Сказки [Шарль Перро] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Шарль Перро Сказки

Перевод с французского под ред. М. Петровского





От редакции

Настоящий сборник является первым научным изданием сказок Перро на русском языке, предназначенным для взрослых читателей: до сих пор эти сказки издавались только в качестве детских книжек.

В сборник включены не только все сказки Перро, прозаические и стихотворные, но также и некоторые наиболее известные сказки его продолжателей и последователей (д’Онуа, Леритье-де-Впллодон, Лепренс де-Бомон) как образцы французской сказочной литературы XVII–XVIII веков; во французских изданиях эти сказки нередко объединяются со сказками самого Перро.


Андреев Н. П. Сказки Перро

I

В 1696 году в журнале „Mercure Galant“ была напечатана без подписи автора прозаическая сказка „Спящая красавица“ („La belle au bois dormant“). В следующем году эта сказка с рядом других была включена в состав сборника „Истории, или Сказки былых времен (Сказки моей матушки Гусыни) с моральными поучениями“ [„Histoires, ou Contes du Temps Passe (Contes de ma Mère l'Oye) avec des moralités“]. Сборник этот вышел одновременно двумя изданиями — в Париже и в Голландии (в Гааге), причем в парижском издании автором сборника назван П. Дарманкур — сын известного тогда писателя Шарля Перро. Впоследствии была установлена принадлежность сказок самому Перро {1}.

Успех сказок Перро был чрезвычайный: появились повторные издания и переводы на иностранные языки, явились продолжатели и подражатели Перро во французской литературе (да и не только во французской), сказки стали модным чтением и проникли в аристократические салоны.

В чем причины этого успеха? Необходимо учесть, с одной стороны, состояние французской литературы в конце XVII века, с другой — характер самых сказок Перро сравнительно со сказочным материалом, вводившимся в литературу раньше.

Французская литература того времени переживала период классицизма. Еще в XVI веке деятели так называемой „Плеяды“ боролись за „классическую“ поэзию, в XVII же веке классицизм торжествует свою победу в деятельности Буало, Корнеля, Расина. В теории и в литературной практике устанавливается господство академизма, господство „древних“. Литература приобретает торжественный, напыщенный, придворный характер.

Но, конечно, ни жизнь, ни литература не были совершенно однотонными. Рядом с господствовавшим классом дворянства поднималась уже довольно могущественная буржуазия, собиравшая силы для грядущей революции. Это проявилось и в классической литературе, например в творчестве Лафонтена и особенно Мольера, у которых сквозь условные классические формы пробиваются ростки реалистического изображения действительности.

Своеобразным отражением этих тенденций явилась так называемая „борьба (или спор) древних и новых“. Главой партии „новых“ в этой борьбе был Перро. Сущность спора сводилась к вопросу, должна ли новая литература подчиняться авторитету древних и пользоваться материалом античности, или она может брать материал из других источников. Перро выступает горячим сторонником той мысли, что жизнь идет вперед и что вперед должна идти и литература; он настаивает на существовании прогресса и доказывает преимущества современности над древностью. Во втором томе своего четырехтомного труда „Параллель между древними и новыми“ („Parallèle des Anciens et des Modernes“), 1688–1697 (II том относится к 1691 году) Перро заявляет в частности: „Милетские рассказы [сказки] так ребячливы, что слишком много чести противопоставлять их нашим сказкам матушки Гусыни или об Ослиной Коже“. Именно в этом плане противопоставления свежего материала старой античности и даются сказки Перро. Перро использует фольклорный материал, придавая ему значение „нового“ и современного сравнительно с античной мифологией. Он берет сказки, „простонародные“ рассказы, не допускавшиеся в „высокую“ литературу, и этим „простонародным“ рассказам открывает доступ и в аристократические салоны.

II

Сам по себе сказочный материал не являлся чем-то абсолютно новым ни для европейской литературы вообще, ни, в частности, для литературы французской. Задолго до Перро средневековая литература, светская и церковная, использовала сказочный (в широком смысле этого слова) материал довольно широко.

Около 1100 года крещеный испанский еврей Петрус Альфонси (Petrus Alfonsi) составил целый сборник „Disciplina clericalis“, в который вошло 34 рассказа, в том числе ряд „животных сказок“ и анекдотов. В XIII веке большой сборник рассказов разнообразного характера — легенды, нравоучительные рассказы, анекдоты и пр. — всего 420 номеров — составил епископ Жак де-Витри (Jacques de Vitry), предназначавший эти рассказы для использования в церковных проповедях. В подобных сборниках обычно лишь передается кратко и схематически основное развитие действия, своего рода сюжетная схема, наполнение и оформление которой предоставляется самому проповеднику.

В других случаях рассказы приводятся полнее и точнее, причем церковники-составители придают этим рассказам моралистическое толкование. Наиболее знаменитым средневековым сборником рассказов являются „Римские деяния“ („Gesta Romanorum“); сборник этот возник в начале XIV века и впоследствии многократно переписывался, перепечатывался и переводился на разные языки (в том числе есть белорусский перевод XVII века).

Широкой волной сказочно-повествовательный материал влился в область романов, поэм и новелл. Таковы романы так называемого бретонского цикла (волшебно-рыцарского характера), некоторые из chansons de geste, в особенности же так называемые „Lais" (небольшие стихотворные новеллы) Марии Французской (Marie de France, XII век), а также фабльо и „Роман о Лисе“ во французской литературе, „Novellino“ или „Cento novelle antiche“ („Сто старинных новелл“), „Декамерон“ Боккаччо, новеллы Франко Саккетти (1400), „Ресогопе“ Сер-Джованни (XIV век), новеллы Серкамби (1347–1424) — в итальянской, „El conde Lucanor“ Хуана Мигеля (около 1280–1348), „Libro de los exemplos“ и „Libro de los gatos“ — в испанской, „Кентерберийские рассказы“ Чосера и многие рыцарские романы — в английской, рыцарские романы и „Roman van der Vos Reinaerde“ („Рейнеке-Лис“, около 1250 г.) — в нидерландской, поэмы „Kӧnig Rother“, „St. Oswald“, „Orendel“, далее „Нибелунги“ и „Гудрун“, анекдотическая ноэма Стрикера „Der Pfaffe Amis“ („Поп Амис“), отдельные произведения мейстерзингеров и прозаические романы — в немецкой.

III

Однако во всех указанных случаях, — а число их можно легко увеличить, — сказочный материал отнюдь не берется в своем непосредственном или хотя бы близком к непосредственному виде; это именно материал, обращение с которым у авторов весьма свободное: им важна по большей части лишь сюжетная схема, да и с ней далеко не всегда церемонятся. Нередко используются лишь отдельные эпизоды, мотивы и детали, вступающие в совершенно новые комбинации. Сказки, как таковой, мы еще здесь не имеем.

Только с середины XVI века, в особенности же со второй трети XVII, в Италии мы можем говорить о введении в литературу собственно сказок. Мы имеем при этом в виду сборники Страпаролы (Giovan Francesco Straparola) „Приятные ночи“ („Le piacevoli notti“), 1550–1553 гг., и в особенности Базиле (Giambattista Basile) „Сказка всех сказок“ („Lo cunto de li cunti“) или „Pentamcrono“ (так обычно называют этот сборник).

В сборнике Страпаролы 74 рассказа. В построении своего сборника Страпарола явно подражает Боккаччо; в своих рассказах Страпарола отчасти использует материал Боккаччо, Морлини и других итальянских новеллистов, отчасти опирается на устную традицию.

В числе рассказов есть ряд неприличных, причем героями их, как и вообще часто в итальянской новеллистике, выступают представители духовенства, вследствие чего сборник Страпаролы в 1580 и 1590 годах включался в список запрещенных книг, а в позднейших изданиях часть таких антиклерикальных рассказов исключалась. Сборник получил достаточно широкое распространение, и многие позднейшие итальянские новеллисты заимствовали из него свой материал. В 1560 году первая часть сборника Страпарольг была переведена на французский язык, в 1572 году появился перевод второй части. Сборник Страпаролы использован рядом французских авторов (Chappius, d'Ouville, m-me d’Aulnoy и др.). В числе рассказов Страпаролы есть, между прочим, „Кот в сапогах“ (ночь XI, рассказ 1-й), „Девушка в ларце“ (I, 4) и „Король-свинья“ (II, 1), с сюжетами, близкими к сказкам Перро или напоминающими их („Кот в сапогах“, „Ослиная Кожа“, „Рике-с-хохолком“).

В истории сказки особенное значение имеет сборник Базиле (1575–1632), первый настоящий сборник сказок в Европе, как характеризуют его Больте и Поливка. Сборник этот появился в качестве посмертного издания в Неаполе в 1634–1636 гг. [1]; написан он на неаполитанском диалекте. Полное заглавие сборника — „Lo cunto de li cunti, ouero Lo trattenemiento de'peccerille, di Gian Alesio Abbattutis“ [2]. С 1674 года сборник стал обычно называться „Pentamerone“ (в параллель „Decamerone“ Боккаччо), так как он разделен на пять частей — „дней“. Впрочем, название „Pentamerone“ имеется уже в предисловии к первому выпуску 1634 года и в посвящении издания 1637 года.

Хотя Базиле называет свой сборник „детским развлечением“, на деле этот сборник предназначен для взрослых читателей. Сборника Страпаролы Базиле, может быть, совершенно не знал и во всяком случае не воспользовался им: сходные сюжеты (их всего четыре) разработаны в обоих сборниках различно. Базиле пользовался живой устной традицией и в общем в своих 50 сказках верно передал итальянские версии; основное содержание и характер изложения соответствуют у него подлинному фольклорному материалу. Но вместе с тем необходимо отметить, что и Базиле не сохраняет всех особенностей фольклорного изложения и вносит в свое изложение черты, чуждые фольклору. Сборнику придан у него рамочный характер — наподобие „1001 ночи“ и сборников типа „Декамерона“. Сказки предваряются моралистическими вводными замечаниями и заключаются пословицами. Самый стиль отличается пестротой, изложение чрезвычайно капризно и прихотливо: то очень простое и приноровленное для детей, то весьма напыщенное и украшенное метафорами, аллегориями, игрой слов, пышными образами и картинами; в частности, в речах действующих лиц проявляется по временам так называемый „маринизм“ (условный напыщенный язык, введенный Марино).

Сборник Базиле несколько раз переиздавался, а также переводился на литературный итальянский язык. Ранние переводы на другие языки неизвестны; во французском переводе, например, появились лишь 4 сказки, и то только в 1777 году. Из числа сказок, вошедших в сборник, сказки „Золушка“ (день I, рассказ 6-й), „Гальюзо“ (II, 4), „Медведица“ (II, 6), „Три феи“ (III, 10), „Два пирожка“ (IV, 7) и „Солнце, Луна и Талия“ (V, 5) сходны по сюжетам со сказками Перро „Золушка“, „Кот в сапогах“, „Ослиная Кожа“, „Феи“ и „Спящая красавица“.

IV

Во французской литературе XVI–XVII веков особенно охотно использовались сказки и рассказы новеллистического и анекдотического характера. Рабле использует анекдотический материал и в плане своеобразной пародии на сказку о силаче-герое изображает своего Гаргантюа (1532). Николай де-Труа (Nicolas de Troyes) в сборнике „Parangon des nouvelles nouvelles“ (1536) рассказывает, между прочим, о странных желаниях (№ 53; сходный сюжет мы видим и у Перро), о лжеце (№ 14), о дворянине и аббате. Де-Перье (Bonaventure Des Périers) в сборнике „Nouvelles récréations et joyeux devis“ (1570) рассказывает сказку об Ослиной Коже (№ 129). Сказочный и анекдотический материал используют также ряд писателей, например Ноэль дю-Фейль (XVI век), Табуро (XVI век), д’Убилль (XVII век) и др.

Кроме текстов, в ряде случаев мы находим упоминания о сказках и указания на их популярность; особенно много упоминаний о сказках „Ослиная Кожа“ и „Мальчик-с-пальчик“. Очень любопытное перечисление целого ряда сказок дает Ноэль дю-Фейль (Noël du Fail) в книге „Propos rustiques et facétieux“ (1547), гл. 6. Он изображает крестьянина Робена, рассказывающего по вечерам у очага сказки жене и работникам, занятым различными работами:

„И когда, таким образом, они были заняты различными делами, добряк Робен, установив молчание, начинал сказку об аисте, о тех временах, когда животные разговаривали, или о том, как лиса крала рыбу у рыбаков, как она подвела волка под побои прачек, когда учила его ловить рыбу; как собака и кошка отправились в дальнее путешествие; о льве, царе зверей, который сделал осла своим наместником и хотел быть царем всего; о вороне, которая запела и потеряла свой сыр; о Мелюзине; об оборотне, об Ослиной Коже, о побитом монахе; о феях и о том, как он часто запросто разговаривал с ними, и еще о том, как вечером, проходя по узкой дороге, он видел, что они водят хороводы близ источника у рябины“ [3].

В этом сообщении любопытно и перечисление целого ряда сказок, разнообразных по характеру, и указание на то, что рассказывание сказок являлось крестьянским занятием. Для господствующих классов сказка не была уже живым явлением, не входила в обиход их жизни. Однако во второй половине XVII века картина меняется, — сказки входят в моду и рассказываются в целом ряде салонов. Например, Севинье пишет: „Г-жа де-Куланж очень хотела познакомить нас со сказками, которыми развлекают версальских дам: это называется занимать их. Итак, она занимала нас и рассказывала нам о зеленом острове, где воспитывали принцессу, которая была прекраснее, чем день; все время над нею веяли феи. Прелестный принц был ее возлюбленным; оба они прибыли в хрустальном шаре, когда этого меньше всего ожидали; это было удивительное зрелище: каждый смотрел на небо и пел, без сомнения:

Идите, идите, сбежимся все,
Кибела спускается [с небес].
Сказка длится добрый час; от многого я избавлю вас“ [4]. В отличие от сообщения Ноэль дю-Фейль, где речь идет о крестьянах, здесь прекрасно схвачен характер аристократических сказок с их подчеркнутым стремлением к изяществу и к изображению нежных чувств. Конечно, сказки являлись здесь только своеобразным средством развлечения, и им стремились придавать характер, подходящий для „благородного“ общества.

Сказки рассказывали в салоне „Mademoiselle“, т. е. Елизаветы-Шарлотты Орлеанской, сестры Филиппа Орлеанского, регента королевства; в салоне маркизы де-Ламбер, где собиралось изысканное общество и где наиболее видную роль играл Фонтенель; в салоне графини де-Мюра, написавшей позднее ряд сказок; в салоне г-жи д’Онуа, также прославившейся сказками; в салоне г-жи де-Камюс, сестры кардинала, герцогини д’Эпернон, графини Граммон, м-ль Леритье-де-Виллодон.

Таким образом, почва для появления сказок Перро была подготовлена.

V

Сборник сказок в прозе Перро, несомненно, представлял собою новое и значительное явление: у него мы находим собственно сказки, и притом сказки, нередко переданные довольно точно и полно.

Еще до издания своих прозаических сказок (1697 г.) Перро напечатал три рассказа (contes) в стихах: стихотворную обработку 10-й новеллы X дня из „Декамерона“ Боккаччо — „Гризельда“ („La marquise de Salusses, ou La patience de Griselidis, nouvelle“, первое издание, без имени автора, 1691 г., затем ряд повторных изданий); анекдотический рассказ в стихах типа фабльо —„Потешные желания“, и настоящую сказку — „Ослиная Кожа“ (две последних сказки появились в печати впервые в 1694 году). Из этих трех произведений „Гризельда“ примыкала к готовой литературной традиции; „Потешные желания“ в известной мере нарушали установившуюся торжественность стиля, но это произведение все же имело аналогии и в средневековых фабльо и в „Contes“ такого признанного и крупного мастера, как Лафонтен, и, таким образом, не являлось полной новинкой. Только введением собственно сказочного материала в „Ослиной Коже“ Перро определенно проводил грань между своим творчеством и обычным творчеством защитников. „древних“; только здесь он давал нечто новое сравнительно с прежними стихотворными произведениями. Еще несравненно большее значение в этом отношении имели сказки в прозе.

В состав сборника „Histoires, ou Contes du Temps Passé“ вошло восемь сказок; таким образом, мы имеем у Перро всего одиннадцать сказок (включая и стихотворные). Как в сюжетном отношении, так и по оформлению сказки Перро представляют довольно разнообразную картину.

Сказки Перро обычно называли „волшебными“. Однако это определение подходит не ко всем сказкам в равной мере. „Гризельда“ является сказкой чисто новеллистического характера, без всяких элементов чудесности; почти лишена чудесного элемента также сказка „Ослиная Кожа“, где только факт появления фей нарушает чисто новеллистический характер повествования; „Потешные желания“ — рассказ, в сущности, анекдотического типа, но с включением в него легендарно-чудесных мотивов. Из числа сказок в прозе почти отсутствует волшебный элемент в сказке „Синяя Борода“, где только несмываемое кровавое пятно напоминает о чудесном; ослаблен и даже почти снят реалистическим толкованием „чудесный“ характер в сказке „Рике-с-хохолком“; в сказке „Красная Шапочка“ волшебный элемент проявляется только в разговорах Шапочки с волком. Таким образом, только сказки „Феи“, „Спящая красавица“, „Золушка“, „Мальчик-с-пальчик“, „Кот в сапогах“ относятся к волшебным сказкам.

Как уже указывалось, Перро заимствовал свой материал по большей части из устной традиции. Довольно точно передавая свои оригиналы в смысле сюжетном, Перро, однако, отнюдь не стремился к точности изложения. Сказки его — не записи фольклорных текстов, а своеобразные литературные произведения, в одних случаях ближе стоящие к фольклору, в других — отходящие от него дальше. Они неоднородны по сложности композиции и по изложению. Наиболее просты по композиции сказки „Феи“, „Красная Шапочка“ и „Потешные желания“, но последняя по изложению отличается от первых более „литературным“ характером. Довольно просты также сказки „Синяя Борода“ и „Кот в сапогах“, значительно сложнее „Золушка“, „Спящая красавица“ и „Мальчик-с-пальчик“; наиболее литературным изложением характеризуется „Рике-с-хохолком“, а также „Гризельда“ и „Ослиная Кожа“.

Перро придает сказкам морализующий характер. Об этом он сам прямо заявляет в предисловии к собранию своих стихотворных сказок (1695). Противопоставляя современные ему сказки античным, Перро говорит: „Я утверждаю даже, что мои рассказы больше заслуживают рассказывания, чем большая часть античных сказок, в особенности такие, как „Матрона эфесская“ и „Психея“, если рассматривать их в отношении морали, что во всех видах рассказов важнее всего и ради чего они и должны бы создаваться“.

Отмечая антиморальный или аморальный характер античных сказок, Перро замечает: „Не таковы сказки, сочиненные нашими предками для своих детей, — они рассказывали их не с таким изяществом и украшениями, какими греки и римляне украсили свои мифы; они всегда весьма заботились о том, чтобы сказки их заключали в себе похвальную и поучительную мораль. Везде в них добродетель вознаграждена и порок наказан. Все они стремятся показать, как выгодно быть честным, терпеливым, рассудительным, трудолюбивым, послушным и какое зло постигает тех, кто не таковы“.

Эта характеристика сказок чрезвычайно интересна. Перро утверждает, что самое важное в сказках — мораль; отсюда его собственные нравоучения, прибавляемые к каждой сказке и иногда, в сущности, притягиваемые за волосы. Особенно выдвигает он нравоучительное значение сказок для детей; и самым сказкам он придает местами специфически „детский“, т. е. приспособленный для детей, характер. Но как раз „нравоучения“ у Перро обычно не подходят для детского возраста, да и в целом он все же обращался со своими сказками не к детской аудитории.

Перро отмечает также большее изящество, большую отделанность античных мифов сравнительно с позднейшими сказками; естественно, что, вводя сказки в „общество“, он стремился придать им более изящный характер.

Деятельность Перро имела, в сущности, двоякое значение. Для литературы введение сказок означало некоторый отход от „высокой“ античной традиции, некоторое „опрощение“ искусства, своего рода „снижение стиля“, демократизацию. Для фольклора же такое введение сказок в аристократическую среду означало значительную деформацию. „Низкий“, „простонародный“ материал поднимался в аристократические салоны и становился средством развлечения; это было своего рода расширение материала, которым пользовалась дворянская литература. Естественно, при этом самый материал деформировался и приобретал новые качества, а не усваивался механически. Сложное происхождение вело к сложной стилистической системе.

VI

В сказках Перро мы находим в различных сочетаниях три основных элемента: собственно фольклорную основу — в сюжетах и иногда в словесно-стилистическом оформлении, своеобразную буржуазную окраску — нередко в нравоучениях и во многих деталях бытового характера, и, наконец, аристократическую „прециозность“, стремление к изяществу — в трактовке многих сцен и мотивов и в особенности в характере изложения.

Наиболее проста по своему характеру сказка о Красной Шапочке. Элементарность изложения доведена здесь до предела: почти отсутствует описательный элемент, совершенно нет психологических мотивировок и психологических сцен, до минимума сведено и изображение действия. Изложение весьма простое, сообщающее лишь об основных фактах и оживленное диалогами; собственно говоря, диалоги здесь — основная часть рассказа, причем в них характерны повторения и параллелизмы, типичные для фольклорного повествования (особенно показателен разговор мнимой бабушки с Красной Шапочкой). Сказке явно придан сугубо „детский“ характер: очень характерно в этом отношении усиленное употребление уменьшительных и ласкательных форм. В изложение внесено и нравоучительное замечание: „Бедная девочка не знала, что это очень опасно — останавливаться в лесу и слушать, что говорит волк“. Это замечание служит как бы переходным мостиком к заключительному нравоучению, но самое нравоучение обращено скорее к взрослым девицам, чем к детям, и, конечно, придумано самим Перро, так как фольклорные сказки о нравоучениях не заботятся. В отличие от версии Перро, которая является древнейшим известным нам текстом этой сказки, в фольклорных записях окончание довольно часто благополучное (как, например, в тексте бр. Гримм): Красную Шапочку и ее бабушку достают живыми из убитого волка. Возможно, что Перро сознательно не дал такого окончания, так как оно мешало бы его нравоучению.

Сказка „Феи“ также сравнительно очень проста и также довольно явно приспособлена к детскому обиходу; нравоучение ее естественно и непосредственно примыкает к содержанию.

Сказка „Кот в сапогах“ также довольно проста по изложению, но это в своем роде плутовской роман: вся сказка стремится показать ловкость кота, рисует его мошеннические проделки, — целью которых является благополучие героя, — отнюдь не осуждая эти проделки. И чрезвычайно характерно для такого ревнителя морали, как Перро, что он также не замечает именно мошеннического характера проделок кота и присоединяется к типично буржуазному выводу, вытекающему из содержания сказки: „Плутуй, но плутуй удачно!“ И то нравоучение, которое Перро присоединяет к сказке, также является типично буржуазным:

„Как ни велико преимущество пользоваться богатым наследством, переходящим у нас от отца к сыну, для молодых людей искусство и ловкость обыкновенно значат больше, чем нажитые богатства“.

Сказке о Синей Бороде Перро придает ясно выраженный бытовой характер. Герой ее — богатый дворянин, богатство которого изображается довольно живыми реалистическими чертами. Изображается поездка гостей в загородный замок Синей Бороды и пребывание там; дается детальное описание пребывания соседок и подруг у молодой жены Синей Бороды. Когда жена нарушает запрет мужа, Перро показывает ее душевные колебания, — такой психологизм совершенно не свойствен фольклору. С психологической тонкостью изображается также встреча жены с неожиданно приехавшим мужем; объяснение их значительно приукрашено сравнительно с обычным фольклорным материалом. Зато сюжетная ткань сказки, в сущности, упрощена: в фольклорных записях обычно речь идет о трех сестрах, две из которых погибают вследствие нарушения запрета, а третья благодаря своей осторожности спасается, оживляя своих сестер и заставляя мужа отнести их, а затем и ее, к родителям. Героем сказки в фольклорных текстах является колдун или даже сам дьявол, иногда разбойник, в скандинавских и русских вариантах — волк или медведь. Перро превращает, таким образом, волшебную сказку в коротенькую повесть или новеллу, сохраняя лишь слабые следы „чудесности“.

Любопытны здесь нравоучения. Первое довольно естественно примыкает к содержанию сказки, как она изложена у Перро, и говорит о губительности любопытства… Второе же нравоучение — шутливого характера и представляет собой легкую насмешку над современными Перро семейными нравами.

Значительно сложнее и фантастичнее — в изложении Перро — сюжет сказки о Мальчике-с-пальчик. Изложение здесь дальше отступает от фольклорного, начиная уже с шутки о многочисленных детях дровосека:

„Можно удивляться, как это у дровосека за такое короткое время было столько детей, но его жена была проворна, и меньше двух зараз у нее не бывало“.

Беседа родителей перед уходом детей в лес передана довольно подробно и с психологическими тонкостями, точно так же как и настроение их после того, как они получили долг от своего сеньора и хорошо поужинали. Совершенно невозможно в фольклорном тексте такое, например, замечание о дровосеке: „Как и многие другие, он очень любил женщин, которые дело говорят, но думал, что уж очень докучливы те, которые всегда дело говорят“.

Не свойственны фольклору и такие описания, как довольно подробное и картинное описание ночи в лесу или описание наружности дочерей людоеда, а также замечания о жене людоеда: „Она упала в обморок (так как это первое средство, к которому прибегают почти все женщины в таких случаях)“, или: „Добрая женщина ужасно перепугалась и отдала ему все, что у нее было, потому что этот людоед, хоть он и ел маленьких детей, но был ей очень хорошим мужем“; эти замечания придают изложению бытовой, несколько юмористический характер, и уже явно в юмористическом плане дается вариант развязки, повествующий о том, как Мальчик-с-пальчик со своими семимильными сапогами служит при дворе.

В шутливом тоне дается и нравоучение в этой сказке. Так Перро превращает порой волшебную сказку в новеллистическое повествование юмористического оттенка.

VII

„Золушка“ отличается более ярко выраженным светским характером. Рассказ значительно „причесан“, изящество изложения подчеркнуто довольно определенно. Отец Золушки — „благородный человек“, дочери ее мачехи — „барышни“, в комнатах у них паркетные полы, самые модные кровати и зеркала, они занимаются выбором нарядов и причесок.

Описание того, как крестная наряжает Золушку и дает ей карету и слуг, опирается на фольклорный материал, но дано у Перро значительно подробнее и литературно утонченнее. То же следует сказать и о появлении Золушки на балу.

Еще сильнее светский характер выражен в сказке „Спящая красавица“. Здесь встречаем и такие бытовые детали, как поездки на воды, описание столовых приборов для фей, собачка принцессы Пуфочка и пр. Здесь же встречаются психологические характеристики, например: принцесса „была очень живая и немного легкомысленная“; „молодой и влюбленный принц всегда держится молодцом“. Некоторые детали бытового характера изображаются юмористически, например: „прыщеватые носы и красные рожи привратников“, аппетит проснувшихся придворных. Зато любовные сцены изображаются весьма галантно. Любопытно, что эта галантность была значительно сильнее выражена в первоначальном тексте сказки, опубликованном в 1696 году. В позднейшем издании Перро выпустил, например, разговор принца с принцессой после пробуждения последней. В журнальном тексте этот разговор передается так:

„Как, прекрасная принцесса! — говорил ей принц, смотря на нее глазами, которые говорили в тысячу раз больше. — Как! Благосклонная судьба создала меня, чтобы служить вам? Неужели эти прекрасные очи открылись только ради меня, и все цари земные со веем своим могуществом не смогли бы совершить то, чего я достиг своей любовью?“— Да, дорогой мой принц, — отвечала ему принцесса. — Самый вид ваш говорит мне, что мы созданы друг для друга. Вас я видела, с вами я беседовала, вас любила во время сна. Фея упоила мое воображение видом вашего лица. Я была уверена, что тот, кто должен был снять с меня чары, будет прекраснее, чем сама любовь, и что он будет любить меня сильнее, чем самого себя. Как только вы появились, я без труда вас узнала“ [5].

О любви принца к принцессе говорится в первоначальном тексте так: „В течение двух лет он продолжал тайно видеть свою дорогую принцессу и любил ее все больше и больше. Воздух тайны поддерживал в нем ощущение первой страсти, и все прелести брака нисколько не уменьшили живости любви“ [6].

Есть и ряд других сокращений, которые показывают, что Перро шел по пути некоторого ослабления придворно-галантного характера своих сказок; но все же такие сказки, как „Спящая красавица“, сохранили свой аристократический характер.

Наконец, сказке „Рике-с-хохолком“ придан чисто литературный характер. В фольклоре известны многочисленные рассказы о женихе, имеющем образ животного („Царевич-волк“, „Царевич-рак“, „Царевич-лягушка“, „Царевич-козел“ и пр.), и любовь девушки возвращает обычно такому заколдованному герою его человеческий облик. Но Перро дает более сложную, а с другой стороны, менее волшебную картину: Рике не превращен в животное, а только очень некрасив; и вместе с тем красавица-невеста его отличается отсутствием ума, причем он имеет возможность сделать ее умной, а она — сделать его красивым. Последнее превращение Перро, однако, сводит на-нет рационалистическим толкованием: „Кое-кто говорит, что это вовсе не чары фей так его переделали, но что одна любовь виновата в этом превращении. Говорят, что когда принцесса хорошенько подумала о постоянстве своего возлюбленного, о его скромности и о всех добрых сторонах его души и его ума, она после этого больше уж не видела кривого его тела и безобразного его лица“ и т. д. Частью эти замечания имеют юмористический характер, например: „его громадный красный нос показался ей чем-то воинственным и героическим“.

Самое изложение здесь чрезвычайно пространно; особенно подробно изложены разговоры Рике с принцессой, и изложены совершенно не так, как в фольклоре: это — искусные и остроумные разговоры светских людей.

В стихотворных сказках, естественно, отступления от фольклорного изложения особенно значительны, тем более, что и написаны эти сказки раньше, а Перро, как показывает история текста „Спящей красавицы“, еще в 1696 году находился под более сильным влиянием прециозного стиля, чем в 1697 и позднее. „Гризельда“ является типичной литературной повестью в стихах, с обширными описаниями и характеристиками, с тонкими и сложными переживаниями героев; самый язык здесь несравненно более торжественный и украшенный, чем в прозаических сказках; эта ориентация на украшенность изложения привела к тому, что „Гризельда“ по своему объему далеко превышает соответствующую новеллу Боккаччо. Недаром в своем послесловии Перро приводит замечание якобы одного из слушателей о том, что „Гризельда“ — настоящая поэма, хотя и названа автором новеллой.

Приблизительно такой же характер имеет и „Ослиная Кожа“, где только основной сюжет — типично сказочный. В предпосланных изложению сказки стихах („А madame la marquise de L…“) Перро ясно говорит о развлекательной роли сказки:

„Есть люди, важничающий ум которых, под всегда наморщенным лбом, не терпит, не одобряет и не ценит ничего, кроме пышного и высокого; я же осмеливаюсь утверждать, что иногда самый совершенный ум может не краснея любить даже марионеток и что бывают такие времена и обстоятельства, когда важное и серьезное не сравняются с приятными пустяками. Зачем же удивляться тому, что самый рассудительный ум перестает частенько бодрствовать и с удовольствием дремлет, искусно убаюкиваемый сказками о людоедах и о феях?“

Эту развлекательную роль Перро и осуществляет посредством украшенного изложения, с мпогочислениыми описаниями в духе салонной поэзии того времени и с вставленными там и сям юмористическими деталями и замечаниями.

Эти юмористические ноты в полной мере господствуют в третьей стихотворной сказке Перро — „Потешные желания“. В посвящении „А mademoiselle de la С.“ Перро сам отчетливо противопоставляет сюжет этой сказки требованиям прециозности, но замечает вместе с тем, что прелесть рассказа заключается не в сюжета, а в манере его изложения. Однако и манера изложения в этой сказке не прециозная, а скорее бурлескная: вводятся грубоватые выражения и детали, причем эти грубоватые детали намеренно сталкиваются с элементами „высокой“ поэзии. Так, простой дровосек мечтает о берегах Ахерона и беседует с самим Юпитером. Текст сравнительно краток и по изложению напоминает средневековые фабльо, а также „Contes“ Лафонтена. Как и другие сказки, Перро заключает эту шутливую сказку нравоучительным выводом.

VIII

Таков пестрый характер сказок Перро. Фольклорные сюжеты — и литературное оформление их; установка на развлекательность — и моралистические выводы; юмористическое, иногда грубоватое изложение — и галантная салонная поэзия.

Рядом с Перро, отчасти независимо от него, отчасти под непосредственным его влиянием, выступает целый ряд других авторов сказок. У них, однако, мы обычно уже не видим такой сложной картины и такой живости изложения. Обычно собственно фольклорная основа сказок оказывается, сравнительно с Перро, ослабленной, литературность же изложения выступает на первый план, причем литературность эта связана именно с дворянской линией. „Сказки“ превращаются нередко в настоящие повести; с течением времени усиливается тенденция к превращению их в материал специально для детского чтения.

Еще в 1696 году Леритье-де-Виллодон (m-llе Marie Jeanne Lhéritier de Villaudon (1664–1734) выступила со своими сказками, из числа которых одна („Aventures de Finette, l’adroite princesse“ — „Ловкая принцесса, или Приключения Вострушки“) с 1742 года включалась в состав сказок Перро. В посвящении графине де-Мюра Лсритье говорит: „У меня сегодня настроение буржуа во дворянстве, мне не хочется писать ни прозой, ни стихами, не хочется мне ни высоких слов, ни блеска, ни рифм, — мне хочется говорить наивным языком. Одним словом, меня привлекает простой рассказ, обычная речь, — мне хочется только вывести маленькую мораль“. Таким образом, Здесь видим и установку на простоту и стремление к нравоучительности. Однако изложение далеко не может считаться „простым“ и „наивным“, и хотя сказка заключает в себе моральные сентенции, но самый текст ее — довольно легкомысленный. И сама Леритье замечает в конце: „Смею вас заверить, что я ее прикрасила и рассказала вам немножко длинновато. Но ведь когда рассказывают сказки, это значит, что нам нечего делать и мы хотим поразвлечься, и мне кажется, что в таком случае надо рассказывать подлиннее, чтобы подольше поговорить. А кроме того, я думаю, что различные подробности в наших чудных сказках и есть самое в них приятное. Вы можете поверить мне, дорогая графиня, что очень легко сократить мою сказку. Уверяю вас, что в следующий раз, когда вы захотите, я вам расскажу приключения Вострушки в очень немногих словах. Однако мне ее не так рассказывали, когда я была ребенком, и рассказ длился, по меньшей мере, целый час“.

Здесь видим, таким образом, установку на развлекательный характер сказки, и действительно, сказка Леритье является, сравнительно со сказками Перро, настоящей обширной новеллой, изложенной в духе легкой светской болтовни, с лирическими отступлениями и авторскими ремарками, с обширными описаниями и диалогами. Такой же характер имели и другие новеллы Леритье, часто к тому же не связанные с подлинной сказочной традицией.

В 1698 году выходят сразу несколько сборников:

„Contes nouveaux, ou Les fées à la mode“ и „Contes des fées“ графини д’Онуа, „Nouveaux contes des fées“ графини Мюра, „La tyrannie des fées détruite“ графини д’Оне, „Les fées, contes des contes“ м-ль де-ла-Форс, „Contes moins contes que les autres“ аббата де-Прешак. Таким образом, сборник Перро послужил как бы сигналом к выступлению целой группы „сказочников“. Но у всех этих „сказочников“ линия несколько иная, чем у Перро.

У графини д’Онуа (d’Aulnoy), сказки которой приобрели особенную популярность (в частности, такие, как „Красавица Золотые Кудри“, „Лесная козочка“, „Голубая Птица“), особенно четко проявляется тяготение к салонному стилю и к превращению довольно примитивных в основе своей сказок в сложные литературные повести; таков же характер рассказов графини Мюра и м-ль де-ла-Форс. От подлинных сказок у двух последних авторов нередко остаются лишь отдельные мотивы, своеобразно использованные и переплетенные; в значительной степени они опираются на литературные источники.

Графиня д’Оне (d'Auneuil), с своей стороны, стремится придать своим сказкам своеобразный педагогический характер: фантастику сказок она истолковывает рационалистически, объясняя все „чудеса“ могуществом человеческого разума, проникающего в самые глубокие тайны природы. Наконец, аббат де-Прешак вносит в свое изложение некоторые ноты сатиры и скептицизма по отношению к самому сказочному материалу.

„Сказочное движение“ продолжалось и в XVIII веке, и многочисленные сказки были объединены в многотомном издании „Cabinet des fées“, выходившем в 1785–1789 гг. в Женеве и в Париже (вышел 41 том; издателем был Жозеф-Шарль Мейер; существовало также амстердамское издание). Однако ни из числа современников Перро, ни из числа позднейших подражателей его (назовем, например, г-жу Бомон, выпустившую в Лондоне в 1757 году детскую книжку „Magasin des enfants“; сюда включена одна из знаменитейших детских сказок — „Красавица и Чудовище“), никто не мог сравниться с Перро.

„Перро… ввел в оборот народную сказку, увлек свежестью ее содержания, своим наивным, несколько деланным стилем; но его новшество вызвало эфемерный литературный род, быстро источившийся в вычурности, и не принесло обновления: эти сказки отзывались и детской и салоном; к их фантастическим образам привыкли сызмала, а в романе этот элемент иссяк со времени Амадисов, и благодетельные феи и злые волшебники утратили свой поэтический чекан“ [7].

Перро принадлежала заслуга новаторства, заслуга введения нового материала в литературу, с подчеркнутым противопоставлением этого нового материала старому; при этом Перро придавал своеобразный характер и самому изложению, сближая фантастическую сказку с реалистической повестью. Последователи его пошли по пути приспособления сказок к требованиям салонного искусства или к требованиям детской педагогики (той, конечно, какая существовала в то время). На первом пути сказки не могли выдержать конкуренции с подлинными литературными произведениями и легко принимали шаблонный, стандартный характер. Отсюда, в частности, появление сказок пародийного типа, каковы, например, сказки графа Гамильтона (Antoine Hamilton, 1646–1720); его „Contes de féerie“, вышедшие в сборнике „Cabinet des fées“ (том 20-й), в сущности являются осмеянием приемов рассказывания сказок, да осмеянием и самой фантастики (например, герой попадает на „Остров кухонных горшков и вертелов“). Это значит, что как серьезный литературный жанр сказка не привилась. Второй путь также уводил сказку от „настоящей“ литературы и передавал ее в детскую аудиторию.

В дальнейшем сказки могли получить новую жизнь либо в непосредственном своем виде, как подлинный фольклорный материал, либо в значительно более свободном использовании на новых литературных основах, как это мы видим у романтиков.

IX

За пределами Франции сказки Перро были известны и получили довольно широкое распространение в качестве детских книг, но особого литературного значения не имели. Итальянская литература имела свои собственные сказочные и литературные традиции, испанская в значительной степени питалась теми же итальянскими источниками, английская развивалась самостоятельно. Несколько сильнее, невидимому, было воздействие сказок Перро (и его продолжателей) на немецкую литературу XVIII века; в частности, с 1761 года на немецкий язык переводилось собрание „Cabinet des Jées“. В 1764, 1770, 1780 гг. изданы в немецком переводе сказки Перро. Под влиянием Перро и вообще французской сказочной литературы выпустил свои сказки Музеус (J. К. A. Musӓus, Volksmӓrchen der Deutschen, 1782–1786); сказки эти. в сущности, являются обширными новеллами.

В XVIII веке сказки Перро и его современников и продолжателей проникли и в Россию.

В течение XVIII века на русском языке сказки Перро издавались три раза. В 1768 году в Москве в переводе Льва Воинова — без указания имени переводчика, а также и имени автора — вышла книга „Сказки о волшебницах, с нравоучениями“. Сказки названы здесь следующим образом: „Сказка о девочке с красненькой шалочкой“; „Сказка о вороженных девицах“, „Сказка о некотором человеке с синей бородой“, „Сказка о спящей в лесу красавице“, „Сказка о батюшке котике в шпорах и сапогах“, „Сказка о Корчаге, в которой золу содержат“; „Рикет в косе“; „Сказка о мальчике-с-пальчпк“, „Сказка от искусной принцессы (!), письмо к графине Мурат“ [8]. Второе издание этой книги вышло в 1781 году. В 1795 году вышел другой перевод: „Волшебные повести с нравоучениями для детей, соч. г. Перольта; на русском и французском языках, с карт.“. Сказки здесь названы так: „Маленькая Красная Шапочка“, „Обвороженные девицы“, „Синяя Борода“, „Красавица, спящая в лесу“. „Кот, обутый в сапоги“, „Сандрильона“, „Рикет-с-хохлом“, „Мальчик-с-пальчик“, „Разумная принцесса“. Как видим, сюда вошла и сказка Леритье „Ловкая принцесса, или ПриключенияВострушки“. Издание это было повторено в 1805 году [9].

Неоднократно издавались сказки Перро и впоследствии. Так, например, в 1825 году появилось следующее издание: „Волшебные сказки, или приятное занятие от нечего делать. Соч. Перольта. Из которых взяты оперы и балеты, представляемые на императорских театрах. Перевел с французского императорского Московского театра Актер Баранов“, Москва, в типографии Августа Семена, 1825. Сказки названы здесь, так: „Рауль Синяя Борода, или таинственный кабинет“, „Красная Шапочка“, „Суженого конем не объедешь, или Обвороженные сестры“, „Спящая красавица, или Очарованный лес“, „Кот в сапогах“, „Сандрильона, или Замарашка, „Хохлатый принц, или Размен ума и красоты“, „Мал золотник, да дорог“, „Остроумная принцесса“, „Ослиная Кожа“. Сказки даны отдельными выпусками, но с общей нумерацией страниц (всего 325 страниц, in 16); к каждой сказке дается иллюстрация.

Выходили и позднейшие издания сказок Перро; к переводу Щербаня в 1866 году предисловие написал И. С. Тургенев.

Переводились также начиная с XVIII века и некоторые сказки других французских авторов (д’Онуа, де-Бомон и др.). И несомненно под влиянием именно французской сказочной литературы появляются довольно многочисленные аналогичные произведения в литературе русской. Таковы, например, „Одушевленная статуя, или Приключения маркиза Альфонса и Луизы. Соч. П. А.“, М., 1786; „Добрая волшебница, или Образ доброжелательства ближнему, сказка. Соч. А. Л.“, Москва, 1788; сборник Евграфа Хомякова „Забавный рассказчик, повествующий разные истории, сказки и веселые повести“, М., 1791, и др. И в этих произведениях, как во французских сказках, мы нередко видим соединение своеобразной галантности, проявляющейся в напыщенном языке, в сентиментальных психологических сценах, с некоторой демократизацией, пробивающейся в реалистических сценах и картинах. Но ни одного крупного имени наша сказочная литература в XVIII веке не выдвинула. Только в XIX веке Жуковский и Пушкин дают подлинно художественные обработки сказок, причем Жуковский значительно более связан своими иностранными оригиналами. Отметим, в частности, что Жуковскому принадлежит стихотворная обработка „Кота в сапогах“ Перро.

Пушкин обращается со сказочным материалом несравненно свободнее, используя и литературный материал и свои собственные записи от Арины Родионовны и создавая, в сущности, новый жанр — настоящей литературной сказки, опирающейся на фольклорные источники.

Н. Андреев

Перро Сказки

Предисловие автора

Благосклонный прием, оказанный публикой этим сказкам, появлявшимся в отдельности, подает известную надежду на то, что она хорошо примет их и теперь, когда они появляются объединенные в этом сборнике. Правда, некоторые лица, претендующие на серьезность и достаточно проницательные, чтобы увидать, что эти сказки написаны для развлечения, а содержание их не слишком глубоко, отнеслись к ним с пренебрежением; однако, к нашей радости, люди, обладающие хорошим вкусом, судили иначе.

Они с удовлетворением отметили, что эти безделушки, в сущности, не совсем безделушки; что они заключают в себе полезную мораль и что занимательная фабула, какой они наделены, была избрана лишь с целью довести их до сознания в наиболее приятной форме, одновременно интересной и поучительной. Казалось бы, всего этого достаточно, чтобы не бояться упреков в том, что я забавляюсь пустыми выдумками. Но так как мне придется иметь дело со множеством людей, которых нельзя убедить разумными доводами и на которых можно воздействовать лишь авторитетами или примерами древних, — я не замедлю удовлетворить их и в этом отношении.

Милетские сказки, столь знаменитые у греков и услаждавшие Афины и Рим, носили такой же характер, как и сказки, собранные в этом томике. История Матроны Эфесской — того же типа, что и история Гризельды; и та и другая являются новеллами, то есть рассказами о событиях, которые могли бы иметь место в действительности и в которых нет ничего неправдоподобного. Рассказ о Психее, написанный Лукианом и Апулеем, является чистой фантазией, волшебной сказкой вроде „Ослиной Кожи“. Недаром Апулей заставляет старуху рассказывать ее молодой девушке, похищенной разбойниками, подобно тому как и в наши дни гувернантки и бабушки постоянно рассказывают детям „Ослиную Кожу“. Сказка о земледельце, который получил от Юпитера дар вызывать по своему произволу дождь и хорошую погоду и так плохо им воспользовался, что собрал лишь солому и ни одного зерна, ибо ни разу не попросил ни ветра, ни мороза, ни снега, ни другой непогоды, необходимой для того, чтобы злаки принесли плоды, — эта сказка, говорю я, близка по сюжету к сказке „Потешные желания“; разница лишь в том, что первая носит серьезную, а вторая комическую окраску; однако обе они хотят сказать, что люди сами не знают, что им нужно, и что, если бы все совершалось по их произволу, они были бы куда несчастнее, чем теперь, когда ими руководит провидение.

Мне кажется, что, имея перед глазами столь прекрасные образцы произведений мудрой и просвещенной античности, никто не вправе делать мне какие-либо упреки. Я утверждаю, что мои сказки даже более достойны того, чтобы их рассказывали, чем большинство античных, в частности история „Матроны Эфесской“ и легенда о Психее, — если взглянуть на них с точки зрения морали, которая является основным моментом во всякого рода сказке и ради которой они и создаются. Вся мораль, которую можно извлечь из „Матроны Эфесской“, сводится к тому, что самые недоброжелательные женщины кажутся нам зачастую особенно добродетельными и что почти нет таких, которые были бы на самом деле безгрешными.

Всякий видит, что такая мораль очень плоха и может лишь испортить женщин дурным примером, внушив им, что, изменяя своему долгу, они лишь идут по проторенной дороге. Не такова мораль „Гризельды“, которая имеет целью побудить женщин терпеливо сносить всякие выходки мужей и показать, что нет такого грубого или сумасбродного мужа, с которым верная жена не смогла бы сладить благодаря своему терпению.

Что касается морали, скрытой в легенде о Психее, которая сама по себе весьма занимательна и увлекательна, — я сравнил бы ее с моралью „Ослиной Кожи“, если бы она была мне вполне ясна; но до сих пор мне не удалось ее разгадать. Я отлично знаю, что Психея символизирует душу, но мне неясно, что следует разуметь под Амуром, влюбленным в Психею, то есть в душу; еще того непонятнее, когда автор прибавляет, что Психея могла быть счастливой лишь до тех пор, пока не знала того, кем была любима, то есть Амура, и должна была стать несчастной с того момента, как его узнала. Это является для меня неразрешимой загадкой. Единственно, что можно сказать, — это, что сказание о Психее, как и большинство античных сказаний, было создано лишь для развлечения и не имело целью внушить высокую мораль, о которой отнюдь не заботились.

Не таковы были сказки, которые наши предки сочиняли для своих детей. Правда, они не наделили их таким изяществом и прелестью, какими греки и римляне украшали свои сказания, но они всегда заботились о том, чтобы сказки содержали хорошую мораль и были поучительны. В них постоянно торжествует добродетель и порок наказан. Все они имеют целью показать, каковы преимущества честности, терпения, предусмотрительности, усердия и послушания и какие беды постигают тех, которые уклоняются от этих добродетелей.

То перед нами фея, которая наделяет вежливо ответившую ей девушку свойством при всяком слове ронять из уст брильянт или жемчужину, а другую девушку, ответившую грубо, — свойством при каждом слове изрыгать лягушку или жабу. Или дети, которые, за то что хорошо исполняли волю отца и матери, становятся знатными сеньёрами, в то время как других, порочных и непослушных, постигают ужасные несчастия.

Как бы ни были причудливы и фантастичны различные эпизоды этих сказок, — несомненно, все они возбуждают в детях желание походить на тех, которые достигают счастья, и вместе с тем боязнь навлечь на себя несчастья, какие постигают злых за их пороки. Разве не похвально поступали отцы и матери, когда они своих детей, еще неспособных постигать чистые истины, лишенные прикрас, — заставляли полюбить эти истины и, если можно так выразиться, проглотить их, придав им форму занимательных рассказов, рассчитанных на слабости, свойственные их возрасту?

Трудно себе представить, с какой жадностью эти невинные души, еще не утратившие природной чистоты, воспринимают скрытые в сказках поучения. Они грустны и подавлены, когда герой или героиня сказки — в беде, и вскрикивают от радости, когда приходит к ним счастье; подобным же образом, они скрепя сердце переносят благополучие злого или злой и приходят в восторг, видя, что те наконец получают заслуженную кару. Все это — семена, которые западают в душу и сперва вызывают в ней лишь радость или печаль, но из которых не замедлят вырасти добрые наклонности.

Я мог бы сделать мои сказки более занимательными, введя в них некоторые вольности, которыми авторы привыкли их оживлять; однако желание нравиться никогда не могло заставить меня нарушить усвоенное мной правило — не писать ничего такого, что могло бы оскорбить стыдливость и нарушить благопристойность. Вот мадригал, сочиненный одной очень умной молодой девушкой и написанный ею на заглавном листке „Ослиной Кожи“, которую я ей послал:

Здесь об Ослиной Коже дан рассказ простой
С такой наивной чистотой,
Что он во мне восторг невинный
Зажег, как в дни, когда, бывало, у камина
Мой детский ум пленяла няня сказкой той.
Черты сатиры нам она являет,
Но желчи нет следа и злобы никакой.
II всем отраду сказка доставляет.
Но потому еще люблю ее читать,
Что нас она смеяться заставляет,
А между тем ее и мать
И духовник наш одобряет.

К Мадемуазель

Ваше высочество.

Вероятно, никто не найдет странным, что ребенку пришло в голову сочинить сказки, составляющие этот сборник; однако все удивятся, что у него хватило смелости вам их поднести. Однако, Мадемуазель, как бы ни был велик контраст между наивностью этих сказок и высокой просвещенностью вашего ума, тот, кто всмотрится в них хорошенько, увидит, что я далеко не так достоин порицания, как может показаться на первый взгляд. Все они содержат весьма разумную мораль, которая выступает более или менее явственно в зависимости от степени проницательности читателя. Но так как ничто не характеризует в такой мере широту ума, как способность интересоваться самыми высокими предметами и наряду с этим нисходить до мелочей, — то никого не удивит, что та же самая принцесса, которой природные дарования и воспитание сделали доступным все, что есть в мире возвышенного, с удовольствием прочтет и подобного рода безделушки. Правда, эти сказки дают картину того, что происходит в заурядных семьях, где похвальное желание поскорее обучить детей заставляет родителей выдумывать истории, лишенные всякого смысла, чтобы удовлетворить запросы детей, еще не обладающих здравым смыслом. Но кому, как не лицам, которых небо предназначило управлять народами, подобает знать, как живут эти последние? Желание приобрести эти познания побуждало иной раз героев, и даже героев нз вашего рода, посещать лачуги и хижины, с тем чтобы увидать собственными глазами характерные черты народного быта; приобрести эти познания показалось им необходимым для завершения своего образования. Как бы то ни было, Мадемуазель,

В обличье той, кому я сказки предлагаю,
Вновь воплотилась быль седая.
Но ни одна из добрых фей
Не принесла в былые годы
Любимицам даров щедрей,
Чем вам премудрая природа.
Имею честь пребывать,

Мадемуазель,

вашего королевского высочества

смиреннейшим и покорнейшим слугой.

П. Дарманкур.

Спящая красавица


Жили-были король с королевой, которые так огорчались тем, что у них не было детей, так огорчались, что и рассказать нельзя. Ездили они на всякие целебные воды, давали обеты, совершали паломничества, и ничего не помогало. Все-таки, наконец, королева затяжелела и родила дочку. Богатое было крещенье, маленькой принцессе позвали в крестные матери всех фей, которых нашли в стране (а всего их нашлось семь), чтобы каждая дала свой дар. И так как в то время давать такие дары было в обычае у фей, то принцесса таким способом и получила все возможные совершенства.

После того как торжество крещения окончилось, все вернулись в королевский дворец, где был приготовлен большой праздник для фей. Перед каждой из них поставили великолепный обеденный прибор с ларчиком из литого золота, где лежали ложка, вилка и ножик из тончайшего золота, украшенные алмазами и рубинами. Но только что заняли они свои места за столом, как вошла старая фея, которую не позвали, потому что вот уже пятьдесят лет как она не выходила из своей башни и думали, что она либо умерла, либо очарована.

Король велел накрыть и для нее, но нельзя было поставить перед ней ларчика из литого золота, потому что их было сделано только семь штук для семи фей. Старуха решила, что ей не оказывают должного уважения, и пробормотала сквозь зубы какие-то угрозы. Одна из юных фей, сидевшая рядом с ней, услыхала это и, опасаясь, чтобы та не одарила принцессу каким-нибудь неприятным даром, как только вышли из-за стола, пошла и спряталась за занавеской. Она решила говорить последней, чтобы, если это будет возможно, как-нибудь ослабить зло, которое причинит старуха.

Тем временем феи стали одарять своими дарами принцессу. Самая юная фея одарила ее так, что она будет первой красавицей в мире; следующая сказала, что у нее будет ангельский характер; третья — что она все будет делать с удивительной грацией; четвертая — что она будет замечательно танцевать; пятая — что она будет петь, как соловей; шестая — что она будет играть на всех инструментах в высшей степени прекрасно. Пришел черед старой феи, и, тряся головой больше от досады, чем от старости, она сказала, что принцесса уколет себе руку веретеном и от этого умрет.

Этот ужасный дар заставил задрожать всех собравшихся, и не было человека, который бы не заплакал. В эту минуту юная фея появилась из-за занавески и громко произнесла следующие слова:

— Успокойтесь, король и королева, ваша дочь не умрет. Правда, не так уж я могущественна, чтобы совсем отменить дар, который дан был моей предшественницей, — и действительно, принцесса уколет себе руку веретеном, но вместо того чтобы умереть, она заснет глубоким сном и будет спать сто лет, после чего появится королевский сын и разбудит ее.

Чтобы избежать несчастья, предсказанного старухой, король издал указ, коим воспрещалось всем на свете не только прясть веретеном, но и хранить его у себя под страхом смертной казни.

Прошло пятнадцать или шестнадцать лет, и короли с королевой отправились как-то в один из своих увеселительных замков. Принцесса, гуляя однажды по замку из комнаты в комнату, забралась наверх в башню, а там на чердаке сидела за прялкой, совсем одна, какая-то старушка. Эта славная женщина ни слова не слышала о королевском запрете.

— Что это вы делаете, тетушка? — спросила принцесса.

— Пряду, дитятко, — отвечала старуха, которая ее не знала.

— Ах, как это красиво! — сказала принцесса. — Как же это вы делаете? Позвольте-ка мне попробовать, может быть и у меня так выйдет.

И только что она взяла веретено, — а была она очень живая и немного легкомысленная, да, кроме того, и дар феи понуждал ее к этому, — как уколола себе руку и упала без памяти.

Добрая старушка в замешательстве зовет на помощь. К ней бегут со всех сторон. Брызгают принцессе водой в лицо, расстегивают ей одежду, хлопают ее по рукам, трут ей виски водой королевы Венгерской, но все безуспешно.

Тогда король, поднявшийся на шум, вспомнил о предсказании фей и, сообразив, что так оно и должно было случиться, раз уж феи сказали, велел положить принцессу в самом красивом покое дворца, на ложе, которое все было вышито золотом и серебром. И можно было подумать, что это лежит ангел, так была она прекрасна; потому что забытье не изменило живых красок на ее лице, щеки у нее были розовые, губы, как кораллы, только глаза были закрыты, но слышно было, как она тихонько дышит, что и показывало, что она вовсе не умерла.

Король приказал, чтобы никто не мешал ей спать, пока не пробьет час, когда она должна будет проснуться. Добрая фея, что спасла ей жизнь, приказав спать сто лет, была в Матаконовом королевстве, за двенадцать тысяч верст оттуда, когда приключилось несчастье с принцессой. Но ей рассказал об этом, в тот же миг, один маленький карлик, у которого были семимильные сапоги (это такие сапоги, что если их надеть, то за один шаг пролетишь семь миль). Фея сейчас же пустилась в путь, и, не прошло часу, ее уже встретили, а ехала она на огненной колеснице, которую везли драконы. Король предложил ей руку и помог сойти с колесницы. Она одобрила все, что он сделал, но так как была очень предусмотрительна, то подумала, что когда принцесса проснется, она окажется в большом затруднении одна-одинешенька в таком громадном замке. И вот что она сделала.

Своей волшебной палочкой она тронула всех, кто был в замке (кроме короля с королевой): гувернанток, фрейлин, горничных, придворных, чиновников, дворецких, поваров, поварят, казачков, стражей, привратников, пажей и лакеев. Она тронула также лошадей на конюшне и конюхов, больших дворовых собак и маленькую Пуфочку, приццессину собачку, которая лежала около нее на постели. Только она до них дотронулась, как все сейчас же заснули, да так крепко, чтобы проснуться лишь вместе с принцессой и сразу быть готовыми к ее услугам, когда они ей понадобятся. Даже вертелы на огне, с насаженными на них куропатками и фазанами, заснули, и огонь тоже. Все это случилось в одно мгновение, у фей ведь скоро все делается.

Тогда король с королевой, поцеловав свою дорогую дочку, которая крепко спала, вышли из замка и издали указ, чтобы никто не смел туда приближаться. Но такой запрет даже и не был нужен, потому что, в какие-нибудь четверть часа, вокруг парка выросло столько деревьев, больших и маленьких, столько колючего кустарника и терновника, которые переплелись друг с другом, что ни зверю, ни человеку не было прохода. Видны были только верхушки замковых башен, да и то очень издалека. Несомненно, это все фея проделала при помощи своего искусства, чтобы принцессу, пока она спит, не побеспокоил кто-нибудь из любопытных.

Прошло сто лет, и сын короля, который в то время царствовал, бывший из другого рода, чем спящая принцесса, поехал в ту сторону на охоту. И тут он спросил, что это за башни, которые виднеются из-за густого леса. Каждый ему отвечал то, что сам слышал: один говорил, что это старый замок, навещаемый духами, другой — что там все окрестные колдуньи справляют свой шабаш. Но большинство говорило, что это жилище людоеда и что он туда уносит всех детей, которых ему случается изловить, чтобы там на досуге их съесть, и его никак нельзя выследить, так как он один умеет прокладывать себе дорогу через тот лес.

Принц не знал, чему верить, но тут один старый крестьянин обратился к нему и сказал:

— Дорогой принц, вот уже с пятьдесят лёт тому назад как я слышал от отца, что есть в том замке принцесса, а красивее ее нет на всем свете; что она должна проспать сто лет и что ее разбудит королевич, которому она суженая.


Молодой принц, услыхав это, прямо весь загорелся; он собрался, недолго думая, положить конец такому замечательному происшествию. И так как ему хотелось и любви и славы, то он решил сейчас же узнать, что творится в том замке. И чуть только подошел он к лесу, как все громадные деревья, колючий кустарник и терновник раздвинулись, чтобы его пропустить. Он дошел прямо к замку, что стоял в конце большой аллеи, на которую он попал. Но тут он был несколько изумлен, заметив, что никто из его людей не мог пойти вместе с ним, потому что деревья снова сплетались, как только он проходил между ними. Но это его не остановило, и он направился дальше, — ведь молодой и влюбленный принц всегда держится молодцом. Он вошел в передний двор и, оглядевшись, чуть было не застыл от страха. Вокруг было ужасное молчанье, повсюду виднелись картины смерти, лежали распростертые тела людей и животных, казавшиеся мертвыми. Но он скоро заметил по прыщеватым носам и красным рожам привратников, что они только спали, а их кубки, в которых еще оставалось немножко вина, указывали, что заснули они выпивая.

Он пересекает большой двор, вымощенный мрамором, поднимается по лестнице, входит в залу стражи; она стоит там, выстроившись в ряд, ружья на плече, и храпит что есть мочи. Он проходит через покои, полные кавалеров и дам, которые все спят, кто стоя, кто сидя; вступает в опочивальню, всю позолоченную, и видит перед собой на ложе, занавеси которого подняты со всех сторон, прекраснейшее явление, какого он никогда не видел: принцессу, лет пятнадцати-шестнадцати на вид, лицо которой так сияло, что можно было подумать, что это свет божественный. Он подошел, дрожа и любуясь, и опустился пред ней на колени.

Тогда, так как пришло время окончиться чарам, принцесса проснулась, взглянула на него глазками нежнее, чем можно было подумать, увидав ее спящей, и сказала ему:

— Это вы, принц? Долго же вас пришлось дожидаться.

Принц, очарованный этими словами, а еще больше тем, как она их произнесла, не знал, как и выразить свою радость и признательность, и уверял ее, что он любит ее больше, чем самого себя. Разговор был не очень складный, но тем-то он им и понравился, потому что в нем было мало красноречия, да много любви. Он был еще более смущен, чем она — и это не удивительно: у нее-то ведь было время, чтобы помечтать о том, что она ему скажет, потому что очень может быть (правда, история об этом умалчивает), что добрая фея, в продолжение столь долгого сна, навевала на нее самые приятные грезы. В конце концов, целых четыре часа они говорили и не сказали друг другу и половины того, что им нужно было пересказать.

Тем временем весь дворец проснулся, всяк взялся за свое дело, но так как не все они были влюблены, то прямо-таки умирали от голода. Старшая фрейлина, которой также хотелось есть, как и другим, не вытерпела и громко сказала, что жаркое подано на стол. Принц помог принцессе подняться, она ведь была совсем одета и очень роскошно, но поостерегся ей сказать, что платье у нее, как у его бабушки, и что у нее высокий воротник, какие носили при короле Генрихе IV; она и так была очень хороша.

Они прошли в зеркальный зал и поужинали, а вельможи принцессы подавали им кушанья. Скрипки и гобои играли старые, но очень красивые пьесы, хоть их никто уже не играл почти сто лет. А после ужина, не теряя времени, главный капуцин обвенчал их в замковой капелле, и старшая фрейлина задернула за ними занавес. Они мало спали: принцессе не было в том большой надобности, а принцу нужно было расстаться с ней с раннего утра и поехать в город к своему отцу, который должен был о нем беспокоиться.

Принц рассказал ему, что он на охоте заблудился в лесу и переночевал в избушке угольщика, который накормил его черным хлебом и сыром. Король, его отец, был большой простак и поверил, но мать была не слишком убеждена его рассказом. И заметив, что он каждый день ездит на охоту и что у него всегда есть причина переночевать две-три ночи где-нибудь, только не дома, она не сомневалась, что у него завелась какая-то любовная история. А он так прожил со своей принцессой больше двух лет, и у них было двое детей, старшая — дочка, которую звали Заря, и младший — сын, которого звали День, потому что он казался еще красивее, чем его сестра.

Королева не раз говорила сыну, что ему пора устроить свою жизнь, надеясь, что он что-нибудь расскажет, но он не решался доверить ей свою тайну. Хоть он и любил ее, но все-таки побаивался, так как она была из рода людоедов и король на ней женился лишь из-за того, что она была очень богата. При дворе даже потихоньку говорили, что у нее были и замашки людоедки и что когда она видела маленьких детей, то еле-еле удерживалась, чтобы не броситься на них. Потому-то принц и не хотел ничего говорить ей.

Но прошло два года, и король умер. Тогда принц, став королем, объявил повсюду о своей женитьбе и с большой церемонией поехал, чтобы привезти королеву, свою жену, во дворец. Ей устроили великолепный въезд в столицу, куда она приехала вместе с обоими своими детьми.

Через несколько времени король пошел войной на императора Канталабутта, своего соседа. Он оставил управление королевством своей матери-королеве и крепко наказал ей беречь его жену и детей. Он должен был воевать все лето, но как только он уехал, королева-мать тотчас же отослала сноху с детьми в загородный замок, чтобы ей легче было осуществить одно ужасное намерение. Она поехала туда через несколько дней и сказала своему дворецкому:

— Я хочу завтра съесть за обедом маленькую Зарю.

— Ах, королева! — вскричал дворецкий.

— Я так хочу, — отвечала королева (и сказала она это так, как говорит людоедка, которой захотелось свежего мяса), — и я хочу ее съесть под соусом Робер.

Бедный человек, видя, что нельзя шутить с людоедкой, взял большой нож и пошел в комнату маленькой Зари. Ей было к тому времени четыре года, и она, подпрыгивая и хохоча, подбежала к нему, бросилась на шею и стала просить конфет. Он заплакал, нож выпал у него из рук, и он пошел на задний двор, зарезал там маленького ягненка и сделал к нему такой прекрасный соус, что его повелительница сказала, что никогда не ела ничего вкуснее. В то же время он отдал маленькую Зарю своей жене, чтобы она спрятала ее у себя в глубине заднего двора.

Спустя неделю злая королева сказала своему дворецкому:

— Я хочу съесть за ужином моего маленького внучка.

Он не стал спорить, решив ее обмануть так же, как и в прошлый раз. Он пошел за маленьким принцем и увидал, что День, схватив маленькую рапиру, сражался с большой обезьяной, а было ему всего три года. Он отнес его к своей жене, и та спрятала его вместе с маленькой Зарей, а дворецкий подал на стол вместо внучка маленького, очень нежного козленка, которого людоедка нашла замечательно вкусным.

До сих пор все шло отлично, но однажды вечером злая королева сказала своему дворецкому:

— Я хочу съесть королеву под тем же соусом, что и детей.

Тут бедный дворецкий подумал, что уж больше ему ее не обмануть. Молодой королеве было лет двадцать, не считая тех ста лет, которые она проспала, и у нее была немножко твердая кожа, хотя и белая и красивая, — ну где на скотном дворе найдешь подходящее животное с такой твердой кожей? И он решил, чтобы спасти свою жизнь, перерезать горло королеве. Он поднялся к ней в комнату, собираясь покончить сразу же с этим делом. Он привел себя в ярость и вошел с кинжалом в руке в комнату юной королевы. Однако он не хотел застигнуть ее врасплох и с великим почтением передал приказанье, которое получил от королевы-матери.

— Делайте, что вам приказано, — сказала она ему, подставляя шею, — исполняйте приказание; я увижу, по крайней мере, моих бедных детей, которых так любила!

Она думала, что они уже умерли, после того как их унесли, не сказав ей ни слова.

— Нет, нет, королева, — отвечал растроганный дворецкий, — вы не умрете, и хоть вы действительно увидите ваших детей, но только у меня, там, где я их спрятал, а я еще раз обману королеву: приготовлю ей молодую лань вместо вас.

И он отвел ее к себе, где она стала целовать своих детей и плакать вместе с ними, а он тем временем приготовил лань, которую королева съела за ужином с таким же аппетитом, как съела бы юную королеву. Она была очень довольна своею жестокостью и собиралась сказать королю, когда он вернется, что бешеные волки съели королеву, его жену, и обоих детей.

Однажды вечером, когда королева по своему (обыкновению бродила по дворам и задворкам замка, промышляя себе свеженького мясца, она услыхала, как плакал маленький День в подвале, потому что королева, его мать, собиралась его высечь за то, что он не слушался, и она услыхала также голос маленькой Зари, которая просила прощенья за своего братца. Людоедка узнала голос королевы и ее детей и, обозлившись, что ее обманули, приказала, крича ужасным голосом, от которого все дрожали, назавтра с самого утра поставить посреди двора большой чан, наполненный жабами, гадюками, ужами и змеями, чтобы бросить туда королеву с детьми, дворецкого, его жену и служанку. Она велела всех их привести во двор со связанными за спиной руками.

Они уже были там, и палачи уже приготовились бросить их в чан, как вдруг во двор, верхом на лошади, въехал король, которого никто так рано не ждал. Он собрался домой внезапно и теперь спросил с большим удивлением, что означает это ужасающее зрелище. Никто не решался ему ответить, как вдруг людоедка, взбешенная всем, что она видела, сама бросилась головой вниз в чан и в один миг была пожрана ужасными гадами, которых она велела туда насажать. Король сильно расстроился, потому что она была ему мать, но скоро утешился красавицей женой и детьми.

Нравоучение
Немного потерпеть, чтоб мужа приобресть,
А в нем — богатство, статность, честь,
Тому всегда найдешь примеры,
Но сотню лет прождать и спать притом без меры —
Уж больше не найти такой
Красотки сонной и простой.
А сверх того, нас учит эта сказка,
Что, коль со свадьбою немного обождать,
Все также будет нам приятна мужа ласка,
И подождать — не значит потерять.
Но к сердцу сердце ведь стремится,
Единым пламенем горя,
И не могу никак решиться
На проповедь такую я.

Красная Шапочка


Жила-была в одной деревне маленькая девочка и такая красивенькая, что, кажется, никто такой и не видал. Мать любила ее без ума, а бабушка еще больше. И старушка сделала ей красный шлычок, который так хорошо пришелся девочке, что ее всюду звали Красной Шапочкой. Вот один раз мать ее пекла пироги и говорит: — Ну-ка, сходи ты к бабушке, узнай, как она поживает, потому что мне сказали, что она нездорова; снеси-ка ей пирожок да горшочек с маслом.

Красная Шапочка сейчас же собралась и пошла к своей бабушке, которая жила в другой деревне.

Идет она лесом, и встречается ей куманек-волк; ему сейчас же захотелось ее съесть, но он не посмел, потому что неподалеку в лесу были дровосеки. Он ее и спрашивает, куда это она идет.

Бедная девочка не знала, что очень опасно останавливаться в лесу и слушать, что говорит волк, и сказала ему:

— Я иду к моей бабушке и несу ей пирожок и горшочек с маслом, которые ей матушка посылает.

— А далеко ли она живет? — спросил волк.

— О да, — ответила ему Красная Шапочка, — вон за той мельницей, видите, в первом домике на деревне.

— Ладно, — сказал волк, — я тоже пойду ее проведаю; я вот по этой дороге пойду, а ты иди по той, — посмотрим-ка, кто из нас раньше придет.

Тут волк понесся бегом изо всех сил по той дороге, что была покороче. А девочка пошла по дороге, что была длиннее, да еще стала играть, собирать орехи, бегать за бабочками и делать букеты из цветочков, которые ей попадались.

Волк мигом добежал до бабушкиного домика и стучится: тук-тук.

— Кто там?

— Это ваша внучка, Красная Шапочка, — ответил волк, изменив свой голос, — я принесла вам пирожок и горшочек с маслом, это вам мама посылает.

Добрая старушка в это время лежала в постели, потому что она была не совсем здорова, и крикнула ему:

— Дерни за веревочку, щеколда и откроется.

Волк дернул за веревочку, и дверь отворилась.

Тут он бросился на добрую старушку и сожрал ее так, что и не осталось ничего, потому что он уж больше трех дней ничего не ел. Потом он запер дверь и улегся на бабушкину постель, поджидая Красную Шапочку. Вот, через несколько времени, она пришла и стучится: тук-тук.

— Кто там?

Красная Шапочка сперва испугалась, услыхав, какой у волка страшный голос, а потом подумала, что, верно, у бабушки насморк, и отвечала:

— Это ваша внучка, Красная Шапочка, я принесла вам пирожок и горшочек с маслом, это вам мама посылает.

Волк ей крикнул, немножко смягчив свой голос:

— Дерни за веревочку, щеколда и откроется.

Красная Шапочка дернула за веревочку, и дверь отворилась.

Волк видит, что она вошла, спрятался под одеяло и говорит:

— Положи-ка пирожок на квашню, да и горшочек поставь, и иди ляг со мной.

Красная Шапочка разделась, пошла ложиться и очень удивилась, когда увидала, какова ее бабушка раздетая. И говорит:

— Бабушка, да какие же у вас большие руки!

— Это, чтобы покрепче тебя обнять, внучка!

— Бабушка, да какие же у вас большие ноги!

— Это, чтобы лучше бегать, деточка!

— Бабушка, да какие же у вас большие уши!

— Это, чтобы лучше слышать, деточка!

— Бабушка, да какие же у вас большие глаза!

— Это, чтобы лучше видеть, деточка!

— Бабушка, да какие же у вас большие зубы!

— А это, чтобы тебя съесть!

И с этими словами злой волк бросился на Красную Шапочку и съел ее.

Нравоучение
Из этой присказки становится ясней:
Опасно детям слушать злых людей,
Особенно ж девицам
И стройным, и прекраснолицым.
Совсем не диво и не чудо
Попасть волкам на третье блюдо
Волкам… но ведь не все они
В своей породе откровенны.
Иной приветливый, почтенный,
Не показав когтей своих,
Как будто бы невинен, тих,
А сам за юною девицей
До самого крыльца он по пятам стремится
Но кто ж не ведает и как не взять нам в толк,
Что всех волков опасней льстивый волк.

Синяя Борода


Жил-был человек, у которого были красивые дома и в городе и в деревне, посуда, золотая и серебряная, мебель вся в вышивках и кареты сверху донизу позолоченные. Но, к несчастью, у этого человека была синяя борода, и она делала его таким гадким и таким страшным, что не было ни одной женщины или девушки, которая бы не убежала, увидав его.

У одной из его соседок, почтенной дамы, были две дочки, писаные красавицы. Он попросил у этой дамы одну из них себе в жены и предоставил ей самой решить, которую выдать за него. Но они, ни та, ни другая не хотели за него идти, и каждая говорила, что другая должна выйти за него замуж, так как ни одна не могла решиться взять себе в мужья человека с синей бородой. Кроме того, они боялись еще и потому, что этот человек уже не раз женился, но никто не знал, куда девались его жены.

Синяя Борода, чтобы хорошенько с ними познакомиться, повез их с матерью и тремя-четырьмя лучшими подругами да несколькими молодыми людьми из соседей в свой деревенский замок, где они прожили целую неделю. И все это время они только и делали, что гуляли, ездили на охоту да на рыбную ловлю, плясали да пировали. Ни одной ночи они не проспали, а все подшучивали друг над дружкой. В конце концов все пошло так хорошо, что младшая сестра стала, наконец, подумывать, что у хозяина вовсе уж не такая синяя борода и что он замечательно вежливый человек. И как только вернулись в город, сыграли свадьбу.

Прошел месяц, и Синяя Борода объявил своей жене, что ему придется съездить в провинцию, по важным делам, недель, по меньшей мере, на шесть. Он просил ее хорошенько развлекаться в его отсутствие, пригласить своих подруг поехать с ними в загородный замок, если ей захочется, и всюду делать все, что ей вздумается.

— Вот, — сказал он, — ключи от двух больших мебельных кладовых, вот ключи от серебряной и золотой посуды, которую не подают каждый день, вот ключи от моих сундуков с золотом и серебром и от ларцов с драгоценными камнями, а вот ключ, который отпирает все двери в замке. Ну, а этот маленький ключ — это ключ от комнаты в конце большой галереи нижних покоев. Отворяйте все двери, ходите повсюду, но в эту комнатку я вам запрещаю входить, и запрет мой таков, что если вы меня не послушаетесь, то можете всего ожидать от моего гнева.

Она обещала ему соблюсти все его приказания, и, обняв ее, он сел в карету и поехал в путешествие.

Соседки и добрые подруги не стали дожидаться, чтобы за ними посылали звать их к молодой в гости, так им нетерпелось посмотреть на все богатства ее замка, а пока муж был дома, они не решались приезжать, так как боялись его синей бороды. И вот они обходят залы, комнаты, кладовые с одеждой, которые все одна другой богаче и красивей. Они поднялись затем в мебельные кладовые, где не могли надивиться количеству и красоте ковров, постелей, диванов, шкафчиков, столиков, больших столов и зеркал, в которых можно было видеть себя с ног до головы и которые были в таких рамах, одни из стекла, другие из простого серебра или из позолоченного, что нигде нельзя было найти ни красивее, ни роскошнее. Они расхваливали счастье своей подруги и завидовали ему, а та нимало не развлекалась всеми этими богатствами, так уж нетерпелось ей пойти отомкнуть комнату в нижних покоях.

И так подгоняло ее любопытство, что, забыв о том, что невежливо покидать гостей, она спустилась потайной лестницей и так при этом спешила, что раза два чуть себе шею не свернула. Подойдя к двери комнатки, она остановилась на несколько минут, задумавшись о запрещении своего мужа, и рассуждая о том, что ее могло постичь несчастье за непослушание. Но искушение было так сильно, что она не могла удержаться, взяла маленький ключик и отворила, дрожа, дверь комнатки.

Сначала она ничего не увидала, так как окна были закрыты. Через несколько мгновений она, понемногу, разглядела, что пол весь покрыт свернувшейся кровью, в которой отражались трупы нескольких женщин, висевшие на стенах. (То были все женщины, на которых был женат Синяя Борода и которых он зарезал одну за другой.) Она чуть было не умерла от страха, и ключ комнатки, который она вынула из замка, упал из ее руки.

Когда она немного пришла в себя, то подняла ключ, заперла дверь и вернулась к себе наверх, чтобы немного оправиться, но никак не могла успокоиться, так была взволнована.

Заметив, что ключ комнатки был запачкан кровью, она вытерла его два или три раза, но кровь не отходила. Как она его ни мыла, как ни чистила песком и толченым кирпичом — ничего не помогало — ключ оставался в крови: ключ-то ведь был заколдован, и вычистить его не было средства — сотрешь кровь с одной стороны, а она появится на другой.

В тот же вечер вернулся из своего путешествия Синяя Борода и сказал, что он по дороге получил письма, из которых узнал, что то дело, ради которого он ехал, закончилось без него к полному его удовольствию. Его жена постараласъ, как только могла, показать, что она довольна быстрым его возвращением.



На другой день он спросил у нее ключи. Она отдала их, но рука у нее так дрожала, что он легко догадался, что произошло.

— А почему это, — спросил он, — здесь нет ключа от нижней комнаты?

— Наверное, — отвечала она, — я оставила его наверху, у себя на столе.

— Поторопитесь, — сказал Синяя Борода, — отдать мне его.

После нескольких отсрочек пришлось принести ключ. Синяя Борода, посмотрев на него, сказал жене:

— А почему этот ключ в крови?

— Не знаю, — ответила бедная женщина, бледнее смерти.

— Не знаете? — повторил Синяя Борода. — Но я-то хорошо знаю. Вам захотелось войти в ту комнату! Ну что ж, сударыня, вы войдете, и вам найдется место около тех дам, которых вы там видели.

Плача и умоляя о прощении, бросилась она к ногам мужа со всеми признаками истинного раскаяния в своем непослушании. Так она была красива и так удручена, что разжалобила бы каменный утес, но сердце Синей Бороды было тверже утеса.

— Нужно умереть, сударыня, — сказал он ей, — и сейчас же.

— Если нужно умереть, — отвечала она, глядя на него глазами, полными слез, — дайте мне время, чтобы помолиться богу.

— Даю вам семь минут, — ответил Синяя Борода, — и ни одного мгновения больше.

Оставшись одна, она позвала сестру и сказала ей:

— Сестра моя Анна (так звали ее), поднимись, прошу тебя, на башню и посмотри, не едут ли мои братья, — они мне обещали сегодня приехать, — а если ты их увидишь, дай им знак, чтоб они торопились.

Сестра Анна поднялась на башню, а бедняжка ей кричала время от времени:

— Анна, сестра моя Анна, не видишь, никто не едет?

А сестра Анна ей отвечала:

— Я вижу только, как солнце садится да трава золотится.

Тем временем Синяя Борода с громадным ножом в руках кричал изо всей мочи:

— Спускайся скорей, не то я поднимусь наверх!

— Еще одну минутку, пожалуйста, — отвечала ему жена. И сейчас же тихонько крикнула:

— Анна, сестра моя Анна, не видишь, никто не едет?

А сестра Анна отвечала ей:

— Я вижу только, как солнце садится да трава золотится.

— Спускайся же скорей, — кричал Синяя Борода, — не то я поднимусь наверх!

— Иду, — отвечала жена. И потом крикнула:

— Анна, сестра моя Анна, не видишь, никто не едет?

— Я вижу, — отвечала сестра Анна, — облако пыли, что движется с той стороны…

— Это братья?

— Увы, нет, сестра моя, это стадо овец…

— Что же, сойдешь ты? — кричал Синяя Борода.

— Еще мгновение, — отвечала жена. И потом крикнула:

— Анна, сестра моя Анна, не видишь, никто не едет?

— Я вижу, — отвечала она, — двух рыцарей, которые едут с той стороны, но они еще очень далеко… Слава богу, — вскричала она через мгновение, — это наши братья! Я машу им, как только могу, чтобы они торопились.

Синяя Борода принялся кричать так, что весь дом задрожал. Бедная женщина сошла и бросилась к его ногам, вся растрепанная и заплаканная.

— Это ни к чему не поведет, — сказал Синяя Борода, — нужно умереть.

Потом схватив ее одной рукой за волосы и занеся нож другой, он уже собирался отсечь ей голову. Бедная женщина, повернувшись к нему и глядя умирающими глазами, просила дать ей одно мгновение, чтобы приготовиться к смерти.

— Нет, нет, — сказал он, — поручи себя богу, — и занес над ней руку…

В это мгновение раздался такой сильный стук в дверь, что СиняяБорода остановился. Дверь распахнулась, и два кавалера со шпагами в руках бросились прямо к Синей Бороде.

Синяя Борода узнал братьев своей жены, одного драгуна, а другого мушкетера, и тотчас же бросился бежать, чтобы спастись, но оба брата бросились за ним и настигли его, раньше чем он добежал до крыльца. Они пронзили его своими шпагами насквозь, и он пал бездыханный. Бедная женщина была почти в таком же состоянии, как и ее муж, и не в силах была подняться, чтобы обнять братьев.

Оказалось, что у Синей Бороды не было наследников, и, таким образом, его жена стала владетельницей всего его добра. Тогда она часть своего имения отдала на то, чтобы выдать замуж свою сестру Анну за молодого дворянина, который давно ее любит, другую часть на то, чтобы купить капитанские чины своим братьям, а остальное — на то, чтобы ей самой выйти замуж за очень достойного человека, с которым она позабыла о тяжелом времени, когда жила с Синей Бородой.

Нравоучение
Нередко любопытство губит нас.
Немало хитрых в нем прикрас.
И без конца тому встречаются примеры.
То — преходящая забава, видит свет.
Хоть стоит дорого без меры,
А только тронь — ее уж нет.
Другое нравоучение
Чуть здравым смыслом обладая
И зная что такое свет,
Узнать нетрудно, не гадая,
Что это — сказка давних лет.
Уж нет супругов столь ужасных,
Что невозможного хотят.
У нас ревнивцев самовластных
Увидишь подле жен смирнее ягнят.
Пусть будет борода какого хочешь цвета,
А кто под каблуком — неясно часто это.

Кот в сапогах


Один мельник оставил трем своим детям в наследство только мельницу, осла и кота. Они скоро поделились, не призвав при этом ни нотариуса, ни прокурора. Ведь те разом бы проглотили все их наследство. Старший получил мельницу, средний осла, а самому молодому достался только кот.

Младший никак не мог утешиться таким жалким жребием.

— Мои братья, — говорил он, — заработают себе на хлеб, если будут жить вместе, а мне, когда я съем своего кота и сделаю себе муфту из его шкурки, придется умереть с голоду.

Кот слышал это рассуждение, но не подал и виду и сказал ему степенным и важным голосом:

— Не огорчайтесь, хозяин, а лучше дайте мне мешок да закажите пару сапог, чтобы можно мне было ходить по кустарникам, и тогда вы увидите, что ваша судьба не так уж плоха, как вы полагаете.

Хотя хозяин кота не очень-то положился на его слова, но все же вспомнил, как кот ловко изворачивался, когда нужно было ловить крыс или мышей: то он висел вниз головой, то прятался в муку и притворялся мертвым, — и подумал он, что, может быть, кот и поможет ему в его горестях.

Как только кот получил все, что просил, он надел сапоги молодец-молодцом, перекинул себе мешок через плечо, бичовки взял в передние лапы и отправился в одно место, где водилось многое множество кроликов. Положил он в свой мешок отрубей и заячьей капусты да и растянулся, словно мертвый, поджидая какого-нибудь молодого кролика, — плохо еще знакомого с хитростями белого света, — который бы сунулся в его мешок полакомиться тем, что там было.

И только что он улегся, как все случилось к его удовольствию: молодой легкомысленный кролик полез в мешок. Тут господин кот затянул бичовку, схватил кролика и убил его без милосердия.

Весьма гордый свежей добычей, он направился во дворец и потребовал, чтобы его допустили к королю. Его ввели в покои его величества. Там он, отвесив низкий поклон королю, сказал:

— Вот, государь, кролик из садка господина маркиза де-Карабаса (это имя он сам придумал своему хозяину), он мне приказал поднести вам его от своего имени.

— Скажи своему хозяину, — ответил король, — что я его благодарю и очень доволен.

В другой раз кот спрятался во ржи, раскрыл свой мешок и, как только две куропатки в него вошли, сейчас же потянул веревку и поймал ту и другую. Он тотчас же отправился к королю и поднес ему птиц, как первый раз поднес кролика. Король с удовольствием взял куропаток и велел дать ему на чай.

Прошло два или три месяца, и кот время от времени приносил королю дичь, которую будто бы убивал на охоте его хозяин. И вот однажды узнал он, что король едет на прогулку по берегу реки вместе со своей дочкой, самой красивой принцессой в мире. Тогда он сказал своему хозяину:

— Если вы послушаетесь моего совета, вы будете счастливы на всю жизнь, — вам нужно только пойти искупаться в речке, а остальное я сам все сделаю.

Маркиз де-Карабас сделал так, как ему посоветовал кот, даже не догадываясь, на что это нужно. В то время как он купался, проезжал король, и кот принялся кричать изо всех сил:

— На помощь! На помощь! Маркиз де-Карабас тонет!

Король на крик высунул голову из кареты и, узнав кота, который столько раз приносил ему дичь, приказал своей страже тотчас же отправиться на помощь господину маркизу де-Карабасу.



Пока бедного маркиза вытаскивали из воды, кот, подойдя к карете, сказал королю, что, в то время как его хозяин купался, явились разбойники и украли всю его одежду, хоть он кричал изо всей силы: разбой! А на самом деле чудак спрятал ее под большим камнем.

Король сейчас же приказал офицерам своего гардероба достать одно из лучших платьев для господина маркиза де-Карабаса. Король осыпал его ласками, а так как прекрасные одежды, которые ему дали, оказались очень ему к лицу (он ведь был красивый и стройный малый), то он пришелся королевской дочке по вкусу, и стоило маркизу де-Карабасу разика два посмотреть на нее весьма почтительно и довольно нежно, как она влюбилась в него без памяти.

Король пожелал, чтобы он вошел в его карету и принял участие в их прогулке. А кот, в восторге от того, что его выдумка начинает удаваться, побежал вперед и, увидав крестьян, которые косили на лугу, сказал им:

— Смотрите, люди добрые, если вы не скажете королю, что этот луг принадлежит господину маркизу де-Карабасу, то вас всех изрубят, как начинку для пирога.

Король подъехал и спросил у косцов, чей это луг они косят.

— Это луг господина маркиза де-Карабаса, — ответили те в один голос, потому что кот напугал их своими угрозами.

— У вас здесь хорошее имение, — сказал король маркизу де-Карабасу.

— Истинная правда, государь, — ответил маркиз, — каждый год на этом лугу прекрасный сенокос.

Кот побежал дальше, встретил жнецов и говорит им:

— Смотрите, люди добрые, если вы не скажете королю, что все эти хлеба принадлежат господину маркизу де-Карабасу, то вас всех изрубят, как начинку для пирога.

Король, который подъехал через минуту, захотел узнать, чьи это хлеба.

— Господина маркиза де-Карабаса, — отвечали жнецы, и король опять порадовался вместе с маркизом.

Кот бежал впереди кареты и всем, кого он встречал, говорил одно и то же, так что король был удивлен, что у маркиза де-Карабаса столь обширные владения.

Наконец господин кот прибежал к прекрасному замку, хозяин которого был людоед. Этот людоед был страшный богач, и все те земли, через которые проезжал король, принадлежали к его замку. Кот разузнал, кто был этот людоед и что он умел делать, и попросил, чтобы его провели к нему, так как он, по его словам, не хотел пройти мимо, не засвидетельствовав хозяину замка своего почтения.

Людоед принял его со всей вежливостью, на какую способен людоед, и предложил отдохнуть.

— Меня уверяли, — сказал кот, — что у вас есть дар обращаться в любое животное, что вы можете, например, обратиться в льва или слона.

— Это верно, — ответил людоед грубым голосом, — и чтобы вы не сомневались, вы увидите, как я обращусь сейчас в льва.

Кот был так перепуган, увидав перед собой льва, что в одну секунду оказался на водосточной трубе, правда не без труда и опасности, так как он был в сапогах, а в них не так-то просто лазить по крышам.



Через несколько времени кот, видя, что людоед снова обратился в человека, спустился, признавшись, что он немало-таки напугался.

— Меня уверяли еще, — сказал кот, — но я никак не могу поверить, что у вас есть также дар обращаться в самых маленьких животных, например в крысу или мышь; должен признаться, я считаю это совершенно невозможным.

Невозможным? — переспросил людоед. — А вот вы увидите.

И в ту же минуту он обратился в мышь, которая забегала по полу. А кот, как только ее увидал, бросился на нее и съел.

Тем временем король, который, проезжая, обратил внимание на прекрасный замок людоеда, захотел осмотреть его. Кот услыхал, как гремит карета, переезжая подъемный мост, бросился навстречу и сказал королю:

— Добро пожаловать, ваше величество, в замок господина маркиза де-Карабаса!

— Как, господин маркиз, — воскликнул король, — этот замок тоже ваш? Ничего не может быть красивее этого двора и окружающих строений. Пойдемте-ка внутрь, пожалуйста.

Маркиз подал руку юной принцессе, и они последовали за королем, который шел впереди. Они вошли в громадный зал, где было приготовлено великолепное угощение для друзей людоеда, которые собрались к нему в этот день в гости, но не посмели войти, узнав, что приехал король.

Король, очарованный достоинствами господина маркиза де-Карабаса (так же как и его дочка, которая была от маркиза без ума) и видя, какой он богач, сказал ему, осушив пять или шесть кубков:

— Коли вам охота, господин маркиз, так будьте моим зятем.

Маркиз с глубоким поклоном поблагодарил за королевскую честь и в тот же день женился на принцессе. А кот стал очень важным барином и охотился с той поры на мышей только для развлечения.

Нравоучение
Для счастья верным служит средством
Богатым обладать наследством,
Оно влечет его с собой,
А все же юноша обычно
Ухваткой, ловкостью приличной
Найдет получше жребий свой.
Другое нравоучение
И если мельников сынишка может
Принцессы сердце потревожить,
И смотрит на него она едва жива,
То значит молодость и радость
И без наследства будут в сладость,
И сердце любит и кружится голова.

Феи


Жила-была вдова, у которой было дне дочери. Старшая до того была похожа на мать и лицом и характером, что их спутать было можно. Обе были такие неприятные и заносчивые, что жить с ними было нельзя. А младшая дочка, вылитый отец, по доброте и вежливости, была вместе с тем и самая красивая девушка, какую только можно встретить. Обыкновенно любят тех, кто на нас похож, и потому мать без ума любила свою старшую дочку и в то же время питала страшное отвращение к младшей. Она заставляла ее есть на кухне и работать без передышки.

Нужно было этой бедной девочке, помимо других дел, еще два раза на дню ходить за водой, за добрые пол-версты от дома и приносить ее целый большой кувшин. Вот однажды у ручья, подошла к ней бедная женщина и попросила напиться.

— Пожалуйте, тетушка, — отвечала ей девушка, сполоснула кувшин, достала воды, да почище, и дала той напиться, поддерживая кувшин, чтобы пить было поудобнее.

Добрая женщина напилась и говорит:

— Вы так красивы, добры и вежливы, что я должна дать вам что-нибудь в дар (а то была фея, которая обратилась в бедную деревенскую женщину, чтобы узнать, действительно ли эта девушка такая вежливая). И я вас наделю таким даром, — продолжала фея, — что при каждом слове, которое вы произнесете, из вашего ротика появится цветок или драгоценный камень.

Когда красавица пришла домой, мать стала ее бранить, что она долго из возвращалась с ручья.

— Простите, маменька, — отвечала бедная девочка, — что я так запоздала. — И с этими словами из ее ротика появились две розы, две жемчужины и два больших алмаза.

— Это что такое? — спросила мать в полном изумлении. — Мне кажется, что у нее изо рта падают жемчуга и алмазы. Отчего это, дочка? (То было в первый раз, что она назвала ее дочкой.) Бедная девочка рассказала попросту все, что с ней случилось, и алмазы так и сыпались при этом из ее ротика.

— Ну, — сказала мать, — непременно надо туда послать мою дочку. Смотрите-ка, Фаншон, что появляется изо рта вашей сестры, когда она говорит; думаю, вы бы очень хотели обладать таким же даром. А нужно только пойти к ручью за водой и, когда бедная женщина попросит попить, дать ей напиться повежливей.

— Ну вот еще, — ответила грубиянка, — чтобы я да пошла за водой!

— А я хочу, чтобы вы пошли, — ответила мать, — и без всяких разговоров.

Она пошла, но все время ворчала. А для воды взяла с собой самый красивый серебряный флакон, какой только нашелся в доме. Только что она подошла к колодцу, как из лесу выходит великолепно одетая дама и просит у нее напиться. Это была та же фея, что явилась к ее сестре, но она обратилась в принцессу, чтобы посмотреть, действительно ли такая невежливая эта девочка.

— Словно я для того пришла, — ответила заносчиво грубиянка, — чтобы вас поить? Я и флакон-то серебряный нарочно принесла, чтобы дать напиться королеве! Ну, да уж так и быть, напейтесь и вы, если вам хочется.

— Вы не очень вежливы, — отвечала ей фея, не рассердившись. — Ну что ж, за то, что вы такая неуслужливая, даю вам в качестве дара то, что при каждом слове из вашего рта появится змея или жаба.

Не успела мать увидать ее, как закричала:

— Ну, дочка?

— Ну, маменька, чего вам? — отвечала грубиянка, и у нее изо рта упали две гадюки и две жабы.

— Боже мой, — вскрикнула мать, — что я вижу!

Это ее сестра виновата, уж она у меня поплатится.



И она бросилась, чтобы поколотить ее. Бедная девочка убежала и спряталась в соседнем лесу. Сын короля, возвращавшийся с охоты, встретил ее и, подивившись ее красоте, спросил, что она тут делает одна-одинешенька и отчего плачет.

— Увы, государь, моя мать прогнала меня из дому.

Сын короля, увидавший, что при этих словах из ее ротика упали пять или шесть жемчужин и столько же алмазов, попросил рассказать, откуда у нее такой дар. Она рассказала ему всю свою историю. Сын короля влюбился в нее и, рассудив, что такой дар стоит дороже всего, что могла бы ему принести другая невеста, привез ее во дворец к королю, своему отцу, и женился на ней.

А ее сестру так все возненавидели, что собственная мать выгнала ее из дому, и несчастная, не найдя никого, кто захотел бы ее приютить, умерла в чаще леса.

Нравоучение
Алмаз и отблеск золотого
Прельщают многих и манят,
Однако ласковое слово
Сильнее много их и лучше во сто крат.
Другое нравоучение
Пусть стоит вежливость забот,
Но забывать о ней не надо,
И рано ль, поздно ль, а награда
Внезапно явится, когда никто не ждет.

Золушка, или Хрустальная туфелька


Жил-был некогда дворянин, который женился вторым браком на женщине, такой гордой, что другой такой никогда и не видали. У нее были две дочери такого же характера и во всем на нее похожие. А у мужа была своя дочка, такая добрая и нежная, что не расскажешь, — это она унаследовала от своей матери, лучше которой не было никого на свете.

Не успели сыграть свадьбу, как мачеха уже показала свой злой характер, потому что она не могла выносить доброту этой девочки, из-за которой ее-то дочерей еще больше все ненавидели. Она заставила падчерицу заниматься самыми тяжелыми работами по дому: ей приходилось мыть посуду и лестницы, она убирала комнату госпожи и барышень, ее дочерей; спала она наверху, на чердаке, на скверном соломенном тюфяке, в то время как ее сестры жили в комнатах с паркетными полами, где у них были самые модные кровати и зеркала, в которых они видели себя с головы до ног. Бедная девочка терпеливо все сносила и не смела жаловаться отцу, который бы ее выбранил, так как он во всем слушался своей жены.

Окончив работу, она забиралась в уголок у камина и садилась на золу, отчего все в доме звали ее Черногузкой. Младшая сестра, которая не была такой злой, как старшая, звала ее Золушкой. И в то же время Золушка в своих жалких одеждах была во сто раз красивее сестер, несмотря на их роскошные платья.

Случилось раз, что сын короля давал бал и позвал на него всех знатных людей. Наши две барышни также были приглашены, так как они слыли важными особами в той стране. И вот, очень довольные, занялись они выбором нарядов и причесок, которые бы им больше всего пошли. Новая забота для Золушки, так как ей ведь пришлось гладить сестрам белье и крахмалить их воротнички. Они только о том и говорили, как бы приодеться.

— Я, — говорила старшая, — надену платье из красного бархата и украшения, которые мне привезли из Англии.

Я, — говорила младшая, — надену свою обычную юбку, но зато у меня будет накидка с золотыми цветами и бриллиантовый пояс — такой не у всякой есть.

Послали за лучшей парикмахершей, чтобы приготовить им чепчики в две складочки, и купили мушек у лучшей мастерицы. Они позвали и Золушку, чтобы спросить у нее совета, так как у нее был хороший вкус. Золушка им посоветовала так хорошо, как вряд ли мог сделать кто другой, и предложила даже их причесать, на что те с удовольствием согласились.

Пока она их причесывала, они говорили ей:

— Золушка, а тебе хотелось бы поехать на бал?

— Ах, барышни, вы надо мной смеетесь, разве мне там годится быть!

— Это верно, все бы засмеялись, коли бы увидали, что Черногузка тащится на бал.

Другая на месте Золушки причесала бы их криво, но она была добрая и причесала их так, что лучше и желать невозможно.

Почти два дня они ничего даже и не ели, в такой пришли восторг. Больше дюжины шнурков разорвали, стараясь их затянуть, чтобы талия была потоньше. И все время вертелись перед зеркалом.

Пришел, наконец, счастливый день, и они поехали, а Золушка провожала их взглядом так далеко, как только могла. Когда они скрылись с глаз, она заплакала. Ее крестная, увидев ее в слезах, спросила, что с ней.

— Мне очень хочется… мне очень хочется…

Она так плакала, что не могла договорить.

А крестная, которая была феей, сказала:

— Тебе хочется поехать на бал, так ведь?

— Увы, — сказала Золушка, вздыхая, — да…

— Ну что ж, будешь ты доброй девочкой, — сказала крестная, — я устрою так, что ты поедешь туда.

Она увела ее к себе в комнату и сказала:

— Сходи-ка в сад и принеси мне оттуда тыкву.

Золушка сейчас же пошла, выбрала самую лучшую и принесла крестной, но никак не могла догадаться, как это при помощи тыквы можно отправиться на бал. Крестная разрезала тыкву, вычистила так, что осталась одна корка, тронула своей волшебной палочкой — и в тот же миг тыква обратилась в прекрасную карету, всю золоченую.

Потом крестная пошла заглянуть в мышеловку и нашла там шесть мышей, которые были живы-живёхоньки. Она велела Золушке приподнять крышку мышеловки и, как только оттуда выбегала мышь, фея касалась ее своей волшебной палочкой, и мышь сейчас же превращалась в прекрасного коня, так что, в конце концов, у них оказалась великолепная запряжка в шесть лошадей, мышино-серых, в яблоках.

Тут она задумалась, из чего бы ей сделать кучера.

— Я пойду посмотрю, — сказала Золушка, — не попалась ли крыса в крысоловку; тогда мы из нее сделаем кучера.

— Очень хорошо, — сказала крестная, — поди посмотри.

Золушка принесла ей крысоловку, где сидели три толстые крысы. Крестная выбрала из них одну за ее важную бороду и, прикоснувшись волшебной палочкой, превратила ее в толстого кучера, у которого были такие замечательные усы, каких никто никогда не видал.

Потом крестная ей сказала:

— Поди-ка в сад, там за лейкой ты найдешь шесть ящериц; принеси их мне.

И не успела она их принести, как крестная превратила их в шесть лакеев, которые сейчас же вскочили на задок кареты в своих пестро разукрашенных ливреях и вытянулись там так, будто только этим всю жизнь и занимались.

Тогда фея сказала Золушке:

— Ну вот, теперь тебе есть в чем ехать на бал, довольна ты?

— Да, но разве я так поеду, в моем гадком платье?

Крестная только тронула ее волшебной палочкой, и в тот же миг ее платье обратилось в прекрасное платье, расшитое золотом и серебром, все украшенное драгоценными камнями. Затем она дала ей пару хрустальных туфелек, таких красивых, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

В новом своем наряде она села в карету; и тогда крестная накрепко наказала ей не оставаться на балу позже полуночи, предупредив, что если она останется там хоть минуту лишнюю, ее карета опять обратится в тыкву, лошади в мышей, лакеи в ящериц, а ее старая одежда примет свой прежний вид.

Она обещала крестной, что непременно покинет бал раньше полуночи. И вот она едет и не помнит себя от радости.

Королевич, которому — доложили, что приехала какая-то знатная принцесса, которую никто не знает, бросился ее встречать. Он подал ей руку, когда она выходила из кареты, и довел в залу, где собралось все общество. Наступило полное молчанье, танцы прекратились, а скрипачи перестали играть, так всех поразила замечательная красота незнакомки. Слышен был только смущенный шепот:

— Ах, какая она красавица!

Даже сам король, который был совсем уже стар, и тот посмотрел на нее и сказал потихоньку королеве, что давно не видал такой красивой и милой особы. Все дамы с большим вниманием рассматривали ее прическу и платье, чтобы завтра же заказать себе такие же, только бы нашлись столь же красивые материи и столь же искусные мастера.

Королевич усадил ее на самое почетное место, а затем подошел к ней и пригласил танцовать. Она танцовала с такой грацией, что ею еще больше залюбовались. Подали прекрасное угощение, но молодой принц ничего не отведал, так он был занят своею дамой. А она подсела к сестрам, осыпала их любезностями и поделилась с ними апельсинами и лимонами, которыми угостил ее принц. Это их очень удивило, потому что они ее совсем не знали.

Тут Золушка услыхала, что пробило без четверти двенадцать; она сейчас же сделала глубокий поклон всему обществу и исчезла как можно скорее.

Как только она вернулась домой, пошла она к своей крестной и, поблагодарив ее, сказала, что ей очень хотелось бы завтра снова поехать на бал, потому что королевич приглашал ее. Покуда она рассказывала крестной обо всем, что видела на балу, приехали сестры, и раздался стук в дверь. Золушка пошла отворять.

— Ну и долго же вы не возвращались, — сказала она им, зевая, протирая глаза и потягиваясь, словно только что проснулась. Спать же ей совсем не хотелось с той минуты, как они расстались.

— Если бы ты была на балу, ты бы там не соскучилась: туда приехала самая красивая принцесса, красивее не сыскать; она была так любезна с нами, угощала нас апельсинами и лимонами.

Золушка была вне себя от счастья; она спросила их, как зовут ту принцессу, но они ей ответили, что она никому не знакома, что королевич очень тем огорчен и отдаст все что угодно, лишь бы узнать, кто она такая. Золушка улыбнулась и сказала:

— А она очень красива?.. Боже мой, какие вы счастливые! Хоть бы взглянуть на нее! Ах, милая Жавотта, дайте мне ваше желтое платье, которое вы надеваете каждый день!

— Вот уж действительно, — сказала Жавотта, — я и сама так думаю! Чтоб я отдала свое платье грязной Черногузке! Да что я, сумасшедшая?

Золушка ожидала, что она ей откажет, и была этим очень довольна, потому что очутилась бы в большом затруднении, если бы сестра одолжила ей свое платье.



На другой день сестры поехали на бал, и Золушка тоже, но на этот раз она была одета еще лучше. Королевич не отходил от нее и все время говорил разные нежности. Молодая девушка так была счастлива, что забыла о наставлении крестной и услыхала первый удар полуночи в то время, как она думала, что еще нет одиннадцати часов. Она поднялась и ускользнула с быстротой лани. Принц бросился за ней, но не мог ее догнать. Она обронила одну из своих хрустальных туфелек, и принц с величайшей бережностью ее подобрал. Золушка прибежала домой, задыхавшись, без кареты, без лакеев и в своем жалком платье. Ничего у нее не осталось от всего ее великолепия, кроме одной маленькой туфельки, такой же, какую она потеряла.

Спросили привратников, не видали ли они, как из дворца выходила принцесса, но те ответили, что никого не видали, кроме одной очень плохо одетой девушки, больше похожей на крестьянку, чем на знатную барышню.

Когда обе сестры вернулись с бала, Золушка спросила их, хорошо ли они веселились и была ли опять та красавица. Они сказали, что — да, но что она исчезла, как только пробило полночь, так поспешно, что обронила свою хрустальную туфельку, такую красивую, что ни в сказке сказать, ни пером описать, что королевич ее подобрал, что он все остальное время только и делал, что смотрел на эту туфельку, и что, конечно, он очень влюбился в красавицу, которой принадлежала хрустальная туфелька.

Они говорили правду, потому что прошло немного дней, и королевич объявил во всеуслышание, что возьмет себе в жены ту, которой придется впору эта туфелька. Начали примерять — принцессам, потом герцогиням и всем придворным дамам, но никому туфелька не была впору. Принесли туфельку и двум сестрам, которые как ни старались надеть ее, но так ничего и не вышло. Золушка, которая была при этом и узнала свою туфельку, сказала смеясь:

— А ведь, пожалуй, она мне как раз впору.

Сестры принялись хохотать и издеваться над ней. Но кавалер, который примерял всем туфельку, посмотрев внимательно на Золушку и заметив ее красоту, сказал, что было бы справедливо примерить туфельку и ей, так как он получил приказ примерить ее всем девушкам. Он усадил Золушку и, надевая туфельку на ее ножку, увидел, что ножка входит в туфельку безо всякого труда, и туфелька точь-в-точь впору, словно вылитая. Сестры страшно удивились, но еще больше удивились они, когда Золушка вынула из кармана другую такую же туфельку и надела ее. В этот миг появилась крестная, тронула Золушкино платье волшебной палочкой, и оно сделалось еще роскошнее, чем бывало раньше.

Тогда сестры узнали в ней ту красавицу, которую видели на балу. Они бросились к ее ногам, прося прощения за все дурное обращение, которое они заставили ее терпеть. Золушка подняла их и сказала им, обнимая, что прощает их от всего сердца и просит всегда ее любить.

Ее отвезли к молодому принцу в этой самой одежде, и он нашел, что никогда еще не была она так красива. А через несколько дней сыграли свадьбу. Золушка, которая была так же красива, как и добра, поместила своих сестер во дворце и выдала их в тот же день замуж за двух именитых придворных вельмож.

Нравоучение
Для девушки краса — сокровище. И ею
Мы любоваться вечно не устанем,
Но мы еще счастливей станем
Благоволеньем добрых фей.
Ведь крестная для Золушки прелестной.
Была заботлива, нежна,
II, наконец, короною чудесной,
Как в сказке сказано, украсилась она.
Красивой лучше быть, чем быть в одежде модной.
Чтоб сердце привлекать, чтоб сердцем овладеть,
Что лучше грации природной?
Мы без нее ничто, с ней можно все иметь.
Другое нравоучение
Для жизни доброй, для покоя
Богатство, честь немало стоят,
И помогают кроме них
Немало доблестей иных,
Которые даны судьбою.
Но тщетно все это иметь,
II все таланты вас нимало не украсят,
Коль для того, чтоб ими прогреметь,
Нет крестной маменьки в запасе.

Рике-с-хохолком


Жила-была королева, у которой однажды родился сын, такой гадкий и нескладный, что долгое время не знали, похож ли он на человека. Фея же, которая присутствовала при его рождении, уверяла, что это не помешает ему стать прелестнейшим человеком, потому что он будет очень умен; при этом она добавила, что наделяет его даром сделать такой же умной, как и он сам, ту, кого он полюбит больше всех на свете.

Все это несколько утешило бедную королеву, которая была очень огорчена тем, что у нее родилась такая противная мартышка. И действительно, не успел ребенок заговорить, как стал произносить все очень приятные слова, и во всех его поступках было что-то до того умненькое, что он всех очаровывал. Я забыл сказать, что он родился на свет с маленьким хохолком на голове, и потому его прозвали Рике-с-хохолком — Рике было его фамильное имя.

Прошло семь или восемь лет, и у королевы соседнего королевства родились две дочки. Первая появившаяся на свет была хороша, как белый день; королева была так ею довольна, что боялись, как бы такая большая радость ей не повредила. При этом присутствовала та же фея, что была при рождении маленького Рике-с-хохолком, и, чтобы несколько остудить радость королевы, объявила ей, что у маленькой принцессы вовсе не будет рассудка и что она будет столь же глупа, сколь красива. Это сильно раздосадовало королеву, но через несколько минут она еще больше огорчилась, когда увидала, что вторая родившаяся у нее дочка ужасно безобразна.

— Не огорчайтесь так, королева, — сказала ей фея, — ваша дочка будет вознаграждена: она будет такой умной, что никто и не заметит, что она некрасива.

— Божья воля! — ответила королева. — Но разве нельзя как-нибудь устроить так, чтобы и старшая, которая так красива, немножко поумнела?

— Я ничего не могу сделать для нее в отношении ума, — сказала ей фея, — но зато могу сделать все, что хотите, в отношении красоты. И так как я готова на все, лишь бы вы были довольны, то дам ей в дар способность сделать красавцем или красавицей того, кто ей понравится.

По мере того как обе принцессы подрастали, их совершенства также росли вместе с ними, и повсюду только и говорили, какая красавица старшая и какая умница младшая. Однако и их недостатки очень увеличивались с возрастом. Младшая дурнела на глазах, а старшая глупела день ото дня. Когда ее о чем-нибудь спрашивали, она или ничего не отвечала или говорила какую-нибудь глупость. К тому же она была ужасно неловкая, не могла поставить четырех чашек на камин, чтобы не разбить одну из них, и не могла выпить стакан воды, чтобы не пролить половину себе на платье.

Конечно, красота — это большое преимущество в молодой девушке, а все-таки младшая всем всегда нравилась больше, чем старшая. Сначала всякий шел к красавице, чтобы посмотреть на нее и полюбоваться, но вскоре уходил к младшей, — которая была умней, — чтобы слушать ее приятные речи, и оставалось лишь удивляться, что меньше чем через четверть часа никого уже не было около старшей, а все собирались вокруг младшей. Хоть старшая и была глупенькой, но все-таки она это замечала и без сожаления отдала бы свою красоту, чтобы быть хоть наполовину такой умной, как ее сестра. А королева, при всей своей рассудительности, не могла удержаться от того, чтобы не упрекнуть ее в глупости, и из-за этого бедная принцесса готова была умереть от огорчения.

Пошла она однажды в лес погоревать о своем несчастье и увидала, что к ней навстречу идет маленький человечек, ужасно уродливый и противный, но одетый в великолепные одежды. То был молодой принц Рике-с-хохолком. Он влюбился в ее портрет, — потому что ее портреты были повсюду, — и покинул отцовское королевство, чтобы увидать ее и поговорить с ней. Обрадованный тем, что встретил ее наедине, он обратился к ней очень почтительно и с самой отменной вежливостью. После обычных приветствий, заметив, что она очень грустна, он заговорил с ней так:

— Не понимаю, принцесса, как это такая красавица, как вы, может быть такой печальной. Хотя могу похвалиться, что видел многое множество красавиц, но должен сказать, никогда не видал красоты, которая бы приближалась к вашей.

— Вольно ван говорить, принц, — отвечала она ему и на том замолчала.

— Красота, — продолжал Рике-с-хохолком, — это такое большое преимущество, что оно стоит всего остального, и, обладая им, казалось бы, можно ни о чем не печалиться.

— Я бы предпочла, — отвечала принцесса, — быть такой же безобразной, как вы, и быть умной, чем быть такой красивой, как я, и такой глупенькой, какая я есть.

— Ничто на свете, принцесса, так не показывает ум в человеке, как то, что он не верит, что он умен; такова уж природа этого дара: чем больше его имеешь, тем меньше веришь, что он действительно у тебя есть.

— Я ничего про это не знаю, — отвечала принцесса, — но знаю, что я ужасно глупа, и это и есть то горе, которое меня убивает.

— Ну, если только это, принцесса, то я легко могу положить конец вашим огорчениям.

— А как же вы это сделаете? — спросила принцесса.

— Я владею даром, принцесса, — отвечал Рике-с-хохолком, — сделать умнее всех на свете ту, которую я буду любить больше всех, а так как, принцесса, вы и являетесь этой особой, от вас лишь зависит стать первой умницей на свете, лишь бы только вы согласились выйти за меня замуж.

Принцесса была так удивлена, что ничего не ответила.

— Вижу, — продолжал Рике-с-хохолком, — что мое предложение вас затрудняет, и не удивляюсь этому. Но я вам даю целый год на размышление.

Принцесса была так глупа, а с другой стороны, ей так хотелось стать умной, что ей представилось, что этот год никогда не кончится, и поэтому она тут же согласилась на его предложение. И едва только она обещала Рике-с-хохолком, что выйдет за него замуж спустя год в тот же самый день, как почувствовала себя совсем другой, чем раньше. Она почувствовала, что может с невероятной легкостью сказать все, что ей хочется, и сказать это изящно, легко и просто. Она сейчас же завела с Рике-с-хохолком веселую беседу и начала щебетать так ловко, что Рике-с-хохолком подумал, что он ей, пожалуй, дал больше ума, чем ему самому было дано в удел.



Когда она вернулась во дворец, весь двор не знал, что и подумать об этом внезапном и необыкновенном превращении. Ибо, если раньше от нее только и слышали что разные грубости, то теперь она говорила рассудительно и бесконечно умно. Все придворные так радовались, что и рассказать нельзя. Только ее младшая сестра была этим не очень довольна, так как она уже не могла похвалиться перед старшей своим умом, и оттого она всем теперь казалась просто очень неприятной обезьяной.

Король стал слушаться своей старшей дочки и даже несколько раз собирал совет в ее покоях. Повсюду узнали об этой перемене, и все молодые принцы из соседних королевств делали все, что могли, чтобы добиться ее любви, и почти все предлагали ей свою руку, но она не находила никого из них достаточно умным и слушала всех, не отличая никого. Тем временем явился один, такой могущественный, такой богатый, такой умный, что она не могла противиться своему расположению к нему. Отец ее, заметив это, сказал, что она сама может выбирать себе жениха и что слово только за ней. Но так как, чем умнее человек, тем труднее ему принять твердое решение в таком деле, то она, поблагодарив отца, попросила, чтобы ей дали время подумать.

Случайно она отправилась погулять в тот самый лес, где повстречала Рике-с-хохолком, чтобы там на досуге поразмыслить, как поступить. В то время как она в глубоком раздумье гуляла, ей послышался под ногами глухой шум, будто много народу бегает где-то, приходит, уходит и суетится. Она прислушалась повнимательнее и услыхала, что кто-то там говорит:

— Неси-ка сюда горшок, — а другой:

— Давай-ка сюда котел, — а третий:

— Подбрось-ка дров в огонь.

В эту минуту земля раскрылась, и она увидала у себя под ногами словно большую кухню, полную поваров, поварят и всякой челяди для приготовлений к роскошному пиршеству. Тут выскочила целая толпа, десятка два-три жарильщиков, которые расположились на лесной аллее вокруг очень длинного стола, каждый со шпиковальной иглой в руке и с лисьим хвостом за ухом, и все они принялись работать в лад под благозвучную песенку.

Принцесса, очень удивленная этим зрелищем, спросила их, для кого это они стараются.

— Принцесса, — отвечал ей самый видный из всей толпы, — это для принца Рике-с-хохолком, который завтра справляет свадьбу.

Принцесса, еще более удивившись, чем раньше, вдруг припомнила, что завтра как раз пройдет год с того дня, как она обещала принцу Рике-с-хохолком выйти за него замуж — и тут она почувствовала, будто падает с неба на землю. Дело в том, что она забыла обо всем этом потому что, когда дала обещание принцу, была еще дурочкой, а когда принц одарил ее новым умом, то она забыла все свои прежние глупости.

Она пошла дальше, но не успела сделать и тридцати шагов, как перед ней появился Рике-с-хохолком, молодец-молодцом, великолепно одетый, хоть сейчас на свадьбу.

— Вы видите, принцесса, — сказал он, — что я крепко держу свое слово, и я не сомневаюсь, что и вы сюда пришли затем, чтобы сдержать ваше и сделать меня счастливейшим из людей.

— Признаюсь вам откровенно, — ответила принцесса, — что я еще не приняла никакого решения, и не думаю, чтобы оно вообще могло бы отвечать вашим желаниям.

— Вы меня удивляете, принцесса, — сказал ей Рике-с-хохолком.

— Верю тому, — отвечала принцесса, — и, конечно, если бы я имела дело с человеком грубым и глупым, то была бы в большом затруднении. „Слово принцессы, — сказал бы мне он, — есть слово принцессы, и вам следует выйти за меня замуж, раз вы обещали мне это“. Но так как мой собеседник человек светский и притом умный на редкость, то я уверена, что он меня послушает и поймет. Вы знаете, что, даже когда я была дурочкой, я не могла решиться выйти за вас замуж; как же вы теперь хотите, чтобы я, сделавшись по вашей милости умной и потому гораздо более разборчивой в людях, согласилась бы на то, на что я и тогда не могла согласиться? Если вы думали на мне жениться, то вы сделали большую ошибку, отняв у меня мою глупость и позволив мне понимать все яснее, чем раньше.

— Если глупый человек, — ответил Рике-с-хохолком, — вынудил бы ваше согласие, как вы изволили заметить, тем, что упрекнул бы вас в нарушении вашего слова, то почему же вы хотите, принцесса, чтобы я не поступил так же, когда дело идет о счастье всей моей жизни? Разве это разумно, чтобы умные люди были в худшем положении, чем глупые? Разве вы можете это допустить, вы, такая умная, вы, которая так хотели стать умной? Но вернемся к делу, с вашего разрешения. Исключая мое безобразие, разве во мне есть что-нибудь, что вам не нравится? Разве вы не довольны моей семьей, моим умом, моим характером или моим обращением?

— Нет, нет, — отвечала принцесса, — все, что вы сказали, мне очень нравится.

— А если так, — продолжал Рике-с-хохолком, — я буду счастлив, потому что вы можете меня сделать самым приятным из людей.

— Как же это может случиться? — спросила его принцесса.

— Так и случится, — отвечал Рике-с-хохолком, — если только вы будете меня достаточно любить, чтобы желать этого; а чтобы вы не беспокоились, принцесса, знайте, что та же самая фея, которая в день моего рождения дала мне способность сделать умницей ту, кто мне понравится, вас также одарила способностью сделать красавцем того, кого вы полюбите и кому от всего сердца пожелаете этого.

— Если так, — сказала принцесса, — то я хочу от всего моего сердца, чтобы вы стали самым красивым и самым приятным принцем в мире, и даю вам в дар такую же красоту, какой я обладаю.

И не успела принцесса произнести эти слова, как Рике-с-хохолком предстал пред ней самым красивым в мире молодым человеком, самым стройным и самым приятным. Иные, правда, уверяют, что дело тут вовсе не в чарах феи, но что одна любовь виновата в таком превращении. Говорят, что когда принцесса хорошенько подумала о постоянстве своего возлюбленного, о его скромности и о всех добрых сторонах его души и ума, она после этого больше уж не видела ни кривизны его тела, ни уродства его лица; его горб уже не казался ей горбом, а казалось, что он просто дурит и горбится в шутку; ей больше уже не казалось, что он ужасно хромает, а казалось, что он так нарочно припадает, и ей это очень нравилось. Говорят еще, что хотя он сильно косил, его глаза казались ей блистающими, и что их неправильность считала она признаком сильнейшей любовной страсти, и что, наконец, в толстом его красном носе она видела что-то воинственное и героическое.

Но, так или иначе, принцесса тут же обещала ему выйти за него замуж, лишь бы он получил на то согласие ее отца. Король, зная, что дочь очень уважает Рике-с-хохолком, который кроме того был ему известен как весьма умный и мудрый принц, с удовольствием согласился назвать его своим зятем. Уже на другой день сыграли свадьбу, именно так, как предвидел Рике-с-хохолком, и согласно задолго до того сделанным его распоряжениям.

Нравоучение
Все, что здесь сказано учтиво,
Не сказка ведь, а жизнью нам дано:
Все, что мы любим — все красиво,
А все, что нравится — умно.
Другое нравоучение
То, что дарует нам природа,
Прекрасные черты, живых речей свобода
Каких искусством не повторишь вновь, —
Все чудные дары не принесут ту радость,
Ту безыскусственную сладость,
Которую дает любовь.

Мальчик-c пальчик


Жил-был дровосек с женой; было у них семеро детей, все мальчики. Старшему было десять лет, а самому младшему только семь. Можно удивиться, как это у дровосека за такое короткое время было столько детей, но его жена была проворна, и меньше двоих зараз у нее не бывало.

Были они очень бедные и с семерыми ребятами приходилось им туго, потому что никто из семерых еще не мог заработать себе на хлеб.

А еще огорчало их то, что самый младший был очень тихонький и слова, бывало, не вымолвит. Они думали, что это от глупости, а на самом деле это обозначало добрый его характер. Он был очень маленький и, когда родился, был не большепальца величиной, отчего его и звали Мальчик-с-пальчик.

Бедный мальчик был козлом отпущения в доме — всегда и во всем он был виноват. А он был самый сметливый и самый рассудительный из всех братьев и хоть мало говорил, да много слушал.

Пришел однажды тяжелый год, и такой был страшный голод, что наши бедняки решили отделаться от своих детей.

Однажды вечером, когда дети улеглись спать и дровосек присел у огонька со своей женой, сердце у него сжалось от горя и он сказал ей:

— Ты ведь видишь, что мы не можем больше кормить наших детей. Сил у меня нет смотреть, как они умирают с голоду у меня на глазах, и я решил отвести их завтра в лес и бросить там. Это очень просто сделать: пока они там будут баловаться с хворостом, мы уйдем потихоньку, и они не заметят.

— Ах, — воскликнула жена его, — неужели ты сможешь бросить своих детей в лесу?

И сколько ни говорил он ей об их ужасной бедности, она не могла согласиться, потому что, хоть она и была бедна, она была им мать.

Но все-таки, подумав о том, как страшно будет видеть их голодную смерть, она согласилась с ним и в слезах пошла ложиться.

Мальчик-с-пальчик не проронил ничего из того, что они говорили. Он услыхал из своей кроватки, что они толкуют о чем-то важном, встал потихоньку и залез под скамейку отца, откуда все и слышал, а его никто не видал. Потом он опять улегся, но не спал всю ночь, а все думал, как ему быть. Поднялся он ранним утром, пошел на берег ручья, набил себе карманы маленькими белыми камешками да с тем и вернулся домой.

Собрались в путь, а братьям Мальчик-с-пальчик так ничего и не рассказал, что у него было на душе. Пришли они в лес, такой густой, что в десяти шагах друг друга не видно было. Дровосек принялся рубить деревья, а дети его собирали хворост и вязали в вязанки. Отец с матерью видят, что они занялись работой, потихоньку от них отошли, а потом вдруг свернули окольной тропинкой да и ушли вовсе.

Когда дети увидали, что они одни, то стали кричать и плакать изо всех сил. Мальчик-с-пальчик не мешал им кричать: он-то знал, как вернуться домой, потому что по дороге ронял все время маленькие белые камешки из своих карманов. И он сказал им:

— Не бойтесь, братишки; отец с матерью бросили нас здесь, но я вас приведу домой, идите только за мною.

Они пошли за ним, и он привел их к самому дому по той самой дороге, какой они пришли в лес. Они не решились сразу войти, но остановились у двери послушать, что говорят их отец с матерью.

Когда дровосек с женой вернулись домой, их сеньор прислал десять экю, которые давно был им должен, и они уже даже не надеялись их получить. Они прямо-таки ожили от этого, потому что бедняки просто умирали с голоду.

Дровосек сейчас же послал жену к мяснику. Так как она давно уже ничего не еда, то купила мяса втрое больше того, сколько нужно было для ужина на двоих. И вот, когда они наелись, жена сказала:

— Ах, где-то теперь наши бедные детки? Уж они оказали бы честь тому, что у нас осталось. Смотри-ка, Гильом, ведь ты выдумал их бросить в лесу, а ведь я тебе говорила, что мы в этом раскаемся. Что они там теперь делают? Господи, боже мой, их уж того и гляди волки съели! Сердца в тебе нет, что ты так детей своих бросил!

Дровосек наконец потерял терпение, потому что она уж раз двадцать повторила, что говорила ведь она, что им придется раскаяться. И он стал грозить, что прибьет ее, если она не замолчит. Не потому, что ему самому не было еще горше, чем ей, но потому что у него уже заломило голову от ее причитаний, да кроме того, как и многие другие, он очень ценил женщин, которые дельно рассуждают, но считал, что уж очень докучливы те, которые всегда рассуждают дельно.

А жена его плакала и плакала:

— Увы, где-то теперь мои детки, мои бедные детки?

И один раз она сказала это так громко, что дети за дверью услыхали ее и стали кричать все разом:

— Да мы здесь! Мы здесь!

Она бросилась отворять им дверь и заговорила, обнимая их:

— Вот рада-то я, что опять вижу вас, дорогие детки! Небось, и устали же вы, небось и проголодались же! А ты, Пьеро, как ты весь измазался! Иди-ка сюда, я тебя умою.

Этот Пьеро был ее старший сын, и она его любила больше всех, потому что он был рыженький, а она сама была рыжевата.

Уселись они за стол, кушали с таким аппетитом, что отцу с матерью любо было смотреть, и рассказывали все сразу наперебой о том, как они перепугались в лесу. Добрые люди были очень рады, что дети опять с ними, и радость их длилась столько времени, сколько тянулись десять экю. Но когда деньги все вышли, они опять запечалились и снова решили завести детей в лес, и на этот раз подальше, чтобы уж расстаться с ними наверняка.

Как ни старались они говорить об этом потихоньку, а все-таки Мальчик-с-пальчик их подслушал и решил опять поступить так же, как он уже сделал. Но хоть он и поднялся в этот день ранним-рано за камешками, но ничего из этого не вышло, потому что дверь была заперта крепко-накрепко. Он уже не знал, что и делать, но в это время мать дала им по куску хлеба на завтрак. Он решил, что на этот раз вместо камешков будет бросать по дороге хлеб, крошка за крошкой. И он сунул кусок хлеба себе в карман.

Отец с матерью завели их в лес, в самую гущу, в самое темное место. И как только туда зашли, скрылись окольной дорогой, оставив детей одних. Мальчик-с-пальчик не очень-то тем огорчился, он думал, что выберется из леса так же легко, как и в первый раз, по крошкам хлеба, которые бросал повсюду по дороге. Но как же он был поражен, когда увидал, что его крошек нигде не видно: прилетели птицы и все съели.

Сколько они ни бродили, все только больше сбивались с дороги и забирались в глушь леса. Пришла ночь, поднялся сильный ветер и нагнал на них ужасный страх. Им казалось, что со всех сторон слышится вой волков, которые бегут, чтоб их съесть. И они не решались даже ни заговорить друг с другом, ни голову повернуть. Пошел ливень и промочил их до костей. Ноги их скользили, они падали в грязь, поднимались все измазанные и не знали, что делать со своими грязными руками.

Мальчик-с-пальчик залез на дерево посмотреть, не увидит ли он чего-нибудь сверху. Озираясь вокруг, он увидал маленький огонек, точно свечка горела, но где-то очень далеко за лесом. Он слез с дерева и, когда очутился внизу, опять ничего не увидел, что его очень огорчило. Тем не менее он пошел с братьями в том направлении, откуда виднелся огонек, и, когда они вышли на опушку, он снова его увидал.

Наконец подошли они к дому, откуда виднелся свет, немало натерпевшись страху по дороге, потому что, чуть только спустятся они в какую-нибудь низинку, огонек опять пропадет. Постучали они в дверь, и добрая женщина им отворила. Она спросила их, что им нужно. Мальчик-с-пальчик ответил ей, что они бедные дети, заблудившиеся в лесу, и просят милости пустить их переночевать. Женщина, отворившая им, видя, какие они хорошенькие, заплакала и сказала:

— Ах, бедные вы детки, да знаете ли вы, куда вы пришли? Ведь это дом людоеда, который ест маленьких детей.

— Ах, сударыня, — ответил ей Мальчик-с-пальчик, который, так же как и братья, сильно дрожал, — что ж нам делать? Если вы нас не приютите, волки в лесу наверно съедят нас нынче ночью, а если уж так, пусть лучше нас съест господин Людоед; может быть, он нас пожалеет, если вы его об этом хорошенько попросите.

Жена людоеда, понадеявшись, что она сможет спрятать их от своего мужа до утра, впустила их и повела обогреться у жаркого очага, где на вертеле жарился целый баран людоеду на ужин.

Только что они стали обогреваться, как услыхали несколько страшных ударов в дверь: это вернулся людоед. Его жена тотчас же спрятала их под кровать и пошла отпирать дверь. Людоед спросил, готов ли ужин да откупорила ли она ему вина, и сейчас же сел за стол. Баран еще не прожарился, и кровь из него сочилась, но тем вкуснее он ему показался. Он сидел и нюхал направо и налево, говоря, что слышит запах свежего мясца.

— Верно, — сказала ему жена, — вы слышите запах быка, которого я только что свежевала.

— Запах свежего мясца, говорю тебе еще раз, — повторил людоед, глядя в упор на нее. — Тут, верно, есть что-то такое, о чем я и не ведаю.

С этими словами он поднялся из-за стола да и пошел прямехонько к кровати.

— Ага! — сказал: он. — Проклятая баба, вот как ты меня думала обмануть! Не знаю, чего я не съел и тебя до сих пор; счастье твое, что ты такая старая скотина. Вот прекрасная дичь, и она пришлась весьма кстати, чтобы угостить трех людоедов, моих друзей, которые зайдут на-днях навестить меня.

И он вытащил детей одного за другим из-под кровати. Бедняжки бросились на колени и просили простить их, но он был самым злым из всех людоедов и, не помышляя о жалости, сказал своей жене, что то будут лакомые кусочки, лишь бы она смастерила к ним получше подливку.

Он пошел за большим ножом и, подойдя к детям, стал точить его о длинный камень, держа его в левой руке. Он уж схватил одного из мальчиков, но тут жена сказала ему:

— Что это вам за охота ночью возиться? Что у вас завтра не будет времени, что ли?

— Молчи, — возразил людоед, — так они помягче будут.

— Но у вас еще столько мяса, — сказала жена, — вот бык, два барана и пол-свиньи.

— Ну, ладно, — сказал людоед, — это верно. Дай-ка ты им поужинать, чтобы они не похудели, да уложи-ка их спать.

Добрая женщина очень обрадовалась и принесла им поужинать, но они не могли есть, до того страшно им было. А людоед опять уселся и стал пить вино, очень довольный, что есть чем попотчевать своих друзей. Он выпил на этот раз на дюжину кубков больше обычного, и ему ударило в голову так, что пришлось пойти лечь.

У людоеда было семь дочерей, совсем еще маленьких. Эти маленькие людоедки обладали прекрасным цветом лица, потому что они ели свежее мясцо, как их отец, но у них были маленькие, серые, совершенно круглые глазки, нос крючком и громадные рты с длинными, очень острыми и широко расставленными зубами. Они были еще не очень злы, но в будущем много обещали, так как уже и теперь кусали маленьких детей, чтобы сосать у них кровь.

Их рано укладывали спать, а спали они все семеро на большой кровати и у каждой была золотая корона на голове. В той же комнате была еще такая же большая кровать, на которой жена людоеда уложила семерых мальчиков. После этого она пошла и легла рядом с мужем.

Мальчик-с-пальчик очень боялся, как бы людоед не раскаялся, что не зарезал их с вечера. Поэтому он, заметив золотые короны на головах людоедовых дочерей, поднялся ночью, снял с братьев и с себя ночные колпаки и, тихонько подкравшись к постели дочек, снял с них золотые короны и надел себе и братьям, чтобы людоед впотьмах их перепутал.

Так оно и вышло. В полночь людоед проснулся и пожалел, зачем это он отложил на завтра то, что можно сделать и накануне. Одним прыжком соскочил он с постели и схватил громадный нож.

Ну-ка, посмотрим, — сказал он, — как поживают наши маленькие дурачки; нечего откладывать до другого раза. — Он пробрался ощупью в комнату дочерей и подошел к постели, где лежали маленькие мальчики. Они все спали, кроме Мадьчика-с-пальчика, который очень испугался, когда рука людоеда стала ощупывать ему голову, так же как и всем его братьям. Людоед заметил золотые короны.

— Ну-ну, — сказал он, — хорошее было бы дело! Вижу, что вчера вечером слишком много выпил. Он пошел затем к постели дочерей и, ощупав ночные колпаки, сказал:

— А, вот они, наши молодчики! Ну, смелей за работу!

И, сказав это, он не задумываясь перерезал горло воем семерым дочерям. Очень довольный своим путешествием, он пошел и улегся рядом с женой.

Чуть только Мальчик-с-пальчик услыхал, что людоед захрапел, он разбудил своих братьев, велел им проворно одеваться и идти за ним следом. Они потихоньку спустились в сад и перелезли через стену. Почти всю ночь они бежали куда глаза глядят и все время дрожали от страха.

Проснувшись, людоед сказал жене:

— Ступай-ка наверх и почисти наших вчерашних дурачков.

Людоедка немало подивилась доброте своего мужа, не догадываясь, в каком смысле он велел ей их почистить, и думая, что он хочет, чтобы она их умыла. Она поднялась наверх и пришла в неописуемый ужас, увидав, что семь ее дочерей зарезаны и плавают в крови.



Прежде всего она упала в обморок, так как это первое средство, к которому прибегают почти все женщины в таких случаях. Людоеду показалось, что она что-то долго возится с тем, что он велел ей сделать, и он пошел наверх, чтобы ей помочь. Он удивился не меньше жены, когда увидал это ужасное зрелище.

— Ах, что ж это я наделал! — закричал он. — Ну, поплатятся же они у меня, несчастные, и сейчас же поплатятся!

Он выплеснул полный горшок воды в лицо своей жены и, приведя ее в чувство, сказал:

— Давай-ка сюда поскорей мои семимильные сапоги, чтобы мне их поймать.

Он кинулся в погоню и, обежав всю округу, наконец напал на след бедных детей, которые находились разве что в ста шагах от отцовского дома. Тут они увидали людоеда, который мчался, перепрыгивая с горы на гору и переходя через реки, словно через маленькие ручейки. Мальчик-с-пальчик, увидав пещеру в утесе, около которого они проходили, спрятал в нее своих братьев и сам залез туда же, в то же время высматривая, что будет делать людоед. Людоед уже выбился из сил от своей долгой и тщетной погони (потому что в семимильных сапогах человек очень устает) и захотел отдохнуть. Случайно вышло так, что он уселся как раз на тот самый утес, в котором они спрятались.

Так как он уж не мог бежать дальше от усталости, то, посидев немножко заснул и стал так ужасно храпеть, что бедные дети перепугались не меньше, чем тогда, когда он подошел к ним с ножом, чтобы перерезать им горло. Мальчик-с-пальчик струсил меньше других и сказал братьям, чтобы они живо бежали домой, пока еще людоед крепко спит, а о нем бы не беспокоились. Те послушались его совета и быстро добежали до дому.

Мальчик-с-пальчик, подкравшись к людоеду, снял с него потихоньку сапоги и сейчас же надел на себя. Сапоги были ужасно большие и страшно широкие, но так как они были волшебные, то имели свойство увеличиваться или уменьшаться как раз по ноге тому, кто их надевал, так что всякому они приходились впору, будто на заказ шиты.

Он отправился прямехонько к дому людоеда, где его жена плакала над своими зарезанными дочерьми.

— Ваш муж, — сказал ей Мальчик-с-пальчик, — находится в большой опасности. Его схватила шайка разбойников, которые поклялись его убить, если он не отдаст им все свое золото и серебро. Они уж приставили ему кинжал к горлу, но тут он заметил меня и попросил отправиться к вам и сказать, чтобы вы мне отдали все его драгоценности, ничего не утаив, потому что иначе они его убьют безо всякого милосердия. И так как надо очень спешить, он велел мне взять его семимильные сапоги, — вот они, — чтобы я скорее добежал, а также чтобы вы не подумали, что я обманщик.

Добрая женщина ужасно перепугалась и отдала ему сейчас же все, что у нее было, потому что людоед, хоть и ел маленьких детей, но был ей очень хорошим мужем. Мальчик-с-пальчик, нагрузившись всеми сокровищами людоеда, вернулся в дом своего отца, где его встретили с большой радостью.

Есть немало людей, которые не согласны с этой последней историей. Они утверждают, что Мальчик-с-пальчик никогда ничего не воровал у людоеда, но что он не посовестился снять с него семимильные сапоги, потому что ведь тот надевал их только для того, чтобы ловить маленьких детей. Эти люди уверяют, что они знают это наверно, так как пили и ели у дровосека в гостях. Они говорят, что когда Мальчик-с-пальчик надел семимильные сапоги, он отправился ко двору, где, как ему было известно, очень беспокоились о судьбе войска, которое находилось в ста милях оттуда, и о конце сражения, которое там произошло. Он явился, — рассказывают они, — к королю и сказал, что если ему угодно, то к концу дня он доставит известие о его войске и о сражении. Король обещал ему немало денег, если он это сделает. Мальчик-с-пальчик принес известия в тот же вечер, и после этого все узнали о нем, и он зарабатывал; столько, сколько ему хотелось. Король исправно платил ему, когда он носил его приказания войску, а целое множество дам давало ему все, чего бы он ни попросил, за новости от их возлюбленных, и тут-то ему и был главный барыш.

Было еще несколько жен, которые давали ему письма для своих мужей, но они платили так плохо и так мало ему от этого оставалось, что он даже и не считал, сколько он этим зарабатывает.

После того как Мальчик-с-пальчик в продолжение некоторого времени был королевским курьером и собрал немало добра, он вернулся к своему отцу, и нельзя себе представить, с какой радостью его там встретили. Вся семья жила теперь в довольстве. Он купил совершенно новую должность отцу и братьям и, таким образом, пристроил их, да и сам устроился так, что лучше и не надо.

Нравоучение
Кто станет плакаться, коль полон дом детей,
Один другого лучше и бойчей?
А как один из них не выдастся мальчишка,
Клянут его, а с ним судьбу свою,
Меж тем как иногда такая вот мартышка
Вдруг осчастливит всю семью.

Гризельда

Посвящение девице***
Я посвящаю вам, красавица моя,
Терпенья этот образ строгий,
Хоть никогда не думал я,
Чтоб подражали вы ему, любя.
По правде, это слишком много.
Париж учтивостью манит,
А женщины — пленять готовы,
Их счастье нежит и хранит,
Но нетерпение царит
Повсюду крепкою основой,
И больше нам нельзя терпеть
И от болезни этой новой
Противоядья не иметь.
Столь нежный образец терпенья
Как та, что в сказочке моей жила,
Везде была б на удивленье,
В Париже — чудом бы была.
Здесь дамы только пожелают,
Все им отдаст любви порыв;
По правде, климат наш счастлив,
В нем королевы обитают.
Ну что поделаешь, — признаться вам, навряд
Гризельда будет здесь любима,
Пройдут читатели с усмешкой мимо
Да над старинкой поострят,
И не затем, чтобы дивились
Терпенью дамы здесь, а потому, друзья,
Что долгим опытом они того добились,
Чтоб упражнялись в нем их добрые мужья.
У ног горы великой, древней,
Где По рождается под сенью тростников
И дремлют ближние деревни
Под шум младенческих валов,
Жил юный принц, храбрец измлада,
Своей провинции услада.
Все редкие черты, какими небеса
Обычно смертных обделяют
И лишь властителей великих одаряют,
Все отдала ему судьба.
Исполнен доблести и телом и душою,
Могучий статный принц воякой славным был,
Но, движим тайною по красоте тоскою,
Он высоко художества ценил.
Победы он любил и шумные сраженья
И подвиги отваги почитал,
Все, что история хранит в своем теченье;
Но сердцем больше он мечтал
О славе короля, что опекал селенья
И счастье своему народу дал.
Но мысли нашего героя
Какой-то дух печальный отравил,
И, мучим горестной мечтою,
Он женщин всех притворщицами чтил
И никому из них довериться не мнил.
Когда б она была живая добродетель,
Он был лукавства лжесвидетель,
О гордости не мог забыть,
И злобного врага он видел в ней всечасно,
Который ждет того лишь страстно,
Чтоб над мужчиною царить.
К тому ж, бывало ведь нередко,
Мужей обманутых и жалких видел он
Добычею ревнивых жен,
И ненависть его росла к соседкам.
Не раз уже он клялся в том,
Что, если искушать его природа станет
И новая пред ним Лукреция предстанет,
Он все ж не женится никак и нипочем.
Приходит утро. Принц делами позаймется,
Какие он определил,
Он только ведь о том печется,
Чтоб подданный без горя жил.
Немало вдов, сирот, замученных нуждою,
От угнетенья он спасал
Иль подать тяжкую, рожденную войною,
Своим указом отменял.
А там с делами распростится
И на охоту он помчится,
Где вепрь могучий и медведь
Ему не столько досаждают,
Как те, кого он избегает,
Вы, девы, на кого заклялся он смотреть.
А в это время те, кто счастием народа
Так дальновидно дорожат,
Все время о наследнике твердят,
А без того ему грозят лихой невзгодой.
Являются они однажды во дворец,
Чтоб своего добиться наконец:
И вот оратор с миной самой злою,
Красноречивейший хитрец,
Все выложил, что мог, с оказией такою.
Он, рассуждая, указал:
Наследник нужен им для процветанья края,
Чтоб принцев род не угасал,
А как уж речь свою кончал,
О новоявленной звезде сказал.
Что, брак счастливый предрекая,
Так блещет, как никто доселе не видал.
Тон принца проще был, и голос был приглушен,
Когда стал отвечать на все, что он прослушал:
„Те чувства добрые, которые вели
Вас предложить мне бракосочетанье,
Приятны мне и преданной любви
Счастливое знаменованье.
Сердечно тронут ими я,
И завтра же хотел бы вас послушать,
Но рассудительность я не хочу нарушить,
А дело это таково, друзья.
Взгляните: в счастливом семейном лоне
Немало дев пред вами взоры склонит,
О добродетель, доброта,
Какая искренность и чистота!
Но девушек судьба свершится,
И лишь супружества венец
С них маску скинет наконец,
Все это мигом испарится.
И так легко ей измениться —
И бровью ведь не поведет,
В своем хозяйстве воцарится
И все на лад свой заведет.
Одна — насупится, тяжка ей жизни ноша,
Неисправимая святоша
Кричит, бранится день-деньской,
У той — наряды да румяна,
Кокетство, сплетни да романы
И новый рыцарь каждою весной.
А эта — без ума влюбляется в искусства,
Все разрешает в двух словах,
Тончайших авторов раскритикует в прах:
Ни у кого ни вкуса нет, ни чувства.
А та — ударится в игру, в распутство,
Растратит деньги и имения продаст,
Едва последнюю рубашку не отдаст.
То развлекаясь так, то эдак сумасбродя,
В конце концов одно хотят все знать:
Гулять повсюду на свободе
Да бедным мужем помыкать.
Итак, скажу я вам, хотите, не хотите ль,
Нельзя счастливым брак тот почитать,
Где оба норовят главой семейства стать.
И если нужен вам женатый повелитель,
Ищите юной красоты
Без гордости и суеты,
Она должна быть терпелива,
Послушлива и молчалива,
Без прихоти и без пустой мечты,
И я женюсь, коль вам найти такое диво!“
Так кончил принц и, шпорами звеня,
Вскочил немедля на коня,
И в лес, как ветер, он помчался,
Где стан охотничий его уж дожидался.
Конь скачет, и пред ним летят луга, поля;
Вот наконец в тени дубравы
Привет трубят охотников оравы
И зверь тревожится, рогам внемля.
Уж гончие пошли в угон нетерпеливо,
И там и сям они мелькают через жниво,
Борзые рвутся, своры рвут,
Огонь горит в блестящих взорах,
Псарей здоровых волокут,
Что крепко держат их на сворах.
По долам, влажным от росы,
Собаки чуют свежий след добычи.
Принц знак дает — и в свисте, лае, кличе
Уж за оленем мчатся псы,
Трубят рога, несутся кони
И ржанье громкое погони,
И лай прерывистый ожесточенных псов.
Смущенный мир долин тревожит голос дикий,
А эхо вторит им и повторяет крики,
И в глушь летят они, в глухую даль лесов.
А в это время принц — случайно иль судьбою —
Свернул дорогою иною;
Мечтой какой-то увлечен,
Он одиноко отъезжает,
И вот уж все кругом стихает,
Ни рога, ни собак не слышит больше он.
Куда заехал он по странности влеченья?
Блестит ручей в тенистом окруженье
Здесь тайным трепетом охвачен человек:
Природы чистое виденье
Такой красой дарит воображенье,
Что принц благословил случайный свой побег.
Исполнен нежною мечтою,
Что нам дарят леса певучей тишиною,
Внезапно и душой и взором поражен,
Он видит образ столь приятный,
Красой украшен благодатной,
Какого никогда еще не видел он.
Сидела юная пастушка
И вышивала у ручья.
Овец ленивая семья
Бродила тихо по опушке,
И быстро двигалась игла.
Могла бы покорить она дух самый дикий
Своей лилейной белизной,
Природной свежей чистотой,
Что пряталась всегда в тени лесов великой.
Дышали детской нежностью уста,
И очи, сквозь пушистые ресницы,
Сияли. Синева небес не так чиста.
Не так блестят вечерние зарницы.
В восторге принц из-за листов глядит,
И сердце замирает в упоенье.
Но ветка под ногой хрустит, —
Пастушка обернулась в изумленье,
Заметила его. Смущенье
Ее объяло — и так покраснела вся,
Так стала хороша, что и сказать нельзя:
Такое милое виденье
Была красавица моя.
Под этою стыдливостью прелестной
Увидел принц такую простоту
И искренность и чистоту,
Какая до сих пор была ему безвестна,
И вот она пред ним во всем своем цвету.
Каким-то новым страхом пораженный,
Еще смущеннее идет к ней принц плененный
И голосом дрожащим говорит,
Что от охоты он своей отбился,
А к ней, быть может, доносился,
Звук рога или топ копыт.
„Нет, — говорит она, — никто не появлялся
В лесу пустынном этом, кроме вас,
Но что тревожиться: ведь вечер чуть начался,
К большой дороге выйдем мы сейчас“.
„Моей счастливою судьбою, —
Он говорит, — обязан я богам,
Давно брожу я здесь по долам и лесам,
Но ведать я не мог, сокровище какое
Хранится здесь в угоду небесам“.
Она глядит и видит: наклонился
Гость к чистым водам ручейка,
И черпает его рука, —
В дороге жаждой истомился.
„Ах, обождите“, — говорит
Она ему и вот бежит
К своей избушке, кружечку приносит,
Приветливо ему ее подносит
И ласковой улыбкою дарит.
Сосуды видел он из яшмы и агата,
Блестящим золотом покрытые богато,
Что ревность мастера искусно создала,
Но нет, не так мила краса их дорогая,
Как эта кружечка простая,
Которую ему пастушка принесла.
Пора идти. Она ведет его к дороге
Через овраг и скат пологий,
Через дремучий лес, утесы и дужки,
Через болота, ручейки.
Идет она, а принц за ней шагает,
Осматриваясь тщательно кругом:
Ведь он мечтает уж о том,
Чтоб вновь придти сюда тайком,
И память ему карту составляет.
Вот наконец у родника
Они с пастушкой очутились,
Откуда сквозь листву издалека
Среди равнины им открылись
Златые кровли пышного дворца.
Свою красотку покидая,
Как будто бы из света в тьму
Идет он, медленно ступая,
И что-то грудь теснит и сердце жмет ему
Воспоминание о приключенье
Дорогой все ж невольно веселит,
А утром он проснулся, и смущенье
Его тревожит и тоска томит.
Как можно поскорей, он на охоту снова,
И уж нарочно в этот раз
Он поскакал дорогой новой,
От травли вмиг освободясь.
По сумрачным скалам, над лесом вознесенным,
Что взором он запоминал влюбленным,
Он ищет путь. Предчувствие его
Манит вперед, показывает тропки,
И наконец, счастливый, робкий,
Пастушки юной видит он жилье.
Они одни в лесу с отцом здесь обитают,
Ее Гризельдой называют,
И молоком овец живут они,
А прялка и руно в руках девицы,
Без помощи его столицы.
Дают одежды им свои.
Чем дольше смотрит он, тем все живее сладость
Ее очей, лица живая младость
И сердца обольстительные сны.
И красота, и голос звонкий,
Как будто искоркою тонкой,
Разумною душой озарены.
От счастья сердце замирает,
Уж так мила ему нежданная любовь,
И в тот же самый день он собирает
Совет старшин и речь им держит вновь:
„Ну вот, и я решил жениться,
Как вы того желали. Но жену
Из чужедальних стран себе я не возьму,
Найду средь вас пригожую девицу.
Как предки наши, так и нам ведь поступать,
Бесспорно надлежит. Не стану торопиться
И вам свой выбор объявлять
До свадьбы“. — Только что узнали
О том, как все заликовали,
Такой был тут восторг и пыл —
Сказать нельзя. Наперебой шумели,
Приветствовали, пели,
А пуще всех оратор счастлив был.
Он был уверен в самом деле,
Что только он один все это совершил:
„Поистине себе я выбрал путь неложный,
Но с красноречием и бороться невозможно”, —
Так он себе, довольный, говорил.
И было тут на что смотреть и подивиться,
Как все красавицы столицы
Стремились выбор принца заслужить.
А принц не раз уже говаривал спокойно,
Что только скромностью, невинностью пристойной
Он тронут может быть.
Что делать — стали тут наряды поскромнее
И голоса куда нежнее,
Покашливают, как ханжи,
На пол-локтя прически победнее,
Воротнички, рукавчики длиннее,
Ну разве пальцев кончики видны.
А в городе кипит работа,
Ведь недалек уж свадьбы срок,
Для всех искусников забота,
Каретники давно уж сбились с ног.
Такие чудные повозки,
Уж так затейливы и хороши,
На них повсюду злата блестки,
А краски ярки и свежи.
Там, чтобы видеть все без толкотни и давки, —
Помосты, загородки, лавки,
Тут — триумфальных арок ряд,
Колонны золотом горят
И принца воинскую славу возглашают,
Но и любви над ним победу прославляют.
А там — искусственно утаены
Потешные огни с их безобидным громом,
И с шумом резвым и знакомым
Вот-вот на небеса гореть взлетят они.
Блестят на площади огни,
Танцоры носятся, готовя представленье,
И из Италии привезены
Десятки нимф, богов: на удивленье
Готовят оперу, мелодией полны.
Приходит свадьбы долгожданный
День оживленный и желанный.
На небе чистом и живом
Едва лучи рассвета встрепенулись
В сиянье злато-голубом,
Немедля впопыхах все девушки проснулись.
И, любопытствуя, народ со всех сторон
Бежит. А там и сям гвардейцев легион
Расставлен важно для порядка,
Чтоб чинно было все и гладко.
А в замке принца музыка гремит —
Рожок и флейта и гобой с фаготом,
Да дробь по улицам трещит,
Всем барабанщикам работа.
Вот наконец и принц, друзьями окружен,
Их крики радости встречают,
На удивленье всем, он, важен и влюблен,
Из города спокойно выезжает,
Так каждый день гуляет он.
„Ну, — говорят в толпе, — опять, смотри-ка,
На травлю едет принц. На что ему полон
Любовный — вот, брат, заковыка!“
И мчится принц путем своим:
Поляны и поля, вот показались горы,
Въезжает в темный бор, и свита едет с ним,
В смущенье опуская взоры.
Любимые места, вот милый лес и дол,
А сердцу принцеву их узнавать приятно.
Вот наконец и домик благодатный,
Где он любовь свою нашел.
Молва о свадьбе всюду говорила,
А у Гризельды сердце ныло,
И, приодевшись, как могла,
Она спешит скорей из сельского приюта,
И в эту самую минуту
С порога своего сошла.
„Куда спешите вы легко и торопливо? —
Ей принц, встречая, говорит
И нежно на нее глядит. —
Постойте-ка, мое лесное диво,
Ведь свадебку мою играю я сейчас,
А ей никак не быть без вас,
Я вас люблю, вас выбрал я женою
Из тысячи красоток молодых,
И проведете вы всю жизнь свою со мною,
Коль не отвергнете вы добрых слов моих“.
„Ах, — говорит она, — как мне поверить можно,
Что слава ждет меня, быть может — призрак ложный,
А вам охота разогнать тоску?“
„Нет, — отвечает он, — мы вас избрали,
С отцом уж мы потолковали
(А принц давно уже открылся старику),
Иди, пастушка, к пастушку,
И будем жить, как милые живали.
Но, чтобы мир меж нас в семействе был всегда
И счастье было нашей долей,
Клянитесь, что у вас не будет никогда
Иной, чем мужней воли“.
„Я обещаю вам и буду в том верна:
Когда простой пастух моим бы стал супругом,
Его бы слушалась я только одного,
А что же, еси будет другом
Мне повелитель мой, — кого
Еще мне слушаться, как не его?“
Так принц в любви своей открылся.
И пышный двор его ему рукоплескал,
А чтобы всяк в его решенье убедился,
Ее принцессою украсить приказал.
Спешат придворные прислужницы-девицы,
Бегут в избушку и, запыхавшись вконец,
С искусством, коему нельзя не подивиться,
Пастушку обряжают под венец.
Пора кончать рукам проворным,
Но любо посмотреть придворным,
Как чисто в горнице у ней,
Хоть и куда нельзя бедней.
И деревенская избушка,
Где под платанами жила моя пастушка,
Им кажется жилищем фей.
Вот, наконец, идет принцессой настоящей
Она в одежде пышной и блестящей,
Несется крик навстречу ей,
В ладоши хлопают все громче да звончей.
При этом блеске незнакомом,
Однако, принц влюбленный наш вздохнул,
Пастушку бедную перед убогим домом
Он, сожалея, вспомянул.
На колесницу из слоновой кости
Спокойно поднимается она.
За нею гордый принц. Толпа поражена,
Кругом теснятся свита, гости.
Он с ней, ему навек Гризельда отдана,
Вот счастие, друзья, а войны лучше бросьте!
За ними двор, всяк соблюдает чин,
Порядка старшинства не минет ни один.
Почти весь город им навстречу выбегает,
Покрыв окрестные поля,
Про выбор принца все уж знают
И с нетерпеньем ждут, далекий шум внемля.
Вот, наконец, они. Через толпу густую
Не просто провести процессию такую,
Повсюду крик и шум, толпятся стар и млад,
А лошади дрожат, храпят,
Бросаются, прядут ушами,
И зря над ними хлопают бичами.
Но, наконец, они во храм
Вдвоем вошли, и цепью вечной
Желанною и бесконечной
Супруги нежные соединились там.
Оттуда в замок поскорее,
Где ждут веселые затеи,
Турниры, танцы и бега, и маскарад.
Мелькают сотни лиц, смеются и шумят,
А вечером бог Гименей пригожий
Венчает сладостью супружеское ложе.
Наутро полон новых двор гостей:
То изо всех провинций
Явились ходоки поздравить принца,
От всех селений и от всех его людей.
Придворных в пышном окруженье
Гризельда и не чувствует смущенья.
Как королева, им кивнет,
Словечко бросит да и губки подожмет.
И так мила и осторожна,
И так приветлива, что кажется кругом,
Она, когда бы то возможно,
Душой еще милее, чем лицом.
Разумница моя, увидевши примеры,
Переняла тончайшие манеры
И с первого же дня
Принцессой сделалась шутя.
А знатных дам своих, средь пышности богатой,
Она ласкала, как детей,
Пасла их также, как когда-то
Своих овечек прежних дней.
И года не прошло, что свадебку сыграли,
Как родилось дитя у царственной четы,
Но это не был сын, которого так ждали,
А девочка, но чудной красоты.
Отец в восторге был, ему она казалась
Прелестна и мила,
Румяна да бела,
А мать уж так принцессой любовалась,
Что оторваться не могла.
Сама кормить она малютку захотела:
„Ну как ей откажу, ведь лишь о том она
И плачет, просит у меня!
И и этом отказать — ведь злое дело,
А та, что может так ужасно поступать,
Наполовину только мать“.
Тем временем наш принц иль охладился
От пыла первого любви,
Иль в бешеной его крови
Все тот же дух тревожный пробудился,
И он, как прежде, погрузился
В жестокие сомнения свои.
Чему в жене своей он ни был бы свидетель,
Не видит искренности в ней:
Чиста уж слишком добродетель,
Все это — западня для простаков-мужей,
И беспокойный ум уже не верит,
Всем, подозреньям доверяя,
И рад, несчастьем называя
Избыток радости своей.
Чтоб излечить болезнь души тоскливой.
Подглядывает он, следит, готов смущать
Ее тревогой боязливой,
А то надменностью спесивой
Ей беспричинно докучать,
Сомненьями томим в ее натуре лживой.
„Нельзя, — он говорит, — мне ум свой усыплять;
Коль добродетель непорочна,
То что бы с ней ни делал я нарочно,
Она лишь крепче может стать“.
В своем дворце ее он замыкает
Подальше от утех шумливого двора;
Она одна в своих покоях пребывает,
И белый свет чуть виден ей с утра.
Уверенный, что украшенья,
Наряды пышные полны
Для женщины всегда значенья
И ей без меры нравиться должны,
Он грубо требует обратно
Рубины, жемчуга и тысячи забав,
Все, что когда-то в нежности понятной
Он ей дарил, ее супругом став.
Она ж, чья жизнь не знает пятен,
Кому один закон понятен —
Свой, долг супруги исполнять,
Ему не хочет возражать.
И, видя, как теперь он счастлив беспримерно,
Она сама довольна, — верно,
Не меньше, чем когда пришлось их получать.
„Чтоб испытать, меня супруг мой мучит, —
Так думает она, — и ясно вижу я,
Что добродетель укреплять он учит,
А в праздности душа истлела бы моя.
И, если даже он о том не помышляет,
Одно должна я знать: что так судил господь, —
Чтобы душа могла соблазны побороть.
О, сколькие в судьбе несчастной
По прихоти своих страстей
Идут дорогою опасной
Пустых желаний, праздных дней, —
Создатель наш, не скоро суд творящий,
Пускает их скользить над пропастью грозящей
И не желает их остановить.
Но благостью своей, великой и святою,
Меня избрал он любящей рукою,
Чтоб мне помочь и научить.
Возлюбим же его благую строгость:
Нельзя счастливой быть не пострадав;
Возлюбим отчую суровость,
В своей любви он вечно прав“.
Принц видит доброе ее повиновенье
Приказам сумрачным его
И думает: „Ее притворное терпенье
Еще крепится, но не выдержит того,
Когда направлю я мученье
На то, что ей милей всего:
К ребенку своему, к принцессе нашей милой
Она привязана с невыразимой силой, —
Здесь должен я Гризельду испытать,
Тогда рассею сон унылый,
Тогда смогу ее понять“.
А в это время мать кормила
Дитя беспечное свое,
Та на ее груди играла и шалила,
Смеялась, глядя на нее.
„Я вижу, — молвит он, — вы любите ее,
И все же должен я отнять у вас малютку,
Чтоб в нежном возрасте всемерно ограждать
От вашей грубости ребенка разум чуткий.
Счастливая судьба дала мне отыскать
Особу, что ее способна воспитать
И в добродетели и в вежливости тонкой,
Которые нужны ребенку.
Расстаньтесь с дочерью своей,
Сейчас придут сюда за ней“.
И он уходит. Нет ни мужества, ни силы,
Не так безжалостны глаза его,
Чтоб видеть, как из рук ее
Чужие вырвут плод привязанности милой.
Она в слезах, одна, как будто над могилой
Глядит в оцепенении немом
И ждет несчастный миг, не помня ни о чем.
Но лишь она посланца увидала,
Вершителя жестокой казни сей,
„Должна я слушаться“, — сказала;
Едва дыша от слез, дитя к груди своей
С любовью горькою прижала
(А девочка ручонки тянет к ней)
И, плача, отдала на много дней.
Дитя отнять рукою властной
Иль сердце вырвать заодно
Из груди матери несчастной, —
Не все ли ей равно?
Вблизи от города обитель процветала,
Известна с древности глухой,
В уставе строгом там спасалось дев немало
Под взорами игуменьи святой.
И вот туда, в уединенье,
Скрывая девочки происхожденье,
Ее отправили, сказав вперед,
Что ждет игуменью вознаграждение,
Достойное ее забот.
А принц старается охотою забыться.
От угрызений он не может излечиться.
Вслед за жестокостью пустой
Супругу видеть он боится,
Она страшна ему, как гордаятигрица,
Лишенная тигренка злой рукой.
Но он ошибся. С той же добротой,
Все так же ласково она его встречает,
Все с той же нежностью ему внимает,
Как в дни любви минувшею порой.
Он тронут, он горит живым волненьем,
Душа наполнилась стыдом и сожаленьем,
Но — ненадолго. День, другой, —
Он к ней идет с притворными слезами,
Чтобы опять язвить жестокими словами,
И говорит: „Склониться пред судьбой
Нам надобно: ребенок умер твой“.
Удар ужасный этот поражает
Ее смертельно, силы покидают.
А принц? — На нем лица нет. И, потрясена,
К нему бросается она,
О горе матери на миг позабывает,
Ему помочь она должна.
И этой беспримерной добротою
И этой дружбою супружеской живою
Внезапно принц обезоружен был
И подозрения жестокие забыл.
И вспыхнуло в душе желанье
Ей тотчас правду рассказать,
Но гордость желчного страданья
Уста замкнула и заставила молчать:
Еще, быть может, эта тайна
Полезною окажется случайно.
Но с той поры любовь опять вернулась к ним
Со всеми ласками своими,
И стали вновь гореть они огнем одним,
Влюбленными и молодыми.
Пятнадцать раз в своих двенадцати домах
Уж солнце побывало, и в его лучах
Живут супруги наши нежно,
А если иногда супруг мятежный
Помучает супругу вновь,
То лишь затем, чтобы любовь
Не засыпала безнадежно.
Так, в кузнице своей работая, кузнец
На уголь брызгает водою,
Чтоб, затихая под золою,
Огонь не потухал вконец.
А наша юная принцесса
Растет, отстаивая мессы;
Сердечность нежной простоты
От милой матери в наследство ей досталась
А от отца к ней присоединялось
Величье благородное. Черты
Такие нравятся, а это ведь не малость,
Хотя бы и для юной красоты.
Она повсюду, как звезда, блистает,
И вот однажды некий кавалер,
Красавец юный, доблести пример,
Ее в ограде замечает,
И тотчас же любовь его воспламеняет.
Инстинктом счастливым красавицам дана
Способность без самообмана
Немедленно любви заметить рану
В тот самый миг, когда она нанесена.
Итак, принцесса увидала,
Как страсть в очах его пылала,
И, поупрямившись перед самой собой,
(А так должны всегда ведь поступать девицы)
Успела и она влюбиться,
С такой же нежною тоской.
Такому милому нельзя не подивиться:
Он был красив и храбр и в предках именит,
И перед принцем уж сумел он отличиться,
И милостями тот его дарит.
Поэтому весьма доволен принц остался,
Когда о счастливой любви дознался
Любезной дочери своей.
Но странное ему пришло желанье
Заставить их купить блаженство жизни всей
Ценой мучительной страданья.
„Приятно будет видеть счастье их, —
Так рассуждает он, — а все же
Пусть то, что им всего дороже,
Не за бесценок им достанется. Таких
Не ценим мы вещей недорогих.
А между тем терпенье
Жены моей не так, как до сих пор,
Я испытаю, и мученье
Окончится мое, как давний, тяжкий спор.
Но, чтобы все ее величие узнали,
Чтоб мудрость, доброту ее в печали
Ценили все великие сердца,
Чтоб знали, как она меж нами
Идет, покрытая цветами
Высоких доблестей, — и славили б творца,
Велю я объявить, что, не имея сына,
Подумать должен я о будущем страны,
А так как я и дочери единой
Лишен, — неравный брак не должен быть причиной
Для бедствий, и себе ищу другой жены“.
И он нашел. Она — высокого рожденья,
В монастыре воспитана была;
Уж делают приготовленья.
Уже снует челнок и шьет игла.
Вообразить себе нетрудно злое горе,
Каким любовники охвачены. А вскоре
Приходит принц к жене; он должен ей сказать,
Что здесь она не может оставаться
И надо им теперь расстаться,
Чтоб крайнего несчастья избежать.
О низости ее происхожденья
Народ толкует, и ему по принужденью
Супругу новую дают.
„Идите, — говорит, — назад в свою избушку,
И вы опять оденетесь пастушкой,
Одежду вам уже несут“.
Спокойна, как всегда, с безмолвным постоянством,
Прощается она со всем своим убранством,
И в тихой ясности ее чела
Печаль едва заметна лишь была.
Все теми же она пленительна чертами,
Лишь очи милые наполнились слезами,
Так иногда весной случается подчас —
И дождь и солнышко зараз.
„Вы — мой супруг, мой повелитель милый, —
Так говорит она, почти теряя силы, —
От ваших страшных слов душа горит в огне,
Но я всегда вам говорила:
Повиноваться вам всего дороже мне“.
К себе идет она в покои золотые,
Наряды пышные свои снимает там,
И ей уж приготовлены другие
Одежды — бедные, простые,
Когда-то в них она бродила по лесам.
Покорно, в бедном одеянье
Идет она к нему и молит на прощанье:
„Как из дворца от вас уйду,
Когда прощенья мне не даст супруга строгость?
Могу перенести я бедность и убогость,
Но гнева вашего снести я не могу.
Когда бы знали вы, как милость сердце ценит,
Как будут счастливы пустые дни мои!
А время вечно не изменит
Ни преданности, ни любви“.
Покорность тихая, души величье
Под этим рубищем простым
Так принца тронули страданием своим,
Что юная любовь в сияющем обличье
Опять возникла перед ним.
Так горько мучило ужасное мгновенье,
Что, сам готовый зарыдать,
Невольно сделал он движенье —
Ее обнять.
Но в этот миг могущественно, грозно
Желанье загорелось — твердым быть,
И, торжествуя над любовью слезной,
Его заставило спокойно говорить:
„Раскаяньем доволен вашим, но уж поздно
О прошлом вспоминать. Счастливого пути,
Идите, вам пора идти“.
Она идет. За ней старик-отец шагает,
Опять в одежде деревенской он,
Глаза в слезах, и тяжко он страдает,
Внезапным бедствием сражен.
Она ему: „Идем в наш лес густой и дикий,
Идем, там отдохнем мы в тишине великой,
Без сожаления покинем мы дворец.
В избушке нашей нет ни роскоши, ни злата,
Она одной невинностью богата,
Но там — покой и мир. Вот — счастье наконец“.
Лесным безмолвием опять объята,
Опять кудель берет ее рука,
И вот она идет на берег ручейка,
Где принц нашел ее когда-то.
Спокойно в душу льется тишина,
И небесам одно лишь говорит она:
„Пусть будет славным он, богатым и счастливым,
Желанья пусть исполнятся его“.
В горячем сердце, нежном, терпеливом,
Любовь, одна любовь, и больше ничего.
А принц, о ком она вздыхает,
Ее желая снова испытать,
Однажды ей велит сказать,
Что видеть он ее желает.
Гризельду встретил он спокойными словами:
„Мне нужно, чтобы та, с кем я иду во храм,
Кому я завтра жизнь отдам,
Была довольна мной и вами.
Я так желаю. И я вас прошу о том,
Чтоб вы мне помогли в желании моем.
Пусть все ей нравится, что мне по нраву.
Сыграем свадьбу мы наславу,
И пусть любовь мою увидят все крутом.
Итак, устройте все скорее;
Покои уберите ей,
С богатством, с роскошью затеи,
Да похитрей, повеселей.
И помнить я прошу всечасно, —
Пусть это будет вам закон, —
Что этой девушкой прекрасной
Я нежно увлечен.
А чтобы вы могли судить о том доверье,
С каким всегда я вас сужу,
Я вам невесту покажу,
Которой угодить должны вы в полной мере“.
На Левантийских высотах
Не так пленительна Аврора,
Какой явилась в их очах
Принцесса юная. И взоры
Едва Гризельда подняла,
Как в глубине души та нежность расцвела,
Что сердце матери питает.
О прежнем счастии, о юности своей
Она невольно вспоминает
И мысленно про дочь свою гадает:
„Ей было б столько ж лет, любимице моей,
А может быть, была б красавица — кто знает!“
Так ей понравилась принцесса в этот миг,
И так порыв ее был жарок и велик,
Что лишь принцесса удалилась,
Гризельда очи к принцу подняла
И речь такую смело повела:
„Вам, повелитель мой, я докучать решилась
Нехитрой речью. Коль для вас открылась
С принцессой милою другая жизнь сейчас,
То знайте, что она, воспитана прилежно,
Не сможет вынести своей душою нежной
Того, что вытерпела я от вас.
Нужда и бедность закалили
Меня в работе с детских лет,
Я выдержала все, чему названья нет,
И жалобы уста мои не приносили.
Не приходилось горя ей терпеть,
И если взаперти придется ей сидеть,
Зачахнет и умрет, я это верно знаю,
И вас, мой принц, я заклинаю
Ее ласкать, любить, жалеть“.
„Подумайте о том, — ответил принц сурово, —
Чтобы исполнить то, что я велел.
Что может мне открыть такого,
Чего не знал бы я, простой пастушки слово
И как судить ей мой удел?“
Гризельда ничего не отвечала
И очи опустила и ушла,
А между тем гостей в столицу призывала
Стоустая молва.
Принц во дворец их приглашает,
В громадный пышный зал, и там,
Пока еще веселый день сияет,
Он держит речь к своим гостям:
„Надежды лгут нарядные затеи,
Но видимость обманет похитрее,
Примеров этому не счесть.
Кто скажет, что моя невеста молодая
Несчастлива, корону ожидая? —
А на поверку так оно и есть.
Скажите, кто из нас поверит,
Что юный рыцарь сей, отважный весельчак,
Турниров обожатель, скуки враг,
На празднике моем грустит и лицемерит?
А между тем все это так.
Поверить можно ли, что, если все ликует,
Гризельда видит и не плачет, не тоскует,
Ни жалоб нет у ней, ни грустного лица,
И нет ее терпению конца?
И, наконец, скажу: ведь жизнь моя счастлива,
Другую отыскать такую б не смогли вы,
Милее не найти избранницы моей,
Но если б нас судьба навек связала с ней,
То казни бы не выдумать ужасней,
И не было б меня несчастней
Среди несчастнейших людей.
Загадка эта вам трудна и непонятна,
Но разъяснить ее вам будет мне приятно,
И, разъяснив ее, навек я истреблю
Все те несчастия, о коих говорю.
Узнайте же, друзья, что милая девица,
Которой будто бы пленился я душой,
Мне дочь родная. И на ней жениться
Не я, а рыцарь должен молодой.
Он к ней привязан страстью чудной,
Друг друга любят обоюдно.
Узнайте, наконец, что живо тронут я
Супруги рвением примерным,
Ее терпением безмерным;
Ведь ревность недостойная моя
Ее изгнала. Ныне возвращаю,
Чтоб нежностью моей жестокость искупить,
Все, что имею, — обещаю,
Чтоб горести свои могла она забыть.
И постараюсь я, раскаяньем объятый,
Ее желания предупреждать
Сильней, чем я желал когда-то
Ее мученьями терзать.
И пусть для всех времен легендой величавой
Живет рассказ о ней, о твердости ее,
Пусть все узнают, как ее венчаю славой,
Великую любовь, сокровище мое!“
Как темный облак набегает,
Мрачнеют небеса,
Идет суровая гроза,
И день, тускнея, замирает,
Но вдруг зефир, смеясь, летит,
Он тучи рвет, и луч горит,
И все опять вокруг сверкает,
И радостен природы вид —
Так здесь во всех очах, где тихо грусть немела,
Веселье вспыхнуло и счастие запело.
Навстречу словно радостным лучам,
Принцесса вздрогнула младая,
Отца безвестного нежданно узнавая,
И, плача, бросилась к его ногам.
Целует принц ее, подняв с колен, уводит,
И к матери родной она с отцом подходит,
А мать едва миг счастья не убил,
Она едва не падает без сил.
Так много лет ее несчастье гложет,
И твердая душа ее
Легко перетерпела всё,
А радость вынести не может.
Едва могла она в объятья заключить
Потерянную дочь, рыданье грудь тревожит —
Она лишь в силах слезы лить.
„Довольно! Сбылись, ведь счастливые надежды, —
Ей молвит принц, — не время нам рыдать,
Наденьте прежние блестящие одежды:
Нам нужно свадьбу поскорей сыграть“.
И в храм ведут тотчас чету младую,
Где обоюдный их обет
Соединит сердца, связуя
Их нежной верностью на много-много лет.
Шумит столица, щит о щит стучит в турнире,
И музыка во-всю гремит на пышном пире.
Но даже там, где жизнь так весело шумна,
Все смотрят на Гризельду — вот она!
Великая в своем терпенье,
Всех вызывает восхищенье,
Хвалами всех окружена.
Все рады до того, что прославлять готовы
Капризы принца, всем теперь ясна
Его премудрость в искусе суровом.
Предстала всем в сиянье новом
Гризельда, верная жена,
Навек примером образцовым.
К господину ***,
посылая ему „Гризельду“
Если бы я следовал всем различным пожеланиям, которые мне пришлось выслушать по поводу поэмы, которую я вам посылаю, от нее ничего бы не осталось, кроме сухого изложения остова сказки, и в таком случае мне лучше было бы к ней и не прикасаться, а оставить „Гризельду“ в голубых листках, где она уже пролежала у меня много лет. Я прочел ее сначала двум своим друзьям.

— Зачем, — сказал один из них, — так распространяться по поводу характера вашего героя? К чему нам знать, что он делал по утрам в своем совете, а еще того меньше — как он развлекался после обеда? Это все надо бы изъять.

— А по-моему, — сказал другой, — следует устранить игривый ответ, который дал принц своим подданным, убеждавшим его жениться. Это совершенно не к лицу серьезному и важному принцу. Разрешите мне еще, — продолжал он, — посоветовать вам убрать длинное описание вашей охоты. Какое все это имеет отношение к сути дела? Поверьте, что это пустые и претенциозные украшения, которые обедняют вашу поэму, вместо того чтобы ее обогащать. То же самое, — добавил он, — нужно сказать и о приготовлениях к свадьбе принца, все это без толку и без пользы. Что до ваших дам, которые делают более низкие прически, закрывают шею и удлиняют рукава, то это — холодная шутка, так же как и оратор ваш, который хвалит свое красноречие.

— А я бы еще предложил, — подхватил тот, который говорил первым, — чтобы в поэме не было христианских рассуждений Гризельды, которая думает, что бог посылает ей испытание: Это совершенно неуместное нравоучение. Далее, я просто не могу выносить бесчеловечные поступки вашего принца, они приводят меня в бешенство; я бы их выбросил. Правда, они входят в самый сюжет, но не все ли равно? А еще бы я исключил эпизод с молодым придворным, который появляется только для того, чтобы жениться на принцессе, — это слишком удлиняет вашу сказку.

— Но тогда, — ответил я ему, — моя сказка кончилась бы нескладно.

— Не знаю уж, как вам сказать, — сказал он, — а я все-таки выбросил бы.

Через несколько дней после этого я прочел поэму двум другим своим друзьям, и они ни одним словом не коснулись тех мест, о которых я только что говорил, но отметили целый ряд других.

— Я очень далек от того, — сказал я им, — чтобы жаловаться на строгость вашей критики; напротив, я жалуюсь, что она недостаточно строга; вы не обратили внимания на множество подробностей, которые находят достойными самой суровой цензуры.

— Ну, например? — спросили они.

— Например, находят, — ответил я, — что описание характера принца слишком растянуто, что никому нет дела до того, что он делал утром, а еще того меньше, что он делал после обеда.

— Над вами смеются, — заявили они в один голос, — заставляя выслушивать подобную критику.

— Порицают также, — продолжал я, — и ответ, который принц дал тем, кто торопил его с женитьбой, как слишком игривый и недостойный такого важного и серьезного принца.

— Прекрасно, — перебил один из слушателей, — а что же неуместного, ежели молодой принц в Италии, стране, где привыкли слушать шутки от людей самых серьезных, воспитанных и достойных, развлекается тем, что говорит дурно о женщинах и о браке — предметах, которые всегда служат там мишенью для острот? Так или иначе, но я не имею ничего возразить против этого места, так же как и против оратора, который полагал, что это он разубедил принца, а также и против причесок, которые стали делать пониже, — ибо тем, кому не понравился игривый ответ принца, вероятно хотелось вырезать и эти места.

— Вы угадали, — сказал я, — А с другой стороны, те, кто не любит шуток, не могли также перенести христианских размышлений принцессы, которая думает, что бог посылает ей испытание; они находят, что такое нравоучение введено совсем некстати.

— Некстати? — подхватил другой, — Эти размышления не только вполне подходят к сюжету, но они ему совершенно необходимы. Вам нужно было показать, что терпение вашей героини вполне возможно; каким же еще способом могли вы это сделать, как не заставив ее думать, что дурное обращение супруга с нею есть дело руки господней? Без этого ее можно было бы принять за самую глупую женщину, а это вряд ли произвело бы хорошее впечатление.

— Кроме того, — продолжал я, — порицают и эпизод с молодым придворным, который женится на юной принцессе.

— Это несправедливо, — ответил он, — ваше сочинение есть истинная поэма, хоть вы и называете ее новеллой, и необходимо, чтобы все было приведено в ясность с ее окончанием. А если бы молодая принцесса вернулась обратно в монастырь, вместо того чтобы выйти замуж, как этого следовало ожидать, и она была бы недовольна, да и читатели вашей новеллы.

После этого разговора я решил оставить мое сочинение примерно в том виде, каким я прочел его в Академии [10]. Одним словом, я счел своим долгом исправить только то, что, как мне указали, было плохо само по себе, а в тех местах, которые ничем дурным не отличались кроме того, что они не пришлись по вкусу некоторым особам, быть может слишком уж требовательным, — то тут я не счел нужным ничего поправлять.

Ну, есть ли смысл изъять из угощенья
Одно из вкусных блюд на случай тот,
Что гость придет на наше приглашенье,
Который в рот такого не берет?
Нет, я для всех готовлю развлеченье,
И кушанья на трапезе моей
Различны будут, как и вкус гостей.
Так или иначе, а я решил обратиться к публике, которая всегда судит лучше всех. От нее я узнаю, чему я должен верить, и, уж конечно, исполню все ее пожелания, если мне удастся напечатать второе издание моего сочинения.


Ослиная Кожа (в стихах)

Маркизе де-Л…
Надменной чопорности все претит,
А лоб ее морщинами покрыт,
И на внимание ее имеет право
Лишь то, что пышно, величаво.
А я осмелюсь вам сказать,
Что лучшим умникам из нас подстать,
Не покраснев, любить насмешника Петрушку;
Ей-ей, бывают времена,
Когда серьезность не нужна
И хочется в руках держать игрушку.
К чему нам важничать и лгать?
Не всё же умные беседы!
Так сладко могут усыплять
Волшебницы да людоеды!
Как внучки наши, так и деды
Над ними любят помечтать.
Итак, ни вкус, ни совесть не тревожа
И уважая свой досуг,
Я позабавлю вас, любезный друг,
Длиннейшей сказкой об Ослиной Коже.
Жил некогда король и всеми был любим,
И так он был велик, премудр, прекрасен,
Любезен в мире, а в войне ужасен,
Что только сам с собою был сравним.
В стране его был мир, соседи трепетали,
А добродетель счастлива была,
И под его эгидой процветали
Художества и ремесла.
С прекрасной половиною своею
Он славно жил, в жене имея
Такой спокойный нрав, столь нежен, терпелив,
Что был, скажу вам прямо, с нею
Не столь король счастлив, сколь был супруг счастлив.
Еще довольнее казались
Они с тех лор, как дочь росла у них,
И дочкой так своею утешались,
Хоть не было детей других,
Что были счастливы, о сыне не печалясь.
В дворце обширном короля
Богатство, роскошь, изобилье,
И все придворные так расторопны были,
Что мигом делались дела.
В его конюшне за стенами
Коней без счета малых и больших.
Златыми покрывают их
Да вышитыми чепраками.
Одно казалось странным всем гостям:
На самом видном месте там
Простой осел стоял с громадными ушами,
А если то чудно и вам,
Скажу, что этот зверь был так любим богами,
Что почести ему давались по делам.
У нашего осла, не много и не мало,
Навоза в стойле не бывало,
Но каждодневно по утрам
Валялось золота немало —
Экю, пистоли, луидоры, имперьялы —
На чистенькой подстилке там.
Но если небо дозволяет,
Чтоб человек доволен был,
К дарам своим оно несчастье добавляет —
Счастливый год ненастьями не мил.
Вот так однажды недуг тяжкий
Внезапно королевой овладел,
И сколько лекарь ни кряхтел,
Ни самый факультет с ученою замашкой,
Ни шарлатанов рой, что тотчас же насел,
Никто помочь не мог ни клизмой, ни ромашкой,
И жар горячечный все злей и злей горел.
Почуяв смерти приближенье,
Жена велела короля позвать
И говорит: „Умру через мгновенье,
И вас за благо я прошу признать,
Что если вам придет желанье
Жениться, вновь, когда не будет здесь меня…“
„Ах, — закричал король, — какое испытанье!
И в ум мне не придет подобное мечтанье,
Тому залогом — жизнь моя!“
„Я верю вам, — ответила больная, —
Великий пыл горит у вас в крови,
До чтоб вполне спокойна быть могла я,
Должны поклясться мне сейчас же вы
Со всею нежностью супружеской любви,
Что только если вам красавицу случится
Найти стройнее и умней меня
И вам от всей души понравится она.
То лишь тогда решитесь вы жениться“.
Таков всегда и всюду человек:
Казалось, клятву вынудив такую,
Она опасность отвела большую,
И он не женится вовек.
Едва успел он надавать ей обещаний,
Последний вздох ее он с плачем воспринял, —
Никто и никогда от мужа не слыхал
Столь оглушительных рыданий.
Дни, ночи он рыдал не осушив очей,
И все решили, что король стремится
Покойную жену оплакать поскорей
И с надоевшим горем распроститься.
И так и вышло. Через месяц-два,
Словцо о браке вымолвить едва
Успел король, но тут не к месту
Припомнили о клятве документ,
Гласивший, чтоб король нашел себе невесту
Милее той, кому из пышных лент
Венком украсили надгробный монумент.
Но ни в одном семействе древнем,
Ни в городе, и ни в деревне,
Ни у соседей-королей
Средь молодых их дочерей
Послы не встретились, с красавицей такою.
Одна инфанта красотою
Была во много раз нежней
Покойной матери своей.
Заметил это сам король неутомимый,
И вот, горя любовью нестерпимой,
Решился старый чудодей,
Что в силу этого он женится на ней.
Нашел он даже казуиста,
Который, рассмотрев, одобрил выбор тот,
Инфанте ж замысел нечистый
Так не понравился, наоборот
Что плачет бедная все ночи напролет.
И вот в своей тоске несносной
Отправиться она решила к крестной.
Украшен чудно был ее далекий грот
И перламутрами и розовым кораллом,
Она была кудесником немалым,
И феей дивною ее считал народ.
Нет нужды повторять преданья
И что такое фея — объяснять, —
Я думаю, что ваша няня
Могла вам это в детстве рассказать.
„Я знаю, крестница, — она сказала, —
Зачем явились вы сюда,
Хоть слез вы пролили немало,
Поверьте, горе — не беда,
И нечего печалиться об этом,
Коль будете моим вы следовать советам.
Действительно, король женою выбрал вас;
Исполнить этот план несчастный,
Конечно, грех был бы ужасный,
А как тут поступить, я вам скажу сейчас:
Ответьте королю согласием. И все же
Он пусть тогда женой вас назовет,
Когда исполнит то, что вам всего дороже,
И платье цвета времени сошьет.
И как он ни богат, и как желанья злого
Он ни лелеет, но оно придет к концу
Затем, что никогда ему не сшить такого“.
И тотчас же, дрожа, принцесса это слово
Влюбленному передала отцу.
И не подумавши желанье это взвесить,
Король зовет искусных мастеров
И говорит, что если через десять
Деньков не будет сей наряд готов,
Немедля повелит он всех портных повесить.
Еще неделя не прошла —
Готово платье. В вечер ясный
Не так лазурь небес прекрасна
И тучек золотых не так игра светла,
Каков был тот наряд атласный.
И в радости и в горести ужасной,
Глядит инфанта и не знает, что сказать
И как назад согласье взять.
Но фея тут ей прошептала:
„Сейчас же нужно попросить
Еще один наряд (вам одного ведь мало),
Пусть месяц он затмит красою небывалой;
Такого уж ему не сшить“.
Чуть выговорила инфанта это слово,
Король искусникам кричит:
„Пусть лунный свет оно красой своей затмит,
Через неделю все чтоб было мне готово!“
Четыре дня прошли работы, суеты,
Готов наряд такой чудесной красоты,
Что даже полночью, когда все небо млеет,
Не так луна горит, сияя серебром,
В прозрачной вышине, в мерцанье голубом,
Где звездный блеск пред ней бледнеет.
Глаз отвести нельзя, уж так оно блестит,
Но как же быть? Инфанту горе мучит.
Но крестная опять принцессу учит,
А та отцу, волнуясь, говорит:
„Да, поработали игла и веретенце!
Но я еще наряд хочу, чтоб был как солнце,
Такой же ярко золотой“.
Король, помешанный на страсти роковой,
Зовет тут мастеров, кричит и багровеет:
„Пусть это платье солнца цвет имеет,
А в золоте парчи должны во всей красе
Гореть алмазы… Ну, а если не сумеют,
Придется умереть им всем на колесе“.
Напрасно он грозил им казнью и геенной,
Искусны были мастера,
Наряд ему несут бесценный
Назавтра с самого утра.
У златокудрого любовника Климены,
Когда своей дорогой в небесах
Несется в колеснице драгоценной,
Такого блеска нет в сияющих очах.
Инфанта обмерла, тоска ей сердце гложет,
Отцу словечко вымолвить не может,
А крестная тихонько на ушко
Ей говорит и руку жмет при этом:
„Мы уж зашли довольно далеко,
По что за чудо перед белым светом:
Подарки эти он за деньги приобрел:
В конюшне у него стоит осел,
Который золотом его ссужает,
Пусть он его убьет и кожу вам отдаст.
Все от осла он получает,
И зверя за любовь он не продаст!“
Была ученой эта фея,
А все ж ей было невдомек,
Что ежели кому любовь всего милее,
Тому ни долото, ни серебро не впрок.
Едва о том они заговорили,
Почтительно пажи ей кожу притащили.
Инфанта так была поражена,
Что в ужасе расплакалась она
И стала клясть судьбу да долей огорчаться,
А фея ей: „Судьба не так страшна;
Кто делает добро, не должен тот бояться.
В согласье дочери пускай поверит он
И тешится мечтою ложной,
Что к свадьбе никаких уж больше нет препон,
Но в этот самый миг, единственно возможный,
Ей надо скрыться в даль и поскорей,
Чтоб избежать беды, что угрожает ей“.
„И вот, — добавила, — ларец весьма приметный,
Положим мы в него сейчас
Наряды, зеркало, ваш столик туалетный,
Рубины, жемчуг, хризопрас,
Еще подарок незаметный, —
Вот палочка моя. Держа ее в руке,
Идите, а ларец пойдет невдалеке,
Идти он будет под землею,
А если нужно будет вам
Открыть его, махните лишь рукою,
И он немедленно представится очам.
А чтобы стража не узнала,
Ослиной кожею прикройтесь вы сначала,
Закутайтесь в нее вы с головой;
Поверить можно ль, чтоб страшилище скрывало
Красавицу такую под собой?“
Ослиной кожею одета,
Идет она бродить по белу свету;
Синеет утро над рекой.
Тем временем король спокойный,
В мечтах лелея пламень знойный,
С испугом узнает про горький жребий свой.
Бегут искать ее. Дома, поля, дороги
Они обшаривают, — нет!
Пропал инфанты милой след.
Что предпринять — не знают, и в тревоге,
В отчаянье, в тоске поник придворный мир.
Где свадьба? Где веселый пир?
Не будет ни драже, ни торта,
Грустят и шепчется придворная когорта;
Суп страшно был пересолен,
А пуще всех вздыхал кюре в истоме жаркой —
Позднее всех обедал он
И — худшее из зол — остался без подарка.
Принцесса бедная, куда глаза глядят,
Плетется, с головой закрыта грязной кожей,
Стараясь по пути у всех подряд
Найти себе приют да и работу тоже.
Но с кем ни пробует она заговорить,
Как глянут на нее, везде одна невзгода:
И слушать не хотят, не то что в дом пустить
Такого грязного урода.
Идет все далее и дале и опять
Все дальше. Наконец ей кто-то: „Эй, постой-ка!
На мызе, надо полагать,
Понадобилась судомойка“.
Спины не разогнешь: то тряпки постирать,
А то корыто свиньям убирать,
И дсиь-денской торчать за печкой грязной.
А дворня зубы скалит неотвязно,
Насмешничают то и знай,
Бранят ослиный малахай,
А ей, бедняжке, это непривычно;
Сиди да слушай то да се,
Обидны да и неприличны
Их шутки сальные и крепкое словцо.
Зато на праздниках жила она отлично:
Бывало, сделает нехитрые дела,
Да и пошла к себе, каморку заперла;
Осмотрится кругом и свой ларец откроет,
Поставит зеркало поверх горшков,
Забудет страшных мужиков,
Нарядится и личико умоет.
То платья лунного блестит голубизна,
То в солнечной парче пред зеркалом она, —
Как хочешь, так и позабавишь
Себя наедине, не то что там в углу.
Одно досадно ей: никак тут не расправишь
Огромный пышный шлейф в каморке на полу.
А глянет в зеркало — свежа, бела, румяна,
Такой беляночки другой и не найти,
И легче в будни черный труд нести
Да красоваться в этой коже рваной.
Но рассказать забыл вам я:
На мызе, где ей приютиться
Пришлось, для кухни короля
Той стороны, где быть нам не случится,
Водилась редкостная птица.
Цесарок, уток, лебедей
Стада отменные жирели на покое,
Полтысячи пород, а может, больше вдвое;
Откармливали их как быть нельзя жирней
И на десять дворов готовили съестное.
Сын короля заглядывал сюда
Частенько по пути с охоты
Поговорить с друзьями без заботы
Да жажду утолить водой со льда.
Был юный принц красив и строен,
А ясный взор его отважен и спокоен,
Красой поспорить с ним не мог бы сам Цефал.
Украдкой бросив взгляд, инфанта взволновалась
И в глубине души себе призналась,
Что как бы вид ее прохожих ни пугал,
А сердце в ней принцессы оставалось.
„Меня не видит он, — так говорит она, —
Но как ступает горделиво,
И как красотка та счастлива,
Что будет принцева жена!
Пусть даст он платье мне, какое бросить надо,
И больше я была бы рада,
Чем тем, которым я отцом награждена“.
Однажды юный принц без дела там скитался,
И вот, переходя с двора на двор,
В какой-то закоулок темный он забрался,
А там-то и жила инфанта с этих пор.
К замочной скважине тихонько принц подкрался
И заглянул, как ловкий вор.
А день был праздничный, принцесса разоделась, —
Парча, алмазы, кружева —
Блестит, сверкает все, кружится голова,
Ну, прямо — солнышко на небе разгорелось.
Принц так и обмер и застыл,
В груди спирается дыханье,
Владеет им одно желанье,
Клокочет в сердце страсти пыл.
Наряд ей так к лицу и так она красива,
Так хороша и так бела,
Свежа, прелестна и мила,
Да как важна, а не спесива,
Вот повернулась, отошла,
Ну, скажешь, лебедь поплыла,
Умна, наверно и красноречива.
У принца кругом голова пошла.
Что будешь делать? В жар его кидает,
На дверь плечом он нажимает
И… не решается. Вдруг, доброго чего,
Она — богиня? Страх берет его.
В досаде во дворец задумчив он вернулся,
Мечтает и молчит, хоть раз бы улыбнулся.
Как ни зовут его на бал,
Ему не нужен карнавал,
Театр успел ему наскучить,
И есть не хочется, и тошно все ему,
Его тоска да скука мучит.
И правда, болен он. А как сказать? Кому?
„Кто нимфа дивная, что так живет укромно
В уединении своем
В том закоулке, грязном, темном,
Где ничего не видно даже днем?“
„О принц! — смеются все. — Нашли вы нимфу тоже!
Ее зовут Ослиной Кожей,
И в коже той своей уж до того страшна,
Что коль ее увидеть вдруг случится,
Не долго от любви вам излечиться!
Ну, прямо дикий зверь! Похуже кабана!“
Но, что ни говори, ее нельзя обидеть,
Как ни ругай ее при нем:
Черты волшебные он видит И не забудет нипочем.
А в это время королева,
Мать принцева, дрожит от страха и от гнева:
С чего бы сын ее так занедужить мог?
А он то стонет, то вздыхает,
И у него одно в глазах мелькает:
Ослиной Кожею спеченный пирожок!
Мать слышит и не понимает.
„О небо, — люди шепчут ей, —
Страшней ее на свете нет зверенка,
Грязнее нет на кухне поваренка
И нет противнее, ей-ей!“
„Пусть, — говорит она, — но раз того он хочет,
Он будет удовлетворен“.
Хоть страшная мечта его морочит,
Желанье сына — матери закон.
Муку инфанта насыпает,
Просеяла ее тотчас,
Соль, масло, яйца вынимает,
Ну, будет тесто в самый раз.
И, спрятавшись, как мышка в норке,
Она одна в своей каморке,
Кругом — опрятность, чистота.
Скорей умылась, в зеркальце взглянула —
Не личико, а красота!
Серебряный корсаж свой затянула, —
И вот работа начата.
Пока над пирожком инфанта хлопотала,
Колечко с пальчика скользнуло и упало,
И в тесто замесился перстенек,
Но не сама ль его нарочно уронила?
Туда ведь сам бы он никак попасть не мог…
Скажу по совести: наверно, так и было.
Известно, что когда за дверью принц стоял
И ровно ничего не понимал,
Она уж разглядеть его успела.
О женщины, ловки они на это дело:
Мелькнет внимательный глазок,
Да так, чтобы никто не смог
Заметить, как она смотрела.
И я скажу еще, поклясться б даже мог,
Ведь знала же, что он получит перстенек,
И ни на миг о том не пожалела.
Посыльный с пирожком несется со всех ног,
Принц на него, как волк на бедную овечку,
И — чуть не проглотил колечко,
Так вкусен был принцессин пирожок.
Колечко блещет дивным изумрудом,
Оправа чистым золотом горит,
О чьем-то пальчике тончайшем говорит,
И сердце тронуто таким веселым чудом.
Поспешно под подушку принц сует
Подарок. А меж тем болезнь все злее бьет.
Исследовав его ужаснейшие муки,
Все лекаря, наморщив лбы свои,
Решили точно, по науке:
Он болен только от любви.
А поелику нам из древности известно,
Что свадьба лечит от страстей,
Несут они ему рецепт чудесный:
Жениться надо поскорей.
Принц говорит: „Женюсь без спора,
Кому колечко это впору,
На той жениться я готов“.
От удивления все лекаря застыли,
Король и королева приуныли,
По как откажешь тут? — Ведь мальчик нездоров.
И вот глашатай повсюду объявляют,
Что, независимо от предков и герба,
Решится девушки судьба,
Когда того великий принц желает;
Все девушки должны свой пальчик предъявить,
Примерив перстенек, — а по сему и быть!
Но шопотом клянутся все девчонки,
Что пальчик надобно иметь ужасно тонкий.
Уже на площади болтает шарлатан,
Секрет о пальчиках ему султаном дан;
А девушки? — Одна сидит в своей каморке
И точит палец жесткой теркой,
Другая пробует ножом,
А третья, палец смазавши касторкой,
Его — в тиски иль в тесный жом,
А эта руку жжет в лекарстве дорогом;
Кто думает сама, кого старуха учит,
Что делать; всех красоток мучит
Желанье овладеть прелестным перстеньком.
Сперва на зов приехали принцессы,
Потом маркизы, баронессы,
За каждый пальчик их я б отдал все, что мог,
А все же ни один не лезет в перстенек.
Идут красавицы блестящей чередою,
Одна приходит за другою,
Подходит к принцу, ручку даст ему,
А не приходится колечко никому.
За ними во дворец идут гризетки,
Подобных рук не видел белый свет, —
Такие все красотки да кокетки,
И кажется — вот-вот! — А толку нет да нет,
Чудесный перстенек лукаво обнадежит,
А все-таки надеть его никто не может.
И вот приходят во дворец
Поденщицы толпою бойкой,
И птичницы, и судомойки,
И поварихи под конец.
Их руки толсты, пальцы красны,
Они колечку не опасны,
Хоть всем охота под венец.
Ведут последнюю пололку,
Обрубки грязные ее
Совсем не лезут — да и всё,
Как если бы канат продеть в иголку.
Приходит вечер. Будто все
Перебывали во дворце,
Одной Ослиной Кожи не видали,
Но разве можно звать сюда такой скелет?
Ужели во дворец ее одну и ждали?
А принц им: „Почему бы нет?
Позвать ее сюда“. — Смеется, суетится
Толпа придворная. — „Да можно ли решиться
Такое чудо вывести на свет!“
Но из-под черной кожи видят гости —
Сияют пальчики белей слоновой кости,
Чуть тронуты коралловой зарей.
Инфанты дрогнуло сердечко —
И надевается колечко
На пальчик, принцу дорогой.
Толпа блестящая в смущенье,
Досаде и недоуменье,
Как быть? И к королю вести ее хотят.
От робости инфанта еле дышит,
Смешливый шопот отовсюду слышит.
Но есть же у нее другой наряд!
Ослиной кожею довольно всех смешила,
И обождать инфанта попросила.
Когда ж она вернулась в светлый зал
С улыбкой торжества во взгляде,
Едва ли кто ее узнал
В блистательном, невиданном наряде.
В шелках ее золотокудрых кос,
Переливаясь, вспыхнули бриллианты,
Как будто бы сиянье пронеслось,
А очи синие — как ласковый вопрос,
Но им смущенные не отвечают франты.
Готов прелестный взор иль ранить, иль пленять,
А талия? — Друзья, ах, этот стан пригожий
Двумя ладонями я взялся бы обнять,
Когда бы был немного помоложе!
Померкли перед ней красавицы двора,
Их пышности обдуманной игра,
Приветный шум шуршит над праздничной толпою,
Столь чванной и насмешливой дотоль.
И королева и король
Любуются прелестною снохою,
А принц, любовник молодой,
В восторгах плавая душою,
Как новенький сияет золотой.
Шумит веселый двор, о свадьбе все хлопочут,
Король на пир соседей всех зовет, —
Соседа важного уважить всякий хочет, —
За гостем гость и едет и идет.
Сынов полуденной природы
Слоны громадные везут,
За ними вслед торжественно идут
Такие черномазые уроды,
Что дети, видя их, испуганно ревут.
Ну, словом, все, кто мог, со всех концов земли
Невесте с женихом привет свой принесли.
Но диву дался весь дворец,
Когда явился наконец
С великой пышностью отец невесты,
Который некогда был так в нее влюблен.
Смягчило время этот жуткий сон,
И вспоминать о нем — не место.
«Утихла пламенная кровь,
Которая преступно волновалась,
А то, что в памяти от этого осталось,
Усугубляло лишь отцовскую любовь.
Увидевши ее, он восклицает: „Вновь
Я с дочерью любимой увидался!“
И в радостных слезах с невестою обнялся.
Шумит, гремит веселый пир,
Сегодня кормят целый мир.
В восторге юный принц: на милой он женился
И даже с королем могучим породнился.
И в этот миг явился к ним
Прекрасной феи образ величавый,
Она всю сказку тут и рассказала им,
Неувядаемой покрыв принцессу славой.
Что в заключение сказать?
Кто сказку прочитал, тому, надеюсь, ясно:
Что лучше выбрать путь тяжелый и опасный,
Но долга своего не забывать;
Что если добродетель и страдает,
Судьба всегда терпенье награждает;
Что бешеных страстей нельзя уговорить
И рассужденьями нельзя их укротить;
Что нет сокровища, которым бы влюбленный
Не жертвовал, любовью распаленный;
Что хлеб с водою, наконец,
Достаточны для пропитанья
Любого юного созданья,
Когда нарядами набит его ларец;
Что девушки такой ведь не существовало,
Которая б себя красоткой не считала,
Иная думает, что так она мила,
Что коль с богинями тремя на состязание
И ей пришлось бы стать, то в этом испытанье
Она бы яблочко взяла.
Нет веры к сказке об Ослиной Коже,
А все же, чтоб детей утешить, посмешить,
Расскажут бабушки ее и няни тоже,
И будет сказка жить да жить.
Надпись для девицы Элеоноры де-Любер
Вам юные года, Элеонора,
Все развлеченья разрешат,
И вы, наверное, увидите подряд
Немало всяческих приманок скоро.
Как ни невинны ваши взоры,
Вам те создания искусства говорят,
Где вкус и смысл с улыбкою царят,
А не кривляются невеждам на умору,
Надсаживаются и приторно трещат.
О милая Элеонора,
Живой порыв я так увидеть рад,
Но вы не знаете, как много горя, спора
Нам наши страсти пылкие дарят,
Ну, и не знайте их! В „Ослиной Коже“ рад
Я вам открыть, что есть у нас опора
Вернее красоты — недолго ей кадят:
О добродетели нам сказки говорят;
Увы, нередко нам о ней твердят,
Но все это идет не дальше разговора.

Ослиная Кожа (в прозе)


Жил-был однажды король, столь славный, столь любимый своим народом, столь уважаемый всеми соседями и соратниками, что, можно сказать, был он самый счастливый из всех государей. Счастье его еще тем было упрочено, что в жены себе он выбрал принцессу, которая была столь же красива, сколь добродетельна, и счастливые супруги жили в мире и согласии. От этого союза родилась дочь, такая любезная и очаровательная; что они даже не жалели о том, что у них не было другого потомства.

Во дворце короля царили великолепие, тонкий вкус и изобилие; министры его были премудры и весьма искусны, придворные доблестны и верны, слуги преданы и трудолюбивы. Его обширные конюшни были полны самых лучших лошадей на свете, покрытых богатыми попонами, но больше всего удивляло иностранцев, осматривавших эти прекрасные конюшни, то, что там на самом видном месте господин осел выставлял свои длинные уши. Однако король вовсе не из прихоти предоставил ему отдельное и отличное стойло. Качества этого редкого животного заслуживали такого отличия, ибо природа сотворила его таким необычайным образом, что на его подстилке каждое утро вместо навоза находили в изобилии прекрасные экю и луидоры самой разной чеканки, которые и собирали, когда осел просыпался.

Но ведь превратности судьбы постигают королей так же, как и их подданных, и повсюду доброе перемешано с худым. И вот по воле небес королева внезапно тяжко заболела такой немочью, против которой, несмотря ни на знания, ни на искусство врачей, не могли найти никакого средства. Все кругом опечалились. Король, чувствительный и влюбленный, — хоть знаменитая поговорка и говорит, что брак — могила любви, — удручен был безмерно, воссылал горячие моленья во всех храмах своего королевства, жизнь свою предлагал за жизнь горячо любимой супруги; но тщетно призывал он богов и фей. Королева, чувствуя, что приходит ее последний час, сказала своему супругу, захлебывавшемуся слезами:

— Прежде чем я умру, я хочу, чтобы вы согласились исполнить одно мое желание: если вам когда-нибудь вздумается снова жениться…

При Этих словах король, испуская жалобные вопли, схватил руки жены и, обливая их слезами, стал уверять ее, что бессмысленно говорить с ним о второй женитьбе.

— Нет, нет, — воскликнул он под конец, — дорогая моя королева, велите мне лучше последовать за вами.

— Королевство, — снова начала она с твердостью, которая усиливала горе государя, — королевство требует наследников, а так как я вам подарила только дочь, то постарайтесь, чтобы у вас были сыновья, похожие на вас. Но прошу неотступно, во имя всей любви, которую вы ко мне питаете, чтобы вы не уступали настояниям народа, покуда не найдете себе принцессу более красивую и более стройную, чем я; прошу вас поклясться мне в этом, и тогда я умру спокойно.

Думают, что королева, которая была довольно-таки самолюбива, потребовала такой клятвы уверенная в том, что на белом свете нет ей равной красавицы, и полагая, что король, таким образом, никогда больше не женится.

Наконец она умерла. Никогда еще ни один муж не предавался такому бурному отчаянию: король только и делал что плакал да рыдал день и ночь, по печальному праву вдовства.

Но большие горести не живут долго. Да к тому же вельможи государства собрались и явились в полном составе просить короля, чтобы он вступил во второй брак. Это первое предложение показалось ему невыносимым и вызвало вновь слезы. Он сослался на клятву, данную им королеве, вызывая всех своих советников найти ему принцессу более красивую и стройную, чем покойная его жена, так как он был уверен, что это невозможно. Однако совет не придал значения его обещанию и порешил, что красота — невеликое дело, лишь бы королева была добродетельна да не была бы бездетной; что государство требует принцев для отдыха своего и покоя; что, слов нет, молодая инфанта обладает всеми надлежащими качествами, чтобы сделаться великой королевой, но ей нужно будет выбрать чужеземца себе в супруги, и тогда — либо он увезет ее к себе, либо, ежели он останется здесь царствовать вместе с ней, их дети уже не будут почитаться той же крови, и вот, когда у них не будет государя, носящего его родовое имя, соседние народы затеют с ними войну, которая повлечет гибель всего королевства. Король, пораженный этими доводами, обещал им подумать, как лучше удовлетворить их желания.

И действительно, он стал искать между принцессами, что были на выданье, такую, которая бы ему подошла. Каждый день ему приносили очаровательные портреты, но ни один не обладал прелестью покойной королевы; таким образом, он ни на ком и не остановился. К несчастью, ему пришло в голову, что инфанта, его дочь, не только была восхитительно стройна и красива, но что она даже превосходила королеву, свою мать, умом и приятностью. Ее юность и свежесть лица зажгли короля столь ярым пламенем, что, будучи не в силах скрыть его от инфанты, он объявил ей, что решил на ней жениться, так как только она могла разрешить его от клятвы.

Молодая принцесса, добродетельная и стыдливая, чуть не упала без чувств, выслушав это ужасное предложение. Она бросилась к ногам короля, своего отца, и заклинала его всеми силами своей души не принуждать ее к такому преступлению.

Но король, который вбил себе в голову эту дикую мысль, посоветовался с одним старым друидом, как бы ему успокоить совесть принцессы. Этот друид, менее набожный, нежели честолюбивый, пожертвовал невинностью и добродетелью за честь быть королевским наперсником да так ловко вкрался в доверие короля и настолько смягчил в его глазах преступление, которое тот собирался совершить, что убедил его даже в том, что жениться на собственной дочери дело очень благочестивое. Король, польщенный рассуждениями злодея, обнял его и еще более укрепился в своем желании. Он велел приказать принцессе, чтобы она готовилась исполнить его волю.

Юная принцесса, вне себя от горя, ничего лучше не могла придумать, как пойти к фее Сирени, своей крестной. По этому случаю в ту же ночь отправилась она в красивой колясочке, запряженной большим бараном, который знал все пути и дороги, И она благополучно доехала. Фея, которая любила инфанту, сказала ей, что она уже знает все, что та рассказала, но что совершенно не о чем беспокоиться, ибо ничто ей не повредит, если только она в точности исполнит все, что укажет ей фея.

— Потому что, дорогое мое дитя, — продолжала она, — было бы великим грехом выйти замуж за собственного отца, однако вы можете избежать этого, не переча ему. Скажите ему, что он должен исполнить одну вашу прихоть, которая вам не дает покоя, — пусть он подарит вам платье цвета времени. И никогда, несмотря на всю его любовь и могущество, он не сможет этого сделать.

Принцесса поблагодарила крестную и на следующее же утро сказала королю, своему отцу, то, что ей посоветовала фея, заявив, что от нее не добьются никакого согласия, покуда у нее не будет платья цвета времени. Король, обрадованный надеждой, которую она ему подала, созвал самых знаменитых мастеров и заказал им требуемое платье под условием, что, ежели они такового ему не представят, он их всех немедленно повесит. Но, на его счастье, ему не пришлось прибегнуть к такой крайности — на другой же день ему принесли столь желанное платье. Сам эмпирей, когда он опоясан золотыми облаками, не бывает такого чудесного голубого цвета, какими засверкало это чудесное платье, когда его развернули. Инфанта совсем опечалилась и придумать не могла, как бы ей выйти из затруднения. Король торопил ее с решением. Пришлось снова прибегнуть к помощи крестной, которая, очень удивленная тем, что ее секрет не помог, посоветовала ей на этот раз попробовать попросить платье цвета луны. Король, который не мог ей ни в чем отказать, послал за самыми искусными мастерами и приказал им сшить платье цвета луны, да так грозно, что не прошло и двадцати четырех часов, как оно уже было готово…

Инфанта, более очарованная этим восхитительным платьем, чем заботами короля, своего отца, пришла в отчаяние, когда осталась одна со своими прислужницами и кормилицей. Фея Сирени, которой все было известно, явилась на помощь к огорченной принцессе и сказала ей:

— Может быть, я очень ошибаюсь, но мне думается, что если вы попросите у вашего отца платье цвета солнца, мы добьемся того, что ему все это надоест, потому что никогда не удастся сделать такое платье. Ну, а если и это не выйдет, мы, во всяком случае, выиграем время.

Инфанта согласилась, потребовала платье, и влюбленный король отдал безо всякого сожаления все бриллианты и рубины своей короны, чтобы помочь этой удивительной работе, да сверх того приказал ничего не жалеть, чтобы сделать это платье подобным солнцу. И действительно, когда оно было готово, всем, кто его только видел развернутым на показ, приходилось зажмуриваться, настолько они были ослеплены. С того-то времени и пошли зеленые да черные очки. Что же случилось с инфантой при взгляде на платье? Никогда ведь еще не видано было столь прекрасной и искусной работы. Она была в совершенном замешательстве и под предлогом, что ей больно глазам, убежала в свою комнату, где ее ждала фея, и так ей было стыдно, что и рассказать нельзя. Это было гораздо хуже, так как, когда фея увидала платье цвета солнца, она стала багровой от гнева.

— О, на этот раз, дитя мое, — сказала она инфанте, — мы подвергнем недостойную любовь вашего отца ужасному испытанию. Ему здорово вскружила голову эта свадьба, которую он спит да видит, но, думаю, его немного ошеломит просьба, с которой я вам посоветую к нему обратиться, — я говорю о коже осла, которого он так сильно любит и который оплачивает все его расходы с таким избытком. Идите-ка к нему и скажите, что вы желаете иметь эту кожу.

Инфанта, обрадованная тем, что нашлось еще одно средство избежать ненавистной свадьбы, и уверенная, что отец ее никогда не решится пожертвовать своим ослом, пошла к отцу и заявила ему о своем желанье иметь кожу этого прекрасного животного. Как ни удивился король этой причуде, ему и в голову не пришло отказать. Бедный осел был убит и его кожа любезно предложена инфанте, которая, не видя уже никакого средства избегнуть своего несчастья, готова была впасть в совершенное отчаяние, как вдруг явилась ее крестная.

— Что вы делаете, дочь моя? — вскричала она, видя, как принцесса рвет на себе волосы да царапает свои прекрасные щечки. — Ведь это самый счастливый час в вашей жизни. Надевайте-ка себе на плечи эту кожу, уходите из дворца и бегите, покуда вас земля несет. Знайте, что, когда человек все отдает добродетели, боги сумеют его вознаградить. Бегите, а уж я позабочусь, чтобы ваши одежды и украшенья от вас не отстали: куда бы вы ни зашли, ваш ларчик с платьями и драгоценностями будет следовать под землею за вами. Вот вам моя волшебная палочка; если вам нужен будет ларчик, постучите ею по земле, и ларчик вмиг явится перед вами. Ну, а сейчас нельзя больше медлить, бегите скорей.

Инфанта осыпала крестную бесчисленными поцелуями, прося не забывать о ней, вырядилась в эту скверную кожу, вымазалась сажей из камина и вышла из своего богатого дворца так, что никто ее и не узнал.

Как только стало известным исчезновение принцессы, пошли всякие слухи да молва. Король, приготовивший было великолепный пир, был неутешен в своем разочарованье. Он выслал больше сотни жандармов и более тысячи мушкетеров на поиски своей дочки, но фея ей покровительствовала и сделала ее незримой для самых искусных ищеек.

Волей-неволей пришлось ему утешиться.

Тем временем инфанта шла да шла. Она ушла далеко, очень далеко, потом еще дальше и везде искала себе работы, но хоть ей из милости и давали поесть, но никто не хотел нанимать ее, такая она была грязнуля. Однажды она пришла в красивый город, у ворот которого стояла мыза, а хозяйке нужна была судомойка, чтобы стирать тряпки, убирать за индюшками да чистить свиное корыто. Эта женщина, увидав грязную странницу, позвала ее к себе, чему принцесса очень обрадовалась, так как она очень устала от долгого пути. Ей отвели дальний угол на кухне, где первое время ей трудно приходилась от насмешек дворни, до того она была грязна и отвратительна в своей ослиной коже. Наконец, к ней попривыкли, да кроме того она так старательно работала, что хозяйка взяла ее под свое покровительство. Она выгоняла овец, во-время загоняла их в загон, пасла индюшек, да так хорошо, что казалось, будто ничего другого никогда и не делала; все спорилось и ладилось под ее золотыми ручками.

Однажды, сидя у светлого родника, где нередко оплакивала она свою печальную судьбу, захотела она полюбоваться на свое отражение в воде, и когда она увидала жуткую ослиную кожу, которая служила ей и платьем и головным покровом, то пришла в ужас. Она так устыдилась своего убора, что принялась отмывать всю грязь с лица и рук, и они стали белей слоновой кости, а чудный румянец ее стал по-прежнему свежим. Ей так поправилось быть красавицей, что захотелось выкупаться, что она и сделала; но опять надо было надевать свою гадкую кожу, чтобы идти на мызу. По счастью, на другой день был праздник, и на досуге она добыла из-под земли свой ларчик, нарядилась, волосы себе напудрила и надела свое прекрасное платье цвета времени. А комнатка у нее была такая маленькая, что шлейф этого прекрасного платья даже негде было развернуть. Красавица принцесса глядела и не могла наглядеться на себя в зеркало, и тут решила она для развлечения по воскресеньям и по праздникам надевать поочередно каждое из своих прекрасных платьев, что и стала выполнять в точности. Она убирала свои красивые волосы цветами да алмазами и частенько вздыхала над тем, что никто не видит ее красоты, кроме овец да индюшек, любивших ее не меньше и в ослиной коже. Ослиной Кожей и прозвали ее на ферме.

Однажды в праздник, когда Ослиная Кожа надела платье цвета солнца, королевич, которому принадлежала эта ферма, возвращаясь с охоты, остановился там отдохнуть. Принц был молод, красив, замечательно строен, и все его очень любили, и отец, и мать его, королева, и весь народ. Его угостили простым деревенским ужином, который он скушал с удовольствием, а потом пошел бродить по дворам, заглядывая во все уголки. Гулял он так и гулял, да и забрался в какой-то темный закоулок, в конце которого увидал запертую дверцу. Любопытство разыгралось у него и он приложил глаз к замочной скважине. Каково же было его удивление, когда он увидал там принцессу, такую красавицу и так разодетую, с таким достойным и скромным видом, что он принял ее за богиню! И такая сильная любовь в нем загорелась в эту самую минуту, что если бы не уважение, которое он возымел к своему прекрасному видению, то он бы тотчас высадил дверь плечом.

С трудом выбрался он из этого темного и мрачного закоулка, и то лишь для того, чтобы поскорей дознаться, кто живет в маленькой каморке. Ему сказали, что — судомойка, которую прозвали Ослиная Кожа, потому что она носит такую кожу; что она такая грязная да засаленная, что никто не хочет ни смотреть на нее, ни говорить с ней, и что взяли-то ее сюда из милости, чтобы пасти овец да индюшек.

Принц остался не очень-то доволен этими объяснениями, но понял, что эти грубые люди ничего не знают и большего от них не добьешься. Он вернулся во дворец короля, своего отца, и так он был влюблен, что рассказать нельзя, а перед глазами у него все стоял прекрасный образ той богини, которую он увидал в замочную скважину. Он ужасно огорчался тем, что не постучался в дверь, и решил непременно это сделать в следующий раз. Но любовный жар возбудил такое волнение в его крови, что в ту же ночь открылась у него ужасная горячка, и вскоре он был почти что присмерти. Королева, его мать, у которой он был единственный сын, не знала, что и делать, так как ни одно лекарство ему не помогало. Тщетно она сулила лекарям самые большие награды: они применяли все свое искусство, но ничто не могло исцелить принца.

Наконец они догадались, что причиной всей этой беды было какое-то смертельное огорчение, и уведомили об этом королеву. Она же, полная нежности к своему сыну, стала заклинать его открыть ей причину его болезни, уверяя, что если все дело в короне, то король, его отец, без сожалений оставит свой трон, чтобы он мог взойти на него, что если он хочет жениться на какой-нибудь принцессе, то даже если бы они воевали с ее отцом, и даже, если бы в это дело были замешаны самые тяжелые обиды, они все равно пожертвовали бы всем, лишь бы доставить ему то, чего ему хочется, — но что она умоляет его не дать себе умереть, так как им не пережить его.

Королева окончила свою трогательную речь тем, что залилась слезами, целуя сына.

— Государыня, — отвечал, наконец, ей принц слабым голосом, — я не изверг, чтобы мечтать о короне отца моего, дай ему бог царствовать долгие годы, а мне быть самым верным и самым почтительным из его подданных! Что до принцесс, о которых вы говорите, то я еще и не помышлял о женитьбе, и вы можете быть уверены, что я настолько покорен вашей воле, что всегда вас в этом деле послушаюсь, чего бы мне то ни стоило.

— Ах, дорогой сынок мой, — продолжала королева, — ничего бы мы не пожалели, чтобы спасти тебе жизнь, но спаси же мою жизнь и жизнь короля, твоего отца: скажи мне, чего тебе хочется, и поверь, что, чего бы ты ни захотел, все будет сделано.

— Ну, хорошо, — ответил принц, — если уж нужно рассказать, чего я хочу, так я вас послушаюсь; было бы преступлением с моей стороны подвергнуть такой опасности вас, дорогих моих. Да, матушка, я хочу, чтобы Ослиная Кожа испекла мне пирожок, и как только он будет готов, пусть его принесут мне.

Королева, удивленная таким странным именем, спросила, что это за Ослиная Кожа.

— Королева, — сказал один из ее гвардейцев, который случайно видел эту девушку, — это самый противный зверь после волка; чернокожая и засаленная, она живет на вашей мызе и стережет индюшек.

— Нужды нет, — сказала королева, — наверно, мой сын, возвращаясь с охоты, попробовал ее стряпни, ну — это прихоть больного; одним словом, я хочу, чтобы Ослиная Кожа (если уж есть такая) немедленно испекла ему пирожок.

Побежали на мызу, позвали Ослиную Кожу и велели ей испечь самый лучший пирожок для принца.

Иные историки уверяют, что в ту минуту, когда принц подсматривал в замочную скважину, Ослиная Кожа его будто бы заметила и что потом, поглядывая на него в маленькое окошечко, она нашла, что он молод, красив и строен, что она его не забыла и нередко это воспоминание заставляло ее вздохнуть ненароком. Но так или иначе, видела ли его Ослиная Кожа или не раз слышала, как его расхваливали, она очень обрадовалась тому, что о ней узнали. Она пошла в свою хижину, заперла за собой дверь, сбросила гадкую кожу, вымыла лицо и руки, причесала свои белокурые волосы, надела корсаж, блистающий серебром, и такую же юбку и принялась делать столь желанный пирожок. Она взяла самой лучшей муки, свежего масла и яиц. И покуда она трудилась, колечко, которое было у нее на пальце — нечаянно, а может быть, и не нечаянно — упало в тесто да и замесилось. Как только пирожок был готов, опять она напялила на себя ужасную кожу, отдала пирожок гвардейцу и спросила у него, как здоровье принца, но он решил, что нечего ему с ней разговаривать, и побежал скорее отнести пирожок принцу.

Принц с жадностью схватил пирожок из рук этого человека и стал его есть с такой быстротой, что лекаря, которые стояли кругом, сказали, что это недобрый знак. И действительно, принц чуть было не подавился колечком, которое оказалось в одном из кусков пирога, но он ловко вытащил его изо рта и тут же стал помедленнее жевать свой пирожок, разглядывая редчайший изумруд на золотом стебельке, который образовывал такое узенькое колечко, что он решил, что уж такое колечко годится только для самого хорошенького пальчика в мире.

Он без конца целовал это колечко, засунул его себе под подушку и вытаскивал оттуда каждую минуту, когда думал, что никто этого не видит. И опять он начал томиться да размышлять, как бы ему увидать ту, которой это колечко было бы впору; если он попросит, чтобы сюда позвали Ослиную Кожу, что испекла пирожок, который он просил, так ведь ее ни за что не позовут, а если рассказать, что он видел в замочную скважину, так ведь над ним будут смеяться и скажут, что это ему померещилось; все эти мысли терзали его зараз, и у него опять повторился приступ горячки. Тогда лекаря, не зная, что дальше делать, объявили королеве, что принц болен от любви.

Королева прибежала вместе с безутешным королем.

— Сын мой, дорогой мой сын, — вскричал удрученный монарх, — скажи нам, кого ты любишь, и клянемся тебе, она будет твоей, хотя бы была самой жалкой холопкой.

Королева, обнимая его, подтвердила ему обещание короля. Принц, растроганный ласками и слезами своих родителей, ответил им так:

— Отец мой и мать, мне совсем не хочется заключать такой брак, который бы вам не понравился, и в доказательство этого, — тут он вынул изумрудное колечко из-под подушки, — скажу вам, что я женюсь на той, кому это колечко будет впору, а ведь нечего и думать, чтобы та, у которой такой хорошенький пальчик, была бы неотесанной крестьянкой.

Король и королева взяли колечко, стали рассматривать его с большим любопытством, и так же, как и принц, решили, что такое колечко может принадлежать только девушке знатного рода. Тогда король, обняв сына и умоляя его выздороветь, вышел, повелел громко бить в барабаны, в трубы трубить и на флейтах играть по всему городу, а глашатаям объявить во всеуслышание, чтобы все девушки шли во дворец примерять колечко и что та, которой оно окажется впору, станет супругой наследника трона.

Первыми прибыли принцессы, за ними герцогини, маркизы, баронессы, но все они только исцарапали себе до крови пальцы, и ни одна не могла надеть колечко. Пришел черед и разным другим красоткам, но как они ни были миловидны, у всех были слишком толстые пальцы. Принц, которому стало лучше, сам примерял колечко. Наконец, позвали дворцовых служанок, но у них ничего не вышло. Уж не оставалось никого, кто бы не применил колечка; тогда принц велел созвать всех поварих, всех кухарок да овечьих пастушек, — и всех привели. Но у них оказались такие толстые короткие красные пальцы, что колечко не лезло дальше ногтя.

— А позвали ли Ослиную Кожу, которая испекла мне пирожок на-днях? — спросил принц. Все стали смеяться и сказали, что нет, куда ее звать, такую грязную да засаленную.

— Пусть сейчас же ее приведут, — сказал король, а то еще будут говорить, что мы кого-то пропустили. — И вот побежали, хохоча и глумясь, за индюшечьей пастушкой.

Инфанта, которая слышала бой барабанов и крики королевских глашатаев, очень забеспокоилась, что ее колечко подняло такую возню и сумятицу. Она любила принца, а ведь настоящая любовь всегда робка и вовсе не тщеславна. Она все время была в страхе, что найдется красавица, у которой будут такие же тонкие пальцы, как у нее самой. И она очень обрадовалась, когда пришли за ней и постучали в ее дверь. Прослышав, что ищут пальчик, которому было бы впору ее колечко, уж не знаю почему, но только она постаралась причесаться покрасивее и надела свой прекрасный серебряный корсаж и юбку, всю обшитую пышными оборками и серебристыми кружевами, усыпанными изумрудами. Как только раздался стук в дверь, она живо накинула на себя Ослиную Кожу и отперла. А те, кто пришли ее звать, сказали, насмехаясь, что король зовет ее к себе, чтобы выдать замуж за своего сына, а потом с громким хохотом повели ее к принцу. Сам принц был очень удивлен чудным ее нарядом и поверить не мог, что она та же самая, кого он видел такой красавицей и так пышно одетой. Грустный и пристыженный своей ужасной ошибкой, он спросил: у нее:

— А это вы там живете, в конце того темного закоулка, на третьем заднем дворе нашей мызы?

— Да, государь, — отвечала она.

— Ну, — сказал он, дрожа и испуская глубокий вздох, — покажите мне вашу руку…

Вот была история, как тут все рты поразинули! И король с королевой, и все камергеры, и все придворные — когда увидали, что из-под черной засаленной кожи показалась тоненькая маленькая ручка, беленькая да розовенькая, а колечко без труда как раз пришлось впору самому хорошенькому и тоненькому пальчику в мире. И когда в это время инфанта чуть-чуть обернулась, кожа свалилась, и она предстала такой красавицей, что принц, как ни был он слаб, упал перед ней на колени и обнял ее с таким жаром, что она вся покраснела, но никто этого не заметил, потому что король с королевой тоже бросились ее обнимать и упрашивать, чтобы она вышла замуж за их сына. Принцесса, смущенная всеми ласками и любовью принца, не успела поблагодарить их, как в эту самую минуту раскрылся потолок и фея Сирени, на колеснице из ветвей и цветов ее имени, спустилась на землю и рассказала с бесконечным изяществом всю историю инфанты.

Король с королевой, обрадованные тем, что Ослиная Кожа оказалась именитой принцессой, удвоили свои ласки, но принц был еще более тронут стойкой добродетелью принцессы, что заставило его полюбить ее еще больше.

Принцу так хотелось поскорей на ней жениться, что он еле-еле согласился выждать немножко, чтобы можно было все приготовить как следует для этой замечательной свадьбы. Король с королевой, которые были без ума от своей невестки, беспрестанно ее ласкали и не выпускали из объятий. Она же заявила, что не может выйти замуж за принца без согласия короля, своего отца, и ему первому послали приглашение на свадьбу, не говоря только, кто невеста. Так потребовала руководившая всем фея Сирени, дабы предотвратить неприятные последствия. И вот, съехались короли со всего света, одни на носилках, другие в кабриолетах, а из более отдаленных стран — на слонах, на тиграх, на орлах. Но всех роскошнее и всех могущественнее был отец инфанты, который, на счастье, уже позабыл о своей глупой любви и женился на королеве-вдове, очень красивой, но от которой у него не было детей. Инфанта бросилась к нему навстречу, он сейчас же узнал ее и обнял с большой нежностью, прежде чем она успела броситься перед ним на колени. Король с королевой представили ему своего сына, которого он дружески обласкал. Свадьбу сыграли с такой пышностью, что и вообразить нельзя. Но молодые не замечали ничего, потому что они только и смотрели что друг на друга.

Король, отец принца, в тот же день увенчал его короной и, поцеловав ему руку, усадил на свой трон, и, как ни противился его благороднейший сын, все-таки пришлось ему повиноваться. Славную эту свадьбу праздновали целых три месяца, но любовь наших супругов жила дольше, и до сих пор любили бы они друг друга, кабы не померли спустя сто лет.

Нравоучение
Нет веры к сказке об Ослиной Коже,
А все же, чтоб детей утешить, насмешить,
Расскажут бабушки ее, и няни тоже,
И будет сказка жить да жить.

Потешные желания (в стихах)

Девице ***
Вы рассудительны, и ясны ваши глазки,
Иначе не решился б я болтать,
Об этой сумасшедшей сказке,
Которую хочу вам рассказать.
Пол-локтя колбасы являются сюжетом…
„Ах, милый друг, не говори об этом,
Какие гадости! Пол-локтя колбасы!“—
Причудница кричит и чопорно и грозно,
Она всегда нежна, всегда серьезна,
И на уме у ней сердечные красы.
Но сказками всегда пленяете вы дивно,
И я заслушиваюсь вас,
Слова текут так просто и наивно,
И кажется, что видишь весь рассказ.
Ведь вам, я думаю, известно:
Отнюдь не выдумкой одной,
Скорей манерою прелестной
Рассказ пленителен живой,
И вам понравится нехитрый голос мой,
Кому хотите, в том готов поклясться честно.
Однажды жид да был на свете дровосек,
Нужда и труд ему порядком надоели,
И он говаривал, что в самом деле
Пошел бы отдохнуть на Ахеронов брег.
Уж сколько лет на белом свете
Он рубит да таскает плахи эти,
А хоть разок бы небо снизошло
К каким-нибудь желаниям его.
Стоял он раз в лесу да долей обижался,
Вдруг — с молнией в руках Юпитер перед ним!
И до чего он испугался —
Пером не передать моим.
„Пощады! — он кричит, бросаясь на колени. —
Досмерти я боюсь богов и привидений,
И жребием доволен я своим!“
Грозой гремит громовый голос бога:
„Не трусь, — он говорит, — к нему твоя тревога!
А жалобами ты мне надоел.
Так слушай! Вот что я решил и повелел,
Я, мощный повелитель мирозданья:
Три раза, что бы ты ни захотел,
Исполнятся твои желанья;
Всем можешь ты располагать,
О счастье рассуди умненько,
Все у тебя в руках; но, раньше чем желать,
Подумай хорошенько
Сказал Юпитер и поднялся в эмпирей,
А дровосек, кому теперь все улыбалось,
Вязанку на плечи да из лесу скорей,
И легонькой какой она ему казалась!
„Ну, ухо надобно держать востро, —
Он говорит себе, — размыслить понемножку,
Подумать толком, как да что“.
Подходит к хижине, кричит в окошко:
„А ну, Фаншон, топи скорее, крошка!
Мы, женушка, теперь с тобою богачи…
Чего ты рот раскрыла? Стой, молчи!“
И рассказал жене все толком, по порядку,
А та уж размечталась тут так сладко,
Мечты ее так горячи;
Однако следует с умом за дело взяться,
А то ведь можно и ни с чем остаться.
„Послушай, Блез, дружок, — супруга говорит, —
Тут всякой спешки надо опасаться,
А то ведь выйдет срам и стыд
У нас с тобой, а надо б постараться.
Давай отложим все на завтра, а пока
Подумаем, поговорим слегка“.
„Ну что ж, и то, — супруг ей отвечает, —
Поди-ка нацеди мне кружечку пивка“.
Вот кружка перед ним, сидит он, попивает;
Огонь играет, жаркий и живой,
Пригрелся дровосек. Хлебнет и вслух мечтает:
„Ишь ведь, как весело очаг-то полыхает,
Эх, славно бы колбаски кровяной
Поджарить пол-локтя…“ Вдруг — смотрит пред собой,
Глаза — на лоб, жена вскочила, изумляясь, —
Громаднейшая колбаса
Ей прямо в руки лезет, извиваясь,
И смотрят оба, вылупив глаза.
Жена, сообразивши, что желанье
Сболтнул он сдуру, кое-как,
Вой подняла, что в наказанье
Ей небом дан такой дурак,
И началось тут причитанье.
Чего ни наплетет жена,
Досадой злой раздражена!
„Ты царства мог иметь, тебе ведь, истукану,
Рубины, жемчуг дорогой
Текли прямехонько в карманы,
А он — вот, нате-ка! — Колбаски кровяной!“
„Да, маху дал я, — ей несчастный отвечает, —
Ну, прямо словно ум в башке померк!
В другой раз…“ — „После дождичка в четверг! —
Она ему. — В другой раз не бывает
Таких чудес, толкуй-ка с дураком!“
Муж бедный слушает и терпит через силу,
Подумал даже, что неплохо б шепотком
Словечко вымолвить и сделаться вдовцом,
И, может быть, оно б и лучше было.
„Вот жизнь собачья-то, — кричит он, — чорт принес
Мне эту колбасу! Вот выдалась обновка!
Тебе, проклятая чертовка,
Ее бы приклеить на нос!“
Судьба тотчас услышала желанье
И тут же в исполненье привела.
Ей к носу колбаса немедля приросла.
Наш дровосек застыл в негодованье.
Фаншон была красива и мила, —
Хорошенькая женка — утешенье, —
А тут, как поглядишь на колбасу,
Нельзя сказать, чтоб это украшенье
Ей было очень уж к лицу.
Хоть место выбрала б иное
И только б говорить мешала ей:
Ведь это для супруга не пустое,
Нет ничего приятнее. Ей-ей,
Вот бы произнести желание такое!
Глядит он на нее и думает: „Мои
Дела поправятся, когда я на прощанье,
Произнеся последнее желанье,
Единым духом прыгну в короли.
В дворце бы жил, не то что в этом хлеве,
Но ведь придется (как бы похитрей!)
Подумать и о королеве;
Пожалуй, не по вкусу будет ей
Сидеть на королевском троне
С таким вот носиком в порфире и короне?
А ну-ка, я ее спрошу,
Пускай сама решает, что ей надо:
Дворец, богатство, всякая услада —
И колбаса при этом на носу,
Иль, уж остаться так, как было, и до века
Прожить женою дровосека,
Но сохранить свою красу?“
И хоть она, конечно, знала,
Как скипетр и корона хороши
И что страшилища на троне не бывало, —
Все королевы так красивы и свежи, —
Но быть желанною — утеха всем невзгодам,
И отказалась ото всей души
Быть королевою и вместе с тем уродом.
И так наш дровосек вернул, что потерял,
Могучим королем не стал,
В карманах золото не зазвенело,
И счастлив был уж тем, что женка помогла
Ему распутать это дело,
И вновь она пред ним такая, как была.
Свои мечты убогие лелеет
Слепой глупец, беспечно в мыслях реет
Да грезой переменчивой живет.
А мало кто из нас умеет
Распорядиться тем, что небо нам дает.

Потешные желания (в прозе)

Жил да был однажды дровосек. И так ему надоело дрова рубить да из лесу таскать, что он не раз уж говаривал, что с удовольствием бы отправился в мир теней на берега Ахерона.

Стоит он однажды в лесу, нарубив изрядную вязанку, и, по обычаю своему, жалуется на судьбу. Вот уже сколько лет он мается, а хоть бы когда-нибудь небо исполнило какое-нибудь его желанье. Добра у него было мало, а желаний — девать некуда. Он бы, например, не отказался стать могучим принцем да на золоте каждый день фазанов кушать. Стоит он, ноет да в затылке чешет.

Вдруг — кругом все потемнело, пронесся по лесу страшный ветер, грянул гром, да так грянул, что у дровосека в глазах потемнело. Потом вдруг откуда-то брызнул ослепительный свет; зажмурился дровосек, а как открыл глаза, так и обмер. Смотрит — перед ним стоит невероятной величины гигант, раза в два выше самой высокой сосны, в руках у него вьются страшно блестящие молнии, а очи сверкают, как зарницы. Задрожал наш дровосек со страху, сообразил, что перед ним сам Юпитер, упал на колени и стал прощенья просить. Ничего ему не надо, и судьбой своей он доволен, только бы живому остаться.

Посмотрел на него светоносный гигант и говорит:

— Не трусь, дровосек. Я явился потому, что ты мне надоел своим нытьем. Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Слушай. Ты можешь теперь высказать три желанья, и я их исполню. Но надо тебе подумать перед тем, как их высказать.

Тут опять страшно загремел гром, засверкали молнии, задрожала земля, и Юпитер унесся ввысь. Дровосек, как был, так и остался с разинутым ртом. Опомнился, схватил вязанку и побежал из лесу вон, поклажи не чуя.

„Ну, — думает он, — теперь надо ухо держать востро“.

Прибегает в свою хижину, швырнул вязанку на пол да и кричит жене:

— Ну, Фаншон, топи же ты скорее, голубушка ты моя! Мы, брат, теперь с тобой богачи… Чего ты рот разинула?

Да и рассказал ей все по порядку.

Жена прямо ног под собой от радости не чует. Вот счастье-то привалило! Однако она была осторожной маленькой женщиной, и ей счастья упустить не хотелось.

— Слушай-ка, Блез, — сказала она мужу, — давай-ка отложим наши желания на завтра, а сегодня подумаем, чего бы нам пожелать.

— Ну что ж, — говорит дровосек, — можно и так. Ну-ка, поди откупорь мне на радостях бутылочку винца, которое у тебя припрятано к празднику.

Принесла ему Фаншон винцо, уселся он у очага, прихлебывает винцо; в очаге весело дрова трещат, огонь шумит. Пригрелся он, да и винцо по жилкам побежало; откинулся, развалился да и говорит:

— Ишь, как огонек-то весело пляшет. В самый бы раз сейчас колбаски кровяной поджарить пол-локтя. Вот бы я хотел…

И не успел он это выговорить, смотрит, а из угла лезет длиннейшая колбаса, извивается, как змея; за ней сковородка, подпрыгивая, катится; солонка, как лягушка, прыгает, и вся эта компания в очаг норовит, в огонь лезет.

Вскочили тут дровосек с женой, смотрят друг на друга да на эту удивительную процессию. Тут жена догадалась, что это он сдуру желанье выговорил не подумав, и принялась его ругать:

— Ах ты, такой-сякой, да что ж ты наделал! Ты бы мог великим королем стать, все карманы бы алмазами да золотом набить, а ты, дурак, колбаски попросил!

И пошла и пошла причитать да пробирать.

— Эх — говорит дровосек, — маху я дал. Ну, уж в другой раз я…

— Дожидайся, — она ему кричит, — после дождичка в четверг! Такое счастье в руки далось, а он…

И принялась его ругать еще пуще.

Стоит он и слушает. И так досада берет, а тут еще ее причитанья слушать. Захотелось ему даже пожелать, чтобы она куда-нибудь провалилась. А она еще пуще, еще пуще. Тут — и он не выдержал, стали они вместе кричать.

— Ах ты, чтоб тебе! — кричит муж. — Вот ведь наказанье мне с этой проклятой колбасой.

А колбаска уж жарится на сковородке, сама с боку на бок поворачивается, солонка подпрыгивает и, где надо, солит. Пахнет вкусно, прямо слюнки текут.

— Так тебе и нужно, дурень ты, дурень, — отвечает ему жена.

— Молчи ты, ведьма, — отвечает он ей всердцах, — хоть бы тебе эта колбаса к носу приклеилась!

И не успел он эти слова выговорить, как колбаса прямо с огня — фьють! — вылетела да жене к носу и пристала, а сковородка и солонка обратно на полку в один миг прибежали.

Завыла жена от горячей колбасы, запрыгала, хочет оторвать — не тут-то было! — не оторвешь, и больно, точно она себе нос оторвать хочет. Смотрит на нее дровосек, совсем обалдел. Была у него хорошенькая молоденькая жена, а теперь вон какое чудовище. Воет жена, плачет, по колбасе горькие слезы катятся, а слова сказать не может: колбаса ей говорить мешает.

Смотрит на нее дровосек и думает:

„Еще хорошо, что она говорить не может, а то бы уж она мне наговорила! Что же мне теперь делать? Положим, ведь у меня еще желанье осталось, и я могу в один миг сделаться самым великим и самым грозным королем. Но ведь она тогда станет королевой, а пожалуй, ей не понравится на троне сидеть с жареным колбасным носом. Спрошу-ка ее, что она хочет — или быть королевой с таким вот черно-красным длиннейшим носом, или уж опять быть женой дровосека, но чтобы у нее был такой же славненький носик, как и раньше“.

Спросил он у нее, а она головой замотала, — не хочу, дескать, быть я носатой королевой. Хоть она и знала, что про королеву никто не посмеет дурного слова сказать, а все-таки уродом-то быть не охота.

Выговорил он последнее желанье, и колбаса исчезла. Так наш дровосек ничего не получил и рад был, что хоть хуже не стало.

Приложение Сказки Леритье-де-Виллодон, д’Онуа, Лепренс-де-Бомон

Леритье-де-Виллодон Ловкая принцесса, или Приключения Вострушки (Новелла)

Графине де-Мюра
Вы пишете прелестнейшие новеллы в стихах, и ваши стихи столь же нежны, сколь естественны. Мне бы хотелось, очаровательная графиня, рассказать вам: в свою очередь одну новеллу, хотя я и не знаю, развлечет ли вас она. У меня сегодня настроение мещанина во дворянстве, мне не хочется писать ни прозой, ни стихами, не хочется мне ни высоких слов, ни блеска, ни рифм, — мне хочется говорить наивным языком. Словом, меня привлекает простой рассказ, изложенный разговорной речью, — мне хочется только вывести некоторое нравоучение.

Нравоучительна моя сказочка в достаточной мере, и этим она должна вам понравиться. Она основывается на двух пословицах вместо одной: такова нынче мода, и вы их любите, а я с удовольствием следую обычаю. Вы увидите, как наши предки умели доказывать, что для того, кто любит ничего не делать, жизнь превращается в полный беспорядок, или, говоря их словами, — праздность есть мать всех пороков, и вам, конечно, понравится их способ доказательства. Вторая пословица гласит, что надо всегда быть настороже; вы, конечно, понимаете, что я говорю о пословице: недоверие есть мать безопасности.

Любовь лишь те сердца пленяет,
Каких ни труд, ничто не занимает.
II если ловкий волокита страшен вам
И поглупеть от страсти вы боитесь, —
Красавицы, чтоб мир был сохранен сердцам,
Вы делом позаймитесь.
Но если, так иль сяк, а вам судьба — любить,
То бойтесь вы судьбу соединить,
Не зная,
Кого избрали вы, кто вас увлек, играя.
Страшись, чтоб около тебя
Не шел один из тех, кто с видом кротким,
Не зная, что сказать красоткам,
Вздыхает громко, не любя.
Беги от россказней любовных,
Да рассуди толково, что и как,
Немало ведь любовных врак
Из уст точится суесловных.
Да берегись всегда любовников таких,
Что с первых слов кипят в восторгах золотых
И пламенем живым клянутся;
Насмешкой остудите их:
Ведь надо много дней больших,
Чтоб сердце смело встрепенуться.
Смотри, чтоб нежные слова
Не сразу б гордость заменили сном беспечным, —
Должна подумать голова
О счастье и спокойствии сердечном.
Но я не мечтаю об этом, сударыня, я пишу стихи: вместо того чтобы следовать вкусам господина Журдена, я рифмую подобно тому, как это делал Кино. Но сейчас я спешу перейти как можно скорее к простои речи, опасаясь старой ненависти, которую питали к этому милому моралисту, и опасаясь также, как бы меня не обвинили в том, что я его обкрадываю и рву на куски, как многие бессовестные авторы ныне делают.

Во время первых крестовых походов король, уж не знаю какого европейского королевства, решил пойти войной на неверных в Палестину. Перед тем как предпринять столь долгое путешествие, он привел в такой блестящий порядок дела своего королевства и передал управление такому искусному министру, что на этот счет он был совершенно спокоен. Гораздо больше тревожила государя нашего забота о его семье. Совсем недавно умерла королева, его супруга, не было у него сыновей, но он был отцом трех принцесс, молодых девушек на выданье. Летопись не сохранила нам их настоящих имен; знаю я только, что так как в счастливые те времена простота народная без обиняков давала прозвища видным особам по добрым их качествам или по недостаткам, то старшую принцессу прозвали Разиней, что по-нашему означает ленивицу, вторую Болтушкой, а третью Вострушкой, и эти прозвища как раз подходили к характерам трех сестер.

Никогда еще не видано было такой ленивицы, как Разиня. Раньше часа пополудни не могла она проснуться, в церковь тащили ее прямо с кровати, и шла она непричесанная, платье расстегнуто, пояс надеть позабудет, и нередко на правой ноге одна туфля, а на левой совсем другая. Кое-как за целый день, бывало, подберут ей одинаковые, но никак нельзя было ее уговорить обуться не в туфли, потому что она считала невыносимо трудным надеть башмаки. Когда, бывало, Разиня пообедает, то начнет одеваться и провозится до самого вечера, а там до полуночи кушает да балуется. Потом начнет раздеваться на ночь и все так же медленно, как днем одевалась, так что спать она укладывалась, когда уж совсем рассветет.

Болтушка проводила время совсем по-иному. Эта принцесса была очень живого нрава и очень мало собой занималась, но до того она любила поговорить, что как, бывало, проснется, так рта и не закроет, пока не заснет. Она знала истории всех неудачных браков, всех нежных связей, всех волокитств, не только при дворе, но и у самых что ни на есть скромных горожан. Она наизусть знала, какие женщины обкрадывают свое хозяйство, чтобы заказать себе самую ослепительную прическу, и ей в точности было известно, сколько зарабатывает горничная княгини такой-то и дворецкий маркиза такого-то. Чтобы разузнать обо всех этих делишках, она беседовала со своей кормилицей да своей портнихой с таким удовольствием, какого не получила бы от беседы с посланником, а потом все уши, бывало, прожужжит этими сплетнями всем, начиная с короля, своего отца, до последнего лакея, потому что ей все равно было, с кем бы ни говорить, лишь бы только поговорить.

Непреодолимая ее любовь к болтовне имела еще и другие дурные последствия. Несмотря на высокое ее положение, ее болтовпя за-панибрата давала повод придворным любезникам приставать к ней со своими нежностями. Она выслушивала их затейливые комплименты попросту, лишь бы не лишиться удовольствия поговорить, а все потому, что ей нужно было, во что бы то ни стало, с утра до вечера либо слушать, либо болтать пустяки. Болтушка, так же как и Разиня, никогда не могла ни подумать, ни рассудить о чем-нибудь, ни книжку почитать; хозяйством домашним она себя тоже не беспокоила, а иголка или веретено ее вовсе не занимали. Таким-то образом эти две сестры в вечном праздности никогда не утруждали ни рук своих, ни головы.

Младшая сестра этих двух принцесс была совсем другого нрава. Она непрестанно заботилась и о себе и о своем образовании, была очень живая, всех заражала своей живостью и всегда старалась, чтобы все при этом шло по-хорошему. Она чудесно танцовала, пела, играла на разных инструментах, очень ловка была во всяких рукодельях, любезных прекрасному полу, вела в большом порядке королевское хозяйство и следила, чтобы мелкие служки поменьше добра растаскивали, ибо уже в те времена они не упускали случая обокрасть своего государя.

Но ее таланты на этом еще не кончались; она была кроме того весьма рассудительна, и так много было у нее здравого смысла, что она, бывало, всегда найдется в самом трудном положении. Эта юная принцесса раскрыла однажды своей прозорливостью опасную западню, которую приготовил королю, ее отцу, один коварный посланник, и раскрыла она ее в ту минуту, как король уж готов был подписать важную бумагу. Тогда, чтобы наказать вероломство посланника и его повелителя, король изменил текст соглашения, изложив его в выражениях, которые ему подсказала его дочь, и, таким образом, в свою очередь обманул обманщика. Юная принцесса открыла также однажды плутню одного министра, и по ее совету отец сделал так, что предательство этого человека обратилось против него же. Принцесса не однажды еще выказывала прозорливость и остроту ума, и так часто это случалось, что в народе ее прозвали Вострушкой. Король любил ее гораздо больше, чем других дочерей, и так он надеялся на ее здравый ум, что если бы у него не было детей, кроме нее, он бы уехал на войну, нимало не беспокоясь. Но так как он не доверял своим старшим дочерям, то он только и мог положиться что на Вострушку. И вот, чтобы быть уверенным в своей семье, — потому что он ничего не опасался со стороны своих подданных, — принял он некоторые меры, о которых я сейчас расскажу.

Вы, очаровательная графиня, столь сведущи во воем, касающемся древности, что я не смею сомневаться в том, что не раз вы слышали о могущественных чарах фей. Король, о котором я вам рассказываю, был давнишним другом одной из этих искусных женщин. Поехал он к ней и рассказал о том, как беспокоится о своих дочерях.

— Я беспокоюсь, — сказал король, — только о двух старших; конечно, они никогда не поступят против своего долга, но они так неразумны, так неосторожны, ничем они на белом свете не заняты, и я боюсь, как бы они, когда я уеду, не увлеклись от нечего делать какой-нибудь сумасшедшей затеей. Что до Вострушки, то я уверен в ее добродетели, но не хочу выделять ее из остальных, — я решил поступить и с нею так же, как и с другими. Поэтому, премудрая фея, прошу я вас сделать мне три хрустальных прялки для моих дочерей, причем вы сделаете их так искусно, что каждая прялка должна и один миг сломаться, ежели принцесса, которой она будет принадлежать, поступит противу своего достоинства.

Так как фея была одной из самых искусных, то они дала королю три очарованных прялки, наделенных свойствами, необходимыми для осущеетвления его намерения. Но королю и этих предосторожностей было еще недостаточно, поэтому он заключил всех трех принцесс в очень высокую башню, которая стояла в пустынном месте. При этом король сказал принцессам, что повелевает им жить в этой башне все время, пока он будет в отъезде, и запрещает им принимать у себя кого бы то ни было. Он отстранил от них всех слуг и служанок, потом преподнес им очарованные прялки, объяснив волшебные их свойства, обнял своих дочерей, запер двери башни, взял с собой ключи, да и уехал.

Вы, может быть, подумаете, госпожа моя, что принцессам в их башне грозила голодная смерть? Вовсе нет: к одному из окон башни приделали крепкий блок, повесили на него веревку, а к веревке принцессы привязывали корзинку, которую каждый день спускали вниз. В эту корзиночку клали им провизию на целый день, а они, подняв корзинку наверх, старательно втягивали и всю веревку к себе в комнату.

Разиня и Болтушка вели в этом одиночестве жизнь, которая их приводила в отчаяние; до того они там скучали, что и рассказать нельзя. Однако пришлось запастись терпеньем, так как им сделали такие страшные прялки, что они боялись и шагу ступить, как бы те вдруг не сломались.

Ну, а Вострушка, так та вовсе не скучала; ее веретено, иголка да музыкальные инструменты Забавляли ее, а кроме того, по приказу министра, который управлял страной, в корзинку принцесс клали для них письма, которые осведомляли их обо всем, что происходило в королевстве, а также и за его пределами. Так повелел король, и министр, чтобы услужить принцессам, аккуратно выполнял его распоряжение. Вострушка с интересом читала эти письма, и они очень ее развлекали. Другие же две сестры нимало ими не интересовались. Они говорили, что слишком огорчены, чтобы забавляться такими пустяками. И они играли в карты, чтобы не скучать, пока отец в отлучке.

Так грустно они жили и ворчали на судьбу. Думаю, не раз они повторяли, что лучше родиться счастливым, чем королевским сыном. Частенько сиживали они у окна башни, чтобы, по крайней мере, посмотреть на то, что делается вокруг. И вот однажды, когда Вострушка сидела у себя за рукоделием, увидали ее сестры из окна, что к подножью их башни подошла бедная женщина в изодранном рубище, взывая к ним о сострадании. С воздетыми руками умоляла она позволить ей войти в их замок, говоря, что она несчастная чужеземка, что она знает всякую работу и будет им служить верой и правдой. Принцессы вспомнили было о приказании отца, никого не пускать в башню, но Разине до того надоело все себе самой делать, а Болтушке так было скучно, что не с кем, кроме сестер, поговорить, и так им захотелось — одной, чтоб ее причесали как следует, а другой, чтобы у нее было еще с кем посудачить, что они решили пустить к себе бедную чужеземку.

Подумайте, сестрица, — сказала Болтушка, — может ли это быть, чтобы королевское запрещение касалось людей вроде этой бедняжки?

Я думаю, что ее можно пустить, ничего не опасаясь.

— Делайте, как знаете, сестрица, — ответила ей Разиня.

Болтушка только этого и ждала. Она опустила сейчас же вниз корзинку, бедная женщина уселась в нее, и принцессы подняли ее наверх на блоке.

Когда женщина предстала пред их очами, им стало противно, до того были грязны ее одежды. Они решили ее переодеть, но та сказала, что переоденется завтра, а сейчас она хочет им послужить да помочь. Пока она это говорила, Вострушка вошла в комнату. Младшая сестра была очень удивлена, увидав незнакомку со своими сестрами. Те ей рассказали, как это случилось, и Вострушка, видя, что уже ничего не поделаешь, притворилась, что вовсе не огорчена их неосторожностью.

Тем временем новая прислужница принцесс уже несколько раз успела обежать весь замок, под предлогом, что надо то и другое сделать, а на самом деле чтобы получше рассмотреть расположение комнат. Потому что, госпожа моя, уж не знаю, догадались ли вы или нет, но только эта мнимая нищенка была так же опасна этому замку, как принц Ори, вошедший в монастырь переодетой беглой аббатиссой.

Чтобы не мучать долее ваше любопытство, скажу вам, что это существо, покрытое лохмотьями, был не кем иным, как старшим сыном могущественного короля, соседа отца наших принцесс. Этот юный принц был одним из самых изобретательных умов своего времени и распоряжался, как хотел, своим отцом, хотя, впрочем, для этого и не требовалось много ума, потому что у короля этого был такой добрый и податливый нрав, что его прозвали Добряком. Ну, а принца, который был известен только своими хитростями да увертками, прозвали в народе На-хитрости-богат, или Хитрая-Голова.

У него был младший брат, у которого было столько же хороших качеств, сколько у старшего недостатков, и все-таки, несмотря на разницу в нравах, оба брата были так дружны, что все удивлялись. Кроме доброй души, младший так был хорош собой и такой он был стройный да складный, что его прозвали Красавчик. Как раз принц Хитрая-Голова и посоветовал когда-то посланнику короля, своего отца, заманить отца наших принцесс в коварную ловушку, и только хитрость Вострушки обернула это дело против них. Хитрая-Голова и раньше недолюбливал короля, отца наших принцесс, а после этого случая и вовсе возненавидел. И вот, когда он узнал, какие предосторожности принял король, уезжая, он решил доставить себе опасное удовольствие обмануть осторожность столь заботливого отца. Хитрая-Голова выпросил под разными вымышленными предлогами у короля, своего отца, позволение отправиться путешествовать и придумал, как ему проникнуть в башню принцесс, что, как вы видели, ему и удалось.

Осматривая замок, принц приметил, что прохожие легко могли бы услышать, что происходит в нем, и поэтому решил оставаться целый день ряженым, потому что, если бы принцессы его разглядели, они легко могли бы позвать на помощь и наказать его за дерзкую выходку. Итак, целый день он ходил в лохмотьях и притворялся нищенкой, а вечером, когда три сестры поужинали, Хитрая-Голова скинул свое рубище и появился перед ними в богатой одежде рыцаря, весь в золоте и драгоценных камнях. Бедные принцессы так перепугались, увидя его, что тут же бросились бежать со всех ног. Вострушка и Болтушка, которые были порезвее, успели спрятаться к себе в комнаты, ну, а Разиню, которая и ходить-то не привыкла, не то что бегать, принц в тот же миг и поймал.

Он сразу бросился к ее ногам, объявил, кто он такой, и сказал, что молва о ее красоте и ее портреты заставили его покинуть пышный двор, чтобы предложить ей свою любовь и верность. Разиня сперва так растерялась, что слова вымолвить не могла, но он, стоя на коленях перед ней, так нежно ее уговаривал, так уверял, с таким жаром заклинал ее быть его супругой тотчас же, нимало не медля, что она по своей природной вялости, которая не давала ей силы спорить, сказала ему беспечно, что верит его искренности и согласна разделить его судьбу. Она и не подумала о том, чтобы обставить какими-нибудь церемониями заключение их брака, с нее было довольно этого разговора; но в эту минуту уронила она свою прялку, а та и разбилась на тысячу кусочков.

Тем временем Болтушка и Вострушка были в ужасном беспокойстве; каждая из них добежала до своей комнаты и там заперлась. Эти комнаты были довольно далеко одна от другой, так что ни одна из них не знала, что случилось с другими сестрами, и они провели ночь глаз не смыкая. Утром коварный принц повел Разиню в нижнюю комнату, выходившую в сад, и там принцесса сказала Хитрой-Голове, что она очень беспокоится за своих сестер, а пойти к ним боится, потому что они наверное будут ругать ее за замужество. Принц ответил ей, что он сам им об этом объявит, и, поговорив с ней, вышел да и запер Разиню в комнате так, что она этого и не заметила. А сам стал старательно искать принцесс.

Некоторое время он никак не мог догадаться, где они заперлись. Но, наконец, Болтушка не выдержала, она так любила поговорить, что стала говорить сама с собой и сама себе жаловаться; принц услыхал это, подошел к двери и увидел Болтушку в замочную скважину. Хитрая-Голова стал с ней говорить через дверь и сказал ей то же самое, что и ее сестре: что только для того и вознамерился он проникнуть в их башню, чтобы предложить ей свое сердце и верность. Он с таким жаром восхвалял ее красоту и ум, что Болтушка, которая была совершенно уверена в своих замечательных качествах, оказалась столь глупа, что поверила его словам. Она ответила ему целым потоком слов, которые были не так уже нелюбезны. Видно, действительно, эта принцесса без ума любила поговорить, раз уж она могла болтать в такую минуту. Ведь она была в ужасном унынии, уж не говоря о том, что ничего не еда с (вечера, потому что у нее в комнате ничего съедобного припасено не было. Она была страшно ленива и никогда ни о чем и не мечтала, лишь бы ей только поговорить; ни о чем дельном она никогда не задумывалась, а если ей что нужно было, так она просила Вострушку, эта же милая принцесса была столь же трудолюбива и предусмотрительна, сколь сестры ее — ленивы и рассеянны; поэтому у Вострушки в комнате вечно были и марципаны, и мармелад, и варенье, сухое и жидкое, и все это она сама приготовляла. И вот Болтушка, у которой ничего этого не было, побуждаемая голодом и нежнейшими уверениями принца из-за двери, наконец, отворила ее своему обольстителю. И когда она отворила, он в совершенстве разыграл перед ней комедию: он хорошо выучил роль.

Затем они вышли вдвоем из комнаты и отправились в буфетную замка, где было приготовлено разнообразное угощенье, так как ведь корзинка всегда снабжала принцесс заранее. Сперва Болтушка огорчалась тем, что не знала, что случилось с ее сестрами, но потом забрала она себе в голову, уж не знаю почему, что обе они заперлись у Вострушки в комнате, а уж там у них всего вдоволь. Хитрая-Голова поддержал ее в этом убеждении и сказал, что вечером пойдет к ним. Однако она не согласилась и решила, что надо пойти тотчас же, как только они покушают.

Наконец принц и принцесса накушались вдоволь, и когда завтрак был окончен, Хитрая-Голова попросил, чтобы она ему показала парадные покои замка. Он подал: принцессе руку, и они пошли туда, а когда пришли, то принц снова стал уверять ее в своей любви, а также рассказывать ей о том, как ей будет хорошо, когда она выйдет за него замуж. Он сказал ей так же, как и Разине, что она должна сейчас же сделаться его женой, а если раньше рассказать об их помолвке сестрам, то они не преминут воспротивиться этому, потому что как, без сомнения, самый могущественный из соседних принцев он представлял бы скорее партию для старшей сестры, а не для нее; и старшая принцесса уж ни за что бы не согласилась на их союз, столь для него желанный. Болтушка долго судачила с ним об этом, но безо всякого толка, и, наконец, решилась на такой же необыкновенный поступок, как и ее сестра: она согласилась стать женой принца, а о своей хрустальной прялке тогда только вспомнила, когда та разбилась на сотню осколков.

Вернулась к вечеру Болтушка в свою комнату вместе с принцем, и первое, что увидала там принцесса, была ее хрустальная прялка, разбившаяся на мелкие кусочки. Она очень смутилась при этом зрелище, а принц спросил о причине ее смущения. Она так любила поболтать, что умолчать о чем-нибудь была неспособна и по глупости открыла Хитрой-Голове тайну прялок. А принц злодейски порадовался, что отец принцесс узнает о дурном поведении своих дочерей.

У Болтушки тем временем пропало всякое желание идти к сестрам: она не без основания боялась, что они не одобрят ее поведения. Но принц предложил сам отправиться к ним, обещая, что он сумеет уговорить их. Поверив ему, принцесса, не спавшая всю ночь, прилегла и задремала, а как только она заснула, принц вышел из комнаты да и запер ее на ключ, как уже сделал с Разиней.

Не правда ли, прелестная графиня, Хитрая-Голова был отъявленный злодей, а эти две принцессы были малодушны и крайне неосторожны? Я очень сержусь на всю эту компанию и не сомневаюсь, что и вы — тоже; но не беспокойтесь, все они получат по заслугам. И только наша умница, храбрая Вострушка, будет награждена.

Когда коварный принц запер Болтушку, побежал он по всем комнатам дворца, заглядывая в каждую, и так как все они были отперты, то он решил, что в той единственной комнате, которая оказалась запертой изнутри, и спряталась от него Вострушка.

Так как у него для всех была заготовлена одна любовная речь, он и перед дверью Вострушки стал говорить то же самое, что говорил ее сестрам. Но эта принцесса была не так проста, как старшие сестры, и очень долго ничего ему не отвечала. Наконец, видя, что он знает, что она в этой комнате, она сказала ему, что если действительно он питает к ней такую глубокую и искреннюю нежность, то пусть спустится в сад и затворит за собой дверь, а после этого она поговорит с ним через окошко, которое выходит в сад.

Хитрая-Голова и слышать о том не захотел, а так как принцесса по-прежнему отказывалась отпереть ему дверь, то злой принц, вне себя от нетерпения, достал крепкое полено да и высадил им дверь. Но тут он увидал, что в руках у Вострушки здоровенный молоток, который позабыли случайно в чуланчике около ее комнаты. От волнения она раскраснелась, и хоть в очах ее ничего доброго он не увидал, все же она показалась Хитрой-Голове восхитительно красивой. Он хотел броситься к ее ногам, но она, отбежав от него, гордо ему сказала:

— Если вы, принц, приблизитесь ко мне, я разобью вам голову этим молотком.

— Как, прекрасная принцесса, — воскликнул тогда лицемерный принц, — любовь, которую я питаю к вам, вызывает у вас такую ненависть?!

И снова начал он ее превозносить, но уж из другого угла комнаты, и уверять, что весь горит любовью к ней, потому что столько наслышался о ее красоте и удивительном разуме. Он добавил, что только для того и явился переодетым, чтобы почтительнейше предложить ей свою руку и сердце, и что она должна ему простить выломанную дверь, потому что случилось это только от непомерной страсти. И кончил он тем, что стал ее уверять, как и сестер, что ей будет очень, хорошо, если она станет его женой как можно скорее. Еще он сказал, что не знает, куда укрылись принцессы, ее сестры, потому что, думая только о ней, он не стал их разыскивать. Хитрая принцесса, сделав вид, что она смягчилась, ответила ему, что надо пойти за сестрами, и тогда они все вместе решат это дело, но Хитрая-Голова возразил ей, что никак на это согласиться не может, потому что ее сестры по праву старшинства непременно воспротивятся этому.

Подозрения Вострушки, которая не зря не доверяла коварному принцу, еще больше усилились, когда она услышала его ответ. Дрожа за участь сестер, она решила одним разом и за них отомстить и самой избежать той же беды, которой, как она думала, они уже подверглись. И вот юная принцесса сказала Хитрой-Голове, что она с радостью принимает его предложение, но только она слышала, что браки, которые заключаются вечером, всегда бывают несчастными, поэтому она просит его отложить церемонию и соединить их судьбу завтра утром. Она прибавила, что обещает ни о чем не рассказывать принцессам и просит оставить ее ненадолго одну, чтобы ей помолиться; а потом она отведет его в комнату, где для него найдется очень хорошая постель, а она запрется у себя до завтра.

Хитрая-Голова был не очень-то храбрым малым, а тут, видя, что у принцессы в руках здоровенный молоток и она помахивает им будто веером, принц, говорю я, решил с ней согласиться и вышел, чтобы она могла помолиться. Не успел он далеко отойти, как Вострушка бросилась приготовлять ему постель как раз над сточной канавой замка, отверстие которой выходило в одну из комнат. Эта комната была такая же опрятная, как и все остальные, но в полу было широкое отверстие, куда выбрасывали все отбросы и нечистоты из замка. Вострушка положила на эту дыру крест-на-крест две тоненькие жерди, потом сверху все накрыла чистой постелью и возвратилась к себе в комнату. Через минуту вернулся Хитрая-Голова, и принцесса отвела его туда, где приготовила ему постель, и ушла.

Принц, как был, не раздеваясь, бросился на постель, под его тяжестью тоненькие жерди сразу сломались, и он, не удержавшись, свалился на самое дно сточной канавы, посадив себе двадцать шишек на голове и весь разбившись. От падения принца громкий шум раздался в трубе, а комната Вострушки была неподалеку; она сейчас же поняла, что хитрость ее удалась наславу, и втайне очень тому порадовалась. Нельзя и описать ее восхищения, когда она услыхала, как он барахтается в сточной канаве. Он вполне заслужил такое наказание, и принцессе было отчего радоваться. Но сейчас ей было не до радости, так как она думала о своих сестрах. Первым делом побежала она их искать. Болтушку найти было не трудно. Хитрая-Голова, заперев ее на двойной запор, оставил ключ в двери. Вострушка вбежала в комнату, и от шума ее шагов сестра мигом проснулась. Ей стало очень стыдно, когда она увидала Вострушку. Тут Вострушка рассказала ей, как она отделалась от лукавого принца, который явился, чтобы их обесчестить. Болтушка перепугалась, точно около нее гром грянул, потому что, несмотря на бесконечные свои пересуды, она была так мало просвещена, что, как глупенькая, поверила всему, что ей говорил принц. Есть еще такие дурочки ни белом свете.

Скрывая свое жестокое горе, встала эта принцесса и пошла вместе с Вострушкой искать Разиню. Они обошли все покои замка и не нашли ее. Наконец Вострушка решила, что она, наверное, находится в комнатах около сада, и там они нашли ее, полуживую от горя и слабости. Ведь целый день она ничего не ела. Принцессы оказали ей всякую помощь, а потом вместе выяснили все, что произошло. Этот разговор поверг Разиню и Болтушку в смертельную тоску, а потом они все трое пошли отдохнуть.

Хитрая-Голова провел очень плохую ночь. Занялся день, но и он был невеселый. Принц находился в подземной канаве. Еще хорошо, что там было так темно, и он не мог видеть, в какой грязи он находился. Наконец, совершенно измучившись, он нашел-таки выход из своей западни, которая выходила в речку, довольно далеко от замка. Кое-как сумел он обратить на себя внимание людей, которые ловили рыбу в речке. Они вытащили его оттуда в таком виде, что им, добрым людям, жалко его стало. Доставили его ко двору короля, его отца, где он мог отдохнуть и вылечиться. Но неудача, которая его постигла, заставила его так возненавидеть Вострушку, что он больше думал о мести, чем о выздоровлении.



Вострушка зажила теперь очень печально. Добрая слава была ей дороже жизни, а постыдная слабость сестер приводила ее в такое отчаяние, что она ничего с ним поделать не могла. Однако обе ее сестры так плохо себя чувствовали после своих недостойных свадеб, что постоянству Вострушки предстояло новое испытание. Тем временем Хитрая-Голова, который и так был ловким плутом, призывал на помощь всю свою хитрость, чтобы стать всеплутейшим. И сточная канава и синяки — все это не так его огорчало, как то, что ему пришлось встретить человека, который его перехитрил. Его крайне занимало, что вышло из двух его женитьб, и вот, чтобы поискушать больных принцесс, он велел принести под окна их замка два больших ящика с деревьями, отягощенными прекрасными плодами. Разиня и Болтушка, часто торчавшие у окон, тотчас же заметили эти плоды, и тут же им страшно захотелось их покушать; они стали приставать к Вострушке, чтобы та спустилась и корзинке и нарвала этих плодов. Доброта младшей принцессы была так велика, что она, чтобы побаловать своих сестер, спустилась вниз и принесла им прекрасных плодов, которые те и съели с величайшей жадностью.

На другое утро появились новые плоды. Снова жадность пробудилась у принцесс, и снова Вострушка решилась им угодить, но на этот раз слуги Хитрой-Головы, сидевшие в засаде, не прозевали ее так, как прозевали они в первый раз: схватили они Вострушку и увлекли ее с собой на глазах сестер, которые волосы на себе рвали от горя.

Люди Хитрой-Головы притащили Вострушку в деревенский домик, где их принц оставался до своего выздоровления. Так как он был в страшной ярости на эту принцессу, то стал ее всячески ругать, а она на это отвечала со стойкостью великой души, достойной героини, какой она и была. Наконец, продержав ее пленницей несколько дней, велел он ее свести на вершину высоченной горы и сам через минуту явился туда. Тут он ей сказал, что сейчас ее убьют таким способом, что отомстят за все, что она ему сделала. Затем вероломный этот принц показал ей на бочку, всю утыканную изнутри перочинными ножиками, бритвами, да кривыми гвоздями, и сказал, что для того, чтобы наказать ее по заслугам, посадят ее в эту бочку да и скатят с самого верха горы вниз.

Хоть Вострушка и не была римлянкой, она не больше испугалась казни, чем Регул, которому тоже когда-то грозила подобная участь. Юная эта принцесса сохранила всю свою стойкость и даже всю находчивость. А принц, вместо того чтобы залюбоваться геройским ее характером, еще больше разъярился и решил поторопиться с казнью. С этой целью наклонился он к отверстию бочки (которая должна была отомстить за него), чтобы убедиться, что там достаточно натыкано всяких смертоносных орудий. Вострушка, когда увидала, как внимательно занялся бочкой ее мучитель, не теряя ни минуты, втолкнула его в бочку да и скатила с самого верха горы вниз, не дав ему и опомниться. Вслед за тем бросилась она бежать со всех ног. Слуги принца, которые с крайним огорчением смотрели на то, как жестоко хочет расправиться их повелитель с этой очаровательной принцессой, и не подумали бежать за ней и ловить ее. Да кроме того, они так напугались тем, что случилось с принцем, что ни о чем другом и думать не могли, как только о том, как бы им остановить бочку, которая с грохотом неслась вниз. Но все их старания ни к чему не повели: бочка скатилась к самому подножию горы, и там только вытащили они принца, покрытого тысячью ран.

Это несчастие с Хитрой-Головой повергло в отчаяние и короля Добряка и принца Красавчика. Ну, а их подданные, те вовсе этим не огорчились. Хитрую-Голову все ненавидели и даже удивлялись, что младший принц, который был так благороден и великодушен, мог любить своего недостойного старшего брата. Но уж таков был добрый нрав принца Красавчика, что он очень был привязан ко всем своим родным, а Хитрая-Голова всегда так ловко выказывал ему свою дружбу, что этот благородный принц никогда бы не позволил себе не отвечать ему тем же. Красавчик ужасно скорбел о ранах своего брата и принял все меры, чтобы вылечить его поскорее. Однако, несмотря на то, что все только и старались, как бы исцелить Хитрую-Голову, ничего ему не помогало; наоборот, раны его, казалось, все больше и больше разбаливались и грозили ему долгим страданием.

После того как Вострушка избавилась от ужасной опасности, она счастливо достигла замка, где оставила своих сестер; но скоро ей пришлось испытать новые огорчения. У обеих старших принцесс родилось по сыну, и Вострушка была этим очень озабочена. Однако она ничуть не упала духом. Она так хотела скрыть позор своих сестер, что решилась еще раз на отважное предприятие, хотя и знала всю его опасность. Она приняла все меры предосторожности, какие только может внушить благоразумие, для того чтобы ее новый замысел мог удасться. Она переоделась мужчиной, положила детей сестер в ящички, где были сделаны отверстия, в которые малютки могли бы дышать, села на лошадь, взяла с собой эти ящички да еще кое-что и таким образом приехала в столицу Добряка, где находился Хитрая-Голова.

Когда Вострушка приехала в город, она узнала, что великолепные награды, которые раздавал принц Красавчик за лечение своего брата, привлекли ко двору всех шарлатанов Европы, — ибо в те времена расплодилось множество всяких проходимцев без дела и без уменья, которые выдавали себя за замечательных людей, получившх от неба дар исцелять все болезни. Этим людям, единственная наука которых состояла в ловкой плутне, всегда ведь очень верили в народе. Они умели расположить к себе и поразить необыкновенным нарядом и странными именами, которые они принимали. Такие лекаря никогда не остаются на своей родине, а то, что они прибыли издалека, нередко поддерживает веру в них у простого люда.

Изобретательная принцесса, разузнав хорошенько обо всем этом, придумала себе имя, которое казалось очень диковинным в этом королевстве, она назвала себя Санацио. Затем она разгласила повсюду, что рыцарь Санацио явился из дальних стран с удивительными тайнами, которые позволяют ему исцелять всякие раны, самые опасные и болезненные. Тотчас же принц Красавчик послал за мнимым рыцарем. Вострушка явилась, разыграла великого шарлатана так, что лучше и придумать нельзя, произнесла несколько загадочных слов крайне самоуверенным тоном; одним словом, все было в порядке. Принцессе понравилось открытое лицо и приятные манеры принца Красавчика, и, поговорив несколько времени с ним о ранах Хитрой-Головы, она сказала, что принесет бутыль несравненной воды, а пока оставляет два ящичка с замечательными мазями, которые должны быть полезны для раненого принца.

После этого мнимый лекарь ушел и не вернулся; все весьма беспокоились, куда мог он запропаститься. Наконец решили уже послать за ним, чтобы поторопить его, а в это время из комнаты Хитрой-Головы раздался детский плач. Все очень удивились, так как во дворце не было детей. Кое-кто прислушался, и наконец догадались, что детский крик исходит из ящичков великого шарлатана.

То были племянники Вострушки. Она их как следует накормила перед тем, как снести во дворец, но уж прошло немало времени, им опять захотелось есть, вот они и запели жалобными голосами. Открыли ящички, и все очень удивились, найдя там этих двух мартышек, которые оказались славными ребятками. Принц сейчас же заподозрил, что это новые затеи Вострушки; он пришел в неописуемую ярость, а боли его до такой степени усилились, что уже не оставалось сомнений в том, что он не выживет.

Принц Красавчик очень был этим огорчен, а Хитрая-Голова, который до последнего вздоха сохранил все свое коварство, вздумал обманно воспользоваться привязанностью своего брата.

— Вы меня всегда любили, принц, — сказал он ему, — и вот теперь вы плачете обо мне. Я умираю и не нуждаюсь больше в доказательствах вашей дружбы. Но если вы действительно меня любите, обещайте исполнить мою просьбу.

Принц Красавчик, видя, в каком состоянии находится его брат, не мог ни в чем ему отказать и обещал с самыми страшными клятвами исполнить все, что тот у него попросит. Как только Хитрая-Голова выслушал эти клятвы, обнял он брата и сказал:

— Я умираю утешенным, принц, так как знаю, что буду отомщен. Вот о чем я хочу просить вас: как только я умру, вы должны посвататься к принцессе Вострушке. Конечно, вы легко добьетесь согласия этой плутовки, а как только она будет у вас в руках, вы должны ей тотчас же вонзить кинжал в самое сердце.

Принц Красавчик задрожал от ужаса при этих словах; пожалел он о том, что так неосторожно поклялся брату, но уж теперь было не время рассуждать, он не хотел и знака подать о том, как он горько раскаивается в своем обещании брату, который умер немного спустя. Король Добряк был очень этим огорчен. Ну, а народ вовсе не жалел Хитрую-Голову и даже был доволен его смертью, так как теперь на престол должен был взойти принц Красавчик, которого все любили за его добрый нрав.

Снова благополучно вернулась к сестрам Вострушка и вскоре узнала о смерти Хитрой-Головы. А немного спустя трем сестрам сообщили, что король, их отец, возвращается. Поспешил явиться король в башню принцесс и первым делом потребовал их хрустальные прялки. Разиня взяла прялку Вострушки и показала ее королю, потом с глубоким поклоном вышла и отнесла прялку на ее место, затем то же проделала и Болтушка, а наконец и Вострушка вышла со своей прялкой. Но недоверчивый король захотел увидать все три прялки зараз. И тогда только одна Вострушка смогла показать свою прялку. Тут король так рассердился на своих старших дочерей, что сейчас же послал к фее, которая дала ему хрустальные прялки, и просил ее всю жизнь их от себя не отпускать и так их наказать, как они того заслужили.

Наказание принцесс началось с того, что фея привела их в одну из галлерей своего очарованного замка, где велела на стенах изобразить в красках историю бесконечного числа знаменитых женщин, которые прославились добродетелями и трудовой жизнью. Удивительными чарами феи все было так устроено, что все эти фигуры могли двигаться и работали с утра до вечера. Повсюду видны были трофеи и девизы во славу этих добродетельных женщин, и нелегко было сестрам сравнивать триумфы этих героинь с тем жалким состоянием, в которое привела их несчастная их неосторожность. А чтобы еще более усилить это огорчение, фея сказала им сурово, что если бы сестры так были заняты работой, как те, кого они видят на картинах, они бы не впали в недостойное распутство, сгубившее их, и что праздность — мать всех пороков и источник всех их несчастий.

Фея прибавила, что для того, чтобы помешать им впасть снова в подобные несчастья и чтобы заставить их наверстать потерянное время, она найдет им подходящее занятие. Действительно, она заставила принцесс нести самую тяжелую и самую грязную работу и, не взирая на их красоту, послала их обирать горох да полоть огород. Разиня не могла выдержать горя, которое ей причиняла такая жизнь, столь не подходящая к ее наклонностям, и умерла от горя и усталости. Болтушка же умудрилась однажды ночью бежать из замка феи, но разбила себе голову о дерево и умерла от этой раны на руках крестьян, подобравших ее.

У Вострушки была добрая душа, и ее очень огорчала судьба сестер; в это время она узнала, что принц Красавчик просил ее у короля, ее отца, себе в жены, и тот согласился на это, не предупредив ее, ибо в то время взаимные влечения ни во что не почитались при заключении браков. Испугалась Вострушка, когда о том узнала; она опасалась, не осталась ли ненависть Хитрой-Головы в сердце брата, который так его любил, и страшилась, что этот юный принц только для того и хочет жениться на ней, чтобы отмстить ей за своего брата. Крайне обеспокоенная, принцесса отправилась посоветоваться с премудрой феей, которая ее любила столько же, сколько терпеть не могла Разиню и Болтушку.

Фея не захотела ничего открыть Вострушке, она только сказала ей:

— Принцесса, вы умны и осторожны, и до сих пор ваши поступки были так обдуманны, как только они могут быть у того, кто помнит пословицу, что недоверие есть мать безопасности. Не забывайте и в будущем о важности этого изречения, тогда вы станете счастливой и без помощи моего искусства.

Вострушка так и не добилась от феи ничего более ясного и вернулась во дворец в ужасном волнении.

Несколько дней спустя явился посланник от имени принца Красавчика, и принцессу повезли к ее супругу великолепным кортежем. Ей устроили торжественный въезд уже в двух первых пограничных городах короля Добряка, а в третьем городе ее встретил сам Красавчик, который по приказанию своего отца выехал к ней. Все удивлялись, видя, как грустит принц перед своей свадьбой, которой он так добивался; сам король упрекал его за это и дослал его против воли навстречу принцессе.

Когда Красавчик посмотрел на нее, ее красота поразила его, и он приветствовал ее так робко, что придворные обоих дворов, которые знали, как умен и любезен принц, решили, что верно уж очень он тронут ее красотой и от любви к ней растерялся, должно быть. Весь город оглашался радостными кликами, и со всех сторон слышались концерты да горели потешные огни. Наконец, после великолепного ужина, настала пора вести супругов в их покои.

Вострушка, все время помнила изречение, о котором говорила ей фея и держала свой замысел про себя. Подкупила она одну из придворных женщин, у которой был ключ от кабинета в тех покоях, что ей предназначались, и велела снести туда соломы, пузырь, бараньей крови да еще кишки одного из тех животных, которых ели за ужином. Под каким-то предлогом принцесса вышла в этот кабинет и смастерила там чучело из соломы, внутрь которого засунула кишки и пузырь, наполнив его бараньей кровью; потом нарядила она это чучело в женское спальное одеяние и в ночной чепец. Когда Вострушка разодела эту прекрасную куклу, она опять вернулась к гостям, а немного спустя повели принцессу с супругом в их покои. После того как они разделись, фрейлина взяла свечи и удалилась. Тотчас же Вострушка бросила соломенную женщину на постель, а сама спряталась в углу комнаты.

Принц несколько раз громко вздохнул, а потом взял свою шпагу да и пронзил ею тело мнимой Вострушки. В тот же миг он почувствовал, как кровь брызнула во все стороны, пощупал — лежит соломенная женщина без движения.

— Что я сделал! — вскричал Красавчик, — Как! После стольких ужасных волнений, после стольких колебаний должен ли я оставаться верным клятве, если она ведет к преступлению? Я лишил жизни очаровательную принцессу, для любви к которой я был рожден! Ее очарование охватило меня, как только я ее увидел, — и все-таки у меня не хватило силы освободить себя от клятвы, которую брат мой, объятый яростью, вынудил у меня так неожиданно и бесчестно! О небо! Разве можно далее подумать о том, чтобы наказывать женщину за ее чрезмерную добродетель? Ну что ж, Хитрая-Голова, я удовлетворил твою несправедливую месть, но теперь в свою очередь я отомщу за Вострушку своей собственной смертью. Да, прекрасная моя принцесса, та же шпага должна…

При этих словах Вострушка услыхала, что принц, который в исступлении выронил свою шцагу, ищет ее, чтобы пронзить свое сердце; она не захотела, чтобы он сделал такую глупость, и закричала ему:

— Принц, да я вовсе и не умирала. Ваше доброе сердце заставило меня предугадать ваше раскаяние, и вот, при помощи невинной хитрости, я вас уберегла от преступления.

Затем Вострушка рассказала ему о своей предусмотрительности, которая внушила ей мысль сделать соломенную женщину. Принц был вне себя от радости, узнав, что она жива, и восхищался ее благоразумием во всяких обстоятельствах. Он чувствовал к ней бесконечную благодарность за то, что она уберегла его от преступления, о котором он и подумать не мог без ужаса, и не понимал, как мог проявить такую слабость, что не понял всего ничтожества несчастной клятвы, которую у него вырвали обманом.

Однако, если бы Вострушка не была всегда убеждена, что недоверие есть мать безопасности, она была бы убита, а ее смерть повлекла бы за собой кончину принца Красавчика, и стали бы потом все рассуждать, какие странные чувства были у покойного принца. Да здравствует предусмотрительность и находчивость! Они спасли этих двух супругов от мрачного несчастия для иной судьбы, самой сладостной в мире. Они всегда чувствовали друг к другу беспредельную нежность и прожили много добрых дней в славе и счастии, каких и не опишешь.

Вот, госпожа моя, преисполненная чудес история Вострушки. Признаюсь вам, что она мной приукрашена и рассказ был немножко длинноват. Но ведь когда рассказывают сказки, это значит, что дел у нас мало и мы хотим поразвлечься, а в таком, случае, кажется мне, надо рассказывать подлиннее, чтобы подольше поговорить. Кроме того, я думаю, что различные подробности в наших забавных сказках и есть самое в них приятное. Можете верить, очаровательная графиня, что сократить их весьма просто. Уверяю вас, что, когда вы пожелаете, я расскажу вам приключения Вострушки в очень немногих словах. Однако мне ее не так рассказывали в детстве, и рассказ длился по меньшей мере целый час.

Не сомневаюсь в том, что вам известно, какая это знаменитая сказка, но мне неизвестно, знаете ли вы, что говорит предание о ее старине. Предание удостоверяет, что трубадуры, или провансальские сказочники, выдумали сказку про Вострушку еще задолго до того, как Абеляр и славный граф Тибо Шампаньский стали писать романы. Такие сказки заключают в себе отличное нравоучение. Вы совершенно справедливо изволили заметить, что очень хорошо их рассказывать детям, чтобы внушить им чувство любви к добродетели. Не знаю, говорили ли вам о Вострушке, когда вы были ребенком, что же до меня —

Сто раз, наверно, няня повторяла
Мне, вместо сказок о зверях,
О королевских дочерях
Нравоучительны начала.
Здесь зло карает месть и страх,
А принц коварный в мрачном исступленье
Решается на преступленье.
Нам эта сказка говорит,
Как две принцессы поживали,
Лепились без толку, судачили да спали
И как ленивцев сторожит
Распутство, а за ним и стыд,
Которого они никак не ожидали,
А он казниться им велит.
Но в сей истории прекрасной, величавой
Не только преступленья есть,
Здесь доблесть, добродетель, честь
Являются, покрыты славой.
И после всех причуд судьбины злой
Вострушка, умница живая,
Да принц, жених ее, герой,
В великой славе отдыхают.
Историю о волшебствах
Ведь лучше слушать, чем рассказы о волках.
Мне с детства милы сказки эти,
Да и теперь их любят дети.
Но и высокий ум оценит наш рассказ, —
Графиня, вы могли б отлично
Талантом счастливым украсить их подчас,
О том вас просит галл античный.
Перенесите в оны дни
Рассказ простой и поэтичный,
От трубадуров к нам давно пришли они,
Их тайный смысл живет, скажу вам без поклепа,
Не хуже старика Эзопа.

д’Онуа Красавица Золотые Кудри


Жила-была однажды королевская дочь, такая красавица, что не было никого красивее ее на белом свете. И звали ее. Красавица Золотые Кудри, ибо волосы у нее были цвета золота.

Идет она, бывало, вся покрытая своими дивными кудрями, с венком из цветов на голове, а платье все расшито алмазами да жемчугами, и кто ее ни увидит, так сейчас же ее и полюбит.

Неподалеку жил молодой король, их сосед, который не был женат, а был он очень красивый и богатый. Когда он услыхал, что говорят о Красавице Золотые Кудри, то хотя он и не видал ее ни разу, однако полюбил так сильно, что не мог ни есть, ни пить, и решил отправить к ней посла просить ее руки. Он снарядил великолепную карету своему послу, дал ему больше сотни лошадей и столько же лакеев и приказал во что бы то ни стало привезти принцессу.

Посол распрощался с королем и отправился в путь; весь королевский двор только и говорил, что об этом посольстве. А король, который не сомневался, что Красавица Золотые Кудри согласится на его предложение, уже заказал для нее прекрасное платье и замечательную мебель. Покуда мастера были заняты этой работой, посол прибыл к Красавице Золотые Кудри и передал ей свое нежное поручение. Но, потому ли, что она была в тот день в дурном настроении, или потому, что ей пришлись не по вкусу любезности посла, она ответила ему, что очень благодарит короля, но замуж выходить не собирается.

Посол уехал от ее двора очень опечаленный тем, что уезжает без нее; он вез назад все подарки, которые король посылал ей, потому что она была очень умна и хорошо знала, что девушки не должны ничего брать от молодых людей; по этой причине она не приняла ни одного из подарков, которые не раз ей посылались, и ничего другого. Но уж, чтоб не обидеть короля, она взяла-из всех его подарков четверть сотни английских булавок.

Когда посол вернулся в королевскую столицу, где его поджидали с таким нетерпением, все ужасно огорчились, что он не привез Красавицы Злотые Кудри, а король принялся рыдать, как малое дитя, и сколько его ни утешали, никак не могли утешить.

Был у этого короля при дворе один юноша, красивый, как ясное солнышко, и такой статный, что другого такого не было во всем королевстве; за его ум и любезность звали его Приветом. Все его любили, хоть у него были и завистники, которые досадовали, что король к нему благоволит и поверяет ему все свои дела.

Однажды Привет был с придворными, которые говорили о том, что королевский посол вернулся ни с чем; Привет не поостерегся, он сказал:

— Вот если бы король меня послал за Красавицей Золотые Кудри, то я бы ее привез.

В ту же минуту его завистники побежали доложить о том королю:

Государь, знаете ли вы, что говорит Привет? Он говорит, что если бы его послали за Красавицей Золотые Кудри, так он бы обязательно ее привез. Вот он каков! Он, значит, думает, что он красивее вас и что она бы его так полюбила, что всюду бы за ним пошла.

Король страшно рассердился и сердился все сильнее и сильнее, покуда, наконец, совсем не вышел из себя.

— А, — сказал король в гневе, — так этот красавчик смеется над моим несчастием и считает, что он лучше меня! Ладно! А ну-ка, посадите его в мою большую башню, пусть он умрет там с голода.

Королевская стража явилась к Привету, ко-торый уж и думать забыл о том, что сказал, схватили его и потащила в тюрьму, обращаясь с ним самым ужасным образом. Бедному малому бросили охапку соломы вместо постели, и он наверное умер бы, если бы в углу башни не тек маленький ключ, откуда он пил воду, чтобы промочить горло, которое ему совсем свело от голода.

Однажды, когда ему уж совсем пришлось туго, он сказал со стоном:

— На что же гневается король? Ведь у него нет никого, кто был бы ему так предан, как я; и никогда я его не оскорблял.

Король случайно проходил мимо башни и, услышав голос своего прежнего любимца, остановился, хоть ему и говорили сопровождавшие его ненавистники Привета:

— Охота вам слушать, государь! Разве вы не знаете, что он просто плут?

Но король отвечал:

— Оставьте, я хочу послушать.

Когда же он услышал жалобные стоны Привета, слезы навернулись у него на глаза; он открыл дверь башни и позвал узника. Удрученный Привет бросился перед ним на колени, целуя ему ноги:

— Что сделал я, государь, — сказал он, — что вы меня так жестоко наказываете?

— Ты насмехался надо мной и моим послом, — ответил король. — Ты сказал, что если бы я послал тебя к Красавице Золотые Кудри, то ты бы ее непременно привез.

— Это правда, — ответил Привет, — потому что я бы так рассказал ей о ваших достоинствах, что она не смогла бы отказаться.

Король увидел, что действительно Привет ни в чем не виноват; он косо посмотрел на тех, кто наговаривал на его любимца, и увел его с собой, горько раскаиваясь в том, что обрек его на такие мучения.

Угостив его великолепным ужином, король позвал его в свои покои и сказал:

— Привет, ведь я попрежнему влюблен в Красавицу Золотые Кудри, и ее отказ нимало не оттолкнул меня от нее, но я не знаю, как бы мне за это взяться, чтобы она пошла за меня замуж; хочу послать тебя к ней: может быть, тебе удастся ее уговорить.

Привет ответил, что готов повиноваться каждому его приказанию и завтра же тронется в путь.

— О! — сказал король. — Я дам тебе большую свиту.

В этом нет надобности, — ответил тот, — нужен только добрый конь да ваше письмо.

Король его обнял, в восторге от того, что он готов сразу же ехать.

В понедельник утром попрощался он с королем и друзьями и отправился в свое посольство без шума и без пышности. Он только и думал, как бы заставить Красавицу Золотые Кудри выйти замуж за его короля; в кармане у него был письменный прибор, и как только, бывало, придет ему в голову что-нибудь дельное по этому поводу, он сейчас же слезет с лошади, сядет под деревом и запишет, чтобы не позабыть. Однажды утром, когда он двинулся спозаранку в путь, ему пришла в голову чудная мысль; он сошел с лошади и пристроился под тополями да ивами, которые росли на лугу по берегу небольшой речки. Записав все, он огляделся по сторонам, любуясь красивыми окрестностями. И тут он заметил, что в траве бьется и еле дышит большой золотистый карп. Дело в том, что карп, ловя мошкару, выпрыгнул из воды, да так неловко, что попал в траву, где ему пришлось туго. Привет пожалел рыбу, и, хоть день был постный и из карпа вышел бы чудный обед, он осторожно взял карпа и пустил в речку. Как только куманек-карп почуял свежую воду, начал он резвиться в волнах, нырнул до самого дна, а потом вернулся к берегу речки молодец-молодцом и говорит:

— Привет, спасибо вам за то, что вы для меня сделали; без вас бы мне не жить. Ну, я не останусь в долгу.

С этими словами карп скрылся в воде, а Привет немало подивился уму и вежливости рыбы.

Поехал он дальше, и вот однажды увидал ворона в большой беде: за бедной птицей гнался огромный орел, этот вечный враг воронов; он уж совсем было его настиг и проглотил бы, как горошину, если бы Привет не пожалел несчастную птицу.

— Вот, — сказал он, — кто посильней, так он и обижает слабого, а по какому праву орел будет есть ворона?

Тут он схватил свой лук, с которым никогда не расставался, натянул тетиву, прицелился как следует, и — хлоп! — стрела вонзилась в орла, пробила его насквозь, и он упал мертвым, а ворон обрадовался и уселся на дерево.

— Привет, — сказал он ему, — вы поступили великодушно, что помогли мне, но я не останусь в долгу и отплачу вам добром.

Привет подивился, какой ворон умный, и пустился снова в путь. Въехал он однажды утром, чуть еще светало в темный лес и услыхал, как где-то отчаянно кричит сова.

— Ой-ой, — сказал он, — как жалостно сова кричит: наверно, в западню попалась.

Посмотрел он хорошенько кругом и увидал наконец, большие сети, которые поставили птицеловы на ночь для птичек.

— Бедная! — сказал Привет. — Вот люди только и занимаются тем, что друг с другом ссорятся да обижают бедных животных, которые им не причинили ни горя, ни забот.

Выхватил он свой нож и разрезал сети. Сова взлетела, но тут же вернулась и сказала ему: Нечего мне разглагольствовать, Привет, о том, какое вы мне добро сделали, оно говорит само; за себя: пришли бы утром охотники, схватили бы меня, тут бы и смерть мне пришла; благодарю от всего сердца и не останусь в долгу.

Привет так торопился, что уже скоро приехал во дворец Красавицы Золотые Кудри. Все было там восхитительно: алмазы лежали кучами, словно камни, а что до платьев, серебра и лакомств, то все это были прямо чудеса да и только. И Привет подумал, что уж если она все это оставит и поедет к его королю, то немало такому делу порадуешься. Надел он парчовое платье, шляпу с кармазинными да белыми перьями, причесался, напудрился, лицо умыл, повязал богатый шарф себе на шею да прихватил с собой корзиночку, куда посадил красивенькую собачку, которую купил проездом в Булони. Привет был такой стройный и любезный и все он делал так приятно и просто, что когда он появился у дворцовых дверей, все стражи ему низко поклонились и тут же побежали сказать Красавице Злотые Кудри, что Привет, посол короля, ближайшего ее соседа, просит его принять.

Услышав имя Привета, принцесса сказала:

— Это добрый знак. Бьюсь об заклад, что он красавец и всем нравится.

— Верно, верно! — закричали разом все фрейлины. — Мы его видели из комнаты, где прилаживали вашу кудель, и покуда он стоял под окнами, мы так ничего и не могли делать.

— Вот как! — ответила им Красавица Золотые Кудри. — Вы там работаете, заглядываясь на красивых юношей! Ну, несите же мне парадное платье из голубого атласа, завейте мои белокурые волосы, давайте мне высокие сапожки и веер да подметите у меня в комнате и пыль оботрите с трона, потому что я хочу, чтобы везде говорили, что я действительно Красавица Золотые Кудри.

И вот все женщины бросились наряжать свою королеву; такая поднялась суматоха, что они только друг другу мешали, а дело не двигалась с места. Наконец принцесса вышла в галлерею больших зеркал, чтобы увериться, что все на ней в порядке, а потом села на свой трон, который был сделан из золота, слоновой кости и черного дерева, пахнущего бальзамом, и велела своим фрейлинам взять музыкальные инструменты и петь совсем потихоньку, чтобы это никому не мешало.



Привета ввели в приемную залу, и он так был восхищен, — как и сам потом не раз говорил, — что почти слова не мог вымолвить; но он все-таки собрался с духом и прекрасно произнес свою речь; при этом он просил принцессу, чтобы та не причинила ему огорчения, заставив возвращаться без нее к королю.

— Любезный Привет, — отвечала она, — все ваши доводы весьма убедительны, и уж поверьте, я была бы очень рада сделать для вас больше, чем для всех остальных. Но знаете, месяц тому назад гуляла я у речки с моими дамами, и когда приготовили нам закусить, я сняла перчатку, и вместе с перчаткой соскользнул у меня с пальца перстень, который, на горе, упал в речку; а я его любила больше, чем все мое королевство; подумайте только, как я была огорчена. И вот я дала клятву — не слушать ни одного предложения, пока посол не принесет мне мой перстень. Теперь вы знаете, что вам делать, потому что, если бы даже вы меня уговаривали и день и ночь и целых две недели, я все равно не изменю своего решения.

Привет был немало удивлен таким ответом; он низко поклонился ей и попросил ее принять собачку, корзинку и шарф, но она ответила, что не хочет брать никаких подарков и что лучше пусть он подумает о том, что она ему сказала.

Вернулся он к себе и лег спать не поужинав, а его собачка, которую звали Прыжок, тоже не захотела ужинать и улеглась около него. Всю ночь напролет Привет не переставал вздыхать.

— Ну где же взять мне перстень, — говорил он, — который упал месяц тому назад в большую реку? Безумие браться за такое дело. Принцесса только для того это и сказала, чтобы сделать для меня невозможным ей повиноваться. — И он все вздыхал да огорчался. А Прыжок, который все это слышал, говорит ему:

— Дорогой мой хозяин, прошу вас, не отчаивайтесь; вы слишком добры, чтобы не быть счастливым; идемте завтра с раннего утра на берег речки. — Привет похлопал его, но ничего не ответил, и так ему было грустно, что он повернулся да и заснул.

Прыжок, видя, что рассвело, принялся прыгать, разбудил хозяина и сказал ему:

— Ну, одевайтесь да и пойдем.

Привет согласился, встал, оделся, спустился в сад, а из сада незаметно вышел к реке, где и стад похаживать, скрестив руки да подумывая, что пора ему отсюда уезжать. И вдруг он услыхал, что его зовут:

— Привет! Привет!

Поглядел он кругом — никого не видно; он подумал, что ему показалось. Пошел дальше, и опять его зовут:

— Привет! Привет!

— Кто меня зовет? — спрашивает он. Тут Прыжок, который был очень мал и бежал по берегу, заглядывая в самую воду, ему ответил:

— Ну, хотите верьте, хотите нет, а я вижу Золотистого карпа в реке. — В ту же минуту появился большой карп и сказал Привету:

— Вы мне спасли жизнь в Боярышниковой долине, и я вам обещал, что в долгу не останусь: держите-ка, Привет, вот перстенек Красавицы Золотые Кудри.

Привет нагнулся и вынул перстень из пасти куманька-карпа, от всей души поблагодарив его.

И, не заходя домой, он пошел прямо ко дворцу с маленьким Прыжком, который был очень доволен тем, что привел хозяина на берег реки. Доложили принцессе, что Привет хочет ее видеть.

— Ах, — сказала она, — бедный малый, он пришел проститься со мной, он понял, что я прошу невозможного, и доложит о том своему королю.

Вошел Привет и сказал ей, подавая перстень:

— Принцесса, ваше поручение исполнено; согласны ли вы стать супругой моего короля?

Когда она увидала свой перстень, который блестел, как новенький, она была так удивлена, что не верила глазам своим.

— Поистине, — сказала она, — любезный Привет, вам помогает какая-нибудь фея, потому что иначе это никак сделать нельзя.

— Принцесса, — отвечал он, — ни одной феи я не знаю, мне только очень хотелось исполнить ваше приказание.

— Ну, если вы такой послушный, — продолжала она, — вы должны мне сослужить еще одну службу, без этого я никогда не выйду замуж. Здесь неподалеку живет принц, которого зовут Галифрон. Он забрал себе в голову жениться на мне. Он сделал мне предложение с ужасными угрозами, говоря, что если я откажусь, то он разорит все мое королевство. Но посудите сами, как я могла согласиться: он великан, ростом выше самой высокой башни, ему съесть человека все равна, что обезьяне каштан. Когда он отправляется на прогулку, то засовывает себе в каждый карман по пушке, они у него вместо пистолетов, а когда он громко заговорит, то, кто близко стоит от него, глохнет. Говорила я ему, что не хочу замуж, и просила меня простить, но он продолжает меня преследовать, и убивает моих подданных. Теперь вы должны вступить с ним в бой и принести мне его голову.

Привет был несколько смущен таким предложением, но, немного подумав, сказал:

— Хорошо, госпояса моя, я буду биться с Галифроном; думаю, что буду побежден, но я умру, как храбрец.

Принцесса была очень удивлена и стала его всячески отговаривать от этого замысла. Но это не повело ни к чему, он распрощался и пошел искать себе оружие и снаряжение. Раздобыв все, что нужно, он посадил маленького Прыжка в его корзинку, сел на доброго коня и прибыл в страну Галифрона. Он стал расспрашивать о нем у встречных, и все говорили, что это настоящий демон, к которому никто не смеет приблизиться; чем больше он об этом слышал, тем ему становилось страшнее. Прыжок его утешал.

— Дорогой мой хозяин, — говорил он, — когда вы будете с ним биться, я стану кусать его за моги; он нагнется, чтобы меня отогнать, тут-то вы его и убьете.

Привет дивился уму собаки, но понимал, что ее помощи ему будет мало…

Наконец он подъехал к замку Галифрона. Все дороги были покрыты костями и скелетами людей, которых тот сожрал или разорвал на куски. Недолго ему пришлось подождать, как он увидал, что тот идет к нему через лес; его голова была выше самых высоких деревьев, и он напевал страшным голосом:

Давайте мне ребят,
Так вкусно их жевать!
И сколько их ни жрать,
Все хочется опять.
Привет сейчас же запел на тот же лад:

Иди сюда скорей
Да принимай гостей, —
Отучишься, злодей,
Жевать детей!
Рифмы, конечно, были не очень хороши, но он ведь в одну минуту придумал эту песенку, и еще удивительно, что не вышло хуже, потому что ему было очень страшно. Когда Галифрон услыхал песенку, то огляделся по сторонам и заметил Привета, который, с мечом в руке, обругал его еще раза два, чтобы хорошенько рассердить. Но это было ни к чему, так как он и без того пришел в страшную ярость, схватил огромную железную палицу и с одного удара размозжил бы голову милому Привету, как вдруг ему на темя сел черный ворон да так метко нацелился своим клювом, что в один миг выклевал ему глаза. Кровь залила лицо великана, и он, как бешеный, начал разить направо и налево. Привет увернулся от палицы и ударил его так, что меч вошел по самую рукоятку. Он наносил ему рану за раной, и наконец великан упал, истекая кровью. В тот же миг Привет отрубил ему голову, радуясь своей удаче. А ворон, усевшись на дерево, сказал ему:

— Я не забыл вашей услуги, когда вы убили орла, меня преследовавшего; я обещал вам в долгу не остаться и сегодня, кажется, это исполнил.

— Это я ваш вечный должник, господин мой ворон, — ответил ему Привет; — остаюсь вашим покорным слугой.

И он вскочил на лошадь, увозя с собой страшную голову Галифрона.

Когда он въехал в город, все побежали за ним, крича:

— Вот храбрый Привет, который убил чудовище! — А принцесса, слышавшая шум и боявшаяся, что ей вот-вот расскажут о гибели Привета, не решалась спросить, что с ним случилось. Но в это время Привет вошел к ней, таща голову гиганта, которая и сейчас еще заставляла дрожать от страха, хоть уж бояться-то было нечего.

— Госпожа моя, — сказал он ей, — ваш враг умер, и я надеюсь, что вы не откажете королю, моему повелителю.

— Ах, — ответила Красавица Золотые Кудри, — так и есть, откажу, если вы только не сумеете до моего отъезда принести мне воды из Темной пещеры. Неподалеку отсюда есть глубокая пещера, в которой не меньше шести миль в окружности; у самого входа ее стоят два дракона, преграждающие вход туда, и пламя пышет у них из пасти и из очей. А если пробраться в пещеру, там есть громадное отверстие, — куда надо спуститься, — наполненное жабами, ужами да змеями. В глубине есть маленький подземный грот, где течет источник красоты и здоровья; и вот я хочу, чтобы у меня непременно была вода оттуда. Что ни вымыть этой водой, все станет чудесным; красавица навсегда сохранит свою красоту; уродка станет красавицей; молодая всегда будет молода, а старуха помолодеет. Теперь вы сами понимаете, Привет, что я не покину своего королевства без этой воды.

— Госпожа моя, — отвечал он ей, — вы так прекрасны, что она вам вовсе не нужна; но я несчастный посланник, смерти которого вы хотите, — и я пойду на поиски того, чего вы желаете, уверенный, что мне не вернуться назад.

Но Красавица Золотые Кудри ничего не ответила, а Привет взял с собой маленького Прыжка и отправился в Темную пещеру за водой красоты и здоровья. Все, кого он встречал по дороге, говорили:

— Жалко смотреть, как такой славный малый погибает от доброго сердца; подумать только, идет он один в ту пещеру, куда и впятером-то идти бесполезно. И чего это принцессе приходят в голову такие невозможные желания?

Он не отвечал ни одного слова и продолжал свой путь; но у него было очень тяжело на душе.

Поднявшись на вершину горы, он расположился на отдых, пустил свою лошадь пастись, а Прыжку позволил побегать и погоняться за мухами. Привет знал, что Темная пещера находится уже неподалеку, и смотрел по сторонам, не видно ли где ее. Наконец разглядел он мрачный утес, черный, как чернила, из которого выходил густой дым, а через минуту различил и одного из драконов, у которого пламя вырывалось из пасти и из глаз. У него было желто-зеленое туловище, громадные когти и хвост, завивавшийся чуть ли не сотней колец. Прыжок тоже все это увидал и не знал, куда спрятаться, так ему было страшно.

Привет приготовился к смерти, обнажил меч и спустился, держа в руке склянку, которую ему дала Красавица Золотые Кудри, чтобы налить в нее воды красоты и здоровья. И сказал он своей собачке, Прыжку:

— Ну, пришел мой конец! Никогда не добыть мне этой воды, раз ее охраняют драконы; когда я умру, налей в стклянку моей крови и снеси принцессе, чтобы она поняла, чем я для нее пожертвовал, а потом беги к моему королю и расскажи ему о моей беде.

Пока он это говорил, он услыхал, что его зовут:

— Привет! Привет!

Он спросил:

— Кто меня зовет? — И тут увидал сову в дупле старого дерева, а она ему сказала:

— Вы меня высвободили из сетей охотников и спасли мне жизнь. Я обещала вам, что в долгу не останусь; теперь пришло время для этого. Давайте-ка мне вашу склянку: я знаю все дороги в Темной пещере и принесу вам воды красоты и здоровья.

Вот так штука! Ну-ка, догадайтесь теперь, кто был этим всех больше доволен! Привет сейчас же подал ей стклянку, а сова проникла в грот, и никто ей не помешал. Не прошло и четверти часа, как она вернулась, а стклянка была полным-полнехонька. Привет был вне себя от радости; он поблагодарил сову от всего сердца, поднялся опять на гору и весело поехал назад в город.

Он прямо направился во дворец и преподнес стклянку Красавице Золотые Кудри, которой на этот раз уж нечего было сказать; она поблагодарила Привета, отдала приказание приготовить все для отъезда и пустилась с ним в путь. Он ей очень нравился, и она говорила ему не раз:

— Если бы вы захотели, я бы сделала вас королем, и мы не покинули бы моего королевства.

По он всякий раз отвечал ей:

Я не причинил бы такой неприятности моему повелителю и за все королевства мира, хоти вы и красивее самого солнца.

Наконец они прибыли в столицу короля, который, узнав, что едет Красавица Золотые Кудри, выехал к ней навстречу и преподнес ей самые лучшие подарки в мире. Свадьбу сыграли такую пышную, что все только о ней и говорили. Но Красавица Золотые Кудри, которая в глубине души любила Привета, только тогда и была весела, когда его видела, и вечно его хвалила:

— Без Привета я бы сюда не приехала, — говорила она королю, — и он должен был совершить для меня неописуемые подвиги — вы всем ему обязаны; наконец, он мне добыл воду красоты и здоровья, я никогда не состарюсь и всегда буду красавицей.

Завистники подслушали, что говорит королева, и сказали королю:

— Вы совсем не ревнивы, а между тем у вас есть повод к тому: королева так влюблена в Привета, что не может ни пить, ни есть, она только и говорит, что о нем да о том, что вы ему всем обязаны; как будто бы, если бы вы послали кого-нибудь другого, то другой бы того же не сделал.

Король сказал:

— Да, я и сам заметил; а ну-ка, пусть его закуют по рукам и по ногам и посадят в башню.

Привета схватили и в благодарность за его добрую службу королю бросили в башню закованного по рукам и по ногам. Он никого не видел, кроме тюремщика, который бросал ему кусок черного хлеба через отверстие да подавал воду в глиняной посудине. Но его собачка, Прыжок, не покидала его; она его утешала и являлась к нему со всякими новостями.

Когда Красавица Золотые Кудри узнала про эту немилость, она в слезах бросилась к ногам короля, умоляя освободить Привета из темницы. Но чем больше она просила, тем больше он сердился, говоря себе:

— Она его любит! — И не хотел ничего сделать для него. Она перестала просить и очень опечалилась.

Король подумал, что все это произошло потому, что она считает его недостаточно красивым, и решил потереть себе лицо водой красоты, чтобы королева любила его посильнее. Стклянка с этой водой стояла на камине в покоях королевы; она нарочно ее там поставила, чтобы почаще на нее смотреть; но одна из служанок хотела убить щеткой паука да и задела за стклянку; та упала на пол, разбилась, и вся вода пролилась. Служанка быстренько все вытерла и, не зная, что делать, припомнила, что она видела у короля в кабинете похожую стклянку с прозрачной жидкостью, совсем как вода красоты; не говоря ни слова, она ловко стащила эту стклянку и поставила ее королеве на камин.

Но жидкость, которая стояла у короля в кабинете, служила отравой для принцев и важных вельмож, когда они совершали преступления; вместо того чтобы рубить головы или вешать на виселице, им натирали лицо этой жидкостью, они засыпали и больше не просыпались. И вот как-то вечером король взял стклянку и хорошенько натер себе лицо; потом он заснул и умер. Маленький Прыжок узнал о том раньше всех и не преминул рассказать Привету, который велел ему бежать к Красавице Золотые Кудри и напомнить ей о бедном узнике.

Прыжок осторожно пробрался среди всеобщей толкотни, так как во дворце была большая суматоха по случаю смерти короля. Он сказал королеве:

— Госпожа моя, не забудьте о бедном Привете.

И она сейчас же вспомнила о том, что он претерпел ради нее и о его великой верности. Не сказав никому ни слова, она вышла и пошла прямехонько к башне. Там она сняла своими руками оковы с Привета, и ручные и ножные, и, возложив ему корону на голову и королевскую мантию на плечи, сказала:

— Идите, мой дорогой Привет, жалую вас королевской властью и беру вас себе в супруги.

Он бросился к ее ногам и благодарил. Все очень обрадовались, что у них будет такой повелитель. Сыграли свадьбу, такую веселую, какой еще никогда не бывало, и Красавица Золотые Кудри долго жила с красавцем Приветом, и оба они были довольны и счастливы.

Нравоучение
Когда какой-нибудь бедняк
Тебя о помощи попросит,
Помочь ему не откажи никак:
Поступок добрый — добрый плод приносит.
Так наш Привет всем другом добрым был:
И карпа пожалел, и ворона избавил,
И даже совушку-дурнушку не оставил
И ей свободу возвратил,
А мог ли он тому поверить,
Что бедные ему зверки
Всю славу принесут, какой и не измерить,
Когда он королю хотел помочь в любви?
И как бы ни была девица та прекрасна,
И даже им едва не увлеклась она,
Он помнил короля, забыв о вздохах страстных,
И честь его была верна.
Безвинно вытерпел он злое заключенье,
Но в самый горький миг он мог торжествовать:
Ведь небо видит все мученья
И добродетели не может отказать.

д’Онуа Лесная лань


Жили-были однажды король с королевой. Жили они счастливо, и подданные их обожали, одного только не хватало и тем и другим — не было у них наследника. Королева, уверенная, что король любил бы ее еще больше, если бы у них был сын, каждой весной отправлялась пить целебные воды, которые славились на всю округу. Туда съезжалось очень много народу и столько чужеземцев, что там встречались люди со всего света.

В большом лесу, куда ходили пить воды, было много источников; они были выложены мрамором и порфиром, так как все старались наперебой их украсить. Однажды королева, сидя на берегу источника, попросила всех своих дам удалиться и оставить ее одну. И начала она свои вечные жалобы.

— Ах, как я несчастна, — говорила она, — что у меня нет детей! У самых бедных женщин они есть; вот уже пять лет, как я только того и прошу у неба. Неужели я никогда не приласкаю своего ребенка? Неужели так мне и умереть без этой радости?

Говоря так, она заметила, что вода в источнике забурлила, потом из воды появился громадный рак и сказал ей:

— Великая королева, вы получите наконец то, чего желаете. Скажу вам, что здесь неподалеку есть дивный дворец, построенный феями. Но его невозможно найти, потому что он окружен густыми тучами, через которые взгляд смертного не может проникнуть. Однако я хочу вам услужить, и если вы согласитесь довериться бедному раку, я вас туда отведу.

Королева молча слушала, так как она была очень удивлена тем, что рак говорит по-человечьи. Потом она ответила ему, что очень рада воспользоваться предложением, но что она только не умеет пятиться, как это делают раки. Рак усмехнулся и тут же превратился в хорошенькую маленькую старушку.

— Ну вот, госпожа моя, — сказала она, — как видите, нам незачем пятиться, и прошу вас считать меня своим другом, потому что я думаю только о том, чтобы быть вам полезной.

И она вышла из источника совсем сухой. Она была одета в белое с красным, а ее седые волосы были повязаны зелеными лентами. Никогда еще королева не видала такой любезной старушки. Она поклонилась королеве, поцеловала у нее руку и, не откладывая дела в долгий ящик, повела ее лесной дорожкой, которая королеву очень удивила, потому что сколько раз она ни проходила здесь, а этой дорожки никогда не замечала. Как же это она на нее попала? А дело все в том, что по этой дорожке феи ходили к источнику. Обычно она была совершенно закрыта колючим кустарником да терновником, но как только королева и ее спутница появились, сейчас же там вместо колючек выросли розы, жасмины и апельсинные деревья сплелись ветвями, образовав навес из листьев и цветов; земля покрылась фиалками, и тысячи различных птиц защебетали на деревьях.

Не успела еще королева опомниться от удивления, как глазам ее представилось уже ни с чем не сравнимое зрелище дворца, который весь был выстроен из алмазов; и стены, и крыши, и потолки, и полы, и лестницы, и балконы, и даже террасы — все было сделано из алмазов. Совершенно восхищенная, она не могла удержаться от радостного крика и спросила любезную старушку, во сне ли это или наяву.

— Госпожа моя, — отвечала та, — это вовсе не сон.

В ту же минуту двери замка отворились и оттуда вышли шесть фей. Но что это были за феи! Самые красивые и самые великолепные, какие когда-либо появлялись в их царстве. Они почтительно склонились перед королевой, и каждая поднесла ей цветок из драгоценных камней, чтобы у нее был целый букет; тут были роза, тюльпан, анемон, колокольчик, гвоздика и цветок граната.

— Королева, — сказали они ей, — мы не можем вам лучше выказать наше благоволение, как тем, что позволили вам посетить нас здесь; мы рады сообщить вам, что скоро у вас родится прелестная принцесса, которую вы назовете Желанье, потому что вы ведь очень долго ее желали. Но не забудьте, как только она родится, позвать нас, потому что мы хотим одарить, ее всякими добрыми качествами. Для этого вы должны только взять ваш букет и назвать каждый цветок по имени, думая о нас; будьте уверены, что мы сейчас же появимся в ваших покоях.

Королева, не помня себя от радости, бросилась их обнимать, и целовались они добрых полчаса. После этого они позвали королеву к себе во дворец, который был так прекрасен, что и описать нельзя. Дело в том, что строил его тот самый архитектор, который создал солнце, и он там все так и сделал, как на солнце, только поменьше. Глаза королевы едва могли выдержать его ослепительный блеск, и поминутно ей приходилось жмуриться. Они повели ее в свой сад. Никогда еще королева не видала таких прекрасных плодов: абрикосы там были величиной с голову, а вишни, кушая, приходилось резать на четыре части, и такого там были прекрасного вкуса плоды, что, попробовав их, королева во всю жизнь не хотела есть никаких других. Был там фруктовый сад, весь состоящий из искусственных деревьев, и они росли и цвели, как и живые деревья.

Не буду рассказывать, как восторгалась наша королева, сколько она говорила о своей маленькой принцессе Желанье, как она благодарила милых фей, которые ей сообщили такую приятную новость; одним словом, она выразила им всю свою нежность и признательность. Фея источника тоже не была забыта ею. До самого вечера королева пробыла во дворце. Она любила музыку, а у фей были такие чудесные голоса, что они показались ей прямо небесными. Надавали ей всяких подарков, и она, еще раз поблагодарив фей, вернулась домой вместе с феей источника.

Все были ужасно взволнованы ее отсутствием, ее искали повсюду с большим беспокойством и представить себе не могли, куда она могла деваться. Боялись даже, не похитил ли ее какой-нибудь дерзкий чужеземец, потому что она была молода и красива. Одним словом, все чрезвычайно радовались ее возвращению, а так как сама она была бесконечно довольна теми надеждами, которые внушили ей феи, то своей приятной и изящной беседой очаровала всех.

Фея Источника покинула ее у самого ее дома; новые ласковые приветы сопровождали их расставание. Королева пробыла еще восемь дней на целебных водах и не преминула снова пойти в замок фей вместе со своей кокетливой старушкой, которая появлялась всегда в виде рака, и потом уж принимала свой естественный облик.

Королева уехала; она понесла и родила принцессу, которую назвали Желанье. Тотчас же взяла она в руки полученный ею букет, назвала каждый цветок по имени, и в тот же миг явились феи на колесницах. У каждой была особая: у одной колесница была из черного дерева и запряжена белыми голубями, у другой — из слоновой кости, а везли ее маленькие вороны; были еще колесницы из кедра и бамбука. Это были все запряжки союза и мира, так как, когда феи гневались, они являлись на летающих драконах, на змеях, у которых пламя вырывалось из пасти и из очей, на львах, на леопардах, на пантерах, и на этих зверях они переносились из одного края земли в другой так быстро, что не успеешь сказать „здравствуйте“ или „прощайте“. Но на этот раз они были в самом лучшем настроении.

Королева радостно и величественно пригласила их войти к себе, а за ними потянулись карлики и карлицы, сгибавшиеся под тяжестью всяких подарков. После того как они обняли королеву и поцеловали маленькую принцессу, они развернули привезенные ей пеленки, сделанные из такого тонкого и добротного полотна, что можно было сто лет ими пользоваться, и они бы не износились. Феи ткали это полотно в часы досуга. Что касается кружев, то они были еще лучше полотна, и вся история мира была на них представлена иголкой да веретеном. После этого они показали еще простыни и одеяла, вышитые нарочно для этого случая, и на них были изображены тысячи различных игр, которые любят дети. С тех пор как на белом свете есть вышивальщики да вышивальщицы, еще не видно было таких чудесных вышивок. Но когда появилась колыбелька, королева вскрикнула от восхищения, потому что колыбель превосходила все, что она до сих пор видела. Она была сделана из такого редкого дерева, что оно стоило сто тысяч экю за фунт. Четыре маленьких амура поддерживали ее; это были четыре мастерских произведения, где искусство настолько превзошло свой материал, хотя сам-то он состоял из алмазов и рубинов, что прямо не расскажешь. Маленькие амуры были оживлены феями, и, если дитя кричало, они потихоньку укачивали и убаюкивали его. Это было чудо как удобно для кормилиц.

Феи взяли девочку к себе на руки, сами запеленали и без конца целовали ее, потому что она уж и теперь была так хороша, что нельзя было на нее взглянуть и не полюбить. Тут они заметили, что она хочет кушать, — сейчас же ударили они по полу своей волшебной палочкой, и мгновенно появилась кормилица, такая, какую и нужно было для этой милой куколки. Теперь оставалось только наделить дитя дарами фей, и они не замедлили это сделать. Одна одарила ее добродетелью, другая — умом, третья — дивной красотой, следующая — счастливой судьбой, пятая пожелала ей здоровья, а шестая сказала, что все, что бы она ни начинала делать, у нее будет выходить очень хорошо.

Довольная королева тысячу раз их благодарила за все те милости, которые они оказали маленькой принцессе, — но в эту самую минуту все увидали, как в комнату ползет такой громадный рак, что еле-еле пролезает в двери.

— А, неблагодарная королева, — сказал рак, — вы не изволили вспомнить обо мне? Как же это вы так скоро забыли фею Источника и ту услугу, что я вам оказала, проводив вас к моим сестрам? Как! Всех их вы позвали и только мной одной пренебрегли! По правде сказать, я это предчувствовала, почему и обернулась раком, когда говорила с вами впервые, чтобы намекнуть, что ваша дружба ко мне, вместо того чтобы идти вперед, будет пятиться назад.

Королева, огорченная своим промахом, прервала ее и попросила у нее прощенья; она говорила, что, вызывая фей, хотела назвать и ее цветок, но что это драгоценный букет сбил ее, что для нее было бы немыслимо забыть о тех одолжениях, которые та ей сделала, что она умоляет не лишать ее своей дружбы, а, главное дело, быть подобрее с маленькой принцессой. Все феи, которые боялись, как бы фея Источника не посулила ребенку несчастий и неудач, присоединили свои голоса, чтобы смягчить ее.

— Милая сестрица, — говорили они, — пусть ваша светлость не изволит сердиться на королеву, которая никак не хотела вас огорчить! Покиньте, будьте милостивы, ваше обличье рака и сделайте так, чтобы мы увидали вас во всей вашей красе.

Как сказано, фея Источника была весьма кокетлива, и похвалы, которые ей расточали сестры, ее немного смягчили.

— Ну, хорошо, — сказала она, — я уж не причиню маленькой принцессе всего того зла, которое было решила ей сделать, потому что я, правда, хотела ее погубить, и ничто не могло бы мне в этом помешать. Однако предупреждаю вас, что, если принцесса увидит дневной свет раньше, чем ей исполнится пятнадцать лет, ей придется в этом горько раскаяться, и, может быть, это ей даже будет стоить жизни.

Слезы королевы и мольбы славных фей не смогли ничего изменить в приговоре, который был произнесен. И она ушла, пятясь, ибо не захотела покинуть свой панцырь рака.

Как только она удалилась из покоев, королева спросила фей, нет ли какого средства предохранить ее дочку от грозящих ей бедствий. Они сейчас же стали держать совет и наконец, после того как обсудили целый ряд различных соображений, остановились на следующем: должно построить дворец без окон и дверей, с подземным входом и воспитать принцессу в этом убежище, пока не минет роковой срок, в продолжение которого ей угрожает несчастье.

Трех ударов волшебной палочки достаточно было, чтобы воздвигнуть громадное здание. Снаружи оно было из белого и зеленого мрамора, на потолках и полах из алмазов и изумрудов изображены были цветы, птицы и тысячи разных приятных вещей.Все стены были обиты бархатом различной окраски, вышитым руками фей. А так как наши феи были учеными историками, то они доставили себе удовольствие вышить самые замечательные истории; будущее было также там представлено, как и прошедшее, и геройские дела величайшего короля в мире были изображены на многих коврах.

Здесь духу Фракии подобен,
Победоносен, величав,
И страшный взор его среди военных слав
Молниеносен, дик и грозен.
А там — спокоен и велик,
В глубоком мире Францией он правит,
И целый мир его, ревнуя, славит,
И пред его законами поник.
И живопись изображает
Черты различные его великих лет:
Он, грозный, грады покоряет,
Великодушен, мир лиет.
Мудрые феи придумали все это для того, чтобы юная принцесса могла без труда изучить различные события жизни героев и других людей.

В ее дворце было светло только от блеска свеч, но их было такое множество, что казалось, в залах вечный день. Лучшие учителя были приглашены к ней. Ее ум, живость и догадливость почти всегда предупреждали то, что ей хотели сообщить. И все учителя восхищались без конца ее удивительными речами, уже в том возрасте, когда другие дети едва умеют назвать по имени свою кормилицу. Ну, да ведь кого феи одарят, та не останется невеждой и дурочкой.

Но если ее разум пленял всех, кто ее видел, то ее красота оказывала не меньшее действие; она восхищала самых бесчувственных людей, а королева, ее мать, так та никогда бы с ней и на минуту не рассталась, если бы долг не заставлял ее быть около короля. Добрые феи приходили время от времени взглянуть на принцессу; они ей приносили разные невиданные редкости, платья как раз точно по мерке, да такие богатые и красивые, что можно было подумать, что они сшиты на свадьбу одной юной принцессы, которая не менее мила, чем та, о которой я рассказываю. Все феи очень ее любили, но фея Тюльпанов любила ее больше всех и особенно заботливо напоминала королеве, что принцесса не должна видеть дневного света раньше, чем ей исполнится пятнадцать лет.



— Наша сестра, фея Источника, — говорила она королеве, — мстительна, и как бы мы ни лелеяли вашу дочку, она принесет ей немало зла, если сможет. Поэтому, госпожа моя, вы должны быть как можно бдительнее.

Королева обещала ей непрестанно думать об этом, но так как ее дочка уже приближалась к тому возрасту, когда должна была выйти из своего замка, она заказала ее портрет. Этот портрет был послан ко дворам самых великих королей мира. Не было принца, который бы не залюбовался им, а один принц так им пленился, что не мог даже расстаться с ним. Он повесил его у себя в комнате, запирался с ним один-на-один, разговаривал с ним, точно тот мог его слушать и понимать, и произносил перед ним самые нежные речи в мире.

Король, который теперь почти не видал своего сына, захотел узнать, чем тот занят и почему он не так весел, как обычно. Иные из придворных, что стараются ответить королю раньше других (а таких ведь немало), сказали ему, что следует опасаться, как бы принц не помешался, потому что он по целым дням запирается у себя в комнате, и слышно, как он там один-одинешенек разговаривает, точно там кто-то с ним есть.

Король выслушал это с беспокойством.

— Может ли это быть, — спрашивал он у своих приближенных, — чтобы мой сын помешался? Ведь он всегда был так умен. Вы знаете, что до сих пор все им восхищались, да и сейчас я не вижу, чтобы у него был блуждающий взор; просто он, мне кажется, какой-то грустный. Надо мне самому с ним поговорить: может быть, я разузнаю, что за безумие им владеет.

В конце концов король послал за ним, велел всем выйти вон, и после нескольких слов, которые сын выслушал невнимательно и на которые ответил невпопад, король его спросил, что с ним такое случилось, что сам он и его настроение так изменились. Принц, полагая, что минута благоприятна, бросился к его ногам и сказал:

— Вы решили меня женить на Черной Принцессе. Вы находите очень важным этот брачный союз, и я не могу обещать вам того же, говоря о принцессе Желанье, но, отец мой и повелитель, в ней я вижу такую красу, которой нет у другой.

— А где вы их видели? — спросил король.

— Портреты той и другой прислали мне, — ответил принц Воитель (его звали так после того, как он выиграл три больших сражения). — Уверяю вас, что я так сильно люблю принцессу Желанье что, если вы не расторгнете нашу помолвку о Черной Принцессой, я должен буду умереть — и я рад, что не буду жить, потеряв надежду соединиться с той, которую люблю.

— Это значит, с ее портретом, — продолжал строго король, — изволите вы вести разговоры, которые делают вас посмешищем всех придворных? Вас уже считают сумасшедшим, и если бы вы только знали, что мне об этом передают, то устыдились бы своей слабости.

— Я не могу упрекать себя за столь дивный пламень любви, — отвечал он, — и если бы вы увидали портрет этой прелестной принцессы, вы бы одобрили и чувства мои к ней.

— Ну так принесите его сейчас же, — сказал король с нетерпением, выдававшим его горе. Наверно, принц был бы тем весьма озабочен, если бы только он не был уверен, что никто в мире не может сравниться по красоте с принцессой Желанье. Он бросился к себе в комнату и вернулся к королю, который почти так же восхитился портретом, как и его сын.

— Ах, — сказал он, — дорогой мой Воитель, теперь я понимаю, что вас так страстно волнует. Да я прямо помолодею, если при моем дворе будет такая очаровательная принцесса. Я сейчас же снаряжу послов к Черной Принцессе, чтобы расторгнуть вашу помолвку; пусть даже у нас с ней возгорится жестокая война, я все же решаюсь на это!

Принц почтительно поцеловал руки отца и несколько раз обнял его колени. Он так был доволен, что его еле узнавали. Он торопил отца послать поскорее гонцов не только к Черной принцесс, но и к принцессе Желание. При этом он требовал, чтобы к ней был послан самый богатый и самый хитроумный человек, потому что ему придется выступать в самом блистательном посольстве и добиться того, чего принцу так хочется. Король остановился на Бекафиге; это был молодой, очень красноречивый вельможа, и доходу у него было сто миллионов в год. Он очень любил принца Воителя и, чтобы угодить ему, снарядил такой громадный и пышный посольский поезд, что и вообразить нельзя. Его усердие не знало пределов, ибо любовь принца увеличивалась с каждым днем, и он без конца умолял его ехать как можно скорей.

— Подумайте, — говорил ему принц, — ведь дело идет о моей жизни, ведь я теряю рассудок, как подумаю, что отец принцессы может принять чье-нибудь другое предложение и не захочет его расторгнуть ради меня — и тогда я ее потеряю навек.

Бекафиг успокаивал его, чтобы немного оттянуть свой отъезд, так как ему очень хотелось, чтобы все его траты принесли ему честь и почет. Он снарядил восемьдесят карет, которые все блестели золотом и алмазами, и самые красивые миниатюры не могли сравниться с теми, которые украшали эти кареты. Было еще пятьдесят других карет, двадцать четыре тысячи конных пажей, одетых роскошнее принцев, да и все остальные в этом великолепном поезде были им подстать.

Когда посланник был на прощальном приеме у принца, тот его дружески обнял и сказал ему:

— Но забудьте, мой дорогой Бекафиг, что жизнь моя зависит от супружества, которое вы едете устраивать; не упустите ничего, чтобы уговорить и привезти к нам принцессу, которую я обожаю.

Он снабдил его тысячей разных подарков, изящество и роскошь которых соперничали друг с другом: тут были и различные любовные изречения, вырезанные на алмазных печатках, карбункуловые часы с буквами имени принцессы Желанье, и браслеты с рубинами, вырезанными сердечком. Словом, чего он только ни выдумал, чтобы ей понравиться.

Посланник вез с собой портрет юного принца, написанный человеком столь ученым и искусным, что портрет этот умел разговаривать и говорить, очень хитроумные любезности. По правде сказать, он не на все отвечал, что ему говорили, но это было уж не так важно. Бекафиг обещал принцу сделать все возможное, чтобы исполнить его желание, и прибавил при этом, что везет с собой такую кучу денег, что если ему откажут в руке принцессы, он столкуется с кем-нибудь из ее приближенных дам и сумеет ее похитить.

— Ах, — воскликнул принц, — на это я не могу согласиться: мы можем ее обидеть такой непочтительностью.

Бекафиг ничего на это не отвечал и пустился в путь.

Шумные слухи о посольстве предупредили его прибытие. Король и королева были в восторге; они очень уважали его государя и знали о великих подвигах принца Воителя. Однако они еще лучше были осведомлены о личных достоинствах принца, и потому, когда они думали о том, что пора приискать жениха дочери, то во всем мире не могли найти никого, кто был бы более достоин такой невесты. Для Бекафига приготовили целый дворец и сделали все надлежащие распоряжения, чтобы он увидал королевский двор в полном великолепии.

Король и королева решили, что посол должен увидать принцессу Желанье, но тут к королеве явилась фея Тюльпанов и сказала ей:

— Берегитесь, госпожа моя, и не приводите Бекафига к нашей малютке (так она всегда называла принцессу); ни в коем случае не должен он видеть ее, ибо еще не пришло время для этого, и не соглашайтесь отсылать ее к королю, который зовет ее, пока ей не минет пятнадцать лет, ибо я уверена, что если она поедет раньше, с ней случится какое-нибудь несчастие.

Королева обняла добрую фею Тюльпанов и обещала ей послушаться ее совета, после чего они направились к принцессе.

Приехал Бекафиг. Его посольский поезд въезжал в столицу целых двадцать три часа, ибо в этом поезде было шестьсот тысяч мулов; их колокольчики и подковы были из чистого золота, чепраки из бархата и из парчи, расшитой жемчугами. Какая толкотня была на улицах, рассказать невозможно: все до одного сбежались, чтобы поглазеть на поезд. Король и королева вышла навстречу послу, так они были довольны его приездом. Нечего и говорить, как он их приветствовал и с какими церемониями они встретились, но когда он попросил разрешения представиться принцессе, то получил отказ, чем был весьма удивлен.

— Если мы отказываем вам, сеньор Бекафиг, — сказал ему король, — в том, что вы имеете полное право просить, то вовсе не из-за какой-то особой нашей прихоти. Чтобы вы поняли это, надобно вам рассказать диковинную историю нашей дочери. При ее рождении одна фея не взлюбила ее и пригрозила ей страшными несчастиями в том случае, если она увидит дневной свет до достижения пятнадцатилетнего возраста. Она живет у нас во дворце, лучшие покои которого находятся под землей. Мы хотели понести вас к ней, но фея Тюльпанов воспретила нам это.

— Как же так, государь? — спросил посланник. Неужели мне выпадет несчастье возвратиться без нее? Вы благоволите выдать ее замуж за сына моего повелителя, и ее ожидают с величайшим нетерпением; возможно ли, чтобы вас останавливали какие-то пустяки вроде предсказаний фей? Вот портрет принца Воителя, который я должен ей поднести, он до того здесь похож, что мне кажется, что я вижу его самого, когда смотрю на этот портрет. — Тут же он достал и показал им портрет принца, а так как этот портрет умел говорить только о принцессе Желанье, то все услышали вот что:

— Прекрасная принцесса Желанье, вы себе представить не можете, с каким жаром ожидаю я вас. Явитесь скорее и украсьте наш двор вашими несравненными прелестями.

Портрет больше ничего не сказал, но король и королева были так удивлены, что стали просить Бекафига отдать им этот портрет, чтобы снести его принцессе; Бекафиг был очень доволен и вручил им портрет.

Королева до сих пор ничего ne рассказывала своей дочке о том, что происходило в столице, она даже запретила дамам, которые служили принцессе, рассказывать ей о приезде посла; но они ее, конечно, не послушались, и принцессе было известно, что затевается великое сватовство. Однако она была очень осторожна и ничего не сказала матери. Когда королева показала ей говорящим портрет принца, который сказал ей несколько вежливых и нежных слов, она была очень удивлена этой неожиданностью. Ведь она никогда не видала ничего подобного, а доброе лицо принца, его умный взгляд и правильность черт удивили ее не менее того, что портрет умел говорить.

— Были бы вы недовольны, — сказала ей, смеясь, королева, — супругом, похожим на этого принца?

— Госпожа моя, — отвечала принцесса, — мне не принадлежит выбор, и я всегда останусь довольна тем, кого вы мне предназначите.

— Ну, хорошо, — сказала королева, — а если выбор наш упал бы на него, разве вы не почувствовали бы себя счастливой?

Принцесса покраснела, опустила очи и ничего не ответила. Королева обняла ее и долго целовала. Она не могла удержаться от слез, когда вспомнила, что скоро расстанется со своей дочкой, потому что оставалось только три месяца до того дня, когда принцессе должно было исполниться пятнадцать лет. Но она скрыла свое огорчение и рассказала ей все, что до нее касалось, про посольство знаменитого Бекафига. Она даже отдала ей редкостные подарки, которые ей привез посол. Принцесса полюбовалась ими, похвалила, проявив большой вкус, самые любопытные подарки, но время от времени ее взгляд ненароком отрывался от них и останавливался на портрете принца с какой-то особой радостью, ей до сих пор неизвестной.

Посол, видя, что он безо всякого успеха добивается отъезда с ним принцессы и что хозяева довольствуются тем, что обещают ему ее, но обещают так торжественно, что в этом не приходится сомневаться, недолго пожил у короля и поехал обратно к своим повелителям, чтобы доложить о своем посольстве.

Как только принц узнал, что не может надеяться увидать свою милую принцессу раньше трех месяцев, он принялся так жаловаться на судьбу, что встревожил весь двор. Он больше не мог спать, ничего не ел, стал печальным и задумчивым, свежесть его лица сменилась цветом заботы. Целыми днями он лежал на диване в своей комнате и смотрел на портрет принцессы, все время писал ей письма и подносил их ее портрету, как будто бы тот мог их прочесть. Наконец силы оставили его, и он опасно заболел. А чтобы открыть причину этой болезни, не нужно было ни медиков, ни лекарей.

Король был в ужасном отчаянии. Он так нежно любил сына, как никогда еще ни один отец не любил своих детей. А теперь он начал бояться, что его потеряет. Какое горе для отца! И он не мог и придумать, как помочь принцу. Принц думал о принцессе Желанье, и без нее он должен был погибнуть. В такой великой крайности, король решил сам отправиться к королю и королеве, которые обещали ему принцессу, и упросить их, чтобы они сжалились над несчастьем принца и не затягивали их свадьбы. Потому что если еще дожидаться, пока принцессе минет пятнадцать лет, то случится так, что эта свадьба никогда не состоится.

Итак, король решался на чрезвычайный шаг, но что делать, если иначе пришлось бы видеть гибель своего любезного и дорогого сына? Однако тут оказалась еще одна трудность, которую никак нельзя было одолеть. Король был уже стар и не мог отправиться иначе, как на носилках, а этот способ плохо согласовался с нетерпением сына. Поэтому король опять отправил верного Бекафига с письмами королю и королеве, где в самых трогательных словах просил их уступить ему.

В это время принцесса Желанье любовалась портретом принца с таким же удовольствием, с каким он сам любовался ее портретом. Она все время в мечтах переносилась туда, где был он, и, хотя она и старалась скрыть свои чувства, все же их не трудно было обнаружить. Две ее фрейлины, из которых одну звали Левкой, а другую Колючая Роза, заметили, что она немножко скучает. Левкой очень любила принцессу и была ей верна, а Колючая Роза всегда втайне завидовала и ее достоинствам и ее высокому положению. Мать Колючей Розы воспитала принцессу и после этого стала ее приближенной дамой; она бесконечно любила принцессу, но свою дочь обожала до безумия, и видя теперь, что дочь ее ненавидит прекрасную принцессу, и сама она стала гораздо меньше любить свою воспитанницу.

Посол, которого отправили ко двору Черной Принцессы, был не очень-то хорошо там принят, когда узнали, с каким приятным известием он к ним явился. А надо сказать, что эта эфиопская принцесса была самым мстительным существом в мире. Она нашла, что с ней поступили не очень-то по-рыцарски — только что посватались к ней и получили ее согласие, и вдруг является посол с вежливым отказом. Она видела портрет принца и была в него влюблена, а ведь эти Эфиопки если полюбят, так уж так безумно, как никто другой.

— Как же так, государь мой посланник, — сказала она, — верно, ваш повелитель полагает, что я не столь богата или не так уж красива? Прогуляйтесь по моим владениям, и вы увидите, что нет на свете другого такого обширного государства. Пойдемте со мной в мою королевскую сокровищницу, и вы увидите там столько чистого золота, что из всех россыпей Перу не добыть столько. Наконец, взгляните на черную мою кожу, на мой расплюснутый носик, на толстые мои губы ну, разве не такие бывают красавицы?

— Госпожа моя, — отвечал посол, который досмерти боялся, как бы ему не пришлось попробовать палок, как это другой раз бывает с послами в восточных странах, — я проклинаю повелителя моего так, как только дозволено его подданному, и если бы небо даровало мне самый блистательный трон во вселенной, уж поверьте, я бы недолго думал, с кем его разделить.

— Эти мудрые слова спасли вам жизнь, — отвечала она ему; — я было собиралась с вас начать свою месть, но это было бы несправедливо, так как теперь я вижу, что вы не виноваты в отвратительном поступке вашего государя. Идите к нему и скажите, что я очень счастлива разорвать нашу помолвку, потому что не люблю обманщиков! — Посол, который только о том и думал, как бы с ней распроститься, не замедлил воспользоваться ее приказанием и уехал.

Но эфиопка была слишком уязвлена принцем Воителем, чтобы его простить. И вот села она на колесницу из слоновой кости, запряженную страусами, которые быстро побежали, делая по десяти миль в час. И направилась она во дворец феи Источника, которая была ее крестной и лучшим другом. Она рассказала ей все свои приключения и умоляла помочь ей в ее злой обиде. Фея тронулась горем своей крестницы, посмотрела в волшебную книгу и там тотчас же прочла, что принц Воитель покинул Черную Принцессу только ради принцессы Желанье, в которую влюблен без ума, и даже занемог единственно от нетерпения ее видеть. Хотя фея почти было простила принцессу Желанье к этому времени, но тут она снова распалилась ужасным гневом против нее. Она не видала принцессы со дня ее рожденья и, наверно, уже не причинила бы ей никакого зла, если бы мстительная Чернавка не стала заклинать ее помочь ей.

— Как! — воскликнула в ярости фея. — Так, значит, опять эта несчастная Желанье будет раздражать меня? Нет, прелестная моя Принцесса, нет, крошечка моя, я не потерплю, чтобы тебя обижали, — небо и все стихии замешаны в этом деле. Возвращайся спокойно к себе домой и надейся на свою крестную.

Черная Принцесса поблагодарила ее и поднесла ей цветов и фруктов, чем та осталась очень довольна.

Посол Бекафиг спешил со всей быстротой в столицу отца принцессы Желанье. Он бросился к ногам короля и королевы, немало пролил слез и сказал самыми трогательными словами, что принц Воитель умрет, если дольше они будут откладывать радостное свидание его с принцессой, их дочерью; что ведь, в конце концов, осталось только три месяца до того срока, когда ей исполнится пятнадцать лет; что ничего дурного с ней за такой короткий срок случиться не может; что он берет на себя смелость заметить, что такое слепое доверие к феям может и повредить их королевскому достоинству. Одним словом, он убеждал их со всем искусством, каким славился. Они поплакали вместе с ним, когда представили себе печальное состояние молодого принца, и, наконец, сказали ему, что через несколько дней все обдумают и дадут ему решительный ответ. Посол им ответил, что ответ можно задержать только на несколько часов, так как повелитель его тяжко болен и воображает, что принцесса сама откладывает свой отъезд, потому что его ненавидит. Тогда они ему сказали, что в этот же вечер они все решат.

Королева побежала во дворец к своей дорогой дочке и рассказала ей все, что произошло. И тогда принцесса Желанье опечалилась беспримерно; сердце у нее сжалось, и она упала без памяти. Тут королева поняла, что она любит принца, и сказала ей:

— Не удручайтесь этим, дорогое дитя мое, ведь вы сможете в один миг исцелить его от болезни, меня беспокоят только страшные угрозы феи Источника, которые она произнесла в день вашего рождения.

— Я уверена, — возразила принцесса, — что если бы мы приняли некоторые предосторожности, то провели бы злую фею. Ну, если бы, например, я поехала в большой карете, со всех сторон закрытой, куда не проходил бы ни один солнечный луч? Ее бы открывали только ночью, чтобы дать нам поесть, и, таким образом, я бы счастливо доехала до принца Воителя.

Королеве очень понравилось это предложение, она рассказала о нем королю, который тоже его одобрил. Он сейчас же послал за Бекафигом, и они пообещали ему уж наверно, что принцесса поедет в самом скором времени, так что посол может вернуться и сообщить эту добрую новость своему повелителю. А сверх того они добавили, что для того, чтобы ни на одну лишнюю минуту не задержаться, они даже и поезда ей и богатых платьев, как оно подобало бы, делать не будут. Посол в полном восторге бросился к ногам короля и королевы, благодаря их. И немедленно за тем он уехал, так и не увидав принцессы.

Горько было бы принцессе расставаться с королем и с королевой, если б не привязалась она уже сердечно к принцу, а ведь это такое чувство, которое заглушает почти все другие.

Построили ей карету, снаружи всю из зеленого бархата, с большими золотыми украшениями, а внутри все было обито серебряной парчой, расшитой розами. В этой карете не было не единого стекла, и была она очень большая. Закрывалась она наглухо, крепче, чем ларчик, и один из самых важных вельмож королевства хранил ключ, которым запирались замки в дверцах.

Красою Грации сияли,
Утехи, игры, легкий смех!
И, улетая дальше всех,
За ней амуры поспешали.
Взор сочетала величавый
С небесной нежностью она,
Мечта была поражена
Ее улыбкою и славой.
Она могла нас подивить
Красою царственного вида;
Как нежная Аделаида,
Сюда пришла она, чтоб мир нам подарить.
Только немногие кавалеры должны были сопровождать принцессу, дабы не обременять поезда большой свитой. Подарили ей драгоценные ожерелия, которым цены не было, и несколько богатейших платьев, и вот после прощанья, когда король с королевой и весь двор заливались слезами, посадили принцессу в темную карету, а вместе с ней поехали Левкой и Колючая Роза со своей матерью.

Может быть, вы уже позабыли, что Колючая Роза совсем не любила принцессу Желанье, но зато она очень любила принца Воителя, потому что она видела его говорящий портрет. До того ее поразил он, что, уже собравшись ехать с принцессой, она сказала матери, что не жить ей на белом свете, если эту свадьбу сыграют, и что если мать хочет видеть ее живой, так пусть она эту свадьбу расстроит. Мать просила ее не огорчаться и сказала, что постарается все устроить, чтобы сделать дочку счастливой.

А когда королева посылала свое дорогое дитя в путешествие, она ни на кого так не понадеялась, как на эту злую женщину.

— Сокровище мое я доверяю вам! — говорила она ей. — Оно дороже мне моей жизни. Смотрите, чтобы она была здорова, а главное, чтобы не увидала дневного света, — тогда все пропало. Вы ведь знаете, какими бедствиями ей это грозит, и я уговорилась с послом принца Воителя, что, пока ей не исполнится пятнадцати лет, она будет жить в особом замке, где никакого света, кроме свеч, не будет.


Королева подарила этой женщине подарков, чтобы она получше выполнила ее поручение. А та обещала королеве глаз не спускать с принцессы и, как только приедут на место, обо всем ей написать.

Вот так-то король и королева, надеясь на плоды своих забот, не очень-то за нее боялись и поэтому легче им было сносить разлуку с ней. Каждый вечер кавалеры, сопровождавшие принцессу, открывали карету, чтобы приготовить ей ужин, и от них Колючая Роза узнала, что скоро приедут они в город, где их ожидали. Тогда Колючая Роза стала торопить свою мать, чтобы та сделала поскорей то, что ей обещала, потому что она боялась, как бы король с принцем не выехали им навстречу, а тогда уже не будет случая расстроить свадьбу. И вот однажды около полудня, когда солнце ярко светит, взяла мать Колючей Розы большой острый нож, который она заранее припасла на это дело, да и прорезала одним ударом верх у кареты. И тогда принцесса Желанье впервые увидела солнечные лучи. Не успела она и взглянуть на белый свет, как испустила глубокий вздох и выскочила из кареты, обернувшись белою ланью. И пустилась она бежать в лес все дальше и дальше, покуда не забралась в самую глушь, где и стала горевать одна-одинешенька о том, чем она была да чем стала.

А фея Источника, которая и затеяла все это необычайное дело, видя, что все, кто были с принцессой, бросились ей на помощь — кто за ней в лес, а кто к принцу Воителю, чтобы известить его о том, какое приключилось горе, — готова была перевернуть всю природу: гром загремел, молния засверкала, так что самые храбрые перепугались, а, кроме того, своим волшебством она всех этих людей унесла далеко-далеко от этого места, где их присутствие ей не нравилось.

Только и остались там Левкой да Колючая Роза со своей матерью. Левкой бросилась за своей госпожой, оглашая леса и горы своими жадобами и именем принцессы. А другие две, очень довольные тем, что освободились от тяжкой обязанности, не теряя ни минуты, принялись за то, что задумали. Колючая Роза надела самые богатые платья принцессы Желанье. Королевская мантия, которую сшили к свадьбе, была бесподобной роскоши, а в корону были вправлены алмазы в два или в три раза больше кулака, скипетр был из цельного рубина, а держава, которую она взяла в другую руку, была из жемчужины побольше головы. Уж такие это были редкости, и тяжело же их было нести! Но Колючая Роза хотела разыграть из себя принцессу и решила ничего не упустить в королевском наряде.

В этом наряде Колючая Роза с матерью, которая несла шлейф ее мантии, пошла по дороге к столице принца Воителя. Поддельная принцесса важно шагала вперед, ничуть не сомневаясь в том, что им окажут торжественный прием; и действительно не далеко они еще отошли, как заметили, что навстречу им движется конница, а посреди ее два великолепных паланкина, сверкающие золотом и драгоценными камнями, и несут их мулы, украшенные султанами из зеленых перьев (это был любимый цвет принцессы). Король, находившийся в одних носилках, и больной принц, бывший в других, не знали, что и подумать об этой странной паре, которая к ним приближалась. Самые нетерпеливые из всадников поскакали им навстречу и, увидав их роскошные одежды, решили, что это, должно быть, важные особы. Они соскочили с коней и почтительно им поклонились.

— Скажите мне, — спросила их Колючая Роза, — кто находится в этих носилках?

— Госпожа моя, — отвечали ей, — это король наш и принц, его сын, которые выехали навстречу принцессе Желанье.

— В таком случае, — отвечала она, — поезжайте к ним и скажите, что принцесса идет им навстречу; одна фея, которая завидовала моему счастью, рассеяла всех моих провожатых страшными ударами грома, сверкающими молниями и всякими чудесными явлениями; со мной только и осталась моя приближенная дама, у которой письма моего отца и мои драгоценности.

В тот же миг рыцари поцеловали край ее мантии и поскакали обратно, чтобы доложить королю, что перед ними принцесса.

— Как! — вскричал он. — Она идет пешком и при дневном свете?

Они передали то, что она им рассказала. Принц, горевший нетерпением, подозвал их к себе и, не дав им слова выговорить, спросил:

— Поклянитесь мне, что она — диво красоты, истинное чудо, настоящая принцесса!

Они ничего ему не ответили и весьма удивили тем принца.

— Чтобы не перехвалить, вы предпочитаете молчать, — заметил он.

— Государь, вы ее сейчас увидите, — отвечал самый смелый из них; — она, наверно, очень изменилась, потому что устала с дороги.

Принц был очень удивлен и, конечно, если бы он не был так слаб, сейчас же соскочил бы с носилок из нетерпения и любопытства. Король спустился на землю и вместе со всем своим двором подошел к поддельной принцессе. Но взглянув на нее, громко вскрикнул и, отступив на несколько шагов, сказал:

— Что я вижу! Какое вероломство!

— Государь, — сказала ему приближенная дама принцессы, отважно выступая вперед, — перед вами принцесса Желанье, и вот письма короля и королевы; вручаю вам также и ларчик с драгоценностями, которые они мне передали, когда мы отъезжали.

Король угрюмо промолчал, а в это время принц, опираясь на Бакафига, подошел к Колючей Розе. О боги! Что только с ним сделалось, когда он рассмотрел эту странную фигуру, при взгляде на которую прямо страшно делалось. Она была так высока, что одежды принцессы еле достигали ей до колен, худа она была, как щепка, нос — крючком, словно у попугая, красноватый, лоснящийся, и зубы у нее были такие черные да кривые, каких ни у кого другого не было. Словом, насколько принцесса была хороша, настолько эта была страшна.

Принц, который ни о чем не думал, как только о своей милой принцессе, стоял как вкопанный, глядя на нее с великим удивлением; долгое время он не мог рта раскрыть и наконец сказал королю:

— Я жертва предательства; чудеснейший портрет, которому я отдал мою свободу и любовь, не имеет ничего общего с дамой, которую к нам прислали. Нас захотели обмануть и обманули — и это будет стоить мне жизни.

— Как, государь, — воскликнула тут Колючая Роза, — вас хотели обмануть, говорите вы? Знайте же, что вы никогда не будете обмануты, если станете моим супругом.

Ее бесстыдство и самомнение были беспримерны. Ее мать добавила еще с своей стороны:

— Ах, красавица моя принцесса! — вскричала она, — Куда мы попали? Разве так принимают дочь короля? Каково непостоянство людей! На что они только способны! Но король, ваш отец, сумеет дать им достойный ответ.

— И мы заставим его это сделать, — ответил король. — Он обещал нам красавицу принцессу, а вместо нее посылает нам скелет, мумию, на которую страшно смотреть. Теперь уже мне не удивительно, что он держал это чудное сокровище пятнадцать лет под спудом: он хотел поймать на этом какого-нибудь простачка. Жребий пал на нас, но мы еще постоим за себя!

— Какие оскорбления! — вскричала поддельная принцесса. — Несчастная я, что мне пришлось ехать, доверясь словам таких людей! Подумаешь, какое преступление заставить нарисовать себя на портрете чуточку красивее, чем ты есть, — да ведь это же все делают каждый день. Если бы это могло препятствовать бракам, так вряд ли многим принцам удалось бы жениться.

Король и принц, вне себя от ярости, не соблаговолили ей ответить. Каждый из них снова взошел в свои носилки, и без дальних церемоний один из гвардейцев посадил принцессу на лошадь позади себя, и так же пышно усадили и ее приближенную даму. Их повезли в город и там по приказу короля они были заключены в замок Трех Башен. Принц Воитель до того был удручен этим неожиданным ударом, что всю скорбь затаил в своем сердце. Когда, наконец, он собрался с силами заговорить, как только ни плакался он на свою злую судьбу! Он по-прежнему был влюблен, но ему не о ком было теперь вздыхать, кроме как о портрете. Его надежды более уже не существовали, все его прекрасные мечты о принцессе Желанье рушились. Он готов был скорей умереть, чем жениться на той, кого он принимал за принцессу. Трудно даже себе представить, как велико было его отчаяние; он не мог больше выносить шум королевского двора и решил, как только здоровье ему это позволит, удалиться тайно в какое-нибудь уединенное место и там провести остаток своей грустной жизни.

Он никому не рассказывал об этом своем решении, кроме верного Бекафига; он был уверен, что тот последует за ним повсюду. С ним говорил он чаще, чем с кем-нибудь другим, об ужасном обмане, жертвою которого он стал. Как только начал он поправляться, он немедленно уехал, оставив на столе в кабинете короля длинное письмо. В нем он уверял отца, что, когда он немного успокоится, то вернется к нему, но просит, поджидая его, обдумать их общую месть и по-прежнему держать в плену отвратительную принцессу.

Легко представить себе горе короля, когда он прочел это письмо. Разлука со столь дорогим сыном едва не довела его до смерти. А покуда все приближенные старались его успокоить, принц и Бекафиг были уже далеко. Спустя три дня, они очутились в большом лесу, который был очень темен благодаря густой своей листве и очень приятен свежестью травы и ручейков, что журчали повсюду. Принц, еще не вполне здоровый и утомленный долгой дорогой, соскочил с коня и грустный бросился на траву, подложив руку под голову. Он был еще так слаб, что почти не мог говорить.

— Государь, — сказал ему Бекафиг, — пока вы будете отдыхать, я пойду поискать, нет ли здесь каких-нибудь плодов, чтобы вы могли освежиться, а кстати посмотреть, куда мы с вами попали. — Принц ничего ему не ответил, а только знаком показал ему, что он может идти.

Давно уж мы с вами оставили нашу лесную лань, — я говорю о несравненной принцессе. Она была ланью и безутешно расплакалась, когда неожиданно увидала свое отражение в воде источника, который послужил ей зеркалом.

— Как! — сказала она. — Это я? Сегодня действительно со мной произошло самое странное приключение, какое феи могут только послать невинной принцессе вроде меня! Сколько же времени останусь я в этом образе? Куда деваться мне, чтобы львы, медведи и волки не загрызли меня? Как же я буду есть траву?

Так она задавала самой себе тысячу вопросов, чувствуя самую горькую печаль. Одно только могло ее немного утешить: это то, что она была такой же прелестной ланью, какой была красавицей принцессой.

Голод начал мучить принцессу, она принялась с аппетитом жевать траву, чрезвычайно удивляясь в то же время, как это так может быть. Потом она прилегла на мох. Спустилась ночь, и она провела ее в непостижимом страхе. Она слушала, как хищные звери бродят неподалеку, и не раз, забывая, что она лань, пыталась взлезть на дерево. Дневной свет ее несколько успокоил, она любовалась его красотой, и солнце ей казалось столь чудесным, что она не переставала глядеть на него; все, что она до сих пор о нем слышала, казалось ей ничего не значащим по сравнению с тем, что она видела. Это было единственным утешением, которое нашла она в этом пустынном месте. Она была совершенно одна в продолжение нескольких дней.

Фея Тюльпанов, которая всегда любила принцессу, живо ощущала ее горе, но она очень досадовала, что ни королева, ни принцесса не воспользовались ее советами, потому что она много раз им говорила, что если принцесса уедет раньше, чем ей минет пятнадцать лет, то это добром не кончится. Однако она не хотела обрекать принцессу в жертву ярости феи Источника и направила шаги Левкоя к лесу, чтобы новая эта наперсница могла утешать принцессу в ее несчастии.

Красивая лань шла потихоньку по берегу ручья, когда Левкой, которая так устала, что уж не могла идти дальше, прилегла отдохнуть. Она печально размышляла о том, в какую бы сторону ей направиться, чтобы найти свою дорогую принцессу. Когда лань ее заметила, она одним прыжком перенеслась через широкий и глубокий ручей, бросилась к Левкою и начала нежно к ней ласкаться. Левкой была очень этим удивлена, она недоумевала, то ли здешние звери так уж особенно любят людей, то ли эта лань ее знает. В конце концов, ведь было очень странно, что дикая лань оказывала человеку такие любезности.

Она внимательнее на нее посмотрела и с крайним удивлением заметила, что две крупные слезы катятся из ее глаз; тут уж она больше не сомневалась, что перед ней ее любимая принцесса. Она взяла в руки ее ножки и стала целовать их с такой же нежностью и уважением, как, бывало, целовала она принцессины ручки. Она заговорила с ней и поняла, что лань ожидала ее, но что она не может ей отвечать; тут слезы и вздохи с обеих сторон возобновились с новой силой. Левкой обещала своей повелительнице, что она ни за что ее не покинет, лань отвечала ей глазами и кивками головы, что она этому очень рада и что теперь многие ее горести не так ей будут страшны.

Почти весь день они были вместе. Лань, боясь, что Левкою захочется покушать, повела ее в дальний край леса, где она заметила дикие деревья, на которых росли очень вкусные дикие плоды. Левкой ела их без конца, так как она умирала от голода, но когда насытилась, то впала в страшное беспокойство, потому что представить себе не могла, где и как они будут спать. Ей казалось немыслимым остаться спать в лесу, среди тысячи опасностей, которые могли приключиться.

— Разве вам не страшно, милая лань, — говорила она, — провести здесь ночь? — Лань подняла очи вверх и горько вздохнула.

— Но ведь вы, — продолжала Левкой, — бегали по всему этому громадному лесу, ужели же здесь нет какого-нибудь домика, жилья какого-нибудь угольщика, дровосека, кельи монаха?

Лань ответила ей кивком головы, что ничего она такого не видала.

— О боги! — воскликнула тогда Левкой. — Завтра меня уж не будет в живых! Если удастся мне избежать тигров и медведей, я уверена, что умру просто от страха. И не подумайте, дорогая принцесса, что я говорю о своей судьбе; я думаю только о вас. Увы, каково-то остаться в этих глухих местах одной! И никто не утешит вас! Может ли быть что-нибудь ужаснее?

Бедная лань принялась плакать, она рыдала прямо, как человек.

Ее слезы тронули фею Тюльпанов, которая ее нежно любила. Несмотря на то, что принцесса ее не послушалась, все-таки она продолжала все время заботиться о ней, и тут она внезапно появилась.

— Я не буду вас корить, — произнесла она, — мне слишком тяжело видеть вас в таком состоянии. — Лань и Левкой бросились перед ней на колени. Одна целовала руки феи и нежно к ней ласкалась, а другая умоляла фею пожалеть принцессу и вернуть ей образ человеческий.

— Это не в моей власти, — отвечала фея Тюльпанов, — та, кто причинила ей это — могущественная волшебница. Но я могу сократить срок этого испытания, а чтобы облегчить его, скажу вам, что, как только день сменится ночью, она перестанет быть ланью, однако чуть только займется утренняя заря, она опять обратится в лань и будет бегать по лесам и долам, как дикий зверь.

Это уж было немало — хоть на ночь не быть ланью, и принцесса в восхищении начала прыгать и скакать, что очень развеселило фею Тюльпанов.

— Идите же, — сказала она им, — вот по этой тропинке, и вы найдете хижину, довольно опрятную для этих мест.

И, произнеся эти слова, она исчезла. Левкой послушалась ее, она пошла с ланью по указанной феей дороге, и они вышли к хижине, у дверей которой сидела старуха и вязала корзинку из тонкого ивняка. Левкой поклонилась ей.

— Приютите меня, бабушка, — сказала она, — с моей ланью! Может быть, у вас найдется комнатка для нас?

— Хорошо, доченька, — отвечала та, — вам найдется местечко; входите, входите сюда с вашей ланью. — И она повела их в прелестную комнатку, со стенами из дерева дикой вишни; там стояли две кровати с чистым бельем и покрывалами — и все было так чистенько и просто, что принцесса говорила потом, что никогда не видала она более приятного жилья.

Как только совсем смерклось, принцесса Желанье обернулась человеком. Сто раз, а то и больше, поцеловала она Левкоя, благодаря ее от всей души за ее добрые чувства, за то, что она не оставила ее, и обещала ей, что как только кончится ее испытание, она устроит ее счастье.

Старушка постучала к ним потихоньку и, не входя к ним, протянула Левкою прекрасные плоды, которые принцесса покушала с большим аппетитом, и затем они улеглись спать. Как только занялся день, принцесса Желанье снова стала ланью и принялась скрести копытцем дверь, чтобы Левкой отворила ей. Грустно им было расставаться, хоть и ненадолго, но лань быстро побежала в самую гущу леса и стала там бегать да прыгать, как она делала это и раньше.

Мы уже сказали, что принц Воитель остался один в лесу, а Бекафиг пошел поискать ему диких плодов. Совсем уже было поздно, когда он наткнулся на избушку доброй старушки, о которой только что шла речь. Вежливо потолковал он с ней и попросил еды для своего повелителя. Старушка наложила полную корзину всякой снеди и подала ему.

— Боюсь я, — сказала она ему, — чтобы не случилось чего с вами ночью в темном лесу; есть у меня для вас комнатка, хоть и бедная, да вас в ней дикие львы не тронут. — Он ее отблагодарил и сказал, что он здесь не один, а с одним своим другом, и пойдет ему об этом сказать. Действительно, ему удалось уговорить принца, и тот согласился идти к доброй старушке. Она встретила их на пороге и бесшумно провела в комнату, точь-в-точь такую же, как и комнатка принцессы; они помещались рядом и разделялись только перегородкой.

Принца всю ночь беспокоили его грустные мысли. Как только блеснули первые лучи солнца в окошках, он поднялся и, чтобы разогнать тоску, пошел в лес, сказав Бекафигу, чтобы он не сопровождал его. Долго он шел куда глаза глядят я наконец вышел на широкую поляну, поросшую деревьями да мохом. Только что он показался, как лань пустилась бежать оттуда. Посмотрел он на нее да и погнался за ней. Охота была его любимой забавой, но после болезни он уже не мог очень скоро бегать. Несмотря на это, он все-таки гнался за ланью и время от времени пускал в нее стрелу. Бедная лань умирала от страха, хоть ни одна стрела не ранила ее, ибо фея Тюльпанов охраняла ее; и поистине, принц так метко стрелял, что только рука феи могла защитить от его стрел. Никогда еще принцесса-лань так не уставала, никогда еще ей не приходилось так бегать. Наконец, ей удалось ускользнуть какой-то тропинкой так ловко, что опасный охотник потерял ее из виду, и так как он и сам очень устал, то прекратил преследование.

День клонился к вечеру, и лань с радостью увидела, что пора уж ей возвращаться, и побежала к домику, где с нетерпением ждала ее Левкой. Вбежав в комнату, бросилась она, еле дыша, на кровать, вся мокрая, так она измучилась. Левкой ее ласкала и жалела, умирая от любопытства узнать, что с ней такое приключилось. Пришел час,когда ей пора было стать снова девушкой; тогда она бросилась на шею своей любимице и сказала:

— Увы, я боялась только феи Источника и злых хозяев лесов, а сегодня за мной гонялся молодой охотник, и так мне пришлось от него бежать, что я почти даже его и не разглядела. Стрела за стрелой летели за мною, угрожая мне неминуемой смертью, и уж не знаю, каким я чудом спаслась.

— Не надо вам больше отсюда выходить, принцесса, — сказала Левкой, — оставайтесь здесь, в этой комнате, покуда не минет роковое время вашего испытания. А я схожу в ближний город, куплю разных книжек, чтобы не было нам здесь скучно; почитаем мы с вами новые сказки про фей да будем сочинять стихи да песенки.

— Молчи, молчи, моя дорогая, — отвечала ей принцесса, — не нужно мне никаких развлечений, потому что я все время думаю о милом моем принце Воителе; но та ужасная сила, которая обращает меня днем в лань, та же сила заставляет меня, вопреки моим желаниям, делать то, что делают все лани: я бегаю и ем траву, как и они. Днем нет моих сил оставаться в комнате.

До того она устала после погони, что сейчас же попросила поесть, а потом ее красивые глазки закрылись, и она заснула до зари. И как только занялась заря, опять она обернулась ланью и убежала в лес.

Принц к вечеру тоже вернулся к своему другу.

— Я провел весь день, — сказал он, — гоняясь за самой красивой ланью, какую я только видел, но она меня провела с удивительной ловкостью. Стрелял я уж так метко, что не понимаю, как она могла увернуться от моих стрел. Чуть рассветет, я пойду опять в лес, и уж на этот раз ей от меня не уйти.

И вот наш юный принц, который хотел позабыть о своей мечте, что казалась ему несбыточной, был очень доволен, опять пристрастившись к охоте. С раннего утра отправился он опять туда же, где спугнул лань, но та на этот раз поостереглась там показываться, боясь, чтобы опять не пришлось ей туго. Смотрел он, смотрел по всем сторонам, долго ходил по лесу, устал и разгорячился. Увидал он на дереве очень красивые яблоки и обрадовался, сорвал их, попробовал, и тут же одолела его дремота. Упал он на свежую траву под деревьями, где кругом щебетали птицы, и сладко заснул.

Пока он спал, боязливая наша лань, которой нравились уединенные места, прибежала как раз туда, где он лежал. Если бы она его раньше заметила, то, конечно, сейчас же убежала бы, но она увидала его, совсем уже близко к нему подобравшись, и не могла удержаться, чтобы не посмотреть на него. Так крепко он спал, что она перестала бояться и решила на досуге хорошенько его разглядеть. Боги! Что с ней только сделалось, когда она его узнала! Ведь она так о нем мечтала, что не могла забыть его за столь короткое время! Ах, любовь, любовь! Что ты только делаешь! Ужели же бедной лани погибнуть от руки ее возлюбленного? Так, верно, оно и будет, потому что она уже не думает о своей безопасности. Она прилегла в нескольких шагах от него и от радости глаз с него не сводила; она вздыхала, она тихо стонала. Наконец, осмелев, подошла к нему еще ближе, коснулась его — и он проснулся.

Принц был ужасно удивлен. Он узнал лань, которая так его помучила и которую он так долго искал, — но странно, что она решилась так близко к нему подойти! Она не стала дожидаться, пока он ее поймает, и бросилась со всех ног бежать, а он — за ней. Время от времени они останавливались, чтобы передохнуть, потому что, красавица дань еще не отдохнула после вчерашней погони, да и принц тоже. Но что больше всего замедляло бег, — увы! сказать ли — было то, что ей страх как не хотелось удаляться от того, кто ранил ее не стрелами, а любовью. Он не раз видел, как она оборачивалась к нему, словно спрашивая, неужели он хочет, чтобы она погибла от его руки; но как только он совсем уж ее настигал, она делала новое усилие и убегала.

— Ах, малютка-лань, — вскричал он, наконец, — если бы ты только могла понимать меня! Тогда бы ты не стала убегать от меня; ведь я люблю тебя, я хочу кормить тебя да ухаживать за тобой — такая ты красавица! — Но ветер унес его слова, и она не слыхала их.

Наконец, обежали они кругом весь лес, и наша лань, совсем обессилев, замедлила шаг. А принц в это время удвоил силы и нагнал ее с такой радостью, что сам себе не верил. Он видел, что она совсем выбилась из сил; она упала, бедняжка, полумертвая от усталости и ждала только смерти от рук своего победителя. Но, вместо того, чтобы причинить ей зло, он начал ее ласкать.

— Красавица моя лань, — сказал он ей, — не бойся меня, я хочу тебя взять с собой и никогда с тобой не разлучаться.

Он нарезал ветвей, постлал их ровненько, покрыл мохом, набросал на них роз, которые кругом цвели на кустах, потом взял лань на руки, положил ee головку себе на плечо и уложил ее потихоньку на это ложе. Потом сел около нее, время от времени срывал вкусные травы и давал ей, а она ела их из его рук.

Принц продолжал с ней говорить, хоть и был уверен, что она его не понимает. Но как ей ни приятно было его видеть, все-таки она беспокоилась, потому что надвигалась ночь.

„Что-то будет, — думала она, — когда он увидит, как я вдруг обращусь в девушку? Наверно, он испугается и убежит от меня, а если он не убежит, как я буду с ним одна в темном лесу?“ Она только и думала о том, как бы ей убежать от него, когда он сам ей в этом помог: боясь, что ей захочется пить, он пошел посмотреть, нет ли где поблизости какого-нибудь источника, куда бы он мог ее отвести. Как только он ушел, она тотчас же вскочила и помчалась к своему домику, где ее ждала Левкой. Она бросилась на постель. Стемнело; снова она стала принцессой и рассказала подруге свое приключение.

— Поверишь ли, моя дорогая, мой принц Воитель два для охотился за мной в этом лесу, и когда он наконец поймал меня, то стал меня нежно ласкать. Ах! До чего же этот портрет, который мне тогда подарили, мало на него похож; он во сто раз красивее. Другой на охоте замарается да обдерется, а он все так же хорош, а до чего мил и красив, и рассказать тебе не сумею. Ну, не несчастная ли я, что мне приходится бежать от принца, который мне сужен да ряжен всеми моими родными, — бежать от него, который меня любит и которого я люблю! Надо же было, чтобы злая фея возненавидела меня со дня моего рождения и погубила всю мою жизнь. — Она принялась плакать, а Левкой ее утешала, уверяя, что скоро все ее несчастия сменятся на радости.

Как только припал; отыскал ручей, он пошел назад к своей милой лани; но ее уже не было на том месте, где он ее оставил. Тщетно искал он ее повсюду и чувствовал такую обеду на нее, словно она обладала разумом. „Как! — воскликнул он, — Неужели же мне придется иметь вечно повод жаловаться на этот лживый и вероломный женский пол?“ В тоске возвратился он к доброй старушке. Он рассказал своему наперснику все приключение с ланью, обвиняя ее в неблагодарности. Бекафиг не мог не улыбнуться гневу принца и посоветовал ему наказать лань, когда он встретится с ней.

Только ради этого я здесь и останусь, — ответил, принц, — и затем мы сейчас же отправимся дальше.

Настало утро, и вместе с ним принцесса обернулась белой ланью. Не знала она, на что решиться: то ли побежать ей в те места, где обычно гуляет принц, то ли пойти другой дорогой, чтобы не попасться ему на глаза. Наконец она выбрала последнее и ушла далеко, но юный принц был тоже не прост и тоже пошел другой дорогой, подозревая, что она пустится на хитрости. И он нашел ее в самой глуши леса. Она чувствовала себя в безопасности. И тут-то вдруг его заметила. В тот же миг она вскочила, одним прыжком перенеслась через кусты и помчалась быстрее ветра, словно ее вчерашняя проделка с ним заставила ее еще больше его бояться. Но в ту минуту, как она перебегала одну тропинку, он схватил лук, да так ловко нацелился, что стрела вонзилась ей в ногу. Она почувствовала ужасную боль, силы оставили ее, и она упала.

Ах! Амур, жестокий и дикий Амур, где же ты был? Как! Ты позволил, чтобы несравненную девушку ранил ее нежный возлюбленный? Но печальный конец был неизбежен, ибо фея Источника так подстроила. Принц подошел к лани. Когда он увидал, что кровь бежит из раны, ему стало очень жаль ее. Он сорвал длинные стебли трав и перевязал ими раненую ногу, потом, как и в прошлый раз, сделал ложе из ветвей. Он положил голову лани себе на колени и сказал ей:

— Не сама ли ты виновата, ветреница моя, в том, что с тобой случилось? Зачем ты вчера меня покинула? Но сегодня уж этого не случится, потому что я понесу тебя сам.

Лань ничего не ответила, да и что бы она сказала! Она и виновата была и говорить не могла, а ведь вовсе не всегда те, кто виноват, молчат. Принц нежно ее ласкал.

— Как мне больно, — говорил он, — что пришлось тебя ранить! Ты будешь, верно, теперь меня ненавидеть, а ведь я хочу, чтобы ты любила меня.

Казалось, коли его послушать, что какой-то тайный гений нашептывал ему то, что он говорил лани. И вот уже приближался час, когда пора было возвращаться к старушке-хозяйке; он поднял свою добычу и нелегко ему пришлось; он то нес ее, то вел, а то и волочил за собой. Она вовсе не хотела с ним идти.

„Что со мной будет? — думала она. — Ну как же мне очутиться с ним с глазу на глаз! Ах, лучше уж умереть!“

Она нарочно двигалась самым неуклюжим образом и очень обременяла его. Он так устал, что весь был мокрый, и, хотя уж недалеко было до их маленького домика, почувствовал, что ему одному не справиться. Он пошел позвать своего верного Бекафига, но прежде, чем покинуть свою добычу, привязал ее несколькими узлами к дереву, чтобы она опять не убежала.

Увы! Кто мог бы подумать, что красивейшая принцесса в мире подвергнется такому обращению со стороны принца, который ее обожал! Она тщетно пыталась разорвать свои путы, но только еще сильнее их затягивала, а кроме того, на беду, образовалась мертвая петля, грозившая ее задушить. В это время Левкой, которой надоело сидеть все время взаперти в своей комнате, вышла подышать свежим воздухом и направилась как раз туда, где белая лань билась в путах. Что с ней только сделалось, когда она увидала свою дорогую повелительницу! Она бросилась развязывать ее, — а узлов было много, да все в разных местах; наконец дело было сделано, но в эту минуту появились принц с Бскафигом.

— Несмотря на все мое уважение к вам, госпожа моя, — сказал принц Левкою, — позвольте мне сказать вам, что вы хотите присвоить чужое добро.: я ранил эту лань, она моя, я люблю ее, и я вас умоляю оставить ее мне.

Сеньор, — вежливо отвечала Левкой (а ведь она была и стройна и прелестна), — эта лань была моей еще до того, как вы ею завладели, и я готова скорей от жизни своей отказаться, чем от нее. А если вы хотите видеть, знает ли она меня или нет, отпустите ее на минутку… Ну-ка, моя Белочка, обнимите меня — Лань бросилась ей на шею. — Поцелуйте меня в правую щеку. — Лань поцеловала — Коснитесь моего сердца. — Она тронула ее грудь ножкой. — Вздохните, — и она вздохнула. Принц не мог уже больше сомневаться в том, что Левкой говорит правду.

— Возвращаю ее вам, — благородно заявил он, — но поверьте, с немалым сожалением. — И Левкой тотчас же ушла со своей ланью.

Они не знали, что принц живет в том же домике; он издалека следил за ними и был очень удивлен, когда увидал, что они входят в хижину доброй старушки. Очень скоро вслед за ними вернулся и он, и так как ему очень было любопытно узнать о белой лани, он спросил у старушки, кто девушка с ланью. Та отвечала, что не знает ее, что пустила ее к себе вместе с ланью, что она ей хорошо платит и живет очень одиноко. Бекафиг осведомился, где их комната, и узнал, что она соседняя с их комнатой и что их отделяет друг от друга только перегородка.

Когда они пришли к себе, Бекафиг сказал принцу, что либо он ошибается так, как еще никто никогда не ошибался, либо девушка, которую они только что видели, жила с принцессой Желанье, и он ее видел во дворце, когда приезжал туда с посольством.

— Какие мрачные воспоминания оживляете вы! — сказал ему принц. — И каким образом могла бы она очутиться здесь?

— Этого я не знаю, сеньор, — добавил Бекафиг, — но мне очень хочется посмотреть на нее еще раз, и так как нас разделяет всего лишь досчатая перегородка, я проделаю в ней отверстие.

— Вот бесполезное любопытство, — грустно сказал принц, потому что этот разговор снова пробудил все его горести. Он отворил окно, выходившее в лес, и стал мечтать.

Тем временем Бекафиг трудился и скоро просверлил довольно большое отверстие. Посмотрел он и увидал прелестную принцессу, одетую в платье из серебряной парчи с кармазинными цветами, шитое золотом и изумрудами. Ее волосы падали тяжелыми волнами на самую красивую шею в мире, лицо пленяло живыми красками, а очи приводили в восхищение. Левкои стояла перед ней на коленях и перевязывала ей руку, откуда обильно текла кровь. Казалось, что они обе очень озабочены этой раной.

— Дай мне умереть! — говорила принцесса. — Легче смерть, чем это плачевное существование, которое мне приходится влачить. Как! Целый день быть ланью, видеть своего суженого и не быть в состоянии говорить с ним, рассказать ему мое роковое несчастие! Ах! Если бы ты знала, как трогательно говорил он со мной, когда я была ланью, какой голос у него, какие движенья у него благородные и располагающие, — ты бы еще больше меня пожалела, зная, что не можешь поведать ему мою горькую судьбу.

Можно себе представить, как был удивлен Бекафиг всем, что он увидал и услышал. Он подбежал к принцу и отвел его от окошка с невыразимой радостью.

— Ах, сеньор, — сказал он, — не медлите, подойдите же к перегородке, и вы воочию увидите ту, чей портрет вас очаровал.

Принц посмотрел и тотчас узнал принцессу. Он бы умер от счастья, если бы не боялся, что его морочат какие-то чары. Ибо, что же тогда означала удивительная встреча с Колючей Розой и ее матерью, которые были заключены в замок Трех Башен и называли себя — одна принцессой Желанье, а другая ее приближенной дамой?

Однако любовь обнадеживала его. Всякому хочется убедиться в том, на что направлены его желания, а случай был таков, что приходилось или умереть от нетерпенья или дознаться. И принц, не откладывая дела в долгий ящик, подошел к двери принцессиной комнаты да и постучался тихонько. Левкой, не сомневаясь, что это стучится старушка-хозяйка, которая кстати была ей нужна, чтобы помочь перевязать руку ее повелительнице, поспешила отворить дверь и оцепенела от удивления, увидав перед собой принца, который сразу же бросился к ногам принцессы Желанье. Восторг его был так велик, что он не мог ничего толком сказать, и как мы ни старались узнать, что он ей говорил в эти первые минуты, так никого и не нашли, кто мог бы нам в этом помочь. Принцесса была в не меньшем замешательстве, но Амур, который частенько служит посредником для онемевших, вмешался тут и убедил их обоих, что никогда еще не говорили они так умно или, по крайней мере, так трогательно и так нежно. Слезы, вздохи, клятвы и даже лукавые улыбки — все здесь было.

Так прошла ночь, занялся день, а принцесса Желанье даже не подумала о том — и она уже не обернулась ланью. Вдруг она это заметила; ничто не сравнится с ее радостью, и она так любила принца, что не могла и минуты выдержать, чтобы не поделиться с ним ею. И тут же она начала ему рассказывать всю свою историю с такою прелестью, с таким естественным красноречием, что самых записных умников за пояс заткнула.

— Как, — воскликнул он, — прелестная моя принцесса, так это вас я ранил в образе белой лани! Как же мне искупить ужасное мое преступление? Я готов умереть от горя на ваших глазах. — Он так был удручен, что его огорчение было написано на его лице. Принцесса Желанье страдала от этого более, чем от своей раны; она уверяла его, что все это пустяк и что ей дорого это несчастье, принесшее ей столько радости.

Она так убедительно говорила, что он не мог больше сомневаться в ее доброте. Чтобы все ей было понятно, он, в свою очередь, рассказал ей о том обмане, который затеяли Колючая Роза со своей матерью, и добавил, что надо поторопиться известить отца о его счастье, о том, что он ее нашел, ибо иначе возгорится ужасная война, так как отец его не преминет отомстить за оскорбление, которое ему будто бы было нанесено. Принцесса Желанье упросила его послать письмо с Бекафигом; тот уже готов был исполнить его приказание, как вдруг по лесу разнесся страшный гул и звон военных труб, рогов, литавров и барабанов; им показалось даже, словно большое войско проходит мимо их домика. Принц глянул в окошко и узнал многих рыцарей, знамена и значки; он скомандовал им остановиться и ожидать его.

Никогда еще не ликовало так войско, как на этот раз; все были убеждены, что сам принц Воитель поведет их, чтобы отомстить отцу принцессы Желанье. Войском предводительствовал сам отец принца, несмотря на свой преклонный возраст. Его несли в бархатном паланкине, изукрашенном золотой вышивкой, а за ним ехала открытая повозка, где везли Колючую Розу с матерью. Принц Воитель, увидав паланкин, бросился к нему, а король, простирая к сыну руки с отеческой любовью, вскричал:

— Откуда вы, сын мой? Как могли вы причинить мне такое горе, уехав от нас?

— Государь, — отвечал принц, — благоволите меня выслушать.

Король тотчас сошел с носилок, и, отойдя с ним в уединенное место, сын рассказал ему о своей счастливой встрече и о подлоге Колючей Розы.

Обрадованный король воздел руки и благодарил небо за его милость. В эту минуту он увидал принцессу Желанье, которая была красивее и блестящее всех звезд небесных. Она сидела на великолепной лошади, игравшей под ней, масса перьев различной окраски окружали ее головку, и самые большие алмазы мира украшали ее одежду. Она была одета охотницей. Левкой, которая сопровождала ее, также была в замечательном наряде. Все это было дело рук феи Тюльпанов, это она обо всем позаботилась, и ее старания увенчались полным успехом. Маленький домик в лесу тоже был создан для принцессы, и там фея много дней под видом доброй старушки потчевала и ютила свою любимицу.

Когда принц узнал свои войска и выбежал навстречу отцу, фея вошла в комнату принцессы Желанье; она подула на ее руку, и рана мгновенно зажила, и тут же она обрядила принцессу в такой пышный наряд, что, когда появилась она перед глазами короля, он так был очарован, что с трудом мог поверить, что перед ним не бессмертная богиня. Он приветствовал ее самыми ласковыми словами, которые только можно было придумать для такого случая, и просил ее не медлить и поскорее стать королевой его царства.

— Да, — сказал он, — я решил передать королевство принцу Воителю, чтобы он еще более был достоин такой невесты!

Принцесса Желанье ответила ему со всей вежливостью, какую можно ожидать от хорошо воспитанной особы, а потом, глянув на двух пленниц в повозке, закрывавших себе лица руками, она великодушно попросила короля простить их и разрешить им уехать в той же повозке, куда им заблагорассудится. Король согласился, и тут он еще раз восхитился ее сердечной добротой и похвалил ее за это.

Тут же отдали приказ всей армии повернуть налево кругом и маршировать с музыкой домой. Принц вскочил на коня и поехал рядом с принцессой. В столице их встретили громогласные крики восторга; приготовили все, что нужно ко дню свадьбы, который прошел весьма торжественно благодаря присутствию шести благосклонных фей, любивших принцессу. Они поднесли принцессе такие богатые подарки, что и вообразить себе нельзя, — и, между прочим, великолепный дворец, тот самый, в котором впервые увидала их мать-королева. Он мгновенно возник в воздухе: пятьдесят тысяч крылатых амуров принесли его и потом установили на широкой поляне по берегу речки. Ну, прекраснее такого подарка, конечно, уж ничего и быть не могло.

Верный Бекафиг просил своего повелителя поговорить с Левкоем, чтобы она стала его женой после того, как справят свадьбу принца. Принц согласился. Прелестная девушка была очень рада, что нашла себе такого хорошего мужа в чужом королевстве. Фея Тюльпанов, которая была еще щедрее своих сестер, подарила ей на свадьбу четыре золотых копи в далекой Индии, чтобы она была такой же богатой, как и ее будущий муж. Целый месяц праздновали свадьбу принца, каждый день устраивали новое празднество, и приключения белой лани распевали повсюду.

Нравоучение
Принцесса слишком поспешила
Покинуть темный замок свой,
Куда от мести роковой
Ее премудро фея скрыла.
Ее несчастья, превращенья,
Остерегая, учат нас,
Какие страшные мученья
Нетерпеливых в свете ждут подчас.
О вы, кому любовь рукою тароватой
Дала черты, способные пленять!
Краса — нередко злой вожатый,
А можно ли ее скрывать?
Вам верной кажется защитой,
Что вы, любимая, не любите сейчас,
Но как опасен пламень скрытый,
Взгляните на него — и он зажжет и вас.

Лепренс-де-Бомон Красотка и Чудовище


Жил-был однажды очень богатый купец. Было у него шестеро детей, трое сыновей и трое дочек. Человек он был умный, средств не жалел на их воспитание и приглашал к ним всяких учителей.

Красавицы были его дочери, а уж младшая до того была хороша, что все ею любовались. Когда она еще совсем была маленькой, только и называли ее что Красоточка; это имя за ней так и осталось, и сестры очень ей в этом завидовали. Младшая сестра, которая была красивее других, и добрее была сестер и лучше. Старшие гордились своим богатством, думали про себя, что они важные персоны, и знаться не хотели с другими купеческими дочками. Они все о знатных людях мечтали. Каждый день то на бал поедут, то в театр, то на прогулку; и вечно над младшей смеялись. А она все, бывало, сидит да читает хорошие книжки.

Так как сестры были богаты, то немало к ним сваталось именитых купцов, но старшие отвечали, что уж если пойдут они замуж, то разве за герцога или по крайней мере за графа. А Красотка (которую так и звали), Красотка наша вежливо женихов благодарила, говоря, что она еще молода и ей хочется еще несколько лет пожить с отцом.

Но вот пришла однажды беда, и купец наш потерял все свое добро, остался у него только один домишко, далеко за городом. Заплакал он да и сказал детям, что надобно им всем туда отправиться да там и крестьянствовать, а иначе жить нечем. Старшие сестры отвечали ему, что не желают из города уезжать и что есть здесь у них люди, которые почтут за счастье и без приданого их взять себе в жены. Только умницы эти ошиблись: их друзья и глядеть на них не захотели, когда они обеднели. Никто их не любил за их гордость и так о них говорили:

— И жалеть их не стоит, вот гордость их и наказана; так им и надо, пусть-ка теперь разыгрывают важных барынь, пася овец. — И в то же время все говорили:

— А вот Красотку жалко, какое с ней горе приключилось! Уж такая она была добрая! Так она с бедными людьми ласково разговаривала! Такая была простая и вежливая!

И хоть не было у нее за душой ни гроша, нашлись у нее знатные женихи, но она им отвечала, что не бросит отца в несчастье, а поедет с ним в деревню, чтобы там его утешать и помогать ему в работе.

Грустно было бедной Красотке потерять все свое приданое, но она говорила себе:

— Коли буду я о том плакать, так ведь слезами горю не поможешь, надо уж мне стараться и без богатства быть счастливой.

Когда приехали они в деревню, отец и сыновья стали пахать землю. А Красотка встанет чем свет, весь дом приберет да и обед готовит на всю семью. Трудно ей сначала приходилось без привычки, но прошло месяца два, стала она покрепче и как ни уставала, а еще поздоровела на работе. Сделает, бывало, все дела и сядет почитать, а то играет на клавесинах или поет себе, вышивая. А сестры ее досмерти скучали; встанут, бывало, к полудню поближе, пойдут гулять да вспоминать, какие у них были платья красивые да какие знатные друзья.

— Смотрите-ка, — говорили они одна другой, — младшая-то наша такая грубая да глупая, что даже счастлива в своем несчастье.

Добрый купец так не судил, он видел, что Красотке его больше пристало блистать в обществе. Любовался он добрым ее сердцем да терпеньем, потому что мало было того ее сестрам, что всю работу по дому они на нее свалили, вечно они ее еще ругали и обижали.

Целый год прошел с тех пор, как стали они жить в бедности, и вдруг получает купец письмо. Пишут ему, что пришел корабль из дальних стран и его товары привез. Опять загордились старшие сестры, вздумалось им, что теперь можно будет опять поехать в город, а не скучать в деревне, и, как увидели они, что отец собирается в путь, стали его просить, чтобы он и платьев им привез, и накидок меховых, и шляп красивых, и еще всяких безделок. А Красотка ничего не просила, потому что догадалась, что всей отцовской выручки на подарки старшим сестрам не хватит.

— Что же ты ничего не просишь? — говорит ей отец.

— Если хотите вы мне что-нибудь подарить, — говорит она ему, — привезите мне розу, а то их у нас здесь нет.

Не очень-то Красотке эта роза была нужна, да побоялись она ничего не попросить, а то сестры бы ее со свету сжили, что она, им на зло, ничего не просит.

Пустился старик в путь; только когда приехал он на место, стали его сутяги по судам таскать, и вернулся он назад таким же бедняком, как из дому выехал.

Миль тридцать всего ему оставалось до дому, и он уж радовался скорой встрече с детьми, но пришлось ему ехать густым лесом, и он заблудился. Снег пошел не на шутку, вьюга такая разыгралась, что два раза свалила его с лошади. Настала ночь, и думал уж он, что смерть его пришла: либо с голоду и холоду помирать, либо волки его съедят, а они так и воют в лесу. Поглядел он кругом, да и видит, что далеко-далеко в конце просеки будто большой огонь горит. Пошел он на свет, приходит и видит: стоит громадный дворец и во всех окнах огни. Поблагодарил купец бога, что спас он его, да и пошел скорей ко дворцу. Но каково же было его удивление, когда не встретил он ни души во дворе! Конь, который шел за ним, видит — конюшня отперта, пошел туда, а в яслях нашел себе и сена и овса. Уморился бедный конь, проголодался и с жадностью принялся есть. Привязал его купец в стойле, а сам дошел к дому. По-прежнему — нет никого; идет дальше, входит в высокую залу; огонь горит, кушаний полон стол, и стоит на нем только один прибор, будто одного и ждали.

От дождя да от снега промок он до костей, подошел к огню обсушиться и говорит сам себе:

— Не взыщут с меня хозяин да слуги, что сам я распоряжаюсь; ну, да, верно, скоро кто-нибудь и придет сюда.

Подождал он, подождал; вот уж одиннадцать пробило, а все нет никого. Взял он цыпленка со стола да и съел разом, а самого страх берет. Выпил он тут вина и осмелел, пошел бродить по дому, и что ни комната, то все одна другой лучше. Дошел наконец он до спальни. Было уже за полночь, устал он, притворил дверь, лег и заснул.

Утром проснулся он и видит, что около него лежит чистое платье, а его грязного кафтана и след простыл.

„Ну, — подумал он, — верно, это дворец какой-нибудь доброй феи, которая меня пожалела“.

Выглянул он в окошко — снега как не бывало, цветы цветут, смотреть радостно.

Пошел он опять в большую залу, где вчера поужинал, видит, стоит маленький столик, а на нем шоколад.

— Покорно вас благодарю, добрая фея, — сказал он тогда во весь голос, — за ваше угощенье.

Выпил он шоколад и пошел лошадь посмотреть. Идет он двором, кругом розы цветут; вспомнил он тут свою Красотку да и сорвал с куста веточку. Но только он это сделал, как вдруг раздался великий шум, и появилось перед ним Чудовище, до того страшное, что он едва не лишился чувств.

— Ах ты, неблагодарный! — закричало на него Чудовище страшным голосом. — Я жизнь тебе спас и в дом свой пустил, а ты у меня розы воруешь, которые мне дороже всего на свете. Ты должен смертью искупить свою вину. Даю тебе четверть часа — молись богу.

Повалился купец на колени и взмолился к Чудовищу:

— Простите меня, ваша милость, не думал я вас обидеть: дочка меня просила розу ей привезти, вот я и сорвал.

— Какая я „ваша милость“, — ответило ему Чудовище, — не люблю я лести; я хочу, чтобы мне правду говорили; лестью ты ничего у меня не добьешься. Но ты говоришь, у тебя есть дочери; ладно, отпущу уж я тебя живого, коли одна из троих дочек по доброй воле сюда явится умереть за тебя. И не думай больше меня уговаривать, ступай домой; да побожись, что если не захотят дочери ехать, ты сам через три месяца вернешься.

Не хотел купец отдавать своих дочерей этому страшному Чудовищу, но рассудил:

„Ну, хоть разок еще на детей погляжу“. Побожился он, что вернется, и Чудовище его отпустило, сказав при этом:

— Не хочу я, чтобы ты ехал с пустыми руками; вернись-ка в спальню, где ты ночевал, да возьми там пустой ларец, что хочешь туда положи, а я отошлю его к тебе.

С этими словами Чудовище исчезло, а бедный купец подумал:

„Уж раз суждено мне умереть, я хоть детям на хлеб оставлю“.

Вернулся он в спальню, нашел там несметное число золота, набил им пустой ларец, запер его, пошел на конюшню, сел на коня да и поехал со двора, и с какой он радостью сюда приехал, с таким горем назад уезжал. Добрый конь сам нашел: дорогу в лесу, и вскоре вернулся купец восвояси.

Собрались его дети, но не порадовался он им, а поглядел на них и заплакал. В руках у него была роза для Красотки, отдал он ей цветок и сказал:

— Возьми, Красоточка, розу, дорого она мне обойдется. — И рассказал детям, что с ним приключилось.

Тут старшие дочери принялись кричать и бранить Красотку, а она стояла спокойно и не плакала.

— Вот до чего довела ее гордость! — говорили они. — Что ж не попросила она себе нарядов, как мы просили? Нет, отличиться ей захотелось! Бедный отец теперь из-за нее умрет, а она хоть бы слезинку пролила!

— Что ж плакать! — ответила Красотка. — Плакать мне о батюшке нечего, потому что ему и умирать не надо. Раз Чудовище согласно вместо него дочку взять, поеду я к нему его злобу насытить, и в радость мне будет батюшку спасти и всю любовь мою ему показать.

— Нет, сестрица, — заговорили три брата, — не умрешь ты; мы пойдем на Чудовище, либо убьем его, либо сами погибнем.

— И не думайте этого, дети, — отвечал им отец; — такая сила у этого Чудовища, что и думать нечего с ним сразиться. Сердце мое радуется за мою добрую дочку, да только зачем ей умирать? Я уж старик, жить мне недолго осталось, несколько годков и не доживу, и жалею-то я их не за себя, а за вас, мои милые.

— Уж поверьте, батюшка, — сказала ему Красотка, — что без меня вам во дворец не ехать, а как вы меня не пустите? И как я ни молода, а не очень-то к жизни привязана — и лучше уж пусть меня Чудовище съест, чем мне без вас умереть с горя.

И что ей ни говорили, она решила отправиться в прекрасный дворец, а сестры ее тем были очень довольны, так как они во всем ей завидовали.

Так купец огорчился, что придется дочь ему потерять, что и забыл он совсем о ларце, который он набил золотом, но как только пошел он к себе спать, затворил дверь, смотрит, а ларец то уж и стоит возле постели. Решил он ничего об этом детям не говорить, потому что дочери опять в город проситься будут и плакаться, что не умирать же им в деревне; только Красотке поверил он свою тайну. А она ему рассказала, что без него к ним знатные женихи приходили и двое за сестер ее сватались; и просила она отца выдать их замуж, потому что она их любила и прощала им все зло.

Натерли себе злые сестры глаза луком и заплакали, когда Красотка уезжала с отцом, а братья и отец от всего сердца слезы лили, только одна Красотка не плакала, не желая их еще больше огорчать.

Пустился конь по дороге ко дворцу, приехали они к вечеру и видят — горят огни во всех окнах, как и прошлый раз. Пошел конь сам по себе на конюшню, а купец с дочерью вошли во дворец, пришли в большую залу, а там видят пышно убранный стол, а на столе два прибора. Купцу кусок в горло не лез, а Красотка, стараясь казаться спокойной, стала ему прислуживать за столом, а сама думает:

„Верно, Чудовище хочет меня сперва откормить, а потом уж и съесть, что так славно меня угощает“.

Только что они поужинали, как вдруг раздался великий шум. Заплакал купец и стал с дочерью прощаться, потому что он понял, что сейчас явится к ним Чудовище. Задрожала Красотка, как взглянула на страшилище, но виду не подала. А Чудовище ее и спрашивает, от доброго ли сердца она к нему приехала. Задрожала она от страха, а все-таки ответила, что от доброго.

— Вижу, что доброе сердце у вас, — ответило Чудовище, — и много я вам обязан. А ты, добрый человек, собирайся завтра спозаранку, да смотри не думай сюда возвращаться.

— Прощайте, Чудовище, — сказала Красотка, и Чудовище удалилось.

— Ах, дочка моя дорогая, — сказал купец, обнимая Красотку, — я чуть не умер от страха. Поверь ты мне, оставь меня здесь.

— Нет, батюшка, — ответила она с твердостью, поезжайте завтра утром и оставьте меня в надежде на бога; может быть, он меня услышит.

Легли они спать и думали, что глаз во всю ночь не закроют, но как легли, так тут и заснули. А во сне Красотке явилась красивая дама и сказала ей:

Судьба тебя благословит, Красотка: сердце у тебя доброе, жизнь ты свою отдала за отца и за это получишь награду.

Проснувшись, Красотка рассказала сон свой отцу, и хоть старик им немного и утешился, а все-таки разрыдался, с ней расставаясь.

Уехал купец, а Красотка пошла в большую залу да и сама заплакала, но потом, скрепя сердце, поручила себя богу и решила не тосковать в свои последние часы, ибо твердо была уверена, что нынче вечером Чудовище непременно ее сожрет. А покуда решила она прогуляться и осмотреть весь дворец. И залюбовалась она на его красоту, но удивилась немало, когда подошла к одной двери, а на ней видит надпись: „Красоткины покои“. Поспешила она эту дверь отворить и ослеплена была великолепием, какое там увидала, а больше всего ее поразило, что было там множество книг и клавесины и разные ноты.

— Не хочет Чудовище, чтобы я здесь скучала, — сказала она потихоньку. А потом подумала:

„Если бы он меня к вечеру съесть хотел, к чему бы ему столько добра для меня готовить?“ И эта мысль ее успокоила.

Подошла она к книжным полкам, взяла книжку и видит надпись золотыми буквами: „Вы здесь царица и хозяйка; желайте и приказывайте“.

— Увы, — сказала она, вздохнув, — ничего-то я не желаю, только мне батюшку увидать бы, да узнать, что он сейчас делает.

Не успела она в мыслях эти слова произнести, глядит, около нее зеркало большое, а в нем она видит: приезжает отец домой печальный-печальный, сестры ему вышли навстречу, и как они ни ломались, видно было, как рады они тому, что Красотки уж нет. И вмиг все исчезло опять, и подумала она, что уж очень любезное ее Чудовище, и пожалуй и бояться его нечего.

В полдень стол был опять накрыт, и чудная музыка слышалась за обедом, хоть и не было видно ни души.

Вечером же, когда садилась она за стол, опять все кругом зашумело, и опять задрожала она от страха. Явилось Чудовище и говорит:

— Красотка, разрешите взглянуть мне, как вы станете кушать.

— Вы здесь хозяин, — отвечала она ему.

— Нет, — возразило Чудовище, — хозяйка здесь вы; стоит вам вымолвить слово, я вмиг удалюсь… А скажите: очень я гадок кажусь вам?

— Ваша правда, — сказала Красотка, — лгать-то я не умею, но полагаю, что сердце у вас доброе.

— Это верно, — отвечало Чудовище, — и гадок я, да и не знаю ничего вдобавок, знаю только, что глупое я чудовище.

— Да разве вы глупое чудовище, — ответила Красотка, — если сами говорите, что ничего не знаете? Дураки, те ведь так не говорят.

— Кушайте, Красотка, — продолжало Чудовище, — да смотрите не скучайте в вашем доме, потому что это все теперь ваше; только тем я и рад, что вы довольны.

— Доброе у вас сердце, — сказала Красотка; — как о том я подумаю, так уж не помню, что вы такой гадкий на вид.

— Ох, — отвечало Чудовище, — добрый-то, добрый я, да чудовище все-таки.

— Много людей есть на свете, — сказала Красотками похуже вас, уж я лучше вас любить буду такого страшного, чем тех, кто на вид люди как люди, а сердце у них неверное, испорченное, неблагодарное.

— Был бы я поумнее, — отвечало Чудовище, — уж сказал бы я вам доброе словечко, да глуп я уж очень, только и скажу, что очень вам я обязан.

Поужинала Красотка в свое удовольствие. Уж она почти перестала бояться Чудовища, но чуть было от страха не умерла, когда оно вдруг сказало ей:

— Красотка, идите вы за меня замуж!

Дух у нее захватило, не знает, что отвечать: отказать боится, как бы Чудовище не рассердить; помолчала, помолчала да набралась храбрости:

— Не могу, Чудовище.

Хотело вздохнуть бедное Чудовище, да так засвистало, что весь дворец содрогнулся; но успокоилась скоро Красотка, потому что Чудовище ей сказало печально:

— Прощайте ж, Красотка, — да и пошло вон из комнаты, только несколько раз на нее оглянулось.

Осталась Красотка одна, и сердце у нее сжалось, пожалела она Чудовище.

— Ах, как жаль, — сказала она, — что такое оно с виду гадкое, а зато какое доброе.

Три месяца прожила Красотка в этом дворце в полном покое. Каждый вечер Чудовище приходило и развлекало ее беседой за ужином, только говорить оно не умело складно.

Каждый раз новую доброту открывала Красотка в своем Чудовище. Привыкла она к нему и к страшному его виду и уж не боялась его посещений и часто даже на часы смотрела, скоро ли девять часов пробьет, — Чудовище минута в минуту всегда являлось.

Одно было у Красотки горе: каждый раз перед тем, как расстаться, спрашивало Чудовище, пойдет ли она за него замуж, и очень уж оно огорчалось, когда она ему, бывало, скажет, что нет. Однажды Красотка и говорит ему:

— Горько мне вам объяснять, почему никогда не пойду за вас замуж, только я вас жалею и другом вам всегда буду, постарайтесь утешиться этим.

— Что ж, — отвечало Чудовище, — ваша правда; знаю, какое я страшилище, только люблю вас от всего сердца. Хоть тем я счастлив, что вы в моем доме живете, — обещайте, что никогда вы меня не покинете.

Покраснела при этих словах Красотка; видела она в своем зеркале, что отец ее с горя заболел, и хотелось ей его живого повидать.

— Обещаю вам это, — сказала она Чудовищу, — только очень мне хочется отца повидать, а без того я умру от тоски.

— Уж лучше мне умереть, — отвечало Чудовище, — чем горе вам причинить; отправлю я вас к отцу, оставайтесь там, а бедное ваше Чудовище здесь с тоски зачахнет.

— Нет, — сказала Красотка и заплакала, — слишком люблю я вас, чтобы желать вашей смерти; обещаю вам, что через неделю буду обратно. Видела я в зеркале по вашей милости, что сестры мои замуж вышли, а братья мои на военную службу уехали; остался батюшка один-одинешенек. Поскучайте без меня недельку.

— Завтра утром будете вы у отца, — ответило ей Чудовище, — не забудьте только про ваше обещание; а как захотите вернуться, положите с вечера ваше колечко на стол, и вернетесь ко мне. Прощайте, Красотка.

Опять вздохнуло Чудовище по своему обычаю, а Красотка легла спать, печалясь, что опять она его огорчила.

Проснулось наутро — видит, она у отца своего в доме, а на столике колокольчик стоит. Позвонила она, прибежала служанка да как закричит, ее увидав. Прибежал купец, чуть от радости не умер при виде ее, и упали они друг другу в объятья.

Хотела Красотка вставать и думает, что же надеть ей, а служанка говорит, что за дверью сундук стоит и лежат в нем платья, все золотом расшитые да алмазами. Поблагодарила тут Красотка свое Чудовище за заботу, выбрала себе платье попроще, а остальные велела служанке припрятать, чтобы сестрам подарить, но только она эти слова выговорила, как, глядь, а сундука-то уж нет. Тут отец ей сказал, что Чудовище все это богатство ей одной предназначило, — и в тот же миг сундук опять появился.

Оделась Красотка, а тем временем сестер известили, и те с мужьями приехали.

Не были счастливы ее сестры. Одна вышла замуж за молодого дворянчика, красивого, как амур; только он целый день собой занимался, а на нее и смотреть не хотел. Другая великого умника в мужья себе выбрала, а он умом своим только чванился и досаждал всему миру, начиная с собственной своей жены.

Едва не умерли сестры от зависти, когда увидали, что одета Красотка, как принцесса, и такая красавица, что дня белого краше. Как она их ни ласкала, ничто не помогло утишить их зависть, и еще больше она разгорелась, когда она рассказала им про свое счастье.

Пошли завистницы в сад и заплакали там, говоря друг другу:

— Откуда этой карлице такое счастье привалило? Ведь мы ее краше, мы ее любезней!

— Вот что, сестра дорогая, — говорит старшая, — пришло мне на ум. Задержим ее здесь подольше, покуда срок ее минет. Рассердится ее Чудовище глупое, что она свое слово нарушила, да, может быть, ее и сожрет.

Вы правы, — отвечает другая, — мы ее приласкаем да упросим.

На том порешив, вернулись они в дом и так стали Красотку ласкать, что та от радости заплакала. Прошла неделя; стали сестры волосы на себе рвать от великого горя, что она их покидает, и обещала Красотка еще неделю побыть.

Но Красотка очень упрекала себя, что пришлось ей бедное и любимое ее Чудовище обидеть, да уж и соскучилась она без него. На десятую ночь, как она дома была, увидела она сон, будто идет она по саду около дворца, а на траве лежит Чудовище и, умирая с тоски, упрекает ее в неблагодарности. Проснулась тут разом Красотка и залилась слезами.

— Что я за злая такая, — говорила она, — что я так бедное Чудовище обижаю, а оно такое ласковое со мной? Разве оно виновато в том, что такое страшное да глупое? Оно ведь доброе-предоброе, а ведь это лучше всего. Зачем только я за него замуж не пошла? Была бы я за ним счастливее, чем сестры мои за своими мужьями. Красотой да умом жену не порадуешь, а добрым сердцем, привязанностью и ласкою, а Чудовище мое и доброе и ласковое. Нет у меня к нему любви, но есть уважение, дружба и признательность. Не сделаю я его несчастным, а то всю жизнь буду упрекать себя в неблагодарности.

Сказав это, поднялась Красотка с постели, положила колечко на стол и снова улеглась. И только что легла она, как тотчас же заснула. Просыпается утром и с радостью видит, что опять у Чудовища во дворце. Оделась она получше, чтобы его порадовать, и целый день досмерти без него скучала, дожидаясь, покуда вечер придет. Но пришел вечер, пробило девять, а Чудовища нет как нет.

„Умерло мое Чудовище“, — подумала Красотка. Весь дворец она обежала, кричала, звала — все напрасно; отчаяние охватило ее. Тут сон ей припомнился, побежала она в сад на пруд, где она его во сне видела. Прибегает туда и видит, лежит бедное Чудовище без памяти, будто и не дышит. Бросилась она к нему, уж не помня того, какое оно страшное, слышит — сердце еще бьется;зачерпнула воды из пруда да и брызнула на него. Очнулось Чудовище, открыло глаза и говорит:

— Забыли вы, Красотка, ваше обещанье, и решил я с горя уморить себя голодной смертью, но я умираю счастливый, потому что еще раз на вас посмотрел.

— Нет, дорогое мое Чудовище, — сказала ему Красотка, — вы не умрете; вы будете жить и станете мне супругом: отдаю я вам руку отныне и буду вашей и только вашей. Думала я, что одну дружбу питаю к вам; ну, а теперь такое меня горе душит, что знаю я, мне без вас не жить.

И только что Красотка произнесла это, как во всем дворце засветились окна, засияли потешные огни, музыка загремела — словом, праздник начался, только Красотка на всю эту красоту и смотреть не стала, а обернулась к своему Чудовищу любезному, вся дрожа за него. И как же она удивилась! Исчезло ее Чудовище, а перед ней стоит на коленях молодой принц, красивей амура, и благодарит ее за то, что она чары с него сняла.

Как ни хорош был этот принц, а все-таки она его спросила, куда же Чудовище девалось. А принц ей и отвечает:

— Чудовище это у ваших ног. Злая фоя приговорила меня носить этот образ, покуда красавица за меня замуж не пойдет, и разум мой заговорила. И во всем мире никого не оказалось, кроме вас, кого бы я мог моим добрым сердцем тронуть. А теперь предлагаю я вам мою корону и сказать не могу, насколько я вам обязан.

Обрадовалась Красотка и, протянув руку красавцу принцу, подняла его с колен. Вместе пошли они во дворец. А там Красотка чуть было от радости не умерла, увидав в большой зале и отца своего и всю семью. Потому что та саман красавица, которую она во сие видела, их в одни миг перенесла во дворец.

— Красотка, — сказала ей эта могущественная фея, — получите награду за хороший ваш выбор; доброе сердце вы предпочли красоте и уму, и теперь вы найдете все эти качества в одном человеке. Великой вы станете королевой; надеюсь я, что и трон не лишит вас доброго сердца. А вам, сударыни, — обратилась фея к обеим сестрам Красотки, — вот что скажу: вижу я ваши сердца и все ваше коварство. Станете вы двумя изваяниями, но и под камнем сохраните весь разум свой. Будете вы у дворца сестры вашей стоять и свидетелями будете ее счастья — вот и все наказание ваше. И только тогда станете вы опять людьми, когда злобу свою поймете и осудите; только боюсь, что век вам камнем оставаться. Исправляются сердца гордые, гневные, на лакомство жадные и ленивые, но чудо будет большое, коли исправится сердце злое и завистливое.

Тут фея махнула своей волшебной палочкой и перенесла мигом всех, кто был в зале, в королевство принца. Обрадовались его подданные, женился он на Красотке, и жили они долго душа в душу, потому что были они добрые люди.

д’Онуа Голубая Птица


Жил-был некогда король, очень богатый и деньгами и угодьями. Умерла у него жена, и никак он не мог утешиться. Целую неделю не выходил он из своего кабинета да об стены головой бился, так был огорчен. Все стали бояться, как бы он насмерть не убился, а потому потихоньку на стены под ковры навешали пуховиков. Теперь уж он мог биться, сколько ему угодно.

Все его подданные, потолковав между робой, решили идти его утешать кто чем может. Иные приготовили важные и глубокомысленные речи, иные более приятные и даже веселые, но ничто не трогало короля, он еле слушал, что ему говорили. Наконец явилась к нему некая дама, укрытая всякими траурными черными крепами, вуалями да мантиями и до того громко она плакала и рыдала, что король даже рот разинул. Она сказала ему, плача, что пришла не для того, чтобы попытаться уменьшить его горе, а чтобы увеличить его, ибо нет на свете ничего более справедливого, нежели оплакивать достойную женщину. Что до нее, так она сама потеряла самого лучшего мужа в мире, и будет плакать о нем, пока глаз не выплачет. Сказав это, заплакала она вдвое громче, и тут же король, по ее примеру, тоже зарыдал.

Он ее принял лучше, нежели других. Рассказал ей о великих достоинствах умершей своей супруги, она же еще больше о своем муже. И столько они толковали об этом, что под конец уж и говорить больше было нечего. Когда хитрая вдовушка заметила, что разговор почти истощился, приподняла она немножко свои вуали, и обездоленный король не без удовольствия стал развлекаться видом этой обездоленной женщины. А она то сюда поглядит, то туда обернется, а глаза у нее большие, синие, ресницы длинные, черные и лицо цветущее. Все это король рассмотрел с большим вниманием. Стал он понемногу все меньше о своей жене вспоминать, а потом и вовсе перестал. Вдовушка ему сказала, что она вечно будет своего мужа оплакивать, а король стал ее упрашивать не увековечивать так своей скорби. В заключение всех удивил он, женившись на ней, и черные одежды сменились зелеными и розовыми: достаточно иной раз узнать слабость человека, чтобы покорить его сердце, а потом делай с ним что угодно.



От первого супружества у короля была только одна дочка, но ее считали восьмым чудом в света. Звали ее Флориной, так походила она на богиню Флору, потому что была свежа, юна и прекрасна. Никогда она роскошных платьев не надевала, идет, бывало, в легком тафтяном платьице, только разве застежку с блестящими камнями наденет, вся в цветах, и особенно были они хороши в ее чудных косах. Было ей пятнадцать лет от роду, когда король во второй раз женился.

Новая королева сейчас же велела послать за своей дочкой, которая воспитывалась у своей крестной, феи по имени Суссио. Но хоть и воспитывала ее фея, дочка королевина все-таки ни красой, ни грацией не обладала. Как над ней фея Суссио ни старалась, никакого толку добиться не могла. Но все-таки фея ее очень любила.

Звали ее Пеструшка, потому что у нее все лицо было в рыжих пятнах, как у рыбки-пеструшки. Ее черные волосы были всегда такие сальные и грязные, что тронуть страшно, а желтая кожа от жира лоснилась. Королева от нее была без ума и только и говорила, что о своей ненаглядной Пеструшке. А так как Флорина перед ее дочкой имела все преимущества, то королеву приводило это в отчаяние, и она всячески старалась ее перед королем очернить. Дня не проходило, чтобы королева и Пеструшка не делали чего-нибудь в ущерб Флорине. Но добрая и умная принцесса старалась не обращать на это внимания.

Сказал однажды король королеве, что и Флорина и Пеструшка уже невесты на выданье и что как только приедет к ним ко двору какой-нибудь принц, надо одну из них за него выдать замуж.

— Я полагаю, — ответила ему королева, — что нужно сперва мою дочь замуж выдать, она ведь старше вашей, а так как она еще в тысячу раз ее любезнее, то тут даже и говорить не о чем.

Король спорить не любил, согласился и сказал, что предоставляет все ее воле.

Через несколько дней узнали, что едет к ним некий король, который так был хорош собой, что все его звали Очарователем. Никогда еще никто не знал принца более любезного и более великолепного. И ум его и внешность вполне соответствовали его имени. Как только королева о том проведала, созвала она всех вышивальщиков, всех портных и всех мастеров, чтобы приготовить своей Пеструшке платьев и украшений побольше. А короля упросила, чтобы Флорине ничего нового не шили, а кроме того, ее прислужниц подговорила выкрасть у нее все одежды, гребни и украшенья как раз в тот день, когда король Очарователь приехал. Пошла Флорина одеться, и даже ни одной ленточки не нашла. Она сразу догадалась, кому обязана этой услугой. Посылает она к купцам в лавки тканей купить, а те отвечают, что королева запретила товары ей продавать. И осталась она в простеньком платьице, изрядно поношенном, и так было ей стыдно, что, когда король Очарователь появился, спряталась она в дальний уголок залы.

Королева приняла его с великими церемониями, представила ему свою дочку, которая от богатых украшений и нарядов, как солнце, блестела, но от этой роскоши казалась еще противней. Король Очарователь как на нее взглянул, тут же и отвернулся, а королева стала сама себя уверять, что это оттого отвернулся он, что уж очень ему дочка ее понравилась и он перед ней робеет. И каждую минуту свою Пеструшку к нему подводила. А тут он спросил, нет ли здесь другой принцессы, которую зовут Флориной.

— Есть, — ответила ему Пеструшка, показывая на ту пальцем, — вон она там прячется, ведь она не из храбрых.

Флорина же покраснела и до того стала хороша, до того хороша, что король Очарователь замер от восхищения. Вскочил он с места и отвесил глубокий поклон принцессе.

— Госпожа моя, — сказал он ей, — несравненная красота ваша так украшает вас, что нужды вам нет ни в каких других украшениях.

— Принц, — отвечала она ему, — уверяю вас, что я не привыкла так грязно одеваться, и очень вы бы меня порадовали, если бы совсем на меня не смотрели.

— Немыслимо, — воскликнул король Очарователь, — чтобы была на свете такая удивительная принцесса и люди могли бы еще кем-нибудь любоваться.

Ах, — сказала разъяренная королева, — довольно я слушала вас. Поверьте, гость дорогой, что Флорина и без того страшная кокетка, и не к чему ей расточать столько сладких слов.

Король Очарователь тотчас же разгадал, почему королева ему так говорит, но так как принудить ни к чему его не могли, то он продолжал высказывать свое восхищение Флориной и беседовал с ней часа три подряд.

Рассерженная королева и неутешная Пеструшка, которой не удалось одержать верх над Флориной, бросились к королю со страшными жалобами и добились такого приказа, чтобы, покуда у них король Очарователь гостит, заключили Флорину в высокую башню, откуда уж ей дорогого гостя не увидать. И вот как только Флорина вернулась к себе в комнату, схватили ее четыре молодца в черных масках и унесли в башню на самый верх. Пришла она в совершенное отчаяние, потому что поняла, для чего с ней так поступают: чтобы она королю понравиться не могла, который ей уже нравился очень и за кого она непрочь была бы и замуж пойти.

Король Очарователь не знал ничего о том и с величайшим нетерпением дожидался времени, когда вновь с Флориной увидится. Захотелось ему о ней поговорить с теми придворными, кого король приставил к нему для вящшего почета, но они, по приказу королевы, стали ему ее всячески порицать: и кокетка-то она, и характер-то у нее злой да непостоянный, и друзей-то своих и прислугу вечно мучает, и нечистоплотна она, и до того уж скупа, что лучше готова одеваться простой пастушкой, лишь бы не тратить те деньги, что отец дает на наряды. Слушая все это, король Очарователь страдал душевно и еле-еле сдерживал свой гнев.

— Нет, — говорил он сам себе, размышляя, — немыслимо, чтобы судьба вложила такое дурное сердце в такой перл создания. Согласен я, что плохо она была одета, когда я ее встретил, но смущение ее доказывает, что она к тому непривычна. И может ли быть она злой при такой ее скромности и очаровательной нежности? Нет, уж этому я никак не поверю, а скорее поверю тому, что это ее королева так расписывает. Недаром она ей мачеха, а уж дочка-то ее, принцесса Пеструшка — такой это гадкий зверь, что дивиться нечему, коли она завидует этому самому совершенному из всех творений.

Покуда он так рассуждал сам с собой, придворные его стали догадываться, что не очень-то ему нравится про королевну такие речи слушать, и нашелся тут один из них похитрее, который, чтобы выведать чувства принца, слова свои изменил да и голос тоже и начал ему королевну выхваливать. При его словах принц точно проснулся от долгого сна, разговорился, и лицо его засияло радостью. Ах, любовь, любовь, до чего трудно скрыть тебя! Везде-то ты проявляешься: и на устах любовника, и в очах его, и в звуке голоса. Когда человек любит, то и молчание его, и разговор, и радость, и грусть все только о любви говорит.

Нетерпелось королеве узнать, действительно ли король Очарователь так захвачен любовью и послала она за теми, кому на этот случай доверилась, и всю ночь их о том выспрашивала. Все, что они ей ни говорили, только в том ее убеждало, что король Очарователь влюблен во Флорину.

Но что мне сказать вам о тоске бедняжки принцессы? Лежала она на земле в той ужасной темнице, куда ее принесли люди в масках.

— Не так бы я горевала, — говорила она, — если б меня в эту темницу раньше того заключили, как к нам гость дорогой приехал. А теперь я все вспоминаю о нем, а от этого мне еще горше. Нечего и сомневаться, что королева со мной так ужасно поступила, чтобы помешать мне вновь видеть его. Увы мне! Дорогой ценой платит мое спокойствие за невеликую мою красоту!

И так она горько плакала, так горько, что если бы ее лютый враг увидел, так и тот бы ее пожалел.

Так прошла ночь. А королева, которая хотела во что бы то ни стало привлечь к себе короля Очарователя знаками своего внимания, послала ему в подарок одежды, необыкновенно великолепные и богатые, шитые портными по самой последней моде. А сверх того, послала она ему орден Кавалеров Амура, который заставила короля, своего супруга, в день их свадьбы учредить. Был тот орден в виде золотого сердца, украшенного пламенного цвета эмалью, окруженного несколькими стрелами, и одна из стрел пронзала его с такой надписью: Единая меня ранит. Королева приказала, чтобы для короля Очарователя это сердце было выточено из цельного рубина, в страусовое яйцо величиной, каждая стрела из алмаза в палец длиной, а цепь, на которой то сердце висело, была сделана из жемчуга, причем наименьший из них целый фунт весил, — словом, с тех пор как стоит белый свет, ничего такого не было видано.

Король Очарователь, как тот орден увидел, несколько времени даже и слова вымолвить не мог. В то же время поднесли ему книгу, листы которой были из тончайшего пергамента, с восхитительными миниатюрами, а переплет золотой с драгоценными камнями; в книге в самых нежных и любезных словах был написан статут ордена Кавалеров Амура. При сем королю сказали, что принцесса, которую видел он, те подарки ему посылает и просит быть верным ее рыцарем. Подумал он было при этих словах, что эта та принцесса, которая ему полюбилась.

Ах! — воскликнул он. — Так это прекрасная королевна Флорина обо мне так великодушно и так приветливо вспоминает?

— Государь, — отвечали ему, — вы изволили именем ошибиться: мы к вам от прелестной Пеструшки явились…

Которая меня себе в рыцари дрочит? — сказал король строго и холодно. — Весьма огорчен, что не могу сей великой чести принять. Но короли ведь сами себе не хозяева, чтобы по своему желанию любое на себя обязательство наложить. Известны мне обязанности рыцарские, и все я готов их исполнить, и потому предпочту от принцессиной милости отказаться, нежели недостойно королевского имени поступить.

С этими — словами положил он обратно в корзинку и сердце, и цепь, и книгу и отослал все назад. А королева со своей дочкой едва от ярости не задохнулась, видя, как чужеземный король, кому они такую честь оказали, с ними распорядился.

Как только пришло королю Очарователю время идти в покои короля с королевой, пошел он туда в надежде увидеть Флорину и взглядом искал ее всюду. Чуть только услышит, что кто-либо входит, тотчас голову поворачивает к двери, и видят все, беспокоится и грустит он. Догадывалась злая королева, что у него на душе делается, но и виду не подавала. Она только и говорила ему что о веселых гуляньях, а он отвечал ей на все невпопад. Наконец он прямо спросил о принцессе Флорине.

— Принц, — отвечала ему королева надменно, — король, отец ее, запретил ей выходить из своей комнаты, покуда моя дочка замуж не выйдет.

— Но зачем же такую красавицу, — спросил король Очарователь, — держать взаперти?

— Мне это неведомо, — сказала королева. — И даже когда я узнаю, я могу освободить себя от ответа вам.

Тут король Очарователь страшно разгневался. Он враждебно смотрел на Пеструшку и только и думал о том, что из-за этого жалкого чудовища лишен он радости видеть красавицу королевну. Скоро откланялся он королеве, слишком тяжело ему было беседовать с нею.

Вернувшись к себе, призвал он одного юного принца из своей свиты, которого очень любил, и сказал ему, что все на свете отдаст, лишь бы какая-нибудь из принцессенных прислужниц устроила так, чтобы ему с принцессой поговорить хоть минуту. Этот принц без труда нашел некоторых дворцовых дам, которые с ним втайне поговорили. И одна из них сообщила ему, что в этот самый вечер будет Флорина у маленького окошка, выходящего прямо в сад, и что там с ней король Очарователь может поговорить, однако с великими предосторожностями, чтобы о том не узнали.

— Потому что, — добавила она, — до того строги король и королева, что казнят меня, ежели дознаются, что я помогала любви короля Очарователя.

Молодой принц, радуясь, что так все устроилось, пообещал ей все, что она желала, и бросился к своему королю возвестить ему о часе свиданья. Но злая его наперсница не преминула тут же пойти к королеве, обо всем рассказать ей и спросила, каковы будут ее приказания. А та тотчас решила, что следует к тому окошку послать свою дочь; и она подучила ее, что ей делать и говорить, а Пеструшка, хоть и очень глупа была, но все-таки постаралась все выполнить.

Такая ночь была темная, что королю Очарователю невозможно было бы заметить обман, даже если бы он и не так в своем счастье был уверен. Подошел он к окошку в полном восторге и невыразимой радости и сказал Пеструшке все, что мог бы Флорине сказать, чтобы ее в своей страсти уверить. Пеструшка, пользуясь обстоятельствами, ему отвечала, что нет ее несчастней на белом свете из-за, злой мачехи и придется страдать ей, покуда королевину дочь не возьмут замуж. А король уверил ее, что если она хочет выйти за него замуж, то нет для него больше радости, как разделить с ней и корону свою и сердце. С этими словами снял он с руки перстень и, надев его Пеструшке, сказал, что это вечный залог его верности и что ей надо лишь время выбрать, чтобы с ним тайно отправиться. А Пеструшка на его горячие заявления отвечала как только могла умнее. Заметил он тут, что ничего она дельного не умеет сказать, и очень бы это его огорчило, если бы он не подумал, что она боится, как бы ее королева не застигла, и потому у нее мысли путаются от страха. И покинул он ее лишь с условием встретиться на другой день опять в тот же час, что она ему и обещала от всей души.

Королева, узнав об успехе свиданья, весьма обрадовалась. И действительно, в назначенный день король Очарователь явился похитить принцессу в воздушных носилках, запряженных крылатыми лягушками: один его друг волшебник подарил ему эти носилки. Ночь была темная-темная. Пеструшка вышла тайком из маленькой дверцы, а ожидавший король схватил ее в объятия и не меньше чем сто раз поклялся в вечной верности. Но так как скучно было ему долго летать на своих воздушных носилках, не женясь на любимой принцессе, то спросил он ее, где она желает свадьбу сыграть. Она отвечала, что есть у нее крестная фея, по имени Суссио, очень знаменитая, и хотелось бы ей отправиться в ее замок. Хоть король дороги туда не знал:, но ему стоило лишь своим громадным крылатым лягушкам о том сказать. Им вся карта вселенной была известна, и через малое время доставили они короля с Пеструшкой к фее Суссио. А у той во дворце до того было светло, что король, как только приехал, сейчас же узнал бы свою ошибку, не будь принцесса так старательно укутана. Пошла она к своей крестной и, поговоривши с нею наедине, рассказала, как она изловила короля Очарователя, и просила его уговорить.

— Ах, дочка моя, — сказала фея, — трудно это будет сделать, потому что очень уж он привязан к Флорине. И чует мое сердце, наделает он нам хлопот.

Тем временем король дожидался их в зале, где все стены были из алмазов, до того чистых и прозрачных, что он насквозь через стену увидел, как Суссио и Пеструшка шептались друг с другом.

— Как, — сказал он, — уж не предан ли я? Откуда это демоны принесли врага нашего спокойствия? Ужели она сюда явилась, чтобы расстроить брак мой? А дорогой моей Флорины что-то не видно! Уж не догнал ли ее отец?

Много всяких мыслей приходило ему в голову, и он не на шутку встревожился. Но его ждало и гораздо худшее, когда они обе вошли в залу и фея Суссио решительно ему заявила:

— Король Очарователь, вот перед вами принцесса Пеструшка, которой вы обещали быть верным супругом. Она мне крестница, и я желаю, чтобы вы на ней немедленно женились.

— Я! — вскричал он. — Чтобы я женился на этом маленьком чудовище! Вы, наверное, полагаете, что у меня очень покорный нрав, если такие предложения мне делаете. Знайте же, что ничего я ей не обещал, а ежели она говорит иное, так она…

— Остановитесь во-время, — перебила его фея Суссио, — и не будьте столь дерзки, чтобы не оказывать мне должного почтения.

— Я согласен, — отвечал король, — почитать вас, как фею надлежит почитать, только отдайте мне мою принцессу!

— А разве я не ваша принцесса, вероломный? — воскликнула Пеструшка, показывая кольцо на своей руке. — Кому же ты это кольцо дал в залог своей верности? С кем же ты у окошка маленького говорил, как не со мной?

— Как так! — вскричал он, — Значит, меня обманули и провели? Ну, я не дамся в обман! Ко мне, лягушки мои верные! Немедленно прочь отсюда!

— Не в вашей это власти, коли я на то не соглашусь, — заявила Суссио. Она тронула его, и ноги его пристали к паркету, точно их гвоздями приколотили.

— Хоть вы меня камнями побейте, хоть вы с меня шкуру сдерите, — воскликнул тогда король, — но ничьим я никогда не буду, кроме Флорины! Решение мое твердо, а там как хотите пользуйтесь вашим могуществом.

Суссио обращалась к нему и с нежностью, и с угрозами, и с посулами, и с мольбами. Пеструшка плакала, кричала, стонала, сердилась, смирялась. Но король ни слова не говорил и, взирая на них с величайшим негодованием, ничего на их речи не ответил.

Так прошло двадцать дней и двадцать ночей — и все это время они говорили да говорили, не евши, не спавши, не присевши. Наконец Суссио, вконец измучившись, сказала королю:

— Вижу я, что вы упрямец, который не хочет впять голосу разума. Ну, выбирайте: или вы семь лет будете каяться в том, что нарушили данное вами слово, или вы женитесь на моей крестнице.

Король, продолжавший хранить глубокое молчание, тут внезапно воскликнул:

— Делайте со мной что хотите, лишь бы я был от этой нюни избавлен!

— Сами вы нюня! — отвечала ему разъяренная Пеструшка. — Забавно на вас и смотреть, королек лягушачий, приехавший к нам лишь затем, чтобы меня разобидеть и слово свое нарушить. Да будь у вас чести на четыре гроша, разве вы так поступили бы?

— Вот уж поистине трогательные укоризны я слышу! — ответил ей король, насмехаясь. — Видно, ошибся я, что такое сокровище не беру себе в жены!

— Нет, нет, нет! — вскричала тут Суссио в ярости. — Не бывать ей твоей женой. А ты теперь лети в окошко, коли хочешь, потому что быть тебе семь лет голубой птицей.

В то же мгновение облик короля стал изменяться. Руки его покрываются перьями и обращаются в крылья, ноги становятся черными да тоненькими, и крючковатые когти вырастают на них, тело уменьшается, весь он убран длинными тонкими перьями, отливающими небесной лазурью; глаза его округлились и заблистали, словно солнце; нос его уже не нос, а клюв цвета слоновой кости; на голове его поднялся белый хохолок в виде короны, — он восхитительно поет да и говорит также. Тут испустил он жалобный крик, видя свое превращение, вспорхнул да и вылетел в окно, покидая мрачный дворец Суссио.

В глубокой тоске перелетает он с ветки на ветку, выбирая только деревья, посвященные или любви или печали, — то мирты, то кипарисы. И поет он жалобные песни, оплакивая горькую судьбу свою и Флорины.

„Куда-то враги, — думает он, — могли ее запрятать? Что случилось с прекрасной их жертвой? Не погубила ли ее жестокость королевы? Где искать мне ее? Неужели осужден я семь лет без нее томиться? Может быть, ее за это время выдадут замуж, и я навек потеряю надежду, которой жизнь моя держится“.

И так все эти мысли огорчали короля Голубую Птицу, что готов он был умереть.

А фея Суссио в это время отослала Пеструшку к королеве, которая очень беспокоилась тем, как свадьба прошла. Но когда увидала она свою дочку и та ей все рассказала, то королева пришла в ужасную ярость, которая вновь обратилась на бедную Флорину.

— Ну уж, — сказала королева, — не раз ей придется раскаяться, что понравилась она королю Очарователю.

Поднялась она в башню вместе с Пеструшкой, которая была разодета в самые дорогие платья. На голове у нее была алмазная корона, и три дочери самых богатых баронов королевства несли шлейф королевской мантии. А на пальце у нее был перстень короля Очарователя, который Флорина, однажды беседуя с ним, заметила. Очень она была удивлена, увидав Пеструшку в таком пышном наряде.

— Вот моя дочь, — сказала королева, — пришла вам показать свои свадебные подарки. Король Очарователь женится на ней. Любит он ее без ума, и никогда еще я не видала, чтобы человек был так счастлив.

В ту же минуту перед принцессой развертывают золотые и серебряные ткани, выкладывают драгоценности, кружева, ленты из больших золотых корзин тонкой работы. А Пеструшка не преминула и королевским кольцом блеснуть, так что Флорина уж не могла сомневаться в своем несчастье. Заплакала она, закричала в отчаянье, чтобы убрали от нее все эти роковые подарки, что она отныне будет носить только черный цвет и что лучше б ей сейчас же умереть. И упала она без памяти, а злая королева, довольная своим успехом, даже помочь ей не позволила. Оставив ее в самом несчастном положении, пошла она к королю-отцу и вероломно ему доложила, что дочь его до такой степени изъявляла им свою нежность, что, наверное помешалась, почему никак нельзя выпускать ее из башни. Король ей ответил, что она может поступать, как ей заблагорассудится, и он всегда останется ею доволен.

Когда принцесса очнулась от своего забытья и задумалась над тем, как с ней обращаются и как ее недостойная мачеха мучает, да о том, что теперь она потеряла навек надежду соединиться с королем Очарователем, — до того она загрустила, что всю ночь напролет проплакала. Подошла она к окошку и стала нежно и трогательно на судьбу свою жаловаться. Когда рассвело, она затворила окно и продолжала плакать.

На следующую ночь опять она отворила окошко, испуская глубокие вздохи и стенания. Слезы потоком лились у нее из очей; настал день, и опять спряталась она в своей комнате. Между тем король Очарователь, или, лучше сказать, король Голубая Птица, все время вокруг дворца порхал, думая, что дорогая его принцесса находится там в заключении. И если грустно она горевала, то и он не меньше. Подлетал он к окнам как только мог поближе, чтобы в комнаты заглянуть, но, боясь, как бы Пеструшка не заметила и не узнала его, делал он это с большой опаской.

— Тут ведь дело идет о моей жизни, — говорил он сам себе. Если эти злодейки узнают, где я нахожусь, они будут мне мстить. И либо мне улететь отсюда придется, либо подвергнуться крайней опасности.

По этим причинам был он очень осторожен и решался петь только ночью.

Напротив Флоринина окна рос высокий-высокий кипарис. И вот король Голубая Птица однажды взлетел на него. И только что сел он на ветку, вдруг слышит, как кто-то жалобным голосом о судьбе своей плачется.

— Долго ли мне еще мучаться? — говорит нежный голос. — Неужто смерть не придет мне на помощь? Вот ведь кто ее боится, к тем раньше времени она приходит, а я и зову ее, да она, злая, меня избегает. Ах, чудовище ты, королева, что я тебе сделала, что ты меня держишь в этой ужасной тюрьме? Разве нет у тебя других мест, чтобы меня мучать? Уж лучше бы ты заставила меня смотреть на то счастье, которым твоя недостойная дочь наслаждается с королем Очарователем!

Голубая Птица ни слова из этих жалоб не проронил и очень им удивился. С крайним нетерпением дожидался он дня, чтобы взглянуть на горюющую пленницу, но еще не рассвело, затворила она окно и ушла.

Любопытный король-птица и на другую ночь прилетел; а ночь была ясная, лунная, — увидел он девушку в башенном окне, и начала она опять свои жалобы.

— Судьба ты моя, — говорила она, — льстила ты меня королевской короной, ласкала отчей любовью, и что ж я тебе сделала, что сразу такое горе ты мне послала? Неужели в нежном моем возрасте должно уже испытать твое непостоянство? Приди ко мне, ужасная, заклинаю тебя всем чем могу, положи конец роковой моей жизни.

Голубая Птица слушал все это, и чем дальше слушал, тем все больше уверялся, что это его дорогая принцесса плачет. И сказал он ей:

— Обожаемая моя Флорина, чудо наших дней, зачем вы дни свои так скоро желаете окончить? Беды ваши ведь вовсе не безнадежны.

Кто это, — вскричала она, — говорит со мной так утешительно?

— Несчастный король, — отвечает Птица, — который вас любит и никогда никого кроме вас не будет любить.

— Меня любить? — повторила она. — Наверное, это новые козни моих врагов, но что ж они; выиграют этим? Если они хотят узнать мои чувства, то я их готова открыть.

— Нет, королева моя, — отвечал король Птица, — любящий, который говорит с вами, неспособен предать вас.

И с этими словами вспорхнул он на окно. Флорина сперва было испугалась необыкновенной птицы, которая так умно по-человечьи говорит, но тоненький соловьиный голосок и красота оперенья ее успокоили.

— Позволено ли мне вновь вас увидеть, принцесса? — воскликнул король-птица. — Могу ли я таким счастьем упиться и не умереть от радости? Но, увы, радость эта отравлена вашим заточением и тем ужасным состоянием, на какое меня обрекла злая фея Суссио на семь лет.

— А кто же вы, очаровательная птичка? — спросила принцесса, лаская его.

— Вы назвали мое имя, — ответил король, — а еще притворяетесь, будто не узнаете меня.

— Как, — воскликнула она, — сам великий король, король Очарователь, и вдруг стал маленькой птичкой, которая у меня в руках?

— Увы, прекрасная Флорина, так оно и есть, — ответил король, — и если что меня и может утешить, так только то одно, что я это несчастье предпочел отказу от вашей любви.

— От любви моей? — сказала Флорина. — Ах, не пытайтесь обмануть меня! Я знаю, я знаю, что вы на Пеструшке женились: я узнала ваше кольцо на ее руке и всю ее видела сверкающую алмазами, которые вы ей надарили. Она пришла оскорбить меня в горькую мою темницу украшенная богатой короной и королевской мантией, которые она получила из ваших рук, а я-то украшена была цепями да оковами!

— Как? — спросил король. — Вы ее видели в таком наряде? И они с матерью решились сказать, что это мои подарки? О небо, слышать такую ужасную ложь и не быть в состоянии отомстить за нее в тот же миг! Знайте же, что они хотели меня обмануть и, пользуясь вашим именем, заставили меня похитить ужасную Пеструшку. Но как только увидал я свою ошибку, тотчас же я захотел ее покинуть и решился лучше семь долгих лет быть голубой птицей, нежели поступиться верностью, в которой я вам поклялся.

И так трогательно было слушать Флорине своего милого возлюбленного, что она даже о несчастной своей темнице позабыла. И что она только ему ни говорила, чтобы его утешить в его печальной участи, чтобы уверить его, что и она не меньше бы для него сделала, чем он для нее сделал! Занимался день, и уж многие из королевской стражи пробудились, а Голубая Птица и принцесса все еще говорили друг с другом. С великим трудом они разлучились, пообещав друг другу, что каждую ночь будут так встречаться.

Радость найти друг друга была так велика, что нет слов ее описать. Каждый со своей стороны благодарили они за то любовь и судьбу. А в то же время Флорина беспокоилась о Голубой Птице:

— Кто охранит его от охотников, — говорила она, — да от острых орлиных когтей или от какого-нибудь проголодавшегося коршуна? А ведь тот его съест с таким аппетитом, что даже и не заподозрит, какого он великого короля кушает. О небо! Что будет со мной, если его тонкие легкие перышки ветер занесет ко мне в комнату, возвещая несчастье, которого я так боюсь?

Эта мысль не позволила бедной королевне и глаз сомкнуть, потому что в любовном ослеплении воображение кажется действительностью и то, что в другое время немыслимо, представляется легко возможным. Так проплакала она целый день, пока не настал час подойти к окошку.

Очаровательный король-птица, спрятавшись в дупле дерева, целый день думал о своей принцессе.

— Как я рад, — говорил он, — что нашел ее! Как она привлекательна, как живо ощущаю я ту доброту, которую она мне изъявляет.

Этот нежный любовник переносил наказание, не дававшее ему жениться с величайшим нетерпением, и никогда еще никто так страстно не мечтал об окончании срока. Так ему хотелось оказать Флорине все возможные любезности, что полетел он в столицу своего королевства, к своему дворцу, впорхнул в свой кабинет через разбитое стекло и достал из сокровищницы алмазные подвески для ушей, такие красивые и такой превосходной работы, что подобных на свете не было. В тот же вечер принес он их Флорине и просил надеть.

— Я согласна была бы, — ответила она, — надеть их, если бы вы меня видели днем, но так как я только ночью беседую с вами, то не надену их.

Король-птица пообещал ей распорядиться так своим временем, чтобы являться перед ней в час, когда она пожелает. Она сейчас же надела подвески, и ночь прошла в приятных разговорах, как и предшествующая.

На другой день Голубая Птица опять полетел в свое королевство, впорхнул в свой кабинет через разбитое окно и унес с собой самые роскошные браслеты, какие когда-либо видели: были они из цельного изумруда, граненного и выточенного посредине, чтобы можно было руку продеть.

— Вы, верно, думаете, — сказала ему принцесса, — что мои чувства к вам нуждаются в поощрении подарками? Плохо вы меня знаете!

— Нет, госпожа моя, — отвечал он, — не думаю чтобы безделушки, которые я вам подношу, были необходимы, чтобы мне сохранить вашу нежность, но моя нежность была бы оскорблена, если бы я упустил какую-нибудь возможность оказать мое вам внимание. А когда вы меня не видите, эти маленькие драгоценности напоминают вам обо мне.

Вслед за тем Флорина сказала ему немало любезных слов, а он отвечал ей тысячью таких же любезностей.

На другую ночь влюбленный король-птица не преминул принести своей красавице часики, которые были удивительной величины, ибо были они сделаны в жемчуге и притом изящество работы превосходило даже этот драгоценный материал.

— Зачем дарить меня часами? — любезно сказала она ему. — Когда вас нет со мной, то часы тянутся без конца, а когда мы вместе, они пролетают как сон, и потому все равно не могу я их мерить точной мерой.

— Увы, принцесса, — воскликнул Голубая Птица, — хоть и держусь я того же мнения, что и вы, но убежден, что вы из деликатности преувеличиваете.

— После того что вы переносите, — отвечала она, — чтобы сохранить мне ваше сердце, я думаю, что нельзя идти далее в дружбе и преданности. Как только лень занимался, король-птица забивался в глубь дупла дерева, чьи плоды служили ему пищей. А иногда он распевал чудесные песни, и голос его восхищал прохожих; они слушали и никого не видали, а потому все решили, что то поют духи, это мнение так распространилось, что в тот лес никто не решался входить. Кругом рассказывали тысячи баснословных приключений, которые будто бы там произошли, и общий ужас был верным защитником Голубой Птицы.

Дня не проходило, чтобы он не дарил чего-нибудь Флорине: то принесет жемчужное ожерелье, то сверкающие перстни тончайшей работы, то алмазные застежки, то драгоценные печатки, то букетики самоцветных камней, подражавших окраске цветов, то занимательные книжки, то медали; таким образом у нее скопилось множество всяких удивительных сокровищ. Она украшалась ими только на ночь, чтобы королю понравиться, а днем, так как ей некуда было их запирать, заботливо прятала их в свой соломенный тюфячок. Так протекли два года, и ни разу Флорина больше не оплакивала своего заключения, да и как можно было ей плакаться? Рада она была все ночи видеть своего возлюбленного, и никогда еще у нее не было столько прелестных вещей. Хотя она ни с кем не видалась, а Голубая Птица днем прятался в дупле дерева, все-таки у них было тысячу новостей рассказать друг другу, потому что сердца их всегда давали им предмет для беседы.

В то же время злая королева, которая так жестоко держала Флорину в заключении, делала тщетные усилия, чтоб свою Пеструшку выдать замуж. Посылала она послов, чтобы предложить ее в жены всем принцам, каких только она знала по имени, но когда послы приезжали, их тотчас же без дальних слов выпроваживали.

— Если бы вы о принцессе Флорине говорили, отвечали им, — мы бы вас с радостью приняли, что ж до Пеструшки, то пусть она останется девою навек, никто с этим спорить не станет.

А после докладов Пеструшка и ее мать еще больше злобились на ни в чем неповинную королевну, которую они преследовали.

Как, — говорили они, — несмотря на то, что она находится в заключении, эта высокомерная особа все таки становится нам поперек! Как простить ей все гадости, которые она нам наделала! Быть не может, чтобы она не состояла в секретной переписке с заморскими странами, — а уж это одно есть государственное преступление; поймаем-ка ее по свежему следу и найдем все возможные способы к тому, чтобы ее уличить.

Они окончили свое совещание так поздно, что было уже за полночь, когда решили они подняться на башню и ее допросить. Она в это время стояла у окна, беседуя с Голубой Птицей, украшенная своими драгоценностями, и чудные ее волосы были убраны с такой тщательностью, которая не свойственна удрученным людям. Комната ее и постель были усыпаны цветами, а нескольку испанских пастилок, которые она только что сожгла, наполняли комнату чудным ароматом. Королева стала у двери подслушивать, и показалось ей, что там поют арию на два голоса, а у Флорины голос-то был почти небесный. И вот какие неясные слова она услышала:

О, как судьбой огорчены мы,
Как мы страдаем от нее,
За то, что, несмотря на все,
Друг другом нежно мы любимы.
Но что 6 ни делали враги,
Друг другу будем дороги.
Несколько вздохов заключили их маленький концерт.

— Ах, Пеструшка, нас предали! — вскричала королева и, толкнув со всей силы дверь, бросилась в комнату.

Что было делать Флорине в этот миг? Быстро распахнула она окно, чтобы дать время своей королевской птичке улететь. Она гораздо более была занята его спасением, нежели своим; но у него не хватило решимости оставить ее, ибо зоркие его очи открыли опасность, которой королевна подвергалась. Он видит королеву и Пеструшку и — какой ужас! — не может защитить свою любимицу! А они приближались к ней, как фурии, жаждущие ее растерзать.

— Ваши коварные замыслы против королевства известны! — закричала ей королева. — Не думайте, чтобы ваше высокое положение спасло вас от наказания, которое вы заслужили!

— Но с кем же могу я злоумышлять? — возразила принцесса. — Не вы ли моя тюремщица вот уж два года? Кого я видела, кроме тех, кого вы ко мне посылали?

Пока она говорила, королева и ее дочка с несказанным изумлением смотрели на ослепительную красоту ее и на замечательные ее украшения.

— А откуда же у вас, сударыня, — сказала королева, — камни эти, горящие, как солнце? Уж не станете ли вы нас уверять, что у вас в башне копи открылись?

— Я их здесь нашла, — отвечала Флорина, — а больше мне нечего вам сказать.

Королева внимательно на нее посмотрела, стараясь проникнуть в самую глубину ее мыслей.

— Напрасно полагаете вы нас одурачить, — сказала она, — нечего нам рассказывать небылицы. Знайте, принцесса, что нам известно все, что вы делаете с раннего утра и до позднего вечера. А вам все эти драгоценности только затем поднесли, чтобы вы на них королевство вашего батюшки продали.

— Действительно, я в состоянии его продать! — отвечала принцесса с презрительной улыбкой. — На какие только козни ни способна несчастная принцесса, которая столько времени томится в оковах!

— А для кого же это, — продолжала королева, — причесались вы столь кокетливо, для кого ваша комната наполнена ароматом, а одеты вы так, что и при дворе вашего батюшки вы так не наряжались?

— Немало у меня досуга, — отвечала принцесса, — и не удивительно, что я уделяю время на то, чтобы одеться. Я столько часов провожу оплакивая свои несчастья, что нечего меня в этом упрекать.

— Так, так, посмотрим, — сказала королева, — не завязала ли эта невинная особа каких-нибудь дел с врагами нашими.

И стала она сама все осматривать да обыскивать. Подошла к тюфячку, вытрясла его и нашла там такое количество алмазов, жемчугов, рубинов, изумрудов и топазов, что и придумать не могла, откуда все это взялось. И решила она в укромное место подложить подметные письма, чтобы тем погубить принцессу. Улучив время, хотела она сунуть их незаметно в очаг. Но, на счастье, король Голубая Птица сидел как раз над очагом, а глаза у него были такие острые, как у рыси и разговор он весь слышал.

— Берегись, Флорина, берегись: твой враг собирается предать тебя! — прокричал он.

Этот голос, столь нежданный, так перепугал королеву, что она не посмела исполнить задуманное.

— Видите, сударыня, — сказала принцесса, — воздушные духи мне покровительствуют.

— Я уверена, — отвечала королева, трясясь от ярости, — что это демон помогает вам. Но, как бы они ни старались, отец ваш найдет на вас управу.

— Небу да будет угодно, — воскликнула Флорина, — чтобы я боялась только гнева отца моего! Но ваша ненависть, сударыня, гораздо ужасней.

Королева ушла от нее, ошеломленная всем, что она видела и слышала. Стала она совет держать со своими приближенными, что бы ей предпринять против принцессы. А они на то ей ответили, что ежели какая фея или какой волшебник принцессу взяли под свое покровительство, то сильно можно их прогневать, подвергнув ее новым мучениям, а потому лучше постараться открыть ее козни. Королева с тем согласилась и послала ночевать в башню одну юную девицу, которая, прикинувшись невинной, сказала принцессе, как велено было, что она прислана ей для услуг. Но был ли смысл в таком грубом притворстве? Принцесса сразу увидела, что она приставлена шпионить; горе ее было ужасно.

— Уж не придется мне больше с моим милым королем-птичкой беседовать! — говорила она. — Помогал он мне горе переносить, а я ему горе облегчала, и жили мы нашей нежностью. Что-то он теперь будет делать? Что-то я сама буду делать?

И, думая о том, она проливала ручьи слез.

Она уж теперь не решалась подходить к окну, хоть и слышала, как онкругом порхает; досмерти хотелось ей окно отворить, но она боялась подвергнуть его жизнь опасности. Так целый месяц не появлялась она у окна. Король Голубая Птица был в полном отчаянии. Каким только жалобам он ни предавался! Как ему жить без своей принцессы? Никогда еще он так не чувствовал горя от ее отсутствия и от своего превращения. Тщетно искал он средств от того и от другого, — сколько он ни ломал себе голову, так ничего придумать не мог.

Принцессина шпионка, которая целый месяц за ней днем и ночью смотрела, глаз не смыкая, так измучилась наконец бессонницей, что однажды уснула глубоким сном. Флорина, заметив это, отворила окошко и сказала:

Птичка моя, ты — небес синее,
Милая птичка, лети поскорее.
Так она и сказала, слово в слово. А король-птичка так это внятно услышал, что через миг уже был на окне. Сколько счастья они испытали! Сколько новостей надо были им друг другу рассказать! Уверения в нежности и верности возобновлялись тысячу и тысячу раз. Принцесса не могла удержаться от слез, а возлюбленный ее был растроган и утешал ее как только мог. Наконец пришло время расставаться, и раньше чем тюремщица успела проснуться, распрощались они самым нежным образом. На другой день шпионка снова заснула, а принцесса проворно подошла к окну и сказала, как и в прошлый раз:

Птичка моя, ты — небес синее,
Милая птичка, лети поскорее.
Сейчас же птичка прилетела, и ночь прошла, как и первая, без шума и помехи, чем наши любовники были очень довольны, надеясь, что надзирательница так полюбила спать, что ничего другого по ночам делать не будет. Действительно, и третья ночь прошла очень счастливо, но на следующую ночь шпионка сквозь сон услыхала шум и стала прислушиваться, не подавая вида. Потом пригляделась она хорошенько и увидала в лунном луче, как самая красивая птица на белом свете разговаривает с принцессой, ласкает ее своей маленькой лапкой и тихонечко клювом клюет. Наконец, расслышала она многое из их разговора и тем была очень удивлена, потому что король Голубая Птица говорил, как влюбленный, а прекрасная Флорина с нежностью ему отвечала.

Настал день, они распростились, и, словно предчувствуя свои будущие невзгоды, расстались они с великой печалью. Вся в слезах бросилась принцесса на постель, а король вернулся к себе в дупло. Тюремщица побежала к королеве и рассказала ей все, что видела и слышала. Королева сейчас же послала за Пеструшкой и своими наперсницами. Долго они рассуждали и наконец все на том согласились, что Голубая Птица есть не кто иной, как сам король Очарователь.

— Какое оскорбление! — воскликнула королева. — Какой позор, Пеструшка ты моя! Дерзкая эта принцесса, которая, думала я, так скорбит, развлекается себе преспокойно приятными разговорами с нашим неблагодарным изменником! Ну, уж так кроваво я им отомщу, что долго о той казни говорить будут.

Пеструшка умоляла ее ни единого часа не терять, и так как она, по ее мнению, еще более в том деле была заинтересована, нежели королева, то умирала от радости, размышляя обо всем, что могло бы наших любовников разогорчить.

Королева отослала свою шпионку в башню и велела ей не выказывать ни подозрения, ни любопытства, а сделать вид, что она еще крепче спит, чем обычно. Улеглась та спать спозаранку, захрапела как можно громче, а бедняжка принцесса, отворив окошко, прокричала:

Птичка моя, ты — небес синее,
Милая птичка, лети поскорее.
Но целую ночь тщетно она звала, ибо злая королева навесила на кипарис шпаги, ножи, бритвы, кинжалы, и когда он хотел вылететь, смертоносные оружия эти поранили ему ноги, он упал да на другие попал, которыми крылья себе поранил. Наконец, весь израненный, кое-как добрался он до своего дерева, оставляя за собой длинный кровавый след.

Где были вы, прекрасная принцесса, что не могли королю, вашей птичке, помочь? Но, наверно, умерла бы принцесса, если бы его увидала в таком плачевном виде. А он не хотел о своей жизни заботиться, уверенный, что это сама Флорина с ним так жестоко обошлась.

— Ах, коварная, — восклицал он горестно, — так-то ты платишь за страсть самую чистую и самую нежную, какая когда-либо была? Если ты моей смерти хотела, почему ты сама мне про то не сказала? Я с радостью принял бы смерть от твоей руки. А я-то к тебе летел с такой любовью, с таким доверием! Страдал я за тебя, и страдал не жалуясь! Как! Ты меня предала самой жестокой из женщин? Она была общим нашим врагом, а ты с ней заключила мир за мое горе. Это ты, Флорина, ты меня изъязвила кинжалами. Руку позаимствовала ты у Пеструшки и направила в мою грудь!

Мрачные эти мысли так его огорчили, что он решил умереть.

Но его друг волшебник, который увидал, что крылатые лягушки к нему вернулись, а король и глаз не показывает, так тем огорчился, что восемь раз всю землю кругом облетел, а все найти его не мог. Облетал он теперь землю в девятый раз и как раз пролетал тем лесом, где скрывался король. Следуя тем правилам, о которых они с ним уговорились, затрубил он протяжно в свой рог, а потом прокричал пять раз подряд что есть силы:

— Король Очарователь, король Очарователь, где вы?

Король узнал голос своего лучшего друга.

Приблизьтесь, — сказал он, — к этому дереву и посмотрите на несчастного короля, вашего любимца, который тонет в своей крови.

Вне себя от удивления, волшебник смотрит по всем сторонам и ничего не замечает.

— Я — Голубая Птица, — сказал тогда король слабым, умирающим голосом.

При этих словах волшебник без труда отыскал его в его маленьком гнездышке. Другой на его месте очень бы удивился, но ему были ведомы все тайны некромантии. Стоило ему несколько слов выговорить, и кровь, сочившаяся еще из ран, сразу остановилась. Потом сорвал он некоторые травы, которые нашел тут же в лесу, пошептал над ними свою тарабарщину и тотчас короля так исцелил, как будто тот и ввек ранен не был.

Тогда волшебник попросил его рассказать, как это он стал птицей, и кто его так жестоко изранил. Король удовлетворил его любопытство и рассказал ему, что это Флорина выдала тайну любовных его посещений и, чтобы с королевой примириться, согласилась увешать кипарис кинжалами да бритвами, которыми и был он почти что искромсан; тысячу раз кричал он о неверности своей принцессы и говорил, что уж лучше бы раньше ему умереть, не узнав ее злого сердца. С бешенством стал волшебник говорить о ней да и о всех женщинах и посоветовал королю забыть ее.

— Какое было бы несчастье, — сказал он, — если бы вам пришлось и далее любить эту неблагодарную! После того, что она вам сделала, всего можно от нее опасаться.

Король Голубая Птица не мог с ним согласиться: он все еще слишком любил Флорину; и тогда волшебник, поняв его чувства, как тот ни пытался их скрыть, сказал ему нежно:

Зачем без толку утешать?
Когда страданье нас тревожит,
Другого нам нельзя понять,
Одна печаль нам сердце гложет.
Пусть время тихо пролетит
В своем целительном течепье.
А без него и утешенье
Нас только хуже раздражит.
Король-птица согласился с ним и попросил своего друга отнести его к себе и посадить в клетку, где бы ему не грозила лапа кота или иные смертоносные орудия.

— Ну, — сказал ему чародеи, — неужели вы еще пять лет будете оставаться в таком плачевном положении, столь не подходящем для ваших дел и вашего достоинства? Потому что ведь, в конце концов, есть у вас и враги, которые утверждают, что вы умерли; они хотят поработить ваше королевство, и боюсь, как бы вам его раньше не потерять, чем вы снова свой образ получите.

— А нельзя ли мне, — спросил тот, — отправиться в свой дворец и управлять, как обычно, своим королевством?

— О, — воскликнул его друг, — трудно это! Тот, кто готов человеку подчиняться, станет ли слушать попугая? Боялись они вас, когда вы были королем, окруженным величием и блеском, а увидя вас маленькой птичкой, все они у вас перья повыдерут.

Ах, слабость человеческая! Слабость к пышности внешней! — воскликнул король. — Ничего для тебя не значат ни заслуги, ни добродетель, и такие в тебе есть опасности, от которых и защиты-то нет! Ну что, ж, — продолжал он, — будем мудрецами и будем презирать то, чего не можем получить, — наша участь еще не самая худшая.

— Ну, я так скоро не сдамся, — ответил маг, — надеюсь, я еще найду хороший выход.

А Флорина, бедная Флорина, огорченная тем, что не видит больше своего короля, дни и ночи проводила у окна и все повторяла:

Птичка моя, ты — небес синее,
Милая птичка, лети поскорее.
И даже присутствие шпионки ее не стесняло: так она была удручена, что ни о чем уже не думала.

— Что случилось с вами, король Очарователь? — восклицала она. — Неужели общие враги наши вновь заставили вас почувствовать ужасные последствия их злобы? Неужели пали вы жертвой их ярости? Увы, увы, неужели нет вас больше? Неужели мне вас больше не увидеть? Или, утомившись моими несчастиями, покинули вы меня на невзгоды моей судьбы?

Сколько слез, сколько рыданий сопровождали ее нежные жалобы! Как долго текли часы в отсутствие любезного и дорогого ее возлюбленного! Принцесса, сраженная, больная, похудевшая, изменившаяся, через силу себя поддерживала; она была уверена, что с ним случилось что-то ужасное.

А королева и Пеструшка ликовали. Так сладка показалась им месть, что даже и обида не так уж была им тяжела. Да и, в конце концов, о какой обиде шла речь? Только и было того, что король Очарователь не захотел на маленьком чудовище жениться, ненавидеть которое он имел тысячи причин. А в это время отец Флорины, который был уже стар, захворал да и умер. И судьба злой королевы и дочери ее сразу переменилась, стали говорить, что они только у короля в чести были да и той честью немало злоупотребляли. Взбунтовался народ, бросился ко дворцу и стал требовать принцессу Флорину, называя ее единственной государыней. Разъяренная королева думала высокомерием уладить дело, вышла на балкон и стала бунтовщикам грозить. Ну, тут уж все взбунтовались, бросились ко дворцу, выломали двери, разгромили ее покои, а самое королеву побили камнями. Пеструшка спаслась к своей крестной, фее Суссио: пришлось ей бежать от судьбы своей матери.

Вельможи королевства собрались тут и поднялись в башню, где принцесса лежала, тяжко больная. Не знала она ни о смерти отца, ни о казни врага своего. Услышав такой великий шум, решила она, что то идут за ней вести ее на смерть. И не испугалась она, потому что ей жизнь ненавистна стала с тех пор, как она потеряла Голубую Птицу. Но подданные бросились к ее ногам, рассказывая ей о переменах в ее судьбе, а она и не тронулась тем. Принесли ее во дворец и короновали.

Так все заботились о ее здоровье и так ей хотелось идти на поиски Голубой Птицы, что скоро стала она поправляться и уж, было у нее довольно сил, чтобы назначить Совет, который бы управлял королевством в ее отсутствие. А затем взяла она с собой на тысячу миллионов драгоценных камней да и ушла ночью совсем одна, так что никто и не знал, куда она отправилась.

Волшебник, который принимал участие в делах короля Очарователя, не имея достаточно власти разрушить злые чары феи Суссио, решил отправиться к ней и предложить ей некоторые условия, на которых она согласилась бы вернуть королю его прежний образ. Запряг он своих крылатых лягушек и прилетел к фее, которая в эту минуту беседовала с Пеструшкой. От волшебника до феи рукой подать; они знавали друг друга уже лет пятьсот, не то шестьсот, и за это время и ссорились они и мирились. Она его приняла очень любезно.

— Чего угодно куманьку дорогому? — спросила она его (все они друг друга так называют). — Могу ли чем-нибудь быть полезна ему?

— Да, кумушка, — отвечал маг, — чтобы доставить мне удовольствие, все в вашей власти; дело идет о лучшем друге моем, о короле, которого вы сделали несчастным.

— А, а! Понимаю я вас, куманек, — воскликнула Суссио, — очень мне неприятно, но нечего ему на мою милость надеяться, коли не хочет он на моей крестнице жениться. Вот она перед вами, хороша и прекрасна; пусть он подумает.

Волшебник чуть не онемел, так гадка она ему показалась, а все же не хотелось ему уезжать, ни о чем с феей не договорившись, потому что уж очень король подвергался большим опасностям, сидя в клетке. Однажды сломался гвоздь, на котором клетка висела, клетка упала, и его пернатое величество от этого падения жестоко пострадало; кот Мине, который случился в комнате в эта время, подбежал: и так его по глазу когтями царапнул, что думал король кривым остаться. Другой раз забыли ему воды налить, и заработал бы он себе как раз типун на язык, коли наконец не перепало бы ему нескольких капелек воды. Обезьянка волшебника, маленький разбойник, однажды, ускользнув на волю, изловила его за перья сквозь прутья клетки, а после того у него столько перьев осталось, что и на сойку или дрозда не хватило бы. Но самое худшее в том заключалось, что должен был он скоро свое королевство потерять, потому что наследники его все новые да новые плутни затевали, чтобы доказать его смерть. Наконец волшебник договорился со своей кумой Суссио на том, что привезет она Пеструшку во дворец короля Очарователя, что она там поживет месяц-другой, покуда он не примет решения жениться на ней, и тогда вернет она ему человеческий образ, под условием, что ежели он не женится, так опять станет птицей.

Подарила фея Пеструшке чудные одежды, все золотые да серебряные, посадила ее позади себя верхом на дракона, и понеслись они в королевство короля Очарователя, который прибыл со своим верным другом чародеем. Три раза тронула она птицу волшебной палочкой, и в тот же миг король увидал себя, каким и раньше был, красивым, любезным, остроумным и великолепным. Дорого он заплатил за то, чтобы свое испытание сократить, и от одной мысли, что придется ему жениться на Пеструшке, весь он дрожал. Как ни уговаривал его умными речами волшебник, не столько он о делах своего королевства думал, сколько о том, как бы тот срок оттянуть, в какой ему Суссио приказала на Пеструшке жениться.

А тем временем королева Флорина в крестьянской одежде, растрепанными волосами прикрывая лицо, в соломенной шляпе на голове да с холщевой сумой за спиною, пустилась в путь; то пешком, то на лошади, то морем, то сушей, спешила она все вперед. Однако, не зная, куда ей направиться, постоянно боялась она, что выберет не ту сторону, где был любезный ее король. Однажды остановилась она около ручья, где вода серебрилась на маленьких камушках, и захотелось ей помыть себе ноги. Уселась она на лужке, подвязала лентой белокурые свои волосы и опустила ноги в воду; и похожа она была на богиню Диану, купающуюся, вернувшись с охоты. В то время проходила мимо маленькая старушка, вся сгорбленная и опирающаяся на толстую клюку; остановилась старушка и говорит ей:

— Что это вы делаете, красавица? Да неужели вы совсем одни?

— Ах, бабушка, — ответила ей королева, — в немалой я компании путешествую, потому что со мной мои огорчения, заботы да неудовольствия.

При этих словах очи ее покрылись слезами.

— Как, — сказала ей добрая старушка, — такая вы молодая, и плачете! Э, дочка, не огорчайтесь. Скажите мне все, как есть, и надеюсь, что смогу вам помочь.

Королева охотно рассказала ей о своих бедах, о соучастии феи Суссио в этом деле и о том, наконец, что она Голубую Птицу ищет.

Тут старушка выпрямилась, прибралась, в один миг лицо ее переменилось, и явилась она красивой, молодой, великолепно одетой и, приветливо улыбнувшись королеве, сказала:

— Несравненная Флорина, узнайте, что король, которого вы ищете, уже больше не птица. Сестра моя Суссио вернула ему прежний образ, и он ныне в своем королевстве; не огорчайтесь, вы туда явитесь и достигнете цели ваших желаний. Вот вам четыре яйца; разбейте их, когда будете вы в великой нужде, и тогда вы получите помощь.

С этими словами она исчезла. Флорина была очень утешена тем, что услышала, положила яйца в суму и направила шаги свои в королевство короля Очарователя.

Восемь дней она шла и восемь ночей не останавливаясь и пришла к подножью горы, невероятно высокой; вся она была из слоновой кости и до того крута, что ступить нельзя не упав. Королева без конца пыталась влезть на нее, скользила да уставала, и наконец, отчаявшись преодолеть такое препятствие, легла она у подошвы горы и готовилась уже умереть, как вдруг вспомнила про те яйца, которые ей фея дала. Взяла она одно яйцо и сказала:

— А ну-ка, посмотрим, не посмеялась ли она надо мной, добрую помощь мне посулив.

Разбила она яйцо, а в нем, глядь — золотые подковки лежат. Надела она их на ноги да на руки и пошла по горе из слоновой кости безо всякого труда, потому что шипы от подковок впивались в гору и не давали скользить. Дошла она наконец до самой вершины, взглянула вниз, — новое горе: сойти нельзя. Весь склон той горы было одно сплошное хрустальное зеркало. А вокруг того зеркала шестьсот тысяч дам в него смотрелись, так как в том зеркале было добрых две мили в ширину да шесть в вышину. И всякая в том зеркале такой себя видела, какой хотела. Рыжая отражалась там белокурой, темнорусая становилась черноволосой, старуха казалась молоденькой, а молодая так вовсе не старела; словом, так хорошо скрывало то зеркало все недостатки, что сходились к нему люди со всех четырех концов света. Было от чего со смеху помереть, как поглядишь на все жеманства да гримасы этих кокеток. Это обстоятельство привлекало туда немало и мужчин, зеркало и им нравилось. Одних оно показывало с чудными кудрями, других и выше и стройнее станом, и вид придавало воинственный, и лицо озаряла красотой. Они смеялись над женщинами, а те в свою очередь смеялись над ними, а потому ту гору прозвали тысячью разных имен. Никому, однако, не удалось взойти на ее вершину, и когда увидали они Флорину, то все дамы отчаянно стали кричать:

— Куда эта безумная идет? Ишь, какая ловкая, по зеркалу ходить умеет! Разобьет она нам наше зеркало!

И шум они подняли ужасный.

Смотрит королева и не знает, как ей быть, видит, что опасно по зеркалу спускаться. Разбила она еще одно яйцо и вышли оттуда два голубя, запряженные в маленькую колесницу. И тут же на глазах она настолько увеличилась, что королева удобно уселась в ней, и свезли ее голуби тихонько вниз безо всякого беспокойства. Она им и говорит:

— Друзья мои, довезите уж меня до самого двора короля Очарователя. Будьте уверены в великой моей благодарности.

А голуби те, вежливые и послушные, не останавливались ни днем, ни ночью, пока не прибыли к городским воротам. Сошла Флорина с колесницы и сладко поцеловала каждого, а поцелуи ее были дороже короны.

И как же у нее билось сердце, когда она вступала в город! Загрязнила она себе лицо, чтобы никто ее не узнал. И спрашивает она у прохожих, как бы ей короля повидать. Засмеялись ей в ответ:

— Короля повидать? — говорят. — Ишь, чего захотела, Милка-Замарашка! Поди-ка, поди-ка умойся, не такие твои глаза, чтоб на великого короля ими смотреть!

Ничего им королева не ответила, пошла тихо дальше и начала других спрашивать, где бы ей короля увидать.

— Завтра, — отвечают ей, — приедет он во храм с принцессой Шструшкой, потому что он, наконец, согласился на ней жениться.

Небо! Вот какие новости она узнала! Пеструшка, недостойная Пеструшка выйдет замуж за короля! Флорина готова была умереть от горя: силы ее оставили, ни говорить она не могла, ни шагу ступить, и уселась она на камни у чьей-то двери, скрыв лицо волосами и соломенной своей шляпой.

— Ах я, несчастная! — говорила она. — И пришла-то я сюда только увеличить торжество моей соперницы и быть свидетельницей ее радости! Вот почему король Голубая Птица перестал прилетать ко мне! Из-за этого маленького чудовища оказал он мне самую жестокую неверность, когда я в горестях непомерных старалась о спасении его жизни! Бросил меня изменник, забыл обо мне, словно и не видел меня никогда. Предоставил он мне в разлуке с ним печалиться, а самому и заботы мало о разлуке со мной.

Когда нас удручает такое горе, так и аппетита нет; поискала королева, где бы ей устроиться, и улеглась не поужинав. С первыми лучами солнца она поднялась и побежала во храм. Долго ее туда стража и солдаты не пускали, и немало она их окриков наслушалась. Вошла она и видит два трона — короля и Пеструшки, которую уже королевой считали. Каково было смотреть на это нежной Флорине! Подошла она к трону своей разлучницы и стала, прислонившись к мраморной колонне. Первым явился король, красивее и любезнее, чем когда-либо. Вслед за ним появилась Пеструшка, богато разодетая, но до того безобразная, что смотреть было страшно. Поглядела она на королеву, наморщив брови:

— Кто ты такая, — спросила она ее, — что осмеливаешься приближаться к моей великолепной особе и к моему золотому трону?

— А зовут меня Милка-Замарашка, — та ей отвечает, — и пришла я издалека всякие редкости продавать.

Пошарила она в своей холщевой суме и вынула оттуда изумрудные браслеты, которые ей король Очарователь подарил.

— О-го-го! — сказала Пеструшка. — Важные стекляшки, хочешь за них пять золотых?

— Покажите их, госпожа моя, знатокам, — отвечала королева, — тогда мы и сторгуемся.

Пеструшка, которая так в короля была влюблена, как только такая жаба влюбиться может, рада была всякому случаю с ним поговорить. Подошла она к его трону и показала ему браслеты, прося высказать свое мнение. Поглядел он на них и вспомнил о тех, что Флорине дарил; побледнел он, вздохнул и долго молчал; наконец, боясь, как бы не заметили его смущения, поборол он себя и ответил:

— Этим браслетам, я полагаю, такая цена, как всему моему королевству. Думал я, что одна такая пара на свете есть, а вот, оказывается, нашлись и схожие.

Вернулась Пеструшка на свой трон, и так она на нем была хороша, будто устрица из ракушки выглядывает. И спросила она королеву, сколько та без запроса хочет за те браслеты.

— Трудно вам будет, госпожа моя, — отвечала ей королева, — заплатить за мои браслеты; лучше другой я вам торг предложу. Коли вы мне позволите одну ночку в Говорящем Кабинете во дворце короля переночевать, отдам я вам мои изумруды.

— Ладно, Милка-Замарашка! — ответила ей Пеструшка, хохоча, как полоумная и показывая зубы, длинные, как кабаньи клыки.

А король ни слова не спросил о том, откуда взялись те браслеты, не потому, что он о той не подумал, кто их принес (да и чем могла бы она его любопытство возбудить?), а потому, что не мог побороть он свое отвращение к Пеструшке. А надо сказать, что король, будучи Голубой Птицей, принцессе рассказывал, что у него под его покоями есть такой кабинет, который называется Говорящим Кабинетом, и так он хитро устроен, что даже если там и шопотом что сказать, то все королю слышно бывает, когда он ляжет спать в своей комнате. А так как Флорина хотела его упрекнуть в его неверности, то лучшего способа она и выдумать не могла.

Привели ее по Пеструшкиному приказу в тот кабинет, и начала она жаловаться и горевать.

— Сомневалась я в своем горе, — говорила она, — а вот оправдалось оно, жесток ты, король Голубая Птица! Забыл ты меня и мою разлучницу недостойную любишь! И браслеты, которые я из твоих рук вероломных получила, ничего тебе обо мне не напомнили, так ты от меня отдалился!

И тут рыдания прервали ее слова, а когда силы к ней вернулись, снова начала она плакаться и так до самого утра продолжала.

Лакеи дворцовые слышали, как она всю ночь жаловалась и вздыхала, сказали они о том Пеструшке, а та у королевы спросила, чего она такой гам подняла. Сказала ей королева в ответ, что спала она крепко, только бывает с ней, что она по ночам кричит и громко бредит. А король, так тот и вовсе ничего не слыхал по роковой случайности: с тех пор как он Флорину полюбил, пропал у него сон, и чтобы ночью хоть немного отдохнуть. принимал он, ложась в постель, горькие сонные капли.

Весь-то день провела королева в тяжелой заботе.

— Если он меня слышал, — рассуждала она, — неужели он так жестоко ко мне равнодушен? А если не слыхал, что ж мне такое придумать, чтобы услышать он мог?

Не было больше у нее никаких необычайных редкостей, и хоть и всегда драгоценные камни хороши, но надо было что-нибудь особое найти, чтобы вкус Пеструшки раззадорить, и опять взялась королева за свои волшебные яйца. Разбила она третье: и выехала из него маленькая карета из полированной стали, вся украшенная золотом. Была она запряжена шестью зелеными мышами, на козлах сидел розовый крысенок, а форейтор, тоже крысиного рода, был серо-льняной масти. Внутри кареты помещалось четверо марионеток, только были они гораздо живей и хитрей тех, что показывают на ярмарках в Сен-Жермене и Сен-Лоране. Замечательные штуки они выделывали! Особенно двое маленьких цыганочек так отплясывали сарабанду да пасспье, что не уступила бы Леансу.

Королева была в восторге от этого нового дивного творения некромантии, но не сказала ни слова до вечернего часа, когда Пеструшка отправлялась на прогулку. Тогда королева вышла в аллею и пустила скакать своих мышей, которые везли карету, крысят и марионеток. Так эта штука Пеструшку подивила, что она раза два-три воскликнула:

— Милка-Замарашка, Милка-Замарашка, хочешь ты пять золотых за карету да за запряжку мышиную?

— Спросите-ка вы у ученых да у докторов королевства, — сказала Флорина, — сколько такое чудо может стоить, за ту цену я и уступлю.

А Пеструшка, которая не любила себе ни в чем отказывать, заявила ей:

— Говори прямо цену, да не надоедай мне своей грязной особой!

— Еще разок в Говорящем Кабинете переночевать, — отвечала Флорина, — вот все, что я прошу.

— Иди, — сказала Пеструшка, — уж так и быть, дура ты бедная, не откажу я тебе.

А обернувшись к своим дамам, добавила:

— Вот глупая тварь, такие редкости продает ни за что.

Настала ночь. Флорина все высказала, что только могла придумать самого нежного, но опять она зря старалась, как и раньше, потому что король никогда не забывал принимать своих сонных капель. А лакеи дворцовые между собой толковали:

— Конечно, сумасшедшая эта крестьянка; чего она всю ночь рассуждает?

— А что ни говори, — отзывались другие, — не так глупо она причитает.

С нетерпением дожидалась она дня, чтобы узнать, слышал ли ее король.

— Глух этот варвар жестокий к моим речам! — говорила она. — Не слышит он больше дорогую свою Флорину! А я по слабости своей все еще люблю его! Да, правда, заслуживаю я его презренье!

Но, сколько она ни рассуждала, не могла она себя от любви излечить. Только одно яичко у нее в суме и оставалось, решила она к нему прибегнуть и расколола его. И тут же из скорлупы появился пирог, украшенный шестью птицами, наславу изжаренными, ломтиками сала обложенными, вообще мастерски изготовленными; притом пели они дивными голосами, судьбу предсказывали и умели лечить от всяких болезней лучше самого Эскулапа. Осталась королева довольна таким чудом, и пошла она в переднюю к Пеструшке со своим говорящим пирогом.

Ждет она, покуда та выйдет, а один из дворцовых лакеев к ней подошел и говорит:

— А знаете ли, Милка-Замарашка, что коли бы король капель сонных на ночь не принимал, вы бы ему никакого покоя не дали, потому что всю-то вы ночь болтаете, так что сил нет.

Тут Флорина поняла, почему ее король не слышал. Пошарила она у себя в суме и говорит:

— Не боюсь я королевского покоя нимало нарушить и коли бы вы ему нынче с вечера тех сонных капель не дали, а я бы в том кабинете спала, так все бы вот эти жемчуга и алмазы вашими были.

Лакей на то согласился и обещал свое слово сдержать.

Через несколько минут появилась Пеструшка, заметила королеву с ее пирогом, а та притворилась, будто съесть его хочет.

— Что ты там делаешь, Милка-Замарашка? — спросила она.

— Госпожа моя, — отвечала Флорина, — кушаю я астрологов, музыкантов да лекарей.

В тот же миг птицы принялись петь благозвучней сирен; а потом все сразу закричали:

— Дайте монетку, а мы судьбу вам предскажем!

А одна из уток, которая в середине сидела, громче других прокричала:

— Кач! Кач! Кач! Я — великий врач! Нет меня полезней ото всех болезней, всякую хворость мигом излечу, только от любви лечить я не хочу!

Пеструшка рот разинула от удивления, никогда она еще такого чуда не видала. И начала она восклицать:

— Ну и пирог! Ну и пирог! С места мне не сойти! Хочу, чтоб он был мой! Эй! Эй! Ну-ка, говори скорей, Милка-Замарашка, что тебе за него дать.

— Переночевать бы еще ночку в Говорящем Кабинете, — ответила Флорина, — а больше ничего мне не нужно.

— Ладно уж, — сказала великодушно Пеструшка (развеселилась она, получая пирог такой удивительный), — так и быть, получишь сверх того целый золотой пистоль.

Флорина, еще более довольная, чем раньше, так как она теперь надеялась, что король услышит, поблагодарила и вышла.

Как только настала ночь, провели ее в кабинет, и желала она пламенно, чтобы дворцовый лакей сдержал свое слово и вместо сонных капель чего-нибудь другого королю налил и сон его разогнал. Подождала она того, чтобы все заснули, и принялась за свои жалобы.

— Скольким я опасностям подвергалась, тебя искавши, — говорила она, — а ты меня избегаешь и на Пеструшке хочешь жениться! Что сделала я тебе, жестокий, что ты все свои клятвы позабыл? Помнишь ли ты о своем превращенье, о моей доброте, о наших нежных беседах?

И почти все разговоры их повторила она слово в слово, и память ее доказывала, как дороги они были ей.

А король вовсе не спал и так ясно слышал и голос Флорины, и каждое слово ее, что понять не мог, откуда идет тот голос. И тут сердце его, исполнившись нежностью, так живо напомнило ему несравненную его принцессу, что с той же горечью ощутил он разлуку с ней, как в тот миг, когда его ножи на кипарисе изранили. И стал он тоже, вспоминая ее, говорить.

— Ах, принцесса, — говорил он, — как жестоко вы обошлись со своим обожателем! Возможно ли, что вы предали меня нашим общим врагам?

Услыхала Флорина его речь и отвечала ему, что ежели бы он соизволил выслушать Милку-Замарашку, так она бы ему все те тайны открыла, в которые он до сих пор проникнуть не мог. В тот же миг кликнул нетерпеливый король своего слугу и попросил тотчас же отыскать и привести к нему Милку-Замарашку. А слуга на то ему ответил, что это дело нехитрое, потому что она спит в Говорящем Кабинете.

Король не знал, что и подумать: можно ли поверить, чтобы такая великая королева, как Флорина, замарашкой переоделась? И можно ли поверить, чтобы у Милки-Замарашки голос был королевы и все бы ее тайны она знала, коли бы не была она самой королевой? В таком недоуменье поднялся король с ложа, оделся поспешно и потайным ходом спустился в Говорящий Кабинет. И хоть королева на ключ его заперла и ключ вынула, но у короля свой был, который все двери во дворце отпирал.

Видит он, что она в легоньком платьице тафтяном, которое она под своими лохмотьями носила, а чудные ее волосы по плечам рассыпались. Лежала она на постели, а издалека лампа чуть светила. Чуть только вошел король и узнал ее, загорелась в нем прежняя любовь, забыл он свои обиды, бросился он к ее ногам, оросил ее руки слезами и думал, что умрет от радости и от горя и от тысячи мыслей, которые проносились у него в голове.

Королева не меньше его взволновалась, стеснило ей сердце, еле вздохнуть могла. Долго смотрела она безмолвно на короля, а когда набралась сил заговорить, уж не стала его упрекать: так радостно было ей его видеть, что забыла она про все свои жалобы. Наконец они объяснились, оправдались друг перед другом, пробудилась их нежность, и только одно их смущало — мысль о фее Суссио.

Но в этот миг вдруг перед ними появился королевский доброжелатель-волшебник вместе с той знаменитой феей, которая дала Флорине четыре яйца. Поздоровавшись с ними, они объявили, что, заключив друг с другом союз на пользу короля с королевой, победили они фею Суссио и теперь уж их свадьбе ничто не помешает.

Легко представить себе радость юных влюбленных. Только день занялся, по всему дворцу объявили о том, и все были в восторге видеть Флорину. Узнала о том и Пеструшка, прибежала она к королю — и каково-то было ей увидать там свою соперницу! И только она рот открыла, чтобы ее изругать, как появились волшебник с феей и тут же превратили ее в пеструю свинью, так что она по-прежнему Пеструшкой осталась и могла хрюкать, если и не ругаться по-прежнему. Хрюкая, побежала она со всех ног на скотный двор, где все стали над ней хохотать и тем уж совсем довели ее до отчаяния.

А король Очарователь и королева Флорина, освободившись от столь ненавистной особы, ни о чем больше и не думали, как о своей свадьбе. До чего та свадьба была пышной да веселой, рассказать нельзя. А они неописуемо были счастливы, соединившись после таких долгих испытаний.

Нравоучение
Когда о короле Пеструшка возмечтала,
И хоть не нравилась ему,
Но цепью той она сковать его желала,
Которой не разрезать никому,
О, как была она неосторожна
И не подумала о том, что брак такой
Принять за рабство было б можно
Без страсти нежной и живой.
А принц, я думаю, дорогой шел неложной:
Ведь лучше Птицей Голубой летать,
Вороной черной быть иль, наконец, совою,
Чем с нелюбимою женою
Сидеть да ссориться и счастья не видать.
Такими браками наш скучный век обилен,
А ведь куда счастливей был бы он,
Когда бы чародей всесилен
Явился к нам сюда и дал бы свой закон:
Чтоб больше не терпеть нам бракосочетаний,
Что решены деньгой в кармане,
А тот пусть женится, кто истинно влюблен.

Комментарии

Биографическая справка

Шарль Перро родился в 1628 году. Происходил он из буржуазно-чиновничьей семьи, был адвокатом, служил также архитектором в ведомстве „королевских построек“.

С 1653 г. в печати начали появляться различные стихотворные произведения Перро. В 1671 году он был избран членом Французской Академии, т. е. официально признан крупным поэтом.

В 1687 году Перро прочитал на заседании Академии свою поэму „Век Людовика Великого“, в которой проводит мысль о том, что современники не уступают древним ни в науках, ни в искусствах. Эта поэма вызвала ожесточенную борьбу по вопросу о преимуществах античности и современности.

В 1688–1697 годах выходит четырехтомное сочинение Перро „Сравнение древних и современных [авторов]“ (Parallèle des Ancièns et des Modernes).

B 1697 году изданы „Сказки“ Перро.

Умер Перро в 1703 году.


Сами по себе сказки Перро, конечно, являются фактом литературным. Однако в основе их лежат фольклорные материалы; вот почему к ним постоянно обращалась и обращается фольклористика. При этом фольклористы интересовались не сказками Перро, как явлением французской литературы XVII века, а лишь сюжетами сказок и их собственно фольклорным значением. Мы полагаем, что по отношению к сказкам Перро нет оснований говорить о мифологическом их происхождении или значении и т. п.: сказки Перро созданы отдельным автором и опираются на фольклорные материалы и литературную традицию XVII века. Вот почему нам представляется ложной и вся постановка вопроса о происхождении сказок Перро одним из последних (если не прямо последним) исследователей — Сентивом[11]. Сказки Перро возникли отнюдъ не на основе первобытных обычаев и народных обрядов, действ. Говорить о происхождении и о значении тех сказок, которые были положены в основу сказок Перро, конечно возможно и нужно; однако, по существу, подобные работы чисто внешне привязаны к имени Перро, имя Перро оправдывает лишь выбор тех или иных сказок из обширного и богатого сказочного материала.

Не беря на себя задачи разрешения подобных вопросов, мы даем здесь, в качестве примечаний, ряд справок, которые облегчают читателю возможность подойти к сюжетному материалу сказок Перро как к материалу фольклористическому.

В библиографических указаниях мы пользуемся следующими сокращениями:

Арне-Андреев = Н. П. Андреев. Указатель сказочных сюжетов по системе Арне. Л., 1929 (указывается номер сказки по „Указателю").

Больте-Поливка = Anmerkungen zu den Kinder- u. Hausmârchen der Brüder Grimm, Neubearbeitet von J. Bolte und G. Polivka. Bd. I–V. Leipzig, 1913, 1915, 1918, 1930, 1933.

Андерсон = W. Anderson. Novelline popolari sammarinesi. I–III. Tartu 1927. 1929, 1933 = Acta et Commentationes Universitatis Tartuensis В. X. 5, XIX. 3. XXXI. 2.

FFC = F. F. Communications, edited for the Folk-lore Fellows.

Лефевр = Les contes de Charles Perrault… Par André Lefèvre. Paris, s. a.

Сентив = P. Saintyves. Les contes de Perrault et les récits parallèles. Leurs origines (coutumes primitives et liturgies populaires). Paris, 1923.

Спящая красавица

Арне-Андреев, 410.

Больте-Поливка I, с. 434–442. № 50.

Spiller. Zur Geschichte des Márchens von Dornrӧschen. Frauenfeld, 1893.

Сюжет этой сказки является одним из наиболее знаменитых в мировой сказочной литературе; вместе с тем, однако, вариантов сказки известно сравнительно немного, причем нередко они основаны на тексте Перро или бр. Гримм. Больте-Поливка указывают немецкую, французскую, шесть итальянских, мальтийскую, португальскую, греческую, хорватскую, украинскую, белорусскую и арабскую сказки. Древнейший текст сказки видят в старофранцузском прозаическом романе XIV в., „Perceforest“ („Anciennes croniques d’Angleterre, faits et gestes du Roy Perceforest et des chevaliers du franc palais“).

Один из эпизодов этого романа имеет следующее содержание: на праздник по случаю рождения принцессы Зелландины приглашены три богини; одна из них, обиженная отсутствием ножа для нее, предсказывает, что принцесса занозит себе руку, как только примется прясть, заснет и будет спать до тех пор, пока не высосут занозу из пальца; третья богиня (Венера) обещает исправить дело. Когда предсказание исполняется и принцесса засыпает, Троил влетает в ее замок на спине птицы, меняется кольцами со спящей принцессой и улетает от нее. Через девять месяцев принцесса, продолжающая спать, рождает мальчика, тот сосет ее палец, высасывает занозу, и принцесса просыпается. Король устраивает турнир, Троил побеждает на нем всех рыцарей и бежит с Зелландиной.

Каталонское стихотворение XIV века (известное в неполном виде; см. „Romania“ XIII, стр. 266) рассказывает о том, как сестра императора, по имени Sor de plaser, во время празднества внезапно падает мертвой, но так как она сохраняет свою красоту, ее не хоронят, а относят в уединенную башню. Туда проникает королевич Frayre de joy и обменивается с нею кольцами, а впоследствии чудесным образом оживляет ее. Здесь, как видим, нет всей сложной истории, какую изображает сказка.

Соответствующий сюжет имеется также у Базиле (V, 5: „Sole, Luna e Talia“). Принцесса Талия, по предсказанию, колет руку льняным волокном и засыпает; король велит посадить ее на кресло под балдахином и запереть замок. Однажды в замок влетает сокол одного короля; король отправляется за ним, находит спящую красавицу и несет ее на ложе. Через девять месяцев, продолжая спать, она рождает сына и дочь (позднее они получают имена Солнце и Луна). Дети сосут ее палец, высасывают занозу, и принцесса просыпается. Король вспоминает о замке, отыскивает его снова и берет с собой Талию и ее детей; но жена его узнает тайну и хочет погубить и зажарить детей, что, однако, не удается ей.

Перро, повидимому, несколько смягчил краски: у него красавица рождает детей не во время своего чудесного сна, а позднее. Такой мотив рождения детей спящей красавицей чаще встречается в сказке „О мертвой царевне“ (по „Указателю“ № 709); подобная сказка известна в обработке Пушкина.

Из серии сказок в прозе сказка о спящей красавице была напечатана Перро раньше остальных (в 1696 г.). В позднейших изданиях есть изменения сравнительно с первым; разночтения указывает в своем издании Лефевр (стр. 159–164).

Сказка о спящей красавице („Dornrӧschen“ в сборнике бр. Гримм) принадлежит к числу наиболее излюбленных мифологами. Сами бр. Гримм в своем примечании к сказке писали: „Девушка, спящая в замке, окруженном терновой оградой, до тех пор, пока не освобождает ее настоящий королевич, перед которым терновник расступается, тожественна с Брунгильдой древней северной саги, которую окружает ограда из пламени, а через эту ограду может проникнуть только Сигурд, пробуждающий ее. Веретено, которым она колется и от которого впадает в сон, тожественно с тем усыпляющим шипом, которым Один колет Брунгильду“. Впоследствии это указание разрослось в целую систему параллелей, причем мифологические истолкования образов сказки различны. Так, Ш. Плуа [12] видит в спящей красавице зарю, околдованную ночью (лес); она пробуждается при появлении утреннего солнца. Гюссон[13] видит в героине сказки небесный свет, побеждаемый ночью или зимой. Лефевр (ор. с., стр. LXII) пишет: „Внезапное исчезновение света или оцепенение земли в продолжение холодного времени года; возвращение солнца и плодоносная радость, распространяемая им во вселенной; новое торжество ночи или зимы и окончательная победа светила дня — такова канва, по которой вышивало узоры бессознательное воображение“.

Сентив (ор. с., стр. 71—101), соглашаясь с этим толкованием сказки, особенно подчеркивает ритуальный момент в ней, а именно — запрещение прясть под Новый год. Однако запрещения прясть в сказке, собственно, нет: сказка говорит о неизбежности судьбы, а не о том, что пострадает тот, кто будет прясть в не подобающее для этого время. Нам кажется поэтому, что объяснение Сентива здесь является особенно натянутым. Но мифологического значения данной сказки отрицать никак нельзя. Вера в волшебство и в предсказания, мысль о длительном чудесном сне и возможности чудесного пробуждения, рождение во сне детей — все это, конечно, следы примитивного мировоззрения. Возможно допустить, что сказка действительно связана с олицетворением засыпающей и вновь возрождающейся природы.

Вторая часть сказки Перро — о преследовании красавицы и ее детей свекровью — имеется не во всех вариантах; с другой стороны, нередко она встречается в сказках иного содержания.

Красная Шапочка

Арне-Андреев, 333 А.

Больте-Поливка I, с. 234–237, № 26.

Андерсон II, с. 35–36, № 30; с. 36, № 31; с. 56, № 45; III, с. 45–48, №№ 84–86.

Сюжет „Красной Шапочки“ не принадлежит к числу особенно распространенных; в русском и украинском материале, например, подобные сказки нам неизвестны, за исключением несколькихзаписей от школьников, а последние взяли несомненно эту сказку из книг. Устные варианты этой сказки известны в Португалии, Франции, Италии, Германии;, Бельгии, Венгрии, Трансильвании и Латвии; очень сомнительны и далеки отдельные тексты в других странах (шведские, финские, эстонские). Текст Перро является древнейшим из известных нам; вероятно, в ряде случаев он оказал влияние и на фольклорные тексты. В фольклорных записях окончание нередко благополучное: волка убивают, бабушка и Красная Шапочка выходят из него живыми (так, например, в варианте, помещенном в сборнике бр. Гримм); в некоторых вариантах (французских и итальянских) волк заставляет Красную Шапочку есть тело ее бабушки и пить ее кровь (в качестве вина). Известны голландские картины с изображением истории Красной Шапочки по Перро — см. Ван-Хёрк и Бекеноген [14]; Л. Тик дал немецкую обработку сказки Перро в I860 г.

Представители мифологической школы видели в сказке изображение небесных явлений. Так, Гиацинт Гюссон[15] видит в Красной Шапочке олицетворение зари, а в волке — олицетворение солнца, поглощающего эту зарю, хотя в других случаях волк оказывается олицетворением темноты или зимы. А. Лефевр (стр. LXV–LXVI) формулирует смысл сказки таким образом: „Заря, вестница жизни, внезапно настигнута и уничтожена солнцем“ или: „Свет в его движении прегражден облаком или ночью“. Г. Фридрихс[16] видит в бабушке, матери и Красной Шапочке зарю солнца, месяца и Венеры, а в волке — самый месяц. Натянутость и надуманность подобных толкований сами по себе очевидны.

Иначе ставит вопрос Сеитив (стр. 215–229). Он видит в Красной Шапочке „майскую королеву“, характерным признаком которой является головной убор из цветов; бабушка — также „майская королева“, но прошлогодняя. Подарки Красной Шапочки бабушке — типичные майские ритуальные кушанья.

Волк — обрядовое олицетворение зимы, которая пытается еще побороть лето; спасение Красной Шапочки естественно, так как лето все же торжествует победу. Во Франции последний эпизод отсутствует, так как и самый обряд упрощается в более мягком климате и у более добродушного населения; волк мог быть заменен в обрядовом действе молодым человеком, преследующим девушку, а в таком случае понятно становится и нравоучение Перро (стр. 228–229).

Не отрицая вообще значения обрядовых моментов для возникновения сказок, мы считаем и это объяснение в данном случае натяжкой. Крайне трудно связать сложный рассказ с теми данными, какие приводит Сентив: вся история с волком в обряде не находит себе параллели и разъяснения. Нечего уже и говорить о том, что совершенно невозможно выводить непосредственно сказку Перро и даже ее нравоучение из обряда: Перро взял сказку из устной традиции, а нравоучение придумал сам.

Но в сказке можно все же отметить элементы, восходящие к очень древним представлениям анимистического характера: показательны в этом отношении разговоры волка с девочкой и с бабушкой и оживление девочки и бабушки в ряде вариантов. Однако сказка в целом, вероятно, принадлежит уже эначительно более позднему времени; поэтому, в частности, и параллели к ней сравнительно немногочисленны.

Синяя Борода

Арне-Андреев, 311.

Больте-Поливка1, с. 398–412, № 46.

Андерсон III, с. 40–42, № 80.

Сказка эта известна по всей Европе, в Палестине, в Индии, в Центральной Африке, в США и в Гренландии у эскимосов; древнейший известный текст принадлежит именно Перро.

Обычно сказка является в более сложном виде, чем у Перро: две сестры нарушают запрещение мужа и входят в запретную комнату; они погибают; третья сестра благодаря своей хитрости избегает опасности; она находит и оживляет трупы своих сестер, а затем поручает самому убийце отнести их в корзине в дом родителей; сама она убегает, нарядившись птицей, и т. п.; убийца подвергается наказанию (таково изложение сказки, например, в сборпике бр. Гримм). Героем сказки оказывается колдун, сам дьявол, иногда разбойник (нередко наблюдается контаминация со сказкой о невесте разбойника), в скандинавских и русских вариантах — волк и медведь (см., например, Д. К. Зеленин. Великорусские сказки Вятской губернии. П., 1915, стр. 69–70, № 16). В ряде случаев фольклорные варианты создавались на основе сказки Перро (см. Больте-Поливка I, с. 404–409).

В Синей Бороде Перро видели иногда историческое лицо, а именно бретонского дворянина Жиля де-Лаваль, маршала Рецкого, носившего прозвище Синяя Борода и казненного в 1440 г. за убийство детей. (Боссар [17], Лемир[18], Себилло [19]).

Сснтив (стр. 360) оспаривает это предположение, Больте-Поливка — также (стр. 409). Возможно, что имя Синей Бороды вошло в сказки действительно в связи с этим историческим лицом, но дальнейшей связи сказки и истории нет, и, конечно, сказка древнее по своему происхождению. К тому же имя Синей. Бороды могло войти в сказку и иначе: в XVI веке это имя означало человека с пссиня-черной бородой, и такие люди считались соблазнителями девушек (Больте-Поливка I, с. 409). В сказках, кроме Перро, имя это встречается сравнительно редко.

Мифологи видели в герое сказки солнце, преследующее зарю (героиню), или день, гонящийся с острой саблей за ночью: при этом указывают на синие бороды у некоторых божеств, например у Индры в Индии или у Беса в Египте; заря изображается любопытной, так как она всюду проникает и все хочет видеть; золотой ключик отождествляется с солнечным лучом или молнией.

Кречмер [20], указывая на то, что в ряде вариантов муж заставляет жену есть человеческое мясо, видит в нем аналогию с греческими богами мертвых питающимися телами своих жертв.

Сентив (стр. 364–396) видит в сказке отражение ритуала, инициаций, посвящения (в частности, для женщин — брака), сближая целый ряд различных сказок с мотивом запретной комнаты. Характер сказки в этом отношении весьма отчетлив, и можно согласиться с тем, что в основе своей сказка связана с определенными запретами, относящимися к поведению новобрачной: чтобы внушить новобрачной необходимость подчиняться этим запретам, могли рассказывать подобные истории. Но опять-таки, как и в предшествовавших случаях, для Перро эта прежняя цель сказки не имела уже актуального значения.

Кот в сапогах

Арне-Андреев, 545 В.

Больте-Поливка I, с. 325–334, № 33 а; 111, с. 487, № 214.

Ralston. Puss in boots. The nineteenth century. 1883, XIII, c. 88—104.

Ю. Поливка. Le chat botté — Сборник за пародии умотворения, наука и книжнина. Тт. XVI–XVII, София, 1900.

Сказка известна по всей Европе, на Кавказе, в Центральной Азии, на Филиппинских островах и на острове св. Маврикия, в Аравии, в Африке, у индейцев Северной Америки. Древнейший известный текст — в сборнике Страпаролы, соответствующий сюжет имеется также и у Базиле. Ни тот, ни другой текст не совпадают с текстом Перро, очевидно взятым из устной традиции (в свою очередь, в дальнейшем текст Перро неоднократно оказывал влияние на устную традицию).

У Страпаролы рассказ сравнительно весьма прост (ночь XI, рассказ 1-й). Трое сыновей получают в наследство от матери квашню, хлебную корзину и кошку. Последняя ловит зайцев и носит их королю, затем ведет к королю своего хозяина и толкает его в воду, заявляя, что он тонет, чтобы, таким образом, получить от короля одежду для него. Герой женится на принцессе. Король хочет осмотреть его владения; кошка заставляет рыцарей, пастухов и слуг в замке заявлять, что они служат ее хозяину; подлинный же хозяин именья по счастливой случайности умирает внезапной смертью.

У Базиле (II, 4) изложение сложнее. Здесьдва сына, одному из которых отец оставляет в наследство решето, другому — кошку. Кошка ловит рыбу и бекасов и носит королю от имени синьора Гальюзо. Когда король хочет познакомиться с Гальюзо, кошка докладывает, что камердинер обобрал его; король посылает ему богатое платье и приглашает к себе. Кошка искусно истолковывает грубые слова и поступки Гальюзо. Затем король едет осматривать богатства Гальюзо, причем кошка бежит вперед; по ее настоянию пастухи овец, коров и лошадей называют себя служащими Гальюзо. Когда Гальюзо женится на королевне, он обещает кошке беречь ее и ухаживать за ней при жизни, а после смерти набальзамировать и похоронить ее в золотом гробу. Кошка притворяется мертвой, Гальюзо хочет выбросить ее в окно; кошка вскакивает и убегает, упрекая его в неблагодарности.

Изложение Перро сравнительно очень просто, но у него введен эпизод с людоедом, которого нет ни у Страпаролы, ни у Базиле.

Мифологическая школа и здесь видит небесную историю: восходящее солнце (герой сказки, выходящий из воды), сопровождаемое и представляемое своим двойником (котом), быстро растет, сочетается браком с зарей, (принцессой) и царствует над миром; в людоеде, повидимому, также скрывается солнце (Лефевр, стр. LXIX–LXX1I).

Сентив (стр. 467–498) приписывает сказке ритуальное происхождение; по его мнению, сказка передает ритуал посвящения царя. Почитание священного животного, помогающего царю и его царству, усвоение царем нового имени (как маркиз Карабас), омовение в реке, одевание в новые одежды, признание царя его подданными, овладение дворцом — все это, по мнению Сентива, — явные следы царского ритуала.

В сказке, конечно, никак нельзя отрицать лежащего в основе ее почитания священного животного; это особенно ясно видно в африканских вариантах, которые приводит Сентив. Но вместе с тем необходимо отметить то, что обычно упускают из виду интерпретаторы в своих мифологических толкованиях: сказка (в европейских версиях) носит явно юмористический характер. Поэтому сопоставлять совершенно серьезно, например, обряд купания царя перед вступлением на трон и вынужденное купание героя сказки, подстроенное котом или лисой, вряд ли возможно: вся сказка стремится показать ловкость кота, рисует его мошеннические проделки, отнюдь не придавая им торжественного значения; это в своем роде настоящий плутовской роман. Поэтому вряд ли в деталях сказки можно видеть подлинные ритуальные элементы. Быть может, когда-то в древности, еще до формирования сказки как таковой, аналогичный рассказ употреблялся в качестве своего рода комментария и подкрепления к обряду; но подобное значение его выветрилось задолго до Перро, и Перро берет этот рассказ несомненно как известное средство развлечения; при этом отдельные детали он мог и сам вносить в свое изложение, и иногда, может быть, именно от Перро они проникали затем и в подлинные фольклорные тексты.

Отметим, что сказка „Кот в сапогах“ неоднократно использовалась в литературе и искусстве. Больте-Поливка называют: комедию Тика (1797 г.), стихотворение Фридриха Бекера (около 1850 г.) и две французских оперы — Фуанье[21] и Гризара[22]. Прибавим сюда еще стихотворную обработку Жуковского („Кот в сапогах“, 1845).

Феи

Арне-Андреев, 480 А.

Больте-Поливка I, с. 207–227, № 24.

Андерсон I, с. 14–15, № 6.

Сюжет сказки очень популярен, варианты известны по всей Европе, на Кавказе, в Сибири, в Индии, Индокитае, Индонезии, на Филиппинских островах, в Японии, в Алжире, на Зеленом Мысе, в Америке. Древнейшие известные тексты представлены в „Пентамероне“ Базиле.

Здесь пред нами два рассказа. В первом (III, 10: „Три феи“) речь идет о мачехе, преследующей падчерицу. Девушка, уронив корзинку, спускается за ней в развалины, находит там прекрасных фей и в награду за приветливость и скромность получает от них богатые подарки, а на лоб ей спускается Золотая звезда. Мачеха посылает и родную дочь к феям, но та ведет себя грубо, проявляет жадность и за это наказана: она становится безобразной. Мачеха продолжает преследовать падчерицу; когда на ней хочет жениться знатный господин, мачеха прячет падчерицу в бочку и вместо нее выводит жениху свою дочь. Жених открывает обман и освобождает невесту, а в бочку сажает родную дочь мачехи; последняя, думая, что в бочке сидит все еще падчерица, обваривает свою дочь кипятком. Убедившись в ошибке, мачеха кончает жизнь самоубийством. — Как видим, рассказ Базиле лишь в общих чертах напоминает сказку Перро.

Второй рассказ (IV, 7: „Два пирога“) в первой своей части значительно ближе к тексту Перро. У двух сестер есть дочери; одна прекрасна и добра, как и ее мать, другая — зла и безобразна, опять-таки как и ее мать. Мать отправляет красавицу к колодцу за водой и дает ей маленький пирожок. Девушка отдает этот пирожок старухе, попросившей у нее кусочек; в награду старуха чудесно одаряет ее: когда она дышит, изо рта у нее падают розы и жасмины, когда причесывается, из волос падают жемчужины и гранаты; лилии и фиалки вырастают всюду, куда ступает ее нога. Тогда мать другой девушки посылает и свою дочку к колодцу; но та не дает старухе даже и попробовать пирожка, и старуха проклинает ее: изо рта ее идет пена, как у мула, из волос падают насекомые, за ней вырастают зловонные цветы. Между тем, брат красавицы поступает на службу к королю и рассказывает королю о своей сестре. Король хочет увидеть ее, но тетка в пути сталкивает племянницу в воду, а вместо нее приводит королю свою дочь. Король прогоняет их, а брата красавицы, в наказание за мнимый обман, заставляет пасти гусей. В конце концов вся история раскрывается, и красавица, спасенная морской девой, становится женой короля.

Близость первой части рассказа Базиле к сказке Перро здесь настолько значительна, что можно было бы поставить вопрос о прямом заимствовании. Но у нас нет других данных для доказательства того, что Перро вообще знал сказки Базиле, а с другой стороны, фольклорный материал так часто и охотно рисует подобные картины, что мы вполне можем предположить у Перро непосредственное использование именно устной традиции. Иначе трудно было бы, в частности, объяснить, почему у Перро отсутствует такая эффектная вторая часть сказки Базиле (кстати, и в фольклорных текстах неоднократно встречается подобное соединение двух сказок).

Представители мифологической школы и в этой сказке видели изображение небесных явлений: красавица — это заря, осыпающая цветы росой, дурная и злая сестра ее — тьма, зимний туман (Лефевр, стр. LXXII–LXXIII); Фридрихс (ор. с., стр. 42–45) видпт в матери солнечную зарю, в красавице — зарю утренней звезды, в злой дочери — зарю луны.

Несомненно, в данной сказке, в особенности в тех ее версиях, где девушка опускается в колодец и там встречается с волшебницей (так, например, в сборнике бр. Гримм), мифологические представления значительно отчетливее, чем в сказке о Красной Шапочке.

Сентив (стр. 9—57) видит в сказке обрядовые элементы, а именно — чествование Нового года и фей-покровительниц. Из празднования Нового года он выводит все детали сказки, а также судьбу ее. Так, довольно частое соединение данной сказки со сказками „Подмененная невеста“ (см., например, Базиле, IV, 7) или „Золушка“ (ср. Базиле, III, 10) Сентив объясняет близостью праздников Нового года и: Новой весны.

В том, что сказка „Феи“ в основе своей имеет почитание духов-покровителей, не приходится сомневаться; но связь именно с новогодними обрядами у Сентива остается совершенно недоказанной: ясно лишь, что подобные рассказы могли когда-то создаватъся для укрепления веры в духов-покровителей и для доказательства необходимости почитать их. Конечно, для Перро и его читателей подобного значения сказка уже не имела.

Золушка, или Хрустальная туфелька

Арне-Андреев, 510 А.

Больте-Поливка I, с. 165–188, № 21.

Андерсон II, с. 8—10, № 12.

M.-R. Сох. Cinderella. London, 1893. Publications of the Folk-lore Society, c. 31.

E. Соsquin. Les contes indiens et l’Occident. Paris, 1922, c. 30–58 („La pantoufle de Cendrillon dans l’Inde“).

Сюжет „Золушки“ — один из знаменитейших мировых сюжетов (Р. Кокс насчитывала 130 вариантов, а после 1893 г. было опубликовано еще много текстов.) Варианты известны по всей Европе, на Кавказе, в Сибири, в Индии, в Индокитае, в Индонезии, на Филиппинских островах, в Африке и в Америке. Древнейший известный текст — у Базиле („Pentamerone“, I, 6, 1636 г.). Рассказ Базиле значительно усложнен в начальной части: по совету своей хитрой воспитательницы героиня (дочь князя) убивает свою мачеху и убеждает отца жениться вновь, именно на этой воспитательнице. Новая мачеха сначала относится к героине ласково, потом вызывает своих дочерей, которых она до тех пор скрывала, и начинает преследовать падчерицу Золушку. Когда отец Золушки едет в Сардинию, Золушка просит его передать ее привет фее и попросить фею что-либо прислать Золушке. Фея присылает ей финиковую веточку, лопату, золотую лейку и шелковый платочек. Девушка ухаживает за посаженной ею веточкой и получает от нее наряды, лошадей и пр. Дальнейшая история рассказывается, как обычно. В фольклорных вариантах много различий в деталях, нередки соединения с другими сюжетами, но общий ход рассказа более или менее сходен. Много общего у сказки о Золушке со сказкой об Ослиной Коже (см. ниже).

Представители мифологической школы считают Золушку олицетворением утренней зари (например, А. де-Губернатис[23] Лефевр[24]); Луа Брюйер[25] придает сказке сезонное значение: „Мир, представленный в своих различных формах, означает сон природы в продолжение зимы и ее пробуждение весной. Чтобы символически изобразить это явление, наши арийские предки любили рисовать солнце в образе молодого героя, который после ряда приключений должен был надеть на принцессу символический атрибут, представляющий союз весеннего солнца с природой, плодоносный брак, от которого должны произойти как многочисленные дети — цветы и плоды…“

Сентив (ор. с., стр. 113–164) дает довольно подробный анализ сказки и приходит к следующим выводам: Золушка — невеста, гадающая о женихе, но вместе с тем — олицетворение Нового года и карнавального весеннего праздника („Королева пепла“); мачеха ее — старый год, ее дочери — первые, до-весенние месяцы нового года; помощники Золушки — духи-покровители или охраняющие существа, которым следует оказывать почтение в период карнавала (близость начала года и начала весны ведет к близости в этом отношении сказок „Феи“ и, Золушка“). Самый костюм Золушки — ритуальный, карнавальный, карета ее — тоже; во многих обрядах существенное значение имеет башмачок или туфля, причем гаданье является пережитком собственно магических действий; примеривание обуви является знаком избрания или возведения в достоинство.

В данном случае объяснение Сентива является довольно убедительным. Отметим еще в сказке (во многих случаях) почитание предков (помогает Золушке ее покойная мать), веру в особенное значение впутренностей или костей (из костей или внутренностей животного вырастает чудесное дерево и т. п.).

Рике-с-хохолком

Сюжет этой сказки полного соответствия в сказочном материале не находит. Лишь в общих чертах можно установить сходство с циклом сказок о женихе-чудовище. животном и т. п. (см. ниже „Красавица и Чудовище“). В сказке Перро сохранилось указание на то, что Рике является собственно карликом: подземные гномы готовят его свадьбу.

За год до появления сказки Перро аналогичную сказку включила К. Бернар (Cathérine Bernard, 1662–1712) в свою новеллу, Inés de Cordoue“; сказка носит у нее то же самое название, но заканчивается иначе: король гномов Рикс и после женитьбы на принцессе Мама остается безобразным; в его подземное царство проникает любовник принцессы по имени Арада; Рике устраивает так, что днем Мама становится глупой, как была раньше, а когда Арада пробирается к ней ночью, Рике придает ему свою внешность, так что Мама не может различить мужа и любовника.

В 1718 г. аббат де-Прешак (de Preschac), в своем сборнике „Nouveaux contes des fées“, дал новую обработку той же сказки, изменив лишь имена; в 1736 г. эта сказка появилась в „Théâtre italien“, в виде оперы. Сказка Перро неоднократно переделывалась в оперу; Больте-Поливка (op. с. IV, стр. 266, сноска 2) указывают оперы: Ф. Фуанье 1802 г., Леблана (Leblanc) 1811 г., Блюма (С. Вlum) 1824 г., Гризара (Gгisаг), X. Зоммера (H. Sommer) 1907 г. (немецкий текст Ebert Kônig).

Сходная венгерская сказка опубликована в „Zeitschrift für vergleichende Literaturgeschichte“, VI, стр. 393; здесь красавица Márisko, получившая ум от дикого старика, изменяет ему и в наказание превращается в камень.

Лефевр (ор. с., стр. LXXV) видит в сказке развитие мысли о том, что „любовь украшает все, что любят“; солярное объяснение кажется ему натянутым, и он отмечает лишь, что Рике является одним из карликов, охраняющих подземные богатства, а богатства эти — материальное воплощение лучей, проникающих в недра земли.

Сентив (стр. 407–457) говорит обо всем цикле сказок о чудесном женихе и о чудесных мужьях. Он видит в них (и во многих случаях это совершенно правильно) отражение брачных запретов (жена не должна видеть или называть мужа и т. п.), а вместе с тем следы обрядов инициаций (посвящения, приема в общество взрослых); таковы испытания, которым подвергаются Психея или красавица, выходящая замуж за чудовище.

По отношению собственно к сказке Перро даже Сентив (стр. 446–449), при всей его склонности рассматривать сказки Перро только как фольклорный материал, отмечает, что текст Перро — текст конца XVII века, и что сказке придан здесь совершенно иной, чем в фольклоре, рационалистический и психологический характер.

Мальчик-с-пальчик

Арне-Андреев, 327 В.

Bolte-Polivka 1, 124–126, № 15.

Anderson II, с. 54–55, № 44.

Сказка принадлежит к числу довольно широко распространенных. Варианты ее известны по всей Европе, на Кавказе, в Сибири, в Малой Азии, на Цейлоне, на Филиппинских островах, в Африке и в Северной Америке. Древнейший известный текст дает именно Перро. Имя Мальчика-с-пальчик включено в данный сюжет, повидимому, из другой сказки (Арне-Андреев, № 700), в которой речь идет именно о похождениях крошечного мальчика (он попадает, например, в желудок волка, пашет с отцом, сидя в ухе лошади, участвует в грабеже и т. п.).

Гюссон[26] видит в герое сказки олицетворение рождающегося света; он теряется в ночной темноте (лес) и убегает с братьями от солнца (людоед), убивающего вместо них своих собственных дочерей — первые лучи зари. Это объяснение принимает также Лефевр (стр. LXXV–LXXVIII); Г. Парис[27] видел в Мальчике-с-пальчик и его братьях изображение созвездия Большой Медведицы; д-р П. Море[28] в семи братьях видит семь дней недели.

Очень остроумное объяснение сказки дает Сентив (стр. 245–318, 347–349; на стр. 319–347 Сентив также рассматривает сказку Арне-Андреев, № 700). Сравнительно с другими сказками сказка о Мальчике-с-пальчик является действительно показательным образцом сказки, возникшей на ритуальной основе. Сентив видит в ней как бы комментарий к обряду инициаций, посвящения юношей. Мы видим в сказке испытание мужества, силы, ловкости, видим прославление уменья расправиться с врагом, избежать опасности и пр.; характерна такая деталь, как уменье находить дорогу — определенное требование к посвящаемым юношам. В частности, одним из признаков зрелости являлось ношение обуви (юноши ходили босиком); отсюда, как полагает Сентив, значение семимильных сапог в сказке. Людоед является изображением врага, может быть — каннибала, противника участников инициаций. [Ср. еще ряд аналогичных соображений в работе С. Я. Лурье. Дом в лесу. Язык и литература, т. VIII, Л., 1932, стр. 159–193; однако С. Я. Лурье не хочет „утверждать, что в этих“ сказках мы должны видеть только комментарий, только ιέρoξ Λоγо к обряду, хотя, разумеется, и такое происхождение в отдельных случаях весьма возможно“ (стр. 191). Думаем, что это осторожное заключение совершенно правильно.]

Гризельда

Арне-Андреев, 887.

R. Kӧhler. Kleinere Schriften, II, с. 537–551.

Ilse von Stach. Griseldis. 1922.

Käte Leserstein. Der Griseldisstoff in der Weltliteratur. Weimar, 1926.

Сюжет этой новеллы стал знаменитым благодаря Боккаччо, включившему его в состав „Декамерона“ (10-я новелла X дня). Петрарка, восхищенный новеллой Боккаччо, перевел ее с итальянского на латинский язык. Перро, конечно, знал новеллу Боккаччо, но ему известно было также иное изложение того же сюжета (впрочем, также опирающееся на „Декамерон“), а именно дешевое, народное („лубочное“) издание. Он пишет в ответ своим критикам: „Если бы я послушался всех различных указаний, какие давались мне по поводу посылаемого вам произведения, от него остался бы только совершенно сухой и очень простой рассказ; а в этом случае я лучше сделал бы, если бы совсем не трогал его и оставил бы его в голубых листках [лубочных], где он существует много лет“. Известно, например, издание середины XVI века: „Miroier des femmes vertueuses. Ensemble la patience de Grieselidis par laquelle est démontrée l’obéissance des femmes vertueuses“. Lyon, MDXL1. В издании XVII века новелла называется несколько иначе: „Le miroir des Dames, ou la Patience de Griselidis autrefois marquise de Saluces, où il est montré la vraie obéissance que les femmes vertueuses doivent à leurs maris“. От Боккаччо также идет мистерия „Le mystère de Griselidis par personnages“, восходящая к 1395 году.

Сам Боккаччо, возможно, пользовался в качестве источника для своей новеллы устной традицией. Указывают на аналогичный (однако все же своеобразный) сюжет в творчестве Марии Французской (Marie de France. Lai del Freisne, XII век). Однако в устной традиции сюжет „Гризельды“ особенной популярностью не пользуется, и многие тексты, записанные в устной передаче, восходят к Боккаччо. Отметим, между прочим, русский текст (Афанасьев. Народные русские сказки, № 193) и украинский (В. Лесевич. Оповиданя Чмихала. У Львовi, 1903, стр. 179–181, № 24); чешские тексты см. В. Тилле[29], словацкие — Ю. Поливка[30].

Повидимому, приписывать сюжету, Гризельды“ особенно древнее происхождение нет оснований. Лефевр (стр. LXXVIII–LXXIX) заявляет, что „Гризельда“ не представляет мифологического интереса. Правда, А. де-Губернатис (A. de Gubernatis) видит основу новеллы в одном из эпизодов „Магабхараты“ („Mythologie zoologique“ I, стр. 74–75). но связь здесь весьма сомнительна: в „Магабхарате“ речь идет о чудесной жене, муж которой никогда не должен говорить ей ничего неприятного.

Сентив (стр. 537 г-557) приходит к выводу, что сюжет „Гризельды“ связан с обрядовыми свадебными плачами и является своего рода элементом обряда инициаций в момент брака. Малочисленность вариантов он объясняет тем, что женщипы не имели особенной охоты распространять подобный рассказ (однако свадебные причитания распространялись?), и сюжет перешел в руки церковников, придававших ему моралистический характер.

Перро напечатал „Гризельду“ впервые (без своего имени) в 1691 г. В первом издании имя героини писалось „Griselde“, позднее „Griselidis“. Перро писал по поводу имени своей героини в конце сопроводительного письма, адресованного „А monsieur ***: „Вы, может быть, удивитесь, что я даю маркизе Салюсской имя Гризельды, а не Гризельдис, известное всему миру, настолько известное, что выражение „терпенье Гризельдис“ стало поговоркой. Скажу вам, что я сделал это вослед Боккаччо, первому автору этой новеллы, который ее так именует. Имя Гризельдис показалось мне несколько измазанным руками простонародья, а кроме того имя Гризельда легче употреблять в стихах“. Впоследствии Перро изменил имя героини и в связи с этим опустил и приведенное место письма. В позднейших изданиях есть также ряд незначительных изменений в тексте сравнительно с первым (эти разночтения приводит в своем издании Лефевр, стр. 155–158).

Ослиная Кожа (в стихах и в прозе)

Арне-Андреев, 510 В.

Больте-Поливка II, с. 45–46, № 65.

Андерсон III, с. 51–54, №№ 90–91.

M.-R. Сох. Cinderella. London, 1893 (см. выше „Золушка“).

Сказка эта, близко родственная со сказкой о Золушке (510 А), является одной из популярнейших. Она известна по всей Европе, в Малой Азии, в Сирии, в Индии, в Японии, на острове св. Маврикия, в Центральной Африке, в Бразилии (Кокс насчитывает 76 вариантов; со времени же появления ее работы количество известных текстов еще увеличилось). Древиейшее упоминание о сказке находим у французского автора Ноэль дю-Фейль (Noel du Fail) в сочинении его „Propos rustiques et facétieux“ (1547 г.), глава 5. Во Франции сказка вообще пользовалась, повидимому, очень большой популярностью, так как о ней особенно много упоминаний в литературе [31].

Перро в „Parallèle des Anciens et des Modernes“ противоиоставляет милетским рассказам „nos contes de Peau d’âne et de ma Mère l’Oye“; cp. также его комедию „Fontanges“, сцена 2 (1690 г.). Таким образом, Перро взял для своей сказки такой сюжет, который, так сказать, являлся во Франции своего рода стандартом сказки.

В итальянской литературе еще до Перро частично использует этот сюжет Страпарола („Le piacevoli ñotti“ I, № 4), но у него лишь вводный эпизод (героиня, Doralice, убегает от отца, намеревающегося жениться на ней) близок к сказке Перро, дальнейшее же действие развивается иначе. У Базиле („Pentamerone“ II, 6) героиня также спасется от отца, причем, с помощью чудесного кусочка дерева, она превращается в медведицу; принц находит ее в лесу, видит ее в человеческом образе, влюбляется в нее и добивается ее любви. Ясно, что Перро воспользовался не итальянскими источниками, а устной французской традицией.

Перро дал свою сказку в стихах; прозаическая переделка ее (данная нами в переводе) составлена значительно позднее и впервые вошла в сборник сказок Перро (вместо подлинного стихотворного текста) в 1781 г.; возможно, что она принадлежит перу Лепренс-де-Бомон (m-me М. Leprince de Beaumont).

Гюссон („La chaîne traditionnelle“, стр. 50–56), конечно, и в этой сказке видит историю зари. Так же трактует сказку Лефевр (стр. LIX–LXII): вечерняя заря (героиня) скрывается от преследующего ее заходящего солнца (отец ее) в тумане (ослиная кожа), причем сохраняет свое могущество, свой блеск. Утром она снова является в подлинном виде; настигнутая восходящим солнцем (молодой принц), она пытается еще скрываться в тумане, но в конце концов отдается великому светилу и сливает свой блеск с его блеском.

Сентив (стр. 187–208) видит в сказке изображение царицы карнавала. Эта царица весны и, стало быть, вместе с тем царица Нового года должна была в обряде изображать сначала старую царицу — отсюда мотив переодевания. Ее преследует олицетворение времени — Сатурна — отец, намеревающийся жениться на дочери. Ее платья (цвета времени, цвета солнца, цвета луны) имеют магическое значение — они должны призвать благополучие. С карнавальными празднествами соединялись брачные обряды; отсюда — узнавание по кольцу, один из типичных элементов свадебного ритуала.

Потешные желания (в стихах и в прозе)

Сказка примыкает к сюжету Арне-Андреев, 750 А: Христос и Петр исполняют у гостеприимного бедняка три полезных желания и у жадного богача три вредных для него желания. Однако полного соответствия, как видим из изложения сюжета, нет.

Довольно многочисленны рассказы, ближе сходные с текстом Перро (см. Больте-Поливка II, стр. 220–229, № 87). Варианты известны европейские, грузинский, арабские, индийский, корейский. (См. также J. Вédier. Les fabliaux. 5-me éd. Paris, 1925, стр. 216–220.)

Известны весьма ранние тексты: французский, принадлежащий Марии Французской (XII в.), и немецкий, приписываемый Стрикеру (XIII в.). В первом карлик обещает крестьянину исполнить три его желания, два из которых крестьянин уступает жене. За столом жена давится костью и высказывает пожелание, чтобы у мужа появился длинный бекасиный клюв, которым он мог бы вытащить эту кость. Муж желает и ей того же, и только третье желание восстанавливает нормальное положение. В немецком тексте жена желает себе наилучшее платье, муж высказывает пожелание, чтобы это платье приросло к ее телу; приходится затем пожелать, чтобы жена избавилась от этого бедствия (грубее передает эту историю впоследствии Ганс Сакс в стихотворении 1551 г. „Die wünschend Bӓurin mit der Hechel“).

В большинстве случаев первое неразумное желание произносит жена (в отличие от Перро; так, между прочим, и у г-жи де-Бомон (m-me de Beaumont. Magasin des enfants. 1760, II, стр. 83. „Conte des trois souhaits“). Возможно, что Перро сам внес это изменение, так как вообще литературная переработка в „Потешных желаниях“ особенно заметна.

Сказка Перро послужила основой для ряда музыкальных произведений: Гишара (Guichard. „Le bûcheron, ou Les trois souhaits“) 1763 r. — музыка Филидора (Philidor), 1774 г. Бенда (Benda), 1775 г. Ж.-Ф. Рейхарда (J.-F. Reichardt) и Е. Раупаха (E. Raupach. Die drei Wünsche) 1834 г. музыка С. Лёве (С. Loewe), и для опер: Пуаз (Poise) 1873 г. и Виллена (Villain) 1890 г. Сp. еще Веркоузен (Verkousen. Saynètes et comédies). 1890, II, стр. 107: „Les souhaits“, и Грекур (Grecour. „Le boudin“) (=Oeuvres III, стр. 278). Несколько изменен сюжет в немецком стихотворении Лангбейна (Langbein. „Der Reifrock“) и в датском Весселя (N. Füгst. Briefe über die dӓnische Literatur. 18, 16; II, 147) [32].

О мифологическом значении этого рассказа говорить не приходится: Сентив (стр. 569–608) полагает, что он возник в той среде, где религия стремилась одержать победу над магией, где волшебство и чародеи не пользовались уже полным доверием; более сложные и развитые формы сюжета являются уже прямо религиозными.

Ловкая принцесса, или Приключения Вострушки

Арне-Андреев, 875, II.

St. Thompson. The types of the foiktale. A classification and bibliography. FFC 74. Helsinki, 1928, c. 133, № 883 B.

Больте-Поливка. IV, c. 222–223 — сноска.

Сказка эта, включавшаяся с 1742 г. в состав сказок Перро, в действительности не принадлежит ему. Автором ее является Леритье-де-Виллодон (m-lle М. -J. Lhéritier de Villaudon, 1664–1734). Сказка опубликована впервые в 1696 г.

Вариантов сказки известно немного. Среди них есть итальянские, испанские, немецкие, норвежский, шведский, русский, украинские, венгерский, турецкий, африканские (чешские тексты указывает В. Тилле. Soupis českŷch pohádek, стр. 377–381; указано два фольклорных текста). Древнейший известный текст принадлежит Базиле („Pentamerone“ III, 4; ср. также отчасти II, 3).

Сказка имеет ярко выраженный новеллистический характер, без всякой „чудесности“.

Красавица Золотые Кудри

Арне-Андреев, 531.

Больте-Поливка III, с. 18–37, № 126.

Сказка эта принадлежит одной из известнейших сказочниц — современниц Перро — графине д’Онуа (d’Aulnоу, 1650–1705), опубликовавшей в 1698 г. четыре тома „Contes nouveaux, ou Les fées à la mode“ и „Contes des fées“; сказки эти неоднократно переводились на другие языки.

Сюжет сказки „Красавица Золотые Кудри“ принадлежит к числу популярнейших сказочных сюжетов (у нас он прославился как „Конек-Горбунок“). Многочисленные варианты известны по всей Европе, на Кавказе, в Малой Азии, в Сибири, в Индии и на острове Цейлоне, на Филиппинских островах, в Африке и в Америке.

Р. Кёлер [33] (ср. также Гольтер [34]) полагает, что сказка уже в XII веке вошла в легенду о Тристане и Изольде: Тристан отправляется за красавицей Изольдой, волос которой ласточки принесли королю Марку. Однако всей сложной сказки мы здесь не видим, так же как в одной из скандинавских саг XIV века (Gaungu-Hrólfr Saga; см. Fornaldar Sӧgur Nofdrlanda, 1830, III, 235, см. также W. Golther в „Studien zur Literaturgeschichte, M. Berhays gewidmet“, 1893, стр. 169). Здесь рассказывается о том, как ярл Thorgnŷr хочет жениться на девушке, золотой волос которой принесла ему ласточка, когда он сидел у могилы своей жены. Он обещает свою дочь в жены тому, кто добудет ему эту девушку. Герой. Hrólfr увозит прекрасную Ingigerdr, но изменник Vilhjálmr отрубает ему сонному ноги, заставляет красавицу молчать об этом и привозит ее ярлу. Но Hrólfr, исцеленный карликом, разоблачает обманщика и по смерти ярла сам становится мужем красавицы.

Ближе к тексту нашей сказки рассказ, сохранившийся в одной еврейской рукописи, возникшей до 1200 г. во Франции или в Англии („Revue des études juives“ XXXIII, 239; „Folk-lore“ VII, 232); рассказ этот повторяется затем в ряде других еврейских сборников. Здесь рассказывается о том, как рабби Иоканан отправляется отыскивать для короля девушку с золотыми волосами. Красавица требует, чтобы он достал воды из рая и ада; благодарный ворон выполняет это поручение. Красавица требует дальше, чтобы Иоканан вернул ей упавшее в море кольцо; герою помогают благодарные рыба и собака. Когда завистники убивают героя, красавица оживляет его райской водой; король, надеясь на оживление, отправляется в бой против врагов и погибает в бою, королева окропляет его адской водой, и тело короля сгорает. Красавица становнтся женой Покапана.

Аналогичная сказка вошла также в сборник Страпаролы („Piacevoli notti“ III, 2): Ливоретто по поручению каирского султана увозит из Дамаска красавицу Беллисандру; благодарные животные (рыба и сокол) помогают ему добыть ее кольцо и живую воду; красавица убивает и оживляет юношу; когда же султан хочет также испытать оживление, она убивает его, бросает его тело в ров и выходит замуж за Ливоретто.

Д'Онуа передает содержание сказки весьма подробно; изложение ее — украшенное, типичное для салонных литературных вкусов.

Лесная лань

Эта сказка также принадлежит д’Онуа. Сюжет ее разработан более своеобразно, и точного соответствия ему в фольклоре мы указать не можем. Отдаленно „Лесная лань“ напоминает знаменитую сказку о братце и сестрице (Арне-Андреев, 450), но в последней козленочком или барашком становится брат, а не сестра. Отчасти сказка напоминает также сказку о подмененной невесте (ср., например, выше примечание к сказке „Феи“ и приведенные там рассказы Базиле).

Изложение здесь еще более подробное и „светское“.

Красотка и Чудовище

Арне-Андреев, 425 С.

Больте-Поливка II, с. 241–245.

Андерсон III, с. 49–51, № 89.

W. R. S. Ralston. Beauty and Beast = The Nineteenth Century IV (1878), c. 990— 1012.

E. Tegethoff. Studien zum Mӓrchentypus von Amor und Psyche. Bonn und Leipzig, 1922.

Сказка принадлежит Лепренс-де-Бомон (m-me Leprince de Beaumont, 1711–1780) и включена в детскую книгу „Magasin des enfants“, вышедшую в Лондоне в 1757 г.

Сюжет сказки примыкает к сюжету знаменитой сказки Апулея „Амур и Психея“ (Арне-Андреев, 425 А). Варианты известны по всей Европе, в Сибири, на Филиппинских островах, в Бразилии. Древнейший известный текст принадлежит де-Вильнёв (1695–1755) и включен в ее сборник „Contes marins, ou La jeune Américaine“ (1740) — „Cabinet des fées“, XXXVI, 154. (B 1765 г. в Ульме вышел немецкий перевод этого сборника.) Здесь сказка дана несколько проще, чем у Бомон, но в основном содержание совпадает. На основе текста Бомон написана опера Гретри (Grétry „Zémire et Azor“) 1771 г., либретто написано Мармонтелем.

Голубая Птица

Арне-Андреев, 432.

Больте-Поливка II, с. 261–266, № 88.

Эта сказка, принадлежащая д’Онуа, при всей ее литературной отделанности ближе примыкает к подлинным фольклорным текстам. Варианты сказки известны по всей Европе, в Малой Азии, в Индии и в Бразилии. Один из древнейших текстов принадлежит Марии Французской (см. Lais, изд. Warnke, 1885, стр. 123): юноша в виде ястреба летает к молодой жене старого рыцаря; обманутый муж смертельно ранит его; сын убитого впоследствии мстит за смерть отца. В Ирландии „Book of Lecan“ повествует, между прочим, о том, что король Conaire Мог родился от брака принцессы с волшебником, посещавшим ее в виде птицы („Folk-lore“ II, 87). В Германии XIV века известна сказка о дворянине и верном Генрихе (v. d. Hagen. Gesamtabenteuer, III, стр. 187, № 64): и здесь юноша летает к Кипрской королеве в виде птицы, а затем победой на турнире приобретает ее руку. Д’Онуа значительно изменила и усложнила сказку; в свою очередь, ее текст использовал К.Гроссе[35] для своей „испанской сказки „Prinzessin Juana“.

Библиография

Издания сказок Перро чрезвычайно многочисленны (большой список их, кончая 1865 г., дает в своем издании А. Лефевр); мы укажем здесь лишь некоторые издания, преимущественно научного характера (со вступительными статьями и комментариями):

1691. La marquise de Salusses ou la patience de Griselidis, nouvelle. A Paris, de l’imprimerie de Jean-Baptiste Coignard… MDCLXXXXI.

1694. Recueil des pièces curieuses et nouvelles tant en prose qu’en vers. A La Haie, chez Adrian Moëtjens, marchand libraire, prés la cour, à la librairie françoise.

1694. Griselidis, nouvelle, avec le conte de Peau d’asne et celuy des Souhaits ridicules. Seconde édition. A Paris. La veuve de Jean-Baptiste Coignard. MDCLXXXXIV.

1695. Griselidis, etc. Quatrième édition. A Paris. MDCXCV.

1697. Histoires ou Contes du temps passé, avec des moralités. A Paris, chez Claude Barbin. MDCXCVII.

1724. Contes de M. Perrault avec des moralités. Nouvelle édition. A Paris. Nicolas Gosselin. MDCCXXIV.

1742. Histoires ou contes du temps passé, avec des moralités; par M. Perrault. Nouvelle édition augmentée d’une Nouvelle, à la fin. A la Haye (Paris, Coustellier). MDCCXLII.

1825. Oeuvres choisies de Ch. Perrault, de I’Académie française, avec les Mémoires de l’auteur et des Recherches sur les contes des fées, par M. Collin de Plancy. Paris, Peytieux… MDCCCXXV.

1826. Contes de Perrault, précédés d’une Notice par M. Paul L. (Lacroix) et d’une Dissertation sur les contes, par Walckenaër. Paris, Mame, 1826.

1826. Contes de Perrault, précédés d’une Notice sur l’auteur, par le Bibliophile Jacob, et suivis d’une Dissertation sur les contes des fées, par le baron Walckenaër, membre de l’Institut. Paris. Magnin, Blanchard et C-ie, s. d.

1842. Mémoires, contes et autres oeuvres, etc., précédées d’une notice par P. L. Jacob, bibliophile, et d’une dissertation de Walckenaër. Paris, Ch. Gosselin. 1842.

1854. Contes du temps passé, précédés d’une Lettre sur les contes des fées, par le marquis de Varennes, illustrés par Pauquet, Marvy, Jeanron, Jacques et Beaucé. Texte gravé par Blanchard. Paris, Bertin, 1854.

1864, 1865. Les Contes des fées en prose et en vers de Charles Perrault. 2-e éd. (1865), révue et corrigée sur les éditions originales et précédée d’une lettre critique par Ch. Giraud.

1875. Les Contes de Charles Perrault en vers et en prose. Avec deux Essais sur la vie et les oeuvres de Perrault et sur la Mythologie dans ses contes. Des notes et variantes et une notice bibliographique, par André Lefèvre. Paris (Marpon et Flammarion); 1875 (и позднейшие издания).

1880. Contes de Charles Perrault, avec Notice, notes et variantes par Frédéric Dillaye. Paris, 1880.

1888. Perrault’s popular tales, ed., from the original editions, with introd. etc., by Andrew Lang. Oxford, Clarendon Press, 1888.

1923. P. Saintyves. Les contes de Perrault et les récits parallèles. Leurs origines (coutumes primitives et liturgies populaires). Paris, 1923 (здесь даны и тексты).


Русские издания сказок Перро также довольно многочисленны; мы указываем лишь наиболее ранние и наиболее поздние:

1768. Сказки о волшебницах с нравоучениями; пер. с фр. (Лев Воинов). М., 1768. (2-е издание —1781).

1795. Волшебные повести, с нравоучениями для детей, соч. г. Перольта; на русском и французском языках, с карт. М., 1795. (2-е издание —1805).

1825. Волшебные сказки, или Приятное занятие от нечего делать. Соч. Перольта. Из которых взяты оперы и балеты, представляемые на Императорских Театрах. Перевел с Французского Императорского Московского Театра Актер Баранов. М., 1825.

1912.Волшебный мир. М., 1912.

1915. Волшебные сказки. Изд 5-е, П., 1915.

_____
Литература о сказках Перро (кроме указанных выше вступительных статей; приводим работы в хронологическом порядке):

С. A. Sainte-Beuve. Causeries de lundi, t. V, P., 1851.

H. Rigault. Histoire de la Querelle des Anciens et des Modernes. P., 1856.

F. Genin. Les Contes de Perrault. „Illustration“, 1856, 1. III.

Paul de St. Victor. Hommes et Dieux. P., 1861 („Contes des fées“).

Ch. Deulin. Les Contes de ma mère ГОуе avant Perrault. P., 1879.

Arvède Barine. Les Contes de Perrault. „Revue des deux Mondes“ 1890, XII.

R. Fürst. Die Vorlӓufer der modernen Novelle im XVIII Jahrhundert. Halle, 1891.

Abbé В. V. de là Porte. Le merveilleux dans la littérature française sous le règne de Louis XIV. Paris, 1891.

K. O. Meyer. Die Feenmӓrchen bei Wieland. „Vierteljahrschrift für Literaturgeschichte“ V, 1892, 374.

„Revue des traditions populaires“ IX, 1895, 36; 92 (Sébillot).

Marty-Laveaux. Quelle est la véritable part de Perrault dans ses Contes? „Revue d’histoire littéraire“, 1900.

P. Bonnefon. Essai sur la vie et les oeuvres de Charles Perrault. „Revue d’histoire littéraire“, 1904.

P. Bonnefon. Charles Perrault littérateur et académicien. L’opposition contre Boileau, „R. d’hist. litt.“, 1905.

P. Bonnefon. Les dernières années de Charles Perrault. „R. d’hist. litt.“, 1906.

Th. Pletscher. Das Mӓrchen Ch. Perraults. Eine literӓrhistorische und literaturvergleichende Studie. Berlin, 1906.

H. Zech. Perraults Contes de ma mère I'Oye und die Grimmischen Mӓrchen. Progr. Stuttgart, 1906.

Remy de Gourmont. Promenades littéraires I–II. Paris, 1907, 1913. (Les Contes des fées. Marie de France et les Contes des fées.).

P. Tesdorpf. Beitrӓge zur Würdigung Ch. Perrault und seiner Mӓrchen. Stuttgart, 1910.

В. В. Сиповский. Очерки из истории русского романа. T. I, вып. 2, Спб, 1910.

H. Gillot. Histoire de la Querelle des Anciens et des Modernes. P., 1914 (рец. Ch. Urbain в „R. d’hist. litt.“, 1922).

P. Saintyves. Les contes de Perrault… Paris, 1923 (см. выше в отделе изданий сказок).

Lahy-Hollebecque. Les charmeurs d’enfants. Paris, 1928.

M.-E. Stoorer. La mode des contes de fées. Paris, 1928.

„Литературная энциклопедия“, т. VIII, заметка Л. Галицкого („Перро“).

Н. Андреев



Текст в книге исправлен в соответствии с указанными выше опечитками и поправками — верстальщик.


Сдано в набор 20. V. 35. Подписано в печать 13. 11. 36. Тир. 10 300. Уполн. Главлита Б—11994. Зак. тип. № 87. «Ас» 158. Инд. А—1. Бум. 72х110—1/32. П. л. 123/8. Уч. авт. л. 17, 5

* * *
Отпечатано на ф-ке книги «Красный пролетарий». Краснопролетарская, 16.

Цена Р. 7, 00 Переплет P. 2, 00


Примечания

1

По указанию Raffaele Corso (см. W. Anderson, Novelline populari sammarinesi, I. Tartu, 1927, стр. 19, примечание), это — третье издание, единственный экземпляр которого сохранился в Национальной библиотеке в Турине. Год первого издания не установлен.

(обратно)

2

„Сказка всех сказок, или Развлечение для детей“. Gian Alesio Abbattutis — анаграмма имени Gian Battista Basile.

(обратно)

3

Ряд других указаний см. Bolte-Polivka, Anmerkungen, т. IV, стр. 68.

(обратно)

4

Lettres, ed. Monmerqué 1862. 5, стр. 259; см. Bolte-Polivka, Anmerkungen, т. IV, стр. 73, № 140.

(обратно)

5

См. „Les contes de Ch. Perrault… Par A. Lefèvre“, стр. 160.

(обратно)

6

Ib., стр. 161.

(обратно)

7

А. Н. Веселовский, Сказки Тысячи одной ночи в переводе Галлана. — Тысяча одна ночь. Арабские сказки. Новый полный перевод Ю. В. Доппельмайер, М., 1890, т. П, стр. V.

(обратно)

8

В. В. Сиповский, Из истории русского романа и повести. (Материалы по библиографии, истории и теории русского романа.) Ч. I, XVIII век, Спб… 1903; стр. 17, № 209.

(обратно)

9

Ib., стр. 129, № 1666.

(обратно)

10

25 августа 1691. — Прим, ред.

(обратно)

11

P. Saintyves. Les contes de Perrault et les récits parallèles. Leurs origines (coutumes primitives èt liturgies populaires). Paris, 1923, стр. XXIII + 646.

(обратно)

12

Ch. Ploix. Le surnaturel dans les contes populaires. Paris, 1891, стр. 51–52. 105, 141–142.

(обратно)

13

H. Husson. La chaîne traditionelle, стр. 21–22.

(обратно)

14

Van Heurck et Boekenoogen. L’imagerie populaire flamande. 1910, стр. 464, 511, 687, 927.

(обратно)

15

Hyacinthe Husson. La chaîne traditionnelle. Contes et légendes au point de vue mythique. Paris, 1874, стр. 7–9.

(обратно)

16

G. Friedrichs. Grundlage. Entstehung und genaue Einzcldeutung der bekanntesten germanischen Mürchen, Mythen und Sagen. Leipzig, стр. 79–81.

(обратно)

17

Bossard. Gilles de Rais, 1885.

(обратно)

18

Lemire. La Barbe-bleue de la légende et de l'histoire, 1886.

(обратно)

19

Sébillot. Folke-lore de France. IV, c. 354; „Volkskunde“ XVII, c. 75.

(обратно)

20

Kretschmer. Das Mӓrchen vom Blaubart. Mitteilungen der antropologischen Gesellschaft in Wien. 1901, XXI, стр. 62–70.

(обратно)

21

Foignet. Le chat botté. 1802.

(обратно)

22

G r i s a r. La chatte merveilleuse. 1862.

(обратно)

23

A. de Gubernatis. Mythologie zoologique. Paris, 1874, T. I, стр. 33–35.

(обратно)

24

Lefèvre, op. c., стр. LXXIII.

(обратно)

25

Loys Brueyre. Contes populaires de la Grande-Bretagne. Paris, 1875, стр. 47.

(обратно)

26

H. Husson. La chaîne traditionnele. Стр. 32–33.

(обратно)

27

G. Paris. Le Petit Poucet et la Grande Ourse. Paris, 1875.

(обратно)

28

P. Moret. Histoire du Petit Poucet. „La Médecine internationale illustrée“. 1921, т. XXIX, стр. 413–414.

(обратно)

29

V. Tille. Soupis ceskÿch pohádek. Y Praze, 1929, стр. 397–401.

(обратно)

30

J. Polívka. Súpis slovenskÿch rozprávok IV. V Turcianskom sv. Martine, 1930, стр. 257–261, № 101.

(обратно)

31

Подробное перечисление упоминаний об „Ослиной Коже“ в французской литературе до Перро дают Больте-Поливка II, стр. 50–51.

(обратно)

32

Больте-Поливка, II, стр. 222–223, сноска.

(обратно)

33

R. Кӧhlег. Kleinere Schriften, II, стр. 328: „Tristan und Isolde und das Mӓrchen von der goldhaarigen Jungfrau und von den Wassern des Todes und des Lebens“.

(обратно)

34

W. Golther. Die Sage von Tristan und Isolde. 1887, стр. 16.

(обратно)

35

К. Grosse. Spanische Novellen. 1794, 1, стр. 147.

(обратно)

Комментарии

1

Вопрос об авторстве Перро разрешался различно. Сам Перро никогда не признавал себя автором этих сказок, и при жизни его в печати ни разу имя его как автора сказок в прозе не называлось. Только в издании 1724 года сказки приписаны Перро, и в течение очень долгого времени считалось, что именно Перро является их автором; в частности, неоднократно указывалось на то, что сыну Перро в период выхода в свет сказок было всего 8–9 лет, и потому совершенно невозможно говорить о нем как об авторе (между прочим, последнее замечание повторяется и в комментарии Больте и Поливки „Anmerkungen zu den Kinder- und Hausmӓrchen der Brüder Grimm“. Neubearbeitet von Johannes Bolte und Georg Polivka, Bd. IV, Leipzig, 1930, стр. 263); фактически же Дарманкуру было на 10 лет больше, и авторство его возможно. Обычно полагали, что Перро только прикрылся именем своего сына, чтобы защитить себя от упреков: ему, в то время академику, неприлично было заниматься таким „низким“ творчеством, как создание сказок в прозе. Однако, например, Ланг (A. Lang) в своем издании сказок Перро („Perrault’s popular tales“, Oxford, 1888, стр. XXVШ) считает автором Дарманкура; Марти-Лаво (Marty-Laveaux) в статье „Quelle est la veritable part dé Perrault dans ses Contes“ в журнале „Revue d’Histoire Littéraire“ 1900 г., стр. 221–239, проводит ту мысль, что Перро явился лишь редактором сказок, написанных его сыном. Предположение об авторстве Дарманкура опровергает целым рядом доводов П. Боннефон (Р. Bonnefon) в статье „Les dernières années de Charles Perrault“ в том же журнале „Revue d’Histoire Littérnire" 1906 r., стр. 606–658. Повидимому, можно считать автором сказок именно Перро, а не его сына.

(обратно)

Оглавление

  • От редакции
  • Андреев Н. П. Сказки Перро
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  • Перро Сказки
  •   Предисловие автора
  •   К Мадемуазель
  •   Спящая красавица
  •   Красная Шапочка
  •   Синяя Борода
  •   Кот в сапогах
  •   Феи
  •   Золушка, или Хрустальная туфелька
  •   Рике-с-хохолком
  •   Мальчик-c пальчик
  •   Гризельда
  •   Ослиная Кожа (в стихах)
  •   Ослиная Кожа (в прозе)
  •   Потешные желания (в стихах)
  •   Потешные желания (в прозе)
  • Приложение Сказки Леритье-де-Виллодон, д’Онуа, Лепренс-де-Бомон
  •   Леритье-де-Виллодон Ловкая принцесса, или Приключения Вострушки (Новелла)
  •   д’Онуа Красавица Золотые Кудри
  •   д’Онуа Лесная лань
  •   Лепренс-де-Бомон Красотка и Чудовище
  •   д’Онуа Голубая Птица
  • Комментарии
  •   Биографическая справка
  •   Спящая красавица
  •   Красная Шапочка
  •   Синяя Борода
  •   Кот в сапогах
  •   Феи
  •   Золушка, или Хрустальная туфелька
  •   Рике-с-хохолком
  •   Мальчик-с-пальчик
  •   Гризельда
  •   Ослиная Кожа (в стихах и в прозе)
  •   Потешные желания (в стихах и в прозе)
  •   Ловкая принцесса, или Приключения Вострушки
  •   Красавица Золотые Кудри
  •   Лесная лань
  •   Красотка и Чудовище
  •   Голубая Птица
  • Библиография
  • *** Примечания ***