Королевская любимица (СИ) [Девочка с именем счастья] (fb2) читать онлайн
Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== раз. серсея ==========
Комментарий к раз. серсея
Для всех женщин мира существует одно главное правило — надо рожать мальчиков. Не важно, кто ты — крестьянка, зажиточная леди, аристократка, придворная дама или королева. Ты должна производить на свет мальчиков своему мужчине; девочек тоже можно, но сначала — наследники. Это должны быть сильные, крепкие дети, которые в будущем могут стать великими воинами и обогатить свою семью или, на худой конец, быть хорошими помощниками в отцовском деле, и с честью перенять в будущем борозды управления семьёй. А если он хорош собой — то мало ли, какой знатной девушке приглянется.
Мальчики — основа всего. Это вклад в будущее женщины. Особенно когда ты являешься любовницей короля.
Диана де Пуатье, возлюбленная и официальная фаворитка короля Генриха II Французского, была невероятно горда тем, что родила королю сына поперед своей соперницы королевы Екатерины. Медичи вообще не везло в плане рождения детей: рождение в 1537 году внебрачного ребёнка — как раз сына Дианы, Себастьяна де Пуатье — подтвердило слухи о бесплодии Екатерины. Многие советовали королю аннулировать брак. Под давлением мужа, желавшего закрепить своё положение рождением наследника, Екатерина долго и тщетно лечилась у всевозможных магов и целителей с одной-единственной целью — забеременеть. Были использованы всевозможные средства для удачного зачатия, в том числе питьё мочи мула и ношение навоза коровы и оленьих рогов на нижней части живота.
Потом всё-таки Медичи забеременела, и всё внимание двора, включая внимание Генриха, перешло на законную королеву. Вокруг неё крутились все, исполняя малейшее желание, даже сам король позабыл о своей любимице. И Диане это очень не нравилось. Если бы Екатерина долго не рожала бы, то вполне вероятно, что Генриху пришлось признать Баша законным сыном, и тогда бы…
Диана де Пуатье была невероятно счастлива, когда узнала, что снова беременна. Екатерина была на шестом месяце, когда выяснилось, что Диана ровно такой же срок носит своего второго ребенка. Это явно пришлось не по душе Медичи, и та затаила обиду, а фаворитка короля мечтала о том, чтобы снова родить сына. А если Екатерине суждено родить, то пусть это будет девочка. Тогда положение любовницы короля невероятно укрепится, и, возможно, навсегда отвратит его от женщины, не способной родить наследника.
Надежды де Пуатье не оправдались ни разу. 20 января 1541 года Екатерина родила сына. Мальчика назвали Франциском в честь деда, правящего короля; тот даже прослезился от счастья, узнав об этом. После первой беременности у Екатерины, казалось, больше не было проблем с зачатием.
Екатерина родила мальчика, а у Дианы родилась дочь. Не мальчик. Маленькая, хрупкая, своим рождением она огорчила мать. Огорчила настолько, что Диана отказалась даже брать новорожденную на руки, — не то, чтобы кормить. Не нравилось фаворитке и то, что редкие волосы на голове малышки были светлыми, как у проклятой Медичи, а не темные, как у Дианы или даже Генриха. Девочка, не получившая от своей матери имя, родилась 12 января того же года, что и первенец Екатерины, и своим появлением осчастливила отца. Генрих любил Баша, но к дочери тут же воспылал особой, трепетной любовью. А потом у него ещё родился законный сын, и Франция не умолкала три недели, веселясь и поднимая стаканы за здоровье сначала Франциска, а потом уже незаконнорожденной, появление на свет которой стало началом праздников.
Но на деле, всё было не так радостно, и в королевской семье ситуация была тяжелее, чем у веселившихся подданных.
Никто не знал, что делать с бастардом-девочкой. С одной стороны, матери совсем плевать на судьбу дочери, все видели, насколько фаворитка разочарована; а с другой стороны — дочь короля, первая и горячо любимая, и Генрих вряд ли одобрит, если с его дочерью что-то случится.
Екатерина Медичи узнала о рождении девочки едва ли не одной из первых. Конечно, она волновалась, что не родит мальчика, а если бы у Дианы был ещё один сын, — её и так непростое положение пошатнулось бы ещё сильнее. Разумеется, королеве Франции не понравилось, что её сын, её первенец, её дорогой мальчик родился на восемь дней позже дочери какой-то фаворитки, и пусть и очень любимой мужем. Это напрягало, и почему-то внушало смутную тревогу, но ещё больше Екатерина удивилась, когда узнала, что Диана не хочет и видеть свою дочь.
Это поражало королеву, которая, долгое время не становившаяся матерью, была рада даже маленькой принцессе. Екатерина видела, как сложившаяся с незаконнорожденной дочерью ситуация печалит Генриха. В их отношениях с Дианой появился временный разлад, вызванный тем, что никакими угрозами, уговорами или подарками король не мог заставить мать взять на руки дочь. Девочка была на попечении нянек, кормилиц, и по просьбе Дианы спрятана в такой далекий конец замка, что даже детского плача фаворитка не слышала.
«Вот если бы родила мальчика, — со злобой думала Екатерина, — мчалась бы быстрее прочих на его плач…»
Екатерина попросила принести ей малышку, которой исполнилась вторая неделя, и когда она смотрела на новорожденную, та, уже открывшая глазки, смотрела на королеву в ответ своими большими, зелёными очами. Потом Екатерина посмотрела на дремлющего в своей кроватки принца, а потом — снова на малышку.
— Невероятно, — пробормотала королева. — Они так похожи… Как близнецы.
Девочка была худой, будто недоношенной. Кожа у неё была бледная, мягкая, а глаза — по-детски сощуренные, зелёненькие, на головке редкие светлые волоски.
Королева сказала служанкам, чтобы в детской комнате Франциска обустроили место и для малышки. Поскольку принца сразу отдали лучшим кормилицам, а молока у Екатерины было предостаточно, она сама кормила маленькую бастарду. Королева, не терпящая фаворитку, быстро и неумолимо прониклась самыми нежными чувствами к единокровной сестре своего сына.
Узнав о том, что её дочь приютила на своей груди Екатерина, Диана тут же потребовала вернуть ей девочку, но было уже поздно. Генрих, окрыленный рождением законного сына, был готов исполнить любое желание своей законной жены и хотел уколоть чем-то фаворитку, на которую был обижен, а потому разрешил оставить девочку Медичи.
— Как её зовут? — поинтересовалась Екатерина. Внутри себя она ликовала: упрямство Генриха и гордость, которую своим поведением уязвила любовница — были причиной, по которой девочку позволили забрать королеве.
— Диана так и не дала ей имя, — коротко ответил Генрих. Он всё ещё злился на фаворитку, намеренно не встречаясь с ней, и всё свободное время проводя либо с супругой и младенцами, либо с Башем, который с трудом осознавал происходящее вокруг него напряжение и нежелание матери видеть маленькую, миленькую сестру; Себастьян встречался с ней только когда Генрих приводил его в детскую, обустроенную рядом с комнатой Екатериной. И хотя королева не возражала против появление семилетнего мальчика, общество бастарда именно «терпела», хотя и не могла быть резка с ребенком.
— Она даже не прикасалась к ней после того, как ей объявили о рождении дочери.
— Ужасно, — пробормотала Екатерина, укачивая Франциска. — Тогда… Я назову её Серсея.
— Как тебе угодно, — пожал плечами Генрих.
Итак Диана де Пуатье знала, что самое важное для женщины — родить своему мужчине мальчика, причем не одного, а как можно больше, больше, обогнав свою соперницу. Поэтому она была невероятно разочарована тем, что за восемь дней до рождения принца Франциска, произвела на свет не очередного сына, а маленькую хрупкую девочку. Новорожденная имела светлые волосы, не как мать, старший брат Себастьян или отец Генрих, а совсем как Екатерина Медичи. Впрочем, вскоре именно королева Франции взяла на себя воспитание незаконнорожденный принцессы Генриха, которая поразила мягкое женское материнское сердце, и не была намерена его отпускать. Так незаконнорожденная потеряла родную мать, но вместе с тем обрела мачеху в лице королевы Франции, и фамилии ди Медичи.
Так на свет появилась Серсея Хелен ди Медичи.
========== два. её называют любимицей королевы ==========
Серсея действительно была невероятно похожа на Франциска. Разве что глаза она с братом Башем делила на двоих — зелёные. И то, у девушки они были ярче, сияли, как изумруды, как звезды в ночи.
С годами она превратилась из милого младенца в очаровательную девочку, которую Екатерина наряжала в самые пёстрые и милые платьица. Потом в девочку-подростка, у которой проблемы и непонимания собственного тела, но к которой постепенно приходило осознание собственной красоты. А теперь она была прекрасной юной девушкой. Как и Франциску, ей было семнадцать, и все на её пути, стоило Серсее появиться в коридоре, с почтением и благоговением замирали, смотря ей вслед, а потом говоря только о ней.
У Серсеи была светлая кожа, поминутно казавшаяся слишком бледной, тонкой и грубой, как будто пергамент бумаги, но на деле же мягкая. Одетая по настоянию мачехи в лучшие платья, носящая лучшие украшения — она казалась эфемерным и слишком прекрасным видением, чтобы быть настоящей. Её светлые волосы, как тонкие нити золота, спадали ей на спину. Её губы, пухлые, нежно-персикового цвета, всегда были растянуты в вежливой, немного хитрой улыбке, которой она, без сомнения, научилась у своей мачехи.
Екатерина не могла ответить, почему когда-то взяла на себя заботу об этой девочки, которая даже не была ей родной. Возможно, сыграла роль то, что Диана чуть не умерла при родах. Они дались Диане невероятно тяжело, и врачи говорили, что она больше никогда не сможет иметь детей. Королева помнила, в какой ужас её, тогда беременную, приводили крики фаворитки короля, когда ребенок тяжело выходил из её тела. Как служанки бегали туда-сюда с ворохом кроваво-красной простыни, как Генрих, словно раненный зверь, носился по коридорам замка, едва ли не круша всё на своём пути.
День, в которой родилась Серсея, был страшен для всех. Не только для её матери.
Это было ещё одной причиной, почему Диана возненавидела свою дочь; с годами это чувство превратилось в лёгкую неприязнь, с которой фаворитка смотрела на дочь каждый день с момента её рождения.
Королева представить не могла, какова была бы жизнь незаконнорожденной девочки, которую не любила даже собственная мать. А Екатерина… У неё тогда у самой только родился сын, и ей хотелось дарить любовь всему миру. И именно девочка, похожая на Франциска, стояла рядом с королевой. Она была ещё молода и не так мастерски вплетена в интриги двора и короны, поэтому ей просто хотелось…
Узнав о рождение внучки, Жан де Пуатье, сеньор де Сен-Валье и Жанна де Батарне попробовали забрать её у Екатерины. Они-то понимали, что любой ребёнок важен фаворитке, а особенно ― горячо любимая королём девочка, маленькая принцесса, папина дочка. Поступок Дианы оскорбил её родителей, и они попытались образумить дочь, которая и так поняла, что совершила ошибку. Свободное время Генрих посвящал детям, в том числе ― маленькой Серсее, и одаривал Екатерину подарками только за то, что та взяла к себе незаконнорождённую. Если бы Диана полюбила дочь или хотя бы терпела её, внимание Генриха было бы так же приковано к ней, а так король надолго забыл про свою фаворитку.
Малышке тогда было полтора года, и она неплохо произносила такие слова, как: «мама», «папа, «Франциск» (пусть и немного коверкая имя брата). Катерине пришлось через Ватикан добиваться позволения оставить Серсею себе, предоставляя свидетелю то, как холодна была Диана к дочери, и на вопрос «Как нам её успокоить?» от нянек, говорила: «Бросьте в колодец», а также и то, как отказывалась кормить и даже видеть её. Потом она указала на невероятное сходство Франциска и Серсеи, говорила о том, что это Господь Бог велел ей взять малышку под свою опеку.
Не обошлось без некоторых более убедительных доводов из-за золотых доходов Екатерины, но в итоге Папа согласился оставить право растить Серсею королеве Франции, и вместо де Пуатье её назвали ди Медичи. Родственники Екатерины восторга по этому поводу не выразили, но и возражать не стали. Екатерина подкрепила положение своей приёмной дочери подарками в виде некоторых имений, земель, и всё пошло хорошо, — её одаривали самыми прекрасными украшениям, ласково называя «Моя звезда».
Диана была в ярости, когда Екатерина победила в споре. Особенно когда Генрих внезапно подарил их дочери замок Шенонсо, на который претендовала Диана, и публично заявил о том, что Бог послал ему лучшую жену из Медичи. Сделано это было, естественно, чтобы уколоть Диану. Серсея была первой дочерью короля, он её безумно обожал и испытал смешанное чувство преданности, любви и даже восторга, когда Екатерина взяла малышку под свою опеку.
Диана поплатилась за свою ошибку почти сразу, и король на полгода забыл о своей фаворитке, отдавая всё внимание жене, Франциску, Серсеи и даже Башу. Пускай всё это продлилось лишь до новой беременности королевы, которая заставила Генриха вернуться к любовнице. Тогда Екатерина была счастлива, как никогда. И дальше ей приносило огромное удовольствие видеть, как Диана исходила ядом от того, что потеряла часть любви из-за отказа от дочери. Она была бы куда удачливее, оставь Серсею себе, но тут Пуатье проиграла.
Баш оставался единственным де Пуатье, который какое-то время любил свою сестру. В детстве их не часто, но можно было увидеть играющих втроем: Себастьян, Франциск и Серсея. Старший брат поочередно носил то брата, то сестру на спине, тщательно следил за тем, чтобы те не замерзли или не поранились, и при любом волнение вёл их обратно в покои, вызывая лекарей. Он был самостоятельным мальчиком.
А потом они выросли. И детская любовь пропала.
Хотя Екатерина рожала детей и потом, — как принцев, так и принцесс — эта троица оставалась неразлучной, и королева, несмотря на то, что недолюбливала Себастьяна из-за явного предпочтения бастарда Генрихом, она не была против совместных игр, даже когда со временем в эти игры стали вплетаться остальные её дети.
Сегодня весь дворец всполошился, и эта суматоха в первую очередь затронула королевскую семью и даже фаворитку. Екатерине, несмотря на громкую и скандальную историю с Серсеей, всё ещё приходилось терпеть возлюбленную мужа. В 1556 году, при очередных родах, Екатерину спасли от смерти хирурги, обломав ножки одной из двойняшек — Жанне, которая пролежала в утробе матери мёртвой шесть часов. Впрочем, и второй девочке — Виктории суждено было прожить всего лишь шесть недель. В связи с этими родами, которые прошли очень сложно и едва не стали причиной смерти Екатерины, врачи посоветовали королевской чете больше не думать о рождении новых детей; после этого совета Генрих прекратил посещать спальню своей супруги, проводя всё свободное время со своей фавориткой Дианой де Пуатье. Утешало только то, что Диана не могла родить ребенка, а значит у Екатерины, как у влиятельной, богатой королевы-матери Франции было весьма и весьма устойчивое положение.
За годы она научилась мириться с любовницей мужа, понимая, что теперь с ней ничего не может произойти. Диана была в какой-то мере сильна, однако именно Екатерина была матерью дофина, будущего наследника. Именно Екатерина владела силой семьи Медичи и именно Екатерина была королевой, чьё имя произносили, содрогаясь от страха и почтения.
Екатерина шла по коридору, надеясь, что для нее уже подготовили ванну. Мария приезжала, судя по донесению, ближе к обеду, у королевы было время подготовиться самой, и перепроверить несколько маленьких, но важных деталей. Но на очередном повороте на неё внезапно наткнулась девушка.
— Серсея, — произнесла Екатерина, признав в светловолосой, растерянной девушке свою воспитанницу. Впрочем, растерянность в глазах Серсеи мгновенно сменилось лёгким чувством раздражения, а потом, поняв, в кого она врезалась, её взгляд сделался немного виноватым, и при этом в нем отразилась та гордость, с которой всегда учила смотреть Екатерина.
Серсея присела в вежливом, идеальном реверансе.
— Моя королева.
Серсея всегда смотрела на неё с невероятным восторгом, и это грело сердце Екатерины как мачехи, и как правительницы. Она слегка дёрнула губы в улыбке, но вспомнила, что они не в комнате наедине и, хотя все знали о том, что Серсея является её любимицей, не стоило кому-то давать об этом судачить.
— Ты не хочешь выйти со мной в сад? — спросила Екатерина. — Проверим, как всё украсили к приезду Марии.
Событие обещало быть громким и даже могло затмить свадьбу Елизаветы, старшей дочери Екатерины, что тоже не добавляло радости королеве.
— Хорошо, — согласилась Серсея, поправляя волосы, потому что Екатерина ненавидела неряшливость. — Я как раз хотела собрать розы в свою комнату.
Королева кивнула, и вот они уже вдвоём направились в зал. За ними бесшумно, как тени, скользили фрейлины.
— Приезд Марии так взбудоражил дворец, — сказала Серсея, спускаясь вниз по лестнице. Сегодня она была как никогда красивой: зелёное платье с широкими рукавами делало её похожую на редкую золотистую розу. Она была молода и красива, статная и величавая.
— Едет не кто-то, а королева Шотландии, — заметила Екатерина на её фразу. — Возможно, будущая королева Франции.
— Возможно? — переспросила Серсея.
— Возможно, — уклончиво ответила Екатерина, но большего и не понадобилось. По хитро прищуренным зелёным глазам, королева поняла, что Серсее было ясно, что имела в виду мачеха. Она в полной мере видела всю картину, что будет происходит с приездом Марии, и Екатерина была уверена, что любимая дочь Генриха сможет ещё сыграть в этом роль.
Когда Екатерина поправила несколько, по её мнению, неудачно развешанных флагов, отдала приказы поставить ещё немного украшений то тут, то там, Серсея велела своим служанкам нарвать букет красных роз и отнести в её комнату. Девушка обожала цветы и могла долго прогуливаться по шикарному саду двора. Прекрасная, молодая и цветущая, как и цветы.
Сложно было сказать почему, но именно Серсея была для Екатерины самой… удачливой, что ли. Несмотря на возраст, её ещё не выдали замуж, и королева упорно держала при себе падчерицу, которая, собственно, и не выявляла желание связать свою жизнь с каким-то мужчиной. Серсея была идеальной, по-другому Екатерина не могла сказать. Серсея не была капризной, как Клод, не играла на нервах мачехи, была тихой, скромной и послушной. Она не была мальчиком, а значит, не могла быть использована против Франциска. И хотя многие характеризовали Серсею как тихую, пусть и яркую мышь, — королеве она всегда представлялась змеей (однажды она услышала о ней ― королевская кобра). И это, вероятно, было правдой. Серсея не раз узнавала новости быстрее остальных, но не неслась сломя голову сообщать о них Екатерине, а подыскивала момент и сообщала вовремя и спокойно, так, чтобы никто её не заподозрил.
И хотя она была коброй, Екатерина никогда не мыслила о том, что Серсея могла предать её. Это было ещё одной причиной, почему воспитанницу считали любимицей ― Екатерина и вправду дала ей очень многое, это было гарантом будущем Серсеи, а хитрая и расчетливая натура девушки ― которая, казалось, впитала вместе с фамилией Медичи ― не позволило «укусить руки кормящего».
Да и поведением Серсея отличалась от всех детей, походя, разве что, на Франциска. Порой родные сыновья и дочери рвались к ней, ожидая внимание королевы-матери, а Серсея спокойно ждала, когда та сама придёт, зная, что это произойдет скорее рано, чем поздно.
Особенно ярко Екатерина помнила один момент из детства. Серсея и Франциск часто играли вместе, особенно когда королева была беременна ― а после первой беременности она рожала снова и снова ― и как-то, будучи уже на солидном сроке, она зашла в детскую. Франциск, едва она появилась на пороге детской, улыбнулся, метнулся к ней и прижался к материнской юбке; Серсея играла в куклы и не обращала на Екатерину внимание. Одно время она заменяла детьми пустоту в сердце от холодности Генриха, и когда их не пускали к ней, Франциск рвался, а Серсея проявляла выдержку и спокойствие.
Воспитанница обратила внимание на королеву только тогда, когда та подошла к ней и положила руку на плечо; сердце королевы заныло неожиданно остро. Серсея так и не проявляла интереса к редкому визиту мачехи… Пока она не наклонилась и не положила ладонь на её маленькое плечо. Тогда Серсея подняла на неё серьёзные, зелёные глазки и спокойно поприветствовала. Со стороны могло показаться, что золотоволосой принцессе всё равно. Но мгновенно отложенные новые куклы сказали намного больше, и тогда Екатерина вспомнила, почему считала её самой похожей на неё. И тогда, и всегда. С возрастом Серсея стала почти неустанно следовать за Екатериной во всех её делах.
Фамилия ди Медичи сделал Серсею ближе к мачехе, чем все могли представить.
― Ты собрала букет? ― окликнула её Екатерина. Серсея оторвалась от созерцания цветов и кивнула. ― Тогда поспешим. Надо показать всё величие Франции королеве Марии.
― Она росла в монастыре, ― с неясным смешком проговорила Серсея. ― Я уверена, её впечатлит одна парадная лестница.
― Да, королева из монастыря, ― усмехнулась королева, а Серсея только улыбнулась.
В коридоре, когда Екатерина напомнила о том, что хотела бы видеть Серсею в красном, из тёмной ниши к ним подошёл Нострадамус. Екатерина, привыкшая к неожиданным появлениям своего предсказателя, даже не дрогнула, спокойно договорила предложение и посмотрела на мужчину, а Серсея вздрогнула от резкого появления.
― Королева Екатерина, ― поздоровался прорицатель, слегка поклонившись. ― Леди Серсея.
― Добрый день, Нострадамус, ― ответила Серсея, сжимая своё запястье и ругая себя за то, что всё ещё не могла избавиться от детского страха пугаться, когда к ней кто-то подходил неожиданно или со спины; некоторые придворные даже шептали, что она ведьма, ведь они не любят, когда к ним подходят со спины. ― С вашего позволения, мама, я пойду готовиться к сегодняшней свадьбе, ― Екатерина кивком отпустила Серсею, и та перевела взгляд на мужчину. ― Нострадамус.
Он кивнул ей на прощание, и принцесса, в окружении своих фрейлин, неспешно удалилась. Королева и предсказатель ещё какое-то время смотрели ей в след. Запах вина и свежей травы, запах винограда и пшеницы, что может быть лучше? Ничего.
― Пойдём, ответишь на пару моих вопросов, пока есть время, ― приказала Екатерина и направилась к своим покоям. Нострадамус, бросив последний взгляд на скрывшуюся за поворотом Серсею, направился за королевой.
***
Мария была рада встретиться со своими подругами ― Кенной, Лолой, Грир и Эйли. Они приехали ради неё в такую даль, оставив дом и семьи, её фрейлины, её самые близкие друзья. Мария почти не жила в Шотландии, даже язык своей страны знала плохо, и всё же была рада, что здесь, в не менее чужой Франции, был кто-то родной и знакомый.
Наговориться девушкам не дали ― им навстречу уже спешил король с, как объяснила Кенна, своей фавориткой Дианой де Пуатье и бастардом Башем. Мария усмехнулась: Кенна была ловкой и уже успела вынюхать всё, что происходит при французском дворце, хотя бы поверхностно.
― А где королева Екатерина? ― спросила Лола.
― Её ещё ждут, ― тут же ответила Кенна.
Кенна родилась очень привилегированной, происходила из хорошей семьи и имела титул. Она очень амбициозна и знает, чего хочет. Она была верной, но Мария знала, что подруга может быть эгоистичной, а иногда и неадекватной. Лола, так же, как и Кенна, происходила из знатной семьи. Лола храбрая, но очень упряма и может быть немного груба. Она верна своей молодой королеве и имеет глубокий заботливый характер о ней. Она всегда старалась поступать правильно, но не всегда это делать получается.
Грир была богата, но она не благородного происхождения и не имеет титула, однако, поскольку их шахты заканчиваются, потенциал будущего богатства уменьшается. Грир была отправлена во Францию с Марией в надежде выйти замуж, заполучив богатство и власть. Это очень смущает Грир. Она может быть мягкой и немного сдержанной, но иногда она дает волю своим эмоциям. Для незнакомцев может показаться холодной и пренебрежительной, но это, вероятно, чтобы скрыть тот факт, что она чувствует себя неготовой для того, чтобы выйти замуж ради титула. Она очень предана своей королеве и семье, посвятив им свою жизнь.
И Эйли. Наверное, самая младшая среди фрейлин была любимицей своих подруг. Её семья владеет нижней половиной Шотландии, и Эйли была самой образованной среди всех, говорящей на нескольких языках, включая латинский и итальянский.
Все приехали во Францию с какими-то своими целями, и молодая королева не могла ручаться, что когда-нибудь их интересы не будут противоречить друг другу.
― Внимание, королева! ― огласил двор, и Мария невольно вздрогнула. ― Королева! Боже, храни королеву! Королева Екатерина!
Королева Екатерина шла вперёд уверенной, спокойной походкой, полностью ощущая себя хозяйкой двора. О ней Мария знала только то, что та неприлично богата и так же неприлично горда, высокомерна и царственна. Сейчас, смотря на Екатерину, Мария понимала, что всё, что она слышала ― правда. Екатерина была уже не молода, но выглядела красавицей, и все свои достоинства умело подчеркнула дорогой одеждой и украшениями. Настоящая королева.
Рядом с ней, по правую руку, шагала молодая светловолосая девушка. Взгляд её глаз был направлен вперёд, походка ничуть не уступала шествию Екатерины, и взгляд её не остановился на короле и его фаворитке. Прямой, спокойный взгляд хищника, который уверен в своей победе.
Вместе с Екатериной, они остановились чуть впереди короля. Светловолосая девушка слегка кивнула королю.
Кенна требовательно дёрнула Марию за платье и отчаянно зашептала:
— Кто это с Екатериной? Принцесса Клод?
— Нет, это не принцесса, — качнула головой Мария, вспоминая бойкую неугомонную девчушку с копной каштановых волос, которые больше напоминали рыжие и на солнце горели, как огонь. Утончённая, худая и высокая светловолосая девушка рядом с Екатериной не могла ею быть.
— Тогда это Серсея, ― сказала Грир. ― Приёмная дочь Екатерины, бастарда короля.
— Её называют любимицей королевы, ― заметила Лола, и Грир усмехнулась.
― И Королевской коброй. Вам бы с ней подружиться, ― внезапно сказала она Марии, и на удивленный взгляд молодой королевы пояснила: ― Такие связи лишними не бывают.
========== три. и королевской коброй ==========
Серсея пришла к Марии сама. Как только служанки Екатерины закончили вводить королеву и её фрейлин в курс дел, объяснять порядки в замке, и ещё до того, как им принесли платья и косметику, Серсея вошла в покои королевы Шотландии. Руки её были сцеплены, шагала она абсолютно бесшумно, лишь немного шелестело платье ― точно змея ползла по траве.
Взгляды Марии и Серсеи встретились. Светловолосая Медичи улыбнулась, и её резкие черты лица будто стали мягче, плавнее.
― Ваша Светлость, ― произнесли фрейлины Марии, поклонившись. Кенна взглянула на Серсею с лёгкой толикой зависти, но та даже бровью не повела на их обращение. Она кивнула молодой королеве.
― Добро пожаловать во Францию, королева Мария.
Королева шотландцев вздрогнула, перестав рассматривать Серсею, выдавила из себя улыбку и кивнула в ответ.
― Спасибо, Серсея. Я рада видеть тебя в добром здравии.
Серсея, наверное, изменилась меньше всех за то время, что они не виделись. Мария не видела Баша маленьким, однако Франциска, Серсею ― а также Клод и Елизавету ― запомнила достаточно хорошо. Если Франциск из мальчишки превратился в красивого мужчину, то Серсея из красивой девочки превратилась во властную, прекрасную девушку. Черты её лица из по-детски плавных превратились в чёткие, невероятно привлекательные для юной девушки. Хитрый взгляд зелёных глаз смотрел прямо, но при этом был загадочным, как лес, окутанный туманом ― можно рассмотреть первые деревья, но с места не заглянешь глубже. Светлые волосы её кое-где заплетались в тонкие, светлые косы, однако полностью золотистый водопад Серсея не собрала.
Она была самой красивой женщиной, которую юная Мария когда-либо видела. Абсолютно точно. Женщина именно такой красоты должна была называться Любимицей королевы.
«И Королевской коброй», ― шепнуло подсознание, но королева Шотландии отмахнулась от него.
Серсея снова улыбнулась; намного теплее, чем в начале.
― Взаимно. До нас дошли слухи об ужасном отравление в монастыре, ― внезапно став серьезной, произнесла она. Мария вздрогнула: ей вовсе не хотелось вспоминать, как вместо неё самой, кровью изошла ни в чем не повинная монахиня. ― Я сочувствую бедной погибшей женщине, однако рада, что Господь уберёг вас. Надеюсь, тут вы почувствуете себя в безопасности, ― Серсея мимолетно коснулась плеча Марии, словно желая ободрить. Кожа её была холодной. ― Увидимся на празднике.
Мария смогла только кивнуть. Серсея снова улыбнулась и вышла. Повеяло холодом.
Выйдя из покоев Марии, Серсея тяжело выдохнула. Она соблюла все меры, все правила приличия, поприветствовала королеву и теперь могла с чистой совестью заняться своими делами. На самом деле, до свадьбы Елизаветы она собиралась зайти ещё и к ней. Спокойная и рассудительная Елизавета всегда была добра к Серсее, хотя и относилась с некоторой холодностью с тех пор, как узнала, что значит слово «бастард», которое редко, но всё-таки какие-то слуги применяли к преемнице Екатерины. Между принцессами не было ревности или мелкой вражды ― вроде той, которая была между Клод и Серсеей ― они обе были взрослыми и относились к друг другу с уважением и с терпением.
Прежде чем пойти к Елизавете, Серсея зашла в свои покои. На свадьбе единокровной сестры она заказала ей в подарок сапфировый браслет. Двигаясь к комнатам Елизаветы, Серсея полностью сосредоточилась только на ней. Старшая дочь, любовь родителей, которые никогда не любили друг друга. Елизавета была умницей, красавицей, доброй и тактичной девушкой. Рано повзрослела. Её сосватали за наследника испанской короны. Но там разыгралась своя драма — наследника подвинул его отец Филипп II и сам сегодня собирался жениться на юной французской принцессе.
С Елизаветой всё происходило дольше, чем с Марией, две принцессы, кроме дежурных фраз, успели переброситься сплетнями, посмеяться над какими-то историями из детства. Серсея смогла восторженно рассмотреть свадебное платье. Браслет привёл Елизавету в восторг, она вся сегодня светилась изнутри, и Серсея не могла перестать улыбаться, даже когда уже вышла из комнаты сестры. Елизавета, казалось, старалась осчастливить всякого, кто стоял рядом с ней и прежде, чем Серсея вышла, тепло обняла её.
Серсея снова проходила уже знакомые коридоры, но настроение её теперь было более радостное. Напряжение из-за Марии спало благодаря счастью Елизаветы, и Серсея помолилась, чтобы у неё было всё хорошо. Девочками, они любили мечтать о том, как у каждой появится принц на белом коне, воображать себе идеальный брак. Детство Елизаветы было омрачено несчастливым браком родителей. В это время в маленькой принцессе росло желание сделать своё замужество и семейную жизнь гармоничными, и Серсея надеялась, что у Елизаветы всё получится.
За её спиной к одной из фрейлин кто-то подошёл, что-то сказал, и служанка приблизилась, равняясь с принцессой.
― Привезли ваше платье, миледи, ― сказала она. ― Подарок от вашего отца.
― Генрих заботится обо мне? ― Серсея усмехнулась. ― Довольно мило. Я выскажу ему свою благодарность.
Служанка ей улыбнулась. Она была невысокой, темноволосой, со смуглой кожей, звали её Камила. Она была одной из самых близких фрейлин, восточная красавица, подаренная Серсее Екатериной из её личного Летучего эскадрона. Другими словами ― элитные куртизанки. Летучий эскадрон любви ― «стайка», как их называла Серсея, фрейлин Екатерины Медичи, которые выполняли щекотливые поручения, втираясь в доверие к влиятельным мужчинам и вытаскивая нужные сведения.
Короли, послы, кардиналы, министры и прочие толстосумы ― никто не мог устоять перед обольстительными и страстными женщинами. Роковые красавицы, умелые любовницы, тонкие манипуляторы ― только таких девушек набирала королева в свой эскадрон. Камила была молода, и ради защиты любимицы, Екатерина приставила её к Серсее, и Камила быстро стала любимицей Серсеи. Тихая и незаметная, как тень, она не говорила больше, чем от неё требовали, но слушала с большим рвением и всегда доносила сплетни своей принцессе.
Екатерина набирала себе в окружение девушек лёгких нравов и с хорошим происхождением, это были жёны и дочери знатных аристократов. Королева тщательно присматривалась к каждой, определяла, что она умеет лучше всего, каких мужчин привлекает. Искусству флирта и обольщения новеньких учили более опытные товарки, а Екатерина Медичи проводила тактический инструктаж.
Королева следила, чтобы девушки всегда отлично выглядели, чтобы их наряды были соблазнительны, чтобы они были здоровы. Фрейлин из летучего эскадрона регулярно осматривал врач, беременеть им было нельзя. Камила была бесплодна, от неё собирался отказаться муж, но умные манипуляции Серсеи и Екатерины сохранили обратившуюся к ним за помощью леди, и дали ей новый статус при дворе. Эскадрон на то и назывался летучим, что каждую из девушек могли послать куда угодно на важное задание ― охмурить и свести с ума нужного мужчину, добыть необходимые сведения, заставить действовать так, как нужно королеве.
― Хотите принять ванну перед праздником? ― поинтересовалась Камила откуда-то со спины, и Серсея неоднозначно кивнула в знак согласия.
Но в комнате её ждал неожиданный сюрприз. Едва войдя, Серсея едва ли не отшатнулась обратно, потому что мощная мужская фигура никак не вписывалась в её комнату.
― Нострадамус? ― удивлённо позвала принцесса, признав в своём неожиданном госте дворцового предсказателя и близкого друга своей матери.
Нострадамус поклонился ей. Они часто пересекались, почти неотрывно находились рядом с Екатериной, и при этом почти ничего не знали друг о друге. Точнее ― знали все, но не были близкими друзьями или просто друзьями. Нострадамус оставался с Серсеей неизменно вежлив, как и она, и всех, кажется, устраивало такое положение вещей.
― Ваша Светлость. Королева попросила меня передать вам это.
Он протянул ей футляр с ― как могла предполагать принцесса ― каким-то украшением. Серсея удивленно ступила ближе, принимая вещь из рук предсказателя.
— Это подарок? Мне?
― Екатерина просит, чтобы вы надели это на сегодняшнее торжество.
Серсея открыла футляр. Яркие камни, казалось, ослепили её. Камила уже шепнула, что платье Генриха светло-голубое, украшенное золотистыми лилиями, и ожерелье подходило к нему просто идеально. На золотистой тонкой цепочке белые тонкие жемчужины складывались в витиеватый узор, в котором угадывались те же лилии.
Серсея улыбнулась. Она безмерно любила украшения.
― Красивые камни, ― восхищенно выдохнула девушка, любовно погладив украшение, а после прищурилась. ― Где-то я их уже видела.
— Это подарил король Генрих королеве Екатерине, ― подсказал Нострадамус, и Серсея усмехнулась. В её голове тут же сложилась картинка, как всегда ― быстро и чётко.
― Она таким образом пытается…
― Подчеркнуть значимость незаконнорождённой дочери своего мужа. Это символ любви, ― быстро добавил Нострадамус. Серсея на несколько секунд взглянула на него.
― И символ власти, ― Серсея оскалилась. ― Спасибо, Нострадамус.
Нострадамус кивнул и уже собирался выйти, но внезапно его лицо изменилось, будто мужчину пронизала резкая судорога. Взгляд его стал шокированным, отсутствующим, мужчина замер, будто наступил на ядовитую змею и любое движение могло привести его к смерти. Серсея, заметив, что гость не собирается покидать её комнату, недоумённо окликнула его. Она знала, какое лицо бывает у Нострадамуса, когда к нему приходят видения, и сейчас это было именно то.
Мужчина вздрогнул и посмотрел на неё.
― Извините, ― сказал прорицатель и собирался уже было выйти, как Серсея его остановила.
― Что Вы видели?
― Ничего, ― откликнулся прорицатель; голос его был хриплым, будто после многочасового молчания. ― Простите, с Вашего позволения.
И он вышел раньше, чем Серсея успела хотя бы открыть рот. Королевская кобра раздражённо шикнула, сжав в руках футляр с украшением. Она ненавидела, когда ей врали.
***
Несмотря на то, что при французском дворе Екатерину Медичи не очень жаловали, едва ли не ненавидели, Серсея ди Медичи всегда восхищалась этой смелой, отчаянной и мудрой женщиной.
Екатерина Медичи была единственной дочерью герцога Медичи II Урбинского из семьи Медичи и его жены Мадлен де Латур д’Овернь, она появилась на свет 13 апреля 1519 года во дворце Медичи во Флоренции. Мадлен де Латур д’Овернь умерла через две недели после рождения дочери от осложнений, вызванных тяжёлыми родами. После смерти отца, её дядя, папа Климент VII, взял племянницу под свою опеку.
У Климента VII в отношении Екатерины были далеко идущие планы. Он предложил её в жены одному из сыновей короля Франции Франциска I. Медичи были итальянской купеческой семьёй, взлёт которой к вершинам европейских аристократических кругов и высших церковных званий был обусловлен их незаурядной купеческой хваткой. Франциск I в конце концов согласился на брак между Екатериной и своим вторым сыном Генрихом, надеясь в результате этого союза установить более тесные контакты с Ватиканом и на поддержку последнего в борьбе с Испанией.
И всё-таки, пребывание Екатерины при дворе не было радостным или хотя бы стабильным. Когда неожиданно умер папа Климент VII, сменивший его Павел III расторг союз с Францией и отказался выплатить приданое Екатерины. Политическая ценность Екатерины внезапно улетучилась, ухудшив этим её положение в незнакомой стране. Король Франциск жаловался, что «девочка приехала ко мне совершенно голой».
Екатерине, рождённой в купеческой Флоренции, где родители не были озабочены тем, чтобы дать своим отпрыскам разностороннее образование, было весьма трудно при утончённом французском дворе. Она чувствовала себя невеждой, не умевшей изящно строить фразы и допускавшей много ошибок в письмах. Нельзя забывать, что французский язык был для неё неродным, она говорила с акцентом, и, хотя беседовала достаточно ясно, придворные дамы презрительно делали вид, что плохо понимают её. Екатерина была изолирована от общества и страдала от одиночества и неприязни со стороны французов, которые высокомерно называли её «итальянкой» и «купчихой».
К тому же её муж не обращал на неё ровным счётом никакого внимания, потому что ещё до свадьбы безумно любил Диану де Пуатье. Обманутая жена осталась на заднем плане и научилась со временем подчиняться обстоятельствам и терпеть.
Их брак был бездетным в течение десяти лет, и Генрих высказывал желание объявить его недействительным. Екатерина в это время пыталась всевозможными медицинскими средствами победить свою бесплодность и в конце концов хотела уйти в монастырь, позволив таким образом своему супругу жениться вновь. Её намерения, однако, не были одобрены королём, который повелел лишь усилить медицинское лечение своей невестки. Эти действия принесли плоды 20 января 1541 года, когда Екатерина родила первого ребёнка, наследника престола Франциска II.
Ребёнок появился на свет маленьким, слабым и имел проблемы с дыханием, так что все боялись, что он скоро умрёт. Екатерина сильно переживала за сына, от которого во многом зависела вся её дальнейшая судьба. К большому облегчению родителей, младенец вскоре поправился, и Екатерина родила за последующие одиннадцать лет ещё девять детей, трое из которых умерли во младенчестве.
Зная эту историю, зная её самые тёмные, потайные тайны, Серсея всегда восхищалась своей приёмной матерью. Екатерина была тем примером, тем образом, к которому незаконнорождённая принцесса стремилась. Мало какая женщина с властью как у Медичи стала бы мириться с бастардом мужа, не то, чтобы ещё и воспитывать его самой.
Серсея возникла рядом совершенно бесшумно, но Екатерина, привыкшая к столь неожиданному появлению воспитанницы то тут, то там, не испугалась и даже не удивилась. Сделав вид, что так же внимательно смотрит на гостей, королева поинтересовалась:
— Где Мария и её фрейлины?
Серсея усмехнулась.
— Отправились смотреть консумацию брака, — сказала она. — В монастыре такое не увидишь. С Вами всё хорошо? — внезапно спросила она, внимательно глядя на королеву своими зелёными глазами. — Вы были в приподнятом настроении сегодня утром, а сейчас мрачны и недовольны.
Екатерина церемонно улыбнулась каким-то гостям, потом взяла Серсею за локоть, и они пошли к выходу из зала.
— Нострадамусу было введение, что союз Франциска и Марии погубит моего сына, — ответила Екатерина, причём лицо её не изменилось, будто она сообщила о погоде на завтра, а не о возможной гибели своего сына из-за Шотландской королевы.
Серсея слегка прикрыла глаза и улыбнулась.
— И вы уженачали действовать. Не отвечайте, знаю, что начали. Королева-мать заботится о своём сыне, это в порядке вещей, — Серсея слегка обогнала свою мачеху и коротко поклонилась. — Доброй ночи.
Екатерина смотрела молча, как воспитанница растворяется в темноте коридоров. Одно из важнейших качеств Серсеи, как считала королева, было умение при минимальной информации о себе получать больше новостей. Получалось это благодаря хорошему умению заговорить человека, чтобы казалось, будто Серсея сказала много, но на деле её слова ничего не стоили.
Екатерина почти гордилась своей падчерицей. Из всех дочерей — ветреной и несдержанной Клод, слишком религиозной и далёкой Елизаветой, маленькой Марго — Серсея была умна, хитра и главное — верна. Королева никогда не напоминала, но Серсея не забывала, что если бы не милость мачехи, то её ждала бы участь нелюбимой, незаконнорождённой дочери монарха, которая не нужна ни отцу, ни матери. Конечно, как и Баш, она росла бы при дворе, но какой могла вырастить девушка, лишённая любви и ненавидимая всеми? На которую смотрят, как на пустое место.
Королева снова вспомнила детство Серсеи. Когда ей шёл шестой год ― у Екатерины тогда были не только они с Франциском, но и дочь Елизавета, Клод и сын Карл, а сама она вынашивала ещё одного ребенка ― девчушка уже практически не проявляла эмоций, при этом тонко чувствуя настроение других. Многие считали её замкнутой, холодной, и по двору быстро расползалось поверье о том, что фамилия, данная ей при рождении, пустила в её разум и сердце корни, отравляя их хищничеством итальянской мачехи.
И глядя на Серсею, Екатерина видела, что это так: девушка не выражала бурной радости, казалась почти безразличной, невозмутимой, но в её зелёных, меняющихся от освещения глазах полыхала буря эмоций − от обиды и непонимания до пылкой любви и традиционной привязанности. Такая же, как и она. Она такая же.
Запиравшая все чувства в себе с раннего детства, потому что по-другому не выжить, но способная их испытывать куда сильнее и ярче, чем окружающие. Хитрость и ум Серсея тоже унаследовала от неё.
И с годами эти качества лишь расцветали, приумножались, и в итоге Екатерина получила не только верную и преданную воспитанницу, но и идеального человека рядом с собой. Все качества королевы ― частично отразившиеся в каждом её ребёнке ― тем не менее полностью укладывались в Серсее и гармонировали с её не менее прекрасной внешностью.
Она была идеальной. Королевская кобра.
― Мы идем не в Вашу комнату? ― спросила Камила, когда они отошли на приличное расстояние от королевы, но свернули не в коридор, который вел к спальням королевской семьи, а в другой, тот, откуда начинались комнаты гостей при дворе и важных политических фигур.
― Нет, мне надо кое-кого навестить, ― сказала Серсея. Она шла быстро, приподняв платье. Камила знаком приказала другим служанка остаться здесь, и принцесса со своей фрейлиной вдвоём спустились по винтованной лестнице.
― Жди здесь, ― коротко приказала Серсея и постучала в дверь. Удивлённый мужской голос разрешил ей войти.
Очевидно, дворцовый прорицатель не привык к тому, что к нему кто-то приходит. Его единственным другом при дворе была Екатерина, но обычно она не утруждала себя стуками в дверь или просьбой войти. Она вела себя как королева ― входила, когда хотела, могла позвать Нострадамуса в любое время дня и ночи, не заботясь о том, чем он занимается.
— Нострадамус, ― кивнула Серсея. Камила прикрыла за принцессой дверь. Ошеломлённый её появлением, мужчина не сразу сообразил, что надо поклониться, но уже через пять секунд взял себя в руки и поприветствовал терпеливо дожидающуюся этот жест дружелюбия гостью.
— Леди Серсея.
Серсея любила, когда её признавали, когда ей оказывали то уважение, которого был лишен её брат Себастьян. Она любила чувствовать себя принцессой, даже если была ею только условно, и дочерью купчихи Медичи больше, чем бастардом короля Генриха.
А ещё Серсея любила владеть информацией.
Как таковой, Нострадамус её интересовал слабо, хотя они встречались больше, чем часто. Прорицатель был всегда где-то неподалеку, готовый в любой момент прийти на помощь, и где-то в двенадцать лет Серсею весьма заинтересовала фигура окутанного тайнами прорицателя. Она взялась самостоятельно найти о нём информацию, а потом Екатерина похвалила её за ловкость и смекалистость проявлению в этом вопросе.
На самом деле, Нострадамуса звали Мишель де Нострдам. Он родился в городке Сен-Реми-де-Прованс в семье евреев-сефардов, которые в результате гонений переселились во Францию с Пиренейского полуострова, обращённых в католичество. Люди судачили, что предки предсказателя служили лекарями при дворах герцогов Калабрийских, в частности, Рене Доброго. Однако, исходя из имеющихся фактов, Серсея могла лишь утверждать, что они были достаточно образованными и зажиточными людьми.
Многие предки и родственники Нострадамуса имела дела с лекарствами. К примеру, прадеды со стороны матери: Пьер де Сен-Мари и Жан де Сен-Реми были врачами в Сен-Реми. Отец предсказателя ― Жом де Газоне (приняв крещение, поменял фамилию на католическую Нострдам) был нотариусом, дедушка Ги Гассоне торговал зерном и работал нотариусом в Авиньоне, а в 1455 году принял христианство и имя Пьер де Нострдам.
Во французском дворе он оказался благодаря всё той же Екатерине Медичи, которая всячески ему покровительствовала и с жадностью впитывала те знания об алхимии и ядосложение, что ей давали. Она верила в его предсказания, а вот Генрих относился с весёлой иронией. Хотя светские власти Франции мягко относились к крещёным евреям, простонародье всегда подозревало их в тайном неверии в Иисуса Христа.
Серсея стала обходить Нострадамуса кругом ― её любимый прием, кружение вокруг оппонента, когда сама она хотела почувствовать полный контроль над ситуацией. Как говорил отец ― «в движущуюся цель сложно попасть».
Платье её тихо шуршало. Ползучая змея.
— Сегодня Вы сделали королеве предсказание, ― начала она спокойным, тихим голосом. ― По поводу моего брата Франциска. Я хорошо помню Ваше лицо в тот момент, когда вы увидели что-то, что Вас ошеломило. И когда покидали мою комнату, у Вас было точно такое же выражение лица. Что Вы видели?
Она сделала круг, остановилась напротив Нострадамуса и взглянула ему в лицо. Глаза её сверкали, как факелы зелёного огня в тумане.
— Ничего, миледи, ― вежливо ответил прорицатель. ― Вам показалось. Ваша мачеха… Королева Екатерина может сделать многое, чтобы защитить своих детей. Я волнуюсь за это.
Серсея усмехнулась.
— Екатерина ― королева, кроме того Медичи. Она расчётлива, хитра и умна, так что Мария будет жить. Убить королеву Шотландии в первую же ночь во французском дворе… Звучит безумно, мачеха на это никогда не пойдет.
Она прошлась по комнате и села на широкую кровать, застеленную мехами. Нострадамус, видимо, их очень любил, ими была заправлена его кровать, а сам мужчина часто носил меха разных животных. Серсея сама их обожала.
Нострадамус повернулся к ней лицом.
— Но как далеко она готова зайти? Это Вы должны осознавать. Прошу Вас, посмотрите за ней, чтобы она не навредила себе и всей Франции.
Серсея хитро улыбнулась, прищурив глаза.
— Вы уже знаете, что она собирается делать, ― подвела она итог.
— Как и Вы, ― откликнулся прорицатель, и Серсея не стала спорить.
Она погладила шкуру на кровати, зарываясь пальцами в длинный ворс, будто действительно ласкала животное. Девушка заметила, как дрогнул прорицатель, и тут же перевела взгляд на него. Однако же ясный взор говорил о том, что никакого нового видения его не посетило. Серсея скрыла разочарование.
В детстве она обожала Нострадамуса, таскалась за ним хвостиком, всё время прося предсказать ей любимую мелочь ― какую лошадь купить, что ей подарят, узнает ли отец о том, что она что-то сломала, будет ли ругаться Екатерина, и прочее, что волнует простой разум ребенка. И хотя для всех Серсея была замкнутой и необщительной, она с большим удовольствием приставала к прорицателю, когда Екатерина ― или Генрих ― не могли уделить внимание ей прямо сейчас.
Серсея встала. Сцепив руки в своей излюбленной манере, она подошла к прорицателю близко, намного ближе, чем позволял дворцовый этикет и её собственное положение, взглянув в тёмные глаза мужчины снизу вверх.
— Больше не пытайтесь мне лгать, ― холодно отрезала Серсея и направилась к двери. ― Доброй ночи, Нострадамус.
В этот раз ответить не успел он. Дверь за Серсеей закрылась бесшумно, да и Нострадамус не ожидал громкого хлопка, будто в истерии. Воспитанница Екатерины никогда бы не опустилась до такого. Но едва она вышла, мужчина тяжело опустился на кровать, сжимая мех в руках. Его трясло, буду в лихорадке, хотя болен он точно не был.
========== четыре. спасибо за ваше… неравнодушие ==========
Появление Марии всколыхнуло и встревожило весь французский двор. Он всегда походил на улей, где непрерывно что-то происходило, кто-то жужжал, кто-то кого-то поедал, но именно приезд Марии стала причиной, по которой улей начали ворошить.
Серсея утром без удивления узнала, что какой-то мальчишка попытался изнасиловать Марию. Без удивления она узнала и о том, что его казнят, лишь стоя чуть позади трона Екатерины. Она взглянула на Нострадамуса.
«Интересно, ― подумала она. ― Он чувствует вину за то, что она творит?»
Мужчина, перехватив её взгляд, опустил глаза в пол, а после посмотрел на других собравшихся в зале. Серсея перевела взгляд на Марию и стала без интереса слушать её словоизлияние. Разумеется, молодая королева требовала сохранить тому мальчишке жизнь, чтобы самой разобраться во всём, и Серсея её понимала: кому понравятся заговоры против себя, так ещё и в первые дни, казалось бы ― в безопасном месте. У Марии, как она помнила, был непростой нрав, и очевидно ей не нравилось, что она что-то не могла контролировать и быть в безопасности. Постоянный страх калечит людей, превращая их в загнанных зверей, в ядовитые тени, а монархов ещё и в жестоких правителей. Кроме того, молодая королева явно была недовольна тем, что с ней не считаются ― она была королевой всю свою жизнь, а мальчишка был из её страны. Конечно тут будешь злиться, когда тебе не дают что-то решать.
Чисто по-человечески, Серсее было жалко Марию, но она вспоминала о пророчестве Нострадамуса и безоговорочно ему верила. Уехать обесчещенной из Франции ― лучшее, на что могла надеяться молодая королева, пребывая в неведение. В противном случае, от Екатерины её ничто не спасет.
С раннего детства Марии ни в чём не отказывали, превозносили и внушали веру в большое будущее, даже когда она жила в монастыре. Сейчас же началось то, что никак не вписывалось в её картину будущего.
После заверения Генриха в том, что мальчишка был в заговоре с англичанами и уже казнён, и хорошо прикрытой угрозы Екатерины о том, что Мария не сможет выйти замуж, будучи не девицей, двор стал медленно расходиться, но Серсея знала, что ещё несколько дней он будет жужжать, как встревоженный улей. Как сказала Екатерина ― слухи та же отрава, но не только для королевы, но и для многих людей.
― Пожалуй, я пойду поговорю с Марией, ― решила Серсея, и, коротко поклонившись королю с королевой, быстро направилась за королевой Шотландии. Екатерина незаметно поджала губы, явно недовольная тем интересом, что проявляла её воспитанница к Стюарт, но возразить ничего не могла, это было бы слишком подозрительно.
Королеву она нагнала в коридоре. Та в одиночестве медленно шла в сторону своей комнаты и крупно вздрогнула, когда Серсея коснулась её плеча.
― Ваша милость, ― пробормотала она, неловко присев в поклоне, и Серсея слабо улыбнулась.
― Мне очень жаль, что так всё случилось, ― мягко произнесла золотоволосая девушка, беря Марию под руку. ― Попытка изнасилования ничуть не легче, чем само насилие. Я рада, что Вы в порядке.
― А Колин нет, ― горько прошептала Мария, и в её голосе слышалась настоящая тоска по казнённому за измену молодого парня. У Серсее даже мелькнула шальная мысль ― а действительно, не питала ли Стюарт какие-то чувства к этому мальчишке, уж больно пеклась о его судьбе. Екатерине это было бы интересно.
― Вы так переживаете за этого мальчика, ― аккуратно произнесла она. ― Вашим подданным очень повезло, если вы так их любите.
― Он был женихом моей фрейлины, детской подруги, ― призналась королева Шотландии, и Серсея незаметно закатила глаза. Любовь… Повезло Серсее, что она сама ещё никогда ни в кого не влюблялась, если не брать в расчёт мимолетный интерес рыцарями, но это была даже не симпатия, а просто интерес расцветающей девушки к сильным мужчинам.
― Тогда это ещё страшнее, ― произнесла Серсея. Они обе остановились рядом с покоями Марии, но Королевская кобра ещё не отпустила королеву. ― Наверняка англичане обещали ему золото и какие-то привилегии, и он пошёл на преступление ради любви, ― Стюарт кивнула, но как-то неосознанно, будто машинально, и Серсея поняла, что большего от неё не добьётся. ― Передайте Вашей подруге мои искренние соболезнования.
На этом любимица королевы оставила Марию самой разбираться со свалившимся на неё грузом. Смерть — это трудно, но молодой королеве предстояло ещё более тяжелое испытание ― объявить о гибели мальчика влюбленной в него девушке, своей фрейлине и подруге. Возможно, это станет причиной недопонимания среди королевы и её подруг, но при дворе другого и быть не могло ― мало какие связи ценятся, кроме кровных.
Но неожиданно Мария сама окликнула её:
― Вы в порядке? ― Серсея развернулась и недоумевающе посмотрела на Марию; та, кажется, была искренне озабочена вопросом, который задала. ― Вы выглядите бледной.
Серсея слабо улыбнулась.
― Я в порядке, спасибо за беспокойство.
Мария неоднозначно кивнула, и Серсея направилась дальше по коридору.
― Она права, ― подала голос Камила из-за спины. ― Вы плохо спали сегодня ночью.
― Я спала всего четыре часа, из-за чего и выгляжу бледной, ― отрезала Серсея, и Камила неоднозначно кивнула. ― Где сейчас Екатерина?
― В своих покоях, ― уверенно ответила Камила; Серсея уже давно не удивлялась осведомленностью девушки. ― Хотите навестить её?
― Сейчас не лучшее время, ― заметила Серсея. ― Я бы прогулялась.
Камила не стала ей возражать. Одна из фрейлин быстро отправилась к покоям принцессы и принесла оттуда весенний плащ. Серсея кивнула и вышла из дворца.
Она обожала прогулки на свежем воздухе, любила прогулки и верхом. Сады во французском дворце были прекрасны, и девочкой Серсея могла невероятно долго играть в них, не заходя даже в замок. Летом она часто обедала и ужинала прямо тут, в обществе Екатерины, своих единокровных братьев и сестёр. Иногда сам Генрих присоединился к ним, но на этих обедах никогда не было Баша, и не только из-за того, что этого не хотела Екатерина. Диана также это и не одобряла ― то, что сын тянется к сестре, которую воспитала Екатерина Медичи, она считала неким предательством.
А лошади… Они были любимыми зверями Серсеи. Сильные, выносливые, быстрые — животные были способны скакать и нестись далеко-далеко, к рассвету, к морю, к самому солнцу. Были вольны так, как не была вольна сама Серсея.
― Ветер крепчает, ― заметила Камила.
― Я быстро проедусь, ― отмахнулась любимица королевы. Они вдвоём с Камилой дошли до конюшни и ждали, пока конюх подготовит для Серсеи лошадь.
Несмотря на конец лета, погода стояла прохладная, особенно по вечерам, и казалось, будто осень стремится намного скорее вступить в свои законные права. Серсея, вообще, жару не любила и ей нравилось играть на контрастах температуры, когда в комнате прохладно, а она в тепле под тремя одеялами. Когда она спала в тёплой комнате, ей всегда снились яркие, кошмарные и реалистичные сны, и она просыпалась вся в поту.
Но эта привычка неплохо закалила её ― среди детей Екатерины, воспитанница была самой здоровой и почти никогда не болела.
Она рассматривала площадь перед дворцом, как внезапно увидела решительно пересекающую её молодую леди. Девушка шла недалеко, в вечернем лёгком платье, а платок на плечах явно не согревал. Королевская кобра прищурилась, и когда очередной порыв ветра подбросил темные кудрявые волосы, она увидела заплаканное, искажавшееся лицо девушки и сразу её узнала.
Подумав несколько секунд, она направилась к одинокой замершей фигуре, а на удивленный оклик Камилы сказала, что через мгновение вернётся. Она довольно быстро и бесшумно оказалась рядом с девушкой.
― Леди Лола, ― тихо, чтобы не напугать девушку, поприветствовала её королевская любимица. Фрейлина королевы Марии вздрогнула, развернулась и, видимо, не сразу различила Серсею за пеленой слёз, потому что ответила на приветствие не сразу.
― Ваша милость, ― голос её звучал хрипло, хотя поклон получился образцовым, несмотря на состояние фрейлины. Лицо Лолы опухло, некрасиво покраснело, а саму её трясло от пережитого, но глаза, которыми она смотрела на Серсею, сверкали недоверием и лёгким страхом.
Золотоволосая девушка предпочла не замечать этого и продолжила ― мягко, успокаивающе, с искренним сожалением.
― Я уже говорила Марии, просила передать Вам мою сочувствие. Знаю, оно не поможет и не умалит боль Вашей потери… и всё же, сочувствую Вам.
― Благодарю Вас, ― ответила Лола, с силой вцепившись в собственный локоть. Серсея замечала каждую деталь – одежды, движения, жеста. От этого рябило перед глазами, а голова болела ещё сильнее.
― Знаю, Вы думаете, что я не могу рассуждать о смерти, ведь никого не потеряла, ― с лёгкой улыбкой сказала Серсея совсем неожиданно. На самом деле, она действительно умела сочувствовать людям и не обладала стервозностью Медичи в полной мере, что-то перешло к ней от Валуа. Она иногда делала доброе дело без какой-либо на то причины, наверное, именно поэтому, называя её Королевской коброй, люди не спешили высказывать ей своё неуважение. Она имела власть, как любимая дочь короля, находящаяся рядом с ним, имела щедрые богатства Медичи, и вместе с тем обладала отзывчивым сердцем и красивой улыбкой.
Но всё-таки итальянский характер мачехи тоже брал своё. Серсея была прекрасна в своём непостоянстве.
― Как я могу, ― удивленно пробормотала Лола, и Серсея, внезапно усмехнувшись, доверительно кивнула.
― Намного страшнее, когда люди живы, но ты им не нужна и за даром. Потерять любовь больно, но главное, что Вы любили, ― она помолчала, давая Лоле время осмыслить сказанное, а потом вежливо улыбнулась. ― Думаю, Вы хотите побыть одна, я Вас оставлю.
Она кивнула Лоле, та сделала реверанс, и Серсея уже было направилась прочь, как внезапно фрейлина молодой королевы сама окликнула её.
― Леди Серсея! Спасибо за Ваше… неравнодушие.
Лола запнулась, подбирая подходящее слово, но по улыбке Серсеи поняла, что не ошиблась. Королевская любимица кивнула ей и действительно оставила одну с горем, давая возможность справиться самостоятельно.
Большой конь, которого Серсея назвала Агнус был уже готов, и в нетерпении бил копытами по земле. Этот конь был первым подарком Генриха пятилетней принцессе. Пусть не часто, но он успевал учить девочку ездить верхом, и Серсея действительно обожала эти моменты. Она любила отца, каким бы он не был, и понимала, что тот отвечает ей тем же, хотя в силу некоторых черт характера оставался всё-таки Генрихом Валуа, королём Франции.
Прогулки верхом всегда доставляли Серсее удовольствия. Вот и сейчас ― въезжая в прилегающий в замке небольшой лесок, девушка будто свободнее дышала. Он навевал воспоминания: как они с Франциском играли здесь, как потом веселились с младшими братьями и сестрами. Они, как оголтелые, носились по всему саду. Им было так весело вместе. Они бегали по запутанным коридорам дворца, лазили по высоким деревьям, рискуя оставить Францию без наследника.
Няньки едва поспевали за ними и постоянно жаловались королю и королеве, забавно кудахча над маленькими непоседами. Серсея смеялась, зажав маленьким кулачком ротик, Франциск раздражённо взмахивал кудряшками, как и всегда, когда ему пытались что-то запретить, а король Генрих лишь снисходительно взмахивал рукой, радуясь тому, что его сын наконец-то оторвался от материнской юбки, в то время как королева Екатерина качала головой, наставляя, но не злясь.
Золотое, счастливое, беззаботное детство.
Уже в более взрослом возрасте Серсея поняла ― она всегда выигрывала, потому что ей поддавались. Болезненный от рождения Франциск не успевал за ловкой и хитрой сестрицей, продолжая игру только из-за поистине королевского упрямства, а ещё не хотел расстраивать сестрёнку, у которой, как ему казалось, и так не слишком счастливое детство. По крайней мере, Диана делала всё для этого.
Серсея нахмурилась и тряхнула головой. Её конь спокойно шёл по уже знакомой тропинке, и чтобы отвлечься от неприятных воспоминаний, девушка погладила Агнуса по сильной шее. Многие люди скажут, что лошади — очень красивые животные, но многие ли из них понимают, что в мире насчитывается несколько сотен различных пород лошадей? И некоторые из них имеют существенные отличия. Для многих же обычная крестьянская лошадь является самой красивой породой, некоторые же предпочитают более изысканные породы.
Серсея обожала лошадей с детства, и Генрих это знал, поэтому в подарок любимой дочери он преподнёс фризского коня. Чистокровная фризская лошадь — предмет гордости каждого хозяина. Лошади этой породы настолько красивы, что их ещё называют «Чёрными жемчужинами». Все, как один, лошади чёрного цвета! Да такого чёрного, который ярко блестит на солнце и играет сотнями бликов. Это лучший выбор для упряжек и показных выездов. Ещё одна особенность фризских лошадей — густые и длинные щётки, спадающие на копыта. Эффектно! Главные представители рыцарских романов и сегодня будоражат кровь своим появлением и покоряют… покоряют навсегда!
Серсея не любила вспоминать Диану в своем детстве, однако, как назло, искоренить эти воспоминания не могла. Она невероятно чётко помнила, как фаворитка короля уничтожающе смотрела на неё, жмущуюся к юбке Екатерины, когда приезжали послы; как на официальных приёмах, куда допускались только наследник и не пускали Баша, Серсея шла за руку с отцом. Один раз, пребывая в особенно хорошем настроении, Генрих устроил на день рождение дочери настоящее шоу: семилетнею Серсею подвели к трону Екатерины, где она торжественно возложила корону на голову приёмной дочери, и целый день девочка не только играла, но и была королевой.
Диана тогда смотрела так презренно, что Серсея чуть не расплакалась. Все говорили, что Франциск плаксивый ребёнок, и наиболее всех привязан к матери, но на самом деле такой была Серсея. Все детство она протаскалась за королевой, прижимаясь к её юбке, внимательно вбирая всё, чему её учила Екатерина Медичи, и из-за этого, кажется, Диана ненавидела дочь ещё больше.
― Если отец ещё раз подарит мне Вашу корону на день рождение, ― сказал Серсея мачехе перед сном, когда та по традиции из детской, где были младшие дети, зашла к подросшим Франциску и Серсеи, которые жили отдельно, в желании пожелать спокойной ночи. ― Я бы выслала Диану де Пуатье в другой замок и приказал бы ей никогда не возвращаться.
Это одновременно и растрогало, и рассмешило Екатерину.
Правда, случая более не представилось.
Серсея стряхнула это воспоминание, недовольная тем, что снова думает о неприятном. Надо было насладиться прогулкой и возвращаться ко двору, иначе завтра с утра принцессу будет непросто поднять. А Екатерина наверняка захочет вместе с воспитанницей подготовиться к приезду Мадлен.
Подул свежий, холодный ветер, и девушка глубоко вдохнула. Как-то в юношестве, она вместе с отцом отправилась в Париж ― верхом, в мужском обществе, что породило слухи о том, что принцесса ходит с отцом в военные походы. Видеть Серсею восседающей на красивой лошади не боком, как все женщины, кто держится в седле, а прямо, одетой в мужское платье, было странно, но красивая всадница на красивой лошади производили впечатление.
Девушка выехала на большое поле, которое простиралось недалеко от замка, как раз для такой верховой езды. Серсеи нравилось нестись во весь опор навстречу ветру, а азарт обострял чувства и щекотал нервы. Любимица королевы была прекрасной наездницей, а Агнус действительно был быстр, поэтому она довольно ловко оторвалась от степенно ехавшей позади фрейлины, и припустила галопом. Если пересечь поле, то можно было въехать в лес, где обычно проходила королевская охота, и там протекала небольшая речка. Агнус передохнул бы там, а потом они, в прекрасном настроении, отправились бы обратно.
Серсея, тихо смеясь, въехала в лес. Она глубоко вздохнула, наслаждаясь природой, тишиной и спокойствием. Любимица королевы очень любила находиться на свежем воздухе, и даже зимой её день часто проходил без прогулки, даже если и краткой.
Агнус медленным шагом подъехал к речке. Вдалеке Серсея слышала стук копыт ― Камила следовала за своей принцессой, но с пониманием отнеслась к желанию девушки уединиться. Серсея расслабленно поглаживала коня по шее.
Что напугало Агнуса она так и не поняла, возможно, в воде была змея, да только конь внезапно заржал и встал на дыбы. Серсея вскрикнула, нелепо взмахнула руками, но схватиться за поводья не успела ― ноги разжались, и она рухнула в воду. Конечно, утонуть было невозможно, но удар о дно реки ошеломил, заставив сделать машинальный вдох, и холодная вода тут же проникла в лёгкие. Падение оказалось весьма и весьма болезненным, Серсея не могла даже пошевелиться, лёжа в холодной реке, а вода смыкалась в каких-то пяти сантиметрах над её лицом.
Лёгкие горели огнем – это всё, о чём Серсея могла думать. Дышать-дышать-дышать. Даже страх смерти отступил – она просто хотела вздохнуть, хоть немного, хоть чуть-чуть. Ничто больше не имело значения. Она уже ничего не слышала и не видела – звуки исчезли вслед за воздухом. Сознание померкло. Мира не стало.
…но буквально через несколько мгновений принцесса обнаружила себя в руках причитающей служанки. Вода небольшим фонтаном выбивалась из её горла, а Камила что-то быстро-быстро говорила, но среди всех слов Серсея могла разобрать только своё собственное имя.
― Ками… ― позвала она.
― Ваша Светлость, ― зазвенел голос фрейлины, и Серсея поморщилась от того, каким громким он оказался. ― Как вы? Вы может пошевелить руками и ногами?
Принцесса не сразу решилась это проверить. Боль была такая, что сложно было понять ― чувствует она руки и ноги, или нет, а обнаружить себя внезапно парализованной было бы еще страшнее. Но прошло пару минут, боль из режущей превратилась в тупую, расползающуюся по всему телу. Серсея дернула рукой и подняла ее, потом другую. Левая отозвалась особой болью, возможно, была сломана, но хотя бы то, что ей можно было шевелить уже внушало спокойствие. Ноги тоже оказались в порядке, и тогда Камила решилась поднять принцессу.
У Серсеи был железный характер. Это Камила поняла уже давно, но смотря на то, как она уверенно, пусть и с помощью самой Камилы, забирается обратно на коня, восточная красавица снова испытала чувство всепоглощающего восхищения этой девушкой. Агнус, казалось, понял, что натворил, поэтому был необычайно спокоен и покладист. Серсея едва-едва ударила его по бокам, и конь двинулся обратно к замку медленной рысцой.
Камила внимательно вглядывалась в лицо принцессы. Кроме мокрого платья и волос ничего не выдавало случившегося. Как назло, поднялся холодный ветер, бьющий прямо в лицо, но Серсея не пожаловалась ― она вся побледнела от холода, губы ее посинели, левой рукой она почти не могла держать поводья, но взгляд зеленых глаз был устремлен вперед.
Гордая и непоколебимая королевская кобра. Камила ею восхищалась.
Оказавшись в конюшне, вокруг Серсеи быстро закружились ее другие фрейлины. Девушку сняли с лошади, и она тут же ощутила себя в непривычно горячих руках. В целом, Серсея не боялась холода ― она любила прохладу, и была рада, что даже в самое жаркое лето, в ее покоях царит легкий холод. Однако сейчас она бы все отдала, чтобы согреться.
Девушка подняла голову, и похолодела, хотя казалось, больше некуда ― ее и так всю бил озноб из-за холодной воды, так еще и холодного ветра, который, казалось, так и норовил ударить побольнее.
«Только не отец» ― подумала она, разглядывая приближающуюся мужскую фигуру. Глаза слезились, и она не могла разглядеть, кто к ней приближается. О, Генриху явно не понравится, в каком состояние находиться его дочь, и сначала нагоняй получат ее фрейлины, а потом ― она.
― Леди Серсея! ― позвал мужчина, и Серсея расслабилась, едва ли не обмякнув в руках фрейлин. Это, слава Богу, был не король, а Нострадамус. ― Что с вашими произошло?
― Агнус скинул меня, я упала в реку, ― стуча зубами, произнесла девушка. Нострадамус обеспокоенно коснулся ее рук, и спустя несколько секунд она почувствовала, как на ее плечи опустился теплый меховой плащ.
― Вы замерзли. Отведите леди в ее комнату, согрейте. Если вы не против, я принесу кое-какое снадобье, оно поможет вам согреться и предотвратить простуду.
Серсея слабо кивнула и, собрав оставшиеся силы в кулак, все так же стуча зубами, произнесла:
― Спасибо, Нострадамус.
Служанки выполнили распоряжение точно и быстро. Ее быстро раздели и сунули почти что в кипяток, но Серсея не стала возмущаться. Фрейлины спешно натирали ее какими-то травами, собираясь предотвратить возможное заболевание принцессы, но неожиданно выяснился неприятный момент.
― Она вывихнула руку, ― сообщила Камила, едва Нострадамус появился в покоях принцессы.
Нострадамус поставил какую-то склянку и чашку на стол, подошел к кровати принцессы и вопросительно протянул руку. Серсея внезапно почувствовала легкое смущение, смешанное с раздражением: она привыкла, что все видели ее собранной, красивой и гордой, сверкающих в лучших платьях и с лучшими украшениями, но уж точно не в простой белой ночной рубашке, в махровом халате с полотенцем на голове, так к тому же еще и со сломанной рукой.
Однако, когда прорицатель протянул к ней руку, Серсея спокойно вложила травмированную ручку в его. Бледные пальцы буквально утонули в большой, неожиданно горячей руке мужчины, и толика злости, что Нострадамус видел ее в таком некоролевском виде, ушла.
Мужчина старался почти не касаться руки, едва-едва прикасаясь к ней, потом кивнул, и Серсея снова тяжело вздохнула. Она сама видела рассаженные костяшки пальцев и одну из плюсневых костей, вывернувшуюся под неясным углом и, по ходу дела, выскочившую из суставных тканей. Руку вывихнула. Хорошо, что не сломала. Как глупо все-таки получилось.
― Я могу вправить, ― предложил прорицатель. ― Кость нужно вправить на место, иначе со временем Вы совсем не сможете двигать рукой.
― Давайте, ― тут же согласилась Серсея. Мимолетного взгляда на ладонь ей хватило, чтобы понять ― медлить не стоит. Рука раздулась в месте вывиха. Более того, здесь же синела назревающая гематома, а рассаженные костяшки пальцев покрылись лейкоцитовой корочкой, вокруг которой краснела воспаленная кожа.
― Не лучше ли подождать лекаря, ― неуверенно предложила Камила, с каким-то недоверием глядя на мужчину.
― Нет, я доверяю Нострадамусу.
Мужчина кивнул. Он быстро смешал какие-то травы, и сказал Камиле залить их кипятком, а сам вышел. Серсея пересчитала своих фрейлин и поняла, что из троих в комнате осталось только две. Камила с невероятным сосредоточением исполняла приказ Нострадамуса, помешивая варево в чашке, а другая занималась платьем в другой комнате. Третий не было. Очевидно, она поспешила доложить о случившемся Екатерине. Принцесса раздраженно выдохнула, но злиться не стало ― в конце концов, это были обязанности фрейлин из Летучего эскадрона, докладывать о самочувствие кобры Ее Величеству.
Нострадамус вернулся через пятнадцать минут. Он принес все необходимое, вернулся к кровати Серсеи, пододвинул небольшой прикроватный столик ближе к себе, и расположил на нем все необходимое. Принцесса, даже если удивилась, ничего не сказала. В конце концов, это тоже было его обязанностью ― служить не только Екатерине, но и монаршей семье в целом. А Серсея, вроде как, тоже была ее частью.
Но на самом деле, Нострадамус делал это из-за искренней симпатии к воспитаннице своей королевы. Серсея помнила, что прорицатель всегда был готов прийти на помощь к маленькой принцессе, не важно, что это было ― просьба о предсказании, или помощь после неудачного падения с дерева. Екатерина просила своего друга следить за Серсеей, и с годами, это, кажется, стало простым и естественным делом для мужчины.
Дело было не в том, что Серсея была дочерью короля, а в том, что Нострадамус хотел искренне ей помочь.
Пока мужчина возился с ее рукой, Серсея скользила по нему спокойным, расслабленным взглядом. Она действительно доверяла ему все, что касалось ее здоровья. В молодости Нострадамус выбрал в качестве основного направления своей деятельности медицину. Он поступил в Монпелье, на медицинский факультет. Несмотря на сложные взаимоотношения с преподавателями Нострадамусу удалось закончить учебное заведение. Поговаривали, правда, что не последнюю роль в успешности обучения сыграла его родословная. Якобы предки Нострадамуса были известными врачами и служили при герцогском дворе.
Серсея почти не думала об этом, а если и да, то относилась весьма спокойно ― как бы там ни было, одно можно сказать с уверенностью: Нострадамус был умным, образованным и разносторонним человеком. Помимо медицины он всерьез увлекался астрологией и алхимией. Конечно, если его считали алхимиком, то шансы быть сожженным на костре инквизицией заметно увеличивались. Но из-за покровительства королевы Екатерины, к Нострадамусу почти не цеплялись, разве что Генрих иногда ― от скуки. Но не то чтобы прям серьезно.
Хотя Серсея знала, что в случае чего, и ее мачеху, и Нострадамуса могут сжечь на костре, и будет за что.
Мужчина отмотал и отрезал от бинта два недлинных кусочка, вытащил из мешочка свинцовую стружку, которую для него нашел кузнец, разложил ее щедрыми щепотками и завернул.
Теперь главное, чтобы кость повернулась правильно и встала на место. Взял ладонь Серсеи в обе руки и, пальпируя, попутно определил, что кость лежит ровно, просто выскочила из дальнего сустава и сильно давит на ближний, потому и причиняет королевской любимице боли и дискомфорт.
Принцесса морщилась, но вела себя мужественно, и такое поведение немного веселило прорицателя, чего бы он, конечно, не показал самой Серсее. Крепко взявшись за указательный и средний палец ее руки, Нострадамус серьёзно посмотрел Серсеи прямо в глаза:
― Я сейчас постараюсь поставить кость на место. Будет больно. Вытяните руку.
― Не страшно, ― следуя указаниям мужчины, тихо сказала принцесса. ― ПО-тер-ПЛЮ!
Дернуть пришлось дважды. Первый раз, чтобы кость опустилась, второй ― чтобы со щелчком вошла в сустав. Благо, был чистый щелчок, без характерного хруста. Это значило, что сустав не поврежден.
Камила недовольно зашипела за спиной прорицателя, но Серсея не успела на нее взглянуть ― пару раз чихнула, ощутив неприятное жжение в горле.
― Будьте здоровы, ― спокойно сказал Нострадамус. Прорицатель отрезал от бинта новый кусочек, смачивая раствором из склянки, оказавшимся травяной настойкой, судя по запаху, и осторожно обработал костяшки пальцев. Затем повторил тоже самое с завернутой в бинт свинцовой стружкой, одну примочку положил сверху, другую прижал снизу, и стал заматывать. Не туго, но чтобы была хорошая фиксация. Закончив бинтовать, завязал на внешней стороне узел.
― Завтра, как свинцовые примочки полностью высохнут внутри, снимите.
― Спасибо, Нострадамус, ― улыбнулась Серсея. Губы мужчины дрогнули в слабой улыбке, будто он собирался улыбнуться ей в ответ, но не успел, поэтому просто кивнул. Встав, он проверил настой из трав, залили их чем-то белым ― Серсея предположила, что это было молоко ― и только потом передал принцессе.
Екатерина зашла как раз в тот момент, когда девушка, оглушительно чихая и внезапно сотрясаясь от сухого кашля, почти допила варево. Оказалось неплохо ― горячее молоко с медом и маслом как в детстве, но приправленное щедрой порцией каких-то трав, вкус которых немного горчил на языке.
Королева вошла спокойно, хотя Серсея видела, как Екатерина сжимает юбку своего платья ― так всегда было, когда она старалась не сорваться на бег. Ее обеспокоенный взгляд скользнул по Серсее, вроде бы Медичи осталась довольной, а потом ее удивленный взгляд скользнул по Нострадамусу, который статуей замер чуть поодаль кровати принцессы, взгляд его был направлен куда-то в окно. Екатерина еще раз оглядела падчерицу: немного влажные волосы были гладко расчесаны и спускались по груди, девушка полусидела в белом теплом халате, под одеялом, и пила что-то из кружки. Фрейлина Камила стояла в тени, словно притаившийся хищник или ночная птица.
Рассеянный взгляд Серсеи скользил по комнате, но едва зашла Екатерина, ее лицо озарила светлая улыбка, и сердце королевы вновь дрогнуло. Позабыв о Нострадамусе, женщина быстро приблизилась и присела на кровать, взяв руки Серсеи в свои.
― Моя хорошая, ну как ты? ― растирая холодные руки, поинтересовалась Екатерина.
― Неплохо. Нострадамус зря поднял панику.
Королева метнула быстрый взгляд в целителя, и кивнула ему:
― Спасибо, что побыл с ней.
― И за зелье тоже, ― добавила Серсея. ― Было вкусно и… тепло. Думаю, можно вас отпустить, вы не нанимались в мои лекари.
― Мне было в радость помочь вам, ― склонил голову мужчина. ― Если вы не против, позже я принесу вам еще этого снадобья.
― Уверяю вас, что…
― Лучше не возражай, Серсея, ― строго возразила Екатерина; как королева, и как заботливая мамочка. ― В зельях Нострадамуса никто не разбирается лучше него самого, а обычный лекарь может что-то напутать.
Серсея по тону Екатерины поняла, что возражать не стоит. Королева весьма трепетно относилась ко всему, что касалось ее детей, но Серсею и Франциска это почему-то касалось особенно. Франциск ― ясное дело. А к воспитаннице такое отношение видимо отзеркалилось из-за поразительного сходства детей. Переживая за сына, Екатерина машинально переживала и за падчерицу, что та такая же болезненная, она была в такой же опасности, как и Франциск. Хотя, это было не так. Серсея болела реже, чем принц, хотя намного сложнее. Простая простуда могла тянуться на несколько недель, в то время как дофин Франции лишь пару дней чах от болезни и был слаб.
Поэтому возражать не имело смысла. Серсея подняла на прорицателя взгляд и слабо улыбнулась.
― Хорошо, если вас не сильно это озаботит.
Нострадамус кивнул. Он вышел, дав еще какое-то наставление Камиле, но и с Серсеей осталась только Екатерина. Королева мягко улыбнулась и взяла девушку за руку.
― Через несколько дней приедет Мадлен. Ты должна поправиться, чтобы помочь встретить ее.
Серсея рассмеялась, и кивнула. Она скользнула под одеяло, полностью ложась, и на слова мачехи только улыбнулась.
― Вы не могли бы мне почитать? Пожалуйста?
Екатерина вздохнула. У нее было свободное время, она уже успела посетить детскую, справиться о здоровье Франциска, получить информацию о том, что делает Мария и, пожалуй, после утомительных дней, разбирательства с этим мальчишкой из Шотландии, она могла позволить себе прочесть своей любимице книгу, пока та не уснет. Поэтому Екатерина улыбнулась и поцеловала Серсею в лоб.
― Хорошо.
И под ласковый, убаюкивающий голос Екатерины про то, как богиня Фрейя, в германо-скандинавской мифологии богиня любви и войны, жительница Асгарда, захотела получить золотое ожерелье — Брисингамен, созданное четырьмя кузнецами-гномами, братьями Брисингами. Фрейя не могла пройти мимо его красоты и предлагала за него дварфам различные вещи, представляющие ценность, но те установили цену в одну ночь, проведённую каждым из них с Фрейей.
Серсея уснула еще на половине. Ее дыхание было спокойным, грудь вздымалась от вдохов и выдохов. Прочитав до конца предложение, Екатерина заложила между страницами красную ленту, использовавшуюся как закладку, отложила книгу и посмотрела на спящую принцессу.
Екатерина задумалась. Она ужасно любила всех своих детей, но с Серсеей ее связь была особой. Женщина долгое время не могла подумать, почему среди всех выделяет именно ее, пока не поняла несколько вещей: во-первых, это был единственный ребенок, который носил ее фамилию ― Медичи. Конечно, по нормам стоило говорить: «Серсея Хелен де Медичи», но произносили все «ди Медичи», и все-таки эта деталь грело Екатерине сердце. Не просто ее ребенок, но малышка с фамилией Медичи, которая будет принадлежать не короне и долгу семье Валуа, а только Екатерине.
Второе ― Серсея была единственным ребенком, которого Екатерина сама кормила грудью.Наследников ни за что бы не доверили обычной итальянской купчихе, даже если она была их матерью. А после рождения долгожданного сына, у Екатерины было много молока ― грудь тяжелела с каждым днем, сколько бы молока не убирали из нее, и женщина мучилась от этой боли. А Серсея… Серсея была рождена фавориткой, и ее кормление можно было доверить Медичи. Это было настоящим облегчением ― не только в физическом смысле, но и в моральном. Наконец-то был кто-то, кто целиком и полностью зависел от Екатерины. Серсея не была дофином Франции, которого можно было ― и нужно ― поручить тысячному легиону из нянек, учителей и наставников. Для Серсеи Екатерина выбирала все сама, сама кормила, сама учила чему-то, и постоянно носила ее на руках, пока девочка не пошла.
И самое главное, третье обстоятельство безграничной любви королевы к принцессы было то, что, вопреки общему мнению, в Серсее действительно текла кровь Екатерины. Это было невероятно, невозможно, но было правдой, пусть об этом и знали всего трое ― Серсея, Екатерина и Нострадамус.
Это случилось, когда Серсеи было десять. Она упала и разбила голову, чудом выжив благодаря своевременному вмешательству прорицателя, а ее няньки были отправлены на плаху. Девочка не проходила в себя долгие дни, и Екатерина, как верная мать, сидела у ее кровати. Несмотря на то, что рана была не слишком опасна, лекари говорили, что девочка вряд ли выживет ― потерять столько крови в ее возрасте, так еще и жизнь в ней поддерживали только вода с молоком, которыми ее кормила сама Екатерина. Милосерднее было бы убить ее, задушив подушкой ― так все считали, пусть в слух никто и не говорил.
Екатерина была готова на коленях умолять своего единственного друга Нострадамуса, чтобы тот спас Серсею. И мужчина нашел выход.
Древнеримский врач и естествоиспытатель Гален выдвинул теорию кровообращения, оказавшую большое влияние на развитие медицины в средние века. Гиппократ считал, что кровь может переменить душевные свойства больного и поэтому рекомендовал пить кровь больным, страдающим целым рядом заболеваний с нарушением психики. Овидий Назон пишет в своих «Метаморфозах» о целительных свойствах крови. Через пятнадцать веков после Овидия у одного придворного врача Медичи во Флоренции нашлись те же указания на целительные свойства крови.
В 1498 году было произведено «переливание» крови дряхлому и больному папе Иннокентию. «Врач взял кровь трех десятилетних мальчиков, которые вскоре после этого умерли, приготовил из этой крови химическим способом лекарство и дал пить на здоровье понтификсу». Лечение папы кончилось полной неудачей. Папа умер несмотря на то, что ему в жертву принесли трех детей. Врач спасся бегством.
Но Екатерина была в отчаянье, а Нострадамус ― слишком умен, чтобы допустить ошибку. Крови потребовалось немного, и все же королева была слаба следующий месяц. Зато произошло чудо ― Серсея очнулась, и быстро пошла на поправку. Ничто не напоминало о травме, зато Серсея навсегда запомнила о том, что была спасена кровью Екатерины Медичи, и эта самая кровь теперь их связывала. Не забывала об этом Екатерина.
Королева ласково погладила девушку по волосам, поцеловала в лоб и тихо вышла.
***
Серсеи снилось падение из детства. Смутное чувство боли разбудило ее, и она проснулась, слыша знакомые голоса ― Екатерины и Нострадамуса, которые говорили только одно слово: «Кровь». Этот сон, про переливание крови, всегда снился ди Медичи, когда она заболевала. Она не знала, чем его считать ― предупреждением Бога о скором недуге, или скорее напоминанием о том, что она жила благодаря крови женщины, которую многие ненавидели и боялись, что несмотря ни на что, в ней текла кровь Медичи.
Раздался какой-то шорох. Серсея, не проснувшись до конца, посмотрела в сторону: было уже темно, она видела темное небо за неплотно прикрытыми окнами. Одиноко горело несколько свечей, но это не помешало ей разглядеть мужскую фигуру рядом с ее рабочим столом, которую она узнала сразу.
― Нострадамус… ― позвала она. Мужчина крупно вздрогнул, не ожидая того, что девушка проснется, и посмотрел на нее.
― Извините, я вас разбудил.
― Ничего. Что-то мне слишком плохо от обычной простуды.
Мужчина подошел ближе.
― Видимо, волнения в последние дни слегка взбудоражили вас, и ваш организм немного ослабел. Вы чего-нибудь хотите?
― Екатерина уже ушла…― внезапно сказал Серсея, будто и не услышав вопрос прорицателя.
― Вы проспали целый день, королева ушла спать. Я принес вам снадобье, думал, вы еще не спите.
― Давайте. Я выпью, ― согласилась Серсея, с трудом садясь в кровати. Ее лихорадило, было холодно без одеяла, но выпить снадобье стоило.
«Как давно ушла Екатерина? ― внезапно подумала принцесса. ― Мне казалось, что…»
Серсея вспомнила, что сквозь сон почувствовала, как кто-то гладит ее по волосам и спине. Она быстро отогнала от себя мысли, что это мог быть Нострадамус. Объяснение у принцессы было простое и элементарное: они были знакомы столько, что Серсея была уверена в том, что не привлекает прорицателя как женщина. Поэтому, скорее всего, это сделала Екатерина, когда уходила.
― Каждый раз, когда я заболеваю… ― внезапно сказала девушка, сжимая в руках чашку. ― Мне снится сон, где мне снова и снова переливают кровь Екатерины, ― Нострадамус ничего не ответил. Серсея допила весь отвар, который принимала уже сегодня утром, и, протягивая кружку обратно, внезапно взглянула на Нострадамуса взглядом маленького, испуганного ребенка. ― Мне неудобно вас просить, но… Быть может, вы мне почитаете?
========== пять. нострадамус, моя дочь оказывает вам честь ==========
Сильный порыв ветра подкинул светлые тяжелые кудри, всколыхнул юбки. Яркое солнце освещало поляну. Серсея прикрыла глаза, и не услышала, как со спины к ней подошел король-отец.
― Ты болела, я слышал, ― сказал Генрих. В руках он держал наполовину заполненный бокал с вином, но не было похоже, что он пьян. Это был один из излюбленных приемов отца: он мог весь вечер протаскаться с бокалом вина, пуская пыль в глаза, что излишне пьян, чтобы при нем говорили громче и смелее. Обычно, он никогда не забывал тех, чьи слова ему не нравились. Что у отца, что у Екатерины были свои хитрые приемы, и этот трюк с ложным опьянением Серсея тоже взяла на заметку.
― Мне было нехорошо, но сейчас намного легче.
― И все же, не отходи далеко от Нострадамуса. Он сможет тебе помочь, в случае чего.
Девушка незаметно для короля вздрогнула, услышав имя прорицателя. Конечно, ночное чтение закончилось тем, что она снова уснула, зато какая-то служанка не постыдилась разнести весть по замку, что прорицатель ночевал в покоях принцессы. Большая часть дворян отреагировала на это с легкой иронией: Серсея не была той, за которой шла слава распутницы, да и все знали, что принцесса приболела, поэтому нахождение рядом с ней фаворита Екатерины мало кого удивляло. И все равно было некомфортно.
Серсея тяжело вздохнула и посмотрела на Генриха, хитро усмехнувшись:
― Отец, тебе скучно? ― протянула она, не видя другой причины, по которой он решил заговорить с ней о Нострадамусе и о ее болезни. Обычно у Генриха и его дочери находилось много общих тем для разговора, но если он решил заговорить с ней об этом именно сейчас, то значит дела были плохи.
― Немного, ― честно признался король, ответив ей такой же веселой усмешке, а потом скользнул взглядом по гостям. Весело взвизгнула Мария, когда Франциск подхватил ее и закружил в танце. ― Я заметил, что ты никогда почти не танцуешь.
Серсея незаметно вздрогнула, погладив себя по запястью. Она не видела варианта легко отвязаться от отца, кажется, ему было действительно невесело, несмотря на обилие девушек, готовых раздвинуть перед королём ноги, и несмотря на леди Кенну, фрейлину Марии, которая кидала слишком уж говорящие взгляды на Генриха.
― Меня обычно приглашает Франциск, или Карл с малышом Генрихом, ― сообщила она, и Генрих тактично сделал вид, что не заметил отсутствие Себастьяна в списке братьев.
Он залпом осушил свой бокал, убрал его в сторону и протянул дочери руку.
― Пойдем.
― Ты уверен? ― спросила Серсея, вопросительно изгибая бровь, и на лице Генриха промелькнула улыбка; теплая и знакомая улыбка любящего отца, который боготворит свою прекрасную дочку, который бесконечно ее любит.
― Да, радость моя.
Серсея была прекрасна в серебристом платье, с красиво собранными волосами, тонкой диадемой с цветами-бриллиантами, с красивой улыбкой на пухлых губах. Несомненно ― Серсея была лучшая из его дочерей, из всех его детей. Горячо им любимая и любящая в ответ, верная и преданная ― королю, Франции, семье. Самой себе, что было невероятно важно.
Генрих церемониально поклонился, Серсея изобразила легкий поклон. Ее светлые кудри колыхнулись от движения и красиво легли на висках. Некоторые из гостей обратили все свое внимание на короля и принцессу, даже внимание Екатерины, о чем-то беседующей с Нострадамусом, и Марии с Франциском они смогли привлечь. Разговоры несколько стихли, зато музыка заиграла громче.
Генрих бережно взял дочь за талию, Серсея положила руку ему на плечо, а другую король взял в свою большую, теплую ладонь.
Самый первый танец с отцом, который Серсея запомнила, был в шесть лет, на дне рождение Генриха. Ей часто рассказывали, что в детстве она не слезала с чужих рук, и сам Генрих часто таскал любимую дочку на руках, когда они гуляли, или на плечах. Король даже позволял себе сыграть с ней в догонялки по замку, после долгих, изнурительных для души собраний ― после такого побегать по замку за дочерью казалось прекрасным решением.
Но в тот день рождения короля все было по-другому. Серсея отчаянно зевала, ей ужасно хотелось спать, и она стояла, совсем не по-королевски облокотившись на ноги Екатерины. Королева Франции успевала делать несколько вещей: вести беседу с каким-то знатными дамами, следить за Франциском, который бегал с Себастьяном, за тем, как ведут себя другие дети ― а все ее дети были в зале, на руках няньках или рядом с дальними родственниками ― и поглаживать уставшую Серсею по золотистым волосам, собранными в две косы.
Серсея уже думала, что ничего интересного не произойдет, как все разговоры ― даже музыка ― смолкли. Екатерина слегка потянула ее за плечо, и девочка быстро выпрямилась. К ней шел король, папа был необычайно красив в золотисто-красном камзоле, так сочетавшийся с ее персиковым платьицем, с короной на голове. Он остановился перед дочерью, церемониально низко поклонился; Серсея, вышколенная на дворцовый этикет с младенчества, для своих шести лет сделала просто образцовый реверанс, хотя все еще не понимала, что происходит.
― Моя дорогая принцесса, не согласитесь ли вы подарить мне танец? ― улыбаясь, спросил Генрих. Ротик Серсеи сложился в букву «О», со стороны раздался добрый смешок Екатерины. Обычно король проявлял свою любовь к старшей незаконнорождённой дочери иными путями, не такими публичными.
Тогда он впервые публично назвал ее своей дочерью, пусть и не открыто, спрятав за словосочетанием «моя дорогая принцесса».
Но Серсея не растерялась ― в шесть лет она уже умела держать «лицо на людях» и вести себя более-менее правильно в необычных ситуациях. Поэтому она улыбнулась, взяла платьице в ручки и поклонилась.
― С большой радостью, мой король.
Генрих выпрямился, подал ей руку ― в детстве папа казался таким высоким, а она была такой маленькой ― и они вдвоем вышли в самый центр зала. Они еще раз раскланялись, заиграла музыка, и Генрих внезапно подхватил ее на руки и закружился вместе с ней. Серсея весело засмеялась от восторга, и многие гости вторили ей. Наверное, они выглядели невероятно забавно ― король, согнувшийся низко-низко, чтобы держать дочку за маленькую талию, и она, которая тянулась как можно выше, чтобы положить папе ручки на плечах. Это был ее первый танец ― не те танцы, где отец брал ее на руки и просто медленно вышагивал с ней на месте, а именно первый настоящий танец.
Счастливое, беззаботное детство.
В её уши снова полилась музыка, тихий говор гостей успокоил. Она танцевала, кружилась, и все вокруг хлопали, и хлопали, подобострастно сияя, даря ей настроение и желание жить. Послышались восхищенные вздохи приглашенных при виде лёгких поворотов и грациозных движений рук. И пусть они тысячу раз льстили, она вполне заслужила эту лесть. Она слышала ее с самого детства, и теперь в полной мере понимала свою уникальность. Она была незаконнорождённой, любимой дочерью короля, которую удочерила его жена и любила, как родную. Таких как Серсея больше не было.
Но поглощённая в свои мысли, Серсея не заметила, как в глазах отца мелькнули те самые хитрые искры, которые насторожили ее еще в начале разговора. Танец подходил к концу, но не успела музыка закончиться, как Генрих, в очередной раз крутанув ее на месте, подхватил за запястье и потянул в сторону. Серсея, весьма необычным способом вырванная из воспоминаний, пару раз недоуменно моргнула, вздрогнула, а потом увидела перед собой Нострадамуса. Екатерины рядом не было.
― Нострадамус, ― Генрих сам подвел ее к прорицателю и протянул ее руку. Мужчина замешкался, а король твердо произнёс. ― Моя дочь оказывает вам честь.
Серсеи хватило нескольких секунд, чтобы понять, что произошло. Видимо, она недооценила то, насколько скучно было отцу, или он хотел таким образом что-то доказать Серсеи, или наказать за слухи, или… Что руководило Генрихом было неясным, но пауза слегка затянулась. Отказаться было невозможно, и Нострадамус, и Серсея это понимали. Поэтому принцесса улыбнулась и ободряюще кивнула прорицателю. Нострадамус взял руку Серсеи в свою.
― Почту за честь, Ваша светлость, ― сказал мужчина ей. Генрих отступил, прорицатель вывел ее на середину полянки.
― Музыку! ― крикнул король, и ― одного беглого взгляда было ясно ― сбитые с толку музыканты тут же вернулись к своим обязанностям. Пространство вокруг Серсеи снова заполнила музыка, только в этот раз она сама была напряженная, как струна. Вместо теплых ладоней отца, ее держали крепкие чужие руки, вместо благовоний короля она ощущала запах лекарств, а также сандала и мускуса, которым пытались перебить этот запах. Нострадамус был… другим, совсем не похожим на тех мужчин, с которыми Серсея общалась до этого.
И девушке, вместе с тем, казалось, будто это делает Нострадамуса в ее глазах только лучше.
«Да, ― подумала Серсея. ― - Дворцовым сплетникам будет, что обсудить» Мелькнула мысль, что хорошо, что Екатерина куда-то отошла, а то ситуация грозилось стать еще более неловкой. Хотя, впрочем, королева недолго отсутствовала ― Серсея успела выхватить ее удивленный и ничего не понимающий взгляд среди других людей.
Она тяжело вздохнула и посмотрела на мужчину, который аккуратно вел ее в танце, и слабо ему улыбнулась.
― Простите, что вам пришлось участвовать в этом фарсе. Отцу, очевидно, слишком скучно.
― Ничего страшного, Ваша светлость. Очевидно хорошо, что я умею танцевать.
Серсея хмыкнула, и позволила себе открытую улыбку. В конце концов, люди могли говорить, что хотели, разве Серсея не имела права хоть на каплю веселья?
― Очевидно.
Нострадамус слышал, что Серсея всегда хорошо танцевала, но на балах такой чести оказывались немногие ― король Генрих, брат Франциск, иногда Серсея в шутку кружилась с младшими братьями. Почти никто чужой не получал согласия, а тут королевская любимица танцевала с обычным прорицателем, пусть и приближенным к ее приемной матери, а все же чужим мужчиной. Конечно, у Нострадамусу не было выбора, когда Генрих подвел дочь к нему, но сама Серсея могла аккуратно отстраниться и уйти, сославшись на нежелание танцевать.
Несмотря на это, сейчас он видел, как почти летают ее туфли над полом, без труда вспоминая всевозможные па. Она была маленькой, изящной и грациозной, живо реагировала на самые сложные повороты и смену рук. Ей отчетливо нравилась мелодия, собственная пышная, чуть подпрыгивающая при движении юбка и то, как лежит мужская ладонь у нее на талии.
Серсея была близко, настолько близко, что Нострадамус чувствовал запах вина и свежей травы, исходящий от нее; или это был запах винограда и пшеницы, но что-то определено приятное и терпкое. Она была близко, искренняя и улыбающаяся, такая… которая никогда не могла принадлежать прорицателю.
Когда музыка закончилась, Нострадамус задержал ладонь Серсеи в своей несколько дольше, но все равно отпустил ее спустя мгновение. Серсея ласково улыбнулась, сделав вид, будто ничего не заметила, сделала шаг назад и сделала реверанс в ответ на поклон Нострадамуса.
― Благодарю за танец, Ваша Светлость, ― кивнул мужчина.
― Всегда рада, Нострадамус, ― улыбнулась принцесса. Они кивнули друг другу и отошли в сторону. Музыка снова заиграла, гости вернулись к своим разговорам, но Серсея спиной чувствовала любопытные взгляды, которые неприятно жгли кожу. На несколько секунд мелькнула мысль: понимал ли отец, что своими действиями разжигает интерес людей к жизни Серсеи, развязывает языки сплетникам? Екатерина всегда учила не обращать внимание на зубоскалов, но королевская любимица не часто с ними сталкивалась, и почему-то думала, что навряд ли сможет выдержать насмешки и плевки в спину.
Кстати говоря, о Екатерине ― Нострадамус и Серсея не успели обменяться и двумя словами, как рядом тут же оказалась Медичи. Серсея не сказала бы, что женщина была зла, однако в ней явно читалось раздражение и непонимание. Впрочем, эти чувства у королевы были связаны ― непонимание чего-то вызывало у Екатерины раздражение, особенно когда она не понимала что-то, в чем были замещены ее дети.
― Что это было? ― шепотом спросила она.
― Генрих, ― просто ответила Серсея, но королеве этого хватило. Она крутанула головой, выглядывая в толпе короля, а когда нашла, ее зелено-карие глаза опасно сверкнули.
― Что это было? ― подошла Екатерина к Генриху с тем же вопросом, что и к Серсеи.
― А что такое? А, ты про Серсею и Нострадамуса. По-моему, ты должна быть довольна. Твоя любимица с твоим любимцем, ― Генрих усмехнулся, пригубил вино из бокала, и снова влился в праздник, как будто ничего и не произошло.
Екатерина внимательно вглядывалась в его спину, крепко сцепив руки, потом перевела взгляд на Нострадамуса и Серсею, которые что-то обсуждали чуть поодаль, и тяжело вздохнула. Ей оставалось только надеяться, что супруг не всерьёз увлекся какой-то своей идеей, связанной с прорицателем и принцессой, и в скором времени, он оставит Нострадамуса в покое.
Но Екатерина ошиблась ― Генрих не забыл про Нострадамуса. Наоборот, внимание короля почему-то снова и снова обращалось к прорицателю, хотя обычно он вызывал в Генрихе лишь глухое раздражение, злую иронию и полное недоверие. Иногда он даже мог кинуть в адрес Екатерины что-то завуалированно злое, будто обвиняя ее в измене с прорицателем, однако король знал, что жена верна ему как никто.
Был праздник ― с приезда Марии торжеств во Франции стало все больше, Генрих старался показать молодой королеве всю прелесть и пышность своей страны. Будто говоря: «Ты будешь когда-то всем этим править, если будешь хорошей девочкой». Серсея по большей части не волновали торжества в замке, она относилась к ним ровно безразлично, потому что когда живешь во всем этом восторг превращается в рутину, а праздник ― в обязанность. А вот свадьбы, дни рождения — вот это было бы поинтереснее.
Сегодня же был обычный праздник, призванный слегка расслабить и развеселить придворных. И Генриху, как часто, бывало, скучно в это время.
Его взгляд прошелся по залу, наткнулся на порицателя, говорящим о чем-то с Екатериной.
― Нострадамус, ― позвал Генрих. Все разговоры мгновенно понизили тон, даже музыка стала играть тише. Серсея, до этого сидящая с фрейлиной Камилой за одним из столов, посмотрела сначала на маму, потом на отца и перевела встревоженный взгляд на Нострадамуса. Мужчина рядом с Екатериной напрягся. ― Поделитесь с нами вашей мудростью.
― Я не понимаю, ― аккуратно ответил Нострадамус, смотря на короля. Серсея прищурилась.
― Вы все время говорите о чем-то с моей женой. О чем? ― на этих словах, Екатерина, которая смотрела в сторону Серсеи, будто у нее спрашивая, что нашло на ее отца, резко повернула голову в сторону короля. ― Я слышал, император Максимилиан завел в Праге пророка, который гадает на картах. Какая судьба ждет королеву Марию и ее дом?
Судя по тому, как свела брови Мария, ей самой не очень хотелось слушать предсказание о себе, но Серсея понимала ― если отец захотел, он получит от этого хоть какой-то результат, чем бы это не было. Нострадамус подошел к подножью трона и опустился на колени.
― Простите, Ваше Величество, я не силен в картах. И не властен над моими видениями, они приходят помимо моей воли.
Серсея ободряюще улыбнулась несмотря на то, что Нострадамус не мог ее увидеть. Однако, судя по тому, как повел плечами пророк, он что-то почувствовал.
― Вы уступаете пророку Максимилиана? ― провокационно спросил король.
― Оставьте его в покое, Генрих, ― приказала Екатерина, подходя к собственному трону и царственно на него опускаясь.
― Почему? Владеет же он каким-то искусством, раз вы так полагаетесь на его умения, ― в некоторой степени сварливо поинтересовался король. Серсея поймала взгляд Франциска в зале; брат устало закатил глаза ― если кого-то и веселили подобные придирки Генриха, то его семья порядком от них устала, понимая, насколько велика роль Нострадамуса в их жизни. В моменты опасности, часто именно провидец спасал детей, да и Екатерина часто оказывалась спасена лишь его нереальному таланту фармацевта. Случай с переливанием крови ― о котором никто не знал, но о котором Серсея не могла забыть ― был ярким тому подтверждением, и Серсею с Екатериной точно убедил в том, что дар Нострадамуса незаменим.
По крайней мере дочь Медичи считала, что мужчина заслуживает лучшего к себе отношения от короля, но все ее аккуратные доводы на этот счет вызвали лишь насмешку короля.
У Нострадамуса, как и в случае с танцем, не было выбора ― мало ли что взбредет королю в голову, посмей он отказаться. Поэтому Серсея ― как и все ― с интересом наблюдала за тем, как прорицатель по картам делает предсказания. И, как Екатерина, она смогла отличить настоящие предсказания от «банальностей», как их назвал Генрих, которыми мог повеселить любой картежник на рынке.
Услышав настоящие пророчества, Екатерина и Серсея переглянулись; королева сжала ладонь в кулак, и только это ее выдало. Но никто этого не увидел ― все были увлечены прорицателем, даже Генрих. Серсея хорошо знала то растерянное и даже болезненное выражение лица, которое исказило Нострадамуса ― так приходили настоящие видения. Его видения бывали запутанными, но всегда оставались красочными, они неизменно представляли собой яркие картины будущего, и причиняли боль. Один раз, будучи маленькой, она осмелилась спросить Нострадамуса об этом. Тот грустно улыбнулся, и сказал, что будто раскалённые иглы втыкают ему в голову.
Поэтому, вряд ли Генрих понимал, на какие муки, пусть и краткие, обрекает ни в чем неповинного мужчина.
Когда Нострадамус с честью выдержал «развлечение» короля, и даже получил от него какое-то, пусть и ироничное, одобрение, Серсея не могла сдержать облегченный вдох. Она отвернулась, надеясь, что ее через чур пристальное внимание останется незамеченным, и Камила снова начала мешать карты, надеясь возобновить прерванное раскладывание пасьянса, но то ли вздохнула Серсея слишком громко, то ли Генрих намеревался получить от Нострадамуса намного больше ― следующее предложение обожгло принцессу, как хлыст по спине.
— Серсея, дорогая, может, ты тоже вытянешь карту? Нострадамус, предскажите будущее и моей дочери.
Серсея резво, раздраженно обернулась, смерив отца недовольным взглядом. В глазах Генриха она рассмотрела уже знакомые искры, которые говорили только об одном: ему опять было скучно. Скучно, как и несколько дней назад на празднике в честь приезда Мадлен. И почему, когда короля одолевало подобное чувство, он пытался столкнуть прорицателя и свою дочь, какой в этом был смысл?
— Это лишнее, ― попыталась возразить Серсея, потому что в отличие от танца, тут у нее была возможность отказаться, не навредив никому из забав Генриха. Лучше прослыть принцессой, которая постеснялась ― или побоялась ― узнать свое будущее, чем услышать что-то по-настоящему правдивое,
— Давайте, Нострадамус, ― будто не услышав дочь, подначивал Генрих. Прорицатель обречённо приблизился к Серсеи, неопределённо махнув рукой, предлагая ей выбрать карту. Серсея подошла к делу со всей ответственностью ― пораздумав пару минут, она потянулась к одной из карт в колоде, но не успела вытянуть ее, как Нострадамус сказал:
— Вы выйдете замуж в скором времени.
Серсея впервые подняла глаза прямо на него, встретившись с обжигающим, пусть слегка и рассеянным взглядом прорицателя. Он видел, и видел по-настоящему, не в угоду словам Генриха. И он увидел это ― ее замужество. В глазах Нострадамуса будто клубился туман, он смотрел одновременно на принцессу, и вместе с тем ― сквозь нее.
Кто-то пораженно ахнул, гости зашептались. Судя по тому, как резко выпрямился Генрих, и как поддалась вперед Екатерина, они оба не ожидали такого. Честно признаться ― вряд ли кто-то вообще ожидал такое.
— За кого? ― слегка хрипло спросила Серсея, но в оглушающей тишине ее вопрос прозвучал громко. Она знала, что после видений, Нострадамусу нужно время, чтобы слегка прийти в себя, выстроить последовательность видения ― очнуться, проще говоря. И обычно, Серсея не позволяла себе задавать вопросы сразу, но тут… Это не тоже самое, что предсказание о том, что в десять лет ей подарят лошадь ― говорилось о ее замужестве.
Нострадамус вздрогнул, будто только сейчас заметив принцессу, поняв, что обращаются к нему. Мужчина посмотрел прямо на нее и пространственно ответил:
— За человека, которого вы знаете всю свою жизнь. Кто-то из вашего близкого окружения.
Серсея не успела спросить что-то еще: заиграла музыка, слишком громкая и оглушительная. Девушка вздрогнула, и поняла, что музыканты заиграли по безмолвному приказу Екатерины. Судя по всему, она боялась, что Серсея невольно продолжит развлечение Генриха своими дополнительными вопросами, и к стыду принцессы ― это бы так и случилось, не вмешайся мать вовремя. Она хотела знать.
Нострадамус, кивнув ей на прощание, направился в сторону выхода. Ему явно было не хорошо. Серсея мало обратила внимание на разложившую карты Камилу, продолжая наблюдать за Нострадамусом: сначала к нему подошла Мария, и начала что-то выговорить прорицателю с недовольным и даже злым выражением лица, отчего Серсея едва заметно поморщилась. Однако Нострадамус быстро избавился от молодой королевы, и опять направился к выходу.
Мария, явно неудовлетворённая исходом разговора, сжала ручки в кулачки, но удерживать Нострадамуса не стала.
Зато Серсея не была так великодушна ― раз провидец увидел ее будущее, особенно такие детали, то королевская кобра хотела получить как можно больше. Поэтому, несмотря на аккуратные возражения Камилы, принцесса встала и, аккуратно лавируя между вернувшимся к танцам гостям, направилась вслед за Нострадамусом.
К ее удивлению, он не ушел в свои покои, а ждал ― судя по всему, ее ― около выхода в тронный зал. Настроившаяся на настоящую погоню Серсея замерла, недоверчиво прищурившись.
― Я не хочу, чтобы вы снова обвинили меня во лжи, ― устало объяснил Нострадамус, которому даже не понадобилось задавать вопрос. Возможно, это было к лучшему ― Серсея не тратила время на пустые вопросы.
― Вы солгали? Я не выйду замуж? ― истолковала она его слова по-своему. Сцепив руки в «замок» ― одна в другой ― на уровне живота, девушка приблизилась к мужчине. Между ними едва оставалось расстояние вытянутой руки, но Серсею это не волновало ― лучше так, чем выставить на всеобщее осуждение то, что Нострадамус не рискнул сказать вслух при всех.
― Выйдете, но это будет тот, который скажет, что вы принадлежите ему, ― детализировал свое видение мужчина. Серсея закусила губу, усердно соображая.
― Но я знаю его всю жизнь.
― Да.
Серсея кивнула. Здесь было прохладнее, чем в зале, свежее и просторнее, в коридоре дул сквозняк. Тут, рядом с прорицателем, было куда приятнее, чем в зале среди разгоряченных французов.
― Спасибо, ― улыбнулась она, а потом, вспомнив о своем обращение с мужчиной еще до своей болезни, виновато улыбнулась. ― Я была груба с вами.
― Вы хотите, чтобы вам говорили правду, это нормально. Я не обижаюсь, ― улыбнулся Нострадамус.
― Хорошо, я рада, ― выдохнула Серсея.
Комментарий к пять. нострадамус, моя дочь оказывает вам честь
а я хочу напомнить, что у автора есть своя творческая группа с разными плюшками - https://vk.com/girlnamedhappiness
========== шесть. а ведь… вы ему тоже нравитесь ==========
Если для Нострадамуса праздник можно было считать оконченным, то для Серсеи ― точно нет. Ей пришлось вернуться в зал, хотя больше всего ей хотелось вернуться в комнату и, лежа на кровати, размышлять о том, кто мог быть ее супругом. Всю жизнь она знала не так уж и много юношей и мужчин, которые могли каким-либо образом претендовать на ее руку, и тем более ― сердце. Учитывая, что половина из них являлась ее родней, то картина становилась еще плачевнее. Честно говоря, Серсея понятия не имела, о ком мог говорить Нострадамус.
Серсея планировала уединиться с Камилой и обсудить все произошедшее, потому что кто-кто ― а цепкая, хитрая и наблюдательная фрейлина из летучего эскадрона точно могла предложить кого-то, кого сама Серсея упустила.
Но и этим ее планам не суждено было сбыться.
— Значит, вы скоро найдете своего суженного.
Серсея остановилась, и глаза ее заметалась по залу, но она не увидела никого, кто бы мог ей помочь. Единственной ее надеждой был Франциск, но он стоял спиной к Серсеи, и все, что она могла ― послать лишь мысль брату, что ее срочно надо было спасать от нежелательной компании. Надеясь, что хоть что-то брат почувствовал, Серсея натянула вежливую улыбку и медленно повернулась ― тянуть больше было и нельзя, и неприлично.
― Франсуа де Монморанси.
Франсуа был старшим сыном Анна де Монморанси, коннетабля Франции. В молодости он отличился при защите Теруана от Карла V; тогда же попал в плен к императору. Будучи вызволен из плена, отправился в Италию на помощь папе Павлу IV, где отобрал у испанцев Остию и ряд других городов. По возвращении на родину получил назначение губернатором Парижа и теперь часто появлялся при дворе.
Юноша весело улыбнулся ей, его русые волосы, как всегда, были в беспорядке. Он поклонился девушке, а потом протянул руку и коснулся ее ладони губами.
― Ваша Светлость. Вы как всегда прекрасны.
Серсея удержала улыбку на своих губах, хотя прикосновения Монморанси были ей как минимум неприятны. Нет, внешне он был весьма привлекательным ― высокий, широкоплечий юноша с копной русых, шелковистых на вид волос, со смеющимися ореховыми глазами. Так еще знатного происхождения и губернатор Парижа ― самая завидная партия, разве нет?
Но Серсею от его бросало то в холод, то в раздражение ― уж слишком сильно напоминал Монморанси змея. Холодного, хитрого и изворотливого, который будет преследовать свои цели как ползучий гад ― пока не достигнет. И его интерес к королевской любимице, который проявился совсем недавно, никак не улучшал положение. Не будь он губернатором, Серсея уже давно бы послала его далеко и надолго, не стесняясь в выражениях, а тут ей приходилось терпеть.
― Благодарю вас. Как вы поживаете? ― продолжая вежливо улыбаться, поинтересовалась Серсея. Пусть она и была королевской коброй, королевской любимицей, ей приходилось тоже соблюдать этикет, даже с людьми, которые вызвали у нее беспричинное волнение, как Монморанси.
А этому, казалось, только это и надо было. Не было ясно: он действительно не понимал, что его обществе принцессе противно, и разговор продолжается только из-за обязывающей ее вежливости; либо он все прекрасно осознавал, но ради своих каких-то целей продолжа играть этот спектакль.
― Я увидел вас, значит, моя жизнь стала немного лучше.
Серсея деланно улыбнулась. С Франсуа она встречалась много раз, он часто был здесь, и все время наведывался к ней, и весьма прямо объяснялся в симпатии. В такие момента Серсея так же наигранно улыбнулась и без всякого удовольствия слушала хвалебные речи о том, какая она прекрасная, надеясь, что кто-то из родных-друзей-знакомых придет на помощь. И в этот раз она не ошиблась. Спустя пару минут ее плечо накрыла сильная мужская рука, и Франциск одарил собеседника сестры широкой улыбкой.
― Франсуа, ― поприветствовал он. ― Рады вас видеть при дворе.
― Дофин, ― Монморанси поклонился, и заметно поскучнел, на его лице явно проступало разочарование. ― Вы прибываете в добром здравии, я надеюсь?
― Разумеется. Простите, я должен забрать у вас свою сестру.
Франциск взял Серсею за талию и увел раньше, чем Франсуа успел как-то на это среагировать. Серсея успела выдохнуть. Двор и так кипел, как котел с грешниками, и она не хотела к проблемам Екатерины, Генриха и всей Франции добавлять еще и свои. Будь ее воля, она бы закрылась в покоях и никуда оттуда не выходила, проводя время в компании книг или вышивки, однако присутствие королевской любимицы было необходимо. Баш, которого Екатерина ненавидела, мог ходить, где угодно и делать что хочет, а Франциск и Серсея были лишены такой привилегии.
― Что такого срочно случилось? ― поинтересовалась Серсея, когда Франциск завел ее в темный угол бального зала, где они могил рассчитывать хоть на какую-то приватность разговора.
― Ничего, ― Франциск поймал слугу с подносом, на котором стоял графин с вином, два фужера и шоколад. ― Просто я знаю, как ты относишься к Монморанси. Решил избавить тебя от плохой компании.
― Спасибо, ― искренни поблагодарила Серсея, улыбаясь. ― А ты…?
― Что я?
Серсея усмехнулась, ненадолго спрятав губы за бокалом вина. Мария со своими фрейлинами продолжала сидеть за столом, раскладывая пасьянс, но по отстранённому взгляду королевы Шотландии было видно, что наставления Нострадамуса она приняла слишком близко к сердцу. Серсея не могла ее в этом винить. В конце концов, сама принцесса относилась к предсказаниям с невероятной серьезностью и верила всему, что говорил Нострадамус.
Франциск ждал ответа, и Серсея дала его.
― Тамаши, португальский наследник. Он вьется вокруг Марии как шмель вокруг нектара. Что будешь с этим делать?
― А я должен? ― Франциск приподнял брови, но в его глазах Серсея прочитала явное неудовольствие от вопроса. Но в отличие от родного брата Серсеи, Франциск сдержался и не нагрубил в ответ, понимая, что сестра не хотела сказать ничего плохого. ― Союз Шотландии и Франции…
― Не крепок, и ты это знаешь. По крайней мере, хочу предупредить о том, что Мария и Тамаши ездили куда-то сегодня.
Франциск сначала побледнел, потом покраснел, с силой сжав хрупкую ножку бокала. Серсея обеспокоенно накрыла его руку своей, слабо улыбаясь.
― Прости, я не со зла это говорю.
― Я понимаю, спасибо, ― улыбнулся Франциск, и Серсея не могла не улыбнуться в ответ. Она невероятно сильно любила своего единокровного брата. ― Идем станцуем, немного повеселимся.
Серсея выпустила удивленный смешок, однако Франциск уже вытащил бокал из ее руки, схватил за запястья и потянул за собой. Принцесса громко рассмеялась, чем привела к себе и брату внимание других гостей. Выведя ее в центр, Франциск церемониально поклонился сестре, дождался ответного реверанса, обхватил за талию и ни вместе закружились в танце. Сначала не в такт, но музыканты быстро подстроились под движения принца и принцессы.
Серсея ди Медичи с момента своего десятилетия не понимала, а потом и ненавидела брата Себастьяна. Сначала все было даже неплохо. Они ― Серсея, Баш и Франциск ― играли все вместе, дружили, и, как многие дети, принимали решение «быть всегда вместе». Между ними не было пропасти, несмотря ни на что. А потом слуги стали выделять Франциска и Серсею, потому что они были важны для короля и королевы, особенно для королевы. Несмотря на то, что и Серсея была рождена не Екатериной, она была ее любимицей, ее воспитанницей, и носила ее фамилию, а Баш как был бастардом без титула, так и оставался. И это понемногу разрушало те чувства, что были между Башом и Серсеей. Как-то в детстве Себастьян назвал сестру «гнилой итальянкой». Серсея долго плакала, пока Франциск ее успокаивал, а потом сказал Башу, что Серсея ― его сестра, они почти как близнецы, вместе пришли в этот мир и всегда будут вместе, и если он обидит ее еще раз ― Франциск разозлится.
Постепенно, пробел между Франциском и Себастьяном зарос, а Серсея не могла простить брата. Ни за то, что он оскорбил ее, ни за то, что он ненавидел Екатерину. Зато, оглядываясь назад, Серсея понимала, что этот разрыв сделал ее настоящей дочерью Екатерины Медичи, и она не жалела. Она приняла как простую истину, что не должна любить Себастьяна и не любила его.
Франциск нашептывал ей какую-то глупую историю, и Серсея тихо смеялась. Но ее мысли были далеко: предсказания Нострадамуса напугали ее, и она не знала, как получить покой.
***
Вся ночь прошла беспокойно. Серсея ворочалась в кровати, не имея возможности заснуть, снова и снова обдумывала поведение Нострадамуса.
«Его стало слишком много в моих мыслях» ― с тяжелым вздохом решила принцесса, поднимаясь и, закутываясь в халат, выходя на балкон. Во Франции была ночь ― холодная, красивая, звездная. Серсея осматривала темные просторы, бездумно считала звезды на небе, и даже не замечая холодного ветра. Она посмотрела вниз, и увидела, как конюх выгуливает ее коня ― Агнус был тем еще привередой, и любил ночные прогулки. Понятно, что сама Серсея не могла гулять с ним каждую ночь, поэтому строптивца выгуливал конюх, и спустя много лет, конь даже перестал недовольно фыркать на нее следующим утром.
Серсея глубоко вздохнула, скользнула взглядом по балконам, и совершенно внезапно зацепился за хорошо знакомую фигуру. Нострадамусу тоже не спалось.
Принцесса хотела было сделать шаг назад, чтобы оказаться в комнате, и не видеть полуобнаженного мужчину ― вечером прорицатель наслаждался видами явно без рубашки, в один штанах, но это не смутило Серсею. Она лишь переместилась в тень, чтобы ей было видно его все-таки же хорошо, но он, в случае чего, не мог ее увидеть.
Серсея не знала, о чем думал Нострадамус, не могла даже предположить, но зато явно видела эмоции, отразившиеся на его лице ― она никогда не видела, чтобы на лице одного человека было такое количество эмоций одновременно: удивление, неверие, шок, смятение, гнев и почти омерзение сменяли друг друга в доли секунды. Мужчину тяжело вздохнул, потер переносицу, что-то пробормотал, но Серсея не услышала. Очевидно, она не должна была даже видеть его ― ночные размышления Нострадамуса принадлежали только ночи и ему самому, а принцесса была в них чужой.
Серсею неприятно кольнуло в сердце. Она должна была уйти, должна была ― если кто-то заметит подобную картину, то не будет долго разбираться, слухи потекут по замку как вода через сито. Конечно, Серсея имела дело с незначительными слушками, но что делать, если ей предпишут роман с Нострадамусом она представляла слабо. И вместе с тем она не находила в себе силы; наоборот, словно во сне, она поддалась вперед, бесшумно касаясь перил руками. Теперь, даже незначительный поворот головы мог помочь Нострадамусу обнаружить ее, но принцессу это больше не волновало.
― Ваша Светлость! ― громко позвала Камила из комнаты, однако Серсея не услышала. Зато мимо Нострадамуса голос служанки не прошел: он резко поднял голову, рассматривая на балконе не дрогнувшую и даже не смутившуюся Серсею. Прошло несколько секунд, прежде чем он, скорее всего, осознал, что перед ним не видение ― а именно такой представлялся Серсея в длинном белом халате с широкими рукавами и гладкими золотистыми волосами, переброшенными на одно плечо ― а вполне настоящая принцесса; осознав это, прорицатель торопливо поклонился, и на несколько секунд так и застыл, будто решая, что делать дальше.
Но вот мгновение прошло, и прорицатель поднял голову. Серсея все стояла и смотрела, и мужчина, будто не стесняясь своей частичной обнаженности, сделал несколько шагов, оказываясь незначительно, а все же ближе к девушке. Серсея втянула немного больше воздуха, чем ей требовалось, но не смогла сделать шаг назад. Спроси ее ― она бы не ответила, что заставляло ее стоять на месте, но она не покидала балкон, хотя ей и было холодно, и вот-вот зашла бы Камила, но она просто стояла и смотрела на мужчину, которому, очевидно, была обязана жизнью.
И какая-то часть ее разума, отдаленная от всего, шептала о том, что их настоящее общее нечто с Нострадамусом только начинается. Возможно, путь Серсеи только начинался.
― Ваша Светлость, вы замерзнете, ― сказала Камила. Серсея слабо кивнула, и снова посмотрела вниз. Нострадамус оттолкнулся от перил и коротко поклонился, стремительно исчезая в комнате.
Поняв, что мужчина ушел, Камила обняла Серсею за плечи и завела в комнату.
— Так и будете наблюдать за ним исподтишка? ― спросила фрейлина с улыбкой, усаживая принцессу на кровать и накидывая на нее одеяло.
— Что ты сказала? ― растерянно переспросила Серсея, отводя взгляд от балкона.
— Я о прорицателе. А ведь… Вы ему тоже нравитесь. Я знаю, я видела.
— Что поделаешь… Таковы законы двора, ― бездумно пожала плечами принцесса, а в голове у нее мелькнула странная мысль: «Я нравлюсь Нострадамусу?» Девушка искренне не понимала, о чем говорит Камила, и кажется ее мозг отказывался это понимать.
Но ночная встреча, пусть и такая своеобразная, не принесла успокоения. Напротив ― она возбудила воспоминания о том, что судьба, по словам Нострадамуса, готовит принцессе супруга, и снова приняла это обдумывать, медленно перебирая все возможные варианты. Она усмехнулась, когда в голове мелькнула мысль: «Надеюсь, что встреча с Монморанси не была судьбоносной». В итоге она все-таки заснула, когда за окном уже забрезжил рассвет.
Утром, скудно позавтракав в одиночестве, Серсея сразу же, ничуть немедля, направилась в комнату Нострадамуса. Камила, даже если и была недовольна этим обстоятельством, даже словом не обмолвилась, лишь недовольно кривила губы.
В полумраке Серсея шагала по извилистым коридорам замка, двигаясь к хорошо знакомым всем во дворце покоям. Добравшись до заветных дверей, она глубоко вдохнула, медленно повернула ручку и вошла.
Мужчина стоял рядом со своим рабочим столом. Он растирал в ступке какие-то травы. Шиповник и листья малины, принюхавшись, немедленно поправила она сама себя.
— Нострадамус. Доброе утро. Надеюсь, я вам не помешала, ― быстро и четко проговорила Серсея, закрывая дверь, будто давай понять, что даже если у мужчины и были какие-то дела, их стоило отложить ради нее.
— Ни в коем разе, прошу вас, ― сказал Нострадамус, откладывая ступку, и вытирая руки полотенцем. Серсея окинула комнату быстрым взглядом, отмечая, что еще одна дверь очевидно вела в спальню мужчину. В его рабочей комнате пахло травами, было прохладно, и Серсею невольно успокаивал запах шиповника и малины.
Прорицатель терпеливо ждал, пока девушка сообщит ему цель своего визита. Серсея прошла по комнате, рассматривая содержимое полок, взяла какую-то колбочку с запахами апельсинов, и втянула приятный запах. Крутя ее в пальцах, она, не смотря на Нострадамуса, начала говорить:
— Вы увидели будущее моего брата. Но я никогда не спрашивала вас о моем собственном. Вы можете еще раз увидеть, что ждёт меня?
Она с громким стуком поставила колбочку обратно на полку и повернула голову, ожидая ответа. Нострадамус стоял, слегка склонив голову, как и должен был стоять, когда рядом был член королевской семьи.
— Вашу жизнь я всегда видел очень четко. Она проста, в ней нет опасности, и если над королевой или королем иногда подвешивается топор смерти, то вы всегда находитесь в безопасности. Единственно, что я могу сказать совершенно точно именно сейчас ― вы проживите долгую жизнь, и никогда не будете лишены ни любви, но роскоши, ни почестей.
Серсея усмехнулась. Она подошла к Нострадамусу, и он заметил, как безупречно она выглядит: волосы были убраны в косы и уложены на затылке, а голубое платье с белой накидкой на плечах, она выглядела как никогда прекрасно. И если бы не недовольно сверкающие глаза, Нострадамус мог бы назвать ее самой красивой женщиной на планете. Хотя нет, даже с этим недовольством на лице ― мог.
Серсея была прекрасна.
Но после его слов, ее губы дрогнули в презрительной, злой усмешке. Она подошла ближе, и несмотря на то, что ей пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза, в ней все еще было какое-то превосходство.
— Но вчера вы мне солгали. Ваше предсказание…
— Всего лишь часть правды.
Она кружила вокруг него, медленно, плавно, шурша подолом синего платья, и негромко ступая каблуками по коврам, будто кобра, окружающая зайчика. Нострадамус не мог уследить за ней, и ее следующий вопрос раздался, когда Серсея зашла ему за спину:
— А какова полная картина моего будущего? Что вы видели, когда отец спросил вас? Очевидно, это что-то, что нельзя произнести при всем дворе.
— Вы хотите это знать?
Серсея не дрогнула ни на секунду.
— Иначе я бы не спросила.
Мужчина молчал какое-то время, будто решаясь на что-то. Серсея остановилась перед ним.
— Вы потеряете невинность не по собственному желанию.
Дыхание сперло, Серсея глубоко вдохнула, и хотя значение слов до нее уже дошло, она понадеялась, что ошиблась.
— Что это значит? ― хрипло спросила она.
— Вас изнасилуют.
Рука взметнулась раньше, чем Серсея смогла остановить себя или как-то обдумать сказанное, раньше, чем она сама поняла, что вообще происходит; она видела, как ее собственная рука взметнулась в воздухе и опустилась на щеку прорицателя. Голова Нострадамуса слегка склонилась в сторону, и на бледной коже мужчины явно загорелся отпечаток ее ладони. Серсея смотрела на него, расширившимися от удивления глазами, а потом сделала шаг назад, и прижала руку к себе, будто сдерживая себя от нового удара, или ожидая, что вот-вот ударят ее саму, хотя именно Серсею, в отличие от того же Франциска, даже ласково никогда не шлепали.
— Когда? ― спросила она холодным, срывающимся от страха голоса, и теперь в ее глазах было настоящее безумие, как у загнанной в ловушке лани.
Нострадамус поднял на нее взгляд, но вместо ожидаемого раздражения или даже злости за пощёчину, она увидела там только усталость. Усталость, легкое сожаление, и еще что-то, о чем она не могла подозревать и что не могла увидеть.
— Я не знаю, ― ответил мужчина, и этот ответ распалил было потухший огонек злости. Серсея резко вытянула руки вдоль тела, вскинула голову, смотря своими яркими зелеными глазами в карие глаза Нострадамуса, и зашипела, точно настоящая кобра, королевская кобра:
— Так узнайте! Вы не можете просто так об этом сказать, и делать вид, будто это ничего не значит.
Не дожидаясь ответа, она быстро выскочила из комнаты, даже не удостоив Нострадамуса прощальным взглядом. Мужчина тяжело вздохнул и сел на кровать. Он хотел помочь Серсеи, искренне хотел, но, к сожалению, не могу увидеть больше того, чего сказал. А то, что он видел помимо изнасилования, тоже вряд ли бы пришлось по королевской кобре по вкусу.
========== семь. как будто ничего и не было. ==========
Если честно, после случившегося, Серсея планировала как можно дольше оставаться вдали от Нострадамуса.
Во-первых, её ужасно напугало его пророчество. Какой девушке будет приятно узнать о том, что она будет изнасилована, причём, кажется, в скором времени, и неизвестно, как это можно предотвратить. Эта мысль довела её до истерики, и она целый день была не в себе, даже нормально не сумев позавтракать. Девушка, как испуганная лань, металась по комнате, отсылала и шипела на служанок, как настоящая кобра, и даже Камила не могла утихомирить испуганную принцессу.
Единственное решение, которое смогла принять Серсея ― Екатерина ни о чём не должна была знать. Приёмной матери хватало беспокойства и за родного старшего сына, золотого первенца, так зачем переживать ещё и за приёмную дочь? Приняв такое решение, Серсея постаралась спокойно рассудить ― теперь она знала об опасности, а, как говорил ещё её дедушка: «предупреждён — значит вооружён». Королева Франции была уверена, что смерти Франциска можно избежать, неужели Серсея не справится с изнасилованием? Не сможет это предотвратить?
А ещё одна причина… Хорошо, королевская кобра никогда бы этого не признала, но ей просто было стыдно перед Нострадамусом. Вообще, Серсея топила в себе такое чувство как стыд, и Екатерина с Генрихом ей в этом активно помогали ― всегда учили, что если ты что-то сделал и жалеешь об этом, то никому этого не показывай. Исправь ошибку, если она того стоит, а если нет ― то забудь о ней и заставь забыть других.
Нострадамус был добр к ней. Он терпел её капризы в детстве, терпел её сейчас, помогал и оберегал, был вежлив, неизменно оказывался рядом, чтобы помочь… И всё-таки она не знала, стоит извиняться или нет? С одной стороны, конечно, стоило ― прорицатель дал ей важный, возможной очень важный совет, от которого зависела её дальнейшая честь. Конечно, пожелай она сделать вид, что ничего не было, он пойдет ей навстречу ― будет так же мил, приветлив и вежлив.
Конечно, принцесса могла бы так сделать, и та часть, которая принадлежала её отцу Генриху, шептала, что так и надо было ― Серсея, пусть и не полностью, но была королевской крови. Разве пристало ей извиняться перед простым прорицателем?
Но другая её часть ― в большей степени относившаяся к Екатерине ― говорила, что стоит извиниться. Это не умолит гордости Серсеи, а наоборот ― сделает ей честь. Особенно, если девушка сама ощущала себя виноватой и хотела попросить прощение.
Именно в таких раздумьях принцесса брела по коридору дворца. Служанок она предпочла оставить в комнате, поскольку хотелось прогуляться в одиночестве, ещё раз всё обдумать и принять решение. Кроме того, её мысли перескакивали на нечто другое, о чём она хотела попросить уже Екатерину и девушка не знала ― сделать это до или после разговора с Нострадамусом, который должен был состояться.
С этими мыслями она направлялась в сад, надеясь, что свежий воздух расставит всё по местам и поможет проветрить голову. Ещё она надеялась, что в течение дня ей никто не подкинет новых проблем, но, кажется, она ошиблась.
— Серсея!
Принцесса недоумённо обернулась, услышав оклик младшего брата. Очаровательно улыбаясь той самой мальчишеской улыбкой, которая покоряла всех придворных дам, к сестре спешил Франциск. Он раскраснелся, будто от быстрого бега, от улыбки на щеках были ямочки, а золотистые локоны, унаследованные от их матери, были в небольшом беспорядке.
— Франциск, ― поприветствовала Серсея, невольно улыбаясь такому ребяческому, но внутри всё неприятно дернулось. Что-то было не так, она это чувствовала.
— Я искал тебя, ― улыбнулся брат, беря сестру за локоть и отводя в сторону, чтобы они не мешались в середине разговора. ― Ты идёшь гулять? Я составляю тебе компанию?
— Судя по началу разговора, тебе что-то надо. Ты заискиваешь как наша мать, Франциск, ― легко пожурила она. Екатерина любила начинать издалека, когда хотела получить что-то, что могло не понравиться тому, кого она просит. Серсея знала все её уловки, сама использовала их довольно часто, поэтому у других людей отличала моментально. ― Так что?
— Да, прости, ― Франциск улыбнулся, в этот раз ― виновато, но не было похоже, что брат действительно раскаивался. Может, просьба не была такой страшной, какая-нибудь сущая ерунда. ― Я хотел бы попросить тебя об услуге.
— Я не могу ответить, пока ты мне не скажешь всю суть, ― терпеливо повторила Серсея.
Франциск оглянулся, и это насторожило Серсею ― что это была за просьба, если надо следить за тем, чтобы её никто не услышал? Что такое случилось?
— Ты не могла бы спросить у Нострадамуса про Томаши? ― внезапно шепнул дофин, и принцесса удивлённо распахнула глаза. ― Узнать, может, есть какие-то тайны, которые он скрывает. В общем, что-то, что…
— Не позволило бы Марии выйти за него?
— Просто спроси. Вы хорошо с ним общаетесь, вас часто видят вместе, — сказал Франциск, и двоякий подтекст в этой фразе Серсея не могла не заметить. Франциск в этом был похож на мать: когда его загоняли хоть в малейшую ловушку или показывали, что видят насквозь, он стремился ответить тем же, защищаясь, как маленький ребёнок. Серсея уколола его Марией, а он её — Нострадамусом, хотя казалось бы… Причём тут прорицатель?
— Я подумаю, что может сделать, — холодно ответила Серсея, потеряв хорошее расположение духа. Она тоже не любила ловушки. — А теперь извини, я хочу прогуляться.
И быстрым шагом направилась в сад. Франциск не стал навязывать ей свою компанию.
И что это было? Отказ на её просьбу о том, что лишних проблем ей не надо? Или намёк, толчок к разговору с Нострадамусом? Серсея не знала ― она быстро и красиво пронеслась мимо слуг, оказываясь на ступеньках двора, которые вели в сад. Девушка глубоко вдохнула, вспоминая надежды, возложенные на свежий воздух, но голову это не прочистило ― напротив, ветер принёс ей чужой, мужской смех. Она прищурилась, спускаясь вниз по ступенькам, вся напряглась, как львица на охоте ― Томаш был здесь, стрелял по мишеням вместе со своим другом-слугой и над чем-то громко смеялся.
Серсея вздохнула и посмотрела на небо. Господь сегодня явно отвёл от неё свой взгляд ― или, напротив, наблюдал очень внимательно. Поэтому, растянув губы в самой красивой, соблазнительной улыбке и плавно покачивая бёдрами, принцесса направилась к португальскому наследнику.
***
Постучав в дверь, она и в этот раз не дожидалась, пока ей разрешат войти. Не обращая внимание на недовольно топтавшуюся около двери Камилу, Серсея плотно закрыла дверь и посмотрела на обитателя комнаты:
― Нострадамус, ― поприветствовала она.
Мужчина не выглядел удивлённым. Он оторвался от какой-то жидкости, которая бурлила над небольшим огоньком, и почтительно склонил голову.
― Леди Серсея.
Девушка поджала губы и поправила собранные на затылке волосы. Губы сами собой растянулись в виноватой улыбке. Она подошла ближе и, посмотрев прямо в глаза мужчины, чётко произнесла, вкладывая в слова всю искренность, что в ней была:
― Я хотела бы извиниться за ту пощёчину. Вы сделали мне важное предсказание, а я повела себя как девица недостойного происхождения.
Нострадамус мягко улыбнулся ей. В его глазах не было ни капли недовольства:
― Вам не стоит извиняться, я понимаю, Вашу обиду и Ваш страх, ― он снял колбочку с огня, перелил содержимое в другое и слегка взболтал. Удовлетворённо кивнув, мужчина снова посмотрел на принцессу. ― Вы хотели спросить меня о чём-то ещё.
Это не было вопросом ― Нострадамус знал, и Серсея ощутила лёгкое смущение. Выходило, будто она извинилась только ради того, чтобы что-то получить. Девушка внимательно взглянула на прорицателя, и, признаться честно, удивилась ― мужчина не выглядел недовольным. Он будто даже был рад, что Серсея пришла к нему, какое бы дело её не привело.
― Франциск переживает за Марию из-за Томаша, ― прямо и честно сказала Серсея. ― Он подослал меня, чтобы я выведала у вас какие-то тайны про него. Всё, что можете сказать.
Нострадамус задумался, и Серсея его поняла. С одной стороны ― он, кажется, искренне хотел помочь принцессе, однако не мог забыть, благодаря кому находится при французском дворе.
― Королева Екатерина сделает всё, чтобы Мария уехала, ― аккуратно заметил Нострадамус. ― И если Франциск будет уверен, что ей ничего не угрожает, этот отъезд произойдёт быстрее.
Змеиная усмешка исказила девичьи губы. Её глаза сверкнули ― как у кобры перед броском.
― Скажите мне правду, а я придумаю, что сказать брату, будьте уверены.
Нострадамус вздохнул. Он не мог отказаться, когда принцесса что-то просила. Кроме того, мужчина знал, что Серсея больше всего любит Екатерину, предана ей, как самой себе. Поэтому, умная и изворотливая, она любую информацию могла использовать на пользу себе, на пользу Екатерине. Кроме того, Серсею тоже волновало будущее Франциска, вряд ли ей понравилась мысль, что из-за королевы Шотландии, её брат-близнец, который таковым не являлся по крови, но был по судьбе, может погибнуть.
Поэтому прорицатель сдался.
― Хорошо. Мне понадобятся…
― Его волосы, ― Серсея положила на стол носовой платок и развернула его; на красивой шёлковой ткани лежала прядь коротких, тёмно-каштановых волос. Увидев замешательство на лице Нострадамуса, Серсея весело рассмеялась и игриво подмигнула. ― Не спрашивайте, как я их достала.
Мужчина кивнул. Он не любил вызывать видения. Самым простым и болезненным способом было вернуться к источнику, из которого шёл его дар ― то есть, оказаться близко к смерти. Чаще всего, Нострадамус затягивал петлю на своей шее и думал о том, что хотел увидеть. Но этот способ явно не пришёлся бы по душе Серсее, да и на объяснение ушло бы время.
Поэтому Нострадамус прибегнул ко второму способу ― искусственное удушение с помощью трав. Травы, которые провидец мешал, в своём единении давали резкий, удушающий запах, к которому чувствителен был только Нострадамус. Аромат вызывал мимолётное лишение сознания, в котором он бы смог увидеть что-то, что заинтересовало бы Серсею.
Серсея не мешалась; она стояла чуть в стороне, с интересом глядя на то, как быстро работает мужчина. Нострадамус был способен отмеривать, взвешивать и растирать, смешивать даже самые крошечные дозы различных веществ. Уверенные, сильные пальцы прорицателя ловко справлялись с десятками бутылочек, коробочек и сосудов.
Он смешивал самые тяжёлые, пахучие ароматы, в определённых количествах закидывая их в небольшую плошку, под которой горел пока что слабый огонёк. Мускус и белая амбра, создававшие едва уловимый солоноватый запах, запах деревьев, земли и кожи. Уже от этого аромата у Серсеи начала кружиться голова, и она присела чуть поодаль. Потом в ход пошли другие травы ― гвоздика, ладан, пачули, тубероза… В какой-то момент, помешивая сухие травы, Нострадамус кинул быстрый взгляд на притихшую Серсею.
― Мне нужны лилии. Они в ящике справа от вас, ― и он неопределённо махнул рукой в сторону большого комода из тёмного дерева.
Серсея встала и посмотрела на комод. Она выдвинула один из них и нашла там несколько мешочков из плотной ткани, к которым были прицеплены бумажки, на которых резким росчерком явной мужской рукой были выведены названия содержимого. Немного пошевелив их, девушка нашла искомое, и извлекла мешочек с лилиями с соответствующим цветком на нём.
Она собиралась положить мешочек на стол и отойти, уж больно сильным был запах, но засмотрелась на то, как кипели травы. Вода, в которой они растворились, на вид стала тягучей и густой, как смола, и хотя запах был неприятным, принцессе стало интересно, какова эта смесь на ощупь.
Нострадамус повернулся обратно, но, не ожидая, что Серсея останется на месте, неудачливо наткнулся на неё боком. Серсея, почувствовав толчок, развернулась и сделала шаг назад, неприятно столкнувшись со столом. Нострадамус развернулся, сверху-вниз глядя на принцессу, и девушка даже не сразу осознала, как непозволительно близко оказался прорицатель.
Серсея открыла рот и сказала прежде, чем успела подумать:
― Вы много делаете для меня в последнее время, а я ничем Вам не отплатила.
Нострадамус внимательно взглянул на неё.
― Мне не нужна плата от Вас, ― слегка хрипло произнёс мужчина, и в голову Серсеи внезапно пришла идея. Она пронзила её, будто молния, и девушка уже не могла думать о чём-то другом.
― И всё же… Я могу дать Вам то, что больше нет ни у кого во Франции.
― И что же это?
Серсея усмехнулась. Уже знакомая, лукавая усмешка змеёй изогнулась на пухлых губах королевской кобры. Серсея любила делать что-то выходящее из простых рамок приличия, но позволяла себе это крайне редко. Её родителям хватало проблем от других детей, чтобы незаконнорождённая Серсея доставляла ещё и свои или, более того, стала объектом грязных слухов.
У стен есть уши, у всего в замке есть глаза, и Серсея это помнила. Но она просто хотела, и было только это необъяснимое… Серсея коротко и нежно коснулась губ Нострадамуса и отступила.
― Мой первый поцелуй, ― усмехнувшись, сказала Серсея. Этот взгляд заставляет дрогнуть сердце, и становится так трудно дышать… Но Нострадамус сдерживает себя, как сдерживал всегда, и Серсея ничего не заметила. ― Этого нет ни у кого во Франции.
Серсея улыбнулась и снова безотчетно потянулась к его губам… Принцесса целовала медленно, чувственно, завораживающе. Девушка осторожно обняла его, скользнула ладонями по сильным, рельефным плечам, пропустила пряди тёмных волос между пальцев, погладила подбородок. Нострадамус не делал ничего особенного ― осторожно гладил Серсею по спине вдоль позвоночника, обхватывал ладонями её лицо и поглаживал скулы, пробежался пальцами по шее, взял за плечи и потянул на себя, заставляя прижаться так близко к нему, насколько это было возможно.
Серсея отстранилась и усмехнулась, глядя на прикрытые глаза мужчины, на исказившее от острого удовольствия лицо, и ласково погладила Нострадамуса по щеке, кокетливо поцеловав в щёку.
― Продолжим? ― спросила она.
Как будто ничего и не было.
После слишком хорошей встречи у Нострадамуса, Серсея, находясь в небывало приподнятом настроении, отправилась на поиски брата. Первым делом она пошла в тронный зал, и, к своему большому облегчению, сразу же нашла там субъект недолгого розыска. Франциск о чём-то говорил с матерью, которая слушала его с лёгкой полуулыбкой. Серсея глубоко вздохнула, постаравшись придать себе чуть менее довольный вид, и прошествовала к брату с матерью.
Франциск сразу же обратил внимание на её появление и, прервав разговор с матерью, спросил:
— Ты спросила Нострадамуса?
Екатерина перевела удивлённый, непонимающий взгляд на дочь.
— О чём?
— О Томаши, — с каким-то торжеством произнёс Франциск, глядя на мать, как победитель. — Что он сказал? Томаш опасен для Марии?
Глаза Екатерины сверкнули беспокойством. Она посмотрела на дочь, но та внезапно спокойно улыбнулась:
— Нет, вовсе нет. Он жёсткий и сильный мужчина, — не изменив ни позы, ни выражения лица соврала принцесса. Серсея специально сделала акцент на последнем слове, наблюдая, как вся бравада сходит с брата. — Он будет любить Марию, в Португалии она окажется в безопасности, как и её страна.
Губы Екатерины дрогнули в улыбке. Она понимала, что Серсея врёт ― знала эти мельчайшие изменения в её голосе, но Франциск не мог похвастаться таким же знанием своей сестры. Поэтому для него её слова, даже если и не были весомыми для принятия окончательного решения, стали маленьким проигрышем.
— Спасибо, сестра, ― сухо кинул Франциск и, кивнув матери и Серсее, вышел из зала. Девушка проводила его едва заметным виноватым взглядом, но тут же быстро с собой справилась. Лгать брату не хотелось, да он мог и не поверить в ложь. Но их с матерью личные дела ― в число которых так же входило спасение дофина Франции от преждевременной кончины из-за союза с Марией ― его не касались, и он никогда не проявлял к ним особого интереса. Серсее и Екатерине хотелось, чтобы это осталось неизменным.
Королева Франции взяла воспитанницу под руку и провела к небольшим диванчикам. Присев на один из них, Екатерина протянула воспитаннице бокал с вином.
— Что на самом деле сказал Нострадамус? ― спросила Медичи, пригубив напиток.
— Мария не выйдет замуж за Португальского принца, ― честно призналась Серсея, вспоминая всё, что ей сказал Нострадамус. ― Он жесток, двуличен, немного даже аморален, ― Серсея отпила вина, а потом виновато улыбнулась и сказала: ― Я хотела бы ненадолго отлучиться из дворца. Сказали, что приехал один венецианский ювелир, который делает прекрасные украшения. Хочу лично взглянуть.
— Главное возьми стражу, ― отрешённо согласилась Екатерина, видимо, уже не столько слушая Серсею, сколько обдумывая, как использовать полученную от приёмной дочери информацию.
— Нострадамус поедет со мной. Учитывая, как много раз он спасал меня в последнее время, его присутствие не будет лишним, ― быстро проговорила Серсея, допивая вино.
С Нострадамусом она пересеклась этим вечером снова. Мужчина шёл по коридору, а Серсея ему навстречу. С лёгкой усмешкой она преградила ему дорогу. Прорицатель вздрогнул, явно не ожидая увидеть её сегодня. Девушка, не давая ему и слова вставить, спокойно произнесла:
― Завтра после завтрака я хотела бы съездить в ювелирную лавку, присмотреть себе серьги. Екатерина дала разрешение. Быть может, Вы поедете со мной? Ради безопасности. Ваше предсказание не даёт мне покоя, ― принцесса широко усмехнулась. ― Уверяю, что буду послушной девочкой.
Нострадамус окинул её быстрым взглядом. Она была очень красивой в этот вечер, в бледно-розовое платье с вышивкой красным бисером. Её светлые волосы, несколькими локонами, собранными в косы, стелились по спине.
― Я поеду с удовольствием, если только мы заедем по моим делам, ― наконец решился прорицатель, и девушка довольно улыбнулась.
― Хорошо. Тогда до утра.
***
Екатерина всё равно послала с Серсеей ещё несколько стражников из своей личной гвардии. Нострадамус был даже не удивлён этому, как и не удивлён тому, какие недоверчивые взгляды на него бросали. Принцесса Серсея была в бирюзовом платье простого покроя, с рукавами, которые широким разрезом от плеча спускались почти до колен. Диадему и другие броские украшения она предпочла сегодня не добавлять к образу, зато не забыла про платок, удачно вписавшийся в образ, которым можно было бы прикрыть лицо.
― Доброе утро, Нострадамус, ― весело заметила девушка. Её черный Агнус бил копытом землю, ему не терпелось сорваться в путь. ― Едем?
― Да, миледи, ― покорно ответил прорицатель. Новость о том, что она поедет верхом, а не в карете, удивляла, но не слишком. Верховая езда была её любимым занятием, и она использовала любую возможность проехать на своем скакуне немного больше, нежели прилегающие к замку территории.
Сначала они действительно заглянули в место, которое нужно было прорицателю ― он докупал недостающие в своём арсенале травы. В это время Серсея с интересом крутилась рядом с другими витринами, разглядывая разные сорта мыла, благоухания и другие вещицы, которые должны были использоваться простыми людьми, но с таким же успехом Нострадамус использовал их в алхимии и фармацевте.
«Вербеновое мыло прекрасно пахнет» ― отстранённо заметила Серсея, переходя к другому стеллажу. Там были расставлены какие-то колбочки и маленькие бутылочки. Решив, что это снова какие-то духи или эфирные масла, её внезапно остановил громкий крик:
― Миледи, не трогайте! ― Серсея обернулась; к ней поспешил хозяин лавочки. Нострадамус тоже обернулся, взирая на доверенную ему принцессу. Тучный мужчина в коричневых одеждах аккуратно взял принцессу за локоть и оттянул в сторону.
― Не разобью, не волнуйтесь. Плохо пахнет. Что это такое? ― с интересом спросила девушка. Как и Екатерина, она интересовалась разными ядами и снадобьями и даже немного алхимией, поэтому получить ответ ей было интересно.
― В этих бутылочках яд, миледи, ― пояснил мужчина. ― Голыми руками их брать нельзя. Если попадут на кожу, появятся страшные раны.
― Но, если не добавить этого яду в амальгаму она не получится и зеркала не будет, ― пояснил подошедший Нострадамус. Он каким-то привычным движением всунул мужчине в руки мешочек золота и тот отдалился, считая монетки. ― Зеркало будет плохо отражать. Я закончил, госпожа, мы можем ехать дальше.
Серсея кивнула, и они вышли. Стража встрепенулась, и принцесса кивнула в сторону. На большую радость светловолосой принцессы, необходимая ей лавка с украшениями была недалеко, и дойти можно было пешком. Запахнув платок, немного прикрывая лицо, они с Нострадамусом шли вперёд, а трое стражников вели под уздцы лошадей чуть позади.
― А что такое амальгама? ― внезапно спросила принцесса, подняв взгляд. Нострадамус спрятал купленные травы и ещё какие-то чистые колбочки в свою сумку и посмотрел на Серсею.
— Это жидкие или твёрдые сплавы ртути с другими металлами. Она нужна для нанесения отражающего слоя на стекло.
― А этот яд, он сильно опасен?
― Если сначала пропитать какую-то тряпку или что-то такое, то люди могут выжить, и даже шрамы смогут сойти. Если полить просто на руки и много, то кожа сможет разъесться до костей. А если человек выпит, то шансы выжить у него минимальные, ― Нострадамус внезапно усмехнулся и посмотрел на внимательно прислушивавшуюся к нему Серсею. ― А что? Хотите кого-то отравить?
― Не Вас, не волнуйтесь, ― рассмеялась девушка. ― Нам сюда, ― сообщила она, заворачивая в одну из лавочек. Стражники замешкались, привязывая коней, зато Нострадамус зашёл вслед за принцессой быстро и без промедлений.
Лавка, в которую Серсея его привела, была довольно-таки большой. На витринах и полках были представлены самые изысканные украшения, драгоценные камни, шкатулки.
Когда они вошли, практически тут же из-за ширмы, которая, очевидно, прикрывала вход в жилую часть лавки, вынырнул мужчина. Он являл собой прямо-таки гордость северных народов ― развитый и высокий. Голубоглазый мужчина с греческим профилем и короткими чёрными, чуть вьющимися волосами, смахивал на Аполлона. В одеждах преобладали так любимые Серсеей нежно-голубой и серые цвета, приятно гармонирующие с его бледноватой кожей.
― Леди Серсея, ― почтительно произнёс он, сгибаясь в глубоком поклоне. ― Свет наш, мы Вас ждали.
― Ты даже лавку ещё не открыл, ― усмехнулась девушка. Принцесса сняла платок, опустив его на плечи, и посмотрела на хозяина лавки.
― Что Вы, я Вас жду, ― усмехнулся торговец. ― Как Вы уже слышали, приехал венецианский ювелир, который делает украшения невиданной красоты. Кое-что он уже готов продать, я сохранил, чтобы вы всё самая первая увидели.
Серсея довольно улыбнулась. Нострадамус не мог не заметить, что такая очевидная лесть и подхалимничество, пусть и не оставалось ею незамеченным, всё равно тешило девичье самолюбие.
― Хорошо. Покажи, что у тебя есть.
Мужчина быстро-быстро закивал и махнул рукой в сторону большой витрины, прикрытой отрезком бархатной ткани. Серсея переглянулась с Нострадамусом и приблизилась. Движением, достойным лучшего фокусника, торговец откинул ткань, и прорицатель заметил, как блеснули глаза Серсеи. Он сам с интересом приблизился, разглядывая произведения ювелирного искусства.
― Ювелир пробудет у нас ещё две недели, он у меня как раз живёт, ― сообщил торговец, и Серсея перевела на него взгляд. ― Можете приходить, заказы делать. Он почтёт за честь делать украшения для такой госпожи как Вы.
Серсея улыбнулась, и в этой улыбке было что-то настолько довольное, что могло быть только у ребёнка, который вот-вот сорвёт красивую обертку с долгожданной игрушки.
Нострадамус слышал, как во дворце сплетничали о том, что среди всех богатств Серсее драгоценности занимали отдельное место. Она не спускала с них глаз, сама заботилась о ремонте и уходе за ними. Помимо дорогих тканей из Венеции, принцесса любила драгоценные камни и украшения. Помимо тех денег, что шли на благотворительность, Серсея тратила деньги на уход за собой, на литературу, искусство ваяния и изобразительное искусство. Вместе с этим, она выгодно разбиралась в экономике: она выгодно копила драгоценные украшения, чтобы одновременно и носить, и хранить часть своих богатств. Какая-то из фрейлин говорила о том, что принцесса тратит много денег и при этом её богатства не иссякают!
Также нельзя было забывать, что «Взятка – сладка» и давать взятку в виде какого-либо украшения в подарок гораздо безопаснее, чем золото ― мешками. Те послы, что прибывали ко двору или просто жили в нём, даже если не афишировали это, а всё равно пополняли шкатулку принцессы разными украшениями. Она была дочерью короля и приёмной дочерью королевы, неудивительно, что ища выгоду для своих целей, послы и простые высокопоставленные люди не забывали обращаться к ней. Но сначала надо было сыскать милость принцессы. А чем купить расположение политически важной девушки, как не украшениями?
Серсея, прищурившись, смотрела на двухсантиметровые серьги из золота, украшенные аметистом.
― Их хочу, ― наконец сказала она. ― Можно примерить?
― О, конечно, конечно! ― засуетился торговец. Вместе с тем, вопреки суете, он аккуратно достал с витрины понравившиеся принцессе серьги и протянул ей. ― Пожалуйста, примерьте.
― У вас тут раньше было зеркало, где оно?
― Беда, миледи ― оно разбилось. Зеркало теперь только в той комнате есть, к сожалению.
Принцесса посмотрела на прорицателя и улыбнулась:
― Я сейчас, Нострадамус.
Неясная тревога кольнула сердце, но Нострадамус не предал ей значение, поскольку девушка уже исчезла за перегородкой. Тут же в лавку вошёл начальник стражи. Он хмуро оглядел помещение и сурово спросил:
― Где госпожа?
― Я здесь, ― крикнула Серсея из-за перегородки. ― Мерю серьги.
Начальник стражи всё так же хмуро кивнул, но за ширму пока не зашел. Торговец что-то восторженно шептал, и его смех, иногда непомерно громкий, раздавался в лавке. Потом ― какой-то шум, и виноватые причитание о разбитом зеркале.
Шла минута. Вторая.
Нострадамус посмотрел на ширму, за которой исчезла принцесса, и смутная тревога внезапно переросла в настоящую панику. Панику, с которой он не смог справиться, которая сама сорвала его с места и понесла в сторону второй комнаты. Только одна мысль билась в его сознании, перебивая все остальные: Серсея.
Прорицатель прорвался в комнату, но там никого не было. Сиротливо лежащее разбитое зеркало действительно валялось на полу, рядом с ним лежали аметистовые серёжки. Серсеи не было.
― Где принцесса? ― как в бреду повторял Нострадамус, беспомощно оглядываясь по сторонам и чувствуя медленно зарождающийся внутри ужас. ― Где Серсея?
Комментарий к семь. как будто ничего и не было.
жду отзывов, как мотылек включения света:)
========== восемь. не трогайте принцессу, на ней не должно быть следов ==========
Генрих ненавидел, когда что-то происходило не по его плану. Более того ― когда что-то происходило с его семьёй. Когда семья короля подвергалась опасности. Поэтому, не было ничего удивительного в том, что между ним и Нострадамус, главой стражи и самой стражи, послушно склонённых на колени, стояла Екатерина, Франциск и даже Мария.
Его дочь пропала. Серсея пропала!
Бледная и уставшая, на фоне чего ещё ярче выделялась её почти болезненная худоба, Екатерина вцепилась в кафтан мужа, судорожно сжимая дрожащими пальцами. Королева не знала, почему держалась за Генриха ― то ли из-за того, что тот размахивал мечом, грозясь казнить всех, кто был рядом с принцессой, когда та пропала, то ли из-за того, что новости о пропаже дочери едва ли не лишало её сознания.
― Где моя дочь? ― кричал король, мечась в бессильном гневе по залу. Франциск, единственный, кто смог сохранить хоть каплю разума, выпроводил всех слуг и велел быстро убираться стражникам Серсеи, после чего плотно закрыл двери. В зале остался он, родители, Мария, Баш и Нострадамус.
Нострадамус рассказывал всё произошедшее снова и снова. Принцессу уже искали, в лавке торговца оказался подземный ход, но у него было несколько развилок в нескольких местах, многие вели в тупики или делились ещё на некоторые, поэтому понять, куда повезли принцессу было невозможно.
Кое-как убавив гнев отца ― или просто переведя его в другое русло ― Франциск попросил Нострадамуса сопровождать его в ту самую лавку. Дофин, конечно, знал, что это за лавка и кто там торгует ― сестра как-то все уши прожужжала об этом, моля съездить с ней, потому что тогда отец и мать снова сильно поссорились, и Серсея не решалась подойти к ним с этой просьбой. Украшения у того торговца действительно были достойными, и помимо того, что Серсея накупила там разных драгоценностей, Франциск тоже подобрал подарок для матери и младших сестёр, и красивую брошь для себя, которая могла бы держать плащи на официальных приёмах.
Несколько солдат по трое до сих пор прочёсывали все возможные коридоры, но итог был неутешительным ― едва ли они просмотрели даже половину. А время шло неумолимо, и чем больше они теряли часов, тем дальше Серсея находилась от них.
― Разве Вы не можете увидеть, что произошло? ― спросил Франциск, оказываясь в самом начале подземного хода и с тоской понимая, что никаких явственных следов принцесса или её похитители не оставили. Нострадамус за его спиной покачал головой.
― Нет, ― глухо ответил он, пока Франциск медленно шёл вдоль стены, надеясь найти хоть что-то. Баша он с собой не взял ― просто знал, как относится Серсея к сыну своих родителей, и понимал, что она скорее сама себя прирежет, чем будет обязана спасению ненавистному брату. ― Я вижу будущее, но не прошлое.
― А где моя сестра окажется в будущем, Вы не можете увидеть? ― снова спросил Франциск. Конечно, вслепую надеяться на слова прорицателя было бы глупо, но когда ты идёшь в темноте, даже маленькая спичка ценится на вес золота.
― Я вижу только дерево, ― внезапно сказал прорицатель, и Франциск удивлённо развернулся к нему. При отце мужчина этого не сказал, и дофину не было известно, в курсе ли мать. ― Большой, раскидистый дуб, который не покрыт зеленью. Я вижу только его длинные, толстые ветви и то, как касаются они крыши из красной черепицы. Это, судя по всему, маленький невысокий дом где-то в лесу или рядом с ним.
Больше Нострадамус ничего не сказал и лишь тоскливо опустил голову вниз. Франциск поджал губы: конечно, он не мог послать стражу на поиски этого места, из описания которого он знал так немного. Отец, услышав бы об этом, скорей бы бросил Нострадамуса в темницу, решив, что тот издевается. Но и его слова нельзя было просто проигнорировать.
Франциск задумался, медленно идя вперед. Что-то в словах Нострадамуса было знакомо ― дуб, который не покрыт листвой в это время года. Старый дуб с раскидистыми ветками…
Дофин бросил взгляд на Нострадамуса, будто желая найти ответ у него, но вид потерянного и будто испуганного мужчины заставил задуматься о другом.
«Почему он…» ― начал было Франциск, но мысль так и не закончил. Отчасти потому, что не знал, о чём именно хочет подумать, а ещё от того, что слева от него что-то мелькнуло. Франциск медленно отвёл руку с факелом назад, потом обратно, и неяркий отблеск снова родился и быстро исчез в стене. Дофин зафиксировал положение руки с факелом и, не отрывая взгляд от этого слабого блеска, приблизился к левой стороне коридора.
Это был перстень. Перстень с ярким сапфиром, который Франциск знал очень хорошо ― он сам преподнёс его Серсеи в день её последних именин. Это кольцо весьма удачливо попало в маленький разъем земли, и так удачно попалось ему на глаза. Франциск подошел ближе и прищурился: непонятный мазок совсем рядом с ним, будто провели тонок кисточкой с краской. Хм…
Франциск двинулся дальше, внимательно оглядывая стены, а потом сделал то же самое, оглядывая пол. И тут его осенило!
― Ищите капли крови на полу! ― велел он застывшим солдатам. ― Главное, не затопчите их!
Серсея была умницей, его дорогая, догадливая сестра! Поняв, что из рук похитителей ей не вырваться, она составила им небольшую, а всё-таки подсказку ― капли крови выделялись на полу, пусть и неярко, и всё же. Прошло минут десять, прежде чем один из стражников нашёл маленький, дорогой камушек, который явно не мог появиться в этих туннелях просто так. Потом ― минут через пять ― другой, чуть побольше, явно из кольца. Похитители стремились скорее скрыться, и в этой спешке они не заметили, что делает принцесса. Дочь Екатерины Медичи была далеко недурной, и только что снова это доказала.
У Франциска появилась надежда.
***
Серсея редко впадала в панику. Она, выращенная под крылом сильной и суровой матери, безмерно любимая отцом-королем, редко чего боялась. Даже в детстве она не боялась разных монстров, искренне считая, что они не тронут дочь короля. Да и Екатерина её сразу учила ― чудищ нет, но люди под час ничуть ни лучше. От людей стоит ждать подвоха, и в них искать опасность. Не до фанатизма, конечно, но если человек тебе незнаком, то лучше относиться к нему с подозрением.
Друзей держи близко, а врагов ещё ближе.
Поэтому, даже болтаясь на плече какого-то мужчины и потеряв надежду вырваться, она довольно быстро сообразила, что делать. У неё был холодный разум, редко поддающийся панике, и Серсея считала это хорошим качеством. Испугаться она успеет, когда поймет, куда и зачем её тащат. А пока она, как Гретель, оставляла хлебные крошки.
Оставалось лишь надеяться, что их не склюют птицы, как в сказке.
На очередном повороте кто-то всё-таки додумался завязать ей глаза, и бросать вещи стало сложнее. Но путешествие вслепую продлилось недолго ― вскоре она почувствовала, что траектория сменилась, и теперь они двигаются вверх.
― Иди в дом и даже не пытайся бежать, ― грубо проговорил мужчина. ― Иначе мы сломаем тебе ноги, принцесса.
И всё-таки Серсея боялась и призналась бы, наверное, в этом, только Екатерине… Екатерина… Хм, наверное, вспоминать о мачехе, чей опыт в юности был печален, не стоило. Она продолжала свой путь в темноте и пыталась утешить себя хоть чем-то. В глубине души Серсея чувствовала удушающий, липкий страх, от которого её тошнило, но изо всех сил старалась не паниковать, вняв словам разума. Её похитили ― но не убили прямо там, до сих пор не покалечили, даже ничем не отравили.
Значит, она им нужна была живой и невредимой.
Вместо этого принцесса попыталась запомнить территорию. Лес как он есть ― Серсея даже не могла понять, в какой стороне они находятся, потому что от множества петляющих коридоров она сбилась, куда её несли ― на север, юг, запад или восток.
Первое, что девочка заприметила, было дерево ― широкий, раскидистый дуб. Потом она увидела и дом ― небольшой, с бордовой черепицей, со ставнями на окнах. Видимо, он был давно заброшен или вроде того. Сломанное колесо дома и небольшая, длинная выемка в земле подсказали, что тут произошло ― наверное, где-то должна была быть водная мельница, однако река высохла, и люди, которые здесь жили, ушли.
Серсея напряглась: дерево, высохшая река, старая мельница. Она попыталась оглянуться на то, что позади неё, но похитители открыли старую дверь и втолкнули её внутрь.
Своих похитителей принцесса тоже разглядела ― высокие мужчины, некоторые широкоплечие, как отец и Нострадамус, некоторые поменьше, как Франциск. Они все почему-то были одеты, как врачеватели чумы: длинный, от шеи до лодыжек плащ, узкие брюки, перчатки, ботинки и шляпа. Правда, кроме маски с клювами были просто какие-то маски животных и птиц, похожие на те, что надевают на маскарад. Серсея не была уверена, но пока она болталась на чужом плече, успела понять, что ткань дорогая. Значит, за её похищение заплатили, и эти люди служили далеко не бедняку.
Но зачем? Шантаж? Екатерина и Генрих кому-то так сильно навредили? Серсея попыталась припомнить, с кем в последнее время ссорились родители, но никого не вспомнила. Впрочем, и не о всех делах короля и королевы она знала, что-то могло ускользнуть от её внимания.
Сама Серсея ни с кем в конфликт не вступала. Да, была та история с мальчишкой из Шотландии, но Мария на такое бы не решилась. Она была доброй, намного добрее Серсеи, и такое ― пока, вероятно ― было не по душе молодой королеве, не любившей насилие.
Диана? Но фаворитка давно притихла и даже не смотрела на Серсею, когда та пересекалась с ней в коридоре. Да и почему сейчас?
Пока она думала, мужчины закрыли дверь. Свет с улицы почти не попадал, да и уже начинало темнеть. Её похитители переглянулись, и тот, который был в маске лиса, спросил:
— Хозяин здесь?
— Прибудет позже, ― ответил ему человек с маской барсука. — Что с ней пока делать? — он мотнул головой в сторону Серсеи, будто девушки здесь не было, или не про неё шел разговор.
― Помыть её нужно, ― похабно откликнулся тигр, судя по положению головы, откровенно разглядывая её. ― Не для хозяина ― пыльная, грязная. И волосы нечёсаные.
Он подошёл к Серсеи и вырвал волосок с её головы. Девушка отчаянно зашипела и только тут вспомнила, что она умеет говорить.
― Послушайте, ― аккуратно начала она и с раздражением обнаружила, что после долгого молчания, голос её немного хрипит. ― Я не знаю, кто вы и зачем меня похитили, как и не знаю, сколько вам заплатили. Но если дело в деньгах, то я могу заплатить в два, или даже в три раза больше, если вы меня доставите домой.
Всё подождёт. Пусть возьмут эти проклятые деньги, только пощадят. За обладание этими деньгами Екатерина Медичи один раз уже заплатила достаточно, и Серсея не хотела получить её судьбу. Даже если эти звери не пустят принцессу по кругу, неизвестно, что от неё хочет их хозяин. Шансы купить их были малы, но пусть хотя бы знают, что она, в случае чего, заплатит больше.
Мужчины рассмеялись. Смех их был глухим, а тигр, стоящий ближе всего к ней, будто лаял.
― Думаешь, дело в деньгах? ― презрительно выплюнул он. ― Вы, Медичи, думаете, что можете купить всех и всё?
― Ну, с другими у неё бы получилось, ― всё так же спокойно заметил Барсук. Из всех, только он не смеялся. Серсея посмотрела ему в глаза. Тот окинул её быстрым взглядом и кивнул каким-то своим мыслям. ― Но помыть девчонку действительно надо. Хозяину её такую не покажешь.
Он раскатисто свистнул, и с лестницы внезапно скатились, чуть ли не кубарём, две девчушки лет десяти. Серсея удивлённо посмотрела на малышек ― они были худые, одна чуть выше с рыжими косичками, другая ― с короткими светлыми волосами, а чёрные креповые платьица, белые фартучки и чепчики напоминали маленьких торжественных пингвинов.
Серсея чуть не рассмеялась от нелепого сравнения, но тут же осеклась ― это было вовсе не веселье, а медленно накатывающая истерика, безумие из-за страха. Девушка пожелала остаться в здравом уме.
― Вымойте её, ― приказал Тигр. ― Только аккуратнее. Не повредите, ― и усмехнулся, будто говорил не о живом человеке, а о вещи, внезапно добавив: — Это принцесса.
Девочки даже взглядом не повели. Они быстро кивнули и подхватили Серсею за локти, потащив за собой. Но принцесса остановилась и посмотрела на Барсука. Он казался ей самым спокойным среди своих друзей, и если ей надо было с кем-то говорить, то пусть это будет он.
― Что вашему хозяину от меня надо?
― Пусть он вам сам расскажет, ― равнодушно ответил Барсук. Серсея уловила в его голосе нечто, похожее на сожаление, но тут же тряхнула головой, не смея надеяться на то, что кто-то из похитителей проявит хоть какую-то милость. Однако же Барсук внезапно сжалился и добавил: ― Вы можете не волноваться, принцесса. Вас никто не тронет, никто не навредит.
«У него акцент, он не француз» ― уловила девушка, хотя из-за маски точно сказать было нельзя.
Серсея хотела усмехнуться на его последнюю фразу, но девчушки подхватили её снова и потащили в коридор. Конечно, Серсея могла вырываться, но куда бежать ― этот дом она не знала, окна, что она видела, были заколочены, единственный выход пролегал через наёмников, а другие комнаты… кто знает, что или кого она там найдет? Вдруг нечто более ужасное?
Девчушки втолкнули её в большую комнату. В ней пахло землей, но зато посреди стояла большая бадья с водой, от которой шёл пар. На старом комоде стояли какие-то баночки, видимо, гели и масла для купания. В комнате так же была ещё одна девчушка ― тоже «пингвин» в точно таком же одеянии, только более рослая, чем её «подружки», с коротким ёжиком чёрных волос. У неё не было одного глаза, но тот, который был, смотрел полностью равнодушно.
Ей тоже было всё равно, принцесса перед ней или простая крестьянка.
― Девочки… ― хрипло протянула Серсея шёпотом. ― Давайте поговорим.
Продолжить дальше она не успела: та «пингвин», что была самой низкой, ощутимо ударила её ребром ладони по спине, чуть ниже лопаток. Серсея вскрикнула ― не столько от боли, сколько от неожиданности.
Практически сразу в дверь коротко постучались.
― Не трогайте принцессу, на ней не должно быть следов, ― раздался голос из-за двери. Серсея предположила, что это был Барсук, но входить мужчина почему-то не стал. ― А Вы, Ваша светлость, не пытайтесь с ними разговаривать. Они немы и ничего вам не скажут. А если будут плохо работать, то их накажут.
Последнее слово было протянуто будто с особым смыслом, и несмотря на то, что девчушки казались больше живыми игрушками, чем настоящими девочками, они втроём как-то синхронно вздрогнули. Серсея вздохнула: шансов уйти у неё пока не было, а если она не хочет, чтобы из-за её упрямства ещё и ребенка убили, то лучше просто молча дать «пингвинам» сделать свою работу.
Девочки оказались умелыми и ловкими, их пальчики почти неуловимо порхали по всей спине, расправляясь с застёжками, крючками и завязками на платье гораздо быстрее, чем её фрейлины. «Бывшие карманицы», ― почему-то решила Серсея, по-другому объяснить ловкость маленьких пальчиков она не смогла. Тогда понятно, почему «пингвины» такие ― жизнь в трущобах закалила маленьких бандиток, но лишила их языка. Поэтому им проще служить людям ― любым людям ― и быть в тепле и уюте, чем рисковать каждый раз потерять руки за воровство.
Её усадили в бадью и принялись намыливать. Самая младшая девчушка ― та, что ударила её ― подхватила одежду принцессы и сунула в другую бочку, принявшись стирать. Для того, чтобы доставать до бочки, ей пришлось встать на маленькую лестницу, и это внезапно повеселило Серсею. Замочив одежду, «пингвин» ловко соскочила с лестницы и бесшумно пошла в сторону выхода. Немного приоткрыв дверь, она юркнула в образовавшийся проход.
Сделав вдох, Серсея, сцепив зубы, ждала, пока «пингвинята» возьмутся отмывать покрывшуюся грязью и дорожной пылью кожу. Она пообещала себе, что всего лишь избавится от них, но когда из-под пыли и грязи ещё явственнее проступили ссадины и синяки, Серсея не сдержалась и выхватила мочалку, принявшись тереть собственное тело так, будто собиралась содрать с себя всю кожу живьём.
Возможно, именно это она и собиралась сделать. Девчушки смотрели на это молча, лишь старшая глядела с лёгким удивлением, а потом ― нечто, похожее на уважение промелькнуло в её глазах. Она поняла, что так похищенная принцесса высказывает своё упрямство, непокорность и протест к похитившим её, высказывает своё бесстрашие.
И, возможно, она лучше других понимала, что таким способом принцесса хотела смыть, уничтожить все следы трогавших её мужчин, следы, которые отказывались исчезать и с каждой секундой горели ещё ярче, словно насмехаясь и угрожая рассказать всему миру о её позоре. Закусывая губы, она теюёрла снова и снова, пока кожа болезненно не покраснела. Тогда старшая «пингвин» подкачала к ней и выхватила губку ― понятно, что если девушка так повредит себя, по шее получат девчушки.
Где-то совсем рядом упала лежавшая расчёска ― это вернулась другая девчушка, со стопкой чистой одежды. Девчушки решили вымыть ей голову. Они старательно намылили их, подождали пару минут, ловкими и сильными пальцами массируя кожу головы, а потом, придерживая Серсею за плечи, опустили её в воду, аккуратно промывая золотистые пряди.
Платье ей выдали серебристое, с подбитым мехом воротником, но Серсея посмотрела на всё это с лёгким презрением и даже отвращением. Выбора у неё, конечно, не было, но никто не мог заставить её прекратить ненавидеть. Кроме того, она сделала себе пометку ― одежда была дорогая, как и те вещи, что были на наёмниках. Кто-то был очень и очень небедным.
Волосы принцессе собирали в косы и укладывали на голове «корзинкой», когда в дверь постучались. Серсея дёрнулась, как от удара.
― Господин приехал, ― сказал Барсук из-за двери. ― Ведите её.
Без всяких лишних слов девушку подхватили за локти и подняли. Серсея раздражённо зашипела, вырвалась из чужих рук и сама вышла из комнаты. Глубоко вздохнув, она сложила руки на груди и, гордо подняв голову, направилась вслед за человеком в маске. Собрав всё своё достоинство и честь, Серсея шла так, будто совершала прогулку по коридорам дворца, а не была в плену.
Её провели недалеко по коридору и знаком пригласили войти в приоткрытую дверь, и девушка повиновалась. Яркий свет ― куда ярче, чем в комнате, где её мыли ― на несколько секунд ослепил принцессу, однако она быстро взяла себя в руки и открыла глаза. В комнате было жарко натоплено, Серсее почти сразу стало душно. Тут не было кровати, лишь какой-то маленький диванчик с накиданными на него подушками, камин, много канделябров и большой рабочий стол, сейчас, впрочем, свободный от разных бумаг, лишь какие-то ручки лежали на нём ― видимо, похитители не решили нужным разобрать завалы мелкой рабочие ерунды.
Похитители, между прочим, были уже рядом с ней. Барсук застыл позади неё, но Серсея, казалось, лопатками ощущала его взгляд. Тигр тоже был здесь, принцесса могла рассмотреть его лучше ― невысокий, с зачесанными назад тёмными волосами, тронутыми сединой. Серсея отметила это, но, конечно, намного важнее был тот, что стоял, опираясь на стол, и смотрел прямо на неё ― Человек в маске Льва. Он был широкоплечим и высоким, но больше Серсея ничего сказать не могла ― его волосы были спрятаны под капюшоном чёрной, как и у его людей, одежды, всё из той же прекрасной дорогой ткани.
Увидев её, Лев тут же подорвался с места и прошествовал к ней, широко расставив руки, будто собираясь обнять.
― Ваша светлость! ― воскликнул он. ― Вы не представляете, как я рад нашей встречи.
― Не могу ответить тем же, ― спокойно, насколько это было возможно, но едко проговорила принцесса. Она понимала, что шансы выбраться у неё отсюда были минимальными, и оставалось только надеяться, что кто-то найдет её «хлебные крошки». Лев же внезапно схватил её за руку, ласково погладив запястье, и на несколько секунд лишив Серсею дара речи. ― Могу я узнать, зачем меня похитили? ― наконец выдала она.
― Называйте это не похищением, а неожиданной прогулкой, ― усмехнулся Лев, подталкивая её вперед. Серсея сделала несколько шагов, чтобы не упасть и увидела два небольших кресла у стола. Вырвав руку, она аккуратно присела на одно из них, краем глаза пытаясь понять, что есть на столе и чем можно обороняться в случае чего.
― И почему же меня вывели на эту… прогулку?
― Всё просто, ― заявил Лев, присаживаясь напротив неё. Человек-Тигр замер позади него, Барсук ― за её спиной. ― Я хочу на Вас жениться.
Серсея испустила непонятный смешок, даже позабыв, где она находится. Она повторила эти слова ещё раз, потом пробормотала их вполголоса, будто искренне считая, что похищение и страх немного повредили её рассудок, и она не поняла значение слов. Но судя по абсолютно спокойным позам похитителей, принцесса ошиблась.
― Что? ― переспросила она шёпотом, вместе с тем чувствуя, как гнев загорается в ней, подобно огню в керосиновой лампе.
― Любимая дочь короля Генриха, любимая дочь королевы Екатерины. Богатая, умная, красивая. За маской не увидите, но я тоже неплох собой, состоятелен, и, думаю, не глуп. Так почему нет?
Наверное, действительно не глуп, раз сумел её похитить.
Она услышала, как позади неё кто-то резко выдохнул. Обернувшись, она увидела, как Барсук сжал запястье одной руки другой, и судя по напряжению, что мгновенно сковало мужчину, он был удивлен. Или разозлён. Неужели, не знал, кто на такая?
Но стоило сейчас думать о другом. Серсея обычно быстро просчитывала каждое слово своего оппонента, цепляла малейшие слова, изменения в речи и голосе, чтобы понять, что чувствует человек, врёт он или нет. И сейчас её разум быстро выстроил логическую цепочку.
― Чтобы сделать обо мне такие выводы стоит быть приближенным ко двору, ведь, насколько я знаю, за его пределами меня скорее считают эгоистичной, самовлюблённой, хитрой богачкой, ― Лев хмыкнул. Серсея глянула на него с прищуром. ― Так почему же не прийти просить моей руки у моего отца, м?
― Вы бы мне отказали, ― спокойно сказал мужчина, пожав плечами. ― К Вам сватаются с тех пор, как Вам исполнилось тринадцать лет.
― Двенадцать, ― едко исправила принцесса, не став отрицать этот факт. Едва она расцвела как девушка, к ней и вправду стали свататься ― больше, конечно, старые приближённые предлагали союз со своими молодыми сыновьями или внуками, смотря, кто подходил по возрасту. Серсея была завидной невестой, кто не захочет получить в свою семью дочь короля?
Знать по всей Европе, как правило, заключала браки по политическим соображениям — создать или укрепить союз между владетельными домами. Выбором невесты для сына занимались родители и они же вели переговоры с родителями девушки; при этом жених и невеста могли не видеть и не знать друг друга до свадьбы. Впрочем, взрослый холостой мужчина мог и напрямую попросить руки дамы у её отца.
Браку предшествует помолвка, которую старались заключить как можно раньше — в двенадцать лет это вполне можно было устроить. Собственно, брак заключался, как правило, когда жених и невеста достигали возраста, в котором они способны делить постель и произвести на свет потомство. Для девочек это, как минимум, время «расцветания», то есть начала первых менструаций. Девочки из знатных семей расцветали, выходили замуж и рожали детей заметно раньше, чем простолюдинки.
В общем представлении девушку, конечно, можно выдать замуж ещё до того, как она расцветёт — по политическим причинам; но желание переспать со столь юной женой посчитают извращением. Такие ранние свадьбы — даже без секса — достаточно редки. Свадьбу откладывали до тех пор, пока невеста не станет из ребёнка девушкой. На девушке уже можно жениться и спать с ней… Впрочем, и тогда многие мужья предпочитали обождать, пока супруге не достигнет пятнадцати-шестнадцати лет, прежде чем исполнять супружеский долг. Повитухи давно подметили, что чрезмерно юные матери слишком часто умирают родами.
Генрих отказывал всем. Ему была плевать ― предлагали ли помолвку или сразу брак, выгоден был этот союз или нет. Он не хотел отдавать Серсею в чужие руки, отпускать дочь куда-то в чужую семью, с совершенно чужими людьми. В обиход этому, король не постеснялся отдать свою дочь Елизавету Испании, сына Франциска сосватать с королевой Шотландии, и устроить несколько договоров по поводу своих младших детей.
Но Серсея всегда стояла особняком его чувств, король будто боялся отпустить куда-то свою старшую дочь. Он бы в жизни не выдал дочь замуж без её согласия, поэтому Серсея могла понять, почему у этого мужчины не было вариантов, кроме похищения. Конечно, она не хотела этого, но всё равно ― что-то логическое, ужасно простое и элементарное было в этом плане.
― Тем более. И вы до сих пор не замужем. Так что, думаю, меня бы ждал отказ. Твёрдый и решительный.
― Не спорю, скорее всего да, ― не стала отрицать принцесса.
― Ну вот, ― Лев прищёлкнул пальцами. ― А я не переживу Вашего отказа. Поэтому мы пойдем более лёгким путем.
― И каким это?
Не то чтобы Серсею это волновало ― её единственным желанием было убраться отсюда как можно дальше, вернуться к семье, к любящей матери, царственному отцу, брату Франциску, который защитил бы от всех ― и от ночных кошмаров, и от людей. Вернуться туда, где было безопасно. Ей вовсе не было интересно, каким способом этот ублюдок хотел на ней жениться.
― Деньги решают все проблемы, Вам ли этого не знать, ― Лев хохотнул. На лице Серсеи не дрогнул ни один мускул. ― Я подкупил священника, и он обвенчает нас перед лицом Господа. Потом ― мы проведем вместе ночь. И у Вашего отца не останется выбора, кроме того, чтобы признать наш брак действительным.
Происходи это с кем-нибудь другим, Серсея, наверняка, даже улыбнулась бы, рассмеялась, поразившись гениальности плана. Она и так изумилась, но факт того, что это происходило с ней самой, отнюдь не радовал. Страх ― противный и липкий, как испортившейся сироп ― обволакивал всё изнутри, отравляя, едва ли не парализуя до нервных обмороков, и только особыми усилиями она заставляла себя сидеть спокойно, разговаривать и даже усмехаться. Никто бы в жизни не догадался, какие чувства одолевали королевскую кобру.
― Возможно. Но кто сказал, что я не стану вдовой спустя несколько часов? ― Серсея улыбнулась, скрыв за бравадой страх. Даже не страх, а натуральный ужас. ― А насилие… что же, его я переживу. Чтобы увидеть, как вы сдохните от яда, который будет поджидать Вас где угодно ― в воде, в еде, в вине, даже на Ваших простынях и на Вашей одежде. Я буду смотреть, как Вы корчитесь в муках, а потом дам Вам противоядие, только чтобы увидеть как Вас растянет на дыбе или привяжут к лошади и пустят её по всей Франции, после чего Ваша голова, прямо в этой маски, украсит пику дворца. Вы умрете, и Ваша смерть не будет почётной, а унизительной и презренной. А я переступлю ваш прах и забуду, едва он развеется.
― Вы поразительно жестоки! ― рассмеялся Лев, а после просто выдал, будто говорил эти слова Серсее каждый день. ― Я люблю Вас.
Серсея не сдержала истеричный смешок. Вот значит как. Она перебрала весь французский двор, вспомнила всех, кому вредила за всю свою жизнь, а её похищают просто ради… брака? Какой-то несчастный, влюбленный в неё отчаявшийся мужчина ― или даже мальчишка?
― Я Вам сочувствую, ― ответила она. Девушка не могла молчать, не могла не злиться, не исходить ядом, не скрипеть зубами от отвращения и непонимания.
Лев усмехнулся. Он встал, подошёл к девушке, протянув к ней руки, и в это мгновение её нервы не выдержали. Девушка схватила со стола какую-то перьевую ручку, с острым наконечником, и со всей силы вонзила в руку льва. Мужчина удивлённо вскрикнул, отшатнувшись, а тигр метнулся к нему с криком «Господин». Сильные руки Барсука сомкнулись на плечах Серсеи. То ли удерживая её на месте, чтобы принцесса получила своё наказание за нападение, то ли чтобы вовремя защитить девушку, как раз-таки от этого наказания.
Единственное, что он сделал ― забрал ручку и засунул в карман штанов.
В комнате повисло молчание. Лев прижимал к себе раненую руку, из отверстия от ручки сочилась кровь, слабо заметная на чёрной перчатке, но Серсея видела её так же ясно, как если бы одежда льва была белой. Тигр стоял, смотря на неё, сжимая и разжимая кулаки, словно вот-вот ударил бы её.
И вдруг в этой тишине, тяжесть которой Серсея ощущала, будто она была физической, раздался сначала смешок, а потом смех Барсука. Она развернулась, наградив его таким же удивленным взглядом, как и его соратники. Шокированная и измученная принцесса смотрела на наёмника во все глаза, ощущая себя так, словно колотила в закрытую дверь.
― А принцесса бойкая, ― заметил он, а потом заглянул в лицо Серсеи. ― Бойкая — это хорошее слово.
― Я знаю, что значит бойкая, ― раздражённо заметила Серсея.
― Мы с господином пойдём обработаем ему руку, ― сказал Барсук. ― А ты сторожи принцессу. И аккуратнее, ― лица девушка не видела, но почему-то явно поняла, что на лице мужчины расцвела ухмылка, и, кажется, тигру она не понравилась.
Барсук и Лев покинули комнату, закрыв за собой дверь. Принцесса было свободно вздохнула, как вдруг Тигр шевельнулся и медленно, словно сдерживая себя из последних сил, повернулся к ней. Девушка отшатнулась ― ярость, которую он испытывал, ощущалась почти физически. Она вдруг поняла, какую ошибку допустила, оставшись наедине с этим человеком ― Лев был в неё влюблен, Барсук испытывал хоть что-то, отдалённое на уважение, а Тигр… Тигр её откровенно ненавидел.
― Ах ты проклятая сука Медичи, ― с пугающей, невероятной злостью прошипел тигр. Даже в узких разрезах глаз маски Серсея увидела, как сверкнули бешеной яростью мужские глаза. Она посмотрела на него полными ужаса глазами, на мгновение потеряв дар речи. ― Как ты смеешь так говорить с моим господином, нападать на него? Как ты смеешь?
Серсея однажды видела бешеную собаку. Ей было тринадцать, и зверь внезапно выскочил из псарни прямо на неё. Они замерли друг напротив друга, принцесса и пёс, и девочка старалась даже не дышать. Псари, напуганные, выскочили следом, держа в руках длинный нож для разделки мяса, так что ни малейших вариантов в том, что должно было случиться с псом у Серсеи тогда не возникло.
У пса тоже. Видимо, даже находясь в бешенстве, собака поняла, как с ней собираются поступить, и видимо рассудила, что хуже себе она уже не сделает. И бросилась на принцессу, которая от страха окаменела, даже не сумев двинуться.
Нострадамус тогда спас её ― как спасал много раз за всю жизнь. Вырос будто из-под земли, и собака вцепилась ему в руку, которой он прикрыл живот. Серсея видела, как исказилось его лицо болью, однако прорицатель смог воткнуть свой охотничий нож в горло бешенному зверю. Несмотря на то, что боль, вероятно, была ужасной, и Серсея помнила, как мужчина потом почти две недели находился в лихорадке ― они с Екатериной выхаживали его тогда, хозяйничая в кабинете; наверное, поэтому там Серсея ощущала себя так уверенно, как нигде, кроме своих покоев ― прорицатель нашёл в себе силы развернуться, предусмотрительно спрятав раненую руку в рукавах меховой накидки, опустился перед ней на колени и, внимательно заглядывая глаза, спросил, как она.
Серсея всё равно увидела, что собака прокусила руку почти до кости, помнила, как кровь заливала одежду Нострадамуса, и помнила, что тогда он казался ей настоящим принцем. Больше, чем её брат Франциск, её младшие братья, даже больше, чем отец когда-либо ― ведь он спас её.
Странно, Серсея почти забыла об этом. Как же люди забывают всё то хорошее, что с ними происходит.
Но тут Нострадамуса не было. И Серсея не была тринадцатилетней девочкой ― что было либо хуже, либо лучше, ведь в этот раз она не впадала в ступор. И её противник был не бешеным зверем, от которого хоть как-то, но можно отбиться, а сильным мужчиной. Бешеным мужчиной.
Он подлетел к ней и с силой швырнул на стол. Практически сразу она почувствовала удар в поясницу. Удар такой силы, что он выбил воздух из легких. Паника сдавила горло, и она начала задыхаться. Серсея отчаянно искала в голове хоть какой-то выход, но не находила ни одной мало-мальски стоящей идеи.
― Ты хоть понимаешь, дрянь, как тебе повезло? ― спросил он, нанося удары ногами и руками. Принцесса ощутила, как правую руку обожгло сильной болью, когда на неё опустилась нога в сапоге, но на фоне всего прочего это было почти незаметно. ― Мой господин такой прекрасный человек, он так умён и образован! ― кричал он, брызжа слюной. Удивительно, как ещё никто не прибежал. ― А ты, проклятая шлюха Медичи, позволяешь так себе с ним вести, позволяешь оскорблять его.
Серсея посмотрела в сторону, то ли не желая смотреть в лицо своего истязателя, то ли желая найти хоть какой-то предмет, который мог ей помочь. Такой нашёлся только один ― совсем маленький кинжал для вскрытия писем, затерявшийся среди стопки бумаг. У неё была всего одна попытка. Она не чувствовала боли, но ей было страшно.
Страшно так, как ещё никогда до этого дня. Смерть в буквальном смысле ходила на расстоянии нескольких шагов от неё, и никто не сможет ей помешать, если только кто-то не найдет её в ближайшие несколько часов. На милосердие этих людей она не рассчитывала, помощь могла прийти только от человека под маской Барсука, но мог ли он помешать этому насилию? Насилию, которое хотел совершить тот, для которого её похитили?
― Я убью Вас, ― прохрипела Серсея, сплёвывая кровь на стол. ― Клянусь, я убью Вас.
― Мерзкая тварь, ― оскалился мужчина и ударил Серсею по лицу. Она ошарашенно всхлипнула, не ожидав, что он снова решится бить принцессу, но уже в следующую секунду и вторую щёку обожгло ударом. Голова принцессы мотнулась в сторону, и когда насильник взялся за её колени, собираясь раздвинуть принцессе ноги и овладеть столь желанной игрушкой, она вновь начала вырываться, словно удары выбили из неё проснувшееся было самообладание.
— Вы потеряете невинность не по собственному желанию.
— Что это значит?
— Вас изнасилуют.
Тигр занёс руку для удара, желая усмирить её. Серсея глубоко вдохнула, ожидая нового увечья, собирая силы для того, чтобы снова драться так, как никогда в жизни. Её не изнасилуют, Серсея не сдастся просто так. Она расцарапает этого ублюдка так, что он имя своё забудет. Она собрала все успевшие накопиться силы и завертелась в его руках − лихорадочно, бездумно, словно билась в предсмертной агонии. Она брыкалась и кусалась, лягалась и ворочалась, ощущая, как горячими ручьями текут по лицу слёзы.
Но произошло нечто другое. Мелькнула тень, и рука ублюдка опустилась рядом с ней ― брызгая кровью, отрубленная конечность с громким отвратительным хлюпом упала рядом. Серсея вскрикнула, а Тигр кричал, выплёвывая ругательства, и его рука сжала левую руку принцессу с невероятной силой. Серсея вскрикнула. Кем бы не был человек, нанёсший удар ― он не остановился. Серсея увидела, как меч разрывает плоть несостоявшегося насильника.
― Серсея… Ваша светлость, всё хорошо, ― сказал мужчина. ― Теперь всё хорошо.
Серсея заморгала, не сразу понимая, кто перед ней, а потом внезапно всхлипнула. Сказать что-то ей казалось просто невозможным, она испугалась слишком сильно ― руки тряслись, глаза так и остались огромными и почти беспрерывно открытыми, а лицо было таким бледным, что покойник показался бы румяным.
― Нос…тра…мус ― хрипло и прерывисто выдавила она. Прорицатель оттёр меч от крови о труп мужчины, засунул его в ножны и одним движением сгрёб Серсею со стола, беря на руки. Принцесса глубоко вдохнула, а потом внезапно обвила шею прорицателя дрожащими руками, сжала, будто от этого зависела её жизнь, и, не обращая внимания на режущую боль в запястьях, тихо зарыдала.
Нострадамус так и стоял, держа принцессу на руках, стискивая её в объятьях, ожидая, пока она проснётся. Вошедшего в комнату Франциска он взглядом попросил выйти, и дофин послушался, приказывая стражам не вмешиваться. Прорицатель не знал, как объяснил Франциск это Генриху, да и это уже было неважно ― значение имело только плачущая в его руках принцесса, обнимающая его так, будто от этого зависела её жизнь.
========== девять. но вы должны мне позволить ==========
Комментарий к девять. но вы должны мне позволить
Её дыхание постепенно выравнивалось, мышцы расслаблялись, но Нострадамус знал, что девушка не спит. Он вынес её на улицу, чтобы она глубоко вздохнула, ощутив долгожданную свободу, и немного успокоилась на прохладе. Мужчина принёс её к уже знакомому раскидистому дереву. Девушка же едва шевелилась и дрожала от ледяного ветра, но её лишь уложили у мощного дубового ствола.
Лихорадочно оглядываясь то в одну сторону, то в другую, Серсея видела королевские лилии на одежде людей, — их было больше десяти — тёмные силуэты похитителей между деревьев и белоснежную лошадь Франциска, перерезающего горло одному из людей недалеко от кареты. Эти картинки ещё не до конца доходили до сознания принцессы, поэтому она смотрела на всё это спокойно, отстранённо и невдумчиво, будто наблюдала скучный спектакль.
― Сделайте хоть что-нибудь! ― рявкнул над ней голос, сильно напоминающий голос отца. Но Серсея могла ― и, скорее всего, так и было ― ошибаться. Поэтому она собрала все оставшиеся силы и дёрнулась в сторону.
― Тише, Ваше Величество, ― строго сказал Нострадамус, будто говорил не с королём, а с обычным мужчиной. ― Она напугана, лучше не шуметь.
― С ней всё в порядке? ― спросил другой голос, мягкий и успокаивающий.
«Франциск» ― подумала Серсея, но, опять-таки, она не была в этом уверенна. Реален был только Нострадамус, только в него и ему принцесса верила.
― Возможно, ― аккуратно сказал Нострадамус, поворачивая голову Серсеи то в одну, то в другую сторону. ― Тут нельзя провести полный осмотр, его я не смогу провести. В замке будет лучше.
― А если ей нужна помощь прямо сейчас?! ― снова зарычал отец. Какое-то время все молчали, однако же после Генрих хрипло произнёс: ― А что, если… в доме будет лучше?
― Нет, ― сипло простонала Серсея. ― Нет, прошу.
― Серсея, дочка, всё хорошо, ― король оказался на коленях рядом с ней и попытался прикоснуться к её плечу, но Серсея дёрнулась в сторону. ― Это папа. Нострадамус?
― На кухне можно, ― говорит прорицатель, а потом, судя по всему, обращается к ней. ― Госпожа, это будет быстрый, безболезненный осмотр. Но Вы должны мне позволить.
«Только Нострадамус реален», ― напомнила себе Серсея, после чего коротко кивнула. Прорицатель опять подхватил её на руки и понёс обратно в дом.
На кухне было чисто и светло. Нострадамус усадил её на стол, Франциск принёс большую кожаную сумку, в которой что-то позвякивало, и чистую одежду, после чего сразу же вышел. Прорицатель посмотрел на неё, будто решаясь на что-то, а потом попросил:
― Разведите ноги.
Серсея всхлипнула и отрицательно помотала головой.
― Прошу Вас, не надо, ― хрипло попросила принцесса. Голос её был тихим, как шелест ветра. ― Просто поверьте мне на слово, что они меня не тронули. Вы же всё видели, Вы… успели.
Она низко опустила голову, но тяжелый вздох мужчины всё равно услышала.
― Вам в любом случае надо раздеться, Ваша Светлость, ― аккуратно, будто примирительно произнес Нострадамус. ― Мне надо узнать, как сильно они били и не повреждено ли у вас что-то.
― Пожалуйста, Нострадамус… ― снова попыталась девушка, но мужчина тут же накрыл её руку своей, ласково сжимая дрожащие пальцы. Рука у него была теплой, по-мужски крепкой, и держал он её крепко и осторожно. Мужчина коснулся подбородка Серсеи самыми кончиками пальцев, заставляя посмотреть себе в глаза. Глаза Нострадамуса были тёмными, завораживающими, и будто по-настоящему чародейскими. Иногда Серсея забывала, что Нострадамус был не простым человеком, а обладал необычайным талантом, даром.
― Здесь никого нет, ― напомнил мужчина, не прерывая зрительного контакта. ― Только за дверью Ваш отец и Франциск, окна завешаны, Вас никто не увидит. Это надо для Вашего же блага, Серсея.
Принцесса смотрела на мужчину, смотрела, а потом аккуратно кивнула.
― Хорошо.
Наполовину расстёгнутое платье плохо держалось на ней, оно поддалось Нострадамусу почти сразу, выглядя в сильных руках прорицателя обычной тряпкой. Оставшись в одной сорочке и почувствовав, что наконец-то свободна, на дрожащих руках Серсея слегка проползла по столу, чтобы лечь на нем, как на кровати, и закрыла глаза.
Пальцы у Нострадамуса были длинными, как у какого-нибудь музыканта, сильными и ловкими.
― Вы сможете одеться сами?
― Нет.
Нострадамус помог натянуть ей новое платье ― синего цвета, тёплое и плотное, с вышивкой золотистых лилий ― и застегивать его на крючки. Он пригладил волосы принцессы, рассматривая её испорченное ссадинами и следами от пощёчин лицо. Нострадамус лучше всех знал, что они пройдут через пару дней, если не раньше, и всё могло закончиться намного хуже, но видеть королевскую кобру настолько слабой и униженной было тяжело.
Когда девушка была готова, прорицатель позволил ждущим за дверью Генриху и Франциску войти. Генрих резко распахнул дверь, из-за чего Серсея дёрнулась, и влетел в комнату ― взъерошенный и злой, с испачканной в крови камзоле и длинной царапиной на щеке.
― Как она? ― тут же спросил он.
― Гематомы, ссадины, ушибы, ― начал Нострадамус как можно тише, осуждающе глядя на короля. Франциск положил отцу на плечо руку, стараясь призвать к спокойствию. ― Вывих левого запястья, правое, кажется, сломано. Я наложу повязку, через несколько дней полегчает. Её Светлости повезло, на самом деле.
― Как ты можешь такое говорить?! ― ошарашенно зашипел Генрих.
― Отец! ― воскликнул Франциск, смотря в лицо Серсее. Он подошёл ближе, аккуратно прикасаясь к её плечу. Девушку всю трясло, на любой громкий звук она реагировала как маленький, дикий, беспомощный зверёк. Слеза всё-таки скатилась по щеке, и Франциск аккуратно стёр её пальцем. Теперь шок и гнев грозили вылиться в бесполезные рыдания, которые Серсея сдерживала из последних сил. Дофин бросил на короля укоряющий взгляд. ― Прошу тебя, спокойнее. Что значит повезло?
― Её не насиловали, ― четко произнёс Нострадамус, и у короля, и у дофина это вызвало облегченный вздох. ― А синяки сойдут, руки исцеляться, ссадины залечатся.
За считанные минуты её аккуратно подхватили, умыли, усадили в карету и повезли в неизвестном направлении. Точнее, в более чем известном ― её возвращали домой. В карете она сидела тихо-тихо, как мышка, забившись в самый дальний угол от сопровождающих её мужчин ― Франциска напротив и Нострадамуса рядом. Брат беспомощно смотрел на сестру, не зная, что сказать, чем её поддержать ― лишь смотрел на бледное лицо девушки с запавшими щеками и посиневшими веками, в синяках и царапинах руки, болезненные стоны при каждом движении. Серсея не плакала, но тихий скулеж поминутно вырывался из её рта.
― Я хочу спать, ― внезапно тихо попросила она, и её беспомощный взгляд ― будто отражение дофина ― скользнул по Нострадамусу. Мужчина без лишних слов достал чистую фляжку с водой, аккуратно подсел ближе и помог выпить истощенной принцессе всё до капли. Она ужасно хотела пить. Уже через несколько минут девушка поняла, что Нострадамус дал ей дурманящие травы ― остатки сознания растворялись, по телу разлилась слабость, мысли испарились, а губы расплылись в глупой улыбке.
Карета слегка тряхнула, и Нострадамус обхватил принцессу за талию, удерживая от падения, и в это же мгновение Серсея заснула. Заснула, потому что в руках прорицателя стало внезапно тепло и уютно, спокойно, и в эти короткие мгновения она не боялась.
Следующее, что помнила Серсея ― лёгкие покачивания, когда кто-то сильный бережно выносил её из кареты. Было немного прохладно, холодный ветер холодил её травмированную кожу, остужал раны. Она слышала, как кричала Екатерина, выкрикивая угрозы кому-то, слышала, как её уговаривают прийти в себя ― но она не могла. Не могла и не хотела. Поэтому, оказавшись в постели, на которую её всё-таки же бережно уложили, Серсея просто уснула и надеялась, что проснется, когда её тело будет в порядке. Тогда и разум излечится быстрее.
Серсея знала, что когда-то, давным-давно Екатерину изнасиловали во Флоренции. Королева-мать Франции оказалась достаточно сильной, чтобы пережить это. Серсея же, кажется, не была способна справиться с насилием вроде этого ― не изнасилование, а раны и царапины, ссадины и удары оказались для неё слишком тяжелыми.
Именно об этом постоянно думала Серсея во время своего тяжелого сна, который даже таким не являлся. Она слышала и чувствовала всё, что с ней происходило ― как её гладит по волосам Екатерина, как к ней приходит отец и Франциск, даже Мария заглядывала и плакала над её кроватью, рассказывая абсолютно бессмысленные новости во дворце, которые приносили умиротворение.
И ещё она помнила Нострадамуса. Он приходил, казалось, с первыми лучами солнца и уходил с пришедшей темнотой ― или это солнце вставало и садилось вместе с прорицателем. Мужчина бережно и аккуратно, очень-очень осторожно осматривал её, ухаживал за ранами, стараясь избавиться от последствий насилия как можно быстрее. Руки у него были тёплые, шершавые, большие.
В какой-то момент, Серсея услышала разговор своей матери и Нострадамуса. Его рука лежала у неё на локте, было слегка холодно, а потом Екатерина что-то сказала ― Серсея узнала голос, но не поняла ни слова, будто королева говорила на другом языке ― и Нострадамус отстранился. Его рука исчезла, и принцесса безотчётно потянулась за ней. Её ладонь ― бледная и трясущаяся ― с невероятной силой вцепилась в широкое запястье Нострадамуса.
― Серсея! ― крикнула Екатерина, мгновенно оказываясь рядом. Нострадамус, не вырывая руки, опустился рядом с кроватью на колени и молчал, молчал тогда, когда Серсее нужен был его голос.
Нужно было его увидеть.
Она с трудом повернула голову, и прошло несколько бесконечно долгих минут, прежде чем она смогла открыть глаза. Ненадолго ― Нострадамус всё так же расплывался перед глазами, как и в ту ночь, но он всё-таки был, она видела его, она чувствовала его под рукой, крепче сжимая запястье, будто боясь, что прорицатель вот-вот исчезнет.
― Ност… амус, ― прохрипела она.
Всего на несколько секунд мужчина перестал расплываться перед глазами, и Серсея увидела; не только его, но и то, что он предсказывал ей, то, что она не поняла в тот вечер, когда ударила его.
Она желала почувствовать себя нужной, чистой, любимой. Женщиной. Женщиной, к которой испытывают что-то помимо жалости, похоти или гадливости. Только один человек мог дать ей это.
Раньше, чем к ней бы бросились врачи и лекари, без устали дежурящие у её кровати, она снова заснула. В этот раз ― крепко и без сновидений, спокойно. Так, как не спала, казалось, уже вечность.
***
Она не приходила в себя три дня, потерявшись среди простынь и одеял на своей кровати. Нострадамус говорил, что так её сознание пытается справиться с тем, что пережило тело ― Серсея была ещё таким ребенком, поэтому физическое насилие, пусть и краткое, и не завершившееся изнасилование её напугали. Напугали настолько, что разум предпочёл усыпить тело, вести его в состояние комы, чтобы исцелить и не терзать почем зря принцессу.
Во сне она могла спастись и проснуться, когда больно не будет. Когда она сможет двигать руками, безболезненно двигаться и осмыслить произошедшее. После этого сна Серсея должна была проснуться здоровой. Сам Нострадамус уже начал верить в лучшее, наблюдая день за днем, как заживают следы насилия на теле Серсеи.
Прошло всего три дня, и липкая темнота наконец её отпустила. Серсея проснулась на рассвете, чувствуя тёплые лучи на своём лице, холод чистых покрывал, аромат, который всегда был в её комнате, и запах самой себя. Чистый и свежий, запах винограда и пшеницы. Серсея смотрела в потолок своей спальни, апотом глубоко вдохнула ― она была дома.
Сначала, конечно, к ней пришёл Нострадамус. Он спрашивал, как она себя чувствует, болит ли что-то, осматривал её. Прорицатель с легким удовольствием заметил, что лицо Серсеи стало более расслабленным, чем во время её длительного сна. Некоторые синяки уже успели сойти, и принцесса даже нашла силы на лёгкую, благодарную улыбку, сказав:
― Вы и правда творите чудеса, Нострадамус.
Прорицатель успел только поменять повязки на её руках, когда в комнату влетели родители. Екатерина тут же бросилась к ней, намереваясь сжать в объятьях, но Нострадамус остановил её ― ребра принцессы всё ещё заживали, да и не все раны сошли, поэтому лучше пока быть осторожными. Прикосновения Екатерины были мягкими и аккуратными, она присела рядом с дочерью, глубоко вдыхая родной и любимый запах.
Король и королева повторили вопросы Нострадамуса, только были куда более дотошными. Серсея с улыбкой заверила, что всё было хорошо, и с удивлением поняла, что всё действительно было неплохо. Она была жива и чиста, можно было жить дальше, забыв об ужасе.
Но, как выяснилось, это было не так просто. Когда первые эмоции схлынули, правители Франции вернулись в лучины холодных и расчётливых людей, которым было интересно наказать тех, кто так поступил с представителем правящей семьи. У Серсеи выпросили всё ― не менее дотошно, чем о её здоровье. Она описала людей, которые её похитили, особенности речи ― акценты и прочую ерунду ― одежду. Девушка с гордостью отметила, как довольна Екатерина тем, что Серсея выискивала и запомнила многие мелочи.
Правда, её бравада длилась недолго ― Генрих сообщил, что «главные действующие лица», то есть человек под маской льва и барсука, ушли. Видимо, пойдя обрабатывать раненную руку, они услышали шум битвы и скрылись. Да и взяли только часть наёмников ― те, что были у дома, около десяти. Большая часть была убита, а трое выживших погибли под пытками, но так ничего и не сказали. И ни одного наёмника в маске животных, кроме убитого Нострадамусом лиса. Насколько могла судить сама принцесса, эти люди прибыли со львом, и неизвестно, насколько они были посвящены в эти дела. Наёмники в масках ушли.
Это было проблемой, но Екатерина и Генрих пообещали исправить недоразумение. Все, кто виновен, понесут соответствующее наказание. Поэтому Серсея не волновалась на этот счёт, давая себе небольшую поблажку ― она разберется с этим позже, когда отдохнет.
Франциск навестил сестру вечером и пришёл не один ― он привёл к ней детей. Маленькие Карл, Генрих, малышка Марго, даже маленького Эркюля принесли. Сначала они смущались, потом осмелели – младшие братья и сёстры Серсеи ползали по кровати рядом с ней, наслаждаясь общением со старшей сестрой, пока сам Франциск сидел в ногах Серсеи и смотрел на неё с полуулыбкой. Двухлетнего Эркюля Серсея покачивала на руках, Марго пристроилась с ней на подушках, и они с братьями рассказывали ей о том, что происходило и происходит в замке. Рассказывали, как были напуганы, когда её не вернули в замок, как был зол отец. Серсея смеялась, целуя малышей в макушки, и выглядела абсолютно счастливой. Даже если ребра ещё болели, а правой рукой было сложно двигать.
Мария пришла следующим утром. Они выпили вместе чаю, и Серсея была благодарна королеве Шотландии, что та не выспрашивала о самочувствии, а лишь вела какую-то лёгкую, непринужденную беседу. Валуа помнила, как Мария приходила к ней и плакала над её кроватью, но не стала спрашивать ― не было гарантией, что это не было лишь сном или галлюцинацией. В любом случае, общество Марии было приятным, и Серсея была рада, что её навестили.
Королева Шотландии, немного посомневавшись, перед самым уходом смущённо преподнесла подарок. Статуэтку красивого коня, встающего на дыбы, размером где-то с ладонь.
― Он из бирюзы, ― сказала Мария. ― Говорят, в этом драгоценном камне есть исцеляющие свойства.
Это было трогательно, что Серсея позволила Марии аккуратно обнять себя. Потом девушка продемонстрировала эту вещь Нострадамусу, который по-прежнему приходил к ней утром и вечером, проверяя самочувствие. Прорицатель усмехнулся, но коня одобрил.
― Говорят, бирюза обладает силой защищать носителя от травм при падении, в основном с лошади; либо от падения со зданий или в пропасть. Именно поэтому Карл Пятый и получил от своего шута остроумный ответ: вряд ли после падения с высокого здания его властелин остался бы жив, даже имея кольцо с бирюзой, ― прорицатель усмехнулся и покачал головой. ― Но вот от других неприятностей бирюза действительно защищает. Бирюза делает человека сильным и выносливым, гармонизирует его, укрепляет здоровье.
И, кто знает, может в этом камне действительно были какие-то магические свойства, потому что спустя два дня после пробуждения Серсея натянула маску королевского величия, и все в замке шептались о том, что королевская кобра вновь стала такой, какой была до своего похищения ― ордой и недоступной, холодной и праведной. Будто и не было этого ужасного дня, в который ей чуть не переломали все кости.
Она так и сказала Франциску, когда он пришел навестить её уже без младших братьев и сестры. Опираясь на плечо любимого брата, Серсея усмехнулась:
― Это был всего лишь один день, Франциск. Меня не изнасиловали. Мне хотели вырвать сердце, но я вернулась.
Франциск усмехнулся, поглаживая сестру по волосам, слушая её мерное дыхание. Им было комфортно сидеть просто так, рядом, плечом к плечу, наслаждаться присутствием друг друга и знать, что с некровным близнецом всё хорошо.
― Это было ужасно, ― сказал дофин шёпотом, поцеловав Серсею в макушку. ― Ты права, это был лишь один день, но он… У меня будто сердце вырвали из груди.
Чтобы ободрить сестру, Франциск принёс ей подарок ― голубую тёплую шаль из самой дорогой ткани, которую он только смог найти. На этой ткани была вышита большая, золотая лилия ― символ королевской власти. Она была теплой и мягкой, Серсее она сразу понравилась. Франциск был рад, что угодил ей.
Жизнь вошла в свою колею достаточно быстро, весь дворец вздохнул от облегчения, когда принцесса пришла в себя. Передвигаться по замку она всё ещё не решалась, зато по своей комнате бодро вышагивала и уже не просила фрейлин подать ей ту или иную вещь. Все эти два дня, что она не вставала с кровати, вокруг неё роились все девушки, что были в её распоряжение. Теперь же осталась одна Камила, и в комнате стало даже просторнее и тише.
Вечером начался сильный дождь. Серсея с удовольствием постояла под тёплыми каплями, наслаждаясь дождём. Камила, которая топила камин в комнате и перенаправляла кровать, бросала на свою госпожу быстрые взгляды, будто всерьёз опасалась, что принцесса сейчас спрыгнет вниз с балкона. Но Серсея, вопреки волнениям своей фрейлины, пребывала в хорошем настроение. Или не настолько плохом, чтобы сводить счеты с жизнью; принцесса вообще считала, что не способна свести счёты с жизнью, от родителей ей досталась удивительная живучесть, необыкновенное желание цепляться за свою жизнь. Однако король и королева запретили оставлять принцессу одну, поэтому одна фрейлина всё время находилась рядом с госпожой.
Серсея думала. Она долго размышляла ― после всего, что случилось, после тех сомнений, что поселились в её душе, имеет ли право она сделать то, что ей хотелось? Она должна была получить точный ответ на терзающий её вопрос. И только один человек мог ей это дать. Но снова ― имела ли она право?
Было уже поздно. Екатерина, так и не сумев убедить дочь пообедать, уже удалилась в свои покои, да и весь дворец, казалось, кроме редких слуг погрузился в сон. Серсея крепче сжала на своих плечах подаренную Франциском шаль, после чего развернулась и вошла в комнату.
― Камила, ― тихо позвала она, и служанка, копошившаяся около камина, показательно поправляя безделушки (хотя могла просто спокойно сидеть за столом и читать), с готовностью посмотрела на светловолосую девушку.
― Ваша Светлость?
― Королева и король уже спят?
― Да, Ваша Светлость, ― как заведённая, ответила Камила.
― Хорошо, ― принцесса снова уставилась на балкон, смотря на то, как медленно темнеет мир за окном. Заветные слова чуть не сорвались с губ, но девушка решила немного подождать, чтобы дворец точно заснул. Или хотя бы у её решения было минимально свидетелей.
― Леди Серсея… ― неожиданно подала голос Камила. Принцесса вопросительно что-то промычала, давая служанке разрешение продолжить. ― Вы сегодня совсем не ели. Вам надо поужинать.
― Я не голодна, ― покачала головой принцесса, и тут в комнату внезапно постучались. Практически бесшумно, что удивительно для мужчины его роста и комплекции, Нострадамус вошёл в комнату. Камилла тут же зло зашипела, и Серсея поняла причину её недовольства: прорицатель зашёл без разрешения, и принцесса была одета всего лишь в белую сорочку на тонких кружевных лямках, длинную, но с глубоким декольте и кружевами по нём. Единственное, что более-менее скрашивало откровенный образ принцессы ― голубая шаль, которую Серсея поспешила запахнуть на груди лёгким движением. Наверное, она казалась ему красивой ― в такой одежде, с золотистыми, гладко расчесанными волосами, внимательными зелеными глазами. Настоящая принцесса.
― Леди Серсея, доброй ночи, ― склонил голову прорицатель. ― Я принёс кое-какие травы, которые должны будут помочь Вам заснуть.
Серсея слабо улыбнулась: вот только что она думала послать за прорицателем, как он сам пришел к ней. Девушка приглашающее кивнула на свой стол, давая Нострадамусу понять, что свои «колдовские варева», как их называл отец, он может разложить там. Прорицатель кивнул, но тут ему в спину донёсся недовольный голос Камила:
― Она ничего не ест. Отказывается от любой еды.
Серсея устало закатила глаза и бросила недовольный взгляд на Камилу, но в ответ встретила полный упрямства взгляд. Главная фрейлина всегда действовала в интересах своей госпожи, не думая о том, будет ли сама Серсея этим довольна или же нет.
Нострадамус перевел на неё мягкий, ласковый взгляд.
― Миледи, Вы должны поесть хоть что-то. Вам будет легче…
― Я не голодна, и прошу Вас, хватит об этом, ― жёстко прервала Серсея. Она вовсе не собиралась злиться, последние дни поселили в ней странную умиротворенность, которую было сложно ощутить, будучи не последним человеком при французском дворе. Екатерина всегда говорила, что жить принцессой, принцем, королём или королевой не просто. Надо идти на многие жертвы, и твоя человечность, твоя совесть и сострадательность первыми приносятся в жертвы.
Поэтому Серсея хотела сохранить это чувство спокойствия на более долгий срок. Но ядовитая натура королевской кобры вырывалась вперед, насытившись теплом, и более не желая сдерживаться. Французский двор не только говорил о том, что она пережила, но и о том, как это на ней отразилось. Принцессе стоило побыстрее прийти в себя и напомнить, кем она являлась.
Но злиться на Нострадамуса было ещё невозможно и по той причине, что она была обязана ему. И хотела вернуть долг поскорее.
Прорицатель, казалось, уловил её настроение. Он посмотрел на Камилу и спокойно приказал:
― Велите приготовить ужин на двух персон. Я поужинаю с миледи.
Фрейлина быстро кивнула и вышла за дверь, надеясь, что принцесса не успеет остановиться. Серсея раздражённо фыркнула, посмотрев на Нострадамуса, который снова начал копошиться в своих травах.
― Я не…
― Вы должны, ― жёстко прервал мужчина так и не закончившийся протест. Его карие глаза пригвоздили Серсею к месту. Кобра внутри раздраженно поднялась ― ей не нравилась внезапно открытая в Нострадамусе чисто мужская сила, которая из покон веков заставляла женщин покоряться своим отцам, братьям и мужьям. Не нравилось и то, что Серсея, пусть и вспыхнув изнутри, пришлось холодно процедить:
― Хорошо.
Пришлось напомнить себе, что ссориться не хотелось. И что Генрих при ней сказал о том, что если принцесса не пойдет на быструю поправку или будет слабеть и чахнуть, отвечать за это Нострадамусу. Подставлять так много сделавшего для неё прорицателя тоже не хотелось, и королевская кобра в очередной раз напомнила себе о том, что она хотела поговорить ещё до того, как мужчина пришёл к ней сам.
Глубоко вздохнув, поняв, что больше может не решиться, она плотнее закуталась в голубую шаль и, бесшумно ступая по теплому полу, подошла к Нострадамусу. Желая проверить свои небольшие идеи, которые появились еще там, в том ужасном доме, она положила руку ему на плечо, и мужчина перевел на неё вопросительный взгляд. Конечно, Серсея отметила, что Нострадамус слабо вздрогнул, и если бы королевская кобра не хотела этого увидеть, она бы не заметила. Хладнокровное существо внутри неё довольно свернулось, получив подтверждение своей правоте.
— Вы сказали, что я лишусь невинности без собственного желания, ― хрипло и тихо напомнила она, рефлекторно сжав пальцы на чёрной рубашке Нострадамуса. ― Вы это имели в виду? Или меня попытаются изнасиловать снова?
— Я видел два варианта развития событий, ― аккуратно сказал Нострадамус, внимательно вглядываясь в её лицо, будто стараясь понять, как она отреагирует. ― И назвал Вам самый неугодный, надеясь, что будущее, о котором знают, не исполнится.
— Так и было. Я вспомнила Вас… ― растерянно пробормотала девушка, действительно в последний момент вспоминая слова предсказателя, и ту ярость, что они породили. Ярость и нежелание идти на поводу у судьбы. Возможно, это её спасло. ― Ваши слова дали мне сил бороться, когда я почти сдалась. Спасибо Вам.
Нострадамус улыбнулся ей, положил руку на её собственную и ободряюще сжал.
— Я рад, что мое пророчество не сбылось.
Тут в дверь постучались, и Серсея отошла. Нострадамус поставил на прикроватную тумбочку деревянную чашку с тем самым отваром и дал краткую справку, как принимать. Несколько слуг, под руководством Камилы, быстро накрыли стол со скромным поздним завтраком. Потом они так же быстро вышли, и Серсея, заметив, как колеблется Камила, кивком головы отослала её прочь. Фрейлина недовольно засопела, но открыто пойти против приказа уже не могла. Поэтому, поклонившись, она вышла из комнаты. Серсея знала, что Камила останется за дверью и проследит, чтобы дольше положенного Нострадамус с принцессой не оставался.
— Мне сказали, что меня нашли с Вашей помощью, ― сказала Серсея, направляясь за стол.
— Преувеличение. Франциск и король Генрих сделали куда больше, ― заметил Нострадамус, тоже присаживаясь напротив принцессы. Стол был небольшим, но за ним свободно могли поместиться четверо людей. Иногда тут трапезничали король с королевой и два старших наследника ― Франциск и Серсея, если же семья Валуа хотела собраться вместе, что с каждым годом было явлением редким. Выбирались либо официальный главный зал, либо малые гостиные.
Пару минут они ели молча, принцесса вяло ковырялась в своей тарелке, но не столько от нежелания трапезничать, сколько от раздирающих её противоречивых дум.
— Но тот, кто спас меня… ― снова попыталась возразить Серсея, но Нострадамус перебил её.
— Вы сами.
— И Вы. Вы отрубили руку человеку, который пытался взять меня силой, потом воткнули в него меч. Екатерина сказала, что Вы отказались от награды, ― девушка вздохнула и испытывавше посмотрела на прорицателя. ― Быть может, Вы примите её от меня? Я прошу Вас. Есть ли у Вас желание, которое могу исполнить как личную благодарность? Быть может, Вы что-то хотите?
Нострадамус посмотрел на неё ― как-то странно, таким взглядом, которому Серсея не могла найти определение, понять его значение.
Он выглядел печальным. Серсея никогда не видела его таким.
— Я хочу то, что Вы дать мне, к сожалению, не в силах, ― сказал он тихо, но Серсея отчётливо услышала каждое слово. Голос его был сух и лишён чувств.
Она попыталась улыбнуться, но вышло не очень.
— Что же это? Каково Ваше желание, что Королевская кобра, любимица королевы Медичи не может его исполнить? ― Нострадамус молчал. Принцесса тяжело вздохнула. ― Хорошо, в любом случае, знайте, что я буду ждать его. Обратитесь ко мне с любой просьбой или проблемой.
— Я благодарю Вас, ― сказал Нострадамус и поднялся. Видимо, оставаться в комнате он больше не хотел. Серсея заметила, каким усталым он выглядел, наверное, непросто было кружиться вокруг неё все эти дни, практически без сна и продыху.
― Извините, что попросила прийти Вас так поздно.
― Ничего, миледи, ― улыбнулся мужчина. ― Я понимаю, что Вами двигало.
— Скажите… ― Серсея сделала робкий, почти неуверенный шаг вперед и замерла на расстоянии вытянутой руки от мужчины. ― Как теперь я перестану быть девушкой?
Прорицатель молчал какое-то время, а потом тихо произнёс:
— Это будет человек, который Вас безмерно любит. С ним Вы потеряете невинность. Это тот самый человек, за которого Вы выйдете замуж. Это не насилие, это Ваша первая брачная ночь. Он любит Вас.
— А я его?
— Этого я не вижу, простите.
— Спасибо, ― Серсея улыбнулась, а Нострадамус вновь отметил, каким прекрасным становилось её лицо в такие моменты. Зелёные глаза сверкали ещё ярче, без того изящные черты смягчались ещё больше, и в сочетании с белокурыми волосами это делало её похожую на настоящего ангела.
Она отошла от мужчины, подошла к своему столу и извлекла из шкатулки брошку в виде золотой кобры, украшенную зелёными маленькими изумрудами.
― Возьмите.
― Не стоит…
― Возьмите, ― жёстко повторила Серсея, а потом сама взяла руку Нострадамуса и вложила в неё брошь. ― Это мой личный символ, я хочу отдать его Вам, потому что Вы спасли меня. Не отказывайтесь.
Прорицатель какое-то время рассматривал золотое украшение, а потом взял руку Серсеи и прикоснулся к ней лёгким, благодарственным поцелуем.
― Благодарю Вас. Я буду носить его у сердца.
Нострадамус вышел, коротко улыбнувшись ей на прощание. Серсея же была теперь уверенна не только в том, что её больше не изнасилуют. В эту ночь она как никогда ясно осознала ― Нострадамус был в неё влюблен.
========== десять. серсея, девочка, что случилось ==========
Серсея ещё никого не любила. Или наоборот ― она любила отца и мать, любила братьев и сестёр, но никогда прежде не любила ни одного мужчину. Собранная и знающая чего хочет от жизни принцесса не хотела в кого-то влюбляться. У неё было слишком много примеров того, как любовь разрушает человека ― Екатерина, Франциск, Себастьян… Она считала, что Генрих выдаст её за какого-нибудь вельможу, чтобы скрепить союз между семьями. Конечно, как бастард она не могла выйти за короля как Елизавета, но вполне могла стать женой политика или какого-нибудь другого не последнего человека во Франции или в любой другой дружественной стране.
Но Нострадамус… Чёрт возьми, Серсея до сих пор не могла понять, что это такое было?
Она не могла даже быть уверенной, что прорицатель действительно к ней что-то испытывает, его забота могла быть продиктована его врачебными обязанностями, он мог как слуга заботиться о принцессе, и всё же… всё же!
Серсея даже не представляла, что с этим можно сделать, как ей себя вести дальше. Она была многим обязана Нострадамусу ― своей жизнью, своим здоровьем, моральным и физическим.
Желая немного успокоиться, Серсея направилась на конюшню. Но, вопреки ожиданиям, там случилось нечто, что окончательно выбилось её из головы. Именно это было причиной того, что утром после завтрака принцесса оказалась около дверей комнаты своего отца.
Страж, послушно склонившись, скрылся за дверью королевских покоев. Серсея стояла, судорожно вытирая слёзы с глаз, но чем больше она пыталась справиться со слезами, тем быстрее они текли из её глаз. Камила, вся бледная и испуганная, стояла позади и лишь зло сверкала глазами в оставшегося стражника, чтобы тот перестал бросать на принцессу непонимающий, сочувствующий взгляд.
Второй страж вернулся и сдержанно пригласил принцессу войти. Серсея влетела в комнату отца, радуясь, что с Генрихом не было его любовниц, и совершенно не задумываясь о том, как она выглядит. А выглядела девушка наверняка не лучшим образом ― зарёванная, с покрасневшими от слёз глазами, но бледная и испуганная, судорожно сжимающая подол своего платья.
― Отец, ― пробормотала она неуверенно, слегка поклонившись. Серсея уже пожалела, что пришла сюда. Принцесса никогда ничего не требовала от Генриха и редко жаловалась на свои проблемы. Но ведь… Ведь то, что она увидела — было не только её проблемой, верно?
Увидев заплаканное лицо дочери, король стремительно выпрямился.
― Серсея, девочка, что случилось? ― он называл её «девочкой» только в особые моменты прилива отцовской нежности.
― Мой конь… Агнус. Ночью кто-то… ― тут Серсея снова сорвалась на плач и не смогла продолжить фразу. Генрих мгновенно оказался рядом, обнял Серсею, прижав её к своей груди, и громко окликнул стражу.
― Где фрейлины? ― сурово спросил он, и в комнату тут же впихнули испуганную, бледную Камилу. ― Что произошло с моей дочерью? Почему она плачет?
Камила сама выглядела не лучше, но отвешенный ею поклон был безупречен.
― Мы сегодня хотели прогуляться верхом с Её Светлостью, ― начала фрейлина дрожащим голосом. ― Пришли в конюшню, однако… Конь миледи был обезглавлен, ― выдав последнюю фразу, она зажмурилась, будто её убьют прямо сейчас, на месте.
В покоях было тихо.
― Что значит обезглавлен? ― плохо сдерживая ярость, спросил Генрих. Это было немыслимо ― пробраться в королевскую конюшню и убить не просто какую-то лошадь, а коня принцессы, любимой дочери короля, его подарок.
Серсея коротко всхлипнула и отстранилась от отца.
― Ему отрубили голову и подвесили на потолок, ― рассказала Серсея, хотя слёзы продолжали течь по опухшему лицу. ― Мы пришли, её как раз снимали. А на дверях его был нарисован знак еретиков.
― Еретики в моём доме? ― загремел Генрих так, что Камила подпрыгнула на месте, и даже Серсея вздрогнула. Она отстранилась, и король стремительно метнулся вперёд. ― Найдите этих неверных и приведите ко мне, я сам их казню!
Стражи послушно выбежали из комнаты. Генрих вцепился себе в голову, широким шагом измерил комнату, а потом посмотрел на дочь.
― Иди к себе, Серсея, ― но тут же помотал головой. ― Нет, пусть лучше Нострадамус даст тебе успокоительное. Мы поймаем этих ублюдков, и их головы украсят пики дворца! ― с каждым словом Генрих ярился всё больше. Он метался, словно зверь в клетке. Бросив на дочь полный боли взгляд, король поцеловал её в лоб и направился к выходу. Серсея, не имея вариантов, направилась за ним, без желания оставаться в комнате короля.
Особенно в комнате, где имя её отца на инициалах переплеталось с именем Дианы.
К Нострадамусу она пошла не сразу. Во-первых, она все ещё не знала, как вести себя с ним, что делать с теми чувствами, которые он ― по мнению Серсеи ― испытывал к ней. Нострадамус… Наверное, он всё-таки был ей кем-то вроде друга, особенно теперь, и ранить его чувства не хотелось, но…
Серсея никогда никого не любила. Она знала, как любить семью, но как любить мужчину? Что она должна была делать? Возможно, она сама дала ему повод влюбиться в неё ― тот поцелуй, которого принцесса хотела. Ей двигало нечто, заставившее в тот раз поцеловать прорицателя, её легкий флирт, который всё-таки был. Она знала, что иногда дети могут влюбляться во взрослых, которые их окружают, а Нострадамус был с Серсеей все её детство. Она считала нормальным держать его при себе, даже если иногда он внушал ей нечто, похожее на страх.
Но про Нострадамуса девушка думала не долго ― она занялась похоронами коня. В некоторых делах принцесса Валуа была излишне сентиментальна, и это относилось к любимому скакуну. Конечно, она не могла позволить, чтобы стража просто закопала где-то её друга. Даже если это был всего лишь конь. Екатерина ― которую Серсея встретила в коридоре, и которая казалась такой же разгневанной фурией, как и её муж, а всё из-за поступков еретиков ― поддержала решение дочери. Агнуса похоронили под дубом в дворцовом саду, украсили ветки деревьев чёрными лентами, а на стволе вырезали имя коня. Садовник пообещал ухаживать за этим деревом.
Почти вся королевская семья обед пропустила, Серсея трапезничала в компании Франциска, Марии и маленькой Марго. Принцесса молча ела, изредка отвечая на вопросы Франциска. У дофина с Марией тоже разговор не клеился, Серсея не была расположена разговаривать, поэтому за столом царило молчание. Все были поражены тем, что случилось с конем Серсеи, и подвешенной к потолку головы оленя в комнате Марии.
― Сестра, ты здорова? ― раздался голос совсем рядом. Принцесса рассеянно посмотрела на сидящего напротив Франциска. В глазах брата застыли сочувствие и тревога.
― Мне нехорошо, ― наконец выдавила Серсея, осознав, что почти весь обед просидела, бездумно уставившись в тарелку, так ничего и не съев. ― Еретики в королевском дворце. Осмелевшие настолько, что смеют… ― Серсея не стала продолжать, лишь бросила на Марию красноречивый взгляд. Девушка побледнела и опустила глаза. Её саму всё случившееся здорово напугало, она хотела поговорить с кем-то, но обсуждать это при маленькой Марго никто не хотел.
И тут принцесса сама вступила в разговор, гордо приподняв носик:
― Еретиков надо наказать. У нас может быть много врагов, но те, кто не исповедуют нашу веру ― страшнее.
Серсея и Франциск обменялись взглядами. В речах Марго легко узнавались речи их матери Екатерины. Принцесса из-за всех сил старалась походить на свою матушку-королеву, но вся семья видела, что в большей степени она переняла от Екатерины хитрость и умение услащать слух людей сладкими речами.
С малолетства девочка отличалась очарованием, независимым нравом и острым умом. Воспитанием Марго не докучали. Её отец, Генрих II, всё время проводил у своей любовницы, Дианы де Пуатье. Мать тоже не обращала внимания на детей, строя козни против ненавистной соперницы. И если с её братьями-принцами занимались учителя, то для Марго образование считалось ненужным. Её обучали только чтению, шитью, музыке и танцам ― этого было вполне достаточно, чтобы выйти замуж за какого-нибудь наследника иноземного престола.
Марго с малых лет блистала на балах в Лувре и в замке в Амбуаз, куда семья уезжала летом. Миловидная смуглолицая принцесса вызывала общий восторг не только красотой сшитых по последней моде платьев, но и тем, что читала самолично сочиненные стихи и приветствовала гостей на латыни. Она оказалась чрезвычайно способной в учении, и особенно в языках. Подобно своей бабке, ученейшей Маргарите Наваррской, она говорила на испанском, итальянском и греческом, много читала на этих языках. Даже внешне она напоминала свою мать-итальянку, с её светлыми волосами и тёмными глазами.
Только после обеда Серсея наконец-то решилась на то, чтобы навестить Нострадамуса. В конце концов, он не давал ей намёка на их чувства, так почему же она должна была об этом думать? Наверное, нужно будет принять какую-нибудь настойку и забыться целебным сном до самого ужина. Что же, теперь ей точно надо было к Нострадамусу.
Камилу она оставила при повороте в коридор, и служанке это, кажется, не понравилось. Она теперь с явным сомнением относилась к прорицателю и казнила себя за собственные слова, сказанные тогда, на балконе. Служанка явно видела, что Нострадамус неровно дышит к принцессе, но оберегать Серсею ― в том числе её честь и имя ― было обязанностью фрейлины. Поэтому она хотела бы сделать всё, чтобы девушка держалась как можно дальше от прорицателя, к которому даже если не чувствовала нечто серьезное, то испытывала лёгкую симпатию.
― Нострадамус? ― позвала она, как всегда, входя без стука. В комнате, в которой прорицатель обычно находился, занимаясь своим «колдовскими делами», как называл это Генрих, его не было. Более того ― никаких кипящих варев, разных сушеных трав, которые можно использовать для сиюминутной работы. Значит, мужчины либо не было здесь, либо он сегодня отдыхал. Это было справедливо, учитывая, что последние дни Нострадамус только и делал, что помогал Серсее.
Девушка вздохнула. Может, не стоило его сейчас тревожить? Но с другой стороны ― что плохого в том, что она просто попросит настойку, чтобы спать спокойно, верно?
Принцесса направилась к смежной двери, которая вела в комнату Нострадамуса. Привычно постучавшись, Серсея, не дожидаясь ответа, вошла.
― Нострадамус, я хотела бы… ― начала она, и тут же пожалела об этом. Первыми её встретили громкие женские стоны, и у неё не было никаких сомнений, с кем была эта женщина. Один лишь взгляд на кровать подтвердил правоту принцессы. Она замерла на пороге с открытым ртом. На кровати раскинулась какая-то рыжеволосая девушка, над которой нависал прорицатель. Накинутая сверху шкура наполовину скрывала любовников, но Серсея видела сильные мужские плечи, да и ритмичные движения о многом говорили.
Видимо, сказала она всё-таки очень громко, потому что Нострадамус резко развернулся, вперев в неё взгляд тёмных глаз. Его взор сочился удивлением, неловкостью и… нечто, что Серсея назвала бы страхом.
― Простите, ― пробормотала Серсея и вылетела из комнаты. Она бросилась к двери, стараясь не бежать и сохранить хоть какое-то достоинство.
― Леди Серсея! ― донеслось ей вслед. ― Леди Серсея, постойте!
Она была уже почти у лестницы, которая помогла бы ей побыстрее попасть в главный коридор, где ждала Камила, но её остановила сильная, почти грубая хватка на плече. На пару секунд она остолбенела ― уж больно сильно эта хватка напоминала то, как прикасались к ней те похитители. Но в следующее мгновение она увидела перед собой обеспокоенное лицо Нострадамуса ― слава Богу, он успел хотя бы одеться. Или слава длинным коридорам, будь прокляты архитекторы.
― Извините, я не хотела Вас тревожить, ― пробормотала Серсея, ощущая себя то ли униженной, то ли преданной. И то, и то ей одинаково не нравилось. Рыжеволосая девица выскочила вслед за ними и, прижимая к себе плохо завязанное платье, бросилась прочь по коридору, бросив напоследок любопытный взгляд на Серсею. Принцесса проводила её взглядом, а потом помотала головой. ― Я стучала, но… Вы, видимо, не услышали.
― Я приношу свои извинения.
Она запнулась на полуслове, почувствовав, как её плечо сжала мужская рука. С трудом справившись с эмоциями, она бросила взгляд на прорицателя. Он стоял рядом с ней, небрежно одетый, взлохмаченный, и крепко держал её за руку, будто боясь, что она прямо сейчас сорвётся с места, и он её больше никогда не увидит.
Но сказанное настолько сильно удивило принцессу, что она подняла глаза и шёпотом сказала:
― Вы-то за что? Это я ворвалась без спроса. Просто я не думала, что Вы… ― сдерживая слезы непонимания, обиды и отвращения, уверила она его. Видимо, девушка всё-таки была не права, Нострадамус не был в неё влюблен. И не ясно ― принесло ли это облегчение, или стало только тяжелее.
Серсея не знала, как должна была закончить начатую фразу, но Нострадамус нашел слова за неё. Он наблюдал за тем, как, побледнев до цвета простыней и поглаживая живот, она полностью потерялась в размышлениях.
― Что я мужчина и интересуюсь женщинами?
― Что Вы водите их во дворец, ― неловко выдала Серсея. Она и не поняла, почему увиденное так её обидело. Правильнее было извиниться, и настоять на разговоре позже, если в нем вообще была нужда, или, раз уж она испортила Нострадамусу столь интимный момент, можно было попросить то, зачем она пришла.
Да и зачем он побежал за ней? Мог сделать вид, что ничего не было. Почему он сейчас стоял рядом с ней и оправдывался?
― Вы правы ― не вожу, ― согласился Нострадамус, и смотрел он на неё как-то… странно.
― Простите ещё раз, ― она потянулась к нему ладонью, будто желая отодвинуть со своего пути, но неловко движение вперед осложнилось её платьем в несколько слоев, отчего девушка потеряла равновесие и начала падать. Но Нострадамус вовремя подхватил её под руки и неожиданно крепко прижал за талию к себе. Она уткнулась носом в его грудь, и в тот же миг резкий мужской запах наполнил все пространство вокруг, посылая дрожь возбуждения по позвоночнику и вниз живота. Ей показалось, что в коридоре стало невыносимо жарко, дыхание и сердцебиение принцессы участились, а кровь зашумела в ушах.
Серсея обратила свой затуманенный взор на мужчину ― человека, который внезапно оказался в неё влюблен, и в которого внезапно влюблялась она. Но Серсея точно знала одно ― она не должна была находиться рядом с ним так близко спустя всего несколько минут после того, как застала его… с другой женщиной.
― Я не могу. Это выше моих сил, простите, ― извинился он вроде даже искренни, но Серсея ему не поверила. Да и как она могла поверить в то, что он сожалеет об этом.
Нострадамус прижался ещё крепче, не давая сдвинуться с места и блокируя любые попытки сопротивления. Он не был груб, и это мешало Серсее бороться с ним на равных. Особенно сейчас, когда любовь в ней выросла так сильно. Она ведь знала, что нельзя позволять этому случиться, нельзя поддаваться сладкому плену иллюзий. Падать всегда было больно.
Её еле уловимый аромат вина и пшеницы в эту же секунду стал для него единственным, чем бы он хотел дышать. Он прекрасно помнил этот запах, он всегда был там, где была Серсея.
Окутанный лучшим из всех запахов, он впился в губы девушки поцелуем. Настолько жарким, что ветер, гуляющий по коридорам и каменные стены казались раскаленными и совсем не остужали разгоряченную кожу. Как и ожидал Нострадамус, первые несколько мгновений он чувствовал борьбу со стороны девушки, ее все еще смущало ее нахождение в объятьях прорицателя. Но эти мысли быстро улетучились, стоило только поцелую углубиться и стать поистине неистовым и властным.
Нострадамус брал, повелевал и подчинял все мысли принцессы Медичи. Он сжимал её в своих руках до тех пор, пока не почувствовал не менее горячий отклик от девушки. Они желали друг друга, тоска, сжирающая их до этого момента, стала таять и превращаться в неугасаемую и всеобъемлющую страсть.
Смотря в сверкающие глаза Нострадамуса, принцесса и вовсе забыла о любых своих «нет». Всё вдруг начало казаться правильным, все «против» неожиданно стали «за».
Резкий оглушительный звук врывается в хрупкий мир, жестоко возвращая в реальность. Совсем рядом, за поворотом раздается какой-то звон, стук, шум голосов. Во внезапной гулкой тишине тяжелое частое дыхание оглушает. Серсея вдруг понимает, чем и с кем она занимается. Осознание вины подкатывает комком к горлу.
— Отпусти… Отпусти меня… — Серсея начинает вырываться, стараясь не смотреть Нострадамусу в лицо. Он медленно разжимает руки. Молча наблюдает как принцесса торопливо поправляет волосы и одежду.
Серсея кинула только один, один единственный взгляд на Нострадамуса. Потом, поджав губы, она испытала нечто, похожее на вину перед ним. Нет, она идиотка, и опять ошиблась ― прорицатель был в неё влюблен. Иначе он бы не пошел за ней, иначе не предпочёл обществу девушки, которой, наверняка, заплатил, нелепые объяснения перед ней.
Не зная, что сказать, Серсея просто позорно сбегает, так и не посмев больше на него взглянуть.
***
Михайлов день ― весёлый и сытный праздник, поскольку хлеба пока много, выручены деньги за коноплю и овёс, да и работы основные закончены. Название дня происходит от имени Архангела Михаила. С этим днём не было связано никаких особых обычаев, хотя к нему приурочены общественные и семейные праздники, связанные с культом предков и рода. Но это был любимый праздник отца Генриха, поэтому его традиционно отмечали каждый год, с присущим Франции размахом.
У Серсеи было хорошее настроение, но она бы не призналась в этом ни за что на свете. В большей степени из-за того, что Баш, ненавистный родной братец, долгое время был едва ли не присмерти. Серсея не желала ему смерти, но отчего-то видеть то, как он мучился, было ей в радость. Она навестила его всего один раз вместе с Франциском, потому что отец уже начал на неё зло посматривать, и Екатерина посоветовала всё-таки сходить, и хотя бы посочувствовать Себастьяну.
― И постарайся не злорадствовать, ― усмехнулась Екатерина, проходя с дочерью под руку по коридору. ― Конечно, ранение Баша принесло нам больше пользы, чем вреда, но старайся держать маску.
Она действительно пришла, вместе с Франциском, но за все те десять минут, что стояла чуть в стороне от братьев, смогла лишь выдавить: «Скорейшего выздоровления». Больше её внимание привлекал, разумеется, Нострадамус. Она испытывала глухое раздражение от того, как пренебрежительно Себастьян относился к тому человеку, который спас его. Конечно, она не решалась что-то сказать по этому поводу, лишь стояла в стороне и исходила не выплеснутым ядом.
― Он не умрет, ― заметил Нострадамус, видя, какой заинтересованный взгляд бросает принцесса на рану Себастьяна.
― Иногда ты делаешь свою работу слишком хорошо, ― произнесла она и тут же покачала головой. ― Я до сих пор не отравила его лишь потому, что если бастард помрёт, Генрих тебе голову снесёт.
― Рад слышать, что Вас беспокоит моя голова.
Серсея подняла на него взгляд и хитро прищурилась. Точно змея, королевская кобра Медичи. Она с надеждой поинтересовалась о состоянии брата, и до прорицателя дошло: та с удовольствием порадуется смертельной болезни Себастьяна.
― Твоя голова мне нравится на плечах.
Нострадамус ей усмехнулся. Серсея порадовалась тому, что занятые обсуждением Томаши, Франциск и Себастьян не обратили на неё внимание.
Помимо мрачного удовольствия от страданий брата, она испытала ещё и глухую ярость. Нострадамус понимал, чем она была вызвана. Придя сюда, Серсея, как и любой другой человек с душой, человек с чувствами, не могла не испытать сожаление по поводу страдающего человека. Не по поводу Баша, а просто человека ― безликого. Но едва у него появился образ родного брата, вся жалость улетучилась. Девушка попыталась проявить сострадание, и за это непонимание, за эту слабость она попытается отплатить вдвойне жестоко.
За день до праздника, Генрих объявил всему двору, что вместо обычного традиционного бала, в Михайлов день будет маскарад. Это привело принцессу в восторг ― она долго думала над образом, который могла создать, пока Камила не подсказала ей одну идею.
Белое длинное платье, которое мягко облегает линию груди и свободными складками струилось по талии и линии бедер, украшенное золотистой вышивкой. Сверху была накидка с длинными рукавами небесно-голубого цвета, а открытое горло украшало золотое, блестящее ожерелье. Золотые волосы, завитые на крупные локоны, каскадом опускались вниз по спине, и кое-где в них умело были вплетены соколиные перья.
― Боже, боже! ― Серсея с улыбкой посмотрела на приближающегося Франциска, который окинул сестру тёплым взглядом. ― Я думал, что ты будешь королевой… но ты настоящая богиня!
― И это мне говорит Святой Михаил? ― улыбнулась Серсея, и Франциск рассмеялся. Он поймал слугу и взял у него бокал белого вина, зная, как сестра его любит. Протянув его девушке, мужчина неумело поклонился. ― Прошу Вас, прекраснейшая богиня.
Серсея и Франциск рассмеялись. Чокнувшись бокалами, брат с сестрой пожелали друг другу счастливого праздника и перешли к нейтральным темам разговора ― подальше и от английского предателя Саймона, и португальского принца, который при каждом удобном случае подчеркивал, кому теперь принадлежала Мария, королева Шотландии. Судя по всему, Франциск был на взводе ― из-за нападения на Себастьяна, из-за всей ситуации в целом, и только то, что Серсея была в безопасности после всего произошедшего, немного радовало дофина.
Серсея уломала брата на совместный танец ― где, как никак во Французском дворе можно увидеть, как богиня Фрейя танцует со Святым Архангелом. Точном это было назвать с трудом ― никаких классических движений, дофин и принцесса просто кружились по всему залу, задорно хохоча. Король Генрих и Екатерина одобрительно хмыкали, смотря на резвившихся детей.
Франциск немного поболтал с сестрой, а потом, ещё раз отвесив комплимент, скрылся среди гостей. Серсея поняла, куда пошел брат ― повидать Себастьяна, который только недавно встал на ноги, но уже рвался махать мечом, совсем как в детстве.
Нострадамус подошёл со спины, и Серсея вздрогнула, заметив его краем глаза.
― Ты меня до нервной дрожи доведешь, появляясь так, ― зашипела королевская любимица, оборачиваясь к прорицателю. Мужчина был в привычных мехах, и почему-то сегодня напомнил медведя Серсее почти больше, чем обычно.
Нострадамус снисходительно улыбнулся на замечание принцессы, понимая, что она находится в прекрасном настроение и совсем не злится.
― Вам можно было не наряжаться, ― тихо сказал прорицатель. Серсея поперхнулась вином.
― Простите? ― рассмеялась она, оттирая капли напитка с подбородка кончиками пальцев. ― Вы мне запрещаете?
Нострадамус ласковоулыбнулся и поправил синюю накидку на плечах принцессы.
― Как я могу судить по Вашей одежде, золотому изысканному ожерелью, которое сияет ярче солнца, и соколиным перьям, вы изображаете богиню Фрейю из скандинавской мифологии.
― Вы поразительно догадливы, Нострадамус, ― улыбнулась Серсея, смотря на прорицателя сияющими, зелёными глазами.
Фрейя — в германо-скандинавской мифологии — богиня любви и войны, жительница Асгарда. Там Фрейя ― первая после Фригг. У Фрейи есть волшебное соколиное оперение, надев которое, можно летать в образе сокола, и золотое ожерелье Брисингамен. Когда Фрейя плачет, из её глаз капают золотые слезы. Кроме того, Фрейя — предводительница валькирий. Ездит Фрейя в колеснице, запряжённой двумя котами; в качестве домашнего животного у неё — вепрь Хильдисвини. Живёт Фрейя в прекраснейшем дворце Фолькванге.
― Вам ни к чему изображать первую красавицу среди богов, потому что Вы первая красавица среди людей, ― пояснил прорицатель. ― Вы могли прийти без костюма, и всё равно приковывали бы взгляды к себе.
― Спасибо, ― мгновенно растерявшись от неожиданного, ничем не прикрытого комплимента, растерянно пробормотала Серсея, глядя на Нострадамуса широко распахнутыми глазами.
― Равных ей по красоте не было и нет во всём мире ни среди богов, ни среди людей, а её сердце так мягко и нежно, что сочувствует страданию каждого существа. Сложно было подобрать более подходящий Вам образ. Приятного праздника, ― Нострадамус коротко поклонился и, удивительно бесшумно, вышел.
В её уши снова полилась музыка, тихий говор гостей успокоил. Она ещё могла наслаждаться жизнью. Есть самую вкусную еду, пить самое лучшее вино, гулять в самых красивых садах, носить самые роскошные платья — даже разбивать коленки, падать с лошади, искать новых мужчин. Она могла всё. Если бы только всегда… Не беда. Сейчас она была счастлива, а остальное не имело значения.
Подобрав юбки, она быстро пошла вслед за Нострадамусом и заметила, как он скрывается за очередным поворотом. Сделав небрежный жест, который заставил Камилу оставаться на месте, она направилась за прорицателем.
― Вы флиртовали со мной? ― резко спросила она, догоняя его быстро, как сокол на охоте.
― Да, ― Нострадамус развернулся и посмотрел на неё с вызовом, с которым сама Серсея часто смотрела на людей. При одном только взгляде на неё, Нострадамус немедленно вспомнил, какими были душистыми волосы и какими горячими губами, в тот единственный раз, когда она его поцеловала.
Серсея усмехнулась.
― Смело.
Она встала на цыпочки и прижалась своими губами к его. Мышцы спины и шеи запротестовали от неудобства позы, но спустя мгновение Серсея забыла, что они у неё вообще существуют — казалось, всё её тело превратилось в сгусток чистых ощущений, и каждое прикосновение лишь вливалось в целую гамму, расцвечивая её новыми оттенками. Яркими, жгучими, ослепляющими. И их хотелось ещё больше.
На мгновение его руки сжали её тело почти до боли. Нострадамус, оторвавшись от её рта, покрывал беспорядочными поцелуями скулу, шею и плечо принцессы.
Любовь нуждается в испытаниях. Арматура отношений заливается бетоном сложностей. Испытания сшивают потрескавшиеся сердца. Судьба накладывает швы, рана заживает, нити отсыхают. Со временем выпадают… Кому-то достается больше испытаний, кому-то меньше. Конкретной «дозы» нет. Турецкая мудрость гласит: «Чем прочнее дерево любви, тем чаще оно подвергается порывам ураганов.»
========== одиннадцать. я видел вас ==========
― У меня объявление! ― заявил король Генрих, взбегая по ступенькам к своему трону. Близился ужин, когда Генрих пожелал созвать свою семью и аристократов в главном зале. ― Для всего двора!
― Какой ужас… ― пробормотала Екатерина, но Генрих метнул в неё только весёлый взгляд. В последнее время у него было прекрасное настроение ― союз с Англией, какое-никакой, был восстановлен, Португалия притихла после происшествия с их бастардом-принцем, так ещё и прислала некоторые подарки монаршей семье, чтобы этот инцидент был скрыт, союз с Шотландией снова крепок, а мелкие проблемы вроде Оливии ― бывшей любовницы Франциска ― и нападения на неё, интриги при дворе среди женщин, Генриха не волновало.
Серсея полагала, что дело было так же в связи отца с фрейлиной Марии по имени Кенна, но сегодня Генрих был слишком весел.
― Насколько многие из вас могут помнить, Нострадамус сделал моей дочери предсказание, что вскоре она выйдет замуж, ― Екатерина, сидящая на троне, и Серсея, стоящая у самого входа, обменялись взглядами. Генрих хотел в очередной раз просто высмеять прорицателя? ― Но, поскольку она была рождена не от королевы Франции, пусть и носит фамилию Медичи, то она остаётся свободной женщиной. Моя дорогая Серсея, моя любимая дочь. Подойди, ― Серсея с опаской приблизилась и остановилась рядом с Франциском и Марией. Брат выглядел таким же удивлённым, как и Серсея. ― Я мог тебя выдать за принца, или графа, или лорда, и ты жила бы далеко-далеко от меня, но я не причиню такую боль ни тебе, ни себе, ни твой мачехи, ни твоим братьям, ― голос Генриха был мягким. Серсея замерла, неожиданно понимая, куда клонит отец. ― Ты выйдешь замуж за человека, который всегда при дворе и всегда рядом с королевой Екатериной.
Королева побледнела. Пусть Генрих до сих пор не назвал имя, ей хватило всего секунды, чтобы понять, чьё имя назовет Генрих.
― Нострадамус, ― сказал король, и все разговоры быстро прекратились. Двор погряз в оглушительной тишине. ― Поскольку именно Вы сделали предсказание о замужестве моей дочери, то именно Вы на ней и женитесь.
Вокруг Серсеи погас мир. Принцесса пошатнулась, но Мария Стюарт успела ухватить её до того, как она упала. Девушка слышала, как шумит её кровь в собственном теле, как лихорадочно бьется сердце. Она видела только фигуру отца, видела, как шевелились его губы, но не могла понять ни слова. Кто-то коснулся её руки с другой стороны, и она машинально повернула голову ― Франциск сжимал её локоть и что-то обеспокоенно спрашивал, но Серсея не слышала.
Она перевела взгляд на Екатерину и увидела, как она сжала губы в тонкую полоску, глядя на неё. «Злится» ― подумала Серсея, хотя на самом деле королева пыталась сдержаться и сделать вид, что всё идет как надо. Будто она знала о новости до этого спонтанного решения Генриха. Но это предало Серсеи сил: сейчас, когда король перестанет говорит, все взгляды обратятся к ней. Она уже чувствовала, как на неё смотрят, но то были родные, близкие люди или слуги.
Ей нельзя было терять лицо. Поэтому она гордо выпрямила спину, и слабая улыбка тронула её губы, будто предложение короля не было внезапным, будто так и нужно было. Чувствуя на себе взгляды всех, она перевела взгляд на Нострадамуса, поймала его взор и улыбнулась так, как могла улыбнуться сильно влюбленная женщина, которой Серсея… являлась не в полной мере.
― Благодарю за эту милость, Ваше Величество, ― ответил Нострадамус, приклонив колено. ― Это великая честь.
Как будто так и нужно было.
***
Серсея громко хлопнула дверью, и, кажется, ударила по лицу рванувшего за ней стражника, но ей было уже всё равно.
― Зачем ты это сделал? ― зашипела она на Генриха, и мужчина увидел, что та буквально тряслась от злости.
― Ваша дочь, Ваше Величество, ― сообщил стражник, аккуратно приоткрыв дверь.
― Да, я заметил, ― кинул король, отсылая стражника обратно на пост. Когда страж вышел, Генрих небрежно швырнул корону на кровать, а сам сел за стол, наливая себе тёмно-рубинового вина из графина. ― Сделал что? Твою свадьбу?
― Короли ничего не делают просто так, во всём ищут выгоды, так зачем венчать со мной Нострадамуса? ― жестко спросила дочь, упрямо складывая руки на груди. Её зеленые глаза сверкали, как диковинный огонь.
― Подумай сама над этим вопросом, Серсея, ― усмехнулся Генрих. Девушка прищурила глаза, ничего не ответила, лишь продолжала зло и ничего не понимающе смотреть на отца. Генрих вздохнул и поджал губы. ― Хорошо, я расскажу, очевидно, влюбленность не даёт тебе размышлять здраво. Я видел вас. Дважды я застал тебя в его объятьях и мне не показалось, что ты была против.
Иногда ― очень редко ― Генрих любил решать дела, выхаживая вместе со своими советниками по коридорам дворца. Так, казалось, лучше думалось, да и в окружении стен, где ступали его отец и дед, Генриху было лучше и спокойнее. Так было и в этот раз: они спустились в один из коридоров, и король на ходу принимал решения.
― Ещё ряд вопросов стоит обсудить, Ваше Величество, ― проговорил низкий, седовласый советник, быстро семенящий следом, чтобы успевать за королём.
― Какие же? ― Генрих первый шагнул в коридор, но в следующее мгновение, сделав шаг назад, наткнулся спиной на своего советника, который выглядел крайне удивленным.
― Ваше…
― Мы пойдем другим коридором, ― решил король нарочито громко и толкнул стоящий близь него канделябр. Тот с громким стуком упал, и спустя мгновение Генрих услышал, как застучали каблуки женских туфель и как шуршат юбки.
«Подумать только, ― мелькнула мысль. ― Моя дочь и прорицатель»
***
Кенна изящно извернулась из его объятий, и король с ухмылкой посмотрел ей в след. Он оглядел зал и заметил, как мелькнуло платье дочери на выходе.
«Серсея, ― подумал он. ― Кажется, и для неё праздник не задался. Может, пригласить её на конную прогулку? Потом бы поужинали всей семьей»
Генрих усмехнулся, и, довольный своей мыслью, поспешил за дочерью. Он оставил стражу у зала, потому что планировал догнать дочь быстро. И он догнал её. Едва заглянув в коридор, Генрих, спустя буквально пять секунд сделал поспешный шаг назад, а потом круто развернулся и хотел было пойти обратно в зал, как вдруг…
― Ваше Величество! ― громко окликнули его, и Генрих поморщился. Голос он узнал сразу и понадеялся, что довольно громкий, он дошёл и до Серсеи с Нострадамусом.
«Ну, Серсея!» ― подумал он с весельем.
Король развернулся к Франсуа Монморанси и, изображая радушного хозяина, широко улыбнулся, хотя увиденная пара всё ещё не оставляла его в покое, вызывая смешенное чувство удивление и лёгкого веселья.
― Франсуа, ― проговорил Генрих, хотя этот аристократ, как и многие другие вызывали в нём только чувство легкого раздражения. ― Какая радость, что Вы посетили наш праздник.
― На самом деле, ― начал он. ― Я хотел бы поговорить о леди Серсеи.
― Франсуа сватался к тебе, но я отказал, потому что… Ты явна увлечена другим, ― Генрих хохотнул. Серсея уставилась на стол отца, будто найдя в нём что-то очень интересное. Она явно над чем-то глубоко задумалась, поэтому была удивлена, когда резкий голос отца прервал её размышления. ― Но рождена ты от королевы или нет ― ты всё ещё моей крови, всё ещё носишь фамилию моей жены, и тебе не позволено портить безупречную репутацию моей семьи, нашей семьи. Твой брат женится на королеве Шотландии, все сестры замужем, даже у младших моих сыновей уже есть невесты, так что же ты?
― Я думала… ― пробормотала принцесса.
― Что? Что только из-за того, что рождена фавориткой, ты не выйдешь замуж без моего приказа? Ну уж нет, моя милая. Хочешь позволять зажимать себя в разных углах, можешь делать это со своим мужем, а не с мужчиной, который тебе никто, ― Генрих сделал глоток вина и вопросительно кивнул на чистый бокал, но Серсея отрицатель качнула головой. ― Даже я ― король ― вожу своих любовниц только в свои покои. Ну, может иногда представляю их публично, но это другое, ― Генрих усмехнулся, и девушка тоже выдавила нечто, похожее на ухмылку. Король тяжело вздохнул, подошёл к дочери и положил руки ей на плечи, слегка сжимая и слабо, ободряюще улыбаясь, как отец, который любил своих детей, но не был королем. Так бы каждый день улыбался им Генрих в каком-нибудь другом мире. ― Серсея, я не слепой. Я вижу, как он на тебя смотрит. Его взгляд останавливается на тебе, когда ты появляешься рядом, и следует за тобой до последнего мгновения. Ты тоже смотришь на него, радуешься его появлению. Тебе всё равно пора замуж.
― А если я не смогу…
Генрих устало покачал головой и подошёл ближе.
― Милая моя, послушай, ― король положил руки на плечи дочери и ласково улыбнулся. ― Ты моя дочь, моя любимая дочь. Нет грустней преступленья, чем любовь без любви! Я думал о том, чтобы выдать тебя замуж, и тогда бы ты уехала от меня, а ты осталась одной из немногих моих поддержкой, одной из немногих членов семьи, которые любят меня. Поэтому ты будешь рядом со мной. Ты выйдешь замуж за Нострадамуса и будешь счастлива здесь, рядом с отцом и матерью. Но если что ― я сделаю всё, чтобы помочь тебе.
― Я знаю, что ты меня любишь, ― согласилась Серсея. ― Я люблю тебя, отец.
― Ты можешь быть спокойна, Серсея. Ты королевской крови, однако всё ещё… незаконнорождённая, ― последнее слово Генрих выдавил через силу, будто не хотя. ― Не будет консумации брака, этот брак вообще не будет настоящим, если ты не захочешь. Но ты должна выйти замуж.
― Ты говоришь это как король?
― Как твой отец, ― Генрих вздохнул. ― И всё-таки король.
Но не всё было так же радужно, как в покоях короля.
Вопреки тому почти спокойному разговору, что состоялся между королем и его дочерью, королева Екатерина не была так же спокойна. Она рвала и метала, мотаясь по своим покоям, и всё, что оставалось делать Нострадамусу ― молча сидеть за столом королевы и ждать, пока раздраженное бухтение и проклятья королевы в сторону мужа превратятся в осмысленную речь.
— Это безумие, ― шипела Медичи, ходя по покоям, и нервно заламывая пальцы. ― Генрих вообще спятил. Чего он добивается этой свадьбой? ― она посмотрела на отрешенного прорицателя и вздохнула. ― О, не волнуйся, Нострадамус, я найду способ избежать этого недоразумения. Вы с Серсеей не должны страдать из-за короля.
Конечно, для неё вся эта ситуация была лишь очередной попыткой Генриха посмеяться ― над Нострадамусом, очевидно. Но кое-что не ввязалось в размышлениях королевы: зачем приплетать сюда Серсею? Король любил дочь, и никогда бы не сделал то, что могло ей навредить, что могло как-то оскорбить её. А тут такое.
― Не надо ничего отменять, ― внезапно решительно сказал мужчина.
— Что значит «не надо»? ― переспросила Екатерина, кажется, искренняя уверенная, что ей послышалось. ― Нострадамус? У тебя очередное ведение?
— Серсея.
— Что Серсея? ― переспросила Екатерина, чувствуя, как холодеют пальцы. ― О, только не говори, что с ней может что-то случится, я же тогда окончательно с ума сойду, ― простонала королева, обречённо качая головой. Беспокойство о Франциске всегда было превыше всего прочего, её первенец, её золотой мальчик, но если о том, как спасти дофина от смерти она знала, то об угрозе, нависшей над Серсее, до этого момента даже не подозревала.
И Нострадамус ― чтоб его ― даже не сказал!
Но вопреки тревогам королевы, к её огромному облегчению, мужчина покачал головой.
— Нет, она в порядке. Только…
— Только что?
Нострадамус посмотрел на Екатерину, но вспомнил о Серсее. Вспомнил про сегодняшнее утро.
Сегодня на утренней встрече, увидев Серсею, окруженную мужчинами, он ощутил новое пугающее чувство. Ревность. Ревность оказалась неожиданно сильной. И желание присвоить, обладать, не отдавать никому и никогда в один миг вырвалось из-подо всех замков, за которыми спрятал его в своём сердце прорицатель.
Он смотрел на женщину, которая ему не принадлежала, которая не могла ему принадлежать, сгорая от ревности, одновременно мечтая уничтожить всех мужчин, просто стоявших рядом с ней, и желая оказаться на месте любого из них. Любого, кто мог касаться её, не борясь с вопившей на все лады совестью. Нострадамус знал, почему эти дворяне увивались за девушкой. Могущественная королевская кобра. Любимица королевы-матери и короля. Такой они видели её.
Особенно тот мальчишка Франсуа, который скользил по девушке слишком открытым, страстным взглядом. Он не имел права смотреть так на Серсею, будто она уже принадлежала ему.
Хотя наверняка были и другие. Те, кого Нострадамус заочно ненавидел больше первых. Те, кто, обрадовавшись заявлению прорицателя о скором замужестве принцессы, веря ему или нет, сами желали быть на месте избранника. Чтобы быть рядом с ней, любоваться ею, касаться, целовать, делить с ней одну постель… Теперь все они открыто наслаждались её красотой. Её лицом, её волосами, её…
Как тот ублюдок Франсуа.
Но в одно мгновение, Генрих, который недолюбливал и презирал Нострадамуса и в лучшие времена внезапно дал прорицателю всё, о чём тот мог только мечтать ― принцессу Серсею.
— Она моя, ― сказал Нострадамус. ― Серсея принадлежит мне.
========== двенадцать. я выйду замуж за человека, который заявит на меня свои права ==========
— О чём ты говоришь, Нострадамус? ― шокировано переспросила королева. ― Что значат твои слова о том, что Серсея принадлежит тебе? Она не может быть твоей.
— Может. Это предначертано судьбой.
— Да объясни толком, ради Бога, я ничего не понимаю! ― закричала Екатерина, окончательно потеряв последние крупицы спокойствия и понимания ситуации. Предсказания Нострадамуса всегда выходили путанными, неясными, зачастую их можно было трактовать по-новому, но одно королева знала точно ― мужчина никогда не ошибался в своих видениях. И теперь говорил такие дикие, немыслимые вещи.
Нострадамус вздохнул. Он сам не был уверен, что сможет объяснить то, что узнал наверняка совсем недавно, да и не было гарантии, что Екатерина поверит. Он претендовал на самое дорогое, что было у неё, на одно из самых бесценных сокровищ ― дочь, которая принадлежала Екатерине больше, чем другие дети. Даже дофин Франциск был в первую очередь наследником Франции, желанным первенцем, который спас Екатерину от незавидной участи в прошлом, но Серсея… Серсея была её от и до.
— Когда Вы приняли решение оставить её себе, я увидел её такой, какой она есть сейчас, ― наконец сказал прорицатель. ― Мимолетно, нечетко, но с каждым годом видение становилось всё четче и ярче, как будто туман спадал с образа Вашей приемной дочери. Я долго не мог понять, почему Господь посылает мне её образ, пока в день приезда королевы Марии мне не было дано новое видение: я видел Серсею и себя рядом с ней. В тот день, двенадцатого января семнадцать лет назад у Вас было два пути: взять Серсею себе или оставить её Диане. Но Вы выбрали первое и навсегда изменили судьбу Серсеи и мою. Не знаю, сегодня ли, завтра, через неделю, через год или через десять лет, но Серсея будет со мной, и я буду рядом с ней. У меня никогда не было видений чётче, чем это.
Екатерина молчала. Молчала подозрительно долго, и Нострадамус попытался представить, какую задачу она решает в своей голове, и чем ему это грозит. Убьют ли его? Отошлут из замка? Екатерина найдет способ разорвать этот брак?
— Не приближайся к Серсее, пока я не решу, что с этим делать. Она королевской крови! ― возмущённо всплеснула руками Екатерина, хотя не было ясно, удивлена она или зла. ― Она дочь Генриха, и моя приёмная дочь, которой я дала свою фамилию.
— И всё же, она бастард, а значит — свободная женщина, ― жёстко напомнил прорицатель. ― И может быть со свободным мужчиной, вроде меня.
Екатерина зашипела, как разъяренная кошка, и Нострадамус подумал, что ещё пару слов о Серсеи, и королева совсем не по-королевски вцепиться ему в шею ногтями.
— Я сказала, Нострадамус. Не подходи к ней, пока я не приму решение. Плевать на Генриха и эту свадьбу, держись от неё подальше.
Нострадамус встал и вышел. Екатерина не стала задерживать его и вину за свои слова не ощущала. Нострадамус был ей другом, близким и единственным другом на протяжении многих лет, он поддерживал её в самых ужасных делах, прикрывал её, и, королева не сомневалась, он был готов отдать за неё жизнь. Но отдать за него дочь? Вот так просто, не зная, хочет ли этого сама Серсея? А если не хочет ― как пойти против публичного слова короля? Просто надеятся, что Нострадамус окажется великодушным, чтобы не трогать молодую супругу, а Серсея ― благоразумна, чтобы не извести мужа? Как они будут жить?
Брак без любви ужасен. Екатерина знала это наверняка. Меньше всего она желала этого для своей дочери.
«Как же иронично, ― зло подумала королева. ― Я хочу спасти Франциска от брака с его возлюбленной, чтобы он жил, а Генрих устраивает брак Серсеи с человеком, к которому она равнодушна, чтобы повеселиться».
Позади что-то скрипнуло, и Екатерина обернулась, готовая обрушить свой гнев на какого-нибудь подслушивавшего слугу, но увидела только как из потайного хода выскользнула бледная, как смерть, Серсея, и тяжело осела на кровать королевы.
― О Боги! ― прошептала Екатерина. ― Ты всё слышала?
― Да. Всё. До единого слова, ― бесцветно проговорила Серсея. Екатерина метнулась к ней, но принцесса снова заговорила, и её голос обрёл непонятную силу. ― Когда отец приказал Нострадамусу сделать предсказание Марии, он сказал не всё. Он сказал так, что услышала только я ― я выйду замуж за человека, который заявит на меня свои права. Потом, я пришла к нему вечером, и…
― Не говори, что ты… была с ним, ― присев рядом, жёстоко спросила Екатерина, и глаза Серсеи округлились.
― Что вы, нет! У нас ничего не было. Он сказал, что меня, скорее всего, изнасилуют. Я дала ему пощечину. А после похищения, когда меня чуть не… ― Серсея запнулась; Екатерина погладила её по волосам. ― Нострадамус сказал, что моя судьба изменилась. Что я стану женщиной в объятьях человека, который меня любит, но он не знал, люблю ли я его.
― Почему ты не сказала? ― мягко поинтересовалась женщина, обнимая своего ребенка. Серсея вся вздрогнула, будто сдерживая рыдания.
― Я подумала, что это неважно. Кроме того, предсказание про Франциска так Вас пугало, и я решила, что могу защищаться сама. И я смогла. Предсказание Нострадамуса помогло мне. И… мы не были близки, но у нас было пару… моментов.
Екатерина промолчала. Она прижала голову принцессы груди, утешая, как в детстве, в те редкие моменты, когда дочь обращалась к ней за помощью. Всегда такая самостоятельная, её маленькая девочка Медичи.
― Ты отдашь меня ему? ― хрипло спросила Серсея.
― Никогда, если ты не захочешь, ― решительно ответила Екатерина. И пусть Генрих горит синим пламенем, пусть весь двор смеется над ними. Она заткнет горла смеющимся, и короля утихомирит, если понадобится. Её дочь ― единственная дочь, которая принадлежала Екатерина больше, чем Генриху ― не станет разменной монетой в развлечениях своего отца.
Серсея какое-то время ещё молчала, а потом выпрямилась, встала и коротко поклонилась. Она была похожа на куколку в голубом, шелковом платье, которое красиво облегало её стройную, красивую фигуру. Золотистые волосы сверкали, как золото. Золото Медичи.
― Доброй ночи.
― А ты хочешь? ― спросила королева, когда дочь дошла до самых дверей.
Серсея остановилась. Она долго о чём-то думала, а потом заговорила:
― Я застала Нострадамуса с другой женщиной. Тогда я захотела сжечь весь мир. Простите.
И Серсея вышла за дверь, оставляя Екатерину путаться в чужих чувствах.
***
Франциск — очаровательный, сладкий и немного нахальный. Он также преданный человек, готовый на всё ради людей, которых любит, и которых считает друзьями. Было уже поздно, когда сестра ворвалась в его комнату ураганом золотисто-голубого цвета и остановилась в покоях брата, глядя на него с надеждой.
Франциск улыбнулся. Он знал свою сестру лучше всех, и, конечно, сегодня ждал именно её.
― Вино принесли ещё пятнадцать минут назад, ― сказал он. ― И сладости. Ты же любишь их.
Серсея кивнула. Они с Франциском устроились прямо на полу около камина, из-за чего их ночные посиделки напоминали пикник прямо в комнате. Вина было много, ещё больше ― сладостей. Серсея не сомневалась, что сегодня напьется.
― Что, неужели всё так плохо? ― мягко поинтересовался дофин, тоже беря фужер с вином и подтягивая к себе тарелку с виноградом.
Серсея ответила не сразу. Она скинула в небрежную кучу украшения, которые на ней были, сняла туфли. Франциск тоже оставался босым, в штанах и рубашке. В эти мгновения они выглядели почти как отражения в зеркале.
― Я злюсь не из-за свадьбы, а из-за того, что всё решили за меня, ― наконец тихо сказала Серсея. ― Ненавижу это больше всего на свете.
― Да, тут все об этом знают. Есть Королевская кобра и её «Я хочу», ― повторил Франциск те слова, которые давно терзали саму Серсею. Разве не её «хочу» было причиной всему, что сейчас происходило, не её ли «хочу» заставило отца увидеть то, чего он не должен был видеть, и не её ли «хочу» стало причиной того, что в итоге девушку отдавали замуж.
― Не издевайся, брат, ― покачала головой королевская кобра.
Он не догадывался о том, что на самом деле испытывает Серсея. Никто не знает, что она влюблена.
― Нострадамус… интересный мужчина, ― медленно произнес Франциск. Серсея вопросительно изогнула бровь. Она знала, что дофин не верил в предсказания и уж точно недолюбливал прорицателя. Ребёнком он пугался грозного и таинственного мужчины, а сейчас… просто не любил или относился с ровным равнодушием. Есть он и есть. Уж точно Серсея не думала, что Франциск начнет как-то защищать прорицателя. ― Он по-своему хорош, верный и преданный, сильный и надёжный. Не самая плохая партия для такой самовольной принцессы как ты.
― Не знаю, никогда об этом не думала, ― буркнула девушка. Ну, не рассказывать же брату о тех моментах, что были между ней и Нострадамусом. По крайней мере, не после второго бокала. ― Подожди, самовольная?
Франциск рассмеялся. Серсея обиженно насупилась, и брат щелкнул её по носу, как делал в детстве. Когда они ссорились, и Франциск приходил мириться первым, он всегда щелкал её по носу или несильно дергал за волосы, сжимал руку в своей, будто веря, что физический контакт напомнит им о том, что они на самом деле были рождены вместе, что они действительно близнецы.
― Кому ты врёшь, сестрица, ― нахально улыбнулся наследник Франции. ― А ты подумай, ― внезапно сказал Франциск. Он выпрямился, садясь ровно, и Серсея последовала его примеру. Они допили третий бокал, и дофин посмотрел в глаза сестры. ― Итак, закрой глаза. Представь его лицо. Представь его целиком. Вы встретились в коридоре, и вот он идет к тебе. Ты видишь его, слышишь его шаги. Представь его голос, он здоровается с тобой. Ты представила?
― Да, ― тихо ответила Серсея. По коже прошли мурашки, и всё тело будто охватила дрожь. Франциск понятия не имел, что говорил о том, что принцесса пережила уже слишком ярко. Или ― напротив ― знал слишком хорошо.
― Хорошо. Представь ваш разговор. Он что-то говорит тебе, и ты смеешься. Ты улыбаешься, и он улыбается, глядя на тебя. Вы танцуете. Представь, как он прижимает тебя к себе, не сильно, как позволяет этикет. Он ведет. А теперь ваша свадьба. Какое на тебе платье, Серсея?
― Белое, ― сказала девушка, с трудом размокнув сухие губы. ― Всегда хотела белое пышное платье на свадьбу.
― Хорошо, ― согласился Франциск. ― Ты в белом платье, в белом пышном платье. Он стоит и ждет тебя. Только тебя, и ты идешь только к нему. Он берет тебя в жены. Ваши покои. Представь себе первую…
― Всё, хорошо, стоп, я тебя поняла! ― взвизгнула Серсея, распахивая глаза. Франциск громко, с придыханием рассмеялся, и вопреки всему, Серсея ему вторила. ― Мне нужно выпить.
― Тогда давай сделаем это. Ты же не думала, что я оставлю тебя одну, ― Франциск подмигнул сестре. Брат походил на неё как две капли воды, и они оба взрослели. Они стали равны друг другу, насколько это было возможно.
― Франциск… ― всхлипнула Серсея, бросаясь в объятья брата. Юноша рассмеялся, ласково погладил Серсею по щеке и поцеловал в макушку. У них была целая ночь впереди, хорошее вино и много сладкого. До завтрака их искать никто не будет.
― Что такое любовь, брат? ― пробормотала Серсея, едва не засыпая на груди брата, но чувствуя странную бодрость. Хотелось прикрыть глаза и заснуть прямо здесь, свернувшись в объятья Франциска, как они делали в детстве. Маленькой Серсея всегда боялась грозы, и принц забирался к ней в кроватку, чтобы успокоить её. Они довольно быстро поняли, что чаще всего только и будут друг друга любить ― когда страшно, когда больно, когда весело. Их родители были монархами, и хотя Генрих и Екатерина любили их, были дела важнее, чем успокаивание детских страхов. Наверное, ещё и этим было обусловлена крепкая связь Франциска и Серсеи. Два одиноких ребёнка короны.
Франциск подумал, прежде чем ответить ей.
― Любовь — это когда страдания другого человека волнуют больше, чем собственные, ― наконец ответил он неуверенно. Серсея не стала думать над ответом, она сама его не знала, и откуда мог знать брат? У него самого в душе был полный разлад, вызванный королевой Шотландии и бывшей любовницей Оливии, так зачем Серсея грузила его и своими любовными делами? Брак с Нострадамусом ― сугубо её дело, её и прорицателя, но говорить с ним о нём же было верхом безумия. Даже сейчас, выпив почти три бутылки вина, Серсея не была пьяна настолько. Франциск помог ей выстроить всё происходящее в простую, логическую цепь, увидеть те моменты, которые Серсея должна была увидеть раньше, но больше он ничем не мог ей помочь. Она должна была разобраться во всем сама.
Вздохнув, принцесса поняла, что ей надо уходить в свою комнату. Связь близнецов всегда удивляла людей, и многие шептались о том, что могло быть за такими крепкими отношениями. Не стоило в ночь после объявления о своей помолвке оставаться на ночь в покоях брата.
В коридорах было тихо и совершенно пусто. Серсея шла, слегка качаясь, из-за этого идти пришлось несколько медленнее, чтобы не запутаться в платье и не упасть. Растянувшаяся на полу пьяная принцесса — вот это будет новость! Главное быть максимально собранной, чтобы ни за что не запнуться. Их с Франциском комнаты были почти рядом, но коридор всё равно казался непростительно длинным.
Серсея глубоко вдохнула и тяжело опёрлась на стену. Ее подташнивало, тело было лёгким, и управлять им было невероятно тяжело. Сейчас принцесса искренне была уверена, что вряд ли сможет вернуться в свою комнату.
― Леди Серсея? ― позвали её, и сильная рука сомкнулась на локте, чтобы Серсея не упала. ― Вы в порядке?
― Нострадамус? ― устало пробормотала Серсея, покачав головой. ― Мой дорогой жених, ― еле слышно сказала она и тут же отвернулась, почувствовав, как краска заливает щеки.
― Вы что, пьяны? ― недоверчиво произнес Нострадамус, посмотрев на неё долго и внимательно.
― Нет, ― помотала головой Серсея. ― Не слишком. Немного. Да.
Нострадамус устало покачал головой.
― Пойдемте, я доведу Вас до Вашей комнаты, ― наконец сказал он. Серсея неоднозначно кивнула и протянула к Нострадамусу руку. Мужчина схватил её за талию и потащил куда-то в сторону. Серсея еле-еле успевала перебирать ногами, и ей было невдомёк, что Нострадамус идет медленнее, чем обычно, чтобы девушка успевала за ним.
В комнате Нострадамус усадил Серсею на кровать.
― Я позову Вам… кого-нибудь. Где Ваши фрейлины?
― Спят уже, наверное, ― равнодушно пожала плечами Серсея. На фрейлин ей было всё равно. ― Мы пили с Франциском и…. Было весело. А потом Франциск… Какой сейчас час?
― Час ночи.
― Поздно. А Вы сами-то хотите на мне жениться? ― совершенно неожиданно спросила Серсея, смотря на него с нежностью и легкой тревогой. Женщины всегда всё понимают без слов. Хотя вряд ли она смогла бы понять его, признайся он в своей легкой, но всё-таки существующей одержимостью. Одержимостью самой Серсеей ― физически-болезненное желание быть постоянно рядом, и эмоциональная потребность чувствовать её.
― Что? ― переспросил Нострадамус, поддавая ей стакан холодной воды. Из-за трясущихся рук Серсея не могла его удержать, поэтому мужчине пришлось помочь.
Выпив всё, Серсея облизала губы и продолжила:
― Ну, я любимица королевы-итальянки-Медичи, я злая, холодная, саркастичная, избалованная, стервозная, высокомерная, бездушная, жестокая и, моё любимое…
― Королевская кобра? ― с улыбкой предположил Нострадамус.
― Да, Королевская кобра! ― Серсея тихо рассмеялась и даже прищелкнула пальцами. ― А ещё я бастарда короля, рожденная от любовницы-шлюхи, ― спокойно продолжила она, но прорицателя покоробило от такого сравнения. ― Меня ненавидит собственная мать, и я не смогу дать вам ни титул, ничего не могу дать. Кроме денег, которые мне подарила Екатерина и Генрих. Мой собственный брат, Себастьян, считает меня «гнилой итальянкой». Зачем Вам такая жена? ― совсем шепотом закончила она.
― Серсея, ― вздохнул Нострадамус. Он опустился на корточки напротив принцессы и взял её холодные руки в свои. ― Ты умная, хитрая, преданная, верная, и кто бы что ни говорил, чтобы ты сама о себе не думала ― ты добрая, ласковая, сострадательная, понимающая, открытая и отзывчивая. Но такая ты только с людьми, которым доверяешь, которых любишь. Ты удивительная. Если ты станешь моей женой, мне уже не будут нужны ни титулы, ни земли, ни богатства. Только ты.
Серсея смотрела на него и, кажется, не верила. Не верила, что её можно любить так, как любил Нострадамус.
Она вспомнила о том безумии, что было в том доме, когда её похитили. Тот человек, которого так и не поймали, тоже её любил.
― Спокойной ночи, ― пробормотала она и, больше ничего не сказав, легла, завернувшись в тонкое одеяло и повернулась спиной к Нострадамусу. Больше она не знала, что сказать, но и на признание ответить не могла. По крайней мере ― не в таком состоянии и не сейчас.
========== тринадцать. красоту, что подарили мне ==========
В дверь уверенно постучали, и вошла Диана. В бархатном платье, очевидно дорогом и новом, с собранными волосами и со скромным, но красивым ожерельем на шее она была отражением всего лучшего при дворе короля Генриха.
Серсея на несколько секунд дрогнула. Она бы предпочла не встречаться с матерью, и даже была рада новостям о том, что фрейлина Марии ― леди Кенна ― постепенно забирает сердце короля себе.
Кроме того, после вчерашнего жутко болела голова, и заботливо оставленные Нострадамусом травы с водой не очень помогли. Приходила в себя принцесса мучительно медленно ― с каждым разом обмороки, глубокий сон и нездоровая усталость давались всё тяжелее. Но, слава Богу, к приходу Дианы она очнулась почти полностью. Однако стоять перед этой женщиной в одной сорочке, простоволосой, без привычной брони в виде драгоценностей и дорогих платьев совсем не хотелось.
— Ты выходишь замуж, — медленно произнесла Пуатье, как-то по-особенному проговаривая каждое слово. — За предсказателя Нострадамуса, одного из самого близкого друга Екатерины.
— Тебя это волнует? ― недовольно спросила Серсея. Конечно, это было плохой идеей — с первых минут Серсея едва сдерживала желание разорвать фаворитку отца на куски. Уже давно она подошла к той стадии, когда единственный взгляд на эту женщину приводил её в неконтролируемое бешенство.
Глаза Дианы мигом почернели – выжигающая ненависть уже давно была обоюдоострой.
— Я твоя мать, ― сказала Диана, будто хлыстом ударив Серсею, и черты её лица сложились в жёсткую улыбку. Диана не показалась Серсее красивой ― скорее наряженной, красиво причёсанной фарфоровой куклой с мерзким выражением лица.
К счастью, давно прошло время, когда Серсея пугалась этого выражения лица, начинала плакать и просыпалась ночью от кошмаров. Теперь она осознавала ― девушка была намного сильнее Дианы де Пуатье, которая, роди хоть десять сыновей, так бы и осталась всего лишь фавориткой. А Серсея была принцессой, которую признавали и знали все, чья судьба обещала быть счастливой.
Поэтому девушка гордо распрямила плечи и посмотрела на Диану тем самым взглядом, за который Себастьян назвал её «гнилая итальянка». Теперь это звучало почти комплиментом.
— Нет, ― холодно отрезала она, и теперь Диану будто ударило хлыстом. ― Ты родила меня, но отреклась, едва поняв, что я не смогу обеспечить тебе путь к власти. Тебе нужны не дети, а оружие. А теперь уходи из моей комнаты, ― Диана снова состроила то самое выражение лица, будто ещё надеялась напугать Серсею, но когда поняла, что с этим покончено, метнулась вперед и со всей силой ударила Серсею по лицу. Однако же схватила за плечи раньше, чем та упала бы, и толкнула её в сторону. ― Отпусти! ― взвизгнула Серсея, но Диана, несмотря на тощее телосложение, обладала необыкновенной для женщины силы.
— Думаешь, ты нужна Екатерине? ― зашипела Диана, пытаясь нанести ещё один удар, однако Серсея увернулась. Тогда женщина схватила её за плечи и скинула на пол. Комната перед глазами Серсеи закружилась, потолок стал расплываться, а Диана уже нависла над ней. ― Не знаю, что есть в тебе такого, но ей ты точно не нужна. Ты была и останешься бастардом её мужа, ни больше, ни меньше. Маленькая девочка, которая была не нужна даже собственной матери! ― Диана отвесила Серсеи ещё несколько подчищен и подняла, снова толкнув в сторону кровати. ― Никто тебя не любит, и никому ты не нужна! Помни об этом, когда…
— Довольно! ― громыхнул чужой мужской голос, и Диана резко развернулась. Нострадамус выглядел почти угрожающе ― высокий и мускулистый, он возвышался над ними обоими, но чёрные, колдовские глаза прожигали только Диану. ― Леди Диана, немедленно покиньте эту комнату.
— Ты не смеешь… ― зашипела Пуатье, стискивая горло дочери сильнее.
— Смею, ― возразил Нострадамус. Голос его был похож на рык медведя, и Диана почувствовала, как испуганно вздрогнула дочь. ― Она моя невеста. И я — тот, кто ее любит, и тот, кому она нужна. Если вы не смогли любить свою дочь, мне вас жаль. А теперь — выметайтесь, пока королева не узнала, что вы напали на её воспитанницу.
Диана ещё с минуту с бешеной яростью в глазах всматривалась в прорицателя, который был выше и шире слабой женщины, и почему-то внезапно стал внушать угрозу. Пальцы на шее Серсее сжались в последний раз, и Диана с силой оттолкнула дочь от себя. Серсея оступилась, ударилась головой о деревянный столб у кровати, но закусила губу и не вскрикнула от боли.
Метнув в неё ещё один уничтожительный взгляд, фаворитка короля вышла из комнаты, а Нострадамус подхватил Серсею раньше, чем та упала бы.
― Голова, ― коротко всхлипнула девушка. Нострадамус понятливо кивнул и аккуратно усадил принцессу на кровать. Он подошёл к столу принцессы, открыл один из ящиков и достал оттуда мазь ― Екатерина всегда настаивала, что Серсея должна хранить в своих покоях снадобья, которые смогли бы помочь ей в случае чего.
― Сильно болит? ― ласково поинтересовался мужчина.
― Она всего лишь покидала меня по комнате, ― несмотря на ноющую боль в затылке, Серсея нашла в себе силы усмехнуться. ― Ничего страшного, главное, чтобы синяков не было.
Диана никогда не осмеливалась поднимать руку на Серсею ― никогда, чтобы девочка не делала. Однажды, когда Генриха не было в замке, девочка, зная, что отец всё спускает ей с рук, публично назвала Диану «паршивой фавориткой». Тогда женщина, видимо, еле-еле сдержалась.
С чего бы сейчас фаворитке поднимать руку на принцессу?
― Зачем? ― сорвался с губ совершенно бессмысленный вопрос. Серсея посмотрела на Нострадамуса, который аккуратно поглаживал её по волосам, будто действительно ожидая, что он ей ответит.
― Потому что Вы будете женой, ― внезапно объяснил Нострадамус. ― Она всего лишь фаворитка, и насколько влиятельна не была бы ― всего лишь любовница, и её судьба в будущем будет зависеть от решения Франциска. Её власть мимолетна и зависит от постели короля. А Вы ― будете моей законной женой, счастливой и свободной женщиной. Вы будете женщиной, чья власть зависит от семьи Валуа, а не от Генриха. Вы так молоды, и уже обладаете всем, чего Диана не получит никогда.
― Никогда не думала об этом в таком ключе. Мне казалось, Диана просто поняла, какой бонус упустила, когда отказалась от меня.
Но Диана, разумеется, имела меньше, чем кто-либо при дворе. Да, король любил её, Генрих был к ней привязан, но Екатерина теперь была у власти больше, чем в самом начале своего брака с королем Франции, и теперь у неё был не один сын, а несколько ― будущее династии Валуа. Её дочь ― та, которую Диана ненавидела всем сердцем ― стала сильной и властной девушкой, которую безумно обожали и Генрих, и Екатерина, и вся семья Валуа.
А самое главное ― сама Диана теряла былое влияние и поддержку. Генрих уже отослал её из-за девчонки-фрейлины, но вернул, хоть и под предлогом строительства дома. Скоро Диана должна была потерять всё.
― И это тоже, ― согласился Нострадамус. Он уложил Серсею на сгиб локтя и запрокинул ей голову, чтобы протереть какими-то пахучими веществами её шею. Девушка всегда поражалась тому, как Нострадамус мгновенно доставал необходимые отвары и мази, но, вероятно, в этот раз его привело к Серсее очередное видение. ― Она Вас потеряла, и теперь Вашасудьба обещает быть куда ярче и счастливее её собственной.
Серсея улыбнулась. Она понадеялась, что мазь Нострадамуса действительно поможет, и синяков не останется. Закончив, мужчина внимательно посмотрел на лежащую в руках невесту. Нострадамус отёр пальцы о салфетку и провел кончиками пальцев по девичьей щеке. Серсея почувствовала, как всё тело покрылось мурашками.
— Я вижу это, ― тихо сказал Нострадамус. ― Такую красоту. Красоту, что подарили мне. Я буду ждать Вас у алтаря.
― Теперь это не преступление, ― внезапно сказала Серсея и потянулась к нему. От неё пахло травой и вином, и обняла она так, как только умела. Принцесса нежно коснулась его, оставляя лёгкие поцелуи на лице, порхая по щекам, уголкам губ, скулам. Нострадамус вздохнул, опуская голову, подставляя шею под её невесомые касания. Серсея поцеловала его. Нострадамус сжал плечи девушки, прижимая к себе, стиснув на миг в стальных объятиях.
***
После обеда она пережила ещё один разговор с Екатериной. Королева злилась и на неё и на Франциска, потому что вчерашняя попойка наследников Валуа не осталась для неё секретом. Но, судя по всему, принц, как и принцесса, мучался похмельем, поэтому нравоучения матери мало на них повлияли. Серсея смогла убедить королеву, что свадьба с Нострадамусом для неё не проблема, даже не беда. Она вполне может полюбить своего мужа и быть счастливой, поэтому не стоит вмешиваться в это. Екатерина была удивлена, если не сказать больше ― шокирована, но на увещания дочери лишь кивнула.
Довольная собой, Серсея возвращалась в свою комнату. Ещё два дня двор погудит об этой новости, а потом можно и к свадьбе начать готовиться. Королевские свадьбы всегда были красивым зрелищем, но в то же время не таким формализованным, как коронации. Детали церемонии могли меняться и менялись, неизменным же оставалось, в сущности, самое важное — венчание и торжественный обед.
― Что это? — она застыла на пороге, поражённая видом десятка тяжелых сундуков, невесть откуда взявшихся в покоях, и суетливо снующих вокруг них фрейлин.
― Подарки короля, Ваше Величество, — ответила одна из них и приподняла крышку. Остальные последовали её примеру и приоткрыли другие сундуки. Глазам Серсеи предстали дорогие ткани, драгоценности, какие-то бумаги и даже постельное белье из тончайшего восточного шёлка.
― Но зачем? ― растерявшись, спросила Серсея. Как принцесса и наследница богатств Медичи она уже давно ни в чём не нуждалась и не получала такого количества подарков… никогда. Конечно, отец-король был щедр, но столько много…
― В честь твоей свадьбы! ― только помяни короля, вот и он сам. Генрих широким шагом зашёл в комнату и выглядел слишком уж счастливым. Но вся его улыбка погасла, когда он увидел синяк на шее Серсее. ― Что с тобой случилось?
Серсея открыла была рот, чтобы выдать заготовленную заранее отговорку, но тут же передумала. Диана раздражала её одним своим видом, каждый взгляд на фаворитку будил в ней такую ярость, как не будили даже те наемники, что её похитили. Им хотя бы платили за это деньги, у них были причины это делать, а Диана… Проклятая старая ведьма просто портила ей кровь. И с этим надо было кончать. Быстрее, чем она планировала раньше.
― Диана не рада моей свадьбе, ― медленно ответила Серсея. Генрих помрачнел. Он подошёл ближе, приподнял голову Серсеи за подбородок и покрутил в разные стороны, рассматривая мерзкие следы. Мазь Нострадамуса подействовала ― синяки налились цветом, и к вечеру спали бы, но Генрих пришёл именно сейчас. Он аккуратно коснулся кончиком большого пальца самого маленького синяка, и Серсея дрогнула.
Генрих поджал губы, кивнул каким-то своим мыслям и вышел, поджав губы. Принцесса торжествовала.
Король был в ярости. Он направлялся в комнату своей фаворитки, с одним намерением ― сделать так, чтобы эта женщина больше не приближалась к Серсее. Не любовь Дианы к дочери была хороша известна всем, но она ещё никогда не пыталась причинить Серсее физический вред. Или просто дочь решала такие проблемы сама, и Генрих о ней не знал.
Он летел в комнату фаворитки, прекрасно осознавая, что невменяем.
― Диана, ― прорычал Генрих, распахивая дверь. Диана и их сын сидели за столом и что-то обсуждали.
― Отец, ― испуганно и непонимающе сказал Баш, выпрямляясь, привлекая к себе внимание. Он явно ничего не понимал, но Генрих сейчас не был заинтересован в том, чтобы что-то объяснять сыну.
― Генрих, ― поприветствовала Диана. Лицо Генриха скривилось на мгновение, пропустив эмоции, спрятанные за ледяной маской. Разочарование — и его разочарование, и своё собственное, не менее мощное, ударило Диану оглушающе. Она обессилено опустила руки, понимая, зачем он пришел. Но всё равно продолжала играть непонимание, надеясь, что причина могла быть другой. Сейчас бы она многое отдала, чтобы его настроение было связано с Кенной. ― Что-то произошло?
― Собирай вещи, ― выплюнул Генрих. ― Ты уезжаешь.
― Что? ― переспросил Себастьян.
― Почему? ― спросила Диана, поднимаясь, и делая знак сыну, чтобы тот не вмешивался. Она прожила с Генрихом достаточного, чтобы знать, как действовать в таких ситуациях. ― Генрих! ― требовательно повторила она. Диана подавила горечь, сковавшую горло. Она не хотела, действительно не хотела. Он хотел, чтобы она уехала, и уже принял решение, ответить на которое Диане было нечем.
― Никто! ― зарычал Генрих, рванувшись к фаворитке, будто желая прибить Диану прямо на месте. Женщина дёрнулась, её глаза округлились от страха. На лице неожиданно легко читались эмоции и непонимание, почему ей приходится проходить ещё и такое испытание. ― Никто не смеет нападать на моих детей, особенно на Серсею. Она моя дочь. И ты должна помнить, что отказалась от неё, ― Генри подошёл близко, намного ближе, чем стоило, и его искрившиеся настоящей яростью глаза впились в лицо фаворитки. У короля руки тряслись от желания ударить её, стоило только вспомнить, как была изуродована шея Серсеи. ― Она не твоей крови, она моей крови. А ты напала на неё, избила. Не удивлюсь, если завтра ты не проснёшься, ведь Екатерина попытается тебя убить, когда узнает. И её будущий зять ей поможет, ― Генрих круто развернулся и напоследок бросил только одну фразу. ― Я не буду мешать.
Если она уедет, всё кончено. Генрих ещё чувствовал к ней любовь, но вдали от неё он постарается быстро забыть своё разочарование, и ему с готовностью помогут. Кенна, другие женщины, кто угодно. Она никому не выгодна в качестве любовницы короля, никто не вступится за неё, только поспешит занять освободившееся место, подложив в королевскую кровать нужную девушку. Диана не могла этого допустить. Но повлиять на отца могла только Серсея, а та первая занесет над головой фаворитки длинный нож, если представится возможность.
Диана де Пуатье проиграла.
Серсея была собой довольна. Камила, которая последовала за королем незаметной тенью, передела весь разговор. Она также сообщила, что Генрих послал стражников собирать вещи вместе с Дианой, чтобы женщина не думала тянуть время.
Серсея улыбалась. Наконец-то, она отомстит за годы страха, пренебрежения и высокомерия. Диана вспомнит своё место. Она ― лишь фаворитка, и когда Франциск зайдёт на трон, они с Екатериной посмотрят на мучения старой ведьмы. Но сделать жизнь невыносимой Диане можно было уже сейчас.
― Камила, ― мягким голосом произнесла принцесса, когда фрейлина села что-то вышивать. Девушка позволяла своей любимице вольности заниматься своими делами, когда срочных заданий не было.
― Да, миледи? ― подняла голову смуглая девушка.
― Помнишь того ювелира, из лавки которого меня похитили?
― Да, ― напряженно ответила девушка. Она не могла забыть, что за пропажу принцессы ей неплохо влетело ― Екатерина велела всыпать ей десять даров плетью, Камила до сих пор ходила медленно и навещала лекаря. ― А что такое?..
Принцесса на секунду дрогнула ― ещё не до конца задушенная совесть рванулась наружу, прося оставить всё так, как есть.
― До этого мы с Нострадамусом заехали в другую лавку. Я скажу тебе, где это. Тебе надо кое-что будет купить, ― она вспомнила, как кинулась на неё Диана, как ударила её, и в очередной раз поняла, что приняла правильное решение. Иного и быть не могло. Дочь Екатерины Медичи не могла забыть такое оскорбление. ― И принести мне так, чтобы никто не знал.
========== четырнадцать. он не достоин вас ==========
Ночью Серсея плохо спала. Камила сделала всё надежно и быстро, и среднего размера флакончик, напоминающий духи, был надежно спрятан под дно многочисленных шкатулок. Всю ночь она притягивала взгляд. Серсея не знала, чья рука должна сделать это, но почему-то не сомневалась, что такой человек скоро появится. Она была в этом совершенно уверенная, вспоминая, что редко ошибалась в своих предчувствиях. Как и Франциск, как и Екатерина ― их чутье всегда работала безотказно. Серсея улыбнулась, зарываясь носом в подушку и ощущая лёгкий ветерок, гуляющий по комнате ― Нострадамус иногда намекал, что, возможно, королева Франции имеет определенные таланты, похожие на его дар. Возможно, во Франциске и Серсее это тоже отразилось. Дело крови, так сказать, а кровь королевы в принцессе была.
Заснуть получилось только под утро. Двор потихоньку начинал гудеть предсвадебными приготовлениями ― пока мелочами только, но Екатерина уже осматривал большой зал, представляя, куда поставить вазы с цветами, какие блюда приготовить. Марго не любила креветки, а Серсея мало любила рыбу, только красную. Надо было заняться рассадкой гостей и начать снимать мерки для платья и свадебного камзола. Екатерина сказала, что несколько дней не будет трогать Серсею ― официальную часть королева-мать решит сама, но когда дело дойдёт до тысячи и более деталей, без участия невесты королева не справится. Серсея не была против.
Вдохновленная этим, Серсея направилась к Нострадамусу. Она не видела его после того случая с Дианой, и после завтрака девушка решила навестить своего жениха. Теперь между ними было намного больше понимания, нежели раньше. Они оба понимали, что значат друг для друга, и хотя любовь Серсеи была меньше, нежели чувства прорицателя к ней, принцесса не сомневалась, что со временем полюбит своего мужа горячо и сильно. Он был нужен ей, она была нужна ему. Не самое плохое начало брака, почти идеальное.
Но планам принцессы не суждено было сбыться.
Камилу она оставила в комнате, желая провести время с Нострадамусом без лишних глаз, но когда до коридора, который вёл в комнаты Нострадамуса, оставалось не так уж и далеко, из очередного поворота за её спиной внезапно выскользнул кто-то и окликнул её.
— Ваша Светлость!
Серсея недоуменно обернулась. Франсуа де Монморанси. Бледный и какой-то взъерошенный, с блестящими от чего-то глазами, он спешил к ней.
— Только тебя мне не хватало, ― устало пробормотала Серсея, почти не скрывая своего разочарования встречи. ― Да, милорд? ― холодно спросила она. Принцесса вспомнила слова отца о том, что Монморанси сватался к ней, и никакой радости это не принесло. В лучшее время это бы просто потешило эго и самовлюблённость девушки, как было раньше, но сейчас не было и этого. Раздражительность и холод, желание поскорее отвязаться от нежелательного общения.
Но Франсуа, как и прежде, не замечал пренебрежительного отношения к себе. Его люди ― несколько стражников, которые всегда сопровождали герцога ― в идеальных чёрных одеждах замерли в стороне. Вид у них был встревоженный, и Серсея внезапно осознала, что напряжение в страже вызваны именно тем, что герцог подошёл к ней. Они были готовы в любой момент защитить её.
Но зачем?
Монморанси, казалось, потерял последний здравый смысл.
— Я слышал эти новости, ― порывисто воскликнул он и неожиданно вцепился в её запястья. ― Вы и предсказатель! Я не верю, это невозможно!
Несколько секунд Серсея была настолько ошарашена, что не могла ничего сказать, но уже очень скоро дар речи вернулся к ней.
— Во-первых, Вас это никоим образом не касается, ― заметила она, а потом почувствовала, как ярость поднимается со дна души. Ей никогда не нравился Монморанси, любая вольность с его сторон досаждала, флирт был навязчивым, а он сам ― непередаваемо раздражительным. Даже если у него и были достоинства, Серсея их не видела. Она зло рванулась в сторону, её зеленые глаза блеснули, как у кобры перед броском, и она зашипела. ― А во-вторых: думайте, кому и в каком тоне Вы всё это говорите! Перед Вами дочь короля Генриха, дочь Екатерины Медичи. Захочу, я Вас не только из дворца, я вас из Франции выгоню! Не смейте больше вмешиваться в мою жизнь. Всего доброго.
— Прошу Вас, одумайтесь! ― взмолился Франсуа, крепче сжимая её руки, и Серсее показалось, что он сейчас рухнет на колени. ― Этот мужик без рода, без имени, он ничего не сможет Вам дать, ничего не предложит! Он не достоин Вас! А я могу дать Вам всё, я люблю Вас!
— Я Вам… ― Серсея осеклась.
― Я люблю Вас.
Серсея не сдержала истеричный смешок. Вот значит как. Она перебрала весь французский двор, вспомнила всех, кому вредила за всю свою жизнь, а её похищают просто ради… брака? Какой-то несчастный, влюбленный в неё отчаявшийся мужчина ― или даже мальчишка?
― Я Вам сочувствую, ― ответила она. Девушка не могла молчать, не могла не злиться, не исходить ядом, не скрипеть зубами от отвращения и непонимания.
— …сочувствую, ― пробормотала она, и панический огонёк проскользнул в глазах Франсуа. Он понял, о чём она догадалась. ― Стража! ― пронзительно воскликнула Серсея, и рядом с Франсуа тут же выросло несколько крепких мужчин. ― В темницу его, ― приказала она без малейших колебаний.
— Госпожа! ― закричал Франсуа, пытаясь вырваться из державших его рук, но движения конечностей, затянутых в перчатку, были неловкими. Серсея прекрасно догадывалась, почему. ― Ваша светлость, госпожа!
Он всё кричал и кричал, звал её, пока его не увели так далеко, что крики просто не долетали. Серсея глубоко дышала, прижавшись спиной к стене.
— Ваша… ― пробормотал удивленный Нострадамус, когда Серсея влетела в его комнату, быстро закрыв за собой дверь.
— У тебя есть что-то успокоительное? ― как-то странно проговорила принцесса, направляясь в сторону шкафчиков с разными травами. Нострадамус настороженно наблюдал за тем, как она открыла их, бездумно начиная перебирать мешочки и скляночки, в которых ничего не понимала. ― Чай с мятой или нечто похожее, ― продолжила она, крепко сжимая в руке эту самую мяту.
Нострадамус приблизился к ней и разжал руку. По сравнению с его ладонью, рука принцессы была куда тоньше и бледнее, и сильно дрожала. Она неловко сделала шаг назад, при этом крепче стискивая его запястье, и наткнулась спиной на небольшой столик у пространства между двумя шкафами. Стоящая на нем пустая ваза пошатнулась и разбилась. Серсея посмотрела на осколки как на нечто удивительное, испуганно, будто ребенок, разбивший дорогую вещь.
— Можно сделать. Что с тобой случилось? ― мягко спросил он.
Серсея открыла рот, но тут дверь снова открылась, и в комнате появился король.
— Серсея! ― крикнул он, и принцесса подскочила на месте, отшатнувшись от прорицателя. Король не заметил их позы, или просто не придал этому значение. ― Что происходит? Ты приказала бросить Монморанси в темницу? ― зарычал он. За отцом зашел Франциск, кинув что-то страже, и плотно прикрыв дверь. Его недоуменный взгляд метнулся к Нострадамусу, но мужчина был растерян не меньше дофина, и точно так же ничего не понимал.
— Да, действительно, ― согласилась она. ― Я приказала, ― спокойно сказала Серсея, выпрямившись и не отрывая от отца взгляда. Нострадамус против воли отметил, что она повзрослела, сильно повзрослела. Научилась владеть собой. Стала хитрее и умнее. И он не знал, радоваться этому или нет.
— Сестра, объясни пожалуйста, мы ничего не понимаем, ― мягко заметил Франциск, ласково глядя на сестру. Принцесса вздохнула.
— Это он похитил меня, ― огорошила она. ― Его люди.
— Что?
— Но мы убили того, кто… ― начал Франциск, осекавшись. Нострадамус убил всего лишь человека, который пытался изнасиловать Серсею, но не того, кто всё это затеял.
— Был еще кое-кто, я… не хотела говорить, но… Франсуа влюблен в меня. Поэтому похитил.
― Прости? ― шокировано переспросил Генрих, и в любое другое время выражение его лица Серсею бы рассмешило, но не сейчас.
― Он клялся мне в любви, и… наверное решил, что если он меня… то у меня не будет выбора, ― негромко проговорила она.
― Об этом бы быстро узнали, и он, как настоящий герой, согласился бы стать мужем изнасилованной девушки. Проявил бы честь и доброту, ― продолжил мысль Франциск, как и сестра, медленно осознавая, в чём состоял гениальный по своей простоте и действенности план.
― Но я всадила ему перо в руку. Тот, который пытался… сделать то, что пытался, посчитал это неуважением к своему господину и хотел меня так проучить. Что, мол, всё равно Монморанси на мне женится, так какая разница, кто будет… ― она покачала головой, видя удивление и непонимание в глазах окружающих её мужчин. Спокойствие, с каким она продолжала говорить, пугало. Слишком плохо оно сочеталось с её прежним вспыльчивым нравом.
― Я убью этого щенка, ― выдохнул Генрих. Лицо его покраснело, как происходило всегда, когда он был не в силах совладать с собой.
― А я помогу, ― согласился Франциск, и рука его сжалась на рукояти мечта, как если бы мужчина прямо сейчас был готов обезглавить Франсуа. Серсея, забывшись, опустила руки на стол позади себя и тут же вскрикнула, отшатнувшись. ― Серсея!
― Аккуратнее, Серсея, ― заметил Нострадамус, тут же обхватывая ладони девушки своими, и внимательно рассматривая стекло, впившееся в нежную кожу. ― Стекло вошло не глубоко, раны даже не надо будет зашивать, только обработать.
Генрих минуту наблюдал за ними, а потом, покачав головой, убеждаясь в правильности своего решения, отвернулся.
―Пойдем, Франциск, ― позвал Генрих, выходя из комнаты. Дофин направился за ним. ― У нас есть дела. Нострадамус позаботится о невесте.
Оставшись вдвоем, и принцесса, и прорицатель вздохнули. Серсея ― от сильной усталости, Нострадамус ― скорее всего от чувства лёгкого раздражения. Для принцессы не было секретом, что к её похитителям мужчина питал сильную ненависть, она ясно это видела. А если ещё и вспомнить о том, что Франсуа претендовал на её руку, гнев нынешнего жениха был вполне ясен.
― Сядь сюда, я пока приготовлю всё необходимое, ― сказал Нострадамус, указывая на стул. Серсея кивнула и подчинилась, стараясь держать руки перед собой, чтобы не испачкать платье. Кожа у неё всегда была тонкая, и малейшие царапины почти всегда заканчивались кровотечением.
Нострадамус достал чистую ткань, какие-то мази и присел рядом с девушкой. Он внимательно оглядел руки, стараясь лишний раз не касаться их, чтобы не сделать больно, и потянулся за пинцетом. В какой-то момент она всё-таки не сдержала болезненного вздоха, когда руки прорицателя дотронулись до запястий, пострадавших больше всего. Нострадамус не обратил внимание, сосредоточенно вытаскивая кусочки стекла.
― Никогда не думала, что любовь ко мне может толкнуть на такие отчаянные поступки, ― растерянно пробормотала Серсея. Смотреть на кучку осколков решительно не хотелось ― после всего случившегося, Серсея не была уверенна, что её не стошнит.
― Любовь может превращать людей в безумцев, ― заметил Нострадамус. Он быстрыми движениями обмазал пострадавшие раны мазью, придя к повторному выводу, что они были не настолько глубоки, чтобы зашивать их. Серсея почувствовала холодную и липкую мазь на истерзанной плоти и прикрыла глаза.― Любовь к такой женщине, как Вы, может уничтожить человека.
Постаравшись сделать процедуру как можно короче и безболезненнее, Нострадамус так же ловко обмотал нежные руки бинтами и вскоре закончил, позволив Серсее на секунду расслабиться. Зафиксировав повязки, Нострадамус критично осмотрел руки своей невесты.
― Но Вы-то с ума не сойдете? ― Серсея подцепила подбородок Нострадамуса двумя пальцами, и заставила посмотреть на себя. Присутствие и знания жениха приносили покой. ― Я не хочу Вас уничтожить.
― И мне этого хватит. Вы не представляете, как велика моя любовь к Вам, но она не сделает из меня безумца. Потому что она, смею надеяться, не безответна.
Их новый поцелуй словно стал глотком свежего воздуха для обоих. Их тела были плотно прижаты друг к другу, потому что каждый хотел чувствовать процесс ещё ближе, острее и сильнее. Хотя, казалось, между ними уже нет воздуха. Руки Нострадамуса мгновенно оказались на бедрах Серсеи, которые он с удовольствием сжал в своих ладонях, будто дорвавшийся до лакомства дикий зверь. Её пальчики зарывались в его волосы на макушке, а губы страстно отвечали его губам. Он целовал её так, словно боялся, что она сбежит от него: грубо, несдержанно и глубоко, изучая языком её рот, ловя губами её стоны.
Это было прекрасно.
***
Екатерина рвала и метала, узнав об истинной причине похищения дочери. По крайней мере, Нострадамус и Серсея застали её такой ― королева гневно мерила большими шагами зал, а Генрих и Франциск стояли позади. Судя по тому, как дофин потирал руку, стараясь не касаться сбитых костяшек, Монморанси уже досталось.
― И чего мы ждем? ― требовательно спросила королева Франции, смотря на супруга. ― Генрих, он напал на твою дочь, а его человек чуть не обесчестил её. Казнь ― милосердное наказание для него.
— Это должна решить Серсея, ― заметил король, смотря на появившуюся в зале дочь.
― Я? ― удивленно переспросила принцесса. Екатерина бросила взгляд на её аккуратно перевязанные руки и раздраженно втянула воздух. Мгновенно оказавшийся рядом с матерью Франциск что-то быстро объяснил ей, и Екатерина кивнула, бросив быстрый взгляд на Нострадамуса.
― Ты жертва этого ублюдка.
― Я не жертва, ― тут же ощетинилась Серсея. Липкая, неприятная тревога снова окатила с головой. Тревога и нечто более страшное — страх, самый низменный и унизительный страх перед мужчиной. Она, содрогаясь, вспоминала о том, что произошло ― и что не произошло ― в том доме. Виноват в этом был Монморанси.
― Никто не имеет право так оскорблять члена правящий семьи, ― отчаянно зашипела Екатерина. ― Никто и никогда! Если его не казнят, я его отравлю, а потом расчленю, утоплю, а что останется ― скормлю собакам!
Серсея улыбнулась. Для неё не было секретом, что мать всё делает для них ― своих детей. Серсее повезло быть ребенком Екатерины Медичи, быть связанной с ней не только кровью, но и общими тайнами, интригами и мыслями. Ничего удивительного, что королева была готова разорвать того, кто навредил её ребёнку.
― Пусть его казнят, ― решал Серсея. Генрих кивнул.
― Как пожелаешь, дочка.
― Казнь ― слишком милосердно, ― снова кинула Екатерина.
Серсея задумалась.
― Смотря какая казнь, мама, ― улыбнулась девушка. Она сделала красивый реверанс и, оставив родных в смешанных чувствах, вышла.
― Куда теперь? ― спросила Камила, скользя за принцессой бесшумной тенью. Серсея уже перестала её замечать, хоть и привыкла, что фрейлина всегда рядом. Сейчас гораздо меньше, но королевская кобра не жалела о пропасти между ними. Всему должны были быть границы.
― Мне надо в темницу, ― решительно ответила Серсея. Было ещё одно обстоятельство во всём этом, которое она хотела прояснить.
― Зачем? ― не скрывая удивления, спросила девушка. Серсея не ответила.
Придворных на пути не попадалось, тонкий аромат духов успокаивал. Она уверенно шла вперед, стараясь уловить своё отражение в каждом блестящем предмете по дороге. Никто не должен заметить её смятение, особенно пленник. У спуска в подвал фрейлины оставили принцессу, а стража безмолвно двинулась за ней по темному и холодному коридору.
Серсея не любила темницы. С ними у неё были связано своё болезненное воспитание. Они с Франциском были любопытными детьми, любили спорить и играть на желания. В тот вечер Серсея упросила брата пробраться в темницы. Как и у любых детей, делалось всё это на спор, и будущий дофин, подстрекаемый сестрой, не смог сдержаться. Кроме того, им тоже было любопытно ― темницы представлялись таким лабиринтом, как в древнегреческих мифах, и им хотелось побыть смельчаками.
Сложно сказать, повезло им или нет, но именно в этот день стражи поймали и доставили в темницы одного еретика. Генрих приказал его пытать, чтобы выяснить, где находятся другие, а пыточные были недалеко от камер ― если король считал, что пленник может что-то рассказать, то его сажали в камеры аккурат рядом с пыточной, и там показательно пытали человека. За два дня, как правило, пленник сдавался и рассказывал то, что от него хотели услышать.
Запутанными коридорами Серсея и Франциск подобрались к пыточной. Палач оставил на дыбе мужчину, который был ещё в сознании. Он лежал, закрыв глаза и пытаясь успокоить своё ноющее тело. Серсея и Франциск, какое-то время неловко потоптавшись, вышли, посчитав, что лучше сразу признаться родителям, что они сделали, и получить наказание, чем пробыть здесь ещё хоть немного. Они решили тихо прошмыгнуть мимо дыбы, но едва они вышли из ниши, как еретик изогнулся всем телом, и занёс свою тарабарщину. Серсея даже сейчас помнила его голубые глаза с лопнувшими капиллярами.
Испуганные, они закричали тоже. Серсея отшатнулась, наткнулась на какой-то механизм и… запустила его. Как же громко еретик взывал, когда принцесса привела механизмы в действие. Как же сильно он кричал, когда раскалённые пруты потянули его тело в разные стороны. Мучения несчастного прекратились нескоро: механизм успел содрать с его левой руки почти всю кожу. Палачи, увидевшие детей королевской четы в пыточной, были в настоящем ужасе.
Серсея не помнила, как и вывели с Франциском оттуда, но Екатерина как-то упомянула, что, мол, Серсея и Франциск в обнимку забились в угол и не разговаривали почти неделю после этого случая. Генрих велел высечь стражей, которые так халатно отнеслись к делу. Екатерина ещё два дня отпаивала дочь и сына разными успокоительными веществами и… у Серсеи запылили щеки, когда она вспомнила об этом ― Нострадамус часто оставался в её комнате, чтобы читать ей какие-то сказки. Его глубокий, слегка хриплый голос успокаивал её.
Ей доложили, что заинтересовавший её человек сидел в последних камерах ― не все участники похищения были пойманы, но одного из них Генрих посчитал достаточно вменяемым, чтобы расспросить. Пока без пыток. Конечно, никто не рассчитывал, что принцесса придёт сюда, хотя и пропустили её без вопросов в требуемую камеру.
Серсея думала всё это недолгое время, что прошло с ареста Франсуа. Имена его сообщников стали известны, а Камила даже каким-то образом узнала о том, что Барсук тоже здесь. Чтобы принять единственно верное решение ― что оказалось непросто ― Серсее надо было увидеть этого мужчину. И всё же она сумела призвать на помощь выдержку и самообладание. Она должна перехитрить врагов, каждого по отдельности и всех вместе.
― Ваша Светлость, ― прохрипел Барсук, поднимаясь с кучки соломы, которая заменял кровать, и отвешивая нелепый поклон. Очевидно, кандалы на руках и ногах не давали возможность для более широкого маневра.
Барсук поднял на неё глаза, и хотя в этот раз мужчина был без маски, она его мгновенно узнала. Да и мужчина ли ― да, он был широкоплеч, ростом примерно с Себастьяна, у него были тёмно-каштановые, немного спутанные волосы, хриплый, грудной голос, каким Серсея его помнила, но это был мальчик. Юноша, если быть точнее, и Серсея видела это в его карих глазах. Возможно, он не был старше её самой.
― Как Вас зовут? Или мне называть Вас Барсуком?
― Неплохо, ― улыбнулся юноша и представился: ― Габриель.
― Габриель де Монморанси? ― Серсея удивленно ахнула. Во рту загорчило, и она неосознанно скрестила руки на груди. ― Вы брат Франсуа?
― Да.
― Вам сейчас сколько?.. Шестнадцать? ― неуверенно предположила она, и Габриель кивнул. Они были одного года рождения с Франциском и ней самой. ― Зачем губить свою жизнь?
Серсея поняла, откуда могла вспомнить его ― в 1550 году в возрасте девяти лет Габриель получил от Генриха II должность капитана Бастилии, принадлежавшую его отцу. Тогда Серсее тоже было девять, и она больше волновалась о том, как выглядит её новое зеленое платьице, а не о мальчике с тёмными волосами и грустными глазами. Хотя, выходит, она всё-таки его запомнила.
Габриель какое-то время молчал, рассматривая юбку принцессы, а потом поднял на неё тоскующий взгляд и честно признался.
― Он мне заплатил. Мой отец, Анн I де Монморанси, не слишком обращает внимание на младших детей. Его интересует война, деньги и наследники. Но не те, кто родился позже; они не играют роли. Кроме того, мой брат Франсуа стал героем, так зачем искать другого наследника? Мои старшие братья разорили семью, и я сбежал. Нашёл тех людей, чьи судьбы похожи на мою, и стал их предводителем, ― Габриель внезапно усмехнулся и покачал головой. ― Знаете, среди них только я умею читать. Брат узнал об этом и предложил мне хорошую сумму, чтобы выкрасть Вас. Но, клянусь, если бы я знал…
Серсея верила каждому его слову. Она хорошо помнила растерянность Барсука, когда он узнал, кто она такая. Она помнила, что только он был вежлив и спокоен, помнила, как он держал её, чтобы ― теперь это было очевидно ― девушку не покалечили. И пусть он не справился, пусть ей и причинил боль, судя по всему, Габриель сам желал этого не больше неё. Он считал, что помогает брату соединиться с упрямой девушкой, в которую Франсуа был влюблен, и которая должна была быть влюблена в него ответно. Не дочь короля Франции, которая ненавидела Монморанси всей душой.
― А Ваша матушка? ― хрипло спросила она.
― Моя мать мертва, миледи. Меня казнят?
Он посмотрел на неё, и Серсея поняла, что парень ждет только одного ответа. Он просто был лордом больше своего брата и хотел знать, что приговор ему выносит та, что пострадала от его решений.
Серсея вспомнила Диану де Пуатье. Вспомнила Екатерину Медичи. Если бы что-то в жизни сложилось иначе, Серсея бы могла повторить судьбу этого юноши ― стать призираемой в обществе, слабой и без защиты, потому что если бы Екатерина её не забрала от матери, какая бы судьба ждала Серсею? Она могла быть проституткой или воровкой, потому что ни фаворитка, ни королева бы не потерпели в замке девчонку. Её судьба была таковой лишь потому, что королева проявила милсоердие и сочувствие, потому что в её сердце нашлось место для любви. А Серсея всегда хотела быть похожей на Екатерину, верно?
― Вашего братца и того Тигра точно, ― честно призналась она. Габриель де Монморанси усмехнулся, покачав головой, ведь другого ответа он не ожидал. ― Хотите мне служить? ― внезапно спросила она.
Габриель вскинул голову.
― Простите?
«Раны быстро заживают, связки уже почти не болят» ― подумала Серсея. Франсуа ни в чём не раскаивался, более того, он считал бы себя счастливцем, если бы обесчестил принцессу, а его брат Габриель был другим. Он раскаивался, не молил о прощение, он просто понимал, что за преступление должен понести наказание. Был взрослее своего братца, он — юноша, готовый отвечать за свои поступки.
Габриель был её ровесником. Серсея просто не могла поступить иначе, не могла его убить.
― Я сохраню Вам жизнь, ― медленно повторила девушка. Габриель сделал небольшой шаг вперед, но тут же рухнул на колени. Видимо, его тоже неплохо приложили, Серсея только сейчас заметила, как исполосована его спина ударами плетки. Она вздохнула и присела перед ним на корточки. Габриель смотрел на неё спокойным взглядом, в котором сияла надежда. Глаза у него были глубокие и красивые. Принцесса продолжила мягким голосом. ― Но Вы должны поклясться мне в абсолютной преданности. Вы будете служить мне и только мне, станете моими глазами и ушами там, где я повелю, сделаете, что я повелю, и убьете, кого я повелю.
― Те люди ― мои наёмники, мы работаем вместе. И они сообщили мне кое-какие правила. Мы не убиваем детей, не убиваем на святой земле. Если вас это устроит…
― Устроит, ― решительно кивнула девушка. Она выпрямилась, отмечая, что стоило бы послать кого-то обработать раны. Палачи королевской семьи работали на совесть, как бы не было гадких последствий. ― Сколько у Вас людей?
― Нас всего двенадцать. Они все старше меня, самому старшему около сорока, но они уважают меня и моё положение. Они тоже были там, и им тоже не пришлось по душе, что мы украли… принцессу, ― Серсея вспомнила людей, которые стояли в стороне и не спешили присоединяться к насмешка тигра, хоть и высмеивали её попытки купить их. ― Они почтут за честь служить Вам.
― Вам придется отказаться от имени отца, титулов, стать практически никем, ― напомнила она, и Габриель кивнул.
― С радостью. А люди, что идут за мной, и так никто.
Она кивнула и пообещала привести врача, после чего вышла из камеры. Камила топталась у самого входа в темницы, видимо, ей доложили о случившемся и, боясь нового наказания, она поспешила к своей принцессе.
― Приведете врача в камеру Габриеля, ― приказала Серсея и не стала ничего объяснять недоумевавшей фрейлине. Принцесса направилась в свою комнату и по пути она внезапно вспомнила о заветном флакончике, припрятанном в шкатулке. Девушка испытала почти восторг от этой мысли ― она убьет ни двух, а сразу трёх зайцев. Диана получит своё, Габриель докажет ей свою верность, и её предчувствие не обмануло ― нужный человек нашёлся.
Быть может, и насчет Нострадамуса она более, чем права. В конце концов, выбирая из того, кого любишь ты и кто любит тебя, Серсея, судя по всему, получила и то, и другое.
Казнь преступников организована через три дня. Габриеля должны были обезглавить, для Франсуа и Тигра она придумала более изощрённую казнь. Генрих захотел сделать из этого потеху, как и на день Святого Михаила с английским послом Саймоном. Поэтому казнь была сначала превращена в театральное представление, но Серсея на нём так и не появилась. Смотреть на прикованного к дереву Габриэль почему-то оказалось выше её сил. Отец решил устроить казнь в саду, погода располагала, как он сказал. Серсея равнодушно пожала плечами. Ей был важен факт свершения мести, а не место.
Она появилась перед самой казней ― в красивом красном платье, с распущенными волосами и блестящей золотой короной, как символ того, что горевать по убитым она не будет, как и носить траур. Франциск сидел по правую руку от Генриха, Мария ― рядом с ним. Серсее досталось место около Екатерины, за их спинами тёмной тенью стоял Нострадамус. Серсея испытала лёгкое чувство вины перед всеми ними ― она никому не сказала о том, что собирается помиловать юношу. Конечно, ей стоило было обсудить всё это с отцом и матерью, но она почему-то искренне считала, что уж такие-то новости до короля и королевы обязательно дойдут, и ждала, что один из родителей сам ворвется в её комнату с обвинениями. Но этого так и не произошло, и девушка как-то уже позабыла о своём решении.
Генрих произнёс речь, но Серсея не запомнила ни слова, хотя отец, судя по всему, был красноречив и несдержан. Она смотрела на Габриеля и думала только о нём. Когда палач уже подходил к Габриелю ― его ждала самая быстрая и легкая смерть из тех троих, что сегодня казнили, слуг Франсуа просто повесели сразу после ареста господина ― смиренно подошедшему к плахе. Принцесса внезапно осознала, что он не ждал от неё спасения, очевидно, списав всё произошедшее на простое издевательство.
Габриель сжал свой серебренный, реконструированный рубинами крест и начал тихо произносить молитву. Он прочел молитву, потом опустился на колени и, обхватив руками плаху, сам положил на неё голову. В спасение парень больше не верил.
Серсея резко выпрямилась. Все взгляды устремились на неё, но Серсея видела только Габриеля и слышала только стук собственного сердца.
― Что ты делаешь? ― удивленно шикнула Екатерина, но Серсея заговорила сама. Она подняла правую руку в самом торжественном жесте, на который только была способна, и дорогое золотое кольцо с изумрудом сверкнуло в свете солнца.
― Габриель де Монморанси, ― громко позвала она. Габриель поднял склоненную голову и посмотрел на принцессу с надеждой и немалым удивлением. Он до последнего не верил в своё спасение. ― Я сохраняю Вам жизнь, дарю Вам своё прощение и помилование, ― тихий шепот придворных поднялся мгновенно, но голос Серсеи прервал его. ― Вы будете лишены фамилии своего отца, своих богатств, земель и титулов. И всё-таки Вы будете живы.
Габриель кивнул несколько раз. Надежда в его глазах, как у заплутавшего оленёнка. Его подняли и бестактно швырнули к подножью помоста, на котором устроилась королевская семья, ожидая высказывания благодарности.
― Спасибо, Ваша Светлость, ― хрипло проговорил он. Серсея испытала чувство вины по отношению к этому юноше, хотя винить себя должен был именно он.
Решив, что так будет правильно, она спустилась с помоста и остановилась перед Габриелем. Бывший лорд мгновенно понял, что от него требовалось, и прикоснулся губами к красной юбке принцессы. Красный ― цвет невинности для католиков, цвет мученической смерти. Прикладываясь губами к одежде принцессы, Габриель словно очищался от преступления против неё. Серсея поднялась обратно и села на свое место. Палачи медлили, дожидаясь решения по поводу Франсуа и Тигра ― вдруг она и этих двух пощадит? Но милосердие на сегодня уже источилось, и принцесса была как никогда решительной.
― Зачем? ― шепнула Екатерина.
― Те, кому ты спас жизнь, никогда этого не забудут.
«Я уже знаю, как он докажет мне свою благодарность» ― подумала Серсея, и жесткая ухмылка украсила её лицо.
Отголосок жалости мелькнул в душе принцессы и тут же угас. Она чувствовала, как ожесточилось её сердце, как очерствело и заледенело то, что благодаря Нострадамусу загорелось после долгих лет вынужденного равнодушия.
«Я поступаю, как должна, ― подумала она. ― Франсуа и его люди виновны, но я дарую жизнь Габриелю. Это более, чем милосердно».
Генрих, впрочем, не разделял неуверенность своих людей. Он явно не ожидал такого, но идти против дочери не стал. Лишь кивнул, чтобы палачи подтащили к нему Франсуа и Тигра.
― Франсуа де Монморанси, ― жёстко произнес король. Глаза Серсеи сузились от злости, а полученные не так давно раны запульсировали и неприятно закалили запястья. ― Вы обвиняетесь в преступление против королевской семьи Валуа, в похищение моей дочери и дочери Екатерины Медичи, Серсеи де Медичи.
― За оскорбление, нанесенное мне, Вы получите корону, ― оскалившись, сказала Серсея. Тут Генрих тоже улыбался ― только немногие знали, как будет казнен Монморанси, и Екатерина, Франциск, Мария и Нострадамус в это число не входили. Поэтому их ждал ещё один сюрприз. ― Ты получишь великолепную золотую корону, от которой затрепещет любой человек.
― Я… я не понимаю, ― растерянно пробормотал Франсуа.
― А ты и не должен, ― презрительно скривилась принцесса и кивнула двум застывшим у самого края помоста мужчинам. Это были те люди Габриэля, которые успели прибыть по приказу своего господина. Серсея объяснила им, что необходимо делать. Они бросились вперёд. Рыжеволосый схватил Монморанси, вырывая его из рук солдат, а высокий золотоволосой блондин ― тигра. Им раздробили руки резким поворотом огромных ладоней. Но даже теперь Монморанси ещё ничего не понял. В нём оказалось достаточно достоинства, чтобы не кричать от боли.
Но худшее было впереди. Нострадамус видел, как пламя пляшет в изумрудах её глаз.
В сад, так, чтобы приговорённые видели, двое сильных стражников вынесли два больших, черных котла. Изнутри шёл пар. Мария тихо вскрикнула и отвернулась. Тигр завопил отчаянным тонким голосом труса, увидевшего свою смерть. Он брыкался и вырывался, скулил как пёс и рыдал как дитя, но наемники крепко держали его. Серсея так и не узнала его имени.
Монморанси посмотрел на неё, когда стражники замерли перед приговоренными.
― Меня убьет любовь, ― тихо сказал он и печально улыбнулся.
― Вас убьет Ваша тупость, ― холодно обрубила Серсея. ― Вас и Ваших людей.
Стражи перевернули котлы над головами двух людей, которые пытались обесчестить принцессу.
Вопль, который издал Монморанси, когда жуткий железный шлем прикрыл его лицо, ничуть не напоминал человеческий. Ноги его выбили отчаянную дробь по утоптанной земле, движения их замедлились, остановились. Капли расплавленного золота стекали на его грудь, воспламеняя лохмотья… но ни капли крови не было пролито.
Серсея встала первая. Генрих и Екатерина поднялись за ней. Мать и Франциск выглядели шокированными, Нострадамус скорее удивленным. Никто не знал, что принцесса может решиться на такое. Бросив последний, прощальный взгляд на трупы людей, что пытались обесчестить её, Серсея подняла голову и гордо удалилась. За ней никто не последовал, и, вероятно, это было к лучшему.
***
В своей комнате она обессиленорухнула на пол. Серсею била мелкая дрожь, ей было невыносимо жарко. Вынужденно присутствовать на казни тех, кого приказал обезглавить король-отец — это одно, а вот самой решить судьбу людей оказалось не так уж и просто.
И эта его улыбка в конце.
«― Меня убьёт любовь».
Серсея с трудом поднялась и покачала головой. Нет, Монморанси жалеть нельзя было ― он похитил её, и если бы не Франциск, Генрих и Нострадамус, то изнасиловал бы и силой заставил стать его женой. Это было любовью? Нет, это было безумием.
Она так устала, что еле-еле нашла силы пересесть на кровать. Всё, что девушка хотела ― свернуться клубочком и заснуть. Но не тут-то то было: в комнате появилась Камила.
― Миледи, ― поклонилась фрейлина.
― Камила? Ты принесла мне хорошие новости?
Габриель получил свое задание почти на следующий день после их разговора в темнице и передал его своим людям. Серсея отдала бывшему лорду немного яда, часть оставив при себе, и Габриель попросил её ждать хороших новостей. Принцессе оставалось только радоваться, что изувечением женщин люди Габриеля не гнушались.
― Сегодня утром Диана проснулась с ужасными ранами на лице, ― оскалилась Камила. ― Она лица лишилась. Раны заживут, конечно, но вряд ли шрамы когда-нибудь исчезнут.
― Прекрасно. Король к ней приходил?
― Нет. Но ему доложили.
Серсея облегченно выдохнула. Конечно, Генрих сразу догадается, кто сделал подобное с его фавориткой, но ― Серсея была более, чем в этом уверенна ― спустит непокорной дочери всё с рук. Столько событий ― и казнь, и подготовка к свадьбе, какое дело до какой-то там Дианы? И конечно, дочь Екатерины не могла не оценить, что как быстро и профессионально работают наёмники Габриеля. Интересно, это из-за верности своему лорду-предводителю, или из-за желания выслужиться перед новой хозяйкой? Пожалуй, помимо жизни Габриеля она могла подарить им ещё что-нибудь, что можно перевести в материальную выгоду. И недели не прошло, как Диана поплатилась за свое нападение на неё. Конечно, узнав об этом, каждый во дворце поймет, чьих это рук дело, но Серсея не боялась. Пусть сначала попробуют обвинить любимую дочь Генриха, кроме того, король сам наказал свою фаворитку отлучением от двора, так какая разница, в каком виде она уедет?
― Хорошо, ― довольно улыбнулась Серсея. ― После мой свадьбы спрячьте Диану так далеко, как только можно, чтобы эта змея и голоса не могла подать. Сияние моей свадьбы ослепит её, а то, что останется, мы упрячем далеко-далеко. С таким лицом, как у неё теперь нигде не покажешься. Передай мою благодарность и вот это Габриелю, ― она извлекла из стола небольшой мешочек и передала его Камиле. ― Тут тринадцать небольших сапфира, на каждого его человека и его самого.
Камила округлила глаза. Она поняла, какой ценой была куплена жизнь Габриеля ― верностью, преданностью. Наёмники оплатили жизнь своего господина, но если Камила станет об этом распространяться, то эти же наемники придут за ней. Она сосредоточенно кивнула, спрятав мешочек с камнями ― лекарь Её Светлости обещал, что через три дня Габриель покинет замок, будет здоров и наберется силы. Серсея была рада ― Габриель ей симпатизировал. Как и его верность и возможность убить за неё.
― А что делать с ядом? ― спросила фрейлина, понизив голос, но Серсея не успела ответить. Дверь открылась, и в комнату вошел Франциск.
― Сестра, ― поприветствовал он. Серсея широко улыбнулась брату и, кивком головы отослав фрейлину, поспешила обнять Франциска. Сильные руки брата сомкнулись на её спине, и Серсея почувствовала, как что-то жесткое уперлось ей в лопатки, но она не обратила на это внимание.
― Проходи, Франциск, ― отстранившись, кивнула она. ― Насыщенные дни пошли, ― заметила принцесса, наливая вино в бокал и поддавая один брату, который сел на край её кровати. Франциск ей слабо улыбнулся; девушка заметила, что в руках он держал какой-то сверток.
― А они когда-нибудь заканчивались? ― заметил дофин и, с улыбкой глотнув вина, протянул сверток Серсее, понимая, что его подарок не остался незамеченным. — Это тебе.
― Что это?
― Открой и узнаешь, ― подмигнул Франциск.
По его взгляду ― слегка растерянному и пытливому ― она поняла, что случившееся с Дианой дошло и до дофина Франции, но сожаления по этому поводу её брат не испытывал. Франциск Диану ненавидел, в большей степени из-за того, что та причиняла боль их матери одним своим существованием. Теперь же, когда обострились и отношения с братом, Франциск не выносил удачливую фаворитку отца ещё больше.
Девушка быстро и аккуратно развернула золотистую бумагу и увидела небольшую шкатулку, украшенную рубинами и изумрудами. Сама по себе вещь была прекрасна, и затмить её могло только то, что было внутри. Золотые серьги, огранённые в форме треугольника; два бриллианта, расположенные под рубином с грецкий орех.
― О, Франциск, ― Серсея прикрыла рот рукой, смотря на это абсолютное великолепие. ― Они прекрасны.
— Это подарок на свадьбу, ― улыбнулся Франциск. Отставив бокал, он подошёл к Серсее и крепко обнял. ― Ты должна быть прекрасна, а настоящее украшение женщины — это счастье в её глазах. Я люблю тебя, сестра.
― И я люблю тебя, брат.
Серсея прикасается губами к щеке Франциска и прижимается к его шее головой. На голую кожу падает несколько капелек слез. Дофин слегка склоняет голову, внимательно наблюдая за сестрой: у Серсее взгляд дикарки и острый ум, своя собственная красота и вечный запас упорства. Эта хрупкая девушка не похожу на ту, что отдает приказы о казне своих похитителей, смотрит в глаза своему отцу совершенно спокойно, вздёрнув подбородок и чуть выпятив нижнюю губу. Она стояла прямо, распрямив плечи и сжав кулаки. Иногда Франциск забывал, что сестра на самом деле ещё юная девушка, даже не женщина, и ей всего шестнадцать.
И как её можно было не любить?
========== пятнадцать. я назову ее страсть ==========
Королевские свадьбы всегда были красивым зрелищем, но в то же время не таким формализованным, как коронации. Детали церемонии могли меняться и менялись, неизменным же оставалось, в сущности, самое важное – венчание и торжественный обед.
Генрих и Екатерина выбрали для венчания Нотр-Дам, и Серсея с Нострадамусом не смогли возразить ― их, по сути, никто и не спрашивал. Всё, что требовалось от них — это покорно исполнять свои обязанности, что означало просто приходить на примерку свадебных нарядов и отвечать на вопросы о свадьбе.
Три месяца пришло в приятной, предсвадебной суете. За неделю до свадьбы Нострадамус преподнёс своей невесте два кольца. Одно из них было обручальным ― золотое, с одним большим изумрудом и шестнадцатью маленькими, а в дополнение к обручальному кольцу ещё одно, представлявшее собой ободок, усыпанный бриллиантами, который был надет на указательный палец, как символ принадлежности к роду.
На обручальном кольце с обратной стороны были написано: «Господь послал мне любовь, которое я должен сберечь», что лучше всего говорило о чувствах прорицателя к принцессе.
Всегда носи своё обручальное кольцо, ибо в нем заключено больше, чем многие думают. Если ты вдруг рассердишься или тебя будут одолевать неподобающие мысли, или ты подвергнешься соблазну нарушить каким-либо образом свой долг – посмотри на своё кольцо и вспомни того, кто дал его тебе, где это было и что произошло в те священные мгновения.
Никакое, даже самое прекрасное кольцо не гарантирует счастливого брака. Все об этом помнят, но… каждый раз надеются на лучшее. Иногда это «лучшее» действительно случается. Иногда даже у королей.
— Вы влюблены, ― с удивлением сказала Екатерина, внимательно вглядываясь в лицо своего старого друга. ― И это видят все. Даже она. Вы глаз от неё не отводите. Являетесь по первому зову. Разве это не очевидно? — Екатерина снова улыбнулась.
Прорицатель рассматривал зал, который был убран золотом и шелками: для свадебной процессии проложили покрытую красной саржей дорожку, которая вела к двум, стоящим на хорах, тронам. Жест был слишком символичным, но король Генрих слишком уж сильно стремился подчеркнуть то, что Серсея его дочь. Кроме того, Екатерина не согласилась бы на что-то менее церемониальное. Она занималась большей частью приготовлений, поэтому большую часть времени Серсея и Нострадамус могли провести время вместе. Несмотря на всё, связывающее их, им было, что узнать друг о друге.
Нострадамус перевел взгляд на королеву. Как-то так получилось, что сейчас ― когда до заветного мгновения венчания осталось всего ничего ― рядом с прорицателем осталась только Екатерина. Женщина проведала Серсею и, оставив её с фрейлинами и королевой Марией, отправилась к старому другу, чтобы поддержать его. У прорицателя не было никого, ближе них, и в такой важный момент Екатерина хотела быть рядом с ним. Скоро он станет её зятем, и женщина с легкой иронией думала о том, что лучше и быть не могло ― прорицатель был добрым, как бы банально это не звучало, сильным, надежным и верным, а для Екатерины это было важнее всего.
И теперь она точно знала о том, что по крайней Нострадамус будет невероятно сильно любить Серсею. Так, как Екатерину, вероятно, не любил никто. Возможно, их свадьба ― одно из лучших решений Генриха.
― Разве я могу мечтать о том, что не могло быть моим? ― задал риторический вопрос Нострадамус. Королева фыркнула и поправила и так идеально выглядевший ворот дорогого камзола.
― Но Вы мечтали. И теперь она ― Ваша. На самом деле, я рада, Нострадамус. Серсея… её я любила больше всех своих детей, и я рада, что она станет счастливой, выйдет замуж за человека, который любит её, а не её положение и деньги, ― Екатерина тяжело вздохнула, но тут заиграла музыка, и она вздрогнула. ― Церемония началась, друг мой.
В конце зала стоял величественный помост, к которому вели четыре ступеньки. На нём под балдахином стояли кресла для короля Генриха и его супруги. Перед ними стоял стол, а дамы, королевы и французская знать пировали внизу. Король не стал размениваться на присутствии послов и высылать официальные отдельные приглашения, хотя гостей собралось более, чем достаточно. Свадьбы Серсеи должна была стать неким актом миром, а не публичным действием, как свадьбе Елизаветы несколько месяцев назад. Получилось… совсем не так, но гости действительно были больше увлечены беседами и добрыми разговорами, чем политикой.
Так было, пока не появилась невеста.
Серсея Хелена ди Медичи шествовала под богатым балдахином из золотой парчи, одетая в платье из нежно-белого бархата, верхнее одеяние из бежевого бархата было украшено горностаем, а на голове красовалась богатая корона из жемчуга и драгоценных камней. Мария Стюарт, в темно-красном бархате и золотой коронке, несла её шлейф, а маленький Карл Валуа поддерживал шлейф посередине. За нею следовали десять дам в голубых одеяниях, отделанных горностаем, с серебряными коронками на головах. Следом шли фрейлины принцессы в голубых платьях, отделанных белым балтийским мехом.
Её роскошный шлейф, белый с серебром, несли восемь юных леди. Этим избранным девам, наследницам самых древних родов, было от пятнадцати до двадцати лет. Все они, удостоенные такой важной роли в длинной программе этого счастливого дня, дочери герцогов, маркизов или графов, чьи титулы почти так же хорошо знакомы, как имена королей прошлого.
Царила настолько глубокая тишина, что, кажется, даже блеск драгоценностей, сверкающих повсюду, вот-вот нарушит её. И, несмотря на этикет, который до сих пор контролировал каждое слово и жест, теперь все наклоняются вперед, и приглушенный шум и шорох в нефе свидетельствуют, что приближается невеста. Её головка гордо приподнята, и, глядя временами по сторонам, Серсея медленно двигалась к алтарю. Справа её поддерживал Франциск, который были в полном обмундировании, с цепями и знаками рыцарских орденов.
Когда прозвучал вопрос «кто отдает эту женщину», рядом с Серсеей вскинулся дофин ― в этот день их сходство с сестрой было почти поразительным, они оба напоминали ангелов, нежели людей, в их прекрасных одеждах, яркими глазами, безупречными лицами и светлыми локонами. Дофин Франции выступили вперед и передали её Нострадамусу от имени всего королевства.
Что касается самого венчания, то перед Богом все равны, и короли ничем не отличаются от простых смертных…
Интерес, с которым наблюдали за невестой, за нею одной, был всепоглощающим. Её черты были скрыты вуалью и почти неразличимы, а взгляд лишь слегка приподнят, так что рассмотреть её трудно, но, когда она приблизилась к алтарю, то опустила руку, и из-под фаты показался большой флердоранжевый букет.
― Пришли ли Вы сюда добровольно и свободно хотите заключить супружеский союз? ― разрушал тишину голос церковного служителя.
― Да, ― в унисон ответили Серсея и Нострадамус.
― Готовы ли Вы любить и уважать друг друга всю жизнь? Готовы ли Вы с любовью принять от Бога детей и воспитать их согласно учению Христа и церкви?
― Да.
Голос Серсеи немного сорвался. Она закусила внутреннюю сторону щеки, надеясь, что не расплачется прямо сейчас.
Слова меняются от обряда к обряду, но суть оставалась той же. Священник просит Святого Духа сойти на супругов, пока молодожёны подали друг другу руки, и мужчина в ослепительно красной рясе связал их специальной ленточкой, а они, стоя лицом друг к другу, повторили заученные наизусть слова супружеской клятвы.
― Я беру тебя в жены и обещаю перед Богом и присутствующими свидетелями: любить тебя, воздавать честь и заботиться о тебе во всех обстоятельствах – в болезни и здравии, в бедности и богатстве, в радости и печали – и быть тебе во всем настоящим и преданным мужем до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
― Я беру тебя в мужья и обещаю перед Богом и присутствующими свидетелями: любить тебя, воздавать честь и заботиться о тебе во всех обстоятельствах – в болезни и здравии, в бедности и богатстве, в радости и печали – и быть тебе во всём настоящей и преданной женой до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
После этого священник благословил молодых. Серсея почувствовала, как одна слеза всё-таки скатилась из глаз, но, глубоко вздохнув, принцесса взяла себя в руки. Как говорила Екатерина, брак — это единственное из таинств, которое люди дают сами себе: муж ― жене, а жена ― мужу, священник лишь благословляет их. Обручальные кольца тоже освятили, прочитались молитвы, и венчание закончилось благословением. На всё это ушло не больше часа.
Во время торжества у Нострадамуса было не так много возможностей поговорить со своей новоиспеченной женой, однако, когда такая возможность представилась, он с удивлением понял, что не знает, что можно сказать Серсеи. Они сидели за королевским столом – тот был сервирован тарелками из чистого золота. Буфет, девять полок которого были уставлены золотыми вазами и серебряными блюдами, был, скорее, просто для красоты. На галерее напротив размещались музыканты, которые играли чудесную музыку. Затем, между первой и второй переменой блюд, со своего места поднялся король Генрих в роскошных мантиях, и произнёс, от имени королевства, поздравительную речь на латыни, прославляющую брак.
― Вы прекрасно выглядите, ― сказал он, привлекая внимание. Его молодая жена была немногословна, но хотя бы не плакала. Как трактовать поведение Серсеи Нострадамус понимал плохо. Можно было бы списать всё на обычную женскую сентиментальность, но принцесса была слишком необычной женщиной, чтобы её можно было равнять с прочими.
Она подняла на него взгляд, который из властного и самоуверенного внезапно стал робким и взволнованным, как у ребенка, и её бледные, дрожащие губы, раздвинулись в слабой, но искренней улыбке.
― Спасибо, ― она окинула пышный пир растерянным взглядом и спросила: ― Как долго всё это будет длиться?
Королевские свадьбы сопровождалась турнирами, банкетами, маскарадами, превращаясь в пышные гуляния. Городские улицы украшались вензелями и портретами новобрачных, флагами, драпировками из ткани и цветами.
Жениху и невесте слали подарки – не только родственники и друзья. В честь этого события Серсея получила от кузенов своей матери Екатерины особый подарок – ожерелье с усыпанным бриллиантами золотым крестом, копией креста королевы Дагмар Богемской, супруги датского короля Вольдемара II, почитаемой датчанами; Дагмар, как говорят, попросила у своего будущего мужа единственный подарок к свадьбе – освободить крестьян от податей и выпустить узников из тюрем. Таким образом Медичи, которые одобряли поступок Екатерины в отношении бастарда короля, словно подчеркивали значимость Серсеи для их рода.
Поток подарков не был односторонним – в честь свадьбы раздавались деньги, нередко – на приданое бедным девушкам. Королевская свадьба – это праздник для всей страны… и в то же время – праздник для двоих.
Это утомляло.
― Уже осталось совсем немного, ― ободряюще произнес Нострадамус. ― Вы боитесь?
Серсея опустила голову, сосредоточенно изучая своё платье, потом снова подняла взгляд на мужа. В блеске шелков и мерцание жемчужин, роза и лилия, самая красивая и почти самая юная среди окружающей её цветущей свиты. Хотя Серсея и не чрезмерно взволнована, но всё же переживает, и нежные краски, которые обычно придавали её живому облику столь счастливый вид, померкли.
― Я ещё никогда… ― шепотом начала она.
― Я знаю, ― кивнул прорицатель. Он совершенно неожиданно вспомнил, что его жене было всего шестнадцать, какие бы решения она не принимала, и как себя бы не вела, она всё ещё оставалась ребенком. И будет им оставаться, если этой ночью они не закрепят брак в постели. Но Нострадамус не мог её заставлять. ― Если Вы боитесь, если не хотите… Я не трону Вас. Ни сегодня, ни когда-либо ещё, пока Вы сами этого не пожелаете.
― Правда? ― снова взглянула она на него с надеждой, и у Нострадамуса дрогнуло сердце. Серсея не хотела его.
― Да. Я сделаю всё, чтобы Вы были счастливы.
― Миледи, ― наряженная в белое платье Камила оказалась рядом бесшумно и положила руку на плечо принцессы. ― Пора.
Серсея глубоко вздохнула и кивнула. Она уже было направилась вслед за служанками, как вдруг остановилась и посмотрела на мужа. Её дрожащая рука накрыла его ладонь, и королевская любимица слабо улыбнулась, а щеки её покраснели.
― Я буду Вас ждать, ― доверительно шепнула она. ― Потому что я… хочу.
Он, кажется, ждал от неё других слов, но вместо этого она тянется к его губам и оставляет на них почти невесомый поцелуй.
Нострадамус как будто ударяют чем-то очень тяжелым. Он широко раскрывает глаза, смотря с высоты своего роста на смущающуюся невесту. Серсея смотрит исподлобья, он чувствует её дрожь, её дурманящий запах. Тогда он просто не может сдержать себя – Нострадамус притягивает её ближе и целует по-настоящему. Глубоко, проникая языком в приоткрытый рот, обвивая руками её талию и прижимая к себе всем телом. Серсея коротко стонет ему в губы, запуская пальцы в тёмные волосы, пропуская жёсткие пряди между ними.
Она улыбается, когда он слегка отстраняется, чтобы вздохнуть, чтобы прийти в себя. Слишком искренне, слишком очаровательно, чтобы ему сдержаться. Камила покорно ждёт в стороне, и Нострадамусу приходится расцепить руки, чтобы выпустить принцессу из объятий. Ненадолго.
В шесть часов убрали столы, и начались танцы. А в девять часов веселье вспыхнуло с новой силой, но Нострадамус и Серсея уже покинули празднество.
***
К тому моменту, как Нострадамус пришёл, служанки уже ушли. Девушка так и осталась в полном образе невесты. Прорицатель попросил её не переодеваться после того, как она покинула торжество, лишь убрали фату и верхнюю накидку. Екатерина, которая зашла немного поддержать дочь, понимая, насколько важна первая брачная ночь для Серсеи, на это добродушно фыркнула.
― Ты не обещала во всём ему подчиняться.
Серсея тихо рассмеялась.
― Я хочу порадовать его, мама, ― объяснила она. Взгляд королевы потеплел, и она понимающе кивнула.
Когда Нострадамус вошёл, Серсея постаралась дышать ровно, считая каждый вдох-выдох и разглядывая отблески света на сияющей ткани платья. В зеркало она взглянуть не смела — боялась, что, увидев своё отражение в свадебном наряде, растеряет остатки самообладания и ударится в панику. Серсея почти слышала, как стучит по ребрам сердце, дыхание перехватило. Не в силах поднять взгляд на своего мужа, она смотрела невидящими глазами прямо перед собой.
― Повернись ко мне спиной, ― неожиданно попросил прорицатель, подходя ближе.
Кожу снова обдало жаром. Она горела так, что принцесса даже глянула проверить. Нет, не похоже. По крайней мере, внешне.
Губы Серсеи дрогнули, но она сдержалась. Более того ― ни одна мышца на её лице не дрогнула, она лишь медленно и покорно исполнила то, о чем её попросили. Она даже не успела понять, что Нострадамус хотел сделать, как вдруг почувствовала его руку в своих волосах. Прорицатель быстрыми, ловкими движениями вытаскивал из её сложной прически многочисленные шпильки, веревочки, украшения, и вскоре светлые локоны свободно рассыпались по плечам девушки. Серсея выдохнула ― от тяжелой прически неприятно тянула кожа головы, и теперь та пульсировала приятной, расслабляющей болью. Мужчина снял с неё тяжелые украшения ― серьги, колье, стянул браслеты с её рук и положил всё это прямо на пол. Оставил только два подаренных им кольца, а больше Серсея ничего не надевала.
Нострадамус провёл кончиками пальцев по пышным волосам своей жены. Он должен был сделать всё медленно. Минута за минутой дарить ей всю свою нежность, добиваясь такой близости, когда она сама будет вести его в постель и отвечать на ласки хотя бы с каплей желания; он соблазнит ее так, как она того заслуживает.
Так же быстро мужчина справился и с верхним платьем. Оно упало к ногам девушки, и Серсея переступила его, оставаясь в длинной, шелковой ночной рубашке, под которой была только прозрачная легкая ткань и нижнее белье. Он знал, что его жена невинна, и был горд этим. До последнего момента. Однако он понял, что это может стать и проблемой ― Серсея могла показывать себя, как уверенную в себе и сильную женщину, но, как и любую другую девушку, её пугала первая связь с мужем. А Нострадамус, как любой влюбленный мужчина, боялся причинить своей благоверной боль.
Однако сейчас, глядя на ту, что спокойно устроилась в его руках и с интересом оглядывалась, он понимал, что это не важно. Если нужно, он готов быть терпеливым. Он уже предвкушал, как будет медленно, шаг за шагом, открывать ей все прелести близости, как сделает из неё прекрасную женщину, лучшую в мире любовницу. Которая будет принадлежать только ему. Он даже ощущал себя скульптором, эдаким Пигмалионом, у которого в руках сейчас была его Галатея. Остался один маленький штрих, и она станет совершенством.
Однако, заметив её плотно сжатые кулачки, и почти надрывное молчание, он понял, что действовать надо было иначе. Он взял её кулачки в ладони и нежно коснулся поцелуями побелевших от напряжения костяшек.
― Выпей вина, ― предложил мужчина, обходя жену и подходя к небольшому столику. ― Расслабься.
― Зачем? ― сорвался с сухих губ вопрос.
― Я не хочу причинить тебе боль, ― пояснил он. — Это поможет расслабиться.
На столике красовался хрустальный графин и пара стаканов. Вино. Что же, алкоголь ― хорошее средство для снятия напряжения. Усевшись поближе к мужу на кушетку, Серсея взяла предложенный ей стакан и отпила внушительный глоток, приложив все силы, чтобы не закашляться. Подождав, когда вино начнет действовать, Серсея подобрала под себя ноги и, слегка потянувшись, сделала ещё один глоток, полностью осушив стакан.
Нострадамус, поняв, чего добивается Серсея, забрал её стакан. Она была ещё трезвой, но глаза уже слегка помутнели. То, что надо. Повернув её лицо к себе, он припал к её губам в нежном, но таком жадном поцелуе. Серсея же, в свою очередь, подалась ближе. Её рука скользнула по щеке и обвила шею.
― Нет, ― внезапно возразила девушка, отстраняясь. Она поднялась, встала напротив Нострадамуса и посмотрела на него сверху-вниз. Со светлыми пушистыми волосами, в этой прекрасной белой ночной рубашке, символизирующую её невинность, с очаровательным лицом молодой женщины, она выглядела как дорогая фарфоровая кукла, как украшение, слишком дорогое и недосягаемое.
Даже теперь.
― Нет? ― сипло проговорил Нострадамус.
― Не здесь, ― сказала она и протянула ему руку, за которую мужчина сразу ухватился, поднимаясь, и снова становясь выше неё. ― На кровати, ― шепотом сказала Серсея и сделала шаг назад, потянув за собой мужа.
Нострадамус снова поцеловал её раньше, чем они оказались в постели, и в этот раз Серсея ответила со всей страстью, на которую была способна влюбленная женщина.
Его руки уже вовсю исследовали тело жены, и он не переставал удивляться, какая красавица ему досталась. Упругая грудь, тонкая талия, соблазнительная попка и длинные стройные ноги… Всё это принадлежит только ему. Он больше никому не позволит подойти к ней, коснуться её, поцеловать… Невольно начала закипать кровь, и он крепче сжал девушку в объятиях. Та лишь сильнее прильнула к нему, запустив руки в каштановые волосы и перебирая их пальцами.
Нострадамус толкнул жену на перину. Серсея тихо коротко рассмеялась, удобнее устраиваясь на незнакомой постели. Нострадамус ответил ей быстрой смазанной улыбкой. Ухватив подол юбки, он потянул его вверх и провёл кончиками пальцев по напряжённым белоснежным ногам. Прогнувшись в пояснице, она прижалась ближе к нему и забралась ладонями под его рубашку.
Запах мужа окончательно лишил Серсею рассудка, и она, сама толком не понимая, что делает, начала исследовать сперва его шею, потом проникла за воротник и принялась гладить и слегка царапать его плечи. Ей стало нестерпимо жарко. Внутри всё кипело, требуя ещё. Больше, ещё больше. Тело требовало всего, что Нострадамус мог дать ей, всего и даже больше. Поразившись силе своей страсти, Серсея слегка отстранилась и посмотрела в карие глаза мужа. В них плясал такой пожар, что на секунду ей показалось, что если она не отведет взгляд, то сгорит в нём без остатка.
Нострадамус потянулся стянуть с неё сорочку, Серсея, недолго думая, потянулась к пуговицам на его рубашке. Белоснежная узорчатая ткань платья плавно соскользнула с плеч, и Серсея привстала на локтях, чтобы окончательно избавиться от уже ненужного предмета собственного гардероба.
Нострадамус принялся покрывать поцелуями и лёгкими укусами её лицо, шею и плечи, незаметно развязывая тонкие завязки на нижнем платье, понемногу стягивая и его. Он знал, что Серсея не должна заметить того, что осталась практически обнаженной, иначе даже алкоголь не поможет ей справиться со смущением. Несмотря на то, что она больше не боялась и даже пыталась действовать самостоятельно, оставался риск, что она закроется от него, и он боялся сделать хоть одно неверное движение. Он умело ласкал её руками и губами, стирая последние границы и ограничения.
Серсея же, уже не в силах терпеть такие пытки, обняла Нострадамуса, притянув его к себе. Пальцы снова зарылись в волосы, и она перевернулась так, что оказалась лежащей на его груди. Руки прорицателя нетерпеливо путешествовали по её телу, но он понимал, что нужно дать ей освоиться и привыкнуть. Нижняя сорочка уже давно лежала на полу, и Серсея осталась только в нижнем белье. Белые кружева лишили мужчину остатков самообладания, и он, не слушая протестующих возгласов, перевернул Серсею на спину, оказавшись сверху.
Девушка, осознав, что он всё ещё одет, принялась стягивать с него рубашку, желая поскорее добраться до его тела. Алкоголь сделал своё дело, и она отбросила стыдливость и сомнения, делая всё, что подсказывало ей сердце. Рубашка не поддавалась, и это начало раздражать её. Поняв, что не так, Нострадамус сам быстро стянул верхнюю одежду, вызывая у Серсеи ещё один тихий, переливчатый смех. Жена же, в свою очередь, уже давно занималась его брюками. Здесь ей удалось справиться намного лучше, так что они с прорицателем сравняли счет.
Мужчина, заведя руки ей за спину, расшнуровал её бельё, и оно отправилось к остальным вещам на пол, однако их это уже не волновало. Нострадамус, лаская рукой одну грудь, припал к другой, дразня и доводя королевскую кобру до безумия. Она, не сдерживая стонов, выгибалась ему навстречу, неосознанно заводя мужа ещё больше. Он проложил дорожку поцелуев от груди к животу, лаская руками её плоть через тонкое кружево. Почувствовав, что дальше медлить не стоит, он без жалости сорвал с неё последний предмет одежды и избавился от того, что осталось на нем. Устроившись между её ног поудобнее, он заглянул в затуманенные страстью и алкоголем зеленые глаза.
― Сейчас будет немного больно. Потерпи, миледи.
Серсея кивнула и подалась навстречу. Нострадамус, сдерживаясь, как только мог, вошел в её тело, чувствуя, как её мышцы невольно сокращаются от незнакомых и неприятных ощущений. Лицо Серсеи исказила гримаса боли, и он остановился, давая ей передышку, чувствуя, как она понемногу расслабляется. Для верности подождав ещё пару секунд, он начал двигаться, осторожно и нежно, стараясь не причинять ещё больше неудобств.
Понемногу боль исчезла, и Серсея начала двигаться вместе с ним, подаваясь вперед. Страсть вернулась с ещё большей силой, заставляя обоих ускорять темп. Девушка чувствовала, как дышать становится труднее, жар становился всё более нестерпимым, собираясь где-то внизу живота. Ногти вцепились в спину мужчины, оставляя глубокие царапины. Из горла вырывались стоны, и Серсея закрыла глаза, предчувствуя приближение к развязке. Нострадамус, любуясь наслаждением на лице Серсеи, двигался всё быстрее и жестче, помогая ей вознестись на вершину блаженства.
Королевскую кобру захватил фейерверк эмоций и ощущений, и она, в экстазе выкрикнув имя прорицателя, выгнулась, отдавая себя до капли в руки любимого мужчины. Нострадамус, ещё на пару секунд задержавший её на пике, содрогнулся и излился прямо в содрогающееся от оргазма лоно. Руки дрожали, и он перекатился на спину, пытаясь отдышаться.
Серсея, повернувшись на бок, устроилась на плече мужа и прикрыла глаза, наслаждаясь спокойствием, охватившим тело и разум. Почувствовав поцелуй в висок, она счастливо улыбнулась и, открыв один глаз, посмотрела на мужчину. Глаза прикрыты, волосы в беспорядке ― такой Нострадамус ей нравился даже больше, чем сдержанный, спокойный и далекий прорицатель. Этот мужчина принадлежал только ей.
Серсея приподнялась на локтях, внимательно разглядывая лицо своего мужа. Нострадамус оказался прав ― вино помогло ей справиться с волнением, но сейчас на его место пришло неожиданное женское любопытство. Она уже успела привязаться к Нострадамусу, успела влюбиться в него, и идея отца на деле оказалась действительно хорошей. Серсея была счастлива, а главное ― свободна в отношениях с любимым человеком.
Её тонкие, теплые пальцы скользнули по мужскому лицу. Нострадамус посмотрел на нее, но Серсея обвела его губы, будто прося молчать, и её муж так ничего и не сказал. Теплые пальца обвели лоб, коснулись волос, потом линии бровей, порхнули по глазам, которые Нострадамус прикрыл, по скулам, к шее…
Неожиданно резко Серсея подалась вперед, впиваясь в мужские губы, с силой сжимая пальцы, соскользнувшие с шеи на мужское плече. Она с силой потянула мужа на себя, будто намекая, чего она хочет, и через секунду снова ощутила приятную тяжесть чужого тела.
Жадные руки уже вовсю скользили по её телу, сжимая упругую грудь, оглаживая бедра и сминая ягодицы ― муж заново исследовал её грудь, живот и ноги. Нострадамус согнул их в коленях и неожиданно нежно провел по ним пальцами − от коленей до бедер. Мужчина резко вдавил её в перину. Начавшиеся осторожно и плавно толчки почти сразу сменились быстрыми и уверенными − тело приняло его с легкостью.
Всё будто опять было по-другому. Серсея, несмотря ни на что, навсегда впитала одно из наставлений Екатерины ― делить постель надо только с мужем. Это было важным, поэтому до своей свадьбы королевская любимица оставалась девицей, но это не значило, что она была глупой и ничего не смыслившей девочкой. Когда Серсея расцвела, превратилась из девочку в девушку, и на неё впервые посмотрели, как на женщину, Екатерина представила к Серсее ещё одну фрейлину из своего эскорта ― старше уже существующей рядом с принцессой Камилой, красивую женщину лет тридцати. Их цель была ― рассказать юной девушке о том, какого это ― быть с мужем. Раз в месяц женщины из Летучего эскадрона Её Величества давали Серсее «уроки», рассказывая о том, как можно, будучи девственной, удовлетворить мужа, как разжигать желание, какие позы и способы есть…
И сейчас Серсеи захотелось всё и сразу. У неё был любимый мужчина, и были рассказы, которые она никогда ещё не пробовала на практике. Нострадамус знал, что его жена была невинна, и это знание радовало его ― и как мужа, и как безумно влюбленного мужчину.
― Ты такая красивая, ― Нострадамус без труда снова задвигался в ней, прижав согнутые ноги к своим бокам, чувствуя, как руки Серсеи беспорядочно скользили по его плечам, спине, зарывались в волосы или впивались в ребра, гладили грудь. ― Ты ещё прекраснее, чем я себе представлял, ― простонал мужчина, с каждым движением всё сильнее вдавливая жену в постель.
― Ты представлял… ― сипло, еле слышно проговорила она.
Серсея стонала и всхлипывала, выгибаясь в его руках, подаваясь навстречу его движениям, моля о том, чтобы он не останавливался. Она хваталась руками за простыни так, что костяшки на пальцах белели от натуги. Напряжение внизу живота всё нарастало, жар накатывал на неё волнами вместе с легкой дрожью, по всему телу расходилось наслаждение.
Нострадамус навис над ней и с жадностью смял её губы в поцелуе. Он работал бедрами так неспешно, что Серсея не выдержала и, зарываясь рукой в его волосы на затылке, тихо пробормотала ему на ухо:
― Нострадамус… Пожалуйста
Впервые услышав из уст всегда собранной и гордой королевской кобры такое ласковое и простое обращение, Нострадамус всё-таки снова сорвался и нарастил темп.
Он почти выскальзывал из её тесного, влажного и горячего лона и вновь вколачивался до самого основания, ощущая, как она трепещет и сжимается, доводя себя до пика. Когда девушка изогнулась в его объятиях, задрожав всем телом от нахлынувшего наслаждения, он впился в её губы, поймав ими зародившийся было громкий стон. Не в силах остановиться, мужчина продолжал двигаться, вдавливая Серсею в постель, и последовал за своей любимой буквально через пару мгновений. Сладкая нега, зародившаяся в области паха, выстрелила ярким экстазом, как новогодние потешные огни, пройдя искорками удовольствия вдоль по позвоночнику, пробрала его буквально до самых костей.
Задыхаясь, прорицатель повалился на подушки рядом с женой, притянув её к себе и нежно поцеловав в белое плечико. Приятная истома обволакивала их обоих, а воздух в комнате, казалось, аж искрился от повисшей в нем страсти.
Нострадамус блаженствовал. Серсея прильнула к нему, устроившись у него на груди и легонько его поглаживая. Он прижимал её к себе, лаская её талию, бедро, руки, и думал о том, как это приятно ― оказаться в объятьях любимой девушки, любимой женщины, жены и понимать, что она чувствует к тебе то же самое и хочет тебя не меньше.
― Ты представить себе не можешь, как велика моя любовь к тебе, ― сказал Нострадамус. Серсея молчала какое-то время, а потом подняла на него затуманенный взгляд зеленых глаз, и хитрая, змеиная усмешка скользнула по припухшим губам.
― Могу, ― сказала она, продолжая незатейливо поглаживать мужа по рукам, и чувствуя в ответ такие же ласки.
Ночь только начиналась.
***
Муж. От этого слова внутри что-то вздрагивало, но Серсее это только нравилось, поэтому она снова и снова повторяла про себя это волшебное слово, изредка кидая взгляды на Нострадамуса. Тот, сжав её в объятиях, спокойно спал. Прохладный ветерок коснулся её обнажённой кожи, она зябко поёжилась и потянулась рукой за одеялом, на ощупь трогая простыни в тщетной попытке найти что-нибудь тёплое, чтобы накрыться
У Серсеи запылали щеки, когда она вспомнила, как они с Нострадамусом доставляли друг другу удовольствие вчера. Это походило на безумие, несколько часов абсолютного безумия, в течение которых они катались по кровати, без устали меняя позы, царапая тела до крови и раздирая простыни в приступе слишком рьяной даже для них самих страсти.
Принцесса глубоко вдохнула запах вина, мускуса и секса, который хранило постельное белье, и с улыбкой прижалась ближе к спящему прорицателю. Она погладила его по мускулистой груди и, найдя впадинку в изгибе его шеи, уткнулась в неё носом. Его тело было настолько большим и горячим, что стало совершенно неважно, куда подевалось глупое одеяло. Серсея подумала, что кровь в его жилах жарче лета, и, лёжа рядом с ним, можно вспотеть. Но это было именно то, что нужно. Вдыхая пряный запах его кожи, она бесстыдно закинула ногу ему на бедро и с наслаждением ощутила, как он напрягся.
Серсея покраснела, вспомнив, что они делали почти полночи. Румянец был не от стыда – нет, она больше не стыдилась. А покраснела потому, что одна только мысль о том, чтобы снова почувствовать его в себе, наполняла её существо уже знакомым тягуче-сладким желанием. Нострадамус был здоровым как бык, мускулистым и полным жизни. И каждый раз он брал её сильно, нежно и долго, и она сама просила об этом. Она просто не могла насытиться. Он тоже не мог.
Мозолистые ладони гладили её обнажённую спину и плечи, согревая своим теплом. Она вздохнула и прижалась к нему теснее, хотя, казалось бы, куда ещё? Нострадамус переплёл свои пальцы с её, поднёс к губам и поцеловал. Она осторожно высвободила руку и провела пальчиками по волосам на его груди, а затем легонько сжала.
― Что? Тебе неприятно? ― затаив дыхание, спросил он.
― М-м-м, ― сладко протянула Серсея, ― Мне нравится… Они такие мягкие… Я не ожидала.
Он от души рассмеялся.
Нострадамус поцеловал её в припухшие губы и поднялся, принимаясь одеваться.
― Куда ты? ― лениво спросила Серсея. Она томно перекатилась на ту часть кровати, где он недавно лежал, где ещё сохранилось тепло его тела… и его запах.
― У меня для тебя подарок, идем.
Она была удивлена, но всё-таки послушалась. Не долго задумываясь о том, как выглядит, девушка натянула белье, сверху накинула простое синее платье, и вместе с мужем вышла из комнаты.
Было ещё довольно рано, и, судя по всему, половина замка заснула за несколько часов до пробуждения принцессы и её мужа. В любом случае, по пути им никто не встретился. Серсея была удивлена, когда Нострадамус вывел её из дворца и повел к конюшням.
Но догадка мгновенно возникла в её голове, когда прорицатель подвел к ней белую, красивую лошадь. Это была молодая кобылица, нервная и великолепная. Серсея достаточно разбиралась в конях, чтобы понять, насколько это необыкновенная лошадь. Было в ней нечто такое, от чего захватывало дыхание. Шкура напоминала зимнее море, а грива курилась серебряным дымом.
― Какой красивый конь, ― восхищенно произнесла принцесса. Порыв ветра подкинул её волнистые волосы, и она ощутила запах Нострадамуса, который впитался в волосы.
— Это лошадь, ― поправил её муж, подводя животное ближе. ― И она твоя.
― Моя? ― удивленно переспросила Серсея, округлив глаза.
― Да. Я знаю, ты любишь верховые прогулки, ― Нострадамус вложил поводья в руку девушку, и ласково погладил жену по щеке. ― Мне жаль, что твоего коня убили, — произнес он, мотнув головой. ― Вперед, попробуй прокатиться на ней.
Серсея нерешительно прикоснулась к ней, погладила конскую шею, провела пальцами по серебристой гриве. Волнуясь, принцесса подобрала узду и вставила ноги в короткие стремена. Она легко прикоснулась к лошади и коленями послала её вперед.
Серебристо-серая кобыла взяла с места гладко и плавно, и Серсея понеслась вперед, по полю, в сторону деревьев; она обнаружила, что несется быстрее, чем хотела, но скорость лишь обрадовала её, а не испугала. Лошадь перешла на рысь, Серсея улыбнулась. Хватало легкого прикосновения ногами, напряжения удил. Она послала лошадь в галоп. Когда Серсея повернула обратно, прямо перед ней возник куст. С неведомой до сих пор отвагой Серсея послала кобылу вперед. Серебряная лошадь перелетела куст словно бы на крыльях.
Подъехав к Нострадамусу, она громко рассмеялась, и послушно пошла в руки мужа, когда Нострадамус подошел, чтобы помочь ей спуститься.
― Нострадамус, ты подарил мне ветер! ― смеясь, проговорила она, сжимая мужские плечи в руках.
― Я рад, ― довольно сказал прорицатель. Кровь бурлила, стучало сердце, готовое вырваться из груди от переполняющих его чувств.
― Что я могу дать тебе взамен? ― застенчиво поинтересовалась она.
― Ничего, ― заявил он, любуясь своей мечтой, божественно прекрасной в отблеске золотистой утренней зари. ― Тебя меня хватит целиком и полностью.
― Я назову её Страсть, ― заявила Серсея. Ей нравились его прикосновения, потому что онаещё теснее прижалась к нему. Нострадамус улыбнулся и поцеловал её. Эта потрясающая юная женщина принадлежала ему перед богами и людьми. Всё его существо переполняло безудержное, рвущееся наружу счастье.
Комментарий к пятнадцать. я назову ее страсть
большое спасибо моей дорогой бете, я очень ценю твой труд:*
========== шестнадцать. теперь ты должна говорить «леди нострдам» ==========
Медовый месяц ― точнее целых четыре ― прошел в Перигоре, прекрасном регионе на юго-западе Франции, что прославился своей кухней, мягким климатом и богатым историческим наследием. Генрих подарил дочери замок Монбазийак, только-только построенный. Это потрясающее сочетание множества самых красивых деревень Франции, старинной, ещё романской, архитектуры (и не только соборов!), этих фантастических пейзажей, пещер… И пейзажей… Эти невероятные пейзажи, с отвесными скалами…
В карете она заснула, прислонившись головой к плечу мужа. Нострадамус рефлекторно погладил её по волосам. Возвращаться во двор решительно не хотелось ― ни ему, ни ей, но они уже четыре месяца жили в Перигоре, и хотя никто их обратно не звал, в письмах Екатерины сквозь строчек скользил невысказанный вопрос: когда дочь и зять вернуться обратно? Потому что, несмотря ни на что, жизнь при дворе всё так же кипела, плелись интриги, и долго от этого прятаться у супругов бы не получилось. Да и Екатерине нужны были люди, которым можно было доверять.
За время их отсутствия дворец потрясло несколько громких происшествий ― между Франциском и Марией начался раздор, вызванный Башем и Оливией, интрижка Кенны и короля Генриха стала почти достоянием общества, а неделю назад замок был в осаде испанцев. Именно это событие и заставило принцессу вернуться. В её прекрасный мир ворвались воспоминания о предсказаниях Нострадамуса в отношении Франциска и Марии, и она поняла, что ей пора возвращаться назад. Екатерине нужна была поддержка, и Серсея хотела быть рядом со своей матерью.
― Добро пожаловать домой, ― усмехнулся Нострадамус, давая распоряжениям слугам. Серсея громко рассмеялась и поцеловала мужа в щёку.
― Четыре месяца мы были только вдвоем, ― напомнила она. ― Пора возвращаться в настоящую Францию.
― Слишком мало, ― заметил Нострадамус, обнимая её, но принцесса вывернулась из его объятий и подмигнула. В это утро Серсея облачилась в красивое красное платье, с открытыми плечами, что идеально сидело на её фигурке. Это платье идеально подчеркивало все достоинства девушки, а ярко-красный цвет не позволял оторвать от него глаз.
В коридоре ей сразу повезло ― Екатерина шла навстречу. Увидев дочь, она удивленно остановилась, но через пару минут уже широко расставила руки и направилась к Серсее. Принцесса вспыхнула от мгновенной радости и бросилась к матери.
― Матушка! ― радостно рассмеялась Серсея, падая в объятья Екатерины. Королева сжала руки на спине дочери, прижимаясь к ней всем телом, и с чувством некого облегчения вдохнула её запах. Такой родной и приятный ― аромат вина и свежей травы, запах винограда и пшеницы. Её девочка, Екатерина так сильно по ней скучала, хоть материнское сердце не могло не радоваться тому, что любимая дочь обрела счастье и любовь.
— О, моя прекрасная девочка! ― заворковала Екатерина. Она отстранила Серсею на расстояние вытянутых рук и внимательно оглядела. ― Ты вся светишься, ― с удовольствием заключила королева. ― И прекрасно выглядишь. Брак идет тебе на пользу, ― её лукавый взгляд скользнул по стоящему за спиной дочери зятю, и она вежливо кивнула. ― Нострадамус.
― Ваше Величество, ― поприветствовал Нострадамус королеву, склонив голову. Серсея кинула на него быстрый взгляд, широко улыбаясь, и Екатерина с удивлением отметила, как разительно меняется всегда холодно-беспристрастное выражение принцессы внезапно озаряется светом. Поразительные перемены. Наверное, только любовь могла так изменить королевскую кобру.
― Мы слышали, что здесь произошло, ― озабоченно произнесла она, имея в виду нападение испанцев. ― Надеюсь, Вы в порядке.
― Теперь да, ― кивнула Екатерина. Чтобы не стоять посреди коридора, они отошли в сторону. Королева крепко держала принцессу за локоть, словно боясь, что дочь вот-вот исчезнет. ― Мы все были напуганы, но самая большая беда случилось с Кенной, фрейлиной Марией. Бедняжку избили, она… плохо выглядит, ― Екатерина покачала головой. Судя по всему, случившееся с Кенной действительно было ужасным, потому что иначе королева не стала бы жалеть новую фаворитку мужа. ― Хорошо, что тебя здесь не было, ― отстраненно заметила Екатерина, глядя на то, как снуют туда-сюда слуги. Потом она приподняла голову и посмотрела на прорицателя, который всё так же молча стоял за спиной Серсеи. ― Нострадамус, я могу поговорить немного с дочерью наедине?
― Как только она отдохнет, ― твёрдо проговорил Нострадамус, и Екатерина с трудом удержалась от едкого комментария.
― Я и вправду немного устала в дороге, ― произнесла девушка, стискивая руку матери в ответ.
― Хорошо, ― кивнула королева, понимая, что после обратного путешествия дочери и вправду надо было отдохнуть. Да и дела, которые она хотела обсудить, не были такими уж срочными. Так, немного посплетничать, отвлечься от потрясений. Вспомнив кое-что, королева посмотрела на прорицателя. ― Нострадамус, мы немного расширили твои покои, чтобы Серсее было в них удобно, она же отказалась оставаться в своих. Не удивляйтесь. Жду тебя к обеду, ― последние слова были обращены к Серсеи. Девушка кивнула, и королева направилась дальше по коридору.
― Может, уедем обратно? ― заговорщицким шёпотом поинтересовался Нострадамус, кладя руку на плечо Серсеи. Некоторые проходящие мимо слуги кидали на них заинтересованный взгляд.
― Нострадамус, ― рассмеялась Серсея, шутливо пихнув мужа в бок.
Покои и правда расширили, Серсея с удовольствием оказалась в уже знакомых комнатах. Она, в мгновение ока вернувшись от лучины доброй и любящей дочери и жены в облик требовательной кобры, с поразительной энергией отдавала приказы о том, какие вещи куда ставить и раскладывать. Слуги, как быстрые мыши, сновали туда-сюда, выполняя распоряжение или передавая их другим. Серсея вздохнула, понимая, что дел предстоит немало.
Нострадамус, посмеиваясь над этим, передал сопротивляющуюся жену её фрейлинам, которые уже притащили ванну и вскипятили воду, и пообещал самому во всём разобраться. Серсея колебалась ― она, как и её мать Екатерина, привыкла всё держать под своим контролем ― но вскоре расслабилась, погрузившись в приятное тепло ароматной воды, мысленно выбирая платье и гадая, зайдет ли за ней Франциск или она встретиться с ним позже.
Одна из её фрейлин, что оставались здесь, передавали последние новости ― совсем не те официальные посылы, что доходили до принцессы во время её медового месяца. Конечно, доносы всегда оказывались веселее, интригующе и волнительнее ― между Франциском и Марией действительно был раздор, но вот только дофин почти на полном серьезе вернулся к бывшей любовнице, а королева Екатерина всячески этому потыкала, советуя богатой девушке быстрее забеременеть. Правда, её планы полетели насмарку, когда незадачливая девица сбежала, не сумев помочь королевам выбраться из замка во время осады. Сейчас между дофином и его невестой вроде как было всё хорошо.
Между Башем и еретиками из леса произошёл какой-то разлад, из-за чего бастард короля был вынужден принести жертвы. Эти факты подтверждены не были, но слуги шептались именно об этом. Правда, после этого Баш как-то отстранился от всех, но причину этому фрейлина пока не знала.
Через пару дней ожидался приезд посланника Папы Римского, кардинала Тессона. Очевидно, речь шла про Англию, поэтому король уже несколько дней был в приподнятом настроении, ожидая хороших новостей. Сегодня с утра, ещё до приезда дочери, он взял Франциска и отправился на охоту, чтобы немного развеяться. Очевидно, с братом и отцом Серсея увидится либо завтра с утра, либо сегодня вечером, хотя обычно Генрих и Франциск не возвращались с охоты раньше полуночи.
На обед Серсея отправилась к Екатерине. Стол был накрыт на балконе на две персоны, и королева ожидала свою дочь.
― Мама, ― приветствовала она Екатерину легкой улыбкой и реверансом. Екатерина улыбнулась и кивнула на место напротив себя.
― Садись. Ну, рассказывай, ― она грациозно перегнулась через стол, становясь ближе к дочери, и сжала её руку в своей. ― Как прошёл медовый месяц?
― Перигор прекрасен, мама, ― с готовностью откликнулась Серсея. Рядом с Екатериной всегда было тепло и спокойно, даже если и не всегда безопасно. ― Тихо и спокойно, очень красиво. Там большие поля для верховой езды, красивые сады. Мне кажется, я там заново родилась. Нострадамус хороший муж. Кажется, он задался целью исполнить все мои желания.
― Ты еще не беременна? ― в лоб спросила Екатерина. Серсея поперхнулась кусочком перепелки, который успела отправить в рот. Она действительно проголодалась.
― Ваше Величество, ― укоризненно, но с теплотой произнесла принцесса, однако же королева совершенно не смутилась.
― Прости, что я спрашиваю, но мне действительно интересно, ― сообщила Екатерина. ― Прошло уже четыре месяца, а ты всё такая же стройная и красивая. Надо родить ребенка, милая. Я хочу, чтобы ты поскорее испытала радость материнства.
― Только ли это? ― с подозрением спросила Серсея.
Екатерина отняла руку.
― Да, ― твердо ответила королева. Дети всегда были её главной привязанностью и слабым местом, ради них она была готова на многое. Сейчас у Серсеи было так много для счастья, но королева, страдавшая от бесплодия долгие десять лет, искренне полагала, что полное счастье возможно только после рождения ребенка. Это была её какая-то странная мечта ― увидеть свою дочь матерью. Екатерина так много хотела для дочери, но так мало могла дать Серсее сейчас, и это бессилие несколько раздражало королеву. ― Я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты же останешься при дворе?
― А где я ещё могу быть? ― удивленно спросила Серсея, задумчиво ведя вилкой по тарелке. Она действительно не помышляла себя где-то кроме королевского двора. Тут была вся её жизнь, весь смысл, вся её семья.
Екатерина ответила не сразу. Она положила кусок мяса себе на тарелку, разделала на маленькие кусочки, положила один в рот, прожевала, и только потом перевела взгляд на дочь.
― Туда, куда велит ехать муж, ― наконец сказала она. Серсея не нашлось, что ответить. Она просто неопределённо качнула головой и перевела разговор в другое русло.
После обеда, оставив Екатерину с её загадочными делами, Серсея решила прогуляться. Ноги сами понесли её в замковый парк. Желание поговорить испарилось, осталась необходимость отвлечься. Принцесса прогуливалась по парку почти в полном одиночестве – по её указанию свита плелась далеко позади. Желая уединиться, почти сразу она ступила на тёмные и скрытые деревьями тропинки… Пока вдруг её не оглушил внезапный визг.
― Серсея! ― раздался громкий, радостный крик со спины. Девушка развернулась, и практически сразу же на неё налетел маленький тёмный «ураган». Ребенок обхватил её за ноги и прижался к ней, а Серсея, посмотрев на тёмную взлохмаченную макушку, воскликнула с радостным изумлением:
― Карл! ― принцесса опустилась на колени, не заботясь о дорогом платье, и крепко обняла мальчика, прижимая к себе. Карл обнял её в ответ, крепко сжимая на спине маленькие ладошки. ― Мой дорогой брат, ― ворковала Серсея. ― Как ты изменился. Ты стал ещё красивее и выше. Покажи мускулы, ― Карл с готовностью закатал рубашку и сжал тонкую, бледную ручку. Серсея рассмеялась и потрепала мальчика по щеке. Потом, не поднимая взгляда, поинтересовалась: ― Генрих и остальные в детской?
― Да, Ваша Светлость, ― послушно ответила служанка за спиной Карла, склонив голову. Серсея поднялась и отряхнула платье.
― Пойдём, ― она протянула руку и Карл с готовностью ухватился за неё. ― Хочу повидаться с нашими братьями и сестрой.
Все младшие дети Генриха и Екатерины обожали свою сестру, поэтому, когда Серсея пришла к ним, тут же пришли в полный восторг.
В детской её встретили повзрослевшие братья и становившаяся всё более кокетливой Марго. Генрих кинулся к ней с радостью, как обычно, готовый принять её любой, просто радуясь тому, что сестра пришла. Старшие, как и родители, не так часто баловали детей своим присутствием, и Серсея иногда чувствовала за эту вину.
Генрих улыбался и прижимался к юбке сестры. За прошедший год принц заметно вытянулся, и его волосы перестали быть такими же светлыми, как у неё, Франциска и их матери. С каждым мгновением Серсея всё больше убеждалась, что Генрих похож на отца, а вот Франциск собрал черты обоих родителей, потому ему и удалось полностью подчинить её себе.
― Марго, ― улыбнулась Серсея девочке, которая быстро приводила себя в порядок у своего зеркала. Мягко отстранив от себя упорно липнувшего Генриха, она прошла к сестре. Судя по тому, как покраснели её щечки, Марго была смущена ― очевидно, ей хотелось предстать перед сестрой в лучшем виде, а её застали врасплох.
― Серсея, здравствуй, сестра, ― Марго встала, кокетливо поправила волосы и изящно присела в реверансе. Серсея улыбнулась и повторила её жест.
― Теперь ты должна говорить «леди Нострдам», ― подал голос Эркюль, самый младший среди детей Генриха и Екатерины. Марго совсем не по-королевски показал ему язык. Эркюль прохладно посмотрел на сестру, а потом перевел взгляд на Серсею и оттаял. ― Как ты себя чувствуешь, сестра? ― вежливо поинтересовался он.
― Я прекрасно себя чувствую, Эркюль. Благодарю за внимание, ― улыбнулась Серсея. Она присела прямо на пол рядом со столиком Марго, и Генрих с готовностью влез к ней на колени. Карл присел на мягкий стульчик принцессы, а Эркюль напротив Серсеи.
― Как прошел твой медовый месяц? ― недовольная недостаточным вниманием Марго чуть не врезалась в сидевшего на коленях Серсеи принца Генриха. Серсея протянула руку и устроила сестру рядом с собой.
― Очень славно, ― сказала она с улыбкой, поглаживая детей по головкам. ― Я видела много разных мест, красивых мест. В Перигор даже приезжала ярмарка. Я привезла вам подарки, обязательно отдам! А какие там поля для верховой езды! Генрих, тебе бы обязательно понравилось!
Серсея знала, что любил каждый из её братьев и сестер. Марго с распахнутыми глазами слушала про восточные украшения и ткани, что Серсея видела на ярмарке, а Генрих, Карл и Эркюль не перебивая внимали каждому слову про турниры и поля для верховой езды и леса про охоты. Дети липли к ней, подставляя голову под её поглаживания, а личико ― для мягких поцелуев. И всего лишь за теплоту и беззлобность принцесса испытывала благодарность.
― Это так чудесно, ― вздохнула Марго. ― Как и бы мне хотелось поскорее влюбиться и выйти замуж, ― мечтательно произнесла она. Серсея тепло рассмеялась, поглаживая сестру по мягким вьющимся волосам. Девочка вырастет редкой красавицей, это прослеживалось уже сейчас. Неудивительно, что принцесса Марго мечтала о своем принце.
― А я тоже хочу новую лошадь, ― снова ринулся к ней Генрих. Каждый из детей стремился так или иначе привлечь её внимание. Это было неизбежно при таком их количестве, немного горько и немного приятно. Она и не думала, что так соскучилась по ним. ― Я езжу только на пони. Но хочу настоящую лошадь!
― Ты прекрасно знаешь, что мама и папа считают тебя маленьким для этого, ― безжалостно и как-то нравоучительно произнесла Марго. ― Тебе надо ещё немного подрасти, брат, ― смягчилась она.
Генрих насупился.
― Марго права, Генрих, ― мягко заметила Серсея, поглаживая брата по волосам. ― Тебе надо вырасти большим и сильным. Кроме того, во Франции ещё нет лошадей, достойных тебя. Надо немного подождать, хорошо? ― Генрих согласно закивал. Эркюль закатил темные глаза, но этого никто не заметил.
― А у тебя скоро будет ребенок? ― невинно поинтересовалась Марго. ― В браке всегда рождаются дети…
Она запнулась, видимо вспоминая, что её мать была бесплодной долгих десять лет.
― Марго, не хорошо о таком спрашивать! ― вскинулся Эркюль, и бледные щечки принцессы покрылись очаровательным румянцем.
― Прости, ― произнесла чувствительная Марго.
Серсея улыбнулась и покачала головой, показывая, что ничего страшного не произошло.
― Я посижу тут с вами. Продолжайте играть, ― дети последовали совету, то и дело оглядываясь на неё, стремясь выглядеть умнее и взрослее, хотя она желала бы видеть их маленькими, нетронутыми соперничеством и жаждой власти, как можно дольше.
Серсея провела с ними весь день, и дети даже вовлекли её в свои игры. Принцесса очнулась только тогда, когда пришли няньки, сказав, что принцам и принцессе пора отправляться ко сну.
Еще раз посмотрев на детей, вспомнив затем визит к Екатерине, Серсея подумала, что давно уже с ней не случалось столько насыщенных и наполненных чудесами дней, которые были бы одновременно такими простыми и приятными. Она так сильно любила свою семью и только сейчас поняла, насколько сильно скучала по ним. Должно быть, девушка и впрямь взяла судьбу в свои руки.
В комнате Серсею встретили фрейлины, лица которых выражали интерес и любопытство, но под холодным взглядом принцессы они довольно быстро ретировались, скрываясь в тёмном коридоре. Камила помогла принцессе раздеться, Серсея недолго полежала в теплой ванне, но усталость была такой силой, что хотелось поскорее лечь спать. Чьи-то заботливые руки вытащили из причёски все украшения, помогли надеть бархатную бежевую сорочку. Серсея отослала служанок и осталась в комнате одна.
Расчесав волосы, пока они не засияли как золото, девушка легла в кровать, зарываясь носом в большие подушки. Она приоткрыла глаза, рассматривая комнату Нострадамуса ― покои действительно сделали больше, и, хотя тут всё говорило о том, что в комнате был только хозяин, Серсее здесь нравилось. Здесь было как-то по-особенному тепло и уютно, спокойно. Серсея натянула одеяло вместе с меховым покрывалом почти до затылка, когда прохладный ветерок пробежался по её голым плечам, и прикрыла глаза.
Лёгкая дремота была вскоре разрушена. Дверь тихо приоткрылась, и девушка сонно приоткрыла глаза. После сна всё расплывалось перед глазами, Серсея с удивлением поняла, что плакала, но массивную фигуру мужа она разглядела сразу.
― Как я и предсказывал, ― Серсея откинула с головы покрывало, щуря всё ещё сонные глаза, глядя на мужа. Нострадамус на ходу снял верхний темный камзол и подошел к кровати. ― Мы приехали обратно, и я целый день не видел жену.
Серсея, переворачиваясь на спину, довольно улыбнулась и что-то невнятно проговорила. Внутри себя ощутила слабое торжество. Нострадамус любил её, любил годами, вынес ради неё так многое, и он никогда не полюбит никого ещё. Она всегда будет в его сердце. Мстительная и жестокая натура Медичи радовалась такой новости.
― Прошу прощения, милорд, ― тихо рассмеялась она, прикрывая глаза. Спать хотелось невероятно. ― Сначала я говорила с мамой, потом зашла в детскую, ― Нострадамус сел на постель и погладил её по плечу. Серсея открыла глаза и, превозмогая усталость, подползла к мужчине, со спины обнимая его за плечи. ― Но сейчас я твоя.
Нострадамус почувствовал её губы на своем виске.
― Только сейчас?
Серсея тихо рассмеялась рядом с его ухом. От него пахло чистотой и душистыми маслами.
― И давай договоримся завтра после завтрака, ― сказала она. ― А дальше посмотрим.
Серсея, плавно подавшись вперед, обвила его шею руками, тесно прижимаясь к мужскому телу, и у Нострадамуса не нашлось слов, чтобы возразить ей. Вместо этого он лишь стиснул тонкую талию, углубляя ласку. Почувствовав это, принцесса удвоила усилия, лишь сильнее распаляя страсть возлюбленного, у которого оставалось все меньше шансов отказать ей, хотя прорицатель и не предпринимал попытки.
Нострадамус словно дурел от мысли, что Серсея только его.
Руки постоянно тянутся к ней, пальцы оглаживают кожу, мягко массируют плечи и ключицы, отчего Серсея улыбается и смущенно отводит взгляд. Нострадамус всё пытается сделать для жены что-то приятное и особенное. У прорицателя в груди тяжелеет, когда она смеется. Смотрит только на него. Улыбается только ему. Идет только в его сторону и не отступает назад, когда мужчина переходит черту дозволенного. Потому далее последует только одно.
У него зависимость от её голоса. Он каждый чёртов раз старается прислушиваться к тихому, спокойному голосу, когда Серсея что-то рассказывает, сидя рядом с ним в постели. Он внимательно слушал свою белокурую жену, которая, подобно кошке, улеглась на его груди, и сквозь сон рассказывала что-то о своих младших братьях и сестре. Нострадамус прикрывает глаза, сосредотачиваясь на ней и её тепле, которое он чувствует, и позволяет себе провалиться в сон, который прерывается только на мгновение ― чтобы покрыть обнаженные плечи Серсеи мягким покрывалом.
Нострадамус впервые в жизни привязывается и любит так, что тело каждый раз потряхивает от волнения.
========== семнадцать. что отцу предателя хотеть от тебя ==========
Жизнь во Французском дворе текла неукротимо и бурно, как было всегда ― и до рождения Серсеи, так и после. Но иногда бывали дни, когда что-то волновало людей при дворе больше обычного. Серсея с радостью влилась в привычный поток рутины, занимаясь своими обычными делами ― часть обязанностей королевы теперь выполняла её дочь, поскольку Екатерина была больше озадаченно разрывом помолвки своего сына и королевы Шотландии.
Поэтому как-то так вышло, что небольшое торжество, связанное с прибытием посла Папы Римского, оказалось на плечах Серсеи. Девушка была вне себя от радости. Она любила чувствовать себя важной ― не только для определённых людей, но и для двора, для Франции. У неё было не так много возможностей проявить себя, как принцесса, поэтому сейчас девушка с удовольствием взялась за подготовку.
Но если бы она знала, о чём дальше пойдет речь, старалась бы чуть меньше. Они с Нострадамусом тоже были в тронном зале, когда, отдохнувший после пути кардинал наконец-то был в состояние, чтобы сообщить новости.
― Посланник Папы принёс нам вести, ― возвестил Генрих, подлетая к своему трону. Он протянул руку и сжал ладонь Екатерины в своей. ― Королева Англии при смерти.
― И хотя её наследник ещё не объявлен… ― начал кардинал, однако Генрих, находясь в ярком и приподнятом настроение, перебил его.
― Все считают, что право наследовать английский трон за вами, Мария Стюарт, ― в зале тут же поднялись взволнованные перешептывания. Екатерина отдернула руку, но Генрих этого не заметил, сбежав вниз по ступенькам, к замершим от неожиданной новости Марии и Франциску. ― Как только королева умрёт, Вы заявите свои права на английский престол, а свадьба с моим сыном укрепит Вас в этом праве. Пусть все знают, какая стоит сила за Вами. Франция выполнит обещания, данные Шотландии.
Слова короля погрязли в громком, одобрительном возгласе присутствующих и аплодисментах. Серсея нашла в себе силы хлопнуть два раза, и тут же сцепить руки в изящном жесте, а вот её муж ― нет. Принцесса подняла на него взгляд и заметила, как острая судорога пронизала лицо Нострадамуса, предавая ему резкое мученическое выражение. Он прикрыл глаза, чтобы никто не заметил, как они закатились, и сжал руки в кулаки, чтобы через легкий дискомфорт сохранить связь с реальностью.
Серсея накрыла его кулак своей тонкой, бледной рукой, и когда муж открыл глаза, то обеспокоено позвала по имени.
― Нострадамус? Будущее не изменилось, верно? ― скорбно произнесла Серсея и перевела взгляд на Франциска, который о чём-то разговаривал с Марией, нежно держа её за руку и ласково улыбаясь. ― Их союз погубит моего брата.
Серсея заучила это, как молитву. Она любила всех детей своего отца и приёмной матери ― Карл, Генрих, Эркюль, Марго, даже взрослые Елизавета и Клод, которая вечно соперничала с единокровной сестрой, занимали в её сердце особое месте, уже давно и прочно. Она могла назвать их по именам даже во сне. Девушка обожала их ― в маленьких детях всегда таилась особая нежность, особое счастье.
Но Франциск… он был особенным. Не только для Екатерины, но и для неё, для Серсеи. Дофин мог не верить в предсказания и пророчества, однако не мог не верить в то, что они с сестрой связаны. Серсея безумно его любила, и Франциск отвечал ей такой же горячей любовью. Он занял своё место в её душе, ещё, наверное, с самого первого взгляда, когда они оба были младенцами и не понимали, кто рядом с ними.
Франциск всегда называл её принцессой, всегда считал равной себе, даже если иногда мог ставить себя выше Баша. Всё-таки Себастьян оставался бастардом, а Серсея была приёмной дочерью Екатерины. Глядя на неё, иногда Франциск видел самого себя. Их души были связаны, и дофин всегда верил в это и всегда был на стороне Серсеи. Никто до него не считал, что ей не просто можно — положено летать. Он же не только подразумевал это ещё тогда, но и с готовностью подарил ей это восхитительное, пьянящее ощущение — свободы полета, — просто и будто между делом, будто не было в мире ничего естественнее. Ничто и никогда не могло сравниться с этим.
Поэтому Франциск должен был жить. Серсея не представляла мира, в котором её брата-близнеца не будет.
— Это можно изменить, ― напомнил прорицатель, и красивое лицо Серсеи исказилось в презрительном отвращении.
― Смертью? ― спросила она. Её голос не дрогнул, но Нострадамус так и не понял, что вызвало у принцессы такие резкие чувства. Не Марию же она жалела. ― Екатерина всё сделает для этого.
― Я не сомневаюсь, ― согласился Нострадамус. Серсея подняла на него глаза и увидела в тёмных зеницах мужа немного скорби. Он знал, что так или иначе, но приложит руку к тому, чтобы избавиться от королевы Шотландии.
После этого небольшого, безрадостного объявления они разошлись. Серсея снова направилась в детскую ― к младшим детям королевской четы её, после приезда, тянуло невероятно сильно. Дети, казалось, были рады такой тяге своей сестры. Они показывали новые игрушки, Марго хвасталась новыми нарядами. Серсея пробыла вместе с ними почти два часа, и служанки могли наблюдать презабавное зрелище ― маленькие Генрих, Эркюль и Марго сидели на полу в окружении игрушек, которые с улыбкой и забавно состроенными рожицами передвигала Серсея. Наверное, Екатерина бы посчитала это умилительным, но она была слишком занята делами, что были слишком далеки от материнства, и вместе с тем ― безумно к нему близки.
Она пыталась спасти своего первенца.
Как и ожидалось, после Серсея нашла её и Нострадамуса в лазарете.
― О, преступная пара снова вместе, ― оскалилась Серсея, заходя в палаты врачевания своего мужа. Екатерина упрела в неё горящий взгляд.
― Не ёрничай, Серсея, ситуация серьёзная! ― зашипела Екатерина. ― Из-за амбиций твоего отца твой брат женится на Марии, что приведет его…
― К смерти. Да, я помню. И так понимаю, что выход Вы нашли только один.
Она выразительно кивнула на мешочек, что Екатерина сжимала в своих руках. О том, что там могло быть, мыслей было не много.
― Франциск будет ненавидеть Вас до конца дней, ― сказал Нострадамус, очевидно возвращаясь к разговору, прерванному благодаря появлению Серсеи.
― Пусть. Бог даст, он будет жить долго.
Серсея не стала это слушать. Она подошла к шкафчикам и начала внимательно разглядывать его содержимое. В последнее время её мучила сильная усталость и раздражительность, поэтому она неплохо разбиралась в лёгких снадобьях против этого и позволяла себе немного похозяйничать. Она извлекла небольшой флакончик с пустырником ― его надо было развести в горячем зеленом чае, и оглянулась в поисках чистой воды. Нострадамус кинул быстрый взгляд на то, что взяла его жена, и судя по тому, что не поспешил остановить её, выбрала она верно.
Не думать о брате принцесса не могла. Франциск и Генрих уже как три дня вернулись с охоты, но ни с первым, ни со вторым поговорить спокойно не получалось. Серсею это искренне расстраивало, однако же вскоре судьба подкинула ей возможность наконец-то встретиться с любимым братом.
Франциск был рад ей, что тут скрывать. Серсею подхватили на руки, закружили, как маленького ребенка, и что-то восторженно начали наговаривать в ухо. Девушка смеялась, обнимая брата за шею, и их обоих не волновало то, что Франциск так и замер посреди коридора, держа сестру почти что на руках, как маленького ребенка. Они провели вместе время от завтрака до обеда, гуляли, как в детстве, разговаривали о всякой ерунде.
Серсея хотела, чтобы он жил. Жил долго и счастливо.
― С Марией ты, очевидно, не разговаривала, ― откликнулась Серсея, не выдержав разговора. Она степенно размешивала пустырник в чае, и меньше всего ей хотелось слушать о том, как мать и муж планируют убийство ради спасения Франциска. Если бы дело было только в этом ― она бы сама перерезала горло Марии. Что-то тут не вязалось, сильно смущало, и Серсея хотела в этом разобраться.
― О чём мне с ней говорить? ― скривилась Екатерина, подавив гневное сопение. Она бросилась в атаку, уязвленная словами дочери. Шок и страх после донесения новостей из Англии отступали, сменяясь целой палитрой чувств, далеко не таких позитивных, как у Генриха.
Но Нострадамус понял жену и поддержал её.
― Серсея права. Скажите ей правду. Она поверит Вам.
― У неё уже была возможность убедиться в реальность дара Нострадамуса, ― согласилась Серсея, подходя к мужу, и беря его под руку. Голова у неё немного кружилась. Пустырник остывал. ― Дай ей почву для размышления, посей мысль, и она даст росток раньше, чем ты можешь себе представить.
― А если я не сумею её убедить?
― Тогда ничего не спасет её от содержимого этой склянки, ― безжалостно произнес прорицатель, и Серсея посмотрела на красивый, тёмно-синий флакон.
Екатерина колебалась, и Серсея её понимала. Рассказать Марии о предсказание — значит дать грозное оружие против себя. Узнав о том, что королева Франции пыталась расстроить помолвку дофина и королевы Шотландии из-за предсказания, Генрих будет не то, что в ярости, он будет в полнейшем гневе и жажде убийства. В другое время он бы убил Нострадамуса за это, не задумываясь, а теперь Серсея даже не могла представить, как поведёт себя отец с человеком, которого сам выбрал ей в мужья. Как он поведет себя с Екатериной, которую то любил, то ненавидел.
Это если Мария расскажет кому-то, а если нет?.. Она же так любит Франциска, верит Нострадамусу. Она сделает всё, чтобы спасти его.
В дверь коротко постучали, и в комнату всунулась голова Камилы.
― Ваша светлость, ― она вошла и поклонилась Екатерине. ― Простите. С принцессой Серсеей хочет поговорить герцог и коннетабль Франции, Анн де Монморанси.
― Монморанси? ― удивлённо спросила Екатерина, на несколько секунд позабыв о том, что они с Нострадамусом обсуждали до этого. ― Что отцу предателя хотеть от тебя?
― Не знаю. Как и не знаю, насколько он сам предатель, отец его не разжаловал, не забрал его богатства, всего лишь отослал из дворца. Проводите его в сад, я с ним встречусь.
― Уверена? ― коротко поинтересовался мужчина. Нострадамус никогда не шёл против решений жены, но сдерживал их и хотел быть уверенным, что Серсеи ничего не будет угрожать. Она могла делать, что хочет, для него была важна её жизнь, безопасность и счастье.
Нострадамус видел во взгляде своей жены пустоту. Она начала меньше есть, становилась более рассеянной, пропускала много важных деталей разговоров. Девушка была внимательна к желаниям своих родных ― младших братьев и сестры, мужа, родителей, но от неё всё равно веяло холодом.
― Я буду со стражей, ― наконец медленно сказала Серсея и призналась. ― Мне интересно, что он скажет.
Её глаза такие яркие и такие правдивые, что Нострадамус терялся в них. Он находился под её чарами, и отрицать это было глупо. Она привстала на носочки, бегло поцеловала его в губы ― поцелуй теплый и очень нежный ― и вышла. Екатерина метнула на зятя хитрый взгляд, но на её лицо снова набежала туча. Королева снова вспомнила, что привело её сюда.
Монморанси пригласил её в королевский сад, главный при дворце, где часто происходили ночные торжества, театральные представления, маскарад, танцы. Серсее он мало нравился как раз из-за своей помпезности, она больше предпочитала ветвистый сад с розами своей бабушки.
В королевском саду же были искусственные пещеры с зеркалами и клетки с зверями. В парк завозились новые растения из Италии, Испании и стран Азии. По периметру были возведены оранжерея, инжирный сад, львиный двор и садовый домик. Около львиного двора Монморанси и пожелал встретиться.
Как принцесса, Серсея была обязана знать хотя бы поимённо видных государственных деятелей, их сыновей ― преимущественно сыновей, потому что мало ли, какой союз мог понадобится Генриху ― и кем они были. Серсея ненавидела это зубрить в детстве, но, как и Франциск всё равно учила.
Анн Монморанси помимо того, что был просто политиком, являлся ещё и военным, первый герцог де Монморанси, маршал Франции, затем коннетабль Франции и пэр Франции. Анн принимал участие в заключении Мадридского договора. Её дед назначил Монморанси коннетаблем, но скоро потерял расположение короля ― Серсее не говорили, почему. После вступления на престол Генриха II Монморанси вновь добился прежнего влияния и стал ближайшим советником короля. Но из-за поступка сына Анн был выслан ― точнее, его вежливо попросили покинуть дворец, и он жил в своём замке Экуан к северу от Парижа.
Серсея согласилась на встречу не только из-за его статуса и заслуг перед Франции. В первую очередь ей действительно было интересно узнать, что может хотеть от неё отец человека, который хотел изнасиловать её и насильно стать мужем принцессы. А во-вторых ― она хотела взглянуть ему в глаза. От Екатерины Серсея научилась рассматривать разные причинно-следственные связи, и, кто знает, возможно Анн надоумил сына сделать то, за что Франсуа в итоге поплатился жизнью.
Когда Серсея приблизилась, герцог с трудом встал, опираясь на трость из чёрного дерева и украшенную алмазами.
― Герцог Монморанси.
Анн с трудом поклонился. У него были потрясающие седые короткие волосы, ни одной выбившейся пряди, даже ни одного секущегося кончика. Идеальные. Глаза — серые. Бледно-бледно-серые, такие светлые, будто все живые краски из них выкачали. То, что осталось, напоминало цветом грязный подтаявший снег в конце зимы.
― Ваша Светлость. Рад, что Вы согласились на беседу. Простите, что с опозданием, но поздравляю Вас со свадьбой.
― Благодарю, ― сдержанно ответила Серсея. Что бы не произошло с Франсуа, Анн Монморанси всё ещё оставался важным политиком и советником её отца, она должна была ― хоть и не обязана ― проявлять хотя бы видимое уважение. ― У Вас ко мне какое-то дело?
Она неотрывно смотрела на Анна, и сердце его пропустило удар. В глазах девушки плясали дьявольские огоньки — в ней было слишком много тёмного. Оценив прямоту девушки, он не стал ходить вокруг да около, и тихо, но прямо и уверенно сказал:
― Ваша Светлость, я не буду оправдывать своего сына, не буду молить о прощение, не буду его оправдать. Вы и сами знаете, что он любил Вас, но он не имел право поступать так, как он поступил. Любовь — не оправдание злодеяниям, не всем, по крайней мере. Я осуждаю и презираю его поступок, и как верный подданный вашего отца полностью принимаю и соглашаюсь с казнью, что Вы определили для него.
― Но как отец?..
Анн Монморанси вздохнул, и Серсея на несколько секунд подумала, что мужчина вот-вот расплачется.
― Но как отец я скорблю по сыну, ― тоскливо произнёс он, и от этого тона у Серсеи всё сжалось внутри, не только сердце. ― По сыну, который сделал глупую ошибку из-за любви и поплатился за неё. Вы сохранили жизнь моему второму сыну, и хотя Габриель не станет моим наследником, он хотя бы жив, и живет ту жизнь, которую выбрал для себя. Возможно, она сделает его счастливым, возможно ― нет, но он будет жив.
― Так чего же Вы хотите от меня? ― нетерпеливо спросила Серсея. Напоминания о Франсуа, о Габриеле мучили её, давили, ей вовсе не хотелось вспоминать о брате, которого она убила, и о брате, которого пощадила. Конечно, полностью вычеркнуть Габриеля не получится ― он теперь был её наёмником, человеком, который станет убивать и умирать за неё, но Франсуа и то, что он сделал ― и хотел сделать ― Серсея собиралась вычеркнуть из памяти.
― Франсуа не похоронили, как подобает. Его и его людей закопали как собак. Позвольте мне выкопать его тело и похоронить моего сына так, как он заслуживает. Как заслуживает человек, которым он был до того, как посмел оскорбить Вас. Прошу, ― его голос совсем затих, но, к своему большому сожалению, последнюю фразу Серсея всё-таки разобрала. ― Позвольте отцу похоронить сына.
Серсея взглянула на него, и впервые за весь разговор увидела не просто высокопоставленного, умудрённого жизнью герцога, а человека. Ему было шестьдесят, может больше. Старого человека, слабого, у Анна Монморанси были седые волосы и блеклые глаза, слегка трясущиеся руки, и стоял он с трудом, немного согнувшись. Это был старик, потерявший любимого сына и наследника, опозоренный старик, которого многие, наверняка, презирали. Он мог лишиться всего, если бы только Генрих не ценил его так высоко. Говорят, что дети платят за грехи родителей до седьмого поколения, но никто не думает о том, что за ошибки детей родители тоже страдают.
Серсея могла ответить отказом. Могла лишить отца права хоронить сына как человека. Могла…
― Конечно, ― сказала она. И тут же добавила: ― Не стоит возводить ему пышные похороны и… Это может оскорбить моего отца.
― Я понимаю, ― согласно кивнул Анн. ― Франсуа просто перезахоронят в семейном склепе на освящённой земле, поставят памятник из простого камня, где будет имя и даты жизни. Ничего более.
Девушка решила промолчать. Куда делась уверенность, где твёрдость и резкость?
― Благодарю Вас, Ваша Светлость. Господь будет к Вам милостив, ― тихо произнес Анн, глубоко поклонившись. Серсея поспешила уйти. Спиной она ещё долго чувствовала тоскливый взгляд убитого горем отца, который не исчез, пока она не скрылась за очередным поворотом живой изгороди. О казне Франсуа она всё ещё не жалела, но сочувствовала его отцу. Родители не должны хоронить своих детей.
― Камила, ― позвала она отставшую позади вместе со стражей фрейлину, и та поспешила приблизиться.
― Ваша Светлость?
― Пусть Габриелю назначат жалованье из моих счетов.
Если Камила и была удивлена, то не показала этого. Сначала Серсея волновалась, что её щедрость и милость к Габриелю может стать причиной сплетен, то сейчас уже было всё равно. Габриель был… хорошим человеком, и Анн Монморанси был благодарен, что она сохранила ему жизнь. Серсея могла сделать ещё немного, чтобы сделать его жизнь хорошей. Небольшое жалование, к тому же, укрепит его верность принцессе.
― Конечно. Я отдам необходимые распоряжения.
Родители не должны хоронить своих детей. Серсея вспомнила слова Монморанси ― «любовь — не оправдание злодеяниям, не всем, по крайней мере». А любовь матери к сыну будет оправданием, если Екатерина Медичи убьёт Марию, королеву Шотландии?
Остаток дня девушка провела в своей комнате. Шелковые простыни встретили её желанной прохладой, и леди Нострдам довольно потянулась, накрывая себя тонким одеялом. Принцессе слегка нездоровилось с самого утра, но она упрямо не сказала ничего мужу, и скрыла это от своих фрейлин. Нострадамус с ума сойдёт, если узнает, а ей не хотелось волновать его ещё больше. Такая обострившаяся ситуация при дворе выкачивала из её мужа все силы, Серсея не хотела добавлять к этому волнения за себя. Её безопасность, её здоровье были главными темами в мыслях Нострадамуса, поэтому девушка не спешила ему сообщать об этом.
Она проспала почти всё время ― усталость накатывала волнами, и Серсея то читала, то снова проваливалась в сон, и время прошло в таких неярких моментах. Решив не дожидаться мужа, принцесса приняла быструю ванну и переоделась, чтобы наконец-то улечься спать по-настоящему.
В какой-то момент она проснулась из-за того, что рядом с ней прогнулась кровать, и, дождавшись, пока мужчина ляжет, Серсея сонно прижалась к нему, по привычке укладывая голову ему на грудь. Её тут же обняли, а ладонь сжали в большой, тёплой ладони.
― Нострадамус, ― поприветствовала она мужа. ― Ты вымотался, ― сказала она, почувствовав это на каком-то интуитивном уровне.
Нострадамус погладил её по волосам, ласково перебирая волнистые пряди.
― Мария приходила после визита Екатерины. Расспрашивала меня про видения и их с Франциском будущее. Разговоры об этом иногда утомляют больше, чем сами видения, ― Нострадамус тяжело вздохнул. Серсея не нашла в себе силы даже для того, чтобы открыть глаза, лишь с трудом слегка дернула головой и мазнула губами по мужскому плечу. ― Зачем приходил Анн Монморанси? ― спохватился прорицатель. Онвидел, что жена хочет спать, но не мог не спросить.
Серсея вздохнула, но вопрос взбодрил её, и она, превозмогая усталость открыла глаза.
Ей стало душно и невыносимо жарко, несмотря на прохладную ночь. Серсея отбросила своё одеяло и потянулась выше, поудобнее устроилась на груди мужа. В ней что-то менялось, но она пока не могла сказать, почему и зачем. Горячая кровь Серсеи кипела от страха, ненависти, желания отомстить, от всего тёмного и злого, пробудившегося в ней.
― Он просил меня дать разрешение на то, чтобы перехоронить Франсуа.
― И ты дала.
― Да, ― подтвердила Серсея. ― Я просто… подумала о том, что для отца сын остаётся сыном, чтобы не произошло. Какие ошибки мы бы не совершили, родители нас любят. Будь то крестьянин и его дети, или король и его наследники… Или коннетабль Франции и его сын-предатель. Анн заслуживает того, чтобы оплакивать сына в семейном склепе.
Нострадамус молчал какое-то время. Обнял её и прижал к себе — всё как всегда, как и в предыдущие ночи.
― За свои поступки я буду гореть в Аду, ― он поцеловал её в макушку. ― За что же мне достался ангел?
Серсея рассмеялась. Она смотрела на него нежным взглядом, а мужчина не мог оторвать взгляд от её лица, от глубоких глаз, от доброй улыбки. Нострадамус каждый раз как никогда ярко замечал, как она сильна, высока и стройна, точно юное деревце, его прекрасная жена… как после каждой ночи, полной её внезапной, пламенной страсти, она становилась всё краше.
― Я не ангел, Нострадамус, ― покачав головой, произнесла девушка. Его же сердце плавилось от горячего обожания к ней. ― Далеко не ангел.
***
Сильный порыв ветра колыхнул тяжелые шторы и смахнул со стола кипу не придавленных ничем бумаг. Серсея нехотя разлепила не желавшие раскрываться веки. Она не сразу догадалась, что причиной её пробуждения были громкие голоса за дверью и настойчивый стук.
Серсея вздрогнула, сердце её колотилось, простыни перепутались. В комнате было темно, как в яме, кто-то барабанил в дверь.
― Ваша Светлость! ― взволнованно позвала Камила. ― Ваша Светлость, прошу Вас!
― В такое время… ― пробормотала ничего не соображавшая Серсея, выскальзывая из-под тяжелой руки Нострадамуса. Прорицатель дёрнулся во сне, сонно проведя по постели рукой, но, не найдя супругу рядом, проснулся и посмотрел на неё.
― Что происходит? ― хриплым после сна голосом спросил мужчина.
― Понятия не имею, ― ответила принцесса, затягивая пояс халата и открывая дверь. Она обнаружила там фрейлину с занесённым кулачком и с тоненькой свечой в руках. Камила тоже выглядела сонной, взлохмаченной, одетая в длинный розовый халат. В другое время Серсея поразилась, ведь всегда собранная девушка не позволяла себе так являться к принцессе, но сейчас было всё равно. ― Камила, ради всех святых…
― Королева Мария приходила к королю Генриху.
От резкого пробуждения болела голова. Серсея почувствовала, как раздражение поднимается в душе.
― И что? ― зло спросила она, чувствуя, что ещё немного, и сорвётся на фрейлину.
― Она отказалась от союза, ― сказала Камила. ― И… она сбежала из дворца. Сбежала вместе с Себастьяном.
========== восемнадцать. что со мной, франциск ==========
― Тебе не стоит так истязать себя, ― на плечо Франциска вдруг опустилась ладонь сестры, подкравшейся незаметно и словно озвучившей его мысли. ― Ты сделал всё, что мог. Если стража найдет их, значит найдёт. Если нет, то значит так суждено, ― добавила она, и в дофине неожиданно открылось второе дыхание. Ярость, обида за такую несправедливость, за собственную несостоятельность, жажда всё исправить рвались наружу, выбираясь из-под гнёта страха и отчаяния.
― Я хочу знать ― почему, Серсея, ― сказал он, впрочем, не надеясь, что сестра его поймет. Она была прекрасной принцессой, и всё в мире делалось по её желанию, ей никто бы не посмел разбить сердце. Но злость и бессильная ярость во Франциске требовала выход, поэтому он сказал то, что говорить на самом деле не желал. ― Ты же хотела знать, почему Монморанси напал на тебя.
Он испугался, что она уйдёт сейчас, оскорбившись ― Серсея не заслужила такого отношения. Она единственная, кто пыталась поддержать его, пусть и в своей, особой манере королевской кобры. Но принцесса лишь присела на траву рядом с ним, задумчиво сорвала травинку и покрутила её в тонких пальцах. Франциск невольно залюбовался тем, как в неярком солнечном свете переливаются подаренные Нострадамусом кольца.
― Я скучаю, ― призналась она, и Франциск облегченно выдохнул ― сестра совсем не обиделась. Он протянул руку и обнял Серсею. От неё пахло вином и пшеницей, дофин не знал, почему ему это нравилось.
― Да, я тоже. Поиски отнимают много моего времени. Как ты поживаешь?
Серсея надменно фыркнула, но не стала вырываться из объятий брата.
― Если бы со мной не было Нострадамуса, я бы сказала, что меня все бросили. Но в отличие от моей родни, муж всегда может найти для меня время.
Франциск понимал, что это ― ответ на его неумышленное оскорбление, поэтому не стал отвечать.
― Прости, ― сказал он. ― Это важно для меня.
― Я понять не смогу.
Дофин молчал какое-то время, а потом мягко отстранился, сжал плечи принцессы и внимательно посмотрел в зелёные глаза. Не похожие на очи Баша ― у того они были неприятного, почти болотного цвета, а у Серсеи отливали какой-то голубизной. Франциск любил её глаза. Франциск любил её.
― Серсея, скажи мне правду. Мать как-то причастна к этому?
― Нет, ― Серсея даже не дрогнула. ― Но я бы всё равно так сказала.
Дофин тяжело вздохнул. Только сейчас Франциск с раскаянием подумал о том, как, должно быть, тяжело ей пришлось в это время, в эти дни вынужденного, почти полного одиночества. Он совсем забыл о ней, холя и лелея свою ярость на Себастьяна и Марию. А Серсея всё это время молчаливой тенью следовала за ним, не говоря ни слова упрека, не требуя внимания. Он крепче обнял её, зарываясь в волосы, шумно вдыхая их запах. Серсея уютно свернулась калачиком, прикрыв глаза. Он нежно гладил её спину, оставляя лёгкие, почти невесомые поцелуи на волосах. Серсея блаженно зажмурилась, отдаваясь этой ласке, столь редкой от всегда по странному собранного брата.
― Серсея, я… я никому так не доверял, как тебе, ― внезапно сказал он. ― Мы родились вместе. Я всегда считал нас едва ли не единым целым, двумя частями одного. Не хочу верить, что ты бы сделала что-то, что навредило бы мне.
― Да, брат, ― без всяких сомнений согласилась она. Девушка погладила Франциска по волосам и по лицу, как маленького. ― Среди всех наших братьев и сестры, тебя я любила больше всего. Но Екатерину я любила больше всех. Ты никогда не окажешься на моём месте, потому что от тебя мать не отказывалась. Екатерина спасла меня. И я готова на всё ради неё. А она ― ради тебя. Я не могу навредить тебе, но спроси себя, скольким многим я готова перейти дорогу, чтобы спасти тебя.
Франциск ушёл от очередного прикосновения и теперь смотрел на сестру с неприкрытым ужасом в глазах. Серсея поджала губы и опустила голову. Двоякий подтекст в её словах он уловил ― если Серсея готова перегрызать глотки ради него, на что способна мать?
На многое, очевидно.
Франциск вздохнул, поднялся и, задорно улыбнувшись, протянул принцессе руку.
― Я сегодня, пожалуй, отдохну. Не составишь мне компанию?
Серсея улыбнулась и, элегантно вложив в руку дофина свою, поднялась на ноги. Она сделал было шаг вперед, чтобы пойти с братом, как вдруг внутри всё сжалось. Принцесса побледнела и не моргая уставилась на всё больше расплывающегося перед глазами Франциска.
― Серсея? ― озабоченно позвал брат.
Принцесса потрясла головой, стряхивая морок и отгоняя страх. Но вдруг она резко замерла, сражённая слабостью. Ей уже давно не здоровилось, слабость, раздражительность и сонливость стали её постоянными спутниками с тех пор, как она вернулась во дворец, и сейчас организм не выдержал нагрузки, и, лихорадочно втягивая носом воздух, Серсея плавно опустилась на землю, пока Франциск кинулся к ней на помощь, подхватывая под руки.
***
Принцесса очнулась в своих покоях и удивлённо осмотрелась по сторонам. Серсея не понимала, как оказалась там. Последним, что она помнила, была её прогулка по саду. Она разговаривала с Франциском, а потом они пошли гулять, но вместо сада, Серсея оказалась в своей спальне и совершенно не имела понятия, как это произошло.
Со стороны вежливо прокашлялись. Серсея приподнялась в постели, посмотрев на брата ― Франциск сидел в кресле рядом.
― Голова болит, ― пожаловалась она. ― Что произошло?
― Ты упала в обморок, но лекарь сказал, что с тобой всё хорошо, ― сообщил дофин. Он был как-то странно бледен, глаза его поблескивали, но его сестра решительно ничего не осознавала.
― Что со мной произошло? ― Серсея моргнула, не понимая, что имел в виду брат. Приступ тошноты снова подступил к горлу, и Серсея наклонилась вперед, надеясь избавиться от противного ощущения.
― Сначала подумали, что это простое переутомление. И неудивительно, ― Франциск замер, и ей показалось, что в его глазах мелькнула жалость и нечто похожее на сожаление.
― Понятно, ― пробормотала девушка, а потом вдруг вздрогнула. ― Подожди ― «сначала»? Это не так? Что со мной, Франциск?
― Догадайся сама, ― сказал дофин, отводя взгляд. Серсея по голосу слышала, что он еле-еле сдерживал смех и улыбку, но чем они могли быть вызваны девушка даже не подозревала, а потому только злилась.
― Я не собираюсь играть в загадки, братец, ― процедила она сквозь зубы. Девушка снова осмотрелась, в этот раз взглянув и на свои руки, как если бы они могли подсказать ей объяснение непонятного перемещения.
― Не злись, ― Франциск опустился на кровать и провёл ладонью по щеке сестры. ― Тебе вредно.
― Почему?.. ― только это слово она смогла выдавить из себя. В голове крутились десятки вопросов, миллионы сомнений, но все они так и не сорвались с её губ.
Но тут Серсея замолчала, замерла, раздумывая над его словами. Потом начала подсчитывать. Один раз. Другой. Заново. И застыла, поражённая. С ошарашенным лицом сидела на кровати, пока прохладная рука Франциска не легла ей на лоб. Серсея принялась пересчитывать. Подняв палец, чтобы Франциск не перебивал, принцесса шевелила губами, называя цифры. Потом попыталась сглотнуть. Не помогло.
— Яркие сны… — пресным голосом внезапно пробормотала Серсея. — Постоянная усталость. Вечное оцепенение. Еда как не в себя. Всё сходится. Я в положение. О, Боже, я беременна! ― вскрикнула она и тут же испуганно прикрыла рот ладонью. Как будто если сказать об этом слишком громко, то это окажется неправдой, миражом, иллюзией.
― Я поздравляю тебя, сестра, ― торжественно произнес Франциск и прикоснулся губами к её костяшкам. ― Я ещё никому не сказал, понимаю, что ты захочешь сама сообщить. Мужу. Родителям, ― Франциск встал и подал ей чашку. ― Чай с мёдом. Восстановить силы.
Он посидел рядом, поминутно целуя её в макушку, пока принцесса пила чай, а потом, ещё раз высказав поздравления, вышел. Серсея отослала служанок и молча сидела на кровати, согревая руки о тёплую чашку. Ребёнок. Она беременна.
Серсея приложила руки к животу. Франциск сказал, что повитуха определила почти три месяца ― немного больше или меньше. Девушка внезапно вспоминал, что когда приехала из медового месяца, обнаружила, что некоторые платья с трудом сходятся в талии. Она никому ничего не сказала, но Камила беззлобно подшучивала про то, что надо бы принцессе меньше есть любимые сладости, ведь «медовый» месяц уже прошёл.
Потом ― задержка. До сих пор всю жизнь всё было чётко, день в день. Серсея следила за этим и точно помнила, что Екатерина озаботилась этим вопросом перед свадьбой ― чтобы во время медового месяца дочь подольше не беспокоили женские дела. Так же Серсея хорошо помнила, что где-то за неделю до свадьбы мучалась от небольшой боли. Эти были особенно болезненными ― принцесса почти не вставала с постели, её мучили сильные боли, которые не утоляли никакие лекарства.
И во время первого месяца регулы были. Не сильные, без боли, но несколько дней она просидела в комнате, а Нострадамус отпаивал её чаем и кормил конфетами. А потом… Второй и третий месяц женские недомогания Серсею не мучали, но она на это благополучно не обратила внимание.
Потом ― усталость. Недостаток сна, утреннее недомогание — эти поводы как раз и могут быть причиной постоянного чувства усталости, вялости и разбитости, а вовсе не кипевший страстями французский двор.
Серсея аккуратно встала с кровати и, не почувствовав головокружение, подошла к зеркалу. Сняв одежду, она молча рассматривала себя в зеркало. Конечно, изменения были, и Серсея не понимала, как не заметила их раньше ― грудь стала немного больше, бедра мягче, волосы ярче… Даже небольшой выпирающий животик не испортил общей картины. Он был небольшим, но, когда Серсея приложила к нему руку, ощутила, какой он плотный. Принцесса никогда не отличалась особенной худобой, была стройной, но тощей ― никогда. Екатерина часто говорила, какая у неё прекрасная фигура, поэтому небольшой животик не так сильно выделялся.
Серсея повернулась туда-сюда, разглядывая живот под разными углами… Как будто, если найти правильный ракурс, он исчезнет. Провела по нему ладонью. Сердце заколотилось у самого горла, куда немедленно поднялась и тошнота. Губы приоткрылись, судорожно хватая воздух.
Лицо в зеркале уже не казалось ошеломленным, скорее, прислушивающимся. Серсея накинула халат, дошла до кровати и медленно опустилась на неё. Зажмурилась, пытаясь отвлечься от происходящего, но у неё всё никак не получалось.
― Ваша Светлость? ― в комнату постучала Камила. Конечно, верная фрейлина была оповещена о самочувствии своей госпожи. ― У вас всё хорошо? Быть может, вы чего-то хотите?
Серсея не хотела ничего. Лишь тишины и спокойствия. Подумать.
― Принеси мне одежду, ― приказала она, чтобы отослать фрейлину подальше и при этом быть уверенной, что позже она не придёт. Камила принесла платье, но Серсея отослала её, сказав, что оденется сама. У неё тут такой момент! Наверное, величайший в жизни.
Совершенно внезапно всё её тело вздрогнуло и девушка, закрыв лицо руками, расплакалась. Серсея не могла сказать, чем были вызваны слёзы, они просто катились из её глаз и катились, не прекращаясь, а сама принцесса попросту не могла справиться с собой.
Дурой Серсея не была, и отрицать очевидное не стала. Известие не стало удивительным, учитывая, насколько редко Нострадамус позволял ей уснуть без исполнения супружеского долга. Для неё не было секретом его обожание, его любовь к ней. Она была его женой, они проводила каждую ночь вместе, и каждую ночь он любил её так страстно, что стоило голове Серсеи коснуться подушки, она мгновенно отключалась.
Через час девушка успокоилась. Умылась, переоделась в светлое, голубое платье, расчесала волосы, убедилась, что лицо выглядит не слишком опухшим ― для полной уверенности она ещё полчаса посидела в комнате, уже не плача ― и вышла из комнаты. Отказавшись от помощи служанок, Серсея сама направилась на поиски своего мужа. Впрочем, где искать Нострадамуса, она знала лучше всех.
Конечно, он был там же, где и всегда, в лазарете, сосредоточенно что-то взвешивал и записывал. Серсея коротко постучалась и вошла, быстро оглянувшись по сторонам. К большому облегчению, супруг был один.
― Можно? ― с кокетливой улыбкой спросила принцесса. Лицо прорицателя привычно просветлело, улыбка украсила мужские губы, когда он увидел её.
― Конечно.
Серсея с удобством устроилась на стуле напротив мужа ― в тысячу раз осторожнее, чем обычно, следя за каждым движением.
― Мне не здоровилось сегодня, ― без предисловий начала она. ― Я упала в обморок на прогулке с Франциском.
Нострадамус закрыл глаза и шумно выдохнул через нос. От былой радости не осталось и следа, теперь он был хмур и сосредоточен.
― Как ты чувствуешь себя сейчас? Почему не сказала? ― голос его был чётким и собранным. Серсея поняла, что он злится, но ей было всё равно — это было лишь небольшой игрой, и вскоре Нострадамус испытает только одно чувство.
― Не хотела тебя тревожить. Но всё не так просто, ― Серсея задумчиво пропустила мягкую прядь своих волос между пальцами. ― Мне снятся сны. Реалистичные до жути. И очень выматывающие. Разные, и одновременно похожие. Потому что цветные. Очень яркие, совсем как в жизни. Обычно во сне я чувствую, что сплю. А здесь нет. И еще…. Я много сплю, у меня нет ни на что сил. Я думала это простое утомление и потрясение случившимся, но… Нет, ― она встала и приблизилась к мужу, внимательно взглянула в его глаза, и, хотя он наверняка понял, всё равно сказал это вслух. ― Я беременна, Нострадамус. Я жду нашего ребенка.
И замерла, даже дыхание затаила. Один удар сердца, другой…Нострадамус сгрёб её в объятия, одним движением притягивая вплотную, впечатывая в себя. Зарываясь лицом в её волосы и шумно втягивая носом воздух. Поёжившись от щекочущего ухо горячего дыхания, пустившего по телу сотню крохотных знакомых искр зарождающегося возбуждения, Серсея облегченно выдохнула, когда её муж произнес:
― Ты сказала, что я подарил тебе ветер, и предложила что-то взамен, а я отказался. Но ты, видимо, меня не послушала и решила наградить снова. Самым дорогим, что ты могла подарить мне.
Он бережно отстранил Серсею и, обвив руками, прижал к груди. И впервые за то время, что она знала о своем деликатном положении, Серсея улыбнулась. Широко и искренне. Нострадамус не выдержал ― подавшись вперёд, коснулся губами её губ. Жаркий поцелуй, даже немного настойчивый.
Серсея слышала его дыхание и своё сердце, что вот-вот было готово пробить грудную клетку.
Серсея снова плакала. Но в этот раз могла сказать почему ― от бесконечного счастья.
Мир перевернулся. Раньше на свете существовал только один человек, без которого Серсея не могла жить. Теперь их двое. Это не значит, что её любовь раскололась пополам и поделилась между ними, нет. Наоборот, сердце как будто стало вдвое больше, выросло, чтобы вместить и ту любовь, и эту. Наполнилось любовью до краев. Даже голова слегка закружилась.
Серсея никогда не представляла себя матерью, не ощущала материнских чувств. Дети Екатерины и Генриха вызывали в ней добрые, тёплые чувства, она их любила, но быть старшей сестрой и быть матерью самой ― разные вещи. Этот ребенок, её с Нострадамусом, совсем другое дело.
Он нужен Серсее как воздух. Это не выбор, это необходимость.
Наверное, у неё никудышное воображение. Она и представить не могла, как ей понравится замужем, пока не вышла замуж на самом деле. Так и с ребенком. Не могла представить, что захочет собственных детей, пока не оказалась перед фактом…
Рука её медленно скользнула по груди вверх, Серсея прикрыла глаза и, когда ладонь достигла щеки прорицателя, принцесса мягко поцеловала мужа в губы. Неспешно и очень невинно. Удивленный не меньше, чем она, Нострадамус не мог поверить в собственное счастье. Всю нежность она вложила в поцелуй, и он ответил тем же. Прижав рукой за талию ближе к себе, чтобы она никуда от него не делась, второй рукой провёл по спине между лопаток вверх, запуская её в шелковые пряди волос. Обычный невинный поцелуй стал более чувственным, когда она попыталась вдохнуть, приоткрыв ротик, а он аккуратно запустил язык внутрь.
Серсея повторяла за мужем все ласки. Её сердце буквально замирало от чувств, что расцветали внутри неё. Мягкий и нежный язык с лёгкостью сплетался с её. Нежность и трепет, с которым они целовались, парила невидимой дымкой, такой важной и неотъемлемой, как и любовь к ещё не рождённому ребенку Серсея прижималась к нему, потому что так подсказывало ей тело, ей хотелось быть как можно ближе к нему.
Настолько чувственным был поцелуй, что королю вскружило голову. Между ними проходил ток, пробуждающий желание.
― Я люблю тебя, ― сказал прорицатель, и Серсея улыбнулась, уткнувшись лицом ему в грудь. Она и не подозревала, что можно быть такой счастливой.
Сообщить родителям она смогла только утром, потому что весь вчерашний день провела с Нострадамусом. Муж не пожелал отпускать свою жену, и поскольку прорицатель пока был никому не нужен, то Серсея позволила себе запереться с ним наедине. Слуги ― пусть думают, что хотят, девушке было всё равно. Она была счастлива.
Окрылённая хорошими новостями, Серсея пребывала в хорошем настроении. Поэтому на вечер у неё были совершенно определённые планы. Она была счастлива и хотела поделиться этим счастьем, когда его тело аккуратно впечатывалось в её собственное. То, как его пальцы судорожно сжимались на её бедрах, словно навсегда оставляя на них следы, то, как его горячее дыхание на её шее вызывало в ней безудержное желание, и на несколько секунд у Серсеи мелькнула невероятная мысль ― этот ребенок определённо должен был быть сильным и счастливым, ведь был зачат в любви, настоящей любви.
Утром после завтрака она нашла короля и королеву в тронном зале. Судя по напряженным лицам, они опять сошлись в очередной словесной перепалке. В последнее время и так не самые лучшие отношений Генриха и Екатерины пошатнулись ещё сильнее. Стоящая перед Генрихом Екатерина, освещённая мягким светом, смело смотрела в сторону короля. Тишина стала осязаемой; казалось, сам воздух дрожит от напряжения.
― Ругаетесь? ― буднично спросила принцесса, подходя к родителям. Генрих метнул в неё гневный взгляд, и огонь его немного поутих. Он медленно повернулся к дочери, сложив руки в замок за спиной.
― Иди к себе, Серсея, ― строго произнёс он. Серсея с неким беспокойством посмотрела на своего отца-короля, отмечая, как чернеют от усталости его глаза, а меж бровей давно залегла и не хочет расправляться упрямая морщинка. ― Тебя это не касается, ― обманчиво-мягкий голос плавно обволакивал мрамор колонн, отражаясь от стен.
― Действительно. Но я тут по-другому поводу, ― ровно ответила Серсея, смело глядя отцу в глаза. Она качнула головой, отгоняя непрошенные мысли. ― Я хочу принести немного радости в этот мрачный день.
― И каким же образом? ― удивленно спросила Екатерина, и девушка порадовалась тому, что её шпионы не донесли раньше, то ли занятые другими делами, то ли уважая право принцессы рассказать самой.
― У меня будет ребенок, ― она попыталась придать голосу максимум веселья и торжества, и широко улыбнулась. ― Я беременна!
Екатерина тихо вскрикнула. Генрих застыл, глядя на дочь расширившимися глазами, а потом внезапно громко рассмеялся, привлекая внимание всех аристократов в зале. Генрих взошёл на свой трон.
― Дамы и господа! ― громко и торжественно объявил он. ― Господь милостив к нам, он преподнёс нам подарок. Скоро, дом Валуа получит первого наследника. Моя дочь Серсея ждёт ребёнка.
Все взгляды неумолимо обратились к ней. Сначала кто-то один, а потом все громко захлопали, и со всех сторон посыпались поздравления и пожелания счастья, удачи, здоровья. Екатерина радостно сжала плечи Серсеи руками и поцеловала в макушку.
― Серсея, подойди сюда, ― он протянул руку, и принцесса, приблизившись, вложила в неё свою. ― Я найду подарок, который подходил бы к твой молодости и красоте, а пока ― ты и твой муж получаются титул герцога и герцогини Шательро, Этампа и Ангулема. Живите счастливо. В честь этого события мы устроим праздник как можно скорее.
«Когда беглая королева Шотландии вернётся», ― мысленно добавила Серсея, но ничего не сказала. Отец, не скрывая счастья, крепко, но осторожно обнял её, и зал взорвался ещё более громкими криками одобрения.
Принцесса выходила из зала в приподнятом настроении. Она довольно жмурилась, поглаживая животик и думая о скором счастливом будущем, как вдруг в её потоки мыслей влезли без всякого разрешения.
― Как быстро ты забеременела. Ни мне, ни Екатерины этого не удалось, прошли годы.
В голове стоял дикий шум, мысли бились о черепушку, как рой взбесившихся пчел. То и дело они жалили. Нет, даже не пчелы, а шершни, ведь пчелы умирают после первого укуса. А Серсею жалили одни и те же.
К этому теперь прибавилась ещё и Диана де Пуатье.
Серсея надменно посмотрела на фаворитку. Тонкие шрамы на шее заставили её усмехнуться, и Диана побледнела от ярости. Конечно, она не строила иллюзий по поводу того, кто приказал изуродовать её. Вариантов не так много ― Екатерина, Кенна, или Серсея. Диана верила, что это была дочь, и ведь не ошибалась, ведьма.
Странно, Серсея думала, что женщина уже покинула замок. Что же она тут до сих пор делает?
― Я не похожа на вас, на тебя ― уж точно, ― Серсея решительно шагнула, но Диана тоже шагнула следом, перекрывая путь. ― Уйди с дороги, не порть мне настроение, ― зашипела она.
― Иначе что? ― высокомерно спросила фаворитка. Серсея пожалела, что у неё нет ничего подходящего под рукой, чтобы воткнуть ей прямо в горло.
― Иначе я могу случайно взять какой-нибудь яд Екатерины, и рука слуги дрогнет над твоей едой.
― Отравишь собственную мать?
Боль и унижение, которые Серсея переживала много лет подряд, о которых её заставили забыть, вернулись с такой силой, словно всё произошло совсем недавно.
― Ты не моя мать! ― мгновенно вспыхнула Серсея, и Диана даже сделала шаг назад, пугаясь той ярости, что засверкала в очах принцесса. ― Ты бросила меня, отказалась, предлагала нянькам утопить меня в колодце. То, что ты меня родила, не даёт тебе право называться моей матерью. Ты мать для Баша, не моя.
Она нашла в себе силы не ударить старую ведьму, лишь взмахнула золотистыми волосами, которые так ненавидела Диана, и гордо прошествовала в свою комнату. Там она наконец смогла выдохнуть.
Серсея впилась ногтями в собственную руку, пытаясь совладать с эмоциями, с бешеной скоростью менявшихся от жалости и страха к ненависти и свирепой решимости. Еще совсем немного, совсем чуть-чуть, и проклятая ведьма лишится всего и уйдёт с дороги… Наконец-то.
― Камила, ― холодным голосом позвала она. Служанка с опаской скользнула в комнате. Этот голос она знала слишком хорошо. ― Сообщи Габриелю, что я хочу его видеть.
Габриель прибыл через несколько часов. Серсея его ждала чуть в стороне от того места, где недавно разговаривала с его отцом. Она сидела на каменном бортике фонтана, нагретым тёплым солнцем, и рассматривала, как в кристально-чистой воде резвятся маленькие, забавные рыбки.
Габриель явился в тёмно-синих и серых одеждах, её цветах ― как любой бастард, Серсея выбрала себе герб сама. Серая королевская кобра обвивает золотую флорентийскую лилию Медичи на синем фоне. Она оценила знак уважения. Наёмник выглядел куда лучше, чем с их последней встречи. Побои сошли, Габриель прибавил в росте, он был в чистой, хорошей одежде, его тёмные волосы были собраны назад, а карие глаза смотрели с уважением, спокойно. От него приятно пахло лесом.
― Ваша Светлость, ― он поклонился и, не давая Серсее вставить даже слова, тут же сказал: ― Поздравляю со свадьбой. И позвольте сразу сказать о том, что я высоко оценил пожалованные мне деньги.
― Спасибо за поздравления, ― кивнула девушка, отстранённо рассматривая метавшихся в воде ярких рыбок. Габриель неуверенно приблизился ― он не получил разрешения, однако Серсея явно благоволила ему. Парень уселся на бортик на некотором расстояние от принцессы и начал молча ждать, пока она выложит ему свою просьбу. ― У меня есть кое-что для Вас, задание, которое можно доверить только Вам, ― сказала она тихо и мягко, и Габриель уже понял, приказ какого характера ему будет отдан. ― Нужно сделать всё быстро и надежно. Так, чтобы Вас, а с Вами и меня, никто не заподозрил.
― Я слушаю, ― голос его был тихим, чуть ли не умоляющим. Даже тембр поменялся, стал более гортанным, не таким ритмичным.
На мгновение между ними воцарилась вязкая тишина.
― Ты или кто-то из твоих людей… они должны изуродовать королевскую фаворитку, ― в наступившей тишине отданный почти шепотом приказ принцессы прозвучал громом.
Габриель не выглядел удивленным. Все знали о том, какие отношения связывают королевскую кобру и её мать, поэтому наёмник не был удивлен, получив такой приказ.
― Диану де Пуатье? ― уточнил он. Серсея поняла его замешательство ― ведь теперь была ещё и Кенна.
― Да, ― кивнула принцесса. ― Завтра она отправляется вон из дворца. Оставьте её в живых, но изуродуйте. Её нужно изрезать так, чтобы мой отец больше никогда на неё не посмотрел, чтобы при дворе с таким лицом она не появилась. Разукрасьте её как следует, прижгите огнём, выдерите волосы… Видеть не могу эту шлюху! ― не сдержавшись, скривилась Серсея, и на тонких губах Габриеля промелькнула слабая улыбка. Ему нравилась решительность, с которой эта женщина отдавала приказы. И ее изобретательность тоже нравилась — ведь больше всего на свете, Диана де Пуатье хотела находится при дворе рядом с королём. Серсея собиралась лишить ее всего этого.
― Будет сделано… ― он какое-то время молчал, а потом аккуратно продолжил: ― Ваше Величество. Мои люди ждут, когда могут встретиться с Вами, они восхищены тем, что такая девушка, как Вы, пожелала их службу.
― Как только с Дианой всё будет выполнено, я лично встречусь с вами и заплачу, ― пообещала принцесса.
― Благодарю Вас. Ещё раз поздравляю со свадьбой, надеюсь, брак Ваш счастливым будет, ― он выразительно глянул на её живот, и Серсея поняла, что новости о скором пополнении в её семье дошли и до него. Впрочем, Габриель оказался тактичен, чтобы не говорить об этом, но в его пожелании счастливого брака Серсея угадала нужный, двоякий подтекст. Он внезапно спохватился и вынул из складок плаща деревянную резную шкатулку, протягивая ту принцессе. ― Примите этот скромный браслет от ваших покорных слуг. Скоро Вы получите приятные новости.
Он ушёл, не дожидаясь, пока девушка откроет подарок. Принцесса колебалась, но всё-таки аккуратно открыла резную крышку ― вся шкатулка явно была расписана вручную. На тёмном бархате лежал довольно простой, но изысканный тонкий браслет из бирюзы и чёрного янтаря.
Он мог показаться простым, но для Серсее камни говорили больше слов. Бирюза ― по поверьям ― обладала высокими защитными свойствам, отгоняла нечистых духов, поэтому мамы украшали хотя бы маленьким кусочком кроватки своего чада, чтобы не позволить духам навредить ребёнку.
Чёрный янтарь ― камень с замечательными защитными свойствами. Считалось, что этот камень защищает человека от недобрых взглядов и злых слов, клеветы и зависти. Он защищает всё, что может дать новое — новые мысли, новые свершения, новую жизнь, по этой причине камень считался талисманом для беременных женщин, помогающий выносить плод и благополучно родить ребенка.
Серсея озабоченно приложила руки к животу. Правильно ли она поступила, что на следующий день после счастливого известия отдала приказ о том, чтобы наёмники изуродовали Диану? Ведь, как известно, грехи родителей несут дети и внуки, потомки до седьмого колена.
Леди Нострдам посмотрела на чёрный янтарь. Его было преимущественно больше, чем бирюзы. Камень активно противостоит любому источнику зла и насилия. Он защищает слабых и обездоленных, но в то же время его защита может быть неадекватной, то есть излишне жестокой, вплоть до полного уничтожения источника зла.
========== девятнадцать. я хочу, чтобы ты мне доверял ==========
Серсея догадывалась, что несмотря на видимые обстоятельства, Нострадамус был куда богаче, чем казалось. Генрих, даже если и не любил прорицателя, щедро платил за то, что тот врачует его и всю его семью. Когда короля одолевали мигрени, только Нострадамус мог спасти от них, благодаря ему Екатерина пережила свои последние роды, да и то, как он быстро лечил королевских наследников от лихорадки и других болезней не могло оставаться не вознаграждённым. Кроме того, наследие у мужчины тоже было приличное ― отец будущего предсказателя был нотариусом, дедушка торговал зерном и работал нотариусом в Авиньоне, а прадеды со стороны матери были врачами в Арле и Сен-Реми. О бедности речи не шло.
Поэтому, когда он узнал о беременности любимой жены, ничего удивительного, что он засыпал её всевозможными подарками. Эти предметы радости — самые роскошные украшения, самые прекрасные произведения искусства и даже пеленки для ещё нерождённого ребёнка, сшитые из привезенного с загадочного Востока шелка. На мягкой, невесомой ткани красовались королевские лилии, подтверждавшие, что девушка носит не простого ребёнка, а принца крови, какую фамилию он бы не носил. Но в уголке каждой пеленки была вышита буква «N», весьма красноречиво говорящая о том, кто был отцом этого ребенка.
― Это всё мне? ― широко улыбаясь, спросила Серсея, глядя на вещи в сундуках. Она поглаживала свой живот, в котором рос первый наследник семьи Валуа, наследник семьи Нострдам, её сын. Живот увеличился. Совсем немного, совсем чуть-чуть… Это невозможно было заметить со стороны, но стоило девушке провести по нему ладонью, и сомнения отпадали.
Нострадамус рассмеялся и, подойдя к жене, поцеловал её в макушку, надеясь, что из-за наличия подарков, из объятий Серсея не вырвется. Не вырвалась, более того ― прижалась крепче, укладывая руки на обнимающие её со спины широкие ладони. После радостного известия прорицатель окружил жену ещё большей заботой и ещё более щемящей сердце нежностью.
― Тебе.
Но какая-то грусть в глазах жены не укрылась от Нострадамуса. Мужчина мягко развернул Серсею к себе за плечи и ласково погладил по щеке.
― Ты чем-то расстроена?
― Диана.
Этого хватило.
― Понятно, ― лицо Нострадамуса исказилось знакомой, но всё ещё непривычной злостью, которую Серсея не привыкла наблюдать от обычно спокойного и степенного мужа, но которая неизменно появлялась, когда принцессу кто-то расстраивал. ― Ваши встречи всегда тебя расстраивают.
Серсея не стала говорить о своей встречи с Габриелем. Она вздохнула и покачала головой.
― Не буду думать о ней сегодня. Слишком хороший день, ― она лукаво улыбнулась и закинула руки на шею прорицателя, внимательно глядя в тёмные глаза. ― Ты знаешь, сколько у нас будет детей?
― Нет.
― «Нет» ― не знаю, или «нет» ― я не скажу? ― прорицатель промолчал, и его загадочная ухмылка была красноречивым ответом. ― Нострадамус, скажи мне! Нострадамус!
Её подхватили на руки, бережно и аккуратно прижимая к себе, ощущая под пальцами тёплую и мягкую кожу.
― Я не смотрю в наше будущее, пока оно меня не тревожит, ― сказал прорицатель. Кажется, разговаривать вот так, держа приятно потяжелевшую жену на руках, не доставляло ему трудностей. ― Если наша семья будет в опасности, то я не смогу игнорировать эти ведения. А пока ― пусть жизнь преподносит нам приятные сюрпризы. Я люблю тебя всем моим сердцем, я люблю тебя моей израненной годами, но всё ещё надеющейся на лучшее душой, я люблю тебя каждой клеткой моего временного тела, но даже когда тела не станет и душа уйдет в вечность, я буду любить тебя всю эту вечность. И смотря на тебя… я думаю только о том, как велика моя любовь к тебе.
Нострадамус знал, что принцессе всегда было приятно слушать его слова о любви к ней, это приятно льстило ей, окрыляло и вселяло надежду. А сам он был слишком влюблен, чтобы не говорить.
― Смотря на тебя, я думаю…
Серсея не продолжила.
Тошнота подошла к самому горлу, и Серсеи пришлось сглотнуть, чтобы подавить спазм, сжавший нутро. Она закашлялась, стараясь подавить тошноту, и Нострадамус обеспокоено опустил её обратно на пол. Ничего спрашивать не стал ― всё-таки, он был врачом, вёл беременности Екатерины, и, вероятно, знал о том, что с ней происходит намного больше самой Серсеи. Она почти не удивилась, когда он налил воды в стакан и развел в нём какие-то травы, после чего так же молча протянул жене. Серсея выпила всё сразу и без вопросов. Вода отдала чем-то кислым и пряным.
― В горле как будто ком, ― пожаловалась она.
― Токсикоз не самая приятная вещь при беременности, ― заметил Нострадамус. ― Но если ты будешь меньше нервничать и больше гулять на свежем воздухе, то он быстро пройдёт, ― прорицатель замолчал, словно засомневавшись, что должен говорить: его глаза прожигали жену насквозь, будто ища в ней что-то важное, что-то известное только ему.
Нострадамус показал ей, как выглядят необходимые травы, чтобы девушка могла приходить и брать их без его присутствия. Серсея клятвенно пообещала запомнить ― да и как можно было спутать мешочки с надписью «limon» и «mentha». Пара долек лимона в чае способны облегчить симптомы токсикоза, а мята принесёт будущей маме и малышу только пользу.
Но помимо физического недомогания ― который Серсея не могла не замечать ― её беспокоило ещё кое-что.
Принцесса всегда считала себя рассудительной и медленной на принятие тех решений, которые имели бы долгие последствия. Она долго размышляла, придумывала возможные варианты решения и смотрела, какое будет выгоднее. Так, даже казнь Монморанси она рассматривала с точки зрения долгой перспективы ― какие последствия, важно или не важно, и, если будут последствия, сможет ли она их решить. С возрастом её и так не по-детски острый ум заточился ещё больше, и на такие размышления не уходило много времени.
Поэтому Серсея точно знала ― её брак с Нострадамусом не будет разорван вскоре после свадьбы. Это решение, перед которым её фактически поставили, она обдумала, и ― помимо томления сердца ― высчитала для себя выгоду. Для себя и для него. Она знала, что Нострадамус ей дорог, и по прошествии какого-то промежутка времени она не устанет от него и от её любви. Серсея чаще всего была холодной и собранной королевской коброй, королевской любимицей, но кроме этого ― ей было шестнадцать, и она была той принцессой, которая хотела любить. Обе её стороны желали человека, который смог бы дополнять и ту, и другую. Нострадамус был именно таким ― взрослый мужчина, устоявшийся в жизни, далеко не глупый, безграничной верный ей и любящий.
Но этот ребенок… Этот ребенок вызывал в сознание принцессы раздор.
Её практическая сторона отнеслась к новости с позитивом ― первый ребёнок, первый внук королевской семьи, наследник Нострадамуса, который в будущем станет владельцем большого состояния через своих родителей и бабушку с дедушкой. Королевская кобра чувствовала, что на неё легла огромная ответственность.
И эта ответственность подавляла чувственную сторону. Серсея не испытала ничего, когда узнала о своём положении, и эта пустота вызвала слёзы. Внутри неё зарождалась новая жизнь, то, что называли плохом любви, а девушка не чувствовала той радости, которой одарила свою семью и, в первую очередь, ― Нострадамуса. Он был счастлив, о, Боже, как он был счастлив! Серсея чувствовала себя преступницей, не имея возможности разделить чувства своего супруга.
С этим она пришла к Екатерине. Сначала хотела обсудить с Нострадамусом, но… почувствовала себя не в праве омрачать его радость. Он-то всё делал, чтобы она была счастлива. И что она ему должна была сказать? Что она вообще чувствовала? Что не любит этого ребенка? Но это не так! Смущения по этому поводу она тоже не испытывала ― после секса появления детей не является чем-то неожиданным. Так что было не так?
― Мама, ― Серсея переступила порог. ― Можно?
Екатерина сидела у туалетного столика и перебирала драгоценности, примиряя каждое наиболее полюбившееся.
― Конечно, ― хмурая в последние дни королева улыбнулась и приглашающе кивнула на пуф рядом с собой. Серсея присела, не терзая привычной грацией. Екатерина посмотрела на её живот, скрытый тёмно-синей тканью платья, и почему-то испытала прилив необычайной нежности, представив, как там уже скоро будет развиваться ребёнок. Ребёнок её дочери, её Серсеи. ― Как ты себя чувствуешь? Ты побледнела. Ты хорошо питаешься? ― тут же строго спросила королева, отмечая нездоровую бледность дочери, и то, как впали её щеки.
― Сложно плохо себя чувствовать, когда твой муж ― придворный лекарь, ― сострила Серсея, расправив складки на платье. Екатерина величественно кивнула, понимая, что обсуждение её здоровья не то, что за чем пришла Серсея. ― Хочу тебя спросить, ― промолвила принцесса, подняв зелёные глаза на мать. ― Что ты испытала, когда узнала, что носишь Франциска под сердцем?
Екатерина подумала какое-то время. Она вспомнила те дни во Франции, те десятилетия, которые были наполнены особенным холодом и скорбью. Своего Франциска она выстрадала, по-другому сказать нельзя.
― Это было счастье, ― наконец решилась она, найдясь с ответом. ― Безграничное, необъятное…. Я, я даже не могу описать это словами. Мне казалось, что у меня выросли крылья, я не понимала, где я ― на земле или на небе. Словно ангельское пение наполнило всё вокруг меня. Я чувствовала, что моя жизнь окрасилась всеми цветами мира. Краски стали ярче, еда слаще, смех веселее…
Серсея молчал смотрела на своё отражение в зеркале, потом опустила взгляд на свои руки.
― Я не чувствую этого, ― тихо призналасьона.
― Что?
― Вот этого неотъемлемого счастья, сладкого скрежета в душе… ― она сжала руки на своём животе. Он ей казался таким-то неоправданно полным. ― Этого нет. Я не почувствовала это, когда узнала о том, что ношу ребенка.
― А что ты почувствовала?
― Я не помню, ― Серсея пожала плечами. Из того момента она помнила только Франциска и свои слёзы после его ухода. ― Мне было… так странно, будто… даже не знаю. Я рада, без сомнения я рада, я буду матерью. Это величайший дар, но…
― Послушай меня, родная, ― Екатерина вздохнула, притягивая Серсею к себе и обнимая. ― Я ждала Франциска десять лет. Бесплодная королева — это ужасно. Конечно, для меня первенец стал всем. Но ты ещё молода, тебе всего шестнадцать. Ты не понимаешь, что значит быть матерью, какое это счастье. Пока ты только знаешь, что это ответственность, большая ответственность. Не только за свою жизнь, но и за чужую. Я даже не могу тебе пообещать, что, взяв первенца на руки, ты мгновенно его полюбишь. Нет, дитя, ты можешь бояться собственного ребенка, отдаляться от него, но настанет момент, когда осознание твоего материнства накроет тебя, как теплый весенний дождь. И ты поймешь, что нет ничего священнее и дороже любви матери к своему ребенку. То, что ты восприняла эту новость без яркого восторга не делает тебя плохой матерью, как и безудержная радость не сделала бы тебя плохой. Просто заботься о себе ещё более тщательно, думай о ребенке, молись о его душе. Ты полюбишь его, обязательно полюбишь. Ведь ты любишь его отца и любишь себя. Ты не сможешь быть равнодушна к плоду вашей любви.
Все говорят о дикой сказочной любви, которую испытывают при рождения ребенка. Но сейчас Серсея не чувствовала ничего такого. Она чувствовала только огромную ответственность. Без сомнения, Нострадамус, Екатерина, Франциск, Генрих ― они все её любили и поддерживали, но это внутри неё будет расти ребенок, это она будет нести за него ответственность, и если она вдруг его потеряет — это будет только её вина.
Серсея тряхнула головой. Нет, нельзя о таком думать! Она просто ещё не осознала, что произошло на самом деле. Принцесса, разумеется, понимала, что связь с мужем однажды выльется в беременность, но… не слишком ли быстро это произошло? Будет ли Серсея хорошей мамой? А вдруг она просто не сможет полюбить его, и всё будет так, как с королевской четой и их детьми? Её ребенка будут воспитывать няньки, а сама она будет видеть их лишь несколько раз в неделю?
Конечно, Нострадамус этого не позволит. Серсея хорошо знала, что он любит её больше всего на свете, и всего лишь немного меньше он любит их будущего ребенка. Нострадамус всегда был аккуратен, выбирал слова и моменты, не спорил ни с кем, поэтому, вероятно, так долго жил при дворе в роскоши. Она не сомневалась, что ненавязчивыми убеждениями и тонкими приёмами он заставит её увидеть, как она любит этого малыша. Он будет рядом с ней всё время и простит, если её любовь будет недостаточной.
Но как она могла признаться Нострадамусу в том, что она испытывала сейчас? Серсея даже не была уверена, что фраза: «Я не люблю этого ребенка», будет верной. Она не любит его? Нет, она просто… ничего не чувствует?
Серсея внезапно почувствовала дикую усталость, желая только одного — оказаться в своих покоях и в тишине всё обдумать, осознать. Она поблагодарила мать за разговор и покинула её комнату ― Екатерина не стала удерживать девушку.
По пути её снова замутило ― тошнота не вызывала удивления, однако и радости не приносила. Тогда прежде, чем вернуться в комнату, надо зайти к Нострадамусу и взять лимон с мятой. Мысль о муже разлила привычное тепло по телу, даже если Серсея не испытывала желание с ним говорить сейчас. Или не говорить о ребёнке. Она не была уверена, что сможет правильно объяснить свои чувства.
В лазарете Нострадамуса не было, но Серсею это не смутило ― она прекрасно знала, где лежат нужные ей травы и как их принимать. Поэтому она повелела принести горячей воды и села за стол, протянув руку и бездумно взяв какую-то книгу. Это оказался сборник древнегреческих мифов — и, открыв первую страницу, девушка углубилась в чтение.
Сквозняк пробежался по её ногам. Серсея сначала не отреагировала, но через несколько секунд она вспомнила о ребенке в своём чреве и решила, что лишняя простуда ей будет ни к чему, так ещё и переполошит и так неспокойных родственников. Она отложила книгу, встала, но с удивлением обнаружила, что окна были закрыты.
Принцесса непонимающе нахмурилась, и в тот же миг по ногам скользнул ветерок. Девушка заметила, как колыхнулся гобелен на одной из стен, и медленно приблизилась. Рядом с ним на тумбочке лежала свеча. Принцесса отодвинула гобелен и увидела стену, обычную стену, однако же Серсея прожила в замке всю свою жизнь, она хорошо знала, что он полон разных потайных ходов, коридоров и скрытых дверей. И прекрасно знала, как их найти ― в детстве это была их любимая с Франциском игра. Старый король, их дедушка, подводил внуков к любой стене и велел искать способ открыть тайную дверку, или сказать, если прохода не было. Поэтому они с дофином знали, вероятно, все ходы, а если нет ― то как открыть дверь.
Серсея окинула взглядом стену, и, подумав, нажала на два камня. Стена отъехала в сторону, и за ней показалась обычная деревянная дверь. Серсея посомневалась, но всё-таки зажгла свечу и толкнула дверь. Она открылась легко, почти без скрипа — значит, пользовались ей часто. Серсея вздохнула, в очередной раз прокляв своё излишнее любопытство, и направилась вниз по ступенькам.
Путь был недолгим, и Серсея этому порадовалась ― отвратительная это была дыра: промозглая и смердящая, едва освещаемая свечой в её руках.
Это была клетка с толстыми, чёрными железными прутьями. В ней что-то было, что-то, что Серсея ошибочно приняла за груду грязного тряпья. Клетка была закрыта, и девушка осмелилась сделать ещё несколько шагов, и вот тогда-то существо и повернуло голову.
Лица Серсея не увидела ― только пыльный мешок с прорезью для глаз и воздуха где-то в районе носа. Это нечто, очевидно, было женского пола, поскольку было одето в женское, убогое платье персикового цвета, грубого пошива и не менее грубого материала. Голые ноги были грязными. Безвольная кукла в порванном платье. Волосы грязными сосульками лежали на плечах, падали на лицо в мешке.
Уже человек, но лишь жалкий осколок прошлого ― оторви да выбрось.
Серсея сглотнула. Её затошнило ещё сильнее. Она дернулась, чувствуя, как воздух резко закончился в легких.
― Кто ты? ― прошелестела принцесса.
Существо ― Серсея с трудом могла назвать его человеком ― подползло к самому краю решетки, вынуждая принцессу сделать шаг назад.
― Кларисса, ― проговорила она.
***
Первым делом, покинув это место, Серсея, разумеется, бросилась на поиски мужа. В лазарете не распоряжался никто, кроме Нострадамуса, а значит и девчонка в подземельях была с ним как-то связана. Сначала она направилась в их комнату, и вело её больше желание поскорее уйти из этого места, уйти из лазарета. В спальне мужа не оказалось. Серсея обошла ещё два места, где скорее всего мог быть прорицатель, и только потом решила вернуться в лазарете. В этот момент она уже была в гневе.
― Нострадамус! ― яростно крикнула принцесса, врываясь внутрь, и громко захлопывая за собой дверь. Слуг и фрейлин она предусмотрительно отослала, понимая, что, если разговор выльется в ссору ― а он скорее всего выльется, принцесса была настроена решительно, хотя искренни не хотела этого ― лишние свидетели были не нужны, всё-таки личная жизнь оставалась личной.
Серсея стремительно вошла в покои, сверкая украшениями в волосах, яркая, как заледеневший лист, ненароком залетевший в открытое окно. Платье, пронзительно голубое, украшенное серебристой вышивкой, взметнулось вокруг ног атласными складками. Она решительно направилась к замершему Нострадамусу.
― Серсея, ― прорицатель поднялся, удивленный её таким внезапным и резким появлением. До этого он сидел за столом, просматривая какие-то бумаги. ― Я думал, ты уже спишь.
Серсея отвлеклась, лихорадочно посмотрев по сторонам. За своими переживаниями она ни разу не озаботилась тем, который час, и только теперь заметила, что лазарет освещали факелы, а в больших окнах было темно. Принцесса глубоко вдохнула. Ей надо было собраться с мыслями и немного обуздать свою ярость. Отчасти у неё получилось ― пусть голос всё ещё дрожал от злости, он звучал преувеличенно равнодушно и холодно:
― Я никогда не видела идеальных союзов. Генрих и Диана, Генрих и Екатерина, Франциск и Мария, Баш и Мария. Ничего. Всё время какие-то препятствия, какие-то ссоры, взаимные упреки, люди между ними. Думала, у нас всё будет по-другому, ― она подошла близко и посмотрела на мужа снизу-вверх, твёрдо смотрев в тёмные глаза, отмечая замешательство, метавшееся в них. ― Но оказалось, у тебя есть тайны от меня.
Обходя прорицателя, она задела его плечом. Серсея опёрлась на стол и внимательно взглянула на Нострадамуса.
― О чём ты?
― Кларисса.
Нострадамус хмыкнул, разворачиваясь и смотря на жену. Холодную и чужую, как всего полгода назад.
― Откуда ты о ней узнала?
― Ты даже не станешь отрицать, похвально, ― Серсея хмыкнула, но всё-таки решила объяснить. ― Меня тошнило, я пришла за травами. Тебя не было и там этот проход. Спустилась вниз. Нашла там… её. Она… кто она, чёрт возьми? ― голос подвел её, дрогнув на последнем предложении, но кобра быстро вернула себе самообладание. В ней ещё теплилась надежда на то, что ссоры не будет, просто не самый приятный разговор. Нострадамус даже не пытался лгать ей, что невольно польстило девушке.
― Помнишь, что случилось до того, как Мария сбежала? ― неожиданно спросил он.
― Много чего. Её служанка умерла, Эйли, кажется. Ты это предвидел? ― догадалась она.
― И сказал Марии, что одна из её девушек умрет. Я не стал говорить Екатерине, она бы убила кого-то из них, чтобы у Марии не оставалось сомнений в моём даре. Кларисса отравила Эйли, и…
― И с лестницы её столкнула тоже Кларисса. Кто она? ― прорицатель колебался. Серсея сжала пальцами края стола. ― Я хочу знать правду, Нострадамус!
― Правду. А ты готова нести ответственность за эту правду? ― он наклонился вперёд, обдавая её лицо горячим дыханием. ― Готова скрывать что-то от Екатерины, или Франциска, или….
― Во имя их блага — да! ― вспыхнула принцесса. Она всегда быстро заводилась. ― Ради них я готова убить каждого в этом проклятом дворце! ― она раздраженно втянула воздух в легкие, но продолжала с неменьшим запалом. ― Как готова жертвовать чем-то ради тебя, мириться, идти на уступки. Но я хочу знать правду!
― Она считает себя связанной с Марией. Непонятые жертвы амбиций Екатерины. Поэтому с самого первого дня она её защищает, оберегает, наставляет, советует.
― Почему Мария проснулась, когда тот мальчишка должен был её изнасиловать? Как она узнала о тайных проходах? Когда планы Екатерины рушатся, в этом виновата Кларисса, которая считает, будто их судьбы похожи? ― с каждым словом Серсея распылялась всё больше. Кровь кипела от давнего позабытого чувства злости. Глаза принцессы метали молнии, и ярость, что захлестывала её с головой, готова была выплеснуться наружу. ― И ты скрывал? Она убийца. Убийца свободно ходит по замку.
― Она ходила по замку, пока не стала убийцей, ― поправил Нострадамус. Серсея прищурилась. ― Теперь она будет сидеть там, а я решу, куда её деть. Я не думал, что Кларисса посмеет убить кого-то, она почти безобидна.
― Почти? Кларисса… Кларисса, ― смутные образы закрутились в голове принцессы. Она посмотрела в окно, на большое зеленое поле, где любили играть в мяч её младшие братья, Карл и Генрих, и внезапно вспомнила. ― Карл с ней разговаривает. Она им показывается, но до сих пор она им не навредила.
― Я обещаю, она никому больше не навредит. Верь мне, хорошо? ― принцесса промолчала, а потом решительно направилась вон из комнаты. Как и она ожидала, её перехватили почти сразу. ― Серсея!
― Пусти! ― зашипела она, совсем как королевская кобра, но на Нострадамуса это не произвело впечатления. Он толкнул её обратно, впечатывая в стол собственным телом, крепко сжимая её запястья, и всё-таки Серсея не могла не отметить нежность, с которой он это сделал. Он всё ещё заботился о ней и помнил о ребенке.
― Нет. Нет, послушай, ― Нострадамус прерывисто вздохнул, встречаясь с ней взглядом. ― Для меня важна только ты. Ни корона, ни власть, ни что-то ещё не стоят также дорого, как и ты. Никто не важен так, как ты. Но я знаю, как для тебя важна Екатерина. Она твоя мать, твоя преданность к ней безгранична и вызывает уважение. Я не хочу, чтобы ты стояла между двух огней, выбирая ― сказать правду или нет. Я хочу, чтобы ты поступала так, как считаешь нужным, и ничто тебя не отягощало. Поступай так, как лучше для Екатерины.
― Поразительно, как ты… ― прошипела девушка. Покачав головой, она решительно взглянула в тёмные глаза и отрезала. ― Ты мой муж. Защищать тебя, поддерживать твои идеи, быть тебе другом, соратником и опорой ― такая же для меня святая обязанность, как и для тебя. И это не отягощает меня, не смей так думать.
— Значит, мы в ловушке, ― произнёс Нострадамус. На несколько томительных секунд в комнате разлилась тишина.
Серсея шумно выдохнула, осознавая, что не дышала всё это время. Нострадамус перехватил её руки, поднимая их к лицу, медленно целуя кончик каждого пальца. Принцесса подняла взгляд на прорицателя, встречаясь с ним глазами. Их горячее дыхание смешалось, сливаясь в долгожданном поцелуе. Мыслей в голове больше не было, только губы, блуждающие по лицу, руки, срывающие ненужную ткань.
Серсея пробежалась по сплетению шнуровки на его груди, развязывая её, распахивая ворот и осыпая поцелуями оголившиеся участки кожи. Нострадамус сжал её плечи, прижимая к себе, стиснув на миг в стальных объятиях. Его руки прошли по спине, останавливаясь на бёдрах, сминая и притягивая. Он приподнял её и развернул, усаживая на стол, устраиваясь между ног и перехватывая инициативу на себя.
Серсея тихо выдохнула, откидываясь на руках, вцепляясь ими в дерево стола, сминая бумаги, так некстати подвернувшиеся под руку. Горячие губы прорицателя уже оставляли влажные следы на груди, следуя за рукой, распутывающей завязки корсета. Пальцы слегка сжали нежную вершинку, уступая место языку, вызывая тихий стон. Серсея испуганно замерла, встречаясь взглядом с Нострадамусом, но вовремя вспомнила, что сама позаботилась о том, чтобы свидетелей не было. И всё-таки не стоило давать слугам мысли для сплетен. Да и хорошо, что дверь она додумалась закрыть.
Она почувствовала, как Нострадамус улыбнулся куда-то ей в живот, прикусывая кожу, и в тот же миг горячие руки заскользили по шёлку чулок, поднимая атлас юбок, сбивая их к бедрам. Она тихо заскулила, чувствуя, как он прижался к ней напряженной плотью, грозящейся разорвать ткань брюк. Ставшими вдруг непослушными руками Нострадамус спешно освободил себя от мешавшей одежды, подхватив Серсею под спину, впиваясь жадным поцелуем в её губы. Слитный стон приглушённо зазвучал в тишине, когда прорицатель плавно начал двигать бедрами, отрываясь от губ принцессы лишь для того, чтобы набрать воздуха в лёгкие.
Она обвила его ногами, вцепившись в плечи, запустив руку в волосы. Движения стали резче, быстрее, заставляя Серсею выгнуться дугой, откидываясь на холодную поверхность стола. Одной рукой она судорожно шарила по поверхности, пытаясь найти точку опоры в стремительно разлетающемся мире вокруг, вторую прикусила, пытаясь удержать рвущиеся наружу стоны. Чернильница со звоном упала на пол и покатилась по холодному мрамору, оставляя за собой глянцевое пятно.
Нострадамус замер на миг. Он закинул ноги Серсеи себе на плечи, откидывая голову назад и стискивая зубы. Принцесса судорожно забилась под ним, хватая воздух как рыба, выброшенная на берег. Спустя несколько секунд прорицатель впился ей в предплечье влажным поцелуем, сдавленно рыча.
Они медленно приходили в себя, глядя друг на друга немного шальными глазами. Наконец Нострадамус с облегчением вздохнул, поднимаясь и помогая Серсее принять вертикальное положение. Они принялись молча приводить в порядок одежду, одновременно потянувшись к шнуровке. Встретившись взглядами, супруги не удержались и улыбнулись.
— Никогда не думал, что буду заниматься любовью в лазарете на столе, — пробормотал прорицатель, аккуратно затягивая корсет Серсеи. Сейчас он казался ей нашкодившим мальчишкой, гордым за свою проделку. Принцесса запоздало залилась краской, стыдливо опуская глаза и испуганно ахнув.
― Посмотри, какой погром мы устроили у тебя на столе! — Нострадамус проследил взглядом за её рукой, заканчивая приводить себя в порядок, и усмехнулся.
Её тихий голос неожиданно разрушил всю атмосферу спокойствия.
― Я ничего не скажу Екатерине. Но я хочу, чтобы ты мне доверял. Любую информацию я обращу в нашу пользу, ― сказала она, и глаза её решительно сверкнули. Нострадамус был её мужем, её семьей, а Екатерина всегда учила, что семья важна в жизни человека. Вот только у Серсеи она сейчас была другая.
========== двадцать. я убью его ==========
― Доброе утро! ― Екатерина распахнула двери, заставив и Серсею, и Нострадамуса недоумённо уставиться на королеву. Женщина явно пребывала в прекрасном расположение духа. ― Как поживает наша троица?! Отец, мать и нерождённый сын. О Боже, пусть первым будет сын, а дочери будут потом!
― Может, я хочу девочку? ― язвительно спросила принцесса, перехватывая десерт в виде вкусного пирожного с тарелки. Нострадамус, независимо от своей жены, пришёл к мнению, что Серсее надо было больше есть, поэтому каким-то загадочным образом сегодняшним утром девушка съела почти полную тарелку овсяной каши с ягодами, жареного каплуна, хлеб с ветчиной и яйцами, и при этом не собиралась отказываться от тёплого чая с пирожными из хрустящего теста, взбитых сливок и сахарных ягод.
Екатерина хмыкнула и присела рядом с дочерью, кивком пожелав приятного аппетита ей и Нострадамусу.
― Женщина сильна своими сыновьями. Кроме того, моя мама верила, что, если первым рождается мальчик ― он приумножает красоту матери, а девочка лишь увеличивает, ― вдруг добавила она, и Серсея замерла. Если она когда-то и спрашивала про своих бабушку и дедушку Медичи, то это было так давно, что она уже и забыла, но мать хранила каждое воспоминание о родителях, которых не знала, тщательно и скрупулёзно. Серсее трудно было представить, что она чувствовала, будучи круглой сиротой, ведь она сама всегда оставалась окружена и вниманием родителей, и десятью братьями и сестрами.
― И всё равно… Я не королева. Мой сын не претендует на трон.
Серсея взяла второе пирожное и третье, потом четвертое.
― Но он ― мой единственный наследник, не говоря уже о том, что единственный сын Нострадамуса, ― фыркнула Екатерина. ― Все мои дети носят фамилию Валуа, но будущий Нострдам ― единственный, кто будет хоть немного Медичи. Медичи больше, чем Валуа.
Серсее было что на это ответить, но она не решилась. Король Франциск был слишком горд, чтобы принять помощь от родственников невестки большую помощь, чем предписывали приличия, поэтому Екатерина не разрешалось завещать свои богатства детям, другое дело ― Серсея и её дети.
― Вы не за этим сюда пришли.
Екатерина кивнула.
― Ты слышала, что случилось с Дианой?
― Нет, ― легко и просто солгала Серсея. Мерзкая сука покинула дворец неделю назад, сразу после разговора Габриеля и Серсеи, и вчера вечером принесли хорошие новости ― бывшую королевскую фаворитку в дороге изуродовали, разбойники напали на карету, ограбили и изрезали женщину, стаскивая с неё драгоценности. Ходили слухи, что Диану де Пуатье даже изнасиловали. Серсея не знала, так ли это, но она не стала делать выговор людям Габриеля ― они получили свою оплату за проделанную работу, и ― ни дать, ни взять ― сделали её прекрасно. Подгадали момент, разыграли нападение, обогатив себя ещё больше и найдя причину того, что случилось. Обычное ограбление, а мерзкая сука так цеплялась за украшения, что пришлось её резать.
Никто не станет подозревать, что нападение ― дело рук принцессы Серсеи и тех наёмников, что похитили её.
― Слышала, не надо лгать, ― Серсея не стала отрицать. Она потянулась к другой чаше, и Екатерина вопросительно изогнула бровь, посмотрев на зятя. ― Кофе?
― С большим количеством молока, ― пояснил Нострадамус. Он молчал весь разговор. Конечно, вчера Серсее пришлось рассказать о том, что Габриель теперь её личный наемник, и не сказать, что эта новость обрадовала её мужа. Особенно его не радовало принятое ею решение, но как он мог запретить дочери отомстить матери, которая покалечила её? Нострадамус до сих пор с ярким гневом вспоминал о синяках на шее возлюбленной, оставленных когтями Дианы.
Своё она получила. Но наличие наемников всё равно настораживало.
Крепчайший кофе, зёрна которого везли специально для принцессы с далекого Юга, её любимый кофе. Сегодня на вкус он был слаще греха и мести.
― С таким лицом, как у неё, при дворе больше не появишься, ― сказала Серсея и не сдержала хитрую усмешку. ― Она вылечила шрамы, посмотрим, как она справиться с этим.
Нострадамус и Екатерина посмотрели на неё с недоверием. Диане и вправду сожгли чем-то лицом, но это было будто много месяцев назад… Как раз перед свадьбой Серсеи. Все во дворце поговаривали на Екатерину ― кто, как не королева Медичи знает все способы отравления людей. А яд значит был подсыпан идеальной рукой Серсеи.
― Кому ты приказала это сделать? ― требовательно спросила Екатерина. ― Людям Габриеля? Он тебе служит? ― ей было интересно, какими силами обладала её дочь.
― Всегда неплохо иметь наемников, которые верны тебе.
― Для них может появиться ещё одно задание, ― обрубила королева. Серсея заинтересованно подняла на неё взгляд.
― Себастьян? ― догадался быстрее супруги Нострадамус и заметно напрягся.
― Их с Марией вернули в замок, ― огорошила Екатерина.
***
Серсея бежала по коридорам дворца, слегка приподняв платье.
В голове набатом стучали мысли, точно гвозди впиваясь в разум. Мария, королева Шотландии… Возможно, Серсея не могла понять её полностью ― кроме Дианы ей ничто не угрожало в детстве, да и можно ли ненависть фаворитки короля назвать настоящей угрозой для любимой дочери королевской четы? Нет. Серсея росла в достатке и любви, боясь смерти не больше, чем остальные наследники королевского трона.
А Мария стала королевой спустя шесть дней после рождения. Её пытались убить всю её жизнь, и при этом она была королевой ― куда выше самой Серсеи, даже Екатерины, всего лишь родившейся в зажиточной семье и ставшей женой будущего короля. Серсея могла её понять, возможно ― даже стать её подругой. Во многом, душу принцессы Медичи и леди Нострдам грело то, что в сердце Франциска ей всё равно не было равных. Она стояла превыше всех сестёр, и влияние на будущего короля у неё было бы больше, чем у его жены. Они были как отражения в зеркале, и любили себя так же соответственно сильно, поэтому практичная натура королевской кобры говорила о том, что подружиться с молодой королевой было бы не худшим вариантом. Почему, собственно, нет?
А потом появилось пророчество, и все планы были сломлены. Серсее уже тогда было жалко девушку, которая умрёт потому, что Екатерина любила своего сына и не была готова отдавать его смерти из-за любви. Упрямая, самоуверенная Мария была виновна во всех бедах, свалившихся на их семью, даже в той, которую предложила всего несколько часов назад.
Серсее стало плохо, когда Екатерина сказала о том, что предложила Мария. Её решение было наивным и столь же по-детски жестоким. Она просто-напросто решила, что будет достаточно всего лишь отправить Екатерину в монастырь, аннулировав королевский брак и сделав тем самым Франциска бастардом. Бастардом, не обязанным жениться на грозящей ему гибелью девушке. Сделать законным сыном Себастьяна, брата, которого Серсея ненавидела, и чью мать приказала изуродовать. Если шлюха не умрёт в ближайшее время, став матерью законного наследника, она отыграется на Серсее.
Генрих решил обдумать это, но сейчас Серсею больше волновал брат, нежели отец.
Франциск об этом знал. И как бы сильно Серсея не хотела смерти проклятому бастарду, она должна была отгородить брата от того, что в итоге тяжелым грузом ляжет на Франциска в будущем. Поэтому, несмотря на то, что крыльев у неё не было, в темницу, где был заперт Баш, она буквально летела.
Напуганная Мария не рисковала втсинуться между дерущимися, хотя едва ли это можно было назвать дракой ― Франциск просто избивал с определённой жестокостью Себастьяна, который валялся на полу, прикованный цепями к стене. Баш слабо пытался отбиваться, хотя на лице Франциска было несколько царапин. А вот лицо бастарда рисковало превратиться в нечто, похожее на сырое мясо.
― Франциск! ― взвизгнула принцесса, бросаясь между братом и Себастьяном. Дофин замер, когда почувствовал, как тонкие пальцы сестры вцепились в его камзол, как вся она прижалась к нему, ощутив горячее дыхание на шее. Он дёрнулся, желая нанести новый удар распластавшемуся на холодном полу Себастьяну, смести Марию с дороги. Королева Шотландии замерла перед Башем, словно смогла бы заставить Франциска отступить. ― Франциск, брат, прошу, остановись!
― Я убью его! ― рычал Франциск. Лицо его побелело как у смерти, пальцы сжались на плечах сестры, а глаза наливались кровью.
― Он этого не стоит, брат, ― жёстко заявила принцесса, заставив Франциска перевести взгляд голубых глаз на себя. ― Это отребье не стоит этого, ― мягко повторила она. Пользуясь возможностью, она ловко обхватила Франциска одной рукой за плечо, другой сжав его локоть и развернулась. ― Пойдем, Франциск.
Он пошёл за ней, как во сне. Его всё ещё била дрожь, а у Серсеи в голове всё смешалось ― Мария предложила изменить порядок престолонаследия, прикрываясь пользой Франциска, возможно, даже веря в этом. Но знала ли молодая королева, сколько крови придется пролить, чтобы это стало возможным?
Принцесса соображала плохо. Сначала надо было позаботиться о Франциске, поговорить с ним, а уж потом подумать, что делать и кому что говорить. Она привела брата в его комнату, и там он ― совершенно обессиленный ― присел на ковёр перед камином. Бледный и осунувшийся, со сбитыми костяшками, он пробуждал в Серсее самые теплые чувства.
― Она сказала, что это всё ради пророчества, ― внезапно сказа брат, не глядя на Серсею, только в огонь. ― Всё ради суеверия.
― Предсказания Нострадамуса более, чем реальны, и ты это знаешь, ― мягко возразила она, подсаживаясь ближе на тёплый ковёр. Она обняла Франциска за талию и положила голову ему на плечо. Близость другого всегда успокаивал их. Дофин глубоко вдохнул и уткнулся щекой в мягкие волосы сестры. ― Ты можешь не верить Нострадамусу. Но мне ты веришь? Если бы… если бы был малейший шанс сделать тебя счастливым… Или дать тебе долгую жизнь, не разбив тебе сердце… Неужели мы с Екатериной бы не попытались?
Франциск повернулся к ней, облизал тонике, сухие губы, и сжал её ладони в своих руках ― мягко и нежно.
― Ты веришь в пророчества Нострадамуса? ― спросил он, серьезно глядя в лицо, так похожее на его собственное, но которое он считал более прекрасным. ― Вопреки вашему браку, вопреки тому, что Нострадамус ― твой муж… Скажи. Ты веришь? Или ты веришь в то, во что верит Екатерина?
Серсея немного помолчала. Нострадамус сказал, что её изнасилуют, но это не случится. Однако он предсказывал ей скорую свадьбу и первую брачную ночь в объятьях того, кто её любит, а едва ли он мог придумать и как-то подтолкнуть Генриха к тому, чтобы Серсея вышла за прорицателя. Король ненавидел друга своей жены, едва ли он додумался бы до этого… Если бы не увидел их вместе.
Всё случилось так быстро, Серсея даже не успела связать это с предсказанием. Она была довольна, и только это волновало. Но было же ещё много того, что нельзя было объяснить простым стечением обстоятельств. Серсея видела, как сбываются его пророчества всю свою жизнь, и верила в них всегда.
― Я верю, Франциск, ― наконец отважно промолвила она. Брат хмыкнул ― другого он не ожидал, и девушка решила объяснить. ― Я верю всем своим разумом в это. Нострадамус видит будущее. Возможно, не всегда точно, если что-то меняется, меняется и видение. Но в твоей судьбе он так уверен, ― Серсея подумала, а потом продолжила более уверенно. Если Франциск считает это лишь суеверием, она сможет хотя бы логически доказать, что есть такая возможность. ― Да и зачем ему говорить об этом, если это не правда? Екатерина от этой лжи бы только проиграла, она уже проигрывает. Её лишают короны, а её детей ― законного трона. Если бы видения не было… у них с Марией, конечно, были бы сложные отношения, однако она не пыталась бы разбить тебе сердце.
― Я не могу… Я пытаюсь вспомнить любое предсказание Нострадамуса, которое не сбылось, и… Не могу. Неужели всё это действительно возможно? ― он уронил голову на ладони. Как бы он ни сомневался в способностях астрологов, провидцев и магов, уже не раз убеждался в их существовании. Франциск снова протёр лоб, с которого градом катился пот.
Серсея погладила его по мягким кудрям. Пусть она была старше всего на несколько дней, ей всегда нравилось заботиться о Франциске. Они росли вместе, вместе играли, иногда даже вместе спали, и Генрих шутил, что связь между ними такая, что в будущем придется их поженить. Серсея осознавала силу этой связи больше брата ― она могла убедить Франциска в том, что хотела, в том, во что ему надо было поверить. Возможно, это был её особый дар, или же просто Франциск доверял ей больше, чем она того заслуживала, но он всегда ей верил. А сейчас Серсея была как никогда честна с ним.
― В мире есть вещи, которые нам не подвластны, ― сказала она. Дофин встал на верную тропу размышлений ― он не мог вспомнить ситуацию, когда Нострадамус был не прав, и Серсея решила связать предсказания с самой собой, чтобы для брата они стали весомее. ― Помнишь, когда мы были детьми, он сказал, что видит змею среди лилий? Что она ползёт между золотыми цветами, а потом обвивается вокруг короны? Это звучало как бред, но мать всё равно не пускала нас к этим цветам, боясь, что нас укусят. А спустя, возможно, месяц, я выбрала своим гербом змею, и отец на моё день рождение вывесил флаг с необычным геральдическим символом. На синем фоне была изображена геральдическая лилия Медичи, над ней ― корона, обвитая змеёй. Про предсказание уже все забыли тогда, а Генрих и вовсе не знал. Я знаю, что мой муж скорее прав, чем не прав, а если не прав, то мы сами трактуем его слова неверно. А Нострадамус осторожен, и с нами не спорит. Как и не стал спорить с Екатериной, когда она посчитала, что его видение означает опасность.
― И тогда с моим конём… ― внезапно продолжил он. Серсея не сразу поняла, о чём говорит брат. ― Он сказал, что принц сломает ноги, мне запретили кататься верхом. А потом моего коня ужалила змея, он побежал, упал и сломал ноги. Его звали Принц.
Пару минут они молчали. Серсея знала, что происходит в его голове, возможно, даже лучше него самого. Опасные, непозволительные, запретные мысли уже зародились в нем, ещё не успев оформиться, но уже спрятавшись где-то глубоко внутри. С оглушительной мощью они вспыхнули в голове, когда Франциск заметил, как сверкают глаза его сестры. Как у Медичи. Она была Медичи ровно столько же, сколько и он.
― Но как можно трактовать то, что Мария принесёт тебе смерть? Даже если варианты были бы… Какую смерть? Телесную или духовную? Смерть тебя как короля или как-то ещё?
― Думаю, я уже умер, ― горько шепнул Франциск, а после его голос обрел твёрдость и силу. ― Я верю в это, потому что в это веришь ты. Но я не прощу попытку обездолить мою мать, моих братьев и сестёр и забрать мою корону, ― Франческо решительно посмотрел на сестру. Серсея тепло, с любовью и нежностью улыбнулась брату, и эта улыбка — обычная улыбка принцессы, с которой она всегда к нему обращалась — растопила тонкую корочку ледяного сомнения. Он, наконец-то, смотрел прямо на неё. Ответил собственной тёплой и любящей улыбкой. Потянувшись, поцеловал сестру в щёку. ― Хорошо, и что надо делать?
***
Серсея не знала, зачем сюда пришла. Холодные промозглые подземелья навевали страх даже тем, кто просто проходил мимо. Она спускалась вниз в сопровождении стражника, нёсшего факел, всеми силами стараясь не смотреть по сторонам. Черные провалы камер, забранных решетками, мерный гул далеко внизу — она вздрагивала, подпитывась воспоминаниями о прошедшем, о грядущем, и заставляя себя идти дальше. С каждым шагом Серсея чувствовала, как ярость затапливает её, как кровь начинает бежать быстрее. Ощущала болезненное возбуждение, предвкушение от встречи. Наконец лестница закончилась. Впереди Серсея увидела дверь, рядом с которой стоял ещё один стражник. Он открыл её, с поклоном пропуская вперёд. Затем, закрепив факел в кольце у стены, вышел, прикрыв за собой дверь.
Принцесса осторожно прошла вперед, вглядываясь в полумрак камеры. У стены сидел человек с заведенными назад руками. Голова его была опущена, но, услышав скрип двери, он поднял её и попытался разглядеть вошедшего. Башу помогли, но всё равно он выглядел ужасно ― глаз опух, разбитая губа разбухла, а сам он выглядел довольно жалким.
Вошедшая в темницу сестра резко отличалась от него. Её волосы сверкали, точно золото, украшения посверкивали в слабом свете, а взгляд зловеще горел, точно у змеи перед броском.
Несколько секунд бастард и его сестра молчали. Серсея с отвращением разглядывала человека, причинившего ей столько боли. Она глубоко вздохнула, позволяя ледяной ярости затопить её, чувствуя, как каждая клеточка наливается бешенством. Сделав ещё несколько шагов, принцесса остановилась.
― Значит, у меня скоро будет племянник, ― внезапно сказал он. Серсея отвела взгляд и посмотрела на стену, а потом снова на бастарда. ― Или племянница. Малышка, похожая на мать. У тебя будут красивые дети.
― А ещё я теперь герцогиня, ― сообщила она. ― Отец дал мне и Нострадамусу статус.
― Хоть у кого-то в нашей семье всё хорошо, ― губы Серсеи дернулись в презрительной ухмылке, а глаза зло сверкали. ― За что ты меня так ненавидишь?
― Я скучаю по нашему детству, ― неожиданно призналась она, давая себе небольшую слабость, и пообещав себе, что не заставит Себастьяна платить за неё. Это небольшое откровение она могла себе позволить. ― Тогда наша единственная проблема была как стащить сладкое с кухни и не попасться. Или как помочь мне залезть на дерево и спуститься, не испортив платье. Тогда всё было просто. До определённого момента.
― Ты не можешь меня ненавидеть только из-за того, что один раз ребёнком я тебя обозвал, ― проговорил Себастьян, помятуя о солнечном дне, когда в коридоре, где витражи бросали яркий узор на пол, он назвал сестру «гнилой итальянкой».
― Я ненавижу тебя не из-за этого, Себастьян, ― ровно произнесла Серсея. ― Я ненавижу тебя за то, что, смотря на тебя, вспоминаю о том, что у нас одна мать. Когда ты назвал меня гнилой итальянкой, всё стало на места. Я ребёнок Екатерины Медичи. Я ненавижу тебя, потому что смотря в твоё лицо, я вижу свои глаза, я вспоминаю о том, что несмотря на все и всех, я остаюсь простым бастардом, слабостью Генриха, ― с каждым словом она распалялась всё больше, и всё больнее ей было на сердце. Себастьян… она могла его любить. Боже, она могла так его любить! Так же, как сейчас ненавидела. ― Я ненавижу тебя, потому что иначе я бы тебя любила. Ты не представляешь, как я бы сейчас рвала за тебя глотки. Но ты был первым, кто разбил мне сердце. И это я не смогла простить, ― она гордо расправила плечи, и хотя до этого возвышалась над Башем, сейчас стала выглядеть ещё более уверенной. ― А теперь я Серсея Хелен ди Медичи, дочь короля Генриха Французского и королевы Екатерины Медичи. Я ― принцесса, герцогиня, любимая жена и в скором будущем мать. У меня будет всё, чего никогда не будет у тебя и твоей матери. Счастье и покой, ― она подошла к Себастьяну, и взяла его за подбородок. Её острые ногти погладили ставшие ещё более острые скулы, а потом впилась в них ногтями, как дикая кошка. ― Если ты ещё раз пойдешь против моей семьи, я уничтожу тебя, Себастьян, ― голосом мягким, как тёплое дуновение ветра, сообщила она.
— Это и моя семья тоже! ― вспылил Баш, дёрнувшись вперед, но покалеченное и изнеможённое недельным побегом тело, а также кандалы на ногах и руках не позволили ему приблизиться к возвышающийся сестре и на сантиметр. ― Франциск мой брат, как и твой, и мой отец ― наш отец.
― Да, возможно. Но ты забрал любимую девушку Франциска, забрал его корону, любовь его отца, ― безжалостно перечислила Серсея, хотя прекрасно осознавая, что Баш никогда этого не желал. Он всегда был другом Франциском. Но Серсея была его сестрой больше, чем кто-либо. ― Франциск может и простит, но я знаю, что он никогда этого не забудет.
― Ты не можешь этого знать, ― выплюнул он. Серсея хищно усмехнулась.
― Я знаю, потому что я бы не простила, ― произнесла она, и Себастьян почему-то не нашел, чем ей возразить. ― Теперь, идя против Екатерины, ты пойдешь против меня, запомни это, бастард. Тебе не быть королем.
Она вышла, и дверь за ней оглушительно захлопнулась. Звук отозвался звоном в ушах Баша, и он поморщился, прикрыв глаза. Головная боль разрослась с новой силой. Юноша прикрыл глаза, пытаясь отогнать хорошо знакомое чувство. Опасность. Опасность снова нависла над ним, и на секунду Себастьяну стало страшно. Серсея уже не раз переиграла его, и чутье подсказывало ― она сделает это снова.
***
Тошнота накатила как всегда неожиданно, однако Серсея к этому уже привыкла и была рада, что хотя бы перед Башем не казалась слабой. Принцесса глубоко вдохнула, стараясь прийти в себя, и опёрлась на один из подоконников. Беглым взглядом в окно она выхватила высокую фигуру брата, который пинал мяч вместе с Генрихом и Карлом, пока Эркюль под пристальным взглядом Марго делал что-то в сторонке.
Серсея сделала несколько глубоких вдохов, но это не помогло.
Совсем неожиданно холодная рука легла ей на плечо и ободряюще сжала.
― Ваша Светлость, ― раздался голос совсем рядом. Королева рассеянно посмотрела на девушку рядом с собой ― Лола. Темноволосая и красивая фрейлина Марии. В её глазах было искреннее беспокойство за королевскую кобру, хотя меньше полугода назад её мать убила возлюбленного Лолы. Вопреки этому, в глазах девушки застыли удивление и тревога.
― Лола, ― наконец, сипло выдавила Серсея, понимая, что дальше молчать было бы уже неприлично и волнительно, но тут же отругала себя. Но Лола, кажется, не обратила на это внимание ― её беспокойные глаза оглядели принцессу, а руки скользнули с плеч и сжались. Серсея выпрямилась, собираясь показать, что с ней всё в порядке и поблагодарить за помощь, и тут же уцепилась за край подоконника ― голова закружилась неожиданно.
― Вам плохо? Больно? Я отведу Вас к лекарю! ― приятный, хоть и взволнованный голос Лолы обволакивал сознание, и Серсея поняла, что ещё немного и сознание ускользнут от неё. Поэтому она больно вцепилась в подоконник, едва не ломая ногти. Лола обхватила её за талию, помогая выпрямиться, и оглянулась в поисках помощи. ― Стра…
― Не надо, ― Серсея помотала головой. Руки Лолы лихорадочно трогали ледяной и влажный лоб. Фрейлина подивилась тому, что в даже таком состоянии принцесса сохраняет королевское спокойствие и рассудительность. ― Если меня в лазарет принесут, я не покину своей комнаты ещё долгое-долгое время, ― она пожалела, что это прозвучало не слишком уверенно, и постаралась пойти дальше с высоко поднятой головой.
Она представила эту картину ― если стражник внесет её в лазарет, Нострадамус потеряет покой. Он не говорил этого вслух, однако жена прекрасно видела задумчивые и испытывающие взгляды, обращенные к ней. Что-то в жене не нравилось Нострадамусу ― излишняя непроходящая бледность после известия о беременности, постоянная тошнота, небольшая потеря веса, слабость… Муж только и ждал возможности оградить её от всех интриг французского двора, но понимал, что сделать это будет непросто. Серсея искренне ценила заботу о себе, однако не могла позволить отдалить себя от дел. Не сейчас. Поэтому лучше, если в лазарет она сходит сама. Нострадамус уже привык к тому, что жена могла беспардонно отвлечь его от дел, да и сам никогда не отказывал ей в помощи.
Серсея прижала руку к груди и ощутила бешеное биение собственного сердца.
― И всё же давайте я помогу Вам дойти до лазарета, ― настояла фрейлина. Серсея подозрительно на неё уставилась ― конечно, её королева была в сложном состоянии, но Мария же не настолько глупа, чтобы посылать к ней фрейлин, чтобы убедить встать на её сторону. Марии должно быть известно, что Серсея Баша никогда не поддержит, и что не пойдет против Екатерины, не поставит под удар её и Нострадамуса. Скорее она самолично затянет веревку на шее Себастьяна, чем согласится встать на сторону бастарда.
Наверное, Лола просто была доброй. И благодарной ― ведь Серсея поддержала её, когда Екатерина убила Колина. И улыбнулась Лола искренней, почти детской улыбкой.
― Не думаю, что яимею право, но… Поздравляю Вас, ― неуверенно сказала фрейлина, когда они прошли какое-то время молча.
― Что? ― непонимающе переспросила леди Нострдам.
― С… Вашей беременностью. Поздравляю.
― Спасибо, ― Серсея кивнула. Она уже приняла все поздравления по поводу своего положения, и теперь думала совершенно о другом. ― Знаешь, я боюсь потерять его, ― внезапно призналась она.
Лола вспыхнула.
― Не думайте так! Вы родите здорового и сильного ребенка. Мальчика. Ведь будет мальчик, м? ― игривая улыбка скользнула по её красивым, пухлым розовым губам. Принцесса заметила, какой Лола всё-таки была красивой ― высокой, стройной, с благородными чертами лица, глубокими, умными глазами, волнистыми густыми волосами цвета горячего шоколада.
Серсея нашла в себе силы улыбнуться.
На пороге лазарета Серсея уже едва стояла на ногах от морального и физического опустошения. Лола крепче перехватила её за талию и толкнула дверь, и сразу принцессу окутал сильный запах трав и каких-то масел. Не находя в себе силы поднять взгляд, направленный на неё и мгновенно ставший взволнованным.
― Серсея!
Её перехватили сильные, хорошо знакомые руки. Нострадамус запрокинул ей голову, всматриваясь в глаза принцессы с расширившимися зрачками. Дышала она часто и прерывисто, и, подхватив беременную супругу на руки, Нострадамус с ужасом осознал, что несмотря на более чем хороший аппетит, принцесса почти ничего ни весит.
― Давай только без лишней паники, ― еле слышно прошептала принцесса, сильнее сжимая руку на плече прорицателя, лишь бы сохранить хоть какой-то контакт с окружающим миром.
― Ей стало нехорошо в коридоре, ― раздался со стороны голос Лолы. Серсея нашла в себе силы ухмыльнуться ― или ей просто показалось.
― Спасибо, теперь меня точно запрут в лазарете до родов. А это шесть месяцев!
Нострадамус не обратил внимание на сарказм жены, усадил её на кушетку и озабоченно бегло осмотрел её.
― Не запру, если дашь себя осмотреть и пообещаешь хорошо себя вести, ― прохладно произнес мужчина.
― Я? Хорошо себя вести? ― Серея фыркнула, оглаживая юбку платья, и удобнее устраиваясь спиной на подушках. ― Ты помнишь на ком вообще женат?
Аккуратность, с которой он опустился на кушетку рядом с ней и нежность, с которой посмотрел на неё, вызывали табун мурашек по телу.
― Позвать повитух? ― неуверенно раздался голос Лолы со стороны, и Серсея поняла, что смущенная таким откровенным проявлением нежности между супругами, фрейлина королевы Шотландии поспешила выяснить, может она чем-то помочь, и если нет ― то поскорее выйти, оставив их наедине. Всё-таки, это было нечто личное, между ними двумя.
― Нет, я сам справлюсь, ― ответил мужчина, благодарно кивнув.
― Хорошо, поправляйтесь, ― улыбнулась Лола.
― Спасибо, Лола, ― сипло проговорила Серсея, слабо улыбаясь. Фрейлина улыбнулась ей в ответ и принцесса проводила её задумчивым взглядом, ещё не осознавая мысль полностью, но чувствуя её зародыши.
― Пожалуйста, не переживай за меня, ― мягко произнесла она, поддавшись ближе, и сжимая его большую ладонь своей хрупкой, бледной рукой. В нос снова ударил самый любимый аромат, который прорицатель готов был нюхать взапой.
― Это невозможно.
Он не сможет жить без Серсеи. Он не сможет дышать без неё. Вся его жизнь была подчинена ей и любви к ней. Нострадамус ждал его долгие десять лет, с того момента, как видения о ней ― такой, какой она была сейчас ― посетили его. С того мига только она имела значение, он всё делал ради неё. Нострадамус любил Серсею большего всего на свете. Не потому, что судьба решила, будто он не имел другого выбора. Вся его душа заключалась в нём. Жизнь без него была невозможна.
Он внимательно, если не сказать дотошно, осмотрел её, и девушка не стала возражать. Нострадамус пристально разглядывал её лицо, попеременно трогал лоб и живот и совершал ещё множество подобных действий, которые Серсея сносила с молчаливой покорностью ― сейчас Нострадамус был не просто её мужем, а врачом, неизменно спокойным, умным и опытным, и она не могла спорить.
Одного только принцесса не могла ему позволить сделать ― когда он между прочим упомянул, что можно провести более детальный осмотр, Серсея дёрнулась в сторону, сжимая юбку платья и молча качая головой. Лучше она подождет повитух, если действительно есть необходимость проверить её изнутри, но не даст это сделать Нострадамусу.
― Самое ужасное, что я даже не знаю, что с тобой.
― Я чувствую себя хорошо. Пока слабость не подкосит меня прямо в коридоре, ― пробормотала она, позволяя обнять и поцеловать чуть ниже стягивающей прическу короны. ― Вдруг это из-за того, что я… Что я сопротивляюсь самому материнству? ― прошептала она, неожиданно заливаясь слезами.
― Что? ― переспросил Нострадамус, удивленный и словами жены, и тем, что она так внезапно расплакалась. Он знал, что беременность действуют женщин сентиментальнее, что слёзы могут появится из-за любой мелочи ― Екатерина во время очередной своей беременности как-то расплакалась из-за того, что ей стало жалко птичку с обрезанными крыльями. Нострадамус был готов к тому, что и у его жены будут подобные всплески эмоций, в конце концов ― особенная или нет, но Серсея всё-таки была женщиной в первую очередь.
Но сейчас прорицатель почему-то оказался не готов к этому. Вид плачущей принцессы волновал его, даже расстраивал ― это была не просто очередная пациентка, а его супруга, любимая и единственная. Нострадамусу понадобилось время, чтобы собраться и вернуться к лучине лекаря, а не озабоченного состоянием любимой супруги мужа.
― Я… я никогда не думала, что… хочу ребёнка. Я боюсь… что не смогу полюбить его, ― она попыталась вытереть слёзы, но они лились и лились, выжигая ей глаза, как ужасное чувство глухой тоски выжигало сердце.
― Ты полюбишь, ― спокойно произнёс он, ощущая лёгкое облегчение. Больно ей не было, просто переживала, а с этим он уж справится. Если раньше мужчина находил слова для пациентов, неужели не найдёт их для любимой женщины?
― Откуда вы всё это знаете? Ты, Екатерина… ― воскликнула принцесса как-то неестественно резко и по-детски.
― Потому что ты любишь себя, ― просто ответил Нострадамус как что-то само собой разумевшееся, и девушка удивлённо посмотрела на мужа. ― Когда родится кто-то, похожий на тебя, хотя бы характером, ты увидишь в нём друга и соратника. Увидишь в нем поддержку и опору, которую даст тебе только он. Потому что будет кто-то, кто будет любить тебя безгранично, намного сильнее меня. Этот ребенок будет обязан тебе своей жизнью, и ты никогда не забудешь этого. Ты полюбишь его, Серсея, ― хрипло, но уверенно произнес он, нависая над ней и пристально глядя в глаза.
Серсея всхлипнула, прикрывая глаза, и Нострадамус молча подал ей носовой платок, которым девушка промокнула глаза.
― Так у него будет мой характер? ― счастье озарило её лицо, когда эта простая мысль пришла ей в голову.
― В большей степени.
― Сложно тебе будет, ― Серсея игриво надула губки, но не смогла так сразу вернуться к обычному состоянию. ― Я хочу полюбить этого ребёнка… не только потому, что люблю себя. А потому что я люблю его отца, ― шепотом призналась она, поглаживая живот.
Нострадамус улыбнулся и потянулся к Серсее, поцеловав её в лоб. Принцесса сжала руки у него на плечах, наслаждаясь его присутствием, теплом, исходящим от любимого супруга. Оправданно или нет, но ей всегда становилось уютнее и спокойнее, когда прорицатель был рядом, и принцесса могла к нему прикоснуться, обнять его, поцеловать.
— Значит полюбишь, ― убежденно произнес мужчина, упираясь своим лбом в её. Он так же, как и она, наслаждался их близостью. ― Полюбишь человека, в котором будет часть тебя и часть меня. Не переживай из-за этого, хорошо? ― он полностью обнял её, прижимая к себе, целуя в макушку, ощущая хорошо знакомый запах пшеницы и вина, исходящий от её волос. Вторую руку положил поверх её живота. ― Время всё расставит на свои места. А сейчас у тебя есть другие причины для волнения, что мне, конечно, тоже не нравится.
— Это не делает меня плохим человеком? ― подавленно пробормотала Серсея, стараясь отогнать упорно возникавшие перед глазами картины.
Она просто… она просто хорошо питалась, слушала мужа и надеялась, что ребёнок родится здоровым.
― Нет. Ты ещё дитё, тебе нет и двадцати. Ты пытаешься понять себя и новые чувства. Просто дай всему идти своим чередом.
Серсея улыбнулась и легко коснулась его губ. Почти невесомо. Ощутив её сладкий поцелуй, Нострадамус прикрыл глаза. Принцесса углубила поцелуй, чувствуя мягкость и тепло чужих губ. Её состоянии было лучше, а тошнота отступила. Удивившись её напору, Нострадамус сперва отстранился, смотря то в глаза, то на губы Серсеи, а потом вновь накрыл их своими. Сейчас были только они и их личное счастье. Всё, что происходило за стенами покоев короля там и оставалось. Взяв Серсею за бёдра, Нострадамус прижал её ближе к себе, позволяя устроиться поудобнее и делать всё, что захочет она. Удивительно, как девушка выбивала из его головы любые мысли одним своим присутствием.
Металлический вкус во рту никуда не делся. Как и головокружение. Но теперь, по крайней мере, она знала, чем заняться, когда кошмары снова начнут мучить её.
========== двадцать один. ты смеешь угрожать ей казню, отец ==========
Серсея прожила при дворе всю жизнь и могла с уверенностью сказать, что никогда не видела его более разъярённым. Происходящем были недовольны все ― начиная с аристократов и знати, до последних слуг. И все они были недовольны тем, что бастарда собирались посадить на трон вместо вполне законного дофина от законной супруги. Смена престола наследия никому не была угодна, поэтому Серсея не сомневалась, что в случае чего, недовольная знать сметёт бастарда с престола быстрее, чем его убьет яд ― её или Екатерины.
Всё чаще Серсея задумывалась о том, чтобы просто приказать Габриелю избавит её от проблемы в лице Баша, но теперь бастард хорошо охранялся, и пришлось бы перерезать слишком много глоток, чтобы добраться до бастарда. Серсея ― кладя руки на свой живот ― не была уверенна, что справится с этим снова. Даже простой приказ изуродовать Диану дался ей непросто, теперь она несла ответственность не только за свою душу, но и за душу нерожденного ребенка. Она не могла так рисковать. Поэтому ей просто оставалось ждать.
Но Екатерина ждать не собиралась. Она решила, что сегодня Мария умрёт, значит так и будет. Серсея видела это в её взгляде вчера вечером.
Но утром девушку уже заботило другое. Во время беременности она не терпела рядом с собой фрейлин ― принцессе казалось, что они создают слишком много шума, да и от ощущения, что тебе постоянно дышат в затылок ей становилось не по себе. Если было надо, с ней ходила Камила, хотя всё чаще, каким-то загадочным образом, рядом с Серсеей оказывалась леди Лола, которая тоже оказалась не у дел из-за интриг своей королевы.
Поэтому всё чаще Серсея одевалась сама. Её живот не был ещё слишком большим, чтобы принцесса стала сильно неповоротливой, а с затягиванием корсета прекрасно справлялся Нострадамус ― он никогда не покидал комнату до пробуждения своей жены, видимо, стараясь компенсировать те дневные часы, что они проводили порознь. Поэтому Камила ― молчаливая и покорная ― только приносила платье, и после завтрака заплетала волосы принцессы. Большего от неё не требовалось.
Этим утром Серсея случайно уловила своё отражение в зеркале. Она была на четвертом месяце беременности, плавно перетекающий в пятый через несколько дней, если верить повитухам и любимому супругу, и её организм начал меняться. Возможно, принцесса не отдавала этому должное внимание, больше занимаясь интригами дворами или отношениями с мужем, но так или иначе это происходило. Она была в положении, ребёнок рос, и её тело менялось вместе с ним.
― Серсея? ― позвал её муж, но леди Нострдам не ответила. Она ещё вчера вечером задумалась об этом, когда, сидя у окна, задумчиво читала книгу, при этом рассеяно поглаживая декольте платье. Поняв, чем она занимается, принцесса убрала руку, кроме того, в тот момент в комнату вошёл Нострадамус, и девушка переключилась на мужа. Серсея не сразу поняла, что именно её смутило.
Утром новое ощущение никуда не делось, только будто превратилось в более чёткое. Леди Нострдам прислушалась к себе, отмечая, что тело стало более чувствительным, и это не удивляло, учитывая, что скоро её срок почти перевалит через половину беременности. Однако потом она взглянула на свою грудь, которая так тревожила вчера, и поняла: тело не только увеличило чувствительность ― оно преображалось всё сильнее. Живот вырос совсем немного и будто недавно, а теперь вслед за ним увеличивалась и грудь. Если ей не показалось.
Нострадамус закончил одеваться и подошёл к супруге, положив руки ей на плечи.
― Что-то случилось? Тебе больно? ― требовательно спросил прорицатель, несильно сжимая плечи Серсеи. Он уставился на неё, стараясь разгадать причину задумчивости и странной позы жены ― обычно она не любила так пристально разглядывать себя в зеркало. Серсея уже привыкла, что каждое их утро начиналось с вопросов и волнений ― её состояние не было стабильно-хорошим, как того желал каждый из её окружения, поэтому Нострадамус не знал, чего ждать от самочувствия жены, чего бояться, о чем тревожиться по-настоящему, а что требовало лишь минутного интереса.
― Кажется, моя грудь… изменилась, ― рассеяно ответила Серсея. В любой другой ситуации подобные слова прозвучали бы пошло и вульгарно, но она произнесла их так, словно сообщала о своём самочувствии врачу во время традиционного осмотра.
Нострадамус бегло оглядел её. Конечно, для него не было удивлением такие изменения в теле жены, ведь девушка всё-таки была в положении ― он сам пользовался любой возможностью напомнить об этом самому себе, постоянно опуская руку на живот, в котором билась новая жизнь. Серсея так любила его мягкие поглаживания и моменты, наполненные теплом и лаской.
― Ты беременна, любовь моя, ― Нострадамус поцеловал её в макушку. Из-за её беременности ему приходилось быть максимально нежным и аккуратным, максимально чутким, чтобы не испортить ей настроение. ― Нет ничего страшного в том, что твоё тело меняется.
― Я не расстроена, ― усмехнулась Серсея. Принцессе нравилось, как он ведёт себя с ней. Его чрезмерная нежность воодушевляла, дарила крылья и желание летать. ― Я остаюсь такой же стройной, лишь мой живот растёт, излишне толстой себя не ощущаю. Просто это… странно, ― она погладила небольшой живот руками. ― До сих пор не могу принять это.
Нострадамус обнял её за талию, и Серсея довольно прикрыла глаза, ощущая себя как никогда на своём месте. Ей всегда нравилось, когда мужчина обнимал её так ― крепко, сильно, но при этом неизменно нежнее и бережно, помятуя о том, что в жене вовсю развивается новая жизнь. Их общая жизнь.
Было раннее утро. Нострадамус погладил жену по щеке, и Серсея довольно прикрыла глаза. Из-под приоткрытых глаз она заметила знакомое, не проходящее желание во взгляде Нострадамуса ― он смотрел на неё так всегда, и не важно, была она больна или здорова, стройна или отягощена своим интересным положением. Иногда Серсее казалось, что тот факт, что внутри неё находится их ребенок, только больше раззадоривает мужа.
Серсея схватила его за руки, прижимаясь ближе, потёрлась щекой о грудь мужа. Она прекрасно представила себе лёгкое замешательство на лице мужчины ― обычно большая часть соблазна в их семье оставалась на его совести. И он пользуется этим совершенно бессовестно. Кто бы мог подумать, что он даже такое невинное занятие, как перебор её платьев может превратить в прелюдию?
Она положила руку Нострадамуса себе на живот, снова привлекая внимание к самому главному.
― Совсем скоро я рожу тебе сына. Наследника, которого ты так ждал, ― она любила его, знала ― эту любовь не убить ничем.
Мягко, без напора, Нострадамус привлёк девушку к себе и осторожно накрыл её губы своими. Она ответила на поцелуй, знакомо обвила его шею руками, а оторвавшись на пару секунд, чуть слышно шепнула:
― Я хочу тебя.
В близости ей до сих пор нравились в основном ласки. Правда теперь к этому добавилось ещё приятное ощущение от незнакомой раньше наполненности. Как будто они с Нострадамусом действительно были двумя частями одного целого и, наконец, нашли способ воссоединиться.
Наверное, в такой ситуации устоял бы только святой. А Нострадамус был всего лишь простым смертным.
Оставшаяся одежда быстро отправилась на пол, в голове помутилось, и несколько минут спустя Серсея обнаружила, что они с Нострадамусом успели переместиться в кровать, а она сама буквально ползает по нему, водя губами по всему, до чего могла дотянуться. Плечи, грудь и живот прорицателя влажно блестели от поцелуев. Мужчина выглядел вполне довольным проснувшимся в ней вожделением и мягко придерживал волосы на её затылке, а потом вдруг резко усадил на себя, проявляя власть, которую так любила она. Серсея вскрикнула, принимая его в своё разгорячённое тело, замирая, но затем её накрыло волной невозможного удовольствия, заставив захлебнуться привычно громкими стонами.
Она поднималась вверх и вниз, двигая упругими и сильными бедрами так, как нравилось им обоим. Нострадамус под ней двигался навстречу, удовлетворенно закатывая глаза и крепко впиваясь пальцами в её бока. Серсея чувствовала, что в этот раз им потребуется совсем немного времени ―мышцы её живота уже сокращались в предвкушении, а плоть мужчины окончательно напряглась, оставалось лишь несколько движений. Руки мужа знакомо и привычно стиснули грудь жены, как часто бывало в похожие моменты.
― Серсея, ― прошептал Нострадамус и снова устроился между её ног.
― Тебе так нравится произносить моё имя? ― он толкался в неё снова и снова, а она никак не могла поверить в происходящее, инстинктивно двигая бедрами и выгибаясь. Этого просто не могло происходить. Дикое, животное удовлетворение захлестывало Серсею снова и снова.
― Теперь, когда я могу делать это свободно? Да.
Серсея давно уже не ощущала себя такой счастливой. Ей хватало от мужа драгоценностей и прочих дорогих подарков, они не слишком трогали её сердце – его трогало внимание к мыслям и чувствам, которые она давным-давно запрятала в себе.
***
После утреннего действия, настроение принцессы ощутимо потянулось вверх. В последнее время редко что могло радовать её, кроме общества супруга или братьев и сестер. Возможно, материнский инстинкт всё же был в ней, ведь во время беременности она стала тянуться к младшим детям королевской семьи больше, чем когда-либо.
Кроме того, сегодняшний день был ещё и хорош тем, что Нострадамус не ушёл в лазарет, как это происходило всегда, а остался с ней. Он сверял какие-то списки и счета, а Серсея сидела в кресле, не думая ни о чем конкретном, наслаждаясь редкой тишиной и обманчивым спокойствием.
― Ты хочешь мальчика или девочку? ― бездумно глядя в потолок, внезапно спросила она и погладила живот. На секунду принцесса почувствовала ту самую нежность, которой так не хватало в беременность ― как же приятно было любить своё дитя и как же трудно это ей давалось.
Нострадамус оторвал взгляд от исписанных его широким, но аккуратными, каллиграфическим почерком листов, и с мягкой улыбкой глянул на жену.
― Главное, чтобы был здоровым. И чтобы один из наших детей был светловолосым, как мама.
― Правда? ― рассмеялась Серсея. Волосы утром она собрала в аккуратные косы, переходящие в кудрявый хвост, поэтому золотые локоны, так обожаемые Нострадамусом, рассыпались по плечам. Это было безумно приятно слышать ― Генрих, к примеру, всегда ревностно относился к тому, что дети напоминают больше мать, нежели отца. Даже Серсею он ревновал к Екатерине, потому что принцесса-бастард была вылитой королевой, и вот гадай почему так.
Серсея с Нострадамусом были похожи, как день и ночь ― светловолосая и зеленоглазая принцесса, и темноволосый темноглазый прорицатель. В свою очередь, девушка почему-то свято верила в то, что первый ребенок ― какого бы пола он не был, хотя сама она почему-то всё больше думала о том, что родит сына ― будет похож на отца. Тёмные волосы, с такими же тёмными, почти гипнотизирующими глазами, а если действительно мальчик ― то, возможно, и ширину плеч возьмёт отцовскую. Возможно, как-нибудь потом у них будет девочка, похожая на мать, или даже сын ― стройный и худой, как она, но ловкий и быстрый, смертоносный, точно кинжал, а пока она явно видела мальчика, похожего на своего отца.
Нострадамус на её замечание несколько снисходительно улыбнулся. В самом наилучшем смысле ― ему вправду было всё равно, кто родится и как он будет выглядеть. Мальчик или девочка, светловолосый, точно солнце, или тёмный, как земная твердь ― здоровье ребенка и его матери было на первом месте. Серсея должна доносить ребенка в спокойствие, уюте и заботе весь оставшийся срок, а сам ребенок должен родиться здоровым и сильным. Конечно, последнее зависело от Нострадамуса не полностью, но пока он мог только уповать на то, что если мать будет счастлива и здорова, то и с ребенком всё будет хорошо. Пока, однако, всё шло совсем не так, как ему хотелось.
― Ты ангел, Серсея. Я хочу, чтобы наши дети были похожи на тебя.
Серсея всегда млела, когда Нострадамус ― в отличие от неё, никогда не стесняясь ― говорил о том, как она дорога для него. Прорицатель постоянно вторил, какова она в его глазах ― прекрасная и умная девушка, и как велика его любовь к ней. Серсея в свою очередь не всегда могла ему ответить тем же ― мужа она, без сомнения, любила, и хотела надеяться, что он знает об этом. Годами созданная выправка никуда не ушла, даже спустя почти пять месяцев брака ― Серсея всегда была скупа на эмоции, её родителей в детстве это задевало в абсолютно равной степени.
Она улыбнулась, соскользнула с кресла, в котором сидела, и приблизилась к супругу. Её мягкие губы коснулись его щеки, как вдруг прорицатель рванулся в сторону, как-то неловко, словно в горячке. Перехватив его взгляд, Серсея заметила, как быстро сжимались и расширялись его зрачки.
― Нострадамус? ― удивлённо позвала она, глядя на то, как муж тяжело дышит, опираясь на стол. ― Что с тобой? ― спрятав поглубже обиду, спросила принцесса. Прорицатель никогда не пренебрегал её прикосновениями, всегда с ответной нежностью отвечал на ласку жены, а тут прям отшатнулся. Очевидно, что не по своему желанию.
― Прости, ― прохрипел Нострадамус, с трудом пытаясь справиться с жаром и болью, охватившими тело. ― Прикоснувшись к тебе, внутри будто всё вспыхнуло…
― Да, я думала, по этой причине у нас есть ребенок… ― попыталась пошутить Серсея, и к её облегчению на лице мужа и вправду промелькнула измученная улыбка. Нострадамус протянул к ней руку, и она неуверенно прижалась в ответ. В конце концов кажется, что дело было в очередном видении ― Серсея два или три раза за всю жизнь видела, что иногда видения рождаются из-за прикосновения к чему-то или кому-то, и тогда прорицатель отскакивал от этого, словно предмет был раскалён до красна, а человек ― чумным.
Видимо, в этот раз всё произошло частично из-за неё.
― Я не про это, ― вздохнул он. ― Вспыхнуло как… как мой дар, внезапно, неожиданно. Как волна.
― Твой дар… связан со мной? ― непонимающе переспросила принцесса, доверчиво прижимаясь к боку супруга. Волнение всколыхнулось в груди ― такой реакции на себя она вовсе не хотела, да и с каких пор дар Нострадамуса связан с ней и её касаниями? Нострадамус говорил, что дар его был связан со смертью, родился, когда будущий прорицатель изнемогал от чумы, а потом ― сквозь болезненную лихорадку ― услышал глас, как он считал, глас Божий, который спрашивал: хочет ли он умереть сейчас и прийти в царствие небесное, или же остаться на земле, но нести бремя в виде дара провидения. Нострадамус выбрал второе ― он был молод и не хотел умирать.
Но причем тут Серсея, тем более только сейчас?
― Он крепчает рядом с тобой, ― наконец ответил мужчина.
Собственно, для самого прорицателя это было только вопросом времени, когда его дар завяжется на его супруге. Серсея была важной частью его жизни, его жена, его любимая ― она была самой жизнью. Он был невероятно счастлив сейчас, просто стоя рядом с ней, вдыхая знакомый аромат светлых волос, заскользив ладонями по её спине. При одном только взгляде на Серсею, Нострадамус немедленно вспомнил, как всего несколько часов назад она извивалась в его руках, как вскидывала бедра навстречу его требовательным ласкам, какой мягкой и полной была её грудь, какими душистыми волосы и каким горячим рот. Помимо того, что Нострадамус любил её, так же сильно он её желал, и это желание часто заглушало множество других чувств. Вполне естественно, что, почувствовав такую сильную привязанность, его дар связался именно с этими чувствами.
Серсея вздрогнула. Нострадамус как-то действительно упоминал, что во многом частота и сила видений зависят от его эмоционального состояния ― чем он слабее, подавленнее, то тем более уничижительнее виденья. То самое, о Франциске, он узрел после почти недельной лихорадки, когда королева Екатерина всерьёз опасалась, что мужчина умрет вот так вот, от болезни. А вот видения, связанные с Серсеей ― как он признался во время медового месяца ― связаны в основном со светлыми моментами его жизни. Это льстило.
Муж сетовал на то, что чаще всего видения бессистемны, хаотичны, весьма болезненные, но вдруг рядом с Серсеей это можно будет изменить? Холодная, прагматичная натура Медичи внутри Серсее порадовалась этому, но девушка затолкнула это куда подальше, обещая разобраться позже, и аккуратно прикоснулась к волосам мужа.
― И что ты видел? ― ненавязчиво спросила она, касаясь мягкими губами колючей щеки, давая понять, что в случае нежелания, Нострадамус может не отвечать. Она ― не Екатерина, не ради поддержки и дара она вышла замуж на прорицателя. Она его любила, и Нострадамус имел право ответить ей «нет», если посчитал бы это уместным. А он бы многое хотел скрыть от неё ― чтобы меньше волновалась, и Серсея почти осознано давала ему такую возможность. Конечно, она хотела знать так много, как только можно было, но если это что-то плохое, то пусть Нострадамус скажет это Екатерине или ― если это связано с самой Серсеей ― разберётся сам, если посчитает, что помочь принцессе можно и без её вмешательства.
Но Нострадамус напротив посмотрел на неё и вдруг уверенно произнёс:
― Ты нашла лазейку. В моём пророчестве, ты смогла найти какую-то лазейку, единственный выход, который угодит всем нам.
Серсея не сразу поняла, про какое конкретно пророчество и какую лазейку идёт речь, но потом картинка сложилась, и она аккуратно произнесла, не веря открывшемуся счастью:
― Я нашла способ избежать гибели Франциска от союза с Марией?
Её мягкие губы коснулись шеи, и Нострадамусу показалось, что она считает удары его сердца, отчетливо колотящегося в горле.
― И при этом сделать так, чтобы этот союз состоялся, ― твёрдо закончил прорицатель и, судя по тому, как довольно он усмехнулся, это действительно был хороший вариант. Мрачные исходы будущего были ему не по душе, а он увидел нечто, что ― судя по его словам ― устроит и королевскую семью, и спасёт Франциска.
***
Серсея продумала весь день о том, что сказал супруг. После обеда ей стало немного плохо, как и всегда, поэтому она легла в кровать. Нострадамус сделал ей чай с мятой и лимоном, но сам был вынужден уйти ― дела всё-таки не терпели отлагательств. Впрочем, сегодня Серсея была расстроена этим меньше, чем раньше: ей надо было спокойно всё обдумать, прийти к какому-то решению… Нострадамус сказал, что она нашла способ угодить и Екатерине, и Генриху ― то есть и спасти Франциска, и получить английский престол по средствам брака с шотландской королевой.
Мария, если подумать, была не в выгодном положении ― Баша могли убить в любой момент, не обязательно Екатерина или Серсея, аристократы, которые искали расположения королевы ― граф Гуга, например. Конечно, вряд ли убийство получилось таким же изящным, как у королевы или леди Нострдам, но дело было сделано бы, и тогда Марии пришлось бы вернуться к Франциску. А зная своего отца, Серсея была уверенна, что за подобную выходку он потребует компенсацию с Шотландии. Поэтому теперь Марии придется идти до конца. Но и Серсея не собиралась уступать.
Время двигалось уже к ужину, Серсея с лёгким сердцем приняла мысль о том, что не сегодня-завтра бастард-братец умрёт.
― Серсея! ― Франциск влетел в комнату, громко хлопнув дверью. Серсея подскочила в кровати и практически сразу увидела, как шок на лице Франциска сменяется сожалением. Опустив глаза, она поняла, почему ― её уже выросший живот был хорошо виден под этим платьем.
― Что такое, брат? ― твёрдо спросила она, накрывая живот, чтобы отвлечь внимание дофина.
― Мама.
Этого хватило. С помощью Франциска выпутавшись из кокона, принцесса первая понеслась к двери. Она шла широким шагом, Франциск за ней, и если бы внутри не клокотал страх от всего происходящего, Серсея наверняка расслышала бы его тихие бормотания о том, что в ее положение так бегать не стоит. Но она не слышала, полностью погружённая в свои размышления, и Франциск решил, что это к добру ― не стоило ещё и так портить Серсее настроение.
Стража у дверей главного зала послушно распахнула двери, и брат с сестрой решительно переступили
― Что это значит, отец?! ― яростно поинтересовались они оба, практически синхронно входя в главный зал.
Франциску и Серсее было по шесть лет, когда умер их дедушка, король Франциск I. Они мало его помнили ― большой, светловолосой мужчина, но кое-что оба они вынесли из общения с ним. Наверное, потому что родители часто напоминали об этом. Дедушка называл своих внуков маленькими львятами ― за пышные золотистые волосы, которые искрились на свету, за неугомонный характер и желание действовать вместе. Для него существовали только они ― маленькие львята, и совершенно точно не было бастарда. Он был бы разочарован тем, что сейчас происходит.
Мария и Себастьян практически синхронно побледнели, Генрих переводил удивленный взгляд с одного ребёнка на другого, удивленный резкостью. Екатерина притихла, с интересом глядя на своих детей. Хотя и она бы предпочла, чтобы Серсее здесь не было.
Взгляд Генриха упёрся в живот дочери, и острая судорога пробежала по его лицу.
― Иди в свою комнату, Серсея! ― приказал он ещё до того, как принцесса успела возмутиться.
― Ни за что! ― ощетинилась принцесса. ― Это женщина ― королева Франции. Ей никто не навредит, а если посмеете, я обращу на вас весь небесный огонь! ― Генрих сделал шаг назад. Франциск стеной вырос перед матерью, с яростью глядя на короля, но внимание того было приковано только к дочери. Принцесса перевела холодный, как зимняя стужа, взгляд к молодой королеве, застывшей чуть в стороне. ― Вы яблоко раздора, Мария, королева Шотландии. Французский двор никогда не был спокоен, однако с твоим появлением всё стало ещё хуже, ― принцесса до крови вцепилась в свою руку. Ей вдруг невыносимо захотелось придушить молодую королеву подушкой, предварительно переломав все кости в юном теле. Это она, она виновата. Они оба.
― Прекрати, Серсея! ― зарычал Генрих, но он словно примерз к месту, и спустя мгновения Франциск понял, почему. Серсея была полностью дочерью Екатерины Медичи, королева Франции стоила для неё больше, чем король, и отец всегда боялся их противостоянию, зная цену этой любви. Кроме того, сейчас Серсея была беременна, и, хотя Генрих не признался бы в этом, он следил за самочувствием дочери.
― Как я могу, отец? ― зашипела она. Внизу живот резануло болью, но принцесса не обратила на это особого внимания. ― Ваши с Екатериной дети родились законным наследником, Баш был любим отцом и матерью, а меня Диана бы утопила в колодце, если бы я раздражала её своим плачем. Прекратить — значит забыть о том, что всё, чем я сейчас владею, дала мне моя королева, моя мать.
Внутри неё кто-то толкнулся, словно поддерживая слова матери.
― Наша мать! ― с согласием вскинулся Франциск. В глазах Марии что-то мелькнуло ― упрёк, обвинение в предательстве? Конечно, ведь они с Башем свято верили, что таким образом спасают дофина от смерти, и не подозревали, что влияние сестры на Франциска куда больше. Серсея заставила его сражаться за его будущее. ― Всё на свете она делала ради своих детей, из-за нас, а ты смеешь угрожать ей казню, отец?
― Если с матерью что-то случится из-за всех вас, я уничтожу Францию, спалю её дотла! ― прохладно пообещала Серсея, и вдруг с удивлением Генрих осознал, что дочь способна это сделать. Обычные человеческие чувства словно выгорели, остались только злоба и желание отомстить, чередующиеся с мучительной апатией и ощущением полного бессилия.
Он смотрел на неё и не узнавал. Его дочь выглядела как дочь ― а на деле нет. Ненависть впервые за последние дни захлестнула леди Нострдам, у неё помутилось в голове, в глазах потемнело, как часто с ней происходило в моменты самого сильного гнева. Приступы ярости просто уничтожали её морально и физически, но во время них она ощущала невероятную, животную силу, способность убить, а ещё лучше — замучить до смерти.
Генрих неожиданно понял, что не способен противостоять дочери. Это было не в его силах ― бороться с родной кровью, чтобы не происходило вокруг.
― Екатерина, проводи Серсею в её покои, ей вредно волноваться, ― неожиданно спокойно приказал Генрих и внимательно посмотрел в лицо леди Нострдам. ― С твоей матерью ничего не случится. Пока.
Она хотела было возмутиться, но Екатерина вдруг подчинилась ― королева подошла к дочери и обняла за плечи, уводя прочь. Франциск напоследок одарил отца суровым взглядом, ненавидящим ― Марию и Себастьяна, и вышел вслед за матерью и сестрой. Мария порывисто выдохнула, сжимая руку Баша и отступая ему за спину. Даже не видя сейчас принцессу Серсею, Мария ощущала её злобное торжество, мрачное предвкушение, видела полные жестокости картины, крутящиеся в голове оскорблённой девушки. Она вступила в опасную игру, и если малодушно полагала, что у неё есть шанс изменить устой Франции, справиться с её королевой, то она совершенно забыла про ту дочь Екатерины Медичи, которую за глаза ― и иногда в лицо ― называли королевской коброй.
Кобра была ядовитой, а Мария была её жертвой.
Екатерина крепко держала Серсею за плечи, хотя принцесса и сама шла спокойно и уверенно.
― Это был глупый и опасный выпад, ― покачала головой королева Франции, и вместе с тем, Франциск услышал в её голосе гордость за всё, сказанное в зале. Дети вступились за неё, даже если сын и не верил в предсказания, они пошли против отца, открыто осудив его решение, и всё это ради неё ― ради матери.
― А, по-моему, мы показали силу, ― возразил Франциск, не до конца, впрочем, в этом уверенный.
Екатерина покачала головой. Конечно, только благодаря Серсее, Генрих сегодня отступил, и даже дал слово, что с ней самой ничего не случится,
― Серсея? ― мягко позвала Екатерина. Принцесса посмотрела на неё, а в следующее мгновение её глаза стали пустыми и безразличными, закатились, и если бы не быстрая реакция Франциска, Серсея упала бы на холодный пол, но дофин был быстр. Королева не сдержала испуганно крика ― вид того, как её мгновенно побледневшая беременная дочь беспомощно повисла на руках брата в нескольких сантиметрах от пола, не могли оставить равнодушными Екатерину, любая мать не осталась бы в стороне. ― Серсея! ― громче позвала королева. Франциск окликнул стражу, и вдруг с ужасом заметил, как на светлом платье сестры между ног расплывается красное пятно.
***
Генрих ворвался в комнату дочери, как ураган, но практически сразу замер, пригвожденный к месту яростным взглядом тёмных глаз. Франциск советовал ему не ходить, и даже в открытую сказал, что именно Генрих виноват в том, что Серсее стало хуже, но король не мог не прийти. Он постучал в комнату, но вошёл, не дожидаясь ответа.
― Как она?
Генриху показалось, что за один этот вопрос прорицатель готов его убить. По крайней мере, смотрел он именно так.
― Плохо, ― холодно ответил прорицатель, снова обращая внимания к жене. ― У неё сильный жар. А волнения и постоянные попытки исправить ситуацию делают её только слабее.
― Так сделай так, чтобы она не вмешивалась! ― взорвался Генрих, доведенный до крайности неожиданным обмороком дочери, собственными интригами и слабостью. Посмотреть на Серсею он не мог ― вина душила изнутри. Его дочь отличалась весьма острым умом и нетривиальными талантами, она неизменно находила силы и не сдавалась, она побеждала — и это выдавало в ней ту королевскую кровь, какой ей посчастливилось обладать.
Нострадамус повернулся к нему полностью, кажется, с трудом отвлекая своё внимание от Серсеи. Прорицатель почти никогда не нравился Генриху, лишь в редкие моменты, когда только он и его удивительные способности врачевателя спасали кого-то из семьи Валуа в душе короля шевелилось нечто, похожее на благодарность и уважение. Возможно, такие крупицы срослись нечто в большое в тот момент, когда Генрих решил отдать единственную дочь ему в жены. Он не пожалел об этом решении ни на миг ― Серсея и Нострадамус дополняли друг друга, как небо и земная твердь, и король знал, что в случае чего, прорицатель сделает всё чтобы спасти свою жену. Возможно, даже спуститься за ней в царство мертвых, как в древних мифах, так любимых Екатериной.
Но в тоже время, любовь Нострадамуса к Серсее была непоколебимой и сильной, настолько, что уж точно не терпела людей, из-за которых принцесса страдала. Генрих был уверен, что будь он просто отцом Серсеи, а не королем, зять бы его уже ударил.
― Как можно приказать прекратить сражаться за мать? ― прошелестел Нострадамус, с плохо скрываемой злостью. ― Королева Екатерина спасла Серсею от бесславной и болезненной смерти в младенчестве, и Серсея чувствует к ней невозможную преданность. Она будет бороться до последнего момента, никогда не сдаться. Она никогда себе не простит, если с Екатериной что-то случится. Но вас… вас она возненавидит за смерть матери.
― Нострадамус… Нострадамус, ― прохрипела принцесса, и король мгновенно потерял интерес для прорицателя. Мужчина развернулся и приблизился к жене, озабоченно прикасаясь к её лбу, наблюдая, как трепещут её ресницы, выдавая движение глазных яблок под закрытыми веками. Должно быть, она видела самые страшные кошмары. Внутри мужчины всё неприятно сжалось от осознания, что он не может вырвать жену из этих снов.
― Я здесь. Всё хорошо, Серсея, я здесь, ― прошептал он, целуя горячий лоб. Дверь тихо хлопнула, и Нострадамус понял, что король вышел. Впрочем, это не имело значение, прорицатель наоборот хотел, чтобы Генрих поскорее ушел. От одного вида короля мужчина впадал в ярость ― ведь это он, его интриги довели девушку до обморока, из-за жадности отца Серсея теряла мать.
Сейчас с Серсеей было всё в порядке. Кровотечение было небольшим и уже остановилось. Однако Нострадамус был полон решимости убедить жену в том, что ей стоит провести ближайшие недели в постели. В следующий раз всё может закончиться намного хуже. Нострадамус снова оглядел маленький столик у кровати, убедившись, что в случае чего у него есть все необходимые снадобья, и приготовился к бессонной ночи рядом с супругой.
========== двадцать два. какую пару смогли бы составить серсея и франциск ==========
Забытье отпускало Серсею с трудом. Отголоски звуков, тени в сумерках, туман, скрывающий всё и всех. Она хотела вернуться, невероятно сильно, зная, что там ― на свету ― её кто-то ждет. Поминутно туман рассеивался, и Серсея почему-то обнаруживала себя в тронном зале ― пустом, мрачном. В такие моменты, она неизменно садилась на холодные ступени у подножья трона, поправляла юбку, и ждала… чего-то.
В какой-то момент, дверь зала и вправду открылась. Серсея подняла сверкающие зелёные глаза на вошедшего, и тут же разочарование кольнуло в сердце ― она его не знала. Это был не Нострадамус, не Франциск, не Екатерина, и даже не Генрих. Высокий, широкоплечий юноша с тёмными, кудрявыми волосами и внимательными, зелёными глазами. Его тонкие губы были поджаты. Он осмотрел зал, и, когда заметил светловолосую принцессу, с лёгким облегчением на лице направился в её сторону.
Он подошёл к Серсеи и протянул руку. Принцесса опасливо нахмурилась ― идти куда-то с незнакомцем было бы верхом глупости, но, как во сне, она протянула ему руку в ответ, и его теплые пальцы сомкнулись вокруг её дрожащей ладони. Он помог ей подняться. И в какой-то момент Серсее подумалось, что она обманывала себя, не зная его.
С её губ сорвалось одно слово ― мужское имя, и она проснулась.
Комната была ей более, чем знакома ― их с прорицателем покои. За окнами светило дневное солнце.
― Нострадамус… ― прохрипела она, наверняка зная, что муж где-то здесь. Она не ошиблась ― спустя всего несколько мгновений, прорицатель оказался рядом, кладя руку ей на плечо. Серсея тут же сжала её в своих бледных, дрожащих ладонях, чтобы не потерять окончательнуюсвязь с миром. Крепко держала, почувствовав, как аккуратно длинные мужские пальцы прикасаются к её костяшкам. ― Пить хочу, ― проговорила она, хотя и с сожалением осознала, что руку придётся отпустить.
Она посмотрела на спину мужа полубезумным взглядом, будто не понимая, не вернувшись ещё полностью в этот мир, а потом забегала глазами по комнате в поиске чего-то или кого-то. Серсея запустила руку под одеяло, и с громким облегченным выдохом обнаружила свой живот, ребенок всё ещё был в ней.
Нострадамус протянул ей какой-то холодный напиток, явно не простую воду, но Серсея не стала возражать. Выпила всё, до последней капли.
― Мама? ― вопросительно протянула она, облизывая тонкие губы.
― Генрих отправил её в темницу, но не бойся ― она в хороших условиях, насколько это возможно, ― проговорил прорицатель. ― О ней заботятся, и это даже не темница, а просто комната рядом с ними.
Серсея кивнула. Она поняла, про что говорил муж ― рядом с входом в темницы было несколько больших комнат, не обустроенных даже вполовину так, как комнаты прислуги. Небольшие, каменные пространства… и всё-таки не тюрьма. Уже хорошо.
― Серсея… ― вздохнул муж, беря её руку в свою. ― Если я попрошу, ты наверняка откажешься, верно?
― Нельзя всё бросить, Нострадамус, ― слегка виновато произнесла она. Серсея прекрасно понимала, что, постоянно находясь на взводе, вредила и себе, и будущему ребенку, заставляла волноваться своего супруга, но не могла поступать по-другому. Нельзя просто так перестать бороться.
― Конечно, нет, ― ухмыльнулся Нострадамус, но от болезненной усмешки Серсее стало ещё хуже. ― Но не поступай со мной так. Ты не представляешь, какой боли стоит каждый раз видеть тебя слабой на чьих-то руках. Каждый раз, когда тебя кто-то вносит в комнату, я с замиранием сердца лишь надеюсь на то, что ты жива. У меня нет ничего и никого кроме тебя. Потерять тебя — значит потерять саму жизнь. Помни об этом, когда снова полетишь спасать Францию.
― Прости меня.
Нострадамус удивлённо замер, глядя на супругу. Серсею смотрела ему прямо в глазах, слегка поджав губы, не отрываясь, но её виноватое выражение лица плохо сочеталось с холодной решимостью в глазах. Она его слушала и слышала, но не соглашалась, кивала, не подчинялась, и, хотя Нострадамус понимал, что не имеет даже на правах мужа указывать принцессе что делать, всё-таки надеялся, что сможет до неё достучаться. У Серсеи с храбростью и пониманием своих желаний всё хорошо, она не знает, каково это ― сдаваться.
Но Нострадамус знал, какой была девушка, которую он выбрал себе в жёны. Еще сущий ребенок, всего шестнадцать лет. Со временем её юношеская порывистость превратиться в королевскую стать, наигранная сдержанность в настоящую, а быстрота движений в разумный расчет своих действий дальше, чем на два шага как сейчас. Серсея станет настоящей женщиной, надо лишь подождать несколько лет.
― Отдохни хотя бы несколько дней, ― примирительно предложил Нострадамус. ― Генрих уехал в Ватикан, хочет узнать, можно ли расторгнуть брак, обойдясь малой кровью. Едва ли он жениться снова ― новая королева ему будет не нужна, твоя мать вполне сохранит своё влияние и силу. А от Баша потом избавитесь, ― просто и легко описал будущее мужчина, уже было собираясь подняться с кровати, как Серсея внезапно схватила его за запястье, крепко сжав тонкими пальцами.
― Нострадамус! ― отчаянно произнесла она. ― Я знаю, что ты меня любишь, и никогда бы не пренебрегла этими чувствами. Я сделаю всё, чтобы долго жить, ― она крепче сжала его запястье, будто боясь, что сейчас он уйдет. ― Рядом с тобой. Я никогда тебя не оставлю.
Она первая потянулась к нему, неуклюже ткнувшись пухлыми губами в мужской рот, переплела пальцы их рук. Нострадамус не видел, но чувствовал её улыбку. Он ответил. Трепетно, нежно, но в тот же миг — бешено и страстно. Мужчина сминал её нижнюю губу, покусывал, оставляя красные следы, а затем мягко зализывал раны. Словно так старался наказать её, или пометить, или доказать им обоим, кому теперь принадлежала принцесса Франции. Серсея угадала его желание, каким бы оно не было, и покорно приоткрыла рот, позволяя горячим языкам сплестись воедино, пока весь мир сгорал дотла. Руки беспорядочно блуждали по телу, сначала кончиками пальцев обводя очертания талии, а затем требовательно сжимая её сильнее, перемещая принцессу ближе к прорицателю, так, что девушка голыми ногами ощущала прохладную ткань мужских штанов.
В такие моменты, Серсея была готова обещать что угодно, отвечать согласием на любые требования, лишь бы супруг не исчезал из её объятий. Муж, наверняка, знал об этом, поэтому ничего не просил.
***
Следующим днем она собиралась навестить Екатерину, но Камила сообщила, что королева пока не желает, чтобы дочь видела её в темнице. Екатерина Медичи просила передать, что чувствует себя неплохо, насколько это возможно, что она не сдалась, но состояние дочери её волнует, поэтому лучше, чтобы Серсея пока не приходила. Кроме того, на таком сроке беременности, перешедшему почти за половину, девушке лучше находиться в сухом и тёплом месте, а не слоняться по холодным и сырым темницам.
Серсее не то, чтобы это понравилось, но она решила, что мать права. Кроме того, у неё наконец-то было несколько дней спокойной жизни ― двор притих в ожидание новой грозы, Екатерина планировала свои темные дела в обустроенных покоях-темнице, Баш и Мария занимались чем-то своим, очевидно, готовясь к тому, что Генрих поручил им, а именно ― Себастьян должен был принимать крестьян с прощениями и решать их ссоры. Франциск же оставался в замке, но странно притих, и граф Гуга через Камилу передал принцессе Серсее, что все решения бастарда так или иначе контролируются дофином.
Граф Гуга был самым верным сподвижником королевской семьи, и в его интересах было, чтобы трон занял законный сын короля Генриха, а не какой-то бастард. Серсея ему не очень доверяла, её пугала его фанатичная религиозность, чем она и поделилась с Франциском. Брат отреагировал неоднозначно ― он был задумчив и как-то тих в последний раз, когда навещал её, на вопросы отвечал невпопад, только как-то сильно тревожился за неё. Под середину их разговора Серсея не выдержала и потребовала сказать ей правду. Франциск не стал долго ломаться, и, приблизившись к ней максимально близко, в нескольких словах сообщил, что нашел какую-то связь между Башем и еретиками из леса, и что это может помочь.
Больше Серсея ничего не спрашивала, лишь попросила брата быть осторожнее. Через пару дней дофин куда-то уехал, бегло попрощавшись с сестрой, но в этот раз Серсея не стала его удерживать. Конечно, Франциск должен был и сам бороться за свой трон, а не только полагаться на коварных мать и сестру.
Но на этом неожиданные повороты судьбы не заканчивались. Спустя неделю после отъезда Генриха в Рим, на пороге комнаты принцессы очутился тот, кого она меньше всего ожидала увидеть.
― Миледи, ― Камила склонилась в легком поклоне. ― К вам Габриель.
Судя по слегка скривившемуся лицу, фрейлине не нравилось, что в личные покои её госпожи приходят люди вроде него ― Габриель Монморанси, который, казалось, только вчера помог украсть принцессу. Но Серсее до мнения фрейлины не было дело. Она бегло осмотрела себя ― белое платье с широкими, развивающимися рукавами, и тёмно-голубым узором. Волосы были собраны на затылке в косы, спускаясь вниз волнистым хвостом.
Однако принимать его здесь не было ни малейшего желания. Ей рекомендовали больше отдыхать, но не могла же она лежать вечно, верно.
― Отведи его в мою старую комнату, ― наконец приказала принцесса. Её она теперь использовала как рабочий кабинет. Да, это был хороший выбор.
Когда она пришла туда, Габриель уже был на месте, рассматривая гобелены на стенах. На её появление он изящно поклонился.
―Здравствуй, Габриель, ― спокойно произнесла принцесса. Взгляд юноши зацепился за её слегка выпирающий живот, но он не позволил себе задержать внимание на нем больше, чем положено.
― Ваша Светлость, ― вежливо ответил Габриель. ― У меня для Вас… неоднозначные вести, ― он как-то запнулся, заставляя Серсею напрячься.
― Я слушаю.
― Диана де Пуатье… ― Серсея скривилась; вспоминать про стерву-мать она совсем не хотела, но не то, чтобы у неё был выбор теперь. В последний раз она слышала о ней, когда Габриель докладывал о том, что бывшая королевская фаворитка изуродована и изрезана, и с тех пор старая стерва сидела в своём замке, никуда не высовываясь, зализывая раны. ― Её раны загноились и воспалились. Её быстро подкосило заражение крови. Она скончалась вчера ночью, ― ошарашил наёмник.
Серсея прислушалась к себе, стараясь найти хоть нечто, похожее на жалость в своём сердце, но… но ничего не было. Внутри шевельнулась мстительная радость, но теперь смерть Дианы де Пуатье не было тем, чего она желала больше всего. Конечно, чувство сведения старых счетов было приятным, но если бы Серсея знала, то хотя бы передала фаворитке короля письмо ― чтобы та знала, кто на самом деле принёс ей смерть.
— Значит, старая ведьма отошла. Королю об этом известно?
― Гонцы только приехали, ― сообщил он. ― Новость о том, что король в Риме до них не дошла, ― губы юноши украсила змеиная усмешка, и Серсея усмехнулась тоже.
С другой стороны ― и приятный бонус к нынешнему положению дел тоже был. Диана, в отличие от Себастьяна, была более подкованной в дворовых делах, теперь же, без поддержки умной ― Серсея не покривила душой, называя так Диану, не будь эта сука хитрой, умной и изворотливой, не продержалась бы так долго при дворе ― матери, без её наставлений и её людей, долго ли проживет бастард?
И её смерть так же увеличивает влияние королевы Екатерины Медичи. Диана была умна и искренне заинтересована в политике. После смерти мужа самостоятельно вела огромное хозяйство, разбиралась в финансах. Знала, как приободрить и поддержать мужчину. Важные вопросы король без неё не решал.
Никогда в мировой истории любовница короля не имела такого контроля над делами государства, как Диана де Пуатье. Её статус признавали иностранные монархи и Папа Римский, вступившие в дипломатическую переписку с фавориткой. Она снимала и назначала министров, членов королевского совета, канцлера и премьер-министра.
А теперь все были обязаны прийти к единственной супруге короля Генриха, которой Екатерина до сих пор оставалась, несмотря на заточение. Помимо Екатерины, только Диана была с королём долгое время, только она могла рассчитывать на новый статус его жены, а теперь этого не было. И ответ Ватикана может измениться в связи с этим ― влияние Баша будет сильно уменьшено из-за отсутствия влиятельной матери.
Время Дианы закончилось самым жалким образом, и Серсея не жалела об этом. В памяти всплыли воспоминания событий, которые произошли, казалось, целую вечность назад ― казнь Франсуа де Монморанси и его людей. Она пришла на казнь в ярко-красном платье, в золоте, как символ того, что она не станет скорбеть по этим ублюдкам. Когда новость о смерти ведьмы де Пуатье облетит двор, не стоит ли выбрать яркое платье, которое подчеркивало её положение будущей матери, и корону, что она надевала в торжественные моменты? Пусть весь двор говорит о том, что королевская кобра убила свою мать, Серсея не станет скрывать своё торжество.
― Мои люди беспокоятся, ― неожиданно хмуро заявил Габриель. Серсея, мысленно ушедшая в расчет пользы и вреда смерти Дианы, отвлеклась, и недоуменно моргнула в ответ на реплику наёмника.
― Вы выполняли мой приказ. Если Генрих захочет ― пусть спросит с меня, ― обнадежила она.
― Они волнуются, что нечисто выполнили приказ, ― поправил он, и Серсея, недоуменно моргнув, громко рассмеялась. Это было поразительно ― бояться не того, что человек умер, не гнева короля, а только разочаровать её, Серсею. Поразительная верность.
― Кто же знал, что раны загноятся? Так даже лучше, ― кровожадная усмешка скользнула по её губам. ― Она больше не будет портить мне кровь.
― Если Вы довольны, то я откланяюсь. Хороших вам и быстрых родов.
― Ещё четыре с половиной месяца, ― растерянно поправила Серсея. Как всегда, упоминание её положения, слегка взволнованно будущую мать.
― И всё-таки, ― пожал плечами Габриель, поклонился и бесшумно покинул комнату.
Возвращаться в свои покои не хотелось. Спросив у слуг о местонахождение своего супруга, Серсея приказала фрейлинам привести комнату в порядок ― проветрить её хорошенько, сменить постельное белье, потому что принцессу уже жутко раздражало всё в комнате, ей казалось, будто вечная духота её убьет быстрее всего остального.
Сама же она наконец отправилась в то место, которое давно хотела посетить. Никто не посмел её остановить. Но Серсею снова ждал сюрприз ― в этот раз, не слишком приятный.
Надменный и визгливый голос Марии, королевы Шотландии, Серсея услышала уже на подходе к темнице. Королева Шотландии отдавала приказы, которые явно противоречили желаниям королевы Екатерины, и это внезапно всколыхнуло в Серсее волну азарта и тёмной радости. Наконец-то она могла хоть на ком-то оторваться за всё долгое время бездействия, и за всю ту ситуацию, в которой они оказались. И отыграться на той, кто всё это затеял, а теперь смела делать вид, что остаётся тут хозяйкой.
Когда она вошла, слуги замерли на месте. Мария стояла к ней спиной, и не сразу поняла, почему внезапно все перестали выполнять её приказы. Она обернулась, ожидая увидеть какого-нибудь советника Екатерины или графа, но, столкнувшись взглядом с Серсеей, слегка замялась. Королевская кобра не выглядела злой, что Мария почти ожидала, напротив ― на её лице сияла мягкая, но при этом слегка надменная улыбка.
Против воли, взгляд Марии метнулся к животу принцессы. Серсея выбирала наряды с широкими рукавами и палантинами, лёгкими летящими юбками, которые скрывали её положение. Вот и сегодня платье девушки было тёмно-изумрудного цвета, украшенное серо-серебристой вышивкой, с открытыми руками и крыльями. Ткань совмещалась внахлест, образуя множество перегибов и складок. Рукава и юбка прямые. В таком наряде легко скрыть округлившийся живот. И к тому же Мария слышала, что Серсея любит зелень, поскольку она подчеркивает цвет её глаз, поэтому зеленый можно считать проявлением индивидуальности в противоположность голубому и золотому как знаку семейной принадлежности.
Мария подивилась тому, что даже несмотря на всю уязвимость этой девушки, которая была старше её всего на год, Серсея выглядела опасной.
― Я Вам напомню, что Вы пока не королева Франции, и теперь даже не невеста дофина. Вы теперь лишь любовница бастарда, и не имеете права указывать здесь, ― Серсея подошла ближе, Мария всё напряглась, и даже Екатерина встала со своей кушетки, будто её дочь была готова в любой момент броситься на молодую королеву и разорвать её на куски. Едва ли Екатерина остановила бы это, но проследить за тем, чтобы Серсея была в порядке, ей было необходимо. Холодное дыхание Серсеи, казалось, заморозило пространство вокруг Марии, она силой воли заставила себя не дрожать. Голос принцессы звучал тихо, но его слышал каждый присутствующий. ― Ты забываешь, что ты королева разрешённой, нищей и холодной Шотландии, а величественная Франция тебе не принадлежит, а из-за твоей выходки ― возможно ты никогда и не станешь здесь хозяйкой и вероятно потеряешь Шотландию. У Франции только одна королева ― и это Екатерина Мария Ромола ди Лоренцо де Медичи, королева Франции, супруга Генриха II, короля Франции из династии Валуа, мать его десятерых детей. Ты никогда не получишь даже призрачный шлейф её величия, сколько бы лет не прожила.
Екатерина поняла, как метко Серсея выбрала арену для совей игры ― в присутствии стольких слуг Мария, которая и вправду оставалась только чужачкой во Франции, не могла бросить открытый вызов любимой дочери короля Генриха. Слуги знали, как много прощал Генрих Серсее, да и все они были как на подбор ― фрейлины королевы из Летучего эскадрона, несколько её личных стражников, и даже шпион, который прикидывался пажом. Все они мгновенно разнесут весть о том, как была поставлена на место королева Шотландии Мария Стюарт.
И то, как вела себя дочь, тоже делало ей честь ― она не кричала, не плакала, не впадала в истерику. Она, прожившая всю жизнь при дворе, держала себя как истинная королева, строго и спокойно, надменно и возвещающее, полностью уверенная в себе, своих силах и в своих словах, готовая отвечать на них.
На несколько секунд, всего на несколько, Екатерина подумала о том, какую пару смогли бы составить Серсея и Франциск, если бы их мать когда-нибудь видела в них нечто большее, чем близнецов, чьи души были разделены при рождении. Серсея должна была родиться у неё вместе с Франциском, но родилась у ведьмы Дианы, и всё-таки они смогли переиграть судьбу. Если бы Екатерина подумала об этом раньше, то, возможно, смогла бы уговорить Генриха на брак между детьми ― такой брак Ватикан бы одобрил, а Генрих всегда искал лучшее для своих первенцев, особенно для Серсеи. Рядом с ней Франциску бы не грозила смерть, она бы не была непредсказуемой и самоуверенной королевой Шотландии, от страны которой были одни убытки, она бы не пошла против Екатерины. Нет, Серсея была бы дофинессой, уверенной в себе, любящей свою страну и брата-короля, она бы помогла Франциску, и в будущем стала бы такой королевой, которой Екатерина со смирением и спокойствием отдала бы корону Франции, а своему брату была бы ему верной и преданной женой… какой она была для Нострадамуса и только для него.
Екатерина качнула головой, отгоняя непрошенные мысли. Всё равно это теперь было невозможно.
Серсея сделала шаг назад и громко объявила:
― Моя мать и Ваша королева будет жить в комфорте, даже в темнице, а если королева Шотландии попытается дальше ей мешать… ― Серсея посмотрела прямо в глаза Марии. Та сцепила руки, которые слабо тряслись то ли от страха, то ли от злости. ― Напомни ей о том, что я тоже хороша в сложение ядов, и какой-нибудь из них может ослепить её, или навсегда лишить возможности иметь детей.
― Вы угрожаете мне, леди Серсея? ― взвилась Мария, и лицо её слегка покраснело, но из-за изначально бледной кожи это было сильно заметно.
― Пока Вы угрожаете мой матери ― да, ― честно ответила Серсея. ― Гнев короля опасен, но представьте, что с Вами сделает гнев королевы и королевской кобры. Прочь отсюда и больше не докучай королеве Франции.
Противопоставить дочери Генриха Мария ничего не могла, но всё равно попыталась.
― Ты не смеешь… ― зашипела она, но Серсея слушать не стала. Она подняла руку, и подаренные Нострадамусом кольца сверкнули в свете множества свечей.
― Смею и говорю. Я принцесса Серсея Хелен ди Медичи, старшая дочь короля Генриха II и дочь королевы Екатерины, в которой сошлись благородная кровь династии Валуа, и кровь семьи Медичи. Во Франции мое слово против твоего ― и тебя сотрут в порошок.
― В тебе нет крови Медичи.
Серсея усмехнулась. Её зеленые глаза сверкнули, как изумруды, или у змеи перед броском.
«— Её называют любимицей королевы.
― И Королевской коброй. Вам бы с ней подружиться. Такие связи лишними не бывают» ― вспомнила Мария слова Грир и Лолы в первый же день их приезда во Францию. Что же, они были правы ― Серсея настоящая кобра, и Мария потеряла возможность получить её в союзницы. Да и с такой любовью к матери, могла ли Серсея вообще ею быть?
― Ты так в этом уверенна? ― надменно спросила Серсея, и от подобной уверенности Мария опешила, так и не сумев ответить. ― Не стой у меня на пути, иначе я смету тебя. Посмотрим, кто будет по тебе скорбеть. А теперь убирайся.
Серсея развернулась, её волосы красиво колыхнулись, и принцесса подошла к матери, присев в изящном поклоне.
― Матушка, ― мягко произнесла девушка. Она услышала, как зашуршали юбки платьям, потом ― громкие удары каблуков о камень, и когда Серсея кинула быстрый взгляд через плечо, поняла, что Мария ушла. Она усмехнулась. ― Чего она хотела?
― О, Баша пытались убить, ― отмахнулась Екатерина, причем сказав это таким тоном, будто Мария всего лишь зашла обсудить фасоны платьев. Королева махнула на кушетку, и они с дочерью присели. Слуги снова начали работать, сновать туда-сюда, но Екатерина несколько раз хлопнула в ладоши, и они все вышли, любезно прикрыв дверь. Выждав несколько минут, женщина продолжила: ― Бастарда пытались убить ядовитым кинжалом, однако он даже не ранен, удар принял на себя его телохранитель. Надо будет с этим разобраться, ― Екатерина потерла переносицу, а потом внезапно встрепенулась. ― Но это всё неважно. Как ты себя чувствуешь? Как мой будущий внук? ― одну руку она положила на живот дочери, а другой сжала её ладонь. Конечно, бастард на троне был важен, но, видимо, сейчас королеву действительно больше занимала дочь в её деликатном положении.
― Всё хорошо, я чувствую себя сильной, как никогда, ― улыбнулась Серсея, положив руку на свой живот и ласково погладив. ― Новость о том, что один из моих врагов пал, сделала меня сильнее.
― О ком же ты?
― Диана, ― сказала Серсея. Екатерина удивленно изогнула бровь. ― Она умерла. От глубоких ран.
― Значит, старая ведьма отошла, ― Екатерина усмехнулась, и Серсея поняла, что эта новость зажгла в матери огонек. ― Какое чудо. Значит, Баш лишился поддержки, что же, его конец близок.
― Пусть так и будет.
Екатерина усмехнулась, притянула дочь к себе, поцеловав в лоб, и крепко обняла за плечи.
― Я не смогу без тебя, ― прошептала Серсея, устраивая голову на материнской груди. Слёз не было ― видимо, она выплакала всё, что могла. Внутри была лишь свербящая тоска, грусть и пустота от мыслей, что Екатерину Медичи действительно могли казнить.
― Ну-ну, моя маленькая девочка, моя звезда, ― Екатерина стала несильно раскачиваться, укачивая шестнадцатилетнюю дочь, точно шестидневного младенца. ― Все дети рано или поздно вырастают, их родители погибают. Ты сама скоро станешь матерью, ― королева заправила светлый локон за ухо дочери, ласково ущипнув её за бледную щеку. ― В первые дни я даже помыслить не могла о тебе и Нострадамусе, и думала, что это всё из-за того, что он слишком взрослый мужчина. Но в итоге ― ты взрослая, умная, сильная и прекрасная женщина. Ты была готова стать женой, а скоро станешь матерью сама. Я молю Господа, чтобы увидеть твоего ребенка. Потом ― и умереть не страшно.
― Я люблю тебя, мама, ― прошептала Серсея, сильнее прижимаясь к Екатерине, будто в любой момент солдаты могли ворваться в темницу и оторвать их друг от друга.
― И я тебя, ― шепотом ответила Екатерина. ― Ну всё, хватит слез. Возвращайся к мужу. Ты должна быть красивой и сильной. Ты будешь хорошей мамой.
― Такой, какой была ты для меня.
Екатерина улыбнулась. Почему-то признания в любви от своих старших детей она всегда ценила превыше всех остальных. Возможно, потому что Франциск и Серсея уже выросли, у них была своя жизнь, и они не так часто позволяли показать свою привязанность.
В свою комнату Серсея возвращалась в приподнятом настроении. По пути ей сообщили детали произошедшего сегодня утром, что какая-то горожанка с криком: «Смерть бастардам!», полоснула Баша по горлу ножом. Царапина оказалась не очень глубокой, Баша она не убила, но инцидент быстро предали огласке. Именно это привело Марию в темницу Екатерины ― юная королева пыталась вытащить из королевы Франции признание, но вполне ожидаемо не получилось. Мария помышляла себя талантливым игроком, забывая о том, через что прошла Екатерина и как хороша она в играх вроде этой.
Камила позаботилась об ужине, и, войдя в комнату, Серсея внезапно осознала, как сильно голодна. Она села за стол, привычно высчитывая, что на ужин супруг не явится.
― Серсея, ― привычно окликнул её Нострадамус, входя в комнату. Принцесса подняла на него взгляд и, осознав, что почти всё это время трапезничала одна, слегка виновато улыбнулась.
― Прости, хотела тебя дождаться, но не получилось.
― Ты съела всё? ― удивленно спросил Нострадамус, прикидывая, каким должен был быть ужин на двоих, и сколько осталось теперь.
― Да. Сытный ужин получился, ― потупила она глаза, и внезапно услышала смех.
Нострадамус подошел и погладил её по голове, точно ребенка, которого застали за какой-то шалостью. Он был доволен, что принцесса по всем признакам шла на поправку ― и в физическом, и в моральном смысле. Последние события стали слишком сильным поворотом для неё, но визит к матери, судя по всему, вернул Серсее силы бороться.
― Не смешно, ― обидчиво дернулась принцесса. ― Не ем ― плохо, ем ― тоже плохо.
― Я не сказал этого. Я рад, что ты в порядке.
Серсея слегка надменно прищурилась, глядя на супруга, но на присевшего рядом с ней Нострадамусом это не произвело никакого эффекта. Муж положил руку ей на затылок и, притянув ближе, поцеловав в лоб. Нострадамус всегда так делал, когда стремился подчеркнуть свою заботу о ней. Серсея улыбнулась. Она порывисто обхватила мужа за шею, потянулась к губам и впилась в них поцелуем. Внутри что-то вспыхнуло, что-то знакомое и обжигающее, но не такое сильное, как прежде.
***
Серсея добилась того, чтобы хотя бы изредка Екатерина навещала её. Добилась она этого, конечно, обманным путем ― перед стражей разыграла несильный приступ, предварительно предупредив Нострадамуса, но всполошив ничего не знающих Франциска и Екатерины. Впрочем, брат отреагировал более, чем хорошо ― угрожая стражникам именем короля, он пообещал, что сам отрубит головы всем, если с его сестрой что-то случится. Поэтому раз в день ― на обед ― Екатерина могла покидать свою темницу, чтобы провести время с дочерью. Это было более чем удобно, и хотя дофин с королевой немного злились на сговорившихся супругов, положение вещей улучшилось. Мария и Себастьян совладать с этим не смогли ― всё-таки, пока что Франциск оставался старшим наследником, а Серсея ― любимой дочерью Генриха, находящейся в положении, а учитывая, что малейшие волнения плохо влияли на неё самочувствие, никто не хотел ощутить на себе ярость короля, а также опасной королевы Медичи и прорицателя, которые, без сомнения, устранили бы виновника волнений беременной принцессы. Поэтому на все приказы королевы Шотландии и бастарда слуги и стражники лишь отводили глаза и говорили, что ничего сделать не могут.
Франциск с удивлением обнаружил, что тактика устрашения более чем действенная. И что сам готов схватиться за меч, если сестру кто-то обидит. Он и раньше это знал, но никогда не думал, что будет спокойно относиться к тому факту, что он просто отрубит голову мечом стражнику, который скажет «нет» Серсеи и заставит её волноваться.
Но, помимо этого, кое-что ещё радовало всех троих ― Серсея шла на поправку. Франциск краснел, когда замечал, Екатерина радовалась, а Нострадамус просто был доволен, но все они видели ― леди Нострдам наконец-то преодолела болезненную для своего положения худобу. Её заметный живот больше не выделялся яркой округлостью на тощем теле, она сама приобрела подходящие для положения формы. Бёдра слегка увеличились, немного, но заметно, грудь пополнела, и даже руки и ноги слегка окрепли. Талия её оставалась немного узкой для девушки в положении, но Екатерина говорила, что это не страшно ― у неё, худой и тонкой с рождения, талия менялась на какие-то нечастные сантиметры, и то уже на последних сроках. Нострадамуса не очень волновал внешний вид жены, его больше тревожило её состояния ― аппетит у Серсеи прибавился, как того и требовалось, конечности не оттекали, спина не болела, а тошнота, слабость и сонливость, так досаждающие супруге на первых месяцах, наконец прошли.
Серсея расцвела ― иначе и не скажешь. В глазах мужа она стала ещё прекраснее, чем раньше, ещё желаннее, и никакие робкие замечания о её внешности его не волновали. Серсея просто не понимала, что с первой беременностью уходит её девичья худоба и некоторая угловатость, что на смену ей придет женская красота и зрелость, и немного стыдилась полноты. Нострадамус убеждал её в ином всеми правдами и неправдами, всеми силами, но главным аргументом стало то, что и для ребенка, и для Серсеи всё идет на благо. После этого Серсея не заикалась об этом, и с уже хорошо знакомой радостью принимала ласки мужа.
С момента отъезда короля прошло чуть больше недели, Франциск вернулся вчера вечером и сообщил, что кое-что нашел. На одном из приемов прощений от крестьян была приведена девушка-воровка, Иззабель, которая является племянницей Дианы де Пуатье. И еретичкой, её отец был осужден за предательство. Франциск провёл время, подготавливая ложные письма, где Изабель просила Себастьяна о помощи, ссылаясь на их общую веру; в ответе Баш сокрушался по поводу казни своего дяди-предателя, и хотя Франциск оказался достаточно умен, чтобы не написать это прямо, между строчек угадывалось обещание поквитаться за это. Письма были талантливо составлены, Серсею они привели в восторг. Франциск пока оставил их сестре, решив посоветоваться с матерью, а сам занялся… чем-то. Он был задумчив в последнее время, и Серсея снова немного тревожилась.
Утром небо было пронзительным в своей голубизне, солнце заливало комнату. Екатерина вошла в покои супругов, привычно постучавшись. Серсея впервые за долгое время выспалась и пребывала хорошем расположении духа, что также радовало её и мужа. Нострадамус что-то рассказывал ей с легкой улыбкой, а Серсея, несмотря на увлечения завтраком, внимательно его слушала. Подобная идиллия порадовала королеву Франции.
― Приятного аппетита, Серсея. Разговоры про смерть тебя не повредят?
Она заметила, как дрогнуло лицо Нострадамуса, однако дочь положила на его руку свою ладонь и слабо сжала в знак поддержки.
― Нет. Мне всё нравится. Мне и мальчику, ― улыбнулась, кладя свободную руку на свой живот и поглаживая его привычным движением.
― Мальчику? ― удивленно переспросила Екатерина, с непонимание оборачиваясь к Нострадамусу. ― У тебя было ведение?
― Нет, я просто знаю, что у меня будет сын, ― вставила Серсея, пододвигаясь ближе к мужу, чтобы Екатерина сидела напротив их обоих. Подобное желание быть ближе к мужу невольно задело Екатерину за живое.
― У нас, ― немедленно поправил прорицатель, как-то по-особенному посмотрев на жену. Этот взгляд нельзя было назвать даже просто ласковым, он был… необычайным.
― Кто его носит в себе? ― хмыкнула Серсея, беря с тарелки тарталетку.
― Благодаря кому он есть в тебе?
― Вы такие… милые, прям до сердца, ― не выдержала Екатерина, прервав поток заигрываний. Серсея усмехнулась и коротко поцеловала мужа в колючую щеку. Королеву невольно передернуло ― она сама никогда не любила мужчин с пышными усами или бородой, только легкая щетина Генриха ей нравилась. Но дочь, кажется, никаких неудобств не испытывала. ― И всё же. Я хотела обговорить…
― Смерть бастарда, который прыгает выше головы. У меня есть идея получше, ― бодро проговорила Серсея. Нострадамус перевернул руку, на которой лежала рука Серсеи, и принцесса переплела их пальцы. Жест получился простой, быстрый и незамысловатый, словно они так делали всегда. Екатерина постаралась не обращать на это внимание, сосредоточившись на планах возвращения всего на круги своя.
― И какая же? ― было даже любопытно, что придумала дочь.
Леди Нострдам довольно усмехнулась.
― На неё потребуется немного больше времени, но вполне возможно, мы успеем до возращения Генриха. Я могу попросить людей Габриеля разыграть какое-нибудь жертвоприношение. Башу об этом сообщат, и он помчится в лес спасать невиновного. А там… он увидит нечто настолько страшное и отвратительное, что рассудок его помутится. И ты напишешь своим родичам в Риме, что бастард Генриха спятил из-за своего еретичества. Доказательства у нас будут в лице графа Гуга, который подтвердить, что Себастьян был как-то связан с ребенком еретички из леса. Как такого можно признать законным?
― Но что может настолько помутить разум Себастьяна? ― вслух спросила Екатерина, хотя было ясно, что она судорожно размышляет о том, как воплотить план дочери. Он был хорош, немного витиеват, но Екатерина такое даже любила. Даже если бы пьяные крестьяне избили Баша, в этом вполне можно было бы обвинить её, а тут такое. Превратить ненавистного ублюдка в сумасшедшего, пускающего слюни,
― Что-то есть наверняка, у каждого человека будет свой порог. Но для верности… ― Нострадамус поднялся, с каким-то явным сожалением отпуская руку супругу. Он подошел к своему столу, вытащил несколько пробирок и, с минуты рассматривая их, вытащил одну и вернулся к жене и свекрови. ― Вылейте эту жидкость в подсвечник. Спустя некоторое время после догорания свечи все, находящиеся в комнате, окажутся в плену этого дыма. Они медленно начнут сходить с ума… Кошмары Баша станут крепче.
― Но за кем помчится Баш без всяких сомнений? ― задала риторический вопрос Екатерина, и их с Серсеей глаза одинаково блеснули.
***
Себастьян вернулся во дворец раздавленным, подавленным и дико напуганным, что не случалось с ним уже давно. Его лицо было расцарапано от ударов веток, плащ и одежда ― испачканы и местами даже порваны, волосы взлохмачены, и в них запутались какие-то листочки, веточки, а несколько прядей даже слиплось от грязи. Настоящее пугало ― прекрасный вид наследника Генриха.
Франциск тоже был тут. Живой и невредимый, и, в отличие от Себастьяна ― аккуратный, красиво одетый, величественный. Настоящий дофин. Баша, впрочем, это не интересует. Он налетает на брата вихрем, сжимая в объятьях, и некоторые из ближайших стражников напряглись. А вдруг во время этих объятий один другому нож в живот воткнет, или вдруг бастард отвлекает внимание от чего-то важного.
― Себастьян, ― удивленно говорит Франциск, отстраняясь от Себастьяна. ― Что такое?
― Франциск! Боже, ты в порядке! ― кричит Себастьян, не замечая попыток брата аккуратно отстранить его от себя. Дофин не хотел вот так вот стоять с братом посреди коридора, не после того, как поступил он и Мария.
― Да, конечно. А как иначе. Я пока жив, как видишь, и борюсь за свой трон, ― усмехается Франциск чуть вызывающе.
― Нет, нет, я не про это… ― быстро заговорил Себастьян, судорожно сжимая грязными руками плечи дофина. ― Еретики прислали мне послание, что готовы убить тебя. Я сразу помчался за тобой, и… там, в лесу… клянусь, я видел твой труп, брат. Это был ты! ― мысли его путались, как и слова, и в сердце Франциска даже кольнула привычная жалость и сочувствие, но они быстро ушли на второй план, и даже немного дальше.
― Нет, как ты уже мог заметить, ― мягко возразил он. ― Я был с Серсеей.
Да, и это Серсея позаботилась, чтобы сейчас вокруг братьев собралось как можно больше народу. Графы, лорды и простые слуги задумчиво оглядывались на эту сцену, вслушиваясь в слова Себастьяна, который даже не пытался говорить тише. Шепотки полетели мгновенно, и Франциск с трудом скрыл довольную усмешку.
― Но как же… ― растерянно бормочет Себастьян, и Франциск ― как хороший всепрощающий брат ― хлопает его по плечу. Каждый раз он думал об этом, и каждый раз кровь Медичи и Валуа, унаследованная им в равных пропорциях, бурлила так, что звенело в ушах: Валуа всегда ревностно оберегали свою семью, а Медичи никогда не прощали предательства.
― Думаю, тебе стоит отдохнуть, ― миролюбиво замечает Франциск, и Себастьян не замечает, как много жалости в голосе дофина. А слуги каждую деталь подмечают, и принц уже слышит в перешептывании удаляющихся пажей: «Слыхал, что сказал бастард? Еретики ему написали…». Прекрасно, сначала эти слухи, а потом письма о Изабель и её отце-еретике.
Баш уходит ― точнее, его уводят. Франциск довольно усмехается, когда неожиданно замечает Лолу. Фрейлина Марии притаилась в темной нише, безмолвная, грустная и печальная. Франциск слегка улыбнулся ей, и девушка ответила тем же. Он не знал, догадалась ли она, что всё разыгранное перед двором было лишь умелой манипуляцией, но не сомневался, что она тут же побежит докладывать об этом своей королеве.
Франциск развернулся и поспешил в покои сестры. Серсея была одна, читала какую-то книгу, и когда брат пришел, то с любопытством и надеждой.
― Все получилось, ― удовлетворённо сказал дофин, прикрывая дверь за собой и проходя вглубь комнаты. Он присел на корточки у ног Серсеи и улыбнулся ей. ― Примчался в замок с глазами на выкат, на весь дворец кричал, что видел моё тело.
― Бастард, получив известие от еретиков, бросается в лес на смерть законного дофина ― своего главного соперника. Вот это будет сюжет, ― довольно улыбнулась принцесса, положив руку на живот, и ласково погладив его, будто делясь своей радостью с ребенком.
― Для верности надо было сделать копии письма, ― добавил Франциск, наблюдая за лёгкими поглаживаниями сестры по животу.
— Это уже лишнее. Но сделаем, если понадобится, ― сказала она, и они вдруг молча уставились друг на друга. Потом усмехнулся Франциск, тихо хихикнула Серсея, и вот они уже вдвоем громко смеются. Поразительно, как была сильна в них кровь Медичи. Они открывали рот, и всё чаще слышались слова их общей матери. Без сомнения, они могли собой гордиться.
========== двадцать три. все хорошо, любовь моя? ==========
Генрих вернулся из Рима с отказом о разводе и полной уверенностью в том, что его жена должна умереть. Екатерине суждено было повторить судьбу некоторых из жён королей прошлого, супруг короля Англии Генриха VIII Тюдора ― когда жена становится неугодной, её обвиняют в прелюбодеянии, что было равносильно измене. Была горькая ирония в том, что приехавшие на её выручку родственники сравнили королеву с жёнами Генриха Тюдора. Горькая ирония и злая насмешка.
Однако была одна проблема ― никто на роль её любовника не подходил. Екатерина, какой бы жестокой и властолюбивой гордячкой не была, не стала бы изменять своему мужу. Генрих прекрасно это знал, и судорожно подбирал пути решения непростой ситуации, не зная, что она скоро разрешится самым неприятным образом.
Вместе с тем, во Францию короля так же вернули слухи. Слухи о том, что его сын Себастьян сходит с ума. Баш уже сделал несколько из ряда вон выходящих поступков ― во время приёма поданных он внезапно вскочил с места и закричал на кого-то, стал размахивать мечом, чуть не изрубив графа Гуга. Мария и его телохранитель с трудом успокоили регента. Второй случай не был таким вызывающим, но ещё более пугающим ― одна из служанок увидела, как Себастьян медленно долбится лбом о стену, на которой уже осталось кровавое пятно из разбитого лба.
К этим проблемам прибавлялись ещё и письма, которые получил граф Гуга, и которые тут же получили широкую огласку. Себастьян помог сбежавшей девушке, которую обвинили в воровстве, потому что она была его кузиной, дочерью сводного брата Дианы де Пуатье, казненного по обвинению в еретичестве. Тут Генрих даже возразить не мог ― он сам лично присутствовал на казни еретика и хорошо это помнил.
Поэтому во Францию король вернулся раздробленным ― иначе и не сказать.
А его дочь продолжала действовать. Аккуратно и изворотливо, как настоящая кобра, Серсея сделала ещё несколько вещей, помимо того, что один из подкупленных пажей продолжал подливать яд Нострадамуса в свечи в комнате бастарда-братца. Некоторые из людей Габриеля теперь служили во дворце, приставленные стражами к королеве-матери и, по просьбе самой Екатерины, к Карлу и малышам Генриху и Эркюлю, чтобы никто не мог навредить им ради нового престолонаследия.
Серсея выжидала, теперь это делали все. Двор затаился в ожидании бури, но что девушка не могла остановить ― собственную беременность. Она крепилась, как могла, но волнения не проходили просто так, даже если пока всё шло по плану. Больше она не полнела, наполовину преодолев болезненную худобу. Ела достаточно, но волнения быстро источали её. Франциск всё-таки собирался уехать на пару дней, и сестра видела, как с каждым днем все больше на него давят сцены дворца, и, что самое ужасное, с каждым новым взглядом на Марию и Себастьяна его захватывала всё большая злость. Они забрали будущее у него, у его матери и его младших братьев, и ходили по двору, словно хозяева. Он этого не мог простить.
Серсею же не оставляли слова Нострадамуса о том, что она нашла лазейку. Пока что ничего такого она не видела, а муж упрямо продолжал говорить о гибели дофина при союзе с молодой королевой. Правда, он успокаивал жену тем, что видения становятся всё менее четкими, что значит, что скоро будущее изменится, но Серсея пока не видела своей роли в этом.
Генрих захотел увидеть дочь только спустя несколько дней после своего возвращения. Серсея не знала, почему это отец не спешит кидаться обвинениями ― ждал чего-то, или помнил, чем закончилась их последняя встреча. Он, может, и верил Екатерине во многом, доверял, но точно знал, что за детей королева готова убить самого Дьявола, и если с Серсеей что-то случится из-за неосторожности её отца, Екатерина уничтожит его. Или это сделает Нострадамус ― не так изощренно, как королева, конечно, прорицатель не обладал женской изящностью отравительниц, конец короля будет быстрым и безболезненным, и всё-таки это будет концом. А всё ― из-за дочери, которую Генрих не сберёг. Возможно, поэтому он не спешил встречаться с ней, после короткой встречи во дворе поприезду, где Серсея обязана была быть. Ждал, пока его злость уляжется, и он сможет быть чуть более вменяемым.
Она вошла в его комнату, легкая, как свежий весенний ветерок, и такая же холодная, как морской бриз. Спина ровная, походка плавная, а сама Серсея сегодня напоминала красивую куклу больше, чем обычно. Новое платье, сшитое по фасону, которому дочь сейчас отдавала предпочтение ― с широкими руками и множеством складок, Генрих подмечал эти детали.
Платье состояло из верхнего платья из тонкого шелка, корсета и нижней юбки из плотной ткани чуть ниже колен. Верхнее одеяние запахивалось налево и перехватывалось на талии кольчужно-металлическим поясом, похожим на доспех, при этом крой платья приталенный. Многослойная одежда с вышитым воротом и прямыми длинными рукавами. Юбка украшена куполообразными вставками из контрастной ткани с монохромным цветочным узором.
Платье это было голубым, Серсея отдавала предпочтение этому цвету с недавних пор, и Генрих так и не разгадал эту загадку. Яркая и красочная вышитая птица среди лилий создавала мягкий, дружелюбный и женственный образ, скрывая амбиции Серсеи, хорошо известные её отцу. Но смотря на лилии ― геральдические лилии Медичи, не Валуа ― король вспомнил об интригах дочери, скрывающимися за безобидным щебетанием.
― Отец, ты хотел меня видеть.
Серсея была его слабостью, и Генрих никогда этого не скрывал. Он любил в дочери всё ― её повадки, её характер, её красоту, её прямолинейность, её изощрённость, её изворотливость. Всё! Всё это почему-то вызывало в нём дикий восторг, и даже его отец ― король Франциск ― как-то сказал, что если Серсея играя подожжёт дворец, Генрих не сможет и словом отругать любимую малышку. Молодой дофин тогда ничего не смог возразить королю ― он был прав. Серсею он любил больше всех своих детей, больше Себастьяна. Больше фаворитки и больше жены… и иногда Генрих думал, что любил Серсею больше короны.
От того её почти преступное равнодушие к нему больно ранило.
Серсея всегда относилась к отцу с любовью, но её любовь была настороженной, недоверчивой. Сначала Генрих списывал всё на присутствие Дианы рядом ― никого Серсея ненавидела так же сильно и так же рьяно, как свою мать, и, вероятно, она не могла простить отцу то, что эту фаворитку он превозносит, а женщину, которую принцесса почитала как мать, принижает и унижает. Что же, на это у Серсеи были права, и Генрих думал, что с годами это сгладится. Но этого так и не произошло. Он не отстранял от себя Диану, а Серсея не хотела быть рядом с этой женщиной, и поэтому отношения Генриха с любимой дочерью были далекими.
Потом ― она любила Екатерину больше него, и это почему-то всегда ранило Генриха сильнее всего. У него было двенадцать детей в общей сложности, десять из них родила Екатерина, и Генрих понимал, что мать участвует в их жизни больше венценосного отца, и даже то, что сейчас Франциск открыто шел против него ради матери не ранило так больно, как ярость Серсеи. Когда она родилась, и Диана отказалась от дочери, Генрих даже был рад этому ― наконец-то, эта девочка будет только его, только его дочкой, верной и преданной помощницей, поддержкой, той самой, о которой он мечтал. Но ей нужна была мать, и Екатерина стала ею для новорождённой принцессы. И стала для Серсеи важнее отца. Генрих всегда ревновал Серсею сильнее всего.
И сейчас ― Генрих собирался казнить Екатерину, устроить узаконенное убийство, лишить Франциска престола, а этого брата Серсея любила больше всех. Генрих понимал, почему дочь его презирает, и всё равно не мог с этим смириться. Он хотел, чтобы Серсея его любила, а она его ненавидела.
― Что ты сделала со своим братом? ― прямо спросил он. Король не верил, что Баш мог сойти с ума просто так. Конечно, такое резкое изменение образа жизни могло пошатнуть юношу, но всё-таки ему слабо верилось в слухи про жертвоприношение, свидетелем которой стал Себастьян. Он знал, что Диана была еретичкой, и иногда задумывался ― а не знает ли старший сын больше, чем положено доброму католику? Не делает ли он что-то ужасное, как эти звери?
В своё царствование он огнём и мечом преследовал усиливавшийся в стране протестантизм. Что же говорить о еретиках? Если бы Генрих мог, он на всех бы них обрушил небесный огонь и уничтожил, как Господь уничтожил Содом и Гоморру ― за распутство, за олицетворение высшей степени греховности.
Мысли путались, Генрих и мог, и не хотел верить. Если это и вправду интриги Серсеи, то дочь была потрясающая, обыгрывала Генриха на несколько десятков шагов.
― С Франциском что-то случилось? ― спросила она, наигранно приподняв бровь.
― Нет, я говорю о Баше, ― слегка раздраженно поправил Генрих. Он ожидал, что дочь вспыхнет, как это всегда бывало, стоило ей напомнить, что Себастьян ей брат больше, нежели Франциск. Но Серсея его удивляет ― может, беременность сделала её спокойней, уравновешенной… или просто интриги Генриха надломили его дочь.
Серсея улыбнулась. Её платье отражало положение Серсеи в этот момент: красивая женщина, она подавляет своё стремление к власти и признанию себя как равной в мире, где правят мужчины, вынуждая её оставаться в тени своего отца, короля над ней и всей страной. Серсея приняла как должное свою роль и своё место в крайне консервативном обществе и, тем не менее, добилась внушительной власти и влияния.
― Себастьян мне не брат, ― поправляет она. ― Не смейте его называть моим братом.
Дочь напоминала Генриху Алиенору Аквитанскую ― герцогиня Аквитании и Гаскони, королева Франции, одна из богатейших и наиболее влиятельных женщин Европы Высокого средневековья. Женщина удивительной красоты, характера и нравов, выделяющих её не только в ряду женщин-правителей своего времени, но и всей истории. Её описывали как несравненную женщину, красивую и целомудренную, могущественную и умеренную, скромную и красноречивую — наделённую качествами, которые крайне редко сочетаются в женщине.
Что примечательно, Алеинора была графиней Пуатье, возможно, поэтому Генрих никогда не сравнивал дочь с ней вслух. Серсея непременно бы оскорбилась, и ― как уже случалось в детстве ― не разговаривала бы с ним месяц, а может даже дольше.
Но Серсея напоминала эту великую женщину прошлого, и король ничего не мог с этим поделать.
― Почему ты так не хочешь отдать ему трон? ― миролюбиво заметил Генрих. ― Тебя это не коснётся. Неужели ради любви к Франциску и Екатерине?
Он сделал приглашающий жест, предлагая дочери присесть на кушетку, но та упрямо осталась на ногах. Генрих кинул взгляд на её живот, прикрытый платьем и длинными рукавами, что явно не понравилось его дочери. Серсея не хотела думать, что какие-то победы ей давались только из-за того, что она была в положении. Генриху подумалось, что при такой беременности, этот ребенок родится настоящим воином, бойцом.
― В том числе, ― Серсея смахнула несуществующие пыль с вышитой на платье птицы. ― Отец, ты знаешь, что такое закон Фатиха?
Генрих знал.
― Закон братоубийства османской империи. Положение из Канун-наме, сборника законов, Мехмеда Фатиха. Оно позволяло тому из наследников османского трона, кто стал султаном, убить остальных ради общественного блага — предотвращения войн и смут, ― Генрих помолчал, а потом внезапно покачал головой. Серсея смотрела молча и испытывающее, и король понял, какую мысль пыталась донести дочь. ― Нет. Себастьян не тронет твоих братьев и тебя саму.
― Я не боюсь, ― неожиданно сказала она, и её тонкие пальцы порхнули по обручальному кольцу, как символ власти и силы. ― Я теперь замужняя женщина, богатая замужняя женщина. Я просто уеду и всё. И Себастьян может не тронет своих братьев, а вот те, кто примут его сторону ― не уверена.
― Прекрати, ― поморщился Генрих, но Серсея продолжала безжалостно давить, и королю становилось хуже с каждым словом, потому что он понимал, что слова дочери могут стать реальностью. Ужасной реальностью.
― Они подстроят несчастные случаи ― сначала Франциску, изначально законному сыну и любимцу знати, потом уберут всех остальных, оставив только самого младшего, чтобы Себастьяна ни в чём не обвинили, но когда ― или если ― у Себастьяна и Марии появятся дети, и этому вашему сыну настанет конец, ― Генриха поражало, с какой точностью и методичностью наносила удары дочь, понимая, что так или иначе король волнуется о всех своих детях, и мысль о смерти доводят его до ступора. ― Подумайте о том, что ради одного незаконнорождённого сына вы придаёте всю свою семью. Доброго дня, папа.
Она вышла, а Генрих ещё долго думал. Когда Екатерина родила ему первого сына, а потом рожала едва ли не каждый год нового отпрыска, Генрих дал себе обещания несмотря ни на что стать хорошим отцом. Или, по крайней мере ― неплохим. Он сам прекрасно помнил годы плена в детстве, находясь вместе со старшим братом дофином Франциском вместо отца при дворе короля Карла V Испанского в качестве заложника. Отец сбежал и жил в своём дворце, ни в чем себе не отказывая, ожидая, пока другие спасут его сыновей. Жизни брата Франциска может и ничего не угрожало, но Генрих был младшим сыном, и если что, ради устрашения французов именно ему бы отрезали ухо или пальцы ― «посмотрите, если мы сделали это с младшим сыном, что помещает нам убить и дофина тоже?».
Генрих обещал себе, что такого больше не случится, ни с его семьей. А теперь он сам подвешивал топор над шеей сына, с которым хотел сделать это меньше всего. Сталкивал его с Башем и ожидал, что Франциск покорно примет свою судьбу, а не поступит так, как сам Генрих ― отравит брата, чтобы избавиться от соперника. И кроме того, у Генриха в своё время не было рядом женщин наподобие Екатерины и Серсеи. Нет, он был женат, но Екатерина не напоминала ту фурию, которой была сейчас.
При воспоминании о жене, Генрих почувствовал уже привычный спазм в области сердца. Он был обижен на неё за долгие годы равнодушия и холодности, но убивать её?.. Оказалось, что решится на это гораздо сложнее, чем он думал сначала.
Серсея надеялась, что после разговора с отцом она сможет вернуться в комнату, закутаться в меховые покрывала и, по возможности, заснуть до ужина. Нострадамус по-доброму смеялся над ней, что с таким образом жизни она скорее не королевскую кобру напоминает, а какую-нибудь шиншиллу ― поели, по замку побегали, можно и спать лечь. Услышав такое сравнение в первый раз, Серсея сначала покраснела, потом обиженно насупилась и предопределила, что если он ещё раз ещё так назовет, она не будет разговаривать с ним до самых родов. На Нострадамуса это эффекта не возымело, и ещё несколько раз принцессу сравнивали с пушистым зверьком. Разговаривать с мужем она, конечно, после этого не перестала, но на плечах прорицателя осталось несколько весьма красноречивых отпечатков укусов. Серсея была собой довольна.
Но неожиданно Серсея вспомнила про то, чем давно хотела поделиться с матерью. Застыв прямо в коридоре, принцесса подумала пару минут, а потом решительно сменила курс.
― Я тебе солгала, ― сразу заявила Серсея, входя в комнату матери. Королеве разрешили покинуть темницу и жить в своей комнате, чтобы она могла готовиться к своей защите. Она сидела и разбирала какие-то документы, и на спокойное заявление дочери отреагировала лишь заинтересовано приподнятой бровью.
Екатерина не напугалась. Серсея не могла сделать что-то, что навредило бы её матери или братьям, Серсея была готова прирезать и Марию, и Баша в ту же минуту, когда по их наводкам Екатерина была заперта в темнице, и вряд ли что-то изменилось с того момента. Екатерина учила не раскрывать важную информацию
― О чём ты?
Королева кивнула, приглашая дочь сесть, но Серсея осталась стоять на месте. Лишь сжала руки на поясе.
― Насчёт Франциска. Я тебе кое-что не договорила. Призрак, который якобы ходит по замку. На самом деле не призрак. Это девушка. Живая и настоящая. Её зовут Кларисса.
― И что? ― подтолкнула к продолжению Екатерина, и внутри всё предательски дрогнуло. Неужели она ошиблась, и информация, которую Серсея утаила ― ложью это не было, хотя дочь назвала это именно так ― могла быть опасной для королевы?
Серсея продолжала ― холодно, безжалостно, будто рассказывала историю, к которой никто из её близких причастен не был. Такое безразличие немало удивило королеву.
― Эту девушку бросила мать, когда она родилась, потому что девочка была уродлива. У неё над губой было огромное родимое пятно, и женщина попросила отца Нострадамуса исправить это. Но рана загноилась, и лицо стало ещё хуже.
Екатерина сжала руки на поясе и задрожала.
― Матери он ничего не сказал.
― Сказал, что ребёнок умер, ― поправила Серсея, голосом мягким, как бархат.
― И зачем ты сейчас мне это рассказываешь? ― спросила Екатерина, тщательно скрывая раздражение. Серсея поняла, что мать была в ярости, но ничего не могла с этим поделать. Она решила сказать правду, и знала, что если начнет вспыхивать, как её мать, то огонь Екатерины столкнётся с её и ничего хорошего не выйдет. А Серсея собиралась вести серьезный разговор, поэтому, приняв насколько это возможно спокойный и даже безразличный вид, продолжила:
― Нострадамус сказал, что я нашла лазейку, чтобы союз Марии и Франциска не стал причиной смерти моего брата. Я не уверена, но… Может, если твой первенец умрёт, Франциск будет жить?
Она надеялась, что её спокойствие передастся и королеве, и взрыва не произойдет, и в какой-то момент Серсея поняла, что это действительно работает. Екатерина была зла, но хотя бы не в том бешенстве, в котором Серсея её представляла в самых худших итогах этого разговора.
― Так пусть Нострадамус убьет её. Или Габриель. Прикажи кому-то сделать это, ― сказала Екатерина без каких-либо сомнений. Серсею задело, как быстро она попыталась перевалить убийство на других, даже зная, что Нострадамус уж точно на это не пойдет. Или напротив ― зная прекрасно, что если попросит именно Серсея, то Нострадамус согласится без малейших колебаний. Он мог не выполнять приказы своей королевы, но для своей жены прорицатель сделал бы всё.
― Это не самая большая проблема, ― продолжала девушка. ― Баш и Мария тоже знают. Повитуха, что увезла ребенка, им всё рассказала. Завтра она будет здесь как свидетель.
― Нет! Это всё разрушит, всё! ― мгновенно вскрикнула Екатерина, не заботясь о том, что кто-то её услышит.
Помимо того, что Серсея не хотела убивать человека ― или отдавать такой приказ, будучи в положении ― она всё-таки не могла не помешать топору подвиснуть над головой её матери. Каким-то загадочным образом Екатерина убедила Генриха в том, что всё можно решить без казни, убедив короля в том, что любит его. Впрочем, Серсея знала, что ложью это не было. Отцу хватило двадцати пяти лет, чтобы возненавидеть свою королеву, и всё равно он не смог отдать приказ о её казни с лёгким сердцем. Генрих чуть было не убил собственного сына, манипулируя Башем против Марии, но не Екатерину. Возможно, потому, что она родила ему десять детей, стала матерью любимой дочери, а возможно, потому, что он так и не сумел разлюбить её, и сейчас Серсея склонялась ко второму варианту.
― Нет. Я позаботилась об этом, ― сказала она, и что-то в сердце у неё неприятно ёкнуло.
Мария и Себастьян отправили вместе с повитухой несколько стражников, всё-таки женщина была главным свидетелем, и им не хотелось, чтобы по пути что-то случилось. Вместе с тем, Баш указал дорогу через холмы и лес, чтобы Медичи не могли их найти, пользуясь картами. Но они не учли одного ― когда Серсея чего-то хочет, она это получает. Серсея не знала, скинули ли её со счетов в связи с её положением, или же просто не ожидая от неё столь решительных действий. А вместе с тем ― стоило бы.
Себастьян никогда не думал, что судьба ― и королева Шотландии ― попытается усадить его на трон, а потому не овладел мастерством интриг на том же уровне, что и его мать. Мария же росла в монастыре и хотя полагала себя хорошим игроком, не могла идти в придворных играх до конца. Они думали, что идут впереди и, возможно, с кем-то другим это сработало бы, но Серсея ― с рождения вовлеченная в дворцовые интриги ― думала на три шага вперед и точно знала, кого надо убить, чтобы разрушать цепь.
И куда посылать верных людей.
Один из солдат, сопровождающий свидетельницу, насвистывал ненавязчивую мелодию, которая всё нарастала, нарастала, и вдруг ехавшие впереди стражники услышали громкий свист. Лошади резко остановились, карету с повитухой ощутимо тряхнуло, и, не удержавшись на месте, дернувшись вперед, Агнесс упала, стукнувшись коленями об пол и приложившись лицом о пустое сиденье.
Агнесс забилась в угол, слушая звуки борьбы и бойни. Она и так боялась ехать ― рассказать королю, что много лет назад королева родила ребенка не от него, было страшным, и она, по чести сказать, уже попрощалась с жизнью. Понятно, что её берут либо как свидетельницу, либо ради мести ― о жестокости королевской кобры, приёмной дочери Екатерины Медичи, ходили легенды.
Через какое-то время крики стихли. Агнесс опасливо выпрямилась ― всё равно ей было не спрятаться, а бежать, наверняка, бессмысленно. Хорошо хоть внук, сын и невестка будут в безопасности. Некоторое время не было слышно ничего, кроме цоканья копыт, завывания ветра и громких переговоров напавших на карету мужчин. Она отвернулась, неосознанно, сжимая руки в кулаки.
Габриель Монморанси распахнул дверь кареты. Серсея Нострдам не сказала ему ни слова, просто один из стражников сообщил, что в этой карете будет ехать опасная для королевы Екатерины свидетельница, и Габриель решил всё сам. Он понимал, что находясь в деликатном положение, Серсее не хочется мучать себя приказами о смерти, чтобы подобные грехи пали на её ребенка. Поэтому он послал письмо во дворец, а сам поехал на перехват. Он был обязан Серсее жизнью и не искалеченным разумом, он был ей обязан всем. И Габриель с радостью оплачивал свой долг.
Стражник-наемник продолжал свистеть, заглушая короткий вскрик.
― Кто был отцом твоего ребенка? ― неожиданно спросила Серсея. Не то чтобы это имело какое-то значение, но теперь, когда она приказала убить хорошего, ни в чем неповинного человека, женщину, которая была хорошим человеком. Она не думала, что Екатерина ответит на этот вопрос, да даже если и ответила, то Серсея забыла бы, едва вышла из камеры. Просто она хотела быть уверенной, что после истории Клариссы, Екатерина продолжала доверять своей дочери.
― Ришар, друг Генриха, ― донеслось до неё, тихо, словно порыв ветра. Серсея удивленно посмотрела на мать.
― Он ведёт твоё дело.
― И сделает всё, чтобы меня не казнили, ― уверенно заявила Екатерина. Серсея слабо улыбнулась. Она подошла и поцеловала Екатерину в теплую щеку, с радостью отмечая, что мать немного поправилась, избавляясь от болезненной худобы, которую приобрела долгим заключением в тюрьме и нескончаемой нервотрепкой. Екатерина погладила её по животу.
― Доброй ночи, мама, ― пожелала она, собираясь поскорее вернуться к мужу, потому что думая о матери и отце, у неё почему-то остро закололо в сердце. Ей надо было увидеть Нострадамуса как можно скорее.
Екатерина удержала её за плечи, проницательно заглядывая в глаза.
― Ты разочарована во мне?
Серсея даже секунду не раздумывала над ответом.
― Нет.
Екатерина ничего на это не ответила. Иногда её удивляло то, с какой преданностью ей служила Серсея, с какой рьяностью была готова оправдать любой грех или проступок королевы. Серсея была вернее всех её детей, в ней сочеталась всё то, что нужно было Екатерине ― для Генриха она была важна так же, как и Франциск, или даже больше, учитывая, как легко король отодвинул старшего законного сына на второй план; любила её так же пламенно, как Карл, но не душила своими чувствами и вечным желанием быть рядом; была такой же спокойной, как Елизавета, но в душе у Серсее горел огонь, как у Клод; она обладала умом Генриха и хитростью Эркюля, но не была связана долгом перед троном, как Марго. Эти дети были Валуа больше, чем Медичи.
А вот Серсея была Медичи. От волос на макушке до кончиков пальцев ног ― Медичи.
***
Она вошла тихо, принеся собой в комнату свет и тепло. Все её шаги были такими легкими, а движения плавными, что создавалось ощущение, будто Серсея плывет. Нострадамус поднял взгляд, с легкой улыбкой посмотрев на супругу. Серсея была слегка бледноватой, но в целом мужчина отметил, что она прибавила в весе, обхвате талии и груди, что говорило о том, что жена наконец-то набирает желаемый для беременной женщины вес.
― Нострадамус, ― хрипло произнесла девушка, плотно закрывая за собой дверь.
― Серсея. Ты была у Екатерины? Как она себя чувствует? ― задал дежурные вопросы прорицатель, выпрямляясь и обходя стол. Жена тепло улыбнулась одними уголками губ, но не стала отвечать.
Серсея внезапно быстро приблизилась, точно кобра во время прыжка. Девушка оплела шею Нострадамуса руками и прижалась к мужчине ещё ближе. Серсея жадно поцеловала супруга, слегка прикусывая мужские губы. Она пыталась углубить свои действия, а Нострадамус ей и не сопротивлялся. Он крепко обнял её за талию, аккуратно прижимая к себе, с привычной нежностью желая ощутить её рядом с собой.
Поцелуй был чувственным и страстным, жадным, как их первый поцелуй, казалось, многолетней давности. Они оба наслаждались моментом. Решительные действия жены заставляли прорицателя сходить с ума от нарастающих эмоций. Девушка слегка прогнулась назад, и эта поза была явно неудобна. Сильные мужские руки скользнули по округлым бёдрам. Девичьи ладошки сжали тёмную рубашку на плечах.
― Всё хорошо, любовь моя?
Серсея рассмеялась. Нострадамус лишь усмехнулся и потянулся к её волосам, убирая какую-то заколку, и позволяя светлым локонам свободно упасть на плечи девушки. Серсея вновь потянулась за очередной порцией ласки. Жар его ладони чувствовался через одежду.
― Я счастлива. И наш сын счастлив не меньше меня, ― прошептала принцесса и уложила его ладонь себе на живот. Нострадамус подумал было, что она неспроста упомянула ребенка, подняв в груди волну нежности и любви, но в следующий миг прильнула к нему губами, и все сомнения мгновенно растворились, рассыпались в приступе заботы и радости.
========== двадцать четыре. ты колдун и приворожил мою сестру ==========
― Спрячьте меня! ― потребовал влетевший в комнату Карл, и раньше, чем Серсея или Нострадамус успели хоть что-то сделать ― или хотя бы сказать ― принц Франции метнулся за ближайший гобелен и притих. Супруги удивлённо переглянулись, Серсея слегка покраснела, приглаживая растрёпанные волосы и вопросительно глядя на прорицателя. Муж хмыкнул, поцеловав её в макушку, всем своим видом предлагая просто подождать развязки.
Прошло несколько минут, прежде чем в дверь коротко постучались, и вошёл Генрих. На закорках у него сидел Эркюль, сонно причмокивая губами. Он кивнул сестре и её супругу, деловито огляделся, спросил:
― Карл здесь?
Серсея прикрыла улыбку костяшками пальцев и покачала головой.
― Я его не видела, ― сказала она, но было видно, что Генрих не поверил ей. Он огляделся ещё раз, бесшумно прошёлся, заглянул под кушетку, за шторы и даже с молчаливого разрешения Нострадамуса открывал большие шкафы, но брата не обнаружил.
― Серсея! ― внезапно крикнул проснувшийся Эркюль со спины Генриха. Девушка ему широко улыбнулась. Как и до этого, дети подняли в её груди нежность, она не могла нарадоваться, глядя на маленького, светловолосого ангела, который отчаянно потянулся к ней.
― Эркюль, душа моя!
Младший принц заметно оживился, заметив старшую сестру, и молча протянул к ней руки. Серсея присела перед ними, и Генрих спустил брата. Эркюль быстро притопал к Серсее, попав в её объятья, и довольно улыбнулся. Конечно, его первым делом привлёк живот сестры ― он аккуратно положил на него руку и погладил. Потом нахмурился и погладил снова, делая это с таким усердием, что Серсея невольно задумалась о том, какой реакции ждёт брат.
Нострадамус делал вид, что увлечён какими-то документами, но Серсея чувствовала его слегка насмешливый, но нежный и внимательный взгляд.
― У тебя животик, а там ребёночек? ― спросил он со всё возможной детской серьезностью. Серсея усмехнулась.
― Верно.
― Девочка родится? ― неожиданно спросил Эркюль, продолжая гладить живот, словно находящееся внутри дитя могло дать ему ответ. Генрих посмотрел только краем глаза, обыскивая лазарет, и теперь Нострадамус следил, чтобы принц не залез, куда не надо. Карл выбрал лучшее место, чтобы спрятаться ― нища находилась в дальней части лазарета, а гобелен был тёмным и плотным, сложно было представить, что кто-то мог там спрятаться.
― Когда-нибудь у меня будет и чудесная девочка, но прежде Нострадамусу мне нужно сына родить, ― заметила Серсея, кинув быстрый взгляд на мужа через плечо. Прорицатель усмехнулся. ― А потом может появится и дочка.
Почему-то она была уверена, что оба её первых ребёнка будут похожими больше на отца, нежели на неё ― темноволосые, и такие же… колдовские. Было в Нострадамусе что-то от чародея, и, возможно, это передастся их детям, но такая перспектива уже не пугала Серсею.
― А сначала все хотят родить сыночка? ― снова спросил младший принц Франции. Серсея погладила его по светлым кудрям.
― Как Господь решит, так и будет. Не думай об этом.
Генрих остановился посреди комнаты и вдруг требовательно фыркнул.
― Что же, я хотел найти его, чтобы сказать, что мама ищет нас. Но, видимо, он не хочет с ней видеться, ― громко и отчётливо произнёс принц. ― Пойдем, Эркюль, ― позвал он и, громко вышагивая, подошёл к сестре и младшему брату. Серсею Генрих поцеловал в щеку своими вечно холодными губами.
Манипуляция была откровенно несерьёзной и вместе с тем ― безумно действенной, Серсея не могла этого не оценить. Генрих обладал хитростью их отца, умением манипулировать людьми даже в таком юном возрасте, поэтому сейчас безошибочно выбрал точку, на которую надо было надавить. Карл всегда ревностно любил мать, рвался к ней, и в последний раз, когда его видела Серсея ― это было несколько дней назад ― Карлу даже нездоровилось. Физических недомоганий врач не обнаружил, и сообщил принцессе о том, что болезнь вызвана скорее переживаниями, нежели чем-то иным.
Поэтому ничего удивительного в том, что Карл лишь с секундным колебанием выпал из ниши, не было. Генрих рассмеялся, и Карл понял, что его обманули, и тут же обиженно насупился. Серсея тихо рассмеялась и подошла к брату, помогая Карлу подняться. Как всегда, принц поцеловал её в живот ― дети всегда прикасались к нему, когда сестра приходила к ним.
― Я уверена, что мама будет рада вас видеть, ― сказала она, улыбаясь. Нострадамус подошёл к ней, и она, зацепившись за любезно подставленную руку, поднялась. ― Камила может вас проводить.
Мальчики заметно оживились. После того, как Карл заболел, Серсея настояла на том, что Екатерина сможет навещать детей тогда, когда ей захочется, и дети могут приходить к ней. Королю нечего было возразить, кроме того, на него давили со всех сторон ― и Серсея, и Франциск, и его советники, которые откровенно не одобряли такое изменение в престолонаследии, и Генрих был вынужден дать разрешение видеть своей жене их детей. И, конечно, он видел, как этой маленькой победой гордились Франциск и Серсея, которые неожиданно объединились против Себастьяна, Марии… и самого Генриха.
Карл смотрел на сестру с каким-то интересом, а потом неожиданно обратился к зятю:
― Нострадамус, а то, что говорят ― правда?
― А что говорят, маленький принц? ― спокойно спросил Нострадамус.
― Что… что ты колдун и приворожил мою сестру.
Серсея поперхнулась воздухом, и даже Нострадамус, который за многие годы жизни при французском дворе слышал о себе вещи и похуже, отопрел от неожиданности. Серсея отошла быстрее ― она ещё раз повторила про себя вопрос младшего брата, представила, какие слухи ходят об этом между слуг, и неожиданно громко рассмеялась.
Принцесса давно не смеялась с таким удовольствием, и такой искренностью ― спокойный смех, вызванной нежностью или небольшой радостью был не в счёт, да и поводов для веселья в последнее время не было. Тут же ей даже пришлось прикрыть рот рукой и слегка опереться на Нострадамуса, который аккуратно обхватил её за талию, поддерживая. Спустя какое-то время смех утих, и она только сдавленно попискивала от шквала эмоций. Глаза у неё заслезились.
― Карл, нельзя такое спрашивать! ― вскинулся Генрих, подкидывая Эркюля на закорках, но, судя по всему, он и сам интересовался таким вопросом. Только Эркюль нахмурился, и его тёмные, материнские глаза неожиданно сверкнули недовольством. Видимо, ему было всё равно, приворожили его сестру или нет. Или просто в силу юного возраста не совсем понимал значения слова «приворот» и был искренне уверен, что без собственного желания и любви Серсея ни замуж бы не вышла, ни ребенка бы не понесла.
Серсея слегка наклонилась к ним и заговорщически подмигнула.
― Никому не говорите, но на самом деле это я приворожила Нострадамуса, ― доверительно шепнула она. Нострадамус за её спиной подавил смех, хотя его тихую усмешку она услышала.
― Но ты же не колдунья! ― воскликнул Генрих, и Серсея снова рассмеялась. Не так истерически, как до этого, но с искренним удовольствием.
― Женщинам не надо быть колдуньями, чтобы привораживать мужчин, ― сказала она и поочерёдно поцеловала братьев в лоб. Эркюль довольно поморщился, когда сестра прикоснулась губами к нежной щеке. ― Бегите играть, мальчики.
Они вышли, любезно прикрыв за собой дверь, и девушка выпрямилась.
― Знаешь, это очень интересный вопрос! ― внезапно серьёзно заявила принцесса, но Нострадамус видел, что ей всё ещё весело от мысли, высказанной маленьким принцем.
― Значит, меня раскрыли. Что же, да ― я подлил тебе любовное зелье в чай и заставил в меня влюбиться, ― с наигранным сожалением произнёс прорицатель. Тут он не стал мелочиться и собственнически обнял её, прижимая ближе, насколько это было возможно. Серсея усмехнулась.
Её приступ немного напугал его. Серсея никогда не была склонна к истерикам, но проблема состояла в том, что она, как и Франциск, как и почти все дети Екатерины, кроме дерзкой и взрывной Клод и пока ещё маленькой, но уже горячительной Марго, учились скрывать свои истинные эмоции. Еще до того, как Нострадамус узнал, что Серсея станет его женой, понял, какая она на самом деле, она казалась ему прекрасным, но холодным цветком, что навечно застыл в зиме и никогда не расцветет по-настоящему.
В их отношениях это проблемой не было, Серсея никогда не скрывала свои чувства и эмоции, находясь рядом с ним, но что-то могло быть ей в новинку. Признание в любви, например. Нострадамус ещё не получал ответ на свои признания, хотя точно знал, что жена его любит. По сути, этого знания ему хватало, он не хотел требовать от Серсеи этих слов. Такие чувства всё ещё были для неё новыми, она всё ещё к ним не привыкла, и Нострадамус ожидал их услышать уже после рождения сына. Но многие чувства в ней были закрыты, заморожены, и Серсея не выставляла их на показ.
Поэтому он с опаской ожидал вот таких вот всплесков. Во время беременности сама суть женщины меняется, и хотя при остальных Серсея продолжала себя контролировать и делала это с легкостью, иногда случалось нечто похожее. Как её слезы в лазарете и горькое признание о равнодушие ― которое сейчас, как замечал прорицатель, уже прошло ― как её смех сейчас. Пару раз она могла плакать в тишине спальни, переживая минувший день и его не всегда приятные последствия. Нострадамус слабо представлял, как ей помочь в такие моменты, и мог лишь крепко обнимать, радуясь, что она не отстраняется. Серсея даже не переставала плакать ― просто утыкалась лицом ему в руку, прижимаясь спиной к груди, и продолжала бесшумно лить слёзы, слегка подрагивая всем телом. Наутро они оба делали вид, что ничего не было.
Нострадамус знал, что с годами это может не пройти. Взрослея, Серсея будет все больше походить на свою мать Екатерину ― властную и сильную, но сдержанную и почти безэмоциональную королеву Франции, которая даже со своими детьми не всегда была открыта. Но за это прорицатель не переживал ― Серсея не является королевой, её жизненный путь будет проще, а значит и чувства к родным и близким она будет высказывать по-другому. А с другими… пусть ведёт себя как хочет. Нострадамус и сам не тяготил к выставлению своих чувств на публику, так что они с Серсеей определённо нашли друг друга.
― Я же не могла влюбиться в сильного, умного, преданного и заботливого мужчину просто так, верно? ― усмехнулась супруга, обнимая его за шею.
Нострадамус погладил её по шее. Кожа принцессы была мягкой, тёплой и такой же белоснежной. Нострадамус любил, едва касаясь, проводить по ней пальцами, ловя дрожь, пробегавшую по телу Серсеи следом, любил гладить её, любил целовать, любил делать всё, отчего в глазах холодной королевской кобры загоралась страсть.
― Верно.
Она приподнялась на носках и прильнула к его губам. Она знала, что он хотел поцелуя, но не знала, насколько: их поцелуй оказался одновременно нежным и страстным — у неё подкосились ноги, когда их языки яростно встретились у неё во рту, а рука Нострадамусу коснулась её волос, окончательно освобождая их.
Но в какой-то момент Серсея перестала отвечать. Мужчина, удивлённый, отстранился, глядя в её внезапно блеснувшие глаза.
― Что такое?
― У меня появилась идея, ― с каким-то неясным ему восторгом произнесла принцесса.
***
Серсея тихо вскрикнула, почувствовав лёгкий толчок изнутри. Она опёрлась на подоконник, судорожно выдыхая, стараясь при этом дышать ровно.
― Принцесса, ― раздался рядом тихий голос. ― Как Ваше самочувствие? ― обеспокоенно спросила фрейлина Марии.
Лола нравилась Серсеи, без лишних оговорок. Прожив при дворе всю свою жизнь, она видела много женщин ― умных и глупых, красивых и не очень, ветренных и преданных. Лола соединяла в себе все те качества, что Серсея ценила в девушках ― она была умной, красивой и при этом верной. Леди Нострдам ещё больше ценила бы эти качества, если бы они служили на её благо.
Потому принцесса видела, что Лола недовольна сложившейся ситуацией. Она была педантичной и собранной, и поэтому для неё интриги Марии считались предательством, обманом, она их не одобряла, даже если цель у них была благая ― спасти Франциска. Поэтому всё чаще и чаще, Серсея видела её в отдалении от молодой королевы Шотландии, что становилась хмурой и настороженной. Даже когда Мария уехала вместе с той беременной девкой Баша, Лола отказалась идти в темницу к Екатерине и устраивать шоу перед королевой.
― Леди Лола, ― слабо улыбнулась Серсея. ― Оставляет желать лучшего. Может, вы поможете мне?..
― Да, конечно. В лазарет? ― с лёгкой сочувствующей улыбкой спросила Лола, обхватывая Серсею за талию и аккуратно беря за запястье руки, чтобы принцесса могла схватиться за неё. Серсея выпрямилась, насколько это было возможно, и они неспешно направились в сторону лазарета. Лола в очередной раз подивилась отсутствию фрейлин рядом с беременной дочерью короля, но Серсея предпочитала тишину и не хотела видеть рядом с собой лишних людей.
― Скоро смогу находить дорогу туда с закрытыми глазами.
― Неплохой навык. Хоть и удручающий, ― рассмеялась Лола, и Серсея в очередной раз отметила, какой всё-таки красивой была эта девушка.
Жена прорицателя по-своему нравилась Лоле. От неё не веяло высокомерием и надменностью, как от её матери, и чувства опасности и страха не находило на Лолу, едва она замечала Серсею. Кроме того, она не могла отрицать, что девушка искренне переживает за судьбу своей приемной матери и единокровного брата, и причин для войны с Марией у неё более, чем предостаточно. Лола это уважала, она уважала верность и преданность, способность дать слово и отвечать за него. Принцесса Франции была немного старше Марии, но поразительно отличалась от молодой королевы Шотландии, и Лоле преступно думалось, что именно такой должна быть настоящая королева.
Кроме того, с этим своим животом леди Нострдам была ещё более очаровательна. Беременность и скорое материнство делало её более мягкий и спокойной, более нежной, даже внешне она будто излучала свет. Говорят, что от беременных женщин исходит какое-то особое сияние, они словно светятся изнутри, и теперь шотландка это видела. Лоле хотелось находиться рядом с ней.
Франциск вышел из очередного поворота, расслабленный и какой-то даже веселый, но всё его веселье испарилось, когда он заметил сестру и поддерживающую её Лолу. Дофин побледнел, в глазах его мелькнул испуг, и он с необычайной скоростью оказался рядом.
― Серсея? Сестра, что такое?! ― обеспокоенно воскликнул он, аккуратно перенимая её из рук фрейлины, бережно поддерживая.
― Мне стало плохо. Лола согласилась помочь мне дойти до лазарета, ― ответила Серсея слегка виновата. Франциск облегченно выдохнул от осознания, что ничего страшного всё-таки не произошло.
― Спасибо.
Франциск посмотрел на фрейлину бывшей невесты, и в его глазах мелькнула слепая благодарность. Серсея всегда умела строить предложения так, чтобы люди обращали внимание на важную для неё часть.
― Для меня в радость, ― ответила Лола. Франциск кивнул и подхватил сестру на руки, слегка выдохнув от натуги. — Вы ещё долго пробудите здесь? ― спросила Лола, чтобы заполнить гнетущую пустоту. Ноги сами несли её за дофином и его сестрой, которая, бледная и надрывно дышащая, уткнулась в плечо брата и помалкивала. Впрочем, фрейлины быстро исправились. ― Простите, мне не стоит спрашивать.
Так или иначе он оставался главным наследником, старшим законным сыном короля Франции, и она не имела права так неуважительно говорить с ним.
― Со дня на день уезжаю, ― беспечно отозвался он. Лола ожидала, что Серсея недовольно завозится на руках брата, но принцесса даже не фыркнула в возмущении. Она, разумеется, знала, что брат собирается уехать на несколько дней, недель или месяцев, и даже одобряла это ― если с Башем что-то случится, Франциск должен быть далеко от двора, чтобы его нельзя было ни в чём обвинить.
― И куда же ты? ― спросила Серсея, не отрывая голову от плеча Франциска. Её подташнивало, а слабый запах мужского одеколона помогали с этим спрашиваться.
― В Париж, думаю. Там вкусное вино, красивые девушки и карты, ― усмехнулся дофин.
― Тогда, возможно, наши пути пересекутся. Мой брат попал в беду, и тоже в Париже, ― с лёгкой грустью сообщила фрейлина, но по озабочено сжатому запястью стало ясно, что она волнуется куда сильнее, нежели хочет показать.
Серсея была довольна.
― Быть может, Франциск, ты составишь Лоле компанию? ― предложила принцесса, и брат непонимающе посмотрел на неё. ― Доедите до Парижа вместе, путешествие может быть опасно для юной леди. Проводишь, а потом отправишься по своим делам.
― Я не хочу быть обузой, ― тут же открестилась Лола, но дофин неожиданно поддержал предложение Серсеи.
― Сестра права. Такой путь лучше проделать вместе, да и мне компания не помешает, ― улыбнулся Франциск. Лола неуверенно кивнула. Она понятия не имела, что теперь с этим делать ― Мария наверняка в восторге не будет, а с другой стороны… она же больше не невеста Франциска, она невеста Баша, а Лоле действительно небезопасно добираться одной до Парижа. Королева Шотландии должна понять свою верную фрейлину.
Нострадамус выругался, когда Лола открыла дверь, и Франциск внёс принцессу внутрь. Серсея поджала губы, но без пререканий позволила мужу перехватить себя из рук брата, когда тот приблизился.
― Если тебя ещё раз так принесут в лазарет, я точно запру тебя до дня родов, ― заявил прорицатель, укладывая девушку на кушетку и бегло ощупывая её живот.
― Тогда мне надо самой научиться готовить разные травы, ― скривилась принцесса, но тут же болезненно поморщилась, когда Нострадамус легко нажал ей на низ живота.
На пятом месяце ― которой Серсея ожидала почему-то с большим ожиданием ― у принцессы был необычный прилив сил, казалось, она может горы свернуть. Иногда, правда, появлялись резкие боли и рези в животе, и силы быстро истекали, но в целом это было редко. Серсея вообще радовалась тому, как проходит её беременность ― никаких растяжек, оттеков, расширения вен, и даже кожа оставалась такой же мягкой, как и прежде. Изредка болела поясница, но на фоне всего это было сущей ерундой.
― Не надо, ― наконец-то примирительно заметил Нострадамус, заканчивая поверхностный осмотр, во время которого Франциск и Лола показательно смотрели в сторону. Серсея ласково обхватила небольшой живот, но уже вполне заметный, ласково положив одну руку сверху, а одну снизу. ― Намешаешь ещё что-нибудь, отравишься. Я дам тебе успокоительного, ― наконец решил он.
Нострадамус был прекрасным мужем, и отцом станет столь же хорошим ― это Серсея видела ясно, и даром предвидения не обладая. Он старался обеспечить ей необходимый покой и спокойно сносил небольшие капризы. Даже прощал ей иногда бессонные ночи, когда Серсея крутилась рядом с ним на кровати, стараясь найти удобноеположение для сна, и лишь иногда мог ласково её подразнить, когда утром просыпался с затекшими конечностями.
А всё из-за того, что Серсея завела привычку спать с мужем в охапку, используя его плечо подобно подушке. Будто у неё своей нет, перины королевского ложа жёсткие и совершенно не пушистые, а простыни ― не тончайший шелк. Более того: обнимала она Нострадамуса далеко не целомудренно. Одна рука под его шеей, вторая на оголенном бедре, ноги переплетены с его. Зато живот удобно упирался в мужской бок, даже если Нострадамусу было неудобно ― шея постоянно затекала, ноги и весь левый бок, на котором почивала её светлость, казался ватным. Серсея всегда старалась загладить свою небольшую вину, разминая мужские плечи и становясь более ласковой, чем обычно, и в целом оба они были довольны. Серсея хорошо высыпалась, а Нострадамус получил больше ласки от беременной жены.
― Это молоко? ― спросил Франциск, замечая, как прорицатель ставит что-то кипятиться на небольшой огонек.
― Да, с мёдом и травами. Помогает справиться с волнениями.
― Можно? Я не в положении, но не отказался бы от небольшого спокойствия, ― нервно усмехнулся Франциск.
― Я бы тоже. Если можно, ― тихо произнесла Лола. Серсея спрятала улыбку.
― Конечно. Буквально пару минут, ― ответил Нострадамус.
Между Лолой и Франциском завязалась ничего не значащая беседа, потом она медленно перетекла в обсуждение будущей поездки в Париж. Лола с тихим стыдом призналась, что её брат проигрался в карты, и она должна привезти необходимую сумму.
Серсея какое-то время слушала их, а потом перевернулась на бок и задремала. Франциск не сразу понял, что сестра заснула ― лишь когда Нострадамус поправил одеяло у неё на плечах.
― Она спит. Мы пойдем, пожалуй, ― дофин коротко поцеловал сестру в макушку, почти не касаясь, боясь разбудить. Забрав у Лолы пустой стакан, поставил на стол, и коротко кивнул зятю. Лола изящно присела в реверансе, и они оба удалились. Нострадамус подошел к двери и закрыл её на ключ, потом вернулся к спящей Серсее и несколько секунд рассматривал жену.
Прекрасная, величественная, невозможная, страстная — такой была женщина, которой Нострадамус теперь посвящал свою жизнь. Вот она лежала перед ним, беспомощная. Чёрные стрелы ресниц ложились на бледное лицо глубокими тенями, грудь мерно вздымалась в такт дыханию. Нострадамус смотрел на свою принцессу, пытаясь подавить нарастающую тяжесть в груди.
― Отлично сыграно, ― сказал мужчина, потрепав жену по плечу. Серсея тихо рассмеялась, с помощью Нострадамуса принимая вертикальное положение и довольно поглаживая живот.
― Благодарю, ― она слегка подвинулась, чтобы Нострадамус мог сесть рядом, и положила подбородок ему на плечо. ― Главное, чтобы сработало. Что с ними будет?
― Как от шампанского. Лёгкая расслабленность, желание поговорить по душам, а поскольку рядом только они, то вряд ли нужен будет кто-то другой. Должно сработать.
― Но это же не настоящее любовное зелье? ― спросила она.
Нострадамус неожиданно рассмеялся.
― Любовных зелий не существует, Серсея. Так чаще всего называют афродизиаки. Они вызывают желание, а не любовь.
― Оу, ― слегка удивленно выдохнула принцесса, машинально поглаживая живот. Ребенок внутри неё стремительно рос, и Серсея уже чувствовала, как сильно будет любить его, и как он будет любить её. Даже сейчас он делал то, чего желала его мать ― несильно, но вполне ощутимо пинал, чтобы она могла правдоподобно сыграть плохое самочувствие, ночью почти не мешал, давая ей высыпаться. Этот ребенок словно угадывал все её желания, и она представляла, каким прекрасным сыном он будет ― верный и преданный, он будет любить ее беззаветно и слепо.
Как и его отец.
Окрыленная этой мыслью, Серсея потянулась вперёд, касаясь мужских губ своими. Колкая борода привычно пощекотала нежную кожу её лица, и Серсея положила руку на щёку Нострадамуса. Огонь в груди грозит превратится во всепоглощающее пламя. Вторая рука вспорхнула ему на плечо ― он и не думает шевелиться. Выдыхает, и её шею опаляет жар.
Серсея прикрыла глаза, стараясь полностью сосредоточиться на глубоком чувстве внутри себя. Чувстве, которое приходит к ней по ночам, чувстве, которое она ощущала везде, куда бы ни пошла. Ей так хорошо. Принцесса бы могла сидеть так всю вечность.
Принцесса прижалась к Нострадамусу ещё плотнее, целуя его в шею, и он со вздохом прикрыл глаза. Нострадамус не долго позволяет Серсее вести. Обхватывает её талию и одним движением заставляет откинуться спиной на кушетку. Серсея довольно смеётся, когда Нострадамус целует её ― до безумия медленно и глубоко. От одного этого поцелуя голова начинает кружиться, и Серсея полностью теряет себя. Девушка всегда растворяется в нём.
― Если бы ты знала, насколько прекрасна, ― шепчет Нострадамус в нескольких миллиметрах от губ жены. Она потерлась о него бедрами, с наслаждением слушая его прерывистое дыхание. Серсея почувствовала его плоть, упирающуюся в нежную влажную кожу, и сама выгнулась навстречу, замирая от предвкушения.
― Я знаю, ― слегка удивлённо говорит Серсея. Она и вправду всегда знала, насколько красивой была, и даже иногда не стеснялась этим пользоваться. Красивой улыбкой иногда можно добиться не меньше, чем грамотными речами.
― Нет, любовь моя, ты даже не представляешь, ― возражает Нострадамус, гладя её по волосам, и это неожиданно заставляет глаза принцессы заслезиться. Она считала себя прекрасной, но Нострадамус видел её ещё лучше, чем она была. Подобное признание выбило её из колеи ― она ещё не привыкла, что можно её любить так, как любил Нострадамус.
Нострадамус приподнял юбки платья, развёл ей ноги и плотно прижимался пахом. От подобного действия так и пахло похотью, и совсем неожиданно, это привело Серсею в дикий восторг, чувствуя возбуждение мужа. Нострадамус никогда не отказывал ей в ласке, если она просила, и она никогда не искала причины, чтобы не делить с мужем постель. Это не было главным в их отношениях, но в объятьях прорицателя она становилась будто целой. Нострадамус был способен скрыть её от целого мира, и в последнее время, на фоне всего происходящего безумия во французском дворе и собственных идей Серсеи, это было именно тем, чего она желала. Нострадамус крепко сжимал её бедра, медленно и уверенно насаживая на себя.
Спустя несколько мгновений, муж задвигался в ней лихорадочно, обхватывая округлившийся живот. Серсея тихо рассмеялась, мешая смех с тихим надрывным хрипом удовольствия: по каким-то причинам, ему нравился именно живот, круглый, заметный, тёплый и мягкий. Нострадамуса не привлекала отдельная часть её тела, она вся была желанна для него, но вот эта часть тела, единственная выдававшая положение леди Нострдам, вызывала в нём искренний восторг и возбуждение, которые он и доказывал аккуратными ласками, мозолистыми ладонями.
Они были супругами почти уже полгода, и Серсея знала Нострадамуса. Он мог брать её грубо — так, что комнату потом приходится собирать едва ли по кусочкам. Он мог быть таким нежным, как будто Серсея самое хрупкое создание во Вселенной. Нострадамус невесомо провёл пальцами по её щеке, по шее и ключицам, обвёл декольте, и замер, смакуя ощущение гладкой шелковистой кожи под ними. Сколько лет он мечтал дотронуться до неё так, как дотрагивается мужчина до желанной женщины. Сотни заботливых прикосновений врача не смогли бы заменить одно такое. Даже спустя столько времени, он всё ещё не мог поверить, что Серсея Медичи стала его женой.
Нострадамус хрипло простонал, довольно уткнувшись носом ей в шею. Грудь Серсеи в преддверии рождения младенца была по-новому упругой и высокой, мягкой и чувствительной, ноги поражали стройностью и изяществом, кожа благоухала уже знакомым ароматом, а густые светлые волосы сводили прорицателя с ума. Никто не мог сравниться с его прекрасной леди-женой.
Серсея дергает бедрами, хрипло выстанывая что-то, что могло быть его именем. Заправляет волосы за уши и хрипит какой-то несвязанный бред. Её глаза горят, в них мешаются все известные ему чувства мира. Её грудь идеально подходит его ладоням. Как она красива, когда стонет под ним и выкрикивает его имя. Он видит её всю, полностью раскрывающуюся перед ним, отдающую себя.
Нострадамус что-то пробормотал куда-то ей в щёку, и Серсея потянулась за очередным поцелуем, нетерпеливо облизнув губы и впившись ногтями в широкие мужские плечи. Она не сомневалась — даже через рубашку ей удалось оставить пару царапин любимому супругу.
Серсея сильно свела бёдра, почти до боли, и Нострадамус хрипло простонал ей в шею. Её руки скользнули вверх к шее, путаясь в волосах, наклоняя его к себе. Она поймала его губы, приникая к ним, прижимаясь всем телом. Так необходимо. Так правильно.
― Моя, только моя, ― прохрипел Нострадамус, резко двигая бедрами. Он крепче ухватил Серсею за бедро, стиснул и толкнулся с удвоенной силой. Он хотел растянуть долгожданное наслаждение, но разрядка нашла его жену слишком быстро, чересчур долгой была прелюдия к этому сладостному мигу.
Серсея продолжала тихо посмеиваться ему в шею, бездумно поглаживая горячую кожу за отворотом его рубашки и не испытывая неудобства из-за весьма однозначной позы. Волосы её слегка взлохматились, платье наверняка было помято, но принцессу это не волновало. Сегодня она была в каком-то излишне хорошем настроение, и Нострадамус задался вопросом, отчего.
― Что тебя так веселит? ― наконец задал он вопрос слегка сиплым голосом, внимательно вглядываясь в зелёные глаза Серсеи. Девушка почувствовала, как краска заливает её лицо — он продолжал находиться внутри, а она даже не заметила этого — настолько естественным теперь стало это ощущение.
― Я не знаю, ― честно призналась принцесса. ― Просто сегодня я внезапно подумала о том, что всё это не продлится вечно. Все эти противостояния и войны, все эти интриги. Они однажды закончатся, верно? Или станут не такими важными. И ещё я думала о нашем мальчике, ― она погладила живот. Нострадамус вздохнул и вышел из неё, поправляя одежду на себе и на задумавшейся о чём-то жене. Серсея устало вздохнула, чувствуя внутри звенящую пустоту, пока Нострадамус осторожно укладывал её на подушки и аккуратно натягивал платье на бесстыдно открытую грудь. Его рука с ощутимой нежностью принялась перебирать спутанные волосы Серсеи. ― О нашем ребёнке. Знаешь, мне сейчас кажется странным, что я могла не любить его, ― призналась она, слегка недовольно сведя брови и принимая сидячее положение. Ничего не напоминало о царившей несколько секунд страсти, кроме приятных отголосков в теле. Нострадамус внимательно слушал жену, тоже положив руку на её живот. ― Это звучит как бред, но я чувствую, что он любит меня. Это так странно, но я знаю, что он будет любить меня очень сильно, будет верным и преданным сыном. Он станет достойным наследником и для династии Валуа, и для нас самих, ― Серсея с улыбкой посмотрела в родное лицо мужа.
Нострадамус аккуратно погладил живот жены, старясь сильно не давить. Уверенность Серсеи в их будущем была очаровательной и трогательной. Чувство покоя и правильности происходящего не покидало его. Думать не хотелось совсем. Потом будет время анализировать, сейчас в душе прорицателя царило умиротворение. Он аккуратно подтянул девушку, плотнее прижимая Серсею к себе. Ему всегда нравилось обнимать её после занятия любовью, а от места его привычка, кажется, не зависела.
― Я, кстати, задумалась об именах, ― более бодро сообщила она. ― Оставшиеся месяцы пролетят, мы и не заметим.
― И что ты надумала? ― с любопытством спросил Нострадамус. Сам он не затрагивал эту тему, хотя иногда раздумывал о том, какое имя можно дать будущему наследнику. Ведь Серсея сама сказала ― это будет именно наследник, для них обоих, желанный первенец. И пусть ни Серсея, ни Нострадамус не говорили об этом вслух, главная ценность этого ребёнка была в том, что он был именно их; тем, кто свяжет их навсегда.
― А какое ты хочешь? Всё-таки, это и твой ребенок тоже.
― Мне нравится, что периодически ты об этом вспоминаешь.
― Да ну тебя! ― Серсея схватила подушку и несильно ударила мужа по плечу. Прорицатель коротко, хрипло рассмеялся. ― Как ты хочешь назвать сына?
― Ты так уверена, что будет сын? ― с любопытством спросил Нострадамус, бросив на неё взгляд, в котором сквозило странное удовлетворение. Серсея говорила об этом так уверенно, как даже он, обладая даром предвидения, не решался. Может, дело было в каких-то особых приметах, а может связь между ребёнком и матерью была крепкой настолько, что Серсея чувствовала, кто у них родится ― мальчик или девочка.
Леди Нострдам задумчиво потеребила браслет на руке, а потом неожиданно призналась.
― Мне приснился сон. Тогда, как я потеряла сознание. Будто я нахожусь в тронном зале совсем одна, и вдруг входит юноша. Сначала я подумала, что это ты, но после поняла, что ошиблась. Он был высоким, как ты, тёмноволос, но строен и легок, точно кинжал. И у него были мои глаза. Я протянула ему руку и назвала по имени. Думаю, это был наш сын. Наш первенец. Ты сказал, что твой дар крепчает рядом со мной. Может, теперь и я вижу нечто, связанное с нами. Со мной.
― Возможно, ― уклончиво ответил Нострадамус. Его не радовала перспектива того, что Серсея могла принять часть его ужасного дара. Иногда Нострадамус хотел, чтобы его и вовсе не было, и только за одно он был благодарен своим видениям ― так он точно знал, что Серсея будет его. Его женой, его любимой, его женщиной, матерью его детей. — Это имя… Сезар?
― Сезар? ― повторила Серсея, словно пробуя имя на вкус. Оно необычно легко легло на губы, и девушка вспомнила высокого, темноволосого юношу с зелёными глазами из своего сна. ― Сезар де Нострдам. Мне нравится, красиво звучит, ― довольно заключила она и потянулась, чтобы снова поцеловать мужа.
========== двадцать пять. как тлеет в ее глазах надежда ==========
Серсея торжествовала. В последнее время, это было её частым состоянием, что хорошо сказывалось на ней самой и на ребёнке.
Главной её радостью было безумие Баша. Отрава Нострадамуса действовала исправно, медленно сводя юношу с ума. Баш теперь даже не мог появляться при дворе, всё время проводя в своих покоях. Ему мерещились какие-то тени, заговоры, он мог замолчать посреди разговора и забыть, о чём он вообще говорил. Баш плохо спал, его постоянно мучали кошмары, реалистичные до ужаса. Он мало ел и много пил, из-за чего сильно похудел. Под глазами — тёмные круги, выделяющиеся на измождённом лице. Кожа туго натянута на скулы, ещё чуть-чуть — и порвётся. Тёмные волосы вечно растрёпаны, немного отрасли, и несколько прядей налипали на вечном взмокший лоб и шею. Пальцы и запястья такие хрупкие, что смотреть страшно. Себастьян был болен, действительно болен. Он был безумен, а безумец не может быть дофином. Серсея видела это в глазах Марии ― как тлеет в её глазах надежда, а когда во время последней встречи с Генрихом и какими-то послами, Себастьян вдруг встал из-за стола и вылил вино ей на платье, уверяя, что ему так приказали, и вовсе потеряла надежду на то, что всё придёт в норму. Генрих приказал держать Себастьяна в его комнате под замком, но это, казалось, только усугубило ситуацию. С ограниченным кругом общения, Башу не становилось лучше. Его болезнь прогрессировала, и теперь в каждом ― кроме разве что Марии ― он видел возможного убийцу. Боязнь смерти становилась сильнее, а Себастьян — безумнее. Ещё несколько месяцев, и он превратится в абсолютного сумасшедшего, которому уже не помогут лекарства.
Было лишь вопросом времени, когда Генрих окончательно поймёт, что его сын сошёл с ума. Серсее было почти жаль его, потому как в своём безумии Себастьян становился ласковее и как-то по-детски добрым. Когда он видел её в коридорах, то бросался к ней, как маленький Генрих, и просил поиграть с ним. Серсея сглатывала ком в горле и отказывала ему, хотя и старалась быть предельно ласковой. Может быть, где-то, в глубине души, ей и было его жаль, и она жалела о своём поступке. Но на кону стояла её жизнь, жизнь Екатерины и будущее всей династии Валуа. Она не могла позволить смещения престолонаследия.
После завтрака, девушка направилась в комнату отца. Они давно не виделись, и Серсея не знала, какого состояние Генриха, а в последнее время это играло решающую роль. Да, он отослал свидетелей, и про суд над Екатериной говорил туманно, не называя точных сроков, даже королеве Франции почти были возвращены все её полномочия, однако настроение короля менялось, точно погода на море. Конечно, никаких свидетелей не было, повитуха давно была мертва, да и кого можно было осудить в этом? Генрих искал того, кто был бы ему недругом ― нелюбящая жена и плетущий сети паук, прекрасная пара для казни.
Внутри точилась мысль, что, если бы не её свадьба, Генрих вполне мог бы осудить Нострадамуса в связи с Екатериной, но так бы он не унизил ни себя, ни жену, ни дочь с её мужем. Серсея предпочитала не думать об этом ― в это она никогда не верила, особенно теперь, зная, что Нострадамус был влюблен в неё, когда она ещё была девчушкой.
― Пришла поговорить о состоянии Баша? ― грубо кинул Генрих, увидев её. Серсея удивлённо замерла на пороге, не понимая, чем уже досадила.
― Вообще-то, я пришла говорить о Екатерине, ― миролюбиво заявила девушка и, не спрашивая разрешения, приблизилась к отцу. Король выглядел уставшим. Бледный, небрежно одетый, немного похудевший. Серсея даже немного растерялась.
― А что с ней? ― буркнул Генрих, устало потирая переносицу. ― Её не казнят, если ты об этом. Не в скором времени. Видимо, твоя мать действительно верна мне, а признание Баша…
Генрих запнулся, но Серсея и так всё поняла. Признание безумного бастарда ― шаг, на которой Папа не решился бы даже из-за английской короны.
― Вы любили Екатерину? ― неожиданно спросила Серсея то, что уже давно волновало её. Генрих и Екатерина меньше всего напоминали влюблённую семейную пару, но несмотря на их взаимные обиды и едкие слова, в них никогда не было ненависти. Даже сейчас Генрих говорил о жене без злобы. Когда начинался их брак, они страстно любили друг друга, а любовь сложно убить. ― Хоть немного?
― Разумеется, ― без сомнений ответил Генрих, и Серсея тут же улыбнулась. Отец продолжил: ― Я любил её, пока из невинной, напуганной девочки, что приехала ко мне из-под опеки Папы, она не стала злостной стервой, плетущей интриги.
― Вы заставили её плести интриги, ― безжалостно проговорила Серсея, прервав короля. ― Вы превратили её в злостную стерву. Вы создали Екатерину Медичи, королеву Франции. Девочку из Флоренции убьёт не топор, который Вы подвесили над её головой. Её уже убили Вы и Ваше равнодушие, Ваше пренебрежение.
Генрих весь подобрался, собираясь вступить в словесную схватку, но один взгляд на дочь остудил его. Да и сил у него осталось уже мало, чтобы бороться с собственной кровью.
― Тебе нельзя волноваться, Серсея, поэтому я не буду обсуждать с тобой…
― Клевету и казнь моей матери? Но Вам придется. Я буду защищать Екатерину. До последнего.
Она встала и прошлась по комнате. В последнее время ей было сложно усидеть на месте, всё время хотелось ходить и ходить. Повитухи говорили, что это ― нормально, а долгие прогулки она скрашивала в компании Нострадамуса.
― А как же Баш? ― спросил Генрих, и Серсея поморщился. Не понимал, отец всё ещё не понимал, почему дочь так сильно ненавидит единственного полностью родного брата. ― Он твой брат, и он…
― Он был моим братом. И он любил меня в детстве, ― поправила она и неожиданно рассказала то, о чём не говорила даже Екатерине. ― Однажды, когда мы гуляли вместе, мимо нас прошли служанки. Ко мне они обратились «Ваша светлость», а Баша даже не заметили. И он назвал меня дочерью гнилой итальянки. Я обиделась и ушла. Потом мы, конечно, помирились, но наша любовь кончилась там, в том коридоре, освещённом утренним солнцем, когда дети впервые поняли, что такое статус, ― она помолчала какое-то время, а потом решительно, безжалостно выплюнула. ― Плевать на Баша, я хочу спасти Екатерину. От Марии ничего не зависит, она выйдет за наследника. Так просто откажитесь от призвания Себастьяна и верните Франциска. Надавите на Марию, заставьте её увидеть, что Франция ― единственный союзник, и не она диктует правила. Не верю, что вы прогнулись под девчонку.
― Я не под кого не прогибался!
Гнев Генриха, который вспыхнул, как спичка, не тронул его дочь. Серсея продолжала давить холодом и безэмоциональностью, и это больно ранило короля. Он был готов принять равнодушие от любого своего ребенка, но не от Серсеи.
― Все знают, что Себастьян ― Ваш любимый сын. Вы дали ему так много, а у Франциска отбираете корону, которой он должен обладать, которая ему обещана с детства.
Генрих помолчал, и на его лице отразилась искренняя жалость. Он понимал, как сильно ранит своего сына Франциска, которого его дед называл маленьким львом, и иногда даже удивленно оглядывался назад, не веря самому себе ― неужели желание править половиной Европы становилась выше его наследника? Долгожданного первенца… Их с Екатериной первенца.
Серсея, уловив эту слабость в чувственной броне отца, продолжала ― мягко и правдиво.
― Подумай ещё раз, папа. Екатерина не ангел, при дворе нет святых. Но она верный друг тебе, и пока ты жив, не видит на троне никого, кроме тебя. Она воспитала достойного сына, чтобы он занял твоё место, а ты хочешь отдать его бастарду, обделить законных сыновей?
Она ещё хотела сказать: «Аристократия уже волнуется, им не нравится это», но передумала. Она брала Генриха его отцовскими чувствами, говорила о их семье, а не о королевском долге и царстве. Тут Генрих всегда был беспомощен, точно ребенок, ведь в такие моменты становился только отцом, а не королем. Быть отцом, очевидно, было сложнее, чем монархом, Серсея не знала ― но скоро у неё появится возможность сравнить, сложнее быть родителем или членом правящей семьи.
― И ты готова уничтожить Себастьяна? ― спросил Генрих, до конца не веря в это, хотя нелюбовь Серсеи к родному брату была хороша всем известна и даже поощрялась всеми, кроме самого Генриха.
Серсея подошла совсем близко, едва не опаляя злобой. Генриха пугала эта её взявшаяся неизвестно откуда привычка ― кружить вокруг, почти задевая локтем, почти касаясь, но никогда не позволяя себе лишнего. Словно змея, Серсея вилась рядом, выжидая момент, чтобы укусить побольнее. Где она этому научилась, оставалось загадкой, ведь ни сам Генрих, ни Екатерина не тяготили к этому. Напротив ― они всегда смотрели сопернику прямо в глаза, демонстрируя власть и силу, в то время как Серсея словно каждым новым шагом бросала вызов своему оппоненту.
― Я буду защищать Екатерину, отец, ― снова произнесла дочь решительно. ― Она моя мать, я люблю её. Я хочу, чтобы она была с Вами на троне. Хочу, чтобы она увидела, как начнёт царствовать её любимый сын, каким королём он станет. Я хочу, чтобы она видела, как растут её дети, которых она Вам подарила. Я хочу, чтобы она увидела своих внуков, отец.
Генрих открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут его взгляд зацепился за выступающий живот дочери. Намеренно или нет, Серсея не стремилась подчеркивать своё положение перед отцом, и в каждой новой словесной схватке с ней, Генрих забывал о том, что дочь беременна. Он не знал, почему Серсея так поступает ― то ли из-за желания казаться сильнее и неуязвимее, кем она была сейчас, то ли чтобы потом гордиться самой собой, осознавая, что она добилось нужного решения без давления на жалость.
Этим Генрих мог только гордиться дочерью, ведь у неё получалось и она побеждала.
Внезапно, король разразился громким смехом, и Серсея вопросительно выгнула бровь.
― Ты поразительно коварна. Кровь Валуа и характер Медичи создал прекрасного ребенка, ― отсмеявшись, объяснил Генрих.
Он подошёл к Серсеи, положил руки ей на плечи и почувствовал, как дочь напряглась. Ещё он заметил, как её руки дернулись, будто желая закрыть живот, защитить находящегося в нём ребенка, и это тоже больно кольнуло Генриха ― не было такой ситуации, в которой он бы навредил Серсеи. Он прощал ей всё ― намного больше, чем законным детям и даже Башу. Она была его настоящей любимицей, королевской любимицей. И хотя принцесса старалась не акцентировать внимание на своём положении, Генрих не мог не замечать, как дочь защищает ещё не рождённое дитя. Она всё сделает для него. Так же, как всё сделала бы Екатерина. Так же, как когда-то королева делала всё для незаконнорождённой принцессы. Так же, как всё для Екатерины делала Серсея. Генрих в одно мгновение осознал эту связь, креплённую и развивающуюся годами, и понял, что не сможет избавиться от одного звенья, не разрушив второе. Он не сможет убить Екатерину и сохранить дочь при себе.
Понимала это и Серсея, вот откуда шла её колоссальная уверенность в себе и собственной неуязвимости. Конечно, её надо было остановить, но разве Генрих мог?
― Не пытайся угрожать мне, дочка. Механизм уже запущен. Тебе придется остановить его. Придумай как, и я спасу Екатерину.
Серсея рассмеялась. Так, будто отец повторил что-то, что она уже знала. Посмотрев в её глаза, лучившиеся довольством, Генрих в этот момент понял ещё одну важную деталь. Дочь играла против него ради Екатерины, потому что та дала очень многое. Больше, чем всем своим детям. Сама того не осознавая, беря на себя воспитания бастарда, Екатерина воспитала себе лучшую помощницу и лучшую соратницу.
«Интересно, когда Екатерина это осознала? ― спросил сам себя Генрих. ― Ведь осознала же? Не могла не понять».
Екатерина дала Серсее всё, кроме жизни, и девушка собиралась вернуть долг в двухкратном размере, подарив королеве-матери эту самую жизнь.
― Вы не хотите её смерти, ― с каким-то удовольствием заключила она, улыбаясь. ― Вы знаете, в глубине души Вы знаете, что она Вас любит и никогда бы Вас не предала, она Вас любит, несмотря на весь холод и всю боль. Эта больная любовь. Но, думаю, она настоящая.
Серсея привстала на носочки, поцеловала отца в лоб и, слегка поклонившись, вышла из комнаты, оставив Генриха в раздумьях.
А принцесса была довольна, покидая покои отца. Внутри расцветала радость недоверия ― неужели у неё получилось? Неужели, она смогла? Отец признался, что готов помиловать Екатерину, и Серсее надо было лишь довести дело до конца ― окончательно свести с ума Баша и сделать так, чтобы он больше не вернулся. Вернуть Франции законную королеву и законного дофина ― порядок.
Она была так счастлива, что ей не терпелось поделиться хорошими новостями с матерью. Где-то внутри принцесса уже знала, какое событие может послужить тому, что король окончательно откажется от казни, но… Она положила руку к себе на живот. Но лучше она перестрахуется. Роды должны были начаться ещё не скоро, и принцесса надеялась проходить весь срок. Екатерина будет рада, когда Серсея принесёт ей новости о низвержение Баша и проигрыше Марии.
Но первым делом она, конечно, отправилась к себе в комнату. Она хотела поделиться своей победой с мужем, потому что прорицатель принимал все её победы близко к сердцу, радуясь, когда радовалась она, и искренне восхищаясь, когда ей что-то удавалось. Серсея понимала, что для Нострадамуса, который прожил почти вдвое больше неё, её победы выглядела детскими и немного несерьезными, хотя и значимыми. Он как-то сказал ей, что видит в Серсее огромную силу и власть, которые однажды расцветут ярким цветком, стоит только подождать. Возможно, она действительно способна на большее; когда-нибудь оно придёт, сейчас она просто была счастлива.
Муж был в комнате. Нострадамус сидел у кровати, в какой-то странной, неестественной позе, и сначала она подумала, что прорицатель что-то разлили на себя ― красное, липкое, густое…
― Нострадамус? ― неожиданно хриплым голосом позвала она. Взгляд у мужа был… потерянным и немного пустым. Между пальцами она увидела рваные края раны. Кровь заливала его горло, руки, рубашку. ― О, Господи! Позовите лекаря! ― крикнула она слугам. Дверь за её спиной открылась, тонкий женский голос что-то взвизгнул, но Серсею это уже не волновало. Нострадамус что-то прохрипел, похожее на её имя, и сердце Серсеи зашлось в резкой судороге. Она метнулась к нему, упала рядом на колени и с ужасом поняла, что кровь залила всё рядом с ним. Платье её мгновенно испачкалось, на голубом подоле расцветали красные пятна. ― Тихо, тихо. Всё хорошо, я здесь, ― шептала она, прижимая свою руку к его горлу, будто надеясь, что сможет затянуть рану лишь усилием воли. К сожалению, ничего не происходило. Нострадамус продолжал смотреть на неё, не видя никого другого. Дыхание его было тяжелым и прерывистым.
Она сжимала его руку и что-то говорила, пока их руки не расцепили и не оттеснили Серсею за дверь. Очевидно, она плакала. Перед глазами у леди Нострдам стояла пелена. Она без сил прислонилась к стене и грубо отослала служанок, что крутились вокруг неё стайкой оголтелых, громких птичек. Сейчас Серсея ненавидела их всех, чтоб они все провалились. Вот бы они все умерли, а Нострадамус остался жив.
― Ваша светлость? ― раздался тихий голос Лолы, и Серсея сосредоточилась на нём. Она перевела взгляд на фрейлину ― та смотрела обеспокоенно, и ещё больше Лола испугалась, когда девушка начала сжимать свой живот. ― Вам больно? ― взволнованно воскликнула она. Потом взгляд девушки скользнул вниз, и она увидела кровь. ― Я позову лекаря!
― Нострадамус… ― простонала Серсея, медленно опускаясь вниз по стене. Лола тут же оказалась рядом и подхватила дочь Екатерины, не удержав её, но проследив, чтобы та села аккуратно.
Несмотря на всё произошедшее, Лола уже не обижалась и не злилась на Серсею. Той частью сердца, которая принадлежала матери и семье, Лола понимала, почему Серсея так поступала. Она любила Екатерину как родную мать, обожала в ней королеву и не могла допустить её смерти. Смерти из-за интриги молодой королевы Марии, которая не могла успокоиться и уехать, чтобы спасти жизнь любимого. Лола любила свою страну, хотела, чтобы её защищала Франция… Но Мария могла найти более выгодный союз, а не пытаться убить королеву Франции и устроить переворот.
В последнее время Лола думала об этом часто, и всё чаще взгляд её обращался к Франциску. Как, вероятно, ему было тяжело…
Кроме того, вид беременной девушки не мог оставить равнодушным юную Лолу. Она иногда встречала Серсею в коридоре или в саду, где в радостном ожидании Серсея вальяжно прогуливалась по замку, горделиво выпячивая живот. Беременность сделала её счастливее, спокойнее и увереннее в себе − способность к рождению здоровых и крепких детей делало её чисто по-женски счастливой, гордой собой, что она может выносить ребёнка любимого мужа. Серсея чувствовала, будто выполнила невероятно сложную задачу, за которую её ждут почести и безмерное уважение. И Лола завидовала ей белой завистью: она тоже надеялась, что в будущем сможет испытать такое светлое чувство, когда в тебе растёт новая жизнь.
Из комнаты вышел лекарь, и на вопросительный взгляд Лолы пояснил, что прорицателя серьёзно ранили в шею. Кровь смогли остановить, но теперь рану надо было промыть и зашить, чтобы она не загноилась, и всё это надо было сделать быстро.
― Я пока заберу Серсею в свои покои, ― решила Лола, сжимая плечи принцессы. Она обхватила её за плечи и помогла аккуратно подняться. — Вот так, Серсея, пойдем…
Поддерживая девушку, которая молчала и слепо смотрела вперёд, Лола довела Серсею до своей комнаты. Принцесса без выражения посмотрела на собранные сундуки ― завтра Лола и Франциск должны были отбыть в Париж. Где-то на задворках сознания Серсея вспомнила, что радовалась ошарашенному лицу молодой королевы Шотландии, когда та услышала эти новости, она даже попыталась поговорить с Франциском, но брат ответил, что она ему никто, чтобы диктовать условия и высказывать недовольство.
С Лолой разговор тоже не был успешным ― фрейлина рассказала, что после того, как Лола сказала своей королеве о безопасности такого путешествия, у королевы закончились аргументы. Иначе это выглядело бы так, что Мария хочет и бастарда, и дофина, ревнует Франциска к Лоле настолько, что готова отправить подругу одну в такое путешествие с незнакомыми стражниками. Лола рассказывала об этом, когда они с Серсеей пили чай в саду; в последнее время, компания беременной дочери самой умной, коварной и хладнокровной женщины в стране стала для Лолы предпочтительнее, чем компания осуждающих подруг и вечно недовольной Марии.
В своей комнате она уложила Серсею на кровать, заботливо укрыла одеялом и присела рядом, не зная, что ещё можно сделать.
― Вы хотите что-нибудь? Возможно, чай с мятой? ― мягко спросила Лола.
― Нет. Спасибо тебе, ― пробормотала Серсея, и вскоре её накрыл тяжёлый, беспокойный сон. Лола поняла, что принцесса потеряла сознание. Она послала слугу за лекарем, а сама осталась у своей постели, держа Серсею за холодную руку и поглаживая по светлым волосам. Мягким и красивым…
…Как у Франциска.
***
― … она была напугана, вот я и оставила у себя. Всё же, ей было лучше, чем одной.
Кто-то ответил, однако сквозь сон Серсея не различила голос, узнавая только мелодичный и красивый голос леди Лолы. Она попыталась открыть глаза, и у неё это даже получилось, но едва увидев темноту за окном, она снова провалилась в тяжёлый сон, сквозь который продолжала видеть всё, как в тумане.
― Серсея, ― позвал голос, и девушка дёрнулась, узнав его. Её погладили по голове, и она открыла глаза. Зрение расплывалось из-за слёз, которые даже во сне застыли у неё на глазах, и Серсея поняла, что если сейчас закроет их, то снова провалится в тяжелый, парализующий сон. Поэтому с силой потёрла глаза, не думая о том, что они покраснеют ещё больше, и наконец-то увидела того, кто её разбудил.
― Нострадамус… ― выдохнула она, и, как ребенок, слепо потянула к нему руки. Мужчина тут же обнял её, прижимая к себе ближе.
Он был удивлен, когда, придя в себя после нападения Клариссы, узнал, что Серсея ночевала в покоях Лолы. Несмотря на все увещания врача о том, что ему надо оставаться в кровати, и что время ещё слишком раннее ― только пять утра ― прорицатель решительно направилась к комнате фрейлины королевы Шотландии, которая встретила его темнотой и холодом. Ни одна свеча не освещала спальню, ни одна деревяшка в камине не давала тепла. Не плотно накрытая одеялом Серсея лежала в кровати Лолы, подставив оголенные плечи по-настоящему морозному воздуху и каким-то чудом умудрившись уснуть в ледяной обители.
Сама Лола спала на кушетке, укутавшись в три или даже в четыре одеяла, и быстро проснулась, когда Нострадамус открыл дверь. Видимо, спросонья, она не сразу поняла, что прорицатель делает у неё в комнате, но поняв, что сама она лежит не в кровати, вспомнила минувшие события.
― Как Вы себя чувствуете? ― хрипло спросила Лола шепотом, бросая мимолётный взгляд на Серсею. Платье фрейлины помялось, волосы растрепались, и выглядела она не выспавшейся.
― Думаю, я больше напугал её, чем действительно был в опасности, ― сказал Нострадамус, нахмурившись, и, недовольный собственный мыслью, остановился. ― Почему она ночевала здесь?
― Серсея вчера весь вечер проплакала, не хотела ни есть, ни пить, ― Лола тяжело вздохнула, и у неё самой на глазах мелькнули слезы. ― Она была напугана, вот я и оставила у себя. Со мной ей было лучше, чем одной.
― Да, ― согласился Нострадамус. ― Спасибо, леди Лола, ― искренне поблагодарил он.
Лола машинально кивнула, а сам мужчина бесшумно подошёл к жене и вгляделся в расслабленное лицо. Во сне, тихом и безмятежном, оно казалось ещё красивее и моложе. Глаза её немного опухли от слёз, она сама немного побледнела. Лола бесшумно зажгла камин и закрыла окна, после чего вышла из комнаты, чтобы дать супругам немного времени, но прорицатель, несмотря на искреннюю благодарность, не рассчитывал оставаться здесь дольше положенного.
Серсея проснулась, едва он позвал её.
Он коснулся лица Серсее, сжал протянутые руки.
― Ты замерзла, ― мрачно констатировал он. Серсея слабо кивнула, смотря на шов у него на шее. Нострадамус отстранился, сдёрнул с плеч меховую накидку, которую всегда носил, завернул в неё Серсею и поднял на руки, чувствуя, как ледяные, даже сквозь рубашку, пальцы вцепились в его плечи.
― Как ты? ― хрипло спросила она.
― В порядке. Всё было лучше, чем лекари могли тебе представить.
Повезло, что в столь ранее время двор ещё спал. При выходе из комнаты, прорицатель ещё раз в благодарность кивнул Лоле, и та кивнула в ответ, не решаясь что-либо сказать. Казалось, она вообще думала совсем о другом, растерянно растирая собственные пальцы. Вид у неё был взволнованный.
Оказавшись в комнате, Нострадамус бережно усадил Серсею на кровать и погладил по плечам.
― Ты в порядке? Ничего не болит?
Серсея качнула головой.
― Я плохо спала, ― призналась она, сжимая накидку на своих плечах. ― Теперь снова хочу спать.
В комнате было теплее, и Нострадамус заметил, что дрожь, которая била девушку весь путь сюда, стала понемногу пропадать.
― Я велю фрейлинам сделать тебе чай. Ты согреешься, переоденешься и ляжешь спать, ― сказал мужчина, и дочь королевы кивнула. Нострадамус встал, и Серсея украдкой оглядела комнату. Новое белье, чистый пол ― ничто не указывала на то, что тут произошло несколько часов назад.
Пока ей делали чай, Камила помогла принцессе умыться теплой водой, капнула немного мятных духов за уши, чтобы приятный запах обволок сознание, сняла все украшения, в которых вчера заснула девушка, переоделась в ночную рубашку. Руки у Камилы были тёплые, а движения плавные и мягкие, и Серсея снова почувствовала, как её клонит в сон.
Нострадамус сидел чуть поодаль и приблизился только когда другая Камила принесла чай. Он обвел пальцами отпечаток ожерелья на шее, который впился в нежную кожу, пока девушка спала.
― Туда добавили немного боярышника, для успокоения, ― сказал Камила шепотом, и Нострадамус кивнул, после чего фрейлина плотно закрыла шторы и вышла. Серсея пила медленно, и, кажется, всё ещё была немного не в себе.
― Я не должен был так тебя пугать, ― извиняющимся тоном произнес мужчина, поглаживая девушку по спутанным, мягким волосам. Но Серсея посмотрела на мужа серьезно, своими зелёными, почти змеиными глазами. Её тонкие пальцы робко, почти не касаясь, скользнули по неровному шраму на шее, и королевская кобра покачала головой:
― Я рада, что ты, несмотря на всё, пришел ко мне.
Нострадамус усмехнулся и уткнулся носом ей в висок. Коснулся губами золотистой пряди.
― Кроме тебя, мне некуда идти. И никуда не хочется.
========== двадцать шесть. мы можем просто закопать ее ==========
― Ваша Светлость!
Габриель ворвался в комнату принцессы, заставив ту едва ли не подпрыгнуть в кресле. Юноша выглядел взъерошенным и взволнованным, чем немало удивил Серсею ― обычно тот себе такого не позволял. Наемник наспех поклонился и уже открыл было рот, чтобы доложить о причине своего прихода без лишних вопросов, как его прервали.
― Простите, что я не смогла его остановить, ― заявила Камила, появляясь следом за наёмником и метая в него ненавистный взгляд. Серсею это позабавило.
― Это срочно, ― не обращая внимания на исходящую от Камилы ненависти, твёрдо произнёс юноша.
― Выйди, ― приказала Серсея. Камила неодобрительно качнула головой, но только принцесса недовольно мотнула головой, как фрейлина была вынуждена удалиться. Серсея понадеялась, что она не побежит докладывать о приходе Габриеля королю, королеве или Нострадамусу. Это ещё хорошо, что Франциск уже уехал. ― Габриель, что такое?
― Помните, Вы сказали, что некая девушка сбежала из темницы?
Серсея кивнула. Конечно, когда она пришла в себя, Нострадамус рассказал ей, кто именно и при каких обстоятельствах ранил его. Она тут же велела наёмникам Габриеля найти беглянку, а тем, кто находился в замке, ещё тщательнее охранять детей и королеву ― неизвестно, что могла учудить безумная дочь Екатерины.
― Да, а что? Нашли её? ― деловито поинтересовалась принцесса. Нострадамус просил её не отдавать приказа об убийстве Клариссы, было видно, что мужчина глубоко сочувствует несчастной девушке, и Серсея велела наемникам постараться привести её живой. Но из памяти у неё так и не вышло то, каким она нашла своего мужа. А если бы Нострадамус умер? Мысли об этом приводили Серсею в два состояния ― злость и слёзы. Прорицатель, видя это, велел жене не думать о случившемся ― до родов осталось чуть меньше четырёх месяцев, и Нострадамус хотел, чтобы всё это время его жена находилась в покое и была максимально собранной. Поэтому она сказала, что надо постараться доставить Клариссу живой, но если она погибнет ― ничего страшного. Габриель понял её приказ, кроме того, она ничего от него не скрывала ― ни слова мужа, ни свои собственные ощущения и мотивы.
Если бы у королевской кобры были друзья, Габриеля можно было бы назвать лучшим из них.
Наёмник замялся, но ответил честно, как она всегда требовала.
― Вроде того. Она… Она попыталась похитить… Похитить принцев.
― Что?!
Внутри всё мгновенно перевернулось. Принцы ― три её маленьких брата. Карл, Генрих и Эркюль.Боже, неужели эта дикарка, жестокая убийца была рядом с её братьями?
― Прошу Вас, не переживайте. Принцы в полном порядке, можете спросить у служанок, ― поспешил успокоить её Габриель, видя, как стремительно побледнела Серсея. Принцесса глубоко выдохнула от облегчения и положила руку на свой живот. Практически сразу же ей ласково толкнулись в ладонь, словно сынок хотел её успокоить и заведомо знал, что скажет Габриель. ― Мои… ― он запнулся и исправился, словно принцесса могла обвинить его в неверности. ― Ваши люди всё время находились рядом, но… Они услышали какой-то шум за дверью, вышли, чтобы проверить, и эта девушка попыталась утащить их в тайный туннель. Конечно, стража сразу бросилась за ними, но… девушка попыталась оказать сопротивление, у неё была какая-то большая металлическая булавка или вроде того. В общем, её пришлось…
― Я понимаю. Похороните её.
Габриель посмотрел на принцессу.
― Где? Мы можем просто закопать её или…
Серсея покачала головой и устремила свой взгляд в окно. Конечно, ей не хотелось об этом думать ― где похоронить девушку, которая мешала планам Екатерины и которая чуть не убила Нострадамуса, оставив Серсею вдовой, а её ребёнка ― безотцовщиной. Если бы не Кларисса и её неуместная доброта, возможно, королева Шотландии была бы уже давно обесчещена и вернулась бы в свою холодную Шотландию, не представляя угрозы для Франциска. Будь воля принцессы, Клариссу бы скормили собакам, но… Но неуместно просыпавшееся милосердие рвало Серсею душу. Ребенок под её ладонями слабо толкался, и девушка вспоминала, что ответственна не только за свою душу ― за его тоже. Грехи родителей несут их дети. Хотя бы сейчас, когда ребёнок находился у неё под сердцем, она должна была быть милосердна.
И эта девушка была дочерью Екатерины больше, чем сама Серсея. Мысль об этом изъедала изнутри, но принцесса упорно гнала её от себя. Екатерина презирала, жалела и ненавидела Клариссу, особенно будет ненавидеть, когда узнает о покушении на принцев. А Серсею она безмерно любила, уважала и оберегала. Кларисса была обезображенной дикаркой, в то время как Серсея ― прекрасной принцессой.
Завидовать и ревновать было не к чему.
― Найдите какую-нибудь церковь в глуши, заплатите священнику, если понадобится. И поставьте крест из дерева. Но не закапывайте её как собаку.
Габриель склонился в поклоне.
― Как Вам будет угодно, Ваша светлость.
За что Серсея его и любила ― Габриель не задавал лишних вопросов, не лез к ней в душу. Он просто делал то, что она велела, и если бы Серсея приказала, например, сбросить Себастьяна со скалы, Габриель бы, не моргнув, уточнил, с какой именно скалы это сделать.
***
― … Габриель позже сообщит, где она похоронена. Возможно, ты или Ришар…
Серсея оперлась на стол, прижав руку к животу и чувствуя, как кружится голова. Озвученная мысль вылилась бы в интересное и полезное размышление, если бы не жгучая потребность поскорее уложить обессилевшее тело на подушки. Последняя новость выбила её из колеи, она даже не подумала про это… а сейчас всё так кончилось.
Екатерина какое-то время смотрела на дочь пустым, безэмоциональным взглядом, словно не понимая, о чём та говорит, а потом покачала головой и отвернулась.
― Нет. Никогда не говори мне, где её похоронили. И тебе это не стоит знать.
― Я хочу это знать, ― неожиданно твёрдо возразил Нострадамус. Екатерина с сомнением глянула на Нострадамуса и покачала головой, но Серсея неожиданно поддержала мужа.
― Хорошо, я попрошу Габриеля мне сообщить, ― мягко согласилась она. Принцесса стояла, облокотившись на письменный стол супруга и по-особенному сложив руку. Одну она положила на живот почти полностью, а второй держалась за талию, так, что большой палец лежал на пояснице, второй ― на животе, а ладони соприкасались. В последнее время это было её любимым вертикальным положением.
― Что там с Франциском? ― спросила Екатерина, отворачиваясь от окна, в которое смотрела неоправданно долго. ― Он уехал?
Серсея кивнула. Франциск с Лолой уехали практически на следующий день после того, как Нострадамус ― Серсея до сих пор не была уверена, правильно ли поступала, играя роль сводни, но и брат выглядел счастливым, когда уезжал с Лолой. Возможно, она приняла правильное решение и в будущем не пожалеет об этом. Пока никто не знал об этом, кроме Нострадамуса. Возможно, это будет ещё одна тайна, которую они разделят на двоих.
Ребёнок снова толкнул её, и Серсея выдохнула. Повитухи научили так делать ― на каждый толчок отвечать резким выдохом, чтобы было не так больно. Нострадамус обеспокоенно подался к ней и положил руку на талию, стараясь поддержать. Он больше не мучал её всевозможными рисками беременности, не навязывал постельный режим, просто старался как-то поддержать жену хоть в чём-то.
― С тобой всё хорошо? ― спросила Екатерина, с радостью переключая внимание с мыслей о погибшей дочери на живую. ― Как себя вообще чувствуешь?
― Довольно неплохо, ― правдиво ответила Серсея. До «прекрасно» её состояние было далеко, но она не теряла сознание на каждом шагу, что уже было хорошо. Нострадамус погладил её по руке, от плеча до локтя, и Екатерина внезапно сообщила, что ей надо идти ― родственники привезли вести из Рима. Серсея подозревала, что во время столь болезненной ситуации, Екатерина не могла находиться рядом с ней и Нострадамусом. Прорицатель заботился о своей беременной жене, был ласков и аккуратен, и смотря на всё это, королева вспоминала о том, что Генрих никогда не был так же ласков с нею, даже когда Екатерина носила их ребенка. В Нострадамусе было намного больше любви, чем когда-либо было в короле Франции.
Серсея не могла винить мать за желание держать дистанцию, кроме того, это было в натуре Екатерины Медичи ― отдаляться от всех немного, чтобы справиться в одиночку. Поэтому Серсея на прощание лишь кивнула, подставила щёку под тёплые материнские губы и спокойно смотрела, как королева уходит.
Ребёнок снова толкнулся. Серсея выдохнула и, с поддержкой супруга, дошла до кровати, аккуратно сев на неё.
― Больно? ― спросил он, присаживаясь на корточки перед принцессой и накрывая большой тёплой ладонью её живот.
― Нет. Ха, ― усмехнулась Серсея, поглаживая живот.
― Что? ― с легкой улыбкой спросил Нострадамус, прикасаясь к животу жены лёгким поцелуем.
― Он толкается, ― сообщила она с широкой улыбкой. ― Поразительно, я так долго этого ждала.
Ребёнок был неактивен, и редко радовал мать доказательством своего присутствия. Чаще всего это были весьма болезненные доказательства, но приходились весьма кстати, когда Серсее требовалось разыграть какой-нибудь приступ. Но чтобы просто так толкнуться — это сын проделывал нечасто. И это никогда не происходило в присутствии Нострадамуса, что тоже не радовало Серсею, поэтому она не спешила рассказывать об этом.
― Моё предложение всё ещё в силе, ― мягко заметил прорицатель, и Серсея тут же поморщилась.
― Нет, ― яростно мотнув головой, ответила принцесса.
― Серсея….
― Я сказала: «Нет». Этого не будет, ― жёстко прервала принцесса, раздражённая тем, что муж снова поднимает эту тему. ― Екатерина нашла мне повитух, одна из них спасла ей жизнь во время последних родов. Ты сам говорил, что Жанна ― умелая и талантливая женщина.
― Да, но я хотел бы быть рядом с тобой, ― Серсея поджала губы и отвернулась, глядя в окно. ― Ты даже не даёшь себя осматривать как врачу, предпочитая мучаться от боли, ожидая повитух, но… Но не дать мне это сделать. И роды ― я умею их принимать.
― Не сомневаюсь, ― холодно произнесла леди Нострдам, продолжая глядеть в окно.
Нострадамус сел на кровать рядом с ней, взял её за подбородок и повернул лицом к себе, заставляя смотреть себе в глаза. Серсею всегда это завораживало ― было в чёрных глазах мужа что-то колдовское, таинственное, мистическое. Ей всегда нравилось смотреть в них, будто она силилась разгадать волшебную загадку.
― В этом дело?
― Те женщины, которым ты помогал родить… Они были просто женщинами. Не более, а я ― твоя жена.
― Это скорее аргумент «за», чем против, ― терпеливо заметил Нострадамус. Серсею всегда это поражало ― как он мог быть таким спокойным с ней всё время? Не то чтобы она намеренно его провоцировала, но она была жуткой упёртой во многих отношениях, и терпеливость, которую проявлял к ней Нострадамус. ― Почему ― «нет»? Аргументируй.
Судя по сосредоточенному взгляду, риторическим вопросом это не было, и Нострадамус действительно ждал хоть каких-то доводов, ведь обычно такие разговоры с Серсеей заканчивались её решительным, твёрдым отказом, не подкреплённым какими-то аргументами.
Прорицатель внимательно взглянул на свою жену. Он не мог не заботиться о ней и их будущем ребёнке ― они являлись самым дорогим сокровищем в его жизни, данными ему по благословению самого Господа Бога, не иначе. И тем сложнее ему было смотреть на мучения Серсеи – всё вокруг изводило её. Безумный ненавистный бастард на троне, униженный Франциск, который покинул двор, находящаяся под стражей Екатерина, слишком много взявшая на себя королева Шотландии. Только редкие разговоры с матерью или же времяпровождение с ним заставляли её отпускать тягостные мысли, но этого времени было нещадно мало.
Нострадамус видел, что принцесса разрывается на части, одновременно желая родить здорового ребенка, и при этом помочь Екатерине и Франциску вернуть то, что у них пытались забрать. Переживания плохо сказывались на её здоровье и внешнем виде ― её кожа потускнела, под глазами появились тёмные круги, она не набирала нужного веса, постоянно испытывала головокружение и первые месяцы мучилась такой тошнотой, что он боялся, как бы у неё не открылось кровотечение. Меньше всего она походила на счастливую будущую мать.
Принцесса слегка недовольно выдохнула, но привычная злость не пришла. Нострадамус был её мужем, и в самом начале их брака она пообещала себе, что не станет юлить и придумывать отговорки, если ей что-то будет не нравится. Она требовала от него сообщать ей правду, глядя в глаза, какая бы эта не была истина, так почему он не отвечал ей тем же?
― Ты мужчина, с которым я делю постель, ― Нострадамус кивнул, но Серсея ещё не закончила. ― С которым я хочу делить ложу после родов, потому что, судя по твоим видениям, детей у нас будет больше одного и даже больше двух. Я согласна, мне… мне нравится быть с тобой, ― она хмыкнула. ― И я не хочу, чтобы ты перестал видеть во мне женщину.
― Я не перестану.
Серсея покачала головой.
― Сейчас ты говоришь так. Но что, если после родов или после очередного просмотра ты разочаруешься в моём теле. И больше меня не захочешь.
― Ты для меня ― не просто тело.
― Я знаю, ― Серсея взяла руку Нострадамусу и прикоснулась мягкими губами к грубым костяшкам. ― Я знаю. Но я не хочу думать о такой возможности. Поэтому ― «нет». Ты можешь давать мне советы, изредка осматривать, но я не позволю тебе осматривать меня глубже, принимать роды и даже просто быть на них.
Она отпустила его руку и обняла, спрятав лицо на мужской груди. Принцесса больше почувствовала, нежели услышала, как Нострадамус тяжело вздохнул, но в итоге мягко произнёс:
― Ты меня волнуешь, ― решил честно признаться мужчина. Конечно, его план вполне мог пройти и тайно, без участия Серсеи, но это было как минимум неуважение по отношению к супруге, которая всегда и во всём была честна с мужем. По чести говоря, у него от Серсеи было больше тайн, чем у неё от него. Нострадамус не собирался брать на себя ещё одну тайну, так ещё и обманывать её. Серсея была умной, но ещё не взрослой женщиной, однако это не означало, что Нострадамус мог не посвящать её в какие-то дела, ссылаясь на свой возраст и опыт.
― Я?! ― удивленно воскликнула Серсея, недоумённо посмотрев на мужа.
― Ты плохо себя чувствуешь, тошнота и сонливость стали обычным делом, ― Нострадамус положил руку ей на живот, стараясь воззвать к её материнскому инстинкту. ― Серсея, у тебя нет сил. А те, что есть, ты тратишь на дворцовые интриги. Это ужасно.
― И что ты хочешь предложить? ― устало спросила леди Нострдам. Она не нашла в себе силы спорить, к тому же, супруг был прав. ― Ты бы не завёл этот разговор, если бы не собирался мне что-то предложить.
Сегодня принцесса выглядела особенно плохо и вместо того, чтобы отдохнуть, она собиралась устроить какой-то праздник для своей матери Екатерины, дабы напомнить о том, что Екатерина де Медичи ― королева Франции. Опасения накрыли Нострадамуса новой удушающей волной.
Он вытащил из кармана флакончик с какой-то бесцветной жидкостью. Серсея нахмурилась, принимая склянку.
― Это сонное зелье. Оно безобидно для ребёнка.
― И сколько я буду спать? ― поинтересовалась она.
― Дня два.
Серсея раздраженно выдохнула. На два дня выпасть из жизни дворца ― ужасная перспектива, ей вовсе этого не хотелось. И вместе с тем ― она так устала. Ей хотелось просто забыться на несколько дней, выспаться, впервые поставить себя выше всех. Себя и своего ребенка. Чтобы она была в порядке, чтобы сын был в порядке, и чтобы Нострадамус не переживал за неё. Ради своего спокойствия, ради собственного здоровья и здоровья ребёнка можно было немного потерпеть.
Кроме того, что она могла сделать сейчас? Баш тонул в своих кошмарах, Мария была бессильна, казнь Екатерины король отменил, а Франциск был с Лолой в Париже. Она могла отдохнуть, Нострадамус был прав. Кроме того, если она этим успокоит любимого мужа, почему бы и нет?
Она улыбнулась Нострадамусу.
Тёплые пальцы свободной руки Серсеи чуть тронули лицо супруга, заставляя смотреть в зелёные глаза. Большой палец прочертил линию нижней губы, заботливо, нежно. Так касаются только ангелы. Но рядом с Нострадамусом был демон. И поэтому невинная нежность плещется, мешаясь на дне со страстью в голубых отблесках глаз. Она придвинулась ближе и чуть поддалась вперёд.
Дыхание с ароматом мелиссы обожгло губы. Прикосновение обещающе-невинное. Юркий язычок чуть пробежался по мужским губам, призывая провалиться в поцелуй. Контроль, сосредоточенность, сдержанность осыпались, оставив наедине только с этим ощущением. Со вкусом подкрашенных губ. Мягких, тёплых, нежных. Её губ, которые невероятно давно хотелось терзать поцелуями невероятной глубины.
― Увидимся через два дня, ― игриво подмигнула она.
Снова поцелуй, и тонкая талия охвачена ладонями. Тёплое хрупкое тело, тонкая кожа с голубыми едва приметными реками вен под ней. Манящая, словно оазис в пустыне. В его руках. От каждого движения её губ, тонких пальцев в волосах все опасения улетают в бездну. Чертит пальцами на груди долгие нежные линии, прижимаясь крепче, выдыхая в губы все обещания, всё, что хотела сказать уже давно… и растапливает окончательно напускное спокойствие Нострадамуса, напускной лёд где-то внутри.
Нострадамус верил, что его решение было правильным. И решиться на такой план, и посвятить в него жену. Серсея поняла его и приняла его идею. Пожалуй, он всерьёз получил самую прекрасную девушку в жены.
========== двадцать семь. серсея не знала, что было хуже ==========
― Франциск должен вернуться, ― скорбно сказал Генрих, глядя на то, как Баш равнодушно смотрит в стену. Он стал ничем, никем, превратился в овощ. Он больше не бежал по коридорам, спасаясь от таинственных всадников, больше не размахивал мечом, сражаясь с невидимым врагом. Он больше не делал ничего.
Теперь в признании Себастьяна не было никакого смысла. Как и в казни Екатерины, прелюбодеяние которой не то что не доказали ― даже не обнаружили. В королеве Медичи было много грехов, но измены мужу и короне среди них не было. Серсея победила, как она и мечтала.
Девушка обхватила свой раздувшийся живот. Повитухи говорили, что она рискует родить раньше срока, но принцесса уже об этом не волновалось. Нострадамус был более, чем прав насчёт этого ― она выспалась, после к ней пришел здоровый аппетит… но принцесса более не верила в это. Вся её беременность состояла из такого ― то хорошо, то плохо, то здорова, то едва находила силы встать с кровати. Она просто уже хотела… освободиться. Родить сына и заботиться о нём, чтобы её нездоровье не отражалось на малыше.
― Нострадамус говорит, что так выглядит человек, когда душа покидает тело. Когда рассудок уходит к Богу, а не к людям, ― сказала она. Баш повернулся на звук её голоса и бегло улыбнулся, а потом снова уставился в стену.
― Неужели это сделал я, Серсея? ― произнёс Генрих. ― Неужели, моя жажда настолько затмила мне глаза, что я принёс в жертву сына?
«Это сделала я, отец» ― вдруг неудержимо захотела она признаться, но вовремя прикусила язык. Ей Генрих ничего не сделает, но отыграется на тех, кого она любила больше всех ― Екатерине и Нострадамусе. Этого она не могла позволить, да и что могло изменить признание? Она перестала подливать зелье Нострадамуса в свечи Баша уже давно, но брат продолжал сходить с ума и в конце концов превратился в это: в безвольную куклу, заполненную органами, но почти не думающую и говорящую. Он изредка отвечал на вопросы Марии, но почему-то чаще всего просто рисовал корабли. Везде ― на стенах, на дереве, на листах бумаги. Один раз Генрих спросил его, зачем он это делает, и Себастьян ответил, что на этих кораблях он уплывёт из Франции, где его хотят убить.
Серсее было его жалко. Диану жалко не было, а Себастьяна ― да. Но принцесса не могла представить себе мир, в котором её матери Екатерины или брата Франциска не будет. Иногда надо пожертвовать одним, чтобы спасти остальных, и Серсея принесла эту жертву. Не одна, никакие грехи она не вершила в одиночку, но тут… тут Серсеи было жалко Себастьяна.
Она не знала, что ответить отцу. Лишнее слово ― и он всё поймет, не скажет ― разобьет ему сердце. Конечно, ей было не очень интересно сердце Генриха, но отец любил её, и Серсея не могла этого отрицать. Она должна была поддержать его хоть как-то.
― Некоторые люди просто не созданы для этого. Для трона, власти, ― безразлично произнесла она. Леди Нострдам уже думала, что можно сказать об этом, ведь знала, что отец захочет обсудить. ― Он мог справиться, а мог и нет. Кто же виноват, что так случилось? Никто не знал.
― Я должен был увидеть тревожные знаки.
― Вокруг столько слуг, лордов… Мария всегда была рядом, ― сказала она, дабы как-то облегчить душу отца. Он ― король, и у него есть более важные дела, чем следить за сыном. Другие должны были заметить, что бастард сходит с ума. Другие заметили, но сказать не осмелились. Серсея их не могла в этом винить.
― Ну, теперь ты будешь довольна, ― внезапно произнес Генрих, и Серсея непонимающе посмотрела на короля. ― Через несколько дней Себастьян отправляется в Рим, к родственникам Дианы. Там он станет монахом. Екатерина останется королевой, а Франциск ― дофином. Все будет, как ты хотела.
― Как все хотели. И как должно было быть, ― беспощадно добавила она. ― Отец, ― последнее слово заставило Генриха побледнеть. Баш подпрыгнул на месте и тихо рассмеялся, а потом схватил перо и снова начал рисовать корабль. Серсея вышла.
― Как Себастьян? ― спросил Нострадамус, едва она вернулась в их покои. Серсея растерянно погладила себя по запястью.
― Его разум теперь равен разуму ребенка, ― сказала девушка. ― У нас всё получилось.
Нострадамус протянул руки, и Серсея позволила обнять себя, утягивая в надёжный, спокойный кокон мужских объятий.
― Жалеешь? ― спросил прорицатель, чувствуя, как руки жены медленно обвиваются вокруг его торса, а сама она зарывается лицом в рубашку у него на груди.
― Нет, ― покачала головой принцесса. ― Иногда стоит принимать подобные решения. Маленькое зло ради большого добра, из двух зол выбирают меньшее, пожертвовать одним, чтобы спасти остальных ― и всё в таком духе.
Серсея усмехнулась и снова качнула головой. Кажется, несмотря ни на что, в ней было искреннее сочувствие к бастарду, который пытался сломать жизнь Франциску и другим законным детям Генриха и Екатерины. Она полагала себя холодной и сдержанной королевской коброй, но в ней было намного больше чувств, чем кто-либо знал. Возможно, всю многогранность её сердца и чувств знал Нострадамус, её муж, который знал её больше, чем самого себя.
Она неожиданно замирает перед мужем, прижимаясь всем телом, опутывая руками шею и приникая губами к его губам в безумной пляске. Кусая, удушливо заполняя собой мир, выпивая и забирая дыхание. И тонкие пальцы тянут все застёжки одежды, что она успевает нащупать. Улыбка в поцелуе и снова полубезумный напор. Душа ангела, желания демона… страсть, присущая человеческому существу и только ему.
― Нет, ― тут же отстранился мужчина, но Серсея крепко схватила его за запястье. ― Что ты делаешь?
― Хочу заняться с тобой любовь.
― Ты носишь ребёнка.
Серсея мазнула губами по мужскому, колючему подбородку и тихо рассмеялась.
― Но я же ношу нашего ребенка.
― Тебе может это навредить, ― терпеливо объяснил Нострадамус. В душе он удивился ― неужели она этого не понимала? Или её желание было так велико, что она об этом просто не думала? Конечно, это польстило ― ведь случилось то, о чём он желал с момента их брака. Она хотела его, хотела быть с ним, хотела, чтобы он был в ней, и для Нострадамуса это многое значило. Он был для жены не просто любимым, он был для неё желанным.
Но сейчас их желание не имело значение, только здоровье ребёнка. Если что-то случится, Серсея может серьёзно пострадать.
Жена, кажется, была немного другого мнения. Высокая и полная грудь, закреплённая, подобно бриллиантовой оправой и корсетом скромного платья, легко заколебалась в такт её смеху.
— Не отталкивай, — чуть улыбнулась Серсея, — это сильнее нас…
— Значительно сильнее, — согласился Нострадамус, улыбаясь ей.
Гибкая, тонкая… «Чем я заслужил тебя…» — многотысячный раз проносится в уме прорицателя. Она делает несколько шагов навстречу, словно подхваченная порывом ветра, в развевающемся платье, почти невесомом, как и она сама. И этот невыносимо свежий поцелуй вкуса вина… Тонкие пальцы зарываются в волосы, притягивая ближе, пытаясь слиться, снова стать тем, чем становятся только истинно любящие.
Вновь скользящие по лицу пальцы прочерчивают каждую деталь, каждую черту. Её маленькая игра, бесконечное изучение. Кошачья привычка прижиматься лицом, танцуя, кружась вокруг, извиваясь ловким невесомым вихрем, собирая потоки восходящей силы.
Нострадамус любил её. Как умел.
А умел он жадно и требовательно, с истинно королевским размахом. Он любил носить её на руках, любил целовать её плечи. Питал непростительную слабость к запаху её волос и теплу её кожи. Любил класть голову к ней на колени и слушать странные истории.
Одежда разлетается торопливо, словно всякий раз, как первый, молодость, юность, хрупкость… Не упиваться ею невозможно. Свежий бриз в удушливом аду и в благоухающем раю. Жадно скользящие по телу пальцы, обводящие каждую часть его снова и снова, ласкающие, дразнящие. Подводящие к грани искушения, доступной только демонам с ангельской нежностью.
Нострадамус увлекает её на кровать, поддерживая под ягодицы, покрывая поцелуями тонкую нежную шею. И под кожей отбивается пульс, трепещущий, бьющийся всё быстрее, разгоняющий бурлящую от страсти кровь. Серсея чуть вздрагивает, когда Нострадамус прикусывает бьющуюся ярёмную вену, разрывая тишину стоном удовольствия. Лёгкая женственная фигура опутывает прорицателя руками за плечи и притягивает ближе, скользя отвердевшими сосками по груди, сводя с ума одним своим присутствием. Сбывшаяся самая потаённая мечта, самое чистое исполненное желание.
Нежное распростёртое на кушетке тело обхватывает Нострадамуса руками, привлекая так близко, как только возможно. Соединение, и тишину комнаты нарушает её новый сладкий стон. Глубокое возбуждённое дыхание обрывается, покидая её с каждым движением. Прорицатель впивается в мягкие губы, очерчивая её изгибы пальцами, желанные, пленительные. Прикрытые глаза, чуть хмурая морщинка между бровей, пальцы обводят его плечи, чуть царапают ноготками кожу. И ему нравится, как Серсея выгибается, стремясь прижаться еще ближе, сильнее. До бесконечной точки слияния. Зелёные глаза распахиваются, губы шепчут в поцелуе имя мужа, как молитву.
Нострадамус, выдыхая в поцелуе стоны, чуть покусывая, чуть оттягивая кожу, проникает языком в рот в бесконечной пляске обоюдного удовольствия.
Пожалуй, это действительно было нужно им обоим.
***
В день, когда уезжал Себастьян, было неожиданно холодно. На Францию падал снег.
Снежинки опускались с небес мягко и безмолвно, как воспоминания. Снег уже засыпал сад, укрыл траву, запорошил кусты, статуи и ветви деревьев. Это зрелище вернуло Серсею в давние холодные ночи одиночество и в долгую зиму её детства.
Снег был не таким густым и таял на волосах обнявшего её Нострадамуса, а снежок, который Серсея хотела слепить, рассыпался у неё в руках. Нострадамус подсадил её на лошади, и она в пляске снежных хлопьев отправилась на пристань.
Себастьян был уже там, как и Генрих. Юноша стоял на коленях в снегу и пытался слепить что-то из рыхлого снега, но у него не получалось. Лицо короля было бесстрастным, но в каждом слове звучал свинец. На реплики слуг он отвечал каким-то ворчанием, но когда приехала дочь, не стало слышно даже такого ответа.
Несмотря на своё положение, она ехала верхом. Когда Нострадамус помог жене слезть с лошади, Баш откинул снежок, который мгновенно развалился и бросился к ней.
― Сестра! ― выкрикнул он, крепко обнимая Серсею. Слова его словно нож пронзили грудь принцессы. Боже милостивый, он… Себастьян любил её в этот момент? Он был рад её видеть?
Девушка удивленно выдохнула, а стража отца напряглась. Впрочем, как и сам король. Нострадамус положил руку на плечо жены, и когда Баш отстранился, привлёк её ближе к себе.
― Себастьян, ― кивнула она. Принцесса не хотела здесь находиться, но Генрих настоял на её присутствии. Вероятно, он догадывался, что безумие и последующее слабоумие Баша вызвано неестественными причинами, и присутствие Серсеи здесь ― своеобразное наказания для дочери.
― Пойдем, я покажу, что нарисовал! ― воодушевлённо сказал Себастьян и сжал её руку, желая, чтобы она последовала за ним. Серсея обернулась на Нострадамуса и двинулась за братом. Муж пошел за ней, не убирая руку с её плеча, точно был привязан к ней. В тусклом свете солнца сверкнула рукоять его меча. Генрих отвернулся.
Баш показал ей свой рисунок на земле из снега — это был большой корабль.
― Очень красиво, ― сказала она, накрывая ладонь Нострадамуса своей, чтобы как-то успокоить его. ― А почему ты всегда рисуешь корабли?
Себастьян рассмеялся ― мелодично и по-доброму, как может смеяться только ребенок.
― Он увезёт меня отсюда, ― сказал он. ― Увезут от убийц, от теней.
Тут Баш резко развернулся и посмотрел на небольшой, но красивый корабль. Очевидно, он был быстрым, и поэтому король выбрал его. Однако в глазах Баша загорелся неподдельный восторг и счастье.
― Они везут меня на корабль, сестра? У меня будет свой корабль, ― Себастьян рассмеялся. ― Я уплыву отсюда, сестра, да?
Серсея сглотнула ком в горле и улыбнулась.
― Да.
Одна из снежинок коснулась его лица, и Баш удирал себя по щеке, словно отгоняя назойливую муху. Глаза его были обращены к морю, далекому горизонту, а на руке таял слабо зажатый кусок снега. Перчатки он где-то потерял. Дыхание застревало в горле, теперь он глядел на неё не узнавая.
Серсея слышала, что он едва прикасался к еде, а по ночам постоянно стонет и метается. Теперь принцесса видела, как исхудало его лицо. Ему больше не было больно от яда в воздухе, но исправить теперь вряд ли что-то можно было. Если Баш и поправится, он никогда не станет прежним.
Если бы кто-то спросил Серсею, вернулась бы она назад и исправила это, то она бы сказал «нет». Правда, возможно, принцесса подарила бы ему безболезненную смерть ― он бы уснул и не проснулся. А теперь Серсея не знала, что было хуже.
― Пора, ― сказал стражник. Баш дёрнулся, словно сопротивляясь какому-то невидимому врагу. Тонкая струйка крови медленно и обильно хлынула из его носа. Себастьян оттёр её мозолистой ладонью и, бросив быстрый, последний счастливый взгляд на отца и сестру, взбежал вверх по трапу, счастливо смеясь. Поднимаясь и глядя на них с палубы, он желал отцу, сестре и Нострадамусу всяческих благ. Серсея прикоснулась ко лбу — покрытая потом кожа показалась под рукой слишком холодной. Голова её закружилась…
… и всё же она ощущала в себе силу. Если девушка оглянется, то она пропала. Принцесса сделала это для семьи и должна была упорно смотреть в будущее, отгоняя тоску. Екатерина научила её, что Серсея должна идти вперед, не позволяя себе остановиться ни на секунду, поскорбеть или посмеяться, повспоминать и ужаснуться. Вперед и вперед, пока впереди не останется ничего, кроме гроба, в которое опустят тело принцессы. Только тогда она сможет принять всё прошлое и осознать это.
Один из стражников, что поднялся с бастардом на палубу, посмотрел на принцессу и кивнул. Наёмник Габриеля, которого она попросила проследить за тем, как Себастьян доберется до горного монастыря вблизи Рима. Хватит с него, теперь бастард мог отдохнуть от двора, который ненавидел, и от людей, которые ненавидели его.
Серсея задумалась, а не будет ли её конец чем-то похожим? Но тут внутри неё толкнулся ребёнок, и она покачала головой. Про смерть ей думать было рано, слишком рано, ведь вскоре она должна была дать жизнь новому человеку.
***
Генрих разрешил ей сделать любой праздник, по её желанию, и Серсея бросила на это почти все силы. Двор и правда уже давно лишён радости. Король был потерян, это видело всё его близкое окружение. Он с трудом подобрал слова, занимаясь самобичеванием. Он был жесток со своей семьей, желая убить верную ему жену и лишить детей их матери, и после отплытия Баша осознал это ещё лучше.
Поэтому он позволил Серсее устроить праздник. Это поднимет и ей настроение, что в положении пойдёт дочери на пользу, и усмирит аристократию, показав, что балом снова правит прежний порядок. Королева Екатерина Медичи жива и здорова, и всей Франции стоило об этом узнать. Жаль, что Франциск скорее всего не успеет к этому торжеству, но ничего ― можно и позже ещё раз отпраздновать, уже возвращение дофина.
В назначенный день тронный зал благоухал ароматом цветов, несмотря на снег за окном. Придворные шептались по углам, рассматривая огромный, многоярусный и разноцветный торт. Когда пришёл король, гости сразу набросились на еду и вино, перемежая их танцами. Сегодняшний праздник действительно отличался ― было в нём больше яркости, больше торжества. Этому служило и богатое оформление зала, и торжественная музыка, и белоснежные одежды гостей.
Серсее хотелось выпить, испробовать лучшие образцы из погребов Франции, отвлечься от измучивших событий, но ребёнок в её животе не позволял этого. Принцесса лишь выпила воды, закусила свежими фруктами, коротко общалась с жаждущими позлословить придворными, наблюдала за тем, как играют малыши ― Карл, Генрих, Марко и Эркюль были здесь, в замечательных костюмах, и наблюдать за ними было одно удовольствие.
Серсея разговаривала с какой-то герцогиней, когда к ней подошла Екатерина. Герцогиня откланялась, оставляя мать и дочь наедине.
― Этот праздник прекрасен, ― улыбнулась королева. ― Спасибо, моя дорогая.
― Надо напомнить всем о том, кто такая королева Франции. Кроме того, малыши по Вам скучали.
Екатерина кинула полный нежности взгляд на играющих чуть поодаль детей. Их всех редко приводили на такие балы, но тут Серсея настояла, и теперь принцы и принцесса Франции с радостью веселились, радуясь и тому, что темнота начала рассеиваться.
― И как Генрих тебе не запретил?
― Он… проявил понимание, ― сказала она. Это слово подходило больше всего. Генрих был опечален всем происходящим в его доме, но не помешал дочери устроить праздник. Для них он означал победу, для короля ― возможность отдохнуть от всего. Он даже пригласил Екатерину на несколько танцев, чего не происходило уже давно. Даже Екатерина скинула тревоги и страхи прошедших дней и от души отдалась торжеству в её честь.
Король Генрих… Он пребывал в странном расположении духа. С одной стороны, безумие сына и чувство собственной вины всё ещё давило на его сердце тяжелым грехом. С другой же он испытал огромное облегчение, ведь какой-то груз он теперь скинул ― ему не было нужды убивать свою жену, мать своих десятерых детей, настоящую мать Серсеи. Несмотря ни на что, он хотел сохранить Екатерине жизнь. Правда была в том, что Генрих тоже всегда любил свою жену и знал, что несмотря на то, что многие года они были холодны с друг другом, он любил Екатерину.
Диана де Пуатье всегда была в его сердце, они пережили многое вместе, она родила ему первенца, но теперь она мертва, а Екатерина… Екатерина всегда стояла особняком его чувств. Диана была его другом, а Екатерина ― его союзником. Диана родила ему сына, а Екатерина ― десятерых наследников, и родила бы ещё, если бы не трагедия с близняшками.
Но Генрих никогда не мог понять ― а главное, простить, ― то, что случилось с Серсеей. Если бы Диана приняла свою дочь, если бы любила, Генрих бы носил её на руках, потому что его самого маленькая принцесса зачаровала с первых минут своего рождения. Да, эти роды были ужасны, но тогда впервые Генрих подумал о том, что ради своих детей готов пожертвовать Дианой. Пусть бы она умерла, а Серсея жила. При этом, он никогда не желал смерти Екатерине и всегда ставил на неё, если приходилось выбирать.
Генрих не простил то, что его любимая дочь была отвергнута. Нет, не простил и никогда не сможет простить. Он любил Серсею более, чем всех своих дочерей, наверное, из-за того, что та вбирала в себя лучшие качества дома Валуа и дома своей приёмной матери Медичи. Генрих был рад, что она оказалась достаточно смелой, чтобы спасти Екатерину и пойти против отца.
Королева Шотландии Мария Стюарт на балу не появилась. Она вообще почти не выходила из своей комнаты, Серсея её не видели уже долгое время, но от дам из Летучего эскадрона Екатерины она узнала, что Мария не покидает свои покои, потому что боится. Теперь Баша не была, и её судьба была простой ― она должна была стать женой Франциска, или её страна будет медленно умирать. Франциск, который ушёл из дворца и который её уже точно не любил, которого она предала.
Правда, Мария верила, что всё ещё может вернуть. Так или иначе, но она всё ещё любила дофина Франции и надеялась, что своей любовью может всё исправить. А пробудить чувства во Франциске она сможет, точно сможет.
Однако, Екатерина и Серсея всё ещё верят, что Мария принесёт смерть Франциску. Мария сама этого не хотела, да и если Франциск умрёт, она не сможет помочь Шотландии. Девушка попала в ловушку и до сих пор не знала, как из неё выбраться.
Королева и принцесса Франции стояли в стороне, разговаривая о чём-то, когда их прервали.
― Ваше величество, ― Нострадамус появился, словно сотканный из теней и ярко-оранжевого пламени. ― Простите, я украду у Вас свою жену. Позволишь? ― Нострадамус склонился перед ней в галантном поклоне, после чего предложил свою руку. Серсея сначала хотела отказаться ― не в её положении танцевать, но волшебство вечера захватило, и она светло улыбнулась мужу.
― Конечно.
Екатерина проводила их лукавым, довольным взглядом. Кто же мог подумать, что союз, который Генрих создал из-за какой-то шутки, и минутные чувства к друг другу, могут вылиться в нечто столь прекрасное. В великую любовь.
Несмотря на беременность, принцесса не потеряла привычную грацию и лёгкость. Конечно, энергичные, быстрые танцы были не для неё, но лёгкий и плавный вальс ― самое то. Кроме того, в руках Нострадамуса было безопасно и надёжно. Она легко следовала за сильной мужской рукой, вновь ощущая себя маленькой принцессой, мир которой крутится вокруг красивых балов, смелых и верных рыцарей и прекрасной Франции.
В её уши снова полилась музыка, тихий говор гостей успокоил волнение. С удивлением Серсея обнаружила, что получила всё, что могла только просить от жизни ― у неё был муж, который любил и боготворил, которого любила она, было высокое положение в обществе, во Франции, крепкая семья, богатство и благородная кровь. И совсем скоро у неё должен был родиться ребенок.
Она внезапно тихо рассмеялась.
― Очевидно хорошо, что Вы умеете танцевать, ― сказала она. В глазах Нострадамуса сначала промелькнуло непонимание, а потом он широко улыбнулся.
Она тяжело вздохнула и посмотрела на мужчину, который аккуратно вёл её в танце, и слабо ему улыбнулась.
― Простите, что Вам пришлось участвовать в этом фарсе. Отцу, очевидно, слишком скучно.
― Ничего страшного, Ваша светлость. Очевидно хорошо, что я умею танцевать.
Серсея хмыкнула и позволила себе открытую улыбку. В конце концов, люди могли говорить, что хотели, разве Серсея не имела права хоть на каплю веселья?
― Очевидно.
― Очевидно, ― согласился он, аккуратно повернув жену вокруг своей оси и в следующее мгновение её поцеловав. На глазах у всего двора, совершенно не стесняясь. Быстро стали обжигающими, и Серсея едва не прикусила мужу язык от неожиданности. Впрочем, поцелуй получился коротким ― люди вокруг них взорвались оглушительными аплодисментами и какими-то добрыми выкриками, и Серсея, к своей радости, обнаружила, что совсем не покраснела.
«Как удивительно легко у неё всё получается, – шептались придворные на королевских пирах, – наверняка алхимия, а может и магия». Откуда им знать, что любовь и женское коварство сильнее всяких чар? Слишком долго Серсее приходилось отказываться от танцев. Не отказываться — не получать от них удовольствия. Но теперь всё было кончено, и она снова блистала на балах, ей воспевали оды. Она была первой красавицей Франции, по важности и влиянию равной только королеве Екатерине, у неё не было равных. Она всё исправила. Вернула, как было. Как должно было быть.
Она танцевала, кружилась, и все вокруг хлопали и хлопали, подобострастно сияя, даря ей настроение и желание жить. В какой-то момент закружилась голова, и Серсея остановилась, вцепившись в мужа. Люди вокруг неё захлопали ещё громче.
Нострадамус отвел её в сторону. Совсем неожиданно, ребёнок внутри неё взбрыкнулся, и Серсея поморщилась.
― Выйдем? ― попросила она. ― Мне не хорошо.
Нострадамус кивнул, и они вышли из залы. В коридоре было прохладно. Серсея облегченно выдохнула, чувствуя приятные покалывания внутри ― от близости любимого супруга.
― Ваша Светлость! ― позвали её со стороны, и Серсея повернулась. На ходу расстёгивая плащ, к ней спешила Лола ― раскрасневшаяся от царившего на улице мороза, растрёпанная, а за ней широким шагом следовал дофин Франции. Такой же красный и взъерошенный, как и Лола.
Фрейлина подскочила к Серсеи и аккуратно обняла её. Серсея вздрогнула от холодных руках на плечах, но радостно рассмеялась и обняла Лолу в ответ.
― Лола! Франциск! Вы вернулись! ― радостно проговорила она.
― Да. Вытащила брата Лолы, и отец позвал меня обратно, ― сказал Франциск, обнимая сестру, и, наклонившись, поцеловал её в животик. Он широко улыбнулся, когда его в ответ толкнули. Серсея рассмеялась, а Лола обняла её за талию. ― Нострадамус, ― кивнул дофин, протянув руку для рукопожатия.
― Доброй пожаловать домой, дофин, ― с улыбкой кивнул Нострадамус, отвечая на протянутую руку своей. ― Леди Лола.
― Приветствую, ― улыбнулась Лола. ― Как Вы себя чувствуете? ― посмотрела на принцессу фрейлина, накрывая холодной ладошкой её теплый живот. Серсея улыбнулась, обнимая Лолу в ответ за плечи.
― Прекрасно, ― лукаво усмехнувшись, ответила Серсея. В её зелёных глазах искрился невысказанный вопрос, и судя по всему, Лола понимала, что от неё хотят. Она внезапно покраснела и посмотрела на Нострадамуса.
― Можно я похищу Вашу очаровательную жену, и мы поболтаем с ней?
― Если она хорошо себя чувствует, ― кивнул Нострадамус.
― Посплетничать всегда силы есть, ― игриво скривила губы Серсеи. Настроение её возрастало с каждой минутой, как и боль, которую она пыталась не замечать. ― Франциск?
Дофин беспечно пожал плечами и по-мальчишески, залихватски улыбнулся. Боль накатила на неё внезапно и также внезапно схлынула, Серсея даже не успела понять, что произошло. Низ живота тянуло, она поморщилась, но никто не заметил. К тому моменту, как на неё снова обратили внимание, она уже справилась с неприятным ощущением.
― Я пойду поприветствую родителей. Пойдёмте, Нострадамус? ― кивнул он зятю в сторону зала. ― Леди надо оставить, ― состроив детскую рожицу, ответил он, и Серсея закатила глаза.
― Пойдем со мной, ты мне всё расскажешь, ― захихикала Серсея, и они с Лолой вдвоём отправились в покои леди Нострдам. Пот выступилна её коже, но Серсея справилась.
В комнатах было слегка прохладно, горело несколько свечей. Лола не была ещё в этих покоях ― большой и просторной, с дверью, ведущими в кабинет Нострадамуса, выходом на балкон, вместительным гардеробом. Посреди комнаты возвышалась огромная кровать, в одном углу стоял большой комод, в другом стол, тогда как туалетный столик располагался перед окном, выходящим в крошечный дворик. Лола почувствовала себя маленькой куколкой из фарфора, оказавшись здесь.
Серсея села на кровать, и Лола опустилась рядом с ней. Она заметила, что над комодом висел поднос, на котором изображались библейские сцены рождения и торжеств. Королевским женщинам, которые носили под сердцем ребёнка, обычно дарили такой особый подарок, видимо, Генрих расстарался для своей дочери, подчеркивая её статус во всей Франции. На подносе были различные лакомства, например, куриный суп и сладости. Когда будущая мать съедала их, подносы вешали на стену как украшение. Это были ценные памятные подарки.
В комнате было темно, за окнами царила вечерняя темнота. Лёгкий прохладный воздух трепал занавески. В спальне повесили гобелены с безмятежными религиозными сценами и пейзажами. Всё должно было способствовать облегчению состояния будущей матери, а не расстройству.
― Итак, ― с белоснежной улыбкой произнесла Серсея, привлекая внимание к себе. ― Ты вернулась с моим братом.
Лола рассмеялась.
― Серсея, я влюбилась, ― неожиданно призналась Лола, и в глазах Серсеи промелькнуло настоящее удивление, а потом её глаза засияли. ― И он тоже меня любит! Мы с Франциском… ― Лола снова покраснела и пригладила волоса. ― Теперь мы вместе.
― О, Боже! ― воскликнула она, накрыв живот рукой. ― Лола, это прекрасно!
Фрейлина удивленно посмотрела на принцессу, по всей видимости, не ожидая такую реакцию. Она почему-то считала, что прекрасная и уточненная принцесса Франции, любимица Генриха Валуа и Екатерины Медичи, никогда не одобрит союз своего брата-дофина, будущего короля, с обычной девушкой из Шотландии. Да, богатой, даже из аристократичной семьи, но не принцессой, и уж тем более королевой. Но радость Серсеи порадовала Лолу ― её одобрение было важно для аристократки.
― Я волнуюсь из-за этого, ― призналась Лола. Пока она путешествовала в Париж вместе с Франциском, то почему-то поняла, что поговорить и доверять может только Серсее. Эта принцесса была вежливой и уточненной, настоящей принцессой из сказки, и она могла дать правильный совет и поддержать. ― Я ведь… никто во Франции, всего лишь фрейлина.
― Ты богата, из знатного рода. Очень красивая, ― Серсея улыбнулась, и Лола ответила ей смущенной улыбкой. ― Екатерина была такой же, когда выходила замуж за моего отца. От этого брака никто не получил корону, но в казну пришло немало денег.
Правда, они оба понимали, что на тот момент Генрих был младшим принцем Франции, его старший брат должен был получить корону, а Франциск был первым в очереди на трон. Эти сомнения Серсея прочитала на лице Лолы и вздохнула, сжала ладонь Лолы в своей в знак поддержки.
― Главное, что об этом думает Франциск, ― сказала она и улыбнулась. ― Только его мнение должно что-то значить, ― некоторое время они молчали, а потом леди Нострдам тихо рассмеялась и покачала головой. ― Знаешь, я хочу конфет. Конфет и чаю. А тебе не помешает согреться.
Серсея поднялась, собираясь позвать служанку, но вдруг внутри неё что-то перевернулось. Серсея ощутила острую боль в животе, влага хлынула на бедра. Сын отчаянно брыкнул в её чреве. Дрожь пробежалась по спине Серсеи.
― Серсея? ― крикнула Лола, оказываясь рядом, хватая принцессу за руки, чтобы та не упала на пол. Она с испугом увидела, как под девушкой расползается сначала простое влажное, а потом красное пятно. Лола побледнела. ― Серсея! ― крикнула она, и леди Нострдам что-то пробормотала ей в ответ. Девушка поняла, что Серсея ещё в сознании, и, призвав все силы и спокойствие, позвала фрейлин Серсеи. Принцесса скрестила руки на животе, чтобы защитить дитя. Боль охватила её, стиснув, как кулак великана из сказок, что когда-то рассказывала ей старая няня и королева Екатерина. Дыхание оставило её, она сумела только охнуть. Боль вновь пронзила, и Серсея прикусила губу: похоже было, что сын пробивается наружу, ножами в обеих руках кромсая её тело.
Лола помогла Серсее лечь. Глаза принцессы обратились к небу за окном: чёрному, мутному и беззвёздному.
***
― Ваше Величество. Ваше Величество!
― Камила? ― удивленно произнесла Екатерина. Обсуждающие что-то до этого Франциск и Нострадамус чуть поодаль замолчали и взволнованно взглянули на подлетевшую к ним фрейлину. Генрих сделал шаг к ней.
― Что? ― твердо спросил он, уже зная единственную причину, способную так взволновать фрейлину леди Нострдам. Что-то случилось с его дочерью.
― У леди Серсеи начались схватки, ― выдала Камила.
― Она рожает? ― переспросил Генрих, а потом в его сознание быстро сложились необходимые числа. ― О, Боже! ― воскликнул король, напуганный до глубины души.
========== двадцать восемь. мы делаем, что возможно, но, если придется выбирать ==========
Беременность всегда была окутана тайной и страхом. Даже юноши, ни разу не бывшие в постели с девушкой, знали ― роды были рискованным делом, так как все матери ― как богатые, так и бедные ― сталкивались с возможностью осложнений или даже смерти. Каждая третья женщина умирала во время родов, поскольку они были основанным суевериях, домыслах и зачастую бессмысленных ритуалах.
Серсея Нострдам была на двадцать восьмой недели беременности, когда у неё внезапно начались схватки.
― Ей ещё рано рожать, ― раздражённо заметил Генрих, стоя под дверями покоев дочери. Обычно, король бы решил заняться своими делами, даже когда рожала Екатерина, он ждал новостей у себя в кабинете, но в эту ночь он не сомкнул глаз, сидел под дверью комнаты дочери вместе с Нострадамусом, Франциском, королевой Марией и её фрейлинами. Екатерина не выдержала и ушла ― ей сообщили, что дети взволнованны столь резким исчезновением всех родных, и она пошла к ним. Королева наверняка вспоминала свои первые роды ― тяжёлые и вместе с тем долгожданные. Когда она родила первого ребенка, её свёкор, король Франциск I, потребовал не только предоставить ему все данные о младенце (включая время рождения), но и продемонстрировать их, чтобы убедиться, что роды правда состоялись. От того ей было еще страшнее и тяжелее, ведь среди всех присутствующих, она понимала Серсею лучше всех. Понимала боль и страх, что исптывала молодая мать.
Франциск остался и смотрел в окно, слишком бледный и взволнованный. Мария хотела его утешить, но он отмахнулся от неё. Парень смотрел на небо, на котором медленно загорались звёзды, а через много часов оно начало светлеть, возвещая о приходе нового дня.
Роды начались внезапно, и рядом с Серсеей оказалась только фрейлина королевы Шотландии ― Лола, которая в последнее время крайне сблизилась с леди Нострдам. Она-то сейчас и была в покоях принцессы, видимо, оказывая какую-то поддержку и помощь, раз её ещё не выгнали.
― Почти на три месяца раньше, ― так же хмуро заметил Нострадамус. Голос его был сухим, но Генрих видел в его глазах пожар, в котором прорицатель сгорал.
— Это ещё неплохо, ― заметила Мария. Она ― вместе с Грир и Кенной ― стояла чуть в сторонке, и судя по тому, как хмурилась, думала больше о том, почему Лола оказалась рядом с Серсеей в этот момент, и что вообще было между ними. ― При должном уходе, всё будет хорошо, но поскольку роды первые… ― Генрих метнул в неё такой взгляд, что Мария замолчала, не продолжав мысль. Франциск осуждающе посмотрел на королеву, поджав тонкие губы.
Но, кажется, всё шло не слишком хорошо. Серсея почти не кричала какое-то время, стойко держась, и лишь слабые стоны доносились из комнаты. Но прошло три часа, и она уже не сдерживала свои крики. Кенна, не выдержав, коротко всхлипнула и поспешила уйти. Грир и Мария, бледнея от каждого нового крика принцессы, оставались стоять на месте, на тот случай, если срочно понадобится помощь.
Нострадамус даже не двигался с места, его пустой взгляд был направлен на стену напротив, а при каждом новом крике жены он вздрагивал, плотнее сжимая сцепленные в замок руки.
Генрих же метался, как запертый зверь. Он то уходил, чтобы не слышать криков дочери, но они, казалось, преследовали его везде, и король возвращался. Это было ужасно. Он отчаянно хотел, чтобы всё это прекратилось, но потом решил, что пусть дочь кричит и надрывается — значит, она всё ещё жива.
Хирург выскользнул из комнаты, на его одежде даже в предрассветной темноте виднелась свежая кровь. Проскользнувшие мимо них женщины несли с собой гору тряпок, из белых полностью окрасившихся в красный. Взглянув на это отвратительное месиво, поборов следом тошноту, Нострадамус попытался представить, сколько крови потеряла его жена. Упрямая кобра так и не захотела, чтобы он был рядом с ней, и его не пустили. Им вообще сообщили не сразу ― у принцессы начались не просто схватки, начались полноценные роды, её успели переодеть и подготовить, принести всё необходимое, позвать за повитухами и врачом, и лишь потом сообщили королевской семье. Понятное дело, что никого в комнату больше не пустили, даже Екатерину ― там был врач и армия повитух, а любой чужой человек мог принести болезнь и вред.
Врач осмотрел всех присутствующих, а потом взгляд его впился в Нострадамуса и короля.
― Что с моей дочерью? ― взвился Генрих немедленно.
Но врач лишь покачал головой, и Григ вскрикнула. Взгляд лекаря перешёл на подорвавшегося с места прорицателя, и внезапно он заговорил ― тихо, спокойно, уверенно.
― Мы делаем, что возможно, но, если придется выбирать… ― сказал он, так и не продолжив.
Дикий, обезумевший взгляд Генриха впился в Нострадамуса. Король уже испытывал что-то подобное, на последних родах Екатерины, когда ему самому пришлось выбирать между женой и детьми. Он сделал выбор в пользу своей королевы, понимая, что дети скорее всего погибнут, а оставшимся десятерым нужна мать, а ему ― официальная королева, даже если сильные чувства их не связывают. Всё играло для Екатерины.
Но у Нострадамуса и Серсеи всё было по-другому. Они любили друг друга, и ни корона, ни страна не давили на них, поэтому Генрих и представить не мог, в пользу кого сделает выбор: первенец или жена? Потому что он знал, как Серсея желала этого ребенка, желала его живым, и если она выживет, а ребёнок ― умрёт, она себя никогда не простит, и простить мужа, который сделал подобный выбор, ей будет невероятно тяжело. Нострадамус мог потерять их обоих. Нострадамус должен был осознавать, сколько ответственности на себя берет, сколько он ставит на кон ― не просто любовь и безграничное доверие Серсеи, а её саму.
― Серсея, ― выдохнул Нострадамус, и Генрих тяжело выдохнул, почувствовав облегчение, почти благодарность. Прорицатель говорил уверенно, но пронизанным тоской и безысходностью голосом. ― Если придется выбирать, спасите мою жену.
― Да, милорд, ― поклонился лекарь и снова скрылся в покоях. Франциск осознал, что всё это время неразборчиво бормотал одно и то же. Молитва. Молитва сама слетала с его губ.
― Ты сделал правильный выбор, ― хрипло сообщил Генрих и похлопал Нострадамуса по плечу, а потом вместе с ним тяжело опустился на скамью. И снова пришлось ждать.
Было уже раннее утро, когда крики Серсеи начали затихать. Закончилось ли всё, или просто у девушки не осталось сил кричать? За дверью всё ещё копошились, даже слышен был звонкий голос Лолы, но никто не разобрал ни слова. Стояла оглушительная тишина, и эта тишина пугала больше всего. Франциск метался по коридору, как это делала отец, а вот Генриха, кажется, покинули последние силы. Нострадамус напоминал мертвеца, так бездвижен он был и таким больным выглядел. Ему хотелось немедленно увидеть жену и убедиться − она жива, дышит, улыбается… Она не может умереть.
И среди этой тишины внезапно раздался громкий, возмущенный писк, медленно переходящий в детский плач. Плач всё нарастал, а потом медленно прервался. Лола вышла из комнаты. Её платье было в кровавых разводах, волосы небрежно собраны наверху, а на руках наливались небольшие синяки ― видимо, Серсея хваталась за неё, за единственную поддержку, с чудовищной силой.
Все поддались к ней в ожидании.
― Она жива, ― ответила Лола на безмолвный вопрос. Выглядела она усталой, но радостной. ― И ребёнок… Он тоже жив.
Нострадамус неуверенно двинулся к жене в комнату, высвободившись из хватки Генриха, но войдя и закрыв за собой дверь, он остановился, так и не дойдя до кровати.
В комнате создавалось ощущение темноты, безопасности, и она напоминала саму матку, чтобы принцесса могла родить ребёнка в идеальном комфорте. В комнате был живой огонь, говорили повитухи только шёпотом. Свежие камыши и трава покрывали пол, чтобы в комнате было чисто и свежо. Всё, что хоть как-то наталкивало на мысли об ограничении или замкнутости, устранялось или исправлялось. Двери шкафов были открыты, все шпильки из волос вытаскивали, все узлы развязывались ― всё, что угодно, лишь бы направить поток энергии наружу. Вокруг Серсеи находились женщины, которые пели для неё песни. Их голоса и молитвы святой Маргарите ― которая предположительно смогла выбраться из чрева самого дракона, который её поглотил ― должны были облегчить состояние молодой матери.
Серсея улыбалась одними уголками губ, и Нострадамус с ужасом заметил, что они были почти такими же белыми, мертвенно-бледными, как и лицо. Рассмотрев его, прорицатель испугался ещё больше − оно выглядело осунувшимся и заострившимся. Под порозовевшими от полопавшихся сосудов глазами залегли тёмные круги, крылья носа украшали красные прожилки. Он знал, что такое бывает от сильного напряжения или частого кровотечения.
Серсея же, казалось, его не замечала, а что-то ворковала над кряхтящем клубком пелёнок. Одна из повитух подошла к принцессе, загородив её от Нострадамуса, и шепотом объяснила, как держать ребенка. Вокруг неё суетились фрейлины и врачи, горами таская кровавые пеленки. Камила расчесала ей волосы, обтерла лицо, шею и плечи холодным полотенцем.
― Милорд, вам сюда нельзя, ― запричитала одна из повитух, и умом мужчина понимал, что она права, но сердце приказало оставаться на месте, и Нострадамус покорился.
Девушка, бережно покачивая кричащего ребёнка, коснулась губами крошечного лба, к которому прилипли прядки свалявшихся тёмно-каштановых волос. В сморщенном, красном от давления и крика малыша уже легко угадывались черты отца. Только глаза были того же оттенка, что у матери. Услышав слова повитухи, Серсея подняла на него глаза. Подол опущенной на ноги сорочки из белого превратился в красный. Серсея выпрямилась, насколько ей позволяло нынешнее состояние. Гордо посмотрела на любимого мужчину.
― Это мальчик, ― выдохнула она. ― Подойди ко мне и познакомься с сыном, ― с мягкой, нежной и усталой улыбкой позвала она.
Нострадамус опустился на кровать и положил свою руку поверх руки Серсеи − тонкой и совсем холодной ― которая поддерживала головку ребёнка. Не жаловавшаяся на худобу девушка, казалось, потеряла в весе едва ли не вдвое, а её кожа из мягкой и теплой превратилась в ледяную и сухую на ощупь.
Да, это был мальчик. Его успели обмыть, и теперь Серсея приложила его к своей груди. Мальчик сосал молоко, глазки его были прикрыты, а одна ручка трепыхалась в воздухе.
― Мальчик, ― повторил он шепотом. ― Сын, ― сказал он, и его лицо наконец наполнили все возможные эмоции ― радость, облегчение, гордость, любовь, неверие. Всё, о чём он столько мечтал. Наконец-то все его мечты исполнились, Нострадамус уже не верил, что это реальность, а не сон.
― Сезар, ― сказала Серсея. Лицо её было мокрым от слёз. Нострадамус, одной рукой продолжая держать на голове сына, вторую положил на шею жены и поцеловал в щёку. Серсея тихо рассмеялась.
Она не помнила, как оказалась в спальне, как обессилено полулегла на кровать, как родила этого ребенка. Ей просто было больно. Везде. Сначала было ещё и мокро, но потом с неё все же стерли налипшую в несколько слоев кровь, освежили влажной тряпкой, переодели и наконец-то помогли разрешиться от бремени. В памяти осталось лишь то, что, по ощущениям, ребёнок вот-вот собирался выскользнуть из чрева без чьих-либо усилий. И в конце концов она блаженно прижала его к груди трясущимися руками.
Теперь, казалось, всё было хорошо.
Лола дошла до своей комнаты и бессильно опустилась в кресло. Платье её было безнадежно испорчено: кровь от бархата не отстирается. Руки болели ― принцесса в отчаянье хваталась за неё, стараясь хоть с кем-то разделить эту боль. Лола с радостью бы переняла хоть часть той боли, что разрывала Серсею. Она несколько часов мучилась от страшных болей, её внутренности словно сжимались и выворачивались, не желая отпускать этого маленького человечка, который уже успел стать самым важным, самым любимым, что есть в жизни. Всё, что могла сделать аристократка ― держать Серсею за плечи, вытирать холодный пот со лба и говорить, что всё будет хорошо.
В момент тишины, когда схватки на несколько минут утихли, Серсея внезапно, полушепотом, начала рассказывают Лоле о том, как она любит этого ребенка. Голос её охрип и срывался, так сильно она кричала, поэтому Лоле пришлось наклониться низко-низко. Серсея рассказывала о том, как, прижавшись губами к растущему животу жены, Нострадамус шептал. Говорил о любви. Любви мужчины к женщине, вынашивающей его дитя. Отцовской любви к зарождающейся под её сердцем жизни. Лола не понимала, почему именно ей принцесса это рассказывала, но в итоге лишь кивнула и сказала:
― Тогда вы должны постараться, ― Серсея посмотрела на неё мутными, зелёными глазами с лопнувшими капиллярами, словно не понимая. Лола сжала её плечо и повторила: ― Ради своего сына, ради своего любимого мужа. Вы не можете оставить их, не можете сдаться.
Серсея серьезно посмотрела на неё, кивнула, а следующая схватка заставила её снова лечь на кровать и застонать от боли. Лола сама подставила ей руку, но Серсея сжала лишь вполовину так же, как и до этого.
Как бы она хотела, чтобы муж был рядом. Возможно, если она переживет эти роды, в следующие она позволит Нострадамусу быть рядом.
― Нострадамус, ― едва слышно прошептала она и вдруг обмякла в ухвативших её руках, запрокинув голову назад.
― Приведите её в чувство! Немедленно! ― приказал врач, и Лола бросились брызгать в лицо принцессе водой, пока повитухи подносили что-то к носу и с силой трясли за плечи.
Лола вздрогнула от воспоминаний. Чтобы не было между ней и Екатериной, между ней и Марией, между Марией и Екатериной, и, наконец, между Лолой и Франциском, она бы пожелала никогда такого не видеть. На несколько минут, она правда испугалась, что принцесса Серсея может умереть. Ребёнка запеленали и дали ей, и она качала его, внутри содрогаясь от страха ― неужели этому малышу не суждено узнать тепло материнских рук, материнскую любовь. Неужели он никогда не увидит, какой прекрасной женщиной была принцесса Серсея.
Словно читая её мысли, малыш не успокаивался ― его писк превратился в плач, громкий и надрывный, и он всё плакал, плакал. Вероятно, он звал мать. И дозвался. Со следующим вдохом Серсея распахнула глаза и закашлялась. Ей дали воды, и она торопливо выпила. Первым делом её глаза нашли ребёнка на руках Лолы. Она потянулась к нему, и аристократка отдала его без возражений, лишь помогла поддержать ребенка. Повитухи облегчённо выдыхали, мальчик успокаивался.
― Я поздравляю вас, Ваша Светлость, ― произнесла Лола и неожиданно поняла, что плакала всё это время. И что она первая за всё время произнесла долгожданные слова. ― Пусть он будет здоров, крепко, и проживёт долгую жизнь. Господь будет к нему милосерден, его судьба будет великой.
― Спасибо, Лола, ― произнесла Серсея, улыбнувшись. Принцесса неуверенно протянула к ней руку, и Лола ухватилась за неё, сжав слегка дрожащие пальцы, словно обещание в преданной дружбе.
Лола почувствовала, что готова снова потерять сознание от нахлынувших ощущений. Возможно, потому что голова нещадно раскалывалась, ведь последние часы она провела в компании Серсеи, которая надрывно кричала от боли, а возможно потому, что она присутствовала при великом чуде и была безгранична рада за новорождённого… принца. Про себя Лола называла его так. Он был ещё совсем крохой, не прожившим и дня, а она чувствовала в нём яркий характер и силу, что делали его мать настоящей, первой принцессой Франции, и магию, что делала его отца прорицателем. Сезар обещал стать необыкновенным.
В комнату постучались. Она разрешила войти. Это пришёл Франциск, он слабо улыбнулся, но на бледном лице застыл испуг, смешанный с растерянностью. За ним закрылась дверь, и Лола снова вспомнила Париж.
― Лола, ― поприветствовал он, подходя ближе и присаживаясь на корточки рядом с ней.
― Франциск, ― кивнула она в приветствие. Он напоминал ребёнка, впервые получившего разрешение не спать допоздна и не верящего своему счастью.
― Спасибо, что была рядом с моей сестрой, ― сказал он, и в следующее мгновение ловким, незаметным жестом фокусника, что тешит людей на ярмарках, извлёк откуда-то красивый, золотой браслет, украшенный сапфирами и изумрудами.
― Не стоит, ― удивленно проговорила она, действуя больше машинально, нежели действительно отказываясь от подарка. Мать всегда учила Лолу, что от дорогих подарков в первый раз стоит вежливо отказаться, проявляя скромность и смиренность, и старые привычки были живы.
— Это важно для меня, ― настоял Франциск, поглаживая её запястье. Лола не поняла, говорит он про Серсею и её сына, или про саму Лолу, но с улыбкой приняла подарок.
***
Генрих пришёл уже поздним утром, когда Серсея немного отдохнула. Её переодели и привели в порядок. Лекари уже осмотрели принцессу с ребёнком и были удовлетворены состоянием матери и малыша. Платье девушки было из небесно-голубого шелка, длинные золотистые волосы были свежевымыты и завиты, шею её украшало серебряное ожерелье. Очевидно, это был подарок мужа.
Сезар спал на руках у Нострадамуса. Мужчина поцеловал младенца в лоб и посмотрел на свою жену благодарным взглядом. Генрих кинул на него только один взгляд, планируя подойти через несколько секунд, пока его сильнее волновала недавно родившаяся в столь сильных муках дочь.
― Я родила сына, ― гордо произнесла Серсея. И было видно, что она действительно горда собой. Ей было чем гордиться, Генрих это понимал ― она забеременела вскоре после свадьбы, чего не удавалось ни Екатерине, ни Диане, и пусть родила раньше времени, это был мальчик, наследник, сын, которого она ждала. И она сама была жива, что было немаловажно; Серсея дала жизнь новому человеку и сохранила свою.
― Мои поздравление, дочь, ― сказал он, сделав быстрый жест рукой. Камила тут же подскочила к королю, протянув дорогую шкатулку, и Генрих достал золотую брошь в виде лилии с россыпью мелких алмазов. Заколов брошь на платье, он поцеловал дочь в лоб, а сам приблизился к зятю и внуку. ― Позвольте, Нострадамус, ― прорицатель передал сына на руки Генриха. ― Прекрасный мальчик, крепкий, ― довольно произнёс он. ― Какое имя вы ему дали?
― Сезар де Нострдам, ― сказал Нострадамус. Серсея почему-то промолчала, хотя Генриху казалось, что его дочь должна была объявить имя столь долгожданного первенца. Не то чтобы в нём говорила былая неприязнь к прорицателю, просто Серсея с самого начала говорила о сыне и гордилась тем, что смогла родить. А в такой важный момент смолчала, уступив слово мужу. Тоже было верно, с некоторой стороны, но что-то напрягло короля.
Генрих внимательно взглянул на свою дочь. Она смотрела на них из-под прикрытых глаз, облокотившись на спинку кровати, и, кажется, старалась не заснуть. Периодически тело её сотрясала мелкая дрожь. Прошло уже несколько часов после родов, и её, и младенца на его руках успели привести в порядок, переодеть, сменить простыни. И всё же… Что-то было не так. Уже не было много крови, как при рождении самой Серсеи, не было испуганных до смерти врачей и повитух, не было такого отчётливого запаха смерти. Но было что-то, что Генрих, в силу своей мужской натуры, не мог понять.
Он, продолжая аккуратно держать внука, присел на самый край кровати и внимательно взглянул на свою дочь. Серсея обладала весёлым нравом, она умела развлекаться и забывать о невзгодах, шутить, любила танцевать, обожала искусство, никогда не теряя при этом собственного королевского достоинства. Теперь же с неё сошла вся радость, бравада и показная открытость — она выглядела как никогда величественной, но бесконечно уставшей.
Удобнее перехватив внука, Генрих протянул руку и взял холодную ладонь Серсеи в свою.
― Сегодня ты подарила мне внука. Проси, о чём хочешь, я всё исполню.
Серсея рассмеялась, покачав головой. Она прикрыла глаза, ощущая, как Нострадамус положил руку ей на плечо. Кажется, в это мгновение она была абсолютно счастлива и ничего не хотела. Генрих не стал задумываться о том, что дочь, возможно, намеренно откладывала своё желание, чтобы в один момент вернуть отцу его слова. Пусть это будет что угодно, Генрих это исполнит ― не корону же Франции она потребует, в самом деле.
Екатерина Медичи пришла следующим днём, сразу после обеда ― Камила сообщила, что роды принцессы перебирались слухами и выдумками, у впечатлительного принца Карла случилась небольшая истерика, и Екатерина всю ночь провела в детской. Потом она бегло позавтракала, занялась делами, которые требовали её скорого вмешательства, а после обеда привела себя в порядок ― потому что в первое знакомство с внуком стоило быть потрясающей ― и только потом направилась к дочери. Серсея ей была за это благодарна: с ночи у неё в комнате было ужасно много людей, которые всё время от неё что-то требовали: узнать, как она себя чувствует, не надо ли ей чего-нибудь, и всё в таком плане. Только после завтрака Нострадамус смог выпроводить всех слуг и повитух, наконец-то позволив жене забыться сном.
Екатерина ворвалась в комнату, как первый тёплый весенний ветер врывается в приветливо открытые окна. Она нашла глазами своего внука и с улыбкой подхватила его, не дав никому вставить слово. Серсея, до этого спавшая, вздрогнула и проснулась.
― Сезар де Нострдам, ― сразу же начала ворковать новоявленная бабушка, и ребёнок смотрел на неё своими зелеными глазами, довольно открывая и закрывая рот. Видимо, имя ей уже сообщили. ― Мой дорогой внук. Боже, какой он красивый. У него твои глаза, Серсея. А похож на Нострадамуса.
― Спасибо, Ваше Величество, ― с доброй улыбкой кивнул Нострадамус. Руки его были свободны, и он положил одну на плечо Серсеи. Покровительственно и защищающее одновременно. Екатерина подметила это и тут же задала вполне ожидаемый вопрос, от которого Серсея начала уже уставать.
― Как ты себя чувствуешь? ― тут же спросила Екатерина.
― Роды прошли тяжело, я быстро устаю. Но сейчас всё хорошо!
В противовес своим словам, она мотнула головой и без сил уткнулась в бедро стоящего рядом мужа. Нострадамус обеспокоено погладил её по голове.
― Мои поздравление, Нострадамус, ― снова повторила Екатерина, понимая, что дочь устала от сотни вопросов о её самочувствии. Екатерина просто хотела поздравить её, немного понянчиться с мальчиком, а потом вернуться к своим обязанностям во дворе и приказать, чтобы дочери дали отдых. ― Мои поздравления, Серсея. Я теперь бабушка!
На глазах Екатерины заблестели слезы. Она посмотрела на Серсею, и в глазах королевы принцесса видела нерушимую любовь и слепое обожание.
Долго повозиться с внуком новоявленной бабушке не удалось. Мальчик начал капризничать, и Екатерина наконец передала его матери. Даже несмотря на то, что Серсея выглядела так, словно от любого лишнего движения она рассыплется.
― Ты будешь кормить его сама? ― спросила Екатерина, глядя на то, как девушка прикладывает ребёнка к груди.
― Конечно, ― устало кивнула Серсея. Кажется, и от этого вопроса она уже изрядно устала. ― Ты же сама знаешь, как важно это для матери и ребёнка, ― в своё время, Серсея была единственным ребёнком, которого Екатерина вскормила своей грудью. Поэтому она кивнула.
Принцесса кормила Сезара, а Екатерина кивком головы отозвала Нострадамуса в сторону. Тот с трудом оторвал взгляд от жены и сына, и словно нехотя подошёл к свекрови.
― Насколько всё плохо? ― спросила королева шёпотом. ― Скажи мне правду!
Нострадамус посмотрел на жену. Мальчик спокойно сосал молоко, а Серсея, прикрыв глаза, облокотилась на спинку кровати. Она всё боялась удушить ребенка, заснув во время кормления, поэтому прорицатель почти неотлучно находился рядом с ней. И несмотря на это, хватка у неё была по-прежнему сильной и надежной, она бы ни за что не выпустила его. Нострадамус на своём интуитивном, повышенном чувстве ощущал, что рядом с матерью Сезару ничего не грозит. Но Серсея постоянно была усталой, и хотя на боль не жаловалась, признавалась, что приятных ощущений испытывает в достатке. Но это в целом было всё нормально, к такой боли просто привыкаешь, с ней можно жить, спать, даже захотеть есть через какое-то время.
От всего этого у прорицателя неприятно сосало под ложечкой и периодически накатывало то ледяная дрожь, то удушье. Кроме того, Серсея мало разговаривала, всегда предпочитая молча укачивать сына, кормить, или просто отсыпаться. По ясным причинам, её мужу пришлось спать отдельно, в этой же комнате, но на кушетке, что с его ростом было весьма непросто. Сложно сказать, что произошло между ними, но помимо явной любви к единственному сыну, Нострадамус с тревогой ощущал, как появляется ледяная стена между ними. Но он успокаивал себя тем, что это ― лишь его повышенные тревоги. Серсея родила ребёнка чуть больше двадцати четырех часов назад, конечно, она всё ещё была не в себе; они все были не в себе из-за того неожиданного, болезненного, но тем не менее радостного события.
И вместе с тем, Нострадамус знал ответ на вопрос Екатерины. Он знал, что не так с его женой и сыном.
― Ребенок недоношенный, а Серсея потеряла слишком много крови, ― наконец жёстко сказал он, и Екатерина прикрыла рот рукой.
Они всё ещё могли потерять их обоих.
========== двадцать девять. время уступок и покорности закончилось ==========
Франциск находился в своих покоях. Он обеспокоенно метался по помещению, не зная, чем себя занять, а потом делал всё и сразу ― поправлял шторы и покрывало, начинал перебирать вещи на столе, но не доводил дело до конца, расставляя мебель — всё никак не мог занять чем-то мысли.
Лола ушла несколько минут назад, сказав, что проведает Серсею. Спросила, не хочет ли Франциск с ней, но дофин вспомнил, как вошёл к сестре почти сразу после родов. Она была бледной, тощей, спала, грудь её неровно поднималась. Она засыпала, просыпалась и снова засыпала, проваливаясь во тьму. А когда девушка не могла спать, то просто лежала под одеялом или смотрела на сына в руках Нострадамуса, потому что сама не могла его удержать. Слуги приходили и уходили, приносили еду, но принцесса не могла даже видеть её. Блюда ставили на стол под окно; там еда только кисла, потом слуги забирали её. Иногда девушку одолевал свинцовый, лишённый видений сон, и тогда уже она просыпалась ещё более усталой.
Серсея мучалась, и это было видно. У неё была высокая температура и озноб, жажда, полное отсутствие аппетита ― с трудом иногда её кормил Нострадамус, но девушка не могла осилить большие порции, которые помогли бы ей вернуть прежние силы, боль проходила по всей поверхности живота, а не только внизу. К тому же у неё слишком много молока, но юный Нострдам, в отличие от матери, ел чаще. Франциск не знал, откуда берётся у неё молоко, ведь она совсем не ела, но сына кормить была способна. Он знал, что самой опасной напастью являлась родильная горячка. Его сестра не истекла кровью, как и мать в свои последние, роковые роды, но всё равно пугала своим состоянием.
Серсее было тяжело. Все боялись за её жизнь. Прошла уже неделя, но принцесса никак не приходила в себя. Её сын ― спокойный, не капризный, который спал почти всё время, как и его мать. Его не мучали никакие боли, но он всё никак не мог хоть немного прибавить в весе. Серсея не отдавала его кормилице, и с этим предложением к ней никто не лез. Молока, как пояснили дофину, у молодой матери было предостаточно; оно могло внезапно пропасть, но перед этим были определенные знаки организму сестры, поэтому его успевали сцеживать.
В последний раз Франциск видел Серсею и Сезара два дня назад, Лола же ходила к ним едва ли не через день. Сначала он тревожился, что аристократка может мешать и раздражать сестру, которая предпочитала тишину и покой, но Серсея опровергла эту идею. Она доверяла Лоле, и только когда та была рядом с ней, Нострадамус позволял себе заснуть, ведь до этого неуклонно находился рядом с женой, и даже ночью заботился о ребёнке. Двухчасовой сон во время визитов Лолы позволял ему хоть немного отдохнуть, и Франциск видел, что Серсея винит себя за это.
Увидев прорицателя, Франциск понял, что у того дела действительно нехорошие.
Но сейчас всех их немного больше волновал новорождённый Сезар. Племянник казался абсолютно спокойным и не подверженным никаким недугам, хотя и не очень крупным. После огромного живота, с которым проходила Серсея в последние недели, все ожидали увидеть тяжёлого и одутловатого ребенка, а то и двойню, но её мальчик родился скорее маленьким и даже изящным.
Когда он видел её в последний раз, Серсея казалась всё ещё такой же слабой, но сына она держала спокойно и уверенно.
― Знаешь, он сделал меня такой счастливой, ― призналась она полушёпотом. Франциск удивленно посмотрел на неё. Он рассматривал бледное и одновременно умиротворённое лицо. Конечно, мужчина не рассчитывал, что сестра поправится на четвертые сутки, но иногда ему казалось, что она лишь слабеет с каждым часом. И вместе с тем на Сезара она смотрела пусть и тусклыми глазами, но с неугасающей любовью.
Наверное, он никогда этого не поймет, ни один мужчина не смог бы этого понять. Как можно любить ребенка, который едва ли не отнял твою жизнь, заставил пройти муки ради собственного рождения.
Вероятно, в этом была суть материнской любви.
В дверь постучались. «Лола вернулась?» ― отстранённо подумал он, и на бледном, без кровинки лице дофина промелькнула улыбка, когда он вспомнил о своей возлюбленной. Он разрешил войти.
― Ваша Светлость, ― обратился к нему слуга титулом, который они с Серсеей делили на двоих.
― Что такое? ― слегка раздражённо спросил он ― страх уносил любое терпение.
― К Вам пришла королева, ― испуганно пробормотал паж, и Франциск постарался смягчиться. Ведь паж не был в чём-то виноват.
«Мама?» ― подумал он и кивнул. Дофин почему-то считал, что никто другой прийти и не мог. Происходящее с Серсеей окружило королевскую семью как купол, как аквариум. К Франциску приходили родители, сообщая, как чувствует себя юная мать; приходили младшие братья и сестра, которым ничего не говорили, которые волновались ещё больше дофина, и через него хотели узнать хоть что-то; иногда он сам ходил к сестре, но не находил в себе силы пробыть там дольше трёх минут и переключал внимание на племянника. Сезар выглядел здоровее принцессы и смотрел на мир зелёными глазами своей матери, любопытный, как маленький зверёк. Да, он был маленьким и слабым, но в нём Франциск чувствовал сильную тягу к жизни, которую, очевидно, перенял от обоих родителей. Чаще всего он видел Лолу ― она поддерживала дофина, утешала как могла, и единственная твердила, что «всё будет хорошо». Он ей верил и просил приходить как можно чаще и оставаться как можно дольше.
Поэтому, Франциск ожидал увидеть только мать. Ведь она была королевой Францией.
Но в комнату вошла Мария. Королева Шотландии.
Первые несколько секунд Франциск был так удивлён, увидев её, что не смог ничего сказать. Она пришла, с завитыми тёмными волосами, в светлом красивом платье с узором из бисера, красивая… и чужая.
― Франциск, ― мягко сказала она, улыбнувшись. И Франциск мгновенно разозлился.
― Зачем Вы пришли? ― яростно произнёс он. Настолько зло, что Мария мгновенно растерялась, улыбка сошла с её лица. Франциск посмотрел на неё долгим и жестоким взглядом.
― Я пришла поговорить, ― сказала она. Королева была достаточно умной и испуганной, чтобы не пройти дальше в комнату без разрешения. ― О том, что будет дальше.
― А что будет дальше? ― вопросил Франциск, поморщившись. ― Вы сделали всё, чтобы стать женой дофина Франции, но у Вас не получилось. Мой брат оказался слаб для трона.
― Но ты снова дофин, ― мягко произнесла она, и Франциск понял, ради чего Мария пришла. Вспомнил проведённое с ней время, вспомнил все их поцелуи и признания, вспомнил, как на колене просил выйти за него замуж… как она сбежала с братом, как пыталась лишить его трона, добиться казни его матери…
Марии нужен был союз с Францией, а Генриху ― корона Англии. Пройдёт время, и Серсея поправится ― Франциск не хотел думать о другом исходе ― её сын окрепнет, они оба будут в порядке, и Генрих вспомнит, что призрачная корона на голове Марии должна стать настоящей и принадлежать Франции, чтобы сначала он, а потом Франциск, его сын, и сын его сына правил половиной Европы.
И Франциск теперь должен был поступить как настоящий дофин. Он верил в пророчество Нострадамуса, что Мария принесет ему гибель… но что, если Мария просто не будет с ним? Она может быть женой и королевой, но Франциску отныне не обязательно любить её. Им нужна Англия. Хорошо, отец её получит ― может быть, когда-нибудь, если повезет. Но теперь королева Шотландия склонится к его условиям.
― Я восстановлю союз с Шотландией, который Вы так стремились разрушить, но с условием, ― медленно произнёс он.
― Я понимаю, ― сдержанно отозвалась она. ― И какое это условие?
Мария всё ещё любила дофина, но с каждым его новым словом, с каждым взглядом всё лучше понимала – его любовь давно кончилась, растаяла, испарилась, даже в его привязанности она теперь сомневалась.
Франциск посмотрел на неё яростно, глазами жесткими как кремень, потом подобрался, гордо выпрямился и произнёс, кажется, бесконечно довольный собой:
― Знайте, что пока Вы пытались отобрать мою корону, лишить всех прав меня, моих братьев и сестры, а также мать, я воспылал чувствами к другой девушке, ― всё так же холодно, без эмоционально, делая удар на отстранённое обращение. Мария была для него монархом страны-союзника, но не возлюбленной. ― Вы станете моей женой. А леди Лола станет моей фавориткой.
Время уступок и покорности закончилось, теперь его время выставлять требования.
***
Серсея смотрела в окно, за которым медленно садилось солнце. Прохладный ветерок ласкал её лицо, обдувал разгоряченную кожу.
― Любовь моя, — она никогда не называла Нострадамуса так, это было слишком серьёзное признание для неё, слишком определённый смысл несло, оттенок, который как мать она не могла допустить даже в бреду, даже в самый отчаянный миг. Однако теперь Серсея осознала, что в эти два слова вмещается гораздо больше, чем просто страсть, привязанность женщины и любовницы. Эти два слова вмещали всё. Всё. Целую жизнь.
Нострадамус подошел к ней, и присел, чтобы она могла видеть ребенка в его руках. Серсея без сил прислонилась к мужскому плечу, и рассматривала лицо сына.
Сезар какое-то время просто хлопал глазами, рассматривая лица обоих родителей, а потом захныкал, проголодавшись. Серсея вздохнула и выпрямилась, опираясь на спинку кровати и протягивая к сыну руки. Нострадамус передал его без возражений.
― Мы можем найти ему кормилицу, ― неуверенно предложил он, поддерживая ребенка. Серсея тряслась от мелкой дрожи, и волнение стянуло его сердце. Он уже не чувствовал страха ― настолько привычным было волнение за жену.
― Их не будет, ― жестко ответила она. ― Я сама буду кормить ребенка, благо, молока у меня предостаточно.
― Серсея, ― растерянно попытался возразить муж, но судя по блеснувшим решимостью зеленым глазам, этот вопрос не обсуждался. Младенец в руках Серсеи тоже требовательно дернулся, вскинувшись, словно соглашаясь со своей матерью во всем до последнего слова.
На протяжении многих столетий грудное вскармливание было у знатных дам не в чести, так что крохотных младенцев часто уносили из спальни матери.
Очевидно, что уход за ребенком требует особых навыков и внимания. И матери веками полагали, что чужие люди смогут позаботиться об их детях лучше, чем они сами. Предметом спора служил почти повсеместный обычай отдавать младенцев кормилицам. Лишь самые отважные и решительные знатные дамы кормили грудью сами, рискуя выглядеть старомодно и неизысканно. Правда, громче всех против кормилиц выступали набожные джентльмены, всюду совавшие свой нос. Их праведного гнева не избежали даже те матери, у которых не было молока: «…Если груди у них, как они утверждают, пусты, им следует поститься и молиться, дабы снять с себя это проклятие».
У некоторых женщин и в самом деле не было молока, но находились и такие, кто просто не желал испытывать неудобства.Многим кормление грудью запрещали мужья, полагая, что это препятствует зачатию следующего ребенка. Если женщина из состоятельной семьи рожала девочку, от неё ждали скорейшего возвращения в супружескую постель в надежде, что в ближайшем будущем она подарит мужу наследника.
Продолжительное вскармливание могло привести к упадку сил и истощению; организм кормящей женщины терял питательные соки, она постепенно худела и слабела. Серсея не отличалась здоровьем, особенно теперь, но на все предложения передать ребенка кормилице отвечала резким отказом. Нострадамус её понимал — это был их ребенок, её сын, которого она ему обещала сразу, как только узнала о нём. И тем не менее, Серсея была способна кормить его, так почему Нострадамус должен был лишать жену этого права?
Она слегка подвинулась, и он молча лёг на кровать, не приближаясь к жене, но впервые за всё время находясь так близко к ней. На какое-то время прорицатель прикрыл глаза и, видимо, задремал, потому что, когда снова открыл, было уже темно. Сезар лежал между ним и Серсеей, не спав, но и не капризничав, лишь слабо шевелил ручками и ножками и хлопал любопытными, зелёными глазками. Заметив, что отец проснулся, Сезар уставился на него, и Нострадамус не смог сдержать привычную улыбку. Так или иначе, это был их сын, долгожданный ребенок, буквально выстраданный своей матерью. Сколько боли она из-за него перенесла, настолько же сильно и любила. А Сезар, должно быть, вырастет настоящим воином ― учитывая, какие интриги плела его мать и как яростно сражалась за свою семью во время беременности.
Серсея тоже спала, лицо её было измученным. И всё же, она не теряла привычную для себя красоту. Волосы её сверкали, как золото, лицо всё ещё было прекрасным. Губы аккуратные, пусть и немного обветренные, и покусанные. Принцесса много пила, и сухость кожи, которая волновала Серсею первые дни после родов, сошла на нет.
Нострадамус не знал, может ли он проводить такое сравнение, но Серсея всегда сравнивала себя с королевской коброй. И сейчас она действительно напоминала змею, которая сбросила кожу. Процесс неприятный и долгий, извиваясь, она сама надрывает свою кожу возле пасти и на голове, нанося себе раны. После нескольких недель мучения, змея возвращается в привычное состояние, все её недомогания уходят, и в новой шкуре она снова готова жить.
Хотелось верить, что принцесса ― так же, как и её геральдическое животное ― сможет возродиться вновь, ещё более сильной, чем раньше.
Нострадамус протянул руку, аккуратно, чтобы не задеть ребенка, и погладил жену по лицу. Серсея потянулась за его прикосновением, но не проснулась.
― Нострадамус, ― тихо позвала она, не открывая глаз.
― Да?
Серсея подняла на него слезящиеся глаза. Нострадамус никогда не видел такого выражения на лице королевской кобры.
― Я люблю его, ― ошарашенно произнесла девушка. Словно только что осознала это, и причина её нездоровья была в этом ― в том, что она не смогла сразу понять, насколько сильно любит собственного сына.
Нострадамус кивнул. Серсея улыбнулась, и прорицатель порывисто поцеловал жену в губы. Сезар что-то довольно фыркнул.
***
Минул уже почти месяц с моментов родов, и одним долгожданным утром Серсея наконец-то проснулась с отчётливым ощущением облегчения – между ног ныло уже не столь явно, а привычная горячка спала. Ей стало легче. Она и не думала, насколько боль и жар извели её. Теперь она по крайней мере была способна пошевелиться и не бояться упасть при этом в обморок.
― Сезар… ― прошептала Серсея, с трудом поднимаясь. Нострадамус редко оставлял её одну, да и служанки постоянно крутились рядом, но в это морозное утро принцесса наконец-то получила заветное спокойствие. После родов она стала раздражительней, её злили громкие звуки, но теперь она наконец-то спала лучше, стала лучше есть, хотя по-прежнему мучилась тошнотой и болью. Да и боль ещё не оставила принцессу. Сейчас она уже начала потихоньку вставать: не видя достаточных улучшений, врачи посоветовали ей ходить, а не только неизменно лежать, укутавшись одеялами. И она встала.
В тот самый первый раз она встала и едва ли не взывала от боли, рухнув обратно в постель и с ужасом наблюдая, как растекаются на простыне кровавые следы. Не собираясь сдаваться, Серсея приказала ничего не говорить ни мужу, ни родственникам, но, горя в лихорадке ночью, чувствовала, как прохладная рука Екатерины вытирает влажной тряпкой пот у неё со лба. Роды дались ей сложнее, чем представлялось юной матери в начале. А теперь страх лишиться ребёнка по причине слабости рос в ней каждый день, ведь Серсея верила в то, что слабость Сезара неразрывна связана с её собственной. Именно по этой причине она с диким рвением желала вернуть себе былое здоровье.
Та лихорадка была последней, и именно после неё принцесса пошла на поправку. Это было почти неделю назад.
Кое-как она поднялась с кровати и замерла, прислушиваясь к себе. Было больно, но не настолько, чтобы лечь обратно. Медленно, хватаясь за предметы, Серсея бесшумно приблизилась к колыбели. Сезар спал большую часть своего времени, как и любой младенец, но когда мать подошла, он приоткрыл глазки и, пару раз причмокнув губками, уставился на Серсею.
Девушка испытывала смешанные чувства к сыну. Безусловно, она его любила, и когда брала его на руки, была невероятно счастлива, но с другой ― относилась к Сезару с какой-то почти приступной осторожностью. Екатерина говорила, что это нормально ― Серсея была ещё молода, это был её первый ребенок, и то, что она держит с ним дистанцию, боясь навредить своими действиями, совершенно естественно. Екатерина тоже боялась навредить Франциску, хотя и знала о детях многое. Но знания — это знания, а когда речь заходит о собственных детях, всё меняется. Главное не позволить тревожности превратиться в паранойю ― вот тогда ребёнку может угрожать собственная мать.
И хотя никто ей этого бы не сказал, все волновались о том, что слабая после родов Серсея едва ли сможет позаботиться о не менее слабом сыне.
Серсея фыркнула. Сезар зевнул, а затем его личико перекосилось, и он захныкал.
Наверное, его стоило покормить, но Серсея не была уверена, что сможет. Молоко у неё было не регулярным ― то лилось как из кувшина, то пропадало на несколько дней. Повитухи разводили руками и говорили, что такое бывает у женщин. Кроме того ― уменьшенная лактация довольно хороший признак. Они сцеживали молоко матери, чтобы не отдавать ребёнка кормилице, и Сезар в целом всегда был сыт. Но то, что происходило с её организмом, Серсее не нравилось.
― Давай попробуем тебя взять, ― тихо пробормотала девушка. Сезар что-то довольно пропищал, и она улыбалась. Принцесса потратила минуту, пытаясь овладеть собой и заставить руки не дрожать, но вот, наконец, смогла поднять сына на руки. Он был немного легче, чем она представляла. Не решаясь испытывать судьбу и собственные силы, Серсея медленно двинулась к кровати. Устроившись в ней, она прижала младенца к груди, целуя в лоб. В комнате стояла успокаивающая тишина, младенец не капризничал, Серсея была почти довольна. Ей до смерти надоели преследовавшие одни за другими болезни, недомогания, необходимость лежать, отдыхать. Она всегда была деятельной натурой, и сейчас такой образ жизни был едва ли не проклятьем.
Ей надоели люди, которые окружали её денно и нощно. Конечно, она понимала, что это вызвано лишь заботой родных ― Генрих, Екатерина, Нострадамус, Франциск, даже Лола, они все безумно переживали за неё и за ребенка, и если бы Серсея сказала, что хочет простой тишины, без всех этих лекарей и повитух, отказ был бы единодушным.
Нострадамус… за него Серсея тоже переживала. Он не отходил от жены, словно их связывала незримая нить ― а, вероятно, так и было. Даже когда он не мог спать с ней в одной постели, Нострадамус предпочитал оставаться на кушетке в комнате, но не переехать временно в другие комнаты. Он хотел быть постоянно рядом с женой и сыном, и Серсее от такой заботы было легче. Бесспорно, она волновалась ― из-за кругов под глазами прорицателя, измученного вида, но никакие доводы и уговоры не действовали на Нострадамуса, и он не менял образ жизни. Не видя другого выхода, Серсея настояла, чтобы он хотя бы спал с ней в одной кровати, ведь так удобнее, чем свернувшись в три погибели. Когда она нашла в себе необходимые силы, то через не хочу стала разделять с мужем трапезы, ведь в заботе о ней Нострадамус часто забывал о собственных нуждах.
По мнению Серсеи, жизнь понемногу налаживалась.
В последние дни окончательно похолодало, снег падал крупными белыми хлопьями, ветер протяжно завывал, и только солнце ярко светило, несмотря на мороз. Сезар тихо крутился в её руках.
― Я так долго ждала тебя, ― тихо произнесла Серсея. Сезар притих, словно понимал каждое слово, или просто слушал её голос. Он любил это делать. ― Никогда не думала, что буду матерью. Я любила своих маленьких братьев и сестер, но любить тебя ― совершенно другое, ― она ласково погладила Сезара по лицу. Он был похож на Нострадамуса, но какие-то черты унаследовал от неё ― зелёные глаза, линию губ. Он будет красавцем, когда вырастет. ― Как я хочу жить, мой маленький. Хочу увидеть, как ты будешь взрослеть. Я сделаю для тебя всё на свете, если у меня только будет такая возможность. Ты прекрасный ребенок, Сезар. Я люблю тебя.
Несколько минут мать и сын просто смотрели друг на друга. У неё просто не осталось сил. Она так устала. После родов девушка была абсолютно счастлива – оба Нострдама подарили ей столько любви, и не верилось, что они все справились, вместе, живы и даже здоровы.
Серсея чуть удобнее устроила Сезара на руках и с раздражением заметила, как они трясутся. Мальчик хныкал, явно проголодавшись. Девушка крепче перехватила сына, покачала младенца, поцеловав в макушку. Малыш куксился и вот-вот собирался зарыдать. Серсея вздохнула. Она аккуратно уложила младенца на колени и стянула правую часть сорочки почти до пояса. Ребёнок воодушевленно запыхтел, и уже в следующий миг его маленькие губки яростно сомкнулись вокруг чувствительной плоти.
Принцесса напевала старую, услышанную когда-то колыбельную ― то ли от Екатерины, то ли от старой няни, лица которой она уже не помнила. Королева Екатерина иногда сама пела ей, сама кормила, Генрих это ей разрешал, ведь речь не шла о законном дофине Франции. Серсея чувствовала себя слабой, но её грудь была полна молока, а ребёнок был голоден. Она помнила, что засыпать нельзя ― принцесса могла случайно задавить ребенка во время кормления, и… Думать об этом не стоило.
Серсея привычно рассматривала сына, победив охватившие в первую секунду безумный восторг и смертельный страх, позволив себе только одну мысль: слава богу, малыш родился живым. Возможно, когда его мать станет чувствовать себя лучше, Сезар тоже пойдёт на поправку. Она продолжила разглядывать пухлые детские щечки, пока ребёнок ― который тоже выглядел более счастливым ― вцепился в её грудь с удвоенным рвением, стоило только взять его на руки.
Сезар наелся быстро. Сонно причмокивая губами, младенец широко зевнул, демонстрируя беззубый рот.
Она переложила его на подушки рядом с собой и укрыла одеялом. Убедившись, что мальчик лежит далеко от края и что между ними тоже есть пространство, Серсея прикрыла глаза. Несмотря на то, что кормление сильно выматывало её, сейчас она чувствовала себя как никогда сильной. Возможно, всё действительно в скором времени наладится.
========== тридцать. дар всегда причинял нострадамусу невообразимые страдания ==========
― Он не выживет. Вам лучше подготовить жену к самому худшему.
Нострадамус посмотрел на ребёнка в своих руках, который куксился, смотрел на своего отца ещё не до конца раскрытыми зелёными глазами своей матери и дёргал ручкой, будто требуя отпустить его из пеленок. Нострадамус глядел на своего сына, и сердце его невольно сжималось: неужели их с Серсеей первенец умрёт?
Несмотря на то, что рождение внука короля и королевы вызвало небывалый ажиотаж, самые близкие члены королевской семьи знали о том, что крылось за прекрасной картиной. Как и много лет назад, никто не знал, как драма разыгрывается после рождения принцессы-бастарда и дофина через неделю, так и теперь никто не знал, что с юным принцем Нострдамом ― как его называли родные и близкие ― всё далеко не хорошо.
Нострадамусу хотя бы не пришлось сообщать об этом жене ― она сама всё видела. Серсея первая заговорила об этом с мужем, и Нострадамус был рад тому, что это случилось ― осмотрев ребёнка, врачи почему-то в один голос, но шёпотом твердили о том, что мальчик не проживёт долго, хотя причину его слабости не понимали. Один из них даже сказал, что некоторым детям просто не дано жить, а тут ещё и такие сложные роды, после не менее сложной беременности.
Опасения были понятны: Серсея родила слишком рано, во время беременности всё время нервничала и была печальна, роды прошли невероятно тяжело, а малыш родился недоношенным, пусть и не слишком слабым. Повитухи велели смотреть за ним лучше, делали всё возможное, но врачи говорили ― шансов мало.
Это было больно, невероятно больно. Нострадамус давно подумывал кое о чём, но всё никак не мог решиться. Дар всегда причинял Нострадамусу невообразимые страдания, но это оказалось в разы сложнее ― заглянуть в будущее всего на мгновение. А если он увидит смерть Сезара? Если их сыну действительно предстоит жить всего ничего? Как с этим смириться? Как обыграть судьбу, выиграть у которой невообразимо тяжело? И потом ― как сказать Серсее?
Она любила сына, невероятно любила, пусть он чуть и не убил её. И Нострадамус любил своего первенца больше всего на свете. Его смерть не разрушила бы их любовь, но мужчина не был уверен, что Серсея смогла бы пережить такую боль. Он видел сильных женщин, которых сломала потеря ребенка, и это даже не обязательно был первенец.
― Оставьте меня с сыном наедине, ― приказал мужчина, и врач поспешно удалился.
― Нострадамус, ― позвал его слабый голос жены из комнаты. Екатерина позаботилась о том, чтобы рядом с их покоями стали обустраивать детскую, и она была наполовину готовой.
― Давно ты не спишь? ― спросил он, входя в покои. ― Тебе сказали больше отдыхать.
Серсея не отреагировала на его замечание.
― Дай мне его, ― попросила она, и Нострадамус сел на кровать рядом с женой, но не торопился передавать ей сына. Девушка вздохнула, но настаивать не стала и прижалась щекой к его плечу, смотря на спокойного мальчика, что чмокал губами.
Иногда Нострадамус замечал, какие взгляды кидает на него Серсея. Задумчивые и долгие, словно он должен был рассказать ей страшный секрет. Он долго не понимал, чем были вызваны такие подозрительные взгляды, пока не сложил несколько деталей её детского прошлого и не понял, в чём была проблема. Внутренне Серсея, судя по всему, не изменилась. Её слабость не позволяла ярко демонстрировать немного вредный, королевский характер, и она предпочитала отмалчиваться и отдыхать, пока не сможет вернуться к своим обязанностям. Но это не значит, что она перестала думать и размышлять, а в условиях почти полной изоляции ― немного накручивать себя.
Из всех подобных ситуаций, Серсея знала только Генриха и Екатерину, и знания эти приятными не были: пока жена отходила от родов, подарив Франции нового наследника, король возвращался в постель к любовнице Дианы. Конечно, принцесса не могла не волноваться о том, что пока она не может быть с ним как жена.
Такие мысли и смешили, и даже немного обижали. Серсея наверняка знала, что Нострадамусу никто не нужен, кроме королевской кобры, поэтому прорицатель не придавал этому значение. В девушке бушевало множество чувств, не находивших выход из неё, и надо же было ей чем-то развлекаться, верно? Нострадамус просто старался подчеркнуть нежное отношение с женой ― поцелуями, объятьями, пользовался любой возможностью прикоснуться к ней. Словно лёгкие обещание, что между ними ничего не изменилось, и скоро всё снова станет, как прежде. Она была его любимой женщиной, женщиной, которую он желал, и это ничто не могло изменить.
Он искренне жалел свою жену, не мог этого не делать. Серсея не терпела жалости, но в этом варианте у неё не было выхода. Нострадамус заботился о ней, как мог. Первую неделю после рождения сына он был как в коконе, состоящем из страхов, злости, неуверенности и тоски. Он так боялся, в очередной раз заглядывая в колыбель, увидеть, что сын не дышит. Но после того, как Серсея немного, но пошла на поправку, Нострадамус вернулся в своё привычное амплуа дворцового лекаря и бросил все свои силы на Серсею.
Он никогда не подозревал, что его жена может быть такое терпеливой. И доверчивой, ведь, кажется, даже доверие к нему Серсея ограничивала. А тут она была готова пить изготовленные им настойки, отвары и эликсиры в любых пропорциях и в любых количествах. Быть с ней, как врачу, она всё ещё ему не позволяла, но среди повитух Нострадамус хорошо знал Жанну, ту женщину, которая спасла Екатерину на её последних родах, поэтому пошёл на уступки и доверился ей. Она наносила Серсее необходимые мази, зашивала, докладывала и снова делала, что велели.
Давать что-то подобное сыну Нострадамус не рисковал, ведь никакие недомогания Сезара не мучали. Нострадамусу повезло, что в своё время он выхаживал всех детей Екатерины, а те почти все были слабенькими, их хныканье, кишечные колики, кашель, температура и многое другое иногда неделями не позволяли прорицателю расслабиться. И это ― для чужих детей, с которыми Нострадамус связывал только долг перед короной и дружба с их матерью-королевой. А тут ― родное дитя, долгожданный сын и любимая им женщина. Неужели для них он ничего не придумает?
Нострадамус никогда так рьяно не работал, буквально живя тем, что творил. Казалось, вся его жизнь была лишь подготовкой к этому важному моменту ― моменту, когда он спасёт жену и сына.
Он чувствовал вину за всё происходящее, но она уже потупилась. В конце концов, он был ответственен за Серсею больше, чем кто-либо другой ― перед ликом людей и самого Господа. Он винил себя за ту близость, что была между ними незадолго до её родов, что не смог уговорить её ехать на провожание Себастьяна в карете, а не верхом ― да и должен был объяснить Генриху, что принцессе вообще лучше там не появляться. Нострадамус должен был… сделать многое, возможно, тогда Серсея проходила весь положенный срок, и сейчас они все чествовали рождения внука короля, а не с содроганием думали о том, к чему готовиться: к крещению или к похоронам.
Но время шло, и Нострадамус передумал уже сотни вариантов, где он мог поступить иначе и хотя бы на день отсрочить роковой день… И они не принесли успокоения и ничего не изменили. Принцесса по-прежнему была больна, только вот теперь она беспокоилась и за него тоже. Нострадамус взял себя в руки ради неё, чтобы не быть причиной её беспокойства. Внутри прорицатель корил себя за малодушие ― он был отцом семьи, был мужем, и должен был быть сильным. Серсея должна верить в него и в его силы, когда своих у неё не останется.
А ещё он желал её. С этим становилось бороться всё труднее ― привлекательность жены только усиливалась, когда она осторожно расстегивала платье, обнажая белоснежную округлую грудь с увеличившимися розовыми сосками. Да, иногда выстраданное благородство Нострадамусу отступало ― иногда прорицатель просто хотел получить свою жену назад и увидеть признаки того, что Серсея к этому готова.
Но Нострадамус не был мальчишкой, он был взрослым мужчиной, мужем и отцом, и достаточно сильно любил свою жену, чтобы на первое место поставить заботу о матери своего сына и трепетную любовь к их ребенку.
Она положила свою руку на его, держа сына другой, и посмотрела на него ― спокойно и размеренно.
— Это правда? ― внезапно тихо спросила она. ― Мой сын умрёт?
Нострадамус посмотрел на неё почти ошарашенно. Казалось, именно они с Серсеей верили в лучшие, почему же она?..
― Врачи говорят…
Серсея поморщилась и покачала головой.
― А что говоришь ты? ― сказала она, и в её тоне он услышал проблески прошлой королевской кобры. Не матери, но той, которая готова вешать и казнить ради блага своей семьи. ― Прошу, скажи мне. Я хочу знать правду, какой бы она не была.
Он посмотрел на неё, на её расширившиеся зрачки, крупные капли пота на бледной коже, не прикрытое одеялом, несмотря на холодную погоду, тело, и понял ― она действительно должна знать правду. Серсее надо было знать, к чему готовиться, потому что, если сейчас он ей солжет или откажется посмотреть в будущее, и Сезар умрёт, она не сможет его простить очень и очень долго, а он не сможет жить, зная, что потерял и сына, и любимую женщину из-за собственной трусости.
Нострадамус передал сына на руки Серсеи, и та прижала ребёнка к себе. Тот, ещё мало что понимая, тем не менее выдал весёлое фырканье, почувствовав себя на руках у матери. Нострадамус обнял ноги жены и уткнулся лицом ей в колени, напряженно замерев. Спустя мгновение, он почувствовал руку Серсеи в своих волосах.
Какое-то время Нострадамус не шевелился, потом его тело забила крупная дрожь, хватка на её ногах усилилась. Картина будущего замелькала перед его глазами. Если бы Нострадамус находился в привычном состоянии, он бы ощутил липкий страх, струящийся по позвоночнику. Тот самый страх, который сложно объяснить и который почти всегда является предвестником грядущих потрясений. Но тут не было ничего… словно он просто заснул и видел яркий, желанный сон.
Лошадь послушно сошла с места, юный наездник старался держать спину ровно, как его учили. Спустя некоторое время, когда мальчик держался в седле увереннее, он пустил её легкой рысью. Легко, пружинисто подскакивал в седле, был крепким и высоким, хотя едва минуло ему лет десять.
Серсея была яркой, сияла, точно звезда. Решимости и деловой хватки на семерых с лихвой. Юркая, шустрая и боевая. Маленькое храброе огниво. Ни дать ни взять дикая лисица ― как настоящая змейка. Золотые кудри непослушные, взгляд с поволокой, не хочешь, да вновь на неё глядишь.
― Мама! ― засмеялся он. ― Смотри, у меня получается!
Это был Сезар, Нострадамус сразу узнал сына. Да и как он мог этого не сделать.
― Ты молодец, ― похвалила Серсея, подъезжая ближе. Страсть под ней взбрыкнулась. Леди Нострдам положила одну руку сыну на спину, а другой приподняла подбородок. ― А теперь спину ровнее и голову выше.
Нострадамус, как это всегда было, видел не себя, а своими глазами. Поэтому он почувствовал, как ноги сорвали его с места.
Картинка быстро переменилась ― вот уже Сезар соскочил с лошади и несётся к нему. Серсея элегантно спешилась и поспешила к ним.
― Папа! ― крикнул мальчик, подлетая, но по какой-то причине Нострадамус не подхватил его, как всегда, того желал, а немного наклонился.
― Сезар! Как тебе, понравилось?
― Да. Мне очень нравится ездить с мамой верхом. Дай мне её!
Нострадамус увидел, что в его руках сидит девочка лет четырех, которая внезапно вытянулась и потянулась к Сезару. Он засмеялся и взял её. Серсея обняла мужа ― Нострадамус не видел её, но чувствовал теплоту её рук и её любовь.
Сезар какое-то время ворковал с сестрой, а потом внезапно серьёзно посмотрел на родителей своими зелёными глазами и заявил:
― Вы знаете, я всегда буду её защищать. Я буду защищать всех своих братьев и сестёр…
Нострадамус крепко обнял свою жену и прижал к себе, вдыхая аромат её волос.
На том видение и кончилось.
Серсея смотрела на него с ожиданием. Он покачал головой и с силой сжал переносицу.
― Нет? ― сипло произнесла Серсея. Жест Нострадамуса можно было истолковывать по-разному.
― Нет. Он не умрёт. Сезар будет жить. Уже скоро он поправится.
Серсея крупно вздрогнула и откинулась на спинку кровати. Нострадамус поднял голову, будто испугавшись, что жена потеряла сознание, но нет. Серсея плотно сомкнула глаза, слегка качала головой. Она была очень красивой ― не только сегодня, а всегда, но материнство явно пошло ей на пользу. Одетая в простое и теплое платье, она держала на руках новорожденного сына, покачивая и то и дело целуя в хмурившийся лобик. Сейчас прорицатель наблюдал вполне здоровую мать и пухлощекого ребенка, неспокойно ерзавшего в ее объятиях. По щекам Серсеи текли слезы.
Видимо, они действительно справятся.
========== тридцать один. как женщина ==========
Все врачи, повитухи, да даже, казалось, весь двор был поражен. Едва Сезару минул месяц, и он, и мать стали стремительно идти на поправку. Врачи с удивлением диагностировали, что Серсея выздоравливает, что ребёнок набирает вес и становится здоровее, и их словам верили ― король Генрих и королева Екатерина грозились лично отправить на плаху каждого, кто соврёт хоть словом. Но это было правдой, и это видели все.
Когда Сезару исполнилось два месяца, Серсея начала вставать. Конечно, сначала её передвижения ограничивались только комнатой, после ― она смогла сама мыться в ванной, потом преодолевать небольшие расстояния по коридорам замка, а уже через месяц её можно было увидеть в компании фрейлин или мужа, гуляющую с ребёнком на руках по саду. Маленький Нострдам обожал пребывать на воздухе, поэтому балкон в покоях Нострадамуса оказался как нельзя кстати ― положив ребёнка в корзинку под тёплое солнышко, Серсея сама читала, пока довольный сын спал или рассматривал пролетающих мимо птичек.
За время пребывания в кровати Серсее казалось, что она невероятно отупела, поэтому при улучшении она тут же взялась за книги. Если её внимание не было поглощено сыном, она читала, расспрашивала девушек из Летучего эскадрона Её Величества о том, что происходит в замке. Совсем скоро ей предстояло вернуться во французский двор, полный интриг и заговоров, и она должна была быть готовой.
Это смешило, но Серсея быстро нашла объяснение малого интереса к себе. Не то, чтобы это огорчало её, скорее «в тихом омуте черти водятся» ― затишье перед бурей никто не отменял. Но ценность Серсеи внезапно снизилась: она была незаконнорождённой, но любимицей короля и королевы, и неизвестно, какую роль сыграла, если бы вышла замуж за лорда или приближенного советника короля. А тут ― всего лишь прорицатель. Не слишком опасно, но и сбрасывать Серсею со счётов никто не спешил.
Но, на удивление молодой матери, служанки не доносили каких-то особых грязных слухов, которые Серсея ожидала услышать. Всё шло более-менее степенно, что было нетипично для двора и обычно означало скорую бурю. Из того, что касалось конкретно неё, Серсея услышала очень мало: роман с прорицателем дворовые сплетники приписывали ещё до свадьбы, мол, поэтому король решил отдать любимую дочь за не самого подходящего человека. Все с волнением шептались о её здоровье, о ребёнке и говорили, что она выжила только благодаря колдовству Нострадамуса и её матери Екатерины.
Самое интересное заключалось в том, что через два месяца должна была состояться свадьба Франциска и Марии, но при этом все знали, что леди Лола была его фавориткой. Уже ею была. Говорили, что королева Шотландии с криками и истериками изгнала Лолу из своего общества, но аристократку это не взволновало. Марии пришлось смириться с любовью Франциска и её бывшей подруги ― ведь иначе Франциск отказался бы от брака.
Серсея расспросила Нострадамуса о будущем, но тот ничего не видел ― какие-то смутные образы, незнакомые имена, лицо Сезара среди них. Самое главное, что увидел он ― торжество по поводу пятидесятилетия короля Франциска, и это окончательно успокоило Серсею. Она поняла, в чём была её лазейка ― не союз Марии и Франциска погубил бы брата, но его любовь к ней. Теперь же этой любви не суждено было сбыться. Генриху пришлось дать Лоле титул герцогини де Валентинуа и земли ― Серсея использовала на это своё желание, которое Генрих ей обещал, и ни о чём не жалела. Узнав об этом, Франциск ворвался к ней в покои, сорвал с кресла, где она сидела, и закрутил по комнате, радостно смеясь. Принцесса давно не видела брата таким счастливым. Потом дофин встал на колени и расцеловал ей руки.
С момента её родов началась настоящая благодать ― тишь и гладь.
Её посещали как можно чаще почти все, но это Серсею уже не расстраивало. Лола заглядывала обычно после обеда, они вместе полдничали, и аристократка с удовольствием возилась с маленьким Сезаром. Генрих пытался заглянуть каждый вечер, если дела не мешали, но его визиты были краткими и строились в основном на том, чтобы справиться о здоровье дочери и внука лично у Серсеи и преподнести подарок: молодой матери или младенцу-внуку.
Сезар, казалось, был рад всем: он весело реагировал на каждое новое лицо, и Серсея облегчённо вздыхала, чувствуя, что её сыну действительно предначертана долгая жизнь, как и предсказал его отец.
Зато Екатерина, казалось, вспомнила времена своего материнства и уделяла внуку очень много времени. Она приходила с утра, постоянно звала Серсею к себе, ужинали они вместе ― иногда даже в компании Лолы; когда Екатерина узнала о смене судьбы Франциска благодаря шотландской аристократке, отношение Екатерины быстро поменялось, и королева налюбоваться не могла на внука. Серсея полагала, что особая любовь к Сезару была обусловлена ещё тем, что именно Екатерина была его крёстной матерью.
Серсея долго не думала о крещении, но Нострадамус заговорил о нём сам, когда Сезар пошел на поправку. Они не долго это обсуждали, у них было не так уж и много родных, чтобы выбирать. Поэтому крестной стала Екатерина, а крёстным ― Франциск.
― Я буду молиться за Вас и Вашего сына, ― пообещал Франциск, целуя племянника в лоб перед этим. Серсея внезапно подумала, что именно такой человек должен был быть крёстным её сына, её первенца. Первый сын для первого сына ― была в этом красивая, завораживающая симметрия.
Серсея безмерно любила сына. И Сезар отвечал ей тем же.
Конечно, она разрушила вековой порядок, сама кормила сына, испытывала счастье от их единения – те, кто знал и видел её прежней, не сразу верили, что она, Серсея ди Медичи вдруг настолько помешалась на ребёнке. К своим младшим братьям и сёстрам она относилась с уважением, любовью. Часто играла, но до безумной любви дело не доходило.
Сезару она даже сама меняла пелёнки, отказываясь от помощи Жанны ― повитухи, приставленной к ней. Она лишь спросила совета и сама завернула обтёртого и плачущего сына в свежую пелёнку. Все теперь смотрели на неё едва ли не с ужасом и благоговейным трепетом. Наверное, только королевы древности сами ухаживали за детьми ещё и так. В Серсее проснулся интерес – раньше она не кормила, не мыла детей, видела братьев и сестёр лишь чистыми, ухоженными, сытыми и даже помнила, что все эти процессы вызывали у неё лёгкое отвращение. Грязный плачущий ребёнок ― она не выносила этого и забавно морщила свой маленький детский носик, не понимая, почему Екатерина ― её прекрасная королева-мать ― хочет заниматься делами вроде этих.
С этим ребёнком изменилось все, даже если ей больше не застилала глаза пелена щенячьей радости и безрассудного ужаса. Она всё ещё опасалась за его жизнь, но спокойно передавала его на руки Генриху и Екатерине, с ещё большей уверенностью ― Нострадамусу. Супруг вёл себя понимающе и нежно по отношению к ней ― не надоедал чрезмерной заботой, но был готов выполнить любое её желание сиюминутно. Он встала к Сезару ночью, если тот просыпался, и мог убаюкать его днём, если жена хотела спать. Вечерами девушка прижималась к Нострадамусу, почти как котёнок сворачивалась у него на груди. Засыпая, она чувствовала, как супруг перебирает её волосы.
Франциск был занят предстоящей свадьбой, к которой все готовились без особого энтузиазма. Поэтому этим днём именно Серсея должна была преподнести подарок Лоле от влюблённого в неё короля. Он позволял снимать с себя мерки и шить костюм, отвечал на вопросы по поводу свадьбы, но как можно скорее после всего мчался к возлюбленной Лоле, чтобы провести время с ней. Или шёл к сестре, чтобы повидать её. Серсея удивлялась, с какой покорностью Лола сносила подобную роль, казалось, гордая аристократка так не сможет, не сможет мириться с этим. Но она делала это, и Серсея думала о том, что говорил своей любимой девушке Франциск.
― А если нас кто-то увидит так? ― спросила аристократка, когда Серсея вела её по коридорам, закрыв глаза руками.
Серсея рассмеялась.
― Это и мой дворец тоже, ― хихикнула она. ― Никто не смеет запретить мне делать то, что я хочу.
Лола улыбнулась, Серсея почувствовала это пальцами. Наконец, принцесса привела её в нужную комнату. Голос Серсеи вдруг зазвенел от восторженного предвкушения. Она повернула Лолу несколько раз и наконец убрала руки. Аристократка сразу открыла глаза.
― Боже, что это? ― поражённо воскликнула Лола, когда осмотрелась.
Эта комната подходила принцессе или королеве, но отныне принадлежала Лоле. Картины висели над дверьми, гобелены украшали южную стену над камином и напротив, на северной стене. Вся эта комната наверняка стоила целое состояние. Западная стена комнаты стала альковом — отгороженной балюстрадой частью комнаты, в которой расположили кровать. В оформлении алькова использовались орнаменты в виде лепного венка и завитков, а также решётчатые скульптуры. Кровать увенчана резной работой. Стены оббиты красным бархатом, на полу лежит тканый вручную ковёр, а огромная люстра была привезена из Вены. Тут же был восточный шкаф Севрского фарфора.
― Новые покои возлюбленной дофина, ― довольно проговорила Серсея.
― Фаворитки, ― поправила Лола. Это слово всё ещё удручало её, но намного меньше, чем когда она вернулась из Парижа.
Огромная шикарная люстра завораживала, а ковры по-настоящему приглушали шаги. Учитывая, что остальные размеры комнаты довольно скромны, кажется, что они с Серсеей тайно проникли в покои короля с целью наушничать свои шпионские сплетни.
― Одно другому не мешает, ― кинула Серсея и тут же продолжила: ― Франциск распорядился выделить из казны средства, которые отправят твоей семье в Шотландию. Чтобы они не были так расстроены твоим положением. А это тебе от меня.
Она ловко обернула вокруг шеи Лолы тяжёлое ожерелье с бриллиантами и рубинами, а самой красивой была грушевидная большая жемчужина. Лола ахнула, погладив холодные камни.
― Я не могу взять. Он такой красивый… оставь себе.
Серсея рассмеялась и покачала головой. Она прекрасно понимала, что Лолой двигает скромность, которой её научили родители. Серсее тоже советовали сначала вежливо говорить, что она не может принять подарок, а потом всё-таки взять его. Маленькая принцесса тогда испуганно спросила: а вдруг второй раз не предложат? Но Екатерина со смехом объяснила, что все так воспитываются, что это хороший тон, и что все, кто будут дарить ей подарки, заинтересованы в том, чтобы она их приняла.
― Как ты думаешь, твои родители примут от меня несколько подарков? ― спросила Серсея, пока Лола гладила драпировку, которой была закрыта кровать.
― Думаю, они будут рады, ― улыбнулась аристократка. Родители ничего не ответили на её письмо, где она говорила о том, что стала фавориткой дофина Франции ― того самого, за которого скоро выйдет их общая королева. Конечно, в восторге они не будут, но, быть может, её прагматичный отец поймёт пользу такого положения дочери и смирится с ним. Возможно, богатые подарки от Франциска и Серсеи ускорят это.
Серсея, казалось, угадывала её мысли, и в её сердце читала как в своём. Она вздохнула, подошла ближе и взяла её за руки.
― Ты спасла жизнь моему брату. Ты и его чувства к тебе. Ты будешь обладать силой и властью, и король будет любить тебя. А я буду рада иметь такую сестру, как ты.
Лола вспыхнула от этого. Она вспомнила, какой показалась ей Серсея в первый день во Франции ― холодной, самовлюблённой и гордой королевской коброй, которая не знает, что такое сострадание, жалость, любовь и преданность. Как оказалось, Серсее эти чувства известны лучше, чем многим другим… даже больше, чем Марии, хотя Лола помыслить о таком тогда не могла.
― Для меня будет честью стать твоей сестрой, Серсея, ― произнесла она, почувствовав, как сел голос. Помотав головой, чтобы удержать в себе слёзы, девушка быстро поменяла тему. ― Ты идёшь к Сезару? Давай я тебя провожу.
Лола проводила её до детской, немного посидела, а потом пришла Екатерина, и Лола ушла. Взгляд, которым Екатерина её проводила, был почти довольным. Конечно, а с чего бы королеве Франции не быть счастливой ― старшему сыну ничего не угрожает, он нашел любовь.
― В последнее время вижу тебя только с ребёнком на руках, ― наконец задумчиво ответила она.
― Он мой сын. Боюсь оставить его хоть на мгновение.
― Серсея, позволь дать тебе совет, как женщина женщине. Понимаю, у меня не самый счастливый брак, но… Поверь мне. Не зацикливайся на ребёнке. Ему уже четыре месяца, ты вполне можешь принимать у себя мужа.
Серсея вздрогнула.
― Что?
― После родов Генрих забывал обо мне, пока я не могла зачать нового наследника. У вас с Нострадамусом совершенно другой брак, это ясно, однако… Когда женщина зацикливается на ребёнке, она рискует потерять мужчину, перестать быть для него женщиной, к которой бы он имел страсть. Поэтому… ― Екатерина вздохнула и внезапно предложила: ― Давай сегодня Сезар побудет в моих покоях.
Екатерина ушла, а Серсея осталась в своих тяжёлых раздумьях. Сезар закряхтел, и мать мгновенно подхватила его на руки, покачивая и опускаясь на кровать. Роды дались ей нелегко.
И если теперь сын был в порядке, то после слов Екатерины она внезапно испугалась за то, что может потерять Нострадамуса ― если она не поправится, он перестанет видеть в ней женщину. Первые месяцы после родов были тяжёлые для неё ― она сама была то в сознании, то нет, а о здоровье недоношенного ребенка лекаря судили с опаской, отводя глаза и говоря, что надо быть готовыми ко всему. Теперь же Сезар был в порядке, а Серсея боялась отпустить его хоть на секунду.
Но как женщина, Серсея чувствовала себя здоровой. Она ходила легко, повитухи говорили о том, что она полностью оправилась от тяжёлых родов, и когда та пришла проверить здоровье молодой мамы и юного Нострдама, заявила, что и мать, и дитя в порядке. На робкий вопрос Серсее о том, может ли она возобновить связь со своим мужем, с улыбкой ответила, что не видит преград для этого.
В это утро Нострадамус был занят, и Серсея надеялась, что так продлится и дальше, ей нужно было время. Первым делом, она вновь позвала к себе повитуху Жанну и подробно выпросила у неё такой неудобный момент, потеряв былой стыд. Эта женщина принимала её роды, смущение было неуместно, а Серсея была молода, и совет опытной женщины был нужен. Екатерина не стремилась возвращаться в постель мужа после родов, а Серсее это было важно.
Жанна, принимавшая роды у самой Екатерины Медичи, отвечала спокойно и чётко. Безусловно, стать мамой – это прекрасно. Но став мамой ― важно не перестать быть женщиной, прекрасной, любимой и желанной. Повитуха ещё раз внимательно осмотрела любимицу королевы и твердо заявила ― физиологически, Серсея в порядке, её тело вернулось в добеременное состояние, если не брать в расчёт грудь с молоком. Хотя, как отметила Жанна, в связи с тем, что Серсея сама кормит ребёнка, это не должно было причинять неудобство.
Всё это Серсея выслушала совершенно спокойно, сидя у окна и греясь в лучах солнца, пока Сезар, в окружение больших подушек, дремал под солнышком на большой родительской кровати.
— Значит, я в порядке, ― произнесла она, и было неясно, рада она этому или нет.
― В полном, ― уверенно произнесла Жанна. Леди Нострдам сегодня была в хорошем расположении духа, даже угостила повитуху чаем с лимоном и печеньем, а потому Жанна аккуратно поинтересовалась: ― Быть может, Вы пока не готовы к возвращению в супружескую постель по иным причинам?
― В каком смысле? ― спросила Серсея, отводя взгляд от окна. Жанна поджала губы, неуверенная, что может говорить такое королевской любимице. Но видя её растерянное, недоумённое лицо, она напомнила себе, что в первую очередь Серсея де Нострдам ди Медичи ― женщина, недавно родившая женщина, которая волнуется перед возобновлением сексуальной связи с собственным мужем. Такой проблемой страдало множество молодых рожениц, но кто-то пытался с ней бороться, а кто-то даже не подозревал о том, что что-то происходит. ― Жанна, скажите мне. Я должна знать.
Повитуха вздохнула.
― Не принимайте на свой счёт, миледи, ― предупредила Жанна. ― Но после родов, дело может быть не только в организме женщин. Я встречала рожениц, которые были в порядке, но не спешили возобновлять связь с мужем из-за собственных проблем. По большому счёту притупление полового влечения – это некая природная данность. Ведь до тех пор, пока ребёнок нуждается в постоянной материнской заботе и уходе, не может выжить самостоятельно, следующий ребёнок матери ещё не нужен. Поэтому в организме недавно родившей женщины снижается уровень влечения. Если же роды были достаточно сложными, то подсознательно ей хочется отомстить мужу за перенесённые страдания.
Серсея сжала губы, и Жанна прервалась, давая ей возможность обдумать сказанное. Роды действительно были непростыми ― Серсея страдала, ей было больно, но она не думала о том, что Нострадамус в чём-то виноват. Внекоторых вопросах Серсея была весьма практична и разумна, рождение ребёнка было одной из таких вещей. Она понимала, что больно будет, чертовски больно, и относилась к этому философски ― подарок за жизнь новому человеку не может пройти бесследно, за это надо было платить, и боль матери ― меньшее, чем можно было оплатить подобный дар. И винить в этом Нострадамуса было бы верхом глупости.
Серсея кивнула, и Жанна, видя, что её собеседница пришла к какому-то выводу для себя, продолжила:
― Вы так же можете бояться боли, которую может причинять связь. Можете бояться за ребёнка, потому что Ваше внимание отвлечётся от него впервые за долгие месяцы, и эта напряженность не позволит Вам расслабиться.
― Нет, ― прервала Серсея уверенно. ― Мне было больно ходить первые месяцы, но сейчас я чувствую себя прекрасно. Живой, будто я снова родилась. Даже… чувствуя себя немного девочкой.
— Это хорошо, ― усмехнулась Жанна, и Серсея тоже улыбнулась.
― Что-то ещё?
― Да, но, думаю, это меньше всего подходит Вам, Ваша светлость.
― Говори, ― решительно велела Серсея. Она должна была знать всё.
― Многие женщины теряют привлекательность в собственном теле. Ощущение собственной непривлекательности, действительно, после родов женская фигура лишается девичьей угловатости, но многие мужчины находят это весьма привлекательным, ― быстро и бегло объяснила Жанна и поспешно добавила: ― Но, я должна сказать, что Вы почти не изменились… Если мне будет разрешено сказать… ― Серсея слабо улыбнулась и согласна кивнула. ― Беременность и роды пошли Вам на пользу. У Вас нет растяжек и лишней полноты, как было с Дианой де Пуатье или даже с Екатериной, Вы стали ещё прекраснее. Ваша грудь стала полнее из-за молока, бёдра круглее, силуэт будто плавнее. Могу посоветовать Вам вновь заняться собой, как это было до родов. Сейчас Вы ставите комфорт ребёнка выше собственных желаний, но не забывайте о себе, миледи.
Серсея перевела взгляд. Она действительно сделала себе немного поблажек: не носила корсет, надевала свободные платья, которые не сковывали движения, почти не надевала украшений кроме обручального кольца и почти не заботилась о причёске. При этом она смотрела на Нострадамуса и видела в его глазах всю ту же любовь и нежность, которая была в нём и до этого.
Но было ли этого достаточно?
Дверь неожиданно открылась, и Серсея, столь внезапно выдернутая из собственных размышлений, посмотрела на вошедшего мужа, а повитуха встала, спокойно поклонившись, пробормотав сбивчивое «Милорд».
Нострадамус озадачено кивнул ей и перевёл взгляд на жену.
― Всё хорошо? ― спросил он, и Серсея улыбнулась в ответ, чтобы смягчить волнение в карих мужских глазах.
― Я хотела принять ванну с эфирными маслами, уточнила, можно ли мне.
― Я заверила миледи, что всё хорошо. С Вашего позволения, ― быстро промолвила Жанна и, поклонившись, вышла из комнаты.
Сезар в колыбельной вскинулся, и принцесса подошла к нему, чтобы взять. Вопреки словам Екатерины, она знала, как Нострадамус любит видеть её с сыном на руках. Серсея подошла к мужу и взяла его за руку одной рукой. Сезар на её руках беззубой улыбкой поприветствовал отца. Нострадамус подался вперёд, привычно наклоняясь к жене, и поцеловал её в лоб, а потом поцеловал в щёку сына. Сезар зафыркал из-за колючей бороды.
― Екатерина начала обстраивать детскую для Сезара. Она такая чудная. Пойдём, посмотрим. Сезар может переехать туда через года или два, но готовят её уже сейчас, ― Серсея прошла совсем немного и толкнула соседнюю к ним дверь. Нострадамус стал рассматривать светлую комнату, с мебелью из тёмного дерева, бархат на стенах и на окнах. Комната нуждалась в доработке, но через несколько месяцев мальчик уже смог бы жить здесь. ― Екатерина предложила прорубить дверь между нашей комнатой и его, но я пока не дала согласие. Когда он вырастет, у нас должно быть личное пространство. Тебе нравится?
― Чудесная комната, ― согласился Нострадамус. Серсея улыбнулась. Сезар на её руках что-то довольно вскрикнул. Захваченная этой мыслью, она посмотрела на сына – маленький Нострдам больше не спал, он глядел на неё внимательным, совсем не детским взглядом, будто оценивая и о чём-то размышляя. А потом он вдруг протянул к её груди, где лихорадочно билось сердце, пухлую ручку с малюсенькими пальчиками, и Серсея поняла: она приняла верное решение, и сын поддержал его.
***
Не имея вариантов, Серсея направилась к Екатерине ближе к вечеру, чтобы оставить там Сезара и подготовить саму себя. В своё время Екатерина родила десять детей, и между ними была весьма малая разница в возрасте, она уж точно знала, как вернуть супруга в постель. Серсее для этого и не надо было больно стараться, но… но принцесса хотела почувствовать себя прежней. Она хотела верить в собственную красоту.
Екатерина подошла к этому вопросу со всей ответственностью. Она подошла к своим шкафчикам и распахнула двери.
― Ванна с эфирными маслами? Хорошая идея. Тогда сейчас подберём какие-то запахи.
― Что это? ― удивлённо спросила Серсея, замечая едва ли не полсотни бутылочек, скляночек и порошков. Сезар лежал в колыбели, которую принесли специально для внука королевы, и теребил материнские пальцы.
― Спрашиваешь так, будто ты не моя дочь, ― фыркнула Екатерина и спокойно произнесла: ― Природные афродизиаки.
― Мама!
― Молчи, ещё спасибо скажешь, ― отмахнулась Екатерина. ― Это не для него, а для тебя. Чтобы ты чувствовала себя спокойнее и раскрепощёнее. А теперь запоминай: попроси свою фрейлину сделать тебе напиток из свежевыжатого сока алоэ с ложкой мёда. Получится чудесный напиток, выпей, а потом иди в ванную. В комнате должно быть тепло, чтобы ароматические свечи сработали как надо. Так эфирные масла в них наиболее полно раскроют свои энергетические и целебные свойства.
― Свечи? ― переспросила Серсея. Сезар попытался засунуть кулак в рот, и Серсея отвлеклась, чтобы предотвратить это.
― Конечно, а как без них. Думаю, запах иланг-иланга подойдёт для комнаты. Только не переборщи, три свечи рядом с кроватью, не больше. Дальше, ароматизация спального белья.
― Смеётесь? ― невесело спросила принцесса, потирая шею.
― Спасаю твою сексуальную жизнь, ― не моргнув, ответила королева, не отвлекаясь и продолжая копаться в своих шкафчиках. ― Пусть это будет бергамот. Побрызгай на простыни, смешай воду с капельками масла. Теперь слушай дальше: как примешь ванну за полчаса до свидания, возьми себе запах роз, чтобы кожа приобрела притягательный аромат. Температура воды – не выше сорока градусов, эфирные масла предварительно нужно развести. Для обольщения: нанеси эфирных масел на тело на пульсирующие точки, одна капля эфирного масла на пять капель базового масла. Запомнила?
Серсея кивнула и с облегчением поняла, что хотя бы не покраснела.
― Вот и чудно. Вперёд, отправляйся обольщать своего мужа, ― Екатерина позвала фрейлин, всучила им выбранные бутылочки, и с чувством полного удовлетворения и с ярко написанным удовольствием на лице подошла к колыбели и склонилась над Сезаром, который довольно запыхтел, увидев её. ― А я займусь дорогим внуком.
***
Серсея расчёсывала длинные, пышные золотистые волосы, что укрывали её плечи, точно шаль, когда Нострадамус вернулся в комнату. Она не чувствовала себя так хорошо уже долгое время, но теперь, после горячей ванны с маслами и всеми необходимыми процедурами, она словно заново родилась.
― Где Сезар? ― спросил Нострадамус удивлённо, не заметив колыбели.
― Екатерина его забрала в свои покои, ― Серсея прикрыла рот и хихикнула. ― Бабушка хочет побыть со своим внуком.
Она была безупречна – благоухающая свежими духами и соблазнительная в полупрозрачных на пышной груди кружевах, цветущая и подчёркнуто невинная. И всё же что-то её смущало, заставляя вновь и вновь поправлять платье и терзать прическу.
― Она не злится, когда ты называешь её бабушкой? ― Серсея усмехнулась, покачала головой и вдруг решительно приблизилась к нему, обняв за шею, горячо дыша в ухо. Волосы на затылке прорицателя встали дыбом. ― Что ты делаешь?
― Хочу провести время со своим мужем, ― буквально мурлыкнула женщина ему в ухо, расстёгивая застежки одежды.
― После родов… Разве можно? ― Нострадамус почти гордился тем, что на секунду смог преодолеть вечно бушевавшее внутри желание в отношение жены и решительно отстраниться, но Серсея вцепилась ногтями ему в плечи, заставляя оставаться на месте. Глаза её сверкнули, как у рассерженной кошки.
― Повитухи сказали, что можно. Нострадамус, не смей отказывать мне, ― зашипела она, возвращаясь в уже привычную и родную лучину властной королевской кобры.
― Я спрашиваю это ради твоего блага, ― будто оскорблённо пробормотал Нострадамус, прикрыв глаза и ощущая, как она влажно целует его в шею, плечи и ключицы, видневшиеся из-под наполовину распахнутой одежды, водит ладонями по груди и спускается ниже. ― Не сомневайся в моих чувствах, ― только и смог добавить он. Жажда обладать успешно туманила рассудок, тело требовало отбросить никому не нужные размышления и сполна насладиться разгоряченной и готовой на всё женщиной рядом.
― Я хочу тебя, ― честно призналась Серсея. Это было правдой, самой что ни на есть настоящей. Принцесса с каждым днём всё больше убеждалась, что и сама хотела бы вновь испытать страсть, от которой невозможно вздохнуть, удовольствие, после которого трудно ходить, любви, которая приходила к ней только в супружеской кровати. Она была женщиной. Изголодавшейся по мужу женщиной.
Он взялся за её грудь, упиваясь мягкостью и чувствительностью. Серсея задохнулась от удовольствия, вцепилась в застёжку его рубашки, и в следующую секунду Нострадамус укладывал жену на кровать, задирая подол её ночного платья.
Она застонала, когда он погладил выглядывавшее из-под платья бедро, и Нострадамус инстинктивно подался вперед, целуя жену, чувствуя, как её маленькие ладони быстро-быстро расстёгивают его одежду, а потом поспешно стягивают рубашку вниз, будто боясь, что он передумает. Глаза Серсеи блаженно закатились, как только он рванул в стороны лиф её платья, отрывая застёжки и крючки. Столь любимая им пышная грудь оказалась прикрыта ещё и сорочкой, которую мужчина также просто разодрал на теле жены.
Сегодня ему не хотелось нежности, робких поцелуев и щемящих объятий – ему хотелось видеть эту женщину голой под собой, стонущей и умоляющей, в той самой кровати, где они зачали сына.
Она посмотрела с благодарностью, и он немедленно проник в неё пальцами, двигая ими быстро и почти грубо. Ровно так, как она хотела – Серсея билась головой о подушку, сжимаясь и содрогаясь, громко и рвано дыша, стискивая бёдрами ласкающую её ладонь, пока не вскрикнула, уткнувшись щекой в перину и ударив ступнями по постели.
― Пожалуйста, ― неразборчиво прошептала она со слезами на глазах.
Он планировал удовлетворить её желания как можно лучше и растянуть удовольствие как можно дольше, но, оказавшись в ней одним сильным толчком, снова ощутил себя неопытным юнцом, не способным контролировать своё тело.
В ушах уже знакомо зашумело. Послав всё к чёрту, отпустив их тревоги, Нострадамус задвигался в распростёртой под ним женщиной быстро и лихорадочно, крепко хватая её за бёдра и остервенело кусая за чувствительную грудь. Серсея в свою очередь вцепилась ногтями в его лопатки до крови и кричала от долгожданного удовольствия. Нострадамус просто не мог остановиться, хотя бы на секунду отказаться от окружавшего его жара. И тогда он увидел её шею. Открытое и беззащитное горло жены белело перед ним и рябило красными пятнами поцелуев, пока она отчаянно запрокидывала голову и двигала бёдрами навстречу. Схватив девушку за щёки, Нострадамус повернул её лицо к себе, на котором всё так же отражалось самое яркое наслаждение, и он снова задвигал бёдрами быстрее.
Острые колени стиснули его бока до боли, пока он грубо и лихорадочно вколачивался в тело. Было жарко, неудобно, слишком сильно и резко, но так хорошо, как никогда не бывало. Наконец-то. Удовольствие оказалось невыносимым – Нострадамус рухнул на Серсею, содрогаясь в наслаждении. Ему показалось, что она потеряла сознание, но её нутро сжало его так, что он сам едва не задохнулся от этой тесноты, а как только расслабился, всё повторилось снова. И ещё раз. Его жена трижды билась в блаженстве, и такого с ней он ещё не видел и не чувствовал.
Рухнув рядом с ней на кровать, он обнял и притянул её к себе. Серсея положила голову ему на грудь и принялась лениво водить пальчиками по его плечам и мощной шее. Серсея отчего-то тихо засмеялась и ещё крепче прижалась к его груди. Он вдохнул запах её волос, мягко поглаживая горячей ладонью гладкую спину, тонкие лопатки, ниточку позвоночника…
― Рядом с тобой мне ничего не страшно, Нострадамус, ― сонно вздохнула она. У него оборвалось сердце: это были те самые слова, которые он часто слышал в своих мечтах. И это было потрясающе, словно экстаз души.
― У меня для тебя кое-что есть.
― Подарок? ― хихикнула Серсея. ― Ты меня балуешь.
― Люблю делать тебе приятное, ― бегло поцеловав её в губы, Нострадамус встал. Он, в чём мать родила, прошёл через всю комнату, к вороху одежды, что они оставили, и извлёк из кармана своих брюк какой-то мешочек, возвращаясь к ней в постель. Заинтересованная, Серсея села, придерживая одеяло на груди. ― Держи.
Она раскрыла его и достала то, что там лежало.
― Какой красивый браслет, ― восхищённо проговорила она, рассматривая тёмные переплетения с рубинами и странным, золотистым кругом. Серсея внимательно рассмотрела его. ― Что это за символ?
Переплетаясь с чёрными нитями с рубинами, она посмотрела на золотой круг, находившийся в середине. Серсея покрутила его — это оказалось не просто золотым кругом, а сферой. Когда они были закрыты, то выглядели как простое кольцо, но, когда полосы разъединялись, сфера создавала уникальный узор. В золотой сфере был спрятан узор: две чёрные орлиные головы и два золотых колеса с восемью спицами каждое, на красном поле. Ободы колёс сломаны между соседними спицами. Если сложить сферу, то узор ломался, зато были видны выгравированные на золоте чёрные слова «Soli Deo», «Богу Единственному».
Серсея знала, что созданные из двух-восьми движущихся полос, эти сложные ювелирные украшения выполнялись только искусными мастерами вручную. Это было не просто украшение, а способ показать своё образование владельцу, так как используемые астрономами для изучения и расчёта эти украшения считались символами знаний.
— Это герб моего дома, ― сказал Нострадамус, улыбнувшись её замешательству, а потом исправился. ― Нашего дома, и дома нашего сына. Я хочу, чтобы ты его носила. Как я ношу твой подарок у самого сердца.
Серсея рассмеялась, вспомнив, что подаренную ею брошь со змеёй Нострадамус действительно носил под одеждой, на нижней рубашке, как оберег. Серсея часто видела её, но почему-то не предавала значение. А ведь и вправду ― у самого сердца, как и обещал.
А потом неожиданно горестно вздохнула и посмотрела ему в глаза:
― Я всегда соглашалась, но, кажется, никогда не говорила… Я тебя люблю, ― её голос дрожал, словно она пыталась сдержать слёзы.
Нострадамус усмехнулся и погладил её по лицу, скользнув ниже, обводя выпирающие ключицы. Он знал это, но наконец-то она сказала это вслух.
― Я знаю, ― блаженно улыбаясь, сказал он, а потом добавил, не сумев скрыть самодовольства. ― Моя страсть к тебе никогда не утихнет. Такая любовь, как наша, может сжигать города. Ты подарила мне целый мир. Намного больше, чем мне может дать каждая из всех женщин, живущих на планете.
Серсея улыбнулась в ответ: это прозвучало, словно музыка. Нострадамус любовался ею, своей мечтой, божественно прекрасной в отблеске розоватого вечернего заката. Серсея обняла его тонкими руками за шею и припала к его губам.
========== эпилог. звезды в эту ночь сияли ослепительно ярко ==========
― Доброе утро! ― дверь с шумом распахнулась, и девушка, громко цокая каблуками, прошла к шторам, распахивая их и пропуская в комнату яркие солнечные лучи. Её пышные, каштановые локоны подрагивали в такт каждому её движению. ― Проснись и пой, братец! Вставай! — громко говорила она, ходя по комнате.
Юноша на кровати заворочался, заворчал и перевернулся на живот, накрываясь с головой.
― Магдалина, Бога ради… ещё так рано, ― пробормотал он глухо из-под одеяла.
― Коронация будет в час дня, мы должны подготовиться, ― столь же звонким и высоким голосом проговорила она, подходя к юноше и дёргая за кудрявые, тёмные волосы. ― Мама настояла, чтобы я за тобой проследила, ― с гордостью произнесла девушка.
― Учитывая, что старший брат здесь я, то кто ещё за кем проследит, ― сварливо заявил юноша, всё-таки переворачиваясь на спину и сонно щуря зелёные глаза от яркого света.
― Учитывая, что в таких делах самая ответственная я, то кто за кем собственно и следит, ― в тон брату проговорила девушка. ― Жан-Филипп наш брат, мы должны быть там и поддержать его признание и последующую коронацию, ― заявила она, будто юноша сам этого не знал.
Какое-то время он молчал, а потом спокойно выдал:
― Если королева Мария не отравит нас всех своим ядом ещё раньше.
― Сезар! ― возмущённо зашипела Магдалина де Нострдам, но брат ответил ей только весёлым смехом, и полные розовые губки девушки дёрнулись в ответной улыбке.
― Я встаю, Магдалина, встаю, ― произнёс Сезар, садясь в кровати и взъерошивая свои тёмно-каштановые волосы. ― Как же я пропущу коронацию нашего любимого кузена, ― сказал он, скривив забавную рожицу. Магдалина с трудом удержала смешок.
― Сезар, будь серьёзнее, прошу.
Наверняка, брат увидел её дрогнувшие в улыбке губы, поэтому и не отнёсся к просьбе серьёзно.
― Конечно, сестра, ― обезоруживающе улыбнулся Сезар. Магдалина прищурилась, но кивнула и наконец-то вышла.
Она чувствовала, что выполняет очень важную миссию. Магдалина была старшей дочерью Нострадамуса и Серсеи, и вторым их ребёнком. Юная принцесса Франции была собранной и серьёзной, или пыталась такой казаться ― из-под отцовской степенности нет-нет, а прорывался характер матери. Вот и сейчас, когда до церемонии коронации старшего сына короля Франциска и леди Лолы оставалось всего ничего, именно Магдалина проверяла готовность всех ― братьев и сестер, братьев короля, украшения и все прочие мелочи. Так случилось, потому как с раннего утра мама и герцогиня Лола была с Жан-Филипом, готовя его, королева Мария из принципа не принимала участия, а Франциск и Нострадамус… что же, женщины принципиально не пустили их к подготовке, да и других дел кроме организации коронации было полно.
Первым делом, Магдалина зашла к дядям. Карл и Генрих были уже полностью собраны, а вот Эркюля ― которого теперь называли Франсуа ― до сих пор не было. Магдалина недовольно поджала губы, но Карл успокоил племянницу тем, что младший брат скоро прибудет. С утра ни свет ни заря отправился на охоту, чтобы завалить ещё одного кабана к вечернему пиру, но обещал прибыть вовремя. Пунктуальной и собранной Магдалине это не понравилось от слова совсем, но в итоге она смирилась ― дядя Франсуа всегда был неудержимым, даже если бы она знала, остановить не смогла бы.
Когда она пришла в комнату к младшим, Сезар, уже почти собранный, только без кафтана, что висел на спинке кровати, был там и увещал пятилетнего Лоренцо ― сына Франциска и Лолы ― и трехлетних близнецов Нострадамуса и Серсеи, Екатерину и Шарля, в том, что надеть такие неудобные и тяжелые плащи с гербами семьи, к сожалению, обязательно. Магдалина хмыкнула ― от Сезара это было слушать особенно смешно, ведь он сам не любил эти плащи и ничего не мог с этим подделать. У детей Франциска и его сестры они немного различались ― у наследников Валуа это были классические золотистые лилии на синем фоне, а вот у Нострдамов тоже синий, но вместо лилий герб их семьи. И всё равно они использовали лилии в виде застёжек ― чтобы все помнили, что они королевской крови.
― А где Андре и Анна? ― спросила Магдалина, не наблюдая в комнате своих младших брата и сестры. Всего у прорицателя и королевской кобры было шестеро детей. ― Опять ушли смотреть комнаты? ― с досадой произнесла она. Серсея пообещала Андре, что после праздника он получит свои личные покои, ведь его ровесница ― Изабелла Карла, единственная дочь Франциска и Лолы ― уже жила в своей комнате, и теперь Андре не мог дождаться исполнения обязательства.
Михаил ― второй сын короля и его фаворитки, младший брат Жан-Филиппа и Изабеллы Карлы, но старший брат Лоренцо тоже был здесь и спокойно что-то читал. Кузину он поприветствовал лёгким кивком, не отвлекаясь. Ему едва исполнилось девять, а он уже украшал свою одежду драгоценностями, словно взрослый мужчина. Его мать Лола не слишком поощряла такое пристрастие, но оно казалось ей безобидным, поэтому иногда она дарила ему невообразимо дорогие для его возраста броши и подвески. Из-за этого Серсея иногда называла племянника «маленький дракончик», ведь в сказках именно драконы охраняют горы с драгоценностями.
Магдалина была на редкость взволнована и не обращала внимания на выбившуюся из-за уха прядку волос. Та, тёмная, почти такого же оттенка, как у отца, вывернулась из простой причёски и плена золотого обруча, что венчал голову леди Нострдам. Девушка огляделась – времени было крайне мало, нужно всё успеть!
― Попробуй расслабиться, ― посоветовал Сезар и кивнул Михаилу Валуа, который требовательно дёрнул его за рукав. Михаил предложил сыграть в шахматы, и Сезар согласно кивнул.
― А Мадлен Ромолу кто-нибудь видел? ― спросила Магдалина, невольно расслабляясь. Детская всегда действовала на неё успокаивающе.
― Они с Изабеллой Карлой ушли смотреть главный зал, ― оповестил пятилетний Лоренцо. И пояснил, подняв глаза на кузину: ― Серсея и мама им разрешили.
За все годы брака королева Мария родила только одну девочку ― Мадлен Ромолу, которую Франциск назвал в честь своей бабушки по материнский линии и самой Екатерины. Лола же была счастливой матерью четверых детей ― самый старший сын королевской фаворитки был всего на год младше Сезара де Нострдама, старшего внука, почившего короля Генриха.
Они все стояли от старшего к младшему, как и предписывал порядок. Первым стоял Сезар ― старший внук почившего короля, и племянник Франциска. Рядом с ним обычно стоял Жан-Филипп, но сегодня его не было по ясным причинам. Магдалина де Нострдам; Изабелла Карла Валуа и Андре де Нострдам ― правда, они были одногодками, но Изабелла Карла родилась на три месяца раньше; Михаил Валуа, Анна Нострдам, Лоренцо Валуа, и завершали всю эту цепь Екатерина и Шарль.
Перед Изабеллой Карлой должна была стоять Мадлен Ромола, но её не было. Магдалина спросила у фрейлины Камилы, где же сейчас единственная законная дочь Франциска, и та ответила, что Серсея и Лола позвали принцессу к себе.
Екатерина и Шарль ― трёхлетние двойняшки Серсеи и Нострадамуса ― были совершенно очаровательны, со своими светлыми волосами и голубыми глазами, что, кажется, в свои года прекрасно осознавала и почти осознано использовали. Они стояли, в своих замечательных голубеньких одеждах, и крутили брошки, когда глашатай возвестил о приходе матерей.
― Принцесса Серсея! Герцогиня Лола!
Серсея шла как всегда гордо и величаво, но шаг её был несколько медленным из-за её положения. Живот, в котором уже шесть месяцев рос ребёнок, говорил за себя. Лорды и леди уважительно кланялись первой леди Франции, провожая восхищённым взглядом.
Лола рядом с ней была не менее прекрасной. Сезар часто ловил себя на мысли, что сестра короля и его фаворитка похожи настолько же, насколько различаются. Они обе были прекрасными, но красота их была разной, словно день и ночь. В этот день, волосы Лолы вместо кос убраны в простую причёску, стройная фигура облачена в тёмно-голубое закрытое платье из шёлка. Только серебряная корона сияла на голове, скрадывая морщинку меж бровей и делая её моложе.
Когда женщины поравнялись с ними, дети поклонились. Шарль чуть не упал, но Лоренцо удержал его.
― Матушка, ― поприветствовал Сезар. ― Леди Лола. Вы сияете как драгоценные камни в короне нашего короля.
Лола тихо рассмеялась.
― С тобой всегда так приятно начинать разговор, Сезар, ― улыбнулась герцогиня, и юноша лукаво усмехнулся.
― Мама, ― улыбнулся Андре, подойдя к Серсее и протягивая ей сорванный где-то цветок. Серсея улыбнулась и, насколько это было возможно в её положении, наклонилась, чтобы поцеловать сына в благодарность.
― Вы прекрасны, точно солнце, матушка, ― склонилась Анна, улыбнувшись. Принцесса улыбнулась и поцеловала дочь в макушку, хотя наклоняться с животом было не очень удобно.
― Дорогие племянники, ― поприветствовала Серсея, и дети Лолы и Франциска склонились в вежливом поклоне.
― Тётушка. Ваша дочь права, Вы выглядите прекрасно, ― произнёс Михаил, и Изабелла Карла согласно кивнула. ― Как Ваше самочувствие?
― Весьма неплохо, ― кивнула Серсея.
― Это прекрасный праздник, герцогиня, ― сказала Магдалина, поправляя волосы и глядя на Лолу своими тёмными, лучистыми глазами. ― Пусть он будет таким же прекрасным, как и Вы.
― Благодарю, дорогая, ― улыбнулась Лола, погладив Магдалину по плечу.
― И мы хотим принести Вам наши поздравления, ― шёпотом сообщил Сезар. ― Ещё один ребёнок этому дворцу не помешает.
Лола рассмеялась. Она снова носила ребёнка, но пока это не афишировалось, хотя благодаря сплетникам это не было большой тайной. Её срок не был таким большим, как у Серсеи, живота почти не было видно. Да и в прежние свои беременности она не отличалась особой полнотой.
― Надеюсь, это будет девочка, ― вздохнула Лола. ― У меня уже три сына и всего одна дочь.
Серсея рассмеялась. Они собирались ещё поговорить ни о чём, как часто это бывало, но тут трубы вновь заиграли.
― Внимание, королева Мария! Мария, королева Франции и Шотландии!
Мария прошла мимо всех тёмной, скорбной тенью, даже не попытавшись придать себе счастливый или хотя бы спокойный вид. Всё в ней говорило о трауре ― чёрное платье с красным бисером, тёмный взгляд, убранные назад тёмные волосы. Она изменилась, постарела, хотя была ещё очень молодой. Её ровесницы Серсея и Лола выглядели столь же прекрасны, как и много лет назад, каждый год делал их ещё прекраснее, потому что они были счастливыми и любимыми.
Без всякого удовольствия, но дети склонились в поклоне, а Серсея и Лола даже не двинулись. Мария, впрочем, не обратила на это никакого внимания. Ей уже давно было всё равно. Вслед за ней прошла Мадлен Ромола, но не прошествовала к своим родственника Гизам, а подошла к тёте и возлюбленной отца.
― Ваша Светлость, ― вежливо кивнула девушка, обращаясь одновременно и к Серсее, и к Лоле. Женщины кивнули ей в ответ. Негромко звучала музыка, необычная и удивительная.
― Мадлен Ромола, мы тебя уже потеряли, ― улыбнулась Магдалина, обнимаясь с сестрой, пока было время.
― Ты прекрасно выглядишь, сестра, ― улыбнулась Изабелла Карла.
― Вряд ли кто-то затмит красоту принцессы Серсеи и герцогини Лолы, ― скромно улыбнулась принцесса Шотландии и Франции. Женщины улыбнулись. Глаза у принцессы были немного красными ― видимо, Мария уже успела чем-то огорчить свою дочь, в последний год, скандалы, в которых Мадлен Ромолу доводила до слёз собственная мать, стали всё чаще. Серсея устало закатила глаза, но не стала ничего говорить. Лишь улыбнулась и погладила дочь Марии по волосам. С истериками королевы можно разобраться и позже, сегодня главное другое.
― Ты всё равно очень красивая, ― сказал Сезар, улыбнувшись принцессе. Он всегда безошибочно угадывал, что от него хотела услышать мать, что хотели услышать другие и что надо было вообще сказать. ― Никто не виноват, что затмить маму и Лолу невозможно.
Мадлен Ромола, поймав взгляд брата, потупилась. На щеках её зацвел стеснительный румянец. Тихая, робкая принцесса, ей было далеко как до энергичности Магдалины, так и до рассудительности Изабеллы Карлы. Добротой она обошла их обеих.
Тронный зал. Как часто он был прекрасен благодаря торжествам, благодаря радости в королевской семье. Но в этот день он сиял, и сверкали в солнечных лучах витражи. Лорды выстроились, образовав почётный коридор, и трепетали на стенах синие знамёна с золотыми линиями. Знать, наполнившая дворец до отказа, затаила дыхание, когда пропели роги и двери распахнулись.
― Король Франции! Внимание, король Франциск! Боже, храни короля! Боже, храни Францию!
Мадлен Ромола заняла своё место между двумя своими сёстрами. Серсея и Лола вышли чуть вперёд, оставаясь на своих законных местах. Братья короля стояли в первом ряду с другой стороны.
Франциск выхаживал гордо, как и следовало королю. Полы его красной мантии ещё тянулись за ним. За восемнадцать лет он немного постарел, гладкое юношеское лицо обросло щетиной, светлой, как и его волосы. Он прибавил в росте и развороте плеч. Из юноши, каким Сезар, Магдалина и Жан-Филипп успели его запомнить, Франциск вырос высоким красивым мужчиной с вьющимися волосами цвета чеканного золота. У него были сверкающие кошачьи голубые глаза, и улыбка, которая резала как нож. Младшие члены семьи полагали, что Франциск выглядел как настоящий «король из легенд». Искусный и умелый воин, а также прирождённый лидер, он внушал верность своим людям, всей своей Франции.
Нострадамус и Жан-Филипп шли следом. Он шёл, зная, какое место ему полагается. На его плечи возлагалась немалая ответственность, но ему такой вызов был по плечу, ибо готовился он к тому с младых лет. Жан-Филипп сжал кулаки, более всего боясь упасть. Юноша смотрел прямо.
Сезар глядел на отца с привычной гордостью. Мужчина был уже не молод, ему уже минуло шестьдесят три года. В тёмных волосах с каждым годом было всё больше седины, но более он никак не старел. Несмотря на свой возраст, Нострадамус оставался сильным и грациозным и во всём похожим на опытного рыцаря, каким он был в молодости. И мать ― она смотрела на него всё с той же щемящей любовью, нежностью и даже страстью, что Сезар помнил из детства. Иногда Сезара удивляло это ― хотя неизменно радовало ― и бабушка Екатерина объяснила ему, что иногда между людьми возникает такая любовь, что разменивать её на возраст было бы глупо. Если для детей король был королем, то Нострадамус для них был настоящим воином из тех же легенд. Анна даже как-то заявила, что её семья ― настоящие ожившие герои легенд и сказок. Короли, рыцари и прекрасные королевы. К последним она относила не только свою бабушку Екатерину ― истинную королеву Франции ― но и свою мать, и герцогиню Лолу.
Франциск взошёл к трону. Нострадамусу остановился рядом со своей женой, чувствуя, как она легко сжимает его руку. Супруги позволили себе быстрый взгляд друг на друга и лёгкий кивок. Судьба одарила королевскую кобру счастьем, которое не каждому выпадает ― настоящей, волшебной любовью, страстной и самозабвенной, неповторимой.
Жан-Филипп остановился прямо перед троном отца.
― Друзья, ― начал король. ― Поданные. Сегодня Франция наконец-то получит законного наследника. Сегодня родится принц.
Знать захлопала. Жан-Филипп сжал челюсть, стараясь выглядеть как можно серьёзнее, хотя внутри всё трепетало от лёгкого страха.
Франциск продолжал говорить, глядя куда-то выше головы сына, и Жан-Филипп позволил себе быстрый, весёлый взгляд на Сезара. Парень ответил ему похожей усмешкой. Помимо того, что мальчики были одногодками, Сезар был для дофина настоящим другом и опорой. Они вместе разбивали коленки, вместе косячили и вместе отвечали за свои проступки.
Кроме того, оба они были по-своему похожи ― тонкие, как дорогие клинки, и хотя Сезар был темноволос, как отец, а Жан-Филипп светлым, как его отец, в них обоих Нострадамус, Серсея и Франциск с удивлением обнаружили сходства с покойным прадедом ― королём Франциском. Они были похожи чертами лица ― резкими и почти что грубыми, формой челюсти и даже манерой держаться.
Мария тоже посмотрели на Сезара, и ненависть в её взгляде столкнулась с привычным вызовом в глазах Нострдама. Отчего-то Сезара она ненавидела больше всех, почти так же сильно, как Жан-Филиппа. Сезара это не волновало, как и его родителей, хотя многим причина такой ненависти была непонятна. Серсея считала, что Мария давно уже догадалась о том, что сближение Лолы и Франциска произошло не без участия его сестры, и именно в тот период, когда Серсея вынашивала своего первенца. Поэтому ненависть на мать переключилась и на ребёнка.
И как назло, Сезар обладал характером матери. На каждый свой выпад королева Франции и Шотландии слышала колкие, резкие ответы. Конечно, это не Нострадамус, который в своё время мог стерпеть некоторые вольности молодой королевы, понимая, что её слова продиктованы болью и обидой. Сезар полностью осознавал себя не только как сына прорицателя, но и Серсее Хелен ди Медичи, дочери Екатерины и Генриха, короля и королевы Франции, и на каждые высказывания не уставал подчёркивать, что его предки родились при этом дворе, как и он сам, а Мария ― всего лишь гостья, и её королевство ― далёкая Шотландия.
И Жан-Филипп был таким же, но язык у него был чуть более развязан. Никогда не говорил этого прямо, но всегда намекал, что Мария ― не более, чем декорация, необходимая Франциску. «Королева Франции та, что властвует в сердце её короля» ― как-то сказал ей пасынок. Поначалу родители пытались сдерживать своих отпрысков, в память о положении Марии или о том, что она всё-таки была ни в чём не виновата. Но ирония в том, что предсказание Нострадамуса изменилось лишь тогда, когда Лола появилась в жизни Франциска. Не брак с Марией убил бы дофина, а его любовь к ней. А теперь любви не было. Наверняка, Серсея считала такую жизнь Марии возмездием за то, что та пыталась изменить французский двор так, как ей заблагорассудится.
А потом у Марии произошла короткая интрижка с Конде, сразу после рождения дочери, когда от королевы больше ничего не требовалось. И Франция окончательно от неё отвернулась. Как и её король. Марии было уже почти всё равно, даже ярость, ревность, которая часто бушевала в ней в первые годы утихла. У неё было положение, деньги и защита для Шотландии, но французский двор принадлежал не ей, а Шотландия была далеко. Всё, что Мария могла ― спокойно доживать свой век.
После Екатерины ― которую три года назад так неожиданно унесла болезнь легких; впрочем, Магдалина всегда говорила, что смерть встретила Екатерину как старого друга, и королева-мать своей охотой пошла с ней, и как равные ушли они из этого мира ― настоящей королевой Франции стала её дочь, а как иначе. В Совет Франциска вошли его братья, Нострадамус стал главным придворным лекарем и близким советником короля, как при его матери. Сезар и Жан-Филипп уже в восемнадцать лет носили рыцарское звание. Лола стала герцогиней, второй придворной дамой после обожаемой сестры короля. Их детям было обеспечено лучшее будущее. Они существовали в своём маленьком мире, в своей идеальной Франции, в которую Мария была не вхожа ― за все то, что она сделала много лет назад.
Приглашённый представитель Рима начал возносить свою молитву, когда король Франции закончил и уступил место. Франциск позволил себе быстрый, гордый взгляд на Лолу, и она ответила ему не менее довольным. Эта женщина была той, что исполнила все его мечты ― дала ему большую семью, любовь, надёжность и преданность. Екатерина говорила, что последнее было самым важным.
Лола была прекрасной женщиной, прекрасной возлюбленной. О ней говорили, как об особе, преисполненной доброты и милосердия, известной своим благочестием и набожностью, вследствие чего народ Франции должен был молить Бога о том, чтобы ни одна последующая возлюбленная короля ни в чём ей не уступала. В народе поговаривали, что вместе с королём правит не только его совет, но и его женщины ― сестра и фаворитка. Лола и Серсея и вправду часто оказывались вовлечены в политические дела, но принцесса Франции чаще бралась за внешнюю политику, в то время как Лола предпочитала регулировать вопросы внутри страны. А настоящая королева Мария… со временем она предпочла вмешиваться только в те дела, которые касались только её страны, её Шотландии. Некоторые удивлялись, почему она до сих пор не уехала.
Сложно было представить женщин, получивших настолько большое влияние при королевском дворе. Даже при коронации Франциска сестра и фаворитка заняли почётное публичное место, в то время как Мария находилась на другой трибуне. Франциск осыпал их бесценными подарками: к самым завидным драгоценностям короны он присовокупил и огромный бриллиант. Серсее достались все замки, что получила Диана де Пуатье после свержения фаворитки Франциска I, а Лола её парижский особняк. Вскоре Лоле было оказано ещё одно благодеяние. В соответствии с традицией при смене царствования должностные лица обязаны были платить налог за подтверждение полномочий. На этот раз все средства поступили не в королевскую казну, а лично Серсее и Лоле. Фаворитка также должна была получать часть налога на колокольни.
Жан-Филипп опустился на одно колено, когда священнослужитель подошёл к нему, с короной в морщинистых руках. Это был тот самый венец, что носил Франциск, будучи дофином. Казалось, Франциск поддерживал сына через тёплый металл своего наследия ― меч, что висел на поясе, и золотой короны, которую водрузили Жан-Филиппу на голову. Новый наследник поднялся с колен выпрямился. Его наконец-то провозгласили дофином, и он устремил решительный, горящий взгляд поверх голов собравшихся. Он будет достоин. Он добьётся этого во что бы то ни стало.
― Дорогие друзья, ― торжественно начал Франциск, когда сын поднялся с колен и встал чуть ниже него с правой стороны. ― Сегодня я венчаю своего сына на престол. И, кажется, счастливее этого день не может быть для нашей семьи и нашего государство, ― Франциск сделал интригующую паузу, хотя многие уже догадывались, о чём хочет объявить король. ― Но есть новости, которыми я хочу осветить этот день ещё ярче. Дофин Франции Жан-Филипп с этого момента официально обручён с наследницей Шотландии Мадлен Ромолой, чтобы союз между нами был так же крепок.
Мадлен Ромола скользнула к отцу, и Жан-Филипп протянул к ней руку, за которую шотландская и французская принцесса тут же ухватилась. Она была тонкой, низкой и субтильной, как её мать, и только в спокойных, мудрых глазах было нечто, напоминающее Екатерину Медичи. Жан-Филипп её безмерно обожал.
― Ради этого дядя ездил в Рим? ― спросил Сезар, слегка поддавшись вперёд к отцу. Нострадамус кивнул.
― Да. Жан-Филипп и Мадлен всё-таки единокровные брат с сестрой, на такой брак стоило получить разрешение Папы.
Лицо Марии окаменело, но она продолжала сидеть на своём троне, хватаясь за него, как утопающий за соломинку.
― Кажется, наша королева не очень счастлива, ― усмехнулся Сезар. Магдалина и Серсея посмотрели на него, словно призывая к молчанию, но не то, чтобы они были не согласны.
― Сын Франциска от Лолы получит Шотландию, когда Мария умрёт. Конечно, она не рада, ― заметила Магдалина отстранённо, смотря на то, как священнослужитель преподносит помолвленным детям короля Франции подарки от Папы Римского, как знак того, что этот брак благословён церковью.
― И вторая радостная весть, ― сказал король, улыбаясь. Мадлен Ромола встала рядом со своим женихом. ― Сестра, Нострадамус, вы позволите? ― Серсея с лёгкой ухмылкой кивнула. ― Моя племянница Магдалина де Нострдам, с благословления своих родителей, а также своего дяди-короля вскоре станет женой лорда Габриеля де Монморанси, ― двор взорвался новыми аплодисментами. Слегка приподняв платье, Магдалина поднялась к королю, и на её шее засверкало ожерелье из двенадцати рубинов. ― Прими этот дар от меня.
Магдалина протянула руку, и на её запястье сомкнулся бриллиантовый браслет. Она с лёгкой улыбкой склонилась в поклоне, и Франциск поцеловал племянницу в лоб, безмолвно благословляя её женитьбу ещё раз. Возвращаясь на своё место, Магдалина выхватила из толпы взгляд бывшего наёмника. Габриель Монморанси кивнул ей с очаровательной ухмылкой.
Светловолосая Анна требовательно дёрнула отца за рукав и посмотрела на него тёмными, его собственными глазами.
― Папа, а когда я выйду замуж? ― спросила Анна, наблюдая за тем, как Магдалина подходит к Габриелю, элегантно целующему ей руку. Сезар фыркнул, и Серсея пихнула его под ребра.
― Как только найдётся достойный муж, моя дорогая, ― ласково ответил Нострадамус, погладив дочь по голове. Анна нахмурилась, недовольная таким ответом, однако тут Шарль и Екатерина захихикали, и девочка упёрла кулачки в бока, чтобы разобраться в задумке младшего брата и сестры, готовая отчитать их, словно неразумных козлят. Она всегда радовалась, что была не самой младшей в семье.
― Меня напрягает, что всех старших детей уже переженили, и я один холостой хожу, ― заметил Сезар и нервно улыбнулся. Серсея прищурилась, глядя на сына.
― А как же английская аристократка, что вечно оказывается рядом? Как её…
―Новелла, ― тут же ответил Сезар, а потом попытался оправдаться. ― И её пригласила Лола.
Лола хихикнула. Новелла была членом одной из семьи, важной в Англии. Франциск не мчался за короной Англии, подобно его отцу, но королева Елизавета по слухам, умирала, а законных наследников у неё не было. И теперь его сын мог править не только Францией, но и Шотландией с Англией. Если король Генрих смотрел на них с небес, то наверняка радовался такому умному ходу.
Всё это напоминало Серсее дела давно минувших дней: король собирается женить своего бастарда на законной принцессе. Вёе это было похоже, и в то же время ― другое. Хотелось верить, что судьба детей сложится лучше, чем их. Или хотя бы в ней будет меньше боли.
Когда церемония была окончена, Мария встала и первая покинула зал, не оглядываясь. Никто даже не посмотрел ей в след, уже привыкнув, что редко какое торжество происходило с присутствием на нём королевы. Франция любила Лолу ― тихую и спокойную, мудрую возлюбленную их короля, которая родила наследников и принцессу.
Франция видела и слезы, и улыбки, знала и беды, и радость. Что же, теперь в королевской семье этой ― теперь уж точно ― великой страны, будет счастлив и кто-то ещё.
― Ромола, ― Серсея обняла племянницу за плечи. Та проводила мать печальным взглядом, но сегодня было не время грустить, поэтому она посмотрела на тётю с улыбкой. ― Мы с Лолой как раз обсуждаем пир в честь твой помолвки.
Сезар слегка дёрнул её за кончик тёмных волос, и Ромола привычно ощетинилась на кузена. Она была во многом похожа на отца ― тихая и спокойная, что так отличалась от хмурой и капризной матери.
Мария была рада, когда родила её. Она верила, что рождение долгожданного ребенка ― пусть и девочки ― всколыхнет чувства Франциска к ней. Но она ошиблась. Конечно, рождение дочери обрадовало Франциска, но к жене не вернулся. Он так и не простил ей старую измену, и никогда бы не смог этого сделать. Он не забрал Ромолу, не поручил её воспитание сестре и фаворитке ― хотя мог ― любил Ромолу так же сильно, как и своих детей от Лолы. В своих бастардах ― мысленно Мария называла детей Лолы только так ― он не растил ненависти к единственной законной дочери и позволял им играть всем вместе. Лола была ласкова и нежна с маленькой принцессой, как и Серсея, им не было дело до Марии.
А потом Мария поняла ― они все ждали, когда она родит, потому что после этого Франциск мог больше не быть с ней, как супруг. Она родила ребёнка, и только после этого ребёнка могла вернуть его в её постель, за ещё одним законным наследником. Наученный образом своей матери и сестры, он в девочке видел будущую наследницу, и ему уже не нужен был сын. Да и зачем ― когда можно с благословения Рима, которому не терпелось прибрать Англию к рукам и «вернуть её в лоно церкви», обвенчать дочь-наследницу и узаконенного бастарда.
Сначала Мария думала, что дочь станет её опорой и поддержкой, что Ромола ― чёрт с ним, с именем Медичи ― будет всегда на стороне матери, унаследует хитрый и коварный ум Гизов, и как минимум сделает так, чтобы Серсея и её семья исчезли со двора, а Лола впала в немилость вместе со своими бастардами. Она надеялась на это так же, как в свое время Диана де Пуатье надеялась на рождение второго мальчика. И как бывшая фаворитка короля Генриха, она обманулась.
Ромола росла спокойной и тихой, хотя в красоте ей нельзя было отказать. Любила слушать музыку и сочинять песни, любила носить мягкий бархат, играть в кухне замка возле поваров, вдыхая аромат лимонного пирога или черничного торта. Она отдавал своё сердце книгам, котятам и даже танцам. Очаровательная принцесса, маленький ангел. И Сезар вместе с Жан-Филиппом, старшие её на три года, стали её лучшими друзьями и настоящими братьями. А Жан-Филипп теперь ещё и женихом. Они первые заметили, что под робостью принцессы Франции и Шотландии прячется нечто иное ― не раз оказавшись в критической ситуации, Ромола ни разу не запаниковала, не ударилась в бегство, не бросила товарища в беде, наоборот — все её действия были осмысленны и соответствовали обстановке. Ромола умна, добра, верный товарищ и надежный друг, она обладает высоким чувством долга, бескорыстна, и её отличает тяга к знаниям и любовь к чтению.
Вообще, все дети Франциска и Серсеи были невероятно дружны и сплочены, даже сейчас, когда самым старшим было уже по восемнадцать лет, а младшим ― пять и три. И тем фактом, что старшие участвовали в безумие на ровне с младшими, они часто доводили не только своих родителей, но и сводили с ума весь французский двор. Даже Мадлен Ромола росла, привязываясь к строгой, но любящей её тети, привязываясь к женщине, которую любил её отец, и даже к Нострадамусу она испытывала больше симпатии, чем к собственной матери.
Лола и Серсея что-то обсуждали с Франциском и Нострадамусом, принцесса периодически поглаживала свой круглый животик. Нострадамус кидал на жену взгляды, полные любви и нежности, а Лола и Франциск стояли, крепко сцепив пальцы. Изабелла Карла утащила танцевать кузена Андре, Анна и Лоренцо тоже пытались изобразить что-то, похожее на танец. Близнецы Екатерина и Шарль уже отчаянно зевали, но продолжала стоять рядом с родителями. Камила стояли в стороне, готовая в любой момент увести детей обратно в детскую. Но поскольку сегодня был праздник, им разрешили задержаться до последнего. Новый наследник танцевал с Мадлен Ромолой и что-то периодически шептал ей на ухо, наклонившись. Мадлен Ромола громко смеялась от этого, вызывая восторг не только семьи, но и окружающих подданных. Магдалина стояла в стороне ото всех и разговаривала с Габриелем Монморанси, который ласково поглаживал возлюбленную невесту по коже рук.
Сезар выскользнул на балкон. Магдалина заметила это первой несмотря на то, что разговаривала с Габриелем де Монморанси. Её жених увидел, что девушка его почти не слушает, и с легкой улыбкой прервал свою речь. Леди Нострдам тут же обернулась к нему.
― Прости, ― вежливо и слегка виновато улыбнулась она, беря его за запястье. ― Я пойду, узнаю, что с братом, а потом вернусь к тебе.
― Конечно, ― кивнул он с полуулыбкой, поцеловав её в висок.
Габриель вздохнул. Сколько всего было за эти восемнадцать лет, и страшно, и радостно вспомнить. Судьба так и не отвела его от французского двора, где ему было суждено выполнять приказы королевской кобры. Он уже и не надеялся вернуть своё имя, как внезапно после смерти короля Генриха так же быстро скончался и его отец. За пять лет умерла почти вся его семья, и Габриелю было возвращено имя Монморанси ― молодой король Франциск объявил, что преступление против его семьи наёмник выплатил и теперь снова может быть свободным человеком. Его король прощает его.
Габриель жил спокойной жизнью, не беря себе жены. А потом в один день ему сообщили, что первая леди Франции, сестра короля хочет его видеть. Серсея приехала к нему и предложила жениться на её дочери Магдалине де Нострдам. Габриелю Монморанси тогда было уже тридцать один, а Магдалине всего тринадцать, и по какой-то причине он согласился. Возможно, понимал, что ничего другого в этой жизни уже не получит. Каким-то загадочным образом вся она вертелась вокруг принцессы Серсеи ― которая спасла его жизнь, давала ему смысл продолжать её и наконец-то позволила обрести семью.
Это дорогого стоило.
― Сезар, ― позвала Магдалина, выходя на балкон к брату. ― Что-то не так?
― Я счастлив, Магдалина, ― рассмеялся он, и смех его уносился в звёздное небо. Магдалина улыбнулась. ― Я счастлив, ― повторил он.
Пожалуй, в этот вечер был счастлив каждый член его семьи. Так и должно было быть.
― Ты говоришь со звёздами?
Одно время Нострадамус думал, что никто из его детей не унаследовал мистического дара. Сезар был умным, в некоторых отношениях даже слишком умным, был талантливым. Андре увлекался языками, Анна искусством, а Шарлю отец пророчил судьбу церковного служителя. Екатерине было только три, Нострадамус не видел её судьбу так ярко, но девочка обожала слушать истории.
И только одна Магдалина была полностью его дочерью. В детстве она часто убегала из комнаты, забираясь на высокие башни и смотря оттуда на звёзды. Этим она часто доводила до паники свою мать, волновала отца, да и весь двор заставляла нервничать. Нострадамус и Серсея как могли её отучали от этой дурной привычки. Отец думал, что у дочери лунатизм.
А потом она начала говорить странные вещи. Точнее, странные для всех, кроме её семьи. Один раз она сказала, что леди Лоле стоит опасаться кораблей ― и через неделю корабль, на котором Лола должна была плыть в Шотландию, чтобы навестить родителей, потопила буря. В другой раз она молча принесла на обед настойку, вызывающую рвоту, и в тот же раз её брат Жан-Филипп отравился.
Тогда Нострадамус всё и понял. Да и все всё поняли. Франциск велел лучшим архитекторам создать прочный балкон на самой высокой точке замка, чтобы принцесса была в безопасности.
― Иногда говорю, ― призналась Магдалина, накрывая холодные перила своими тёплыми руками. ― А иногда ― они со мной.
Иногда из-за этого она могла вести себя очень странно. Она могла на целый день забираться на подоконник в своей комнате, сидеть и смотреть в даль, на небо, и ни с кем не говорить. Когда Сезар впервые увидел её такой, то она медленно повернула на брата голову и в глазах её было пусто. Она лишь измученно улыбнулась и повернулась снова к окну. Как Магдалина потом объяснила, так она набирается неясной энергии. Судя по всему, Нострадамус тогда понял, о какой энергии говорила его дочь, и Серсея тоже понимала. Потом она объяснила сыну, что люди с необычным даром тратят очень много сил на этот дар, и им надо откуда-то брать эти силы в ответ. Нострадамус брал их от жены, от детей, от любви, что испытывала к нему семья. Магдалина брала их из тишины.
― И что звёзды говорят сейчас? ― спросил Сезар, запрокинув голову.
Магдалина какое-то время молчала, а потом ответила.
― Что мы будем счастливы, брат.
Звёзды в эту ночь сияли ослепительно ярко.
Последние комментарии
9 часов 38 минут назад
1 день 1 час назад
1 день 10 часов назад
1 день 10 часов назад
3 дней 17 часов назад
3 дней 21 часов назад