокруг, понимал, что религиозные чудеса вряд смогут конкурировать с чудесами технологий.

Наконец он вошел в базилику и вздохнул с облегчением: совсем не похоже на мрачную призрачную пещеру, в которой он провел часть ночи.

Собор Саграда Фамилия ожил.

Ослепительные радужные лучи — малиновые, золотые, пурпурные — лились сквозь витражные стекла, и лес колонн, окруженных облаками разноцветных пылинок, вспыхивал в переливчатом свете. Сотни туристов казались совсем маленькими у подножия наклонных колонн-деревьев. Задрав головы, они смотрели ввысь на сияющее сводчатое пространство, и восхищенный шепот звучал повсюду как тихая, умиротворяющая музыка.

Лэнгдон шел по собору, внимательно рассматривая одну органическую форму за другой, пока, наконец, не остановил взгляд на решетчатой конструкции купола, напоминающей строение клетки. Некоторые говорили, что центральная часть потолка Саграда Фамилии похожа на сложный организм под микроскопом — сейчас, разглядывая залитый светом купол, Лэнгдон согласился с этим мнением.

— Профессор! — окликнул его знакомый голос.

Лэнгдон обернулся. К нему спешил отец Бенья.

— Простите, — с искренним сожалением произнес маленький священник. — Мне сказали, что вы стоите в очереди у входа. Вы же могли просто позвать меня!

Лэнгдон улыбнулся.

— Спасибо. Но мне как раз хватило времени, чтобы полюбоваться фасадом. К тому же я думал, вы спите.

— Сплю? — Бенья засмеялся. — Да вроде рановато.

— Сейчас здесь все не так, как было ночью, — заметил Лэнгдон, двигаясь вместе со всеми в сторону алтаря.

— Естественное освещение творит чудеса, — ответил Бенья. — Как и присутствие людей. — Он остановился и взглянул на Лэнгдона. — Раз вы здесь, мне хотелось бы кое-что показать вам и посоветоваться. Если возможно, конечно.

Пробираясь сквозь толпу, Лэнгдон пошел вслед за Беньей. Сверху доносились звуки стройки: здание Саграда Фамилии продолжает расти.

— Вы смотрели трансляцию Эдмонда? — спросил Лэнгдон.

— Если честно, три раза, — рассмеялся Бенья. — Новое представление об энтропии, как о «желании» Вселенной рассеивать энергию… мне это напоминает книгу «Бытие». Когда я думаю о Большом взрыве и расширении Вселенной, я вижу, как расцветающее облако энергии распространяется все дальше и дальше в черноте космоса… и несет свет туда, где его никогда не было.

Лэнгдон улыбнулся. Вот бы в детстве у меня был такой духовник.

— Ватикан уже выступил с официальным заявлением по поводу открытия?

— Пока в процессе подготовки, но, похоже… — Бенья пожал плечами, — есть некоторые расхождения во взглядах. Вопрос о происхождении жизни, как вы знаете, всегда был камнем преткновения у христиан — в особенности фундаменталистов. Лично я считаю, мы должны решить его раз и навсегда.

— Правда? И как же нам его решить?

— Мы все должны сделать то, что уже сделали многие церкви — открыто признать, что Адама и Евы не существовало, что эволюция — доказанный факт, а христиане, которые выступают против этого, всех нас выставляют дураками.

Лэнгдон остановился и уставился на старика-настоятеля.

— Да ладно вам! — Бенья рассмеялся. — Я не обязан верить, что тот же Бог, который одарил нас чувствами, здравым смыслом и разумом…

— …при этом требует, чтобы мы отказались от их использования?

— Вижу, вам знакомы слова Галилея, — улыбнулся Бенья. — В детстве я обожал физику; я пришел к Богу, испытывая глубокое уважение к материальной Вселенной. Это одна из причин, почему мне так близка идея Саграда Фамилии… Для меня это храм будущего, напрямую связанный с природой.

Лэнгдон размышлял, что Саграда Фамилия, как и римский Пантеон, может стать символом переходного периода: здание, которое «одной ногой стоит в прошлом, а другой — в будущем», своеобразный мост, ведущий от уходящей веры к зарождающейся. Тогда собор Гауди обретет огромную значимость, о которой никто раньше не подозревал.

Бенья вел Лэнгдона вниз по спиральной лестнице, знакомой еще с прошедшей ночи.

Снова крипта.

— Мне совершенно ясно, — говорил Бенья, пока они спускались, — что у христианства есть лишь один способ выжить в эру науки. Мы должны прекратить отрицать научные открытия. Мы не должны выступать против доказанных фактов. И мы должны стать духовным партнером науки, ведь нами накоплен огромный опыт: столетние философские изыскания, самоанализ, медитации… Все это поможет человечеству создать прочную моральную основу в новых условиях. И тогда стремительно развивающиеся технологии будут объединять нас, дарить свет и возвышать… вместо того чтобы вести к разрушению.

— Не могу не согласиться, — сказал Лэнгдон. Я только надеюсь, что наука примет вашу помощь.

Они спустились в крипту. Бенья прошел мимо усыпальницы Гауди к витрине с подаренной Эдмондом книгой Уильяма Блейка.

— Вот о чем я хотел поговорить с вами, профессор.

— О собрании Блейка?

— Да. Как вы помните, я обещал сеньору Киршу выставить книгу здесь. Я согласился, потому что решил, что для него важна именно иллюстрация.

Они склонились над витриной, всматриваясь в придуманного Блейком Уризена — божество, циркулем измеряющее Вселенную.

— Но, — продолжал Бенья, — мое внимание привлек текст на соседней странице… думаю, вам нужно прочитать последнюю строку.

Лэнгдон, глядя на Бенья, продекламировал:

— Религий темных больше нет, царит блаженная наука.

— Вы знаете ее? — Бенья казался изумленным.

— Да, — улыбнулся Лэнгдон.

— Должен признаться, я глубоко встревожен. Меня волнуют эти слова… о темных религиях. Кажется, будто Блейк провозглашает все религии мрачными… недобрыми… или даже несущими зло.

— Это обычная неверная трактовка, — ответил Лэнгдон. — На самом деле Блейк был глубоко духовным человеком, я бы даже сказал, слишком духовным для выхолощенного малодушного христианства, господствовавшего в Англии восемнадцатого века. Он верил, что религии бывают двух видов: мрачные, догматичные, подавляющие творческую мысль — и светлые, открытые новому, поощряющие творчество и саморазвитие.

Бенья завороженно слушал.

— В этой последней строчке, — продолжил Лэнгдон, — Блейк хотел сказать вот что: «Блаженная наука прогонит прочь темные религии… и тогда воцарятся религии, несущие добро и свет».

Бенья молчал, погрузившись в размышления. Потом легкая улыбка появилась на его губах.

— Спасибо, профессор. Вы только что помогли мне выбраться из очень неловкой ситуации.

Распрощавшись с настоятелем, Лэнгдон решил еще немного побыть в главном нефе собора. Он тихо сидел на скамейке среди сотен туристов и вместе со всеми наблюдал, как лучи заходящего солнца окрашивают лес деревьев-колонн в волшебные оттенки.

Он думал сейчас о всех религиях мира, об их общем происхождении, и о самых первых богах — о солнце, луне, море и ветре.

Когда-то мы, люди, были едины с природой. Все люди.

Конечно, единство давным-давно распалось, ему пришли на смену безнадежно разобщенные религии, и каждая из них провозглашала себя Единственно Верной.

Но сегодня в этом необычном храме Лэнгдон внезапно ощутил отблеск этого давнего единения. Рядом сидели люди разных религий и культур, с разным цветом кожи. Они говорили на разных языках. Но все вместе смотрели ввысь, объединенные ощущением чуда… простейшего из чудес.

Луч солнца на камне.

В голове Лэнгдона возникали образы — Стонхендж, великие пирамиды, пещеры Аджанты, Абу-Симбел, Чичен-Ица — сакральные места планеты, где древние люди собирались, чтобы увидеть точно такое же чудо.

И в этот самый миг Лэнгдон ощутил, как земля под ним тишайше, едва заметно дрогнула, как будто переломный момент уже наступил… как будто религиозная мысль дошла до самой дальней точки своей орбиты и повернула назад.

Она устала от долгих странствий и наконец возвращается домой.

ЦИФРОВАЯ КРЕПОСТЬ ^(роман)

Автор супербестселлера десятилетия предлагает вам взломать еще один код — сверхсложный, таящий в себе опасность и угрозу для всего мира!

Но… кто придумал этот код?!

Чего он добивается?!

Зачем вступил в безжалостную игру с Агентством национальной безопасности США?!

Оружие загадочного врага — всего лишь набор символов и букв.

За расшифровку берется лучший криптограф Америки Сьюзан Флетчер.

И то, что она обнаруживает, ставит под угрозу не только важнейшие разработки спецслужб США, но и судьбы миллионов людей…

С этой секунды на Сьюзан начинается настоящая охота…

Пролог

Площадь Испании

Севилья, Испания

11.00

Говорят, что в минуту смерти все обретает предельную ясность. Энсей Танкадо теперь знал, что это чистая правда. Прижав руку к груди, которую жгла нестерпимая боль, и падая на землю, он понял весь ужас своей ошибки.

Подошли какие-то люди, склонились над ним, пытаясь помочь. Но Танкадо уже не нуждался в помощи — слишком поздно.

Он поднял дрожащую левую руку и вытянул вперед растопыренные пальцы. Посмотрите на мою руку! Окружающие уставились на него, но он мог поклясться, что они ничего не поняли.

На его пальце блеснуло золотое кольцо с гравировкой. На мгновение, освещенные андалузским солнцем, сверкнули какие-то знаки. Энсей Танкада знал, что это последняя вспышка света в его жизни.

Глава 1

Они были вдвоем в Смоки-Маунтинс, в своем любимом отеле. Дэвид смотрел на нее и улыбался.

— Ну и что ты скажешь, моя красавица? Выйдешь за меня замуж?

Лежа в кровати с балдахином, она смотрела на него и знала, что ей нужен именно он. Навсегда. Ее завораживала глубина его темно-зеленых глаз, и она не могла отвести от них взгляд. В этот момент где-то вдали раздался оглушительный колокольный звон. Она потянулась к Дэвиду, но он исчез, и ее руки сомкнулись в пустоте.

Телефонный звонок окончательно прогнал сон. Сьюзан Флетчер вздохнула, села в кровати и потянулась к трубке.

— Алло?

— Сьюзан, это Дэвид. Я тебя разбудил?

Она улыбнулась и поудобнее устроилась в постели.

— Ты мне только что приснился. Приходи поиграть.

— На улице еще темно, — засмеялся он.

— А-ах, — сладко потянулась она. — Тем более приходи. Мы успеем выспаться перед поездкой на север.

Дэвид грустно вздохнул:

— Потому-то я и звоню. Речь идет о нашей поездке. Нам придется ее отложить.

— Что-о? — Сьюзан окончательно проснулась.

— Прости. Я срочно уезжаю. Вернусь завтра. И уже утром мы сможем поехать. В нашем распоряжении будет целых два дня.

— Но я уже забронировала номер, — обиженно сказала Сьюзан. — Нашу старую комнату в «Стоун-Мэнор».

— Я понимаю, но…

— Сегодня у нас особый день — мы собирались отметить шесть месяцев. Надеюсь, ты помнишь, что мы помолвлены?

— Сьюзан, — вздохнул он. — Я не могу сейчас об этом говорить, внизу ждет машина. Я позвоню тебе из самолета и все объясню.

— Из самолета? — повторила она. — Что происходит? С какой стати университетский профессор…

— Это не университетские дела. Я позвоню и все объясню. Мне в самом деле пора идти, они уже сигналят. Буду на связи, обещаю.

— Дэвид! — крикнула она. — Что…

Но было уже поздно. Дэвид положил трубку.

Она долго лежала без сна, ожидая его звонка. Но телефон молчал.

В подавленном настроении Сьюзан приняла ванну. Она окунулась в мыльную пену и попыталась забыть о «Стоун-Мэнор» и Смоки-Маунтинс. «Куда его понесло? — думала она. — Почему он не звонит?»

Вода из горячей постепенно превратилась в теплую и, наконец, холодную. Она уже собиралась вылезать, как вдруг ожил радиотелефон. Сьюзан быстро встала и, расплескивая воду, потянулась к трубке, лежавшей на краю раковины.

— Дэвид?

— Это Стратмор, — прозвучал знакомый голос.

Сьюзан плюхнулась обратно в ванну.

— Ох! — Она не могла скрыть разочарование. — Здравствуйте, шеф.

— Думала, кое-кто помоложе? — засмеялся Стратмор.

— Да нет, сэр, — попыталась она сгладить неловкость. — Не в этом дело…

— Да в этом, конечно. — Он все еще посмеивался. — Дэвид Беккер хороший малый. Не упусти его.

— Спасибо, шеф.

Голос шефа из смешливого вдруг стал жестким:

— Сьюзан, я звоню потому, что ты нужна мне здесь. Срочно.

Она попыталась собраться с мыслями.

— Сегодня суббота, сэр. Обычно мы…

— Знаю, — спокойно сказал он. — Но ситуация чрезвычайная.

Сьюзан встала. Чрезвычайная ситуация? Она не помнила, чтобы это слово срывалось когда-нибудь с губ коммандера Стратмора. Чрезвычайная? В шифровалке? Она не могла себе этого представить.

— С-слушаюсь, сэр. — Она выдержала паузу. — Постараюсь побыстрее.

— А лучше еще быстрее. — Стратмор положил трубку.

Сьюзан стояла, завернувшись в мохнатое полотенце, не замечая, что вода капает на аккуратно сложенные вещи, приготовленные накануне: шорты, свитер — на случай прохладных вечеров в горах, — новую ночную рубашку. Расстроенная, она подошла к шкафу, чтобы достать чистую блузку и юбку. Чрезвычайная ситуация? В шифровалке?

Спускаясь по лестнице, она пыталась представить себе, какие еще неприятности могли ее ожидать.

Ей предстояло узнать это совсем скоро.

Глава 2

На высоте тридцать тысяч футов, над застывшим внизу океаном, Дэвид Беккер грустно смотрел в крохотный овальный иллюминатор самолета «Лирджет-60». Ему сказали, что бортовой телефон вышел из строя, поэтому позвонить Сьюзан не удастся.

— Что я здесь делаю? — пробормотал он. Ответ был очень простым: есть люди, которым не принято отвечать «нет».

— Мистер Беккер, — возвестил громкоговоритель. — Мы прибываем через полчаса.

Беккер мрачно кивнул невидимому голосу. Замечательно. Он опустил шторку иллюминатора и попытался вздремнуть. Но мысли о Сьюзан не выходили из головы.

Глава 3

«Вольво» Сьюзан замер в тени высоченного четырехметрового забора с протянутой поверху колючей проволокой. Молодой охранник положил руку на крышу машины.

— Пожалуйста, ваше удостоверение.

Сьюзан протянула карточку и приготовилась ждать обычные полминуты. Офицер пропустил удостоверение через подключенный к компьютеру сканер, потом наконец взглянул на нее.

— Спасибо, мисс Флетчер. — Он подал едва заметный знак, и ворота распахнулись.

Проехав еще полмили, Сьюзан подверглась той же процедуре перед столь же внушительной оградой, по которой был пропущен электрический ток. «Давайте же, ребята… уже миллион раз вы меня проверяли».

Когда она приблизилась к последнему контрольно-пропускному пункту, коренастый часовой с двумя сторожевыми псами на поводке и автоматом посмотрел на номерной знак ее машины и кивком разрешил следовать дальше. Она проехала по Кэнин-роуд еще сотню метров и въехала на стоянку «С», предназначенную для сотрудников. «Невероятно, — подумала она, — двадцать шесть тысяч служащих, двадцатимиллиардный бюджет — и они не могут обойтись без меня в уик-энд». Она поставила машину на зарезервированное за ней место и выключила двигатель.

Миновав похожую на сад террасу и войдя в главное здание, она прошла проверку еще на двух внутренних контрольных пунктах и наконец оказалась в туннеле без окон, который вел в новое крыло. Вскоре путь ей преградила кабина голосового сканирования, табличка на которой гласила:

АГЕНТСТВО НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ (АНБ)

ОТДЕЛЕНИЕ КРИПТОГРАФИИ

ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ С ДОПУСКОМ

Вооруженный охранник поднял голову:

— Добрый день, мисс Флетчер.

— Привет, Джон.

— Не ожидал, что вы придете сегодня.

— Да, я тоже. — Она наклонилась к микрофону и четко произнесла: — Сьюзан Флетчер.

Компьютер немедленно распознал частоту ее голоса, и дверь, щелкнув, открылась. Сьюзан проследовала дальше.

Охранник залюбовался Сьюзан, шедшей по бетонной дорожке. Он обратил внимание, что сегодня взгляд ее карих глаз казался отсутствующим, но на щеках играл свежий румянец, а рыжеватые до плеч волосы были только что высушены. От нее исходил легкий аромат присыпки «Джонсонс беби». Его взгляд скользнул по стройной фигурке, задержался на белой блузке с едва различимым под ней бюстгальтером, на юбке до колен цвета хаки и, наконец, на ее ногах… ногах Сьюзан Флетчер.

Трудно поверить, что такие ножки носят 170 баллов IQ. Охранник покачал головой.

Он долго смотрел ей вслед. И снова покачал головой, когда она скрылась из виду.

Дойдя до конца туннеля, Сьюзан уткнулась в круглую сейфовую дверь с надписью СЕКРЕТНО — огромными буквами.

Вздохнув, она просунула руку в углубление с цифровым замком и ввела свой личный код из пяти цифр. Через несколько секунд двенадцатитонная стальная махина начала поворачиваться. Она попыталась собраться с мыслями, но они упрямо возвращали ее к нему.

Дэвид Беккер. Единственный мужчина, которого она любила. Самый молодой профессор Джорджтаунского университета, блестящий ученый-лингвист, он пользовался всеобщим признанием в академическом мире. Наделенный феноменальной памятью и способностями к языкам, он знал шесть азиатских языков, а также прекрасно владел испанским, французским и итальянским. На его лекциях по этимологии яблоку негде было упасть, и он всегда надолго задерживался в аудитории, отвечая на нескончаемые вопросы. Он говорил авторитетно и увлеченно, не обращая внимания на восторженные взгляды студенток.

Беккер был смуглым моложавым мужчиной тридцати пяти лет, крепкого сложения, с проницательным взглядом зеленых глаз и потрясающим чувством юмором. Волевой подбородок и правильные черты его лица казались Сьюзан высеченными из мрамора. При росте более ста восьмидесяти сантиметров он передвигался по корту куда быстрее университетских коллег. Разгромив очередного партнера, он шел охладиться к фонтанчику с питьевой водой и опускал в него голову. Затем, с еще мокрыми волосами, угощал поверженного соперника орешками и соком.

Как у всех молодых профессоров, университетское жалованье Дэвида было довольно скромным. Время от времени, когда надо было продлить членство в теннисном клубе или перетянуть старую фирменную ракетку, он подрабатывал переводами для правительственных учреждений в Вашингтоне и его окрестностях. В связи с одной из таких работ он и познакомился со Сьюзан.

В то прохладное осеннее утро у него был перерыв в занятиях, и после ежедневной утренней пробежки он вернулся в свою трехкомнатную университетскую квартиру. Войдя, Дэвид увидел мигающую лампочку автоответчика. Слушая сообщение, он выпил почти целый пакет апельсинового сока. Послание ничем не отличалось от многих других, которые он получал: правительственное учреждение просит его поработать переводчиком в течение нескольких часов сегодня утром. Странным показалось только одно: об этой организации Беккер никогда прежде не слышал.

Беккер позвонил одному из своих коллег:

— Тебе что-нибудь известно об Агентстве национальной безопасности?

Это был не первый его звонок, но ответ оставался неизменным:

— Ты имеешь в виду Совет национальной безопасности?

Беккер еще раз просмотрел сообщение.

— Нет. Они сказали — агентство. АНБ.

— Никогда о таком не слышал.

Беккер заглянул в справочник Управления общей бухгалтерской отчетности США, но не нашел в нем ничего похожего. Заинтригованный, он позвонил одному из своих партнеров по теннису, бывшему политологу, перешедшему на службу в Библиотеку конгресса. Слова приятеля его очень удивили.

Дело в том, что АНБ не только существовало, но и считалось одной из самых влиятельных правительственных организаций в США и во всем мире. Уже больше полувека оно занималось тем, что собирало электронные разведданные по всему миру и защищало американскую секретную информацию. О его существовании знали только три процента американцев.

— АНБ, — пошутил приятель, — означает «Агентство, которого Никогда не Было».

Со смешанным чувством тревоги и любопытства Беккер принял приглашение загадочного агентства. Он проехал тридцать семь миль до их штаб-квартиры, раскинувшейся на участке площадью тридцать шесть акров среди лесистых холмов Форт-Мида в штате Мэриленд. После бесчисленных проверок на контрольно-пропускных пунктах он получил шестичасовой гостевой пропуск с голографическим текстом и был препровожден в роскошное помещение, где ему, как было сказано, предстояло «вслепую» оказать помощь Отделению криптографии — элитарной группе талантливых математиков, именуемых дешифровщиками.

В течение первого часа они, казалось, даже не замечали его присутствия. Обступив громадный стол, они говорили на языке, которого Беккеру прежде никогда не доводилось слышать, — о поточных шифрах, самоуничтожающихся генераторах, ранцевых вариантах, протоколах нулевого понимания, точках единственности. Беккер наблюдал за ними, чувствуя себя здесь лишним. Они рисовали на разграфленных листах какие-то символы, вглядывались в компьютерные распечатки и постоянно обращались к тексту, точнее — нагромождению букв и цифр, на экране под потолком.

В конце концов один из них объяснил Беккеру то, что тот уже и сам понял. Эта абракадабра представляла собой зашифрованный текст: за группами букв и цифр прятались слова. Задача дешифровщиков состояла в том, чтобы, изучив его, получить оригинальный, или так называемый открытый, текст. АНБ пригласило Беккера, потому что имелось подозрение, что оригинал был написан на мандаринском диалекте китайского языка, и ему предстояло переводить иероглифы по мере их дешифровки.

В течение двух часов Беккер переводил бесконечный поток китайских иероглифов. Но каждый раз, когда он предлагал перевод, дешифровщики в отчаянии качали головами. Очевидно, получалась бессмыслица. Желая помочь, Беккер обратил их внимание на то, что все показанные ему иероглифы объединяет нечто общее — они одновременно являются и иероглифами кандзи. В комнате тут же стало тихо. Старший дешифровщик, нескладный тип по имени Морант, не выпускавший сигареты изо рта, недоверчиво уставился на Беккера.

— То есть вы хотите сказать, что эти знаки имеют множественное значение?

Беккер кивнул. Он объяснил, что кандзи — это система японского письма, основанная на видоизмененных китайских иероглифах. Он же давал им китайские значения, потому что такую задачу они перед ним поставили.

— Господи Иисусе. — Морант закашлялся. — Давайте попробуем кандзи.

И словно по волшебству все встало на свое место.

Это произвело на дешифровщиков впечатление, но тем не менее Беккер продолжал переводить знаки вразнобой, а не в той последовательности, в какой они были расположены в тексте.

— Это для вашей же безопасности, — объяснил Морант. — Вам незачем знать, что вы переводите.

Беккер засмеялся. И увидел, что никто даже не улыбнулся, когда текст был наконец расшифрован. Беккер так и не узнал, какие страшные секреты он помог раскрыть, ни одна вещь не вызывала у него никаких сомнений. АНБ очень серьезно относилось к дешифровке. Полученный чек превышал его месячное университетское жалованье.

Когда он шел к выходу по главному коридору, путь ему преградил охранник с телефонной трубкой в руке.

— Мистер Беккер, подождите минутку.

— В чем дело? — Беккер не рассчитывал, что все это займет так много времени, и теперь опаздывал на свой обычный субботний теннисный матч.

Часовой пожал плечами.

— С вами хочет поговорить начальник шифровалки. Она сейчас будет здесь.

— Она? — Беккер рассмеялся. Он не заметил в АНБ ни одного существа женского пола.

— Вас это смущает? — раздался у него за спиной звонкий голос.

Беккер обернулся и тотчас почувствовал, что краснеет. Он уставился на карточку с личными данными, приколотыми к блузке стоявшей перед ним женщины. Глава Отделения криптографии АНБ была не просто женщиной, а очень привлекательной женщиной.

— Да нет, — замялся он. — Я просто…

— Сьюзан Флетчер. — Женщина улыбнулась и протянула ему тонкую изящную руку.

— Дэвид Беккер. — Он пожал ее руку.

— Примите мои поздравления, мистер Беккер. Мне сказали, что вы сегодня отличились. Вы позволите поговорить с вами об этом?

Беккер заколебался.

— Видите ли, я, честно говоря, очень спешу. — Он надеялся, что отказ представителю самого мощного разведывательного ведомства не слишком большая глупость с его стороны, но партия в сквош начиналась через сорок пять минут, а он дорожил своей репутацией: Дэвид Беккер никогда не опаздывает на партию в сквош… на лекцию — да, возможно, но на сквош — никогда.

— Постараюсь быть краткой, — улыбнулась Сьюзан Флетчер. — Пожалуйста, сюда.

Через десять минут Беккер уже сидел в буфете АНБ, жуя сдобную булку и запивая ее клюквенным соком, в обществе очаровательной руководительницы Отделения криптографии АНБ. Ему сразу же стало ясно, что высокое положение в тридцать восемь лет в АНБ нельзя получить за красивые глаза: Сьюзан Флетчер оказалась одной из умнейших женщин, каких ему только доводилось встречать. Обсуждая шифры и ключи к ним, он поймал себя на мысли, что изо всех сил пытается соответствовать ее уровню, — для него это ощущение было новым и оттого волнующим.

Час спустя, когда Беккер уже окончательно опоздал на свой матч, а Сьюзан откровенно проигнорировала трехстраничное послание на интеркоме, оба вдруг расхохотались. И вот эти два интеллектуала, казалось бы, неспособные на вспышки иррациональной влюбленности, обсуждая проблемы лингвистической морфологии и числовые генераторы, внезапно почувствовали себя подростками, и все вокруг окрасилось в радужные тона.

Сьюзан ни слова не сказала об истинной причине своей беседы с Дэвидом Беккером — о том, что она собиралась предложить ему место в Отделе азиатской криптографии. Судя по той увлеченности, с которой молодой профессор говорил о преподавательской работе, из университета он не уйдет. Сьюзан решила не заводить деловых разговоров, чтобы не портить настроение ни ему ни себе. Она снова почувствовала себя школьницей. Это чувство было очень приятно, ничто не должно было его омрачить. И его ничто не омрачало.

Их отношения развивались медленно и романтично: встречи украдкой, если позволяли дела, долгие прогулки по университетскому городку, чашечка капуччино у Мерлутти поздно вечером, иногда лекции и концерты. Сьюзан вдруг поняла, что стала смеяться гораздо чаще, чем раньше. Казалось, не было на свете ничего, что Дэвид не мог бы обратить в шутку. Это было радостное избавление от вечного напряжения, связанного с ее служебным положением в АНБ.

В один из прохладных осенних дней они сидели на стадионе, наблюдая за тем, как футбольная команда Рутгерса громит команду Джорджтаунского университета.

— Я забыла: как называется вид спорта, которым ты увлекаешься? — спросила Сьюзан. — Цуккини?

— Сквош, — чуть не застонал Беккер.

Сьюзан сделала вид, что не поняла.

— Это похоже на цуккини, — пояснил он, — только корт поменьше.

Она ткнула его локтем в бок.

Левый крайний Джорджтауна, подавая угловой, отправил мяч в аут, и трибуны негодующе загудели. Защитники поспешили на свою половину поля.

— А ты? — спросил Беккер. — Что предпочитаешь ты?

— У меня черный пояс по дзюдо.

Беккер поморщился.

— Предпочитаю вид спорта, в котором я могу выиграть.

— Победа любой ценой? — улыбнулась Сьюзан.

Защитник Джорджтауна перехватил опасную передачу, и по трибунам пронесся одобрительный гул. Сьюзан наклонилась к Дэвиду и шепнула ему на ухо:

— Доктор.

Он смотрел на нее с недоумением.

— Доктор, — повторила она. — Скажи первое, что придет в голову.

— Ассоциативный ряд? — по-прежнему недоумевал Дэвид.

— Стандартная для АНБ процедура. Мне нужно знать, с кем я имею дело. — Глаза ее смотрели сурово. — Доктор.

— Зюсс. — Он пожал плечами.

— Ладно, — нахмурилась Сьюзан. — Попробуем еще… Кухня.

— Спальня, — без колебаний отозвался он.

Сьюзан смутилась.

— Хорошо, а что, если… кошка?

— Жила! — не задумываясь выпалил Беккер.

— Жила?

— Да. Кошачья жила. Из нее делают струны для ракеток.

— Как мило, — вздохнула она.

— Итак, твой диагноз? — потребовал он.

Сьюзан на минуту задумалась.

— Склонность к ребячеству, фанат сквоша с подавляемой сексуальностью.

Беккер пожал плечами:

— Не исключено, что ты попала в точку.

Так продолжалось несколько недель. За десертом в ночных ресторанах он задавал ей бесконечные вопросы.

Где она изучала математику?

Как она попала в АНБ?

Как ей удалось стать столь привлекательной?

Покраснев, Сьюзан сказала, что созрела довольно поздно. Чуть ли не до двадцати лет она была худой и нескладной и носила скобки на зубах, так что тетя Клара однажды сказала, что Господь Бог наградил ее умом в утешение за невзрачные внешние данные. Господь явно поторопился с утешением, подумал Беккер.

Сьюзан также сообщила, что интерес к криптографии появился у нее еще в школе, в старших классах. Президент компьютерного клуба, верзила из восьмого класса Фрэнк Гутманн, написал ей любовные стихи и зашифровал их, подставив вместо букв цифры. Сьюзан упрашивала его сказать, о чем в них говорилось, но он, кокетничая, отказывался. Тогда она взяла послание домой и всю ночь просидела под одеялом с карманным фонариком, пытаясь раскрыть секрет. Наконец она поняла, что каждая цифра обозначала букву с соответствующим порядковым номером. Она старательно расшифровывала текст, завороженная тем, как на первый взгляд произвольный набор цифр превращался в красивые стихи. В тот момент она поняла, что нашла свою любовь — шифры и криптография отныне станут делом ее жизни.

Почти через двадцать лет, получив степень магистра математики в Университете Джонса Хопкинса и окончив аспирантуру по теории чисел со стипендией Массачусетского технологического института, она представила докторскую диссертацию — «Криптографические методы, протоколы и алгоритмы ручного шифрования». По-видимому, ее работу прочел не только научный руководитель, потому что вскоре последовал телефонный звонок, а затем по почте ей доставили авиационный билет от АНБ.

Все, кто имел отношение к криптографии, знали, что в АНБ собраны лучшие криптографические умы нашей планеты. Каждую весну, когда частные фирмы начинают охоту за талантливой молодежью, соблазняя ее неприлично высокими окладами и фондовыми опционами в придачу, АНБ внимательно наблюдает за этим, выделяет наиболее подходящих и удваивает предлагаемую сумму. АНБ покупает все, что ему требуется. Дрожа от нетерпения, Сьюзан вылетела в Вашингтон. В международном аэропорту Далласа девушку встретил шофер АНБ, доставивший ее в Форт-Мид.

В тот год аналогичное приглашение получили еще сорок кандидатов. Двадцативосьмилетняя Сьюзан оказалась среди них младшей и к тому же единственной женщиной. Визит вылился в сплошной пиар и бесчисленные интеллектуальные тесты при минимуме информации по существу дела. Через неделю Сьюзан и еще шестерых пригласили снова. Сьюзан заколебалась, но все же поехала. По приезде группу сразу же разделили. Все они подверглись проверке на полиграф-машине, иными словами — на детекторе лжи: были тщательно проверены их родственники, изучены особенности почерка, и с каждым провели множество собеседований на всевозможные темы, включая сексуальную ориентацию и соответствующие предпочтения. Когда интервьюер спросил у Сьюзан, не занималась ли она сексом с животными, она с трудом удержалась, чтобы не выбежать из кабинета, но, так или иначе, верх взяли любопытство, перспектива работы на самом острие теории кодирования, возможность попасть во «Дворец головоломок» и стать членом наиболее секретного клуба в мире — Агентства национальной безопасности.

Беккер внимательно слушал ее рассказ.

— В самом деле спросили про секс с животными?

Сьюзан пожала плечами.

— Обычная проверка кандидата.

— Ну и ну… — Беккер с трудом сдержал улыбку. — И что же ты ответила?

Она ткнула его в ногу носком туфли.

— Я сказала «нет»! — И, выдержав паузу, добавила: — И до вчерашней ночи это была правда.

В глазах Сьюзан Дэвид был самим совершенством — насколько вообще такое возможно. Одно только ее беспокоило: всякий раз, когда они куда-то ходили, он решительно противился тому, чтобы она сама платила за себя. Сьюзан не могла с этим смириться, видя, как он выкладывает за их обед свою дневную заработную плату, но спорить с ним было бесполезно. Она в конце концов перестала протестовать, но это продолжало ее беспокоить. «Я зарабатываю гораздо больше, чем в состоянии потратить, — думала она, — поэтому будет вполне естественным, если я буду платить».

Но если не считать его изрядно устаревших представлений о рыцарстве, Дэвид, по мнению Сьюзан, вполне соответствовал образцу идеального мужчины. Внимательный и заботливый, умный, с прекрасным чувством юмора и, самое главное, искренне интересующийся тем, что она делает. Чем бы они ни занимались — посещали Смитсоновский институт, совершали велосипедную прогулку или готовили спагетти у нее на кухне, — Дэвид всегда вникал во все детали. Сьюзан отвечала на те вопросы, на которые могла ответить, и постепенно у Дэвида сложилось общее представление об Агентстве национальной безопасности — за исключением, разумеется, секретных сторон деятельности этого учреждения.

Основанное президентом Трумэном в 12 часов 01 минуту 4 ноября 1952 года, АНБ на протяжении почти пятидесяти лет оставалось самым засекреченным разведывательным ведомством во всем мире. Семистраничная доктрина сжато излагала программу его работы: защищать системы связи американского правительства и перехватывать сообщения зарубежных государств.

На крыше главного служебного здания АНБ вырос лес из более чем пятисот антенн, среди которых были две большие антенны, закрытые обтекателями, похожими на громадные мячи для гольфа. Само здание также было гигантских размеров — его площадь составляла более двух миллионов квадратных футов, вдвое больше площади штаб-квартиры ЦРУ. Внутри было протянуто восемь миллионов футов телефонного кабеля, общая площадь постоянно закрытых окон составляла восемьдесят тысяч квадратных футов.

Сьюзан рассказала Дэвиду про КОМИНТ, подразделение глобальной разведки, в распоряжении которого находилось немыслимое количество постов прослушивания, спутников-шпионов и подслушивающих устройств по всему земному шару. Ежедневно тысячи сообщений и разговоров перехватывались и посылались экспертам АНБ для дешифровки. Разведданные, поставляемые агентством, влияли на процесс принятия решений ФБР, ЦРУ, а также внешнеполитическими советниками правительства США.

Беккер был потрясен.

— А как насчет вскрытия шифров? Какова твоя роль во всем этом?

Сьюзан объяснила, что перехватываемые сообщения обычно исходят от правительств потенциально враждебных стран, политических фракций, террористических групп, многие из которых действуют на территории США. Эти сообщения обычно бывают зашифрованы: на тот случай, если они попадут не в те руки, — а благодаря КОМИНТ это обычно так и происходит. Сьюзан сообщила Дэвиду, что ее работа заключается в изучении шифров, взламывании их ручными методами и передаче расшифрованных сообщений руководству. Но это было не совсем так.

Сьюзан переживала из-за того, что ей пришлось солгать любимому человеку, но у нее не было другого выхода. Все, что она сказала, было правдой еще несколько лет назад, но с тех пор положение в АНБ изменилось. Да и весь мир криптографии изменился. Новые обязанности Сьюзан были засекречены, в том числе и для многих людей в высших эшелонах власти.

— Шифры, — задумчиво сказал Беккер — Откуда ты знаешь, с чего начинать? То есть… как ты их вскрываешь?

Сьюзан улыбнулась:

— Уж ты-то мог бы это понять. Это все равно что изучать иностранный язык. Сначала текст воспринимается как полная бессмыслица, но по мере постижения законов построения его структуры начинает появляться смысл.

Беккер понимающе кивнул, но ему хотелось знать больше.

Используя вместо классной доски салфетки ресторана Мерлутти или концертные программы, Сьюзан дала этому популярному и очень привлекательному преподавателю первые уроки криптографии. Она начала с «совершенного квадрата» Юлия Цезаря.

Цезарь, объясняла она, был первым в истории человеком, использовавшим шифр. Когда его посыльные стали попадать в руки врага вместе с его секретными посланиями, он придумал примитивный способ шифровки своих указаний. Он преобразовывал послания таким образом, чтобы текст выглядел бессмыслицей. Что, разумеется, было не так. Каждое послание состояло из числа букв, равного полному квадрату, — шестнадцати, двадцати пяти, ста — в зависимости от того, какой объем информации нужно было передать. Цезарь тайно объяснил офицерам, что по получении этого якобы случайного набора букв они должны записать текст таким образом, чтобы он составил квадрат. Тогда, при чтении сверху вниз, перед глазами магически возникало тайное послание.

С течением времени этот метод преобразования текста был взят на вооружение многими другими и модифицирован, с тем чтобы его труднее было прочитать. Кульминация развития докомпьютерного шифрования пришлась на время Второй мировой войны. Нацисты сконструировали потрясающую шифровальную машину, которую назвали «Энигма». Она была похожа на самую обычную старомодную пишущую машинку с медными взаимосвязанными роторами, вращавшимися сложным образом и превращавшими открытый текст в запутанный набор на первый взгляд бессмысленных групп знаков. Только с помощью еще одной точно так же настроенной шифровальной машины получатель текста мог его прочесть.

Беккер слушал как завороженный. Учитель превратился в ученика.

Однажды вечером на университетском представлении «Щелкунчика» Сьюзан предложила Дэвиду вскрыть шифр, который можно было отнести к числу базовых. Весь антракт он просидел с ручкой в руке, ломая голову над посланием из одиннадцати букв:

HL FKZC VD LDS

В конце концов, когда уже гасли огни перед началом второго акта, его осенило. Шифруя послание, Сьюзан просто заменила в нем каждую букву на предшествующую ей алфавите. Для расшифровки Беккеру нужно было всего лишь подставить вместо имеющихся букв те, что следовали непосредственно за ними: А превращалось в В, В — в С и так далее. Беккер быстро проделал это со всеми буквами. Он никогда не думал, что четыре слова могут сделать его таким счастливым:

IM GLAD WE MET

Что означало: «Я рада, что мы встретились». Он быстро нацарапал на программке ответ и протянул Сьюзан:

LD SNN

Сьюзан, прочитав, просияла. ME TOO, что означало: «Я тоже».

Беккер расхохотался. Он дожил до тридцати пяти лет, а сердце у него прыгало, как у влюбленного мальчишки. Никогда еще его не влекло ни к одной женщине. Изящные европейские черты лица и карие глаза делали Сьюзан похожей на модель, рекламирующую косметику «Эсте Лаудер». Худоба и неловкость подростка бесследно исчезли. С годами она приобрела гибкость и грацию. У нее была высокая стройная фигура с пышной грудью и по-юношески плоским животом. Дэвид шутил, что она может стать первой моделью для рекламы купальников, имеющей докторскую степень по прикладной математике и теории чисел. Через несколько месяцев оба начали подозревать, что обрели нечто такое, что может продлиться всю жизнь.

Они были вместе уже два года, когда Дэвид вдруг сделал ей предложение. Это случилось во время поездки на уик-энд в Смоки-Маунтинс. Они лежали на широкой кровати подбалдахином в «Стоун-Мэнор». О кольце он позаботиться не успел, слова пришли сами собой. Именно это и нравилось ей в нем — спонтанность решений. Она надолго прижалась губами к его губам. Он обвил ее руками, и они сами собой начали стягивать с нее ночную рубашку.

— Я понимаю это как знак согласия, — сказал он, и они не отрывались друг от друга всю ночь, согреваемые теплом камина.

Этот волшебный вечер был шесть месяцев назад, до того как Дэвида неожиданно назначили главой факультета современных языков. С тех пор их отношения развивались с быстротой скольжения по склону горы.

Глава 4

Потайная дверь издала сигнал, выведя Сьюзан из состояния печальной задумчивости. Дверь повернулась до положения полного открытия. Через пять секунд она вновь закроется, совершив вокруг своей оси поворот на триста шестьдесят градусов. Сьюзан собралась с мыслями и шагнула в дверной проем. Компьютер зафиксировал ее прибытие.

Хотя Сьюзан практически не покидала шифровалку в последние три года, она не переставала восхищаться этим сооружением. Главное помещение представляло собой громадную округлую камеру высотой в пять этажей. Ее прозрачный куполообразный потолок в центральной части поднимался на 120 футов. Купол из плексигласа имел ячеистую структуру — защитную паутину, способную выдержать взрыв силой в две мегатонны. Солнечные лучи, проходя сквозь этот экран, покрывали стены нежным кружевным узором. Крошечные частички пыли, пленницы мощной системы деионизации купола, простодушно устремлялись вверх широкой спиралью.

Наклонные стены помещения, образуя вверху широкую арку, на уровне глаз были практически вертикальными. Затем они приобретали как бы полупрозрачность, завершаясь у пола непроницаемой чернотой — посверкивающей черной глазурью кафеля, отливавшей жутковатым сиянием, создававшим какое-то тревожное ощущение прозрачности пола. Черный лед.

В центре помещения из пола торчала, подобно носу исполинской торпеды, верхняя часть машины, ради которой было возведено все здание. Ее черный лоснящийся верх поднимался на двадцать три фута, а сама она уходила далеко вниз, под пол. Своей гладкой окружной формой она напоминала дельфина-косатку, застывшего от холода в схваченном морозом море.

Это был «ТРАНСТЕКСТ», компьютер, равного которому не было в мире, — шифровальная машина, засекреченная агентством.

Подобно айсбергу машина скрывала девяносто процентов своей массы и мощи под поверхностью. Ее секрет был спрятан в керамических шахтах, уходивших на шесть этажей вниз; ее похожий на ракету корпус окружал лабиринт подвесных лесов и кабелей, из-под которых слышалось шипение фреоновой системы охлаждения. Генераторы внизу производили постоянный низкочастотный гул, что делало акустику в шифровалке какой-то загробной, присущей миру призраков.

«ТРАНСТЕКСТ», подобно всем великим технологическим достижениям, появился на свет в силу необходимости. В 1980-е годы АНБ стало свидетелем революции в сфере телекоммуникаций, которой было суждено навсегда изменить весь мир разведывательной деятельности, — имеется в виду широкая доступность Интернета, а если говорить конкретнее — появление электронной почты.

Преступники, террористы и шпионы, которым надоело прослушивание их телефонов, с радостью встретили это новое средство глобальной коммуникации. Электронная почта соединила безопасность обычной почты со скоростью телефонной связи. С тех пор как сообщения стали передаваться по подземным волоконно-оптическим линиям, а не с помощью радиоволн, они оказались полностью защищенными от перехвата — таков по крайней мере был замысел.

В действительности перехват электронных писем, передвигаемых по Интернету, был детской забавой для технических гуру из АНБ. Интернет не был создан, как считали многие, в эру домашних персональных компьютеров. Он появился тремя десятилетиями ранее благодаря усилиям специалистов из министерства обороны и представлял собой громадную сеть компьютеров, призванных обеспечить безопасность правительственной связи на случай ядерной войны. Профессионалы Интернета стали глазами и ушами АНБ. Люди, занимавшиеся нелегальной деятельностью с использованием электронной почты, быстро убедились в том, что их секреты больше не являются их частным достоянием. ФБР, Налоговое управление, Агентство по борьбе с наркотиками и другие правоохранительные агентства США — с помощью опытных штатных хакеров — сумели арестовать и предать суду гораздо больше преступников.

Разумеется, когда пользователи компьютеров во всем мире обнаружили, что американское правительство имеет широкий доступ к их электронной почте, раздались возмущенные голоса. Даже те, кто использовал электронную почту лишь для развлечения, занервничали из-за вторжения в их частную жизнь. Корпоративные программисты во всем мире озаботились решением проблемы безопасности электронной почты. В конце концов оно было найдено — так родился доступный широкой публике способ кодирования.

Его концепция была столь же проста, сколь и гениальна. Она состояла из легких в использовании программ для домашнего компьютера, которые зашифровывали электронные послания таким образом, что они становились абсолютно нечитаемыми. Пользователь писал письмо, пропускал его через специальную программу, и на другом конце линии адресат получал текст, на первый взгляд не поддающийся прочтению, — шифр. Тот же, кто перехватывал такое сообщение, видел на экране лишь маловразумительную абракадабру.

Расшифровать сообщение можно было лишь введя специальный ключ — секретный набор знаков, действующий как ПИН-код в банкомате. Ключ, как правило, был довольно длинным и сложным и содержал всю необходимую информацию об алгоритме кодирования, задействуя математические операции, необходимые для воссоздания исходного текста.

Теперь пользователь мог посылать конфиденциальные сообщения: ведь если даже его послание перехватывалось, расшифровать его могли лишь те, кто знал ключ-пароль.

АНБ сразу же осознало, что возникла кризисная ситуация. Коды, с которыми столкнулось агентство, больше не были шифрами, что разгадывают с помощью карандаша и листка бумаги в клетку, — теперь это были компьютеризированные функции запутывания, основанные на теории хаоса и использующие множественные символические алфавиты, чтобы преобразовать сообщение в абсолютно хаотичный набор знаков.

Сначала используемые пароли были довольно короткими, что давало возможность компьютерам АНБ их «угадывать». Если искомый пароль содержал десять знаков, то компьютер программировался так, чтобы перебирать все комбинации от 0000000000 до 9999999999, и рано или поздно находил нужное сочетание цифр. Этот метод проб и ошибок был известен как применение «грубой силы». На это уходило много времени, но математически гарантировало успех.

Когда мир осознал возможности шифровки с помощью «грубой силы», пароли стали все длиннее и длиннее. Компьютерное время, необходимое для их «угадывания», растягивалось на месяцы и в конце концов — на годы.

К началу 1990-х годов ключи имели уже более пятидесяти знаков, в них начали использовать весь алфавит АСКИ — Американского национального стандартного кода для обмена информацией, состоящего из букв, цифр и символов. Число возможных комбинаций приблизилось к 10 в 120-й степени — то есть к единице со 120 нулями. Определить ключ стало столь же математически нереально, как найти нужную песчинку на пляже длиной в три мили. Было подсчитано, что для успешной атаки на стандартный ключ самому быстрому компьютеру АНБ — секретнейшему «Крей-Джозефсону II» — потребуется более девятнадцати лет. К тому времени когда компьютер разгадает пароль и взломает шифр, информация, содержащаяся в послании, утратит всякую ценность.

Оказавшись в условиях подлинного разведывательного затемнения, АНБ выпустило секретную директиву, одобренную президентом Соединенных Штатов. Заручившись поддержкой федеральных фондов и получив карт-бланш на все необходимые меры для решения проблемы, АНБ приступило к созданию невозможного — первой универсальной машины для вскрытия шифров.

Вопреки широко распространенному мнению о том, что такой компьютер создать невозможно, АНБ осталось верным своему девизу: возможно все; на невозможное просто требуется больше времени.

Через пять лет, истратив полмиллиона рабочих часов и почти два миллиарда долларов, АНБ вновь доказало жизненность своего девиза. Последний из трех миллионов процессоров размером с почтовую марку занял свое место, все программное обеспечение было установлено, и керамическая оболочка наглухо заделана. «ТРАНСТЕКСТ» появился на свет.

Хотя создававшийся в обстановке повышенной секретности «ТРАНСТЕКСТ» стал плодом усилий многих умов и принцип его работы не был доступен ни одному человеку в отдельности, он, в сущности, был довольно прост: множество рук делают груз легким.

Три миллиона процессоров работали параллельно — считая с неимоверной скоростью, перебирая все мыслимые комбинации символов. Надежда возлагалась на то, что шифры даже с самыми длинными ключами не устоят перед исключительной настойчивостью «ТРАНСТЕКСТА». Этот многомиллиардный шедевр использовал преимущество параллельной обработки данных, а также некоторые секретные достижения в оценке открытого текста для определения возможных ключей и взламывания шифров. Его мощь основывалась не только на умопомрачительном количестве процессоров, но также и на достижениях квантового исчисления — зарождающейся технологии, позволяющей складировать информацию в квантово-механической форме, а не только в виде двоичных данных.

Момент истины настал в одно ненастное октябрьское утро. Провели первый реальный тест. Несмотря на сомнения относительно быстродействия машины, в одном инженеры проявили единодушие: если все процессоры станут действовать параллельно, «ТРАНСТЕКСТ» будет очень мощным. Вопрос был лишь в том, насколько мощным.

Ответ получили через двенадцать минут. Все десять присутствовавших при этом человек в напряженном ожидании молчали, когда вдруг заработавший принтер выдал им открытый текст: шифр был взломан. «ТРАНСТЕКСТ» вскрыл ключ, состоявший из шестидесяти четырех знаков, за десять с небольшим минут, в два миллиона раз быстрее, чем если бы для этого использовался второй по мощности компьютер АНБ. Тогда бы время, необходимое для дешифровки, составило двадцать лет.

Производственное управление АНБ под руководством заместителя оперативного директора коммандера Тревора Дж. Стратмора торжествовало победу. «ТРАНСТЕКСТ» себя оправдал. В интересах сохранения в тайне этого успеха коммандер Стратмор немедленно организовал утечку информации о том, что проект завершился полным провалом. Вся деятельность в крыле, где размещалась шифровалка, якобы сводилась к попыткам зализать раны после своего фиаско ценой в два миллиарда долларов. Правду знала только элита АНБ — «ТРАНСТЕКСТ» взламывал сотни шифров ежедневно.

В условиях, когда пользователи были убеждены, что закодированные с помощью компьютера сообщения не поддаются расшифровке — даже усилиями всемогущего АНБ, — секреты потекли рекой. Наркобароны, боссы, террористы и люди, занятые отмыванием криминальных денег, которым надоели перехваты и прослушивание их переговоров по сотовым телефонам, обратились к новейшему средству мгновенной передачи сообщений по всему миру — электронной почте. Теперь, считали они, им уже нечего было опасаться, представ перед Большим жюри, услышать собственный записанный на пленку голос как доказательство давно забытого телефонного разговора, перехваченного спутником АНБ.

Никогда еще получение разведывательной информации не было столь легким делом. Шифры, перехваченные АНБ, вводились в «ТРАНСТЕКСТ» и через несколько минуты выплевывались из машины в виде открытого текста. Секретов отныне больше не существовало.

Чтобы еще больше усилить впечатление о своей некомпетентности, АНБ подвергло яростным нападкам программы компьютерного кодирования, утверждая, что они мешают правоохранительным службам ловить и предавать суду преступников. Участники движения за гражданские свободы торжествовали и настаивали на том, что АНБ ни при каких обстоятельствах не должно читать их почту. Программы компьютерного кодирования раскупались как горячие пирожки. Никто не сомневался, что АНБ проиграло сражение. Цель была достигнута. Все глобальное электронное сообщество было обведено вокруг пальца… или так только казалось?

Глава 5

«Куда все подевались? — думала Сьюзан, идя по пустому помещению шифровалки. — Ничего себе чрезвычайная ситуация».

Хотя большинство отделов АНБ работали в полном составе семь дней в неделю, по субботам в шифровалке было тихо. По своей природе математики-криптографы — неисправимые трудоголики, поэтому существовало неписаное правило, что по субботам они отдыхают, если только не случается нечто непредвиденное. Взломщики шифров были самым ценным достоянием АНБ, и никто не хотел, чтобы они сгорали на работе.

Сьюзан посмотрела на корпус «ТРАНСТЕКСТА», видневшийся справа. Шум генераторов, расположенных восемью этажами ниже, звучал сегодня в ее ушах необычайно зловеще. Сьюзан не любила бывать в шифровалке в неурочные часы, поскольку в таких случаях неизменно чувствовала себя запертой в клетке с гигантским зверем из научно-фантастического романа. Она ускорила шаги, чтобы побыстрее оказаться в кабинете шефа.

К рабочему кабинету Стратмора, именуемому аквариумом из-за стеклянных стен, вела узкая лестница, поднимавшаяся по задней стене шифровалки. Взбираясь по решетчатым ступенькам, Сьюзан смотрела на массивную дубовую дверь кабинета, украшенную эмблемой АНБ, на которой был изображен могучий орел, терзающий когтями старинную отмычку. За этой дверью находился один из самых великих людей, которых ей довелось знать.

Пятидесятишестилетний коммандер Стратмор, заместитель оперативного директора АНБ, был для нее почти как отец. Именно он принимал ее на работу, именно он сделал АНБ для нее родным домом. Когда десять лет назад Сьюзан поступила в агентство, Стратмор возглавлял Отдел развития криптографии, являвшийся тренировочной площадкой для новых криптографов, криптографов мужского пола. Хотя Стратмор терпеть не мог выделять кого-нибудь из подчиненных, он с особым вниманием относился к своей единственной сотруднице. Когда его обвиняли в фаворитизме, он в ответ говорил чистую правду: Сьюзан Флетчер — один из самых способных новых сотрудников, которых он принял на работу. Это заявление не оставляло места обвинениям в сексуальном домогательстве, однако как-то один из старших криптографов по глупости решил проверить справедливость слов шефа.

Однажды, в первый год своей работы в агентстве, Сьюзан заглянула в комнату новых криптографов за какими-то бумагами. Уже направляясь к двери, она увидела свое фото на доске объявлений и едва не лишилась чувств. На фотографии она была изображена наклонившейся над постелью, в одних трусиках.

Как выяснилось, кто-то из криптографов сосканировал фотографию из порножурнала и приставил к телу головы модели голову Сьюзан. Получилось очень даже правдоподобно.

К несчастью для того, кто это придумал, коммандер Стратмор не нашел в этой выходке ничего забавного. Два часа спустя был издан ставший знаковым приказ:

СОТРУДНИК КАРЛ ОСТИН УВОЛЕН

ЗА НЕДОСТОЙНЫЙ ПОСТУПОК

С этого дня никто больше не доставлял ей неприятностей; всем стало ясно, что Сьюзан Флетчер — любимица коммандера Стратмора.

Но не только молодые криптографы научились уважать Стратмора; еще в начале своей карьеры он был замечен начальством как человек, разработавший целый ряд неортодоксальных и в высшей степени успешных разведывательных операций. Продвигаясь по служебной лестнице, Тревор Стратмор прославился умением сжато и одновременно глубоко анализировать сложнейшие ситуации. Он обладал почти сверхъестественной способностью преодолевать моральные затруднения, с которыми нередко бывают связаны сложные решения агентства, и действовать без угрызений совести в интересах всеобщего блага.

Ни у кого не вызывало сомнений, что Стратмор любит свою страну. Он был известен среди сотрудников, он пользовался репутацией патриота и идеалиста… честного человека в мире, сотканном из лжи.

За годы, прошедшие после появления в АНБ Сьюзан, Стратмор поднялся с поста начальника Отдела развития криптографии до второй по важности позиции во всем агентстве. Теперь только один человек в АНБ был по должности выше коммандера Стратмора — директор Лиланд Фонтейн, мифический правитель «Дворца головоломок», которого никто никогда не видел, лишь изредка слышал, но перед которым все дрожали от страха. Он редко встречался со Стратмором с глазу на глаз, но когда такое случалось, это можно было сравнить с битвой титанов. Фонтейн был гигантом из гигантов, но Стратмора это как будто не касалось. Он отстаивал перед директором свои идеи со спокойствием невозмутимого боксера-профессионала. Даже президент Соединенных Штатов не решался бросать вызов Фонтейну, что не раз позволял себе Стратмор. Для этого нужен был политический иммунитет — или, как в случае Стратмора, политическая индифферентность.

Сьюзан поднялась на верхнюю ступеньку лестницы. Она не успела постучать, как заверещал электронный дверной замок. Дверь открылась, и коммандер помахал ей рукой.

— Спасибо, что пришла, Сьюзан. Я тебе очень благодарен.

— Не стоит благодарности. — Она улыбнулась и села напротив шефа.

Стратмор был крупным кряжистым мужчиной, чье невыразительное лицо скрывало присущие ему решительность, настойчивость и неизменное стремление к совершенству. Серые глаза светились уверенностью, с которой сочеталась профессиональная скрытность, но сегодня в них проглядывали беспокойство и нерешительность.

— У вас испуганный вид, — сказала Сьюзан.

— Настали не лучшие времена, — вздохнул Стратмор.

«Не сомневаюсь», — подумала она.

Сьюзан никогда еще не видела шефа столь подавленным. Его редеющие седые волосы спутались, и даже несмотря на прохладу, создаваемую мощным кондиционером, на лбу у него выступили капельки пота. Его костюм выглядел так, будто он в нем спал. Стратмор сидел за современным письменным столом с двумя клавиатурами и монитором в расположенной сбоку нише. Стол был завален компьютерными распечатками и выглядел каким-то чужеродным в этом задернутом шторами помещении.

— Тяжелая неделя? — спросила она.

— Не тяжелей, чем обычно. — Стратмор пожал плечами. — Фонд электронных границ замучил неприкосновенностью частной жизни и переписки.

Сьюзан хмыкнула. Этот фонд, всемирная коалиция пользователей компьютеров, развернул мощное движение в защиту гражданских свобод, прежде всего свободы слова в Интернете, разъясняя людям реальности и опасности жизни в электронном мире. Фонд постоянно выступал против того, что именовалось им «оруэлловскими средствами подслушивания, имеющимися в распоряжении правительственных агентств», прежде всего АНБ. Этот фонд был для Стратмора постоянной головной болью.

— Не вижу ничего нового, — сказала Сьюзан. — В чем же чрезвычайность ситуации, из-за которой вы вытащили меня из ванной?

Какое-то время Стратмор задумчиво нажимал на клавиши мышки, вмонтированной в столешницу письменного стола. После долгой паузы он наконец посмотрел ей в глаза и долго не отводил взгляда.

— Назови мне самое большое время, которое «ТРАНСТЕКСТ» затрачивал на взламывание кода.

Что за чепуха! И ради этого он вызвал меня в субботу?

— Как сказать… — Она заколебалась. — Несколько месяцев назад к нам попал перехват КОМИНТ, на расшифровку ушло около часа, но там мы столкнулись с удивительно длинным шифром — что-то около десяти тысяч бит.

— Около часа, говоришь? — хмуро спросил он. — А что ты скажешь о проверках пределов памяти, которые мы выполняли?

Сьюзан пожала плечами.

— Ну, если вы имеете в виду и диагностику, то времени уходило больше.

— Насколько больше?

Сьюзан не понимала, к чему клонит Стратмор.

— В марте я испробовала алгоритм с сегментированным ключом в миллион бит. Ошибка в функции цикличности, сотовая автоматика и прочее. «ТРАНСТЕКСТ» все равно справился.

— Время?

— Три часа.

Стратмор поднял брови.

— Целых три часа? Так долго?

Сьюзан нахмурилась, почувствовав себя слегка оскорбленной. Ее основная работа в последние три года заключалась в тонкой настройке самого секретного компьютера в мире: большая часть программ, обеспечивавших феноменальное быстродействие «ТРАНСТЕКСТА», была ее творением. Шифр в миллион бит едва ли можно было назвать реалистичным сценарием.

— Ладно, — процедил Стратмор. — Итак, даже в самых экстремальных условиях самый длинный шифр продержался в «ТРАНСТЕКСТЕ» около трех часов?

— Да. Более или менее так, — кивнула Сьюзан.

Стратмор замолчал, словно боясь сказать что-то, о чем ему придется пожалеть. Наконец он поднял голову:

— «ТРАНСТЕКСТ» наткнулся на нечто непостижимое. — Он опять замолчал.

Сьюзан ждала продолжения, но его не последовало.

— Больше трех часов?

Стратмор кивнул.

Она не выглядела взволнованной.

— Новая диагностика? Что-нибудь из Отдела обеспечения системной безопасности?

Стратмор покачал головой:

— Это внешний файл.

Она ждала чего угодно, но только не этого.

— Внешний файл? Вы не шутите?

— Если бы я шутил… Я поставил его вчера в одиннадцать тридцать вечера. Шифр до сих пор не взломан.

Сьюзан от изумления застыла с открытым ртом. Она посмотрела на часы, потом на Стратмора.

— Все еще не взломан? Через пятнадцать с лишним часов?

Стратмор подался вперед и повернул к Сьюзан монитор компьютера. На черном поле светилось небольшое желтое окно, на котором виднелись две строчки:

ВРЕМЯ ПОИСКА: 15:09:33

ИСКОМЫЙ ШИФР: __________

Сьюзан недоуменно смотрела на экран. Получалось, что «ТРАНСТЕКСТ» трудится над шифром больше пятнадцати часов. Она хорошо знала, что процессор перебирает тридцать миллионов паролей в секунду — сто миллиардов в час. Если «ТРАНСТЕКСТ» до сих пор не дал ответа, значит, пароль насчитывает не менее десяти миллиардов знаков. Полнейшее безумие.

— Это невозможно! — воскликнула она наконец. — Вы проверили сигналы ошибки? Быть может, в «ТРАНСТЕКСТЕ» какой-нибудь сбой и…

— Все в полном порядке.

— Но это значит, что пароль неимоверной длины!

Стратмор пожал плечами:

— Стандартный коммерческий алгоритм. Насколько я могу судить, пароль из шестидесяти четырех знаков.

В полном недоумении Сьюзан посмотрела в окно кабинета на видневшийся внизу «ТРАНСТЕКСТ». Она точно знала, что на такой пароль уходит меньше десяти минут.

— Должно ведь быть какое-то объяснение.

— Оно есть, — кивнул Стратмор. — Тебя оно не обрадует.

— В «ТРАНСТЕКСТЕ» сбой?

— «ТРАНСТЕКСТ» в полном порядке.

— Вирус?

— Никакого вируса нет. Выслушай меня внимательно, — попросил Стратмор.

Сьюзан была ошеломлена. «ТРАНСТЕКСТ» еще никогда не сталкивался с шифром, который не мог бы взломать менее чем за один час. Обычно же открытый текст поступал на принтер Стратмора за считанные минуты. Она взглянула на скоростное печатное устройство позади письменного стола шефа. В нем ничего не было.

— Сьюзан, — тихо сказал Стратмор, — с этим сначала будет трудно свыкнуться, но все же послушай меня хоть минутку. — Он прикусил губу. — Шифр, над которым работает «ТРАНСТЕКСТ», уникален. Ни с чем подобным мы еще не сталкивались. — Он замолчал, словно подбирая нужные слова. — Этот шифр взломать невозможно.

Сьюзан посмотрела на него и едва не рассмеялась. Невозможно? Что это должно означать? Такого понятия, как шифр, не поддающийся взлому, не существует: на некоторые из них требуется больше времени, но любой шифр можно вскрыть. Есть математическая гарантия, что рано или поздно «ТРАНСТЕКСТ» отыщет нужный пароль.

— Простите?

— Шифр не поддается взлому, — сказал он безучастно.

Не поддается? Сьюзан не могла поверить, что это сказал человек, двадцать семь лет работавший с шифрами.

— Не поддается, сэр? — с трудом произнесла она. — А как же принцип Бергофского?

О принципе Бергофского Сьюзан узнала еще в самом начале своей карьеры. Это был краеугольный камень метода «грубой силы». Именно этим принципом вдохновлялся Стратмор, приступая к созданию «ТРАНСТЕКСТА». Он недвусмысленно гласит, что если компьютер переберет достаточное количество ключей, то есть математическая гарантия, что он найдет правильный. Безопасность шифра не в том, что нельзя найти ключ, а в том, что у большинства людей для этого нет ни времени, ни необходимого оборудования.

Стратмор покачал головой:

— Это шифр совершенно иного рода.

— Иного рода? — Сьюзан смотрела на него вопрошающе. Невзламываемый шифр — математическая бессмыслица! Он это отлично знает!

Стратмор провел рукой по вспотевшему лбу.

— Этот шифр есть продукт нового типа шифровального алгоритма, с таким нам еще не приходилось сталкиваться.

Эти слова повергли Сьюзан в еще большее смятение. Шифровальный алгоритм — это просто набор математических формул для преобразования текста в шифр. Математики и программисты каждый день придумывают новые алгоритмы. На рынке их сотни — PGP, Diffie-Hellman, ZIP, IDEA, El Gamal. «ТРАНСТЕКСТ» ежедневно без проблем взламывает эти шифры. Для него все шифры выглядят одинаково, независимо от алгоритма, на основе которого созданы.

— Не понимаю, — сказала она. — Мы же говорим не о реверсии какой-либо сложной функции, а о грубой силе. PGP, Lucifer, DSA — не важно. Алгоритм создает шифр, который кажется абсолютно стойким, а «ТРАНСТЕКСТ» перебирает все варианты, пока не находит ключ.

Стратмор ответил ей тоном учителя, терпеливого и умеющего держать себя в руках:

— Да, Сьюзан, «ТРАНСТЕКСТ» всегда найдет шифр, каким бы длинным он ни был. — Он выдержал длинную паузу. — Если только…

Сьюзан хотела что-то сказать, но поняла, что сейчас-то Стратмор и взорвет бомбу. Если только — что?

— Если только компьютер понимает, взломал он шифр или нет.

Сьюзан чуть не свалилась со стула.

— Что?!

— Может случиться так, что компьютер, найдя нужный ключ, продолжает поиски, как бы не понимая, что нашел то, что искал. — Стратмор смотрел на нее отсутствующим взглядом. — Я полагаю, у этого алгоритма меняющийся открытый текст.

Сьюзан затаила дыхание.

Первое упоминание о меняющемся открытом тексте впервые появилось в забытом докладе венгерского математика Джозефа Харне, сделанном в 1987 году. Ввиду того что компьютеры, действующие по принципу грубой силы, отыскивают шифр путем изучения открытого текста на предмет наличия в нем узнаваемых словосочетаний, Харне предложил шифровальный алгоритм, который, помимо шифрования, постоянно видоизменял открытый текст. Теоретически постоянная мутация такого рода должна привести к тому, что компьютер, атакующий шифр, никогда не найдет узнаваемое словосочетание и не «поймет», нашел ли он искомый ключ. Вся эта концепция чем-то напоминала идею колонизации Марса — на интеллектуальном уровне вполне осуществимую, но в настоящее время выходящую за границы человеческих возможностей.

— Откуда вы взяли этот файл? — спросила она.

Коммандер не спешил с ответом:

— Автор алгоритма — частное лицо.

— Как же так? — Сьюзан откинулась на спинку стула. — У нас внизу работают лучшие программисты в мире! И мы нашими совместными усилиями даже близко не подошли к математической функции меняющегося открытого текста. А вы хотите сказать, что какой-то панк с персональным компьютером придумал, как это сделать?

Стратмор заговорил тише, явно желая ее успокоить:

— Я бы не назвал этого парня панком.

Но Сьюзан его не слушала. Она была убеждена, что должно найтись какое-то другое объяснение. Сбой. Вирус. Все, что угодно, только не шифр, не поддающийся взлому.

Стратмор сурово посмотрел на нее.

— Этот алгоритм создал один самых блестящих умов в криптографии.

Сьюзан пришла в еще большее смятение: самые блестящие умы в криптографии работают в ее отделе, и уж она-то наверняка хоть что-нибудь услышала бы об этом алгоритме.

— Кто? — требовательно сказала она.

— Уверен, ты догадаешься сама, — сказал Стратмор. — Он не очень любит Агентство национальной безопасности.

— Какая редкость! — саркастически парировала Сьюзан.

— Он участвовал в разработке «ТРАНСТЕКСТА». Он нарушил правила. Из-за него чуть было не произошел полный крах нашей разведки. Я его выгнал.

На лице Сьюзан на мгновение мелькнуло недоумение. Она побледнела и прошептала:

— О Боже…

Стратмор утвердительно кивнул, зная, что она догадалась.

— Он целый год хвастался, что разрабатывает алгоритм, непробиваемый для грубой силы.

— Н-но… — Сьюзан запнулась, но тут же продолжила: — Я была уверена, что он блефует. Он действительно это сделал?

— Да. Создатель последнего шифра, который никто никогда не взломает.

Сьюзан долго молчала.

— Но… это значит…

Стратмор посмотрел ей прямо в глаза:

— Да. Энсей Танкадо только что превратил «ТРАНСТЕКСТ» в устаревшую рухлядь.

Глава 6

Хотя Энсей Танкадо еще не родился, когда шла Вторая мировая война, он тщательно изучал все, что было о ней написано, — особенно о кульминации войны, атомном взрыве, в огне которого сгорело сто тысяч его соотечественников.

Хиросима, 6 августа 1945 года, 8.15 утра. Акт безжалостного уничтожения. Бесчувственная демонстрация силы страной, уже добившейся победы. С этим Танкадо сумел примириться. Но он не смог примириться с тем, что этот взрыв лишил его возможности познакомиться с собственной матерью. Произведя его на свет, она умерла из-за осложнений, вызванных радиационным поражением, от которого страдала многие годы.

В 1945 году, когда Энсей еще не родился, его мать вместе с другими добровольцами поехала в Хиросиму, где работала в одном из ожоговых центров. Там она и стала тем, кого японцы именуют хибакуся— человеком, подвергшимся облучению. Через девятнадцать лет, в возрасте тридцати шести лет, она лежала в родильном отделении больницы, страдая от внутреннего кровотечения, и знала, что умирает. Она не знала лишь того, что смерть избавит ее от еще большего ужаса: ее единственный ребенок родится калекой.

Отец Энсея так ни разу и не взглянул на сына. Ошеломленный потерей жены и появлением на свет неполноценного, по словам медсестер, ребенка, которому скорее всего не удастся пережить ночь, он исчез из больницы и больше не вернулся. Энсея Танкадо отдали в приемную семью.

Каждую ночь юный Танкадо смотрел на свои скрюченные пальцы, вцепившиеся в куклу Дарума^[399], и клялся, что отомстит — отомстит стране, которая лишила его матери, а отца заставила бросить его на произвол судьбы. Не знал он только одного — что в его планы вмешается судьба.

В феврале того года, когда Энсею исполнилось двенадцать, его приемным родителям позвонили из токийской фирмы, производящей компьютеры, и предложили их сыну-калеке принять участие в испытаниях новой клавиатуры, которую фирма сконструировала для детей с физическими недостатками. Родители согласились.

Хотя Энсей Танкадо никогда прежде не видел компьютера, он как будто инстинктивно знал, как с ним обращаться. Компьютер открыл перед ним мир, о существовании которого он даже не подозревал, и вскоре заполнил всю его жизнь. Повзрослев, он начал давать компьютерные уроки, зарабатывать деньги и в конце концов получил стипендию для учебы в Университете Досися. Вскоре слава о фугуся-кисай, гениальном калеке, облетела Токио.

Со временем Танкадо прочитал о Пёрл-Харборе и военных преступлениях японцев. Ненависть к Америке постепенно стихала. Он стал истовым буддистом и забыл детские клятвы о мести; умение прощать было единственным путем, ведущим к просветлению.

К двадцати годам Энсей Танкадо стал своего рода культовой фигурой, представителем программистского андеграунда. Компания «Ай-би-эм» предоставила ему визу и предложила работу в Техасе. Танкадо ухватился за это предложение. Через три года он ушел из «Ай-би-эм», поселился в Нью-Йорке и начал писать программы. Его подхватила новая волна увлечения криптографией. Он писал алгоритмы и зарабатывал неплохие деньги.

Как и большинство талантливых программистов, Танкада сделался объектом настойчивого внимания со стороны АНБ. От него не ускользнула ирония ситуации: он получал возможность работать в самом сердце правительства страны, которую поклялся ненавидеть до конца своих дней. Энсей решил пойти на собеседование. Сомнения, которые его одолевали, исчезли, как только он встретился с коммандером Стратмором. У них состоялся откровенный разговор о его происхождении, о потенциальной враждебности, какую он мог испытывать к Соединенным Штатам, о его планах на будущее. Танкадо прошел проверку на полиграф-машине и пережил пять недель интенсивного психологического тестирования. И с успехом его выдержал. Ненависть в его сердце уступила место преданности Будде. Еще через четыре месяца Энсей Танкадо приступил к работе в Отделении криптографии Агентства национальной безопасности США.

Несмотря на солидный заработок, Танкадо ездил на службу на стареньком мопеде и обедал в одиночестве за своим рабочим столом, вместо того чтобы вместе с сослуживцами поглощать котлеты из телятины и луковый суп с картофелем — фирменные блюда местной столовой. Энсей пользовался всеобщим уважением, работал творчески, с блеском, что дано немногим. Он был добрым и честным, выдержанным и безукоризненным в общении. Самым главным для него была моральная чистота. Именно по этой причине увольнение из АНБ и последующая депортация стали для него таким шоком.

Танкадо, как и остальные сотрудники шифровалки, работал над проектом «ТРАНСТЕКСТА», будучи уверенным, что в случае успеха эта машина будет использоваться для расшифровки электронной почты только с санкции министерства юстиции. Использование «ТРАНСТЕКСТА» Агентством национальной безопасности должно было регулироваться примерно так же, как в случае ФБР, которому для установки подслушивающих устройств необходимо судебное постановление. Программное обеспечение «ТРАНСТЕКСТА» по раскрытию кодов должно храниться в Федеральной резервной системе и министерстве юстиции. Это должно было гарантировать, что АНБ не сможет перехватывать частную переписку законопослушных граждан во всем мире.

Однако когда настало время загрузки программного обеспечения, персоналу, работавшему с «ТРАНСТЕКСТОМ», объявили, что планы изменились. В связи с чрезвычайной обстановкой, в которой обычно осуществляется антитеррористическая деятельность АНБ, «ТРАНСТЕКСТ» станет независимым инструментом дешифровки, использование которого будет регулироваться исключительно самим АНБ.

Энсей Танкадо был возмущен. Получалось, что АНБ фактически получило возможность вскрывать всю почту и затем пересылать ее без какого-либо уведомления. Это было все равно что установить «жучки» во все телефонные аппараты на земле. Стратмор попытался убедить Танкадо, что «ТРАНСТЕКСТ» — это орудие охраны правопорядка, но безуспешно: Танкадо продолжал настаивать на том, что это грубейшее нарушение гражданских прав. Он немедленно уволился и сразу же нарушил Кодекс секретности АНБ, попытавшись вступить в контакт с Фондом электронных границ. Танкадо решил потрясти мир рассказом о секретной машине, способной установить тотальный правительственный контроль над пользователями компьютеров по всему миру. У АНБ не было иного выбора, кроме как остановить его любой ценой.

Арест и депортация Танкадо, широко освещавшиеся средствами массовой информации, стали печальным и позорным событием. Вопреки желанию Стратмора специалисты по заделыванию прорех такого рода, опасаясь, что Танкадо попытается убедить людей в существовании «ТРАНСТЕКСТА», начали распускать порочащие его слухи. Энсей Танкадо стал изгоем мирового компьютерного сообщества: никто не верил калеке, обвиняемому в шпионаже, особенно когда он пытался доказать свою правоту, рассказывая о какой-то фантастической дешифровальной машине АНБ.

Самое странное заключалось в том, что Танкадо, казалось, понимал, что таковы правила игры. Он не дал волю гневу, а лишь преисполнился решимости. Когда службы безопасности выдворяли его из страны, он успел сказать несколько слов Стратмору, причем произнес их с ледяным спокойствием:

— Мы все имеем право на тайну. И я постараюсь это право обеспечить.

Глава 7

Мозг Сьюзан лихорадочно работал: Энсей Танкадо написал программу, с помощью которой можно создавать шифры, не поддающиеся взлому! Она никак не могла свыкнуться с этой мыслью.

— «Цифровая крепость», — сказал Стратмор. — Так назвал ее Танкадо. Это новейшее оружие, направленное против разведслужб. Если эта программа попадет на рынок, любой третьеклассник, имеющий модем, получит возможность отправлять зашифрованные сообщения, которые АНБ не сможет прочесть. Это означает конец нашей разведки.

Но мысли Сьюзан были далеко от политических последствий создания «Цифровой крепости». Она пыталась осознать истинный смысл случившегося. Всю свою жизнь она посвятила взламыванию шифров, отвергая саму возможность разработки абсолютно стойкого шифра. «Любой шифр можно взломать» — так гласит принцип Бергофского! Она чувствовала себя атеистом, лицом к лицу столкнувшимся с Господом Богом.

— Если этот шифр станет общедоступным, — прошептала она, — криптография превратится в мертвую науку.

Стратмор кивнул:

— Это наименьшая из наших проблем.

— Не можем ли мы подкупить Танкадо? Я знаю, он нас ненавидит, но что, если предложить ему несколько миллионов долларов? Убедить не выпускать этот шифр из рук?

Стратмор рассмеялся:

— Несколько миллионов? Ты понимаешь, сколько стоит эта штука? Любое правительство выложит любые деньги. Можешь ли ты представить себе, как мы будем докладываем президенту, что перехватили сообщения иракцев, но не в состоянии их прочитать? И дело тут не только в АНБ, речь идет обо всем разведывательном сообществе. Наша машина обеспечивает информацией ФБР, ЦРУ, Агентство по борьбе с наркотиками — всем им теперь придется действовать вслепую. Не удастся отслеживать перемещение грузов наркокартелей, крупные корпорации смогут переводить деньги, не оставляя никакого следа и держа Налоговое управление в полном неведении, террористы будут в полной тайне готовить свои акции. Результатом будет полнейший хаос.

— А Фонд электронных границ будет праздновать победу, — побледнела Сьюзан.

— Фонд понятия не имеет о том, чем мы тут занимаемся, — презрительно бросил Стратмор. — Если бы они знали, сколько террористических нападений мы предотвратили благодаря тому, что можем взламывать шифры, они запели бы по-другому.

Сьюзан была согласна с этим, но в то же время прекрасно понимала: Фонд электронных границ никогда не узнает, насколько важен и нужен «ТРАНСТЕКСТ». Эта машина помогла предотвратить десятки преступлений, но связанная с ней информация строго засекречена и никогда не будет раскрыта. Причина такой секретности проста: правительство не может допустить массовой истерии. Никто не знает, как поведет себя общество, узнав, что группы фундаменталистов дважды за прошлый год угрожали ядерным объектам, расположенным на территории США.

Ядерное нападение было, однако, не единственной угрозой. Только в прошлом месяце благодаря «ТРАНСТЕКСТУ» удалось предотвратить одну из самых изощренных террористических акций, с которыми приходилось сталкиваться агентству. Некая антиправительственная организация разработала план под кодовым названием «Шервудский лес». Его целью была Нью-Йоркская фондовая биржа, а замыслом — «перераспределение богатства». За шесть дней члены группы установили в зданиях вокруг биржи двадцать семь взрывобезопасных легкоплавких контейнеров. Одновременный подрыв этих тщательно замаскированных устройств должен был создать магнитное поле такой мощности, что вся информация на магнитных носителях — жестких дисках компьютеров, в постоянных запоминающих устройствах, в резервных файлах и даже на гибких дисках — оказалась бы стерта. Все данные, свидетельствующие о том, кто чем владел, должны были исчезнуть навсегда.

Поскольку для одновременного подрыва устройств была необходима точнейшая координация действий, все эти изделия были связаны между собой телефонными линиями через Интернет. Двое суток встроенные часы устройств обменивались бесконечными потоками зашифрованной синхронизирующейся информации. АНБ, перехватывая эти информационные импульсы, игнорировало их, считая аномалией сети, безобидной тарабарщиной. Но когда «ТРАНСТЕКСТ» расшифровал эти потоки информации, аналитики тут же увидели в них синхронизированный через Интернет отсчет времени. Устройства были обнаружены и удалены за целых три часа до намеченного срока взрыва.

Сьюзан знала, что без «ТРАНСТЕКСТА» агентство беспомощно перед современным электронным терроризмом. Она взглянула на работающий монитор. Он по-прежнему показывал время, превышающее пятнадцать часов. Даже если файл Танкадо будет прочитан прямо сейчас, это все равно будет означать, что АНБ идет ко дну. С такими темпами шифровалка сумеет вскрывать не больше двух шифров в сутки. В то время как даже при нынешнем рекорде — сто пятьдесят вскрытых шифров в день — они не успевают расшифровывать всю перехватываемую информацию.

— Танкадо звонил мне в прошлом месяце, — сказал Стратмор, прервав размышления Сьюзан.

— Танкадо звонил вам? — удивилась она.

Он кивнул:

— Чтобы предупредить.

— Предупредить? Он же вас ненавидит.

— Он позвонил и предупредил, что заканчивает работу над алгоритмом, создающим абсолютно стойкие шифры. Я ему не поверил.

— Но зачем он вам об этом сообщил? — спросила Сьюзан. — Хотел предложить вам купить этот алгоритм?

— Нет. Это был шантаж.

Все встало на свои места.

— Ну конечно, — сказала она, все еще не в силах поверить в произошедшее. — Он хотел, чтобы вы восстановили его доброе имя.

— Нет, — хмуро сказалСтратмор. — Танкадо потребовал «ТРАНСТЕКСТ».

— «ТРАНСТЕКСТ»?

— Да. Он потребовал, чтобы я публично, перед всем миром, рассказал о том, что у нас есть «ТРАНСТЕКСТ». Он сказал, что, если мы признаем, что можем читать электронную почту граждан, он уничтожит «Цифровую крепость».

Сьюзан смотрела на него с сомнением.

Стратмор пожал плечами:

— Так или иначе, уже слишком поздно. Он разместил бесплатный образец «Цифровой крепости» на своем сайте в Интернете. Теперь его скачать может кто угодно.

Сьюзан побледнела:

— Что?

— Это рекламный ход. Не стоит волноваться. Копия, которую он разместил, зашифрована. Ее можно скачать, но нельзя открыть. Очень хитро придумано. Ключ к «Цифровой крепости» зашифрован и недоступен.

— Ну разумеется! — Она только сейчас поняла смысл сказанного. — Все смогут скачать, но никто не сможет воспользоваться.

— Совершенно верно. Танкадо размахивает морковкой.

— Вы видели этот алгоритм?

Коммандера удивил ее вопрос.

— Нет. Я же объяснил тебе, что он зашифрован.

Сьюзан, в свою очередь, удивил ответ шефа.

— Но ведь у нас есть «ТРАНСТЕКСТ», почему бы его не расшифровать? — Но, увидев выражение лица Стратмора, она поняла, что правила игры изменились. — О Боже, — проговорила Сьюзан, сообразив, в чем дело, — «Цифровая крепость» зашифровала самое себя?

Стратмор невесело улыбнулся:

— Наконец ты поняла.

Формула «Цифровой крепости» зашифрована с помощью «Цифровой крепости». Танкадо предложил бесценный математический метод, но зашифровал его. Зашифровал, используя этот самый метод.

— Сейф Бигглмана, — протянула Сьюзан.

Стратмор кивнул. Сейф Бигглмана представляет собой гипотетический сценарий, когда создатель сейфа прячет внутри его ключ, способный его открыть. Чтобы ключ никто не нашел, Танкадо проделал то же самое с «Цифровой крепостью». Он спрятал свой ключ, зашифровав его формулой, содержащейся в этом ключе.

— А что за файл в «ТРАНСТЕКСТЕ»? — спросила Сьюзан.

— Я, как и все прочие, скачал его с сайта Танкадо в Интернете. АНБ является счастливым обладателем алгоритма «Цифровой крепости», просто мы не в состоянии его открыть.

Сьюзан не могла не восхититься умом Танкадо. Не открыв своего алгоритма, он доказал АНБ, что тот не поддается дешифровке.

Стратмор протянул Сьюзан газетную вырезку. Это был перевод рекламного сообщения «Никкей симбун», японского аналога «Уолл-стрит джорнал», о том, что японский программист Энсей Танкадо открыл математическую формулу, с помощью которой можно создавать не поддающиеся взлому шифры. Формула называется «Цифровая крепость», говорилось в заметке, и доступна для ознакомления в Интернете. Программист намеревался выставить ее на аукционе и отдать тому, кто больше всех заплатит. Далее в заметке сообщалось, что, хотя алгоритм вызвал громадный интерес в Японии, несколько американских производителей программного обеспечения, прослышавших о «Цифровой крепости», считают эту информацию нелепой — чем-то вроде обещания превратить свинец в золото. Формула, утверждают они, — это мистификация, к которой не следует относиться серьезно.

— Аукцион? — Сьюзан подняла глаза.

Стратмор кивнул:

— Как раз сейчас японские компании скачивают зашифрованную версию «Цифровой крепости» и пытаются ее взломать. С каждой минутой, уходящей на эти бесплодные попытки, ее цена растет.

— Но это же абсурд, — не согласилась Сьюзан. — Ни один из новых шифрованных файлов нельзя вскрыть без «ТРАНСТЕКСТА». Вероятно, «Цифровая крепость» — это стандартный алгоритм для общего пользования, тем не менее эти компании не смогут его вскрыть.

— Это блистательная рекламная операция, — сказал Стратмор. — Только подумай — все виды пуленепробиваемого стекла непроницаемы для пуль, но если компания предлагает вам попробовать пробить ее стекло, все хотят это сделать.

— И японцы действительно верят, что «Цифровая крепость» — это нечто особенное? Самое лучшее из того, что можно найти на рынке?

— Должно быть, Танкадо держится в стороне от таких вещей, но всем известно, что он гений. Это культовая фигура, икона в мире хакеров. Если Танкадо говорит, что алгоритм не поддается взлому, значит, так оно и есть.

— Но ведь для обычных пользователей они все не поддаются взлому!

— Верно… — Стратмор задумался. — На какое-то время.

— Что это значит?

Стратмор вздохнул:

— Двадцать лет назад никто не мог себе представить, что мы научимся взламывать ключи объемом в двенадцать бит. Но технология не стоит на месте. Производители программного обеспечения исходят из того, что рано или поздно появятся компьютеры типа «ТРАНСТЕКСТА». Технология развивается в геометрической прогрессии, и рано или поздно алгоритмы, которыми пользуется общество, перестанут быть надежными. Понадобятся лучшие алгоритмы, чтобы противостоять компьютерам завтрашнего дня.

— Такова «Цифровая крепость»?

— Конечно. Алгоритм, не подающийся «грубой силе», никогда не устареет, какими бы мощными ни стали компьютеры, взламывающие шифры. Когда-нибудь он станет мировым стандартом.

Сьюзан глубоко вздохнула.

— Да поможет нам Бог, — прошептала она. — Мы можем принять участие в аукционе?

Стратмор покачал головой:

— Танкадо дал нам шанс. Это совершенно ясно. Тем не менее риск велик: если нас обнаружат, это, в сущности, будет означать, что он своим алгоритмом нас напугал. Нам придется публично признать не только то, что мы имеем «ТРАНСТЕКСТ», но и то, что «Цифровая крепость» неприступна.

— Каким временем мы располагаем?

Стратмор нахмурился:

— Танкадо намерен назвать победителя аукциона завтра в полдень.

Сьюзан почувствовала, что у нее сводит желудок.

— А что потом?

— Он говорит, что вручит победителю ключ.

— Ключ?

— В этом и заключается его замысел. Алгоритм есть уже у всех. Танкадо предлагает ключ, с помощью которого его можно расшифровать.

— Понятно. — Она застонала. Все четко, ясно и просто. Танкадо зашифровал «Цифровую крепость», и только ему известен ключ, способный ее открыть. Но Сьюзан трудно было представить себе, что где-то — например, на клочке бумаги, лежащем в кармане Танкадо, — записан ключ из шестидесяти четырех знаков, который навсегда положит конец сбору разведывательной информации в Соединенных Штатах.

Ей стало плохо, когда она представила себе подобное развитие событий. Танкадо передает ключ победителю аукциона, и получившая его компания вскрывает «Цифровую крепость». Затем она, наверное, вмонтирует алгоритм в защищенный чип, и через пять лет все компьютеры будут выпускаться с предустановленным чипом «Цифровой крепости».

Никакой коммерческий производитель и мечтать не мог о создании шифровального чипа, потому что нормальные алгоритмы такого рода со временем устаревают. Но «Цифровая крепость» никогда не устареет: благодаря функции меняющегося открытого текста она выдержит людскую атаку и не выдаст ключа. Новый стандарт шифрования. Отныне и навсегда. Шифры, которые невозможно взломать. Банкиры, брокеры, террористы, шпионы — один мир, один алгоритм. Анархия.

— Какой у нас выбор? — спросила Сьюзан. Она хорошо понимала, что в отчаянной ситуации требуются отчаянные меры, в том числе и от АНБ.

— Мы не можем его устранить, если ты это имела в виду.

Именно это она и хотела узнать. За годы работы в АНБ до нее доходили слухи о неофициальных связях агентства с самыми искусными киллерами в мире — наемниками, выполняющими за разведывательные службы всю грязную работу.

— Танкадо слишком умен, чтобы предоставить нам такую возможность, — возразил Стратмор.

Сьюзан испытала от этих слов странное облегчение.

— У него есть охрана?

— В общем-то нет.

— Он прячется в укрытии?

Стратмор пожал плечами.

— Танкадо выехал из Японии. Он собирался следить за ходом аукциона по телефону. Но нам известно, где он.

— И вы не хотите ничего предпринять?

— Нет. Он подстраховался — передал копию ключа анонимной третьей стороне на тот случай… ну, если с ним что-нибудь случится.

«Это можно было предвидеть, — подумала Сьюзан. — Ангел-хранитель».

— И, полагаю, если с Танкадо что-нибудь случится, эта загадочная личность продаст ключ?

— Хуже. Если Танкадо убьют, этот человек опубликует пароль.

— Его партнер опубликует ключ? — недоуменно переспросила Сьюзан.

Стратмор кивнул:

— Он разместит его в Интернете, напечатает в газетах, на рекламных щитах. Короче, он отдаст ключ публике.

Глаза Сьюзан расширились.

— Предоставит для бесплатного скачивания?

— Именно так. Танкадо рассудил, что, если он погибнет, деньги ему не понадобятся, — так почему бы не вручить миру маленький прощальный подарок?

Оба замолчали. Сьюзан глубоко дышала, словно пытаясь вобрать в себя ужасную правду. Энсей Танкадо создал не поддающийся взлому код. Он держит нас в заложниках.

Внезапно она встала. В голосе ее прозвучала удивительная решимость:

— Мы должны установить с ним контакт! Должен быть способ убедить его не выпускать ключ из рук! Мы обязаны утроить самое высокое сделанное ему предложение. Мы можем восстановить его репутацию. Мы должны пойти на все!

— Слишком поздно, — сказал Стратмор. Он глубоко вздохнул. — Сегодня утром Энсея Танкадо нашли мертвым в городе Севилья, в Испании.

Глава 8

Двухмоторный «Лирджет-60» коснулся раскаленной посадочной полосы. Голый ландшафт испанской нижней Эстремадуры бежал за окном, слившись в неразличимый фон, затем замедлил свой бег.

— Мистер Беккер! — послышался голос. — Мы на месте.

Беккер встал и потянулся. Открыв полку над головой, он вспомнил, что багажа у него нет. Времени на сборы ему не дали, да какая разница: ему же обещали, что путешествие будет недолгим — туда и обратно.

Двигатели снизили обороты, и самолет с залитого солнцем летного поля въехал в пустой ангар напротив главного терминала. Вскоре появился пилот и открыл люк. Беккер быстро допил остатки клюквенного сока, поставил стакан на мокрую столешницу и надел пиджак.

Пилот достал из летного костюма плотный конверт.

— Мне поручено передать вам это. — Он протянул конверт Беккеру, и тот прочитал надпись, сделанную синими чернилами: «Сдачу возьмите себе».

Беккер открыл конверт и увидел толстую пачку красноватых банкнот.

— Что это?

— Местная валюта, — безучастно сказал пилот.

— Я понимаю. — Беккер запнулся. — Но тут… тут слишком много. Мне нужны только деньги на такси. — Он прикинул в уме, сколько в этой пачке в пересчете на доллары. — Да тут несколько тысяч долларов!

— Я действую по инструкции, сэр. — Пилот повернулся и скрылся в кабине. Дверца за ним захлопнулась.

Беккер спустился вниз, постоял, глядя на самолет, потом опустил глаза на пачку денег в руке. Постояв еще некоторое время в нерешительности, он сунул конверт во внутренний карман пиджака и зашагал по летному полю. Странное начало. Он постарался выкинуть этот эпизод из головы. Если повезет, он успеет вернуться и все же съездить с Сьюзан в их любимый «Стоун-Мэнор».

«Туда и обратно, — повторил он себе. — Туда и обратно».

Если бы он тогда знал…

Глава 9

Техник систем безопасности Фил Чатрукьян собирался заглянуть в шифровалку на минуту-другую — только для того, чтобы взять забытые накануне бумаги. Но вышло иначе.

Пройдя помещение шифровалки и зайдя в лабораторию систем безопасности, он сразу почувствовал что-то неладное. Компьютер, который постоянно отслеживал работу «ТРАНСТЕКСТА», оказался выключен, вокруг не было ни души.

— Эй! — крикнул Чатрукьян.

Ответа не последовало. В лаборатории царил образцовый порядок, словно здесь никто не появлялся уже много часов.

Чатрукьяну было всего двадцать три года, и он относительно недавно начал работать в команде обеспечения безопасности, однако был хорошо подготовлен и отлично знал правила: в шифровалке постоянно дежурил кто-то из работников его службы… особенно по субботам, когда не было криптографов.

Он немедленно включил монитор и повернулся к графику дежурств на стене.

— Чья смена? — громко спросил он, пробегая глазами список. Согласно расписанию, в полночь должен был заступить на двойную смену новый сотрудник по имени Зейденберг. Чатрукьян еще раз обвел глазами пустую лабораторию и нахмурился. — Где же он, черт возьми?

Глядя на оживающий монитор, он подумал, известно ли Стратмору, что в лаборатории систем безопасности нет ни души. Подходя к шифровалке, он успел заметить, что шторы кабинета шефа задернуты. Это означало, что тот находится на рабочем месте. Несмотря на субботу, в этом не было ничего необычного; Стратмор, который просил шифровальщиков отдыхать по субботам, сам работал, кажется, 365 дней в году.

В одном Чатрукьян был абсолютно уверен: если шеф узнает, что в лаборатории систем безопасности никого нет, это будет стоить молодому сотруднику места. Чатрукьян посмотрел на телефонный аппарат и подумал, не позвонить ли этому парню: в лаборатории действовало неписаное правило, по которому сотрудники должны прикрывать друг друга. В шифровалке они считались людьми второго сорта и не очень-то ладили с местной элитой. Ни для кого не было секретом, что всем в этом многомиллиардном курятнике управляли шифровальщики. Сотрудников же лаборатории безопасности им приходилось терпеть, потому что те обеспечивали бесперебойную работу их игрушек.

Чатрукьян принял решение и поднял телефонную трубку, но поднести ее к уху не успел. Он замер, когда его взгляд упал на монитор. Как при замедленной съемке, он положил трубку на место и впился глазами в экран.

За восемь месяцев работы в лаборатории Фил Чатрукьян никогда не видел цифр в графе отсчета часов на мониторе «ТРАНСТЕКСТА» что-либо иное, кроме двух нулей. Сегодня это случилось впервые.

ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ: 15:17:21

— Пятнадцать часов семнадцать минут? — Он не верил своим глазам. — Это невозможно!

Он перезагрузил монитор, надеясь, что все дело в каком-то мелком сбое. Но, ожив, монитор вновь показал то же самое.

Чатрукьяну вдруг стало холодно. У сотрудников лаборатории систем безопасности была единственная обязанность — поддерживать «ТРАНСТЕКСТ» «в чистоте», следить, чтобы в него не проникли вирусы. Он знал, что пятнадцатичасовой прогон может означать только одно: зараженный файл попал в компьютер и выводит из строя программу. Все, чему его учили, свидетельствовало о чрезвычайности ситуации. Тот факт, что в лаборатории систем безопасности никого нет, а монитор был выключен, больше не имело значения. Главное теперь — сам «ТРАНСТЕКСТ». Чатрукьян немедленно вывел на дисплей список файлов, загружавшихся в машину в последние сорок восемь часов, и начал его просматривать.

«Неужели попал зараженный файл? — подумал он. — Неужели фильтры безопасности что-то пропустили?»

В целях безопасности каждый файл, загруженный в «ТРАНСТЕКСТ», должен был пройти через устройство, именуемое «Сквозь строй», — серию мощных межсетевых шлюзов, пакетных фильтров и антивирусных программ, которые проверяли вводимые файлы на предмет компьютерных вирусов и потенциально опасных подпрограмм. Файлы, содержащие программы, «незнакомые» устройству, немедленно отвергались. Их затем проверяли вручную. Иногда отвергались абсолютно безвредные файлы — на том основании, что они содержали программы, с которыми фильтры прежде не сталкивались. В этом случае сотрудники лаборатории систем безопасности тщательно изучали их вручную и, убедившись в их чистоте, запускали в «ТРАНСТЕКСТ», минуя фильтры программы «Сквозь строй».

Компьютерные вирусы столь же разнообразны, как и те, что поражают человека. Подобно своим природным аналогам они преследуют одну цель — внедриться в организм и начать размножаться. В данном случае организмом является «ТРАНСТЕКСТ».

Чатрукьяна всегда изумляло, что АНБ никогда прежде не сталкивалось с проблемой вирусов. «Сквозь строй» — надежная система, но ведь АНБ — ненасытный пожиратель информации, высасывающий ее из разнообразнейших источников по всему миру. Поглощение огромных объемов информации сродни беспорядочным половым связям: какие меры предосторожности ни принимай, рано или поздно подхватишь какую-нибудь гадость.

Чатрукьян просмотрел список и изумился еще больше. Все файлы прошли проверку, в них не было обнаружено ничего необычного, а это означало, что «ТРАНСТЕКСТ» безукоризненно чист.

«На что же уходит такая уйма времени?» — спросил он, обращаясь в пустоту и чувствуя, как покрывается потом. Наверное, придется потревожить этой новостью Стратмора.

«Проверка на наличие вируса, — решительно сказал он себе, стараясь успокоиться. — Я должен сделать проверку на наличие вируса».

Чатрукьян знал: это первое, чего в любом случае потребует Стратмор. Выглянув в пустую шифровалку, он принял решение. На загрузку программы и поиск вируса уйдет минут пятнадцать.

«Скажи, что ничего нет, — прошептал он. — Абсолютно ничего. Скажи папе, что все в порядке».

Но нутром он чувствовал, что это далеко не так. Интуиция подсказывала ему, что в глубинах дешифровального чудовища происходит что-то необычное.

Глава 10

— Энсей Танкадо мертв? — Сьюзан почувствовала подступившую к горлу тошноту. — Вы его убили? Вы же сказали…

— Мы к нему пальцем не притронулись, — успокоил ее Стратмор. — Он умер от разрыва сердца. Сегодня утром звонили из КОМИНТа. Их компьютер через Интерпол засек имя Танкадо в регистратуре полиции Севильи.

— От разрыва сердца? — усомнилась Сьюзан. — Ему ведь всего тридцать лет.

— Тридцать два, — уточнил Стратмор. — У него был врожденный порок сердца.

— Никогда об этом не слышала.

— Так записано в его медицинской карточке. Он не очень-то об этом распространялся.

Сьюзан трудно было поверить в такое удачное совпадение.

— Его погубило слабое сердце — вот так просто? Слишком уж удобная версия.

Стратмор пожал плечами.

— Слабое сердце… да к тому же еще испанская жара. Не забывай и о сильнейшем стрессе, связанном с попыткой шантажировать наше агентство…

Сьюзан замолчала. Какими бы ни были обстоятельства, она почувствовала боль от потери талантливого коллеги-криптографа. Мрачный голос Стратмора вывел ее из задумчивости.

— Единственный луч надежды во всей этой печальной истории — то, что Танкадо путешествовал один. Есть шанс, что его партнер пока ничего не знает. Испанские власти обещали придержать информацию — столько, сколько смогут. Мы узнали об этом лишь благодаря оперативности КОМИНТа. — Стратмор внимательно посмотрел не нее. — Я должен найти его партнера, прежде чем он узнает о смерти Танкадо. Вот почему я тебя вызвал. Мне нужна твоя помощь.

Сьюзан плохо его понимала. Ей показалось, что столь своевременная кончина Танкадо решила все проблемы.

— Коммандер, — сказала она, — если власти говорят, что он умер от сердечного приступа, это значит, мы к его смерти не причастны. Его партнер поймет, что АНБ не несет за нее ответственности.

— Не несет ответственности? — Глаза Стратмора расширились от изумления. — Некто шантажирует АНБ и через несколько дней умирает — и мы не несем ответственности? Готов поспорить на любую сумму, что у партнера Танкадо будет иное мнение. Что бы ни произошло на самом деле, мы все равно выглядим виновными. Яд, фальсифицированные результаты вскрытия и так далее. — Стратмор выдержал паузу. — Какой была твоя первая реакция, когда я сообщил тебе о смерти Танкадо?

Сьюзан нахмурилась.

— Я подумала, что АНБ его ликвидировало.

— Вот именно. Если АНБ в состоянии вывести пять риолитовых спутников на геостационарную орбиту над Ближним Востоком, то, мне кажется, легко предположить, что у нас достаточно средств, чтобы подкупить несколько испанских полицейских. — Его доводы звучали волне убедительно.

Сьюзан перевела дыхание. Энсей Танкадо умер. Вина ляжет на АНБ.

— Мы успеем найти его партнера?

— Думаю, да. У нас есть кое-какие данные. Танкадо неоднократно публично заявлял, что у него есть партнер. Наверное, этим он надеялся помешать производителям программного обеспечения организовать нападение на него и выкрасть пароль. Он пригрозил, что в случае нечестной игры его партнер обнародует пароль, и тогда все эти фирмы сойдутся в схватке за то, что перестало быть секретом.

— Умно, — сказала Сьюзан.

Стратмор продолжал:

— Несколько раз Танкадо публично называл имя своего партнера. North Dakota. Северная Дакота.

— Северная Дакота? Разумеется, это кличка.

— Да, но я на всякий случай заглянул в Интернет, запустив поиск по этим словам. Я не надеялся что-либо найти, но наткнулся на учетную запись абонента. — Он выдержал паузу. — Я, конечно, предположил, что это не та Северная Дакота, которую мы ищем, но на всякий случай проверил эту запись. Представь себе мое изумление, когда я обнаружил множество сообщений Энсея Танкадо. — Стратмор приподнял брови. — В них постоянно упоминается «Цифровая крепость» и его планы шантажа АНБ.

Сьюзан отнеслась к словам Стратмора скептически. Ее удивило, что он так легко клюнул на эту приманку.

— Коммандер, — возразила она, — Танкадо отлично понимал, что АНБ может найти его переписку в Интернете, он никогда не стал бы доверять секреты электронной почте. Это ловушка. Энсей Танкадо всучил вам Северную Дакоту, так как он знал, что вы начнете искать. Что бы ни содержалось в его посланиях, он хотел, чтобы вы их нашли, — это ложный след.

— У тебя хорошее чутье, — парировал Стратмор, — но есть кое-что еще. Я ничего не нашел на Северную Дакоту, поэтому изменил направление поиска. В записи, которую я обнаружил, фигурирует другое имя — NDAKOTA.

Сьюзан покачала головой.

— Такие перестановки — стандартный прием. Танкадо знал, что вы испробуете различные варианты, пока не наткнетесь на что-нибудь подходящее. NDАКОТА — слишком простое изменение.

— Возможно, — сказал Стратмор, потом нацарапал несколько слов на бумажке и протянул ее Сьюзан. — Взгляника на это.

Прочитав написанное, Сьюзан поняла ход мысли коммандера. На бумажке был электронный адрес Северной Дакоты.

NDAKOTA@ARA.ANON.ORG

Ее внимание сразу же привлекли буквы ARA — сокращенное название «Анонимной рассылки Америки», хорошо известного анонимного сервера.

Такие серверы весьма популярны среди пользователей Интернета, желающих скрыть свои личные данные. За небольшую плату они обеспечивают анонимность электронной почты, выступая в роли посредников. Это все равно что номерной почтовый ящик: пользователь получает и отправляет почту, не раскрывая ни своего имени, ни адреса. Компания получает электронные сообщения, адресованные на подставное имя, и пересылает их на настоящий адрес клиента. Компания связана обязательством ни при каких условиях не раскрывать подлинное имя или адрес пользователя.

— Это не доказательство, — сказал Стратмор. — Но кажется довольно подозрительным.

Сьюзан кивнула.

— То есть вы хотите сказать, Танкадо не волновало, что кто-то начнет разыскивать Северную Дакоту, потому что его имя и адрес защищены компанией ARA?

— Верно.

Сьюзан на секунду задумалась.

— ARA обслуживает в основном американских клиентов. Вы полагаете, что Северная Дакота может быть где-то здесь?

— Возможно. — Стратмор пожал плечами. — Имея партнера в Америке, Танкадо мог разделить два ключа географически. Возможно, это хорошо продуманный ход.

Сьюзан попыталась осознать то, что ей сообщил коммандер. Она сомневалась, что Танкадо мог передать ключ какому-то человеку, который не приходился ему близким другом, и вспомнила, что в Штатах у него практически не было друзей.

— Северная Дакота, — вслух произнесла она, пытаясь своим умом криптографа проникнуть в скрытый смысл этого имени. — Что говорится в его посланиях на имя Танкадо?

— Понятия не имею. КОМИНТ засек лишь исходящую почту. В данный момент мы ничего не знаем про Северную Дакоту, кроме анонимного адреса.

— Возможно, это приманка, — предположила Сьюзан.

Стратмор вскинул брови.

— С какой целью?

— Танкадо мог посылать фиктивные сообщения на неиспользованный адрес в надежде, что мы его обнаружим и решим, что он обеспечил себе защиту. В таком случае ему не нужно будет передавать пароль кому-то еще. Возможно, он работал в одиночку.

Стратмор хмыкнул. Мысль Сьюзан показалась ему достойной внимания.

— Неплохо, но есть одно «но». Он не пользовался своими обычными почтовыми ящиками — ни домашним, ни служебными. Он бывал в Университете Досися и использовал их главный компьютер. Очевидно, там у него был адрес, который он сумел утаить. Это хорошо защищенный почтовый ящик, и мне лишь случайно удалось на него наткнуться. — Он выдержал паузу. — Итак, если Танкадо хотел, чтобы мы обнаружили его почту, зачем ему понадобился секретный адрес?

Сьюзан снова задумалась.

— Может быть, для того, чтобы вы не заподозрили, что это приманка? Может быть, Танкадо защитил его ровно настолько, чтобы вы на него наткнулись и сочли, что вам очень повезло. Это придает правдоподобность его электронной переписке.

— Тебе следовало бы работать в полиции, — улыбнулся Стратмор. — Идея неплохая, но на каждое послание Танкадо, увы, поступает ответ. Танкадо пишет, его партнер отвечает.

— Убедительно. — Сьюзан нахмурилась. — Итак, вы полагаете, что Северная Дакота — реальное лицо.

— Боюсь, что так. И мы должны его найти. Найти тихо. Если он почует, что мы идем по его следу, все будет кончено.

Теперь Сьюзан точно знала, зачем ее вызвал Стратмор.

— Я, кажется, догадалась, — сказала она. — Вы хотите, чтобы я проникла в секретную базу данных ARA и установила личность Северной Дакоты?

Стратмор улыбнулся, не разжимая губ.

— Вы читаете мои мысли, мисс Флетчер.

Сьюзан Флетчер словно была рождена для тайных поисков в Интернете. Год назад высокопоставленный сотрудник аппарата Белого дома начал получать электронные письма с угрозами, отправляемые с некоего анонимного адреса. АНБ поручили разыскать отправителя. Хотя агентство имело возможность потребовать от переадресующей компании открыть ему имя этого клиента, оно решило прибегнуть к более изощренному методу — «следящему» устройству.

Фактически Сьюзан создала программу-маяк направленного действия, замаскированный под элемент электронной почты. Она отправляла его на фиктивный адрес этого клиента, и переадресующая компания, выполняя свои договорные обязательства, пересылала этот маяк на подлинный адрес. Попав по назначению, программа фиксировала свое местонахождение в Интернете и передавала его в АНБ, после чего бесследно уничтожала маяк. Начиная с того дня, анонимные переадресующие компании перестали быть для АНБ источником серьезных неприятностей.

— Вы сможете его найти? — спросил Стратмор.

— Конечно. Почему вы не позвонили мне раньше?

— Честно говоря, — нахмурился Стратмор, — я вообще не собирался этого делать. Мне не хотелось никого в это впутывать. Я сам попытался отправить твой маячок, но ты использовала для него один из новейших гибридных языков, и мне не удалось привести его в действие. Он посылал какую-то тарабарщину. В конце концов пришлось смирить гордыню и вызвать тебя сюда.

Сьюзан это позабавило. Стратмор был блестящими программистом-криптографом, но его диапазон был ограничен работой с алгоритмами и тонкости этой не столь уж изощренной и устаревшей технологии программирования часто от него ускользали. К тому же Сьюзан написала свой маячок на новом гибридном языке, именуемом LIMBO, поэтому не приходилось удивляться, что Стратмор с ним не справился.

— Я возьму это на себя, — улыбнулась она, вставая. — Буду у своего терминала.

— Как ты думаешь, сколько времени это займет?

— Ну… — задумалась Сьюзан. — Это зависит от оперативности, с которой ARA пересылает почту. Если адресат находится в Штатах и пользуется такими провайдерами, как «Америка онлайн» или «Компьюсерв», я отслежу его кредитную карточку и получу его учетную запись в течение часа. Если он использует адрес университета или корпорации, времени уйдет немного больше. — Она через силу улыбнулась. — Остальное будет зависеть от вас.

Сьюзан знала, что «остальное» — это штурмовая группа АНБ, которая, перерезав электрические провода, ворвется в дом с автоматами, заряженными резиновыми пулями. Члены группы будут уверены, что производят облаву на наркодельцов. Стратмор, несомненно, постарается проверить все лично и найти пароль из шестидесяти четырех знаков. Затем он его уничтожит, и «Цифровая крепость» навсегда исчезнет из Интернета.

— Действуй своим маячком очень осторожно, — сказал Стратмор. — Если Северная Дакота заподозрит, что мы его ищем, он начнет паниковать и исчезнет вместе с паролем, так что никакая штурмовая группа до него не доберется.

— Все произойдет, как булавочный укол, — заверила его Сьюзан. — В тот момент, когда обнаружится его счет, маяк самоуничтожится. Танкадо даже не узнает, что мы побывали у него в гостях.

— Спасибо, — устало кивнул коммандер.

Сьюзан ответила ему теплой улыбкой. Ее всегда поражало, что даже в преддверии катастрофы Стратмор умел сохранять выдержку и спокойствие. Она была убеждена, что именно это качество определило всю его карьеру и вознесло на высшие этажи власти.

Уже направляясь к двери, Сьюзан внимательно посмотрела на «ТРАНСТЕКСТ». Она все еще не могла свыкнуться с мыслью о шифре, не поддающемся взлому. И взмолилась о том, чтобы они сумели вовремя найти Северную Дакоту.

— Поторопись, — крикнул ей вдогонку Стратмор, — и ты еще успеешь к ночи попасть в Смоки-Маунтинс!

От неожиданности Сьюзан застыла на месте. Она была уверена, что никогда не говорила с шефом о поездке. Она повернулась. «Неужели АНБ прослушивает мои телефонные разговоры?»

Стратмор виновато улыбнулся.

— Сегодня утром Дэвид рассказал мне о ваших планах. Он сказал, что ты будешь очень расстроена, если поездку придется отложить.

Сьюзан растерялась.

— Вы говорили с Дэвидом сегодня утром?

— Разумеется. — Стратмора, похоже, удивило ее недоумение. — Мне пришлось его проинструктировать.

— Проинструктировать? Относительно чего?

— Относительно его поездки. Я отправил Дэвида в Испанию.

Глава 11

Испания. «Я отправил Дэвида в Испанию». Слова коммандера словно обожгли Сьюзан.

— Дэвид в Испании? — Она не могла поверить услышанному. — Вы отправили его в Испанию? — В ее голосе послышались сердитые нотки. — Зачем?

Стратмор казался озадаченным. Он не привык, чтобы кто-то повышал на него голос, пусть даже это был его главный криптограф. Он немного смешался. Сьюзан напряглась как тигрица, защищающая своего детеныша.

— Сьюзан, ты же говорила с ним! Разве Дэвид тебе не объяснил?

Она была слишком возбуждена, чтобы ответить. Испания? Так вот почему Дэвид отложил поездку в «Стоун-Мэнор»!

— Сегодня утром я послал за ним машину. Он сказал, что позвонит тебе перед вылетом. Прости, я думал…

— Зачем вы послали его в Испанию?

Стратмор выдержал паузу и посмотрел ей прямо в глаза.

— Чтобы он получил второй ключ.

— Что еще за второй ключ?

— Тот, что Танкадо держал при себе.

Сьюзан была настолько ошеломлена, что отказывалась понимать слова коммандера.

— О чем вы говорите?

Стратмор вздохнул.

— У Танкадо наверняка была при себе копия ключа в тот момент, когда его настигла смерть. И я меньше всего хотел, чтобы кто-нибудь в севильском морге завладел ею.

— И вы послали туда Дэвида Беккера? — Сьюзан все еще не могла прийти в себя. — Он даже не служит у вас!

Стратмор был поражен до глубины души. Никто никогда не позволял себе говорить с заместителем директора АНБ в таком тоне.

— Сьюзан, — проговорил он, стараясь сдержать раздражение, — в этом как раз все дело. Мне было нужно…

Но тигрица уже изготовилась к прыжку.

— В вашем распоряжении двадцать тысяч сотрудников! С какой стати вы решили послать туда моего будущего мужа?

— Мне был нужен человек, никак не связанный с государственной службой. Если бы я действовал по обычным каналам и кто-то узнал…

— И Дэвид Беккер единственный, кто не связан с государственной службой?

— Разумеется, не единственный! Но сегодня в шесть часов утра события стали разворачиваться стремительно. Дэвид говорит по-испански, он умен, ему можно доверять, к тому же я подумал, что оказываю ему услугу!

— Услугу? — бурно отреагировала Сьюзан. — Послать его в Испанию значит оказать услугу?

— Да! Я заплачу ему десять тысяч долларов за один день работы. Он заберет личные вещи Танкадо и вернется домой. Разве это не услуга?

Сьюзан промолчала. Она поняла: все дело в деньгах.

Она перенеслась мыслями в тот вечер, когда президент Джорджтаунского университета предложил Дэвиду повышение — должность декана факультета лингвистики. Президент объяснил, что преподавательских часов будет меньше, бумажной работы больше, — но гораздо выше будет и жалованье. Сьюзан хотелось закричать: «Дэвид, не соглашайся! Это не принесет тебе радости. У нас много денег — какая разница, кто из нас их получает?» Но это была чужая епархия. В конце концов ей пришлось смириться. Когда они в ту ночь отправились спать, она старалась радоваться с ним вместе, но что-то в глубине души говорило ей: все это кончится плохо. Она оказалась права, но никогда не подозревала насколько.

— Вы заплатили ему десять тысяч долларов? — Она повысила голос. — Это грязный трюк!

— Трюк? — Теперь уже Стратмор не мог скрыть свое раздражение. — Это вовсе не трюк! Да я вообще слова ему не сказал о деньгах. Я попросил оказать мне личную услугу. И он согласился поехать.

— Конечно, согласился! Вы же мой шеф! Вы заместитель директора АНБ! Он не мог отказаться!

— Ты права, — проворчал Стратмор. — Поэтому я его и попросил. Я не мог позволить себе роскошь…

— Директор знает, что вы послали в Испанию частное лицо?

— Сьюзан, — сказал Стратмор, уже теряя терпение, — директор не имеет к этому никакого отношения. Он вообще не в курсе дела.

Сьюзан смотрела на Стратмора, не веря своим ушам. У нее возникло ощущение, что она разговаривает с абсолютно незнакомым человеком. Коммандер послал ее жениха, преподавателя, с заданием от АНБ и даже не потрудился сообщить директору о самом серьезном кризисе в истории агентства.

— Вы не поставили в известность Лиланда Фонтейна?

Терпение Стратмора иссякло. Он взорвался:

— Сьюзан, выслушай меня! Я вызвал тебя сюда, потому что мне нужен союзник, а не следователь! Сегодня у меня было ужасное утро. Вчера вечером я скачал файл Танкадо и провел у принтера несколько часов, ожидая, когда «ТРАНСТЕКСТ» его расколет. На рассвете я усмирил свою гордыню и позвонил директору — и, уверяю тебя, это был бы тот еще разговорчик. Доброе утро, сэр. Извините, что пришлось вас разбудить. Почему я звоню? Я только что выяснил, что «ТРАНСТЕКСТ» устарел. Все дело в алгоритме, сочинить который оказалось не под силу нашим лучшим криптографам! — Стратмор стукнул кулаком по столу.

Сьюзан окаменела. Она не произнесла ни слова. За десять лет их знакомства Стратмор выходил из себя всего несколько раз, и этого ни разу не произошло в разговоре с ней.

В течение нескольких секунд ни он, ни она не произнесли ни слова. Наконец Стратмор откинулся на спинку стула, и Сьюзан поняла, что он постепенно успокаивается. Когда он наконец заговорил, голос его звучал подчеркнуто ровно, хотя было очевидно, что это давалось ему нелегко.

— Увы, — тихо сказал Стратмор, — оказалось, что директор в Южной Америке на встрече с президентом Колумбии. Поскольку, находясь там, он ничего не смог бы предпринять, у меня оставалось два варианта: попросить его прервать визит и вернуться в Вашингтон или попытаться разрешить эту ситуацию самому.

Воцарилась тишина. Наконец Стратмор поднял усталые глаза на Сьюзан. Выражение его лица тут же смягчилось.

— Сьюзан, извини меня. Это кошмар наяву. Я понимаю, ты расстроена из-за Дэвида. Я не хотел, чтобы ты узнала об этом так. Я был уверен, что он тебе все рассказал.

Сьюзан ощутила угрызения совести.

— Я тоже хватила через край. Извините меня. Дэвид — это отличная кандидатура.

Стратмор отрешенно кивнул:

— Он вернется сегодня вечером.

Сьюзан представила себе, что пришлось пережить коммандеру, — весь этот груз бесконечного ожидания, бесконечные часы, бесконечные встречи. Говорили, что от него уходит жена, с которой он прожил лет тридцать. А в довершение всего — «Цифровая крепость», величайшая опасность, нависшая над разведывательной службой. И со всем этим ему приходится справляться в одиночку. Стоит ли удивляться, что он находится на грани срыва?..

— С учетом обстоятельств, я полагаю, — сказала Сьюзан, — вам все же нужно позвонить директору.

Стратмор покачал головой, и капля пота с его лба упала на стол.

— Я не хочу никоим образом нарушать покой директора и говорить с ним о кризисе, в то время как он не в состоянии предпринять хоть что-нибудь.

Сьюзан понимала, что коммандер прав. Даже в такие моменты ему удавалось сохранять ясность рассудка.

— А вы не думали о том, чтобы позвонить президенту?

Стратмор кивнул:

— Думал. Но решил этого не делать.

Сьюзан так и подумала. Старшие должностные лица АНБ имели право разбираться со своими кризисными ситуациями, не уведомляя об этом исполнительную власть страны. АНБ было единственной разведывательной организацией США, освобожденной от обязанности отчитываться перед федеральным правительством. Стратмор нередко пользовался этой привилегией: он предпочитал творить свое волшебство в уединении.

— Коммандер, — все же возразила она, — это слишком крупная неприятность, и с ней не стоит оставаться наедине. Вам следовало бы привлечь кого-то еще.

— Сьюзан, появление «Цифровой крепости» влечет за собой очень серьезные последствия для всего будущего нашего агентства. Я не намерен информировать президента за спиной директора. У нас возник кризис, и я пытаюсь с ним справиться. — Он задумчиво посмотрел на нее. — Я являюсь заместителем оперативного директора агентства. — Усталая улыбка промелькнула на его лице. — И потом, я не один. Рядом со мной Сьюзан Флетчер.

В тот момент Сьюзан поняла, за что уважает Тревора Стратмора. Все эти десять лет, в штиль и в бурю, он вел ее за собой. Уверенно и неуклонно. Не сбиваясь с курса. Именно эта целеустремленность всегда изумляла, эта неколебимая верность принципам, стране, идеалам. Что бы ни случилось, коммандер Тревор Стратмор всегда будет надежным ориентиром в мире немыслимых решений.

— Так ты со мной, Сьюзан? — спросил он.

Сьюзан улыбнулась:

— Да, сэр. На сто процентов.

— Отлично. А теперь — за работу.

Глава 12

Дэвиду Беккеру приходилось бывать на похоронах и видеть мертвых, но на этот раз его глазам открылось нечто особенно действующее на нервы. Это не был тщательно загримированный покойник в обитом шелком гробу. Обнаженное тело, бесцеремонно брошенное на алюминиевый стол. Глаза, которые еще не приобрели отсутствующего безжизненного взгляда, закатились вверх и уставились в потолок с застывшим в них выражением ужаса и печали.

— Dónde están sus efectos? — спросил Беккер на беглом кастильском наречии. — Где его вещи?

— Allí, — ответил лейтенант с желтыми прокуренными зубами. Он показал на прилавок, где лежала одежда и другие личные вещи покойного.

— Es todo? Это все?

— Sí.

Беккер попросил дать ему картонную коробку, и лейтенант отправился за ней.

Был субботний вечер, и севильский морг не работал. Молодой лейтенант пустил туда Беккера по распоряжению севильской гвардии — похоже, у этого приезжего американца имелись влиятельные друзья.

Беккер осмотрел одежду. Среди вещей были паспорт, бумажник и очки, засунутые кем-то в один из ботинков. Еще здесь был вещевой мешок, который полиция взяла в отеле, где остановился этот человек. Беккер получил четкие инструкции: ни к чему не прикасаться, ничего не читать. Просто все привезти. Абсолютно все. Ничего не упустив.

Беккер еще раз обвел глазами кучу вещей и нахмурился. Зачем АНБ вся эта рухлядь?

Вернулся лейтенант с маленькой коробкой в руке, и Беккер начал складывать в нее вещи.

Лейтенант дотронулся до ноги покойного.

— Quien es? Кто он такой?

— Понятия не имею.

— Похож на китайца.

Японец, подумал Беккер.

— Бедняга. Сердечный приступ, да?

Беккер безучастно кивнул:

— Так мне сказали.

Лейтенант вздохнул и сочувственно помотал головой.

— Севильское солнце бывает безжалостным. Будьте завтра поосторожнее.

— Спасибо, — сказал Беккер. — Я сегодня улетаю.

Офицер был шокирован.

— Вы же только что прибыли!

— Да, но человек, оплативший авиабилет, ждет. Я должен доставить эти вещи.

На лице лейтенанта появилось оскорбленное выражение, какое бывает только у испанцев.

— Вы хотите сказать, что даже не познакомитесь с Севильей?

— Я был здесь несколько лет назад. Замечательный город. Я бы хотел задержаться.

— Значит, вы видели башню? Гиральду?

Беккер кивнул. Он, конечно, видел старинную мавританскую башню, но взбираться на нее не стал.

— Алькасар?

Беккер снова кивнул, вспомнив ночь, когда слушал гитару Пако де Лючии — фламенко под звездами в крепости XV века. Вот бы побывать здесь вместе со Сьюзан.

— И, разумеется, Христофора Колумба? — просиял лейтенант. — Он похоронен в нашем соборе.

Беккер удивленно посмотрел на него.

— Разве? Я думал, что он похоронен в Доминиканской Республике.

— Да нет же, черт возьми! И кто только распустил этот слух? Тело Колумба покоится здесь, в Испании. Вы ведь, кажется, сказали, что учились в университете.

Беккер пожал плечами:

— Наверное, в тот день я прогулял лекцию.

— Испанская церковь гордится тем, что ей принадлежат его останки.

Испанская церковь. Беккер отлично знал, что в Испании только одна церковь — римско-католическая. Католицизм здесь посильнее, чем в самом Ватикане.

— У нас, конечно, не все его тело, — добавил лейтенант. — Solo el escroto.

Беккер даже прервал свое занятие и посмотрел на лейтенанта. Solo el escroto? Он с трудом сдержал улыбку.

— Только лишь мошонка?

Офицер гордо кивнул:

— Да. Когда церковьполучит все останки этого великого человека, она причислит его к лику святых и разместит отдельные части его тела в разных соборах, чтобы все могли проникнуться их величием.

— А у вас здесь… — Беккер не сдержал смешка.

— Да! Это очень важная часть! — заявил лейтенант. — Это не ребро или палец, как в церквях Галиции! Вам и в самом деле стоило бы задержаться и посмотреть.

— Может быть, я так и сделаю.

— Mala suerte, — вздохнул лейтенант. — Не судьба. Собор закрыт до утренней мессы.

— Тогда в другой раз. — Беккер улыбнулся и поднял коробку. — Я, пожалуй, пойду. Меня ждет самолет. — Он еще раз оглядел комнату.

— Вас подбросить в аэропорт? — предложил лейтенант — Мой «Мото Гуччи» стоит у подъезда.

— Спасибо, не стоит. Я возьму такси. — Однажды в колледже Беккер прокатился на мотоцикле и чуть не разбился. Он больше не хотел искушать судьбу, кто бы ни сидел за рулем.

— Как скажете. — Лейтенант направился к двери. — Я должен выключить свет.

Беккер держал коробку под мышкой. Я ничего не упустил? Он в последний раз бросил взгляд на труп на алюминиевой столешнице. Покойный лежал на спине, лицом вверх, освещаемый лампами дневного света, вроде бы ничего не скрывая. Беккер непроизвольно снова и снова вглядывался в его странно деформированные руки. Он присмотрелся внимательнее.

Офицер выключил свет, и комната погрузилась в темноту.

— Подождите, — сказал Беккер. — Включите на секунду.

Лампы, замигав, зажглись.

Беккер поставил коробку на пол и подошел к столу. Наклонился и осмотрел пальцы левой руки.

Лейтенант следил за его взглядом.

— Ужасное уродство, правда?

Но не искалеченная рука привлекла внимание Беккера. Он увидел кое-что другое. И повернулся к офицеру.

— Вы уверены, что в коробке все его вещи?

— Да, конечно, — подтвердил лейтенант.

Беккер постоял минуту, уперев руки в бока. Затем поднял коробку, поставил ее на стол и вытряхнул содержимое. Аккуратно, предмет за предметом, перетряхнул одежду. Затем взял ботинки и постучал каблуками по столу, точно вытряхивая камешек. Просмотрев все еще раз, он отступил на шаг и нахмурился.

— Какие-то проблемы? — спросил лейтенант.

— Да, — сказал Беккер. — Мы кое-что упустили.

Глава 13

Токуген Нуматака стоял у окна своего роскошного кабинета на верхнем этаже небоскреба и разглядывал завораживающие очертания Токио на фоне ярко-синего неба. Служащие и конкуренты называли Нуматаку акута саме — смертоносной акулой. За три десятилетия он перехитрил, превзошел и задавил рекламой всех своих японских конкурентов, и теперь лишь один шаг отделял его от того, чтобы превратиться еще и в гиганта мирового рынка.

Он собирался совершить крупнейшую в своей жизни сделку — сделку, которая превратит его «Нуматек корпорейшн» в «Майкрософт» будущего. При мысли об этом он почувствовал прилив адреналина. Бизнес — это война, с которой ничто не сравнится по остроте ощущений.

Хотя три дня назад, когда раздался звонок, Токуген Нуматака был полон сомнений и подозрений, теперь он знал правду. У него счастливая миури — счастливая судьба. Он избранник богов.

— В моих руках копия ключа «Цифровой крепости», — послышался голос с американским акцентом. — Не желаете купить?

Нуматака чуть не расхохотался во весь голос. Он знал, что это трюк. Корпорация «Нуматек» сделала очень крупную ставку на новый алгоритм Танкадо, и теперь кто-то из конкурентов пытается выведать ее величину.

— У вас есть ключ? — сказал Нуматака с деланным интересом.

— Да. Меня зовут Северная Дакота.

Нуматака подавил смешок. Все знали про Северную Дакоту. Танкадо рассказал о своем тайном партнере в печати. Это был разумный шаг — завести партнера: даже в Японии нравы делового сообщества не отличались особой чистотой. Энсей Танкадо не чувствовал себя в безопасности. Лишь один неверный шаг слишком уж настойчивой фирмы, и ключ будет опубликован, а в результате пострадают все фирмы программного обеспечения.

Нуматака затянулся сигарой «умами» и, выпустив струю дыма, решил подыграть этому любителю шарад.

— Итак, вы хотите продать ключ, имеющийся в вашем распоряжении? Интересно. А что по этому поводу думает Энсей Танкадо?

— Я ничем не обязан мистеру Танкадо. Он зря мне доверился. Ключ стоит в сотни раз больше того, что он платит мне за его хранение.

— Извините, но ваш ключ сам по себе ничего не стоит. Как только Танкадо узнает о том, что вы сделали, он опубликует свою копию, и рынок рухнет.

— Вы получите оба экземпляра, — прозвучал голос. — Мой и мистера Танкадо.

Нуматака закрыл трубку ладонью и громко засмеялся. Однако он не смог удержаться от вопроса:

— Сколько же вы хотите за оба экземпляра?

— Двадцать миллионов американских долларов.

Почти столько же поставил Нуматака.

— Двадцать миллионов? — повторил он с притворным ужасом. — Это уму непостижимо!

— Я видел алгоритм. Уверяю вас, он стоит этих денег.

Тут все без обмана. Он стоит десять раз по двадцать миллионов.

— Увы, — сказал Нуматака, которому уже наскучило играть, — мы оба знаем, что Танкадо этого так не оставит. Подумайте о юридических последствиях.

Звонивший выдержал зловещую паузу.

— А что, если мистер Танкадо перестанет быть фактором, который следует принимать во внимание?

Нуматака чуть не расхохотался, но в голосе звонившего слышалась подозрительная решимость.

— Если Танкадо перестанет быть фактором? — вслух размышлял Нуматака. — Тогда мы с вами придем к соглашению.

— Буду держать вас в курсе, — произнес голос, и вслед за этим в трубке раздались короткие гудки.

Глава 14

Беккер впился глазами в труп. Даже через несколько часов после смерти лицо азиата отливало чуть розоватым загаром. Тело же его было бледно-желтого цвета — кроме крохотного красноватого кровоподтека прямо над сердцем.

«Скорее всего от искусственного дыхания и массажа сердца, — подумал Беккер. — Жаль, что бедняге это не помогло».

Он принялся рассматривать руки покойного. Ничего подобного ему никогда не приходилось видеть. На каждой руке всего по три пальца, скрюченных, искривленных. Но Беккера интересовало отнюдь не это уродство.

— Боже ты мой, — пробормотал лейтенант из другого конца комнаты. — Он японец, а не китаец.

Беккер поднял глаза. Лейтенант листал паспорт умершего.

— Я бы предпочел, чтобы вы ни к чему не прикасались, — попросил он. Ничего не трогайте. Ничего не читайте.

— Энсей Танкадо… родился в январе…

— Пожалуйста, — вежливо сказал Беккер. — Положите на место.

Офицер еще какое-то время разглядывал паспорт, потом положил его поверх вороха одежды.

— У этого парня была виза третьего класса. По ней он мог жить здесь многие годы.

Беккер дотронулся до руки погибшего авторучкой.

— Может быть, он и жил здесь.

— Вовсе нет. Пересек границу неделю назад.

— Наверное, хотел сюда переехать, — сухо предположил Беккер.

— Да, возможно. Первая неделя оказалась последней. Солнечный удар и инфаркт. Бедолага.

Беккер ничего не сказал и продолжал разглядывать пальцы умершего.

— Вы уверены, что на руке у него не было перстня?

Офицер удивленно на него посмотрел.

— Перстня?

— Да. Взгляните.

Офицер подошел к столу.

Кожа на левой руке загорелая, если не считать узкой светлой полоски на мизинце.

Беккер показал лейтенанту эту полоску.

— Смотрите, полоска осталась незагорелой. Похоже, он носил кольцо.

Офицер был поражен этим открытием.

— Кольцо? — Он вдруг забеспокоился. Вгляделся в полоску на пальце и пристыженно покраснел. — О Боже, — хмыкнул он, — значит, эта история подтверждается.

Беккеру даже сделалось дурно.

— Прошу прощения?

Офицер покачал головой, словно не веря своим глазам.

— Я должен был вам рассказать… но думал, что тот тип просто псих.

— Какой тип? — Беккер хмуро взглянул на полицейского.

— Тот, что вызвал «скорую». Он болтал что-то на ужаснейшем испанском, который мне только доводилось слышать.

— Он сказал, что на руке у мистера Танкадо было кольцо?

Офицер кивнул, достал из пачки «Дукадо» сигарету, посмотрел на плакат с надписью «No fumar» — «Не курить» — и все же закурил.

— Наверное, я должен был обратить на это внимание, но тот тип показался мне настоящим психом.

Беккер нахмурился. Слова Стратмора эхом звучали в его ушах. Мне нужно все, что было у Танкадо при себе. Все. Не упустите ничего. Даже клочка бумаги.

— Где теперь это кольцо? — спросил Беккер.

Лейтенант глубоко затянулся.

— Долгая история.

Чутье подсказывало Беккеру, что это открытие не сулит ему ничего хорошего.

— Все равно расскажите.

Глава 15

Сьюзан Флетчер расположилась за компьютерным терминалом Третьего узла. Этот узел представлял собой звуконепроницаемую уединенную камеру, расположенную неподалеку от главного зала. Двухдюймовое искривленное стекло односторонней видимости открывало перед криптографами панораму зала, не позволяя увидеть камеру снаружи. В задней ее части располагались двенадцать терминалов, образуя совершенную окружность. Такая форма их размещения должна была способствовать интеллектуальному общению криптографов, напоминая им, что они всего лишь члены многочисленной команды — своего рода рыцари Круглого стола взломщиков кодов. По иронии судьбы в Третьем узле секреты не очень-то любили.

Нареченный «Детским манежем», Третий узел ничем не напоминал стерильную атмосферу остальной части шифровалки. Его обстановка напоминала домашнюю — мягкий ковер, высокотехнологичная звуковая система, холодильник, полный напитков и всяческой еды, маленькая кухня и даже баскетбольное кольцо. В отношении шифровалки в АНБ сложилась своеобразная философия. Нет смысла вбухивать миллиарды долларов в дешифровальный компьютер и одновременно экономить на тех, кто работает на этой превосходной технике.

Сьюзан скинула туфли на низких каблуках от Сальваторе Феррагамо и блаженно погрузила обтянутые чулками ноги в густой шерстяной ковер. Высокооплачиваемые государственные служащие старались избегать демонстрации личного благосостояния. Для Сьюзан это не составляло проблемы: она была безмерно счастлива в своей скромной двухкомнатной квартире, водила «вольво» и довольствовалась весьма консервативным гардеробом. Но вот туфли — совсем другое дело. Даже во время учебы в колледже она старалась покупать самую лучшую обувь.

«Нельзя дотянуться до звезд, если чувствуешь себя ущемленной, — сказала как-то ее тетушка. — И если уж попала туда, куда стремилась, постарайся выглядеть на все сто!»

Сьюзан сладко потянулась и взялась за дело. Она загрузила программу «Следопыт» и, приготовившись отправиться на охоту, взглянула на адрес электронной почты, который вручил ей Стратмор.

NDAKOTA@ARA.ANON.ORG

У человека, назвавшегося Северной Дакотой, анонимные учетные данные, но Сьюзан знала, что это ненадолго. «Следопыт» проникнет в ARA, отыщет Северную Дакоту и сообщит истинный адрес этого человека в Интернете.

Если все сложится нормально, она скоро выяснит местонахождение Северной Дакоты, и Стратмор конфискует ключ. Тогда дело будет только за Дэвидом. Когда он найдет копию ключа, имевшуюся у Танкадо, оба экземпляра будут уничтожены, а маленькая бомба с часовым механизмом, заложенная Танкадо, — обезврежена и превратится во взрывное устройство без детонатора.

Сьюзан еще раз прочитала адрес на клочке бумаги и ввела информацию в соответствующее поле, посмеялась про себя, вспомнив о трудностях, с которыми столкнулся Стратмор, пытаясь самолично запустить «Следопыта». Скорее всего он проделал это дважды и каждый раз получал адрес Танкадо, а не Северной Дакоты. Элементарная ошибка, подумала Сьюзан, Стратмор, по-видимому, поменял местами поля информации, и «Следопыт» искал учетные данные совсем не того пользователя.

Она завершила ввод данных и запустила «Следопыта». Затем щелкнула по кнопке «возврат». Компьютер однократно пискнул. На экране высветилось:

СЛЕДОПЫТ ОТПРАВЛЕН

Теперь надо ждать.

Сьюзан вздохнула. Она чувствовала себя виноватой из-за того, что так резко говорила с коммандером. Ведь если кто и может справиться с возникшей опасностью, да еще без посторонней помощи, так это Тревор Стратмор. Он обладал сверхъестественной способностью одерживать верх над всеми, кто бросал ему вызов.

Шесть месяцев назад, когда Фонд электронных границ обнародовал информацию о том, что подводная лодка АНБ прослушивает подводные телефонные кабели, Стратмор организовал утечку информации о том, что эта подводная лодка на самом деле занимается незаконным сбросом токсичных отходов. ФЭГ и экологи так и не смогли установить, какая из двух версий соответствует истине, и средства массовой информации в конце концов устали от всей этой истории и перешли к другим темам.

Каждый шаг Стратмора был рассчитан самым тщательным образом. Строя свои планы, Стратмор целиком полагался на собственный компьютер. Как и многие другие сотрудники АНБ, он использовал разработанную агентством программу «Мозговой штурм» — безопасный способ разыгрывать сценарий типа «Что, если?..» на защищенном от проникновения компьютере.

«Мозговой штурм» был своего рода разведывательным экспериментом, который его создатели называли «Симулятором причин и следствий». Сначала он предназначался для использования в ходе избирательных кампаний как способ создания в режиме реального времени моделей данной «политической среды». Загруженная громадным количеством информации программа создавала паутину относительных величин — гипотетическую модель взаимодействия политических переменных, включая известных политиков, их штабы, личные взаимоотношения, острые проблемы, мотивации, отягощенные такими факторами, как секс, этническая принадлежность, деньги и власть. Пользователь имел возможность создать любую гипотетическую ситуацию, и «Мозговой штурм» предсказывал, как эта ситуация повлияет на «среду».

Коммандер относился к этой программе с религиозным трепетом, но использовал ее не в политических целях: она служила ему для расчета времени, оценки информации и схематического отображения ситуации, выработки сложных стратегических решений и своевременного выявления слабых мест. Сьюзан не оставляло подозрение, что в компьютере шефа кроется нечто, чему в один прекрасный день суждено изменить весь мир.

«Да, я была с ним слишком сурова», — подумала Сьюзан.

Ее мысли были прерваны внезапным звуковым сигналом входной двери Третьего узла.

Стратмор чуть ли не вбежал в комнату.

— Сьюзан, — сказал он, — только что позвонил Дэвид. Он задерживается.

Глава 16

— Кольцо? — не веря своим ушам, переспросила Сьюзан. — С руки Танкадо исчезло кольцо?

— Да. К счастью, Дэвид это обнаружил. Он проявил редкую наблюдательность.

— Но ведь вы ищете ключ к шифру, а не ювелирное изделие.

— Конечно. Но я думаю, что одно с другим может быть связано самым непосредственным образом.

Сьюзан отказывалась его понимать.

— Это долгая история.

Она повернулась к монитору и показала на работающего «Следопыта».

— Я никуда не спешу.

Стратмор сокрушенно вздохнул и начал мерить шагами комнату.

— Очевидно, когда Танкадо умер, рядом находились свидетели. Согласно словам офицера, который отвел Дэвида в морг, некий канадский турист сегодня утром в панике позвонил в полицию и сказал, что у одного японца в парке случился сердечный приступ. Прибыв на место, офицер увидел мертвого Танкадо, рядом с которым находился упомянутый канадец, и тут же по рации вызвал «скорую». Когда санитары отвезли тело Танкадо в морг, офицер попытался расспросить канадца о том, что произошло. Единственное, что он понял из его сбивчивого рассказа, — это что перед смертью Танкадо отдал кольцо.

— Танкадо отдал кольцо? — скептически отозвалась Сьюзан.

— Да. Такое впечатление, что он его буквально всучил — канадцу показалось, будто бы он просил, чтобы кольцо взяли. Похоже, этот канадец рассмотрел его довольно внимательно. — Стратмор остановился и повернулся к Сьюзан. — Он сказал, что на кольце были выгравированы какие-то буквы.

— Буквы?

— Да, если верить ему — не английские. — Стратмор приподнял брови, точно ждал объяснений.

— Японские иероглифы?

Стратмор покачал головой.

— Это и мне сразу пришло в голову. Но послушай: канадец сказал, что буквы не складывались во что-то вразумительное. Японские иероглифы не спутаешь с латиницей. Он сказал, что выгравированные буквы выглядят так, будто кошка прошлась по клавишам пишущей машинки.

— Коммандер, не думаете же вы… — Сьюзан расхохоталась.

Но Стратмор не дал ей договорить.

— Сьюзан, это же абсолютно ясно. Танкадо выгравировал ключ «Цифровой крепости» на кольце. Золото долговечно. Что бы он ни делал — спал, стоял под душем, ел, — ключ всегда при нем, в любую минуту готовый для опубликования.

— На пальце? — усомнилась Сьюзан. — У всех на виду?

— Почему бы и нет? Испания отнюдь не криптографический центр мира. Никто даже не заподозрит, что эти буквы что-то означают. К тому же если пароль стандартный, из шестидесяти четырех знаков, то даже при свете дня никто их не прочтет, а если и прочтет, то не запомнит.

— И Танкадо отдал это кольцо совершенно незнакомому человеку за мгновение до смерти? — с недоумением спросила Сьюзан. — Почему?

Стратмор сощурил глаза.

— А ты как думаешь?

И уже мгновение спустя ее осенило. Ее глаза расширились.

Стратмор кивнул:

— Танкадо хотел от него избавиться. Он подумал, что это мы его убили. Он почувствовал, что умирает, и вполне логично предположил, что это наших рук дело. Тут все совпадает. Он решил, что мы добрались до него и, вероятно, отравили — ядом, вызывающим остановку сердца. Он понимал, что мы могли решиться на это только в одном случае — если нашли Северную Дакоту.

По спине Сьюзан пробежал холодок.

— Конечно, — чуть слышно сказала она. — Танкадо подумал, что раз мы приостановили действие его страхового полиса, то можем «приостановить» и его самого.

Постепенно она начала понимать. Время сердечного приступа настолько устраивало АНБ, что Танкадо сразу понял, чьих это рук дело, и в последние мгновения своей жизни инстинктивно подумал о мести. Энсей Танкадо отдал кольцо, надеясь обнародовать ключ. И теперь — во что просто не верится — какой-то ни о чем не подозревающий канадский турист держит в своих руках ключ к самому мощному шифровальному алгоритму в истории.

Сьюзан набрала полные легкие воздуха и задала неизбежный вопрос:

— И где же теперь этот канадец?

Стратмор нахмурился:

— В этом вся проблема.

— Офицер полиции этого не знает?

— Не имеет понятия. Рассказ канадца показался ему полным абсурдом, и он подумал, что старик еще не отошел от шока или страдает слабоумием. Тогда он посадил его на заднее сиденье своего мотоцикла, чтобы отвезти в гостиницу, где тот остановился. Но этот канадец не знал, что ему надо держаться изо всех сил, поэтому они и трех метров не проехали, как он грохнулся об асфальт, разбил себе голову и сломал запястье.

— Что? — Сьюзан не верила своим ушам.

— Офицер хотел доставить его в госпиталь, но канадец был вне себя от ярости, сказав, что скорее пойдет в Канаду пешком, чем еще раз сядет на мотоцикл. Все, что полицейский мог сделать, — это проводить его до маленькой муниципальной клиники неподалеку от парка. Там он его и оставил.

— Думаю, нет нужды спрашивать, куда направился Дэвид, — хмуро сказала она.

Глава 17

Дэвид Беккер ступил на раскаленные плиты площади Испании. Прямо перед ним над деревьями возвышалось Аюнтамьенто — старинное здание ратуши, которое окружали три акра бело-голубой мозаики азульехо. Его арабские шпили и резной фасад создавали впечатление скорее дворца — как и было задумано, — чем общественного учреждения. За свою долгую историю оно стало свидетелем переворотов, пожаров и публичных казней, однако большинство туристов приходили сюда по совершенно иной причине: туристические проспекты рекламировали его как английский военный штаб в фильме «Лоуренс Аравийский». «Коламбия пикчерз» было гораздо дешевле снять эту картину в Испании, нежели в Египте, а мавританское влияние на севильскую архитектуру с легкостью убедило кинозрителей в том, что перед их глазами Каир.

Беккер перевел свои «Сейко» на местное время — 9.10 вечера, по местным понятиям еще день: порядочный испанец никогда не обедает до заката, а ленивое андалузское солнце редко покидает небо раньше десяти.

Несмотря на то что вечер только начинался, было очень жарко, однако Беккер поймал себя на том, что идет через парк стремительным шагом. Голос Стратмора в телефонной трубке звучал еще настойчивее, чем утром. Новые инструкции не оставляли места сомнениям: необходимо во что бы то ни стало найти канадца. Ни перед чем не останавливаться, только бы заполучить кольцо.

Беккера очень удивило, что это кольцо с какой-то невразумительной надписью представляет собой такую важность. Однако Стратмор ничего не объяснил, а Беккер не решился спросить. «АНБ, — подумал он. — НБ — это, конечно, «не болтай». Вот такое агентство».

На другой стороне авениды Изабеллы он сразу же увидел клинику с изображенным на крыше обычным красным крестом на белом поле. С того момента как полицейский доставил сюда канадца, прошло уже несколько часов. Перелом запястья, разбитая голова — скорее всего ему оказали помощь и давно выписали. Беккер все же надеялся, что в клинике осталась какая-то регистрационная запись — название гостиницы, где остановился пациент, номер телефона, по которому его можно найти. Если повезет, он разыщет канадца, получит кольцо и тут же вернется домой.

«Если потребуется, заплатите за это кольцо хоть десять тысяч долларов. Я верну вам деньги», — сказал ему Стратмор.

«В этом нет необходимости», — ответил на это Беккер. Он так или иначе собирался вернуть деньги. Он поехал в Испанию не ради денег. Он сделал это из-за Сьюзан. Коммандер Тревор Стратмор — ее наставник и покровитель. Сьюзан многим ему обязана; потратить день на то, чтобы исполнить его поручение, — это самое меньшее, что он мог для нее сделать.

К сожалению, утром все сложилось не так, как он планировал. Беккер намеревался позвонить Сьюзан с борта самолета и все объяснить. Он подумал было попросить пилота радировать Стратмору, чтобы тот передал его послание Сьюзан, но не решился впутывать заместителя директора в их личные дела.

Сам он трижды пытался связаться со Сьюзан — сначала с мобильника в самолете, но тот почему-то не работал, затем из автомата в аэропорту и еще раз — из морга. Сьюзан не было дома. Он не мог понять, куда она подевалась. Всякий раз включался автоответчик, но Дэвид молчал. Он не хотел доверять машине предназначавшиеся ей слова.

Выйдя на улицу, Беккер увидел у входа в парк телефонную будку. Он чуть ли не бегом бросился к ней, схватил трубку и вставил в отверстие телефонную карту. Соединения долго не было. Наконец раздались длинные гудки.

Ну давай же. Окажись дома.

Через пять гудков он услышал ее голос.

— Здравствуйте. Это Сьюзан Флетчер. Извините, меня нет дома, но если вы оставите свое сообщение…

Беккер выслушал все до конца. Где же она? Наверняка Сюзан уже начала волноваться. Уж не уехала ли она в «Стоун-Мэнор» без него? Раздался сигнал, после которого надо было оставить сообщение.

— Привет, это Дэвид. — Он замолчал, не зная, что сказать дальше. Беккер терпеть не мог говорить с автоответчиком: только задумаешься, а тот уже отключился. — Прости, не мог позвонить раньше, — успел сказать он. Подумал, не рассказать ли ей все. Но решил этого не делать. — Позвони коммандеру. Он тебе все объяснит. — Сердце его колотилось. Как все это глупо, подумал он, быстро выпалил: — Я люблю тебя! — и повесил трубку.

Он стоял у края тротуара, пропуская машины. Наверное, она подумает бог знает что: он всегда звонил ей, если обещал.

Беккер зашагал по улице с четырехполосным движением и бульваром посередине. «Туда и обратно, — мысленно повторял он. — Туда и обратно». Он был настолько погружен в свои мысли, что не заметил человека в очках в тонкой металлической оправе, который следил за ним с другой стороны улицы.

Глава 18

Стоя у громадного окна во всю стену своего кабинета в токийском небоскребе, Нуматака с наслаждением дымил сигарой и улыбался. Он не мог поверить в свою необыкновенную удачу. Он снова говорил с этим американцем, и если все прошло, как было задумано, то Танкадо сейчас уже нет в живых, а ключ, который он носил с собой, изъят.

В том, что он, Нуматака, в конце концов решил приобрести ключ Энсея Танкадо, крылась определенная ирония. Токуген Нуматако познакомился с Танкадо много лет назад. Молодой программист приходил когда-то в «Нуматек», тогда он только что окончил колледж и искал работу, но Нуматака ему отказал. В том, что этот парень был блестящим программистом, сомнений не возникало, но другие обстоятельства тогда казались более важными. Хотя Япония переживала глубокие перемены, Нуматака оставался человеком старой закалки и жил в соответствии с кодексом менбоко — «честь и репутация». Если он примет на работу калеку, его компания потеряет лицо. Он выкинул его автобиографию в мусорную корзину, даже не прочитав.

Нуматака в очередной раз посмотрел на часы. Американец по кличке Северная Дакота должен был бы уже позвонить. Нуматака начал слегка нервничать. Он очень надеялся, что ничего не сорвалось.

Если ключ так хорош, как о нем говорят, он взломает самый совершенный продукт компьютерной эры — абсолютно стойкий алгоритм цифрового кодирования. Нуматака введет этот алгоритм в чипы VSLI со специальным покрытием и выбросит их на массовый рынок, где их будут покупать производители компьютеров, правительства, промышленные компания. А может быть, он даже запустит их на черный рынок… рынок международного терроризма.

Нуматака улыбнулся. Похоже, он снискал благословение — шичигосан. Скоро «Нуматек» станет единственным обладателем единственного экземпляра «Цифровой крепости». Другого нет и не будет. Двадцать миллионов долларов — это очень большие деньги, но если принять во внимание, за что они будут заплачены, то это сущие гроши.

Глава 19

— А вдруг кто-то еще хочет заполучить это кольцо? — спросила Сьюзан, внезапно заволновавшись. — А вдруг Дэвиду грозит опасность?

Стратмор покачал головой:

— Больше никто не знает о существовании кольца. Именно поэтому я и послал за ним Дэвида. Я хотел, чтобы никто ничего не заподозрил. Любопытным шпикам не придет в голову сесть на хвост преподавателю испанского языка.

— Он профессор, — поправила его Сьюзан и тут же пожалела об этом. У нее часто возникало чувство, что Стратмор не слишком высокого мнения о Дэвиде и считает, что она могла бы найти себе кого-то поинтереснее, чем простой преподаватель. — Коммандер, — сказала она, — если вы инструктировали Дэвида сегодня утром по телефону из машины, кто-то мог перехватить…

— Один шанс на миллион, — возразил Стратмор, стараясь ее успокоить. — Подслушивающий должен был находиться в непосредственной близости и точно знать, что надо подслушивать. — Он положил руку ей на плечо. — Я никогда не послал бы туда Дэвида, если бы считал, что это связано хоть с малейшей опасностью. — Он улыбнулся. — Поверь мне. При первых же признаках опасности я отправлю к нему профессионалов.

Слова Стратмора внезапно были прерваны постукиванием по стеклянной стене Третьего узла. Они обернулись.

Сотрудник отдела обеспечения системной безопасности Фил Чатрукьян, приникнув лицом к стеклу, отчаянно барабанил по нему, стараясь разглядеть, есть ли кто-нибудь внутри. Он что-то говорил, но сквозь звуконепроницаемую перегородку слов не было слышно. У него был такой вид, словно он только что увидел привидение.

— Какого черта здесь нужно Чатрукьяну? — недовольно поинтересовался Стратмор. — Сегодня не его дежурство.

— Похоже, что-то стряслось, — сказала Сьюзан. — Наверное, увидел включенный монитор.

— Черт возьми! — выругался коммандер. — Вчера вечером я специально позвонил дежурному лаборатории систем безопасности и попросил его сегодня не выходить на работу.

Сьюзан это не удивило. Она не могла припомнить, чтобы когда-то отменялось дежурство, но Стратмор, очевидно, не хотел присутствия непосвященных. Он и мысли не допускал о том, что кто-то из сотрудников лаборатории узнает о «Цифровой крепости».

— Наверное, стоит выключить «ТРАНСТЕКСТ», — предложила Сьюзан. — Потом мы запустим его снова, а Филу скажем, что ему все это приснилось.

Стратмор задумался над ее словами, затем покачал головой:

— Пока не стоит. «ТРАНСТЕКСТ» работает пятнадцать часов. Пусть пройдут все двадцать четыре часа — просто чтобы убедиться окончательно.

Сьюзан это показалось разумным. «Цифровая крепость» впервые запустила функцию переменного открытого текста; быть может, «ТРАНСТЕКСТ» сумеет взломать шифр за двадцать четыре часа. Но честно говоря, она в это уже почти не верила.

— Пусть «ТРАНСТЕКСТ» работает, — принял решение Стратмор. — Я хочу быть абсолютно уверен, что это абсолютно стойкий шифр.

Чатрукьян продолжал колотить по стеклу.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Страмор. — Поддержи меня.

Коммандер глубоко вздохнул и подошел к раздвижной стеклянной двери. Кнопка на полу привела ее в движение, и дверь, издав шипящий звук, отъехала в сторону.

Чатрукьян ввалился в комнату.

— Коммандер… сэр, я… извините за беспокойство, но монитор… я запустил антивирус и…

— Фил, Фил, — нехарактерным для него ласковым тоном сказал Стратмор. — Потише и помедленнее. Что случилось?

По голосу Стратмора, мягкому и спокойному, никто никогда не догадался бы, что мир, в котором он жил, рушится у него на глазах. Он отступил от двери и отошел чуть в сторону, пропуская Чатрукьяна в святая святых Третьего узла. Тот в нерешительности застыл в дверях, как хорошо обученная служебная собака, знающая, что ей запрещено переступать порог.

По изумлению на лице Чатрукьяна было видно, что он никогда прежде не бывал в этой комнате. Какова бы ни была причина его волнения, когда он колотил в стеклянную стену Третьего узла, она моментально улетучилась. Он разглядывал роскошную внутреннюю отделку, выстроившиеся в ряд компьютеры, диваны, книжные полки, залитые мягким светом. Увидав королеву шифровалки Сьюзан Флетчер, Чатрукьян моментально отвел глаза. Он боялся ее как огня. Ее мозги работали словно на совсем другом уровне. Она подавляла его своей красотой, и всякий раз, когда он оказывался рядом, язык у него заплетался. Сейчас она держалась подчеркнуто сдержанно, и это пугало его еще сильнее.

— Так в чем же проблема, Фил? — спросил Стратмор, открывая холодильник. — Может, чего-нибудь выпьешь?

— Нет, а-а… нет, спасибо, сэр. — Ему трудно было говорить — наверное потому, что он не был уверен, что его появлению рады. — Сэр, мне кажется… что с «ТРАНСТЕКСТОМ» какая-то проблема.

Стратмор закрыл дверцу холодильника и без тени волнения взглянул на Чатрукьяна.

— Ты имеешь в виду работающий монитор?

Чатрукьян растерялся.

— Так вы обратили внимание?

— Конечно. Он работает уже шестнадцать часов, если не ошибаюсь.

Чатрукьян не знал, что сказать.

— Да, сэр. Шестнадцать часов. Но это не все, сэр. Я запустил антивирус, и он показывает нечто очень странное.

— Неужели? — Стратмор по-прежнему оставался невозмутим. — Что показалось тебе странным?

Сьюзан восхитилась спектаклем, который на ее глазах разыгрывал коммандер.

— «ТРАНСТЕКСТ» работает с чем-то очень сложным, фильтры никогда ни с чем подобным не сталкивались. Боюсь, что в «ТРАНСТЕКСТЕ» завелся какой-то неизвестный вирус.

— Вирус? — снисходительно хмыкнул Стратмор. — Фил, я высоко ценю твою бдительность, очень высоко. Но мы с мисс Флетчер проводим диагностику особого рода. Это файл высочайшей сложности. Я должен был тебя предупредить, но не знал, что сегодня твое дежурство.

Сотрудник лаборатории систем безопасности не стал выдавать дежурного.

— Я поменялся сменой с новым сотрудником. Согласился подежурить в этот уик-энд.

Глаза Стратмора сузились.

— Странно. Я вчера говорил с ним. Велел ему сегодня не приходить. Он ничего не сказал о том, что поменялся с тобой дежурством.

У Чатрукьяна ком застрял в горле. Он молчал.

— Ну ладно, — вздохнул Стратмор. — Похоже, вышла какая-то путаница. — Он положил руку на плечо Чатрукьяна и проводил его к двери. — Тебе не нужно оставаться до конца смены. Мы с мисс Флетчер пробудем здесь весь день. Будем охранять нашу крепость. Желаю веселого уик-энда.

Чатрукьян заколебался.

— Коммандер, мне действительно кажется, что нужно проверить…

— Фил, — сказал Стратмор чуть более строго, — «ТРАНСТЕКСТ» в полном порядке. Если твоя проверка выявила нечто необычное, то лишь потому, что это сделали мы сами. А теперь, если не возражаешь… — Стратмор не договорил, но Чатрукьян понял его без слов. Ему предложили исчезнуть.

— Диагностика, черт меня дери! — бормотал Чатрукьян, направляясь в свою лабораторию. — Что же это за цикличная функция, над которой три миллиона процессоров бьются уже шестнадцать часов?

Он постоял в нерешительности, раздумывая, не следует ли поставить в известность начальника лаборатории безопасности. Да будь они прокляты, эти криптографы. Ничего не понимают в системах безопасности!

Присяга, которую Чатрукьян принимал, поступая на службу в АНБ, стала непроизвольно прокручиваться в его голове. Он поклялся применять все свои знания, весь опыт, всю интуицию для защиты компьютеров агентства, стоивших не один миллион долларов.

— Интуиция? — с вызовом проговорил он. Не нужно интуиции, чтобы понять: никакая это не диагностика!

Он решительно подошел к терминалу и запустил весь набор программ системных оценок «ТРАНСТЕКСТА».

— Твое сокровище в беде, коммандер, — пробормотал он. — Не веришь моей интуиции? Так я тебе докажу!

Глава 20

Городская больница располагалась в здании бывшей начальной школы и нисколько не была похожа на больницу. Длинное одноэтажное здание с огромными окнами и ветхое крыло, прилепившееся сзади. Беккер поднялся по растрескавшимся ступенькам.

Внутри было темно и шумно. Приемный покой представлял собой бесконечный узкий коридор с выстроившимися в ряд во всю его длину складными стульями. Установленная на треноге картонная табличка с надписью OFICINA стрелкой указывала направление.

Беккер двинулся по едва освещенному коридору. Все здесь напоминало зловещую декорацию к голливудскому фильму ужасов. В воздухе стоял тяжелый запах мочи. Лампочки в конце коридора не горели, и на протяжении последних двадцати метров можно было различать только смутные силуэты. Женщина с кровотечением… плачущая молодая пара… молящаяся маленькая девочка. Наконец Беккер дошел до конца темного коридора и толкнул чуть приоткрытую дверь слева. Комната была пуста, если не считать старой изможденной женщины на койке, пытавшейся подсунуть под себя судно.

«Хорошенькое зрелище, — подумал Беккер. — Где, черт возьми, регистратура?»

За едва заметным изгибом коридора Беккер услышал голоса. Он пошел на звук и уткнулся в стеклянную дверь, за которой, судя по доносящемуся оттуда шуму и гвалту, происходило нечто вроде драки. Преодолев отвращение, Беккер открыл дверь. Регистратура. Бедлам. Так он и думал.

Очередь из десяти человек, толкотня и крик. Испания не славится эффективностью бюрократического аппарата, и Беккер понял, что ему придется простоять здесь всю ночь, чтобы получить информацию о канадце. За конторкой сидела только одна секретарша, норовившая избавиться от назойливых пациентов. Беккер застыл в дверях, не зная, как поступить. Необходимо было срочно что-то придумать.

— Con permiso! — крикнул санитар. Мимо стремительно проплыла каталка.

Беккер успел отскочить в сторону и окликнул санитара.

— Dónde está el teléfono?

Не снижая скорости, мужчина указал Беккеру на двустворчатую дверь и скрылся за поворотом. Беккер последовал в указанном направлении.

Он очутился в огромной комнате — бывшем гимнастическом зале. Бледно-зеленый пол мерцал в сиянии ламп дневного света, то попадая в фокус, то как бы проваливаясь. Лампы зловеще гудели. На стене криво висело баскетбольное кольцо. Пол был уставлен десятками больничных коек. В дальнем углу, прямо под табло, которое когда-то показывало счет проходивших здесь матчей, он увидел слегка покосившуюся телефонную будку. Дай Бог, чтобы телефон работал, мысленно взмолился Беккер.

Двигаясь к будке, он нащупывал в кармане деньги. Нашлось 75 песет никелевыми монетками, сдача от поездки в такси, — достаточно для двух местных звонков. Он вежливо улыбнулся озабоченной медсестре и вошел в будку. Сняв трубку, набрал номер справочной службы и через тридцать секунд получил номер главного офиса больницы.

В какой бы стране вы ни находились, во всех учреждениях действует одно и то же правило: никто долго не выдерживает звонка телефонного аппарата. Не важно, сколько посетителей стоят в очереди, — секретарь всегда бросит все дела и поспешит поднять трубку.

Беккер отбил шестизначный номер. Еще пара секунд, и его соединили с больничным офисом. Наверняка сегодня к ним поступил только один канадец со сломанным запястьем и сотрясением мозга, и его карточку нетрудно будет найти. Беккер понимал, что в больнице не захотят назвать имя и адрес больного незнакомому человеку, но он хорошо подготовился к разговору.

В трубке раздались длинные гудки. Беккер решил, что трубку поднимут на пятый гудок, однако ее подняли на девятнадцатый.

— Городская больница, — буркнула зачумленная секретарша.

Беккер заговорил по-испански с сильным франко-американским акцентом:

— Меня зовут Дэвид Беккер. Я из канадского посольства. Наш гражданин был сегодня доставлен в вашу больницу. Я хотел бы получить информацию о нем, с тем чтобы посольство могло оплатить его лечение.

— Прекрасно, — прозвучал женский голос. — Я пошлю эту информацию в посольство в понедельник прямо с утра.

— Мне очень важно получить ее именно сейчас.

— Это невозможно, — раздраженно ответила женщина. — Мы очень заняты.

Беккер старался говорить как можно официальнее:

— Дело весьма срочное. Этот человек сломал запястье, у него травма головы. Он был принят сегодня утром. Его карточка должна лежать где-то сверху.

Беккер еще больше усилил акцент, но так, чтобы собеседница могла понять, что ему нужно, и говорил слегка сбивчиво, подчеркивая свою крайнюю озабоченность. Люди часто нарушают правила, когда сталкиваются с подобной настойчивостью.

Но вместо того чтобы нарушить правила, женщина выругала самоуверенного североамериканца и отсоединилась.

Расстроенный, Беккер повесил трубку. Провал. Мысль о том, что придется отстоять в очереди несколько часов, была невыносима. Время идет, старик канадец может куда-нибудь исчезнуть. Вполне вероятно, он решит поскорее вернуться в Канаду. Или надумает продать кольцо. Беккер не мог ждать. Он решительно поднял трубку, снова набрал номер и прислонился к стене. Послышались гудки. Беккер разглядывал зал. Один гудок… два… три…

Внезапно он увидел нечто, заставившее его бросить трубку. Беккер повернулся и еще раз оглядел больничную палату. В ней царила полная тишина. Прямо перед ним, откинувшись на груду старых подушек, лежал пожилой человек с ярко-белой гипсовой повязкой на правом запястье.

Глава 21

Голос американца, звонившего Нуматаке по прямой линии, казался взволнованным:

— Мистер Нуматака, в моем распоряжении не больше минуты.

— Хорошо. Полагаю, вы получили обе копии ключа?

— Вышла небольшая заминка, — сказал американец.

— Это невозможно! — рявкнул Нуматака. — Вы обещали, что они будут у меня сегодня до конца дня!

— Произошло нечто непредвиденное.

— Танкадо мертв?

— Да, — сказал голос. — Мой человек ликвидировал его, но не получил ключ. За секунду до смерти Танкадо успел отдать его какому-то туристу.

— Это возмутительно! — взорвался Нуматака. — Каким же образом вы выполните обещание об эксклюзивном…

— Не волнуйтесь, — спокойно ответил американец. — Эксклюзивные права у вас будут. Это я гарантирую. Как только найдется недостающая копия ключа, «Цифровая крепость» — ваша.

— Но с ключа могут снять копию!

— Каждый, кто к нему прикоснется, будет уничтожен.

Повисла тишина. Наконец Нуматака спросил:

— Где ключ сейчас?

— Вам нужно знать только одно: он будет найден.

— Откуда такая уверенность?

— Не я один его ищу. Американская разведка тоже идет по следу. Они, вполне естественно, хотят предотвратить распространение «Цифровой крепости», поэтому послали на поиски ключа человека по имени Дэвид Беккер.

— Откуда вам это известно?

— Это не имеет отношения к делу.

Нуматака выдержал паузу.

— А если мистер Беккер найдет ключ?

— Мой человек отнимет его.

— И что дальше?

— Какое вам дело? — холодно произнес американец. — Когда мистер Беккер найдет ключ, он будет вознагражден сполна.

Глава 22

Дэвид Беккер быстро подошел к койке и посмотрел на спящего старика. Правое запястье в гипсе. На вид за шестьдесят, может быть, около семидесяти. Белоснежные волосы аккуратно зачесаны набок, в центре лба темно-красный рубец, тянущийся к правому глазу.

«Ничего себе маленькая шишка», — подумал Беккер, вспомнив слова лейтенанта. Посмотрел на пальцы старика — никакого золотого кольца. Тогда он дотронулся до его руки.

— Сэр? — Беккер легонько потормошил спящего. — Простите, сэр…

Человек не шевельнулся.

Беккер предпринял очередную попытку:

— Сэр?

Старик заворочался.

— Qu'est-ce… quelle heure est… — Он медленно открыл глаза, посмотрел на Беккера и скорчил гримасу, недовольный тем, что его потревожили. — Qu'est-ce-que vous voulez?

Ясно, подумал Беккер с улыбкой. Канадский француз!

— Пожалуйста, уделите мне одну минуту.

Беккер отличноговорил по-французски, тем не менее обратился к этому человеку на языке, который тот, как он надеялся, должен был знать хуже. Убедить абсолютно незнакомого человека отдать вам золотое кольцо скорее всего будет весьма непросто, поэтому Беккер хотел заручиться хотя бы одним преимуществом.

Пока старик собирался с мыслями, Беккер не произнес ни слова. Тот огляделся вокруг, указательным пальцем разгладил усы и наконец заговорил:

— Что вам нужно? — Он произносил английские слова немного в нос.

— Сэр, — начал Беккер чуть громче, словно обращаясь к глуховатому человеку, — я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Старик посмотрел на него с явным недоумением.

— У вас какие-то проблемы?

Беккер чуть нахмурился: старик говорил по-английски безукоризненно. Он поспешил избавиться от покровительственного тона.

— Извините, что я вас побеспокоил, но скажите: вы, случайно, не были сегодня на площади Испании?

Глаза старика сузились.

— Вы из муниципалитета?

— Нет, вообще-то я…

— Из туристического бюро?

— Нет, я…

— Слушайте, я знаю, зачем вы пришли! — Старик попытался сесть в кровати. — Меня не удастся запугать! Я уже говорил это и могу повторить тысячу раз — Пьер Клушар описывает мир таким, каким его видит. Некоторые ваши туристические путеводители старательно скрывают правду, обещая бесплатный ночлег в городе, но «Монреаль таймс» не продается! Ни за какие деньги!

— Простите, сэр, вы, кажется, меня не…

— Merde alors! Я отлично все понял! — Он уставил на Беккера костлявый указательный палец, и его голос загремел на всю палату. — Вы не первый. Они уже пытались сделать то же самое в «Мулен Руж», в отеле «Браунс пэлис» и в «Голфиньо» в Лагосе! Но что попало на газетную полосу? Правда! Самый гнусный Веллингтон из всех, что мне доводилось пробовать! Самая грязная ванна, какую мне доводилось видеть! И самый мерзкий пляж, покрытый острыми камнями! Этого и ждут от меня читатели!

Больные на соседних койках начали приподниматься, чтобы разглядеть, что происходит. Беккер нервно посматривал на медсестру. Пожалуй, дело кончится тем, что его выставят на улицу.

Клушар продолжал бушевать:

— И этот полицейский из вашего города тоже хорош! Заставил меня сесть на мотоцикл! Смотрите сюда! — Он попытался поднять левую руку. — Кто теперь напишет материал для моей колонки?

— Сэр, я…

— За все сорок три года путешествий я никогда еще не оказывался в таком положении! Вы только посмотрите на эту палату! Мою колонку перепечатывают издания по всему миру!

— Сэр! — Беккер поднял обе руки, точно признавая свое поражение. — Меня не интересует ваша колонка. Я из канадского консульства. Я пришел, чтобы убедиться, что с вами все в порядке!

Внезапно в гимнастическом зале, превращенном в больничную палату, повисла тишина. Старик внимательно разглядывал подозрительного посетителя.

Беккер перешел чуть ли не на шепот:

— Я здесь, чтобы узнать, не нужно ли вам чего-нибудь. — Скажем, принести пару таблеток валиума.

Наконец канадец опомнился.

— Из консульства? — Его тон заметно смягчился.

Беккер кивнул.

— Так, значит, вы не по поводу моей колонки?

— Нет, сэр.

Казалось, старик испытал сильнейшее разочарование. Он медленно откинулся на гору подушек. Лицо его было несчастным.

— Я думал, вы из городского… хотите заставить меня… — Он замолчал и как-то странно посмотрел на Беккера. — Если не по поводу колонки, то зачем вы пришли?

Хороший вопрос, подумал Беккер, рисуя в воображении горы Смоки-Маунтинс.

— Просто неформальная дипломатическая любезность, — солгал он.

— Дипломатическая любезность? — изумился старик.

— Да, сэр. Уверен, что человеку вашего положения хорошо известно, что канадское правительство делает все для защиты соотечественников от неприятностей, которые случаются с ними в этих… э-э… скажем так, не самых передовых странах.

Тонкие губы Клушара изогнулись в понимающей улыбке.

— Да, да, конечно… очень приятно.

— Так вы гражданин Канады?

— Разумеется. Как глупо с моей стороны. Прошу меня извинить. К человеку в моем положении часто приходят с… ну, вы понимаете.

— Да, мистер Клушар, конечно, понимаю. Это цена, которую приходится платить за известность.

— Действительно. — Клушар вздохнул с видом мученика, вынужденного терпеть всякий сброд. — Вы когда-нибудь видели что-либо более ужасное, чем это место? — Он обвел глазами палату. — Не больница, а помойка. И они еще решили оставить меня здесь на ночь.

Беккер огляделся:

— Понимаю. Это ужасно. Простите, что я так долго до вас добирался.

— Мне даже не сказали, что вы придете.

Беккер поспешил переменить тему:

— У вас на голове огромная шишка. Больно?

— Да нет вообще-то. Я грохнулся на землю — такова цена, которую приходится платить добрым самаритянам. Вот запястье в самом деле болит. Болван этот полицейский. Ну только подумайте! Усадить человека моих лет на мотоцикл! Просто позор.

— Могу я для вас что-нибудь сделать?

Клушар задумался, польщенный оказанным вниманием.

— Если честно… — Он вытянул шею и подвигал головой влево и вправо. — Мне не помешала бы еще одна подушка, если вас это не затруднит.

— Нисколько. — Беккер взял подушку с соседней койки и помог Клушару устроиться поудобнее. Старик умиротворенно вздохнул.

— Так гораздо лучше… спасибо вам.

— Pas du tout, — отозвался Беккер.

— О! — Старик радостно улыбнулся. — Так вы говорите на языке цивилизованного мира.

— Да вроде бы, — смущенно проговорил Беккер.

— Это не так важно, — горделиво заявил Клушар. — Мою колонку перепечатывают в Соединенных Штатах, у меня отличный английский.

— Мне говорили, — улыбнулся Беккер. Он присел на край койки. — Теперь, мистер Клушар, позвольте спросить, почему такой человек, как вы, оказался в таком месте? В Севилье есть больницы получше.

— Этот полицейский… — Клушар рассердился. — Он уронил меня с мотоцикла, бросил на улице, залитого кровью, как зарезанную свинью. Я еле добрел сюда.

— Он не предложил вам больницы поприличнее?

— На этой его чертовой тарантайке? Нет уж, увольте!

— Что же случилось утром?

— Я все рассказал лейтенанту.

— Я с ним говорил, но…

— Надеюсь, вы отчитали его как следует! — воскликнул Клушар.

Беккер кивнул:

— Самым решительным образом. Консульство этого так не оставит.

— Надеюсь.

— Месье Клушар. — Беккер улыбнулся и достал из кармана пиджака ручку. — Я хотел бы составить официальную жалобу городским властям. Вы мне поможете? Человек вашей репутации — ценнейший свидетель.

Клушару эта идея понравилась. Он сел в кровати.

— Ну да, конечно… С удовольствием.

Беккер достал блокнот.

— Итак, начнем с утра. Расскажите мне, что произошло.

Старик вздохнул.

— Очень печальная история. Одному несчастному азиату стало плохо. Я попробовал оказать ему помощь, но все было бесполезно.

— Вы делали ему искусственное дыхание?

На лице старика появилось виноватое выражение.

— Увы, я не знаю, как это делается. Я вызвал «скорую».

Беккер вспомнил синеватый шрам на груди Танкадо.

— Быть может, искусственное дыхание делали санитары?

— Да нет, конечно! — Клушар почему-то улыбнулся. — Какой смысл хлестать мертвую кобылу? Парень был уже мертв, когда прибыла «скорая». Они пощупали пульс и увезли его, оставив меня один на один с этим идиотом-полицейским.

«Странно, — подумал Беккер, — интересно, откуда же взялся шрам?» Но он тут же выбросил эту мысль из головы и перешел к главному.

— А что с кольцом? — спросил он как можно более безразличным тоном.

— Лейтенант рассказал вам про кольцо? — удивился Клушар.

— Рассказал.

— Что вы говорите! — Старик был искренне изумлен. — Я не думал, что он мне поверил. Он был так груб — словно заранее решил, что я лгу. Но я рассказал все, как было. Точность — мое правило.

— И где же это кольцо? — гнул свое Беккер.

Клушар, похоже, не расслышал. Глаза его отсутствующе смотрели в пространство.

— Странное дело, ей-богу, все эти буквы — ни на один язык не похоже.

— Может быть, японский? — предположил Беккер.

— Определенно нет.

— Так вы успели его рассмотреть?

— Господи, конечно! Когда я опустился на колени, чтобы помочь ему, этот человек стал совать мне пальцы прямо в лицо. Он хотел отдать кольцо. Какие же страшные были у него руки!

— Вот тут-то вы и рассмотрели его кольцо?

Глаза Клушара расширились.

— Так полицейский сказал вам, что это я взял кольцо?

Беккер смущенно подвинулся.

Клушар вдруг разбушевался.

— Я знал, что он меня не слушает! Вот так и рождаются слухи. Я сказал ему, что японец отдал свое кольцо — но не мне! Да я бы ничего и не взял у умирающего! О небо! Только подумайте!

Беккер встревожился:

— Так кольца у вас нет?

— Боже мой, конечно, нет!

Беккер ощутил тупую боль в желудке.

— У кого же оно?

В глазах Клушара вспыхнуло возмущение.

— У немца! Его взял немец!

Дэвид почувствовал, как пол уходит у него из-под ног.

— Немец? Какой немец?

— Тот, что был в парке! Я рассказал о нем полицейскому! Я отказался взять кольцо, а эта фашистская свинья его схватила!

Беккер убрал блокнот и ручку. Игра в шарады закончилась. Дело принимает совсем дурной оборот.

— Итак, кольцо взял немец?

— Верно.

— Куда он делся?

— Понятия не имею. Я побежал позвонить в полицию. Когда я вернулся, немца уже не было.

— Вы не знаете, кто он такой?

— Какой-то турист.

— Вы уверены?

— Туризм — моя профессия! — отрезал Клушар. — Я их сразу узнаю. Он гулял в парке с подружкой.

Беккер понял, что с каждой минутой дело все больше запутывается.

— С подружкой? Немец был не один?

Клушар кивнул:

— Со спутницей. Роскошной рыжеволосой девицей. Мой Бог! Это была настоящая красотка!

— Спутница? — бессмысленно повторил Беккер. — Проститутка, что ли?

Клушар поморщился:

— Вот именно. Если вам угодно использовать это вульгарное слово.

— Но… офицер ничего не сказал о…

— Разумеется, нет! Я не сказал ему про спутницу. — Взмахом руки Клушар величественно отверг вопрос Беккера. — Они не преступницы — глупо было бы искать их, как обычных жуликов.

Беккер все еще не мог прийти в себя от всего, что услышал.

— Может, там был кто-нибудь еще?

— Нет. Только мы трое. Было ужасно жарко.

— И вы уверены, что эта женщина — проститутка?

— Абсолютно. Такая красивая женщина пошла бы с этим типом, только если бы ей хорошо заплатили! Боже мой! Такой жирный! Крикливый, тучный, мерзкий немец! — Клушар заморгал, стараясь переменить положение, и, не обращая внимания на боль, продолжал: — Ну чистая скотина, килограмм сто двадцать, не меньше. Он вцепился в эту красотку так, словно боялся, что она сбежит, — и я бы ее отлично понял. Ей-ей! Обхватил ее своими ручищами! Да еще хвастался, что снял ее на весь уик-энд за три сотни долларов! Это он должен был упасть замертво, а не бедолага азиат. — Клушар глотал ртом воздух, и Беккер начал волноваться.

— Не знаете, как его зовут?

Клушар на мгновение задумался и покачал головой:

— Понятия не имею. — Он поморщился от боли и откинулся на подушки.

Беккер вздохнул. Кольцо словно исчезло у него из-под носа. Это совсем не обрадует коммандера Стратмора.

Клушар приложил руку ко лбу. Очевидно, волнение отняло у него все силы. Его лицо залила мертвенная бледность.

Беккер предпринял последнюю попытку:

— Мистер Клушар, я хотел бы получить показания этого немца и его спутницы. Вы не скажете, где они могли остановиться?

Клушар закрыл глаза, силы покинули его. Он едва дышал.

— Хоть что-нибудь, — настаивал Беккер. — Может, вы знаете имя этой женщины?

Клушар некоторое время молчал, потом потер правый висок. Он был очень бледен.

— Н-нет… Не думаю… — Голос его дрожал.

Беккер склонился над ним.

— Вам плохо?

Клушар едва заметно кивнул:

— Просто… я переволновался, наверное. — И замолчал.

— Подумайте, мистер Клушар, — тихо, но настойчиво сказал Беккер. — Это очень важно.

Клушар заморгал.

— Я не знаю… эта женщина… он называл ее… — Он прикрыл глаза и застонал.

— Как?

— Не могу вспомнить… — Клушар явно терял последние силы.

— Подумайте, — продолжал настаивать Беккер. — Очень важно, чтобы досье консульства было как можно более полным. Мне нужно подтвердить ваш рассказ заявлениями других свидетелей. Необходима любая информация, которая поможет мне их разыскать.

Но Клушар не слушал. Он вытирал лоб простыней.

— Простите… может быть, завтра… — Его явно мутило.

— Мистер Клушар, очень важно, чтобы вы вспомнили это сейчас. — Внезапно Беккер понял, что говорит чересчур громко. Люди на соседних койках приподнялись и внимательно наблюдали за происходящим. В дальнем конце палаты появилась медсестра и быстро направилась к ним.

— Хоть что-нибудь, — настаивал Беккер.

— Немец называл эту женщину…

Беккер слегка потряс Клушара за плечи, стараясь не дать ему провалиться в забытье. Глаза канадца на мгновение блеснули.

— Ее зовут…

Не отключайся, дружище…

— Роса… — Глаза Клушара снова закрылись. Приближающаяся медсестра прямо-таки кипела от возмущения.

— Роса? — Беккер сжал руку Клушара.

Старик застонал.

— Он называл ее… — Речь его стала невнятной и едва слышной.

Медсестра была уже совсем близко и что-то кричала Беккеру по-испански, но он ничего не слышал. Его глаза не отрывались от губ Клушара. Он еще раз сжал его руку, но тут наконец подбежала медсестра.

Она вцепилась Беккеру в плечо, заставив его подняться — как раз в тот момент, когда губы старика шевельнулись. Единственное сорвавшееся с них слово фактически не было произнесено. Оно напоминало беззвучный выдох — далекое чувственное воспоминание.

— Капля Росы…

Крик медсестры гнал его прочь.

Капля Росы? Беккер задумался. Что это за имя такое — Капля Росы? Он в последний раз взглянул на Клушара.

— Капля Росы? Вы уверены?

Но Пьер Клушар провалился в глубокое забытье.

Глава 23

Сьюзан, сидя в одиночестве в уютном помещении Третьего узла, пила травяной чай с лимоном и ждала результатов запуска «Следопыта».

Как старшему криптографу ей полагался терминал с самым лучшим обзором. Он был установлен на задней стороне компьютерного кольца и обращен в сторону шифровалки. Со своего места Сьюзан могла видеть всю комнату, а также сквозь стекло одностороннего обзора «ТРАНСТЕКСТ», возвышавшийся в самом центре шифровалки.

Сьюзан посмотрела на часы. Она ждет уже целый час. Очевидно, «Анонимная рассылка Америки» не слишком торопится пересылать почту Северной Дакоты. Сьюзан тяжело вздохнула. Несмотря на все попытки забыть утренний разговор с Дэвидом, он никак не выходил у нее из головы. Она понимала, что говорила с ним слишком сурово, и молила Бога, чтобы в Испании у него все прошло хорошо.

Мысли Сьюзан прервал громкий звук открываемой стеклянной двери. Она оглянулась и застонала. У входа стоял криптограф Грег Хейл.

Это был высокий мужчина крепкого сложения с густыми светлыми волосами и глубокой ямкой на подбородке. Он отличался громким голосом и безвкусно-крикливой манерой одеваться. Коллеги-криптографы прозвали его Галит — таково научное название каменной соли. Хейл же был уверен, что галит — некий драгоценный камень, поэтому считал, что это прозвище вполне соответствует его выдающимся умственным способностям и прекрасному телосложению. Будь он менее самонадеян, он, конечно же, заглянул бы в энциклопедию и обнаружил, что это не что иное, как солевой осадок, оставшийся после высыхания древних морей.

Как и все криптографы АНБ, Хейл зарабатывал огромные деньги, однако вовсе не стремился держать этот факт при себе. Он ездил на белом «лотосе» с люком на крыше и звуковой системой с мощными динамиками. Кроме того, он был фанатом всевозможных прибамбасов, и его автомобиль стал своего рода витриной: он установил в нем компьютерную систему глобального позиционирования, замки, приводящиеся в действие голосом, пятиконечный подавитель радаров и сотовый телефон/факс, благодаря которому всегда мог принимать сообщения на автоответчик. На номерном знаке авто была надпись МЕГАБАЙТ в обрамлении сиреневой неоновой трубки.

Ранняя юность Грега Хейла не была омрачена криминальными историями, поскольку он провел ее в Корпусе морской пехоты США, где и познакомился с компьютером. Он стал лучшим программистом корпуса, и перед ним замаячила перспектива отличной военной карьеры. Но за два дня до окончания третьего боевого дежурства в его будущем произошел резкий зигзаг. В пьяной драке Хейл случайно убил сослуживца. Корейское искусство самозащиты, тхеквондо, оказалось в большей мере смертоносным, нежели оборонительным. Военной службе пришел конец.

Отсидев некоторое время в тюрьме, Хейл занялся поисками места программиста в частных компаниях. Он не скрывал от нанимателей того, что случилось с ним во время службы в морской пехоте, и стремился завоевать их расположение, предлагая работать без оплаты в течение месяца, чтобы они узнали ему цену. В желающих принять его на работу не было недостатка, а увидав, что он может творить на компьютере, они уже не хотели его отпускать.

Профессионализм Хейла достиг высокого уровня, и у него появились знакомые среди интернет-пользователей по всему миру. Он был представителем новой породы киберпсихов и общался с такими же ненормальными в других странах, посещая непристойные сайты и просиживая в европейских чатах. Его дважды увольняли за использование счета фирмы для рассылки порнографических снимков своим дружкам.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Хейл, остановившись в дверях и с недоумением глядя на Сьюзан. Скорее всего он надеялся, что никого не застанет в Третьем узле.

Сьюзан постаралась сохранить спокойствие.

— Сегодня суббота, Грег. Могу задать тебе точно такой же вопрос.

Однако она отлично знала, чем занимался Хейл. Он был законченным компьютерным маньяком. Вопреки правилам он часто проникал в шифровалку в уик-энд, чтобы на мощнейших компьютерах погонять программу, над которой работал.

— Вот хочу попробовать сделать кое-какую перенастройку да проверить электронную почту, — сказал Хейл. Он смотрел на нее с нескрываемым любопытством. — Что ты сказала? Чем ты занята?

— Я ничего не говорила, — ответила Сьюзан.

Хейл удивленно поднял брови.

— Ах какие мы скрытные. А ведь у нас в Третьем узле нет друг от друга секретов. Один за всех и все за одного.

Сьюзан отпила глоток чая и промолчала. Хейл пожал плечами и направился к буфету. Буфет всегда был его первой остановкой. Попутно он бросил жадный взгляд на ноги Сьюзан, которые та вытянула под рабочим столом, и тяжело вздохнул. Сьюзан, не поднимая глаз, поджала ноги и продолжала следить за монитором. Хейл хмыкнул.

Сьюзан уже привыкла к агрессивному поведению Хейла. Его любимым развлечением было подключаться к ее компьютеру, якобы для того, чтобы проверить совместимость оборудования. Сьюзан это выводило из себя, однако она была слишком самолюбива, чтобы пожаловаться на него Стратмору. Проще было его игнорировать.

Хейл подошел к буфету, с грохотом открыл решетчатую дверцу, достал из холодильника пластиковую упаковку тофу, соевого творога, и сунул в рот несколько кусочков белой студенистой массы. Затем облокотился о плиту, поправил широкие серые брюки и крахмальную рубашку.

— И долго ты собираешься здесь сидеть?

— Всю ночь, — безучастно ответила Сьюзан.

— Хм-м… — пробурчал Хейл с набитым ртом. — Милая ночка вдвоем в Детском манеже.

— Втроем, — поправила Сьюзан. — Коммандер Стратмор у себя. Советую исчезнуть, пока он тебя не засек.

Хейл пожал плечами:

— Зато он не имеет ничего против твоего присутствия. Тебе он всегда рад.

Сьюзан заставила себя промолчать.

Хейл хмыкнул себе под нос и убрал упаковку тофу. Затем взял бутылку оливкового масла и прямо из горлышка отпил несколько глотков. Он считал себя большим знатоком всего, что способствовало укреплению здоровья, и утверждал, что оливковое масло очищает кишечник. Он вечно навязывал что-то коллегам, например морковный сок, и убеждал их, что нет ничего важнее безукоризненного состояния кишечника.

Хейл поставил масло на место и направился к своему компьютеру, располагавшемуся прямо напротив рабочего места Сьюзан. Даже за широким кольцом терминалов она почувствовала резкий запах одеколона и поморщилась.

— Замечательный одеколон, Грег. Вылил целую бутылку?

Хейл включил свой компьютер.

— Специально для тебя, дорогая.

Он стал ждать, когда его компьютер разогреется, и Сьюзан занервничала. Что, если Хейл захочет взглянуть на включенный монитор «ТРАНСТЕКСТА»? Вообще-то ему это ни к чему, но Сьюзан знала, что его не удовлетворит скороспелая ложь о диагностической программе, над которой машина бьется уже шестнадцать часов. Хейл потребует, чтобы ему сказали правду. Но именно правду она не имела ни малейшего намерения ему открывать. Она не доверяла Грегу Хейлу. Он был из другого теста — не их фирменной закваски. Она с самого начала возражала против его кандидатуры, но АНБ посчитало, что другого выхода нет. Хейл появился в порядке возмещения ущерба.

После фиаско «Попрыгунчика».

Четыре года назад конгресс, стремясь создать новый стандарт шифрования, поручил лучшим математикам страны, иными словами — сотрудникам АНБ, написать новый супералгоритм. Конгресс собирался принять закон, объявляющий этот новый алгоритм национальным стандартом, что должно было решить проблему несовместимости, с которой сталкивались корпорации, использующие разные алгоритмы.

Конечно, просить АНБ приложить руку к совершенствованию системы общего пользования — это все равно что предложить приговоренному к смертной казни самому сколотить себе гроб. «ТРАНСТЕКСТ» тогда еще не был создан, и принятие стандарта лишь облегчило бы процесс шифрования и значительно затруднило АНБ выполнение его и без того нелегкой задачи.

Фонд электронных границ сразу увидел в этом конфликт интересов и всячески пытался доказать, что АНБ намеренно создаст несовершенный алгоритм — такой, какой ему будет нетрудно взломать. Чтобы развеять эти опасения, конгресс объявил, что, когда алгоритм будет создан, его передадут для ознакомления лучшим математикам мира, которые должны будут оценить его качество.

Команда криптографов АНБ под руководством Стратмора без особого энтузиазма создала алгоритм, который окрестила «Попрыгунчиком», и представила его в конгресс для одобрения. Зарубежные ученые-математики проверили «Попрыгунчика» и единодушно подтвердили его высокое качество. Они заявляли, что это сильный, чистый алгоритм, который может стать отличным стандартом шифрования. Но за три дня до голосования в конгрессе, который наверняка бы дал «добро» новому стандарту, молодой программист из лаборатории «Белл» по имени Грег Хейл потряс мир, заявив, что нашел «черный ход», глубоко запрятанный в этом алгоритме.

«Черный ход» представлял собой несколько строк хитроумной программы, которые вставил в алгоритм коммандер Стратмор. Они были вмонтированы так хитро, что никто, кроме Грега Хейла, их не заметил, и практически означали, что любой код, созданный с помощью Попрыгунчика, может быть взломан секретным паролем, известным только АНБ. Стратмору едва не удалось сделать предлагаемый стандарт шифрования величайшим достижением АНБ: если бы он был принят, у агентства появился бы ключ для взлома любого шифра в Америке.

Люди, знающие толк в компьютерах, пришли в неистовство. Фонд электронных границ, воспользовавшись вспыхнувшим скандалом, поносил конгресс за проявленную наивность и назвал АНБ величайшей угрозой свободному миру со времен Гитлера. Новый стандарт шифрования приказал долго жить.

Никому не показалось удивительным, что два дня спустя АНБ приняло Грега Хейла на работу. Стратмор решил, что лучше взять его к себе и заставить трудиться на благо АНБ, чем позволить противодействовать агентству извне.

Стратмор мужественно перенес разразившийся скандал, горячо защищая свои действия перед конгрессом. Он утверждал, что стремление граждан к неприкосновенности частной переписки обернется для Америки большими неприятностями. Он доказывал, что кто-то должен присматривать за обществом, что взлом шифров агентством — вынужденная необходимость, залог мира. Но общественные организации типа Фонда электронных границ считали иначе. И развязали против Стратмора непримиримую войну.

Глава 24

Дэвид Беккер стоял в телефонной будке на противоположной стороне улицы, прямо напротив городской больницы, откуда его только что выставили за причинение беспокойства пациенту под номером 104, месье Клушару.

Все внезапно осложнилось, пошло совсем не так, как он рассчитывал. Мелкая любезность, которую он оказал Стратмору, забрав личные вещи Танкадо, вылилась в поиски таинственного кольца, как в известной игре, где нужно находить спрятанные предметы.

Дэвид только что позвонил Стратмору и рассказал о немецком туристе. Новость не обрадовала коммандера. Выслушав подробности, он долго молчал.

«Дэвид, — сказал наконец Стратмор мрачным голосом, — обнаружение этого кольца — вопрос национальной безопасности. Я возлагаю эту задачу на вас. Не подведите меня». И положил трубку.

Дэвид, задержавшись в будке, тяжко вздохнул. Взял потрепанный справочник Guía Telefónica и начал листать желтые страницы.

— Ничего не выйдет, — пробормотал он.

В разделе «Служба сопровождения» в справочнике было только три строчки; впрочем, ничего иного все равно не оставалось. Беккер знал лишь, что немец был с рыжеволосой спутницей, а в Испании это само по себе большая редкость. Клушар вспомнил, что ее звали Капля Росы. Беккер скорчил гримасу: что это за имя? Скорее кличка коровы, чем имя красавицы. Разве так могут назвать католичку? Должно быть, Клушар ослышался.

Беккер набрал первый из трех номеров.

— Servicio Social de Sevilla, — прозвучал приятный женский голос.

Беккер постарался придать своему испанскому тяжелый немецкий акцент:

— Hola, hablas Aleman?

— Нет, но я говорю по-английски, — последовал ответ.

Беккер перешел на ломаный английский:

— Спасибо. Не могли бы вы мне помочь?

— О да, конечно, — медленно проговорила женщина, готовая прийти на помощь потенциальному клиенту. — Вам нужна сопровождающая?

— Да-да, именно. Сегодня мой брат Клаус нанял девушку, очень красивую. С рыжими волосами. Я тоже хочу. На завтрашний день, пожалуйста.

— Ваш брат Клаус приходил к нам? — Женщина вдруг оживилась, словно говорила со старым знакомым.

— Да. Он очень толстый. Вы его запомнили?

— Вы сказали, что он приходил сегодня?

Беккер услышал, как его собеседница листает книгу заказов. Там не окажется никакого Клауса, но Беккер понимал, что клиенты далеко не всегда указывают свои подлинные имена.

— Хм-м, извините, — произнесла женщина. — Не нахожу такого. Как, вы сказали, имя девушки, которую нанял ваш брат?

— Рыжеволосая, — сказал Беккер, уклоняясь от ответа.

— Рыжеволосая? — переспросила она. Пауза. — Это Servicio Social de Sevilla. Вы уверены, что ваш брат приходил именно к нам?

— Да-да, конечно.

— Сеньор, у нас нет рыжеволосых. У нас только настоящие андалузские красавицы.

— Рыжие волосы, — повторил Беккер, понимая, как глупо выглядит.

— Простите, у нас нет ни одной рыжеволосой, но если вы…

— Ее зовут Капля Росы, — сказал Беккер, отлично сознавая, что это звучит совсем уж абсурдно.

Это странное имя, по-видимому, не вызвало у женщины каких-либо ассоциаций. Она извинилась, предположила, что Беккер перепутал агентство, и, наконец, положила трубку.

Первая попытка закончилась неудачей.

Нахмурившись, Беккер набрал второй номер. И на другом конце сразу же сняли трубку.

— Buenas noches, Mujeres Espaсa. Чем могу служить?

Беккер держался той же версии: он — немецкий турист, готовый заплатить хорошие деньги за рыжеволосую, которую сегодня нанял его брат.

На этот раз ему очень вежливо ответили по-немецки, но снова сказали, что рыжих девочек у них нет.

— Keine Rotköpfe, простите. — Женщина положила трубку.

Вторая попытка также ни к чему не привела.

Беккер заглянул в телефонный справочник. Оставался последний номер. Конец веревочки.

Он набрал номер.

— Escortes Belén, — ответил мужчина.

И снова Беккер изложил свою проблему:

— Sí, sí, señor. Меня зовут сеньор Ролдан. Буду рад вам помочь. У нас две рыжеволосые. Обе хорошенькие.

Сердце Беккера подпрыгнуло.

— Очень хорошенькие? — повторил он с нарочитым немецким акцентом. — Рыженькие?

— Да, а как зовут вашего брата? Я скажу вам, кто его сегодня сопровождает, и мы сможем прислать ее к вам завтра.

— Клаус Шмидт, — выпалил Беккер имя из старого учебника немецкого.

Долгая пауза.

— Сэр… я не нахожу Клауса Шмидта в книге заказов, но, быть может, ваш брат хотел сохранить инкогнито, — наверное, дома его ждет жена? — Он непристойно захохотал.

— Да, Клаус женат. Но он очень толстый. Жена отказывает ему… ну, вы понимаете. — Беккер не мог поверить, что это говорит он сам. «Если бы Сьюзан слышала меня сейчас», — подумал он. — Я тоже толстый и одинокий. Я тоже хотел бы с ней покувыркаться. Заплачу кучу денег.

Хотя спектакль и показался достаточно убедительным, но Беккер зашел слишком далеко. Проституция в Испании запрещена, а сеньор Ролдан был человеком осторожным. Он уже не один раз обжигался, когда полицейские чиновники выдавали себя за похотливых туристов. Я хотел бы с ней покувыркаться. Ролдан сразу решил, что это подстава. Если он скажет «да», его подвергнут большому штрафу, да к тому же заставят предоставить одну из лучших сопровождающих полицейскому комиссару на весь уик-энд за здорово живешь.

Когда Ролдан заговорил, голос его звучал уже не так любезно, как прежде:

— Сэр, это Агентство услуг сопровождения «Белен». Могу я поинтересоваться, кто со мной говорит?

— А-а… Зигмунд Шмидт, — с трудом нашелся Беккер.

— Кто вам дал наш номер?

— La Guía Telefónica — желтые страницы.

— Да, сэр, мы внесены туда как агентство сопровождения.

— Да-да, я и ищу спутницу. — Беккер понял, что совершил какой-то промах.

— Да, наше агентство предоставляет сопровождающих бизнесменам для обедов и ужинов. Вот почему мы внесены в телефонный справочник. Мы занимаемся легальным бизнесом. А вы ищете проститутку. — Слово прозвучало как удар хлыста.

— Но мой брат…

— Сэр, если ваш брат целый день целовался в парке с девчонкой, то это значит, что она работает не в нашем агентстве. У нас очень строгие правила относительно контактов клиента и сопровождающего.

— Но…

— Вы спутали нас с кем-то другим. У нас всего две рыженькие, Иммакулада и Росио, и ни та ни другая не станут ни с кем спать за деньги. Потому что это проституция, а она в Испании строжайше запрещена. Доброй ночи, сэр.

— Но…

Послышался щелчок положенной на рычаг трубки.

Беккер беззвучно выругался и повесил трубку. Третья попытка провалилась. Он помнил, что сказал Клушар: немец нанял девушку на весь уик-энд.

Беккер вышел из телефонной будки на перекрестке калле Саладо и авениды Асунсьон. Несмотря на интенсивное движение, воздух был наполнен сладким ароматом севильских апельсиновых деревьев. Спустились сумерки — самое романтическое время суток. Он подумал о Сьюзан. Но тут же в голову пришли слова Стратмора: Найдите кольцо. Беккер в отчаянии плюхнулся на скамейку и задумался о том, что делать дальше.

Что же предпринять?

Глава 25

Городская больница закрылась для посетителей. Свет в бывшем гимнастическом зале выключили. Пьер Клушар спал глубоким сном и не видел склонившегося над ним человека. Игла похищенного у медсестры шприца блеснула в темноте и погрузилась в вену чуть выше запястья Клушара. Шприц был наполнен тридцатью кубиками моющего средства, взятого с тележки уборщицы. Сильный палец нажал на плунжер, вытолкнув синеватую жидкость в старческую вену.

Клушар проснулся лишь на несколько секунд. Он успел бы вскрикнуть от боли, если бы сильная рука не зажала ему рот. Старик не мог даже пошевелиться. Он почувствовал неимоверный жар, бегущий вверх по руке. Нестерпимая боль пронзила плечо, сдавила грудь и, подобно миллиону осколков, вонзилась в мозг. Клушар увидел яркую вспышку света… и черную бездну.

Человек ослабил нажим, еще раз взглянул на прикрепленную к спинке кровати табличку с именем больного и беззвучно выскользнул из палаты.

Оказавшись на улице, человек в очках в тонкой металлической оправе достал крошечный прибор, закрепленный на брючном ремне, — квадратную коробочку размером с кредитную карту. Это был опытный образец нового компьютера «Монокль», разработанного ВМС США для проверки напряжения аккумуляторов в труднодоступных отделениях подводных лодок — миниатюрный аппарат, совмещенный с сотовым модемом, последнее достижение микротехнологии. Его визуальный монитор — дисплей на жидких кристаллах — был вмонтирован в левую линзу очков. «Монокль» явился провозвестником новой эры персональных компьютеров: благодаря ему пользователь имел возможность просматривать поступающую информацию и одновременно контактировать с окружающим миром.

Кардинальное отличие «Монокля» заключалось не в его миниатюрном дисплее, а в системе ввода информации. Пользователь вводил информацию с помощью крошечных контактов, закрепленных на пальцах. Контакты соединялись в определенной последовательности, которую компьютер затем расшифровывал и переводил на нормальный английский.

Киллер щелкнул миниатюрным тумблером, и очки превратились в дисплей. Опустив руки, он незаметными быстрыми движениями соединял кончики пальцев. Перед его глазами появилось сообщение, которое он должен был отправить.

ТЕМА СООБЩЕНИЯ:

П. КЛУШАР — ЛИКВИДИРОВАН

Он улыбнулся. Часть задания заключалась в немедленном уведомлении. Но сообщать имена жертв… с точки зрения человека в очках в металлической оправе, это было признаком особой элегантности стиля. Его пальцы снова задвигались, приводя в действие сотовый модем, и перед глазами появилось:

СООБЩЕНИЕ ОТПРАВЛЕНО

Глава 26

Сидя на скамейке напротив городской больницы, Беккер думал о том, что делать дальше. Звонки в агентства услуг сопровождения ничего не дали. Коммандер, недовольный необходимостью говорить по линии, не защищенной от прослушивания, попросил Дэвида не звонить, пока кольцо не окажется в его руках. Он решил было обратиться в полицию — может быть, у них есть данные о рыжеволосых проститутках, — но Стратмор на этот счет выразился недвусмысленно: Вы должны оставаться невидимым. Никто не должен знать о существовании кольца.

Может быть, стоит побродить по Триане, кварталу развлечений, и поискать там эту рыжую девицу. Или же обойти все рестораны — вдруг этот тучный немец окажется там. Но и то и другое вряд ли к чему-то приведет.

В его мозгу все время прокручивались слова Стратмора: Обнаружение этого кольца — вопрос национальной безопасности.

Внутренний голос подсказывал Беккеру, что он что-то упустил — нечто очень важное, но он никак не мог сообразить, что именно. Я преподаватель, а не тайный агент, черт возьми! И тут же он понял, почему все-таки Стратмор не послал в Севилью профессионала.

Беккер встал и бесцельно побрел по калле Делисиас, раздумывая на ходу, что бы предпринять. Мощенный брусчаткой тротуар под ногами постепенно сливался в одну темную гладкую полосу. Быстро опускалась ночь.

Капля Росы.

Что-то в этом абсурдном имени тревожно сверлило его мозг. Капля Росы. Он слышал приятный голос сеньора Ролдана из агентства сопровождения «Белена». У нас только две рыжеволосые… Две рыжеволосые, Иммакулада и Росио… Росио… Росио…

Беккер остановился как вкопанный. А еще считаюсь лингвистом! Он не мог понять, как до него не дошло сразу.

Росио — одно из самых популярных женских имен в Испании. В нем заключено все, что ассоциируется с представлением о молодой католичке: чистота, невинность, природная красота. Чистота заключена в буквальном значении имени — Капля Росы!

В ушах зазвучал голос старого канадца. Капля Росы. Очевидно, она перевела свое имя на единственный язык, равно доступный ей и ее клиенту, — английский. Возбужденный, Беккер ускорил шаги в поисках телефона.

По другой стороне улицы, оставаясь невидимым, шел человек в очках в тонкой металлической оправе.

Глава 27

Тени в зале шифровалки начали удлиняться и терять четкость. Автоматическое освещение постепенно становилось ярче. Сьюзан по-прежнему молча сидела за компьютером, ожидая вестей от «Следопыта». Поиск занял больше времени, чем она рассчитывала.

Мысли ее мешались: она тосковала по Дэвиду и страстно желала, чтобы Грег Хейл отправился домой. Но Хейл сидел на месте и помалкивал, поглощенный своим занятием. Ей было безразлично, чем именно он занят, лишь бы не заинтересовался включенным «ТРАНСТЕКСТОМ». Пока этого, по-видимому, не случилось: цифра 16 в окне отсчета часов заставила бы его завопить от изумления.

Сьюзан допивала уже третью чашку чая, когда это наконец произошло: компьютер пискнул. Пульс ее участился. На мониторе появилось символическое изображение конверта — это значило, что пришло сообщение по электронной почте. Сьюзан бросила быстрый взгляд на Хейла, но тот был всецело поглощен своим компьютером. Затаив дыхание, Сьюзан дважды щелкнула по конверту.

— Северная Дакота, — прошептала она еле слышно. — Посмотрим, кто ты такой.

Сьюзан прочитала открывшееся сообщение, которое состояло из одной строчки, потом прочитала его еще раз.

ПООБЕДАЕМ У АЛЬФРЕДА? В 8 ВЕЧЕРА?

В другом конце комнаты Хейл еле слышно засмеялся. Сьюзан взглянула на адресную строку сообщения.

FROM: GHALE@CRYPTO.NSA.GOV

Гнев захлестнул ее, но она сдержалась и спокойно стерла сообщение.

— Очень умно, Грег.

— Там подают отличный карпаччо. — Хейл улыбнулся. — Что скажешь? А потом мы могли бы…

— Выкинь это из головы.

— Сколько в тебе снобизма. — Хейл вздохнул и повернулся к своему компьютеру.

В этом вся ее сущность. Блестящий криптограф — и давнишнее разочарование Хейла. Он часто представлял, как занимается с ней сексом: прижимает ее к овальной поверхности «ТРАНСТЕКСТА» и берет прямо там, на теплом кафеле черного пола. Но Сьюзан не желала иметь с ним никакого дела. И, что, на взгляд Хейла, было еще хуже, влюбилась в университетского профессора, который к тому же зарабатывал сущие гроши. Очень жаль, если она истратит свой превосходный генетический заряд, произведя потомство от этого выродка, — а ведь могла бы предпочесть его, Грега. «У нас были бы красивые дети», — подумал он.

— Чем ты занята? — спросил Хейл, пробуя иной подход.

Сьюзан ничего не ответила.

— Я вижу, ты выдающийся командный игрок. Может быть, можно взглянуть? — Он встал и начал обходить круг терминалов, двигаясь по направлению к ней.

Сьюзан понимала, что сегодня любопытство Хейла может привести к большим неприятностям, поэтому быстро приняла решение.

— Это диагностика, — сказала она, взяв на вооружение версию коммандера.

Хейл остановился:

— Диагностика? — В голосе его слышалось недоверие. — Ты тратишь на это субботу, вместо того чтобы развлекаться с профессором?

— Его зовут Дэвид.

— Какая разница?..

— Тебе больше нечем заняться? — Сьюзан метнула на него недовольный взгляд.

— Хочешь от меня избавиться? — надулся Хейл.

— Если честно — да.

— Не надо так, Сью. Ты меня оскорбляешь.

Глаза Сьюзан сузились. Она терпеть не могла, когда он называл ее Сью. Вообще-то она ничего не имела против этого имени, но Хейл был единственным, кто его использовал, и это было ей неприятно.

— Почему бы мне не помочь тебе? — предложил Хейл. Он подошел ближе. — Я опытный диагност. К тому же умираю от любопытства узнать, какая диагностика могла заставить Сьюзан Флетчер выйти на работу в субботний день.

Сьюзан почувствовала прилив адреналина и бросила взгляд на «Следопыта». Она понимала, что не может допустить, чтобы Хейл его увидел, — последует слишком много вопросов.

— Я хочу сохранить это в тайне, — сказала она.

Но Хейл продолжал приближаться. Когда он был уже почти рядом, Сьюзан поняла, что должна действовать. Хейл находился всего в метре от нее, когда она встала и преградила ему дорогу. Его массивная фигура буквально нависла над ней, запах одеколона ударил в ноздри.

— Я сказала «нет». — Она смотрела ему прямо в глаза.

Хейл наклонил голову набок, явно заинтригованный такой скрытностью. И, как бы желая обратить все в игру, сделал еще один шаг вперед. Но он не был готов к тому, что произошло в следующее мгновение.

Сохраняя ледяное спокойствие, Сьюзан ткнула указательным пальцем в твердокаменную грудь Хейла и заставила его остановиться.

Хейл в шоке отпрянул, поняв, что она не шутит: Сьюзан Флетчер никогда еще до него не дотрагивалась, даже руки не коснулась. Правда, это было не то прикосновение, какое он рисовал в воображении, представляя себе их первый физический контакт, но все же… Хейл долго с изумлением смотрел на нее, затем медленно повернулся и направился к своему терминалу. Одно ему было абсолютно ясно: распрекрасная Сьюзан Флетчер бьется над чем-то очень важным, и можно поклясться, что это никакая не диагностика.

Глава 28

Сеньор Ролдан восседал за своим столом в агентстве сопровождения «Белена», чрезвычайно довольный тем, как умело обошел глупую полицейскую ловушку. Немецкий акцент и просьба снять девушку на ночь — это же очевидная подстава. Интересно, что они еще придумают?

Телефон на столе громко зазвонил. Сеньор Ролдан поднял трубку с обычной для него самоуверенностью.

— Buenas noches, — произнес мужской голос на беглом испанском; звонивший выговаривал слова чуточку в нос, словно был немного простужен. — Это гостиница?

— Нет, сэр. Какой номер вы набираете? — Сеньор Ролдан не потерпит сегодня больше никаких трюков.

— 34-62-10, —ответили на другом конце провода.

Ролдан нахмурился. Голос показался ему отдаленно знакомым. Он попытался определить акцент — может быть, Бургос?

— Вы набрали правильно, — сказал он осторожно, — но это служба сопровождения.

Звонивший некоторое время молчал.

— О… понимаю. Прошу прощения. Кто-то записал его, и я подумал, что это гостиница. Я здесь проездом, из Бургоса. Прошу прощения за беспокойство, доброй вам но…

— Espére! Подождите! — Сеньор Ролдан был коммерсантом до мозга костей. А вдруг это клиент? Новый клиент с севера? Он не допустит, чтобы какие-то страхи лишили его потенциального клиента.

— Друг мой, — промурлыкал он в трубку. — Мне показалось, что я уловил в вашей речи бургосский акцент. Сам я из Валенсии. Что привело вас в Севилью?

— Я торговец ювелирными изделиями. Жемчугами из Майорки.

— Неужели из Майорки! Вы, должно быть, много путешествуете.

Голос болезненно кашлянул.

— Да. Немало.

— В Севилью — по делам? — настаивал Ролдан. Ясно, конечно, что это никакой не полицейский, это Клиент с большой буквы. — Дайте мне угадать: наш номер вам дал приятель? Сказал, чтобы вы обязательно нам позвонили. Я прав?

Сеньор Ролдан уловил некоторое замешательство на другом конце провода.

— Ну, на самом деле нет. Все было совсем не так.

— Да вы не стесняйтесь, сеньор. Мы служба сопровождения, нас нечего стесняться. Красивые девушки, спутницы для обеда и приемов и все такое прочее. Кто дал вам наш номер? Уверен, наш постоянный клиент. Мы можем обслужить вас по особому тарифу.

— Ну… вообще-то никто не давал мне ваш номер специально. — В голосе мужчины чувствовалось какая-то озабоченность. — Я нашел его в паспорте и хочу разыскать владельца.

Сердце Ролдана упало. Выходит, это не клиент.

— Вы хотите сказать, что нашли этот номер?

— Да, я сегодня нашел в парке чей-то паспорт. Ваш номер был записан на клочке бумаги и вложен в паспорт. Я было подумал, что это номер гостиницы, где тот человек остановился, и хотел отдать ему паспорт. Но вышла ошибка. Я, пожалуй, занесу его в полицейский участок по пути в…

— Perdón, — прервал его Ролдан, занервничав. — Я мог бы предложить вам более привлекательную идею. — Ролдан был человек осторожный, а визит в полицию мог превратить его клиентов в бывших клиентов. — Подумайте, — предложил он. — Раз у человека в паспорте был наш номер, то скорее всего он наш клиент. Поэтому я мог бы избавить вас от хлопот с полицией.

— Не знаю… — В голосе слышалась нерешительность. — Я бы только…

— Не надо спешить, друг мой. Мне стыдно это говорить, но полиция у нас в Севилье далеко не так эффективна, как на севере. Паспорт этому человеку вернут только через несколько дней. Если вы назовете мне его имя, я сделаю все, чтобы он получил свой паспорт немедленно.

— Да что вы… Мне кажется, что… — Зашелестели перелистываемые страницы. — Имя немецкое. Не знаю, как оно правильно произносится… Густа… Густафсон?

Ролдан слышал имя впервые, но у него были клиенты из самых разных уголков мира, и они никогда не пользовались настоящими именами.

— Как он выглядит — на фото? Быть может, я смогу его узнать.

— Ну… — произнес голос. — Он очень, очень полный.

Ролдан сразу понял. Он хорошо запомнил это обрюзгшее лицо. Человек, к которому он направил Росио. Странно, подумал он, что сегодня вечером уже второй человек интересуется этим немцем.

— Мистер Густафсон? — не удержался от смешка Ролдан. — Ну конечно! Я хорошо его знаю. Если вы принесете мне его паспорт, я позабочусь, чтобы он его получил.

— Видите ли, я в центре города, без машины, — ответил голос. — Может быть, вы могли бы подойти?

— Понимаете, я не могу отойти от телефона, — уклончиво отозвался Ролдан. — Но если вы в центре, то это совсем недалеко от нас.

— Извините, но для прогулок час слишком поздний. Тут рядом полицейский участок. Я занесу им, а вы, когда увидите мистера Густафсона, скажете ему, где его паспорт.

— Подождите! — закричал Ролдан. — Не надо впутывать сюда полицию. Вы говорите, что находитесь в центре, верно? Вы знаете отель «Альфонсо Тринадцатый»? Один из лучших в городе.

— Да, — произнес голос. — Я знаю эту гостиницу. Она совсем рядом.

— Вот и прекрасно! Мистер Густафсон остановился там. Наверное, он сейчас у себя.

— Понимаю. — В голосе звонившего по-прежнему чувствовалась нерешительность. — Ну, тогда… надеюсь, хлопот не будет.

— Отлично! Он обедает там сегодня с одной из наших сопровождающих. — Ролдан понимал, что сейчас они скорее всего лежат в постели, но ему не хотелось оскорблять чувства звонившего. — Оставьте паспорт у администратора, его зовут Мануэль. Скажите, что вы от меня. Попросите его передать паспорт Росио. Росио сопровождает мистера Густафсона сегодня вечером. Она непременно передаст ему паспорт. Можете оставить свое имя и адрес — наверняка мистер Густафсон захочет вас поблагодарить.

— Прекрасная мысль! «Альфонсо Тринадцатый». Очень хорошо, прямо сейчас туда загляну. Спасибо, что помогли мне.

Дэвид Беккер повесил трубку. «Альфонсо XIII»! Он усмехнулся. Просто надо уметь задавать вопросы…

Минуту спустя незаметная фигура проследовала за Беккером по калле Делисиас в сгущающейся темноте андалузской ночи.

Глава 29

Все еще нервничая из-за столкновения с Хейлом, Сьюзан вглядывалась в стеклянную стену Третьего узла. В шифровалке не было ни души. Хейл замолк, уставившись в свой компьютер. Она мечтала, чтобы он поскорее ушел.

Сьюзан подумала, не позвонить ли ей Стратмору. Коммандер в два счета выставит Хейла — все-таки сегодня суббота. Но она отдавала себе отчет в том, что, если Хейла отправят домой, он сразу же заподозрит неладное, начнет обзванивать коллег-криптографов, спрашивать, что они об этом думают. В конце концов Сьюзан решила, что будет лучше, если Хейл останется. Он и так скоро уйдет.

Код, не поддающийся взлому. Сьюзан вздохнула, мысли ее вернулись к «Цифровой крепости». Она не могла поверить, что такой алгоритм может быть создан, но ведь доказательство налицо — у нее перед глазами. «ТРАНСТЕКСТ» не может с ним справиться.

Сьюзан подумала о Стратморе, о том, как мужественно он переносит тяжесть этого испытания, делая все необходимое, сохраняя спокойствие во время крушения.

Иногда она видела в нем что-то от Дэвида. У них было много общего: настойчивость, увлеченность своим делом, ум. Иногда ей казалось, что Стратмор без нее пропадет; ее любовь к криптографии помогала коммандеру отвлечься от завихрений политики, напоминая о молодости, отданной взламыванию шифров.

Но и она тоже многим была обязана Стратмору: он стал ее защитником в мире рвущихся к власти мужчин, помогал ей делать карьеру, оберегал ее и, как сам часто шутил, делал ее сны явью. Хотя и ненамеренно, именно Стратмор привел Дэвида Беккера в АНБ в тот памятный день, позвонив ему по телефону. Мысли Сьюзан перенеслись в прошлое, и глаза ее непроизвольно упали на листок бумаги возле клавиатуры с напечатанным на нем шутливым стишком, полученным по факсу:

МНЕ ЯВНО НЕ ХВАТАЕТ ЛОСКА,

ЗАТО МОЯ ЛЮБОВЬ БЕЗ ВОСКА.

Дэвид прислал его после какой-то мелкой размолвки. Несколько месяцев она добивалась, чтобы он объяснил, что это значит, но Дэвид молчал. Моя любовь без воска. Это было его местью. Она посвятила Дэвида в некоторые секреты криптографии и, желая держать его в состоянии полной готовности к неожиданностям, посылала ему записки, зашифрованные не слишком сложным образом. Список необходимых покупок, любовные признания — все приходило к нему в зашифрованном виде. Это была игра, и со временем Дэвид стал неплохим шифровальщиком. А потом решил отплатить ей той же монетой. Он начал подписывать свои записки «Любовь без воска, Дэвид». Таких посланий она получила больше двух десятков. И все был подписаны одинаково: «Любовь без воска».

Она просила его открыть скрытый смысл этих слов, но Дэвид отказывался и только улыбался: «Из нас двоих ты криптограф».

Главный криптограф АНБ испробовала все — подмену букв, шифровальные квадраты, даже анаграммы. Она пропустила эти слова через компьютер и поставила перед ним задачу переставить буквы в новую фразу. Выходила только абракадабра. Похоже, не один Танкадо умел создавать абсолютно стойкие шифры.

Ее мысли прервал шипящий звук открываемой пневматической двери. В Третий узел заглянул Стратмор.

— Какие-нибудь новости, Сьюзан? — спросил Стратмор и тут же замолчал, увидав Грега Хейла. — Добрый вечер, мистер Хейл. — Он нахмурился, глаза его сузились. — Сегодня суббота. Чем мы обязаны?

Хейл невинно улыбнулся:

— Просто хотел убедиться, что ноги меня еще носят.

— Понимаю. — Стратмор хмыкнул, раздумывая, как поступить, потом, по-видимому, также решил не раскачивать лодку и произнес: — Мисс Флетчер, можно поговорить с вами минутку? За дверью?

— Да, конечно… сэр. — Сьюзан не знала, как быть. Бросила взгляд на монитор, потом посмотрела на Грега Хейла. — Сейчас.

Несколькими быстрыми нажатиями клавиш она вызвала программу, именуемую «Экранный замок», которая давала возможность скрыть работу от посторонних глаз. Она была установлена на каждом терминале в Третьем узле. Поскольку компьютеры находились во включенном состоянии круглые сутки, замок позволял криптографам покидать рабочее место, зная, что никто не будет рыться в их файлах. Сьюзан ввела личный код из пяти знаков, и экран потемнел. Он будет оставаться в таком состоянии, пока она не вернется и вновь не введет пароль.

Затем Сьюзан сунула ноги в туфли и последовала за коммандером.

— Какого черта ему здесь надо? — спросил Стратмор, как только они с Сьюзан оказались за дверью Третьего узла.

— Как всегда, валяет дурака, — сказала Сьюзан.

Стратмор не скрывал недовольства.

— Он ничего не спрашивал про «ТРАНСТЕКСТ»?

— Нет. Но если он посмотрит на монитор и увидит в окне отсчета значение «семнадцать часов», то, будьте уверены, не промолчит.

Стратмор задумался.

— С какой стати он должен на него смотреть? — спросил он. Сьюзан взглянула ему в глаза.

— Вы хотите отправить его домой?

— Нет. Пусть остается. — Стратмор кивнул в сторону лаборатории систем безопасности. — Чатрукьян уже, надеюсь, ушел?

— Не знаю, я его не видела.

— Господи Иисусе, — простонал Стратмор. — Ну прямо цирк. — Он провел рукой по подбородку, на котором темнела полуторасуточная щетина. — А что «Следопыт»? Я сижу у себя точно на раскаленных углях.

— Пока ничего. Есть вести от Дэвида?

Стратмор покачал головой.

— Я попросил его не звонить мне, пока он не найдет кольцо.

— Почему? — удивилась Сьюзан. — А если ему нужна помощь?

Стратмор пожал плечами.

— Отсюда я не в состоянии ему помочь — ему придется полагаться лишь на себя. А потом, я не хочу говорить по линии, не защищенной от прослушивания.

Глаза Сьюзан расширились.

— Как прикажете это понимать?

На лице Стратмора тут же появилось виноватое выражение. Он улыбнулся, стараясь ее успокоить.

— С Дэвидом все в порядке. Просто мне приходится быть крайне осторожным.

В тридцати футах от них, скрытый за стеклом односторонней видимости Грег Хейл стоял у терминала Сьюзан. Черный экран. Хейл бросил взгляд на коммандера и Сьюзан, затем достал из кармана бумажник, извлек из него крохотную каталожную карточку и прочитал то, что было на ней написано.

Еще раз убедившись, что Сьюзан и коммандер поглощены беседой, Хейл аккуратно нажал пять клавиш на клавиатуре ее компьютера, и через секунду монитор вернулся к жизни.

— Порядок, — усмехнулся он.

Завладеть персональными кодами компьютеров Третьего узла было проще простого. У всех терминалов были совершенно одинаковые клавиатуры. Как-то вечером Хейл захватил свою клавиатуру домой и вставил в нее чип, регистрирующий все удары по клавишам. На следующее утро, придя пораньше, он подменил чужую клавиатуру на свою, модифицированную, а в конце дня вновь поменял их местами и просмотрел информацию, записанную чипом. И хотя в обычных обстоятельствах пришлось бы проверять миллионы вариантов, обнаружить личный код оказалось довольно просто: приступая к работе, криптограф первым делом вводил пароль, «отпирающий» терминал. Поэтому от Хейла не потребовалось вообще никаких усилий: личные коды соответствовали первым пяти ударам по клавиатуре.

Какая ирония, думал он, глядя в монитор Сьюзан. Хейл похитил пароли просто так, ради забавы. Теперь же он был рад, что проделал это, потому что на мониторе Сьюзан скрывалось что-то очень важное.

Задействованная ею программа была написана на языке программирования Лимбо, который не был его специальностью. Но ему хватило одного взгляда, чтобы понять: никакая это не диагностика. Хейл мог понять смысл лишь двух слов. Но этого было достаточно.

«СЛЕДОПЫТ» ИЩЕТ…

— «Следопыт»? — произнес он. — Что он ищет? — Мгновение он испытывал неловкость, всматриваясь в экран, а потом принял решение.

Хейл достаточно понимал язык программирования Лимбо, чтобы знать, что он очень похож на языки Си и Паскаль, которые были его стихией. Убедившись еще раз, что Сьюзан и Стратмор продолжают разговаривать, Хейл начал импровизировать. Введя несколько модифицированных команд на языке Паскаль, он нажал команду ВОЗВРАТ. Окно местоположения «Следопыта» откликнулось именно так, как он рассчитывал.

ОТОЗВАТЬ «СЛЕДОПЫТА»?

Он быстро нажал «Да».

ВЫ УВЕРЕНЫ?

Он снова ответил «Да».

Мгновение спустя компьютер подал звуковой сигнал.

«СЛЕДОПЫТ» ОТОЗВАН

Хейл улыбнулся. Компьютер только что отдал ее «Следопыту» команду самоуничтожиться раньше времени, так что ей не удастся найти то, что она ищет.

Помня, что не должен оставлять следов, Хейл вошел в систему регистрации действий и удалил все свои команды, после чего вновь ввел личный пароль Сьюзан. Монитор погас.

Когда Сьюзан вернулась в Третий узел, Грег Хейл как ни в чем не бывало тихо сидел за своим терминалом.

Глава 30

«Альфонсо XIII» оказался небольшим четырехзвездочным отелем, расположенным в некотором отдалении от Пуэртаде-Хереса и окруженным кованой чугунной оградой и кустами сирени. Поднявшись по мраморным ступенькам, Дэвид подошел к двери, и она точно по волшебству открылась. Привратник проводил его в фойе.

— Багаж, сеньор? Я могу вам помочь?

— Спасибо, не надо. Мне нужен консьерж.

На лице привратника появилась обиженная гримаса, словно Беккер чем-то его оскорбил.

— Por aquí, señor. — Он проводил Беккера в фойе, показал, где находится консьерж, и поспешил исчезнуть.

Фойе оказалось помещением с изысканной отделкой и элегантной обстановкой. Испанский Золотой век давным-давно миновал, но какое-то время в середине 1600-х годов этот небольшой народ был властелином мира. Комната служила гордым напоминанием о тех временах: доспехи, гравюры на военные сюжеты и золотые слитки из Нового Света за стеклом.

За конторкой с надписью КОНСЬЕРЖ сидел вежливый подтянутый мужчина, улыбающийся так приветливо, словно всю жизнь ждал минуты, когда сможет оказать любезность посетителю.

— En qué puedo servile, señor? Чем могу служить, сеньор? — Он говорил нарочито шепеляво, а глаза его внимательно осматривали лицо и фигуру Беккера.

Беккер ответил по-испански:

— Мне нужно поговорить с Мануэлем.

Загорелое лицо консьержа расплылось еще шире.

— Sí, sí, señor. Мануэль — это я. Чего желаете?

— Сеньор Ролдан из агентства сопровождения «Белена» сказал мне, что вы…

Взмахом руки консьерж заставил Беккера остановиться и нервно оглядел фойе.

— Почему бы нам не пройти сюда? — Он подвел Беккера к конторке. — А теперь, — продолжал он, перейдя на шепот, — чем я могу вам помочь?

Беккер тоже понизил голос:

— Мне нужно поговорить с одной из сопровождающих, которая, по-видимому, приглашена сегодня к вам на обед. Ее зовут Росио.

Консьерж шумно выдохнул, словно сбросив с плеч тяжесть.

— А-а, Росио — прелестное создание.

— Мне нужно немедленно ее увидеть.

— Но, сеньор, она занята с клиентом.

— Это очень важно, — извиняющимся тоном сказал Беккер. Вопрос национальной безопасности.

Консьерж покачал головой:

— Невозможно. Быть может, вы оставите…

— Всего на одну минуту. Она в столовой?

Консьерж снова покачал головой:

— Ресторан закрылся полчаса назад. Полагаю, Росио и ее гость ушли на вечернюю прогулку. Если вы оставите для нее записку, она получит ее прямо с утра. — Он направился к полке с ячейками для ключей и почты.

— Быть может, я мог бы позвонить в номер и…

— Простите, — сказал консьерж, и вся его любезность мгновенно улетучилась. — В «Альфонсо Тринадцатом» строгие правила охраны приватности постояльцев.

Беккера не устраивала перспектива ждать десять часов, пока тучный немец со своей спутницей спустятся к завтраку.

— Я понимаю, — сказал он. — Извините за беспокойство.

Повернувшись, он направился через фойе к выходу, где находилось вишневое бюро, которое привлекло его внимание, когда он входил. На нем располагался щедрый набор фирменных открыток отеля, почтовая бумага, конверты и ручки. Беккер вложил в конверт чистый листок бумаги, надписал его всего одним словом: «Росио» — и вернулся к консьержу.

— Извините, что я снова вас беспокою, — сказал он застенчиво. — Я вел себя довольно глупо. Я хотел лично сказать Росио, какое удовольствие получил от общения с ней несколько дней назад. Но я уезжаю сегодня вечером. Пожалуй, я все же оставлю ей записку. — И он положил конверт на стойку.

Консьерж взглянул на конверт и что-то грустно пробормотал себе под нос. «Еще один любитель молоденьких девочек», — подумал он.

— Ну конечно. Сеньор?..

— Буисан, — сказал Беккер. — Мигель Буисан.

— Понятно. Она получит ваше письмо утром.

— Спасибо, — улыбнулся Беккер и повернулся, собираясь уходить.

Консьерж бросил внимательный взгляд в его спину, взял конверт со стойки и повернулся к полке с номерными ячейками. Когда он клал конверт в одну из ячеек, Беккер повернулся, чтобы задать последний вопрос:

— Как мне вызвать такси?

Консьерж повернул голову и ответил. Но Беккер не слушал, что тот говорил. Он рассчитал все точно. Рука консьержа только что покинула ячейку под номером 301.

Беккер поблагодарил его и быстро зашагал, ища глазами лифт.

«Туда и обратно», — повторил он мысленно.

Глава 31

Сьюзан вернулась в Третий узел. После разговора со Стратмором она начала беспокоиться о безопасности Дэвида, а ее воображение рисовало страшные картины.

— Ну, — послышался голос Хейла, склонившегося над своим компьютером, — и чего же хотел Стратмор? Провести романтический вечер в обществе своего главного криптографа?

Сьюзан проигнорировала его вопрос и села за свой терминал. Ввела личный код, и экран тотчас ожил, показав, что «Следопыт» работает, хотя и не дал пока никакой информации о Северной Дакоте.

«Черт возьми, — подумала Сьюзан. — Почему же так долго?»

— Ты явно не в себе, — как ни в чем не бывало сказал Хейл. — Какие-нибудь проблемы с диагностикой?

— Ничего серьезного, — ответила Сьюзан, хотя вовсе не была в этом уверена. «Следопыт» задерживается. Она подумала, не ошиблась ли где-то. Начала просматривать длинные строки символов на экране, пытаясь найти то, что вызвало задержку.

Хейл посматривал на нее с самодовольным видом.

— Слушай, я хотел спросить, — заговорил он. — Что ты думаешь об этом не поддающемся взлому алгоритме, который, по словам Танкадо, он хотел создать?

У Сьюзан свело желудок. Она подняла голову.

— Не поддающийся взлому алгоритм? — Она выдержала паузу. — Ах да… Я, кажется, что-то такое читала.

— Не очень правдоподобное заявление.

— Согласна, — сказала Сьюзан, удивившись, почему вдруг Хейл заговорил об этом. — Я в это не верю. Всем известно, что невзламываемый алгоритм — математическая бессмыслица.

Хейл улыбнулся:

— Ну конечно… Принцип Бергофского.

— А также здравый смысл! — отрезала она.

— Кто знает… — Хейл театрально вздохнул. — Есть множество такого… что и не снилось нашим мудрецам.

— Прошу прощения?

— Шекспир, — уточнил Хейл. — Гамлет.

— Самообразование за тюремной решеткой?

Хейл засмеялся.

— Нет, серьезно, Сьюзан, тебе никогда не приходило в голову, что это все-таки возможно и что Танкадо действительно придумал невзламываемый алгоритм?

Этот разговор был ей неприятен.

— Ну, мы не сумели этого сделать.

— А вдруг Танкадо умнее нас?

— Может быть. — Сьюзан пожала плечами, демонстрируя равнодушие.

— Мы с ним какое-то время переписывались, — как бы невзначай сказал Хейл. — С Танкадо. Ты знала об этом?

Сьюзан посмотрела на него, стараясь не показать свое изумление.

— Неужели?

— Да. После того как я вскрыл алгоритм «Попрыгунчика», он написал мне, что мы с ним братья по борьбе за неприкосновенность частной переписки.

Сьюзан не могла поверить своим ушам. Хейл лично знаком с Танкадо! И снова постаралась держаться с подчеркнутым безразличием.

— Он поздравил меня с обнаружением «черного хода» в «Попрыгунчике», — продолжал Хейл. — И назвал это победой в борьбе за личные права граждан всего мира. Ты должна признать, Сьюзан, что этот «черный ход» был придуман для того, чтобы ввести мир в заблуждение и преспокойно читать электронную почту. По мне, так поделом Стратмору.

— Грег, — сказала Сьюзан, стараясь не показать своего возмущения, — этот «черный ход» позволял АНБ расшифровывать электронную почту, представляющую угрозу нашей безопасности.

— Что ты говоришь? — Хейл невинно вздохнул. — И в качестве милого побочного развлечения читать переписку простых граждан?

— Мы не шпионим за простыми гражданами, и ты это отлично знаешь. ФБР имеет возможность прослушивать телефонные разговоры, но это вовсе не значит, что оно прослушивает всех.

— Будь у них штат побольше, прослушивали бы.

Сьюзан оставила это замечание без ответа.

— У правительств должно быть право собирать информацию, в которой может содержаться угроза общественной безопасности.

— Господи Иисусе! — шумно вздохнул Хейл. — Похоже, Стратмор здорово промыл тебе мозги. Ты отлично знаешь, что ФБР не может прослушивать телефонные разговоры произвольно: для этого они должны получить ордер. Этот новый стандарт шифрования означал бы, что АНБ может прослушивать кого угодно, где угодно и когда угодно.

— Ты прав — и так и должно быть! — сурово отрезала Сьюзан. — Если бы ты не нашел «черный ход» в «Попрыгунчике», мы могли бы взломать любой шифр, вместо того чтобы полагаться на «ТРАНСТЕКСТ».

— Если бы я не нашел «черный ход», — сказал Хейл, — это сделал бы кто-то другой. Я спас вас, сделав это заранее. Можешь представить себе последствия, если бы это обнаружилось, когда «Попрыгунчик» был бы уже внедрен?

— Так или иначе, — парировала Сьюзан, — теперь мы имеем параноиков из Фонда электронных границ, уверенных, что «черный ход» есть во всех наших алгоритмах.

— А это не так? — язвительно заметил Хейл.

Сьюзан холодно на него посмотрела.

— Да будет тебе. — Хейл вроде бы затрубил отбой. — Теперь это не имеет значения. У вас есть «ТРАНСТЕКСТ». У вас есть возможность мгновенно получать информацию. Вы можете читать все, что пожелаете, — без всяких вопросов и запросов. Вы выиграли.

— Почему бы не сказать — мы выиграли? Насколько мне известно, ты сотрудник АНБ.

— Ненадолго, — буркнул Хейл.

— Не зарекайся.

— Я серьезно. Рано или поздно я отсюда смоюсь.

— Я этого не переживу.

В этот момент Сьюзан поймала себя на том, что готова взвалить на Хейла вину за все свои неприятности. За «Цифровую крепость», волнения из-за Дэвида, за то, что не поехала в Смоуки-Маунтинс, — хотя он был ко всему этому не причастен. Единственная его вина заключалась в том, что она испытывала к нему неприязнь. Сьюзан важно было ощущать свое старшинство. В ее обязанности в качестве главного криптографа входило поддерживать в шифровалке мирную атмосферу — воспитывать других. Особенно таких, как Хейл, — зеленых и наивных.

Сьюзан посмотрела на него и подумала о том, как жаль, что этот человек, талантливый и очень ценный для АНБ, не понимает важности дела, которым занимается агентство.

— Грег, — сказала она, и голос ее зазвучал мягче, хотя далось ей это нелегко. — Сегодня я не в духе. Меня огорчают твои разговоры о нашем агентстве как каком-то соглядатае, оснащенном современной техникой. Эта организация создавалась с единственной целью — обеспечивать безопасность страны. При этом дерево иногда приходится потрясти, чтобы собрать подгнившие плоды. И я уверена, что большинство наших граждан готовы поступиться некоторыми правами, но знать, что негодяи не разгуливают на свободе.

Хейл промолчал.

— Рано или поздно, — продолжала она, — народ должен вверить кому-то свою судьбу. В нашей стране происходит много хорошего, но немало и плохого. Кто-то должен иметь возможность оценивать и отделять одно от другого. В этом и заключается наша работа. Это наш долг. Нравится нам это или нет, но демократию от анархии отделяет не очень-то прочная дверь, и АНБ ее охраняет.

Хейл задумчиво кивнул:

— Quis custodiet ipsos custodes?

Сьюзан была озадачена.

— Это по-латыни, — объяснил Хейл. — Из сатир Ювенала. Это значит — «Кто будет охранять охранников?».

— Не понимаю. Кто будет охранять охранников?

— Вот именно. Если мы — охранники общества, то кто будет следить за нами, чтобы мы не стали угрозой обществу?

Сьюзан покачала головой, не зная, что на это возразить.

Хейл улыбнулся:

— Так заканчивал Танкадо все свои письма ко мне. Это было его любимое изречение.

Глава 32

Дэвид Беккер остановился в коридоре у номера 301. Он знал, что где-то за этой витиеватой резной дверью находится кольцо. Вопрос национальной безопасности.

За дверью послышалось движение, раздались голоса. Он постучал. Послышался голос с сильным немецким акцентом:

— Ja?

Беккер молчал.

— Ja?

Дверь слегка приоткрылась, и на него уставилось круглое немецкое лицо.

Дэвид приветливо улыбнулся. Он не знал, как зовут этого человека.

— Deutscher, ja? Вы немец, да?

Мужчина нерешительно кивнул.

Беккер заговорил на чистейшем немецком:

— Мне нужно с вами поговорить.

Мужчина смотрел на него недовольно.

— Was wollen Sie? Что вам нужно?

Беккер понял, что ему следовало заранее отрепетировать разговор, прежде чем колотить в дверь. Он искал нужные слова.

— У вас есть кое-что, что я должен получить.

Эти слова оказались не самыми подходящими. Глаза немца сузились.

— Ein Ring, — сказал Беккер. — Du hast einen Ring. У вас есть кольцо.

— Проваливайте! — зарычал немец и начал закрывать дверь. Беккер не раздумывая просунул ногу в щель и открыл дверь. Но сразу же об этом пожалел.

Глаза немца расширились.

— Was tust du? Что вы делаете?

Беккер понял, что перегнул палку. Он нервно оглядел коридор. Его уже выставили сегодня из больницы, и он не хотел, чтобы это случилось еще раз.

— Nimm deinen Fuß weg! — прорычал немец. — Уберите ногу!

Взгляд Беккера упал на пухлые пальцы мужчины. Никакого кольца. «Я так близок к цели», — подумал он.

— Ein Ring! — повторил Беккер, но дверь закрылась перед его носом.

Он долго стоял в роскошно убранном коридоре, глядя на копию Сальватора Дали на стене. «Очень уместно, — мысленно застонал он. — Сюрреализм. Я в плену абсурдного сна». Проснувшись утром в своей постели, Беккер заканчивал день тем, что ломился в гостиничный номер незнакомого человека в Испании в поисках какого-то магического кольца.

Суровый голос Стратмора вернул его к действительности. Вы должны найти это кольцо.

Беккер глубоко вздохнул и перестал жаловаться на судьбу. Ему хотелось домой. Он посмотрел на дверь с номером 301. Там, за ней, его обратный билет. Остается только заполнить его.

Беккер снова вздохнул, решительно подошел к двери и громко постучал. Пора переходить к решительным действиям.

Немец рывком открыл дверь и собрался было закричать, но Беккер его опередил. Помахав карточкой теннисного клуба Мериленда, он рявкнул:

— Полиция!

После чего вошел в номер и включил свет.

Немец не ожидал такого оборота.

— Was machst…

— Помолчите! — Беккер перешел на английский. — У вас в номере проститутка? — Он оглядел комнату. Роскошная обстановка, как в лучших отелях. Розы, шампанское, широченная кровать с балдахином. Росио нигде не видно. Дверь, ведущая в ванную, закрыта.

— Prostituiert? — Немец бросил боязливый взгляд на дверь в ванную. Он был крупнее, чем ожидал Беккер. Волосатая грудь начиналась сразу под тройным подбородком и выпячивалась ничуть не меньше, чем живот необъятного размера, на котором едва сходился пояс купального халата с фирменным знаком отеля.

Беккер старался придать своему лицу как можно более угрожающее выражение.

— Ваше имя?

Красное лицо немца исказилось от страха.

— Was willst du? Чего вы хотите?

— Я из отдела испанской полиции по надзору за иностранными туристами. В вашем номере проститутка?

Немец нервно посмотрел на дверь в ванную. Он явно колебался.

— Ja, — признался он наконец.

— Вам известно, что в Испании это противозаконно?

— Nein, — солгал немец. — Я не знал. Я сейчас же отправлю ее домой.

— Боюсь, вы опоздали, — внушительно заявил Беккер и прошелся по номеру. — У меня к вам предложение.

— Ein Vorschlag? — У немца перехватило дыхание. — Предложение?

— Да. Я могу прямо сейчас отвести вас в участок… — Беккер выразительно замолчал и прищелкнул пальцами.

— Или?.. — спросил немец с расширившимися от страха глазами.

— Или мы придем к соглашению.

— Какому соглашению? — Немец слышал рассказы о коррупции в испанской полиции.

— У вас есть кое-что, что мне очень нужно, — сказал Беккер.

— Да-да, конечно, — быстро проговорил немец, натужно улыбаясь. Он подошел к туалетному столику, где лежал бумажник. — Сколько?

Беккер изобразил крайнюю степень негодования.

— Вы хотите дать взятку представителю закона? — зарычал он.

— Нет, конечно, нет! Я просто подумал… — Толстяк быстро убрал бумажник. — Я… я… — Совсем растерявшись, он сел на край постели и сжал руки. Кровать застонала под его весом. — Простите.

Беккер вытащил из вазы, стоявшей на столике в центре комнаты, розу и небрежно поднес ее к носу, потом резко повернулся к немцу, выпустив розу из рук.

— Что вы можете рассказать про убийство?

Немец побелел.

— Mord? Убийство?

— Да. Убийство азиата сегодня утром. В парке. Это было убийство — Ermordung. — Беккеру нравилось это немецкое слово, означающее «убийство». От него так и веяло холодом.

— Ermordung? Он… он был?..

— Да, убит.

— Но… но это невозможно! — У немца перехватило дыхание. — Я там был. У него случился инфаркт. Я сам видел. Никакой крови. Никакой пули.

Беккер снисходительно покачал головой:

— Иногда все выглядит не так, как есть на самом деле.

Лицо немца стало белым как полотно.

Беккер был доволен собой. Ложь подействовала: бедняга даже вспотел.

— Че-че-го же вы хотите? — выдавил он заикаясь. — Я ничего не знаю.

Беккер зашагал по комнате.

— На руке умершего было золотое кольцо. Я хочу его забрать.

— У м-меня его нет.

Беккер покровительственно улыбнулся и перевел взгляд на дверь в ванную.

— А у Росио? Капельки Росы?

Лицо мужчины из мертвенно-бледного стало красным.

— Вы знаете Капельку Росы? — Вытерев пот со лба рукавом халата, он собирался что-то сказать, но тут отворилась дверь в ванную.

Мужчины оглянулись.

В дверях стояла Росио Ева Гранада. Это было впечатляющее зрелище. Длинные ниспадающие рыжие волосы, идеальная иберийская кожа, темно-карие глаза, высокий ровный лоб. На девушке был такой же, как на немце, белый махровый халат с поясом, свободно лежащим на ее широких бедрах, распахнутый ворот открывал загорелую ложбинку между грудями. Росио уверенно, по-хозяйски вошла в спальню.

— Чем могу помочь? — спросила она на гортанном английском.

Беккер не мигая смотрел на эту восхитительную женщину.

— Мне нужно кольцо, — холодно сказал он.

— Кто вы такой? — потребовала она.

Беккер перешел на испанский с ярко выраженным андалузским акцентом:

— Guardia Civil.

Росио засмеялась.

— Не может быть! — сказала она по-испански.

У Беккера застрял комок в горле. Росио была куда смелее своего клиента.

— Не может быть? — повторил он, сохраняя ледяной тон. — Может, пройдем, чтобы я смог вам это доказать?

— Не стану вас затруднять, — ухмыльнулась она, — благодарю за предложение. Но все же кто вы?

Беккер держался своей легенды:

— Я из севильской полиции.

Росио угрожающе приблизилась.

— Я знаю всех полицейских в этом городе. Они мои лучшие клиенты.

Беккер чувствовал, как ее глаза буквально впиваются в него. Он решил сменить тактику:

— Я из специальной группы, занимающейся туристами. Отдайте кольцо, или мне придется отвести вас в участок и…

— И что? — спросила она, подняв брови в притворном ужасе.

Беккер замолчал. Он опять перегнул палку. Его план не сработал. Почему она не хочет ему поверить?

Росио подошла к нему еще ближе.

— Я не знаю, кто вы такой и чего хотите, но если вы немедленно отсюда не уйдете, я вызову службу безопасности отеля и настоящая полиция арестует вас за попытку выдать себя за полицейского офицера.

Беккер знал, что Стратмор в пять минут вызволит его из тюрьмы, но понимал, что это дело надо завершить совершенно иначе. Арест никак не вписывался в его планы.

Росио подошла еще ближе и изучающе смотрела на него.

— Хорошо, — вздохнул он, всем своим видом признавая поражение. Его испанский тут же потерял нарочитый акцент. — Я не из севильской полиции. Меня прислала сюда американская правительственная организация, с тем чтобы я нашел кольцо. Это все, что я могу вам сказать. Я уполномочен заплатить вам за него.

На мгновение в комнате повисла тишина, затем Росио приоткрыла губы в хитрой улыбке.

— Ну видите, все не так страшно, правда? — Она села в кресло и скрестила ноги. — И сколько вы заплатите?

Вздох облегчения вырвался из груди Беккера. Он сразу же перешел к делу:

— Я могу заплатить вам семьсот пятьдесят тысяч песет. Пять тысяч американских долларов. — Это составляло половину того, что у него было, и раз в десять больше настоящей стоимости кольца.

Росио подняла брови.

— Это очень большие деньги.

— Конечно. Договорились?

Девушка покачала головой.

— Как бы я хотела сказать «да».

— Миллион песет? — предложил Беккер. — Это все, что у меня есть.

— Боже мой! — Она улыбнулась. — Вы, американцы, совсем не умеете торговаться. На нашем рынке вы бы и дня не продержались.

— Наличными, прямо сейчас, — сказал Беккер, доставая из кармана пиджака конверт. «Я очень хочу домой».

Росио покачала головой:

— Не могу.

— Почему? — рассердился Беккер.

— У меня его уже нет, — сказала она виноватым тоном. — Я его продала.

Глава 33

Токуген Нуматака смотрел в окно и ходил по кабинету взад-вперед как зверь в клетке. Человек, с которым он вступил в контакт, Северная Дакота, не звонил. Проклятые американцы! Никакого представления о пунктуальности!

Он позвонил бы Северной Дакоте сам, но у него не было номера его телефона. Нуматака терпеть не мог вести дела подобным образом, он ненавидел, когда хозяином положения был кто-то другой.

С самого начала его преследовала мысль, что звонки Северной Дакоты — это западня, попытка японских конкурентов выставить его дураком. Теперь его снова одолевали те же подозрения. Нуматака решил, что ему необходима дополнительная информация.

Выскочив из кабинета, он повернул налево по главному коридору здания «Нуматек». Сотрудники почтительно кланялись, когда он проходил мимо. Нуматака хорошо понимал, что эти поклоны вовсе не свидетельствует об их любви к нему, они — всего лишь знак вежливости, которую японские служащие проявляют по отношению даже к самым ненавистным начальникам.

Нуматака проследовал прямо на коммутатор компании. Все звонки принимались единственным оператором на двенадцатиканальный терминал «Коренсо-2000». Телефонистка, державшая трубку у уха, мгновенно поднялась и поклонилась, увидев босса.

— Садитесь! — рявкнул Нуматака.

Она опустилась на стул.

— В четыре сорок пять ко мне на личный телефон поступил звонок. Вы можете сказать, откуда звонили? — Он проклинал себя за то, что не выяснил этого раньше.

Телефонистка нервно проглотила слюну.

— На этой машине нет автоматического определителя номера, сэр. Я позвоню в телефонную компанию. Я уверена, что они смогут сказать.

Нуматака тоже был уверен, что компания это сделает. В эпоху цифровой связи понятие неприкосновенности частной жизни ушло в прошлое. Записывается все. Телефонные компании могут сообщить, кто вам звонил и как долго вы говорили.

— Сделайте это, — приказал он. — И тут же доложите мне.

Глава 34

Сьюзан сидела одна в помещении Третьего узла, ожидая возвращения «Следопыта». Хейл решил выйти подышать воздухом, за что она была ему безмерно благодарна. Однако одиночество не принесло ей успокоения. В голове у Сьюзан беспрестанно крутилась мысль о контактах Танкадо с Хейлом.

«Кто будет охранять охранников?» — подумала она. Quis custodiet ipsos custodes? Эти слова буквально преследовали ее. Она попыталась выбросить их из головы.

Мысли ее вернулись к Дэвиду. Сьюзен надеялась, что с ним все в порядке. Ей трудно было поверить, что он в Испании. Чем скорее будет найден ключ и все закончится, тем лучше для всех.

Сьюзан потеряла счет времени, потраченного на ожидание «Следопыта». Два часа? Три? Она перевела взгляд на пустую шифровалку. Скорее бы просигналил ее терминал. Но тот молчал. Конец лета. Солнце уже зашло. Над головой автоматически зажглись лампы дневного света. Сьюзан нервничала: прошло уже слишком много времени.

Взглянув на «Следопыта», она нахмурилась.

— Ну давай же, — пробормотала она. — У тебя было много времени.

Сьюзан положила руку на мышку и вывела окно состояния «Следопыта». Сколько времени он уже занят поиском?

Открылось окно — такие же цифровые часы, как на «ТРАНСТЕКСТЕ», которые должны были показывать часы и минуты работы «Следопыта». Однако вместо этого Сьюзан увидела нечто совершенно иное, от чего кровь застыла в жилах.

«СЛЕДОПЫТ» ОТКЛЮЧЕН

«Следопыт» отключен! У нее даже перехватило дыхание. Почему?

Сьюзан охватила паника. Она быстро проверила отчет программы в поисках команды, которая могла отозвать «Следопыта», но ничего не обнаружила. Складывалось впечатление, что он отключился сам по себе. Сьюзан знала, что такое могло произойти только по одной причине — если бы в «Следопыте» завелся вирус.

Вирусы были самой большой неприятностью, с которой сталкивались в своей работе программисты. Поскольку компьютеры должны были выполнять операции в абсолютно точном порядке, самая мелкая ошибка могла иметь колоссальные последствия. Простая синтаксическая ошибка — если бы, например, программист по ошибке ввел вместо точки запятую — могла обрушить всю систему. Происхождение термина «вирус» всегда казалось Сьюзан весьма забавным.

Этот термин возник еще во времена первого в мире компьютера «Марк-1» — агрегата размером с комнату, построенного в 1944 году в лаборатории Гарвардского университета. Однажды в компьютере случился сбой, причину которого никто не мог установить. После многочасовых поисков ее обнаружил младший лаборант. То была моль, севшая на одну из плат, в результате чего произошло короткое замыкание. Тогда-то виновников компьютерных сбоев и стали называть вирусами.

«У меня нет на это времени», — сказала себе Сьюзан.

На поиски вируса может уйти несколько дней. Придется проверить тысячи строк программы, чтобы обнаружить крохотную ошибку, — это все равно что найти единственную опечатку в толстенной энциклопедии.

Сьюзан понимала, что ей ничего не остается, как запустить «Следопыта» повторно. На поиски вируса нужно время, которого нет ни у нее, ни у коммандера.

Но, вглядываясь в строки программы и думая, какую ошибку она могла допустить, Сьюзан чувствовала, что тут что-то не так. Она запускала «Следопыта» месяц назад, и никаких проблем не возникло. Мог ли сбой произойти внезапно, сам по себе?

Размышляя об этом, Сьюзан вдруг вспомнила фразу, сказанную Стратмором: Я попытался запустить «Следопыта» самостоятельно, но информация, которую он выдал, оказалась бессмысленной.

Сьюзан задумалась над этими словами. Информация, которую он выдал…

Она резко подняла голову. Возможно ли это? Информация, которую он выдал?

Если Стратмор получил от «Следопыта» информацию, значит, тот работал. Она оказалась бессмысленной, потому что он ввел задание в неверной последовательности, но ведь «Следопыт» работал!

Но Сьюзан тут же сообразила, что могла быть еще одна причина отключения «Следопыта». Внутренние ошибки программы не являлись единственными причинами сбоя, потому что иногда в действие вступали внешние силы — скачки напряжения, попавшие на платы частички пыли, повреждение проводов. Поскольку за техникой Третьего узла следили самым тщательным образом, она даже не рассматривала такую возможность.

Сьюзан встала и быстро подошла к громадному книжному шкафу с техническими руководствами, взяла с полки справочник с прошитым проволочной спиралью корешком и принялась его листать. Она нашла то, что искала, вернулась со справочником к своему терминалу, ввела несколько команд и подождала, пока компьютер проверит список команд, отданных за последние три часа. Сьюзан надеялась обнаружить внешнее воздействие — команду отключения, вызванную сбоем электропитания или дефектным чипом.

Через несколько мгновений компьютер подал звуковой сигнал. Сердце ее заколотилось. Затаив дыхание, она вглядывалась в экран.

КОД ОШИБКИ 22

Сьюзан вздохнула с облегчением. Это была хорошая весть: проверка показала код ошибки, и это означало, что «Следопыт» исправен.Вероятно, он отключился в результате какой-то внешней аномалии, которая не должна повториться.

Код ошибки 22. Она попыталась вспомнить, что это значит. Сбои техники в Третьем узле были такой редкостью, что номера ошибок в ее памяти не задерживалось.

Сьюзан пролистала справочник и нашла нужный список.

19: ОШИБКА В СИСТЕМНОМ РАЗДЕЛЕ

20: СКАЧОК НАПРЯЖЕНИЯ

21: СБОЙ СИСТЕМЫ ХРАНЕНИЯ ДАННЫХ

Наконец она дошла до пункта 22 и, замерев, долго всматривалась в написанное. Потом, озадаченная, снова взглянула на монитор.

КОД ОШИБКИ 22

Сьюзан нахмурилась и снова посмотрела в справочник. То, что она увидела, казалось лишенным всякого смысла.

22: РУЧНОЕ ОТКЛЮЧЕНИЕ

Глава 35

Беккер в шоке смотрел на Росио.

— Вы продали кольцо?

Девушка кивнула, и рыжие шелковистые волосы скользнули по ее плечам.

Беккер молил Бога, чтобы это оказалось неправдой.

— Pero… Но…

Она пожала плечами и произнесла по-испански:

— Девушке возле парка.

Беккер почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Этого не может быть!

Росио игриво улыбнулась и кивнула на немца.

— El quería que lo guardará. Он хотел его оставить, но я сказала «нет». Во мне течет цыганская кровь, мы, цыганки, не только рыжеволосые, но еще и очень суеверные. Кольцо, которое отдает умирающий, — дурная примета.

— Вы знаете эту девушку? — Беккер приступил к допросу.

Брови Росио выгнулись.

— О! Я вижу, вам действительно очень нужно это кольцо, да?

Беккер мрачно кивнул.

— Кому вы его продали?

Тучный немец в полном недоумении сидел на кровати. Надежды на романтический вечер рушились по непонятной причине.

— Was passiert? — нервно спросил он. — Что происходит?

Беккер не удостоил его ответом.

— На самом деле я его не продала, — сказала Росио. — Хотела это сделать, но она совсем еще ребенок, да и денег у нее не было. Вот я его и отдала. Но если бы знала, сколько вы мне за него предложите, то сохранила бы это кольцо для вас.

— Почему вы ушли из парка? — спросил Беккер. — Умер человек. Почему вы не дождались полицейских? И не отдали кольцо им?

— Мне много чего нужно, мистер Беккер, но неприятности точно не нужны. Кроме того, тот старик вроде бы обо всем позаботился.

— Канадец?

— Да. Он вызвал «скорую». Мы решили уйти. Я не видела смысла впутывать моего спутника, да и самой впутываться в дела, связанные с полицией.

Беккер рассеянно кивнул, стараясь осмыслить этот жестокий поворот судьбы. Она отдала это чертово кольцо!

— Я пыталась помочь умирающему, — объясняла Росио. — Но сам он, похоже, этого не хотел. Он… это кольцо… он совал его нам в лицо, тыкал своими изуродованными пальцами. Он все протягивал к нам руку — чтобы мы взяли кольцо. Я не хотела брать, но мой спутник в конце концов его взял. А потом этот парень умер.

— А вы пробовали сделать ему искусственное дыхание? — предположил Беккер.

— Нет. Мы к нему не прикасались. Мой друг испугался. Он хоть и крупный, но слабак. — Она кокетливо улыбнулась Беккеру. — Не волнуйтесь, он ни слова не понимает по-испански.

Беккер нахмурился. Он вспомнил кровоподтеки на груди Танкадо.

— Искусственное дыхание делали санитары?

— Понятия не имею. Я уже говорила, что мы ушли до их прибытия.

— Вы хотите сказать — после того как стащили кольцо?

— Мы его не украли, — искренне удивилась Росио. — Человек умирал, и у него было одно желание. Мы просто исполнили его последнюю волю.

Беккер смягчился. В конце концов, Росио права, он сам, наверное, поступил бы точно так же.

— А потом вы отдали кольцо какой-то девушке?

— Я же говорила. От этого кольца мне было не по себе. На девушке было много украшений, и я подумала, что ей это кольцо понравится.

— А она не увидела в этом ничего странного? В том, что вы просто так отдали ей кольцо?

— Нет. Я сказала, что нашла его в парке. Я думала, что она мне заплатит, но ничего не вышло. Ну, мне было все равно. Я просто хотела от него избавиться.

— Когда вы отдали ей кольцо?

Росио пожала плечами.

— Сегодня днем. Примерно через час после того, как его получила.

Беккер посмотрел на часы — 11.48. За восемь часов след остыл. Какого черта я здесь делаю? Я должен был сейчас отдыхать в Смоуки-Маунтинс. Он вздохнул и задал единственный вопрос, который пришел ему в голову:

— Как выглядит эта девушка?

— Era un punqui, — ответила Росио.

Беккер изумился.

— Un punqui?

— Sí. Punqui.

— Панк?

— Да, панк, — сказала Росио на плохом английском и тотчас снова перешла на испанский. — Mucha joyera. Вся в украшениях. В одном ухе странная серьга, кажется, в виде черепа.

— В Севилье есть панки и рокеры?

Росио улыбнулась:

— Todo bajo el sol. Чего только нет под солнцем. — Это был девиз туристского бюро Севильи.

— Она назвала вам свое имя?

— Нет.

— Может быть, сказала, куда идет?

— Нет. По-испански говорила очень плохо.

— Она не испанка? — спросил Беккер.

— Нет. Думаю, англичанка. И с какими-то дикими волосами — красно-бело-синими.

Беккер усмехнулся, представив это зрелище.

— Может быть, американка? — предположил он.

— Не думаю, — сказала Росио. — На ней была майка с британским флагом.

Беккер рассеянно кивнул:

— Хорошо. Бело-красно-синие волосы, майка, серьга с черепом в ухе. Что еще?

— Больше ничего. Панк да и только.

Панк да и только.

Беккер принадлежал к миру людей, носивших университетские свитера и консервативные стрижки, — он просто не мог представить себе образ, который нарисовала Росио.

— Попробуйте припомнить что-нибудь еще.

Росио задумалась.

— Нет, больше ничего.

В этот момент кровать громко заскрипела: клиент Росио попытался переменить позу. Беккер повернулся к нему и заговорил на беглом немецком:

— Noch etwas? Что-нибудь еще? Что помогло бы мне найти девушку, которая взяла кольцо?

Повисло молчание. Казалось, эта туша собирается что-то сказать, но не может подобрать слов. Его нижняя губа на мгновение оттопырилась, но заговорил он не сразу. Слова, сорвавшиеся с его языка, были определенно произнесены на английском, но настолько искажены сильным немецким акцентом, что их смысл не сразу дошел до Беккера.

— Проваливай и умри.

Дэвид даже вздрогнул от неожиданности.

— Простите?

— Проваливай и умри, — повторил немец, приложив левую ладонь к жирному правому локтю, имитируя итальянский жест, символизирующий грязное ругательство.

Но Беккер слишком устал, чтобы обращать внимание на оскорбления. Проваливай и умри? Он повернулся к Росио и заговорил с ней по-испански:

— Похоже, я злоупотребил вашим гостеприимством.

— Не обращайте на него внимания, — засмеялась она. — Он просто расстроен. Но он получит то, что ему причитается. — Она встряхнула волосами и подмигнула ему.

— Может быть, все-таки скажете что-нибудь еще? Что помогло бы мне? — сказал Беккер.

Росио покачала головой:

— Это все. Но вам ее не найти. Севилья — город большой и очень обманчивый.

— Я постараюсь. — Вопрос национальной безопасности…

— Если вам не повезет, — сказала Росио, бросив взгляд на пухлый конверт, выпирающий в кармане Беккера, — пожалуйста, заходите. Мой дружок скоро заснет как убитый. Постучите тихонько. Я найду свободную комнату и покажу вам Испанию с такой стороны, что вам будет что вспомнить. — И она сладко причмокнула губами.

Беккер изобразил улыбку.

— Я должен идти.

Он извинился перед немцем за вторжение, в ответ на что тот скромно улыбнулся.

— Keine Ursache.

Беккер вышел в коридор. Нет проблем? А как же «проваливай и умри»?

Глава 36

Ручное отключение? Сьюзан отказывалась что-либо понимать.

Она была абсолютно уверена, что не вводила такой команды — во всяком случае, намеренно. Подумала, что, может быть, спутала последовательность нажатия клавиш.

«Немыслимо», — подумала она. Согласно информации, появившейся в окне, команда была подана менее двадцати минут назад. Сьюзан помнила, что за последние двадцать минут вводила только свой персональный код, когда выходила переговорить со Стратмором. Невозможно представить, что машина могла спутать пароль с командой отключения «Следопыта».

Понимая, что теряет время, Сьюзан вызвала на экран регистр замка и проверила, верно ли был введен персональный код. Все было сделано как положено.

«Тогда откуда же пришла команда на ручное отключение?» — рассердилась она.

Недовольно поморщившись, Сьюзан закрыла окно экранного замка, но в ту долю секунды, когда оно исчезало с экрана, она заметила нечто необычное. Снова открыв окно, Сьюзан изучила содержащуюся в нем информацию. Какая-то бессмыслица. Вначале был зарегистрирован нормальный ввод замка, в тот момент, когда она выходила из помещения Третьего узла, однако время следующей команды «отпирания» показалось Сьюзан странным. Две эти команды разделяло меньше одной минуты, но она была уверена, что разговаривала с коммандером больше минуты.

Сьюзан просмотрела все команды. То, что она увидела, привело ее в ужас. С интервалом в три минуты была зарегистрирована вторая серия команд запирания-отпирания. Согласно регистру, кто-то открывал ее компьютер, пока ее не было в комнате.

Но это невозможно! У нее перехватило дыхание. Единственным кандидатом в подозреваемые был Грег Хейл, но Сьюзан могла поклясться, что никогда не давала ему свой персональный код. Следуя классической криптографической процедуре, она выбрала пароль произвольно и не стала его записывать. То, что Хейл мог его угадать, было исключено: число комбинаций составляло тридцать шесть в пятой степени, или свыше шестидесяти миллионов.

Однако в том, что команда на отпирание действительно вводилась, не было никаких сомнений. Сьюзан в изумлении смотрела на монитор. Хейл влез в ее компьютер, когда она выходила. Именно он и подал ручную команду на отзыв «Следопыта».

Вопрос «насколько быстро?» уступил место другому — «с какой целью?». У Хейла не было мотивов для вторжения в ее компьютер. Он ведь даже не знал, что она задействовала «Следопыта». А если и знал, подумала Сьюзан, то зачем ему мешать ее поискам парня по имени Северная Дакота?

Вопросы, не имеющие ответов, множились в голове. «А теперь все по порядку», — произнесла она вслух. К Хейлу можно вернуться чуть позже. Сосредоточившись, Сьюзан перезагрузила «Следопыта» и нажала клавишу «ВВОД». Терминал пискнул.

«СЛЕДОПЫТ» ЗАПУЩЕН

Сьюзан знала, что пройдет несколько часов, прежде чем «Следопыт» вернется. Она проклинала Хейла, недоумевая, каким образом ему удалось заполучить ее персональный код и с чего это вдруг его заинтересовал ее «Следопыт».

Встав, Сьюзан решительно направилась подошла к терминалу Хейла. Экран монитора был погашен, но она понимала, что он не заперт: по краям экрана было видно свечение. Криптографы редко запирали свои компьютеры, разве что покидая Третий узел на ночь. Обычно они лишь уменьшали их яркость; кодекс чести гарантировал, что никто в их отсутствие к терминалу не прикоснется.

«К черту кодекс чести, — сказала она себе. — Посмотрим, чем ты тут занимаешься».

Окинув быстрым взглядом находящееся за стеклом помещение шифровалки, Сьюзан включила кнопку яркости. Вспыхнувший экран был совершенно пуст. Несколько этим озадаченная, она вызвала команду поиска и напечатала:

НАЙТИ: «СЛЕДОПЫТ»

Это был дальний прицел, но если в компьютере Хейла найдутся следы ее программы, то они будут обнаружены. Тогда станет понятно, почему он вручную отключил «Следопыта». Через несколько секунд на экране показалась надпись:

ОБЪЕКТ НЕ НАЙДЕН

Не зная, что искать дальше, она ненадолго задумалась и решила зайти с другой стороны.

НАЙТИ: «ЗАМОК ЭКРАНА»

Монитор показал десяток невинных находок — и ни одного намека на копию ее персонального кода в компьютере Хейла.

Сьюзан шумно вздохнула. Какими же программами он пользовался сегодня? Открыв меню последних программ, она обнаружила, что это был сервер электронной почты. Сьюзан обшарила весь жесткий диск и в конце концов нашла папку электронной почты, тщательно запрятанную среди других директорий. Открыв ее, она увидела несколько дополнительных папок; создавалось впечатление, что у Хейла было множество почтовых адресов. Один из них, к ее удивлению, был адресом анонимного провайдера. Сьюзан открыла одно из старых входящих сообщений, и у нее тотчас же перехватило дыхание.

TO: NDAKOTA@ARA.ANON.ORG

FROM: ET@DOSHISHA.EDU

И далее текст сообщения:

ГРОМАДНЫЙ ПРОГРЕСС! «ЦИФРОВАЯ КРЕПОСТЬ» ПОЧТИ ГОТОВА. ОНА ОТБРОСИТ АНБ НАЗАД НА ДЕСЯТИЛЕТИЯ!

Сьюзан как во сне читала и перечитывала эти строки. Затем дрожащими руками открыла следующее сообщение.

TO: NDAKOTA@ARA.ANON.ORG

FROM: ET@DOSHISHA.EDU

МЕНЯЮЩИЙСЯ ОТКРЫТЫЙ ТЕКСТ ДЕЙСТВУЕТ! ВСЯ ХИТРОСТЬ В МЕНЯЮЩЕЙСЯ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ!

В это трудно было поверить, но она видела эти строки своими глазами. Электронная почта от Энсея Танкадо, адресованная Грегу Хейлу. Они работали вместе. Сьюзан буквально онемела, когда эта страшная правда дошла до ее сознания.

Северная Дакота — это Грег Хейл?

Глаза ее не отрывались от экрана. Мозг лихорадочно искал какое-то другое объяснение, но не находил. Перед ее глазами было внезапно появившееся доказательство: Танкадо использовал меняющуюся последовательность для создания функции меняющегося открытого текста, а Хейл вступил с ним в сговор с целью свалить Агентство национальной безопасности.

— Это н-не… — заикаясь, произнесла она вслух, — невероятно!

И, словно возражая ей, в ее мозгу эхом прозвучали слова Хейла, сказанные чуть раньше: Танкадо не раз мне писал…

Стратмор сильно рисковал, взяв меня в АНБ… Рано или поздно я отсюда слиняю.

Но Сьюзан физически не могла примириться с тем, что увидела. Да, Грег Хейл противный и наглый, но он же не предатель. Зная, чем грозит агентству «Цифровая крепость», не мог же он участвовать в заговоре по ее созданию!

И все же Сьюзан понимала, что остановить Хейла могут только его представления о чести и честности. Она вспомнила об алгоритме «Попрыгунчик». Один раз Грег Хейл уже разрушил планы АНБ. Что мешает ему сделать это еще раз?

«Но Танкадо… — размышляла она. — С какой стати такой параноик, как Танкадо, доверился столь ненадежному типу, как Хейл?»

Сьюзан понимала, что теперь это не имеет никакого значения. Нужно немедленно доложить обо всем Стратмору. Ирония ситуации заключалась в том, что партнер Танкадо находился здесь, прямо у них под носом. Ей в голову пришла и другая мысль — известно ли Хейлу, что Танкадо уже нет в живых?

Сьюзан стала быстро закрывать файлы электронной почты Хейла, уничтожая следы своего посещения. Хейл ничего не должен заподозрить — пока. Ключ к «Цифровой крепости», внезапно осенило ее, прячется где-то в глубинах этого компьютера.

Когда Сьюзан закрывала последний файл, за стеклом Третьего узла мелькнула тень. Она быстро подняла глаза и увидела возвращающегося Грега Хейла. Он приближался к двери.

— Черт его дери! — почти беззвучно выругалась Сьюзан, оценивая расстояние до своего места и понимая, что не успеет до него добежать. Хейл был уже слишком близко.

Она метнулась к буфету в тот момент, когда дверь со звуковым сигналом открылась, и, остановившись у холодильника, рванула на себя дверцу. Стеклянный графин на верхней полке угрожающе подпрыгнул и звонко опустился на место.

— Проголодалась? — спросил Хейл, подходя к ней. Голос его звучал спокойно и чуточку игриво. — Откроем пачку тофу?

— Нет, спасибо. — Сьюзан шумно выдохнула и повернулась к нему. — Я думаю, — начала она, — что я только… — но слова застряли у нее в горле. Она побледнела.

— Что с тобой? — удивленно спросил Хейл.

Сьюзан встретилась с ним взглядом и прикусила губу.

— Ничего, — выдавила она.

Но это было не так. Терминал Хейла ярко светился. Она забыла его отключить.

Глава 37

Спустившись вниз, Беккер подошел к бару. Он совсем выбился из сил. Похожий на карлика бармен тотчас положил перед ним салфетку.

— Qué bebe usted? Чего-нибудь выпьете?

— Спасибо, нет. Я лишь хотел спросить, есть ли в городе клубы, где собираются молодые люди — панки?

— Клубы? Для панков? — переспросил бармен, странно посмотрев на Беккера.

— Да. Есть ли в Севилье такое место, где тусуются панки?

— No lo sé, señor. Не знаю. Но уж определенно не здесь! — Он улыбнулся. — Может, все-таки чего-нибудь выпьете?

Беккер понимал, что, по мнению бармена, ведет себя странно.

— Quiere Ud. algo? — настаивал бармен. — Fino? Jerez?

Откуда-то сверху накатывали приглушенные волны классической музыки. «Бранденбургский концерт, — подумал Беккер. — Номер четыре». Они со Сьюзан слушали этот концерт в прошлом году в университете в исполнении оркестра Академии Святого Мартина. Ему вдруг страшно захотелось увидеть ее — сейчас же. Прохладный ветерок кондиционера напомнил ему о жаре на улице. Он представил себе, как бредет, обливаясь потом, по душным, пропитанным запахом наркотиков улицам Трианы, пытаясь разыскать девчонку-панка в майке с британским флагом на груди, и снова подумал о Сьюзан.

— Zumo de arándano, — с удивлением услышал он собственный голос. — Клюквенный сок.

Бармен смотрел на него озадаченно.

— Solo? — Клюквенный сок популярен в Испании, но пить его в чистом виде — неслыханное дело.

— Sí, — сказал Беккер. — Solo.

— Echo un poco de Smirnoff? — настаивал бармен. — Плеснуть чуточку водки?

— No, gracias.

— Gratis? — по-прежнему увещевал бармен. — За счет заведения?

Превозмогая шум в голове, Беккер представил себе грязные улицы Трианы, удушающую жару, безнадежные поиски в долгой нескончаемой ночи. Какого черта! Он кивнул.

— Sí, échame un poco de vodka.

Бармен с видимым облегчением приготовил ему напиток.

Беккер оглядел затейливое убранство бара и подумал, что все, что с ним происходит, похоже на сон. В любой другой реальности было бы куда больше здравого смысла. «Я, университетский профессор, — подумал он, — выполняю секретную миссию».

Бармен с любезной улыбкой протянул Беккеру стакан:

— A su gusto, señor. Клюквенный сок и капелька водки.

Беккер поблагодарил его. Отпил глоток и чуть не поперхнулся. Ничего себе капелька!

Глава 38

Хейл остановился в центре комнаты и пристально посмотрел на Сьюзан.

— Что случилось, Сью? У тебя ужасный вид.

Сьюзан подавила поднимающуюся волну страха. В нескольких метрах от нее ярко светился экран Хейла.

— Со мной… все в порядке, — выдавила она. Сердце ее готово было выскочить из груди.

Было видно, что Хейл ей не поверил.

— Может быть, хочешь воды?

Она не нашлась что ответить. И проклинала себя. Как я могла не выключить монитор? Сьюзан понимала: как только Хейл заподозрит, что она искала что-то в его компьютере, то сразу же поймет, что подлинное лицо Северной Дакоты раскрыто. И пойдет на все, лишь бы эта информация не вышла из стен Третьего узла.

А что, подумала Сьюзен, если броситься мимо него и побежать к двери? Но осуществить это намерение ей не пришлось. Внезапно кто-то начал колотить кулаком по стеклянной стене. Оба они — Хейл и Сьюзан — даже подпрыгнули от неожиданности. Это был Чатрукьян. Он снова постучал. У него был такой вид, будто он только что увидел Армагеддон.

Хейл сердито посмотрел на обезумевшего сотрудника лаборатории систем безопасности и обратился к Сьюзан:

— Я сейчас вернусь. Выпей воды. Ты очень бледна. — Затем повернулся и вышел из комнаты.

Сьюзан взяла себя в руки и быстро подошла к монитору Хейла. Протянула руку и нажала на кнопку. Экран погас.

В голове у нее стучало. Повернувшись, она увидела, как за стеной, в шифровалке, Чатрукьян что-то говорит Хейлу. Понятно, домой он так и не ушел и теперь в панике пытается что-то внушить Хейлу. Она понимала, что это больше не имеет значения: Хейл и без того знал все, что можно было знать.

«Мне нужно доложить об этом Стратмору, — подумала она, — и как можно скорее».

Глава 39

Росио Ева Гранада стояла перед зеркалом в ванной номера 301, скинув с себя одежду. Наступил момент, которого она с ужасом ждала весь этот день. Немец лежит в постели и ждет ее. Самый крупный мужчина из всех, с кем ей приходилось иметь дело.

Нарочито медленно она взяла из ведерка кубик льда и начала тереть им соски. Они сразу же затвердели. Это было одной из ее многочисленных хитростей: мужчинам казалось, что она сгорает от страсти, поэтому они стремились прийти к ней снова и снова. Росио погладила руками свои пышные загорелые формы — дай Бог, чтобы они сохраняли свою привлекательность еще лет пять-шесть, пока она не накопит достаточно денег. Сеньор Ролдан забирал большую часть ее заработка себе, но без него ей пришлось бы присоединиться к бесчисленным шлюхам, что пытаются подцепить пьяных туристов в Триане. А у ее клиентов по крайней мере есть деньги. Они ее не бьют, им легко угодить. Росио натянула ночную рубашку, глубоко вздохнула и открыла дверь в комнату.

Когда она вошла, глаза немца чуть не вывалились из орбит. На ней была черная ночная рубашка; загорелая, орехового оттенка кожа светилась в мягком свете ночника, соски призывно выделялись под тонкой прозрачной тканью.

— Komm doch hierher, — сказал немец сдавленным голосом, сбрасывая с себя пижаму и поворачиваясь на спину.

Росио через силу улыбнулась и подошла к постели. Но, посмотрев на распростертую на простынях громадную тушу, почувствовала облегчение. То, что она увидела пониже его живота, оказалось совсем крошечным.

Немец схватил ее и нетерпеливо стянул с нее рубашку. Его толстые пальцы принялись методично, сантиметр за сантиметром, ощупывать ее тело. Росио упала на него сверху и начала стонать и извиваться в поддельном экстазе. Когда он перевернул ее на спину и взгромоздился сверху, она подумала, что сейчас он ее раздавит. Его массивная шея зажала ей рот, и Росио чуть не задохнулась. Боже, поскорей бы все это закончилось, взмолилась она про себя.

— Sí! Sí! — вскрикивала она в интервалах между его рывками и впивалась ногтями ему в спину, стараясь ускорить его движения.

Все смешалось в ее голове — лица бесчисленных мужчин, склонявшиеся над ней, потолки гостиничных номеров, в которые она смотрела, мечты о том, что когда-нибудь все это кончится и она заведет детей…

Внезапно, без всякого предупреждения, тело немца выгнулось, замерло и тут же рухнуло на нее. «Это все?» — подумала она удивленно и с облегчением и попыталась выскользнуть из-под него.

— Милый, — глухо прошептала она. — Позволь, я переберусь наверх. — Но немец даже не шевельнулся.

Росио изо всех сил уперлась руками в его массивные плечи.

— Милый, я… я сейчас задохнусь! — Ей стало дурно. Все ее внутренности сдавило этой немыслимой тяжестью. — Despiértate! — Ее пальцы инстинктивно вцепились ему в волосы. Просыпайся!

И в этот момент Росио почувствовала под пальцами что-то теплое и липкое. Густая жидкость текла по его волосам, капала ей на лицо, попадала в рот. Она почувствовала соленый привкус и из последних сил попыталась выбраться из-под немца. В неизвестно откуда взявшейся полоске света она увидела его искаженное судорогой лицо. Из пулевого отверстия в виске хлестала кровь — прямо на нее. Росио попробовала закричать, но в легких не было воздуха. Он вот-вот задавит ее. Уже теряя сознание, она рванулась к свету, который пробивался из приоткрытой двери гостиничного номера, и успела увидеть руку, сжимающую пистолет с глушителем. Яркая вспышка — и все поглотила черная бездна.

Глава 40

Стоя у двери Третьего узла, Чатрукьян с безумным видом отчаянно пытался убедить Хейла в том, что с «ТРАНСТЕКСТОМ» стряслась беда. Сьюзан пробежала мимо них с одной только мыслью — как можно скорее предупредить Стратмора.

Сотрудник лаборатории систем безопасности схватил ее за руку.

— Мисс Флетчер! У нас вирус! Я уверен! Вы должны…

Сьюзан вырвала руку и посмотрела на него с возмущением.

— Мне кажется, коммандер приказал вам уйти.

— Но монитор! Она показывает восемнадцать…

— Коммандер Стратмор велел вам уйти!

— Плевал я на Стратмора! — закричал Чатрукьян, и его слова громким эхом разнеслись по шифровалке.

— Мистер Чатрукьян? — послышался сверху звучный возглас.

Все трое замерли.

Над ними, опираясь на перила площадки перед своим кабинетом, стоял Стратмор.

Какое-то время в здании слышался только неровный гул расположенных далеко внизу генераторов. Сьюзан отчаянно пыталась встретиться взглядом со Стратмором. Коммандер! Северная Дакота — это Хейл!

Но Стратмор смотрел на молодого сотрудника лаборатории систем безопасности. Коммандер спускался по лестнице, ни на мгновение не сводя с него глаз. Он быстро подошел к ним и остановился в нескольких сантиметрах от дрожащего Чатрукьяна.

— Вы что-то сказали?

— Сэр, — задыхаясь проговорил Чатрукьян. — «ТРАНСТЕКСТ» вышел из строя!

— Коммандер, — вмешалась Сьюзан, — я хотела бы поговорить…

Стратмор жестом заставил ее замолчать. Глаза его неотрывно смотрели на Чатрукьяна.

— В него попал зараженный файл, сэр. Я абсолютно в этом уверен!

Лицо Стратмора побагровело.

— Мистер Чатрукьян, такое уже случалось. Нет никакого файла, который мог бы заразить «ТРАНСТЕКСТ»!

— Вы ошибаетесь, сэр! — вскричал Чатрукьян. — И если он проникнет в главную базу данных…

— Что еще за файл, черт возьми? Покажите мне его!

Чатрукьян заколебался.

— Я не могу.

— Разумеется, не можете! Его же не существует.

— Коммандер, я должна… — попробовала вставить слово Сьюзан.

И снова Стратмор нетерпеливым взмахом руки заставил ее замолчать.

Сьюзан в испуге взглянула на Хейла. Он стоял с безучастным видом, словно происходящее его никак не касалось. «И это понятно, — подумала она. — Никакой вирус Хейла не волнует, он ведь отлично знает, что происходит с «ТРАНСТЕКСТОМ»».

Но Чатрукьян стоял на своем.

— Зараженный файл существует, сэр. Но он прошел «Сквозь строй»!

— Если эта система его не перехватила, то откуда вы знаете, что вирус существует?

Чатрукьян вдруг обрел прежнюю уверенность.

— Цепная мутация, сэр. Я проделал анализ и получил именно такой результат — цепную мутацию!

Теперь Сьюзан поняла, почему сотрудник систем безопасности так взволнован. Цепная мутация. Она знала, что цепная мутация представляет собой последовательность программирования, которая сложнейшим образом искажает данные. Это обычное явление для компьютерных вирусов, особенно таких, которые поражают крупные блоки информации. Из почты Танкадо Сьюзан знала также, что цепные мутации, обнаруженные Чатрукьяном, безвредны: они являются элементом «Цифровой крепости».

— Когда я впервые увидел эти цепи, сэр, — говорил Чатрукьян, — я подумал, что фильтры системы «Сквозь строй» неисправны. Но затем я сделал несколько тестов и обнаружил… — Он остановился, вдруг почувствовав себя не в своей тарелке. — Я обнаружил, что кто-то обошел систему фильтров вручную.

Эти слова были встречены полным молчанием. Лицо Стратмора из багрового стало пунцовым. Сомнений в том, кого именно обвиняет Чатрукьян, не было. Единственный терминал в шифровалке, с которого разрешалось обходить фильтры «Сквозь строй», принадлежал Стратмору.

Когда коммандер заговорил, в его голосе звучали ледяные нотки:

— Мистер Чатрукьян, я не хочу сказать, что вас это не касается, но фильтры обошел я. — Очевидно, что Стратмор с трудом сдерживает гнев. — Я уже раньше объяснял вам, что занят диагностикой особого рода. Цепная мутация, которую вы обнаружили в «ТРАНСТЕКСТЕ», является частью этой диагностики. Она там, потому что я ее туда запустил. «Сквозь строй» не позволял мне загрузить этот файл, поэтому я обошел фильтры. — Глаза коммандера, сузившись, пристально смотрели на Чатрукьяна. — Ну, что еще — до того как вы отправитесь домой?

В одно мгновение Сьюзан все стало ясно. Когда Стратмор загрузил взятый из Интернета алгоритм закодированной «Цифровой крепости» и попытался прогнать его через «ТРАНСТЕКСТ», цепная мутация наткнулась на фильтры системы «Сквозь строй». Горя желанием выяснить, поддается ли «Цифровая крепость» взлому, Стратмор принял решения обойти фильтры.

В обычных условиях такое действие считалось бы недопустимым. Но в сложившейся ситуации никакой опасности в загрузке в «ТРАНСТЕКСТ» этой программы не было, потому что коммандер точно знал, что это за файл и откуда он появился.

— Несмотря на все мое уважение к вам, сэр, — продолжал настаивать Чатрукьян, — мне никогда еще не доводилось слышать о диагностике, в которой использовалась бы мутация…

— Коммандер, — перебила его Сьюзан, которая не могла больше ждать. — Мне действительно нужно…

На этот раз ее слова прервал резкий звонок мобильного телефона Стратмора. Коммандер поднес его к уху.

— В чем дело? — рявкнул он и замолчал, внимательно слушая собеседника.

Сьюзан на какое-то время забыла про Хейла. Она молила Бога, чтобы Стратмору звонил Дэвид. «Скажи мне скорей, что с ним все в порядке, — думала она. — Скажи, что он нашел кольцо!» Но коммандер поймал ее взгляд и нахмурился. Значит, это не Дэвид.

Сьюзан почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Она лишь хотела знать, что человек, которого она любит, в безопасности. Стратмор, в свою очередь, тоже сгорал от нетерпения, но по другой причине. Если Дэвид и дальше задержится, придется послать ему на помощь кого-то из полевых агентов АНБ, а это было связано с риском, которого коммандер всеми силами хотел избежать.

— Коммандер, — сказал Чатрукьян, — я уверен, что нам надо проверить…

— Подождите минутку, — сказал Стратмор в трубку, извинившись перед собеседником. Он прикрыл микрофон телефона рукой и гневно посмотрел на своего молодого сотрудника. — Мистер Чатрукьян, — буквально прорычал он, — дискуссия закончена! Вы должны немедленно покинуть шифровалку. Немедленно. Это приказ.

Чатрукьян замер от неожиданности.

— Но, сэр, мутация…

— Немедленно! — крикнул Стратмор.

Чатрукьян некоторое время смотрел на него, лишившись дара речи, а потом бегом направился прочь из шифровалки.

Стратмор повернулся и с удивлением увидел Хейла. Сьюзан поняла, в чем дело: все это время Хейл вел себя тихо, подозрительно тихо, поскольку отлично знал, что нет такой диагностики, в которой использовалась бы цепная мутация, тем более такая, которая занимала «ТРАНСТЕКСТ» уже восемнадцать часов. Хейл не проронил ни слова. Казалось, вспыхнувшая на его глазах перепалка абсолютно его не касается. Очевидно, Стратмор вдруг задумался: почему? У Сьюзан имелся на это ответ.

— Коммандер, — она снова попыталась настоять на своем, — нам нужно поговорить.

— Минутку! — отрезал Стратмор, вопросительно глядя на Хейла. — Мне нужно закончить разговор. — Он повернулся и направился к своему кабинету.

Сьюзан открыла рот, но слова застряли у нее в горле. Хейл — Северная Дакота! Она замерла и непроизвольно задержала дыхание, чувствуя на себе взгляд Хейла. Сьюзан повернулась, и Хейл, пропуская ее вперед, сделал широкий взмах рукой, точно приветствуя ее возвращение в Третий узел.

— После вас, Сью, — сказал он.

Глава 41

В кладовке третьего этажа отеля «Альфонсо XIII» на полу без сознания лежала горничная. Человек в очках в железной оправе положил в карман ее халата связку ключей. Он не услышал ее крика, когда ударил ее, он даже не знал, кричала ли она вообще: он оглох, когда ему было всего двенадцать лет от роду.

Человек благоговейно потянулся к закрепленной на брючном ремне батарее: эта машинка, подарок одного из клиентов, подарила ему новую жизнь. Теперь он мог принимать заказы в любой точке мира. Сообщения поступали мгновенно, и их нельзя было отследить.

Он торопливо повернул выключатель. Стекла очков блеснули, и его пальцы снова задвигались в воздухе. Он, как обычно, записал имена жертв. Контакты на кончиках пальцев замкнулись, и на линзах очков, подобно бестелесным духам, замелькали буквы.

ОБЪЕКТ: РОСИО ЕВА ГРАНАДА — ЛИКВИДИРОВАНА

ОБЪЕКТ: ГАНС ХУБЕР — ЛИКВИДИРОВАН

Тремя этажами ниже Дэвид Беккер заплатил по счету и со стаканом в руке направился через холл на открытую террасу гостиницы.

— Туда и обратно, — пробормотал он.

Все складывалось совсем не так, как он рассчитывал. Теперь предстояло принять решение. Бросить все и ехать в аэропорт? Вопрос национальной безопасности. Он тихо выругался.

Тогда почему они послали не профессионального агента, а университетского преподавателя?

Выйдя из зоны видимости бармена, Беккер вылил остатки напитка в цветочный горшок. От водки у него появилось легкое головокружение. Сьюзан, подшучивая над ним, часто говорила, что напоить его не составляет никакого труда. Наполнив тяжелый хрустальный стакан водой из фонтанчика, Беккер сделал несколько жадных глотков, потянулся и расправил плечи, стараясь сбросить алкогольное оцепенение, после чего поставил стакан на столик и направился к выходу. Когда он проходил мимо лифта, дверцы открылись. В кабине стоял какой-то мужчина. Беккер успел заметить лишь очки в железной оправе. Мужчина поднес к носу платок. Беккер вежливо улыбнулся и вышел на улицу — в душную севильскую ночь.

Глава 42

Вернувшись в комнату, Сьюзан, не находя себе места, нервно ходила из угла в угол, терзаясь мыслью о том, что так и не выбрала момент, чтобы разоблачить Хейла.

А тот спокойно сидел за своим терминалом.

— Стресс — это убийца, Сью. Что тебя тревожит?

Сьюзан заставила себя сесть. Она полагала, что Стратмор уже закончил телефонный разговор и сейчас придет и выслушает ее, но он все не появлялся. Пытаясь успокоиться, она посмотрела на экран своего компьютера. Запущенный во второй раз «Следопыт» все еще продолжал поиск, но теперь это уже не имело значения. Сьюзан знала, что он принесет ей в зубах:

GHALE@crypto.nsa.gov

Переведя взгляд на рабочий кабинет Стратмора, она поняла, что больше не может ждать, пусть даже помешает его разговору по телефону. Она встала и направилась к двери.

Хейл внезапно почувствовал беспокойство — скорее всего из-за необычного поведения Сьюзан. Он быстро пересек комнату и преградил ей дорогу, скрестив на груди руки.

— Скажи мне, что происходит, — потребовал он. — Сегодня здесь все идет кувырком. В чем дело?

— Пусти меня, — сказала Сьюзан, стараясь говорить как можно спокойнее. Внезапно ее охватило ощущение опасности.

— Ну, давай же, — настаивал Хейл. — Стратмор практически выгнал Чатрукьяна за то, что тот скрупулезно выполняет свои обязанности. Что случилось с «ТРАНСТЕКСТОМ»? Не бывает такой диагностики, которая длилась бы восемнадцать часов. Все это вранье, и ты это отлично знаешь. Скажи мне, что происходит?

Сьюзен прищурилась. Ты сам отлично знаешь, что происходит!

— А ну-ка пропусти меня, Грег, — сказала она. — Мне нужно в туалет.

Хейл ухмыльнулся, но, подождав еще минуту, отошел в сторону.

— Извини, Сью, я пошутил.

Сьюзан быстро проскочила мимо него и вышла из комнаты. Проходя вдоль стеклянной стены, она ощутила на себе сверлящий взгляд Хейла.

Сьюзан пришлось сделать крюк, притворившись, что она направляется в туалет. Нельзя, чтобы Хейл что-то заподозрил.

Глава 43

В свои сорок пять Чед Бринкерхофф отличался тем, что носил тщательно отутюженные костюмы, был всегда аккуратно причесан и прекрасно информирован. На легком летнем костюме, как и на загорелой коже, не было ни морщинки. Его густые волосы имели натуральный песочный оттенок, а глаза отливали яркой голубизной, которая только усиливалась слегка тонированными контактными линзами.

Оглядывая свой роскошно меблированный кабинет, он думал о том, что достиг потолка в структуре АНБ. Его кабинет находился на девятом этаже — в так называемом Коридоре красного дерева. Кабинет номер 9А197. Директорские апартаменты.

В этот субботний вечер в Коридоре красного дерева было пусто, все служащие давно разошлись по домам, чтобы предаться излюбленным развлечениям влиятельных людей. Хотя Бринкерхофф всегда мечтал о «настоящей» карьере в агентстве, он вынужден был довольствоваться положением «личного помощника» — бюрократическим тупиком, в который его загнала политическая крысиная возня. Тот факт, что он работал рядом с самым влиятельным человеком во всем американском разведывательном сообществе, служил ему малым утешением. Он с отличием окончил теологическую школу Андовер и колледж Уильямса и, дожив до средних лет, не получил никакой власти, не достиг никакого значимого рубежа. Все свои дни он посвящал организации распорядка чужой жизни.

* * *

В положении личного помощника директора имелись и определенные преимущества: роскошный кабинет в директорских апартаментах, свободный доступ в любой отдел АНБ и ощущение собственной исключительности, объяснявшееся обществом, среди которого ему приходилось вращаться. Выполняя поручения людей из высшего эшелона власти, Бринкерхофф в глубине души знал, что он — прирожденный личный помощник: достаточно сообразительный, чтобы все правильно записать, достаточно импозантный, чтобы устраивать пресс-конференции, и достаточно ленивый, чтобы не стремиться к большему.

Приторно-сладкий перезвон каминных часов возвестил об окончании еще одного дня его унылого существования. «Какого черта! — подумал он. — Что я делаю здесь в пять вечера в субботу?»

— Чед? — В дверях его кабинета возникла Мидж Милкен, эксперт внутренней безопасности Фонтейна. В свои шестьдесят она была немного тяжеловатой, но все еще весьма привлекательной женщиной, чем не переставала изумлять Бринкерхоффа. Кокетка до мозга костей, трижды разведенная, Мидж двигалась по шестикомнатным директорским апартаментам с вызывающей самоуверенностью. Она отличалась острым умом, хорошей интуицией, частенько засиживалась допоздна и, как говорили, знала о внутренних делах АНБ куда больше самого Господа Бога.

«Черт возьми, — подумал Бринкерхофф, разглядывая ее серое кашемировое платье, — или я старею, или она молодеет».

— Еженедельные отчеты. — Мидж улыбнулась, помахивая пачкой документов. — Вам нужно проверить, как это выглядит.

Бринкерхофф окинул взглядом ее фигуру.

— Отсюда выглядит просто отлично.

— Да ну тебя, Чед, — засмеялась она. — Я гожусь тебе в матери.

«Могла бы не напоминать», — подумал он.

Мидж подошла к его столу.

— Я ухожу, но директору эти цифры нужны к его возвращению из Южной Америки. То есть к понедельнику, с самого утра. — Она бросила пачку компьютерных распечаток ему на стол.

— Я что, бухгалтер?

— Нет, милый, ты директорский автопилот. Надеюсь, не забыл.

— Ну и что мне, прожевать все эти цифры?

Она поправила прическу.

— Ты же всегда стремился к большей ответственности. Вот она.

Он печально на нее посмотрел.

— Мидж… у меня нет никакой жизни.

Она постучала пальцем по кипе документов:

— Вот твоя жизнь, Чед Бринкерхофф. — Но, посмотрев на него, смягчилась. — Могу я чем-нибудь тебе помочь, прежде чем уйду?

Он посмотрел на нее умоляюще и покрутил затекшей шеей.

— У меня затекли плечи.

Мидж не поддалась.

— Прими аспирин.

— Не помассируешь мне спину? — Он надулся.

Мидж покачала головой.

— В «Космополитене» пишут, что две трети просьб потереть спинку кончаются сексом.

Бринкерхофф возмутился.

— У нас ничего такого не случалось.

— Вот именно. — Она едва заметно подмигнула. — В этом все и дело.

— Мидж…

— Доброй ночи, Чед. — Она направилась к двери.

— Ты уходишь?

— Ты же знаешь, что я бы осталась, — сказала она, задержавшись в дверях, — но у меня все же есть кое-какая гордость. Я просто не желаю играть вторую скрипку — тем более по отношению к подростку.

— Моя жена вовсе не подросток, — возмутился Бринкерхофф. — Она просто так себя ведет.

Мидж посмотрела на него с удивлением.

— Я вовсе не имела в виду твою жену. — Она невинно захлопала ресницами. — Я имела в виду Кармен. — Это имя она произнесла с нарочитым пуэрто-риканским акцентом.

— Кого? — спросил он чуть осипшим голосом.

— Кармен. Ту, что работает в столовой.

Бринкерхофф почувствовал, как его лицо заливается краской. Двадцатисемилетняя Кармен Хуэрта была поваром-кондитером в столовой АНБ. Бринкерхофф провел с ней наедине несколько приятных и, как ему казалось, тайных встреч в кладовке.

Мидж злорадно подмигнула.

— Никогда не забывай, Чед, что «Большой Брат» знает все.

Большой Брат? Бринкерхофф отказывался в это поверить.

Неужели Большой Брат следит за тем, что делается в кладовке?

«Большой Брат», или «Брат», как его обычно называла Мидж, — это аппарат «Сентрекс-333», размещавшийся в крохотном, похожем на подсобку кабинетике рядом с директорскими апартаментами. «Большой Брат» был частью мира, в котором царила Мидж. Он получал информацию со 148 камер кабельного телевидения, 399 электронных дверей, 377 устройств прослушивания телефонов и еще 212 «жучков», установленных по всему комплексу АНБ.

Директора АНБ дорого заплатили за осознание того факта, что двадцать шесть тысяч сотрудников не только огромная ценность, но и источник больших неприятностей. Все крупные провалы в сфере безопасности в истории агентства происходили внутри этого здания. В обязанности Мидж как эксперта по обеспечению внутренней безопасности входило наблюдение за всем, что творилось в стенах АНБ… в том числе и в кладовке столовой агентства.

Бринкерхофф поднялся со своего места, словно стоя ему было легче защищаться, но Мидж уже выходила из его кабинета.

— Руки на стол, — бросила она через плечо. — Когда я уйду, пожалуйста, никаких глупостей. И у стен есть глаза.

Бринкерхофф опустился на стул, слушая, как стук ее каблуков затихает в конце коридора. По крайней мере Мидж не станет болтать. У нее есть и свои слабости. Она ведь и сама кое-что себе позволяла: время от времени они массировали друг другу спину.

Мысли его вернулись к Кармен. Перед глазами возникло ее гибкое тело, темные загорелые бедра, приемник, который она включала на всю громкость, слушая томную карибскую музыку. Он улыбнулся. «Может, заскочить на секунду, когда просмотрю эти отчеты?»

Бринкерхофф взял первую распечатку.

ШИФРОВАЛКА — ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ/РАСХОДЫ

Настроение его сразу же улучшилось. Мидж оказала ему настоящую услугу: обработка отчета шифровалки, как правило, не представляла собой никаких трудностей. Конечно, он должен был проверить все показатели, но единственная цифра, которая по-настоящему всегда интересовала директора, — это СЦР, средняя цена одной расшифровки. Иными словами, СЦР представляла собой оценочную стоимость вскрытия «ТРАНСТЕКСТОМ» одного шифра. Если цена не превышала тысячи долларов, Фонтейн никак не реагировал. Тысчонка за сеанс. Бринкерхофф ухмыльнулся. Деньги налогоплательщиков в действии.

Когда он начал просматривать отчет и проверять ежедневную СЦР, в голове у него вдруг возник образ Кармен, обмазывающей себя медом и посыпающей сахарной пудрой. Через тридцать секунд с отчетом было покончено. С шифровалкой все в полном порядке — как всегда.

Бринкерхофф хотел было уже взять следующий документ, но что-то задержало его внимание. В самом низу страницы отсутствовала последняя СЦР. В ней оказалось такое количество знаков, что ее пришлось перенести в следующую колонку. Увидев эту цифру, Бринкерхофф испытал настоящий шок. 999 999 999? Он ахнул. Миллиард долларов? Соблазнительный образ Кармен тут же улетучился. Код ценой в один миллиард долларов?

Некоторое время он сидел словно парализованный, затем в панике выбежал в коридор.

— Мидж! Скорее сюда!

Глава 44

Фил Чатрукьян, кипя от злости, вернулся в лабораторию систем безопасности. Слова Стратмора эхом отдавались в его голове: Уходите немедленно! Это приказ! Чатрукьян пнул ногой урну и выругался вслух — благо лаборатория была пуста:

— Диагностика, черт ее дери! С каких это пор заместитель директора начал действовать в обход фильтров?!

Сотрудникам лаборатории платили хорошие деньги, чтобы они охраняли компьютерные системы АНБ, и Чатрукьян давно понял, что от него требуются две вещи: высочайший профессионализм и подозрительность, граничащая с паранойей.

«Черт возьми! — снова мысленно выругался он. — Никакая это не паранойя! Этот чертов компьютер бьется над чем-то уже восемнадцать часов!»

Конечно же, все дело в вирусе. Чатрукьян это чувствовал. У него не было сомнений относительно того, что произошло: Стратмор совершил ошибку, обойдя фильтры, и теперь пытался скрыть этот факт глупой версией о диагностике.

Чатрукьян не был бы так раздражен, если бы «ТРАНСТЕКСТ» был его единственной заботой. Однако это было не так. Несмотря на свой внушительный вид, дешифровальное чудовище отнюдь не было островом в океане. Хотя криптографы были убеждены, что система фильтров «Сквозь строй» предназначалась исключительно для защиты этого криптографического декодирующего шедевра, сотрудники лаборатории систем безопасности знали правду. Фильтры служили куда более высокой цели — защите главной базы данных АНБ.

Чатрукьяну была известна история ее создания. Несмотря на все предпринятые в конце 1970-х годов усилия министерства обороны сохранить Интернет для себя, этот инструмент оказался настолько соблазнительным, что не мог не привлечь к себе внимания всего общества. Со временем им заинтересовались университеты, а вскоре после этого появились и коммерческие серверы. Шлюзы открылись — в Интернет хлынула публика. К началу 1990-х годов некогда тщательно охраняемый правительством Интернет превратился в перенаселенное пространство, заполненное общедоступными почтовыми серверами и порнографическими сайтами.

Вскоре после не получившего огласки, но причинившего колоссальный ущерб государственной безопасности проникновения в базы данных Военно-морского флота стало абсолютно очевидно, что секретная информация, хранящаяся на компьютерах, подключенных к Интернету, перестала быть тайной. По предложению министерства обороны президент подписал тайное распоряжение о создании новой, абсолютно безопасной правительственной сети, которая должна была заменить скомпрометировавший себя Интернет и стать средством связи разведывательных агентств США. Чтобы предотвратить дальнейшее проникновение в государственные секреты, вся наиболее важная информация была сосредоточена в одном в высшей степени безопасном месте — новой базе данных АНБ, своего рода форте Нокс разведывательной информации страны.

Без преувеличения многие миллионы наиболее секретных фотографий, магнитофонных записей, документов и видеофильмов были записаны на электронные носители и отправлены в колоссальное по размерам хранилище, а твердые копии этих материалов были уничтожены. Базу данных защищали трехуровневое реле мощности и многослойная система цифровой поддержки. Она была спрятана под землей на глубине 214 футов для защиты от взрывов и воздействия магнитных полей. Вся деятельность в комнате управления относилась к категории «Совершенно секретно. УМБРА», что было высшим уровнем секретности в стране.

Никогда еще государственные секреты США не были так хорошо защищены. В этой недоступной для посторонних базе данных хранились чертежи ультрасовременного оружия, списки подлежащих охране свидетелей, данные полевых агентов, подробные предложения по разработке тайных операций. Перечень этой бесценной информации был нескончаем. Всяческие вторжения, способные повредить американской разведке, абсолютно исключались.

Конечно, офицеры АНБ прекрасно понимали, что вся информация имеет смысл только в том случае, если она используется тем, кто испытывает в ней необходимость по роду работы. Главное достижение заключалось не в том, что секретная информация стала недоступной для широкой публики, а в том, что к ней имели доступ определенные люди. Каждой единице информации присваивался уровень секретности, и, в зависимости от этого уровня, она использовалась правительственными чиновниками по профилю их деятельности. Командир подводной лодки мог получить последние спутниковые фотографии российских портов, но не имел доступа к планам действий подразделений по борьбе с распространением наркотиков в Южной Америке. Эксперты ЦРУ могли ознакомиться со всеми данными об известных убийцах, но не с кодами запуска ракет с ядерным оружием, которые оставались доступны лишь для президента.

Сотрудники лаборатории систем безопасности, разумеется, не имели доступа к информации, содержащейся в этой базе данных, но они несли ответственность за ее безопасность. Как и все другие крупные базы данных — от страховых компаний до университетов, — хранилище АНБ постоянно подвергалось атакам компьютерных хакеров, пытающих проникнуть в эту святая святых. Но система безопасности АНБ была лучшей в мире. Никому даже близко не удалось подойти к базе АНБ, и у агентства не было оснований полагать, что это когда-нибудь случится в будущем.

Вернувшись в лабораторию, Чатрукьян никак не мог решить, должен ли он идти домой. Неисправность «ТРАНСТЕКСТА» угрожала и базе данных, а легкомыслие Стратмора не имело оправданий.

Всем известно, что «ТРАНСТЕКСТ» и главная база данных АНБ тесно связаны между собой. Каждый новый шифр после его вскрытия переводится на безопасное хранение из шифровалки в главную базу данных АНБ по оптико-волоконному кабелю длиной 450 ярдов. В это святилище существует очень мало входов, и «ТРАНСТЕКСТ» — один из них. Система «Сквозь строй» должна служить его верным часовым, а Стратмору вздумалось ее обойти.

Чатрукьян слышал гулкие удары своего сердца. «ТРАНСТЕКСТ» заклинило на восемнадцать часов! Мысль о компьютерном вирусе, проникшем в «ТРАНСТЕКСТ» и теперь свободно разгуливающем по подвалам АНБ, была непереносима.

— Я обязан об этом доложить, — сказал он вслух.

В подобной ситуации надо известить только одного человека — старшего администратора систем безопасности АНБ, одышливого, весящего четыреста фунтов компьютерного гуру, придумавшего систему фильтров «Сквозь строй». В АНБ он получил кличку Джабба и приобрел репутацию полубога. Он бродил по коридорам шифровалки, тушил бесконечные виртуальные пожары и проклинал слабоумие нерадивых невежд. Чатрукьян знал: как только Джабба узнает, что Стратмор обошел фильтры, разразится скандал. «Какая разница? — подумал он. — Я должен выполнять свои обязанности». Он поднял телефонную трубку и набрал номер круглосуточно включенного мобильника Джаббы.

Глава 45

Дэвид Беккер бесцельно брел по авенида дель Сид, тщетно пытаясь собраться с мыслями. На брусчатке под ногами мелькали смутные тени, водка еще не выветрилась из головы. Все происходящее напомнило ему нечеткую фотографию. Мысли его то и дело возвращались к Сьюзан: он надеялся, что она уже прослушала его голос на автоответчике.

Чуть впереди, у остановки, притормозил городской автобус. Беккер поднял глаза. Дверцы автобуса открылись, но из него никто не вышел. Дизельный двигатель взревел, набирая обороты, и в тот момент, когда автобус уже готов был тронуться, из соседнего бара выскочили трое молодых людей. Они бежали за уже движущимся автобусом, крича и размахивая руками. Водитель, наверное, снял ногу с педали газа, рев двигателя поутих, и молодые люди поравнялись с автобусом.

Шедший сзади, метрах в десяти, Беккер смотрел на них, не веря своим глазам. Фотография внезапно обрела резкость, но он понимал, что увиденное слишком невероятно. Один шанс к миллиону.

«У меня галлюцинация».

Когда двери автобуса открылись, молодые люди быстро вскочили внутрь. Беккер напряг зрение. Сомнений не было. В ярком свете уличного фонаря на углу Беккер увидел ее.

Молодые люди поднялись по ступенькам, и двигатель автобуса снова взревел. Беккер вдруг понял, что непроизвольно рванулся вперед, перед его глазами маячил только один образ — черная помада на губах, жуткие тени под глазами и эти волосы… заплетенные в три торчащие в разные стороны косички. Красную, белую и синюю.

Автобус тронулся, а Беккер бежал за ним в черном облаке окиси углерода.

— Espera! — крикнул он ему вдогонку.

Его туфли кордовской кожи стучали по асфальту, но его обычная реакция теннисиста ему изменила: он чувствовал, что теряет равновесие. Мозг как бы не поспевал за ногами. Беккер в очередной раз послал бармену проклятие за коктейль, выбивший его из колеи.

Это был один из старых потрепанных севильских автобусов, и первая передача включилась не сразу. Расстояние между Беккером и ним сокращалось. Нужно было во что бы то ни стало догнать его, пока не включилась следующая передача.

Сдвоенная труба глушителя выбросила очередное густое облако, перед тем как водитель включил вторую передачу. Беккер увеличил скорость. Поравнявшись с задним бампером, он взял немного правее. Ему была видна задняя дверца: как это принято в Севилье, она оставалась открытой — экономичный способ кондиционирования.

Все внимание Беккера сосредоточилось на открытой двери, и он забыл о жгучей боли в ногах. Задние колеса уже остались за спиной — огромные, доходящие ему до плеч скаты, вращающиеся все быстрее и быстрее. Беккер рванулся к двери, рука его опустилась мимо поручня, и он чуть не упал. Еще одно усилие. Где-то под брюхом автобуса клацнуло сцепление: сейчас водитель переключит рычаг скоростей.

«Сейчас переключит! Мне не успеть!»

Но когда шестерни разомкнулись, чтобы включилась другая их пара, автобус слегка притормозил, и Беккер прыгнул. Шестерни сцепились, и как раз в этот момент его пальцы схватились за дверную ручку. Руку чуть не вырвало из плечевого сустава, когда двигатель набрал полную мощность, буквально вбросив его на ступеньки.

Беккер грохнулся на пол возле двери. Мостовая стремительно убегала назад в нескольких дюймах внизу. Он окончательно протрезвел. Ноги и плечо ныли от боли. Беккер с трудом поднялся на ноги, выпрямился и заглянул в темное нутро салона. Среди неясных силуэтов впереди он увидел три торчащие косички.

«Красная, белая и синяя! Я нашел ее!»

В его голове смешались мысли о кольце, о самолете «Лирджет-60», который ждал его в ангаре, и, разумеется, о Сьюзан.

В тот момент, когда он поравнялся с сиденьем, на котором сидела девушка, и подумал, что именно ей скажет, автобус проехал под уличным фонарем, на мгновение осветившим лицо обладателя трехцветной шевелюры.

Беккер смотрел на него, охваченный ужасом. Под густым слоем краски он увидел не гладкие девичьи щеки, а густую щетину. Это был молодой человек. В верхней губе у него торчала серебряная запонка, на нем была черная кожаная куртка, надетая на голое тело.

— Какого черта тебе надо? — прорычал он хриплым голосом — с явным нью-йоркским акцентом.

Сдерживая подступившую к горлу тошноту, Беккер успел заметить, что все пассажиры повернулись и смотрят на него. Все как один были панки. И, наверное, у половины из них — красно-бело-синие волосы.

— Siéntate! — услышал он крик водителя. — Сядьте!

Однако Беккер был слишком ошеломлен, чтобы понять смысл этих слов.

— Siéntate! — снова крикнул водитель.

Беккер увидел в зеркале заднего вида разъяренное лицо, но словно оцепенел.

Раздраженный водитель резко нажал на педаль тормоза, и Беккер почувствовал, как перемещается куда-то вес его тела. Он попробовал плюхнуться на заднее сиденье, но промахнулся. Тело его сначала оказалось в воздухе, а потом — на жестком полу.

Из тени на авенида дель Сид появилась фигура человека. Поправив очки в железной оправе, человек посмотрел вслед удаляющемуся автобусу. Дэвид Беккер исчез, но это ненадолго. Из всех севильских автобусов мистер Беккер выбрал пользующийся дурной славой 27-й маршрут.

Автобус номер 27 следует к хорошо известной конечной остановке.

Глава 46

Фил Чатрукьян швырнул трубку на рычаг. Линия Джаббы оказалась занята, а службу ожидания соединения Джабба отвергал как хитрый трюк корпорации «Американ телефон энд телеграф», рассчитанный на то, чтобы увеличить прибыль: простая фраза «Я говорю по другому телефону, я вам перезвоню» приносила телефонным компаниям миллионы дополнительных долларов ежегодно. Отказ Джаббы использовать данную услугу был его личным ответом на требование АНБ о том, чтобы он всегда был доступен по мобильному телефону.

Чатрукьян повернулся и посмотрел в пустой зал шифровалки. Шум генераторов внизу с каждой минутой становился все громче. Фил физически ощущал, что времени остается все меньше. Он знал: все уверены, что он ушел. В шуме, доносившемся из-под пола шифровалки, в его голове звучал девиз лаборатории систем безопасности: Действуй, объясняться будешь потом.

В мире высоких ставок, в котором от компьютерной безопасности зависело слишком многое, минуты зачастую означали спасение системы или ее гибель. Трудно было найти время для предварительного обоснования защитных мер. Сотрудникам службы безопасности платили за их техническое мастерство… а также за чутье.

Действуй, объясняться будешь потом. Чатрукьян знал, что ему делать. Знал он и то, что, когда пыль осядет, он либо станет героем АНБ, либо пополнит ряды тех, кто ищет работу.

В огромной дешифровальной машине завелся вирус — в этом он был абсолютно уверен. Существовал только один разумный путь — выключить ее.

Чатрукьян знал и то, что выключить «ТРАНСТЕКСТ» можно двумя способами. Первый — с личного терминала коммандера, запертого в его кабинете, и он, конечно, исключался. Второй — с помощью ручного выключателя, расположенного в одном из ярусов под помещением шифровалки.

Чатрукьян тяжело сглотнул. Он терпеть не мог эти ярусы. Он был там только один раз, когда проходил подготовку. Этот враждебный мир заполняли рабочие мостки, фреоновые трубки и пропасть глубиной 136 футов, на дне которой располагались генераторы питания «ТРАНСТЕКСТА»…

Чатрукьяну страшно не хотелось погружаться в этот мир, да и вставать на пути Стратмора было далеко не безопасно, но долг есть долг. «Завтра они скажут мне спасибо», — подумал он, так и не решив, правильно ли поступает.

Набрав полные легкие воздуха, Чатрукьян открыл металлический шкафчик старшего сотрудника лаборатории систем безопасности. На полке с компьютерными деталями, спрятанными за накопителем носителей информации, лежала кружка выпускника Стэнфордского университета и тестер. Не коснувшись краев, он вытащил из нее ключ Медеко.

— Поразительно, — пробурчал он, — что сотрудникам лаборатории систем безопасности ничего об этом не известно.

Глава 47

— Шифр ценой в миллиард долларов? — усмехнулась Мидж, столкнувшись с Бринкерхоффом в коридоре. — Ничего себе.

— Клянусь, — сказал он.

Она смотрела на него с недоумением.

— Надеюсь, это не уловка с целью заставить меня скинуть платье.

— Мидж, я бы никогда… — начал он с фальшивым смирением.

— Знаю, Чед. Мне не нужно напоминать.

Через тридцать секунд она уже сидела за его столом и изучала отчет шифровалки.

— Видишь? — спросил Бринкерхофф, наклоняясь над ней и показывая цифру. — Это СЦР? Миллиард долларов!

Мидж хмыкнула.

— Кажется, чуточку дороговато, не правда ли?

— Да уж, — застонал он. — Чуточку.

— Это как будто деление на ноль.

— Что?

— Деление на ноль, — сказала она, пробегая глазами остальные данные. — Средняя цена определяется как дробь — общая стоимость, деленная на число расшифровок.

— Конечно. — Бринкерхофф рассеянно кивнул, стараясь не смотреть на лиф ее платья.

— Когда знаменатель равняется нулю, — объясняла Мидж, — результат уходит в бесконечность. Компьютеры терпеть не могут бесконечности, поэтому выдают девятки. — Она показала ему другую колонку. — Видишь?

— Вижу, — сказал Бринкерхофф, стараясь сосредоточиться на документе.

— Это данные о сегодняшней производительности. Взгляни на число дешифровок.

Бринкерхофф послушно следил за движениями ее пальца.

КОЛИЧЕСТВО ДЕШИФРОВОК = 0

Мидж постучала пальцем по этой цифре.

— Я так и думала. Деление на ноль.

Бринкерхофф высоко поднял брови.

— Выходит, все в порядке?

— Это лишь означает, — сказала она, пожимая плечами, — что сегодня мы не взломали ни одного шифра. «ТРАНСТЕКСТ» устроил себе перерыв.

— Перерыв? — Бринкерхофф не был в этом уверен. Он достаточно долго проработал бок о бок с директором и знал, что «перерыв» не относился к числу поощряемых им действий — особенно когда дело касалось «ТРАНСТЕКСТА». Фонтейн заплатил за этого бегемота дешифровки два миллиарда и хотел, чтобы эти деньги окупились сполна. Каждая минута простоя «ТРАНСТЕКСТА» означала доллары, спущенные в канализацию.

— Но, Мидж… — сказал Бринкерхофф. — «ТРАНСТЕКСТ» не устраивает перерывов. Он трудится день и ночь. Тебе это отлично известно.

Она пожала плечами:

— Быть может, Стратмору не хотелось задерживаться здесь вчера вечером для подготовки отчета. Он же знал, что Фонтейн в отъезде, и решил уйти пораньше и отправиться на рыбалку.

— Да будет тебе, Мидж. — Бринкерхофф посмотрел на нее осуждающе. — Дай парню передохнуть.

Ни для кого не было секретом, что Мидж Милкен недолюбливала Тревора Стратмора. Стратмор придумал хитроумный ход, чтобы приспособить «Попрыгунчика» к нуждам агентства, но его схватили за руку. Несмотря ни на что, АНБ это стоило больших денег. Фонд электронных границ усилил свое влияние, доверие к Фонтейну в конгрессе резко упало, и, что еще хуже, агентство перестало быть анонимным. Внезапно домохозяйки штата Миннесота начали жаловаться компаниям «Америка онлайн» и «Вундеркинд», что АНБ, возможно, читает их электронную почту, — хотя агентству, конечно, не было дела до рецептов приготовления сладкого картофеля.

Провал Стратмора дорого стоил агентству, и Мидж чувствовала свою вину — не потому, что могла бы предвидеть неудачу коммандера, а потому, что эти действия были предприняты за спиной директора Фонтейна, а Мидж платили именно за то, чтобы она эту спину прикрывала. Директор старался в такие дела не вмешиваться, и это делало его уязвимым, а Мидж постоянно нервничала по этому поводу. Но директор давным-давно взял за правило умывать руки, позволяя своим умным сотрудникам заниматься своим делом, — именно так он вел себя по отношению к Тревору Стратмору.

— Мидж, тебе отлично известно, что Стратмор всего себя отдает работе. Он относится к «ТРАНСТЕКСТУ» как к священной корове.

Мидж кивнула. В глубине души она понимала, что абсурдно обвинять в нерадивости Стратмора, который был беззаветно предан своему делу и воспринимал все зло мира как свое личное дело. «Попрыгунчик» был любимым детищем коммандера, смелой попыткой изменить мир. Увы, как и большинство других поисков божества, она закончилась распятием.

— Хорошо, — сказала она. — Я немного погорячилась.

— Немного? — Глаза Бринкерхоффа сузились. — У Стратмора стол ломится от заказов. Вряд ли он позволил бы «ТРАНСТЕКСТУ» простаивать целый уик-энд.

— Хорошо, хорошо. — Мидж вздохнула. — Я ошиблась. — Она сдвинула брови, задумавшись, почему «ТРАНСТЕКСТ» за весь день не взломал ни единого шифра. — Позволь мне кое-что проверить, — сказала она, перелистывая отчет. Найдя то, что искала, Мидж пробежала глазами цифры и минуту спустя кивнула: — Ты прав, Чед. «ТРАНСТЕКСТ» работал на полную мощность. Расход энергии даже чуть выше обычного: более полумиллиона киловатт-часов с полуночи вчерашнего дня.

— И что все это значит?

— Не знаю. Все это выглядит довольно странно.

— Думаешь, надо вернуть им отчет?

Она посмотрела на него недовольно. В том, что касалось Мидж Милкен, существовали две вещи, которые никому не позволялось ставить под сомнение. Первой из них были предоставляемые ею данные. Бринкерхофф терпеливо ждал, пока она изучала цифры.

— Хм-м, — наконец произнесла она. — Вчерашняя статистика безукоризненна: вскрыто двести тридцать семь кодов, средняя стоимость — восемьсот семьдесят четыре доллара. Среднее время, потраченное на один шифр, — чуть более шести минут. Потребление энергии на среднем уровне. Последний шифр, введенный в «ТРАНСТЕКСТ»… — Она замолчала.

— Что такое?

— Забавно, — сказала она. — Последний файл из намеченных на вчера был загружен в одиннадцать сорок пять.

— И что?

— Итак, «ТРАНСТЕКСТ» вскрывает один шифр в среднем за шесть минут. Последний файл обычно попадает в машину около полуночи. И не похоже, что…

— Что? — Бринкерхофф даже подпрыгнул.

Мидж смотрела на цифры, не веря своим глазам.

— Этот файл, тот, что загрузили вчера вечером…

— Ну же!

— Шифр еще не вскрыт. Время ввода — двадцать три тридцать семь и восемь секунд, однако время завершения дешифровки не указано. — Мидж полистала страницы. — Ни вчера, ни сегодня!

Бринкерхофф пожал плечами:

— Быть может, ребята заняты сложной диагностикой.

Мидж покачала головой:

— Настолько сложной, что она длится уже восемнадцать часов? — Она выдержала паузу. — Маловероятно. Помимо всего прочего, в списке очередности указано, что это посторонний файл. Надо звонить Стратмору.

— Домой? — ужаснулся Бринкерхофф. — Вечером в субботу?

— Нет, — сказала Мидж. — Насколько я знаю Стратмора, это его дела. Готова спорить на любые деньги, что он здесь. Чутье мне подсказывает. — Второе, что никогда не ставилось под сомнение, — это чутье Мидж. — Идем, — сказала она, вставая. — Выясним, права ли я.

Бринкерхофф проследовал за Мидж в ее кабинет. Она села и начала, подобно пианисту-виртуозу, перебирать клавиши «Большого Брата».

Бринкерхофф посмотрел на мониторы, занимавшие едва ли не всю стену перед ее столом. На каждом из них красовалась печать АНБ.

— Хочешь посмотреть, чем занимаются люди в шифровалке? — спросил он, заметно нервничая.

— Вовсе нет, — ответила Мидж. — Хотела бы, но шифровалка недоступна взору «Большого Брата». Ни звука, ни картинки. Приказ Стратмора. Все, что я могу, — это проверить статистику, посмотреть, чем загружен «ТРАНСТЕКСТ». Слава Богу, разрешено хоть это. Стратмор требовал запретить всяческий доступ, но Фонтейн настоял на своем.

— В шифровалке нет камер слежения? — удивился Бринкерхофф.

— А что, — спросила она, не отрываясь от монитора, — вам с Кармен нужно укромное местечко?

Бринкерхофф выдавил из себя нечто невразумительное.

Мидж нажала несколько клавиш.

— Я просматриваю регистратор лифта Стратмора. — Мидж посмотрела в монитор и постучала костяшками пальцев по столу. — Он здесь, — сказала она как о чем-то само собой разумеющемся. — Сейчас находится в шифровалке. Смотри. Стратмор пришел вчера с самого утра, и с тех пор его лифт не сдвинулся с места. Не видно, чтобы он пользовался электронной картой у главного входа. Поэтому он определенно здесь.

Бринкерхофф с облегчением вздохнул:

— Ну, если он здесь, то нет проблем, верно?

Мидж задумалась.

— Может быть.

— Может быть?

— Мы должны позвонить ему и проверить.

— Мидж, он же заместитель директора, — застонал Бринкерхофф. — Я уверен, у него все под контролем. Давай не…

— Перестань, Чед, не будь ребенком. Мы выполняем свою работу. Мы обнаружили статистический сбой и хотим выяснить, в чем дело. Кроме того, — добавила она, — я хотела бы напомнить Стратмору, что «Большой Брат» не спускает с него глаз. Пусть хорошенько подумает, прежде чем затевать очередную авантюру с целью спасения мира. — Она подняла телефонную трубку и начала набирать номер.

Бринкерхофф сидел как на иголках.

— Ты уверена, что мы должны его беспокоить?

— Я не собираюсь его беспокоить, — сказала Мидж, протягивая ему трубку. — Это сделаешь ты.

Глава 48

— Что? — воскликнула Мидж, не веря своим ушам. — Стратмор говорит, что у нас неверные данные?

Бринкерхофф кивнул и положил трубку.

— Стратмор отрицает, что «ТРАНСТЕКСТ» бьется над каким-то файлом восемнадцать часов?

— Он был крайне со мной любезен, — просияв, сказал Бринкерхофф, довольный тем, что ему удалось остаться в живых после телефонного разговора. — Он заверил меня, что «ТРАНСТЕКСТ» в полной исправности. Сказал, что он взламывает коды каждые шесть минут и делал это даже пока мы с ним говорили. Поблагодарил меня за то, что я решил позвонить ему.

— Он лжет, — фыркнула Мидж. — Я два года проверяю отчеты шифровалки. У них всегда все было в полном порядке.

— Все когда-то бывает в первый раз, — бесстрастно ответил Бринкерхофф.

Она встретила эти слова с явным неодобрением.

— Я все проверяю дважды.

— Ну… ты знаешь, как они говорят о компьютерах. Когда их машины выдают полную чушь, они все равно на них молятся.

Мидж повернулась к нему на своем стуле.

— Это не смешно, Чед! Заместитель директора только что солгал директорской канцелярии. Я хочу знать почему!

Бринкерхофф уже пожалел, что не дал ей спокойно уйти домой. Телефонный разговор со Стратмором взбесил ее. После истории с «Попрыгунчиком» всякий раз, когда Мидж казалось, что происходит что-то подозрительное, она сразу же превращалась из кокетки в дьявола, и, пока не выясняла все досконально, ничто не могло ее остановить.

— Мидж, скорее всего это наши данные неточны, — решительно заявил Бринкерхофф. — Ты только подумай: «ТРАНСТЕКСТ» бьется над одним-единственным файлом целых восемнадцать часов! Слыханное ли это дело? Отправляйся домой, уже поздно.

Она окинула его высокомерным взглядом и швырнула отчет на стол.

— Я верю этим данным. Чутье подсказывает мне, что здесь все верно.

Бринкерхофф нахмурился. Даже директор не ставил под сомнение чутье Мидж Милкен — у нее была странная особенность всегда оказываться правой.

— Что-то затевается, — заявила Мидж. — И я намерена узнать, что именно.

Глава 49

Беккер с трудом поднялся и рухнул на пустое сиденье.

— Ну и полет, придурок, — издевательски хмыкнул парень с тремя косичками. Беккер прищурился от внезапной вспышки яркого света. Это был тот самый парень, за которым он гнался от автобусной остановки. Беккер мрачно оглядел море красно-бело-синих причесок.

— Что у них с волосами? — превозмогая боль, спросил он, показывая рукой на остальных пассажиров. — Они все…

— Красно-бело-синие? — подсказал парень.

Беккер кивнул, стараясь не смотреть на серебряную дужку в верхней губе парня.

— Табу Иуда, — произнес тот как ни в чем не бывало.

Беккер посмотрел на него с недоумением.

Панк сплюнул в проход, явно раздраженный невежеством собеседника.

— Табу Иуда. Самый великий панк со времен Злого Сида. Ровно год назад он разбил здесь себе голову. Сегодня годовщина.

Беккер кивнул, плохо соображая, какая тут связь.

— Такая прическа была у Табу в день гибели. — Парень снова сплюнул. — Поэтому все его последователи, достойные этого названия, соорудили себе точно такие же.

Беккер долго молчал. Медленно, словно после укола транквилизатора, он поднял голову и начал внимательно рассматривать пассажиров. Все до единого — панки. И все внимательно смотрели на него.

У всех сегодня красно-бело-синие прически.

Беккер потянулся и дернул шнурок вызова водителя. Пора было отсюда вылезать. Дернул еще. Никакой реакции. Он дернул шнурок в третий раз, более резко. И снова ничего.

— На маршруте двадцать семь их отсоединяют. — Панк снова сплюнул в проход. — Чтоб мы не надоедали.

— Значит, я не могу сойти?

Парень захохотал.

— Доедешь до конечной остановки, приятель.

Через пять минут автобус, подпрыгивая, несся по темной сельской дороге. Беккер повернулся к панку.

— Этот тарантас когда-нибудь остановится?

— Еще пять миль.

— Куда мы едем?

Парень расплылся в широкой улыбке.

— А то ты не знаешь?!

Беккер пожал плечами.

Парень зашелся в истерическом хохоте.

— Ну и ну. Но тебе там понравится.

Глава 50

Фил Чатрукьян остановился в нескольких ярдах от корпуса «ТРАНСТЕКСТА», там, где на полу белыми буквами было выведено:

НИЖНИЕ ЭТАЖИ ШИФРОВАЛЬНОГО ОТДЕЛА

ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ЛИЦ СО СПЕЦИАЛЬНЫМ ДОПУСКОМ

Чатрукьян отлично знал, что к этим лицам не принадлежит. Бросив быстрый взгляд на кабинет Стратмора, он убедился, что шторы по-прежнему задернуты. Сьюзан Флетчер минуту назад прошествовала в туалет, поэтому она ему тоже не помеха. Единственной проблемой оставался Хейл. Чатрукьян посмотрел на комнату Третьего узла — не следит ли за ним криптограф.

— Какого черта, — промычал он себе под нос.

Под его ногами была потайная дверь, почти неразличимая на полу. В руке он сжимал ключ, взятый из лаборатории систем безопасности.

Чатрукьян опустился на колени, вставил ключ в едва заметную скважину и повернул. Внизу что-то щелкнуло. Затем он снял наружную защелку в форме бабочки, снова огляделся вокруг и потянул дверцу на себя. Она была небольшой, приблизительно, наверное, метр на метр, но очень тяжелой. Когда люк открылся, Чатрукьян невольно отпрянул.

Струя горячего воздуха, напоенного фреоном, ударила ему прямо в лицо. Клубы пара вырвались наружу, подкрашенные снизу в красный цвет контрольными лампами. Далекий гул генераторов теперь превратился в громкое урчание. Чатрукьян выпрямился и посмотрел вниз. То, что он увидел, больше напоминало вход в преисподнюю, а не в служебное помещение. Узкая лестница спускалась к платформе, за которой тоже виднелись ступеньки, и все это было окутано красным туманом.

Грег Хейл, подойдя к стеклянной перегородке Третьего узла, смотрел, как Чатрукьян спускается по лестнице. С того места, где он стоял, казалось, что голова сотрудника лаборатории систем безопасности лишилась тела и осталась лежать на полу шифровалки. А потом медленно скрылась из виду в клубах пара.

— Отчаянный парень, — пробормотал Хейл себе под нос. Он знал, что задумал Чатрукьян. Отключение «ТРАНСТЕКСТА» было логичным шагом в случае возникновения чрезвычайной ситуации, а ведь тот был уверен, что в машину проник вирус. К несчастью, это был самый надежный способ собрать в шифровалке всех сотрудников Отдела обеспечения системной безопасности. После таких экстренных действий на главном коммутаторе раздавался сигнал общей тревоги. Проверку шифровалки службой безопасности Хейл допустить не мог. Он выбежал из помещения Третьего узла и направился к люку. Чатрукьяна во что бы то ни стало следовало остановить.

Глава 51

Джабба был похож на гигантского головастика. Подобно киноперсонажу, в честь которого он и получил свое прозвище, его тело представляло собой шар, лишенный всякой растительности. В качестве штатного ангела-хранителя компьютерных систем АНБ Джабба ходил по отделам, делал замечания, что-то налаживал и тем самым постоянно подтверждал свое кредо, гласившее, что профилактика — лучшее лекарство. Ни один из поднадзорных ему компьютеров АНБ не заразился вирусом, и он был намерен не допустить этого и впредь.

Рабочим местом Джаббы была платформа, с которой открывался вид на подземную сверхсекретную базу данных АНБ. Именно здесь вирус мог бы причинить наибольший ущерб, и именно здесь Джабба проводил большую часть времени. Однако в данный момент у него был перерыв и он поглощал пирог с сыром и перцем в круглосуточной столовой АНБ. Джабба собирался взять третий кусок, когда зазвонил мобильный телефон.

— Говорите, — сказал он, быстро проглотив пирог.

— Джабба, — проворковала женщина в ответ. — Это Мидж.

— Королева информации! — приветствовал ее толстяк. Он всегда питал слабость к Мидж Милкен. Умница, да к тому же единственная женщина, не упускавшая случая с ним пококетничать. — Как твои дела?

— Не жалуюсь.

Джабба вытер губы.

— Ты на месте?

— А-га.

— Не хочешь составить мне компанию? У меня на столе пирог с сыром.

— Хотела бы, Джабба, но я должна следить за своей талией.

— Ну да? — Он хмыкнул. — Давай я тебе помогу.

— Ах ты, пакостник!

— Не знаю, что ты такое подумала.

— Я рада, что поймала тебя, — продолжала она. — Мне нужен совет.

Джабба встряхнул бутылочку с «Доктор Пеппер».

— Выкладывай.

— Может быть, все это чепуха, — сказала Мидж, — но в статистических данных по шифровалке вдруг вылезло что-то несуразное. Я надеюсь, что ты мне все объяснишь.

— В чем же проблема? — Джабба сделал глоток «Доктор Пеппер».

— Передо мной лежит отчет, из которого следует, что «ТРАНСТЕКСТ» бьется над каким-то файлом уже восемнадцать часов и до сих пор не вскрыл шифр.

Джабба откусил большой кусок от пирога на тарелке.

— Что-что?

— Как это тебе нравится?

Он аккуратно оттер краешек тарелки кончиком салфетки.

— Что за отчет?

— Производственный. Анализ затрат на единицу продукции. — Мидж торопливо пересказала все, что они обнаружили с Бринкерхоффом.

— Вы звонили Стратмору?

— Да. Он уверяет, что в шифровалке полный порядок. Сказал, что «ТРАНСТЕКСТ» работает в обычном темпе. Что у нас неверные данные.

Джабба нахмурил свой несоразмерно выпуклый лоб.

— В чем же тогда проблема? В отчет вкралась какая-то ошибка? — Мидж промолчала. Джабба почувствовал, что она медлит с ответом, и снова нахмурился. — Ты так не считаешь?

— Отчет безукоризненный.

— Выходит, по-твоему, Стратмор лжет?

— Не в этом дело, — дипломатично ответила Мидж, понимая, что ступает на зыбкую почву. — Еще не было случая, чтобы в моих данных появлялись ошибки. Поэтому я хочу узнать мнение специалиста.

— Что ж, — сказал Джабба, — мне неприятно первым тебя разочаровать, но твои данные неверны.

— Ты так думаешь?

— Могу биться об заклад. — Он откусил кусок пирога и заговорил с набитым ртом. — Максимальное время, которое «ТРАНСТЕКСТ» когда-либо тратил на один файл, составляет три часа. Это включая диагностику, проверку памяти и все прочее. Единственное, что могло бы вызвать зацикливание протяженностью в восемнадцать часов, — это вирус. Больше нечему.

— Вирус?

— Да, какой-то повторяющийся цикл. Что-то попало в процессор, создав заколдованный круг, и практически парализовало систему.

— Знаешь, — сказала она, — Стратмор сидит в шифровалке уже тридцать шесть часов. Может быть, он сражается с вирусом?

Джабба захохотал.

— Сидит тридцать шесть часов подряд? Бедняга. Наверное, жена сказала ему не возвращаться домой. Я слышал, она его уже достала.

Мидж задумалась. До нее тоже доходили подобные слухи. Так, может быть, она зря поднимает панику?

— Мидж. — Джабба засопел и сделал изрядный глоток. — Если бы в игрушке Стратмора завелся вирус, он бы сразу мне позвонил. Стратмор человек умный, но о вирусах понятия не имеет. У него в голове ничего, кроме «ТРАНСТЕКСТА». При первых же признаках беды он тут же поднял бы тревогу — а в этих стенах сие означает, что он позвонил бы мне. — Джабба сунул в рот кусочек сыра моцарелла. — Кроме всего прочего, вирус просто не может проникнуть в «ТРАНСТЕКСТ». «Сквозь строй» — лучший антивирусный фильтр из всех, что я придумал. Через эту сеть ни один комар не пролетит.

Выдержав долгую паузу, Мидж шумно вздохнула.

— Возможны ли другие варианты?

— Конечно. У тебя неверные данные.

— Ты это уже говорил.

— Вот именно.

Она нахмурилась.

— Ты не заметил ничего такого? Ну, может, дошел какой-нибудь слушок.

— Мидж, послушай меня. — Он засмеялся. — «Попрыгунчик» — древняя история. Стратмор дал маху. Но надо идти вперед, а не оглядываться все время назад. — В трубке воцарилась тишина, и Джабба подумал, что зашел слишком далеко. — Прости меня, Мидж. Я понимаю, что ты приняла всю эту историю близко к сердцу. Стратмор потерпел неудачу. Я знаю, что ты о нем думаешь.

— Это не имеет никакого отношения к «Попрыгунчику», — резко парировала она.

«Вот это чистая правда», — подумал Джабба.

— Послушай, Мидж, к Стратмору я не отношусь ни плохо ни хорошо. Ну, понимаешь, он криптограф. Они все, как один, — эгоцентристы и маньяки. Если им что нужно, то обязательно еще вчера. Каждый затраханный файл может спасти мир.

— И что же из этого следует?

— Из этого следует, — Джабба шумно вздохнул, — что Стратмор такой же псих, как и все его сотруднички. Однако я уверяю тебя, что «ТРАНСТЕКСТ» он любит куда больше своей дражайшей супруги. Если бы возникла проблема, он тут же позвонил бы мне.

Мидж долго молчала. Джабба услышал в трубке вздох — но не мог сказать, вздох ли это облегчения.

— Итак, ты уверен, что врет моя статистика?

Джабба рассмеялся.

— Не кажется ли тебе, что это звучит как запоздалое эхо?

Она тоже засмеялась.

— Выслушай меня, Мидж. Направь мне официальный запрос. В понедельник я проверю твою машину. А пока сваливай-ка ты отсюда домой. Сегодня же суббота. Найди себе какого-нибудь парня да развлекись с ним как следует.

Она снова вздохнула.

— Постараюсь, Джабба. Поверь мне, постараюсь изо всех сил.

Глава 52

Клуб «Колдун» располагался на окраине города, в конце автобусного маршрута 27. Похожий скорее на крепость, чем на танцевальное заведение, он со всех сторон был окружен высокими оштукатуренными стенами с вделанными в них битыми пивными бутылками — своего рода примитивной системой безопасности, не дающей возможности проникнуть в клуб незаконно, не оставив на стене изрядной части собственного тела.

Еще в автобусе Беккер смирился с мыслью, что его миссия провалилась. Пора звонить Стратмору и выкладывать плохую новость: поиски зашли в тупик. Он сделал все, что мог, теперь пора ехать домой.

Но сейчас, глядя на толпу завсегдатаев, пытающихся попасть в клуб, Беккер не был уверен, что сможет отказаться от дальнейших поисков. Он смотрел на огромную толпу панков, какую ему еще никогда не доводилось видеть. Повсюду мелькали красно-бело-синие прически.

Беккер вздохнул, взвешивая свои возможности. Где ей еще быть в субботний вечер? Проклиная судьбу, он вылез из автобуса.

К клубу вела узкая аллея. Как только он оказался там, его сразу же увлек за собой поток молодых людей.

— А ну с дороги, пидор! — Некое существо с прической, больше всего напоминающей подушечку для иголок, прошествовало мимо, толкнув Беккера в бок.

— Хорошенький! — крикнул еще один, сильно дернув его за галстук.

— Хочешь со мной переспать? — Теперь на Беккера смотрела юная девица, похожая на персонаж фильма ужасов «Рассвет мертвецов».

Темнота коридора перетекла в просторное цементное помещение, пропитанное запахом пота и алкоголя, и Беккеру открылась абсолютно сюрреалистическая картина: в глубокой пещере двигались, слившись в сплошную массу, сотни человеческих тел. Они наклонялись и распрямлялись, прижав руки к бокам, а их головы при этом раскачивались, как безжизненные шары, едва прикрепленные к негнущимся спинам. Какие-то безумцы ныряли со сцены в это людское море, и его волны швыряли их вперед и назад, как волейбольные мячи на пляже. Откуда-то сверху падали пульсирующие стробоскопические вспышки света, придававшие всему этому сходство со старым немым кино.

У дальней стены дрожали включенные на полную мощность динамики, и даже самые неистовые танцоры не могли подойти к ним ближе чем на десять метров.

Беккер заткнул уши и оглядел толпу. Куда бы ни падал его взгляд, всюду мелькали красно-бело-синие прически. Тела танцующих слились так плотно, что он не мог рассмотреть, во что они одеты. Британского флага нигде не было видно. Ясно, что ему не удастся влиться в это море, которое раздавит его, как утлую лодчонку.

Рядом с ним кого-то рвало. Хорошенькая картинка. Беккер застонал и начал выбираться из расписанного краской из баллончиков зала. Он оказался в узком, увешанном зеркалами туннеле, который вел на открытую террасу, уставленную столами и стульями. На террасе тоже было полно панков, но Беккеру она показалась чем-то вроде Шангри-Ла: ночное летнее небо над головой, тихие волны долетающей из зала музыки.

Не обращая внимания на устремленные на него любопытные взгляды десятков пар глаз, Беккер шагнул в толпу. Он ослабил узел галстука и рухнул на стул у ближайшего свободного столика. Казалось, что с той минуты, когда рано утром ему позвонил Стратмор, прошла целая вечность.

Сдвинув в сторону пустые пивные бутылки,Беккер устало опустил голову на руки. «Мне нужно передохнуть хотя бы несколько минут», — подумал он.

В нескольких милях от этого места человек в очках в железной оправе сидел на заднем сиденье «фиата», мчавшегося по проселочной дороге.

— Клуб «Колдун», — повторил он, напомнив таксисту место назначения.

Водитель кивнул, с любопытством разглядывая пассажира в зеркало заднего вида.

— «Колдун», — пробурчал он себе под нос. — Ну и публика собирается там каждый вечер.

Глава 53

Токуген Нуматака лежал на массажном столе в своем кабинете на верхнем этаже. Личная массажистка разминала затекшие мышцы его шеи. Погрузив ладони в складки жира на плечах шефа, она медленно двигалась вниз, к полотенцу, прикрывавшему нижнюю часть его спины. Ее руки спускались все ниже, забираясь под полотенце. Нуматака почти ничего не замечал. Мысли его были далеко. Он ждал, когда зазвонит прямой телефон, но звонка все не было.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — буркнул Нуматака.

Массажистка быстро убрала руки из-под полотенца.

В дверях появилась телефонистка и поклонилась:

— Почтенный господин!

— Слушаю.

Телефонистка отвесила еще один поклон:

— Я говорила с телефонной компанией. Звонок был сделан из страны с кодом один — из Соединенных Штатов.

Нуматака удовлетворенно мотнул головой. Хорошая новость. Звонок из Соединенных Штатов. Он улыбнулся. Значит, все правда.

— Из какого именно места в Штатах? — спросил он.

— Они ищут, господин.

— Очень хорошо. Сообщите, когда узнаете больше.

Телефонистка поклонилась и вышла.

Нуматака почувствовал, как расслабляются его мышцы. Код страны — 1. Действительно хорошая новость.

Глава 54

Сьюзан Флетчер нетерпеливо мерила шагами туалетную комнату шифровалки и медленно считала от одного до пятидесяти. Голова у нее раскалывалась. «Еще немного, — повторяла она мысленно. — Северная Дакота — это Хейл!»

Интересно, какие он строит планы. Обнародует ли ключ? Или жадность заставит его продать алгоритм? Она не могла больше ждать. Пора. Она должна немедленно поговорить со Стратмором.

Сьюзан осторожно приоткрыла дверь и посмотрела на глянцевую, почти зеркальную стену шифровалки. Узнать, следит ли за ней Хейл, было невозможно. Нужно быстро пройти в кабинет Стратмора, но, конечно, не чересчур быстро: Хейл не должен ничего заподозрить. Она уже была готова распахнуть дверь, как вдруг до нее донеслись какие-то звуки. Это были голоса. Мужские голоса.

Они долетали до нее из вентиляционного люка, расположенного внизу, почти у пола. Сьюзан закрыла дверь и подошла ближе. Голоса заглушал шум генераторов. Казалось, говорившие находились этажом ниже. Один голос был резкий, сердитый. Похоже, он принадлежал Филу Чатрукьяну.

— Ты мне не веришь?

Мужчины начали спорить.

— У нас вирус!

Затем раздался крик:

— Нужно немедленно вызвать Джаббу!

Послышались другие звуки, похожие на шум борьбы.

— Пусти меня!

А потом раздался нечеловеческий крик. Это был протяжный вопль ужаса, издаваемый умирающим зверем. Сьюзан замерла возле вентиляционного люка. Крик оборвался столь же внезапно, как и раздался. Затем наступила тишина.

Мгновение спустя, словно в дешевом фильме ужасов, свет в ванной начал медленно гаснуть. Затем ярко вспыхнул и выключился совсем. Сьюзан Флетчер оказалась в полной темноте.

Глава 55

— Ты уселся на мое место, осел.

Беккер с трудом приподнял голову. Неужели в этой Богом проклятой стране кто-то говорит по-английски?

На него сверху вниз смотрел прыщавый бритоголовый коротышка. Половина головы красная, половина — синяя. Как пасхальное яйцо.

— Я сказал, что ты занял мое место.

— Впервые тебя вижу, — сказал Беккер вставая. Не хватало еще ввязаться в драку. Пора отсюда сматываться.

— Куда ты девал мои бутылки? — угрожающе зарычал парень. В его ноздрях торчала английская булавка.

Беккер показал на бутылки, которые смахнул на пол.

— Они же пустые.

— Пустые, но мои, черт тебя дери!

— Прошу прощения, — сказал Беккер, поворачиваясь, чтобы уйти.

Парень загородил ему дорогу.

— Подними!

Беккер заморгал от неожиданности. Дело принимало дурной оборот.

— Ты, часом, не шутишь? — Он был едва ли не на полметра выше этого панка и тяжелее килограммов на двадцать.

— С чего это ты взял, что я шучу?

Беккер промолчал.

— Подними! — срывающимся голосом завопил панк.

Беккер попробовал его обойти, но парень ему не позволил.

— Я сказал тебе — подними!

Одуревшие от наркотиков панки за соседними столиками начали поворачивать головы в их сторону, привлеченные перепалкой.

— Не советую тебе так себя вести, парень, — тихо сказал Беккер.

— Я тебя предупредил! — кипятился панк. — Это мой столик! Я прихожу сюда каждый вечер. Подними, говорю тебе!

Беккер терял терпение. А ведь он мог быть сейчас в Смоки-Маунтинс, со Сьюзан. Что он делает здесь, в Испании, зачем спорит с этим психованным подростком?

Беккер резким движением взял парня под мышки, приподнял и с силой посадил на столик.

— Слушай, сопливый мозгляк. Убирайся отсюда немедленно, или я вырву эту булавку из твоих ноздрей и застегну ею твой поганый рот!

Парень побелел.

Беккер попридержал его еще минутку, потом отпустил. Затем, не сводя с него глаз, нагнулся, поднял бутылки и поставил их на стол.

— Ну, доволен?

Тот потерял дар речи.

— Будь здоров, — сказал Беккер. Да этот парень — живая реклама противозачаточных средств.

— Убирайся к дьяволу! — завопил панк, видя, что над ним все смеются. — Подтирка для задницы!

Беккер не шелохнулся. Что-то сказанное панком не давало ему покоя. Я прихожу сюда каждый вечер. А что, если этот парень способен ему помочь?

— Прошу прощения, — сказал он. — Я не расслышал, как тебя зовут.

— Двухцветный, — прошипел панк, словно вынося приговор.

— Двухцветный? — изумился Беккер. — Попробую отгадать… из-за прически?

— Верно, Шерлок Холмс.

— Забавное имя. Сам придумал?

— А кто же еще! — ответил тот с гордостью. — Хочу его запатентовать.

— Как торговую марку? — Беккер смотрел на него изумленно.

Парень был озадачен.

— Для имени нужна торговая марка, а не патент.

— А мне без разницы. — Панк не понимал, к чему клонит Беккер.

Пестрое сборище пьяных и накачавшихся наркотиками молодых людей разразилось истерическим хохотом. Двухцветный встал и с презрением посмотрел на Беккера.

— Чего вы от меня хотите?

Беккер задумался: «Я бы хотел, чтобы ты как следует вымыл голову, научился говорить по-человечески и нашел себе работу». Но решил, что хочет от этого парня слишком многого.

— Мне нужна кое-какая информация, — сказал он.

— Проваливал бы ты отсюда.

— Я ищу одного человека.

— Знать ничего не знаю.

— Не знаю, о ком вы говорите, — поправил его Беккер, подзывая проходившую мимо официантку. Он купил две бутылки пива и протянул одну Двухцветному. Панк изумленно взглянул на бутылку, потом отпил изрядный глоток и тупо уставился на Беккера.

— Чего вы от меня хотите, мистер?

Беккер улыбнулся:

— Я ищу одну девушку.

Двухцветный громко рассмеялся.

— В такой одежде ты тут ничего не добьешься.

Беккер нахмурился.

— Я вовсе не хочу с ней переспать. Мне нужно с ней поговорить. Ты можешь помочь мне ее найти.

Парень поставил бутылку на стол.

— Вы из полиции?

Беккер покачал головой.

Панк пристально смотрел на него.

— Вы похожи на полицейского.

— Слушай, парень, я американец из Мериленда. Если я и полицейский, то уж точно не здешний, как ты думаешь?

Эти слова, похоже, озадачили панка.

— Меня зовут Дэвид Беккер. — Беккер улыбнулся и над столом протянул парню руку.

Панк брезгливо ее пожал.

— Проваливал бы ты, пидор.

Беккер убрал руку.

Парень хмыкнул.

— Я тебе помогу, если заплатишь.

— Сколько? — быстро спросил Беккер.

— Сотню баксов.

Беккер нахмурился.

— У меня только песеты.

— Какая разница! Давай сотню песет.

Обменные операции явно не относились к числу сильных сторон Двухцветного: сто песет составляли всего восемьдесят семь центов.

— Договорились, — сказал Беккер и поставил бутылку на стол.

Панк наконец позволил себе улыбнуться.

— Заметано.

— Ну вот и хорошо. Девушка, которую я ищу, может быть здесь. У нее красно-бело-синие волосы.

Парень фыркнул.

— Сегодня годовщина Иуды Табу. У всех такие…

— На ней майка с британским флагом и серьга в форме черепа в одном ухе.

По выражению лица панка Беккер понял, что тот знает, о ком идет речь. Мелькнул лучик надежды. Но уже через минуту парень скривился в гримасе. Он с силой стукнул бутылкой по столу и вцепился в рубашку Беккера.

— Она девушка Эдуардо, болван! Только тронь ее, и он тебя прикончит!

Глава 56

Мидж Милкен в сердцах выскочила из своего кабинета и уединилась в комнате для заседаний, которая располагалась точно напротив. Кроме тридцатифутового стола красного дерева с буквами АНБ в центре столешницы, выложенной из черных пластинок вишневого и орехового дерева, комнату украшали три акварели Мариона Пайка, ваза с листьями папоротника, мраморная барная стойка и, разумеется, бачок для охлаждения воды фирмы «Спарклетс». Мидж налила себе стакан воды, надеясь, что это поможет ей успокоиться.

Делая маленькие глотки, она смотрела в окно. Лунный свет проникал в комнату сквозь приоткрытые жалюзи, отражаясь от столешницы с затейливой поверхностью. Мидж всегда думала, что директорский кабинет следовало оборудовать здесь, а не в передней части здания, где он находился. Там открывался вид на стоянку автомобилей агентства, а из окна комнаты для заседаний был виден внушительный ряд корпусов АНБ — в том числе и купол шифровалки, это вместилище высочайших технологий, возведенное отдельно от основного здания и окруженное тремя акрами красивого парка. Шифровалку намеренно разместили за естественной ширмой из высоченных кленов, и ее не было видно из большинства окон комплекса АНБ, а вот отсюда открывался потрясающий вид — как будто специально для директора, чтобы он мог свободно обозревать свои владения. Однажды Мидж предложила Фонтейну перебраться в эту комнату, но тот отрезал: «Не хочу прятаться в тылу». Лиланд Фонтейн был не из тех, кто прячется за чужими спинами, о чем бы ни шла речь.

Мидж открыла жалюзи и посмотрела на горы, потом грустно вздохнула и перевела взгляд на шифровалку. Вид купола всегда приносил ей успокоение: он оказался маяком, посверкивающим в любой час суток. Но сегодня все было по-другому. Она поймала себя на мысли, что глаза ее смотрят в пустоту. Прижавшись лицом к стеклу, Мидж вдруг почувствовала страх — безотчетный, как в раннем детстве. За окном не было ничего, кроме беспросветного мрака. Шифровалка исчезла!

Глава 57

В туалетных комнатах шифровалки не было окон, и Сьюзан Флетчер оказалась в полной темноте. Она замерла, стараясь успокоиться и чувствуя, как растущая паника сковывает ее тело. Душераздирающий крик, раздавшийся из вентиляционной шахты, все еще звучал в ее ушах. Вопреки отчаянным попыткам подавить охвативший ее страх Сьюзан явственно ощущала, что это чувство завладевает ею безраздельно.

Она металась между дверцами кабинок и рукомойниками. Потеряв ориентацию, двигалась, вытянув перед собой руки и пытаясь восстановить в памяти очертания комнаты. Споткнулась о мусорный бачок и едва не наткнулась на кафельную стенку. Ведя рукой по прохладному кафелю, она наконец добралась до двери и нащупала дверную ручку. Дверь отворилась, и Сьюзан вышла в помещение шифровалки.

Здесь она снова замерла.

Все выглядело совсем не так, как несколько минут назад. «ТРАНСТЕКСТ» выступал серым силуэтом в слабом сумеречном свете, проникавшем сквозь купол потолка. Все лампы наверху погасли. Не было видно даже кнопочных электронных панелей на дверях кабинетов.

Когда ее глаза привыкли к темноте, Сьюзан разглядела, что единственным источником слабого света в шифровалке был открытый люк, из которого исходило заметное красноватое сияние ламп, находившихся в подсобном помещении далеко внизу. Она начала двигаться в направлении люка. В воздухе ощущался едва уловимый запах озона.

Остановившись у края люка, Сьюзан посмотрела вниз. Фреоновые вентиляторы с урчанием наполняли подсобку красным туманом. Прислушавшись к пронзительному звуку генераторов, Сьюзан поняла, что включилось аварийное питание. Сквозь туман она увидела Стратмора, который стоял внизу, на платформе. Прислонившись к перилам, он вглядывался в грохочущее нутро шахты «ТРАНСТЕКСТА».

— Коммандер! — позвала Сьюзан.

Ответа не последовало.

Сьюзан спустилась по лестнице на несколько ступенек. Горячий воздух снизу задувал под юбку. Ступеньки оказались очень скользкими, влажными из-за конденсации пара. Она присела на решетчатой площадке.

— Коммандер?

Стратмор даже не повернулся. Он по-прежнему смотрел вниз, словно впав в транс и не отдавая себе отчета в происходящем. Сьюзан проследила за его взглядом, прижавшись к поручню. Сначала она не увидела ничего, кроме облаков пара. Но потом поняла, куда смотрел коммандер: на человеческую фигуру шестью этажами ниже, которая то и дело возникала в разрывах пара. Вот она показалась опять, с нелепо скрюченными конечностями. В девяноста футах внизу, распростертый на острых лопастях главного генератора, лежал Фил Чатрукьян. Тело его обгорело и почернело. Упав, он устроил замыкание основного электропитания шифровалки.

Но еще более страшной ей показалась другая фигура, прятавшаяся в тени, где-то в середине длинной лестницы. Ошибиться было невозможно. Это мощное тело принадлежало Грегу Хейлу.

Глава 58

— Меган — девушка моего друга Эдуардо! — крикнул панк Беккеру. — Держись от нее подальше!

— Где она? — Сердце Беккера неистово колотилось.

— Пошел к черту!

— У меня неотложное дело! — рявкнул Беккер. Он схватил парня за рукав. — У нее кольцо, которое принадлежит мне. Я готов заплатить. Очень много!

Двухцветный застыл на месте и зашелся в истерическом хохоте.

— Ты хочешь сказать, что это уродливое дерьмовое колечко принадлежит тебе?

Глаза Беккера расширились.

— Ты его видел?

Двухцветный равнодушно кивнул.

— Где оно? — не отставал Беккер.

— Понятия не имею. — Парень хмыкнул. — Меган все пыталась его кому-нибудь сплавить.

— Она хотела его продать?

— Не волнуйся, приятель, ей это не удалось. У тебя скверный вкус на ювелирные побрякушки.

— Ты уверен, что его никто не купил?

— Да вы все спятили! Это за четыреста-то баксов? Я сказал ей, что даю пятьдесят, но она хотела больше. Ей надо было выкупить билет на самолет — если найдется свободное место перед вылетом.

Беккер почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.

— Куда?

— В ее трахнутый Коннектикут. — Двухцветный снова хмыкнул. — Эдди места себе не находит.

— В Коннектикут?

— Я же сказал. Возвращается домой, к мамочке и папочке, в свой пригород. Ей обрыдли ее испанская семейка и местное житье-бытье. Три братца-испанца не спускали с нее глаз. И горячей воды нет.

Беккер почувствовал комок в горле.

— Когда она уезжает?

Двухцветный словно будто только что очнулся.

— Когда? — Он заржал. — Она давно уехала! Отправилась в аэропорт несколько часов назад. Самое место, где толкнуть колечко: богатые туристы и все такое прочее. Как только получит денежки, так и улетит.

Беккер почувствовал тошноту. Это какая-то глупая шутка. Он не находил слов.

— Ты знаешь ее фамилию?

Двухцветный задумался и развел руками.

— Каким рейсом она летит?

— Она сказала, колымагой.

— Колымагой?

— Ну да, это ночной рейс в выходные — Севилья, Мадрид, Ла-Гуардиа. Его так все называют. Им пользуются студенты, потому что билет стоит гроши. Сиди себе в заднем салоне и докуривай окурки.

Хорошенькая картинка. Беккер застонал и провел рукой по волосам.

— Когда он вылетает?

— В два часа ночи по воскресеньям. Она сейчас наверняка уже над Атлантикой.

Беккер взглянул на часы. Час сорок пять ночи. Он в недоумении посмотрел на двухцветного.

— Ты сказал — в два ночи?

Панк кивнул и расхохотался.

— Похоже, ты облажался, приятель.

— Но сейчас только без четверти!

Двухцветный посмотрел на часы Беккера. Его лицо казалось растерянным.

— Обычно я напиваюсь только к четырем! — Он опять засмеялся.

— Как быстрее добраться до аэропорта?

— У входа возьмешь такси.

Беккер вытащил из кармана купюру в тысячу песет и сунул панку в руку.

— Премного благодарен, приятель! — крикнул тот ему вслед. — Увидишь Меган, передавай от меня привет! — Но Беккер уже исчез.

Двуцветный вздохнул и поплелся к танцующим. Он был слишком пьян, чтобы заметить идущего следом за ним человека в очках в тонкой металлической оправе.

Выбравшись наружу, Беккер оглядел стоянку в поисках такси. Ни одной машины. Он подбежал к крепко сбитому охраннику.

— Мне срочно нужно такси!

Охранник покачал головой.

— Demasiado temperano. Слишком рано.

Слишком рано? Беккер беззвучно выругался. Уже два часа утра!

— Pídame uno! Вызовите мне машину!

Мужчина достал мобильник, сказал несколько слов и выключил телефон.

— Veinte minutos, — сказал он.

— Двадцать минут? — переспросил Беккер. — Y el autobus?

Охранник пожал плечами.

— Через сорок пять минут.

Беккер замахал руками. Ну и порядки!

Звук мотора, похожий на визг циркулярной пилы, заставил его повернуться. Парень крупного сложения и прильнувшая к нему сзади девушка въехали на стоянку на стареньком мотоцикле «Веспа-250». Юбка девушки высоко задралась от ветра, но она не обращала на это ни малейшего внимания. Беккер рванулся к ним. «Неужели все это происходит со мной? — подумал он. — Я же терпеть не могу мотоциклы». Он крикнул парню:

— Десять тысяч, если отвезете меня в аэропорт!

Тот даже не повернул головы и выключил двигатель.

— Двадцать тысяч! — крикнул Беккер. — Мне срочно нужно в аэропорт!

Наконец парень посмотрел на него.

— Scusi? — Он оказался итальянцем.

— Aeropórto! Per favore. Sulla Vespa! Venti mille pesete!

Итальянец перевел взгляд на свой маленький потрепанный мотоцикл и засмеялся.

— Venti mille pesete? La Vespa?

— Cinquanta mille! Пятьдесят тысяч! — предложил Беккер. Это почти четыреста долларов.

Итальянец засмеялся. Он явно не верил своим ушам.

— Dov'éla plata? Где деньги?

Беккер достал из кармана пять ассигнаций по десять тысяч песет и протянул мотоциклисту. Итальянец посмотрел на деньги, потом на свою спутницу. Девушка схватила деньги и сунула их в вырез блузки.

— Grazie! — просиял итальянец. Он швырнул Беккеру ключи от «веспы», затем взял свою девушку за руку, и они, смеясь, побежали к зданию клуба.

— Aspetta! — закричал Беккер. — Подождите! Я же просил меня подбросить!

Глава 59

Сьюзан протянула руку, и коммандер Стратмор помог ей подняться по лестнице в помещение шифровалки. А перед глазами у нее стоял образ Фила Чатрукьяна, его искалеченного и обгоревшего тела, распростертого на генераторах, а из головы не выходила мысль о Хейле, притаившемся в лабиринтах шифровалки. Правда открылась со всей очевидностью: Хейл столкнул Чатрукьяна.

Нетвердой походкой Сьюзан подошла к главному выходу — двери, через которую она вошла сюда несколько часов назад. Отчаянное нажатие на кнопки неосвещенной панели ничего не дало: массивная дверь не поддалась. Они в ловушке, шифровалка превратилась в узилище. Купол здания, похожий на спутник, находился в ста девяти ярдах от основного здания АНБ, и попасть туда можно было только через главный вход. Поскольку в шифровалке имелось автономное энергоснабжение, на главный распределительный щит, наверное, даже не поступил сигнал, что здесь произошла авария.

— Основное энергоснабжение вырубилось, — сказал Стратмор, возникший за спиной Сьюзан. — Включилось питание от автономных генераторов.

Это аварийное электропитание в шифровалке было устроено таким образом, чтобы системы охлаждения «ТРАНСТЕКСТА» имели приоритет перед всеми другими системами, в том числе освещением и электронными дверными замками. При этом внезапное отключение электроснабжения не прерывало работу «ТРАНСТЕКСТА» и его фреоновой системы охлаждения. Если бы этого не было, температура от трех миллионов работающих процессоров поднялась бы до недопустимого уровня — скорее всего силиконовые чипы воспламенились бы и расплавились. Поэтому такая перспектива даже не обсуждалась.

Сьюзан старалась сохранять самообладание. Мысли ее по-прежнему возвращались к сотруднику лаборатории систем безопасности, распластавшемуся на генераторах. Она снова прошлась по кнопкам. Они не реагировали.

— Выключите «ТРАНСТЕКСТ»! — потребовала она. Остановка поисков ключа «Цифровой крепости» высвободила бы достаточно энергии для срабатывания дверных замков.

— Успокойся, Сьюзан, — сказал Стратмор, положив руку ей на плечо.

Это умиротворяющее прикосновение вывело Сьюзан из оцепенения. Внезапно она вспомнила, зачем искала Стратмора, и повернулась к нему.

— Коммандер! Северная Дакота — это Грег Хейл!

Сьюзан едва ли не физически ощутила повисшее молчание. Оно показалось ей нескончаемо долгим. Наконец Стратмор заговорил. В его голосе слышалось скорее недоумение, чем шок:

— Что ты имеешь в виду?

— Хейл… — прошептала Сьюзан. — Он и есть Северная Дакота.

Снова последовало молчание: Стратмор размышлял о том, что она сказала.

— «Следопыт»? — Он, похоже, был озадачен. — «Следопыт» вышел на Хейла?

— «Следопыт» так и не вернулся. Хейл его отключил!

И Сьюзан принялась объяснять, как Хейл отозвал «Следопыта» и как она обнаружила электронную почту Танкадо, отправленную на адрес Хейла. Снова воцарилось молчание. Стратмор покачал головой, отказываясь верить тому, что услышал.

— Не может быть, чтобы Грег Хейл был гарантом затеи Танкадо! Это полный абсурд. Танкадо ни за что не доверился бы Хейлу.

— Коммандер, — напомнила Сьюзан, — Хейл однажды уже чуть не угробил нас — с «Попрыгунчиком». Танкадо имел основания ему верить.

Стратмор замялся, не зная, что ответить.

— Отключите «ТРАНСТЕКСТ», — взмолилась Сьюзан. — Мы нашли Северную Дакоту. Вызовите службу безопасности. И давайте выбираться отсюда.

Стратмор поднял руку, давая понять, что ему нужно подумать.

Сьюзан опасливо перевела взгляд в сторону люка. Его не было видно за корпусом «ТРАНСТЕКСТА», но красноватое сияние отражалось от черного кафеля подобно огню, отражающемуся от льда. Ну давай же, вызови службу безопасности, коммандер! Отключи «ТРАНСТЕКСТ»! Давай выбираться отсюда!

Внезапно Стратмор сбросил оцепенение.

— Иди за мной! — сказал он. И направился в сторону люка.

— Коммандер! Хейл очень опасен! Он…

Но Стратмор растворился в темноте. Сьюзан поспешила за ним, пытаясь увидеть его силуэт. Коммандер обогнул «ТРАНСТЕКСТ» и, приблизившись к люку, заглянул в бурлящую, окутанную паром бездну. Молча обернулся, бросил взгляд на погруженную во тьму шифровалку и, нагнувшись приподнял тяжелую крышку люка. Она описала дугу и, когда он отпустил руку, с грохотом закрыла люк. Шифровалка снова превратилась в затихшую черную пещеру. Скорее всего Северная Дакота попал в ловушку.

Стратмор опустился на колени и повернул тяжелый винтовой замок. Теперь крышку не поднять изнутри. Подсобка компьютера надежно закрыта.

Ни он, ни Сьюзан не услышали тихих шагов в направлении Третьего узла.

Глава 60

По зеркальному коридору Двухцветный отправился с наружной террасы в танцевальный зал. Остановившись, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале, он почувствовал, что за спиной у него возникла какая-то фигура. Он повернулся, но было уже поздно. Чьи-то стальные руки прижали его лицо к стеклу.

Панк попытался высвободиться и повернуться.

— Эдуардо? Это ты, приятель? — Он почувствовал, как рука незнакомца проскользнула к его бумажнику, чуть ослабив хватку. — Эдди! — крикнул он. — Хватит валять дурака! Какой-то тип разыскивал Меган.

Человек не выпускал его из рук.

— Да хватит тебе, Эдди! — Но, посмотрев в зеркало, он убедился, что это вовсе не его закадычный дружок.

Лицо в шрамах и следах оспы. Два безжизненных глаза неподвижно смотрят из-за очков в тонкой металлической оправе. Человек наклонился, и его рот оказался у самого уха двухцветного. Голос был странный, какой-то сдавленный:

— Adónde fué? Куда он поехал? — Слова были какие-то неестественные, искаженные.

Панк замер. Его парализовало от страха.

— Adónde fué? — снова прозвучал вопрос. — Американец?

— В… аэропорт. Aeropuerto, — заикаясь сказал Двухцветный.

— Aeropuerto? — повторил человек, внимательно следя за движением губ Двухцветного в зеркале.

— Панк кивнул.

— Tenía el anillo? Он получил кольцо?

До смерти напуганный, Двухцветный замотал головой:

— Нет.

— Viste el anillo? Ты видел кольцо?

Двухцветный замер. Как правильно ответить?

— Viste el anillo? — настаивал обладатель жуткого голоса.

Двухцветный утвердительно кивнул, убежденный, что честность — лучшая политика. Разумеется, это оказалось ошибкой. В следующую секунду, со сломанными шейными позвонками, он сполз на пол.

Глава 61

Джабба лежал на спине, верхняя часть туловища скрывалась под разобранным компьютером. Во рту у него был фонарик в виде авторучки, в руке — паяльник, а на животе лежала большая схема компьютера. Он только что установил новый комплект аттенюаторов на неисправную материнскую плату, когда внезапно ожил его мобильный.

— Проклятие! — выругался он, потянувшись к телефону сквозь сплетение проводов. — Джабба слушает.

— Джабба, это Мидж.

Он просиял.

— Второй раз за один вечер? Что подумают люди?

— В шифровалке проблемы. — Она безуспешно старалась говорить спокойно.

Джабба нахмурился.

— Мы это уже обсудили. Забыла?

— Там проблема с электричеством.

— Я не электрик. Позвони в технический отдел.

— В куполе нет света.

— У тебя галлюцинации. Тебе пора отправляться домой. — Он перевел взгляд на схему.

— Там темно как в преисподней! — закричала она.

Джабба вздохнул и положил фонарик рядом с собой.

— Мидж, во-первых, там есть резервное электроснабжение. Так что полной тьмы быть не может. Во-вторых, Стратмор гораздо лучше меня знает, что происходит в шифровалке в данный момент. Почему бы тебе не позвонить ему?

— Потому что дело именно в нем. Он что-то скрывает.

Джабба вытаращил глаза:

— Мидж, дорогая. Я по уши опутан кабелем. Если ты хочешь назначить мне свидание, я освобожусь. Если же нет, то позвони электрикам.

— Джабба, дело очень серьезное. У меня чутье.

У нее чутье? Ну вот, на Мидж снова что-то нашло.

— Если Стратмор не забил тревогу, то зачем тревожиться мне?

— Да в шифровалке темно как в аду, черт тебя дери!

— Может быть, Стратмор решил посмотреть на звезды.

— Джабба, мне не до шуток.

— Ну хорошо, — сказал он, приподнимаясь на локтях. — Может быть, у них закоротило генератор. Как только освобожусь, загляну в шифровалку и…

— А что с аварийным питанием? Если закоротило генератор, почему оно не включилось?

— Не знаю. Может быть, Стратмор прогоняет что-то в «ТРАНСТЕКСТЕ» и на это ушло все аварийное питание.

— Так почему он не отключит эту свою игрушку? Вдруг это вирус? Ты раньше говорил что-то про вирус.

— Черт возьми, Мидж! — взорвался Джабба. — Я сказал, что вируса в шифровалке нет! Тебе надо лечиться от паранойи!

В трубке повисло молчание.

— Мидж… — Джабба попробовал извиниться. — Позволь мне объяснить. — Голос его, однако, мягче не стал. — Во-первых, у нас есть фильтр, именуемый «Сквозь строй», — он не пропустит ни один вирус. Во-вторых, если вырубилось электричество, то это проблема электрооборудования, а не компьютерных программ: вирусы не отключают питание, они охотятся за программами и информацией. Если там и произошло что-то неприятное, то дело не в вирусах.

Молчание.

— Мидж? Ты меня слышишь?

От ее слов повеяло ледяным холодом:

— Джабба, я выполняю свои должностные обязанности. И не хочу, чтобы на меня кричали, когда я это делаю. Когда я спрашиваю, почему многомиллиардное здание погрузилось во тьму, я рассчитываю на профессиональный ответ.

— Да, мэм.

— Я хочу услышать только «да» или «нет». Возможно ли, что проблема шифровалки каким-то образом связана с вирусом?

— Мидж… я уже говорил…

— Да или нет: мог в «ТРАНСТЕКСТ» проникнуть вирус?

Джабба шумно вздохнул.

— Нет, Мидж. Это абсолютно исключено.

— Спасибо.

Джабба выдавил из себя смешок и попытался обратить все в шутку.

— Если только Стратмор не придумал что-то особенное и не обошел мои фильтры.

Повисла тягостная тишина. Когда Мидж заговорила, ее голос был мрачным:

— Стратмор мог обойти фильтры?

Джабба снова вздохнул.

— Это была шутка, Мидж. — Но он знал, что сказанного не вернешь.

Глава 62

Коммандер и Сьюзан стояли у закрытого люка и обсуждали, что делать дальше.

— Итак, внизу у нас погибший Чатрукьян, — констатировал Стратмор. — Если мы вызовем помощь, шифровалка превратится в цирк.

— Так что же вы предлагаете? — спросила Сьюзан. Она хотела только одного — поскорее уйти.

Стратмор на минуту задумался.

— Не спрашивай меня, как это случилось, — сказал он, уставившись в закрытый люк. — Но у меня такое впечатление, что мы совершенно случайно обнаружили и нейтрализовали Северную Дакоту. — Он покачал головой, словно не веря такую удачу. — Чертовское везение, если говорить честно. — Он, казалось, все еще продолжал сомневаться в том, что Хейл оказался вовлечен в планы Танкадо. — Я полагаю, Хейл держит этот пароль, глубоко запрятав его в компьютере, а дома, возможно, хранит копию. Так или иначе, он попал в западню.

— Тогда почему бы не вызвать службу безопасности, которая могла бы его задержать?

— Пока рано, — сказал Стратмор. — Если служба безопасности обнаружит затянувшуюся надолго работу «ТРАНСТЕКСТА», перед нами возникнет целый ряд новых проблем. Я хочу уничтожить все следы «Цифровой крепости» до того, как мы откроем двери.

Сьюзан неохотно кивнула. План неплохой. Когда служба безопасности извлечет Хейла из подсобного помещения и обвинит в убийстве Чатрукьяна, он скорее всего попытается шантажировать их обнародованием информации о «Цифровой крепости». Но все доказательства к этому моменту будут уничтожены, и Стратмор сможет сказать, что не знает, о чем речь. Бесконечная работа компьютера? Невзламываемый шифр? Но это полный абсурд! Неужели Хейл никогда не слышал о принципе Бергофского?

— Вот что нам надо сделать. — Стратмор начал спокойно излагать свой план. — Мы сотрем всю переписку Хейла с Танкадо, уничтожим записи о том, что я обошел систему фильтров, все диагнозы Чатрукьяна относительно «ТРАНСТЕКСТА», все данные о работе компьютера над «Цифровой крепостью», одним словом — все. «Цифровая крепость» исчезнет бесследно. Словно ее никогда не было. Мы похороним ключ Хейла и станем молиться Богу, чтобы Дэвид нашел копию, которая была у Танкадо.

Дэвид, вспомнила Сьюзан. Она заставляла себя не думать о нем. Ей нужно было сосредоточиться на неотложных вещах, требующих срочного решения.

— Я возьму на себя лабораторию систем безопасности, — сказал Стратмор. — Всю статистику по работе «ТРАНСТЕКСТА», все данные о мутациях. Ты займешься Третьим узлом. Сотрешь всю электронную почту Хейла. Все, что относится к его переписке с Танкадо, где упоминается «Цифровая крепость».

— Хорошо, — сказала Сьюзан, стараясь сосредоточиться, — я сотру весь накопитель Хейла. И все переформатирую.

— Нет! — жестко парировал Стратмор. — Не делай этого. Скорее всего Хейл держит там копию ключа. Она мне нужна.

Сьюзан даже вздрогнула от неожиданности.

— Вам нужен ключ? Я поняла так, что весь смысл в том, чтобы его уничтожить!

— Верно. Но я хочу иметь копию. Я хочу открыть этот проклятый файл и ознакомиться с созданной Танкадо программой.

Сьюзан была столь же любопытна, как и ее шеф, но чутье подсказывало ей, что расшифровка алгоритма «Цифровой крепости» неразумна, какой бы интерес это ни представляло. В данный момент эта чертова программа надежно зашифрована и абсолютно безопасна. Но как только шифр будет взломан…

— Коммандер, а не лучше ли будет…

— Мне нужен ключ! — отрезал он.

Сьюзан должна была признать, что, услышав о «Цифровой крепости», она как ученый испытала определенный интерес, желание установить, как Танкадо удалось создать такую программу. Само ее существование противоречило основным правилам криптографии. Она посмотрела на шефа.

— Вы уничтожите этот алгоритм сразу же после того, как мы с ним познакомимся?

— Конечно. Так, чтобы не осталось и следа.

Сьюзан нахмурилась. Она понимала, что найти принадлежащую Хейлу копию ключа будет очень трудно. Найти ее на одном из жестких дисков — все равно что отыскать носок в спальне размером со штат Техас. Компьютерные поисковые системы работают, только если вы знаете, что ищете; этот пароль — некая неопределенность. К счастью, поскольку сотрудникам шифровалки приходилось иметь дело с огромным количеством достаточно неопределенных материалов, они разработали сложную процедуру так называемого неортодоксального поиска. Такой поиск, по существу, представляет собой команду компьютеру просмотреть все строки знаков на жестком диске, сравнить их с данными громадного по объему словаря и пометить те из них, которые кажутся бессмысленными или произвольными. Это сложнейшая работа, заключающаяся в постоянном отсеивании лишнего, но она вполне выполнима.

Сьюзан понимала, что, по всей логике, именно ей предстояло решить эту задачу. Она вздохнула, надеясь, что ей не придется раскаиваться в том, чем она собиралась заняться.

— Если все пойдет хорошо, то результат будет примерно через полчаса.

— Тогда за дело, — сказал Стратмор, положил ей на плечо руку и повел в темноте в направлении Третьего узла.

Над их головами куполом раскинулось усыпанное звездами небо. Такие же звезды, наверное, видит сейчас Дэвид в небе над Севильей, подумала она.

Подойдя к тяжелой стеклянной двери, Стратмор еле слышно чертыхнулся. Кнопочная панель Третьего узла погасла, двери были закрыты.

— Черт возьми. Я совсем забыл, что электричество вырубилось.

Он принялся изучать раздвижную дверь. Прижал ладони к стеклу и попробовал раздвинуть створки. Потные ладони скользили по гладкой поверхности. Он вытер их о брюки и попробовал снова. На этот раз створки двери чуть-чуть разошлись.

Сьюзан, увидев, что дело пошло, попыталась помочь Стратмору. Дверь приоткрылась на несколько сантиметров. Они держали ее что было сил, но сопротивление оказалось чересчур сильным и створки снова сомкнулись.

— Подождите, — сказала Сьюзан, меняя позицию и придвигаясь ближе. — Хорошо, теперь давайте.

Дверь снова приоткрылась на дюйм. В Третьем узле виднелось голубоватое сияние: терминалы по-прежнему работали; они обеспечивали функционирование «ТРАНСТЕКСТА», поэтому на них поступало аварийное питание.

Сьюзан просунула в щель ногу в туфле «Феррагамо» и усилила нажим. Дверь подалась. Стратмор сменил положение. Вцепившись в левую створку, он тянул ее на себя, Сьюзан толкала правую створку в противоположном направлении. Через некоторое время им с огромным трудом удалось расширить щель до одного фута.

— Не отпускай, — сказал Стратмор, стараясь изо всех сил. — Еще чуточку.

Сьюзан удалось протиснуть в щель плечо. Теперь ей стало удобнее толкать. Створки давили на плечо с неимоверной силой.

Не успел Стратмор ее остановить, как она скользнула в образовавшийся проем. Он попытался что-то сказать, но Сьюзан была полна решимости. Ей хотелось поскорее оказаться в Третьем узле, и она достаточно хорошо изучила своего шефа, чтобы знать: Стратмор никуда не уйдет, пока она не разыщет ключ, спрятанный где-то в компьютере Хейла.

Ей почти удалось проскользнуть внутрь, и теперь она изо всех сил пыталась удержать стремившиеся захлопнуться створки, но на мгновение выпустила их из рук. Створки стали стремительно сближаться. Стратмор попытался их удержать, но не сумел. За мгновение до того, как они сомкнулись, Сьюзан, потеряв равновесие, упала на пол за дверью.

Коммандер, пытаясь приоткрыть дверь, прижал лицо вплотную к узенькой щелке.

— Господи Боже мой, Сьюзан, с тобой все в порядке?

Она встала на ноги и расправила платье.

— Все обошлось.

Сьюзан огляделась. Третий узел был пуст, свет шел от работающих мониторов. Их синеватое свечение придавало находящимся предметам какую-то призрачную расплывчатость. Она повернулась к Стратмору, оставшемуся за дверью. В этом освещении его лицо казалось мертвенно-бледным, безжизненным.

— Сьюзан, — сказал он. — Дай мне двадцать минут, чтобы уничтожить файлы лаборатории систем безопасности. После этого я сразу перейду к своему терминалу и выключу «ТРАНСТЕКСТ».

— Давайте скорее, — сказала Сьюзан, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь тяжелую стеклянную дверь. Она знала, что, пока «ТРАНСТЕКСТ» будет продолжать сжирать аварийное питание, она останется запертой в Третьем узле.

Стратмор отпустил створки двери, и тонюсенькая полоска света исчезла. Сьюзан смотрела, как фигура Стратмора растворяется во тьме шифровалки.

Глава 63

Новообретенная «веспа» Дэвида Беккера преодолевала последние метры до Aeropuerto de Sevilla. Костяшки его пальцев, всю дорогу судорожно сжимавших руль, побелели. Часы показывали два часа с минутами по местному времени.

Возле главного здания аэровокзала Беккер въехал на тротуар и соскочил с мотоцикла, когда тот еще двигался. Машина упала на бок и замерла. На затекших ногах Беккер прошел через вращающуюся дверь. Больше никаких мотоциклов, пообещал он себе.

Ярко освещенное помещение аэровокзала сияло стерильной чистотой. Здесь не было ни души, если не считать уборщицы, драившей пол. На противоположной стороне зала служащая закрывала билетную кассу компании «Иберия эйрлайнз». Беккеру это показалось дурным предзнаменованием.

Он подбежал к кассе.

— El vuelo a los Estados Unidos?

Стоявшая за стойкой симпатичная андалузка посмотрела на него и ответила с извиняющейся улыбкой:

— Acaba de salir. Вы на чуть-чуть опоздали. — Ее слова словно повисли в воздухе.

Все-таки он опоздал. Плечи Беккера обмякли.

— А на этот рейс были свободные места?

— Сколько угодно, — улыбнулась женщина. — Самолет улетел почти пустой. Но завтра в восемь утра тоже есть…

— Мне нужно узнать, улетела ли этим рейсом моя подруга. Она собиралась купить билет прямо перед вылетом.

Женщина нахмурилась:

— Извините, сэр. Этим рейсом улетели несколько пассажиров, купивших билет перед вылетом. Но мы не имеем права сообщать информацию личного характера…

— Это очень важно, — настаивал Беккер. — Мне просто нужно узнать, улетела ли она. И больше ничего.

Женщина сочувственно кивнула.

— Поссорились?

На мгновение Беккер задумался. Потом изобразил смущенную улыбку.

— Неужели это так заметно?

— Как ее зовут? — Женщина лукаво подмигнула.

— Меган, — сказал он печально.

— Я полагаю, что у вашей подруги есть и фамилия?

Беккер шумно вздохнул. «Разумеется, есть. Но мне она неизвестна».

— Видите ли, ситуация не столь проста. Вы сказали, что самолет улетел почти пустой. Быть может, вы могли бы…

— Право же, без фамилии я ничего не могу поделать.

— И все-таки, — прервал ее Беккер. Ему в голову пришла другая мысль. — Вы дежурили все это время?

— Моя смена от семи до семи, — кивнула женщина.

— Тогда вы наверняка ее видели. Это совсем молоденькая девушка. Лет пятнадцати-шестнадцати. Волосы… — Не успев договорить, он понял, что совершил ошибку.

Кассирша сощурилась.

— Вашей возлюбленной пятнадцать лет?

— Нет! — почти крикнул Беккер. — Я хотел сказать… — Чертовщина. — Если бы вы согласились мне помочь. Это так важно.

— Извините, — холодно ответила женщина.

— Все совсем не так, как вы подумали. Если бы вы только…

— Доброй ночи, сэр. — Кассирша опустила металлическую шторку и скрылась в служебной комнате.

Беккер шумно вздохнул и поднял глаза к потолку. Успокойся, Дэвид. Спокойно. Он оглядел пустой зал. Ни души. Продала кольцо и улетела. Он увидел уборщика и подошел к нему.

— Has visto a una niсa? — спросил он, перекрывая шум, издаваемый моечной машиной. — Вы не видели девушку?

Пожилой уборщик наклонился и выключил мотор.

— Eh?

— Una niсa? — повторил Беккер. — Pelo rojo, azul, y blanco. Красно-бело-синие волосы.

Мужчина засмеялся:

— Quе fea. Ничего себе зрелище. — Он покачал головой и возобновил работу.

Дэвид Беккер стоял в центре пустого зала и думал, что делать дальше. Весь вечер оказался сплошной комедией ошибок. В его ушах звучали слова Стратмора: Не звони, пока не добудешь кольцо. Внезапно он почувствовал страшный упадок сил. Если Меган продала кольцо и улетела, нет никакой возможности узнать, где оно сейчас.

Беккер закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Итак, каков следующий шаг? Он решил подумать об этом через минуту. Сейчас ему надо было совершить давно уже откладываемую прогулку в туалетную комнату.

Глава 64

Сьюзан осталась одна в тишине и сумерках Третьего узла. Стоявшая перед ней задача была проста: войти в компьютер Хейла, найти ключ и уничтожить все следы его переписки с Танкадо. Нигде не должно остаться даже намека на «Цифровую крепость».

Сьюзан снова завладели прежние сомнения: правильно ли они поступают, решив сохранить ключ и взломать «Цифровую крепость»? Ей было не по себе, хотя пока, можно сказать, им сопутствовала удача. Чудесным образом Северная Дакота обнаружился прямо под носом и теперь попал в западню. Правда, оставалась еще одна проблема — Дэвид до сих пор не нашел второй экземпляр ключа. Она молилась, чтобы его усилия увенчались успехом.

Направляясь к центру Третьего узла, Сьюзан пыталасьпривести свои мысли в порядок. Странно, что она чувствует нервозность в такой знакомой ей обстановке. В темноте все в Третьем узле казалось чужим. Но было что-то еще. Сьюзан на мгновение заколебалась и оглянулась на заблокированную дверь. Всего двадцать минут, подумала она.

Повернувшись к терминалу Хейла, Сьюзан вдруг уловила странный мускусный запах — очень необычный для Третьего узла. Она подумала, что дело, быть может, в неисправном ионизаторе воздуха. Запах показался ей смутно знакомым, и эта мысль пронзила ее холодом. Сьюзан представила себе Хейла в западне, в окутанной паром ловушке. Может быть, он что-нибудь поджег? Она посмотрела на вентиляционный люк и принюхалась. Но запах шел не оттуда, его источник находился где-то поблизости.

Сьюзан посмотрела на решетчатую дверь, ведущую в кухню, и в тот же миг поняла, что означает этот запах. Запах одеколона и пота.

Она инстинктивно отпрянула назад, застигнутая врасплох тем, что увидела. Из-за решетчатой двери кухни на нее смотрели глаза. И в тот же миг ей открылась ужасающая правда: Грег Хейл вовсе не заперт внизу — он здесь, в Третьем узле! Он успел выскользнуть до того, как Стратмор захлопнул крышку люка, и ему хватило сил самому открыть двери.

Сьюзан приходилось слышать, что сильный страх парализует тело, — теперь она в этом убедилась. Ее мозг мгновенно осознал происходящее, и она, вновь обретя способность двигаться, попятилась назад в темноте с одной только мыслью — бежать.

И сразу же услышала треск. Хейл, сидя на плите и действуя вытянутыми ногами как тараном, сорвал решетчатую дверь с петель, ворвался в комнату и теперь приближался к ней большими прыжками.

Сьюзан швырнула ему под ноги настольную лампу, но Хейл легко преодолел это препятствие. Он был уже совсем рядом.

Правой рукой, точно железной клешней, он обхватил ее за талию так сильно, что она вскрикнула от боли, а левой сдавил ей грудную клетку. Сьюзан едва дышала.

Отчаянно вырываясь из его рук, Сьюзан локтем с силой ударила Хейла. Он отпустил ее и прижал ладони к лицу. Из носа у него пошла кровь. Хейл упал на колени, не опуская рук.

— Ах ты, мерзавка! — крикнул он, скорчившись от боли.

Сьюзан бросилась к двери, моля Бога, чтобы Стратмор в этот миг включил резервное энергоснабжение и дверь открылась. Увы, ее руки уперлись в холодное стекло.

Хейл с перепачканным кровью лицом быстро приближался к ней. Его руки снова обхватили ее — одна сдавила левую грудь, другая — талию — и оторвали от двери.

Сьюзен кричала и молотила руками в тщетной попытке высвободиться, а он все тащил ее, и пряжка его брючного ремня больно вдавливалась ей в спину. Хейл был необычайно силен. Когда он проволок ее по ковру, с ее ног соскочили туфли. Затем он одним движением швырнул ее на пол возле своего терминала.

Сьюзан упала на спину, юбка ее задралась. Верхняя пуговица блузки расстегнулась, и в синеватом свете экрана было видно, как тяжело вздымается ее грудь. Она в ужасе смотрела, как он придавливает ее к полу, стараясь разобрать выражение его глаз. Похоже, в них угадывался страх. Или это ненависть? Они буквально пожирали ее тело. Новая волна паники охватила Сьюзан.

Хейл всей тяжестью своего тела придавил ее ноги, холодно следя за каждым ее движением. В сознании Сьюзан промелькнуло все то, что она читала о приемах самозащиты. Она попыталась бороться, но тело ее не слушалось. Она точно окаменела. И закрыла глаза.

О Боже, пожалуйста! Не надо!

Глава 65

Бринкерхофф мерил шагами кабинет Мидж Милкен.

— Никому не позволено действовать в обход фильтров!

— Ошибаешься, — возразила она. — Я только что говорила с Джаббой. Он сказал, что в прошлом году сам установил переключатель.

Личный помощник директора отказывался верить ее словам.

— Никогда не слышал об этом.

— Никто не слышал. Это было сделано тайно.

— Мидж, — сказал Бринкерхофф, — Джабба просто помешан на безопасности «ТРАНСТЕКСТА»! Он ни за что не установил бы переключатель, позволяющий действовать в обход…

— Стратмор заставил его. — Она не дала ему договорить.

Бринкерхофф почти физически ощущал, как интенсивно работают клеточки ее мозга.

— Помнишь, что случилось в прошлом году, когда Стратмор занимался антисемитской террористической группой в Калифорнии? — напомнила она.

Бринкерхофф кивнул. Это было одним из крупнейших достижений Стратмора. С помощью «ТРАНСТЕКСТА», взломавшего шифр, ему удалось узнать о заговоре и бомбе, подложенной в школе иврита в Лос-Анджелесе. Послание террористов удалось расшифровать всего за двадцать минут до готовившегося взрыва и, быстро связавшись по телефону с кем нужно, спасти триста школьников.

— А знаешь, — Мидж без всякой нужды перешла на шепот, — Джабба сказал, что Стратмор перехватил сообщение террористов за шесть часов до предполагаемого времени взрыва.

У Бринкерхоффа отвисла челюсть.

— Так почему… чего же он так долго ждал?

— Потому что «ТРАНСТЕКСТ» никак не мог вскрыть этот файл. Он был зашифрован с помощью некоего нового алгоритма, с которым фильтры еще не сталкивались. Джаббе потребовалось почти шесть часов, чтобы их настроить.

Бринкерхофф выглядел растерянным.

— Стратмор был вне себя. Он заставил Джаббу вмонтировать в «ТРАНСТЕКСТ» переключатель системы «Сквозь строй», чтобы отключить фильтры в случае, если такое повторится.

— Господи Иисусе. — Бринкерхофф присвистнул. — Я и понятия не имел. — Его глаза сузились. — Так к чему ты клонишь?

— Я думаю, что Стратмор сегодня воспользовался этим переключателем… для работы над файлом, который отвергла программа «Сквозь строй».

— Ну и что? Для того и предназначен этот переключатель, верно?

Мидж покачала головой.

— Только если файл не заражен вирусом.

Бринкерхофф даже подпрыгнул.

— Вирус? Кто тебе сказал про вирус?

— Это единственное разумное объяснение, — сказала она. — Джабба уверяет, что вирус — единственное, что могло привести к столь долгой работе «ТРАНСТЕКСТА».

— Подожди минутку! — махнул он рукой, словно прося ее остановиться. — Стратмор сказал, что у них все в порядке!

— Он солгал.

Бринкерхофф не знал, что на это ответить.

— Ты утверждаешь, что Стратмор намеренно запустил в «ТРАНСТЕКСТ» вирус?

— Нет! — отрезала она. — Не думаю, что он знал, что имеет дело с вирусом. Я думаю, он был введен в заблуждение.

Бринкерхофф молчал. Мидж Милкен явно чего-то не поняла.

— Это многое объясняет, — настаивала она. — Например, почему он провел там всю ночь.

— Заражал вирусами свое любимое детище?

— Нет, — сказала она раздраженно. — Старался спрятать концы в воду, скрыть собственный просчет. А теперь не может отключить «ТРАНСТЕКСТ» и включить резервное электропитание, потому что вирус заблокировал процессоры!

Глаза Бринкерхоффа чуть не вылезли из орбит. Мидж и раньше были свойственны фантазии, но ведь не такие! Он попробовал ее успокоить:

— Джабба, похоже, совсем не волнуется.

— Джабба — дурак! — прошипела она.

Эти слова его удивили. Никто никогда не называл Джаббу дураком, свиньей — быть может, но дураком — никогда.

— Свою женскую интуицию ты ставишь выше ученых степеней и опыта Джаббы в области антивирусного программирования.

Она взглянула на него с холодным презрением.

Бринкерхофф поднял руки в знак капитуляции.

— Извини. Беру свои слова обратно. — Ему не стоило напоминать о поразительной способности Мидж Милкен предчувствовать беду. — Мидж, — взмолился он, — я знаю, что ты терпеть не можешь Стратмора, но…

— Это не имеет никакого значения! — вспылила она. — Первым делом нам нужно убедиться, что Стратмор действительно обошел систему «Сквозь строй». А потом мы позвоним директору.

— Замечательно. — Он даже застонал. — Я позвоню Стратмору и попрошу прислать нам письменное подтверждение.

— Нет, — сказала Мидж, — игнорируя сарказм, прозвучавший в его словах. — Стратмор уже солгал нам сегодня. — Она окинула Бринкерхоффа оценивающим взглядом. — У тебя есть ключ от кабинета Фонтейна?

— Конечно. Я же его личный помощник.

— Дай мне его.

Бринкерхофф не верил своим ушам.

— Мидж, я ни под каким видом не пущу тебя в кабинет директора.

— Ты должен это сделать! — потребовала она и, отвернувшись, начала что-то печатать на клавиатуре «Большого Брата». — Мне нужен список очередности работы на «ТРАНСТЕКСТЕ». Если Стратмор обошел фильтры вручную, данный факт будет отражен в распечатке.

— Какое отношение это имеет к директорскому кабинету?

Мидж повернулась на вращающемся стуле.

— Такой список выдает только принтер Фонтейна. Ты это отлично знаешь!

— Но такие сведения секретны!

— У нас чрезвычайная ситуация, и мне нужен этот список.

Бринкерхофф положил руки ей на плечи.

— Мидж, ну пожалуйста, успокойся. Ты знаешь, что я не могу…

Она фыркнула и снова повернулась к клавиатуре.

— Я распечатаю список. Войду, возьму его и тотчас выйду. Давай ключ.

— Мидж…

Она прекратила печатать и повернулась к нему.

— Чед, список будет распечатан в течение тридцати секунд. Вот мои условия. Ты даешь мне ключ. Если Стратмор обошел фильтры, я вызываю службу безопасности. Если я ошиблась, то немедленно ухожу, а ты можешь хоть с головы до ног обмазать вареньем свою Кармен Хуэрту. — Мидж зло посмотрела на него и протянула руку. — Давай ключ. Я жду.

Бринкерхофф застонал, сожалея, что попросил ее проверить отчет шифровалки. Он опустил глаза и посмотрел на ее протянутую руку.

— Речь идет о засекреченной информации, хранящейся в личном помещении директора. Ты только представь себе, что будет, если об этом станет известно.

— Директор в Южной Америке.

— Извини. Я не могу этого сделать. — Скрестив на груди руки, он вышел из ее кабинета.

Мидж горящими глазами смотрела ему вслед.

— О нет, можешь, — прошептала она. И, повернувшись к «Большому Брату», нажатием клавиши вызвала видеоархив.

«Мидж это как-нибудь переживет», — сказал он себе, усаживаясь за свой стол и приступая к просмотру остальных отчетов. Он не собирается выдавать ключи от директорского кабинета всякий раз, когда Мидж придет в голову очередная блажь.

Не успел он приняться за чтение отчета службы безопасности, как его мысли были прерваны шумом голосов из соседней комнаты. Бринкерхофф отложил бумагу и подошел к двери.

В приемной было темно, свет проникал только сквозь приоткрытую дверь кабинета Мидж. Голоса не стихали. Он прислушался. Голоса звучали возбужденно.

— Мидж?

Ответа не последовало.

Бринкерхофф подошел к кабинету. Голоса показались ему знакомыми. Он толкнул дверь. Комната оказалась пуста. Пуст был и вращающийся стул Мидж. Звуки шли сверху. Он поднял глаза на видеомониторы, и у него закружилась голова. Одна и та же картинка смотрела на него со всех двенадцати мониторов наподобие какого-то извращенного балета. Вцепившись руками в спинку стула, Бринкерхофф в ужасе смотрел на экраны.

— Чед? — услышал он голос у себя за спиной.

Обернувшись, Бринкерхофф начал всматриваться в темноту. Мидж как ни чем не бывало стояла в приемной возле двойной двери директорского кабинета и протягивала к нему руку ладонью вверх.

— Ключ, Чед.

Бринкерхофф покраснел до корней волос и повернулся к мониторам. Ему хотелось чем-то прикрыть эти картинки под потолком, но как? Он был повсюду, постанывающий от удовольствия и жадно слизывающий мед с маленьких грудей Кармен Хуэрты.

Глава 66

Беккер пересек зал аэропорта и подошел к туалету, с грустью обнаружив, что дверь с надписью CABALLEROS перегорожена оранжевым мусорным баком и тележкой уборщицы, уставленной моющими средствами и щетками. Он перевел взгляд на соседнюю дверь, с табличкой DAMAS, подошел и громко постучал.

— Hola? — крикнул он, приоткрыв дверь. — Con permiso?

Не дождавшись ответа, он вошел.

Типичная для Испании туалетная комната: квадратная форма, белый кафель, с потолка свисает единственная лампочка. Как всегда, одна кабинка и один писсуар. Пользуются ли писсуаром в дамском туалете — не важно, главное, что сэкономили на лишней кабинке.

Беккер с отвращением оглядел комнату. Грязь, в раковине мутная коричневатая вода. Повсюду разбросаны грязные бумажные полотенца, лужи воды на полу. Старая электрическая сушилка для рук захватана грязными пальцами.

Беккер остановился перед зеркалом и тяжело вздохнул. Обычно лучистые и ясные, сейчас его глаза казались усталыми, тусклыми. Сколько я уже тут кручусь? Однако считать ему не хотелось. По профессиональной привычке поправив съехавший набок узел галстука, он повернулся к писсуару.

Он подумал, дома ли Сьюзан. Куда она могла уйти? Неужели уехала без меня в «Стоун-Мэнор»?

— Эй! — услышал он за спиной сердитый женский голос и чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Я… я… прошу прощения, — заикаясь, сказал Беккер и застегнул «молнию» на брюках.

Повернувшись, он увидел вошедшую в туалет девушку. Молоденькая, изысканной внешности, ну прямо сошла со страниц журнала «Севентин». Довольно консервативные брюки в клетку, белая блузка без рукавов. В руке красная туристская сумка фирмы «Л.Л. Белл». Светлые волосы тщательно уложены.

— Прошу меня извинить, — пробормотал Беккер, застегивая пряжку на ремне. — Мужская комната оказалась закрыта… но я уже ухожу.

— Ну и проваливай, пидор!

Беккер посмотрел на нее внимательнее. К ней как-то не шло сквернословие — как неуместны сточные воды в хрустальном графине. Но, приглядевшись, он убедился, что она вовсе не такая изысканная особа, как ему показалось вначале. Веки припухли, глаза красные, левая рука у локтя — вся в кровоподтеках с синеватым отливом.

«Господи Иисусе, — подумал он. — Наркотики внутривенно. Кто бы мог подумать?»

— Проваливай! — крикнула она. — Вон!

Беккер совсем забыл о кольце, об Агентстве национальной безопасности, обо всем остальном, проникшись жалостью к девушке. Наверное, родители отправили ее сюда по какой-то школьной образовательной программе, снабдив кредитной карточкой «Виза», а все кончилось тем, что она посреди ночи вкалывает себе в туалете наркотик.

— Вы себя хорошо чувствуете? — спросил он, пятясь к двери.

— Нормально, — высокомерно бросила она. — А тебе здесь делать нечего.

Беккер повернулся, печально посмотрев в последний раз на ее руку. Ты ничего не можешь с этим поделать, Дэвид. Не лезь не в свое дело.

— Ну же!

Беккер кивнул. Уже в дверях он грустно улыбнулся:

— Вы все же поосторожнее.

Глава 67

— Сьюзан? — Тяжело дыша, Хейл приблизил к ней свое лицо.

Он сидел у нее на животе, раскинув ноги в стороны. Его копчик больно вдавливался в низ ее живота через тонкую ткань юбки. Кровь из ноздрей капала прямо на нее, и она вся была перепачкана. Она чувствовала, как к ее горлу подступает тошнота. Его руки двигались по ее груди.

Сьюзан ничего не чувствовала. Неужели он ее трогает? Она не сразу поняла, что он пытается застегнуть верхнюю пуговицу ее блузки.

— Сьюзан, — позвал он, задыхаясь. — Ты должна помочь мне выбраться отсюда.

Она ничего не понимала. Все это было лишено всякого смысла.

— Сьюзан, ты должна мне помочь! Стратмор убил Чатрукьяна! Я видел это своими глазами!

Его слова не сразу дошли до ее сознания. Стратмор убил Чатрукьяна? Хейл, видимо, не догадывается, что она видела его внизу.

— Стратмор знает, что я это видел! — Хейл сплюнул. — Он и меня убьет!

Если бы Сьюзан не была парализована страхом, она бы расхохоталась ему в лицо. Она раскусила эту тактику «разделяй и властвуй», тактику отставного морского пехотинца. Солги и столкни лбами своих врагов.

— Это чистая правда! — кричал он. — Мы должны позвать людей на помощь! Нам обоим грозит опасность!

Сьюзан не верила ни единому его слову.

Хейл подтянул ноги и немного приподнялся на корточках, желая переменить позу. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но сделать этого не успел.

Когда Хейл перестал на нее давить, Сьюзан почувствовала, что ее онемевшие ноги ожили. Еще толком не отдавая себе отчета в своих действиях и повинуясь инстинкту, она резким движением согнула ноги и со всей силы ударила Хейла коленом в промежность, ощутив, как ее коленные чашечки впились в его мягкие незащищенные ткани.

Хейл взвыл от боли, и все его тело сразу же обмякло. Он скатился набок, сжавшись в клубок, а Сьюзан, высвободившись из-под него, направилась к двери, отлично понимая, что у нее не хватит сил ее открыть.

Но тут ее осенило. Она остановилась у края длинного стола кленового дерева, за которым они собирались для совещаний. К счастью, ножки стола были снабжены роликами. Упираясь ногами в толстый ковер, Сьюзан начала изо всех сил толкать стол в направлении стеклянной двери. Ролики хорошо крутились, и стол набирал скорость. Уже на середине комнаты она основательно разогналась.

За полтора метра до стеклянной двери Сьюзан отпрянула в сторону и зажмурилась. Раздался страшный треск, и стеклянная панель обдала ее дождем осколков. Звуки шифровалки впервые за всю историю этого здания ворвались в помещение Третьего узла.

Сьюзан открыла глаза. Сквозь отверстие в двери она увидела стол. Он все еще катился по инерции и вскоре исчез в темноте.

Сьюзан нашла свои валявшиеся на ковре итальянские туфли, на мгновение оглянулась, увидела все еще корчившегося на полу Грега Хейла и бросилась бежать по усеянному стеклянным крошевом полу шифровалки.

Глава 68

— Ну видишь, это совсем не трудно, — презрительно сказала Мидж, когда Бринкерхофф с видом побитой собаки протянул ей ключ от кабинета Фонтейна.

— Я все сотру перед уходом, — пообещала она. — Если только вы с женой не захотите сохранить этот фильм для своей частной коллекции.

— Делай свою распечатку и выметайся! — зарычал он.

— Sí, señor, — засмеявшись, ответила Мидж с подчеркнутым пуэрто-риканским акцентом и, подмигнув Бринкерхоффу, направилась к двойной двери директорского кабинета.

Личный кабинет Лиланда Фонтейна ничем не походил на остальные помещения дирекции. В нем не было ни картин, ни мягкой мебели, ни фикусов в горшках, ни антикварных часов. Здесь все было подчинено одному требованию — эффективности. Стол, накрытый стеклом, и черный кожаный стул были расположены прямо перед громадным венецианским окном. Три шкафа-картотеки стояли в углу рядом с маленьким столиком с французской кофеваркой. Над Форт-Мидом высоко в небе сияла луна, и серебристый свет падал в окно, лишь подчеркивая спартанскую меблировку.

«Что же я делаю?» — подумал Бринкерхофф.

Мидж подошла к принтеру и, забрав распечатку очередности задач, попыталась просмотреть ее в темноте.

— Ничего не вижу, — пожаловалась она. — Включи свет.

— Прочитаешь за дверью. А теперь выходи.

Но Мидж эта ситуация явно доставляла удовольствие. Она подошла к окну, вертя бумагу перед глазами, чтобы найти лучший угол для падения лунного света.

— Мидж… пошли. Это личный кабинет директора.

— Это где-то здесь, — пробормотала она, вглядываясь в текст. — Стратмор обошел фильтры. Я в этом уверена. — Она подошла вплотную к окну.

Бринкерхофф почувствовал, как его тело покрывается холодным потом. Мидж продолжала читать.

Мгновение спустя она удовлетворенно вскрикнула:

— Я так и знала! Он это сделал! Идиот! — Она замахала бумагой. — Он обошел «Сквозь строй»! Посмотри!

Бринкерхофф растерянно постоял минутку, затем подбежал к окну и встал рядом с Мидж. Та показала ему последние строчки текста.

Бринкерхофф читал, не веря своим глазам.

— Какого чер…

В распечатке был список последних тридцати шести файлов, введенных в «ТРАНСТЕКСТ». За названием каждого файла следовали четыре цифры — код команды «добро», данной программой «Сквозь строй». Последний файл в списке таким кодом не сопровождался, вместо этого следовала запись:

ФИЛЬТР ОТКЛЮЧЕН ВРУЧНУЮ!

«Господи Иисусе! — подумал Бринкерхофф. — Мидж снова оказалась права».

— Идиот! — в сердцах воскликнула она. — Ты только посмотри! «Сквозь строй» дважды отверг этот файл! Линейная мутация! И все-таки он пошел в обход! Интересно, о чем он думал?

У Бринкерхоффа подогнулись колени. Он не мог понять, почему Мидж всегда права.

Он не заметил отражения, мелькнувшего за оконным стеклом рядом с ними. Крупная фигура возникла в дверях директорского кабинета.

— Иису… — Слова застряли у Бинкерхоффа в глотке. — Ты думаешь, что в «ТРАНСТЕКСТ» проник вирус?

Мидж вздохнула:

— А что еще это может быть?

— Это может быть не вашим делом! — раздался зычный голос у них за спиной.

Мидж от неожиданности стукнулась головой о стекло. Бринкерхофф опрокинул директорский стул и бросился к двери. Он сразу же узнал этот голос.

— Директор! — воскликнул он и, подойдя к Фонтейну, протянул руку. — С возвращением, сэр.

Вошедший не обратил на его руку никакого внимания.

— Я д-думал, — заикаясь выговорил Бринкерхофф. — Я думал, что вы в Южной Америке.

Лиланд Фонтейн окинул своего помощника убийственным взглядом.

— Я был там. Но сейчас я здесь!

Глава 69

— Эй, мистер!

Беккер, шедший по залу в направлении выстроившихся в ряд платных телефонов, остановился и оглянулся. К нему приближалась девушка, с которой он столкнулся в туалетной комнате. Она помахала ему рукой.

— Подождите, мистер!

«Ну что еще? — застонал он. — Хочет предъявить мне обвинение во вторжении в личную жизнь?»

Девушка волокла за собой туристскую сумку. Подойдя к нему, она на этот раз расплылась в широкой улыбке.

— Простите, что я на вас накричала. Я так испугалась, увидев вас.

— Не стоит, — удивился Беккер — Я зашел куда не следовало.

— Моя просьба покажется вам безумной, — сказала она, заморгав красными глазами, — но не могли бы вы одолжить мне немного денег?

Беккер посмотрел на нее в полном недоумении.

— Зачем вам деньги? — спросил он. «Я не собираюсь оплачивать твое пристрастие к наркотикам, если речь идет об этом».

— Я хочу вернуться домой, — сказала блондинка. — Не поможете мне?

— Опоздала на самолет?

Она кивнула.

— Потеряла билет. Они не хотят и слышать о том, чтобы посадить меня в самолет. На авиалиниях работают одни бездушные бюрократы. У меня нет денег на новый билет.

— Где твои родители? — спросил Беккер.

— В Штатах.

— А связаться с ними пробовала?

— Пустой номер. Наверное, уплыли на уик-энд с друзьями на яхте.

Беккер заметил, что на ней дорогие вещи.

— И у тебя нет кредитной карточки?

— Есть, но отец ее заблокировал. Он думает, что я балуюсь наркотиками.

— А это не так? — спросил Беккер холодно, глядя на ее припухший локоть.

— Конечно, нет! — возмущенно ответила девушка. Она смотрела на него невинными глазами, и Беккер почувствовал, что она держит его за дурака. — Да будет вам! На вид вы человек состоятельный. Дайте немножко денег, чтобы я могла вернуться домой. Я вам все верну.

Беккер подумал, что деньги, которые он ей даст, в конечном счете окажутся в кармане какого-нибудь наркоторговца из Трианы.

— Я вовсе не так богат, я простой преподаватель. Но я скажу тебе, что собираюсь сделать… — «Скажу тебе, что ты наглая лгунья, вот что я сделаю». — Пожалуй, я куплю тебе билет.

Белокурая девушка смотрела на него недоверчиво.

— Вы это сделаете? — выдавила она, и глаза ее засветились надеждой. — Вы купите мне билет домой? О Боже, я вам так благодарна!

Беккер растерялся. Очевидно, он ошибался.

Девушка обвила его руками.

— Это лето было такое ужасное, — говорила она, чуть не плача. — Я вам так признательна! Я так хочу выбраться отсюда!

Беккер легонько обнял ее. Девушка высвободилась из его рук, и тут он снова увидел ее локоть. Она проследила за его взглядом, прикованным к синеватой сыпи.

— Ужас, правда?

Беккер кивнул.

— Ты же сказала, что не колешься.

Девушка засмеялась:

— Это же чудо-маркер! Я чуть кожу не содрала, пытаясь его стереть. Да и краска вонючая.

Беккер посмотрел внимательнее. В свете ламп дневного света он сумел разглядеть под красноватой припухлостью смутные следы каких-то слов, нацарапанных на ее руке.

— Но глаза… твои глаза, — сказал Беккер, чувствуя себя круглым дураком. — Почему они такие красные?

Она расхохоталась.

— Я же сказала вам, что ревела навзрыд, опоздав на самолет.

Он перевел взгляд на слова, нацарапанные на ее руке.

Она смутилась.

— Боже, вы, кажется, сумели прочесть?

Он посмотрел еще внимательнее. Да, он сумел прочитать эти слова, и их смысл был предельно ясен. Прочитав их, Беккер прокрутил в памяти все события последних двенадцати часов. Комната в отеле «Альфонсо XIII». Тучный немец, помахавший у него под носом рукой и сказавший на ломаном английском: «Проваливай и умри».

— С вами все в порядке? — спросила девушка, заметив, что он переменился в лице.

Беккер не мог оторвать глаз от ее руки. У него кружилась голова. Слова, которые он прочитал, были теми же, что произнес немец: ПРОВАЛИВАЙ И УМРИ!

Девушка, заметно смутившись, посмотрела на свою руку.

— Это нацарапал мой дружок… ужасно глупо, правда?

Беккер не мог выдавить ни слова. Проваливай и умри. Он не верил своим глазам. Немец не хотел его оскорбить, он пытался помочь. Беккер посмотрел на ее лицо. В свете дневных ламп он увидел красноватые и синеватые следы в ее светлых волосах.

— Т-ты… — заикаясь, он перевел взгляд на ее непроколотые уши, — ты, случайно, серег не носила?

В ее глазах мелькнуло подозрение. Она достала из кармана какой-то маленький предмет и протянула ему. Беккер увидел в ее руке сережку в виде черепа.

— Так это клипса?

— Да, — сказала девушка. — Я до чертиков боюсь прокалывать уши.

Глава 70

Дэвид Беккер почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Он смотрел на девушку, понимая, что его поиски подошли к концу. Она вымыла голову и переоделась — быть может, считая, что так легче будет продать кольцо, — но в Нью-Йорк не улетела.

Беккер с трудом сдерживал волнение. Его безумная поездка вот-вот закончится. Он посмотрел на ее пальцы, но не увидел никакого кольца и перевел взгляд на сумку. «Вот где кольцо! — подумал он. — В сумке!» — и улыбнулся, едва сохраняя спокойствие.

— Ты сочтешь это сумасшествием, — сказал Беккер, — но мне кажется, что у тебя есть кое-что, что мне очень нужно.

— Да? — Меган внезапно насторожилась.

Беккер достал из кармана бумажник.

— Конечно, я буду счастлив тебе заплатить. — И он начал отсчитывать купюры.

Глядя, как он шелестит деньгами, Меган вскрикнула и изменилась в лице, по-видимому ложно истолковав его намерения. Она испуганно посмотрела на вращающуюся дверь… как бы прикидывая расстояние. До выхода было метров тридцать.

— Я оплачу тебе билет до дома, если…

— Молчите, — сказала Меган с кривой улыбкой. — Я думаю, я поняла, что вам от меня нужно. — Она наклонилась и принялась рыться в сумке.

Беккер был на седьмом небе. Кольцо у нее, сказал он себе. Наконец-то! Он не знал, каким образом она поняла, что ему нужно кольцо, но был слишком уставшим, чтобы терзаться этим вопросом. Его тело расслабилось, он представил себе, как вручает кольцо сияющему заместителю директора АНБ. А потом они со Сьюзан будут лежать в кровати с балдахином в «Стоун-Мэнор» и наверстывать упущенное время.

Девушка наконец нашла то, что искала, — газовый баллончик для самозащиты, экологически чистый аналог газа мейс, сделанный из острейшего кайенского перца и чили. Одним быстрым движением она выпрямилась, выпустила струю прямо в лицо Беккеру, после чего схватила сумку и побежала к двери. Когда она оглянулась, Дэвид Беккер лежал на полу, прижимая ладони к лицу и корчась от нестерпимого жжения в глазах.

Глава 71

Токуген Нуматака закурил уже четвертую сигару и принялся мерить шагами кабинет, потом схватил телефонную трубку и позвонил на коммутатор.

— Есть какие-нибудь сведения о номере? — выпалил он, прежде чем телефонистка успела сказать «алло».

— Пока ничего, сэр. Кажется, придется повозиться дольше, чем ожидалось, — это был звонок с мобильника.

«С мобильника, — мысленно повторил Нуматака. — Это кое-что значит. К счастью для японской экономики, у американцев оказался ненасытный аппетит к электронным новинкам.

— Провайдер находится в районе территориального кода двести два. Однако номер пока не удалось узнать.

— Двести два? Где это? — Где же на необъятных американских просторах прячется эта загадочная Северная Дакота?

— Где-то поблизости от Вашингтона, округ Колумбия, сэр.

Нуматака высоко поднял брови.

— Позвоните, как только узнаете номер.

Глава 72

В погруженной во тьму шифровалке Сьюзан Флетчер осторожно пробиралась к платформе кабинета Стратмора. Только туда ей и оставалось идти в наглухо запертом помещении.

Поднявшись по ступенькам, она обнаружила, что дверь в кабинет шефа открыта, поскольку электронный замок без электропитания бесполезен. Она вошла.

— Коммандер? — позвала Сьюзан. Свет внутри исходил лишь от светящихся компьютерных мониторов Стратмора. — Коммандер! — повторила она. — Коммандер!

Внезапно Сьюзан вспомнила, что он должен быть в лаборатории систем безопасности. Она кружила по пустому кабинету, все еще не преодолев ужас, который вызвало у нее общение с Хейлом. Надо выбираться из шифровалки. Черт с ней, с «Цифровой крепостью»! Пришла пора действовать. Нужно выключить «ТРАНСТЕКСТ» и бежать. Она посмотрела на светящиеся мониторы Стратмора, бросилась к его письменному столу и начала нажимать на клавиши. Отключить «ТРАНСТЕКСТ»! Теперь это нетрудная задача, поскольку она находится возле командного терминала. Она вызвала нужное командное окно и напечатала:

ВЫКЛЮЧИТЬ КОМПЬЮТЕР

Палец привычно потянулся к клавише «Ввод».

— Сьюзан! — рявкнул голос у нее за спиной. Она в страхе повернулась, думая, что это Хейл. Однако в дверях появился Стратмор. Бледная, жуткая в тусклом свете мониторов фигура застыла, грудь шефа тяжело вздымалась.

— Ком… мандер! — вскрикнула она от неожиданности. — Хейл в Третьем узле! Он напал на меня!

— Что? Этого не может быть! Он заперт внизу!

— Нет! Он вырвался оттуда! Нужно немедленно вызвать службу безопасности. Я выключаю «ТРАНСТЕКСТ»! — Она потянулась к клавиатуре.

— Не смей прикасаться! — Стратмор рванулся к терминалу и отдернул ее руку.

Обескураженная, Сьюзан подалась назад. Она смотрела на коммандера и второй раз за этот день не могла его узнать. Вдруг она ощутила страшное одиночество.

Стратмор увидел пятна крови на ее блузке и тотчас пожалел о своей вспышке.

— Боже, Сьюзан, с тобой все в порядке?

Она промолчала.

Не нужно было так резко с ней говорить. Но у него не выдержали нервы. Он слишком долго говорил ей полуправду: просто есть вещи, о которых она ничего не знала, и он молил Бога, чтобы не узнала никогда.

— Прости меня, — сказал он, стараясь говорить как можно мягче. — Расскажи, что с тобой случилось.

Сьюзан отвернулась.

— Не имеет значения. Кровь не моя. Выпустите меня отсюда.

— Ты ранена? — Стратмор положил руку ей на плечо. Она съежилась от этого прикосновения. Он опустил руку и отвернулся, а повернувшись к ней снова, увидел, что она смотрит куда-то поверх его плеча, на стену.

Там, в темноте, ярко сияла клавиатура. Стратмор проследил за ее взглядом и нахмурился. Он надеялся, что Сьюзан не заметит эту контрольную панель. Эта светящаяся клавиатура управляла его личным лифтом. Стратмор и его высокопоставленные посетители попадали в шифровалку и уходили незаметно для остальных сотрудников. Лифт спускался на пятьдесят ярдов вниз и затем двигался вбок по укрепленному туннелю еще сто девять ярдов в подземное помещение основного комплекса агентства. Лифт, соединяющий шифровалку с основным зданием, получал питание из главного комплекса, и оно действовало, несмотря на отключение питания шифровалки.

Стратмору, разумеется, это было хорошо известно, но даже когда Сьюзан порывалась уйти через главный выход, он не обмолвился об этом ни единым словом. Он не мог пока ее отпустить — время еще не пришло. И размышлял о том, что должен ей сказать, чтобы убедить остаться.

Сьюзан кинулась мимо Стратмора к задней стене и принялась отчаянно нажимать на клавиши.

— Пожалуйста, — взмолилась она. Но дверца не открылась.

— Сьюзан, — тихо сказал Стратмор. — Нужен код.

— Код? — сердито переспросила она. Она посмотрела на панель управления. Под главной клавиатурой была еще одна, меньшего размера, с крошечными кнопками. На каждой — буква алфавита. Сьюзан повернулась к нему. — Так скажите же мне его!

Стратмор задумался и тяжело вздохнул.

— Пожалуйста, сядь, Сьюзан.

У нее был совершенно растерянный вид.

— Сядь, — повторил коммандер, на этот раз тверже.

— Выпустите меня! — Она испуганно смотрела на открытую дверь его кабинета.

Стратмор понял, что она смертельно напугана. Он спокойно подошел к двери, выглянул на площадку лестницы и всмотрелся в темноту. Хейла нигде не было видно. Тогда он вернулся в кабинет и прикрыл за собой дверь, затем заблокировал ее стулом, подошел к столу и достал что-то из выдвижного ящика. В тусклом свете мониторов Сьюзан увидела, что это, и побледнела. Он достал пистолет.

Он выдвинул два стула на середину комнаты. Сел. Поднял посверкивающую полуавтоматическую «беретту» и нацелил ее на дверь, а потом опустил себе на колени.

— Сьюзан, — сказал он торжественно. — Здесь мы в безопасности. Нам нужно поговорить. Если Грег Хейл ворвется… — Он не закончил фразу.

Сьюзан потеряла дар речи.

Он пристально посмотрел на нее и постучал ладонью по сиденью соседнего стула.

— Садись, Сьюзан. Я должен тебе кое-что сказать. — Она не пошевелилась. — Когда я все закончу, я сообщу тебе код вызова лифта. И тогда ты решишь, уходить тебе или нет.

Повисла долгая тишина. Сьюзан словно во сне подошла и села с ним рядом.

— Сьюзан, — начал он, — я не был с тобой вполне откровенен.

Глава 73

У Дэвида Беккера было такое ощущение, будто его лицо обдали скипидаром и подожгли. Он катался по полу и сквозь мутную пелену в глазах видел девушку, бегущую к вращающейся двери. Она бежала короткими испуганными прыжками, волоча по кафельному полу туристскую сумку. Беккер хотел подняться на ноги, но у него не было на это сил. Ослепленные глаза горели огнем.

Он хотел крикнуть, но в легких не было воздуха, с губ срывалось лишь невнятное мычание.

— Нет! — закашлявшись, исторгнул он из груди. Но звук так и не сорвался с его губ.

Беккер понимал, что, как только дверь за Меган закроется, она исчезнет навсегда. Он снова попробовал ее позвать, но язык отказывался ему подчиняться.

Девушка почти уже добралась до двери. Беккер поднялся на ноги, пытаясь выровнять дыхание. Попробовал добрести до двери. Меган скрылась во вращающейся секции, таща за собой сумку. Беккер почти вслепую приближался к двери.

— Подожди! — крикнул он. — Подожди!

Меган с силой толкнула стенку секции, но та не поддавалась. С ужасом девушка увидела, что сумка застряла в двери. Она наклонилась и что было сил потянула ее, стараясь высвободить застрявшую часть.

Затуманенные глаза Беккера не отрываясь смотрели на торчащий из двери кусок ткани. Он рванулся, вытянув вперед руки, к этой заветной щели, из которой торчал красный хвост сумки, и упал вперед, но его вытянутая рука не достала до него. Ему не хватило лишь нескольких сантиметров. Пальцы Беккера схватили воздух, а дверь повернулась. Девушка с сумкой была уже на улице.

— Меган! — завопил он, грохнувшись на пол. Острые раскаленные иглы впились в глазницы. Он уже ничего не видел и только чувствовал, как тошнотворный комок подкатил к горлу. Его крик эхом отозвался в черноте, застилавшей глаза.

Беккер не знал, сколько времени пролежал, пока над ним вновь не возникли лампы дневного света. Кругом стояла тишина, и эту тишину вдруг нарушил чей-то голос. Кто-то звал его. Он попытался оторвать голову от пола. Мир кругом казался расплывчатым, каким-то водянистым. И снова этот голос. Он присел на корточки и в десяти метрах от себя увидел чей-то силуэт.

— Мистер?

Беккер узнал голос. Это девушка. Она стояла у второй входной двери, что была в некотором отдалении, прижимая сумку к груди. Она казалось напуганной еще сильнее, чем раньше.

— Мистер, — сказала она дрожащим голосом, — я не говорила вам, как меня зовут. Откуда вы узнали?

Глава 74

Шестидесятитрехлетний директор Лиланд Фонтейн был настоящий человек-гора с короткой военной стрижкой и жесткими манерами. Когда он бывал раздражен, а это было почти всегда, его черные глаза горели как угли. Он поднялся по служебной лестнице до высшего поста в агентстве потому, что работал не покладая рук, но также и благодаря редкой целеустремленности и заслуженному уважению со стороны своих предшественников. Он был первым афроамериканцем на посту директора Агентства национальной безопасности, но эту его отличительную черту никто никогда даже не упоминал, потому что политическая партия, которую он поддерживал, решительно не принимала этого во внимание, и его коллеги следовали этому примеру.

Фонтейн заставил Мидж и Бринкерхоффа стоять, пока сам он молча совершал свой обычный ритуал заваривания кофе сорта «Гватемальская ява». Затем он сел за письменный стол и начал их допрашивать, как школьников, вызванных в кабинет директора, а они по-прежнему стояли.

Говорила Мидж — излагая серию необычайных событий, которые заставили их нарушить неприкосновенность кабинета.

— Вирус? — холодно переспросил директор. — Вы оба думаете, что в нашем компьютере вирус?

Бринкерхофф растерянно заморгал.

— Да, сэр, — сказала Мидж.

— Потому что Стратмор обошел систему «Сквозь строй»? — Фонтейн опустил глаза на компьютерную распечатку.

— Да, — сказала она. — Кроме того, «ТРАНСТЕКСТ» уже больше двадцати часов не может справиться с каким-то файлом.

Фонтейн наморщил лоб.

— Это по вашим данным.

Мидж хотела возразить, но прикусила язык. И прижала ладонь к горлу.

— В шифровалке вырубилось электричество.

Фонтейн поднял глаза, явно удивленный этим сообщением.

Мидж подтвердила свои слова коротким кивком.

— У них нет света. Джабба полагает, что…

— Вы ему звонили?

— Да, сэр, я…

— Джаббе? — Фонтейн гневно поднялся. — Какого черта вы не позвонили Стратмору?

— Мы позвонили! — не сдавалась Мидж. — Он сказал, что у них все в порядке.

Фонтейн стоял, тяжело дыша.

— У нас нет причин ему не верить. — Это прозвучало как сигнал к окончанию разговора. Он отпил глоток кофе. — А теперь прошу меня извинить. Мне нужно поработать.

У Мидж отвисла челюсть.

— Извините, сэр…

Бринкерхофф уже шел к двери, но Мидж точно прилипла к месту.

— Я с вами попрощался, мисс Милкен, — холодно сказал Фонтейн. — Я вас ни в чем не виню.

— Но, сэр… — заикаясь выдавила она. — Я… я протестую. Я думаю…

— Вы протестуете? — переспросил директор и поставил на стол чашечку с кофе. — Я протестую! Против вашего присутствия в моем кабинете. Я протестую против ваших инсинуаций в отношении моего заместителя, который якобы лжет. Я протестую…

— У нас вирус, сэр! Моя интуиция подсказывает мне…

— Что ж, ваша интуиция на сей раз вас обманула, мисс Милкен! В первый раз в жизни.

Мидж стояла на своем:

— Но, сэр! Коммандер Стратмор обошел систему «Сквозь строй»!

Фонтейн подошел к ней, едва сдерживая гнев.

— Это его прерогатива! Я плачу вам за то, чтобы вы следили за отчетностью и обслуживали сотрудников, а не шпионили за моим заместителем! Если бы не он, мы бы до сих пор взламывали шифры с помощью карандаша и бумаги. А теперь уходите! — Он повернулся к Бринкерхоффу, с побледневшим лицом стоявшему возле двери. — Вы оба.

— При всем моем уважении к вам, сэр, — сказала Мидж, — я бы порекомендовала послать в шифровалку бригаду службы безопасности — просто чтобы убедиться…

— Ничего подобного мы делать не будем!

На этом Мидж капитулировала:

— Хорошо. Доброй ночи. — Она двинулась к двери. Когда Мидж проходила мимо, Бринкерхофф по выражению ее глаз понял, что она и не думает сдаваться: чутье не позволит ей бездействовать.

Бринкерхофф смотрел на массивную фигуру директора, возвышающуюся над письменным столом. Таким он его еще никогда не видел. Фонтейн, которого он знал, был внимателен к мелочам и требовал самой полной информации. Он всегда поощрял сотрудников к анализу и прояснению всяческих нестыковок в каждодневных делах, какими бы незначительными они ни казались. И вот теперь он требует, чтобы они проигнорировали целый ряд очень странных совпадений.

Очевидно, директор что-то скрывает, но Бринкерхоффу платили за то, чтобы он помогал, а не задавал вопросы. Фонтейн давно всем доказал, что близко к сердцу принимает интересы сотрудников. Если, помогая ему, нужно закрыть на что-то глаза, то так тому и быть. Увы, Мидж платили за то, чтобы она задавала вопросы, и Бринкерхофф опасался, что именно с этой целью она отправится прямо в шифровалку.

Пора готовить резюме, подумал Бринкерхофф, открывая дверь.

— Чед! — рявкнул у него за спиной Фонтейн. Директор наверняка обратил внимание на выражение глаз Мидж, когда она выходила. — Не выпускай ее из приемной.

Бринкерхофф кивнул и двинулся следом за Мидж.

Фонтейн вздохнул и обхватил голову руками. Взгляд его черных глаз стал тяжелым и неподвижным. Возвращение домой оказалось долгим и слишком утомительным. Последний месяц был для Лиланда Фонтейна временем больших ожиданий: в агентстве происходило нечто такое, что могло изменить ход истории, и, как это ни странно директор Фонтейн узнал об этом лишь случайно.

Три месяца назад до Фонтейна дошли слухи о том, что от Стратмора уходит жена. Он узнал также и о том, что его заместитель просиживает на службе до глубокой ночи и может не выдержать такого напряжения. Несмотря на разногласия со Стратмором по многим вопросам, Фонтейн всегда очень высоко его ценил. Стратмор был блестящим специалистом, возможно, лучшим в агентстве. И в тоже время после провала с «Попрыгунчиком» Стратмор испытывал колоссальный стресс. Это беспокоило Фонтейна: к коммандеру сходится множество нитей в агентстве, а директору нужно оберегать свое ведомство.

Фонтейну нужен был кто-то способный наблюдать за Стратмором, следить, чтобы он не потерял почву под ногами и оставался абсолютно надежным, но это было не так-то просто. Стратмор — человек гордый и властный, наблюдение за ним следует организовать так, чтобы никоим образом не подорвать его авторитета.

Из уважения к Стратмору Фонтейн решил заняться этим лично. Он распорядился установить «жучок» в личном компьютере Стратмора — чтобы контролировать его электронную почту, его внутриведомственную переписку, а также мозговые штурмы, которые тот время от времени предпринимал. Если Стратмор окажется на грани срыва, директор заметит первые симптомы. Но вместо признаков срыва Фонтейн обнаружил подготовительную работу над беспрецедентной разведывательной операцией, которую только можно было себе представить. Неудивительно, что Стратмор просиживает штаны на работе. Если он сумеет реализовать свой замысел, это стократно компенсирует провал «Попрыгунчика».

Фонтейн пришел к выводу, что Стратмор в полном порядке, что он трудится на сто десять процентов, все так же хитер, умен и в высшей степени лоялен, впрочем — как всегда. Лучшее, что мог сделать директор, — не мешать ему работать и наблюдать за тем, как коммандер творит свое чудо. Стратмор разработал план… и план этот Фонтейн не имел ни малейшего намерения срывать.

Глава 75

Пальцы Стратмора время от времени касались «беретты», лежавшей у него на коленях. При мысли о том, что Хейл позволил себе прикоснуться к Сьюзан, кровь закипела в его жилах, но он помнил, что должен сохранять ясную голову, Стратмор с горечью признал, что сам отчасти виноват в случившемся: ведь именно он направил Сьюзан в Третий узел. Однако он умел анализировать свои эмоции и не собирался позволить им отразиться на решении проблемы «Цифровой крепости». Он заместитель директора Агентства национальной безопасности, а сегодня все, что он делает, важно, как никогда.

Его дыхание стало ровным.

— Сьюзан. — Голос его прозвучал резко, но спокойно. — Тебе удалось стереть электронную почту Хейла?

— Нет, — сконфуженно ответила она.

— Ты нашла ключ?

Сьюзан покачала головой.

Стратмор наморщил лоб и прикусил губу. Мысли его метались. Он, конечно, с легкостью мог набрать код лифта и отправить Сьюзан домой, но она нужна ему здесь. Она должна помочь ему найти ключ в компьютере Хейла. Стратмор пока не сказал ей, что этот ключ представляет для него отнюдь не только академический интерес. Он думал, что сможет обойтись без ее участия — принимая во внимание ее склонность к самостоятельности — и сам найдет этот ключ, но уже столкнулся с проблемами, пытаясь самостоятельно запустить «Следопыта». Рисковать еще раз ему не хотелось.

— Сьюзан, — в его голосе послышалась решимость, — я прошу тебя помочь мне найти ключ Хейла.

— Что? — Сьюзан встала, глаза ее сверкали.

Стратмор подавил желание встать с ней рядом. Он многое знал об искусстве ведения переговоров: тот, кто обладает властью, должен спокойно сидеть и не вскакивать с места. Он надеялся, что она сядет. Но она этого не сделала.

— Сьюзан, сядь.

Она не обратила внимания на его просьбу.

— Сядь. — На этот раз это прозвучало как приказ.

Сьюзан осталась стоять.

— Коммандер, если вы все еще горите желанием узнать алгоритм Танкадо, то можете заняться этим без меня. Я хочу уйти.

Стратмор глубоко вздохнул. Ясно, что без объяснений ему не обойтись. Она это заслужила, подумал он и принял решение: Сьюзан придется его выслушать. Он надеялся, что не совершает ошибку.

— Сьюзан, — начал он, — этого не должно было случиться. — Он провел рукой по своим коротко стриженным волосам. — Я кое о чем тебе не рассказал. Иной раз человек в моем положении… — Он замялся, словно принимая трудное решение. — Иногда человек в моем положении вынужден лгать людям, которых любит. Сегодня как раз такой день. — В глазах его читалась печаль. — То, что сейчас скажу, я не собирался говорить никому.

Она почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Лицо коммандера выражало торжественную серьезность. Видимо, в его действиях было нечто такое, что ей знать не полагалось. Сьюзан опустилась на стул.

Повисла пауза. Стратмор поднял глаза вверх, собираясь с мыслями.

— Сьюзан, — наконец произнес он еле слышно. — У меня нет семьи. — Он посмотрел на нее. — Мой брак практически рухнул. Вся моя жизнь — это любовь к моей стране. Вся моя жизнь — это работа здесь, в Агентстве национальной безопасности.

Сьюзан слушала молча.

— Как ты могла догадаться, — продолжал он, — вскоре я собираюсь выйти в отставку. Но я хотел уйти с высоко поднятой головой. Я хотел уйти с сознанием, что добился своей цели.

— Но вы добились своей цели, — словно со стороны услышала Сьюзан собственный голос. — Вы создали «ТРАНСТЕКСТ».

Казалось, Стратмор ее не слышал.

— В последние несколько лет наша работа здесь, в агентстве, становилась все более трудной. Мы столкнулись с врагами, которые, как мне казалось, никогда не посмеют бросить нам вызов. Я говорю о наших собственных гражданах. О юристах, фанатичных борцах за гражданские права, о Фонде электронных границ — они все приняли в этом участие, но дело в другом. Дело в людях. Они потеряли веру. Они стали параноиками. Они внезапно стали видеть врага в нас. И мы, те, кто близко к сердцу принимает интересы страны, оказались вынужденными бороться за наше право служить своей стране. Мы больше не миротворцы. Мы слухачи, стукачи, нарушители прав человека. — Стратмор шумно вздохнул. — Увы, в мире полно наивных людей, которые не могут представить себе ужасы, которые нас ждут, если мы будем сидеть сложа руки. Я искренне верю, что только мы можем спасти этих людей от их собственного невежества.

Сьюзан не совсем понимала, к чему он клонит.

Коммандер устало опустил глаза, затем поднял их вновь.

— Сьюзан, выслушай меня, — сказал он, нежно ей улыбнувшись. — Возможно, ты захочешь меня прервать, но все же выслушай до конца. Я читал электронную почту Танкадо уже в течение двух месяцев. Как ты легко можешь себе представить, я был шокирован, впервые наткнувшись на его письмо Северной Дакоте о не поддающемся взлому коде, именуемом «Цифровая крепость». Я полагал, что это невозможно. Но всякий раз, когда я перехватывал очередное сообщение, Танкадо был все более и более убедительным. Когда я прочитал, что он использовал линейную мутацию для создания переломного ключа, я понял, что он далеко ушел от нас вперед.

Он использовал подход, который никому из нас не приходил в голову.

— А зачем это нам? — спросила Сьюзан. — В этом нет никакого смысла.

Стратмор встал и начал расхаживать по кабинету, не спуская при этом глаз с двери.

— Несколько недель назад, когда я прослышал о том, что Танкадо предложил выставить «Цифровую крепость» на аукцион, я вынужден был признать, что он настроен весьма серьезно. Я понимал, что если он продаст свой алгоритм японской компании, производящей программное обеспечение, мы погибли, поэтому мне нужно было придумать, как его остановить. Я подумал о том, чтобы его ликвидировать, но со всей этой шумихой вокруг кода и его заявлений о «ТРАНСТЕКСТЕ» мы тут же стали бы первыми подозреваемыми. И вот тогда меня осенило. — Он повернулся к Сьюзан. — Я понял, что «Цифровую крепость» не следует останавливать.

Сьюзан смотрела на него в растерянности.

Стратмор продолжал:

— Внезапно я увидел в «Цифровой крепости» шанс, который выпадает раз в жизни. Ведь если внести в код ряд изменений, «Цифровая крепость» будет работать на нас, а не против нас.

Ничего более абсурдного Сьюзан слышать еще не доводилось. «Цифровая крепость» — не поддающийся взлому код, он погубит агентство.

— Если бы я сумел слегка модифицировать этот код, — продолжал Стратмор, — до его выхода в свет… — Он посмотрел на нее с хитрой улыбкой.

Сьюзан потребовалось всего мгновение.

Стратмор сразу заметил изумление, мелькнувшее в ее глазах, и взволнованно изложил свой план:

— Если бы я получил ключ, то смог бы взломать наш экземпляр «Цифровой крепости» и внести нужные изменения…

— «Черный ход», — сказала Сьюзан, мгновенно забыв о том, что Стратмор ей лгал. Она все поняла. — Вроде «Попрыгунчика».

Стратмор кивнул:

— Тогда мы смогли бы подменить интернетовский файл, который Танкадо собирается выбросить на рынок, нашей измененной версией. Поскольку «Цифровая крепость» — это японский код, никто никогда не заподозрит, что наше агентство имеет к нему отношение. Единственное, что нам нужно, — осуществить такую подмену.

Сьюзан сочла его план безукоризненным. Вот он — истинный Стратмор. Он задумал способствовать распространению алгоритма, который АНБ с легкостью взломает!

— Полный и всеобщий доступ, — объяснял Стратмор. — «Цифровая крепость» сразу же станет всеобщим стандартом шифрования.

— Сразу же? — усомнилась Сьюзан. — Каким образом? Даже если «Цифровая крепость» станет общедоступной, большинство пользователей из соображений удобства будут продолжать пользоваться старыми программами. Зачем им переходить на «Цифровую крепость»?

Стратмор улыбнулся:

— Это просто. Мы организуем утечку секретной информации. И весь мир сразу же узнает о «ТРАНСТЕКСТЕ».

Сьюзан вопросительно смотрела на него.

— Это совсем просто, Сьюзан, мы позволим правде выйти за эти стены. Мы скажем миру, что у АНБ есть компьютер, способный взломать любой код, кроме «Цифровой крепости».

— И все бросятся доставать «Цифровую крепость»… не зная, что для нас это пройденный этап!

Стратмор кивнул:

— Совершенно точно. — Повисла продолжительная пауза. — Прости, что я тебе лгал. Попытка переделать «Цифровую крепость» — дело серьезное и хлопотное. Я не хотел тебя впутывать.

— Я… понимаю, — тихо сказала она, все еще находясь под впечатлением его блистательного замысла. — Вы довольно искусный лжец.

Стратмор засмеялся.

— Годы тренировки. Ложь была единственным способом избавить тебя от неприятностей.

Сьюзан кивнула.

— А неприятности немалые?

— Ты сама видишь.

Впервые за последний час она позволила себе улыбнуться.

— Этих слов я и ждала от вас.

Он пожал плечами:

— Как только мы получим ключ, я проинформирую директора.

Сьюзан не могла не поразить идея глобального прорыва в области разведки, который нельзя было себе даже представить. И он попытался сделать это в одиночку. Похоже, он и на сей раз добьется своей цели. Ключ совсем рядом. Танкадо мертв. Партнер Танкадо обнаружен.

Сьюзан замолчала.

Танкадо мертв. Как это удобно. Вспомнив всю услышанную от шефа ложь, она похолодела и посмотрела на него, в глазах ее мелькнуло подозрение.

— Это вы убили Танкадо?

Стратмор вздрогнул и замотал головой:

— Конечно, нет. Убивать Танкадо не было необходимости. Честно говоря, я бы предпочел, чтобы он остался жив. Его смерть бросает на «Цифровую крепость» тень подозрения. Я хотел внести исправления тихо и спокойно. Изначальный план состоял в том, чтобы сделать это незаметно и позволить Танкадо продать пароль.

Сьюзан должна была признать, что прозвучало это довольно убедительно. У Танкадо не было причин подозревать, что код в Интернете не является оригиналом. Никто не имел к нему доступа, кроме него самого и Северной Дакоты. Если бы Танкадо не вернулся к анализу программы после ее выпуска свет, он ничего бы не узнал про этот «черный ход». Но он так долго трудился над «Цифровой крепостью», что вряд ли ему захотелось бы к ней возвращаться.

Сьюзан понадобилось некоторое время, чтобы все это осмыслить. Она вдруг поняла стремление коммандера к необычайной секретности в шифровалке. Стоящая перед ним задача была крайне деликатна и требовала массу времени — вписать скрытый «черный ход» в сложный алгоритм и добавить невидимый ключ в Интернете. Тайна имела первостепенное значение. Любое подозрение об изменении «Цифровой крепости» могло разрушить весь замысел коммандера.

Только сейчас она поняла, почему он настаивал на том, чтобы «ТРАНСТЕКСТ» продолжал работать. Если «Цифровой крепости» суждено стать любимой игрушкой АНБ, Стратмор хотел убедиться, что взломать ее невозможно!

— Ты по-прежнему хочешь уйти?

Сьюзан посмотрела на него. Сидя рядом с великим Тревором Стратмором, она невольно почувствовала, что страхи ее покинули. Переделать «Цифровую крепость» — это шанс войти в историю, принеся громадную пользу стране, и Стратмору без ее помощи не обойтись. Хоть и не очень охотно, она все же улыбнулась:

— Что будем делать?

Стратмор просиял и, протянув руку, коснулся ее плеча.

— Спасибо. — Он улыбнулся и сразу перешел к делу. — Мы вместе спустимся вниз. — Он поднял «беретту». — Ты найдешь терминал Хейла, а я тебя прикрою.

Сьюзан была отвратительна даже мысль об этом.

— Разве нельзя дождаться звонка Дэвида о той копии, что была у Танкадо?

Стратмор покачал головой.

— Чем быстрее мы внесем изменение в программу, тем легче будет все остальное. У нас нет гарантий, что Дэвид найдет вторую копию. Если по какой-то случайности кольцо попадет не в те руки, я бы предпочел, чтобы мы уже внесли нужные изменения в алгоритм. Тогда, кто бы ни стал обладателем ключа, он скачает себе нашу версию алгоритма. — Стратмор помахал оружием и встал. — Нужно найти ключ Хейла.

Сьюзан замолчала. Коммандер, как всегда, прав. Им необходим ключ, который хранится у Хейла. Необходим прямо сейчас.

Она встала, но ноги ее не слушались. Надо было ударить Хейла посильнее. Она посмотрела на «беретту» и внезапно почувствовала тошноту.

— Вы действительно собираетесь пристрелить Грега Хейла?

— Нет. — Стратмор хмуро посмотрел на нее и двинулся к двери. — Но будем надеяться, что он этого не узнает.

Глава 76

У подъезда севильского аэропорта стояло такси с работающим на холостом ходу двигателем и включенным счетчиком. Пассажир в очках в тонкой металлической оправе, вглядевшись сквозь стеклянную стену аэровокзала, понял, что прибыл вовремя.

Он увидел светловолосую девушку, помогающую Дэвиду Беккеру найти стул и сесть. Беккера, по-видимому, мучила боль. Он еще не знает, что такое настоящая боль, подумал человек в такси. Девушка вытащила из кармана какой-то маленький предмет и протянула его Беккеру. Тот поднес его к глазам и рассмотрел, затем надел его на палец, достал из кармана пачку купюр и передал девушке. Они поговорили еще несколько минут, после чего девушка обняла его, выпрямилась и, повесив сумку на плечо, ушла.

Наконец-то, подумал пассажир такси. Наконец-то.

Глава 77

Стратмор остановился на площадке у своего кабинета, держа перед собой пистолет. Сьюзан шла следом за ним, размышляя, по-прежнему ли Хейл прячется в Третьем узле.

Свет от монитора Стратмора отбрасывал на них жутковатую тень. Сьюзан старалась держаться поближе к шефу на небольшой платформе с металлическими поручнями.

По мере того как они удалялись от двери, свет становился все более тусклым, и вскоре они оказались в полной темноте. Единственным освещением в шифровалке был разве что свет звезд над их головами, едва уловимое свечение проникало также сквозь разбитую стеклянную стену Третьего узла.

Стратмор шагнул вперед, нащупывая ногой место, где начинались ступеньки узенькой лестницы. Переложив «беретту» в левую руку, правой он взялся за перила. Он прекрасно знал, что левой рукой стрелял так же плохо, как и правой, к тому же правая рука была ему нужна, чтобы поддерживать равновесие. Грохнуться с этой лестницы означало до конца дней остаться калекой, а его представления о жизни на пенсии никак не увязывались с инвалидным креслом.

Сьюзан, ослепленная темнотой шифровалки, спускалась, не отрывая руки от плеча Стратмора. Даже в полуметре от шефа она не видела очертаний его фигуры. Всякий раз, ступая на очередную ступеньку, она носком туфли первым делам старалась нащупать ее край.

К ней снова вернулись страхи, связанные с новой попыткой найти ключ Хейла в Третьем узле. Коммандер был абсолютно убежден в том, что у Хейла не хватит духу на них напасть, но Сьюзан не была так уж уверена в этом. Хейл теряет самообладание, и у него всего два выхода: выбраться из шифровалки или сесть за решетку.

Внутренний голос подсказывал ей, что лучше всего было бы дождаться звонка Дэвида и использовать его ключ, но она понимала, что он может его и не найти. Сьюзан задумалась о том, почему он задерживается так долго, но ей пришлось забыть о тревоге за него и двигаться вслед за шефом.

Стратмор бесшумно спускался по ступенькам. Незачем настораживать Хейла, давать ему знать, что они идут. Почти уже спустившись, Стратмор остановился, нащупывая последнюю ступеньку. Когда он ее нашел, каблук его ботинка громко ударился о кафельную плитку пола. Сьюзан почувствовала, как напряглось все его тело. Они вступили в опасную зону: Хейл может быть где угодно.

Вдали, за корпусом «ТРАНСТЕКСТА», находилась их цель — Третий узел. Сьюзан молила Бога, чтобы Хейл по-прежнему был там, на полу, катаясь от боли, как побитая собака. Других слов для него у нее не было.

Стратмор оторвался от перил и переложил пистолет в правую руку. Не произнеся ни слова, он шагнул в темноту, Сьюзан изо всех сил держалась за его плечо. Если она потеряет с ним контакт, ей придется его позвать, и тогда Хейл может их услышать. Удаляясь от таких надежных ступенек, Сьюзан вспомнила, как в детстве играла в салки поздно ночью, и почувствовала себя одинокой и беззащитной.

«ТРАНСТЕКСТ» был единственным островом в открытом черном море. Через каждые несколько шагов Стратмор останавливался, держа пистолет наготове, и прислушивался. Единственным звуком, достигавшим его ушей, был едва уловимый гул, шедший снизу. Сьюзан хотелось потянуть шефа назад, в безопасность его кабинета. В кромешной тьме вокруг ей виделись чьи-то лица.

На полпути к «ТРАНСТЕКСТУ» тишина шифровалки нарушилась. Где-то в темноте, казалось, прямо над ними, послышались пронзительные гудки. Стратмор повернулся, и Сьюзан сразу же его потеряла. В страхе она вытянула вперед руки, но коммандер куда-то исчез. Там, где только что было его плечо, оказалась черная пустота. Она шагнула вперед, но и там была та же пустота.

Сигналы продолжались. Источник их находился где-то совсем близко. Сьюзан поворачивалась то влево, то вправо. Она услышала шелест одежды, и вдруг сигналы прекратились. Сьюзан замерла. Мгновение спустя, как в одном из самых страшных детских кошмаров, перед ней возникло чье-то лицо. Зеленоватое, оно было похоже на призрак. Это было лицо демона, черты которого деформировали черные тени. Сьюзан отпрянула и попыталась бежать, но призрак схватил ее за руку.

— Не двигайся! — приказал он.

На мгновение ей показалось, что на нее были устремлены горящие глаза Хейла, но прикосновение руки оказалось на удивление мягким. Это был Стратмор. Лицо его снизу подсвечивалось маленьким предметом, который он извлек из кармана. Сьюзан обмякла, испытав огромное облегчение, и почувствовала, что вновь нормально дышит: до этого она от ужаса задержала дыхание. Предмет в руке Стратмора излучал зеленоватый свет.

— Черт возьми, — тихо выругался Стратмор, — мой новый пейджер, — и с отвращением посмотрел на коробочку, лежащую у него на ладони. Он забыл нажать кнопку, которая отключила звук. Этот прибор он купил в магазине электроники, оплатив покупку наличными, чтобы сохранить анонимность. Никто лучше его не знал, как тщательно следило агентство за своими сотрудниками, поэтому сообщения, приходящие на этот пейджер, как и отправляемые с него, Стратмор старательно оберегал от чужих глаз.

Сьюзан опасливо огляделась. Если до этого Хейл не знал, что они идут, то теперь отлично это понял.

Стратмор нажал несколько кнопок и, прочитав полученное сообщение, тихо застонал. Из Испании опять пришли плохие новости — не от Дэвида Беккера, а от других, которых он послал в Севилью.

* * *

В трех тысячах миль от Вашингтона мини-автобус мобильного наблюдения мчался по пустым улицам Севильи. Он был позаимствован АНБ на военной базе Рота в обстановке чрезвычайной секретности. Двое сидевших в нем людей были напряжены до предела: они не в первый раз получали чрезвычайный приказ из Форт-Мида, но обычно эти приказы не приходили с самого верха.

Агент, сидевший за рулем, повернув голову, бросил через плечо:

— Есть какие-нибудь следы нашего человека?

Глаза его партнера не отрывались от картинки на большом мониторе, установленном под крышей мини-автобуса.

— Никаких. Продолжай движение.

Глава 78

Джабба обливался потом перед спутанными проводами: он все еще лежал на спине, зажав в зубах портативный фонарик. Ему было не привыкать работать допоздна даже по уикэндам; именно эти сравнительно спокойные часы в АНБ, как правило, были единственным временем, когда он мог заниматься обслуживанием компьютерной техники. Просунув раскаленный паяльник сквозь проволочный лабиринт у себя над головой, он действовал с величайшей осмотрительностью: опалить защитную оболочку провода значило вывести аппарат из строя.

Еще несколько сантиметров, подумал Джабба. Работа заняла намного больше времени, чем он рассчитывал.

Когда он поднес раскаленный конец паяльника к последнему контакту, раздался резкий звонок мобильного телефона. Джабба вздрогнул, и на руку ему упала шипящая капля жидкого олова.

— Черт возьми! — Он отшвырнул паяльник и едва не подавился портативным фонариком. — Дьявольщина!

Джаббо начал яростно отдирать каплю остывшего металла. Она отвалилась вместе с содранной кожей. Чип, который он должен был припаять, упал ему на голову.

— Проклятие!

Телефон звонил не переставая. Джабба решил не обращать на него внимания.

— Мидж, — беззвучно выдавил он, — черт тебя дери! В шифровалке все в порядке! — Телефон не унимался. Джабба принялся устанавливать на место новый чип. Через минуту его усилия увенчались успехом, а телефон все звонил и звонил. Христа ради, Мидж! Ну хватит же!

Телефон заливался еще секунд пятнадцать и наконец замолк. Джабба облегченно вздохнул.

Через шестьдесят секунд у него над головой затрещал интерком.

— Прошу начальника систем безопасности связаться с главным коммутатором, где его ждет важное сообщение.

От изумления у Джаббы глаза вылезли на лоб. «Похоже, она от меня не отвяжется!» И он решил не реагировать на сообщение.

Глава 79

Стратмор спрятал пейджер в карман и, посмотрев в сторону Третьего узла, протянул руку, чтобы вести Сьюзан за собой.

— Пошли.

Но их пальцы не встретились.

Из темноты раздался протяжный вопль, и тут же, словно из-под земли, выросла громадная фигура, эдакий грузовик, несущийся на полной скорости с выключенными фарами. Секундой позже произошло столкновение, и Стратмор, сбитый с ног, кубарем покатился по кафельному полу шифровалки. Это был Хейл, примчавшийся на звук пейджера.

Сьюзан услышала стук «беретты», выпавшей из руки Стратмора. На мгновение она словно приросла к месту, не зная, куда бежать и что делать. Интуиция подсказывала ей спасаться бегством, но у нее не было пароля от двери лифта. Сердце говорило ей, что она должна помочь Стратмору, но как? Повернувшись в полном отчаянии, она ожидала услышать шум смертельной борьбы на полу, но все было тихо. Все вдруг сразу же смолкло: как если бы Хейл, сбив коммандера с ног, снова растворился в темноте.

Сьюзан ждала, вглядываясь во тьму и надеясь, что Стратмор если и пострадал, то не сильно. После паузы, показавшейся ей вечностью, она прошептала:

— Коммандер?

И в тот же миг осознала свою ошибку. Она ощутила запах Хейла, но повернулась слишком поздно. И тут же забилась, задыхаясь от удушья. Ее снова сжали уже знакомые ей стальные руки, а ее голова была намертво прижата к груди Хейла.

— Боль внизу нестерпима, — прошипел он ей на ухо.

Колени у Сьюзан подкосились, и она увидела над головой кружащиеся звезды.

Глава 80

Хейл, крепко сжимая шею Сьюзан, крикнул в темноту:

— Коммандер, твоя подружка у меня в руках. Я требую выпустить меня отсюда!

В ответ — тишина.

Его руки крепче сжали ее шею.

— Я сейчас ее убью!

Сзади щелкнул взведенный курок «беретты».

— Отпусти ее, — раздался ровный, холодный голос Стратмора.

— Коммандер! — из последних сил позвала Сьюзан.

Хейл развернул Сьюзан в ту сторону, откуда слышался голос Стратмора.

— Выстрелишь — попадешь в свою драгоценную Сьюзан. Ты готов на это пойти?

— Отпусти ее. — Голос послышался совсем рядом.

— Ни за что. Ты же меня прихлопнешь.

— Я никого не собираюсь убивать.

— Что ты говоришь? Расскажи это Чатрукьяну!

Стратмор подошел ближе.

— Чатрукьян мертв.

— Да неужели? Ты сам его и убил! Я все видел!

— Довольно, Грег, — тихо сказал Стратмор.

Хейл крепче обхватил Сьюзан и шепнул ей на ухо:

— Стратмор столкнул его вниз, клянусь тебе!

— Она не клюнет на твою тактику «разделяй и властвуй», — сказал Стратмор, подходя еще ближе. — Отпусти ее.

— Чатрукьян был совсем мальчишка. Ради всего святого, зачем вы это сделали? Чтобы скрыть свою маленькую тайну?

Стратмор сохранял спокойствие.

— И что же это за секрет?

— Вы отлично знаете это сами! Это «Цифровая крепость»!

— Вот как? — снисходительно произнес Стратмор холодным как лед голосом. — Значит, тебе известно про «Цифровую крепость». А я-то думал, что ты будешь это отрицать.

— Подите к черту.

— Очень остроумно.

— Вы болван, Стратмор, — сказал Хейл, сплюнув. — К вашему сведению, ваш «ТРАНСТЕКСТ» перегрелся.

— Что ты говоришь? — засмеялся Стратмор. — Что же ты предлагаешь? Открыть дверь и вызвать сотрудников отдела систем безопасности, я угадал?

— Совершенно точно. Будет очень глупо, если вы этого не сделаете.

На этот раз Стратмор позволил себе расхохотаться во весь голос.

— Твой сценарий мне понятен. «ТРАНСТЕКСТ» перегрелся, поэтому откройте двери и отпустите меня?

— Именно так, черт возьми! Я был там, внизу. Резервное питание подает слишком мало фреона.

— Спасибо за подсказку, — сказал Стратмор. — У «ТРАНСТЕКСТА» есть автоматический выключатель. В случае перегрева он выключится без чьей-либо помощи.

— Вы сумасшедший, — с презрением в голосе ответил Хейл. — Мне наплевать, даже если ваш «ТРАНСТЕКСТ» взлетит на воздух. Эту проклятую машину так или иначе следует объявить вне закона.

Стратмор вздохнул.

— Оставь эти штучки детям, Грег. Отпусти ее.

— Чтобы вы меня убили?

— Я не собираюсь тебя убивать. Мне нужен только ключ.

— Какой ключ?

Стратмор снова вздохнул.

— Тот, который тебе передал Танкадо.

— Понятия не имею, о чем вы.

— Лжец! — выкрикнула Сьюзан. — Я видела твою электронную почту!

Хейл замер, потом повернул Сьюзан лицом к себе.

— Ты вскрыла мою электронную почту?

— А ты отключил моего «Следопыта»!

Хейл почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Он был уверен, что спрятал все следы, и не имел ни малейшего понятия о том, что Сьюзан были известны его действия. Понятно, почему она не хотела верить ни одному его слову. Он почувствовал, как вокруг него выросла стена, и понял, что ему не удастся выпутаться из этой ситуации, по крайней мере своевременно. И он в отчаянии прошептал ей на ухо:

— Сьюзан… Стратмор убил Чатрукьяна!

— Отпусти ее, — спокойно сказал Стратмор. — Она тебе все равно не поверит.

— Да уж конечно, — огрызнулся Хейл. — Лживый негодяй! Вы промыли ей мозги! Вы рассказываете ей только то, что считаете нужным! Знает ли она, что именно вы собираетесь сделать с «Цифровой крепостью»?

— И что же?

Хейл понимал: то, что он сейчас скажет, либо принесет ему свободу, либо станет его смертным приговором. Он набрал в легкие воздуха.

— Вы хотите приделать к «Цифровой крепости» «черный ход».

Его слова встретило гробовое молчание. Хейл понял, что попал в яблочко. Но невозмутимость Стратмора, очевидно, подверглась тяжкому испытанию.

— Кто тебе это сказал? — спросил он, и в его голосе впервые послышались металлические нотки.

— Прочитал, — сказал Хейл самодовольно, стараясь извлечь как можно больше выгоды из этой ситуации. — В одном из ваших мозговых штурмов.

— Это невозможно. Я никогда не распечатываю свои мозговые штурмы.

— Я знаю. Я считываю их с вашего компьютера.

Стратмор недоверчиво покачал головой.

— Ты пробрался в мой кабинет?

— Нет. Я сделал это, не выходя из Третьего узла. — Хейл хмыкнул. Он понимал: выбраться из шифровалки ему удастся, только если он пустит в ход все навыки поведения в конфликтных ситуациях, которые приобрел на военной службе.

Стратмор придвинулся ближе, держа «беретту» в вытянутой руке прямо перед собой.

— Как ты узнал про «черный ход»?

— Я же сказал. Я прочитал все, что вы доверили компьютеру.

— Это невозможно.

Хейл высокомерно засмеялся.

— Одна из проблем, связанных с приемом на работу самых лучших специалистов, коммандер, состоит в том, что иной раз они оказываются умнее вас.

— Молодой человек, — вскипел Стратмор, — я не знаю, откуда вы черпаете свою информацию, но вы переступили все допустимые границы. Вы сейчас же отпустите мисс Флетчер, или я вызову службу безопасности и засажу вас в тюрьму до конца ваших дней.

— Вы этого не сделаете, — как ни в чем не бывало сказал Хейл. — Вызов агентов безопасности разрушит все ваши планы. Я им все расскажу. — Хейл выдержал паузу. — Выпустите меня, и я слова не скажу про «Цифровую крепость».

— Так не пойдет! — рявкнул Стратмор. — Мне нужен ключ.

— У меня нет никакого ключа.

— Хватит врать! — крикнул Стратмор. — Где он?

Хейл сдавил горло Сьюзан.

— Выпустите меня, или она умрет!

Тревор Стратмор заключил в своей жизни достаточно сделок, когда на кону были высочайшие ставки, чтобы понимать: Хейл взвинчен и крайне опасен. Молодой криптограф загнал себя в угол, а от противника, загнанного в угол, можно ожидать чего угодно: он действует отчаянно и непредсказуемо.

Стратмор знал, что его следующий шаг имеет решающее значение. От него зависела жизнь Сьюзан, а также будущее «Цифровой крепости».

Стратмор также понимал, что первым делом нужно разрядить ситуацию. Выдержав паузу, он как бы нехотя вздохнул:

— Хорошо, Грег. Ты выиграл. Чего ты от меня хочешь?

Молчание. Хейл сразу же растерялся, не зная, как истолковать примирительный тон коммандера, и немного ослабил хватку на горле Сьюзан.

— Н-ну, — заикаясь начал он, и голос его внезапно задрожал. — Первым делом вы отдаете мне пистолет. И оба идете со мной.

— В качестве заложников? — холодно усмехнулся Стратмор. — Грег, тебе придется придумать что-нибудь получше. Между шифровалкой и стоянкой для машин не менее дюжины вооруженных охранников.

— Я не такой дурак, как вы думаете, — бросил Хейл. — Я воспользуюсь вашим лифтом. Сьюзан пойдет со мной. А вы останетесь!

— Мне неприятно тебе это говорить, — сказал Стратмор, — но лифт без электричества — это не лифт.

— Вздор! — крикнул Хейл. — Лифт подключен к энергоснабжению главного здания. Я видел схему.

— Да мы уже пробовали, — задыхаясь, сказала Сьюзан, пытаясь хоть чем-то помочь шефу. — Он обесточен.

— Вы оба настолько заврались, что в это даже трудно поверить. — Хейл сильнее сжал горло Сьюзан. — Если лифт обесточен, я отключу «ТРАНСТЕКСТ» и восстановлю подачу тока в лифт.

— У дверцы лифта есть код, — злорадно сказала Сьюзан.

— Ну и проблема! — засмеялся Хейл. — Думаю, коммандер мне его откроет. Разве не так, коммандер?

— Ни в коем случае! — отрезал Стратмор.

Хейл вскипел:

— Послушайте меня, старина! Вы отпускаете меня и Сьюзан на вашем лифте, мы уезжаем, и через несколько часов я ее отпускаю.

Стратмор понял, что ставки повышаются. Он впутал в это дело Сьюзан и должен ее вызволить. Голос его прозвучал, как всегда, твердо:

— А как же мой план с «Цифровой крепостью»?

Хейл засмеялся:

— Можете пристраивать к ней «черный ход» — я слова не скажу. — Потом в его голосе зазвучали зловещие нотки. — Но как только я узнаю, что вы следите за мной, я немедленно расскажу всю эту историю журналистам. Я расскажу, что «Цифровая крепость» — это большая липа, и отправлю на дно все ваше мерзкое ведомство!

Стратмор мысленно взвешивал это предложение. Оно было простым и ясным. Сьюзан остается в живых, «Цифровая крепость» обретает «черный ход». Если не преследовать Хейла, «черный ход» останется секретом. Но Стратмор понимал, что Хейл не станет долго держать язык за зубами. И все же… секрет «Цифровой крепости» будет служить Хейлу единственной гарантией, и он, быть может, будет вести себя благоразумно. Как бы там ни было, Стратмор знал, что Хейла можно будет всегда ликвидировать в случае необходимости.

— Решайтесь, приятель! — с издевкой в голосе сказал Хейл. — Мы уходим или нет? — Его руки клещами сжимали горло Сьюзан.

Стратмор знал, что, если он сейчас достанет мобильник и позвонит в службу безопасности, Сьюзан будет жить. Он готов был спорить на что угодно, хоть на собственную жизнь, потому что ясно представлял себе весь сценарий. Этот звонок будет для Хейла полной неожиданностью. Он запаникует и в конце концов, столкнувшись с группой вооруженных людей, ничего не сможет поделать. После минутного упорства ему придется уступить. «Но если я вызову агентов безопасности, весь мой план рухнет», — подумал он.

Хейл сдавил горло Сьюзан немного сильнее, и она вскрикнула от боли.

— Ну что, вы решили? Я ее убиваю?

Стратмор мгновенно взвесил все варианты. Если он позволит Хейлу вывести Сьюзан из шифровалки и уехать, у него не будет никаких гарантий. Они уедут, потом остановятся где-нибудь в лесу. У него будет пистолет… От этой мысли у Стратмора свело желудок. Кто знает, что произойдет, прежде чем он решит освободить Сьюзан… если он ее вообще освободит. «Я обязан позвонить в службу безопасности, — решил он. — Что еще мне остается? — Он представил Хейла на скамье подсудимых, вываливающего все, что ему известно о «Цифровой крепости». — Весь мой план рухнет. Должен быть какой-то другой выход».

— Решайте! — крикнул Хейл и потащил Сьюзан к лестнице.

Стратмор его не слушал. Если спасение Сьюзан равнозначно крушению его планов, то так тому и быть: потерять ее значило потерять все, а такую цену он отказывался платить.

Хейл заломил руку Сьюзан за спину, и голова ее наклонилась.

— Даю вам последний шанс, приятель! Где ваш пистолет?

Мысли Стратмора судорожно метались в поисках решения. Всегда есть какой-то выход! Наконец он заговорил — спокойно, тихо и даже печально:

— Нет, Грег, извини. Я не могу тебя отпустить.

Хейл даже замер от неожиданности.

— Что?!

— Я вызываю агентов безопасности.

— Нет, коммандер! — вскрикнула Сьюзан. — Нет!

Хейл сжал ее горло.

— Если вы вызовете службу безопасности, она умрет!

Стратмор вытащил из-под ремня мобильник и набрал номер.

— Ты блефуешь, Грег.

— Вы этого не сделаете! — крикнул Хейл. — Я все расскажу! Я разрушу все ваши планы! Вы близки к осуществлению своей заветной мечты — до этого остается всего несколько часов! Управлять всей информацией в мире! И «ТРАНСТЕКСТ» больше не нужен. Никаких ограничений — только свободная информация. Это шанс всей вашей жизни! И вы хотите его упустить?

— Следи за мной, — холодно парировал Стратмор.

— А как же Сьюзан? — Хейл запнулся. — Если вы позвоните, она умрет.

Стратмора это не поколебало.

— Я готов рискнуть.

— Чепуха! Вы жаждете обладать ею еще сильнее, чем «Цифровой крепостью»! Я вас знаю. На такой риск вы не пойдете!

Сьюзан было запротестовала, но Стратмор не дал ей говорить.

— Вы меня не знаете, молодой человек! Я рисковал всю свою жизнь. Хотите меня испытать? Что ж, попробуйте! — Он начал нажимать кнопки мобильника. — Ты меня недооценил, сынок! Никто позволивший себе угрожать жизни моего сотрудника не выйдет отсюда. — Он поднес телефон к уху и рявкнул: — Коммутатор! Соедините меня со службой безопасности!

Хейл начал выворачивать шею Сьюзан.

— Я-я… я убью ее! Клянусь, убью!

— Ты не сделаешь ничего подобного! — оборвал его Стратмор. — Этим ты лишь усугубишь свое положе… — Он не договорил и произнес в трубку: — Безопасность? Говорит коммандер Тревор Стратмор. У нас в шифровалке человек взят в заложники! Быстро пришлите сюда людей! Да, да, прямо сейчас! К тому же у нас вышел из строя генератор. Я требую направить сюда всю энергию из внешних источников. Все системы должны заработать через пять минут. Грег Хейл убил одного из младших сотрудников лаборатории систем безопасности и взял в заложники моего старшего криптографа. Если нужно, используйте против всех нас слезоточивый газ! Если мистер Хейл не образумится, снайперы должны быть готовы стрелять на поражение. Всю ответственность я беру на себя. Быстрее!

Хейл выслушал все это, не сдвинувшись с места и не веря своим ушам. Хватка на горле Сьюзан слегка ослабла.

Стратмор выключил телефон и сунул его за пояс.

— Твоя очередь, Грег, — сказал он.

Глава 81

С мутными слезящимися глазами Беккер стоял возле телефонной будки в зале аэровокзала. Несмотря на непрекращающееся жжение и тошноту, он пришел в хорошее расположение духа. Все закончилось. Действительно закончилось. Теперь можно возвращаться домой. Кольцо на пальце и есть тот Грааль, который он искал. Беккер поднял руку к свету и вгляделся в выгравированные на золоте знаки. Его взгляд не фокусировался, и он не мог прочитать надпись, но, похоже, она сделана по-английски. Первая буква вроде бы O, или Q, или ноль: глаза у него так болели, что он не мог разобрать, но все-таки кое-как прочитал первые буквы. В них не было никакого смысла. И это вопрос национальной безопасности?

Беккер вошел в телефонную будку и начал набирать номер Стратмора. Не успел он набрать международный код, как в трубке раздался записанный на пленку голос: «Todos los circuitos están ocupados» — «Пожалуйста, положите трубку и перезвоните позднее». Беккер нахмурился и положил трубку на рычаг. Он совсем забыл: звонок за границу из Испании — все равно что игра в рулетку, все зависит от времени суток и удачи. Придется попробовать через несколько минут.

Беккер старался не обращать внимания на легкий запах перца. Меган сказала, что, если тереть глаза, будет только хуже. Он даже представить себе не может, насколько хуже. Не в силах сдержать нетерпение, Беккер попытался позвонить снова, но по-прежнему безрезультатно. Больше ждать он не мог: глаза горели огнем, нужно было промыть их водой. Стратмор подождет минуту-другую. Полуслепой, он направился в туалетную комнату.

Смутные очертания тележки все еще виднелись у двери в мужской туалет, поэтому Беккер снова подошел к дамской комнате. Ему показалось, что внутри звучали какие-то голоса. Он постучал.

— Hola?

Тишина.

Наверное, Меган, подумал он. У нее оставалось целых пять часов до рейса, и она сказала, что попытается отмыть руку.

— Меган? — позвал он и постучал снова. Никто не ответил, и Беккер толкнул дверь. — Здесь есть кто-нибудь? — Он вошел. Похоже, никого. Пожав плечами, он подошел к раковине.

Раковина была очень грязной, но вода оказалась холодной, и это было приятно. Плеснув водой в глаза, Беккер ощутил, как стягиваются поры. Боль стала утихать, туман перед глазами постепенно таял. Он посмотрелся в зеркало. Вид был такой, будто он не переставая рыдал несколько дней подряд.

Беккер вытер лицо рукавом пиджака, и тут его осенило. От волнений и переживаний он совсем забыл, где находится. Он же в аэропорту! Где-то там, на летном поле, в одном из трех частных ангаров севильского аэропорта стоит «Лирджет-60», готовый доставить его домой. Пилот сказал вполне определенно: «У меня приказ оставаться здесь до вашего возвращения».

Трудно даже поверить, подумал Беккер, что после всех выпавших на его долю злоключений он вернулся туда, откуда начал поиски. Чего же он ждет? Он засмеялся. Ведь пилот может радировать Стратмору!

Усмехнувшись, Беккер еще раз посмотрелся в зеркало и поправил узел галстука. Он уже собрался идти, как что-то в зеркале бросилось ему в глаза. Он повернулся: из полуоткрытой двери в кабинку торчала сумка Меган.

— Меган? — позвал он. Ответа не последовало. — Меган!

Беккер подошел и громко постучал в дверцу. Тишина. Он тихонько толкнул дверь, и та отворилась.

Беккер с трудом сдержал крик ужаса. Меган сидела на унитазе с закатившимися вверх глазами. В центре лба зияло пулевое отверстие, из которого сочилась кровь, заливая лицо.

— О Боже! — воскликнул он в ужасе.

— Está muerta, — прокаркал за его спиной голос, который трудно было назвать человеческим. — Она мертва.

Беккер обернулся как во сне.

— Señor Becker? — прозвучал жуткий голос.

Беккер как завороженный смотрел на человека, входящего в туалетную комнату. Он показался ему смутно знакомым.

— Soy Hulohot, — произнес убийца. — Моя фамилия Халохот. — Его голос доносился как будто из его чрева. Он протянул руку. — El anillo. Кольцо.

Беккер смотрел на него в полном недоумении.

Человек сунул руку в карман и, вытащив пистолет, нацелил его Беккеру в голову.

— El anillo.

Внезапно Беккера охватило чувство, которого он никогда прежде не испытывал. Словно по сигналу, поданному инстинктом выживания, все мышцы его тела моментально напряглись. Он взмыл в воздух в тот момент, когда раздался выстрел, и упал прямо на Меган. Пуля ударилась в стену точно над ним.

— Mierda! — вскипел Халохот. Беккеру удалось увернуться в последнее мгновение. Убийца шагнул к нему.

Беккер поднялся над безжизненным телом девушки. Шаги приближались. Он услышал дыхание. Щелчок взведенного курка.

— Adiós, — прошептал человек и бросился на него подобно пантере.

Раздался выстрел, мелькнуло что-то красное. Но это была не кровь. Что-то другое. Предмет материализовался как бы ниоткуда, он вылетел из кабинки и ударил убийцу в грудь, из-за чего тот выстрелил раньше времени. Это была сумка Меган.

Беккер рванулся вперед. Вобрав голову в плечи, он ударил убийцу всем телом,отшвырнув его на раковину. Со звоном разбилось и покрылось трещинами зеркало. Пистолет упал на пол. Оба противника оказались на полу. Беккеру удалось оторваться от убийцы, и он рванулся к двери. Халохот шарил по полу, нащупывая пистолет. Наконец он нашел его и снова выстрелил. Пуля ударила в закрывающуюся дверь.

Пустое пространство зала аэропорта открылось перед Беккером подобно бескрайней пустыне. Ноги несли его с такой быстротой, на какую, казалось ему, он не был способен.

Когда он влетел во вращающуюся дверь, прозвучал еще один выстрел. Стеклянная панель обдала его дождем осколков. Дверь повернулась и мгновение спустя выкинула его на асфальт.

Беккер увидел ждущее такси.

— Déjame entrar! — закричал Беккер, пробуя открыть запертую дверцу машины. Водитель отказался его впустить. Машина была оплачена человеком в очках в тонкой металлической оправе, и он должен был его дождаться. Беккер оглянулся и, увидев, как Халохот бежит по залу аэропорта с пистолетом в руке, бросил взгляд на свою стоящую на тротуаре «веспу».

Халохот вырвался из вращающейся двери в тот момент, когда Беккер попытался завести мотоцикл. Убийца улыбнулся и начал поднимать пистолет.

Заслонка! Беккер повернул рычажок под топливным баком и снова нажал на стартер. Мотор кашлянул и захлебнулся.

— El anillo. Кольцо, — совсем близко прозвучал голос.

Беккер поднял глаза и увидел наведенный на него ствол.

Барабан повернулся. Он снова с силой пнул ногой педаль стартера.

Пуля пролетела мимо в тот миг, когда маленький мотоцикл ожил и рванулся вперед. Беккер изо всех сил цеплялся за жизнь. Мотоцикл, виляя, мчался по газону и, обогнув угол здания, выехал на шоссе.

Халохот, кипя от злости, побежал к такси. Несколько мгновений спустя водитель уже лежал на земле, с изумлением глядя, как его машина исчезает в облаке пыли и выхлопных газов.

Глава 82

Когда мысль о последствиях звонка Стратмора в службу безопасности дошла до сознания Грега Хейла, его окатила парализующая волна паники. Агенты сейчас будут здесь! Сьюзан попробовала выскользнуть из его рук, Хейл очнулся и притянул ее к себе за талию.

— Отпусти меня! — крикнула она, и ее голос эхом разнесся под куполом шифровалки.

Мозг Хейла лихорадочно работал. Звонок коммандера явился для него полным сюрпризом. Стратмор решился на это! Он жертвует всеми планами, связанными с «Цифровой крепостью»!

Хейл не мог поверить, что Стратмор согласился упустить такую возможность: ведь «черный ход» был величайшим шансом в его жизни.

Хейлом овладела паника: повсюду, куда бы он ни посмотрел, ему мерещился ствол «беретты» Стратмора. Он шарахался из стороны в сторону, не выпуская Сьюзан из рук, стараясь не дать Стратмору возможности выстрелить. Движимый страхом, он поволок Сьюзан к лестнице. Через несколько минут включат свет, все двери распахнутся, и в шифровалку ворвется полицейская команда особого назначения.

— Мне больно! — задыхаясь, крикнула Сьюзан. Она судорожно ловила ртом воздух, извиваясь в руках Хейла.

Он хотел было отпустить ее и броситься к лифту Стратмора, но это было бы чистым безумием: все равно он не знает кода. Кроме того, оказавшись на улице без заложницы, он обречен. Даже его безукоризненный «лотос» беспомощен перед эскадрильей вертолетов Агентства национальной безопасности. «Сьюзан — это единственное, что не позволит Стратмору меня уничтожить!»

— Сьюзан, — сказал он, волоча ее к лестнице, — уходи со мной! Клянусь, что я тебя пальцем не трону!

Сьюзан пыталась вырваться из его рук, и он понял, что его ждут новые проблемы. Если даже он каким-то образом откроет лифт и спустится на нем вместе со Сьюзан, она попытается вырваться, как только они окажутся на улице. Хейл хорошо знал, что этот лифт делает только одну остановку — на «Подземном шоссе», недоступном для простых смертных лабиринте туннелей, по которым скрытно перемещается высокое начальство агентства. Он не имел ни малейшего желания затеряться в подвальных коридорах АНБ с сопротивляющейся изо всех сил заложницей. Это смертельная ловушка. Если даже он выберется на улицу, у него нет оружия. Как он заставит Сьюзан пройти вместе с ним к автомобильной стоянке? Как он поведет машину, если они все же доберутся до нее?

И тут в его памяти зазвучал голос одного из преподавателей Корпуса морской пехоты, подсказавший ему, что делать.

Применив силу, говорил этот голос, ты столкнешься с сопротивлением. Но заставь противника думать так, как выгодно тебе, и у тебя вместо врага появится союзник.

— Сьюзан, — услышал он собственный голос, — Стратмор — убийца! Ты в опасности!

Казалось, она его не слышала. Хейл понимал, что говорит полную ерунду, потому что Стратмор никогда не причинит ей вреда, и она это отлично знает.

Хейл вгляделся в темноту, выискивая глазами место, где прятался Стратмор. Шеф внезапно замолчал и растворился во тьме. Это пугало Хейла. Он понимал, что времени у него нет. Агенты могут появиться в любую минуту.

Собрав все силы, Хейл, сильнее обхватив Сьюзан за талию, начал пятясь подниматься по лестнице. Она пыталась цепляться каблуками за ступеньки, чтобы помешать ему, но все было бесполезно. Он был гораздо сильнее, и ему легче было бы подталкивать ее вверх, тем более что площадка подсвечивалась мерцанием мониторов в кабинете Стратмора. Но если она окажется впереди, он подставит Стратмору спину. Волоча Сьюзан за собой, он использовал ее как живой щит.

Преодолев треть ступенек, он почувствовал какое-то движение у подножия лестницы. Стратмор что-то задумал!

— И не пытайтесь, коммандер, — прошипел он. — Вы рискуете попасть в Сьюзан!

Хейл выжидал. Стояла полная тишина, и он внимательно прислушался. Ничего. Вроде бы на нижней ступеньке никого нет. Может, ему просто показалось? Какая разница, Стратмор никогда не решится выстрелить, пока он прикрыт Сьюзан.

Но когда он начал подниматься на следующую ступеньку, не выпуская Сьюзан из рук, произошло нечто неожиданное. За спиной у него послышался какой-то звук. Он замер, чувствуя мощный прилив адреналина. Неужели Стратмор каким-то образом проскользнул наверх? Разум говорил ему, что Стратмор должен быть не наверху, а внизу. Однако звук повторился, на этот раз громче. Явный звук шагов на верхней площадке!

Хейл в ужасе тотчас понял свою ошибку. «Стратмор находится на верхней площадке, у меня за спиной!» Отчаянным движением он развернул Сьюзан так, чтобы она оказалась выше его, и начал спускаться.

Достигнув нижней ступеньки, он вгляделся в лестничную площадку наверху и крикнул:

— Назад, коммандер! Назад, или я сломаю…

Рукоятка револьвера, разрезая воздух, с силой опустилась ему на затылок.

Сьюзан высвободилась из рук обмякшего Хейла, не понимая, что произошло. Стратмор подхватил ее и слегка обнял, пытаясь успокоить.

— Ш-ш-ш, — утешал он ее. — Это я. Теперь все в порядке.

Сьюзан не могла унять дрожь.

— Ком… мандер, — задыхаясь, пробормотала она, сбитая с толку. — Я думала… я думала, что вы наверху… я слышала…

— Успокойся, — прошептал он. — Ты слышала, как я швырнул на верхнюю площадку свои ботинки.

Сьюзан вдруг поняла, что смеется и плачет одновременно. Коммандер спас ей жизнь. Стоя в темноте, она испытывала чувство огромного облегчения, смешанного, конечно же, с ощущением вины: агенты безопасности приближаются. Она глупейшим образом попала в ловушку, расставленную Хейлом, и Хейл сумел использовать ее против Стратмора. Она понимала, что коммандер заплатил огромную цену за ее избавление.

— Простите меня, — сказала она.

— За что?

— Ваши планы относительно «Цифровой крепости»… они рухнули.

Стратмор покачал головой:

— Отнюдь нет.

— Но… служба безопасности… что будет? Они сейчас здесь появятся. У нас нет времени, чтобы…

— Никакая служба здесь не появится, Сьюзан. У нас столько времени, сколько нужно.

Сьюзан отказывалась понимать. Не появится?

— Но вы же позвонили…

Стратмор позволил себе наконец засмеяться.

— Трюк, старый как мир. Никуда я не звонил.

Глава 83

Беккеровская «веспа», без сомнения, была самым миниатюрным транспортным средством, когда-либо передвигавшимся по шоссе, ведущему в севильский аэропорт. Наибольшая скорость, которую она развивала, достигала 50 миль в час, причем делала это со страшным воем, напоминая скорее циркулярную пилу, а не мотоцикл, и, увы, ей не хватало слишком много лошадиных сил, чтобы взмыть в воздух.

В боковое зеркало заднего вида он увидел, как такси выехало на темное шоссе в сотне метров позади него и сразу же стало сокращать дистанцию. Беккер смотрел прямо перед собой. Вдалеке, метрах в пятистах, на фоне ночного неба возникли силуэты самолетных ангаров. Он подумал, успеет ли такси догнать его на таком расстоянии, и вспомнил, что Сьюзан решала такие задачки в две секунды. Внезапно он почувствовал страх, которого никогда не испытывал прежде.

Беккер наклонил голову и открыл дроссель до конца. «Веспа» шла с предельной скоростью. Прикинув, что такси развивает миль восемьдесят — чуть ли не вдвое больше его скорости, — он сосредоточил все внимание на трех ангарах впереди. Средний. Там его дожидается «лирджет». Прогремел выстрел.

Пуля ударила в асфальт в нескольких метрах позади него. Беккер оглянулся. Убийца целился, высунувшись из окна. Беккер вильнул в сторону, и тут же боковое зеркало превратилось в осколки. Он почувствовал, как этот удар передался на руль, и плотнее прижался к мотоциклу. «Боже всевышний! Похоже, мне не уйти!»

Асфальт впереди становился светлее и ярче. Такси приближалось, и свет его фар бросал на дорогу таинственные тени. Раздался еще один выстрел. Пуля попала в корпус мотоцикла и рикошетом отлетела в сторону.

Беккер изо всех сил старался удержаться на шоссе, не дать «веспе» съехать на обочину. «Я должен добраться до ангара!» Интересно, увидит ли пилот «лирджета», что он подъезжает? Есть ли у него оружие? Откроет ли он вовремя дверцу кабины? Но, приблизившись к освещенному пространству открытого ангара, Беккер понял, что его вопросы лишены всякого смысла. Внутри не было никакого «лирджета». Он несколько раз моргнул затуманенными глазами, надеясь, что это лишь галлюцинация. Увы, ангар был пуст. «О Боже! Где же самолет?»

Мотоцикл и такси с грохотом въехали в пустой ангар. Беккер лихорадочно осмотрел его в поисках укрытия, но задняя стена ангара, громадный щит из гофрированного металла, не имела ни дверей, ни окон. Такси было уже совсем рядом, и, бросив взгляд влево, Беккер увидел, что Халохот снова поднимает револьвер.

Повинуясь инстинкту, он резко нажал на тормоза, но мотоцикл не остановился на скользком от машинного масла полу. «Веспу» понесло вперед. Рядом раздался оглушающий визг тормозов такси, его лысая резина заскользила по полу. Машина завертелась в облаке выхлопных газов совсем рядом с мотоциклом Беккера.

Теперь обе машины, потеряв управление, неслись к стене ангара. Беккер отчаянно давил на тормоз, но покрышки потеряли всякое сцепление с полом. Спереди на него быстро надвигалась стена. Такси все еще продолжало крутиться, и в ожидании столкновения он сжался в комок.

Раздался оглушающий треск гофрированного металла. Но Беккер не ощутил боли. Неожиданно он оказался на открытом воздухе, по-прежнему сидя на «веспе», несущейся по травяному газону. Задняя стенка ангара бесследно исчезла прямо перед ним. Такси все еще двигалось рядом, тоже въехав на газон. Огромный лист гофрированного металла слетел с капота автомобиля и пролетел прямо у него над головой.

С гулко стучащим сердцем Беккер надавил на газ и исчез в темноте.

Глава 84

Джабба вздохнул с облегчением, припаяв последний контакт. Выключив паяльник, он отложил в сторону фонарик и некоторое время отдыхал, лежа под большим стационарным компьютером. Затекшая шея причиняла ему сильную боль. Такая работа была непростой, особенно для человека его комплекции.

«И они делают их все более и более миниатюрными», — подумал он. Прикрыв глаза, давая им долгожданный отдых, он вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за ногу.

— Джабба! Вылезай скорее! — послышался женский голос.

Мидж все же его разыскала. Он застонал.

— Джабба! Скорее вылезай!

Он неохотно выполз из-под компьютера.

— Побойся Бога, Мидж! Я же сказал тебе… — Но это была не Мидж. Джабба удивленно заморгал. — Соши?

Соши Кута, тонкая как проволока, весила не больше сорока килограммов. Она была его помощницей, прекрасным техником лаборатории систем безопасности, выпускницей Массачусетского технологического института. Она часто работала с ним допоздна и, единственная из всех сотрудников, нисколько его не боялась. Соши посмотрела на него с укором и сердито спросила:

— Какого дьявола вы не отвечаете? Я звонила вам на мобильник. И на пейджер тоже.

— На пейджер, — повторил Джабба. — Я думал, что…

— Ладно, не в этом дело. В главном банке данных происходит нечто странное.

Джабба взглянул на часы.

— Странное? — Он начал беспокоиться. — Можешь выражаться яснее?

Две минуты спустя Джабба мчался вниз к главному банку данных.

Глава 85

Грег Хейл, распластавшись, лежал на полу помещения Третьего узла. Стратмор и Сьюзан отволокли его туда через шифровалку и связали ему руки и ноги толстым кабелем от одного из лазерных принтеров.

Сьюзан до сих пор была ошеломлена ловкими действиями коммандера. Он разыграл звонок по телефону! И в результате одолел Хейла, освободил Сьюзан и выиграл время для переделки «Цифровой крепости».

Сьюзан с опаской посмотрела на связанного шифровальщика. Стратмор сидел на диване, небрежно положив «беретту» на колени. Вернувшись к терминалу Хейла, Сьюзан приступила к линейному поиску.

Четвертая попытка тоже не дала результата.

— Пока не везет. — Она вздохнула. — Быть может, придется ждать, пока Дэвид не найдет копию Танкадо.

Стратмор посмотрел на нее неодобрительно.

— Если Дэвид не добьется успеха, а ключ Танкадо попадет в чьи-то руки…

Коммандеру не нужно было договаривать. Сьюзан и так его поняла. Пока файл «Цифровой крепости» не подменен модифицированной версией, копия ключа, находившаяся у Танкадо, продолжает представлять собой огромную опасность.

— Когда мы внесем эту поправку, — добавил Стратмор, — мне будет все равно, сколько ключей гуляет по свету: чем их больше, тем забавнее. — Он жестом попросил ее возобновить поиск. — Но пока этого не произошло, мы в цейтноте.

Сьюзан открыла рот, желая сказать, что она все понимает, но ее слова были заглушены внезапным пронзительным звуком. Тишина шифровалки взорвалась сигналом тревоги, доносившимся из служебного помещения «ТРАНСТЕКСТА». Сьюзан и Стратмор в недоумении посмотрели друг на друга.

— Что это? — вскрикнула Сьюзан между сигналами.

— «ТРАНСТЕКСТ» перегрелся! — сказал Стратмор. В его голосе слышалось беспокойство. — Быть может, Хейл был прав, говоря, что система резервного питания подает недостаточное количество фреона.

— А как же автоматическое отключение?

Стратмор задумался.

— Должно быть, где-то замыкание.

Желтый сигнал тревоги вспыхнул над шифровалкой, и свет, пульсируя, прерывистыми пятнами упал на лицо коммандера.

— Может, отключить его самим? — предложила Сьюзан.

Стратмор кивнул. Ему не нужно было напоминать, что произойдет, если три миллиона процессоров перегреются и воспламенятся. Коммандеру нужно было подняться к себе в кабинет и отключить «ТРАНСТЕКСТ», пока никто за пределами шифровалки не заметил этой угрожающей ситуации и не отправил людей им на помощь.

Стратмор бросил взгляд на лежавшего в беспамятстве Хейла, положил «беретту» на столик рядом со Сьюзан и крикнул, перекрывая вой сирены:

— Я сейчас вернусь! — Исчезая через разбитое стекло стены Третьего узла, он громко повторил: — Найди ключ!

Поиски ключа не дали никаких результатов. Сьюзан надеялась, что Стратмору не придется долго возиться с отключением «ТРАНСТЕКСТА». Шум и мелькающие огни в шифровалке делали ее похожей на стартовую площадку ракеты.

Хейл зашевелился и в ответ на каждое завывание сирены начал моргать. Неожиданно для самой себя Сьюзан схватила «беретту», и Хейл, открыв глаза, увидел ее, стоящую с револьвером в руке, нацеленным ему в низ живота.

— Где ключ? — потребовала она.

Хейл с трудом пришел в себя.

— Ч-что произошло?

— То, что ты проиграл, а больше ничего. Итак, где ключ?

Хейл попытался пошевелить руками, но понял, что накрепко связан. На лице его появилось выражение животного страха.

— Отпусти меня!

— Мне нужен ключ, — повторила Сьюзан.

— У меня его нет. Отпусти меня! — Он попробовал приподняться, но не смог даже повернуться.

В перерывах между сигналами Сьюзан выкрикнула:

— Ты — Северная Дакота, Энсей Танкадо передал тебе копию ключа. Он нужен мне немедленно!

— Ты сошла с ума! — крикнул в ответ Хейл. — Я вовсе не Северная Дакота! — И он отчаянно забился на полу.

— Не лги, — рассердилась Сьюзан. — Почему же вся переписка Северной Дакоты оказалась в твоем компьютере?

— Я ведь тебе уже говорил! — взмолился Хейл, не обращая внимания на вой сирены. — Я шпионил за Стратмором! Эти письма в моем компьютере скопированы с терминала Стратмора — это сообщения, которые КОМИНТ выкрал у Танкадо!

— Чепуха! Ты никогда не смог бы проникнуть в почту коммандера!

— Ты ничего не понимаешь! — кричал Хейл. — На его компьютере уже стоял «жучок»! — Он говорил, стараясь, чтобы его слова были слышны между сигналами. — Этот «жучок» вмонтировал кто-то другой, и я подозреваю, что по распоряжению директора Фонтейна. Я просто попал на все готовое. Поверь мне! Поэтому я и узнал о его намерении модифицировать «Цифровую крепость». Я читал все его мозговые штурмы!

Мозговые штурмы? Сьюзан замолчала. По-видимому, Стратмор проверял свой план с помощью программы «Мозговой штурм». Если кто-то имеет возможность читать его электронную почту, то и остальная информация на его компьютере становится доступной…

— Переделка «Цифровой крепости» — чистое безумие! — кричал Хейл. — Ты отлично понимаешь, что это за собой влечет — полный доступ АНБ к любой информации. — Сирена заглушала его слова, но Хейл старался ее перекричать. — Ты считаешь, что мы готовы взять на себя такую ответственность? Ты считаешь, что кто-нибудь готов? Это же крайне недальновидно! Ты говоришь, что наше дерьмовое правительство исходит из высших интересов людей? Но что будет, если какое-нибудь будущее правительство станет вести себя иначе? Ведь эта технология — на вечные времена!

Сьюзан слушала его безучастно, от воя сирены у нее закладывало уши. Хейл же все время старался высвободиться и смотрел ей прямо в глаза.

— Как люди смогут защитить себя от произвола полицейского государства, когда некто, оказавшийся наверху, получит доступ ко всем линиям связи? Как они смогут ему противостоять?

Эти аргументы она слышала уже много раз. Гипотетическое будущее правительство служило главным аргументом Фонда электронных границ.

— Стратмора надо остановить! — кричал Хейл. — Клянусь, я сделаю это! Этим я и занимался сегодня весь день — считывал тексты с его терминала, чтобы быть наготове, когда он сделает первый шаг, чтобы вмонтировать этот чертов «черный ход». Вот почему я скачал на свой компьютер его электронную почту. Как доказательство, что он отслеживал все связанное с «Цифровой крепостью». Я собирался передать всю эту информацию в прессу.

Сердце у Сьюзан бешено забилось. Правильно ли она поняла? Все сказанное было вполне в духе Грега Хейла. Но это невозможно! Если бы Хейлу был известен план Стратмора выпустить модифицированную версию «Цифровой крепости», он дождался бы, когда ею начнет пользоваться весь мир, и только тогда взорвал бы свою бомбу, пока все доказательства были бы в его руках.

Сьюзан представила себе газетный заголовок:

КРИПТОГРАФ ГРЕГ ХЕЙЛ РАСКРЫВАЕТ СЕКРЕТНЫЙ ПЛАН

ПРАВИТЕЛЬСТВА ВЗЯТЬ ПОД КОНТРОЛЬ ГЛОБАЛЬНУЮ ИНФОРМАЦИЮ!

Что же, это очередной Попрыгунчик? Вторично разоблачив попытку АНБ пристроить к алгоритму «черный ход», Грег Хейл превратится в мировую знаменитость. И одновременно пустит АНБ ко дну. Сьюзан внезапно подумала, что Хейл, возможно, говорит правду, но потом прогнала эту мысль. Нет, решила она. Конечно, нет!

Хейл продолжал взывать к ней:

— Я отключил «Следопыта», подумав, что ты за мной шпионишь! Заподозрила, что с терминала Стратмора скачивается информация, и вот-вот выйдешь на меня!

Правдоподобно, но маловероятно.

— Зачем же ты убил Чатрукьяна? — бросила она.

— Я не убивал его! — Крик Хейла перекрыл вой сирены. — Его столкнул вниз Стратмор! Я все это видел, потому что прятался в подсобке! Чатрукьян хотел вызвать службу безопасности, что разрушило бы все планы Стратмора!

Ну и ловок, подумала Сьюзан. На все у него готов ответ.

— Отпусти меня! — попросил Хейл. — Я ничего не сделал!

— Ничего не сделал? — вскричала Сьюзан, думая, почему Стратмор так долго не возвращается. — Вы вместе с Танкадо взяли АНБ в заложники, после чего ты и его обвел вокруг пальца. Скажи, Танкадо действительно умер от сердечного приступа или же его ликвидировал кто-то из ваших людей?

— Ты совсем ослепла! Как ты не понимаешь, что я ко всему этому не причастен? Развяжи меня! Развяжи, пока не явились агенты безопасности!

— Они не придут, — сказала она безучастно.

Хейл побледнел.

— Что это значит?

— Стратмор только сделал вид, что звонил по телефону.

Глаза Хейла расширились. Слова Сьюзан словно парализовали его, но через минуту он возобновил попытки высвободиться.

— Он убьет меня! Я чувствую! Ведь я слишком много знаю!

— Успокойся, Грег.

Сирена продолжала завывать.

— Но я же ни в чем не виноват!

— Ты лжешь! У меня есть доказательство! — Сьюзан встала и подошла к терминалам. — Помнишь, как ты отключил «Следопыта»? — спросила она, подойдя к своему терминалу. — Я снова его запустила! Посмотрим, вернулся ли он?

Разумеется, на ее экране замигал значок, извещающий о возвращении «Следопыта». Сьюзан положила руку на мышку и открыла сообщение. «Это решит судьбу Хейла, — подумала она. — Хейл — это Северная Дакота. — На экране появилось новое окошко. — Хейл — это…»

Сьюзан замерла. Должно быть, это какая-то ошибка. «Следопыт» показывал адрес, не имеющий никакого смысла.

Взяв себя в руки, она перечитала сообщение. Это была та же информация, которую получил Стратмор, когда сам запустил «Следопыта»! Тогда они оба подумали, что он где-то допустил ошибку, но сейчас-то она знала, что действовала правильно.

Тем не менее информация на экране казалась невероятной:

NDAKOTA=ET@DOSHISHA.EDU

— ET? — спросила Сьюзан. У нее кружилась голова. — Энсей Танкадо и есть Северная Дакота?

Это было непостижимо. Если информация верна, выходит, Танкадо и его партнер — это одно и то же лицо. Мысли ее смешались. Хоть бы замолчала эта омерзительная сирена! Почему Стратмор отмел такую возможность?

Хейл извивался на полу, стараясь увидеть, чем занята Сьюзан.

— Что там? Скажи мне!

Сьюзан словно отключилась от Хейла и всего окружающего ее хаоса. Энсей Танкадо — это Северная Дакота…

Сьюзан попыталась расставить все фрагменты имеющейся у нее информации по своим местам. Если Танкадо — Северная Дакота, выходит, он посылал электронную почту самому себе… а это значит, что никакой Северной Дакоты не существует. Партнер Танкадо — призрак.

Северная Дакота — призрак, сказала она себе. Сплошная мистификация.

Блестящий замысел. Выходит, Стратмор был зрителем теннисного матча, следящим за мячом лишь на одной половине корта. Поскольку мяч возвращался, он решил, что с другой стороны находится второй игрок. Но Танкадо бил мячом об стенку. Он превозносил достоинства «Цифровой крепости» по электронной почте, которую направлял на свой собственный адрес. Он писал письма, отправлял их анонимному провайдеру, а несколько часов спустя этот провайдер присылал эти письма ему самому.

Теперь, подумала Сьюзан, все встало на свои места. Танкадо хотел, чтобы Стратмор отследил и прочитал его электронную почту. Он создал для себя воображаемый страховой полис, не доверив свой ключ ни единой душе. Конечно, чтобы придать своему плану правдоподобность, Танкадо использовал тайный адрес… тайный ровно в той мере, чтобы никто не заподозрил обмана. Он сам был своим партнером. Никакой Северной Дакоты нет и в помине. Энсей Танкадо — единственный исполнитель в этом шоу.

Единственный исполнитель.

Сьюзан пронзила ужасная мысль. Этой своей мнимой перепиской Танкадо мог убедить Стратмора в чем угодно.

Она вспомнила свою первую реакцию на рассказ Стратмора об алгоритме, не поддающемся взлому. Сьюзан была убеждена, что это невозможно. Угрожающий потенциал всей этой ситуации подавил ее. Какие вообще у них есть доказательства, что Танкадо действительно создал «Цифровую крепость»? Только его собственные утверждения в электронных посланиях. И конечно… «ТРАНСТЕКСТ». Компьютер висел уже почти двадцать часов. Она, разумеется, знала, что были и другие программы, над которыми он работал так долго, программы, создать которые было куда легче, чем нераскрываемый алгоритм. Вирусы.

Холод пронзил все ее тело. Но как мог вирус проникнуть в «ТРАНСТЕКСТ»?

Ответ, уже из могилы, дал Чатрукьян. Стратмор отключил программу «Сквозь строй»!

Это открытие было болезненным, однако правда есть правда. Стратмор скачал файл с «Цифровой крепостью» и запустил его в «ТРАНСТЕКСТ», но программа «Сквозь строй» отказалась его допустить, потому что файл содержал опасную линейную мутацию. В обычных обстоятельствах это насторожило бы Стратмора, но ведь он прочитал электронную почту Танкадо, а там говорилось, что весь трюк и заключался в линейной мутации! Решив, что никакой опасности нет, Стратмор запустил файл, минуя фильтры программы «Сквозь строй».

Сьюзан едва могла говорить.

— Никакой «Цифровой крепости» не существует, — еле слышно пробормотала она под завывание сирены и, обессилев, склонилась над своим компьютером. Танкадо использовал наживку для дурачков… и АНБ ее проглотило.

Сверху раздался душераздирающий крик Стратмора.

Глава 86

Когда Сьюзан, едва переводя дыхание, появилась в дверях кабинета коммандера, тот сидел за своим столом, сгорбившись и низко опустив голову, и в свете монитора она увидела капельки пота у него на лбу. Сирена выла не преставая.

Сьюзан подбежала к нему.

— Коммандер?

Стратмор даже не пошевелился.

— Коммандер! Нужно выключить «ТРАНСТЕКСТ»! У нас…

— Он нас сделал, — сказал Стратмор, не поднимая головы. — Танкадо обманул всех нас.

По его тону ей стало ясно, что он все понял. Вся ложь Танкадо о невскрываемом алгоритме… обещание выставить его на аукцион — все это было игрой, мистификацией. Танкадо спровоцировал АНБ на отслеживание его электронной почты, заставил поверить, что у него есть партнер, заставил скачать очень опасный файл.

— Линейная мутация… — еле выдавил Стратмор.

— Я знаю.

Коммандер медленно поднял голову.

— Файл, который я скачал из Интернета… это был…

Сьюзан постаралась сохранить спокойствие. Все элементы игры поменялись местами. Невскрываемого алгоритма никогда не существовало, как не существовало и «Цифровой крепости». Файл, который Танкадо разместил в Интернете, представлял собой зашифрованный вирус, вероятно, встроенный в шифровальный алгоритм массового использования, достаточно сильный, чтобы он не смог причинить вреда никому — никому, кроме АНБ. «ТРАНСТЕКСТ» вскрыл защитную оболочку и выпустил вирус на волю.

— Линейная мутация, — простонал коммандер. — Танкадо утверждал, что это составная часть кода. — И он безжизненно откинулся на спинку стула.

Сьюзан была понятна боль, которую испытывал шеф. Его так просто обвели вокруг пальца. Танкадо не собирался продавать свой алгоритм никакой компьютерной компании, потому что никакого алгоритма не было. «Цифровая крепость» оказалась фарсом, наживкой для Агентства национальной безопасности. Когда Стратмор предпринимал какой-либо шаг, Танкадо стоял за сценой, дергая за веревочки.

— Я обошел программу «Сквозь строй», — простонал коммандер.

— Но вы же не знали.

Стратмор стукнул кулаком по столу.

— Я должен был знать! Да взять хотя бы его электронное имя. — Боже мой, Северная Дакота! Сокращенно NDAKOTA! Подумать только!

— Что вы имеете в виду?

— Да он смеялся над нами! Это же анаграмма!

Сьюзан не могла скрыть изумления. NDAKOTA — анаграмма? Она представила себе эти буквы и начала менять их местами. Ndakota… Kadotan… Oktadan… Tandoka… Сьюзан почувствовала, как ноги у нее подкосились. Стратмор прав. Это просто как день. Как они этого сразу не заметили? Северная Дакота — вовсе не отсылка к названию американского штата, это соль, которой он посыпал их раны! Он даже предупредил АНБ, подбросив ключ, что NDAKOTA — он сам. Это имя так просто превращается в Танкадо. И лучшие в мире специалисты-криптографы этого не поняли, прошли мимо, на что он и рассчитывал.

— Танкадо посмеялся над нами, — сказал Стратмор.

— Вы должны отключить «ТРАНСТЕКСТ», — напомнила Сьюзан.

Стратмор отсутствующе смотрел на стену.

— Коммандер! Выключите его! Трудно даже представить, что происходит там, внизу!

— Я пробовал, — прошептал Стратмор еле слышно. Ей еще не приходилось слышать, чтобы он так говорил.

— Что значит — «пробовал»?

Стратмор развернул монитор так, чтобы Сьюзан было видно. Экран отливал странным темно-бордовым цветом, и в самом его низу диалоговое окно отображало многочисленные попытки выключить «ТРАНСТЕКСТ». После каждой из них следовал один и тот же ответ:

ИЗВИНИТЕ. ОТКЛЮЧЕНИЕ НЕВОЗМОЖНО

Сьюзан охватил озноб. Отключение невозможно? Но почему? Увы, она уже знала ответ. Так вот какова месть Танкадо. Уничтожение «ТРАНСТЕКСТА»? Уже несколько лет Танкадо пытался рассказать миру о «ТРАНСТЕКСТЕ», но ему никто не хотел верить. Поэтому он решил уничтожить это чудовище в одиночку. Он до самой смерти боролся за то, во что верил, — за право личности на неприкосновенность частной жизни.

Внизу по-прежнему завывала сирена.

— Надо вырубить все электроснабжение, и как можно скорее! — потребовала Сьюзан.

Она знала, что, если они не будут терять времени, им удастся спасти эту великую дешифровальную машину параллельной обработки. Каждый компьютер в мире, от обычных ПК, продающихся в магазинах торговой сети «Радиошэк», и до систем спутникового управления и контроля НАСА, имеет встроенное страховочное приспособление как раз на случай таких ситуаций, называемое «отключение из розетки».

Полностью отключив электроснабжение, они могли бы остановить работу «ТРАНСТЕКСТА», а вирус удалить позже, просто заново отформатировав жесткие диски компьютера. В процессе форматирования стирается память машины — информация, программное обеспечение, вирусы, одним словом — все, и в большинстве случаев переформатирование означает потерю тысяч файлов, многих лет труда. Но «ТРАНСТЕКСТ» не был обычным компьютером — его можно было отформатировать практически без потерь. Машины параллельной обработки сконструированы для того, чтобы думать, а не запоминать. В «ТРАНСТЕКСТЕ» практически ничего не складировалось, взломанные шифры немедленно отсылались в главный банк данных АНБ, чтобы…

Сьюзан стало плохо. Моментально прозрев и прижав руку ко рту, она вскрикнула:

— Главный банк данных!

Стратмор, глядя в темноту, произнес бесцветным голосом, видимо, уже все поняв:

— Да, Сьюзан. Главный банк данных…

Сьюзан отстраненно кивнула. Танкадо использовал «ТРАНСТЕКСТ», чтобы запустить вирус в главный банк данных.

Стратмор вяло махнул рукой в сторону монитора. Сьюзан посмотрела на экран и перевела взгляд на диалоговое окно. В самом низу она увидела слова:

РАССКАЖИТЕ МИРУ О «ТРАНСТЕКСТЕ»

СЕЙЧАС ВАС МОЖЕТ СПАСТИ ТОЛЬКО ПРАВДА

Сьюзан похолодела. В АНБ сосредоточена самая секретная государственная информация: протоколы военной связи, разведданные, списки разведчиков в зарубежных странах, чертежи передовой военной техники, документация в цифровом формате, торговые соглашения, — и этот список нескончаем.

— Танкадо не посмеет этого сделать! — воскликнула она. — Уничтожить всю нашу секретную информацию? — Сьюзан не могла поверить, что Танкадо совершит нападение на главный банк данных АНБ. Она перечитала его послание.

СЕЙЧАС ВАС МОЖЕТ СПАСТИ ТОЛЬКО ПРАВДА

— Правда? — спросила она. — Какая правда?

Стратмор тяжело дышал.

— «ТРАНСТЕКСТ». Правда о «ТРАНСТЕКСТЕ».

Сьюзан понимающе кивнула. Это звучало вполне логично: Танкадо хотел заставить АНБ рассказать о «ТРАНСТЕКСТЕ» всему миру. По сути, это был самый настоящий шантаж. Он предоставил АНБ выбор: либо рассказать миру о «ТРАНСТЕКСТЕ», либо лишиться главного банка данных. Сьюзан в ужасе смотрела на экран. Внизу угрожающе мигала команда:

ВВЕДИТЕ КЛЮЧ

Вглядываясь в пульсирующую надпись, она поняла все. Вирус, ключ, кольцо Танкадо, изощренный шантаж… Этот ключ не имеет к алгоритму никакого отношения, это противоядие. Ключ блокирует вирус. Она много читала о таких вирусах — смертоносных программах, в которые встроено излечение, секретный ключ, способный дезактивировать вирус. «Танкадо и не думал уничтожать главный банк данных — он хотел только, чтобы мы обнародовали «ТРАНСТЕКСТ»! Тогда он дал бы нам ключ, чтобы мы могли уничтожить вирус!»

Сьюзан стало абсолютно очевидно, что план Танкадо ужасным образом рухнул. Он не собирался умирать. Он рассчитывал, сидя в испанском баре, услышать по Си-эн-эн пресс-конференцию об американском сверхсекретном компьютере, способном взломать любые шифры. После этого он позвонил бы Стратмору, считал пароль с кольца на своем пальце и в последнюю минуту спас главный банк данных АНБ. Вдоволь посмеявшись, он исчез бы насовсем, превратившись в легенду Фонда электронных границ.

Сьюзан стукнула кулаком по столу:

— Нам необходимо это кольцо! Ведь на нем — единственный экземпляр ключа! — Теперь она понимала, что нет никакой Северной Дакоты, как нет и копии ключа. Даже если АНБ расскажет о «ТРАНСТЕКСТЕ», Танкадо им уже ничем не поможет.

Стратмор молчал.

Положение оказалось куда серьезнее, чем предполагала Сьюзан. Самое шокирующее обстоятельство заключалось в том, что Танкадо дал ситуации зайти слишком далеко. Он должен был знать, что случится, если АНБ не получит кольцо, — и все же в последние секунды жизни отдал его кому-то. Он не хотел, чтобы оно попало в АНБ. Но чего еще можно было ждать от Танкадо — что он сохранит кольцо для них, будучи уверенным в том, что они-то его и убили?

И все же Сьюзан не могла поверить, что Танкадо допустил бы такое. Ведь он был пацифистом и не стремился к разрушению. Он лишь хотел, чтобы восторжествовала правда. Это касалось «ТРАНСТЕКСТА». Это касалось и права людей хранить личные секреты, а ведь АНБ следит за всеми и каждым. Уничтожение банка данных АНБ — акт агрессии, на которую, была уверена Сьюзан, Танкадо никогда бы не пошел. Вой сирены вернул ее к действительности. Она смотрела на обмякшее тело коммандера и знала, о чем он думает. Рухнул не только его план пристроить «черный ход» к «Цифровой крепости». В результате его легкомыслия АНБ оказалось на пороге крупнейшего в истории краха, краха в сфере национальной безопасности Соединенных Штатов.

— Коммандер, вы ни в чем не виноваты! — воскликнула она. — Если бы Танкадо был жив, мы могли бы заключить с ним сделку, и у нас был бы выбор.

Но Стратмор ее не слышал. Его жизнь окончена. Тридцать лет отдал он служению своей стране. Этот день должен был стать днем его славы, его pièce de résistance, итогом всей его жизни — днем открытия «черного хода» во всемирный стандарт криптографии. А вместо этого он заразил вирусом главный банк данных Агентства национальной безопасности. И этот вирус уже невозможно остановить — разве что вырубить электроэнергию и тем самым стереть миллиарды бит ценнейшей информации. Спасти ситуацию может только кольцо, и если Дэвид до сих пор его не нашел…

— Мы должны выключить «ТРАНСТЕКСТ»! — Сьюзан решила взять дело в свои руки. — Я спущусь вниз, в подсобное помещение, и выключу рубильник.

Стратмор медленно повернулся. Он являл собой печальное зрелище.

— Это сделаю я, — сказал он, встал и, спотыкаясь, начал выбираться из-за стола.

Сьюзан, чуть подтолкнув, усадила его на место.

— Нет! — рявкнула она. — Пойду я! — Ее тон говорил о том, что возражений она не потерпит.

Стратмор закрыл лицо руками.

— Хорошо. Это на нижнем этаже. Возле фреоновых помп.

Сьюзан повернулась и направилась к двери, но на полпути оглянулась.

— Коммандер, — сказала она. — Это еще не конец. Мы еще не проиграли. Если Дэвид успеет найти кольцо, мы спасем банк данных!

Стратмор ничего не ответил.

— Позвоните в банк данных! — приказала Сьюзан. — Предупредите их о вирусе. Вы заместитель директора АНБ и обязаны победить!

Стратмор медленно поднял голову и как человек, принимающий самое важное решение в своей жизни, трагически кивнул.

Сьюзан решительно шагнула во тьму.

Глава 87

«Веспа» выехала в тихий переулок Каретерра-де-Хуелва. Еще только начинало светать, но движение уже было довольно оживленным: молодые жители Севильи возвращались после ночных пляжных развлечений. Резко просигналив, пронесся мимо мини-автобус, до отказа забитый подростками. Мотоцикл Беккера показался рядом с ним детской игрушкой, выехавшей на автостраду.

Метрах в пятистах сзади в снопе искр на шоссе выкатило такси. Набирая скорость, оно столкнуло в сторону «Пежо-504», отбросив его на газон разделительной полосы.

Беккер миновал указатель «Центр Севильи — 2 км». Если бы ему удалось затеряться в центральной части города, у него был бы шанс спастись. Спидометр показывал 60 миль в час. До поворота еще минуты две. Он знал, что этого времени у него нет. Сзади его нагоняло такси. Он смотрел на приближающиеся огни центра города и молил Бога, чтобы он дал ему добраться туда живым.

Беккер проехал уже половину пути, когда услышал сзади металлический скрежет, прижался к рулю и до отказа открыл дроссель. Раздался приглушенный звук выстрела. Мимо. Он резко свернул влево и запетлял по дороге в надежде сбить преследователя и выиграть время. Все было бесполезно. До поворота оставалось еще триста метров, а такси от него отделяло всего несколько машин. Беккер понимал, что через несколько секунд его застрелят или собьют, и смотрел вперед, пытаясь найти какую-нибудь лазейку, но шоссе с обеих сторон обрамляли крутые, покрытые гравием склоны. Прозвучал еще один выстрел. Он принял решение.

Под визг покрышек, в снопе искр Беккер резко свернул вправо и съехал с дороги. Колеса мотоцикла подпрыгнули, ударившись о бетонное ограждение, так что он едва сумел сохранить равновесие. Из-под колес взметнулся гравий. Мотоцикл начал подниматься по склону. Колеса неистово вращались на рыхлой земле. Маломощный двигатель отчаянно выл, стараясь одолеть подъем. Беккер выжал из него все, что мог, и отчаянно боялся, что мотоцикл заглохнет в любую минуту. Нельзя было даже оглянуться: такси остановится в любой момент и снова начнется стрельба.

Однако выстрелов не последовало.

Мотоцикл каким-то чудом перевалил через гребень склона, и перед Беккером предстал центр города. Городские огни сияли, как звезды в ночном небе. Он направил мотоцикл через кустарник и, спрыгнув на нем с бордюрного камня, оказался на асфальте. «Веспа» внезапно взбодрилась. Под колесами быстро побежала авеню Луис Монтоно. Слева остался футбольный стадион, впереди не было ни одной машины.

Тут он услышал знакомый металлический скрежет и, подняв глаза, увидел такси, спускавшееся вниз по пандусу в сотне метров впереди. Съехав на эту же улицу, оно начало набирать скорость, двигаясь прямо в лоб мотоциклу.

Он должен был бы удариться в панику, но этого не произошло: он точно знал, куда держит путь. Свернув влево, на Менендес-пелайо, он прибавил газу. Мотоцикл пересек крохотный парк и выкатил на булыжную мостовую Матеус-Гаго — узенькую улицу с односторонним движением, ведущую к порталу Баррио-Санта-Крус.

Еще чуть-чуть, подумал он.

Такси следовало за Беккером, с ревом сокращая скорость. Свернув, оно промчалось через ворота Санта-Крус, обломав в узком проезде боковое зеркало. Беккер знал, что он выиграл. Санта-Крус — самый старый район Севильи, где нет проездов между зданиями, лишь лабиринт узких ходов, восходящих еще к временам Древнего Рима. Протиснуться здесь могли в крайнем случае только пешеходы, проехал бы мопед. Беккер когда-то сам заблудился в его узких проходах.

Набирая скорость на последнем отрезке Матеус-Гаго, он увидел впереди горой вздымающийся готический собор XI века. Рядом с собором на сто двадцать метров вверх, прямо в занимающуюся зарю, поднималась башня Гиральда. Это и был Санта-Крус, квартал, в котором находится второй по величине собор в мире, а также живут самые старинные и благочестивые католические семьи Севильи.

Беккер пересек мощенную камнем площадь. Единственный выстрел, к счастью, прозвучал слишком поздно. Беккер на своем мотоцикле скрылся в узком проходе Каллита-де-ля-Вирген.

Глава 88

Фара «веспы» отбрасывала контрастные тени на стены по обе стороны от узкой дорожки. Переключая передачи, Беккер мчался вперед между белокаменными стенами. Улочка имела множество поворотов и тупиков, и он быстро потерял направление. Он поднял вверх голову, надеясь увидеть Гиральду, но окружившие его со всех сторон стены были так высоки, что ему не удалось увидеть ничего, кроме тоненькой полоски начинающего светлеть неба.

Беккер подумал, где может быть человек в очках в тонкой металлической оправе. Ясно, что тот не собирался сдаваться. Скорее всего идет по его следу пешком. Беккер с трудом вел мотоцикл по крутым изломам улочки. Урчащий мотор шумным эхо отражался от стен, и он понимал, что это с головой выдает его в предутренней тишине квартала Санта-Крус. В данный момент у неготолько одно преимущество — скорость. «Я должен поскорее выбраться отсюда!» — сказал он себе.

После множества поворотов и коротких рывков Беккер оказался на перекрестке трех улочек с табличкой «Эскуина-де-лос-Рейес» и понял, что уже был здесь минуту-другую назад. Притормозив, он задумался, в какую сторону повернуть, и в этот момент мотор его «веспы» кашлянул и заглох. Стрелка топливного индикатора указывала на ноль. И, как бы повинуясь неведомому сигналу, между стенами слева от него мелькнула тень.

Нет сомнений, что человеческий мозг все же совершеннее самого быстродействующего компьютера в мире. В какую-то долю секунды сознание Беккера засекло очки в металлической оправе, обратилось к памяти в поисках аналога, нашло его и, подав сигнал тревоги, потребовало принять решение. Он отбросил бесполезный мотоцикл и пустился бежать со всех ног.

К несчастью для Беккера, вместо неуклюжего такси Халохот обрел под ногами твердую почву. Спокойно подняв пистолет, он выстрелил.

Пуля задела Беккера в бок, когда он уже почти обогнул угол здания. Он почувствовал это лишь после того, как сделал пять или шесть шагов. Сначала это напомнило сокращение мышцы чуть повыше бедра, затем появилось ощущение чего-то влажного и липкого. Увидев кровь, Беккер понял, что ранен. Боли он не чувствовал и продолжал мчаться вперед по лабиринтам улочек Санта-Круса.

Халохот настойчиво преследовал свою жертву. Вначале он хотел выстрелить Беккеру в голову, но, будучи профессионалом, решил не рисковать. Целясь в торс, он сводил к минимуму возможность промаха в вертикальной и горизонтальной плоскостях. Эта тактика себя оправдала. Хотя в последнее мгновение Беккер увернулся, Халохот сумел все же его зацепить. Он понимал, что пуля лишь слегка оцарапала жертву, не причинив существенного ущерба, тем не менее она сделала свое дело. Контакт был установлен. Жертва ощутила прикосновение смерти, и началась совершенно иная игра.

Беккер мчался, не видя ничего вокруг, постоянно сворачивал, избегая прямых участков. Шаги неумолимо приближались. В голове у него не было ни единой мысли — полная пустота. Он не знал ни где он находится, ни кто его преследует и мчался, подгоняемый инстинктом самосохранения. Он не чувствовал никакой боли — один лишь страх.

Пуля ударила в кафельную плитку азульехо чуть сзади. Осколки посыпались вниз и попали ему в шею. Беккер рванулся влево, в другую улочку. Он слышал собственный крик о помощи, но, кроме стука ботинок сзади и учащенного дыхания, утренняя тишина не нарушалась ничем.

Беккер почувствовал жжение в боку. Наверное, за ним тянется красный след на белых камнях. Он искал глазами открытую дверь или ворота — любой выход из этого бесконечного каньона, — но ничего не увидел. Улочка начала сужаться.

— Soccoro! — Его голос звучал еле слышно. — Помогите!

С обеих сторон на него надвигались стены извивающейся улочки. Беккер искал какой-нибудь перекресток, любой выход, но с обеих сторон были только запертые двери. Теперь он уже бежал по узкому проходу. Шаги все приближались. Беккер оказался на прямом отрезке, когда вдруг улочка начала подниматься вверх, становясь все круче и круче. Он почувствовал боль в ногах и сбавил скорость. Дальше бежать было некуда.

Как трасса, на продолжение которой не хватило денег, улочка вдруг оборвалась. Перед ним была высокая стена, деревянная скамья и больше ничего. Он посмотрел вверх, на крышу трехэтажного дома, развернулся и бросился назад, но почти тут же остановился.

В некотором отдалении от него возникла фигура человека, приближавшегося медленно и неотвратимо. В руке его поблескивал пистолет.

Беккер, отступая к стене, вновь обрел способность мыслить четко и ясно. Он почувствовал жжение в боку, дотронулся до больного места и посмотрел на руку. Между пальцами и на кольце Танкадо была кровь. У него закружилась голова. Увидев выгравированные знаки, Беккер страшно удивился. Он совсем забыл про кольцо на пальце, забыл, для чего приехал в Севилью. Он посмотрел на приближающуюся фигуру, затем перевел взгляд на кольцо. Из-за чего погибла Меган? Неужели ему предстояло погибнуть по той же причине?

Человек неумолимо приближался по крутой дорожке. Вокруг Беккера не было ничего, кроме стен. По сторонам, правда, находились железные ворота, но звать на помощь уже поздно.

Беккер прижался к стене спиной, внезапно ощутив все камушки под подошвами, все бугорки штукатурки на стене, впившиеся в спину. Мысли его перенеслись назад, в детство. Родители… Сьюзан.

О Боже… Сьюзан!

Впервые с детских лет Беккер начал молиться. Он молился не об избавлении от смерти — в чудеса он не верил; он молился о том, чтобы женщина, от которой был так далеко, нашла в себе силы, чтобы ни на мгновение не усомнилась в его любви. Он закрыл глаза, и воспоминания хлынули бурным потоком. Он вспомнил факультетские заседания, лекции — все то, что заполняло девяносто процентов его жизни. Вспомнил о Сьюзан. Это были простые воспоминания: как он учил ее есть палочками, как они отправились на яхте к Кейп-Коду. «Я люблю тебя, Сьюзан, — подумал он. — Помни это… всегда».

Ему казалось, что с него сорваны все внешние покровы. Не было ни страха, ни ощущения своей значимости — исчезло все. Он остался нагим — лишь плоть и кости перед лицом Господа. «Я человек, — подумал он. И с ироничной усмешкой вспомнил: — Без воска». Беккер стоял с закрытыми глазами, а человек в очках в металлической оправе приближался к нему. Где-то неподалеку зазвонил колокол. Беккер молча ждал выстрела, который должен оборвать его жизнь.

Глава 89

Лучи утреннего солнца едва успели коснуться крыш Севильи и лабиринта узких улочек под ними. Колокола на башне Гиральда созывали людей на утреннюю мессу. Этой минуты ждали все жители города. Повсюду в старинных домах отворялись ворота, и люди целыми семьями выходили на улицы. Подобно крови, бегущей по жилам старого квартала Санта-Крус, они устремлялись к сердцу народа, его истории, к своему Богу, своему собору и алтарю.

Где-то в уголке сознания Беккера звонили колокола. «Я не умер?» Он с трудом открыл глаза и увидел первые солнечные лучи. Беккер прекрасно помнил все, что произошло, и опустил глаза, думая увидеть перед собой своего убийцу. Но того человека в очках нигде не было. Были другие люди. Празднично одетые испанцы выходили из дверей и ворот на улицу, оживленно разговаривая и смеясь.

Халохот, спустившись вниз по улочке, смачно выругался. Сначала от Беккера его отделяла лишь одна супружеская пара, и он надеялся, что они куда-нибудь свернут. Но колокольный звон растекался по улочке, призывая людей выйти из своих домов. Появилась вторая пара, с детьми, и шумно приветствовала соседей. Они болтали, смеялись и троекратно целовали друг друга в щеки. Затем подошла еще одна группа, и жертва окончательно исчезла из поля зрения Халохота. Кипя от злости, тот нырнул в стремительно уплотняющуюся толпу. Он должен настичь Дэвида Беккера!

Халохот отчаянно пытался протиснуться к концу улочки, но внезапно почувствовал, что тонет в этом море человеческих тел. Со всех сторон его окружали мужчины в пиджаках и галстуках и женщины в черных платьях и кружевных накидках на опущенных головах. Они, не замечая Халохота, шли своей дорогой, напоминая черный шуршащий ручеек. С пистолетом в руке он рвался вперед, к тупику. Но Беккера там не оказалось, и он тихо застонал от злости.

Беккер, спотыкаясь и кидаясь то вправо, то влево, продирался сквозь толпу. Надо идти за ними, думал он. Они знают, как отсюда выбраться. На перекрестке он свернул вправо, улица стала пошире. Со всех сторон открывались ворота, и люди вливались в поток. Колокола звонили где-то совсем рядом, очень громко.

Беккер чувствовал жжение в боку, но кровотечение прекратилось. Он старался двигаться быстрее, знал, что где-то позади идет человек с пистолетом.

Беккер смешался с толпой прихожан и шел с низко опущенной головой. Собор был уже совсем рядом, он это чувствовал. Толпа стала еще плотнее, а улица шире. Они двигались уже не по узкому боковому притоку, а по главному руслу. Когда улица сделала поворот, Беккер вдруг увидел прямо перед собой собор и вздымающуюся ввысь Гиральду.

Звон колоколов оглушал, эхо многократно отражалось от высоких стен, окружающих площадь. Людские потоки из разных улиц сливались в одну черную реку, устремленную к распахнутым дверям Севильского собора. Беккер попробовал выбраться и свернуть на улицу Матеуса-Гаго, но понял, что находится в плену людского потока. Идти приходилось плечо к плечу, носок в пятку. У испанцев всегда было иное представление о плотности, чем у остального мира. Беккер оказался зажат между двумя полными женщинами с закрытыми глазами, предоставившими толпе нести их в собор. Они беззвучно молились, перебирая пальцами четки. Когда толпа приблизилась к мощным каменным стенам почти вплотную, Беккер снова попытался вырваться, но течение стало еще более интенсивным. Трепет ожидания, волны, сносившие его то влево, то вправо, закрытые глаза, почти беззвучное движение губ в молитве. Он попытался вернуться назад, но совладать с мощным потоком было невозможно — все равно как плыть против сильного течения могучей реки. Беккер обернулся. Двери оказались прямо перед ним, словно приглашая его принять участие в празднестве, до которого ему не было никакого дела. Внезапно он понял, что входит в собор.

Глава 90

В шифровалке завывали сирены. Стратмор не имел представления о том, сколько времени прошло после ухода Сьюзан. Он сидел один в полутьме, и гул «ТРАНСТЕКСТА» звучал в его ушах. Вы всегда добиваетесь своего… вы добьетесь…

«Да, — подумал он. — Я добиваюсь своих целей, но честь для меня важнее. Я скорее предпочту умереть, чем жить в тени позора».

А ждет его именно это. Он скрыл информацию от директора, запустил вирус в самый защищенный компьютер страны, и, разумеется, ему придется за это дорого заплатить. Он исходил из самых патриотических соображений, но все пошло вкривь и вкось. Результатом стали смерть и предательство. Теперь начнутся судебные процессы, последуют обвинения, общественное негодование. Он много лет служил своей стране верой и правдой и не может допустить такого конца.

«Я просто добивался своей цели», — мысленно повторил он.

«Ты лжешь», — ответил ему внутренний голос.

Да, это так. Он — лжец. Он вел себя бесчестно по отношению ко многим людям, и Сьюзан Флетчер — одна из них. Он очень о многом ей не сказал — о многих вещах, которых теперь стыдился. Она была его иллюзией, его живой фантазией. Он мечтал о ней по ночам, плакал о ней во сне. Он ничего не мог с собой поделать. Она была блистательна и прекрасна, равной ей он не мог себе даже представить. Его жена долго терпела, но, увидев Сьюзан, потеряла последнюю надежду. Бев Стратмор никогда его ни в чем не обвиняла. Она превозмогала боль сколько могла, но ее силы иссякли. Она сказала ему, что их брак исчерпал себя, что она не собирается до конца дней жить в тени другой женщины.

Вой сирен вывел его из задумчивости. Его аналитический ум искал выход из создавшегося положения. Сознание нехотя подтверждало то, о чем говорили чувства. Оставался только один выход, одно решение.

Он бросил взгляд на клавиатуру и начал печатать, даже не повернув к себе монитор. Его пальцы набирали слова медленно, но решительно.

«Дорогие друзья, сегодня я ухожу из жизни…»

При таком исходе никто ничему не удивится. Никто не задаст вопросов. Никто ни в чем его не обвинит. Он сам расскажет о том, что случилось. Все люди умирают… что значит еще одна смерть?

Глава 91

В соборе всегда ночь. Тепло дня здесь сменяется влажной прохладой, а шум улицы приглушается мощными каменными стенами. Никакое количество люстр под сводами не в состоянии осветить бесконечную тьму. Тени повсюду. И только в вышине витражи окон впускают внутрь уродство мира, окрашивая его в красновато-синие тона.

Севильский собор, подобно всем великим соборам Европы, в основании имеет форму креста. Святилище и алтарь расположены над центром и смотрят вниз, на главный алтарь. Деревянные скамьи заполняют вертикальную ось, растянувшись на сто с лишним метров, отделяющих алтарь от основания креста. Слева и справа от алтаря в поперечном нефе расположены исповедальни, священные надгробия и дополнительные места для прихожан.

Беккер оказался в центре длинной скамьи в задней части собора. Над головой, в головокружительном пустом пространстве, на потрепанной веревке раскачивалась серебряная курильница размером с холодильник, описывая громадную дугу и источая едва уловимый аромат. Колокола Гиральды по-прежнему звонили, заставляя содрогаться каменные своды. Беккер перевел взгляд на позолоченную стену под потолком. Его сердце переполняла благодарность. Он дышал. Он остался в живых. Это было настоящее чудо.

Священник готовился начать молитву. Беккер осмотрел свой бок. На рубашке расплывалось красное пятно, хотя кровотечение вроде бы прекратилось. Рана была небольшой, скорее похожей на глубокую царапину. Он заправил рубашку в брюки и оглянулся. Позади уже закрывались двери. Беккер понял, что, если его преследователь находится внутри, он в западне. В Севильском соборе единственный вход одновременно является выходом. Такая архитектура стала популярной в те времена, когда церкви одновременно служили и крепостями, защищавшими от вторжения мавров, поскольку одну дверь легче забаррикадировать. Теперь у нее была другая функция: любой турист, входящий в собор, должен купить билет.

Дверь высотой в шесть метров закрылась с гулким стуком, и Беккер оказался заперт в Божьем доме. Он закрыл глаза и постарался сползти на скамье как можно ниже: он единственный в церкви был не в черном. Откуда-то донеслись звуки песнопения.

В задней части церкви между скамьями продвигался человек, стараясь держаться в тени. Ему удалось проскользнуть внутрь в последнюю секунду перед тем, как дверь закрылась. Человек улыбнулся: охота становилась интересной. «Беккер здесь… Я чувствую, что здесь». Он двигался методично, обходя один ряд за другим. Наверху лениво раскачивалась курильница, описывая широкую дугу. «Прекрасное место для смерти, — подумал Халохот. — Надеюсь, удача не оставит меня».

Беккер опустился на колени на холодный каменный пол и низко наклонил голову. Человек, сидевший рядом, посмотрел на него в недоумении: так не принято было вести себя в храме Божьем.

— Enferno, — извиняясь, сказал Беккер. — Я плохо себя чувствую. — Он знал, что должен буквально вдавиться в пол.

И вдруг увидел знакомый силуэт в проходе между скамьями сбоку. Это он! Он здесь!

Беккер был уверен, что представляет собой отличную мишень, даже несмотря на то что находился среди огромного множества прихожан: его пиджак цвета хаки ярко выделялся на черном фоне. Вначале он хотел снять его, но белая оксфордская рубашка была бы ничуть ни лучше, поэтому он лишь пригнулся еще ниже.

Мужчина рядом нахмурился.

— Turista, — усмехнулся он. И прошептал чуть насмешливо: — Llamo un médico? Вызвать доктора?

Беккер поднял глаза на усыпанное родинками старческое лицо.

— No, gracias. Estoy bien.

Человек смерил его сердитым взглядом:

— Pues siéntate! Тогда сядьте!

Вокруг послышалось шушуканье, старик замолчал и снова стал смотреть прямо перед собой.

Беккер прикрыл глаза и сжался, раздумывая, сколько времени продлится служба. Выросший в протестантской семье, он всегда считал, что католики ужасно медлительны. Теперь он молил Бога, чтобы священник не торопился, ведь как только служба закончится, он будет вынужден встать, хотя бы для того чтобы пропустить соседей по скамье. А в своем пиджаке он обречен.

Беккер понимал, что в данный момент ничего не может предпринять. Ему оставалось только стоять на коленях на холодном каменном полу огромного собора. Старик утратил к нему всякий интерес, прихожане встали и запели гимн. Ноги у него свело судорогой. Хорошо бы их вытянуть! «Терпи, — сказал он себе. — Терпи». Потом закрыл глаза и глубоко вздохнул.

Беккер не сразу почувствовал, что его кто-то подталкивает. Подняв глаза, он увидел старика с усыпанным родинками лицом, который стоял перед ним, намереваясь пройти.

Беккера охватила паника. «Он уже хочет уйти? Выходит, мне придется встать!» Он жестом предложил старику перешагнуть через него, но тот пришел в негодование и еле сдержался. Подавшись назад, он указал на целую очередь людей, выстроившихся в проходе. Беккер посмотрел в другую сторону и увидел, что женщина, сидевшая рядом, уже ушла и весь ряд вплоть до центрального прохода пуст.

«Не может быть, что служба уже закончилась! Это невозможно! Да мы только вошли!»

Но, увидев прислужника в конце ряда и два людских потока, движущихся по центральному проходу к алтарю, Беккер понял, что происходит.

Причастие. Он застонал. Проклятые испанцы начинают службу с причастия!

Глава 92

Сьюзан начала спускаться по лестнице в подсобное помещение. Густые клубы пара окутывали корпус «ТРАНСТЕКСТА», ступеньки лестницы были влажными от конденсации, она едва не упала, поскользнувшись. Она нервничала, гадая, сколько еще времени продержится «ТРАНСТЕКСТ». Сирены продолжали завывать; то и дело вспыхивали сигнальные огни. Тремя этажами ниже дрожали и гудели резервные генераторы. Сьюзан знала, что где-то на дне этого погруженного в туман подземелья есть рубильник. Кроме того, она понимала, что времени почти не оставалось.

Стратмор сидел наверху с «береттой» в руке. Он перечитал свою записку и положил на пол возле себя. То, что он собирался сделать, несомненно, было проявлением малодушия. «Я умею добиваться своей цели», — подумал он. Потом он подумал о вирусе, попавшем в «ТРАНСТЕКСТ», о Дэвиде Беккере в Испании, о своих планах пристроить «черный ход» к «Цифровой крепости». Он так много лгал, он так виноват. Стратмор знал, что это единственный способ избежать ответственности… единственный способ избежать позора. Он закрыл глаза и нажал на спусковой крючок.

Сьюзан услышала глухой хлопок, когда уже спустилась на несколько пролетов вниз. Звук показался очень далеким, едва различимым в шуме генераторов. Она никогда раньше не слышала выстрелов, разве что по телевизору, но не сомневалась в том, что это был за звук.

Сьюзан словно пронзило током. В панике она сразу же представила себе самое худшее. Ей вспомнились мечты коммандера: «черный ход» в «Цифровую крепость» и величайший переворот в разведке, который он должен был вызвать. Она подумала о вирусе в главном банке данных, о его распавшемся браке, вспомнила этот странный кивок головы, которым он ее проводил, и, покачнувшись, ухватилась за перила. Коммандер! Нет!

Сьюзан словно окаменела, ничего не понимая. Эхо выстрела слилось с царившим вокруг хаосом. Сознание гнало ее вперед, но ноги не слушались. Коммандер! Мгновение спустя она, спотыкаясь, карабкалась вверх по ступенькам, совершенно забыв о таящейся внизу опасности.

Она двигалась вслепую, скользя на гладких ступеньках, и скопившаяся влага капала на нее дождем. Ей казалось, что пар буквально выталкивает ее наверх, через аварийный люк. Оказавшись наконец в шифровалке, Сьюзан почувствовала, как на нее волнами накатывает прохладный воздух. Ее белая блузка промокла насквозь и прилипла к телу.

Было темно. Сьюзан остановилась, собираясь с духом. Звук выстрела продолжал звучать у нее в голове. Горячий пар пробивался через люк подобно вулканическим газам, предшествующим извержению.

Проклиная себя за то, что не забрала у Стратмора «беретту», она пыталась вспомнить, где осталось оружие — у него или же в Третьем узле? Когда глаза Сьюзан немного привыкли к темноте, она посмотрела на дыру, зияющую в стеклянной стене. Свечение мониторов было очень слабым, но она все же разглядела вдали Хейла, лежащего без движения там, где она его оставила. Стратмора видно не было. В ужасе от того, что ее ожидало, она направилась к кабинету шефа.

Когда Сьюзан уже сделала несколько шагов, что-то вдруг показалось ей странным. Она остановилась и снова начала вглядываться в глубь помещения Третьего узла. В полумраке ей удалось различить руку Хейла. Но она не была прижата к боку, как раньше, и его тело уже не опутывали веревки. Теперь рука была закинута за голову, следовательно, Хейл лежал на спине. Неужели высвободился? Однако тот не подавал никаких признаков жизни.

Сьюзан перевела взгляд на помост перед кабинетом Стратмора и ведущую к нему лестницу.

— Коммандер?

Молчание.

Тогда она осторожно двинулась в направлении Третьего узла. Подойдя поближе, она увидела, что в руке Хейла зажат какой-то предмет, посверкивавший в свете мониторов. Сьюзан сделала еще несколько шагов и вдруг поняла, что это за предмет. В руке Хейл сжимал «беретту».

Вскрикнув, она оторвала взгляд от неестественно выгнутой руки и посмотрела ему в лицо. То, что она увидела, казалось неправдоподобным. Половина лица Хейла была залита кровью, на ковре расплылось темное пятно.

Сьюзан отпрянула. О Боже! Значит, она слышала звук выстрела Хейла, а не коммандера! Как в тумане она приблизилась к бездыханному телу. Очевидно, Хейл сумел высвободиться. Провода от принтера лежали рядом. «Должно быть, я оставила «беретту» на диване», — подумала она. Кровь, вытекающая из головы, в голубоватом свечении казалась черной.

На полу возле тела Хейла лежал листок бумаги. Сьюзан наклонилась и подняла его. Это было письмо.

«Дорогие друзья, сегодня я свожу счеты с жизнью, не в силах вынести тяжести своих грехов…»

Не веря своим глазам, Сьюзан медленно читала предсмертную записку. Все это было так неестественно, так непохоже на Хейла, а список преступлений больше напоминал перечень сданного в прачечную белья. Он признался во всем — в том, как понял, что Северная Дакота всего лишь призрак, в том, что нанял людей, чтобы те убили Энсея Танкадо и забрали у него кольцо, в том, что столкнул вниз Фила Чатрукьяна, потому что рассчитывал продать ключ от «Цифровой крепости».

Сьюзан дошла до последней строки. В ней говорилось о том, к чему она совершенно не была готова. Последние слова записки стали для нее сильнейшим ударом.

И в первую очередь я сожалею о Дэвиде Беккере. Простите меня. Я был ослеплен своими амбициями.

Стоя над Хейлом и стараясь унять дрожь, Сьюзан услышала приближающиеся шаги и медленно обернулась.

В проломе стены возникла фигура Стратмора. Он был бледен и еле дышал. Увидев тело Хейла, Стратмор вздрогнул от ужаса.

— О Боже! — воскликнул он. — Что случилось?

Глава 93

Причастие.

Халохот сразу же увидел Беккера: нельзя было не заметить пиджак защитного цвета да еще с кровавым пятном на боку. Светлый силуэт двигался по центральному проходу среди моря черных одежд. «Он не должен знать, что я здесь. — Халохот улыбнулся. — Может считать себя покойником». И он задвигал крошечными металлическими контактами на кончиках пальцев, стремясь как можно быстрее сообщить американским заказчикам хорошую новость. Скоро, подумал он, совсем скоро.

Как хищник, идущий по следам жертвы, Халохот отступил в заднюю часть собора, а оттуда пошел на сближение — прямо по центральному проходу. Ему не было нужды выискивать Беккера в толпе, выходящей из церкви: жертва в ловушке, все сложилось на редкость удачно. Нужно только выбрать момент, чтобы сделать это тихо. Его глушитель, самый лучший из тех, какие только можно было купить, издавал легкий, похожий на покашливание, звук. Все будет прекрасно.

Приближаясь к пиджаку защитного цвета, он не обращал внимания на сердитый шепот людей, которых обгонял. Прихожане могли понять нетерпение этого человека, стремившегося получить благословение, но ведь существуют строгие правила протокола: подходить к причастию нужно, выстроившись в две линии.

Халохот продолжал двигаться вперед. Расстояние между ним и Беккером быстро сокращалось. Он нащупал в кармане пиджака пистолет. До сих пор Дэвиду Беккеру необыкновенно везло, и не следует и дальше искушать судьбу.

Пиджак защитного цвета от него отделяли теперь уже только десять человек. Беккер шел, низко опустив голову. Халохот прокручивал в голове дальнейшие события. Все было очень просто: подойдя к жертве вплотную, нужно низко держать револьвер, чтобы никто не заметил, сделать два выстрела в спину, Беккер начнет падать, Халохот подхватит его и оттащит к скамье, как друга, которому вдруг стало плохо. Затем он быстро побежит в заднюю часть собора, словно бы за помощью, и в возникшей неразберихе исчезнет прежде, чем люди поймут, что произошло.

Пять человек. Четверо. Всего трое.

Халохот стиснул револьвер в руке, не вынимая из кармана. Он будет стрелять с бедра, направляя дуло вверх, в спину Беккера. Пуля пробьет либо позвоночник, либо легкие, а затем сердце. Если даже он не попадет в сердце, Беккер будет убит: разрыв легкого смертелен. Его, пожалуй, могли бы спасти в стране с высокоразвитой медициной, но в Испании у него нет никаких шансов.

Два человека… один. И вот Халохот уже за спиной жертвы. Как танцор, повторяющий отточенные движения, он взял чуть вправо, положил руку на плечо человеку в пиджаке цвета хаки, прицелился и… выстрелил. Раздались два приглушенных хлопка.

Беккер вначале как бы застыл, потом начал медленно оседать. Быстрым движением Халохот подтащил его к скамье, стараясь успеть, прежде чем на спине проступят кровавые пятна. Шедшие мимо люди оборачивались, но Халохот не обращал на них внимания: еще секунда, и он исчезнет.

Он ощупал пальцы жертвы, но не обнаружил никакого кольца. Еще раз. На пальцах ничего нет. Резким движением Халохот развернул безжизненное тело и вскрикнул от ужаса. Перед ним был не Дэвид Беккер.

Рафаэль де ла Маза, банкир из пригорода Севильи, скончался почти мгновенно. Рука его все еще сжимала пачку банкнот, пятьдесят тысяч песет, которые какой-то сумасшедший американец заплатил ему за дешевый черный пиджак.

Глава 94

Мидж Милкен в крайнем раздражении стояла возле бачка с охлажденной водой у входа в комнату заседаний. «Что, черт возьми, делает Фонтейн? — Смяв в кулаке бумажный стаканчик, она с силой швырнула его в бачок для мусора. — В шифровалке творится нечто непонятное! Я чувствую это!» Она знала, что есть только один способ доказать свою правоту — выяснить все самой, а если понадобится, то с помощью Джаббы. Мидж развернулась и направилась к двери.

Откуда ни возьмись появился Бринкерхофф и преградил ей дорогу.

— Куда держишь путь?

— Домой! — солгала Мидж.

Бринкерхофф не уходил с дороги.

— Это тебе велел Фонтейн? — спросила она.

Бринкерхофф отвернулся.

— Чед, уверяю тебя, в шифровалке творится что-то непонятное. Не знаю, почему Фонтейн прикидывается идиотом, но «ТРАНСТЕКСТ» в опасности. Там происходит что-то очень серьезное.

— Мидж. — Он постарался ее успокоить, входя вслед за ней в комнату заседаний к закрытому жалюзи окну. — Пусть директор разбирается сам.

Она посмотрела ему в глаза.

— Ты представляешь, что произойдет, если выйдет из строя система охлаждения «ТРАНСТЕКСТА»?

Бринкерхофф пожал плечами и подошел к окну.

— Электроснабжение уже наверняка восстановили. — Он открыл жалюзи.

— Все еще темно? — спросила Мидж.

Но Бринкерхофф не ответил, лишившись дара речи. То, что он увидел, невозможно было себе представить. Стеклянный купол словно наполнился то и дело вспыхивающими огнями и бурлящими клубами пара. Бринкерхофф стоял точно завороженный и, не в силах унять дрожь, стукался лбом о стекло. Затем, охваченный паникой, помчался к двери.

— Директор! Директор! — кричал он.

Глава 95

Кровь Христа… чаша спасения…

Люди сгрудились вокруг бездыханного тела на скамье. Вверху мирно раскачивалась курильница. Халохот, расталкивая людей, двигался по центральному проходу, ища глазами намеченную жертву. Он где-то здесь! Халохот повернулся к алтарю.

В тридцати метрах впереди продолжалось святое причастие. Падре Херрера, главный носитель чаши, с любопытством посмотрел на одну из скамей в центре, где начался непонятный переполох, но вообще-то это его мало занимало. Иногда кому-то из стариков, которых посетил Святой Дух, становилось плохо. Только и делов — вывести человека на свежий воздух.

Халохот отчаянно озирался, но Беккера нигде не было видно. Сотни людей стояли на коленях перед алтарем, принимая причастие. Может быть, Беккер был среди них. Халохот внимательно оглядывал согнутые спины. Он приготовился стрелять метров с пятидесяти и продвигался вперед.

El cuerpo de Jesus, el pan del cielo.

Молодой священник, причащавший Беккера, смотрел на него с неодобрением. Ему было понятно нетерпение иностранца, но все-таки зачем рваться без очереди?

Беккер наклонил голову и тщательно разжевывал облатку. Он почувствовал, что сзади что-то произошло, возникло какое-то замешательство, и подумал о человеке, у которого купил пиджак. Беккер надеялся, что тот внял его совету не надевать пока пиджак. Он начал было вертеть головой, но испугался, что очки в тонкой металлической оправе только этого и ждут, и весь сжался, надеясь, что черный пиджак хоть как-то прикроет его брюки защитного цвета. Увы, это было невозможно.

Чаша быстро приближалась к нему справа. Люди отпивали по глотку вина, крестились и поднимались, направляясь к выходу. Хорошо бы помедленнее! Беккеру не хотелось так быстро уходить от алтаря, но когда две тысячи людей ждут причастия, а обслуживают их всего восемь священнослужителей, было бы неприличным медлить с этим священным глотком.

Чаша была уже совсем близко, когда Халохот заметил человека в пиджаке и брюках разного цвета.

— Estás ya muerto, — тихо прошептал он, двигаясь по центральному проходу. Ты уже мертвец. Времени на какие-либо уловки уже не было. Два выстрела в спину, схватить кольцо и исчезнуть. Самая большая стоянка такси в Севилье находилась всего в одном квартале от Матеус-Гаго. Рука Халохота потянулась к пистолету.

Adiós, Señor Becker…

La sangre de Cristo, la copa de la salvación.

Терпкий аромат красного вина ударил в ноздри Беккера, когда падре Херрера опустил перед ним серебряную, отполированную миллионами рук чашу. Немного рано для алкогольных напитков, подумал Беккер, наклоняясь. Когда серебряный кубок оказался на уровне его глаз, возникло какое-то движение, и в полированной поверхности смутно отразилась приближающаяся фигура.

Беккер заметил металлический блеск в тот самый миг, когда убийца поднимал пистолет, и, как спринтер, срывающийся с места при звуке стартового выстрела, рванулся вперед. Насмерть перепуганный священник упал, чаша взлетела вверх, и красное вино разлилось по белому мрамору пола. Монахи и служки у алтаря бросились врассыпную, а Беккер тем временем перемахнул через ограждение. Глушитель кашлянул, Беккер плашмя упал на пол. Пуля ударилась о мрамор совсем рядом, и в следующее мгновение он уже летел вниз по гранитным ступеням к узкому проходу, выходя из которого священнослужители поднимались на алтарь как бы по милости Божьей.

У подножия ступенек Беккер споткнулся и, потеряв равновесие, неуправляемо заскользил по отполированному камню. Острая боль пронзила все его тело, когда он приземлился на бок, но мгновение спустя он уже был на ногах и, скрываемый занавешенным входом, сбежал вниз по деревянным ступенькам.

Превозмогая боль, он бежал через гардеробную. У алтаря кто-то кричал, за спиной у него слышались тяжелые шаги. Беккер толкнул двойную дверь и оказался в некотором подобии кабинета. Там было темно, но он разглядел дорогие восточные ковры и полированное красное дерево. На противоположной стене висело распятие в натуральную величину. Беккер остановился. Тупик. Стоя возле креста, он слушал, как приближаются шаги Халохота, смотрел на распятие и проклинал судьбу.

Слева послышался звон разбитого стекла. Беккер повернулся и увидел человека в красном одеянии. Тот вскрикнул и испуганно посмотрел на Беккера. Как кот, пойманный с канарейкой в зубах, святой отец вытер губы и безуспешно попытался прикрыть разбившуюся бутылку вина для святого причастия.

— Salida! — крикнул Беккер. — Salida! Выпустите меня!

Кардинал Хуэрра послушно кивнул. Дьявол ворвался в святилище в поисках выхода из Божьего дома, так пусть он уйдет, и как можно скорее. Тем более что проник он сюда в самый неподходящий момент.

Побледневший кардинал показал рукой на занавешенную стену слева от себя. Там была потайная дверь, которую он установил три года назад. Дверь вела прямо во двор. Кардиналу надоело выходить из церкви через главный вход подобно обычному грешнику.

Глава 96

Промокшая и дрожащая от холода, Сьюзан пристроилась на диванчике в Третьем узле. Стратмор прикрыл ее своим пиджаком. В нескольких метрах от них лежало тело Хейла. Выли сирены. Как весенний лед на реке, потрескивал корпус «ТРАНСТЕКСТА».

— Я спущусь вниз и отключу электропитание, — сказал Стратмор, положив руку на плечо Сьюзан и стараясь ее успокоить. — И сразу же вернусь.

Сьюзан безучастно смотрела, как он направился в шифровалку. Это был уже не тот раздавленный отчаянием человек, каким она видела его десять минут назад. Коммандер Тревор Стратмор снова стал самим собой — человеком железной логики и самообладания, делающим то, что полагалось делать.

Последние слова предсмертной записки Хейла крутились у нее в голове, не повинуясь никаким приказам. «И в первую очередь я искренне сожалею о Дэвиде Беккере. Простите меня. Я был ослеплен своими амбициями».

Ее тревога не была напрасной. Дэвид в опасности… или того хуже. Быть может, уже поздно. «Я сожалею о Дэвиде Беккере».

Она изучала записку. Хейл ее даже не подписал, просто напечатал свое имя внизу: Грег Хейл. Он все рассказал, нажал клавишу PRINT и застрелился. Хейл поклялся, что никогда больше не переступит порога тюрьмы, и сдержал слово, предпочтя смерть.

— Дэвид… — всхлипывала она. — Дэвид!

* * *

В этот момент в нескольких метрах под помещением шифровалки Стратмор сошел с лестницы на площадку. Сегодняшний день стал для него днем сплошных фиаско. То, что началось как в высшей степени патриотическая миссия, самым неожиданным образом вышло из-под контроля. Коммандер был вынужден принимать невероятные решения, совершать чудовищные поступки, на которые, как ему казалось раньше, не был способен.

Это единственное решение! Единственное, что остается!

Нужно было думать о долге — о стране и о чести. Стратмор полагал, что у него еще есть время. Он мог отключить «ТРАНСТЕКСТ», мог, используя кольцо, спасти драгоценную базу данных. Да, подумал он, время еще есть.

Он огляделся — кругом царил хаос. Наверху включились огнетушители. «ТРАНСТЕКСТ» стонал. Выли сирены. Вращающиеся огни напоминали вертолеты, идущие на посадку в густом тумане. Но перед его глазами был только Грег Хейл — молодой криптограф, смотрящий на него умоляющими глазами, и выстрел. Хейл должен был умереть — за страну… и честь. Агентство не может позволить себе еще одного скандала. Стратмору нужен был козел отпущения. Кроме всего прочего, Хейл был настоящим ходячим несчастьем, готовым свалиться на голову в любую минуту.

Из задумчивости Стратмора вывел звонок мобильного телефона, едва слышный в завывании сирен и свисте пара. Не останавливаясь, он отстегнул телефон от брючного ремня.

— Говорите.

— Где мой ключ? — прозвучал знакомый голос.

— Кто со мной говорит? — крикнул Стратмор, стараясь перекрыть шум.

— Нуматака! — огрызнулся сердитый голос. — Вы обещали мне ключ!

Стратмор не остановился.

— Мне нужна «Цифровая крепость!» — настаивал Нуматака.

— Никакой «Цифровой крепости» не существует! — сказал Стратмор.

— Что?

— Не существует алгоритма, не поддающегося взлому.

— Нет, существует! Я видел его в Интернете! Мои люди несколько дней пытаются его взломать!

— Это зашифрованный вирус, болван; ваше счастье, что вам не удалось его вскрыть!

— Но…

— Сделка отменяется! — крикнул Стратмор. — Я не Северная Дакота. Нет никакой Северной Дакоты! Забудьте о ней! — Он отключил телефон и запихнул за ремень. Больше ему никто не помешает.

В двенадцати тысячах миль от этого места Токуген Нуматака в полной растерянности застыл у окна своего кабинета. Сигара «умами» безжизненно свисала изо рта. Сделка всей его жизни только что распалась — за каких-то несколько минут.

Стратмор продолжал спуск. Сделка отменяется. «Нуматек корпорейшн» никогда не получит невзламываемый алгоритм… а агентство — «черный ход» в «Цифровую крепость».

Он очень долго планировал, как осуществит свою мечту, и выбрал Нуматаку со всей тщательностью. «Нуматек» — богатая фирма, наиболее вероятный победитель аукциона. Ни у кого не вызовет подозрений, если ключ попадет именно к ним. И что особенно удачно — эту компанию меньше всего можно было заподозрить в том, что она состоит в сговоре с американским правительством. Токуген Нуматака воплощал старую Японию, его девиз — «Лучше смерть, чем бесчестье». Он ненавидел американцев. Ненавидел американскую еду, американские нравы, но более всего ему было ненавистно то, что американцы железной хваткой держали мировой рынок компьютерных программ.

У Стратмора был смелый план — создать всемирный стандарт шифрования с «черным ходом» для Агентства национальной безопасности. Он страстно желал разделить эту мечту со Сьюзан, осуществить ее с ней вместе, но знал, что это невозможно. Хотя смерть Энсея Танкадо спасет в будущем тысячи жизней, Сьюзан никогда не примет ничего подобного: она убежденная пацифистка. «Я тоже пацифист, — подумал Стратмор, — я просто не могу позволить себе роскошь вести себя как пацифист».

У него никогда не возникало сомнений по поводу того, кто убьет Танкадо. Танкадо находился в Испании, а Испания — вотчина Халохота. Сорокадвухлетний португальский наемник был одним из лучших профессионалов, находящихся в его распоряжении. Он уже много лет работал на АНБ. Родившийся и выросший в Лиссабоне, он выполнял задания агентства по всей Европе. Его ни разу не удалось разоблачить, указав на Форт-Мид. Единственная беда — Халохот глухой, с ним нельзя связаться по телефону. Недавно Стратмор сделал так, что Халохота снабдили новейшей игрушкой АНБ — компьютером «Монокль». Себе Стратмор купил «Скайпейджер», который запрограммировал на ту же частоту. Начиная с этого момента его связь с Халохотом стала не только мгновенной, но и абсолютно неотслеживаемой.

Первое послание, которое он отправил Халохоту, не оставляло места сомнениям, тем более что они это уже обсуждали: убить Энсея Танкадо и захватить пароль.

Стратмор никогда не спрашивал у Халохота, как тот творил свои чудеса: тот просто каким-то образом повторял их снова и снова. Энсей Танкадо мертв, власти убеждены, что это сердечный приступ, прямо как в учебнике, кроме одного обстоятельства. Халохот ошибся с местом действия. Быть может, смерть Танкадо в публичном месте была необходимостью, однако публика возникла чересчур быстро. Халохот был вынужден скрыться, не успев обыскать убитого, найти ключ. А когда пыль осела, тело Танкадо попало в руки местной полиции.

Стратмор был взбешен. Халохот впервые сорвал задание, выбрав неблагоприятные время и место. Получить ключ было необходимо, но Стратмор отлично понимал, что посылать глухого киллера в севильский морг было бы настоящим самоубийством. И тогда он стал искать иные возможности. Так начал обретать форму второй план. Стратмор вдруг увидел шанс выиграть на двух фронтах сразу, осуществить две мечты, а не одну. В шесть тридцать в то утро он позвонил Дэвиду Беккеру.

Глава 97

Фонтейн стремительно вбежал в комнату для заседаний. Бринкерхофф и Мидж последовали за ним.

— Смотрите! — сдавленным голосом сказала Мидж, махнув рукой в сторону окна.

Фонтейн посмотрел на вспышки огней в куполе шифровалки. Глаза его расширились. Это явно не было составной частью плана.

— У них там прямо-таки дискотека! — пролопотал Бринкерхофф.

Фонтейн смотрел в окно, пытаясь понять, что происходит. За несколько лет работы «ТРАНСТЕКСТА» ничего подобного не случалось. Перегрелся, подумал он. Интересно, почему Стратмор его до сих пор не отключил? Ему понадобилось всего несколько мгновений, чтобы принять решение.

Фонтейн схватил со стола заседаний трубку внутреннего телефона и набрал номер шифровалки. В трубке послышались короткие гудки.

В сердцах он швырнул трубку на рычаг.

— Черт! — Фонтейн снова схватил трубку и набрал номер мобильника Стратмора. На этот раз послышались длинные гудки.

Фонтейн насчитал уже шесть гудков. Бринкерхофф и Мидж смотрели, как он нервно шагает по комнате, волоча за собой телефонный провод. Директор АНБ напоминал тигра на привязи. Лицо его все сильнее заливалось краской.

— Невероятно! — воскликнул он и снова швырнул трубку. — Шифровалка вот-вот взорвется, а Стратмор не отвечает на звонки!

Глава 98

Халохот выбежал из святилища кардинала Хуэрры на слепящее утреннее солнце. Прикрыв рукой глаза, он выругался и встал возле собора в маленьком дворике, образованном высокой каменной стеной, западной стороной башни Гиральда и забором из кованого железа. За открытыми воротами виднелась площадь, на которой не было ни души, а за ней, вдали, — стены Санта-Круса. Беккер не мог исчезнуть, тем более так быстро. Халохот оглядел дворик. Он здесь. Он должен быть здесь!

Дворик под названием «Апельсиновый сад» прославился благодаря двум десяткам апельсиновых деревьев, которые приобрели в городе известность как место рождения английского мармелада. В XVIII веке некий английский купец приобрел у севильской церкви три десятка бушелей апельсинов и, привезя их в Лондон, обнаружил, что фрукты горькие и несъедобные. Он попытался сделать из апельсиновой кожуры джем, но чтобы можно было взять его в рот, в него пришлось добавить огромное количество сахара. Так появился апельсиновый мармелад.

Халохот пробирался между деревьями с пистолетом в руке. Деревья были очень старыми, с высокими голыми стволами. Даже до нижних веток было не достать, а за неширокими стволами невозможно спрятаться. Халохот быстро убедился, что сад пуст, и поднял глаза вверх, на Гиральду.

Вход на спиральную лестницу Гиральды преграждала веревка с висящей на ней маленькой деревянной табличкой. Веревка дажене была как следует натянута. Халохот быстро осмотрел стодвадцатиметровую башню и сразу же решил, что прятаться здесь просто смешно. Наверняка Беккер не настолько глуп. Единственная спиральная лестница упиралась в каменную камеру квадратной формы, в стенах были проделаны узкие прорези для обозрения, но, разумеется, никакого выхода он не увидел.

Дэвид Беккер поднялся на последнюю крутую ступеньку и, едва держась на ногах, шагнул в крошечную каменную клетку. Со всех сторон его окружали высокие стены с узкими прорезями по всему периметру. Выхода нет.

Судьба в это утро не была благосклонна к Беккеру. Выбегая из собора в маленький дворик, он зацепился пиджаком за дверь, и плотная ткань резко заставила его остановиться, не сразу разорвавшись. Он потерял равновесие, шатаясь, выскочил на слепящее солнце и прямо перед собой увидел лестницу. Перепрыгнув через веревку, он побежал по ступенькам, слишком поздно сообразив, куда ведет эта лестница.

Теперь Дэвид Беккер стоял в каменной клетке, с трудом переводя дыхание и ощущая жгучую боль в боку. Косые лучи утреннего солнца падали в башню сквозь прорези в стенах. Беккер посмотрел вниз. Человек в очках в тонкой металлической оправе стоял внизу, спиной к Беккеру, и смотрел в направлении площади. Беккер прижал лицо к прорези, чтобы лучше видеть. Иди на площадь, взмолился он мысленно.

Тень Гиральды падала на площадь, как срубленная гигантская секвойя. Халохот внимательно проследил взглядом всю ее длину. В дальнем конце три полоски света, прорываясь сквозь прорези, четкими прямоугольниками падали на брусчатку мостовой. Один из прямоугольников вдруг закрыла чья-то тень. Даже не взглянув на верхушку башни, Халохот бросился к лестнице.

Глава 99

Фонтейн время от времени стучал кулаком по ладони другой руки, мерил шагами комнату для заседаний, то и дело посматривая на вращающиеся огни шифровалки.

— Отключить! Черт побери, немедленно отключить!

Мидж появилась в дверях со свежей распечаткой в руке.

— Директор, Стратмору не удается отключить «ТРАНСТЕКСТ»!

— Что?! — хором вскричали Бринкерхофф и Фонтейн.

— Он пытался, сэр! — Мидж помахала листком бумаги. — Уже четыре раза! «ТРАНСТЕКСТ» заклинило.

Фонтейн повернулся к окну.

— Господи Исусе!

Раздался телефонный звонок. Директор резко обернулся.

— Должно быть, это Стратмор! Наконец-то, черт возьми!

Бринкерхофф поднял трубку:

— Канцелярия директора.

Фонтейн протянул руку.

Бринкерхофф со смущенным видом повернулся к Мидж:

— Это Джабба. Он хочет поговорить с тобой.

Директор метнул на нее настороженный взгляд, но Мидж уже бежала к аппарату. Она решила включить громкую связь.

— Слушаю, Джабба.

Металлический голос Джаббы заполнил комнату:

— Мидж, я в главном банке данных. У нас тут творятся довольно странные вещи. Я хотел спросить…

— Черт тебя дери, Джабба! — воскликнула Мидж. — Именно это я и пыталась тебе втолковать!

— Возможно, ничего страшного, — уклончиво сказал он, — но…

— Да хватит тебе! Ничего страшного — это глупая болтовня. То, что там происходит, серьезно, очень серьезно! Мои данные еще никогда меня не подводили и не подведут. — Она собиралась уже положить трубку, но, вспомнив, добавила: — Да, Джабба… ты говоришь, никаких сюрпризов, так вот: Стратмор обошел систему «Сквозь строй».

Глава 100

Халохот бежал по лестнице Гиральды, перепрыгивая через две ступеньки. Свет внутрь проникал через маленькие амбразуры-окна, расположенные по спирали через каждые сто восемьдесят градусов. Он в ловушке! Дэвид Беккер умрет! Халохот поднимался вверх с пистолетом в руке, прижимаясь вплотную к стене на тот случай, если Беккер попытается напасть на него сверху. Железные подсвечники, установленные на каждой площадке, стали бы хорошим оружием, если бы Беккер решил ими воспользоваться. Но если держать дистанцию, можно заметить его вовремя. У пистолета куда большая дальность действия, чем у полутораметрового подсвечника.

Халохот двигался быстро, но осторожно. Ступени были настолько крутыми, что на них нашли свою смерть множество туристов. Это вам не Америка — никаких предупреждающих знаков, никаких поручней, никаких табличек с надписями, что страховые компании претензий не принимают. Это Испания. Если вы по глупости упадете, то это будет ваша личная глупость, кто бы ни придумал эти ступени.

Халохот остановился у одного из окон, расположенных на уровне его плеча, и посмотрел на улицу. Он находился на северной стороне башни и, по всей видимости, преодолел уже половину подъема.

За углом показалась смотровая площадка. Лестница, ведущая наверх, была пуста. Его жертва не приготовилась к отпору. Хотя, быть может, подумал Халохот, Беккер не видел, как он вошел в башню. Это означало, что на его, Халохота, стороне фактор внезапности, хотя вряд ли он в этом так уж нуждается, у него и так все козыри на руках. Ему на руку была даже конструкция башни: лестница выходила на видовую площадку с юго-западной стороны, и Халохот мог стрелять напрямую с любой точки, не оставляя Беккеру возможности оказаться у него за спиной. В довершение всего Халохот двигался от темноты к свету. Расстрельная камера, мысленно усмехнулся он.

Халохот оценил расстояние до входа. Семь ступеней. Он мысленно прорепетировал предстоящее убийство. Если у входа на площадку взять вправо, можно увидеть самый дальний левый угол площадки, даже еще не выйдя на нее. Если Беккер окажется там, Халохот сразу же выстрелит. Если нет, он войдет и будет двигаться на восток, держа в поле зрения правый угол, единственное место, где мог находиться Беккер. Он улыбнулся.

ОБЪЕКТ: ДЭВИД БЕККЕР — ЛИКВИДИРОВАН

Пора. Халохот проверил оружие, решительно направился вперед и осмотрел площадку. Левый угол пуст. Следуя плану, он бросился в проход и, оказавшись внутри, лицом к правому углу, выстрелил. Пуля отскочила от голой стены и чуть не попала в него самого. Он стремительно развернулся и едва сдержал крик. Никого. Дэвид Беккер исчез.

Тремя пролетами ниже Дэвид Беккер висел на вытянутых руках над Апельсиновым садом с наружной стороны Гиральды, словно упражняясь в подтягивании на оконном выступе. Когда Халохот поднимался по лестнице, Беккер, спустившись на три пролета, вылез через один из проемов и повис на руках. Сделал он это как раз вовремя — убийца промчался мимо в ту же секунду. Он так торопился, что не заметил побелевших костяшек пальцев, вцепившихся в оконный выступ.

Свисая из окна, Беккер благодарил Бога за ежедневные занятия теннисом и двадцатиминутные упражнения на аппарате «Наутилус», подготовившие его мускулатуру к запредельным нагрузкам. Увы, теперь, несмотря на силу рук, он не мог подтянуться, чтобы влезть обратно. Плечи его отчаянно болели, а грубый камень не обеспечивал достаточного захвата и впивался в кончики пальцев подобно битому стеклу.

Беккер понимал, что через несколько секунд его преследователь побежит назад и с верхних ступеней сразу же увидит вцепившиеся в карниз пальцы.

Он зажмурился и начал подтягиваться, понимая, что только чудо спасет его от гибели. Пальцы совсем онемели. Беккер посмотрел вниз, на свои ноги. До апельсиновых деревьев не меньше ста метров. Никаких шансов. Боль в боку усилилась. Сверху слышался гулкий звук шагов, спешащих вниз по лестнице. Беккер закрыл глаза, стиснул зубы и подтянулся.

Камень рвал кожу на запястьях. Шаги быстро приближались. Беккер еще сильнее вцепился во внутреннюю часть проема и оттолкнулся ногами. Тело налилось свинцовой тяжестью, словно кто-то изо всех сил тянул его вниз. Беккер, стараясь преодолеть эту тяжесть, приподнялся на локтях. Теперь он был на виду, его голова торчала из оконного проема как на гильотине. Беккер подтянул ноги, стараясь протиснуться в проем. Когда его торс уже свисал над лестницей, шаги послышались совсем рядом. Он схватился руками за боковые стороны проема и, одним движением вбросив свое тело внутрь, тяжело рухнул на лестницу.

Халохот услышал, как где-то ниже тело Беккера упало на каменные ступеньки, и бросился вниз, сжимая в руке пистолет. В поле его зрения попало окно. Здесь! Халохот приблизился к внешней стене и стал целиться вниз. Ноги Беккера скрылись из виду за поворотом, и Халохот выстрелил, но тут же понял, что выстрел пришелся в пустоту. Пуля срикошетила от стены.

Рванувшись вниз за своей жертвой, он продолжал держаться вплотную к внешней стене, что позволило бы ему стрелять под наибольшим углом. Но всякий раз, когда перед ним открывался очередной виток спирали, Беккер оставался вне поля зрения и создавалось впечатление, что тот постоянно находится впереди на сто восемьдесят градусов. Беккер держался центра башни, срезая углы и одним прыжком преодолевая сразу несколько ступенек, Халохот неуклонно двигался за ним. Еще несколько секунд — и все решит один-единственный выстрел. Даже если Беккер успеет спуститься вниз, ему все равно некуда бежать: Халохот выстрелит ему в спину, когда он будет пересекать Апельсиновый сад.

Халохот переместился ближе к центру, чтобы двигаться быстрее, чувствуя, что уже настигает жертву: всякий раз, пробегая мимо очередного проема, он видел ее тень. Вниз. Скорее вниз. Еще одна спираль. Ему все время казалось, что Беккер совсем рядом, за углом. Одним глазом он следил за тенью, другим — за ступенями под ногами.

Вдруг Халохоту показалось, что тень Беккера как бы споткнулась. Она совершила судорожный рывок влево и вроде бы закружилась в воздухе, а затем снова прильнула к центру лестницы. Халохот сделал стремительный прыжок. Вот он!

На ступенях прямо перед Халохотом сверкнул какой-то металлический предмет. Он вылетел из-за поворота на уровне лодыжек подобно рапире фехтовальщика. Халохот попробовал отклониться влево, но не успел и со всей силы ударился об него голенью. В попытке сохранить равновесие он резко выбросил руки в стороны, но они ухватились за пустоту. Внезапно он взвился в воздух и боком полетел вниз, прямо над Беккером, распростертым на животе с вытянутыми вперед руками, продолжавшими сжимать подсвечник, об который споткнулся Халохот.

Халохот ударился сначала о внешнюю стену и только затем о ступени, после чего, кувыркаясь, полетел головой вниз. Пистолет выпал из его рук и звонко ударился о камень. Халохот пролетел пять полных витков спирали и замер. До Апельсинового сада оставалось всего двенадцать ступенек.

Глава 101

Дэвид Беккер никогда не держал в руках оружия. Сейчас ему пришлось это сделать. Скрюченное тело Халохота темнело на тускло освещенной лестнице Гиральды. Беккер прижал дуло к виску убийцы и осторожно наклонился. Одно движение, и он выстрелит. Но стрелять не понадобилось. Халохот был мертв.

Беккер отшвырнул пистолет и без сил опустился на ступеньку. Впервые за целую вечность он почувствовал, что глаза его застилают слезы, и зажмурился, прогоняя влажную пелену. Он знал, что для эмоций еще будет время, а теперь пора отправляться домой. Он попробовал встать, но настолько выбился из сил, что не смог ступить ни шагу и долго сидел, изможденный вконец, на каменных ступеньках, рассеянно разглядывая распростертое у его ног тело. Глаза Халохота закатились, глядя в пустоту. Странно, но его очки ничуть не пострадали. Странные очки, подумал Беккер, увидев проводок, который тянулся от ушных дужек к коробочке, пристегнутой к брючному ремню. Но он настолько устал, что ему было не до любопытства.

Сидя в одиночестве и собираясь с мыслями, Беккер посмотрел на кольцо на своем пальце. Зрение его несколько прояснилось, и ему удалось разобрать буквы. Как он и подозревал, надпись была сделана не по-английски. Беккер долго вглядывался в текст и хмурил брови. И ради этого стоило убивать?

* * *

Когда Беккер наконец вышел из Гиральды в Апельсиновый сад, утреннее солнце уже нещадно пекло. Боль в боку немного утихла, да и глаза как будто обрели прежнюю зоркость. Он немного постоял, наслаждаясь ярким солнцем и тонким ароматом цветущих апельсиновых деревьев, а потом медленно зашагал к выходу на площадь.

В этот момент рядом резко притормозил мини-автобус. Из него выпрыгнули двое мужчин, оба молодые, в военной форме. Они приближались к Беккеру с неумолимостью хорошо отлаженных механизмов.

— Дэвид Беккер? — спросил один из них.

Беккер остановился, недоумевая, откуда им известно его имя.

— Кто… кто вы такие?

— Пройдемте с нами, пожалуйста. Сюда.

В этой встрече было что-то нереальное — нечто, заставившее снова напрячься все его нервные клетки. Он поймал себя на том, что непроизвольно пятится от незнакомцев.

Тот, что был пониже ростом, смерил его холодным взглядом.

— Сюда, мистер Беккер. Быстрее!

Беккер повернулся и побежал, но успел сделать только один шаг. Мужчина выхватил оружие и выстрелил.

Острая боль обожгла грудь Беккера и ударила в мозг. Пальцы у него онемели. Он упал. И в следующее мгновение не осталось ничего, кроме черной бездны.

Глава 102

Стратмор спустился на нижний этаж «ТРАНСТЕКСТА» и ступил с лесов в дюймовый слой воды на полу. Гигантский компьютер содрогался мелкой дрожью, из густого клубящегося тумана падали капли воды. Сигналы тревоги гремели подобно грому.

Коммандер посмотрел на вышедший из строя главный генератор, на котором лежал Фил Чатрукьян. Его обгоревшие останки все еще виднелись на ребрах охлаждения. Вся сцена напоминала некий извращенный вариант представления, посвященного празднику Хэллоуин.

Хотя Стратмор и сожалел о смерти своего молодого сотрудника, он был уверен, что ее можно отнести к числу «оправданных потерь». Фил Чатрукьян не оставил ему выбора. Когда запыхавшийся сотрудник лаборатории безопасности завопил о вирусе, Стратмор, столкнувшийся с ним на лестнице служебного помещения, попытался наставить его на путь истинный. Но Чатрукьян отказывался прислушаться к голосу разума. «У нас вирус! Я звоню Джаббе!» Когда он попытался обойти Стратмора, тот преградил ему дорогу. Лестничная площадка, на которой они стояли, была совсем крохотной. Они сцепились. Перила были невысокими. Как это странно, подумал Стратмор, что насчет вируса Чатрукьян был прав с самого начала.

Его падение пронзило Стратмора холодным ужасом — отчаянный крик и потом тишина. Но более страшным стало то, что он увидел в следующее мгновение. Скрытые тенью, на него смотрели глаза Грега Хейла, глаза, полные ужаса. Тогда Стратмор понял, что Грег Хейл должен умереть.

В «ТРАНСТЕКСТЕ» послышался треск, и Стратмор приступил к решению стоявшей перед ним задачи — вырубить электричество. Рубильник был расположен за фреоновыми насосами слева от тела Чатрукьяна, и Стратмор сразу же его увидел. Ему нужно было повернуть рубильник, и тогда отключилось бы электропитание, еще остававшееся в шифровалке. Потом, всего через несколько секунд, он должен был включить основные генераторы, и сразу же восстановились бы все функции дверных электронных замков, заработали фреоновые охладители и «ТРАНСТЕКСТ» оказался бы в полной безопасности.

Но, приближаясь к рубильнику, Стратмор понял, что ему необходимо преодолеть еще одно препятствие — тело Чатрукьяна на ребрах охлаждения генератора. Вырубить электропитание и снова его включить значило лишь вызвать повторное замыкание. Труп надо передвинуть.

Стратмор медленно приближался к застывшему в гротескной позе телу, не сводя с него глаз. Он схватил убитого за запястье; кожа была похожа на обгоревший пенопласт, тело полностью обезвожено. Коммандер зажмурился, сильнее сжал запястье и потянул. Труп сдвинулся на несколько сантиметров. Он потянул сильнее. Труп сдвинулся еще чуть-чуть. Тогда Стратмор напрягся и рванул тело изо всех сил. Внезапно его швырнуло назад, и он больно ударился спиной о кожух генератора. Пытаясь подняться на ноги, Стратмор в ужасе смотрел на предмет, зажатый в его пальцах: это была рука Чатрукьяна, обломившаяся в локтевом суставе.

Наверху Сьюзан ждала возвращения коммандера, сидя на диване в Третьем узле словно парализованная. Она не могла понять, что задержало его так надолго. У ее ног лежало тело Хейла. Прошло еще несколько минут. Она пыталась не думать о Дэвиде, но безуспешно. С каждым завыванием сирены слова Хейла эхом отдавались в ее мозгу: «Я сожалею о Дэвиде Беккере». Сьюзан казалось, что она сходит с ума.

Она уже готова была выскочить из комнаты, когда Стратмор наконец повернул рубильник и вырубил электропитание.

В одно мгновение в шифровалке установилась полная тишина. Сирены захлебнулись, мониторы Третьего узла погасли. Тело Грега Хейла растворилось в темноте, и Сьюзан, инстинктивно поджав ноги, прикрылась пиджаком Стратмора.

В шифровалке никогда еще не было так тихо, здесь всегда слышался гул генераторов. Теперь все умолкло, так что можно было различить облегченный вздох раненого чудовища — «ТРАНСТЕКСТА», постепенно стихающее шипение и посвистывание, сопутствующие медленному охлаждению.

Сьюзан закрыла глаза и начала молиться за Дэвида. Ее молитва была проста: она просила Бога защитить любимого человека.

Не будучи религиозной, она не рассчитывала услышать ответ на свою молитву, но вдруг почувствовала внезапную вибрацию на груди и испуганно подскочила, однако тут же поняла: вибрация вовсе не была рукой Божьей — она исходила из кармана стратморовского пиджака. На своем «Скайпейджере» он установил режим вибрации без звонка, значит, кто-то прислал коммандеру сообщение.

Шестью этажами ниже Стратмор стоял возле рубильника. В служебных помещениях «ТРАНСТЕКСТА» было черно как глубокой ночью. Минуту он наслаждался полной темнотой. Сверху хлестала вода, прямо как во время полночного шторма. Стратмор откинул голову назад, словно давая каплям возможность смыть с него вину. «Я из тех, кто добивается своей цели». Стратмор наклонился и, зачерпнув воды, смыл со своих рук частицы плоти Чатрукьяна.

Его мечта о «Цифровой крепости» рухнула, и он полностью отдавал себе в этом отчет. Теперь у него осталась только Сьюзан. Впервые за много лет он вынужден был признать, что жизнь — это не только служение своей стране и профессиональная честь. «Я отдал лучшие годы жизни своей стране и исполнению своего долга». А как же любовь? Он слишком долго обделял себя. И ради чего? Чтобы увидеть, как какой-то молодой профессор украл его мечту? Стратмор холил и лелеял Сьюзан, оберегал. Он заслужил ее. И теперь наконец ее получит. Сьюзан будет искать защиту у него, поскольку ей негде больше будет ее найти. Она придет к нему беспомощная, раздавленная утратой, и он со временем докажет ей, что любовь исцеляет все.

Честь. Страна. Любовь. Дэвид Беккер должен был погибнуть за первое, второе и третье.

Глава 103

Стратмор возник из аварийного люка подобно Лазарю, воскресшему из мертвых. Несмотря на промокшую одежду, он двигался легкой походкой. Коммандер шел в Третий узел — к Сьюзан. К своему будущему.

Шифровалка снова купалась в ярких огнях. Внизу фреон протекал сквозь дымящийся «ТРАНСТЕКСТ», как обогащенная кислородом кровь. Стратмор знал, что охладителю потребуется несколько минут, чтобы достичь нижней части корпуса и не дать воспламениться расположенным там процессорам. Он был уверен, что все сделал вовремя, и усмехнулся. Он не сомневался в своей победе, не зная, что опоздал.

«Я всегда добиваюсь своей цели», — подумал Стратмор. Не обращая внимания на пролом в стене, он подошел к электронной двери. Створки с шипением разъехались в стороны. Он вошел.

Сьюзан стояла перед ним, промокшая, взъерошенная, в его пиджаке, накинутом на плечи. Она выглядела как первокурсница, попавшая под дождь, а он был похож на студента последнего курса, одолжившего ей свою куртку. Впервые за многие годы коммандер почувствовал себя молодым. Его мечта была близка к осуществлению.

Однако, сделав еще несколько шагов, Стратмор почувствовал, что смотрит в глаза совершенно незнакомой ему женщины. Ее глаза были холодны как лед, а ее обычная мягкость исчезла без следа. Сьюзан стояла прямо и неподвижно, как статуя. Глаза ее были полны слез.

— Сьюзан?

По ее щеке скатилась слеза.

— Что с тобой? — в голосе Стратмора слышалась мольба.

Лужа крови под телом Хейла расползалась на ковре, напоминая пятно разлитой нефти. Стратмор смущенно посмотрел на труп, затем перевел взгляд на Сьюзан. Неужели она узнала? Этого не может быть. Стратмор был уверен, что предусмотрел все.

— Сьюзан, — сказал он, подходя ближе. — В чем дело?

Она не шевельнулась.

— Ты волнуешься о Дэвиде?

Ее верхняя губа чуть дрогнула.

Стратмор подошел еще ближе. Он хотел прикоснуться к ней, но не посмел. Услышав имя Дэвида, произнесенное вслух, Сьюзан дала волю своему горю. Сначала она едва заметно вздрогнула, словно от озноба, и тут же ее захлестнула волна отчаяния. Приоткрыв дрожащие губы, она попыталась что-то сказать, но слов не последовало.

Не спуская со Стратмора ледяного взгляда, Сьюзан сделала шаг вперед и протянула к нему руку с зажатым в ней предметом.

Стратмор был почти уверен, что в руке Сьюзан сжимала «беретту», нацеленную ему в живот, но пистолет лежал на полу, стиснутый в пальцах Хейла. Предмет, который она держала, был гораздо меньшего размера. Стратмор опустил глаза и тут же все понял. Время для него остановилось. Он услышал, как стучит его сердце. Человек, в течение многих лет одерживавший победу над опаснейшими противниками, в одно мгновение потерпел поражение. Причиной этого стала любовь, но не только. Еще и собственная глупость. Он отдал Сьюзан свой пиджак, а вместе с ним — «Скайпейджер».

Теперь уже окаменел Стратмор. Рука Сьюзан задрожала, и пейджер упал на пол возле тела Хейла. Сьюзан прошла мимо него с поразившим его выражением человека, потрясенного предательством.

Коммандер не сказал ни слова и, медленно наклонившись, поднял пейджер. Новых сообщений не было. Сьюзан прочитала их все. Стратмор в отчаянии нажал на кнопку просмотра.

ОБЪЕКТ: ЭНСЕЙ ТАНКАДО — ЛИКВИДИРОВАН

ОБЪЕКТ: ПЬЕР КЛУШАР — ЛИКВИДИРОВАН

ОБЪЕКТ: ГАНС ХУБЕР — ЛИКВИДИРОВАН

ОБЪЕКТ: РОСИО ЕВА ГРАНАДА — ЛИКВИДИРОВАНА…

Список на этом не заканчивался, и Стратмора охватил ужас. «Я смогу ей объяснить! Она поймет! Честь! Страна!» Однако в списке было еще одно сообщение, которого он пока не видел и которое никогда не смог бы объяснить. Дрожащей рукой он дал команду вывести на экран последнее сообщение.

ОБЪЕКТ: ДЭВИД БЕККЕР — ЛИКВИДИРОВАН

Коммандер опустил голову. Его мечте не суждено сбыться.

Глава 104

Сьюзан вышла из комнаты.

ОБЪЕКТ: ДЭВИД БЕККЕР — ЛИКВИДИРОВАН

Как во сне она направилась к главному выходу из шифровалки. Голос Грега Хейла эхом отдавался в ее сознании: «Сьюзан, Стратмор меня убьет, коммандер влюблен в тебя!»

Она подошла к огромному круглому порталу и начала отчаянно нажимать кнопки. Дверь не сдвинулась с места. Она пробовала снова и снова, но массивная плита никак не реагировала. Сьюзан тихо вскрикнула: по-видимому, отключение электричества стерло электронный код. Она опять оказалась в ловушке.

Внезапно сзади ее обхватили и крепко сжали чьи-то руки. Их прикосновение было знакомым, но вызывало отвращение. В нем не чувствовалось грубой силы Грега Хейла, скорее — жестокость отчаяния, внутренняя бездушная решительность.

Сьюзан повернулась. Человек, попытавшийся ее удержать, выглядел растерянным и напуганным, такого лица у него она не видела.

— Сьюзан, — умоляюще произнес Стратмор, не выпуская ее из рук. — Я все объясню.

Она попыталась высвободиться.

Коммандер не отпускал ее.

Она попробовала закричать, но голос ей не повиновался. Ей хотелось убежать, но сильные руки тянули ее назад.

— Я люблю тебя, — шептал коммандер. — Я любил тебя всегда.

У нее свело желудок.

— Останься со мной.

В ее сознании замелькали страшные образы: светло-зеленые глаза Дэвида, закрывающиеся в последний раз; тело Грега Хейла, его сочащаяся кровь на ковре; обгорелый труп Фила Чатрукьяна на лопастях генератора.

— Боль пройдет, — внушал Стратмор. — Ты полюбишь снова.

Сьюзан не слышала ни единого слова.

— Останься со мной, — увещевал ее голос. — Я залечу твои раны.

Она безуспешно пыталась высвободиться.

— Я сделал это ради нас обоих. Мы созданы друг для друга. Сьюзан, я люблю тебя. — Слова лились потоком, словно ждали много лет, чтобы сорваться с его губ. — Я люблю тебя! Я люблю тебя!

В этот момент в тридцати метрах от них, как бы отвергая мерзкие признания Стратмора, «ТРАНСТЕКСТ» издал дикий, душераздирающий вопль. Звук был совершенно новым — глубинным, зловещим, нарастающим, похожим на змею, выползающую из бездонной шахты. Похоже, фреон не достиг нижней части корпуса.

Коммандер отпустил Сьюзан и повернулся к своему детищу стоимостью два миллиарда долларов. Глаза его расширились от ужаса.

— Нет! — Он схватился за голову. — Нет!

Шестиэтажная ракета содрогалась. Стратмор нетвердыми шагами двинулся к дрожащему корпусу и упал на колени, как грешник перед лицом рассерженного божества. Все предпринятые им меры оказались бесполезными. Где-то в самом низу шахты воспламенились процессоры.

Глава 105

Огненный шар, рвущийся наверх сквозь миллионы силиконовых чипов, производил ни на что не похожий звук. Треск лесного пожара, вой торнадо, шипение горячего гейзера… все они слились в гуле дрожащего корпуса машины. Это было дыхание дьявола, ищущее выхода и вырывающееся из закрытой пещеры. Стратмор так и остался стоять на коленях, парализованный ужасающим, неуклонно приближающимся звуком. Самый дорогой компьютер в мире на его глазах превращался в восьмиэтажный ад.

Стратмор медленно повернулся к Сьюзан. Тоже неподвижная, она стояла у дверей шифровалки. Стратмор посмотрел на ее залитое слезами лицо, и ему показалось, что вся она засветилась в сиянии дневного света. Ангел, подумал он. Ему захотелось увидеть ее глаза, он надеялся найти в них избавление. Но в них была только смерть. Смерть ее веры в него. Любовь и честь были забыты. Мечта, которой он жил все эти годы, умерла. Он никогда не получит Сьюзан Флетчер. Никогда. Внезапная пустота, разверзшаяся вокруг него, была невыносима.

Сьюзан равнодушно смотрела на «ТРАНСТЕКСТ». Она понимала, что огненный шар, заточенный в керамическую клетку, скоро вырвется наружу и поглотит их. Она почти физически ощущала, как этот шар поднимается вверх все быстрее, пожирая кислород, высвобождаемый горящими чипами. Еще немного — и купол шифровалки превратится в огненный ад.

Рассудок говорил ей, что надо бежать, но Дэвид мертвой тяжестью не давал ей сдвинуться с места. Ей казалось, что она слышит его голос, зовущий ее, заставляющий спасаться бегством, но куда ей бежать? Шифровалка превратилась в наглухо закрытую гробницу. Но это теперь не имело никакого значения, мысль о смерти ее не пугала. Смерть остановит боль. Она будет опять рядом с Дэвидом.

Шифровалка начала вибрировать, словно из ее глубин на поверхность рвалось сердитое морское чудовище. Ей слышался голос Дэвида: Беги, Сьюзан, беги!

Стратмор приближался к ней, его лицо казалось далеким воспоминанием. Холодные серые глаза смотрели безжизненно. Живший в ее сознании герой умер, превратился в убийцу. Его руки внезапно снова потянулись к ней в отчаянном порыве. Он целовал ее щеки.

— Прости меня, — умолял он. Сьюзан пыталась отстраниться, но он не отпускал ее.

«ТРАНСТЕКСТ» задрожал, как ракета перед стартом. Шифровалка содрогалась. Стратмор сжимал ее все сильнее.

— Останься со мной, Сьюзан! Ты нужна мне!

Яростная волна гнева захлестнула ее. Она снова услышала голос Дэвида: Я люблю тебя! Беги! Внезапный прилив энергии позволил ей освободиться из объятий коммандера. Шум «ТРАНСТЕКСТА» стал оглушающим. Огонь приближался к вершине. «ТРАНСТЕКСТ» стонал, его корпус готов был вот-вот рухнуть.

Голос Дэвида точно вел ее, управляя ее действиями. Она бросилась к лестнице и начала подниматься к кабинету Стратмора. За ее спиной «ТРАНСТЕКСТ» издал предсмертный оглушающий стон.

Когда распался последний силиконовый чип, громадная раскаленная лава вырвалась наружу, пробив верхнюю крышку и выбросив на двадцать метров вверх тучу керамических осколков, и в то же мгновение насыщенный кислородом воздух шифровалки втянуло в образовавшийся вакуум. Сьюзан едва успела взбежать на верхнюю площадку лестницы и вцепиться в перила, когда ее ударил мощный порыв горячего ветра. Повернувшись, она увидела заместителя оперативного директора АНБ; он стоял возле «ТРАНСТЕКСТА», не сводя с нее глаз. Вокруг него бушевала настоящая буря, но в его глазах она увидела смирение. Губы Стратмора приоткрылись, произнеся последнее в его жизни слово: «Сьюзан».

Воздух, ворвавшийся в «ТРАНСТЕКСТ», воспламенился. В ослепительной вспышке света коммандер Тревор Стратмор из человека превратился сначала в едва различимый силуэт, а затем в легенду.

Взрывной волной Сьюзан внесло в кабинет Стратмора, и последним, что ей запомнилось, был обжигающий жар.

Глава 106

К окну комнаты заседаний при кабинете директора, расположенной высоко над куполом шифровалки, прильнули три головы. От раздавшегося взрыва содрогнулся весь комплекс Агентства национальной безопасности. Лиланд Фонтейн, Чед Бринкерхофф и Мидж Милкен в безмолвном ужасе смотрели на открывшуюся их глазам картину.

Тридцатью метрами ниже горел купол шифровалки. Поликарбонатная крыша еще была цела, но под ее прозрачной оболочкой бушевало пламя. Внутри клубились тучи черного дыма.

Все трое как завороженные смотрели на это зрелище, не лишенное какой-то потусторонней величественности.

Фонтейн словно окаменел. Когда же он пришел в себя, его голос был едва слышен, но исполнен решимости:

— Мидж, вызовите аварийную команду. Немедленно.

В другой стороне комнаты зазвонил телефон.

Это был Джабба.

Глава 107

Сьюзан понятия не имела, сколько прошло времени. Жжение в горле заставило ее собраться с мыслями. Стоя на ковре возле письменного стола, она в растерянности осматривала кабинет шефа. Комнату освещали лишь странные оранжевые блики. В воздухе пахло жженой пластмассой. Вообще говоря, это была не комната, а рушащееся убежище: шторы горели, плексигласовые стены плавились. И тогда она вспомнила все.

Дэвид.

Паника заставила Сьюзан действовать. У нее резко запершило в горле, и в поисках выхода она бросилась к двери. Переступив порог, она вовремя успела ухватиться за дверную раму и лишь благодаря этому удержалась на ногах: лестница исчезла, превратившись в искореженный раскаленный металл. Сьюзан в ужасе оглядела шифровалку, превратившуюся в море огня. Расплавленные остатки миллионов кремниевых чипов извергались из «ТРАНСТЕКСТА» подобно вулканической лаве, густой едкий дым поднимался кверху. Она узнала этот запах, запах плавящегося кремния, запах смертельного яда.

Отступив в кабинет Стратмора, Сьюзан почувствовала, что начинает терять сознание. В горле нестерпимо горело. Все вокруг светилось ярко-красными огнями. Шифровалка умирала. «То же самое будет и со мной», — подумала она.

Сьюзан вспомнила о единственном остающемся выходе — личном лифте Стратмора. Но она понимала, что надежды нет: электроника вряд ли уцелела после катастрофы.

Двигаясь в дыму, она вдруг вспомнила слова Хейла: «У этого лифта автономное электропитание, идущее из главного здания! Я видел схему!» Она знала, что это так. Как и то, что шахта лифта защищена усиленным бетоном.

Сквозь клубящийся дым Сьюзан кое-как добралась до дверцы лифта, но тут же увидела, что индикатор вызова не горит. Она принялась нажимать кнопки безжизненной панели, затем, опустившись на колени, в отчаянии заколотила в дверь и тут же замерла. За дверью послышалось какое-то жужжание, словно кабина была на месте. Она снова начала нажимать кнопки и снова услышала за дверью этот же звук.

И вдруг Сьюзан увидела, что кнопка вызова вовсе не мертва, а просто покрыта слоем черной сажи. Она вдруг начала светиться под кончиком пальца.

Электричество есть!

Окрыленная надеждой, Сьюзан нажала на кнопку. И опять за дверью что-то как будто включилось. Она услышала, что в кабине работает вентиляция. Лифт здесь! Почему же не открывается дверца?

Вглядевшись, она как в тумане увидела еще одну панель с буквами алфавита от А до Z и тут же вспомнила, что нужно ввести шифр.

Клубы дыма начали вытекать из треснувших оконных рам. Сьюзан в отчаянии колотила в дверную панель, но все было бесполезно. Шифр, подумала она. Кабинет постепенно утопал в дыму. Стало трудно дышать. Сьюзан бессильно прижалась к двери, за которой, всего в нескольких сантиметрах от нее, работала вентиляция, и упала, задыхаясь и судорожно хватая ртом воздух.

Сьюзан закрыла глаза, но ее снова вывел из забытья голос Дэвида. Беги, Сьюзан! Открой дверцу! Спасайся! Она открыла глаза, словно надеясь увидеть его лицо, его лучистые зеленые глаза и задорную улыбку, и вновь перед ней всплыли буквы от А до Z. Шифр!..

Сьюзан смотрела на эти буквы, и они расплывались перед ее слезящимися глазами. Под вертикальной панелью она заметила еще одну с пятью пустыми кнопками. Шифр из пяти букв, сказала она себе и сразу же поняла, каковы ее шансы его угадать: двадцать шесть в пятой степени, 11 881 376 вариантов. По одной секунде на вариант — получается девятнадцать недель…

Когда она, задыхаясь от дыма, лежала на полу у дверцы лифта, ей вдруг вспомнились страстные слова коммандера: «Я люблю тебя, Сьюзан! Я любил тебя всегда! Сьюзан! Сьюзан! Сьюзан…»

Она знала, что его уже нет в живых, но его голос по-прежнему преследовал ее. Она снова и снова слышала свое имя.

Сьюзан… Сьюзан…

И в этот момент она все поняла.

Дрожащей рукой она дотянулась до панели и набрала шифр.

S…U…Z…А…N

И в то же мгновение дверца лифта открылась.

Глава 108

Лифт Стратмора начал стремительно спускаться. В кабине Сьюзан жадно вдохнула свежий прохладный воздух и, почувствовав головокружение, прижалась к стенке лифта. Вскоре спуск закончился, переключились какие-то шестеренки, и лифт снова начал движение, на этот раз горизонтальное. Сьюзан чувствовала, как кабина набирает скорость, двигаясь в сторону главного здания АНБ. Наконец она остановилась, и дверь открылась. Покашливая, Сьюзан неуверенно шагнула в темный коридор с цементными стенами. Она оказалась в теннеле, очень узком, с низким потолком. Перед ней, исчезая где-то в темноте, убегали вдаль две желтые линии.

Подземная шоссейная дорога…

Сьюзан медленно шла по этому туннелю, то и дело хватаясь за стены, чтобы сохранить равновесие. Позади закрылась дверь лифта, и она осталась одна в пугающей темноте. В окружающей ее тишине не было слышно ничего, кроме слабого гула, идущего от стен. Гул становился все громче.

И вдруг впереди словно зажглась заря. Темнота стала рассеиваться, сменяясь туманными сумерками. Стены туннеля начали обретать форму. И сразу же из-за поворота выехала миниатюрная машина, ослепившая ее фарами. Сьюзан слегка оторопела и прикрыла глаза рукой. Ее обдало порывом воздуха, и машина проехала мимо. Но в следующее мгновение послышался оглушающий визг шин, резко затормозивших на цементном полу, и шум снова накатил на Сьюзан, теперь уже сзади. Секунду спустя машина остановилась рядом с ней.

— Мисс Флетчер! — раздался изумленный возглас, и Сьюзан увидела на водительском сиденье электрокара, похожего на те, что разъезжают по полям для гольфа, смутно знакомую фигуру.

— Господи Иисусе! — воскликнул водитель. — С вами все в порядке? Мы уж думали, вы все погибли!

Сьюзан посмотрела на него отсутствующим взглядом.

— Чед Бринкерхофф, — представился он. — Личный помощник директора.

Сьюзан сумела лишь невнятно прошептать:

— «ТРАНС…»

Бринкерхофф кивнул.

— Забудьте об этом! Поехали!

Свет от фары пробежал по цементным стенам.

— В главный банк данных попал вирус, — сказал Бринкерхофф.

— Я знаю, — услышала Сьюзан собственный едва слышный голос.

— Нам нужна ваша помощь.

Она с трудом сдерживала слезы.

— Стратмор… он…

— Мы знаем, — не дал ей договорить Бринкерхофф. — Он обошел систему «Сквозь строй».

— Да… и… — слова застревали у нее в горле. Он убил Дэвида!

Бринкерхофф положил руку ей на плечо.

— Мы почти приехали, мисс Флетчер. Держитесь.

Скоростной карт фирмы «Кенсингтон» повернул за угол и остановился. Сзади, перпендикулярно туннелю, начинался коридор, едва освещаемый красными лампочками, вмонтированными в пол.

— Пойдемте, — позвал Бринкерхофф, помогая Сьюзан вылезти.

Она шла следом за ним точно в тумане. Коридор, выложенный кафельными плитками, довольно круто спускался вниз, и Сьюзан держалась за перила, стараясь не отставать. Воздух в помещении становился все прохладнее.

Чем глубже под землю уходил коридор, тем уже он становился. Откуда-то сзади до них долетело эхо чьих-то громких, решительных шагов. Обернувшись, они увидели быстро приближавшуюся к ним громадную черную фигуру. Сьюзан никогда не видела этого человека раньше. Подойдя вплотную, незнакомец буквально пронзил ее взглядом.

— Кто это? — спросил он.

— Сьюзан Флетчер, — ответил Бринкерхофф.

Человек-гигант удивленно поднял брови. Даже перепачканная сажей и промокшая, Сьюзан Флетчер производила более сильное впечатление, чем он мог предположить.

— А коммандер? — спросил он.

Бринкерхофф покачал головой.

Человек ничего не сказал, задумался на мгновение, а потом обратился к Сьюзан.

— Лиланд Фонтейн, — представился он, протягивая руку. — Я рад, что вы живы-здоровы.

Сьюзан не отрывала глаз от директора. Она была уверена, что рано или поздно познакомится с этим человеком, но никогда не думала, что это случится при таких обстоятельствах.

— Идемте, мисс Флетчер, — сказал Фонтейн и прошел вперед. — Нам сейчас пригодится любая помощь.

Посверкивая в красноватом свете туннельных ламп, перед ними возникла стальная дверь. Фонтейн набрал код на специальной углубленной панели, после чего прикоснулся к небольшой стеклянной пластинке. Сигнальная лампочка вспыхнула, и массивная стена с грохотом отъехала влево.

В АНБ было только одно помещение, еще более засекреченное, чем шифровалка, и Сьюзан поняла, что сейчас она окажется в святая святых агентства.

Глава 109

Командный центр главного банка данных АНБ более всего напоминал Центр управления полетами НАСА в миниатюре. Десяток компьютерных терминалов располагались напротив видеоэкрана, занимавшего всю дальнюю стену площадью девять на двенадцать метров. На экране стремительно сменяли друг друга цифры и диаграммы, как будто кто-то скользил рукой по клавишам управления. Несколько операторов очумело перебегали от одного терминала к другому, волоча за собой распечатки и отдавая какие-то распоряжения. В помещении царила атмосфера полного хаоса.

Сьюзан завороженно смотрела на захватывающую дух технику. Она смутно помнила, что для создания этого центра из земли пришлось извлечь 250 метрических тонн породы. Командный центр главного банка данных располагался на глубине шестидесяти с лишним метров от земной поверхности, что обеспечивало его неуязвимость даже в случае падения вакуумной или водородной бомбы.

На высокой рабочей платформе-подиуме в центре комнаты возвышался Джабба, как король, отдающий распоряжения своим подданным. На экране за его спиной светилось сообщение, уже хорошо знакомое Сьюзан. Текст, набранный крупным шрифтом, точно на афише, зловеще взывал прямо над его головой:

ТЕПЕРЬ ВАС МОЖЕТ СПАСТИ ТОЛЬКО ПРАВДА

ВВЕДИТЕ КЛЮЧ ____________

Словно в кошмарном сне Сьюзан шла вслед за Фонтейном к подиуму. Весь мир для нее превратился в одно смутное, медленно перемещающееся пятно.

Увидев их, Джабба сразу превратился в разъяренного быка:

— Я не зря создал систему фильтров!

— «Сквозь строй» приказал долго жить, — безучастно произнес Фонтейн.

— Это уже не новость, директор. — Джабба сплюнул. — От взрывной волны я чуть не упал со стула! Где Стратмор?

— Коммандер Стратмор погиб.

— Справедливость восторжествовала, как в дешевой пьесе.

— Успокойтесь, Джабба, — приказал директор, — и доложите ситуацию. Насколько опасен вирус?

Джабба пристально посмотрел на директора и вдруг разразился смехом.

— Вирус? — Его грубый хохот разнесся по подземелью. — Так вы считаете, что это вирус?

Фонтейн оставался невозмутимым. Грубость Джаббы была недопустима, но директор понимал, что сейчас не время и не место углубляться в вопросы служебной этики. Здесь, в командном центре, Джабба выше самого Господа Бога, а компьютерные проблемы не считаются со служебной иерархией.

— Это не вирус? — с надеждой в голосе воскликнул Бринкерхофф.

Джабба презрительно хмыкнул.

— У вирусов есть линии размножения, приятель! Тут ничего такого нет!

Сьюзан с трудом воспринимала происходящее.

— Что же тогда случилось? — спросил Фонтейн. — Я думал, это вирус.

Джабба глубоко вздохнул и понизил голос.

— Вирусы, — сказал он, вытирая рукой пот со лба, — имеют привычку размножаться. Клонировать самих себя. Они глупы и тщеславны, это двоичные самовлюбленные существа. Они плодятся быстрее кроликов. В этом их слабость — вы можете путем скрещивания отправить их в небытие, если, конечно, знаете, что делаете. Увы, у этой программы такого тщеславия нет, у нее нет инстинкта продолжения рода. Она бесхитростна и целеустремленна, и когда достигнет своей цели, то скорее всего совершит цифровое самоубийство. — Джабба театральным жестом указал на громадный экран. — Дамы и господа, — он опять тяжело вздохнул, — перед вами компьютерный агрессор-камикадзе… червь.

— Червь? — с недоумением переспросил Бринкерхофф. Название показалось ему чересчур земным для такого агрессора.

— Червь, — недовольно сказал Джабба. — Никакой усложненной структуры, один лишь инстинкт: жри, опорожняйся и ползи. Вот что это такое. Простота. Губительная простота. Он делает то, на что запрограммирован, а потом исчезает.

Фонтейн сурово смотрелна Джаббу:

— И на что же запрограммирован этот червяк?

— Понятия не имею, — сказал Джабба. — Пока он ползет и присасывается к нашей секретной информации. После этого он способен на все. Он может стереть все файлы, или же ему придет в голову напечатать улыбающиеся рожицы на документах Белого дома.

Голос Фонтейна по-прежнему звучал спокойно, деловито:

— Можете ли вы его остановить?

Джабба тяжко вздохнул и повернулся к экрану.

— Не знаю. Все зависит от того, что ударило в голову автору. — Он привлек внимание к тексту на экране. — Кто-нибудь может мне объяснить, что это значит?

ВАС МОЖЕТ СПАСТИ ТОЛЬКО ПРАВДА

ВВЕДИТЕ КЛЮЧ ____________

Джабба не дождался ответа.

— Похоже, кто-то очень нами недоволен, директор. Это шантаж. Больше всего похоже на требование выкупа.

Слова Сьюзан прозвучали слабым, едва уловимым шепотом:

— Это… Энсей Танкадо.

Джабба повернулся и изумленно посмотрел на нее.

— Танкадо?

Сьюзан едва заметно кивнула:

— Он требовал, чтобы мы сделали признание… о «ТРАНСТЕКСТЕ»… это стоило ему…

— Признание? — растерянно прервал ее Бринкерхофф. — Танкадо требует, чтобы мы признали существование «ТРАНСТЕКСТА»? Но он несколько опоздал.

Сьюзан хотела что-то сказать, но ее опередил Джабба:

— Значит, Танкадо придумал шифр-убийцу. — Он перевел взгляд на экран.

Все повернулись вслед за ним.

— Шифр-убийца? — переспросил Бринкерхофф.

Джабба кивнул:

— Да. Нужно ввести ключ, останавливающий червя. Все очень все просто. Мы признаем, что у нас есть «ТРАНСТЕКСТ», а Танкадо вручает нам шифр-убийцу. Мы вводим ключ и спасаем банк данных. Добро пожаловать, цифровой вымогатель!

Фонтейн даже глазом не повел.

— Каким временем мы располагаем?

— У нас есть около часа, — сказал Джабба. — Достаточно, чтобы созвать пресс-конференцию и все выложить.

— Каковы ваши рекомендации? — требовательно спросил Фонтейн. — Что вы предлагаете?

— Рекомендации? — выпалил Джабба. — Вы ждете рекомендаций? Что ж, пожалуйста. Хватит путаться у нас под ногами, вот моя рекомендация!

— Спокойно, Джабба, — предупредил директор.

— Директор, — сказал Джабба, — Энсей Танкадо владеет нашим банком данных. Дайте ему то, чего он требует. Если он хочет, чтобы мир узнал о «ТРАНСТЕКСТЕ», позвоните в Си-эн-эн и снимите штанишки. Все равно сейчас «ТРАНСТЕКСТ» — это всего лишь дырка в земле. Так какая разница?

Повисла тишина. Фонтейн, видимо, размышлял. Сьюзан попробовала что-то сказать, но Джабба ее перебил:

— Чего вы ждете, директор? Позвоните Танкадо. Скажите, что вы согласны на его условия. Нам нужен этот шифр-убийца, или все здесь провалится сквозь землю!

Все стояли не шелохнувшись.

— Да вы просто с ума все сошли, что ли? — закричал Джабба. — Звоните Танкадо! Скажите, что мы сдаемся! Немедленно! — Джабба достал из кармана мобильник. — Давайте мне его номер! Я сам позвоню этому…

— Не беспокойтесь, — прошептала Сьюзан. — Танкадо мертв.

Все замерли в изумлении. Возможные последствия полученного известия словно пулей пронзили Джаббу. Казалось, тучный шеф отдела обеспечения системной безопасности вот-вот рухнет на пол.

— Мертв? Но это значит… значит… что мы не можем…

— Это значит, что нужен другой план действий. — Фонтейн, как обычно, говорил спокойно и деловито.

Глаза Джаббы по-прежнему выражали шок и растерянность, когда сзади раздался душераздирающий крик:

— Джабба! Джабба!

Это кричала Соши Кута, его технический ассистент, подбегая к платформе с длиннющей распечаткой в руке. У нее был такой вид, словно она только что увидела призрак.

— Джабба! — Соши задыхалась. — Червь… я знаю, на что он запрограммирован! — Она сунула распечатку Джаббе. — Я поняла это, сделав пробу системных функций. Мы выделили отдаваемые им команды — смотрите! Смотрите, на что он нацелен!

Шеф систем безопасности прочитал текст и схватился за поручень.

— О Боже, — прошептал он. — Ну и мерзавец этот Танкадо!

Глава 110

Невидящими глазами Джабба смотрел на распечатку, которую ему вручила Соши. Он побледнел и вытер рукавом пот со лба.

— Директор, у нас нет выбора. Мы должны вырубить питание главного банка данных.

— Это невозможно, — сказал директор. — Вы представляете, каковы будут последствия?

Джабба отлично знал, что директор прав. Более трех тысяч узлов Независимой цифровой сети связывают весь мир с базой данных агентства. Каждый день военные оценивают моментальные спутниковые снимки всех передвижений по территории потенциальных противников. Инженеры компании «Локхид» скачивают подробные чертежи новых систем вооружения. Оперативные агенты сообщают последние данные о ходе выполнения поставленных перед ними задач. Банк данных АНБ — это основа основ тысяч правительственных операций. Отключить все это без подготовки — значит парализовать разведдеятельность во всем мире.

— Я отдаю себе отчет в последствиях, сэр, — сказал Джабба, — но у нас нет выбора.

— Объясните, — потребовал Фонтейн. Он посмотрел на Сьюзан, стоявшую рядом с ним на платформе. Казалось, все происходящее было от нее безумно далеко.

Джабба вздохнул и снова вытер пот со лба. По выражению его лица было ясно: то, что он собирается сказать, не понравится директору и остальным.

— Этот червь, — начал он, — не обычный переродившийся цикл. Это избирательный цикл. Иными словами, это червь со своими пристрастиями.

Бринкерхофф открыл рот, собираясь что-то сказать, но Фонтейн движением руки заставил его замолчать.

— Самое разрушительное последствие — полное уничтожение всего банка данных, — продолжал Джабба, — но этот червь посложнее. Он стирает только те файлы, которые отвечают определенным параметрам.

— Вы хотите сказать, что он не нападет на весь банк данных? — с надеждой спросил Бринкерхофф. — Это ведь хорошо, правда?

— Нет! — взорвался Джабба. — Это плохо! Это очень и очень плохо!

— Спокойствие, — потребовал Фонтейн. — На какие же параметры нацелен этот червь? На военную информацию? Тайные операции?

Джабба покачал головой и бросил взгляд на Сьюзан, которая по-прежнему была где-то далеко, потом посмотрел в глаза директору.

— Сэр, как вы знаете, всякий, кто хочет проникнуть в банк данных извне, должен пройти несколько уровней защиты.

Фонтейн кивнул. Иерархия допуска в банк данных была тщательно регламентирована; лица с допуском могли войти через Интернет. В зависимости от уровня допуска они попадали в те отсеки банка данных, которые соответствовали сфере их деятельности.

— Поскольку мы связаны с Интернетом, — объяснял Джабба, — хакеры, иностранные правительства и акулы Фонда электронных границ кружат вокруг банка данных двадцать четыре часа в сутки, пытаясь проникнуть внутрь.

— Да, — сказал Фонтейн, — и двадцать четыре часа в сутки наши фильтры безопасности их туда не пускают. Так что вы хотите сказать?

Джабба заглянул в распечатку.

— Вот что я хочу сказать. Червь Танкадо не нацелен на наш банк данных. — Он откашлялся. — Он нацелен на фильтры безопасности.

Фонтейн побледнел. Он, конечно, понял, чем это грозит: червь сожрет фильтры, содержащие информацию в тайне, и без них она станет доступна всем без исключения.

— Нам необходимо отключиться от Интернета, — продолжил Джабба. — Приблизительно через час любой третьеклассник с модемом получит высший уровень допуска к американской секретной информации.

Фонтейн погрузился в раздумья.

Джабба терпеливо ждал, наконец не выдержал и крикнул ассистентке:

— Соши! ВР! Немедленно!

Соши побежала к своему терминалу.

Джабба нередко прибегал к ВР, что в компьютерных кругах означало «виртуальная реальность», но в АНБ это сокращение имело несколько иной смысл — «визуальная репрезентация». В мире технических служащих и политиков, имеющих чрезвычайно разные уровни понимания, визуальная репрезентация нередко была единственным способом что-либо доказать: взмывающая вверх кривая производит куда более сильное впечатление, чем целые тома рассуждений. Джабба понимал, что ВР текущего кризиса со всей наглядностью объяснит то, что он хотел сказать.

— ВР! — крикнула Соши, усаживаясь за компьютер в задней части комнаты.

На стене ожила связанная с компьютером диаграмма. Сьюзан рассеянно подняла на нее глаза, безучастная к царившему вокруг нее безумию. Все в комнате дружно повернули головы.

Диаграмма чем-то напоминала бычий глаз. В центре находился красный кружок с надписью БАЗА, вокруг которого располагались пять концентрических окружностей разной толщины и разного цвета. Внешняя окружность была затуманена и казалась почти прозрачной.

— У нас имеется пять уровней защиты, — объяснял Джабба. — «Главный бастион», два набора пакетных фильтров для Протокола передачи файлов, Х-одиннадцать, туннельный блок и, наконец, окно авторизации справа от проекта «Трюфель». Внешний щит, исчезающий на наших глазах, — открытый главный компьютер. Этот щит практически взломан. В течение часа то же самое случится с остальными пятью. После этого сюда полезут все, кому не лень. Каждый бит информации АНБ станет общественным достоянием.

Фонтейн внимательно изучал ВР, глаза его горели.

Бринкерхофф слабо вскрикнул:

— Этот червь откроет наш банк данных всему миру?

— Для Танкадо это детская забава, — бросил Джабба. — Нашим главным стражем была система «Сквозь строй», а Стратмор вышвырнул ее в мусорную корзину.

— Это объявление войны, — прошептал Фонтейн срывающимся голосом.

Джабба покачал головой:

— Лично я сомневаюсь, что Танкадо собирался зайти так далеко. Я думаю, он собирался оставаться поблизости и вовремя все это остановить.

Глядя на экран, Фонтейн увидел, как полностью исчезла первая из пяти защитных стен.

— Бастион рухнул! — крикнул техник, сидевший в задней части комнаты. — Обнажился второй щит!

— Нужно приступать к отключению, — настаивал Джабба. — Судя по ВР, у нас остается около сорока пяти минут. Отключение — сложный процесс.

Это была правда. Банк данных АНБ был сконструирован таким образом, чтобы никогда не оставался без электропитания — в результате случайности или злого умысла. Многоуровневая защита силовых и телефонных кабелей была спрятана глубоко под землей в стальных контейнерах, а питание от главного комплекса АНБ было дополнено многочисленными линиями электропитания, независимыми от городской системы снабжения. Поэтому отключение представляло собой сложную серию подтверждений и протоколов, гораздо более сложную, чем запуск ядерной ракеты с подводной лодки.

— У нас есть время, но только если мы поспешим, — сказал Джабба. — Отключение вручную займет минут тридцать.

Фонтейн по-прежнему смотрел на ВР, перебирая в уме остающиеся возможности.

— Директор! — взорвался Джабба. — Когда эти стены рухнут, вся планета получит высший уровень допуска к нашим секретам! Высший уровень! К отчетам о секретных операциях! К зарубежной агентурной сети! Им станут известны имена и местонахождение всех лиц, проходящих по федеральной программе защиты свидетелей, коды запуска межконтинентальных ракет! Мы должны немедленно вырубить электроснабжение! Немедленно!

Казалось, на директора его слова не произвели впечатления.

— Должен быть другой выход.

— Да, — в сердцах бросил Джабба. — Шифр-убийца! Но единственный человек, которому известен ключ, мертв!

— А метод «грубой силы»? — предложил Бринкерхофф. — Можно ли с его помощью найти ключ?

Джабба всплеснул руками.

— Ради всего святого! Шифры-убийцы похожи на любые другие — они так же произвольны! Угадать ключи к ним невозможно. Если вы думаете, что можно ввести шестьсот миллионов ключей за сорок пять минут, то пожалуйста!

— Ключ находится в Испании, — еле слышно произнесла Сьюзан, и все повернулись к ней. Это были ее первые слова за очень долгое время.

Сьюзан подняла голову. Глаза ее были затуманены.

— Танкадо успел отдать его за мгновение до смерти.

Все были в растерянности.

— Ключ… — Ее передернуло. — Коммандер Стратмор отправил кого-то в Испанию с заданием найти ключ.

— И что? — воскликнул Джабба. — Человек Стратмора его нашел?

Сьюзан, больше не в силах сдержать слезы, разрыдалась.

— Да, — еле слышно сказала она. — Полагаю, что да.

Глава 111

В комнате оперативного управления раздался страшный крик Соши:

— Акулы!

Джабба стремительно повернулся к ВР. За пределами концентрических окружностей появились две тонкие линии. Они были похожи на сперматозоиды, стремящиеся проникнуть в неподатливую яйцеклетку.

— Пора, ребята! — Джабба повернулся к директору. — Мне необходимо решение. Или мы начинаем отключение, или же мы никогда этого не сделаем. Как только эти два агрессора увидят, что «Бастион» пал, они издадут боевой клич!

Фонтейн ничего не ответил, погруженный в глубокое раздумье. Слова Сьюзан Флетчер о том, что ключ находится в Испании, показались ему обнадеживающими. Он бросил быстрый взгляд на Сьюзан, которая по-прежнему сидела на стуле, обхватив голову руками и целиком уйдя в себя. Фонтейн не мог понять, в чем дело, но, какими бы ни были причины ее состояния, выяснять это сейчас не было времени.

— Нужно решать, сэр! — требовал Джабба. — Немедленно.

Фонтейн поднял голову и произнес с ледяным спокойствием:

— Вот мое решение. Мы не отключаемся. Мы будем ждать.

Джабба открыл рот.

— Но, директор, ведь это…

— Риск, — прервал его Фонтейн. — Однако мы можем выиграть. — Он взял у Джаббы мобильный телефон и нажал несколько кнопок. — Мидж, — сказал он. — Говорит Лиланд Фонтейн. Слушайте меня внимательно…

Глава 112

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, директор, — холодно сказал Джабба. — Мы упускаем последнюю возможность вырубить питание.

Фонтейн промолчал. И словно по волшебству в этот момент открылась дверь, и в комнату оперативного управления, запыхавшись, вбежала Мидж. Поднявшись на подиум, она крикнула:

— Директор! На коммутатор поступает сообщение!

Фонтейн тотчас повернулся к стене-экрану. Пятнадцать секунд спустя экран ожил.

Сначала изображение на экране было смутным, точно смазанным сильным снегопадом, но постепенно оно становилось все четче и четче. Это была цифровая мультимедийная трансляция — всего пять кадров в секунду. На экране появились двое мужчин: один бледный, коротко стриженный, другой — светловолосый, с типично американской внешностью. Они сидели перед камерой наподобие телеведущих, ожидающих момента выхода в эфир.

— Это что еще за чертовщина? — возмутился Джабба.

— Сидите тихо, — приказал Фонтейн.

Люди на экране вроде бы сидели в каком-то автобусе, а вокруг них повсюду тянулись провода. Включился звук, и послышался фоновой шум.

— Установлена аудиосвязь. Через пять секунд она станет двусторонней.

— Кто это такие? — переминаясь с ноги на ногу, спросил Бринкерхофф.

— Всевидящее око, — сказал Фонтейн, вглядываясь в лица людей, которых он отправил в Испанию. Это была вынужденная мера. Фонтейн почти во всем полагался на Стратмора и верил в его план, в том числе и в достойную сожаления, но неизбежную необходимость устранять Энсея Танкадо и в переделку «Цифровой крепости», — все это было правильно. Но одно не давало Фонтейну покоя — то, что Стратмор решил прибегнуть к услугам Халохота. Тот, конечно, был мастером своего дела, но наемник остается наемником. Можно ли ему доверять? А не заберет ли он ключ себе? Фонтейну нужно было какое-то прикрытие — на всякий случай, — и он принял необходимые меры.

Глава 113

— Ни в коем случае! — крикнул мужчина с короткой стрижкой, глядя в камеру. — У нас приказ! Мы отчитываемся перед директором Лиландом Фонтейном, и только перед ним!

Фонтейна это позабавило.

— Вы знаете, кто я?

— Какая разница? — огрызнулся светловолосый.

— Позвольте вам сразу кое-что объяснить, — сказал директор.

Секунду спустя оба, залившись краской, делали доклад директору Агентства национальной безопасности.

— Д-директор, — заикаясь выдавил светловолосый. — Я — агент Колиандер. Рядом со мной агент Смит.

— Хорошо, — сказал Фонтейн. — Докладывайте.

В задней части комнаты Сьюзан Флетчер отчаянно пыталась совладать с охватившим ее чувством невыносимого одиночества. Она тихо плакала, закрыв глаза. В ушах у нее раздавался непрекращающийся звон, а все тело словно онемело. Хаос, царивший в комнате оперативного управления, воспринимался ею как отдаленный гул.

Люди на подиуме не отрываясь смотрели на экран. Агент Смит начал доклад.

— По вашему приказу, директор, — говорил он, — мы провели в Севилье два дня, выслеживая мистера Энсея Танкадо.

— Расскажите, как он погиб, — нетерпеливо сказал Фонтейн.

Смит сообщил:

— Мы вели наблюдение из мини-автобуса с расстояния метров в пятьдесят. Вначале все шло гладко. Халохот, по всей видимости, настоящий профессионал. Но потом появилась группа людей, и Халохот не смог завладеть искомым предметом.

Фонтейн кивнул. Агенты связались с ним, когда он находился в Южной Америке, и сообщили, что операция прошла неудачно, поэтому Фонтейн в общих чертах уже знал, что случилось.

Тут вступил агент Колиандер:

— Как вы приказали, мы повсюду следовали за Халохотом. В морг он не пошел, поскольку в этот момент напал на след еще какого-то парня в пиджаке и галстуке, вроде бы штатского.

— Штатского? — переспросил Фонтейн. Скорее всего это игры Стратмора: он мудро решил не впутывать в это дело агентство.

— Фильтры Протокола передачи файлов выходят из строя! — крикнул кто-то из технического персонала.

— Нам нужен этот предмет, — сказал Фонтейн. — Где сейчас находится Халохот?

Смит бросил взгляд через плечо.

— Сэр… видите ли, он у нас.

— Что значит «у вас»? — крикнул директор. Это могло оказаться лучшей новостью за весь день.

Смит потянулся к объективу камеры, чтобы направить его в глубь кузова. На экране промелькнула внутренняя часть мини-автобуса, и перед глазами присутствующих предстали два безжизненных тела у задней двери. Один из мужчин был крупного телосложения, в очках в тонкой металлической оправе с разбитыми стеклами. Второй — молодой темноволосый, в окровавленной рубашке.

— Халохот — тот, что слева, — пояснил Смит.

— Он мертв? — спросил директор.

— Да, сэр.

Фонтейн понимал, что сейчас не время для объяснений. Он бросил взгляд на истончающиеся защитные щиты.

— Агент Смит, — произнес он медленно и четко, — мне нужен предмет.

Лицо у Смита было растерянным.

— Сэр, мы до сих пор не имеем понятия, что это за предмет. Нам нужны указания.

Глава 114

— Обыщите их еще раз! — потребовал директор.

В отчаянии он наблюдал за тем, как расплывчатые фигуры агентов обыскивают бездыханные тела в поисках листка бумаги с беспорядочным набором букв и цифр.

— О мой Бог! — Лицо Джаббы мертвенно побледнело. — Они ничего не найдут. Мы погибли!

— Теряем фильтры Протокола! — раздался чей-то голос. — Открылся третий уровень защиты! — Люди в комнате засуетились.

На экране агент с короткой стрижкой безнадежно развел руками.

— Сэр, ключа здесь нет. Мы обыскали обоих. Осмотрели карманы, одежду, бумажники. Ничего похожего. У Халохота был компьютер «Монокль», мы и его проверили. Похоже, он не передал ничего хотя бы отдаленно похожего на набор букв и цифр — только список тех, кого ликвидировал.

— Черт возьми! — не сдержался Фонтейн, теряя самообладание. — Он должен там быть! Ищите!

Джабба окончательно убедился: директор рискнул и проиграл. Шеф службы обеспечения систем безопасности спустился с подиума подобно грозовой туче, сползающей с горы, и окинул взглядом свою бригаду программистов, отдающих какие-то распоряжения.

— Начинаем отключение резервного питания! Приготовиться! Приступайте!

— Мы не успеем! — крикнула Соши. — На это уйдет полчаса! К тому времени все уже рухнет!

Джабба открыл рот, готовый что-то сказать, но тут его буквально парализовал душераздирающий крик.

Все повернули головы к Сьюзан Флетчер, которая выпрямилась и поднялась со стула. Лицо ее побелело, глаза не отрываясь смотрели на застывший кадр, демонстрировавший неподвижное тело Дэвида Беккера, залитое кровью, брошенное на пол мини-автобуса.

— Вы его убили! — крикнула она. — Вы его убили! — Она бросилась к экрану, протянула к нему руки. — Дэвид…

Все пришли в смятение. Сьюзан шла вперед, повторяя это имя, ее глаза неотрывно смотрели на экран.

— Дэвид! — воскликнула она, еле держась на ногах. — О, Дэвид… как они могли…

Фонтейн растерялся:

— Вы знаете этого человека?

Сьюзан застыла в полутора метрах от экрана, ошеломленная увиденным, и все называла имя человека, которого любила.

Глава 115

В голове Дэвида Беккера была бесконечная пустота. «Я умер. Но я слышу какие-то звуки. Далекий голос…»

— Дэвид!

Он почувствовал болезненное жжение в боку. «Мое тело мне больше не принадлежит». И все же он слышал чей-то голос, зовущий его. Тихий, едва различимый. Но этот голос был частью его самого. Слышались и другие голоса — незнакомые, ненужные. Он хотел их отключить. Для него важен был только один голос, который то возникал, то замолкал.

— Дэвид… прости меня.

Он увидел пятна света. Сначала слабые, еле видимые на сплошном сером фоне, они становились все ярче. Попробовал пошевелиться и ощутил резкую боль. Попытался что-то сказать, но голоса не было. Зато был другой голос, тот, что звал его.

Кто-то рядом с ним попытался его приподнять. Он потянулся к голосу. Или это его подвинули? Голос все звал его, а он безучастно смотрел на светящуюся картинку. Он видел ее на крошечном экране. Эту женщину, которая смотрела на него из другого мира. «Она наблюдает за тем, как я умираю?»

— Дэвид…

Голос показался ему знакомым. Наверное, эта женщина — ангел. Она прилетела за ним. Ангел заговорил:

— Дэвид, я люблю тебя.

Внезапно он все понял.

Сьюзан на экране тянулась к нему, плача и смеясь, захлестнутая волной эмоций. Вот она вытерла слезы.

— Дэвид… я подумала…

Оперативный агент Смит усадил Беккера на сиденье перед монитором.

— Он немного сонный, мадам. Дайте ему минутку прийти в себя.

— Н-но… — Сьюзан произнесла слова медленно. — Я видела сообщение… в нем говорилось…

Смит кивнул:

— Мы тоже прочитали это сообщение. Халохот рано принялся считать цыплят.

— Но кровь…

— Поверхностная царапина, мадам. Мы залепили ее пластырем.

Сьюзан лишилась дара речи.

Перед камерой появился агент Смит.

— Мы выстрелили в него новым «Джей-23», это нервно-паралитическое вещество продолжительного действия. Конечно, это чертовски болезненно, но нам нужно было его остановить.

— Не волнуйтесь, мадам, — заверил второй агент. — С ним все будет в порядке.

Дэвид Беккер смотрел на экран прямо перед собой. У него кружилась голова, и он едва отдавал себе отчет в происходящем. На экране он видел комнату, в которой царил хаос. В этой комнате находилась Сьюзан. Она стояла отдельно от остальных и смотрела на него, смеясь и плача.

— Дэвид… Слава Богу! Я думала, что потеряла тебя.

Он потер виски, подвинулся ближе к камере и притянул гибкий шланг микрофона ко рту.

— Сьюзан?

Она была потрясена. Прямо перед ней во всю стену был Дэвид, его лицо с резкими чертами.

— Сьюзан, я хочу кое о чем тебя спросить. — Звук его голоса гулко раздался в комнате оперативного управления, и все тут же замерли, повернувшись к экрану.

— Сьюзан Флетчер, — вновь прозвучал его голос, — вы выйдете за меня замуж?

В комнате зашушукались. С одного из столов на пол упали подставка для бумаг и стакан с карандашами, но никто даже не пошевельнулся, чтобы их поднять. Лишь едва слышно шуршали лопасти вентиляторов охлаждения мониторов да доносилось ровное дыхание Дэвида в микрофон, почти прижатый к его рту.

— Д-дэвид… — Сьюзан не знала, что за спиной у нее собралось тридцать семь человек. — Ты уже задавал мне этот вопрос, помнишь? Пять месяцев назад. Я сказала «да».

— Я знаю. — Он улыбнулся. — Но на этот раз, — он вытянул левую руку так, чтобы она попала в камеру, и показал золотой ободок на безымянном пальце, — на этот раз у меня есть кольцо.

Глава 116

— Читайте, мистер Беккер! — скомандовал Фонтейн.

Джабба сидел весь потный, положив руки на клавиатуру.

— Да, да, — сказал он, — читайте эту благословенную надпись!

Сьюзан стояла рядом, у нее подгибались колени и пылали щеки. Все в комнате оставили свои занятия и смотрели на огромный экран и на Дэвида Беккера. Профессор вертел кольцо в пальцах и изучал надпись.

— Читайте медленно и точно! — приказал Джабба. — Одна неточность, и все мы погибли!

Фонтейн сурово взглянул на него. Уж о чем о чем, а о стрессовых ситуациях директор знал все. Он был уверен, что чрезмерный нажим не приведет ни к чему хорошему.

— Расслабьтесь, мистер Беккер. Если будет ошибка, мы попробуем снова, пока не добьемся успеха.

— Плохой совет, мистер Беккер, — огрызнулся Джабба. — Нужно сразу быть точным. У шифров-убийц обычно есть функция злопамятства — чтобы не допустить использования метода проб и ошибок. Некорректный ввод только ускорит процесс разрушения. Два некорректных ввода — и шифр навсегда захлопнется от нас на замок. Тогда всему придет конец.

Директор нахмурился и повернулся к экрану.

— Мистер Беккер, я был не прав. Читайте медленно и очень внимательно.

Беккер кивнул и поднес кольцо ближе к глазам. Затем начал читать надпись вслух:

— Q… U… I… S… пробел… C…

Джабба и Сьюзан в один голос воскликнули:

— Пробел? — Джабба перестал печатать. — Там пробел?

Беккер пожал плечами и вгляделся в надпись.

— Да, их тут немало.

— Я что-то не понимаю, — вмешался Фонтейн. — Чего мы медлим?

— Сэр, — удивленно произнесла Сьюзан, — просто это очень…

— Да, да, — поддержал ее Джабба. — Это очень странно. В ключах никогда не бывает пробелов.

Бринкерхофф громко сглотнул.

— Так что вы хотите сказать? — спросил он.

— Джабба хотел сказать, что это, возможно, не шифр-убийца.

— Конечно же, это убийца! — закричал Бринкерхофф. — Что еще это может быть? Иначе Танкадо не отдал бы ключ! Какой идиот станет делать на кольце надпись из произвольных букв?

Фонтейн свирепым взглядом заставил его замолчать.

— Вы меня слышите? — вмешался Беккер, чувствуя себя неловко. — Вы все время говорите о произвольном наборе букв. Мне кажется, я должен вам сказать… что это не случайный набор букв.

Все на подиуме воскликнули:

— Что?

В голосе Беккера слышались извиняющиеся нотки:

— Простите, но это определенно осмысленные слова. Они выгравированы очень близко одно к другому и на первый взгляд кажутся произвольным набором букв, но если присмотреться повнимательнее, то… становится ясно, что надпись сделана по-латыни.

— Вы что, морочите нам голову? — взорвался Джабба.

Беккер покачал головой:

— Отнюдь нет. Тут написано — Quis custodiet ipsos custodes. Это можно примерно перевести как…

— Кто будет охранять охранников! — закончила за него Сьюзан.

Беккера поразила ее реакция.

— Сьюзан, не знал, что ты…

— Это из сатир Ювенала! — воскликнула она. — Кто будет охранять охранников? Иными словами — кто будет охранять Агентство национальной безопасности, пока мы охраняем мир? Это было любимое изречение, которым часто пользовался Танкадо!

— И что же, — спросила Мидж, — это и есть искомый ключ?

— Наверняка, — объявил Бринкерхофф.

Фонтейн молча обдумывал информацию.

— Не знаю, ключ ли это, — сказал Джабба. — Мне кажется маловероятным, что Танкадо использовал непроизвольный набор знаков.

— Выбросьте пробелы и наберите ключ! — не сдержался Бринкерхофф.

Фонтейн повернулся к Сьюзан.

— Как вы думаете, мисс Флетчер?

Сьюзан задумалась. Она чувствовала, что здесь что-то не то, но не могла сообразить, что именно. Она достаточно хорошо знала Танкадо и знала, что он боготворил простоту. Его доказательства, его программы всегда отличали кристальная ясность и законченность. Необходимость убрать пробелы показалась ей странной. Это была мелочь, но все же изъян, отсутствие чистоты — не этого она ожидала от Танкадо, наносящего свой коронный удар.

— Тут что-то не так, — наконец сказала она. — Не думаю, что это ключ.

Фонтейн глубоко вздохнул. Его темные глаза выжидающе смотрели на Сьюзан.

— Мисс Флетчер, как вы полагаете, если это не ключ, то почему Танкадо обязательно хотел его отдать? Если он знал, что мы его ликвидируем, то естественно было бы ожидать, что он накажет нас, допустив исчезновение кольца.

В разговор вмешался новый участник.

— Д-директор?

Все повернулись к экрану. Это был агент Колиандер из Севильи. Он перегнулся через плечо Беккера и заговорил в микрофон:

— Не знаю, важно ли это, но я не уверен, что мистер Танкадо знал, что он пал жертвой покушения.

— Прошу прощения? — проговорил директор.

— Халохот был профессионалом высокого уровня, сэр. Мы были свидетелями убийства, поскольку находились всего в пятидесяти метрах от места. Все данные говорят, что Танкадо ни о чем таком даже не подозревал.

— Данные? — спросил Бринкерхофф. — Какие такие данные? Танкадо отдал кольцо. Вот и все доказательства!

— Агент Смит, — прервал помощника директор. — Почему вы считаете, будто Танкадо не знал, что на него совершено покушение?

Смит откашлялся.

— Халохот ликвидировал его с помощью НТП — непроникающей травматической пули. Это резиновая капсула, которая при попадании растворяется. Все тихо и чисто. Перед сердечным приступом мистер Танкадо не почувствовал ничего, кроме легкого укола.

— Травматическая пуля, — задумчиво повторил Беккер. — Вот откуда шрам.

— Весьма сомнительно, чтобы Танкадо связал свои ощущения с выстрелом.

— И все же он отдал кольцо, — сказал Фонтейн.

— Вы правы, сэр. Но он не искал глазами убийцу. Жертва всегда ищет глазами убийцу. Она делает это инстинктивно.

Фонтейна эти слова озадачили.

— Вы хотите сказать, что Танкадо не искал глазами Халохота?

— Да, сэр. У нас все это записано на пленку, и если вы хотите…

— Исчезает фильтр Х-одиннадцать! — послышался возглас техника. — Червь преодолел уже половину пути!

— Забудьте про пленку, — сказал Бринкерхофф. — Вводите ключ и кончайте со всем этим!

Джабба вздохнул. На сей раз голос его прозвучал с несвойственным ему спокойствием:

— Директор, если мы введем неверный ключ…

— Верно, — прервала его Сьюзан. — Если Танкадо ничего не заподозрил, нам придется ответить на ряд вопросов.

— Как у нас со временем, Джабба? — спросил Фонтейн.

Джабба посмотрел на ВР.

— Около двадцати минут. Их надо использовать с толком.

Фонтейн долго молчал. Потом, тяжело вздохнув, скомандовал:

— Хорошо. Запускайте видеозапись.

Глава 117

— Трансляция видеофильма начнется через десять секунд, — возвестил трескучий голос агента Смита. — Мы опустим каждый второй кадр вместе со звуковым сопровождением и постараемся держаться как можно ближе к реальному времени.

На подиуме все замолчали, не отрывая глаз от экрана. Джабба нажал на клавиатуре несколько клавиш, и картинка на экране изменилась. В левом верхнем углу появилось послание Танкадо:

ТЕПЕРЬ ВАС МОЖЕТ СПАСТИ ТОЛЬКО ПРАВДА

Правая часть экрана отображала внутренний вид мини-автобуса и сгрудившихся вокруг камеры Беккера и двух агентов. В центре возник нечеткий из-за атмосферных помех кадр, который затем превратился в черно-белую картинку парка.

— Трансляция началась, — объявил агент Смит.

Это было похоже на старое кино. Кадр казался неестественно вытянутым по вертикали и неустойчивым, как бывает при дрожащем объективе, — это было результатом удаления кадров, процесса, сокращающего видеозапись вдвое и экономящего время.

Объектив, скользнув по огромной площади, показал полукруглый вход в севильский парк Аюнтамьенто. На переднем плане возникли деревья. Парк был пуст.

— Фильтр Х-одиннадцать уничтожен, — сообщил техник. — У этого парня зверский аппетит!

Смит начал говорить. Его комментарий отличался бесстрастностью опытного полевого агента:

— Эта съемка сделана из мини-автобуса, припаркованного в пятидесяти метрах от места убийства. Танкадо приближается справа, Халохот — между деревьев слева.

— У нас почти не осталось времени, — сказал Фонтейн. — Давайте ближе к сути дела.

Агент Колиандер нажал несколько кнопок, и кадры стали сменяться быстрее.

Люди на подиуме с нетерпением ждали, когда на экране появится их бывший сослуживец Энсей Танкадо. Ускоренное проигрывание видеозаписи придавало изображению некоторую комичность. Вот Танкадо вышел на открытое место и залюбовался открывшимся перед ним зрелищем. Он козырьком поднес руку к глазам и стал разглядывать шпили над внушительным фасадом.

— Смотрите внимательно, — предупредил Смит. — Халохот — профессионал. Это его первый выстрел в публичном месте.

Смит был прав. Между деревьев в левой части кадра что-то сверкнуло, и в то же мгновение Танкадо схватился за грудь и потерял равновесие. Камера, подрагивая, словно наехала на него, и кадр не сразу оказался в фокусе.

А Смит тем временем безучастно продолжал свои комментарии:

— Как вы видите, у Танкадо случился мгновенный сердечный приступ.

Сьюзан стало дурно от того, что она увидела. Танкадо прижал изуродованную руку к груди с выражением недоумения и ужаса на лице.

— Вы можете заметить, — продолжал Смит, — что взгляд его устремлен вниз. Он ни разу не посмотрел по сторонам.

— Это так важно? — полувопросительно произнес Джабба.

— Очень важно, — сказал Смит. — Если бы Танкадо подозревал некий подвох, он инстинктивно стал бы искать глазами убийцу. Как вы можете убедиться, этого не произошло.

На экране Танкадо рухнул на колени, по-прежнему прижимая руку к груди и так ни разу и не подняв глаз. Он был совсем один и умирал естественной смертью.

— Странно, — удивленно заметил Смит. — Обычно травматическая капсула не убивает так быстро. Иногда даже, если жертва внушительной комплекции, она не убивает вовсе.

— У него было больное сердце, — сказал Фонтейн.

Смит поднял брови.

— Выходит, выбор оружия был идеальным.

Сьюзан смотрела, как Танкадо повалился на бок и, наконец, на спину. Он лежал, устремив глаза к небу и продолжая прижимать руку к груди. Внезапно камера отъехала в сторону, под деревья. В кадре возник мужчина в очках в тонкой металлической оправе, в руке он держал большой портфель. Выйдя на открытое место и бросив взгляд на корчащегося на земле Танкадо, он задвигал пальцами, словно исполнял ими какой-то причудливый танец над коробочкой, которую держал в руке.

— Он работает на «Монокле», — пояснил Смит. — Посылает сообщение о том, что Танкадо ликвидирован.

Сьюзан повернулась к Беккеру и усмехнулась:

— Похоже, у этого Халохота дурная привычка сообщать об убийстве, когда жертва еще дышит.

Камера последовала за Халохотом, двинувшимся в направлении жертвы. Внезапно откуда-то появился пожилой человек, подбежал к Танкадо и опустился возле него на колени. Халохот замедлил шаги. Мгновение спустя появились еще двое — тучный мужчина и рыжеволосая женщина. Они также подошли к Танкадо.

— Неудачный выбор места, — прокомментировал Смит. — Халохот думал, что поблизости никого нет.

Халохот какое-то время наблюдал за происходящим, потом скрылся за деревьями, по-видимому, выжидая.

— Сейчас произойдет передача, — предупредил Смит. — В первый раз мы этого не заметили.

Сьюзан не отрываясь смотрела на эту малоприятную картину. Танкадо задыхался, явно стараясь что-то сказать добрым людям, склонившимся над ним. Затем, в отчаянии, он поднял над собой левую руку, чуть не задев по лицу пожилого человека. Камера выхватила исковерканные пальцы Танкадо, на одном из которых, освещенное ярким испанским солнцем, блеснуло золотое кольцо. Танкадо снова протянул руку. Пожилой человек отстранился. Танкадо посмотрел на женщину, поднеся исковерканные пальцы прямо к ее лицу, как бы умоляя понять его. Кольцо снова блеснуло на солнце. Женщина отвернулась. Танкадо, задыхаясь и не в силах произнести ни звука, в последней отчаянной надежде посмотрел на тучного господина.

Пожилой человек вдруг поднялся и куда-то побежал, видимо, вызвать «скорую». Танкадо явно терял последние силы, но по-прежнему совал кольцо прямо в лицо тучному господину. Тот протянул руку, взял Танкадо за запястье, поддерживая остававшуюся на весу руку умирающего. Танкадо посмотрел вверх, на свои пальцы, на кольцо, а затем, умоляюще, — на тучного господина. Это была предсмертная мольба. Энсей Танкадо незаметно кивнул, словно говоря: да.

И тут же весь обмяк.

— Боже всемилостивый, — прошептал Джабба.

Камера вдруг повернулась к укрытию Халохота. Убийцы там уже не было. Подъехал полицейский на мотоцикле. Женщина, наклонившаяся над умирающим, очевидно, услышала полицейскую сирену: она нервно оглянулась и потянула тучного господина за рукав, как бы торопя его. Оба поспешили уйти.

Камера снова показала Танкадо, его руку, упавшую на бездыханную грудь. Кольца на пальце уже не было.

Глава 118

— Это может служить доказательством, — решительно заявил Фонтейн. — Танкадо избавился от кольца. Он хотел, чтобы оно оказалось как можно дальше от него — чтобы мы его никогда не нашли.

— Но, директор, — возразила Сьюзан, — это не имеет смысла. Если Танкадо не понял, что стал жертвой убийства, зачем ему было отдавать ключ?

— Согласен, — сказал Джабба. — Этот парень был диссидентом, но диссидентом, сохранившим совесть. Одно дело — заставить нас рассказать про «ТРАНСТЕКСТ», и совершенно другое — раскрыть все государственные секреты.

Фонтейн не мог в это поверить.

— Вы полагаете, что Танкадо хотел остановить червя? Вы думаете, он, умирая, до последний секунды переживал за несчастное АНБ?

— Распадается туннельный блок! — послышался возглас одного из техников. — Полная незащищенность наступит максимум через пятнадцать минут!

— Вот что я вам скажу, — решительно заявил директор. — Через пятнадцать минут все страны «третьего мира» на нашей планете будут знать, как построить межконтинентальную баллистическую ракету. Если кто-то в этой комнате считает, что ключ к шифру-убийце содержится еще где-то, помимо этого кольца, я готов его выслушать. — Директор выдержал паузу. Никто не проронил ни слова. Он снова посмотрел на Джаббу и закрыл глаза. — Танкадо отдал кольцо с умыслом.

Мне все равно, думал ли он, что тучный господин побежит к телефону-автомату и позвонит нам, или просто хотел избавиться от этого кольца. Я принял решение. Мы вводим эту цитату. Сейчас же.

Джабба тяжко вздохнул. Он знал, что Фонтейн прав: у них нет иного выбора. Время на исходе. Джабба сел за монитор.

— Хорошо. Давайте попробуем. — Он потянулся к клавиатуре. — Мистер Беккер, пожалуйста, продиктуйте надпись. Медленно и отчетливо.

Дэвид Беккер начал читать, Джабба печатал следом за ним. Когда все было закончено, они проверили орфографические ошибки и удалили пробелы. В центре панели на экране, ближе к верхнему краю, появились буквы:

QUISCUSTODIETIPSOSCUSTODES

— Мне это не нравится, — тихо проговорила Сьюзан. — Не вижу чистоты.

Джабба занес палец над клавишей «Ввод».

— Давайте же, — скомандовал Фонтейн.

Джабба нажал на клавишу. И в следующую секунду все присутствующие поняли, что это было ошибкой.

Глава 119

— Червь набирает скорость! — крикнула Соши, склонившаяся у монитора в задней части комнаты. — Неверный ключ!

Все застыли в ужасе.

На экране перед ними высветилось сообщение об ошибке:

НЕДОПУСТИМЫЙ ВВОД.

ТОЛЬКО В ЦИФРОВОЙ ФОРМЕ

— Черт его дери! — взорвался Джабба. — Только цифровой! Нам нужно число! Он нас надул! Это кольцо — обман!

— Червь удвоил скорость! — крикнула Соши. — Штрафная санкция!

На центральном экране прямо под извещением об ошибке ВР представила зрителям ужасающую картину. По мере того как рушилась третья защитная стенка, полдюжины черных линий, эти хакеры-мародеры, устремлялись вперед, неуклонно продвигаясь к сердцевине. С каждым мгновением появлялась новая линия, а за ней — следующая.

— Они повсюду! — крикнула Соши.

— Присоединяются зарубежные налетчики! — крикнул один из техников. — Уже обо всем пронюхали!

Сьюзан отвернулась от экрана ВР к боковому монитору. На нем бесконечно повторялась видеозапись убийства Танкадо. И всякий раз Танкадо хватался за грудь, падал и с выражение ужаса на лице навязывал кольцо ничего не подозревающим туристам. «В этом нет никакого смысла, — размышляла она. — Если он не знал, что мы его убиваем… Ничего не понятно. Слишком поздно. Мы упустили что-то очень важное».

На экране ВР у входа толпились и множились хакеры, число их за последние минуты удвоилось. Теперь оно начало расти в геометрической прогрессии. Хакеры подобны гиенам: это одна большая семья, радостно возвещающая о любой возможности поживиться.

Лиланд Фонтейн решил, что с него довольно этого зрелища.

— Выключите, — приказал он. — Выключите эту чертовщину.

Джабба смотрел прямо перед собой, как капитан тонущего корабля.

— Мы опоздали, сэр. Мы идем ко дну.

Глава 120

Шеф отдела обеспечения системной безопасности, тучный мужчина весом за центнер, стоял неподвижно, заложив руки за голову. Он не мог поверить, что дожил до подобной катастрофы. Он отдал распоряжение вырубить электропитание, но это все равно произойдет на двадцать минут позже, чем следует. Акулы со скоростными модемами успеют скачать чудовищные объемы секретной информации через открывшееся окно.

Из размышлений об этом кошмаре его вывела Соши, подбежавшая к подиуму со свежей распечаткой.

— Я кое-что нашла, сэр! — возбужденно сказала она. — Висячие строки в источнике!Альфа-группы повсюду!

Джабба не шелохнулся.

— Мы ищем цифровой ключ, черт его дери. А не альфа-группы. Ключ к шифру-убийце — это число!

— Но, сэр, тут висячие строки! Танкадо — мастер высокого класса, он никогда не оставил бы висячие строки, тем более в таком количестве!

Эти висячие строки, или «сироты», обозначают лишние строки программы, никак не связанные с ее функцией. Они ничего не питают, ни к чему не относятся, никуда не ведут и обычно удаляются в процессе окончательной проверки и антивирусной обработки.

Джабба взял в руки распечатку. Фонтейн молча стоял рядом.

Сьюзан заглянула в распечатку через плечо Джаббы.

— Выходит, нас атакует всего лишь первый набросок червя Танкадо?

— Набросок или отшлифованный до блеска экземпляр, — проворчал Джабба, — но он дал нам под зад коленом.

— Не верю, — возразила Сьюзан. — Танкадо был известен стремлением к совершенству. Вы сами это знаете. Он никогда не оставил бы «жучков» в своей программе.

— Их слишком много! — воскликнула Соши, выхватив распечатку из рук Джаббы и сунув ее под нос Сьюзан. — Смотрите!

Сьюзан кивнула. Так и есть, примерно через каждые двадцать строк появляется произвольный набор четырех знаков. Сьюзан пробежала все их глазами.

PFEE

SESN

RETM

— Альфа-группы из четырех знаков, — задумчиво проговорила Сьюзан. — И частью программы они явно не являются.

— Да бросьте вы это, — проворчал Джабба. — Хватаетесь за соломинку.

— Может быть, и нет, — сказала Сьюзан. — Во множестве шифров применяются группы из четырех знаков. Возможно, это и есть ключ.

— Вот именно, — простонал Джабба. — Он над вами издевается. А вы тем временем погибаете. — Он посмотрел на экран. — Осталось девять минут.

Сьюзан, не слушая его, повернулась к Соши.

— Сколько там этих сироток? — спросила она.

Соши развела руками. Она села за терминал Джаббы и перепечатала все группы, а закончив, подбежала к Сьюзан. Все посмотрели на экран.

PFEE SESN RETM MFHA IRWE OOIG МEEN NRMA

ENET SHAS DCNS IIAA IEER BRNK FBLE LODI

Улыбалась одна только Сьюзан.

— Нечто знакомое, — сказала она. — Блоки из четырех знаков, ну прямо ЭНИГМА.

Директор понимающе кивнул. ЭНИГМА, это двенадцатитонное чудовище нацистов, была самой известной в истории шифровальной машиной. Там тоже были группы из четырех знаков.

— Потрясающе, — страдальчески сказал директор. — У вас, часом, нет такой же под рукой?

— Не в этом дело! — воскликнула Сьюзан, внезапно оживившись. Это как раз было ее специальностью. — Дело в том, что это и есть ключ! Энсей Танкадо дразнит нас, заставляя искать ключ в считанные минуты. И при этом подбрасывает подсказки, которые нелегко распознать!

— Абсурд! — отрезал Джабба. — Танкадо оставил нам только один выход — признать существование «ТРАНСТЕКСТА». Такая возможность была. Последний шанс. Но мы его упустили.

— Не могу с ним не согласиться, — заметил Фонтейн. — Сомневаюсь, что Танкадо пошел бы на риск, дав нам возможность угадать ключ к шифру-убийце.

Сьюзан рассеянно кивнула, но тут же вспомнила, как Танкадо отдал им Северную Дакоту. Она вглядывалась в группы из четырех знаков, допуская, что Танкадо играет с ними в кошки-мышки.

— Туннельный блок наполовину уничтожен! — крикнул техник.

На ВР туча из черных нитей все глубже вгрызалась в оставшиеся щиты.

Дэвид сидел в мини-автобусе, тихо наблюдая за драмой, разыгрывавшейся перед ним на мониторе.

— Сьюзан! — позвал он. — Меня осенило. Здесь шестнадцать групп по четыре знака в каждой?

— О, ради Бога, — пробурчал себе под нос Джабба. — Все хотят поиграть в эту игру?

Сьюзан пропустила эти слова мимо ушей.

— Да. Шестнадцать.

— Уберите пробелы, — твердо сказал Дэвид.

— Дэвид? — сказала Сьюзан. — Ты, наверное, не понял. Эти группы из четырех знаков…

— Уберите пробелы, — повторил он.

Сьюзан колебалась недолго, потом кивнула Соши. Соши быстро удалила пробелы, но никакой ясности это не внесло.

P F E E S E S N R E T M M F H

E N E T S H A S D C N S I I A

Джабба взорвался:

— Довольно! Игра закончена! Червь ползет с удвоенной скоростью! У нас осталось всего восемь минут. Мы ищем число, а не произвольный набор букв.

— Четыре умножить на шестнадцать, — спокойно сказал Дэвид. — Вспомни арифметику, Сьюзан.

Сьюзан посмотрела на Беккера, наблюдавшего за ней с экрана. Вспомнить арифметику? Он сам считает как фокусник. Она знала, что он перемножает цифры и намертво запоминает словари, не хуже ксерокса.

— Таблица умножения, — сказал Беккер.

«При чем здесь таблица умножения? — подумала Сьюзан. — Что он хочет этим сказать?»

— Четыре на шестнадцать, — повторил профессор. — Лично я проходил это в четвертом классе.

Сьюзан вспомнила стандартную школьную таблицу. Четыре на шестнадцать.

— Шестьдесят четыре, — сказала она равнодушно. — Ну и что?

Дэвид приблизился поближе к камере. Теперь его лицо занимало экран целиком.

— Шестьдесят четыре знака…

Сьюзан кивнула:

— Да, но они… — Она вдруг замерла.

— Шестьдесят четыре буквы, — повторил Дэвид.

— О мой Бог! — воскликнула Сьюзан. — Дэвид, ты просто гений!

Глава 121

— Семь минут! — оповестил техник.

— Восемь рядов по восемь! — возбужденно воскликнула Сьюзан.

Соши быстро печатала. Фонтейн наблюдал молча. Предпоследний щит становился все тоньше.

— Шестьдесят четыре буквы! — скомандовала Сьюзан. — Это «совершенный квадрат»!

— «Совершенный квадрат»? — переспросил Джабба. — Ну и что с того?

Спустя несколько секунд Соши преобразовала на экране, казалось бы, произвольно набранные буквы. Теперь они выстроились в восемь рядов по восемь в каждом. Джабба посмотрел на экран и в отчаянии всплеснул руками. Новый порядок букв показался не более вразумительным, чем оригинал.

P F E E S E S N

R E T M P F H A

I R W E O O I G

M E E N N R M A

E N E T S H A S

D C N S I I A A

I E E R B R N K

F B L E L O D I

— Ясно как в полночь в подвале, — простонал Джабба.

— Мисс Флетчер, — потребовал Фонтейн, — объяснитесь!

Все глаза обратились к ней.

Сьюзан внимательно вглядывалась в буквы. Вскоре она едва заметно кивнула и широко улыбнулась.

— Дэвид, ты превзошел самого себя!

Люди на подиуме с недоумением переглянулись.

Дэвид подмигнул крошечной Сьюзан на своем мониторе.

— Шестьдесят четыре буквы. Юлий Цезарь всегда с нами.

Мидж развела руками.

— О чем вы?

— «Квадрат» Цезаря, — просияла Сьюзан. — Читается сверху вниз. Танкадо прислал нам письмо.

Глава 122

— Шесть минут! — крикнул техник.

Сьюзан отдала приказ:

— Перепечатайте сверху вниз! Нужно читать по вертикали, а не по горизонтали!

Пальцы Соши стремительно забегали по клавишам.

— Так посылал свои распоряжения Цезарь! — сказала Сьюзан. — Количество букв всегда составляло совершенный квадрат.

— Готово! — крикнула Соши.

Все посмотрели на вновь организованный текст, выстроенный в горизонтальную линию.

— По-прежнему чепуха, — с отвращением скривился Джабба. — Смотрите. Это просто бессмысленный набор букв… — Слова застряли у него в горле, глаза расширились. — О… Боже ты мой…

Фонтейн тоже все понял. Брови его поползли вверх. Он был потрясен.

Мидж и Бринкерхофф охнули в унисон.

— Ну и чертовщина!

Перед глазами возник текст:

PRIMEDIFFERENCEBETWEENELEMENTSRESPONSIBLE

FORHIROSHIMAANDNAGASAKI

— Введите пробелы, — приказала Сьюзан. — Нам предстоит решить одну задачку.

Глава 123

Техник с бледным лицом подбежал к подиуму.

— Туннельный блок сейчас рухнет!

Джабба повернул голову к экрану ВР. Атакующие линии рвались вперед, они находились уже на волосок от пятой, и последней, стены. Последние минуты существования банка данных истекали.

Сьюзан отгородилась от царившего вокруг хаоса, снова и снова перечитывая послание Танкадо.

PRIME DIFFERENCE BETWEEN ELEMENTS

RESPONSIBLE FOR HIROSHIMA AND NAGASAKI

ГЛАВНАЯ РАЗНИЦА МЕЖДУ ЭЛЕМЕНТАМИ,

ОТВЕТСТВЕННЫМИ ЗА ХИРОСИМУ И НАГАСАКИ

— Это даже не вопрос! — крикнул Бринкерхофф. — Какой же может быть ответ?

— Нам необходимо число, — напомнил Джабба. — Шифр-убийца имеет цифровую структуру.

— Тихо, — потребовал Фонтейн и повернулся к Сьюзан. — Мисс Флетчер, вы проделали уже немалую часть пути. Постарайтесь пройти по нему до конца.

Сьюзан вздохнула:

— Программа принимает ключ только в цифровой форме. Мне кажется, что тут содержится некий намек на то, что это за цифра. В тексте названы Хиросима и Нагасаки, города, разрушенные атомными бомбами. Может быть, ключ связан с количеством человеческих жертв, оценочной суммой нанесенного ущерба в долларах… — Она замолчала, снова вчитываясь в текст. — Слово «разница» особенно важно. Главная разница между Хиросимой и Нагасаки. По-видимому, Танкадо считал, что два эти события чем-то различались между собой.

Выражение лица Фонтейна не изменилось. Но надежда быстро улетучивалась. Похоже, нужно было проанализировать политический фон, на котором разворачивались эти события, сравнить их и перевести это сопоставление в магическое число… и все это за пять минут.

Глава 124

— Атаке подвергся последний щит!

На ВР отчетливо было видно, как уничтожалось окно программной авторизации. Черные всепроникающие линии окружили последний предохранительный щит и начали прорываться к сердцевине банка данных.

Алчущие хакеры прорывались со всех уголков мира. Их количество удваивалось каждую минуту. Еще немного, и любой обладатель компьютера — иностранные шпионы, радикалы, террористы — получит доступ в хранилище секретной информации американского правительства.

Пока техники тщетно старались отключить электропитание, собравшиеся на подиуме пытались понять расшифрованный текст. Дэвид Беккер и два оперативных агента тоже пробовали сделать это, сидя в мини-автобусе в Севилье.

ГЛАВНАЯ РАЗНИЦА МЕЖДУ ЭЛЕМЕНТАМИ,

ОТВЕТСТВЕННЫМИ ЗА ХИРОСИМУ И НАГАСАКИ

Соши размышляла вслух:

— Элементы, ответственные за Хиросиму и Нагасаки… Пёрл-Харбор? Отказ Хирохито…

— Нам нужно число, — повторял Джабба, — а не политические теории. Мы говорим о математике, а не об истории!

Соши замолчала.

— Полезный груз? — предложил Бринкерхофф. — Количество жертв? Ущерб в долларах?

— Нам нужна точная цифра, — напомнила Сьюзан. — Оценки ущерба всюду приводятся разные. — Она еще раз взглянула на текст. — Элементы, ответственные…

У Дэвида Беккера, находившегося в трех тысячах миль от комнаты оперативного управления, загорелись глаза.

— Элементы! — воскликнул он. — Мы говорим о математике, а не об истории!

Головы повернулись к спутниковому экрану.

— Танкадо играет с нами в слова! — сказал Беккер. — Слово «элемент» имеет несколько значений!

— Какие же, мистер Беккер? — спросил Фонтейн.

Все остальные встретили слова Беккера недоуменным молчанием.

— Элементы! — повторил Беккер. — Периодическая таблица! Химические элементы! Видел ли кто-нибудь из вас фильм «Толстый и тонкий» о Манхэттенском проекте? Примененные атомные бомбы были неодинаковы. В них использовалось разное топливо — разные элементы!

Соши хлопнула в ладоши.

— Он прав! Я читала об этом! В бомбах было разное топливо! В одной урановое, в другой плутониевое! Это два разных элемента!

Люди на подиуме перешептывались.

— Уран и плутоний! — воскликнул Джабба, и в его голосе впервые послышались нотки надежды. — Нам нужно установить разницу между этими элементами. — Он повернулся к бригаде своих помощников. — Кто знает, какая разница между этими элементами?

На лицах тех застыло недоумение.

— Давайте же, ребята! — сказал Джабба. — Вы же учились в колледжах! Ну, кто-нибудь? Разница между ураном и плутонием!

Ответа не последовало.

Сьюзан повернулась к Соши.

— Выход в Интернет! Здесь есть браузер?

Соши кивнула.

— Лучше всего — «Нетскейп».

Сьюзан сжала ее руку.

— Давайте скорее! Попробуем порыскать!

Глава 125

— Сколько у нас времени? — крикнул Джабба.

Техники в задней части комнаты не откликнулись. Все их внимание было приковано к ВР. Последний щит угрожающе таял.

Сьюзан и Соши занялись поисками во Всемирной паутине.

— «Лаборатория вне закона»? — спросила Сьюзан. — Это что за фрукт?

Соши пожала плечами.

— Открыть? Ну и ну, — ужаснулась она. — Шестьсот сорок семь ссылок на уран, плутоний и атомные бомбы. Похоже, это то, что нам нужно.

Сьюзан открыла один из каналов. На экране высветилось предупреждение:

Информация, содержащаяся в этом файле, предназначена исключительно для научного использования. Любые частные лица, которые попытаются создать описанные здесь изделия, рискуют подвергнуться смертоносному облучению и/или вызвать самопроизвольный взрыв.

— Самопроизвольный взрыв? — ужаснулась Соши. — Господи Иисусе.

— Ищите. — Над ними склонился Фонтейн. — Посмотрим, что у них есть.

Соши начала просматривать документ. Ей попалось описание нитрата мочевины, в десять раз более мощной взрывчатки, чем динамит. Инструкция по ее изготовлению была проста, как рецепт приготовления жженого сахара.

— Плутоний и уран, — повторял Джабба. — Переходите к главному.

— Вернитесь назад, — приказала Сьюзан. — Документ слишком объемный. Найдите содержание.

Соши открутила несколько страниц назад.

I. Механизм атомной бомбы

A) альтиметр

B) детонатор сжатого воздуха

C) детонирующие головки

D) взрывчатые заряды

E) нейтронный дефлектор

F) уран и плутоний

G) свинцовая защита H) взрыватели

II. Ядерное деление/ядерный синтез

A) деление (атомная бомба) и синтез (водородная бомба)

B) U-235, U-238 и плутоний

III. История атомного оружия

A) разработка (Манхэттенский проект)

B) взрыв

1) Хиросима

2) Нагасаки

3) побочные продукты атомного взрыва

4) зоны поражения

— Раздел второй! — сразу же воскликнула Сьюзан. — Уран и плутоний! Давай!

Все ждали, когда Соши откроет нужный раздел.

— Вот, — сказала она. — Стоп. — И быстро пробежала глазами информацию. Здесь имелась масса всяческих сведений. — И откуда мы знаем, что именно ищем? Одно различие от природы, другое — рукотворное. Плутоний впервые был открыт…

— Число, — напомнил Джабба. — Нам нужно число.

Сьюзан еще раз перечитала послание Танкадо. Главная разница между элементами… разница между… нужно найти число…

— Подождите! — сказала она. — Слово «разница» многозначно. Нам нужно число — значит, речь идет о математике. Еще одна игра слов мистера Танкадо: «разница» означает результат вычитания.

— Верно! — сказал Беккер с экрана. — Может быть, у этих элементов разное число протонов или чего-то еще? Если вычесть…

— Он прав, — сказал Джабба, повернувшись к Соши. — На этих таблицах есть числа? Количество протонов? Период полураспада? Что-нибудь, что можно было бы вычесть одно из другого?

— Три минуты! — послышался крик.

— А сверхкритическая масса? — предложила Соши. — Тут сказано, что сверхкритическая масса плутония составляет тридцать пять и две десятых фунта.

— Вот именно! — крикнул Джабба. — Посмотрите уран! Его сверхкритическую массу.

— М-м… сто десять фунтов, — сказала Соши.

— Сто десять? — оживился Джабба. — Сколько будет сто десять минус тридцать пять и две десятых?

— Семьдесят четыре и восемь десятых, — сказала Сьюзан. — Но я не думаю…

— С дороги! — закричал Джабба, рванувшись к клавиатуре монитора. — Это и есть ключ к шифру-убийце! Разница между критическими массами. Семьдесят четыре и восемь десятых!

— Подождите, — сказала Сьюзан, заглядывая через плечо Соши. — Есть еще кое-что. Атомный вес. Количество нейтронов. Техника извлечения. — Она пробежала глазами таблицу. — Уран распадается на барий и криптон; плутоний ведет себя несколько иначе. В уране девяносто два протона и сто сорок шесть нейтронов, но…

— Нам нужна самоочевидная разница, — подсказала Мидж. — У Танкадо сказано: главная разница между элементами.

— Господи Иисусе! — вскричал Джабба. — Откуда нам знать, что для Танкадо было главной разницей?

— На самом деле, — прервал его Дэвид, — Танкадо имел в виду первичную, а не главную разницу.

Его слова буквально обожгли Сьюзан.

— Первичное! — воскликнула она. И повернулась к Джаббе. — Ключ — это первичное, то есть простое число! Подумайте! Это не лишено смысла!

Джабба сразу понял, что Сьюзан права. Энсей Танкадо сделал карьеру на простых числах. Простые числа — главные строительные блоки шифровальных алгоритмов, они обладали уникальной ценностью сами по себе. Эти числа отлично работают при создании шифров, потому что компьютеры не могут угадать их с помощью обычного числового дерева.

Соши даже подпрыгнула.

— Да! Совершенно верно! Простые числа играют важнейшую роль в японской культуре! Стихосложение хайку основано на простых числах. Три строки по пять, семь и снова пять слогов. Во всех храмах Киото…

— Довольно! — сказал Джабба. — Если ключ — простое число, то что с того? Варианты бесконечны!

Конечно, Джабба прав. Поскольку числовая строка бесконечна, всегда можно заглянуть дальше и найти еще одно простое число. Между 0 и 1 000 000 более 70 000 вариантов. Все зависит от того, что выбрал Танкадо. Чем больше это число, тем труднее его найти.

— Оно будет громадным, — застонал Джабба. — Ясно, что это будет число-монстр.

Сзади послышался возглас:

— Двухминутное предупреждение!

Джабба в отчаянии бросил взгляд на ВР. Последний щит начал рушиться. Техники сновали по комнате.

Что-то подсказывало Сьюзан, что они близки к разгадке.

— Мы можем это сделать! — сказала она, стараясь взять ситуацию под контроль. — Из всех различий между ураном и плутонием наверняка есть такое, что выражается простым числом! Это наша главная цель. Простое число!

Джабба посмотрел на таблицу, что стояла на мониторе, и всплеснул руками.

— Здесь около сотни пунктов! Мы не можем вычесть их все одно из другого.

— Многие пункты даны не в числовой форме, — подбодрила людей Сьюзан. — Их мы можем проигнорировать. Уран природный элемент, плутоний — искусственный. Для урана используется ружейный детонатор, для плутония нужен взрыв. Это не числа, такие различия нас не касаются.

— Работайте, — поторопил Фонтейн. На ВР последняя стена стала уже тоньше яичной скорлупы.

Джабба поднял брови.

— Хорошо, это ничего не дает. Начнем вычитание. Я беру на себя верхнюю четверть пунктов, вы, Сьюзан, среднюю. Остальные — все, что внизу. Мы ищем различие, выражаемое простым числом.

Через несколько секунд всем стало ясно, что эта затея бессмысленна. Числа были огромными, в ряде случаев не совпадали единицы измерения.

— Это все равно что вычитать апельсины из яблок, — сказал Джабба. — Гамма-лучи против электромагнитной пульсации. Распадающиеся материалы и нераспадающиеся. Есть целые числа, но есть и подсчет в процентах. Это полная каша!

— Это где-то здесь, — твердо сказала Сьюзан. — Надо думать. Есть различие, которое мы все время упускаем. Что-то очень простое!

— Ой, дорогие мои… — сказала вдруг Соши. Она открыла на экране второе окно и просматривала остальную часть документов «Лаборатории вне закона».

— В чем дело? — спросил Фонтейн. — Вы что-то нашли?

— Вроде того. — У Соши был голос провинившегося ребенка. — Помните, я сказала, что на Нагасаки сбросили плутониевую бомбу?

— Да, — ответил дружный хор голосов.

— Так вот… — Соши шумно вздохнула. — Похоже, я ошиблась.

— Что?! — чуть не подпрыгнул Джабба. — Мы ищем совсем не то?

Соши показала на экран. Все сгрудились вокруг нее и прочитали текст:

…распространено заблуждение, будто на Нагасаки была сброшена плутониевая бомба. На самом деле в ней использовался уран, как и в ее сестрице, сброшенной на Хиросиму.

— Но… — Сьюзан еле обрела дар речи. — Если оба элемента — уран, то как мы найдем различие между ними?

— А вдруг Танкадо ошибся? — вмешался Фонтейн. — Быть может, он не знал, что бомбы были одинаковые?

— Нет! — отрезала Сьюзан. — Он стал калекой из-за этих бомб. И он знал про них все.

Глава 126

— Одна минута!

Джабба посмотрел на ВР.

Стремительно исчезал уровень авторизации файлов — последняя линия обороны. А у входа толпились бандиты.

— Внимание! — скомандовал Фонтейн.

Соши смотрела на монитор и читала вслух:

— В бомбе, сброшенной на Нагасаки, использовался не плутоний, а искусственно произведенный, обогащенный нейтронами изотоп урана с атомным весом 238.

— Черт возьми! — выругался Бринкерхофф. — В обеих бомбах уран. Элементы, ответственные за Хиросиму и Нагасаки, — оба являются ураном! Никакого различия!

— Мы погибли, — прошептала Мидж.

— Подождите, — сказала Сьюзан. — Прочитайте еще раз.

Соши прочитала снова:

— …Искусственно произведенный, обогащенный нейтронами изотоп урана с атомным весом 238.

— Двести тридцать восемь? — воскликнула Сьюзан. — Разве мы не знаем, что в хиросимской бомбе был другой изотоп урана?

Все вокруг недоуменно переглянулись. Соши лихорадочно прогоняла текст на мониторе в обратном направлении и наконец нашла то, что искала.

— Да! Здесь говорится о другом изотопе урана!

Мидж изумленно всплеснула руками.

— И там и там уран, но разный!

— В обеих бомбах уран? — Джабба оживился и прильнул к экрану. — Это обнадеживает: яблоки и яблоки!

— Чем отличаются изотопы? — спросил Фонтейн. — Это должно быть что-то фундаментальное.

Соши пожирала глазами текст.

— Подождите… сейчас посмотрю… отлично…

— Сорок пять секунд! — раздался крик.

Сьюзан взглянула на ВР. Последний защитный слой был уже почти невидим.

— Вот оно! — воскликнула Соши.

— Читайте! — Джабба обливался потом. — В чем разница? Должна же она быть?

— Да! — Соши ткнула пальцем в свой монитор. — Смотрите!

Все прочитали:

— …в этих бомбах использовались разные виды взрывчатого вещества… обладающие идентичными химическими характеристиками. Эти изотопы нельзя разделить путем обычного химического извлечения. Кроме незначительной разницы в атомном весе, они абсолютно идентичны.

— Атомный вес! — возбужденно воскликнул Джабба. — Единственное различие — их атомный вес. Это и есть ключ! Давайте оба веса! Мы произведем вычитание.

— Подождите, — сказала Соши. — Сейчас найду. Вот!

Все прочитали:

— Разница в весе незначительна… разделяются в следствие газовой диффузии… 10,032498 х 10¹³⁴ в сравнении с 1939484 х 10²³*.

— Ну вот, наконец-то! — вскрикнул Джабба. — Это и есть их вес!

— Тридцать секунд!

— Давайте же, — прошептал Фонтейн. — Вычитайте, да побыстрее.

Джабба схватил калькулятор и начал нажимать кнопки.

— А что это за звездочка? — спросила Сьюзан. — После цифр стоит какая-то звездочка.

Джабба ее не слушал, остервенело нажимая на кнопки.

— Осторожно! — сказала Соши. — Нам нужны точные цифры.

— Звездочка, — повторила Сьюзан, — это сноска.

Соши прокрутила текст до конца раздела и побелела.

— О… Боже ты мой.

— В чем дело? — спросил Джабба.

Все прильнули к экрану и сокрушенно ахнули. Крошечная сноска гласила:

Предел ошибки составляет 12 %. Разные лаборатории приводят разные цифры.

Глава 127

Собравшиеся на подиуме тотчас замолчали, словно наблюдая за солнечным затмением или извержением вулкана — событиями, над которыми у них не было ни малейшей власти. Время, казалось, замедлило свой бег.

— Мы терпим бедствие! — крикнул техник. — Все линии устремились к центру!

С левого экрана в камеру неотрывно смотрели Дэвид и агенты Смит и Колиандер. На ВР последняя стенка напоминала тонюсенькую пленку. Вокруг нее было черно от нитей, готовых ринуться внутрь. Справа бесконечной чередой мелькали кадры, запечатлевшие последние минуты Танкадо: выражение отчаяния на его лице, вытянутую руку, кольцо, поблескивающее на солнце.

Сьюзан смотрела на эти кадры, то выходившие из фокуса, то вновь обретавшие четкость. Она вглядывалась в глаза Танкадо — и видела в них раскаяние. «Он не хотел, чтобы это зашло так далеко, — говорила она себе. — Он хотел нас спасти». Но снова и снова он протягивал руку, так, чтобы люди обратили внимание на кольцо. Он хотел объяснить им, но не мог. И все тянул и тянул к ним свои пальцы.

В Севилье Беккер лихорадочно обдумывал происходящее. Как они называют эти изотопы — U235 и U?.. Он тяжко вздохнул: какое все это имеет значение? Он профессор лингвистики, а не физики.

— Атакующие линии готовятся к подтверждению доступа!

— Господи! — Джабба в отчаянии промычал нечто нечленораздельное. — Чем же отличаются эти чертовы изотопы? Никто этого не знает? — Ответа он не дождался. Техники и все прочие беспомощно смотрели на ВР. Джабба повернулся к монитору и вскинул руки. — Почему среди нас нет ни одного ядерного физика?

Сьюзан, глядя на мультимедийный клип, понимала, что все кончено. Она следила за смертью Танкадо — в который уже раз. Он хотел говорить, но слова застревали у него в горле. Он протягивал свою изуродованную руку… пытаясь что-то сообщить. «Танкадо хотел спасти наш банк данных, — говорила она себе. — А мы так и не узнаем, как это сделать».

— Захватчики у ворот!

Джабба взглянул на экран.

— Вот и все! — По его лицу стекали ручейки пота.

Последняя защитная стенка на центральном экране почти совсем исчезла. Черные линии, сбившись в кучу вокруг ядра, настолько сгустились, что их масса стала совсем непрозрачной и легонько подрагивала. Мидж отвернулась. Фонтейн стоял очень прямо, глядя прямо перед собой. У Бринкерхоффа был такой вид, словно он вот-вот лишится чувств.

— Десять секунд!

Глаза Сьюзан неотрывно смотрели на Танкадо. Отчаяние. Сожаление. Снова и снова тянется его рука, поблескивает кольцо, деформированные пальцы тычутся в лица склонившихся над ним незнакомцев. Он что-то им говорит. Но что же?

Дэвид на экране застыл в глубокой задумчивости.

— Разница, — бормотал он себе под нос. — Разница между U235 и U238. Должно быть что-то самое простое.

Техник в оперативном штабе начал отсчет:

— Пять! Четыре! Три!

Эта последняя цифра достигла Севильи в доли секунды. Три… три…

Беккера словно еще раз ударило пулей, выпущенной из пистолета. Мир опять замер вокруг.

Три… три… три… 238 минус 235! Разница равна трем! Он медленно потянул к себе микрофон.

В то же самое мгновение Сьюзан опять бросила взгляд на руку Танкадо, на этот раз посмотрев не на кольцо… не на гравировку на золоте, а на… его пальцы. Три пальца. Дело было вовсе не в кольце, а в человеческой плоти. Танкадо не говорил, он показывал. Он открывал секрет, открывал ключ к шифру-убийце — умоляя, чтобы люди его поняли… моля Бога, чтобы его секрет вовремя достиг агентства.

— Три, — прошептала она, словно оглушенная.

— Три! — раздался крик Дэвида из Испании.

Но в общем хаосе их никто, похоже, не слышал.

— Мы тонем! — крикнул кто-то из техников.

ВР начала неистово мигать, когда ядро захлестнул черный поток. Под потолком завыли сирены.

— Информация уходит!

— Вторжение по всем секторам!

Сьюзан двигалась как во сне. Подойдя к компьютеру Джаббы, она подняла глаза и увидела своего любимого человека. Его голос гремел:

— Три! Разница между 238 и 235 — три!

Все подняли головы.

— Три! — крикнула Сьюзан, перекрывая оглушающую какофонию сирен и чьих-то голосов. Она показала на экран. Все глаза были устремлены на нее, на руку Танкадо, протянутую к людям, на три пальца, отчаянно двигающихся под севильским солнцем.

Джабба замер.

— О Боже! — Он внезапно понял, что искалеченный гений все это время давал им ответ.

— Три — это простое число! — сказала Соши. — Три — это простое число!

Фонтейн пребывал в изумлении.

— Неужели так просто?

— Утечка информации! — кричал кто-то. — Стремительная!

Все люди на подиуме потянулись к терминалу в одно и то же мгновение, образовав единое сплетение вытянутых рук. Но Сьюзан, опередив всех, прикоснулась к клавиатуре и нажала цифру 3. Все повернулись к экрану, где над всем этим хаосом появилась надпись:

ВВЕСТИ ПАРОЛЬ? 3

— Да! — скомандовал Фонтейн. — Нажимайте!

Сьюзан задержала дыхание и опустила палец на клавишу «Ввод». Компьютер издал звуковой сигнал.

Никто не мог даже пошевелиться.

Спустя три мучительные секунды все еще ничего не произошло. Сирены по-прежнему выли. Пять секунд. Шесть секунд.

— Утечка информации!

— Никаких изменений!

Внезапно Мидж судорожно указала на экран.

— Смотрите!

На экран выплыла надпись:

КЛЮЧ К ШИФРУ-УБИЙЦЕ ПОДТВЕРЖДЕН

— Укрепить защитные стены! — приказал Джабба.

Но Соши, опередив его, уже отдала команду.

— Утечка прекратилась! — крикнул техник.

— Вторжение прекращено!

Наверху, на экране ВР, возникла первая из пяти защитных стен. Черные атакующие линии начали исчезать.

— Происходит восстановление! — кричал Джабба. — Все становится на свои места!

Какой-то миг еще ощущались сомнения, казалось, что в любую секунду все снова начнет разваливаться на части. Но затем стала подниматься вторая стена, за ней третья. Еще несколько мгновений, и весь набор фильтров был восстановлен. Банк данных снова был в безопасности.

В комнате творилось нечто невообразимое. Техники обнимали друг друга, подбрасывая вверх длинные полосы распечаток. Бринкерхофф обнимал Мидж. Соши заливалась слезами.

— Джабба, — спросил Фонтейн, — много они похитили?

— Совсем мало, — сказал Джабба, посмотрев на монитор. — Всего лишь какие-то обрывки, в полном виде — ничего.

Фонтейн медленно кивнул и улыбнулся одними уголками губ. Он искал глазами Сьюзан Флетчер, но она уже стояла прямо перед экраном, на котором крупным планом было видно лицо Дэвида Беккера.

— Дэвид?

— Привет, красавица. — Он улыбнулся.

— Возвращайся домой. Прямо сейчас.

— Встретимся в «Стоун-Мэнор»?

Она кивнула, и из ее глаз потекли слезы.

— Договорились.

— Агент Смит! — позвал Фонтейн.

Из-за спины Беккера появилось лицо Смита.

— Слушаю, сэр?

— Мне кажется, мистер Беккер опаздывает на свидание. Проследите, чтобы он вылетел домой немедленно.

Смит кивнул:

— Наш самолет в Малаге. — Он похлопал Беккера по спине. — Получите удовольствие, профессор. Вы летали когда-нибудь на «Лирджете-60»?

Беккер усмехнулся:

— Давненько не летал. Со вчерашнего дня.

Глава 128

Когда Сьюзан проснулась, солнце уже светило вовсю. Его нежные лучи проникали сквозь занавеску и падали на пуховую перину. Она потянулась к Дэвиду. Это ей снится? Трудно было даже пошевельнуться: события вчерашнего дня вычерпали все ее силы без остатка.

— Дэвид… — тихо простонала она.

Ответа не последовало. Она открыла глаза, не в состоянии даже протянуть руку. Простыня на его половине кровати была холодной. Дэвид исчез.

Значит, приснилось, подумала Сьюзан и села в кровати. Комната в викторианском стиле, сплошь кружева и антиквариат — лучший гостиничный номер в «Стоун-Мэнор». Сумка, с которой она приехала, на дощатом полу посреди комнаты… ее белье на спинке стула эпохи королевы Анны, стоящего возле кровати.

Вернулся ли Дэвид? Она помнила его тело, прижавшееся к ее телу, его нежные поцелуи. Неужели все это был сон? Сьюзан повернулась к тумбочке. На ней стояли пустая бутылка из-под шампанского, два бокала… и лежала записка.

Протерев глаза, она натянула на плечи одеяло и прочла:

Моя драгоценная Сьюзан!

Я люблю тебя.

Без воска, Дэвид.

Она просияла и прижала записку к груди. Это был Дэвид, кто же еще? Без воска… Этот шифр она еще не разгадала.

Что-то шевельнулось в углу. Сьюзан подняла глаза. На плюшевом диване, закутавшись в махровый халат, грелся на солнце Дэвид и внимательно за ней наблюдал. Она протянула руку, поманив его к себе.

— Без воска? — тихо спросила она, обнимая его.

— Без воска. — Он улыбнулся в ответ.

Она поцеловала его.

— Скажи, что это значит?

— Ни за что на свете. — Он засмеялся. — Супружеская пара без секретов — это очень скучно.

Сьюзан застенчиво улыбнулась.

— Если будет еще интереснее, чем этой ночью, я не смогу встать.

Дэвид привлек ее к себе, не ощущая тяжести. Вчера он чуть не умер, а сегодня жив, здоров и полон сил.

Сьюзан положила голову ему на грудь и слушала, как стучит его сердце. А ведь еще вчера она думала, что потеряла его навсегда.

— Дэвид, — вздохнула она, заметив на тумбочке его записку. — Скажи мне, что такое «без воска»? Ты же знаешь, что шифры, которые не поддаются, не выходят у меня из головы.

Дэвид молчал.

— Расскажи. — Она надулась. — Если не скажешь, тебе меня больше не видать.

— Врешь.

Она ударила его подушкой.

— Рассказывай! Немедленно!

Но Дэвид знал, что никогда ей этого не откроет. Секрет выражения «без воска» был ему слишком дорог. Он уходил корнями в давние времена. В эпоху Возрождения скульпторы, оставляя изъяны при обработке дорогого мрамора, заделывали их с помощью cera, то есть воска. Статуя без изъянов, которую не нужно было подправлять, называлась скульптурой sin cera, иными словами — без воска. С течением времени это выражение стало означать нечто честное, правдивое.

Английское слово sincere, означающее все правдивое и искреннее, произошло от испанского sin cera — без воска. Этот его секрет в действительности не был никакой тайной, он просто подписывал свои письма словом «Искренне». Почему-то ему казалось, что этот филологический ребус Сьюзан не обрадует.

— Хочу тебя обрадовать. Когда я летел домой, — сказал он, желая переменить тему, — я позвонил президенту университета.

Сьюзан радостно встрепенулась.

— Скажи, что ты ушел с поста декана.

Дэвид кивнул.

— В следующем семестре я возвращаюсь в аудиторию.

Сьюзан с облегчением вздохнула:

— Туда, где твое подлинное призвание.

Дэвид улыбнулся:

— Да. Наверное, Испания напомнила мне о том, что по-настоящему важно.

— Помогать вскрывать шифры? — Она чмокнула его в щеку. — Как бы там ни было, ты поможешь мне с моей рукописью.

— Рукописью?

— Да. Я решила ее издать.

— Издать? — Он с сомнением покачал головой. — Издать что?

— Некоторые идеи о протоколах вариативных фильтров и квадратичных остатках.

— Стопроцентный бестселлер.

Она засмеялась.

— Сам удивишься.

Дэвид сунул руку в карман халата и вытащил маленький предмет.

— Закрой глаза. У меня есть кое-что для тебя.

Она зажмурилась.

— Попробую угадать. Безвкусное золотое кольцо с надписью по-латыни?

— Нет. — Он усмехнулся. — Я попросил Фонтейна передать его наследникам Танкадо. — Он взял ее руку и натянул что-то на палец.

— Лжец, — засмеялась Сьюзан, открывая глаза. — Я же угада… — Но она замолкла на полуслове. На ее пальце было не кольцо Танкадо. Это было другое кольцо — платиновое, с крупным сверкающим бриллиантом.

Сьюзан охнула.

Дэвид посмотрел ей в глаза:

— Ты выйдешь за меня замуж?

У нее перехватило дыхание. Она посмотрела на него, потом на кольцо. Глаза ее увлажнились.

— О, Дэвид… у меня нет слов.

— Скажи «да».

Она отвернулась. Дэвид терпеливо ждал.

— Сьюзан Флетчер, я люблю вас. Будьте моей женой.

Она подняла голову. Глаза ее были полны слез.

— Прости меня, Дэвид, — прошептала она. — Я… я не могу.

Дэвид даже вздрогнул. Он смотрел в ее глаза, надеясь увидеть в них насмешливые искорки. Но их там не было.

— Сью… зан, — заикаясь, начал он. — Я… я не понимаю.

— Я не могу, — повторила она. — Я не могу выйти за тебя замуж. — Она отвернулась. Ее плечи подрагивали. Она закрыла лицо руками.

Дэвид не мог прийти в себя.

— Но, Сьюзан… я думал… — Он взял ее за дрожащие плечи и повернул к себе. И тогда он увидел, что Сьюзан вовсе не плакала.

— Я не выйду за тебя замуж! — Она расхохоталась и стукнула его подушкой. — До тех пор, пока ты не объяснишь, что такое «без воска»! Ты сводишь меня с ума!

Эпилог

Говорят, что смерть проясняет все. Токуген Нуматака теперь знал, что это именно так. Стоя над гробом в таможенном зале аэропорта Осаки, он ощущал горькую ясность, какой не знал прежде. Его религия говорила о взаимозависимости жизней, но у Нуматаки никогда не оставалось времени для религии.

Таможенные чиновники вручили ему конверт со свидетельством о рождении и документами на усыновление.

— Вы единственный родственник этого парня, — сказали они. — Мы с большим трудом вас нашли.

Мысли Нуматаки перенеслись на тридцать два года назад, в дождливую ночь, в больничную палату, где он оставил умирающую жену и калеку-сына. Он сделал это во имя менбоку — чести, — от которой осталась лишь бледная тень.

Среди бумаг оказалось золотое кольцо. Надпись Нуматака не понял. Да и какая разница: слова для него больше ничего не значили. Он бросил единственного сына. И вот теперь жестокая судьба их соединила.

ТОЧКА ОБМАНА ^(роман)

В Арктике обнаружен уникальный артефакт, способный раз и навсегда изменить будущее человечества. На место открытия отправляется научная экспедиция, цель которой — установить подлинность поразительной находки. Но вскоре после прибытия члены экспедиции начинают гибнуть один за другим.

Кто — и почему — убивает их?

Возможно, они подошли к разгадке тайны слишком близко?

От автора

Подразделение «Дельта», Национальное разведывательное управление и Космический фонд — реальные организации. Все технологии, описанные в романе, существуют и применяются на самом деле.

Если это открытые подтвердится, то, несомненно, станет одним из самых поразительных прорывов во Вселенную из всех, когда бы то ни было совершенных наукой. Его безграничные перспективы потрясают и вдохновляют. Обещая ответить на некоторые из самых древних вопросов, стоящих перед человечеством, открытие это одновременно поднимает новые, еще более фундаментальные проблемы.

Президент Билл Клинтон. Выступление на пресс-конференции 7 августа 1997 г. по поводу научного открытия, известного под кодом ALH 84001.

Глава 1

Ресторан «Тулос», расположенный неподалеку от Капитолийского холма, не может похвастаться политкорректностью меню: нежнейшая, младенческая телятина и карпаччо из конины делают его любимым местом завтрака вашингтонских чиновников. Вот и нынешним утром здесь кипела жизнь, разливаясь какофонией звуков. Безуспешно пытаясь слиться в единое целое, звуки перемешивались и наслаивались один на другой: звяканье столовых приборов, жужжание кофейной машины, музыка сотовых телефонов, гул голосов.

Метрдотель, предвкушая удовольствие, взял в руки бокал с утренней порцией «Кровавой Мэри», но в этот момент в зал ресторана вошла женщина. С дежурной улыбкой метрдотель обернулся к посетительнице.

— Доброе утро, — любезно приветствовал ее он, — чем могу помочь?

Дама казалась весьма привлекательной. Лет тридцати пяти, в серых плиссированных фланелевых брюках, консервативного вида туфлях без каблуков и блузке цвета слоновой кости от Лоры Эшли. Держалась она очень гордо и прямо: подбородок слегка приподнят — ровно настолько, чтобы свидетельствовать не об упрямстве, а о внутренней силе. Светло-каштановые волосы причесаны именно так, как модно в Вашингтоне, в стиле «сильно и броско»: пышные пряди не доходят до плеч, слегка завиваясь внутрь, — они выглядят женственно и привлекательно, но в то же время достаточно коротки. Это своего рода сигнал: их обладательница вполне может оказаться умнее вас.

— Я немного опоздала, — негромко обратилась дама к распорядителю. — У меня здесь назначена встреча с сенатором Секстоном.

Метрдотель неожиданно занервничал. Сенатор Седжвик Секстон — постоянный посетитель «Тулоса» и с недавнего времени один из самых знаменитых людей страны. Не далее как на прошлой неделе Секстон отпраздновал «Супер вторник» — сенатор с легкостью прошел первичные выборы в двенадцати округах, чем гарантировал своей родной республиканской партии выход в финал президентской гонки. Многие искренне верили, что сенатор имеет превосходные шансы уже следующей осенью вырвать Белый дом из рук упорно пытающегося выстоять под шквалом критики президента. Так что в последние дни фото Секстона не сходило со страниц газет и журналов, а незамысловатый предвыборный лозунг захватил почти всю Америку. Он призывал: «Прекрати тратить. Начинай ремонтировать».

— Сенатор Секстон завтракает вон там, у окна, — показал метрдотель. — Как мне вас представить?

— Его дочь. Рейчел Секстон.

«Ну я и дурак», — подумал метрдотель. Ведь гостья унаследовала ясные проницательные глаза сенатора, его великолепную осанку и даже внешнее благородство. Привлекательность сенатора также передалась его дочери, хотя Рейчел Секстон была куда тактичнее своего отца.

— Рад оказаться вам полезным, мисс Секстон.

Метрдотель повел даму через зал, в противоположный его конец. Взгляды всех мужчин были прикованы к ней — одни рассматривали ее украдкой, другие более откровенно. Надо признать, что в «Тулосе» бывало немного женщин. А таких, как Рейчел Секстон, здесь можно было пересчитать по пальцам.

— Какая фигура! — восхищенно прошептал кто-то. — Секстон что, нашел себе новуюжену?

— Идиот, это же его дочь, — так же шепотом ответили ему.

— Зная Секстона, — не унимался циник, — готов поспорить, что он и ее не пропустил.

Когда Рейчел подошла к столу, за которым сидел отец, сенатор говорил по сотовому телефону, разглагольствуя об одном из своих недавних успехов. Он мельком взглянул на дочь и постучал по часам, разумеется, «Картье»: «Опаздываешь, детка».

«Я тоже по тебе соскучилась», — мысленно ответила Рейчел.

Первое имя сенатора было Томас, но он давно предпочитал второе. Рейчел полагала, что отец сделал это потому, что оно гораздо лучше сочеталось с фамилией и должностью, создавая своеобразную аллитерацию: сенатор Седжвик Секстон. Человек этот являл собой великолепный образчик политика — серебристые волосы, талант оратора, лоск героя «мыльной оперы». Последнее качество казалось особенно существенным, учитывая способности сенатора к перевоплощениям.

— Рейчел!

Отец отложил телефон и встал, чтобы поцеловать дочь в щеку.

— Привет, пап! — коротко ответила та, даже не подумав вернуть поцелуй.

— Ты выглядишь очень усталой.

Ну вот, начинается, подумала дочь и спросила:

— Я получила твое сообщение. Что-нибудь случилось?

— Разве я не могу пригласить родную дочь позавтракать без всякого повода?

Рейчел отлично знала, что отец никогда не искал ее компании без самого серьезного на то повода. Секстон поднес к губам чашку с кофе.

— Ну, как же у нас дела?

— Работы по горло. Вижу, твоя кампания раскручивается совсем неплохо.

— О, давай сейчас не будем о делах. — Секстон наклонился к ней через стол и заговорил тише: — А как обстоит дело с тем парнем из госдепартамента, с которым я тебя познакомил?

Рейчел нетерпеливо повела головой, подавляя желание взглянуть на часы.

— Знаешь, пап, у меня, честное слово, просто не нашлось времени ему позвонить. Кроме того, было бы лучше, если б ты…

— Но ты обязана находить время для истинно важных вещей, дочка. Если в жизни нет любви, все остальное не имеет никакого смысла.

Напрашивалось сразу несколько возражений, однако Рейчел предпочла молчание. Отец всегда любил изображать наставника.

— Папа, ты же хотел меня видеть не просто так? Сказал, что есть важное дело.

— Действительно есть, — подтвердил сенатор, внимательно разглядывая дочь.

Рейчел тут же ощутила, как под взглядом отца стремительно тает, исчезая, воздвигнутая ее собственной волей защитная стена. Она ненавидела силу, которой обладал этот человек. Глаза сенатора поистине были его оружием. Очевидно, именно они и помогли ему попасть в Белый дом. Они могли, словно по команде, наполниться слезами, а уже в следующий момент проясниться, словно распахнув окно богатой и щедрой души и моментально вызвав доверие окружающих. «Все дело в доверии!» — не случайно отец так любил повторять эту фразу. Доверие собственной дочери сенатор потерял давно, однако сейчас стремительно завоевывал доверие страны.

— У меня к тебе предложение, — не стал он лукавить.

— Подожди, попробую отгадать, — остановила его дочь. — Какой-нибудь достойный и известный разведенный мужчина ищет молодую жену?

— Не льсти себе, малышка. Ты уже не так молода.

Рейчел моментально испытала ощущение собственной ничтожности, которое так часто возникало при беседах с отцом.

— Вовсе не имею намерения бросать тебе спасательный круг, — продолжал Секстон.

— Но я даже и не подозревала, что тону.

— Ты — нет. А вот президент тонет. Так что, пока не поздно, лучше покинуть корабль.

— Разве мы не обсуждали раньше этот вопрос?

— Подумай о будущем, Рейчел. Ты можешь работать со мной и на меня.

— Хочется верить, что ты все-таки пригласил меня сюда не ради этого.

Тонкое покрывало спокойствия моментально слетело с сенатора.

— Неужели ты не понимаешь, девочка, что твое сотрудничество с ним очень плохо отражается на моем имидже? И на моей избирательной кампании!

Рейчел вздохнула:

— Папа, я вовсе не работаю на президента. Больше того, я с ним даже не вижусь. Я всего лишь работаю на «Фэрфакс», ради всего святого!

— Но политика — это восприятие, дочка. Дело в том, что другим кажется, будто ты работаешь именно на президента.

Рейчел перевела дух, пытаясь оставаться невозмутимой.

— Мне стоило слишком больших усилий получить эту работу, отец, — решительно заявила она, — и я не собираюсь уходить.

Сенатор прищурился:

— Знаешь ли, иногда твой эгоизм действительно…

— Сенатор Секстон! — Возле стола совершенно неожиданно вырос журналист.

Поведение Секстона моментально изменилось. Рейчел тихо застонала и взяла из корзинки на столе круассан.

— Ральф Сниден, — представился журналист, — «Вашингтон пост». Могу я задать вам несколько вопросов?

Сенатор улыбнулся и аккуратно вытер рот салфеткой.

— Очень приятно познакомиться, Ральф. Давайте, только быстренько. Терпеть не могу холодный кофе.

Репортер засмеялся так, словно его дернули за веревочку.

— Разумеется, сэр. — Он вынул из кармана миниатюрный диктофон и включил его. — Сенатор, ваши телевизионные ролики призывают принять закон, позволяющий женщинам получать равную с мужчинами зарплату… а также снизить налоги с молодых семей. Можете ли вы прокомментировать это заявление?

— Конечно. Я всегда поддерживал сильных женщин и крепкие семьи.

Рейчел едва не подавилась круассаном.

— Кстати, о семьях, — продолжал журналист. — Вы много говорите об образовании. Даже предлагали внести весьма серьезные изменения в бюджет, чтобы направить более значительные суммы на нужды школ.

— Я считаю, что в детях — будущее страны.

Рейчел поразилась: отец опустился до того, что начал цитировать затертые лозунги?

— И последнее, сэр, — вновь заговорил репортер, — за прошедшие несколько недель ваш рейтинг колоссально вырос. Очевидно, это вызывает у президента немало тревог. А что вы сами думаете по поводу своих успехов?

— Думаю, все дело в доверии. Американцы начинают понимать, что президенту нельзя доверять там, где дело касается необходимости принимать серьезные решения от имени нации. Безудержные правительственные расходы с каждым днем увеличивают долговое бремя страны. Американцы видят, что пришло время прекратить тратить деньги и заняться текущим ремонтом.

Словно не выдержав демагогии сенатора, в сумочке Рейчел заверещал пейджер. Как правило, этот резкий звук действовал на нервы, но сейчас он показался ей почти приятным и даже мелодичным.

Зато сенатору явно не понравилась внезапная помеха.

Рейчел выловила нарушителя спокойствия из сумки и набрала пятизначный код, подтверждающий, что она слышит сигнал. Писк прекратился, и засветился жидкокристаллический дисплей. Через пятнадцать секунд появилось сообщение.

Сниден улыбнулся сенатору:

— Ваша дочь, несомненно, принадлежит к разряду деловых женщин. Тем более приятно видеть вас вместе за завтраком — ведь занятым людям непросто выкроить для этого часок!

— Я же сказал: семья превыше всего.

Сниден понимающе кивнул, однако через секунду глаза его смотрели уже более холодно.

— Могу ли я узнать, сэр, каким именно образом вы с дочерью разрешаете возникающие конфликты?

— Конфликты? — Сенатор поднял голову, словно не понимая, о чем именно идет речь. — Какие конфликты вы имеете в виду?

Рейчел невольно поморщилась: игра отца ее раздражала. Она прекрасно поняла, к чему клонил репортер.

Чертовы журналисты, думала Рейчел. Половина из них состоит на содержании у политиков. Вопрос явно относился к разряду так называемых грейпфрутов, то есть был призван производить впечатление жесткой журналистской работы, фактически же предоставлял сенатору простор для саморекламы. Как в теннисе: медленная высокая подача, которую отец мог с легкостью взять. В данном случае стояла задача прояснить кое — какие туманные вопросы.

— Ну как же, сэр… — Журналист кашлянул, делая вид, что ему очень неловко и неприятно задавать подобные вопросы. — Конфликт, например, заключается в том, что ваша дочь работает на вашего оппонента и соперника.

Сенатор Секстон громко расхохотался, тем самым давая понять, что не считает проблему серьезной.

— Во-первых, Ральф, президент и я не оппоненты и не соперники. Мы оба патриоты. А загвоздка в том, что каждый из нас имеет свои собственные идеи по поводу того, как вести вперед страну, которую мы так горячо любим.

Репортер просиял. Он получил свой жирный, лакомый кусок.

— Ну а во-вторых?

— А во-вторых, моя дочь вовсе не работает у президента. Она состоит на службе в одной из структур разведки. Составляет сообщения и направляет их в Белый дом. То есть занимает далеко не самое высокое положение. — Сенатор секунду помолчал и посмотрел на Рейчел: — На самом деле, дорогая, я даже не уверен, что ты хотя бы раз встречалась с господином президентом. Я не ошибаюсь?

Она ответила яростным взглядом, но тут опять запищал пейджер, захватив ее внимание. На экране возникло несколько сокращенных слов.

Рейчел слегка нахмурилась. Сообщение было очень неожиданным и скорее всего сулило плохие новости. Во всяком случае, представился прекрасный повод попрощаться.

— Джентльмены, — проговорила она, — как ни жаль, я должна идти. Срочно вызывают на работу.

— Мисс Секстон, — быстро сориентировался журналист, — прежде чем вы уйдете, я осмелился бы спросить: как следует относиться к слухам о том, что вы встретились с сенатором за завтраком именно для того, чтобы обсудить вопрос о переходе на работу в его команду?

Рейчел показалось, что этот человек неожиданно выплеснул ей в лицо чашку горячего кофе. Вопрос застал ее врасплох. Она взглянула на отца и по его едва заметной улыбке поняла, что все это неспроста. Она едва сдержалась, так хотелось перегнуться через стол и проткнуть родителя вилкой!

Журналист тем временем сунул диктофон ей прямо в лицо:

— Мисс Секстон!..

Рейчел посмотрела ему в глаза:

— Ральф, или как там, черт подери, вас зовут, слушайте внимательно и постарайтесь запомнить: я не имею ни малейшего намерения оставлять свою работу и переходить на службу к сенатору Секстону. Ну а если вы вздумаете написать что — нибудь другое, то, уверяю, вам придется приложить немало усилий, чтобы извлечь вот этот самый диктофон из вашей чертовой задницы!

Репортер явно не ожидал такого напора. Он остолбенел, не в силах произнести ни слова. Выключил диктофон. Потом, придя наконец в себя, изобразил улыбочку:

— Благодарю вас обоих.

С этими словами он исчез.

Рейчел моментально пожалела о собственной несдержанности. Она унаследовала взрывной темперамент отца и ненавидела его за это.

«Спокойно, Рейчел, спокойно! Держи себя в руках!»

Во взгляде отца читалось неодобрение.

— Тебе не помешало бы научиться вести себя поприличнее.

Она взяла сумочку.

— Свидание окончилось.

Сенатор уже думал о другом. Он достал сотовый телефон, собираясь начать очередной разговор.

— Пока, милая. Заглядывай иногда ко мне в офис, не забывай папочку. И ради Бога, поскорее выходи замуж. Тебе ведь уже тридцать три!

— Тридцать четыре! — поправила Рейчел. — Твоя секретарша даже прислала мне поздравительную открытку.

Отец хмыкнул:

— Тридцать четыре? Считай, старая дева. Знаешь, к тому времени, когда мне исполнилось тридцать четыре, я уже…

— Был женат на маме и трахал соседку?

Вопрос прозвучал громче, чем хотелось бы, и повис во внезапно наступившей в зале ресторана тишине. Посетители смотрели на них.

Глаза сенатора Секстона блеснули, а уже через мгновение словно застыли, излучая ледяной холод.

— Следите за своим поведением, леди!

Рейчел стремительно направилась к двери. «Нет уж, это вы следите за своим поведением, сенатор!»

Глава 2

Трое мужчин молча сидели в термопалатке. За ее стенками бушевал ветер, ежесекундно угрожая сорвать хрупкое сооружение с непрочных опор. Впрочем, никто из членов наблюдательной команды не обращал на это ни малейшего внимания. Каждый уже не раз бывал в переделках и посерьезнее.

Палатка была абсолютно белой и, скрытая от посторонних глаз, стояла в углублении. И средства связи, и транспорт, и оружие — все соответствовало самым высшим стандартам. Руководитель группы имел кодовое имя Дельта-1. Он был мускулистым и гибким, а глаза казались такими же пустыми и лишенными жизни, как и та земля вокруг, на которую их занесло.

Военный хронограф на руке Дельты-1 издал резкий сигнал. Звук прозвучал в унисон с сигналами хронографов двух других членов команды.

Значит, прошло еще тридцать минут.

Время тянулось неимоверно медленно.

Дельта-1 задумчиво поднялся и, не произнеся ни слова, вышел из палатки в кромешную тьму под резкие удары ветра. Подняв к глазам прибор ночного видения, внимательно изучил залитый лунным светом горизонт. Как всегда, сосредоточился на объекте. Он находился за тысячу метров от него и представлял собой огромное сооружение, вздымающееся над голой пустынной землей. Вместе со своей командой Дельта-1 наблюдал за сооружением уже десять дней, с того самого момента, как было закончено его строительство. Он ни секунды не сомневался, что секретная пока еще информация, которая содержится там, внутри, способна изменить мир. Чтобы уберечь ее, уже принесена в жертву человеческая жизнь.

Вокруг объекта стояла полная тишина.

Но суть, конечно, заключалась в том, что происходит внутри его.

Дельта-1 вернулся в палатку и взглянул на подчиненных:

— Пора начинать сеанс.

Они кивнули. Тот, что повыше, Дельта-2, раскрыл ноутбук и включил его. Устроившись перед дисплеем, он уверенно сжал джойстик и сделал короткое, точно рассчитанное движение. В ту же секунду за тысячу метров от палатки спрятанное в глубине объекта наблюдательное устройство величиной с комара получило команду и ожило.

Глава 3

Рейчел Секстон никак не могла успокоиться. Она гнала свой белый «форд» по Лисберг-хайвей. Голые стволы кленов у подножия Фоллс-Черч чернели на фоне прозрачного, чистого, словно хрустального мартовского неба. Однако даже красота мирного пейзажа, напоминающего эстамп, была не в силах усмирить гнев Рейчел. Недавний резкий взлет рейтинга отца, казалось, должен был бы сделать его великодушнее и придать ему уверенности в собственных силах, но вместо этого лишь раздул его и без того болезненно повышенное самомнение.

Ложь на его устах ранила больно, ибо он остался для Рейчел единственным близким человеком. Мать ее умерла три года назад. Потеря оказалась невосполнимой, душевная рана кровоточила до сих пор. Единственным, хотя и странным, неестественным утешением для Рейчел служила мысль, что смерть освободила ее мать от многолетнего глубокого разочарования, острого до отчаяния, в которое ее повергла жизнь с Седжвиком Секстоном.

Пейджер снова подал голос, возвращая ее мысли к бесконечной ленте дороги. Сообщение было тем же самым, закодированным:

— Сообщите руководителю о состоянии объекта.

Рейчел вздохнула: «Я еду, еду! Ради Бога!»

Со все возрастающим чувством неуверенности и тревоги она подъехала к знакомому перекрестку, свернула на частную дорогу и наконец остановилась возле снабженного самыми современными охранными системами пропускного пункта. Это и был номер 14225 по Лисберг-хайвей — один из наиболее секретных объектов в стране.

Охранник тщательно проверял машину на случай, если на нее поставили «жучки», а Рейчел не отводила глаз от темнеющего вдали огромного здания. Комплекс площадью в миллион квадратных футов величественно возвышался на шестидесяти восьми акрах покрытой лесом земли непосредственно за пределами округа Колумбия, в штате Виргиния, в местечке под названием Фэрфакс. Фасад здания был сплошь из зеркального стекла, в котором отражалась целая батарея расположенных неподалеку спутниковых антенн и радаров. В таком количестве они производили устрашающее впечатление.

Через пару минут Рейчел оставила машину на стоянке и мимо аккуратно подстриженной лужайки направилась к главному входу. Рядом с подъездом высился гранитный монолит с надписью «Национальное разведывательное управление (НРУ)».

Двое вооруженных морских пехотинцев, стоявших по обе стороны пуленепробиваемой вращающейся двери, не пошевелились при приближении женщины и даже не повернули голов, продолжая невозмутимо смотреть перед собой. В западне двери-вертушки Рейчел ощутила знакомое чувство: казалось, что она исчезает в чреве спящего чудовищного гиганта.

В холле со сводчатым потолком шелестели приглушенные разговоры находящихся тут людей. Звук будто просачивался откуда-то сверху. Огромное яркое мозаичное панно на стене провозглашало:

ОБЕСПЕЧИТЬ МИРОВОЕ ПРЕВОСХОДСТВО США В СФЕРЕ ИНФОРМАЦИИ В МИРНОЕ ВРЕМЯ И В ПЕРИОД ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ.

Холл украшали огромные фотографии, сделанные на местах знаменательных и памятных событий: запуск ракет, торжественный спуск субмарин, установка наблюдательного оборудования. Все эти достижения имели право на должную оценку исключительно в этих стенах и нигде больше.

Как всегда, личные проблемы сразу отступили на второй план. Рейчел оказалась в особом потайном мире. Здесь другие проблемы врывались в сознание, словно тяжело груженные товарные составы, а решения приходили неслышно, словно подкрадываясь.

Приближаясь к последнему из пропускных пунктов, Рейчел вновь задумалась, что же именно заставило ее пейджер волноваться дважды в течение последних тридцати минут.

— Доброе утро, мисс Секстон, — с улыбкой приветствовал охранник, едва она подошла к массивной стальной двери.

Рейчел молча кивнула в ответ. Охранник протянул крошечный тампон.

— Вы знаете порядок, — снова улыбнулся он, на сей раз виновато.

Привычным жестом Рейчел взяла герметично упакованный ватный тампон и, освободив его от пластиковой обертки, положила в рот. Несколько секунд подержала под языком. Потом передала охраннику. Тот поместил тампон в ячейку стоявшего за спиной аппарата. Потребовалось всего четыре секунды, чтобы определить последовательность молекул ДНК в слюне. На мониторе появилось изображение Рейчел и заключение системы безопасности.

Охранник подмигнул.

— Кажется, вы — это все еще вы, — весело сообщил он. Вынув из ячейки вату, он опустил ее в широкое отверстие, и аппарат моментально уничтожил тампон. — Порядок!

Охранник нажал кнопку, и тяжелая дверь медленно отъехала в сторону.

Рейчел оказалась в лабиринте коридоров и переходов, где кипела жизнь. За шесть лет пребывания в этом мире она так и не смогла привыкнуть к масштабу и размаху той деятельности, которая ни на секунду здесь не прекращалась. Помимо этого комплекса, Управление имело в своем распоряжении еще два, пользуясь услугами десяти тысяч сотрудников. А его финансовый оборот составлял более десяти миллиардов долларов в год.

В атмосфере строжайшей секретности НРУ занималось созданием и внедрением колоссального, поразительного и по масштабу, и по мощи арсенала шпионских технологий: электронных систем слежения и подслушивания, способных действовать в любой точке планеты; спутников-шпионов; молчаливых, никак и ничем себя не проявляющих релейных элементов для систем коммуникации; глобальной сети морского слежения под названием «Классик визард». Эта секретная сеть включала в себя тысячу четыреста пятьдесят шесть гидрофонов, установленных на дне моря во всех районах земного шара. Они тщательно следили за передвижением судов в любом месте земли.

Все эти умопомрачительные технологии, разработанные и неустанно контролируемые Управлением, не только помогали Соединенным Штатам одерживать убедительные военные победы, но и в мирное время служили неиссякаемым источником ценной информации для таких структур, как ЦРУ, НАСА и министерство обороны. Борьба с терроризмом, преступным синдикатом, приносящим вред окружающей среде, обеспечение политиков сведениями, необходимыми для принятия обоснованных и трезвых решений по широчайшему спектру проблем, — такие масштабные задачи стояли перед структурой, скрытой под аббревиатурой НРУ.

Рейчел работала здесь в качестве «джистера». Жаргонное словечко обозначало человека, занимающегося обработкой поступающей информации. В ее обязанности входили анализ всех приходящих в Управление сообщений самого разного характера и краткое, четкое изложение выводов на бумаге. Она с легкостью справлялась с трудными, требующими острого ума и железной логики задачами. И в этом ей немало помогал опыт, полученный в работе с отцом, — копание в куче того, что сама Рейчел называла дерьмом, не прошло даром.

Сейчас она занимала высшую в своей области должность, осуществляя информационную связь с Белым домом и отвечая за регулярную, ежедневную доставку секретных аналитических обзоров в высшие сферы. Именно она решала, какая информация может оказаться важной для президента, а затем «процеживала» ее, оставляя лишь суть. Краткие, логически выверенные отчеты отправлялись в офис советника президента по национальной безопасности. Говоря на языке НРУ, Рейчел «производила конечный продукт и отправляла его известному клиенту».

Хотя работа, несомненно, была очень сложной и отнимала много времени, Рейчел воспринимала ее как знак особого доверия и чести. А кроме того, служба позволяла ей ни в малейшей степени не зависеть от отца. Много раз сенатор предлагал ей поддержку, если она все-таки решится покинуть пост. Однако Рейчел не имела желания хоть в чем-то зависеть от мистера Секстона, а уж меньше всего — в финансовом отношении. Наглядным свидетельством того, что может случиться, если этот человек соберет в своих руках слишком много козырных карт, служила судьба матери.

Звук пейджера показался особенно громким и гулким, эхом разносясь по мраморному коридору.

Снова? На сей раз она даже не взглянула на сообщение.

Размышляя о том, чем вызваны все эти звонки, Рейчел вошла в лифт и нажала кнопку самого верхнего этажа.

Глава 4

Назвать руководителя НРУ непривлекательным человеком было бы не вполне верно. Директор Управления Уильям Пикеринг представлял собой миниатюрное создание с бледным, невыразительным, совершенно не запоминающимся лицом, лысым черепом и светло-карими глазами. Странно, но, несмотря на то что эти глаза неотрывно следили за тайной жизнью страны, они все равно казались мелкими лужицами. Однако, имея столь невзрачную внешность, директор умел поставить себя выше всех, кто с ним работал. Его неяркая, словно стертая личность и скромная, не приукрашенная даже долей экстравагантности, жизненная философия стали легендой в стенах Управления. Тихое, без показухи, усердие в сочетании с привычкой носить строгие черные костюмы заслужило ему прозвище Квакер. Блестящий стратег и живое воплощение профессионализма и глубоких знаний, Квакер управлял всем с завидной, непревзойденной уверенностью и безмятежностью. Его кредо: «Найди правду. Говори правду. Твори правду».

В тот момент, когда Рейчел стремительно вошла в кабинет директора, он разговаривал по телефону. И снова, в который уже раз, она поразилась тому, как выглядит этот человек: Уильям Пикеринг вовсе не походил на всемогущего босса, которому позволено абсолютно все, даже разбудить президента среди ночи.

Пикеринг положил трубку и жестом пригласил Рейчел подойти поближе к столу.

— Присядьте, пожалуйста, агент Секстон. — Голос его звучал бесстрастно.

— Спасибо, сэр.

Несмотря на то что многие сотрудники ощущали дискомфорт, общаясь с директором, Рейчел всегда испытывала к нему симпатию. Может, просто потому, что он являл собой резкий контраст с ее отцом. Внешне некрасивый, ни в коей мере не обладающий тем качеством, которое принято называть харизматичностью, Пикеринг выполнял свой долг с беззаветным патриотизмом, вовсе не желая оказаться в лучах славы, тогда как сенатор стремился именно к этому.

Пикеринг снял очки и внимательно взглянул на Рейчел:

— Агент Секстон, с полчаса назад мне звонил президент. Речь шла именно о вас.

Рейчел невольно склонила голову. Пикеринг, как обычно, сразу приступил к сути дела. Лиха беда начало, подумала она.

— Надеюсь, дело не касается моих отчетов. Неужели с ними какие-то проблемы? — произнесла она.

— Нет-нет, что вы! Напротив, президент сказал, что Белый дом высоко ценит вашу работу.

Рейчел вздохнула с облегчением.

— Так в чем же дело? Чего он хочет?

— Личной встречи с вами. Немедленно.

Неприятное предчувствие охватило Рейчел.

— Личной встречи? По какому поводу?

— Прекрасный вопрос! Но он мне этого не открыл.

На какой-то момент Рейчел растерялась. Пытаться сохранить что-то в тайне от директора НРУ было равносильно желанию утаить от папы римского секреты Ватикана. Среди сотрудников разведки гуляла поговорка, что если Уильям Пикеринг не знает о чем-то, то этого просто не существует.

Шеф встал из-за стола и начал не спеша прохаживаться вдоль огромного окна.

— Он просил меня немедленно найти вас и отправить к нему.

— Что, прямо сейчас?

— Транспорт прибыл, ожидает на улице.

Рейчел нахмурилась. Приглашение к президенту ее взволновало. Но еще больше тревожило озабоченное выражение, появившееся на лице директора.

— Вы чего-то недоговариваете, сэр.

— Черт возьми! Действительно недоговариваю! — неожиданно взорвался Пикеринг. — Цель президента предельно ясна. Вы — дочь человека, который в настоящее время буквально наступает ему на пятки. И вот теперь президент требует личной встречи. Вряд ли это простое совпадение. Уверен, ваш отец согласился бы со мной.

Рейчел сознавала правоту Пикеринга.

— А в чем вы сами видите смысл этой встречи с президентом?

— В свое время я давал клятву обеспечивать нынешнюю администрацию Белого дома секретной информацией, а не размышлять о намерениях президента.

Типичный для Пикеринга ответ, подумала Рейчел. Директор считал политиков людьми временными. Подобно шахматным фигурам, они стремительно проносились по белым и черным клеткам поля. А настоящими игроками оставались люди, подобные ему самому — опытные, бывалые ветераны, которые сидят за шахматной доской достаточно долго для того, чтобы понимать перспективу любой из возможных партий. Пикеринг любил повторять, что даже двух сроков пребывания в Белом доме недостаточно, чтобы постичь всю сложность мирового политического ландшафта.

— Возможно, это приглашение и не таит в себе ничего особенного, — предположила Рейчел, надеясь, что президент все — таки найдет в себе силы стать выше каких-либо предвыборных трюков. — Может, ему просто срочно требуется анализ важного и срочного сообщения.

— Ни в коем случае не желая вас обидеть, агент Секстон, позволю себе заметить, что Белый дом обладает немалым количеством квалифицированных «джистеров». Так что президент вполне может прибегнуть к их услугам. По этой причине он вряд ли будет искать встречи с вами. Во всяком случае, не стал бы этого делать, не объяснив мне, зачем вызывает вас, мою подчиненную.

Пикеринг называл всех своих сотрудников «подчиненными». Многим такое обращение очень не нравилось, поскольку казалось холодным, безразличным и унизительным.

— Ваш отец набирает политический вес, — продолжал Пикеринг. — И вес немалый. Белый дом наверняка начинает нервничать. — Директор вздохнул. — Политика — жестокий бизнес. Так что если господин президент требует встречи с дочерью своего соперника, то, мне кажется, в этом заключено нечто гораздо большее, чем анализ информации.

Рейчел ощутила неприятный холодок. Жизнь уже не раз показывала, что подозрения Пикеринга всегда оправдываются.

— Так, значит, вы опасаетесь, что Белый дом запаниковал и намерен втравить и меня в политическую мясорубку?

Пикеринг не торопился с ответом.

— Дело в том, что вы не даете себе труда скрывать ваше истинное отношение к отцу. Не сомневаюсь, организаторы предвыборной кампании президента в курсе дела. И мне представляется, что они могут попытаться каким-то образом использовать вас в игре против сенатора.

— И где же мне поставить подпись? — полушутя-полусерьезно поинтересовалась Рейчел.

Пикеринг словно и не слышал. Он сурово взглянул на нее:

— Хочу предостеречь вас, агент Секстон. Если чувствуете, что личное отношение к отцу может при встрече с президентом повлиять на вашу способность рассуждать трезво, то очень советую отказаться от нее.

— Отказаться? — Рейчел нервно рассмеялась. — Разве я могу отказать президенту?

— Вы — нет, разумеется. Но могу отказать я.

Слова прозвучали неожиданно весомо и резко. Сразу вспомнилась вторая составляющая прозвища Квакера. Несмотря на блеклую внешность, Пикеринг в минуты гнева был вполне способен вызвать политическое землетрясение^[400].

— Мои мотивы в данной ситуации очень просты, — пояснил директор. — Я отвечаю за своих подчиненных и обязан защищать их. Особенно если кого-то из моих людей хотят использовать в качестве марионетки в политической игре.

— Что же вы посоветуете мне делать?

Пикеринг вздохнул:

— Посоветую все-таки встретиться с ним. Не берите на себя никаких обязательств. Если президент даст вам понять, что у него на уме, позвоните мне. И если окажется, что он затеял играть вами, словно мячиком, полностью положитесь на меня. Я сумею вывести вас из-под удара биты так быстро, что он и сообразить не успеет, что произошло.

— Благодарю, сэр. — От этого человека исходила та спокойная и надежная сила, какой Рейчел всегда недоставало в отце. — Вы сказали, что президент прислал машину?

— Не совсем так. — Пикеринг нахмурился и поднял руку, показывая на окно.

Рейчел с недоумением поднялась и посмотрела вниз.

Тупоносый вертолет «Эм-эйч-60», «ястреб», казалось, светился от облепивших его эмблем Белого дома. Рядом, посматривая на часы, стоял пилот.

Рейчел повернулась к Пикерингу:

— Неужели президент прислал за мной вертолет, чтобы доставить на расстояние пятнадцати миль?

— Президент явно надеется или произвести на вас впечатление, или испугать. — Пикеринг бросил внимательный взгляд на Рейчел. — Но мне кажется, он не добился ровным счетом ничего.

Она кивнула. Однако в действительности президенту удалось сделать и то и другое.

Спустя четыре минуты Рейчел Секстон вышла из здания и поднялась на борт ожидавшего ее вертолета. Она даже не успела пристегнуть ремни, как машина взмыла в воздух, воспарив над лесами штата Виргиния. Рейчел посмотрела на плывущие под ней деревья и ощутила, как сердце начинает биться все быстрее и громче. Ее пульс стал бы еще бешенее, знай она, что вертолет направляется отнюдь не к Белому дому.

Глава 5

Отчаянный ветер трепал палатку, но Дельта-1 этого не замечал. Вместе с Дельтой-3 он внимательно наблюдал за вторым номером. Тот с удивительной, почти хирургической точностью манипулировал джойстиком. На дисплее отображалось то, что передавала микроскопическая телекамера, установленная на крошечном роботе.

Самый совершенный из всех приборов наблюдения, подумал Дельта-1. Он все еще не мог привыкнуть к этому чуду и удивлялся при каждом его включении. В последнее время достижения микромеханики зачастую оставляли далеко позади воображение фантастов.

Микроскопические электромеханические системы (МЭМС), или микроботы, были последним словом в области высокотехнологичного наблюдения. Специалисты называли их «мухами на стене технологии».

Хотя микроскопические роботы с дистанционным управлением все еще казались нереальными, словно сошедшими со страниц научно-фантастических романов, они появились уже в девяностых годах. В мае 1997 года журнал «Дискавери» напечатал статью о микроботах. Он рассматривал их «летающую» и «плавающую» разновидности. Пловцы, так называемые наносубмарины, имели размеры не больше крупинки соли. Их можно было внедрять в кровеносную систему человека, как в фильме «Фантастическое путешествие». Они уже использовались в медицине, помогая врачам дистанционно управлять процессами в артериях и, не беря в руки скальпель, определять место закупорки сосуда, уже существующей или возможной.

При создании летающего микробота ставились более простые задачи. Технологии аэродинамики, позволяющие машине подняться в воздух и летать, известны еще со времен полета одного из братьев Райт в Китти-Хоке. В дальнейшем процесс шел исключительно по пути уменьшения размеров. Длина первых летающих микроботов, разработанных специалистами НАСА для непилотируемой экспедиции к Марсу, достигала нескольких дюймов. Вскоре эти аппараты стали обыденной реальностью благодаря прогрессу нанотехнологии, появлению сверхлегких абсорбирующих материалов и успехам микромеханики.

Но настоящий прорыв произошел в новой области, получившей название биомимикрии, то есть в отрасли, копирующей саму природу. Оказалось, что крошечные стрекозы — идеальный образец для создания шустрых и очень эффективных летающих микроботов. Модель под кодовым названием «РН-2», которой сейчас и управлял Дельта-2, имела всего сантиметр в длину — то есть была не больше комара. А летала она при помощи двойной пары прозрачных крыльев, закрепленных на крошечных шарнирах. В результате шпионская игрушка отличалась удивительной мобильностью и эффективностью.

Еще одним прорывом стала система подзарядки механизма. Первые образцы микроботов могли подзаряжать свои батареи, находясь вблизи непосредственного источника света. А это серьезно ограничивало их применение: они оказывались не удел в темных помещениях, равно как и в тех случаях, когда требовалась особая секретность. Аппараты нового поколения, однако, могли подзаряжаться, находясь на расстоянии нескольких дюймов от магнитного поля. К счастью, в современном мире магнитные поля есть абсолютно везде, даже в достаточно укромных уголках. Их создают блоки питания, мониторы компьютеров, электромоторы, аудиоколонки, сотовые телефоны — трудно сетовать на дефицит малозаметных источников энергии. Так что теперь микробот, успешно внедрившись в конкретную среду, имел возможность практически бесконечно передавать аудио- и видеоинформацию.

Микробот «РН-2» отлично служил подразделению «Дельта» уже целую неделю.

Словно насекомое, спрятавшееся в огромном амбаре, микробот завис в неподвижном воздухе центральной зоны объекта. Оглядывая пространство, этот внимательный наблюдатель бесшумно летал над ничего не подозревающими людьми — техниками, учеными, специалистами самых различных областей науки. Глядя на дисплей компьютера, Дельта-1 заметил, как увлечены беседой двое хорошо знакомых ему людей. Было бы неплохо услышать их разговор. Командир коротко велел максимально снизить микробот.

Манипулируя системой управления, Дельта-2 включил звуковые сенсоры робота, сориентировал параболический усилитель и спустил аппарат на высоту десяти футов над головами ученых. Сразу послышался слабый, но вполне различимый звук.

— И все-таки я никак не могу в это поверить, — говорил один из исследователей.

В его голосе слышалось волнение, хотя он находился на объекте уже сорок восемь часов.

Собеседник полностью разделял его энтузиазм.

— Ты когда-нибудь предполагал, что станешь свидетелем чего-то подобного?

— Никогда, — ответил первый. — Все это больше похоже на удивительный сон.

Дельта-1 услышал достаточно. Ясно, что на объекте все идет по плану, без каких бы то ни было неожиданностей. Дельта-2 дал команду микроботу вернуться в то место, где он находился раньше. Крошечное устройство незаметно расположилось возле цилиндра электрогенератора. Батареи «РН-2» тут же начали подзаряжаться.

Глава 6

Пока вертолет нес Рейчел Секстон в прозрачном небе, она обдумывала события сегодняшнего утра. Затем, глянув вниз, она увидела, что под ними Чесапикский залив. Странно! Вашингтон ведь совершенно в другом направлении! Поначалу это просто удивило ее, но через мгновение удивление сменилось тревогой, даже страхом.

— Эй! — крикнула она пилоту. — Что вы делаете? — Из-за шума винтов голос прозвучал едва слышно. — Вы же должны доставить меня в Белый дом!

Пилот покачал головой:

— Извините, мисс. Президент сегодня утром не в Белом доме.

Рейчел постаралась вспомнить, говорил ли Пикеринг о Белом доме или она сама домыслила это.

— Так где же он?

— Ваша встреча с ним состоится в другом месте.

— Черт подери! Где же?

— Уже совсем недалеко.

— Я спросила не об этом.

— Еще шестнадцать миль.

Рейчел едва сдержалась. Этому парню надо было стать политиком.

— Вы на пули не обращаете внимания так же, как на вопросы?

Пилот ничего не ответил.

Вертолет пересек Чесапикский залив меньше чем за семь минут. Когда внизу снова оказалась земля, пилот резко повернул на север и обогнул узкий полуостров, на котором Рейчел заметила паутину дорог, взлетно-посадочных полос и несколько зданий, очень похожих на военные. Вертолет снизился, и Рейчел поняла, куда ее привезли. Шесть взлетных площадок и ракетных башен — совсем неплохая подсказка. Ну а если бы и этого оказалось мало, то на сей случай на крыше одного из зданий красовалось прямое указание. Огромными буквами на ней значилось: Уоллопс-Айленд.

Уоллопс был одним из самых старых ракетных полигонов НАСА. Он и сейчас еще использовался для запуска спутников и тестирования экспериментального воздушного и космического оборудования. И все-таки его смело можно было назвать самой закрытой базой НАСА.

Президент в Уоллопсе? Невероятно!

Пилот выровнял траекторию по трем взлетно-посадочным полосам, которые тянулись вдоль узкого полуострова. Теперь вертолет летел гораздо медленнее.

— Вы встретитесь с президентом в его офисе.

Рейчел обернулась, чтобы посмотреть, не шутит ли парень.

— Неужели президент Соединенных Штатов имеет офис в Уоллопсе?

Пилот оставался совершенно серьезным.

— Президент Соединенных Штатов имеет офис там, где пожелает, мисс.

Он указал в самый конец взлетно-посадочной полосы. Вдалеке Рейчел увидела очертания чего-то огромного, тускло поблескивающего. Сердце ее едва не остановилось. Даже на расстоянии трехсот ярдов она узнала светло-голубой корпус модифицированного «Боинга-747».

— Мне предстоит встреча на борту…

— Да, мисс. Дом вдалеке от дома.

Рейчел посмотрела на мощный самолет. Это великолепное воздушное судно имело военный код VC-25-A. хотя весь мир знал его под другим именем: «Борт номер 1».

— Похоже, сегодня вы попадете на новый, — заметил пилот, обращая ее внимание на цифры по борту самолета.

Рейчел невыразительно кивнула. Очень мало кто из американцев знал, что в действительности на службе в ВВС состояли два «Борта номер 1». Они составляли пару совершенно одинаковых, специально сконструированных «Боингов 747-200-В». Один из них носил бортовой номер 28000, другой — 29000. Оба самолета были способны развить скорость до шестисот миль в час и могли заправляться в воздухе. А это делало их практически вездесущими.

Вертолет нацелился на ближнюю к президентскому самолету полосу. Рейчел сразу поняла, почему «Борт номер 1» нередко называли летающей крепостью. Он выглядел весьма внушительно, его размеры производили гнетущее впечатление.

Когда президент летал в другие страны, чтобы встретиться с главой того или иного государства, он часто просил — из соображений безопасности, — чтобы встреча проходила на борту его самолета. Но конечно, кроме безопасности, существовала и иная причина нежелания покидать самолет — президент надеялся получить преимущество в переговорах за счет того впечатления, которое производила летающая крепость: ни один человек на свете не смог бы чувствовать себя уверенно в давящей громаде самолета. Посещение «Борта номер 1» производило куда более эффектное впечатление, чем визит в Белый дом. Огромные, в шесть футов высотой, буквы на фюзеляже не говорили, а кричали: «Соединенные Штаты Америки».

Однажды член британского кабинета министров, дама, обвинила президента Никсона в том, что он «сует ей в нос свое мужское достоинство», когда он пригласил ее на «Борт номер 1». После этого команда дала самолету прозвище Большой Дик^[401].

— Мисс Секстон? — Рядом с вертолетом материализовался агент службы безопасности. Он открыл дверь и подал даме руку. — Президент ожидает вас.

Рейчел выбралась из вертолета и взглянула на крутой трап, по которому ей предстояло подняться в самолет.

Вот он, летающий фаллос, внезапно подумала она. Когда — то она слышала, что этот «овальный кабинет» с крыльями имеет площадь не менее четырех тысяч квадратных футов, включая четыре отдельных спальни, спальные места для команды численностью в двадцать шесть человек и две кухни, способные прокормить полсотни служащих.

Поднимаясь по трапу, Рейчел ощущала, как следом за ней, едва не наступая на пятки, идет агент службы безопасности, как будто следя, чтобы она не убежала. Высоко над головой, словно крошечная ранка на громадном теле гигантского серебряного кита, зияла открытая дверь самолета. Рейчел приблизилась к полумраку входа и ясно почувствовала, как решимость окончательно покинула ее.

«Спокойно, Рейчел, это всего лишь самолет!» — призвала она на помощь собственный разум.

Когда они оказались внутри, в помещении, напоминавшем лестничную площадку, агент очень вежливо взял даму под руку и повел по удивительно узкому коридору. Они повернули направо, прошли немного и оказались в просторной, шикарно отделанной и обставленной комнате. Рейчел сразу узнала ее: не раз она разглядывала ее на фотографиях.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — попросил провожатый и исчез.

Агент Секстон стояла в одиночестве в знаменитой, отделанной деревянными панелями, приемной «Борта номер 1». Здесь проводили встречи и заседания, развлекали знаменитостей и, судя по всему, пугали тех, кто оказался на борту впервые. Комната простиралась на всю ширину самолета, пол покрывал толстый мягкий ковер. Обстановка выглядела безупречно. Обитые цветной дубленой кожей кресла вокруг овального кленового стола, сверкающие медные торшеры по углам широкого дивана, застекленный бар красного дерева, в котором таинственно поблескивал ручной работы хрусталь.

Дизайнеры, создававшие интерьер, оченьтщательно продумали обстановку и убранство приемной, которая производила на посетителя впечатление спокойного, ничем и никем не нарушаемого порядка. Однако именно спокойствия недоставало сейчас Рейчел. Единственное, о чем она могла думать, так это о том, сколько же мировых знаменитостей сидели здесь, принимая решения, способные изменить ход истории.

Все здесь свидетельствовало о силе и могуществе, начиная со слабого аромата трубочного табака и заканчивая вездесущим президентским гербом. Орел, держащий в лапах стрелы и оливковые ветви, смотрел отовсюду: с диванных подушек, с ведерка для льда и даже с подставок под бокалы, стоящих на баре.

Рейчел взяла в руки одну подставку и начала ее рассматривать.

— Уже пытаемся стащить сувенир на память? — раздался за ее спиной глубокий голос.

От неожиданности она вздрогнула и выронила подставку. Неловко опустилась на колени, чтобы поднять. Оглянулась. Президент Соединенных Штатов, улыбаясь, с интересом смотрел на нее сверху вниз.

— Я не королевская особа, мисс Секстон. Так что вставать на колени нет никакой необходимости.

Глава 7

Сенатор Седжвик Секстон наслаждался комфортом и покоем. Его роскошный «линкольн» пробирался по плотно забитым машинами, как и всегда по утрам, вашингтонским улицам. Напротив сенатора устроилась его личная помощница Гэбриэл Эш, двадцати четырех лет от роду. Она знакомила Секстона с расписанием встреч на сегодня, но тот едва понимал, о чем она говорит.

«Люблю Вашингтон, — думал он, с удовольствием разглядывая прекрасную фигуру помощницы, которую не мог скрыть даже кашемировый свитер. — Власть — самый сильный сексуальный стимулятор… именно она привлекает таких женщин». Гэбриэл Эш окончила престижный университет и сама мечтала когда-нибудь стать сенатором. Секстон не сомневался, что это ей удастся. Девушка была невероятно хороша собой и, в такой же степени умна. Более того, она прекрасно понимала и полностью принимала правила игры.

Гэбриэл была темнокожей. Однако ее скорее можно было назвать не черной, а светло-коричневой или, если уж на то пошло, цвета красного дерева. Словом, она представляла собой нечто удобно-среднее, и сверхщепетильные в этом вопросе белые американцы могли терпеть ее цвет кожи без ужасного чувства, что предают своих. Приятелям Секстон хвастался, что его помощница выглядит, как Холли Берри, а умна и честолюбива, как Хиллари Клинтон. Однако иногда ему казалось, что подобные сравнения не полностью отражают достоинства этой во всех отношениях выдающейся молодой особы.

Сенатор повысил Гэбриэл в должности три месяца назад, назначив на пост личной ассистентки в его предвыборной кампании, и оказалось, что не ошибся: она работала необычайно успешно. А кроме того, совершенно бесплатно. Компенсацией за шестнадцатичасовой рабочий день служил приобретаемый опыт: рядом с бывалым политиком можно многое узнать и многому научиться.

Секстон торжествовал. Он сумел научить девушку куда большему, чем просто хорошей работе. После продвижения по службе сенатор пригласил ее в свой личный кабинет поздно вечером, намереваясь ввести в курс дела. Как и предполагалось, молодая ассистентка явилась, преклоняясь перед звездным блеском босса и стремясь угодить. Со своим фирменным неторопливым терпением, отточенным десятилетиями практики, сенатор творил чудо: добился полного доверия Гэбриэл, постепенно освободил ее от комплексов, продемонстрировал поразительное самообладание и в конце концов соблазнил девушку прямо здесь, в офисе.

Секстон не сомневался, что это событие оказалось самым ярким в сексуальной жизни молодой особы. Он ошибся. Уже наутро, при свете дня, Гэбриэл пожалела о собственной несдержанности. Смущенная, она предложила уйти в отставку. Секстон отверг этот вариант. Гэбриэл осталась, но совершенно ясно определила свои намерения. С тех самых пор между боссом и помощницей установились исключительно деловые отношения.

Губы Гэбриэл все еще двигались. Она давала боссу ценные советы:

— Не будьте чересчур сентиментальны, когда отправитесь на теледебаты на Си-эн-эн сегодня днем. Мы до сих пор не знаем, кого Белый дом пришлет в качестве оппонента. Вам потребуется просмотреть вот эти заметки.

Девушка передала сенатору папку с бумагами.

Секстон взял папку, с удовольствием вдыхая приятный аромат, вернее, целый букет ароматов: тонкие духи ассистентки соединились с богатым запахом замшевых сидений автомобиля.

— Вы меня не слушаете, — заметила наставница.

— Что вы, очень даже слушаю. — Сенатор ухмыльнулся. — Забудьте о теледебатах. Самое худшее, что может сделать Белый дом, — это прислать мне в пику кого-нибудь из самых нижних чинов, например, интерна избирательной кампании. Ну а если в ход пойдет лучший сценарий, они пошлют какую — нибудь важную шишку, и я съем ее на обед.

— Отлично. Вот список наиболее вероятных нежелательных тем.

— Все это мне давно известно.

— Один новый пункт. Мне кажется, возможен враждебный выпад со стороны гомосексуалистов — относительно вашего вчерашнего заявления.

Секстон пожал плечами:

— Действительно. Вопрос об однополых браках.

Гэбриэл нахмурилась:

— Вы чрезвычайно решительно выступили против них.

Однополые браки, с отвращением подумал Секстон. Если бы это зависело от него, гомики лишились бы даже избирательных прав.

— Ну ладно, — нехотя согласился он, — так и быть, немножко сбавлю обороты.

— Вот и хорошо. А то в последнее время вы стали пережимать в отношении этих больных тем. Не увлекайтесь. Аудитория может изменить мнение в одну секунду. Сейчас вы впереди и набираете силу. Так пользуйтесь этим, оседлайте волну! Не нужно отбивать мяч за площадку. Подержите его в игре.

— А из Белого дома есть новости?

Гэбриэл казалась озадаченной, и это порадовало сенатора.

— Молчание продолжается. Ваш оппонент превратился в человека-невидимку.

В последнее время Секстон боялся верить в свою удачу. Президент несколько месяцев упорно разрабатывал тактику своей избирательной кампании. И вдруг примерно неделю назад он внезапно уединился в Овальном кабинете, и с этого момента никто его не видел и не слышал. Казалось, могучий соперник просто не в силах терпеть все возрастающую популярность сенатора.

Гэбриэл пригладила прямые черные волосы.

— До меня дошли слухи, что те, кто работает в его избирательной кампании, сами удивлены и растеряны. Президент категорически отказывается комментировать свое исчезновение. Естественно, все просто в шоке.

— Ну и какие возможны объяснения?

Гэбриэл взглянула на него. Очки придавали ей очень серьезный вид.

— Сегодня мне удалось получить интересную информацию непосредственно из Белого дома, по собственным каналам.

Секстон узнал этот взгляд. Гэбриэл Эш опять раздобыла какие-то сугубо внутренние, секретные сведения. Интересно, как она расплачивается со своими источниками? А собственно, какое ему до этого дело? Главное, что информация продолжает поступать.

— Поговаривают, — продолжала ассистентка, перейдя на шепот, — что президент начал вести себя странно с прошлой недели, после неожиданной частной беседы с администратором НАСА. Президент вернулся со встречи озадаченный и растерянный. Немедленно отменил все, что было запланировано, и с тех пор поддерживает самую тесную связь с НАСА.

Секстону определенно понравилось то, что он услышал.

— Так вы считаете, космическое агентство могло сообщить ему какие-то плохие новости?

— Вполне возможно, — с надеждой ответила Гэбриэл, — хотя должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы президент вот так все бросил.

Секстон помолчал, размышляя. Очевидно, события в НАСА разворачиваются неблагоприятно, иначе президент наверняка швырнул бы новости в лицо сопернику. Ведь в последнее время Секстон безудержно критиковал президента за финансирование космического агентства. Цепь недавних неудач и колоссальный перерасход бюджета оказались на руку сенатору сделавшему критику этих промахов правительства отдельным направлением своей избирательной кампании. Скорее всего атаки на НАСА — этот один из самых значительных символов Америки и предмет национальной гордости — вряд ли можно было назвать лучшим способом завоевать голоса избирателей, однако сенатор Секстон обладал оружием, которого не имел больше никто из политиков, — ассистенткой по имени Гэбриэл Эш, с ее неподражаемой интуицией и чуткостью.

Эта одаренная молодая женщина привлекла внимание Секстона несколько месяцев назад, когда работала координатором в вашингтонском офисе избирательной кампании сенатора. В то время его рейтинг оставался еще очень низким, на первичных выборах он показал плохой результат, а его критика безмерного мотовства правительства не достигала цели. И именно в тот момент Гэбриэл Эш представила боссу свою концепцию избирательной кампании. Это оказалась совершенно иная, свежая и оригинальная точка зрения и на происходящие события, и на первоочередные действия. Гэбриэл предлагала сенатору в качестве объекта нападений огромный бюджет НАСА, который агентство к тому же регулярно превышало. А постоянные уступки агентству со стороны правительства, как оказалось, было очень легко представить ярким примером легкомысленной финансовой политики президента Харни.

«НАСА стоит Америке целого состояния, — писала Гэбриэл, приложив к справке анализ расходов, ссуд и дотаций. — Избиратели не имеют обо всем этом ни малейшего понятия. А узнав, они придут в ужас. Думаю, вы просто обязаны сделать вопрос о НАСА политическим аргументом».

Секстон едва не застонал от подобной наивности сотрудницы.

— Конечно! И одновременно с этим мне придется выступать против исполнения гимна страны на бейсбольных матчах.

Однако Гэбриэл оказалась настойчивой. В последующие недели она продолжала поставлять сенатору информацию о космическом агентстве. И чем больше Секстон углублялся в проблему, тем яснее видел, что эта девочка во многом права. Даже для правительственного агентства НАСА представляло собой страшно неудачный финансовый проект — оно оказалось дорогой, громоздкой структурой, работало неэффективно, а в последние годы откровенно плохо.

Как-то раз Секстон давал интервью в прямом эфире относительно проблем в сфере образования. Журналист нажимал на сенатора, пытаясь узнать, где тот рассчитывает найти средства на обещанную реформу школ. В ответ сенатор решил полушутя запустить теорию Гэбриэл Эш относительно НАСА.

— Деньги на образование? — притворно удивился он. — Ну, например, я наполовину сокращу космическую программу. Полагаю, что если космическое агентство может пускать пятнадцать миллиардов в год на ветер, я буду вправе потратить семь с половиной из них на детишек здесь, на земле.

За стеклом кабины звукорежиссера люди из команды сенатора, сопровождавшие его, лишь развели руками: настолько непродуманным и неосторожным показалось это замечание. Ведь бывали случаи, когда избирательные кампании рушились из-за менее лихих высказываний в адрес всемогущего департамента. Мгновенно ожили телефоны. Сотрудники Секстона растерянно переглядывались: сторонники покорения космического пространства пошли в атаку, чтобы прикончить врага.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное.

— Пятнадцать миллиардов в год? — недоверчиво уточнил первый из звонивших. — Я не ослышался? То есть вы хотите сказать, что класс, где учится мой сын, переполнен из-за того, что школы не могут нанять на работу достаточное количество учителей, в то время как НАСА тратит в год пятнадцать миллиардов на то, чтобы фотографировать звездную пыль?

— Ну да, примерно так, — уклончиво подтвердил Секстон.

— Но это же абсурд! А президент обладает достаточной властью, чтобы изменить это?

— Разумеется, — на сей раз уверенно ответил сенатор. — Президент имеет полное право наложить вето на бюджетную заявку любого ведомства, которое, по его мнению, требует слишком много средств.

— Тогда я отдаю свой голос вам, сенатор Секстон. Пятнадцать миллиардов на исследование космоса, тогда как дети не получают достойного образования. Просто невероятно! Желаю удачи, сэр. Надеюсь, у вас хватит выдержки пройти весь путь до победного конца.

В эфир вывели следующий звонок.

— Сенатор, я только что прочитал, что международная космическая станция, работающая под эгидой НАСА, получает колоссальные деньги, к тому же президент собирается усилить финансирование за счет резервного фонда, чтобы продлить сроки ее эксплуатации. Это правда?

Секстон получил именно тот вопрос, который и был ему нужен.

— Правда!

Он подробно объяснил, что космическая станция изначально задумывалась как совместное предприятие, стоимость которого делили бы между собой двенадцать стран. Но после того как началось строительство, бюджет станции неожиданно взлетел, выйдя из-под контроля. Поэтому многие страны отказались в нем участвовать. Однако президент США, вместо того чтобы отменить проект, решил возместить ущерб, тем самым покрыв и чужие расходы.

— Наша доля в финансировании международной космической станции возросла с восьми миллиардов долларов, как предполагалось изначально, до невероятной цифры в сто миллиардов!

Звонивший негодовал:

— Так почему же, дьявол побери, президент ввязался в такую чудовищную авантюру?

Секстон, имей он возможность, расцеловал бы его за это восклицание.

— Чертовски хороший вопрос. К сожалению, треть проекта уже летает в космосе, причем запущена станция тоже на ваши денежки. Так что закрытие проекта означало бы признание страшной ошибки, совершенной за счет налогоплательщиков.

Звонки не прекращались. Казалось, американцы только сейчас начали отчетливо сознавать, что НАСА для страны вовсе не стратегически необходимая структура, а всего лишь организация, ставящая перед собой довольно авантюрные задачи.

В итоге, кроме нескольких ярых приверженцев освоения космоса, затянувших старую песню насчет вечной и неизбывной тяги человечества к знаниям, все, кто был тогда в студии, сошлись в одном: Секстон обнаружил Святой Грааль успеха, «горячую клавишу» — еще никем не исследованный, болезненный вопрос, задевший избирателей за живое.

Результат не заставил себя ждать. Буквально за несколько недель Секстон обошел своих оппонентов в пяти первичных округах, особенно важных. Он тут же назначил Гэбриэл Эш личной ассистенткой. Это стало наградой за работу, которую проделала молодая женщина, чтобы довести до Секстона и избирателей информацию о положении дел в НАСА. Легким движением руки сенатор поднял никому не известную афроамериканку до уровня восходящей звезды политического небосклона и одновременно отмел все возможные обвинения в расизме и ущемлении прав женщин.

И вот сейчас, сидя напротив Гэбриэл в роскошном лимузине, Секстон понимал, что она вновь демонстрирует свою независимость. Та информация, которую раздобыла его ассистентка о состоявшейся на прошлой неделе секретной встрече между руководителем НАСА и президентом, определенно доказывала: космическое агентство ожидают новые трудности. Возможно, от финансирования проекта отказывается еще одна из стран-участниц.

В тот самый момент, когда автомобиль проезжал мимо памятника Джорджу Вашингтону, сенатор Секстон почувствовал, как судьба осеняет его своим крылом.

Глава 8

Несмотря на исключительно успешную карьеру, которая привела его в самый желанный из всех политических кабинетов мира, президент Закери Харни не мог похвастаться внешностью кинозвезды. Он был среднего роста, достаточно худощав, неширок в плечах. Веснушчатое лицо, очки с двойными стеклами, редеющие темные волосы. Однако несмотря на скромную наружность, он пользовался необычайной, граничащей с поклонением, любовью всех, кто его знал. Даже сложилась поговорка, уверяющая, что если тебе довелось хотя бы раз встретить Зака Харни, ты пойдешь за ним куда угодно.

— Очень рад, что вам удалось выбраться ко мне, — заговорил президент, протягивая Рейчел руку.

Его пожатие было теплым и искренне радушным. Рейчел собралась с духом, едва найдя в себе силы для ответа.

— Встреча с вами, господин президент, огромная честь для меня.

Он ободряюще улыбнулся, и Рейчел мгновенно ощутила легендарное обаяние мистера Харни. Президент обладал приятной, располагающей манерой общения. Это больше всего ценили в нем карикатуристы. Каким бы искаженным ни получался шарж, он все равно передавал и теплую улыбку, и дружелюбное выражение лица. А в глазах всегда отражались искренность и чувство собственного достоинства.

— Если позволите, — сказал Харни, — то я предложу вам чашечку кофе.

— Благодарю, сэр.

Президент нажал кнопку связи и попросил принести кофе в кабинет.

Рейчел направилась по коридору самолета вслед за хозяином. Трудно было не отметить, что для человека, имеющего невысокий политический рейтинг, он выглядит вполне довольным и ничем не обремененным. Да и одет неофициально: синие джинсы, рубашка с открытым воротом, массивные тяжелые ботинки, как у туриста.

— Вы занимаетесь туризмом, господин президент? — спросила Рейчел, чтобы нарушить молчание.

— Да нет, на самом деле я вовсе этим не увлекаюсь. Просто мои имиджмейкеры решили, что теперь я должен выглядеть именно так. А как думаете вы?

Рейчел очень хотелось верить, что Харни просто шутит.

— Это придает вам очень… очень мужественный вид, сэр.

Лицо президента оставалось совершенно непроницаемым.

— Хорошо. Мы считаем, что этот образ поможет вернуть голоса женщин, которые отвоевал ваш отец. — Он продемонстрировал чарующую улыбку. — Мисс Секстон, не пугайтесь, я шучу. Мы ведь прекрасно понимаем: чтобы победить на выборах, потребуется нечто большее, чем синие джинсы и рубашка с распахнутым воротом.

Его добродушие и открытость моментально растопили лед, до этого момента сковывавший душу Рейчел. Если президенту и недоставало внушительности и импозантности, он с лихвой компенсировал это умением общаться и врожденным тактом. Дипломатичность — редкий, ценный дар, и Зак Харни обладал им в полной мере.

Рейчел шла вслед за президентом в хвостовой отсек. И чем глубже в святая святых они проникали, тем меньше интерьер напоминал салон самолета. Извилистый коридор, оклеенные обоями стены, даже спортивный зал с тренажерами и беговой дорожкой. Странным, однако, казалось отсутствие других людей.

— Вы путешествуете в одиночестве, господин президент?

Он покачал головой:

— Нет, но мы лишь недавно приземлились.

Рейчел удивилась. Приземлились? Значит, откуда-то прилетели? А у нее не было никакой информации о поездках президента. Ясно только, что авиабазу Уоллопс он использовал, когда хотел сохранить в тайне свое местопребывание.

— Персонал покинул самолет как раз перед вашим появлением, — пояснил Харни. — Скоро я отправлюсь обратно в Белый дом. Но мне хотелось встретиться с вами именно здесь, а не там, в официальном кабинете.

— Чтобы ошеломить и напугать?

— Напротив! Чтобы выказать вам уважение, мисс Секстон. Дело в том, что Белому дому очень не хватает конфиденциальности, а известие о встрече со мной может осложнить ваши отношения с отцом.

— Ценю вашу деликатность, сэр.

— Вам удается сохранять дружеское семейное равновесие, хотя это и нелегко. Мне не хочется нарушать его своим вмешательством.

Рейчел невольно вспомнила недавнюю встречу с отцом за завтраком и решила, что ее трудно определить как «дружескую». И тем не менее Зак Харни совершил этот явно незапланированный перелет только ради того, чтобы проявить тактичность. А ведь вполне мог бы этого и не делать!

— Можно мне называть вас по имени, Рейчел? — поинтересовался президент.

— Конечно.

«Интересно, а могу ли я называть его Зак?» — мелькнула у Рейчел лукавая мысль.

— Ну, вот и мой кабинет, — пригласил хозяин, распахивая перед гостьей резную кленовую дверь.

Президентский кабинет на «Борту номер 1» ВВС казался гораздо уютнее того, которым первый человек страны располагал в своей официальной резиденции, в Белом доме. Однако и здесь в интерьере присутствовал налет излишней строгости и сдержанности. Огромный рабочий стол, заваленный бумагами; на стене картина, где была изображена поднявшая паруса классическая трехмачтовая шхуна. Парусник пытался уйти от надвигавшегося шторма. Яркая метафора, если иметь в виду текущий момент жизни президента.

Президент указал на один из трех достаточно скромных стульев, окружавших стол. Рейчел присела. Она ожидала, конечно, что хозяин сядет за стол, но вместо этого он подвинул один из стульев и расположился рядом.

Пытается держаться на равных, отметила она. Мастер дипломатии.

— Ну так вот, Рейчел, — наконец приступил к делу президент, устало вздохнув. — Мне почему-то кажется, что вас смущает мое неожиданное приглашение. Я не ошибаюсь?

Если какая-то напряженность и оставалась в душе гостьи, то после этих слов она исчезла.

— Честно говоря, сэр, я озадачена и растеряна.

Харни добродушно, покровительственно рассмеялся:

— Вот как! Не каждый день мне удается озадачить агента Национального разведывательного управления.

— Но согласитесь, ведь не каждый день агент Национального разведывательного управления является на «Борт номер 1» по личному приглашению президента, который встречает гостя в джинсах и спортивных ботинках.

Президент снова засмеялся.

Негромкий стук в дверь означал, что принесли кофе. Вошла стюардесса, держа в руках поднос, на котором стоял, выпуская тонкую струйку ароматного пара, оловянный кофейник, а рядом с ним две оловянные кружки. Президент кивнул, и девушка, опустив поднос на стол, моментально исчезла.

— Сливки, сахар? — предложил хозяин, поднимаясь, чтобы наполнить чашки.

— Сливки, если можно.

Рейчел с удовольствием вдохнула приятный аромат. Неужели это не сон и президент Соединенных Штатов действительно наливает ей кофе?

Зак Харни передал гостье тяжелую горячую кружку.

— Настоящий «Поль Ревир», — пояснил он.

Рейчел попробовала кофе. Он оказался восхитительным. Такого вкусного кофе она не пробовала ни разу в жизни.

— Что ни говори, — заметил президент, наливая и себе, а потом удобнее устраиваясь на стуле, — время у меня ограничено, а потому давайте сразу приступим к делу. — Опустив в чашку кубик сахара, он взглянул на собеседницу: — Полагаю, Билл Пикеринг предупредил, что единственная цель моего приглашения связана с намерением, использовать вас в собственных политических интересах?

— Если честно, сэр, то примерно это он и сделал.

Президент усмехнулся:

— Циничен, как всегда. Не изменяет себе.

— Так, значит, он ошибается?

— Шутите? — Харни весело рассмеялся. — Разве Билл Пикеринг ошибся хотя бы раз в жизни? Он, как обычно, попал в «десятку».

Глава 9

Лимузин сенатора Секстона пробирался по запруженным улицам столицы Соединенных Штатов к зданию, в котором располагался его офис. Гэбриэл Эш рассеянно смотрела в окно. Она пыталась понять, какое чудо помогло ей взлететь на такую высоту. Личная ассистентка сенатора Седжвика Секстона. Ведь именно к этому она и стремилась, разве не так?

Вот она сидит в лимузине рядом с будущим президентом страны.

Гэбриэл взглянула на сенатора, сидящего в другом конце просторного, обитого замшей салона огромного автомобиля. Казалось, тот всецело погружен в собственные мысли. Трудно было не восхититься его красивой, даже величественной внешностью и изысканной манерой одеваться. Воистину он был рожден, чтобы стать президентом.

Впервые Гэбриэл увидела сенатора и услышала его выступление три года назад, будучи еще студенткой политехнического факультета Корнеллского университета. Невозможно забыть, как его пронзительный взгляд проникал в самую глубину зала, словно он обращался именно к ней.

«Верь мне», — казалось, без слов призывал он.

После окончания его речи Гэбриэл встала в очередь, чтобы поприветствовать гостя лично.

— Гэбриэл Эш, — прочитал сенатор на карточке, приколотой к отвороту жакета, — прелестное имя для прелестной юной дамы.

Он смотрел на нее оценивающе и в то же время с одобрением.

— Благодарю вас, сэр, — вежливо ответила Гэбриэл. Рукопожатие сенатора было крепким, внимание искренним. — Ваше выступление произвело на меня глубокое впечатление.

— Рад это слышать! — Секстон дал ей визитную карточку. — Я веду постоянный поиск энергичных молодых людей, способных разделить мои воззрения. Когда закончите университет, свяжитесь со мной. Может случиться, что именно для вас найдется подходящее дело.

Гэбриэл открыла было рот, чтобы поблагодарить, но сенатор уже обратился к следующему в очереди. После этой встречи Гэбриэл неотступно следила за политической карьерой сенатора — читала о нем в газетах и смотрела телепередачи. Особенно восхищали его выступления против непомерных расходов правительства, яростная, цепкая критика увеличений бюджетных ассигнований, призывы к департаментам действовать более эффективно, урезая лишние административные траты, и даже требование отменить некоторые программы, касающиеся государственных служащих.

Позже, когда в автомобильной катастрофе погибла жена сенатора, Гэбриэл с каким-то священным трепетом наблюдала, как этот человек даже личное несчастье сумел обратить на пользу делу. Секстон нашел в себе силы подняться над собственной болью и объявил миру, что непременно будет баллотироваться в президенты и все свои достижения как политика посвятит памяти супруги. Именно тогда, в тот самый момент Гэбриэл твердо решила, что будет работать с сенатором, помогая ему достичь поставленной цели.

И ей удалось оказаться рядом со своим кумиром — быть ближе просто невозможно.

Она вспомнила ночь, которую провела с сенатором в его шикарном офисе. Не слишком приятные воспоминания. Гэбриэл едва заметно поежилась.

Она ведь прекрасно знала, что не должна поддаваться искушению, но почему-то не нашла в себе достаточно сил, чтобы сопротивляться. Седжвик Секстон так долго оставался ее идеалом, воплощением мечты… и вдруг он захотел ее, подумать только!

Лимузин тряхнуло на какой-то неровности. Мысли ассистентки сенатора моментально вернулись к текущему моменту.

— С вами все в порядке? — Сенатор внимательно смотрел на нее.

Гэбриэл изобразила улыбку:

— Да, все отлично.

— Но вы же не думаете о вынюхивании, так ведь?

Гэбриэл пожала плечами:

— Я все еще немного беспокоюсь, это правда.

— Бросьте! Это самое лучшее из всего, что было в моей кампании.

Слово «вынюхивание», как на собственном горьком опыте узнала Гэбриэл, означало некий тайный процесс утечки информации, такой как, например, сообщения, что оппонент использует средства, повышающие эрекцию, или выписывает порнографический журнал для гомосексуалистов «Стад маффин».

«Вынюхивание» было грязным делом, но когда оно приносило плоды, эти плоды оказывались куда как хороши.

Но когда наступала расплата…

А расплата наступала. Для Белого дома. Примерно месяц назад участники избирательной команды президента, разочарованные и расстроенные его снижающимся рейтингом, решили пойти в атаку и запустить информацию, в правдивости которой не сомневались. Они утверждали, что сенатор Секстон состоит в сексуальной связи со своей личной ассистенткой Гэбриэл Эш. К сожалению, у Белого дома не нашлось прямых доказательств. А сенатор Секстон, твердо помня, что лучшая зашита заключается в нападении, воспользовался моментом для ответного удара. Он, ни много ни мало, созвал национальную пресс-конференцию — чтобы возмущенно заявить о своей невиновности.

— Не могу поверить, — говорил он, с болью глядя в объектив телекамеры, — что президент очернил память моей покойной жены подобной циничной ложью.

Выступление сенатора по телевидению оказалось настолько убедительным, что Гэбриэл и сама почти поверила ему. Видя, с какой легкостью лжет этот человек, она не могла не осознать с абсолютной ясностью, насколько опасен сенатор Седжвик Секстон.

Хотя Гэбриэл не сомневалась в том, что поставила на самую сильную лошадь в нынешних скачках, в последнее время она все чаще спрашивала себя: действительно ли эта лошадь лучше и достойнее остальных? Работа рядом с сенатором открыла ей глаза на многое, подобно экскурсии в недра киностудии, где детское восхищение чудесами экрана моментально омрачается пониманием того факта, что Голливуд на самом деле вовсе не приют волшебников и магов.

Хотя вера Гэбриэл в идеи, которые проповедовал Секстон, и не поколебалась, она начала задаваться вопросом о праведности самого проповедника.

Глава 10

— То, что я собираюсь вам сейчас сказать, Рейчел, — приступил к делу президент, — классифицируется как фантом и выходит далеко за рамки дозволенного вашей службой безопасности.

Агент Секстон почувствовала, как стены «Борта номер 1» начинают давить на нее. Президент вызвал ее в Уоллопс, пригласил на борт своего самолета, угостил вкуснейшим кофе, прямо заявил, что намерен использовать гостью как политическое оружие против ее же собственного отца, а теперь еще решил сообщить какую-то секретную информацию. Каким бы обаятельным, милым и симпатичным Зак Харни ни казался на первый взгляд, Рейчел Секстон видела сейчас только одно: этот человек слишком быстр и напорист, чтобы упустить из рук власть.

— Две недели назад, — продолжал президент, не отводя внимательного взгляда от лица собеседницы, — НАСА совершило открытие.

Слова повисли в воздухе, Харни словно дожидался, когда Рейчел их полностью воспримет. Открытие НАСА? Новейшие данные разведки не сообщали ни о чем экстраординарном, что происходило бы в космическом агентстве. К тому же в последнее время слова «открытие НАСА» значили, как правило, то, что в агентстве осознали, насколько плохо финансируется тот или иной проект.

— Прежде чем продолжить беседу, мне хотелось бы узнать, в какой мере вы разделяете цинизм отца по отношению к исследованию космоса.

Рейчел чрезвычайно не понравилось это замечание, сделанное словно вскользь.

— Позволю себе выразить надежду, что вы пригласили меня сюда вовсе не для того, чтобы попросить контролировать выпады сенатора Секстона против НАСА.

Президент рассмеялся:

— Черт возьми, конечно, нет! Я нахожусь неподалеку от сената и тех, кто там заседает, уже достаточно долго и в состоянии понять, что мистера Секстона не в силах контролировать никто.

— Мой отец — представитель оппозиции, сэр. Впрочем, в этом качестве выступает большинство удачливых политиков. И к сожалению, НАСА само превратило себя в удобную мишень.

Цепь недавних ошибок, совершенных космическим агентством, была настолько длинной, что оставалось лишь смеяться или плакать: спутники разваливались прямо на орбите, космические зонды оказывались не в состоянии передавать полученные данные на Землю, бюджет космической станции подскочил в десять раз, а страны, участвовавшие в этом международном проекте, словно крысы, покидали тонущий корабль… Потеряны миллиарды, и сенатор Секстон неутомимо фиксировал каждый провал, чтобы вскоре оказаться на Пенсильвания-авеню, в доме номер 1600.

— Признаюсь, — продолжал президент, — в последнее время неудачи преследуют НАСА. Стоит мне только отвернуться, как эти ребята подкидывают очередной повод, чтобы сократить финансирование.

Рейчел почувствовала точку опоры и моментально этим воспользовалась:

— И все же, сэр, совсем недавно я читала, что на прошлой неделе вы отстегнули этим самым ребятам еще три миллиона на непредвиденные расходы.

Президент хмыкнул:

— Вашему отцу это понравилось, верно?

— Почти так же, как если бы кто-то вложил оружие в руки вашего палача.

— А вы не слышали его выступление в программе «Ночной разговор»? «Космос для Зака Харни, — сказал он, — все равно что зелье для наркомана, а налогоплательщики оплачивают его пагубное пристрастие».

— Но ведь вы даете повод для подобных выводов, сэр.

Харни кивнул:

— Верно, я не делаю секрета из своей приверженности интересам НАСА. Всегда очень ценил космическую отрасль. Я — ребенок космической эпохи: спутник, Джон Гленн, «Аполлон-11». Поэтому и не стесняюсь выражать свое восхищение и гордость по отношению к космическим программам. Уверен, что люди, работающие в космонавтике, создают историю. Они берутся за невозможное, стоически переносят неудачи, чтобы начать все заново — в то самое время, когда большинство предпочитает стоять в сторонке и критиковать.

Рейчел молчала, ощущая, как под маской спокойствия в душе президента кипит яростное негодование по поводу риторики сенатора Секстона. Но она никак не могла понять, какое же открытие совершило НАСА. А президент явно не спешил приступать к сути вопроса.

— Сегодня, — произнес Харни с особой силой, — я намерен коренным образом изменить ваше мнение о космическом агентстве.

Рейчел озадаченно посмотрела на него:

— Мой голос и так принадлежит вам, сэр. Так что вы можете не тратить на меня усилий, а сосредоточиться на других избирателях.

— Конечно. — Президент сделал еще один глоток кофе и улыбнулся. — Но вас я собираюсь попросить о помощи. — Он склонился к гостье: — Причем самым необычным способом.

Рейчел чувствовала, что Харни пристально следит за каждым ее движением, словно охотник, пытающийся угадать намерения жертвы — что она будет делать: убегать или бороться? Но бежать было некуда.

— Полагаю, — наконец заговорил президент, вновь наполняя кружки, — вы слышали о проекте НАСА, носящем название СНЗ?

Она кивнула:

— «Система наблюдения за Землей». Мне кажется, отец пару раз упоминал об этом.

Президент уловил в ее ответе нотку сарказма и нахмурился. На самом деле отец Рейчел упоминал «Систему наблюдения за Землей» при малейшей возможности. Этот проект оставался одним из самых спорных начинаний космического ведомства. Он предусматривал вывод на орбиту пяти спутников, которые, изучая Землю, анализировали бы экологию планеты: истощение озонового слоя, таяние полярных льдов, глобальное потепление, исчезновение тропических лесов. Подобное наблюдение было необходимо для получения из космоса всесторонних данных и разработки на их основе глобального прогноза будущего Земли.

К сожалению, проект оказался далеко не безупречным: в его алгоритм вкралась серьезная погрешность. Как и многие программы НАСА последнего времени, эта с самого начала потребовала серьезного перерасхода средств. А Зак Харни, как всегда, принимал удары на себя. Он использовал поддержку экологического лобби, чтобы протолкнуть в конгрессе этот проект стоимостью полтора миллиарда долларов. Однако вместо того чтобы внести обещанный вклад в мировую науку о Земле, проект очень быстро превратился в сплошной кошмар: неудачные запуски спутников, компьютерные сбои, мрачные пресс-конференции представителей космического агентства. А с лица сенатора Секстона не сходила победная улыбка. Он не забывал регулярно напоминать избирателям, какую именно сумму президент потратил на очередную безумную затею и насколько мизерными оказались полученные результаты.

Президент помешал кофе ложечкой.

— Как бы удивительно это ни звучало, открытие, о котором я говорю, сделано именно в рамках проекта СНЗ.

Рейчел почувствовала растерянность. Если программа СНЗ оказалась успешной, то почему НАСА вопреки собственным принципам не объявило о нем? Отец буквально топтал этот неуклюжий и бесполезный проект в прессе, а космическое агентство со своей стороны старалось использовать для зарабатывания очков малейшую возможность, даже тень успеха.

— Но я ничего не слышала об открытиях, совершенных СНЗ, — откровенно призналась она.

— Знаю. НАСА предпочитает пока хранить эту отличную новость в секрете.

Рейчел позволила себе усомниться:

— Мой опыт подсказывает, сэр, что когда дело касается НАСА, то отсутствие новостей, как правило, само по себе оказывается плохой новостью. Сдержанность никогда не считалась сильной стороной специалистов по связям с общественностью, работающих на космическое ведомство. В НРУ шутят, что это ведомство созывает пресс-конференцию каждый раз, когда кто-нибудь из сотрудников сделал хоть что-то, например, испортил воздух.

Президент нахмурился:

— Ах да. Я совсем забыл, что имею дело с ученицей Пикеринга по курсу «Национальная безопасность». Что, он все еще стонет и вздыхает по поводу болтливости НАСА?

— Безопасность — его работа, сэр. Он относится к ней очень серьезно.

— И правильно делает. С трудом верится, что два столь солидных ведомства постоянно из-за чего-то грызутся.

Рейчел еще в самом начале службы под крылышком Пикеринга поняла, что хотя и НАСА, и НРУ имеют дело с космосом, философия их разительно отличается. НРУ представляло собой оборонное ведомство и потому хранило в строжайшем секрете все свои действия, в то время как НАСА склонялось в сторону науки и стремилось оповестить весь мир о собственных достижениях — часто, как не без основания утверждал Пикеринг, ставя под угрозу национальную безопасность. Некоторые передовые технологии, разработанные НАСА — например, линзы высокого разрешения для спутниковых телескопов, системы дальней связи, радиолокационные приборы, — с пугающей частотой появлялись в арсеналах разведывательного оборудования других, враждебных стран и помогали, попросту говоря, шпионить против Соединенных Штатов. Билл Пикеринг не переставал ворчать, что специалисты НАСА могут похвастаться умными головами и длинными языками.

Однако самым больным вопросом в отношениях двух ведомств оставался тот факт, что, поскольку НАСА осуществляло запуск спутников по заказу НРУ, многие недавние неудачи также непосредственно касались именно разведки. Но конечно, самым драматичным из всех провалов оказалась катастрофа 12 августа 1998 года. В этот день ракета «Титан», принадлежавшая сразу двум хозяевам, взорвалась через сорок секунд после запуска. Был уничтожен ценнейший, стоимостью в 1,2 миллиарда долларов, груз — спутник под кодовым названием «Вортекс-2». Пикеринг никак не мог простить партнерам этой неудачи.

— И все-таки почему НАСА так упорно молчит относительно недавнего успеха? — бросила вызов Рейчел. — Хорошие новости лучше запускать в оборот немедленно, получая от этого дивиденды.

— НАСА хранит молчание, — с долей торжества в голосе сообщил президент, — потому что так приказал я.

Рейчел с трудом верила собственным ушам. Если это правда, то президент, несомненно, совершает своего рода политическое харакири, объяснить которое невозможно.

— Это открытие, — пояснил президент, — определенно является… ну, скажем так, эпохальным и приведет к поразительным переменам.

Рейчел ощутила неприятный, пугающий холод. В мире разведки «поразительные перемены» редко означали что-нибудь хорошее, а тем более редко сулили приятные известия. Сейчас ей хотелось понять, была ли вся эта секретность следствием того, что спутниковая система заметила какую-то экологическую катастрофу, сулящую крупные неприятности.

— Возникла какая-то проблема?

— Совершенно никаких проблем. То, что обнаружила СНЗ, просто удивительно.

Рейчел молчала.

— Представьте на минутку, — начал объяснять президент, — будто я сообщил вам о том, что НАСА совершило открытие огромной научной важности… потрясающей значимости… и это открытие моментально оправдало каждый доллар, потраченный американцами на исследование космического пространства.

Рейчел почему-то не удавалось вообразить подобное. Президент поднялся:

— Разрешите пригласить вас на небольшую прогулку?

Глава 11

Рейчел Секстон молча последовала за президентом Харни. Они вышли на сияющий трап «Борта номер 1». Спускаясь по ступеням, гостья почувствовала, как холодный мартовский воздух освежает голову, возвращая ясность мышления. Теперь отчетливее стали видны необоснованность и фантастичность заявления президента.

НАСА совершило открытие огромной научной важности и потрясающей значимости, моментально оправдав каждый доллар, потраченный американцами на исследование космического пространства, мысленно повторила Рейчел только что услышанное.

Можно предположить лишь одно-единственное: открытие такого масштаба означает, что найден Святой Грааль космического ведомства, то есть обнаружена жизнь вне Земли. Но Рейчел достаточно хорошо была знакома с этой областью исследований, чтобы ни на секунду не поверить в подобное предложение.

Работая аналитиком секретной информации, Рейчел уже привыкла постоянно отвечать на вопросы знакомых, желавших знать, каким именно образом правительство осуществляет контакты с инопланетянами. Теории, на которые «покупались» эти люди, мнившие себя просвещенными, — в частности, рассказы о потерпевших крушение летающих тарелках, спрятанных в секретных бункерах, о трупах инопланетян, хранящихся в холодильниках, о похищенных пришельцами для разных опытов землянах — все эти бредни вызывали у нее лишь отвращение.

Разумеется, все это абсурд. Никаких инопланетян. Никаких секретных контактов.

Люди, имеющие отношение к разведслужбам, отлично знали, что подавляющее большинство случаев «встреч с инопланетянами», похищений и тому подобной чепухи на поверку оказывалось чистой воды враньем — порождением чересчур активного воображения или, что еще хуже, сочинениями шарлатанов, зарабатывающих на своих вымыслах немалые деньги. Когда вдруг появлялась фотография НЛО, выяснялось, что сделана она возле одной из военно-воздушных баз США, которая, по странному совпадению, именно в это время проводила испытания новейших секретных разработок. Когда компания «Локхид» начала воздушные испытания принципиально нового реактивного самолета, получившего название «Стелс», количество НЛО, замеченных в районе военно-воздушной базы Эдварде, тут же возросло в пятнадцать раз.

Президент искоса взглянул на гостью.

— У вас на лице написан явный скептицизм, — заметил он. Звук его голоса заставил Рейчел вздрогнуть. Она посмотрела на Харни, не зная, что ответить.

— Ну… — заколебалась она, — могу ли я предположить, сэр, что речь идет не об инопланетных космических кораблях и нео маленьких зеленых человечках?

Похоже, слова ее позабавили президента.

— Мисс Секстон, я уверен, что это открытие покажется вам куда более интригующим и занятным, чем научно-фантастический фильм.

Рейчел с облегчением подумала, что НАСА еще не опустилось до того, чтобы начать подсовывать первому лицу государства детские сказки. И тем не менее все его замечания лишь усугубляли таинственность происходящего.

— Ну хорошо, — наконец произнесла она, — что бы там ни обнаружило НАСА, время для открытия выбрано просто гениально.

Харни остановился на трапе.

— Гениально? Что вы хотите этим сказать?

— Что хочу сказать? — Рейчел тоже остановилась и внимательно взглянула на собеседника. — Господин президент, НАСА сейчас ведет отчаянную борьбу за выживание, а на вас со всех сторон нападают за то, что вы продолжаете финансировать агентство. В этой ситуации любой серьезный прорыв НАСА оказался бы спасением и для самого космического ведомства, и для вашей избирательной кампании. Все ваши критики наверняка отметят, что это очень своевременное открытие весьма и весьма подозрительно.

— Так, значит… Кем вы меня считаете — лжецом или круглым дураком?

Рейчел смутилась. В горле внезапно пересохло.

— Я вовсе не имела в виду вас, господин президент. Я просто…

— Расслабьтесь. — Едва заметная усмешка искривила губы президента. Он снова стал спускаться по ступеням. — Когда директор космического ведомства рассказал мне об этом открытии, я сначала решительно отверг его как совершенно абсурдное. Обвинил человека в том, что он замышляет самую неудачную политическую фальсификацию в истории.

Рейчел почувствовала себя немного лучше. Внизу, у основания трапа, Харни остановился, взглянув на спутницу.

— Одна из причин, по которой я просил людей из НАСА не обнародовать открытие, — это их же собственная безопасность. По своему масштабу оно превосходит все, что когда-либо выходило из-под крыла НАСА. Даже высадка людей на Луне покажется по сравнению с ним очень незначительным событием. Каждому из нас, включая меня самого, есть что приобретать — и что терять! — поэтому я решил, что куда благоразумнее сначала перепроверить данные НАСА и лишь после этого выступить перед всеми с официальным объявлением.

Рейчел не верила собственным ушам.

— Но вы же не хотите сказать, сэр, что рассчитываете на меня?

Президент рассмеялся:

— Конечно, нет! Это совсем не ваша область. А кроме того, я уже получил подтверждение по неправительственным каналам.

Рейчел, вздохнувшая было свободно, вновь насторожилась:

— Неправительственные, сэр? То есть вы имеете в виду, что пользовались услугами частного сектора?

Президент кивнул:

— Я собрал комиссию из четырех независимых ученых — людей, не имеющих отношения к НАСА. У них нет ни мировых имен, ни репутации непогрешимых экспертов, которую необходимо защищать. Для наблюдений они использовали собственное оборудование, и выводы их должны быть объективными и беспристрастными. В течение последних двух суток эти ученые полностью подтвердили открытие НАСА, не оставив и тени сомнения.

Рейчел не смогла не уступить такому натиску. Президент защищался с апломбом, вполне характерным для него. Он нанял команду квалифицированных скептиков, совершенно посторонних людей, которым подтверждение открытия НАСА не давало ровным счетом никакой выгоды. Этим Харни надежно оградил себя от нападок и подозрений относительно отчаянного шага НАСА, будто бы предпринятого для того, чтобы хоть как-то оправдать раздутый бюджет, поддержать лояльно настроенного к агентству президента и отразить атаки сенатора Секстона.

— Сегодня вечером, в восемь часов, я соберу в Белом доме пресс-конференцию для того, чтобы объявить миру результаты удивительного открытия НАСА.

Рейчел чувствовала себя подавленно. Ведь до сих пор Харни ничего не сказал ей о сути дела.

— Что же это, в конце концов, за потрясающее открытие?

Президент улыбнулся:

— Сегодня вы поймете, что терпение — истинная добродетель. Вы непременно должны увидеть все собственными глазами. Прежде чем продолжится наша экскурсия, постарайтесь полностью осознать ситуацию. Администратор НАСА готов к встрече с вами. Он расскажет все, что вам необходимо знать. Ну а уж потом мы обсудим вашу роль в этом деле.

Во взгляде президента сквозило предвкушение грядущего триумфа. Рейчел невольно вспомнила слова Пикеринга о том, что Белый дом что-то скрывает. Похоже, он, как всегда, прав.

Харни показал в сторону ближайшего самолетного ангара:

— Следуйте за мной.

Рейчел растерянно подчинилась. Возвышавшееся перед ними строение не имело окон, а огромные ворота были заперты. Но можно было войти через маленькую боковую дверь, распахнутую настежь. В нескольких футах от нее президент остановился.

— Все, дальше вам придется идти одной.

Рейчел колебалась:

— Вы оставляете меня?

— Мне необходимо вернуться в Белый дом. Скоро я свяжусь с вами. Сотовый телефон у вас есть?

— Разумеется, сэр.

— Дайте-ка его мне.

Рейчел достала из сумки телефон и передала президенту, полагая, что тот собирается набрать на нем номер для связи. Но вместо этого он положил телефон в карман.

— Ну вот, теперь вы вне досягаемости, — заметил он, — и с работы вам уже не позвонят. А главное, сегодня вам не удастся ни с кем связаться без моего личного на то разрешения. Или без разрешения администратора НАСА. Понимаете?

Рейчел пристально смотрела на президента. Она не могла поверить, что он украл ее сотовый!

— После того как администратор разъяснит вам суть открытия, по секретным каналам он свяжет нас с вами. Тогда и поговорим. Желаю удачи!

Рейчел окинула взглядом огромный ангар, крошечную дверь и поежилась.

Президент Харни положил ей на плечо руку, словно желая успокоить, и кивнул в сторону двери.

— Уверяю вас, Рейчел, вы не пожалеете о том, что помогли мне.

После этого, ни разу не оглянувшись на нее, Харни сел в ожидавший его неподалеку автомобиль и уехал.

Глава 12

В полном одиночестве Рейчел Секстон стояла у входа в огромный ангар авиабазы Уоллопс, стараясь разглядеть в темноте его чрева хоть что-нибудь. Однако сразу за порогом начинался абсолютный мрак. Она чувствовала себя так, словно перед ней открылись двери иного мира. Тьма, похожая на пещерную, обдавала прохладой, казалось, она рождает порывы странного колючего ветра, словно здание дышало.

— Эй! — позвала Рейчел дрожащим голосом. Молчание.

Все больше волнуясь, Рейчел переступила через порог. На мгновение ее накрыл мрак, пришлось остановиться, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте.

— Мисс Секстон, полагаю? — раздался в нескольких ярдах от нее мужской голос.

Рейчел едва не подпрыгнула, резко обернувшись на звук.

— Да, сэр.

Из тьмы показалась неясная приближающаяся фигура.

Постепенно глаза Рейчел обрели способность видеть, и она обнаружила, что стоит лицом к лицу с молодым, уверенным в себе, полным энергии и силы самцом. Летный костюм с множеством карманов и кармашков не мог скрыть его мускулистого тела с широкими плечами и мощным торсом.

— Капитан Уэйн Ласигейн, — представился мужчина. — Извините, если напугал, мисс. Здесь темновато. Я еще не успел открыть ворота. — Прежде чем Рейчел успела ответить, он продолжил: — Сочту за честь быть сегодня вашим пилотом и гидом.

— Пилотом? — удивилась Рейчел. — У меня сегодня уже был один пилот. Я ожидала увидеть администратора.

— Так точно, мисс. Мне приказано немедленно доставить вас к нему.

Для того чтобы осознать сказанное, ей потребовалось некоторое время. Судя по всему, странствия на сегодня еще не закончились.

— Так все-таки где же администратор? — уже настороженно поинтересовалась Рейчел.

— Не обладаю такой информацией, мисс, — сдержанно ответил пилот. — Его координаты будут сообщены мне, когда мы окажемся на борту.

Рейчел не сомневалась, что Ласигейн говорит правду. Очевидно, директор Пикеринг и она сама — отнюдь не единственные люди, которых сегодня решили держать в неведении. Президент очень серьезно относился к вопросам безопасности, и Рейчел не могла не оценить ловкость, с какой он лишил ее связи с миром.

Полчаса в вертолете, и она уже отрезана от всех и от всего. А главное, Пикеринг и понятия не имеет, где ее искать.

Стоя лицом к лицу с пилотом НАСА, Рейчел размышляла о том, что все ее сегодняшние перемещения предопределены заранее. Хочется ей того или нет, она все равно окажется в воздухе с этим типом голливудской внешности. Вопрос лишь в том, куда ее помчат дальше.

Пилот подошел к стене и нажал какую-то кнопку. В дальнем конце ангара начали медленно раздвигаться створки. Свет с улицы показался необыкновенно ярким, четко обрисовав контуры стоящего посреди громоздкого предмета.

От изумления Рейчел едва не вскрикнула. Боже!

Перед ней стоял устрашающего вида черный истребитель. Такого совершенного, внушающего трепет творения рук человеческих Рейчел не видела за всю свою жизнь.

— Господи!.. Что это? — едва шевеля губами, пробормотала она.

— Ваша реакция понятна, мисс. Это «Эф-14», «Томкэт», как мы его называем… вполне надежная и проверенная машина, можете не сомневаться.

«Но это же ракета с крыльями!» — пронеслось в голове у Рейчел, потрясенной зрелищем.

Пилот подвел Рейчел к машине. Кивнул в сторону двойной кабины:

— Вы сядете сзади.

— Правда? — Она натянуто улыбнулась. — Вы действительно хотите меня немножко покатать?

Поверх своей одежды она натянула летный комбинезон и забралась в кабину. Довольно неуклюже втиснулась в узкое кресло.

— Да уж, пилоты НАСА явно не отличаются широкими бедрами, — заметила она.

Ласигейн, пристегивая пассажирку, лишь ухмыльнулся. Потом ловко надел ей на голову шлем.

— Полетим довольно высоко, — пояснил он, — потребуется кислород.

Он вытащил из ящика кислородную маску и начал надевать ее поверх шлема.

— Я и сама могу! — Рейчел протянула руку.

— Конечно, мисс.

Немного помучившись с непривычной конструкцией, она все-таки приспособила ее на шлем. Маска оказалась жутко неудобной и громоздкой.

Пилот внимательно следил за ней. На лице его появился интерес.

— Что-то не так? — с вызовом поинтересовалась пассажирка.

— Нет, мисс, — ухмыльнулся он, — все в порядке. Пакеты под сиденьем. В первый раз почти всем становится плохо.

— Со мной ничего не случится, — заверила Рейчел глухим из-за маски голосом. — Меня никогда не укачивает.

Пилот лишь пожал плечами.

— Моряки говорят то же самое, — спокойно возразил он, — а потом мне приходится убирать за ними.

Рейчел слабо кивнула. Прелестно!

— Есть вопросы до того, как поднимемся в воздух?

На мгновение задумавшись, она постучала по врезавшейся в подбородок маске:

— Она сдавливает мне лицо. Как вы терпите эти штуки в долгих полетах?

Пилот снисходительно улыбнулся:

— Мы просто не надеваем их вверх ногами.

Самолет, ревя двигателями, словно в нетерпении рвался вперед. Рейчел чувствовала себя так, будто сидела в снаряде, ожидая, когда нажмут на гашетку. Но вот пилот сдвинул рычаг газа, хвостовые двигатели, два «Локхида-345», заработали, дождавшись своей очереди, и весь мир задрожал. Рейчел моментально прилипла к спинке сиденья. Истребитель рванул по взлетной полосе и уже через несколько секунд оказался в воздухе. Земля удалялась с головокружительной скоростью. Самолет, возомнив себя ракетой, почти в вертикальном положении набирал высоту. Рейчел закрыла глаза. Не был ли весь сегодняшний день ошибкой? Чьей-то шуткой, розыгрышем? Она ведь должна сидеть сейчас за столом и писать синопсисы. А вместо этого уносится в небо взбесившейся торпедой и дышит через кислородную маску.

К тому времени как «Томкэт» на высоте сорока пяти тысяч футов перешел в горизонтальный полет, его пассажирка из последних сил боролась с тошнотой. Пыталась заставить себя сосредоточиться на чем-то постороннем. Взглянула вниз, на океан, и неожиданно ощутила себя безнадежно оторванной от дома.

Пилот, сидящий перед ней, разговаривал с кем-то по рации. Закончив, он неожиданно резко дернул какую-то ручку. Сразу же положение машины изменилось на почти вертикальное, и Рейчел почувствовала, как желудок ее совершил кульбит. Но самолет скоро снова выровнялся.

Рейчел застонала.

— Вы не могли бы предупреждать?

— Прошу прощения, мисс, мне только что сообщили, куда именно я должен доставить вас.

— Сейчас отгадаю, — предложила она, — нам на север?

Казалось, пилот растерялся.

— Откуда вам это известно?

Рейчел вздохнула. Ох уж эти асы, обученные на компьютерных тренажерах!

— Сейчас девять утра, солнце справа, а значит, мы летим на север.

Ответом ей было долгое молчание.

— Да, мисс, вы правы, — наконец собрался с духом летчик, — нам предстоит путешествие на север.

— И как далеко нам предстоит путешествовать? Пилот сверил координаты.

— Приблизительно три тысячи миль.

Рейчел резко выпрямилась:

— Что?! — Она попыталась представить карту, но не смогла вообразить такое огромное расстояние. — Четыре часа полета!..

— При такой скорости, как сейчас, — да, — невозмутимо согласился пилот. — Пожалуйста, держитесь.

Прежде чем Рейчел смогла как-то прореагировать, крылья самолета изменили форму. Через мгновение она ощутила, как ее опять с силой вжало в сиденье. Самолет настолько мощно рванулся вперед, что стало казаться, будто до этого он стоял на месте. А еще через минуту они мчались со скоростью почти полторы тысячи миль в час.

Рейчел стало совсем плохо. Облака проносилось мимо с чудовищной скоростью. Волнами накатывала мучительная тошнота. В голове прозвучал отголосок слов президента: «Уверяю вас, Рейчел, вы не пожалеете о том, что помогли мне…»

Громко застонав, она пошарила рукой под сиденьем. Никогда не доверяй политикам!

Глава 13

Сенатор Секстон терпеть не мог такси за их плебейскую грязь. Однако по дороге к славе порой приходится терпеть и неудобства.

Обшарпанный драндулет довез его до нижнего гаража отеля. В подобном способе передвижения было нечто, чего не мог дать роскошный лимузин, а именно анонимность.

Приятно было видеть, что нижний гараж совершенно пуст. Лишь несколько пыльных машин разнообразили монотонность цементного леса колонн. Сенатор прошел через гараж по диагонали, на ходу машинально взглянув на часы.

Четверть двенадцатого. Точь-в-точь.

Человек, с которым Секстону предстояло встретиться, всегда делал акцент на пунктуальности. Впрочем, учитывая все обстоятельства, в частности, то, кого именно он представлял, он имел полное право делать акцент на чем угодно.

Секстон увидел белый фургончик «Форд-Уиндстар», припаркованный в том же месте, что и во время их прошлых встреч, — в восточном углу гаража, позади мусорных баков. Секстон предпочел бы встретиться где-нибудь повыше, например, в апартаментах отеля, но предосторожности, конечно, были полностью оправданы. Те, кого представлял этот человек, взлетели так высоко отнюдь не с помощью безоглядной лихости.

Секстон направился к фургону, ощущая знакомое волнение, всегда подступающее в подобные моменты, за минуту до встречи. Заставив себя распрямить плечи, жизнерадостно улыбнувшись и приветливо взмахнув рукой, он забрался на пассажирское сиденье. Темноволосый джентльмен на водительском месте не потрудился улыбнуться в ответ. Ему было почти семьдесят, однако смуглое, с жестким выражением лицо излучало силу, вполне подобающую той должности, которую он занимал, — главы целой армии отчаянных фантазеров и бесшабашных авантюристов.

— Закройте дверь, — холодно приказал он.

Секстон подчинился, благосклонно снося грубость партнера. В конце концов, этот невежда представлял тех, кто ворочает огромными деньгами, значительная часть которых недавно перетекла в водоемы, что питали успех сенатора, поставив его на порог самого желанного и многообещающего кабинета в мире. Секстон начал понимать, что цель этих встреч — не столько уточнять и координировать его стратегию, сколько регулярно напоминать ему, в какой мере он обязан благодетелям своим успехом. Да, эти люди ожидали от своих вложений серьезных дивидендов. Та «отдача», о которой они сразу условились, поражала своей дерзостью. И все же, хотя это и кажется невероятным, если бы сенатору удалось попасть в Овальный кабинет, он смог бы выполнить их требования.

— Насколько я понимаю, — заговорил Секстон, зная, что связной не любит ходить вокруг да около, — очередной взнос уже сделан?

— Именно. Как обычно, вы можете свободно использовать эти деньги в целях избирательной кампании. Нам было приятно узнать, что общественное мнение заметно сдвинулось в вашу сторону. Похоже, ваши менеджеры умело использовали средства.

— Да, мы быстро набираем очки.

— Я по телефону уже сказал, — продолжал старик, — что убедил еще шестерых встретиться с вами сегодня вечером.

— Отлично.

Секстон мысленно назначил для этого время. Старик протянул ему папку:

— Вот информация. Изучите ее. Они хотят быть уверены, что вы полностью осознаете их проблемы. И хотят знать о вашей готовности помочь. Я предлагаю встретиться с ними у вас дома.

— Дома? Но обычно я встречаюсь…

— Сенатор, эти шесть человек управляют компаниями, активы которых намного превосходят все, что вы имели до сих пор. Эти люди — очень крупная рыба, и они очень осторожны. Мне стоило немалых трудов убедить их встретиться с вами. Не забудьте, к ним потребуется особый подход. Персональное внимание к каждому.

Секстон согласно кивнул:

— Я все понял. И могу организовать встречу дома.

— Им потребуется полная секретность.

— То же самое необходимо и мне.

— Удачи, — пожелал старик. — Если сегодня вечером все пройдет гладко, встреча может оказаться последней. Будьте уверены, эти люди в состоянии обеспечить все необходимое, чтобы поднять сенатора Секстона на самую вершину.

Сенатору эти слова понравились. Он улыбнулся старику.

— Если удача окажется на нашей стороне, друг мой, то после выборов мы все будем праздновать победу.

— Победу? — Старик нахмурился, окинув Секстона осуждающим взглядом. — Нет уж! Место в Белом доме — лишь первый шаг на пути к победе, сенатор. Надеюсь, вы это не забудете.

Глава 14

Белый дом — одна из самых маленьких президентских резиденций в мире. Ее длина сто семьдесят футов, ширина восемьдесят футов, а площадь лишь восемнадцать акров ухоженной земли. План дома создал архитектор Джеймс Хобан. Конечно, замысел не отличался оригинальностью, однако был выбран в открытом конкурсе дизайнерских проектов специальной комиссией, оценившей его как «привлекательный, достойный и гибкий». Здание являло собой похожее на ящик сооружение с ребристой крышей, балюстрадой и украшенным колоннами парадным входом.

Президент Зак Харни провел в Белом доме уже три с половиной года, однако редко чувствовал себя здесь уютно. Его стесняло и смущало это собрание канделябров и других старинных вещей, охраняемое вооруженными морскими пехотинцами. Но сейчас, шагая в сторону Западного крыла, Зак ощущал странный подъем и легкость, а ноги сами несли его по мягкому толстому ковру.

Несколько служащих Белого дома при его приближении оторвались от своих дел. Харни махал рукой и приветствовал каждого по имени. Ответные приветствия звучали хотя и вежливо, но достаточно сухо, а улыбки выглядели искусственными.

— Доброе утро, господин президент.

— Приятно видеть вас, господин президент.

— Добрый день, сэр.

Направляясь в кабинет, президент ощущал у себя за спиной переглядывания и перешептывания. В Белом доме назревал мятеж. В течение последних недель разочарованность в доме номер 1600 по Пенсильвания-авеню выросла до такой степени, что Харни чувствовал себя почти капитаном Блаем: он словно командовал кораблем, который готовился к бунту.

Президент не винил их. Его люди трудились на протяжении долгих, тяжелых дней и недель, чтобы принести ему победу на предстоящих выборах, и вот сейчас, совершенно внезапно, их лидер словно потерял ко всему интерес.

«Скоро они все поймут, — попытался успокоить себя Харни, — скоро я вновь окажусь героем».

Ему было неприятно так долго держать собственных сотрудников в неведении, но секретность в этом деле казалась жизненно необходимой. Стены Белого дома были слишком ненадежным препятствием для распространения секретов.

Харни вошел в приемную Овального кабинета и приветливо кивнул секретарше:

— Вы сегодня очаровательно выглядите, Долорес.

— И вы тоже в прекрасной форме, сэр, — вежливо ответила та, неодобрительно оглядывая облачение президента.

Харни понизил голос:

— Попрошу вас организовать мне одну встречу.

— С кем, сэр?

— Со всеми сотрудниками Белого дома.

Секретарша удивилась:

— Со всеми вашими сотрудниками, сэр? Со всеми ста сорока семью сотрудниками?

— Именно так.

Долорес выглядела смущенной.

— Хорошо. А где их собрать? В зале для пресс-конференций?

Харни отрицательно покачал головой:

— Нет. Давайте сделаем это в моем кабинете. Секретарша не смогла сдержать своих чувств:

— Вы хотите видеть всех в Овальном кабинете?

— Да-да, вы правильно поняли.

— И всех одновременно, сэр?

— Почему бы и нет? Назначьте встречу на четыре часа.

Секретарша кивнула, соглашаясь — как соглашаются, чтобы успокоить душевнобольного.

— Хорошо, сэр. А тема встречи?..

— Сегодня вечером я должен сделать американскому народу важное заявление. И хочу, чтобы мои ближайшие сотрудники услышали его первыми.

На лице секретарши внезапно появилось тревожное, даже испуганное выражение, словно она ожидала чего-то ужасного. Она поинтересовалась почти шепотом:

— Сэр, не хотите же вы сказать, что отказываетесь от дальнейшей борьбы за второй срок?

Харни рассмеялся:

— Ради Бога, только не это, Долорес! Я прямо-таки рвусь в бой!

Секретарша явно не спешила поверить в это. Средства массовой информации в один голос кричали, что президент игнорирует предстоящие выборы.

Харни весело подмигнул:

— Долорес, все эти годы вы так замечательно, преданно мне служили! Но вам придется поработать с таким же упорством еще четыре года. Клянусь, в этот раз мы не покинем Белый дом!

Теперь Долорес смотрела на него так, словно очень хотела верить его словам.

— Да, сэр. Я обязательно соберу всех. Ровно в четыре.

* * *

Входя в Овальный кабинет, Зак Харни не мог сдержать улыбку: он представил, как все его сотрудники столпятся в этой кажущейся совсем небольшой комнате.

Знаменитый кабинет за свою долгую историю приобрел множество различных прозвищ. Как только его не называли: мужская комната, берлога Дика, спальня Клинтона. Харни предпочитал называть его «ловушкой для омаров». Это казалось самым подходящим. Каждый раз, когда в кабинет входил новый человек, он моментально терял равновесие и точку опоры. Симметрия комнаты, ее мягко закругляющиеся стены, искусно замаскированные двери, отдельные для входа и выхода, заставляли посетителя ощущать некое подобие головокружения и даже расстройство зрения. Нередко какой — нибудь важный человек, поднявшись после беседы с президентом, торжественно пожимал хозяину кабинета руку и целеустремленно направлялся прямиком в шкаф. Дальнейшее зависело от исхода встречи: президент или сразу останавливал гостя, или же с интересом наблюдал, как тот смущенно пытается выпутаться из затруднительного положения.

Харни всегда считал, что самой важной и эффектной особенностью Овального кабинета является многоцветный американский орел, вытканный на ковре, покрывающем пол. Левой лапой птица сжимает оливковую ветвь, а правой — пучок стрел. Мало кому из посторонних было известно об одной интересной детали: в мирное время орел смотрел влево, по направлению оливковой ветви. Когда США вступали в войну, он таинственным образом поворачивал голову вправо, в сторону стрел. Секрет этого небольшого, но очаровательного трюка служил постоянным источником раздумий для всех сотрудников аппарата, поскольку лишь сам президент и руководитель хозяйственной части знали, как это делается. Когда пришло его время, Харни с разочарованием обнаружил, что все объясняется чересчур просто: в подвале в кладовой хранился еще один овальный ковер, и при необходимости ночью их меняли местами.

Сейчас, взирая на мирно смотрящего влево орла, Харни улыбнулся собственной мысли: а что, если в честь небольшой войны, которую он намерен развернуть против сенатора Седжвика Секстона, сменить ковер?

Глава 15

Американское военное подразделение «Дельта» — единственная команда, которая президентским указом полностью ограждена от власти закона.

Директива президента за номером двадцать пять обеспечивает служащим подразделения «Дельта» «полную свободу от юридической подотчетности», в том числе выводит из-под действия акта «Posse Comitatus» — документа, предписывающего наказание для всякого, кто использует военную силу в личных интересах, с целью нарушения закона или для несанкционированных тайных операций.

Набор в подразделение «Дельта» ведется из служащих Группы военных действий — организации при Специальной оперативной команде, базирующейся в штате Северная Каролина, в местечке Форт-Брэгг.

Бойцы подразделения «Дельта» — хорошо обученные и вышколенные убийцы, специалисты по освобождению заложников, асы в разного рода спецоперациях, внезапных рейдах, в уничтожении замаскированных сил врага.

Задания, выполняемые подразделением «Дельта», обычно характеризуются высоким уровнем секретности, поэтому традиционная многоуровневая система руководства заменена здесь единоличным командованием. Во главе спецгруппы встает один единственный человек, взваливающий на свои плечи всю тяжесть принятия решений и ответственности за предпринимаемые действия. Этим руководителем обычно становится опытный военный или правительственный чиновник высокого ранга, обладающий к тому же значительными влиянием и авторитетом, необходимыми при выполнении сложных заданий. Все миссии, возлагаемые на подразделение «Дельта», характеризуются высшей степенью сложности. Выполнив задание, бойцы никогда больше его не обсуждают — ни между собой, ни с командирами.

«Вылетаем. Сражаемся. Забываем».

Команде подразделения «Дельта», заброшенной в пустынную местность выше восемьдесят второй параллели, не нужно было никуда лететь и сражаться. Она просто наблюдала.

Дельта-1 вынужден был признать, что нынешнее задание — самое необычное в его практике. Однако он давно научился ничему не удивляться. За последние пять лет ему довелось участвовать в освобождении заложников на Ближнем Востоке, выслеживать и уничтожать террористические группировки в самих Соединенных Штатах и даже содействовать тайному бесследному исчезновению нескольких представляющих опасность мужчин и женщин в разных частях света.

Всего месяц назад его команде пришлось с помощью летающего миниатюрного робота организовать сердечный приступ со смертельным исходом. В результате в одной из стран Южной Америки скончался крупный и влиятельный наркобарон. Дельта-2 запустил робота, оснащенного титановой иглой толщиной с волос, через окно второго этажа. Микробот проник в дом, нашел спальню и сделал спящему «клиенту» укол препарата, резко сужающего сосуды. После чего вылетел обратно на улицу, не оставив после себя ни следа. А «клиент» через некоторое время проснулся от боли в сердце. Когда его жена вызывала «скорую», команда подразделения «Дельта» уже летела домой.

Никакого шума, взломов, нападений, никакой борьбы и стрельбы.

Смерть, вызванная естественными причинами.

Все было сделано самым изящным образом.

Пару недель назад еще один микробот, внедренный в офис небезызвестного сенатора, запечатлел очень интересную сексуальную сцену. Команда шутливо определила это задание как «проникновение за линию фронта».

Сейчас, после почти десяти дней, проведенных в палатке на наблюдательном пункте, словно в ловушке, Дельта-1 готовился к завершению миссии.

Оставаться в засаде.

Наблюдать за куполом — и снаружи, и изнутри.

Сообщать контролеру обо всех непредвиденных ситуациях на объекте.

Дельта-1 прошел специальную подготовку и никогда не испытывал никаких эмоций относительно получаемых заданий. Но эта операция все же заставила и его с товарищами немного поволноваться, когда они готовили первый отчет. Отчет проходил заочно — по секретным каналам электронной связи. Дельта-1 не мог сказать, кто именно принимал их отчеты.

Он занимался приготовлением протеиновой еды, когда неожиданно зазвучали все личные хронометры команды. Через несколько секунд ожил аппарат криптографической связи. Дельта-1 схватил трубку. Товарищи молча наблюдали.

— Дельта-1, — произнес он в трансмиттер.

Расположенная внутри аппарата компьютерная программа распознавания голоса зафиксировала оба произнесенных слова. Каждому слову был присвоен референтный номер, тут же зашифрованный и отправленный адресату. Аналогичный прибор на другом конце связи расшифровал номера и при помощи заранее составленного тезауруса снова перевел их в слова. Синтезированный голос озвучил их. Весь процесс занял восемьдесят миллисекунд.

— На связи контролер, — произнес человек, руководивший операцией. Криптограф передавал его слова неживым, бесполым тембром. — Доложите обстановку.

— Все идет точно по плану, — ответил Дельта-1.

— Прекрасно. У меня имеются временные коррективы. Информация будет обнародована сегодня в восемь вечера по восточному времени.

Дельта-1 сверился с хронометром. Оставалось восемь часов. Скоро их работа здесь закончится.

— Еще изменения, — произнес контролер. — На сцене новый игрок.

— Какой новый игрок?

Дельта-1 внимательно слушал. Интересная игра. Кто-то там, далеко, играет ва-банк.

— Вы считаете, ей можно доверять?

— Надо очень внимательно за ней следить.

— А если последуют неприятности?

Контролер не колебался:

— Все распоряжения остаются в силе.

Глава 16

Вот уже час Рейчел Секстон летела на север. На протяжении всего пути она видела внизу лишь воду. Только один раз промелькнула земля — Ньюфаундленд.

— Ну почему же столько воды? — пробормотала она.

В возрасте семи лет, катаясь на коньках по замерзшему пруду, Рейчел провалилась под лед. Оказавшись в страшной ловушке, она уже не сомневалась, что умрет, когда неожиданно сильные руки матери вытащили ее из воды. С того страшного дня Рейчел нередко испытывала ужасные приступы гидрофобии. Особенно пугали ее бескрайние морские пространства и холодная вода. И вот сейчас, когда вокруг не было ничего, кроме неба и Северного Ледовитого океана, страх снова пробудился в ней.

До той минуты, когда Ласигейн вышел на связь с военной базой Туле на севере Гренландии, чтобы сверить координаты, Рейчел и не представляла, как далеко они залетели.

Неужели они за Полярным кругом? Открытие оказалось не из приятных. Куда ее везут? Что такое обнаружило НАСА?

Вскоре серо-голубое пространство внизу покрылось тысячами белых точек.

Айсберги.

Рейчел видела айсберги всего лишь раз в жизни. Произошло это шесть лет назад, когда мать уговорила ее поехать с ней в круиз к берегам Аляски. Рейчел упорно предлагала множество других вариантов совместного путешествия. Естественно, по земле, а не по воде.

— Рейчел, милая, — бархатно ворковала мать, — но ведь две трети планеты покрыты водой. Так что рано или поздно тебе придется иметь с ней дело.

Миссис Секстон представляла собой образец неунывающей дамы из Новой Англии. Она хотела видеть в дочери сильную личность.

Этот круиз стал последним их с матерью путешествием.

Кэтрин Уэнтворд Секстон. Рейчел ощутила внезапную тоску одиночества. Подобные завывающему за обшивкой самолета ветру, в душу хлынули воспоминания — так же стремительно, как и всегда. Последний раз они с матерью разговаривали по телефону. Это было утро Дня благодарения.

— Извини, мам. — Рейчел позвонила домой из занесенного снегом аэропорта О'Хара. — Я знаю, что в нашей семье никогда не проводили День благодарения врозь. Но похоже, что сегодня это произойдет.

Казалось, мать ужасно расстроилась.

— Я так мечтала тебя увидеть!

— Да и я тоже. Когда будете с папой смаковать индейку, представляй себе, как я здесь, в аэропорту, питаюсь всякой гадостью.

Повисло долгое молчание. Потом миссис Секстон вновь заговорила, но ее голос звучал как-то странно.

— Дочка, я не хотела говорить до твоего приезда, но отец утверждает, что слишком занят и не сможет в этом году выбраться на праздник домой. Останется в своей квартире там, в Вашингтоне, на весь уик-энд.

— Что?! — Рейчел не смогла скрыть изумления, но оно тут же сменилось гневом. — Ведь это же День благодарения! Сенат не заседает! А до дома ему добираться меньше двух часов! Он просто обязан быть с тобой!

— Я знаю. Но он говорит, что измучился. Слишком устал, чтобы вести машину. И решил поработать в выходные.

— Поработать?

В вопросе слышалось явное недоверие. Скорее всего сенатор Секстон намерен погрузиться в общение с другой женщиной. Его измены жене, которые он пытался скрывать, начались много лет назад. Миссис Секстон не была дурочкой, но интрижки мужа всегда сопровождались убедительным алиби и болезненным неприятием малейшего подозрения в неверности. В конце концов миссис Секстон решила, что единственный возможный выход для нее — просто не обращать внимания на похождения супруга.

Рейчел пыталась убедить мать в необходимости развода, однако Кэтрин Уэнтворд Секстон умела держать слово.

— «Пока смерть не разлучит нас», — процитировала она. — Твой отец подарил мне тебя, прекрасную, замечательную дочь. За это я ему благодарна. А за свои поступки он когда-нибудь сам ответит перед высшим судом.

И вот, находясь в аэропорту, Рейчел буквально кипела от гнева.

— Но тебе придется провести День благодарения в одиночестве!..

Она едва сдерживалась. Бросить семью в День благодарения — это было чересчур даже для сенатора Секстона.

— Ну… — бодро сказала миссис Секстон, — разумеется, я не могу позволить всей этой еде испортиться. Отвезу к тетушке Энн. Она ведь всегда приглашала нас на День благодарения. Позвоню прямо сейчас.

Рейчел ощутила, как острое чувство вины чуть отступило.

— Договорились. А я приеду домой сразу, как только смогу. Целую, мамочка.

— Счастливо долететь, милая.

В десять тридцать вечера такси, в котором ехала Рейчел, наконец свернуло на аллею роскошного поместья Секстонов. Она сразу поняла: что-то случилось. Возле дома — три полицейских машины. Несколько телевизионных фургончиков. Во всем доме горит свет. С бешено колотящимся сердцем Рейчел взлетела по ступеням.

Полицейский встретил ее в дверях. Лицо его было мрачным и угрюмым. Говорить ему ничего не пришлось. Рейчел поняла без слов. Произошел несчастный случай.

— Шоссе номер 25 сейчас очень скользкое — шел дождь, а потом подмерзло, — пояснил офицер. — Машина вашей матери вылетела в глубокий овраг. Мне очень жаль. Она погибла мгновенно.

Рейчел словно окоченела. Отец, вернувшийся домой сразу, как только получил сообщение, давал интервью в гостиной. Он объявлял всему миру, что его жена погибла в автомобильной катастрофе, возвращаясь с семейного обеда в честь Дня благодарения.

Рейчел стояла в коридоре. Теперь ее душили рыдания.

— Единственное, чего бы я хотел, так это иметь возможность быть в праздник дома, рядом с ней. Тогда этого бы не случилось, — говорил отец, глядя в камеру. Его глаза были полны слез.

— Тебе бы подумать об этом давным-давно, много лет назад, — плакала Рейчел.

Ненависть к отцу крепла с каждой минутой.

Именно с этого дня Рейчел мысленно разошлась с отцом. Она сделала то, что упорно отказывалась делать мать. Сенатор, впрочем, едва ли заметил это. Он тут же пустил состояние покойной жены в оборот, начав хлопотать, чтобы партия выдвинула его кандидатуру на президентских выборах. То, что он использует естественное стремление людей сочувствовать чужому горю, вовсе его не смущало.

И вот три года спустя сенатор снова обрекал ее на одиночество. Стремление отца во что бы то ни стало попасть в Белый дом отодвигало в неопределенную перспективу осуществление мечты Рейчел о встрече с единственным мужчиной, о создании семьи. Ей было бы намного легче устраниться от всех политических игр, чем иметь дело с нескончаемой вереницей жадных до власти вашингтонских женихов, стремящихся овладеть сердцем одинокой и печальной потенциальной «первой дочери» страны, пока она еще не сделала свой выбор.

За стеклом кабины «Эф-14» дневной свет начал понемногу меркнуть. В Арктике стояла поздняя зима. Время полярной ночи. Рейчел наблюдала, как все вокруг погружается в темноту.

Наконец солнце окончательно исчезло за горизонтом. Самолет, не меняя курса, летел на север. Появилась сияющая луна в третьей четверти. В ледяном прозрачном воздухе она висела неровным белым овалом. Далеко внизу мерцали океанские волны, а айсберги напоминали бриллианты на темном бархате с блестками.

В конце концов Рейчел заметила туманные очертания земли. Но это оказалось совсем не то, что она ожидала увидеть. Впереди из океана выступал огромный, покрытый снегами горный хребет.

— Горы? — растерянно спросила Рейчел. — Неужели к северу от Гренландии есть горы?

— Очевидно, — ответил пилот. Казалось, он был удивлен ничуть не меньше.

Нос «Эф-14» ушел вниз, и Рейчел ощутила головокружение невесомости. Сквозь нескончаемый звон в ушах она слышала ритмичный электронный писк. Очевидно, пилот настроился на какой-то маяк и ориентировался по нему.

Они опустились ниже трех тысяч футов, и теперь можно было разглядеть массивы залитой лунным светом земли. У подножия гор простиралась обширная снежная равнина. Плоскость плавно изгибалась, опускаясь к океану, на протяжении примерно десяти миль, а потом внезапно упиралась в ледяную скалу, уходящую другим склоном в воду.

Только теперь Рейчел увидела это. Зрелище, подобное которому трудно даже представить здесь, на земле. Сначала она решила, что это играет в свои колдовские игры луна. Прищурившись, начала рассматривать снежную равнину внизу, но все равно не могла понять, что же там такое. Чем ниже опускался самолет, тем яснее вырисовывалась картина.

— Что же это? Ради Бога, что это такое?

Плато внизу, под самолетом, казалось полосатым… словно кто-то раскрасил снег тремя гигантскими мазками серебряной краски. Мерцающие призрачные полосы тянулись параллельно прибрежным скалам. Лишь когда самолет опустился до пятисот футов, оптическая иллюзия прояснилась. Три серебряных полосы оказались глубокими впадинами, каждая шириной примерно в тридцать ярдов. Заполненные замерзшей водой широкие каналы, идущие параллельно.

Самолет начал быстро снижаться, и плато под его крыльями запрыгало и закачалось, словно при сильной буре. Рейчел услышала, как с тяжелым скрипом выдвинулось шасси, однако посадочной полосы нигде не было. Пилот сражался с машиной, а Рейчел тем временем внимательно рассматривала землю. Наконец она заметила две мерцающие линии, тянущиеся по крайней серебристой полосе. И с ужасом поняла, что именно собирается предпринять пилот.

— Мы садимся на лед? — Она не спросила, а потребовала ответа.

Летчик ничего не ответил. Казалось, все его внимание сосредоточено на борьбе с бешеным ветром. Самолет резко сбросил скорость, а потом почти упал на ледяную трассу. Внутри у Рейчел все перевернулось в который уже раз. Высокие снежные завалы потянулись по обе стороны машины. Рейчел затаила дыхание, прекрасно сознавая, что малейшая ошибка пилота будет означать неминуемую смерть. Самолет опустился между сугробами еще ниже, и внезапно тряска прекратилась. Оказавшись вне досягаемости ветра, самолет аккуратно коснулся льда.

Взревели двигатели задней тяги, тормозя самолет. Рейчел наконец позволила себе выдохнуть. Машина продвинулась еще примерно на сотню ярдов и остановилась точно у красной линии, нанесенной спреем прямо на лед.

Справа пейзаж ограничивался мерцающей в лунном свете ледяной стеной. Слева — то же самое. Только сквозь ветровое стекло Рейчел могла что-то рассмотреть… это что-то было бесконечным заснеженным пространством. Ощущение было такое, словно после долгого полета они приземлились на мертвую планету. Единственным признаком жизни служила красная полоса на льду.

А потом Рейчел услышала… Издалека приближался звук другого двигателя. Тон его казался выше. Шум становился все громче, и наконец машина возникла в поле зрения. К ним приближался большой снегоход. Он тяжело пробирался вдоль ледяной ложбины. Высокий, разлапистый, он напоминал огромное фантастическое насекомое, шагающее на мощных, все сметающих на своем пути ногах. Вознесенная на верхотуру плексигласовая кабина была снабжена мощными фарами, посылающими вперед и вокруг широкие полосы света.

Снегоход, задрожав, замер рядом с самолетом. Дверь кабины открылась, и по лестнице на лед спустился человек. Он был одет в толстый белый комбинезон и казался словно надутым.

Безумный Макс встречается с Пончиком Пиллсбери, невольно подумала Рейчел. Увидеть, что странная планета в действительности населена, необыкновенно приятно.

Человек знаком показал, чтобы пилот откинул фонарь кабины.

Тот исполнил требуемое.

Едва кабина открылась, поток холодного воздуха моментально пробрал все существо Рейчел и, казалось, заморозил ее до глубины души.

«Закройте же этот чертов фонарь!»

— Мисс Секстон? — обратилась к ней белая надутая фигура. — Я приветствую вас от имени НАСА.

Рейчел тряслась от холода. «Вот уж спасибо!»

— Будьте добры, отстегните ремни, снимите шлем и оставьте его в кабине, а потом спуститесь, держась за выступы на фюзеляже. Вопросы есть?

— Есть! — прокричала в ответ Рейчел. — Где, черт возьми, я нахожусь?

Глава 17

Марджори Тенч — старший советник президента — больше походила на ходячий скелет, а не на живого человека. Ее костлявая фигура высотой в шесть футов напоминалаконструкцию, собранную из отдельных деталей — конечностей, сочленений. Над всем этим непрочным сооружением возвышалась, покачиваясь, голова с желтушным лицом, словно вырезанным из пергамента, с двумя отверстиями ничего не выражающих глаз. В пятьдесят один год она выглядела на все семьдесят.

Тенч в Вашингтоне глубоко почитали. Она имела репутацию богини политического Олимпа. Говорили, что ее аналитические способности граничат с ясновидением. Десять лет работы в разведывательном бюро госдепартамента помогли отточить критически мыслящий ум до убийственной остроты. К сожалению, вместе с политической прозорливостью выработался и ледяной темперамент.

Как правило, люди выдерживали общение с ней не дольше десяти минут. Природа наградила Марджори Тенч всеми свойствами самого совершенного, мощного компьютера, в том числе его эмоциональностью и душевной теплотой. Однако президент Зак Харни с легкостью выносил характер этой дамы. Ведь это именно ее интеллект и работоспособность привели его к власти.

— Марджори! — Президент встал, чтобы поприветствовать входящую в Овальный кабинет даму. — Чем могу помочь?

Он не предложил ей присесть. Общепринятые нормы вежливости теряли свою актуальность в присутствии особ, подобных Марджори Тенч. Если Тенч желала сесть, то она и без всякого приглашения прекрасно могла это сделать.

— Насколько я поняла, сегодня в четыре часа вы собираете пресс-конференцию для сотрудников. — Прокуренный голос ее звучал хрипло. — Это превосходно.

Тенч мгновение помолчала, и президент почувствовал, как работает механизм ее компьютера. Он испытывал к ней искреннюю признательность. Среди сотрудников аппарата Белого дома Марджори Тенч была одной из тех немногих избранных, кто находился в курсе новейших разработок НАСА, в том числе и последнего открытия. Ее политическая интуиция помогала президенту принимать решения и разрабатывать стратегию.

— Дебаты на Си-эн-эн сегодня в час, — кашлянув, заметила советница. — Кого мы пошлем на спарринг с Секстоном?

Харни улыбнулся:

— Кого-нибудь из младших сотрудников, участвующих в избирательной кампании.

Прием целенаправленного унижения соперника стар, как сама практика политических дебатов. Противнику просто подсовывают для «отстрела» самую мелкую дичь.

— Есть идея получше, — заметила Тенч, заглядывая своими невыразительными глазами в глаза президента. — Позвольте мне самой туда отправиться.

Зак Харни непроизвольно вскинул голову:

— Вы? — О чем, интересно, она думает? — Марджори, но ведь общение с прессой не входит в ваши обязанности. А кроме того, это дневное шоу для кабельного телевидения. И если я отправлю своего старшего советника участвовать в нем, то какое впечатление это произведет? Все решат, что мы запаниковали.

— Совершенно верно.

Харни внимательно посмотрел на советника. Какую бы сложную схему она ни придумала, он ни за что не позволит ей принять участие в дебатах на Си-эн-эн. Каждый, кто хоть раз видел эту умнейшую даму собственными глазами, знал, почему она работает за кулисами. Выглядела она просто ужасно — совсем не с такой внешностью следует представать перед широкими массами, чтобы донести до них идеи Белого дома.

— Я займусь этими дебатами, — решительно повторила советник.

Она уже не спрашивала разрешения.

— Марджори! — Президент попытался подсластить пилюлю. — Люди Секстона непременно заявят, что ваше присутствие на Си-эн-эн означает не что иное, как панику и тревогу в Белом доме. Мы не можем слишком рано выставлять тяжелую артиллерию. Это будет выглядеть так, словно мы отчаялись.

Марджори спокойно кивнула и закурила сигарету.

— Чем отчаяннее мы выглядим, тем лучше.

В течение следующих шестидесяти секунд Марджори Тенч убедительно продемонстрировала президенту, почему он должен послать на теледебаты именно ее, а не какую-нибудь мелкую рыбешку. Когда она замолчала, президенту уже нечего было оспаривать. Он лишь изумленно моргал.

Марджори Тенч еще раз доказала свой политический гений.

Глава 18

Шельфовый ледник Милна представляет собой самую обширную ледовую поверхность в северном полушарии. Расположенный выше восьмидесятой параллели на северном побережье арктического острова Элсмир, этот кусок льда насчитывает четыре километра в ширину. Толщина же его более трехсот футов.

Когда Рейчел забралась в плексигласовую кабину снегохода, она по достоинству оценила теплую куртку и рукавицы, которые ожидали ее на сиденье. Весьма кстати оказалась и работавшая в кабине печка. Снаружи, на ледовой взлетной полосе, вновь взревели двигатели «Эф-14». Самолет разгонялся.

Рейчел с тревогой посмотрела ему вслед:

— Он что, улетает?

Ее новый провожатый уселся на водительское место и кивнул:

— Здесь могут находиться исключительно научные сотрудники и команда непосредственной поддержки НАСА.

Самолет взмыл в темное небо, и Рейчел почувствовала себя так, словно ее оставили на необитаемом острове.

— Мы с вами поедем на снегоходе, — успокоил ее сопровождающий, — администратор уже ждет вас.

Рейчел взглянула на простиравшуюся впереди серебристую ледовую дорогу и постаралась представить, какого черта здесь делает администратор НАСА.

— Держитесь! — скомандовал водитель, нажимая на какие — то рычаги.

Со скрипом и рычанием машина развернулась на девяносто градусов, словно тяжелый танк. Рейчел взглянула на крутой склон и в очередной раз испугалась. Не собирается же он…

— Рок-н-ролл!

Водитель сдвинул рычаг, и, набирая скорость, машина направилась прямиком к склону. Рейчел негромко вскрикнула и ухватилась за поручень. Удивительная машина врезалась в стену, шипованные гусеницы вгрызлись в лед, и они поползли вверх по склону. Рейчел не сомневалась, что с минуты на минуту машина перевернется, однако, как ни странно, кабина сохраняла горизонтальное положение на протяжении всего восхождения. Когда гигантский паук оказался на вершине горы, водитель повернулся и с улыбкой взглянул на побелевшую от ужаса пассажирку:

— Недурно, правда? Принцип мы позаимствовали у марсохода. Работает безотказно!

Рейчел слабо кивнула:

— Здорово!

С вершины ледяного увала она окинула взглядом немыслимый пейзаж. Невдалеке возвышалась еще одна гряда, а за ней волнообразный рельеф переходил в плоскость — слегка наклонное, сияющее белизной пространство. Залитая лунным светом равнина уходила вдаль, сужаясь и змеей извиваясь между гор.

— Ледник Милна. — Водитель показал на горы. — Начинается он вон там и спускается в эту широкую низину, где мы с вами находимся.

Он снова включил двигатель, и Рейчел пришлось опять покрепче ухватиться за поручень. Теперь машина набирала скорость, спускаясь со склона. Внизу они пересекли еще одну ледяную реку и взобрались на вторую снежную гряду. Быстро спустившись с другой стороны, выбрались на гладкую поверхность и начали пробираться через ледник.

— Далеко еще?

Рейчел не видела вокруг ничего, кроме льда.

— Примерно две мили.

Рейчел подумала, что это очень далеко. Ветер безжалостно бил по кабине, словно стараясь перевернуть снегоход.

— Ветер дует сверху, — прокричал водитель, — постарайтесь привыкнуть к нему!

Он объяснил, что для здешних мест это обычное явление — ветер, дующий с гор вниз, по направлению к морю. Холодный воздух словно стекал по ледяной поверхности гор, подобно стремительной реке.

— Это единственное место на земле, — смеясь, добавил водитель, — где и ад мог бы замерзнуть.

Через несколько минут Рейчел сумела рассмотреть вдалеке смутные очертания. Изо льда поднимался огромный белый купол. Рейчел потерла глаза. Что это может быть?..

— Большой эскимос, верно? — шутливо поинтересовался водитель.

Рейчел гадала, что за зрелище предстает ее глазам. Все сооружение выглядело уменьшенной копией космодрома в Хьюстоне.

— НАСА построило эту штуковину недели полторы назад, — пояснил провожатый, — материал называется очень мудрено: плексиполисорбат. Эта штука надувается в несколько приемов. Нужно надуть составные части, потом соединить их в одно целое, прикрепить все это ко льду тросами, и готово. Выглядит словно огромная палатка, но на самом деле это разработанный НАСА образец из нескольких сегментов искусственной среды обитания, которые мы надеемся использовать когда-нибудь на Марсе. А называем мы его «хабисфера».

— Хабисфера?

— Да. Понимаете почему? Это же не натуральная сфера, а хабисфера^[402].

Рейчел улыбнулась шутке и принялась с интересом рассматривать странное здание.

— А поскольку НАСА еще не добралось до Марса, то парни, подобные вам, решили использовать ее здесь в качестве большого дома?

Водитель рассмеялся:

— Ну, честно говоря, лично я предпочел бы Таити, но не все зависит от моих желаний.

Рейчел продолжала изучать сооружение. Призрачным контуром оно выделялось на фоне темного неба. Снегоход приблизился к куполу и остановился у маленькой боковой двери, которая как раз начала открываться. На снег легла полоска электрического света. Появилась человеческая фигура. Это был крупный, высокий мужчина в толстом шерстяном свитере, который еще больше увеличивал его габариты, делая похожим на огромного медведя. Мужчина шагнул к снегоходу.

Рейчел ни на минуту не усомнилась, что наконец видит перед собой администратора НАСА Лоуренса Экстрома.

Водитель ободряюще улыбнулся ей:

— Пусть его габариты вас не пугают. На самом деле он котенок.

Рейчел подумала, что вернее всего было бы назвать его тигром. Она прекрасно знала о репутации Экстрома. Он мог моментально откусить голову любому, кто становился на пути его мечты.

Гостья спустилась из кабины на землю, от порывов ветра едва держась на ногах. Собравшись с духом, поплотнее запахнула куртку и направилась к куполу.

Администратор НАСА встретил ее на полпути, дружески протягивая огромную лапу в кожаной рукавице.

— Мисс Секстон! Приветствую вас. Спасибо, что приехали.

Рейчел неуверенно кивнула и в ответ прокричала, стараясь пересилить рев ветра:

— Честно говоря, сэр, совсем не уверена, что у меня был выбор!

В тысяче метров вверх по леднику Дельта-1 внимательно наблюдал в инфракрасный бинокль, как администратор НАСА повел Рейчел Секстон в купол.

Глава 19

Администратор НАСА Лоуренс Экстром, рыжий неотесанный гигант, очень напоминал северного бога. По-военному ежиком остриженные светлые волосы торчали над нахмуренным лбом, широкий, с толстой переносицей нос был покрыт паутинкой вен. Глаза потускнели от целой вереницы бессонных ночей. До назначения в НАСА Экстром, влиятельный аэрокосмический стратег и советник, служил в Пентагоне, где имел репутацию человека чрезвычайно мрачного и необщительного. Но эти его качества компенсировались безмерной преданностью делу и ответственностью за выполняемую задачу.

Рейчел Секстон шла за администратором НАСА по запутанному лабиринту просторных светлых залов и коридоров хабисферы. Стенки лабиринта представляли собой панели непрозрачного пластика, прикрепленные к туго натянутой проволоке. Пол был из чистого льда, покрытого резиновыми полосами, чтобы не скользить при ходьбе. Рейчел с интересом оглядела подобие жилого помещения, которое они миновали, — в нем был только ряд коек и биотуалетов.

К счастью, воздух в хабисфере казался теплым, хотя свежим его назвать было нельзя: смесь трудноразличимых запахов, всегда сопровождающих скопление людей в замкнутом пространстве, заметно отягощала его. Где-то негромко урчал генератор. Он производил ток, который питал лампы, свисавшие с потолка и придававшие внутреннему пространству купола жилой облик.

— Мисс Секстон, — пророкотал Экстром на ходу, ведя гостью к какой-то ему одному известной цели, — позвольте мне быть совершенно откровенным с самого начала.

Тон его подразумевал все, что угодно, только не удовольствие от ее присутствия и необходимости уделять ей внимание.

— Вы сейчас здесь только потому, что этого хочет президент. Ему нужно, чтобы мы вас приняли. Зак Харни — мой личный друг. Кроме того, он оказывает НАСА постоянную поддержку. Я уважаю его. Преклоняюсь перед ним. Доверяю ему. А потому не позволяю себе ставить под сомнение те указания, которые он отдает, даже если лично я с ними не совсем согласен. Для полной ясности хочу подчеркнуть, что вовсе не разделяю энтузиазма президента по поводу вашего здесь присутствия и вообще участия в деле.

Рейчел внимательно слушала. Да, ради такого вот радушного приема она и явилась сюда — за три тысячи миль. Этот парень, конечно, не Марта Стюарт^[403].

— При всем моем уважении, — ответила она в тон Экстрому, — я также всего лишь выполняю приказ президента. Более того, мне даже не объяснили, зачем меня сюда везут. И вовсе не спрашивали моего согласия.

— Замечательно, — коротко заключил Экстром, — тогда я буду говорить прямо и откровенно.

— По-моему, вы и так уже начали это делать.

Ответ Рейчел, казалось, удивил администратора. Он замедлил шаг и внимательно посмотрел на гостью, при этом взгляд его немного прояснился. Потом он глубоко вздохнул и пошел дальше.

— Надеюсь, вы понимаете, — снова заговорил Экстром, — что находитесь здесь, на секретном объекте НАСА, против моей воли и вопреки всем моим возражениям. Вы не только представитель Национального разведывательного управления, директор которого не стесняется обходиться с сотрудниками НАСА, словно с сопливыми ребятишками, но вы еще к тому же дочь человека, который считает делом чести уничтожить мое агентство. Сейчас настал счастливый момент для НАСА: мы подвергались массированному огню критики и вполне заслужили награду. Но из-за волны скептицизма, которую породил ваш отец, НАСА оказалось в ситуации, при которой мои трудолюбивые и самоотверженные люди вынуждены делить интерес и внимание всего мира с горсткой совершенно случайных, примазавшихся ученых и даже с дочерью человека, открыто пытающегося нас уничтожить.

— Я прилетела сюда вовсе не для того, чтобы привлечь к себе внимание мира, сэр, — ответила Рейчел.

Экстром вновь внимательно на нее посмотрел.

— Может оказаться, что альтернативы не будет.

Это замечание удивило Рейчел. Хотя президент Харни и не говорил ничего конкретного относительно ее возможной помощи в каком-либо публичном деле, все же Уильям Пикеринг недвусмысленно высказал подозрение по поводу того, что Рейчел вполне может оказаться в роли политической пешки.

— Я хочу знать, что мне предстоит делать, — заявила она.

— И вы, и я — мы оба хотим это знать. Я не обладаю такой информацией.

— Простите?

— Президент попросил меня ввести вас в курс дела относительно нашего открытия. А роль, которую вам предстоит исполнять в этой игре, определит только он сам.

— Он сказал, что открытие совершила ваша «Система наблюдения за Землей», это так?

Экстром взглянул на гостью искоса:

— В какой мере вы знакомы с проектом?

— «Система наблюдения за Землей» — это созвездие из пяти спутников, каждый изучает Землю по своей программе: картографирование океана, анализ геологических изменений, наблюдение за процессом таяния полярных льдов, поиск ископаемых топливных ресурсов… — Рейчел словно отвечала школьный урок.

— Прекрасно, — остановил ее Экстром, отнюдь не восхищенный ее знаниями. — А известно ли вам о недавнем пополнении этого созвездия спутников? Сокращенно он называется ПОСП.

Рейчел кивнула. Полярный орбитальный сканер плотности был создан для того, чтобы тщательнее контролировать последствия глобального потепления.

— Насколько я понимаю, ПОСП измеряет толщину и плотность полярных льдов?

— В конечном итоге так и есть. Он использует технологию спектрального анализа и измеряет плотность льда по всей его площади. Выявляет аномалии в плотности льда, то есть его размягчение, места поверхностного таяния, внутренние проталины, большие расщелины. Все это признаки, свидетельствующие о глобальном потеплении.

Рейчел слышала о методе сложного сканирования. Спутники Национального разведывательного управления использовали аналогичные технологии для определения разницы плотности земной поверхности в Восточной Европе и нахождения таким образом мест массовых захоронений. Они доказывали, что там действительно происходили этнические чистки.

— Две недели назад, — продолжал Экстром, — ПОСП проходил над этим самым ледником и отметил аномалию, не похожую ни на что другое. Такого мы не ожидали увидеть. На глубине двухсот футов под поверхностью льда, совершенно замкнутая пластами твердого льда, проявилась аморфная глобула диаметром в десять футов.

— Водяной карман? — быстро уточнила Рейчел.

— В том-то и дело, что нет. Не жидкая. Аномалия оказалась тверже того льда, который ее окружает.

Рейчел помолчала, раздумывая.

— Там что, какой-то валун, булыжник или что-то подобное? Экстром уверенно кивнул:

— Именно.

Рейчел ждала продолжения рассказа. Однако его не последовало. Значит, она прилетела сюда просто потому, что НАСА обнаружило во льдах очень большой камень?

— Пока сканер не определил плотность камня, мы и не обратили на него внимания. А потом срочно выслали команду для анализа находки. Этот камень вот здесь, под нами, и он оказался намного плотнее других камней на острове Элсмир. Значительно плотнее всех камней в радиусе четырехсот миль.

Рейчел внимательно взглянула под ноги, на лед, ясно представив где-то там, в глубине, громадный валун.

— Вы хотите сказать, что кто-то передвинул его сюда?

Казалось, Экстрома ее вопрос развеселил.

— Камушек весит больше восьми тонн. Он лежит под двумя сотнями футов плотного льда. Следовательно, находится здесь, без малейшего движения, уже триста лет.

Рейчел устало брела за Экстромом по длинному узкому коридору в самое сердце этого сложного сооружения. Они миновали двух неподвижно стоявших вооруженных охранников. Она взглянула на своего гида:

— Но я полагаю, что логическое объяснение все-таки существует?

— Скорее всего объяснение, конечно, есть, — невозмутимо ответил Экстром. — Обнаруженный спутником камень — метеорит.

Рейчел остановилась как вкопанная посреди коридора и внимательно посмотрела на администратора. Метеорит? Ее захлестнула волна разочарования. После того пафоса, с которым обставил все это предприятие президент, метеорит был подобен мухе. Как там говорил Харни? Открытие моментально и бесповоротно оправдает все прошлые расходы и ошибки НАСА?.. Интересно, о чем он думал? Конечно, метеориты имеют определенную ценность, но НАСА постоянно их находит.

— Этот метеорит — один из самых больших, которые когда-либо находили, — заговорил, тоже остановившись, Экстром. — Мы считаем, что он является частью гораздо большего метеорита, который, по документальным свидетельствам, упал в Северный Ледовитый океан в восемнадцатом веке. Скорее всего этот камень откололся при ударе, отлетел в сторону и упал сюда, на ледник Милна, а потом медленно зарывался в лед на протяжении последних трехсот лет.

Рейчел поморщилась. Нет, это открытие не меняет ровным счетом ничего. Ее оскорбляло крепнущее подозрение: ее хотят сделать участницей публичного трюка, за который в отчаянии ухватились и НАСА, и Белый дом. Они изо всех сил пытаются вытянуть подвернувшуюся под руку находку на уровень крупнейшего, способного потрясти мир, открытия, совершенного НАСА.

— Вас это не слишком удивило, — заметил Экстром.

— Мне кажется, я ожидала чего-то… другого.

Гигант прищурился:

— Метеорит таких размеров — исключительно редкая находка, мисс Секстон. В мире существует всего несколько экземпляров большего размера…

— Но насколько я понимаю…

— … однако дело в том, что нас впечатляет не сам размер метеорита.

Рейчел внимательно слушала собеседника.

— Этот метеорит обладает некоторыми совершенно поразительными свойствами, которых раньше не встречали ни в одном из других небесных тел такого типа. Ни больших, ни маленьких. — Он махнул рукой вдоль коридора. — Если вы не против, я познакомлю вас с человеком, который разбирается в этих вопросах куда лучше меня.

Рейчел немного удивилась.

— Неужели существует кто-то, обладающий более высокой квалификацией, чем сам администратор НАСА?

Экстром внимательно изучал ее своими тусклыми глазами.

— Он обладает более высокой квалификацией, мисс Секстон, потому что он не военный, а гражданский. Я решил, что поскольку вы профессиональный аналитик информации, то предпочтете получить сведения у него.

Рейчел проглотила пилюлю.

Они снова двинулись по коридору. Наконец уткнулись в тяжелый черный занавес. За ним можно было расслышать приглушенный гул множества голосов, словно на огромном открытом пространстве собралась толпа людей.

Не произнося ни слова, администратор отдернул занавес. Рейчел зажмурилась от невыносимо яркого света. Осторожно, неуверенно сделала шаг вперед, в ослепительное сияние. Когда глаза немного привыкли и начали различать что-то, помимо света, она увидела перед собой огромный зал и невольно вздохнула, пораженная зрелищем.

— Господи, — прошептала она, — что это такое?

Глава 20

Студия корпорации Си-эн-эн, что на окраине Вашингтона, округ Колумбия, — это одна из двухсот двенадцати студий, разбросанных по всему миру и связанных через спутник с всемирной штаб-квартирой телесети Тернера в Атланте.

Когда лимузин Седжвика Секстона затормозил на стоянке, было тринадцать сорок пять. Сенатор вышел из машины и непринужденным, неторопливым шагом направился к подъезду, чувствуя себя очень уверенно. В холле их с Гэбриэл приветствовал тучный продюсер, приклеивший на физиономию улыбку.

— Сенатор Секстон, — возбужденно заговорил он, — добро пожаловать! Замечательная новость! Мы только что узнали, кого именно Белый дом выбрал в качестве вашего спарринг-партнера. — Продюсер добавил обаяния своей улыбке. — Надеюсь, вы сегодня в боевой форме?

Он сделал жест в сторону стеклянной стенки, отделявшей студию.

Секстон взглянул туда и едва не споткнулся от неожиданности. Сквозь дым вечной сигареты на него смотрело самое некрасивое лицо политического Олимпа.

— Марджори Тенч? — Сенатор едва не прокричал это имя. — Какого черта она здесь делает?

Секстон не подозревал подвоха, но, в чем бы ни заключался фокус, присутствие этой дамы само по себе казалось фантастичным. Оно, несомненно, означало, что президент в отчаянии. Иначе с какой стати он посылает на линию огня своего старшего советника? Президент Зак Харни явно выдвигает тяжелую артиллерию. Секстон порадовался открывающейся перспективе. Чем сильнее оппонент, тем значительнее окажется его поражение.

Сенатор ни на секунду не сомневался, что Тенч — достойная, умная соперница. И тем не менее, глядя через стекло на эту женщину, он не мог не подумать, что президент совершил серьезную тактическую ошибку. Марджори Тенч выглядела поистине ужасно. Сейчас она расслабленно сидела в кресле, спокойно затягиваясь и вдыхая дым. Правая рука неспешно подносила сигарету к губам, напоминая переднюю конечность жука-богомола.

Да уж, невольно подумал Секстон, с таким лицом лучше выступать по радио.

Когда Седжвику Секстону приходилось видеть в газетах фотографию старшего советника Белого дома, он каждый раз с трудом верил, что разглядывает одну из самых влиятельных персон государства.

— Мне это совсем не нравится, — прошептала Гэбриэл. Секстон ее почти не слышал. Чем больше он обдумывал ситуацию, тем больше прелестей в ней находил. Еще больше, чем совершенно нетелегеничное лицо Тенч, была на руку сенатору ее репутация. Марджори Тенч не уставала подчеркивать при каждой возможности, что ведущая роль США в мире должна быть обеспечена исключительно путем технологического прогресса и технического превосходства. Она была ярой сторонницей правительственных исследовательских программ и демонстрировала активную приверженность НАСА. Многие считали, что именно под влиянием Тенч президент настаивает на финансировании не слишком успешных проектов космического агентства.

Секстон раздумывал, не решил ли президент наказать Тенч за все ее дурные советы относительно поддержки НАСА. Может быть, он сознательно решил отдать своего старшего советника на растерзание?

Гэбриэл Эш смотрела сквозь стекло на Марджори Тенч и не могла подавить все возрастающее предчувствие беды. Во-первых, эта дама чертовски умна. А во-вторых, ее появление здесь и сейчас казалось слишком уж неожиданным ходом. Сочетание двух этих фактов не сулило ничего хорошего. Если учесть приверженность Тенч делу НАСА, то сегодняшнее ее выступление в качестве оппонента сенатора Секстона кажется невыгодным для Белого дома. Но ведь президент далеко не дурак. Предчувствие подсказывало Гэбриэл Эш, что дебаты могут закончиться весьма плачевно.

Она понимала, что сенатор уже предвкушает победу, и это лишь усиливало ее тревогу. Стоит Секстону хоть немного возомнить о себе, как он начнет хватать через край. Конечно, вопрос о НАСА оставался выигрышной картой, и тем не менее Гэбриэл полагала, что в последнее время Секстон слишком уж козырял ею. Множество избирательных кампаний провалились лишь потому, что кандидат терял бдительность и шел напролом, тогда как требовалось всего лишь осторожно закончить раунд.

Продюсер, казалось, с радостью предвкушал предстоящий кровавый матч.

— Давайте посмотрим, как вы будете сидеть, сенатор.

Секстон направился в студию, но Гэбриэл успела предупредить его.

— Я знаю, о чем вы думаете, — прошептала она, — но, ради Бога, будьте умницей. Не хватайте через край.

— Через край? — улыбнулся Секстон.

— Не забывайте, эта женщина делает все очень хорошо.

Сенатор многозначительно подмигнул:

— Я тоже.

Глава 21

Напоминающий огромную пещеру главный зал хабисферы НАСА в любом месте планеты показался бы чрезвычайно странным зрелищем. И то, что он находился среди арктических льдов, никак не заслоняло его фантастичности.

Глядя вверх, на купол, собранный из сцепленных между собой треугольных пластин, Рейчел чувствовала себя словно в колоссальном изоляторе. Стены врастали в пол из чистого льда, на котором по периметру, словно часовые, замерли многочисленные галогенные лампы. Они бросали вверх резкий свет и превращали зал в какое-то нереальное, призрачное царство.

По ледяному полу в разных направлениях вились, словно змеи, резиновые дорожки. Будто мостики, они соединяли между собой бесконечные, заполнявшие все пространство научные приборы и комплексы оборудования. Среди леса электроники усердно трудились тридцать — сорок сотрудников НАСА. Одетые в белое люди оживленно переговаривались, возбужденно обсуждая что-то. Рейчел сразу поняла настроение, царившее в зале. Оно было вызвано творческим волнением, радостью открытия.

Вместе с администратором Рейчел отправилась вдоль периметра зала. От нее не укрылись удивленные и откровенно неодобрительные взгляды тех, кто узнал сотрудницу НРУ и дочь известного сенатора. В гулком пространстве отчетливо раздавался шепот:

— Это что, дочка сенатора Секстона?

— Какого черта она здесь делает?

— Трудно поверить, что Экстрому не противно с ней разговаривать!

Рейчел не удивилась бы, увидев здесь изрезанные портреты своего отца. Однако тут ощущалась не только враждебность, но и настроение победителей, упивающихся своим превосходством, точно все твердо знали, кто на сей раз будет смеяться последним.

Администратор подвел гостью к ряду столов, из которых лишь один был занят: за ним сидел человек, погрузившись в работу на компьютере. Он был одет в черную водолазку, вельветовые, в широкий рубчик, брюки и тяжелые ботинки на толстой подошве. В отличие от остальных он не утеплился соответственно обстоятельствам. Человек сидел спиной к подошедшим.

Администратор попросил Рейчел немного подождать, а сам подошел к нему, начав что-то объяснять.

Послушав с минуту, человек в водолазке кивнул и начал выключать компьютер. Администратор вернулся к гостье.

— Дальше вас поведет мистер Толланд, — пояснил он, — он тоже завербован президентом, поэтому вы поладите. А я присоединюсь к вам позже.

— Спасибо.

— Надеюсь, вы слышали о Майкле Толланде?

Рейчел пожала плечами, не переставая с интересом рассматривать все вокруг.

— Имя не слишком известное.

Человек в водолазке подошел, широко улыбаясь:

— Не слишком известное? — Голос звучал дружелюбно. — Это лучшая новость, которую я услышал за весь сегодняшний день. Но похоже, я уже утратил способность поражать с первого взгляда.

Рейчел взглянула на лицо подошедшего и едва не потеряла дар речи. На нее смотрел красивый, спортивного вида мужчина, которого просто невозможно было не узнать. Его в Америке знали все.

— Ох! — не сдержавшись, произнесла она, пока ученый пожимал ей руку. — Так вы тот самый Майкл Толланд!

Когда президент сказал Рейчел, что собрал для подтверждения открытия авторитетных независимых ученых, она представила себе четырех старых зануд с программируемыми калькуляторами в руках. Но Майкл Толланд был совершенно иным. Один из самых известных людей в мире науки, он вел еженедельную документальную телепрограмму «Удивительные моря». Он знакомил зрителей с необычными океанскими явлениями: подводными вулканами, морскими червями длиной в десять футов, огромными, способными убить человека приливными волнами. Пресса видела в Майкле Толланде удачное сочетание лучших качеств Жака Кусто и Карла Сагана. Все наперебой воспевали его обширные и глубокие знания, искренний энтузиазм, страсть к приключениям. Считалось, что на этих китах держится интерес зрителей к программе: она прочно удерживала верхние позиции в рейтингах. Вдобавок большинство критиков не упускали возможности отметить также откровенно сексапильную внешность ученого и несомненную харизматичность его натуры. А это, подчеркивали они, особенно способствует его успеху у женской части аудитории.

— Мистер Толланд… — промямлила Рейчел растерянно. — Я — Рейчел Секстон.

Толланд одарил новую знакомую обворожительной, слегка плутовской улыбкой.

— Привет, Рейчел. Зови меня просто Майк.

Рейчел удивлялась собственной скованности. Это вовсе не было ей свойственно. Очевидно, давали себя знать и напряжение перелета, и обилие впечатлений: хабисфера, метеорит, обстановка секретности и вот наконец встреча нос к носу с этим телевизионным красавцем и умником.

— Честно говоря, я очень удивлена тем, что вы здесь, — призналась она, стремясь обрести привычную уверенность в себе. — Когда президент сказал, что набрал независимых ученых для подтверждения истинности открытия НАСА, я представила…

Она заколебалась, стоит ли продолжать.

— Настоящих ученых? — снова широко улыбнулся Толланд.

Рейчел покраснела, поняв свою оплошность и смутившись еще больше.

— Я не это имела в виду.

— Не волнуйтесь, — успокоил ее Толланд, — с самого приезда сюда я только и слышу подобные слова. А ваш отец — сенатор Секстон?

Рейчел молча кивнула. Ей очень хотелось добавить «К сожалению».

— Шпионка из лагеря Секстона за линией фронта?

— Линия фронта далеко не всегда проходит там, где кажется.

Повисло неловкое, тяжелое молчание.

— Ну так объясните же мне, — попыталась исправить положение гостья, — что делает знаменитый океанограф здесь, на леднике, в компании космических исследователей НАСА?

Толланд издал странный, больше всего похожий на хихиканье звук.

— Честно говоря, один парень, очень похожий на президента нашей страны, попросил сделать ему одолжение. Я уже открыл было рот, чтобы смело отказаться и произнести «Пошел ты к черту!», но вместо этого почему-то проблеял «Хорошо, сэр».

Рейчел рассмеялась почти весело — впервые за все утро.

— Значит, мы из одного клуба.

Хотя обычно знаменитости в жизни оказываются ниже ростом, чем их себе представляешь, Майкл Толланд выглядел, напротив, высоким. Карие глаза смотрели так же живо, пронзительно и страстно, как и с телеэкрана, а голос звучал настолько же тепло и заинтересованно. Прямые непокорные черные волосы падали на лоб, заставляя его время от времени совершать быстрое характерное движение рукой. На вид этому человеку было лет сорок пять, причем он явно не проводил жизнь на диване: спортивный, подтянутый и энергичный облик определенно свидетельствовал о противоположном. Резко очерченный, сильный подбородок и свободные манеры говорили об уверенности в себе. Пожимая его руку, Рейчел не могла не отметить, что ладонь телезвезды не мягкая и изнеженная, как можно было бы ожидать, а плотная, мозолистая и сильная, куда больше подходящая моряку и полевому исследователю.

— Вообще-то, — несколько расстроено признался Толланд, — мне кажется, я оказался здесь вовсе не как авторитетный ученый, а скорее как специалист по связям с общественностью. Президент попросил слетать сюда и смастерить для него документальный фильм.

— Документальный фильм? О метеорите? Но ведь вы океанограф!

— Вот-вот! Я пытался втолковать ему то же самое. Но он ответил, что не знает ни одного документалиста, специализирующегося на метеоритах. Зато мое участие позволит придать открытию широкий общественный резонанс. Не иначе как он собирается показать мою программу сегодня — как часть большой пресс-конференции, на которой объявит об открытии.

Телезвезда в роли сторонника-агитатора. Рейчел поняла, что политическая хитрость Зака Харни не дремлет. НАСА часто обвиняли в том, что оно смотрит на налогоплательщиков сверху вниз и не считается с необходимостью держать их в курсе своих дел. На сей раз этого не скажешь. Они привлекли искусного и страстного популяризатора науки, которого все американцы прекрасно знали и которому могли доверять в самых сложных и непонятных вопросах.

Толланд указал на противоположную стену зала. Там было организовано место для прессы. Лед застелен голубым ковром, длинный стол с несколькими микрофонами, прожектора, телекамеры — настоящая студия. Сейчас к стене за столом прикрепляли американский флаг, чтобы все сидящие оказались на его фоне.

— Готовят к сегодняшнему вечеру, — пояснил ученый. — Администратор НАСА и некоторые известные ученые страны свяжутся через спутник с Белым домом в прямом эфире — чтобы принять участие в президентском выступлении, намеченном на восемь часов.

Отлично, подумала Рейчел. Ей было приятно узнать, что Зак Харни запланировал участие в этом мероприятии представителей космического агентства.

— И все-таки, — вздохнув, произнесла она, — кто-нибудь объяснит мне толком, что же такое жутко сенсационное заключено в этом метеорите?

Толланд комично поднял брови и одарил новую знакомую загадочной улыбкой.

— Всю необычность этого метеорита лучше увидеть своими глазами, а не объяснять, — ответил он. Жестом он пригласил Рейчел следовать за ним и направился к рабочей зоне. — Вон тот парень как раз занимается образцами породы. Он сможет показать вам массу интересного.

— Образцами? У вас уже есть осколки метеорита?

— Именно так. Мы смогли добыть их в достаточном количестве. Если говорить точно, то именно анализ образцов и привел НАСА к мысли о важности открытия.

Не представляя, чего можно ожидать, Рейчел пошла вслед за своим гидом в рабочую зону. Казалось, там не было ни души. На столе, заваленном образцами породы, уставленном измерителями каверн, микроскопами и другим оборудованием, одиноко стояла чашка кофе. Из нее поднимался пар.

— Мэрлинсон! — крикнул Толланд, оглядываясь. Ответа не последовало. Ученый разочарованно вздохнул и повернулся к спутнице:

— Наверное, он потерялся, отправившись искать сливки к кофе. Я вместе с этим парнем учился в аспирантуре в Принстоне, так он умудрялся заблудиться даже в общежитии. А теперь он лауреат Национальной научной премии по астрофизике. Величина!

Рейчел напряглась:

— Мэрлинсон? Вы, случайно, говорите не о знаменитом Корки Мэрлинсоне?

Толланд весело рассмеялся:

— Да-да, именно о нем, угадали!

Рейчел потрясенно замолчала. Потом наконец вновь обрела дар речи.

— Так что же, Корки Мэрлинсон здесь? — Идеи Мэрлинсона насчет природы гравитационных полей обрели громкую славу и признание среди инженеров и космических специалистов НРУ. — Мэрлинсон тоже состоит в команде, собранной президентом?

— Конечно. Он один из настоящих ученых в этой компании.

Действительно, настоящий, молча согласилась Рейчел. Она знала, что Корки Мэрлинсон — блестящий и всеми уважаемый физик.

— Корки живет парадоксальной жизнью, — заметил Толланд. — Самое интересное в нем то, что он с точностью до миллиметра помнит расстояние до Альфы Центавра, но не умеет самостоятельно завязать галстук.

— Вот потому-то и ношу галстуки на кнопках, — послышался за спиной чуть гнусавый, добродушный голос. — Наука превыше внешнего вида, Майк. Вы, голливудские звезды, этого, конечно, не понимаете.

И Рейчел, и Толланд обернулись к говорившему. Он как раз выходил из-за стеллажа, уставленного электронным оборудованием. Физик оказался невысоким, полным, немного напоминающим бульдога: такие же выпученные глаза, короткая толстая шея. Коротко подстриженные волосы уже редели. Увидев Рейчел, он остановился как вкопанный.

— Боже мой, Майк! Мы тут замерзаем на Северном полюсе, а он умудряется даже здесь отыскать себе подружку! Я всегда знал, что надо непременно засветиться в ящике!

Майкл Толланд выглядел чуть смущенным.

— Мисс Секстон, пожалуйста, постарайтесь не обижаться на доктора Мэрлинсона. Свою нетактичность он вполне компенсирует массой бесполезных, никому не нужных знаний о нашей великой и бескрайней Вселенной.

Корки подошел ближе:

— Искренне рад видеть вас, мисс. Простите, не расслышал ваше имя.

— Рейчел, — представилась гостья, — Рейчел Секстон.

— Секстон? — Корки шутливо закатил глаза и глубоко вздохнул, словно пытаясь прийти в себя. — Надеюсь, не родственница того самого недальновидного и неразумного сенатора?

Толланд поморщился:

— Говоря по правде, Корки, сенатор Секстон — отец Рейчел.

Корки перестал веселиться и как-то сразу погрустнел.

— Знаешь, Майк, думаю, не случайно мне так не везет в отношениях с дамами.

Глава 22

Всеми признанный и многократно увенчанный лаврами астрофизик Корки Мэрлинсон повел Рейчел и Толланда в свою святая святых. Подойдя к столу, он начал увлеченно перебирать образцы породы. Следить за движениями этого человека было чрезвычайно интересно: он напоминал плотно сжатую, готовую в любой момент выстрелить пружину.

— Ну вот, — не скрывая возбуждения, проговорил он, — мисс Секстон, сейчас вы услышите минутный вводный курс по теории метеоритов.

Толланд шутливо поморщился.

— Потерпите, — обратился он к Рейчел, — этот человек всю жизнь мечтает выступить на театральной сцене.

— Да-да, именно. А Майк всю жизнь мечтает стать уважаемым ученым. — С этими словами Корки начал перебирать содержимое коробки из-под обуви. Через несколько секунд он выложил на стол несколько камней. — Вот. Три основных типа метеоритов, встречающихся на планете Земля.

Рейчел внимательно взглянула на образцы. Все они были неправильными, корявыми сфероидами, а по размеру не крупнее мяча для гольфа. Каждый рассекли пополам, чтобы исследовать внутреннее строение.

— Все метеориты, — пояснил Корки, — это различные сочетания железоникелевых сплавов, силикатов и сульфидов. Мы их классифицируем на основе соотношения металлов и силикатов.

Рейчел поняла, что вводный курс Мэрлинсона займет куда больше объявленной минуты.

— Вот этот самый первый образец, — продолжал Корки, показывая на блестящий угольно-черный камень, — метеорит с железной сердцевиной. Жутко тяжелый. Парнишка приземлился в Антарктике всего несколько лет назад.

Рейчел внимательно рассмотрела метеорит. Он и в самом деле походил на инопланетянина: тяжеленный, напоминающий кусок сероватого железа. Внешний его слой обгорел и почернел.

— Обгоревший верхний слой называется коркой сплава, — пояснил Корки, — она образуется в результате нагревания до исключительно высоких температур — ведь метеорит летит сквозь плотные слои атмосферы. Все метеориты имеют такую корку.

Ученый быстро взял другой образец.

— А вот этот мы называем каменно-железным метеоритом.

Рейчел рассмотрела образец. Он тоже был обугленным снаружи. Однако этот камешек казался зеленоватым, а внутреннее сечение выглядело словно набор цветных остроугольных кусочков, напоминающих картинку калейдоскопа.

— Как красиво! — не сдержала она восхищения.

— Шутите?! Это не просто красиво. Это великолепно, потрясающе!

С минуту Корки рассуждал о высоком содержании оливина, дающего зеленый оттенок. Наконец он театральным жестом протянул гостье третий, последний образец.

Рейчел держала на ладони камень серо-коричневого цвета, немного похожий на гранит. Он был явно тяжелее обычного камня такого же размера, поднятого с земли, однако ненамного. Единственное, что указывало на его внеземное происхождение, — это корка сплава, обожженная поверхность.

— Этот, — коротко пояснил Корки, — называется каменным метеоритом. Он наиболее распространен. Больше девяноста процентов всех метеоритов, найденных на Земле, относятся именно к этой категории.

Рейчел не смогла сдержать удивления. Метеориты всегда представлялись ей похожими на первый из образцов — металлические, явно неземные куски породы. Но то, что она держала сейчас на ладони, внешне меньше всего подразумевало внеземное происхождение. Если бы не обугленный внешний слой, то камешек вполне можно было бы принять за самый обычный прибрежный голыш.

Глаза Корки сияли торжеством и возбуждением.

— Тот метеорит, который сейчас покоится во льдах под нами, как раз относится к каменным породам. Он очень похож на этот камешек, который вы сейчас держите. Каменные метеориты выглядят почти так же, как наши земные камни. Поэтому их трудно отыскать. Обычно они сочетают в себе легкие силикаты: полевой шпат, оливин, пироксен. Ничего особовыдающегося.

— Интересно, — задумчиво сказала Рейчел, отдавая ему образец, — этот камень выглядит так, словно кто-то положил его в камин и обжег.

Корки рассмеялся:

— Черта с два камин! Даже самая мощная доменная печь не в состоянии создать температуру, которую испытывает метеорит, проходя сквозь плотные слои атмосферы. Это просто кошмарные величины!

Толланд сочувственно улыбнулся Рейчел:

— Каков актер, а?

— Представьте себе, — продолжал Корки, принимая из рук гостьи образец, — на секунду вообразите, что этот малыш имеет размеры… ну, примерно с дом или около того. — Он поднял камешек над головой. — Ну вот… Он летит в космосе… пролетает по нашей Солнечной системе… Он ужасно замерз, потому что температура там около минус ста по Цельсию.

Толланд посмеивался в душе. Он, разумеется, видел раньше, как Корки изображает падение метеорита на остров Элсмир.

Ученый начал опускать камень.

— Наш метеорит приближается к Земле… он оказывается все ближе и ближе, попадает в сферу земного притяжения… летит все быстрее, быстрее…

Рейчел с интересом наблюдала, как Мэрлинсон все быстрее опускает образец, имитируя действие закона гравитации.

— И вот он мчится уже с бешеной скоростью! — воскликнул ученый. — Больше десяти миль в секунду — тридцать шесть тысяч миль в час! Только представьте! В ста тридцати пяти километрах над поверхностью Земли метеорит начинает испытывать атмосферное трение. — Корки потряс камень. — А оказавшись ниже ста километров, он начинает светиться! Книзу плотность атмосферы повышается, и трение становится просто невероятным! Воздух вокруг метеорита раскаляется, а его поверхность плавится от страшной жары! — Корки начал издавать забавные звуки, изображая, как плавится метеорит. — Вот он падает ниже восьмидесяти километров, и поверхность его нагревается выше тысячи восьмисот градусов Цельсия!

Рейчел с любопытством смотрела, как всеми уважаемый, приглашенный самим президентом астрофизик все сильнее трясет камень, издавая смешные звуки, словно мальчишка, играющий в машинки.

— Шестьдесят километров! — Теперь Корки кричал. — Наш метеорит достигает границы стратосферы. Воздух слишком плотен для него. Он резко тормозит, с силой, в триста раз превышающей силу земного притяжения! — Корки заскрипел, изображая звук тормозов, и театрально замедлил движение камня. — В один миг метеорит остывает и прекращает светиться. И на Землю падает черным. Поверхность его застывает — из расплавленной массы она превращается в обугленную корку сплава.

Рейчел услышала, как тихонько застонал Толланд, предвкушая исполнение Мэрлинсоном последнего акта драмы — приземления метеорита и удара его о поверхность нашей планеты. Войдя в роль, ученый даже присел на корточки, скорчившись и явно очень сочувствуя пришельцу из космоса.

— Ну вот, — продолжал Корки, — наш огромный камень продирается сквозь нижние слои атмосферы… — Опустившись на колени, он рукой описал в воздухе дугу. — Направляется прямиком к Северному Ледовитому океану… скользит… падает… кажется, сейчас он пролетит мимо океана… падает… и… — Он наконец с силой воткнул образец в лед. — Бамм!

Рейчел невольно вздрогнула.

— Удар оказывается потрясающе сильным! Метеорит взрывается. Куски его разлетаются, проносясь над океаном. — Теперь Корки начал медленно кружиться, словно перекатывая камень по невидимому океану к ногам Рейчел. — Один из осколков несется по направлению к острову Элсмир. Выскакивает из океана, попадает на Землю… — Корки поднял камень над ногами Рейчел, а потом положил его у самой ступни. — И вот наконец наш странник находит покой на ледовом шельфе Милна, снег и лед быстро покрывают его, защищая от разрушительного воздействия атмосферы.

Закончив представление, Корки с улыбкой выпрямился. У Рейчел пересохло во рту. Она рассмеялась, даже не пытаясь скрыть впечатление:

— Ну, доктор Мэрлинсон, должна признаться, что это объяснение исключительно…

— Наглядное? — предложил слово Корки. Рейчел кивнула:

— Именно так.

Корки протянул ей камень:

— Посмотрите на срез.

Гостья с минуту внимательно разглядывала образец, не замечая в нем ровным счетом ничего необычного.

— Поднесите поближе к свету, — посоветовал Толланд. Голос его звучал тепло, дружески. — И посмотрите повнимательнее.

Рейчел поднесла камень поближе к глазам и повертела его в лучах мощных сияющих галогеновых ламп. Теперь она хорошо различала в срезе блестящие крошечные металлические вкрапления. Они усеивали все поперечное сечение, словно капли ртути. Каждая точка была не больше миллиметра в диаметре.

— Эти вкрапления называются хондрами, — пояснил Корки, — и встречаются они исключительно в метеоритах.

Рейчел прищурилась, пытаясь получше рассмотреть вкрапления.

— Должна признаться, в жизни не встречала ничего подобного в земных камнях!

— И не встретите никогда! — торжествующе провозгласил Корки. — Хондры — геологическая структура, которую на нашей планете встретить просто невозможно. Некоторые из хондр, особенно древние — возможно, они состоят из самых первых пород во Вселенной. Другие гораздо моложе, как в этом камне, который вы держите. Хондры в этом метеорите насчитывают всего-то сто девяносто миллионов лет.

— Сто девяносто миллионов лет — это мало?

— Черт подери, конечно! Для космоса и его временных рамок это просто вчера! Смысл, однако, в том, что этот метеорит вообще содержит хондры — геологическое свидетельство его происхождения.

— Хорошо, — согласилась Рейчел. — Хондры решают все. Согласна.

— И наконец, — вздохнув, заключил Корки, — если корка сплава и хондры кажутся вам недостаточно убедительными, то мы, астрономы, обладаем еще одним неопровержимым доказательством его метеоритного происхождения.

— А именно?

Корки небрежно пожал плечами:

— Мы используем петрографический поляризационный микроскоп, рентгеновский спектрометр свечения, анализатор нейтронной активности или же индукционно-плазменный спектрометр, измеряющий ферромагнитное отношение.

Толланд громко застонал:

— Ну вот, теперь он начинает еще и задаваться! Корки говорит, мы можем доказать, что камень является метеоритом, просто исследовав его химический состав.

— Эй ты, океанский парень! — не выдержал Корки. — Давай оставим науку тем, кто ею занимается, хорошо? — Он снова повернулся к Рейчел: — В земных камнях такой минерал, как никель, встречается или в очень больших, или в очень малых количествах. Третьего не дано. В метеоритах же содержание никеля обычно занимает среднюю позицию. Поэтому если проанализировать образец и при этом обнаружить, что содержание никеля в нем находится на среднем уровне, то можно с уверенностью утверждать, что образец представляет собой именно метеорит.

Рейчел ощутила легкое раздражение.

— Прекрасно, джентльмены! Корки сплава, хондра, средний уровень содержания никеля — все это определенно доказывает, что камень прилетел к нам из космоса. Я четко представляю себе всю картину. — Она положила образец на стол Мэрлинсона. — Но почему все-таки я здесь?

Корки выразительно вздохнул.

— А вам не хочется увидеть образец метеорита, который лежит как раз под нами?

— С удовольствием, только желательно еще до того, как я здесь умру.

На этот раз Корки запустил руку в нагрудный карман и достал маленький плоский камешек. По форме он напоминал компакт-диск толщиной примерно в полдюйма, а по составу, на глаз, был похож на тот самый метеорит, который только что разглядывала Рейчел.

— Это образец породы, который мы высверлили только вчера.

Корки протянул диск Рейчел.

Ничего необычного. Оранжево-белый тяжелый камень. Часть ободка оказалась черной, обожженной — очевидно, это была внешняя сторона метеорита.

— Вижу корку сплава, — с ученым видом заявила Рейчел. Корки кивнул:

— Именно так. Образец высверлили с края породы, поэтому на нем корка.

Рейчел повернула диск к свету и разглядела крошечные металлические вкрапления.

— И хондры тоже вижу, — заметила она.

— Хорошо! — похвалил Корки звенящим от волнения голосом. — А я могу подтвердить, что результаты спектрографического анализа показали именно средний уровень содержания никеля — ничего общего с породами нашей планеты. Поздравляю вас, вы только что подтвердили, что камень, который вы держите в руках, прилетел из космоса.

Рейчел посмотрела на ученого несколько растерянно:

— Доктор Мэрлинсон, но это же метеорит. Он и должен прилететь из космоса — по определению. Может быть, я просто чего-то не понимаю?

Толланд и Корки обменялись взглядами, словно заговорщики. Толланд положил руку на плечо гостьи и прошептал ей в самое ухо:

— Переверните его.

Рейчел внимательно посмотрела на обратную сторону. Ей потребовалось всего несколько секунд, чтобы осознать увиденное. Словно гром грянул среди ясного неба.

— Невероятно, невозможно! — выдохнула она. Однако, продолжая рассматривать образец, Рейчел четко понимала, что само значение этих слов изменилось навсегда. В камне ясно отпечатался след, который на земной породе был бы вполне обычным, но в метеорите его трудно было представить.

— Но ведь это… — Рейчел запнулась, почти не в силах выговорить слово. — Это же… жук! В метеорите отпечаток ископаемого жука!

И Толланд, и Мэрлинсон сияли.

— Добро пожаловать в нашу компанию! — весело приветствовал изумление гостьи Корки.

Буря чувств, мгновенно захлестнувших Рейчел, лишила ее дара речи. Но даже в своем потрясении она ясно видела, что отпечаток, вне всякого сомнения, когда-то оставил живой организм. Окаменевший отпечаток занимал в длину примерно три дюйма и представлял собой след брюшка какого-то большого жука или другого ползающего насекомого. Семь пар членистых ног, выходящих из нижнего покрова, который, подобно панцирю броненосца, состоял из отдельных сегментов.

У Рейчел внезапно закружилась голова.

— Насекомое из космоса…

— Это создание относится к классу равноногих, — пояснил Корки. — У насекомых три пары ног, а не семь.

Но гостья даже не слышала его разъяснений. Она внимательно разглядывала окаменелость, не в силах произнести ни слова.

— Вы, конечно, видите, — продолжал ученый, — что брюшко разделено на отдельные сегменты, как и у земного жука. И все же два ясно различимых, похожих на хвосты, отростка говорят о близости этого существа к земным вшам.

Рейчел было все равно: какая разница, как именно классифицировать жука? Фрагменты головоломки теперь сами вставали на свои места: обстановка секретности, которую создавал президент, возбуждение, царившее среди сотрудников НАСА…

В этом метеорите ископаемое животное! Окаменелость! Даже не намек на бактерию или микроб, а вполне развитая биологическая форма! Доказательство того, что где-то еще во Вселенной существует жизнь!

Глава 23

После десяти минут дебатов на Си-эн-эн сенатор Секстон начал удивляться, не понимая, с какой стати он вообще волновался. Марджори Тенч с очевидностью опровергала ту молву, которая упорно превозносила ее необычайные способности. Как оппонент она вовсе не поражала. Несмотря на приписываемую ей проницательность и безжалостную критичность, Тенч куда больше напоминала жертвенного агнца, явно не дотягивая до звания достойного соперника. В самом начале разговора мадам старший советник президента еще как-то пыталась завоевать преимущество, осуждая выступления сенатора против абортов. Аргументы были не новы: Секстон не думает о женщинах и стремится к ущемлению их прав. Но в ходе дискуссии, когда уже казалось, что перевес на ее стороне, Марджори вдруг допустила досадную оплошность. Расспрашивая оппонента, каким именно способом он планирует улучшить систему образования, не поднимая налоги, она вдруг неосторожно намекнула на его постоянное бурчание насчет расходов НАСА.

Тему НАСА Секстон собирался затронуть ближе к концу дискуссии, но Тенч подняла ее слишком рано. Дура!

— Кстати, о НАСА, — небрежно вставил он. — Не могли бы вы прокомментировать стремительно распространяющиеся слухи об очередной неудаче, постигшей наше уважаемое космическое агентство?

Марджори Тенч и глазом не моргнула:

— Боюсь, что не в курсе этих слухов.

Прокуренный голос шелестел, словно папиросная бумага.

— Значит, без комментариев?

— Боюсь, что так.

Секстон торжествовал. На языке прессы «без комментариев» означало признание вины, подразумеваемой в вопросе.

— Понятно, — взбодрился сенатор, — а что вы скажете насчет тайной встречи президента с администратором НАСА?

На сей раз, казалось, Тенч удивилась.

— Я не очень понимаю, о какой именно встрече вы изволите говорить. Президент проводит множество встреч.

— Ну разумеется. — Секстон решил идти напролом. — Мисс Тенч, вы ведь ярая сторонница космического агентства, правда?

Тенч вздохнула, словно устав от обсуждения любимой темы сенатора.

— Я верю в важность сохранения технологических преимуществ Америки, будь то военная, промышленная, научная сфера или область телекоммуникаций. И НАСА, несомненно, представляет собой часть этого техногенного комплекса. Да, именно так.

Посмотрев через стекло в комнату режиссера, где сидела Гэбриэл Эш, Секстон увидел, что ассистентка посылает ему умоляющие взгляды, словно упрашивая отступить, закрыть опасную тему. Но было уже поздно. Сенатор почувствовал вкус крови.

— Все-таки интересно, мадам, не под вашим ли влиянием президент упорно продолжает поддерживать эту умирающую организацию?

Тенч решительно покачала головой:

— Нет. Президент и сам искренне верит в возможности НАСА. И уж, разумеется, решения он принимает самостоятельно.

Секстон не верил собственным ушам. Он только что предоставил советнику шанс частично оправдать президента, взяв на себя долю вины за финансирование НАСА. А вместо этого она отбила мяч в сторону Харни. «Президент сам принимает решения». Неужели Тенч решила дистанцироваться от неудачно повернувшейся избирательной кампании? Ничего удивительного. Ведь когда пыль осядет, Марджори Тенч придется подыскивать себе работу.

В течение следующих нескольких минут сенатор Секстон и старший советник президента Марджори Тенч обменивались репликами, словно ударами на теннисном корте. Тенч попыталась было сменить тему, но сенатор не поддался, вновь вернувшись к теме бюджета НАСА.

— Сенатор, стремясь урезать бюджет НАСА, вы представляете себе, сколько рабочих мест потеряет наша страна? — Советник выдвинула сильный аргумент. — Притом не просто рабочих мест, а требующих самой высокой квалификации, долгих лет учебы и научной работы!

Секстон едва не рассмеялся в лицо этой женщине. Неужели это и есть самая умная голова в Вашингтоне? Ей, несомненно, предстоит еще многое узнать о демографической ситуации в стране. Профессионалы высоких технологий представляли собой крошечную долю от общей численности занятого в техносфере населения Америки, всех тех, кого называют «голубыми воротничками».

Секстон даже надулся от важности.

— Сейчас мы говорим о миллиардах экономии, Марджори. И если в конце концов кучке ученых из НАСА придется сесть в «БМВ» и отвезти свои драгоценные знания в какое-то другое место, то пусть так и случится. Я намерен твердо придерживаться своей позиции в отношении расходов НАСА.

Марджори Тенч замолчала, словно пытаясь оправиться от этого последнего тычка.

Ведущий Си-эн-эн не выдержал.

— Мисс Тенч, ваша реакция, — подсказал он. Помолчав, дама откашлялась и заговорила:

— Наверное, я просто слишком удивилась, услышав, что мистер Секстон намерен так твердо противопоставить себя НАСА.

Секстон прищурился. «Хорошо, милая, хорошо!»

— Я вовсе не против НАСА и не согласен с подобным обвинением. Я лишь утверждаю, что бюджет агентства показателен как пример бездумных, ненужных затрат, которые поддерживает нынешний президент. НАСА заявило, что может построить корабль многоразового использования стоимостью в пять миллиардов долларов. На самом деле он обошелся в двенадцать миллиардов. Потом они говорят, что могут построить космическую станцию за восемь миллиардов. Сейчас в нее уже вложено сто миллиардов.

— Америка потому и лидирует, — возразила советник, — что мы не боимся ставить перед собой значительные цели и достигать их даже в сложных обстоятельствах.

— Эта риторика в духе национальной гордости вовсе на меня не действует, мисс Тенч. За последние два года НАСА уже в три раза превысило свой бюджет. А потом, поджав хвост, приползло к президенту, чтобы выпросить дополнительные суммы… Если вы хотите говорить о национальной гордости, то лучше подумайте о хороших, оснащенных всем необходимым школах. Вспомните об охране здоровья нашего населения. О тех умненьких детках, которые подрастают в стране равных возможностей. Вот на что должна опираться национальная гордость!

Тенч взглянула на оппонента с вызовом:

— А могу я задать вам прямой вопрос, сенатор?

Секстон ничего не ответил. Он просто ждал продолжения. Она заговорила медленно, словно смакуя каждое слово:

— Так вот, сенатор, если бы я сказала вам, что мы не в состоянии исследовать космическое пространство, затрачивая меньшие средства, чем те, которые НАСА получает сейчас, вы бы полностью отказались от космического агентства?

Вопрос прозвучал так, словно на глазах всей страны на колени сенатору положили огромный булыжник. Может быть, Тенч не так уж и глупа? Она усыпила бдительность оппонента и тут же поставила перед ним прямой, требующий однозначного — да или нет — ответа вопрос. Настал миг раз и навсегда определить свою позицию по этой важнейшей проблеме.

Секстон инстинктивно попытался отступить:

— Не сомневаюсь, что при должном руководстве НАСА окажется в состоянии продолжать свои исследования со значительно меньшими затратами, чем те, которые имеют место сейчас…

— Сенатор Секстон, ответьте, пожалуйста, на вопрос. Исследование космоса — дело опасное и дорогое. Очень похоже на строительство пассажирского самолета. Надо или делать его как следует, или же не делать вовсе. Риск слишком велик. Мой вопрос все-таки остается: если вы станете президентом и окажетесь перед необходимостью принять решение: продолжать финансировать НАСА на нынешнем уровне или же полностью отменить космическую программу, что вы тогда предпочтете?

Черт! Секстон сквозь стекло взглянул на Гэбриэл. Выражение лица ассистентки говорило о том, что сенатор и так уже понял. Его приперли к стенке. Необходимо отвечать прямо, а не юлить. Выхода нет. Секстон решительно поднял голову:

— Да. В таком случае я перевел бы средства НАСА в образовательную систему. Именно такое решение я бы принял. Космосу я предпочел бы наших детей.

На лице Марджори Тенч появилось выражение шокированности.

— Я поражена. Может быть, я ослышалась? Став президентом, вы собираетесь направить свои усилия на уничтожение космических исследований в нашей стране?

Секстон чувствовал, что закипает. Он попытался возразить, но советник продолжала гнуть свое:

— Итак, вы хотите сказать, сенатор, здесь, в прямом эфире, что готовы запросто разделаться с тем самым агентством, которое послало человека на Луну?

— Я пытаюсь доказать, что вся эта космическая возня и мировое соперничество устарели и никому не нужны! Времена изменились. НАСА уже не играет определяющей роли в жизни рядовых американцев, тем не менее мы продолжаем финансировать его, как будто ничего не произошло.

— Значит, вы не считаете, что в космосе заключено наше будущее?

— Разумеется, космос — это будущее, однако НАСА — истинный динозавр! Пусть изучением космического пространства занимается частный сектор. Американские налогоплательщики вовсе не должны опустошать свои кошельки всякий раз, когда какой-нибудь вашингтонский инженер захочет сделать фотографию Юпитера стоимостью в миллиард долларов. Американцы устали от необходимости продавать будущее собственных детей, чтобы кормить ненасытное обезумевшее агентство, которое так мало дает взамен!

Тенч театрально вздохнула:

— Так мало дает взамен? Но ведь за исключением отдельных программ, в частности, проекта поиска внеземных цивилизаций, НАСА обычно получает огромные дивиденды на вложенные средства.

Секстон поразился тому, что Тенч признала безуспешность отдельных программ. Какая оплошность! Ну, спасибо ей, что напомнила. Этот проект в свое время оказался самой страшной финансовой ямой, в которую провалилось НАСА. И хотя в настоящее время ученые пытались как-то реанимировать программу, изменив название и грубо перетасовав некоторые ее задачи, все равно она оставалась той же самой неудачной игрой.

— Марджори, — Секстон решил, что просто грех упустить представившуюся возможность, — я буду говорить об этом проекте лишь потому, что вы сами упомянули его.

Странно, но, казалось, Тенч с удовольствием услышала эти слова.

Секстон откашлялся.

— Многие люди и не подозревают, что НАСА занимается поисками внеземных цивилизаций на протяжении вот уже почти тридцати пяти лет. Причем эта охота за сокровищами дорого стоит: системы спутниковых антенн, мощные передатчики, миллионы долларов на зарплату ученым, которые сидят в темных комнатах, упорно прослушивая пустые пленки. Но все это лишь трата денег.

— И вы считаете, что во всем этом нет абсолютно ничего?

— Я считаю, что если правительство за тридцать пять лет истратило сорок пять миллиардов долларов и не получило ни единого положительного результата, то проект должен был быть уничтожен еще давным-давно. — Секстон сделал паузу, чтобы смысл утверждения дошел до всех и каждого. — После тридцати пяти лет безуспешных попыток нам вряд ли уже удастся обнаружить жизнь где-нибудь за пределами Земли.

— Ну а если вы все-таки ошибаетесь?

Секстон закатил глаза.

— О, ради Бога, мисс Тенч! — раздосадованно воскликнул он. — Если я вдруг окажусь не прав, то готов съесть собственную шляпу.

— Я постараюсь запомнить ваши слова, сенатор. — Марджори Тенч впервые за все время дискуссии улыбнулась. — И думаю, что и все остальные тоже запомнят.

* * *

На расстоянии шести миль от студии, в Овальном кабинете, президент Зак Харни выключил телевизор и налил себе виски. Как и обещала Марджори, сенатор Секстон клюнул; ну а дальше все просто — крючок, леска, ведерко…

Глава 24

Майкл Толланд и сам чувствовал, как неудержимо сияет — такое впечатление производил на него вид потрясенной Рейчел Секстон, застывшей с куском метеорита в руке. Красивое лицо этой умной и привлекательной женщины сейчас словно окуталось дымкой изумления. На нем появилось выражение недоверчивого восторга: маленькая девочка впервые в жизни увидела Санта-Клауса.

Майклу хотелось рассказать, как он понимает ее чувства, ее полную растерянность.

Всего двое суток назад Толланд испытал аналогичное потрясение. Он тоже долго молчал, не в силах найти подходящие слова. И даже сейчас еще научные и философские последствия этого открытия обескураживали его, заставляя заново обдумывать все, что он знал о природе.

Перечень океанографических открытий самого Толланда включал несколько ранее неизвестных глубоководных видов. Но этот «космический жук» представлял собой совершенно иной уровень научного прорыва. Несмотря на упорное стремление Голливуда изображать инопланетян в виде маленьких зеленых человечков, и астробиологи, и популяризаторы науки сошлись во мнении, что если жизнь вне Земли будет когда-нибудь обнаружена, то ее представителями окажутся именно жуки. В пользу этой теории свидетельствовали разнообразие видов и способность к адаптации наземных насекомых.

Насекомые принадлежат к классу существ с внешним скелетом и членистыми ногами. В мире насчитывается примерно миллион двести пятьдесят тысяч видов, около пятисот тысяч из которых все еще ожидают соответствующей классификации.

Они составляют девяносто пять процентов всех земных видов вообще и сорок процентов биомассы планеты.

Но еще большее впечатление, чем изобилие насекомых, производит их многообразие и адаптивность. От антарктического ледового жука до солнечного скорпиона, обитающего в Долине Смерти, все они прекрасно переносят невероятные температуры, засуху и давление. Они даже научились приспосабливаться к самой смертоносной из всех известных на Земле сил — к радиации. После ядерных испытаний 1945 года военные надевали защитные скафандры и изучали последствия взрыва, при этом обнаруживая, что и тараканы, и муравьи чувствуют себя прекрасно, так, словно ничего не произошло. Астрономы пришли к выводу, что членистоногие, имеющие защитный панцирь, — чрезвычайно подходящие кандидаты на заселение бесчисленных радиоактивных планет, где ничто иное просто не имеет возможности выжить.

Толланд не мог не согласиться с астрономами. Действительно, жизнь вне Земли должна существовать в форме жуков.

У Рейчел подкашивались ноги.

— Я… я не могу поверить, — пролепетала она, не выпуская из рук кусок метеорита. — Никогда не думала…

— Не спешите. Должно пройти некоторое время, прежде чем потрясение уляжется, — улыбаясь, посоветовал Толланд. — Мне лично потребовались сутки, чтобы почувствовать, что снова твердо стою на ногах.

— Вижу, у нас новенькие, — вступил в разговор подошедший человек азиатской внешности и нехарактерного для людей его расы высокого роста.

Увидев его, и Корки, и Майкл моментально сникли. Волшебный миг исчез бесследно.

— Доктор Уэйли Мин, — представился незнакомец, — главный палеонтолог проекта.

Главный палеонтолог держался прямо и гордо, с церемонностью аристократа эпохи Возрождения. Он, очевидно, имел привычку поглаживать свой галстук-бабочку. Под длинным, до колен, жакетом из верблюжьей шерсти тот выглядел совершенно неуместно. Впрочем, Уэйли Мин явно старался не позволить таким мелким обстоятельствам повредить его безукоризненно аристократическому облику.

— Меня зовут Рейчел Секстон.

Пожимая гладкую мягкую ладонь Мина, Рейчел почувствовала, что дрожь в руке еще не унялась. Мин, конечно, был еще одним из независимых специалистов, которых собрал здесь президент.

— Я к вашим услугам, мисс Секстон, — рассыпался в любезностях палеонтолог, — готов рассказать об этих окаменелостях все, что угодно… все, что захотите узнать.

— А кроме того, еще и массу всего, чего не захотите, — проворчал Корки.

Мин снова погладил галстук-бабочку.

— Моя специализация в палеонтологии — исчезнувшие виды членистоногих. Конечно, самой впечатляющей характеристикой этих организмов является…

— Является то, что они прилетели с другой планеты, — вставил Корки.

Мин зло взглянул на встревающего в разговор товарища и откашлялся.

— Так вот, самой впечатляющей характеристикой этого организма является то, что он совершенно точно вписывается в систему земной таксономии и классификации.

Рейчел подняла взгляд на ученого. Неужели им удастся классифицировать эту штуку?

— Вы имеете в виду вид, тип и все такое?

— Именно, — подтвердил Мин. — Найденный в земных условиях, этот образец был бы отнесен к классу равноногих и попал бы в одну семью с двумя тысячами разнообразных типов вшей.

— Вшей? — не поверила ушам Рейчел. — Но ведь он же огромный!

— Таксономия не принимает в расчет размер животного. Домашние кошки и тигры — близкие родственники. Образцы классифицируются согласно их физиологии. А с этой точки зрения наш образец, несомненно, относится к отряду вшей: смотрите, он имеет плоское тело, семь пар ног и репродуктивную сумку, то есть совершенно идентичен лесным вшам, навозным жукам и подобным близким родственникам. Другие же окаменелости ясно отображают более специализированную…

— Другие окаменелости?

Мин многозначительно посмотрел на Корки и Толланда:

— Она что, не знает?

Толланд покачал головой. Глаза Мина загорелись.

— Мисс Секстон, оказывается, вы еще многого не слышали.

— Есть и другие отпечатки, — вступил в разговор Мэрлинсон, стараясь отобрать пальму первенства у Мина, — причем очень много.

Корки достал из ящика большой конверт, а из него сложенную в несколько раз распечатку рентгеновского снимка. Положил ее на стол перед Рейчел.

— Просверлив отверстия, мы погрузили в метеорит рентгеновскую камеру. Вот графическое изображение поперечного сечения.

Рейчел внимательно посмотрела на лежащую перед ней распечатку. Пришлось тут же сесть, чтобы не упасть. Срез метеорита оказался буквально напичкан отпечатками.

— Палеонтологические свидетельства обычно встречаются в значительной концентрации, — заметил Мин. — Это объясняется тем, что зачастую грязевые потоки, сели и другие стихийные явления захватывают целые скопления организмов — гнезда или даже сообщества.

Корки ухмыльнулся:

— Нам кажется, коллекция, заключенная в метеорите, представляет собой гнездо. — Он показал на отпечаток одного, очень крупного, жука: — Вот матка.

Рейчел присмотрелась и буквально раскрыла рот от изумления. Жук имел в длину около двух футов.

— Немаленькая вошка, правда? — довольным тоном поинтересовался Мэрлинсон.

Рейчел молча кивнула: дара речи она давно лишилась. Она живо представила себе, как по неведомой далекой планете бродят вши размером с рождественский пирог.

— На нашей планете, — заметил Мин, — жуки остаются сравнительно небольшими, поскольку им не дает расти сила притяжения. Они не могут вырасти больше, чем им позволяет их внешний скелет. Однако вполне можно представить, что на планете с меньшей гравитацией насекомые способны достичь куда больших размеров.

— Вообразите только, что вас кусают комарики величиной с кондоров, — пошутил Мэрлинсон, забирая из руки Рейчел камень с отпечатком, который она все еще крепко сжимала, и опуская его себе в карман.

Мин не оставил без внимания его движение.

— Ты бы не прикарманивал образцы! — полушутя-полусерьезно сказал он.

— Успокойся! У нас этого добра еще целых восемь тонн, — беззлобно огрызнулся астрофизик.

Аналитический ум Рейчел жадно переваривал полученную информацию.

— Каким же образом жизнь из глубокого космоса может в столь значительной степени походить на земную? Я имею в виду ваши слова о том, что эти жуки соответствуют нашей земной классификации.

— Полностью соответствуют, — подтвердил Корки. — Хотите верьте, хотите нет, но многие астрономы предрекали, что внеземная жизнь окажется очень похожей на жизнь на Земле.

— Почему же? — настаивала Рейчел. — Как такое может случиться? Эти образцы жили в совершенно ином окружении.

Широко улыбаясь, Мэрлинсон произнес одно-единственное мудреное слово:

— Панспермия.

— Простите?

— Теория панспермии утверждает, что жизнь на Земле была посеяна из космоса.

Рейчел поднялась:

— По-моему, я что-то… Мэрлинсон повернулся к Толланду:

— Майк, давай! Ты же у нас главный специалист по первобытному океану.

Толланд, казалось, был счастлив завладеть инициативой.

— Когда-то жизни на Земле не было, Рейчел. А потом внезапно, буквально в момент, за одну ночь, она появилась. Многие биологи считают, что подобный взрыв оказался результатом идеального сочетания элементов в первобытных морях. Однако нам так и не удалось воспроизвести эту ситуацию в лабораторных условиях, а потому богословы ухватились за наш провал как за доказательство существования высших сил, божественного провидения. Они утверждали, что жизнь не могла существовать, пока Бог не дотронулся до первобытного океана и не насытил его жизнью.

— Но мы, астрономы, — провозгласил Корки, — предложили иное объяснение внезапному взрыву жизни на Земле.

— Панспермия, — повторила Рейчел, теперь уже понимая, о чем идет речь.

Она и раньше слышала о теории панспермии, хотя не имела понятия, в чем ее смысл. Теперь выходит, что жизнь — это следствие падения метеорита в первобытный океан, в результате чего на Земле появились первые микроорганизмы.

— Они проникли к нам, — добавил Корки, — и начали развиваться.

— И если это соответствует действительности, — вставила Рейчел, — то формы, которые существовали до появления жизни на Земле и вне нее, должны быть идентичными земным.

— Именно так, — похвалил ученицу астрофизик. Панспермия, мысленно повторила Рейчел, все еще с трудом представляя себе эту картину.

— Значит, эти окаменелости подтверждают не только то, что жизнь существует где-то еще во Вселенной, но они практически доказывают панспермию… то есть теорию о том, что жизнь была занесена к нам откуда-то извне.

— И снова верно! — Корки энергично кивнул. — Говоря по правде, мы все вполне можем оказаться инопланетянами.

Он приставил руки к голове в виде двух антенн, скосил к переносице глаза и высунул язык, изображая пришельца из космоса.

Толланд посмотрел на Рейчел и широко, словно перед телевизионной камерой, улыбнулся:

— Ну а этот парень представляет собой вершину нашей эволюции.

Глава 25

Рейчел Секстон медленно шла по хабисфере рядом с Майклом Толландом. Мэрлинсон и Мин отстали на пару шагов. В голове у агента НРУ царил туман, окутавший мысли дымкой неопределенности.

— С вами все в порядке? — участливо поинтересовался Толланд.

Рейчел взглянула на него и слабо улыбнулась:

— Да, спасибо. Просто… так много всего.

Она вернулась мыслями к печально знаменитому открытию НАСА 1996 года, носящему кодовое название ALH84001, — оно представляло собой метеорит с Марса, который, как считало космическое агентство, содержал окаменелые следы бактерий. Однако всего через несколько недель после триумфальной пресс-конференции, устроенной руководителями НАСА, несколько независимых ученых выступили с убедительным опровержением. Они доказали, что «следы жизни», обнаруженные в камне, на самом деле были не более чем результатом земного загрязнения. Доверие к компетентности НАСА оказалось подорвано. Газета «Нью-Йорк таймс» немедленно воспользовалась этим, обвинив агентство в обнародовании «не всегда проверенных данных».

В том же самом издании, которое напечатало опровержение ученых, палеобиолог Стивен Джей Гулд обобщил проблему ALH84001, указав на тот факт, что аргументы НАСА носили скорее полемический и логический характер и не были «истинными», как, например, не вызывающие сомнения кость или раковина.

Но теперь не оставалось ни малейшего сомнения, что НАСА удалось наконец обнаружить самые надежные доказательства. Ни один, даже самый скептически настроенный, ученый не мог выступить с опровержением этих свидетельств. НАСА уже не раздувало какие-то непонятные и туманные домыслы, не пыталось строить аргументацию на основе увеличенных фотографий якобы обнаруженных микроскопических бактерий. Агентство предоставляло самые настоящие образцы метеорита, в которых невооруженным глазом можно разглядеть отпечатки биологических организмов. Надо же! Равноногая вошь! Ни много ни мало!

Рейчел усмехнулась: подростком она обожала песню Дэвида Боуи, в которой речь шла о «пауках с Марса». Разве можно было предугадать, насколько прозорливым окажется этот странноватый рок-кумир? Он словно предсказал великий момент астрофизики.

Рейчел шагала, напевая про себя строчки из песни. С ней поравнялся Корки Мэрлинсон:

— Ну как, Майк уже успел похвастаться насчет своего документального сериала?

— Нет еще, — созналась Рейчел, — но я с удовольствием послушала бы.

Корки похлопал Толланда по плечу:

— Вперед, мой мальчик! Расскажи красивой девушке, почему в этот важнейший для истории науки момент президенту понадобилась именно такая подводная телезвезда, как ты!

Толланд застонал:

— Корки, может, не стоит?

— Ну хорошо, тогда объясню я, — согласился тот, втискиваясь между Рейчел и Майком. — Как вы, возможно, знаете, мисс Секстон, сегодня вечером президент устраивает пресс-конференцию, чтобы поведать всему миру о метеорите. А поскольку значительная часть человечества состоит из недоумков, то господин президент и попросил Майка встать рядом и все популярно разъяснить.

— О, спасибо тебе, Корки, — не выдержал Толланд, — очень мило с твоей стороны. — Он посмотрел на Рейчел: — На самом деле Корки хочет сказать, что, поскольку вопрос заключает в себе массу научных подробностей, президент вполне справедливо решил, что небольшой документальный сериал о метеорите — всего несколько коротких выпусков — поможет сделать информацию более доступной для населения Америки. К сожалению, далеко не все наши сограждане успели получить ученую степень по астрофизике.

— Вы, конечно, еще не в курсе, — снова принялся ехидничать Мэрлинсон, — а я вот недавно узнал, что президент нашей страны — страстный поклонник программы «Удивительные моря». — Шутливо сокрушаясь, он покачал головой. — Зак Харни, главный человек свободного мира, заставляет секретаршу записывать серии на видеомагнитофон, а потом расслабляется после напряженного трудового дня.

Толланд пожал плечами:

— Что я могу на это сказать? Только то, что господин президент обладает хорошим вкусом.

Рейчел начала понимать, насколько интересен и хитроумен план президента. Политика базируется на игре средств массовой информации, и Рейчел уже могла себе представить тот интерес и доверительность, которые обеспечит пресс-конференции появление на телеэкране всеми любимого ведущего Майкла Толланда. Для нанесения своего главного, мощного удара Зак Харни точно и безошибочно выбрал подходящих людей. Скептики окажутся в трудном положении. Как они смогут оспорить слова президента, если их подтверждают несколько наиболее уважаемых в стране ученых и самый любимый телеведущий?

Мэрлинсон пояснил:

— Майк уже снял фильм для всех нас, гражданских, равно как и большинство специалистов НАСА. И ставлю на кон свою Национальную медаль: готов спорить, что следующая в его списке — вы.

Рейчел обернулась к нему:

— Я? О чем вы говорите? Для этого нет никаких оснований, я не могу этого делать хотя бы по роду своей работы.

— Тогда зачем же президент вас сюда прислал?

— А вот этого он мне еще не объяснил.

На губах Мэрлинсона расцвела улыбка.

— Вы ведь сотрудница аппарата разведки Белого дома? Причем именно та сотрудница, которая занимается анализом поступающих сведений. Так?

— Вы правы. Но к науке я не имею ни малейшего отношения.

— Кроме всего прочего, вы еще и дочь человека, который умудрился всю свою избирательную кампанию построить на критике действий НАСА, в частности, на чрезмерной трате этим агентством денег налогоплательщиков.

Рейчел чувствовала, что приближается бурная развязка.

— Вам придется признать, мисс Секстон, — вступил в разговор Мин, — что ваше участие в фильме придало бы ему совершенно новое звучание и новые краски, не говоря уж о большей степени доверия зрителей в этом случае. Если президент прислал вас сюда, то скорее всего ему нужно ваше участие — в той или иной форме.

Рейчел снова вспомнила слова Уильяма Пикеринга, тревожившегося о том, что ее попробуют использовать против собственной воли.

Толланд взглянул на часы.

— Нам нужно спешить, — проговорил он, направляясь в центр хабисферы, — уже скоро.

— Что скоро? — не поняла Рейчел.

— Самое главное событие. НАСА пытается поднять метеорит на поверхность. Это произойдет с минуты на минуту.

— Что, эти парни в самом деле вытаскивают камешек весом в восемь тонн из слоя льда толщиной в двести футов?

Мэрлинсон выглядел счастливым.

— Но вы же не думали, что НАСА собирается оставить подобную находку там, где она лежит уже невесть сколько, скрытая льдами?

— Нет, конечно, но… — Рейчел оглянулась. Никаких следов крупномасштабного, как можно было бы ожидать, подъемного оборудования заметно не было. — Но как же именно они собираются это осуществить?

Корки гордо задрал нос:

— Без проблем. Вы ведь находитесь в месте, буквально набитом учеными-ракетчиками!

— Ерунда! — осадил товарища Мин. — Доктор Мэрлинсон просто очень любит вешать людям лапшу на уши. А правда состоит в том, что все здесь только этим и заняты — думают, как бы половчее вытащить метеорит. А лучший вариант принадлежит доктору Мэнгор.

— Я не знакома с доктором Мэнгор.

— Это гляциолог из Университета Нью-Хэмпшира, — пояснил Толланд. — Четвертый и последний из независимых ученых, собранных здесь президентом. Мин прав, Мэнгор умнее всех.

— Хорошо, — заинтересовалась Рейчел, — и что же именно предложил этот парень?

— Не парень, — поправил Мин, явно смутившись. — Доктор Мэнгор — женщина.

— Ну, это еще надо доказать, — проворчал Мэрлинсон. Он искоса взглянул на Рейчел: — И кстати, доктор Мэнгор скорее всего примет вас отнюдь не любезно.

Толланд сердито взглянул на товарища.

— Точно-точно! — подтвердил тот. — Конкуренция ей вовсе не понравится.

Рейчел растерялась, ничего не поняв.

— Простите… О какой конкуренции вы говорите?

— Не обращайте на него внимания, — посоветовал Толланд. — К сожалению, Национальный научный комитет почему-то не понял, что Мэрлинсон — полный идиот. Вы с доктором Мэнгор прекрасно поладите. Она прекрасный профессионал, считается одним из самых авторитетных гляциологов мира. Несколько лет она жила в Антарктике, изучала движение льдов.

— Странно, — вставил Корки, — а я слышал, что университет добился гранта и отправил ее подальше, во льды, чтобы хоть немного пожить спокойно и мирно.

— А вам известно, — почти закричал Мин, принявший все эти разговоры близко к сердцу, — что доктор Мэнгор там едва не погибла? Она потерялась в бурю и целых пять недель питалась одним тюленьим жиром — пока кто-то ее не нашел!

Мэрлинсон и здесь не смолчал. Наклонившись к гостье, он прошептал:

— Говорят, никто особенно и не искал.

Глава 26

Гэбриэл Эш показалось, что лимузин чересчур долго ехал от студии Си-эн-эн до офиса сенатора Секстона. Сам сенатор сидел напротив своей ассистентки, рассеянно глядя в окно и явно торжествуя победу в теледебатах.

— На дневное кабельное шоу они прислали Тенч, — произнес он наконец, взглянув на спутницу с многозначительной улыбкой. — Кажется, Белый дом сходит с ума.

Гэбриэл лишь кивнула, не желая начинать обсуждение. Она заметила, что когда Марджори уходила из студии, лицо ее сияло торжеством. Наблюдательная и умная ассистентка нервничала.

У Секстона зазвонил сотовый телефон, и он полез в карман. Как и большинство политиков, сенатор имел целую иерархию телефонных номеров, по которым его можно было найти. Все зависело от степени важности звонившего. Тот, кто набрал номер сейчас, несомненно, числился в верхних строчках списка; звонок прошел по личной линии Секстона, по тому номеру, на который не осмеливалась звонить даже Гэбриэл.

— Сенатор Седжвик Секстон, — пропел он сладким голосом, наслаждаясь звуком собственного имени.

Гэбриэл не расслышала, что говорил звонивший, но сенатор явственно напрягся, стараясь не проронить ни единого слова. Отвечал он с энтузиазмом.

— Просто фантастика! Я так рад, что вы позвонили! В шесть? Прекрасно. У меня здесь, в Вашингтоне, квартира. Частная. Удобная. Адрес вы знаете? Ну и хорошо. Жду встречи. До вечера.

Секстон отключился, очень довольный собой.

— Новый сторонник Секстона? — поинтересовалась Гэбриэл.

— Их число стремительно растет, — ответил сенатор. — А этот парень — тяжелая артиллерия.

— Надо полагать, встречаетесь у вас дома?

Гэбриэл знала, как дорожит сенатор уединенностью вашингтонской квартиры — ведь она оставалась его последней возможностью скрыться от чужих глаз.

Секстон пожал плечами:

— Да. Придется добавить сердечного тепла. Этот человек имеет немалое влияние. Вы же знаете, что необходимо устанавливать и личные связи. Все играет в мою пользу.

Гэбриэл кивнула, открывая ежедневник сенатора.

— Занести его в расписание?

— Да нет, не стоит. Я все равно планировал провести сегодняшний вечер дома.

Гэбриэл нашла нужную страницу и увидела, что рукой сенатора уже сделана пометка — жирные буквы «Р. Е.». Это могло означать и свободный вечер, и дружескую встречу, и даже то, что босс посылает всех к чертям собачьим. Определить точнее значение этого сокращения было невозможно. Время от времени сенатор брал ежедневник и рисовал на нужной странице эти буквы, имея явное желание спрятаться в собственной квартире, отключить все телефоны и делать то, что любил больше всего на свете, — потягивать бренди со старыми приятелями, притворяясь, что в этот вечер совсем не помнит и не думает о политике.

Гэбриэл с удивлением взглянула на сенатора:

— Вы собираетесь позволить бизнесу отнять у вас заранее запланированное личное время? Интересно!

— Парню просто повезло. Он умудрился поймать меня именно тогда, когда у меня есть немного свободного времени. Поговорю с ним о том, о сем. Послушаю, что он скажет.

Помощнице очень хотелось спросить, кто же этот таинственный человек, однако Секстон явно не хотел раскрывать секрет. А Гэбриэл уже научилась понимать его настроение.

Они свернули с окружной дороги и направились непосредственно к офису. Гэбриэл снова взглянула на перечеркнутую рукой сенатора страницу ежедневника и внезапно поняла, что босс ожидал этого звонка.

Глава 27

На льду посреди хабисферы НАСА возвышалась странная конструкция на трех опорах высотой примерно восемнадцать футов. Выглядела она чем-то средним между нефтяной вышкой и неуклюжей моделью Эйфелевой башни. Рейчел внимательно рассматривала сооружение, не в силах понять, как именно с ее помощью можно достать гигантский метеорит.

Под конструкцией к металлическим пластинам, торчащим изо льда, тяжелыми болтами было прикручено несколько лебедок. Металлические тросы спускались в узкие, просверленные во льду отверстия. Несколько крупных, отличающихся физической силой сотрудников НАСА по очереди вращали лебедки. С каждым усилием тросы в просверленных отверстиях поднимались на несколько дюймов.

Казалось, они собираются вытащить метеорит прямо через лед…

— Черт возьми, тяните ровнее! — раздался неподалеку громкий женский голос, звучавший с мелодичностью пилы.

Рейчел оглянулась и увидела невысокую женщину в ярко-желтом комбинезоне, перепачканном машинным маслом. Она стояла спиной к зрителям, однако не приходилось сомневаться, что именно она руководит ходом всей операции. Делая какие-то отметки на планшете, женщина бегала взад-вперед, словно заправский бурильных дел мастер.

— Только не говорите, что устали! — подгоняла она работающих.

Мэрлинсон подал голос:

— Эй, Нора! Бросай мучить парнишек из НАСА и пофлиртуй-ка лучше со мной!

Женщина даже не повернулась к нему.

— Ты, что ли, Корки? Твой голосок я сразу узнаю. Приходи, когда повзрослеешь и возмужаешь!

Мэрлинсон бросил взгляд на Рейчел:

— Нора не устает согревать нас всех своим обаянием.

— Учти, я все слышу, космический мальчик, — огрызнулась доктор Мэнгор, что-то помечая на планшете. — А если ты сейчас занят тем, что рассматриваешь мой зад, то учти: штаны прибавляют фунтов тридцать веса, не меньше.

— Не волнуйся, — успокоил Мэрлинсон, — меня сводит с ума вовсе не эта восхитительная слоновья задница, а вся твоя неуемная творческая натура!

— Ну так иди, приласкай меня!

Корки рассмеялся.

— У меня новости, Нора. Похоже, ты не единственная женщина, которую президент послал сюда.

— Черт подери, конечно, нет! Он ведь еще и тебя пригласил.

Толланд решил, что пора вмешаться в этот обмен любезностями.

— Нора! У тебя найдется минутка, чтобы кое с кем познакомиться?

Услышав голос телезвезды, Нора тут же прекратила писать и обернулась. Суровое выражение исчезло с ее лица.

— Майк! — Она буквально бросилась к нему. — Давненько я тебя не видела!

— Редактировал фильм.

— И как мой кусок?

— Ты выглядишь совершенно блистательно. И к тому же поистине очаровательно.

— Он использовал спецэффекты, — не сдержался Мэрлинсон.

Нора словно и не заметила колкости. Сейчас она смотрела на Рейчел. На лице появилась любезная, но отчужденная улыбка. Потом взгляд ее вернулся к Толланду.

— Надеюсь, ты не смеешься надо мной, Майк?

Толланд почему-то покраснел.

— Нора, хочу познакомить тебя с Рейчел Секстон. Мисс Секстон работает в разведывательной службе, а здесь оказалась по просьбе президента. Ее отец — сенатор Седжвик Секстон.

— Не хочу даже притворяться, что понимаю суть дела. — Нора подала Рейчел руку, не потрудившись снять перчатку. Рукопожатие ее не отличалось сердечностью. — Добро пожаловать на вершину мира.

Рейчел улыбнулась:

— Спасибо.

Ее удивило, что Нора Мэнгор, обладательница такого громкого и резкого голоса, оказалась симпатичной, миловидной женщиной. Коротко подстриженные, каштановые с проседью волосы аккуратно уложены, большие глаза смотрят внимательно и ясно, словно два ледяных кристалла. Рейчел импонировала стальная уверенность, которую излучала эта хрупкая особа.

— Нора, — вновь заговорил Толланд, — найдешь пару минут, чтобы разъяснить Рейчел, чем вы здесь занимаетесь?

Нора удивленно подняла брови:

— Вы уже так близко знакомы, что зовете друг друга по имени? Ах-ах!

Мэрлинсон застонал:

— Майк, я тебя предупреждал!

Нора Мэнгор организовала Рейчел экскурсию вокруг установки, а Толланд вместе с остальными шли сзади, беседуя.

— Видите эти отверстия во льду, прямо под треногой? — спросила Нора, показывая под ноги. Ее резкий, вызывающий тон смягчился. Она явно любила свое дело.

Рейчел кивнула, внимательно разглядывая все, что ей показывали. Каждая из дырок имела в диаметре примерно фут и свободно пропускала стальной трос.

— Отверстия остались еще с того времени, когда мы здесь высверливали образцы породы и спускали рентгеновский аппарат. Теперь они послужили входами для мощных винтов, которые вгрызлись в метеорит. Закрепив винты, мы в каждую из дырок спустили примерно по паре сотен футов прочного плетеного троса, прикрепили к винтам мощными крюками, а теперь просто поднимаем камешек. Потребуется всего несколько часов, чтобы вытащить его на поверхность. Он нас слушается.

— По-моему, я не все понимаю, — призналась Рейчел. — Метеорит лежит в толще льда, под тяжестью в несколько тысяч тонн. Как же вы его тащите?

Нора показала на вершину конструкции, откуда вертикально, сверху вниз, светил тонкий красный луч. Рейчел и раньше его видела, но решила, что это просто какая-то оптическая наводка, может быть, указывающая точное место, где находится метеорит.

— Галлиевый полупроводниковый лазер, — не совсем внятно объяснила Нора.

Рейчел внимательно присмотрелась к лучу и наконец заметила, что он успел проделать во льду крохотное отверстие и теперь уходит вглубь, в самую толщу льда.

— Это очень горячий лучик, — ласково произнесла Нора, — им мы постепенно нагреваем метеорит по мере того, как он поднимается выше.

Рейчел наконец-то осознала суть плана собеседницы. Нора просто направила лазерный луч вниз, растапливая лед и нагревая сам метеорит. Камень был слишком плотным, чтобы лазер мог повредить ему, но он вбирал в себя его тепло, постепенно становясь достаточно горячим для того, чтобы растопить лед вокруг. Он сам прокладывал себе путь на поверхность. А растаявший лед над метеоритом водой стекал вниз, заполняя шахту.

Так разогретым ножом режут замерзший кусок масла.

Нора показала на людей у лебедки:

— Генераторы не выдерживают такого напряжения, вот я и использую человеческую силу.

— Неправда! — весело отозвался один из работающих. — Она поставила нас сюда просто потому, что любит смотреть, как мы потеем.

— Ты себе льстишь! — дружески огрызнулась Нора. — Вы, ребята, два дня жаловались на холод. Ну а я вас согрела. За работу, милашки!

Рабочие рассмеялись.

— А зачем эти пилоны?

Рейчел показала на несколько оранжевых вертикальных конусов, установленных вокруг башни на первый взгляд совершенно произвольно. Такие же конусы Рейчел видела и вокруг самого купола.

— Важнейший инструмент гляциолога, — пояснила Нора. — Мы зовем их «ВЗИСН». Сокращенное от «Встань здесь и сломай ногу».

Она подняла один из пилонов. Под ним оказалось круглое отверстие, словно бездонный колодец, уходящее в глубину льда.

— Плохое место для прогулок. — Нора поставила конус на место. — Мы сверлили эти дырки по всему леднику, чтобы изучить состав льда и его толщину. Как и в археологии, время, в течение которого объект пролежал скрытым от глаз, определяется глубиной, на которой он обнаружен. Чем глубже зарыт камень, тем дольше он там лежит. Точно так же, когда что-то вдруг обнаруживается под толщей льда, можно установить, когда это «что-то» туда попало, по тому, сколько льда наросло сверху. А чтобы удостовериться в точности измерений, мы измеряем и толщину соседних участков. Этим мы также подтверждаем, что лед однороден, то есть не подвергался воздействию землетрясений, сжатий, обвалов и тому подобного.

— И как же выглядит этот ледник?

— Совершенно безупречно, — с явным удовольствием ответила Нора. — Единый, цельный монолит. Ни разломов, ни ледовых завихрений. А метеорит представляет собой то, что мы называем «статическим объектом». И лежит он здесь, милый, нетронутым с того самого момента, как приземлился. А именно с 1716 года.

Рейчел не смогла сдержать восхищения:

— Вы смогли установить точный год падения? Казалось, собеседница удивилась.

— Черт возьми, разумеется! Для того меня сюда и позвали. Я же умею читать лед. — Она показала на аккуратно сложенный штабель ледовых «бревен». Каждый из этих прозрачных столбов был помечен оранжевой биркой. — Эти вот ледовые палки представляют собой ценнейшие геологические образцы. — Она подвела Рейчел к «бревнам». — Посмотрите внимательно и увидите отдельные слои льда.

Наклонившись, гостья действительно смогла рассмотреть, что столбы состоят из фрагментов, отличающихся и по прозрачности, и по оттенку. Даже по толщине слои были очень разными, от нескольких миллиметров до четверти дюйма.

— Зимой на шельфовый лед падает снег, — пояснила Нора, — а весной бывает частичное таяние. Поэтому каждый сезон добавляет новый компрессионный слой. Мы начинаем сверху, с последней зимы, и считаем в обратном направлении.

— Словно кольца на деревьях? — изумилась Рейчел.

— Не так просто, мисс Секстон. Не забывайте, что приходится измерять сотни футов наслоений. Необходимо сверяться с климатическими маркерами, чтобы не наделать ошибок. А такими маркерами служат отчеты о количестве осадков, сведения о загрязнении воздуха и тому подобная информация.

Толланд с коллегами догнал увлеченных беседой дам. Майкл улыбнулся Рейчел.

— Она знает много интересного про лед, правда?

Рейчел странно обрадовалась, увидев этого человека.

— Да, просто удивительно.

— Что касается даты, — кивнул Толланд, — то доктор Мэнгор совершенно права. 1716 год. НАСА вычислило тот же самый год удара метеорита о землю еще до нашего прибытия сюда. А доктор Мэнгор сверлила свои отверстия, изучала образцы и пришла к тому же выводу, подтвердив результаты космического агентства.

Все это впечатляло.

— И кстати, — заметила мисс Мэнгор, — именно в этом году наблюдатели видели светящийся шар. Он летел по небу севернее Канады. Этот случай вошел в историю под названием «Юнгерсольское падение», по имени человека, который зафиксировал его.

— То есть, — вступил в разговор Мэрлинсон, — соответствие исторического свидетельства и опытным путем установленной даты свидетельствует о том, что наш камень — кусок того самого метеорита, падение которого зарегистрировано в 1716 году.

— Доктор Мэнгор! — позвал один из рабочих. — Показались крюки.

— Экскурсия закончена, ребята, — торжественно объявила Нора. — Наступает момент истины. — Она схватила складной стул, взобралась на него и закричала: — Все сюда! Через пять минут вытаскиваем!

Все, кто находился в куполе, словно подопытные собаки Павлова, реагирующие на звонок к обеду, бросили свои дела, инструменты, чертежи, книги и направились в центральную зону.

Нора Мэнгор, прижав руки к лицу, созерцала свое детище.

— Вперед! Поднимаем «Титаник»!

Глава 28

— Разойдись! — потребовала Нора, пробираясь сквозь стремительно растущую толпу.

Люди расступились. Нора взялась за дело, несколько театрально проверяя натяжение тросов и крепления.

— Вверх! — скомандовал один из высших чинов НАСА. Рабочие натянули лебедки, и тросы поднялись из просверленных колодцев еще на шесть дюймов.

Чем выше поднимались тросы, подтягивая за собой груз, тем более нетерпеливой выглядела толпа. Мэрлинсон и Толланд пробрались в первый ряд, едва не прыгая от возбуждения, словно дети в ожидании Санта-Клауса. Появилась огромная фигура администратора НАСА Лоуренса Экстрома.

— Крюки! — воскликнул он. — Уже видны крепления! Стальные плетеные кабели в просверленных гнездах уступили место желтым цепям креплений.

— Еще шесть футов! Держи крепче!

Наступило напряженное, словно натянутая струна, молчание. Собравшиеся как будто ожидали появления какого-то удивительного призрака. И конечно, каждый хотел узреть чудо первым.

И вот наконец Рейчел увидела это торжественное событие.

Плавя над собой лед, к поверхности приближалась пока еще неясная, бесформенная глыба метеорита. Она казалась темным пятном, поначалу расплывчатым, но по мере приближения к поверхности все более проясняющимся.

— Давайте! — закричала Нора.

Рабочие налегли на лебедки, и все подъемное сооружение жалобно заскрипело.

— Еще пять футов! Ровнее держи!

Теперь Рейчел видела, как вздымается неуклонно подпираемый снизу лед. Он словно готовился родить метеорит, с трудом, неохотно выпуская его из своих недр. На самой вершине образовавшегося бугра, вокруг точки погружения лазерного луча, лед начал быстро таять, образовав на поверхности сначала темный круг, а потом все более расширяющееся углубление.

— Площадь расширяется! — крикнул кто-то из наблюдающих. — Уже девяносто сантиметров!

В ответ послышался напряженный, нервный смех.

— Хорошо, уберите лазер!

Кто-то повернул выключатель, и луч исчез.

И вот это произошло.

Подобно древнему огненному богу, окруженный клубами свистящего пара, на поверхность вырвался огромный камень. Во влажном тумане он казался бесформенной темной глыбой. Люди, управляющие лебедками, напряглись из последних сил, и наконец ледяные оковы выпустили весь метеорит целиком. Горячий, мокрый, он повис над бурлящим ледовым котлом, из которого только что родился.

Рейчел смотрела, словно загипнотизированная.

Покачиваясь на креплениях, окруженный горячим паром, метеорит таинственно, приглушенно мерцал в свете галогеновых ламп, больше всего похожий на огромную окаменевшую сливу. Одна из сторон камня казалась гладкой и округлой, отполированная силой трения атмосферы.

Глядя на обугленную корку сплава, Рейчел ясно представила себе, как огненный шар метеорита неудержимо несся к Земле. Даже не верилось, что это произошло несколько веков назад. И вот он здесь, беспомощно, словно попавший в капкан зверь, висит на тросах перед толпой изумленных, потерявших дар речи людей.

Охота закончена.

Только сейчас Рейчел ясно осознала значимость события, невольной участницей которого она стала. Висящий здесь, прямо перед ней, «объект» явился совершенно из другого мира, пролетев миллионы миль. И прилетел не напрасно. В своих недрах он принес людям так давно ожидаемое подтверждение их чаяний — в огромной, бескрайней Вселенной они не одиноки.

Эйфория одновременно захлестнула всех, и толпа разразилась громкими радостными криками и аплодисментами. Даже администратор поддался общему ликованию. Поздравляя сотрудников, он жал им руки, обнимал, похлопывая по спине, некоторых даже целовал. Рейчел искренне радовалась за НАСА. Последнее время этим самоотверженным и увлеченным людям очень не везло. И вот наконец долгожданный момент победы настал. Они заслужили его.

Зияющая во льду дыра, успокоившись, приобрела очень мирный вид и стала походить на бассейн, который кто-то устроил в самой середине хабисферы. Некоторое время о ледяные берега его била волна, но постепенно все успокоилось. Вода стояла низко, почти на четыре фута ниже окружающего льда. Разница в уровне возникла и из-за того, что вытащили огромную глыбу метеорита, и из-за свойства льда уменьшать при таянии объем.

Нора Мэнгор немедленно обошла вокруг бассейна, расставляя по его периметру свои знаменитые оранжевые конусы. Разумеется, не заметить ледяной купели было невозможно, тем не менее оставалась опасность, что какой-нибудь излишне любознательный и неосторожный служащий НАСА подберется чересчур близко к краю и, поскользнувшись, упадет в воду. Стенки бассейна, словно отлитые изо льда, были настолько скользкими и гладкими, что выбраться оттуда казалось немыслимым. А помощь при царивших здесь температурах вполне могла опоздать.

Неуклюже шагая по льду, подошел Лоуренс Экстром. Решительно протянув Норе Мэнгор руку, он долго и с жаром тряс ее.

— Браво, доктор Мэнгор!

— Надеюсь увидеть немало хвалебных статей в печати, — отозвалась Нора.

— Непременно!

Администратор повернулся к Рейчел. Сейчас он выглядел куда более спокойным, расслабленным и даже почти счастливым.

— Ну как, мисс Секстон, ваш профессиональный скепсис побежден?

Рейчел не смогла сдержать улыбку.

— Вернее будет сказать, раздавлен.

— Отлично. Следуйте за мной.

Рейчел направилась вслед за администратором через всю хабисферу к огромному металлическому ящику, больше всего похожему на космический контейнер. Он был раскрашен в маскировочные цвета и помечен нарисованными с помощью трафарета буквами «PSC».

— Отсюда вы сможете позвонить президенту, — обыденно пояснил Экстром.

Рейчел поняла, что получила доступ в святая святых, к аппарату правительственной связи. Подобные передвижные кабины обычно использовались в местах военных действий, и Рейчел никак не ожидала увидеть нечто подобное здесь, в условиях мирной операции НАСА. Сразу подумалось, что администратор Экстром работал в Пентагоне и поэтому наверняка имел доступ к подобным игрушкам. Рядом с пунктом связи стояли два очень серьезных охранника, из чего гостья сделала вывод, что поболтать с президентом можно только с разрешения самого Экстрома.

Судя по всему, Рейчел была здесь вовсе не единственной, кого насильно лишили всех связей с внешним миром.

Экстром подошел к одному из охранников и что-то сказал. Потом вернулся к гостье:

— Желаю удачи. — С этими словами он ушел, оскальзываясь на льду.

Охранник постучал в дверь контейнера, и она открылась изнутри. Ящик оказался обитаемым. Из него выглянул техник, тут же жестом пригласив Рейчел войти.

Внутри кабины правительственной связи было очень темно и душно. В голубоватом свете компьютерного монитора Рейчел различила нагромождение телефонного оборудования, радиоприемников и спутниковых приборов связи. Она испугалась приступа клаустрофобии. Воздух в ящике был горьким и неприятным, словно в подвале зимой.

— Сядьте сюда, пожалуйста, мисс Секстон.

Техник придвинул к плоскому монитору вращающуюся табуретку. Потом надел Рейчел на голову громоздкие наушники, а перед ней установил солидного вида микрофон. Время от времени заглядывая в список кодов, набрал длинный многозначный номер.

На дисплее перед глазами Рейчел показался таймер.

00.60 секунд

Техник удовлетворенно кивнул, и таймер, словно получив приказ, начал обратный отсчет.

— Минута до связи.

После этого техник вышел, захлопнув за собой дверь. Раздался звук запираемого снаружи замка.

Отлично! Теперь ее заперли в клетке.

Рейчел сидела в темноте и смотрела на экран, следя за тем, как медленно, зримо истекает минута. С самого раннего утра она впервые получила возможность остаться в одиночестве. Проснувшись сегодня, Рейчел и понятия не имела, какой день ее ожидает.

Жизнь вне Земли! Сегодня самый популярный в истории человечества миф перестал быть мифом.

Только сейчас Рейчел начала понимать, каким ударом по избирательной кампании отца окажется этот метеорит. Хотя работа НАСА и финансирование агентства не имели ни малейшей связи с такими политическими темами, как право на аборт, социальные нужды и охрана здоровья, отец поставил все в один ряд. Сейчас его стратегия рушилась на глазах, грозя нанести серьезный удар и по кампании, и по имиджу самого сенатора.

Уже через несколько часов вся страна будет торжествовать вместе с НАСА, потрясенно вслушиваясь в сообщения о великом открытии. Вновь воспрянут духом мечтатели, готовые пустить слезу умиления. Ученые начнут озадаченно чесать затылки. Воображение детей разыграется с новой силой. Разговоры о долларах и центах, потраченных на исследования, сойдут на нет, не в силах устоять перед важностью момента. Доверие к президенту возродится, словно птица феникс, моментально превратив его в героя. И среди всеобщего торжества деловитый, трезвомыслящий сенатор неожиданно окажется узколобым и мелочным обывателем, скупым, словно дядюшка Скрудж, лишенным истинно американского духа приключений и дерзаний.

Компьютер пискнул, и Рейчел посмотрела на дисплей.

Оставалось пять секунд.

Дисплей ожил, и на нем появилась эмблема Белого дома. А через несколько мгновений она превратилась в лицо президента Харни.

— Привет, Рейчел! — произнес президент, широко улыбаясь. — Надеюсь, вы сегодня не скучаете?

Глава 29

Офис сенатора Секстона располагался в новом здании, принадлежащем сенату и носящем имя Филиппа А. Харта, на улице к северу от Капитолия. Здание представляло собой самую современную конструкцию из белых прямоугольных блоков. Недоброжелатели утверждали, что оно больше похоже на тюрьму, чем на государственное учреждение. То же ощущали и многие его сотрудники.

На третьем этаже здания Гэбриэл стремительно расхаживала перед столом с компьютером. На дисплее появилось новое электронное послание. Ассистентка пока не могла решить, как к нему отнестись и что конкретно предпринять.

Две первых строчки гласили:

Седжвик очень удачно выступил на Си-эн-эн. У меня имеется для вас информация.

Подобные письма Гэбриэл получала на протяжении двух последних недель. Обратный адрес оставался неясным, хотя ей и удалось проследить его до домена «whitehouse.gov». Судя по всему, таинственный корреспондент принадлежал к числу сотрудников Белого дома. Кто бы он ни был, в последнее время Гэбриэл получала от него самую разнообразную ценную политическую информацию, включая сообщение о тайной встрече президента с администратором НАСА.

Поначалу сообщения вызывали лишь недоверие, но постепенно оказалось, что информация, которая содержится в них, точна и крайне полезна. Именно из этого источника поступали никогда не разглашающиеся сведения о постоянном превышении НАСА своего бюджета, о предстоящих дорогостоящих исследованиях. Оттуда же Гэбриэл почерпнула данные, подтверждающие факт, что поиск НАСА внеземной жизни обходится исключительно дорого, а результаты приносит минимальные — настолько плачевные, что даже внутренний опрос мнений показал, что работа НАСА — именно тот камень преткновения, который отнимает у президента голоса избирателей.

Чтобы повысить свой вес в глазах сенатора, ассистентка не сообщила ему, откуда черпает сведения, предпочитая регулярно удивлять его собственной осведомленностью. Она просто передавала информацию, скромно замечая, что получила ее «из одного из своих источников». Секстон очень ценил подобную осведомленность молодой сотрудницы. Он, конечно, приобрел уже достаточный опыт политической жизни, чтобы не интересоваться подробностями. Гэбриэл даже казалось, что он подозревает ее в оказании кому-то тайных сексуальных услуг, за которые платят таким вот изысканным способом. И самое неприятное, что его это нисколько не обескураживало.

Гэбриэл наконец устала ходить по кабинету. Взглянула на дисплей с сообщением. Смысл этих посланий не вызывал никакого сомнения: кто-то из сотрудников Белого дома очень хотел, чтобы на выборах победил именно сенатор Секстон, и поэтому помогал ему как мог, поставляя сведения из вражеского лагеря, особенно те, что касались НАСА.

Но кто? Зачем? Почему?

Гэбриэл решила, что это именно тот случай, когда крысы бегут с тонущего корабля. В Вашингтоне подобные действия вовсе не редкость: порой кто-нибудь из сотрудников Белого дома, опасаясь, что его нынешнего хозяина попросят освободить помещение, начинал потихоньку оказывать услуги претенденту. Этим ренегат надеялся получить высокую должность в новой администрации или благосклонность очередного хозяина Белого дома. Судя по всему, кто-то уже предвкушал победу Секстона, а потому стремился как можно раньше заполучить необходимые акции.

Сообщение, которое она прочитала сейчас, заставило ее занервничать. Таких писем она еще не получала. Первые две строчки ее не волновали. Но две последние… они гласили:

Увидимся у Восточных ворот в 16.30. Приходите одна.

Еще ни разу ее не приглашали. Более того, сама Гэбриэл предпочла бы более укромное место для личной беседы. Восточные ворота? Насколько ей известно, в Вашингтоне существуют лишь одни такие ворота. А именно возле Белого дома. Это что, шутка?

Гэбриэл понимала, что ответить по электронной почте не сможет; все ее письма постоянно возвращались с пометкой о том, что адресат недоступен. Корреспондент неизменно сохранял анонимность. Впрочем, это вполне естественно.

Может, все-таки проконсультироваться с Секстоном? Взвесив «за» и «против», ассистентка решила не делать этого. Во-первых, он сейчас занят, у него встреча. Во-вторых, если она скажет об этом письме, то придется говорить и об остальных. Скорее всего решение неизвестного осведомителя встретиться среди бела дня в людном месте продиктовано соображениями безопасности, и прежде всего ее собственной. В конце концов, незнакомец вот уже две недели изо всех сил помогал ходу избирательной кампании сенатора. Так что он (или она) явный друг. Внимательно, обдумывая каждое слово, Гэбриэл Эш еще раз прочитала электронное письмо. Потом взглянула на часы. У нее в запасе оставался час.

Глава 30

Когда метеорит был извлечен на поверхность, администратор НАСА успокоился и даже немного расслабился. Постепенно все вставало на свои места. Остановить исследования уже невозможно. С этой мыслью он и направился через весь огромный купол туда, где работал Майкл Толланд.

— Как продвигается? — поинтересовался Экстром, останавливаясь за спиной Майкла.

Тот отвернулся от монитора, усталый, однако полный энтузиазма.

— Почти закончил редактировать. Сейчас поменяю местами некоторые из вставных кадров, которые снимали твои люди. Приходится работать очень оперативно.

— Хорошо.

Президент просил Экстрома прислать фильм в Белый дом как можно скорее. Поначалу администратор НАСА весьма скептически отнесся к намерению Харни задействовать в проекте Майкла Толланда. Однако, посмотрев кое-какие черновые отрывки, он в корне изменил мнение. Вдохновенный рассказ любимого всей страной ведущего, интервью независимых специалистов тонко и умно слиты в единое целое с блоком чисто научной информации, который длился почти пятнадцать минут. Толланду с легкостью удалось сделать именно то, на чем НАСА так часто проваливалось: описать серьезнейшее научное открытие на уровне, доступном среднему американскому уму, и при этом не впасть в высокомерно-снисходительный менторский тон.

— Как только закончишь, принеси фильм в сектор прессы. Переведем его в цифровой формат и отправим в Белый дом.

— Слушаюсь, сэр!

Толланд повернулся к компьютеру и вновь с головой ушел в работу.

Экстром двинулся дальше. Добравшись наконец до северной стены, он с удовольствием заметил, как хорошо сейчас выглядит пресс-зона. Лед застелен большим голубым ковром. В центре стоит длинный стол с несколькими микрофонами и вымпелом НАСА. Фоном служит огромный флаг Соединенных Штатов Америки. Но главное, на самом почетном месте, перед столом, красовался виновник торжества — метеорит. Его перетащили сюда на специально сконструированных плоских санках.

Администратор также отметил, что в секторе прессы царит праздничная атмосфера. Большинство обитателей хабисферы, разумеется, собрались вокруг метеорита. Люди протягивали руки к его все еще теплой поверхности, словно грелись возле костра.

Экстром решил, что момент настал. Он прошел за американский флаг. Там на льду стояло несколько картонных ящиков, которые сегодня утром по его просьбе доставили из Гренландии.

— Выпивка за мой счет! — как можно громче объявил он, передавая радостным людям ящики с банками пива.

— Эй, босс! — прокричал кто-то в ответ. — Спасибо! Ты даже позаботился о том, чтобы оно не согрелось!

На лице Экстрома показалась вовсе не свойственная ему улыбка.

— Еще как старался! Даже лед нашел!

Все добродушно рассмеялись.

— Подождите минутку! — воскликнул кто-то, внимательно рассмотрев банку. — Пиво канадское! И где только наш патриотизм?

— Ребята, мы же на бюджете. Это самое дешевое пиво, которое удалось достать.

Снова послышался дружный смех.

— Аудитория, внимание! — объявил в мегафон один из членов телевизионной команды. — Переключаемся на студийный свет. Вы можете временно потерять зрение.

— В темноте не целоваться, — предупредил кто-то, — программа предназначена для семейного просмотра.

Экстром тоже рассмеялся. Ему нравился всеобщий эмоциональный подъем. Ответственные за трансляцию тем временем заканчивали последние приготовления, устанавливая общее освещение и локальную подсветку.

— Переключаемся на студийный свет через пять, четыре, три, две…

Галогеновые лампы погасли, и все внутри купола погрузилось во тьму.

В толпе раздался шум.

— Кто это ущипнул меня за задницу? — со смехом спросил кто-то.

Через пару мгновений темноту разорвало сияние студийных ламп. Все невольно зажмурились. Метаморфоза оказалась радикальной: северная секция превратилась в настоящую телестудию. А остальная центральная часть купола выглядела словно темный амбар глубокой ночью. Опустевшие рабочие отсеки скрывались в плотной, густой тени.

Экстром отступил подальше, туда, где сумрак надежно скрыл его от людских глаз. Ему нравилось наблюдать, как ликуют, словно возле рождественской елки, его сотрудники. Он чувствовал себя Санта-Клаусом, вокруг которого прыгают довольные, радостные дети.

Видит Бог, они это заслужили, подумал Экстром, даже не подозревая, что ждет их всех впереди.

Глава 31

Погода менялась.

Словно печальный вестник неотвратимо приближающегося бедствия, жалобно выл ветер, пытаясь опрокинуть палатку команды подразделения «Дельта». Дельта-1 закончил укреплять штормовое укрытие и вернулся к товарищам. Подобное для них не впервые. Все это скоро закончится.

Дельта-2 внимательно следил за картинкой дисплея. Микробот успешно нес службу, снимая на видеокамеру все, что происходило внутри хабисферы.

— Посмотри-ка, — позвал Дельта-2.

Дельта-1 подошел ближе. Все внутри купола было погружено во тьму, за исключением одного-единственного ярко освещенного сегмента в северной части. Остальное пространство хабисферы едва просматривалось.

— Ничего страшного, — пояснил он, — они просто проверяют освещение, готовятся к вечерней трансляции.

— Дело не в свете. — Дельта-2 показал на темное пятно посреди льда, ту самую заполненную водой яму, из которой вытащили метеорит. — Проблема в этом.

Дельта-1 взглянул на яму. Она все еще была окружена оранжевыми пилонами, а поверхность воды казалась такой же спокойной, как и раньше.

— Не вижу ничего особенного.

— Посмотри внимательнее.

Дельта-2 двинул джойстик, направляя микробот вниз, ближе к поверхности воды.

Дельта-1 всмотрелся и потрясенно отпрянул:

— Что за?..

Подошел Дельта-3, взглянул пристально. И тоже испытал шок.

— Господи! Это то самое место, откуда извлекли метеорит? Что происходит с водой?

— Нет, — решительно сказал Дельта-1. — Ничего подобного происходить не должно.

Глава 32

Сидя в большом металлическом ящике за три тысячи миль от Вашингтона, Рейчел Секстон ощущала такое же напряжение, как если бы ее вызвали в Белый дом. Монитор видеотелефона четко показывал лицо президента Зака Харни, сидящего в комнате связи на фоне президентского герба. Цифровая радиосвязь оказалась безупречной, и если бы не едва заметное отставание звука от движения губ на экране, то можно было подумать, что собеседник находится в соседней комнате.

Разговор их был откровенным и оптимистичным. Казалось, президент доволен, хотя вовсе не удивлен восторженной оценкой, которую Рейчел дала открытию НАСА и тому факту, что стране это открытие представит столь обаятельный человек, как Майкл Толланд. Харни пребывал в добродушном и шутливом настроении.

— Уверен, вы согласитесь. — Президент посерьезнел. — В идеальном мире последствия этого открытия оказались бы исключительно научными по своему характеру. — Он помолчал, склонившись вперед, так что его лицо заполнило почти весь экран. — К сожалению, мы живем в мире далеко не совершенном. А поэтому, как только я объявлю об открытии, оно моментально превратится в мячик для политического футбола.

— Если учесть неопровержимые доказательства и подтверждение самых авторитетных ученых, трудно даже представить, что широкая публика или кто-то из ваших оппонентов смогут проявить недоверие и принять открытие как-то иначе, чем в качестве истинно научного факта.

Харни улыбнулся почти печально.

— Мои политические оппоненты поверят тому, что увидят. Меня куда больше беспокоит то, что им это очень не понравится.

Рейчел не могла не заметить, насколько старательно президент избегает упоминания о ее отце. Говорил он лишь об «оппозиции» и о «политических оппонентах».

— Так вы думаете, оппозиция будет кричать об обмане из политических соображений? — уточнила она.

— Такова природа игры. Необходимо посеять хотя бы небольшое сомнение, заявив, что наше открытие — политическое мошенничество, организованное НАСА и Белым домом. Расследования не миновать. Газеты моментально забудут о том, что НАСА обнаружило доказательства внеземной жизни, и все средства массовой информации дружно сосредоточатся на выявлении фактов заговора. К сожалению, любой вымысел о поддельности этого открытия окажется вредным для науки, порочащим Белый дом, убийственным для НАСА и, честное слово, в конечном итоге губительным для всей страны.

— Именно потому вы и отложили объявление до тех пор, пока не получили полное подтверждение и поддержку авторитетных независимых ученых?

— Моя цель — представить информацию настолько четко и продуманно, чтобы в зародыше задушить любой цинизм. Открытие должно праздноваться с тем триумфом, которого оно заслуживает. И которого, несомненно, заслуживает работа НАСА.

Рейчел насторожилась. Она интуитивно пыталась определить, какая роль в этом деле предназначена конкретно ей.

— Нечего скрывать, что вы занимаете уникальную позицию и можете мне помочь. И опыт аналитика, и тесная связь с моим оппонентом придают вашему имени огромную значимость в оценке открытия.

Рейчел невольно ощутила растущее разочарование. Да, Пикеринг, как всегда, не ошибся. Президент готовится использовать ее в своих интересах.

— Так вот, — продолжал Харни, — учитывая все эти обстоятельства, я хотел бы попросить вас лично поддержать НАСА именно в качестве сотрудника разведывательной службы… и дочери моего главного политического оппонента.

Все. Просто и ясно. Харни требует прямой поддержки.

Рейчел до последнего момента верила, что президент все-таки сумеет оказаться выше подобной недостойной игры. Публичное выступление Рейчел на стороне президента немедленно превратит это открытие для ее отца в дело чести, лишит сенатора возможности поставить под сомнение его истинность, не нанося удар по репутации собственной дочери. Это смертельный приговор для кандидата, объявившего своей главной ценностью именно семью.

— Честно говоря, сэр, — заговорила Рейчел, — меня поражает ваша просьба.

Казалось, президент не ожидал подобного ответа.

— Мне представлялось, что вы с готовностью придете на помощь.

— С готовностью? Сэр, даже если не принимать во внимание мои разногласия с отцом, вы ставите меня в невозможную ситуацию. В наших с ним взаимоотношениях вполне достаточно проблем, чтобы еще усугублять их. А вы хотите буквально столкнуть нас лбами на глазах у всех. А ведь он остается моим отцом. Недостойно президента пытаться втравить нас в драку.

— Стоп-стоп! — Харни поднял руки, словно сдаваясь. — Разве кто-то что-то говорил о публичности, открытости и всем прочем в этом роде?

Рейчел помолчала.

— Насколько я поняла, вы хотите, чтобы я заняла место рядом с администратором НАСА на пресс-конференции, которая планируется на вечер.

Президент расхохотался так, что в наушниках затрещало.

— Рейчел, да за кого же вы меня принимаете? Неужели вы действительно считаете, что я способен попросить дочь ткнуть собственного отца ножом в спину на глазах у всей страны?

— Но вы сказали…

— И вы готовы поверить в то, что я заставлю администратора НАСА сесть перед камерой рядом с дочерью его заклятого врага? Вы слишком много возомнили о себе, Рейчел. Эта пресс-конференция — чисто научая презентация. Честно говоря, я вовсе не уверен, что ваши познания в теории метеоритов, в характере окаменелостей и структуре льда придадут событию больший вес.

Рейчел почувствовала, что краснеет.

— Но тогда… какую же именно поддержку вы имеете в виду?

— Более соответствующую вашему положению.

— Сэр?

— Вы — сотрудница службы безопасности, связанная с Белым домом. Мой персонал общается с вами по вопросам государственной важности.

— Так вы хотите, чтобы я поддержала открытие перед сотрудниками аппарата?

Казалось, Харни все еще забавляется недоразумением.

— Именно. Тот скептицизм, с которым мне предстоит столкнуться за стенами Белого дома, ничто по сравнению с тем, что я сейчас терплю от своих непосредственных подчиненных. Мне откровенно не доверяют. Сотрудники умоляют прекратить финансировать работы НАСА. Я их игнорирую, тем самым нанося себе как политику колоссальный ущерб.

— Но это все в прошлом.

— Верно. Как мы с вами уже решили сегодня утром, своевременность нашего открытия покажется политическим циникам очень подозрительной. А самыми отъявленными циниками сейчас выступают именно мои подчиненные. Поэтому я очень хочу, чтобы впервые они услышали эту информацию от…

— Вы до сих пор не сообщили персоналу Белого дома о метеорите?

— Только нескольким самым близким советникам. Секретность открытия оставалась приоритетной.

Рейчел чувствовала себя сраженной. Неудивительно, что его не понимают даже в Белом доме.

— Но это вовсе не моя сфера. Метеорит вряд ли может выступать в качестве объекта внимания разведки.

— Конечно, не в обычном смысле. Но эта тема, несомненно, имеет точки соприкосновения с вашей работой: это сложная комплексная информация, которая требует анализа; существенные политические последствия…

— Я не специалист по метеоритам, сэр. Разве не может выступить перед вашими сотрудниками сам администратор НАСА?

— Вы шутите? Да его же здесь все ненавидят. По мнению моих людей, Экстром — скользкая змея, продувной тип, который обманом завлекает меня во все новые дорогостоящие авантюры.

— А как насчет Корки Мэрлинсона? Лауреата Национальной премии по астрофизике? Он обладает куда большим научным весом, чем я.

— Со мной работают политики, Рейчел, а не ученые. Вы познакомились с доктором Мэрлинсоном лично и теперь знаете, что это за человек. Сам я считаю его просто потрясающим. Но если выпустить его перед моими рафинированными, манерными интеллектуалами, то все закончится красивой цветной заставкой на экране. Здесь нужен кто-то менее экзотичный, не шокирующий своей необычностью и оригинальностью. Вы, Рейчел. Мой персонал знает вашу работу. А учитывая ваше имя, никто не заподозрит вас в предвзятости. Поэтому именновас я могу спокойно выпустить перед своими скептиками.

Рейчел почувствовала, что не в силах сопротивляться дружеским уговорам президента.

— Наконец-то вы признали, что мои родственные связи повлияли на ваш выбор, — заметила она.

Президент смущенно усмехнулся:

— Разумеется, так и есть. Но, как можно себе представить, мои люди все равно получат информацию независимо от вашего решения. Вы вовсе не пирожное, Рейчел, а всего-навсего крем, взбитые сливки. И конечно, не самый квалифицированный в данном случае специалист. А кроме того, вдобавок еще и ближайшая родственница того самого человека, который твердо намерен в ближайшем будущем вышвырнуть меня и моих людей из Белого дома.

— Вам бы следовало заниматься торговлей.

— По сути, я именно ею и занимаюсь. Так же, как и ваш уважаемый родитель. И если быть честным, мне хотелось бы побыстрее закончить сделку.

Президент снял очки и взглянул далекой собеседнице прямо в глаза. Рейчел почувствовала, что от него исходит сила, подобная той, которую излучал отец.

— Я прошу вас как об одолжении о том, что является, по сути, частью вашей работы. Так как же? Да или нет? Согласны вы поставить мой персонал в известность о ходе событий?

Рейчел почувствовала себя в ловушке. Железный ящик крепко держал ее. Не продаваться! Даже за три тысячи миль она ощущала силу воли президента. Нравилось Рейчел положение вещей или нет, но она была вынуждена признать разумность просьбы.

— Я выдвину свои условия, — ответила она. Харни приподнял брови:

— А именно?

— Я встречусь с вашим персоналом без посторонних свидетелей, в тесной компании. Без репортеров. Это частная встреча, а не публичная поддержка претендента.

— Даю слово. Встреча уже назначена в очень закрытом, малодоступном месте.

Рейчел вздохнула.

— Хорошо. Договорились. Президент широко, радостно улыбнулся:

— Ну вот и отлично.

Рейчел глянула на часы и с удивлением осознала, что уже перевалило за четыре.

— Но послушайте, — заметила она, — если вы собираетесь назначить прямую трансляцию на восемь, то у нас просто нет времени. Даже если вспомнить, с какой дикой скоростью меня сюда привезли, за оставшиеся несколько часов я все равно не успею вернуться в Белый дом. А мне необходимо подготовиться и…

Президент покачал головой:

— Боюсь, я недостаточно ясно высказался. Вы будете говорить оттуда, где находитесь сейчас, в режиме реального времени.

— О! — Рейчел засомневалась. — Какое время вы планируете?

— Честно говоря, — улыбаясь, произнес президент, — я хотел предложить начать прямо сейчас. Все уже собрались. Смотрят на огромный пустой экран телевизора. И ждут вас.

Рейчел окаменела.

— Сэр, я совершенно не готова. Я не могу…

— Просто сообщите им правду. Это трудно?

— Но…

— Рейчел, — проговорил президент, склоняясь к экрану, — вспомните, ведь вы зарабатываете на жизнь именно тем, что анализируете и определенным образом подаете информацию. Ну так и сделайте это. — Он уже протянул руку, чтобы нажать кнопку передающего устройства, однако помедлил. — Да, кстати, наверное, вам приятно будет узнать, что через секунду вы окажетесь в положении представителя высшей власти.

Рейчел не поняла, что он имел в виду, но спрашивать было уже слишком поздно. Президент нажал кнопку.

На мгновение экран перед Рейчел опустел. Потом вновь ожил, и она увидела впечатляющую картину. Прямо перед ней был Овальный кабинет Белого дома, переполненный людьми. Только стоячие места. Казалось, здесь собрались все до единого сотрудники Белого дома. И все они смотрели на нее. Рейчел поняла, что камера, которая передает изображение, находится на президентском столе, на уровне глаз сидящего за столом человека.

Положение представителя высшей власти. Рейчел ощутила, что не в состоянии справиться с захлестнувшей ее горячей волной чувств.

По выражению лиц присутствующих она поняла, что все смотрят на нее с таким же удивлением, как и она на них.

— Мисс Секстон, — раздался резкий голос.

Рейчел оглядела море лиц и нашла ту, кто произнес эти два слова. Костлявая женщина в первом ряду. Марджори Тенч. Ее ни с кем не спутаешь даже в толпе.

— Спасибо за то, что составили нам компанию, мисс Секстон. — Голос Тенч звучал удовлетворенно. — Президент сказал, что у вас интересные новости.

Глава 33

Палеонтолог Уэйли Мин сидел в своем рабочем отсеке, наслаждаясь спокойствием, темнотой и неторопливо размышляя. С удовольствием предвкушал он намеченное на вечер событие. Еще бы! Совсем скоро он окажется самым известным палеонтологом в мире! Мин очень надеялся, что Майкл Толланд не поскупился и вставил его пространный комментарий в окончательную версию фильма.

Размышляя о грядущей славе, Мин внезапно заметил, как по льду, прямо под его ногами, прошла слабая, но вполне ощутимая вибрация, заставившая его подпрыгнуть. Мин жил в Лос-Анджелесе и потому хорошо знал, что такое землетрясение, и замечал даже малейшие колебания почвы. Впрочем, Мин успокоил себя, решив, что вибрация вполне естественна: просто где-то откололась льдина, так что волноваться и убегать совсем незачем. Он никак не мог привыкнуть к этому: регулярно, с интервалом в несколько часов, в темноте полярной ночи раздавался далекий взрыв — где-то вдоль границы ледника отрывалась огромная глыба и падала в море. Очень хорошо говорила об этом процессе Нора Мэнгор: так рождаются новые айсберги…

Мин не сел обратно за стол. Потянувшись, он посмотрел туда, где вдалеке, в свете телевизионных софитов, готовилось торжество. Мин не очень любил празднования, поэтому направился в противоположном направлении.

Лабиринт покинутых рабочих отсеков сейчас напоминал призрачный город, а сам купол больше всего походил на огромный могильник. Становилось холодновато, и Мин застегнул свой длинный верблюжий жакет.

Впереди виднелась прорубь, откуда недавно подняли метеорит. Эта ледяная шахта подарила миру самые великолепные окаменелости, которые когда-либо удавалось найти. Огромную металлическую треногу уже убрали, и бассейн был оставлен всеми, окруженный пилонами, словно опасная рытвина на дороге. Мин, не торопясь, подошел к воде, остановился на безопасном расстоянии и посмотрел на спокойный, неподвижный водоем глубиной в две сотни футов. Скоро он снова замерзнет, не оставив никаких следов пребывания здесь людей.

Даже в сумраке чистая вода выглядела прекрасно. Мин смотрел на нее, как вдруг в душе его возникло какое-то смутное беспокойство. Постепенно оно оформилось в ощущение: что-то определенно не так.

Мин сосредоточился, присмотрелся внимательнее, и недавнюю безмятежность сменил водоворот смятения. Мин зажмурился, потом снова посмотрел на воду и быстро повернулся к освещенной части купола… В пятидесяти ярдах от него, в отсеке прессы, разворачивался праздник. Мин понимал, что здесь, в темноте, его никто не видит.

Но он обязательно должен кому-то рассказать о том, что сейчас заметил.

Мин снова взглянул на воду, обдумывая, что именно нужно сказать. Может быть, имеет место оптическая иллюзия? Или он видит какое-то странное отражение?

В нерешительности Мин остановился за пилонами, потом присел на корточки на краю полыньи. Уровень воды оставался примерно на четыре фута ниже уровня льда, и ученый наклонился, чтобы рассмотреть получше. Потом выпрямился. Что-то не так, молчать нельзя. Невозможно. Обязательно нужно поделиться с кем-то. Он быстро направился в сектор прессы. Однако через несколько метров резко затормозил. Господи! Мин со всех ног бросился обратно к воде, вглядываясь в нее расширенными от изумления глазами. Он понял!

— Невероятно! — почти прокричал Мин. Иного объяснения не было и быть не могло. «Осторожно, обдумай все как следует, — остановил он себя. — Может существовать и более рациональная версия». Но чем напряженнее размышлял Мин, тем меньше у него оставалось сомнений в собственной правоте. Иного объяснения нет! Трудно даже поверить, что НАСА и сам Корки Мэрлинсон умудрились просмотреть столь важную, невероятную деталь.

Что ж, теперь собственное открытие есть и у Уэйли Мина!

Дрожа от возбуждения и нетерпения, ученый бросился к ближайшему рабочему отсеку, чтобы найти мензурку. Все, что ему сейчас нужно, — это небольшая проба воды. Они просто с ума сойдут!

Глава 34

— В качестве посредника между НРУ и Белым домом, — говорила Рейчел Секстон, обращаясь к толпе на экране и стараясь унять дрожь в голосе, — мне приходится много ездить по горячим политическим точкам мира, анализировать взрывоопасные ситуации и сообщать свои выводы президенту и сотрудникам государственного аппарата.

На лбу выступил пот, и Рейчел машинально подняла руку, мысленно проклиная президента за то, что он взвалил на нее это дело, даже не предупредив заранее.

— Однако еще ни разу судьба не заносила меня в столь экзотические географические точки, — продолжала она, показав себе за спину. — Хотите верьте, хотите нет, но в эту самую минуту я обращаюсь к вам с огромной льдины толщиной более трехсот футов. А находится эта льдина севернее Полярного круга.

На лицах людей изобразилось озадаченное, выжидающее внимание. Они, разумеется, понимали, что их всех не просто так втиснули в Овальный кабинет. Для этого должна существовать веская причина. Однако никто из них не мог и представить, что речь пойдет о событиях, происходящих за Полярным кругом.

На лбу Рейчел снова выступил пот. «Соберись, — приказала она себе, — ближе к делу! Короче и точнее!»

— В эту минуту я сижу здесь, перед вами, испытывая чувство огромной гордости, торжества и… прежде всего, конечно, волнения.

Взгляды на экране ничего не выражали.

«К черту! Я вовсе не обязана это делать!»

Она знала, что сказала бы сейчас мать, будь она жива: «Если сомневаешься, просто говори не думая!» Старинная поговорка янки очень точно выражала мамино кредо. «Говори правду, и будь что будет!»

Набрав в легкие побольше воздуха, Рейчел выпрямилась и посмотрела на аудиторию:

— Извините, но, наверное, вы думаете, с какой это стати я вот здесь, на Северном полюсе, истекаю потом. Все дело в том, что я немного нервничаю.

Лица на экране выразили удивление. Кто-то неловко рассмеялся.

— Видите ли, ваш босс лишь десять секунд тому назад предупредил меня о предстоящем выступлении перед всем его персоналом. И это боевое крещение как-то не очень совпадает с моим личным представлением о первом визите в Овальный кабинет.

На сей раз смех прозвучал дружнее.

— Более того, — продолжала Рейчел, глядя на нижнюю часть экрана, — уж конечно, я никак не могла представить, что буду сидеть за президентским столом, а вернее, на президентском столе.

Ремарка вызвала искренний смех и широкие улыбки. Рейчел почувствовала, что нервная дрожь отступает. Надо говорить прямо!

— Ситуация такова. — Голос ее звучал теперь именно так, как и должен был звучать — ясно и твердо. — Президент Харни на протяжении последней недели скрывался от прессы вовсе не потому, что потерял интерес к своей избирательной кампании. Он просто погрузился в иные дела. И дела эти оказались куда важнее всех остальных.

Рейчел замолчала, стараясь смотреть прямо в глаза своим слушателям.

— В Арктике, в месте, называемом шельфовым ледником Милна, совершено научное открытие. Сегодня вечером, в восемь, президент сообщит о нем всему миру. Честь находки принадлежит группе самоотверженных и трудолюбивых американцев, которых в последнее время преследовали неудачи. Они заслужили свой успех. Я говорю о НАСА. Вы можете гордиться президентом, ведь он с редкой настойчивостью поддерживал космическое агентство в самые трудные его дни. И вот теперь наконец его вера в НАСА оправдалась и принесла плоды.

Только сейчас Рейчел ясно поняла всю историческую важность момента. Горло ее сжалось, но она решила не поддаваться чувствам и продолжала:

— В разведывательном управлении я специализируюсь на анализе и проверке поступающей информации. И наверное, именно поэтому оказалась в той небольшой группе, которую президент направил сюда для освидетельствования данных, полученных НАСА. Я изучила все лично и проконсультировалась со специалистами — как сотрудниками НАСА, так и независимыми лицами. Все это люди, чья компетентность никоим образом не может быть поставлена под сомнение, равно как и их политическая непредвзятость. Так что с полной профессиональной ответственностью могу заявить, что информация, которую я вам сейчас доложу, реальна по своей сути и никак не ангажирована. Больше того, лично я совершенно уверена, что президент проявил уважение и к собственному кабинету, и ко всему американскому народу, отложив сообщение о сенсационном открытии на целую неделю.

От Рейчел не укрылось, что люди на экране обменялись озадаченными взглядами. Теперь они ловили каждое слово, внимание сосредоточилось до предела.

— Леди и джентльмены, сейчас вы услышите то, что наверняка окажется одним из самых волнующих известий из всех, какие когда-либо звучали в этом кабинете.

Глава 35

Микробот летал по хабисфере и передавал все, что мог заснять, на наблюдательный пункт «Дельта». Сейчас картинка напоминала кадры фантастического фильма: приглушенное освещение, мерцающая вода полыньи, из которой подняли метеорит, и лежащий на самом краю человек. Верблюжий жакет раскинут по льду, словно крылья. Мужчина, судя по всему, пытался дотянуться до воды, чтобы взять пробу в мензурку.

— Нужно остановить его! — не выдержал Дельта-3. Дельта-1 согласился. Ледник Милна таил в себе секреты, которые команда должна была охранять любыми средствами.

— Как же мы остановим его? — с тревогой повернулся Дельта-2, не выпуская джойстик. — Эти микроботы не оснащены обратной связью.

Дельта-1 нахмурился. Миниатюрный прибор, который сейчас летал по хабисфере, принадлежал ко второму поколению. И срок его жизни равнялся сроку жизни домашней мухи.

— Необходимо связаться с контролером, — решил Дельта-3.

Дельта-1 внимательно посмотрел на Уэйли Мина, рискованно распластавшегося на самом краю бассейна. Поблизости никого, а ледяная вода может моментально лишить человека способности кричать.

— Дай прибор! — коротко скомандовал Дельта-1.

— Что ты собираешься делать? — потребовал объяснений Дельта-2.

— То, что нас учили делать в случае непредвиденных обстоятельств, — отчеканил Дельта-1, садясь и забирая управление в свои руки. — Импровизировать.

Глава 36

Уэйли Мин лежал на животе на краю полыньи, из которой совсем недавно извлекли огромный метеорит. Правой рукой он изо всех сил пытался достать до воды и мензуркой зачерпнуть пробу. Нет, зрение его не обмануло; сейчас, в нескольких ярдах от поверхности воды, он все прекрасно видел.

— Невероятно!

Еще немного вытянувшись, Мин перехватил мензурку за самый краешек. Не хватало нескольких дюймов!

Ничего не получалось. Рука не доставала. Мин передвинулся еще немного вперед. Носками ботинок твердо уперся в лед, а левой рукой крепко взялся за край, вновь до отказа вытянув правую. Почти! Еще чуть ближе к краю. Есть! Краешек мензурки чиркнул по воде. Взяв пробу, Мин внимательно всмотрелся в содержимое мензурки, не веря собственным глазам.

И в это мгновение неожиданно случилось нечто странное и необъяснимое. Откуда-то из темноты, словно пуля из-за угла, прилетел крошечный кусочек металла. Мин видел его лишь долю секунды, а потом странный предмет угодил ему прямо в глаз.

Инстинкт неумолимо приказывает человеку защищать глаза, поэтому Мин, даже несмотря на боязнь сделать резкое движение, чтобы не потерять равновесие, подчинился ему. Реакция была вызвана скорее неожиданностью, чем болью. Левой рукой, поскольку она была ближе к лицу, он схватился за глаз. И в ту же секунду понял, что совершил ошибку. Его потянуло вперед, и держаться оказалось нечем. Среагировал Мин слишком поздно. Выронив мензурку, он попытался ухватиться за край полыньи, но лед был слишком скользким. Отчаянно извиваясь, ученый упал в ледяную черную воду.

Расстояние до воды составляло всего четыре фута, но Мин рухнул головой вперед, и ощущение было такое, словно он упал с высоты лицом на асфальт при скорости пятьдесят миль в час. Вода оказалась настолько холодной, что обжигала, точно жгучая кислота. Ученого охватила паника.

В темноте, вверх ногами, Мин моментально потерял ориентацию, не зная, куда двигаться, где воздух, а где бездна. Толстый верблюжий жакет лишь секунду-другую предохранял от ледяной воды. Мину все-таки удалось вырваться на поверхность, отплевываясь и отфыркиваясь. Он набрал воздуха, но жакет уже промок, и ледяная вода цепко, словно тисками, сжала все его тело.

— Помогите! — выдохнул Мин.

Воздуха в легких оказалось настолько мало, что крика не получилось. Прозвучало что-то похожее на негромкий вой. Ощущение было такое, словно из него выкачали все жизненные силы.

— Помогите!

Он сам едва слышал свой голос. Мин сумел приблизиться к краю полыньи и попытался уцепиться за что-нибудь. Перед ним вздымалась вертикальная, зеркально ровная ледяная стена. Ухватиться совершенно не за что. Под водой он попытался упереться в стену носками ботинок. Бесполезно. Вытянулся, стремясь рукой достать до края льда. Всего несколько футов!

Мышцы уже отказывались подчиняться. Он сильнее заработал ногами, пытаясь вытолкнуть тело как можно выше, чтобы дотянуться до края. Тело казалось отлитым из свинца, а легкие сжались до предела, словно грудь сдавил громадный питон. Пропитанный водой жакет тяжелел с каждой секундой. Теперь он отчаянно тянул вниз. Мин попытался снять его, но мокрая шерсть никак не поддавалась.

— Помогите… мне!

Страх накатил огромной черной волной, заслонив все другие чувства и мысли.

Мин когда-то читал, что самый страшный способ умереть — это именно утонуть. Разве он мог представить, что сам когда-либо окажется в таком положении? Мышцы не повиновались, и сейчас он уже боролся лишь за то, чтобы держать голову над водой. Промокшая одежда тянула вниз, а окоченевшие пальцы беспомощно царапали ледяные стенки полыньи.

Кричать он мог лишь мысленно.

И наконец произошло неминуемое.

Мин ушел под воду. Он никогда не представлял себе, каково это — осознавать близость смерти. Но теперь пришел именно такой момент. Он медленно погружался вдоль ледяной стены высотой в двести футов. Перед мысленным взором проходили образы — множество самых разных картин из его жизни. Сцены детства. Работа. Он спросил себя, найдут ли его когда-нибудь или он замерзнет вместе с этой водой — навеки погребенный в леднике?

Легкие молили о глотке воздуха. Мин сдерживал дыхание, все еще пытаясь подняться. Дышать! Он боролся с рефлексом, упорно сжимая замерзшие губы. Дышать! Он рвался вверх. Дышать! И в этот миг в смертельной схватке человеческого инстинкта с разумом победила потребность в дыхании. Мин открыл рот и жадно вдохнул.

Вода, ворвавшаяся в легкие, ощущалась чувствительными внутренними тканями словно обжигающе горячее масло. Казалось, он сгорает изнутри. Вода — жестокая стихия. Она не убивает немедленно. Мин провел семь долгих страшных секунд, вбирая в себя ледяную воду. Каждый следующий вдох оказывался болезненнее предыдущего, не давая ничего из того, о чем так просило страдающее в муках тело.

Мин опускался в ледяную мглу, чувствуя, что сознание покидает его. И наконец он с радостью принял избавление. Вокруг ученый видел крошечные светящиеся точки. Это необыкновенное, ни с чем не сравнимое впечатление было последним в его жизни.

Глава 37

Восточные ворота Белого дома расположены на Ист-Экзекьютив-авеню, между Финансовым департаментом и Восточной лужайкой. Мощная ограда с крепкими столбами, установленная после нападения на казармы морских пехотинцев в Бейруте, придавала этому входу вид, который труднее всего было назвать гостеприимным.

Стоя у ворот, Гэбриэл Эш проверила часы. Нервозность нарастала. Уже 16.45, а с ней до сих пор никто не связался.

Восточные ворота, 16.30. Приходите одна.

Так было написано в электронном послании. «Я пришла, — подумала она. — Но где же вы?» Гэбриэл внимательно смотрела на лица неторопливо прохаживающихся по улице туристов, ожидая, что кто-то из них зацепит ее взглядом. Несколько мужчин оценивающе оглядели ее с головы до ног и отправились дальше. Гэбриэл уже стала спрашивать себя, правильно ли она сделала, что пришла. Она заметила, что служащий в будке охраны начал пристально на нее поглядывать. Наверное, автор писем просто испугался. В последний раз взглянув сквозь толстые прутья ограды на Белый дом, Гэбриэл вздохнула и повернулась, чтобы уйти.

— Гэбриэл Эш? — окликнул ее служащий.

Она стремительно обернулась, почувствовав, как гулко стукнуло сердце.

Человек в будке махнул рукой. Он был худ, а лицо казалось очень серьезным.

— Ваш корреспондент готов к встрече.

С этими словами служащий отпер ворота и жестом пригласил Гэбриэл внутрь.

Ноги отказывались ей подчиняться.

— Я должна войти?

Служащий кивнул:

— Меня просили извиниться за то, что вам пришлось ждать.

Гэбриэл взглянула на открытые ворота, но с места не сдвинулась. Что происходит? Она ожидала совсем не этого!

— Вы ведь Гэбриэл Эш, не так ли? — сухо поинтересовался служащий.

Терпение его явно истощалось.

— Да, сэр, но…

— Тогда настоятельно рекомендую следовать за мной.

Ноги Гэбриэл осторожно переступили за ворота, тотчас захлопнувшиеся за ней.

Глава 38

Два дня, проведенные при полном отсутствии солнечного света, перестроили биологический ритм Майкла Толланда. Хотя часы его утверждали, что сейчас всего лишь самое начало вечера, организм настаивал на том, что уже середина ночи.

Окончательно отредактировав свое новое детище, документальный фильм о метеорите, Майкл загрузил видеофайл на компакт-диск и направился в сектор прессы. Попав в ярко освещенное пространство, он отдал диск технику НАСА, отвечающему за средства коммуникации вообще и за сегодняшнюю передачу в частности.

— Спасибо, Майк, — поблагодарил техник и подмигнул, показывая на диск: — Расширяем горизонты телевидения, а?

Толланд лишь устало усмехнулся:

— Надеюсь, президенту понравится.

— Не сомневаюсь. Во всяком случае, твоя работа закончена. Теперь можешь спокойно сидеть и наслаждаться шоу.

— Благодарю.

Толланд стоял в ярко освещенном секторе прессы и наблюдал, как сотрудники НАСА празднуют победу, чокаясь банками канадского пива. Толланду тоже хотелось радоваться, однако сил не осталось. Он слишком устал и был эмоционально истощен. Оглянувшись вокруг, Толланд поискал глазами Рейчел Секстон, но она скорее всего все еще разговаривала с президентом.

Ее выпустят в прямой эфир, подумал Толланд. Не то чтобы он винил президента. Рейчел, конечно, окажется прекрасным дополнением к той компании, которая со знанием дела будет рассуждать о метеорите. Помимо внешней привлекательности, эта особа имела несомненное самообладание и уверенность в себе, которые редко встречаются в женщинах. Но опять же большинство женщин Толланд встречал именно на телевидении. И оказывались они или властными, безжалостными железными леди, или роскошными экранными куклами, которым не хватало индивидуальности.

Не привлекая внимания, Толланд отошел от ликующей толпы профессионалов НАСА и направился по лабиринту проходов и дорожек, пытаясь выяснить, куда исчезли остальные независимые ученые. Если они так же устали, как он, то наверняка лежат сейчас на своих кроватях, пытаясь хотя бы немного прийти в себя перед важным вечерним выступлением.

Далеко впереди Толланд заметил оранжевые пилоны, окружавшие полынью, из которой вытащили виновника сегодняшнего торжества. Огромный купол над головой, казалось, эхом отвечал на тихие голоса далеких воспоминаний. Майкл попытался освободиться от них.

«Забудь о призраках!» — приказал он себе. В минуты, подобные этой, когда он уставал и оставался один, они часто посещали его. В минуты счастья, личной славы, радости, торжества.

«Она должна была бы сейчас быть рядом с тобой», — нашептывал странный голос. Один, в темноте, Толланд почувствовал, как погружается в туманное озеро прошлого.

С Шейлой Берч он дружил еще в университете. Однажды, в День святого Валентина, он пригласил девушку в их любимый ресторан. На десерт ей принесли розу и кольцо с бриллиантом. Шейла сразу все поняла. Со слезами на глазах она произнесла одно-единственное слово, но это слово сделало Майкла самым счастливым человеком на свете.

— Да.

Полные радужных планов и надежд, они купили маленький домик недалеко от Пасадены. Шейла поступила в школу учительницей биологии. Зарплата, конечно, оставляла желать лучшего, но это было лишь начало. А кроме того, недалеко, в Сан-Диего, находился Институт океанологии Скрипса, где Майкл, осуществив свою мечту, устроился на геологическое научно-исследовательское судно. Работа занимала его по три-четыре дня подряд, но тем нежнее и страстнее оказывались их встречи.

Плавая в море, Толланд начал снимать для Шейлы некоторые из своих приключений, монтируя из них миниатюрные документальные фильмы о собственной океанографической деятельности. Однажды он вернулся с удивительным фильмом, снятым из глубоководного батискафа. На пленке впервые оказалась заснята кемотропическая каракатица, о существовании которой до того времени никто и не подозревал. Описывая зрелище, Толланд пылал энтузиазмом.

— Поистине тысячи еще не открытых и не изученных видов живут в этих глубинах! — вдохновенно рассказывал он. — Ведь мы едва царапнули по дну! Там кроются тайны, которые никто из нас даже не может себе представить!

Шейлу восхищали и энтузиазм мужа, и его способность ясно, прозрачно и увлекательно, но в то же время научно обоснованно все объяснить. На волне эмоционального подъема она показала фильм своим ученикам. Успех был огромным. Другие учителя стали просить пленку, чтобы показать ее на уроках. Родители стремились снять копию. А главное, все с нетерпением ожидали следующего произведения Майкла. И неожиданно Шейле в голову пришла идея. Она позвонила университетской подруге, теперь работавшей на телевидении, а потом отослала ей пленку.

Спустя два месяца Майкл Толланд попросил Шейлу пройтись с ним по пляжу Кингмэн. Это место казалось обоим совершенно особенным. Именно там они любили поверять друг другу самые заветные свои мечты и тайны.

— Хочу кое-что тебе сказать, — начал Майкл.

Шейла остановилась и взяла мужа за руку. У ног их плескалась вода.

— В чем дело?

Толланд сиял.

— На прошлой неделе мне позвонили из Эн-би-си. Они считают, что я вполне могу вести программу о жизни океана. Представляешь? Пилотный выпуск планируется в будущем году. Ты можешь поверить в это?

Шейла поцеловала любимого, искренне радуясь его успеху.

— Конечно, могу. Все правильно. Ты обязательно станешь знаменитым!

Через полгода Майкл и Шейла плавали на яхте недалеко от Каталины. Неожиданно Шейла начала жаловаться на боль в боку. Несколько недель они пытались не обращать на это внимания, но в конце концов Шейле пришлось лечь в больницу.

В одно мгновение фантастически счастливая жизнь Майкла разбилась вдребезги, превратившись в кошмар. Жена больна. Очень больна.

— Лимфома в поздней стадии, — вынесли приговор врачи, — редко бывает в столь молодом возрасте, но, к сожалению, это случается.

Молодые люди посетили множество госпиталей и клиник, надеясь, что где-то им смогут сказать иное. Но ответ везде звучал одинаково. Неизлечимо.

Как принять такое?! Толланд тут же бросил работу в институте Скрипса, напрочь забыл о телевидении и всю свою энергию сосредоточил на Шейле. Она должна поправиться! Да и сама Шейла упорно сражалась, перенося боль с такими мужеством и терпением, что Майкл не мог не восхищаться ею. Он водил жену гулять на их любимый пляж, кормил полезными для здоровья блюдами, которые сам и готовил, и бесконечно рассказывал о том, что они будут делать, когда она вылечится.

Однако этому не суждено было произойти.

Через семь месяцев Майкл Толланд сидел у постели умирающей жены в унылой больничной палате. Он с трудом узнавал свою Шейлу. Безжалостность рака можно сравнить лишь с жестокостью химиотерапии. Цветущая молодая женщина превратилась в настоящий скелет. Последние ее часы оказались самыми страшными.

— Майкл, — произнесла она слабым, бесцветным голосом, — пора уходить. Отпусти меня.

— Не могу.

Толланд не скрывал слез.

— Но ты ведь такой сильный, — настаивала Шейла. — Ты все сможешь. Обещай, что найдешь новую любовь.

— Я больше не захочу и не смогу любить! — отрезал Майкл.

— Придется научиться.

Шейла умерла кристально чистым воскресным утром, в июне. Майкл Толланд чувствовал себя сорванным с якоря кораблем, бесцельно, не подчиняясь управлению, дрейфующим в бескрайнем бурном море. Целыми неделями он не отдавал себе отчета в происходящем вокруг. Друзья искренне пытались помочь, но его гордость не выдерживала их сочувствия.

И наконец он понял, что пришла пора сделать окончательный выбор. Или работа, или смерть.

Не позволяя себе расслабиться, он с головой окунулся в «Удивительные моря». Программа буквально спасла Майклу жизнь. За четыре года она окончательно оформилась и стала необычайно популярной. Несмотря на усилия друзей найти Майклу пару, больше нескольких свиданий с женщинами он не выдерживал. Все знакомства заканчивались или ничем, или взаимным разочарованием. В недостатке общения с представительницами прекрасного пола он винил напряженный график работы: поездки, съемки, подготовка программ — бесконечный замкнутый круг. Друзья, однако, понимали, что причина в ином. Майкл Толланд просто не был готов к новым серьезным отношениям.

Волшебная картина мерцающего впереди бассейна отвлекла его от мрачных раздумий. Майкл стряхнул с себя холод воспоминаний и подошел к воде. В сумраке купола водяная гладь, казавшаяся столь неожиданной среди ледовой пустыни, поражала магической, сюрреалистической красотой. Поверхность бассейна светилась, словно залитый лунным светом пруд. Глаза Толланда не могли оторваться от световых точек, искрящихся на поверхности. Казалось, кто-то щедрой рукой рассыпал здесь голубые блестки. Майкл остановился и долго смотрел на необычное сияние.

Что-то в нем казалось странным.

Поначалу он подумал, что сияние представляет собой лишь отражение далекого света софитов. Но нет, дело вовсе не в этом. Искры сияли зеленоватым оттенком и ритмично пульсировали, словно поверхность воды жила собственной жизнью, освещаясь изнутри.

Удивленный Толланд зашел за пилоны и остановился у края бассейна, чтобы рассмотреть все повнимательнее.

А в другом конце хабисферы в это же самое время Рейчел Секстон наконец вышла из будки правительственной связи. На минуту она остановилась, с трудом понимая, где она и что происходит вокруг. Хабисфера сейчас казалась огромной пещерой, освещенной лишь в одном отсеке — у северной стены, там, где находился сектор прессы. Сбитая с толку темнотой, Рейчел инстинктивно направилась к свету.

Она осталась довольна результатами своей беседы с сотрудниками Белого дома. Придя в себя после ловкого трюка президента, Рейчел смогла складно, логично и доступно рассказать все, что знала о метеорите. А рассказывая, видела, как меняется выражение лиц аудитории: поначалу, казалось, люди не верили ни единому слову, проявляя упрямый скептицизм. Но постепенно скептицизм сменился полным надежды интересом, а за ним пришел почти священный трепет.

— Жизнь вне Земли? — воскликнул один из слушателей. — Вы понимаете, что это означает?

— Да, — тут же ответили ему, — это означает, что мы победим на выборах.

Рейчел шла к свету, в сектор прессы, размышляя о предстоящей пресс-конференции. Она не могла не задавать себе вопрос, выдержит ли отец подобную атаку и заслуживает ли он этого. Удар наверняка оглушит сенатора и одновременно повергнет в прах всю его избирательную кампанию.

Ответ, конечно, мог быть только один: да, заслуживает.

Если Рейчел Секстон и сочувствовала сейчас отцу, ей достаточно было вспомнить мать, чтобы моментально излечиться от этого. Кэтрин Секстон. Сколько боли, унижения и стыда доставил ей муж, сенатор Седжвик Секстон! Каждую ночь, возвращаясь домой очень поздно, он выглядел таким довольным, от него так пахло духами… он словно забыл о своей былой религиозности, о заповедях. Обманывая, выкручиваясь, он не сомневался, что жена никогда от него не уйдет.

И его дочь твердо решила: этот человек в полной мере заслужил то, что его ожидает.

В секторе прессы люди веселились от души. Каждый держал в руке банку с пивом. Рейчел пробиралась сквозь толпу, ощущая себя странно чужой — словно она неожиданно попала на вечеринку незнакомой студенческой группы. Невольно она спросила себя, куда мог деться Майкл Толланд.

Рядом материализовался Корки Мэрлинсон.

— Ищете Майка?

Рейчел от неожиданности вздрогнула.

— Да нет… Вернее… в некотором роде.

Корки покачал головой:

— Я так и знал. Майкл только что ушел. Думаю, отправился немного вздремнуть. — Он прищурился, глядя в темноту. — Хотя, вполне возможно, вы сможете его догнать. — Корки улыбнулся, на мгновение став еще больше похожим на бульдога, и показал в сторону полыньи: — Майкл словно впадает в транс каждый раз, когда видит воду.

Рейчел посмотрела туда, где в темноте светились оранжевые фосфоресцирующие пилоны: на самом краю бассейна одиноко стоял Майкл Толланд и смотрел в воду.

— Что он делает? — забеспокоилась Рейчел. — Там небезопасно.

Мэрлинсон усмехнулся:

— Наверное, тоскует по родной стихии. Пойдемте, столкнем его.

Вдвоем они пересекли погруженную во мрак хабисферу и подошли к полынье. Корки подал голос:

— Эй, водяной! Забыл плавки?

Толланд обернулся. Даже во мраке невозможно было не заметить странно печальное, замкнутое выражение его лица. Да и выглядел он необычно, так, словно стоял в лучах таинственного, идущего откуда-то снизу света.

— Все в порядке, Майк? — осторожно поинтересовалась Рейчел.

— Не совсем. Толланд показал на воду.

Корки Мэрлинсон зашел за пилоны и встал рядом с Майклом у самого края полыньи. Посмотрев на воду, он моментально притих, став серьезнее. Через минуту к мужчинам присоединилась и Рейчел. Теперь на самом краю, в опасной близости к воде, стояли уже трое. Все они словно завороженные смотрели на искры зеленовато-голубого света, пульсирующие на поверхности ледяной воды. Создавалось впечатление, что в бассейне плавают частицы неоновой пыли. Они таинственно, необыкновенно мерцали. Эффект создавался поистине волшебный.

Толланд поднял с ледяного пола отколовшийся кусочек и бросил его в воду. Там, куда он упал, вода тут же засветилась ярче, словно вспыхнув зелеными лучами.

— Майк, — проговорил Корки неуверенным, настороженным голосом. Ему явно было не по себе. — Пожалуйста, скажи, что ты понимаешь, в чем дело.

Толланд нахмурился:

— Я очень хорошо понимаю, в чем дело. Вопрос только в том, при чем здесь это.

Глава 39

— Мы имеем дело с флагеллатами, — произнес Толланд, не отрывая взгляда от светящейся воды.

— Что-что? — нахмурился Мэрлинсон. Рейчел видела, что обоим не до шуток.

— Не понимаю, как такое могло произойти, — продолжал Толланд, — но почему-то эта вода содержит биолюминесцентные динофлагеллаты.

— Биолюминесцентное что? — переспросила Рейчел. — Говорите по-английски!

— Одноклеточные организмы, жгутиковые, способные окислять люминесцентный катализатор, называемый люциферином.

— И что это значит по-английски?

Толланд вздохнул и повернулся к другу:

— Корки, послушай, существует ли возможность, что метеорит, который мы вытащили из полыньи, содержал в себе живые организмы?

Мэрлинсон не смог удержаться от смеха: — Майк, веди себя солидно!

— Я и так солиден и серьезен.

— Майк, такой возможности нет и быть не может. Поверь мне, если бы люди из НАСА хоть на мгновение усомнились в том, что в камне нет живых организмов, они ни за что на свете не вытащили бы его на воздух.

Толланд, однако, казался лишь частично удовлетворенным этим ответом.

— Конечно, без микроскопа я не смогу сказать наверняка, — заговорил он, — но мне представляется, что это биолюминесцентный планктон, принадлежащий к классу пирофитов. Название это означает «огненное растение». В Северном Ледовитом океане таких существ немало.

Мэрлинсон пожал плечами:

— Почему же ты спрашиваешь, не из космоса ли они прилетели?

— Да потому, что метеорит лежал в ледниковой массе — то есть в замерзшей пресной воде, которая образуется из снега.

Вода в этой полынье имеет свойства растаявшего ледника. А в замерзшем состоянии она пребывала в течение трех веков. Так каким образом в ней могли появиться океанские живые существа?

За этими словами Толланда последовало долгое напряженное молчание.

Рейчел стояла на краю бассейна и пыталась понять, что же все-таки происходит. В полынье, из которой вытащили метеорит, присутствует биолюминесцентный планктон. Что это может означать?

— Где-то должна быть трещина, — наконец проговорил Толланд. — Это единственное возможное объяснение. Планктон мог проникнуть в шахту исключительно через щель во льду, которая открыла доступ океанской воде.

Рейчел ничего не поняла.

— Доступ океанской воде? Но откуда? — Она вспомнила продолжительную поездку на снегоходе. Они двигались как раз от океана. — Ведь до берега без малого две мили.

И Мэрлинсон, и Толланд одарили ее странными взглядами.

— Говоря по правде, — пояснил Мэрлинсон, — океан находится прямо под нами. Дело в том, что эта льдина на самом деле стоит на воде.

Рейчел смотрела на мужчин, совершенно сбитая с толку.

— На воде? Но… это же ледник.

— Совершенно верно, ледник, — подтвердил Толланд, — но он не на земле. Часто ледники уходят далеко от земли и плавают на воде. Это происходит из-за того, что лед легче воды. Ледник просто стоит в открытом океане, словно гигантский ледяной плот. Шельфовый лед, собственно, и является прибрежным ледником. — Он помолчал. — На самом деле мы сейчас находимся в океане, почти в миле от берега.

Пораженная Рейчел сразу насторожилась. Она представила себе всю картину, и мысль о пребывании за Полярным кругом внезапно показалась ей пугающей.

Похоже, Толланд понимал ее опасения.

— Не бойтесь. Толщина льда составляет триста футов. Причем двести футов ниже поверхности воды, словно кубик льда в стакане. А это делает ледник исключительно устойчивым. Здесь можно построить даже небоскреб.

Рейчел слабо кивнула. Чувство неуютности лишь усилилось. Зато, если отбросить в сторону дурные предчувствия, она теперь вполне уяснила гипотезу Толланда о появлении планктона. Он считал, что во льду существует трещина и именно через эту трещину планктон попал в полынью. Это казалось вполне правдоподобным и все же заключало в себе странный, тревожный парадокс. Нора Мэнгор очень уверенно заявляла, что этот ледник представляет собой прочный монолит. А ведь она высверлила десятки проверочных ледяных «бревен», чтобы исследовать его прочность.

Рейчел внимательно посмотрела на Толланда:

— Мне казалось, что именно целостность ледника легла в основу всех данных по датировке его пластов. Разве доктор Мэнгор не утверждала, что лед абсолютно монолитен, не имеет ни трещин, ни щелей?

Мэрлинсон нахмурился:

— Судя по всему, Снежная королева тоже способна ошибаться.

Рейчел подумала, что за такие слова вполне можно получить удар в спину ледяной шпагой.

Рассеянно поглаживая подбородок, Толланд наблюдал за свечением.

— Других объяснений нет и просто быть не может. Трещина должна существовать. А вес ледника должен способствовать проникновению в эту шахту через трещину океанской воды.

— Чертова щель! — не сдержалась Рейчел. — Ведь если толщина льда здесь составляет триста футов, а глубина шахты — двести футов, то, значит, щель проходит через целых сто футов ледового монолита. А Нора Мэнгор утверждает, что лед цел и не имеет трещин!

— Сделай милость, — обратился Толланд к Мэрлинсону, — найди, пожалуйста, Нору. Будем надеяться на лучшее — возможно, она знает что-то еще об этом леднике и просто не сочла нужным рассказать нам, непосвященным. И Мина поищи. Он сумеет лучше определить, кто же все-таки эти маленькие светящиеся зверюшки.

Корки отправился на поиски.

— Давай быстрее! — крикнул Толланд ему вслед, взглянув в полынью. — Честное слово, свечение становится слабее.

Рейчел тоже посмотрела на воду. Действительно, зеленое сияние уже не казалось столь ярким.

Толланд снял куртку и улегся прямо на лед.

Рейчел в замешательстве наблюдала за его действиями.

— Майк…

— Хочу выяснить, поступает ли соленая вода.

— Каким образом?

— Оп!

Толланд на животе подтянулся к краю бассейна. Держа куртку, он опустил один рукав в воду.

— Это очень точный тест на соленость, применяемый океанографами мирового класса, — совершенно серьезно пояснил он. — Называется «метод облизывания рукава куртки».

Недалеко от хабисферы Дельта-1 пытался удержать поврежденного микробота над группой людей, собравшихся на краю бассейна. Судя по их разговору, ситуация выходила из-под контроля.

— Срочно свяжись с контролером, — велел он Дельте-2, — у нас назревает серьезная проблема.

Глава 40

В юности Гэбриэл Эш не раз ходила на экскурсии в Белый дом. Она тайно мечтала о том времени, когда будет работать в президентском особняке, став неотъемлемой частью политической элиты, которая определяет будущее страны.

Однако сейчас она предпочла бы оказаться в любой другой точке земного шара.

Когда охранник Восточных ворот привел Гэбриэл в богато украшенное фойе, она терялась в догадках о том, что задумал ее анонимный информатор. Пригласить Гэбриэл Эш в Белый дом казалось совершенно безумным поступком. Вдруг ее увидят и узнают? В последнее время в качестве правой руки сенатора Секстона ей доводилось часто показываться на людях. Поэтому вполне вероятно, что кто-нибудь ее заметит.

— Мисс Эш!

Гэбриэл оглянулась. Ей улыбалсяохранник фойе.

— Посмотрите, пожалуйста, вон туда… — Он показал пальцем.

Гэбриэл автоматически взглянула туда, куда просили, и в то же мгновение ее ослепила яркая вспышка света.

— Спасибо, мэм. — Охранник подвел ее к столу и протянул ручку: — Заполните, пожалуйста, входную форму.

Он подвинул к ней тяжелую кожаную папку.

Гэбриэл посмотрела на форму. Перед ней лежала совершенно чистая страница. Она вспомнила, как когда-то слышала, будто каждый из посетителей Белого дома расписывается на отдельной чистой странице, чтобы сохранить свое имя в тайне от других приходящих.

Она поставила четкую, разборчивую подпись.

Итак, ее секретная встреча перестала быть секретной.

Гэбриэл прошла через металлоискатель, а потом ее быстро обыскали, вернее, охлопали.

Охранник улыбнулся:

— Желаю приятного и удачного визита, мисс Эш.

Гэбриэл направилась вслед за охранником Восточных ворот по выложенному плиткой коридору. Пройти пришлось примерно пятьдесят футов. Там предстояла остановка возле очередного пропускного пункта. Здесь ей вручили гостевой пропуск, который просто выскочил из ламинирующего аппарата. Служащий проткнул в карточке небольшое отверстие, продел в него бечевку и повесил пропуск на шею Гэбриэл. Пластик был еще теплым. Фотография на пропуске оказалась той самой, которую сделали пятнадцать секунд назад в холле.

Все это производило сильное впечатление. Кто посмеет сказать, что правительство работает неэффективно?

Путь продолжался. Охранник вел посетительницу дальше, в недра внушительного здания. И с каждым шагом Гэбриэл чувствовала себя все более напряженно и неуверенно. Тот, кто вызвал ее на свидание, явно не заботился о сохранении тайны. Ей выдали официальный пропуск, заставили подписать стандартную гостевую форму, а теперь на виду у всех открыто вели по коридорам первого этажа, где вовсю разгуливали экскурсии.

— А это Фарфоровая комната, — рассказывал гид группе туристов. — Здесь хранится любимый сервиз Нэнси Рейган с красной каемкой. В свое время, в восемьдесят первом, он вызвал бурные споры по поводу неумеренных трат. И немудрено, ведь каждый из его предметов стоит девятьсот пятьдесят два доллара.

Агент службы охраны провел Гэбриэл мимо туристов к огромной мраморной лестнице, по которой поднималась еще одна группа.

— Сейчас мы войдем в Восточную комнату, площадь которой составляет три тысячи двести квадратных метров, — рассказывал гид. — Здесь Эбигайль Адамс однажды развесила стираное белье Джона Адамса. А потом перейдем в Красную комнату, в которой Долли Мэдисон допьяна поила приехавших с визитом глав государств — еще до того, как Джеймс Мэдисон начинал с ними переговоры.

Туристы, разумеется, смеялись.

Гэбриэл послушно следовала за провожатым. Вот наконец они прошли за ограждения, войдя в недоступную для экскурсий часть здания. И вдруг Гэбриэл оказалась в комнате, которую видела лишь в книгах и по телевизору. Дыхание ее сбилось.

Господи, да это же Комната карт!

Сюда туристы не попадали никогда. Панели на стенах здесь могли раздвигаться, слой за слоем открывая карты разных регионов мира. Именно здесь Рузвельт планировал операции Второй мировой войны. И именно в этой комнате Клинтон признался в своей интрижке с Моникой Левински. Гэбриэл постаралась побыстрее выкинуть эту мысль из головы. Куда более важным казалось то, что через Комнату карт лежал путь в Западное крыло, то есть ту часть здания, где работали власти предержащие. Уж куда-куда, а в эти стены Гэбриэл Эш попасть и не надеялась. Она полагала, что электронные письма приходили от кого-нибудь из предприимчивых молодых служащих или секретарш, работающих в одном из более открытых офисов. Судя по всему, дело обстояло совсем не так.

Она идет в Западное крыло…

Сопровождающий привел Гэбриэл в самый конец покрытого ковровой дорожкой коридора и остановился у двери, на которой не было ни номера, ни таблички. Постучал. Сердце невольной посетительницы неуемно билось.

— Открыто, входите, — отозвался голос. Сопровождающий распахнул дверь и знаком пригласил Гэбриэл войти.

Она переступила через порог. Уже начинало смеркаться, свет в комнате не горел, и поэтому обстановка казалась сумрачной. В темноте за письменным столом сидел человек, которого можно было различить лишь по смутным очертаниям.

— Мисс Эш? — донесся до нее голос из-за завесы сигаретного дыма. — Добро пожаловать.

Постепенно глаза Гэбриэл привыкли к темноте. Она начала различать что-то тревожно знакомое и в фигуре, и в лице хозяина кабинета. И внезапно узнала. Моментально все чувства обострились до предела: слишком сильным оказалось изумление. Так вот кто присылал ей письма! Разве такое возможно?

— Спасибо за то, что согласились прийти, — ледяным тоном поблагодарила Марджори Тенч.

— Мисс… Тенч? — заикаясь, с трудом выдавила Гэбриэл, едва осмеливаясь дышать.

— Называйте меня просто Марджори. — Устрашающая женщина поднялась из-за стола, словно дракон, выпуская из ноздрей клубы дыма. — Мы с вами должны стать лучшими подругами.

Глава 41

Нора Мэнгор стояла у края шахты рядом с Толландом, Рейчел и Мэрлинсоном. Все они напряженно вглядывались в черную, без единого проблеска, воду.

— Майк, — наконец заговорила она, — ты, конечно, необычайно умен и талантлив, но, к сожалению, сошел с ума. Здесь нет никакого биолюминесцентного свечения.

Толланд переживал, что не догадался снять удивительное явление на пленку; едва Корки отправился на поиски Норы и Мина, мерцание начало быстро меркнуть и скоро совсем пропало. Не прошло и пары минут, как вода потемнела.

Толланд снова бросил в полынью кусочек льда. Нет, ничего не произошло. Всплеска зеленого свечения не было.

— Куда же все вдруг исчезло? — Казалось, Мэрлинсон даже расстроился.

Толланд мог предложить свою версию необычного явления. Биолюминесцентность — один из основных защитных механизмов в природе. С его помощью планктон отвечает на внешние раздражения. Работает этот механизм следующим образом: планктон, чувствуя опасность быть съеденным каким-то другим организмом, начинает светиться, чтобы привлечь более крупных хищников, которые смогут отогнать непосредственного врага. Следовательно, планктон, сквозь трещину во льду попавший из океана в шахту с пресной водой, начал светиться, чувствуя опасность, — ведь чуждая среда его медленно убивала.

— Я думаю, что все организмы уже погибли.

— Ага, конечно! — саркастически фыркнула Нора. — Приплыл пасхальный зайчик и всех их съел.

Мэрлинсон смерил недоверчивую особу тяжелым взглядом:

— Но я тоже видел свечение, Нора. Это вовсе не шутка.

— А случилось это до или после приема дозы ЛСД?

— Зачем же нам врать и что-то придумывать?

— Зачем мужчины вообще врут?

— Ну да, врут насчет того, что спят с другими женщинами, но не насчет биолюминесцентного планктона.

Толланд вздохнул:

— Нора, ты, разумеется, знаешь, что планктон действительно живет в океане подо льдом.

— Майк, — с жаром огрызнулась мадам гляциолог, — пожалуйста, не учи меня моему делу! Если желаешь точной информации, то изволь: под арктическими льдами существует и процветает более двух сотен видов диатомовых водорослей. Кроме того, четырнадцать видов аутотрофических нанофлагеллатов, двадцать видов гетеротрофических флагеллатов, сорок видов гетеротрофических динофлагеллатов, несколько видов метазонов, включая полихетов, амфиподов, копиподов, эвфазидов и рыб. Есть вопросы?

Толланд нахмурился:

— Несомненно, ты куда больше меня знаешь об арктической фауне и поэтому согласишься, что прямо под нами бушует жизнь. Так откуда же столь скептическое отношение к биолюминесцентному планктону?

— А оттуда, милый мой Майк, что шахта запечатана. Это замкнутая среда с пресной водой. Никакой океанский планктон туда попасть просто не может!

— Я пробовал воду и почувствовал в ней соль, — настаивал Толланд. — Концентрация очень слаба, но, несомненно, присутствует. Так что каким-то образом сюда поступает соленая вода.

— Правильно, — скептически произнесла Нора, — ты почувствовал соль. Лизнул рукав старой, пропитанной потом куртки и решил, что все результаты сканирования плотности и пятнадцать образцов ледовой субстанции ничего не значат.

Толланд в доказательство протянул мокрую куртку.

— Майк, я не собираюсь лизать твой чертов рукав! — Нора заглянула в полынью. — А можно спросить, с какой стати целые стаи якобы существующего планктона заплыли в предположительно образовавшуюся щель во льду?

— Может быть, их привлекло тепло? — предположил Толланд. — Многие морские обитатели плывут на тепло. Когда мы вытаскивали метеорит, вода сильно нагрелась. И возможно, планктон устремился в теплые слои воды в шахте.

Мэрлинсон одобрительно кивнул:

— Звучит логично и убедительно.

— Логично? Убедительно? — Нора закатила глаза. — Знаете, для физика-лауреата и знаменитого на весь мир океанографа вы выглядите довольно чудной парочкой. А вам, господа ученые, не приходило в голову, что даже если эта трещина и существует — а я уверяю, что на самом деле ее нет, — то все равно никакая океанская вода просто физически не может попасть в шахту?

Она задиристо, с театральным презрением взглянула на своих оппонентов.

— Нора… — начал было Корки.

— Джентльмены! Мы с вами находимся выше уровня моря. И если бы в леднике появилась щель, то вода начала бы вытекать из шахты, а не поступать в нее. Так уж действует гравитация, господин физик.

Толланд и Мэрлинсон переглянулись.

— Черт! — восхитился Корки. — А я об этом и не подумал.

Нора показала вниз, на полынью:

— Наверное, вы в состоянии заметить, что уровень воды не изменяется?

Толланд чувствовал себя полным идиотом. Нора была абсолютно права. Если бы во льду образовалась трещина, вода непременно бы вытекала, а ни в коем случае не поступала в шахту. Он долго стоял, не произнося ни слова, раздумывая, что делать дальше.

— Хорошо, — наконец вздохнул он, — ты победила. Теория щели не выдержала научной критики. Но мы действительно наблюдали люминесцентное свечение в воде. Единственный вывод напрашивается сам собой: это вовсе не замкнутая среда. Я понимаю, что твои данные о возрасте льда в значительной степени основаны на постулате о его монолитности. Однако…

— На постулате? — Нора, очевидно, входила во вкус спора. — Запомни, Майк, это вовсе не мои данные. НАСА пришло к тем же выводам. Мы все подтвердили монолитность льда. Трещин в нем нет.

Толланд посмотрел в сторону, туда, где вокруг сектора прессы собралась толпа.

— Что бы там ни было, мне кажется, нам обязательно надо предупредить администратора и…

— Чушь! — буквально прошипела Нора. — Еще раз говорю: льдина монолитна. Я не собираюсь отказываться от своих данных, полученных путем серьезных исследований, и верить методу соленого рукава и нелепым галлюцинациям. — Она почти бегом бросилась к ближайшему складу инструментов и начала собирать необходимое оборудование. — Я возьму контрольную пробу воды и докажу, что в ней нет планктона, характерного для океанской соленой воды, ни живого, ни мертвого!

Все внимательно наблюдали, как Нора стерильной пипеткой, привязанной к шнуру, забирает пробу из полыньи. Несколько капель она выдавила в крошечный прибор, напоминающий миниатюрный телескоп. Потом приникла к окуляру, предварительно повернув прибор к свету, мчавшемуся с другой стороны купола. Через секунду послышались громкие проклятия.

— Черт возьми! — Нора потрясла прибор и посмотрела снова. — Дело дрянь! Что-то с рефрактометром!

— Соленая вода? — ехидно поинтересовался Мэрлинсон. Нора нахмурилась:

— Частично. Прибор показывает трехпроцентный солевой раствор. А это совершенно невозможно, ведь ледник представляет собой кладовую снега. Чистая пресная вода. Соли здесь быть не должно.

Нора перенесла пробу на ближайший микроскоп и вновь начала рассматривать ее. Через пару минут она не то зарычала, не то застонала.

— Что, планктон? — не выдержал Толланд.

— Полиэдра, — коротко ответила Нора. Голос ее звучал теперь ровнее. — Один из видов планктона, который гляциологи обычно находят в океане под ледниками. — Она оторвалась от окуляра и взглянула на Толланда. — Но организмы мертвые. Очевидно, в трехпроцентном растворе долго не протянули.

Все четверо стояли в молчании на краю глубокой водной шахты.

Рейчел пыталась понять, какими могут оказаться последствия этого парадокса для открытия в целом. По сравнению с тем, что дал им метеорит, проблема не казалась серьезной. И все же, как аналитик информации, Рейчел знала случаи, когда из-за совсем незначительных зацепок рушились целые теории.

— Что здесь происходит? — Раздавшийся голос больше всего напоминал рев медведя.

Все, как по команде, обернулись. К ним приближался массивный администратор НАСА.

— Да вот… кое-какие небольшие вопросы относительно воды в шахте, — пояснил Толланд, — и мы пытаемся разобраться.

Мэрлинсон добавил, почти сияя:

— Данные Норы оказались неверными.

— Ну, давай, давай, кусай! — прошептала Нора. Администратор подошел, настороженно сдвинув брови.

— Так что же с данными?

Толланд неуверенно вздохнул:

— Анализ показывает, что в шахте трехпроцентный солевой раствор. А эго противоречит гляциологическому отчету, утверждающему, что метеорит находился в девственном, неповрежденном пресноводном леднике. — Он немного помолчал, словно собираясь с духом, и добавил: — Кроме того, здесь еще присутствует и планктон.

Экстром казался почти рассерженным.

— Невозможно! В леднике нет трещин. Это подтвердило сканирование. Метеорит лежал в толще монолитного льда.

Рейчел знала, что именно так и обстоит дело. По данным сканирования плотности, предпринятого НАСА, лед представлял собой единое целое. Вокруг метеорита были сотни футов замерзшего льда. Никаких трещин. Но, представив, как сканируется плотность льда, она вдруг поймала себя на странной мысли…

— А кроме того, — продолжал Экстром, — образцы субстанции, полученные доктором Мэнгор, подтвердили целостность ледника.

— Совершенно верно! — воскликнула Нора, убирая рефрактометр. — Двойное подтверждение. Лед не имеет никаких подозрительных особенностей. А это отклоняет все возможные объяснения появления в шахте соли и планктона.

— На самом деле, — вступила в разговор Рейчел, сама удивляясь собственной смелости, — объяснение есть.

Идею ей подарило одно воспоминание. Теперь все смотрели на нее, даже не пытаясь скрыть скептицизма.

Рейчел улыбнулась:

— Есть вполне рациональное объяснение присутствию в шахте и соли, и планктона. — Она искоса взглянула на Толланда: — Честно говоря, Майк, удивительно, что ты сразу не догадался.

Глава 42

— Планктон замерз в леднике? — Казалось, Корки Мэрлинсон вовсе не клюнул на объяснение Рейчел. — Не хочется портить вам праздник, но обычно, когда живые организмы замерзают, они умирают. А эта мелочь светилась, помните?

— Говоря по правде, — перебил товарища Толланд, признательно взглянув на Рейчел, — мисс Секстон не ошибается. Существуют виды, способные в подходящих условиях, вызванных окружающей средой, восстанавливать жизнедеятельность. Я когда-то даже посвятил этой теме одну из своих передач.

Рейчел кивнула:

— Ты показывал северную щуку, которая замерзла в озере и была вынуждена ждать оттепели, чтобы уплыть. А еще ты рассказывал о микроорганизмах, называемых «водяными медведями». Они полностью теряли влагу, находясь в районах засухи, и оставались в таком состоянии в течение десятилетий. А потом, когда выпадали дожди, «отмокали» и оживали.

Толланд улыбнулся:

— Ты что, действительно смотришь мою программу?

Рейчел лишь смущенно пожала плечами.

— Так в чем же заключается ваша идея, мисс Секстон? — потребовала продолжения Нора.

— Идея, которая должна была сразу осенить меня, — пришел на помощь Толланд, — состоит в том, что одним из видов, упомянутых мной в той программе, является планктон, каждую зиму замерзающий в полярном льду, дремлющий там до весны, а летом, когда лед тает, уплывающий по своим делам. — Толланд помолчал. — Необходимо отметить, что я говорил тогда не о биолюминесцентных видах, с которыми мы встретились здесь, но ведь могут быть и аналоги.

— Замерзание планктона, — продолжила Рейчел, вдохновленная энтузиазмом Майкла Толланда, — может объяснить все, что мы здесь видели. Когда-то в прошлом в леднике могли образоваться щели. Пропустив соленую океанскую воду, они вновь замерзли. Вот таким образом в леднике и образовались карманы замерзшей соленой воды. То есть замерзшей соленой воды, содержащей замерзший планктон.

Представьте, что когда вы поднимали метеорит, он прошел как раз через подобный карман. Соленый лед растаял, пробудив от спячки планктон и дав нам тот самый небольшой процент соли в пресной воде.

— О, ради всего святого! — возмущенно простонала Нора. — Все здесь вдруг оказались гляциологами!

Корки тоже смотрел недоверчиво.

— Разве во время сканирования плотности льда эти карманы не обнаружились бы? Ведь соленый лед и пресный лед должны обладать совершенно различной плотностью.

— Очень мало различимой, — предположила Рейчел.

— Четыре процента — весьма значительная разница, — с вызовом вставила Нора.

— Конечно, если измерения проводятся в лаборатории, — возразила Рейчел. — Но ведь спутник проводит измерения с высоты в сто двадцать миль. И его компьютеры запрограммированы на определение очевидной разницы — между льдом и грунтом, гранитом и известняком. — Она повернулась к администратору НАСА: — Я права, предполагая, что когда спутник измеряет плотность из космоса, то ему, возможно, недостает разрешения, необходимого, чтобы различить замерзший солевой раствор и лед из пресной воды

Администратор кивнул:

— Совершенно верно. Дифференциал в четыре процента находится ниже порога разрешения спутника. Его приборы воспримут соленый и пресный лед как совершенно идентичную субстанцию.

Толланд, казалось, увлекся идеей.

— Это также объясняет постоянный уровень воды в шахте. — Он посмотрел на Нору: — Ты сказала, что планктон, который ты видела под микроскопом, называется…

— Полиэдра, — торжественно провозгласила Нора. — И что же, теперь ты размышляешь о том, способна ли полиэдра сохранить жизнь во льду? Тебе будет приятно узнать, что ответ положителен. Это так. Во всех шельфовых ледниках полиэдра встречается в изобилии. Она светится и способна зимовать во льду. Еще вопросы есть?

Все стоящие на краю шахты переглянулись. Тон Норы подразумевал определенное «но». Однако она подтвердила теорию Рейчел.

— Итак, — набрался храбрости Толланд, — ты говоришь, что такое вполне возможно? Теория имеет смысл?

— Разумеется, — подтвердила Нора, — если вы все совершенно глупы.

Рейчел не ожидала подобной резкости.

— Прошу прощения?

Нора Мэнгор посмотрела на нее в упор:

— Полагаю, что в вашем деле небольшая доля знания — очень опасная вещь, так ведь? Поэтому поверьте мне, когда я скажу, что совершенно то же самое относится и к гляциологии. — Нора окинула взглядом всех четверых по очереди. — Позвольте мне прояснить это раз и навсегда для каждого из вас. Те карманы замерзшей соленой воды, о которых говорит мисс Секстон, действительно существуют. Гляциологи называют их расщелинами. Расщелины, однако, выглядят не как резервуары, а скорее как разветвленная сеть, волокна которой не толще человеческого волоса. Так что метеориту пришлось бы пройти через невиданное количество подобных расщелин, чтобы освободить достаточный объем соленой воды для получения в нашей шахте трехпроцентного раствора.

Экстром нахмурился:

— Так все-таки возможно это или нет?

— Ни за что на свете, — резко заключила Нора, — совершенно невозможно! В таком случае я непременно наткнулась бы на прослойки соленого льда в своих образцах.

— Но ведь образцы высверливались в произвольных местах, верно? — уточнила Рейчел. — Существует ли шанс, что чисто случайно бур прошел мимо солевых карманов?

— Я сверлила непосредственно над метеоритом. А также и во многих местах по сторонам от него, всего в нескольких ярдах. Пропустить что-то было невозможно.

— И все-таки…

— Вопрос очень спорный, — продолжала Нора. — Солевые расщелины встречаются исключительно в сезонных льдах, а именно в тех, которые образуются в прибрежных зонах и тают каждый сезон. А шельфовый ледник Милна — это «быстрый лед», который образуется в горах, сдвигается и уходит в море.

Какой бы удобной ни оказалась теория замерзшего планктона для объяснения вашего странного феномена, тем не менее я могу гарантировать, что в этом леднике не существует сети замерзшего планктона.

Все снова замолчали.

Несмотря на опровержение теории замерзшего планктона, системный анализ данных, к которому привыкла Рейчел, не позволял ей покорно принять отказ. Она инстинктивно понимала, что признание наличия замерзшего планктона во льду под ними является простейшим решением проблемы. Этот логический постулат определялся законом экономии. Инструкторы НРУ внедряли его в подсознание агентов. В случае если существует много объяснений какой-то проблемы, правильным обычно оказывается простейшее.

Несомненно, если бы данные гляциологического исследования оказались неверными, Нора Мэнгор теряла многое. Рейчел обдумывала вариант, при котором Нора увидела планктон, поняла, что она совершила ошибку, определив лед как монолитный, и теперь просто пыталась отвлечь от себя внимание.

— Единственное, что я знаю, — произнесла Рейчел, — так это то, что совсем недавно я выступала перед сотрудниками Белого дома и сказала им, что метеорит обнаружен в монолитном леднике, что он пролежал там, не подвергаясь внешним воздействиям, с 1716 года, когда было знаменитое «Юргенсольское падение». А теперь сей факт оказывается под сомнением.

Администратор НАСА мрачно смотрел на черную воду. Толланд откашлялся.

— Я вынужден согласиться с Рейчел. В полынье присутствует и соленая вода, и планктон. Независимо от возможного объяснения, шахта определенно не представляет собой замкнутое пространство. Мы не можем это утверждать.

Мэрлинсон выглядел смущенным.

— Ну, ребята, конечно, не мне, как астрофизику, здесь что-то говорить, но в моей области когда мы ошибаемся, то обычно примерно на миллиард лет. И с этой точки зрения так ли уж действительно важна небольшая путаница с планктоном и соленой водой? То есть я хочу сказать, что состояние окружающего метеорит льда ни в коем случае не влияет на сам метеорит. Окаменелости-то все равно остаются. И никто не оспаривает их истинность. Если вдруг мы и совершили ошибку с образцами ледовой субстанции, до этого все равно никому не будет никакого дела. Важными остаются лишь доказательства внеземной жизни.

— Извините, доктор Мэрлинсон, — возразила Рейчел, — как человек, зарабатывающий на жизнь анализом информации, я не могу с вами согласиться. Малейшее несоответствие в данных, которые НАСА представляет сегодня, моментально поставит под удар достоверность всего открытия. Включая и аутентичность окаменелостей.

Мэрлинсон буквально открыл рот от изумления.

— Что вы говорите? — возмутился он. — Окаменелости не вызывают ни малейшего сомнения!

— Я это знаю. И вы знаете. Но если до общественности дойдет слух, что НАСА, зная правду, представило недостоверные сведения о леднике, то, поверьте мне, тут же окажется под сомнением и все остальное.

С горящими глазами в разговор вмешалась Нора:

— Мои данные о леднике вовсе не недостоверны! — Она повернулась к администратору: — Я могу представить неопровержимые доказательства того, что в леднике нет расщелины!

Администратор смерил ее долгим взглядом:

— Как?

Нора изложила свой план. Когда она закончила, Рейчел была готова признать, что он звучит разумно. Однако администратор, похоже, сомневался.

— И что же, результаты будут положительными?

— Гарантирую стопроцентное подтверждение, — заверила его Нора. — Если где-нибудь возле шахты окажется чертова унция замерзшей соленой воды, вы все сразу это увидите. Даже несколько капель под микроскопом будут выглядеть словно Таймс-сквер.

Лоб администратора под коротким ежиком волос превратился в гармошку — настолько он сморщился.

— Времени совсем мало. Через пару часов должна начаться пресс-конференция.

— Я вернусь через двадцать минут.

— Как далеко по леднику вам придется пройти?

— Совсем близко. Двести ярдов — вполне достаточное расстояние.

Экстром кивнул.

— Вы уверены, что это безопасно?

— Я возьму сигнальные ракеты, — ответила Нора, — а кроме того, со мной пойдет Майк.

Толланд вскинул голову:

— Я?

— Ты, Майк! Пойдем в связке. Пара сильных, надежных рук совсем не помешает, особенно если поднимется резкий ветер.

— Но…

— Доктор Мэнгор права, — вмешался администратор, поворачиваясь к Толланду. — Если уж она намерена идти, то ни в коем случае не должна быть одна. Я бы послал кого-нибудь из своих людей, но, честно говоря, хотелось бы сохранить всю эту планктонную чепуху между нами, во всяком случае, до тех пор, пока не выяснится, проблема это на самом деле или нет.

Толланд с явной неохотой кивнул.

— Я тоже хочу пойти, — сказала Рейчел. Нора вскинулась, словно кобра:

— Черта с два!

— Мне кажется, — начал администратор таким тоном, словно идея только что пришла ему в голову, — будет куда безопаснее, если мы используем стандартную квадратную конфигурацию связки. Если вы пойдете вдвоем и, не дай Бог, Майк поскользнется, вы его ни за что не удержите. Четыре человека куда надежнее, чем два. — Он замолчал и посмотрел на Мэрлинсона: — То есть должны отправиться или вы, или доктор Мин. — Экстром оглянулся. — А кстати, где доктор Мин?

— Я уже давно его не видел, — ответил Толланд, — должно быть, он прилег отдохнуть перед пресс-конференцией.

Экстром повернулся к Корки:

— Доктор Мэрлинсон, я не вправе требовать, чтобы вы пошли с ними, однако…

— Какого черта?! — воскликнул Корки. — Разумеется, я отправлюсь со всеми.

— Нет! — возразила Нора. — Вчетвером мы будем двигаться намного медленнее. Мы с Майком пойдем вдвоем.

— Вдвоем вы не пойдете. — Тон администратора не допускал возражений. — Существует весомая причина того, почему в связке ходят именно вчетвером, и мы должны соблюдать все меры предосторожности. Меньше всего мне нужен несчастный случай за пару часов до самой важной в истории НАСА пресс-конференции.

Глава 43

В сумрачной атмосфере кабинета Марджори Тенч Гэбриэл Эш ощущала себя крайне неуверенно. Чего все-таки хочет от нее эта женщина?

Сидя за своим столом, Тенч расслабленно откинулась на спинку кресла, и резкие, грубые черты ее лица выражали необычайное удовлетворение от того дискомфорта, который испытывала Гэбриэл.

— Табачный дым вам не мешает? — любезно поинтересовалась она, доставая из пачки очередную сигарету. И, не дожидаясь ответа, закурила.

— Нет, — солгала Гэбриэл.

— В вашей избирательной кампании и вы сама, и ваш кандидат уделяете чрезвычайное внимание делам НАСА, — приступила Тенч к делу.

— Действительно, это так! — резко выпалила Гэбриэл, не пытаясь скрыть раздражение. — И надо сказать, не без посторонней поддержки. Мне бы хотелось получить разъяснения.

Тенч бросила на нее невинный взгляд:

— Вам хотелось бы знать, почему я посылала вам по электронной почте материалы для атак на космическое агентство?

— Та информация, которой вы меня снабжали, не идет на пользу рейтингу президента.

— В ближайшей перспективе — да.

Зловещий тон, которым были произнесены эти слова, обескуражил Гэбриэл.

— Что вы хотите сказать?

— Остыньте, мисс Эш. Мои послания на самом деле мало что изменили. Сенатор Секстон выступал против НАСА задолго до того, как в игру вступила я. А я просто помогла ему прояснить позицию и упрочить положение.

— Упрочить положение?

— Именно так. — Тенч улыбнулась, показав пожелтевшие от табака зубы. — И должна признаться, он отлично сделал это сегодня днем на Си-эн-эн.

Гэбриэл вспомнила реакцию сенатора на лобовой вопрос Марджори: «Да, я бы упразднил НАСА». Секстон оказался загнанным в угол, но нашел в себе силы действовать прямо и решительно. Шаг оказался верным. А может быть, нет? Судя по довольному виду Тенч, существовала какая-то неизвестная им информация.

Тенч неожиданно резко поднялась, заняв своей высокой костлявой фигурой почти все небольшое пространство кабинета. Не выпуская изо рта сигарету, она подошла к сейфу в стене, достала большой конверт из оберточной бумаги, вернулась к столу и вновь уселась в кресло.

Гэбриэл внимательно разглядывала пухлый конверт. Тенч улыбнулась, держа его с видом игрока в покер, у которого на руках оказались десятка, валет, дама, король и туз одной масти. Пожелтевшими от сигарет пальцами, словно в предвкушении удовольствия, она мяла уголок, неприятно шуршавший.

Гэбриэл понимала, что в ней говорит сознание собственной вины, и тем не менее очень боялась увидеть, как из конверта появляются неопровержимые доказательства ее сексуальной связи с сенатором. Она одернула себя. Это невозможно! Все случилось в нерабочее время, в запертом офисе сенатора. А кроме того, если бы Белый дом и обладал какими-то данными, то уже наверняка выступил бы с ними публично. Так что даже если они что-то и подозревают, то скорее всего доказательств не имеют.

Тенч погасила сигарету.

— Мисс Эш, вы случайно оказались в самой гуще борьбы, которая идет в Вашингтоне с 1996 года, правда, только за кулисами.

Этот ход удивил Гэбриэл.

— Прошу прощения?

Тенч зажгла новую сигарету, плотно сжала ее тонкими губами. Сигарета светилась в полумраке, словно зрачок хищника.

— Что вам известно о законопроекте под названием «Акт содействия коммерциализации космоса»?

Гэбриэл никогда ничего подобного не слышала. Она растерянно пожала плечами.

— Ничего? — переспросила Тенч. — Честно говоря, меня это несколько удивляет. Особенно если учесть предвыборную платформу вашего кандидата. Так вот… Законопроект был внесен сенатором Уокером. И в нем утверждалось, что после высадки человека на Луну космическое агентство оказалось больше не в состоянии сделать ничего достойного. Документ требовал немедленной приватизации НАСА путем распродажи его активов частным аэрокосмическим компаниям. Он предусматривал более эффективное использование космического пространства в рамках свободного рынка, что облегчило бы тот груз, который агентство возлагает на налогоплательщиков.

Гэбриэл, разумеется, слышала, что критики НАСА предлагали приватизацию в качестве средства разрешения всех проблем, но она не знала, что идея уже воплощена в виде законопроекта.

— Так вот, — продолжала советник, — этот план коммерциализации уже четыре раза обсуждался конгрессом. Он аналогичен тем программам, по которым были успешно приватизированы государственные отрасли промышленности, в частности, переработка урановой руды. Конгресс одобрил законопроект коммерциализации космического пространства все четыре раза. К счастью, каждый раз Белый дом накладывал на него вето. Президенту Харни пришлось сказать «нет» дважды.

— Так в чем же заключается ваша идея?

— Моя идея заключается в том, что если сенатор Секстон придет к власти, он обязательно поддержит законопроект. У меня есть все основания считать, что Секстон не замедлит распродать акции НАСА коммерческим структурам при первой же удобной возможности. Короче говоря, ваш кандидат предпочтет приватизацию необходимости финансировать изучение и использование космоса за счет налогоплательщиков.

— Насколько мне известно, сенатор никогда не высказывал публично своей позиции в отношении «Акта содействия коммерциализации космоса».

— Это правда. И все-таки мне кажется, что, зная его программу, вы не удивитесь, если он его поддержит.

— Система свободного рынка способствует эффективности любой созидательной деятельности.

— Я воспринимаю это высказывание как согласие. — Тенч внимательно посмотрела на собеседницу. — К сожалению, приватизация НАСА — ужасная идея, и существует немало веских причин, почему законопроект тормозился несколькими администрациями Белого дома.

— Я знакома с аргументами против приватизации космоса, — вставила Гэбриэл, — и вполне понимаю вашу озабоченность.

— Правда? — Тенч наклонилась к собеседнице. — Какие же именно аргументы вы слышали?

Гэбриэл стало не по себе.

— Ну, главным образом стандартные околонаучные страхи. Самые распространенные заключаются в том, что если мы приватизируем НАСА, то стремление к научному исследованию уступит место коммерческим интересам.

— Правильно. Космическая наука погибнет в одночасье. Вместо того чтобы вкладывать деньги в изучение Вселенной, частные космические компании будут заниматься ловлей астероидов, строить в космосе отели для туристов, обеспечивать работу коммерческих спутников. Зачем частным компаниям беспокоиться об изучении происхождения Вселенной, если это требует миллиардных вложений и вовсе не гарантирует финансовой отдачи?

— И не надо, — возразила Гэбриэл. — Но несомненно, одновременно может быть основан Национальный фонд изучения космоса. И он будет финансировать академические проекты.

— Но мы уже и так имеем подобную систему. И называется она НАСА.

Гэбриэл промолчала.

— Отход от науки в сторону коммерческих прибылей — всего лишь побочное явление, — продолжала аргументировать Тенч. — И оно вряд ли представляется существенным по сравнению с тем абсолютным хаосом, который воцарится в том случае, если частный сектор получит доступ в космическое пространство. Мы просто вновь создадим Дикий Запад. Окажемся свидетелями того, как пионеры начнут предъявлять права на Луну и астероиды и будут подкреплять свои требования грубой силой. Мы уже слышали заявления некоторых компаний о намерении создать неоновую рекламу в ночном небе. Видела я и проекты будущих космических отелей и туристических центров, намеренных выбрасывать отходы в космическое пространство и создавать орбитальные мусорные свалки. Более того, вчера я прочитала предложение одной предприимчивой фирмы, которая собирается превратить космическое пространство в мавзолей, отправляя на орбиту покойников. Как вам нравится мысль о столкновении наших телевизионных спутников с телами усопших? А на прошлой неделе мне пришлось принимать одного миллиардера-предпринимателя. Так он собирается запустить экспедицию к ближайшему астероиду, подтянуть его поближе к Земле и начать добывать там редкие минералы. Пришлось объяснить этому парню, что втягивание астероидов в земную орбиту чревато глобальной катастрофой… Мисс Эш, могу вас заверить, что если этот законопроект пройдет, люди, толпами устремившиеся в космос, вовсе не будут учеными-энтузиастами. Это будут люди с набитыми кошельками и пустыми головами.

— Весьма убедительные доводы, — согласилась Гэбриэл, — и я не сомневаюсь, что если бы сенатор Секстон получил возможность одобрить законопроект или отвергнуть его, он непременно принял бы их к сведению. Но могу ли спросить, какое отношение ко всему этому имею я?

Тенч прищурилась, затягиваясь:

— Множество людей готовятся делать в космосе огромные деньги, поэтому растет политическое лобби, стремящееся снять все заграждения и открыть шлюзы. То право вето, которым обладает президент Соединенных Штатов, остается единственным крепким барьером против приватизации… то есть против полнейшей анархии в космосе.

— Можно лишь одобрить действия Зака Харни в отношении законопроекта.

— Боюсь, что в случае прихода к власти ваш кандидат окажется не столь дальновидным.

— Я повторю: если возникнет необходимость выразить собственное отношение к документу, сенатор тщательно взвесит все факторы.

Тенч, однако, не удовлетворило такое обещание.

— Знаете ли вы, сколько сенатор тратит на рекламу в средствах массовой информации?

Вопрос показался странным.

— Но ведь эти цифры публикуются.

— Более трех миллионов в месяц? Гэбриэл пожала плечами:

— Пусть так.

Цифра оказалась близка к истинной.

— Это совсем не малые деньги.

— Он и обладает немалыми деньгами.

— Да, хорошо все спланировал. Вернее, выгодно женился. — Тенч замолчала, выпустив колечко дыма. — История с его женой, Кэтрин, очень печальна. Ее смерть стала для него страшным ударом. — Последовал театрально трагический, тщательно сыгранный вздох. — Она ведь не так давно погибла?

— Давайте вернемся ближе к делу, у меня осталось совсем мало времени.

Тенч гулко откашлялась — курение давало себя знать — и снова взялась за конверт. Вытащила оттуда небольшую стопку скрепленных листков и через стол подала их Гэбриэл.

— Вот финансовые данные Секстона.

Гэбриэл с искренним изумлением просмотрела документы. Отчеты охватывали несколько лет. Хотя Гэбриэл и не была в курсе личных финансовых дел Секстона, она сознавала, что данные правдивы. Банковские счета, состояние кредитных карточек, займы, биржевые акции, долги, финансовые приобретения и потери.

— Но это же частные данные. Где вы их раздобыли?

— Источник информации вас не должен беспокоить. Но если вы уделите некоторое время изучению этих бумаг, то сразу поймете, что сенатор Секстон вовсе не имеет тех денег, которые сейчас так вольно тратит. После смерти жены он растратил значительную часть ее состояния на глупые инвестиции, личный комфорт и покупку победы в первичных выборах. Шесть месяцев назад ваш кандидат оказался банкротом.

Гэбриэл чувствовала: что-то не так. Если Секстон — банкрот, каким же образом он ведет дела? С каждой неделей сенатор покупал все больше и больше рекламного времени.

— В настоящее время, — продолжала Тенч, — ваш кандидат тратит куда больше денег, чем действующий президент… В четыре раза больше. И это притом, что практически не имеет личных средств.

— Мы получаем немало добровольных взносов.

— Да, и только некоторые из них легально. Гэбриэл резко вскинула голову:

— Прошу прощения?

Тенч перегнулась через стол, и посетительница ощутила ее несвежее, прокуренное дыхание.

— Гэбриэл Эш, я собираюсь задать вам вопрос. Предупреждаю: прежде чем отвечать, хорошо подумайте. От вашего ответа будет зависеть, проведете ли вы следующие несколько лет жизни в тюрьме или нет. Известно ли вам, что сенатор Секстон регулярно получает огромные взятки на проведение предвыборной кампании? И что взятки эти ему дают частные аэрокосмические компании, надеющиеся на миллиардные прибыли от приватизации НАСА?

Гэбриэл от неожиданности приоткрыла рот.

— Это абсурдные и наглые инсинуации!

— То есть вы хотите сказать, что ничего об этом не знаете?

— Я думаю, что если бы сенатор действительно брал такие взятки, я непременно знала бы об этом.

Тенч холодно улыбнулась:

— Гэбриэл, я понимаю, что сенатор Секстон щедро делится собой с вами, но уверяю: даже несмотря на это, остается многое, что вам о нем еще неизвестно.

Гэбриэл поднялась:

— Мне пора идти. Наша встреча подошла к концу.

— Что вы, совсем напротив, — возразила Тенч, доставая из конверта оставшиеся в нем бумаги и раскладывая их на столе. — Встреча только начинается.

Глава 44

В «гардеробной» хабисферы Рейчел Секстон влезла в один из специальных микроклиматических костюмов НАСА, носящих название «Марк-9». Черный сплошной комбинезон с капюшоном очень напоминал подводный скафандр. Пространство между двумя слоями пористой ткани заполнялось густым гелем. Он помогал тому, кто носит костюм, регулировать температуру тела и в жару, и в холод.

Рейчел натянула на голову плотно облегающий капюшон и взглянула на администратора НАСА. Тот стоял возле двери, словно часовой, и был явно не в восторге от этой вылазки.

Нора Мэнгор руководила сборами, не переставая ругаться.

— Вот, как раз подойдет для маленького толстячка, — язвительно прокомментировала она, выдавая костюм Мэрлинсону.

Толланд уже наполовину надел свой «скафандр».

Как только Рейчел полностью застегнула комбинезон, Нора нашла у нее на боку клапан и подсоединила к нему трубку, выходящую из серебристой канистры, очень напоминающей акваланг.

— Ну-ка вдохни! — скомандовала она, открывая клапан. Рейчел услышала шипение и почувствовала, как костюм наполняется гелем. Теперь он плотно облегал тело, соприкасаясь с одеждой. Ощущение было похожим на то, которое испытываешь, опуская в воду руку в резиновой перчатке. Капюшон теперь слегка сдавливал голову, плотно закрывая уши. От этого все звуки слышались смутно. Рейчел почувствовала себя заключенной в кокон.

— Самое лучшее в «Марке-9» — это подкладка, — пояснила Нора. — Ты можешь очень сильно стукнуться задницей и ничего не почувствуешь.

Рейчел кивнула. Действительно, ощущение было такое, словно ее засунули внутрь толстого матраса.

Нора принесла необходимое снаряжение — ледоруб, крепления для веревки-связки — и подвесила все к толстому ремню на поясе Рейчел.

— Столько всего? — удивилась та, разглядывая снаряжение. — И лишь для того, чтобы пройти двести ярдов?

Нора прищурилась:

— Ты хочешь идти или нет?

Толланд усмехнулся:

— Нора всего лишь выполняет инструкции. Безопасность — прежде всего.

Корки сам подсоединился к баллону с гелем и надул свой костюм. Выглядел он довольным, процедура его явно веселила.

— Ощущение такое, словно залез в гигантский презерватив, — признался он.

Нора презрительно фыркнула:

— Будто ты что-то знаешь об этом, девственник!

Толланд присел рядом с Рейчел, с улыбкой наблюдая, как она натягивает огромные тяжелые ботинки и прицепляет к ним шипы.

— Ты действительно хочешь пойти?

В его глазах светилось участие. Рейчел кивнула, надеясь преодолеть возрастающее волнение. Всего-то двести ярдов, успокаивала она себя, совсем недалеко!

— А ты, наверное, считаешь, что приключения можно встретить только в открытом море?

Толланд усмехнулся, тоже занятый шипами.

— Я подумал ирешил, что больше люблю воду в жидком состоянии, чем эту замороженную субстанцию.

— А я никогда особенно не любила ни то ни другое, — призналась Рейчел. — Еще девочкой провалилась под лед. И с тех пор при виде воды страшно нервничаю.

Толланд взглянул сочувственно:

— Жаль слышать это. Когда наша эпопея закончится, ты обязательно погостишь у меня на «Гойе». И я заставлю тебя изменить отношение к воде. Обещаю.

Приглашение удивило. «Гойя» — исследовательское судно Толланда. Оно приобрело известность благодаря телепрограмме «Удивительные моря». Кроме того, оно пользовалось репутацией одного из самых необычных океанских судов. Визит на «Гойю» оказался бы для Рейчел серьезным испытанием, но отказаться от такого приглашения было очень трудно.

— Сейчас судно стоит на якоре в двенадцати милях от побережья Нью-Джерси, — сказал Толланд, борясь с застежками шипов.

— Достаточно странное место.

— Вовсе нет. Побережье Атлантики удивительное, невероятное. Мы как раз собирались снимать новый фильм, и в самый ответственный момент меня грубо вырвали из процесса.

Рейчел рассмеялась:

— Собирались снимать фильм? О чем же?

— Называется он «Sphyrna mokarran^[404] и густоперые». Рейчел невольно сморщилась.

— Как я рада, что спросила!

Толланд наконец прикрепил шипы и посмотрел на нее:

— Нет, серьезно. Я собираюсь снимать в том районе примерно две недели. Вашингтон ведь недалеко от Нью-Джерси. Когда вернешься домой, обязательно приезжай. Нет никакого смысла проводить жизнь в страхе перед водной стихией. Моя команда раскатает для тебя красный ковер.

В эту минуту раздался недовольный, скрипучий голос Норы Мэнгор:

— Ну как, ребята, мы выходим, или принести вам свечи и шампанское?

Глава 45

Гэбриэл Эш не знала, как реагировать на множество документов, разложенных по всему столу в кабинете Марджори Тенч. Здесь были и фотокопии писем, и факсы, и записи телефонных разговоров. Все они подтверждали слова Тенч о том, что сенатор Секстон поддерживает тайную связь с частными космическими компаниями.

Марджори подвинула к гостье две зернистых черно-белых фотографии:

— Возможно, это покажется вам неожиданным?

Гэбриэл внимательно посмотрела на снимки. Первый показывал сенатора выходящим из такси в каком-то подземном гараже. Гэбриэл удивилась. Секстон никогда не ездил на такси. Потом девушка взглянула на вторую фотографию. На ней ее босс забирался в припаркованный белый фургончик. На водительском месте сидел пожилой человек, явно ожидавший Секстона.

— Кто это? — поинтересовалась она, подозревая, что фотография может оказаться фальшивой.

— Крупная шишка из ФКИ.

Гэбриэл расшифровала аббревиатуру: Фонд космических исследований.

Этот фонд представлял собой своеобразный «союз» частных космических компаний. Он объединял аэрокосмических предпринимателей, строителей, биржевых игроков и вообще всех, кто стремился к прибылям от освоения космического пространства. Они все беспрерывно критиковали НАСА, утверждая, что космическое агентство Соединенных Штатов ведет нечестную политику для того, чтобы помешать частным компаниям посылать собственные экспедиции.

— ФКИ в настоящее время представляет больше ста крупных корпораций. Некоторые из них очень богатые фирмы, с нетерпением ожидающие принятия «Акта содействия коммерциализации космоса».

Гэбриэл задумалась. По понятным причинам ФКИ открыто поддерживал избирательную кампанию Секстона, хотя сенатор и старался соблюдать определенную дистанцию в силу противоречивой лоббистской тактики фонда. Не так давно организация опубликовала резкий материал, заявляя, что НАСА, по сути, представляет собой «незаконную монополию». Смысл заключался в том, что, несмотря на постоянные провалы, монопольное агентство сохраняло возможность продолжать деятельность. А это ставило частные фирмы в условия несправедливой конкуренции. По данным фонда, если какая-нибудь крупная телекоммуникационная компания нуждалась в срочном запуске спутника, несколько частных космических компаний предлагали выполнить работу за вполне разумную плату в пятьдесят миллионов долларов. Но в дело тут же вмешивалось НАСА, предлагая сделать то же самое за двадцать пять миллионов. И это несмотря на то, что самому агентству запуск обходился раз в пять дороже. Юристы ФКИ обвиняли НАСА в том, что оно умудряется оставаться в бизнесе потому, что имеет возможность работать себе в убыток. Но расплачиваются за подобную политику всегда налогоплательщики.

— Это фото ясно показывает, — пояснила Тенч, — что ваш кандидат не брезгует тайными встречами с представителями организации, которая объединяет частные космические предприятия. — Советница сделала жест в сторону других документов, разложенных на столе. — Мы также обладаем данными о внутренних распоряжениях фонда, согласно которым входящие в него компании обязаны выделять средства, причем в огромных масштабах, сопоставимых с их собственной стоимостью. Больше того, эти средства предписывается перечислять на счета, контролируемые сенатором Секстоном. В результате эти частные космические фирмы оплачивают вступление сенатора в Белый дом. Поэтому вполне логично предположить, что он обещал в случае своей победы на выборах поддержать законопроект о коммерциализации космоса и приватизации НАСА.

Гэбриэл смотрела на ворох бумаг, все еще не чувствуя себя полностью убежденной.

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто Белый дом обладает свидетельствами нечестного поведения оппонента, в частности, его вовлеченности в нелегальную финансовую деятельность? И в то же время продолжает держать эти свидетельства в тайне от всех?

— А во что бы вы поверили?

Гэбриэл заглянула в глаза собеседнице:

— Честно говоря, зная вашу способность к манипуляциям любого рода, больше всего я верю в то, что вы пытаетесь обмануть меня фальшивыми документами и фотографиями, сделанными каким-нибудь ловким сотрудником Белого дома на компьютере.

— Признаюсь, такое возможно. Но это не так.

— Нет? Тогда каким же образом вам удалось заполучить от корпораций сугубо внутренние документы? Чтобы украсть все эти бумаги у такого количества компаний, нужны огромные ресурсы — вряд ли Белый дом ими обладает.

— Вы правы. Информация поступила к нам в качестве совершенно безвозмездного дара.

Гэбриэл растерялась.

— Да-да, — подтвердила советник. — Мы получаем много подарков. Президент имеет немало могущественных политических союзников, которые хотели бы продлить его пребывание на посту. Не забывайте, что ваш кандидат планирует урезать все, что можно, и везде, где можно. Причем многие сокращения он планирует осуществить прямо здесь, в Вашингтоне. Сенатор Секстон не стесняется приводить в качестве примера расточительности даже раздутый, по его мнению, бюджет ЦРУ. Он нацелился и на исследовательские центры. И вполне естественно, что кто-то из руководителей данных структур слегка обиделся и не желает видеть мистера Секстона в Белом доме.

Гэбриэл прекрасно поняла, о чем идет речь. Люди в ЦРУ, разумеется, знают способы получения подобной информации. А потом вполне могут послать ее в подарок президенту как свой вклад в его избирательную кампанию. И тем не менее она все еще не могла допустить, что ее босс вовлечен в нелегальную финансовую деятельность.

— Если ваши данные правдивы, — с вызовом заговорила она, — в чем я, впрочем, очень сомневаюсь, то почему же Белый дом их не опубликует?

— А что вы сами думаете?

— Ну, они получены незаконным путем.

— Способ, каким они нам достались, не имеет значения.

— Да нет же, как раз имеет. От этого зависит, будут ли сведения приняты к слушанию.

— К какому слушанию? Мы просто отдадим информацию в газету, а журналисты напечатают ее в виде истории «из надежного источника», с фотографиями и документами. И Секстон останется виноватым до тех пор, пока не будет доказано обратное. А его активная антинасавская политика послужит прямым доказательством получения взяток от частных компаний.

Гэбриэл понимала, что все это так.

— Прекрасно, — согласилась она, — тогда почему же вы до сих пор не обнародовали столь ценную информацию?

— Да просто потому, что она негативна. Президент обещал не прибегать в своей избирательной кампании к негативным аргументам и готов, пока может, держать слово.

Гэбриэл скептически поморщилась:

— Вот как? Президент настолько честен, что отказывается опубликовать сильнейший аргумент против своего оппонента лишь потому, что информация может быть воспринята американским народом как негативная?

— Она негативна не для одного человека, а для страны. Затрагивает множество частных компаний, в которых работает немало честных людей. Она очерняет сенат США и может плохо отразиться на настроениях в стране. Нечестные политики вредят всем остальным политикам. Американцы нуждаются в доверии к собственным лидерам. А это расследование окажется очень некрасивым. В результате в тюрьму отправятся и сам сенатор, и многие очень видные деятели аэрокосмической отрасли.

Логика Тенч выглядела непогрешимой, но Гэбриэл все-таки не хотела верить обвинениям.

— Какое же отношение вся эта история имеет ко мне?

— Очень просто, мисс Эш. Если мы обнародуем эти документы, ваш кандидат будет обвинен в незаконном финансировании своей избирательной кампании, а следовательно, потеряет место в сенате. Более того, скорее всего он отправится в тюрьму. — Тенч сделала паузу. — Если…

Гэбриэл не могла не заметить, как по-змеиному блеснули глаза старшего советника.

— Если что?

Тенч не спешила с ответом, с удовольствием вдыхая дым сигареты.

— Если вы не решите помочь нам избежать всех этих неприятностей.

В комнате повисло напряженное молчание. Тенч хрипло откашлялась.

— Послушайте, Гэбриэл, я решилась поделиться с вами этой неприятной информацией по трем причинам. Во-первых, чтобы показать, что Зак Харни — приличный человек, который ставит хорошую работу правительства выше собственных интересов. Во-вторых, чтобы поставить вас в известность о том, что, к сожалению, ваш кандидат не настолько заслуживает доверия, как вам может казаться. И в-третьих, чтобы убедить вас принять то предложение, которое я сейчас сделаю.

— А именно?

— Хочу дать вам шанс на правильный, разумный поступок. Патриотичный поступок. Осознаете вы сами это или нет, но положение уникально в том смысле, что именно вы в силах избавить Вашингтон от возможного скандала. И если удастся сделать то, что я сейчас вам предложу, то, вполне возможно, вам будет обеспечено место в команде президента.

Место в команде президента? Гэбриэл с трудом верила собственным ушам.

— Мисс Тенч, что бы вы ни имели в виду, мне очень не нравится, когда меня шантажируют, принуждают или унижают. Я работаю в избирательной кампании сенатора потому, что верю в его политику. И если подобный разговор хоть в какой-то степени указывает на те методы, какими Зак Харни добивается политического влияния, то мне совсем не хочется иметь с ним дело. Если вы имеете серьезные аргументы против сенатора Секстона, то я рекомендовала бы опубликовать их в прессе. Честно говоря, я считаю, что все это просто фальшивки.

Тенч устало вздохнула.

— Гэбриэл, противозаконное финансирование кампании вашего кандидата — это факт. Мне очень жаль. Я знаю, что вы искренне ему доверяете. — Она понизила голос. — Послушайте, дело вот в чем. Президент и я — мы бы опубликовали информацию, будь это необходимо, но неприятности окажутся просто огромными. В скандал будут вовлечены несколько крупных корпораций, нарушающих закон. Множество ни в чем не повинных людей окажутся под ударом. Платить за все придется именно им.

Она затянулась, потом не спеша выпустила кольцо дыма.

— Президент надеется найти какой-нибудь иной способ дискредитировать действия сенатора. Более аккуратный, что ли… от которого не пострадают невинные люди. — Тенч положила сигарету в пепельницу и скрестила руки на груди. — Короче говоря, нам хотелось бы, чтобы вы открыто признались в своей интимной связи с сенатором.

Гэбриэл похолодела. Тенч говорила так, будто не сомневалась в обоснованности своих слов. Но почему? Откуда такая уверенность? Доказательств не существовало. Все произошло один единственный раз, за запертой дверью кабинета Секстона в сенатском офисе. Нет, эта женщина определенно не может ничего знать. Она закидывает удочку просто так, наугад. Гэбриэл постаралась говорить спокойно и уверенно.

— Вы слишком многое домысливаете, мисс Тенч.

— Что именно? Что между вами существует связь? Или что вы способны отвернуться от своего кандидата?

— И то и другое.

Тенч улыбнулась и поднялась из-за стола.

— Ну хорошо, давайте прямо сейчас проясним один из этих пунктов, согласны?

Она снова подошла к сейфу и опять вернулась с конвертом, на сей раз красным. На нем стояла печать Белого дома. Советница сломала печать, перевернула конверт и высыпала перед гостьей его содержимое.

На столе оказались десятки цветных фотографий. Перед глазами Гэбриэл рушилась вся ее так удачно начинавшаяся карьера.

Глава 46

За стенами хабисферы продолжал дуть сильный ветер. По сравнению с океанскими ветрами, к которым привык Толланд, он представлял собой совсем иную, непривычную и опасную стихию. На океанских просторах ветер — следствие приливов и фронтов повышенного давления, а потому дует порывами. Здесь же это был тяжелый холодный воздух, словно приливная волна, скатывавшийся с ледника. Наиболее мощный поток воздушных масс из всех, какие приходилось испытывать Толланду. О таком ветре, дуй он со скоростью в двадцать узлов, мечтал бы каждый моряк. Но при восьмидесяти узлах он был проклятием даже для тех, кто ощущает твердую землю под ногами. Толланд чувствовал, что, если сейчас остановиться и расслабиться, ветер легко может сбить с ног.

Эта воздушная река оказывалась еще более неприятной из-за небольшого наклона ледника. Угол был совсем незначительным, понижение продолжалось две мили — до самого океана. Но даже несмотря на острые шипы, прикрепленные к ботинкам, Толланда не покидало неприятное чувство, что любой неосторожный шаг способен лишить его опоры и отправить в неприятное путешествие по бесконечному ледовому склону. Двухминутная лекция, прочитанная Норой Мэнгор о безопасности на леднике, оказалась совершенно бесполезной.

— Это ледоруб «Пиранья», — поясняла она во время сборов, прикрепляя легкое орудие в форме буквы «Т» к его поясу. — Лезвие стандартное, в форме банана, полу — трубчатое. Если кто-то поскользнется или не сможет устоять перед порывом ветра, надо схватить ледоруб одной рукой за рукоятку, другой за головку, с силой воткнуть в лед лезвие и упасть рядом, упираясь шипами.

С этим вселяющим уверенность напутствием Нора связала всех четверых подобием упряжи. Все надели защитные очки и вышли в полярную ночь.

Сейчас четыре фигуры двигались вниз по леднику, отделенные друг от друга десятью ярдами веревки. Нора шла первой, за ней Мэрлинсон, потом Рейчел, а Толланд выполнял функцию якоря.

Чем дальше уходили они от хабисферы, тем острее становилось беспокойство Толланда. В надутом костюме, хотя и очень теплом, он чувствовал себя лишенным координации астронавтом, который с трудом пробирается по далекой планете. Луна спряталась за плотные штормовые облака, погрузив ледовую пустыню в непроглядную тьму. Ветер с каждой минутой становился все сильнее, ощутимо подгоняя вниз.

Постепенно защищенные очками глаза начали различать огромное пустынное пространство вокруг, а с осознанием пустоты пришло и ощущение грозящей опасности.

Излишни ли предосторожности НАСА или нет, Толланд не переставал удивляться решению администратора рискнуть жизнью четырех человек, хотя можно было ограничиться двумя. Тем более странно, что две дополнительные жизни принадлежат дочери сенатора и знаменитому астрофизику. Толланд испытывал потребность защитить Рейчел и Корки. Как капитан он привык брать на себя ответственность за членов команды и всех, кто находится рядом.

— Держитесь позади меня! — скомандовала Нора, с трудом перекрикивая ветер. — Пусть санки прокладывают путь.

Алюминиевые санки, на которых Нора везла необходимое оборудование, напоминали огромного кузнечика. На них аккуратно поместились исследовательские приборы и средства обеспечения безопасности, которые Нора использовала на протяжении нескольких последних дней. Все оборудование, включая запасные батареи, сигнальные ракеты и мощный фонарь, было спрятано под надежно закрепленным пластиковым чехлом. Несмотря на большой вес, санки легко скользили по гладкой поверхности на длинных, широких полозьях. Даже на почти незаметном склоне они сами ехали вниз, Нора лишь слегка удерживала их, прокладывая путь.

Толланд обернулся, оценивая, как увеличивается расстояние между ними и хабисферой. Они прошли всего-то каких-нибудь пятьдесят ярдов, однако бледный изгиб купола почти совершенно исчез из виду, погрузившись во тьму.

— А как мы найдем обратную дорогу? — прокричал Толланд, обращаясь к Норе. — Хабисфера уже почти…

Он не успел договорить — его голос утонул в громком свисте и шипении. В руке Норы зажглась сигнальная ракета. Яркая красно-белая вспышка озарила пространство десяти ярдов в окружности. Ногой Нора сделала небольшое углубление в снегу, оставив с наветренной стороны защитный бугорок. Потом вставила в углубление горящую ракету.

— Высокотехнологичные хлебные крошки, — пояснила она.

— Хлебные крошки? — переспросила Рейчел, защищая глаза от неожиданно яркого света.

— Гензель и Гретель! — прокричала в ответ Нора. — Ракеты протянут еще с час — с лихвой хватит, чтобы по ним найти обратную дорогу!

И четыре фигуры снова побрели вниз по леднику — в кромешную полярную тьму.

Глава 47

Гэбриэл Эш пулей выскочила из кабинета Марджори Тенч, почти сбив с ног секретаршу. Перед глазами у нее все еще стояли ужасные фотографии — переплетенные руки и ноги, лица, на которых читается экстаз.

Она не имела ни малейшего понятия, каким образом сделаны снимки, но в их достоверности сомневаться не приходилось. Они действительно показывают то, что происходило в офисе сенатора, причем фотографировали откуда-то сверху, точно с потолка.

Господи, помоги! На одной из фотографий сенатор совокуплялся со своей молодой ассистенткой прямо на рабочем столе, на разложенных там официальных документах.

Марджори Тенч догнала Гэбриэл возле Комнаты карт. В руке она держала тот самый страшный красный конверт.

— Судя по вашей реакции, вы признаете правдивость этих снимков? — Старший советник президента явно наслаждалась. — Думаю, теперь вы не будете сомневаться в неподложности остальных документов. Тем более что они пришли из того же самого источника.

Идя по фойе, Гэбриэл чувствовала, как покраснела с головы до пят. Где же, черт возьми, здесь выход?

Тенч на своих длинных ногах с легкостью поспевала рядом.

— Сенатор Секстон клялся перед всем миром, что вы с ним просто сотрудники. И это его утверждение звучало чрезвычайно убедительно. Если хотите освежить его в памяти, то у меня есть видеозапись.

Гэбриэл вовсе не нуждалась ни в каком освежении. Она прекрасно помнила ту пресс-конференцию. Слова Секстона звучали яростно и искренне.

— Как ни прискорбно, — продолжала Тенч, вовсе не выглядя при этом расстроенной, — сенатор Секстон нагло лгал американскому народу. Но народ имеет право знать. И он узнает. Этим я займусь лично. Остается лишь решить, каким именно способом он узнает истину. Лучше, конечно, если бы это исходило от вас лично.

Гэбриэл остановилась, пораженная.

— И вы действительно надеетесь, что я помогу вам линчевать моего шефа?

Лицо советника приняло непроницаемое выражение.

— Я пытаюсь занять как можно более благородную позицию, Гэбриэл. Даю вам шанс избавить нас всех от неприятностей, признав правду с высоко поднятой головой. Все, что мне нужно, — это подписанное заявление с признанием сексуальной связи.

Гэбриэл подумала, что ослышалась.

— Что-что?

— Именно так. Это заявление даст нам в руки необходимое оружие, чтобы тихо разобраться с сенатором, избавив страну от безобразных сцен. Мое предложение очень простое: подпишите заявление, и эти фотографии никогда не увидят свет.

— Вам нужно мое письменное признание?

— Строго говоря, требуется письменное показание под присягой, но у нас есть нотариус, который может…

— Вы сошли с ума!..

Гэбриэл зашагала дальше.

Тенч шла рядом, не отставая. Она явно сердилась.

— Сенатор Секстон провалится так или иначе, Гэбриэл. А я даю вам шанс выйти из этой переделки, не увидев в утренних газетах собственную голую задницу. Президент — приличный человек, он не хочет публиковать эти снимки. Если вы просто предоставите мне ваши показания и признаете связь, тогда мы все сможем сохранить достоинство.

— Я не продаюсь.

— Ну а ваш кандидат определенно продается. Он очень опасный человек и нарушает закон.

— Он нарушает закон? Да это вы нарушаете все на свете! Устанавливаете слежку, фабрикуете чудовищные улики! Слышали такое слово — «Уотергейт»^[405]?

— Мы не имеем ничего общего со сбором всякой грязи. Фотографии явились из того же самого источника, что и информация о сборе средств на избирательную кампанию путем взяток. Просто кое-кто пристально наблюдает за сенатором.

Гэбриэл пронеслась мимо стола, у которого получала пропуск. Разорвала карточку на мелкие клочки и швырнула в лицо ошарашенному охраннику. Тенч не отставала, держась рядом.

— Вам придется решать все очень быстро, мисс Эш, — говорила она. — Или предоставьте мне показания, подтверждающие вашу связь с сенатором, или уже сегодня, в восемь часов, президент будет вынужден обнародовать все сразу — финансовые махинации Секстона, эти фотографии и еще кое-что. И поверьте, когда люди поймут, что вы стояли рядом с Секстоном и позволяли ему лгать насчет ваших отношений, вы сгорите вместе с ним.

Гэбриэл увидела дверь и стремительно бросилась к ней.

— Мне на стол, до восьми, запомните, Гэбриэл. Будьте умницей!

Уже на выходе Тенч сунула девушке конверт с мерзкими снимками:

— Это вам на память. У нас подобного добра еще полно!

Глава 48

Шагая по ледовой пустыне в черноте ночи, Рейчел Секстон не могла подавить ужас. В мозгу проносились тревожащие видения и мысли — метеорит, люминесцирующий планктон, предположения об ошибке Норы Мэнгор в анализе образцов льда.

Нора утверждала, что лед монолитен и образовался из пресной воды. Она говорила, что сверлила колодцы по всему леднику, в том числе непосредственно над метеоритом. Если ледник содержит соленые пласты с замерзшим в них планктоном, то она бы их непременно обнаружила. Разве не так? Но интуиция Рейчел неизменно возвращала ее к простейшему объяснению свечения в шахте. В этом леднике замерз планктон.

За десять минут, оставив в снегу четыре ракеты, они отошли от хабисферы примерно на двести пятьдесят ярдов. Нора остановилась внезапно, без предупреждения.

— Вот нужное место, — решительно заявила она, словно колдун, точно определивший с помощью лозы, где есть вода.

Рейчел обернулась и посмотрела вверх по склону, откуда они пришли. Хабисфера уже давно скрылась во мраке ночи, однако пятна светящихся ракет ярко выделялись на снегу. Самая первая мерцала тускло, словно далекая звезда. Ракеты летели по безупречно прямой линии, словно кто-то соорудил здесь взлетную полосу. Профессионализм Норы не мог не восхищать.

— Еще одна причина, почему я пустила санки впереди, — сказала доктор Мэнгор, заметив взгляд Рейчел, — полозья ведь прямые. Нужно просто положиться на силы гравитации и не вмешиваться, тогда наверняка получишь прямую линию.

— Ловкий трюк, — оценил Толланд. — Жаль, что в открытом море такое не проходит.

Рейчел подумала, что это и так открытое море, и представила бесконечную океанскую бездну. На долю секунды ее внимание оказалось привлечено каким-то далеким источником света. Потом он исчез, словно заслоненный каким-то движущимся предметом, а вскоре появился вновь. Рейчел стало не по себе.

— Нора, — позвала она, — кажется, ты говорила, что здесь водятся полярные медведи?

Та, однако, готовила последнюю ракету и не слышала вопроса. А может быть, просто не сочла нужным на него ответить.

— Полярные медведи, — прокричал Толланд, — питаются тюленями! А на людей нападают только тогда, когда те заступают на их территорию!

— Но ведь это и есть территория полярных медведей?

Рейчел никак не могла запомнить, на каком из полюсов живут медведи, а на каком — пингвины.

— Да, — кивнул Толланд, — Именно медведи дали Арктике ее название. По-гречески «арктос» — это и есть «медведь».

— Ужас! — Рейчел нервно посмотрела во мрак.

— А в Антарктике полярных медведей нет, — продолжал лекцию Толланд, — поэтому ее назвали «Анти-арктос».

— Спасибо, Майк! — прокричала Рейчел. — Пока о медведях достаточно.

Он рассмеялся:

— Согласен! Извини, увлекся.

Нора укрепила в снегу последнюю ракету. Как и раньше, все четверо оказались в круге красноватого света, похожие в своих черных комбинезонах на привидения. За чертой света мир был совершенно невидим, словно людей накрыло черным саваном.

Все смотрели, как Нора, уперев шипы в лед, несколькими короткими движениями подтянула санки повыше — туда, где стояли они все. Затем наклонилась и рукой поставила санки на тормоза — четыре наклонные подпорки, впившиеся в лед и не позволяющие им соскользнуть вниз. Выпрямившись, бесстрашная маленькая женщина стряхнула с себя снег.

— Ну вот, все в порядке. Пора за работу.

Она зашла с подветренной стороны санок и начала отстегивать защитный чехол, покрывавший оборудование. Рейчел, почему-то чувствуя себя виноватой перед Норой, попыталась помочь, отстегнув сзади одно из креплений.

— Господи, нет! — резко воскликнула Нора, вскинув голову. — Никогда этого не делай!

Сконфуженная Рейчел отошла.

— Никогда не отстегивай с наветренной стороны! — пояснила Нора. — Санки улетят, как под парусом.

Рейчел отодвинулась подальше.

— Извини, я…

Доктор Мэнгор недовольно сморщилась.

— Вам с космическим мальчиком здесь делать нечего.

Рейчел мысленно согласилась. Больше того, она подумала, что здесь вообще нечего делать людям.

— Любители! — шипела Нора, проклиная решение администратора послать на вылазку четверых. — Этим болванам обязательно нужно, чтобы кто-нибудь здесь погиб…

Меньше всего сейчас доктор Мэнгор хотела играть роль няньки.

— Майк, — обратилась она к Толланду, — мне требуется помощь, чтобы снять с санок приборы.

Толланд помог распаковать сканер и установить его на льду. Аппарат напоминал три миниатюрных лезвия снегоочистителя, стоящих параллельно друг другу на алюминиевой раме. Весь прибор имел в длину менее ярда и соединялся проводом с преобразователем тока и солевой батареей, установленными на санках.

— Это сканер? — уточнил Корки, пытаясь перекричать ветер.

Нора молча кивнула. Прибор куда лучше подходил для определения степени солености льда, чем те анализаторы, которые находились на спутнике. Передатчик сканера посылал сквозь лед импульсы электромагнитной энергии, и импульсы эти по-разному отражались от субстанций с различной кристаллической структурой. Чистая пресная вода замерзала плоскими ровными конфигурациями. А морская — более сложными, неровными структурами — из-за содержания в ней натрия. Поэтому импульсы, посылаемые сканером, возвращались неравномерно.

Доктор Мэнгор включила прибор.

— Буду рисовать эхолокационную картину поперечного сечения льда вокруг шахты метеорита, — громко пояснила она. — Аппарат имеет программное обеспечение. Он сфотографирует поперечное сечение, а потом распечатает картинку. И если там есть лед из морской воды, то он изобразится в виде более темных участков.

— Распечатает? — недоверчиво переспросил Толланд. — Ты что, сможешь распечатать прямо здесь?

Нора показала на провод, соединяющий сканер с прибором, все еще спрятанным под чехлом:

— Иначе нельзя. Дисплей компьютера потребляет слишком много драгоценной энергии единственной батареи, поэтому гляциологи, работая в полевых условиях, сразу распечатывают полученные данные на термопринтерах. Цвета, конечно, не блестящие, потому что лазерный принтер скукоживается уже при минус двадцати. Научены горьким опытом на Аляске.

Нора попросила всех встать ниже по спуску и приготовилась направить сканер на область шахты, которая находилась на расстоянии почти в три футбольных поля. Однако, взглянув туда, откуда они спустились, она не увидела ровным счетом ничего.

— Майк, нужно выровнять сканер по шахте, а эта ракета ослепляет. Я поднимусь немного по склону, чтобы отойти от света. Буду держать руки по линии ракет, а ты направь сканер.

Толланд, сразу поняв, чего от него хотят, кивнул и присел возле прибора.

Упираясь шинами в лед и наклоняясь вперед, чтобы противостоять ветру, Нора поднялась по склону в направлении к хабисфере. Ветер бил сильнее, чем она ожидала. Судя по всему, приближалась буря. Ничего, через несколько минут дело будет сделано. Все поймут, что она, как всегда, права.

Нора поднялась ярдов на двадцать и вышла за границу света, как раз на расстояние натянувшейся веревки. Она посмотрела вверх, на склон. Как только глаза привыкли к темноте, стала различима линия ракет — на несколько градусов левее. Нора перешагнула, чтобы точно поравняться с ней. Потом, словно компас, вытянула руки, указывая направление.

— Я сейчас с ними точно на линии! Толланд установил вектор и помахал:

— Порядок, готово!

Нора еще раз взглянула вверх, на склон, с удовольствием отметив, что светящиеся вехи надежно показывают обратную дорогу.

Вдруг случилось что-то странное. На мгновение одна из ближайших ракет вдруг исчезла из виду. Нора еще не успела испугаться от мысли, что она догорела, как свет появился снова. Если бы не уверенность, что ситуация полностью под контролем, она вполне могла бы решить, что кто-то или что-то прошло в полной темноте между ней и ракетой. Но нет, такого просто не могло быть. Кроме них, здесь никого нет… если, конечно, администратор не передумал и не послал вслед за ними команду НАСА. А это весьма сомнительно. Остается думать, что порыв ветра на мгновение притушил ракету.

Нора вернулась к сканеру.

— Точно сориентировал? Толланд лишь пожал плечами:

— Думаю, да.

Нора подошла к прибору, стоящему на санках, и нажала кнопку. Раздалось резкое жужжание, продолжавшееся, впрочем, совсем недолго.

— Порядок, — произнесла Нора, — снято.

— Так быстро? — не поверил Мэрлипсон.

— Основная работа состоит в настройке. Главное здесь — как следует прицелиться.

С урчанием и пощелкиванием ожил термопринтер. Прозрачный пластмассовый корпус медленно втягивал в себя плотную бумагу. Нора дождалась, пока аппарат закончит свое дело, и, приоткрыв крышку, достала распечатку. Поднося бумагу к свету, она с удовольствием предвкушала, как сейчас докажет всем, что соленого льда здесь нет ни грамма.

Все собрались вокруг Норы, крепко сжимавшей в руках результат анализа. Глубоко вздохнув, она развернула распечатку.

— О Господи!

Нора впилась глазами в лист бумаги, не в силах поверить тому, что видит. Как и предполагалось, распечатка ясно показала поперечное сечение заполненной водой шахты, из которой подняли метеорит. Но разумеется, Нора вовсе не ожидала увидеть смутное сероватое очертание человеческого тела, плавающего примерно на половине глубины. Она похолодела.

— Боже! В шахте — тело человека.

Все ошеломленно молчали, внимательно вглядываясь в изображение.

В узкой шахте вниз головой плавало тело, похожее на призрак. Зловещую ауру картине добавляли словно распростертые крылья по бокам тела. Нора поняла, что это такое. Сканер зафиксировал очертания тяжелого, из верблюжьей шерсти, жакета несчастного.

— Это… это же Мин… — едва слышно прошептала Нора. — Должно быть, он поскользнулся…

Разве могла Нора Мэнгор предположить, что созерцание мертвого тела Мина окажется не самым шокирующим из того, что приготовил для нее принтер? Посмотрев на изображение дна шахты, она моментально заметила кое-что еще.

— Лед под шахтой метеорита…

Гляциолог замолчала, погрузившись в созерцание. Первой мыслью было, что сканер испортился. Однако чем внимательнее она вглядывалась в изображение, тем четче становилось понимание катастрофы, словно грозовая туча надвигающейся на них. Края распечатки трепетали на ветру, и Нора повернулась так, чтобы порывы не мешали смотреть на изображение.

— Но… но это же невозможно, чудовищно!

Неожиданно, придавив ее неимоверной тяжестью, пришло чувство, похожее на безысходность. Похожее на смерть. Правда готовилась похоронить ее, доктора Мэнгор.

Удар оказался настолько силен, что она забыла о Мине.

Теперь Нора все поняла. Соленая вода в шахте!

Она упала на колени в снег рядом с ракетой. Дыхание сбилось. Ее начала бить дрожь.

— Господи! Такое никогда не приходило мне в голову… Внезапно, словно волна гнева захлестнула все ее существо, доктор Мэнгор повернулась туда, где в темноте скрывалась хабисфера НАСА.

— Сволочи! — закричала она, изо всех сил пытаясь перекричать ветер. — Чертовы ублюдки!

Во тьме, на расстоянии пятидесяти ярдов от них, Дельта-1 поднес ко рту микрофон шифрующего переговорного устройства и произнес два слова:

— Они знают.

Глава 49

Нора Мэнгор стояла в снегу на коленях, не имея сил подняться. Сбитый с толку Майкл Толланд осторожно взял из ее дрожащих рук распечатку результатов сканирования. Сам шокированный видом плавающего в шахте тела Мина, он постарался сосредоточиться и понять, что могло до такой степени потрясти и буквально уничтожить сильную, несокрушимую Нору Мэнгор.

Он внимательно смотрел на шахту. Она шла вниз от поверхности льда на двести футов. Вот тело Мина… Взгляд океанолога опустился ниже. Неожиданно он почувствовал, что чего-то не понимает. Под шахтой вниз, до самого океана, уходила колонна морского льда. Соленый столб был массивным — он имел точно такой же диаметр, как и шахта.

Рейчел тоже взглянула на изображение из-за плеча Майкла.

— Господи! — не сдержалась она. — Выглядит так, словно шахта проходит сквозь весь ледник, спускаясь в океан!

Толланд стоял, не в силах пошевелиться. Ум его отказывался принимать то единственное, что могло послужить объяснением увиденного. Мэрлинсон тоже выглядел очень озадаченным и встревоженным.

Нора вдруг закричала:

— Кто-то просверлил лед! — Глаза ее пылали яростью, доходящей до безумия. — Кто-то намеренно, снизу, из воды, воткнул в лед этот камень!

В характере Толланда присутствовала значительная доля идеализма, и этот идеалист в нем никак не хотел прислушиваться к отчаянным словам доктора Мэнгор. Однако ученый-океанограф все-таки возобладал. А он-то прекрасно понимал, что Нора может оказаться права. Ледник лежал на поверхности океана, поэтому подойти к нему снизу могло любое подводное судно. Под водой предметы теряют большую часть своего веса, поэтому даже самое маленькое суденышко, например, его собственный одноместный «Тритон», с легкостью доставит метеорит куда угодно. Вся операция могла выглядеть так: субмарина проникает под ледник, сверлит нужного диаметра шахту. Потом с помощью крана или надувных баллонов туда заталкивают метеорит. После того как метеорит оказался на месте, океанская вода, поднявшаяся вместе с ним, начинает замерзать. Через некоторое время лед уже способен самостоятельно удерживать метеорит, и субмарина может убрать подпорку и уйти восвояси. Мать-природа запечатает оставшуюся часть шахты и смоет все следы обмана.

— Но почему? — спрашивала Рейчел, держа распечатку и пристально ее рассматривая. — Зачем понадобилось это делать? Вы уверены, что сканер исправен и не искажает картину?

— Разумеется, уверена! Кроме того, это объясняет присутствие в воде люминесцентного планктона!

Толланду пришлось признать логику Норы. К несчастью, логика была убийственно безупречной. Люминесцентные динофлагеллаты попали в шахту вместе с океанской водой; там они оказались в ловушке и вмерзли в лед. Позже, когда Нора нагрела метеорит, лед непосредственно под ним растаял, и планктон оказался на свободе. Он поднялся наверх, достигнув поверхности ледника внутри хабисферы, и в конце концов погиб от недостатка соленой воды.

— Но это же просто безумие! — присоединился к общему отчаянию Мэрлинсон. — НАСА обнаружило метеорит с вкраплениями окаменелостей. Так с какой же стати беспокоиться о том, где именно он найден? Зачем мучиться, засовывая его в лед?

— Это известно одному лишь черту! — огрызнулась в ответ Нора. — Суть в том, что сканер не врет. А мы попались на удочку. Этот метеорит вовсе не откололся при «Юргенсольском падении». Он лишь недавно был искусственно внедрен в лед. Не больше года назад, иначе планктон уже погиб бы! — Она поставила сканер на санки и принялась закрывать его кожухом. — Мы должны как можно быстрее вернуться и поставить всех в известность! Президент не должен выступать перед народом с недостоверной информацией! НАСА его обмануло!

— Подождите минутку! — воскликнула Рейчел. — Нужно проверить другим сканером, чтобы убедиться. Все это кажется полнейшим абсурдом. Кто нам поверит?

— Все и каждый, — мрачно, сурово ответила Нора, готовя санки в обратный путь. — Как только я вернусь в хабисферу и высверлю еще один образец льда, на сей раз непосредственно под тем местом, где лежал метеорит, все моментально нам поверят, нечего и сомневаться!

Нора убрала тормозные подпорки на полозьях, повернула санки и направилась вверх по склону, с силой вдавливая в лед шипы на ботинках и с поразительной легкостью таща за собой нагруженные санки. Она твердо сознавала свою цель.

— Пойдемте! — громко позвала Нора коллег, пытаясь вывести их из ступора. — Понятия не имею, что и зачем собирается предпринять НАСА, однако твердо уверена, что не собираюсь служить пешкой в…

В этот момент голова Норы Мэнгор резко откинулась назад, словно кто-то очень сильно стукнул ее в лоб. Она издала страшный, почти животный крик, покачнулась и рухнула на лед. Почти в тот же момент закричал и Мэрлинсон. Резко повернувшись, как будто его ударили в плечо, он тоже упал, корчась от боли.

Рейчел мгновенно забыла и о распечатке, которую все еще держала в руке, и о несчастном Мине, и о метеорите, и о странном тоннеле во льду. Она почувствовала, как что-то задело ее ухо, едва не угодив прямо в висок. Инстинктивно упав на колени, она увлекла за собой и Толланда.

— Что это такое? — изумленно воскликнул он.

Единственное, что могла представить Рейчел, — это град, кусочки, оторванные ветром от ледника. Но с какой скоростью должны лететь льдинки, чтобы сразить Нору и Корки? Сотни миль в час!

И тут произошло страшное: на Рейчел и Толланда обрушился шквал странных маленьких градин. Все вокруг них словно пришло в движение. Лед превратился в бурлящий от взрывов полигон. Рейчел легла на живот, с силой воткнула шипы в лед и подползла к единственному доступному укрытию — санкам. Через мгновение рядом оказался и Толланд. Ему пришлось преодолеть гораздо большее расстояние.

Толланд взглянул на Нору и Мэрлинсона, лежавших на льду без всякой защиты.

— Давай подтянем их! — закричал он, дергая связывающую всех четверых веревку.

Но оказалось, что веревка запуталась в санках.

Рейчел быстро сунула распечатку в карман комбинезона и попыталась освободить веревку из-под полозьев. Толланд помогал ей.

Град начал барабанить по санкам, словно стихия решила оставить в покое Нору и Корки, направив все внимание на Рейчел и Толланда. Одна из льдинок угодила в чехол, отскочила и приземлилась на рукаве Рейчел.

Рассмотрев ее, она похолодела: недоумение мгновенно обернулось ужасом. «Градины» оказались рукотворными. На ее рукаве лежал ледяной ровный шарик размером с большую вишню. Поверхность была абсолютно гладкой, безупречную форму искажал лишь шов, идущий по окружности. Очень похож на пулю старинного мушкета, обработанную в механическом прессе. Несомненно, это дело рук человека.

Значит, ледяные пули…

Имея дело с секретными документами военных, Рейчел прекрасно знала о существовании нового экспериментального оружия, так называемого импровизированного снаряжения: специальных винтовок, превращающих снег в ледовые шарики, а в пустыне плавящих песок в стеклянные снаряды. Они могли стрелять даже водой — с силой, которой не выдерживали человеческие кости. Огромное преимущество этого оружия перед обычным состояло в том, что оно использовало доступные материалы и здесь же, на месте, их перерабатывало, обеспечивая боеприпасами в неограниченном количестве. Рейчел понимала, что их сейчас обстреливают пулями, изготовленными тут же, на льду. Все, что необходимо сделать для этого стрелку, — затолкать в обойму необходимое количество снега.

Часто в мире разведки случается так, что чем больше человек знает, тем страшнее кажется ему сценарий действий. И настоящий момент не был исключением. Рейчел искренне предпочла бы блаженное неведение, однако познания в области «импровизированного снаряжения» мгновенно привели ее к единственно возможному выводу: их атакует какое-то подразделение сил специального назначения. Только эти отряды имели доступ к данному виду оружия.

За этим заключением следовало еще одно, куда более устрашающее: вероятность пережить атаку равнялась нулю.

Мрачная мысль тут же получила подтверждение. Один из снарядов пробил чехол санок, прошел через стоящее на них оборудование и попал Рейчел в живот. Даже в толстом комбинезоне она ощутила удар, по силе и резкости равный удару хорошего бойца. Перед глазами внезапно пустились в пляс звезды, и Рейчел опрокинулась, пытаясь удержаться рукой за санки. Майкл отпустил веревку, которой подтягивал Нору, и бросился к Рейчел, но опоздал. Она упала, увлекая за собой и его, и санки с оборудованием. Оба моментально оказались заваленыприборами.

— Это пули… — тяжело выдохнула Рейчел. — Бежим!

Глава 50

Поезд вашингтонского метро двигался слишком медленно. Гэбриэл Эш с трудом терпела его черепашью скорость. Застыв, она сидела в углу полупустого вагона, а за окнами проплывали какие-то смутные очертания. Большой красный конверт, который всучила ей Марджори Тенч, пудовым камнем лежал на коленях.

Необходимо срочно поговорить с Секстоном!.. Поезд, набирая скорость, вез ее по направлению к офису сенатора. Быстрее! Быстрее!

В тусклом свете подрагивающего вагона девушка чувствовала себя так, словно отправилась в нереальное, похожее на галлюцинацию путешествие. За окнами проносились огни тоннеля, напоминая сияние дискотечной иллюминации, а стены бесконечного подземного коридора казались отвесными скалами огромного каньона.

Может, всего этого не было?

Она опустила взгляд к конверту на коленях. Отлепив наклейку, достала одну из фотографий. Лампы в вагоне мигнули, а потом безжалостно высветили невыносимое зрелище. Седжвик Секстон лежит обнаженный в собственном офисе. Удовлетворенное лицо смотрит прямо в камеру. Рядом — смуглое обнаженное тело Гэбриэл.

Она задрожала, быстро засунула фотографию обратно в конверт и поспешно заклеила его.

Все кончено.

Едва поезд выехал из тоннеля, Гэбриэл нащупала в сумочке сотовый телефон и набрала номер сенатора. Услышала голос автоответчика. Озадаченная, она позвонила в офис.

— Это Гэбриэл. Он у себя? — спросила она у секретарши. Та казалась очень раздраженной.

— Где вы были? Он вас искал.

— На встрече. Она затянулась. Мне необходимо немедленно с ним поговорить.

— Теперь придется подождать до утра. Он в Уэстбруке.

Роскошный жилой комплекс Уэстбрук в Вашингтоне. Там у сенатора была квартира.

— Он не отвечает по сотовому, — сказала Гэбриэл.

— Мистер Секстон отключил сегодня все — свободный вечер, — напомнила секретарша. — Он и ушел рано.

Гэбриэл нахмурилась. Свободный вечер. Из-за своих волнений она совсем забыла, что сенатор действительно планировал провести вечер дома. А неприкосновенность подобных вечеров он отстаивал особенно твердо.

«Стучите в мою дверь лишь в том случае, если загорелся дом, — любил повторять Секстон в этих случаях. — Все остальное вполне может подождать до утра».

Сейчас Гэбриэл не сомневалась, что дом горит.

— Необходимо, чтобы вы помогли мне с ним связаться.

— Это невозможно.

— Дело крайне серьезное. Я действительно…

— Да нет, я имею в виду, что это невозможно в самом прямом смысле. Выходя, он даже пейджер положил на мой стол и подчеркнул, чтобы его не беспокоили до самого утра. Очень на этом настаивал. — Секретарша помолчала. — Гораздо решительнее, чем обычно.

— Черт! Ну ладно, спасибо.

Гэбриэл отключилась.

— Площадь Л'Анфан, — прозвучал механический голос. — Пересадка на все направления.

Прикрыв глаза, Гэбриэл попыталась отвлечься, но ужасающие картины и образы буквально преследовали ее. Страшные фотографии их с сенатором игрищ… целая стопка документов, подтверждающих продажность Секстона. Гэбриэл все еще слышала язвительный голос Тенч: «Сделайте то, что необходимо и правильно. Дайте показания. Признайте связь…»

Когда поезд подъезжал к станции, она попыталась представить, что предпринял бы шеф, попади фотографии в газеты. Первый из возможных ответов, пришедших в голову, шокировал и заставил ее покраснеть от стыда.

Секстон начал бы врать.

Неужели это действительно первое, что приходит на ум, когда приходится задуматься о собственном работодателе?

Да, именно так. Он сразу принялся бы врать… причем блестяще.

Если бы фотографии попали в газеты, сенатор просто заявил бы, что это грубая подделка. Цифровая обработка изображения приобретает все большее распространение. В Интернете постоянно попадаются безупречно отретушированные фальшивые фотографии знаменитостей — вернее, их головы, приставленные к чужим телам. Зачастую это оказывались тела звезд порнографического кино. Гэбриэл прекрасно знала об умении сенатора убедительно лгать прямо в телекамеру, поэтому не приходилось сомневаться: он сможет доказать всему миру, что эти фотографии — просто неудачная попытка испортить его карьеру. Секстон непременно разразится гневом и яростью, а возможно, даже обвинит в организации подделки президента.

Неудивительно, что Белый дом не спешит обнародовать свои улики. Гэбриэл справедливо полагала, что факты могли выстрелить и в того, кто их сделал достоянием гласности. Какими бы достоверными ни казались снимки, по сути дела, они ничего не значили.

Она воспрянула духом, ощутив прилив надежды. Белому дому трудно будет доказать обоснованность обвинений и истинность фотографий.

Игра Тенч казалась безжалостной в своей простоте: или признай связь с сенатором, или увидишь, как он отправляется в тюрьму. Но неожиданно все приобрело иной смысл. Белому дому было необходимо, чтобы Гэбриэл признала свое грехопадение на пару с Секстоном, иначе фотографии не стоили ничего. Это рождало уверенность.

Поезд стоял на станции с открытыми дверями, и в душе Гэбриэл тоже словно открылась какая-то потайная дверь, через которую пришла еще одна неожиданная и обнадеживающая догадка.

А может, все рассуждения Тенч о взятках — ложь, попытка поймать ее на удочку неуверенности и неопытности?

В конце концов, что видела Гэбриэл? Какие документы ей представили? Снова ровным счетом ничего убедительного. Несколько отксерокопированных банковских документов, очень плохого качества фотография Секстона в подземном гараже. Все эти улики вполне могут быть сфабрикованными. Хитрая, ловкая Марджори Тенч могла показать фальшивые финансовые бумаги вперемешку с несколькими настоящими — в расчете на то, что Гэбриэл воспримет все целиком. Способ этот носил название «перенос по ассоциации» — политики часто использовали его для проталкивания идей сомнительного содержания.

Гэбриэл попыталась убедить себя в невиновности Секстона. Белый дом в отчаянии, поэтому и решил прибегнуть к дикой азартной игре и запугать Гэбриэл, заставив публично признать предосудительную связь с сенатором. Им очень нужно, чтобы ассистентка Секстона публично, скандально отреклась от собственного работодателя. Тенч пыталась убедить ее выйти из игры, пока это еще возможно. И даже определила время — сегодня до восьми вечера. Прием, аналогичный испытанному методу торговцев, убеждающих покупателя поторопиться. План был четким и выверенным. Из стройной схемы выпадала лишь одна деталь.

Единственным смущающим элементом головоломки оставался тот факт, что Тенч регулярно посылала Гэбриэл электронные письма с информацией, направленной против НАСА.

Не означает ли это, что Белый дом заинтересован в упрочении позиции сенатора относительно НАСА, потому что хочет использовать эту позицию против самого же Секстона? Возможно ли такое? Гэбриэл сознавала, что даже электронные письма имели жесткое логичное объяснение.

Но могло быть и так, что почта приходила вовсе не от Тенч.

Например, Тенч обнаружила среди персонала того самого предателя, который пересылал информацию во вражеский лагерь, уволила его и сама отправила последнее послание, в котором вызвала Гэбриэл на свидание.

Тенч могла притвориться, что намеренно допускала утечку данных НАСА, и тем самым поймать в ловушку ассистентку противника.

Гидравлика поезда зашипела. Сейчас закроются двери.

Гэбриэл невидящими глазами смотрела на платформу. Мысли лихорадочно обгоняли друг друга. Она не знала, имеют ли какой-нибудь смысл ее подозрения или же все это пустые догадки. Однако, как бы то ни было, она ни секунды не сомневалась, что должна немедленно, сейчас же поговорить с сенатором, даже если он сегодня не желает никого видеть и слышать.

Сжав в руке конверт с фотографиями, Гэбриэл быстро вышла из вагона — двери закрылись у нее за спиной, словно дожидались этого момента. Теперь у нее была конкретная цель — жилой комплекс Уэстбрук.

Глава 51

«Сражайся или убегай».

Как биолог, Толланд прекрасно знал, какие физиологические изменения происходят в организме, ощущающем опасность. В кровь начинает поступать адреналин, значительно ускоряется сердечный ритм, и мозг решает, какой из двух древнейших и жизненно важных вариантов выбрать: вступить в сражение или спасаться бегством…

Инстинкт Толланда подсказывал, что надо немедленно бежать, но разум напоминал, что он накрепко связан с Норой Мэнгор. Убегать некуда. На многие и многие мили вокруг единственным укрытием оставалась лишь хабисфера. Атакующие, кто бы они ни были, заняли выгодную позицию выше по склону, а значит, путь к ней отрезан. За спиной открытая всем ветрам ледяная гладь через две мили резко уходила в океанскую воду. Бежать в ту сторону означало обречь себя на верную смерть, поскольку укрыться было совершенно негде. Однако, помимо этих чисто практических соображений против бегства, существовали и иные: Толланд прекрасно понимал, что не может бросить остальных. Нора и Корки все еще лежали на открытом месте, связанные веревкой и с Рейчел, и с ним самим.

Толланд прижался ко льду, а ледяные пули тем временем продолжали молотить по опрокинутым санкам и оборудованию. Он пошарил среди аппаратуры, пытаясь найти оружие, ракетницу, радиоприемник… хоть что-нибудь.

— Бежим! — снова крикнула Рейчел, неровно, прерывисто дыша.

И тут, совершенно неожиданно, ураганный обстрел ледяными пулями закончился. Даже в резком, свистящем ветре ночь сразу показалась необычайно тихой… словно внезапно закончился сильный шторм.

И в это мгновение, осторожно выглянув из-за санок, Толланд стал нечаянным свидетелем самой страшной в его жизни картины.

Выскользнув из кромешной тьмы в полосу света, появились три очень похожие на привидения фигуры. С головы до ног одетые во все белое, они легко и бесшумно ехали на лыжах. Вместо палок они держали в руках большие ружья, не похожие ни на что из всего виденного Толландом раньше. Лыжи их также выглядели очень странно — короткие, необычные, скорее похожие на продолговатые роликовые коньки.

Спокойно, уверенные в том, что они хозяева положения, фигуры затормозили у ближайшей жертвы — лежащей без сознания Норы Мэнгор. Толланд с трудом поднялся на колени и поверх санок посмотрел на врагов. Те быстро глянули на него сквозь свои жуткие взоры-очки. Никакого интереса к его персоне они не проявили.

По крайней мере пока.

Дельта-1 смотрел на женщину, без сознания лежавшую на льду перед ним. Он не ощущал ни малейшего раскаяния. Отлично натренированный солдат, он лишь четко выполнял приказы, не выясняя их мотивов.

Женщина была одета в толстый черный термокомбинезон. На лице ее, возле уха, виднелась рана. Дышала она тяжело и прерывисто. Ледяная пуля точно нашла свою цель и поразила ее.

Теперь время закончить дело.

Дельта-1 опустился на колени. Товарищи его тем временем занялись другими: один — тоже лежавшим неподалеку без сознания мужчиной, второй — теми двумя, что прятались за перевернутыми санями. Они с легкостью могли закончить дело сию же минуту, поскольку их жертвы не были вооружены и деться им было совершенно некуда. Поспешить и прикончить их прямо сейчас было бы неосторожно. Никогда не действуй второпях, если это не продиктовано острой необходимостью. В точном соответствии с инструкцией они убьют этих людей по одному. И не останется ни малейшего следа, говорящего о том, как именно они умерли.

Дельта-1 снял термоперчатки и набрал целую пригоршню снега. Утрамбовав его, он открыл жертве рот и начал засовывать комок ей в горло, стараясь протолкнуть его как можно глубже в дыхательные пути. Она умрет минуты через три.

Этот способ, изобретенный русской мафией, носил название «белая смерть». Жертва задыхалась еще до того, как снег в горле мог растаять. После смерти тело останется теплым еще некоторое время, достаточное для того, чтобы снег превратился в воду. Даже если кто-то и заподозрит неладное, никаких свидетельств насилия обнаружить все равно не удастся, по крайней мере в ближайшее время. В конце концов кто-нибудь, конечно, догадается, но это будет не так скоро. К тому времени ледяные пули уже утонут в снегу, а рана на лице женщины примет такой вид, словно она сильно ударилась о лед.

Троих остальных предстоит лишить возможности сопротивляться, а потом убить примерно тем же способом. Затем они погрузят их всех на санки, оттащат в сторону на несколько сотен ярдов, развяжут соединяющую их веревку и соответствующим образом уложат тела. Через несколько часов трупы замерзнут — жертвы гипотермии и обморожения. Те, кто их обнаружит, непременно будут гадать, что они делали так далеко от намеченного пути, но никто не удивится их смерти. Ракеты догорели, погода испортилась, а в таких условиях умереть на леднике Милна не проблема.

Дельта-1 закончил свое дело. Горло женщины было полно снега. Прежде чем переключить внимание на других, Дельта-1 отстегнул ремень, к которому крепилась связка. Позднее он снова прикрепит ее, а сейчас вовсе не нужно, чтобы те двое, которые прячутся за санками, вздумали попытаться оттащить тело.

Майкл Толланд стал свидетелем убийства настолько страшного, что с трудом мог бы представить подобное даже в самых мрачных фантазиях. Отцепив от связки Нору Мэнгор, люди-призраки, все трое, повернулись к Корки Мэрлинсону.

Необходимо срочно что-то делать!

Корки пришел в себя и сейчас стонал, пытаясь сесть. Один из убийц опрокинул его на спину и сел на него верхом, коленями придавив руки ко льду. Корки невольно вскрикнул от боли, но крик утонул в порыве яростного ветра.

В каком-то сверхъестественном ужасе Толланд шарил среди вещей, упавших с санок. Должно же быть хоть какое-то оружие! Но рука натыкалась лишь на оборудование для исследования льда, изрешеченное ледяными пулями. Рядом, используя ледоруб в качестве подпорки, пыталась подняться Рейчел.

— Бежим… Майк…

Толланд взглянул на ледоруб, ремешком прикрепленный к руке девушки. А ведь он мог бы стать оружием. Вернее, подобием оружия. Интересно, каковы шансы с крошечным топором в руках осилить трех вооруженных людей?

Это просто самоубийство.

Рейчел все-таки удалось сесть, и Толланд заметил, что за ее спиной что-то лежит. Это был большой полиэтиленовый пакет. В надежде найти ракетницу или радиоприемник он засунул в него руку. Однако нашел лишь большой аккуратный сверток. Совершенно бесполезная вещь. Точно такая же была на его исследовательском судне. Небольшой воздушный шар, предназначенный для метеорологического оборудования. Он мог поднять груз, примерно равный по весу персональному компьютеру. Но без баллона с гелием воздушный шар бесполезен.

Судя по доносившимся звукам, Корки отчаянно сопротивлялся. Толланда внезапно охватило такое ощущение беспомощности, которого он еще ни разу в жизни не испытывал. Полное отчаяние. Абсолютная растерянность. Подобно тому, как перед смертью человек видит картины собственной жизни, так и Толланду неожиданно представились давно забытые образы детства. Вот он плавает на яхте в Сан-Педро, постигая хитрости морской забавы — полетов на спинакере. Игра состояла в том, чтобы повиснуть над океаном на завязанном узлом канате, время от времени со смехом ныряя в воду, поднимаясь и падая, словно раскачиваясь на привязанной к колокольне веревке. Судьба твоя в эти минуты определяется капризами океанских ветров и раздувающимся треугольным парусом — спинакером.

Взгляд Майкла вновь обратился к воздушному шару, который он все еще держал в руке. Он прекрасно сознавал, что ум вовсе не сдался, а, напротив, пытается подсказать решение. Полеты на спинакере. Полеты…

Корки отчаянно боролся со своим убийцей. Толланд открыл пакет, в котором был упакован воздушный шар. Он понимал, что для исполнения плана требуется время. Но оставаться здесь и медлить — значит погибнуть. Он схватил сложенный баллон. Наклейка предупреждала: «Осторожно: не использовать при ветре со скоростью больше десяти узлов».

К черту! Крепко обхватив воздушный шар, чтобы не дать ему развернуться, Толланд подобрался к Рейчел, неловко, боком сидевшей на льду. Устроился рядом и, отвечая на недоумение в ее глазах, прокричал:

— Держи!

Протянул сложенный баллон, потом пристегнул грузовое крепление к своему поясу. Перекатившись на бок, другое крепление застегнул на поясе Рейчел. Теперь они составляли единое целое.

Между ними на снегу лежала веревка. Она тянулась к сопротивлявшемуся из последних сил Корки… и еще ярдов на десять к Норе Мэнгор. Однако там она была отстегнута.

Нора уже ушла в мир иной.

Убийцы сосредоточились вокруг бешено сопротивляющегося, не желающего сдаваться Корки. Они приготовили снежный ком и пытались засунуть его в горло жертве. Толланд понимал, что времени в обрез.

Он выхватил из рук Рейчел сложенный баллон. Ткань была легкой, словно папиросная бумага, и в то же время очень прочной. Наступил критический момент.

— Держись!

— Майк? — удивилась Рейчел. — Что…

Толланд подкинул сложенный воздушный шар в воздух. Порывистый ветер подхватил его и моментально расправил, словно парашют. Уже через пару секунд их «парус» надулся, раскрывшись с громким треском. Толланд почувствовал, как дернулся его ремень, и тут же понял, что недооценил силу ветра. Уже через долю секунды они с Рейчел оказались почти поднятыми на воздух. Их с силой тащило вниз по леднику. А еще через мгновение Толланд ощутил, как натянулась веревка, скреплявшая его с Корки Мэрлинсоном. В двадцати ярдах от него ничего не понимающий астрофизик неожиданно вырвался из рук насевших на него ошеломленных врагов, с силой сбросив одного из них. С душераздирающим криком Мэрлинсон тоже понесся вниз по леднику. При этом он едва не задел перевернутые санки, но сумел вовремя сгруппироваться. Последняя веревка тянулась за Корки пустой… Еще совсем недавно она связывала их с Норой Мэнгор.

Толланд мысленно отметил, что в этой ситуации предпринять что-то очень трудно.

Три человеческих тела скользили по леднику, словно марионетки. Вокруг свистели ледяные пули, но уже было ясно, что нападающие упустили свой шанс. Одетые в белое люди-призраки растворились в снежном пространстве. Едва освещенные догорающими сигнальными ракетами, они казались теперь лишь крохотными точками.

Толланд чувствовал, как его безжалостно, все быстрее и быстрее, несет по неровному льду. Ощущение свободы вкупе с чувством облегчения исчезло. Меньше чем в двух милях перед ними, прямо по курсу, ледник обрывался отвесной стеной. И там… там им предстояло падение с высоты ста футов в смертельно холодный Северный Ледовитый океан.

Глава 52

Улыбаясь, Марджори Тенч спускалась в Бюро коммуникаций Белого дома — компьютеризованный информационный центр, распространяющий пресс-релизы, составленные на верхних этажах. Встреча с Гэбриэл Эш прошла успешно. Пока еще не ясно, достаточно ли испугалась эта девочка и признает ли она свою связь с Секстоном, но нет сомнений, что попытка не была лишней.

Марджори подумала, что скорее всего Гэбриэл догадается свалить все на сенатора. Бедняжка и понятия не имеет, как жестко предстоит тому падать.

Всего несколько часов осталось до пресс-конференции по поводу метеорита. И это уж точно поставит заносчивого Седжвика на место. Это станет основным ударом. А если еще согласится помочь Гэбриэл, ее показания добьют сенатора окончательно, после чего Секстон с позором уползет зализывать раны. Утром Тенч пустит в эфир признание Гэбриэл вместе с записью прежних опровержений сенатором их связи.

Серия из двух коротких ударов.

В конце концов, нужна не просто победа на выборах, а именно решительная победа, позволяющая в дальнейшем не оглядываться на конкурентов. Если смотреть на результаты выборов в исторической перспективе, то можно сразу заметить: те президенты, которые попали в Белый дом с небольшим отрывом от соперника, добивались потом значительно меньших успехов. С самого начала они стояли на относительно слабых позициях, и, казалось, конгресс не прощал им этого.

В идеальном варианте крушение избирательной кампании Секстона должно быть полным и бесповоротным. Атака по двум направлениям, уничтожающая противника и с политической, и с этической позиции. Стратегия, известная в Вашингтоне под названием «высоко-низко», была украдена у теоретиков ведения военных действий. Суть ее проста: противника надо заставить сражаться сразу на двух фронтах. Если кандидат обладал некой негативной информацией относительно своего оппонента, то зачастую он был готов ждать, пока не подыщется пара для нее, чтобы представить широкой публике все сразу, ударив в двух направлениях.

Двойная атака всегда эффективнее одиночного удара, особенно в том случае, если она направлена на отдельные аспекты: во-первых, против пунктов программы соперника, а во-вторых, против каких-то сторон его личной жизни. Отражение политической атаки требует логики, в то время как отражение атаки на личность требует страсти. Противостоять же тому и другому одновременно оказывается почти невозможно, поскольку в этом случае необходима невероятная скоординированность действий.

Сегодня вечером Секстону придется напрячься изо всех сил, чтобы придумать, чем компенсировать свой политический провал, вызванный поразительным триумфом НАСА. Но участь его окажется еще тяжелее, когда он столкнется с необходимостью защищать свою позицию в отношении НАСА и одновременно отбиваться от обвинений в сексуальной связи с личной ассистенткой.

Подойдя к двери Бюро коммуникаций, Тенч остро ощутила волнение предстоящей схватки. Да, политика — это война. Советница глубоко вздохнула и посмотрела на часы. 18.15. Пора совершить первый выстрел.

Она вошла.

Бюро коммуникаций было крошечным — и вовсе не из-за недостатка места в Белом доме, а в силу отсутствия необходимости расширяться. Оно представляло собой одно из самых эффективных учреждений связи в мире, хотя работали в нем всего пять человек. В тот момент, когда вошла мисс Тенч, все пятеро очень напоминали пловцов, сгруппировавшихся в ожидании выстрела стартового пистолета.

Не оставалось сомнения, что команда готова к сражению.

Марджори не переставала удивляться, каким образом этот крошечный офис, имея в запасе всего пару часов на подготовку, мог установить контакт более чем с третью цивилизованного мира. Поддерживая электронную связь с десятками тысяч источников информации, разбросанных по всему миру, от самых крупных телевизионных конгломератов до крошечных доморощенных газетенок, Бюро коммуникаций Белого дома имело возможность, нажав несколько кнопок, получить доступ к любому из них.

Компьютеры, оснащенные новейшими программами обработки данных, превращали пресс-релизы в сообщения, готовые поступить на радио, телевидение, в печать и на сайты в Интернете. География самая обширная, от штата Мэн до Москвы. Громоздкие электронные программы обеспечивали работу новостных каналов. Автоматическая телефонная связь давала возможность беседовать с тысячами менеджеров, отвечающих за содержание информационных выпусков, равно как и пускать в эфир заранее записанные сообщения и интервью. Страница новостей в Интернете постоянно обновлялась поступающими сведениями. Крупнейшие вещательные корпорации, способные обеспечить прямой эфир, такие как Си-эн-эн, Эн-би-си, Эй-би-си, Си-би-эс, равно как и иностранные синдикаты, получали бесконечные предложения прямых телевизионных репортажей. И уж конечно, все запланированное к показу непременно отменялось ради экстренных президентских обращений.

Охват средств телекоммуникаций должен быть полным.

Словно генерал, инспектирующий вверенные ему войска, Тенч молча подошла к столу и взяла в руки распечатку содержания «срочного выпуска», того самого, который в эту минуту был загружен во все передатчики, словно снаряд, готовый выстрелить в нужную секунду.

Прочитав текст, Тенч тихо рассмеялась. По обычным стандартам загруженный для передачи текст казался туманным. В нем звучала скорее реклама, чем объявление или сообщение. Однако сам президент приказал Бюро коммуникаций убрать все лишнее. Они так и поступили. Текст был написан идеально — с массой ключевых слов, с интригующими намеками. Смертельное оружие. Даже те информационные агентства, которые использовали в своей работе автоматические «уловители ключевых слов», чтобы с помощью их сортировать входящую информацию, непременно увидели бы множество вех в этом сообщении.

Источник: Бюро коммуникаций Белого дома.

Тема: Экстренное сообщение президента.

Президент Соединенных Штатов сегодня вечером, в 20.00 по восточному времени, в пресс-центре Белого дома проводит срочную пресс-конференцию. Содержание ее в настоящее время систематизируется. Все обычные передающие средства будут обеспечивать прямую аудио- и видеотрансляцию.

Положив бумагу на стол, Марджори Тенч взглянула на сотрудников Бюро и одарила их одобрительным кивком. Они выглядели весьма довольными и готовыми к новым победам.

Глава 53

Рейчел Секстон утратила способность рассуждать логически. Сейчас она не думала ни о метеорите, ни о распечатке полученных сканером данных, лежавшей в кармане, ни о Мине, ни о страшном нападении на них коммандос. Важным казалось лишь одно-единственное.

Выжить!

Внизу проносился лед, похожий на бесконечное скользкое шоссе. Рейчел не понимала, что происходит с ее телом: то ли оно онемело от страха, то ли его защищает плотный костюм. Боли она не чувствовала. Не чувствовала ничего.

И все-таки…

Пристегнутая в районе пояса к Толланду, Рейчел на миг оказалась с ним лицом к лицу, соединившись в неловком объятии. Где-то впереди, наполненный ветром, несся баллон шара, больше всего напоминая тормозной парашют гоночного автомобиля. Корки летел следом, яростно вращаясь, словно падающий с горы валун. Слабое свечение, отмечающее то место, где им пришлось пережить страшную атаку, почти скрылось из виду.

Скорость скольжения все увеличивалась, а с ней все сильнее и слышнее становилось трение нейлоновых костюмов о лед. Трудно было точно определить, с какой скоростью они движутся. Гладкая поверхность под ними с каждой секундой проносилось все быстрее и быстрее. Сверхнадежный воздушный шар не собирался ни рваться, ни замедлять полет, ни отпускать от себя «пассажиров».

Рейчел подумала, что нужно немедленно отцепляться. Ведь они прямой дорогой мчались от одной смертельной опасности к другой. Океан, наверное, уже не дальше мили! Одна мысль о ледяной воде всколыхнула страшные воспоминания.

Порывы ветра становились все резче, а с ними увеличивалась и скорость. Где-то сзади кричал от ужаса Корки. Рейчел понимала, что уже через несколько минут все трое стремительно перелетят через ледяной обрыв и окажутся во власти мертвящей океанской стихии.

Толланд, очевидно, думал о том же — он пытался отстегнуть удерживающие крепления.

— Не могу расцепить! — прокричал он. — Натяжение слишком велико!

Рейчел надеялась, что минутное ослабление ветра поможет Майклу, но безжалостный ветер дул с неослабевающим упорством. Пытаясь помочь, она изогнулась и с силой воткнула в лед шипованные подошвы. Из-за этого в воздух поднялся целый вихрь ледяных и снежных брызг, очень похожий на петушиный хвост. Стремительность движения чуть ослабла.

— Давай! — прокричала Рейчел.

На мгновение канат воздушного шара немного ослаб. Толланд потянул крепление, пытаясь отстегнуться. Ничего не получилось.

— Попробуй снова! — прокричал он.

На этот раз оба изогнулись одновременно и уперлись в лед шипами, подняв в воздух еще больший фонтан льда и снега. От этого их движение замедлилось уже заметнее.

— Еще! — скомандовал Толланд.

Оба на миг перестали скользить. Натяжение ослабло, и Майкл засунул палец под ремень, дергая крючок и пытаясь расстегнуть замок крепления. На сей раз он оказался ближе к цели, но натяжение еще оставалось слишком сильным. Нора не случайно хвалилась, что крепления на их поясах самого высшего качества — особо прочные, со специальным дополнительным отверстием в металле и особыми замками безопасности для того, чтобы они могли выдержать любое возможное натяжение.

Рейчел подумала, что сейчас они могут погибнуть благодаря этим замкам безопасности. Однако ирония эта почему-то совсем не позабавила ее.

— Попробуем еще разок! — скомандовал Толланд.

Собрав всю свою энергию и силу, Рейчел отчаянно изогнулась и вонзила в лед оба шипованных ботинка. Толланд сделал то же самое. Теперь они заскользили, лежа на спинах. При этом крепление у пояса до предела натянуло соединительный канат. Толланд сильнее уперся ногами в лед, а Рейчел выгнулась почти дугой. Трение о лед едва не ломало ей ноги. Рейчел не на шутку испугалась, что кости не выдержат.

— Давай… давай… — Толланд напрягся изо всех сил, пытаясь освободить замок, пока скольжение оставалось не таким стремительным. — Уже почти…

Внезапно на ботинках Рейчел щелкнули шипы. Металлические клеммы оторвались, и шипованные подошвы полетели назад, в ночь, удачно описав дугу прямо над Мэрлинсоном. Воздушный шар немедленно рванул вперед, а Рейчел и Толланд повалились на бок. От внезапного толчка Майкл выпустил из рук замок крепления.

— Черт!

Воздушный шар, словно разозлившись, что на какое-то время потерял скорость движения, снова помчался вперед под мощными порывами ветра. Теперь он несся по леднику еще быстрее, будто почувствовав близость океана. Рейчел понимала, что они стремительно приближаются к обрыву и до падения в Северный Ледовитый океан с высоты ста футов их ожидает еще одна страшная опасность. Дорогу преграждали три огромных снежных завала. Несмотря на воздушную подушку, которой, по сути, являлись их термокомбинезоны, перспектива перелета через нагромождение снега и льда на полной скорости казалась просто ужасной.

Отчаянно сражаясь с соединительным канатом, Рейчел пыталась найти способ отстегнуть воздушный шар. Внезапно она услышала ритмичное постукивание по льду — быстрое стаккато, звук соприкосновения металла с чистым, не прикрытым снегом льдом.

Ледоруб!

В страхе и панике она забыла, что на поясе у нее надежно закреплен ледоруб. Легкий алюминиевый инструмент подпрыгивал на ремне. Рейчел взглянула на веревку, тянущуюся от воздушного шара. Толстый плетеный нейлоновый канат. Рейчел дотянулась до ледоруба. Схватила рукоятку и с силой потянула, до предела натягивая эластичный шнур. Все еще лежа на боку, подняла руки вверх, за голову, приставив зазубренное лезвие топорика к толстому, туго натянутому канату. Начала неуклюже его пилить.

— Да! — обрадовался Толланд, хватаясь за свой ледоруб.

Скользя вниз по леднику на боку, вытянувшись с поднятыми за голову руками, Рейчел изо всех сил пилила еще совсем недавно спасительный, а теперь несущий смерть канат. Синтетический, очень прочный, он все-таки медленно поддавался ее усилиям. Толланд тоже изогнулся, насколько было возможно, поднял руки и начал пилить в той же точке, но снизу. Так, словно дровосеки, они синхронно работали двумя топориками. Иногда лезвия сталкивались, и тогда раздавался пронзительный металлический стук.

Медленно они перерезали толстый канат.

Мелькнула надежда. Они сделают это! Канат не выдержит мощного натиска двоих!

Неожиданно серебристый шар, стремительно увлекающий их вперед, взлетел, словно попал в вертикальный воздушный поток. К собственному ужасу, Рейчел поняла, что он просто следует контуру земной поверхности.

Приехали.

Белая снежная стена преградила путь лишь на мгновение, а в следующее они уже оказались на ней. От удара, который ощутила Рейчел, стукнувшись о крутой склон, перехватило дыхание. Ледоруб выбило из рук. Словно упавший в волны водный лыжник, не имеющий больше сил сопротивляться, Рейчел чувствовала, как их с Толландом тащит вверх. Внезапно они оказались на самой вершине снежной горы. Низина между увалами простиралась далеко под ними. Наполовину перерезанный канат держал их крепко, унося вниз и по равнине к следующей горе. На мгновение перед глазами возник расстилающийся впереди пейзаж. Еще два увала, за ними небольшое плато, а там и обрыв в океанскую бездну.

Словно выражение немого ужаса, охватившего Рейчел, в воздух взвился высокий отчаянный крик Корки Мэрлинсона. Где-то сзади он сейчас еще кувыркался на склоне первой горы. А шар уносил их все вперед и вперед, словно дикий зверь, вырвавшийся из клетки.

Неожиданно над головой раздайся громкий, похожий на выстрел, звук. Перерезанный канат все-таки не выдержал. Конец его угодил Рейчел прямо в лицо. Внезапно она поняла, что стремительно падает. А где-то вверху шар, наконец-то оказавшись на свободе, стремительно понесся к океану.

Запутавшись в веревках, Рейчел и Толланд полетели вниз. Рейчел сжалась в ожидании скорого падения. Едва миновав вершину второго увала, они приземлились на другом ее краю. К счастью, удар немного смягчился за счет костюмов. Мир превратился в путаницу рук, ног и льда. Рейчел ощутила, что ее стремительно уносит под откос, прямо в низину, разделяющую ледяные горки. Инстинктивно она раскинула руки и ноги, пытаясь оттянуть встречу со следующей горой. Движение замедлилось, но очень незначительно, и уже через несколько секунд они с Толландом летели вверх по склону. На самой вершине они снова взлетели в воздух. И скоро Рейчел в ужасе поняла, что они оба начали финальный, смертельный спуск по склону горы на граничащее с океаном плато… последние восемьдесят футов ледника Милна.

Они мчались к обрыву, и в этот момент Рейчел почувствовала, что их немного тормозит Корки, соединенный с ними веревкой. Она понимала, что движение замедляется. К несчастью, торможение началось чуть-чуть позже, чем следовало бы. Обрыв ледника стремительно приближался. Невольно вырвался беспомощный крик.

Край ледовой поверхности легко выскользнул из-под них. Последнее, что запомнила Рейчел, было падение.

Глава 54

Жилой комплекс Уэстбрук расположен на Н-стрит, 2201, в северо-восточном районе. Обитатели его могут похвастаться тем, что имеют один из немногих совершенно точных адресов в Вашингтоне.

Гэбриэл стремительно прошла сквозь позолоченную вращающуюся дверь в мраморный холл, украшенный шикарным, но очень шумным водопадом.

Портье за конторкой взглянул на Гэбриэл с явным удивлением:

— Мисс Эш? Я и не знал, что вы должны сегодня навестить нас.

— Я опоздала. — Гэбриэл быстро расписалась в книге посетителей. Часы на стене показывали 18.22.

Портье замялся:

— Сенатор дал мне список, но вас в нем…

— Политики всегда забывают о тех людях, которые помогают им больше других.

Она с улыбкой направилась к лифту. Портье явно пребывал в сомнениях.

— Лучше я позвоню…

— Спасибо, — ответила Гэбриэл, заходя в лифт и нажимая кнопку.

Она-то прекрасно знала, что сенатор отключил все свои телефоны.

Поднявшись на девятый этаж, Гэбриэл вышла из лифта и зашагала по изящно отделанному коридору. В самом его конце, возле двери Секстона, виднелся его личный агент безопасности — славный могучий телохранитель. Сидя на банкетке, великан явно скучал. Гэбриэл удивилась его присутствию. Однако охранник удивился еще больше. Заметив Гэбриэл, он вскочил на ноги.

— Я все знаю, — заговорила она, не пройдя и половины коридора. — Сегодня у сенатора личный вечер. И он не хочет, чтобы его беспокоили.

Охранник кивнул:

— Он очень строго приказал, чтобы никаких посетителей…

— Дело экстренное.

Телохранитель встал перед дверью, создав непреодолимую преграду.

— У него личная встреча.

— Правда? — Гэбриэл вытащила из-под мышки красный конверт. Помахала им перед лицом охранника, показывая печать Белого дома. — Я только что из Овального кабинета. И срочно должна передать сенатору эту информацию. Так что несколько минут тем приятелям, которых он сегодня принимает у себя, придется обойтись без своего радушного хозяина. Ну а теперь пропустите-ка меня.

Увидев печать Белого дома, телохранитель заколебался. Гэбриэл подумала, что лучше бы обойтись без демонстрации содержимого.

— Оставьте документы, — предложил телохранитель, — я передам.

— Нет! У меня прямые указания Белого дома передать их лично, из рук в руки. Если я сейчас же, немедленно, не поговорю с сенатором, вполне возможно, уже завтра нам всем придется искать работу. Ясно?

На лице охранника изобразилась борьба настолько острая, что Гэбриэл поняла: сенатор действительно строго-настрого приказал, чтобы его не беспокоили. Так что ей пришлось прибегать к крайней мере. Сунув конверт прямо в лицо охраннику, она понизила голос до шепота и произнесла те шесть слов, которых вся вашингтонская служба безопасности боится больше всего:

— Вы просто не понимаете суть ситуации.

Телохранители политических деятелей никогда не понимали сути ситуации, и этот факт чрезвычайно их раздражал. Они выполняли тупую роль орудия защиты, постоянно пребывая в неведении и то и дело оказываясь перед выбором: то ли твердо придерживаться приказа, то ли рисковать работой, вникая в тонкости очередного кризиса.

Охранник тяжело вздохнул, вновь внимательно взглянув на конверт из Белого дома.

— Хорошо, но я скажу сенатору, что вы категорически потребовали впустить вас.

Он открыл дверь, и Гэбриэл поспешила проскочить, пока верный страж не передумал. Вошла в квартиру и тихо закрыла за собой дверь.

Оказавшись в прихожей, она услышала в гостиной мужские голоса. Сегодняшний частный вечер явно не был результатом одного-единственного телефонного разговора, который Гэбриэл слышала в машине сенатора.

Направляясь по коридору в гостиную, девушка прошла мимо открытого шкафа и увидела там с полдюжины дорогих мужских пальто, шерстяных и твидовых. Рядом со шкафом на полу стояло несколько портфелей, также красноречиво свидетельствовавших об уровне достатка их владельцев. Все дела явно остались в коридоре. Гэбриэл, разумеется, прошла бы мимо портфелей, но один из них привлек ее внимание. На именной табличке значился логотип компании. Ярко-красная ракета.

Гэбриэл остановилась, а потом даже опустилась на колени, чтобы прочитать надпись.

«Спейс Америка, инк.», — гласила табличка.

Насторожившись, Гэбриэл внимательно посмотрела на другие портфели.

«Биэл аэроспейс», «Микрокосм, инк.», «Ротэри рокет компани», «Кистлер аэроспейс».

В голове зазвучал резкий голос Марджори Тенч: «А знаете ли вы, что Секстон берет взятки у частных аэрокосмических компаний?»

Гэбриэл взглянула вдоль темного коридора в освещенную гостиную. Сердце ее начало бешено колотиться. Она понимала, что должна заговорить, каким-то образом объявить о своем присутствии, но лишь тихо пошла вперед. Неслышно приблизилась к двери и остановилась в нескольких футах от входа, в тени… Внимательно прислушалась к разговору в комнате.

Глава 55

Дельта-3 остался на месте, чтобы забрать тело Норы Мэнгор и санки, а двое его товарищей бросились за добычей вниз по леднику.

Они ехали не на простых, а на моторных лыжах. Разработанная на основе гражданских моторных лыж марки «Фаст трэкс», эта специальная модель представляла собой суперсовременную конструкцию с миниатюрными моторчиками — по сути, на каждую ногу лыжник надевал по снегоходу. Скорость контролировалась соединением кончиков указательного и большого пальцев правой руки, когда входили в контакт две пластины, помещенные в перчатке. В ботинки были встроены мощные батареи, шумоизоляция позволяла ехать почти бесшумно. Хитроумная конструкция предусматривала, что кинетическая энергия, порождаемая силой притяжения и вращением моторчика при спуске с горы, автоматически накапливалась, чтобы на следующем же подъеме подзарядить батареи.

Подгоняемый ветром, низко наклонившись, Дельта-1 мчался к океану, внимательно рассматривая поверхность ледника вокруг. Его система ночного видения намного превосходила модель «Патриот», используемую моряками. Дельта-1 смотрел через укрепленное на голове устройство с шестиэлементными линзами размером сорок на девяносто миллиметров, трехэлементным двойным увеличителем и инфракрасным сканером сверхдальнего действия. Окружающий мир представал в холодном голубом свечении, а не в зеленом, как в других приборах. Эта цветовая гамма была специально разработана для активно отражающих поверхностей, подобных льдам Арктики.

Приближаясь к первой из снежных горок, Дельта-1 увидел несколько полосок недавно потревоженного снега. Они поднимались вверх, на склон. Беглецы или не догадались, или не смогли отцепить свой импровизированный парус. Так или иначе, если они не сумели это сделать до того, как взлетели на последнюю, третью горку, то наверняка уже плавают где-нибудь далеко в океане. Дельта-1 знал, что термокомбинезоны, в которые одеты жертвы, продлят им жизнь в ледяной воде, но безжалостное течение вынесет их в открытый океан. И там они непременно утонут.

Несмотря на уверенность, Дельта-1, как всегда, подчинился инструкции. А она приказывала не оставлять ничего непроверенного. Значит, необходимо увидеть тела. Низко пригнувшись, он сжал пальцы, увеличивая скорость, чтобы подняться на склон.

Майкл Толланд лежал неподвижно, пытаясь определить, все ли у него цело. Он чувствовал себя изрядно избитым, однако кости, кажется, не были сломаны. Сомневаться не приходилось: наполненный гелем термокомбинезон сделал свое дело, уберег от множества серьезных травм. Майкл открыл глаза. Мысли фокусировались медленно. Воздух казался мягче, спокойнее. Ветер все еще завывал, но не с прежней силой.

Судя по всему, они пересекли рубеж.

Собравшись с мыслями, Толланд осознал, что лежит на льду, под прямым углом распростертый на Рейчел Секстон. Их пояса были все еще скреплены между собой. Майкл чувствовал, что Рейчел дышит, однако лица ее не мог рассмотреть. С неимоверным трудом он скатился на лед.

— Рейчел! — позвал он, сам не понимая, говорит ли вслух или только мысленно.

Толланд помнил последние секунды дикого полета: неожиданный рывок баллона вверх, обрыв каната, стремительное движение вниз, по склону, затем столь же мощный подъем на вершину последнего гребня, перелет через него, скольжение к краю, к обрыву,где лед неожиданно кончался.

Толланд и Рейчел упали, однако падение оказалось странно коротким. Вместо того чтобы, как ожидалось, упасть в океан, они пролетели около десяти футов, ударились о лед и наконец-то остановились. За ними этот путь повторил и привязанный к Рейчел Корки Мэрлинсон.

Подняв голову, Толланд посмотрел в сторону океана. Недалеко от них лед заканчивался отвесным обрывом, за которым плескалась вода. Оглянувшись назад, Толланд постарался хоть что-то разглядеть в кромешной тьме. Чуть выше, ярдах в двадцати, взгляд уперся в ледяную стену, словно нависавшую над головой. Только сейчас он осознал, что же произошло. Они соскользнули на нижнюю ледяную террасу. Она была плоской, по площади равной хоккейному полю и частично разрушенной, в любой момент готовой отломиться и уплыть в океан. Лед трескался.

Толланд оглядел непрочную ледовую платформу, которая спасла им жизнь. Широкий квадратный ломоть висел словно огромный балкон, с трех сторон окруженный водной бездной. К леднику он прикреплялся торцом, и даже невооруженным глазом было заметно, что держится он непрочно. По линии соединения террасы с ледником проходила зияющая расщелина шириной почти в четыре фута. Сила земного притяжения неумолимо делала свое дело.

Расщелина представляла собой страшное зрелище. Но еще страшнее было распростертое на льду тело Корки Мэрлинсона. Астрофизик лежал в десяти ярдах, на конце натянутой до отказа связки.

Толланд попытался подняться, но это ему не удалось. Он все еще был накрепко сцеплен с Рейчел. Немного передвинувшись, он начал расстегивать крепления.

Рейчел пошевелилась и попыталась сесть.

— Мы разве не упали в воду? — В ее голосе сквозило искреннее изумление.

— Приземлились на нижний кусок льда, — пояснил Толланд, наконец-то отстегнувшись. — Надо помочь Корки.

Он с трудом поднялся, преодолевая слабость в ногах. Крепко сжал веревку и начал тянуть. Корки заскользил по льду. После дюжины рывков он оказался в нескольких футах от товарищей.

Астрофизик выглядел сильно помятым и избитым. Защитные очки слетели, щека поранена, из носа течет кровь. К счастью, худшие опасения оказались беспочвенными: Мэрлинсон перекатился поближе к Толланду и сердито посмотрел на него.

— Г-господи… — с трудом, заикаясь, произнес он, — что это была за чертова игра?

У Толланда сразу отлегло от сердца.

Рейчел наконец-то села, беспомощно щурясь. Оглянулась.

— Нам бы… как-нибудь отсюда выбраться. Эта льдинка, похоже, собирается упасть.

Спорить никто не стал. Единственным вопросом оставалось, как именно это сделать.

Перебирать варианты не пришлось. Над ними, на леднике, послышался хорошо знакомый высокий звук. Посмотрев вверх, Толланд сразу заметил две белые фигуры. Без малейшего усилия они остановились на краю обрыва. Глядя вниз, на беспомощно ползающих по льду людей, преследователи готовились к последнему, решающему действию.

Дельта-1 поразился, увидев всех троих беглецов живыми. Однако он не сомневался, что это ненадолго. Они упали на ту часть ледника, которая уже начала от него откалываться. Троицу легко можно уничтожить, как и ту женщину, которая осталась лежать далеко позади. Однако сам собой возник другой вариант — идеальный, при котором тела исчезнут бесследно.

Дельта-1 сосредоточился на расширяющейся трещине. Она все отчетливее вырисовывалась между стеной ледника и торчащим в его боку куском льда, на котором находилась троица.

Льдина опасно покосилась, готовая в любую минуту отломиться и рухнуть в бездну.

Почему бы не сейчас?

Здесь, на леднике, безмолвие полярной ночи время от времени прерывалось оглушительными взрывами. Звук этот означал, что от ледника отламываются огромные куски и падают в океан. Это так естественно. Разве кто-нибудь сможет заподозрить неладное?

Ощутив знакомый прилив адреналина, который всегда сопровождал его в деле, Дельта-1 сунул руку в сумку и достал тяжелый округлый предмет. Это была «хлопушка» — несмертельная разрывная граната, способная на какое-то время лишить врага ориентации. Она давала яркую вспышку и оглушительную взрывную волну. Однако Дельта-1 не сомневался, что на этот раз граната окажется именно смертельной.

Он встал на самом краю, пытаясь рассмотреть, насколько глубока трещина. Двадцать футов? Или пятьдесят? Он знал, что это не имеет никакого значения. Его план окажется эффективным в любом случае.

Со спокойной уверенностью, выработанной бесконечными повторениями действия, Дельта-1 установил на таймере отсрочку в десять секунд, снял чеку и бросил гранату в расщелину. Она улетела в темноту и пропала.

Дельта-1 и его товарищ отошли от края льда.

Несмотря на жуткую слабость, Рейчел Секстон ясно поняла, что именно бросили в трещину эти несущие смерть белые фигуры. Знал ли это Майкл Толланд, или же он просто прочитал в ее глазах страх — но он вдруг резко побледнел, окинув полным ужаса взглядом гигантский кусок льда, ставший для них ловушкой.

Словно грозовое облако, освещенное вспышкой молнии, ярко засиял лед под ногами. Во всех направлениях полетели жуткие белые искры. Ледник осветился на сотню ярдов вокруг. А потом раздался взрыв. Не гулкий рокот, как при землетрясении, а оглушающий удар, потрясший все вокруг. Рейчел почувствовала, как ударная волна проходит сквозь лед и опрокидывает ее навзничь.

В то же мгновение, словно кто-то вогнал между стеной ледника и «балконом» огромный клин, плита начала с душераздирающим треском откалываться. Взгляды Рейчел и Толланда застыли в немом ужасе. Корки, не выдержав, закричал.

Льдина ушла из-под ног, проваливаясь в бездну.

На какую-то долю секунды Рейчел ощутила невесомость, повиснув над многотонной ледяной глыбой. А потом полетела вниз, в холодную океанскую бездну.

Глава 56

Огромная глыба заскользила вдоль отвесной стены ледника, страшным гулом поражая и слух, и душу. В воздух поднялись гигантские водяные волны. Толланд, Рейчел и Корки совершили не очень мягкую посадку на льду.

Глыба начала погружаться в океан, и Рейчел увидела, как стремительно растут вокруг бурлящие волны. Вода расступалась, словно нехотя принимая в свое лоно новорожденный айсберг. Выше… выше… и вот наконец это произошло. Вернулся ночной кошмар. Лед, вода, темнота. Ужас был почти первобытным.

Льдина погрузилась в глубину, и Северный Ледовитый океан бешеным потоком набросился на людей. В этой водной буре Рейчел ощутила, как они опускаются все ниже и ниже. От удара соленой воды кожа на лице словно загорелась. Ледяной пол ушел изпод ног, и Рейчел, поддерживаемая наполненным гелем комбинезоном, отчаянно начала барахтаться, то и дело отплевываясь. Товарищи боролись рядом, и обоим явно мешала связка. Не успела Рейчел выкарабкаться, как услышала голос Толланда:

— Она поднимается!

И тотчас, подобно мощному локомотиву, льдина со стоном остановилась, а потом начала обратный путь. Сквозь толщу воды доносился страшный, низкой частоты гул, словно трясли гигантский лист железа.

Льдина шла наверх, вздымая над собой волны. Океан вокруг ревел, и вот наступил момент, когда лед и человек встретились. Напрасно пыталась Рейчел сохранить равновесие. Льдина вытолкнула ее высоко в воздух, обдав миллионами галлонов соленой океанской воды. Выскочив на поверхность, гигантская глыба запрыгала на месте, качаясь и вздрагивая в поисках равновесия. Вода начала уходить с льдины, мощной силой увлекая за собой и Рейчел. Вот она уже на самом краю. Скользя на животе, ясно видит стремительно приближающийся конец льдины.

«Держись! — внезапно прозвучал в голове голос матери. Точно так же она кричала ей, когда ребенком Рейчел провалилась под лед на пруду. — Держись! Не смей уходить под воду!»

Связка давила, не давая дышать и отнимая остатки воздуха в легких. В нескольких ярдах от края льдины Рейчел удалось остановиться. Ее закружило на месте. В десяти ярдах от себя она увидела Корки. Связанный с Рейчел крепкой веревкой, он тоже затормозил. А когда вода отступила, недалеко от Корки показалась еще одна темная фигура. На четвереньках, яростно отплевываясь и крепко держась за связку, стоял Майкл Толланд.

Остатки воды стекли с айсберга. Рейчел лежала неподвижно, с ужасом прислушиваясь к звукам океана. Но тут подступил страшный холод. Пришлось быстро встать на четвереньки. Айсберг медленно покачивался, словно кубик льда в стакане с коктейлем. Измученная, с трудом сознавая действительность, Рейчел поползла к товарищам.

Высоко на леднике Дельта-1 внимательно осматривал океан сквозь очки ночного видения. Вода неистово бурлила вокруг только что образовавшегося плоского айсберга. Тел в воде заметно не было, но это неудивительно: океан темен, а комбинезоны жертв черные.

Оглядывая огромную плавающую льдину, Дельта-1 с трудом удерживал ее в фокусе. Она быстро удалялась, попав в стремительное течение. Уже готовый отвернуться, Дельта-1 неожиданно заметил три черных точки на льду. Что это, тела? Он попытался сфокусироваться на них.

— Есть что-нибудь? — поинтересовался Дельта-2.

Дельта-1 молчал, сосредоточенно настраивая очки. И вот наконец в бледном сиянии айсберга он разглядел три раскиданные по льду человеческие фигуры. Живы люди или мертвы, было непонятно. Да это и не имело никакого значения.

Если они еще живы, то даже в своих защитных костюмах не протянут больше часа. Они промокли, начинается шторм, и льдину стремительно уносит в самый губительный океан на планете. Тела никто и никогда не найдет.

— Да нет, ничего особенного, просто тени, — ответил Дельта-1 товарищу. — Пора возвращаться на базу.

Глава 57

Сенатор Седжвик Секстон поставил бокал с шампанским на мраморную каминную полку и некоторое время смотрел в огонь, пытаясь собраться с мыслями. Все шестеро гостей, проводивших с ним сегодняшний вечер, сидели молча, в напряженном ожидании. Светский разговор закончился. Настало время для дела. Сенатору Секстону предстояло изложить свою позицию.

Политика — это торговля.

Необходимо установить доверие. Дать понять тем, кто ставит на тебя, что понимаешь все их проблемы.

— Как вы, наверное, знаете, — начал наконец сенатор, поворачиваясь к гостям, — на протяжении последних месяцев я встречался со многими людьми, занимающими такое же положение, как и вы сами. — Он улыбнулся и сел, словно заметив, что возвышается над ними. — Но вы первые, кого я пригласил к себе домой. Вы все люди выдающиеся, и эту встречу я почитаю за большую честь.

Секстон сложил руки на груди и обвел сидящих взглядом, как будто лично приветствуя каждого из почетных гостей. А потом сосредоточился на номере первом — грузном человеке в ковбойской шляпе.

— «Спейс инкорпорейтед», Хьюстон! — торжественно провозгласил сенатор. — Я приветствую вас.

Техасец поморщился:

— Ненавижу этот город.

— Не могу вас винить. Вашингтон отнесся к вам несправедливо.

Ковбой сверкнул из-под своей шляпы глазами, но ничего не ответил

— Двенадцать лет назад, — вновь заговорил Секстон, — вы сделали правительству Соединенных Штатов предложение. Взялись всего лишь за пять миллиардов долларов построить космическую станцию.

— Именно так. У меня до сих пор хранятся все чертежи и документы.

— Однако НАСА сумело убедить правительство в том, что проект космической станции должен быть разработан космическим агентством.

— Верно. И НАСА начало строительство десять лет назад.

— Ровно десять лет назад. И до сих пор станция не работает, как должна, а проект уже подорожал в двадцать раз.

По комнате пронесся гул голосов — предприниматели дружно согласились. Секстон вновь обвел их взглядом, словно проверяя контакт.

— Я в курсе того, — продолжал он, теперь уже обращаясь ко всем сразу, — что некоторые из вас предложили запустить частные космические корабли многоразового использования. И каждый полет стоил бы всего лишь пятьдесят миллионов долларов.

Все снова согласно кивнули.

— Однако НАСА и здесь перебежало вам дорогу, сбив цену до тридцати восьми миллионов… и это несмотря на то, что истинная стоимость одного их полета составляет больше ста пятидесяти миллионов долларов.

— Таким способом они просто не пускают нас в космос, — вставил один из гостей. — Частный сектор никак не может конкурировать с компанией, которая способна позволить себе осуществлять космические рейсы с убытком в четыреста процентов и, несмотря на это, оставаться в бизнесе.

— Да и не стоит пытаться это делать, — заметил Секстон.

Все снова кивнули.

Теперь Секстон повернулся к предпринимателю, сидящему рядом. Его папку он изучил с особым интересом. Как и многие другие бизнесмены, финансирующие избирательную кампанию сенатора, этот человек когда-то служил военным инженером, но потом разочаровался в своей профессии, поскольку зарплата его никак не удовлетворяла, а правительственная бюрократия только мешала. Поэтому он оставил службу и отправился искать счастья в космическом бизнесе.

— «Кистлер аэроспейс», — обратился к нему Секстон, сокрушенно качая головой. — Ваша компания спроектировала и построила ракету, способную перевозить грузы за две тысячи долларов фунт. И это в сравнении с десятью тысячами за фунт, которых требует НАСА. — Секстон помолчал, усиливая эффект. — И все же клиентов у вас нет.

— Откуда же у меня появятся клиенты? — с готовностью откликнулся бизнесмен. — На прошлой неделе НАСА подрезало нас, запросив с компании «Моторола» всего восемьсот двенадцать долларов за фунт, чтобы обеспечить работу спутника связи. То есть они запустили этот спутник с убытком в девятьсот процентов!

Секстон кивнул. Налогоплательщики покорно финансировали агентство, работающее в десять раз менее эффективно, чем его конкуренты.

— Абсолютно ясно, — заговорил он проникновенным голосом, — что НАСА очень упорно работает над тем, чтобы ослабить конкуренцию в космосе. Агентство просто-напросто выдавливает частных предпринимателей, назначая цену ниже рыночной стоимости.

— Не космос, а «Уол-март», — вставил ковбой.

Секстону понравилось сравнение. Надо будет его запомнить и взять на вооружение. Компания «Уол-март» получила известность, проникнув на новые для себя рынки при помощи продажи продуктов по смехотворной цене. Этим способом ей удалось вытеснить местных предпринимателей.

— Мне чертовски надоело, — пробурчал техасец, — платить миллионные налоги на бизнес лишь для того, чтобы Дядя Сэм с помощью этих денег воровал моих же клиентов!

— Я прекрасно вас понимаю, — тут же повернулся к нему Секстон.

— Мою компанию «Ротэри рокет» убивает нехватка корпоративного спонсорства, — заявил одетый с иголочки джентльмен. — Законы против спонсорства — истинный криминал.

— Согласен, — отреагировал Секстон.

Еще через пару минут он с неприятным удивлением узнал, что НАСА использовало и другой способ установления монополии на космическое пространство. Агентство инициировало принятие федеральных указов против размещения рекламы на космических аппаратах. Запрещая частным компаниям зарабатывать на корпоративном спонсорстве и рекламных логотипах, как это делают, например, профессиональные автогонщики, им позволяют помещать на космических кораблях лишь аббревиатуру США и название фирмы. В стране, тратящей в год по сто восемьдесят пять миллионов долларов только на рекламу, ни единый рекламный доллар не попал на счета частной космической компании.

— Но это же просто грабеж! — возмутился один из гостей. — Моя компания рассчитывает оставаться в бизнесе достаточно долго, а уже на будущий год, в мае, запустить первый туристический корабль многоразового использования. Надеемся на широкий резонанс в прессе. Корпорация «Найк» только что предложила нам семь миллионов спонсорских денег лишь за то, чтобы мы нарисовали на обшивке ее эмблему и написали девиз: «Просто сделай это!» Корпорация «Пепси» предложила в два раза больше. Они просят поместить слоган «Пепси: выбор нового поколения». Но по федеральным законам если мы поместим на борту корабля рекламу, то нам просто запретят его запустить.

— Непременно запретят, — согласился сенатор. — Если мне удастся прийти к власти, я буду работать на отмену этого безобразного законодательства, направленного против спонсорства. Твердо обещаю: космос будет так же открыт для рекламы, как открыт для нее каждый квадратный дюйм на Земле.

Секстон окинул слушателей внимательным взглядом, стараясь заглянуть каждому в глаза. Голос его теперь звучал торжественно.

— Однако нам всем необходимо сознавать, что крупнейшим препятствием к коммерциализации космоса являются не законы, а скорее то, каким образом эта сфера воспринимается населением. Большинство американцев все еще имеют излишне романтическое представление о государственной космической программе. Они до сих пор полагают, что НАСА — необходимое для страны агентство.

— Это все убогие голливудские киношки! — возмущенно воскликнул один из бизнесменов. — Сколько Голливуд налепил историй о спасении землян от астероидов-убийц? И во всех героем выступает именно НАСА! Чистой воды пропаганда!

Секстон понимал, что изобилие голливудских поделок в пользу НАСА имеет чисто экономическую основу. НАСА быстро осознало, каким потенциалом обладает Голливуд в деле повышения популярности любой структуры, после того как огромную популярность приобрел блокбастер «Топган», в котором Том Круз играет пилота истребителя. Фильм этот, по сути, был двухчасовым рекламным роликом американского военно-морского флота и авиации. Без лишнего шума, потихоньку, агентство начало предоставлять киностудиям бесплатную возможность работать на своих полигонах и площадках — на космодромах, взлетно-посадочных полосах, в центрах управления полетами, в тренировочных центрах. Продюсеры, привыкшие повсюду платить огромные гонорары за использование территории, с готовностью ухватились за возможность сэкономить миллионы производственных денег, снимая на «бесплатных» площадках. И разумеется, Голливуд получал доступ на них лишь после того, как НАСА одобряло сценарий.

— Промывание мозгов широкой публике, — проворчал бизнесмен, имевший явное латиноамериканское происхождение. — Еще хуже фильмов оказываются заигрывания с населением страны. Послать в космос кого-нибудь из высокопоставленных граждан? Собрать чисто женский экипаж? Все это исключительно ради общественного резонанса!

Секстон вздохнул и заговорил трагическим голосом:

— Да, верно, как и в той истории, случившейся в восьмидесятых годах. Департамент образования оказался банкротом и обвинил НАСА в том, что агентство израсходовало средства, которые могли бы пойти на нужды образования. НАСА же придумало публичный трюк, чтобы доказать свое внимание к проблемам школы. Космическое агентство послало в космос учительницу. — Секстон выдержал драматическую паузу. — Вы все прекрасно помните Кристу Маколиф.

В комнате повисло выразительное молчание.

— Джентльмены, — продолжал сенатор, снова встав и приняв театральную позу перед камином, — думаю, американцам пора понять правду ради нашей же общей пользы. Пора осознать, что НАСА вовсе не ведет нас в космическую высь, а скорее препятствует изучению и использованию космоса. Космонавтика ничем не отличается от любой другой отрасли промышленности, а потому принижение роли частного сектора в ней имеет криминальный характер. Возьмите, к примеру, компьютерную индустрию. В ней прогресс идет так быстро, что другим постоянно приходится догонять! И почему же это происходит? Да потому, что в данной отрасли действует система свободного рынка и свободного предпринимательства. А эта система вознаграждает эффективность и дальновидность не чем иным, как прибылями. Представьте, что произошло бы, попади компьютерная сфера целиком в руки государства… Скорее всего мы до сих пор бы оставались в Средних веках. В том, что касается космоса, мы топчемся на месте. А следовательно, нужно отдать его исследование и использование частному сектору. Американцы с приятным удивлением обнаружат быстрое развитие этой сферы, появление новых рабочих мест, увидят воплощение своей мечты. Я твердо уверен, что необходимо позволить системе свободного предпринимательства проложить нам дорогу к новым высотам в космосе. И если мне суждено стать президентом, то первой и главной моей задачей будет именно открытие новой эпохи фронтира.

Сенатор поднял бокал с шампанским.

— Друзья мои, сегодня вы пришли сюда, чтобы решить, достоин ли я вашего внимания и поддержки. Надеюсь, что сумел убедить вас. Точно так же, как для основания промышленной компании требуются инвесторы, требуются они и для формирования нового президентского правления. Акционеры любого бизнеса ожидают дивидендов на вложенные средства. И вы, выступив в качестве политических акционеров, вправе ожидать дивидендов на свой капитал. Мой призыв к вам сегодня очень прост: вложите в меня деньги, и я вас не забуду и не оставлю. Ни за что и ни при каких обстоятельствах. У нас с вами общая миссия и общее дело.

Секстон приветствовал бокалом каждого из сидящих.

— С вашей помощью, друзья мои, совсем скоро я окажусь в Белом доме… а вы сможете осуществить в космосе свои самые сокровенные мечты.

В пятнадцати футах от сенатора Седжвика Секстона, в темном уголке, замерев, стояла его верная ассистентка и помощница Гэбриэл Эш. Из гостиной слышался приятный звон хрустальных бокалов и уютное потрескивание огня в камине.

Глава 58

По хабисфере метался молодой техник НАСА. Случилось ужасное! Он разыскал администратора Экстрома — великан отдавал последние распоряжения в пресс-центре.

— Сэр, — задыхаясь, с трудом выговорил техник, — произошел несчастный случай!

Экстром повернулся, еще не осознавая услышанного:

— Что ты сказал? Несчастный случай? Где?

— В метеоритной шахте. Только что всплыло тело. Доктор Уэйли Мин…

Лицо Экстрома ровным счетом ничего не выражало.

— Доктор Мин? Как…

— Мы его вытащили, конечно, но слишком поздно. Сделать уже ничего нельзя. Он мертв.

— Ради Бога! Сколько же он там находился?

— Думаем, примерно с час. Похоже, он поскользнулся и упал, опустился на дно, а потом снова всплыл.

И без того красное лицо Экстрома приобрело бордовый оттенок.

— Черт подери! Кто еще знает об этом?

— Никто, сэр. Только мы вдвоем. Мы его выловили и решили, что прежде всего нужно сказать вам…

— Правильно. — Экстром тяжело вздохнул. — Немедленно спрячьте куда-нибудь тело доктора Мина. И ничего никому не говорите.

Техник, казалось, не ожидал такого ответа.

— Но, сэр, я…

Экстром положил огромную руку на плечо парня:

— Слушай меня очень внимательно. Это трагический несчастный случай, и я о нем глубоко сожалею. Позже я займусь этим. Но сейчас не время.

— Так вы хотите, чтобы я спрятал тело?

Холодные северные глаза Экстрома не выдержали изумленного взгляда парня.

— Подумай сам. Мы, конечно, можем рассказать сейчас всем об этой трагедии, но чего мы добьемся? До пресс-конференции остался час. Объявление о несчастном случае лишь бросит тень на великое открытие и всех расстроит. Доктор Мин совершил ошибку, повел себя крайне неосторожно, и я вовсе не намерен заставлять НАСА за это расплачиваться. Независимые ученые и так привлекут к себе достаточно внимания. Не стоит позволять грубой ошибке одного из них бросать тень на наш триумф. Смерть доктора Мина должна остаться тайной до тех пор, пока пресс-конференция не закончится. Понимаешь?

Парень кивнул:

— Я спрячу тело.

Глава 59

Майкл Толланд провел в море значительную часть своей жизни и прекрасно знал, что океан принимает человеческие жертвы без сожаления и раскаяния.

В изнеможении лежа на плоской поверхности только что образовавшегося айсберга, он смутно различал призрачные очертания исчезающего вдали шельфового ледника Милна. Он знал, что мощное арктическое течение, огибающее острова Елизаветы, огромной петлей охватывало ледовые территории и могло в конце концов привести их к берегам северной части России. Однако перспектива не имела никакого значения. Ведь произойдет это лишь через несколько месяцев.

В их распоряжении осталось минут тридцать… ну, может быть, сорок пять, не больше.

Если бы не защита заполненных гелем термокомбинезонов, они были бы уже мертвы. А они еще даже не промокли — самое важное условие выживания на морозе. Термальный гель, благодаря которому костюмы так плотно облегали тело, не только смягчил падение, но и помог сохранить то небольшое количество тепла, которое до сих пор оставалось в их организмах.

И все же, несмотря на это, скоро наступит гипотермия. Начнется она с легкого онемения рук и ног — кровь отступит из них, уйдя внутрь тела, чтобы обогреть жизненно важные органы. Потом придут галлюцинации, полубредовое состояние, поскольку и пульс, и дыхание замедлятся, вызвав кислородное голодание мозга. Потом тело совершит последнюю попытку сохранить тепло, отказавшись от всех процессов, кроме дыхания и работы сердца. Наступит бессознательное состояние. Самым последним этапом будет прекращение деятельности сердца и остановка дыхания.

Толланд посмотрел на Рейчел. Что он может сделать, чтобы спасти ее?

Онемение, постепенно охватывающее все тело Рейчел Секстон, ощущалось не настолько болезненно, как она предполагала. Напротив, это было почти приятно. Сама природа позаботилась об обезболивании. Защитные очки потерялись где-то по дороге, и сейчас Рейчел едва могла открыть глаза — настолько резким был холод.

Недалеко на льду она видела Толланда и Корки. Толланд смотрел на нее полным сожаления взглядом. Корки двигался, но ему явно было очень больно. Всю правую сторону его лица покрывала засохшая кровь.

Тело Рейчел яростно тряслось от холода, а ум столь же яростно искал ответа. Кто? Почему? Мысли путались от непрерывно нарастающей внутренней тяжести. Ощущение было такое, будто тело каменеет, убаюканное невидимой силой, навевающей сон. Она изо всех сил боролась с сонливостью. В душе зажегся гнев, и она всеми силами пыталась раздуть его пламя.

Их пытались убить! Она посмотрела на страшную океанскую бездну и ясно осознала, что враги преуспели в этом. По сути, они ведь почти уже мертвы. Понимая, что не доживет до той минуты, когда выяснится вся правда о смертельной игре, идущей на леднике Милна, Рейчел догадывалась, кто во всем этом виноват.

Больше всех выигрывал Экстром. Это он отправил всех четверых на вылазку. Он имел связи и с Пентагоном, и с силами особого реагирования. Но что же Экстром приобретал, засунув в лед метеорит? Какой был в этом смысл?

Рейчел подумала о Заке Харни. Интересно, а какова его роль? Кто он — соучастник или ничего не подозревающая пешка? Скорее всего Харни ничего не знает. Он невиновен. Космическое агентство определенно обвело его вокруг пальца. Оставался час до объявления об открытии, совершенном НАСА. И президент сделает это, вооруженный документальным фильмом, в котором четверо независимых гражданских специалистов подтверждают истинность происходящего.

Четверо мертвых гражданских специалистов.

Рейчел уже ничего не могла сделать для отмены пресс-конференции, однако дала самой себе клятву, что кто бы ни стоял за этим, от расплаты он не уйдет.

Собрав все силы, она попыталась сесть. Тело казалось гранитным, суставы кричали от боли при каждом движении рук и ног. Рейчел медленно встала на колени, стараясь как можно крепче держаться на льду. Голова кружилась. Вокруг бурлил равнодушный, безжалостный океан. Толланд лежал неподалеку, заинтересованно наблюдая за ее движениями. Рейчел осознала, что он воспринял ее позу — на коленях — как молитвенную. Конечно, она думала вовсе не об этом, хотя молитва давала точно такие же шансы на спасение, как и то, что она сейчас собиралась предпринять.

Правой рукой Рейчел нащупала ледоруб. Он все еще болтался на поясе. Негнущиеся пальцы кое-как обхватили рукоятку. Рейчел держала топорик перевернутой буквой «Т». Потом изо всех сил стукнула навершием по льду.

Бам! Бам! Кровь в жилах, наверное, уже превратилась в черную патоку.

Бам!

Толланд наблюдал за ее действиями в явном замешательстве. Рейчел снова резко опустила топор.

Бам!

Толланд с трудом приподнялся на локте.

— Рейчел?

Она не отвечала. Просто не хотела тратить на слова оставшиеся силы. Бам!

— Мне кажется… — с трудом произнес Толланд, — так далеко на севере… ПАС не услышит…

Рейчел удивленно обернулась. Она и забыла, что Толланд — океанограф и может иметь представление о смысле ее действий. Догадка была верной. Но она надеялась вовсе не на ПАС.

Она продолжала стучать.

Аббревиатура ПАС означала «Подводную акустическую систему», созданную во времена холодной войны, а сейчас используемую для поиска китов. Под водой звук свободно разносится на сотни миль, и поэтому сеть из пятидесяти девяти микрофонов по всему миру могла прослушивать значительную часть покрывающих планету океанов. К сожалению, эта отдаленная часть Арктики не входила в территорию охвата. Однако Рейчел было известно, что существует еще кое-кто, прослушивающий океан. Мало кто на свете знал о существовании этого «кое-кого».

Бам! Бам! Бам!

Бам… Бам… Бам…

Бам! Бам! Бам!

Рейчел не обманывала себя надеждой, что эти действия спасут им жизнь. Тело теряло остатки тепла, окруженное ледяным воздухом. Жизни осталось не больше чем на полчаса. Спасение просто невозможно. Но она думала не о спасении.

Бам! Бам! Бам!

Бам… Бам… Бам…

Бам! Бам! Бам!

— Времени… не осталось… — едва ворочая языком, пробормотал Толланд.

Рейчел мысленно ответила ему, что сейчас уже дело вовсе не в них. Дело в той информации, которая лежала в кармане ее комбинезона. Она сознавала, какую обличительную силу имеет распечатка данных сканирования ледника, которую она так предусмотрительно спрятала в непромокаемом кармане своего комбинезона. Необходимо, чтобы эта бумага попала в руки ее коллег, сотрудников Национального разведывательного управления. Причем как можно скорее.

Даже в полубессознательном состоянии Рейчел понимала, что сигнал непременно услышат. Еще в восьмидесятых годах НРУ дополнило ПАС системой в тридцать раз мощнее. Эта сеть покрывала весь земной шар: «Клэсик визард», ухо стоимостью в дюжину миллионов долларов, с помощью которого НРУ прослушивало океанские глубины. Уже через несколько часов мощные компьютеры «Крэй» на посту прослушивания в Менвит-Хилл, в Англии, сообщат о явно искусственной последовательности звуков, зарегистрированных одним из арктических гидрофонов, расшифруют ее как сигнал SOS, определят точные координаты поступившей информации и вышлют самолет-спасатель. Он отправится с военно-воздушной базы Туле в Гренландии. Самолет обнаружит на одном из айсбергов три тела. Мертвых. Замерзших. Одной из погибших окажется сотрудница НРУ, а в ее кармане найдут странный лист бумаги.

Распечатку данных сканирования ледника.

Завещание Норы Мэнгор.

Как только спасатели изучат бумагу, таинственный тоннель под шахтой метеорита сразу обнаружится. Как именно будет развиваться сценарий дальше, Рейчел уже не могла просчитать. Знала она лишь одно: секрет не умрет вместе с ними здесь, на плавающей в океане льдине.

Глава 60

Переезд каждого нового президента в Белый дом подразумевает обязательный частный визит в три тщательно охраняемых склада, содержащих бесценные коллекции мебели и предметов убранства: столы, серебро, бюро, кровати и множество других самых разнообразных вещей, находившихся в распоряжении президентов, начиная с Джорджа Вашингтона. Во время этого визита новый президент имеет полное право выбрать все, что ему приглянется, и использовать наследство в меблировке и украшении покоев Белого дома на протяжении своего срока. Единственным несменяемым предметом в резиденции остается кровать в спальне Авраама Линкольна. Ирония, однако, заключается в том, что сам Линкольн на ней никогда не спал.

Письменный стол, за которым сейчас сидел Зак Харни, когда-то принадлежал его кумиру, Гарри Трумэну. Небольшой, очень простой, на современный взгляд, стол этот напоминал президенту о том, что он, Зак Харни, несет полную ответственность за все недоработки и ошибки в деятельности его администрации. Президент воспринимал ответственность как честь и делал все, чтобы укрепить в сотрудниках стремление к успеху их дела.

— Господин президент? — В кабинет заглянула секретарша. — Вас только что соединили.

Харни махнул рукой:

— Спасибо.

Он снял трубку. Конечно, хотелось бы поговорить без свидетелей, но сейчас это было невозможно. Вокруг него, словно комары, вились два стилиста, что-то творившие с его лицом и волосами. Прямо перед столом команда телевизионщиков решала свои проблемы, а по кабинету носилась ватага советников и специалистов по связям с общественностью. Все они пылко обсуждали детали предстоящего события.

Остался всего час…

Харни нажал на телефоне светящуюся кнопку:

— Лоуренс? Вы меня слышите?

— Да-да. Слышу. — Голос администратора НАСА звучал издалека, приглушенно.

— У вас все в порядке?

— Приближается шторм, но специалисты уверяют, что спутниковая связь не нарушится. У нас все готово. Через час начнем.

— Отлично. Надеюсь, настроение у всех на высоте?

— Настроение самое приподнятое. Люди возбуждены, ликуют. Если честно, мы только что распили по баночке пива.

Харни рассмеялся:

— Рад слышать. Послушайте, я просто хотел поблагодарить вас еще до того, как мы начнем. Сегодня предстоит жуткий вечер.

Администратор не спешил с ответом. Казалось, он колеблется, что было ему совсем несвойственно.

— Да, сэр, верно. Этого дня мы так долго ждали.

Харни насторожился:

— Вы кажетесь очень усталым.

— Мне не помешало бы немного солнечного света, да и нормальная постель тоже.

— Осталось потерпеть всего лишь час. Улыбайтесь пошире, прямо в камеру, наслаждайтесь моментом, а потом сядете в самолет и прилетите сюда, в Вашингтон.

— Жду не дождусь.

Как опытный политик, которому часто приходится вести переговоры, Харни давно научился внимательно слушать, улавливая то, что остается между строк. Какие-то нотки в голосе администратора звучали не совсем так, как хотелось бы.

— Вы уверены, что все в порядке?

— Да. Системы работают как надо. — Казалось, администратор торопился сменить тему разговора. — А вы уже видели финальный эпизод фильма Майкла Толланда?

— Только что просмотрел, — быстро ответил Харни. — Парень проделал фантастическую работу.

— Именно. Вы отлично все рассчитали, прислав его сюда.

— Все еще злитесь на меня за то, что я привлек гражданских?

— Черт возьми, конечно! — Это было сказано добродушно-ворчливо, в обычном тоне.

Харни немного успокоился. С Экстромом все в порядке, просто он немного устал.

— Ну хорошо, увидимся через час. Зададим всему миру тему для разговоров.

— Точно.

— Эй, Лоуренс! — Теперь голос президента звучал тихо и торжественно. — Ты сделал великое дело. Я этого не забуду!

Неподалеку от хабисферы, сражаясь с ветром, Дельта-3 пытался поднять опрокинутые санки Норы Мэнгор и снова погрузить на них оборудование. Когда наконец удалось это сделать, он закрепил виниловый чехол и поверх него положил мертвое тело самой Норы, крепко привязав его веревками. Он как раз собирался оттащить санки в сторону, когда снизу, от края ледника, подъехали его товарищи.

— Планы изменились, — коротко оповестил Дельта-1 пытаясь перекричать ветер. — Трое оказались в океане.

Дельта-3 не удивился, услышав это. Он прекрасно понимал, что имелось в виду. План инсценировать несчастный случай, расположив на льду четыре мертвых тела, сорвался. А оставить одно тело означало возбудить много вопросов без ответов.

— Скинуть? — спросил он. Дельта-1 кивнул:

— Я соберу ракеты, а вы разберитесь с санками.

Дельта-1 принялся тщательно заметать следы ученых, подбирая все, что могло намекнуть на происходившее здесь, а два его товарища отправились вниз с нагруженными санками. Преодолев снежные гряды, они вышли на край шельфового льда Милна и, с силой толкнув, направили санки с Норой Мэнгор и всеми ее приборами прямиком к обрыву, в воды Северного Ледовитого океана.

Дельта-3 отметил: сработано чисто. Направляясь обратно к базе, он с удовлетворением наблюдал, как ветер моментально заметает лыжню.

Глава 61

Атомная подводная лодка «Шарлот» уже пять дней находилась в Северном Ледовитом океане. Присутствие ее в этих водах хранилось в глубокой тайне.

«Шарлот» принадлежала к классу субмарин «Лос-Анджелес», в задачи которых входило «слушать, но не быть услышанными». Турбодвигатели весом в тридцать две тонны были подвешены на пружинных амортизаторах, чтобы исключить малейшую возможную вибрацию. Несмотря на строжайшие требования секретности, из всех разведывательных судов именно подлодки этого класса оставляли на дне самые заметные следы. От носа до кормы субмарина имела триста шестьдесят футов, ее корпус, если его поместить на футбольное поле Национальной футбольной лиги, сломал бы ворота по обеим сторонам. В этом отношении «Шарлот» в семь раз превосходила первую из американских подлодок класса «Холлэнд». Водоизмещение ее составляло 6927 тонн, максимальная скорость — тридцать пять узлов.

Передвигалась субмарина на глубине, где проходит естественная температурная граница, искажающая нормальное отражение сигналов, идущих с поверхности, и это делало подлодку незаметной для надводных радаров. Команда судна составляла сто сорок восемь человек. Максимальная глубина погружения — более тысячи пятисот футов. Субмарина воплощала собой все лучшее, что имелось в распоряжении подводного флота, и служила океанской рабочей лошадкой военно-морских сил Соединенных Штатов. Ее система воспроизводства воздуха, два ядерных реактора, крепость конструкции давали возможность двадцать один раз обогнуть земной шар, ни разу не поднявшись на поверхность. Продукты жизнедеятельности человека, как на большинстве круизных судов, прессовались в тяжеленные блоки и отправлялись в океан — огромные брикеты нечистот, шутливо прозванные «китовым дерьмом».

В сонарной рубке у экрана осциллографа сидел один из лучших в мире специалистов акустики. В мозгу его хранился целый словарь звуков и волновых форм. Он свободно различал по шуму двигателей несколько дюжин российских судов, сотни морских животных и даже одиночные подводные вулканы в районе Японских островов.

Сейчас, однако, он слушал лишь глухое повторяющееся эхо. Звук, хотя и легко различимый, казался совершенно неожиданным.

— Не поверишь, что сейчас идет в мой приемник, — не выдержав, обратился он к помощнику-каталогизатору, передавая тому наушники.

Помощник, послушав пару секунд, изумленно посмотрел на гидроакустика:

— Боже мой! Это же ясно как день! Что будем делать?

Гидроакустик уже разговаривал по телефону с капитаном. Когда капитан субмарины появился в рубке, гидроакустик вывел сигнал в маленький громкоговоритель.

Капитан внимательно, но бесстрастно слушал. Вам! Вам! Вам!

Бам… Бам… Бам…

Медленнее. Еще медленнее. Интервалы между сигналами становилось все длиннее. Сами сигналы заметно слабели.

— Координаты? — коротко потребовал капитан. Техник откашлялся.

— Сэр, звук почти над нами, в трех милях по правому борту.

Глава 62

Гэбриэл Эш стояла в темном коридоре за дверью гостиной сенатора Секстона. Она дрожала — не столько от усталости и напряжения, сколько от разочарования, от всей той массы негативной информации, которую она получила неожиданно для самой себя. Совещание в соседней комнате продолжалось, но Гэбриэл уже не хотела и не могла слушать. Правда и без того была очевидной.

Сенатор Секстон берет взятки от частных космических компаний. Марджори Тенч говорила истинную правду.

Самым тяжелым было ощущение предательства. Она верила в Секстона. Боролась за него. Да, сенатор порой лгал относительно своей личной жизни, но там дело касалось политики. А здесь он откровенно нарушал закон.

Его еще не избрали, а он уже продает Белый дом!

Гэбриэл понимала, что больше не сможет поддерживать сенатора. Обещание провести законопроект о коммерциализации космоса было дано им с полным презрением и к букве закона, и ко всей демократической системе. Даже если сенатор верил, что таким образом он сможет удовлетворить интересы всех сразу, его обещание, данное авансом, наносило удар по всем правилам политики, заранее отметая любые аргументы конгресса, советников, избирателей и лоббистов. Но еще более важно, что, гарантируя приватизацию космоса, Секстон пролагал дорогу бесконечным нарушениям общепринятого порядка, которые станут следствием подобного откровенного предпочтения поддержки со стороны богатых, контролирующих ситуацию воротил. Честным инвесторам здесь не останется места.

Испытывая едва ли не тошноту, Гэбриэл пыталась решить, что же делать.

Где-то за ее спиной, нарушая тишину коридора, зазвонил телефон. Вздрогнув, Гэбриэл резко повернулась. Звук шел из шкафа в прихожей — звенел сотовый в кармане пальто одного из гостей.

— Простите, друзья, — раздался голос ковбоя, — это меня. Гэбриэл слышала, как мужчина поднялся. Он идет сюда!..

Она рванулась по коридору в сторону выхода. На полпути свернула налево, в темную кухню. Техасец вышел из гостиной и направился к шкафу. Гэбриэл застыла, скрытая тенью.

Техасец прошел мимо, не заметив ее.

Сквозь бешеный стук собственного сердца девушка слышала, как мужчина роется в шкафу, пытаясь найти свой карман. Наконец он ответил на звонок:

— Да?.. Когда?.. В самом деле? Спасибо. — Техасец отключил телефон и направился обратно в гостиную, по пути громко обращаясь к остальным: — Эй! Включите телевизор! Похоже, Зак Харни проводит срочную пресс-конференцию. В восемь. По всем каналам. Или мы объявили войну китайцам, или Международная космическая станция только что упала в океан.

— Ну, будет за что поднять тост! — ответил кто-то из гостиной.

Все засмеялись.

Гэбриэл почувствовала, как все вокруг закружилось. В восемь пресс-конференция? Значит, Тенч вовсе не блефовала. Она далаей время как раз до восьми — именно до этой пресс-конференции Гэбриэл нужно было признать свою позорную связь с Секстоном.

«Откажитесь от сенатора, пока не поздно», — настоятельно убеждала Тенч.

Гэбриэл думала, что срок назначен с тем расчетом, чтобы успеть дать информацию в завтрашние газеты, но, выходит, Белый дом сам решил выступить с разоблачениями.

Срочная пресс-конференция! Чем дольше Гэбриэл обдумывала происходящее, тем более странным оно казалось ей. Неужели Харни собирается выступать с подобной информацией? Лично?

В гостиной включили телевизор. На полную мощность. Голос ведущего звучал взволнованно и напряженно:

— Белый дом не представил никаких разъяснений по поводу предстоящей пресс-конференции и обращения президента к нации. Возникает масса слухов и предположений. Некоторые политические аналитики предполагают, что, судя по длительному отсутствию Зака Харни на поле предвыборных баталий, он вполне может объявить о том, что не намерен бороться за второй президентский срок.

Из гостиной донеслись радостные восклицания.

Гэбриэл подумала, что это полная чепуха. Такого быть не может. Учитывая всю грязь, собранную Белым домом и изобличающую основного конкурента, казалось невозможным, что Харни так просто сдастся. Пресс-конференция должна иметь какой-то другой повод. Гэбриэл с ужасом понимала, что ей уже дали знать, какой именно.

Она торопливо посмотрела на часы. Осталось меньше часа. Необходимо срочно принять решение. Она знает, с кем ей нужно поговорить и посоветоваться. Крепче сжав в руке конверт, девушка выскочила из квартиры.

Дежуривший в коридоре охранник обрадовался, увидев ее.

— Слышал оттуда радостные крики. Похоже, вы имели успех.

Гэбриэл лишь быстро улыбнулась и поспешила к лифту.

Уже темнело, и вечер казался необыкновенно тоскливым. Поймав такси, она устроилась поудобнее и постаралась убедить себя в правильности решения.

— Телестудия Эй-би-си, — сказала она водителю, — и, пожалуйста, побыстрее.

Глава 63

Майкл Толланд лежал на боку, положив голову на вытянутую руку. Он больше не чувствовал ее. Веки страшно отяжелели, но Майкл из последних сил пытался держать глаза открытыми. Он прощался с миром. Сейчас от всего мира остались только вода и лед, да и те в странном, перевернутом положении. Что ж, подходящий конец для дня, в котором все было не таким, каким казалось.

Над плавающей льдиной повисло жуткое спокойствие. И Рейчел, и Корки молчали. Чем дальше они отплывали от шельфового ледника, тем тише становился ветер. Толланд чувствовал, как немеет его тело. Он хорошо слышал свое дыхание. Оно постепенно замедлялось, становясь все слабее. Тело уже не могло бороться с чувством тяжести, которое возникало оттого, что кровь отливала от рук и ног, словно команда стремительно покидала тонущий корабль. Следуя заложенному природой инстинкту, тело пыталось поддержать работу жизненно важных органов и в то же время сохранить сознание.

Толланд знал, что борьба будет проиграна.

Боли уже не ощущалось. Нигде. Эта стадия миновала. Сейчас ему казалось, что его надувают, как шарик. Онемение. Головокружение. Скоро нарушилась первая из рефлекторных функций — моргание, — и взгляд Толланда помутился. Влага, которая обычно циркулирует между хрусталиком и роговицей глаза, начала медленно застывать. Толланд смотрел на расплывчатый контур шельфового ледника Милна, кажущийся белым пятном в призрачном лунном свете.

Майкл чувствовал, как душа его смиряется с неизбежным. Балансируя на границе сознания и обморока, он смотрел на бесконечные океанские волны. Слушал, как поет свою волчью песню ветер.

Начались галлюцинации. Странно, но в последние секунды, перед тем как уйти во тьму, он не грезил о спасении. Не мечтал о тепле и уюте. Последние видения оказались ужасающими.

Возле айсберга, с жутким грохотом вздымая воду, из океанской пучины поднялось чудовище. Огромное, словно мифический морской дракон. Оно приблизилось — скользкое, черное и страшное, все в пене. Толланд заставил себя моргнуть. Зрение немного прояснилось. Зверь был совсем близко. Теперь он бился о льдину, словно огромная акула, атакующая маленький плот. Блестя мокрой кожей, всем своим огромным телом хищник навис над Майклом.

Потом туманный образ померк, и остались лишь звуки. Звук удара металла о металл. Звук зубов, грызущих лед.

Рейчел…

Толланд почувствовал, что его грубо схватили.

И все пропало.

Глава 64

Гэбриэл Эш поднялась на третий этаж, влетела в студию корпорации Эй-би-си. Но даже в своем нетерпении она двигалась медленнее тех, кто работал здесь сейчас.

Напряженность производственного процесса не ослабевала круглые сутки, но в данный момент разделенная на отдельные отсеки огромная комната выглядела словно фондовая биржа в разгар кризиса.

Редакторы с выпученными глазами что-то кричали друг другу через разделительные барьеры. Репортеры, размахивая факсами, метались от сектора к сектору, сравнивая данные. Замученные практиканты в перерывах между поручениями пожирали «Сникерсы».

Гэбриэл примчалась в Эй-би-си, чтобы встретиться с Иоландой Коул.

Обычно Иоланду можно было найти в привилегированном отсеке этого сумасшедшего дома — в одном из кабинетов со стеклянными стенами, где обитали те, кому по должности полагалось принимать ответственные решения. Считалось, что стеклянные стены позволяют им думать в этом бедламе. Сегодня, однако, Иоланда носилась вместе со всеми, в самой гуще толпы. Увидев Гэбриэл, она издала свой обычный воинственный клич:

— Гэб!

На Иоланде была какая-то причудливая накидка и очки в черепаховой оправе. Как всегда, на ней висело несколько фунтов блестящих украшений, похожих на мишуру рождественской елки. С радостным приветствием Иоланда ринулась навстречу Гэбриэл.

Шестнадцать лет Иоланда работала в корпорации редактором отдела новостей. Полька с веснушчатым лицом, она казалась настоящей матроной, которую все дружно величали «матушкой». Солидная внешность и добродушие уживались с абсолютной жесткостью в отношении работы.

Гэбриэл познакомилась с этой дамой на семинаре «Женщины в политике», который посещала сразу после приезда в Вашингтон. Они болтали о семье Гэбриэл, о том, как сложно в этом городе быть женщиной, и, наконец, об Элвисе Пресли, когда обнаружили, что разделяют страсть к этому кумиру. Иоланда взяла девушку под свое крылышко и помогла со связями. С тех пор Гэбриэл примерно раз в месяц забегала сюда, чтобы немножко поболтать.

Она крепко обняла подругу. Энергия и энтузиазм Иоланды заметно улучшили ее настроение.

Та внимательно посмотрела на Гэбриэл:

— Ты выглядишь так, словно прожила на свете сто лет, девочка! Что с тобой приключилось?

Гэбриэл перешла на шепот:

— У меня крупные неприятности, Иоланда.

— Странно слышать, ведь твой герой явно на подъеме.

— Мы можем где-нибудь поговорить наедине?

— Ты пришла не в самое удачное время, милая. Президент собирается проводить пресс-конференцию уже через полчаса, а мы все еще понятия не имеем, о чем пойдет речь. Я должна обеспечить комментарий эксперта, но пока блуждаю в темноте.

— Я знаю тему пресс-конференции.

Иоланда весьма скептически взглянула поверх очков.

— Гэбриэл, даже наш корреспондент в Белом доме ничего не знает. Ты хочешь сказать, что команда Секстона обладает эксклюзивной информацией?

— Нет, я хочу сказать, что именно я обладаю эксклюзивной информацией. Удели мне пять минут, и я все тебе расскажу.

Иоланда перевела взгляд на красный конверт с печатью Белого дома, который Гэбриэл все еще держала в руке.

— Это же внутренняя документация аппарата президента. Где ты ее раздобыла?

— На частной встрече с Марджори Тенч сегодня днем. Выражение лица Иоланды изменилось.

— Иди за мной.

Если кабинет со стеклянными стенами можно назвать укромным местом, то именно в этом укромном месте Гэбриэл поделилась с подругой своими переживаниями. Она рассказала о минутной слабости и о вечере, проведенном с сенатором в его кабинете; о том, что Тенч все знает и, хуже того, располагает фотографиями.

Иоланда широко улыбнулась, а потом покачала головой, с трудом сдерживая смех. Она уже давно вращалась в журналистских кругах Вашингтона, поэтому ничто не могло ее шокировать.

— О, Гэб, я уверена, что вас с Секстоном просто поймали на крючок. И неудивительно. Он имеет соответствующую репутацию, а ты очень хорошенькая девушка. Фотографии — это, конечно, плохо. Но я бы не стала из-за них волноваться.

— Не волноваться по поводу фотографий?

Гэбриэл объяснила, что Тенч обвинила Секстона в незаконном получении огромных сумм от частных космических компаний; рассказала и о том, что слышала у сенатора на квартире. Все подтвердилось!

И снова Иоланда не проявила ни удивления, ни волнения. Она оставалась спокойной до той минуты, пока Гэбриэл не поделилась своими планами, рассказав, что собирается предпринять.

Услышав о намерениях подруги, журналистка забеспокоилась:

— Гэбриэл, если ты хочешь официально признать, что переспала с сенатором Секстоном, а потом спокойно стояла рядом с ним перед камерами, когда он открыто врал, отрицая все на свете, — это твое личное дело. Но предупреждаю: шаг дурной. Подумай спокойно и не спеша, представь, что за этим последует.

— Ты не поняла! У меня совсем нет времени!

— Я тебя внимательно выслушала и прекрасно поняла, дорогая. Но независимо от скоротечности времени существуют вещи, которые просто нельзя делать. Ты не должна вмешивать сенатора в скандал, связанный с сексом. Это прямое самоубийство. Еще раз повторяю, девочка: если ты действительно решила открыто сдать кандидата в президенты, то лучше возьми машину и срочно уезжай как можно дальше от Вашингтона и вообще округа Колумбия. Иначе ты сразу окажешься в полной изоляции. Множество людей вкладывают огромные деньги в то, чтобы поднять того или иного человека наверх. В деле замешаны и колоссальные финансовые средства, и власть. Причем такая власть, за которую многие готовы убрать со своего пути каждого, кто пытается помешать.

Гэбриэл молчала.

— Лично мне кажется, — продолжала Иоланда, — Тенч взялась за тебя в надежде, что ты запаникуешь и совершишь какую-нибудь явную глупость, например, признаешься в связи с сенатором. — Журналистка показала на красный конверт: — Эти снимки, даже если на них действительно ты и Секстон, не имеют ни малейшего веса до тех пор, пока вы не признаете их истинность. Белый дом прекрасно понимает, что если покажет эти бумажки сенатору, тот заявит, что они фальшивые, и просто швырнет их в лицо президенту.

— Я об этом думала, но все-таки дело о взятках во время избирательной кампании…

— Детка, рассуди хорошенько. Если до сих пор Белый дом не выступил с заявлением об этих взятках, значит, и не собирается. Президент решительно настроен против всякого негатива в своей кампании. Мне кажется, он решил замять скандал по поводу космоса и напустил на тебя Тенч, чтобы ты испугалась и признала сексуальную интрижку. То есть стоит задача спровоцировать на удар в спину сенатора кого-то из его же сторонников, а именно тебя.

Гэбриэл задумалась. Журналистка, конечно, говорила дело, и все-таки что-то в ее рассуждениях не складывалось. Гэбриэл показала через стекло на студию, напоминающую пчелиный улей.

— Иоланда, но ведь вы готовитесь к большой пресс-конференции. Президентской. А если президент не собирается говорить ни о взятках, ни о сексе, тогда о чем же?

Казалось, Иоланда не ожидала такого вопроса.

— Подожди. Ты считаешь, эта пресс-конференция имеет что-то общее с вашей с Секстоном интрижкой?

— Или с коррупцией. Или и с тем, и с другим. Тенч предупредила, что времени у меня совсем немного — до восьми вечера. Я должна дать письменные показания, или президент объявит…

Хохот Иоланды потряс стеклянные стены кабинета.

— О, ради Бога!

Но Гэбриэл было не до веселья.

— Что тут веселого?

— Послушай, Гэб, — сквозь смех с трудом проговорила журналистка, — поверь мне: вот уже шестнадцать лет я имею дело с Белым домом. То, о чем ты говоришь, просто невозможно. Ни при каких условиях Зак Харни не поднимет на ноги все мировые службы связи лишь для того, чтобы рассказать о своих подозрениях насчет сенатора Секстона — будь то нелегальные пожертвования, которые он принимает, или интрижка с тобой. Информация, подобная этой, обычно легко просачивается. Популярность президента отнюдь не вырастет, если он нарушит весь запланированный ход вещания лишь для того, чтобы, подобно грязной сплетнице, рассказывать истории насчет предосудительного секса или какого-то туманного нарушения порядка в избирательной кампании.

— Какого-то туманного? — возмутилась Гэбриэл. — Продавать свою позицию в отношении космического законопроекта за миллионы на раскрутку собственной персоны! И это ты называешь туманным нарушением?

— А ты уверена, что он делает именно это? — В голосе журналистки зазвучали жесткие нотки. — Настолько уверена, что даже пришла на национальное телевидение? Подумай-ка хорошенько. В наши дни очень нелегко сделать что-нибудь серьезное. Финансирование кампании вообще крайне запутанное дело. А вдруг эта встреча Секстона вполне легальна?

— Он нарушает закон, — не могла успокоиться Гэбриэл. — Верно?

— Или так тебя заставила думать Марджори Тенч. Сколько стоит мир, столько кандидаты принимают закулисные деньги от крупных корпораций. Вполне возможно, что это не очень красиво, но тем не менее не выходит за рамки закона. В реальной жизни большинство сомнений в законности возникает не по поводу источника средств, а по поводу способа их траты.

Гэбриэл засомневалась. Теперь она вовсе не была уверена в собственной правоте.

— Девочка, ты откровенно попалась на удочку Белого дома. С тобой просто играли. Постарались настроить тебя против твоего шефа. А ты и купилась на весь этот блеф. Если бы мне пришлось искать точку опоры в жизни, то я скорее доверилась бы Секстону, а не прыгала бы с корабля так поспешно, тем более в объятия особы, подобной Марджори Тенч.

На столе Иоланды зазвонил телефон. Она слушала, кивая, ахая, что-то помечая в блокноте.

— Интересно, очень интересно, — наконец ответила она в трубку. — Обязательно буду. Спасибо. — Наконец она повернулась к Гэбриэл: — Ну вот, кажется, тебе не о чем волноваться, как я и предсказывала.

— В чем дело?

— Я еще полностью не уверена в деталях, но могу сказать в общих чертах, что пресс-конференция президента не будет иметь ни малейшего отношения к похождениям сенатора Секстона — ни к финансовым, ни к сексуальным.

Гэбриэл вздохнула почти радостно. Как хочется в это верить!

— Откуда ты знаешь?

— Один сведущий человек только что поведал, что вся суматоха имеет отношение к НАСА.

Гэбриэл резко выпрямилась:

— НАСА?

Журналистка лукаво подмигнула:

— Сегодняшний вечер мог оказаться для тебя решающим. Мне кажется, президент Харни поддался давлению всей этой болтовни Секстона и решил, что Белому дому не остается иного выбора, как только приостановить программу Международной космической станции. Этим и объясняется такой широкий, на весь мир, резонанс.

Гэбриэл с трудом могла представить пресс-конференцию, открыто приговаривающую к смерти космическую станцию. Иоланда поднялась:

— А насчет твоего разговора с Тенч сегодня днем… Скорее всего это просто последняя попытка взять верх над Секстоном до того, как президент объявит о своей сдаче. Секс-скандал — лучшее средство для отвлечения внимания от неудачи президента. Что бы там ни было, девочка, мне пора приниматься за дело. А тебе добрый совет: налей чашку кофе, и побольше, сядь возле телевизора — прямо здесь, у меня — и посмотри все собственными глазами, как и все прочие граждане нашей великой страны. До начала еще двадцать минут. Уверяю, президент не будет заниматься ерундой. Ему предстоит выступить перед всем миром. И слова его непременно окажутся весомыми и значимыми. — Она улыбнулась. — Ну, а теперь дай-ка мне свой злополучный конверт.

— Что?

Иоланда требовательно протянула руку:

— Эти картинки полежат у меня в столе, под замком, до тех пор, пока все не успокоится. Хочу иметь гарантии — вдруг ты все-таки выкинешь какую-нибудь глупость!

Гэбриэл с неохотой протянула конверт. Журналистка положила страшные фотографии в нижний ящик стола, повернула ключ и спрятала его в карман.

— В итоге ты скажешь мне спасибо. — Иоланда по-матерински ласково взъерошила Гэбриэл волосы. — Сиди спокойно и смотри внимательно. Думаю, новости должны оказаться хорошими.

Гэбриэл осталась в стеклянном ящике в одиночестве. Изо всех сил пыталась она проникнуться оптимистичным настроением подруги. Почему-то ничего не выходило. Вспоминалась лишь довольная улыбка, несколько часов назад гулявшая на отвратительной физиономии Марджори Тенч. Трудно предположить, что именно собирается сообщить городу и миру президент, но почти наверняка новости будут не в пользу сенатора Секстона.

Глава 65

Рейчел Секстон казалось, что она горит заживо. Шел огненный дождь!

Она попыталась открыть глаза, но все, что удалось различить, — это туманные силуэты и странные слепящие огни. Повсюду вокруг нее шел дождь. Горячий дождь. Он безжалостно обрушился на обнаженную кожу. Рейчел лежала на боку, снизу ее обожгло что-то горячее. Она плотно сжалась в комок, свернулась в позе зародыша, пытаясь хоть как-то защититься от огненного потока. Пахло какой-то химией, может быть, хлором. Рейчел попыталась уползти, но не смогла. Сильные руки удержали ее, взяв за плечи.

— Отпустите! Я сгорю!

Снова и снова инстинктивно пыталась она спастись, но каждый раз сильные руки возвращали ее на место.

— Потерпи! — прозвучал властный мужской голос. Говорил американец, причем явно привыкший отдавать распоряжения. — Не двигайся. Скоро все закончится.

Что скоро закончится? Рейчел ничего не понимала. Боль? Жизнь? Она попыталась рассмотреть хоть что-то. Свет был очень резким. А сама комната, судя по всему, очень маленькой. Тесной, с низким потолком.

— Я сгорю!

Вопль Рейчел — как ей казалось — был всего лишь шепотом.

— Все в порядке, — ответил тот же человек. — Вода просто теплая. Поверь мне.

Рейчел поняла, что почти раздета — на ней лишь промокшее белье. Но это ее вовсе не смутило. Мозг был занят совсем иными вопросами.

Вдруг бурным шквалом нахлынули воспоминания. Ледник. Сканер. Нападение. Кто? И где она сейчас? Она усиленно пыталась сложить воедино разрозненные кусочки мозаики. Мозги работали очень плохо, словно несмазанный двигатель. Неожиданно из тумана выплыла первая четкая мысль: Толланд и Мэрлинсон. Где они? Что с ними?

Рейчел видела только стоявших вокруг людей. Все одеты в одинаковые голубые комбинезоны. Ей хотелось говорить, но губы не подчинялись. Ощущение ожога немного ослабло, но начали накатывать мощные волны боли.

— Потерпи еще немножко, пусть пройдут судороги. Это кровь возобновляет нормальную циркуляцию. — Незнакомец говорил как доктор. — А теперь постарайся как можно резче подвигать руками и ногами.

По телу словно изо всех сил били молотками. Рейчел лежала на кафельном полу, с трудом справляясь с дыханием.

— Двигайся, двигайся! — настойчиво повторил человек. — Терпи. Пусть будет больно.

Она слушалась и делала все, что ей говорят. Каждую секунду будто кто-то втыкал острый нож в мышцы и связки. Поток воды снова стал горячим. Вернулось ощущение ожога. Нестерпимая боль. В тот момент, когда ей казалось, что больше она терпеть не сможет, Рейчел почувствовала укол. Сделали инъекцию? Боль быстро отступала, с каждой секундой становясь слабее. Пропали и судороги. Появилась возможность свободно дышать.

Но пришло новое ощущение — укусы множества иголок. Везде, по всему телу. Острее и острее. Миллионы крошечных жал, с каждым движением ранящих все больнее. Рейчел пыталась лежать неподвижно. Вода продолжала хлестать ее, а стоящий рядом человек держал ее руки, двигая ими.

Господи, как же больно! Сил бороться не было. По лицу текли слезы — она плакала от боли и изнеможения. Потом плотно закрыла глаза, словно отгородившись от жестокого мира.

Наконец укусы иголок начали понемногу ослабевать. Прекратился и обжигающий дождь. Рейчел отважилась открыть глаза. Зрение прояснилось, и она наконец увидела…

Майкл и Корки лежали рядом, корчась и дергаясь, полураздетые и мокрые. Судя по застывшему на их лицах выражению муки, они пережили то же самое. Карие глаза Майкла Толланда казались налитыми кровью, стеклянными. Увидев Рейчел, он слабо улыбнулся, хотя посиневшие губы при этом дрожали.

Рейчел попыталась сесть и разглядеть, где они находятся. Все трое лежали почти вплотную на кафельном полу крохотной душевой.

Глава 66

Сильные руки подняли Рейчел. Она почувствовала, как несколько человек растирают ее полотенцем и заворачивают в махровую простыню. Потом ее положили на высокую кровать и снова принялись яростно растирать, массируя руки, ноги, все тело. Еще один укол — в руку.

— Адреналин! — прозвучал чей-то голос.

Рейчел почувствовала, как вместе с лекарством по жилам разливается живительная сила, возвращая телу способность двигаться. Хотя внутри еще царила мертвящая пустота, жизнь постепенно брала свое, и кровь начинала циркулировать в нормальном, ровном ритме.

Воскрешение из мертвых.

Она попыталась оглядеться. Неподалеку, на таких же кроватях, завернутые в такие же махровые простыни, лежали Толланд и Мэрлинсон, и их тоже нещадно растирали и разминали. Им тоже сделали уколы. Сомневаться не приходилось — это странное сборище мужчин только что спасло всем троим жизнь. Многие из них промокли до нитки, очевидно, попали под душ, помогая. Кто они такие и каким образом оказались рядом, оставалось загадкой. Да это и не имело сейчас значения. Главное, и Майкл, и Корки живы.

— Где мы? — удалось произнести Рейчел.

Эти два слова дались с невероятным трудом — сразу катастрофически разболелась голова.

Растирающий ее человек ответил по-военному четко:

— Вы находитесь в медицинском отсеке судна класса «Лос-Анджелес»…

Рейчел попыталась сесть, сразу почувствовав оживление вокруг. Один из людей в голубых костюмах начал помогать, поддерживая под спину и натягивая ей на плечи простыню. Рейчел потерла глаза и увидела, что кто-то еще входит в комнату.

Это был чернокожий человек огромного роста и могучего сложения. Красивый и властный. Одетый в форму цвета хаки.

— Вольно! — скомандовал он и направился к Рейчел. Остановился возле кровати и начал пристально рассматривать спасенную. — Гарольд Браун, — наконец произнес он глубоким, хорошо поставленным голосом — было видно, что он привык отдавать распоряжения. — Капитан субмарины Соединенных Штатов Америки «Шарлот». А вы?..

Субмарина «Шарлот», подумала Рейчел. Название казалось смутно знакомым.

— Секстон, — ответила она, — меня зовут Рейчел Секстон.

Капитан, казалось, немного растерялся. Он подошел ближе и принялся разглядывать ее еще внимательнее.

— Черт возьми! И правда, это же вы!

Теперь растерялась Рейчел. Он знает ее? Сама она не могла узнать его, хотя, переведя взгляд с лица на грудь, увидела хорошо знакомую эмблему военно-морских сил: орла, сжимающего якорь.

Теперь понятно, почему название «Шарлот» показалось таким знакомым.

— Добро пожаловать на борт, мисс Секстон, — любезно приветствовал капитан. — Вы не раз составляли для нас сводки донесений разведывательных кораблей. Прекрасно вас знаю.

— Но что вы делаете здесь, в этих водах? — удивилась Рейчел.

Лицо капитана сразу стало жестким и официальным.

— Вообще-то, мисс Секстон, я хотел задать тот же самый вопрос вам.

Толланд медленно сел, собираясь что-то сказать, но Рейчел, решительно покачав головой, заставила его молчать. Не здесь. И не сейчас. Она не сомневалась, что и Толланд, и Корки первым делом начнут говорить о метеорите и нападении. Но это вовсе не та тема, которую следует обсуждать здесь, в присутствии команды подводной лодки. В мире разведки правит закон осторожности. Ситуация вокруг метеорита должна пока оставаться тайной.

— Мне необходимо срочно связаться с начальником НРУ Уильямом Пикерингом, — решительно проговорила Рейчел, обращаясь к капитану. — Один на один и как можно быстрее.

Капитан поднял брови. Он явно не привык получать приказы на своем собственном судне.

— У меня имеется секретная информация, которую необходимо передать немедленно, — объяснила Рейчел.

Капитан пару секунд внимательно смотрел на странную гостью.

— Давайте-ка сначала собьем вам температуру, а уже после я организую связь с мистером Пикерингом.

— Дело очень срочное, сэр. Я…

Рейчел внезапно замолчала. Взгляд ее замер на часах, висящих над белым медицинским шкафом. 19.51. Рейчел поморгала, не веря собственным глазам.

— Эти часы… они правильно идут?

— Вы на военно-морском судне, мисс Секстон. Наши часы всегда точны.

— И это время… восточное?

— Именно. 19.51 по восточному единому времени. Мы находимся у берегов Норфолка.

Господи, пронеслось в голове у Рейчел, без девяти восемь? А ей казалось, что прошли долгие-долгие часы. Значит, президент еще ничего не сказал о метеорите! Еще можно его остановить!

Она стремительно соскочила с кровати, плотнее завернувшись в махровую простыню. Ноги не слушались.

— Мне прямо сейчас, сию же минуту, необходимо поговорить с президентом!

Казалось, капитан смутился.

— С президентом чего?

— Соединенных Штатов Америки!

— Но вы только что требовали связать вас с Уильямом Пикерингом.

— Нет времени. Мне нужно поговорить с президентом.

Капитан не пошевелился, своей мощной фигурой преграждая ей путь.

— Насколько я знаю, президент сейчас готовится к очень ответственной пресс-конференции. Вряд ли в такую минуту он будет отвечать на частные звонки.

Рейчел как можно тверже уперлась в пол плохо подчиняющимися ногами и посмотрела капитану прямо в глаза:

— Капитан, я вовсе не нуждаюсь в разъяснении ситуации. Президент сейчас может совершить страшную ошибку. А я обладаю информацией, которую он непременно должен получить. Именно сейчас. Поверьте!

Капитан окинул ее долгим пристальным взглядом. Нахмурился, посмотрел на часы.

— Девять минут? За такое короткое время мне не удастся надежно связать вас с Белым домом. Все, что я могу предложить, — это радиотелефон. Причем не защищенный. А кроме того, придется погрузиться на глубину работы антенны, что потребует еще…

— Так делайте же!

Глава 67

Телефонный коммутатор Белого дома располагался в Восточном крыле, на самом нижнем его уровне. Там постоянно сменяли друг друга команды из трех телефонисток. Сейчас за пультами сидели только две, а третья с радиотелефоном в руке бежала в пресс-центр. С минуту назад она попыталась перевести звонок непосредственно в Овальный кабинет, но выяснилось, что президент уже направился на пресс-конференцию. Телефонистка звонила его помощникам на сотовые, однако перед началом прямой телевизионной трансляции все телефоны и в самом пресс-центре, и вокруг него были отключены, чтобы не мешать проведению важного мероприятия.

Подсунуть телефон президенту в такую минуту казалось делом по меньшей мере сомнительным, тем не менее, когда позвонила ответственная сотрудница Национального разведывательного управления, сообщив, что обладает срочной информацией, которую президент непременно должен получить до выхода в прямой эфир, телефонистка без промедления выскочила из-за пульта. Теперь вопрос заключался лишь в том, успеет ли она добежать до начала передачи.

На борту подводной лодки «Шарлот», в маленьком медицинском кабинете, Рейчел Секстон нетерпеливо прижимала к уху телефонную трубку. Толланд и Корки сидели рядом. Оба еще выглядели неважно. На щеке Мэрлинсона красовались пять швов и огромный синяк. Все трое были одеты в теплое термобелье, тяжелые костюмы военно-морской авиации, шерстяные носки и плотные ботинки. С большой чашкой горячего, хотя и не слишком качественного, кофе Рейчел чувствовала себя почти нормально.

— Что за задержка? — переживал Толланд. — Без четырех восемь!

Промедление выглядело странным. Рейчел удачно связалась с одной из телефонисток Белого дома, объяснила, кто она такая, и подчеркнула, что звонок ее чрезвычайно важен. Телефонистка, казалось, прониклась сочувствием, попросила Рейчел немного подождать, пока ее соединят с абонентом, и теперь, надо полагать, занималась как раз переводом звонка президенту.

Четыре минуты! Рейчел начала нервничать. Быстрее!

Прикрыв глаза, она попыталась собраться с мыслями. Денек выдался такой, что трудно и представить. Теперь вот оказалась не где-нибудь, а на атомной подводной лодке. Удивительно, что вообще жива!.. По словам капитана, субмарина два дня назад патрулировала воды Берингова моря и услышала аномальные подводные звуки, доносящиеся со стороны шельфового ледника Милна: работу сверла, шум реактивных двигателей, множество зашифрованных радиосигналов. Поэтому лодка получила приказ не включать собственные двигатели, залечь на глубине и внимательно слушать. Примерно час тому назад раздался звук, похожий на взрыв. Лодка подошла ближе, чтобы выяснить, в чем дело. Именно тогда гидроакустик и услышал сигналы SOS, которые из последних сил выбивала Рейчел.

— Осталось всего три минуты! Толланд тревожно взглянул на часы.

Терпение и выдержка Рейчел подходили к концу. Почему так долго? Почему президент не отвечает на звонок? Если Зак Харни выйдет в прямой эфир с теми сведениями, которыми обладает сейчас…

Рейчел попыталась отогнать страшную мысль.

Добежав до главного входа в пресс-центр, телефонистка Белого дома наткнулась на целую толпу сотрудников аппарата. Все возбужденно что-то говорили, шли последние приготовления. В двадцати ярдах впереди стоял президент, уже готовый к выходу. Вокруг него роем вились стилисты.

— Пропустите! — потребовала телефонистка, пытаясь пробиться сквозь толпу. — Срочный звонок президенту. Извините! Пропустите!

— Прямая трансляция через две минуты! — объявил координатор прессы.

Крепко сжимая в руке аппарат, телефонистка пыталась пробиться к президенту.

— Звонок президенту Харни! — задыхаясь, повторяла девушка. — Срочно! Пропустите!

Внезапно на пути выросла непреодолимая преграда. Марджори Тенч. Длинное лицо старшего советника искривилось в неодобрительной гримасе.

— В чем дело? Что произошло?

— У меня срочное дело! — Телефонистка совсем запыхалась. — Звонок президенту.

Тенч, казалось, не поверила.

— Не может быть. Только не сейчас!

— Это Рейчел Секстон. Она говорит, дело очень срочное.

На лицо Тенч опустилась странная тень. Это было скорее недоумение, чем гнев. Марджори внимательно посмотрела на телефон.

— Это же обычная линия. Она может прослушиваться.

— Да, мадам. Она звонит по радиотелефону. Ей нужно срочно побеседовать с президентом.

— Эфир через девяносто секунд! — Тенч смерила телефонистку ледяным взглядом и протянула к трубке костлявую руку. — Дайте телефон.

Сердце телефонистки громко, возбужденно стучало.

— Мисс Секстон хочет поговорить непосредственно с самим президентом. Она даже просила меня задержать пресс-конференцию. Я обещала…

Тенч сделала шаг вперед и зашипела:

— Давайте-ка я объясню вам, что надо делать, а что не надо! Не надо ничего обещать дочери оппонента! Зато следует выполнять мои распоряжения! Уверяю вас, что, пока я не узнаю, в чем дело, вы все равно дальше не пройдете!

Телефонистка взглянула на президента. Его плотным кольцом окружали техники, стилисты, советники, уточняющие последние детали предстоящего выступления.

— Осталось шестьдесят секунд! — раздался голос координатора.

На борту «Шарлот» Рейчел Секстон стремительно мерила шагами тесное пространство. Внезапно в трубке раздался щелчок.

Потом послышался резкий, хрипловатый голос:

— Алло!

— Президент Харни? — дрожащим от волнения голосом спросила Рейчел.

— Марджори Тенч, — поправил голос. — Старший советник господина президента. А кем бы ни были вы, хочу напомнить, что хулиганские звонки в Белый дом нарушают…

— Ради Бога! Это вовсе не хулиганство! Говорит Рейчел Секстон. Я сотрудница службы связи с разведкой и…

— Я прекрасно знаю, кто такая Рейчел Секстон. А потому очень сомневаюсь, что вы — это она. Вы позвонили в Белый дом по открытой линии и потребовали задержать весьма важную пресс-конференцию президента. Подобный поступок не соответствует…

— Послушайте, — вспылила Рейчел, — пару часов назад я выступала перед аппаратом Белого дома, рассказывая о метеорите. А лично вы сидели в первом ряду. И наблюдали за моим выступлением по телевизору, стоящему на столе президента. Было такое?

Тенч несколько секунд помолчала.

— Мисс Секстон, что все это значит?

— Это значит, что необходимо как можно быстрее остановить президента! Данные о метеорите — ложные! Нам только что стало известно, что метеорит был искусственно помещен в лед — введен снизу. Не знаю, кто это сделал и зачем. Все обстоит совсем не так, как кажется с первого взгляда. Президент сейчас сообщит заведомо неверные сведения. А потому я…

— Подождите-ка! — Тенч понизила голос, перейдя почти на шепот. — Вы хоть понимаете, что говорите?

— Да, понимаю! Подозреваю, что администратор НАСА затеял крупное мошенничество. Во всяком случае, задержите пресс-конференцию минут на десять, пока я объясню мистеру Харни, в чем дело. Ведь кто-то всерьез пытался нас убить! Это не шутки!

В голосе Тенч зазвучали ледяные нотки.

— Мисс Секстон, позвольте предупредить. Если вы засомневались, стоит ли поддерживать Белый дом в этой кампании, то надо было подумать об этом задолго до того, как лично и от лица президента подтверждать данные о метеорите.

— Что вы говорите?

Рейчел поняла, что Марджори Тенч не хочет ни слушать, ни понимать ее.

— Ваше поведение омерзительно. Звонок по незащищенной линии — дешевый трюк. Данные о метеорите фальшивые? Кто из сотрудников разведки использует радиотелефон для того, чтобы звонить в Белый дом и сообщать секретную информацию? Нет сомнений, что вы делаете это нарочно, чтобы кто-нибудь услышал ваши слова.

— Погибла Нора Мэнгор! И доктор Мин мертв. Вы должны известить…

— Хватит! Не знаю, к чему вы клоните, но предупреждаю и вас, и любого, кто подслушивает сейчас наш разговор: Белый дом располагает записанными на видеопленку свидетельствами виднейших ученых НАСА, нескольких крупнейших независимых специалистов и вашим собственным комментарием, мисс Секстон. Все в один голос подтверждают истинность данных, полученных космическим агентством. И можно лишь догадываться, почему вы вдруг передумали, изменив свое мнение. В чем бы ни заключалась причина подобных действий, с этой минуты считайте себя отстраненной от всего, что связано с этим открытием. А если попытаетесь запятнать его еще хоть одной грязной уловкой, уверяю: НАСА и Белый дом выдвинут вам обвинение в оскорблении чести и достоинства. Причем так быстро, что вы не успеете даже сложить чемодан, отправляясь в тюрьму!

Рейчел открыла было рот, чтобы произнести хоть что-нибудь в свою защиту, но слова никак не складывались в предложения.

— Зак Харни проявил по отношению к вам щедрость и благородство, — продолжала наседать Тенч. — Честное слово, все это сильно отдает фарсом в духе сенатора Секстона. Оставьте свои шутки немедленно, а не то мы подадим в суд. Уверяю, что так оно и будет.

Линия отключилась.

Когда капитан постучал в дверь, Рейчел все еще стояла с открытым ртом.

— Мисс Секстон, — осторожно позвал он, — нам удалось поймать слабый сигнал Канадского национального радио. Президент Зак Харни только что начал пресс-конференцию.

Глава 68

Зак Харни стоял на трибуне в пресс-центре Белого дома. Он ощущал жар софитов и знал, что в эту минуту на него смотрит весь мир. Те, кто почему-то не услышал о важном предстоящем событии по радио, по телевизору или не прочел в Интернете, все равно узнали — от соседей, коллег, членов семьи. Так что к восьми вечера каждый, кто не жил в пещере в полном одиночестве, размышлял о теме президентского обращения. В кафе, барах, гостиных всего мира миллионы людей приникли к экранам телевизоров, не скрывая волнения.

Именно в такие моменты, стоя лицом к лицу со всем миром, Зак Харни особенно ясно ощущал груз возложенного на него бремени. Те, кто утверждает, будто власть не наркотик, просто никогда не имели ее и не ощущали ее мощной притягательной силы. Однако сейчас, начиная выступление, Харни внезапно почувствовал скованность. Он не относил себя к людям, подверженным страху сцены. Тем более испугало его странное ощущение неуверенности, дурное предчувствие, которое нахлынуло так неожиданно.

Он постарался убедить себя, что дело просто в сегодняшней многомиллионной аудитории. И все же, несомненно, присутствовало что-то еще. Инстинкт. Нечто совсем неожиданное. Это была такая малость, и все же…

Он приказал себе забыть, не обращать внимания. Но не мог. Тенч! Несколько мгновений назад, готовясь выйти под свет софитов, он заметил, что в желтом фойе Марджори Тенч разговаривает по беспроводному телефону. Это само по себе выглядело странно, но еще более странным казалось присутствие рядом штатной телефонистки Белого дома. Та стояла с белым от напряжения и волнения лицом. Харни не мог расслышать, о чем шла речь, однако видел, что тема вызвала у советницы недовольство. Тенч отчитывала невидимого собеседника с яростью и злобой, вовсе ей не свойственными, даже при ее авторитарности и резкости. Президент выдержал паузу, а потом вопросительно взглянул на советницу.

В ответ Тенч подняла оба больших пальца, показывая, что дела обстоят прекрасно. Ни разу в жизни он не замечал за ней этого жеста. Именно он стал последним, что видел Зак Харни перед выходом на трибуну.

На острове Элсмир, в пресс-центре НАСА, на голубом ковре, в центре длинного стола президиума сидел администратор Лоуренс Экстром. По обе стороны от него разместились служащие космического агентства и ученые. Перед ними высился огромный монитор, показывающий президента.

Остальные сотрудники столпились возле других мониторов. Они с волнением наблюдали, как президент начал пресс-конференцию.

— Добрый вечер, — произнес Харни. Голос его звучал непривычно напряженно. — Добрый вечер и моим согражданам, и нашим друзьям во всем мире…

Экстром взглянул на огромную обугленную глыбу, стоявшую напротив него. Потом перевел глаза к боковому монитору, на котором увидел себя и своих коллег на фоне огромного американского флага и логотипа НАСА. Яркое немилосердное освещение превращало происходящее в подобие постмодернистской картины. Двенадцать апостолов на тайной вечере. Зак Харни превратил мероприятие в политическое шоу. Но ведь у него не было выбора.

Экстром ощущал себя телепроповедником, пакующим Господа в красивую обертку — на потребу широким массам.

Примерно через пять минут президент начнет представлять зрителям и самого Экстрома, и сотрудников НАСА. А потом с помощью мощной спутниковой связи они присоединятся к президенту, чтобы с самой вершины мира оповестить всех о важном событии. После короткого отчета о том, как именно было сделано открытие и что оно означает для космической науки, после традиционных взаимных комплиментов президент и НАСА предоставят слово широко известному и всеми любимому ученому Майклу Толланду. Его документальный фильм займет не меньше пятнадцати минут. После этого, когда доверие и энтузиазм зрителей вырастут до крайней степени, Экстром вместе с Харни пожелают всем доброй ночи и пообещают держать человечество в курсе событий, регулярно проводя пресс-конференции.

Экстром сидел перед камерами, дожидаясь своей очереди. В душе его рос едкий, давящий стыд. Он знал, что так все и случится. Ожидал этого.

Но ведь он лгал. Поддерживал обман.

Однако ложь сейчас отступила на второй план. Тяготил другой, куда более мрачный груз.

Гэбриэл Эш стояла в студии Эй-би-си в толпе совершенно незнакомых людей, объединенных общим чувством ожидания: все взгляды были направлены к свисающим с потолка мониторам. Вот наконец настал торжественный момент. Мгновенно воцарилась полная тишина. Гэбриэл прикрыла глаза, умоляя высшие силы не дать ей увидеть на экране собственное обнаженное тело.

В гостиной сенатора Секстона царило взволнованное оживление. Гости поднялись с дивана и теперь стояли, не отрывая глаз от огромного экрана дорогого, самого современного телевизора.

Зак Харни обращался ко всему миру. Странно, но приветствие его выглядело каким-то скованным и неловким. Да и в манере поведения президента ощущалась неуверенность.

Секстон подумал, что оппонент ведет себя совершенно нехарактерным для него образом.

— Посмотрите-ка, — прошептал кто-то из гостей. — Кажется, у него плохие новости.

Секстон пытался отгадать, в чем дело. Космическая станция?.. Харни посмотрел прямо в камеру и глубоко вздохнул.

— Друзья мои, — начал он, — вот уже много дней я раздумываю, как лучше объявить об этом…

Сенатор мысленно подсказал ему, что все может уместиться в три простых слова: «Мы ее взорвали».

Какое-то время Харни рассуждал о том, как неудачно получилось, что НАСА приобрело такую значимость в его избирательной кампании, и что поэтому он считает необходимым начать свое сообщение с извинений.

— Я бы предпочел для этого сообщения любой иной исторический момент, — заявил он. — Накал политических страстей изменяет нас, даже мечтателей превращая в скептиков. И все-таки, оставаясь вашим президентом, я должен рассказать вам то, о чем сам узнал совсем недавно. — Он улыбнулся. — Очевидно, волшебство космоса никак не соотносится с земным, человеческим расписанием… даже с расписанием президента.

Все, кто находился сейчас в гостиной Секстона, невольно воскликнули почти в унисон:

— Что?

— Две недели назад, — продолжал Харни, — новый орбитальный полярный спутник — сканер плотности, состоящий на вооружении НАСА, проходил над островом Элсмир и шельфовыми льдами Милна. Остров этотпредставляет собой очень отдаленный земной массив, расположенный выше восьмидесятой параллели, в Северном Ледовитом океане.

Секстон и его гости смущенно переглянулись.

— Так вот, — продолжал Харни. — Спутник обнаружил большой камень с высокой плотностью вещества, погребенный под слоем льда толщиной в двести футов. — Впервые за все это время президент позволил себе улыбнуться. Наконец-то он оседлал волну. — Получив эти данные, НАСА сразу заподозрило, что сканер обнаружил не что иное, как метеорит.

— Метеорит? — презрительно выдавил Секстон. — Это такая важная новость?

— НАСА направило туда команду исследователей, чтобы взять образцы породы. Именно тогда и было сделано это… — Он выдержал паузу. — Если говорить прямо, было сделано открытие века.

Секстон непроизвольно шагнул поближе к экрану.

— Черт! — воскликнул кто-то из гостей. Остальные неловко переглянулись.

— Леди и джентльмены, — провозгласил президент Харни, — несколько часов назад сотрудникам НАСА удалось вытащить из арктического льда метеорит весом в восемь тонн. Он содержит… — Президент снова помолчал, давая жителям всех континентов возможность в предвкушении сенсации прильнуть к экранам. — Метеорит содержит окаменелости живых организмов. Десятки. Неоспоримое доказательство существования жизни вне Земли.

За спиной президента на огромном экране появилось четкое изображение отпечатка крупного, похожего на жука существа.

В гостиной Секстона все шестеро предпринимателей буквально подпрыгнули, изумленно раскрыв глаза. Сам сенатор замер в неподвижности.

— Друзья мои, — проникновенно продолжал президент, — окаменелостям, изображения которых вы видите за моей спиной, сто девяносто миллионов лет. Они находятся в осколке метеорита, названного Юнгерсольским, который упал в Северный Ледовитый океан почти три века назад. Новый мощный спутник НАСА обнаружил фрагмент метеорита, застрявший в леднике. И само космическое агентство, и администрация Белого дома последние две недели самым тщательным образом проверяли все малейшие детали открытия, прежде чем обнародовать его. В следующие полчаса вы услышите свидетельства многих специалистов НАСА и независимых гражданских экспертов, а также увидите небольшой документальный фильм, созданный ученым, которого вы прекрасно знаете и любите. Но прежде чем мы продолжим сегодняшнюю встречу, я должен представить вам человека, энергия, знания и труд которого и сделали возможным этот исторический момент. С огромным уважением я называю имя администратора НАСА Лоуренса Экстрома.

С этими словами Харни театрально повернулся к экрану за его спиной.

Изображение метеорита моментально уступило место когорте специалистов НАСА, сидящих за длинным столом по обе стороны от возвышающейся в центре огромной фигуры Лоуренса Экстрома.

— Благодарю вас, господин президент, — сдержанно, но гордо произнес Экстром, поднимаясь и глядя прямо в камеру. — Мне очень приятно разделить со всеми землянами этот самый прекрасный в истории НАСА миг.

Потом администратор увлеченно и страстно рассказывал о работе космического агентства, о том, как именно произошло историческое открытие. Воспевая американский патриотизм и триумфальное достижение, он плавно, очень логично подвел рассказ к документальному фильму, в котором ведущим выступал независимый эксперт, знаменитый ученый и любимец телезрителей Майкл Толланд.

Сенатор Секстон не выдержал. Он упал на колени перед телевизором, вцепившись в свою пышную серебристую шевелюру.

— Нет! О Господи! Только не это!

Глава 69

Смертельно бледная Марджори Тенч стремительно покинула пресс-центр, где воцарилась атмосфера радостного оживления, и быстрым шагом направилась к себе, в дальний конец западного крыла. Ей не хотелось ни праздновать, ни радоваться. Звонок Рейчел Секстон оказался весьма некстати. Он выбил ее из колеи.

Тенч с силой захлопнула дверь своего кабинета, подошла к столу и набрала номер телефонного узла Белого дома.

— Мне срочно нужен Уильям Пикеринг. Директор НРУ. Закурив сигарету, старший советник президента начала нервно мерить шагами маленькую комнатку, ожидая, пока ее соединят. Обычно по вечерам Пикеринг уходил домой, но сегодня, в связи с шумихой вокруг пресс-конференции, вполне мог остаться в рабочем кабинете, приклеившись к экрану телевизора. В мире происходило нечто, о чем даже директор Национального разведывательного управления не имел ни малейшего понятия.

Тенч проклинала себя за то, что не послушала собственного внутреннего голоса, когда президент сообщил, что собирается послать на ледник Милна именно Рейчел Секстон. Советница восприняла этот шаг как риск, в котором не было ни малейшей необходимости. Однако доводы президента звучали убедительно: он объяснил, что сотрудники аппарата за последние две недели настолько разуверились в нем самом и его действиях, что могут не поверить сообщению, исходящему из Овального кабинета. Случилось именно так, как и обещал Харни: подтверждение Рейчел Секстон приглушило все подозрения, остановило скептиков и спорщиков и заставило сотрудников Белого дома поддержать президента. Это действительно была неоценимая помощь. И вдруг сейчас эта самая Рейчел Секстон сменила песню.

Чертова сучка позвонила по незащищенной линии.

Она хотела посеять сомнения в достоверности открытия. Единственным утешением служило то, что президент записал ее выступление перед сотрудниками на видеомагнитофон. Слава Богу! Хоть небольшая, но страховка. Появлялись серьезные опасения, что она может понадобиться.

Но сейчас Тенч собиралась разделаться с этой головной болью иным способом. Рейчел Секстон, несомненно, умная женщина; если она действительно собралась атаковать в лоб Белый дом и НАСА, то обратится к сильным возможным союзникам. И первым таким союзником, как подсказывала логика, она сочтет Уильяма Пикеринга. Тенч прекрасно знала, как относится директор НРУ к НАСА. А потому она должна поговорить с ним раньше, чем это сможет сделать его ретивая сотрудница.

— Мисс Тенч? — послышался далекий голос. — Уильям Пикеринг слушает. В связи с чем такая честь?

Тенч слышала, как в его кабинете работает телевизор — НАСА комментировало открытие. По голосу и интонациям Пикеринга было понятно, что пресс-конференция произвела на него большое впечатление.

— У вас есть свободная минутка, директор?

— А я-то полагал, что вы целиком уйдете в празднование. Великий вечер для всех вас! Похоже, что НАСА и президент снова на коне.

В голосе директора звучало неприкрытое изумление. К нему примешивался оттенок желчности — несомненно, из-за того, что человек этот терпеть не мог узнавать новости одновременно с остальным миром.

— Хочу попросить прощения, — начала Тенч, пытаясь сразу перебросить мост через пропасть. — НАСА и президент были вынуждены держать вас в неведении.

— Но вы же в курсе, — раздраженно произнес Пикеринг, — что еще две недели назад НРУ засекло деятельность НАСА в этом районе и послало запрос.

Тенч нахмурилась:

— Да, я знаю. И все же…

— НАСА заявило, что проводит учения в экстремальных условиях. Испытывает оборудование или что-то в этом роде. — Пикеринг выдержал паузу. — Нам пришлось принять эту ложь.

— Давайте все-таки не будем называть это ложью, — возразила Тенч. — Скорее, более подходящим является выражение «необходимая дезинформация». Учитывая масштаб открытия, вы, конечно, понимаете потребность НАСА держать все в тайне.

— От широкой публики — может быть.

Жалобы не входили в обычный репертуар Пикеринга, и Тенч поняла, что он уже израсходовал запас своих обид.

— К сожалению, у меня не так много времени, — переключилась она, пытаясь вернуть себе инициативу в разговоре. — Я лишь хотела предупредить вас.

— Предупредить меня? — Пикеринг, несомненно, поморщился. — О том, что Зак Харни решил назначить нового, симпатизирующего НАСА директора НРУ?

— Разумеется, нет. Президент прекрасно понимает, что ваша нелюбовь к НАСА проистекает исключительно из стремления к безопасности, и искренне пытается устранить все недоразумения в этой сфере. Нет, дело не в этом. Речь идет об одной из ваших подчиненных. — Тенч выдержала красноречивую паузу. — Рейчел Секстон. Вы сегодня вечером уже разговаривали с ней?

— Утром по просьбе президента я отправил ее в Белый дом. Вы, очевидно, загрузили ее работой. Она еще не появилась и даже не звонила.

Тенч почувствовала облегчение. Ей удалось прорваться первой.

— Мне кажется, что скоро она вам позвонит.

— Хорошо. Я как раз с нетерпением жду этого момента. Должен сказать, когда началась пресс-конференция, у меня мелькнуло подозрение, что Зак Харни убедил мисс Секстон участвовать в этом шоу публично. И очень рад, что она сумела противостоять его напору.

— Зак Харни — приличный человек, — возразила Тенч, — чего, однако, не могу сказать о мисс Секстон.

На линии повисла долгая напряженная пауза.

— Хочу надеяться, что или не расслышал, или неправильно понял вас.

Тенч тяжело вздохнула:

— Боюсь, вы поняли меня именно так, как надо. Не хотелось бы вдаваться в подробности по телефону, но, судя по всему, мисс Секстон решила дискредитировать и это открытие НАСА, и деятельность агентства в целом. Понятия не имею, почему и зачем, но после того, как сегодня днем она собственными глазами все увидела, а потом открыто подтвердила все данные, ваша сотрудница вдруг решила изменить свою позицию и начала изрекать в адрес космического агентства самые оскорбительные и невероятные обвинения. Она приписывает НАСА мошенничество и предательство.

Пикеринг встрепенулся:

— Прошу прощения?

— Да, это неприятно и звучит шокирующе. Очень плохо, что сообщать об этом вам приходится именно мне… Дело в том, что мисс Секстон позвонила за две минуты до пресс-конференции и потребовала все отменить.

— На каком основании?

— Честно говоря, ее доводы звучали абсурдно. Она утверждала, что обнаружила в данных НАСА существенные изъяны.

Долгое молчание Пикеринга оказалось более красноречивым, чем хотелось бы Марджори Тенч.

— Изъяны? — наконец переспросил он.

— После двух недель упорной работы НАСА это звучит смешной…

— Я не сомневаюсь в одном. Если женщина, подобная Рейчел Секстон, советует отложить пресс-конференцию президента, у нее, несомненно, есть на то самые веские основания. — Пикеринг не на шутку встревожился. — На вашем месте я бы последовал ее совету.

— О, ради Бога! — закашлявшись, воскликнула Тенч. — Вы же своими глазами видели пресс-конференцию. Информация о метеорите проверена и перепроверена множеством самых разных специалистов, в том числе и независимых. Не кажется ли вам подозрительным тот факт, что дочь человека, которому это открытие вредит напрямую, внезапно изменила тон?

— Это кажется мне подозрительным лишь потому, мисс Тенч, что я прекрасно знаю об отношениях мисс Секстон с отцом — они едва общаются. И я просто не могу представить, почему Рейчел после стольких лет работы на президента вдруг решила перейти в другой лагерь. Тем более начать лгать в поддержку сенатора.

— Может быть, дело в честолюбии? Я, право, не знаю. Возможность стать первой дочерью… — Тенч замолчала.

Голос Пикеринга изменился, став резким и холодным.

— Слишком прямолинейно, мисс Тенч. Слишком.

Тенч нахмурилась. Но, собственно, чего она ожидала? Попыталась обвинить видную сотрудницу НРУ в измене президенту. Понятно, что руководитель начнет защищаться.

— Дайте ей трубку, — потребовал Пикеринг. — Я хочу сам поговорить с мисс Секстон.

— Боюсь, это невозможно, — ответила Тенч. — В Белом доме ее нет.

— Так где же она?

— Сегодня утром президент послал ее на ледник Милна, чтобы дать возможность все увидеть своими глазами. Она еще не вернулась оттуда.

Пикеринг рассвирепел:

— И меня не поставили в известность?!

— Директор, у меня очень мало времени. Некогда залечивать вашу раненую гордость. Я позвонила только из любезности. Просто хотела предупредить, что Рейчел Секстон решила занять собственную позицию в отношении сегодняшнего сообщения. Ей потребуются союзники. Если она позвонит вам, помните, что Белый дом располагает видеозаписью, на которой эта дама сама рассказывает об открытии, подтверждая его перед всеми сотрудниками администрации Белого дома. И если теперь вдруг по каким-то соображениям она собирается очернить доброе имя президента или НАСА, то, уверяю, падать ей придется жестко и больно. Белый дом позаботится об этом.

Тенч помолчала, чтобы дать собеседнику время осознать услышанное.

— А в ответ на свою любезность я хотела бы получить сообщение сразу, как только мисс Секстон свяжется с вами. Поскольку она нападает непосредственно на президента, мы намерены задержать ее для дознания — пока она не успела натворить крупных неприятностей. Так что жду звонка, директор. Это все. Доброго вечера.

Марджори Тенч повесила трубку. Определенно, таким тоном с Уильямом Пикерингом не разговаривал никто и никогда. Но теперь по крайней мере он не будет сомневаться в серьезности ее намерений.

Уильям Пикеринг, стоя у окна в кабинете на самом верхнем этаже здания Национального разведывательного управления, смотрел в темноту. Разговор с Марджори Тенч оставил очень неприятный осадок. Хотелось все обдумать, составить целостную картину происшедшего.

— Господин директор! — В кабинет, постучав, заглянула секретарша. — Вас опять к телефону.

— Не сейчас, — рассеянно произнес Пикеринг.

— Это Рейчел Секстон.

Директор стремительно обернулся. Да, Тенч видит все насквозь.

— Конечно! Соедините. Немедленно.

— Сэр, связь закодированная. Перевести звонок в конференц-зал?

— Закодированная? Откуда же она звонит?

Секретарша сказала откуда.

Пикеринг застыл. Потом, не успев прийти в себя, поспешил вниз, в конференц-зал.

Глава 70

Звуконепроницаемая камера подводной лодки «Шарлот», сконструированная по образцу аналогичных камер фирмы «Белл», официально называлась безэховой комнатой. Акустически чистое помещение не имело отражающих поверхностей и поглощало до девяноста девяти и четырех десятых процента звуков. Из-за высокой звукопроводимости металла и воды разговоры на борту могли прослушиваться как всеми вокруг, у кого длинные уши, так и шпионскими микрофонами, оставшимися незамеченными на внешнем корпусе. Безэховая комната представляла собой крошечную камеру в подлодке. Из нее не просачивался ни единый звук. А значит, все разговоры внутри этого замкнутого пространства оставались в абсолютном секрете.

Выглядела камера подобно встроенному шкафу, потолок и стены которого были покрыты бугристым пористым материалом. Своеобразные короткие шипы со всех сторон направлялись к центру. Рейчел невольно представила тесную подводную пещеру с буйно разросшимися сталагмитами и сталактитами, заполнившими всю поверхность. Самым неприятным, однако, оказалось отсутствие привычного пола. Его заменяла туго натянутая, с мелкими ячейками сетка, подобная рыбацкой сети. Из-за этого у находящегося в комнате человека возникало впечатление, что он висит в воздухе. Посмотрев вниз, Рейчел представила, будто по подвесному мосту переходит странную сюрреалистическую пропасть. Внизу, на расстоянии примерно трех футов, настоящий пол был покрыт сталагмитами, зловеще нацелившимися вверх.

Войдя в камеру, Рейчел моментально ощутила полную безжизненность заполнявшего ее воздуха. Точно из странного шкафа выкачали всю энергию. Уши моментально будто закупорились ватой. Лишь в голове слышалось собственное дыхание. Рейчел издала звук, чтобы попробовать акустику, и он тут же словно ушел в подушку. Стены целиком поглощали малейшие колебания, оставляя только те, что происходили внутри черепа.

Капитан вышел, плотно закрыв за собой обитую тем же странным звукопоглощающим материалом дверь. Рейчел, Толланд и Корки уселись за маленький стол в форме буквы «U», металлические ножки которого уходили вниз, под сетку. На столе смотрели в разные стороны несколько микрофонов, укрепленных на длинных подвижных стержнях, лежали несколько пар наушников. На стене, немного выше стола, светился монитор. Приглядевшись внимательнее, на нем можно было рассмотреть маленький глазок телекамеры. Все выглядело словно миниатюрный зал заседаний ООН.

Как человек, работающий в системе разведки США, среди людей, прекрасно разбирающихся в лазерных микрофонах, подводных параболических прослушивающих устройствах и других сверхчувствительных шпионских приборах, Рейчел знала, что на земле осталось очень немного мест, где можно говорить, не опасаясь чужих ушей. Безэховая комната представляла собой одно из них. Микрофоны и наушники обеспечивали возможность свободного общения, а звуковые волны не покидали пределов комнаты. Слова же, сказанные в микрофон, оказывались моментально закодированными и в таком виде отправлялись в долгий путь к адресату.

— Проверка уровня. — В наушниках внезапно раздался голос, заставив троих сидящих в комнате подпрыгнуть от неожиданности. — Вы меня слышите, мисс Секстон?

Рейчел наклонилась к микрофону:

— Да, слышу хорошо.

Она действительно прекрасно слышала, хотя и понятия не имела, с кем говорит.

— Установлена связь с мистером Пикерингом. Сейчас он подойдет к аппарату. Я отключаюсь.

Линия замерла. Затем в наушниках возникло какое-то слабое жужжание, а после — серия щелчков и гудков. Внезапно до странности ярко вспыхнул монитор, и все трое увидели Пикеринга. Директор НРУ сидел в конференц-зале. Он был один. Резко подняв голову, он посмотрел Рейчел в глаза.

Увидев знакомое лицо, она сразу почувствовала облегчение.

— Мисс Секстон, — директор заговорил первым, — ради Бога, что происходит?

— Метеорит, сэр, — коротко ответила Рейчел. — Боюсь, нас ожидают очень серьезные проблемы.

Глава 71

В тесном замкнутом пространстве безэховой комнаты субмарины «Шарлот» Рейчел Секстон представила директору своих коллег и одновременно товарищей по несчастью — Майкла Толланда и Корки Мэрлинсона. После этого она быстро, сжато, но очень точно описала всю невероятную цепочку событий сегодняшнего дня.

Директор НРУ сидел совершенно неподвижно и внимательно слушал.

Рейчел поведала о биолюминесцентном планктоне в метеоритной шахте, вылазке ученых и неприятном открытии — шахте с соленым льдом. О неожиданном нападении вооруженных, фантастически экипированных людей, принадлежащих, как она подозревала, к силам специального назначения.

Уильям Пикеринг славился необычайной способностью выслушивать самую неприятную и пугающую информацию, ничем не проявляя своих чувств. Но сейчас, по мере развития событий в рассказе Рейчел, взгляд его становился все более и более тревожным. Рассказывая об убийстве Норы Мэнгор и собственных мытарствах, лишь чудом не закончившихся гибелью, она наблюдала за тем, как все больше мрачнеет ее несокрушимый начальник. Ей очень хотелось высказать подозрения насчет роли во всей этой истории администратора НАСА, однако Рейчел слишком хорошо знала Пикеринга, чтобы не показывать пальцем на кого бы то ни было без достаточных к тому оснований. Поэтому она и выбрала путь точной, бесстрастной передачи одних лишь фактов, воздерживаясь от малейших комментариев и оценок. Она рассказала все — от начала до конца.

Наступило молчание. Несколько секунд Пикеринг не произносил ни слова.

Потом он заговорил, словно собравшись с мыслями и с силами.

— Мисс Секстон, — произнес он, — и все вы… — Пикеринг обвел взглядом небольшую компанию за столом. — Если услышанное мной сейчас правда, а я не вижу ни малейшей причины полагать, что это ложь, вам очень повезло, что вы остались в живых.

Трое молча кивнули. Да. Президент собрал четырех гражданских специалистов… двое из них уже мертвы.

Пикеринг тяжко вздохнул, словно не зная, что говорить дальше. События казались невероятными, не поддающимися логике.

— Существует ли хоть малейший шанс, — наконец промолвил он, — что шахта, обнаруженная сканером, имеет естественное происхождение?

Рейчел решительно покачала головой:

— Нет, она слишком ровная. — Развернув еще мокрую распечатку результатов сканирования, она поднесла ее поближе к камере: — Вот смотрите. Она идеально прямая.

Пикеринг внимательно изучил бумагу и кивнул в знак согласия.

— Не выпускайте это из рук.

— Я позвонила Марджори Тенч, просила ее задержать президентскую пресс-конференцию, — продолжила Рейчел. — Но она меня резко осадила. Вернее, заткнула мне рот.

— Знаю. Она мне это уже сказала.

Рейчел удивленно подняла брови:

— Вам звонила Марджори Тенч? Быстро сработала!

— Да, только что. Она очень озабочена и расстроена. Считает, что вы затеваете какую-то игру, чтобы дискредитировать и президента, и НАСА. Возможно, для того, чтобы помочь отцу.

Рейчел встала. Помахала в воздухе распечаткой и кивнула в сторону ученых:

— Нас едва не убили! Это что, похоже на трюк? И с какой стати мне…

Пикеринг поднял руки:

— Ну-ну. Успокойтесь. Тенч не сообщила мне о том, что вас там трое.

Рейчел не могла вспомнить, успела ли она вообще упомянуть в разговоре с Тенч имена Толланда и Мэрлинсона.

— Не сказала она и о том, что вы располагаете подтверждением своих сведений, — продолжал Пикеринг. — До разговора с вами я скептически относился к ее претензиям, а сейчас уже полностью уверен в том, что она ошибается. Ваши показания невозможно поставить под сомнение. Вопрос лишь в том, что все это означает.

Воцарилось долгое молчание.

Уильям Пикеринг редко выглядел растерянным, однако сейчас он качал головой, явно не зная, что сказать.

— Давайте на мгновение предположим, что кто-то действительно внедрил в толщу льда метеорит. Сразу возникает классический вопрос: зачем? Если НАСА располагает настоящим метеоритом с окаменелостями, то какая разница агентству или кому-то другому, заинтересованному в деле, где он был найден?

— Кажется, — ответила Рейчел, — метеорит внедрили для того, чтобы спутниковый сканер смог его обнаружить. А потом его можно было бы выдать за фрагмент уже известного космического тела.

— Юнгерсольского метеорита, — подсказал Корки.

— Но какой смысл связывать этот камень с чем-то уже известным? — возразил Пикеринг. Говорил он сейчас настолько резко, что могло показаться, будто директор не на шутку разъярен. — Разве окаменелости сами по себе не являются поразительным открытием — независимо от времени и места? И независимо от того, с каким космическим телом они связаны?

Все трое согласно кивнули.

Пикеринг замялся. Лицо его приняло еще более недовольное выражение.

— Если, конечно…

Рейчел понимала, что начальник напряженно обдумывает ситуацию. Он быстро сформулировал самое простое объяснение необходимости связать метеорит с уже известным явлением. Но эта самая простая версия была и самой тревожной, даже пугающей.

— Если, конечно, — продолжил он, — эта связь не призвана окрасить в яркие цвета достоверности фальшивые данные. — Пикеринг тяжело вздохнул и повернулся к Корки: — Доктор Мэрлинсон, какова вероятность того, что этот метеорит подделка?

— Подделка, сэр?

— Да. Фальшивка. Сделанная специально, чтобы ошеломить избирателей…

— Фальшивый метеорит? — Корки неловко рассмеялся. — Совершенно невозможно! Метеорит тщательно исследовали профессионалы. И я в том числе. Химическое сканирование, спектрография, анализ содержания рубидия и стронция. Он не похож ни на один камень, встречающийся на Земле. Метеорит настоящий, подлинный. Это подтвердит любой астрофизик.

Пикеринг глубоко задумался, поглаживая галстук.

— И все-таки, принимая во внимание немедленную выгоду этого открытия для НАСА, неоспоримые свидетельства подтасовки фактов, нападение на вас… первое и единственное логическое заключение, которое я могу сделать, состоит в том, что метеорит — отлично выполненная подделка.

— Исключено! — Теперь уже Корки рассердился. — При всем моем уважении, сэр, метеориты вовсе не то же самое, что голливудские спецэффекты, которые можно создать в лаборатории. Да и обдурить нескольких ничего не подозревающих астрофизиков не так-то легко. Ведь это объекты сложного химического состава, уникальной кристаллической структуры и определенного соотношения элементов!

— Я не собираюсь бросать вам вызов, доктор Мэрлинсон. Просто следую логической цепочке анализа. Учитывая, что кто-то собирался всех вас убить, чтобы не всплыл факт искусственного внедрения метеорита в толщу льда, я не склонен исключать даже самые фантастические сценарии. Что именно заставляет вас верить в истинность метеорита?

— Что именно?! — Возмущение Корки едва не расплавило наушники. — Безупречная корка сплава, присутствие хондр, процент никеля, не сопоставимый ни с одним земным показателем. Если вы предполагаете, что кто-то нас обманул, смастерив этот камешек в лаборатории, тогда я должен заметить, что лаборатории этой не меньше ста девяноста миллионов лет. — Корки опустил руку в карман и достал камень, по форме похожий на компакт-диск. Поднес его поближе к камере. — Вот такие образцы мы подвергли тщательному химическому анализу, причем использовали различные методы. Соотношение рубидия и стронция — это вовсе не то, что можно сфабриковать!

Пикеринг удивился:

— У вас есть образец? Корки пожал плечами:

— НАСА располагает десятками образцов.

— То есть вы пытаетесь мне сказать, — странным голосом произнес Пикеринг, глядя в глаза ученому, — что НАСА обнаружило метеорит, якобы содержащий отпечатки живых организмов, и позволяет всем подряд разгуливать с образцами в кармане?

— Смысл в том, — заявил Корки, — что мой образец подлинный. — Он поднес камень еще ближе к камере. — Вы можете показать его любому метрологу, геологу или астроному в любой точке Земли, они проведут анализ и сообщат вам две вещи: во-первых, этому камню чуть меньше двухсот миллионов лет; во-вторых, по химическому составу он не похож ни на один из камней, существующих на Земле.

Пикеринг наклонился, разглядывая отпечаток на камне. Казалось, его пригвоздили к месту в этой позе. Наконец он пошевелился и вздохнул:

— Я не ученый. И все, что могу сказать: если метеорит подлинный, а это, похоже, все-таки правда, то почему НАСА не продаст его за истинную цену? Зачем кому-то понадобилось засовывать огромный камень в толщу льда, чтобы убедить нас в его истинности?

В этот момент офицер службы безопасности Белого дома набирал телефонный номер Марджори Тенч.

Старший советник президента ответила моментально:

— Да?

— Мисс Тенч, — обратился к ней офицер, — я располагаю информацией, которую вы запрашивали раньше. Звонок с радиотелефона от Рейчел Секстон. Мы проследили его.

— Говорите.

— Оператор секретной службы утверждает, что сигнал исходил с борта военно-морской субмарины США «Шарлот».

— Что?!

— Мы не располагаем координатами, но в истинности данных сомневаться не приходится.

— О, ради Бога! — Тенч в ярости бросила трубку.

Глава 72

Безжизненная атмосфера безэховой комнаты субмарины «Шарлот» плохо влияла на самочувствие Рейчел: ее начало тошнить. На мониторе озабоченный взгляд Уильяма Пикеринга перешел к Майклу Толланду.

— Вы молчите, мистер Толланд?

Толланд поднял глаза, словно студент, когда его неожиданно вызывает преподаватель.

— Сэр?

— Только что по телевидению прошел ваш весьма убедительный документальный фильм. Так что же вы скажете по поводу метеорита сейчас?

— Ну, сэр… — замялся Толланд, испытывая явный дискомфорт. — Должен согласиться с мистером Мэрлинсоном. Считаю, что и сам метеорит, и окаменелости в нем подлинные. Я достаточно хорошо знаком с методикой датирования объектов, а возраст камня подтвержден множеством тестов. Равно как и содержание никеля. Эти данные не могут оказаться ложными. Не возникает сомнений в том, что камень, родившийся двести миллионов лет назад, имеет неземной химический состав и содержит десятки подтвержденных окаменелостей, происхождение которых также датируется этим периодом. Поэтому не приходит на ум ни единой иной возможности, кроме той, что НАСА действительно обнаружило подлинный метеорит.

Пикеринг молчал. Лицо его выражало полнейшую растерянность, чего раньше за ним ни разу не замечалось.

— Так что же делать, сэр? — обратилась к нему Рейчел. — Нам, очевидно, придется сообщить президенту, что возникли проблемы с полученными данными.

Пикеринг нахмурился:

— Это в случае, если президент не в курсе. Остается лишь надеяться…

Рейчел ощутила, как в горле появился комок, мешающий не только говорить, но и дышать. Совершенно ясно, что имеет в виду директор. Президент Харни может оказаться замешанным в обмане. Рейчел очень в этом сомневалась, и все же нельзя было отрицать, что и сам президент, и НАСА получали от аферы огромную выгоду.

— К сожалению, — продолжил Пикеринг, — за исключением этой распечатки результатов сканирования льда, остальные параметры указывают на достоверность открытия. — В его взгляде была напряженность. — А тот факт, что вас пытались убить… — Теперь он смотрел в глаза Рейчел. — Вы упомянули спецназ.

— Именно, сэр.

Она повторила свой краткий рассказ о специальных ружьях и действиях людей-призраков.

Директор НРУ выглядел все более и более недоумевающим. Рейчел понимала, что Пикеринг перебирает в уме тех людей, которые могли иметь непосредственный контакт с подразделениями хорошо обученных убийц. Разумеется, первым в списке был президент. Возможно, Марджори Тенч, как старший советник. Вполне вероятно, и администратор НАСА Лоуренс Экстром с его связями в Пентагоне. Рейчел и сама перебрала массу возможных вариантов и, к собственному удивлению, поняла, что за нападением на них мог стоять любой из высокопоставленных политиков, имеющих достаточно обширные связи.

— Я мог бы прямо сейчас позвонить президенту, — снова заговорил Пикеринг, — но не думаю, что это разумно, по крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем точно, кто замешан во всей этой страшной истории. Как только мы сообщим в Белый дом, мои возможности вас защитить резко уменьшатся. Кроме того, я пока не знаю, что именно ему сказать. Если метеорит, как вы утверждаете, настоящий, все предположения об искусственном его внедрении под лед и попытке убийства прозвучат неубедительно. Президент будет иметь полное право поставить под сомнение мои слова. — Директор помолчал, словно просчитывая в уме возможные варианты. — Вне зависимости от того, какова правда или кто замешан в игре, если информация будет обнародована, под ударом сразу окажется немало высокопоставленных персон. Считаю, что мы должны немедленно переправить всех вас в безопасное место, а потом уже начинать прощупывать ситуацию.

— В безопасное место? — Такой поворот дела очень удивил Рейчел. — Мне кажется, на атомной подводной лодке мы в достаточной безопасности, сэр.

Взгляд Пикеринга выражал явный скептицизм.

— Ваше присутствие там не долго сохранится в тайне. А поэтому я вытащу вас оттуда немедленно. Если честно, мне будет гораздо спокойнее, когда вы все окажетесь здесь, у меня в кабинете.

Глава 73

Сенатор Секстон в одиночестве лежал на диване, чувствуя себя изгоем. Квартира в Уэстбруке, где всего час назад звучали голоса друзей и сторонников, сейчас выглядела покинутой и заброшенной. Особенно одичалый вид придавали ей стоящие повсюду бокалы и разбросанные визитные карточки. Гости, побросав все, в прямом смысле сбежали.

Сейчас Секстон, сжавшись в комок перед телевизором, больше всего на свете хотел его выключить, но не мог собраться с силами и оторваться от бесконечных аналитических выпусков. Вашингтонским аналитикам не требовалось много времени, чтобы, покончив с псевдонаучными и философскими разглагольствованиями, сосредоточиться на самом обожаемом предмете — на политиках.

Словно опытные палачи, готовые вновь и вновь пытать жертву, обозреватели мололи и перемалывали очевидное.

— Всего лишь несколько часов назад рейтинг Секстона доставал до облаков, — заявил один из аналитиков. — А сейчас, после объявления об открытии НАСА, он весьма резко пошел вниз.

Секстон поморщился, протянул руку к бутылке коньяка, стоявшей на полу возле дивана, и отхлебнул из горлышка. Он понимал, что сегодня ему предстоит провести самую длинную и одинокую ночь в жизни. Сейчас он яростно ненавидел Марджори Тенч за то, что она его так подставила. Ненавидел Гэбриэл Эш — за то, что та первой заговорила о НАСА. Ненавидел президента, которому так чертовски повезло. И разумеется, ненавидел весь мир за то, что он открыто над ним смеялся.

— Несомненно, для сенатора данная ситуация просто губительна, — продолжал тем временем аналитик. — Неожиданным открытием и президент, и НАСА сразу добились небывалого преимущества. Подобные новости способны во много раз увеличить число сторонников президента вне зависимости от отношения Секстона к НАСА. А уж если принять во внимание сегодняшнее заявление сенатора о том, что он без сожаления отменил бы финансирование космического агентства… да, несомненно, пресс-конференция президента — двойной удар, от которого сенатор вряд ли сумеет оправиться.

Секстон с горечью подумал, что просто угодил в ловушку. Белый дом чрезвычайно ловко подставил его. Аналитик на экране улыбался.

— НАСА моментально и с лихвой вернуло себе ранее утраченное доверие. Не случайно на улицах сейчас царит ликование.

Так и должно было случиться. Они любят Зака Харни, но в последнее время начали терять веру в его возможности. Да, надо признать, президент явно сдавал позиции, а в последнее время получил несколько весьма ощутимых ударов. Однако ему все-таки удалось выйти из переделки благоухающим, словно роза.

Секстон вспомнил о недавних дебатах на Си-эн-эн и испугался, что сейчас ему станет плохо. Сеть, которую он так старательно плел вокруг НАСА на протяжении последних месяцев, внезапно опутала его самого и теперь стремительно тянула на дно. Он выглядел круглым дураком. Белый дом играл им, словно пешкой. С ужасом представлял сенатор карикатуры, которые обязательно появятся в завтрашних газетах. Его имя непременно будет звучать в анекдотах. Через несколько дней они расползутся по стране в невиданном количестве. Разумеется, ни о каком негласном финансировании его избирательной кампании больше не может быть и речи. Все изменилось. Люди, еще совсем недавно сидевшие в этой квартире и мечтавшие об успехе своих корпораций, собственными глазами увидели, как мечты смыло в унитаз. Приватизация космоса на полной скорости врезалась в кирпичную стену.

Сделав еще глоток коньяка, сенатор поднялся и с трудом, неровным шагом, подошел к рабочему столу. Взглянул на лежащую рядом с телефоном трубку — он сам снял ее. С каким-то мазохистским интересом, прекрасно сознавая все безумие этого действия, он медленно, аккуратно положил трубку на место и начал считать секунды.

Раз… два… Телефон зазвонил. Он дождался, пока сработает автоответчик.

— Сенатор Секстон, это Джуди Оливер из Си-эн-эн. Я хотела бы дать вам возможность отреагировать на объявленное открытие НАСА. Позвоните мне, пожалуйста.

Она отключилась.

Секстон снова принялся считать. Раз… Опять звонок. Сенатор не пошевелился, предоставив говорить автоответчику. Еще один журналист.

Не выпуская из рук бутылку, Секстон побрел к двери балкона. Толкнул ее и вышел в холодный вечер. Облокотившись на перила, вгляделся через весь город в далекий освещенный фасад Белого дома. Дул сильный ветер, и казалось, огни насмешливо подмигивают.

Сволочи, думал он. Веками человечество искало доказательства существования жизни во Вселенной. И в итоге обнаружило их в том же чертовом году, когда проходят его выборы. И это не просто неудачное совпадение, это злой рок. В каждом окне, повсюду, насколько хватало глаз, работал телевизор. Интересно, где сейчас Гэбриэл Эш? Это все из-за нее. Она регулярно снабжала его информацией о провалах НАСА.

Он снова отхлебнул из бутылки. Чертова Гэбриэл! Она виновата в его провале!

На другом конце города, в хаосе и кутерьме производственной студии корпорации Эй-би-си, Гэбриэл Эш едва держалась на ногах. Сообщение президента грянуло словно гром среди ясного неба, моментально ввергнув ее в полуобморочное состояние. Девушка стояла, словно приклеенная к полу, посреди огромной комнаты, тупо уставившись на один из множества мониторов. А вокруг кипели страсти.

В первые секунды после объявления воцарилась мертвая тишина. Она длилась лишь мгновение, тут же взорвавшись оглушающими криками репортеров. Эти люди были профессионалами, а потому у них не оставалось времени на личные переживания и размышления. Все это потом, когда работа закончится. А сейчас мир хотел знать как можно больше, и корпорация Эй-би-си должна была удовлетворить его желание. В этой драме соединилось все: наука, история, политические коллизии — разливанное море страстей. Понятно, что этой ночью всем, кто работал в сфере информации, было не до сна.

— Гэб! — Голос Иоланды звучал сочувственно. — Давай-ка я снова отведу тебя в мой офис, пока здесь не сообразили, кто ты такая. А то начнут тебя жарить на медленном огне — пытать, как теперь повернется кампания Секстона.

Гэбриэл почувствовала, что ее ведут сквозь кипящую толпу в аквариум Иоланды. Подруга усадила ее и дала стакан воды. Попыталась поддержать улыбкой.

— Попробуй взглянуть на светлую сторону дела, Гэб. Кампания твоего шефа, конечно, полетела ко всем чертям, но ты то — нет!

— Ну спасибо! Это просто грандиозно.

Голос журналистки стал серьезным.

— Девочка, я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас. Твоего босса только что переехал огромный грузовик, и если тебя интересует мое мнение, то скажу, что сенатор уже не поднимется. По крайней мере за то время, когда еще можно что-то сделать. Но во всяком случае, никто не полощет твои фотографии на экране телевизора. Серьезно. И это хорошие новости. Харни сейчас вовсе ни к чему скандал на почве секса. Такой уж он у нас изысканно утонченный президент, что говорить о сексе ему просто как-то не к лицу.

Слова подруги принесли Гэбриэл мало утешения.

— А что касается разговоров Тенч насчет нелегального финансирования кампании… — Иоланда покачала головой, — что-то я сомневаюсь. Харни всерьез собирается вести кампанию без негатива. Расследование дела о взятках отнюдь не укрепит дух нации. Но настолько ли Харни патриотичен, чтобы упустить шанс раздавить соперника чужими руками? Мне все-таки кажется, что Тенч пичкала тебя сведениями о финансах Секстона, чтобы просто испугать. Она рискнула в надежде, что ты сбежишь с его корабля и раздуешь бесплатный сексуальный скандал на пользу президенту. Но согласись, Гэб, сегодняшний вечер и так достаточно насыщен эмоциями. Так что впутывать в него еще и нравы Секстона тебе не стоит!

Гэбриэл слабо кивнула. Секс-скандал оказался бы мощным ударом, от которого Секстон оправился бы очень не скоро. А может, и вовсе не оправился бы.

— Ты ее пересидела, Гэб. Марджори Тенч закинула удочку, но ты не клюнула. А теперь ты совершенно свободна. Можешь отправляться домой. Будут еще другие выборы.

Гэбриэл снова растерянно, безвольно кивнула, не зная, чему же верить.

— Ты должна признать, — продолжала журналистка, — что Белый дом просто блестяще провел Секстона. Заманил его на территорию НАСА, вовлек во всю эту космическую историю, заставил сложить все яйца в одну корзину.

Гэбриэл невольно содрогнулась, подумав, что во всем этом виновата именно она.

— А пресс-конференция, которую мы только что видели… Господи, это же просто великолепно! Гениально! Не учитывая важности открытия, блестящим было само исполнение. Прямая трансляция из Арктики! Документальный фильм Майкла Толланда! Боже мой, да разве можно всему этому противостоять? Сегодня вечером Зак Харни буквально сразил всех. Наверное, все-таки не случайно этот парень попал в президенты.

— И останется им еще четыре года…

— Мне пора за работу, девочка, — опомнилась Иоланда. — Ты сиди здесь, сколько захочешь. Можешь устраиваться поудобнее, как больше нравится. А я, честное слово, через несколько минут загляну тебя проведать.

Оставшись в одиночестве, Гэбриэл глотнула воды, но та показалась ей просто отвратительной. Да и все вокруг казалось отвратительным. В голове крутилась единственная мысль: в происходящем виновата именно она. Гэбриэл пыталась облегчить совесть, вспоминая прошлые мрачные пресс-конференции НАСА — неудачи с космическими станциями, отложенный старт «Экс-33», так и не заработавшие зонды Марса, постоянные превышения бюджета. Гэбриэл пыталась понять, что следовало сделать иначе.

И в конце концов решила, что ничего. Все было сделано правильно.

Просто произошел срыв.

Глава 74

Военно-морской вертолет «Си Хоук», отправленный на операционное задание, с ревом поднялся с воздушной базы Туле в северной Гренландии. Он летел низко, вне зоны охвата радаров, пока не выбрался за пределы прибрежных воздушных течений в восьмидесяти милях от острова. Затем, подчиняясь странным приказам, пилоты зависли в воздухе над пустым океаном, сверяясь с переданной им сеткой координат.

— Где же будет встреча? — растерянно прокричал второй пилот. Было приказано взять спасательное оборудование, поэтому он и ожидал увидеть какую-нибудь поисково-эвакуационную группу. — Ты уверен, что координаты правильные?

Он внимательно осмотрел покрытую рябью океанскую поверхность в мощный инфракрасный бинокль, однако не увидел ничего, кроме…

— Вот это да!

От неожиданности первый пилот дернул рычаг, и вертолет задрал нос.

Прямо по курсу из воды поднялась огромная черная стальная гора. Гигантская подводная лодка без опознавательных знаков сбросила балласт и поднялась, вздыбив на поверхности тучу брызг.

Пилоты растерянно переглянулись.

— Скорее всего это они и есть.

Согласно приказу, встреча произошла при полной эфирной тишине. На вершине корпуса субмарины открылся люк, и моряк послал вертолету световой сигнал. Пилоты зависли над субмариной и скинули внизспасательную связку, рассчитанную на трех человек: три скользящие резиновые петли на общем тросе. Уже через шестьдесят секунд под вертолетом болтались три «груза», медленно поднимаясь, подтягиваемые ротором.

Когда второй пилот втащил их — двух мужчин и женщину — на борт, субмарине подали знак «отбой». Через несколько секунд гигантское чудовище бесследно скрылось в ледяном море.

Благополучно взяв на борт пассажиров, первый пилот вертолета установил курс, опустил нос машины и, набирая скорость, направился на юг. Стремительно приближался шторм, а эти трое должны быть в целости и сохранности доставлены на военно-воздушную базу Туле для дальнейшей транспортировки реактивным самолетом. Куда их повезут, пилот не имел ни малейшего понятия. Единственное, что он знал, — приказ пришел с самого верха, а пассажиры представляют собой необычайную ценность.

Глава 75

Когда на леднике Милна разыгралась буря, выплеснув всю свою силу на хабисферу НАСА, купол затрясся так, словно собирался оторваться ото льда и улететь в открытое море. Стальные стабилизационные тросы туго натянулись на опорах, вибрируя, словно гигантские гитарные струны, и издавая жалобный вой. Генераторы за пределами купола начали сбиваться, свет замигал, грозя оставить огромное помещение в кромешной тьме.

Администратор НАСА Лоуренс Экстром мерил шагами пространство хабисферы. Как бы он хотел сегодня же убраться отсюда ко всем чертям! К сожалению, это невозможно. Ему предстоит остаться еще на день, чтобы утром на месте дать какие-то дополнительные объяснения в прямом эфире и проследить за подготовкой к перевозке метеорита в Вашингтон. Но больше всего сейчас ему хотелось спать. Неожиданные проблемы, возникшие днем, отняли массу сил.

Мысли Экстрома вернулись к Мину, Рейчел Секстон, Норе Мэнгор, Майклу Толланду и Корки Мэрлинсону. Кое-кто из сотрудников НАСА уже начал поговаривать, что гражданские эксперты бесследно исчезли.

Экстром постарался успокоиться. Все под контролем!

Он глубоко вздохнул, напоминая себе, что мир сейчас возбужден успехами космического агентства. Внеземная жизнь не волновала жителей планеты в такой степени со времен знаменитого «случая в Розуэлле» в 1947 году, когда в городке Розуэлл, штат Нью-Мексико, якобы потерпел крушение инопланетный космический корабль. Это место и сейчас оставалось святыней для фанатов НЛО.

За годы работы в Пентагоне Экстром узнал, что случай в Розуэлле был не чем иным, как крушением во время испытательного полета шпионского аппарата, предназначенного для наблюдения за советскими ядерными испытаниями. Секретный проект носил название «Могал». Аппарат тогда сбился с курса и упал в пустыне штата Нью-Мексико. К несчастью, гражданские нашли его раньше, чем военные.

Ничего не подозревающий владелец ранчо Уильям Брэйзел наткнулся на разлетевшиеся по полю пластмассовые обломки и куски легкого металла. Все это казалось очень странным. Он немедленно вызвал шерифа. Газеты напечатали историю о странном крушении, и общественный интерес быстро сосредоточился на этом происшествии. Подогреваемые упорными отказами военных признать свою причастность к произошедшему, журналисты начали расследование, и скоро секретный проект «Могал» оказался под угрозой. Но как раз в тот момент, когда факт испытания шпионского зонда уже почти всплыл наружу, произошло нечто странное.

Средства массовой информации вдруг сделали неожиданный вывод. Они решили, что фантастические обломки имели внеземное происхождение. Молчание военных оставляло лишь одну возможность — установление контакта с инопланетянами, с созданиями гораздо более развитыми, чем человек!

Изумленные гипотезой, военно-воздушные силы не стали спорить. Они крепко ухватились за версию с инопланетянами. Пусть лучше мировое сообщество считает, что инопланетяне нанесли визит в штат Нью-Мексико, чем русские догадаются о существовании проекта «Могал».

Чтобы раздуть шумиху вокруг инопланетян, разведывательное управление окутало случай в Розуэлле покрывалом секретности и организовало «утечку сведений». Она заключалась в невнятном бормотании о контактах с инопланетянами, заново воссозданных внеземных космических кораблях и даже о таинственном «Ангаре-18» на военно-воздушной базе Райт-Петерсон в Дайтоне. Там якобы хранились во льду тела пришельцев. Мир проглотил наживку, и лихорадка Розуэлла пошла гулять по свету. Начиная с этого момента, если вдруг кто-то из непосвященных нечаянно находил обломки неизвестного летательного аппарата, секретные службы просто обновляли старую уловку.

Это не военная техника, это корабль инопланетян!

Экстром диву давался, насколько эффективен был этот простой обман. Всякий раз, когда средства массовой информации сообщали об очередной встрече с НЛО, он не мог удержаться от смеха. Скорее всего кому-то посчастливилось разглядеть один из пятидесяти семи скоростных непилотируемых разведывательных аппаратов, известных под названием «Глобал хоук», — необычной формы машин с дистанционным управлением.

Экстрому казался поразительным тот факт, что до сих пор толпы туристов стекаются в пустыню Нью-Мексико для того, чтобы поснимать на видеокамеру ночное небо. Время от времени кому-то из них крупно везло: удавалось увидеть «неопровержимое свидетельство» существования НЛО — яркие светящиеся объекты, мечущиеся по небу с большей маневренностью и скоростью, чем любой из известных самолетов. Единственное, о чем не знали эти люди, так это о существовании более чем десятилетней дистанции между новейшими разработками военных и обычным вооружением, известным широкой публике. Все эти «свидетели НЛО» просто наблюдали следующее поколение американской военной техники, испытываемой на «Территории номер 51». Многие образцы ее действительно оказывались прорывом инженеров НАСА. Разумеется, сотрудники службы безопасности и разведки никогда не опровергали заблуждений. Выбирая из двух зол меньшее, они предпочитали, чтобы мир в очередной раз прочитал и услышал о встрече с НЛО, а не получил хотя бы смутное представление об истинной оснащенности ВВС.

Но сейчас все изменилось, думал Экстром. Через несколько часов миф о внеземных цивилизациях станет научной реальностью.

— Администратор! — Его догонял техник НАСА. — Вам срочный секретный звонок.

Вздохнув, Экстром повернулся. «Какого черта теперь?» Он зашагал к кабине связи. Техник не отставал.

— Ребята с радарной установки интересуются, сэр…

— Да?

Мысли Экстрома все еще были далеко.

— Что, здесь неподалеку стоит субмарина? Вы об этом ни разу не упоминали.

Экстром словно очнулся.

— Что вы сказали?

— Субмарина, сэр! Вы могли бы по крайней мере предупредить их. Дополнительная морская охрана понятна, но это застало команду радара врасплох.

Экстром остановился как вкопанный.

— Какая субмарина?

Техник тоже застыл, не ожидая от администратора подобной реакции.

— Так что, она не задействована в операции?

— Нет. Где она?

Техник сглотнул внезапно вставший в горле комок.

— Примерно в трех милях от нас. Мы засекли ее случайно. Поднялась на пару минут. Немаленькая штучка. Наверняка атомная. Мы решили, что вы попросили моряков покараулить нас, не сказав никому ни слова.

Экстром не мог оправиться от изумления.

— Я не делал ничего подобного! Голос техника дрогнул.

— В таком случае, сэр, я должен поставить вас в известность о том, что субмарина только что встретилась с воздушным объектом, судя по всему, вертолетом, совсем недалеко от берега. Похоже, произошла высадка людей. Честно говоря, мы удивились, что кто-то в такую погоду отважился на эту операцию.

Экстром почувствовал, что каменеет. Какого черта делает субмарина возле берегов Элсмира без его ведома?

— А вы заметили, в каком направлении полетел вертолет?

— На авиабазу Туле.

Весь оставшийся путь до кабины связи Экстром не проронил ни слова. Войдя в тесную будку, он услышал хорошо знакомый резкий голос.

— У нас проблемы, — произнесла Тенч, покашливая. — Речь идет о Рейчел Секстон.

Глава 76

Сенатор Секстон потерял счет времени. Он не знал, как давно сидит, бездумно глядя в пространство. Неожиданно раздался стук. Поняв, что стучит не в ушах от выпитого коньяка, а барабанят в дверь квартиры, сенатор поднялся с дивана, отшвырнул пустую бутылку и зашагал в прихожую.

— Кто? — мрачно поинтересовался он, вовсе не желая принимать гостей.

В ответ голос телохранителя назвал имя посетителя. Сенатор моментально протрезвел. Да, быстро работают. А он то надеялся, что этот разговор не состоится по крайней мере до утра.

Глубоко вздохнув и пригладив волосы, сенатор открыл дверь. Лицо, которое он увидел, было слишком знакомым — уверенным, властным, несмотря на то что его владельцу было под семьдесят. Лишь сегодня утром Секстон встречался с ним в белом фургончике в подземном гараже отеля. Неужели и правда только сегодня утром? Сенатор не верил себе. Как же все переменилось с тех пор!

— Можно войти? — спросил темноволосый человек.

Секстон отступил в сторону, уступая дорогу главе Космического фонда.

— Встреча прошла удачно? — поинтересовался тот, едва сенатор закрыл дверь.

Прошла ли встреча удачно? Гость, очевидно, живет в коконе.

— Все шло просто прекрасно — до тех пор, пока президент не начал свою пресс-конференцию.

Старик кивнул, явно недовольный:

— Да уж. Невероятная победа. Она изрядно повредит нашему делу.

Повредит делу? Да он, оказывается, оптимист из оптимистов. После сегодняшнего триумфа НАСА их всех похоронят — и самого сенатора, и Космический фонд с его планами коммерциализации космоса.

— Я давно подозревал, что этот момент настанет, — продолжал старик. — Не знал, как и когда, но чувствовал, что рано или поздно мы придем к этому.

Подобного поворота Секстон не ожидал.

— Так что же, вы не удивлены?

— Математика космоса определенно требует иных форм жизни, — ответил гость, направившись к гостиной. — Поэтому я вовсе не удивился открытию. То есть, конечно, я поражен — с точки зрения разума. Духовно — восхищен. А с точки зрения политической — глубоко озабочен. Время самое неподходящее.

Секстон пытался понять, зачем старик явился сюда. Уж разумеется, не для того, чтобы сочувствовать.

— Как вы знаете, — продолжал гость, — компании, входящие в Космический фонд, потратили миллионы, пытаясь открыть границы космоса частному сектору. А сейчас огромное количество денег ушло на вашу избирательную кампанию.

Секстон внезапно почувствовал потребность защищаться.

— Я не виноват в сегодняшнем провале! Белый дом просто подставил меня, поймал на удочку!

— И все же президент отлично разыграл роль. Но главное — это не означает, что все потеряно.

В глазах старика блеснула искра надежды.

Он явно не в себе, невольно подумал Секстон, наверное, это проявление старческого маразма. Ведь дело проиграно полностью и безвозвратно. Все телевизионные каналы без умолку твердят о полном провале кампании Секстона.

Гость без лишних церемоний прошел в гостиную, уселся на диван и окинул сенатора усталым взглядом.

— Помните ли вы, — заговорил он, — о проблемах НАСА после сбоя программного обеспечения на борту спутника-сканера?

Секстон не мог понять, к чему клонит собеседник. Какая теперь разница? В любом случае спутник обнаружил чертов метеорит!

— Как известно, — продолжал гость, — поначалу программное обеспечение не функционировало как следует. И из-за этого вы раздули в прессе немалую шумиху.

— Естественно! — сказал Секстон, усаживаясь напротив гостя. — Ведь это был очередной провал НАСА!

Старик кивнул:

— Согласен. Затем НАСА провело пресс-конференцию, объявив, что положение исправлено — ну, вроде как программное обеспечение приведено в порядок.

Секстон сам не видел ту пресс-конференцию, но слышал отзывы. Говорили, что она прошла быстро, сухо и едва ли дала что-то новое. Руководитель проекта представил строгое техническое описание работ по устранению неполадок в системе распознавания аномалий и пояснил, что после этого все заработало как часы.

— Я с интересом наблюдал за спутником-сканером с того самого момента, — продолжал гость. Он достал из кармана видеокассету и вставил ее в видеомагнитофон. — Думаю, это вас заинтересует.

Началась видеозапись. Пресс-центр штаб-квартиры НАСА в Вашингтоне. На подиум поднялся хорошо одетый человек и приветствовал аудиторию. Субтитры оповестили, что человек этот — Крис Харпер, руководитель секции орбитального полярного спутника — сканера плотности.

Крис Харпер был высок ростом, элегантен и говорил со спокойным достоинством, в манере, присущей американцам, помнящим свои европейские корни. Речь его блистала и эрудицией, и точностью выражения мысли, и прекрасным стилем. Он уверенно общался с прессой, даже несмотря на то что сообщал о спутнике плохие новости.

— Хотя спутник находится на предусмотренной орбите и функционирует в нормальном режиме, возникли небольшие неприятности с бортовыми компьютерами. Ошибка в программировании, ответственность за которую я целиком беру на себя. Говоря техническим языком, конечная импульсная составляющая имеет неисправный элемент объемного отображения. В результате дала сбой спутниковая система распознавания аномалий. В настоящее время мы работаем над устранением неисправности.

Слушатели вздохнули — они уже привыкли к неудачам космического агентства.

— А какие последствия это имеет для эффективности работы спутника? — спросил кто-то.

Харпер уверенно и сухо ответил:

— Представьте себе здоровые глаза при неработающем мозге. Вот так и наш спутник прекрасно все видит, но ничего не понимает. Его задача — обнаружение карманов тающего льда в полярных областях, однако без компьютера, анализирующего данные плотности, полученные сканером, спутник не в состоянии различить, где находятся интересующие его точки. Нам предстоит исправить ситуацию, когда следующая экспедиция многоразового корабля получит доступ к бортовому компьютеру.

По залу прокатился гул разочарования. Гость выразительно взглянул на Секстона:

— Он квалифицированно преподносит неприятные известия, верно?

— Так он же из НАСА, — проворчал в ответ Секстон. — Что-что, а это они умеют делать.

После паузы началась запись следующей пресс-конференции.

— Вторая пресс-конференция, — пояснил старик, — прошла всего две недели назад. Очень поздним вечером. Мало кто ее видел. На сей раз доктор Харпер сообщает хорошие новости.

Появилась картинка. Крис Харпер выглядел странно взъерошенным и растерянным.

— Я должен с удовольствием сообщить, — начал он, хотя в голосе его сквозило все, что угодно, только не удовольствие, — что НАСА нашло средство устранить проблему программного обеспечения спутника.

Он изложил подробности, вяло разглагольствуя об отправке первичных данных на Землю и обработке их уже здесь. Казалось, аудитория довольна. Все выглядело убедительным и даже волнующим. Когда Харпер закончил, в зале раздались аплодисменты.

— Так, значит, скоро можно ожидать первых данных? — поинтересовался кто-то.

Харпер кивнул:

— Уже через пару недель.

Снова аплодисменты. По всему залу поднялись руки — возникло много вопросов.

— Это все, что я имею сообщить на данный момент, — закруглился Харпер, делая вид, будто спешит и собирает бумаги. — Спутник-сканер работает и делает свое дело. Скоро получим данные. — С этими словами он торопливо покинул подиум.

Секстон нахмурился. Все это выглядело странно. Почему Крис Харпер чувствовал себя так комфортно, сообщая плохие новости, и был явно не в своей тарелке, рассказывая о хороших? Ведь все должно быть наоборот. Секстон не видел эту пресс-конференцию, но читал в газетах об устранении неполадок в программном обеспечении. Тогда действия НАСА казались неубедительными. Широкая публика не обратила на это никакого внимания — спутник-сканер казался лишь очередным плохо работающим проектом космического агентства, а теперь еще и залатанным, причем не самым лучшим образом.

Гость выключил запись.

— НАСА заявило, что в тот вечер доктор Харпер плохо себя чувствовал. — Он выразительно помолчал. — А мне почему-то кажется, что доктор Харпер просто лгал.

— Лгал?

Секстон внимательно взглянул на собеседника, не в силах понять, зачем доктору Харперу потребовалось лгать о программном обеспечении. Однако самому сенатору приходилось в своей жизни немало врать, и он умел с легкостью распознавать лжеца. Он должен был признать, что доктор Харпер выглядел подозрительно.

— Вы не понимаете? — снова заговорил гость. — Маленькое объявление Криса Харпера, которое вы только что слышали, самое важное во всей истории НАСА. — Он снова помолчал. — Ведь именно эта настройка оборудования позволила НАСА обнаружить метеорит.

Секстон изо всех сил напряг мозги. Руководитель проекта лгал?

— Но если Харпер лгал и программное обеспечение спутника не работает как надо, каким же образом НАСА удалось сделать открытие?

Старик лишь улыбнулся:

— Очень даже просто.

Глава 77

Американский «трофейный» авиационный корпус, в который входили самолеты, конфискованные у торговцев наркотиками, состоял примерно из дюжины реактивных самолетов, включая три переоборудованных «Джи-4» для перевозки важных персон. Полчаса назад один из этих самолетов поднялся со взлетной полосы авиабазы Туле, прорвался сквозь полосу урагана и сейчас во тьме канадской ночи летел на юг, в Вашингтон. Рейчел Секстон, Майкл Толланд и Корки Мэрлинсон расположились в его удобном восьмиместном салоне. В голубых комбинезонах и беретах, в которые их нарядили на подводной лодке, они напоминали изрядно потрепанную спортивную команду.

Не обращая внимания на рев двигателей, Корки Мэрлинсон крепко заснул в хвосте салона. Толланд сидел впереди и смотрел вниз, на невидимое в темноте море. Он выглядел очень измученным. Рейчел устроилась рядом, понимая, что не сможет заснуть, даже если ей дадут снотворное. Мозг ее безостановочно перебирал все тайны и интриги, окружавшие метеорит, прокручивал недавний разговор с Пикерингом. Перед тем как отключиться, директор сообщил две новости, еще больше усилившие тревогу.

Во-первых, Марджори Тенч утверждала, что выступление Рейчел перед сотрудниками аппарата президента записано на пленку. Больше того, она угрожала использовать эту запись в том случае, если Рейчел вздумает публично критиковать открытие НАСА. Это было тем более неприятно, что Рейчел в разговоре с Заком Харни настаивала на выступлении исключительно перед его сотрудниками. Президент, судя по всему, счел возможным игнорировать это условие.

Вторая же неприятная новость касалась сегодняшних дебатов на Си-эн-эн, в которых принимал участие ее отец. Марджори Тенч, несомненно, сделала очень ловкий ход, вынудив сенатора открыто высказаться против космического агентства. Больше того, советник коварно спровоцировала его заявление насчет малой вероятности обнаружения внеземной жизни.

Съесть собственную шляпу? Кажется, что-то в этом роде, по словам Пикеринга, отец обещал сделать, если НАСА обнаружит жизнь вне Земли. Интересно, как Тенч удалось подвести его к такому явному и опасному промаху? Белый дом, несомненно, очень тщательно готовил ситуацию, старательно выстраивая в ряд костяшки домино, чтобы провал Секстона казался еще очевиднее. Президент и его главная советница действовали подобно боевой связке, готовящей убийство. В то время как Харни сохранял достоинство, стоя в сторонке, Тенч кружила над жертвой, загоняя сенатора в удобный для президентского удара угол.

Харни в их разговоре с глазу на глаз объяснил, что отложил объявление об открытии, чтобы дать время независимым специалистам подтвердить точность данных. Но теперь стало понятно, что промедление имело совсем другие причины. Дополнительное время позволило Белому дому приготовить веревку, на которой предстояло повеситься сенатору.

Рейчел не сочувствовала отцу, однако теперь не оставалось сомнений в том, что под пушистой шкуркой обаятельного и обходительного президента скрывается безжалостная зубастая акула. Разве можно, не имея инстинкта убийцы, стать самым могущественным человеком в мире? Теперь оставалось лишь выяснить, кто эта акула в данном случае — сторонний наблюдатель или активный игрок?

Рейчел поднялась, разминая ноги. Шагая по проходу между креслами, она тщетно пыталась сложить отдельные части головоломки. Они отказывались соединяться. Пикеринг, с его фирменной безупречной логикой, сразу заключил, что метеорит поддельный. Корки и Толланд, опираясь на научные данные, утверждали, что он подлинный. А Рейчел знала лишь то, что она видела огромный обугленный камень с отпечатками, извлеченный изо льда.

Расхаживая по самолету, она внимательно посмотрела на астрофизика, измученного испытаниями. Опухоль на щеке уже спадала, наложенные швы выглядели хорошо. Он спал крепко, похрапывая, сжимая кусок метеорита в пухлых руках, словно этот камень мог защитить его от неприятностей.

Рейчел подошла и очень осторожно вынула из его рук образец. Снова начала вглядываться в отпечаток. Приказав себе думать, постаралась абстрагироваться от всех уже имеющихся выводов. Необходимо заново составить логическую цепочку умозаключений. Традиционный прием работы НРУ. Построение системы анализа с самого начала — этот прием носил название «нулевого старта». К нему прибегали все аналитики в случае, если отдельные фрагменты информации не стыковались между собой.

Необходимо пройти весь путь с самого начала. Она снова начала мерить шагами самолет. Дает ли этот камень доказательства существования внеземной жизни?

Доказательство — это умозаключение, построенное на целой пирамиде фактов, обширной базе информации, дающей основание для специфических утверждений.

Итак, необходимо отбросить начальные предпосылки. Все заново, с чистого листа. Что мы имеем? Камень.

Рейчел секунду обдумывала это утверждение. Камень. Камень с окаменелыми отпечатками живых существ. Прошагав в начало салона, она села рядом с Толландом.

— Майкл, давай поиграем.

Толланд отвернулся от окна, все еще погруженный в свои мысли.

— Поиграем?

Рейчел протянула ему осколок метеорита:

— Давай оба притворимся, будто ты впервые видишь этот камешек. Я тебе ничего не говорила ни о том, откуда он взялся, ни где его нашли. Что ты мне о нем скажешь?

Толланд вздохнул почти трагически.

— Как странно, что ты спросила. Мне в голову только что пришла совершенно дикая мысль…

В нескольких сотнях миль от них над пустынным океаном летел на юг странного вида самолет. На его борту находилась команда специального реагирования «Дельта». Им уже не раз случалось поспешно сниматься с места, но никогда еще настолько стремительно.

Контролер буквально сбесился.

Немного раньше Дельта-1 сообщил ему, что непредвиденное развитие событий не оставило команде иного выбора, кроме как применить силу. Им пришлось пойти на ликвидацию четырех гражданских лиц, в том числе Рейчел Секстон и Майкла Толланда.

Реакция контролера граничила с шоком. Убийство хотя и рассматривалось как приемлемое крайнее средство, но не входило в планы.

Позднее, когда контролер узнал, что ликвидация свидетелей прошла с осечкой, недовольство его перешло в открытую ярость.

— Вы провалили дело! — кричал контролер. Даже бесполый синтезированный голос передавал чувства говорящего. — Трое из четверых живы!

Но это невозможно! Дельта-1 не верил.

— Мы сами видели…

— Их взяла на борт подводная лодка, а сейчас они на пути в Вашингтон.

— Как?

Голос контролера стал угрожающим.

— Слушайте внимательно! Я даю вам новый приказ. На этот раз ошибки быть не должно…

Глава 78

Провожая старика к лифту, сенатор Секстон испытывал облегчение. Оказалось, глава Космического фонда приходил вовсе не для того, чтобы уничтожить сенатора Секстона. Он хотел лишь поговорить по душам и сказать, что борьба еще не закончена.

Возможно, в защите НАСА можно найти брешь.

Видеозапись недавней пресс-конференции давала надежду: руководитель проекта спутникового сканирования Крис Харпер лгал. Но зачем? Почему? Если в действительности НАСА не наладило работу злосчастного программного обеспечения, то каким образом спутник обнаружил метеорит? Уже подходя к лифту, гость произнес:

— Иногда достаточно потянуть за одну ниточку, чтобы размотать весь клубок противоречий. Возможно, нам удастся раскрутить эту историю. Заронить зерно сомнения. Кто знает, к чему это приведет? — Старик устало взглянул на Секстона: — Я еще не готов лечь и умереть, сенатор. И как мне кажется, вы тоже.

— Разумеется, — согласился Секстон, пытаясь придать голосу решительность. — Мы слишком далеко зашли.

— Крис Харпер врал насчет устранения неполадок в спутнике, — входя в кабинку лифта, произнес гость, — и нам предстоит выяснить, зачем и почему.

— Я постараюсь выяснить подробности как можно быстрее, — заверил Секстон, подумав, что у него есть нужный человек.

— Хорошо. От этого зависит ваше будущее.

Проводив гостя, Секстон пошел обратно к квартире. Походка его стала чуть увереннее, голову он держал чуть выше, а мысли стали чуть яснее и определеннее. Итак, НАСА врет насчет спутника. Осталось только придумать, как это доказать.

Мысли сенатора вернулись к Гэбриэл Эш. Где бы девочка сейчас ни находилась, ей, безусловно, несладко. Она, конечно, видела пресс-конференцию и теперь балансирует на самом краю, готовая прыгнуть в бездну. Ее предложение сделать критику НАСА центром избирательной кампании Секстона было главной ошибкой и в его, и в ее карьере.

Секстон подумал, что ассистентка перед ним в долгу и отлично это знает. Гэбриэл не раз доказывала, что умеет добывать секреты НАСА. Секстон чувствовал, что у нее есть какие-то свои контакты. Вот уже несколько недель она исправно снабжала его сугубо внутренней информацией. Какими именно связями она обладает, помощница не рассказывала. Так пусть же теперь добывает сведения о спутнике-сканере. Тем более что сейчас у нее есть отличный стимул. Долги надо отдавать, а Секстон предполагал, что ассистентка обязательно постарается вернуть расположение босса.

Когда он подходил к двери, навстречу шагнул охранник:

— Добрый вечер, сенатор. Думаю, я правильно поступил, что позволил Гэбриэл войти? Она сказала, что ей просто необходимо поговорить с вами.

Секстон остановился.

— Что?

— Мисс Эш. Сегодня вечером. Она сказала, что обладает исключительно важной информацией. Поэтому я и впустил ее.

Секстон словно окаменел. Не двигаясь, он разглядывал дверь собственной квартиры. О чем толкует этот парень?

Выражение лица телохранителя изменилось. Теперь на нем изобразились смущение и озабоченность.

— Сенатор, с вами все в порядке? Вы все хорошо помните? Гэбриэл пришла во время вашей встречи. Она ведь разговаривала с вами, так?

Секстон долго стоял молча, чувствуя, как колотится сердце. Неужели этот идиот впустил Гэбриэл в квартиру во время тайной встречи членов Космического фонда? Получается, что она вошла, а потом, не сказав ни слова, исчезла… Можно было только гадать, что именно услышала девчонка. Проглотив гнев и досаду, сенатор заставил себя улыбнуться:

— Ах да! Извините! Я просто измучился. Ну и, конечно, немного выпил. Мы разговаривали с мисс Эш. Вы поступили совершенно правильно.

На лице телохранителя отразилось явное облегчение.

— А уходя, она не сказала, куда пойдет?

Охранник покачал головой:

— Она очень спешила.

— Ну хорошо, спасибо.

Секстон едва владел собой. Неужели его требование было неясным? Никаких посетителей!.. Гэбриэл пробыла в квартире какое-то время, а потом без единого слова выскользнула — значит, она услышала то, что не должна была слышать. Уж сегодня-то и подавно!

Сенатор Секстон отлично понимал, что не следует терять доверия Гэбриэл Эш. Если женщина чувствует, что ее обманули, она может начать жестоко мстить. Да и вся женская глупость моментально оказывается на поверхности. Необходимо вернуть ее. Сегодня, больше чем когда бы то ни было, она нужна в его лагере.

Глава 79

Уставившись на потрепанный ковер, Гэбриэл Эш сидела в одиночестве в стеклянном офисе Иоланды на четвертом этаже телевизионной корпорации Эй-би-си. Она всегда гордилась собственной интуицией и считала, что чувствует, кому можно доверять. Сейчас, впервые за несколько лет, Гэбриэл внезапно оказалась одна, не зная, куда и к кому направиться. От печальных мыслей ее отвлек сигнал сотового телефона. Она неохотно ответила.

— Гэбриэл? — прозвучал голос в трубке.

— Да.

Она узнала характерный тембр сенатора Секстона, хотя, учитывая произошедшее, он говорил на удивление спокойно.

— Сегодня просто адский вечер, поэтому к черту все на свете. Дайте мне высказаться. Уверен, что вы смотрели и слушали эту пресс-конференцию. Видит Бог, мы не на то поставили. И мне все это просто осточертело. Возможно, вы себя вините. Не надо. Забудьте обо всем. Кто, в конце концов, мог предугадать такое? Вы ни в чем не виноваты. И во всяком случае, послушайте меня. Думаю, мы выплывем.

Гэбриэл невольно встала, с трудом представляя, о чем думает Секстон. Она ожидала чего угодно, но не этого.

— Сегодня у меня было совещание, — продолжал сенатор, — с представителями частных космических фирм, и…

— Совещание? — вырвалось у Гэбриэл. Она никак не ожидала, что он признается. — То есть… хочу сказать, я и понятия не имела…

— Да так, ничего серьезного. Я бы, конечно, попросил присутствовать и вас, но эти ребята очень беспокоятся о секретности. Некоторые из них жертвуют деньги на мою кампанию. И не любят это афишировать.

Гэбриэл почувствовала себя обезоруженной.

— Но… разве такое возможно? Это же незаконно!

— Незаконно? Почему?! Все пожертвования ниже потолка в две тысячи долларов. Мелочь. Эти парни даже и не заметят такой суммы. Тем не менее я выслушиваю их ворчание. Они называют это инвестициями в будущее. Я особенно не распространяюсь на сей счет. Честно говоря, безопаснее помалкивать. Если Белый дом что-нибудь разнюхает, то раздует из мухи слона, это уж точно. Но в любом случае дело в другом. Звоню я вам, потому что совсем недавно, уже после встречи с бизнесменами, разговаривал с председателем Космического фонда…

В течение нескольких секунд, пока Секстон продолжал говорить, Гэбриэл слышала лишь стук в висках и чувствовала, как приливает к лицу кровь. Ведь без малейшего с ее стороны намека сенатор признался в сегодняшней встрече с руководителями космических фирм. Совершенно открыто! Подумать только! А что она собиралась сделать?! Спасибо Иоланде — остановила. А то бы уже прыгнула прямиком в объятия Марджори Тенч!

— … Так вот, я пообещал руководителю фонда, что вы раздобудете для нас эту информацию, — закончил сенатор.

Гэбриэл отвлеклась от своих мыслей.

— Хорошо.

— Надеюсь, вы все еще имеете доступ к источнику, из которого черпали информацию о НАСА все это время?

Марджори Тенч. Гэбриэл сморщилась, словно от зубной боли. Она никогда не сможет открыть сенатору, что осведомитель манипулировал ею.

— Гм… надеюсь… — соврала она.

— Хорошо. Мне нужна эта информация. Прямо сейчас.

Слушая, Гэбриэл ясно сознавала, насколько плохо она в последнее время понимала сенатора Секстона. С тех пор как она начала вблизи следить за карьерой этого человека, значительная доля его блеска померкла для нее. Но сегодня все вернулось, все встало на свои места. Перед лицом событий, способных нанести его кампании смертельный удар, он пытался организовать не просто оборону, а контратаку. И хотя именно она, Гэбриэл, вывела его на опасный путь, он не собирался ее наказывать. Вместо этого ассистентке предоставлялся шанс реабилитировать себя.

И она сделает это.

Во что бы то ни стало.

Глава 80

Стоя возле окна своего кабинета, Уильям Пикеринг вглядывался в далекие огни на Лисберг-хайвей. Он часто думал о ней, стоя в одиночестве здесь, почти на вершине мира.

Столько власти… и он не смог ее спасти.

Дочь Пикеринга, Диана, погибла в Красном море во время плавания на маленьком военно-морском судне. Она училась на штурмана. Солнечным днем судно стояло на якоре в безопасной гавани. Самодельная лодка, нагруженная взрывчаткой и управляемая двумя террористами, медленно прошла через гавань и, протаранив корабль, взорвалась. Погибли четырнадцать молодых американских военных, в том числе и Диана Пикеринг.

Уильям Пикеринг был раздавлен. Боль не отпускала его неделями. А когда ЦРУ по горячим следам вышло на давно известную организацию, за которой оно долго и безуспешно охотилось, печаль его превратилась в ярость. Он ворвался в штаб-квартиру ЦРУ и потребовал ответа.

Ответ, который он получил, было тяжело принять.

Оказалось, ЦРУ было готово к ликвидации этой группировки уже давно и ожидало лишь спутниковых фото с высоким разрешением, чтобы точно спланировать нападение на боевой центр террористов в горах Афганистана. Предполагалось, что фотографии сделает спутник НРУ под кодовым названием «Вортекс-2» стоимостью в миллиард двести тысяч долларов. Тот самый спутник, который взорвался прямо на стартовой площадке вместе с ракетой, принадлежащей НАСА. Из-за неудачи отложили операцию ЦРУ… и погибла Диана Пикеринг.

Разум говорил Уильяму, что прямая ответственность лежит не на НАСА, но сердце никак не могло примириться. Расследование взрыва показало, что инженерам НАСА, отвечавшим за систему подачи топлива, было приказано использовать низкокачественное горючее, чтобы не выходить за рамки финансирования.

— В случае непилотируемых полетов, — объяснил на пресс-конференции Лоуренс Экстром, — НАСА стремится прежде всего к результативности. В данном случае результаты оказались неоптимальными. Мы тщательно исследуем происшествие.

Неоптимальные результаты. А Диана Пикеринг погибла.

Более того, поскольку спутник-шпион был засекречен, широкая общественность так никогда и не узнала, что НАСА провалило проект стоимостью свыше миллиарда долларов, косвенно погубив полтора десятка американцев.

— Сэр, — прозвучал по внутренней связи голос секретарши, — первая линия. Марджори Тенч.

Пикеринг стряхнул с себя оцепенение и взглянул на телефон. Опять? Огонек первой линии, казалось, пульсировал сердито и настойчиво. Пикеринг, нахмурившись, снял трубку.

— Слушаю.

Голос Тенч едва не срывался от ярости. — Что она вам сказала?!

— О чем вы?

— Рейчел Секстон звонила вам. Что она сказала? Она была на подводной лодке! Хороши новости! Объясните!

Пикеринг моментально понял, что простое отрицание здесь не поможет. Тенч всегда старательно учила уроки. Удивляло, конечно, что эта особа все-таки пронюхала насчет «Шарлот», но, судя по всему, она не успокоится, пока не добьется ответов на свои вопросы.

— Да, мисс Секстон связалась со мной.

— И вы организовали эвакуацию. Не посоветовавшись со мной и ничего мне не сообщив?

— Я просто организовал перевозку. Только и всего.

Оставалось два часа до прибытия Рейчел Секстон, Майкла Толланда и Корки Мэрлинсона на авиабазу Боллингз.

— Но вы предпочли утаить это от меня?

— Рейчел Секстон сделала несколько весьма тревожащих заявлений. Вернее, обвинений.

— Относительно подлинности метеорита… и каких-то покушений на ее жизнь?

— Среди всего прочего и это тоже.

— Она лжет.

— А вы в курсе, что с ней еще двое, которые полностью подтверждают ее слова?

Тенч помолчала.

— Да. Все очень тревожно. Белый дом крайне озабочен этими заявлениями.

— Белый дом? Или лично вы?

Тон Марджори моментально стал ледяным и безжалостным, словно лезвие бритвы.

— На сегодня для вас, директор, это одно и то же.

Пикеринг не испугался. Беснующиеся политики не были для него новостью, равно как и сотрудники аппарата власти, пытающиеся установить контроль над разведывательным управлением. Хотя мало кто мог наступать столь яростно, как Марджори Тенч.

— Президент знает, что вы мне сейчас звоните?

— Честно говоря, директор, я просто шокирована тем, что вы верите в бред этих сумасшедших.

Пикеринг хотел напомнить, что она не ответила на вопрос, но сдержался.

— Не вижу никаких рациональных причин для лжи с их стороны. Могу предположить только два варианта: или они говорят правду, или же искренне заблуждаются.

— Заблуждаются? Утверждая, что на них напали? Что в деле с метеоритом существуют странности, которых не заметило НАСА? Ради Бога! Это же откровенный политический фарс!

— Если так, то мотивы подобного поведения мне не ясны.

Тенч тяжело вздохнула и понизила голос:

— Директор, здесь действуют силы, о существовании которых даже вам неизвестно. Обсудить это мы можем позже, а сейчас мне необходимо знать, где находятся Секстон и остальные. Прежде чем они нанесут какой-нибудь серьезный вред, я должна во всем как следует разобраться. Где они?

— К сожалению, я не вправе разглашать эту информацию. Как только они прибудут, я с вами тотчас свяжусь.

— Ну уж нет! Я должна быть на месте к моменту их прибытия и лично их встретить.

Пикеринг подумал, что встретит она их не одна, а с отрядом агентов службы безопасности.

— Когда они объявятся в наших краях, у нас у всех будет возможность дружески поболтать. Или вы собираетесь пригнать армию, чтобы арестовать их?

— Эти люди представляют непосредственную опасность для президента. Белый дом имеет полное право задержать и допросить их.

Пикеринг понимал, что Тенч права. В соответствии с законами Соединенных Штатов агенты секретной службы имеют право использовать оружие и совершать «несанкционированные» аресты просто по подозрению в замысле преступных действий против президента. В этом случае у них развязаны руки. Обычно они задерживали тех, кто бесцельно слонялся вокруг Белого дома, и детишек, посылавших электронные письма с глупыми угрозами.

Пикеринг ни секунды не сомневался, что секретные агенты найдут повод затащить Рейчел и ее товарищей по несчастью в подвал Белого дома и держать там практически бесконечно. Игра может принять опасный оборот, но Тенч прекрасно понимала, что ставки высоки. Вопрос заключался в том, что случится, если Пикеринг позволит Тенч завладеть ситуацией. Однако лучше этого не знать.

— Я предприму все необходимое, — твердо заявила Марджори, — чтобы оградить президента от ложных обвинений. Одно лишь предположение о нечестной игре бросит густую тень и на Белый дом, и на НАСА. Рейчел Секстон не оправдала доверия, оказанного ей президентом, и я вовсе не намерена наблюдать, как он будет расплачиваться за это доверие.

— А если я сделаю запрос, чтобы мисс Секстон позволили высказаться перед официальной комиссией?

— В таком случае окажется, что вы нарушаете прямой приказ президента и готовите этой особе удобную платформу для организации невиданного политического скандала! Еще раз спрашиваю вас, директор: куда вы везете этих людей?

Пикеринг глубоко вздохнул. Скажет ли он этой кошмарной женщине, что самолет прилетит на авиабазу Боллингз, или нет, она все равно найдет средства и возможности узнать. По непреклонности, которая сквозила в ее тоне, он чувствовал, что она не успокоится. Марджори Тенч гнал вперед страх.

— Марджори, — произнес Пикеринг, стараясь как можно точнее передать свое настроение, — кто-то мне лжет. Или Рейчел Секстон и те двое гражданских ученых — или вы. Мне кажется, что именно вы.

Тенч взорвалась:

— Как вы смеете?!

— Ваш гнев меня нисколько не задевает, поэтому поберегите его для иного случая. Вам будет полезно узнать, что я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что НАСА и Белый дом сегодня сообщили всему миру неправду.

Тенч внезапно замолчала.

Пикеринг позволил ей немножко пострадать.

— Я вовсе не стремлюсь ни к каким политическим интригам и победам. Во всяком случае, никак не больше вас. Но здесь замешана ложь. Ложь, которой быть не должно. И которая не выдержит проверки. Если вы хотите, чтобы я вам помог, то ведите себя честно. Во всяком случае, со мной.

Казалось, в душе Тенч борются искушение и осторожность.

— Если вы так уверены, что здесь замешана ложь, то почему же вы не выступили?

— Не имею склонности вмешиваться в политические события.

В ответ Тенч пробормотала что-то похожее на весьма непристойное ругательство.

— Вы пытаетесь мне сказать, Марджори, что сегодняшнее сообщение было абсолютно правдивым?

На другом конце провода воцарилось долгое молчание. Пикеринг чувствовал, что победил.

— Послушайте, мы оба знаем, что это бомба с часовым механизмом. Но еще не поздно ее обезвредить. Существуют компромиссы, и мы вполне можем их достичь.

Несколько секунд Тенч не отвечала. Наконец она вздохнула:

— Нам нужно встретиться.

Пикеринг мысленно прибавил еще одно очко в свою пользу.

— У меня есть что вам показать, — продолжила советница. — По-моему, это прольет свет на ситуацию.

— Я приду к вам.

— Нет, — поспешно возразила Тенч. — Уже поздно. Ваше присутствие здесь даст повод к лишним разговорам. А я бы предпочла сохранить дело между нами.

Пикеринг хорошо умел читать между строк. Сказанное означало, что президент ничего не знает.

— Добро пожаловать ко мне, — произнес он. Тенч и этот вариант показался неподходящим.

— Давайте встретимся где-нибудь на нейтральной территории и как можно более незаметно. — На это Пикеринг и рассчитывал. — Мемориал Рузвельта как раз подойдет, — продолжала Тенч. — В это время он безлюден.

Пикеринг обдумал предложение. Мемориал Рузвельта находится на полпути между мемориалами Линкольна и Джефферсона, в безопасной части города. После некоторых колебаний он согласился.

— Ровно через час, — заключила Тенч. — И приходите один.

Повесив трубку, Марджори Тенч набрала номер администратора Экстрома. Сухо, напряженно изложила плохую новость.

— Пикеринг может создать дополнительные проблемы.

Глава 81

В студии Эй-би-си Гэбриэл Эш набирала номер телефонной справочной.

Если подтвердится подозрение,которое только что высказал Секстон, то может произойти невероятное. НАСА лжет о спутнике-сканере? Гэбриэл видела ту пресс-конференцию. Ей тоже многое показалось странным, но она быстро забыла об этом. Ведь несколько недель назад этот спутник не имел никакого значения. Лишь сегодня вечером он внезапно привлек к себе всеобщее внимание.

А сейчас Секстону потребовалась закрытая информация, причем срочно. И получить эту информацию он рассчитывал от осведомителя Гэбриэл. Ассистентка пообещала боссу приложить все усилия, однако суть проблемы заключалась в том, что этим осведомителем была сама Марджори Тенч. Сейчас, разумеется, помощи от нее ждать не приходилось. А значит, следовало добывать информацию иным путем.

— Телефонная справочная служба, — раздался голос в трубке.

Гэбриэл назвала имя. Через несколько секунд телефонистка дала номера трех Крисов Харперов, проживающих в Вашингтоне. Гэбриэл набрала каждый из номеров.

Первый принадлежал юридической фирме. По второму никто не брал трубку. На третий раз ответила женщина:

— Квартира Харперов.

— Миссис Харпер? — Гэбриэл постаралась говорить как можно вежливее. — Надеюсь, я вас не разбудила?

— Господи, конечно, нет! Разве сегодня кто-нибудь сможет заснуть? — Судя по голосу, события волновали даму. Было слышно, что в комнате включен телевизор. Рассказывали о метеорите. — Я полагаю, вам нужен Крис?

Сердце Гэбриэл забилось учащенно.

— Да, мадам.

— К сожалению, его нет дома. Рванул на работу, как только закончилось выступление президента. — Женщина негромко рассмеялась. — Сомневаюсь, правда, что там у них кто-то собирается работать. Скорее всего будут праздновать. Сообщение оказалось для него полным сюрпризом. Да и для других тоже. Телефон звонил не умолкая весь вечер. Думаю, там собралась вся команда НАСА.

— В комплексе на И-стрит? — уточнила Гэбриэл, предполагая, что собеседница имеет в виду штаб-квартиру космического агентства.

— Совершенно верно. Не забудьте праздничный колпак.

— Спасибо.

Гэбриэл повесила трубку и быстрым шагом пересекла студию, обнаружив Иоланду в другом ее конце. Журналистка консультировала группу специалистов, которым предстояло комментировать ситуацию с метеоритом.

При приближении Гэбриэл Иоланда улыбнулась.

— Ты выглядишь значительно лучше, — заметила она. — Начинаешь понимать, что жизнь продолжается?

— Я только что разговаривала с сенатором. Оказалось, его встреча — вовсе не то, о чем я подумала.

— Я же говорила, что Тенч попросту играет с тобой. И как сенатор принял новость?

— Гораздо спокойнее, чем можно было бы предположить.

Иоланда удивилась:

— А я, честно говоря, решила, что он уже прыгнул под автобус или сделал что-нибудь в этом роде.

— Он считает, что в данных НАСА можно обнаружить неувязку.

Иоланда как-то странно фыркнула.

— Он видел ту же самую пресс-конференцию, что и я? Сколько же подтверждений и доказательств ему необходимо?

— Я сейчас направляюсь в НАСА кое-что разузнать. Подведенные брови Иоланды изогнулись предупреждающими дугами.

— Правая рука сенатора Секстона собирается ворваться в штаб-квартиру НАСА? Хочешь, чтобы тебя закидали камнями?

Гэбриэл поделилась с Иоландой подозрениями по поводу того, что менеджер Крис Харпер на недавней пресс-конференции лгал относительно устранения неполадок в программном обеспечении спутника.

Однако Иоланда не хотела верить.

— Мы тоже передавали эту пресс-конференцию, Гэб, и должна признать, что Харпер действительно был не в своей тарелке. НАСА сообщило, что в тот вечер он чувствовал себя просто отвратительно.

— А вот сенатор Секстон утверждает, что он лгал. И другие тоже так считают. Причем влиятельные люди.

— Но если компьютеры спутника не привели в норму, то как он смог распознать метеорит?

Гэбриэл подумала, что вопрос как раз для сенатора.

— Не знаю. Но сенатор хочет, чтобы я раздобыла для него кое-какую информацию.

Иоланда покачала головой:

— Он посылает тебя прямиком в осиное гнездо и при этом играет на дудочке пустой мечты. Не ходи. Ты ему ровным счетом ничего не должна.

— Но это же из-за меня полетела к чертям его избирательная кампания.

— Вовсе не из-за тебя. Это просто невезение.

— Если сенатор прав и руководитель проекта лгал…

— Детка, если руководитель проекта спутника-сканера лгал всему миру, то с какой стати он скажет правду тебе?

Гэбриэл уже думала об этом и даже сочинила кое-какой план.

— Если мне удастся там что-нибудь выяснить, я тебе позвоню.

Иоланда скептически рассмеялась:

— Если ты там что-нибудь выяснишь, я тоже съем собственную шляпу.

Глава 82

«Забудь все, что знаешь об этом камне…»

Майкл Толланд боролся с тревожными мыслями по поводу метеорита. Сейчас, после озадачивающих слов Рейчел, он испытывал еще большее волнение. Смотрел на камень, который держал в руке. Если представить, что кто-то дал ему его без всяких объяснений относительно происхождения и свойств… какой вывод можно сделать в этом случае?

Толланд понимал, что вопрос Рейчел имеет особый подтекст, и все-таки в качестве аналитического упражнения он казался исключительно полезным. Отбросив все данные, которыми его снабдили сразу по прибытии в хабисферу, Толланд был вынужден признать, что его анализ окаменелостей основывался на одном-единственном предположении, а именно — камень, где содержатся эти самые окаменелости, не что иное, как метеорит.

А если бы насчет метеорита никто ничего не говорил?.. Не в состоянии пока придумать другое объяснение, Майкл все же попробовал мысленно исключить метеоритную предпосылку. Результаты оказались достаточно странными и не слишком приятными.

И вот теперь Толланд, Рейчел и проснувшийся, но еще неважно соображающий Корки Мэрлинсон обсуждали идеи, которые брезжили в голове каждого из них.

— Итак, — повторила Рейчел настойчивым, напряженным голосом, — Майкл, ты утверждаешь, что если бы кто-нибудь дал тебе этот камень с отпечатками безо всяких объяснений, ты заключил бы, что он с Земли.

— Именно, — подтвердил Толланд. — А какой бы еще вывод мог прийти мне в голову? Решить, что найден образец внеземной жизни, намного сложнее, чем утверждать, что найдена окаменелость еще не описанного земного вида. Ежегодно ученые обнаруживают десятки новых земных организмов.

— Вошь длиной в два фута? — недоверчиво воскликнул Корки. — Ты полагаешь, что насекомое такого размера может существовать на Земле?

— Возможно, когда-то существовало, — ответил Толланд. — Ведь не обязательно они должны существовать именно сейчас. Мы имеем дело с окаменелостью. Ей сто девяносто миллионов лет. Она из юрского периода. Множество доисторических отпечатков оставили существа значительного размера, которые, когда мы обнаруживаем такие окаменелости, выглядят просто невероятными. Огромные крылатые рептилии, динозавры, птицы.

— Конечно, не мне, физику, критиковать тебя, Майкл, но в твоих рассуждениях есть серьезный недостаток. Все доисторические существа, которые ты только что назвал — динозавры, рептилии, птицы, — обладали внутренним скелетом. И он позволял им вырасти до значительных размеров, несмотря на силу земного притяжения. Но вот эта окаменелость… — Корки взял образец и поднес его поближе к глазам. — Эти твари имеют лишь внешний скелет. Они же антроподы. Жуки. А ты сам говорил, что жук такого размера может появиться только при слабой гравитации. В ином случае его внешний скелет просто разрушился бы.

— Верно, — согласился Толланд. — Этот вид вымер бы, начни он распространяться на Земле.

Корки наморщил от раздражения лоб.

— Если только не предположить, что какой-то пещерный житель завел у себя антигравитационную ферму по выращиванию вшей, то я просто не понимаю, как ты можешь прийти к выводу о существовании на нашей бедной планете двухфутовых жуков.

Майкл сдержал улыбку.

— Существует и еще одна возможность. — Он пристально взглянул на друга. — Корки, ты вот привык все время смотреть вверх. А теперь посмотри вниз. Ведь прямо здесь, на нашей планете, существует обширная антигравитационная среда. И она присутствует с доисторических времен.

Корки ничего не понял.

— Какого черта ты имеешь в виду?

Рейчел тоже выглядела удивленной.

Толланд показал за окно, на залитый лунным светом океан, тускло мерцающий под крылом самолета.

— Океан. Вода представляет собой низкогравитационную среду, — пояснил Майкл. — Под водой все весит меньше. Океан способен поддерживать огромные хрупкие структуры, которые на земле никогда бы не выжили: медуз, гигантских кальмаров, ленточных угрей.

Корки кивнул, но не сдался:

— Прекрасно, однако в доисторическом океане никогда не было гигантских жуков.

— Именно что были. И есть до сих пор. Люди едят их каждый день. В большинстве стран они считаются деликатесами.

— Майк, ну кто же ест морских жуков?!

— Каждый, кто любит омаров, крабов и креветки.

Корки от неожиданности широко раскрыл глаза.

— Ракообразные — это, по сути, гигантские морские жуки, — пояснил Толланд. — Они являются подотрядом типа антроподов, к которому относятся вши, пауки, насекомые, кузнечики, скорпионы, крабы, омары. Они родственны друг другу. Все это виды, обладающие внешним скелетом.

Корки внезапно сник.

— С точки зрения классификации они, конечно, очень похожи на жуков, — продолжал Толланд. — Крабы напоминают гигантских трилобитов. А клешни омара похожи на клешни большого скорпиона.

Теперь уже астрофизик позеленел.

— Все. Больше я ничего подобного в рот не возьму.

Рейчел, казалось, увлеклась.

— Так, значит, антроподы на Земле остаются маленькими, потому что сила тяжести не дает им расти. Но в воде тела теряют вес, поэтому там возможны более крупные размеры.

— Верно, — подтвердил Толланд. — Королевский краб с Аляски мог бы быть неверно определен как самый большой на планете паук, не имей мы ископаемых свидетельств того, что это не так.

Возбуждение Рейчел перешло в озабоченность.

— Хорошо, Майк, но теперь, исключив положение о метеорите, скажи мне следующее: возможно ли, что окаменелости, которые мы видели на леднике Милна, могли появиться из океана? Я имею в виду из земного океана?

От Толланда не укрылся пристальный взгляд Рейчел и истинный смысл ее вопроса.

— Гипотетически я бы сказал — да, могли. На дне океана существуют горные системы, которым по двести миллионов лет. Столько же, сколько и этим окаменелостям. И теоретически океан может содержать живые формы, подобные этим.

— О, Бога ради!.. — простонал Корки. — Не могу поверить в то, что слышу. Исключить положение о метеорите? Но ведь метеорит неопровержим! Даже если бы дно океана было покрыто камнями, которым по двести миллионов лет, все равно у них не было бы корки сплава, аномального содержания никеля и хондр. Вы сейчас просто хватаетесь за соломинку.

Толланд знал, что Корки прав. И все же, представив существ, оставивших эти отпечатки, морскими жителями, он лишился священного страха перед ними. Теперь они казались как-то проще и роднее.

— Майк, — заговорила Рейчел, — почему никто из специалистов НАСА даже не предположил, что отпечатки могут быть оставлены морскими существами? Пусть даже в океане на другой планете?

— На то есть две причины. Пелагические организмы — с океанского дна — представляют собой изобилие разнообразных видов. Все, что существует в миллионах кубических футов океанской массы, в конце концов умирает и опускается на дно. А это означает, что дно превращается в могилу существ, обитающих на разных глубинах, при разном давлении и температуре. Но камень из ледника содержал окаменелости одного единственного вида. И это больше походило на то, что можно найти в пустыне. Например, на скопление аналогичных существ, погребенных песчаной бурей.

Рейчел кивнула, соглашаясь.

— Ну а вторая причина?

Толланд пожал плечами:

— Просто инстинкт, интуиция. Ученые всегда считали, что космос, окажись он обитаем, был бы населен насекомыми. А по данным наблюдений за космическим пространством, там куда больше песка и камней, чем воды.

Рейчел молчала.

— Хотя… — добавил Толланд. Рейчел заставила его задуматься. — Существуют глубинные океанические зоны, которые океанологи называют мертвыми. Мы их еще не очень-то изучили, но они представляют собой области, где почти нет живых существ. Всего несколько видов донных животных, питающихся падалью. Однако с этой точки зрения существование скопления окаменелостей одного морского вида исключать тоже нельзя.

— Эй! — напомнил о себе Корки. — А как же все-таки насчет корки сплава? Среднего уровня содержания никеля? Хондр?

Толланд ничего не ответил.

— Насчет никеля… — Рейчел повернулась к Корки: — Объясни-ка мне еще разок. Кажется, ты говорил, что содержание никеля в земных камнях или очень низкое, или очень высокое, а в метеоритах оно находится в определенных срединных границах?

Корки кивнул:

— Именно.

— И в этом образце содержание никеля попадает именно в эти границы?

— Очень близко к ним, да.

Рейчел замерла:

— Подожди-ка. Близко? То есть?

Корки казался раздраженным.

— Я объяснял уже, что минералогическое строение метеоритов различно. Когда ученые находят новые образцы, мы обновляем наши данные насчет того, что считать естественным соотношением элементов в метеорите.

Рейчел взяла образец в руки. Выглядела она сейчас растерянной.

— Так, значит, этот метеорит заставил вас пересмотреть данные по естественному содержанию никеля? А так его процент выходил за установленные границы?

— Самую малость, — ответил Корки.

— А почему никто ничего об этом не говорил?

— Это не существенно. Астрофизика — динамичная наука, которая постоянно накапливает данные.

— И даже во время принципиально важной экспертизы?

— Послушай, — тяжело вздохнув, произнес Корки, — уверяю тебя, что содержание никеля в этой штуке гораздо ближе к уровню метеоритов, чем земных камней.

Рейчел посмотрела на Толланда:

— Ты знал об этом?

Толланд медленно, неохотно кивнул. Тогда это вовсе не казалось настолько существенным.

— Мне сказали, что образцы показывают содержание никеля чуть выше, чем в других метеоритах, и что специалисты НАСА не принимают это в расчет.

— И на то есть причина! — воскликнул Корки. — Минералогическое доказательство здесь вовсе не в том, что содержание никеля находится на нужном уровне, а в том, что оно совсем не такое, как на Земле.

Рейчел покачала головой:

— Извини, в моем деле такая логика считается ущербной, поскольку приводит к гибели людей. Сказать, что камень не похож на земной, еще не значит доказать, что он является метеоритом. Это свидетельствует лишь о том, что он не похож ни на что на нашей планете.

— Какая, черт возьми, разница?

— Никакой, — возразила Рейчел, — если тебе известен каждый камень на Земле.

Корки не ответил.

— Ну ладно, — наконец произнес он, — давай оставим в стороне содержание никеля, раз ты так из-за него нервничаешь. В нашем распоряжении все еще остаются добрая верная корка сплава и хондры.

— Точно, — спокойно согласилась Рейчел. — Два из трех — не так уж и плохо.

Глава 83

Здание, в котором размещалась центральная штаб-квартира НАСА, представляло собой громадный стеклянный куб, расположенный по адресу И-стрит, 300, Вашингтон, округ Колумбия. Здание было оплетено изнутри двумя сотнями миль коммуникационного кабеля и заполнено тысячами тонн компьютерного оборудования. Оно вмещало тысячу сто четыре служащих, распоряжавшихся годовым бюджетом в пятнадцать миллиардов долларов и обеспечивавших ежедневные операции на двенадцати базах по всей стране.

Несмотря на поздний час, Гэбриэл обнаружила в холле здания множество людей: сюда стекались возбужденные группы репортеров и еще более возбужденные сотрудники космического агентства. Сам холл очень напоминал музей: в нем помпезно громоздились подвешенные к потолку копии знаменитых космических кораблей и спутников. Группы тележурналистов моментально захватывали в плен входящих в здание взволнованных сотрудников НАСА.

Гэбриэл внимательно оглядела толпу, однако не заметила никого похожего на руководителя проекта спутника-сканера Криса Харпера.

Половина людей, собравшихся в холле, имела журналистские пропуска, вторая половина — болтавшиеся на шее удостоверения с фотографиями. У Гэбриэл не было ни того ни другого. Она заметила девушку с удостоверением НАСА и поспешила к ней.

— Привет. Я ищу Криса Харпера.

Девушка озадаченно взглянула на Гэбриэл, словно пытаясь вспомнить, где могла ее видеть.

— Я заметила, как доктор Харпер пришел — не так давно. Наверное, он поднялся наверх. Я вас знаю?

— Вряд ли, — ответила Гэбриэл, глядя в сторону. — А как подняться наверх?

— Вы работаете в НАСА?

— Нет.

— Тогда вам наверх нельзя.

— А нет ли здесь телефона, чтобы я…

— Послушайте! — Девушка внезапно рассердилась. — Я вас узнала! Видела по телевизору рядом с сенатором Секстоном. И у вас хватает наглости…

Гэбриэл уже не было рядом. Она растворилась в толпе. Но прекрасно слышала, как сзади девица предупреждает других о присутствии вражеской шпионки.

Ужас! Она здесь всего пару минут, а уже попалась!

Наклонив голову, Гэбриэл проскользнула в дальний конец холла. На стене висел щит-указатель. Она внимательно просмотрела его, разыскивая нужное имя. Тщетно. Назывались лишь отделы и подразделения.

Гэбриэл задумалась. Орбитальный полярный спутник — сканер определения плотности. Начала искать что-нибудь похожее. Снова ничего не нашла. Она боялась обернуться, ожидая увидеть толпу разгневанных сотрудников НАСА, готовых линчевать ее. Самое близкое название она обнаружила среди секций четвертого этажа: «Отдел изучения Земли, II уровень. Система наблюдения за Землей».

Гэбриэл направилась в закуток с лифтами. Там же был устроен фонтанчик для питья. Она поискала глазами кнопки вызова лифта… Одни щели. Черт! Лифты оказались защищенными, доступ только по пропускам, — следовательно, лишь для сотрудников.

Что-то возбужденно обсуждая, к лифтам шла группа молодых людей. У всех на шее висели карточки. Гэбриэл быстро склонилась над фонтанчиком, глядя назад. Прыщавый парень вставил в щель карточку, и двери лифта тут же открылись. Парень смеялся, в восторге качая головой.

— А доказательства, — разглагольствовал он, — оказывается, все это время таились здесь, зажатые во льду!

Двери закрылись, и компания исчезла.

Гэбриэл выпрямилась, вытирая губы и раздумывая, что делать. Оглянулась в поисках внутреннего телефона. Ничего похожего. Украсть карточку?.. Как бы то ни было, действовать надо оперативно, как можно быстрее. Она увидела ту самую бдительную особу, которая узнала ее, идущую по холлу с охранником.

Из-за угла появился худой лысый человек, спешащий к лифту. Гэбриэл снова нагнулась над фонтанчиком. Казалось, человек не обращает на нее никакого внимания. Молча Гэбриэл наблюдала, как он вставил в щель карточку. Открылись двери другого лифта, и мужчина вошел.

«К черту все! — решила Гэбриэл. — Теперь или никогда!»

Она отскочила от фонтанчика и бросилась к лифту, выставив вперед руку, чтобы задержать двери. Они снова разъехались, и Гэбриэл впрыгнула в лифт. Лицо ее горело от возбуждения.

— Вы когда-нибудь думали о таком? — возбужденно затараторила она, обращаясь к удивленному незнакомцу. — Боже мой! Невероятно!

Он окинул ее подозрительным взглядом.

— Доказательства-то, — словно попугай, трещала она, — оказывается, все это время таились здесь, на Земле, во льду!

Мужчина выглядел изумленным.

— Ну… да… — Он взглянул на шею внезапной попутчицы, озадаченный тем, что не видит удостоверения. — Извините…

— Четвертый этаж, пожалуйста. Приехала в такой спешке, что даже забыла нацепить что положено!

Гэбриэл рассмеялась, украдкой взглянув на удостоверение мужчины. Джеймс Тейзен. Финансовое управление.

— Вы работаете здесь? — Тейзену было явно не по себе. — Мисс…

Гэбриэл обиженно дернула головой.

— Джеймс! Обижаете! Нет ничего хуже, чем забыть женщину!

Он на мгновение побледнел, обескураженный, и растерянно провел рукой по голове.

— Прошу прощения. Все волнение, знаете ли. Действительно, мы, кажется, знакомы. В какой программе вы работаете?

Гэбриэл блеснула уверенной улыбкой:

— «Система наблюдения за Землей».

Мужчина нажал кнопку с цифрой четыре.

— Это понятно. Я имею в виду — в каком конкретно проекте?

Гэбриэл почувствовала, как неудержимо заколотилось сердце. Она знала лишь одно-единственное название.

— Спутник — сканер плотности.

— Неужели? А мне казалось, я знаю всю команду доктора Харпера.

Она смущенно кивнула:

— Крис меня прячет. Я как раз та самая идиотка-программистка, которая напортачила в программном обеспечении.

Лысый финансист был поражен.

— Так это вы?..

Гэбриэл нахмурилась, словно вспомнив о неприятном происшествии.

— Я не могла спать несколько недель после этого.

— Но доктор Харпер взял всю вину на себя!

— Знаю. Крис такой парень… Во всяком случае, именно ему пришлось все исправлять. Но какие новости сегодня! Метеорит! Просто невероятно!

Лифт остановился на четвертом этаже. Гэбриэл быстро выскочила из него.

— Здорово, что мы встретились, Джим. Передавайте привет всем ребятам в финансовом отделе!

— Непременно, — пробормотал Тейзен, когда двери уже закрывались. — Приятно будет вновь вас увидеть.

Глава 84

Зак Харни, как и большинство президентов до него, спал всего по четыре-пять часов в сутки. Однако в течение последних нескольких недель и это казалось роскошью. Сейчас, когда возбуждение, владевшее им много часов подряд, отпустило, Харни явственно ощущал, что недосыпание сказывается на его самочувствии.

Вместе с несколькими высокопоставленными сотрудниками он сидел в комнате Рузвельта с бокалом шампанского в руке, следя за бесконечными телевизионными комментариями прошедшей пресс-конференции, толкованиями документального фильма Толланда и экспертизы независимых ученых. Сейчас на экране пышущая энергией журналистка стояла напротив Белого дома, сжимая в руке микрофон.

— Помимо ошеломляющих перспектив для человечества в целом, — вещала она, — открытие НАСА подразумевает определенные серьезные последствия здесь, в Вашингтоне. Находка окаменелостей в метеорите оказалась весьма кстати для проигрывающего предвыборную гонку президента. — Голос ее вдруг зазвучал драматически. — И одновременно весьма некстати для его основного соперника, сенатора Секстона.

Здесь прямое включение прервалось, и зрители увидели повтор сегодняшних дневных дебатов.

— После тридцати пяти лет безуспешных попыток, — с важным видом провозглашал сенатор, — нам вряд ли уже удастся обнаружить жизнь где-нибудь за пределами Земли.

— Ну а если вы все-таки ошибаетесь? — спросила Марджори Тенч.

Секстон театрально закатил глаза:

— О, ради Бога, мисс Тенч, если я вдруг окажусь не прав, то готов съесть собственную шляпу!

Все в комнате рассмеялись. Теперь, когда ход событий стал известен, способ, каким Тенч загнала сенатора в угол, мог показаться жестоким и откровенно нечистоплотным, однако зрители этого просто не замечали. Высокомерный, самоуверенный тон сенатора был сейчас настолько забавным, что все просто сочли, что он получил по заслугам.

Президент оглянулся, разыскивая старшего советника. Он не видел Тенч уже давно, с тех самых пор, как она куда-то исчезла в начале пресс-конференции. Странно, сейчас ее тоже не было. Президенту это показалось подозрительным: ведь торжество касалось ее в той же степени, как и его самого.

Телевизионный выпуск новостей продолжался, оповещая слушателей о гигантском политическом рывке Белого дома и катастрофическом падении сенатора Секстона.

Президент невольно поймал себя на мысли, как много способен изменить один-единственный день. Тем более в политике, где все может перевернуться в одно мгновение.

К рассвету ему предстояло в полной мере осознать, насколько верна эта мысль.

Глава 85

Тенч сказала, что Пикеринг может создать дополнительные проблемы.

Размышления на эту тему слишком увлекли администратора Экстрома. Он даже не заметил, что буря за стенами хабисферы разыгрывалась все сильнее. Звенящие, словно струны, тросы, казалось, звучали на пару тонов выше. Сотрудники НАСА нервно ходили по куполу и переговаривались, словно страшась укладываться спать. Но все мысли Экстрома сосредоточились на другой буре — той, которая разыгрывалась в далеком Вашингтоне и грозила непредсказуемыми последствиями. Последние несколько часов принесли массу проблем, и все Экстром пытался каким-то образом разрешить. И вот теперь повисла новая туча — куда мрачнее всех тех, что были прежде.

Пикеринг может создать дополнительные проблемы.

Не было на свете другого человека, с которым Экстрому в такой степени не хотелось бы бороться и мериться умом и силами, как с Пикерингом. Уже много лет директор НРУ терроризировал НАСА, пытаясь оказывать давление на политику секретности, отстаивая приоритет отдельных миссий и резко критикуя растущее количество неудач и откровенных провалов.

Экстром прекрасно знал, что отвращение Пикеринга к космическому агентству имеет куда более глубокие корни, чем недавняя история с потерей спутника стоимостью в миллиард долларов прямо на стартовой площадке, утечка секретных сведений или же борьба за квалифицированных сотрудников. В действительности ненависть директора НРУ к НАСА подпитывалась бесконечной драмой разочарования и личного горя.

Космический корабль НАСА «Экс-33», которым предполагалось заменить нынешний корабль многоразового использования, опоздал на целых пять лет. Это означало, что десятки программ по обслуживанию и запуску спутников были или отменены вовсе, или отложены в долгий ящик. А недавно ярость директора НРУ в связи с «Экс-33» достигла точки кипения — после того как он узнал, что НАСА отменило этот проект. Финансовые потери составили девятьсот миллионов долларов.

Экстром направился к своему кабинету — отгороженному шторой закутку. Уселся за стол и крепко сжал руками голову. Необходимо принимать решение. День, начинавшийся так лучезарно, грозил закончиться истинным кошмаром. Администратор попытался представить себя на месте Уильяма Пикеринга. Что директор предпримет дальше? Человек такого ума не мог не понять всей важности сегодняшнего открытия НАСА. И обязан был закрыть глаза на некоторые из тактических шагов, предпринятых в отчаянии. Не мог он и не осознать те непоправимые последствия, которые повлечет за собой осквернение этого торжественного момента.

Что Пикеринг собирается делать с имеющейся в его распоряжении информацией? Пропустит ли ее между пальцев или безжалостно заставит НАСА платить за совершенные ошибки и промахи?

Экстром сморщился, словно от зубной боли. Он прекрасно понимал, что последует.

В конце концов, Пикеринг мог предъявить НАСА куда более серьезный счет… давняя личная трагедия в состоянии перевесить любую политику.

Глава 86

Самолет летел на юг вдоль канадского берега залива Святого Лаврентия. Рейчел сидела молча, устремив взгляд в сторону кабины. Толланд и Мэрлинсон тихо разговаривали. Несмотря на то что в массе своей данные подтверждали подлинность метеорита, признание астрофизиком того факта, что содержание никеля выходит за «установленные рамки средних параметров», подлило немало масла в огонь подозрений и сомнений. Но хуже всего было даже не это. Секретное внедрение метеорита под лед имело смысл исключительно как часть блестяще срежиссированного мошенничества.

И тем не менее существующие научные данные указывали на подлинность метеорита.

Рейчел снова посмотрела на образец, который все еще крепко сжимала в руке. Поблескивали крошечные хондры. Майкл и Корки сейчас как раз обсуждали эти металлические вкрапления, говоря на малопонятном научном языке. Звучали термины: выровненные уровни оливина, метастабильные стеклянные матрицы, метаморфическая регомогенизация… Но все-таки смысл разговора не вызывал сомнений: ученые сходились во мнении, что хондры, несомненно, имеют внеземное происхождение. Здесь данные не подтасованы.

Рейчел перевернула образец и провела пальцем по краю, где была заметна часть корки сплава. Обугленная поверхность казалась относительно свежей — определенно не трехсотлетней. Корки утверждал, что из-за «упаковки» во льду камень не подвергался воздействиям атмосферы, а потому и не испытал эрозии. Это казалось логичным. Рейчел видела по телевизору программы, в которых показывали человеческие останки возрастом в четыре тысячи лет, извлеченные изо льда. На них сохранилась даже кожа.

Внезапно в голову пришла странная мысль. Определенно была упущена часть информации. Интересно, этот вопрос остался без внимания потому, что ей сообщили лишь поверхностные данные, проведя беглый обзор, или же об этом просто забыли сказать?

Рейчел резко обернулась к Мэрлинсону:

— А кто-нибудь занимался датированием корки сплава?

Корки растерянно взглянул на нее:

— Что-что?

— Горелую часть кто-нибудь изучал? То есть известно ли наверняка, что камень обгорел именно во время падения Юнгерсольского метеорита?

— Извини, — пожал плечами астрофизик, — но это невозможно установить. Окисление сдвигает все необходимые характеристики изотопов. А кроме того, скорость распада изотопов слишком мала, чтобы можно было измерить возраст чего-то моложе пятисот лет.

Рейчел с минуту подумала. Теперь понятно, почему время образования корки не включено в свод данных.

— Так, значит, получается, что камень мог обуглиться и в Средние века, и всего лишь неделю назад?

Толланд усмехнулся:

— К сожалению, наука не способна пока дать ответы на все возникающие вопросы.

Рейчел начала рассуждать вслух:

— Корка сплава — всего лишь очень сильно обгоревшая поверхность. Судя по словам Корки, корка на камне могла появиться в любое время на протяжении полтысячелетия, причем массой различных способов.

— Не так, — возразил Корки. — Массой различных способов? Нет. Только одним способом. Пройдя сквозь атмосферу.

— И другой возможности не существует? Как насчет печи?

— Печь? — переспросил ученый, словно не веря тому, что слышит. — Мы рассматривали образцы под электронным микроскопом. Даже самая чистая печь оставила бы следы топлива на поверхности камня. Все равно какого топлива: ядерного, химического, ископаемого. А кроме того, как насчет борозд от трения в атмосфере? Их в печи не получишь.

Рейчел совсем забыла о существующих на поверхности метеорита бороздах, четко определяющих направление падения. Похоже, он действительно летел в атмосфере.

— А как насчет вулкана? — предположила она. — Выбросы из кратера?

Корки покачал головой:

— Нет, сплав слишком чистый.

Рейчел взглянула на Толланда. Океанограф кивнул:

— Извини, но я имею кое-какое представление о вулканах, и подводных, и наземных. Корки совершенно прав. Вулканические выбросы несут десятки токсинов: двуокись углерода, соли сероводородной кислоты, соляную кислоту. Все эти вещества мы обнаружили бы при электронном сканировании. Так что, хотим мы или нет, эта корка сплава является результатом исключительно чистого горения при прохождении плотных слоев атмосферы.

Рейчел вздохнула и отвернулась к окну. Чистое горение. Словосочетание почему-то задело. Она снова повернулась к Толланду:

— А что ты имеешь в виду под чистым горением?

Океанолог пожал плечами:

— Только то, что под электронным микроскопом мы не видим остатков топлива, значит, горение было вызвано кинетической энергией и трением, а вовсе не химическими или ядерными процессами.

— Так если вы не нашли никаких посторонних элементов, то что же в таком случае нашли? То есть что именно входит в состав корки сплава?

— Мы нашли, — вступил в разговор Корки, — именно то, что и ожидали найти. Элементы, входящие в состав атмосферы. Азот, кислород, водород. Никаких следов нефти, серы. Никаких вулканических кислот. Ничего особенного. Только то, что обычно появляется при проходе метеорита сквозь атмосферу.

Рейчел откинулась на спинку кресла. Мысли начали фокусироваться.

Корки наклонился к ней:

— Только, ради Бога, не начинай сейчас излагать теорию насчет того, что НАСА могло погрузить камень на космический корабль, а потом с высоты сбросить его на землю в надежде, что никто не заметит ни огненного шара, ни огромного кратера, ни даже удара при падении.

Об этом-то Рейчел как раз не думала, хотя возможность казалась достаточно интересной. Разумеется, маловероятной, но оттого не менее увлекательной. Нет, ее мысли бродили в другом месте. Естественные атмосферные элементы. Чистое горение. Борозды от трения с атмосферой. Где-то далеко-далеко, в укромном уголке мозга, забрезжил слабый свет.

— Соотношение атмосферных элементов, присутствующих на образцах, — заговорила она, — оно в точности совпадает с тем, которое характерно для корок сплава других метеоритов?

Казалось, Корки стремится уйти от прямого ответа.

— Почему ты спрашиваешь?

Рейчел увидела, что он сомневается, и сразу заволновалась.

— Что, соотношения различались, да?

— Этому есть научное объяснение.

Сердце Рейчел подпрыгнуло.

— А вы, случайно, не обратили внимания на значительное преобладание какого-нибудь одного из элементов?

Толланд и Мэрлинсон обменялись растерянными взглядами.

— Да, — признал Корки, — но…

— Это был ионизированный водород?

Глаза астрофизика округлились.

— Откуда ты знаешь?

Майкл тоже выглядел ошарашенным. Она в упор посмотрела на спутников:

— Почему вы мне не сказали?

— Потому что существует совершенно четкое научное объяснение этого явления, — встрепенулся Корки.

— Я вся внимание, — бросила Рейчел.

— Действительно, наблюдался избыток ионизированного водорода, — начал объяснять астрофизик. — Это из-за того, что метеорит прошел сквозь атмосферу над Северным полюсом, где магнитное поле Земли создает необычно высокую концентрацию ионов водорода.

Рейчел, нахмурившись, покачала головой:

— Я располагаю совершенно другим объяснением.

Глава 87

Четвертый этаж штаб-квартиры НАСА оказался не таким впечатляющим, как холл внизу. Всего лишь длинный пустой коридор, унылость стен которого нарушалась одинаковыми, через равные промежутки, дверьми. Здесь никого не было. Поблескивали ламинированные указатели:

Гэбриэл последовала указанию «Сканер». Пройдя по нескольким коридорам, оказалась перед тяжелой стальной дверью. Трафаретная надпись гласила: «Орбитальный полярный спутник — сканер плотности. Руководитель секции Крис Харпер».

Дверь была заперта на электронный замок, который открывается карточкой-ключом. Можно было также попросить открыть через коммутационную панель. Гэбриэл приложила ухо к холодной металлической поверхности. На какое-то мгновение ей показалось, что из-за нее доносится разговор. Или спор. А может быть, и нет. Захотелось просто начать барабанить в дверь — до тех пор, пока кто-нибудь не впустит. Однако план общения с Крисом Харпером предполагал более тонкие действия. Она оглянулась, ища какой-нибудь дополнительный вход, но ничего не обнаружила. Недалеко виднелась ниша уборщика, и Гэбриэл заглянула туда в надежде увидеть связку ключей или карточку, но не нашла ничего, кроме тряпок и щеток. Вернувшись к двери, вновь приложила ухо к холодному металлу. На сей раз сомнений не осталось — действительно раздавались голоса. Все громче. И шаги. Кто-то взялся за ручку двери.

Она распахнулась настолько внезапно, что Гэбриэл не успела спрятаться. Отскочила в сторону, прижавшись к стене за дверью. Из комнаты вышла группа людей, что-то громко и возбужденно обсуждая. Казалось, они сердятся.

— Что у Харпера за проблемы? Он должен быть на седьмом небе!

— В такую ночь, как эта, хочет остаться один?.. Праздновать надо!

Люди прошли, а дверь начала закрываться, лишая Гэбриэл укрытия. Она замерла, напряженно наблюдая, как группа идет по коридору. Простояв неподвижно, пока дверь почти не закрылась, Гэбриэл рванулась и ухватилась за ручку, когда остался зазор всего в несколько дюймов. И больше не двигалась, дожидаясь, пока люди завернут за угол, слишком увлеченные разговором, чтобы оглядываться назад.

С тяжело бьющимся сердцем она потянула дверь и вошла в тускло освещенное помещение. Потом осторожно, без щелчка, прикрыла за собой дверь.

Огромная комната напоминала физическую лабораторию в колледже: компьютеры, испытательные стенды, электронное оборудование. Едва глаза привыкли к сумраку, стали заметны раскиданные повсюду чертежи и схемы. Свет шел только из-под двери офиса в дальнем конце. Гэбриэл тихо, на цыпочках, подошла. Дверь была закрыта. Но через окно было видно, что за компьютером сидит человек. Да, тот самый, с пресс-конференции НАСА. Табличка на двери оповещала: «Крис Харпер. Руководитель секции программы спутника-сканера».

Сделав почти невозможное, добравшись до этой двери, Гэбриэл внезапно испугалась. Сможет ли она преодолеть последнее препятствие? Девушка вспомнила об уверенности Секстона в том, что Харпер врал на пресс-конференции. Сенатор готов был основывать на этом реабилитацию своей избирательной кампании. Есть и другие, кто предполагал то же самое и ожидал от Гэбриэл информации, которую можно использовать против НАСА, чтобы хоть немного приглушить сегодняшнее торжество противника. После всего, что сделала с ней Тенч, Гэбриэл была настроена решительно.

Она подняла руку, чтобы постучать, но вдруг замерла. В голове прозвучал голос Иоланды: «Если Крис Харпер лгал о спутнике всему миру, то с какой стати он скажет правду тебе? Что заставляет тебя так думать?»

Чувство страха, ответила себе Гэбриэл. Она сегодня уже едва не стала его жертвой. В голове созрел план. Он включал тактику, которую применял сенатор, чтобы выбить информацию из политических оппонентов. Ассистентка многому научилась у Секстона. Не все из этого можно было назвать привлекательным и этичным. Но сегодня ей пригодится буквально каждая лазейка. Если удастся заставить Криса Харпера признать собственную ложь — любым путем! — то тем самым она откроет маленькую дверцу возможного успеха для кампании сенатора. Ее босс — тот человек, который умеет использовать для нужд дела любую мелочь.

План обработки Харпера основывался на тактике, которую сам Секстон называл «перехлестом». Это был метод, придуманный еще древнеримскими правителями. Он использовался для получения признания от преступников. Метод казался обманчиво простым: предположи, что преступник уже признался в том, что тебе нужно узнать. Потом предположи что-нибудь значительно худшее.

Цель состояла в том, чтобы дать противнику выбрать из двух зол меньшее — в данном случае правду.

Однако фокус требовал уверенности в себе, а ее-то Гэбриэл как раз и не чувствовала. Глубоко вздохнув, она еще раз мысленно прокрутила план действий, а потом настойчиво постучала в дверь кабинета.

— Я же сказал, что занят! — резко ответил Харпер с характерным европейским акцентом.

Гэбриэл постучала снова, громче.

— Я сказал, что не собираюсь праздновать!

Теперь она стукнула в дверь кулаком. Крис Харпер подошел и распахнул дверь.

— Черт возьми, вы… — Он внезапно замолчал, изумленный.

— Доктор Харпер, — произнесла она, попытавшись придать голосу твердость.

— Как вы здесь оказались?

Лицо Гэбриэл было непроницаемым.

— А вы знаете, кто я такая?

— Ну разумеется. Ваш босс несколько месяцев линчевал мой проект. Как вы проникли сюда?

— Меня прислал сенатор Секстон.

Взгляд Харпера окинул лабораторию за спиной непрошеной гостьи.

— А где сопровождающие вас сотрудники?

— Не важно. Сенатор обладает значительными связями.

— В этом здании? — явно усомнился Харпер.

— Вы нарушили правила чести, доктор Харпер. Мой босс был вынужден созвать специальную сенатскую комиссию по расследованию ваших измышлений.

По лицу Харпера пробежала тень.

— О чем вы?

— Столь умные люди, как вы, не могут позволить себе роскоши изображать из себя дураков, доктор Харпер. У вас крупные неприятности, и сенатор прислал меня, чтобы предложить сделку. Сегодня его избирательной кампании нанесен тяжелый удар. Терять ему теперь нечего, и потому, если это окажется необходимым, он готов потянуть с собой на дно и вас.

— Черт побери, о чем вы?

Гэбриэл набрала в легкие побольше воздуха и начала игру всерьез.

— На недавней пресс-конференции вы излагали ложные сведения насчет программного обеспечения спутника. Мы это знаем. И помимо нас, знают еще многие. Дело в другом. — Прежде чем Харпер смог открыть рот, чтобы возразить, Гэбриэл помчалась вперед на всех парусах: — Сенатор мог бы прямо сейчас забить тревогу насчет вашей лжи, но его это не интересует. А интересует кое-что поважнее. Думаю, вы поняли, что я имею в виду.

— Нет, я…

— Вот в чем состоит предложение сенатора. Он готов молчать насчет вашей лжи относительно программного обеспечения, если вы сообщите ему имя того из высших чиновников НАСА, с кем вместе вы присваиваете деньги.

На мгновение глаза Криса Харпера помутились.

— Что?! Я ничего не присваиваю!

— Лучше думайте, что говорите, сэр. Сенатская комиссия собирает документы уже несколько месяцев. Неужели вы действительно думаете, что сумеете вывернуться? Подтасовывая документы, программы и направляя средства в частные фонды? И ложь, и присвоение денег могут довести вас до тюрьмы, мистер Харпер.

— Но я не делал ничего подобного!

— То есть вы хотите сказать, что не лгали насчет спутника-сканера?

— Нет, я хочу сказать, что не присваивал денег!

— Так, значит, вы признаете, что действительно лгали насчет сканера?

Харпер с минуту растерянно молчал, не находя нужных слов.

— Забудьте об этом, — отмахнулась Гэбриэл. — Сенатора Секстонане интересует ваша ложь на пресс-конференции. К такому мы давно привыкли. Ваше агентство обнаружило метеорит, и никому нет никакого дела до того, как именно это произошло. Мистера Секстона интересует присвоение денег. Необходимо осадить кое-кого в НАСА, кто слишком уж зарвался. Просто скажите, с кем вы работаете, и сенатор отведет от вас расследование. Вы можете избежать неприятностей, всего лишь сообщив нам имя сообщника. В противном случае сенатор поведет дело всерьез и начнет во всеуслышание говорить о махинациях с программным обеспечением и только на словах устраненных неполадках.

— Вы блефуете. Нет никаких частных фондов, никакого присвоения денег.

— Вы коварный лжец, мистер Харпер. Я видела документы собственными глазами. Ваше имя стоит на самых обличительных из них. Причем не один раз.

— Клянусь, я и понятия не имею ни о каких частных фондах!

Гэбриэл разочарованно вздохнула.

— Поставьте себя на мое место, доктор Харпер. Напрашиваются лишь два вывода. Или вы мне лжете, так же, как лгали на той пресс-конференции. Или говорите правду, и в таком случае некая влиятельная в вашем агентстве фигура подставляет вас, как мальчика для битья, чтобы прикрыть свои собственные прегрешения.

Такая альтернатива вынудила Харпера задуматься. Гэбриэл взглянула на часы.

— Сенатор дал вам срок один час. Вы можете спастись, назвав имя руководящего сотрудника НАСА, вместе с которым вы присваиваете деньги налогоплательщиков. Он не интересуется именно вами. Ему нужна крупная рыба. Понятно, что тот, о ком идет речь, обладает здесь, в НАСА, определенной властью. Поэтому он (или она) и смог устроить так, что в бумагах присутствует ваше имя, тем самым подставляя вас под тяжкий удар.

Харпер покачал головой:

— Вы лжете.

— И вы готовы сказать то же самое суду?

— Разумеется. Я буду отрицать абсолютно все.

— Под присягой? — презрительно уточнила Гэбриэл. — Предположим, что вы также будете отрицать свою ложь относительно исправности программного обеспечения спутника. — Девушка смотрела Харперу прямо в глаза. — Подумайте о выборе, мистер Харпер. Американские тюрьмы зачастую не слишком приятны.

Харпер не отвел взгляд. Как Гэбриэл хотела, чтобы он сдался! На какое-то мгновение ей показалось, что сомнение брезжит в его глазах, но нет: когда инженер заговорил, голос его звучал твердо.

— Мисс Эш, — он едва сдерживал ярость, позволяя ей проявиться лишь в горящем взгляде, — вы затеяли опасную игру. Лед под вами очень тонок. И вы, и я — оба прекрасно знаем, что никакого присвоения денег в НАСА не происходит. А единственный человек в этой комнате, кто лжет, — вы.

Гэбриэл почувствовала, как замирает сердце. Харпер смотрел на нее очень гневно. Ей захотелось повернуться и убежать. «Дура! Надумала блефовать перед ученым-ракетчиком! Чего ты ожидала?»

Она внутренне собралась, не позволив себе даже опустить голову.

— Все, что я знаю, — парировала она, отчаянно пытаясь изобразить уверенность и равнодушие, — так это то, что я собственными глазами видела обличающие вас документы. В них содержится прямое указание на то, что и вы лично, и кто-то еще позволяли себе присваивать средства НАСА. Сенатор просто попросил меня сегодня прийти сюда и предложить вам выбор: назвать имя партнера или взять всю тяжесть обвинения на себя. Я сообщу мистеру Секстону, что вы предпочли попытать счастья в суде. Там вы сможете повторить все, что сейчас утверждаете здесь: что вы не занимаетесь присвоением денег и не лгали относительно программного обеспечения спутника-сканера. — Она угрюмо усмехнулась. — После той пресс-конференции две недели назад я что-то очень сомневаюсь во всем этом.

С этими словами Гэбриэл резко повернулась и зашагала через темную лабораторию к выходу. В голове крутилась мысль: а не придется ли ей самой посидеть в тюрьме — вместо доктора Харпера?

Высоко держа голову, новоиспеченная шантажистка изо всех сил изображала уверенную походку, ожидая, что доктор Харпер окликнет ее. Однако в огромной комнате царило полное молчание. Она толкнула тяжелую металлическую дверь и вышла в длинный пустой коридор, надеясь, что лифты здесь не защищены, как внизу, в холле. Она проиграла. Потерпела полное и окончательное поражение. Несмотря на все усилия,

Харпер так и не клюнул. Может быть, он и не лгал вовсе? Может быть, на своей пресс-конференции он говорил чистую правду?

Внезапно по коридору прокатился грохот — резко распахнулась металлическая дверь.

— Мисс Эш! — раздался голос Криса Харпера. — Клянусь, я действительно ничего не знаю о присвоении денег. Я честный человек!

Сердце Гэбриэл едва не остановилось. Потребовалось немалое усилие воли, чтобы продолжать равномерно переставлять ноги. Она сумела даже пожать плечами и бросить в ответ:

— Тем не менее этот честный человек лгал на пресс-конференции.

Тишина. Гэбриэл продолжала путь по бесконечному коридору.

— Подождите! — закричал Харпер. Он догнал ее и теперь шел рядом, бледный словно полотно. — Вся эта история насчет присвоения средств… — понизив голос, продолжал он, — думаю, я знаю, кто меня подставил.

Гэбриэл остановилась, боясь поверить собственным ушам. Постаралась повернуться как можно медленнее и спокойнее.

— Теперь вы пытаетесь убедить меня в том, что вас кто-то подставляет?

Харпер тяжело, безнадежно вздохнул:

— Клянусь, что ничего не знаю о присвоении денег. Но если против меня существуют какие-то свидетельства…

— Целое дело!

Харпер снова вздохнул:

— Ну так, значит, это все просто подстроили и спланировали. Чтобы в случае необходимости меня дискредитировать. Существует лишь один-единственный человек, способный на это.

— Кто?

Крис Харпер взглянул прямо в глаза Гэбриэл Эш:

— Лоуренс Экстром ненавидит меня.

Гэбриэл искренне изумилась:

— Администратор НАСА?

Ученый угрюмо кивнул:

— Это он заставил меня лгать на той пресс-конференции.

Глава 88

Двигатель самолета «Аврора» работал лишь вполсилы, но даже в этом режиме команда подразделения «Дельта» летела в ночи со скоростью, в три раза превышающей скорость звука — около двух тысяч миль в час. Мерное постукивание импульсных двигателей в хвосте самолета создавало своеобразный гипнотический ритм. Внизу яростно бурлил океан. Вакуум, создаваемый в атмосфере самолетом, вздымал вверх петушиные хвосты высотой в пятьдесят футов, тянущиеся за машиной длинными параллельными полосами.

«Аврора» относилась к тем самолетам, о существовании которых никто не должен был даже подозревать. И тем не менее все о них знали. Даже телеканал «Дискавери» рассказывал об этой машине и ее испытаниях в штате Невада. Никто не ведал, как именно произошла утечка информации: то ли из-за постоянных «хлопков» в небе, слышных даже в Лос-Анджелесе, то ли из-за нефтяников, работавших в Северном море и видевших самолет, то ли из-за какого-нибудь растяпы в администрации, оставившего сведения о машине в открытом бюджетном отчете. Да и какое это имело значение? Главное, стало известно: военно-воздушные силы имеют самолет, способный развивать невероятную скорость. И он уже давно летает в небе, над головами людей.

Построенный фирмой «Локхид», самолет «Аврора» больше всего напоминал сплющенный мяч для игры в американский футбол. Длина его составляла сто десять футов, ширина — шестьдесят. Корпус поблескивал кристаллическим напылением термальной облицовки, почти как космический корабль. А немыслимая скорость явилась результатом новой экзотической системы, известной под названием импульсных детонирующих волновых двигателей. Топливом для них служил чистый водород, оставляющий в небе яркий пульсирующий след. Вот почему летал этот самолет исключительно ночью.

Команда «Дельта» наслаждалась роскошью невиданной скорости, обгоняя своих жертв. Они должны были прибыть на восточное побережье меньше чем через час, на два часа раньше «добычи». Сначала они хотели просто выследить и сбить самолет с экспертами, однако контролер справедливо опасался, что инцидент засветится на экранах радарных установок и что подобное происшествие вызовет тщательное расследование. Проще позволить самолету приземлиться. Так решил контролер. Как только выяснится, где именно должна произойти посадка, бойцы «Дельта» двинутся в нужную точку.

Когда они пролетали над пустынным Лабрадором, шифрующее переговорное устройство выдало сигнал.

Дельта-1 ответил.

— Ситуация изменилась, — информировал электронный голос. — У вас появилась другая цель — до того как приземлятся Рейчел Секстон и ученые.

Другая цель. Дельта-1 предчувствовал это. События разворачивались стремительно. Судя по всему, корабль контролера дал еще одну течь, и требуется как можно быстрее залатать ее. Дельта-1 напомнил себе, что течи не случилось бы, сделай они свое дело на леднике как следует. Не приходилось сомневаться в том, что сейчас они ликвидируют последствия своей же ошибки.

— В дело вошла четвертая сторона, — сообщил контролер.

— Кто именно?

Контролер секунду помолчал — а потом назвал имя.

Трое бойцов на борту фантастического самолета переглянулись. Это имя они знали очень хорошо.

Неудивительно, что контролер не в духе! Операция изначально планировалась как бескровная, между тем число целей, а следовательно, и жертв, стремительно возрастало. Дельта-1 почувствовал, как напрягаются все его мышцы. Контролер готовился сообщить им, как и где предстоит уничтожить новую жертву.

— Ставки выросли многократно, — предупредил контролер, — слушайте внимательно. Инструктирую лишь один раз.

Глава 89

Высоко над северными районами штата Мэн по направлению к Вашингтону летел самолет «Джи-4». На его борту Майкл Толланд и Корки Мэрлинсон внимательно смотрели на Рейчел Секстон. Она излагала собственную теорию того, каким образом в корке сплава метеорита могло возникнуть повышенное содержание ионизированного водорода.

— НАСА располагает испытательным полигоном, который называется Плам-Брук, — начала Рейчел, едва веря в то, что смогла произнести эти слова. Она не привыкла распространять секретную информацию. Однако в данных обстоятельствах Толланд и Мэрлинсон имеют право ее знать. — Строго говоря, Плам-Брук — это испытательный ангар для радикально новых систем двигателей. Пару лет назад мне пришлось писать синопсис насчет новой разработки, которую НАСА как раз испытывало. Нечто вроде двигателя расширенного цикла.

Корки возразил:

— Двигатели расширенного цикла находятся только в стадии разработки. В теории. На бумаге. Их еще никто не испытывает. Пройдут по крайней мере десятилетия…

Рейчел покачала головой:

— Извини, Корки. Но НАСА уже имеет прототипы. И испытывает их.

— Что? — Астрофизик не верил ей. — Эти двигатели работают на жидкой смеси кислорода и водорода, которая замерзает в космосе, делая их бесполезными для НАСА. Они утверждали, что не будут даже пытаться строить подобные двигатели до тех пор, пока не разрешится проблема с замерзанием топлива.

— Эта проблема уже решена. Избавились от кислорода и превратили топливо в кашу из сжиженного водорода в полузамерзшем состоянии. Горит оно очень мощно и очень чисто. Его предназначают для двигателей в случае отправки корабля на Марс.

Мэрлинсону все еще не верилось.

— Такого просто не может быть.

— Может, — коротко ответила Рейчел. — Я составляла об этом доклад президенту. Мой босс встал на дыбы, потому что НАСА хотело объявить о водородном топливе как о крупном успехе, а Пикеринг требовал, чтобы информацию отнесли к разряду секретной.

— Но почему?

— Не важно, — отмахнулась Рейчел, не собираясь разглашать больше тайн, чем это необходимо.

Правда же состояла в том, что Пикеринг стремился засекретить новую разработку в целях национальной безопасности, которая в последнее время вызывала все возрастающую тревогу. Причина этого заключалась в резко возросшем уровне китайских космических технологий. Китайцы как раз разрабатывали убийственную систему запуска боевых ракет, которую собирались продавать всем, кто готов хорошо платить. А среди таких, разумеется, найдется немало врагов Соединенных Штатов. Последствия для безопасности страны могли оказаться весьма серьезными. Однако НРУ знало, что Китай основывает свои разработки на базе морально устаревшего топлива, и Пикеринг не собирался дарить им сведения о прорыве в области создания водородного горючего.

— Так, значит, — произнес Мэрлинсон, явно удрученный, — ты утверждаешь, что НАСА обладает двигателями чистого горения, работающими на чистом водороде?

Рейчел кивнула:

— Я не располагаю цифрами, но температуры на выбросе этих двигателей в несколько раз превышают обычные. И это заставляет НАСА заниматься разработкой новых материалов для сопла. — Она помолчала. — Большой камень, помещенный возле сопла такого двигателя, будет обожжен потоком горящего водорода, в пламени с небывалой температурой. Корка сплава получится просто восхитительная!

— Ну вот! — воскликнул Корки. — Мы возвращаемся к сценарию поддельного метеорита?

Толланд внезапно заинтересовался:

— А ведь это идея. Булыжник, подставленный под космический корабль, собирающийся взлететь!

— Господи помилуй, — пробормотал Мэрлинсон, — по-моему, я оказался в компании двух сумасшедших.

— Корки, — обратился к нему Толланд, — ведь можно же предположить, что камень, помещенный в поле выброса такого двигателя, будет выглядеть обожженным точно так же, как и тот, который пролетел сквозь плотные слои атмосферы. Разве нет? Даже направление борозд и обтекания плавящегося вещества будет таким же!

— Ты прав, — пробормотал Мэрлинсон.

— А то самое чистое топливо, о котором толкует Рейчел, не оставит никаких химических следов. Только водород. Повышенный уровень ионов водорода в сплаве.

Корки закатил глаза:

— Послушай, если один из подобных водородных двигателей действительно существует и работает на сжиженном газе, наверное, то, о чем ты говоришь, возможно. Но уж слишком это фантастично.

— Почему же? — удивился Толланд — Процесс кажется достаточно простым.

Рейчел согласно кивнула:

— Требуется лишь камень с отпечатками живых организмов возрастом в сто девяносто миллионов лет. Обожги его в выбросах двигателя, работающего на сжиженном водороде, и засунь в ледник. Всего-то! В результате получаешь метеорит!

— Для туристов — может быть, — не сдавался астрофизик, — но не для ученого! Ты все еще не объяснила наличие хондр.

Рейчел сосредоточилась, пытаясь вспомнить, как Корки объяснял появление хондр.

— Ты ведь, кажется, говорил, что хондры возникают в результате быстрого нагревания и охлаждения в космосе, так?

Мэрлинсон вздохнул.

— Хондры образуются, когда камень, охлажденный в космосе, внезапно подвергается нагреву до степени частичного плавления — примерно до полутора тысяч градусов по Цельсию. Затем камень должен вновь остыть, причем невероятно быстро, и тогда карманы с расплавленным веществом превратятся в хондры.

Толланд внимательно посмотрел на коллегу:

— А что, такой процесс никак нельзя воспроизвести на Земле?

— Невозможно! — уверенно заявил астрофизик. — На нашей планете просто не существует таких температур, которые способны вызвать подобные стремительные процессы. Речь идет о ядерном нагревании и об абсолютном нуле в космосе. Такие крайности на нашей планете невозможны.

Рейчел задумалась.

— По крайней мере в естественных условиях.

Корки встрепенулся:

— Это как нужно понимать?

— А так: почему, собственно, процессы нагревания и охлаждения не могут быть искусственно воссозданы на этой планете? — вопросом на вопрос ответила Рейчел. — Камень запросто мог быть обожжен водородным двигателем, а потом быстро охлажден в криогенном морозильнике.

Корки взглянул с сомнением:

— Так что, значит, хондры искусственные?

— Это идея.

— Смешная идея, — заметил астрофизик, показывая на образец. — Может быть, ты забыла? Хондры были датированы без всякого сомнения, и их возраст определен в сто девяносто миллионов лет. — Он заговорил язвительным тоном: — Насколько мне известно, мисс Секстон, сто девяносто миллионов лет назад еще никто не имел ни двигателей на сжиженном водороде, ни криогенных морозильников.

Толланд обдумывал услышанное. Хондры или не хондры, но аргументы неумолимо накапливаются. Несколько минут он молчал, глубоко потрясенный откровением Рейчел насчет корки сплава. Ее гипотеза, хотя отчаянно смелая, все-таки открывала новые горизонты и позволяла мысли двигаться в иных направлениях. Если корку сплава можно объяснить… то что дальше?

— Ты что-то совсем затих, — заметила Рейчел, пересаживаясь к нему.

Толланд поднял голову. На мгновение при тусклом освещении салона самолета в глазах спутницы ему почудилась нежность, напомнившая о Шейле. Он устало вздохнул:

— Да я вот просто думал…

Рейчел улыбнулась:

— О метеоритах?

— А о чем же еще?

— Перебирал в уме результаты экспертиз, пытаясь вычислить, что остается?

— Вроде того.

— Ну и что решил?

— Да пока ничего особенного. Я подумал, сколько же данных оказалось под сомнением с того момента, как мы обнаружили шахту во льду, через которую внедряли метеорит.

— Иерархические доказательства — это карточный домик, — заметила Рейчел. — Изыми первую предпосылку, и сразу все посыплется. А в данном случае первой предпосылкой как раз и служило место находки. Когда я только прилетела на Милн, администратор НАСА сказал мне, что камень обнаружили в толще трехсотлетнего льда и что его плотность превышает плотность любого из камней в этом районе. И я приняла это как логическое доказательство того факта, что камень упал с неба.

— И ты, и все мы.

— Средний уровень содержания никеля хотя и убеждает, однако не может считаться решающим доказательством.

— Он очень близок, — вступил в разговор Корки, внимательно слушавший их.

— Но все-таки не попадает в границы. Астрофизик неохотно кивнул.

— А эти невиданные космические жуки, хотя и очень странные, в действительности могли оказаться не чем иным, как древними глубоководными ракообразными.

— А теперь вот и корка сплава…

— Очень неприятно говорить об этом, — заметил Толланд, глядя на Мэрлинсона, — но почему-то начинает казаться, что отрицательных свидетельств теперь куда больше, чем положительных.

— Наука имеет дело не с тем, что кажется, а с тем, что есть на самом деле, то есть с реальными данными. Хондры в этом камне определенно метеоритного происхождения. Я согласен с вами обоими насчет того, что все это очень подозрительно, но хондры мы игнорировать не можем. Свидетельство положительное является решающим, в то время как свидетельство отрицательное остается условным.

Рейчел нахмурилась:

— И куда же ведет нас твое рассуждение?

— А никуда, — ответил Корки. — Хондры доказывают, что мы имеем дело с метеоритом. Остается единственный вопрос: зачем его все-таки засунули в ледовую толщу?

Толланду очень хотелось поверить в логику друга, однако что-то все-таки казалось не совсем убедительным, тревожащим.

— Майк, ты не выглядишь убежденным, — заметил астрофизик.

Толланд растерянно вздохнул:

— Я просто не знаю. Два из трех действительно было совсем не плохо, Корки. Но теперь мы уже имеем только одно против трех. И по-моему, какие-то данные мы просто упускаем.

Глава 90

Попался, думал Крис Харпер, не в силах сопротивляться накатывающей волне ужаса. Он живо представил тюремную камеру. Сенатор Секстон знает о его лжи насчет программного обеспечения спутника-сканера.

Руководитель секции орбитального полярного спутника-сканера плотности отвел Гэбриэл Эш в свой кабинет и плотно закрыл дверь. Его ненависть к администратору НАСА росла с каждой секундой. Сегодня вечером Крис узнал истинный размах коварства Лоуренса Экстрома. Мало того что администратор заставил Харпера врать насчет исправности программного обеспечения спутника, он еще постарался подстраховаться на случай, если Крис вдруг передумает играть в его команде!

Свидетельства о присвоении денег. Возможный шантаж. Очень ловко придумано. Кто поверит коррупционеру, пытающемуся омрачить величайший миг во всей истории американской космонавтики? Харпер знал, на что способен администратор НАСА ради спасения родного агентства. А сейчас, после объявления о находке метеорита с окаменелостями, ставки возросли неимоверно.

Несколько секунд Харпер нервно ходил вокруг большого стола, на котором стояла уменьшенная модель спутника-сканера. Выглядела она как цилиндрическая призма с множеством антенн и линз, защищенных отражателями. Гэбриэл села на стул, выжидательно глядя на собеседника. Слабость и дурнота заставили Харпера вспомнить, как он чувствовал себя во время той ужасной пресс-конференции. Он отвратительно сыграл свою роль, и потом его засыпали на этот счет вопросами. Пришлось лгать снова, говоря, что в тот вечер был болен. К счастью, и коллеги, и пресса быстро забыли его бесславное выступление.

И вот сейчас та ложь напомнила о себе, словно призрак.

Выражение лица Гэбриэл Эш изменилось, неожиданно став мягче.

— Мистер Харпер, имея врагом такого крупного хищника, как администратор, вы явно нуждаетесь в сильном союзнике. И сенатор Секстон готов вам помочь. Давайте начнем со лжи насчет программного обеспечения спутника-сканера. Расскажите подробно, что произошло.

Харпер вздохнул. Он понимал, что настало время говорить правду, каким бы тяжелым это ни казалось. С самого начала надо было говорить только то, что есть на самом деле!

— Запуск спутника-сканера прошел гладко, — начал ученый. — Он вышел на точную полярную орбиту, именно так, как было запланировано.

Гэбриэл Эш нахмурилась. Это она и так знала.

— Дальше.

— А потом начались неприятности. Когда мы приступили к исследованию льда в поисках аномалий, бортовой детектор вышел из строя.

Речь Харпера становилась все торопливее.

— Предполагалось, что спутник достаточно быстро изучит площадь в тысячи акров и найдет территории, где плотность льда выходит за рамки нормальной. Главным образом предстояло искать размягченные участки — показатели глобального потепления. Но если бы попадались другие отклонения от средних значений, они тоже должны были отмечаться. План предусматривал, что спутник будет сканировать территорию за Полярным кругом в течение нескольких недель и за это время определит все аномалии, которые могут быть использованы для оценки масштабов глобального потепления. Однако после выхода из строя программного обеспечения спутник оказался совершенно бесполезным. НАСА предстояло вручную проверять данные сканирования каждого квадратного дюйма льда, разыскивая отклонения.

Харпер покачал головой, с болью вспоминая кошмар собственных промахов в программировании. Спутник оказался абсолютно неэффективен. А тут еще выборы, сенатор Секстон начал то и дело набрасываться на НАСА… Руководитель проекта вздохнул.

— Ваша ошибка оказалась пагубной и для НАСА, и для президента.

— Более неподходящего времени и придумать невозможно. Администратор просто разъярился. Я обещал ему, что устраню неполадки, когда запустят следующую экспедицию. Дело-то несложное: всего лишь заменить чип, поддерживающий функционирование системы. Но как часто случается, было слишком поздно. Экстром отправил меня якобы в отпуск. На самом деле меня уволили. Произошло это все месяц назад.

— Тем не менее две недели назад вы выступили перед телекамерами, объявив, что нашли решение проблемы.

Харпер поник:

— Ужасная ошибка. В тот день у меня дома раздался звонок. Это был Экстром. Он сказал, что появилась возможность себя реабилитировать. Я сразу побежал в офис, и там мы с ним встретились. Он попросил выступить на пресс-конференции и объявить, что найден способ возобновить работу спутника и через несколько недель будут получены данные. Сказал, что потом объяснит мне все подробно.

— И вы согласились?

— Да нет! Отказался! Но уже через час администратор снова сидел в моем офисе, на сей раз вместе со старшей советницей президента!

— Что? — Гэбриэл не смогла сдержать изумления. — Вместе с Марджори Тенч?

Харпер кивнул, про себя назвав Тенч отвратительным созданием.

— Вдвоем с администратором они не отпускали меня до тех пор, пока не доказали ошибочность моей позиции, которая в прямом смысле поставила и НАСА, и президента на край пропасти. Тенч поведала о планах сенатора приватизировать космическое агентство. Подчеркнула, что я в долгу перед всеми и обязан исправить положение. А потом объяснила, каким именно способом это сделать.

Гэбриэл напряженно подалась вперед:

— Продолжайте.

— Мисс Тенч поставила меня в известность, что Белый дом случайно получил определенные геологические свидетельства того, что в шельфовом льду Милна лежит огромный метеорит. Один из самых крупных в истории. Такая находка может оказаться значительным достижением космического агентства.

Гэбриэл была поражена.

— Подождите, то есть они знали о метеорите еще до того, как его обнаружил спутник?

— Именно. На самом деле спутник не имел ничего общего с открытием. Администратор и так знал о существовании метеорита. Просто дал мне координаты и велел провести спутник над тем местом, притворившись, будто мы обнаружили метеорит.

— Вы шутите!

— Вот-вот. Именно так реагировал и я, когда меня пригласили участвовать в том позорном шоу. Они отказались сообщить, как именно обнаружили наличие метеорита. Мисс Тенч упорно настаивала, что это не имеет никакого значения, зато мое участие в этом деле даст им прекрасную возможность забыть о моих промахах. Если я сделаю вид, что спутник-сканер обнаружил метеорит, то НАСА сможет взойти на пьедестал столь необходимого нам успеха и тем самым поддержать президента накануне выборов.

Гэбриэл не могла прийти в себя от изумления и растерянности. Кое-как собравшись с мыслями, она уточнила:

— Вы не могли объявить об открытии метеорита до тех пор, пока не станет известно о возвращении спутника в рабочее состояние, так?

Харпер кивнул:

— Отсюда ложь на пресс-конференции. Меня буквально силой заставили сделать это. И Тенч, и администратор были немилосердны. Подчеркивали, что я подвел всех на свете. Президент финансировал мой проект, НАСА потратило на него годы работы, а я все уничтожил своей ошибкой в программировании.

— И вам пришлось согласиться.

— У меня просто не оставалось выбора. Если бы я не сделал этого, карьере моей пришел бы конец. Но суть в том, что, если бы не моя ошибка, спутник на самом деле обнаружил бы метеорит. Поэтому ложь казалась совсем незначительной. Я нашел для себя оправдание: программное обеспечение все равно приведут в норму через несколько месяцев, когда полетит экспедиция. Я просто объявлю об ожидаемых результатах немного раньше.

Гэбриэл, не удержавшись, присвистнула.

— Крошечная ложь, позволяющая воспользоваться результатами своевременного открытия.

Харпер заболевал на глазах от воспоминаний о собственном позоре.

— Ну вот… подчиняясь приказу администратора, я выступил на пресс-конференции и объявил, что нашел обходной путь для решения проблемы детектора аномалий. Потом выждал несколько дней, после чего провел спутник непосредственно над местом залегания метеорита, в соответствии с данными мне координатами. Затем позвонил руководителю программ наблюдения и сообщил, что в шельфовых льдах Милна спутник определил аномалию высокой плотности. Передал координаты и сказал, что аномалия такой плотности, что там вполне может оказаться метеорит. НАСА отправило на остров небольшой отряд, чтобы взять пробы. Тут-то и развернулась вся последующая бурная деятельность.

— Так, значит, лично вы до сегодняшнего дня даже не подозревали о существовании в метеорите окаменелостей?

— Никто из нас в штаб-квартире не имел ни малейшего понятия. Мы все откровенно потрясены. Теперь коллеги называют меня героем, потому что я обнаружил доказательства существования внеземных биологических форм, а я не знаю, что и сказать в ответ.

Гэбриэл долго молчала, внимательно глядя на Харпера красивыми темными глазами.

— Но если не спутник обнаружил метеорит во льду, то как же администратор узнал о нем?

— Кто-то нашел его раньше.

— Кто-то? Кто именно?

Харпер вздохнул.

— Канадский геолог Чарльз Брофи, исследователь острова Элсмир. Очевидно, он производил геологическое зондирование шельфа Милна и случайно обнаружил во льду огромный метеорит. Он сообщил об этом по радио, а НАСА перехватило.

Гэбриэл покачала головой:

— Как же канадец стерпел то, что НАСА присвоило себе честь открытия?

— Очень просто. Он весьма своевременно скончался, — с жутковатым спокойствием ответил Харпер.

Глава 91

Закрыв глаза, Майкл Толланд прислушивался к рокоту двигателей. Он решил больше не думать о метеорите — до возвращения в Вашингтон. Если верить Корки, то хондры оставались решающим свидетельством. Камень, застрявший в шельфовом льду Милна, мог быть только метеоритом. Рейчел не теряла надежды получить ясный ответ для Уильяма Пикеринга к моменту посадки, но все ее рассуждения так или иначе заходили в тупик именно из-за хондр. Несмотря на то что характеристики метеорита вызывали подозрение, он оставался подлинным. Что ж, значит, так тому и быть.

Рейчел, без сомнения, была измучена их недавней борьбой за жизнь. Но ее мужество и выдержка поражали. Она сумела собраться и сосредоточиться на главном, то есть на необходимости или окончательно развенчать, или подтвердить подлинность метеорита, а также выяснить, кто и зачем хотел их убить.

Большую часть пути Рейчел просидела рядом с Толландом. Даже несмотря на тяжелые обстоятельства, общение с ней приносило ему радость. Несколько минут назад она отлучилась в хвост самолета по личным делам, и Майкл с удивлением обнаружил, что ему очень не хватает ее присутствия. После смерти Шейлы он еще ни разу не скучал по другой женщине.

— Мистер Толланд!

Майкл поднял голову. Из кабины выглядывал пилот.

— Вы просили сказать, когда мы окажемся в пределах телефонной связи вашего корабля. Если нужно, могу сейчас соединить.

— Спасибо.

Толланд прошел в кабину и набрал номер. Хотел предупредить ребят — свою команду, — что не появится еще примерно пару дней. Разумеется, он не собирался сообщать им о причине такой задержки.

После нескольких гудков подключилась корабельная система коммуникации — «Шинком-2100». Но прозвучало не обычное вежливое приветствие, а веселое обращение одного из членов команды, признанного шутника.

— Привет-привет, это «Гойя», — раздался голос. — Уж извините, что здесь никого нет, но дело в том, что нас похитила стая очень крупных блох. А если честно, то мы позволили себе сойти на берег, чтобы отпраздновать великий для Майкла день. О, как же мы гордимся! Можете оставить свое сообщение, и завтра, как только протрезвеем, мы с вами свяжемся. Чао! Счастливо!

Толланд засмеялся. Он соскучился по своим парням и обрадовался, узнав, что они смотрели пресс-конференцию по телевизору. Хорошо, что они отправились на берег. Когда ему позвонил президент, Майкл быстро собрался и уехал, бросив товарищей. А сидеть на корабле без дела — сущее мучение! Хотя автоответчик и сообщил, что все сошли на берег, наверное, кто-то все равно остался, чтобы следить за судном — опасно оставлять его на якоре без присмотра. В том районе, где оно сейчас находится, сильное течение.

Толланд набрал другой номер, линию внутреннего автоответчика — на нем наверняка записано послание, адресованное лично ему. Прозвучал гудок. Есть послание! Голос был тем же, что и на внешней линии.

— Привет, Майк! Ну и дела! Если ты слышишь это, то, наверное, проверяешь сообщения от всяких там высокопоставленных лиц из Белого дома. И конечно, пытаешься понять, куда же мы все подевались. Извини за то, что мы ушли с корабля, но, сам понимаешь, этот вечер вовсе не для «сухого закона». Не волнуйся, мы очень крепко привязали «Гойю» и оставили гореть свет в рубке. Втайне надеемся, что нашу посудину кто-нибудь угонит, и тогда Эн-би-си купит тебе новый, современный корабль. Не волнуйся, шучу. На самом деле Ксавия согласилась остаться на борту и следить за порядком. Она сказала, что предпочитает посидеть в одиночестве, а не праздновать вместе с толпой пьяных рыбаков. Можешь в это поверить?

Толланд улыбнулся, обрадовавшись тому, что корабль под присмотром. Ксавия была очень серьезной особой, не поощрявшей шумные пирушки. Уважаемый морской геолог, эта женщина славилась своей способностью говорить то, что думает, с убийственной прямотой.

— Надо сказать, Майк, — продолжал голос на автоответчике, — что вечер сегодня просто потрясающий. Заставляет откровенно гордиться собственной принадлежностью к научному братству, так ведь? Все кругом толкуют о том, как выгодно это открытие для НАСА. Да к черту НАСА! Для нас это еще лучше! Наверняка после всего, что произошло сегодня, рейтинг «Удивительных морей» поднимется на несколько миллионов пунктов. Ты, старик, теперь звезда. Настоящая. Поздравляем. Сработано отлично.

В трубке раздался приглушенный обмен репликами, потом снова тот же голос сказал:

— Кстати, о Ксавии. Она хочет тебя за что-то отчитать. Вот она, здесь.

На автоответчике зазвучал резкий голос Ксавии:

— Майк, ты божество, правда! И поскольку я тебя так люблю, то согласилась сегодня остаться в няньках у твоей проржавевшей доисторической посудины. А если честно, то я не прочь хоть немножко побыть в стороне от этой толпы хулиганов, которых ты почему-то называешь учеными. А еще, вдобавок к роли сторожихи, мне поручили укрепить сложившуюся репутацию злючки и предостеречь тебя от превращения в самовлюбленного зазнайку. Конечно, после такого успеха это может оказаться делом нелегким. Поэтому я обращу твое внимание на промах в фильме. Да-да, именно так, ты расслышал правильно. Редчайший для Майкла Толланда случай грубой логической ошибки. Не волнуйся, на земле живут лишь три человека, способные это заметить, и все они морские геологи и жуткие зануды без малейшего намека на чувство юмора. Примерно как я. Ты же знаешь, что говорят о нас — геологах: мы вечно ищем ошибки! — Она рассмеялась. — В любом случае это ерунда, мелочь. Крошечная деталь из области петрологии. И говорю я о ней исключительно для того, чтобы сделать тебе гадость и испортить вечер. Ты ведь можешь получить на сей счет пару звонков, поэтому я и решила тебя предупредить, чтобы в разговорах с посторонними ты не выглядел полным идиотом, хотя, как мы все знаем, ты именно такой и есть. — Она снова рассмеялась. — Я не очень вписываюсь во всякие там вечеринки, потому и осталась на борту. Не трудись мне звонить: я включила автоответчик, потому что чертова пресса звонит постоянно, не давая вздохнуть. Сегодня ты настоящая звезда, даже несмотря на промах. Я тебе все объясню, как только вернешься. Пока.

На линии наступила тишина.

Майкл Толланд нахмурился. Ошибка в его фильме?

Рейчел Секстон стояла в туалете самолета и внимательно рассматривала свое отражение в зеркале. Она выглядела очень бледной и измученной — гораздо хуже, чем предполагала. События сегодняшнего дня дорого обошлись ей. Интересно, когда теперь прекратится эта противная дрожь в конечностях? И когда она сможет без страха смотреть на океан? Сняв берет, выданный ей на подводной лодке «Шарлот», Рейчел распустила волосы. Вроде стало лучше. По крайней мере теперь она больше похожа на саму себя.

Глядя в глаза собственному отражению, она видела усталость, напряженность и… решимость. Рейчел сознавала, что это у нее от матери. Никто не смеет ей указывать, что делать. Интересно, видит ли Кэтрин оттуда, где она сейчас, что происходит с ее дочерью?

«Кто-то пытался убить меня, мама. Кто-то пытался убить нас всех…»

В который раз за эти несколько часов она перебрала в уме имена возможных кандидатур: Лоуренс Экстром… Марджори Тенч… президент Зак Харни. Каждый из них имеет свои мотивы. И, что еще хуже, каждый обладает достаточными средствами. Рейчел повторила себе, что президент здесь ни при чем. Очень хотелось верить, что человек, которого она уважала намного больше, чем собственного отца, всего лишь сторонний наблюдатель за этим жутким, почти мистическим действом.

Она все еще ничего не знает.

Не знает кто… не знает зачем… не знает почему.

Рейчел очень хотела бы иметь ответы на эти вопросы — для Уильяма Пикеринга. Однако пока возникали лишь все новые и новые неясности.

Выйдя из туалета, Рейчел удивилась, не увидев на месте Майкла Толланда. Корки дремал неподалеку. Пока она недоуменно оглядывалась, Майкл появился из кабины. В открытую дверь было видно, как пилот вешает на место трубку радиотелефона. В глазах океанографа читалась более заметная, чем прежде, тревога.

— Что случилось? — не выдержала Рейчел.

Мрачным голосом Толланд рассказал о том, что услышал. Ошибка в его фильме? Не может быть! Рейчел решила, что Майкл драматизирует происходящее.

— Скорее всего просто какая-нибудь мелочь. Она не сказала, в чем конкретно заключается ошибка?

— Что-то из области петрологии.

— То есть структуры камня?

— Да. Сказала, что, кроме нее, это могут заметить только несколько других специалистов-геологов. Такое чувство, что речь идет о составе метеорита.

Рейчел глубоко вдохнула, начиная понимать.

— Хондры?

— Не знаю. Но совпадение кажется очень странным.

Рейчел согласилась. Именно хондры оставались той ниточкой, на которой еще держалось доказательство подлинности метеорита.

Проснулся Корки, протер глаза.

— Что здесь происходит?

Толланд рассказал.

Астрофизик недовольно скривился, покачав головой:

— Нет, Майк. Вряд ли дело в хондрах. Не может такого быть. Все данные у тебя от НАСА. И от меня. Они безупречны.

— Но тогда какая еще петрологическая ошибка могла возникнуть?

— Послушай, что могут знать о хондрах морские геологи?

— Понятия не имею. Но она говорила очень уверенно.

— Учитывая обстоятельства, — вмешалась в разговор Рейчел, — считаю, что мы должны сначала поговорить с этой дамой, а уже потом — с Пикерингом.

Толланд пожал плечами:

— Я четыре раза набирал номер и натыкался на автоответчик. Скорее всего она возится в гидролаборатории и ничего не слышит. И до утра вряд ли получит мои сообщения. — Толланд замолчал, глядя на часы. — Хотя…

— Хотя что?

Океанограф пристально взглянул на Рейчел.

— Насколько важным тебе кажется порядок бесед: сначала с Ксавией, а уже потом с Пикерингом?

— А если она действительно скажет что-нибудь насчет хондр? Я считаю, это обязательно. Сейчас в нашем распоряжении весьма противоречивые сведения. Мой босс — человек, привыкший получать ясные и точные ответы. Так что к моменту встречи с ним мне хотелось бы располагать чем-нибудь конкретным, чтобы предоставить ему возможность действовать.

— В таком случае нам придется сделать посадку.

Рейчел решила, что ослышалась.

— На твоем корабле?

— Он у берегов Нью-Джерси. Почти прямо по курсу. Поговорим с Ксавией и выясним, что она знает. У Корки есть образец. И если Ксавии потребуются какие-то минералогические тесты, она вполне может их сделать, поскольку на корабле есть отлично оснащенная лаборатория. Думаю, нам потребуется не больше часа, чтобы прийти к окончательным выводам.

Рейчел разволновалась. Так скоро снова оказаться лицом к лицу с океаном? Это ужасно!

Окончательные выводы… Эта фраза требовала смирить свои страхи. Тем более что Пикеринг наверняка ждет ответов.

Глава 92

Дельта-1 ступил на твердую землю.

Самолет «Аврора», несмотря на то что летел медленнее, чем мог, и к тому же по кружному курсу, проделал весь путь меньше чем за два часа, тем самым позволив подразделению «Дельта» занять выгодную позицию и подготовиться к операции, которую наметил контролер.

На секретном военном аэродроме в округе Колумбия они оставили самолет и погрузились в другой транспорт — вертолет «Оу-эйч-58Д», «Кайова-Уорриор».

Дельта-1 подумал, что контролер снова все предусмотрел.

«Кайова-Уорриор», изначально задуманный как легкий наблюдательный вертолет, впоследствии был «усовершенствован», став новейшим образцом боевой воздушной машины. Он был оснащен инфракрасным наблюдательным оборудованием и лазерной системой наводки, обеспечивающей автономное нацеливание ракет «стингер» и «хеллфайер». Высокоскоростной цифровой преобразователь сигналов обеспечивал одновременное преследование сразу до шести целей. Мало кому из врагов удавалось близко встретиться с этой жуткой машиной и остаться в живых, чтобы потом рассказать о ней.

Дельта-1 уселся на место пилота, пристегнул ремни и сразу ощутил знакомое волнение, чувство собственной мощи. Он изучал этот вертолет, тренировался на нем и трижды выводил его в секретные операции. Но конечно, никогда еще ему не доводилось целиться в высокопоставленного американского чиновника. Трудно было не признать совершенство машины и ее удобство для выполнения заданий, подобных этому. Двигатель «роллс-ройс-элисон» и двойные полужесткие лопасти винта работали бесшумно, что было чрезвычайно важным, поскольку цель на земле не слышала никаких звуков и позволяла охотнику оказываться прямо у себя над головой. А поскольку вертолет мог летать в темноте, без огней, и корпус его был окрашен в глухой черный цвет, даже не имея светящихся номеров на хвосте, то заметить его можно было только с помощью радарной установки.

Бесшумный черный вертолет-убийца.

Фанатики теорий заговоров сходили с ума по подобным машинам. Некоторые даже заявляли, что появление молчаливых черных вертолетов служит доказательством существования «Боевых сил нового мирового порядка» под эгидой ООН. Другие считали, что эти страшные таинственные летательные аппараты представляют собой бесшумные зонды инопланетян. Находились и такие, кому довелось видеть в ночи скопление машин «кайова». Как правило, они потом рассказывали, что стали свидетелями появления в небе огромного летательного аппарата, похожего на летающую тарелку и способного к вертикальномуперемещению.

Разумеется, все это было неправдой. Но военные любят таинственность и ложные намеки.

Во время своего предпоследнего секретного задания Дельта-1 управлял вертолетом «кайова», оснащенным самой секретной технологией из всех, находящихся в распоряжении американских вооруженных сил. Это было чрезвычайно оригинальное оружие, получившее неофициальное название «Диз». Сокращение это означало «дым и зеркало», то есть голографические картинки, спроецированные в небе над вражеской территорией. Вертолет использовал эту технологию для того, чтобы создать иллюзию присутствия американских самолетов над вражескими противовоздушными установками. Охваченные паникой силы ПВО начинали палить по призракам, летающим над их головами. А когда боеприпасы у них заканчивались, на сцену выходил реальный противник.

Отрываясь от взлетной полосы, Дельта-1 еще словно слышал голос контролера: «У вас только одна цель». Учитывая, что именно представляла собой эта цель, слова казались возмутительным преуменьшением. Но Дельта-1 напомнил себе, что в его полномочия не входит препирательство. Команда получила приказ и должна выполнить его в соответствии с инструкцией — какой бы страшной эта инструкция ни казалась.

Оставалось лишь надеяться, что контролер уверен в правильности предпринимаемых действий.

Вертолет «Кайова» направлялся на юго-восток. Дельта-1 дважды в своей жизни видел мемориал Рузвельта, но сегодня ему предстояло впервые увидеть его с высоты.

Глава 93

— Метеорит был открыт канадским геологом? — Гэбриэл Эш изумленно смотрела на Криса Харпера. — И этот канадец мертв?

Харпер лишь мрачно кивнул.

— И давно вы знаете об этом? — решительно спросила она.

— Около двух недель. Заставив меня дать ложную информацию на пресс-конференции, Марджори Тенч и администратор НАСА уже не сомневались, что я буду молчать. Поэтому и сказали мне правду насчет открытия метеорита.

Спутник-сканер не имеет отношения к открытию!.. Гэбриэл и представить не могла, к чему приведет эта информация, но она определенно таила в себе зерно огромного скандала. Очень плохие новости для Тенч. И очень хорошие для сенатора.

— Как я уже сказал, — угрюмо продолжал Крис, — метеорит обнаружили, перехватив радиосообщение. Вы что-нибудь знаете о программе НАСА «Радиоэксперимент по изучению ионосферы»?

Гэбриэл слышала об этом лишь краем уха.

— Если коротко, — говорил Харпер, — это сеть радиоприемников очень низкой частоты, расположенных недалеко от Северного полюса. Они улавливают земные звуки — волновую плазменную эмиссию северного сияния, широкополосные грозовые импульсы и тому подобное.

— Понятно.

— Несколько недель назад приемники поймали сигнал с острова Элсмир. На очень низкой частоте канадский геолог просил помощи. — Харпер помолчал. — Частота была настолько низкой, что ее не мог зарегистрировать никто, кроме НАСА с его соответствующим оборудованием. Канадец посылал длинноволновые сигналы.

— Что-что?

— Передавал информацию на максимально низких частотах, чтобы увеличить дальность. Передача на стандартных частотах не позволила бы ему быть услышанным достаточно далеко.

— И что же говорилось в сообщении?

— Информация была короткой. Канадец сообщал, что проводит зондирование льда на шельфе Милна, обнаружил сверхплотную аномалию в ледовой толще, подозревает, что это не что иное, как гигантский метеорит, и что там его настиг шторм. Он передал свои координаты, попросил помощи и отключился. Космическое агентство выслало с авиабазы Туле самолет, чтоб спасти ученого. Поиски продолжались несколько часов, пока его наконец не обнаружили. В нескольких милях от указанного места, на дне расщелины, вместе с санками и собаками, мертвого. Скорее всего он пытался уйти от бури, но потерял ориентацию из-за плохой видимости и упал в разлом.

Гэбриэл слушала словно завороженная, жадно впитывая невероятную информацию.

— Таким образом НАСА получило сведения, которыми не располагал больше никто?

— Именно. Но если бы моя программа работала как следует, спутник-сканер наверняка бы обнаружил метеорит на неделю раньше, чем канадец.

Такое совпадение заставило Гэбриэл задуматься.

— Метеорит, пролежавший во льдах триста лет, едва не оказался обнаруженным дважды за неделю?

— Да, понимаю. Звучит странно, но в науке так случается. Или голод, или пир. Суть вот в чем: администратор полагал, что метеорит просто обязан стать именно нашей находкой… поэтому все и уперлось в мой проект спутника-сканера. Экстром заявил, что, поскольку канадец уже мертв, самое умное — просто провести спутник над теми координатами, которые он указал в своей радиограмме. Я должен был притвориться, что обнаружил метеорит случайно, тем самым завоевав всем почет и уважение, а себя реабилитировав.

— Именно это вы и сделали.

— Я же сказал, что просто не имел выбора, поскольку перед этим провалил все дело. — Он помолчал. — Сегодня из выступления президента стало ясно, что метеорит, который якобы обнаружил я, содержит окаменелости…

— Вы были потрясены?

— Не то слово! Сражен наповал!

— А как вы думаете, администратор знал о существовании отпечатков до того, как заставил вас лгать о находке?

— Как такое возможно? Метеорит лежал погребенным во льду и нетронутым до того момента, когда туда прибыла первая экспедиция НАСА. Агентство не знало, с чем имеет дело, пока там не оказались люди, которые взяли образцы и сделали рентгеновские снимки. Они просили меня врать насчет спутника-сканера, полагая, что одержат маленькую победу. И лишь потом поняли, как велико открытие.

От волнения Гэбриэл едва дышала.

— Доктор Харпер, готовы ли вы дать показания и заявить, что НАСА и Белый дом вынудили вас лгать относительно спутника-сканера?

— Не знаю. — Казалось, Крис испугался. — Не могу представить, какой вред это нанесет агентству… и самому открытию.

— Доктор Харпер, и вы, и я понимаем, что метеорит остается удивительным открытием независимо от того, как именно оно было сделано. Смысл в том, что вы лгали американскому народу. И народ имеет полное право узнать, что НАСА ведет себя нечестно.

— Я презираю и ненавижу Экстрома, но мои коллеги… они порядочные люди.

— И именно поэтому имеют право знать, что их обманули.

— А свидетельства против меня — насчет присвоения денег?

— Можете выбросить это из головы, — заверила Гэбриэл, уже почти забыв о своем козыре. — Я скажу сенатору, что вы тут ни при чем. Просто страховка администратора, средство держать вас в узде и молчать насчет спутника.

— А сенатор сможет защитить меня?

— Полностью. Вы не сделали ничего плохого. Просто выполняли приказы. А кроме того, учитывая информацию, которую вы мне сообщили про канадского геолога, вряд ли сенатору вообще придет в голову поднимать вопрос о присвоении средств. Мы целиком сосредоточимся на дезинформации НАСА относительно спутника и метеорита. Как только сенатор выступит с сообщением о канадском ученом, Экстром уже не осмелится рисковать, пытаясь очернить вас.

Харпер все еще казался расстроенным и даже напуганным. Он молчал, мрачно обдумывая свое запутанное положение. Гэбриэл решила не торопить его. Она уже поняла, что во всей этой истории существует еще одно неприятное совпадение. Она не хотела говорить о нем, но Харпера явно нужно было подтолкнуть.

— У вас есть собаки, доктор Харпер?

Крис от неожиданности вздрогнул.

— Что?

— Я просто подумала: это очень странно. Вы мне сказали, что вскоре после того, как канадский геолог попросил помощи, его собачья упряжка провалилась в расщелину.

— Поднялась буря. Метель. Они сбились с пути. Гэбриэл пожала плечами:

— Да? Ну ладно…

— Что вы имеете в виду?

— Не знаю. Просто вокруг этого открытия чересчур много странных совпадений. Геолог передает координаты метеорита на той частоте, которую может слышать только НАСА. А потом его собаки, ослепнув от метели, падают с обрыва… — Она выдержала театральную паузу. — Вы, конечно, сознаете, что именно смерть геолога сделала возможным триумф НАСА?

Харпер побледнел.

— То есть вы хотите сказать, что главный администратор НАСА убил человека из-за метеорита?

Большая политика. Большие деньги, подумала Гэбриэл.

— Позвольте мне поговорить с сенатором, а потом связаться с вами. Здесь есть черный ход?

Оставив бледного и растерянного Харпера размышлять о собственной судьбе, Гэбриэл Эш спустилась по черной лестнице в безлюдный переулок за зданием штаб-квартиры НАСА. Она остановила такси, которое только что привезло очередную группу ликующих гостей.

— Жилой комплекс Уэстбрук, — коротко бросила она таксисту.

Теперь ей было чем порадовать босса.

Глава 94

Размышляя о том плане, с которым только что согласилась, Рейчел стояла у входа в кабину самолета «Джи-4», разматывая провод трубки радиотелефона, чтобы вынести ее в салон, подальше от ушей пилота. Корки и Майкл наблюдали за ее действиями. Хотя они с Пикерингом договорились не общаться пока в эфире, сейчас Рейчел располагала информацией, которую, она не сомневалась, босс захочет услышать немедленно. Именно поэтому она позвонила на его личный сотовый, с которым тот никогда не расставался.

Пикеринг деловито и лаконично предупредил:

— Пожалуйста, осторожнее. Я не могу гарантировать безопасности линии.

Рейчел поняла. Сотовый директора, как и большинство телефонов разведывательного ведомства, имел индикатор, отмечающий незащищенные входящие сигналы. А поскольку Рейчел звонила по радиотелефону, одному из наименее надежных средств связи, телефон Пикеринга сразу предупредил об этом хозяина. Разговор придется вести туманно, намеками. Никаких имен. Никаких конкретных географических точек.

— Мой голос подтверждает мою личность, — заговорила Рейчел, воспользовавшись стандартным в данной ситуации приветствием.

Она ожидала, что директор выразит неудовольствие по поводу ее рискованного звонка, однако реакция Пикеринга казалась положительной.

— Да, я как раз собирался сам связаться с вами. Необходимо изменить направление. Опасаюсь, что вас могут встречать.

Рейчел внезапно ощутила прилив страха. Кто-то пристально следит за ними. Но она потому и звонит — чтобы попросить его согласия на изменение маршрута, хотя побудили ее к тому совсем иные обстоятельства.

— Вопрос подлинности. Мы его обсуждали. Появилась возможность категорического подтверждения, равно как и отрицания.

— Я понял. Произошли некоторые события. Так что по крайней мере у меня будут основания для продолжения деятельности.

— Доказательство требует нашей короткой остановки. Один из нас имеет доступ к лабораторным технологиям…

— Без указаний места, пожалуйста. Ради вашей же безопасности.

Рейчел и не собиралась раскрывать планы по телефону.

— Можете вы позволить нам приземлиться в Джи-эй-эс-эй-си?

Пикеринг помолчал, мысленно расшифровывая ее сокращение. Это было наименование военно-воздушной базы в Атлантик-Сити, где размещалась группа береговой охраны. Рейчел надеялась, что директор поймет ее.

— Да, — наконец проговорил он. — Это ваша конечная точка?

— Нет. Потом нам потребуется вертолет.

— Вас будут ждать.

— Спасибо.

— Рекомендую вплоть до получения дальнейших сведений сохранять крайнюю осторожность. Ни с кем не контактируйте. Ваши подозрения возбудили глубокую озабоченность у заинтересованной стороны.

Рейчел поняла, что речь идет о Марджори Тенч. Если бы удалось тогда поговорить с самим президентом!

— Сейчас я в машине, следую на встречу с означенной особой. Она попросила о личном свидании на нейтральной территории. Скоро многое прояснится.

Пикеринг едет куда-то, чтобы встретиться с Тенч? То, что она собиралась ему сказать, должно быть, чрезвычайно важно, раз не предназначено для телефона.

Пикеринг добавил:

— Ни с кем не обсуждайте окончательных координат. И больше не выходите на радиосвязь. Ясно?

— Да, сэр.

— Транспорт будет готов. Когда прибудете в конечную точку, сразу свяжитесь со мной по более надежной линии. — Он помолчал. — Чрезвычайно важно сохранять секретность — ради вашей же безопасности. Сегодня у вас появились могущественные враги. Примите все необходимые меры предосторожности.

Уильям Пикеринг отключился.

Закончив разговор и повернувшись к коллегам, Рейчел попыталась сбросить напряжение.

— Изменяем направление? — уточнил Толланд. Рейчел неохотно кивнула:

— «Гойя».

Мэрлинсон вздохнул, глядя на кусок метеорита, который не выпускал из рук.

— Я все-таки не в силах поверить, что НАСА способно… Он не договорил.

Рейчел подумала, что совсем скоро все прояснится.

Она прошла в кабину и отдала трубку пилоту. Глядя в ветровое стекло на расстилающуюся внизу, залитую лунным светом облачную равнину, она не могла подавить дурного предчувствия: вряд ли на корабле Толланда они узнают приятные новости.

Глава 95

Уильям Пикеринг вел автомобиль по пустынному Лисбергхайвею. Было почти два часа ночи. Так поздно он не ездил уже давно.

Скрипучий голос Марджори Тенч все еще звучал в ушах: «Давайте встретимся в мемориале Рузвельта…»

Пикеринг вспомнил, когда в последний раз разговаривал с этой женщиной не по телефону, а лицом к лицу. Ощущение не из приятных. Было это два месяца назад в Белом доме. Тенч сидела напротив него за длинным дубовым столом в окружении членов Национального совета безопасности и руководителей основных правительственных структур: директора ЦРУ, администратора НАСА…

— Леди и джентльмены, — заговорил директор ЦРУ, глядя на мисс Тенч, — я снова обращаюсь к вам, чтобы убедить нынешнюю администрацию противостоять развивающемуся кризису системы безопасности НАСА.

Это заявление никого из присутствующих не удивило. Волнения насчет сохранения секретности космическим агентством уже превратились в общее место разговоров разведки. За два дня до этого из базы данных НАСА хакеры украли более трехсот снимков очень высокого разрешения, сделанных со спутников наблюдения за Землей. Фотографии, недвусмысленно демонстрирующие секретную военно-тренировочную базу американских вооруженных сил в Северной Африке, попали на черный рынок, где их приобрели враждебные разведывательные агентства стран Ближнего Востока.

— Несмотря на самые благие намерения, — усталым голосом продолжал директор ЦРУ, — НАСА остается опасным звеном, представляющим постоянную угрозу национальной безопасности страны. Если говорить прямо, то наше космическое агентство просто не оснащено как следует для защиты данных и тех технологий, разработкой которых оно занимается.

— Мне известно, — заметил президент, — что действительно имели место случаи неосторожности. Случалась и опасная утечка данных. Все это чрезвычайно беспокоит меня. — Он посмотрел в сторону администратора НАСА Лоуренса Экстрома, сидевшего молча, с каменным лицом. — Мы пытаемся найти новые способы укрепить систему безопасности космического агентства.

— При всем моем уважении к сотрудникам этой организации, — возразил директор ЦРУ, — любые меры безопасности окажутся неэффективными до тех пор, пока деятельность НАСА будет оставаться вне защиты службы разведки США.

Столь откровенное заявление вызвало у присутствующих заминку. Все понимали, что оно означает.

— Как вы, конечно, знаете, — продолжал директор ЦРУ уже более настойчиво, — все правительственные структуры Соединенных Штатов, имеющие дело с разведывательной информацией, руководствуются правилами секретности, будь то военные организации, ЦРУ, ФБР или НРУ. И это, конечно, касается информации, которую они получают, и тех технологий, которые разрабатывают. Я спрашиваю всех вас снова: почему НАСА, агентство, в настоящее время производящее наибольшую долю новейшего, самого актуального аэрокосмического, оптического, авиационного, программного, разведывательного и телекоммуникационного оборудования, которое активно используется и военными, и разведкой, — почему это агентство работает вне зоны секретности?

Президент тяжело вздохнул. Предложение звучало недвусмысленно. Рекомендовалось преобразовать НАСА, превратить его в составную часть американской военно-разведывательной структуры. Хотя в прошлом другие агентства претерпевали подобные трансформации, Харни отказывался даже рассматривать возможность перевода НАСА в сферу контроля Пентагона, ЦРУ или НРУ, равно как и любой милитаризации агентства. Национальный совет по безопасности не мог прийти к единому мнению по этому вопросу. Многие его члены открыто поддерживали разведывательные структуры.

На подобных совещаниях Лоуренс Экстром никогда не выглядел довольным. Не стало исключением и то, о котором сейчас вспоминал Пикеринг.

Администратор НАСА метнул в сторону директора ЦРУ презрительный взгляд:

— Не хочу повторяться, сэр, но должен подчеркнуть, что технологии, которыми занимается НАСА, предназначены для невоенного, чисто научного использования. А если у вас, разведчиков, руки чешутся развернуть какой-нибудь из наших космических телескопов и понаблюдать за происходящим, скажем, в Китае, то это ваши проблемы.

Казалось, директор ЦРУ сейчас закипит.

Пикеринг понял его настроение и вступил в дискуссию.

— Ларри, — начал он, пытаясь говорить как можно спокойнее и ровнее, — каждый год НАСА встает на колени перед конгрессом, умоляя выделить деньги. Вы умудряетесь проводить свои операции с очень малым финансированием и за это платите провалом уже разработанных проектов. Если мы включим космическое агентство в структуру разведки, то вам уже не придется попрошайничать перед конгрессом. Вы будете финансироваться из «черного» бюджета на значительно более высоком уровне. Это преимущество. НАСА получит деньги, необходимые для ваших проектов, а разведка перестанет беспокоиться насчет защищенности космических технологий.

Экстром покачал головой:

— С подобным положением я не могу согласиться в принципе. НАСА занимается космической наукой. К национальной безопасности мы не имеем ни малейшего отношения.

Директор ЦРУ поднялся. Его не остановили, хотя такого никто никогда не позволял себе, если президент еще сидел.

— Вы пытаетесь мне доказать, что НАСА не имеет никакого отношения к национальной безопасности? Ради Бога, Ларри! Это же синонимы! Единственное, что поддерживает безопасность нашей страны, — это ее научная и технологическая мощь. Нравится нам это или нет, НАСА играет все более серьезную роль в развитии военных технологий. К сожалению, ваше агентство протекает, словно решето, чем снова и снова доказывает, что обеспечение секретности вашей информации — первейшая необходимость.

В комнате повисло напряженное молчание.

Потом, глядя в глаза оппоненту, поднялся администратор Экстром:

— Значит, вы предлагаете запереть двадцать тысяч ученых НАСА в безвоздушном пространстве военных лабораторий и заставить их работать на вас? Разве не ясно, что наши новейшие космические телескопы обязаны своим существованием исключительно стремлению ученых заглянуть как можно дальше и глубже во Вселенную? НАСА осуществляет поразительные прорывы лишь по одной причине — наши сотрудники хотят лучше узнать космос. Они — компания мечтателей, с детства привыкших смотреть на звездное небо, спрашивая себя, что же там происходит. Все открытия НАСА вдохновлены страстью к познанию и любопытством, а вовсе не стремлением к военному превосходству.

Пикеринг откашлялся и заговорил как можно мягче, желая приглушить разгоревшиеся за столом страсти:

— Ларри, я уверен, что директор вовсе не имеет в виду мобилизацию ученых НАСА для строительства космических спутников. На первооткрывательский дух вашего агентства никто не покушается. НАСА будет функционировать в обычном режиме, но при этом получит более значительное финансирование и более надежную систему сохранности данных. — Пикеринг повернулся к президенту: — Безопасность — штука совсем не дешевая. И присутствующие, конечно, понимают, что утечка информации из НАСА происходит из-за недостаточного финансирования. Агентство вынуждено выполнять свои задачи, экономя на безопасности и вступая в сотрудничество с другими странами, чтобы разделить стоимость проектов. Я предлагаю, чтобы НАСА оставалось тем же самым мощным научным, невоенным агентством, каким является и в настоящее время, но имело более обширный бюджет и надежную систему защиты.

Некоторые члены Совета безопасности кивнули, соглашаясь.

Президент Харни медленно встал, не отводя взгляда от лица Уильяма Пикеринга. Ему явно не понравилась решительность, с какой директор НРУ взял инициативу в свои руки.

— Билл, в следующем десятилетии НАСА собирается лететь на Марс. Как отнесется разведывательное сообщество к тому факту, что значительная часть «черного» бюджета уйдет на проект, неспособный принести немедленной выгоды делу национальной безопасности?

— НАСА сохранит свободу действий и неподотчетность разведке.

— Чушь!

Все, словно по команде, повернулись к нему. Президент Харни очень редко выражался столь резко.

— Если и существует нечто, что я по-настоящему узнал на посту президента, — продолжал Харни, — так это немудреное правило: кто платит, тот и заказывает музыку. Или, выражаясь прямо, кто контролирует доллары, тот и определяет направление деятельности. Поэтому я решительно отказываюсь отдать кошелек НАСА в руки тех, кто не разделяет стремления к целям, для которых создавалось космическое агентство. Я могу себе представить, какой ущерб понесет чистая наука, если военные будут решать, какие именно проекты достойны внимания.

Харни обвел взглядом присутствующих. Затем подчеркнуто медленно вновь обратил взгляд к Пикерингу.

— Билл, — вздохнул он, — твое недовольство относительно международных проектов НАСА болезненно близоруко. Хорошо, что в нашей стране есть хоть кто-то, способный конструктивно сотрудничать и с русскими, и с китайцами. Мира на планете не достичь только военными средствами. Он подкрепляется совместными усилиями тех, кто сотрудничает вопреки разногласиям правительств. Я глубоко убежден, что совместные проекты НАСА дают куда больше для развития национальной безопасности, чем любые спутники-шпионы стоимостью в миллиард долларов. Да и надежд на будущее они внушают куда больше.

Пикеринг почувствовал, как в душе закипает гнев. Какое право имеет политик так с ним разговаривать? Идеализм Харни очень красиво выглядел здесь, в комнате заседаний, но в реальном мире он приводил к смерти людей.

— Билл, — вступила в разговор Марджори Тенч, словно почувствовав, что директор НРУ готов взорваться, — мы все прекрасно знаем, что вы потеряли дочь. И понимаем, что для вас этот вопрос имеет личное значение.

Пикеринг не услышал в ее тоне ничего, кроме снисхождения.

— Но имейте в виду, — продолжала советница, — что Белый дом в настоящее время с трудом сдерживает натиск инвесторов, стремящихся открыть космическое пространство частному сектору. Вспомните: НАСА всегда оставалось другом разведчиков, даже несмотря на все ошибки.

Предохранительная полоса по краю дороги вернула мысли Пикеринга к настоящему. Скоро его выход на сцену.

Уже на подъезде к округу Колумбия он внезапно увидел на краю дороги сбитого машиной мертвого оленя. Странное сомнение, похожее на дурное предчувствие, охватило директора. И все-таки он продолжил путь.

У него же назначена встреча.

Глава 96

Мемориал Франклина Делано Рузвельта представляет собой один из крупнейших мемориалов в стране. С парком, водопадами, скульптурами, беседками и бассейном, четырьмя галереями под открытым небом. Каждая из галерей символизирует один из четырех президентских сроков выдающегося политика.

В миле от мемориала, с выключенными огнями, над городом вился вертолет «Кайова-Уорриор». В городе с таким количеством важных персон и средств массовой информации вертолеты в небе казались столь же обычным делом, как и птицы. Дельта-1 знал, что до тех пор, пока он будет держаться в стороне от защищенного пространства над Белым домом, он не привлечет к своей машине ни малейшего внимания. Тем более что долго он здесь не задержится.

Дельта-1 завис на высоте двух тысяч ста футов неподалеку от неосвещенного мемориала и внимательно сверил координаты. Потом взглянул влево. Дельта-2 настраивал телескопическую систему ночного видения. На экране изобразилась зеленоватая картинка главного входа в мемориал. Территория была пустынна.

Теперь предстоит ждать.

Это убийство не останется незамеченным. Существуют на свете люди, которых нельзя ликвидировать тихо. Независимо от способа последствий не избежать. Начнутся расследования. Дознания. А в таких случаях лучшее прикрытие — это как можно больше шума. Взрывы, пальба и дым заставят всех решить, что кто-то кому-то что-то доказывает, и первым на ум придет терроризм. Особенно в том случае, если цель — высокопоставленный чиновник.

Дельта-1 изучил изображение густо засаженной деревьями территории под вертолетом. И автомобильная стоянка, и главный вход пока еще пустовали. Хотя мемориал и находится в черте города, выбрано место чрезвычайно умно — в этот час здесь никогда никого не бывает.

Дельта-1 отвернулся от дисплея и взглянул на оружие.

Система «хеллфайер» — отличное подспорье для подобных дел. Бронебойная ракета с лазерным прицелом обеспечивает возможность быстрой, четкой, легкой работы. Снаряд попадает точно в лазерную метку, обозначенную наблюдателями на земле, другим самолетом или вертолетом или же самим охотником. Сегодня ракета будет направляться автономно, с помощью лазерного искателя объектива, установленного на мачте. Как только видоискатель «кайовы» пометит цель лазерным лучом, ракета «хеллфайер» сама определит нужное направление. Поскольку действовать система может и с земли, и с воздуха, для сегодняшней операции вовсе не обязательно было задействовать вертолет. Кроме того, система «хеллфайер» получила широкое распространение среди торговцев оружием на черном рынке. А потому версия терроризма появится непременно.

— Машина, — коротко произнес Дельта-2.

Дельта-1 взглянул на дисплей. Трудно различимый в темноте дорогой черный автомобиль точно в назначенное время появился на подъезде к мемориалу. Такие машины типичны для крупных правительственных ведомств. Въехав на территорию, водитель погасил фары. Машина сделала несколько кругов и остановилась возле небольшой группы деревьев. Дельта-1 наблюдал за изображением на дисплее, а его товарищ нацеливал телескопический ночной объектив на боковое окно со стороны водителя. Через мгновение проявилось лицо человека. Дельта-1 нервно выдохнул.

— Цель намечена, — произнес Дельта-2.

Дельта-1 еще раз взглянул на дисплей ночного видения, испещренный сеткой координат, и ощутил себя снайпером, целящимся в королевскую персону. Да, цель намечена.

Дельта-2 обернулся к электронному оборудованию левого борта и привел в действие лазерный видоискатель. Внизу, на расстоянии двух тысяч футов, на крыше автомобиля появилась невидимая водителю световая точка.

— Цель определена, — доложил он.

Дельта-1 глубоко вздохнул и нажал кнопку.

Внизу, под фюзеляжем вертолета, раздалось резкое шипение. Через секунду машина на стоянке, под деревьями, превратилась в ослепительный огненный клубок, разметая по всей округе куски искореженного металла. По дороге покатились горящие колеса.

— Чисто сработано, — удовлетворенно произнес Дельта-1, направляя вертолет в сторону от места события. — Свяжись с контролером.

Меньше чем в двух милях от места происшествия президент Зак Харни собирался ложиться спать. Пуленепробиваемые окна резиденции толщиной в дюйм поглощали любые звуки. Харни не услышал взрыва.

Глава 97

Военно-воздушная база в Атлантик-Сити расположена в защищенной части Федерального авиационного административно-технического центра имени Уильяма Хьюза, в международном аэропорту Атлантик-Сити. Зона ее ответственности охватывает атлантическое побережье от Эсбери Паркадо Кейп-Мэй.

Рейчел Секстон неожиданно проснулась. Шасси самолета коснулось поверхности почти незаметной взлетно-посадочной полосы, спрятанной между двумя огромными складами. Удивившись, что вообще смогла уснуть, она с сомнением посмотрела на часы.

2.13. А ощущение было такое, будто проспала она несколько дней.

Рейчел обнаружила, что аккуратно укрыта теплым военным одеялом. Рядом проснулся и Майкл Толланд. На лице его появилась неуверенная, смущенная улыбка.

По проходу, покачиваясь, пробирался полусонный Корки Мэрлинсон. Увидев коллег, он нахмурился:

— Черт подери, вы все еще здесь? А я-то проснулся в надежде, что сегодняшний день — это просто страшный сон.

Рейчел прекрасно понимала его чувства. Ей было ничуть не лучше. Тем более что они снова возле океана.

Самолет остановился, и Рейчел вслед за товарищами, борясь со слабостью, выбралась на пустынную полосу. Стояла глубокая ночь, но прибрежный воздух был тяжелым и теплым. По сравнению с островом Элсмир штат Нью-Джерси казался просто тропиками.

— Сюда! — раздался голос.

Повернувшись, Рейчел увидела один из типичных красных вертолетов береговой охраны «НН-65», «Дельфин». Он ожидал пассажиров. Возле светящейся на хвосту белой полосы стоял полностью экипированный пилот. Он-то и звал их.

Толланд кивнул:

— Твой босс определенно знает, как делать дела.

— Еще как! — согласилась Рейчел. — Но это мелочи!

Корки упал духом.

— Что, вот так сразу? И даже без перерыва на обед?

Пилот приветственно махнул пассажирам и помог подняться на борт. Не спрашивая ни имен, ни подробностей, он вел исключительно светскую беседу, изредка давая советы по мерам безопасности. Пикеринг явно сообщил береговой охране, что полет не преследует рекламных целей. Впрочем, несмотря на все предосторожности, Рейчел очень скоро поняла, что их личности оставались в секрете совсем недолго. Пилот не смог скрыть впечатления от присутствия на борту такой телевизионной знаменитости, как Майкл Толланд.

Усевшись рядом с Майклом, Рейчел сразу ощутила напряженность. Двигатель заработал, и лопасти винта длиной в тридцать девять футов пришли в движение, моментально превратившись в расплывчатое серебристое пятно. Скоро негромкий рокот перешел в рев, и вертолет оторвался от полосы, забираясь все выше в черное ночное небо.

Пилот обернулся и, перекрикивая шум двигателя, произнес:

— Меня предупредили, что маршрут вы сообщите мне после того, как поднимемся в воздух.

Толланд назвал координаты своего судна, стоявшего в море недалеко от берегов Нью-Джерси. Это оказалось примерно в тридцати милях к югу.

Рейчел повторила про себя координаты и невольно вздрогнула: корабль находился в двадцати милях от берега.

Пилот ввел координаты в навигационную систему, потом поудобнее устроился в кресле и включил двигатели на полную мощность. Вертолет рванул вперед, поворачивая на юго-восток.

Внизу пролетали темные дюны побережья Нью-Джерси. Скоро повсюду стала видна лишь вода, и Рейчел с болью отвернулась от окна. Пытаясь побороть ужас и ненависть к морской стихии, она настойчиво говорила себе, что рядом сидит человек, сделавший воду почти своим родным домом. В тесноте салона вертолета Толланд сидел совсем близко, касаясь Рейчел плечом и бедром. Почему-то никто из них двоих не пытался изменить положение или отодвинуться.

— Знаю, что не должен этого говорить, — внезапно произнес пилот, словно опасаясь взорваться от переполнявших чувств, — но вы, несомненно, Майкл Толланд. Должен признаться, мы весь вечер смотрели вас по телевизору. Метеорит! Это же совершенно немыслимо! Вы, должно быть, под огромным впечатлением!

Толланд сдержанно кивнул:

— Даже почти утратил дар речи.

— Ваш фильм просто замечательный. Фантастический! Все каналы его крутят без перерыва. Никто из пилотов сегодня не хотел лететь в этот рейс, потому что все не в силах оторваться от экрана. Но я вытащил короткую соломинку. Можете поверить? Короткую соломинку! И вот на тебе! Если бы парни узнали, что я везу настоящего…

— Мы очень ценим вашу самоотверженность, — прервала его излияния Рейчел, — но не забывайте, пожалуйста, что этот полет не должен получить огласки. Никто не должен знать, кого и куда вы везли.

— Не беспокойтесь, мэм. Приказ был отдан совершенно определенно. — Пилот помолчал, задумавшись, а потом затараторил еще более вдохновенно: — Послушайте, а мы, случайно, не на «Гойю» летим?

Толланд неохотно кивнул:

— Именно туда.

— Вот это да! — восхитился пилот. — Извините, конечно. Но я видел это судно в вашей программе. Двойной корпус, верно? Странно выглядит зверушка! Никогда не бывал на судах подобного типа. И не думал, что именно ваше окажется первым.

Рейчел перестала слушать. Ее страх усиливался по мере того, как они все дальше улетали от берега. Майкл внимательно взглянул на спутницу:

— С тобой все в порядке? Я же говорил, что ты могла бы остаться на берегу.

Рейчел мысленно согласилась. Да, конечно, ей следовало остаться на берегу. Но в то же время она понимала, что гордость никогда не позволила бы ей сделать это.

— Ничего, все в порядке, спасибо. Я нормально себя чувствую.

Толланд улыбнулся:

— Буду за тобой следить.

— Спасибо.

Рейчел сама удивилась, как спасительно подействовало тепло его голоса. Сразу стало не так страшно.

— Ты же видела «Гойю» по телевизору?

Рейчел кивнула, соглашаясь.

— Это… м-м-м… интересное судно.

Толланд рассмеялся:

— Да уж! В свое время оно казалось жутко новаторским. Но дизайн так и не вошел в моду.

— Не понимаю почему.

Рейчел шутливо нарисовала в воздухе странные очертания судна.

— Сейчас Эн-би-си давит на меня, чтобы я взял новое судно. Нечто… ну, не знаю, более привлекательное, даже возбуждающее, что ли… Еще сезон-другой, и они нас разлучат.

Мысль эта Толланду явно не нравилась.

— Ты не сможешь полюбить новый корабль?

— Не знаю… просто с «Гойей» связано так много воспоминаний.

Рейчел мягко улыбнулась:

— Как любила говорить моя мама, рано или поздно нам всем приходится расставаться с прошлым.

Толланд окинул спутницу долгим, пристальным и внимательным взглядом.

— Да, я это знаю.

Глава 98

— Черт! — выругался таксист, оглянувшись на Гэбриэл. — Похоже, впереди что-то произошло. Авария. Застряли. И неизвестно насколько.

Гэбриэл выглянула из окна и увидела пронзающие темноту маяки машин экстренной помощи. Чуть впереди на дороге стояли несколько полицейских, направляя поток машин в объезд.

— Похоже, что-то очень серьезное, — заметил водитель, показывая на пламя у мемориала Рузвельта.

Гэбриэл сердито взглянула на яркие отсветы. Надо же было, чтобы это случилось именно сейчас! Ей необходимо как можно быстрее доставить сенатору Секстону информацию о спутнике-сканере и канадском геологе. Интересно, достаточно ли лжи НАСА о том, как был обнаружен метеорит, чтобы вдохнуть новую жизнь в избирательную кампанию сенатора? Возможно, кому-то из политиков этого показалось бы мало, но ведь речь идет о Седжвике Секстоне, человеке, построившем свою кампанию на ошибках и неудачах других!

Гэбриэл далеко не всегда восхищалась способностью сенатора придавать негативную этическую окраску политическим неудачам оппонентов, но способность эта приносила результаты. Умение Секстона домысливать и очернять могло превратить это сугубо внутреннее дело одного из подразделений НАСА в вопрос морали и чести, затрагивающий все агентство в целом, а заодно и президента.

Пламя возле мемориала становилось все выше и ярче. Загорелись стоящие неподалеку деревья. Несколько пожарных машин пытались сбить огонь. Таксист включил радио и принялся крутить ручку настройки.

Гэбриэл со вздохом закрыла глаза и только сейчас поняла, насколько устала. Приехав в Вашингтон, она мечтала работать в политике всю жизнь. Может быть, если повезет, даже когда-нибудь в Белом доме. Однако сейчас казалось, что политики с нее уже достаточно: кошмарный разговор с Марджори Тенч, леденящие душу снимки их с сенатором любовных утех, ложь космического агентства.

По радио говорили что-то о взорванной машине и вероятности террористического акта.

Внезапно, впервые за все проведенное в столице время, Гэбриэл подумала, что хочет уехать отсюда.

Глава 99

Контролер редко ощущал усталость, но сегодняшний день превзошел все, что когда-либо бывало раньше. Ничто не выходило так, как предполагалось, — трагическое обнаружение искусственного внедрения метеорита в лед, трудности с сохранением информации в секрете, все увеличивающийся список жертв.

А ведь никто не должен был погибнуть… кроме канадского геолога.

Казалось насмешкой, что самая трудная с технической точки зрения часть плана прошла наименее проблематично. Внедрение камня несколько месяцев назад прошло чисто, без осложнений. Как только объект оказался на месте, оставалось лишь ждать запуска орбитального полярного спутника — сканера плотности. Спутнику предстояло изучить огромные площади за Полярным кругом, и рано или поздно его компьютерное оборудование непременно обнаружило бы метеорит и дало в руки НАСА грандиозный козырь.

Но проклятое программное обеспечение отказалось работать.

Как только контролер узнал, что программа отказала и не может быть исправлена до выборов, он понял, что все дело висит на волоске. Без спутника метеорит обнаружить не удастся. Нужно было изобрести какой-то способ обратить внимание НАСА на его существование. План предусматривал организацию экстренной радиосвязи канадского геолога, якобы находящегося как раз в нужном районе. Понятно, что после этого геолога следовало немедленно убрать, а смерть его представить как трагическую случайность. Так что все началось с того, что ни в чем не повинного геолога вместе с собаками и санками выбросили из вертолета. А потом события начали разворачиваться чересчур стремительно.

Уэйли Мин и Нора Мэнгор. Оба мертвы.

Дерзкое убийство, только что произошедшее в мемориале Рузвельта.

Скоро к списку должны прибавиться Рейчел Секстон, Майкл Толланд и Корки Мэрлинсон.

Контролер отчаянно боролся с угрызениями совести. Выхода нет. Ставки слишком высоки.

Глава 100

Вертолет береговой охраны находился в двух милях от судна «Гойя», на высоте три тысячи футов, когда Толланд внезапно прокричал, обращаясь к пилоту:

— У вас на борту есть прибор ночного видения?

Тот кивнул:

— Я же спасатель.

Толланд на это и рассчитывал. Военно-морская тепловая визуальная система береговой охраны была предназначена для обнаружения в темноте жертв кораблекрушений. Даже того тепла, которое излучает голова плывущего в море человека, достаточно, чтобы она появилась красной точкой на черном экране.

— Включите, — коротко распорядился океанограф. Пилот, казалось, удивился.

— Зачем? Вы разве кого-нибудь потеряли?

— Нет, я хочу кое-что показать.

— Но с такой высоты мы ничего не заметим, разве что горящее нефтяное пятно.

— Просто включите, — настойчиво повторил Толланд.

Пилот недоуменно взглянул на телезвезду и подкрутил какие-то верньеры, направляя линзы теплового сканера вниз, на поверхность океана. Зажегся дисплей на приборной доске. В фокусе появилось изображение.

— О Боже!

От неожиданности пилот отпрянул назад, и вертолет слегка клюнул носом. Но уже через мгновение летчик пришел в себя и с интересом стал смотреть на экран.

Рейчел и Корки, в равной степени заинтригованные, склонились к приборной доске. Черный фон океана был расцвечен огромной движущейся спиралью пульсирующего красного света.

Рейчел в тревоге посмотрела на Толланда:

— Очень напоминает циклон.

— Это он и есть, — подтвердил океанограф. — Подводный циклон. Примерно с полмили в диаметре.

Пилот удивленно присвистнул.

— Немаленькая штука. Мы время от времени видим здесь такое, но конкретно об этом я еще не слышал.

— Он только на прошлой неделе поднялся на поверхность, — пояснил Майкл, — и просуществует всего несколько дней.

— Откуда он взялся? — поинтересовалась Рейчел, до глубины души пораженная и испуганная огромным гребнем крутящейся посреди океана воды.

— Купол магмы, — коротко ответил пилот. Рейчел настороженно посмотрела на Толланда:

— Что, вулкан?

— Нет, — успокоил ее океанограф, — на восточном побережье нет активных вулканов, но время от времени проявляются еще не зарегистрированные карманы магмы. Лава подходит близко ко дну океана и создает горячие участки. Эти горячие участки становятся причиной обратного температурного соотношения — горячая вода на дне, а более холодная — ближе к поверхности. Это и приводит к образованию гигантских спиральных течений, называемых мегаплюмами. Они бушуют пару недель, а потом рассасываются.

Пилот взглянул на пульсирующую на дисплее спираль.

— Кажется, этот все еще достаточно силен, — заметил он. Замолчав, проверил координаты судна Толланда и удивленно взглянул через плечо: — Мистер Толланд, похоже, вы заякорились почти в самом его центре.

Толланд кивнул:

— Вблизи потоки кажутся немного медленнее. Всего восемнадцать узлов. Словно стоишь на якоре в быстрой реке. На этой неделе наша якорная цепь выдержала немалую нагрузку.

— Ничего себе! — воскликнул пилот. — Восемнадцать узлов. Осторожнее, не упадите за борт!

Он рассмеялся.

А вот Рейчел было вовсе не до смеха.

— Майк, ты ничего не говорил ни об этом мегаплюме, ни о куполах магмы.

Толланд положил руку на ее плечо:

— Не волнуйся, это совсем не опасно. Поверь мне. Рейчел нахмурилась:

— Тот фильм, который ты снимаешь здесь, именно о подводной магме?

— О мегаплюмах и о рыбе-молот.

— О, конечно. Ты и раньше называл это слово.

Толланд лукаво улыбнулся:

— Молотоголовые акулы обожают горячую воду, и сейчас все они, в радиусе доброй сотни миль, собрались здесь, чтобы погреться в этой бане.

— Здорово. — Рейчел как-то напряженно кивнула. — Ичто же это за теплолюбивая штука?

— Самая безобразная рыба во всем океане.

— Плоская камбала? Толланд рассмеялся:

— Да нет! Огромная акула с головой словно молот. Рейчел окаменела.

— Вокруг твоего корабля плавают эти молоты со всей округи?

Толланд подмигнул:

— Расслабься. Они не опасны.

— Ты бы этого не сказал, если бы они на самом деле были не опасны.

Толланд развеселился:

— Думаю, ты права. — Он шутливо обратился к пилоту: — Когда вы спасли последнюю жертву рыбы-молот?

Пилот пожал плечами:

— Да ну! Не спасали от этой твари уже несколько десятков лет.

Толланд посмотрел на Рейчел:

— Вот видишь? Несколько десятков лет. Так что волноваться не о чем.

— Но в прошлом месяце, — добавил пилот, — пришлось спешить на помощь одному идиоту, который вздумал нырять голышом, без костюма…

— Стоп-стоп! — не выдержала Рейчел. — Вы же сказали, что десятилетиями никого не спасали!

— Да, — согласился пилот, — не спасали. Обычно мы не успеваем. Эти зверюги убивают слишком быстро.

Глава 101

Вскоре на горизонте показался мерцающий силуэт «Гойи». А уже через полмили Толланд различил огни на палубе, предусмотрительно оставленные Ксавией. Едва заметив этот свет, он ощутил себя усталым путником, наконец-то вернувшимся к родному дому.

— Ты, кажется, сказал, что на борту остался всего один человек? — уточнила Рейчел, удивленная иллюминацией.

— А когда ты дома одна, разве не включаешь свет?

— Включаю, но только в одной комнате. Не во всем доме. Толланд улыбнулся. Он понимал, что Рейчел, несмотря на все свои попытки выглядеть отважной, очень боится этого путешествия. Захотелось обнять и успокоить ее, но он знал, что не найдет нужных слов.

— Свет для безопасности.

Корки ухмыльнулся:

— Боитесь пиратов, Майкл?

— Да нет. Самые опасные здесь — это самоуверенные зазнайки, не умеющие читать показания радара. Поэтому лучшая защита против столкновений — заметность.

Корки прищурился, глядя на ярко освещенный корабль:

— Ишь ты! Словно карнавальный круиз в канун Нового года! Судя по всему, ваши счета за электричество оплачивает телекомпания.

Вертолет береговой охраны снизился и на малой скорости начал кружить над судном, приноравливаясь, чтобы опуститься на корму. Даже с воздуха Толланд видел бурные потоки вокруг корпуса. Стоящее на якоре судно, словно огромный зверь, дергалось на толстой цепи.

— Истинная красавица! — рассмеялся пилот.

Толланд понимал весь сарказм замечания. Исследовательское судно «Гойя» выглядело уродливым. Кто-то из телевизионных комментаторов грубо обозвал его «бочкой». Одно из семнадцати судов, построенных по этому образцу, с характерным двойным корпусом, оно никак не могло быть названо привлекательным.

Судно представляло собой массивную горизонтальную платформу на четырех огромных опорах, укрепленных на понтонах, — платформа возвышалась на тридцать футов над поверхностью воды. Издалека оно больше всего походило на низкую буровую станцию. А вблизи напоминало баржу на ходулях. Каюты, исследовательские лаборатории, навигационный мостик — все это помещалось наверху в несколько ярусов, создавая впечатление гигантского плавучего столика, на котором кто-то зачем-то беспорядочно натыкал разнокалиберные сооружения.

Несмотря на непрезентабельный вид, судно «Гойя» отличалось значительной устойчивостью. Приподнятая платформа позволяла производить более качественную съемку, облегчала лабораторную работу, а также, что очень существенно, уменьшала качку, тем самым снижая количество приступов морской болезни. Поэтому, хотя Эн-би-си и нажимала на Толланда, стремясь переселить его на что-нибудь более симпатичное, ученый решительно отказывался. Разумеется, существовали прекрасные современные суда, даже более устойчивые. Но «Гойя» вот уже десять лет служил ученому домом. Именно здесь он сумел вернуться к жизни после смерти Шейлы. Иногда по ночам Майкл все еще слышал на ветру, на палубе, ее голос. Если когда-нибудь этот голос исчезнет, он подумает о другом корабле.

Но сейчас — ни за что.

* * *

Когда вертолет приземлился на корме «Гойи», Рейчел лишь немного успокоилась. Хорошей новостью было то, что она уже не летит над океаном. А плохой — то, что теперь она стоит в нем. Оглядываясь, Рейчел отчаянно старалась побороть дрожь в коленях. Палуба казалась на удивление маленькой, особенно после того, как на корме устроился целый вертолет. Повернувшись к носу, Рейчел начала с удивлением разглядывать нагромождение разнокалиберных построек, которые и составляли основную часть судна.

Толланд стоял рядом.

— Я знаю, — заговорил он громко, пытаясь перекричать бурлящий поток, — на экране телевизора все выглядит куда солиднее.

Рейчел кивнула:

— И главное, куда более устойчиво.

— Но это одно из самых надежных морских судов. Точно. Толланд обнял ее за плечи и повел по палубе.

Тепло его руки оказалось лучшим лекарством: никакие слова не смогли бы так успокоить. Оглянувшись, она увидела стремительный поток, вырывающийся из-под кормы с такой мощью, словно судно шло на полной скорости. Рейчел вспомнила, что они находятся в центре мегаплюма.

На самом почетном месте красовался хорошо знакомый по телепрограммам «Тритон» — батискаф, прикрепленный тросом к огромной лебедке. «Тритон», названный в честь бога моря, выглядел совсем не так, как его предшественник «Элвин», имевший стальной корпус. Выпуклая передняя часть из полиакрилатового стекла в форме полусферы делала его больше похожим на гигантскую химическую колбу, чем на подводный аппарат. Рейчел не могла представить ничего более страшного, чем погружение на сотни футов в океанскую пучину, когда твое лицо отделено от океана лишь толстым стеклом. Но если верить Толланду, то самым неприятным в плавании на «Тритоне» был момент погружения, когда аппарат медленно спускается на лебедке через люк в палубе, раскачиваясь, словно маятник, в тридцати футах от поверхности воды.

— Ксавия скорее всего в гидролаборатории, — заметил Майкл, уверенно шагая по палубе. — Сюда.

Рейчел вместе с Корки последовала за хозяином. Пилот остался в вертолете, получив строгое предписание ни в коем случае не включать радио.

— Взгляните-ка сюда.

Толланд остановился у поручней, огибающих всю палубу.

Рейчел неуверенно приблизилась к краю. Они находились очень высоко над водой — не меньше чем в тридцати футах. Но даже здесь ощущалось поднимающееся от океана тепло.

— Температура почти такая же, как в горячей ванне, — громко, чтобы быть услышанным, сказал океанограф. Он протянул руку к выключателю на поручне. Повернул его. — Посмотрите.

За бортом на воде раскинулся широкий сноп света, освещая ее из глубины, словно в бассейне. Рейчел и Корки одновременно охнули.

Вода вокруг судна кишела десятками призрачных теней. Держась в нескольких футах ниже освещенной поверхности, целая армада темных блестящих существ направлялась строго против течения — плыла, не двигаясь с места. Множество голов, по форме точно повторяющих молот, равномерно покачивалось, двигаясь вперед-назад, словно следуя какому-то таинственному доисторическому ритму.

— Ой, Майкл, — заикаясь, пробормотал Корки, — как здорово, что ты разделил с нами свою радость!

Рейчел замерла. Ей хотелось отойти подальше от поручня, но она не могла даже пошевелиться. Страх пригвоздил ее к месту.

— Невероятно, правда? — произнес Толланд. Он снова положил руку на плечо Рейчел, словно защищая ее. — Они неделями могут вот так стоять в теплой воде. У этих тварей лучшие носы во всем океане. Увеличенная обонятельная доля мозга. Чувствуют кровь на расстоянии мили.

Корки, казалось, не верил.

— Увеличенная обонятельная доля мозга? — с сомнением переспросил он.

— Не веришь? — вскинулся Майкл.

Порывшись в алюминиевом шкафу-холодильнике, прикрепленном к палубе неподалеку, он вытащил маленькую рыбку.

— Отлично!

Из этого же холодильника он достал нож и в нескольких местах разрезал рыбу. Закапала кровь.

— Майк, ради Бога, — не выдержал Корки, — это все отвратительно.

Толланд швырнул рыбку за борт. В то самое мгновение, как она коснулась поверхности воды, шесть или семь акул, словно по команде, рванулись вперед, жадно раскрыв пасти, полные огромных блестящих зубов. Трудно было даже заметить, кому из них досталась добыча.

Рейчел в ужасе повернулась к Толланду, а тот уже держал в руке следующую рыбу.

— На сей раз крови не будет, — объявил он. Не разрезая, швырнул рыбу за борт. Она шлепнулась в воду, но ничего не произошло. Акулы, казалось, ее не заметили. Приманка уплыла по течению, не удостоившись чести быть съеденной.

— Они атакуют, полагаясь исключительно на обоняние, — заключил ученый, уводя гостей от поручня. — Можно даже плавать среди них, совершенно не опасаясь, если, конечно, не иметь на теле открытых ран.

Корки поднес палец к швам на щеке. Толланд предупредил:

— Да-да. Ни в коем случае не купаться!

Глава 102

Такси, в котором сидела Гэбриэл Эш, так и не сдвинулось с места.

Выйдя на дорогу недалеко от мемориала Рузвельта, она смотрела на подъезжающие машины — пожарные, «скорой помощи». Казалось, город погрузился в какой-то сюрреалистический туман. По радио теперь сообщали, что взорванная машина могла принадлежать высокопоставленному государственному чиновнику.

Вытащив сотовый, Гэбриэл набрала номер сенатора. Он наверняка уже гадает, что же могло так задержать ассистентку.

Линия оказалась занята.

Гэбриэл заметила, что счетчик такси продолжает работать, и нахмурилась. Некоторые из застрявших машин выворачивали на тротуар и отправлялись искать объезд.

Водитель взглянул на нее:

— Хотите ждать? Дело ваше.

Гэбриэл заметила, что начали прибывать машины официальных лиц.

— Нет. Поехали в объезд.

Водитель кивнул и начал выбираться из пробки. Когда машина выехала на тротуар, Гэбриэл снова набрала номер сенатора.

Занято.

Спустя несколько минут, описав огромную петлю, машина мчалась по Си-стрит. Рейчел увидела, что здание сената светится огнями. Она намеревалась ехать прямо на квартиру Секстона, но раз офис оказался по пути…

— Остановитесь, — попросила она таксиста. — Прямо здесь. Спасибо.

Машина затормозила.

Гэбриэл заплатила по счетчику и добавила десять долларов сверху.

— Вы можете подождать десять минут? Водитель взглянул на деньги, на часы:

— Только ни минутой дольше.

Гэбриэл выскочила на тротуар. Она вернется через пять минут.

Пустынные мраморные коридоры здания сената в этот час казались почти призрачными. Гэбриэл напряглась от суеверного страха, проходя между двумя рядами статуй, охраняющих вход на третий этаж. Казалось, они, словно часовые, провожают ее взглядом своих каменных глаз.

Подойдя к главному входу в пятикомнатный офис сенатора Секстона, Гэбриэл вложила в щель карточку. Замок открылся. Секретарская была тускло освещена. Гэбриэл прошла в свой кабинет. Включила свет и сразу направилась к шкафу с папками.

Отдельная папка содержала документы, касающиеся финансирования «Системы наблюдения за Землей», в том числе и информацию относительно орбитального полярного спутника — сканера плотности. Как только она расскажет Секстону о Харпере, ему тут же потребуются все имеющиеся данные.

НАСА сообщало заведомо ложные сведения о спутнике-сканере.

Пока Гэбриэл торопливо листала файлы, зазвонил сотовый телефон.

— Сенатор? — ответила девушка.

— Нет, Гэб. Это Иоланда. — Голос подруги звучал странно. — Ты все еще в НАСА?

— Нет. У себя в офисе.

— Выяснила что-нибудь о НАСА?

— Да так… — уклончиво произнесла Гэбриэл. Она знала, что не может сказать Иоланде ничего определенного до тех пор, пока не поговорит с сенатором. Ведь у него наверняка будет собственное мнение насчет того, как следует распорядиться информацией. — Я расскажу обо всем подробно, как только поговорю с Секстоном. Как раз собираюсь к нему.

Иоланда помолчала.

— Гэб, знаешь, твои слова о финансировании избирательной кампании сенатора Космическим фондом…

— Я же признала, что ошибалась и…

— Дело в том, что я выяснила: двое наших репортеров, которые занимаются космической промышленностью, расследовали ту же самую историю.

Гэбриэл удивилась:

— А именно?

— Не знаю. Но это хорошие, серьезные ребята, и они уверены, что Секстон действительно берет деньги от частных фирм. Я просто решила, что нужно поставить тебя в известность. Понимаю, раньше я говорила тебе совсем другое. Такой источник сведений, как Марджори Тенч, не вызывает доверия. Но эти наши ребята… не знаю, может быть, ты сама захочешь с ними поговорить до того, как встретишься с сенатором.

— Если они так уверены в собственной правоте, то почему не обнародовали свои материалы?

Тон Гэбриэл казался более оборонительным, чем ей самой хотелось бы.

— У них нет неопровержимых улик. Сенатор умеет ловко заметать следы.

Гэбриэл подумала, что абсолютно то же самое можно сказать о большинстве политиков.

— Здесь нет ничего криминального, Иоланда. Я уже говорила тебе: сенатор признал, что принимал частные пожертвования, но они не превышают допустимой нормы.

— Я знаю, что это сообщил он сам, и не собираюсь оспаривать его слова. Просто я решила, что необходимо сказать тебе, потому что сама же советовала не доверять Марджори Тенч. После этого я говорила с людьми, не имеющими отношения к этой особе, и они уверены, что сенатор берет крупные взятки. Вот и все.

— Кто эти репортеры? — Гэбриэл неожиданно рассердилась.

— Не хочу называть имен, но могу устроить тебе встречу. Это умные люди. Они хорошо разбираются в делах финансирования избирательных кампаний. — Иоланда замолчала, сомневаясь, стоит ли продолжать. — Ты знаешь, эти ребята говорят даже, что Секстон на мели, по сути, банкрот.

В тишине пустынного офиса Гэбриэл как будто услышала эхо жестоких обвинений Марджори Тенч: «После смерти жены сенатор растратил значительную часть ее состояния на глупые инвестиции, личный комфорт и на покупку победы в первичных выборах. Шесть месяцев назад ваш кандидат оказался банкротом…»

— Так вот, наши люди готовы встретиться с тобой и все обсудить.

Гэбриэл подумала, что вовсе не уверена, хочет ли этого она сама.

— Я перезвоню тебе.

— Ты кажешься очень раздраженной и встревоженной.

— Не из-за тебя, извини. К тебе это совсем не относится. Спасибо за информацию.

Гэбриэл повесила трубку.

Личный телохранитель сенатора Секстона задремал, сидя на банкетке в коридоре жилого комплекса Уэстбрук. Неожиданно зазвонил сотовый. Охранник вздрогнул, протер глаза и вытащил телефон из кармана пиджака.

— Да?

— Оуэн, это Гэбриэл.

Охранник сразу узнал голос.

— Привет.

— Мне нужно поговорить с сенатором. Вы не постучите в дверь? Телефон почему-то все время занят.

— Но сейчас уже слишком поздно.

— Он не спит, я уверена. — Голос ассистентки звучал взволнованно. — Дело очень срочное.

— Еще одно срочное дело?

— Продолжается то же самое. Помогите мне с ним связаться, Оуэн. Необходимо срочно кое о чем его спросить.

Охранник тяжело вздохнул и поднялся:

— Ну хорошо, хорошо, я постучу. — Он потянулся и направился к двери. — Но делаю это только потому, что босс остался доволен, что я впустил вас тогда, в первый раз.

Он поднял руку, собираясь постучать.

— Что вы сказали? — требовательно переспросила Гэбриэл. Кулак телохранителя повис в воздухе.

— Я сказал, что сенатор похвалил меня за то, что я вас впустил. Вы были правы. Действительно, проблем не возникло.

— Вы с сенатором говорили об этом?

Голос помощницы звучал удивленно.

— Да. А что?

— Да нет, ничего. Я просто не думала…

— Если честно, то получилось как-то странно. Сенатору потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить о том, что вы приходили. Похоже, со своими гостями он немножко загрузился.

— А когда вы с ним разговаривали, Оуэн?

— Сразу после вашего ухода. А что случилось?

В трубке повисло молчание. Потом Гэбриэл произнесла изменившимся голосом:

— Нет-нет. Ничего. Послушайте. Я вот подумала… Давайте лучше не будем сейчас беспокоить сенатора. Я еще попробую набрать его домашний номер. А уж если не получится, то снова вам позвоню, и тогда уже вы постучите.

— Как прикажете, мисс Эш.

— Спасибо, Оуэн. Извините за беспокойство.

— Без проблем.

Парень отключил телефон, шлепнулся обратно на банкетку и моментально уснул.

Гэбриэл несколько секунд стояла неподвижно, глядя в одну точку, и только потом повесила трубку. Оказывается, Секстон знает, что она была в его квартире. Но даже не упомянул об этом.

Все странности сегодняшнего вечера собрались в один узел. Девушка вспомнила звонок сенатора, когда она сидела у Иоланды, в здании телекомпании Эй-би-си. Тогда ее поразило ничем не спровоцированное признание — рассказ о встрече с представителями частных фирм и о том, что они давали ему небольшие суммы денег. Искренность босса потрясла Гэбриэл и вернула доверие к нему. Даже пристыдила ее. Теперь же его признание выглядело куда менее благородным.

«Небольшие деньги, — сказал тогда Секстон, — совершенно легальные».

Внезапно ожили все смутные подозрения Гэбриэл по поводу честности и порядочности босса.

На улице сигналило такси.

Глава 103

Капитанская рубка «Гойи» выглядела как плексигласовый куб, расположенный на два уровня выше основной палубы. Отсюда Рейчел могла видеть окружающий ее со всех сторон темный океан — вселяющее страх бесконечное пространство. Она взглянула на него лишь раз, а потом занялась делом.

Отправив Толланда и Мэрлинсона на поиски Ксавии, Рейчел попыталась связаться с Пикерингом. Она обещала директору позвонить сразу, как только окажется на земле, вернее, в океане. А кроме того, ей не терпелось выяснить, что вынес директор из своей встречи с Марджори Тенч.

На «Гойе» связь осуществлялась посредством цифровой коммуникационной системы «Шинком-2100», с которой Рейчел была близко знакома. Знала она и о том, что если разговаривать недолго, то звонок невозможно перехватить.

Набрав номер личного сотового телефона директора, она прижала трубку к уху и принялась ждать ответа. Ей казалось, что Пикеринг должен ответить моментально. Но гудки продолжались.

Шестой. Седьмой. Восьмой…

Рейчел смотрела на волнующийся вокруг океан. Даже невозможность связаться с Пикерингом не могла пересилить ужаса перед водной стихией.

Девять гудков. Десять. «Ну же! Отвечайте, мистер Пикеринг!»

В ожидании она сделала несколько шагов по рубке. В чем же дело? Пикеринг всегда носит с собой телефон, а кроме того, он специально подчеркнул, чтобы Рейчел обязательно с ним связалась.

После пятнадцати гудков она положила трубку.

Немного подождав, с недобрым предчувствием, волнуясь, начала набирать номер снова.

Четвертый гудок. Пятый.

«Где же он? Что случилось?»

Наконец раздался щелчок. Рейчел обрадовалась, но напрасно. На линии никого. Молчание.

— Алло! — позвала она. — Директор? Три быстрых щелчка.

— Алло! — повторила Рейчел.

Тишину прорезал разряд статического электричества, стукнув прямо в ухо. Она инстинктивно отдернула трубку. Шум прекратился. Теперь стала слышна какая-то быстрая пульсация. Недоумение Рейчел быстро сменилось ясным пониманием, а потом и ужасом.

— Черт!

Она с силой бросила трубку, резко прервав связь. Несколько секунд стояла в оцепенении, не в силах пошевелиться от страха. Успела ли она отключиться вовремя?

В самом сердце корабля, на две палубы ниже рубки, располагалась гидролаборатория. Это было обширное пространство, перегороженное длинными узкими столами и стеллажами, загроможденными разного рода электронным оборудованием — локаторами, анализаторами, газоуловителями, холодильной камерой для хранения образцов, персональными компьютерами. Здесь размещались и шкафы для хранения папок с данными, а также дополнительная техника, которая обеспечивала бесперебойное функционирование научного процесса.

Когда вошли Корки и Майкл, корабельный геолог Ксавия расслабленно сидела в кресле у телевизора. Она даже не обернулась.

— Ну что, ребята, денежки на выпивку закончились? — добродушно поинтересовалась она, полагая, что вернулись праздновавшие на берегу товарищи.

— Ксавия, — окликнул Толланд. — Это я, Майк.

Ксавия резко обернулась, глотая кусок сандвича, который жевала.

— Майк? — изумленно пробормотала она. Поднялась, выключила телевизор и, все еще продолжая жевать, подошла к ним. — А я подумала, что это парни вернулись из похода по барам. Как ты здесь очутился?

Ксавия была плотной, приземистой, смуглой особой с резким голосом и довольно угрюмым выражением лица. Она показала на телевизор — в очередной раз повторяли документальный фильм Толланда.

— Ты, похоже, не очень долго отирался там, на леднике?

— Да, так уж получилось, — ответил Толланд. — Ксавия, я уверен, что ты без труда узнаешь Корки Мэрлинсона.

Ксавия важно кивнула:

— Приятно познакомиться, сэр.

Корки внимательно разглядывал сандвич в ее руке.

— Выглядит аппетитно.

Ксавия смерила его удивленным взглядом.

— Я получил твое сообщение, — не теряя времени, приступил к делу Майкл. — Ты говоришь, что в моем фильме есть ошибка? Необходимо это обсудить.

Ксавия пристально взглянула на него и негромко рассмеялась:

— Так вот почему ты вернулся? Майк, ради Бога, я же сказала тебе, что это мелочь. Просто так, чтобы держать тебя в напряжении. НАСА предоставило тебе устаревшие данные. Это совсем не важно. Правда. Всего лишь три или четыре морских геолога заметят промах.

Толланд затаил дыхание.

— Этот промах, случайно, не касался хондр? Ксавия от удивления даже побледнела.

— Боже! Неужели один из этих эрудированных зануд уже звонил тебе?

Толланд похолодел. Итак, дело все-таки в хондрах. Он бросил быстрый взгляд на Корки, а потом вновь обратился к Ксавии:

— Мне необходимо знать все, что ты можешь сказать относительно этих самых хондр. Какую ошибку я сделал?

Ксавия посмотрела на него в упор, начиная осознавать серьезность ситуации:

— Майк, это действительно мелочь. Некоторое время назад я прочла одну небольшую статью. Но все-таки не понимаю, почему это тебя так взволновало.

Толланд тяжело вздохнул.

— Ксавия, поверь мне… Как ни странно это звучит, чем меньше ты сегодня узнаешь, тем будет лучше. Единственное, чего я прошу, так это рассказать нам все, что ты знаешь о хондрах. А потом тебе придется проанализировать один образец.

Ксавия выглядела очень озадаченной и обеспокоенной тем, что ее пытаются держать в неведении.

— Ну хорошо, тогда я принесу вам эту статью. Она у меня в кабинете.

Женщина положила сандвич и направилась к двери.

— Можно я доем? — бросил Корки ей вслед.

Ксавия остановилась, изумленно обернувшись к гостю.

— Вы хотите доесть мой сандвич?

— Ну, я просто подумал, что если вы…

— Возьмите себе другой!

С этими словами Ксавия вышла из комнаты. Толланд улыбнулся и показал на холодильник:

— Нижняя полка, Корки. Между самбуцинином и мешками с кальмарами.

Тем временем на палубе Рейчел спустилась по крутой лесенке из капитанской рубки и направилась к вертолету. Пилот дремал, но едва Рейчел постучала в кабину, открыл глаза и вполне осмысленно взглянул на нее.

— Уже летим? — удивился он. — Быстро вы.

Едва сохраняя видимость спокойствия, Рейчел покачала головой.

— Вы можете включить одновременно и морской, и воздушный радары?

— Конечно. Радиус десять миль.

— Сделайте это, пожалуйста.

Пилот, озадаченный просьбой, повернул пару ручек, и тут же зажегся экран. Луч лениво гулял по нему кругами.

— Ну что, есть что-нибудь? — поинтересовалась Рейчел.

Пилот подождал, пока луч совершит несколько полных оборотов. Потом включил еще какие-то приборы и начал наблюдение. Все было спокойно.

— Вдалеке, почти на периферии, идет парочка небольших кораблей, но они движутся от нас. А мы в порядке. Вокруг все спокойно.

Рейчел вздохнула, не испытывая особенного облегчения.

— Сделайте, пожалуйста, одолжение. Если заметите хоть что-нибудь, что будет двигаться к нам — лодки, самолеты, вертолеты, что угодно, — дайте мне знать немедленно.

— Непременно. Все в порядке?

— Да-да. Просто хочу знать, не желает ли кто-нибудь составить нам компанию.

Пилот пожал плечами:

— Я буду следить за радаром, мисс. Если что-нибудь вдруг обнаружится, вы узнаете об этом.

С тяжелым сердцем Рейчел направилась в гидролабораторию. Там она увидела, что Майкл и Корки стоят возле компьютера и жуют сандвичи.

Корки повернулся к ней с полным ртом:

— Чего ты хочешь: цыпленка со вкусом рыбы, сосиску со вкусом рыбы или салат со вкусом рыбы?

Рейчел едва расслышала вопрос и даже не стала на него отвечать.

— Майк, как скоро мы можем узнать все, что необходимо, и смыться с этого корабля?

Глава 104

Толланд мерил шагами лабораторию, вместе с Рейчел и Корки нетерпеливо ожидая возвращения Ксавии. Новость насчет хондр расстраивала его почти в той же степени, как и известие Рейчел о ее несостоявшемся контакте с Пикерингом.

Директор не ответил на звонок. И кто-то пытался засечь местонахождение «Гойи».

— Успокойтесь, — обратился к коллегам Толланд. — Мы в безопасности. Пилот следит за радаром. Если вдруг кто-нибудь направится в нашу сторону, он предупредит.

Рейчел, соглашаясь, кивнула, хотя все еще не могла подавить свою тревогу.

— Майк, что это такое? — не выдержал Корки, показывая на монитор, на котором в эту минуту появился странный, как будто психоделический образ, пульсирующий и вздрагивающий, словно живой.

— Акустический доплеровский сканер потоков, — ответил океанолог. — Это поперечное сечение градиентов потоков и температур в океане, под кораблем.

Рейчел пристально взглянула на экран:

— Вот над этим самым вихрем мы сейчас и стоим? И держимся только на якоре?

Толланд был вынужден признать, что картинка выглядит устрашающе.

Вода на поверхности выглядела здесь голубовато-зеленой. Но глубже цвет менялся, становясь оранжевым по мере повышения температуры. А возле самого дна безумные вихри были окрашены в кроваво-красные оттенки.

— Вот это и есть мегаплюм, — пояснил Толланд.

— Очень похоже на подводный торнадо, — покачал головой Корки.

— Да, принцип один и тот же. Возле дна океанская вода обычно холоднее и плотнее, но здесь динамика обратная. Глубинные потоки нагреты и потому поднимаются к поверхности. А поверхностная вода в данном случае оказывается холоднее, поэтому она огромной спиралью устремляется вниз, чтобы заполнить освобождающееся место. Вот так и возникают эти стремительные океанские потоки. Огромные водовороты.

— А что там за гигантская шишка на дне?

Корки ткнул пальцем в то место плоской донной поверхности, где, словно пузырь, надувалось похожее на купол возвышение. Водоворот крутился прямо над ним.

— Это возвышение и есть купол магмы, — пояснил Толланд. — То место, где лава близко подходит к поверхности океанского дна.

Корки кивнул:

— Очень напоминает огромный прыщ.

— Можно сказать, что так оно и есть.

— А если он прорвется?

Толланд нахмурился, вспомнив о знаменитом прорыве магмы недалеко от подводной горной гряды Хуана де Фука в 1986 году. Тогда тонны магмы температурой в полторы тысячи градусов вылились в океан, невероятно повысив интенсивность потока мегаплюма. К поверхности поднялся гигантский водоворот, значительно усилив внешние потоки. А что произошло потом, Толланду совсем не хотелось сообщать коллегам, особенно в этот нелегкий день.

— Атлантические куполы магмы не прорываются, — успокоил он. — Вокруг них циркулирует холодная вода, немного охлаждая дно и тем самым держа магму в безопасности под толстым слоем донной породы. В конце концов лава внизу охлаждается и водоворот исчезает. В принципе мегаплюмы не опасны.

Корки показал на потрепанный журнал, лежавший рядом с компьютером:

— То есть ты хочешь сказать, что «Сайентифик америкен» печатает вымысел, художественные сочинения?

Толланд взглянул на обложку и сморщился. Кто-то из команды вытащил этот журнал из корабельного архива, в котором хранились старые научные издания. Номер был от февраля 1999 года. На обложке красовалась версия художника: супертанкер тонул в огромной океанской воронке. Заголовок вопрошал: «Мегаплюмы — гигантские убийцы, поднявшиеся из глубин?»

Толланд отмахнулся:

— Сущая чепуха. Статья сообщает о мегаплюмах в зонах землетрясения. Несколько лет назад эта гипотеза получила распространение как объяснение исчезновения кораблей в Бермудском треугольнике. Строго говоря, если вдруг сейчас на дне произойдет какой-то геологический катаклизм, о чем здесь никогда не слышали, купол магмы может взорваться, и тогда воронка окажется достаточно большой для того, чтобы… ну, вы понимаете.

— Нет, не понимаем, — решительно возразил Корки. Толланд пожал плечами:

— Ну, тогда нас просто затянет внутрь.

— Кошмар. Мы просто счастливы оказаться на твоем кораблике.

С листками в руке вошла Ксавия.

— Любуетесь мегаплюмом?

— Ода, конечно, — саркастически ответил Мэрлинсон. — Майк как раз объяснял нам, что если эта шишка вдруг взорвется, мы все моментально полетим в огромную яму.

— Яму? — Ксавия холодно рассмеялась. — Да нет. Если уж на то пошло, скорее, нас смоет в самый большой на свете унитаз.

Наверху, на палубе «Гойи», пилот вертолета береговой охраны бдительно следил за экраном радара. Работая в службе спасения, он отлично мог распознавать в глазах людей страх. А Рейчел Секстон, несомненно, была очень испугана, когда просила предупредить о приближении непрошеных гостей.

Интересно, кого она боится?

Ни на море, ни в воздухе на протяжении десяти миль вокруг не было ничего необычного. Рыболовное судно в восьми милях. Время от времени самолет скользил по краю зоны охвата и тут же исчезал.

Пилот вздохнул, глядя на океан, бурлящий вокруг судна. Казалось, что, несмотря на якорь, «Гойя» мчится на полной скорости.

Он снова повернулся к экрану.

Глава 105

Толланд познакомил Ксавию с Рейчел. Корабельный геолог казалась смущенной присутствием столь высокопоставленной особы. А стремление Рейчел как можно быстрее закончить дело и покинуть судно обескураживало ее.

— Выкладывай, Ксавия, — потребовал Майкл, — нам необходимо знать абсолютно все.

Ксавия заговорила несколько напряженно:

— В своем фильме, Майк, ты сказал, что эти металлические вкрапления могут образоваться только в космосе.

Толланд ощутил, как по телу прошла холодная волна. Сотрудники НАСА сказали ему именно это: хондры могут образоваться исключительно в космосе.

— Но если верить вот этой статье, — Ксавия показала листки, — дело обстоит не совсем так.

Корки возмутился:

— Да нет же, именно так!

Ксавия метнула в его сторону гневный взгляд и помахала листками.

— В прошлом году молодой геолог Ли Поллок с помощью новейшего морского робота взял образцы донных пород в Тихом океане, в Марианской впадине. Он выудил камень, имеющий геологические характеристики, раньше никогда не встречавшиеся. В камне были вкрапления, в точности похожие на хондры. Он назвал их «стрессовыми включениями плагиоклаз». Это крошечные капли металла, которые определенно образовались в результате процессов, происходящих под давлением океана. Доктор Поллок был поражен вкраплениями металла в океаническом камне и сформулировал уникальную теорию, объясняющую их наличие.

— Полагаю, ему пришлось это сделать, — проворчал Корки. Ксавия не обратила на это замечание ни малейшего внимания.

— Доктор Поллок утверждает, что камень родился в сверхглубинной океанской среде, где чрезвычайно высокое давление трансформировало куски породы, соединив вещества, до этого существовавшие раздельно.

Толланд задумался. Марианская впадина насчитывает в глубину семь миль и представляет собой одно из наименее изученных мест на планете. На такую глубину опускались лишь несколько зондов-роботов, да и то большинство из них ломались еще до того, как они достигали дна. Давление воды во впадине просто огромно — восемнадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм, в то время как на поверхности океана — всего лишь двадцать четыре фунта. Океанологи еще очень плохо понимают процессы, происходящие в самых глубоких участках подводного мира.

— Итак, этот парень по фамилии Поллок считает, что Марианская впадина способна создавать камни, содержащие хондры?

— Теория, конечно, очень туманная, — признала Ксавия. — Вообще-то она еще и не была формально опубликована. Я просто случайно, с месяц назад, наткнулась в Интернете на личные заметки Поллока, когда искала дополнительные материалы для нашей программы о мегаплюмах. Мне тогда требовались сведения о кристаллических вкраплениях. А иначе я и сама ничего не знала бы на сей счет.

— Теория не была опубликована, — заметил Корки, — потому что она смешна. Для образования хондр требуются высокие температуры. Давление воды не в состоянии изменить структуру камня.

Но у Ксавии имелся в запасе контраргумент.

— Давление, — заявила она, — является самой мощной движущей силой геологических изменений, происходящих на планете. Можно вам напомнить о такой мелочи, которая носит название метаморфического камня?

Корки недовольно скривился.

Толланд понимал, что в словах Ксавии есть зерно истины. Хотя высокие температуры играли существенную роль в геологических процессах Земли, большинство метаморфических камней появились именно в результате огромного давления. Невероятно, но камни, оказавшиеся в глубине земной коры, испытывали такое давление, что вели себя скорее как патока, а не как твердая порода. Они становились эластичными и претерпевали соответствующие химические изменения. И тем не менее теория доктора Поллока казалась натяжкой.

— Ксавия, — обратился Толланд к коллеге, — я никогда не слышал, чтобы одно лишь давление могло изменить структуру камня. Ты у нас геолог, каково твое мнение?

— Ну, знаешь, — начала Ксавия, листая свои заметки, — похоже, давление воды не является единственным фактором. — Она развернула листок и прочитала вслух отрывок из статьи Поллока: — «Кора океанского дна в Марианской впадине, находясь под огромным гидростатическим давлением, может оказаться еще в большей степени сжатой тектоническими силами зон субдукции данного региона».

Ну разумеется, мысленно согласился Толланд. Дно Марианской впадины, помимо того что сдавлено огромной массой воды, является еще и зоной субдукции — частью линии сжатия, соединения тихоокеанского плато и плато Индийского океана. В сумме давление во впадине может оказаться чрезвычайным. Но поскольку район этот настолько удален от поверхности воды и так опасен для исследователей, то даже если там и могут образовываться хондры, все равно очень мало шансов, что кто-нибудь сумеет доказать это. Ксавия продолжала читать:

— «Объединение гидростатического и тектонического давления потенциально может трансформировать донную породу в эластичное или полужидкое состояние, позволяя более легким элементам образовывать структуры, напоминающие хондры, которые, как считалось до сих пор, существуют лишь в космосе».

Корки закатил глаза:

— Невозможно!

Толланд внимательно посмотрел на товарища:

— А у тебя есть какие-нибудь альтернативные варианты объяснения существования хондр в обнаруженном доктором Поллоком камне?

— Полегче, — обиделся Корки. — Поллок просто нашел метеорит. Метеориты постоянно падают в океан. Но он не понял, что это метеорит, потому что корка сплава за долгие годы, проведенные в воде, исчезла и космический пришелец стал выглядеть обычным камнем.

Корки задиристо повернулся к Ксавии:

— Я полагаю, Поллок не догадался измерить содержание никеля, так ведь?

— Как ни странно, догадался, — парировала Ксавия, снова начиная листать заметки. — Вот что он пишет: «Меня удивило, что содержание никеля в образце попадает в средние границы, что, как правило, несвойственно земным камням».

Толланд и Рейчел переглянулись. Ксавия продолжала читать:

— «Хотя количество никеля не соответствует средним величинам, характерным для метеоритов, оно удивительно близко к ним».

Рейчел взволнованно спросила:

— Насколько близко? Можно ли этот океанский камень спутать с метеоритом?

Ксавия покачала головой:

— Я не петролог, но, насколько могу судить, между камнем, найденным Поллоком, и настоящими метеоритами существуют значительные химические различия.

— И что же это за различия? — настаивал Мэрлинсон. Ксавия открыла график:

— Если судить по этим данным, то различие в химической структуре самих хондр. Соотношения титана и циркония различны. В хондрах океанского образца очень малое количество циркония. — Она посмотрела на собеседников. — Всего лишь две частицы на миллион.

— Две на миллион? — фыркнул астрофизик. — Но ведь в метеоритах это содержание в тысячу раз выше!

— Именно, — подтвердила Ксавия. — Вот почему Поллок считает, что этот камень не мог прилететь с неба.

Толланд наклонился к Мэрлинсону и прошептал ему на ухо:

— А НАСА измеряло соотношение титана и циркония?

— Разумеется, нет, — отмахнулся тот. — Это все равно что измерять содержание резины в шинах автомобиля, чтобы подтвердить, что ты видишь именно автомобиль!

Толланд вздохнул и повернулся к Ксавии:

— Если мы дадим тебе камень с хондрами и попросим определить, имеют эти вкрапления космическое происхождение… или океанское, как камень Поллока, ты сможешь это сделать?

Ксавия пожала плечами:

— Думаю, да. Электронный микроскоп дает очень точные показания. А кстати, зачем это вам?

Ничего не ответив, Толланд кивнул Корки:

— Дай-ка образец.

Корки неохотно вытащил из кармана камень.

Взяв в руки каменный диск, Ксавия изумленно вскинула брови. Посмотрела на корку сплава и на отпечаток в шероховатой поверхности.

— Боже! — не удержалась она, окинув присутствующих недоверчивым взглядом. — Уж не кусок ли это?..

— Да-да, — неохотно подтвердил Толланд, — к сожалению, именно он.

Глава 106

Стоя в одиночестве у окна своего кабинета, Гэбриэл Эш размышляла, что делать дальше. Меньше часа назад она выбралась по пожарной лестнице из штаб-квартиры НАСА, горя от нетерпения рассказать сенатору о лжи Криса Харпера по поводу спутника-сканера.

Но сейчас она уже не была уверена, что следует это делать.

По словам Иоланды, два независимых репортера Эй-би-си подозревали Секстона в том, что он брал взятки от частных космических фирм. Более того, босс знал о присутствии Гэбриэл в квартире во время его встречи с представителями Космического фонда, но почему-то даже не упомянул об этом в разговоре с ней.

Гэбриэл вздохнула. Такси уже уехало, не дождавшись ее, — она понимала, что прежде, чем уйти отсюда, она должна сделать нечто важное.

Готова ли она к этому?

Гэбриэл нахмурилась, сознавая, что выбора нет. Она больше не знала, кому доверять.

Покинув кабинет, Гэбриэл миновала секретарскую и вышла в широкий холл. В дальнем конце его была массивная дубовая дверь с флагами по обеим сторонам: справа — флаг Соединенных Штатов, слева — штата Делавэр. Вход в кабинет Секстона. Дверь, как и у остальных сенаторов, была укреплена стальной прослойкой, закрывалась, кроме обычного ключа, на электронный замок и защищалась сигнализацией.

Гэбриэл понимала, что если ей удастся хоть на несколько минут проникнуть в кабинет, то на все вопросы сразу найдутся ответы. Идя к дверям, похожим на ворота крепости, она вовсе не думала, что сможет открыть их. План выглядел иначе.

Рядом находилась дамская комната. Гэбриэл вошла туда. Автоматически зажглись лампы, отражаясь в белом, безупречно чистом кафеле. Когда глаза немного привыкли к яркому свету, Гэбриэл посмотрела на себя в зеркало. Как обычно, она удивилась мягким чертам своего лица. Выглядела она почти хрупкой, в то же время ощущая себя необычайно сильной.

Готова ли она осуществить задуманное?

Гэбриэл знала, что Секстон с нетерпением ожидает ее возвращения, чтобы до конца прояснить ситуацию со спутником-сканером. Но к сожалению, знала она и то, что он ловко манипулировал ею. А Гэбриэл Эш очень не любила, когда ее обманывали и использовали. Сегодня вечером босс многое утаил от нее. Вопрос заключается в том, насколько много. Все ответы, она не сомневалась, ждали ее в кабинете, отделенном от нее лишь стеной дамской комнаты.

— Пять минут, — произнесла девушка, собираясь с силами и концентрируя волю.

Подойдя к кладовке с умывальными и чистящими принадлежностями, она провела рукой над дверью. На пол со звоном упал ключ. Уборщики в здании сената считались федеральными служащими и исчезали всякий раз, когда начиналась какая-нибудь забастовка, оставляя учреждение без предметов гигиены. Женщинам, работающим в офисе Секстона, надоело оказываться в непредвиденных ситуациях, и они решили взять дело в свои руки. Поэтому и завели собственный ключ от кладовки.

Гэбриэл подумала, что сегодня эта предусмотрительность ей как раз на руку.

Она отперла кладовку.

Маленькое пространство было заполнено швабрами, моющими средствами, запасами всего необходимого. С месяц назад, разыскивая бумажные полотенца, Гэбриэл сделала интересное открытие. Не дотянувшись до рулона на верхней полке, она воспользовалась шваброй, чтобы просто скинуть его на пол. И нечаянно задела облицовку потолка. Одна плитка упала. Вскарабкавшись, чтобы поставить плитку на место, Гэбриэл услышала голос сенатора Секстона.

Четко и очень близко.

По тому, как звучал голос, она решила, что босс разговаривает сам с собой в своей личной туалетной комнате, которая имела с кладовкой общее потолочное перекрытие из фибрового картона.

Сейчас, забравшись в кладовку вовсе не ради туалетной бумаги, Гэбриэл скинула туфли, ловко взобралась по полкам, сняла плитки с потолка и подтянулась на руках.

К черту национальную безопасность,подумала она, размышляя, сколько федеральных законов нарушает своим действием.

Перебравшись через потолок в туалет Секстона, Гэбриэл встала босыми, в одних чулках, ногами на холодную крышку унитаза и спрыгнула на пол. Затаив дыхание, вошла в кабинет босса.

Толстый восточный ковер, мягкий и теплый, ласкал ноги.

Глава 107

В тридцати милях от офиса сенатора Секстона черный боевой вертолет «Кайова» пробирался над верхушками невысоких сосен северной части штата Делавэр. Дельта-1 сверил координаты, внесенные в автоматическую навигационную систему.

И корабельная система связи, которой пользовалась Рейчел, и сотовый телефон Уильяма Пикеринга были защищены от прослушивания. Но вовсе не содержание беседы интересовало команду «Дельта», когда она перехватила звонок Рейчел. Целью было определение местонахождения звонившего. Глобальная отслеживающая система и компьютерный расчет данных сделали точечное определение координат передатчика делом куда более легким, чем расшифровка содержания разговора.

Дельта-1 всегда забавлялся при мысли о том, что никто из владельцев сотовых телефонов даже не подозревает, что каждый раз, когда он или она набирает номер или отвечает на звонок, правительственный пост прослушивания при необходимости способен определить местонахождение звонящего с точностью до десяти футов, причем в любой точке земного шара. Эту мелочь телефонные компании забывают рекламировать. Сегодня, как только спецгруппа «Дельта» обеспечила себе доступ к сотовому телефону Уильяма Пикеринга, она одновременно приобрела возможность следить и за всеми входящими звонками.

Летя прямым курсом к цели, Дельта-1 уже приблизился к ней на расстояние двадцати миль.

— «Зонт» готов? — спросил он у Дельты-2.

— Готов. Ждем расстояния в пять миль.

Пять миль, подумал Дельта-1. Нужно было подобраться к цели поближе, на радиус действия системы вооружения «Кайовы». Он не сомневался, что кто-нибудь на борту «Гойи» нервно смотрит в небо. А поскольку в задачу спецгруппы входило уничтожить цель, не дав ей возможности послать сигнал о помощи, Дельта-1 должен был подобраться к судну настолько аккуратно, чтобы никого не встревожить.

На расстоянии пятнадцати миль от цели, вне зоны охвата судового или другого радара, Дельта-1 резко повернул «Кайову» на запад, отклонившись на тридцать градусов в сторону от курса. Он поднялся на высоту трех тысяч футов, характерную для небольшого самолета, и увеличил скорость до ста десяти узлов.

На борту «Гойи» пискнул радар вертолета береговой охраны. Это означало, что в десятимильную зону охвата попал новый объект. Пилот приник к экрану, разглядывая его. Объект выглядел как небольшой грузовой самолет, держащий курс на запад, к побережью.

Возможно, в Ньюарк.

Курс самолета проходил в четырех милях от «Гойи», но это, конечно, просто совпадение. Не теряя бдительности, пилот наблюдал, как объект на не слишком большой скорости в сто десять узлов движется по правому краю экрана. Подойдя к «Гойе» на четыре мили, как и предполагал пилот, он начал удаляться в сторону.

4,1 мили. 4,2 мили.

Наблюдатель на борту «Гойи» вздохнул и расслабился.

— «Зонт» приступил к действию, — доложил Дельта-2 со своего места по левому борту вертолета. — Барраж, шумопоглощение и прикрытие — все функционирует в заданном режиме.

Дельта-1 резко развернул машину влево, направив ее к «Гойе». Этот маневр никак не отразится на экране судового радара.

— Закидаем их фольгой! — возбужденно произнес Дельта-1. Дельта-2 кивнул. Способ подавления радарных установок был изобретен в период Второй мировой войны, когда остроумный британский летчик начал сбрасывать со своего самолета пучки завернутого в фольгу сена. Немецкие радары зарегистрировали так много целей одновременно, что на земле не знали, куда стрелять. Конечно, с тех пор метод был значительно усовершенствован.

Система «зонтичного» подавления радаров, установленная на «Кайове», представляла собой один из самых беспощадных видов электронного вооружения.

Она создавала в атмосфере, над координатами местоположения жертвы, «зонт» из фоновых шумов. Тем самым вертолет лишал цель зрения, слуха и голоса. Сейчас экраны всех радаров на борту судна «Гойя» должны выйти из строя. К тому времени, когда команда поймет, что надо обращаться за срочной помощью, она уже ничего не сможет передать. Все бортовые системы отправляют в эфир или радиосигналы, или микроволновые импульсы. Надежных телефонных линий в океане не существует. Вертолет был уже достаточно близко — все коммуникационные системы судна оказались накрыты невидимым облаком шумов, исходящих от вертолета.

— Полная изоляция, — констатировал Дельта-1. — Теперь у них нет возможности защищаться.

Жертвам удалось каким-то невероятным способом выжить на леднике, потом в океане и выбраться на Большую землю. Но это не повторится. Покинув берег, эти трое сделали плохой выбор. Это будет последнее из всех опрометчиво принятых ими в жизни решений.

Президент Зак Харни сидел в своей постели, озадаченно прижимая к уху телефонную трубку.

— Сейчас? Экстром хочет говорить со мной прямо сейчас? Он покосился на стоящие на тумбочке часы. Семнадцать минут четвертого.

— Именно так, господин президент, — подтвердила телефонистка. — Он утверждает, что разговор не терпит отлагательства.

Глава 108

Ксавия и Корки склонились над электронным микроскопом, проверяя содержание циркония в хондрах метеорита. А Толланд тем временем повел Рейчел через лабораторию в соседнюю комнату и включил компьютер. Было ясно, что ему надо решить какую-то проблему.

Как только компьютер загрузился, Толланд повернулся к гостье, собираясь ей что-то сказать. Но почему-то молчал, не начиная разговор.

— Что такое? — спросила Рейчел, подивившись, с какой силой притягивает к себе этот необычный человек даже среди всех ужасов и опасностей.

Если бы можно было все забыть и остаться вдвоем хоть ненадолго!

— Хочу извиниться перед тобой, — наконец с виноватым видом проговорил Толланд.

— За что?

— Да там, на палубе. С акулами. Я немного переборщил, конечно. Иногда просто забываю, насколько страшным может казаться океан для непосвященных.

Сейчас, наедине с Майклом, Рейчел неожиданно почувствовала себя девочкой-подростком, разговаривающей возле дома с новым приятелем.

— Спасибо. Ничего страшного. Все в порядке, правда. Интуиция подсказывала ей, что Толланд думает сейчас о том же, о чем и она сама.

После минутной паузы океанограф смущенно отвернулся.

— Понимаю, как ты хочешь вернуться на берег. Но нужно работать.

— Недолго, — мягко добавила Рейчел.

— Да, недолго, — повторил Толланд, усаживаясь за компьютер.

Рейчел вздохнула, устраиваясь рядом. Принялась внимательно наблюдать за тем, как Толланд открывает файл за файлом.

— Что мы делаем?

— Проверяем базу данных крупных океанских вошек. Хочу проверить, сможем ли мы обнаружить какие-нибудь доисторические морские окаменелости, напоминающие те, что мы видели в камне НАСА.

Он открыл справочную страницу.

Просматривая меню, пояснил:

— Здесь содержится постоянно обновляемый указатель океанских биологических видов. Как только биолог, изучающий морскую фауну, заметит что-то, достойное внимания, он может сразу обнародовать эти сведения, поместив и информацию, и фотографии в центральный банк. Каждую неделю делается множество открытий, а так мы имеем оптимальный способ поддерживать исследовательскую работу на современном уровне.

Рейчел смотрела, как Толланд изучает меню.

— Так что, мы сейчас войдем в Интернет?

— Нет. На море дело с Интернетом обстоит плохо. Мы храним все данные здесь, на борту, в соседней комнате, на огромном количестве оптических дисков. А каждый раз, как заходим в порт, подключаемся к сети и пополняем базу данных новейшими сведениями. Таким образом мы можем получать информацию непосредственно в море, без доступа в Интернет. Причем эти данные никогда не бывают старше месяца или двух. — Толланд усмехнулся и начал набирать пароль. — Ты, конечно, слышала о музыкальном портале, который называется «Нэпстер»?

Рейчел кивнула.

— Так вот, эта программа считается морским биологическим аналогом «Нэпстера». Мы называем ее «Лобстер» — омар.

Рейчел рассмеялась. Даже в отчаянной ситуации Майкл Толланд умудрялся шутить, стараясь избавить ее от страха и волнения. В последнее время поводов для смеха было совсем мало.

— Наша база данных просто огромна, — сообщил Майкл, закончив вводить описание вида. — Более десяти терабайт описаний и фотографий. Здесь имеется информация, о которой многие даже понятия не имеют. Да и не будут иметь. Океанские виды слишком разнообразны. — Он перевел курсор на кнопку «поиск». — Ну вот, теперь давай посмотрим, не встречал ли кто-нибудь в океане ископаемое, похожее на нашего космического жучка.

Через несколько секунд дисплей вывел названия четырех статей с описаниями ископаемых животных. Толланд начал открывать их по очереди, внимательно вглядываясь в изображения. Но ничего похожего на их окаменелости здесь не оказалось. Ни одно из ископаемых морских животных даже отдаленно не напоминало то, что они искали.

Толланд нахмурился:

— Давай попробуем еще что-нибудь.

Он убрал из «окна» слово «ископаемый» и снова нажал на кнопку «поиск».

— Теперь проверим среди ныне живущих организмов. Может быть, обнаружится живой экземпляр, обладающий теми же характеристиками, что и наши ископаемые.

Дисплей поменял картинку.

И снова Толланд нахмурился. Компьютер вывел список сотен статей. Океанолог на секунду задумался, поглаживая давно не бритый подбородок.

— Так. Это многовато. Давай-ка ограничим условия. Рейчел увидела, что он вошел в меню «Среда обитания».

Выбор был огромен: земли, затопляемые во время разливов, болота, лагуны, рифы, подводные горные хребты, морские кратеры. Пройдясь по списку, Толланд выбрал строчку «Тектонические границы. Океанские впадины».

«Ловко», — подумала Рейчел.

Толланд ограничил поиск только теми видами, которые жили в условиях, способствующих образованию хондр.

Открылась страничка. Толланд удовлетворено улыбнулся:

— Отлично. Только три статьи.

Рейчел взглянула на первое из латинских названий. Прочитать его до конца у нее не хватило терпения.

Толланд перевел курсор. Появилась фотография. Существо больше всего напоминало бесхвостого краба, формой повторяя огромную лошадиную подкову.

— Фу! — сердито фыркнул Толланд, возвращаясь на первую страницу.

Рейчел взглянула на вторую строчку списка. Здесь название было написано по-английски, но с латинскими окончаниями. Оно означало «Безобразная креветка из преисподней». Рейчел поежилась.

— Это что, всерьез? — поинтересовалась она.

Толланд усмехнулся:

— Нет, конечно. Просто новый вид, еще не получивший настоящего названия. Надо признать, тот, кто его открыл, не лишен чувства юмора. Он предлагает свое название в качестве официального таксономического определения. — Толланд открыл изображение исключительно жуткого создания с бакенбардами и светящимися розовыми усами. — Соответствует названию, — оценил океанограф. — Но это не наш космический жучок. — Он вернулся к списку. — Последнее предложение… — Открылась новая страница. — Bathynomous giganteus, — прочитал Толланд, когда появился текст. Через мгновение загрузилась и фотография. Цветная, крупным планом.

Рейчел подпрыгнула на стуле:

— Боже!

Создание, взирающее на нее с экрана, внушало истинный ужас.

Майкл тоже негромко охнул:

— Ну и ну! Этот парень кажется мне очень знакомым.

Рейчел лишь молча кивнула. Слова в эту минуту как-то не находились. Bathynomous giganteus. Существо напоминало гигантскую плавучую вошь. И было очень похожим на отпечатки в метеорите.

— Есть кое-какие небольшие отличия, — заметил Майкл, переходя к анатомическим описаниям. — Но невероятно близко. Особенно если учесть, что создание это имело двести миллионов лет на развитие.

««Близко» — верное слово, — подумала Рейчел. — Даже слишком близко».

Толланд начал вслух читать описание:

— «Считается одним из древнейших океанских видов. Редкие и недавно классифицированные образцы Bathynomous giganteus представляют собой глубоководного, питающегося падалью жука. В длину достигает двух футов. Имеет хитиновый внешний скелет, разделяемый на голову, грудную клетку, брюшную часть. Обладает парными щупальцами, усиками и сложносоставными глазами, как у наземных насекомых. Этот глубоководный житель не имеет врагов и обитает в пустынных океанских ареалах, ранее считавшихся необитаемыми». — Толланд обернулся к Рейчел: — А это полностью объясняет отсутствие в камне отпечатков других видов.

Рейчел внимательно смотрела на изображение жуткого существа. Искренне взволнованная, она все-таки сомневалась, что полностью осознает значение их открытия.

— Только представь, — возбужденно заговорил Толланд, — сто девяносто миллионов лет назад популяция этих созданий оказалась погребенной под мощным океанским оползнем. А когда грязь со временем превратилась в твердую породу, жуки оказались запечатанными в камне. Океанское дно, которое постоянно, словно медленный конвейер, движется по направлению к впадинам, увлекло камень в зону высокого давления, где и образовались хондры. — Толланд говорил торопливо, словно боясь не успеть рассказать все до конца. — А когда часть этой содержащей хондры породы откололась и оказалась на верху: сформировавшегося наноса, что случается вовсе не редко, ее и выловили.

— Но если НАСА… — Рейчел в нерешительности замолчала. — Я хочу сказать, если все это ложь, то в космическом агентстве должны понимать, что рано или поздно кто-нибудь обнаружит, что окаменелости очень похожи на морских обитателей, так ведь? Мы-то это обнаружили!

Толланд начал распечатывать снимки Bathynomous giganteus на лазерном принтере.

— Не знаю. Даже если кто-нибудь и укажет на сходство между отпечатками и живущими в настоящее время видами, всегда можно парировать тем, что их физиологические характеристики не идентичны. Это только укрепит позицию НАСА!

Рейчел внезапно поняла: подобное свидетельство лишь подтвердит теорию панспермии, в соответствии с которой жизнь на Земле появилась из космоса.

— Сходство между земными и предполагаемыми космическими организмами может иметь глубокий научный смысл. А значит, окажется аргументом в пользу НАСА.

— Но конечно, если не ставится под сомнение подлинность метеорита.

Толланд кивнул:

— Как только встает вопрос о происхождении камня, все сразу меняется. И наша океанская блоха из друга НАСА превращается в его заклятого врага.

Рейчел молча наблюдала, как из принтера появляются распечатки изображения. Она пыталась убедить себя, что НАСА искренне заблуждается. Но сама понимала, что это не так. Искренне заблуждающиеся люди обычно не убивают других людей.

Внезапно до них донесся чуть гнусавый голос Корки:

— Невероятно!

Толланд и Рейчел удивленно обернулись.

— Проверьте это заново! Такого просто быть не может!

В комнату, держа в руке лист с параметрами, торопливо вошла Ксавия. Лицо ее было пепельно-бледным.

— Майк, я даже не знаю, как сказать… — Она внезапно охрипла.

— Соотношение титана и циркония? — сразу понял Толланд.

Ксавия откашлялась, пытаясь взять себя в руки.

— Нет сомнений в том, что НАСА совершило грубую ошибку. Их метеорит на самом деле океанский камень.

Толланд и Рейчел переглянулись, но ни один не проронил ни слова. Они и так все знали. Подозрения и сомнения, вздымаясь, подобно морской волне, достигли критической точки.

Толланд кивнул, не в силах скрыть огорчения:

— Да, ясно. Спасибо, Ксавия.

— Но тогда я ничего не понимаю! — волновалась она. — Корка сплава. Местонахождение — полярный ледник.

— Все объясню по пути на берег, — коротко ответил Толланд. — Уходим отсюда.

Рейчел быстро собрала все бумаги, содержащие с таким трудом добытые драгоценные сведения. Теперь свидетельства были абсолютно убедительными. Результаты сканирования льда, показывающие способ внедрения камня в ледник; изображение ныне живущего океанского существа, очень схожего с отпечатками в камне; статья доктора Поллока относительно океанских хондр; данные анализа, свидетельствующие о недостаточном содержании циркония в образце, привезенном из-за Полярного круга.

Вывод напрашивался сам собой. Мошенничество невероятных размеров.

Толланд взглянул на пачку листков, которые Рейчел крепко сжимала в руках, и меланхолично вздохнул:

— Да уж, теперь у Пикеринга доказательств более чем достаточно.

Рейчел кивнула, все еще недоумевая, почему Пикеринг не ответил на звонок.

Толланд снял трубку ближайшего телефона и протянул ей:

— Попробуй-ка позвонить отсюда.

— Нет, давайте двигаться. Лучше я свяжусь с ним с вертолета.

Рейчел уже решила, что если не удастся поговорить с Пикерингом по телефону, она попросит пилота береговой охраны отвезти их прямо к Национальному разведывательному управлению. Это всего около ста восьмидесяти миль.

Толланд хотел было положить трубку на место, но вдруг замер. С растерянным видом поднес трубку к уху. Нахмурясь, прислушался.

— Странно. Гудка нет.

— Что ты хочешь сказать? — моментально встревожилась Рейчел.

— Очень странно, — повторил Толланд. — Эти прямые линии никогда не теряют связи.

— Мистер Толланд!

В лабораторию ворвался пилот вертолета. Он с трудом держал себя в руках.

— Что случилось? — сразу отреагировала Рейчел. — Кто-то приближается?

— Серьезная проблема, — задыхаясь, ответил пилот. — Сам не знаю, в чем дело. Только что отказали все бортовые средства коммуникации и радар тоже.

Рейчел засунула бумаги под рубашку — так надежнее.

— Быстро все на вертолет. Уходим. Сейчас же!

Глава 109

С сильно бьющимся сердцем Гэбриэл прошла по темному кабинету сенатора Секстона. Просторное помещение выглядело представительно: резные деревянные панели на стенах, картины маслом, кожаные кресла, огромный письменный стол красного дерева. Сейчас комната освещалась лишь слабым неоновым сиянием компьютерного дисплея.

Гэбриэл направилась к столу.

Сенатор Секстон довел воплощение идеи «цифрового офиса» до крайности, избавившись от всех шкафов и заменив их компактной памятью персонального компьютера. В него он ввел огромное количество самой разнообразной информации — заметки о встречах, отсканированные статьи, речи, собственные размышления. Компьютер был здесь самым драгоценным предметом. Чтобы защитить его, сенатор держал свой кабинет постоянно запертым. Из-за страха, что хакеры залезут в его набитый сокровищами цифровой сейф, он даже боялся подключаться к Интернету.

Еще год назад Гэбриэл ни за что не поверила бы, что политик может оказаться настолько неосмотрительным, чтобы хранить копии порочащих его документов. Однако Вашингтон научил ее многому. Информация — это власть. Гэбриэл с удивлением узнала, что распространенной практикой среди политиков, принимающих незаконные пожертвования на проведение избирательной кампании, было сохранение доказательств — писем, банковских счетов, квитанций и тому подобного. Все это, как правило, пряталось в надежное место. Такая тактика, предусмотренная для защиты от шантажа, получила в Вашингтоне название «Сиамская страховка». Она охраняла получателя от давления тех спонсоров, которые считали, что их щедрость дает им право на это. Если даритель становился не в меру требовательным, кандидат мог просто предъявить ему обличающие документы, напомнив при этом, что закон нарушили обе стороны. Свидетельства гарантировали, что спонсор и кандидат связаны навеки, словно сиамские близнецы.

Гэбриэл проскользнула к столу и села в кресло. Глубоко вздохнув, посмотрела на компьютер. Если сенатор принимал взятки от Космического фонда, какие-нибудь свидетельства наверняка хранятся здесь. Заставка показывала красивый вид Белого дома и парка вокруг него. Ее установил один из преданных и полных энтузиазма сотрудников сенатора, помешанный на визуализации и позитивном мышлении. По краю картинки ползла надпись: «Президент Соединенных Штатов Седжвик Секстон». Она повторялась бесчисленное количество раз. Гэбриэл взялась за мышку; тут же появилось окно защиты: «Введите пароль».

Она ожидала этого. Проблем не должно возникнуть. На прошлой неделе Гэбриэл вошла в кабинет сенатора в ту самую минуту, когда он садился за стол и включал компьютер. Она заметила, что он сделал только три движения, причем очень быстрых.

— Это пароль? — поинтересовалась ассистентка от двери. Секстон поднял глаза:

— Что?

— Я считала, что вы лучше заботитесь о безопасности своих материалов, — добродушно пожурила она босса. — А ваш пароль состоит всего-то из трех знаков? Ведь специалисты рекомендуют использовать по меньшей мере шесть знаков.

— Все эти специалисты — подростки. У них еще молоко на губах не обсохло. Пусть они попытаются держать в памяти шесть произвольных знаков, когда им будет за сорок. А кроме того, дверь на сигнализации. Никто в нее не войдет.

Гэбриэл с улыбкой подошла ближе.

— А что, если кто-нибудь проскользнет, пока вы будете в туалете?

— И переберет все возможные комбинации? — Сенатор скептически улыбнулся. — Конечно, я торчу там долго, но все-таки не настолько.

— Реклама ресторана «Давид» утверждает, что я смогу отгадать ваш пароль за десять секунд.

— Вы не можете пока позволить себе обедать в «Давиде», — парировал Секстон, однако, по-видимому, заинтересовался.

— Ну что, слабо? — подзадорила ассистентка. Секстон принял вызов, очевидно, из любопытства.

— Так, значит, десять секунд?

Он закрыл программу и встал из-за стола, уступая место Гэбриэл.

«Введите пароль».

— Десять секунд, — напомнил Секстон.

Гэбриэл рассмеялась. Ей потребуется лишь пара секунд. Перед этим она заметила, что сенатор трижды нажал клавиши указательным пальцем. Несомненно, одну и ту же клавишу. Это не сложно. Она подметила и то, что рука его находилась в левом краю клавиатуры. Таким образом выбор сужался до девяти букв. А уж здесь выбрать нужную букву оказалось совсем нетрудно. Боссу нравилась аллитерация в словосочетании «сенатор Седжвик Секстон».

Никогда не оценивай «эго» политика слишком низко!

Гэбриэл трижды нажала на клавишу «С», и окно пароля исчезло.

Секстон от удивления раскрыл рот.

Все это произошло на прошлой неделе. Гэбриэл полагала, что сенатор вряд ли нашел время установить новый пароль. Да и зачем? Он ведь полностью доверяет своей ближайшей сотруднице.

Она набрала сочетание «ССС».

Появилась надпись: «Пароль неверный. В доступе отказано».

Гэбриэл от удивления даже растерялась.

Кажется, она переоценила степень доверия сенатора.

Глава 110

Нападение произошло без предупреждения. На юго-востоке, низко над океаном показался страшный силуэт боевого вертолета. Он налетел, словно гигантская оса. У Рейчел ни на секунду не возникло сомнения в его намерениях.

Из вертолета на палубу полетел град пуль. Рейчел слишком поздно рванулась в укрытие — резко и горячо ударило в руку. Она бросилась на пол и покатилась, стремясь укрыться за выпуклым, пусть и прозрачным, окном подводного аппарата «Тритон».

Над головой тихо прошелестели лопасти винта — вертолет-убийца пронесся над судном и ушел в сторону, готовясь ко второму заходу.

Лежа на палубе, дрожа от страха и зажимая раненую руку, Рейчел смотрела на остальных. Укрывшись за одним из палубных сооружений, Толланд и Мэрлинсон теперь пытались подняться, не отрывая тревожных взглядов от неба над головой. Рейчел встала на колени. Мир странно, медленно вращался вокруг нее.

Вжавшись в прозрачную стенку спускаемого аппарата, она в панике смотрела на единственное средство спасения — вертолет береговой охраны. Ксавия уже добралась до него и сейчас карабкалась на борт, одновременно отчаянными жестами призывая остальных поспешить. Рейчел видела, как пилот в кабине сосредоточенно щелкает тумблерами. Начал вращаться винт. Медленно, как медленно!

Слишком медленно…

— Быстрее!

Рейчел уже стояла, готовая бежать, лихорадочно соображая, успеет ли забраться в вертолет до следующей атаки. Она заметила, как Майкл и Корки выскочили из своего укрытия и бросились вперед. Ну же! Быстрее!

И вдруг она увидела…

Примерно в сотне ярдов от палубы в небе материализовался тонкий, словно карандаш, луч красного света. Он шарил в ночи, обследуя палубу «Гойи». Потом, найдя цель, остановился на корпусе вертолета береговой охраны.

Картина запечатлелась в мозгу до странности четко. В этот страшный миг Рейчел чувствовала, как все, что происходит на судне, распадается на отдельные фрагменты, образы, звуки. Вот бегут Толланд и Мэрлинсон. Вот Ксавия отчаянно машет им всем из кабины вертолета. А вот по небу ползет страшный красный луч лазерного прицела.

Слишком поздно.

Рейчел бросилась наперерез Майклу и Корки, раскинув руки и пытаясь их остановить. Налетев, она сбила их с ног, и все трое покатились по палубе в беспорядочном клубке.

Теперь вдалеке появился луч тусклого белого цвета. Рейчел напряженно, с ужасом смотрела на безупречно прямую линию огня, идущую по лазерной наводке к вертолету.

Едва ракета «хеллфайер» соприкоснулась с фюзеляжем, машина взорвалась, разваливаясь на части, словно игрушка. Горячая ударная волна с грохотом прокатилась по палубе, а за ней полетели горящие обломки. Огненный скелет вертолета встал на дыбы на своем разваливающемся хвосте, закачался и упал с кормы судна в океан, с шипением вздымая клубы пара.

Не в силах даже дышать, Рейчел закрыла глаза. Она слышала страшные звуки гибели вертолета. Мощным течением его моментально оттащило от корабля. Рядом что-то кричал Толланд. Рейчел ощутила, как его сильные руки пытаются поднять ее. Но она не могла пошевелиться.

Пилот и Ксавия погибли. Они трое — следующие.

Глава 111

Буря на шельфовом леднике Милна утихла, и в хабисфере наконец наступила тишина. Но администратор НАСА Лоуренс Экстром даже сейчас не думал об отдыхе. Ему было не до сна. Много часов подряд он шагал в одиночестве по огромному куполу, заглядывал в шахту, из которой извлекли метеорит, проводил руками по неровной, шершавой поверхности огромного обугленного камня.

И вот наконец решение принято.

Он сидел в тесной металлической кабине связи у экрана видеотелефона и смотрел в усталые глаза президента Соединенных Штатов. Зак Харни пришел в пресс-центр в халате; в облике его не сквозил прежний энтузиазм. Экстром не сомневался, что энтузиазма станет еще меньше, как только президент услышит до конца все, что он собирался сказать ему.

Вскоре Экстром закончил свой не слишком длинный монолог. Выражение лица президента казалось странным — словно он не совсем проснулся и не все до конца понял.

— Подождите-ка, — наконец заговорил Харни. — Наверное, у нас неважно работает связь. Вы хотите сказать мне, что на самом деле НАСА перехватило координаты метеорита по радио, а потом просто притворилось, что его обнаружил спутник?

Экстром молчал, сидя в одиночестве в темном тесном ящике и мечтая лишь об одном — как можно скорее избавиться от этого затянувшегося кошмара.

Но президенту нужен был ответ.

— Ради Бога, Ларри, скажите мне, что вы пошутили, что это все неправда!

У Экстрома пересохло в горле.

— Метеорит был найден, господин президент. Это в данном случае самое главное.

— Я просил сказать, что это все неправда!

От волнения и напряжения у Экстрома зашумело в ушах. Он должен был сделать это, должен был сказать все то, что сказал. Чтобы стало лучше, нужно пережить худшее.

— Господин президент, неисправность спутника сводила на нет ваши шансы на выборах. Именно поэтому, когда мы перехватили радиограмму с сообщением о том, что во льду лежит большой метеорит, мы увидели в этом возможность продолжать борьбу.

Харни выглядел раздавленным.

— При помощи лжи?

— Спутник рано или поздно заработал бы, но до выборов мы не успевали его наладить. Ваш рейтинг стремительно падал, вы обвиняли во всех грехах НАСА, и поэтому…

— Вы в своем уме, Ларри? Все это время вы мне откровенно лгали!

— Мы просто решили воспользоваться выпавшим шансом. Перехватили радиограмму канадского геолога, обнаружившего метеорит, а потом погибшего во время бури. Больше никто не знал о существовании камня. Спутник летал над этим районом. НАСА отчаянно нуждалось в крупном достижении, в громкой победе. И мы имели точные координаты.

— Почему вы говорите мне все это сейчас?

— Просто решил, что вы должны знать.

— А вы представляете, что может сделать с подобной информацией Секстон, если, не дай Бог, каким-то образом получит ее?

Экстром предпочел даже не задумываться об этом.

— Он начнет трезвонить по всему миру, что космическое агентство Соединенных Штатов и Белый дом лгали американскому народу! И самое главное — он будет прав!

— Но ведь вы не лгали, сэр. Это я лгал. И мне придется уйти, если…

— Ларри, вы не понимаете. Я пытался построить свое президентское правление на основе правды и честности! А теперь все полетело в бездну! Еще сегодня вечером все шло как надо, красиво и благородно. И вдруг я узнаю, что, оказывается, лгал миру!

— Совсем небольшая ложь, сэр.

— Так не бывает, Ларри! — отрезал президент, пылая гневом.

Экстром ощутил, как сжимается вокруг него и без того тесная будка. Он должен еще многое сказать президенту, но теперь уже ясно, что разговор нужно отложить до утра.

— Простите, что разбудил вас, сэр. Просто решил, что надо сообщить вам, чтобы вы знали.

На другом конце города Седжвик Секстон сделал еще один глоток коньяка и стал расхаживать по комнате, пытаясь подавить растущее раздражение.

Куда запропастилась Гэбриэл?

Глава 112

Гэбриэл Эш сидела в полумраке кабинета за столом сенатора Секстона и с ненавистью смотрела на компьютер.

«Пароль неверный. В доступе отказано».

Она попробовала еще несколько паролей, которые казались наиболее вероятными, но ни один не подошел. Потом прошлась по кабинету, внимательно глядя по сторонам в надежде найти хоть какую-нибудь подсказку. Она не хотела сдаваться. Однако ничего не получалось. Гэбриэл уже собралась уходить, когда неожиданно заметила что-то странное, тускло поблескивающее на настольном календаре. Кто-то обвел дату выборов блестящей, переливающейся белым, красным и синим цветами, ручкой. Конечно, это сделал не сенатор. Гэбриэл придвинула календарь поближе. Поверх даты красовалось блестящее, вычурное восклицание: «ПРЕСОЕШ!»

Скорее всего полная энтузиазма секретарша решила помочь боссу в выработке позитивного мышления относительно предстоящих выборов. Сокращение «ПРЕСОЕШ» обозначало президента Соединенных Штатов Америки в документации секретных служб. После выборов, если все сложится удачно, сенатор Секстон как раз и станет новым «ПРЕСОЕШ».

Гэбриэл поставила календарь на место и поднялась из-за стола. Но вдруг, внимательно взглянув на дисплей, остановилась.

«Введите пароль».

Она посмотрела на календарь.

«ПРЕСОЕШ».

Она внезапно ощутила прилив надежды. Что-то в этом слове задело: уж очень оно подходило для пароля Секстона. Просто, позитивно, ясно!

Она быстро набрала семь букв.

«ПРЕСОЕШ».

Затаив дыхание, нажала клавишу «ввод». Компьютер пискнул.

«Пароль неверный. В доступе отказано».

Отчаявшись, Гэбриэл наконец сдалась. Встала и направилась в туалет, чтобы уйти тем же путем, каким пришла сюда. Но не успела она дойти и до середины просторной комнаты, как запел сотовый. Нервы были на пределе, и даже электронной мелодии хватило, чтобы испугаться. Резко остановившись, Гэбриэл вытащила телефон и мельком взглянула на висящие на стене весьма ценимые сенатором старинные часы работы Журдена. Уже почти четыре часа утра. Гэбриэл не сомневалась, что в такое время звонить может только Секстон. Наверняка недоумевает, куда она могла деться. Ответить или не стоит? Если ответить, то придется лгать. Но если не ответить, у босса могут возникнуть подозрения.

Она нажала кнопку.

— Алло?

— Гэбриэл! — В голосе Секстона слышалось нетерпение. — Почему вы так задерживаетесь?

— Мемориал Рузвельта, — без малейшего колебания ответила ассистентка. — Такси застряло в пробке, и мы…

— Но звук не такой, какой бывает из такси.

— Конечно, — согласилась она, чувствуя, как бешено стучит сердце, — сейчас я не в такси. Решила заехать в офис и забрать кое-какие документы о НАСА и спутнике-сканере. И вот немного задержалась — не нахожу нужных бумаг.

— Давайте быстрее. Я собираюсь утром дать пресс-конференцию, и нам необходимо обсудить кое-какие детали.

— Я скоро, — заверила ассистентка.

На линии повисла пауза.

— Так вы в офисе? — Голос сенатора прозвучал странно.

— Да-да. Минут через десять уже выйду.

Последовала еще одна пауза.

— Ну хорошо. До встречи.

Гэбриэл выключила телефон, слишком взволнованная и сосредоточенная, чтобы обратить внимание на то, как в нескольких футах от нее отчетливо и громко прозвонили старинные часы, принадлежавшие когда-то деду сенатора Секстона.

Глава 113

Майкл Толланд не знал, что Рейчел ранена, до тех пор, пока, потянув ее за руку в укрытие, все за тот же «Тритон», не заметил кровь. По выражению ее лица он понял, что боли она не чувствует. Усадив ее, Толланд бросился к Корки. Но астрофизик и сам уже пробирался по палубе ему навстречу, обводя все вокруг полными ужаса глазами.

Толланд лихорадочно искал надежную защиту, не до конца осознавая происходящее. Окинул взглядом палубные надстройки. Ведущая к капитанской рубке лестница была на виду, да и сама рубка с воздуха просматривалась как на ладони. Идти наверх было бы самоубийством. Следовательно, остается один путь — вниз.

На какое-то мгновение Толланд остановил взгляд на «Тритоне», подумав, что можно спуститься под воду, чтобы спастись от пуль.

Абсурд! Место в батискафе рассчитано лишь для одного человека. Кроме того, лебедке нужно целых десять минут, чтобы опустить его сквозь люк в палубе на тридцать футов.

— Снова, снова! — срывающимся от страха голосом крикнул Корки, показывая на небо.

Толланд даже не поднял голову Он кивнул в сторону ближайшего люка, от которого вниз, в трюм, шел алюминиевый трап. Астрофизик понял его. Низко согнувшись, он бросился к отверстию и быстро исчез в недрах судна. Толланд крепко взял Рейчел за талию и последовал за ним. Они успели вовремя — вертолет уже летел над палубой, поливая ее нещадным огнем.

Толланд помог Рейчел спуститься по ребристому трапу и сойти на приподнятое над днищем судна перекрытие. Едва они оказались внизу, Толланд почувствовал, как напряглась его спутница. Он внимательно взглянул на нее, опасаясь еще одного ранения, рикошетом. Но по лицу Рейчел понял, что дело не в этом.

Толланд проследил за ее полным ужаса взглядом.

Рейчел стояла неподвижно, не в силах сделать ни шагу, не сводя глаз со зрелища, открывающегося внизу.

Судно «Гойя» не имело цельного корпуса, а, подобно гигантской этажерке, состояло из отдельных платформ. Спустившись под палубу, беглецы оказались на решетчатом перекрытии прямо над поверхностью океана, на расстоянии тридцати футов от нее. Шум бурлящей воды, отражающийся от палубы, которая была здесь потолком, казался просто невыносимым. Ужас Рейчел усиливало то, что подводные огни судна все еще были включены и направляли мощную струю света вниз, в океанские глубины. Четко выделялись шесть или семь призрачных силуэтов, неподвижных в стремительном потоке воды. Огромные молотоголовые акулы плыли против течения. Тела их, словно резиновые, плавно покачивались и изгибались.

Толланд попытался успокоить Рейчел:

— Все в порядке. Смотри вперед. Я же рядом и крепко тебя держу.

Он обнял ее за талию, одновременно пытаясь расцепить ее руки, судорожно сжимавшие поручни. В это мгновение Рейчел заметила, как капля крови из раны упала сквозь решетку в воду. Все акулы тут же дернулись, стукнув мощными хвостами и щелкнув страшными зубами, и сбились в кучу.

«Они живут обонянием… увеличенная обонятельная доля мозга… чувствуют кровь на расстоянии мили…»

— Смотри вперед, прямо! — Голос Толланда звучал как приказ. — Я здесь, крепко тебя держу.

Рейчел почувствовала, как сильные руки подталкивают ее вперед. Отведя наконец взгляд от бездны под ногами, она осторожно пошла по настилу. Наверху снова сыпался металлический град. Корки был уже далеко впереди — астрофизика гнала безумная паника.

Толланд крикнул ему:

— Вперед до самого конца, Корки! До дальней опоры! И вниз по лестнице!

Теперь Рейчел понимала, куда они направляются. Далеко впереди находилось какое-то подобие американских горок. Внизу, на уровне воды, по всей длине судна шла узкая, похожая на карниз палуба. От нее отходило несколько небольших подвесных мостков. Создавалось впечатление небольшой купальни прямо под судном. Тут же красовался яркий указатель, крупными буквами оповещавший: «Зона ныряния. Пловцы могут подниматься на поверхность без предупреждения. Лодки! Соблюдайте меры предосторожности!»

Рейчел оставалось лишь надеяться, что Майкл не собирается устраивать купание. Однако ужас ее все усиливался, потому что Толланд уже спустился с перекрытия, по которому они шли, и встал на тянущийся понизу узкий настил. По пути открыл какую-то дверь — за ней оказались рядами развешаны водолазные комбинезоны, ласты, спасательные жилеты, остроги и подводные ружья. Прежде чем Рейчел успела произнести хоть слово, Майкл протянул руку и схватил ракетницу.

— Идем! — скомандовал он. Они двинулись вперед.

Значительно опередивший их Мэрлинсон уже дошел до «американских горок» и начал спускаться вниз.

— Я вижу! — внезапно раздался его радостный голос, перекрывший даже шум воды.

«Что он там видит?» — не поняла Рейчел. Корки быстро побежал по наклонному трапу. Сама она видела лишь страшный, полный кровожадных акул, океан. Он казался ужасающе близким. Но Толланд упорно тянул ее вперед, и наконец Рейчел тоже увидела то, что так обрадовало астрофизика. В самом дальнем конце узкой полки-палубы стояла маленькая моторная лодка. Корки бежал к ней.

Рейчел не могла поверить: неужели можно уйти от вертолета на этой вот лодочке?

— На ней есть радиосвязь, — пояснил Толланд, — а кроме того, можно отойти в сторону от этой мясорубки…

Дальше Рейчел уже не слушала. Она заметила то, от чего моментально похолодела.

— Слишком поздно, — прошептала она, показывая трясущейся рукой. — Все кончено.

Толланд обернулся и тоже понял, что им конец.

Над океаном, словно дракон, заглядывающий в пещеру, низко завис черный вертолет, внимательно изучая свои жертвы. В какое-то мгновение Толланд решил, что он полетит сейчас прямо на них, вдоль корпуса судна, но вертолет немного развернулся, очевидно, прицеливаясь.

Толланд проследил взглядом за направлением орудийного ствола.

Нет!

Мэрлинсон сидел на корточках за лодкой, развязывая швартовы. Он поднял голову как раз в тот момент, когда раздался оглушительный выстрел. Корки дернулся, словно его ранило. Мгновенно перевалился через борт и распростерся на днище, пытаясь укрыться. Выстрелив, орудие замолчало. Толланд видел, как Корки переползает к носу лодки. Нижняя часть его ноги была залита кровью. Скорчившись под приборной доской, астрофизик начал водить по ней рукой, пока его пальцы не нащупали ключ зажигания. Мощный, в двести пятьдесят лошадиных сил, мотор «Меркурий» моментально ожил.

А уже через секунду из передней части зависшего в воздухе вертолета протянулся красный луч лазера. Он нацелился на лодку.

Толланд отреагировал почти инстинктивно, подняв то единственное оружие, которое было в его распоряжении.

Он спустил курок, и ракета со свистом и шипением полетела горизонтально, к вертолету. Но даже эта мгновенная реакция оказалась недостаточно быстрой. В тот миг, когда ракета ударилась о ветровое стекло вертолета, его орудие, находящееся под фюзеляжем, озарилось яркой вспышкой. Выпустив ракету, вертолет тут же развернулся и скрылся из виду, очевидно, чтобы уйти от взрывной волны.

— Осторожнее! — закричал Толланд, увлекая Рейчел вниз, на узкую палубу-полку.

Ракета прошла мимо цели, не задев лодку. Пролетела вдоль корпуса судна и попала в основание опоры в тридцати футах ниже Рейчел и Майкла.

Раздался страшной силы звук. Вода и огонь одновременно взметнулись ввысь. В воздух полетели куски искореженного металла, грозя упасть на головы. Потом металл со скрежетом стукнулся о металл — судно накренилось, восстанавливая равновесие.

Когда дым рассеялся, Толланд увидел, что одна из четырех главных опор корпуса серьезно повреждена. Бурлящий течением океан грозил сломать ее окончательно. Винтовая лестница, ведущая на нижнюю палубу, едва держалась.

— Быстрее! — скомандовал Толланд, увлекая Рейчел за руку. — Нам нужно вниз!

Они опоздали. Лестница с треском отвалилась и рухнула в море.

В небе над «Гойей» Дельта-1 сражался с вертолетом. Наконец ему удалось снова подчинить себе машину. Ослепленный яркой вспышкой, он инстинктивно слишком сильно нажал на спуск, и ракета пролетела мимо цели. Сейчас он с проклятиями кружил над носом судна, намереваясь снова снизиться и закончить дело.

«Уничтожить всех». Приказ был четким и ясным.

— Дьявол! Смотри! — неожиданно закричал сидящий рядом Дельта-2, показывая в окно. — Лодка!

Дельта-1 обернулся и увидел маленькую моторную лодку, стремительно уносящуюся в темноту, прочь от судна. Задача усложнялась.

Глава 114

Окровавленными руками Корки крепко стиснул штурвал лодки «Крестлайнер-Фантом-2100», направляя ее против океанских волн. Он изо всех сил давил на газ, выжимая максимальную скорость. И только сейчас ощутил боль. Глянув вниз, он с удивлением обнаружил, что по ноге обильно течет кровь. Неожиданно закружилась голова. Всем телом навалившись на руль, Корки обернулся и посмотрел на судно, мысленно зовя вертолет за собой. Толланд и Рейчелне успели спуститься, оказавшись отрезанными от лодки. Корки не смог добраться до них. Поэтому пришлось срочно принимать решение.

«Разделяй и побеждай!»

Корки Мэрлинсон понимал, что если ему удастся увести вертолет от «Гойи», возможно, Толланд с Рейчел смогут подать сигнал о помощи.

Но, взглянув на горящее судно, он увидел, что вертолет все еще крутится над ним, словно в нерешительности.

— Ну же, вы, сволочи! Давайте сюда, за мной!

Однако вертолет не слышал его. Он завис над кормой «Гойи», потом спустился ниже и сел на палубу. Корки с ужасом наблюдал за страшной картиной, понимая, что оставил Майкла и Рейчел на верную смерть.

Сознавая, что теперь лишь он может вызвать помощь, Корки на ощупь нашел в темноте на приборной доске радио. Щелкнул выключателем. Ничего не произошло. Ни света, ни шумов. Он до отказа повернул ручку громкости. Опять никакого результата. Ну же! Отпустив руль, астрофизик опустился на колени, чтобы посмотреть, в чем дело. Раненая нога отозвалась сильной болью. То, что он увидел, могло привести в отчаяние любого. Вся приборная доска была изрешечена пулями, а радиоприемник вконец разбит. Провода болтались в воздухе. Корки смотрел, не в силах поверить собственным глазам.

Хуже не придумаешь.

Он поднялся на дрожащих ногах, размышляя о том, чего еще ждать от судьбы. Оглянулся на «Гойю» и тут же понял, чего именно. Он увидел, как на палубу соскочили двое вооруженных людей, а вертолет снова поднялся в воздух и на полной скорости стал догонять лодку.

Астрофизик сник. Вот так: «Разделяй и побеждай». Не одному ему пришла в голову эта блестящая идея.

Дельта-3 прошел по палубе к трапу, ведущему вниз. В этот миг он услышал, как где-то там, в недрах судна, кричит женщина. Он повернулся и знаком показал Дельте-2, что собирается спуститься. Тот кивнул, оставаясь на палубе, чтобы держать под наблюдением верхний уровень. Они могли переговариваться между собой при помощи шифрующего радиоустройства: система подавления «Кайовы» оставляла для них открытую частоту.

Крепко сжимая ручной пулемет, Дельта-3 тихо, не спеша, приблизился к люку, ведущему вниз. Осторожно, с собранностью и внимательностью профессионального убийцы, стал спускаться, держа оружие наготове.

С трапа невозможно было разглядеть весь нижний уровень. Дельта-3 наклонился, осматриваясь. Теперь крик раздавался яснее и ближе. Дельта-3 продолжал спуск. Примерно на полпути он начал различать лабиринт переходов и настилов, заполняющих внутреннее пространство судна. Женский крик становился все громче.

Наконец он увидел ее. Стоя посередине длинного, узкого, идущего вдоль всего судна настила, Рейчел Секстон смотрела через перила в воду и отчаянно звала Майкла Толланда.

Толланд упал в воду? Может быть, во время взрыва?

Если так, задача Дельты-3 окажется даже легче, чем он предполагал. Надо спуститься еще на пару футов и просто выстрелить. Поймать рыбу в бочке. Единственное, что настораживало: женщина стоит возле кладовой с оборудованием, а значит, может быть вооружена — острогой или подводным ружьем. Конечно, ни то ни другое не идет ни в какое сравнение с его пулеметом. Уверенный в том, что полностью контролирует ситуацию, Дельта-3 крепче сжал оружие и сделал еще один шаг вниз. Рейчел Секстон теперь была прямо перед ним. Боец поднял ствол.

Еще один шаг.

Внезапно под трапом, под его ногами, стало заметно какое-то движение. Скорее удивленный, чем испуганный, Дельта-3 посмотрел вниз и увидел Майкла Толланда. Океанограф целился в него алюминиевым шестом. Хотя его и перехитрили, Дельта-3 едва не рассмеялся над этой детской попыткой заманить его в ловушку.

Но тут он почувствовал, как конец шеста соприкоснулся с его пяткой.

Внезапно тело пронзила вспышка острой, огненной боли. Потеряв равновесие, Дельта-3 закачался и кубарем, головой вперед, покатился по трапу. Оружие выпало из рук и полетело в воду, а сам боец рухнул на нижний настил. В страшной муке, скорчившись, он пытался схватиться за правую ступню, но ее больше не было.

Толланд стоял над врагом, крепко сжимая дымящееся оружие — пятифутовое подводное ружье для защиты от акул двенадцатого калибра. В случае нападения акулы оно было очень эффективно. Толланд зарядил его новым снарядом и приставил заостренный дымящийся ствол к горлу поверженного врага. Тот лежал на спине, словно парализованный, глядя на Толланда с выражением бесконечной ненависти, смешанной с дикой болью.

Рейчел бежала к ним по настилу. План предполагал, что она должна завладеть пулеметом, но тот, к несчастью, улетел в океан.

Переговорное устройство, прикрепленное к поясу бойца, ожило. Раздался странный, неживой голос:

— Дельта-3. Связь. Я слышал выстрел.

Лежащий человек не пошевелился и даже не попытался ответить.

Голос заговорил вновь:

— Дельта-3. Ответь. Тебе нужна помощь?

Почти одновременно зазвучал еще один голос. Тоже измененный, он отличался от первого тем, что его сопровождал тихий шум вертолетного двигателя.

— Это Дельта-1. Преследую лодку. Дельта-3, ответь. Тебе нужна помощь?

Толланд надавил стволом на горло врага:

— Прикажи вертолету оставить в покое лодку. Если они убьют моего друга, ты умрешь.

Сморщившись от боли, боец поднес к губам переговорное устройство. Глядя в глаза Толланду, нажал кнопку и произнес:

— Это Дельта-3. Я в порядке. Уничтожьте лодку.

Глава 115

Гэбриэл Эш вернулась в туалет, собираясь выбраться из кабинета сенатора. Телефонный разговор оставил тревожный осадок. Секстон явно засомневался, когда она сказала, что находится в своем собственном кабинете. Казалось, он догадался, что она лжет. Как бы то ни было, Гэбриэл все равно не удалось проникнуть в компьютер босса, и теперь она не знала, что делать дальше.

Секстон ждет.

Она встала на крышку унитаза, с нее — на раковину. Раздался негромкий звон. Посмотрев вниз, Гэбриэл с раздражением заметила, что нечаянно задела запонки сенатора, забытые им на краю раковины.

Все должно остаться на своих местах.

Спустившись, Гэбриэл подняла запонки и положила их на раковину. Вновь начав подниматься, она внезапно остановилась, внимательно присмотревшись к этим мелким деталям костюма. В другое время она, конечно, не обратила бы на них внимания, но сейчас ее взгляд привлекла монограмма. Как и все вещи Секстона, запонки были помечены вензелем из двух переплетенных букв «С»: Седжвик Секстон. Гэбриэл вспомнила прежний пароль на компьютере сенатора: «ССС». Потом надпись на настольном календаре: «ПРЕСОЕШ». И бегущую строку — образчик позитивного мышления — по краю заставки на дисплее.

Президент Соединенных Штатов Седжвик Секстон…

Президент…

Гэбриэл задумалась: неужели он был так уверен?..

Зная, что проверка займет несколько секунд, она поспешно вернулась в кабинет, подошла к компьютеру и набрала пароль из девяти букв: «ПРЕСОЕШСС».

Изображение Белого дома, надежно защищающее всю информацию сенатора, исчезло.

Гэбриэл ошеломленно смотрела на дисплей.

Нельзя недооценивать «эго» политика.

Глава 116

Лодка неслась по ночному океану. Корки Мэрлинсон уже не держал штурвал. Он знал, что лодка будет продолжать идти по прямой. Линия наименьшего сопротивления…

Астрофизик сидел на корме прыгающего по волнам суденышка, изучая рану на ноге. Пуля вошла в икру, едва не задев кость. Выходного отверстия не было — пуля застряла в ноге. Осмотревшись в надежде найти что-нибудь, чем можно остановить кровь, он ничего не обнаружил. Ласты, маска, пара спасательных жилетов. Аптечки нет. Почти в ярости он дернул дверцу небольшого шкафчика под приборной доской и обнаружил инструменты, тряпки, изоленту, машинное масло и другие технические принадлежности. Снова взглянув на окровавленную ногу, невольно спросил себя, как скоро он выберется из зоны скопления молотоголовых акул. Похоже, совсем не скоро.

Дельта-1 вел вертолет «Кайова» низко над океаном, высматривая в темноте убегающую лодку. Предположив, что суденышко будет двигаться в сторону берега, Дельта-1 направился туда же.

Он надеялся очень скоро догнать беглеца.

В обычных условиях найти пытающуюся скрыться лодку несложно — достаточно включить радар. Но сейчас, поскольку над океаном на расстоянии в несколько миль висел «зонт», глушащий эфир, радар был бесполезен. А выключить систему подавления нельзя до тех пор, пока не придет сообщение, что на борту «Гойи» никого не осталось. До того судно не должно иметь возможности связаться ни с берегом, ни с морем, ни с воздухом.

Секрет метеорита умрет. Здесь и сейчас.

В распоряжении Дельты-1 имелись и другие средства слежения. Даже на фоне этого странного, почти горячего водоворота нетрудно определить теплоотдачу лодки. Дельта-1 включил термальный сканер. Океан внизу прогрелся неплохо, но мотор мощностью в двести пятьдесят лошадиных сил будет, конечно, на несколько градусов теплее.

Нога от ступни до колена совершенно занемела.

Не зная, что делать, Корки Мэрлинсон замотал икру тряпкой, а потом в несколько слоев заклеил изолентой. Сквозь такой заслон кровь не просачивалась, однако и одежда, и руки оставались перепачканными.

Сидя на дне лодки, Корки пытался понять, почему вертолет до сих пор его не обнаружил. Он оглянулся, изучая горизонт позади. Как ни странно, он не увидел ни «Гойю», ни приближающийся вертолет. Исчезли даже огни «Гойи». Неужели он настолько далеко от судна?

Внезапно проснулась надежда. Есть шанс спастись. Может быть, его просто потеряли в темноте!

Глядя назад, Корки вдруг обнаружил, что след, тянущийся за его лодкой, вовсе не прямой, как он считал. Он изгибался за кормой, словно хлипкое суденышко описывало широкую дугу. Удивленный Мэрлинсон проследил взглядом за пенной струей, нарисовавшей на океанской поверхности огромную кривую. И тут он увидел «Гойю».

Судно стояло прямо по правому борту, всего в полумиле от него. Слишком поздно Корки понял свою ошибку. Без управления лодка изменяла курс, увлекаемая мощным течением — водоворотом мегаплюма. Описав круг, Корки Мэрлинсон вернулся туда же, откуда пытался уйти.

Обнаружив, что все еще находится в зоне скопления молотоголовых акул, он не мог не вспомнить мрачный комментарий Толланда: «Увеличенные обонятельные доли мозга. Акулы способны чувствовать кровь, даже одну-единственную каплю, на расстоянии мили». Корки с ужасом посмотрел на свою окровавленную ногу, на испачканные руки и одежду. А ведь скоро его обнаружит и вертолет.

Сбросив одежду, совершенно голый, астрофизик перебрался на корму. Зная, что никакая акула не сможет догнать лодку, он тщательно вымыл руки в бурлящем за бортом потоке.

Одна-единственная капля крови…

Стоя во весь рост в лодке, в темноте, Корки подумал, что спасти его может лишь одно. Когда-то он прочитал, что животные метят территорию мочой потому, что мочевина является наиболее сильно пахнущим веществом из всех, какие способен выделять живой организм.

Он очень надеялся, что это же вещество сможет перебить запах крови. Сожалея, что не удалось выпить сегодня пива, Корки поставил раненую ногу на планшир и попытался помочиться на изоленту. Ну же, давай! Он ждал, с иронией размышляя о том, что нет ничего приятнее в жизни, как мочиться на самого себя, одновременно пытаясь уйти от вертолета-убийцы.

Наконец получилось. Корки намочил всю ногу от ступни до колена. А тем немногим, что еще оставалось в мочевом пузыре, пропитал тряпку, которой протер тело. Незаурядная процедура!

В темном небе над головой появился красный луч лазера, приближаясь к лодке, словно сверкающее лезвие огромной гильотины. Вертолет возник откуда-то сбоку, на малой высоте. Пилот наверняка недоумевал, зачем этот чудак кружится возле судна.

Быстро надев спасательный жилет, Мэрлинсон приготовился. И вот на залитом кровью дне лодки, в пяти футах от того места, где стоял готовый к прыжку человек, появилась сияющая красная точка.

С борта «Гойи» Майкл Толланд не видел, как его моторная лодка «Крестлайнер-Фантом-2100» вспыхнула и каруселью из дыма и огня взлетела в воздух.

Но взрыв он услышал.

Глава 117

В этот час в западном крыле обычно было очень спокойно. Однако неожиданное появление президента в халате и шлепанцах встряхнуло всех — и охранников, и дежурный вспомогательный персонал, — прогоняя остатки дремы.

— Не могу найти ее, господин президент, — запыхавшись, виноватым тоном оправдывался молодой служащий, поспешно входя вслед за Харни в Овальный кабинет. Он искал везде, где только можно. — Мисс Тенч не отвечает на звонки ни пейджера, ни сотового телефона.

Президент казался весьма раздраженным.

— А вы искали в…

— Она покинула здание, сэр, — пояснил другой помощник. — Отметилась на выходе примерно с час тому назад. Мы полагаем, что она могла направиться в НРУ. Одна из телефонисток говорит, что мисс Тенч разговаривала по телефону с директором НРУ Пикерингом.

— С Уильямом Пикерингом?

Президент удивился. Эти двое никогда не симпатизировали друг другу.

— А ему вы звонили?

— Он тоже не отвечает, сэр. И коммутатор НРУ не может установить с ним связь. Говорят, что его сотовый даже не подает признаков жизни.

Харни секунду пристально смотрел на своих помощников, потом подошел к бару и налил коньяка. Не успел он поднести стакан к губам, как в кабинет ворвался сотрудник службы безопасности:

— Господин президент! Не хотел вас будить. Но вы должны знать, что сегодня ночью в мемориале Рузвельта взорвали автомобиль.

— Что? — Харни едва не выронил стакан. — Когда?

— Час назад. — Лицо служащего выглядело чрезвычайно мрачным. — И ФБР только что установило личность жертвы…

Глава 118

Дельта-3 боролся с болью. Волнами накатывали темнота, беспамятство. Это и есть смерть? Он пытался пошевелиться, но чувствовал себя парализованным, едва способным дышать. Перед глазами стояли туманные, расплывчатые пятна. Мысли его вернулись к гибели лодки на море, вызвавшей дикую злобу в глазах Майкла Толланда. Океанограф стоял над ним, приставив к горлу грозящий смертью длинный ствол.

Ему казалось, что Толланд уже убил его…

Но нестерпимая боль в правой ноге доказывала, что Дельта-3 еще жив. Медленно, постепенно все вернулось на свои места.

Услышав взрыв, Толланд издал вопль боли и гнева. Потом, вне себя от ярости и жажды мщения, повернулся к поверженному врагу с таким видом, словно собирался проткнуть стволом его горло. Но уже через секунду он задумался, подчиняясь сдерживающему внутреннему голосу. В отчаянии убрал ружье, но все-таки, не удержавшись, ударил ботинком по искалеченной ноге врага.

Последнее, что запомнил Дельта-3, — судороги рвоты, после чего весь мир погрузился в черное небытие. Сейчас он постепенно приходил в себя, не зная, сколько времени пролежал без сознания. Руки его были связаны за спиной, причем настолько крепко, что не оставалось сомнений: узел делал моряк. Ноги тоже связаны, согнуты в коленях и прикреплены сзади к запястьям, — в этой позе невозможно двигаться. Он попробовал позвать на помощь, но звука не получилось: рот был чем-то заткнут.

Дельта-3 не представлял, что происходит вокруг. Он чувствовал ветер и видел яркие огни. Значит, сейчас он лежит уже не внизу, а на верхней палубе. Извернувшись, он попытался рассмотреть, что творится вокруг, и тут же наткнулся на кошмарное зрелище — собственное искаженное, бесформенное отражение в стекле глубоководного аппарата. «Тритон» стоял прямо перед ним, и Дельта-3 понял, что лежит на крышке огромного люка. Но не это его озадачивало. Главный вопрос был: где же Дельта-2?

Дельта-2 тревожился все больше и больше.

Несмотря на заверения Дельты-3 в том, что с ним все в порядке, прозвучавший выстрел говорил об обратном. Это не был выстрел пулемета, которым вооружен Дельта-3. Толланд и Секстон наверняка тоже имели оружие и теперь применили его. Дельта-2 подошел к трапу, по которому спускался Дельта-3, и увидел внизу кровь.

Держа оружие на изготовку, Дельта-2 спустился вниз и пошел по кровавому следу, который вел вдоль узкого настила к носу судна. Здесь страшный след снова вывел его наверх, по другому трапу, на следующую палубу. Она казалась пустой. С растущей тревогой Дельта-2 направился вдоль широкой кроваво-красной полосы. Она вывела его к люку того трапа, по которому он спускался.

Что происходит? Кровавый след описал гигантский круг!

Медленно и с опаской Дельта-2 прошел мимо лабораторного отсека. След тянулся дальше, на корму. Боец обвел палубу настороженным взглядом.

Черт!

На корме лежал Дельта-3 — связанный, с заткнутым ртом, бесцеремонно брошенный возле батискафа. Даже с такого расстояния Дельта-2 видел, что напарник лишился части правой ноги.

Оглянувшись, он еще крепче сжал оружие и двинулся вперед. Дельта-3 дернулся, пытаясь что-то сказать ему. Веревка, которой он был крепко связан, фактически спасла ему жизнь. Кровотечение, которое неминуемо привело бы к смерти, почти прекратилось.

Подойдя к спускаемому аппарату, Дельта-2 увидел собственную спину: округлый нос «Тритона» отражал всю палубу. Дельта-2 приблизился к измученному товарищу. И слишком поздно заметил тревожный сигнал его глаз.

Вдруг вспыхнул серебристый свет. Одно из мощных щупалец спускаемого аппарата резко вырвалось вперед и с сокрушительной силой впилось в левое бедро Дельты-2. Он попытался вырваться, но щупальце сжималось все крепче. Не сдержавшись, Дельта-2 закричал от боли: он ясно чувствовал, как ломается кость. Глаза его невольно поднялись к кабине «Тритона». Отражение палубы скрывало того, кто находился внутри, но сомнений не оставалось: сквозь стекло на врага твердым, безжалостным взглядом смотрел Майкл Толланд. Он сидел в кабине спускаемого аппарата и управлял его манипулятором.

Плохо, подумал Дельта-2, стараясь не думать о боли и поднимая оружие. Он прицелился вверх и влево — в грудь океанографа, до которого было всего три фута. Потом нажал на спусковой крючок, и пулемет загрохотал. В дикой ярости оттого, что попал в ловушку, Дельта-2 давил и давил на крючок, пока не опустел магазин. Задыхаясь от ненависти, он бросил оружие. Взгляд его выражал готовность испепелить ненавистный подводный аппарат.

— Мертвец! — прошипел он и попытался вытащить ногу из страшных тисков.

Но чем больше он извивался, тем сильнее и беспощаднее железная лапа раздирала ногу. Показалась огромная рваная рана. Дело дрянь! Дельта-2 потянулся к висящему на поясе переговорному устройству. Но не успел он поднести его к губам, как «Тритон» выбросил вперед вторую лапу, схватив его за правую руку. Переговорное устройство упало на палубу.

В этот миг Дельта-2 увидел перед собой призрак. Бледное видение склонилось вбок и смотрело на него сквозь абсолютно целое стекло. Пораженный Дельта-2 взглянул на корпус «Тритона» и понял, что пули не причинили аппарату никакого вреда. Они не смогли пробить толстую броню. Батискаф казался лишь испещренным оспинами.

Внезапно открылся верхний люк. Появился Майкл Толланд. Выглядел он бледным и взволнованным, но ничуть не пострадавшим. Спустившись по лестнице, океанограф ступил на палубу и внимательно осмотрел выдержавшее испытание окно своего любимого аппарата.

— Десять тысяч долларов за квадратный дюйм, — почти с нежностью произнес он. — Похоже, тебе нужна пушка посолиднее.

Сидя в гидролаборатории, Рейчел понимала, что время истекает. Она слышала стрельбу на палубе и молилась, чтобы все прошло так, как планировал Толланд. Сейчас ее совсем не заботило, кто именно стоит за мошенничеством с метеоритом — администратор НАСА, Марджори Тенч или сам президент. В их положении это не имело ни малейшего значения.

Кто бы это ни был, убийцы не избегут расплаты. Правда рано или поздно обязательно всплывет.

Рана на руке уже не кровоточила, а избыток адреналина в крови позволял не замечать боль, сосредоточившись на более важном деле. Взяв ручку и бумагу, Рейчел написала записку всего из двух строчек. На ум шли только простые, даже неуклюжие слова, но на роскошь красноречия сейчас не было времени. Записку она добавила к стопке обличающих документов, которые держала в руке: распечатка результатов сканирования льда, фотографии глубоководного существа, статья об океанических хондрах, данные электронного микроскопа. Метеорит был фальшивкой, и вот тому доказательства.

Все бумаги Рейчел вложила в стоящий здесь же, в гидролаборатории, факс. Она знала наизусть номера лишь нескольких адресатов, так что выбор был ограниченным. Но она уже решила, кто именно получит копии этих документов и ее записку. Едва дыша от нервного напряжения, она аккуратно набрала номер факса.

Нажала на кнопку «отправка», мысленно молясь, чтобы адресат оказался выбранным правильно.

Аппарат пискнул.

«Ошибка: адресат не определен».

Рейчел ожидала этого. Все каналы связи судна еще оставались заблокированными. В напряжении она смотрела на факс, все же надеясь, что он заработает так же исправно, как и тот, что стоит у нее дома.

«Ну же, давай!»

Секунд через пять снова раздался писк.

Новый набор…

Есть! Рейчел наблюдала, как аппарат занялся обработкой документов.

И вдруг снова: «Ошибка. Адресат не определен».

Новый набор…

«Ошибка: адресат не определен».

Новый набор…

Наверху, на палубе, раздался шелест лопастей вертолета. Оставив факс, Рейчел стремительно бросилась к выходу.

Глава 119

На расстоянии ста шестидесяти миль от судна «Гойя» Гэбриэл Эш в молчаливом изумлении смотрела на дисплей компьютера сенатора Секстона. Все подозрения оправдались.

Гэбриэл смотрела на цифровые копии десятков банковских чеков, выписанных на имя Секстона владельцами частных космических компаний, и на номера банковских счетов на Каймановых островах. Самая малая сумма составляла пятнадцать тысяч долларов. А некоторые приближались к полумиллиону.

Она вспомнила слова босса: «Мелочь. Все пожертвования ниже потолка две тысячи долларов».

Секстон откровенно лгал ей. Нелегальное финансирование избирательной кампании сенатора происходило в огромных масштабах. Предательство и обман отозвались острой болью. Она до последней минуты верила боссу.

Гэбриэл чувствовала себя дурочкой. Простушкой. Но больше всего она казалась самой себе просто сумасшедшей.

Она так и сидела в темноте кабинета одна, не в силах решить, что же делать дальше.

Глава 120

Когда вертолет «Кайова» завис над палубой «Гойи», Дельта-1 внимательно изучил ее. Глазам его предстало странное зрелище.

Майкл Толланд стоял на палубе возле небольшого подводного аппарата. В стальных руках батискафа, словно в щупальцах гигантского осьминога, дергался Дельта-2, пытаясь освободиться, но тщетно.

Что там происходит?

Внезапно на палубе возникла Рейчел Секстон. Она встала возле связанного, истекающего кровью человека, лежащего возле батискафа. Этим человеком мог быть только Дельта-3. Рейчел держала ручной пулемет подразделения «Дельта» и смотрела вверх, на вертолет, словно бросая ему вызов.

Дельта-1 ощутил растерянность: он не ожидал такого. Ошибки команды «Дельта» на леднике Милна были, конечно, грубыми, но допустимыми. А то, что случилось здесь, просто невообразимо. В нормальных условиях унижение было бы просто мучительным. Но сегодня его позор усиливался еще и тем обстоятельством, что в вертолете находился человек, чье присутствие казалось событием из ряда вон выходящим.

Контролер.

После операции в мемориале Рузвельта контролер приказал ему лететь в пустынный парк недалеко от Белого дома. Там Дельта-1 опустился на лужайку среди деревьев. Тотчас из темноты показался человек и поднялся на борт «Кайовы». Через несколько секунд они снова были в воздухе.

Хотя непосредственное участие контролера в операциях было явлением чрезвычайно редким, Дельта-1 не имел причин для недовольства. Раздосадованный неудачным результатом операции на леднике, боясь подозрений и расследований, которые могли начаться с самых разных сторон, контролер поставил Дельту-1 в известность о том, что конечная фаза операции будет проходить под его непосредственным наблюдением.

Сейчас контролер сидел впереди и созерцал такой безумный, кошмарный провал, какого у подразделения «Дельта» еще никогда не бывало.

Нужно заканчивать. Прямо сейчас.

* * *

Контролер смотрел из вертолета «Кайова» на палубу судна, размышляя, как подобное могло произойти. Все шло не так, как должно было идти. Подозрения относительно метеорита, неудавшаяся ликвидация свидетелей на леднике, необходимость уничтожения высокопоставленного лица. Теперь еще это…

— Контролер, — пробормотал, запинаясь от растерянности и стыда, Дельта-1. — Не могу представить себе…

Контролер тоже не мог вообразить, как разворачивались события, приведшие к тому, что он видел сейчас внизу. Ошибка заключалась в том, что они в огромной мере недооценили своих жертв.

Контролер смотрел на стоящую на палубе Рейчел Секстон. Бесстрашная женщина взирала на ветровое стекло вертолета, хотя и не могла видеть никого внутри — стекло обладало отражающими свойствами. В руке она держала переговорное устройство. Когда измененный, синтетический голос раздался в кабине, первой мыслью контролера была та, что сейчас прозвучит требование отойти и выключить глушители связи, чтобы судно могло подать сигнал о помощи. Но слова, которые дочь сенатора адресовала сидящим в кабине вертолета, прозвучали куда страшнее.

— Вы опоздали, — произнесла она. — Мы уже не единственные, кто знает правду.

Секунду эта фраза летала в воздухе. Хотя слова казались отчаянными, даже малая доля их вероятности заставила контролера похолодеть. Успех всего проекта требовал безусловного уничтожения всех, кто знает правду, и каким бы кровавым ни стало дело, контролер должен был иметь абсолютную уверенность в том, что оно доведено до конца.

И вот теперь знает кто-то еще…

Знакомый с характеристикой Рейчел Секстон как агента, точно придерживающегося предписаний секретности, контролер с трудом верил, что она могла передать информацию какому-то постороннему объекту.

Рейчел снова поднесла к губам переговорное устройство:

— Уйдите, и мы сохраним жизнь вашим людям. А если хоть немного еще приблизитесь, они тут же умрут. Но в любом случае правда выйдет на поверхность. Так что давайте сократим потери. Уходите.

— Вы блефуете, — ответил контролер, зная, что голос, который слышит Рейчел Секстон, обработан до неузнаваемости. — Вы никому и ничего не передали.

— Вы можете быть в этом уверены? — парировала Рейчел. — Я не смогла связаться с Уильямом Пикерингом, поэтому заволновалась, испугалась и решила подстраховаться.

Контролер нахмурился. Такое казалось вполне вероятным.

— Это на них не действует, — обернулась Рейчел к Толланду.

Боец, дергающийся в тисках щупальцев батискафа, корчась от боли, проскрипел:

— В пулемете нет патронов. Они сейчас разнесут вас на куски. Вы все равно погибнете. Дайте нам уйти.

— Черта с два!

Рейчел попыталась предугадать следующий шаг противника. Посмотрела на связанного, с заткнутым ртом человека, лежащего рядом с батискафом. Казалось, от потери крови он сейчас снова потеряет сознание. Рейчел присела возле него, глядя в пустые, мутные глаза:

— Я выну у тебя изо рта кляп и буду держать микрофон. А ты убедишь вертолет убраться. Ясно?

Он согласно кивнул.

Рейчел вытащила тряпку. Раненый грубо плюнул ей в лицо.

— Сука! — кашляя и харкая кровью, выдохнул он. — Я еще полюбуюсь, как ты будешь подыхать. Я буду наслаждаться каждой секундой этого зрелища.

Рейчел вытерла лицо. Толланд, подойдя, оттеснил ее и забрал оружие.

Дрожь в сильных руках этого человека подсказала Рейчел: в эту минуту в душе его что-то оборвалось. Толланд подошел к панели управления, находившейся в нескольких ярдах от аппарата, положил руку на рычаг и посмотрел в глаза поверженного, но не сдавшегося врага.

— Это все, — произнес он, — что ты можешь получить на борту моего судна.

С безжалостной решительностью Толланд нажал на рычаг. Огромная крышка люка под батискафом резко открылась, провалившись, словно пол виселицы. Связанный боец, издав короткий возглас ужаса, исчез, полетел вниз. Пролетев расстояние в тридцать футов, он упал в океан. Взлетел фонтан красных брызг. Акулы не заставили себя ждать.

Увидев, как мощный поток воды вынес из-под судна то, что осталось от Дельты-3, контролер вздрогнул от отвращения и гнева. Освещенная вода казалась красной. Несколько акул дрались над тем, что отдаленно напоминало руку.

Кошмар!

Контролер посмотрел на палубу. Дельта-2 висел в лапах «Тритона», покачивающегося над дырой в палубе. Ноги его болтались в воздухе. Стоит только Толланду разжать манипулятор подводного аппарата, и Дельта-2 полетит к акулам.

— Стойте! — прорычал контролер в переговорное устройство. — Подождите. Просто подождите!

Рейчел продолжала смотреть на вертолет. Даже с высоты контролер мог разглядеть в ее глазах решимость. Она подняла к губам микрофон.

— Вы все еще считаете, что мы блефуем? — спросила она. — Так позвоните на главный коммутатор НРУ. Попросите Джима Самильяна из отдела планирования и анализа. Он сегодня дежурит в ночной смене. Я все рассказала ему о метеорите. Он подтвердит.

Она называет конкретное имя? Уже плохо. Рейчел Секстон далеко не глупа, понимает, что такой блеф они могут раскрыть моментально. И хотя контролер не знал человека по имени Джим Самильян, это ничего не значило, поскольку штат НРУ огромен. Вполне вероятно, что Рейчел говорит правду. Поэтому до того, как отдать приказ о ликвидации этих двоих, необходимо выяснить, блеф это на самом деле или нет.

Дельта-1 взглянул через плечо.

— Хотите, отключу глушитель? — поинтересовался он. — Тогда вы сможете позвонить и все выяснить.

Контролер смотрел на Секстон и Толланда — вот они, как на ладони. Если они попытаются добраться до телефона или радио, пилот сможет тут же их отрезать. Риск минимален.

— Уберите помехи, — скомандовал контролер, вынимая сотовый. — Уличим эту дамочку во лжи. А потом найдем способ вызволить вашего коллегу и закончить все это неприятное дело.

* * *

В Фэрфаксе, на центральном коммутаторе НРУ, оператор уже терял терпение.

— Я же сказал, что не нахожу имени Джима Самильяна в списках служащих отдела планирования и анализа.

Звонивший был настойчив.

— А вы пробовали разные варианты написания? И другие отделы?

Оператор уже все проверил, но решил попробовать еще разок. Через несколько секунд заговорил снова:

— Нет, в списках наших сотрудников нет имени Джима Самильяна. Ни в одном из вариантов написания.

Казалось, звонивший остался доволен услышанным.

— Так, значит, вы уверены, что Джим Самил…

На линии внезапно послышалась целая какофония звуков. Кто-то закричал. Звонивший коротко выругался и быстро отключился.

Дельта-1 проклинал все на свете, вновь приводя в действие систему помех. Он слишком поздно понял ошибку. На приборной доске вертолета один крошечный датчик показывал, что с борта судна «Гойя» идет сигнал. Но как? Каким образом? Никто же не покидал палубу! Еще до того как Дельта-1 включил глушитель, сигнал с «Гойи» прекратился.

Внизу, в гидролаборатории, аппарат факсимильной связи удовлетворенно зашуршал. «Адресат определен. Ваш факс отправлен».

Глава 121

«Или ты убьешь, или убьют тебя». Рейчел Секстон открыла в себе черты, о существовании которых и не подозревала. Формула выживания. Чудовищная сила воли, поддерживаемая страхом.

— Что было в этом факсе? — требовательно спросил электронный голос контролера.

Рейчел немного успокоилась: значит, факс отправлен, как она и надеялась.

— Уходите! — заявила она в ответ, крепко сжимая микрофон и глядя на зависший вертолет. — Все кончено. Ваш секрет ушел на берег.

И Рейчел рассказала, какую информацию она отослала. Шесть страниц текста и графических материалов. Неопровержимые доказательства того, что метеорит был фальшивкой.

— Пытаясь нам навредить, вы только усугубите свое и без того тяжелое положение.

Повисла долгая пауза.

— Кому вы послали факс?

Рейчел не имела намерения отвечать на этот вопрос. Было необходимо выиграть как можно больше времени. Она и Майкл встали возле люка в палубе, на одной линии с «Тритоном», так что из вертолета не могли стрелять по ним, не убив того, кто дергался в лапах батискафа.

— Уильяму Пикерингу? — проскрипел голос в переговорном устройстве. В нем явно звучала надежда. — Вы отослали факс своему директору.

«Ошибаешься», — подумала Рейчел. Конечно, она выбрала бы именно Пикеринга, но была вынуждена набрать другой номер, опасаясь, что директора уже убрали. Это лишь подтверждало серьезность намерений врага. В момент отчаянной решимости Рейчел набрала второй из двух номеров, которые знала наизусть.

Номер факса в офисе отца.

Этот номер запечатлелся в ее памяти не при радостных обстоятельствах. Ей пришлось не раз набирать его после смерти матери, когда отец предпочел выяснять подробности условий наследования, не вступая в непосредственный контакт с дочерью. Рейчел и предположить не могла, что в тяжелую минуту обратится именно к отцу. Но сейчас в пользу сенатора Секстона были два серьезных аргумента. Во-первых, он имел подходящую политическую мотивацию для того, чтобы без колебания опубликовать данные о подлоге. А во-вторых, обладал достаточной дерзостью, чтобы немедленно позвонить в Белый дом и потребовать отзыва команды убийц.

Плохо одно — в ночное время сенатора нет в рабочем кабинете. Но Рейчел знала, что запирает он его, как скупой богач подвал с драгоценностями. Кроме того, она передала информацию в режиме секретности. Даже если враги смогут каким-то образом узнать, куда именно она его послала, то будут не в состоянии прорваться сквозь плотную федеральную охрану здания сената, попасть в офис Секстона и взломать его факс.

— Кому бы вы ни отправили факс, — предупредили ее, — вы серьезно осложнили положение этого человека.

Рейчел понимала, что, несмотря на страх, должна говорить с позиций силы. Она показала на бойца, зажатого в клешнях «Тритона». Ноги его висели над бездной. Из ран капала кровь, улетая на тридцать футов вниз, в океан.

— Единственный здесь, кому действительно грозит опасность, — это ваш человек, — ответила она в переговорное устройство. — Все кончено. Отходите. Информация ушла. Вы проиграли. Оставьте нас в покое, или он умрет.

— Мисс Секстон, вы не понимаете важности…

— Не понимаю? Я понимаю, что вы убиваете ни в чем не повинных людей! Понимаю, что лжете насчет метеорита! И понимаю, что вам не удастся остаться безнаказанными. Даже если вы убьете всех нас, все равно вам конец!

После долгой паузы прозвучала фраза:

— Я спускаюсь.

Рейчел насторожилась.

— Спускаетесь?

— Я не вооружен, — ответили ей. — Не совершайте поспешных действий. Нам с вами нужно поговорить лицом к лицу.

Рейчел не успела прореагировать, а вертолет уже опустился на палубу «Гойи». Дверь открылась, и показался невысокий человек. Неброской внешности, в черном костюме и с галстуком. На какое-то мгновение Рейчел Секстон почувствовала, что ее словно оглушили.

Перед ней стоял Уильям Пикеринг.

Директор НРУ Уильям Пикеринг стоял на палубе исследовательского судна «Гойя» и с сожалением смотрел на свою сотрудницу Рейчел Секстон. Разве мог он предположить, что дело дойдет до этого? Сделав шаг вперед, он заметил в ее взгляде опасную смесь чувств.

Шок, растерянность, гнев, обида.

Это естественно, подумал Пикеринг. Ведь она многого не понимает.

На миг директор представил свою дочь, Диану. Что чувствовала она перед смертью? И Диана, и Рейчел оказались жертвами одной и той же войны. Той войны, которую Уильям Пикеринг поклялся вести вечно. Да, методы ее могут иногда быть чересчур жестокими.

— Рейчел, — произнес директор, — мы все еще можем закончить миром. Мне необходимо многое объяснить.

Казалось, его сотруднице сейчас станет плохо — от отвращения, ярости, ужаса. Толланд целился ему в грудь. Он тоже казался ошеломленным.

— Не подходи! — закричал он.

Пикеринг остановился в пяти ярдах от Рейчел. Он пристально смотрел ей в глаза.

— Ваш отец берет взятки. Дань с частных компаний. Собирается отдать НАСА в руки частников. В целях национальной безопасности его необходимо остановить.

Лицо Рейчел Секстон ничего не выражало. Пикеринг вздохнул:

— НАСА, при всех его недостатках, должно оставаться правительственным подразделением. Вы не понимаете всей полноты грозящей опасности. Приватизация его направит все лучшие умы и идеи в частный сектор. Разведка потеряет доступ к космосу. Частные космические компании в погоне за прибылью начнут продавать идеи и технологии кому попало, тем, кто больше заплатит!

Голос Рейчел дрожал.

— Так вы подделали метеорит и убивали невинных людей… ради национальной безопасности?

— Этого не предполагалось, — ответил директор НРУ. — План заключался в том, чтобы спасти агентство. Убийство в него не входило.

Пикеринг понимал, что обман с метеоритом, как и многие другие предложения разведки, был порожден страхом. Три года назад, пытаясь спустить гидрофоны еще глубже в океан, чтобы они не могли попасть в руки врага, Пикеринг запустил программу, в которой использовался новый строительный материал. План заключался в создании уникальной субмарины, которая могла бы опуститься в самые глубокие области океана, включая дно Марианской впадины.

Построенная из металлокерамики исключительных, революционных свойств, эта подводная лодка, рассчитанная всего на двух человек, была сделана по чертежам, украденным из компьютера калифорнийца Грэма Хокса, гениального морского инженера, чьей голубой мечтой было создание суперглубоководной субмарины, которую он называл «Дип-флайт-2». Проблема Хокса состояла в том, чтобы найти средства для строительства. Пикеринг же обладал неограниченным бюджетом.

Используя эту секретную субмарину, Пикеринг отправил специалистов на глубину, чтобы установить на склонах Марианской впадины новые гидрофоны. Их должны были разместить на очень большой глубине — значительно глубже, чем мог опуститься противник, кем бы он ни был. В процессе бурения специалисты открыли геологические структуры, до сих пор не виданные никем из ученых. Они обнаружили океанические хондры, а также окаменелости нескольких биологических видов. А поскольку вся операция по погружению на такую глубину хранилась НРУ в секрете, информация о находке не могла распространиться.

Лишь совсем недавно, подгоняемый страхом, Пикеринг вместе со своей верной молчаливой командой научных советников решил поставить уникальную геологию Марианской впадины на службу НАСА, стремясь спасти космическое агентство от распада. Представить камень из Марианской впадины метеоритом казалось очень легко — обманчиво легко. Используя двигатель, работающий на сжиженном водороде, команда НРУ обуглила камень, обеспечив его коркой сплава. Потом на небольшой подводной лодке, способной нести груз, они спустились под шельф Милна и снизу внедрили в лед обугленный «метеорит». Как только шахта замерзла, все стало выглядеть так, словно камень пролежал в ледяной толще триста лет.

Но как нередко случается с секретными операциями, грандиозный план разбился о крошечное препятствие. Весь блестящий замысел разрушился из-за какого-то люминесцентного планктона.

Дельта-1 наблюдал за разворачивающейся перед ним драмой из кабины вертолета. На первый взгляд казалось, что Рейчел Секстон и Толланд полностью владеют ситуацией. Но Дельта-1 едва не смеялся над этой иллюзией. Оружие в руках Толланда не заряжено. Даже из кабины видно, что обойма пуста.

Глядя на страдающего в тисках «Тритона» товарища, Дельта-1 понимал, что необходимо спешить. Внимание противника сосредоточено на Пикеринге, и Дельта-1 мог сделать свой ход. Он выскользнул из кабины с противоположной стороны и, прячась за машиной, никем не замеченный, пробрался на левый борт. Крепко сжимая оружие, он направился к носу корабля. Перед своим выходом Пикеринг дал ему подробную инструкцию. Дельта-1 не имел желания провалить и это, такое простое, задание.

Через несколько минут все закончится.

Глава 122

Зак Харни сидел в халате за своим столом в Овальном кабинете. Кровь стучала в висках, словно там работал молоток. Только что обнаружилась еще одна деталь страшной головоломки.

Марджори Тенч мертва.

Президенту сообщили, что Тенч ехала в мемориал Рузвельта на встречу с Уильямом Пикерингом. Пикеринг тоже исчез, и служба безопасности считала, что и он может оказаться мертвым.

В последнее время президент и директор НРУ нашли общий язык, сумев прекратить старые распри. Несколько месяцев назад Харни узнал, что Пикеринг развил тайную деятельность в пользу действующего президента, пытаясь спасти его пошатнувшееся положение.

Используя каналы, доступные исключительно НРУ, директор получил компрометирующую информацию, способную сокрушить избирательную кампанию сенатора Секстона. В частности, фотоснимки его любовных утех с молодой ассистенткой Гэбриэл Эш. В его распоряжении оказались также красноречивые финансовые документы, доказывающие, что Секстон берет взятки от частных космических компаний. Пикеринг анонимно отослал все свидетельства Марджори Тенч, надеясь, что Белый дом сумеет использовать их наилучшим образом. Однако Харни, ознакомившись с материалами, запретил советнику пускать их в ход. Сексуальные скандалы и коррупция и так уже запятнали Вашингтон, поэтому еще одно ведро грязи, вылитое на глазах у всей страны, лишь усилило бы недоверие к правительству.

Цинизм власти убивает страну.

Харни сознавал, что может уничтожить Секстона скандалом, но ценой победы оказалось бы оскверненное достоинство сената Соединенных Штатов. А принести в жертву этот сектор власти президент не мог.

Надо работать без негатива. Президент должен победить противника своими достижениями, а не при помощи черных технологий.

Пикеринг, раздраженный отказом Белого дома использовать предоставленные материалы, постарался раздуть скандал, пустив в Вашингтоне слух о том, что сенатор Секстон спал с Гэбриэл Эш. Но Секстоннастолько убедительно и с таким достоинством и праведным гневом все отрицал, что президенту пришлось еще и извиняться перед оппонентом за раздутую сплетню. Так что в результате деятельность Пикеринга принесла куда больше вреда, чем пользы. Харни предупредил директора НРУ, что если тот еще раз сунет нос в его избирательную кампанию, то будет отвечать за свои действия в суде. Ирония ситуации заключалась в том, что Пикеринг даже не испытывал к президенту Харни личной симпатии. Попытки директора НРУ помочь ему были вызваны исключительно опасениями за судьбу НАСА. А Зак Харни представлял собой меньшее из двух зол.

Неужели кто-то убил и Пикеринга?

Харни не мог представить себе такое.

— Господин президент! — В кабинет заглянул один из помощников. — Как вы просили, я позвонил Лоуренсу Экстрому и рассказал ему о Марджори Тенч.

— Спасибо.

— Он хотел бы переговорить с вами, сэр.

Харни все еще злился на администратора НАСА за то, что тот обманул его со спутником-сканером.

— Скажите ему, что мы можем поговорить утром.

— Но мистер Экстром хочет говорить с вами прямо сейчас, — с виноватым видом настаивал помощник. — Он чрезвычайно расстроен.

— Расстроен?

Харни почувствовал, что терпение его на исходе. Направляясь в пресс-центр, где должен был состояться разговор, он пытался угадать, что еще могло сегодня случиться.

Глава 123

Рейчел казалось, что она теряет голову. Ложь, которая последнее время окутывала ее, словно густой липкий туман, начинала понемногу рассеиваться. Открывающаяся страшная реальность заставляла чувствовать себя незащищенной и поверженной. Глядя на стоящего перед ней директора, ставшего вдруг чужим и незнакомым, Рейчел едва понимала, что он говорит.

— Нам было необходимо восстановить репутацию НАСА, — объяснял Пикеринг. — Стремительно падающая популярность агентства и сокращающееся финансирование стали опасны со многих точек зрения. — Пикеринг замолчал, глядя на свою подчиненную умными серыми глазами. — Рейчел, НАСА просто катастрофически нуждалось в успехе. И кто-то должен был его обеспечить.

Уловка с метеоритом была актом отчаяния. Пикеринг и те, кто его поддерживал, пытались спасти НАСА, лоббируя включение космического агентства в разведывательную систему, где ему было бы обеспечено повышение финансирования и уровня безопасности. Однако Белый дом постоянно отвергал эту идею как покушение на чистую науку. Близорукий идеализм! По мере повышения популярности Секстона с его риторикой, направленной против космического агентства, Пикеринг и вся его команда понимали, что время работает против них. Они решили, что единственный способ спасти НАСА и уберечь его от распродажи — это поразить воображение налогоплательщиков и конгресса. Чтобы космическое агентство выжило, ему требуется немедленный триумф, нечто, что может напомнить всем о славных днях времен «Аполлона». Чтобы Зак Харни разгромил сенатора Секстона, ему требуется помощь.

«Я просто пытался помочь ему», — убеждал себя Пикеринг, вспоминая все те компрометирующие противника документы, которые он отослал Марджори Тенч. К сожалению, президент не воспользовался предоставленной ему возможностью, запретив пускать в ход эти свидетельства. И у Пикеринга не осталось выбора, кроме как рискнуть.

— Рейчел, — говорил директор, — информация, которую вы отправили с судна, очень опасна. И вы должны это понимать. Если она выйдет на поверхность, и Белый дом, и НАСА будут выглядеть преступниками. Против них поднимется волна недовольства. А ведь и президент, и космическое агентство ничего не знают обо всей этой истории. Они невиновны и искренне верят в то, что метеорит подлинный.

Пикеринг даже не пытался впутать в это предприятие Харни или Экстрома: оба слишком идеалистичны, чтобы согласиться на обман, даже несмотря на то, что он давал возможность спасти репутацию президента и космического агентства. Единственным преступлением администратора Экстрома стало то, что он убедил Криса Харпера — руководителя секции спутника-сканера — лгать насчет неисправного программного обеспечения. И разумеется, Экстром очень пожалел о содеянном, когда узнал, какой проверке подвергся метеорит.

Марджори Тенч, крайне разочарованная упорным стремлением Харни вести «чистую» избирательную кампанию, вошла в заговор Экстрома по поводу спутника, надеясь, что небольшой успех этого проекта сможет помочь президенту отразить натиск политического соперника.

Если бы Тенч просто использовала обличительные фотографии и свидетельства о взятках, которыми снабдил ее директор НРУ, никакой обман не понадобился бы!

Убийство Тенч, о котором можно только глубоко сожалеть, было предрешено звонком неуемной Рейчел Секстон, сообщившей советнику о мошенничестве. Пикеринг знал, что Тенч немедленно начнет тщательное расследование — пока не докопается до самого дна всей этой истории. Пикеринг не мог этого допустить. Конечно, нехорошо говорить и даже думать такое, но Тенч сослужила ему, Пикерингу, лучшую службу, погибнув. Ее страшная смерть вызовет у избирателей сочувствие к Белому дому и зародит смутные подозрения в нечистой игре со стороны сенатора Секстона. Тем более что старший советник президента так ловко унизила противника в дебатах на Си-эн-эн.

Рейчел стояла неподвижно, в упор глядя на директора.

— Поймите, — убеждал Пикеринг, — если известие о мошенничестве с метеоритом просочится в прессу, вы просто уничтожите и президента, и космическое агентство. А кроме того, посадите в Овальный кабинет очень опасного человека. Поэтому мне необходимо знать, куда вы отослали свои сведения.

Произнося эти слова, Пикеринг заметил, как на лице Рейчел промелькнуло странное выражение. Это была смесь боли и ужаса от понимания совершенной ошибки.

Пройдя на нос корабля, Дельта-1 спустился в гидролабораторию. Подлетая на вертолете, он видел, что Рейчел Секстон вышла именно отсюда. На дисплее компьютера пульсировало пугающее зрелище — многоцветное изображение водоворота, бурлящего вокруг судна. Дельта-1 подумал, что это еще одна причина, по которой необходимо выбираться отсюда как можно скорее.

Аппарат факсимильной связи стоял на отдельном столе возле стены, в дальнем углу. На подставке, как и предполагал Пикеринг, лежала стопка бумаг. Дельта-1 быстро схватил листки. Верхний — записка от отправителя. Всего две строчки. Дельта-1 быстро просмотрел их.

В точку. Коротко и ясно, подумал он.

Перелистывая страницы, он и поразился, и невольно восхитился: эти люди отлично поработали. До такой степени раскрыть обман с метеоритом! Кто бы ни увидел эти распечатки, он сразу поймет, в чем дело и что все это означает. Дельта-1 не стал нажимать клавишу «повтор номера» — в этом не было никакой необходимости. Он без труда узнал, куда отправлен факс. Номер все еще высвечивался в окошке жидкокристаллического дисплея: «Вашингтон, округ Колумбия…»

Дельта-1 аккуратно переписал все цифры, забрал бумаги и вышел из лаборатории.

* * *

Руки Толланда вспотели от усилия, с которым он сжимал пулемет, целясь в галстук директора НРУ. Пикеринг упорно добивался от Рейчел ответа, куда она послала документы. У Толланда начало появляться странное чувство, что этот страшный человек просто пытается выиграть время. Но для чего?

— Белый дом и НАСА невиновны, — повторил Пикеринг. — Постарайтесь понять мои слова. Не позволяйте моим ошибкам уничтожить тот небольшой запас доверия, которым еще располагает НАСА. Если дело раскроется, космическое агентство будет выглядеть виновным во всех смертных грехах. Вы и я — мы можем договориться. Стране нужен этот метеорит. Пока не поздно, скажите мне, куда вы отправили данные.

— Чтобы вы еще кого-нибудь убили? — уточнила Рейчел. — Меня от вас уже тошнит.

Толланд поразился ее силе духа. Она откровенно презирала отца, но не желала подвергать его опасности. К несчастью, план Рейчел послать документы отцу, чтобы получить помощь, не сработал. Даже если представить, что Секстон зайдет в свой офис, увидит факс и сразу позвонит президенту, сообщив тому новость о мошенничестве с метеоритом и потребовав остановить убийцу, никто в Белом доме все равно не поймет, о чем он говорит и где именно, в какой точке Земли происходит то, что происходит здесь и сейчас.

— Я повторяю, — произнес Пикеринг, пригвоздив Рейчел к палубе угрожающим взглядом. — Ситуация слишком сложна, чтобы вы могли полностью ее осознать. Отослав материалы с корабля, вы совершили колоссальную ошибку. Поставили всю страну в очень опасное положение.

Да, Пикеринг просто тянет время. Теперь Толланд не сомневался в этом. А цель подобной тактики ясно видна по правому борту «Гойи». Толланд ощутил недвусмысленный укол страха при виде бойца, открыто идущего к ним с пачкой бумаг и пулеметом в руках.

Толланд отреагировал с решительностью, какой сам от себя не ожидал. Сжав оружие, он резко повернулся, прицелился и спустил курок.

Его пулемет невинно щелкнул.

— Я нашел номер факса, — оповестил боец, отдавая Пикерингу документы. — А оружие мистера Толланда не заряжено.

Глава 124

Седжвик Секстон ворвался в вестибюль здания сената. Он понятия не имел, как Гэбриэл сделала это, но не сомневался, что она проникла в его личный кабинет. Во время разговора по телефону сенатор ясно слышал переливчатый звон старинных часов работы Журдена. Не было сомнений: подслушав в его квартире переговоры с представителями частных космических фирм, отчаянная девчонка теперь пыталась найти подтверждающие свидетельства.

Но как же она попала в его кабинет?

Секстон похвалил себя за то, что догадался сменить пароль компьютера.

Подойдя к кабинету, сенатор набрал код, чтобы отключить сигнализацию. Потом нашарил в кармане ключи, отпер тяжелую дверь, рывком открыл ее и влетел внутрь, надеясь застать мошенницу на месте преступления.

Но кабинет был пуст и темен. Освещал его только дисплей компьютера с привычным изображением Белого дома. Сенатор включил свет, внимательно обвел глазами помещение. Все на месте, ничего не тронуто. Тишину нарушает лишь мелодичный перезвон часов.

Куда же могла подеваться эта маленькая дрянь?

Он услышал, как что-то звякнуло в туалете, и бросился туда. Пусто. Заглянул за дверь. Никого.

Секстон озадаченно всмотрелся в свое отражение в зеркале, размышляя, не слишком ли много он сегодня выпил. Он же явственно слышал. Пристыженный, растерянный сенатор вернулся в кабинет.

— Гэбриэл! — позвал он.

Прошел по коридору в ее офис. Пусто. Темно.

В дамской комнате внезапно зажегся свет, и Секстон, мгновенно среагировав, бросился туда. Подбежал он в тот момент, когда Гэбриэл выходила, вытирая руки бумажным полотенцем. Увидев босса, она вздрогнула.

— Боже мой! Вы меня до смерти напугали! — воскликнула она с неподдельным страхом. — Что вы здесь делаете?

— Вы же сказали, что ищете в своем кабинете документы насчет НАСА. — Секстон смотрел на руки ассистентки. — Где же они?

— Так и не смогла найти. Разыскивала повсюду. Потому так долго и задержалась.

Он посмотрел ей прямо в глаза:

— Вы были в моем кабинете?

Гэбриэл подумала, что обязана спасением факсу.

Насколько минут назад она еще сидела за компьютером Секстона, пытаясь распечатать копии чеков, хранящиеся в его памяти. Файлы оказались каким-то образом защищены, и потребовалось время, чтобы догадаться, как именно это можно сделать. И если бы не зазвонил факс, испугав ее и вернув к реальности, она скорее всего все еще сидела бы там, погруженная в работу. Гэбриэл восприняла звонок как сигнал к отходу. Не взглянув, что за документы пришли на факс, ассистентка вышла из программы, привела в порядок стол и отправилась тем же путем, которым пришла. Выбираясь из туалета Секстона, она услышала, как явился сенатор собственной персоной.

Стоя перед боссом и испытывая на себе его пристальный, изучающий взгляд, Гэбриэл поняла, что он что-то подозревает и стремится уличить ее во лжи. Седжвик Секстон умел чувствовать подвох, как никто другой. Если она сейчас скажет неправду, он все равно поймет.

— Вы много выпили, — произнесла Гэбриэл, отворачиваясь.

Но откуда же он все-таки знает, что она была там? Секстон положил руки ей на плечи и повернул к себе:

— Вы были в моем кабинете?

Гэбриэл почувствовала, что не может противостоять страху. Секстон действительно пил, и, судя по всему, немало. Прикосновение его было грубым.

— В вашем кабинете? — переспросила она, заставив себя удивленно засмеяться. — Каким образом? И зачем?

— Когда мы разговаривали по телефону, я слышал, как зазвонил Журден.

Гэбриэл сжалась, убитая. Его часы? Ей это даже не пришло в голову.

— Вы не понимаете, как нелепо звучит ваше обвинение?

— Я провожу в моем кабинете весь день. И прекрасно помню, как звонят часы на стене.

Гэбриэл поняла, что разговор надо немедленно заканчивать. Лучшая защита — это нападение. Во всяком случае, именно эти слова любит повторять Иоланда Коул. Поэтому, решительно сложив на груди руки, Гэбриэл Эш пошла в атаку, вооружившись всеми доступными средствами. Она сделала шаг вперед, дерзко глядя в глаза Секстона, и заговорила:

— Позвольте мне прояснить ситуацию, сенатор. Сейчас четыре часа утра, вы немало выпили, услышали по телефону звон часов и поэтому явились сюда? — Она с негодованием показала пальцем на дверь его кабинета. — Просто для интереса, для сведения, так сказать: вы обвиняете меня в том, что я взломала систему федеральной охраны, открыла два замка, ворвалась в ваш кабинет и сделала глупость, ответив на звонок сотового в то время, когда совершала противоправное, подсудное действие? Затем, выходя, вновь привела сигнализацию в порядок, после чего преспокойно отправилась в туалет, не оставив никаких следов преступления? Именно это вы хотите вменить мне в вину?

Секстон молча хлопал глазами, не зная, что сказать.

— Существуют причины, по которым людям не советуют пить в одиночестве. Ну а теперь, может быть, вы хотите побеседовать о НАСА? Или нет?

Разбитый в пух и прах, сенатор побрел к себе. Подошел к бару и налил стакан кока-колы. Он вовсе не ощущал себя пьяным. Неужели это все ошибка? Часы на стене насмешливо тикали. Секстон осушил стакан и налил снова. И еще один — для Гэбриэл.

— Выпьете, Гэбриэл? — предложил он, оборачиваясь. Ассистентка не вошла за ним в офис, а остановилась в дверях, словно живой укор.

— О, ради Бога! Входите же. Расскажите, что вы выяснили в НАСА.

— Мне почему-то кажется, что на сегодня с меня достаточно, — холодно, отстраненно ответила она. — Лучше нам поговорить завтра.

Однако Секстон не чувствовал склонности к играм. Информация ему нужна была немедленно, и он вовсе не собирался ее выпрашивать. Сенатор устало вздохнул. «Расширить границы доверия». Речь всегда идет о доверии.

— Я погорячился, — произнес он. — Простите, виноват. Не знаю, о чем только я думал.

Гэбриэл все еще стояла на пороге.

Секстон подошел к столу и поставил стакан, который налил для Гэбриэл. Шагнул к кожаному креслу — тому месту, где он чувствовал себя наиболее уверенно.

— Присядьте. Выпейте колы. А я пойду засуну голову под кран. — С этими словами он направился в туалет.

Гэбриэл стояла неподвижно.

— Мне показалось, что я видел в факсе бумагу, — заметил сенатор уже через плечо, закрывая за собой дверь.

Необходимо показать, что он все-таки доверяет ей.

— Посмотрите, пожалуйста, что там пришло!

Секстон захлопнул дверь и открыл холодную воду. Сполоснул лицо, но не почувствовал себя лучше. Такого с ним еще никогда не случалось. Чувствовать абсолютную уверенность и в то же время так ошибиться! Секстон принадлежал к тем людям, которые доверяют собственным инстинктам. И интуиция определенно подсказывала ему, что Гэбриэл Эш была в его кабинете.

Но как? Это же просто невозможно!

Секстон приказал себе забыть об этом и сосредоточиться на первоочередных делах. НАСА. Гэбриэл нужна ему сейчас. Не время отталкивать ее. Нужно выяснить, что именно она смогла узнать.

«Забудь о своих дурацких инстинктах и об интуиции. Ты заблуждаешься».

Вытирая лицо, сенатор откинул назад голову и глубоко вздохнул. «Расслабься!» — приказал он себе. Он прикрыл глаза и снова глубоко вздохнул. Стало немного лучше.

Выходя из туалета, Секстон с облегчением увидел, что Гэбриэл сдалась и вошла в кабинет. Хорошо, подумал он, теперь можно приступить к делу. Гэбриэл стояла возле факса и перебирала распечатанные страницы. Однако, увидев выражение ее лица, сенатор растерялся. Это была маска непонимания и откровенного страха.

— Что случилось? — спросил Секстон, подходя.

Гэбриэл закачалась, словно ей стало плохо.

— Что?

— Метеорит… — Дрожащей рукой она протянула ему стопку бумаг. — И ваша дочь. Ей грозит опасность.

Секстон приблизился и взял из рук ассистентки листки. Первой была записка от руки. Почерк он узнал сразу. Сообщение оказалось лаконичным и потрясающим своей простотой: «Метеорит фальшивый. Здесь доказательства. НАСА/Белый дом пытаются меня убить. Помоги! Р. С».

Сенатор редко не понимал сути полученной информации. Однако сейчас, еще раз перечитав слова дочери, он не мог сообразить, что все это значит.

Метеорит фальшивый? НАСА и Белый дом пытаются ее убить?

Все больше теряясь, Секстон начал лихорадочно листать страницы — их было шесть. На втором была компьютерная картинка, озаглавленная «Результаты сканирования льда». На ней явно изображен срез ледника. Секстон увидел шахту, по которой доставали камень, — об этом много твердили по телевизору. Глаз зацепило нечто, напоминающее очертания плавающей в шахте человеческой фигуры. А потом заметил нечто еще более поразительное: ясный контур другой шахты, непосредственно под первой. Такое впечатление, что камень поместили в лед снизу.

Что все это значит?

Открыв вторую страницу, сенатор увидел изображение мерзкого океанского существа, названного в подписи Bathynomous giganteus. Он рассматривал его, не веря своим глазам. Это же тот самый жук, который отпечатался в метеорите!

Начав торопливо перелистывать страницы, сенатор обнаружил диаграмму содержания ионизированного водорода в корке сплава. Рядом было от руки нацарапано: «Обожжено сжиженным водородом? Циклическим двигателем НАСА?»

Секстон не знал, что и думать. Комната вокруг него начала медленно вращаться. Он дошел до последней страницы, с изображением камня, заключающего в себе металлические вкрапления, очень похожие на те, что были в метеорите. В прилагающемся описании утверждалось, что камень является результатом глубоководных процессов на дне океана. Камень из океана? Секстон задумался. Ведь НАСА утверждало, что хондры образуются исключительно в космосе!

Секстон положил бумаги на стол и буквально упал в кресло. Впрочем, ему понадобилось не больше пятнадцати секунд, чтобы свести воедино все, что он сейчас узнал. Ситуация полностью прояснилась. Любой, кто хоть немного мог соображать, сразу понял бы, что доказывают все эти бумаги.

Метеорит, найденный НАСА, — вовсе не метеорит. Это подделка!

В карьере Секстона еще не было такого дня, в течение которого он испытал бы сразу и падение, и взлеты, как сегодня. Последний поступок просто швыряет его от надежды к отчаянию и обратно. Непонимание того, как могло состояться столь грандиозное мошенничество, сменилось осознанием значения этого мошенничества для его собственной политической карьеры.

Как только он опубликует эту информацию, президентская власть — в его руках!

Радуясь и торжествуя, сенатор Секстон совсем забыл о собственной дочери.

— Рейчел в опасности, — напомнила Гэбриэл. — Она сообщает, что НАСА и Белый дом собираются…

Неожиданно снова зазвенел факс. Ассистентка замолчала и внимательно посмотрела на аппарат. Секстон тоже повернулся. Что еще может прислать ему Рейчел? Новые доказательства? Зачем? Здесь их и так достаточно!

Однако когда факс ответил на звонок, печатных материалов не оказалось. Аппарат, не зарегистрировав сигнала данных, переключился в режим автоответчика.

— Это офис сенатора Седжвика Секстона, — зазвучал записанный голос сенатора. — Если собираетесь послать факс, можете передавать в любое время. Если нет, оставьте сообщение на автоответчике.

Раздался сигнал записывающего устройства.

— Сенатор Секстон? — Голос говорившего звучал взволнованно. — Это Уильям Пикеринг, директор Национального разведывательного управления. Возможно, в это время суток вас нет в офисе, но мне нужно поговорить с вами немедленно.

Он замолчал, словно ожидая, что кто-нибудь снимет трубку.

Гэбриэл потянулась к аппарату. Секстон яростно схватил ее за руку. Она взглянула удивленно:

— Но это же директор…

— Сенатор, — продолжал Пикеринг, как будто обрадовавшись, что никто не ответил. — Боюсь, что должен сообщить очень неприятные известия. Только что я узнал, что ваша дочь в страшной опасности. Сейчас, в этот самый момент, мои люди пытаются ей помочь. Не могу по телефону обсуждать детали, но мне сообщили, что она послала вам данные относительно метеорита, обнаруженного НАСА. Я не видел этих бумаг и не знаю, что в них содержится, но люди, угрожающие мисс Секстон, предупредили меня, что если вы или кто-нибудь другой их опубликует, ваша дочь немедленно умрет. Мне тяжело говорить так откровенно, сэр. Но я делаю это ради ясности. Жизнь вашей дочери под угрозой. Если она действительно что-то вам переслала, ни с кем не разговаривайте об этом. Во всяком случае, пока. От этого зависит жизнь вашей дочери. Ничего не предпринимайте. Я скоро буду у вас. — Он помолчал. — Если все сложится удачно, дело прояснится к утру. Если вы получите сообщение еще до того, как я прибуду в ваш офис, ничего не предпринимайте и никому не звоните. Я делаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вашу дочь домой невредимой.

Пикеринг отключился. Гэбриэл дрожала.

— Рейчел взяли заложницей?

Секстон понимал, что, несмотря на разочарование в нем самом, Гэбриэл остро переживала за его дочь, оказавшуюся в смертельной опасности. Но у самого сенатора возникли другие чувства, — как у ребенка, который получил самый желанный рождественский подарок и теперь упорно отказывается выпустить его из рук.

Пикеринг хочет, чтобы он молчал?

Какое-то время Секстон стоял, пытаясь сообразить, что все это может означать для него. В голове его начала работать машина — политический компьютер, отрабатывающий возможные сценарии и оценивающий выгоды. Он взглянул на стопку бумаг, которую держал в руках, завороженный разворачивающейся перед внутренним взором перспективой. Метеорит НАСА разбил его надежды на президентство. Но он оказался ложью. Просто фальшивкой. Сейчас тем, кто ее сфабриковал, придется платить. Метеорит, который они вытащили на свет, чтобы уничтожить его, сенатора Секстона, теперь может сделать его могущественным настолько, насколько это вообще возможно. Дочка позаботилась об этом. Сенатор решил, что в этой ситуации есть лишь один-единственный способ действий. Единственный путь, которым должен пойти истинный лидер.

Загипнотизированный сияющим видением собственного величия, Секстон, словно в тумане, пересек комнату. Подошел к копировальной машине и включил ее, готовясь снять копии с тех бумаг, которые прислала Рейчел.

— Что вы делаете? — озадаченно поинтересовалась Гэбриэл.

— Они не убьют Рейчел, — решительно заявил Секстон.

Сенатор полагал, что даже если с Рейчел произойдет что-то ужасное, это лишь укрепит его позиции. В любом случае выигрыш за ним. Риск вполне оправданный.

— Для кого эти копии? — уже с резкостью спросила ассистентка. — Пикеринг велел никому ничего не говорить!

Секстон отвернулся от ксерокса и взглянул на Гэбриэл, удивившись, насколько непривлекательной она вдруг показалась ему. В этот момент сенатор казался неприступной скалой. Все, что требовалось для осуществления его мечты, он держит в руках. Ничто не может его остановить. Никакие обвинения в коррупции. Никакие слухи о его сексуальных похождениях. Ничто на свете.

— Отправляйтесь домой, Гэбриэл, — приказал он. — Вы мне больше не нужны.

Глава 125

Все кончено, подумала Рейчел.

Они с Толландом сидели бок о бок на корме, и ствол пулемета смотрел прямо на них. Пикеринг узнал, куда Рейчел послала факс. В офис сенатора Седжвика Секстона.

Рейчел сомневалась, что отец получит сообщение, которое Пикеринг оставил на его автоответчике. Директор НРУ имеет все шансы появиться в офисе сенатора раньше, чем кто-нибудь туда придет, еще до начала рабочего дня. Если Пикеринг уничтожит полученный факс и сотрет запись своего сообщения раньше, чем появится Секстон, то необходимости вредить сенатору не возникнет. Пикеринг был, возможно, одним из тех немногих людей в Вашингтоне, кто мог без особого труда получить доступ в офис сенатора. Во имя национальной безопасности может совершаться и не такое.

Но если вдруг это осуществить не удастся, то директора НРУ не затруднит подлететь к окну офиса на вертолете и разбить аппарат факсимильной связи ударом ракеты «хеллфайер». Впрочем, что-то подсказывало Рейчел, что в этом необходимости не возникнет.

Сидя рядом с Толландом, девушка удивилась, обнаружив, что он нежно взял ее руку в свою. Пожатие было сильным, но теплым и мягким. Их пальцы переплелись настолько естественно, словно они держались за руки всю жизнь. Единственное, чего она хотела сейчас, — это быть в его объятиях, чтобы он укрыл ее наконец от рева бушующего вокруг ночного океана.

Но она понимала, что такого никогда не случится. Этому просто не суждено быть.

Майкл Толланд чувствовал себя человеком, обретшим счастье по дороге на виселицу.

Судьба смеялась над ним.

За годы, прошедшие со смерти Шейлы, Толланд пережил ночи, в которые он мечтал умереть, часы боли, отчаяния и одиночества, от которых можно было уйти, только обрубив все концы. И все же каждый раз он выбирал жизнь, убеждая себя, что способен справиться в одиночку. Но лишь сегодня он начал по-настоящему понимать то, что постоянно твердили ему друзья: «Майкл, ты не должен оставаться один. Ты обязательно найдешь новую любовь».

Рука Рейчел, лежавшая в его руке, лишь подчеркивала злую шутку рока. У судьбы собственные, жестокие порядки. Сейчас Толланд чувствовал, как с его сердца спадают те слои брони, которые наросли за это время. На какое-то мгновение он снова, как это случалось нередко, увидел Шейлу, смотревшую ему в глаза. Голос ее отдавался в бурлящей воде… он повторял те последние слова, которыми жена напутствовала его, уходя из жизни.

— Ты будешь жить, — шептала она. — Обещай, что обязательно найдешь новую любовь.

— Мне не нужна никакая другая любовь, — ответил Толланд. — Я не смогу никого больше полюбить.

Шейла улыбнулась грустно и мудро:

— Придется научиться.

Сейчас, на борту «Гойи», Толланд понял, что начал учиться. Поразительно, но в его душе внезапно расцвело удивительное чувство. Майкл понял, что это счастье.

А вместе со счастьем пришло непобедимое стремление отвергнуть смерть и продолжать жить.

Подходя к своим пленникам, Пикеринг ощущал себя странно спокойным. Он остановился перед Рейчел, удивленный, что все происходящее давит на него куда меньше, чем он предполагал.

— Иногда, — произнес он, — обстоятельства вынуждают принимать невозможные решения.

Рейчел твердо встретила его взгляд:

— Вы сами создали эти обстоятельства.

— Война, к сожалению, влечет за собой жертвы, — продолжал Пикеринг. — Если бы можно было спросить об этом Диану Пикеринг и всех других, кто каждый год погибает, защищая страну! И уж вы, мисс Секстон, должны это понимать лучше всех других. — Его глаза словно засасывали Рейчел в свои глубины. — Iactura paucourm serva multos.

Он видел, что она поняла сказанные на латыни слова. Они ведь стали почти афоризмом в кругах служащих национальной безопасности. «Жертвуй некоторыми ради спасения многих».

Подчиненная разглядывала его с откровенным презрением.

— И вот теперь Майкл и я — мы оказались среди ваших «нескольких»?

Пикеринг задумался. Других вариантов все равно не было. Он повернулся к Дельте-1:

— Освободи своего коллегу и закончи это дело.

Дельта-1 кивнул.

Уильям Пикеринг в последний раз внимательно, словно прощаясь, посмотрел на Рейчел Секстон, а потом отошел к поручню и стал разглядывать бурное течение за бортом. Кое-что он все-таки предпочитал не видеть.

Дельта-1 уверенно приступил к делу. Он посмотрел на извивающегося от боли Дельту-2. Задача простая: закрыть крышку люка под его ногами, освободить его из тисков и уничтожить Рейчел Секстон и Майкла Толланда.

Однако тут же возникло препятствие в виде загруженной никак не помеченными рычагами, кнопками и переключателями приборной доски — именно здесь было сосредоточено управление подводным аппаратом, лебедкой и другими многочисленными приборами на палубе. Дельта-1 опасался нажать не ту кнопку и подвергнуть риску жизнь товарища, по ошибке сбросив его в воду.

Необходимо полностью исключить риск. Спешить ни в коем случае нельзя.

Он заставит Толланда освободить Дельту-2. А для подстраховки — чтобы тот не совершил что-нибудь непредусмотренное — использует средство, известное в его деле как «биологическое сопутствующее обстоятельство». Правило гласит: «Используй своих противников друг против друга».

Дельта-1 направил дуло пулемета в лицо Рейчел, держа в дюйме от ее лба. Она закрыла глаза. Дельта-1 не мог не заметить, как яростно сжался кулак Толланда.

— Встаньте, мисс Секстон, — скомандовал Дельта-1. Заложница подчинилась.

Приставив ствол к спине жертвы, боец заставил ее подойти к складной лестнице на противоположной стороне «Тритона», ведущей к верхнему люку спускаемого аппарата. Словно в кошмарном сне, она осторожно поднялась по хлипкой лесенке и остановилась на верхней ступеньке, не находя в себе сил ступить на висящий над пропастью аппарат.

— Встаньте на батискаф, — приказал Дельта-1, одновременно поворачиваясь к Толланду и направляя оружие ему в голову.

Перед Рейчел, глядя ей в глаза, мучился в клешнях «Тритона» Дельта-2. Она перевела взгляд на Майкла, сидящего под прицелом. Выбора нет.

Чувствуя себя так, словно подходит к краю пропасти, глубокого каньона, Рейчел наступила на кожух двигателя — маленькую плоскую площадку позади круглого люка аппарата. Батискаф висел над открытым отверстием в палубе, словно огромная, грозящая вот-вот оторваться капля. Но даже подвешенный на тросе лебедки, девятитонный шар не покачнулся от веса ступившей на него Рейчел. Лишь когда она несколько раз передвинула ноги, пытаясь найти максимально устойчивое положение, он сдвинулся на несколько дюймов в сторону.

— Ну, вставай, — скомандовал боевик Толланду. — Иди к панели управления и закрой люк.

Под дулом пулемета Толланд направился к рычагам. Подойдя к аппарату, он посмотрел в глаза Рейчел, словно хотел сказать что-то. Потом перевел взгляд на люк батискафа.

Рейчел тоже посмотрела. Люк перед ней был открыт, тяжелая круглая крышка откинута. Была видна рассчитанная лишь на одного человека кабина. Неужели он хочет, чтобы она залезла туда? Боясь ошибиться, Рейчел снова взглянула на Майкла. Он почти подошел к панели управления. Но снова пристально посмотрел ей в глаза. Прямо и твердо. Губы его шевельнулись.

— Прыгай внутрь! Быстро!

Дельта-1 краем глаза заметил движение Рейчел и инстинктивно развернулся, открыв огонь в тот самый момент, когда пленница исчезла в кабине. Пули просвистели над ней. Крышка люка, задетая пулями, выпустив дождь искр, резко захлопнулась.

Толланд, едва почувствовав, что оружие перестало прижиматься к его спине, сделал свой ход. Он рванулся влево, в сторону от люка, потом упал на палубу и покатился по ней — в тот момент, когда Дельта-1 начал палить по нему. Пули стучали по настилу за спиной, но не успевали настигнуть его… Майк уверенно продвигался по знакомой палубе к укрытию — огромной якорной катушке на корме. Увесистое моторизованное сооружение держало на себе несколько тысяч футов стального кабеля. В голове Толланда созрел четкий план. Действовать предстояло быстро. Как только Дельта-1 бросился к нему, Майкл выпрямился и двумя руками схватил якорный замок, потянув его вниз. Якорная катушка начала вращаться, выпуская кабель, и «Гойя» под ударом стремительного течения сдвинулась с места. Неожиданное движение заставило противника резко пошатнуться, теряя равновесие. По мере того как судно отходило все дальше по течению, якорная катушка вращалась быстрее.

— Ну давай, давай, детка! — подзадоривал ее Майкл. Дельта-1 восстановил потерянное равновесие и бросился к нему. В самый последний момент Толланд собрал все силы и дернул рычаг замка в обратном направлении, запирая катушку. Якорный кабель мгновенно натянулся до предела, резко останавливая судно и заставляя его вздрогнуть всем корпусом. Все на палубе полетело кувырком. Боец упал рядом с Толландом на колени. Пикеринг, не удержавшись за поручни, опрокинулся на спину. «Тритон» яростно закачался на своем тросе.

Внизу, под палубой, раздался страшный металлический скрежет, а потом напоминающий землетрясение раскатистый грохот. Не выдержав нагрузки, развалилась поврежденная опора. Правый угол кормы начал оседать под собственным весом. Судно закачалось, накренившись, словно огромный стол, внезапно потерявший одну из ножек. Грохот и скрежет металла стали невыносимыми.

Рейчел, в ужасе сидя внутри раскачивающейся над покосившейся палубой девятитонной батисферы, побелевшими от напряжения пальцами вцепилась в поручни, пытаясь удержаться и не разбиться о стенку. Сквозь окно она теперь хорошо видела бушующий внизу океан. А взглянув на палубу в надежде увидеть Толланда, внезапно стала свидетельницей стремительно разворачивающейся странной драмы.

В ярде от нее безумно кричал от боли зажатый в тисках и раскачивающийся, словно марионетка на веревочке, боец подразделения «Дельта». Прополз по палубе Уильям Пикеринг, ища, за что бы ухватиться. Возле якорной катушки пытался удержаться и не вывалиться за борт Толланд. Но самым страшным было то, что Дельта-1, не выпустивший из рук оружия, уже сумел встать и теперь разворачивался к Майклу. Не выдержав, Рейчел закричала: — Майк, осторожно!

Однако Дельту-1 занимал теперь вовсе не океанограф. Он смотрел на оставленный без управления вертолет. Лицо его выражало безмерный ужас: тяжелая боевая машина накренилась и начала медленно сползать по палубе корабля. Длинные металлические опоры играли ту же роль, что и лыжи на склоне горы. В этот момент Рейчел поняла, что вертолет движется прямо на «Тритона».

С трудом пробираясь по накренившейся палубе, Дельта-1 сумел приблизиться к вертолету и залезть в кабину. Он не мог позволить единственному средству передвижения упасть с палубы и утонуть в океане. Схватившись за рычаги управления, он попытался резко поднять тяжелую машину в воздух. Заработали лопасти винта. Но ужас! Вертолет продолжал скользить в направлении батискафа и на зажатого в его клешнях человека.

Он двигался параллельно наклонной палубе, а значит, в наклонном положении находились и лопасти. И когда машина все-таки оторвалась от палубы, она пошла не столько вверх, сколько вперед, приближаясь к «Тритону», словно гигантская циркулярная пила.

Дельта-1 тянул на себя рычаг, испытывая желание сбросить полтонны боеприпасов, тянущих его вниз. Лопасти едва не задели голову Дельты-2 и верхушку батискафа. Вертолет двигался уже слишком быстро. Пилоту не удалось отвести его в сторону.

Стальные лопасти винта, вращающиеся со скоростью триста оборотов в минуту, столкнулись с мощным, способным выдержать нагрузку в пятнадцать тонн многослойным стальным тросом. Ночь еще раз взорвалась страшным скрежетом металла о металл. Звук рождал образы эпических битв. Дельта-1 из кабины видел, как лопасти, словно гигантская газонокосилка, наткнувшаяся на кусок металла, начали рубить стальной кабель. Во все стороны полетели фонтаны стальных брызг. Винт не выдержал первым. Дельта-1 ощутил мощный удар — вертолет рухнул на палубу. Пилот попытался выровнять машину, но она не подчинилась, отказываясь подниматься вверх. Вертолет дважды с силой ударился о накренившуюся палубу, а потом пополз по наклонной, мимо батискафа, круша все на своем пути.

Дельта-1 надеялся, что мощные поручни борта выдержат, но он ошибся.

Через мгновение раздался треск. Тяжелый, мощно вооруженный вертолет, словно лыжник с горы, скатился с палубы и рухнул в бурное течение мегаплюма.

Рейчел, в ужасе вжавшись в кресло, сидела в тесном замкнутом пространстве «Тритона». Пока трос сопротивлялся лопастям вертолета, батискаф дико раскачивался, но она сумела удержаться на месте, несмотря на страшную, душившую ее дурноту. Чудом лопасти не повредили сам спускаемый аппарат, но трос, несомненно, очень пострадал. Единственное, о чем могла сейчас думать пленница, — это как можно быстрее выбраться наружу. Висящий в стальных тисках боец смотрел на нее через окно, почти теряя сознание от боли, потери крови и страшной качки. А чуть дальше Рейчел заметила Уильяма Пикеринга, намертво вцепившегося во что-то, чтобы не скатиться по наклонной поверхности палубы.

Где же Майкл? Его-то она как раз и не могла найти. Но не успела Рейчел испугаться за него, как навалилась новая опасность. Наверху, над ее головой, стальной кабель, удерживающий аппарат, жалобно запел, разделяясь на отдельные волокна. Еще через несколько секунд металл не выдержал и разорвался.

Рейчел испытала настоящее состояние невесомости: какое-то время она висела над сиденьем тесной кабины батискафа. Аппарат стремительно летел вниз. Палуба исчезла где-то над головой, стремительно проносились мимо узкие настилы нижнего уровня. Зажатый в клешнях боец побелел от ужаса, безумными глазами глядя вперед.

Падению, казалось, не будет конца.

Столкновение с поверхностью океана, оказавшееся очень сильным, вжало пленницу в сиденье. Наиболее болезненно отреагировал на удар позвоночник. Перед окном поднялся фонтан брызг. Батискаф остановился под водой, а потом начал медленно подниматься на поверхность, покачиваясь, словно пробка.

Акулы словно только и ждали этого момента. Застыв от ужаса, Рейчел наблюдала разворачивающуюся в нескольких футах от нее страшную картину.

* * *

Дельта-2 почувствовал, как с силой врезалась в него мощная голова акулы. Острые словно бритва зубы сомкнулись на руке, выше локтя, моментально достав до кости. Мир взорвался огнем безумной боли: акула дернулась и резко повела головой, отрывая руку от тела. Подоспели и другие. Множество ножей впилось в ноги, в туловище, в шею. Дельта-2 не имел сил даже закричать от боли, пока хищники яростно рвали его на куски. Последним, что он увидел, была огромная пасть с невероятным количеством зубов, стремительно приближающаяся к его лицу. Мир померк.

Стук твердых акульих голов об обшивку спускаемого аппарата, гулко отдававшийся внутри, внезапно прекратился. Рейчел открыла глаза. Тела в воде не было, лишь кроваво-красная вода плескалась, разбиваясь об окно. Почти теряя сознание, Рейчел отчаянно старалась не сойти с ума. Сжавшись на сиденье, подтянув колени к груди, она не двигалась и почти не дышала. Казалось, батискаф движется. Он поддавался силе течения, уходя вдоль корпуса судна. Но в то же время он явственно двигался и в другом направлении. Вниз.

За обшивкой ясно слышалось бульканье воды, наполнявшей балластные емкости. Звук становился все громче. А океан, казалось, медленно поглощал металлический поплавок. Уровень воды перед глазами становился все выше. Она тонула!

Рейчел вздрогнула от ужаса и стремительно вскочила на ноги. Схватилась за крышку люка над головой, пытаясь совладать с механизмом замка. Если удастся взобраться на крышу батискафа, она еще сможет перелезть на настил. Он всего в нескольких футах.

Она должна выбраться!

На ручке люка ярко светилась стрелка, показывающая, в какую сторону нажимать, чтобы открыть крышку. Рейчел нажала. Никакого результата. Еще раз. Крышка не поддавалась. Клапан был плотно сжат и, хуже того, погнут. Страх полностью подчинил себе все существо пленницы. Рейчел сделала последнюю попытку.

Крышка люка не поддавалась.

«Тритон» погрузился еще на несколько футов, на прощание стукнулся о корпус «Гойи» и, проскользнув под искореженным корпусом, выплыл в открытое море.

Глава 126

— Не делайте этого! — умоляла Гэбриэл сенатора Секстона, уже заканчивавшего снимать копии с документов. — Вы же рискуете жизнью дочери!

Секстон усилием воли отключился от всего, что говорила надоедливая девчонка, и направился к столу. В руках он держал десять комплектов копий. Каждый из них включал те страницы, которые прислала по факсу Рейчел, и ее записку, торопливо нацарапанную от руки. В записке сообщалось, что метеорит фальшивый, а НАСА и Белый дом обвинялись в попытке убийства.

Секстон подумал, что держит в руках самый поразительный набор материалов для прессы, и начал аккуратно вкладывать каждый из комплектов в отдельный большой белый конверт. На всех конвертах были заранее напечатаны имя сенатора и адрес его офиса. Стояла и сенатская печать. Не должно остаться никаких сомнений, откуда пришла невероятная информация. Разгорается крупнейший политический скандал века, и он, Седжвик Секстон, стоит у его истоков!

Гэбриэл тем временем не умолкала, продолжая умолять спасти Рейчел. Однако сенатор ничего не слышал. Он пребывал в своем, отгороженном от всех и всего мире. В каждой политической карьере наступает решающий момент. И сейчас пришло его время.

Телефонное сообщение Пикеринга содержало недвусмысленную угрозу: если Секстон опубликует документы, жизнь Рейчел окажется под прямой угрозой. Но к несчастью для дочери, сенатор думал лишь о том, что если он опубликует доказательства мошенничества НАСА, это приведет его к победе на выборах. Более того, его приход в Белый дом будет обставлен ярче и драматичнее, чем у любого из президентов за всю историю страны.

Жизнь наполнена необходимостью принимать сложные решения, подумал сенатор. И побеждает тот, кто способен на такие решения.

Гэбриэл Эш и раньше замечала в глазах босса подобное выражение Она определила его как слепое стремление к власти. Эта его одержимость внушала страх. И, как теперь поняла девушка, страхвовсе не напрасный. Секстон нисколько не колебался, готовясь пожертвовать дочерью ради объявления о мошенничестве НАСА.

— Разве вы не видите, что уже и так выиграли? — пыталась воззвать к его разуму Гэбриэл. — Зак Харни и НАСА не переживут скандала. Совсем не важно, кто раскроет обман перед широкой общественностью. Не имеет значения, когда он всплывет на поверхность. Дождитесь, пока Рейчел окажется в безопасности. Дождитесь, пока сможете поговорить с Пикерингом!

Сенатор Седжвик Секстон не слышал ни единого ее слова. Открыв ящик стола, он достал лист фольги, на котором хранилось несколько десятков самоклеящихся печатей размером с пятицентовую монетку. На каждой из этих печатей были вытиснены инициалы сенатора. Гэбриэл знала, что обычно Секстон использовал их для официальных приглашений, но сейчас он, видимо, решил, что эта алая капля добавит процессу драматизма. Аккуратно снимая с листа печать за печатью, Секстон тщательно приклеивал их на конверты, словно запечатывая любовное послание.

Сердце Гэбриэл забилось сильнее — ее гнев приобрел новый оттенок. Она вспомнила о чеках, копии которых хранились в памяти компьютера. Скажи она что-нибудь, сенатор тут же уничтожит все улики.

Гэбриэл приняла другое решение.

— Не делайте этого, — обратилась она к боссу, — или я обнародую нашу с вами связь.

Не остановившись ни на секунду, Секстон продолжал заклеивать конверты. Он громко рассмеялся:

— Правда? И считаете, что вам кто-нибудь поверит? Рвущаяся к власти помощница, которой отказали в должности в новой администрации. Теперь она пытается любой ценой отомстить, так ведь? Однажды я уже опровергал подобные слухи и сумел убедить всех и каждого. Ну и на сей раз тоже смогу от всего отвертеться.

— Белый дом располагает фотографиями, — предупредила Рейчел.

Секстон даже не поднял глаз.

— Фотографий у них нет. А если бы даже и были, то это ничего не значит. — Он запечатал последний конверт. — Я обладаю сенаторской неприкосновенностью. А эти конверты обесценят все обвинения, которые они смогут против меня выдвинуть.

Гэбриэл понимала, что Секстон прав. Вот он стоит, любуясь своей работой, а она, кипя от ненависти и негодования, не в силах ничего сделать. Сенатор разложил на столе в ряд десять изящных, белых, из прекрасной вощеной бумаги конвертов. На каждом указаны адрес и имя отправителя; каждый запечатан алой восковой печатью с монограммой. Выставка королевской корреспонденции. Только не всем королям трон доставался такой дорогой ценой.

Секстон сложил конверты в папку и собрался уходить. Гэбриэл подошла к двери, преграждая ему путь.

— Вы совершаете страшную ошибку, сэр. Это все может подождать.

Секстон пронзил ассистентку жестким взглядом:

— Я создал вас, Гэбриэл. А теперь я отменяю все ваши полномочия.

— Факс от Рейчел даст вам в руки президентскую власть. Вы в долгу перед дочерью.

— Я и так многое ей дал.

— А что, если с ней что-нибудь случится?

— Тогда она добавит мне голоса сочувствующих.

Гэбриэл не могла поверить, что такая мысль может родиться в голове отца, не говоря уже о том, чтобы быть высказанной. Не в силах подавить отвращение, она подошла к телефону:

— Я звоню в Белый…

Секстон повернулся и с силой ударил ассистентку по лицу.

Гэбриэл покачнулась, попятилась с незаконченной фразой на губах. Она не упала лишь потому, что успела ухватиться за край стола. Изумленно, недоумевая, смотрела она на человека, которому когда-то поклонялась.

Секстон смерил ее долгим безжалостным взглядом:

— Если вы еще хоть раз попытаетесь перейти мне дорогу, то будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Он стоял прямо, уверенный в себе, сжимая в руке папку с десятком больших белых конвертов. В глазах его светились неподдельная злоба и нешуточная угроза.

Когда Гэбриэл вышла из здания сената на холодную ночную улицу, губа ее все еще кровоточила. Она остановила такси и села на заднее сиденье. И здесь, впервые за все время своего пребывания в столице, не выдержав, расплакалась.

Глава 127

«Тритон» упал…

Майкл Толланд поднялся на ноги, с трудом сохраняя равновесие на накренившейся палубе, и взглянул поверх якорной катушки на разорвавшийся кабель, на котором раньше висел батискаф. Подойдя к борту, он внимательно посмотрел в воду. «Тритон» выплыл из-под судна, двигаясь по течению. С облегчением заметив, что он не поврежден, Толланд сосредоточился на люке, больше всего на свете желая, чтобы он открылся и показалась Рейчел, целая и невредимая. Однако крышка оставалась закрытой. Что, если Рейчел пострадала во время резкого падения?

Даже с палубы было видно, насколько аппарат ушел под воду — гораздо ниже той линии, на которой он обычно держался на поверхности. Не оставалось сомнений: батискаф тонет. Толланд не мог понять, в чем дело. Но сейчас причина не играла никакой роли. Нужно срочно спасать Рейчел.

Едва Толланд выпрямился во весь рост, над его головой засвистели пули. Многие из них, попадая в якорную катушку, рикошетили в разные стороны. Пришлось снова упасть на колени. Выглянув, Толланд увидел, как Уильям Пикеринг, стоя на наклоненной палубе, целится в него, словно снайпер. Боец бросил оружие, пытаясь спасти обреченный вертолет, а Пикеринг сразу подхватил его. Более того, ему удалось занять выгодную позицию сверху.

Не имея возможности выбраться из укрытия, океанограф с надеждой оглянулся на батискаф. «Ну же, Рейчел, давай! Вылезай! Сейчас крышка откроется, и…» Нет, все напрасно.

Взглянув на палубу, Толланд прикинул расстояние между якорной катушкой, за которой прятался, и поручнем, огораживающим корму. Двадцать футов. Долгий путь, если негде спрятаться от пулеметного ливня.

Майкл глубоко вздохнул. Решение созрело. Сорвав рубашку, он бросил ее вправо, на открытую палубу. Пока Пикеринг палил по ней, издали приняв за человека, Толланд бросился влево, вниз по палубе, пытаясь добраться до кормы. Громадным прыжком он перелетел через поручень в самом конце судна. Уже в воздухе Толланд услышал, как свистят вокруг пули. Он понимал, что даже одна капля крови сделает его желанной жертвой для множества акул, едва он коснется воды.

Рейчел Секстон чувствовала себя запертым в клетке диким зверем. Она снова и снова пыталась открыть люк, но равнодушный металлический круг никак не поддавался. Было слышно, как где-то внизу под ней наполняется водой балластная емкость. Подводный аппарат тяжелел с каждой минутой. Темнота океана захлестывала смотровое окно, словно накрывая его плотным занавесом.

А внизу уже видна была океанская бездна, очень напоминающая огромную могилу. Черная безмерность грозила поглотить ее целиком, без остатка. Рейчел вновь схватилась за рычаг крышки, пытаясь справиться с ним. Тщетно. Люк не поддавался. Легкие уже начали ощущать избыток двуокиси углерода. Но страшнее всего казалась перспектива умереть здесь, под водой, в полном одиночестве.

Рейчел посмотрела на панель управления в надежде увидеть хоть что-нибудь, что могло бы помочь. Однако все индикаторы были мертвы. Дело, конечно, в отсутствии электричества. Она оказалась плотно замурованной и отрезанной от всего мира в стальной гробнице, медленно погружающейся на дно океана.

Журчание в балластных баках становилось все громче. Вода поднялась почти до самого верха смотрового окна. Вдалеке, на горизонте, отделенная от Рейчел бесконечным пространством океана, показалась узкая красная полоска. Наступало утро.

Наверное, этот свет будет последним, который ей суждено увидеть. Закрыв глаза, словно пытаясь спрятаться от неизбежности судьбы, Рейчел почувствовала, как плотно обступают ее со всех сторон образы из ночных кошмаров.

Она провалилась под лед. Вода тянет ее вниз. Дыхание сбивается, воздуха не хватает. Выбраться невозможно. Темнота обступает со всех сторон.

Но вот раздается голос матери: «Рейчел! Рейчел!..» Удары по обшивке батискафа вывели ее из полуобморочного состояния. Глаза ее резко распахнулись.

— Рейчел!

Голос был приглушенным, но отчетливым. Возле незатопленной еще части окна появилось призрачное лицо — перевернутое набок, с растрепанными мокрыми темными волосами. В темноте было трудно разобрать, кому оно принадлежит.

— Майкл!

Толланд с облегчением увидел, что Рейчел пошевелилась внутри «Тритона». Жива! Несколькими мощными гребками он подплыл к тыльной стороне батискафа и взобрался на уже затопленный кожух двигателя. Мощное течение обдавало теплой, почти горячей водой, пытаясь скинуть его вниз. Но Майкл удержался и крепко схватился за ручку люка, стараясь не подниматься на поверхность, чтобы вновь не оказаться под пулями Пикеринга.

Корпус «Тритона» ушел под воду практически целиком. Чтобы открыть крышку и вытащить Рейчел, надо действовать очень быстро. Расстояние от люка до воды — всего несколько дюймов, да и то стремительно сокращается. Если люк окажется под водой, то, едва открывшись, он впустит в батискаф поток океанской воды. Рейчел окажется в водном плену, а сам аппарат пойдет прямиком на дно.

Теперь или никогда! Толланд уперся в рычаг и потянул его против часовой стрелки. Ничего не произошло. Он сделал еще одну попытку, собрав всю свою волю. И снова крышка отказалась подчиниться.

С другой стороны люка, из батискафа, раздался приглушенный, но вполне различимый голос Рейчел. Ужас сквозил в каждом ее слове.

— Я пыталась! — кричала она. — Не открывается!

Вода уже перехлестывала через верхушку батискафа.

— Давай вместе! — крикнул Майкл. — Дергай по часовой стрелке! Ну, давай!

Толланд изо всех сил уперся в балластный бак и дернул рычаг. Он слышал, что внутри, в кабине, Рейчел делает то же самое. Диск повернулся на полдюйма и замер.

Зато теперь Майкл понял, в чем дело. Люк закрылся неровно. Словно крышка банки, надетая косо, а потом закрученная, его крышка не попала как следует в паз. Хотя резиновая прокладка была на месте и в исправном состоянии, металлический круг намертво застрял в пазах. А это значило, что открыть его теперь можно только при помощи автогена.

Скорчившийся на крыше тонущего подводного аппарата Толланд похолодел от внезапного ужаса. Рейчел Секстон не сможет выбраться из «Тритона».

А на глубине двух тысяч футов быстро опускался на океанское дно тяжело нагруженный боеприпасами вертолет «Кайова». Его тянули вниз сила притяжения и неумолимый водоворот течения. Тело пилота в кабине уже утратило человеческий облик, раздавленное огромным давлением.

Вращаясь, вертолет погружался на дно вместе с закрепленными в своих гнездах ракетами «хеллфайер». На океанском дне, словно раскаленная докрасна посадочная площадка, его ожидал купол океанской магмы. Накрытый трехметровой «крышкой» донной породы, при температуре в тысячу двести градусов по Цельсию кипел котел вулкана, готовый в любую минуту взорваться.

Глава 128

Толланд стоял на кожухе двигателя «Тритона» по колено в воде, ломая голову над тем, как вызволить Рейчел.

Главное — не дать батискафу затонуть!

Он оглянулся назад, на «Гойю», раздумывая, нельзя ли как-нибудь закрепить трос, чтобы с его помощью удерживать «Тритона» у поверхности. Нет, невозможно. Батискаф отнесло уже ярдов на пятьдесят. А кроме того, на мостике, словно римский император, стоял с пулеметом в руках Пикеринг, точно разыгрывая сцену в Колизее.

«Думай! — приказал себе океанограф. — Почему батискаф тонет?»

Механика «Тритона» была удивительно несложной: балластные баки, наполняясь воздухом или водой, обеспечивали движение аппарата или вверх, или вниз, ко дну.

Сейчас они стремительно заполнялись водой.

Но этого не должно происходить!

В каждом из балластных баков имелись отверстия — сверху и снизу. Нижние отверстия, называемые «водными», всегда оставались открытыми, а верхние, «вентиляционные», могли быть закрытыми или открываться для того, чтобы выпустить воздух и впустить воду.

Сейчас верхние отверстия были открыты. Толланд не мог понять почему. Он потянулся через уже погрузившуюся крышку батискафа и под водой провел руками по верху балластных баков. Вентиляционные отверстия были закрыты. Но пальцы тут же нащупали кое-что иное. Отверстия от пуль.

Когда Рейчел прыгала с батискафа, Дельта-1, стреляя в нее, пробил балластные баки. Не долго думая океанограф нырнул и заплыл под аппарат, тщательно обследуя основной балластный бак — противовес. Англичане называют его «подводным экспрессом». Немцы — «свинцовыми сапогами». В любом случае смысл ясен. Противовес, наполняясь, тащит аппарат прямиком вниз, ко дну.

Проведя рукой по баку, Толланд нащупал несколько пулевых отверстий. Он чувствовал, как стремительно набирается внутрь вода. Хотел этого Толланд или нет, «Тритон» готовился пойти ко дну.

Сейчас он находился уже на три фута ниже поверхности воды. Передвинувшись к его передней части, Толланд прижал лицо к окну и заглянул внутрь. Рейчел стучала в стекло и кричала. Страх, звучавший в ее голосе, лишал Майкла сил. На какое-то мгновение он вновь увидел себя в мрачной больничной палате, где умирала любимая им женщина, и помочь ей он ничем не мог. Плавая перед тонущим батискафом, Майкл сказал себе, что еще раз такого вынести не сможет.

Шейла тогда прошептала, что он должен продолжать жить. Но он не хотел больше жить один. Ни за что.

Толланд начал задыхаться, но, несмотря на это, не поднимался на поверхность, а оставался под водой, рядом с Рейчел. Каждый раз, когда она начинала стучать в стекло, Толланд слышал журчание воздушных пузырьков и видел, что аппарат погружается еще глубже. А Рейчел кричала что-то насчет воды, проникающей по краю окна.

Батискаф протекал.

В этом тоже виноваты пули? Сомнительно. Легкие не выдерживали, и Толланд собрался подняться на поверхность, чтобы вздохнуть. Вытянувшись вертикально, он одновременно провел ладонью по поверхности окна. Неожиданно пальцы зацепили выбившуюся часть прокладки. Очевидно, при падении оказался поврежденным окружающий стекло уплотнитель. Поэтому и появилась течь. Еще одна плохая новость.

Выбравшись на поверхность, Толланд трижды глубоко вздохнул, проясняя мысли. Набирающаяся в кабину вода лишь ускорит погружение подводного аппарата. «Тритон» и так уже опустился на пять футов ниже поверхности воды, и сейчас Майклу едва удавалось достать его ногами. Зато он чувствовал и даже слышал, как отчаянно Рейчел колотит в стенку.

В голову пришла только одна-единственная мысль. Если нырнуть к двигателю «Тритона» и соединить его с баллоном, содержащим сжатый воздух, то можно попробовать «надуть» бак-противовес. И хотя эксперимент будет по большому счету бессмысленным, он позволит «Тритону» удержаться на поверхности еще минуту-другую, до тех пор, пока дырявые баки снова не заполнятся водой.

А что тогда?

Не имея других вариантов, Толланд приготовился нырнуть. Вздохнув как можно глубже, он растянул легкие куда более их обычного размера, до болезненного состояния. Чем больше емкость легких, тем больше кислорода и тем дольше можно находиться под водой. Но пока Майкл стоял, пытаясь раздуться до невероятных размеров, в голову ему неожиданно пришла странная мысль.

А что, если увеличить давление внутри самого батискафа? Ведь смотровое окно повреждено. Если давление внутри окажется достаточно высоким, может быть, стекло вылетит под его действием? Тогда останется лишь вытащить Рейчел.

Толланд выдохнул, вернув легким обычный объем. Секунду постоял, раздумывая, взвешивая шансы на успех. План кажется выполнимым. В конце концов, все подводные аппараты строятся с расчетом выдерживать давление только в одном направлении. Они должны противостоять огромной массе воды, давящей извне. Но внутри давление всегда остается низким.

Все воздушные клапаны «Тритона» были универсальными — с тем расчетом, чтобы сократить количество инструментов на борту. Поэтому Толланд мог просто укрепить насадку баллона со сжатым воздухом на регуляторе аварийной вентиляции, на правом борту батискафа. Повышение давления в кабине заставит Рейчел испытать сильную боль, но если все пойдет по плану, это спасет ее.

Толланд снова глубоко вдохнул и нырнул.

Батискаф теперь находился на добрых восемь футов ниже поверхности воды, и течение вместе с темнотой затрудняло ориентацию. Нащупав баллоны со сжатым воздухом, Толланд быстро подсоединил шланг и приготовился подавать воздух в кабину. Взявшись за переключатель, он взглянул на ярко светящуюся предостерегающую надпись: «Осторожно: высокое давление — 3000 атмосфер на квадратный дюйм».

Толланд повторил про себя цифру. Оставалось надеяться на то, что смотровое окно не выдержит давления раньше, чем Рейчел.

Он еще раз быстро взвесил свой план. Потом наконец решился и открыл клапан. Шланг немедленно выгнулся от давления, и Толланд услышал, как воздух с огромной силой начал поступать внутрь батискафа.

Рейчел ощутила, как внезапно заболела голова. Открыла рот, чтобы закричать, но воздух с такой силой ворвался в легкие, что ей показалось, будто грудь ее разрывается. Глаза словно провалились внутрь черепа. Барабанные перепонки с трудом выдерживали резкий, раздирающий стук, помрачая сознание. Но самое страшное — боль непрерывно усиливалась. Инстинктивно пленница крепко закрыла глаза и зажала руками уши. Однако мучительная боль продолжала наступать.

Откуда-то теперь шел стук. Немного приоткрыв глаза, Рейчел увидела в темноте расплывчатый силуэт Майкла Толланда. Лицо его почти прижималось к стеклу. Он посылал ей какие-то знаки, просил что-то сделать.

Но что?

Она едва могла разглядеть его в темноте. Зрение пропадало, так как глаза с трудом выдерживали огромное, неумолимо возрастающее давление. Но она сознавала, что теперь ее окружает кромешная тьма — «Тритон» погрузился настолько глубоко, что до него перестал доходить даже свет подводных огней «Гойи». Осталась лишь черная бездна.

Толланд распластался по стеклу кабины и безостановочно бил в него кулаками. Легкие все настойчивее молили о глотке воздуха, и он понимал, что должен срочно подняться на поверхность.

«Толкай стекло!» — пытался сказать он Рейчел.

Он слышал, как свистит, вырываясь из щели, воздух, видел поднимающиеся пузырьки. Майкл провел пальцами по краю стекла, пытаясь снова обнаружить поврежденный участок прокладки, неровность, за которую можно зацепиться. Нет, он потерял то место.

Кислород в легких закончился. Толланд стукнул в стекло последний раз. Он ничего уже не видел внутри. Было слишком темно. Собрав последние силы, он крикнул:

— Рейчел… толкни… стекло…

Слова его утонули в бульканье воды.

Глава 129

Рейчел казалось, что ее голову ломают на части какими-то средневековыми пыточными инструментами. Стоя на коленях, согнувшись возле сиденья, она чувствовала, как неумолимо подступает смерть. Силуэт в окне пропал. Стук прекратился. Темно. Толланд ушел. Бросил ее.

Свист сжатого воздуха, поступающего откуда-то сверху, напомнил о ветре на леднике Милна. На полу кабины набрался целый фут воды. В голове завертелось сразу множество мыслей, воспоминаний и видений. Вспышками фиолетового света они пронзали мозг.

В полной темноте батискаф начал крениться куда-то вбок, и пленница потеряла равновесие, не в силах удержаться. Стукнувшись о сиденье, она упала вперед и ударилась о стекло. Плечо пронзила резкая горячая боль. Рейчел обессилено привалилась к стеклу и внезапно ощутила странное явление — давление внутри кабины определенно уменьшилось. Боль в ушах отпустила, и Рейчел ясно услышала, как с шумом выходит из батискафа воздух.

Ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы понять, что произошло. Упав на окно, она своим весом немного выдавила стекло наружу, и воздух начал по его периметру выходить из кабины. Это означало, что стекло держится слабо! Рейчел неожиданно поняла, о чем с таким упорством пытался сказать ей Майкл. И зачем он так повысил давление в кабине.

Он хочет, чтобы она выдавила окно!

Наверху, над головой, продолжал шипеть сжатый воздух. Даже лежа Рейчел чувствовала, как снова стремительно нарастает внутри батискафа давление. На сей раз она почти приветствовала вновь появившуюся боль, хотя очень боялась потерять сознание. С трудом, кое-как поднявшись на ноги, Рейчел всем своим весом из последних сил надавила на стекло.

Оно едва дрогнуло.

Она снова бросилась на стекло. И еще раз. Болело плечо. Рейчел хотела попробовать снова, но внезапно «Тритон» начал крениться назад. Тяжелый двигатель перевесил балластные баки, батискаф перевернулся и пошел ко дну вверх смотровым окном.

Рейчел опрокинулась на спину, упав на противоположную от окна стену. Лежа в плещущейся воде, она смотрела вверх, на протекающий купол, нависающий над ней, словно гигантский небосвод.

За ним была ночь… И тысячи тонн тяжелой, давящей океанской воды.

Пленница попыталась встать, но тело не слушалось, словно налитое свинцом. Мысли снова вернулись в детство, в ледяную хватку замерзшей реки.

«Борись, Рейчел! — кричала мать, пытаясь дотянуться до нее. — Борись, карабкайся вверх!»

Рейчел закрыла глаза. Она тонет. Коньки кажутся неподъемными, свинцовыми; они утягивают ее вниз. Она видит, как мать распростерлась на льду, чтобы равномерно распределить собственный вес, и изо всех сил тянется к ней. «Держись, Рейчел! Бей ногами!»

Девочка старалась как могла. Она немного приподнялась над водой. Мелькнула искра надежды. Мать крепко схватила ее за руку.

«Я держу! — закричала мать. — Теперь помоги мне тащить тебя! Бей ногами!»

Мать тянула ее вверх, а девочка из последних сил попыталась оттолкнуться от воды тяжелыми, непослушными от груза коньков ногами. Но и этого оказалось достаточно. Мать вытащила ее на лед. Дотащила мокрую дочь до сугроба на берегу и только тогда позволила себе заплакать.

Мучаясь от возрастающей влажности и жары в батискафе, Рейчел открыла глаза и посмотрела в окутавший ее мрак. Она слышала, как мать шепчет — всего лишь шепчет — из могилы. Но голос ее заполнял все пространство внутри уходящего под воду тяжелого металлического шара. «Бей ногами!»

Рейчел посмотрела на прозрачный купол над головой. Собрав остатки сил, забралась на сиденье, которое сейчас лежало почти горизонтально, словно кресло стоматолога. Упираясь в него спиной, Рейчел согнула колени, насколько могла, вытянула вверх ноги и, сконцентрировавшись, всем телом оттолкнулась от сиденья. С диким криком, вместившим в себя и ее усилие, и отчаяние, она ударила ногами в центр купола. Резкой болезненной судорогой так свело икры, что в глазах потемнело. В ушах снова застучало, и Рейчел почувствовала, как опять резко ослабевает давление. Резиновая прокладка с левой стороны стекла отошла, и внезапно толстый прозрачный лист полиакрилата открылся, словно амбарная дверь.

В батискаф сразу ворвался столб воды, пригвоздив Рейчел к сиденью. Океан бушевал вокруг, крутил ее, пытаясь скинуть с сиденья, переворачивая, словно носок в стиральной машине. Рейчел слепо взмахнула рукой, пытаясь за что-нибудь ухватиться, но ее слишком сильно вертело потоком, и удержаться не удавалось. Кабина стремительно наполнилась водой, и Рейчел почувствовала, как «Тритон» быстро пошел ко дну. Сила инерции дернула тело вверх, и Рейчел поняла, что поднимается. Водоворот повлек ее вверх. Она сильно ударилась о стекло и неожиданно оказалась на свободе.

Выплыв в теплую темную воду, Рейчел ощутила, как легкие просят воздуха. Теперь — наверх! Она поискала глазами какой-нибудь источник света, но ничего не нашла. Мир со всех сторон казался совершенно одинаковым. Полная тьма. Никакого притяжения. Никакого понятия, где верх, а где низ.

Рейчел с ужасом осознала, что не знает, в какую сторону плыть.

А в тысячах футов под ней затонувший вертолет «кайова» сплющивался под многотонным грузом воды. Пятнадцать начиненных бризантным взрывчатым веществом ракет «хеллфайер», все еще находящихся на его борту, пока каким-то образом противостояли силе давления, хотя несущие корпуса с боеголовками уже опасно выдвинулись вперед.

В сотне футов над океанским дном могучая сила мегаплюма подхватила остатки раздавленного вертолета и швырнула вниз, ударив о раскаленную докрасна поверхность купола магмы. Словно вспыхнувший коробок спичек, ракеты «хеллфайер» взорвались, проделав в горячем куполе зияющую дыру.

Поднявшись на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, а потом в отчаянии безнадежности нырнув снова, Майкл Толланд остановился в пятнадцати футах ниже поверхности воды, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. В этот миг и взорвались ракеты. Вверх взметнулась белая вспышка, на мгновение осветив фантастическую картину — стоп-кадр, который невозможно забыть.

Примерно в десяти футах под ним, словно марионетка, безвольно и беспомощно болталась Рейчел. А еще ниже, с развороченным смотровым окном, стремительно уходил ко дну «Тритон». Акулы, напуганные громом и светом, бросились прочь от опасного места.

Облегчение, которое Толланд испытал при виде освободившейся из батискафа Рейчел, быстро сменилось тревожным осознанием новой неминуемой опасности. Запомнив направление — вспышка быстро погасла и снова воцарилась темнота, — Толланд мощными гребками поплыл вниз.

В тысячах футов ниже того места, где висела в воде Рейчел, разорванный купол магмы одним толчком бросил вверх, в океан, столб лавы температурой в тысячу двести градусов. Кипящая масса на протяжении всего своего пути превращала воду в огромный столб горячего пара, вздымающегося на поверхность по центральной оси мегаплюма. Управляемый теми же динамическими процессами, которые вызывают явление торнадо, вертикально направленный поток энергии пара уравновешивался водной спиралью мегаплюма, оттягивающей энергию в противоположном направлении.

Вихревые потоки вокруг столба поднимающегося газа усилились, направляя воду вниз, ко дну. Поднимающийся пар создавал абсолютный вакуум, затягивающий вниз миллионы галлонов океанской воды. Но едва вода достигала извергнувшейся лавы, она также превращалась в пар и требовала пути к отступлению, присоединяясь ко все растущему столбу и уходя вверх, тем самым втягивая в оборот все новые и новые потоки. По мере того как в процесс включалось все больше воды, вихревая воронка увеличивалась в размере и становилась еще более мощной. Растущий водоворот оказывался с каждой секундой сильнее, своим верхним краем приближаясь к поверхности океана.

Буквально на глазах рождалась новая океаническая черная дыра.

Рейчел ощущала себя ребенком в утробе матери. Ее обступала жаркая, горячая темнота. Мысли заблудились и утонули, словно в чернилах. Дышать! Она силой заставляла себя держать легкие на запоре. Вспышка света, которую она только что заметила, могла прийти только с поверхности. Она казалась такой далекой… Нужно плыть к поверхности. Слабо, едва шевелясь, Рейчел начала двигаться к свету. Поток сияния увеличивался… какое-то странное, неестественное свечение… Дневной свет? Она стала грести энергичнее.

Кто-то схватил ее за ногу.

Рейчел почти вскрикнула от неожиданности, едва не выпустив из груди остатки живительного воздуха.

Неизвестная сила потащила ее в обратную сторону, дергая и разворачивая. И вдруг знакомая рука сжала ее руку. Майкл

Толланд здесь, рядом. Но почему-то он ведет ее в противоположном направлении.

Ум Рейчел подсказывал, что друг направляет ее вниз. Сердце говорило, что он знает, что делает.

«Бей ногами», — напоминая, прошептала мать.

И Рейчел начала изо всех сил работать ногами.

Глава 130

Толланду удалось вытащить Рейчел на поверхность. Но он понимал, что все зря. Взорвался купол магмы. Едва вершина воронки достигнет поверхности, гигантский подводный торнадо начнет тянуть все подряд вниз, на дно. За те несколько секунд, которые Майкл провел под водой, мир здесь, на поверхности, изменился. Это уже не было тихое, безмятежное утро. Стоял оглушительный шум. Ветер поднялся с такой мощью, словно, пока Майкл находился под водой, разыгрался сильнейший шторм.

Продолжительный недостаток кислорода довел океанографа почти до обморока. Он старался поддержать Рейчел, но ее вырывало из его рук. Течение! Толланд не хотел сдаваться, однако невидимая сила всерьез угрожала отобрать у него драгоценную добычу. И вдруг Рейчел окончательно выскользнула из рук — причем ушла вверх.

Озадаченный Толланд наблюдал, как ее выносит на поверхность.

В небе кружил самолет береговой охраны «Оспрей». Это он подцепил Рейчел и теперь тащил ее вверх. Двадцать минут назад береговая служба спасения получила сообщение о взрыве в океане. Потеряв связь с вертолетом «дельфин», который должен был доставить людей в этот район, наблюдатели опасались, что произошел несчастный случай. Они ввели в навигационную систему последние известные координаты вертолета и в надежде на лучшее отправились на поиски.

Примерно в полумиле от освещенного судна «Гойя» обнаружились дрейфующие по течению догорающие обломки. Они напоминали остатки моторной лодки. Неподалеку из последних сил держался на воде человек в спасательном жилете. Взмахом руки он пытался привлечь к себе внимание. Его успешно подцепили и втащили на борт. Человек оказался совершенно голым, только ноги были замотаны тряпкой и изолентой.

Толланд в изнеможении смотрел на брюхо рокочущего одномоторного самолета. Его пропеллер создавал мощные вихревые воздушные потоки. Несколько пар сильных рук втащили Рейчел внутрь. Майкл с облегчением выдохнул — ставшая такой дорогой ему женщина наконец-то была в безопасности. В следующий миг он заметил в самолете, недалеко от двери, сжавшуюся, укутанную одеялом знакомую фигуру.

Неужели Мэрлинсон? Сердце Майкла радостно стукнуло.

Корки жив!

В этот момент сверху снова упала спасательная связка. Она была всего футах в десяти от него. Толланд хотел подплыть, но в этот миг ощутил, что водоворот добрался наконец до него. Океан нещадно сжал его в своих тисках, отказываясь отпускать в небо.

Течение тянуло Майкла вниз, под воду. Он пытался бороться, чтобы удержаться на поверхности, но изнеможение давало себя знать. Чей-то голос шептал, что он непременно должен выжить, что он победитель. Толланд с силой заколотил ногами, пробивая себе путь на поверхность. Ему удалось выплыть, однако спасительные ремни оставались все еще далеко, вне досягаемости. А поток воды неумолимо бушевал, стремясь утопить человека. Глянув вверх, Толланд увидел Рейчел. Она смотрела на него из самолета и взглядом умоляла победить стихию.

В четыре мощных отчаянных гребка Майкл добрался до спасательной связки. Собрав последние силы, просунул руки в нужные петли и безвольно повис.

Океан сразу полетел куда-то вниз.

Толланд и в этот критический момент оставался ученым-океанографом. Несмотря на слабость и изнеможение, он с интересом смотрел вниз. Именно в этот момент в океане раскрылась зияющая воронка. Подводный торнадо достиг поверхности.

Уильям Пикеринг стоял в капитанской рубке «Гойи» и с почти священным ужасом наблюдал разворачивающуюся перед ним картину. По левому борту судна, недалеко от кормы, на поверхности воды внезапно появилось странное, похожее на раковину углубление. Водоворот уже был в несколько сотен ярдов шириной и продолжал стремительно расширяться. Океан словно проваливался в эту воронку, с жуткой аккуратностью переливаясь через край внутрь ее. Из глубины доносился какой-то нутряной стон. Странно, но разум в этот момент ничего не подсказывал человеку.

Это сон, подумал Пикеринг. Или бред.

Неожиданно с ядовитым шипением, сотрясшим стенки рубки, из воронки к небу взвился мощный столб пара. Все выше и выше, гремя и свистя, поднимался колоссальный гейзер, вершиной уходя в темное небо.

Стенки воронки стали круче, диаметр ее увеличился — она подбиралась к судну. Вдруг «Гойя» резко накренился на краю раскрывшейся пропасти. Пикеринг потерял равновесие и упал на колени. Словно дитя на Бога, взирал он на разверзающуюся пучину.

Последние его мысли были о дочери, Диане. Он надеялся, что она перед смертью не испытала подобного ужаса.

Ударная волна от поднявшегося столба пара отбросила «Оспрей» в сторону. Майкл и Рейчел инстинктивно схватились друг за друга. Затем пилот выровнял машину, низко ведя ее над обреченным на гибель исследовательским судном «Гойя». Внизу, на капитанском мостике, стоял на коленях, в черном костюме и галстуке, Уильям Пикеринг — Квакер.

Когда корма повисла, качаясь, над краем огромной воронки, якорная цепь не выдержала. Гордо задрав вверх нос, судно скользнуло по водному склону, поглощаемое безжалостным вихрем. С зажженными огнями оно бесследно исчезло в океане.

Глава 131

В Вашингтоне настало чистое, сияющее свежестью утро.

Ветер гонял листья, покрывавшие подножие мемориала Вашингтона. Обычно этот самый большой в мире памятник просыпался, невозмутимо глядя в собственное отражение в бассейне, но сегодня утро принесло с собой хаос снующих нетерпеливых репортеров, собравшихся вокруг.

Сенатор Седжвик Секстон чувствовал себя величественнее самого Вашингтона. Он вышел из лимузина и, словно лев, направился к бурлящему журналистскому братству. Он пригласил сюда десять крупнейших телекомпаний, пообещав им самый громкий скандал десятилетия.

Секстон подумал, что запах смерти влечет хищников.

В руке сенатор держал папку, а в ней лежали десять одинаковых больших белых конвертов из вощеной бумаги, каждый из которых был запечатан красной монограммой. Если информация обладает силой, то Секстон в эту минуту держал в руке ядерную бомбу.

Он торжественно подошел к возвышению, с удовольствием отметив, что на импровизированной сцене поставлена «рама славы» — две больших, сходящихся под углом перегородки, словно темно-синий занавес. Эту хитрую уловку придумал Рональд Рейган. Он пользовался ею для того, чтобы всегда иметь за спиной насыщенный фон.

Секстон поднялся на сцену справа, быстрым шагом выйдя из-за перегородки, словно актер из-за кулис. Журналисты, заметив его, тут же дисциплинированно расселись по нескольким рядам стоящих перед сценой складных стульев. На востоке солнце поднималось над куполом Капитолия, изливая на сенатора розовый свет, словно небесное благословение.

Утро было как на заказ — утро того дня, когда сенатор Седжвик Секстон должен был стать самым могущественным человеком в мире.

— Доброе утро, леди и джентльмены, — начал сенатор, положив драгоценные конверты на стоящую перед ним кафедру. — Постараюсь, чтобы наша встреча прошла как можно быстрее и содержательнее. Честно говоря, информация, которую я должен вам сообщить, весьма удручающая. В этих конвертах находится доказательство подлого обмана на высших уровнях власти. Стыдно признаться, но с полчаса тому назад мне позвонил президент, умоляя — да, именно умоляя — не обнародовать имеющиеся у меня свидетельства. — Он в притворном отчаянии покачал головой. — И все-таки я принадлежу к тем людям, которые всегда говорят правду, какой бы болезненной она ни была.

Секстон выдержал театральную паузу, подняв в вытянутой руке конверты и словно испытывая терпение публики. Глаза всех до единого репортеров сосредоточились на белых прямоугольниках. Сейчас эти люди больше всего напоминали свору собак, ожидающих лакомой подачки.

Полчаса назад Секстону действительно позвонил президент Соединенных Штатов и все объяснил. Харни уже говорил с Рейчел, которая сейчас находилась в полной безопасности на борту самолета. Как ни малоубедительно это звучит, но сам президент и даже НАСА играли в этом грандиозном мошенничестве лишь роль марионеток. А организовал и режиссировал все действо директор НРУ Уильям Пикеринг.

Однако Секстон не поддался на уловку. Зак Харни должен ответить за все.

Сенатор поймал себя на мысли, что хотел бы оказаться сейчас мухой, ползающей по стене Белого дома, чтобы увидеть лицо Зака Харни, узнавшего, что информация попала в прессу. Немного раньше Секстон пообещал встретиться с президентом в Белом доме, чтобы обсудить, каким способом лучше рассказать стране правду о метеорите. Только пообещал. Так что скорее всего сейчас президент стоит перед телевизором, лишившись дара речи и понимая, что Белый дом не может сделать ничего, дабы остановить карающую десницу судьбы.

— Друзья мои, — произнес сенатор, оглядывая присутствующих. — Я очень долго и тщательно все взвешивал. Думал о том, чтобы пойти навстречу президенту и сохранить все в тайне, однако в итоге решил делать то, что подсказывает сердце. — Секстон вздохнул, склоняя голову, словно человек, оказавшийся в тисках исторической необходимости. — Правда есть правда. Я не возьму на себя полномочий каким-то образом направлять вашу интерпретацию услышанного. Просто изложу факты, как они есть.

В этот момент сенатор услышал, как вдалеке зарокотал двигатель вертолета. Он вообразил, что, возможно, это президент вылетел из Белого дома в надежде приостановить пресс-конференцию. Секстон едва не облизнулся от удовольствия, подумав, что появление Харни лишь придало бы событию особую пикантность. С какой степенью виновности он предстанет в этом случае?

— Должен сказать, что выступаю сейчас без малейшего удовольствия, — признался сенатор, чувствуя, что миг его триумфа близок. — Однако должен найти в себе силы и сообщить американскому народу, что ему лгали.

Вертолет приземлился неподалеку на лужайке. Взглянув внимательно, Секстон понял, что на самом деле это не вертолет, а одномоторный самолет «Оспрей». На борту его красовалась надпись «Береговая охрана Соединенных Штатов».

Озадаченный и даже несколько озабоченный, Секстон наблюдал, как открылась дверь и появилась молодая женщина. Одетая в ярко-оранжевую куртку береговой охраны, она выглядела чрезвычайно усталой, даже изможденной, словно ее эвакуировали из зоны активных военных действий. Незнакомка направилась прямо в пресс-сектор. Сначала сенатор ее не узнал. Внезапно его словно ударили: Рейчел? Он едва верил собственным глазам. Что она здесь делает?

По толпе пробежал взволнованный шепот.

Приклеив на физиономию широкую улыбку, Секстон вновь повернулся к представителям прессы и многозначительно поднял палец, словно извиняясь.

— На минуту мне придется оставить вас. Прошу прощения. — Он устало, добродушно вздохнул. — Семья прежде всего.

Кто-то из репортеров рассмеялся.

Да, дочь неожиданно в самом прямом смысле свалилась на него с неба. Эту встречу лучше бы провести без свидетелей. К сожалению, сейчас с уединением были проблемы. Секстон посмотрел в сторону перегородки справа.

Продолжая спокойно улыбаться, он помахал дочери и отошел от микрофона. Направляясь к ней по косой, он двигался так, что Рейчел пришлось подойти к нему за перегородкой. Отец и дочь встретились, скрытые от глаз и ушей журналистов.

— Милая? — вопросительно произнес сенатор, раскрывая объятия навстречу приближающейся Рейчел. — Какой приятный сюрприз!

Рейчел подошла вплотную и влепила отцу увесистую пощечину.

* * *

Скрытая от глаз публики, наедине с отцом, она буквально кипела от негодования. Она ударила его очень сильно, но он словно ничего не заметил. Только сменил фальшивую улыбку на рассерженный, предостерегающий взгляд.

Голос снизился до почти зловещего шепота.

— Тебе нельзя здесь находиться!

Рейчел явственно видела выплескивающуюся из глаз отца угрозу, однако впервые в жизни не почувствовала даже укола страха или сомнения.

— Я обратилась к тебе за помощью, а ты тут же меня продал! Меня едва не убили!

— Но с тобой все в полном порядке. — Голос сенатора звучал почти разочарованно.

— НАСА ни в чем не виновато! — заявила Рейчел. — Президент сказал тебе это! Что ты здесь делаешь?

Во время недолгого перелета в Вашингтон на борту самолета береговой охраны состоялась целая серия разнообразных телефонных переговоров. В них участвовали сама Рейчел, Белый дом, сенатор Секстон и даже совершенно измученная Гэбриэл Эш.

— Ты обещал Харни, что придешь в Белый дом!

— Приду, — сенатор ухмыльнулся, — после выборов. Рейчел стало страшно от мысли, что этот человек является ее отцом.

— То, что ты готовишься сейчас сделать, — чистой воды безумие.

— Неужели? — Сенатор даже развеселился. Повернувшись, он показал на чуть видневшуюся из-за загородки кафедру, на которой белела стопка конвертов. — В этих конвертах заключена информация, которую прислала мне ты, Рейчел. Никто другой. Так что кровь президента на твоих руках.

— Я послала ее тебе, когда отчаянно нуждалась в помощи! Тогда я считала, что и президент, и НАСА виноваты во всем, что случилось!

— Судя по документам, так и есть.

— Выяснилось, что нет! И они заслуживают шанса признать собственные ошибки. Ты уже выиграл выборы! Заку Харни пришел конец! Ты сам это прекрасно знаешь! Так дай же человеку сохранить хоть видимость достоинства.

Секстон негромко застонал:

— Боже, как наивно! Речь идет вовсе не о победе на выборах, Рейчел. Речь идет о власти, о решительной победе, разгроме соперников, контроле над силами, действующими в Вашингтоне, и возможности действовать в дальнейшем без оглядки на них.

— И какой же ценой?

— Не пытайся выглядеть настолько праведной. Я лишь представляю свидетельства. А люди пусть сами делают выводы относительно того, кто виноват.

— Ты знаешь, как это будет выглядеть?

Он пожал плечами:

— Возможно, время НАСА уже ушло.

Сенатор Секстон слышал, что журналисты начали волноваться. Он не имел намерения стоять здесь все утро и выслушивать нотации дочери. Его ожидал триумф.

— Разговор закончен. Мне предстоит пресс-конференция.

— Прошу тебя как дочь, — не сдавалась Рейчел. — Не делай этого. Существуют более достойные способы.

— Только не для меня.

За спиной сенатора раздался звук обратной связи передающей системы, и сенатор, обернувшись, увидел, как опоздавшая журналистка, взобравшись на трибуну, пытается прицепить к стойке микрофон.

Секстон рассердился: и почему эти идиоты никогда не могут собраться вовремя?

Журналистка в спешке сбросила с кафедры стопку конвертов.

— Черт!

Секстон быстро пошел туда, ругая дочь на чем свет стоит за то, что отвлекла его. Женщина стояла на коленях, собирая конверты. Секстон не мог разглядеть ее лица, но она,несомненно, принадлежала к телесетевикам. На ней были длинный кашемировый жакет, подобранный в тон шарф и низко надвинутый на глаза мохеровый берет с прикрепленным к нему пропуском телекомпании Эй-би-си.

Секстон мысленно обозвал ее глупой сучкой.

— Я возьму, — проворчал он, протягивая к конвертам руку.

Женщина собрала последние белые прямоугольники и, не глядя, протянула их сенатору. Низко опустив голову от стыда, она быстро скрылась в толпе.

Секстон торопливо пересчитал конверты. Все десять на месте. Порядок.

Никто не осмелится украсть у него славу.

Снова встав за кафедру, сенатор поправил микрофоны и лукаво улыбнулся толпе:

— Думаю, мне лучше раздать это, прежде чем кто-нибудь пострадает.

Публика рассмеялась, явно предвкушая предстоящее удовольствие.

Секстон чувствовал близкое присутствие дочери, стоящей в нескольких шагах, за перегородкой.

— Не делай этого, — тихо предупредила она, — тебе придется горько пожалеть.

Секстон не обратил на ее слова никакого внимания.

— Прошу тебя, поверь, — не унималась Рейчел, — ты ошибаешься.

Держа в руках конверты, Секстон аккуратно расправлял уголки.

— Папа, — теперь Рейчел умоляла, — это твой последний шанс поступить правильно.

Поступить правильно?

Секстон прикрыл рукой микрофон и повернулся, словно откашливаясь. Одновременно взглянул на дочь.

— Ты в точности похожа на мать — мелкая идеалистка. Женщины просто не в состоянии понять истинную природу славы и власти.

Сенатор Седжвик Секстон тут же забыл о дочери и повернулся к перешептывающимся журналистам. Высоко подняв голову, он подошел к краю возвышения и отдал все десять конвертов в протянутые руки. С удовольствием понаблюдал, как документы быстро разошлись по рядам. Раздалось потрескивание разрываемых печатей. Журналисты вскрыли конверт, словно рождественские подарки.

По толпе прокатился изумленный гул.

Сенатор Секстон явственно слышал приближение судьбоносного момента своей жизни.

Метеорит — фальшивка. И именно он, Седжвик Секстон, будущий президент Соединенных Штатов, открыл это людям.

Сенатор понимал, что журналистам потребуется некоторое время, чтобы понять то, что предстало их глазам: изображение среза ледника с шахтой, через которую внедряли в лед камень; фотографии морского существа, почти идентичного тем, что отпечатались в «метеорите»; свидетельство о возможности образования хондр в земных условиях. Все эти документы приводили к единственному шокирующему заключению.

— Сэр… — заикаясь от удивления, пробормотал один из репортеров, с потрясенным видом копаясь в своем конверте. — Это все всерьез? Это правда?

Секстон мрачно вздохнул:

— Да. Боюсь, это действительно всерьез. Все, что вы видите, — чистая правда.

По рядам пробежал растерянный, смущенный шепот.

— Я даю вам время просмотреть имеющиеся свидетельства, — важно заявил герой дня, — а потом буду отвечать на вопросы, чтобы пролить свет на то, что вы видите.

— Сенатор, — заговорил кто-то еще, — так эти фотографии настоящие? Не сфабрикованные?

— Гарантия сто процентов, — заверил Секстон. — Иначе я вам этого не представил бы.

Растерянность журналистов усиливалась. Секстону даже показалось, что он слышит смех. Подобной реакции он вовсе не ожидал. Он начал опасаться, что переоценил способность прессы соединить разрозненные факты в цельную картину.

— Ого, сенатор! — произнес кто-то странным голосом. — Так вы действительно подтверждаете подлинность этих фактов?

Секстон начинал терять терпение.

— Друзья мои, говорю в последний раз: свидетельства в ваших руках точны на сто процентов. И если кто-нибудь сможет доказать иное, я готов съесть собственную шляпу!

Секстон ожидал после этих слов смеха, но его не последовало. Мертвая тишина. Странные взгляды. Журналист, который только что задал вопрос, подошел к сенатору, по пути перебирая документы:

— Вы правы, сэр. Это действительно скандальные свидетельства. — Он помолчал, словно в нерешительности, даже почесал в затылке. — Единственное, что кажется странным: зачем вы обнародовали это после того, как раньше яростно все отрицали?

Секстон не мог взять в толк, о чем говорит этот человек. Журналист протянул ему бумаги из конверта. Сенатор взглянул на них и окаменел. На какое-то время мозг его словно отключился.

Слов не было.

Он смотрел на совершенно другие материалы. Фотографии, которых он раньше никогда не видел. Двое людей. Обнаженных. Переплетенные руки и ноги. Некоторое время сенатор не понимал, на что смотрит. Потом наконец осознал. Выстрел в голову. Смертельный.

В ужасе Секстон обернулся к толпе. Теперь все смеялись. А некоторые уже звонили, передавая свежие новости в свои агентства.

Кто-то похлопал его по плечу.

Ошеломленный, он обернулся.

Рядом стояла Рейчел.

— Мы пытались тебя остановить, — произнесла она. — Дали тебе шанс.

Подошла еще какая-то женщина.

Дрожа, сенатор перевел на нее взгляд. Это была та самая журналистка в кашемировом жакете с шарфом, в мохеровом берете. Та, которая уронила его конверты. Увидев ее лицо, Секстон окаменел.

Гэбриэл Эш сверлила его темными глазами. Не произнеся ни слова, она расстегнула жакет и показала стопку белых конвертов, аккуратно заткнутых за пояс.

Глава 132

В Овальном кабинете царил полумрак, разрываемый лишь мягким светом настольной лампы. Высоко подняв голову, перед президентом стояла Гэбриэл Эш. За окном на западную лужайку опускались сумерки.

— Я слышал, вы нас покидаете? — В голосе Харни звучало разочарование.

Гэбриэл кивнула. Хотя президент предложил ей остаться в Белом доме на неопределенное время, чтобы укрыться от прессы, Гэбриэл предпочла не пережидать бурю в самом ее центре.

Хотелось оказаться как можно дальше. По крайней мере на какое-то время.

Харни взглянул на нее через стол, все еще находясь под впечатлением этой сильной личности.

— Тот выбор, который вы сделали сегодня утром, Гэбриэл…

Он остановился, словно не находя подходящих слов. Взгляд президента казался простым, понятным и чистым — это были вовсе не те загадочные бездонные озера, которые так привлекли когда-то Гэбриэл к сенатору Секстону. Но даже в декорациях средоточия власти и могущества она разглядела в этих глазах сердечную доброту наряду с честностью и благородством, которые не скоро сможет забыть.

— Я сделала это и ради себя тоже, — наконец произнесла девушка.

Харни кивнул:

— Тем не менее я обязан вам. — Он встал, жестом приглашая ее последовать за ним. — Честно говоря, я надеялся, что вы задержитесь здесь, чтобы я мог предложить вам работу в бюджетном отделе.

Гэбриэл посмотрела на него с сомнением.

— «Прекратить тратить и начать ремонтировать»? — процитировала она.

Харни усмехнулся:

— Что-то вроде этого.

— Думаю, мы с вами оба понимаем, сэр, что в сложившихся обстоятельствах я не столько приобретение, сколько обуза.

Харни пожал плечами:

— Отдохните несколько месяцев. Все образуется. Немало великих мужчин и женщин пережили подобное, а потом пошли прямой дорогой к вершинам. — Он подмигнул: — Некоторые из них даже стали президентами Соединенных Штатов.

Гэбриэл понимала, что он прав. Находясь в положении безработной всего лишь несколько часов, она уже отвергла два деловых предложения. Одно поступило от Иоланды Коул, из телекорпорации Эй-би-си, а второе — из «Сент-Мартинс-пресс», агентства, предложившего неприличную сделку: написать подробную и откровенную книгу о своей работе ассистенткой сенатора Секстона. Нет уж, спасибо.

Идя вслед за президентом по коридору, ведущему к холлу, Гэбриэл думала о фотографиях, демонстрируемых сейчас по всем телевизионным каналам США. Она успокоила себя, решив, что ущерб, нанесенный стране, мог оказаться куда более значительным.

Ночью, расставшись с Секстоном, Гэбриэл бросилась в офис Иоланды, чтобы раздобыть там журналистский пропуск. А потом вернулась в офис сенатора, чтобы взять еще десяток конвертов. Тогда же она распечатала копии чеков, хранившиеся в памяти компьютера. После скандала у мемориала Вашингтона Гэбриэл предъявила копии окончательно сраженному сенатору и потребовала ответа. Она поставила сенатора перед выбором: или он дает шанс президенту признать ошибку с метеоритом, или документы становятся достоянием всей страны. Секстон лишь взглянул на пачку бумаг, молча сел в лимузин и уехал. С тех пор он не давал о себе знать.

Сейчас, едва президент и Гэбриэл подошли к служебному входу в пресс-центр, она услышала шум большой аудитории. Второй раз за сутки весь мир готовился услышать срочное сообщение президента.

— Что вы собираетесь сказать им? — разволновалась Гэбриэл.

Харни вздохнул, однако лицо его выражало полное спокойствие.

— Вот уже много лет я постигаю снова и снова одну и ту же истину… — Он положил руку на плечо спутницы и улыбнулся. — Правду нельзя заменить ничем.

Гэбриэл смотрела, как президент идет к трибуне. Зак Харни собирался перед всем миром признать самую крупную в своей жизни ошибку, и тем не менее еще никогда он не выглядел так по-президентски.

Глава 133

Рейчел проснулась и увидела, что в комнате совсем темно.

Часы высвечивали время: 22.14. Она лежала не в своей постели. Несколько секунд, не шевелясь, пыталась вспомнить, где находится и что творится вокруг. Мысли начали медленно разворачивать последовательность событий… Раздался стук в дверь, и Рейчел быстро выключила телевизор. Она не видела Майкла с самого завтрака. Войдя в Белый дом, Рейчел мечтала лишь об одном: уснуть в его объятиях. Наверняка и Майкл думал о том же. Однако ничего не получилось — в спальню Толланда заявился знаменитый астрофизик, беспрерывно и с безмерной гордостью повествуя о том, как ему удалось спастись от акул, перебив запах крови запахом собственной мочи. Наконец измученные Майкл и Рейчел сдались, и она ушла в свою комнату.

Подходя к двери, Рейчел взглянула на себя в зеркало и увидела, как смешно одета. В комоде спальни нашлась лишь старая футболка, однако она доставала ей до колен и вполне годилась в качестве ночной рубашки.

Стук повторился.

Открыв дверь, Рейчел едва не выдала своего разочарования: перед ней стоял вовсе не Майкл, а служащая Белого дома. Дама в синем жакете выглядела весьма деловой и энергичной.

— Мисс Секстон, — заговорила она, — джентльмен в спальне Линкольна услышал звук вашего телевизора. Он просил передать, что поскольку вы уже проснулись, то…

Дама выразительно подняла брови и выдержала многозначительную паузу. Она явно была в курсе событий, нередко происходящих по ночам на верхних этажах правительственного здания.

Рейчел покраснела, словно девочка.

— Спасибо.

Дама проводила гостью по коридору к простой, даже невзрачной двери неподалеку.

— Вот спальня Линкольна, — пояснила сотрудница. — Мне рекомендовано перед этой дверью желать гостям доброй ночи и напоминать, чтобы они остерегались призраков.

Рейчел кивнула. Легенды о призраках, появляющихся в спальне Линкольна, насчитывали столько же лет, сколько и сам Белый дом. Утверждали, что их встречали здесь и Уинстон Черчилль, и Элеонора Рузвельт, и Эми Картер, и актер Ричард Дрейфус, не говоря уж о многочисленных горничных и дворецких. Утверждали также, что собака Рейгана лаяла перед этой дверью часами.

Мысль об исторических личностях заставила Рейчел вспомнить, каким священным местом была эта комната. Внезапно она смутилась, стоя здесь в длинной, не по размеру, футболке, с босыми ногами, словно студентка, пробирающаяся в комнату однокурсника.

— А она кошерная? — шепотом спросила гостья у служащей. — Я имею в виду, это действительно спальня Линкольна?

Дама подмигнула:

— Наша политика на этом этаже проста: не спросят — значит, незачем и говорить.

Рейчел улыбнулась:

— Спасибо.

Она взялась за ручку, заранее предвкушая то, что сейчас будет.

— Рейчел!

Гнусавый голос, напоминающий звук циркулярной пилы, окликнул ее из противоположного конца коридора.

Обе женщины обернулись. На костылях к ним неловко ковылял Корки Мэрлинсон.

— Я тоже не смог уснуть!

Рейчел моментально сникла, чувствуя, что ее романтический настрой стремительно улетучивается.

Корки окинул взглядом служащую Белого дома и расплылся в широкой улыбке:

— Обожаю женщин в униформе!

Служащая молча расстегнула жакет и продемонстрировала выглядящий очень серьезным пистолет. Астрофизик попятился:

— Понял. — Он повернулся к Рейчел: — А Майк тоже проснулся? Ты к нему?

Корки явно собирался составить им компанию. Рейчел едва не застонала.

— Корки, ради Бога…

К счастью, вмешалась служащая президентской администрации.

— Мистер Мэрлинсон, — уверенно заговорила она, вынимая из кармана жакета записку, — в соответствии с распоряжениями, данными мне мистером Толландом, я должна немедленно проводить вас вниз, на кухню, обеспечить вас любой едой, какую только пожелаете, и попросить рассказать как можно подробнее о том, как вам удалось спастись от верной смерти в акульей пасти… — дама помолчала, — описав себя с ног до головы.

Служащая, судя по всему, произнесла магические слова. Корки тут же бросил костыли и обнял решительную особу, опершись на ее надежное плечо.

— На кухню, любовь моя! — скомандовал он.

Слегка озадаченная сотрудница повела хромающего Корки вниз. Рейчел не сомневалась, что тот на седьмом небе от счастья.

— В моче все дело, — слышался его голос. — Ведь эти отвратительные увеличенные обонятельные лобные доли чуют все на свете!

Когда Рейчел вошла, в спальне Линкольна царила темень. Странно, но кровать оказалась пустой и явно нетронутой. Толланда нигде не было видно.

Возле постели тускло горела масляная лампа. В ее мягком свете гостья смогла различить брюссельский ковер, знаменитую резную, красного дерева, кровать, портрет жены президента, Мэри Тодд… даже письменный стол, за которым Линкольн подписал «Манифест об освобождении рабов».

Совсем не трусиха, Рейчел внезапно ощутила дрожь в коленях. Где же Майкл?

В противоположном конце комнаты трепетала на ветру белая прозрачная штора. Рейчел пошла к окну, чтобы закрыть его, и внезапно услышала доносящийся из шкафа жуткий шепот:

— Мэ-э-э-эри…

Рейчел резко обернулась.

— Мэ-э-э-эри? — снова зашептал голос. — Это ты? Мэри Тодд Линкольн?

Девушка торопливо закрыла окно и снова повернулась к шкафу. Сердце ее стремительно стучало, хотя она и понимала, что это просто глупо.

— Майкл, я знаю, что это ты.

— Не-е-ет, — продолжал собеседник. — Я… не… Майкл… я… Эйб.

Рейчел невольно прикрыла губы руками.

— О, правда? Настоящий Эйб Линкольн?

Ей ответил приглушенный смех.

— Почти настоящий Эйб, да…

Теперь Рейчел тоже улыбалась.

— Бойся! — приказал голос из шкафа. — Очень бойся…

— Но мне не страшно.

— Нет, ты бойся, — убеждал голос. — У живых организмов эмоции страха и сексуального влечения тесно связаны.

Не выдержав, Рейчел рассмеялась:

— Так вот зачем ты позвал меня сюда?

— Пожалуйста, прости, — продолжал голос, теперь уже жалобно, — прошли годы с тех пор, как я в последний раз был с женщиной.

— Оно и заметно, — коротко ответила Рейчел, распахивая дверцу.

Перед ней стоял Майкл Толланд, улыбаясь своей мальчишеской, хулиганской улыбкой. В темно-синей шелковой пижаме он выглядел неотразимым. На нагрудном кармане красовалось изображение президентского герба.

— Президентская пижама?

Майкл пожал плечами:

— Лежала в ящике.

— А я нашла всего лишь футболку.

— Тебе надо было выбрать спальню Линкольна.

— А что же ты не предложил?

— Да просто я когда-то слышал, что здесь матрас жесткий. Старый. Из конского волоса.

Толланд подмигнул, кивнув в сторону мраморного столика, на котором лежало что-то завернутое в яркую подарочную бумагу.

Рейчел растрогалась:

— Это мне?

— Я попросил одного из президентских помощников купить это для тебя. Подарок только что прибыл. Осторожно, не тряси.

Рейчел аккуратно развернула пакет и достала тяжелый предмет. Он оказался большой хрустальной чашей, в которой плавали две безобразные на вид золотые рыбки. Рейчел смотрела на них растерянно и разочарованно.

— Это шутка?

— Helostomatemmincki, — гордо произнес океанолог.

— Ты купил мне в подарок рыбок?

— Очень редкие китайские целующиеся рыбки. Могут целоваться часами.

— Это что, очередной розыгрыш?

— Дело в том, что у меня проблемы с ухаживанием. Ты что, не можешь поддержать мою несмелую попытку?

— На будущее, Майкл: рыб женщинам дарить как-то не принято. В следующий раз попробуй цветы.

Толланд тут же вытащил из-за спины букет белых лилий и протянул его Рейчел.

— Пытался добыть красные розы, — извиняющимся тоном прокомментировал он, — но в розарии меня едва не задушили поклонницы.

Майкл Толланд привлек Рейчел к себе и вдохнул душистый аромат ее волос. Годы полного одиночества исчезли в его душе без следа. Он осторожно, нежно поцеловал ее, ощущая, как тянется к нему любимая. Белые лилии упали к их ногам, и все барьеры, которые на протяжении многих лет так старательно строил Майкл, моментально рухнули.

Все призраки исчезли.

Он чувствовал, как Рейчел влечет его к кровати, шепча на ухо:

— Ты же не считаешь, что рыбы действительно романтичны, правда?

— Именно считаю, — ответил Майкл, снова целуя ее. — Ты бы видела любовные танцы медуз! Изысканно, романтично и невероятно эротично.

Рейчел подвела его к кровати, и совершенно неожиданно оказалось, что они уже лежат рядом и Майкл нежно ее обнимает.

— А вот морские коньки… — прошептал он, почти задыхаясь от ее прикосновений. — У морских коньков удивительно чувственный любовный ритуал.

— Довольно разговоров о морских жителях, — остановила Рейчел, расстегивая его пижаму. — Что ты можешь мне рассказать о любовных ритуалах высших приматов?

Толланд глубоко, печально вздохнул.

— Боюсь, я не специалист по высшим приматам. Рейчел решительно скинула с себя длинную бесформенную футболку.

— Ну ладно, невежда, надеюсь, что ты очень способный и быстро всему научишься.

Эпилог

Транспортный реактивный самолет НАСА поднялся высоко над Атлантическим океаном.

Администратор Лоуренс Экстром бросил прощальный взгляд на огромный камень, лежавший в грузовом отсеке. — Возвращайся обратно в океан, — шепотом обратился он к нему, словно к живому, — туда, где тебя нашли.

По команде администратора пилот открыл люк и выпустил камень на волю. Огромный булыжник полетел вниз, очертив широкую дугу в залитом солнцем голубом небе, и с фонтаном серебряных брызг коснулся поверхности океана.

Псевдометеорит стремительно шел ко дну.

Под водой, на глубине трехсот футов, его силуэт еще смутно вырисовывался в полумраке. Но, погрузившись на пятьсот футов, камень исчез в совершенной темноте.

Он стремительно уходил вниз.

Все глубже и глубже.

Его падение продолжалось почти двенадцать минут.

А потом, словно метеорит, столкнувшийся с темной поверхностью Луны, камень погрузился в мягкую донную грязь. Облако мути осело не скоро. Когда наконец вода прояснилась, какой-то обитатель морских глубин, почти не изученных человеком, подплыл поближе, чтобы познакомиться с новеньким.

Но пришелец оказался неинтересным.

Представитель океанской фауны равнодушно отправился дальше.

Примечания

1

ЦЕРН — Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire (фр.).

(обратно)

2

Пригород Каира, где расположен ансамбль пирамид фараонов Хеопса, Хефрена и Микерина (3-е тысячелетие до н. э.).

(обратно)

3

То есть относящуюся к надписям.

(обратно)

4

Да, полностью (ит.).

(обратно)

5

M (число Маха) примерно равняется скорости звука (340 м/с). Назван по имени Эрнста Маха (1838–1916) — австрийского физика и философа.

(обратно)

6

Assasin — наёмный убийца, совершающий убийство политического или видного общественного деятеля.

(обратно)

7

Гипотетическая элементарная частица.

(обратно)

8

Нестабильная элементарная частица.

(обратно)

9

Густав Малер (1860–1911) — австрийский композитор и дирижер.

(обратно)

10

Будьте любезны! (фр.).

(обратно)

11

Лэнгдон имеет в виду, что ионики, или овы (лат.) — яйцеобразные орнаментальные мотивы — являются принадлежностью ионического и коринфского архитектурных ордеров.

(обратно)

12

Наряду с упомянутыми выше представляет собой один из трёх основных архитектурных ордеров.

(обратно)

13

В индуизме символ счастья, благополучия и процветания.

(обратно)

14

В китайской философии символы соответственно женского и мужского начала.

(обратно)

15

Имеется в виду шестиконечная звезда Давида.

(обратно)

16

Здесь речь идет о буквальном переводе с латыни — «несущий свет».

(обратно)

17

Питер Селлерс (1925–1980) — английский комик и киноактер, сыгравший в 60 фильмах.

(обратно)

18

Ирвинг Берлин (1888–1989) — американский композитор, автор около 900 популярных песен и музыки для кино и театра. Выходец из России.

(обратно)

19

Филипп Маунтбаттен, герцог Эдинбургский — супруг английской королевы Елизаветы Второй.

(обратно)

20

Оге Бор (р. 1922) — датский физик, сын Нильса Бора, один из авторов обобщенной модели атомного ядра, лауреат Нобелевской премии.

(обратно)

21

Одно из основных понятий китайской философии, обозначающее в понимании Конфуция путь человека, то есть нравственное поведение и основанный на морали социальный порядок.

(обратно)

22

Здесь следует иметь в виду, что это придуманное автором понятие содержит в себе производное от греческого слова Шеоз — Бог, входящее составной частью во многие известные термины, имеющие отношение к религии.

(обратно)

23

Адроны — общее наименование для элементарных частиц, участвующих в сильных взаимодействиях.

(обратно)

24

Джексон Поллок (1912–1956) — американский художник-абстракционист.

(обратно)

25

Дзен (япон.), Дхьяна (санскр.), Чань (кит.) — возникшее в VI в. Течение буддизма, проповедующее постижение истины через созерцание и самопогружение и абсолютное пренебрежение к любой внешней форме бытия.

(обратно)

26

Ускоритель, в котором осуществляется столкновение встречных пучков заряженных частиц высоких энергий.

(обратно)

27

Стонхендж — мегалитическая культовая постройка 2-го тысячелетия до н. э. В Великобритании.

(обратно)

28

Эдвин Пауэлл Хаббл (1889–1953) — американский астроном. Установил, в частности, закономерность разлета галактик. Жорж Анри Пемэтр (1894–1966) — бельгийский астрофизик и математик. Магистр теологии.

(обратно)

29

Нанограмм — миллиардная часть грамма.

(обратно)

30

Аргонавты — род головоногих моллюсков из отряда осьминогов.

(обратно)

31

Капитан Джеймс Т. Кёрк — командир межгалактического крейсера «Энтерпрайз» из американского фантастического телевизионного сериала «Звездный путь».

(обратно)

32

Хватит болтать! (ит.).

(обратно)

33

Быть вне себя (фр., вульг.).

(обратно)

34

Крытый внутренний двор (от лат., atrium).

(обратно)

35

Международный аэропорт Рима.

(обратно)

36

Мариус Корнелис Эшер (1898–1972) — голландский художник-график.

(обратно)

37

Гея — в греческой мифологии богиня земли, от которой произошли горы и море, первое поколение богов, циклопы и гиганты.

(обратно)

38

Новый курс — экономическая политика президента Ф. Д. Рузвельта, направленная на смягчение последствий экономического кризиса 1930-х гг..

(обратно)

39

Линии Наска — огромные изображения геометрических фигур, животных и растений на столовых холмах в горных долинах южного Перу. Полностью видны лишь с воздуха.

(обратно)

40

Обман зрения, иллюзия (фр.).

(обратно)

41

Камерарий — личный помощник и, как правило, доверенное лицо папы.

(обратно)

42

Внимание! (ит.).

(обратно)

43

Командир приказал доставить их немедленно (ит.).

(обратно)

44

Донато Браманте (1444–1514) — архитектор и скульптор Высокого Возрождения.

(обратно)

45

Продолжайте поиск!

(обратно)

46

Проверьте музей! (ит.).

(обратно)

47

Выйди (ит.).

(обратно)

48

Здесь: Время, начальник (ит.).

(обратно)

49

Подметать капеллу (ит.).

(обратно)

50

Это Ватикан? Ответьте, пожалуйста (ит.).

(обратно)

51

Сумасшедший (ит.).

(обратно)

52

Камерарий? (ит.).

(обратно)

53

Ради Бога! (ит.).

(обратно)

54

Я не могу (ит.).

(обратно)

55

Я занят! (ит.).

(обратно)

56

Тамплиеры — члены рыцарского духовного ордена, основанного в Иерусалиме в 1118 или 1119 г., Затем обосновался во Франции. Против тамплиеров был начат инквизиционный процесс. Орден упразднен в 1312 г. Папой Климентом V.

(обратно)

57

Невинные жертвы на алтаре науки (ит.).

(обратно)

58

Убийца! (ит.).

(обратно)

59

Архив строительной конгрегации — учреждения, созданного папой Юлием II в 1506 г. Для строительства новой ватиканской базилики.

(обратно)

60

Безвыходное положение (ит.).

(обратно)

61

Согласно Писанию, святой Петр, который считается первым наместником Бога на земле, в своей дохристианской жизни был рыбаком.

(обратно)

62

«Queen Elizabeth II» — «Королева Елизавета Вторая», трансатлантический лайнер.

(обратно)

63

Тихо де Браге (1546–1601) — датский астроном. Составил каталог звезд, доказал, что кометы — небесные тела, более далекие, чем Луна, определил положение светил.

(обратно)

64

Иоганн Кеплер (1571–1630) — немецкий астроном. Открыл законы движения планет, заложил основы теории затмений. Один из творцов астрономии нового времени.

(обратно)

65

Управление пропаганды (ит).

(обратно)

66

Кто вы? (фр.).

(обратно)

67

На помощь! (нем.).

(обратно)

68

Тысяча… Сто… Один, два, три… Пятьдесят (ит.).

(обратно)

69

Джеффри Чосер (1340?-1400) — английский поэт. Его «Кентерберийские рассказы» являются одним из первых литературных памятников на общеанглийском языке.

(обратно)

70

Джон Мильтон (1608–1674) — английский поэт и политический деятель. Самые знаменитые поэмы — «Потерянный рай» (1667) и «Возвращенный рай» (1671). Кроме того, написал множество политических памфлетов.

(обратно)

71

Беда Достопочтенный (672?-735) — теолог и церковный преподаватель, носивший скромное звание пресвитера. Его перу принадлежит множество трудов по церковной истории. Перевел на английский язык Евангелие от Иоанна. Называть Достопочтенным (Venerabilis) его стали вскоре после смерти. Декретом папы от 1899 г. Его память чтится 27 мая.

(обратно)

72

Марк Агриппа — зять императора Августа. Пантеон сооружен в 27 г. До н. э. Современный вид принял в 120 г. Н.э. При императоре Адриане.

(обратно)

73

«Золотая чаша» (ит.).

(обратно)

74

Кецалькоатль (пестрый змей) — одно из главных божеств древних индейцев Центральной Америки.

(обратно)

75

Агостино Киджи (1465–1520) — банкир, кредитовавший пап Юлия II и Льва X, Чезаре Борджиа и семейство Медичи. Покровительствовал Рафаэлю. Рафаэль построил для него дворец, позже получивший название Фарнезина

(обратно)

76

Сесил Джон Родс (1853–1902) — один из организаторов захвата Англией территорий в Южной и Центральной Африке. В его честь одна из колоний получила название Родезия.

(обратно)

77

Пинтуриккьо (1454–1513) — итальянский живописец, представитель умбрийской школы раннего Возрождения.

(обратно)

78

Потир — литургический сосуд для освящения вина и принятия причастия в форме чаши на высокой ножке, часто из драгоценных металлов.

(обратно)

79

Имеются в виду три общенациональные телекомпании США — Эн-би-си, Си-би-эс и Эй-би-си.

(обратно)

80

Еще (ит.).

(обратно)

81

Сейчас! (ит.).

(обратно)

82

Паллиум — белый шерстяной плащ, в который папа римский облачает архиепископов.

(обратно)

83

Простите! (ит.).

(обратно)

84

Ла-Плата — залив-эстуарий р. Парана. На берегах Ла-Платы стоят города Буэнос-Айрес и Монтевидео.

(обратно)

85

Дэн Разер — телеведущий и обозреватель американской телекомпании Си-би-эс.

(обратно)

86

Питер Дженнингс — ведущий и обозреватель американской телекомпании Эй-би-си.

(обратно)

87

Розеттский камень — базальтовая плита с параллельным текстом на греческом и древнеегипетском языках. Найден в 1799 г. Дешифровка текста положила начало чтению египетских иероглифов.

(обратно)

88

Святой Григорий Нисский (ок. 335 — ок. 394) — прославился литературной и учено-богословской деятельностью.

(обратно)

89

Гарри Гудини (1874–1926) — знаменитый американский иллюзионист и шоумен, прославившийся искусством освобождаться от любых оков.

(обратно)

90

Помолчите, пожалуйста! (нем.).

(обратно)

91

П. Т. Барнум (1810–1891) — предприниматель в сфере развлечений. Произвел переворот в цирковом искусстве. Одним из первых понял значение пиара для шоу-бизнеса.

(обратно)

92

Его зовут Роберт Лэнгдон (ит.).

(обратно)

93

Осторожно! (ит.).

(обратно)

94

Много машин (ит.).

(обратно)

95

— Я водитель «скорой помощи». — «Скорой помощи»? (ит.).

(обратно)

96

Синапс — область контакта нейронов друг с другом и с клетками исполнительных органов. Крупные нейроны головного мозга могут иметь несколько тысяч синапсов.

(обратно)

97

Гибрид ежевики и малины, выведенный американским ботаником XX в. Р. Бойзеном.

(обратно)

98

Идея романа заимствована из книги Майкла Бэйджента, Ричарда Ли и Генри Линкольна «Священная кровь и Святой Грааль», изданной в 1982 году. Нужно отметить, что имя одного из главных героев книги, Лью Тибинга (Leigh Teabing), является контаминацией имен Ли (Leigh) и Бэйджента (Baigent — анаграмма Teabing).

Критики называют роман Дэна Брауна «Код да Винчи» самой успешной книгой последнего десятилетия. Однако мнения разделились, ведь «…всякая вера на этой земле основана на фабрикации. В любой религии Бог описывается через метафоры, аллегории и преувеличения… Проблемы возникают, когда мы начинаем воспринимать метафоры буквально».

Такие проблемы могут возникнуть и у читателя. Легкомысленно играя с текстом Библии, выдавая догадки за истину, без пояснения, что это лишь сказка, эрудированный американец обеспечивает себе популярность, забывая о доверчивости и наивности массового читателя. Ведь «немного веры — и человек способен творить настоящие чудеса… Совсем немного веры…». Веры, которую Браун неаккуратно испытывает.

Этот роман называют скандальным, а фильм, вышедший по нему, запретили во многих странах.

(обратно)

99

Приорат, или синьория — орган городского управления ряда средневековых городов-коммун. В масонской традиции Великий приорат — подразделение в системе руководства одной из деноминаций масонства (Храм, Госпиталь).

(обратно)

100

Британский поэт, редактор и литературный деятель Том Чиверс в свою очередь обращает внимание на то, что Браун предварил пролог романа «Код да Винчи» утверждением, что «все описания произведений искусства, архитектуры, документов и тайных ритуалов в романе точны». Опровергая это утверждение, Чиверс привёл ряд отступлений от реальных фактов. Например, Чиверс заметил, что Приорат Сиона был не «тайным обществом, основанным в XI веке», как говорит автор в предисловии к роману, а мистификацией, созданной французом Пьером Плантаром в 1956 году. Подобные расхождения с установленными фактами наблюдаются и в других произведениях Брауна. Так, в «Ангелах и Демонах» сообщается, что Коперника сожгла на костре Римско-католическая церковь, хотя в действительности Коперник прожил долгую жизнь и умер в старости. После утверждения в той же книге о том, что Рафаэль был вначале захоронен в Урбино, на его могиле в Пантеоне пришлось даже добавить табличку о том, что Браун неправ и прах Рафаэля всегда покоился в Риме. В романе традиция причащения в христианстве была перенята у ацтеков, хотя на самом деле ведет начало с первого столетия нашей эры. А Галилей не входил в общество иллюминатов, которое на самом деле было основано более чем через 100 лет после смерти Галилея.

(обратно)

101

Старые слуги, прислужники (фр.).

(обратно)

102

Но, месье (фр.).

(обратно)

103

Круг жизни (лат.).

(обратно)

104

Я где-то это уже видел (фр.).

(обратно)

105

Он отравлен? — Расположено? (Positioned?)

(обратно)

106

Наказываю тело свое (лат.).

(обратно)

107

Арка Карузель (фр.).

(обратно)

108

Арт Бухвальд — знаменитый американский журналист-фельетонист, его работы печатались даже в СССР.

(обратно)

109

Месье Лэнгдон прибыл. Будет у вас через две минуты (фр.).

(обратно)

110

В карантине (фр.).

(обратно)

111

Уитака («хранительница полей») — божество плодородия в мифологии чибча-муисков.

(обратно)

112

Исида — богиня плодородия, символ женственности в египетской мифологии. Согласно легенде, она зачала от своего мертвого мужа Осириса и родила сына Гора, который должен был отомстить за отца.

(обратно)

113

Месье! Ни в коем случае не беспокойте нас, ни под каким предлогом. Понятно? (фр.).

(обратно)

114

Мемориал Джорджа Вашингтона — каменный обелиск высотой 169 метров в центре Вашингтона, представляет собой облицованный белым мрамором «карандаш» — таково прозвище этого памятника.

(обратно)

115

Момент истины (фр.).

(обратно)

116

Именно, точно (фр.).

(обратно)

117

О мести (фр.).

(обратно)

118

Метка, маячок (фр.).

(обратно)

119

Да? (фр.).

(обратно)

120

Капитан, прибыл агент из отдела криптографии (фр.).

(обратно)

121

…специальный шифр — Специалист по взлому шифров (code breaker).

(обратно)

122

Прошу прощения, господа (фр.).

(обратно)

123

Сейчас неподходящий момент! (фр.).

(обратно)

124

Добрый день, вы позвонили Софи Неве. В настоящий момент она отсутствует, но… (фр.).

(обратно)

125

Здесь: Вы только гляньте на него! (исп.).

(обратно)

126

Вы только посмотрите на него… бледный, как призрак… бредет по этому миру в одиночестве (исп.).

(обратно)

127

Это не проблема, или: Ничего страшного (исп.).

(обратно)

128

В русском переводе Нового Завета — Сила.

(обратно)

129

Я делаю богоугодное дело (исп.).

(обратно)

130

Звук «ф» в латинском написании имени «Софи» передается буквами PHI (Sophie).

(обратно)

131

…равными корню от соотношения числа PHI к 1. — Относящимися как PHI к 1. Никакого «корня».

(обратно)

132

…на свой рост — На расстояние от пупка до пола (the distance from your bellybutton to the floor).

(обратно)

133

Майский день — традиционный английский праздник весны, существующий и в США, который младшие школьники отмечают танцами вокруг «майского дерева» на школьном дворе. А накануне оставляют корзинку цветов у дверей дома своихдрузей.

(обратно)

134

«Les Demoiselles d'Avignon» — «Авиньонские девушки»; анаграмма: «Vile meaningless doodles» — «Мерзкие бессмысленные болваны».

(обратно)

135

Этот Лувр не для меня! (фр.).

(обратно)

136

Геральдическая лилия (фр.).

(обратно)

137

Добро пожаловать в Рим (ит.).

(обратно)

138

Дословно: «непроницаемый зал», «зал-сейф» (фр.).

(обратно)

139

Константин (Первый, или Великий) — римский император начала IV в. н. э., поддерживал Христианскую церковь, сохраняя при этом языческие культы.

(обратно)

140

Стоять! (фр.).

(обратно)

141

Скверная, плохая идея (фр.).

(обратно)

142

Вы кто? (фр.).

(обратно)

143

Ваше имя! Отвечайте! (фр.).

(обратно)

144

Это я (фр.).

(обратно)

145

На помощь! (фр.).

(обратно)

146

Стоять! Иначе я его уничтожу! (фр.).

(обратно)

147

О мой Бог, нет! (фр.).

(обратно)

148

Знаете, где находится улица Аксо? (фр.).

(обратно)

149

Оставьте! (фр.).

(обратно)

150

…по имени Софи Невё… И американец Роберт Лэнгдон… (фр.).

(обратно)

151

Тише! (фр.).

(обратно)

152

Ты урод. Привидение какое-то (исп.).

(обратно)

153

Машина пять-шесть-три! Где находитесь? Отвечайте! (фр.).

(обратно)

154

Добрый вечер (фр.).

(обратно)

155

Пожалуйста (фр.).

(обратно)

156

Да, да… договорились (фр.).

(обратно)

157

Да? Полиция? Так быстро? (фр.).

(обратно)

158

В чем дело? (фр.).

(обратно)

159

Я — Жером Колле. Лейтенант судебной полиции. Что у вас в машине? (фр.).

(обратно)

160

И ты, Роберт? (лат.) (Аллюзия — намек на знаменитую фразу Юлия Цезаря: «И ты, Брут?»)

(обратно)

161

Вы не американка? (фр.).

(обратно)

162

Парижанка (фр.).

(обратно)

163

Как и было предсказано Мессией… — Как предсказанный Мессия (As the prophesied Messiah).

(обратно)

164

Напротив (фр.).

(обратно)

165

Центральное управление судебной полиции (фр.).

(обратно)

166

Имеется в виду пролив Ла-Манш.

(обратно)

167

Вид еврейского письма, назван так по имени изобретшего его раввина Раши.

(обратно)

168

Заткнись! (фр.).

(обратно)

169

…самовосстанавливался — Самоочищался (erased itself).

(обратно)

170

Площадь перед зданием казарм Королевской конной гвардии.

(обратно)

171

Поп, Александр (1688–1744) — английский поэт и философ. Фамилия Pope в переводе также означает «папа» — глава Римской католической церкви.

(обратно)

172

Фамилия Найт происходит от английского Knight — «рыцарь».

(обратно)

173

По всей видимости, имеется в виду мэр Нью-Йорка Рудольфо Джулиани.

(обратно)

174

Часть Вестминстерского аббатства, где похоронены такие известные поэты и писатели, как Дж. Чосер, А. Теннисон, Ч. Диккенс и др.

(обратно)

175

Друзья мои, не вы находите святой Грааль, это святой Грааль находит вас. (фр.).

(обратно)

176

Север. Юг (фр.).

(обратно)

177

Atonement — расплата, искупление. One — один, единый (англ.).

(обратно)

178

Да благословит Бог (лат.).

(обратно)

179

Из многих, один (Во множестве единство) (лат.).

(обратно)

180

Бренные останки, череп (лат.).

(обратно)

181

Букв.: красивые люди; сливки общества (ит.).

(обратно)

182

Букв.: год Господень, год от Рождества Христова (лат.).

(обратно)

183

В оригинале: Eight Franklin Square. Square — прямоугольник, квадрат, клетка, площадь, сквер (англ.).

(обратно)

184

В оригинале: sin-cere. Sincere — искренний, чистосердечный (англ.).

(обратно)

185

«В сокровенной философии» (лат.). Трактат Агриппы.

(обратно)

186

Здесь: Слово-значение… Слово забытое… Слово утраченное (лат.).

(обратно)

187

Перевод С. Я. Маршака.

(обратно)

188

Пер. В. В. Целищева.

(обратно)

189

Традиционное флорентийское блюдо из говяжьего сычуга с овощами и специями.

(обратно)

190

Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, цитаты из «Божественной комедии» Данте Алигьери даны в переводе М. Лозинского.

(обратно)

191

Слова из сонета Микеланджело, посвященного Данте.

(обратно)

192

Закрыто! (ит.).

(обратно)

193

Энрико, не умирай! Прошу тебя! (ит.).

(обратно)

194

Маски (ит.).

(обратно)

195

Здравствуйте, это я! Оставьте сообщение, и я вам перезвоню (ит.).

(обратно)

196

Справочная? (ит.).

(обратно)

197

Не могли бы вы дать мне номер телефона Американского консульства? (ит.)

(обратно)

198

Большое спасибо (ит.).

(обратно)

199

Американское консульство. Дежурный слушает (ит.).

(обратно)

200

Вы говорите по-английски? (ит.).

(обратно)

201

Ад Данте (ит.).

(обратно)

202

Дамы и господа (нем.).

(обратно)

203

Добро пожаловать (нем.).

(обратно)

204

Добро пожаловать (фр.).

(обратно)

205

Д₀бро пожаловать (англ.).

(обратно)

206

Перевод Д. Мина.

(обратно)

207

Простите! (ит.).

(обратно)

208

«Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», пер. М. Юсима.

(обратно)

209

Не могли бы вы сказать, где Галерея костюма? (ит.).

(обратно)

210

Где ключ? (ит.).

(обратно)

211

Какая комбинация? (ит.).

(обратно)

212

Кабинет (ит.).

(обратно)

213

Господа! Зал закрыт! (ит.).

(обратно)

214

Это я, Марта! Добрый день! (ит.).

(обратно)

215

Рановато (ит.).

(обратно)

216

С возвращением, синьор! (ит.).

(обратно)

217

Вот наш музей! (ит.).

(обратно)

218

Это уж слишком (ит.).

(обратно)

219

О Боже! (ит.).

(обратно)

220

Маска Данте! Маска Данте исчезла! (ит.).

(обратно)

221

Полиция будет через двадцать минут! (ит.).

(обратно)

222

Мы никого больше не видели! (ит.).

(обратно)

223

Подождите! (ит.).

(обратно)

224

Боже всемогущий! Что вы сделали? Зачем? (ит.).

(обратно)

225

Подождите! (ит.).

(обратно)

226

Офис Иньяцио Бузони (ит.).

(обратно)

227

Эуджения, послушай (ит.).

(обратно)

228

Прибыли полицейские (ит.).

(обратно)

229

«Дом-музей Данте» (ит.).

(обратно)

230

Закрыто (ит.).

(обратно)

231

Открыто с 13.00 до 17.00 (ит.).

(обратно)

232

Гостия — хлеб в виде лепешки, используется во время литургии для таинства Евхаристии.

(обратно)

233

Великолепная миля — часть Мичиган-авеню, центральной улицы Чикаго.

(обратно)

234

Просекко — местное игристое вино; лимончелло — лимонный ликер.

(обратно)

235

Нет, спасибо (ит.).

(обратно)

236

Ну конечно (ит.).

(обратно)

237

Да, Санта Лучия (ит.).

(обратно)

238

Казино Венеции (ит.).

(обратно)

239

Ка-Пезаро: Музей современного искусства (ит.).

(обратно)

240

Берегись! (ит.).

(обратно)

241

Они очень красивые, но нет, спасибо (ит.).

(обратно)

242

«За маской» (англ).

(обратно)

243

Да, это я (ит.).

(обратно)

244

Франческо Буссоне да Карманьола (ок. 1385–1432) — итальянский кондотьер. Обезглавлен по приговору венецианского Совета десяти.

(обратно)

245

Наконец-то! (ит.).

(обратно)

246

Вход запрещен.

(обратно)

247

Туристка… Почем? (тагальск.).

(обратно)

248

Извините, профессор (ит.).

(обратно)

249

Вы меня не помните? (ит.).

(обратно)

250

Я доктор Маркони (ит.).

(обратно)

251

Бишт — верхняя одежда мусульманского мужчины, обычно обильно расшитая золотыми нитями.

(обратно)

252

Алло! Служба экстренной помощи! Алло! (турецк.).

(обратно)

253

Спасибо! (турецк.).

(обратно)

254

Имеется в виду роман «1984» английского писателя Джорджа Оруэлла (1903–1950).

(обратно)

255

Извините, где я могу найти Марту Альварес? (ит.).

(обратно)

256

Как… хорошо. Замечательно! (ит.).

(обратно)

257

Рокетто — предмет облачения католических епископов — белая рубаха длиной до колен.

(обратно)

258

«Китон» — один из самых дорогих в мире брендов мужских костюмов. Стоимость моделей линии «К-50» начинается от 50 тыс. долларов.

(обратно)

259

«Баркер» — английская марка высококлассной обуви, ведущая свою историю с 1880 г.

(обратно)

260

Тауб — предмет одежды у мусульман в виде широкой рубахи длиной до щиколотки.

(обратно)

261

Клуб, объединяющий принстонских бакалавров, существует с 1879 г.

(обратно)

262

Еще тоник? (исп.).

(обратно)

263

Нет, спасибо (исп.).

(обратно)

264

Друг (исп.).

(обратно)

265

Подразделение специальных операций (исп.).

(обратно)

266

Звонят из бара «Молли Мэлоун». Улица Партикуляр-де-Эстранца, восемь (исп.).

(обратно)

267

Срочно нужна помощь. Двое пострадавших (исп.).

(обратно)

268

Аудиогид? (исп.).

(обратно)

269

Fog — туман (англ.).

(обратно)

270

Личная карта, аналог паспорта (исп.).

(обратно)

271

Какие красивые четки (исп.).

(обратно)

272

Спасибо (исп.).

(обратно)

273

Art — искусство (англ.).

(обратно)

274

Artificial — искусственный (англ.).

(обратно)

275

Ваше преосвященство? (исп.).

(обратно)

276

Господи! (исп.).

(обратно)

277

— Святая месса уже…

— Начинается. Меня заменит отец Дерида (исп.).

(обратно)

278

Ступай! И закрой дверь (исп.).

(обратно)

279

Я не говорю по-английски (исп.).

(обратно)

280

— Да?

— Я на месте.

— Хорошо. У вас будет только один шанс. Использовать его критически важно (исп.).

(обратно)

281

Центральноевропейское летнее время.

(обратно)

282

Католических королей (исп.).

(обратно)

283

Отсылка к стихотворению валлийского поэта Дилана Томаса «Не уходи безропотно во тьму, / Не дай погаснуть свету своему». Перевод В. Бетаки.

(обратно)

284

Отсылка к тому же стихотворению Дилана Томаса.

(обратно)

285

Храм Гришнешвор в индийском штате Махараштра — место проведения одного из самых необычных и потенциально опасных ритуалов в мире. Обряд, как правило, заканчивается для ребенка серьезной психологической травмой.

(обратно)

286

Европейская организация по ядерным исследованиям, крупнейшая в мире лаборатория физики высоких энергий.

(обратно)

287

Логотип Международной федерации католических медицинских ассоциаций.

(обратно)

288

Регион в США, в культуре которого доминирует евангельский протестантизм. В него полностью или частично входят штаты Техас, Иллинойс, Канзас, Оклахома.

(обратно)

289

Эй? Есть здесь кто-нибудь? (исп.).

(обратно)

290

Да простит меня Господь (исп.).

(обратно)

291

«Марш Ориаменди» — гимн карлистского движения в Испании. Название марша происходит от места сражения 1837 г. во время Первой карлистской войны.

(обратно)

292

Королевский дворец (исп.).

(обратно)

293

Ваше высочество (исп.).

(обратно)

294

Военно-морская форма? Белая… Как носят адмиралы? (исп.).

(обратно)

295

Немедленно! (исп.).

(обратно)

296

…местной полиции… заблокировать все дороги… (исп.).

(обратно)

297

Дон Хулиан хочет поговорить с вами (исп.).

(обратно)

298

Его высочество принц Хулиан спрашивает… (исп.).

(обратно)

299

Да… да… Ясно. Немедленно (исп.).

(обратно)

300

Черт! Автоответчик (исп.).

(обратно)

301

Неконфессиональное государство (исп.).

(обратно)

302

Вода (венг.).

(обратно)

303

Здесь: О Боже! (идиш)

(обратно)

304

Salve Regina — славься, Царица (лат.). Это место было первой точкой, откуда можно было разглядеть базилику Бегонья, посвященную Святой Деве де Бегонья, патронессе Бильбао и Страны Басков.

(обратно)

305

Неподобающее поведение (исп.).

(обратно)

306

Скорость и конфиденциальность (исп.).

(обратно)

307

Да, да! (исп.).

(обратно)

308

— Да, говорите. Какие новости? (исп.).

(обратно)

309

Миллениалы, или поколение Y (поколение «игрек», поколение «некст», «сетевое» поколение, миллениты), люди, родившиеся после 1981 г., глубоко вовлеченные в цифровые технологии.

(обратно)

310

— Сеньора Видаль! Для вас сообщение! (исп.).

(обратно)

311

Адмирал Луис Авила (в отставке). ВМФ Испании (исп.).

(обратно)

312

Международный идентификатор мобильного оборудования / Международный идентификатор мобильного абонента.

(обратно)

313

Глобальный стандарт цифровой мобильной сотовой связи.

(обратно)

314

Принцесса Эльза — главная героиня анимационного фильма студии «Дисней» «Холодное сердце».

(обратно)

315

Едем в Барселону (исп.).

(обратно)

316

Евангелие от Матфея, 5:39.

(обратно)

317

Евангелие от Матфея, 5:44.

(обратно)

318

Самый темный час бывает перед рассветом (исп.).

(обратно)

319

Прости меня (исп.).

(обратно)

320

Победитель (лат.).

(обратно)

321

Пакт забвения (исп.).

(обратно)

322

Siri — «голосовой помощник» пользователей продуктов компании «Эппл».

(обратно)

323

Строго конфиденциально, пожалуйста (исп.).

(обратно)

324

Да-да. Я ничего не видел! (исп.).

(обратно)

325

Спасибо (венг.).

(обратно)

326

Келлская книга — иллюстрированная рукописная книга, созданная ирландскими (кельтскими) монахами примерно в 800 г.

(обратно)

327

«Недружественное решение», «Сеть наемных убийц», «Беса мафия» (англ.).

(обратно)

328

Извините (венг.).

(обратно)

329

«Теледневник» (исп.).

(обратно)

330

Спасибо, Амбра, очень интересно. Было приятно с тобой познакомиться (исп.).

(обратно)

331

Илон Рив Маск — канадско-американский инженер, предприниматель, изобретатель и инвестор; генеральный директор и главный идейный вдохновитель компании «Тесла».

(обратно)

332

Edmond — Эдмонд (англ.).

(обратно)

333

Добро пожаловать. Как ты, Марко? (исп.).

(обратно)

334

Пальмарианская католическая церковь (исп.).

(обратно)

335

«Юг» (исп.).

(обратно)

336

«Темная церковь» (исп.).

(обратно)

337

Дизайн плитки Гауди разработал в 1904 г. для интерьеров. В 1997 г. в честь Гауди такой плиткой были вымощены тротуары Пасео-де-Грасиа.

(обратно)

338

Имеется в виду игра «Jeopardy!» — «Рискуй!» (англ.). Российский аналог — «Своя игра».

(обратно)

339

Фридрих Ницше. Веселая наука. Перевод К. Свасьяна.

(обратно)

340

Фридрих Ницше. Веселая наука. Перевод К. Свасьяна.

(обратно)

341

Оксикодон — обезболивающий препарат, полусинтетический опиоид.

(обратно)

342

Доцетаксел — препарат для химиотерапии полусинтетического происхождения.

(обратно)

343

Гемцитабин — противоопухолевое средство, подавляет синтез ДНК.

(обратно)

344

5-фторурацил — противоопухолевый препарат из группы антиметаболитов.

(обратно)

345

Вероотступничество (исп.).

(обратно)

346

Умляут — диакритический знак, обычно изображается в виде двух точек над буквой.

(обратно)

347

Эсцет — буква ß.

(обратно)

348

В коттедж принца (исп.).

(обратно)

349

Brights — дальний свет, блеск, люди, у которых есть природная способность к пониманию (англ.).

(обратно)

350

Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла. Отдел четвертый: афоризмы и интермедии. № 146. Перевод Н. Полилова.

(обратно)

351

Евангелие от Марка, 11:25.

(обратно)

352

Драгоценная (лат.). Один их трех видов митры у католиков.

(обратно)

353

Красный террор (исп.).

(обратно)

354

Евангелие от Иоанна, 2:13–16.

(обратно)

355

За Бога и отечество (лат.).

(обратно)

356

Номер скрыт (исп.).

(обратно)

357

Проверьте свой банковский счет (исп.).

(обратно)

358

«Ветхий днями» — название гравюры Уильяма Блейка (ее второе название — «Великий архитектор Вселенной»), а также одно из имен (эпитетов) Бога в Ветхом Завете, упомянутое в книге пророка Даниила.

(обратно)

359

Уильям Блейк. Тигр. Перевод К. Бальмонта.

(обратно)

360

Знак & в английском языке обозначает союз «и».

(обратно)

361

Эшампле (кат.). Эшампле, или Новый Город — наиболее густонаселенный район Барселоны, возникший в XIX в.

(обратно)

362

Здесь: Куда дальше? (исп.).

(обратно)

363

Проспект Диагональ (кат.).

(обратно)

364

Вот стадион! (исп.).

(обратно)

365

Пьета (pietà — жалость (ит.)) — в иконографии сцена оплакивания Христа Девой Марией.

(обратно)

366

В России также известна как «Эволюция».

(обратно)

367

Клеточный автомат — дискретная модель, изучаемая в математике, теории вычислимости, физике, теоретической биологии и микромеханике.

(обратно)

368

Почки дают начало новым побегам

почки дают начало

сильные побеги ветвятся и подавляют слабые ветви

слабые погибают

так растет Великое Древо Жизни

Древо Жизни (англ.).

(обратно)

369

Фонд национального наследия, который распоряжается всем недвижимым имуществом короля Испании.

(обратно)

370

Тайная базилика (исп.).

(обратно)

371

Апсида — полукруглая ниша со сводом у алтаря, находящаяся под отдельной крышей на восточной стороне церквей романского стиля.

(обратно)

372

IP-адрес «домашнего хоста», «этого компьютера».

(обратно)

373

Цинь Шихуанди (наст. имя Ин Чжэн; 259–210 до н. э.) — правитель царства Цинь (246–221 до н. э.), император Китая (221–210 до н. э.), основатель династии Цинь.

(обратно)

374

Deep Blue, букв. темно-синий (англ.).

(обратно)

375

Бод — единица измерения символьной скорости, количество изменений информационного параметра несущего периодического сигнала в секунду.

(обратно)

376

BASIC — один из первых языков программирования.

(обратно)

377

Твининг — межкадровое заполнение.

(обратно)

378

Человек умелый (лат.).

(обратно)

379

Человек прямоходящий (лат.).

(обратно)

380

Человек разумный (лат.).

(обратно)

381

Technology Entertainment Design (Технологии, развлечения, дизайн) — частный некоммерческий фонд в США, известный прежде всего своими ежегодными конференциями, проводящимися с 1984 г. в Монтерее (Калифорния, США). С 2009 г. проходит в Лонг-Бич (Калифорния, США).

(обратно)

382

Clustered regularly interspaceds hort palindromic repeats — короткие палиндромные повторы, регулярно расположенные группами. Используются для направленного редактирования геномов, которое является перспективным направлением в современной генной инженерии.

(обратно)

383

History will be kind to me, for I intend to write it (англ.).

(обратно)

384

Winston — Уинстон (англ.).

(обратно)

385

Джордж Сантаяна, урожденный Хорхе Агустин Николас Руис де Сантаяна (1863–1952) — американский философ и писатель испанского происхождения.

(обратно)

386

Шекспир У. Ромео и Джульетта. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

387

Чуррос, или чурро — традиционный испанский десерт из заварного теста в виде палочек, который или обжаривают во фритюре, или выпекают.

(обратно)

388

«Номад» — самый популярный в Барселоне кофе особой обжарки.

(обратно)

389

Стивен Котлер, Питер Диамандис. Изобилие: будущее лучше, чем вы думаете / Abundance: the future is better than you think.

(обратно)

390

Кевин Келли. Чего хотят технологии / What Technologies Want.

(обратно)

391

Рэй Курцвейл. Сингулярность уже близка / The Singularity Is Near.

(обратно)

392

Уинстон пытается шутить. «Доктор Ливингстон, я полагаю?» — ставшая легендарной фраза, которую знаменитый путешественник Стэнли сказал обнаруженному им миссионеру Ливингстону, который пропал в Африке за четыре года до этой встречи и считался погибшим.

(обратно)

393

Monte — гора (исп.); hill — холм, гора (англ.).

(обратно)

394

Iglesia — церковь (исп.); church — церковь (англ.).

(обратно)

395

Секонал, или секобарбитал — препарат из группы барбитуратов, оказывающих угнетающее влияние на центральную нервную систему. В зависимости от дозы терапевтический эффект может проявляться от легкого успокаивающего до стадии наркоза. Доза 10 граммов смертельна.

(обратно)

396

Кристофер Эрик Хитченс (1949–2011) — американский журналист и писатель, убежденный атеист и критик религии.

(обратно)

397

«О мышах и людях» — повесть Джона Стейнбека, опубликованная в 1937 г.

(обратно)

398

ИИ (AI, afrtificial intellect) — искусственный интеллект.

(обратно)

399

Дарума — кукла, изображающая божество буддийского пантеона. У нее отсутствуют руки и ноги.

(обратно)

400

Игра слов, основанная на созвучии английских слов quaker (квакер) и quake (землетрясение).

(обратно)

401

Игра слов. Дик: 1) сокращенное от Ричард — имя президента Никсона; 2) жаргонное название мужского полового органа.

(обратно)

402

Habi — первая часть английского слова, означающего «жилище», «обиталище».

(обратно)

403

Марта Стюарт — бывшая фотомодель, брокер на Уолл-стрит. Создала собственную финансовую и медиаимперию. Ведущая ток-шоу на телевидении.

(обратно)

404

Sphyrna mokarran — акула-молот гигантская. Самый крупный представитель семейства.

(обратно)

405

«Уотергейт» — отель в Вашингтоне, где в 1972 г. в период предвыборной кампании была сделана попытка установить подслушивающее устройство в штаб-квартире демократической партии.

(обратно)

Оглавление

РОБЕРТ ЛЭНГДОН (цикл)

  Книга I. АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ

    От автора

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

    Глава 65

    Глава 66

    Глава 67

    Глава 68

    Глава 69

    Глава 70

    Глава 71

    Глава 72

    Глава 73

    Глава 74

    Глава 75

    Глава 76

    Глава 77

    Глава 78

    Глава 79

    Глава 80

    Глава 81

    Глава 82

    Глава 83

    Глава 84

    Глава 85

    Глава 86

    Глава 87

    Глава 88

    Глава 89

    Глава 90

    Глава 91

    Глава 92

    Глава 93

    Глава 94

    Глава 95

    Глава 96

    Глава 97

    Глава 98

    Глава 99

    Глава 100

    Глава 101

    Глава 102

    Глава 103

    Глава 104

    Глава 105

    Глава 106

    Глава 107

    Глава 108

    Глава 109

    Глава 110

    Глава 111

    Глава 112

    Глава 113

    Глава 114

    Глава 115

    Глава 116

    Глава 117

    Глава 118

    Глава 119

    Глава 120

    Глава 121

    Глава 122

    Глава 123

    Глава 124

    Глава 125

    Глава 126

    Глава 127

    Глава 126

    Глава 129

    Глава 130

    Глава 131

    Глава 132

    Глава 133

    Глава 134

    Глава 135

    Глава 136

    Глава 137

  Книга II. КОД ДА ВИНЧИ[98]

    Факты

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

    Глава 65

    Глава 66

    Глава 67

    Глава 68

    Глава 69

    Глава 70

    Глава 71

    Глава 72

    Глава 73

    Глава 74

    Глава 75

    Глава 76

    Глава 77

    Глава 78

    Глава 79

    Глава 80

    Глава 81

    Глава 82

    Глава 83

    Глава 84

    Глава 85

    Глава 86

    Глава 87

    Глава 88

    Глава 89

    Глава 90

    Глава 91

    Глава 92

    Глава 93

    Глава 94

    Глава 95

    Глава 96

    Глава 97

    Глава 98

    Глава 99

    Глава 100

    Глава 101

    Глава 102

    Глава 103

    Глава 104

    Глава 105

    Эпилог

  Книга III. УТРАЧЕННЫЙ СИМВОЛ

    Факт

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

    Глава 65

    Глава 66

    Глава 67

    Глава 68

    Глава 69

    Глава 70

    Глава 71

    Глава 72

    Глава 73

    Глава 74

    Глава 75

    Глава 76

    Глава 77

    Глава 78

    Глава 79

    Глава 80

    Глава 81

    Глава 82

    Глава 83

    Глава 84

    Глава 85

    Глава 86

    Глава 87

    Глава 88

    Глава 89

    Глава 90

    Глава 91

    Глава 92

    Глава 93

    Глава 94

    Глава 95

    Глава 96

    Глава 97

    Глава 98

    Глава 99

    Глава 100

    Глава 101

    Глава 102

    Глава 103

    Глава 104

    Глава 105

    Глава 106

    Глава 107

    Глава 108

    Глава 109

    Глава 110

    Глава 111

    Глава 112

    Глава 113

    Глава 114

    Глава 115

    Глава 116

    Глава 117

    Глава 118

    Глава 119

    Глава 120

    Глава 121

    Глава 122

    Глава 123

    Глава 124

    Глава 125

    Глава 126

    Глава 127

    Глава 128

    Глава 129

    Глава 130

    Глава 131

    Глава 132

    Глава 133

    Эпилог

  Книга IV. ИНФЕРНО

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

    Глава 65

    Глава 66

    Глава 67

    Глава 68

    Глава 69

    Глава 70

    Глава 71

    Глава 72

    Глава 73

    Глава 74

    Глава 75

    Глава 76

    Глава 77

    Глава 78

    Глава 79

    Глава 80

    Глава 81

    Глава 82

    Глава 83

    Глава 84

    Глава 85

    Глава 86

    Глава 87

    Глава 88

    Глава 89

    Глава 90

    Глава 91

    Глава 92

    Глава 93

    Глава 94

    Глава 95

    Глава 96

    Глава 97

    Глава 98

    Глава 99

    Глава 100

    Глава 101

    Глава 102

    Глава 103

    Глава 104

    Эпилог

  Книга V. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

    Глава 63

    Глава 64

    Глава 65

    Глава 66

    Глава 67

    Глава 68

    Глава 69

    Глава 70

    Глава 71

    Глава 72

    Глава 73

    Глава 74

    Глава 75

    Глава 76

    Глава 77

    Глава 78

    Глава 79

    Глава 80

    Глава 81

    Глава 82

    Глава 83

    Глава 84

    Глава 85

    Глава 86

    Глава 87

    Глава 88

    Глава 89

    Глава 90

    Глава 91

    Глава 92

    Глава 93

    Глава 94

    Глава 95

    Глава 96

    Глава 97

    Глава 98

    Глава 99

    Глава 100

    Глава 101

    Глава 102

    Глава 103

    Глава 104

    Глава 105

    Эпилог

ЦИФРОВАЯ КРЕПОСТЬ (роман)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

  Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

  Глава 75

  Глава 76

  Глава 77

  Глава 78

  Глава 79

  Глава 80

  Глава 81

  Глава 82

  Глава 83

  Глава 84

  Глава 85

  Глава 86

  Глава 87

  Глава 88

  Глава 89

  Глава 90

  Глава 91

  Глава 92

  Глава 93

  Глава 94

  Глава 95

  Глава 96

  Глава 97

  Глава 98

  Глава 99

  Глава 100

  Глава 101

  Глава 102

  Глава 103

  Глава 104

  Глава 105

  Глава 106

  Глава 107

  Глава 108

  Глава 109

  Глава 110

  Глава 111

  Глава 112

  Глава 113

  Глава 114

  Глава 115

  Глава 116

  Глава 117

  Глава 118

  Глава 119

  Глава 120

  Глава 121

  Глава 122

  Глава 123

  Глава 124

  Глава 125

  Глава 126

  Глава 127

  Глава 128

  Эпилог

ТОЧКА ОБМАНА (роман)

  От автора

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

  Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

  Глава 75

  Глава 76

  Глава 77

  Глава 78

  Глава 79

  Глава 80

  Глава 81

  Глава 82

  Глава 83

  Глава 84

  Глава 85

  Глава 86

  Глава 87

  Глава 88

  Глава 89

  Глава 90

  Глава 91

  Глава 92

  Глава 93

  Глава 94

  Глава 95

  Глава 96

  Глава 97

  Глава 98

  Глава 99

  Глава 100

  Глава 101

  Глава 102

  Глава 103

  Глава 104

  Глава 105

  Глава 106

  Глава 107

  Глава 108

  Глава 109

  Глава 110

  Глава 111

  Глава 112

  Глава 113

  Глава 114

  Глава 115

  Глава 116

  Глава 117

  Глава 118

  Глава 119

  Глава 120

  Глава 121

  Глава 122

  Глава 123

  Глава 124

  Глава 125

  Глава 126

  Глава 127

  Глава 128

  Глава 129

  Глава 130

  Глава 131

  Глава 132

  Глава 133

  Эпилог

*** Примечания ***