Наводнение [Сергей Хелемендик] (fb2) читать онлайн

Cергей Хелемендик Наводнение

Дети, пока дети… страшно отстоят

от людей: совсем будто другое

существо и с другой природой.

Ф. М. Достоевский

ЧАСТЬ I

Огромная кукарача – красно-коричневый таракан, структурой своего панциря сильно смахивающий на черепаху, – с шумом и хлюпаньем допивала остатки пива из опрокинутой консервной банки. Когда пиво кончилось, кукарача медленно побрела в угол, приседая куда-то вбок, путаясь и заплетаясь в своих многочисленных конечностях.

Эта пьяная сцена – первое, что увидел Луис Хорхе Каррера, открыв глаза и обнаружив себя отнюдь не там, где он привык просыпаться по утрам. Единственным знакомым предметом в окружавшем его мире была консервная банка из-под пива. Все остальное было чужим и пугало. В доме, где обычно просыпался Луис, тоже были тараканы, но более скромных, почти приличных размеров и непьющие.

Мир проснувшегося Луиса на этот раз был замкнут в четыре стены, покрашенные или, скорее, обмазанные чем-то. Посреди комнаты на маленьком грязном столике валялись бутылки и остатки еды, облепленные муравьями. В темном углу, там, куда неторопливо и умиротворенно направлялась отдыхать кукарача, в довольно пикантной позе стоял резиновый манекен – женская фигура с облупленным носом и розовым чулком на правой ноге. Торчавший изо рта резиновой женщины окурок придавал ей зловещий и бандитский вид. Сам Луис лежал на широкой кровати среди измятых простыней голубого цвета под сенью массивного распятия, выточенного из черного дерева. Такие распятия висят над изголовьями кроватей во всех домах крестьян Эль-Параисо.

Луис встал, подошел к окну и увидел, что во дворе среди всяческой живности: поросят, взрослых свиней, кур и индюков, неизвестно почему собравшихся вместе, – лежала его собственная машина, перевернутая набок, и маленький черный поросенок весело пританцовывал вокруг.

Это было наваждение… Попытка Луиса обнаружить в комнате что-либо из своей одежды была крайне неудачной. Он нашел только носки, шнурок – и ничего больше. Особенно раздражало отсутствие часов. Не зная времени, пытаться вспомнить, что происходило вчера вечером и как он мог оказаться в этой хижине, казалось бесполезной и глупой затеей. Больше того – вспоминать было больно. Больно было двигать рукой, ногой, головой, больно думать…

Никогда в жизни Луис не испытывал ничего похожего. Казалось, что в желудок кто-то зашил чугунное ядро и оно перекатывается при малейшей попытке пошевелить какой-нибудь частью тела. Состояние было отдаленно похоже на похмелье, но все грустные симптомы похмелья были не только представлены в нестерпимо остром, болезненном виде, но помножены еще на что-то, незнакомое и страшное. Луису вдруг показалось, что он не в состоянии пошевелить даже кончиком мизинца. Но это было не так.

В следующее мгновение он летел от окна в самый темный и грязный угол комнаты, ухитрившись в полете положить ладони себе на затылок. Приземлившись, Луис затих, прижавшись к стене, и до него постепенно стало доходить, что причиной его маневра был оглушительно громкий звук, то ли выстрел, то ли взрыв, разорвавший воздух прямо перед открытым окном.

Прислушиваясь к звукам, доносящимся из окна, и не различая ничего, кроме миролюбивого похрюкивания и кудахтанья, Луис начал потирать ушибленное колено, а потом, движимый любопытством, на корточках пополз к окну. Именно в таком виде, в трусах, на корточках подползая к окну, Луис Хорхе Каррера предстал перед глазами девушки, тихо открывшей дверь и стоявшей на пороге.

Это была девчонка лет шестнадцати, среднего роста, хрупкая, большеглазая и серьезная. Она молча наблюдала за передвижениями Луиса и слегка щурилась.

Луис добрался до окна, осторожно высунул голову и, не увидев решительно ничего нового, невнятно выругался.

– Это Панчо опять застрелил поросенка! Не бойся, патронов у него больше нет. И потом, из его ружья можно попасть только в упор! – Девушка говорила хрипловатым голосом и, когда Луис повернулся к ней, улыбнулась, показав мелкие белые зубы. – Ты же не разрешишь Панчо приставлять ствол к своему уху. Даже взрослые свиньи не позволяют этого. Только поросята… – Девушка умолкла и продолжала рассматривать Луиса так, как изучают афиши на улице.

Луис нерешительно двинулся к ней, остановился и не сказал, а почти пропел странным расслабленным голосом:

– Где моя одежда?

– Откуда я знаю? – удивилась девушка. – Разве у тебя была одежда?

– По-моему, да… – Луис тоже пробовал удивляться, но интонация была тусклой и неверной.

Девушка наморщила лоб и вспомнила:

– Послушай, Панчо с утра носится с каким-то ботинком. Да, по-моему это был желтый ботинок. Твои ботинки желтые?

– Почему я здесь? – Лобовым вопросом Луис дал понять, что мелочи вроде цвета его ботинок не должны подменять главной темы.

– Ты любопытен! Но если ты сам не знаешь этого, откуда знать мне?.. – Девушка явно знала что-то, но держалась хозяйкой положения. – Твою машину перевернули свиньи. Ты зачем-то загнал ее на кучу отбросов, а они по утрам любят поесть. Когда сначала Мулатка, а потом Симпатяшка вместе залезли под твою машину, она перевернулась… Симпатяшка – как бульдозер. Панчо говорит, он в жизни такой свиньи не видел, а Панчо, кроме свиней, не видел ничего…

Луис задумался.

– Симпатяшка – это свинья? – осторожно спросил он и вздохнул. – Тогда понятно! Панчо застрелил свинью, она перевернула мою машину, а поросенок, который ест только желтые ботинки, проглотил мои часы…

Девушка засмеялась. К Луису постепенно возвращалось чувство юмора, а вместе с ним уверенность в себе.

– Который час? – поинтересовался он.

– Скоро полдень. Хочешь торонхинового сока? – Девчонка говорила неправильно, коверкая слова и глотая окончания так, как умеют делать только жители Эль-Параисо. «Торонха» на местном диалекте обозначает грейпфрут.

– Да! Долей рому треть стакана и добавь сахара две ложки, можно даже три… – Луис уже распоряжался.

– За полстакана рома Панчо отвинтит голову и тебе, и мне! – весело возразила девушка.

– А-а-а! Ты все-таки проснулся, дармоед ты этакий! – Хриплый шепелявый бас сотряс напоенный деревенским запахом свиней влажный воздух. – Я так и думал: стрельну разок – и он проснется! А что тут говорят насчет рома? – В окно просунулась голова Панчо. У него было коричневое, изрезанное морщинами лицо, обрамленное желтовато-серыми кудряшками. Голову украшала черная шляпа, блестевшая так, словно она была из пластмассы. Старик оставался на улице, но казалось, что его голова заполнила собой комнату. – Неужели эта сопливая потаскушка предлагает тебе мой ром? Знай, рома в этом доме всегда не хватает, поэтому ром здесь пью только я! Я! – Луис увидел смеющиеся глаза девушки. «Может быть, этот полоумный Панчо делит все человечество на потаскушек и дармоедов», – предположил Луис и раздумал обижаться. Действительно неприятно было то, что Панчо не дает рома. Луису казалось, что ром мог бы улучшить его тягостное состояние.

– Забирал бы ты свою коляску и катился отсюда! Ей-богу, мои свиньи ее скоро съедят! – Панчо просунул в комнату огромную, похожую на узловатую корягу ладонь и жестикулировал ею. – Твои дружки за ночь съели у меня двух поросят, а мои хрюшки съедят твою «сакапунту»!

Машина Луиса, крохотный «фиат» аргентинского производства, собственный вес которого едва ли превышал половину тонны, на языке Эль-Параисо называлась «сакапунта» – то есть точилка для карандашей.

Луис слегка отодвинул стоявшую в дверном проеме девушку и вышел во двор. Судя по беспощадно обжигающему солнцу и по белесой пелене, окутывавшей горы на горизонте, приближалось самое жаркое время дня, когда, несмотря на февраль, жители Эль-Параисо предпочитают не выходить на улицу.

Панчо стоял у стены дома, поблескивая шляпой, в руках у него было ружье. В комнате Луису показалось, что он должен быть гигантом, но большими у Панчо были только голова и руки.

– Послушай, дедушка! Ты ведь здоровый, как конь! Давай перевернем «сакапунту», и тогда я поеду. Рома ты мне не даешь, поросят твоих всех съели! Делить нам нечего… – У Луиса вдруг начал заплетаться язык.

Лесть произвела впечатление. Панчо поднял коряжистые руки и воинственно затряс ими. Потом отбросил в сторону ружье, подскочил к Луису, стиснул его ладонь и заорал:

– Да-а-а! Черт побери, дармоед ты этакий! Мне скоро семьдесят пять, но я любого за пояс заткну! А девчонки! Ты знаешь, как меня любят девчонки! Старый конь лучше всех знает, как нужно пахать! Ты меня понимаешь? Давай перевернем твою тележку!

Луис и Панчо навалились на машину, и девушка, которую, как выяснилось, звали Ивис, присоединилась к ним. После непродолжительной возни «сакапунта» обрела четыре точки опоры. Машина имела вид жалкий и отвратный. Ее оранжевый кузов был безобразно изгажен.

Обливаясь потом, Луис залез в салон и попал в ад. Казалось, что на приборной панели можно приготовить обед. Тем не менее «сакапунта» завелась, и включенный вентилятор с жужжанием погнал в лицо Луису струю мокрого вонючего воздуха.

Панчо не без труда втиснул блестящую пластмассовую голову в окошко машины и, дыша на Луиса варварской смесью табачных, спиртных и стариковских запахов, заорал:

– Ну, будь здоров! Твои дружки мне заплатили, но скажи им, чтобы они в другой раз вели себя потише. Они мне всю деревню на ноги подняли! Визжали, как сумасшедшие!

– Хорошо, я передам! А когда они уехали? Видишь, дедушка, я вчера набрался и слабо помню, что мы такое натворили.

– Они убрались на рассвете, дармоеды этакие! Думают, что если они платят, то могут делать все, что хотят! – Старик размахивал руками перед носом Луиса, которому заливал глаза пот. Он жестом показал на свое мокрое лицо и тронулся с места.

Накатанная грунтовая дорога метров через триста вывела на шоссе, и Луис понял, где он находится. Шоссе было ответвлением национальной автострады Эль-Параисо, соединявшей столицу с остальными районами страны. Луису не раз случалось проезжать здесь.

У выезда на шоссе огромный плакат, на котором был нарисован медведь в очках, с рулем в лапах и назидательно-меланхоличной мордой, предупреждал: «Соблюдай правила движения – или ты будешь иметь дело со мной!» Очевидно, морда медведя не внушала счастливому народу Эль-Параисо должного уважения или страха. Правила движения в Эль-Параисо не соблюдал никто.

Выехав на шоссе, Луис бросил взгляд на дом. Из-за зарослей кактусов и бананов выглядывала часть буровато-серой стены. Ближе к дороге находились загоны для свиней из колючей проволоки. Ни старика, ни Ивис он не увидел. Луис разогнал машину и, когда двигатель «сакапунты» натужно завыл, намекая, что достигнут предел его скромной мощности, он с наслаждением высунул из окна горячее лицо и подставил его встречному ветру…

* * *

Место, где жил Луис, можно с некоторой натяжкой назвать городом, но в Эль-Параисо мало кто знает официальное название этого административного центра с постоянным населением около трех тысяч человек. За этим уголком, богом и людьми созданным для счастья и наслаждений, закрепилось забавное название Ринкон Де Лос Пласерес Иносентес1, или просто Ринкон Иносенте – невинный уголок – узкий полуостров, на несколько километров врезавшийся в океан.

Ринкон Иносенте открыли в начале века, когда наиболее прогрессивно настроенная часть населения Эль-Параисо внезапно созрела для того, чтобы приобщаться к морским купаниям. Идея купаться в море, хотя и содержала в себе элемент неожиданности, пришлась гражданам Эль-Параисо по вкусу, так как была удивительно легко осуществимой.

В Эль-Параисо нет точки, удаленной от океана дальше, чем на 30—40 миль. Сама форма страны до странности напоминает собой Ринкон Иносенте, с той разницей, что Ринкон Иносенте – полуостров, а Эль-Параисо – остров. Как пишут в путеводителях, он вытянулся то ли блестящей саблей, то ли зеленым крокодилом вдоль материка на несколько сот миль.

Первые же купальщики с континента раструбили на весь мир славу о потрясающе мягком, ласкающем белом песке, на котором можно лежать, как на лучшей перине, и который существует только в Ринкон Иносенте. И все это было и пока остается сущей правдой, как и то, что со славой Ринкон Иносенте может сравниться только слава местного рома, который начали производить в Эль-Параисо, с тех пор как здесь появились люди.

Сюда, в Ринкон Иносенте, слетаются на самолетах десятки тысяч охотников за впечатлениями, которые и составляют бульшую часть населения, если можно назвать населением эту причудливую, многоязыкую, постоянно меняющуюся толпу.

Луис Хорхе Каррера не имел к этой праздной публике никакого отношения. Он был одним из немногих счастливцев, которые живут в Ринкон Иносенте постоянно. Впрочем, Луис не только жил, а даже работал. По крайней мере, он каждый месяц получал от правительства Эль-Параисо круглую сумму, которая, однако, по мнению Луиса, могла бы быть несколько больше, но кто же из живущих на зарплату признает, что его зарплата велика!

Зарплата Луиса равнялась примерно двадцати пяти тысячам долларов в год – цифра смехотворно маленькая для заевшихся янки, но вполне круглая и румяная для Эль-Параисо, где реальная покупательная способность доллара намного выше, чем в США.

Примерно за два года до описываемых событий выпускник Барселонского университета Луис Хорхе Каррера получил предложение поехать в Эль-Параисо, маленькую страну, расположенную, как пишут в газетах, в сердце Латинской Америки, преподавать испанский язык и литературу в открываемом по соседству с Ринкон Иносенте университетском центре. Луис согласился, особенно не раздумывая, потому что ничего другого ему никто не предлагал, да и сама возможность получить работу преподавателя была редкой удачей. В нашем мире, который, если верить социологам, стремительно облагородился за последние сто лет, стал несравнимо добрее и гуманнее, спрос на преподавателей литературы все ниже и ниже с каждым годом. Спрос растет на оружие и солдат…

Машина Луиса пересекла мост, соединяющий Ринкон Иносенте с остальной частью Эль-Параисо, и, петляя по пустынным узким улицам, приближалась к дому. Луис чувствовал себя немного лучше. Встречный ветер охладил голову. Ядро в желудке перестало перекатываться. Оно просто лежало давящим грузом. По дороге Луис остановился у небольшой лагуны и помыл машину. Но запах свиней преследовал его.

Загнав машину в патио1, Луис вспомнил, что ключи от дома остались в брюках, а брюк не было. Другие ключи могли быть только у садовника.

Садовник Роландо обслуживал несколько домов, принадлежавших правительству Эль-Параисо. По этой причине он был государственным служащим и высоко ценил себя. Свою задачу он видел в том, чтобы при помощи мачете – большого ржавого ножа – подстригать буйную траву на вверенном ему участке. Роландо делал это каждый день, но понемногу, минут по двадцать. Остальное время он обычно проводил с экономкой Хуаной в кухне административного домика. Они курили, пили кофе, говорили громко и долго, а трава тем временем росла и росла; а потом вдруг наступало время, когда солнце в считанные дни превращало ее в рассыпающуюся рыжую солому, и Роландо оказывался совсем без дела, что вызывало в нем состояние особого душевного подъема.

Несмотря на то что часы показывали половину второго – время, когда уважающие себя государственные служащие Эль-Параисо покидают рабочие места до следующего дня, Роландо был еще на кухне. Он возился с электроплиткой и распространял вокруг себя запах жарящегося кофе, смешанный с удушливым дымом сигары. Роландо приветствовал Луиса так, как он здоровался абсолютно со всеми:

– Хи-хи, жарко, правда?

Большинство людей, к которым обращался Роландо, не могли понять глубинного смысла этой фразы, потому что либо не знали испанского, или знали испанский, но не местный диалект, в котором слово «жарко» неожиданно превращалось в «салька». И тем не менее улыбка садовника была настолько простодушна, чиста, радостна и невинна, что с ним всегда соглашались.

– Дай мне ключи! – выдавил из себя Луис. Ему вновь стало плохо.

– Хи-хи! Они сейчас у Хуаны! Ключи то есть! А Хуана уехала к тетке в деревню. Приедет завтра или послезавтра… Хи-хи! У тетки очень плохо со здоровьем, четвертый день не прекращается понос! Хи-хи… А зачем тебе ключи?

– Чтобы открыть дверь… – Вид Луиса в трусах не удивлял Роландо. Даже на главных улицах Ринкон Иносенте в трусах любых разновидностей прогуливается каждый второй.

– А-а… Ты потерял ключи! Тогда все понятно! Пойдем, я открою! Почему ты сразу не сказал, что потерял ключи? Хочешь кофе? Нет? Тогда я допью – и пойдем!

Роландо допивал кофе, а Луис ждал его. Он знал, что торопить Роландо бессмысленно. В Эль-Параисо никто никогда не спешит. Людей, которые спешат, здесь не понимают, а значит, просить Роландо допивать кофе быстрее или отложить это дело на несколько минут – глупо. Просьба ничего не изменит, но, как все непонятное, погрузит Роландо в долгие и мучительные раздумья…

По дороге к дому Луиса они натолкнулись на графиню, которая разложила игрушки в тени высоких бананов и что-то тихо нашептывала. Роландо осторожно потрогал волосы графини толстыми коричневыми пальцами. Он делал так столько раз в день, сколько графиня попадалась на его пути. Детей, у которых светлые волосы, обязательно нужно гладить по голове! В этом убеждены все жители Эль-Параисо, и к волосам графини ежедневно прикасались десятки разноцветных рук. Графиня не заметила прикосновения Роландо, зато Луиса она увидела сразу и побежала ему навстречу.

– Луиси! Папа привез мне бегемота плавающего! – зазвенел ее голос. – Бегемот умеет плавать! – Графиня была счастлива. – Смотри, он уже был на море и покупался! Только ты его не лопни! – забеспокоилась она и протянула Луису надувного бегемота с добродушной физиономией и голубыми глазами.

– Все бегемоты умеют плавать, – ответил Луис и не услышал своих слов. Он с ужасом чувствовал, что язык не слушается его. Луис подумал, что, может быть, именно так начинают умирать люди.

– Люси, а папа сейчас дома? – спросил он.

Отец Люси, граф Хуан Сантос Родригес, был соседом Луиса и главным хирургом местного госпиталя, несмотря на свои тридцать лет, для хирурга возраст почти детский.

– Папа дома. Но он спит даже! Да, по-моему, папа спит совсем! – Графиня забавно путала модальные оттенки речи.

– Пойди разбуди папу! Скажи, что Луису плохо и он просит зайти… Прямо сейчас! – Луиса начала бить дрожь, что-то мучительно жгло в верхней части живота. Ему хотелось лечь на траву, и лежать не двигаясь.

– А чего?.. А чего тебе плохо? – заволновалась Люси. – Хочешь, я дам тебе бегемота плавающего поиграть? – Говорить «а чего?» Люси научилась у Роландо.

Луис снова наклонился к ней и, сдерживая стон, попросил:

– Беги к папе! – Он тихо подтолкнул Люси в сторону дома графа. Девочка нерешительно тронулась с места и пошла, удивленно оглядываясь, а потом, решившись, припустила со всех ног с криком «Папочка! Папа!», хотя граф еще не мог ее слышать.

* * *

Роландо открывал замок дома Луиса перочинным ножом, приговаривая, что он всегда открывал этот замок именно так, а Луис сидел на ступеньке и тяжело, хрипло дышал. В таком положении их и застал Хуан Сантос Родригес, отец маленькой графини, настоящий живой граф.

Это был человек небольшого роста. Его гибкое и мускулистое тело было покрыто ровным красноватым загаром. Лицо графа напоминало средневековые испанские полотна тех времен, когда художники почему-то удлиняли мужчинам подбородки. Или мужчины тогда в самом деле имели такие подбородки. Длинный, острый подбородок не портил лица графа, а, напротив, придавал нечто необычное и в то же время такое, что лишало его лицо национальной характеристики. Графа можно было принять за кого угодно: европейца, австралийца, латиноамериканца, канадца или финна. Большие темно-зеленые, навыкате глаза графа были необычно подвижны и проницательны, и он, словно зная об этом, предпочитал прятать их за темными очками.

Доктор Хуан Сантос Родригес умел разрешать любые проблемы с волшебной быстротой и легкостью. Мягко отстранив Роландо, он несколько раз повернул ручку двери, и дверь приоткрылась, причем граф заметил, что замок был не заперт. Потом он осторожно подхватил Луиса на руки и без видимых усилий донес до дивана. Роландо топтался у порога и хихикал.

После беглого осмотра Луиса граф попросил Роландо принести коричневый саквояж, известный многим жителям Ринкон Иносенте. Саквояж с набором всего, что граф считал самым необходимым в экстренных случаях, всегда стоял на видном месте в его доме, поскольку, появившись в Ринкон Иносенте, доктор Хуан – так окрестили его местные жители – практически заменил собой бригаду «Скорой помощи», приезжавшую каждый раз из провинциального центра. За пять лет граф Хуан Сантос Родригес стал в Ринкон Иносенте всеобщим любимцем. Он умел лечить любые болезни, в любое время, получая за свою помощь только жалованье, которое платило ему правительство Эль-Параисо. Это особенно подкупало местных жителей, никогда не любивших платить врачам и считавших, что, потраченные на пиво, эти деньги принесут здоровью намного больше пользы.

Доктор Хуан был удивлен. Рассматривая Луиса сквозь темные очки, он наконец нарушил молчание:

– Видишь ли, Луиси, я никогда не вмешиваюсь в твою жизнь, но… Но мне кажется, что это наркотик. Это так странно и неожиданно, и опасно! Я не специалист и не могу точно сказать, что именно, но это явная наркотическая интоксикация. – Граф замолчал, продолжая внимательно рассматривать лицо Луиса. – Это очень серьезно! Что случилось, Луиси, почему ты вдруг решил стать наркоманом? Ты слышишь меня?

Граф взял Луиса за руку, еще раз пробуя пульс. Луис медленно и монотонно покачивал головой, тяжело дышал и, казалось, не слышал слов графа. Не дождавшись ответа, граф слегка повысил голос:

– По крайней мере, скажи мне, что ты принял? Я буду знать, как быстрее помочь тебе!

– Хуан, я ничего не помню! Ничего… Боже, как больно!.. – Луис громко шептал, не открывая глаз. Его голова продолжала раскачиваться из стороны в сторону. – Обычный «дайкири»1… Вечером, как всегда… А потом – пустота… Потом – ничего…

Превозмогая боль, Луис вспоминал вслух и не мог вспомнить, что же случилось после того, как он допил бокал дымящегося «дайкири», сидя под тентом бара. Это было вчера, после десяти часов вечера. Все, как обычно. «Дайкири», старый Эбелио за стойкой и что-то еще… Что-то еще отложилось в памяти Луиса и настойчиво пробивало себе дорогу. Это нечто, беспокоящее, возникло вдруг ясно, как только что проявленная фотография. Да, именно это привлекло к себе внимание Луиса вчера в баре. В затененном углу у эстрады, где всегда усаживаются влюбленные парочки, сидел незнакомый угрюмый тип. Местным он быть не мог. Всех жителей Ринкон Иносенте Луис знал в лицо и здоровался с ними. А для туриста этот тип был как-то слишком озабочен. Он все время уводил глаза в сторону, и тем не менее Луису казалось, что он постоянно смотрит на него вязким прилипчивым взглядом. Это был лысый мужчина с маленькой головкой и фигурой, похожей на муравья. Ему легко можно было бы дать и сорок, и пятьдесят лет. Он то и дело вскакивал со стула и бродил по веранде без видимой цели. Отставляя широкий зад куда-то вниз, он неуверенно, поспешно перебирал толстыми кривыми ногами, наклоняя голову вперед, и казалось, что он вот-вот споткнется или только что споткнулся. Силуэт его муравьиной фигуры – последнее, что запомнил Луис. Потом было пробуждение в незнакомом странном месте и боль, невыносимая боль во всем теле…

Роландо принес саквояж. Доктор Хуан по-прежнему пристально смотрел на Луиса, в то время как его руки нашли в чемоданчике шприц и проворно собрали его.

– Не знаю, в чем дело, Хуан. Какие, к черту, наркотики… – закончил свой несвязный рассказ Луис. – «Дайкири» – и всё! Обычный «дайкири»… Дай мне что-нибудь, чтобы заснуть! И не надо смотреть на меня как на чокнутого. Я как-нибудь сам разберусь, в чем тут дело. Пусть только отпустит эта… – Луису хотелось выругаться, но он замолчал, потому что граф не любил ругательств.

Доктор Хуан снял очки. Его большие глаза весело задвигались.

– Извини меня, Луиси, но мне кажется, что какие-то мерзавцы просто подсыпали тебе в «дайкири» древний яд из средневекового перстня, и ты выживешь только благодаря своему здоровому организму и еще, быть может, тому, что яд за много веков испортился. Наверное, ты оказался единственным законным наследником какой-то династии и тебя решено вытравить, как таракана…

Говоря все это, доктор Хуан отломил головки нескольким ампулам и, наполнив шприц, взял Луиса за руку. Еще несколько минут он говорил что-то легкое и забавное, пока Луис не заснул. Потом граф слушал его сердце. Глаза графа были напряженны и колючи. Когда он закрывал свой саквояж, дверь распахнулась, и в комнату влетела Люси – графиня Люсия Сантос Родригес.

– Луиси, не болей! Вот тебе бегемот плавающий! – зазвенел ее голос, но повелительный жест отца заставил Люси перейти на шепот:– Ты еще не вылечил Луиси, папа? – Синие круглые глаза графини были полны тревоги. Она почувствовала страх отца и тоже испугалась.

Люси была замечательно хороша собой. Кожа четырехлетней девочки была необыкновенного, золотисто-коричневого цвета, что в сочетании с соломенными волосами и огромными ярко-синими глазами, такими же подвижными, как у отца, но по-детски ясными, производило сильнейшее впечатление на жителей Ринкон Иносенте, да и не только на них. Графиня была крепкой, неутомимой и жизнерадостной, как котенок.

Граф молча направился к двери, и девочка послушно потопала за ним, оглядываясь на Луиса и сокрушенно покачивая головой. Толстого надувного бегемота она оставила на полу посреди комнаты и уже на улице убедительно объяснила, что «когда Луиси проснется, бегемот сразу скажет ему, что надо идти к нам пить чай»…

* * *

Из динамика маленького дешевого магнитофона доносился громкий, счастливый хохот Луиса, сквозь который прорывалось бормотание: «Ну, ты! Ну, перестань! Ну, отстань от меня, слышишь!» Казалось, бормотал заика. То и дело голос бормотавшего прерывался странными звуками, отдаленно напоминавшими кудахтанье курицы.

– Это он меня… это самое… щекотал! – признался Шакал, искоса посматривая на Лысана, который угрюмо и сосредоточенно созерцал собственные сандалии.

Адам Бочорносо, по кличке Лысан, укрепившейся за ним с незапамятных времен, был классически лыс. Нечто похожее на волосы росло по бокам его маленькой головки и лишь подчеркивало лаковое сияние лысины. Лысан сидел на ярко-салатовом диване в согбенной позе, которую принимал всегда, когда ему приходилось размышлять. Занятие это для Лысана было неприятным. Он весь подбирался и съеживался от напряжения.

Напротив Лысана вертелся и подпрыгивал на стуле тот, кого щекотали, – остроносый мужчина лет тридцати. Его лицо и все тело постоянно находились в хаотическом и бесполезном движении. Шныряли и бегали глаза, подергивался кончик носа. Тонкие, как шнурочки, губы кривились и принимали самые разные конфигурации, чем-то отдаленно напоминая дождевого червя. Интенсивность телодвижений Шакала была прямо пропорциональна степени его возбуждения. Подергивая плечами, Шакал продолжал:

– Он меня чуть до смерти не защекотал! Здесь на пленке не слышно, а я ведь все время, это самое, смеялся, только тихо… Как сейчас… – Физиономия Шакала стала похожа на карнавальную маску – он действительно смеялся беззвучно. – Вы же сами запретили Алексису его трогать, чтобы, это самое, не стукнуть, а он… Вы же слышали! Сказал мне, что скажет все на ухо, а потом зажал… это самое… голову между колен и щекотал! Алексис меня еле вытащил…

Смех в динамике прекратился, и была слышна какая-то возня. Лысан выключил магнитофон и заговорил, продолжая рассматривать сандалии:

– Значит, вы что-нибудь напутали с таблетками? Сколько таблеток-то бросили?

– Вы же говорили, что две! Значит, Алексис бросил две. Я точно не знаю – он все делал сам. Вы сказали, после этих таблеток ослабляются эти самые, волевые центры. В общем, что он ответит на любой вопрос, как дитё! А он… – Шакал опять беззвучно смеялся. – Алексису усы выщипал! Когда Алексис начал меня отбивать, он его за ус поймал и выдернул половину!

Усы Алексиса мало волновали Лысана. Он мучительно анализировал происшедшее и обильно потел. Там, на континенте, ему сказали, что после одной бесцветной таблетки, которых в «дайкири» Луиса было положено две, человек становится неудержимо болтливым, а через некоторое время и совсем теряет ориентацию в пространстве и во времени на несколько часов, то есть не помнит себя. Но Луис Хорхе Каррера не говорил ни одной внятной фразы! Он постоянно хохотал, пел и, судя по топоту ног и рассказу Шакала, несколько раз танцевал. Объявляя танец, он, кстати, и произносил единственную понятную фразу: «Перуанский танец – «Майская палка»!» Эта фраза постепенно заняла в голове Лысана все свободное место, и он обсасывал ее с разных сторон. Положим, кое-что здесь выловить можно. Есть, по крайней мере, реальное указание на страну. Но почему палка? Почему майская?

– Какого черта вы утащили его одежду? Я же говорил обыскать, но раздевать не говорил. – Лысан раздражался. – А если он, значит, в полицию заявит и вами здесь займутся… – Брюки и рубашка Луиса валялись на полу.

Шакал заволновался.

– Это Алексис взял! Я ему говорил оставить, а он захватил и сказал…

– Ну и сволочь! – Дверь одной из комнат распахнулась, и в холл влетел огромного роста мужчина, полуголый, в шортах, сделанных из старых джинсов. – Ты же сам сказал, давай привезем хоть что-нибудь! Говорил ведь! Подонок!.. Шеф! – страстно обратился Алексис к Лысану. – Я три раза говорил Шакалу: оставь в покое одежду этого парня! А он все схватил, засунул в сумку и унес! Вот в этой сумке унес! – Алексис тяжелыми шагами протопал к дивану, поднял полиэтиленовый пакет с изображением бутылки рома и швырнул Шакалу под ноги.

Алексис производил неизгладимое впечатление. Голова Алексиса имела форму большого кокосового ореха. Самой заметной деталью лица были толстые густые брови, которые, срастаясь, доходили почти до середины переносицы. Начиная каждую фразу, Алексис делал неожиданное резкое движение головой вниз и налево, роняя ее так, словно она свободно ходила на спрятанных в многочисленных складках шеи шарнирах. В этом движении было что-то от укоризны школьного наставника, что неплохо сочеталось с удивленно-вопросительным выражением больших карих глаз. Но одновременно огромные брови Алексиса решительно и резко взмывали вверх, а рот злобно скалился.

Его лицо запоминалось непонятным соединением несоединимого, странной и пугающей противоречивостью выражений. Присмотревшись к этому лицу, непредвзятый наблюдатель сначала удивится, а затем почувствует отвращение, страх и отвернется.

Лысан не без удовольствия наблюдал за склокой своих подчиненных. Потом продолжил дознание:

– И дома, значит, тоже ничего?.. Хотя какая на вас надежда! – Лысан махнул рукой и пригорюнился. – Хоть что-нибудь должно же быть у него дома! – выговорил он наконец, поглядывая на Шакала исподлобья так, словно тот пытается скрыть от него это «что-нибудь».

– Шакал смотрел у него в столе, а я прошелся по квартире! – Алексис говорил громко и сбивчиво. – Ничего похожего на тару. Кругом развешаны разные твари, рыбы, крабы, разная мерзость… – Алексис гадливо передернулся, стараясь убедить Лысана, что то, с чем ему пришлось иметь дело, действительно мерзость. – И потом, шеф, вы же велели не оставлять следов. Так можно было бы поковыряться кое-где ножом…

– А в столе только бумаги и книги! – вставил Шакал. – Ничего похожего на тару. И вообще, я думаю, что он не держит ничего дома…

Алексис уставился на Шакала, внезапно его лицо приняло злобное выражение, и усы задрожали.

– Шеф, скажите Шакалу, чтобы прекратил свои штучки с предохранителями! Если я его поймаю за этим делом – прибью! У меня кондиционер каждые полчаса отключается! Каждый раз, как дурак, бегаю, ставлю на место предохранитель, а через пятнадцать минут – бац! – снова отключается! А у него в комнате работает все время! Собака!..

Шакал имел большой талант по части мелких пакостей. Пока Алексис отдыхал после ночных приключений, Шакал не поленился, разобрал щиток с предохранителями и действительно напутал там что-то так хитро, что кондиционер в комнате Алексиса стал выключаться. Алексис проснулся от кошмара. Он плавал в собственном поту.

– Шеф, это его глупые фантазии! Я переключатели не трогал. Пусть пойдет вниз к администратору и вызовет электрика. А если он меня ударит, я на все плюну и уеду!

– Значит, так! Пусть Алексис спит в другой комнате, рядом с кухней. Там все работает, – решил проблему Лысан и, довольный своим соломоновым решением, начал успокаиваться.

Номер, который занимала компания, состоял из большого холла, кухни и четырех комнат, в каждой из которых было по две кровати. Лысан на всякий случай занял номер побольше, с двумя выходами, благо, это почти ничего не стоило. В зимний период гостиница «Подкова» стояла пустой, если не считать постоянно проживающих в ней тараканов. Лысана соблазняло то, что в этой гостинице, в уединении, им легче будет оставаться незамеченными.

И здесь он глубоко заблуждался. Напротив, единственные обитатели «Подковы» стали предметом повышенного интереса персонала гостиницы, который томился от безделья. Горничные и коридорные успели уже заметить и обсудить решительно все – от походки Лысана до безобразных шорт Алексиса, и уж бог знает почему, новые постояльцы гостиницы казались им неизъяснимо странными. Такие люди не посещали Ринкон Иносенте.

* * *

Зазвенел колокольчик, и голос Марии, прерываемый громкими восклицаниями и чмоканьем, с которым целуются жители Эль-Параисо, возвестил о появлении Роберто Кастельяноса, частого и желанного гостя в доме графа. Через несколько секунд Роберто вошел в гостиную, поймав на руки летевшую к нему Люси.

Роберто Кастельянос, майор пограничной службы Эль-Параисо, был среднего роста мулат, с большими карими глазами. У майора была довольно светлая кожа и правильные европейские черты лица, и все же любой из жителей Эль-Параисо безошибочно узнал бы в нем мулата. Главным и бесспорным признаком его негритянского происхождения были жесткие, мелкокудрявые волосы коричневато-пепельного оттенка.

Графиня и майор обожали друг друга. Роберто любил девочку так, как мог бы любить собственного ребенка, если бы у майора были дети. Привязанность Люси к Роберто была, может быть, не менее прочной, но основа этой привязанности заключалась в том, что он всегда баловал ее, всегда умел порадовать так, как никто другой.

Майор Кастельянос в свободное время (а свободного времени, как у любого из граждан Эль-Параисо, у него было достаточно) любил шить из разных мягких тряпочек, кусочков меха и прочих материалов удивительно милые, забавные и мягкие игрушки – зверей, птиц, рыб и даже людей. Свои произведения майор дарил графине. Из подаренных им игрушек легко можно было бы устроить целую выставку.

На этот раз он достал из чемоданчика большого желто-оранжевого цыпленка и протянул Люси. Графиня поцеловала майора в щеку, осторожно взяла цыпленка из его рук и начала поглаживать по мягкой спинке. Потом она понесла подарок майора в другую комнату – показать бабушке Марии, пожилой негритянке, которая вела хозяйство в доме графа, была и поваром, и нянькой, и служанкой одновременно и при этом не только не тяготилась своей работой, но гордилась ею, считая, что ей крупно повезло.

Граф Хуан Сантос Родригес и майор похлопали друг друга по спине – так должны здороваться старые друзья в Эль-Параисо. Граф усадил гостя в кресло-качалку, а сам расположился напротив в таком же кресле. Разговор шел светский. Майор рассказывал о том, что у него почти нет работы, что совершенно случайно ему попался на глаза кусок желтого бархата и он от души развлекся, создавая этого цыпленка.

Граф вставлял в разговор отдельные реплики. Наконец полуприкрытые улыбающиеся глаза майора выжидательно остановились. Спокойно и непринужденно он смотрел в лицо графа и ждал. Не так уж часто граф звонил майору и просил приехать как можно скорее, не объясняя никаких причин такой странной для Эль-Параисо просьбы.

– Я прошу меня извинить, Роберто, – начал Хуан. – Я оторвал тебя от дел, и тем не менее, мне кажется, это было необходимо. Луис заболел, вернее, он очень плохо себя чувствует… Сейчас он спит, но с ним что-то случилось, что-то очень странное и неприятное. – Граф коротко пересказал суть происшедшего и добавил:– И что самое грустное, похоже, у него в доме побывал кто-то чужой.

Глаза майора широко раскрылись.

– Почему ты так решил, Хуан? – воскликнул он. Майор словно проснулся и смотрел на графа с нескрываемым интересом.

Граф объяснил:

– Луис никогда не включает кондиционер в такую погоду. Это исключено. Когда я вошел, кондиционер работал! Кроме того, дверь была незаперта. И, наконец, самое главное – пепел на полу и окурок рядом с диваном. У него дома кто-то был и, похоже, делал обыск…

Луис не курил. В его доме не было даже пепельницы. Курящих гостей он выпроваживал во двор. Майор Кастельянос хорошо знал об этом. Он курил сигары, запаха которых Луис не любил и обычно не только выгонял майора, но и покрикивал из окна, если тот находился недостаточно далеко.

– Да-а-а… Черт… – пробормотал майор. – Такие вещи у нас не приняты. Я ручаюсь за то, что в Ринкон Иносенте нет граждан Эль-Параисо, способных предпринять такую заранее запланированную акцию. Отравление, похищение в бессознательном состоянии, обыск… Я хотел бы задать тебе один вопрос, Хуан. Ты убежден, что ему дали наркотик?

– Да, это именно так. И очень сильный.

– Однако… – Майор был в замешательстве. – Может, он просто хватил лишнего сам?

– Не думаю… Ему очень плохо, Роберто. В таком состоянии люди не врут. А у Луиси вообще нет такой привычки.

– Извини меня, Хуан. Тогда еще один вопрос. В последнее время ты не замечал за Луисом чего-либо необычного? Какие-нибудь невинные странности. Все равно какие… Может быть, необычные знакомства, изменение привычного образа жизни… – Глаза майора, несмотря на спокойный, рассудительный тон речи, были распахнуты широко, как у ребенка.

Граф Хуан Сантос Родригес отрицательно покачал головой. «Какие странности могли быть у Луиса! – думали граф и майор в одно и то же время. – И какие подозрительные знакомства возможны на таком пятачке, как Ринкон Иносенте!»

Вопрос майора имел риторический характер и был призван заполнить паузу в разговоре. Роберто Кастельянос мог ожидать от звонка графа чего угодно, но никак не того, что он услышал.

Майор Кастельянос был, в известном смысле, первым по значимости лицом в Ринкон Иносенте. Он занимал пост начальника провинциального отделения пограничной службы Эль-Параисо, но своей резиденцией почему-то выбрал не удаленный от моря на двадцать миль провинциальный центр, а Ринкон Иносенте.

Словосочетание «пограничная служба» легко может ввести в заблуждение человека несведущего. Морская граница Эль-Параисо протягивается почти на полторы тысячи миль, и никто никогда всерьез не брался охранять ее, иначе на это пришлось бы бросить все ресурсы небольшой страны. Зато уже десятки лет скромная организация, выполняющая такие деликатные функции, как контрразведка и разведка, а в последние десятилетия занимающаяся также борьбой с контрабандой наркотиков, носила скромное название «пограничная служба». Руководители пограничной службы держали в своих руках нити всех видов этой многогранной деятельности. Согласно мудрым законам Эль-Параисо, представители муниципальной власти были обязаны безоговорочно выполнять предписания пограничной службы и таким образом оказывались в подчиненном положении.

В таком порядке вещей нет ничего странного ни для граждан Эль-Параисо, ни для людей, хорошо знающих эту страну, где обычно десятилетиями правили диктаторы самого разного толка, которые, независимо от степени либерализма и гуманности, все до одного почему-то любили иметь внутри государства свое личное, секретное государство – и имели его.

Стоит ли говорить, что в роли самого верного и надежного звена власти всегда оказывалась пограничная служба! Каждый новый диктатор находил ее в уже готовом к употреблению и достаточно совершенном виде. И хотя много воды утекло со времен последнего диктатора и народ Эль-Параисо заслуженно наслаждался плодами широкой демократии, функции и права пограничной службы, как ни странно, остались теми же, а отчасти даже расширились. Потому что не было и пока нет в мире государства, которое не нуждалось бы в подобной организации…

То, что рассказал граф, было для майора Кастельяноса не только неожиданно, но отчасти даже обидно. По традиции, все, что касалось отношений с иностранцами, входило в сферу компетенции пограничной службы. Таким образом, получалось, что под носом у майора с одним из иностранных граждан происходит что-то необъяснимое, страшное и ни он, ни его люди ничего об этом не знают. Причем пострадавшим оказывается не какой-нибудь заезжий турист, а Луис Хорхе Каррера, один из ближайших друзей майора, человек безупречной, с точки зрения пограничной службы, репутации, представитель дружественной страны, работающий по приглашению правительства Эль-Параисо.

Сложное чувство ревнивой обиды и искренней тревоги за Луиса выбило майора из нормального состояния. Он был в растерянности.

– Я рассчитываю на твою помощь, Хуан! – выговорил майор после долгой паузы, и граф ответил ему утвердительным кивком головы. – Пока нельзя сказать ничего определенного, но, судя по некоторым деталям, это все серьезно, и я очень признателен, что ты сразу поставил меня в известность. Его будут прикрывать мои люди, пока мы не выясним, кто решил сыграть с ним в эту скверную игру и, самое главное, зачем. Скажи, нельзя ли определить, какой именно препарат стал причиной интоксикации?

Граф бросил взгляд на часы.

– Можно попробовать… – ответил он. – Лаборатория нашей клиники не сможет выполнить такой анализ, но, если это важно, я думаю, лаборатория судебной медицины в столице смогла бы установить это. Доза была убийственно большой…

– Это очень важно, Хуан! Почтовый вертолет полетит через час.

Граф и майор Кастельянос поднялись с кресел одновременно. Они неплохо понимали друг друга. Луиса они нашли в том же состоянии. Он спал тяжелым мертвым сном.

Через час пробирка с кровью Луиса летела над океаном в маленькомпочтовом вертолете – один из самых толковых людей майора, толстый мулат Гидо, сжимал ее в своей пухлой мягкой ладони. Результаты экспертизы майор приказал передать по секретному каналу связи, как только они станут известны.

А еще через час в административном домике, на рабочем месте садовника Роландо, появился новый обитатель – худосочный молодой человек. Он все время проводил у окна, из которого хорошо просматривался дом Луиса. С наступлением темноты он тихо открыл дверь дома своим ключом и лег спать в гостиной на диване.

* * *

Когда пробирка с кровью Луиса улетела в столицу, майор Кастельянос вернулся на последний этаж самого высокого в Ринкон Иносенте здания – гостиницы «Прелести моря», где находилась резиденция пограничной службы.

Он прошел через большой холл, где круглосуточно дежурил охранник в ярко-голубой форме и кепи такого же лазурного цвета. Дежурный не обратил на своего шефа никакого внимания. В обществе двух молоденьких горничных он смотрел по телевизору эстрадную программу и шумно комментировал замечательно привлекательные, на его вкус, длинные ноги американских девушек. Горничные соглашались с ним, но не разделяли его энтузиазма. Они считали, что их ноги тоже заслуживают внимания.

Набирая шифр замка своего кабинета, майор громко окликнул охранника и попросил принести пару бутылок пива и заказать в ресторане горячие бутерброды с ветчиной и сыром.

Замки с шифром были слабостью Роберто. Обладая необычной в Эль-Параисо цепкой памятью, майор часто менял шифр замка входной двери, чем ставил в тупик своих подчиненных, вынужденных каждый раз запоминать новый пятизначный номер – задача непосильная для несклонной к напряжению памяти его счастливых сограждан. Поэтому новый номер записывали тайком от майора, нарушая наложенный им строжайший запрет.

Не теряя времени, майор направился к сейфу, шифр которого был известен только ему и Гидо, и вытащил оттуда ящик с анкетами иностранных граждан, прибывших в Ринкон Иносенте за последние недели.

Папку с анкетами большой канадской группы майор сразу отложил в сторону. На нее легла папка с анкетами группы деятелей Ватикана, залетевшей по дороге из США в Европу встряхнуться и показать католическому населению Эль-Параисо пример воздержания.

Те, кого искал майор, прибыли в Ринкон Иносенте недавно. Он ни секунды не сомневался в этом. Где-то здесь, среди десятков и сотен других бумаг, были анкеты людей, по вине которых Луис Каррера лежит у себя в доме и больше смахивает на покойника, чем на неизменно веселого, неутомимого Луиса…

Примерно через час после того, как Роберто углубился в изучение гостей Ринкон Иносенте, раздался мелодичный писк аппарата секретной связи. Майор снял трубку и записал длинное слово, оканчивавшееся на слог «-ат». Это было название препарата, жертвой которого стал Луис. Майор переспросил, насколько точно определен препарат. Эксперт ручался за точность своего вывода и спрашивал, как давно скончался человек, кровь которого привез Гидо. В голосе эксперта звучал нескрываемый интерес.

– А почему это он должен скончаться? – спросил майор.

– Как это «должен», чико1! Он что, до сих пор жив?! – изумился эксперт.

– Да в чем дело, черт бы тебя забрал, чико! Почему ты так уверен, что этот парень должен отдать концы? – майор уже кричал.

– Потому что он получил смертельную дозу! Если он выживет, ты можешь плюнуть мне в глаза!

– Я заплюю тебе все твои глаза, карахо2! Этот парень жив и будет жить! Будь здоров.

Майор повесил трубку. Ему стало страшно. Название препарата бесспорно указывало на то, что он имеет дело с профессионалами. Препараты такого типа использовались исключительно организациями, которые принято называть специальными службами, а также располагающими большими средствами преступными синдикатами. О препарате, обнаруженном в крови Луиса, ходили самые различные слухи. Ему приписывали фантастические свойства, давали самые разные названия, из которых наиболее известным было «катализатор истины».

Майор Роберто Кастельянос вдруг почувствовал себя так, как он ощущал себя и окружавший его мир в последние недели и дни пребывания в одной из небольших стран Южной Америки, где в течение нескольких лет он был военным атташе Эль-Параисо. Хотя тогда на нем была форма военно-морского флота и он пользовался дипломатическим иммунитетом, каждую секунду Роберто ощущал всей кожей, что он на чьей-то мушке, и ждал, что вот-вот среди постоянной стрельбы на улицах раздастся тот самый выстрел, который будет иметь прямое отношение к нему.

В этой карликовой республике диктаторы менялись чаще, чем листья на деревьях, и вместе с ними менялось все, в том числе и отношение к Эль-Параисо. Диктатор, в бытность которого майор проводил свои последние дни на дипломатическом поприще, люто ненавидел Эль-Параисо, считая эту страну рассадником демократической заразы. Несмотря на это, Роберто в домашнем кругу называл новоиспеченного диктатора Хуанито и, казалось, не верил в опасность до самых последних дней.

Там Роберто впервые познакомился с препаратами типа «катализатора истины». Диктатор Хуанито считал, что заставить человека выболтать в полусознательном состоянии все, что он знает, а потом тихонько удавить где-нибудь в укромном месте, значительно лучше, чем пытать его. Гуманнее, человечнее со всех точек зрения. Хуанито был широко образованным человеком и пользовался плодами научного прогресса.

Прошло уже несколько лет, и майор отвык от постоянного напряжения, которое он испытывал годами, находясь на «дипломатической работе». Главной его заботой в качестве руководителя пограничной службы в Ринкон Иносенте были контрабандисты – по сравнению с диктаторами, люди не в пример более мирные и сговорчивые.

* * *

Роберто Кастельянос принадлежал к весьма немногочисленной прослойке потомственных интеллигентов Эль-Параисо. Прадед Роберто был одним из первых учителей в стране и, что еще более важно, одним из ближайших друзей вождя в борьбе за независимость Хорхе Санта-Крус – национального гения Эль-Параисо, человека, памятники которому можно обнаружить в любом уголке страны, иногда в самых неожиданных местах. Когда благодаря усилиям Хорхе Санта-Крус страна наконец освободилась от иностранного гнета, он и его сподвижники стали одними из самых влиятельных людей в Эль-Параисо. И, как это бывает почти всегда, их дети и внуки унаследовали и умножили славу и могущество великих предков…

Славный прадед Роберто был всего лишь учителем, хотя и приятелем народного героя, и прославился тем, что основал первую школу для крестьян, положив начало системе народного образования. Дед Роберто стал уже министром иностранных дел, хотя и ненадолго, поскольку часто сменявшиеся диктаторы еще чаще меняли министров. Выйдя в почетную отставку, дед Роберто уступил место отцу Роберто, человеку, ставшему одновременно отцом и матерью пограничной службы, заложившего основы организации в том виде, в каком она существует по сей день без существенных изменений. Отец Роберто был настолько дальновиден, что сумел стать необходимым и диктаторам, и впоследствии президентам. Он и его служба процветали в течение почти сорока лет, но организация оказалась более жизнеспособной, чем ее постаревший основатель.

Накануне смерти отец сообщил специально прилетевшему по случаю его болезни военному атташе Роберто Кастельяносу, что оставляет большую часть состояния любовнице – очаровательной двадцатилетней балерине, до последней минуты ни на шаг не отходившей от его постели. Это сообщение было несколько неожиданно и еще больше усилило скорбь Роберто в связи с уходом отца. Роберто догадывался, что отец не забудет в завещании свою «птичку», но получалось, что отец забывает о нем, единственном и главном наследнике.

– Тебе тоже остается кое-что, – успокаивал Роберто отец. – И потом, у тебя есть имя, которое открывает любые двери. Запомни это! Иногда мне казалось, что тебе не хватает честолюбия. В твои годы я уже был доверенным лицом президента… Впрочем, это не страшно, мой мальчик! Ты очень не глуп, может быть, умнее меня. Ты любишь жить, умеешь жить, и это хорошо! Я хочу, чтобы ты был счастливее меня. Не грусти и будь мужчиной! – Умирающий отец улыбался светло и торжественно, и потеря значительной части наследства показалась Роберто мелочью. Он никогда не любил деньги так, как их любят обычно те, у кого денег много.

Потом были похороны с военным салютом и национальным трауром. Стареющий президент дрожащими руками обнимал Роберто, гладил его по щеке и шепелявил, присасывая норовившую выпрыгнуть челюсть, что страна осиротела и что на него, на Роберто Кастельяноса, обращены сейчас взоры граждан.

А капитан Роберто Кастельянос, похоронив отца, вернулся назад, к ненавидевшему его Хуанито, и покинул эту несчастную, затравленную диктаторами страну только после того, как все граждане Эль-Параисо были эвакуированы.

Последние часы его карьеры военного атташе были наполнены пронзительным тягучим страхом. Роберто, Гидо и еще два охранника оставались в посольстве и безнадежно ждали, когда же Хуанито разрешит им погрузиться в ДС-8 национальной авиакомпании Эль-Параисо, специально посланный правительством за ними. Или когда к особняку посольства подъедут машины с вооруженными людьми…

На этот случай Роберто имел готовый план. Охранники и Гидо сдаются, а он остается в своем кабинете с маленьким, похожим на игрушку автоматом «Узи» израильского производства и тремя сотнями патронов.

Решение военного атташе было встречено громкими криками протеста со стороны охраны, причем Гидо, забыв о субординации, не только покрыл Роберто многослойными ругательствами, но и попробовал отнять у начальника автомат, за что получил сильную зуботычину. Роберто убедил охрану, заявив, что, если они не подчинятся приказу, он сам их пристрелит, одного за другим.

Несмотря на всю привязанность к людям, годами охранявшим его, Роберто сделал бы именно то, что обещал: ранил бы их и заставил сдаться, дав тем самым шансы на жизнь. У него самого шансов не было. Хуанито до того, как стал диктатором, был шефом секретной полиции и имел целый список «преступлений», которые совершил против его страны Роберто Кастельянос и его люди. Хуанито ненавидел Роберто лично. Несколько лет военный атташе дерзко водил за нос Хуанито и его службу, хитроумно избегая приготовленных для него ловушек. В газетах, поддерживающих его, Хуанито именовал Роберто не иначе как шпионом, а посольство Эль-Параисо – шпионским гнездом. Между тем ему ни разу не удалось уличить Роберто и его людей в шпионаже. Диктатор Хуанито грязно клеветал на Роберто. То, чем занимались он и его люди, называлось «разведка». И лучшее, что мог сделать Роберто в случае захвата посольства, это умереть с оружием в руках, покрыв себя славой и избавив от допросов.

Наконец машины появились. Один из охранников, как ему было приказано, пошел к калитке, а другой, вместе с обезоруженным Гидо, остался в холле особняка, ругая последними словами своего шефа и пытаясь унять дрожь в коленках. Но охранник, высокий негр Хулио, вернулся бегом от калитки с бумагой в руках. Это было предписание очистить территорию посольства немедленно.

Как потом узнал Роберто, в то утро, когда они ждали нападения, вблизи берегов этой несчастной страны всплыли одна за другой несколько подводных лодок, а эскадра военных кораблей одного из союзников Эль-Параисо, случайно оказавшаяся поблизости, взяла вдруг курс на столицу диктатора и приближалась угрожающе быстро.

…После унизительных формальностей, после того, как его людей обыскали с ног до головы, хотя было ясно любому, что все секретные бумаги посольства уже вывезены или уничтожены, самолет поднялся в воздух, и два «фантома» диктатора целый час провожали его, совершая вокруг немыслимые маневры. Это было самое страшное. Экипаж самолета, как и его четыре пассажира, были убеждены, что диктатор решил поступить гуманно и осторожно – дабы не спровоцировать военный конфликт, сбить безоружный самолет где-нибудь в укромном месте над Атлантикой…

Выйдя из самолета в солнечном аэропорту столицы Эль-Параисо, Роберто пообещал сам себе впредь жить так, чтобы никогда больше не переживать подобного ужаса. Самые настойчивые просьбы, самые заманчивые предложения оставили его равнодушным. Вернувшись на родину героем, портреты которого не сходили со страниц газет, Роберто отказался пожинать плоды своей победы. «Бесстрашный Роберто», человек, взявший на себя эвакуацию посольства из пасти кровожадного диктатора в ситуации на грани войны, когда посол, всегда здоровый, как молодой бык, заболел так сильно, что его пришлось отправить в числе первых, этот «мужественный парень» не спешил возглавить международный отдел главного управления пограничной службы в столице и ступить на путь блестящей карьеры, право на которую давало ему уже не только имя, но и слава, успех.

Роберто Кастельянос взял отпуск и провел два месяца в Ринкон Иносенте, погруженный в самом прямом смысле слова в свое любимое занятие – подводную охоту, после чего на столе у преемника его отца, нового руководителя пограничной службы, появился лаконичный рапорт с просьбой направить его, Роберто Кастельяноса, на освободившееся место начальника управления пограничной службы провинции, главной достопримечательностью которой был и остается Ринкон Иносенте.

Ни последовавший после этого странного шага бешеный натиск друзей и соратников отца, ни личная беседа с президентом, почему-то решившим, что просьба Роберто – выражение какой-то глубоко затаенной обиды, не заставили майора отказаться от задуманного. Смерть президента, перестановки в кабинете, включая назначение нового шефа пограничной службы, удачно заслонили собой от публики Роберто Кастельяноса, и он стал тем, кем хотел стать…

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел охранник Рамон. Две бутылочки с темным пивом, почему-то названным «Волчья голова»; и подносик с бутербродами в сочетании с голубой формой делали его похожим на официанта. Рамон поставил пиво на стол и попробовал убедить шефа посмотреть, какое шикарное шоу показывают по телевизору. Но Роберто не смотрел на Рамона и не слышал его. Глядя на майора, Рамон заключил, что начальник не в духе, и, удивленный, покинул кабинет. Ради хорошего шоу граждане Эль-Параисо обычно бросают любые, самые срочные, дела.

Майор торопливо прожевал бутерброды, выпил пиво и вернулся к столу. Бумажку с названием препарата он смял и бросил в корзину. Разложив на столе папки с анкетами, майор выбрал ту, где были анкеты людей, прибывших в Ринкон Иносенте с деловыми целями и имеющих визы на пребывание в стране на срок больше одного месяца. Эта папка была самой тощей: какие дела могут быть в Ринкон Иносенте?

С листа первой анкеты на майора смотрела угрюмая физиономия мужчины с лысым черепом и странно сощуренными глазами. «Адам Бочорносо», – прочитал майор и пристально всмотрелся в фотографию. По регламенту пограничной службы лицам, прибывшим в страну не с туристическими целями и просящим визу на срок более одного месяца, выдавалось временное удостоверение личности на испанском языке с фотографией – формальность, которая пунктуально выполнялась. Другая фотография наклеивалась на их анкеты. Такой порядок остался со времен последнего диктатора, стремившегося показать иностранцам с самого начала, что без внимания их здесь не оставят.

Лицо лысого Адама Бочорносо заинтересовало майора сразу. По анкете он был гражданином Панамы, представителем туристической фирмы «Роза ветров». Майор хорошо запомнил, что одним из последних впечатлений Луиса перед тем, как он впал в беспамятство, был образ незнакомого угрюмого лысого мужчины, который как-то странно и пристально рассматривал его в баре. Лицо Адама Бочорносо на фотографии было, бесспорно, лысым и угрюмым. Это лицо волновало майора.

Роберто встал, рассеянно прошелся по кабинету, и вдруг его движения приобрели лихорадочную быстроту. Сейф был распахнут, и в руках майора оказалась папка с грифом «Совершенно секретно». Майор вернулся к столу, и рядом с анкетой Лысана появилась мутноватая групповая фотография из бюллетеня Международной ассоциации по борьбе с наркотиками, в работе которой уже несколько лет участвовал специальный департамент пограничной службы Эль-Параисо.

Выпуск бюллетеня был целиком посвящен кокаиновой мафии Колумбии. Среди снимков была фотография одной из местных газет, подпись под которой гласила: «Эрнесто Суарес, глава самого могущественного кокаинового клана страны, дает торжественный завтрак для друзей и приближенных по случаю помолвки старшей дочери Ильделисы».

Папка была получена Роберто около месяца назад. Он несколько раз пробегал ее содержимое глазами, не обращая внимания на фото и концентрируясь, главным образом, на информации о маршрутах самолетов и самолетиков с кокаином, которые часто выбирали себе путь вдоль побережья Эль-Параисо. Застигнутые врасплох тропическими циклонами, эти самолетики падали в море. Иногда майору приходилось спасать бедных контрабандистов, которые обычно оказывались сопливыми юнцами, а чаще вылавливать или подбирать их искалеченные тела.

Подчиняясь какому-то инстинкту, Роберто потянулся именно к этой папке и без труда обнаружил на фотографии Лысана с тем же подозрительно сощуренным взором совсем недалеко от легендарного Суареса – человека, нажившего на кокаине десятки миллионов. Лысан щурился так угрюмо, что бокал с шампанским в его руке казался чем-то лишним.

Роберто профессионально отметил, что человека с такой гнусной физиономией легко запомнит самый нерасторопный агент. Майор был возбужден. Один из близких Суаресу людей находится здесь, в Ринкон Иносенте, уже неделю и планирует пробыть не меньше месяца, судя по визе! Что может понадобиться людям Суареса в Ринкон Иносенте? Граждане Эль-Параисо не употребляли и никогда не будут употреблять кокаин. Чтобы достигнуть того, к чему стремятся бедолаги-наркоманы, счастливым жителям Эль-Параисо достаточно услышать несколько тактов ритмичной музыки или выпить чашечку хорошего кофе, или понаблюдать, как раскачивает бедрами девушка, медленно идущая по улице так, словно она не подозревает, что ее сложную походку придирчиво изучают десятки мужских глаз…

Майор Кастельянос потянулся к аппарату секретной связи и, связавшись с дежурным офицером в столице, выяснил, что вертолет, на котором возвращается Гидо, вылетает через сорок минут. Гидо нужен был майору позарез.

Роберто никогда не утруждал себя попытками приобрести нужную информацию самостоятельно, если для этого существовали другие люди. Майор отводил себе роль мозгового центра, к которому стекаются сведения, где они обрабатываются и превращаются в новую информацию или в новый план, или в решение. Не мог же майор сам искать отель, где остановился этот угрюмый Адам Бочорносо, опрашивать прислугу, организовывать наблюдение! Даже если это необходимо срочно. Нет, Роберто твердо придерживался привычки, обзавестись которой советовал ему отец много лет назад, – иметь надежных людей, получать от них надежную информацию и не жалеть для этих людей ничего, конечно в пределах разумного.

«Суетиться могут позволить себе только женщины! Но и им это мешает!» – любил говорить покойный отец Роберто, на склоне лет выражавшийся исключительно афоризмами. Майор разделял эту мысль и не терпел суеты, которая вообще не свойственна гражданам Эль-Параисо, так как у них всегда много времени.

За окнами на смену коротким тропическим сумеркам пришел черный непроницаемый вечер. Майор выглянул из кабинета, прокричал приплясывающему от избытка счастья вокруг телевизора Рамону, чтобы тот приготовил кофе, и достал из специального деревянного ящичка огромную пахучую сигару «Золотой лев». Его пальцы привычно искали в столе отделанные перламутром щипцы, а глаза ритмично двигались слева направо, изучая и ощупывая каждое слово и каждую фразу бюллетеня. Когда чашка с кофе появилась на столе, Роберто решительно откусил головку сигары, сделал первый большой глоток кофе и закурил. В этот момент он, как настоящий житель Эль-Параисо, забыл обо всем на свете, наслаждаясь тонким сочетанием вкуса бразильского кофе и лучшего в мире табака.

* * *

Луиса разбудило шипение аппарата, которым граф измерял давление. За прошедшие сутки Хуан несколько раз навещал Луиса, выслушивал его сердце, измерял давление, и каждый раз на лице графа появлялось выражение страха. Давление и пульс целые сутки находились в критических пределах, и это ясно говорило графу, что его друг был на грани гибели. Будь Луис человеком хоть немного менее здоровым или более старым, его не спасло бы ничто. Доза препарата была убийственна, и это потрясло Хуана даже больше, чем название, которое сообщил ему майор по телефону. Граф не мог представить себе, как Луиса хватило на то, чтобы вести машину в полушоковом состоянии.

Луис открыл глаза, резко дернулся вперед, и его синие глаза широко раскрылись от боли. Граф улыбался.

– Ну как, Луиси? – По лицу Хуана никто и никогда не смог бы догадаться, что вопрос задан человеку больному.

Луис попробовал пошевелить руками, потом подвигал ногами и тихо прошептал:

– Ничего. Только все колет… Как будто везде маленькие иглы…

– Это скоро пройдет. Попробуй сесть! – Граф положил ладонь на затылок Луиса и слегка потянул на себя. Луис сел на кровати, морщась от боли. – Ничего, посиди немного. Я принесу твой завтрак.

– Какой завтрак! – Луис жалобно смотрел на графа глазами больного ребенка, которого хотят заставить есть манную кашу.

– Это очень легкий завтрак! – отозвался граф и направился к холодильнику. Он вернулся с высоким стаканом, наполненным жидкостью зеленовато-золотистых оттенков, в которой плавали кубики льда. Это был настой трав, который Хуан готовил в течение суток.

Луис сделал несколько глотков и бессильно упал на подушку.

– Не могу! – прошептал он.

– Допей! – настойчиво попросил граф, и Луис подчинился.

– Теперь бы кофе… – попросил Луис, но граф весело покачал головой:

– Ты, как всегда, торопишься, Луиси! Кофе завтра! Сейчас ты снова уснешь, а завтра будешь в норме. Только прошу тебя, Луиси, когда проснешься, делай все медленно, а если будет трудно или больно, позвони мне сразу. Впрочем, думаю, что утром я разбужу тебя сам.

– Спасибо, Хуан! – Глаза Луиса увлажнились. По мере того как после выпитого настоя трав по всему телу начала разливаться холодная и неудержимая истома, по мере того как отступала боль, Луис наполнялся благодарностью к своему целителю.

– Все уже прошло! Все самое тяжелое. Теперь спать! И больше ничего. Спать!.. Спать…

Луис снова спал. Хуан прикрыл его легким одеялом, включил кондиционер на максимальный холод и опустился в кресло. «Завтра Луис будет ходить!» – подумал он и заулыбался той открытой детской улыбкой, которая появляется на лицах добрых людей, когда их никто не видит. Граф улыбался так, потому что вдруг понял, что Луис сумел взобраться на высокую и для большинства людей недоступную ступень, когда человеческое тело может вынести невыносимое, а значит, на какое-то время быть выше смерти. По всем классическим нормам Луису нужно было бы лежать сейчас в реанимационном отделении, и, может быть, не одну неделю. А он садится почти сам и еще жалуется, что его что-то колет!

Счастливая улыбка скользила по лицу графа. В том, что Луис жив и, быть может, уже завтра будет ходить, была отчасти и его заслуга. Два года назад, когда состоялось их знакомство, Луис был мало похож на сегодняшнего Луиса. Подбородков у него было если не два, то, по крайней мере, полтора, а складок на животе – четыре. Еще – сутулая спина и вялые, сонные мышцы. Если бы это случилось с ним тогда… Тогда Луис, в лучшем случае, лежал бы в реанимации или там, где граф, будучи хирургом, все же избегал появляться, – в патологоанатомическом отделении. И ему пришлось бы вскрывать тело Луиса и составлять акт… Хуан усилием воли отогнал от себя эти мысли. Он принадлежал к редким людям, которые умеют управлять мыслями и чувствами так же легко, как остальные подчиняются им.

Граф взял Луиса за руку. Пульс стал реже и мощнее. «Все будет совсем в норме через два-три дня», – подумал он. Доктор Хуан Сантос Родригес был хорошим врачом, и пульс говорил ему больше, чем иному механику от медицины дают десятки клинических исследований.

Граф рывком поднялся с кресла и устремился к входной двери. Он никогда не ходил прогулочным шагом и непринужденно переходил на бег, если обстоятельства позволяли ему сделать это. То, что люди ходят медленно, по его мнению, было одним из худших предрассудков цивилизации. Поведение ребенка, который, увидев перед собой какую-то цель, бежит к ней так быстро, как позволяют его силы, граф считал образцом для людей любого возраста и пола. Любопытно, что никто и никогда не спрашивал Хуана, почему он так быстро ходит и бегает. Просто люди, с которыми его сталкивала жизнь, постепенно, сами того не замечая, начинали подражать ему и двигаться быстрее.

Когда граф вышел из дома, его взгляд упал на сиротливо приткнувшуюся у забора машину Луиса. Он открыл дверцу «сакапунты», и ему в нос ударил запах свиней. Посмотрев на часы и отметив, что до операции еще есть время, Хуан сел на горячее сиденье, повернул торчавший в замке зажигания ключ и поехал на станцию обслуживания. Там «сакапунта» была тщательно вымыта, снаружи и внутри, причем внутри машину вымыл сам граф, вполне обоснованно не полагаясь на аккуратность рабочих. Машину осмотрели и сменили масло. По дороге назад Хуан заехал в магазин и купил новые чехлы нарядного оранжевого цвета, и «сакапунта» стала похожа на огромную божью коровку.

До операции оставалось два часа. Обычно перед операцией граф отдыхал – расслабленно лежал в кресле в своем огромном кабинете в клинике и медленно пил кофе. Но болезнь Луиса расстроила обычный режим графа. Дома его ждала Люси, которой он должен был рассказать сказку. Люси спала днем не очень много, но сказки отца были неизменным ритуалом, без которого графиня не засыпала и вообще отказывалась ложиться.

– Папа, а почему Луиси столько спит? Сейчас же день! – Графиня выражала свое беспокойство о судьбе Луиса.

– Он немного заболел. Но завтра, я думаю, он выздоровеет, – ответил граф.

– И мы пойдем вместе плавать! – Люси запрыгала на месте, звонко похлопывая себя по загорелому животу. – И бегемота возьмем плавающего! – Картина морского купания вместе с Луисом и бегемотом отражалась в синих, как море Ринкон Иносенте, глазах графини.

– Да, конечно! – согласился Хуан.

Люси долго не засыпала. Казалось, беспокойство отца передается ей. Когда граф вышел из детской, до операции оставался час.

Хуан пребывал в необычном волнении. Он только сейчас окончательно осознал, что произошло невозможное! Здесь, в Эль-Параисо, в стране, где никто, никогда и никого не убивает, потому что здесь нет такой традиции – убивать людей, произошло покушение на Луиса, человека веселого, доброго, ничем не связанного с миром насилия. Покушение необъяснимое, странное до глупости.

Если пытаться убивать человека, то есть тысячи более эффективных и надежных ядов, тысячи других возможностей убить и скрыть следы преступления. Если же кто-то хотел что-то выпытать у Луиса, а похоже, что это именно так, то почему ему дали смертельную дозу? Мертвые ничего не рассказывают, а то, что Луис жив, не более чем случайность! И что может знать Луис такого, о чем нельзя было бы спросить у него просто и прямо?

Хуан снял трубку телефона, и ему ответил голос дежурной сестры. По настоянию графа телефонная связь с клиникой была прямой и не зависела от капризов городской телефонной сети. Хуан несколькими короткими фразами отменил операцию. После некоторого молчания голос сестры, запинаясь, осведомился, не случилось ли чего-нибудь плохого с Люси, на что граф ответил отрицательно и добавил, что, по его мнению, следует подождать еще день или два, так как утром больной ему не очень понравился.

Граф положил трубку и грустно прикрыл глаза. Обманывать он не любил и делал это только в крайнем случае. Но другого выхода он не видел. Конечно, граф смог бы удалить эту простую грыжу, но сама природа его восставала против операции сейчас. Ему было ясно, что эта несрочная операция завтра будет проведена лучше, даже, может быть, не лучше, но надежнее. А надежность – то, чем не пренебрегают и не жертвуют.

Хуан позвонил по городскому телефону майору Кастельяносу, коротко рассказал о Луисе и попросил, если, конечно, это удобно, заглянуть к нему вечером на рюмку коньяка. Приглашение было принято майором с удовольствием…

«Если ты вдруг почувствовал себя слабым, лучшее, что ты можешь сделать, это отдать себя древним и мудрым, как мир, упражнениям кун-фу!» – эту фразу часто повторял Учитель новичкам Школы. И хотя граф был не новичком, а Учеником-другом, то есть имел высший в сложной иерархии Школы титул, выше которого находился лишь сам Учитель, Хуан с удовольствием повторил про себя эту фразу по-китайски и обрадовался ей, как счастливой находке.

Спустя две минуты он бежал по берегу океана, там, где постоянно влажный песок образует поверхность достаточно твердую для того, чтобы ступня не утопала в нем полностью. Луис называл эту узкую полоску упругого влажного песка границей Ринкон Иносенте и любил дразнить майора, говоря, что они с графом, в сущности, выполняют работу майора, каждый день обегая дозором границы Ринкон Иносенте.

Хуан бежал мощно и ровно, стараясь полностью отдать себя бегу, что постепенно ему удалось. Оставив за собой около трех километров пустынного пляжа, он достиг небольшой лагуны метрах в трехстах от гостиницы «Подкова». Здесь обычно они с Луисом выполняли упражнения, стоя по колени в теплой воде, что затрудняло выполнение движений и делало их более изнурительными, а значит, более полезными.

На этот раз обычный комплекс упражнений не удовлетворил графа. Было пропущено два дня, и некоторые группы мышц начали «дремать». Были выполнены статические элементы, ритуальные движения и упражнения для пальцев рук, которым Хуан уделял неизменно особое внимание. Но напряжение и страх, пережитые за последние сутки, искали выхода…

Убедившись, что вокруг никого нет, граф сделал несколько шумных дыхательных упражнений-движений и принял боевую стойку. Обычно он не включал в свои занятия удары. В этом не было никакого смысла. Сложнейшие упражнения высшей ступени мастерства кун-фу гарантируют способность нанесения любых ударов. Последние годы Хуан сосредоточился на развитии силы, чувствительности и управляемости пальцев. Его рука на первый взгляд ничем не отличалась от обычных рук мужчин тридцатилетнего возраста, но когда он начинал выполнять упражнения, под кожей вздувались такие необычные и невиданные мускулы и сухожилия, что человека впечатлительного это могло бы испугать.

Граф Хуан Сантос Родригес замер в боевой стойке, продолжая часто дышать, словно запасаясь воздухом впрок. Он готовился к «поединку с тигром». Граф «побеждал тигра» столько раз в своей жизни, что иногда ему казалось, это ощущение родилось вместе с ним, тридцать лет назад, в тропических лесах Южного Китая. Трехлетним ребенком он уже повторял то, чему учили его старшие китайские мальчишки, и это были элементы «поединка с тигром».

«Тигр огромен, прекрасен и мудр! Тигр идет своим путем по лесу, и мы желаем ему счастливой охоты, если его добычей не стал человек», – эти слова повторяли поколения людей, причастных к искусству кун-фу. «Но тигр, однажды убивший человека, уже не остановится! Он будет убивать и убивать! Человек беззащитен, человек слаб и мягок. И тогда на пути тигра-людоеда появляемся мы. У нас нет ни огромных лап, ни страшных клыков. Но мы люди, и так же, как нашим дедам и отцам, нам не нужно оружие, чтобы остановить тигра-людоеда! Мы встречаем зверя голыми руками и широко раскрытыми горящими глазами. Наша сила в том, что мы люди, и даже без оружия мы сильнее зверя!» – эти слова были прелюдией боя. В них был таинственный смысл, ключ к пониманию жизни человека, связавшего свою судьбу с кун-фу.

Из горла графа вырвалось леденящее душу мяуканье, и он начал страшный танец «поединка с тигром». Казалось, на пустынном пляже появился и мягко прыгает из стороны в сторону огромный зверь, которого удерживает от последнего рывка только странный блеск человеческих глаз. Тигр пытается достать человека лапами, притянуть к себе и разодрать на части, но человек быстрее, намного быстрее! Он дразнит тигра, выманивает, просит зверя совершить прыжок.

Тигр оглушительно рычит, по его телу волнами пробегает яростная дрожь, он приседает и… Граф взметнулся в воздух в высоком прыжке и, падая, нанес удар двумя стопами одновременно, удар убийственной силы, ломающий зверю позвоночник. Уже сидя на спине поверженного хищника, он продолжал наносить ребрами ладоней добивающие удары, ломал и крошил гибкий хребет тигра… Тело графа было покрыто потом и блестело в лучах заходящего солнца. Тигр-людоед был остановлен. Он остался на песке рядом с небольшой лагуной, а граф бежал по границе моря и суши назад, к дому, где уже протирала сонные глаза Люси. Граф был спокоен.

* * *

– Гляди, гляди, чего это он! Гляди, чего вытворяет! Он… это самое… бешеный! – восклицал Шакал, припав к окулярам бинокля и извиваясь на месте всем сутулым телом. – Гоняется за ним кто-то, что ли… Гляди! – Шакал визжал от удовольствия и страха.

Заинтригованный Алексис выскочил на балкон.

– Это тебе не пальцами шевелить… – задумчиво промычал он наконец, созерцая финальную сцену «поединка». – Никогда бы не подумал, что этот малыш такой шустрый! Если он на тебя вот так сверху скакнет, от тебя только мокрое место останется! – заключил Алексис, скаля зубы от удовольствия, которое ему доставила воображаемая картина.

Алексису доводилось много раз бить других людей руками и ногами. Не меньше били и его самого. Алексис по достоинству оценил разрушительную мощь ударов, которыми граф покончил с тигром-людоедом, и решил, что раньше недооценивал графа. Когда им с Шакалом удавалось подсмотреть утренние занятия Луиса и графа, удары выполнял Луис, а граф действительно делал то, что издалека могло показаться шевелением пальцев, – утонченную и сложную гимнастику для рук.

Шакал беззвучно смеялся, дергаясь на месте, и льстиво заглядывал в глаза Алексису, а потом вдруг боязливо прошептал, глядя куда-то в сторону:

– Да и тебе будет, это самое, в общем, плохо, если доктор тебя стукнет.

– Ладно, не болтай! Я его за ноги поймаю и головой об стенку! Нашел Брюса Ли1! – Оскал Алексиса мгновенно приобрел злобное выражение. Он слабо верил в то, что говорил. Чутье подсказывало ему, что с такими людьми, как «доктор» и «профессор», ему никогда не приходилось иметь дела. Алексиса пугала неизвестность, пугали эти странные упражнения, которыми Луис и граф, судя по всему, занимаются регулярно; особенно пугало и угнетало бестолковое руководство Лысана, который сам не знал, как подступиться к делу, и, по мнению Алексиса, был круглым идиотом. Сам воздух Эль-Параисо казался ему чужим и тяжелым.

– Нужно тряхнуть их как следует и уматывать отсюда! – неожиданно мягко, почти по-товарищески поделился Алексис своими мыслями с Шакалом, который с подобострастием замотал головой в знак безоговорочного согласия. – Торчим здесь десять дней всухомятку, а толку никакого! Пойди посмотри на макароны и открой тушенку! Сам-то в ресторане жрет… – Алексис поперхнулся, перехватив горящий от нетерпения взгляд Шакала.

«Стукач паршивый!» – пронеслось в его большой кокосовой голове, и он сплюнул вниз на резвящихся вокруг бассейна чернокожих детей обслуживающего персонала гостиницы «Подкова». После неудачного похищения Луиса Лысан запретил своим соратникам покидать номер. «Вы тут и так, значит, светились достаточно!» – объяснил он свое решение и отправился в магазин покупать макароны и тушенку.

Питание всухомятку раздражало Алексиса больше всего. Алексис любил есть. Почти все свои деньги он тратил на то, чтобы насытить утробу, а то, что оставалось, откладывал на «черный день», опять-таки чтобы было чем набить брюхо потом, когда он окажется на мели. Но Алексис любил не только еду. Была у него и мечта, которая занимала почетное второе место в иерархии основных ценностей жизни. Алексис мечтал добыть денег и открыть в Боготе небольшой дом свиданий с почасовой оплатой. Это был самый надежный источник существования из всех возможных! Случиться может все что угодно: переворот, диктатура, война, эпидемия, солнечное затмение, а «этого самого» людям будет хотеться всегда! И он, Алексис, предложит им свои небольшие комнатки за относительно малую цену… Бедным влюбленным пришлось бы платить в гостинице за целые сутки, хотя они прекрасно справятся со своими делами за полтора-два часа. Алексис давно придумал заветное, удачливое имя, которое он даст своему заведению. Оно будет называться «Голубятня»…

Мечта есть мечта, а в реальности шансов накопить денег для ее осуществления у Алексиса было немного. Платили ему неплохо, но для большой мечты нужно много, очень много денег! Отрадой Алексиса, поддержкой в трудные дни была мысль, что судьба улыбнется и даст возможность сорвать куш.

Надежда на куш согревала Алексиса, когда самолет швыряло и трясло над океаном по дороге сюда, в эту проклятую страну, где все почему-то довольны так, словно нет в мире более счастливых людей, чем мулаты Эль-Параисо.

Надежда приняла реальные очертания в Боготе, в кабинете старого Суареса, где их наставляли перед отъездом. Суарес не только обещал вознаграждение в случае успеха, но и обронил фразу, всколыхнувшую всю душу Алексиса. Он сказал, что если они перехватят посылку, то это будет их трофей! Лысан получит пятьдесят процентов, а они с Шакалом – по двадцать пять. Причем Суарес сразу выплатит стоимость «порошка» чистой монетой…

Мечтательная усмешка ползла по лицу Алексиса. Оптовая цена «порошка» – полторы тысячи за унцию. В хорошей посылке может быть сто, двести, пятьсот унций… У Алексиса голова шла кругом от таких цифр. Суарес даст оптовую цену сразу, чистой монетой! Это вам не работа в публичном доме «Черная кошечка», которой Алексис занимался последние годы, которую знал до тонкостей и даже любил, но…

Пока Алексис погружался в мечты, Шакал аккуратно подбирал макароны и тушенку из банки. С точностью, достойной лучшего применения, Шакал разделил макароны и тушенку пополам и уже заканчивал свою часть. Запах еды вернул Алексиса к суровой действительности. Он повернулся к столу, бросил на Шакала злобный взгляд и приступил к еде. Порция показалась ему оскорбительно маленькой.

Хлопнула дверь, и в комнату вбежал, как всегда спотыкаясь, Лысан. По его голой голове катились капли пота.

– Едите, значит! Кушаете! – набросился он на подчиненных, хотя сам только что пообедал в ресторане. – А меня эта черная внизу спрашивает, когда мы отсюда уедем! Они, видите ли, гостиницу закрывают на ремонт!.. – Лысан выругался. – Чего ей нужно? Зачем ей знать, когда мы уедем? Эту гостиницу сто лет не ремонтировали и не будут, пока она не развалится! Наследили… – Лысан снова выругался. – А как на меня смотрела коридорная! Как на… вора или педераста! Это значит, вы, друзья, нагадили и вами тут занялись!

Лысану нельзя было отказать в профессиональной наблюдательности, а его замечание по поводу ремонта было очень близко к истине. Здания и машины в Эль-Параисо, в самом деле, начинали ремонтировать, когда это было уже невозможно или крайне нерентабельно. И гостинице «Подкова», где кирпичи пока еще не падали на головы гостей, ремонт не грозил даже в отдаленном будущем.

Не логичен, однако, был вывод о том, что «нагадили» Алексис с Шакалом и «занялись» ими. Спрашивали об отъезде его, Лысана, и смотрели, как на педераста, тоже на него, не говоря уже о том, что Шакал и Алексис раболепно следовали во всем указаниям Лысана. Создавшаяся ситуация была плодом идей и фантазий Лысана, воплощенных в жизнь.

Вопрос хорошенькой негритянки – дежурного администратора гостиницы – действительно был обусловлен утренним визитом толстого Гидо в «Подкову», его настойчивой просьбой задать этот вопрос Лысану. И хотя всем, кого расспрашивал Гидо, было строжайшим образом указано на необходимость соблюдать секретность и, не дай бог, сболтнуть кому-нибудь об этом конфиденциальном разговоре, персонал гостиницы кипел от любопытства и нетерпения. Детали расспросов Гидо обсуждались, сопоставлялись и анализировались коллективно.

В отношении персонала гостиницы к Лысану и его людям в считанные часы вдруг появилось нечто совсем не свойственное национальному характеру и самому духу Эль-Параисо, страны, известной на весь мир великолепным, удивительно доброжелательным сервисом. Если до визита Гидо все необычности и странности в поведении обитателей номера 184 бездумно воспринимались как обычные чудачества иностранцев, к которым в Ринкон Иносенте привыкли и были безгранично терпимы, то после долгого опроса Гидо всем стало вдруг понятно, что эти люди замешаны в чем-то серьезном. Иначе зачем пограничная служба проявила бы к ним такой сильный интерес?

И в разговорах прислуги внезапно появились открыто насмешливые, почти презрительные ноты. Могло сложиться впечатление, что визит Гидо открыл персоналу гостиницы гораздо больше, чем ему самому. Припоминали все больше и больше неприятных и смешных черт в поведении подозрительных гостей и все злее высмеивали их так, как умеют высмеять только в Эль-Параисо.

– Послушай, чико! Эти парни наверняка педерасты! – авторитетно утверждал официант Ридель.

– Если так, их вышлют! – оживленно отзывался собеседник Риделя, слесарь-универсал, умевший за пять минут разобрать любой механизм, от кондиционера до унитаза, после чего он начинал собирать эти устройства, ремонтировать их, и на это уходили уже месяцы и годы.

– Бедные педики! Говорят, они сидят на мели! Это правда, чико? Ходят в ресторан по очереди! И едят одни макароны! Правда, чико, что этот угрюмый тип берет три раза в день макароны с сыром и считает сдачу до сентаво1?

– Самое интересное не это, чико! – с жаром отзывался Ридель. – Те двое варят макароны в номере, а лысый – нет! Ходит в ресторан, но тоже берет макароны! Это какая-то чертовщина! Ел бы в номере… А сдачу… – Ридель сделал жест пальцами, словно пытаясь отогнать надоедливое насекомое – в данный момент этот жест заменял фразу: «Даже не спрашивай!» – Он каждый раз спрашивает, сколько стоят макароны с сыром! Надеется, что подешевеют! – И собеседники оглушительно хохотали, хлопая друг друга поплечам.

Лысан и в самом деле предпочитал макароны с сыром всем прочим блюдам, представленным в меню ресторана гостиницы «Подкова». Но его страсть к макаронам объяснялась отнюдь не тем, что он «сидел на мели», а имела более серьезную, принципиальную основу. Лысан был скуп, а ничего дешевле макарон с сыром в ресторане не было. Есть же макароны из одной кастрюли с Шакалом и Алексисом он считал ниже своего достоинства. По его мнению, такое панибратство нанесло бы огромный вред его авторитету руководителя. Но запах тушенки безжалостно дразнил Лысана и ожесточал его и без того жестокое сердце.

Высказав подчиненным решительно все, что он думает об их происхождении и о нравственности их матерей, Лысан почувствовал еще более сильный голод, и запах тушенки сломил его волю. Шакал с Алексисом виновато смотрели в пол, и каждый, в меру своего таланта, изображал раскаяние.

Между тем Лысана осенило, он понял, как следует обставить предстоящую трапезу, чтобы его авторитет руководителя остался девственно чистым и ненарушенным.

– Хватит нам, значит, ругани! – миролюбиво завершил вдруг Лысан свое яростное выступление. – Давай принеси-ка из холодильника бутылку! – обратился он к Шакалу. – Посидим, значит, подумаем вместе! Ты ведь парень хитрющий! Да и Алексис у нас башковитый! – сострил Лысан, деликатно намекая на размеры головы Алексиса. – И сообрази закусить чего-нибудь, тушенки, значит, открой… – небрежно добавил он в спину метнувшемуся к холодильнику Шакалу.

Бутылка и тушенка на тарелке появились на столе с волшебной быстротой. Шакал суетился, разыскивая и отмывая бокалы. Между тем Лысан рассеянно взял вилку и наколол на нее огромный кусок облепленного застывшим белым жиром тушеного мяса…

Застолье закончилось быстро. Минут через пятнадцать бутылка была пуста, как, впрочем, и тарелка. Тушенку Лысан съел сам. В каком-то смысле он предвосхитил, если не сказать украл, мечту у Алексиса. Банка тушенки была последней.

Прежде чем разбрестись по своим комнатам, обитатели номера 184 провели что-то вроде небольшого демократического военного совета, на котором Алексис, не дожидаясь, пока Шакал его опередит, высказал свое недавнее мнение, что «пора как следует потрясти их и уносить ноги». Лысан отнесся к этой точке зрения критически и приклеил Алексису ярлык «паникер-пораженец». Шакалу было велено подготовить к работе портативный передатчик, вмонтированный в пишущую машинку «Гермес» и беспрепятственно провезенный через бдительную таможню.

– Будем, значит, ждать, когда этот профессор очухается! На днях выйдем на связь с Суаресом, изложим ситуацию, попросим инструкции. По моим, значит, каналам знаю, что второй день не встает с кровати! – Лысан многозначительно умолк. Он хотел дать подчиненным прочувствовать сообщение, что у него имеются свои секретные каналы даже здесь, в Ринкон Иносенте. Это была неправда. О болезни Луиса Лысан узнал совершенно случайно.

– Вот до чего ваши фокусы с таблетками доводят! – продолжил он, постепенно раздражаясь. – Сказано было: две, а ты сколько бросил? – Лысан проницательно всматривался в честное лицо Алексиса. Его слабостью было несколько раз спрашивать об одном и том же и пронзать собеседника догадливым взглядом.

Алексис просительно изломил совиные брови и ответил грубым баском:

– Вы же сказали – две!

Когда Алексису было приказано бросить две крохотные таблетки в «дайкири» Луиса, он рассудил, что кашу маслом не испортишь, и бросил три. В своем решении он в точности повторил ход мыслей Лысана, решившего, что одной таблетки, то есть обычной дозы, может не хватить, и поэтому лучше – две. Так нормальная доза «катализатора» была превышена в три раза. Луиса спасло то, что в «дайкири» успело раствориться не все количество препарата…

Несмотря на сытость и выпитый ром, Лысан никак не мог уснуть. Весь ход дела, с самого начала, ему не нравился. Чем больше он узнавал о Луисе, тем больше терзали его дурные предчувствия. Лысану казалось, что его послали бороться с противником неведомым, страшным и значительно более сильным, чем он сам.

За свою довольно длинную жизнь Лысан видел и знал десятки и сотни людей, составлявших самые разные звенья цепочек, по которым «порошок» путешествовал из дремучих лесов в североамериканские города. Образ жизни Луиса ничем не выдавал принадлежности к такой цепочке.

Поставить же под сомнение утверждение Суареса, что именно Луис Хорхе Каррера – «их резидент» в Эль-Параисо, открывший новые безопасные пути для транспорта «порошка» в огромных размерах, Лысан не осмеливался. Суарес словами не бросается и имеет в своем распоряжении службу информации, которой могли бы позавидовать многие правительства этих банановых республик.

«Профессор» – коварный враг, которого не берет даже «катализатор истины», который живет и действует открыто, легально, в Эль-Параисо, куда пока не рискует совать нос по поводу «порошка» никто. Какова должна быть степень могущества этого «профессора», умеющего водить за нос слишком хорошо известную пограничную службу или, что более вероятно, подкупившего кого-то из высокопоставленных чиновников этой службы… Что можно предпринять против такого врага, имея в распоряжении немного денег да двух олухов в придачу!..

За тонкой стенкой в соседней комнате задремавший Алексис вновь проснулся от кошмара. Кондиционер опять не работал. Первым порывом Алексиса было выломать дверь в комнату Шакала и расправиться с ним немедленно. Но он поборол себя, понимая, что шум неизбежно разбудит Лысана и расправа будет прервана на самом интересном месте. Полный мстительных планов, Алексис побрел на кухню к щитку с предохранителями.

История повторялась, как все в этом мире. Через пять минут кондиционер опять отключился, потом еще и еще раз, пока Алексис не плюнул и не улегся спать прямо в холле под открытым настежь балконом. Ночь только начиналась, и сквозь шум прибоя ветер доносил праздничный гомон счастливых веселых людей, каждый вечер заполняющих собой улицы и площади Эль-Параисо.

* * *

Майор Роберто Кастельянос вошел в дом графа поздно вечером. Извиняясь за опоздание, он ссылался на неотложные дела, что само по себе было удивительно. В Эль-Параисо не принято иметь «неотложные дела», само словосочетание почти неизвестно жителям этой страны.

Выпив по рюмке многолетнего французского коньяка и закусив холодными оранжевыми ломтиками манго, они навестили Луиса и сделали это так тихо, что худосочный молодой человек, спавший на диване и одновременно охранявший сон больного, даже не проснулся. Это отчасти рассердило майора, и он посетовал на то, что с каждым годом присылают людей все более зеленых и разболтанных и что, в сущности, никто не запрещал этому юноше спать, но следовало хотя бы закрыть входную дверь.

Луиса они нашли в удовлетворительном, как выразился граф, состоянии. Пульс Луиса графу понравился.

Покидая дом, майор все же разбудил сторожа, который вскочил на ноги, неумело изображая смущение на заспанном лице. Майор похлопал его по спине, посоветовав или закрыть дверь на защелку, или спать более чутко. В ответ агент заверил, что он и не думал спать, а просто прилег…

Совет майора недозрелый агент выполнил сразу же после ухода шефа. Он закрыл дверь на символическую защелку и продолжил свой сон, ничуть не угрызаясь по поводу случившегося. В Эль-Параисо не принято угрызаться.

Замечательно было то, что граф не позволил себе ни малейшего намека на иронию, хотя ситуация была достаточно забавна. Перед тем как войти в дом, майор вполне серьезно уверял собеседника, что его люди надежно прикрывают Луиса. Не позволил себе граф и ни одного вопроса о ходе расследования. Он никогда не спрашивал Роберто о чем-либо, связанном с его профессиональной деятельностью. Эта тема была табу, причем табу это было установлено не майором, а графом. В глубине души Хуан всегда сожалел о том, что Роберто не нашел себе в жизни занятия более простого и доброго, чем работа в пограничной службе. Поэтому граф отталкивал от себя любую информацию, так или иначе напоминавшую ему, что майор Кастельянос причастен к высшим сферам политики и власти.

Однако ход расследования волновал Хуана. Это было не праздное любопытство, а интерес человека, ищущего выход из опасной ситуации, в которую попал другой, близкий ему человек.

И Роберто сообщил ему нечто, представляющее несомненную служебную тайну. Майор рассказал все или почти все, что было известно ему самому, включая результаты визита Гидо в гостиницу «Подкова».

– Ты догадываешься, Хуан, куда я сейчас еду! – завершил рассказ майор, кивая в сторону окна, в которое был виден благородно поблескивающий корпус «мерседеса» – машины, доставшейся ему после смерти отца. На «мерседесе» майор ездил только в столицу, используя для местных передвижений потрепанный «форд». – Я планирую вернуться завтра или, в крайнем случае, послезавтра. – Майор умолк и продолжил без какого-либо перехода:– Сам видишь, как можно полагаться на этого соню! Я велю Гидо сменить его. Но я хотел бы попросить тебя, поскольку ты всегда здесь, рядом… – Майор замялся. – Разумеется, я не прошу тебя следить за домом Луиса, хотя из твоего окна он прекрасно просматривается! – Роберто радостно заулыбался. – Я прошу тебя просто присмотреть за нашим Луиси в мое отсутствие. Не хотелось бы, чтобы его травили, как таракана. Ты можешь располагать Гидо и его людьми в мое отсутствие, отдавать им любые распоряжения, если это понадобится для безопасности Луиса! – Голос майора стал почти торжественным. – Эти гости – люди серьезные. У нас, в Ринкон Иносенте, такие люди не появлялись очень давно. Прямое наблюдение за ними я считаю пока невозможным. Парни такого сорта обнаружат за собой «хвост» в считанные часы и запрутся в скорлупу, как улитки.

Майор подбирался к тому, ради чего был начат разговор. Но тема была деликатна, щекотлива, и майор мучительно искал осторожные, круглые слова, которые, казалось, уже были у него на кончике языка, а затем куда-то пропадали.

– Я хотел посоветоваться с тобой, Роберто! – видя замешательство майора, граф поспешил помочь ему. – Завтра Луис уже начнет ходить. Судя по его пульсу, это более чем возможно. Имею ли я право сообщить ему то, что ты рассказал сейчас мне? И если да, то все или какую-то часть? Насколько я понимаю, речь идет о секретах, которыми ты любезно поделился со мной. Я хотел бы получить от тебя ясный и определенный ответ. – Хуан говорил так спокойно и буднично, словно решать судьбы самых разных секретов ему приходилось каждый день.

– Благодаря нашему дипломату Гидо эти секреты завтра будет знать каждая старуха в Ринкон Иносенте! – плавно взмахнул смуглой ладонью майор. – Но если оставить в стороне шутки, я сам ума не приложу, как быть! Ты знаешь Луиса лучше, чем я… Я не думаю, чтобы он оставил без внимания все, что с ним случилось. При его темпераменте и азарте… Он пойдет искать их! Ты же сам, кажется, говорил, что он обещал разобраться во всем сам… – Роберто сделал паузу. – Постоянный контроль за этими парнями пока невозможен, потому что рано… Мне страшно, Хуан! Я боюсь Луиси больше, чем этих бандитов, карахо! Он еще мальчишка… – Роберто Кастельянос был на десять лет старше Луиса. – Самое страшное – он действительно может найти их! Когда такой детектив-любитель берется за расследование первый раз, ему всегда улыбается удача! К тому же Луиси умнее нас с тобой, меня, по крайней мере. Он видит людей насквозь. Что он будет делать, если найдет их? Как бы он не полез напролом в одиночку, наш романтик Луиси!.. Мафия рождает людей особого покроя, Хуан. С ними нужно уметь обращаться. Конечно, он умный парень, но… Пойми меня правильно! Луиси – человек излишне резкий, прямой, откровенный, слишком благородный, если хочешь, для такого дела… – Майор тщательно отбирал слова. – Я боюсь вмешательства Луиси! Боюсь до дрожи в коленках! – заключил он.

Граф ощутил всю неловкость положения майора. Говорить Луису правду опасно, не говорить тоже. А если все-таки сказать? Хуан представил себе, как Луис громко удивится, потом сделает вид, что все это его не интересует. А потом пойдет по следу, и угадать его путь будет очень сложно, потому что Луис действительно человек редкой проницательности и ума, человек поступка.

– Лучше всего, если бы ты сам поговорил с ним, Роберто. Я согласен, Луиса нельзя оставить наедине со всем этим. Он не сделает ничего плохого, но он опять подвергнется риску! Оставить же его в неведении – не значит ли это подвергнуть его еще большему риску? – Граф сделал паузу. – Если хочешь знать мое мнение, Луис как партнер был бы тебе полезен. Он человек с воображением и мог бы по-настоящему помочь…

– Конечно, конечно, Хуан! – с жаром подхватил майор. – Мы ему все расскажем! Я очень рассчитываю на его помощь, но пока он болен… – Майор запнулся и добавил уже другим тоном: – Речь идет только о двух днях, пока меня не будет!.. – Он улыбался, как мальчик, ласково и простодушно. – Кстати, все же лучше, по-моему, чтобы пока он не имел той информации, которой располагаем мы. Послезавтра мы будем знать об этих людях в пять раз больше, и Луиси не придется напрасно ломать себе голову… И потом, если рассказать ему все завтра, он может очень возбудиться и наломать дров. Скажи ему только, что его отравили мафиози – и потом его трактор не удержит! – Роберто замолчал и, так как граф не спешил высказываться, взглянул на часы и поспешно произнес:– Я рад, что мы с тобой придерживаемся одного мнения! – Его, похоже, не смущало, что граф не высказал своего мнения, а лишь задал вопрос. – Давай решим так: пока Луиси не говорить ничего и постараться, чтобы он не покидал дом. Если его болезнь на самом деле опасна, ты, как врач, можешь запретить ему прогулки, предписать лежать дома и пить холодное молоко…

– Но это отнюдь не означает, что он меня послушается! – без тени улыбки ответил граф. – Я постараюсь убедить Луиси побыть эти два дня дома, насколько это будет возможно. Но здесь не должно быть иллюзий. Как только он придет в себя, он займется этим сам. – Такова была последняя фраза графа, ясно дававшая понять, что решение так и не найдено.

Несмотря на это, майор поднялся с кресла и начал прощаться, нарочито суетливо поглядывая на часы, чем чрезвычайно удивил и огорчил графа. Проводив майора до машины, Хуан, как всегда, восхитился «мерседесом». Зная, что майору это приятно, он сделал комплименты машине традицией.

В «мерседесе» Роберто было автоматизировано абсолютно все: от коробки передач до превращения салона в комфортабельное ложе. Триста километров прекрасной автомагистрали – пять полос движения в каждую сторону – он покрывал за два часа с минутами, и средняя скорость сто пятьдесят километров в час для «мерседеса» была не в тягость. Роберто любил шутить, что, выезжая на Главную национальную автомагистраль, он ставит ногу на педаль акселератора, включает вмонтированный в панель цветной телевизор и смотрит программу, незаметно коротая время. Это была, конечно, только шутка. Езда на большой скорости требовала напряжения, которое майор переносил легко, почти с удовольствием. Телевизор он действительно включал, поглядывая в него краем глаза, чтобы подразнить себя или пассажиров, которыми почему-то всегда оказывались хорошенькие девушки…

Сейчас майор ехал по Главной автомагистрали в сторону столицы со скоростью не больше ста километров в час и телевизор не включал, так как был занят другим неотложным делом. Роберто Кастельянос ругал себя последними словами, с большим чувством и темпераментом, как умеют ругать только в Эль-Параисо.

– Паршивый ублюдок! – обращался он сам к себе, добавляя целый ряд замысловатых негритянских ругательств. – Кого ты хотел водить за нос! Доктора Хуана Сантоса! Если бы тебе бог отпустил десятую часть того, что подарил Хуану, ты был бы первым человеком в Эль-Параисо! Но ты – подонок, грязный подонок уже только потому, что способен подозревать Луиса в том, чего этот мальчик никогда не сделал бы!

Роберто настолько вошел во вкус самокритики, что остановил машину и начал бить кулаками по обшитому мягкой кожей рулевому колесу.

– Нужно быть стопроцентным кретином, чтобы думать, что Хуана Сантоса можно обмануть! И если это может кто-нибудь сделать, то никак не ты! – В таком духе майор продолжал обвинительную речь против самого себя еще некоторое время, пока совсем не успокоился и не вернулся к обычному, трезвому и цепкому взгляду на вещи.

Майор Роберто Кастельянос не смог, как ни старался, скрыть от графа свое нежелание посвящать Луиса во все детали того, что происходило сейчас под мирным бархатным небом Ринкон Иносенте. И это была большая ошибка! В сто раз лучше было бы в таком случае не говорить графу ничего!

Но весь драматизм положения Роберто заключался в том, что уехать в столицу нужно было немедленно и доктор Хуан Сантос был единственным человеком, способным обеспечить безопасность Луиса. Роберто хорошо знал возможности своих людей и способности Луиса, чтобы сомневаться в том, что в его отсутствие ни Гидо, ни тем более кто-либо другой из личного состава не смогут в критической ситуации принять нужное решение, не смогут принять никакого решения, потому что самой критической ситуации просто не заметят.

И опять злоба на самого себя накатывала на майора, и он, оставив руль, ожесточенно жестикулировал ладонями, словно пытаясь отогнать эти волны в сторону. Как минимум, он уже добился того, что обидел доктора Хуана Сантоса, перед которым старики Ринкон Иносенте снимают соломенные шляпы и вслух славят бога, что доктор Хуан существует. Но Хуан простит! Точнее, он не обидится, потому что его нельзя обидеть… Но как быть с Луисом? Перед ним Роберто чувствовал еще большую вину. Зная, как близки Луис и граф, самым порядочным было бы открыть графу все.

Майор не рассказал графу о том, какое неожиданное открытие он сделал утром. Углубившись в изучение бюллетеня Международной ассоциации по борьбе с наркотиками, он наткнулся на информацию о втором по величине кокаиновом клане Колумбии, во главе которого стоял некто Себастьян Каррера. Появление однофамильца Луиса в этой истории было интересно уже само по себе. Майор, тотчас разыскав анкету своего друга Луиса и прочитав ее, начал все больше и больше убеждаться, что дело принимает оборот странный, почти невероятный. Вполне возможно, что «кокаиновый барон» Себастьян Карлос Каррера и отец Луиса – родные братья.

Майор вспомнил все, что рассказывал Луис о своей семье, и по-настоящему заволновался. Луис как-то говорил, например, что брат его отца, имени которого он, правда, не называл, покинул Европу много лет назад и отец не поддерживает с ним никаких контактов. По словам Луиса, его дядя занялся каким-то нечистым промыслом, разбогател и обосновался где-то в Колумбии. Последние десять лет братья даже не переписывались. Их переписка пресеклась в тот период, когда дядя часто менял адреса. Потом отец узнал, что его брат сказочно разбогател, и гордость человека небогатого не позволяла ему написать первому, хотя координаты старшего брата были легко доступны. Луис говорил, что отец не любил дядю, всегда отзывался о нем пренебрежительно, считая его человеком непорядочным. К успеху старшего брата, имя которого вдруг замелькало в списках директоров многих хорошо известных в Латинской Америке и даже в Испании туристических фирм, отец Луиса относился спокойно, без гордости или зависти, так, как можно было бы отнестись к успехам человека чужого…

Многолетняя работа в пограничной службе лишила Роберто Кастельяноса розовых представлений о человеческой природе. Роберто хорошо знал, что иногда самый чистый, благородный и возвышенный человек вдруг оказывается перед выбором: стать подлецом, мерзавцем – или умереть. Людей, готовых погибнуть в такой ситуации, мало – это единицы! Человек привыкает ко всему, и с точки зрения сохранения человечества как вида это неоценимое преимущество… Несмотря на все добрые, почти нежные чувства, которые майор питал к Луису, логика ситуации была таковой, что совсем отказываться от мысли о какой-либо связи Луиса с кокаиновыми бандитами майор не мог. Луиса против его воли могли заставить принять участие в какой-нибудь дурно пахнущей игре.

Хорошо, если это не так! Скорее всего, это не так! И все же… С какой стати эти люди стали бы так нагло, напролом домогаться чего-то от Луиса! На месте майора любой из его коллег даже не сомневался бы в причастности самого Луиса к делам кокаиновой мафии. Просто так людей не накачивают наркотиками! Это слишком дорогое удовольствие…

Майор чувствовал, что ключ к пониманию происходящего может дать свежая информация из Колумбии, и спешил в столицу, чтобы воспользоваться каналами международного управления пограничной службы Эль-Параисо.

Роберто вывел машину на середину шоссе и включил телевизор. Из-под капота «мерседеса», словно змея, вылезла длинная антенна, которую встречный поток воздуха мгновенно изогнул наподобие индейского лука. Через несколько секунд на экране возникло кирпично-красное лицо одного из популярных певцов Эль-Параисо. Этот молодой, но уже лысоватый человек с большим удовольствием исполнял песню своего сочинения, состоявшую из двух фраз: «Вчера я потерял своего голубого единорога. Я щедро вознагражу любого, кто найдет моего любимого зверя». Мелодия была меланхолически навязчивой, и майор Роберто Кастельянос, постепенно подпадая под ее обаяние, сначала едва заметно, а потом все больше и больше раскачивался на сиденье в такт музыке и убеждался, что ничего страшного пока не случилось. Луис жив и будет жить, через два часа майор будет в столице, где его ждет захватывающее дух расследование, в успехе которого он с присущим ему оптимизмом был убежден. Ну а вечером, как следует поработав, майор обязательно пойдет в кабаре «Кокосовый орех». От отца Роберто унаследовал не только «мерседес», но и горячую привязанность к танцовщицам многочисленных в Эль-Параисо кабаре, и в «Кокосовом орехе» был частым и желанным гостем…

Выпив чашку кофе из термоса, Роберто убавил звук телевизора и плавно придавил педаль акселератора. Когда стрелка спидометра приблизилась к ста шестидесяти, майор громко удивился. Педаль акселератора была выжата не более, чем наполовину.

– Если выжать педаль до конца, эта телега полетит! – воскликнул он и весь ушел в ночную езду. Люди Эль-Параисо похожи на детей и до глубокой старости не расстаются с привычкой думать вслух…

ЧАСТЬ II

Казалось, весь мир сговорился удивлять графа Хуана Сантоса Родригеса. Утро графа началось с того, что Луис встретил его в дверях своего дома и имел подозрительно здоровый вид. Граф не поверил своим глазам, когда Луис в знак того, что он действительно здоров, положил себе ногу за голову и застыл, стоя на другой ноге.

Пульс и давление Луиса оказались почти в норме, и он громко жаловался на «первобытный аппетит». Граф предложил ему вместо еды настой трав нежно-розового цвета, выпив который Луис облизнулся и весело посмотрел на графа.

Вопреки совету графа побыть пару дней дома, Луис собирался ехать в Университетский центр.

– Это все уже пустяки! – отмахивался он от уговоров графа. – Если мне не изменяет память, ты сам говаривал, что как только к человеку возвращается сознание, он должен и может контролировать свой организм. Не так ли? Вот этим я и займусь, с твоей конечно же помощью. Кстати, сколько я должен за эти замечательные чехлы? – Луис уже осмотрел «сакапунту», проверяя ее готовность к дальней, по масштабам Эль-Параисо, поездке. От его дома до Университетского центра было немногим больше тридцати километров.

– Это пустяки, Луиси! – ответил граф, неуловимо передразнивая интонацию Луиса. – Ты бы мог оказать мне большую услугу, если бы побыл сегодня где-нибудь поблизости. Я хотел бы, чтобы мы сделали несколько анализов. Сейчас я еду на операцию, а через два часа буду ждать тебя. – Граф смирился с поездкой Луиса, но решил после операции взять его под плотный контроль. Анализы были не нужны. Хуан чувствовал, что Луис здоров.

– Конечно, конечно, мой дорогой граф! Вернувшись, я буду целиком и полностью в твоем распоряжении и отдам всего себя на любые анализы! Просто я хотел бы успокоить декана и коллег и уточнить расписание. Я пытался дозвониться до них, но, кажется, к телефонистке вновь приехал друг из деревни – она не берет трубку. – Телефонная сеть Эль-Параисо была предметом острот Луиса и в самом деле работала из рук вон плохо. – В эти дни тебе не звонили с факультета?

– Да, я говорил с деканом по телефону и сказал, что ты болен, чем-то отравился… – ответил граф. – Пищевое отравление – так я характеризовал твою болезнь.

Луис был уже одет и расчесывал густые, светло-русые волосы. Он был выше графа и выглядел значительно мощнее. Лицо Луиса выдавало незаурядную волю и интеллект. Высокий лоб заканчивался сократовскими выпуклостями. Глаза были небольшие, необычно красивого разреза и яркого синего цвета. Большой, чувственный и веселый рот, по-детски пухлые губы, прямой нос, тяжелый подбородок – и неожиданно маленькие, изящные ладони, форме которых позавидовали бы многие женщины. Луис был человеком, влюбленным в окружающий его мир, беззаботно верящим в то, что мир прекрасен, добр и создан для счастья. Таких людей обычно любят, но считают романтиками…

Луис выехал в открытые графом ворота и, улыбнувшись из окна «сакапунты», твердо пообещал, что через два часа будет в клинике. Он вел себя так, словно с ним ничего не случилось, словно он и в самом деле объелся недозрелым манго, и это не на шутку встревожило графа. Но еще больший сюрприз ждал Хуана дома. Люси встретила его радостным криком:

– Папа, папочка! Телеграмму привезли на мотоцикле! Дядя на мотоцикле таком огромном привез телеграмму и отдал Марии!

Телеграмма была от Аниты, жены графа и мамы графини. Примерно через неделю Анита хотела бы вылететь в Ринкон Иносенте и спрашивала графа, разрешает ли он сделать это. Граф немедленно заказал разговор с Мехико.

Соединили через каких-нибудь пять минут, в течение которых Хуан молча пил кофе, и чашечка дрожала в его пальцах. Граф поздоровался с Анитой, ровным голосом сказал, что у них все в порядке и что он вместе с Люси будет встречать Аниту в аэропорту, а в холодильнике Аниту будет ждать ее любимый салат из лангуст.

Потом Анита долго и звонко плакала в телефонную трубку. Серебристо-звонкий тембр голоса Люси достался от мамы. Наконец Анита повесила трубку, прорыдав на прощание, что она вылетит дня через три-четыре.

Графиня чувствовала что-то необычное и вопросительно подняла на отца огромные, голубые, как у Аниты, глаза. Граф взял ее на руки, потрогал губами ее бархатный лоб и посадил на диван, посоветовал одеть и причесать всех кукол и куклят, которых у Люси было очень много. Потом, по заведенному обычаю, ей предстояло накормить и пожалеть настоящих зверей, бродячих собак, которых Люси взяла под свое покровительство. Граф напомнил графине о ее обязанностях и направился в гараж, где находился бесплатно выделенный в его распоряжение правительством Эль-Параисо «пежо» такого же аргентинского происхождения, как и «сакапунта» Луиса. По законам Эль-Параисо каждый врач получал от государства машину и бензин.

Графу предстояла та самая операция, которую он отложил накануне, обычная грыжа. До клиники он доехал немного быстрее, чем обычно, что было совсем нетрудно, потому что в феврале улицы Ринкон Иносенте пусты. У себя в кабинете Хуан лег в огромное кожаное кресло и начал разминать кисти рук и пальцы. Граф готовился к операции и, казалось, забыл о волнующих и тревожных событиях последних дней и часов.

* * *

История жизни графа напоминала авантюрный роман. Хуан Сантос Родригес родился в тропических лесах Южного Китая. Его отец, граф Антонио Сантос Родригес, осколок древнего и богатого дворянского дома Испании, покинул Европу юношей, чтобы всю жизнь проработать в католической миссии в Индокитае. Когда Хуан родился, его отец был уже человеком не очень молодым и хорошо известным в мире медицины.

Отец Хуана был автором первых фундаментальных исследований по тропическим болезням и эпидемиям Юго-Восточной Азии. Его книги сегодня стоят на книжных полках всех серьезных медицинских библиотек. Замечательно то, что граф Антонио Сантос Родригес не исследовал болезни специально, а только лечил их. Его книги были всего лишь обобщением огромного опыта лечения и локализации разнообразных эпидемий, а те скромные выводы, которые он позволял себе делать, ему самому казались очевидными и общепонятными. Однако его книги стали сенсацией в медицинском мире. Оказалось, что граф видел и знал то, чего не видел и не знал никто.

Работа настолько поглощала все силы Антонио Сантоса Родригеса, что женился он только после сорока. Его женой стала американская девушка, которая работала сестрой милосердия в инфекционном отделении католического госпиталя. Через несколько месяцев после рождения Хуана его мать умерла от желтой лихорадки.

Хуан не смог бы вспомнить, когда в нем проснулся первый импульс помочь больному. Просто он всегда делал то же дело, что его отец, и казалось, начал помогать отцу, едва научившись ходить. Ухаживать за больными людьми для Хуана было самым нормальным и естественным состоянием.

К пяти годам он хорошо говорил по-испански и по-китайски. Когда граф Антонио Сантос Родригес вместе с сыном перебрались в Таиланд, Хуан поразительно быстро овладел тайским языком, который больше отличается от китайского, чем французский от немецкого. Но китайский язык Хуан не забывал и не мог забыть, поскольку население Бангкока, где в последние годы жизни отца была постоянная резиденция католического госпиталя, на четверть состояло из китайцев.

Хуан любил отца больше, чем бога. Он знал, что это грешно, но все равно любил отца больше. Они никогда не разговаривали много. Со стороны могло казаться, что граф Антонио Сантос Родригес не балует сына вниманием и обращается с ним как со слугой или работником. Но это было не так.

Граф Антонио Сантос Родригес никогда ничего не приказывал сыну и очень редко просил о чем-либо. Он не мешал Хуану вести свою жизнь и заниматься тем, к чему его влекло. И между тем Хуан всегда чувствовал на себе любящий и проницательный взгляд отца. Его никогда не покидало необходимое каждому детенышу чувство защищенности и уверенности в родительской поддержке.

В шестнадцать лет Хуан поступил в лучший медицинский колледж Бангкока и закончил его с блестящими результатами через четыре года. Дипломная работа Хуана могла бы успешно конкурировать с многими докторскими диссертациями по новизне материала и оригинальности авторской концепции. Работа называлась «Искусство кун-фу и представления о предельных возможностях человеческого организма».

На защите дипломной работы присутствовал Учитель, и, когда последняя фраза Хуана, произнесенная по-тайски, растаяла в шуме аплодисментов, когда глава ученой общины университета целовал Хуана в обе щеки, на обычно невозмутимом лице Учителя появилась улыбка. Он не был ученым и не много понял из того, что излагал Хуан в течение часа на великолепном тайском языке, но реакция людей ученых и уважаемых на выступление его ученика ему понравилась.

Учитель был основателем известной в Таиланде Школы кун-фу, которую посещали сотни детей влиятельных и богатых китайских семей. В эту Школу Хуан пришел сам, когда ему было семь лет, и его первая встреча с Учителем вошла в историю Школы. Легенду эту много лет спустя рассказывали примерно так.

Однажды в двери Школы, которые всегда открыты, вошел европейский ребенок, одетый по-китайски, и, поклонившись вышедшему ему навстречу ученику, сказал по-китайски, что хочет говорить с господином Учителем. Ученик, следуя традициям Школы, ответил на поклон мальчика еще более учтивым поклоном и повел его к Учителю, стараясь скрыть следы удивления на лице.

Увидев Учителя, мальчик выполнил одну из самых изысканных форм приветствия, с которой обращаются к человеку старшему и чрезвычайно почитаемому. Учитель был поражен и спросил мальчика:

– Что ты хочешь, дитя мое, и кто научил тебя так прекрасно вести себя?

Мальчик ответил, что он хочет учиться и что вести себя так его никто не учил. Он просто делает то, что делают другие люди.

– Но чему ты хочешь научиться? – Вопрос Учителя был закономерен. Те немногие европейцы, которые посещали Школу, руководствовались любопытством или склонностью к экзотике. Они не понимали и не усваивали почти ничего из искусства кун-фу, и среди них никогда не было детей.

– Я хочу научиться делать так, но по-настоящему правильно! – ответил мальчик, принял стойку атакующего тигра и замечательно красиво выполнил несколько движений.

Никогда и ничему в жизни Учитель не удивлялся больше! Усадив мальчика напротив себя – знак особого благоволения, Учитель начал расспрашивать его и узнал, что этот ребенок родился и вырос на родине Учителя и впитал азы искусства кун-фу, посещая существовавшую в городе, где он жил, школу. Мальчик сказал, что он хотел бы продолжать учиться мудрому, как мир, искусству кун-фу в Школе.

Учитель сделал знак, и из одного из залов привели китайского мальчика примерно одного с Хуаном роста.

– Это наш гость! – сказал Учитель китайскому мальчику. – Он будет нападать, а ты будешь только защищаться!

Китайский мальчик склонил голову и принял защитную стойку. Он учился в Школе два года и считался одним из лучших среди детей. Через несколько секунд европейский ребенок поверг ученика Школы на пол и сомкнул пальцы на его горле, завершая серию атакующих движений «объятием удава».

Тогда Учитель подошел к европейскому мальчику, положил ему руку на плечо – знак высшего благоволения – и сказал, что хочет говорить с его отцом…

Разговор графа Антонио Сантоса Родригеса с Учителем также вошел в легенду. Европейский доктор в ответ на вопрос, разрешает ли он заниматься сыну в Школе и готов ли он платить за обучение довольно большую сумму, ответил, что все должен решить мальчик и, если он хочет, значит, он будет заниматься в Школе. И плата конечно же будет вноситься регулярно. Учитель откланялся и ушел, сказав Хуану, что будет ждать его…

К пятнадцати годам Хуан был «учеником-наставником», то есть сам вел занятия в нескольких группах Школы. К двадцати годам он стал «учеником-другом», то есть получил формальное право основать собственную школу. Хуан достиг той степени мастерства, на которой человек остается один на один с древним и мудрым, как мир, искусством кун-фу.

– Я не могу научить тебя больше ничему! – сказал ему тогда Учитель, поклонившись так, как кланяются «человеку равному и чрезвычайно почитаемому». – Ты остаешься один и пойдешь один дальше. Сейчас только ты сам можешь научить себя чему-либо!

Но Хуан продолжал посещать Школу. Он вел длинные беседы с Учителем и с учениками Школы о том, что и как они чувствуют, выполняя те или иные движения, проводил экспресс-анализы крови, мочи, пота. И так продолжалось до самой защиты диплома, после которой Хуан получил право заниматься медицинской практикой. Перед ним открывались блестящие возможности.

Граф Антонио Сантос Родригес и его сын были хорошо известны в Бангкоке. Если бы Хуан захотел открыть свою клинику, десятки людей предложили бы ему помощь и кредит, а в его клинику потекли бы пациенты из самых состоятельных и родовитых семей. Но деньги не интересовали Хуана. Он постепенно становился правой рукой отца, все больше и больше принимая на себя весь огромный объем работы в католическом госпитале, превращаясь в его главного врача и руководителя. Вызвано это было тем, что граф Антонио Сантос Родригес принял сан и стал официальным представителем Ватикана в Бангкоке.

Эмиссары Ватикана убеждали графа Антонио Сантоса Родригеса сделать это в течение нескольких лет, но переговоры не имели успеха. Только после личного приглашения кардинала, занимавшегося делами Ватикана в Индокитае, и полуторачасовой аудиенции во дворце граф Антонио Сантос Родригес сдался и вместе с саном взвалил на себя груз дипломатических обязанностей.

Решающим аргументом, который привел кардинал в беседе, было то, что официальный представитель Ватикана направляется в Бангкок впервые и от того, какие традиции он заложит, зависит во многом будущее. Поэтому особенно важно, чтобы это был человек, знающий страну и язык, имеющий вес и авторитет…

«Здесь, в Индокитае, каждый день от голода и болезней гибнут десятки тысяч детей и взрослых, лечение каждого из которых обошлось бы в среднем в 12 долларов! – это была одна из фраз речи, с которой отец Антонио выступил вскоре после своего посвящения в сан перед католической общиной Бангкока. – И если мы действительно любим людей и бога, мы должны сделать то малое, что мы можем, что может каждый из нас, чтобы спасти их! Они не виноваты в том, что их страны бедны, что бедны они сами, что их детей некому и не на что лечить. Это не их, а наша вина! Моя, ваша, всех, кто платит двенадцать долларов за обильный, разрушающий тело и развращающий дух обед, вместо того чтобы спасти жизнь этого мальчика!» – и он высоко поднял над кафедрой большую фотографию истощенного индийского мальчика с ввалившимися ребрами и огромными глазами старика.

Говорят, взрослые мужчины плакали во время этой речи, текст которой был переведен и перепечатан большинством местных и некоторыми иностранными органами печати. Отец Антонио начал огромными тиражами издавать брошюры, в которых рассказывалось о страданиях десятков миллионов голодных, больных, умирающих детей и рассылать их по католическим общинам мира, собирая значительные пожертвования. На эти деньги покупались медикаменты, продукты, одежда. Этим потоком средств и товаров руководил отец Антонио, оказавшийся незаурядным организатором.

В стремлении спасти ближнего он был неукротим, не знал ни отдыха, ни меры. Может быть, поэтому он был убит ровно через три года после посвящения в сан. Сам отец Антонио знал, что его убьют, по меньшей мере за полтора года до смерти, знал абсолютно точно. Но эти последние полтора года были самыми счастливыми в его жизни. Ощущение скорой смерти не только не отравляло ему существования, но, наоборот, делало каждый новый день счастливым и радостным. В первый и последний раз в жизни он вступил в схватку с теми, кого считал своими врагами, и эта борьба пьянила его кроткое сердце христианина.

Отец Антонио знал об опиуме очень много и в свое время даже опубликовал небольшую работу об использовании наркотиков в восточной медицине. Он убедительно писал, например, что наркомания чужда китайскому типу цивилизации и что веками число наркоманов в Индокитае было ничтожно. Как заслуживающий внимания социальный феномен они появились здесь только после массового проникновения в Индию и Китай англичан и впоследствии американцев, научивших предприимчивых китайцев изготавливать героин. В самом же Китае опиум на протяжении многих столетий использовали как лекарственное средство. Использовали успешно, без каких-либо серьезных злоупотреблений, пока эта гармония не была нарушена извне.

Граф Антонио Сантос Родригес считал наркотики страшнейшим бичом человечества, который обрушивается на головы самых слабых и беззащитных. Став представителем Ватикана, он получил в руки власть и средства и воспользовался ими в полной мере.

Все правительства Таиланда последних десятилетий тысячами нитей были связаны с героиновой мафией и зависели от нее, потому что именно из этой страны начинает движение поток белоснежного порошка, несущий медленную мучительную смерть одним и миллиарды долларов другим. Преступные кланы по сей день продолжают контролировать главный источник героина в мире – «золотой треугольник» – труднодоступный район в Шанских горах на стыке границ Таиланда, Бирмы и Лаоса.

Отец Антонио прекрасно понимал, что ожидать от правительства, сидящего в кармане мафии, каких-либо эффективных мер против мафии – а именно к этому призывал его Ватикан – значит быть или дураком, или трусливым ханжой. Зная китайский и тайский языки, имея многочисленных друзей среди китайской общины, он начал собирать информацию о передвижении нескольких десятков тонн героина, которые каждый год начинают путь из Шанских гор и становятся причиной смерти миллионов людей.

Вскоре легальные каналы, включая мощную службу информации Ватикана, перестали удовлетворять отца Антонио. Он чувствовал, что так никогда не достигнет своей цели. И, имея в распоряжении значительные средства, официальный представитель Ватикана часть их истратил на создание глубоко законспирированного исследовательского бюро, которое прекратило существование за несколько дней до его смерти. В бюро работало пять человек, не считая самого отца Антонио, – два европейца и три тайца. Сам по себе факт существования и работы этой организации уникален и не имеет аналогов. За полтора года поиска самых секретных из всех секретов на нашей планете, за полтора года расследования, которое велось против кланов китайской и американской мафии, насчитывающих сотни тысяч агентов, ни один из сотрудников бюро не только не провалился, но и не предал отца Антонио, хотя такое предательство могло сулить миллионы. Преступные кланы Таиланда заплатили бы любые деньги за то, чтобы опубликованные им материалы никогда не увидели свет.

Успех организации во многом объяснялся тем, что в Таиланде мафия действует почти открыто, не скрываясь. После ожесточенной «героиновой войны» среди недоступных гор победивший клан выводит караван с героином на равнину и открыто конвоирует его в столицу, причем полиция усердно помогает охранять драгоценный груз, неплохо зарабатывая на этом…

Первые месяцы отец Антонио мало верил в то, что они придут к цели. Ему казалось невероятным, что они, группы дилетантов, изучают гигантскую преступную организацию, состоящую из сотен тысяч профессиональных бандитов, и при этом остаются живыми. Потом он поверил в удачу.

Утром того дня, когда его убили, отец Антонио был уже убежден в успехе. В конференц-зал католической миссии входили, улыбаясь до ушей, репортеры крупнейших газет Бангкока, он встречал их изысканными приветствиями на тайском языке и каждому вручал папку.

– Здесь некоторые материалы, которые, на мой взгляд, интересны, и я хотел бы просить вас познакомиться с ними, если, конечно, у дорогого господина редактора найдется время!

Тайские журналисты склоняли головы, благодарили, заверяя, что времени у них много, открывали папки и через две минуты, пренебрегая приличиями, поспешно покидали конференц-зал, не простившись с отцом Антонио так, как того требует ритуал официальной встречи свысокопоставленным иностранцем. Выйдя из зала, они бросались вниз по лестнице, трепетно прижимая к себе полученную папку. Резиденцию официального представителя Ватикана в то утро посетили репортеры всех без исключения газет оппозиции.

Когда конференц-зал окончательно опустел, отец Антонио прошел в кабинет, где не переставая звонил телефон. Особняк католической миссии был безлюден. Все служащие миссии в тот день получили выходной.

Отец Антонио снял трубку и услышал взволнованный голос одного из своих бывших пациентов, китайского коммерсанта, с которым его связывала многолетняя дружба.

– Что делает ваша охрана? – срывающимся голосом спросил собеседник, не поздоровавшись.

– Охрана, как всегда, охраняет мою драгоценную особу! – спокойно солгал отец Антонио. Двое тайцев, нанятых для охраны особняка, были отосланы еще с вечера с поручением в провинцию. Он ожидал их возвращения не раньше следующего дня.

– Вы должны покинуть Бангкок немедленно! Скрыться как можно скорее! Сейчас же, сию же минуту! Умоляю вас, мой человек приедет за вами через двадцать минут и спрячет в надежном месте!..

Отец Антонио уже слышал быстрые шаги в коридоре.

– Ваш сын тоже должен бежать! – продолжал громко шептать в трубку китайский друг графа. Вместо ответа он услышал оглушительный грохот. В телефонной трубке три выстрела из крупнокалиберного пистолета слились в один.

Граф Антонио Сантос Родригес умер мгновенно, не успев почувствовать боли. Первая разрывная пуля попала в лоб и разорвала его голову на куски. Две других попали в грудь и живот. Стрелял профессионал высшего класса, умевший убивать окончательно и с гарантией…

В материалах, опубликованных газетами Бангкока, были десятки имен и фотографий, маршруты и названия судов и кампаний, участвующих в контрабанде наркотиков, – огромное количество информации, которую полиция в любом случае была обязана проверить, а значит, в какой-то степени загородить путь реке героина, растекавшейся по всему миру.

* * *

Когда отец Антонио создавал свое бюро, он говорил каждому из пяти сотрудников, кандидатуры которых изучал месяцами: «Если отсюда, из Таиланда, в этом году поступит на одну тонну героина меньше, это спасет жизни десятков тысяч людей и счастье десятков тысяч семей». А скандал был таков, что речь шла не об одной тонне. Героиновая река была перегорожена сразу во многих местах и была вынуждена медленно обтекать препятствия, теряя свою смертоносную влагу.

За несколько дней до смерти отец Антонио вручил всем сотрудникам бюро крупные денежные суммы, новые документы и авиабилеты в разные концы земного шара. Двое европейцев, однако, остались в стране, несмотря на его горячие просьбы.

Смерть отца и все, что последовало за нею, перевернули всю жизнь Хуана. Он не только боготворил отца, но и почему-то был уверен в том, что отец вечен. Мысль о смерти отца никогда не появлялась в голове Хуана. Граф Антонио Сантос Родригес к своим шестидесяти годам был здоровее многих тридцатилетних. Он ежедневно занимался гимнастикой, много ходил пешком, очень мало ел и последние годы совсем не ел мяса, чувствуя к нему отвращение. Для Хуана отец был символом прочности и силы доброго начала в мире. Отец был убит тремя разрывными пулями, превратившими его сильное красивое тело в кровавую кашу…

Учитель пришел к молодому графу Хуану через два дня после похорон его отца, когда газеты назвали имена тех, кто стоял за смертью графа Антонио Сантоса Родригеса. Эти люди спокойно жили в своих дворцах, окруженные охраной, которой могли бы позавидовать иные главы государств. Особенно настойчиво называлось имя министра внутренних дел, по карьере которого опубликованные графом материалы нанесли сокрушительный и непоправимый удар. Министр был вынужден подать в отставку, ибо документы бесспорно изобличали его как ключевую фигуру в организации перевозок внутри страны, и теперь все усилия правящего кабинета были направлены на то, чтобы повесить на него всех собак и доказать, что именно этот мерзавец, и только он, виноват в постигшем правительство скандале.

Перед дворцом бывшего министра внутренних дел студенты католического колледжа выставили пикет с плакатами на нескольких языках: «Здесь живет убийца!» Поскольку большинство участников пикета были европейцы и американцы, власти их не трогали, а, напротив, приставили к ним охрану, чтобы защитить от возможных посягательств бывшего министра, имевшего длинные руки и ножи…

Учитель застал молодого графа Хуана Сантоса Родригеса дома рано утром, когда тот выполнял обычный «комплекс пробуждения». Учитель остановился в дверях, не видимый графу, и ждал, пока его «ученик-друг» закончит упражнения. Потом он вошел, поклонился графу, как кланяются равному, и положил на столик чековую книжку.

– Возьми эти деньги, мальчик! Их даю не только я, их дают многие, любившие твоего отца и любящие тебя. – Хуан начал возражать, но Учитель жестом прервал его: – Я знаю, что ты скажешь! Я знаю, что ты можешь заработать много и что твой отец не был человеком бедным. Но тебе нужно много денег! Возьми и не благодари! Это деньги друзей твоего отца, которые обязаны ему жизнью, а значит, всем!

Хуан взял книжку, церемонно поблагодарил Учителя, поцеловал его в обе щеки, но лицо графа словно застыло. Учитель с трудом удерживался от слез. Он никогда не видел Хуана таким.

Учитель сел на циновку и жестом пригласил графа сесть напротив.

– В скорби человек всегда один, – продолжил он, – но я спрашиваю тебя, как старший брат, который по возрасту мог бы быть твоим отцом или даже дедом. Чем Школа может помочь тебе сейчас? Я говорю о мести… Вы люди другого мира, мой мальчик. Вы верите в бога, который прощает все. Ты знаешь закон нашей и любой достойной школы. Месть нашего брата – это наша месть!

Человек, ничего не знающий о Школе, едва ли смог бы понять настоящий смысл этих слов. Графу Хуану предлагалась неограниченная помощь сотен людей, каждый из которых стоял на достаточно высокой ступени познания искусства кун-фу и мог быть полезен для совершения мести больше, чем несколько вооруженных до зубов солдат.

– Убив твоего отца, эти люди нанесли оскорбление всему доброму и разумному. Они оскорбили нашу веру, они нанесли оскорбление всем его друзьям, они попрали самое святое! Если убивать таких людей, как твой отец, то кто же в нашем мире заслуживает права на неприкосновенность! – Учитель был философом и иногда позволял себе порассуждать. Но сейчас он остановился, чувствуя, что Хуан понимает все намного лучше, объемнее, чем он сам. – Мы охраняем тех двоих, которые работали вместе с ним и остались. Но если они не уедут, их убьют! Мы охраняем тебя… – Учитель запнулся, чувствуя, что говорит то, что понятно графу без слов, а значит, не должно быть произнесено.

Хуан молча кивал головой в знак благодарности. Потом он встал, поцеловал руку Учителя и сказал:

– Кровь рождает только кровь… Так всегда говорил отец. Он не хотел бы, чтобы сейчас лилась кровь… Люди, убившие его, не добры, но они люди… Такие же, как я, как вы, как он. Я не вижу за собой права лишать их жизни. Они ничего не поймут, потому что мертвые ничего не понимают. Мертвый мертв… Я не хочу мести. Моя душа не просит мести, не требует крови. Я врач… Как мой папа… – Хуан впервые в жизни в разговоре с Учителем позволил себе назвать отца папой, и в этот миг случилось то, что потрясло душу его наставника. Хуан заплакал. Как ребенок, горестно всхлипывая, упав на колени и уткнувшись лицом в циновку, плакал двадцатидвухлетний граф Хуан Сантос Родригес, гордость и легенда Школы. Потом его лицо обезобразила гримаса ненависти, он поднялся на ноги и прошептал: – Я убью их! Я убью их всех…

* * *

Через два дня после визита Учителя газеты Бангкока напечатали разноречивые сообщения о происшествии необычайном, почти фантастическом. Заголовок одной из статей можно было бы перевести с тайского примерно так: «Молодой врач, сын убитого представителя Ватикана, мстит за своего отца и наводит порчу на господина министра внутренних дел». В статье рассказывалось следующее.

Молодой граф Хуан Сантос Родригес, сын убитого епископа, известный своими многолетними занятиями кун-фу, вошел в резиденцию министра внутренних дел средь бела дня и попросил принять его. Это произошло позавчера. Как и следовало ожидать, ему было отказано, а дом господина министра наполнился вооруженной охраной в ожидании нападения, так как известно, что у покойного епископа-врача много влиятельных друзей среди китайской общины. Но в ту же ночь молодой граф Хуан Сантос Родригес проник в дом министра, несмотря на многочисленную охрану, при этом не причинив вреда никому, кроме сторожа, охранявшего двери спальни. Вред, нанесенный сторожу, был незначителен: граф Хуан, как установила полиция, сначала ударил его в гортань, чтобы лишить возможности крикнуть, а затем сдавил артерию на шее, и страж уснул в кресле.

Что делал граф Хуан в комнате господина министра – пока остается загадкой. Неизвестно также, кто помог ему проникнуть в тщательно охраняемый дом и покинуть его незамеченным. Но результат его посещения оказался из ряда вон выходящим.

Господин министр изменился и стал неузнаваемым. Он не сошел с ума, хотя многие находят, что в его манере говорить и улыбаться появилось нечто ненормальное, а его недоброжелатели заявляют, что министр все же спятил со страху…

Как узнал граф впоследствии, через три месяца после встречи с ним главный убийца его отца побрил голову и ушел в монастырь, где вскоре умер. Монахи утверждали, что это был очень радостный и приятный собрат, что казалось совершенно необъяснимым, потому что бывший министр внутренних дел был известен как человек нрава необычайно жестокого, садист, замучивший и убивший своими руками несколько жен и любовниц.

О том, что ночью в доме побывал граф Хуан, а не кто-то другой, узнали со слов самого министра. Кроме того, сторож опознал графа на фотографии. Министра долго держали в больнице, так как его многочисленные друзья и партнеры доказывали, что графом был введен какой-то новый, неизвестный яд, который превратил потерпевшего в умалишенного. Но доказать, что бывший министр внутренних дел действительно стал психопатом, судебные эксперты так и не смогли, и по этой причине следствие против графа Хуана было прекращено.

Бывший министр стал другим человеком. Он стал равнодушен к еде, к женщинам, стал набожен и улыбчив. Правда, он довольно часто плакал, ничего не говоря о причине своих слез. Но во всем остальном это был разумный, волевой человек, в здравом уме и памяти, составивший сложное и точное завещание, в котором, не забывая детей, большую часть состояния пожертвовал храму…

Молодой граф Хуан Сантос Родригес бесследно исчез. Его искали и друзья, и враги, но недолго. Всем в Бангкоке было ясно, что скрываться в городе граф не стал бы. Он и в самом деле был уже далеко. Через двадцать часов после посещения убийцы своего отца Хуан вышел из самолета в международном аэропорту Сан-Франциско.

Единственным человеком, который знал об этом, был Учитель. Ему же граф передал письма для двух остававшихся в Бангкоке бывших сотрудников бюро. Граф именем отца заклинал их покинуть страну, доверившись его друзьям.

Хуан и Учитель прощались молча, глядя друг другу в глаза, братья, один из которых был на сорок пять лет старше другого. Им не нужно было говорить, чтобы понять друг друга.

Когда огни самолета растаяли в черном небе, Учитель вдруг вспомнил свой давний разговор с отцом Хуана. Обычно скупой на похвалы, Учитель, находясь под впечатлением триумфальной защиты диплома, сказал тогда за праздничным столом по-китайски, обращаясь к графу Антонио Сантосу Родригесу:

– Дорогой господин! На вашем сыне, лежит печать духа высокого и благородного. Ему чуть больше двадцати, а я вижу, что он умнее меня, старика! Это печать доброго света!

Граф Антонио Сантос Родригес растерянно кивнул в ответ. Он привык к похвалам, сыпавшимся на него по поводу успехов сына, но ни одна из них не была так неожиданна и приятна.

* * *

В Сан-Франциско граф поступил на первый курс медицинского колледжа, ничем не выдавая своего многолетнего врачебного опыта. Он начал изучать хирургию и занимался этим в течение шести лет. Его удивительные успехи были заметны и ощутимы с первых же дней его пребывания в Сан-Франциско. Через два месяца после приезда Хуан свободно говорил по-английски, а через год никто не узнавал в нем иностранца.

Многие общемедицинские дисциплины и вопросы практической терапии были знакомы графу не хуже, чем тем, кто учил его. Но он ни разу не поставил своих учителей в неловкое положение.

Гениальные задатки графа были настолько очевидны, что он начал оперировать, будучи студентом третьего курса. Когда он заканчивал колледж, несколько клиник Лос-Анджелеса и Сан-Франциско осаждали его самыми заманчивыми предложениями, несмотря на то что он был иностранцем, а к иностранцам янки испытывают неистребимое недоверие. Причиной этому были не только выдающиеся способности графа как хирурга, но и его умение искусно использовать травы, которые он выписывал и получал из разных стран. Лечение травами, иглоукалывание, массаж и многие другие методы лечения восточной медицины с успехом применял отец графа, который считал их использование обычным и во многих случаях единственно приемлемым лечением.

Граф Хуан Сантос Родригес никогда не разделял стремления многих американских коллег поскорее уложить пациента на стол и отрезать ему что-нибудь. «Восточная медицина, за редкими исключениями, не знает операций, – объяснял он обычно свои взгляды коллегам, – и тем не менее добивается излечения таких болезней, перед которыми европейские врачи бессильны».

Широкую известность принесли графу лекции по самым разным аспектам восточной медицины, которые собирали огромные аудитории ученых мужей, студентов, практикующих врачей и просто любопытных. На законные вопросы, откуда он все это знает, граф отвечал, что ему выпала в жизни большая удача несколько лет жить и учиться на Тайване, где он начал увлекаться восточной медициной и продолжал ее изучение уже в Сан-Франциско.

Граф Хуан Сантос Родригес не любил обманывать. Но говорить неправду, а также повторно сесть за учебную скамью заставила его идея, которой он отдавал все, что мог, и осуществление которой было по плечу лишь гению. Граф мечтал создать искусство медицины, которое вобрало бы в себя лучшие достижения европейского и восточного опыта врачевания. С этой целью он стал хирургом, хотя в юности вслед за отцом повторял, что резать человека ножом, чтобы вылечить его, – это абсурд.

У окружающих людей граф всегда и везде вызывал чувство неудержимой и необъяснимой симпатии. Он притягивал к себе как мощный магнит. Но все его многочисленные друзья знали о прошлом графа удивительно мало. Он скрывал свое прошлое, и ему удавалось это, как удавалось все, за что он брался. Большинство друзей и знакомых Хуана обращались к нему просто по имени и, вероятно, не смогли бы ответить на вопрос, какова его фамилия. Коллеги графа в Сан-Франциско ничего не знали о его отце, не читали его книг, потому что в США давно покончено с тропическими эпидемиями, и граф часто благодарил судьбу за то, что это именно так. Придуманная им легенда о жизни в Тайбее помогла объяснить и занятия кун-фу, которые он, естественно, никогда не оставлял.

Это было время, когда на весь горизонт кинонебосклона светила звезда Брюса Ли и кун-фу было в моде. В Сан-Франциско существовало несколько школ, в которых граф никогда не был, так как не хотел себя расстраивать. Он знал, что в этих школах преподается набор приемов, которые почему-то приписывают кун-фу и с помощью которых ученики этих школ должны получить возможность изувечить или даже убить своего противника. Граф иногда недоумевал по этому поводу. По его мнению, едва ли стоило потеть в зале только для того, чтобы потом кого-то убить. Гораздо проще купить за 15 долларов пистолет, научиться стрелять и попадать из него.

Будучи человеком, который никогда не отказывает в просьбе, Хуан несколько раз начинал учить кун-фу своих американских друзей, но из этого ничего не получалось. Слишком аскетическим и жестким казался молодым американцам режим занятий, слишком тяжелыми упражнения и тренировки. Зато у молодых янки граф перенял пристрастие к бегу и с удовольствием пробегал вместе с ними по двадцать – тридцать миль в неделю.

Дважды граф летал в Бангкок. Он приходил на могилу отца, за которой заботливо ухаживали совсем незнакомые ему люди, и часами сидел на мраморной скамье. В Бангкоке граф узнал, что оставшиеся в стране сотрудники бюро не вняли ни его просьбам, ни уговорам Учителя и были убиты. Но были убиты не только они. Многие из причастных к смерти отца, в том числе и непосредственный исполнитель, погибли насильственной смертью. Месть была делом рук друзей отца…

Встречи с Учителем граф запомнил в самых незначительных подробностях. В день их последней встречи Учителю исполнилось семьдесят пять лет. Если бы не белоснежные с голубизной волосы, никто не дал бы ему больше сорока. Учителя окружали десятки «лучших учеников» – улыбчивых молодых людей, способных, в буквальном смысле слова, оторвать нечеловечески сильными руками голову кому угодно, но никогда не сделавших бы этого иначе, как защищаясь или защищая других. Для этих молодых людей граф был высочайшим авторитетом, и встреча с ними в стенах Школы осталась в его памяти как одно из самых красивых событий жизни.

На прощание Учитель сделал графу подарок. Это была копия Книги – святыни Школы, написанной по-китайски старинными иероглифами. Возраст Книги не знал никто, но было понятно, что она – старый список, а возраст и происхождение оригинала установить невозможно. В Книге были изложены в удивительно точной и лаконичной форме комплексы упражнений, движений, ударов и множество мудрых советов человеку, посвятившему себя искусству кун-фу, а особая часть включала в себя секреты Школы.

Свободный доступ к Книге имели только «ученики-наставники», вторая сверху ступень в стройной иерархии Школы. Многие страницы Книги граф знал наизусть. Он ничего не заучивал специально. В процессе подготовки своей первой научной работы Хуан провел недели и месяцы наедине с Книгой.

Учитель был спокоен за секреты Школы, которые считались секретами, скорее, в силу традиции, чем на самом деле были таковыми. Очень похожие книги издавались большими тиражами в Гонконге и в Тайбее. Разница между ними и Книгой Школы была такой незначительной, что заметить и выявить ее мог только сам Учитель. Да и сами секреты были такого свойства, что владение ими не давало человеку решительно ничего, если он не был мастером кун-фу. Секреты хранили и оберегали в те далекие времена, когда процветали соперничество и борьба школ.

И все же граф был по-настоящему тронут, получив из рук Учителя факсимильную копию древней Книги. Она была и оставалась святыней Школы, и подобный подарок выходил за рамки дозволенного традицией. Граф никогда не осмелился бы просить о таком подарке…

* * *

Граф Хуан Сантос Родригес исчез из Сан-Франциско внезапно и бесследно. Он просто не вернулся из последней поездки в Бангкок. За каких-нибудь двенадцать часов самолет доставил его из Бангкока в Ринкон Иносенте, где находился второй по значению международный аэропорт Эль-Параисо.

Никто из американских друзей Хуана не знал, что примерно за месяц до поездки в Таиланд он связался с Эль-Параисо и через несколько дней получил по почте пакет с подробной информацией о том, что предлагало правительство Эль-Параисо молодому врачу, гражданину Испании, выразившему желание сотрудничать с министерством здравоохранения Эль-Параисо.

Брошюра с информацией о предстоящей работе была лишь малой частью содержимого пакета. Основным же содержанием официального послания были проспекты туристических фирм, убеждавших, что в Эль-Параисо сосредоточены самые прелестные в мире девушки, нетерпеливо ожидающие прибытия графа. Цветные фотографии счастливых обитательниц Эль-Параисо, очевидно считавших, что пустынные родные пляжи позволяют безбоязненно располагаться на песке, не стесняя тела бикини, и принимать при этом пикантные, однако исполненные достоинства позы, были самым серьезным аргументом в пользу ни с чем не сравнимого отдыха в Эль-Параисо. Шоколадные тела тропических красавиц приятно поблескивали на фоне белого песка, и, как часто говорил потом граф, отказаться от такого приглашения было бы глупо.

Только устроившись и обжившись в Ринкон Иносенте, Хуан начал писать в Калифорнию, и на него посыпались стопки писем с предложениями, просьбами, требованиями вернуться. Но граф остался. Он радушно принимал в своем просторном доме прилетавших погостить американских друзей, неопределенно улыбался в ответ на их уговоры, обещал скоро приехать, но не приезжал, и вскоре женился неожиданно для окружающих и для самого себя…

В один из воскресных вечеров, когда граф ужинал в единственном в Ринкон Иносенте китайском ресторане «Лай-лай», в перерывах между едой поддерживая учтивый разговор с метрдотелем и прислугой по-китайски, за соседним столиком появилась Анита, его будущая жена, в обществе черноволосого мускулистого мужчины высокого роста из породы тех, кого называют жгучими красавцами. Ресторан был заполнен туристами, и граф поначалу не обратил на своих соседей никакого внимания. Между тем Анита, о существовании которой он еще не знал, с нескрываемым интересом прислушивалась к беседе, которую вел граф на своем втором родном языке, и рассматривала восхищенные лица графа и его собеседников, выполнявших во время разговора обычный ритуал доброжелательной беседы, то есть улыбавшихся так, что Аните казалось, будто все они выиграли по миллиону в почтовую лотерею.

Впервые граф бросил взгляд на Аниту, когда в ресторане «Лай-лай» уже бушевал скандал. Жгучий спутник ударил Аниту по щеке ладонью, и она звонко закричала от боли и унижения. Причиной скандала был ни о чем не подозревавший граф, которого Анита, по мнению ее темпераментного спутника, рассматривала излишне жадно и увлеченно.

Второго удара не последовало, несмотря на то что Анита, отвечая на грубость своего друга, изо всей силы ткнула его вилкой в плечо. Граф крепко держал красавца за руку. Свободной рукой он сдерживал Аниту, порывавшуюся еще раз наколоть обидчика на вилку. Разъяренный брюнет вскочил на ноги, осыпая графа ругательствами, услышав которые граф понял, что он мексиканец и пьян до безобразия.

Обслуживающий персонал ресторана «Лай-лай» бросился оттаскивать жгучего мексиканца от графа, которого в другую сторону тащила за руку Анита, громко плача и приговаривая, что «этот кретин сейчас убьет ни в чем не виноватого сеньора». Но страстный брюнет расшвырял китайских официантов с удивительным для пьяного проворством и успел ударить графа по лицу. Анита, продолжавшая тянуть графа за руку, помешала ему защититься от увесистых кулаков ее друга.

Граф освободился от Аниты и стал легко увертываться от ударов, потирая ладонью ушибленный подбородок и одновременно уговаривая разбушевавшегося брюнета сесть в кресло и успокоиться, что, увы, злило мексиканца еще больше. Анита бросилась между ними, и ей достался удар на этот раз уже кулаком, который она встретила звонкими проклятиями и клятвами немедленно убить «пьяного скота». Анита не бросала слов на ветер. Она завладела острым ножом для рыбы, и только общими усилиями гостей ресторана «Лай-лай» ее удалось оттащить в сторону.

Тогда граф перестал уговаривать мексиканца, приблизился к нему, и брюнет с новой силой стал месить кулаками воздух в тех местах, где предполагал попасть в лицо графа, а тот продолжал непринужденно уходить от ударов мексиканца, постепенно выманивая его в сторону двери. Этот странный поединок все больше и больше напоминал корриду.

Затем граф неуловимым движением поймал руку брюнета и мягко завернул кисть куда-то вбок, отчего тот словно переломился пополам, присел и закричал от боли. В таком присаженном виде, заставляя мексиканца ползти на корточках в сторону двери и после каждой попытки вырваться реветь от боли, граф вывел его на аккуратный, освещенный разноцветными фонариками газон, посадил на траву и отпустил.

Вслед за ними из ресторана высыпала толпа, сквозь которую протиснулся старый негр в полицейской форме и, обняв мексиканца за влажные от пота плечи, начал убеждать:

– Ну-ну, чико, посиди спокойно! Здесь мягко! Подумаешь, девчонку не поделили! Найдешь еще, карахо! Посмотри, сколько их здесь! – Полицейский еще не знал графа в лицо и решил, что это обычная стычка из-за женщины.

Но упоминание о «девчонке» подействовало на брюнета как красная тряпка на быка. Он вскочил, закатил полицейскому затрещину и бросился на графа.

И тут началось необъяснимое. Граф остался стоять на месте, а брюнет шлепнулся на траву. Потом повторилось то же самое. Граф стоял на месте и приятно улыбался, брюнет подбегал к нему, замахивался кулаком и падал довольно далеко от графа, причем постороннему зрителю было совершенно непонятно, почему мексиканец падает. Бывший свидетелем этого странного поединка Роберто Кастельянос любил рассказывать, что это было похоже на сказку или сон.

Граф использовал движение, позаимствованное им из таиландского бокса и отработанное до уровня рефлекса. Человек, который хочет ударить, должен опереться на ногу, обязательно на одну. В этот момент по опорной ноге наносится резкий удар ступней, лишающий противника, уже наносящего удар, точки опоры, в результате чего вся сила его удара «уходит в полет». Чем сильнее удар нападающего, тем продолжительнее полет.

Несколько раз в жизни графу приходилось принимать участие в драке, и он всегда пользовался этим приемом, изматывая противника. Все случаи подобных поединков происходили в Сан-Франциско – граф несколько раз вмешивался в уличные инциденты, причем всегда обижали не его, а каких-то незнакомых ему людей. Впрочем, его самого дважды грабили наркоманы, оба раза угрожая ножом, но граф не оказывал грабителям никакого сопротивления. В полицию он тоже не заявлял. Наркоманы всегда вызывали у графа острую жалость…

Мексиканец обессилел. Он лежал на траве и уже не ругался, не кричал, а только смотрел на графа недоумевающим мутным взглядом больших красивых черных глаз. Потом он встал, пошатываясь, подошел к Аните, сказал ей, что сейчас они уходят и что она должна расплатиться с официантом. В ответ на это Анита рассмеялась в лицо жгучему другу и сказала, что она остается. Потом подбежала к графу и начала охать, увидев синяк на его подбородке, хотя у нее самой на щеке краснел отпечаток пятерни брюнета.

Граф попросил официанта завернуть в салфетку кусок льда для сеньориты и отправился в зал заканчивать ужин. Жгучий брюнет обиженно посмотрел им вслед и медленно пошел прочь.

В зале десятки людей улыбались графу, китайские официанты таяли от счастья и восхищения, восклицая на ломаном английском: «Кун-фу – чайниз боксинг!»1 Так гордые китайцы старались донести до сознания посетителей ресторана «Лай-лай», что именно мудрое и вечное, как мир, искусство кун-фу стало причиной победы графа. Непосредственные американцы хватали графа за руки, хлопали по плечам и возбужденно галдели.

Спокойным оставался только сам виновник торжества. Он рассмеялся, лишь когда старый полицейский, перекрикивая всех, стал доказывать:

– Этот маленький сеньор, чикос, стоит десяти больших! Вы видели, как он швырял этого болвана! Сеньор даже пальцем не пошевелил, чикос! А этот козел весь газон носом распахал! – И старый негр в полицейской форме складывал из пальцев что-то похожее на козью морду с рогами и радостно показывал залу. Этот жест в сочетании со словами «козел» на языке Эль-Параисо означал «рогоносец».

Из ресторана граф и Анита вышли уже друзьями. Граф обладал способностью располагать к себе людей с самой первой произнесенной им фразы. Он привез Аниту к себе домой, так как она жила со знойным мексиканцем в одном номере. Спокойно и просто граф предложил Аните переночевать в своем доме, постелил ей постель, отвел в ванную, а сам спустился вниз и лег спать на жесткой кушетке.

Но Анита решила судьбу этой ночи по-своему. Граф уже начал засыпать, когда сверху донеслись звонкие рыдания. Он поднялся наверх успокоить Аниту и продолжал делать это до самого утра…

Утром граф оставил Аниту спящей и отправился в клинику, а вернувшись в полдень, нашел ее в бикини и в фартуке, заканчивающей готовить прекрасный мексиканский обед. Это, как иногда говорил потом граф, и решило его судьбу. Анита в фартуке и бикини была неотразима, обед был удивительно вкусным или казался таковым. После обеда, как бы на десерт, он узнал, что Анита уже утрясла все проблемы с темпераментным мексиканцем по телефону и что ее вещи вот-вот доставят из гостиницы. Расстроенный бывший друг вылетает первым же рейсом в Мехико и ужасно жалеет по телефону, что у него под рукой нет любимого револьвера, иначе перед отъездом он сделал бы из Аниты мелкое решето.

– Нам очень повезло, что здесь нельзя купить пистолет! – сказала Анита тогда за первым семейным обедом. – Он добрый малый, но опасен, когда разозлится. Настоящий петух! Что бы ты сделал, если бы он сейчас вошел в дом с пистолетом?

– Пригласил бы пообедать с нами, – подумав, ответил граф.

Анита рассмеялась и, усевшись графу на колени, начала целовать его так вкусно, что обед пришлось отложить…

Они были необычной парой. Высокая, длинноногая и большеглазая Анита была бесспорной красавицей, чего нельзя было сказать о графе. Но странным казалось даже не это. Анита обладала сумбурным, взбалмошным характером, что никак не сочеталось со строгим и почти аскетическим обликом графа.

Они обвенчались через два месяца после рождения графини Люсии Сантос Родригес, в древнем католическом соборе Ринкон Иносенте, построенном чуть ли не до Колумба. Анита забеременела сразу, как только, по совету графа, перестала глотать противозачаточные таблетки. Первую половину беременности Анита провела в Мехико у родителей. Потом она прилетела в Ринкон Иносенте, и граф сам принимал роды, подбадривая и поддерживая Аниту, звонко кричавшую, что она сейчас умрет, до того самого момента, пока Люси не появилась на свет и не начала сердито пищать.

Рождение графини перевернуло весь мир Аниты. Первый год она не отходила от Люси ни на шаг, не доверяла ее никаким нянькам, находясь в состоянии постоянного, не прекращающегося восторга. Анита не выпускала девочку из рук, целовала ее десятки раз в день и иногда, втайне ото всех, облизывала ее языком так, как поступают со своими детенышами все мамы всех зверей. Прикасаясь языком к бархатистой коже Люси, Анита изнемогала от счастья, а графиня звонко хохотала. Графине было щекотно…

Восторг графа перед существованием собственного ребенка выражался в формах более сдержанных. Аните не приходилось думать ни о чем, кроме Люси, потому что все бесчисленные трудности и проблемы, неизбежно возникающие в жизни взрослых с появлением ребенка, граф решал сам, незаметно и просто. Настоящие проблемы начались, как только Анита перестала кормить Люси грудью и обрела относительную свободу.

Граф Хуан Сантос Родригес на глазах у пораженных и недоумевающих жителей Ринкон Иносенте стал превращаться в рогоносца! Над рогоносцами счастливые и беззаботные жители Эль-Параисо привыкли смеяться, но на этот раз никто из числа друзей и знакомых графа не смеялся над ним. Напротив, многие, и в их числе майор Кастельянос, переживали по этому поводу значительно больше, чем сам обманутый муж, продолжавший жить так, словно он совсем не замечает этого громоздкого и непристойного украшения.

Кто только не становился вдруг возлюбленным Аниты! Сначала это были чернокожие аборигены Эль-Параисо, пленявшие Аниту сочетанием беззаботного, веселого, детского характера с горячим африканским темпераментом. Потом она вернулась к своим старым вкусам и начала влюбляться в мужчин испанской расы.

«Она словно сорвалась с цепи!» – восклицал про себя майор Кастельянос, не подозревая, насколько он близок к истине.

Анита привыкла менять мужчин часто. Страстная привязанность к графу, беременность, появление Люси – вся эта цепь событий привела к тому, что Анита в течение двух лет вела ей не свойственный, необычно целомудренный образ жизни. Когда же «цепь» ослабла, она ничего не могла с собой сделать и, раздирая душу угрызениями совести и вполне искренне считая себя последней шлюхой, влюблялась в новых и новых мужчин.

Однако терпение графа не знало границ. Его отношение к Аните ни в чем не изменилось. Он оставался любящим, заботливым и верным мужем. В перерывах между увлечениями Анита буквально не выпускала графа из спальни. Обливаясь слезами раскаяния и восхищения, она твердила, что нет и не может быть мужчины лучше, чем он.

А потом опять влюблялась, и независимо от того, как долго длилось ее увлечение, оно кончалось разочарованием и бурными длинными исповедями, которые граф терпеливо выслушивал.

Исповеди Аниты граф не любил. Это были именно те моменты, когда Анита по-настоящему испытывала терпение графа, посвящая в подробности своей новой любви. Но он научился управлять состоянием Аниты, даже в такие критические для нее минуты.

Анита всегда начинала исповедь с попытки поссориться с графом по любому пустяковому поводу. После такой странной ссоры, во время которой она осыпала графа незаслуженными упреками, а он молчал и слушал, Анитой овладевало раскаяние. Она вскрикивала: «Я – шлюха!» – и начинала целовать руки графа. Первое время он терялся перед проявлением темперамента своей жены, но скоро нашел разумный и даже забавный выход.

Главное оружие против любой патетики – это смех. Когда Анита бросалась на пол в очередном приступе раскаяния, граф начинал увертываться от попыток жены распластаться у его ног. При этом он залезал на диван, на стол, иногда даже на шкафы – и все это было так смешно, что плач Аниты часто переходил в хохот. Любыми средствами граф непременно заставлял Аниту двигаться, и вместе с движением находили выход и разрядку ее отчаяние и тоска.

Иногда он подхватывал рыдающую Аниту на руки, тормошил ее, подбрасывал высоко вверх, как ребенка, щекотал, пока вместе со смехом Аниты в дом не возвращались мир и покой.

Привыкнув к амплуа обманутого мужа, граф начал догадываться, что Аните хотелось, чтобы ее ревновали. И чем больше Анита убеждалась, что ее приключения действительно не волнуют его, тем острее становилась ее глубоко спрятанная, жгучая и невысказанная обида.

Впоследствии граф горько жалел о том, что ни разу не попробовал объяснить Аните, что не умеет ревновать. Он никак не мог выбрать время для такого объяснения. В приливе раскаяния Аните было так плохо, она так страдала, что граф стремился как можно скорее вывести ее из этого состояния. Зато когда они мирились, точнее Анита мирилась со своей очередной изменой, ей было так хорошо, что граф ни за что на свете не стал бы возвращаться к больной теме и рассуждать, почему его так мало волнуют увлечения Аниты. Между тем Анита была умна, и, без сомнения, граф мог, по крайней мере, попробовать успокоить ее оскорбленное самолюбие.

Конфликт Аниты с графом достиг критической точки с появлением в Ринкон Иносенте Луиса. Уже через неделю новый сосед стал другом графа, любимцем графини и потребителем мясных пирожков бабушки Марии. Тогда и сложилась странная и, с точки зрения графа, отчасти забавная ситуация, которую Анита и Луис переживали как катастрофу, а граф мастерски не замечал, проявив при этом актерские задатки, ибо обмануть проницательного Луиса было нелегко.

Это был необычный любовный квадрат, одним из углов которого стала графиня. Луис влюбился в Люси с первого взгляда и проводил все свое свободное время в ее обществе, очаровав начинавшую уже неплохо говорить графиню тем, что называл себя не иначе как Котенком, и очень добросовестно играл свою нелегкую роль. Он часами бегал от Люси на четвереньках и мяукал приятным мелодичным тенором.

Тем временем Анита переживала свое очередное увлечение. Когда экспресс-роман Аниты, как обычно, завершился раскаянием и миром с графом, Луис, поначалу недоумевавший по поводу странных отношений между супругами, стал восторженным свидетелем настоящей семейной идиллии.

Анита не отпускала от себя графа ни на шаг, смотрела на него влюбленными глазами, готовила фантастические обеды, играла в прятки с графиней, и все шло как нельзя лучше, пока Луис вдруг не стал чувствовать на себе горячие, зовущие взгляды Аниты. Развязка наступила быстро, так как Анита не любила и не умела ждать…

Через неделю Анита улетела в Мехико. Ее отъезд был неожиданностью как для графа, так и для Луиса, который уже почти договорился о переводе в столичный университет. Он не мог оставаться в Ринкон Иносенте, потому что Анита приходила каждый раз, когда граф был в клинике, а Луис дома. Она заражала его своей страстью. Долгие сладкие часы любви, проведенные с Анитой, переходили в многочасовые угрызения совести. И Луис решил уехать.

С отъездом Аниты перевод в столицу потерял смысл, и Луис остался. На отношениях с графом этот эпизод никак не сказался. Граф ничем не дал понять, что он догадывается, что случилось, когда по просьбе Аниты он ушел с пляжа готовить «дайкири», который ему пришлось пить одному, так как Луис не пришел, а у вернувшейся с пляжа Аниты вдруг разболелась голова.

Трудно сказать, как граф переживал разлуку с Анитой. Внешне он не проявлял никаких признаков того, что скучает по своей жене. Но в течение почти двух лет разлуки у него не появилось ни одной женщины, и это можно было истолковать как признак глубокой привязанности. Анита притягивала графа как женщина настолько сильно, что заменить ее не сумела ни одна из десятков тысяч красивых девушек, которые заполняют улицы и пляжи Ринкон Иносенте почти круглый год.

Первые месяцы после отъезда Анита писала длинные страстные письма и уверяла, что вот-вот приедет, что вот-вот вернется насовсем. Потом она замолчала на несколько месяцев, и только из письма родителей Аниты граф узнал, что она находится в депрессивном состоянии под наблюдением психиатров, но при этом умоляет ничего не сообщать в Ринкон Иносенте. Потом Анита снова начала писать, и граф узнал, что ее последнее увлечение было необычно серьезным и продолжалось почти три месяца. В веселом тоне Анита писала, что ее нового друга подвела собственная настойчивость. Он непременно желал жениться на ней и все время раздражал ее, уговаривая развестись с графом. Кончилось это скандальной отставкой, которая обрушилась на воспаленную голову жениха как гром среди ясного неба.

Тон писем и телефонных монологов Аниты изменился. И хотя она по-прежнему плакала в трубку и взрывалась приступами отчаянного раскаяния, в ее голосе, интонациях появилось что-то более устойчивое и надежное. Анита взрослела.

Несмотря на нажим со стороны родителей, тоскующих по внучке, Анита не пыталась забрать Люси в Мехико, будучи полностью согласна с мнением графа, что девочке будет лучше и надежнее вместе с отцом, в Ринкон Иносенте. Анита помнила наизусть письмо, полученное от мужа через два месяца после ее бегства. В ответ на ее бесконечные обещания вернуться не позднее чем через два-три дня, граф в мягкой форме просил ее хорошо взвесить свое решение, чтобы не заставлять Люси страдать, если Аните вновь захочется уехать…

Закончив операцию, граф позволил себе вернуться к мыслям о предстоящем приезде Аниты и опять потерял покой, а вместе с покоем, как говорят китайцы, «потерял лицо». В том, что решение Аниты вернуться в Ринкон Иносенте на этот раз будет выполнено, он почему-то был уверен, и приезд Аниты волновал его больше, чем вся история с гангстерами и отравлением Луиса. Граф стыдил себя за это. Луису и его делам следовало отдать сейчас все время и внимание, потому что именно он, а не Анита, находился в ситуации опасной.

Но граф не мог избавиться от образа просыпающейся Аниты, ее прекрасного тела и припухшего после сна лица…

* * *

Двигатель «сакапунты» жужжал, как встревоженная пчела. Луис выжимал из него все, на что был способен этот крохотный сверхэкономичный мотор, требовавший в семь раз меньше бензина, чем «мерседес» майора Кастельяноса. Луис торопился. Но его путь лежал отнюдь не в Университетский центр, как непринужденно уверял он графа, а в другом направлении.

Месторасположение дома Панчо, обладателя свиного стада, который с первого слова окрестил Луиса дармоедом, отложилось в его памяти совершенно точно. Через четверть часа Луис тормозил перед плакатом с очкастым медведем, зачем-то решившим советовать водителям Эль-Параисо соблюдать правила. Луис помедлил, размышляя, заезжать во двор или оставить машину на шоссе, а затем решительно придавил педаль, и «сакапунта», печально завывая, поползла на пригорок, где из зарослей бананов и мандариновых деревьев высовывалась грязно-серая стена дома.

Как и в тот самый тяжелый и больной в жизни Луиса день, двор кишел живностью, среди которой преобладали свиньи. Луис поискал глазами место в тени для машины, не найдя ничего более подходящего, въехал в куцую тень одинокого мандарина и вылез, морщась от вони.

– Как здесь живут люди… – проворчал он. Коренной горожанин, Луис не догадывался, что к запаху скота крестьяне привыкают с детства и не замечают его.

Тонкая дощатая дверь дома была открыта настежь. Счастливые и добродушные крестьяне Эль-Параисо не знают, что такое дверной замок. Луис вошел в дом без стука, следуя обычаям страны, где стучать в дверь не принято и любой прохожий заходит в чужой дом так же свободно, как в собственный.

Из темного коридора Луис попал в большую комнату, где он проснулся три дня назад. Комната была пуста, и Луис с любопытством посмотрел на широкую деревянную кровать с распятием над изголовьем. В целомудренно простой обстановке комнаты он не нашел никаких перемен. Женский манекен в рваном розовом чулке стоял в том же углу, в той же позе и с тем же окурком во рту.

Из большой комнаты выводила еще одна дверь. Луис открыл ее и попал в узкий, совершенно темный коридор. Дом Панчо, похожий со стороны шоссе на каменный сарай, оказался больше, чем предполагал Луис. Он был расположен так, что основную его часть скрывали от постороннего глаза заросли бананов и свиные загоны из ржавой колючей проволоки.

Луис медленно крался по темному коридору, пока странный звук не заставил его остановиться и замереть на месте. Сначала ему показалось, что это слуховой обман, что он принял какой-то посторонний звук за шум льющейся воды. Водопровод иэтот большой грязный сарай казались вещами несовместимыми. Но, приближаясь к источнику шума, Луис убедился в своей догадке. Ошибиться было невозможно. Это был звук льющейся воды.

Луисом овладел азарт. Он представил себе, что поблизости сейчас мирно моется ни о чем не догадывающийся лысый тип, которого Луис почему-то сразу определил как главного виновника своих бед. Он представил себе, как войдет и начнет учтиво расспрашивать этого угрюмого лысана…

О чем именно нужно спросить лысана, Луис так и не успел решить. Рядом с ним, там, где он предполагал стену, открылась дверь, и Луис отпрянул в темноту. В коридор вышла девочка, закутавшаяся в полотенце, открыла дверь, за которой оказалась залитая солнцем комната, и, остановившись перед старым треснувшим зеркалом, начала вытирать волосы.

Луис подобрался к открытой двери и с изумлением узнал в голой девчонке большеглазую Ивис. Девушка вертелась перед зеркалом, вытирая свое небольшое смуглое тело. При свете Луису показалось странным, как он мог принять Ивис за ребенка. Это была юная, но вполне созревшая девушка, с упругими и изящными формами, крепкой грудью и широкими бедрами, которыми всегда славились и гордились женщины Эль-Параисо.

Ивис набросила халат и вышла из комнаты. Она прошла в сантиметрах от прижавшегося к стене Луиса, который мягко, как кот, двинулся вслед за ней. Шаг за шагом он крался по коридору, пока девушка, почувствовав за собой шаги, не замерла на месте и не попробовала обернуться. Попытка не удалась, так как Луис закрыл ей глаза ладонями и крепко держал ее мокрую голову в своих руках. Он был на голову выше.

– Мигель, мне некогда! – воскликнула Ивис, пытаясь оторвать руки Луиса. – Мы с Панчо сейчас едем в город, отстань от меня! – Девушка начала раздражаться и попыталась вырваться. – Кто это? – Ивис вдруг вскрикнула и рванулась в сторону с такой силой, что Луис не смог бы удержать ее, не сделав ей больно.

Освободившись, она распахнула дверь, и в коридоре стало светло.

– Доброе утро! – учтиво поздоровался Луис. – А как ты догадалась, что меня зовут Мигель? – Глаза Луиса смеялись. – Я заехал проведать тебя и моего друга дедушку Панчо.

– Доброе утро… – Девушка казалась растерянной. – Ты меня напугал! Я не ожидала встретить тебя здесь… Никакой ты не Мигель! Мигель – это мой двоюродный брат, живет по соседству! – Говоря это, Ивис улыбнулась так, как улыбаются женщины, когда говорят неправду и хотят, чтобы им поверили.

Луису стало приятно, что девушка так решительно отказывается признавать неведомого Мигеля своим novio1. Если девушка Эль-Параисо называет мужчину двоюродным братом, это значит, что она относится к нему крайне несерьезно и положение такого «кузена» ненадежно.

– Я тоже хочу быть Мигелем, если этого достаточно, чтобы стать твоим двоюродным братом! Ты мне нравишься! – Луис говорил просто и искренне. Так мог бы признаться в симпатии ребенок. В его словах не было ничего вульгарного, тягучего, что неминуемо появилось бы, если бы эту фразу произнес заурядный донжуан, которыми полны улицы и площади Ринкон Иносенте.

– Тебя зовут Луис. Я слышала, этот большой и головастый называл тебя так, когда вы тут веселились! – Ивис рассмеялась, и Луису захотелось поцеловать ее. Даже самые некрасивые из девушек Эль-Параисо, улыбаясь, необъяснимо преображались и хорошели, становясь похожими на прелестных детей. Смеющаяся Ивис показалась Луису красавицей.

– Иди сюда! – Ивис пригласила Луиса войти в комнату. – Садись! Хочешь торонхинового сока? Нет? Откуда ты? Ты говоришь так красиво, как будто вылез из телевизора! – Луис говорил на прекрасном кастильском диалекте, который не похож на язык Эль-Параисо так же сильно, как благородная призовая лошадь не похожа на деревенского осла.

– Я выплыл из моря на своей «сакапунте»! – Луис ответил первой пришедшей на ум шутливой фразой. Сияющие огромные черные глаза Ивис поразили его. – Если хочешь, я могу и тебя научить говорить так же. Это просто! Ну-ка, покажи свой язык! – Голос Луиса прерывался. Ивис со смехом высунула язык. Луис внимательно осмотрел его и заключил: – Все в порядке. Теперь закрой глаза!

Девушка послушно прикрыла пушистыми ресницами глаза, и Луис, не медля ни секунды, принялся целовать ее. Губы Ивис не сопротивлялись, и вскоре Луис с изумлением и сладким восторгом почувствовал, как руки Ивис обнимают его шею…

– Я в тебя влюбилась! – примерно так можно было перевести первую фразу, которую произнесла Ивис на диалекте Эль-Параисо после того, как ее дыхание выровнялось. – Ты красивый и ласковый! – шептала Ивис, и ее мягкие детские пальцы скользили по телу Луиса.

– У-у-у, дармоеды! Опять приперлись, карахо! – Из-за жалюзи окна донесся голос Панчо.

Ивис быстро надела халат, глазами указала Луису на разбросанную по полу одежду и вышла навстречу Панчо.

– Достань из моей машины бутылку! – крикнул ей вслед Луис, начиная одеваться. Голос Панчо был уже совсем близко. Слово «дармоед» было стержнем, вокруг которого старик накручивал целую вязанку замысловатых, иногда неизвестных Луису ругательств.

– Эти сукины дети решили, что у меня здесь гостиница и сюда можно ездить, когда им в голову взбредет! Это мой дом, дармоед ты вонючий! – Так Панчо приветствовал Луиса, остановившись в дверях и бурно жестикулируя похожими на коряги ладонями.

Ивис выглянула из-за его спины, показывая бутылку прекрасного «золотого» рома. Лицо Панчо смягчилось, часть глубоких морщин на лбу разгладилась. Он выхватил золотистую бутылку из рук Ивис, профессиональным движением бармена свинтил пробку и сделал несколько больших глотков из горлышка.

– А ты разбираешься в роме! – обратился он к Луису. – Этот лысый козел наливает мне всякое дерьмо и думает, что это ром! – Старик обличающе распростер коряжистую руку в сторону сваленных в углу бутылок из-под самого дешевого в Эль-Параисо рома «Пинийа», о котором говорят, что его гонят из заплесневелой обуви.

– Это свинство, дедушка, поить тебя такой гадостью! – горячо поддержал Панчо Луис. – Я, например, дома всегда держу ящик старого рома, на всякий случай! – Лицо старика начало расплываться в добродушную гримасу.

– А ты мне сразу понравился, дармоед ты этакий! Я вижу, ты веселый парень и не жадный! Не то что твой лысый приятель! – Панчо опять начинал распаляться. – Ты знаешь, сколько я с ним торговался сегодня? Полчаса, чико! Полчаса, чтобы доказать этому лысому болвану, что дешевле, чем за двадцать песо в день, он нигде такой машины не достанет! Скупердяй! Паршивый «фордишка» в конторе проката обошелся бы ему в пятьдесят долларов в сутки! – Панчо уже хрипло кричал. – Долларов, чико, а не песо! А ты видел мою машину? Нет? – Панчо вцепился в Луиса и потащил его за собой.

– Панчо, оставь его в покое! Нашел машину!.. – пыталась остановить его Ивис, но старик уже проворно протащил Луиса через двор, по пути пиная свиней и поросят.

За живой изгородью из колючих кустов оказался еще один каменный сарай внушительных размеров. Панчо распахнул незапертые ворота и начал подталкивать Луиса к странному механизму, занимавшему все помещение.

– Я езжу на этой машине уже тридцать лет и проезжу еще столько же! Это зверь, а не машина! – кричал Панчо, заталкивая Луиса в глубь сарая, где сильно воняло бензином.

– Это трактор? – неосторожно вырвалось у Луиса, и оскорбленный Панчо накинулся на него:

– Может быть, твой папка был трактор, если только у тебя был папка! Эта машина ездит тридцать лет, понимаешь ты это, дармоед! Тебя еще на свете не было, а я уже катал на ней девчонок!

Луис поспешил исправить свою ошибку. Осмотрев машину со всех сторон, он похлопал Панчо по спине, извинился и сказал, что это «додж» образца 1948 года и в прекрасном состоянии. Просто его сбило с толку, что у машины вместо крыши прикручен проволокой лист картона.

– Это и правда «додж», карахо! Как ты сразу определил это, чико! – Панчо изумленно выкатил свои маленькие оловянные глазки. – Я давно забыл, как она называется, чико, а ты мне напомнил! – И Панчо в виде благодарности ткнул Луиса в бок.

В машинах Луис разбирался лучше, чем в роме. Его отец многие годы держал мастерскую по ремонту автомобилей в Барселоне, и Луис помогал ему в работе с детских лет.

– И они хотят нанять эту машину? – осторожно спросил Луис, уверенный, что у Панчо есть другая машина.

– Карахо! Твой лысый друг говорит, что ему нужна просторная машина! Нет, чико, ты не подумай ничего такого! Она тянет, как зверь! Сейчас увидишь! – Старик ухватился двумя руками за дверцу «доджа» и выдернул ее. Потом уселся на пружины, торчавшие из-под лохмотьев прелой кожи, и начал скрежетать стартером, возбужденно выкрикивая фразы, в каждой из которых был как минимум один «дармоед».

К изумлению Луиса, машина завелась, и Панчо ловко вывел ее из гаража. Луис прислушивался к звуку двигателя и качал головой. Мотор был в рабочем состоянии. «Если эта машина имеет еще и тормоза, на ней действительно можно ездить», – подумал он и рассмеялся, глядя на вздрагивающую кучу ржавого металла.

Панчо вылез из машины, не заглушив двигателя.

– Сейчас я отгоню машину этим дармоедам, а заодно подброшу в город вот ее! – Панчо указал коричневым пальцем на Ивис. – Собирайся быстро, потаскушка ты этакая, а не то наш «додж» сожрет весь бензин, и мы не доедем! Нужно будет всем сказать, что это «додж». Чтобы напомнили, когда забуду!

Панчо не выпускал бутылку с ромом из пальцев, которые намертво оплели горлышко и завязались вокруг него в причудливый живой узел.

– Нет, ты уже налакался! Я поеду с ним! – Ивис прильнула к плечу Луиса. – Ты ведь сейчас в город, правда? Когда Панчо напьется, он чувствует себя гонщиком, а тормоза у машины не работают.

– Карахо! Вы уже… – Панчо медленно сблизил указательные пальцы, а потом соединил их вместе – многозначный жест, в данный момент означавший «заниматься любовью». – Ивита! Ты вся в свою бабушку! Она любила такие штучки! – Панчо кричал, радостно выкатывая глазки, а Ивис улыбалась. Комментарии Панчо ее не смущали. В Эль-Параисо смущаться не принято.

Панчо снова залез в «додж» и лихо тронулся с места. Луис жадно следил за тем, как этот немыслимый «додж» с картонной крышей выполз на шоссе и резво поехал в сторону моста через залив, соединявшего полуостров Ринкон Иносенте с материковой частью Эль-Параисо. Потом он повернулся к Ивис и повторил слова Панчо:

– Собирайся быстро!.. – Луис запнулся, вспомнив, что не следовало бы сразу выдавать свое желание проследить, куда Панчо гонит машину.

– Это не нужно! Я и так знаю, куда он едет. И потом, в Ринкон Иносенте можно за четверть часа найти даже собаку, если она действительно там. И не могу же я ехать в город в халате… И еще, нужно принять душ… – Последнюю фразу Ивис произнесла тихо и застенчиво.

Чтобы принять душ, Ивис и Луису понадобилось больше часа. Они не могли решить, кому идти в душ первым, и вынуждены были пойти вместе…

Прежде чем тронуться в путь, Ивис сварила в старинном кофейнике прекрасный кофе из зерен, сорванных с кустов, растущих вокруг дома. Допивая кофе, Луис небрежно спросил:

– Так ты говоришь, он подгонит машину к гостинице «Дельфин»? – и, глядя в проницательные глаза Ивис, рассмеялся над своей неуклюжей попыткой выведать адрес людей, которых Панчо, очевидно не без оснований, величал его друзьями. – Ты видишь, чика, я не могу тебя обманывать! Ты мне слишком нравишься! – Луис притянул Ивис к себе и поцеловал. – Ты мне немножко поможешь, правда?

– Конечно, Луиси! – серьезно ответила Ивис. – Знаешь, когда вы приезжали, я подумала, что ты сумасшедший, и мне было тебя очень жалко. Такой молодой – и чокнутый! А утром я поняла, что просто тебя очень сильно споили! И еще, мне кажется, они дали тебе какие-то таблетки. Я слышала, как этот головастый все время бормотал: «Ни черта они не действуют!» Кто эти люди, Луиси? Зачем они тебе? Ты так мало похож на них!

Луис подхватил свою новую возлюбленную на руки и начал кружить, как ребенка. Несколько фраз, произнесенных Ивис, развеяли последние подозрения. Девчонка не имела к лысому типу никакого отношения. Он видел и чувствовал, что, задавая вопросы, девушка делает это вполне искренне. Наконец Луис поставил девушку на пол.

– Бегом одеваться! Я опаздываю на встречу! – Часы напомнили Луису, что через пятнадцать минут граф будет ждать его в клинике.

Когда полчаса спустя Ивис в последний раз поцеловала Луиса и выбралась из машины, он знал уже довольно много. Лысан появился первый раз в доме Панчо неделю назад. По рассказам Панчо, он сослался в разговоре на какого-то старого общего знакомого, которого Панчо, сколько ни вспоминал, так и не вспомнил. Панчо толковал с ним около часа, но так и не понял, чего ему было нужно. Все слова, которые употреблял Лысан, в отдельности были просты и понятны. Но чего хотел Лысан, Панчо не понял. Потом они приехали на «сакапунте» втроем: Луис, высокий, головастый, усатый тип и небольшой чернявый, которого звали Шакал. Наверное, это фамилия, хотя Ивис таких фамилий никогда не встречала. Они выставили Панчо несколько бутылок рома, положили на стол деньги и сказали, что хотели бы закусить чего-нибудь, и Панчо, наклюкавшись, пошел резать и жарить поросенка. Ивис спала, вернее, пыталась заснуть в соседней комнате и все слышала.

Эти двое постоянно спрашивали Луиса о каком-то порошке и еще о дяде. В ответ на их вопросы Луис, по словам Ивис, с большим чувством исполнял модную песню «Когда я узнаю вкус твоих поцелуев, я теряюсь в их аромате» и все время хохотал. Поэтому Ивис приняла его за сумасшедшего.

А потом началась возня или драка. Эти двое громко орали, в то время как голоса Луиса она не слышала, из чего Ивис заключила, что Луис бил этих двоих сразу. Потом проснулся Панчо и разогнал всех, подняв такой крик, что сбежались соседи, и те двое удрали.

Сегодня Ивис узнала от Панчо, что они живут в гостинице «Подкова». Утром приезжал на такси Лысан и сторговался нанять машину Панчо на неделю. Это поразило Ивис больше, чем все остальное, вместе взятое. Иностранцы в Эль-Параисо всегда были люди не очень бедные. Нанимать же «додж» Панчо не стал бы беднейший из аборигенов Эль-Параисо, потому что это уже не машина, а гроб…

– Ну, как дела в университете, Луиси? Не разбежались ли твои студенты? – Граф встретил Луиса на пороге своего кабинета, улыбаясь сквозь темные очки, что не помешало ему заметить, что Луис возбужден. Граф взял его за руку и сразу определил, что пульс говорит о недавно перенесенной физической нагрузке. Потом взгляд графа упал на свежее, бордового цвета пятно правильной формы на шее Луиса, и ему стала понятна природа этой нагрузки. Луис перехватил взгляд графа и улыбнулся весело и простодушно.

– Что у тебя болит, Луиси? – спросил Хуан, с трудом стирая с лица улыбку.

– Абсолютно ничего! Все в порядке, и это твоя и только твоя заслуга! Если ты мне разрешаешь поесть, то почему бы нам, вместе с Люси, не пообедать пиццей с лангустами? – Граф в очередной раз удивился жизнелюбию своего друга.

– Конечно, Луиси! Сейчас ты сдашь кровь, и мы поедем за Люси. Кстати, поедем на моей машине. «Сакапунту» пока оставь здесь, потому что после пиццы нужно будет вернуться и повторить анализ.

Графу не нужны были ни первый, ни тем более повторный анализы, но он твердо решил не отпускать от себя Луиса, по крайней мере сегодня. Рассматривая Луиса сквозь быстро потемневшие на солнце очки, граф все больше пугался. В глазах Луиса он увидел выражение охотника, идущего по следу зверя. Хуан подумал, что подтверждаются его самые худшие ожидания. Не успев выздороветь, Луис уже что-то обнаружил. «Но при чем здесь женщина и как можно успеть за два часа раскопать что-то связанное с Лысаном и навестить кого-то из подружек?» – ломал себе голову граф…

Люси они увидели, подъезжая к дому графа. Она была серьезна и сердита. Графиня отчитывала свою любимицу, большую рыжую собаку Ньюрку:

– Такая ты собака нехорошая, жадина! – звонко выговаривала Люси, хмуря мягкие пушистые брови и подражая строгим интонациям Марии. – Я тебе только откусить давала пирожок, а ты все съела, бессовестная! У Марии, может быть, пирожков больше не осталось! Что мы Кнопке скажем, когда она кушать попросит!

Ньюрке было стыдно. Она отводила в сторону умные карие глаза и делала вид, что не слышит…

* * *

– Но все они дети! Все – от мала до велика! Целая страна детей! Целый континент детей! – убеждал Луис графа с присущими ему страстью и азартом. – Ты уже пять лет живешь здесь, Хуан, и для тебя это не может не быть очевидным. Сколько я себя помню, везде и всюду пишут о каком-то «латиноамериканском типе цивилизации» и приписывают этому типу бог знает что, хотя очевидно и понятно лишь одно: эти народы сближает между собой и отличает от всех прочих тотальный, всеобъемлющий инфантилизм!

Граф был согласен с Луисом, но ему нравилось слегка поддразнивать своего молодого друга, потому что в раздразненном состоянии Луис становился особенно красноречив и остроумен.

– Ты сейчас меня убеждаешь, Луиси, что народы Латинской Америки – это просто дикари, не знакомые с цивилизацией, и между ними и какими-нибудь дикими племенами Полинезии нет никакой разницы. – Граф произносил слова мягко и отчетливо. – А то что по многим показателям такие страны, как Мексика, Бразилия, Аргентина, приближаются к европейскому уровню жизни, в том числе в сфере культуры, ты просто отбрасываешь в сторону только потому, что это не согласуется с твоим лозунгом.

– Почему же, милый граф! Это прекрасно укладывается в рамки моего, как ты его называешь, лозунга. Хорошие дети при хороших учителях способны на многое!..

Красноречие Луиса нарушили хохот и топот. В гостиную ворвалась графиня. За ней осторожно шла Ивис с повязкой на глазах, которая сползла вниз.

Графиня и Ивис понравились друг другу сразу. Люси обрадовало то, что Ивис не стала чмокать ее в обе щеки, таскать на руках и восклицать: «Какая прелесть!» – неизбежная реакция на маленькую графиню со стороны жителей Эль-Параисо, которые в полном соответствии с лозунгом Луиса воспринимали Люси как прекрасную куклу. Ивис томилась от желания поступить именно так: целовать Люси в бархатные, матово отсвечивающие щеки и носить на руках, но еще больше Ивис хотелось понравиться графине.

Еще Ивис отметила, что Люси чем-то неуловимо напоминает Луиса. Оттенками мимики, интонациями, манерой произносить некоторые слова. Люси выглянула из-за кресла и звонко закричала:

– Какие у тебя глазы большие! Ты подсматриваешь ими даже! Луиси, натащи ей повязку на глазы, чтобы я ей туда не попадала!

– Люси права! У тебя действительно большие «глазы»! – Луис поправил Ивис повязку и, возвращаясь в кресло, захватил с десертного столика половинку манго. При виде манго глаза графини оживились. Она протопала к столику, взяла два ломтика и, подбежав к Ивис, потянула ее за руку.

– Ладно уж, открой глазки! Ты же мой друг – собачка… – Люси замялась, подыскивая для Ивис подходящее имя. – Собачка Тявка! – решилась она наконец. Называя Ивис собачкой, графиня автоматически причисляла ее к друзьям дома и улыбалась так солнечно и застенчиво, что Ивис не выдержала и осторожно поцеловала Люси в лоб.

– А собачки не целуются! – строго заметила графиня. – Это только я иногда могу Кнопку поцеловать в ушко… А знаешь, какие у нее ушки мягкие! А у тебя мягкие? Давай попробуем!

Ивис наклонилась, и Люси важно и серьезно потрогала ее маленькие изящные уши.

– У Кнопки мягче! – пришла к выводу графиня, но, не желая обидеть Ивис, добавила: – Но ты не бойся, у тебя тоже мягенькие. Хочешь, поцелую? – и прикоснулась губами к мочке уха «собачки Тявки».

Граф грустно наблюдал за дочерью. Графиня Люсия Сантос Родригес была окружена в Ринкон Иносенте обожанием, граничащим с культом. У нее были нежно привязанные к ней отец, Луис и Роберто, была негритянка Мария, целый день проводившая в доме, были десятки детей и взрослых, любящих ее. И все же Люси застенчиво, но неудержимо тянулась к молодым женщинам.

«Человеческому детенышу, как детенышу любого зверя, нужна мама! Я хочу, чтобы у твоих детей всегда была мама!» – так однажды сказал графу отец, и граф с тоской думал, что пока не может выполнить волю отца.

Внизу зазвенел колокольчик, и Хуан спустился по лестнице. Люси после небольшого замешательства полетела вслед за отцом, сжимая кусок манго в руке и пытаясь укусить его на бегу.

Снизу доносился заикающийся голос, при первых же звуках которого Ивис вздрогнула и сделала Луису тревожный знак.

– Вы меня, это самое, извините… Может, знаете вы, где тут «Золотая черепаха», ресторан такой? Хороший, говорят, ресторан… А я что-то никак не найду… Темно кругом…

Граф объяснил, что ресторан находится не больше чем в двухстах метрах отсюда, что его легко найти по огромной вывеске, которая должна сейчас светиться и которую видно, если обойти дом с другой стороны.

– Извините меня, в общем… За беспокойство… Ух ты, какая коза, глазастая!.. Хи-хи… – засуетился внизу заика.

– И никакая я не коза! – с достоинством ответила графиня, увернувшись от руки Шакала, пытавшейся ущипнуть ее за щеку. – Я котенук Мурлыка!

На этом разговор был окончен, Шакал пробормотал еще что-то неразборчивое, и дверь закрылась.

Когда граф и Люси поднялись в гостиную, Луис был уже на ногах. Ивис успела шепнуть ему, что «это был один из них». Луис был ошеломлен и испуган. Наглость, с которой эти люди ломились к графу, поразила его.

– Мы пошли, милый граф! – быстро проговорил Луис, спеша к выходу. – Спасибо за ужин! Ивис нельзя поздно возвращаться домой, ей мама не разрешает! – Он поцеловал графиню в макушку и увлек Ивис за собой, не дав ей попрощаться.

Люси посмотрела на закрывшуюся за гостями дверь и спросила:

– Папочка, а завтра она придет?

– Обязательно! Мы пригласим ее вместе с Луиси на пляж! – Тревога не оставляла графа. За пять лет жизни в Ринкон Иносенте в его дом впервые стучались с таким идиотским вопросом…

Луис и Ивис медленно шли к дому по освещенной дорожке. Луису казалось, что кто-то невидимый следит за ними из темноты.

– Мне страшно, Луиси! – призналась Ивис, когда они поднялись на второй этаж. – Я боюсь этих людей. Они чего-то хотят от тебя, и они злые, противные, жадные! – Губы девушки искривила гримаса отвращения.

– Я не вижу причин бояться их. Самое опасное они уже сделали – попробовали вытравить меня, как таракана. Теперь я ем и пью только дома или у графа, что одно и то же! – Луис улыбался. – А что еще они могут сделать со мной здесь, а Ринкон Иносенте! – Луис сбросил рубашку, и Ивис словно впервые увидела мощное тело молодого мужчины с мягко очерченными мускулами. – Не нужно бояться, чика! Мы с ними справимся! Все, что мне нужно сейчас, это поймать одного из них и напугать, чтобы он рассказал, чего им от меня нужно. Этот тип, который заикается, кажется, подходит для такой беседы.

– Как ты его напугаешь? Не шути, Луиси, это серьезно! Как ты будешь пугать его? У тебя доброе лицо, а добрых никто не боится.

– Я скажу ему какие-нибудь страшные слова. И потом, понять, что у кого-то доброе лицо, может только человек добрый. Злым не дано понимать это. Они ждут от других только зла. Ты же сама говоришь, что они противные, злые! Так в чем же дело? Я возьму его за уши и пообещаю оторвать что-нибудь… Что-нибудь важное даже для него! – Луис смеялся и приглашал Ивис последовать его примеру.

Девушка через силу улыбнулась. Тогда Луис перестал раскачиваться в кресле, медленно встал и сделал странное движение всем телом. Так стряхивают с себя воду хищные звери. Потом он нанес ступней правой ноги красивый удар по висевшему на стене на уровне его головы воздушному, шарику. Шарик с треском лопнул, а Ивис вскрикнула от неожиданности.

– Не знаю, девочка! Почему-то я не очень боюсь этих людей. Знаешь, мой учитель говорит, что такой удар у меня получается иногда красивее, чем у него самого. А я начал учиться кун-фу только полтора года назад. Конечно, двадцать пять лет не самый подходящий возраст, чтобы начинать, но граф говорит, что это все равно. Важен не возраст, важно, кто и как начинает!

– Послушай, Луиси, почему ты называешь доктора графом?

– Не я называю его графом, а он родился графом. Он никогда не говорит об этом, но я помню, что он граф Хуан Сантос Родригес. Это долгая и грустная история. У всех, кто занимается кун-фу, есть учитель. Мой учитель – доктор Хуан, как называют его здесь, в Ринкон Иносенте. Он мастер самой высокой ступени и умеет делать вещи, которые не снились ни Брюсу Ли, ни тем более кому-либо из других актеров от кун-фу. Хуан – гений! Посмотри! – Луис открыл ящик секретера и достал несколько фотографий. – Таким я был полтора года назад.

– Какой толстенький! – восхищенно засмеялась Ивис. – Но таким ты мне тоже нравишься! Наверное, ты был гладкий и мягкий, как поросеночек!

– Ты достойная внучка Панчо! Все, что тебе нравится, ты сравниваешь со свиньей! – Луис притворно сердился. С фотографии смотрел смеющийся Луис, в плавках, с кругленьким животом и намеком на второй подбородок. – Лучше скажи мне, девочка, зачем ты стараешься говорить на диалекте? Это не твой родной язык. Ты выросла в столице, и не надо обманывать старого дядю, который проявлял интерес к диалектам испанского языка, еще когда тебя не было на свете.

– Как я тебя люблю, Луиси! Ты такой умный! Это видно сразу. Если бы меня не заставляли в университете читать твои длинные статьи, я бы любила тебя еще больше! Но теперь я не буду читать их, правда? Я скажу нашим профессорам, что их любимый автор – мой novio, и меня освободят от экзамена! – Ивис свободно перешла с деревенского диалекта на правильный испанский, на котором говорит наиболее культурная часть населения Эль-Параисо, сосредоточенная в основном в столице. – Мне хотелось подурачить тебя. Когда Панчо назвал твое имя, я сразу догадалась, что ты – тот самый испанец, который уже два года печатает в каждом выпуске филологических тетрадей Академии свои сочинения. Луис Хорхе Каррера! Наш профессор говорил, что знаком с тобой и что ты собираешь коллекцию латиноамериканских диалектов. Вот я и решила попробовать! У меня получается?

Луис поцеловал девушку в губы.

– Ты прекрасно говоришь на диалекте! Когда я проснулся в вашем полном прелестных деревенских запахов особняке, я не сомневался, что ты настоящая деревенская сеньорита. Но сегодня я заметил, что ты слишком правильно строишь фразу. И потом, для деревенской девушки у тебя необычно мягкие и нежные руки. Впрочем, может быть, мы продолжим этот разговор в постели? Врачи говорят, что в лежачем положении голова работает намного продуктивнее… – Ивис застенчиво закрыла Луису рот узкой детской ладонью…

* * *

– Послушай, чико, чего здесь нужно этому типу? Смотри! Третий раз тащится со стороны «Золотой черепахи» к дому доктора! Звонит в дверь! Давай скорее фотографию, пока он на свету!.. Смотри, похоже, он! Говорит с доктором… Ну-ка, чико, давай на улицу! Смотри, чтобы кто-нибудь из них не залез в дом Луиса! А я позвоню Гидо. Давай, давай, чико, шевелись! Смотри, он уже уходит!

Несмотря на предписание майора, Гидо не сменил худосочного, недозрелого агента, а присоединил к нему и назначил руководителем «группы прикрытия» другого, тоже молодого, но более бойкого и подвижного, отдаленно похожего на индейца, Хильберто. Первым следствием руководства Хильберто стало то, что недозрелый агент, обходя в потемках дом Луиса, нос к носу столкнулся с Шакалом, который крался вокруг дома с другой стороны.

Шакал вскрикнул женским голосом и бросился наутек, а худосочный агент нерешительно догонял его, пока, заметив, что не имеет никаких шансов на успех, вдруг не вспомнил инструкцию Гидо – не обнаруживать себя и никого ни в коем случае не трогать. Выполняя эту инструкцию, агент прекратил преследование и вернулся в административный домик.

Хильберто, увидев испуганную гримасу на лице агента, потащил его за рукав к телефону и шепотом прокричал:

– Расскажи все Гидо, быстро!

Агент взял трубку и косноязычно доложил, что вокруг дома бродил кто-то, – возможно, тот самый остроносый, фотография и приметы которого у них есть, а может быть, кто-то еще, потому что было темно, а он не кошка, чтобы в темноте узнавать людей.

Гидо по нескольку раз повторял каждую фразу агента и наконец позвал к телефону руководителя «группы прикрытия» Хильберто и отдал приказ не высовывать носа и наблюдать, чтобы никто посторонний не проник в дом Луиса.

Вдруг Хильберто заметил, что, пока происходило телефонное совещание, два окна в доме Луиса ярко осветились, а затем свет появился и в окнах второго этажа.

– Слушай, Гидо, там зажгли свет! Ты меня слышишь, зажгли свет уже во всех комнатах! Карахо, они залезли туда! Что же мы теперь… Луис сидит в доме у доктора! Мы все время глаз со входа не спускаем! – Увлекшись разговором с начальством, «группа прикрытия» пропустила момент, когда Луис и Ивис прошли через хорошо освещенный патио и вошли в дом. – Да-да, мы будем сидеть наготове и ждать тебя! Пока!..

Когда Гидо, оставив машину у ресторана «Золотая черепаха» и задыхаясь, добежал до административного домика, из окон дома Луиса доносилась музыка, а Хильберто виновато улыбался и пытался похлопать своего начальника по плечу.

– Я с вами, с сопляками, инфаркт заработаю! – прошипел Гидо, яростно поблескивая в полумраке негритянскими белками глаз. – Кто же у него музыку включил, а? Дармоеды!.. – И Гидо начал ожесточенно шлепать пухлым кулаком по пухлой ладони – жест наивысшей степени раздражения. – Я вас отправлю багаж охранять в аэропорту! «Мы глаз с дома не спускаем!» – передразнил он бравурную интонацию Хильберто. – Не видят, как сам хозяин в дом вошел!.. – Гидо еще некоторое время продолжал разнос, а потом ушел, сплевывая себе под ноги. Его новый приказ звучал так: продолжать не спускать с дома глаз и, в случае чего, звонить ему домой. Когда дверь за Гидо закрылась, Хильберто расхохотался и пошел стелить постель на кушетке.

– Ничего с этим бычком не случится! – так Хильберто разъяснил своему коллеге приказ начальника, называя бычком Луиса. – Он там с девчонкой развлекается, а мы должны всю ночь глаза пялить. Нет, карахо! А ты бери матрас и ложись у двери. Там прохладнее, чико! – посоветовал он недозрелому агенту и уснул так быстро и крепко, как умеют спать только жители Эль-Параисо.

* * *

– Там его люди! Я на одного чуть не наступил – дом сторожит! А в доме, наверное, еще дюжина сидит… – Шакал извивался на ядовито-зеленом диване в холле номера 184. – Он за мной гнался, между прочим! Хорошо, я припустил на набережную, а там толпа… И, в общем, я ушел от него. Как хотите, а это гиблое дело… Нас тут всего трое, а у него – целая команда…

Лысан и Алексис мрачно молчали.

– Пойду душ приму. Мокрый весь… – Шакал направился в свою комнату, но тут же выскочил из нее как ужаленный и придушенно забормотал: – А там, эти самые, ваши вещи! А где же мои?..

– Твои – там! – Лысан королевским жестом указал в угол, где были свалены пожитки Шакала. – Как только ты ушел – и у меня в комнате кондиционер вырубился, значит. А у тебя работает! – Лысан наклонил голову и стал удивительно похож на того самого лысого козла, каким представлял его Панчо. Казалось, вот-вот он полезет бодаться. – Сначала у Алексиса, значит, кондиционеры барахлили, то в той комнате, то в этой. Он, бедняга, уже в холле спать начал. А теперь, значит, и мне в холле жить?

Шакал тихо ерзал по дивану. Он перестарался и сам запутался в системе предохранителей кондиционеров, простой, как хрюканье поросенка во дворе у Панчо.

– Будешь, значит, жить тут! – Лысан указал пальцем на дерматиновый диван. – Пока все кондиционеры не заработают! – Алексис одобрительно оскалился. – А сейчас готовь рацию! Поедем куда-нибудь подальше – время выходить на связь. По дороге еще раз все расскажешь.

– Я помоюсь только… – Шакал не пытался даже отрицать свою вину, потому что в руках Алексиса увидел свою любимую маленькую отверточку, с помощью которой он орудовал в предохранительном щите. Это была улика, оставленная на месте преступления.

– Нечего тебе мыться! Хоть мытый, хоть немытый – воняешь одинаково! – хрипло пробасил Алексис и грубо столкнул Шакала с дивана.

«Додж» Панчо долго скрежетал стартером, грустно вздохнул и завелся. Сидевший за рулем Шакал, чертыхаясь и заикаясь, вывел машину на середину дороги и повел в направлении необитаемой части полуострова, туда, где на узком мысу находилась пограничная застава. Это был маленький домик, построенный рядом с причалом и почти всегда пустующий. Подчиненные майора Кастельяноса наведывались сюда несколько раз в месяц, чтобы выйти на служебном катере на рыбную ловлю и заодно проверить, не нарушает ли кто-нибудь границы Эль-Параисо.

Шакал подвел «додж» почти к самому дому заставы и надавил на педаль тормоза, но машина продолжала спокойно ползти вперед.

– Шеф! Она, это самое, не останавливается! – Шакал топтал педаль двумя ногами, а «додж» по-прежнему уверенно и солидно ехал вперед. Ужас искривил физиономию Шакала, он вцепился в ручку дверцы, явно желая выскочить и оставить своих соратников на милость судьбы. Алексис своей большой лапой натянул рычаг ручного тормоза. Машина начала замедлять ход и остановилась в десяти шагах от берега, круто обрывавшегося в море.

Шакала пинками выгнали из машины, всунули ему в дрожащие руки чемоданчик с машинкой «Гермес», в которую была вмонтирована рация. Алексис пошел проверить, все ли тихо вокруг, и, вернувшись, доложил, что ни на причале, ни в сарае – так неуважительно он отозвался о служебном помещении пограничной службы – нет ни души.

Шакал, борясь с дрожью в пальцах и все время пугливо озираясь по сторонам, начал выстукивать позывные. Богота откликнулась сразу. Эфир был на удивление чист. Радиограмма, переданная Шакалом дважды, была следующего содержания: «Подтверждаю вашу информацию об объекте. Объект очень опасен. Его явки частично выявлены, но они хорошо охраняются. Прошу дальнейших инструкций. Альфонсо».

Для радиосвязи Лысан имел вполне благозвучный, почти красивый псевдоним Альфонсо, который предложил ему Суарес перед отъездом. Радиограмма была зашифрована при помощи простенького шифра, которым Лысан пользовался всю жизнь и которым гордился. Его шифр никому никогда не удавалось расшифровать по двум причинам: во-первых, никто не брался это делать, во-вторых, шифр был дебильно прост и на нем могли сломать зубы опытные шифровальщики. Каждую букву испанского алфавита Лысан заменил на цифру, а нескольким, наиболее употребительным буквам соответствовало пять разных цифр. Например, букве «е» соответствовали цифры 15, 42, 59, 76, 98. И наконец, чтобы окончательно запутать коварного врага, Лысан зашифровывал слова справа налево, как араб. Таков был личный шифр Лысана, образец которого хранился у Суареса, и больше никто в мире не был посвящен в секрет этой хитроумной тайнописи…

Двести метров, остававшиеся до гостиницы «Подкова», машина Панчо проехала короткими перебежками. Шакал разгонял машину, и «додж» двигался по инерции, а Шакал уговаривал его не останавливаться и дотянуть до гостиницы. Но машина останавливалась, и Шакал вновь осторожно двигал ее вперед. Заезжать на стоянку, на которую каким-то способом загнал машину Панчо, Шакал категорически отказался, и «додж» остался брошенным на обочине.

Когда Лысан брал ключи от номера, девушка-негритянка улыбнулась сияющими белыми зубами и, проводив ударную группу глазами до самого лифта, взяла карандаш и аккуратно записала в блокноте: «1.30 – вернулись». По ее наблюдениям, обитатели номера 184 отсутствовали 1 час 40 минут.

Поднявшись в номер, соратники разошлись по своим углам молча. Шакал был голоден, но не посмел заикнуться об этом и тихо страдал на дерматиновом диване. Его терзали голод, злоба и страх.

Алексису мешало уснуть угрюмое ликование по поводу необыкновенно эффектного посрамления Шакала. «Наконец-то этот ублюдок показал во всей красе свой подлый нрав, причем в присутствии руководителя группы. Это особенно важно! – восхищался Алексис. – В случае провала можно будет все свалить на него».

Лысан предавался мрачным раздумьям и обильно потел в своей душной комнате, пока с озлоблением не заметил, что еле урчавший кондиционер окончательно заглох. Лысан выскочил в холл, загребая ногами, подошел к Шакалу, который притворился спящим, и грубо потряс его за плечи:

– А ну, вставай и чини предохранители, специалист!.. Я, значит, в духовке жить не привык!

Вместе с Шакалом он прошел на кухню и молча наблюдал, как тот, притворно улыбаясь и бормоча что-то невнятное, копошился в проводах. Через две минуты кондиционер в комнате Лысана радостно заурчал.

«Заставить его починить все кондиционеры или хотя бы в комнате Алексиса? А, лучше не надо. Пусть этот головастик попарится, значит», – лениво, но не без удовольствия подумал Лысан, вернулся в свою комнату, подставил лысину под струю холодного воздуха и продолжил раздумья.

«И где этот проклятый профессор держит порошок? Как переправляет дальше, на континент? Наверное, самолетом или кораблем… – Железные дороги Лысан исключал, ибо запомнил, что Эль-Параисо хотя и большой, но все же остров. – Что делать дальше? Как быть, если уже не только дом профессора, а даже подступы к нему охраняются, если коридорных и обслугу гостиницы купили на корню – так и шарят глазами следом. Значит, через день-другой им наступит конец… Вломятся в номер, гостиница пустая, прислуга куплена, перережут как цыплят… Этого дурного деда, Панчо, раскопали! Когда-то он помогал папаше Суареса провозить золотые побрякушки. Но сорок лет это, значит, не шутки. Черт его знает, не продался ли иуда. А может, ведет двойную игру. Из двух сосок сосать хочет… Там у него на хуторе порошок можно тоннами прятать…»

Лысан с самого начала причислил Панчо, давно забывшего о своем юношеском увлечении – контрабанде золота, к числу своих людей и искренне считал, что старик будет работать на него. «Это наш человек», – любил говорить сам себе Лысан, особенно полюбивший Панчо, когда благодаря его болтливости узнал, что Луис заболел и двое суток не поднимается с постели.

Панчо состоял в дальнем родстве с садовником Роландо и, случайно встретив его в городе, узнал о болезни Луиса, в свою очередь подробно рассказав садовнику о ночном визите Луиса и его друзей, убеждая садовника, что Луис пьяница, как все испанцы. Панчо, считая Луиса приятелем Лысана, поделился своей новостью совершенно бескорыстно, как делятся друг с другом решительно любыми новостями люди Эль-Параисо, обычно не ждущие от этого обмена информацией никакого результата. Им просто нравится сам процесс, нравится рассказывать друг другу что-то, нравятся те звуки, которые им удается при этом издавать.

«А может быть, свиньи?.. – Вспышка озарения осветила все небольшое пространство внутри черепной коробки Лысана. – Или, значит, какая-нибудь другая живность. Попробуй ее поймай да найди, куда они этой твари капсулу засунули! А потом брюхо вспорол – и пожалуйста!» Лысан качался и подпрыгивал на кровати от возбуждения. Ему казалось, что вот-вот пробьет его звездный час и он получит наконец то, чего заслужил, – деньги, и вместе с ними спокойную старость. Лысан устал от своей тяжелой жизни уже давно и непрочь был отдохнуть…

* * *

Адам Бочорносо был из тех несчастных людей, которые жестоко обижены богом и людьми, обижены бесповоротно и окончательно, раз и навсегда. Кажется, обида на весь мир зарождается в таких людях непосредственно в момент зачатия. Многих из них врачи награждают титулом «шизофреник», дают им другие красивые научные названия, не догадываясь, что все дело в простой и понятной человеческой обиде.

Эти люди злы и жестоки. Им незнакомы добрые чувства и переживания, они бесчувственны к чужой радости и к чужому горю, потому что сами никогда не испытывали ни того ни другого. Это идеальные надзиратели или палачи, если дать им возможность вымещать свою обиду в общественно полезной форме. И пока общество нуждается в надзирателях и палачах, спрос на этих несчастных и обиженных людей всегда будет высок.

Послужной список Лысана – бесконечная цепь провалов, ошибок и скандалов. Однако на него всегда находился покупатель, находился кто-то, кому нужны были незаурядные свойства натуры Адама Бочорносо. Подобно Алексису, Лысан начинал свою карьеру служителем в публичном доме. Но вышибала из него не получился. Лысан боялся буйных клиентов и терялся, когда от него требовались смекалка и быстрая реакция.

Тогда Лысана высмотрел Суарес, только начинавший создавать свою «семью», и Лысан начал заниматься контрабандой кокаина в разные страны мира. Правда, вскоре выяснилось, что сам он провозить «порошок» не может. Лысан так угрюмо и зло смотрел на таможенников, что даже там, где никто и никогда не проверял багаж, его начинали трясти и вытрясали «порошок», который с каждым годом становился все дороже и дороже. И Лысану нашлась работа, для которой он был как будто специально создан, работа, подходящая по уму и пришедшаяся по сердцу.

Лысан на всю жизнь сохранил в памяти тот торжественный день, когда его вызвали в кабинет Суареса после очередного провала и вместо обычной брани он услышал, что его делают начальником. Лысан, бывший тогда еще не совсем лысым, отказывался верить своим ушам. Его назначали руководителем явочной квартиры в одном из городов на западе США. Лысан заподозрил подвох. «Что-то в этом деле должно быть нечисто!» – медленно размышлял он, не забывая послушно кивать головой.

Но все оказалось замечательно просто и без подвоха. Обязанности Лысана в качестве начальника были нетрудны и исключали необходимость думать. Частые раздумья доводили его до нервного истощения, и знавший об этом Суарес поставил дело так, что думать Лысану было не о чем. Он встречал в аэропорту курьера, вез на явочную квартиру, и там курьер вручал Лысану посылку с «порошком». Впрочем, «вручал» – не совсем точное слово…

Дело в том, что Суарес одним из первых в мире дошел своим умом до очень простой вещи – расфасовывать «порошок» по небольшим капсулам, давать эти капсулы проглатывать курьерам и тут же сажать их в самолет, с тем чтобы через несколько часов курьер выделил капсулы из организма естественным путем.

Наблюдал и контролировал увлекательный, зрелищный процесс выделения капсул руководитель конспиративной квартиры – Адам Бочорносо. Он встречал курьеров, привозил на квартиру и угощал солидной порцией патентованного слабительного.

Лысан всегда знал количество капсул. Об этом ему сообщали по телефону, как только самолет взлетал в воздух. Но человек не машина или машина очень сложная. И часто Лысан проводил долгие часы с глазу на глаз со своими подопечными, которымникак не удавалось исторгнуть из себя указанное количество капсул. Он удобно располагался напротив курьера, отчаянно пытавшегося избавиться от драгоценного груза, или «снести яйцо», как говорил Лысан в минуты игривого настроения, и терпеливо ждал.

Лысан не обращал внимания на пол курьеров, многие из которых были молоденькими девушками, ожидавшими от своих авантюр романтических концовок в виде брака с молодым преуспевающим гангстером. Тягостное впечатление производила на девушек грубость Лысана, не желавшего считаться с тем, что они стеснялись, в сочетании с абсолютным равнодушием к их прелестям, которые в силу производственной необходимости демонстрировались в течение долгого времени.

Когда «птичка высиживала все яички», Лысан совал ей в клювик гонорар и бесцеремонно выпихивал за дверь. Доставать капсулы из специального унитаза, мыть их, вскрывать и передавать кокаин розничным торговцам было делом Лысана, и он не стыдился этой дурно пахнущей работы. Это был самый благополучный период в его жизни.

Лысан прекрасно справлялся со своими обязанностями, получал солидное жалованье, свободные дни проводил у телевизора или в кинотеатрах, увлеченный фильмами ужасов, которые доставляли ему подлинное наслаждение. Глядя на залитый потоками крови экран, он пьянел от возбуждения.

Раз в месяц Лысан наносил визит в дешевый публичный дом, где его хорошо знали и где нашлась лет тридцати мулатка, которая соглашалась ненадолго разделить с Лысаном постель, а потом рассказывала своим подругам что-то такое забавное, что хохот долго сотрясал стены самой дешевой в городе обители продажной любви.

Но любое, самое сладкое счастье когда-нибудь кончается. И на Лысана посыпались несчастья и обиды. Беда подкралась к нему так коварно, что поначалу показалась безобидным пустяком.

У курьера по дороге из аэропорта, в машине, заболел живот. Лысан не обратил на это особого внимания, притащил курьера на квартиру и попробовал сразу усадить на унитаз, но курьер лег на пол и потерял сознание. Лысан не растерялся, вызвал частного врача, но когда врач приехал, лечить было уже некого – курьер был мертв. Он лежал на полу, и его лицо на глазах белело, а врач с ужасом переводил взгляд с мертвого на глупо суетившегося Лысана.

Одна из капсул прохудилась и дала течь в желудке курьера. Лысана предупреждали, что такое уже однажды имело место. Суарес в личной беседе подробно инструктировал Лысана, внушая, что в этом случае он должен как можно скорее избавиться от тела или, если он еще никак не проявил своей связи с курьером, немедленно покинуть аэропорт. Лысан хорошо помнил инструкции, но в желудке у покойника оставались целые и невредимые десять капсул с порошком, каждая из которых стоила по меньшей мере тысячу долларов…

Лысан перестал топтаться вокруг трупа и с улыбкой обаятельного заговорщика намекнул врачу, что, если он вскроет желудок покойного и достанет оттуда капсулы, Лысан заплатит ему двести долларов. У врача задрожали челюсти. Лысан вызывал у него отвращение и страх, как, впрочем, у абсолютного большинства нормальных людей. Врач молча попятился назад, а затем, не прощаясь, выбежал из квартиры, благо перепуганный Лысан забыл закрыть дверь.

При всей своей выдающейся тупости, Лысан догадался, что врач сообщит в полицию, и решил немедленно бежать на запасную квартиру, где его ждали запасные документы и пачка ассигнаций. Но в желудке у покойника, черт его дери, лежало целое состояние, а к деньгам Лысан с самого детства питал нежную, благородную привязанность…

Газеты огромной страны наутро следующего дня вышли с фотографиями изуродованного человеческого тела на первых страницах. «Мафия зверски расправляется со своими людьми»; «В пустой квартире обнаружен изуродованный труп отравленного, а затем разрезанного кухонным ножом человека», – репортеры упражнялись в умении придумать сильный заголовок.

Газеты, как обычно бывает, приняли за истину первую пришедшую в голову полицейским версию. Позднее результаты вскрытия показали, что в кишечнике покойного были капсулы с кокаином. Человек погиб, потому что одна из капсул имела дефект, и, когда желудочный сок разъел ее стенки, спасти покойного не могло уже ничто. Так появилось мнение, что преступник кромсал тело в поисках этих самых капсул, но не смог найти, так как, по словам патологоанатомов, был субъектом, вопиюще не осведомленным в анатомии.

Огласка была скандальной. Информация о том, что кокаин путешествует через границы в животах живых людей, стала достоянием прессы. Лысана ждало жестокое наказание. Нет, его не убили, хотя по законам игры, которую Адам Бочорносо играл почти всю жизнь, его должны были убить. Его наказали намного страшнее.

Суарес, знавший Лысана как облупленного, наложил руку на его сбережения. Это был кошмарный сон. Лысан за несколько дней потерял десять килограммов веса и, бесспорно, погиб бы от тоски, если бы Суарес, со свойственной ему мудростью, не рассудил, что Лысан может еще пригодиться. Нелегко найти человека, согласного годами вылавливать капсулы из унитаза и делать это преданно и пунктуально. И ему вернули часть его денег, пообещав вернуть в будущем все, но только в случае безупречной и верной службы.

Лысан снова стал руководителем явки. Его работа ничем не отличалась от той, что он делал раньше в США, но служил он уже в другом месте, в небольшой фруктовой республике, в которой уже двадцать лет, как было объявлено временное военное положение. Только теперь Суарес называл Лысана не иначе как «наш потрошитель», и это каждый раз глубоко ранило и обижало Лысана, напоминая об ужасе, перенесенном в те дни, когда, как ему казалось, всё ФБР подняли на ноги, чтобы раздобыть лысую голову Адама Бочорносо, виноватого разве что в том, что он не захотел оставить пропадать добро.

Но не успел Лысан насладиться жизнью на новом месте, как его опять обидели. Однажды он встретил в аэропорту бойкую, но совсем еще сопливую девчонку, которая, как передали по телефону, должна была высидеть всего пять капсул. Каково же было удивление Лысана, когда капсул оказалось не пять, а семь! Когда же девчонка начала вполне серьезно требовать две капсулы, так как она их «захватила заодно и должна передать своему другу», Лысан сначала лишился речи от такой наглости, затем справился с потрясением, надавал девчонке пощечин и выкинул ее за дверь, не заплатив ни сентаво. Гонорар девчонки, так же как и деньги, полученные от реализации лишнего «порошка», Лысан радостно положил себе в карман.

Через два дня его остановили на улице и в считанные секунды выбили все передние зубы. Лысан сменил квартиру, вставил новые зубы – железные, но с тех пор чувствовал себя неуютно. Обычная подозрительность обострилась в нем до предела. Дело в том, что эти парни сунули Лысану в карман листок с адресом и велели «переслать должок» в течение двух дней. Понятно, что посылать свои деньги кому-либо Лысан не мог и скорее согласился бы умереть. Он сменил несколько адресов, тщательно заметая следы, но показываться на улице с тех пор избегал. Суаресу он не сообщил о потере зубов ничего.

Прошло несколько месяцев, а с ними первый, острый страх, и благоразумие Лысана начала подтачивать мысль, что, может быть, таких курьеров, как эта девчонка, много. Он начал ревниво подозревать курьеров и окончательно потерял покой. Ему мерещилось, что они высиживают ему, Лысану, не все капсулы, а лишь часть, допустим половину, а потом идут к кому-то другому и высиживают остальное. И Лысан начал накачивать курьеров слабительным, заставлять часами сидеть на унитазе уже после того, как все капсулы выделены.

– Посиди, птичка, еще два яичка за тобой! – приговаривал Лысан, развалившись в кресле напротив корчащейся от сильнейшего слабительного жертвы.

Он не замечал, что от недели к неделе курьеров становилось все меньше и меньше, а голос человека, сообщавшего по телефону приметы курьеров и количество капсул, был все суше и злее. Лысан не догадывался, что старый Суарес в курсе всего, что делает он с курьерами, что теперь, прежде чем лететь куда-то, курьеры спрашивали, не встретит ли их там «лысый идиот», и найти человека, согласного лететь в лапы к Лысану, становилось все труднее.

В конце концов с одной из женщин, которую Лысан в течение пяти часов не отпускал с унитаза и накачивал новыми и новыми порциями слабительного, случилась истерика. Не привыкший разбираться в тонкостях психических состояний курьеров, Лысан начал таскать свою жертву за волосы, отчего у женщины начались судороги и конвульсии и она кричала так, что он, как ни старался, не смог заткнуть ей рот.

Лысан опять бросил квартиру и постыдно бежал. Женщина, правда, осталась жива, но скандал был опять громкий. Лысана срочно вернули в Баготу, и он стал выполнять несложную канцелярскую работу непосредственно в штаб-квартире Суареса. На Лысана махнули рукой. Сам Суарес в присутствии наиболее влиятельных членов клана назвал его «ополоумевшим кретином».

Казалось, Лысан до конца своих дней будет обиженно корпеть над работой, за которую платят гроши; казалось, он согласен со своей судьбой, потому что за годы руководящей работы скопил огромный, по понятиям среднего колумбийского буржуа, капитал. Но однажды Лысан стал свидетелем необычного скандала в офисе Суареса, во время которого старый вождь сыпал ругательствами в адрес более молодых членов «семьи». Речь шла о том, что дела крупнейшего конкурента Суареса в кокаиновом деле – нового клана Карреры – резко пошли вверх, а люди Суареса не могли даже предположительно указать причину такого взлета. Тогда же Лысан впервые услышал слово «Эль-Параисо».

А еще через две недели он во главе «ударной группы» летел над океаном в сторону этой неведомой, загадочной страны, и сердце вещало ему, что пробил его звездный час, что сейчас или никогда больше он станет человеком по-настоящему богатым, таким, каким должен быть человек, любящий деньги беззаветно и нежно.

Перед Лысаном была поставлена простая задача: выяснить, правда ли, что Луис Хорхе Каррера, родной племянник опаснейшего конкурента, наладил переброску «порошка» новым, нехоженым путем через морские и воздушные порты Эль-Параисо. Если это так, племянника Карреры следовало физически устранить, говоря проще, убить, предварительно постаравшись максимально выжать из него связи и явки.

Когда окрыленный Лысан выбежал из кабинета, Суарес тяжело вздохнул и сказал оставшимся в кабинете референтам и никогда не покидавшей его охране:

– Дай бог, чтобы наш Адам-потрошитель сумел хотя бы убрать этого парня. Хотя, может быть, он что-нибудь и разнюхает. В конце концов, мы ничего не теряем. Если его там придавят, не нужно будет ломать голову, что с ним делать дальше.

Специалистом по убийству, человеком, который непосредственно должен был убрать в случае необходимости Луиса Карреру, был назначен Алексис, считавшийся, кстати, самым ценным кадром из всей «ударной группы». Алексис неплохо зарекомендовал себя во время налета на явку конкурента. Он схватил двумя руками самого здорового врага и держал в своих медвежьих объятиях, пока другие не выпустили ему кишки.

Шакал также был из новобранцев «семьи». Он всего несколько недель работал в секции подслушивания, перехватывал переговоры полиции, устанавливал «жучки». В его задачу входило поддерживать радиосвязь и оказывать техническую помощь. На долю Лысана выпадало самое трудное – генеральное руководство.

Суарес вполне отдавал себе отчет в том, что у «ударной группы», как не без юмора назвал он Лысана и его людей, почти нет шансов на успех, ибо если племянник Карреры действительно ввязан в кокаиновое дело и сумел утвердиться в Эль-Параисо, на недоступной пока для «кокаиновых баронов» земле, то Лысан ни за что не сумеет справиться с ним. Но сам факт нападения на резидента Карреры был бы серьезным предупреждением конкуренту, после которого можно было бы попытаться в очередной раз договориться с Каррерой о разделе сфер влияния. Такие договоры, правда, нарушаются сразу же после заключения, но худой мир лучше, чем война…

Судьба ударной группы волновала Суареса не больше, чем растаявший прошлой весной снег в горах, окружавших его загородный дом. «Этот Адам-потрошитель мне до смерти надоел здесь, в нашем офисе, – признался старый Суарес, ни к кому специально не обращаясь. Если бы Лысан не улетал в Эль-Параисо, эта фраза в устах патрона равнялась бы смертному приговору. – Он смотрит на меня все время так, словно я должен ему десять песо…»

Из «порошкового дела» никто не уходил живым, поэтому надоедать Суаресу не следовало. Все, кто уставал и не мог или не хотел больше работать, почему-то сразу умирали. Особо заслуженным и близким к персоне главы клана людям могли иногда намекнуть, что для них наступило самое время испариться, добровольно, исчезнуть без следа. Но это были крайне редкие случаи. После такого намека обиженный член «семьи» мог переметнуться к конкуренту, нанеся при этом огромный вред клану.

Намекать Лысану, что он до смерти надоел Суаресу, никто конечно же не стал бы. Он исчез бы с лица земли просто и незаметно, так как не было на земле человека, которого хоть немного интересовала судьба Адама Бочорносо.

Послать Лысана в Эль-Параисо было самым простым, полезным и добрым решением, а Суарес считал себя человеком добрым или, по крайней мере, не таким жестоким, кровожадным чудовищем, каким изображали его газеты. В глубине души Суарес был уверен, что племянник Карреры не имеет к «порошку» никакого отношения и его появление на горизонте – не более чем недоразумение.

Несколько недель назад руководитель аналитической группы службы информации синдиката выдвинул идею, которую Суарес оценил как бредовую, однако не отклонил сразу. Бывший офицер контрразведки, большой знаток своего дела, он имел язвительное прозвище Джеймс Бонд и был полной противоположностью знаменитого агента – низенький, кособокий, с вечно сопливым носом и плачущими глазами. Он-то и предложил использовать в борьбе против клана Карреры компьютер.

Сначала в компьютер заложили информацию обо всех более или менее значительных фигурах в клане Карреры, благо досье на каждого из них велось годами. Потом компьютеру был задан единственный вопрос: кто из этих людей наиболее компетентен в выработке неординарного решения проблемы? Способность к неординарному решению была запрограммирована как главный критерий ответа на вопрос: кто?

Машина выдала три имени, и через два дня все трое близких соратника Карреры, действительно молодые, сообразительные и энергичные, были отловлены. Допросами этих людей Суарес занимался лично вместе с руководителем службы информации. Их пытали, накачивали препаратами типа «катализатора истины», но все это не дало никакого результата. Они не сказали ничего нового.

Всех троих пришлось ликвидировать. В ответ на это люди Карреры напали на штаб-квартиру Суареса, перебили полтора десятка «членов семьи», которыми Суарес по-настоящему дорожил. А еще через неделю старый гангстер получил информацию из США о том, что клан Карреры опять поставил на черный рынок огромную партию «порошка» и продает кокаин по явно демпинговым ценам. Розничные торговцы Суареса не могут продать ни грамма и перебегают к конкуренту.

Суарес с ужасом чувствовал, что если дела пойдут и дальше таким образом, то очень скоро все его люди перебегут к Каррере, а его самого, больного старика, как бродячую собаку, усыпит уколом какой-нибудь лощеный эскулап, с ведома и согласия детей. Так кончают жизнь старые гангстеры, и изменить здесь что-либо Суарес не мог. Он просто старался отодвинуть этот грустный час.

И в эти полные тоски и страха минуты, когда Суарес предавался самым черным мыслям и предчувствиям, в его кабинете опять появился руководитель службы информации, и его глаза, обычно тусклые и бесстрастные, на этот раз подсвечивала изнутри какая-то новая идея.

После того как людей Карреры выпотрошили до конца и отправили на дно океана, перед компьютером вновь поставили тот же вопрос, исключив из исходных данных информацию о ликвидированных людях. Машина ответила довольно неожиданно. Операторы истолковали нагромождение цифр на нескольких рулонах бумаги примерно так: «Искомый субъект пока неизвестен, но целесообразным представляется изучение родственных связей субъекта № 1».

Субъектом № 1 был сам глава клана – Каррера. Как объяснил Суаресу Джеймс Бонд, толкователи ответа пришли к такой формулировке после многочасового совещания, в котором принимали участие психологи, доказывавшие, что если этот человек не сам Каррера, то сходство с его модусом личности должно быть настолько большим, что напрашивается вывод о единстве или большом сходстве генотипов.

Получить информацию о родственниках Карреры, вплоть до пятого колена, не составляло труда. Личность Карреры изучалась годами. Аналитики взялись за родственников и сразу наткнулись на племянника, который спокойно и беспрепятственно проживал уже больше двух лет в Эль-Параисо, в самом центре континента, там, где перекрещиваются морские и воздушные пути сообщения между Северной и Южной Америкой.

Энтузиазм горячими ключами бил из глаз руководителя службы информации, когда он юбилейным голосом рассказывал Суаресу об обстоятельствах, сопутствовавших этому поразительному открытию.

– Вы знаете, что значит перебрасывать порошок через Эль-Параисо? – прожевал губами Суарес и раздраженно посмотрел на отставного Джеймса Бонда. – Это мог бы сделать гений, и то едва ли! Это – самоубийство. Их власти дают за контрабанду наркотиков сразу двадцать лет, независимо от размеров посылки. Найдите мне идиота, который согласится летать через Эль-Параисо! Конечно, на Севере пассажиров из Эль-Параисо не трясут… Да-да, конечно! Только сначала доставьте туда, в Эль-Параисо, порошок! А потом – никаких проблем! Нагружайте полный чемодан – и в Монреаль! Никто не откроет. Это бред! – завершил Суарес, отослал ошарашенного Джеймса Бонда и задумался…

Исходом его размышлений стало создание «ударной группы» во главе с Лысаном. Вопреки предложениям послать в Эль-Параисо лучших людей, Суарес остановил свой выбор на Лысане. Он не верил в успех и, наставляя Лысана перед вылетом, с улыбкой повторял себе, что они ничего не теряют. У Карреры станет на одного племянника меньше, а у них отпадут заботы о Лысане. А что касается порошка, то все это чушь и еще раз чушь!

Впрочем, никто не знает, как изощренно, фантастически изобретателен бывает враг… Вдруг именно там ключ к объяснению удивительного взлета Карреры! Суарес старел и терял веру в свои силы. Два года назад он просто высмеял бы подобное предположение. А сейчас… Утопающий и соломинка… А вдруг… Прежде чем отправиться в лучший мир, – выбить главный козырь из рук этого удачливого нахала Карреры! И кто сказал, что уже пора подставлять руку для последнего укола? Его любимая дочь Ильделиса никогда не пойдет на такое! Она любит его, старого мерзавца и чудовище Суареса!..

* * *

– Какой страшный! – громко воскликнул Луис, когда угрюмое лицо Лысана заняло всю сферу изображения бинокля с инфракрасной насадкой для ночного видения, купленного Луисом, как только рано утром открылся магазин. Он стоял у открытого окна гостиницы «Дельфин», расположенной в трехстах метрах от «Подковы».

Луис, не откладывая, приступил к выполнению своего плана – поймать Шакала, напугать его как следует и спросить, чего хотят от него эти странные пришельцы. Занятый им номер в гостинице «Дельфин» был идеальным местом для наблюдения за жизнью Лысана и его людей. В бинокль Луис видел все окна номера 184, кроме выходивших на море окон холла и кухни.

На стоянке рядом с гостиницей «Дельфин» стоял «форд». Луис нанял его на трое суток, несмотря на бешеные цены, которые заламывали прокатные конторы Ринкон Иносенте. Новая машина была необходима ему, так как «сакапунта» была хорошо известна неприятелю.

Луис наблюдал в бинокль, как Лысан брился, потом перевел окуляры на окна другой комнаты и увидел заспанное лицо Алексиса, потиравшего совиные брови и шевелившего губами. Алексис встал во весь рост, и Луис отметил его огромные габариты и дряблые, заплывшие жиром мышцы спины и живота.

«Пугать этого огромного головастика не стоит. Глядя на меня, он, пожалуй, может не испугаться», – сказал себе Луис и продолжил наблюдения. Однако ничего примечательного так и не увидел. Обитатели номера 184 потягивались, брились, почесывались, а потом комнаты опустели. Лысан и Алексис, проделав утренний туалет, вышли в холл и начали покрикивать на Шакала, чтобы тот торопился с завтраком.

Когда до начала лекции оставалось ровно тридцать минут, Луис спрятал бинокль и спустился вниз на стоянку. «Форд», взятый в конторе проката, был абсолютно новым. Луис с удовольствием мальчишки, получившего новую игрушку, рванул с места мощную машину и подумал, что пришло время расстаться с «сакапунтой». Несмотря на всю свою экономичность, что для Луиса было чрезвычайно ценно, так как он, в отличие от графа, покупал и машину, и бензин на свои деньги, «сакапунта» изрядно надоела ему. «Это прекрасная машина, но, пока я доезжаю до работы, я натираю себе уши коленями!» – признался он как-то Роберто Кастельяносу.

В Университетском центре Луиса встретили смехом, радостными восклицаниями, неумеренным хлопаньем по спине и поцелуями, которые обрушили на него студентки и сотрудницы, поздравляя с выздоровлением. Под радостные возгласы студентов Луис взошел на кафедру и раскрыл блокнот, где обычно намечал основные вехи своих лекций. Луис начал говорить, и шум и гам, возникающие везде, где собираются вместе два или больше обитателей Эль-Параисо, умолкли. Его любили слушать. Правильная, легко понятная и красивая речь Луиса очаровывала его учеников, как хорошая музыка.

– В прошлый раз мы говорили с вами о Дон Кихоте. Сегодня мне хотелось бы вместе с вами подумать о том, чем стал этот герой, придуманный когда-то бедным и гонимым сочинителем, для десятков поколений, чем он будет всегда, пока на Земле будут оставаться люди, умеющие читать.

Сравнивая благородного идальго с героями другого гения – Шекспира, я хочу обратить ваше внимание на огромную пропасть, которая лежит между ними. Герои Шекспира вобрали в себя весь опыт духовного развития человечества, они многогранны, они сложны, противоречивы, они гениальны – многие из них, по крайней мере! В каждой из пьес Шекспира присутствует гениальный персонаж, равный автору по масштабу своей личности. Гамлет – гений-философ, Яго – гений коварства, Ромео – гений любви. Герои Шекспира собрали в себе все пороки и доблести человечества, накопленные им за века христианской культуры, но они уступают простому, на первый взгляд, странствующему рыцарю из захолустной Ламанчи в одном – в степени доброты!

Дон Кихот бесконечно, безусловно добр по своей природе. Над ним можно смеяться, но его нельзя ненавидеть. Ни один нормальный человек никогда не почувствует ненависти к Дон Кихоту, потому что этого доброго чудака не за что ненавидеть. В мировой литературе нет героя добрее его, нет идеала выше…

О нем говорят, что он просто наивен. Это неправда. Он не наивен, он мудр и прост и может казаться наивным только потому, что окружающие его и мы сами непросты и изворотливы. Дон Кихот обращен в будущее. Он тот, какими должны быть люди, чтобы жить в мире и любить друг друга. И может быть, поэтому самые высокие и прекрасные характеры, созданные в мировой литературе после Дон Кихота, по сути своей приближаются к нему, походят на него, но не равны ему и никогда не смогут сравняться с ним. Потому что Дон Кихот из Ламанчи может быть открыт только один раз.

Вот что писал о «Дон Кихоте» Достоевский, крупнейший из созвездия гениальных русских писателей девятнадцатого века: «Эта книга действительно великая, не такая, как теперь пишут; такие книги посылаются человечеству по одной в несколько сот лет…» И дальше он писал, что если человечество предстанет перед судом божьим, то одной этой книги хватит, чтобы доказать доброту человека и оправдать все его грехи.

Но при всем своем величии «Дон Кихот» до слез смешная книга. Смех и слезы живут здесь на каждой странице, живут вместе, не стесняясь друг друга и не мешая друг другу. Но это добрый смех…

После лекции Луис с трудом отвязался от студентов, тащивших его пить пиво, и позвонил майору Кастельяносу. Ему ответил дежурный охранник, пробурчавший, что начальник уехал в столицу и неизвестно, когда вернется. Отсутствие майора стало причиной необычайного воодушевления Луиса. Он вполголоса запел и выбежал из большой, обшарпанной комнаты, служившей одновременно помещением кафедры испанской филологии, кабинетом декана факультета и складом учебных пособий.

Через четверть часа «форд» ворвался на стоянку гостиницы «Дельфин». Луис поднялся в номер и занял свое прежнее место у окна. Через какое-то время в фокусе бинокля вновь появился Лысан. Он вошел в свою комнату, улегся на кровать и начал ожесточенно чесать живот. Так продолжалось очень долго, и Луис устал созерцать это однообразное и малопривлекательное зрелище. Но его терпение было вознаграждено тем, что в комнате появились Алексис и третье, не знакомое до этого момента Луису лицо – Шакал с приемником и разборной коротковолновой антенной. Шакал развернул антенну и стал крутить ролик настройки. Лысан, продолжая чесаться, выжидательно навис над расположившимся на полу радистом.

«Он принимает радиограмму!» – догадался Луис, и его охватил страх, огромный и неудержимый, такой, какой он испытывал лишь один раз в жизни, ребенком, заблудившись в сумерках в лесу и приняв куст за ужасного волка. Луис прочувствовал до конца, что все, что с ним происходит, это не игра! Люди, которые добиваются от него чего-то, известного только им, направляются чьей-то волей, имеют связи вне страны. Это темные, страшные люди, об этом говорят их лица, их манеры, их приемы. Это преступники… Луис усомнился, удастся ли поймать Шакала и напугать его. От мысли о прямом контакте с этими людьми у него засосало в животе.

Тем временем Алексис и Лысан сгрудились вокруг клочка бумаги, и Луис увидел, как Лысан злобно набычился, а Алексис исполнил свое неповторимое движение бровями, вскинув их вверх и став похожим на филина из мультфильма. И Луис начал хохотать, глядя, как вертится на месте Шакал, отчаянно жестикулируя и указывая дрожащими ладонями на приемник, как одеревенело смотрит на него Лысан и как злорадно вздымает брови Алексис. Вместе со смехом ушел страх, и вернулось обычное ощущение силы и вера в удачу.

«Этот парень, похоже, большой путаник! Он, наверное, что-то напутал в радиограмме, – размышлял Луис, рассматривая виноватую, побитую фигуру Шакала. – Бедняга! Кажется, он впутался не в то дело, для которого создан. Он все время дрожит, как заяц, хотя ничего страшного с ним пока никто не делает. Но ругают, видно, крепко. А лысый готов прямо сожрать беднягу со всеми потрохами!..»

Если бы Шакала можно было разорвать на части, Лысан с большим удовольствием сделал бы это. Шакал дважды прослушал радиограмму от Суареса и так и не смог разобрать последнюю фразу. Суарес не верил в способность кого-либо из членов ударной группы овладеть шифром, и радиограмма была передана открытым текстом. Он был вполне невинного содержания: «Ваше сообщение представляет для нас большой интерес. Продолжайте вести дело так же энергично. По возможности сообщите детали. В случае неприятностей…» – и дальше шли несколько слов, из которых Шакал доподлинно установил лишь последнюю часть последнего слова. Это был суффикс глагола «-овать».

– Там сплошные помехи были, когда конец передавали! И два раза так! Я не виноват, в общем… – робко объяснял Шакал, холодный от страха.

– Ты, значит, ни на что не годишься. Дали помощничка! Радиограмму открытым текстом принять не может, специалист… – Лысан отчаянно матерился. – Вот, посмотри на него! – Он указал кривым перстом на приосанившегося Алексиса. – Все, что поручат, все сделает. Настоящий член нашей большой семьи! – «Семьей» по итальянской традиции любили называть в синдикате Суареса саму организацию. – А ты, значит, выродок, которого удавить надо!

– Да чего вы ему такого поручали! Небось, радиограммы в забитом эфире он не принимает! – скулил Шакал, с необыкновенной скоростью бегая глазами. – А как машину без тормозов вести – так я! Как под домом сторожить – так опять я… – Шакал по-настоящему плакал, размазывая по лицу слезы. Обещание Лысана удавить окончательно расстроило его. Хотя Шакал начал работать на синдикат недавно, о Лысане он уже наслушался самых зловещих сплетен.

Алексису слова Шакала не понравились. Он усмотрел в них попытку умалить его достоинства и угрожающе зашевелил асимметрично выщипанными усами.

Голова Лысана покрывалась каплями и лужицами пота. Он опять занимался не свойственным ему делом – размышлял, стараясь догадаться, какой же глагол на «-овать» мог завершить радиограмму. Последняя фраза, упущенная Шакалом, явно содержала важное предписание. Скорее всего, по мысли Лысана, это был глагол «ликвидировать».

– Надо, значит, делать что-то! Суарес торопит, не терпится ему! – мрачно заявил Лысан в виде результата своих раздумий. – Да еще вы с Шакалом тут совсем, значит, в склоках погрязли! – фальшиво возмутился он. Ничто, кроме денег, не радовало его в жизни больше, чем склоки между подчиненными, которые Лысан лелеял и бережно раздувал из самой маленькой, ничтожной искорки, причем на это его неповоротливого интеллекта всегда оказывалось достаточно. – Пойду, значит, обедать, а потом посплю. А вечером ты, дружок, к дому пойдешь. А то ты совсем засиделся! – сострил напоследок Лысан, с умилением наблюдая, как вытягивается физиономия Алексиса. – Посмотришь, что там наш профессор делает. Тихо только…

* * *

Негр средних лет в затейливо расшитом золотой бахромой костюме, с блестящим от пота лицом катался по сцене, взбрыкивая ногами и выкрикивая что-то приятным хрипловатым голосом в микрофон. Рев публики перекрывал его усиленные мощной акустической аппаратурой крики. Потом негр встал, отряхнулся и попросил у публики платок. К нему потянулись десятки женских рук с платками, которые он собрал в охапку, вытер разгоряченное лицо, после чего платки полетели в зал и были подхвачены владелицами как драгоценные сувениры.

Негр по имени Оскар вновь стал петь. То, что он пел, не было обычной песней, – это была «сальса», ритмичный речитатив, обычно на темы любви, понятой так, как понимают любовь обитатели Эль-Параисо.

– Эй, мулатка, мулатка, черненькая, черненькая, как мои ботинки! – сладострастно обращался Оскар к одной из зрительниц. – Идем танцевать со мной, негрита, идем! Я тебя научу чему-то, чего не умеет твой муж! У тебя нет мужа? Хорошо, прелесть моя! Я сам буду твоим мужем! Хотя бы ненадолго!

Девушка-мулатка с сияющими от счастья глазами выскочила на сцену, и Оскар, пританцовывая вокруг, несколько раз со вкусом поцеловал ее в матово-коричневые щеки.

– Как вкусно! – выкрикивал он в микрофон после каждого поцелуя. – Негрита, какая ты вкусная!

– Вкусная! Вкусная! – подхватывал зал, присутствовавшие в кабаре «Золотая черепаха» жители Эль-Параисо повскакивали с мест и начали танцевать под звуки огромного, украшенного разноцветными лентами барабана.

Оскар оставил девушку танцующей посреди сцены, приблизился к публике вплотную и призывно закричал:

– А ну-ка, есть ли тут в зале негриты такие же вкусные, как эта шоколадная малышка? Давайте все сюда, пока я не съел эту девочку! Всех я не могу съесть!

И через несколько секунд на сцене танцевали десятки темнокожих девушек, танцевали так, как умеют танцевать только в Эль-Параисо, танцевали так, что у пожилых канадских туристов маслено заблестели глаза, а самые смелые из них похватали своих старушек и затопали ногами, посмеиваясь друг над другом.

Графиня давно подпрыгивала на своем стуле, порываясь вскочить, и, когда весь зал пришел в движение, она подпрыгнула высоко, как мячик, и потащила Луиса за руку, счастливо смеясь:

– Луиси, Котйнук! Пойдем танцевать вместе! – и она завертелась на месте, пытаясь исполнить то, что дается девушкам Эль-Параисо от рождения.

Луис поставил Люси на стул, взял за руки и начал танцевать на месте рядом с ней. Все, что делал Луис, он делал хорошо, но танцевать так, как умеют в Эль-Параисо, он не умел. Можно было бы сказать, что Луис танцевал лучше, изящнее, отточеннее и мягче, но не так! И жители Ринкон Иносенте, отдавая должное его искусству, обычно покачивали головами, улыбались до ушей и говорили: «У вас нет «сальсы» в крови! «Сальса» – это в крови!»

У графини «сальсы» в крови тоже не было, но она танцевала умилительно смешно, показывая, что внуки Марии не зря часами обучали ее сложным движениям танцев Эль-Параисо.

Танец длился не меньше четверти часа. За это время Оскар таким же приятным хрипловатым речитативом провел на сцене целую серию диалогов с танцующими девушками. Кому-то он пообещал прийти в гости, подробно расспросив адрес и поинтересовавшись, в какое время дня бабушка спит особенно крепко. У девушки не было бабушки, а Оскар не собирался навещать ее, но таков был ритуальный юмор «сальсы». Кого-то Оскар похлопал пониже спины, громко восхитившись тем, как приятно это делать, и выразив жгучую зависть и ревность к имевшим законное право доставлять себе такие удовольствия кавалерам. Счастливчики-кавалеры с хохотом наблюдали, как изысканно Оскар ласкает их подруг. Это тоже был юмор «сальсы».

Наконец выбрав высокую, похожую на монумент, не очень молодую негритянку с неохватными формами, Оскар подмигнул оркестру, и музыканты перешли на более мелодичный и спокойный ритм «Ча-ча-ча». Оскар обнял монументальную негритянку и ловко повел ее в сложном, полном понятных только знатоку оттенков танце.

Графиня продолжала танцевать и с восторгом рассматривала Оскара.

– Какой смешной дядя! – воскликнула она, когда Оскар в изнеможении опустился на пол. Он имел обыкновение отдыхать, разлегшись прямо на сцене и благосклонно выслушивая похвалы зрителей. – На пол лег, как собачка! Устал, наверное, бедненький… – пропела последние слова графиня, удачно передразнивая речитатив Оскара, что вызвало дружный смех у всех, сидевших за столом.

По законам Эль-Параисо детей не пускают в кабаре, но в «Золотой черепахе», роскошном заведении на берегу океана, графиня Люсия Сантос Родригес была всеобщей любимицей и ее пускали туда в любое время, воздавая такие почести, что, казалось, официанты кабаре знают об аристократическом происхождении прелестной синеглазой девочки с соломенными, легкими, как пух, локонами. С графиней в кабаре обращались почтительно, солидно, что ей очень нравилось. Зато, встретив ее на улице, официанты, словно наверстывая упущенное, фамильярно брали графиню на руки и осторожно целовали в загорелые и румяные одновременно щеки. Это не всегда нравилось Люси, но она деликатно терпела.

Похожий на профессора метр в золотых очках лично готовил графине молочный коктейль «Рон банана Мишель» – воздушную белоснежную смесь измельченного до крупиц льда, бананов, молока, специй, сахара и рома, который в специальном коктейле для графини заменялся ананасовым сиропом. Люси умело и сосредоточенно посасывала коктейль через соломинку, краем глаза посматривая на графа и тихонько приговаривая:

– Видишь, как я медленно пью «банана мишелю»! И глоточки у меня такие маленькие, чтобы горлышко не заболело!

Такой же «банана мишель» был в высоком хрустальном бокале Луиса. Брать более крепкие коктейли граф ему пока не советовал. Граф и Ивис пили «дайкири» – лучший, по словам Луиса, коктейль, созданный воображением настоящего художника1.

На хрустальном блюде посреди стола, накрытого розовой скатертью, лежали очищенные бананы, ломтики арбуза и нежно любимые графиней манго. Люси постепенно пододвигала блюдо к себе, пока наконец не завладела им безраздельно и не занялась фруктами всерьез. Капли сока падали на изящное, украшенное кружевами платьице графини, но Люси никто не ругал. Ее никогда не ругали…

Идея посетить кабаре «Золотая черепаха» принадлежала Луису. Он высмотрел на афишах усатую физиономию Оскара и громко объявил, что пропустить выступление Оскара было бы преступлением. Граф не возражал и не смог бы возразить, так как приглашение было сделано в присутствии графини, которая тут же деловито направилась к шкафу выбирать себе вечернее платье.

Приглашая графа в кабаре, Луис добивался, главным образом, чтобы он и Люси как можно меньше находились в своем доме. Луис решил, что если эти люди считают возможным беспокоить графа в его собственном доме лишь потому, что граф – его друг, то считать Хуана и Люси вне досягаемости Лысана, когда они в доме одни, нельзя. Граф, в свою очередь, был рад возможности не упускать Луиса из виду в течение целого вечера.

После ухода Оскара на сцену торжественно выдвинулся кордебалет кабаре «Золотая черепаха» – двадцать мулаток одинакового роста, одинаковой степени упитанности, с одинаковым гримом фантастических фиолетовых и малиновых оттенков, делавшим их лица похожими на африканские маски.

Ивис не сводила с Люси влюбленных глаз. С ней происходило то же самое, что было с Луисом, когда он познакомился с графиней два года назад. Тогда она разговаривала намного хуже, была не так сообразительна, однако Луис был очарован с первого взгляда. Ему казалось, что от Люси исходит мягкий свет чистой детской прелести. «Нет в мире ничего прекраснее прекрасного человеческого детеныша!» – часто повторял про себя Луис, глядя на графиню, и его веселые, синие глаза становились влажными…

Ивис топтала под столом ногу Луиса. Он вопросительно поднял глаза сначала на девушку, затем туда, куда показывала Ивис, и обнаружил совсем недалеко от их столика Лысана, Алексиса и Шакала, которые уткнулись в кружки с пивом, как только взгляд Луиса остановился на них.

Граф заметил появление странной троицы в кабаре четверть часа назад. Его внимание привлекла сначала физиономия Лысана, фотографию которого майор ему показывал. Граф прекрасно видел этих людей сквозь свои голубоватые, темнеющие на ярком солнце очки, и лица этих троих вызывали у него страх, смешанный с отвращением.

Лицо Алексиса, которого Хуан не видел никогда, произвело на него особенно гнетущее впечатление. Это был убийца дегенеративного типа. Такие люди с остановившимся взглядом страшных пустых глаз попадались графу на улицах Бангкока. И хотя они принадлежали к другой расе, их роднила с Алексисом природная жестокость. Их можно было встретить стоящими у дверей увеселительных заведений в отстраненной позе, готовых сделать что угодно с перебравшим или зазевавшимся клиентом – ударить, ограбить, убить…

Граф с тоской подумал, что майор Кастельянос должен был приехать вчера или, в крайнем случае, сегодня, но его нет, и без него Хуан все острее ощущал беззащитность, и уязвимость Луиса перед этими людьми.

На сцену вышла, бодро раскачивая бедрами, популярная в Эль-Параисо певица, светлая мулатка, толстая по европейским понятиям, однако представлявшая собой образец изящества для мужчин Эль-Параисо. Ее костюм трудно было назвать платьем. Скорее, это был купальник-бикини, к которому пришили в некоторых местах блестящую мохнатую бахрому.

Последним триумфальным успехом волоокой Марии была песня «Не купайтесь на набережной, потому что в воде вас поджидает огромная акула!», где рассказывалось, как акула съела уже многих девушек, необдуманно полезших в воду, и любую из сидящих в зале тоже непременно съест.

Иностранцу песня могла бы показаться глупой, и совсем было непонятно, почему публика так радостно хохочет каждый раз, когда речь идет об очередной жертве ненасытного хищника. Для обитателей Эль-Параисо в том, что коварная акула поедала только девушек и только красивых, была заключена бездна смысла. Они хохотали, хлопая друг друга по плечам и восхищаясь телодвижениями, которыми великолепная Мария сопровождала рассказ о несчастных жертвах.

* * *

– Ты что, сюда пиво пить пришел! – прошипел Лысан, не поднимая головы и не размыкая губ. – Сам будешь платить!

Алексис виновато зашевелил бровями и побледнел. Поход в кабаре Лысан обещал оплатить из казенных денег, огромной, по его понятиям, суммы, выданной Лысану для ведения дела. Ненависть к Лысану и страх перед тем, что он может заставить платить из своего кармана, смешивались и кипели в душе Алексиса, когда он изображал виноватую мину на лице.

Лысан молча проклинал метрдотеля, заставившего их сесть почти рядом с Луисом, который в любой момент мог повернуться и узнать кого-нибудь из них. Постепенно Лысан освоился и начал подбадривать себя, беззвучным шепотом приговаривая: «Ну и пусть узнает. Пусть узнает! Мы его, значит, не боимся!» Действительно успокаивало Лысана то, что «профессор» заявился без охраны, а значит, не мог быть непосредственно опасен.

Идея пойти в кабаре родилась в голове Лысана, минуя стадию зарождения, неожиданно, и была необъяснима с точки зрения здравого смысла, так как не содержала ни грамма этого здорового начала. Лысан не смог бы вразумительно объяснить даже Суаресу, если бы его призвали к ответу, зачем он вдруг подхватился с места и, не надеясь на «додж», на такси прибыл во главе «ударной группы» в кабаре, как только дежуривший под домом Луиса Алексис прибежал и сообщил, что «профессор» вместе с доктором и девчонкой пешком пошли в кабаре «Золотая черепаха» и что он сам, своими глазами, видел, как они уселись за столик.

Скорее всего, в Лысане сработал старый добрый принцип: идти следом за добычей и ждать, идти и ждать! Так ходят за крупными животными гиены, ожидая, что какой-нибудь хищник нападет на них и удастся поживиться объедками.

Оказавшись вдруг в считанных метрах от своего противника, Лысан растерялся и упал духом. Вид Луиса в профиль лишал его последних крох уверенности в себе. Но Лысану пришлось поднять голову – Шакал отчаянно теребил его за рукав. Подняв угрюмые, сощуренные от страха глаза, Лысан с ужасом увидел, что «профессор» встал из-за стола и направился к выходу из зала.

Граф, Люси и Ивис остались на месте и оживленно разговаривали, но сам «профессор» неудержимо стремился к выходу. «Зовет своих людей!» – осенило Лысана, и его как будто ударили обухом по голой голове. Лысан поймал под столом вздрагивающую узкую руку Шакала, крепко сжал ее и зашипел:

– За ним, быстро! Посмотри, куда он пошел, и назад, понял! Ну, ты!.. – и Лысан исхитрился выпустить длиннейшее матерное ругательство сквозь сжатые губы.

Шакал покрылся испариной, но подчинился и посеменил к двери, подергиваясь и подпрыгивая на ходу. Миновав главную дверь, завешеннуютолстыми портьерами из голубого бархата, Шакал столкнулся с Луисом, который разговаривал с метрдотелем. Шакал заметался, не решаясь возвращаться в зал, потом увидел на одной из дверей пиктограмм с изображением средневекового рыцаря – так почему-то обозначают в Эль-Параисо мужские туалеты и устремился в эту спасительную дверь.

В окно хорошо просматривался выход из кабаре на улицу, и Шакал, придерживая рукой колотящееся сердце, впился взглядом в освещенный круг, в котором вот-вот должен был появиться Луис. Но вместо Луиса из кабаре вышла группа пузатых пожилых мужчин в разноцветных шортах. За ней проследовала темнокожая парочка, обнявшаяся так крепко, что двигаться вперед могла только очень медленно. «Профессор» не появлялся.

«Вдруг этот похожий на академика метр в золотых очках – их человек! И «профессор» как раз сейчас договаривается, как их получше взять, как только они вместе с идиотом Лысаном выйдут из кабаре! Три выстрела из темноты – и все! Сердце Шакала билось как раненая птица. Он пристроился возле одного из писсуаров, но вдруг увидел лицо Луиса совсем рядом. Это было так страшно, что Шакал только в первый миг ясно различил лицо «профессора», а потом оно расплылось в страшную смеющуюся маску. Шакал закрыл глаза и почувствовал, что его трясут за плечи, а затем услышал голос Луиса, который вежливо просил:

– Пожалуйста, побыстрее, я не могу больше терпеть! Умоляю вас, быстрее! – Луис умолял и в то же время грубо тряс Шакала за плечи, отчего брюки Шакала стали мокрыми. – Ну что же вы! Я не могу больше терпеть! Ну скорее же, ради бога, скорее!

Шакал приоткрыл глаза, увидел учтивое лицо с выражением явного нетерпения, просиял радостной, полуидиотской улыбкой и засуетился, пытаясь застегнуть брюки. Он еле слышно шептал:

– Конечно… Я сейчас ухожу, в общем… – Шакал был объят ужасом и не видел очевидного: рядом было еще, по крайней мере, десять свободных писсуаров, кокетливо отделанных розовым мрамором. Луис предупредил порыв Шакала отойти от писсуара, захлопал его по плечу, громко восклицая:

– Ну что вы, что вы! Вы же не закончили! Как можно! Я подожду, конечно, я подожду! Я вас совсем не тороплю, извините меня, ради бога! Просто нет сил терпеть! – Луис выговаривал все это и доброжелательно рассматривал Шакала синими, как море Ринкон Иносенте, глазами.

«Писсуаров-то много…» – тоскливо заметил Шакал, чувствуя, как намокает вся правая штанина его любимых нежно-кремовых брюк.

– Ну, сколько можно, черт бы вас побрал! Я же прошу вас – быстрее! – Луис снова раскачивал Шакала за плечи.

Из горла Шакала вырвались странные рыдающие звуки. Он был на грани умопомрачения и уже не помнил себя. Луис схватил его за шиворот и подтащил к раковине умывальника. Он не спешил, так как по его просьбе метр повесил на входной двери туалета табличку: «Просим подождать несколько минут – идет уборка». Луис сунул голову Шакала под струю холодной воды и подождал, пока его глаза не задвигались под прикрытыми веками.

– Я вижу, ты излишне впечатлителен, чико! – Голос Луиса вновь был ровен и ласков. – Ну, немного спокойнее, Шакал! Я не буду тебя бить, не буду даже ругать… – Услышав слово «шакал», обладатель гордого прозвища издал новый рыдающий звук. – Шакал – твоя фамилия?

Нет, похоже, кличка! Ну, не дрожи так, пожалуйста! Я тебя не обижу! Мне нужно совсем немного: скажи, что вы делаете здесь, зачем вы здесь? Быстро, в двух-трех фразах! Или ты никогда не сможешь больше так удачно помочиться, как сделал это сейчас, потому что я тебе отрежу… – и Луис достал из кармана блок новых лезвий для безопасной бритвы, двойных лезвий, которыми нельзя отрезать ничего, кроме волос.

Но Шакал уже перестал адекватно воспринимать ситуацию. Его поведением управлял только страх. Он дернулся в сторону двери, но был пойман и придавлен к стене рукой Луиса, которая легла на его острый кадык, и Шакал начал задыхаться. «Это конец!» – пронеслось в его голове.

Артистизм Луиса иссякал.

– Послушай меня, ублюдок! Ты выложишь сейчас все! – Луис яростно кричал шепотом. – Чего вы хотите от меня? Зачем вы травили меня, как таракана? Что вам нужно от графа, от доктора? – поправился он и перевел дух. – Зачем ты совался в его дом, отвечай! – И Луис по-настоящему придавил горло Шакала.

Шакал захрипел, показывая, что хочет ответить, и Луис отпустил его.

– Это все они… – заскулил Шакал. – Шеф с Алексисом… Они придумали с таблетками! Алексис положил в «дайкири»… Я даже не прикасался…

– Какие таблетки? Зачем? Таблетки были наркотическими? Да? Из тех, что развязывают язык? Да или нет? – Шакал затряс головой в знак согласия. – Но чего они добивались, накачивая меня наркотиком?

– Как чего?.. – нашел в себе силы удивиться Шакал. – Куда вы порошок деваете… Шеф так и сказал: пусть он разболтает, как Каррера перебрасывает партии порошка через Эль-Параисо…

– Какой Каррера?! – переспросил изумленный Луис. – Постой, постой… Ты из Колумбии? А? – Луис удачно определял происхождение испаноговорящего собеседника на слух.

– Я из Боготы… А откуда вы знаете? По паспорту я не оттуда…

«Да, этот дурачок из Колумбии…» Мысли переплетались в голове Луиса в пока еще призрачный и хрупкий мост, который вел к разгадке.

– Послушай, чико, но почему вы выбрали меня?

Почему вы решили, что у меня должен быть этот самый порошок? – вкрадчиво спросил Луис. Ему вдруг стало жарко.

– Как почему? – вполне искренне удивился Шакал, начавший постепенно успокаиваться. – Шеф нам все время говорит, это самое… Что вы, в общем, человек Карреры, его главный здесь резидент, его племянник! – Шакал раскололся и, как это обычно бывает с предателями, повеселел и стал разговорчивым.

– И вас послали сюда разбираться? – Луис насмешливо рассматривал жалкую фигуру Шакала. – Сюда, в Эль-Параисо! Вы там с ума посходили, чико! Какой порошок здесь! Ты знаешь, куда вы приехали? Вы – последние идиоты, как и те, кто вас послал! Это же Эль-Параисо, ты слышишь меня, Эль-Параисо! Здесь тебе, сопливому щенку, дадут двадцать лет за щепотку этого самого порошка! Двадцать лет, карахо! А если будешь плохо вести себя в тюрьме, добавят еще тридцать! Послушай, не дрожи, сейчас я тебя отпущу. Передай лысому мой совет: чтобы завтра вас здесь не было! Первым же самолетом – вон отсюда! У меня нет порошка и никогда не было! Я никогда не видел и не хочу видеть своего дядю. Я плевал на вашу возню, но занимайтесь ею у себя дома! А здесь такие номера не проходят. Завтра же вас не будет в «Подкове» – или вы всю жизнь будете жалеть, что не послушали доброго совета. Завтра! Ты хорошо меня слышишь? Если у твоего лысого шефа будут сомнения, пусть приходит ко мне завтра с утра. Но если вы сунетесь в дом доктора Хуана еще раз, вы останетесь в этой стране надолго! Я об этом позабочусь! Здесь, кстати, образцовые тюрьмы, удобные, очень теплые… – Луис успокоился и шутил. – Давай иди к своему Лысану и скажи ему все, понял, все, слово в слово!

Шакал выскочил за дверь, едва не сбив с ног майора Роберто Кастельяноса, открывавшего дверь туалета снаружи. Майор посторонился, пропустил стремительного Шакала мимо себя, и при виде Луиса его до этого мгновения напряженное и хмурое лицо расплылось в счастливой улыбке.

– Луиси! – закричал он, обнимая вышедшего в коридор Луиса и слегка подергивая его сзади за густые русые волосы. – Ты уже выздоровел и гуляешь по кабаре!

Роберто слушал вполуха, как Луис говорил, что он со вчерашнего дня на ногах, а перед глазами майора стоял образ мокрого и несчастного Шакала, выскочившего из туалета минуту назад. «Купал он его в унитазе, что ли?» – растерянно размышлял майор.

– Пойдем за наш столик, Роберто! – пригласил Луис. – Я познакомлю тебя с красивой девушкой. Там Хуан и Люси…

– Люси! Черт возьми, я забыл в машине негритенка! Я сейчас, Луиси… – Майор осторожными шагами старого кота пошел к выходу. Он прекрасно знал, что граф, Люси, и «какая-то девчонка» в зале.

На улице майор действительно подошел к своей машине и достал огромную куклу – негритенка с изумрудно-зелеными глазами, одетого в белоснежный смокинг с бабочкой малинового цвета на шее. Захватив куклу, майор неторопливо приблизился к «форду», в котором сидел Гидо, и сказал:

– Снимай своих людей из зала! Ригоберто пусти, как только они выйдут. Ты говоришь, они приехали на такси? Пусть посмотрит, куда они тронутся. Скажи Ригоберто, что я его убью, если они обнаружат «хвост»! Пусть будет аккуратен. И быстрее, быстрее, толстяк, черт бы тебя побрал! Я чувствую, они вот-вот уйдут!

Предчувствие не обмануло майора. Он столкнулся с Лысаном, когда входил в зал. Лысан шел впереди «ударной группы», и, как всегда, казалось, будто он только что споткнулся или вот-вот собирается это сделать. Шакал шел последним, пытаясь задрапировать изгаженные кремовые брюки полиэтиленовым пакетом, который он держал на уровне пояса двумя руками, отчего пакет путался в ногах и шуршал. Майор встретился взглядом с Шакалом и радостно заулыбался. Глаза Шакала заметались. Он был подавлен. И еще несколько пар глаз провожали «ударную группу», когда она покидала зал…

Роберто был встречен с радостью и восторгом. Графиня подпрыгивала, пытаясь выхватить негритенка, майор держал куклу высоко и требовал, чтобы Люси поцеловала его. Наконец графиня сдалась, предварительно потрогав подбородок Роберто и убедившись, что он не колется.

– Я с Луиси люблю целоваться, а с тобой нет! – простодушно объяснила Люси. – У Луиси бородка всегда мягкая, а ты колючий. И усы у тебя как щеточка для зубов! Но ты все равно хороший такой. Ты мне такого негритеночка привез! Он будет мой сыночек, ладно?

Майор оглушительно рассмеялся и, трогая волосы графини, заявил:

– Если ты будешь всегда жить здесь, у тебя обязательно будет такой сыночек!

Граф улыбался и ничем не выражал неудовольствия по поводу шутки Роберто, хотя в глубине души ему не нравились, вернее, за пять лет надоели шутки жителей Эль-Параисо, каждую из которых он мог предсказать еще до того, как собеседник открыл рот.

Луис подозвал метрдотеля, шепнул ему что-то на ухо, и на столе появилось несколько хрустальных бокалов, до половины наполненных кусочками ананаса в форме ян-тарно-желтых сердечек. Затем официант принес бутылку безумно дорогого в Эль-Параисо французского шампанского в серебряном ведерке со льдом.

Граф покачал головой и заметил:

– Луиси, как всегда, нас балует!

Луис сделал вид, что не слышит графа и увлечен бутылкой, открывать которую он не доверил официанту, по грустному опыту зная, что за неимением навыка официанты обычно обливают шампанским половину зала, а несчастному гурману достается лишь то, что осталось на донышке.

Золотой благородный напиток медленно разливался по бокалам, и высокие хрустальные бокалы превращались в кипящие кубки. Шампанское начинало реагировать с ананасом, при этом ананас терял свою едкость, а вино приобретало неповторимый ананасовый привкус.

– Как шипит! Как змейка! – восхищалась графиня, облизывая пухлые розовые губы. – Мне ведь можно эти ананасики, правда, папа?

– Да, только не очень много! – согласился граф, и Ивис начала кормить графиню шипящими ананасами из своего бокала. Наевшись, графиня протяжно, мелодично зевнула и громко сообщила, что ее сыночек Карлито хочет спать.

На улице Люси рассмотрела поблескивающий в темноте «мерседес» майора, и ее сонливость как рукой сняло.

– Роберто! Это твоя машина с телевизором и еще со столиком таким смешным! – Графиня имела в виду походный бар с откидывающейся полкой, расположенный на заднем сиденье машины. – Эта машина, Луиси, как домик! В ней все есть! И телевизор, и магнитофон, и столик такой, чтобы кушать, и кроватка…

По настоянию графини, Роберто повез ее и графа домой на «мерседесе», включив телевизор и открыв на заднем сиденье бар, хотя от кабаре «Золотая черепаха» до дома графа было не больше пяти минут ленивой ходьбы. Машина тронулась с места и плавно, очень медленно поехала в сторону дома графа, а Луис и Ивис остались на освещенном пятачке у входа в кабаре и долго махали руками вслед «мерседесу».

– Как тебе нравится Роберто? Ты его не знала раньше? Мы с ним большие друзья. Он научил меня морской охоте – в этом он непревзойденный мастер. И вообще он умный и добрый. – Интонации Луиса были не совсем верны. Беседа с Шакалом стоила ему напряжения, и его фразы казались вялыми и усталыми.

– Роберто все знают, – спокойно ответила Ивис. – Но живым, не на фотографии я его вижу первый раз. На фотографии он симпатичнее и моложе… У тебя хорошие друзья, Луиси! Почему бы тебе не рассказать обо всем Роберто? У тебя сразу отпали бы все заботы и проблемы. Кто бы ни были эти люди, Роберто Кастельянос сможет разобраться с ними быстрее и лучше, чем ты. Это его профессия.

– Проблем уже нет! Я успел немного поговорить с этим вертлявым парнем, и, похоже, он понял, что им здесь нечего делать. А рассказывать Роберто ничего не нужно. Он знает все сам и лучше, чем я. Уже второй день какие-то люди толкутся вокруг домика садовника, мешают ему варить кофе и чинят электропроводку, требуя при этом, чтобы садовник никому не болтал об их невинных занятиях. Роландо сообщил мне об этом под большим секретом. Это люди Роберто. Его люди были в кабаре, и на улице, и везде. Они ходят за мной по пятам, а толстяк Гидо попадается на глаза по пять раз в день и все время делает озабоченный вид. Гидо – его заместитель! – Луис улыбался непринужденно и весело. – Все уже прошло, чика! Завтра они уберутся отсюда, а мы с тобой посмотрим, как они это сделают.

– Ты уверен в этом, Луиси? – тихо спросила девушка.

Через полчаса Луис стоял в темноте у окна своего номера в гостинице «Дельфин» с биноклем в руках и тщетно пытался рассмотреть, что происходит за неплотно задернутыми шторами номера 184 гостиницы «Подкова».

– Луиси, а почему у этого Шакала были мокрые штаны? – Ивис была уже в постели и терпеливо дожидалась, когда Луис закончит свои наблюдения.

– Не знаю, девочка! Я не трогал его. Просто немного напугал!.. – Голос Луиса дрожал от смеха.

– Ну расскажи, Луиси, я тоже хочу посмеяться! Что ты с ним сделал? Он вбежал в зал весь мокрый. Хуан тоже заметил это. И вообще, знаешь, он все время смотрел на этих людей. Мне кажется, он все знает.

– Мне тоже! – Луис отложил бинокль и зажег ночник. – Посмотри! – Он показал Ивис желтоватое пятно на левой руке. – Когда я спал, кто-то брал у меня кровь из вены… Скорее всего, граф, то есть Хуан. Почему он ничего не сказал мне об этом? Мне это очень не нравится, чика! Столько людей вынуждены хлопотать из-за этих… Ладно, не буду ругаться. Давай спать! Завтра мы встаем рано, а ты опять не дашь мне выспаться…

– Кто кому не даст выспаться – это большой вопрос… – прошептала Ивис. – Ты такой гладкий, мягкий, сильный… Похож на большого котенка! Поэтому Люси тебя так и называет… – Пальцы Ивис ласкали Луиса, и он все больше понимал, что выспаться не удастся…

Около четырех часов утра Луис тихо выбрался из постели и сбежал вниз. В переулке неподалеку от гостиницы «Дельфин» он отыскал «сакапунту» и подогнал ее к гостинице «Подкова» вплотную к «доджу», нанятому «ударной группой» у Панчо за двадцать песо в сутки.

«Они увидят мою божью коровку, как только продерут глаза! А продрать глаза я их заставлю сейчас», – сказал себе Луис и вернулся в «Дельфин». Разбудив дежурную, он попросил соединить его с гостиницей «Подкова». Луис подчеркнуто говорил на правильном испанском.

Когда ему ответил заспанный голос Алексиса, он перешел на диалект Эль-Параисо и, убедительно подделываясь под невнятное бормотание, которое обычно характеризует эту речь, сообщил, что расчет приготовлен, так как сеньор сказал, что они должны срочно уехать. Алексис долго не мог разобрать, что говорит Луис, но Луис терпеливо повторял, подмигивая изумленно открывшей сонные глаза девушке.

– Какой расчет! – взревел наконец Алексис, продравшись сквозь бормотание к смыслу высказывания. – Мы никуда не едем!

– Господа уезжают, сейчас же, немедленно! – пробормотал Луис и повесил трубку.

* * *

– Луиси! Ты бежишь или нет? – без особой надежды повторил граф, постукивая костяшками пальцев по деревянным жалюзи окна. Дом был пуст, граф чувствовал это кожей. Луис не ночевал дома, и Хуан даже отдаленно не мог представить себе, где находится сейчас его друг.

Добежав до берега моря, граф немного задержался, размышляя, не повернуть ли ему в противоположную от гостиницы «Подкова» сторону. Обитатели гостиницы вызывали у Хуана жгучее отвращение. Ему претила мысль, что придется заниматься упражнениями в прекрасном и мудром, как мир, искусстве кун-фу по соседству с Лысаном и его спутниками. Но граф словно решил что-то и, повернув в сторону «Подковы», побежал по границе суши и моря, ускоряя бег. На его лице вспыхивала не обычная и не свойственная ему насмешливая улыбка.

Гостиница «Подкова» стояла на берегу так, что волны лизали бетонное основание фундамента. В непогоду соленые брызги залетали в открытые окна, наполняя обшарпанные комнаты благородным ароматом моря. Граф остановился в двадцати метрах от серой бетонной стены гостиницы на полосе упругого влажного песка и начал подпрыгивать на месте. Глаза графа неподвижно смотрели прямо перед собой. Постепенно его движения стали приобретать все большую скорость и размах, а рот начал издавать странные, сначала еле уловимые звуки, напоминавшие мяуканье и рычание одновременно.

Затем граф прекратил свой подпрыгивающий танец и застыл в позе буддийской статуи. Только рычащие мяукания, вырывавшиеся из его рта, становились все громче и громче. Наконец он испустил крик, в котором смешались рычание, мяуканье и визг, и нанес серию убийственных ударов руками и ногами. Последним движением граф вонзил пальцы в тело воображаемого врага, выломал одно из ребер и стал потрясать им в воздухе…

Потом последовала лавина душераздирающих звуков, и граф обрушил на второго противника град ударов, каждый из которых, казалось, мог угрожать бетонному основанию гостиницы «Подкова». Это был «комплекс разъяренного дракона». С остальными врагами граф расправлялся невероятно длинными и быстрыми ударами ног, совершая высокие прыжки с переворотами в воздухе.

Когда все враги были повержены, граф вновь стал мягко подпрыгивать на месте, и его глаза застыли, устремленные в одну точку. Это был балкон одного из номеров гостиницы, на котором в разгар битвы граф заметил перекосившееся от ужаса лицо Шакала.

Потом он бежал назад навстречу встающему из-за кромки полуострова горячему солнцу и смеялся. Тихий смех вырывался из груди графа и смешивался с шелестом прибоя…

Когда Хуан вбегал в патио своего просторного дома, майор Кастельянос наконец сомкнул тяжелые веки. Всю ночь на столе у майора не смолкал телефон – Гидо и его люди доносили обо всем, что происходило с порученными их наблюдению людьми. Последним был звонок Гидо, повергший майора в растерянность. Майор развел руками и выдохнул сокрушенное «Карахо!», поражаясь непредсказуемости поведения Луиса.

Гидо сообщил, что Луис только что выгнал из переулка свою «сакапунту» и поставил прямо под окнами 184 номера, после чего позвонил из холла гостиницы «Дельфин» в номер к «гостям» и, как сказала девушка-администратор, разыгрывал их, представляясь служащим «Подковы» и говоря по телефону так, словно он прожил в Ринкон Иносенте всю жизнь. Девушка так и не поняла, кто такой Луис: то ли иностранец, умеющий говорить на диалекте Эль-Параисо, то ли гражданин Эль-Параисо, притворяющийся иностранцем.

Всю ночь майор перебирал сообщения агентов, ругаясь последними словами, потому что в них зияли многочасовые прорехи. Агенты, например, подробно описывали, чем обедал Луис в ресторане, а куда он девался утром, никто не знал. Пока они добежали до своей машины и завели ее, простыл и след «сакапунты» Луиса.

Другой молодой разгильдяй проводил машину Луиса до Университетского центра и пошел пить пиво, считая, что Луис вернется нескоро. Когда этот бездельник вернулся на стоянку, машины Луиса уже не было, и опять он на несколько часов оказался без «крыши». «Хвост» за Луисом майор деликатно называл «крышей», то есть прикрытием, охраной. Так совесть майора страдала меньше.

Единственным надежным человеком, как всегда, оказался толстяк Гидо. Именно он не поленился в утренний час, когда бездельники в домике садовника Роландо досматривали сны, поехать следом за Луисом, направившимся в гостиницу «Дельфин», после чего нанявшим в конторе проката новенький «форд». Это он, Гидо, нашел бинокль в номере Луиса, остроумно спрятанный под кроватью: Луис прекрасно знал, что под кроватью прислуга в Ринкон Иносенте моет не чаще, чем раз в месяц.

Майор лежал на диване в своем кабинете и думал с закрытыми глазами. Он начал чувствовать логику поведения Луиса, и эта логика ему нравилась. «Этот парень, кажется, расправится с ними сам, пока мы тут играем в сыщиков!» – улыбаясь, вполголоса воскликнул майор, словно обращаясь к кому-то.

За два дня переговоров по телефону и телетайпу с полицейскими чинами Колумбии, Мексики, Аргентины, США майор сумел узнать довольно много. Колумбийская полиция переслала фототелеграфом досье Лысана, а неведомый коллега на другом конце провода заклинал «взять этого подонка с поличным и присадить лет на пятнадцать», благо законодательство Эль-Параисо легко позволяет это сделать.

По фототелеграфу майор получил также досье на дядю Луиса. Себастьян Карлос Каррера основал свой клан всего пятнадцать лет назад, но успел достигнуть очень многого. Из Международной ассоциации по борьбе с наркотиками майору сообщили, что организации Суареса и Карреры находятся в состоянии войны. Информация сама по себе не очень ценная, поскольку преступные кланы никогда не умеют разделить сферы влияния и жить в мире. Отношения между ними – это постоянная борьба за выживание. Важнее было узнать, что в последние месяцы борьба между кланами Суареса и Карреры начала выливаться в вооруженные столкновения. Это был безошибочный признак того, что скоро один из кланов проглотит другой.

Майор скрупулезно изучил досье Карреры и пришел к выводу, что Луис не мог иметь контакта со своим дядей. Их пути не пересекались. Правда, возможна вербовка через посредника, но из досье майор знал, что дядя Луиса лично изучал всех, кто привлекался к работе в его организации, и едва ли стал бы делать исключение для своего родного племянника.

Луис непричастен к делам «кокаиновых баронов». Этот очевидный факт нашел в полученной майором информации косвенное подтверждение. Необъяснимым оставалось лишь главное – появление Лысана и его людей здесь, в Ринкон Иносенте, поводом и целью которого был Луис Хорхе Каррера. Майор чувствовал, что это случайность, Ее Величество Госпожа Случайность, с которой он сталкивался всю жизнь и имел сложные отношения. Случайности майор привык верить, ибо в жизни таких таинственных организаций, как секретные службы и преступные сообщества, случайность – это некоронованная королева. Она решает все или почти все. И хотя, как все в мире, случайность имеет свои причины и следствия, важнее бывают именно следствия, потому что те, кто мог бы доискиваться причин, очень часто не делают этого по вполне уважительной причине – они уже мертвы…

Майора мучил вопрос, что сказал Луис Шакалу. Примерно он догадывался, что Луис предложил всем троим убираться из Ринкон Иносенте. Рассказ Гидо о раннем звонке Луиса подтверждал это. Но что еще? Угроза, обещание – что угодно, исходящее от Луиса, может заставить «гостей» вести себя еще более непредсказуемо, чем он сам.

– У Луиса слишком много фантазии! – укоризненно проговорил майор и поднялся с дивана в поисках сигары. Когда пепел на сигаре стал длиной с мизинец, у майора созрел план простой и надежный, как велосипед.

ЧАСТЬ III

– А сейчас перед вами выступит министр сельского хозяйства республики сеньор Арнальдо Рамирес. Он в ближайшие годы… – Звук телевизора умолк, но изображение на экране сохранилось, а раскачивавшийся в кресле-качалке Луис звонко захлопал себя по коленям и захохотал. На экране показывали отнюдь не министра, а огромного черно-белого быка-производителя, который мрачно посматривал в объектив и брезгливо морщил породистую морду.

Луис просматривал последние приобретения своей коллекции телекурьезов, которые он начал собирать, как только обзавелся видеомагнитофоном. На Земле нет народа более беспечного и легкомысленного, чем всегда счастливые жители Эль-Параисо, поэтому всевозможная путаница, ситуации нелепые и невообразимо смешные были для телевидения Эль-Параисо нормой. Луис знал продюсеров программ, от которых почти всегда можно ожидать чего-нибудь приятного. Он наудачу включал видеомагнитофон, когда начиналась программа такого шутника, и часто вылавливал что-нибудь забавное.

Так, в прошлый раз кудрявый молодой мулат, показавший народу Эль-Параисо в качестве министра быка-производителя, не очень удачно синхронизировал звучащий текст с видеозаписью репортажа о том, как группа канадских фермеров посетила страну и осмотрела знаменитый крокодилий питомник – одно из редких мест в мире, где можно отведать крокодильего мяса. В тот момент, когда камера крупным планом показывала лицо канадца, уплетающего лангет из крокодила, диктор восклицал: «Крокодилы питомника принадлежат к числу наиболее свирепых. Посмотрите, как эта рептилия бросается на кусок мяса!»

Досталось и другому – розовощекому парню, который отвечал на вопросы корреспондента во время посещения свинокомплекса и совсем не подозревал, что вместо его речи будет звучать бодрый голос: «Посмотрите, посмотрите на этого борова! Кандидатуры свиноматок, предназначенных для случки с ним, утверждает специальная комиссия!»

Луис смеялся и не слышал, как Роберто Кастельянос поднялся по деревянной лестнице, не слышал мягких кошачьих шагов майора, который, пользуясь этим, подошел к Луису сзади и крепко схватил его за плечи. Реакция Луиса на эту шутку, принадлежавшую к числу любимых и популярных среди жителей Эль-Параисо, была неожиданно бурной. Он рванулся из кресла, которое опрокинулось назад и сбило с ног майора Кастельяноса.

Увидев лежащего на полу майора, Луис опустил руки, принужденно рассмеялся и бросился поднимать своего друга.

– У тебя шалят нервы, Луиси! – прокомментировал случившееся майор, радостно улыбаясь. – Я кричал снизу и поднялся, кстати, просто для очистки совести. Твоей машины во дворе нет, да и вообще по субботам ты, кажется, читаешь лекции в колледже.

Майор не кричал внизу, так как прекрасно знал, что Луис в доме, знал о каждом его передвижении в это утро, знал даже о том, что Луис позвонил из гостиницы «Дельфин» в колледж и попросил перенести свою лекцию на следующую неделю. Майор своими ушами слышал весь разговор Луиса с секретарем колледжа и улыбался, когда Луис сдавленным голосом объяснял, что у него болит даже язык, а это значит, что лекцию придется отложить…

– Меня попросили перенести лекцию на следующую неделю – студенты разбежались по случаю зимнего фестиваля! – Луис лгал спокойно и очень правдоподобно. – А «сакапунту» я отправил на профилактику. Барахлит зажигание, а у меня не доходят руки самому заняться. – Это была новая неправда и менее удачная: постановку зажигания Луис не доверил бы никому.

– Как ты себя чувствуешь, Луиси? У тебя усталый вид…

– Я в порядке! Просто не очень выспался. Сейчас мы выпьем кофе, и все пройдет… – Луис жестом пригласил майора вниз, где в холле на небольшом инкрустированном столике всегда стоял термос, в котором он настаивал кофе по собственному методу.

– Это очень кстати, Луиси, что ты сегодня отдыхаешь! – воскликнул майор, насладившись первыми глотками ароматного напитка. – Я хочу вытащить тебя в море! Как тебе нравится моя идея? Ненадолго, часа на два – три. Пойдем в залив Раздавленного таракана, подстрелим чего-нибудь повкуснее – и назад!

Луис насторожился и внимательно смотрел на развалившегося в кресле-качалке Роберто, непринужденно приглашавшего выйти в море, словно у Луиса не могло оказаться в это утро более важных дел. Обычно они договаривались заранее и выходили в море рано утром. Сейчас же часы Луиса показывали половину одиннадцатого.

– Я не против, Роберто, но я не совсем в форме, и потом, у меня не заправлен акваланг. Пока мы его заправим, пройдет полдня… – Луис пробовал уклониться, но майор перехватил инициативу.

– Нет никаких проблем, Луиси! У меня заправлены оба баллона. – Майор простодушно не замечал нежелания Луиса бросить свои дела ради подводной охоты. – Посмотри, какое спокойное море! – Он поманил Луиса к окну. – Где-то совсем недалеко гуляет между камнями жирная «парго-свинья»! – Майор облизнулся, приглашая Луиса насладиться прекрасным образом «парго-свиньи», которую нужно застрелить, запечь в гриле и съесть, запивая густым темным пивом. – Если ты не настроен плавать, просто составишь мне компанию, посидишь в катере. Ты просидишь все утро со своим телевизором, вместо того чтобы заняться чем-то достойным мужчины! – Майор в шутку сердился. – И не говори, что к тебе должен кто-то прийти! К тебе приходят только самые красивые девушки Эль-Параисо, чтобы остаться на всю ночь! – Майор стоял рядом с Луисом и хлопал его по спине – обычный в Эль-Параисо способ убеждать упрямого собеседника.

– Ты угадал. Я жду Ивис. Она уезжает сегодня… Майор сделал понимающее лицо и с готовностью закивал:

– Тогда, Луиси, извини мою настойчивость! Поедем в другой раз. Надолго уезжает эта черноглазая девочка? Она мне нравится, Луиси. Впрочем, у тебя всегда был хороший вкус… Кстати, ее папа – мой коллега. Я его неплохо знаю. Он полковник, человек старой закалки.

– Что ты говоришь! – Луис искренне поразился. – От пограничной службы в Эль-Параисо никуда не денешься! Я это почувствовал, как только ступил на благодатную землю Ринкон Иносенте в первый раз, кстати, с левой ноги. А я все эти дни недоумеваю, почему за мной все время таскаются какие-то типы! Оказывается, это телохранители Ивис! – Луис весело смотрел майору в глаза. Всего час назад он осведомился у администратора гостиницы «Подковы» об обитателях номера 184 и с радостью узнал, что они попросили приготовить расчет. Луис вызывал майора на откровенность, но Роберто не замечал этого.

– Ты мнителен, Луиси! Кому нужно таскаться за тобой по жаре! Ну, я пошел…

– Подожди! Если мы вернемся к часу, я в твоем распоряжении. Ивис обещала приехать к половине первого, значит, раньше половины второго ждать ее бессмысленно…

Майор чрезвычайно оживился, схватил трубку телефона и, набрав номер, забормотал на диалекте Эль-Параисо, чтобы катер подогнали сейчас же к причалу бара «Канэй» – огромного шалаша из пальмовых листьев, по соседству с которым находилась станция проката катеров.

Луис пошел собирать снаряжение, а майор ощупывал взглядом хорошо знакомую ему гостиную. Вдруг глаза майора широко распахнулись и застыли. Всегда висевший на стене пятизарядный винчестер исчез. На его месте из стены торчал голый гвоздь…

* * *

Когда Луис и майор подходили к причалу, катер пограничной службы уже ждал их. Это был довольно большой, но легкий катер, задуманный и созданный специально для спортивной ловли тунца. Итальянская фирма, производившая катера, устанавливала на корме мягкое вращающееся кресло, к которому крепились защелки хитроумных снастей для ловли тунца на блесну. Эти кресла пограничная служба Эль-Параисо использовала своеобразно: на их вращающейся платформе монтировался ручной пулемет, и тунцовый катер превращался в боевую единицу – «корабль береговой охраны».

Когда майор выходил на подводную охоту, пулемет обычно снимали, так как он занимал собой почти всю крохотную палубу и мешал. На этот раз снятый пулемет не был сдан на заставу. По указанию майора его перенесли в кабину и оставили там.

– Вы давно заправлялись? – таким вопросом поздоровался майор с молодым пограничником, пригнавшим катер. Узнав, что бак полон, майор заглянул в кабину, увидел пулемет и громко удивился: – Вы что, чико, совсем обленились? Почему пулемет не убрали? Куда мы его денем? – Майор возмущенно тряс головой, а пограничник, которому недвусмысленно было приказано зарядить пулемет и оставить в кабине, мямлил насчет забывчивости какого-то Армандо.

Луис подозрительно спокойно готовил свое пневматическое ружье. По его лицу нелегко было догадаться, что он ловит каждый звук из неразборчивых оправданий молодого пограничника и все больше убеждается в том, что пулемет оставлен в кабине не случайно. Луиса охватывала тревога. По всему поведению майора он видел, что Роберто чего-то хочет от него и хорошо знает чего. Ему хотелось спросить майора об этом прямо. Но судя по тому, как безмятежно отреагировал Роберто на уже сделанный Луисом открытый вызов, майор не склонен был делиться своими планами.

Парень в форме пограничной службы, подпоясанный ремнем с бляхой, болтавшейся на самом низу живота и причинявшей, должно быть, определенные неудобства, оттолкнул катер от причала, а майор запустил негромкий, но мощный двигатель и привычно положил длинные нервные пальцы на штурвал. До залива Раздавленного таракана было не больше получаса ходу.

Луис смотрел на переливавшуюся всеми оттенками голубого и зеленого цветов воду, в которой отражалось слепящее солнце, и напряжение и страх ослабевали. «Нет уголка прекраснее на нашей планете, чем Ринкон Ино-сенте!» – повторял он про себя фразу из рекламного проспекта и соглашался с ней, думая, что портит прелесть бархатных пляжей Ринкон Иносенте лишь скопление людей. Но сейчас, в феврале, пляжи были идеально пустынны. В Эль-Параисо считали, что купание в феврале, когда температура воды ниже тридцати градусов, пагубно отражается на здоровье, ибо нельзя купаться в такой холодной воде, не подвергая себя риску. А рисковать в Эль-Параисо никто не любил…

Луис вошел в кабину, где Роберто лениво покручивал штурвал, и начал готовиться к погружению. Он надел тяжелый свинцовый пояс, на икру правой ноги пристегнул массивный стилет подводника, заточенный как бритва.

– Тебе хватит часового запаса кислорода, Луиси? Возьми штурвал, я тоже буду собираться. – Майор передал Луису штурвал и начал одевать свое шоколадное жилистое тело в такую же, как у Луиса, сбрую. – Ты сегодня какой-то грустный! – заметил он, всматриваясь в лицо друга. – Я даже жалею, что потащил тебя в море… Обязательно возьми динамитные патроны, чико! Рыбаки говорят, что опять видели тигровую акулу поблизости от берега! – Упоминанием о динамитных патронах майор рассчитывал разрушить хмурое сосредоточенное выражение на лице Луиса и добился своего.

– Когда ты найдешь такую акулу, которая согласится глотать твои патроны и у меня будет ее заверенное нотариусом обязательство, только тогда я возьму с собой эти хлопушки! – Луис язвительно улыбался. Привычка майора пристегивать к поясу два динамитных патрона, предназначенных для того, чтобы в случае нападения акулы бросать их прямо в пасть атакующему хищнику, приводила Луиса в недоумение, и он безжалостно высмеивал майора.

«Конечно, чико, у самых разумных людей бывают свои чудачества. И все же, Роберто, такому солидному, высокопоставленному чиновнику, как ты, непозволительно так дурачиться! – отчитывал Луис майора на изысканном кастильском языке. – Ты, гордость, краса и надежда пограничной службы Эль-Параисо, каждый раз рискуешь, что эти патроны разорвут тебя в клочки! И ради чего! Скажи, слышал ли ты, чтобы эти патроны спасли кому-то жизнь? Мой отец охотился в Африке на хищников, на львов, на крокодилов, и, кстати, по сей день часто бродит с ружьем по лесу. Как-то он сказал мне: «Самый опасный зверь на земле – это человек. Любое животное, любая тварь давно уже знают об этом и всегда спасаются бегством. Нападают, только когда сам человек вынуждает их к этому».

«Здесь, чико, все подряд охотятся на бедных акул, ловят их всеми доступными способами, но никогда за всю историю Эль-Параисо никого не съела еще акула! Или это неправда?»

Это была такая же правда, как и то, что Роберто панически боялся акул. Появление в продаже динамитных патронов майор встретил бурным ликованием —

наконец у него появилось грозное оружие против коварного хищника! И теперь, встречая в море акул, майор задорно посматривал на них сквозь маску и жестами приглашал приблизиться, мечтая опробовать изобретение. Но акулы не поддавались на призывы майора и равнодушно повиливали хвостами в безопасном для них и для майора удалении.

Луис к акулам относился удивительно беспечно, что вызывало у майора глухую зависть. Более того, однажды Луис задел самолюбие майора тем, что вынырнул из глубины в обществе застреленной полутораметровой акулы той породы, плавники которой всегда считались в Эль-Параисо изысканнейшим деликатесом…

Катер обогнул мыс, и Луис резко сбросил обороты. Впереди, примерно в километре от них, на самой середине обширного подводного поля, усыпанного камнями и поросшего травой, самого рыбного места, где Луис и майор обычно охотились, дерзко белел и поблескивал стеклами рубки другой тунцовый катер.

– Кто-то забрался в наши заповедные места, чико! И между прочим, под самым носом у береговой охраны, которая, если я правильно понимаю ее функции, не должна позволять чужакам забираться в угодья майора Кастельяноса! – Луис развеселился и начал покусывать Роберто, на что майор реагировал со снисходительностью и терпением старшего брата.

– Ты проницателен, Луиси, и очень правильно понимаешь функции береговой охраны. Я устрою этим бездельникам нагоняй. Давай штурвал и иди бросать якорь. Я уже немного стар, чтобы таскать тяжести.

Луис выбросил якорь метрах в трехстах от незнакомого катера, а майор отработанным маневром крепко зацепил якорь за дно. Надевая на спину тяжелый акваланг, Луис изучал силуэт незнакомого катера, на котором было заметно присутствие людей. Но люди почему-то сидели в застекленной кабине, где становилось невыносимо душно, как только катер остановился Луис заглянул в кабину, попросил у майора бинокль и навел его на катер.

Сквозь толстое стекло кабины Луис хорошо видел человека, который тоже смотрел в бинокль. Потом незнакомец отложил бинокль, вылез на маленькую палубу, и Луис увидел крупным планом залитое потом, красное голое лицо Лысана, который продолжал смотреть прямо на Луиса и угрюмо щурился.

* * *

– А он, это самое, остановился рядом со мной и говорит, тихо так, чтобы я, значит, передал шефу, что у него нет никакого «порошка». Бледный такой, губы дрожат… Дядю, говорит, не знаю и не видел никогда. И вообще просит, значит, чтобы его не трогали… – Шакал излагал свою версию встречи с Луисом, и его рассказ был неизъяснимо сладостен для слуха Лысана.

«Он, значит, дилетант! Мальчишка дилетант, этот самый «профессор». Даже охраны не имеет! Мы его голыми руками…» – такие мысли теснились в голове Лысана, когда пришедший в себя Шакал бойко рассказывал про брюки, которые, по его словам, облил ему пивом растяпа-официант в коридоре.

– Никогда в жизни так пиво не воняет… – проурчал себе под нос Алексис, но не решился разоблачать Шакала дальше, видя, с каким воодушевлением слушает его Лысан.

Сочиняя свою версию, Шакал питал наивные надежды убедить Лысана, что Луис, в сущности, безобиден и его лучше оставить в покое, потому что все равно у него ничего нет. Самого Шакала разрывали сомнения. Разумом он понимал: Луис – матерый враг, который уже давно следит за ними. Но своим слабым тревожным сердцем Шакал ощущал, что Луис непричастен к «порошку», что он жертва нелепой случайности. «Жертва» опасная. Шакал уже не хотел мифических барышей. Он хотел как можно скорее унести ноги подальше от Ринкон Иносенте, а заодно и от Лысана, от Суареса с его «семьей», в которой при первом же подозрении отправляют на дно океана с пулей в затылке…

Лысан сомкнул глаза только под утро. Ему снились белые горы «порошка», и он лопатой насыпал его в ведро и носил к себе, в маленькую убогую квартирку в Боготе, каждый раз сокрушаясь, что несколько граммов «порошка» прилипают к стенкам ведра и приходится носить драгоценные граммы туда-сюда без толку. Разбудил Лысана придушенный шепот Шакала:

– Шеф, смотрите, что он делает! Прямо под нашими окнами!

Вслед за Шакалом Лысан прокрался к балкону и с ужасом смотрел, как граф под аккомпанемент леденящего душу мяукания и рычания расправлялся с воображаемыми врагами, как взмывало его упругое тело, нанося в воздухе серии ударов.

– Это, значит, если он так ногой махнет, голова отлетит, как тыква… – К такому выводу пришел Лысан, глядя вслед удаляющемуся графу, и с сомнением перевел взгляд на неуклюжую огромную фигуру Алексиса: – Алексис, правда, больше его раза в два… Нет, от этого доктора лучше держаться подальше, значит.

Косноязычный рассказ Алексиса о том, что ночью звонил кто-то и говорил, что им приготовили расчет и они должны уехать, вновь поверг Лысана в мучительные раздумья. По Алексису получалось, что человек, который говорил по телефону, как будто издевался над ними. И это было похоже на правду. Звонить в четыре утра постояльцам гостиницы – это уже слишком даже для свободных в своих желаниях жителей Эль-Параисо.

– Играет с нами, значит… Напугать хочет! А мы его тут и придавим! – рычал Лысан, искоса поглядывая по сторонам в ожидании поддержки подчиненных, которые, однако, не спешили разделять со своим шефом его вымученный энтузиазм.

Между тем основа оптимизма Лысана была достаточно прочна. В «порошковом» бизнесе не принято пугать кого-либо, потому что испуганный человек неизбежно становится осторожен и это создает новые проблемы, ненужные и лишние. Но если «кокаиновые бароны» принимались пугать друг друга, то делали это серьезно.

Лысан помнил, как Суарес напугал конкурента, который зарвался и стал посягать на исконно принадлежавшие «семье» рынки. Люди Суареса выкрали взрослого сына непокорного вассала, а потом ежедневно присылали утренней почтой то уши, то нос, которые по дешевке приобретались в моргах и выдавались за части тела его сына. Через трое суток упрямый вассал сошел с ума и отказывался узнавать родного сына, выпущенного целым и невредимым…

То, как Луис «играл» с ними, подтверждало начавшее укореняться в голове Лысана убеждение, что он имеет дело с незрелым и нахальным дилетантом, рядом с которым Лысан чувствовал себя матерым волком. «Если бы у него были люди, он давно уже нас бы убрал, значит! – уговаривал себя Лысан. – А он, щенок, по телефону, пугает, с Шакалом заговаривает, подсылает этого доктора, чтобы он тут под окнами кричал… Не на того напали!..»

Пока Шакал возился с завтраком, который Лысан в знак того, что все они членыодной большой семьи, стал разделять с подчиненными в номере, Лысан включил телевизор и долго пялил глаза в экран, не в силах разобраться в происходящем. Затем он громко изумился и призвал Шакала с Алексисом удивляться вместе с ним.

На экране повторяли вечерний репортаж о чемпионате по легкой атлетике и спортивным играм среди инвалидов Эль-Параисо. Какой-то долговязый одноногий негр бойко скакал рядом с планкой, а затем совершил удивительный прыжок в высоту и приземлился на загривок, смеясь от удовольствия. Пожилые женщины в инвалидных креслах с выражением восторга на лицах метали из кресел копья. Команда одноногих играла с командой безногих и частично парализованных в баскетбол. Команда безногих вся была на колесах, то есть передвигалась по полю в инвалидных колясках, и серьезно вела в счете, разрушая традиционное мнение, что в баскетболе важен рост.

Жители Эль-Параисо не теряли жизнерадостности, несмотря ни на какие увечья, и инвалидные «олимпийские игры», показавшиеся бы европейцу странными до дикости, собирали здесь многотысячные толпы зрителей и болельщиков.

– Я, значит, сразу говорил, что эта страна населена идиотами! – заключил Лысан, рассматривая азартные лица игроков, которые выхватывала крупным планом камера. – Этих калек убогих заставляют публику веселить, а они радуются. Интересно, сколько им платят?

Участникам инвалидной олимпиады никто не платил ни сентаво. Больше того, они проходили жесткие отборочные соревнования и медицинский осмотр, поскольку желающих бороться за уникальные медали этих состязаний было слишком много.

«Ударная группа» сумрачно созерцала, как однорукий толстый бородач толкал ядро, а диктор захлебывался от восторга и кричал:

– Наш Пепе опять опозорил национального чемпиона по толканию ядра! Он толкнул своей единственной левой и не совсем здоровой рукой ядро дальше, чем удается Хорхе, самому главному толкателю ядра Эль-Параисо! Похоже, национальный олимпийский комитет опять будет рассматривать вопрос, чтобы на следующую олимпиаду послать все-таки Пепе! И не важно, что у него только одна рука! Зато какая!..

Шакал принес дежурное блюдо – яичницу с тушенкой, и Лысан, оживленно потирая руки, начал пристраиваться к столу. Он беззастенчиво пододвинул сковородку к себе поближе, но поесть ему не удалось. Зазвонил телефон. Лысан грозным движением бровей погасил порыв Шакала снять трубку, подкрался к телефонному столику и схватил трубку так, словно намеревался задушить ее своей короткопалой пятерней.

– Алло! Адам Бочорносо слушает! – проревел Лысан в трубку, и на него обрушился поток слов на диалекте Эль-Параисо. Грубый низкий голос отрывисто сыпал фразами, а Лысан растерянно моргал, пытаясь выловить крупицы информации.

– Послушай, чико, как там тебя, Адам! Он тебя ждать будет! Ты понял, чико? Слышишь или нет? Ждать будет сегодня, с половины двенадцатого. Велел передать, что хочет говорить с тобой без свидетелей, подальше от глаз чужих. Тут у нас все такие болтуны и сплетники, чико, просто ужас! От них лучше подальше! Наймешь катер на причале у «Золотой черепахи»! Ты знаешь, где «черепаха»? Карахо, ранчо «Золотая черепаха»! Знаешь или нет? Что ты там заглох?

Майор Кастельянос сидел напротив Гидо в кресле и одобрительно кивал головой, медленно выдыхая удушливый дым сигары. Гидо делал именно то, о чем просил его майор, – сбивчиво, косноязычно приглашал Лысана и его людей на встречу в море, ничего не объясняя, ничего не обещая.

– А зачем он нас, значит, приглашает? – выдавил наконец добравшийся до смысла бормотания Гидо Лысан.

– Не вас, а тебя, чико, как бишь тебя? Ну и фамилия у тебя, чико! Бочорносо1! Такую фамилию надо менять в детстве! Он будет один и хочет с тобой потолковать. Ты понял? Да не молчи ты, чико! У нас времени в обрез. Слушай, он подойдет на катере раньше тебя! Или позже… Ты понял, может, чуть-чуть опоздает! Запарка тут у нас, дел по горло! В половине двенадцатого, в заливе Раздавленного таракана! Знаешь, где залив? Ты ни хрена не знаешь, чико! Выйдешь в море и иди на восток минут двадцать, обогнешь мыс, и сразу там будет залив. Прямо за мысом, понял? Да там его катер сразу увидишь! Ну, а может, и опоздает чуть-чуть – подождешь тогда, слышишь меня, чико! Только не бери с собой всю ораву! Особенно этого, похожего на слона, здорового! Он тебе катер потопит, если начнет ворочаться! – и Гидо оглушительно расхохотался прямо в ухо Лысану. – Слышишь, он один придет, и ты чтобы один!

Последовала небольшая пауза, за время которой Лысан покрылся зеленоватой испариной.

– И еще, чико! Знаешь чего! Он к тебе сам подойдет, на катере! Понял, чико! Бросай якорь и кури! Куришь, нет? А то паршиво может получиться!

– Это, значит, как это паршиво? Ты что, меня пугаешь, значит? – Лысан не вынес напряжения и сорвался на крик.

– Спокойно, чико! Ты что кричишь? – еще громче его заорал в трубку Гидо. – Он потолковать с тобой хочет, договориться! А ты кричишь! Он к тебе подойдет, когда будет нужно, чико. А будешь за ним гоняться – уйдет, и все! Он у нас с норовом!.. – Гидо бросил трубку и рассмеялся, надувая толстые коричневые губы.

Майор вытолкнул себя из кресла и хлопнул Гидо по мягкому затылку.

– Карахо, толстяк! Я тебя все-таки чему-то научил! Или, если не я, то твоя восемнадцатая жена! Ты еще не расцарапал рогами потолок у себя в доме?

Жениться было для Гидо тем главным и нелегким спортом, которым он активно занимался с ранней юности. Гидо имел восемь законных жен, с которыми разводился так легко и непринужденно, как можно делать это только в Эль-Параисо. Жены в самом деле изменяли Гидо, но первым оказывался неверным он сам. На этот счет у него была своя теория, простая и стройная, как молодой кипарис.

«Ты что, думаешь, я буду дожидаться, пока эта потаскушка наставит мне рога! И друзья будут показывать на меня пальцем! Нет, я лучше сам побалуюсь с девочками! Пусть какие-нибудь козлы ждут, пока у них отрастут рога подлиннее!» – Гидо горячо пропагандировал свои взгляды на брак.

На этот раз он отшутился тем, что посоветовал майору присматривать за своей женой, потому что ему, Гидо, не привыкать, а вот когда у майора вырастут рога, это будет действительно забавно, потому что рога не положены старшим офицерам пограничной службы по уставу. Гидо и майор могли долго пересмеиваться, но селектор на столе у майора запищал, и ленивый голос дежурного пробормотал:

– Роберто, там Мики хочет тебя видеть! – Подчиненные называли майора только на «ты». Абсолютному большинству граждан Эль-Параисо глубоко чуждо обращение на «вы», так как они считают решительно всех своими потенциальными друзьями.

– Зови его, чико! И принеси нам пива! – ответил майор.

В кабинет вошел лейтенант Майкл Сортобенто, тщедушный мужчина лет тридцати, старый знакомый майора, как и все немногочисленные офицеры пограничной службы.

– Роберто! – вскричал густым, хриплым басом Мики. – Меня подняли с кровати, засунули в вертолет и привезли сюда! Что здесь у вас стряслось? В управлении мне сказали, что вертолет летит специально, чтобы забросить меня в Ринкон Иносенте! Растолкуй мне, в чем дело!

Рамон принес пиво, и Мики начал с кряхтением высасывать его из бутылки. Он считался специалистом по установке подслушивающей аппаратуры.

– У меня есть для тебя работа. Много работы, чико! И работать нужно быстро. Ты, я смотрю, разжирел от безделья! – Майор сделал выразительную паузу, и толстяк Гидо, глядя на тощую фигуру Мики, рассмеялся с видом явного превосходства. – А у нас тут профессионалы. Вот тебе план номера. Нужны «жучки» во всех комнатах. Но не только там, чико. Еще в одном месте…

Майор замялся. Ему почему-то было неудобно в присутствии Гидо объяснять, что нужно установить микрофоны в доме Луиса. Но Гидо не только не обнаруживал намерения покинуть кабинет, а, напротив, заинтересовался и развернул в сторону начальника большие, неправильной формы уши. И майор, недовольно покосившись на Гидо, продолжил:

– Это уже легче, чико, он не профессионал и вообще парень рассеянный. Но разбирается в радиоаппаратуре не хуже тебя. И времени, чико, два часа, два с половиной от силы. На все! Так что не наливайся пивом, а то растаешь.

Как все, рожденное ясным и по-детски находчивым интеллектом людей Эль-Параисо, план майора был прост и незатейлив. Он решил выманить Лысана и его людей из номера, установить там микрофоны и в считанные часы получить в руки доказательства того, что эти люди занимаются незаконной конспиративной деятельностью.

По мудрым законам Эль-Параисо такая запись могла фигурировать на суде в качестве доказательства, если использование подслушивающего аппарата против обвиняемого санкционировано генеральным прокурором республики. Разрешение прокурора у майора было. Как только эти гангстеры наговорят чего-нибудь их компрометирующего, майор со спокойной совестью передаст их в руки правосудия Эль-Параисо, которое щедрой рукой отмерит кокаиновым бандитам лет по десять – пятнадцать.

Майору запала глубоко в душу отчаянная просьба неведомого коллеги из Колумбии, который умолял «присадить этого ублюдка», этого Адама-потрошителя, до которого руки колумбийской полиции пока не дотягиваются. Лысан вызывал у майора жгучее отвращение.

Инструктируя Гидо перед звонком, майор настаивал на том, что должно настойчиво звучать требование, чтобы Лысан был один. Майор считал это залогом того, что поднимется вся компания. Лысан почувствует ловушку и побоится лезть в нее один. Если вообще захочет лезть.

Была у майора и еще одна цель. Ему хотелось взглянуть на поведение Луиса, если встреча с Лысаном все же состоится. Он был уверен в непричастности Луиса, и все-таки срабатывала привычка сомневаться и сомневаться именно в том, в чем есть твердая уверенность. По опыту майор знал, что такие ситуации преподносят неприятные сюрпризы.

Как будет выглядеть эта встреча, майор не давал себе труда представить, полагаясь на импровизацию. Ему казалось, что встречи может просто не быть, так как он не хотел приближаться к катеру Лысана и тем более вступать в какие-либо переговоры. Все, что майор сумел узнать об Адаме Бочорносо, говорило о том, что Лысан будет сидеть на якоре и терпеливо ждать.

«И пусть подождет! – размышлял майор. – Мы набьем рыбки – и домой! На всякий случай можно взять пулемет…»

* * *

– Ну, а теперь, значит, тебе придется поработать, Алексис! Заманивает нас эта сволочь в море, и пойдем, значит. Все вместе! А там, глядишь, его прямо в воду – и все! Пусть его раки доедают потом! Чего молчишь? – Лысан мрачно сощурил глаза и наклонил голову, готовясь забодать не в меру молчаливого Алексиса. – Да ты, значит, в два раза больше его. Ты его голыми руками задавишь!

В глазах Алексиса Лысан читал животный ужас.

– Послушайте, шеф! Как же мы без оружия в море пойдем?! Нас перестреляют, как куропаток! Это западня! – срывающимся грубым баском Алексис пытался урезонить Лысана. – Я плавать не умею… – трагически поникшим голосом закончил Алексис и уронил свою кокосовую голову, свободно ходившую на шарнире, спрятанном в складках шеи.

Шакал корчился на дерматиновом диване. Лысан торжественно и косноязычно объяснял, что они выходят в море, так как «профессор» позвал его одного, чтобы заманить в ловушку, а они придут все вместе и накроют не ожидавшего такого сильного хода врага, а у Шакала начался приступ кишечных болей. Он постанывал и смотрел на Лысана умоляющим собачьим взглядом.

– А кто сказал, что мы пойдем без оружия! – Лысан залихватски подмигнул Алексису глазом. – Я тут вчера присмотрел ружья… Вполне подходящие… В магазине, тут рядом. Стрелять умеешь? – Алексис угрюмо проигнорировал заигрывающий вопрос руководителя. – По дороге купим парочку. Для тебя и для меня. А этот… Пусть с нами для количества поедет. Они-то не знают, что его, значит, сразу понесло, как только до дела дошло…

Через полчаса «додж» Панчо криво приткнулся боком неподалеку от универмага. В целях экономии, а также чтобы не привлекать внимания таксистов покупкой ружей, Лысан распорядился ехать на «додже».

– Машину, значит, наняли, и стоит без толку! – злобно ворчал Лысан, вспоминая, как прошлым вечером ему пришлось раскошелиться на такси.

Алексис с Шакалом остались в машине, а Лысан заковылял к магазину. Через несколько минут он вернулся с двумя коробками и выражением смятения на лице.

– Они все пневматические… – растерянно бормотал Лысан, показывая соратникам коробочку с крохотными, полыми внутри пульками. Лысан говорил неправду. Кроме пневматических ружей, которые покупают крестьяне, чтобы на досуге постреливать птиц, в универмаге был великолепный карабин, сделанный в Бельгии по всем правилам оружейного искусства. Но карабин показался Лысану преступно дорогим. «Это, значит, целое состояние в трубу», – угрюмо подумал Лысан, которому нашептывало звериное чутье, что карабин сегодня не понадобится. И Лысан купил две пневматические хлопушки, рассудив, что, если вернется с пустыми руками, то может довести подчиненных до открытого бунта.

– Они, значит, совсем как настоящие! И стреляют! В глаз если попасть – убить можно! – успокаивал Лысан часто вскидывающего бровями Алексиса, который явно помышлял о бегстве. Шакал вдруг бросил руль и рванулся в сторону двери ближайшего ресторана, держась руками за живот. Он вернулся минут через пятнадцать, скорбно глядя перед собой и продолжая бережно придерживать живот нервными пальцами.

За это время Лысан сумел уговорить Алексиса и сделал это не без изящества. Они сошлись на том, что, если станет совсем туго и их прихватят, они выдадут Шакала на съедение, скажут, что он у них самый главный. Шакал сам говорил с «профессором», сам совался в дом доктора, сам слонялся вокруг дома Луиса… Лысан убедил Алексиса, сказав, что если они вдвоем будут твердо стоять на том, что главный у них Шакал, то в конце концов «профессор» поверит им, а там можно будет что-нибудь придумать. Несчастный Шакал, который, дрожа от напряжения, рывками двигал не имеющий тормозов «додж» в сторону ранчо «Золотая черепаха», не догадывался, какую злую судьбу уготовили ему в случае провала. По правилам игры Шакала как руководителя непременно должны были убить, предварительно выпотрошив из него все, что он знает…

На станции проката катеров Лысан пережил сильнейший в своей долгой жизни шок, причиной которого стала стоимость проката катера со всем снаряжением для подводной охоты. Лысан долго бормотал что-то себе под нос, пока добродушный старик, заведовавший хозяйством, не сообразил, что он пытается выторговать цену пониже, и не изумился с детской откровенностью:

– Как это – поменьше?! Эта цена установлена не мной, чико! Как же я буду ее менять! Не хочешь катер – возьми надувную лодку! Дешево! – и старик лукаво указал Лысану на большую разноцветную лодку.

Лысан восхищенно поднял взор на надувную лодку, цена проката которой была в десять раз меньше. Изо всех сил стараясь быть любезным и понравиться старику, он спросил:

– А за сколько мы, значит, на такой лодочке до залива Раздавленного таракана доберемся?

От удивления старик подпрыгнул на месте, как петух, и заголосил, хлопая себя по голым ляжкам:

– Карахо! Чико, вы собрались на надувной лодке идти в залив Раздавленного таракана! Это же десять миль отсюда! Вы все втроем на лодке?! Ты сошел с ума, как старая лошадь! Вы будете плыть неделю и не доплывете! Ты, наверное, просто шутник, чико! – И старик широко разводил руки, приглашая одуревших от жары и страха Шакала и Алексиса посмеяться вместе с ним над чудачествами Лысана…

Несмотря на то что лежавшие на штурвале пальцы Шакала мелко дрожали, мощный и легкий тунцовый катер, в конце концов нанятый Лысаном, распахивал изумрудно-голубую воду, оставляя за собой ровный белый бурун, похожий на снежный сугроб. Но катер уходил, и бурунный сугроб мгновенно таял, а на его месте оставалась прозрачная морская вода.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Алексис принялся изучать снаряжение и издал радостный крик:

– Вот это оружие! – Он потрясал толстым пневматическим ружьем для подводной охоты.

Лысан тупо смотрел в бинокль прямо перед собой и ничего не видел, потому что в его голове перекатывалась одна только единственная цифра, которую пришлось заплатить за этот проклятый катер. Он оторвался от бинокля и смотрел на Алексиса, радостно урчавшего и поглаживавшего ружье так, как можно гладить домашнее животное.

В футляре оказалась инструкция – на двух языках – английском и итальянском. Лысан, проживший в США несколько лет и считавший себя экспертом в вопросах английского языка, принялся переводить инструкцию Алексису, подобострастно уронившему набок кокосовую голову. Шакал настороженно прислушивался к косноязычным фразам, которые приглушал мягкий рокот мотора.

– Дальность убойная до двадцати метров! Ого! Это, значит, если за двадцать метров рыбу можно проткнуть, то человека тоже… Погоди, погоди, это ведь под водой дальность такая. А на воздухе? В воде-то сопротивление сильнее. Значит, по воздуху эта железка минимум двести метров лететь будет! – рассуждал Лысан. – Только вот эту веревку надо оторвать, а то улетишь сам вместе с нею! – Лысан имел в виду шнур, которым прикреплялась к ружью стрела-гарпун. – А вот тут большими буквами напечатано: «Предупреждение». Почитаем сейчас. Пишут, значит, что ружье может стрелять только на воздухе, – перевел Лысан и глупо заухмылялся, глядя на недоумевающую физиономию Алексиса. – Это не должно быть… Не могли инструкцию на испанском положить! – неожиданно рассвирипел Лысан и принялся переводить по-новому. – Нет, тут вот в чем штука! Смотри, смотри сюда! – он потащил за руку ни слова не знавшего по-английски Алексиса. – Написано так: ваше, значит, ружье, – последнее слово в мире подводной охоты… и стреляет только над водой… Или под… Что-то я это словечко запамятовал. «Над» или «под»? Вот тут дальше: Система… какой-то безопасности разрешает ему, ружью, значит, стрелять, только если предохранительное устройство находится под водой… или над… – Лысан громко заматерился.

Шакал, подававший явные признаки желания вмешаться в разговор, обернулся к Лысану и проговорил срывающимся голосом:

– Я переведу! У меня мама, в общем, итальянка… Лысан ревниво осмотрел Шакала с ног до головы и кивнул Алексису, который принял из рук Шакала штурвал. Через минуту Шакал возбужденно заявил:

– Это ружье стреляет только под водой! Здесь есть предохранитель, который чувствителен к давлению, и если ружье на воздухе, оно, в общем, не выстрелит! Это чтобы, значит, не постреляли друг друга в лодке какие-нибудь дураки. Потому что, если попадет в человека, насквозь прошьет… – Шакал зажмурился, представляя себе эту картину.

Алексис грустно перебросил кокосовую голову на другую сторону, но Лысан успокоил его:

– А оно, значит, для нас даже лучше! Акваланги здесь есть. Алексиса, на всякий случай, под воду пустим. И если что, он прямо из-под воды и выстрелит. Как подводная лодка! Только веревку не забудь оторвать, прямо сейчас оторви ее к чертовой матери, а то забудем, и унесет ружье прямо из рук… – забеспокоился Лысан вспоминая, как строго предупреждало объявление на станции проката, что в случае утери снаряжения наниматель обязан возместить ущерб.

– Шеф! Я плавать не умею, я же говорил! – взорвался Алексис. – Какие, к дьяволу, акваланги! Я ко дну с ними пойду!

– А мы тебя, значит, к катеру привяжем! – не сдавался Лысан. – Заодно и плавать научишься! – У Лысана вдруг прорезался тяжелый, черный юмор.

– Сам лезь под воду, сука лысая! – Алексис злобно оскалился и дерзко смотрел Лысану в глаза. – Идиот! Из-за тебя лезем в петлю, а он тут еще шутки шутит! – Алексис хрипло рычал, а Шакал со страхом и восхищением жмурил глаза и подрагивал плечами. Осуществлялась его хрустальная мечта – стравить Лысана с Алексисом.

– Ну-ну, я пошутил! – перепугался Лысан, опасливо посматривая на рассвирепевшего Алексиса. – Все вместе тут на катере, значит, будем. Да и, я так чувствую, не тронет он нас, побоится… – и Лысан положил на Алексиса мрачный взгляд. Его слишком много раз в жизни ругали идиотом, и он болезненно реагировал на это слово.

Катер приближался к мысу, за которым начинался таинственный зловещий залив Раздавленного таракана. «Передавят нас там, как тараканов!» – с такой мыслью, обжигавшей изнутри его большую кокосовую голову, Алексис всматривался вперед, пока из-за мыса не открылась отсвечивающая серебром пустынная гладь залива.

– Первыми, значит, пришли! – выдохнул Лысан, обливаясь липким потом.

* * *

Уже четверть часа, как Луис ушел в изумрудно-голубую воду залива, а майор Кастельянос продолжал оставаться на катере. Он сидел в кресле у штурвала и следил за передвижениями двух оранжевых поплавков, которые сопровождают пловца на поверхности, чтобы в случае несчастья можно было быстро найти потерпевшего.

Маневры Луиса были непонятны майору. Вместо того чтобы отправиться в сторону обширного травянистого подводного поля, где они обычно охотились, Луис топтался на месте, часто всплывая на поверхность и оглядываясь на катер, где оставался майор. Рассматривая в бинокль катер с «ударной группой», Роберто обратил внимание на то, что самый большой член экипажа сидел, согнувшись под грузом надетых аквалангов, и держал в руке ружье для подводной охоты.

Когда Луис в очередной раз всплыл на поверхность и оглянулся, майор стоял на корме с аквалангами за спиной, готовый к погружению. И как только голова Луиса совершила поворот, майор плюхнулся в воду, подняв вокруг себя фонтаны брызг.

Пробыл под водой майор совсем недолго, буквально одну-две минуты. Он подплыл к катеру и медленно развернул его так, чтобы корма была скрыта от наблюдения со стороны катера Лысана высокой рубкой. Затем майор медленно вполз на катер через заранее снятый задний борт. Задыхаясь под тяжестью аквалангов и царапая живот о шершавый пол, он прополз в кабину, не видимый ни Луису, ни Лысану, и только там смог освободиться от тяжелых баллонов. Немного отдышавшись, майор Роберто Кастельянос вытер лицо оказавшейся под рукой рубашкой Луиса, поднес к глазам бинокль и приник к штормовому иллюминатору.

То, что увидел майор в небольшое круглое окошко, заставило его учащенно дышать. Два оранжевых поплавка, привязанных шнуром к свинцовому поясу Луиса, стремительно приближались к катеру Лысана. Метрах в пятидесяти от катера поплавки прекратили свое движение и замерли на изумрудно-голубой поверхности. Так продолжалось несколько минут. Два оранжевых поплавка спокойно лежали на воде и не двигались с места.

Три фигуры, суетившиеся за толстым стеклом кабины, застыли в ожидании. Лысан, лысина которого хорошо была видна майору, отрывал бинокль от лица только для того, чтобы смахнуть заливавший ему глаза пот.

«Может быть, у этого Адама какой-то хитрый бинокль, который позволяет видеть сквозь толщу воды! – пошутил сам с собой майор. – Какого черта он пялится в бинокль, если поплавки у него под носом?» Оранжевые пенопластовые шары были уже совсем близко от катера «ударной группы».

– Сын старой шлюхи! – вскричал майор, впиваясь глазами в поплавки. В бинокль стали отчетливо видны вяло всплывшие на поверхность лимонно-желтые шнуры, которыми поплавки были соединены с поясом Луиса. – Он отвязал поплавки! Карахо, что на уме у этого парня! – возбужденно восклицал майор, разговаривая сам с собой так, как обычно делают все жители Эль-Параисо. Майор перевел взгляд с поплавков на катер Лысана и заметил, что с катером происходит что-то странное. Несмотря на то что вода залива была подернута нежной рябью, которую язык не повернулся бы назвать волной, катер Лысана начал раскачиваться из стороны в сторону. Майор видел, как заметались внутри кабины кокаиновые бандиты.

– Он решил утопить их, как котят! Сукин сын! – заорал майор Кастельянос и, не пытаясь больше скрываться, бросился вытаскивать якорь…

Майору нельзя было отказать в проницательности. Он с ходу понял и объяснил события очень близко к истине. Рассмотрев в окуляры бинокля мокрую лысину руководителя «ударной группы», Луис вышел из себя от ярости. Он молча закончил сборы и ушел под воду, пробурчав на прощание, что желает майору счастливой охоты. Фразу Луис позаимствовал у Киплинга и обычно произносил ее по-английски.

Погрузившись метров на пятнадцать, Луис остановился и попытался овладеть собой. Эти мерзавцы не только не убрались из Ринкон Иносенте, но и продолжают охотиться за ним. Это было уже верхом наглости! Возбуждение, охватившее Луиса, было такой силы, что он упустил из вида совершенно очевидное: «ударная группа» пришла в залив Раздавленного таракана раньше, чем они с Роберто. Отвращение и ярость, смешавшиеся в душе Луиса при виде потной красной лысины Адама Бочорносо, замутили его ясный рассудок.

«Я покажу этим ублюдкам, как играть со мной! – восклицал про себя Луис, при этом его губы шевелились, рискуя выпустить резиновый мундштук акваланга. Он всплыл на поверхность и увидел, как майор продолжает возиться с аквалангами в кабине. – Я их искупаю!» – осенило Луиса. Тунцовые катера не имели ни глубокой посадки, ни серьезного киля, так как то и другое лишило бы их главного достоинства – скорости. Луис решил перевернуть катер вместе с «ударной группой», но приступить к исполнению этого жестокого замысла мешал майор, продолжавший зачем-то оставаться на катере.

«Ну давай, чико, давай! Какого черта сидеть в кабине, когда вокруг столько рыбы!» – мысленно уговаривал Луис майора, и тот словно услышал его заклинания и прямо на глазах у Луиса плюхнулся в воду.

Луис ушел еще на несколько метров в глубину и направился к катеру Лысана. Когда наверху показался корпус катера, выглядевший как расплывчатое белое пятно, Луис вспомнил о поплавках и отвязал их. Сердце его ускоряло ритм, пальцы напряженно вздрагивали. Луис готовился к атаке.

«А ведь Роберто знал, что они здесь! – Мучившее Луиса подозрение вдруг оформилось в твердую догадку. – Он специально потащил меня сюда! Но зачем? Чего он добивается? Эти ублюдки, похоже, ждут здесь кого-то. Не нас ли? Откуда может знать об этом Роберто? И почему он молчит? Притащил меня сюда и молчит! – Луис вскипел от раздражения. – И пусть посмотрит, как я переверну этих ублюдков! Может быть, тогда у него пропадет охота играть со мной в кошки-мышки!»

Луис подобрался к катеру одним броском из глубины так, что его нельзя было заметить сквозь прозрачную воду залива. Обнимая руками дно катера, он прислушался и не услышал ничего. Там, за тонкой перегородкой из прочнейшего белого пластика, было тихо, как в гробу. Луис попробовал качнуть катер, и сделать это оказалось удивительно легко.

Сверху, над его головой, раздались испуганные крики. Луис подождал, пока киль катера возвратится назад, и повторил толчок. Он азартно раскачивал катер. Амплитуда колебаний увеличивалась, и вместе с ней становились все громче и пронзительнее крики и визги наверху. Катер раскачивался уже только за счет усилий мечущегося с одного борта на другой экипажа.

«Ну, покачались – и хватит!» – решил Луис и рывком положил катер на воду так, что короткий тупой киль и часть днища оказались на поверхности. Луис вынырнул наверх и, возбужденно улыбаясь, обогнул лежащий на воде катер.

Его глазам предстала уморительная картина, которая смотрелась еще смешнее сквозь толстое стекло кабины. Трое мужчин образовали огромный живой клубок и пытались одновременно вырваться через узкую дверь. Самые серьезные шансы вылезти первым имел Алексис. Он отшвыривал Шакала и Лысана, но никак не мог протиснуться в дверь. Ему мешали застегнутые на спине акваланги и ружье для подводной охоты, которое он судорожно сжимал в руке. Наконец Алексис сумел отстегнуть баллоны, протиснуться в дверь и вывалиться в воду рядом с перевернутым набок катером.

Луис хохотал, наблюдая, как Алексис, не отпуская ружье от себя, цепляется за борт катера, а просунувший в дверцу свою голую голову Лысан отчаянно кричит Алексису, чтобы тот не двигался, потому что «катер, значит, совсем перевернется». Потом Лысан свалился в воду рядом с Алексисом, облегченный катер качнулся и проявил желание принять исходное нормальное положение.

– Сейчас мы его назад, значит, перевернем! – срывающимся голосом кричал Лысан, бешено вертя головой в разные стороны, пока не увидел в нескольких метрах от себя улыбающееся лицо Луиса. Маска болталась на шее Луиса и была похожа на причудливый оранжевый галстук.

– Стреляй в него, в гадюку! – просипел Лысан Алексису в ухо, но так громко, что Луис услышал, и улыбка сползла с его лица.

– Как это «стреляй»! – выкрикнул Луис. – Ты знаешь, что будет, если я сейчас всажу тебе в зад вот это! – И он поднял высоко над водой свое ружье. Идея Лысана выстрелить в человека из такого страшного оружия потрясла Луиса своей жестокостью. – Вот это прошьет тебя насквозь! – Луис продолжал возмущенно кричать, указывая оскалившимся на него Лысану и Алексису на наконечник гарпуна. – Войдет в зад и выйдет изо рта! Ты понимаешь это, сукин сын!

Алексис, не выдержавший угрожающей речи Луиса, направил на него под водой ружье и нажал на спусковой крючок. Все это он проделал одной правой рукой, левой цепко держась за борт катера. То, что Алексис не умел плавать, спасло Луису жизнь. На таком расстоянии даже дилетант не смог бы промахнуться, если хотя бы на мгновение зафиксировал ружье двумя руками.

Нажав на спусковой крючок, Алексис заревел от дикой боли. Стрела, пройдя несколько метров под водой, вылетела на воздух и с дьявольским жужжанием пронеслась рядом с головой Луиса, увлекая за собой привязанное шнуром ружье, рукоятку которого сжимал Алексис. Сначала Алексису показалось, что его рука оторвалась и улетела вместе с ружьем. Продолжая реветь от боли, он вытащил руку из воды и с ужасом смотрел, как на глазах синеют скрюченные пальцы.

Когда до сознания Луиса дошло, что Алексис выстрелил в него с явным, нескрываемым намерением убить, лицо Луиса побелело, и он ушел под воду, машинально засунув себе в рот мундштук и с трудом проглатывая пенящийся кислород. Погрузившись метров на десять, Луис посмотрел вверх на барахтающиеся над ним две пары ног, потом на свое ружье, и тошнота подступила к его горлу. Луиса начало рвать. Чтобы не забить мундштук, он вытолкнул его изо рта и в перерывах между приступами рвоты подносил ко рту и глотал кислород.

Рвало Луиса оттого, что он представил, как направляет ружье вверх, целится в это бледное тело и нажимает на курок. Сделать так, выстрелить в Алексиса, был первый ответный импульс, и этот импульс потряс Луиса больше, чем безжалостное покушение на его жизнь.

Внезапно ноги наверху исчезли. Совместными усилиями Лысан и Алексис вернули катер в нормальное положение. «Сейчас они запустят двигатель и уйдут… Они второй раз чуть не убили меня, и они опять спокойно уйдут!» Тошнота отступила перед горячей волной ярости. Луис устремился вверх. Достигнув катера, он выхватил из чехла стилет подводного охотника, острый, как бритва, и твердый, как алмаз, и вонзил лезвие в пластиковое дно. Стилет проткнул днище катера насквозь. Луис продолжал наносить крошащие удары. Когда дырка в днище достигла размеров кулака маленькой графини, Луис услышал скрежетание двигателя и ушел в глубину. Это было сделано как нельзя вовремя. Катер дернулся с места, и, если бы Луис промедлил, винт раскрошил бы ему голову.

* * *

Пока продолжалось морское сражение между Луисом и «ударной группой», майор безуспешно пытался снять катер с якоря. Двумя руками он дергал в разные стороны якорный канат, в то время как его голова была повернута назад и он во все глаза следил за развитием событий. Сочетать эти два дела оказалось очень трудно.

Когда якорь был наконец вытащен на палубу, катер с «ударной группой» уходил в сторону берега, поднимая необычно высокий бурун. Майор так и не увидел главного эпизода битвы. Он не отрывал глаз от поля боя, но без бинокля просто не рассмотрел, как стрела, а потом все массивное ружье пронеслись над головой Луиса и упали в воду.

Выбрав якорь, майор схватился за бинокль и начал искать Луиса. Очень скоро он обнаружил на поверхности два оранжевых поплавка, но ничего больше. Майор запустил двигатель и двинулся в сторону поплавков. Прямо по курсу катера неожиданно появилась голова Луиса.

Вскоре они вместе тащили на борт огромную, в человеческий рост рыбину, которую Луис застрелил почти в упор. Это была «парго-свинья». Такие рыбы попадаются раз в пять лет. «Хоть в этом мне повезло», – грустно подумал Луис, прислушиваясь к шумным восклицаниям майора.

– А я сегодня пустой, Луиси! – вздохнул майор и начал правдиво рассказывать, как течение затащило его под самый берег, как он стукнулся локтем о камень и правая рука совсем занемела, что вынудило майора прекратить охоту.

Роберто нахваливал богатую добычу Луиса и читал на лице своего друга следы пережитого потрясения. Они избегали встречаться взглядом друг с другом. Но когда майор краем глаза видел лицо Луиса, который укладывал ружье в чехол, ему казалось, что Луис спит на ходу. Пальцы не слушались Луиса, отказываясь выполнять самые простые и незатейливые движения, но он не замечал этого и равнодушно продолжал пытаться укрепить стрелу-гарпун в специальном гнезде.

Майор высадил Луиса у ранчо «Золотая черепаха», а сам остался дожидаться кого-нибудь из своих людей, чтобы передать катер и застреленную Луисом рыбину на их попечение. Луис казался рассеянным. Странная, грустная улыбка блуждала по его лицу. Он махнул рукой майору на прощание и быстрым порывистым шагом поспешил в сторону своего дома. Майор провожал его долгим взглядом. Он был в растерянности.

Проходя мимо дома графа, Луис услышал заливистый звонкий смех графини и голос Ивис и вошел в патио.

– Луиси! Ивис принесет мне настоящего поросеночка! Такого розового! И чтобы он хрюкал, правда? – Люси обернула свое восхищенное лицо к Ивис, ожидая подтверждения обещания.

Луис принужденно улыбнулся, молча поднял графиню на руки и прикоснулся губами к ее гладкому, бархатному лбу.

– Послушай меня, Котеночек! – прошептал он на ухо графине. – Сейчас мы с Ивис пойдем за поросеночком, а ты нас подождешь, ладно? Мы скоро придем!

– Ладно! – восхитилась Люси и побежала в дом делиться новостями с Марией.

– Что-то случилось? Ты не заболел? – Ивис спрашивала устало опустившегося на диван Луиса, а он молча качал головой. Ивис должна была на несколько дней вернуться в столицу, и они договаривались, что Луис отвезет ее на «форде». Планируя поездку, Луис был убежден в том, что «ударная группа» покинет Ринкон Иносенте.

– Они не уехали, – произнес он. – Они остались… И тебе придется ехать одной. Мне нужно покончить с этими… – Пальцы Ивис перебирали густые русые волосы Луиса, и он крепко сомкнул губы, чтобы не выругаться.

– Что ты хочешь делать? – тихо спросила Ивис, заглядывая ему в глаза. – Ты помнишь, Луиси, я советовала тебе поговорить с Роберто Кастельяносом. Тем более вы друзья. Он все уладит и сделает это не хуже тебя. Понимаешь, у нас, в Эль-Параисо, Роберто Кастелья-нос может так много, что ты даже представить себе не можешь…

– Я сделаю по-другому! – Глаза Луиса оживились. – Я попрошу, чтобы ты рассказала эту историю своему папе и еще сказала ему, чтобы он никогда больше не пускал тебя в гости к Панчо, потому что старик выжил из ума и когда-нибудь подстрелит тебя, решив, что ты поросенок!

– Откуда ты знаешь о моем папе? – удивилась Ивис, мягко ударяя Луиса пальцами по губам. – Тебе сказал Роберто? Ты говорил с ним? Тогда в чем же дело! Ты можешь быть спокоен, и мы можем ехать. Эти люди уже никогда не тронут ни тебя, ни тем более доктора Хуана, если Роберто держит их под контролем!

Крайняя степень раздражения отразилась на лице Луиса. Он едва не обрушился на ни в чем не повинную Ивис с проклятиями в адрес майора пограничной службы Эль-Параисо и жителей этой страны, которые начинают тушить пожар, только когда вся деревня уже сгорела и остался целым один-единственный гнилой сарай.

Поведение майора было непонятно Луису и бесило его. Луису казалось, что уже только потому, что они друзья, майор был обязан принять предложенный ему откровенный разговор, вернее, сам предложить такой разговор, а не играть в секреты. А майор продолжал, по своему обыкновению, улыбаться до ушей и болтать какие-то пустяки.

– Посмотрим!.. А сейчас поезжай! Если честно, у меня закрываются глаза. Ты приедешь через два дня, правда? Хотя нет! Я, кажется, сказал глупость. Ты меня забудешь, как только сядешь в автобус. Надеяться на верность девушки Эль-Параисо – самая большая глупость, на которую может пойти мужчина. И все же я буду ждать тебя. Я в тебя влюбился! – Последнюю фразу Луис произнес, точно поддразнивая интонацию Ивис, ее манеру говорить, и она рассмеялась и, забравшись Луису на колени, начала целовать его круглую, пахнущую морем и солнцем шею…

Через четверть часа Ивис поднялась с постели и прошептала на ухо засыпающему Луису:

– Я еду, Луиси! Я вернусь послезавтра, слышишь меня, Котёнук? Не заведи себе новой кошечки – или я выцарапаю ей глазки! Я позвоню завтра утром!

Луис таращил глаза, показывая, что он с вниманием слушает девушку, а Ивис улыбалась, наблюдая, как мужественно он борется со сном. Луис заснул раньше, чем за Ивис закрылась дверь…

* * *

– Хорошая работа, Мики! – Майор одобрительно смотрел на щуплого Мики. – Слышно, как будто они здесь, за стеной, карахо! Да, чико! Этот парень настоящий конь! – В Эль-Параисо не существует похвалы выше и приятнее в адрес мужчины, чем назвать его конем. – И знаешь, каких девочек он себе отыскивает! – Майор ожесточенно застучал кулаком по столу – многозначный жест, в данный момент означавший высшую степень одобрения. – Честно тебе скажу, я всегда облизываюсь на его девочек! Он счастливчик, наш Луиси, черт бы его побрал с его шутками! – разозлился майор, вспоминая недавнюю морскую охоту.

Роберто Кастельянос и лейтенант Майкл Сортобенто сидели в кабинете майора в креслах недалеко от столика, на котором стояло сложное устройство, включавшее в себя приемник и соединенный с ним магнитофон с огромными кассетами, рассчитанными на многочасовую запись. Мики успел справиться с заданием майора, и теперь в каждой комнате дома Луиса находился «жучок» – скрытый микрофон. Такие же «жучки» были установлены и во всех комнатах номера 184 гостиницы «Подкова».

– Давай-ка послушаем этих парней! – попросил майор, и Мики щелкнул переключателем. Но в номере 184 была гробовая тишина. – Куда они подевались? – задумчиво пробормотал майор и потянулся за кофе. – Тебе придется подежурить здесь, Мики, вместе с Гидо. Я поеду дальше по делам. Скажи Гидо, что я взял с собой пищалку. Любые новости сообщать мне и только мне, и без меня вы чтобы пальцем не шевелили! Ты понимаешь меня, чико? Этот толстяк иногда начинает воображать себя героем фильма про мафию и выкидывает штучки. Я надеюсь на тебя, Мики! – Майор покровительственно потрепал Мики по плечу, допил кофе и покинул кабинет.

«Пищалка» представляла собой пластмассовый аппарат не больше спичечной коробки, который начинал назойливо пищать, стоило кому-нибудь нажать красную кнопку на столе майора Кастельяноса. Майор спускался с последнего этажа гостиницы «Прелести моря» в огромном, полном румяных скандинавов лифте, когда «пищалка» начала издавать неожиданно громкие и противные звуки. Скандинавы удивленно уставились на майора, в то время как Роберто Кастельянос никак не мог нащупать выключатель в своем кармане. Наконец «пищалка» заглохла, и скандинавы отвернули в сторону свои розовые, облезшие на тропическом солнце носы. Выскочив из лифта, майор поспешил к машине, снял трубку радиотелефона и услышал хриплый бас Мики:

– Ты еще здесь, Роберто? Твоя жена звонит по городскому телефону, спрашивает, приедешь ли ты обедать!

– Скажи ей, что я обедаю в ресторане и вернусь сегодня поздно! – Майор с трудом сдержался, чтобы не обругать не в меру заботливого коллегу.

Обедать майор собирался не один, а в обществе очаровательной двадцатилетней мулатки, танцовщицы кабаре «Золотая черепаха», которая давно обещала майору приготовить свиную вырезку с бобами…

* * *

Когда Луис проснулся, до заката солнца оставалось немногим более двух часов. Его разбудил звонкий голос графини, которая остановилась прямо под окнами спальни и кричала:

– Луиси! Мы тебя ждем! И бегемот тебя ждет, плавающий! И папа ждет, между прочим!

Луис высунул в окно заспанное лицо и увидел Люси и графа, в обществе плавающего бегемота направляющихся, как обычно в этот час, на пляж.

– Привет, Котеночек! Доброе утро, Хуан! – поздоровался Луис и, заметив на лице графа улыбку, бросил взгляд на часы и рассмеялся. Луис проспал не более трех часов, но сон его был необычно глубок. Он чувствовал себя так, словно проспал целую ночь.

– Я очень хорошо поспал, дорогой граф! Так хорошо, что спутал день с ночью! – Луис в шутку оправдывался. Затем он надел плавки, выбежал из дома и присоединился к графу, Люси и голубоглазому бегемоту.

Купаться вместе с графиней Луис любил больше всего на свете. Если бы ему предложили выбирать между частыми любовными похождениями и ежедневными купаниями вместе с Люси, Луис, не задумываясь, отказался бы от девушек в пользу общества графини. Она была для него почти божеством, кумиром, неиссякаемым источником радостного восхищения, образцом для подражания. Луис учил графиню многому, но еще больше учился у нее сам. За два года дружбы с графиней Луис изменился. И несмотря на сильнейшее влияние со стороны графа, Луис часто думал, что Люси, именно она перевернула весь его мир и дала ему ощущение силы, которого ему так не хватало раньше и к которому он уже успел привыкнуть.

Мир маленькой графини был изначально добр и справедлив! Доброта и справедливость царили в мире этого человеческого детеныша, и иногда Луису казалось, ничто не в силах изменить этого. Доброта графини не знала ни границ, ни пределов и властно направляла все ее поступки.

Люси была лишена одного из присущих человеку свойств – сознательно причинять другому существу зло и получать от этого удовольствие. Самые страшные наказания, которые она придумывала для тех злых зверей, что встречались в сказках, были такими:

– Вот выкопаю яму, и пусть эта хитрая лиса в нее свалится! И пусть сидит всю ночь, пока не станет хорошей! – Потом лису обязательно выпускали из ямы, и она становилась хорошей.

Графиня горячо верила в силу слова и считала, что любому плохому зверю можно сказать, что есть других зверей и тем самым обижать их – нехорошо, и этот зверь непременно исправится, поймет. Луис сочинял для графини сотни разныхсказок и каждый раз коварно подводил к решению какой-нибудь сложной нравственной задачи – и восхищался тем, как легко и непринужденно графиня находит выход, не обижая и не наказывая никого.

– А этих злых волков мы постреляем совсем! – восклицала Люси, видя, как на экране телевизора свирепого вида волки гоняются за большеглазым олененком. – Будут знать, как олененочка обижать, когда будут такие пострелянные! – Графиня не вполне представляла себе, что значит «пострелять».

– Но ведь если мы их постреляем, им будет больно! – искушал Луис.

– Не-е-т! Что ты, Котенук! Мы их небольно постреляем! – Графиня махала на Луиса руками. – Так, немножко постреляем, чтобы они олененочка не обижали! Ведь олененочек к маме своей спешит очень. А они, злые такие!.. – Графиня вновь сердилась на волков и пыталась застрелить их своим мягким бархатным пальцем.

В мире Люси не существовало ничего невозможного, все воображаемое было реальным. Так, на огромных акациях жили странные и страшные существа «по-деревники». Они были «сами маленькие, но животы зато у них были большие, чтобы им можно было кушать сколько захочется». На пальмах жили «напальмики». Разница между ними и «подеревниками» была предметом многократных обсуждений и споров, причем каждый раз оказывалось, что эта разница совершенно очевидна для графини и плохо понятна Луису, который подозревал, что «подеревников» и «напальмиков» отличает только место жительства. Графиня азартно отвергала эти подозрения. Она знала, что дело совсем не в этом, и «кто на каком дереве живет, даже совсем ни при чем».

Черными тропическим вечерами встречались в Ринкон Иносенте и другие существа – «страшелюдки», которых графиня побаивалась и с наступлением темноты предпочитала не отходить далеко от взрослых, помня о коварном и злом нраве «страшелюдок». В отличие от «подеревников» и «напальмиков», «страшелюдок» графиня никогда не видела, но всегда безошибочно угадывала, чувствовала их присутствие.

Графиня создавала мифы с замечательной простотой и легкостью и так же легко расставалась с ними, отдавая предпочтение новым мифам, каждый раз более ярким и сложным. Миф о добрых морских зверях «яплыву» поразил Луиса и дал ему повод для глубоких теоретических обобщений.

Если когда-нибудь граф Хуан Сантос Родригес и Луис Хорхе Каррера всерьез ссорились, то происходило это по одной и той же причине. Граф решительно и последовательно препятствовал стремлению графини к сладостям, не разрешал ей есть ни конфеты, ни мороженое, и нарушать этот запрет решался очень редко и с большой неохотой. Едва познакомившись с графиней, Луис, сам большой сластена, накормил ее шоколадом и получил предельно мягкий, корректный выговор от графа, который изумил Луиса, привыкшего, как большинство людей, считать, что конфеты делаются для детей и поэтому дети должны есть конфеты.

С тех пор вопрос о конфетах стал самым острым вопросом, но Луис настойчиво возвращался к нему. Со свойственным ему красноречием он доказывал графу, что лишать ребенка конфет – это «варварство, на которое не может пойти ни один любящий родитель».

Поначалу граф защищался. Он по многу раз разъяснял Луису, что вовсе не лишает ребенка сладкого, а только старается ограничить потребление сладостей искусственного происхождения, вред от которых очевиден. При этом он ссылался на то, что в доме всегда в изобилии сладкие фрукты, мед, джемы и желе – словом, изобилие сладостей, которые не вредят, и поэтому кормить Люси шоколадом неразумно.

Но убедить Луиса и присоединившуюся к нему графиню было трудно, так как каждый из них обладал мощным темпераментом. Действуя согласованно, они надломили волю графа.

– Ради какой-то догмы, уважаемый граф, из-за того, что кто-то когда-то написал, что шоколад, видите ли, вредит, ты лишаешь свою прелестную дочь того, что имеют все счастливые дети! – страстно выговаривал графу Луис, заглядывая ему в глаза. Граф отводил взгляд и встречался с огромными, синими и серьезными глазами графини, которая по-своему понимала и развивала мысль Луиса:

– И догма эта, папочка, совсем плохая! Ее прогнать надо, эту догму злую, потому что она не разрешает детям шоколад кушать!

И граф сдался. Он стал смотреть сквозь пальцы на то, как Луис и графиня втайне от него поедали шоколадные конфеты. Происходило это обычно так. По предварительной договоренности с графом Луис «крал» графиню и вез ее в магазин «Золотой тигр». Похищение обставлялось с большими предосторожностями. Луис заезжал на «сакапунте» в патио дома графа, оставлял открытой дверцу, и графиня, не забыв принарядиться для выезда в город, забиралась в машину и ложилась на заднее сиденье. Луис шепотом спрашивал графиню, чего ей больше хочется, и она начинала вслух размышлять, что лучше – шоколадные конфеты или мороженое. Почему-то всегда оказывалось, что и то и другое настолько вкусно, что графиня не в силах совершить выбор.

Поэтому сначала они поедут в ресторан «Золотая черепаха», где им дадут мороженое, а уже потом за шоколадом к «Золотому тигру», изображение которого на стеклянных дверях магазина графиня упрямо считала портретом полосатого котенка, на основании чего ею делался вывод, что «Золотой тигр» – «специальный котячий магазин», – дополнительный и сильный аргумент в пользу такого посещения.

Никогда не забывала графиня шепотом спросить Луиса:

– А ты сказал папе, что ты меня украл? Он не будет плакать, если увидит, что меня нет дома? Не будет? – Луис утвердительно кивал головой, и украденная графиня счастливо смеялась.

Наевшись мороженого, которое, если верить рекламным проспектам туристических фирм Эль-Параисо, не знает себе равных в мире, они подъезжали к «Золотому тигру». Люси стремительно врывалась в магазин, отмахиваясь от попыток продавщиц поцеловать ее и громко крича, что Луиси ее опять украл и что у них мало времени. Молодые девушки-продавщицы начинали суетиться, предлагая графине разнообразные сладости, которые она сосредоточенно осматривала, обнюхивала и складывала в специальную корзиночку.

– Вообще-то котяты любят лакомиться! Они очень даже лакомки! – иногда объясняла графиня окружавшему ее персоналу магазина. – Правда, лакомятся котяты сметанкой и мышками. Но нам с Луиси мышки не нравятся почему-то! Нам мышек жалко ловить очень. Вот и приходится есть шоколадки! – завершала графиня, и ее лицо освещала солнечная нежная улыбка.

По договоренности с графом, набирать больше, чем вмещала корзиночка, графине не разрешалось, и она тщательно набивала корзинку великолепным швейцарским шоколадом так, чтобы внутри совсем не оставалось пустого места. Луис помогал ей советами и шутил с продавщицами, не устававшими каждый раз хохотать, когда Люси называла его котенком Мурлыкой. Потом графиня и Луис бегом возвращались в машину и ехали прямо к дому Луиса, где в гостиной их уже поджидал нарядный термос с жасминовым чаем.

Графиня никогда не объедалась сладостями. Казалось, благородное чувство меры родилось вместе с ней. Однажды Луис сам того не ожидая, одной фразой укрепил в Люси убеждение есть сладости в меру. Когда графиня вдруг увлеклась мороженым, Луис мимоходом обронил замечание, которое она приняла за самую чистую монету:

– Ты не очень много ешь мороженого, ладно! А то может мордаша треснуть! – серьезно предупредил графиню Луис.

Это замечание запало так глубоко в душу графини, что она каждый раз внимательно смотрела на себя в зеркало в коридоре ресторана «Золотая черепаха» и радостно сообщала:

– Смотри, Котйнук! Не треснула! Мордаша у меня не треснула! Значит, я не обжора какая-нибудь! – гордо заключала Люси.

Когда ритуал похищения графини уже более-менее устоялся, а запрет на шоколад был окончательно снят и по меньшей мере два раза в месяц Луис добивался от графа разрешения накормить графиню шоколадом, воображение Люси вдруг создало миф о морских зверях «яплыву», добрых симпатичных зверях, которые приглашают детей к себе в гости и угощают их мороженым, конфетами и шоколадом.

– Так создавались первые мифы первыми людьми! – прошептал Луис, когда первый раз графиня проговорилась и, застенчиво отводя глаза, сказала, что в море живет очень добрый и хороший зверь «яплыву», который всех детишек угощает шоколадками. – Какое-то особенно сильное впечатление так глубоко поражает человека, что ему хочется продлить его, сделать так, чтобы к нему всегда можно было вернуться и пережить еще раз. Так рождается миф! Если бы ты разрешал Люси объедаться конфетами, мир никогда бы не узнал о добрых и приветливых «яплыву»! – торжественно закончил Луис, и граф заулыбался при виде восхищенного лица своего младшего друга.

Миф о «яплыву» обрастал подробностями. Эти звери назывались «яплыву», потому что жили в воде и все время плавали, приговаривая: «Я плыву! Я плыву!» У них со временем появился целый выводок маленьких «яплывунчиков». Потом «яплыву» подверглись нападению коварных «страшелюдок», которое они легко отразили. Сражение фактически сорвалось, так как «страшелюдки» не умели плавать и «только носились по берегу как сумасшедшие». В конце концов добрые «яплыву» накормили расстроенных «страшелюдок» конфетами, и гармония вновь восстановилась, но ненадолго…

– Луиси, Котйнук, а знаешь, что я вчера узнала! – таинственно прошептала графиня на ухо Луису, когда они искупались и легли на мягкий, как бархат, песок. – Оказывается, эти самые «подеревники» хотят напасть на «яплыву» и отнять у них все конфеты и мороженое даже! А «яплывунчиков» хотят съесть! – Глаза графини широко распахнулись от страха за маленьких, беззащитных и добрых «яплывунчиков».

Луис неопределенно покачал головой и ничего не ответил. Купание не доставило ему обычного удовольствия, и на смену ощущению бодрости и силы пришло странное чувство давящего, тягучего страха. Луис тревожно осматривался по сторонам и прислушивался, пытаясь различить в окружавшем мире признаки опасности.

Состояние Луиса было замечено графом. Он рассматривал Луиса сквозь темные очки, делая это так, что никто, включая самого Луиса, не догадался бы о том, что Хуан практически не сводит со своего друга внимательного взгляда.

Как всегда, жизнерадостной и беззаботной оставалась Люси. И даже предстоящее нападение на ее любимых зверей «яплыву» не омрачало духа графини, уверенной в быстрой и легкой победе добрых «яплыву» над злыми «подеревниками», которые сами маленькие, зато животы у них большие. На тот случай, если кому-то из «подеревников» удастся съесть «яплывунчика», у графини был простой и надежный выход:

– А я тогда этого «подеревника» кулаком по животу стукну – и «яплывунчик» сразу из его пуза выскочит! И поплывет к папе и маме, а они его будут конфетами угощать! – шепотом объясняла графиня Луису, счастливо улыбаясь и переживая вместе с «яплы-вунчиком» возвращение в лоно семьи и угощение. Наконец необычное состояние Луиса было замечено и графиней: – Ты сегодня грустный какой-то, Котйнук! Не надо! Не на-а-а-до! – И Люси плавно замахала руками перед глазами Луиса. Для нее это был самый простой и доступный способ убеждать собеседника. – Давай лучше с тобой поваляемся! – Глаза Люси загорелись новой мыслью. – Ну поваляйся со мной, Котёнук! Ну поваляйся! Ну поваляйся! – все громче восклицала графиня, заглядывая Луису в глаза и сияя от предвкушения удовольствия.

Луис покорно перевернулся на спину и грустно смотрел на полную энергии графиню, которая спешила приступить к любимой игре.

– Слушай меня, Котйнук! – важно начала Люси. – Мы с тобой обычно дружные котяты. Мы дружим всегда. Мы хорошие, и ты хороший! – Она старалась мягко подвести Луиса к тому, что сейчас ему придется немного побыть в другом качестве. – А теперь давай ты как будто будешь у нас Котйнук немного плоховатый! Не совсем плохой, нет! – Люси вновь плавно взмахивала ладонями. – Но чуть-чуть плоховатый! Понарошку! Ты меня так схватишь крепко-крепко и не будешь отпускать! Как будто ты меня поймал совсем!

Графиня улеглась на Луиса, и он послушно обнял ее и прижал к себе руками. Графиня забарахталась и начала вырываться из рук Луиса, смеясь и приговаривая:

– Ах ты, какой сильный, Котйнук! Ах ты, как меня поймал! А я все равно вырвусь! Вот так, первую лапку уже вытащила, и вторую!.. А-а-ах ты какой, опять мои лапы схватил! А я тебя сейчас кусну! – и графиня довольно крепко цапнула зубами соленое плечо Луиса. Когда Люси начинала кусаться, ее следовало отпускать. Луис ослабил захват и дал графине возможность вылезти.

Граф с улыбкой наблюдал за возней «котят». Сам он не умел играть и возиться с графиней так, как это делал Луис. Ему не хватало артистизма, темперамента, не хватало той детской легкости, которой был с избытком наделен Луис. Отношения между графом и дочерью все больше начинали напоминать отношения между графом Сантосом Родригесом и Хуаном, когда он был ребенком. Граф часто возвращался к мысли, прочитанной в книге, написанной американцем Споком. Начиная книгу о воспитании детей, этот очень мудрый доктор писал, что, какие бы советы ни давали папам и мамам, они будут воспитывать своих детей в основном так, как воспитывали их самих родители. Спок не выводил из этой мысли ничего больше. Это была простая констатация существующего порядка вещей…

Графиня вырвалась из рук Луиса и побежала в воду, поднимая фонтаны белых брызг. Луис погнался за ней, и граф проводил их глазами. Окружающим часто казалось, что не он, а Луис отец графини, хотя черты лица Люси абсолютно ничем не напоминали Луиса. «Просто они красивы, синеглазы, жизнерадостны и поэтому кажутся похожими!» – объяснял себе это Хуан, но зависть к Луису больно колола его, хотя граф отгонял зависть, говоря себе, что знакомство с Луисом – одна из больших удач в его жизни и завидовать ему потому, что он красив и полон радости и счастья, недостойно порядочного человека.

Графине все же удалось растормошить своего Котенка. Из воды она выехала верхом на Луисе, осторожно подергивая его за уши.

– Папочка! Смотри, Луиси как будто слон! Я его за правое ушко тяну – он едет направо! А если потянуть за левое, поедет налево! Правда, Луиси? А задней скорости у него, между прочим нет! Назад этот слоник не едет!

– Скорости бывают только у машины, – поправил ее граф, с удовольствием отмечая, что Луис повеселел.

– Луиси мне расскажет сказку про серебристого слона! Правда, Котйнук? Такая красивая сказка! Такая жалобная даже!.. – Люси слезла со спины Луиса и приготовилась слушать.

Граф, зная о том, что Луис не любит, когда кто-нибудь еще слушает сказки, которые он сочинял специально для графини, поднялся и, отряхивая с себя песок, сказал, что он пойдет домой и может захватить с собой бегемота, потому что может случиться так, что графиня поедет домой верхом и бегемот будет мешать. От пляжа до дома графа было не более полумили, и часто Люси, пользуясь покладистостью Луиса, возвращалась домой верхом. В обмен на транспортные услуги Котенук Мурлыка требовал, чтобы по дороге ему почесывали за ушами, что графиня охотно исполняла.

– Бегемот еще не накупался! – возразила графиня. – И потом, я на Луиси не поеду! Он такой грустный сегодня, усталый даже очень. Так что я ножками пойду вместе с бегемотом.

– Хорошо, я пошел! – согласился граф и зашагал в сторону дома.

* * *

– Это было давно-давно, когда все люди жили на одном маленьком острове посреди океана и нигде на земле не было больше людей, – начал рассказывать Луис, и графиня притихла, широко раскрыв огромные синие глаза в сторону такого же синего океана. Только ее загорелые, бархатные пальцы тихо загребали мягкий песок. – Эти люди жили трудно и невесело. У них было мало земли, а их самих было много. Они думали так, потому что не знали, что их остров – только маленькая часть большой Земли.

Но не это было самое страшное. Люди работали много, очень много, но не все. Работали люди добрые и слабые, которые не хотели и не умели обижать друг-друга. Но жили очень плохо. Они мало ели, у них не было домов. Они жили прямо под открытым небом, и по ночам их дети и старики мерзли от холодного ветра…

– А почему эти люди жили так плохо очень, а-а-а, Котйнук? – заволновалась графиня.

– Сейчас, сейчас я расскажу почему! Слушай! Были на острове еще и другие люди, недобрые, злые люди, которые давным-давно договорились между собой и сказали всем, что это их остров, их земля, и поэтому они не должны работать. Они говорили, что они и так настолько добры, что разрешают другим жить и работать на своей земле. За свою доброту они забирали у остальных все зерно, которое росло на полях, все ткани, которые ткали женщины, – все…

Эти недобрые люди жили в красивых домах, у них было много-много еды, и они никогда не работали. Их было мало этих злых людей. Но их боялись все.

– Эти злые люди были «страшелюдки»! – догадалась графиня, которая каждый раз, слушая эту сказку, давала злым эксплуататорам новые имена.

– И так продолжалось много-много лет, и все думали, что так будет всегда. Но однажды, когда люди работали в поле, они увидели в море огромного серебристого слона, который плыл прямо к берегу. Это было самое красивое, что видели люди в своей жизни. Слон светился на солнце всеми цветами радуги, так, как светится морская вода, и плыл к людям. И хотя слон был огромный, никто его не испугался, потому что его голубые глаза показались всем очень добрыми. Слон вышел на берег, покачал головой, и люди догадались, что так он здоровается с ними, и закричали: «Здравствуй, прекрасный серебристый слон!»

Серебристый слон опять закачал головой и замахал хоботом. Он не умел разговаривать, но все понимал. Люди еще больше обрадовались и стали собирать крошки, которые у них оставались, чтобы угостить красивого серебристого слона. И даже маленькие дети говорили, что они не будут ужинать и отдадут свои кусочки этому доброму слону, который издалека приплыл к ним в гости. Люди принесли слону еду, и он съел все до последней крошки. Затем слон поднял вверх хобот и затрубил какую-то незнакомую людям прекрасную музыку, и люди увидели, как вокруг вырастают деревья, усыпанные разными фруктами, такими вкусными, что у детей потекли слюнки еще до того, как они успели попробовать их.

Слон трубил и трубил свою волшебную песню, и неизвестно откуда появлялась еда в таком количестве, что люди никогда бы не поверили, что где-то на свете может быть столько еды. А потом прямо из земли поднялись прекрасные дома из белого и розового камня, а вместо старой рваной одежды на людях стала появляться новая, красивая и крепкая…

Глаза графини излучали восторг. Она видела перед собой решительно все, о чем рассказывал Луис, и радовалась подаркам серебристого слона не меньше, чем бедные жители острова.

– Сначала люди бросились занимать дома, и некоторые даже подрались друг с другом, потому что хотели поскорее занять новый прекрасный дом и боялись, что им не хватит места. Но дома росли и росли из земли, как грибы, и скоро у всех был свой красивый дом, и люди перестали ссориться. Они собрались на главной площади и начали хором славить серебристого слона и благодарить его за то, что он сделал для них. И все были счастливы, и для серебристого слона выбрали большой, еще не занятый дом и торжественно проводили его туда.

Прошло время, неделя, две недели. Люди были очень довольны, но не все. Те самые, недобрые люди, которых было мало и которые никогда не работали, очень злились…

– Это «страшелюдки»! – уточнила графиня, и беспокойство отразилось в ее синих глазах.

– Они собрались в одном богатом доме и стали говорить. «Что случилось! – удивлялись они. – Раньше были богатыми и жили хорошо только мы. А теперь! Этот проклятый слон сделал богатыми всех и каждого. Никто не работает! Что мы будем делать теперь! Что мы будем есть!» Еды и домов, которые дал людям слон, хватало и на них тоже, но злые люди кричали: «Не надо нам ничего от этого проклятого слона! Пусть он подавится своими подарками! Пусть построенные им дома развалятся и придавят тех, кто в них живет! Эти дома построены на нашей земле! Мы по своей доброте разрешали этим беднякам кормиться и жить на нашей земле, а теперь они все живут на нашей земле в таких же богатых, как у нас, домах!» – так кричали эти люди, но кричали тихо, спрятавшись от чужих глаз за толстыми стенами. Они боялись, что их кто-нибудь услышит. Их было мало, очень мало, а тех, кому слон подарил хорошую жизнь, было много, очень много.

Потом взял слово самый хитрый и злой и сказал так: «Мы ничего не сможем изменить, пока этот проклятый слон живет здесь. Мы не можем прогнать его, потому что он намного сильнее каждого из нас и всех нас, взятых вместе. Давайте сделаем так, чтобы слона стали ненавидеть все люди! Давайте подстроим так, чтобы все увидели, что слон совсем не добрый, что он только притворяется добрым. Давайте скажем, что он кормит людей для того, чтобы потом всех их съесть, что он строит людям дома и дает еду для того, чтобы разводить их, как мы разводим коров и свиней, чтобы потом, когда они станут толстыми и вкусными, съесть их!»

И они придумали хитрый и злой план. Они знали, что слоны никогда не спят лежа. Слоны слишком большие, и если они заснут лежа, то потом не смогут подняться утром. Поэтому слоны спят стоя. Иногда во сне они переступают с одной ноги на другую и так дают всем четырем ногам по очереди отдохнуть.

Однажды ночью, когда все спали, злые люди украли из одного дома ребенка, совсем маленького, который еще не умел ни говорить, ни ходить. Они вытащили его из кроватки так, что никто не заметил этого, потому что его мама и папа спали и сам он продолжал спать и не знал даже, что его украли. Самый хитрый и злой, тот, кто придумал сделать это, принес ребенка к дому серебристого слона и потихоньку пробрался туда, где спал стоя слон…

Графиня часто дышала. Беспокойство и тоска отражались на ее побледневшем лице, но она жадно схватывала каждое слово Луиса.

– Когда серебристый слон во сне переступал с ноги на ногу, этот хитрый и злой человек быстро подложил спящего ребенка под огромную ногу слона. Он хотел, чтобы слон раздавил ребенка. Но слон спал чутко. Даже во сне он почувствовал, что наступает на что-то живое, и задержал свою огромную, как ствол пальмы, ногу, которая уже опускалась на малыша. Слон открыл глаза. Внизу громко плакал ребенок. Слон осторожно поднял его хоботом и увидел, что у малыша повреждена ножка, ему больно и поэтому он плачет. И серебристый слон понял все…

– Тем временем самый хитрый и злой выбежал на главную площадь и начал будить людей, выкрикивая: «Сюда! Все скорее сюда! Посмотрите на это кровожадное чудовище, на этого проклятого слона! Он прокрадывается по ночам в наши дома, уносит наших детей, чтобы потом мучить их, чтобы поедать их! Слон только что раздавил малыша, которого ночью, как вор, украл из детской кроватки, бедного беззащитного ребенка!»

– Это неправда! – вскричала графиня. – Ты все врешь, «страшелюдка» злая! Слон никогда детишек не обижает! – и крупные, как горошины, прозрачные слезы брызнули из голубых глаз графини.

– И люди выбегали из своих красивых домов, которые им построил серебристый слон, и бежали на крик. Они видели стоящего посреди площади слона, окруженного плачущими и кричащими людьми. В хоботе слон держал плачущего ребенка и старался успокоить его, покачивая из стороны в сторону. Но малышу было больно, и он плакал. Прибежали мама и папа украденного малыша, и слон передал им ребенка. Из синих глаз серебристого слона текли маленькие, никому не видимые слезы. Он плакал, потому что думал о том, что если бы наступил на малыша, то раздавил бы его.

Вдруг толпа расступилась, и к слону вышла девочка. Ей было лет пять, не больше. Она была испугана и дрожала. Папа и мама этой девочки давно-давно уплыли в море и не вернулись. Она жила совсем одна, где придется, и ела, что дадут добрые люди. Даже когда слон накормил и одел всех и всем дал красивые дома, девочке не стало намного лучше. От радости взрослые забыли о ней. Они жадно срывали невиданные ароматные фрукты с деревьев, а девочка была еще маленькой и не могла дотянуться до фруктов. А попросить она стеснялась. Но девочка хорошо умела говорить, и она сказала:

– Не слушайте этого человека, не слушайте его, он злой! Я не спала и все видела! Он принес малыша в дом к слону, когда слон спал, и подложил его слону под ногу! Он сам хотел и делал так, чтобы слон наступил на малыша и раздавил его! Не слушайте его, я говорю правду! Слон – добрый, он не крал ребенка, слон сделал вас счастливыми! Он дал вам все! Как вы можете думать о нем плохо!»

Девочка кричала так звонко, что ее голос слышали все люди. Но из толпы неожиданно выскочил самый злой и хитрый и ударил девочку палкой по голове. По ее лицу потекла кровь, а он закричал: «Люди, вы слушаете эту маленькую дурочку! Эту бездомную девчонку, которая даже имени своего не знает! Ей все это приснилось, а вы развесили уши! Она врет!» – И он вновь хотел ударить девочку и поднял палку, и никто его не удерживал. Но слон схватил злого и хитрого за руку и не позволил ударить девочку.

Тогда тот закричал: «Спасите меня, люди! Это чудовище убьет меня, потому что я рассказал о нем правду! Слон хочет затащить меня в свою огромную пасть и проглотить! Спасите меня!» И люди стали кричать и бросать в слона палки и камни. Тогда слон отпустил злого и хитрого, обнял девочку хоботом и посадил ее к себе на спину. Люди бросали в слона камни, но почему-то ни один камень не попал в сидевшую у него на спине девочку. Слон отвернулся от людей и медленно пошел к морю. Злобные крики и ругань провожали его.

Люди увидели, как слон вошел в воду и поплыл в океан, трубя грустную красивую песню. Люди думали, что новая песня разрушит все, что дал им слон, но дома и усыпанные фруктами деревья остались нетронутыми. Слон уплывал, маленькая девочка сидела у него на спине и что-то кричала людям, но никто не мог расслышать ее слов…

– Знаешь что, Котйнук! Знаешь, кто была эта девочка? – Графиня застенчиво улыбалась, поглядывая на Луиса и вытирая слезы. – Это была я! Теперь ты догадался? Эта девочка была я! Я всю правду слону сказала, потому что нельзя, чтобы слона обижали! Луис грустно улыбнулся и продолжал:

– Осталось рассказать совсем немного. Когда слон уплыл назад в океан, кончилось счастье людей. Те, кто были богаты, отняли у бедняков все, что дал им слон, и стали еще богаче. Те, кто были бедны, стали еще беднее, и жить им стало совсем грустно, потому что теперь они вспоминали время, когда у них было всего вдоволь…

– А где же слон и девочка? – нетерпеливо спросила Люси и с надеждой устремила на Луиса глаза. Каждый раз графиня ждала, что Луис наконец узнает что-то о судьбе серебристого слона и маленькой девочки, сказавшей людям правду.

– Я не знаю, Люси! – Луис качал головой. – Я думаю, что они плавают там, где-нибудь в океане и ищут такое место, где их не станут обижать и обманывать. А может быть, уже нашли! Я не знаю…

Графиня разочарованно захлопала пушистыми черными ресницами. Она, как все дети, любила, чтобы у сказок был хороший конец.

– Луиси, а давай слона к нам позовем, а-а-а! Пусть он к нам приплывет, и девочка тоже! Мы с ней играть будем, и я ей имя дам самое красивое! Мы их ни за что на свете не обидим! Мария им пирожков наделает, много-много! А нам с этой девочкой ты сделаешь специальный «дайкири» для детей! Хорошо?

– Конечно, позовем! – согласился Луис. Он приподнялся на руках и озирался вокруг.

– Смотри, одетые дяди по пляжу бегают! – весело позвала Луиса графиня.

Луис обернулся, и у него потемнело в глазах. Со стороны ранчо «Золотая черепаха» прямо на них бежали три фигуры. Первым грузно топал Алексис, за ним, спотыкаясь, посвечивал в лучах заходящего солнца лысиной Адам Бочорносо, а последним вертляво трусил Шакал. «Ударная группа», очевидно, пряталась за одним из домиков у причала и, выбрав момент, когда Луис отвернулся, рванулась вперед. Все трое были одеты и обуты, но, несмотря на это, довольно быстро приближались к Луису и с любопытством рассматривавшей их графине.

Первым порывом Луиса было бежать им навстречу и бить, бить их руками и ногами, грызть зубами, до последнего издыхания, не позволить даже приблизиться к маленькой графине. Но Луис представил себе весь ужас сцены, которая произойдет на глазах Люси, и подумал, что, если у этих людей есть оружие, они применят его, и графиня останется беззащитной.

Вскочив на ноги, Луис бросил изумленно вскрикнувшую Люси себе на шею и рванулся в ту сторону, где метрах в трехстах от пустынного берега ходили люди и ездили машины.

– Луиси, мы забыли бегемота, плавающего! – звонко закричала графиня, и Луис в два прыжка настиг бегемота, схватил его и побежал, утопая в песке. Его сердце бешено колотилось. То и дело он оглядывался на своих преследователей, которые вынуждены были покинуть твердую кромку берега и запылили ногами по песку. Примерно через минуту стало ясно, что они отстают, и у Луиса отлегло от сердца. Графиня притихла у него на загривке, поминутно оглядываясь назад и пытаясь самостоятельно разобраться в происходящем. Потом она шепотом спросила:

– Луиси, а что, эти дяди с нами в догонялки играли?

– Нет, они просто решили побегать! – тяжело дыша, отозвался Луис, и графиня недоверчиво заглянула ему в глаза сверху вниз.

Был у этой погони и еще один свидетель – граф Хуан Сантос Родригес. Повинуясь дурному предчувствию, он не пошел домой, а наблюдал за Луисом и графиней, присев на корточки в тени гигантской акации. Когда граф убедился, что Луис бежит быстрее, чем его преследователи, он разжал покрытый узловатыми мускулами каменный кулак и облегченно вздохнул.

«Если майор будет продолжать чего-то ждать, мы вместе с Луисом найдем путь успокоить этих идиотов!» – вдруг решил Хуан и легко побежал в сторону дома, стараясь вернуться раньше, чем довезет графиню усталый Луис.

Луис ссадил настороженную Люси, неопределенно махнул графу рукой и побежал к себе. Ворвавшись в дом, он на мгновенье застыл, чтобы собраться с мыслями и четко выполнить то, что оформилось в его голове в виде решения, пока он, задыхаясь, вез графиню домой.

Луис наскоро принял душ и переоделся. Несмотря на жару, он надел охотничьи ботинки, сделанные из кожи каменной твердости, с подошвами из литой резины. Эти ботинки Луис надевал, когда они с майором ездили охотиться на уток на болота. Могло показаться, что Луис в самом деле собирается на утиную охоту. В руках у него оказался винчестер – пятизарядное автоматическое ружье с отменно точным боем. В тот вечер, когда Шакал постучался в дверь дома графа, Луис снял ружье с обычного места и зарядил магазин. Первые три патрона были с мелкой утиной дробью, но два других были наполнены медвежьей картечью. Сын охотника, Луис знал, что картечь страшнее пули. Заряженный винчестер был спрятан за подушкой дивана в гостиной так, что Луис выдергивал его оттуда в считанные доли секунды.

Луис замотал ружье в непрозрачный дождевик, вышел из дома и побежал к стоянке у кабаре «Золотая черепаха», где он оставил «форд». Через несколько минут Луис подъезжал к гостинице «Подкова» к своей «сакапунте», которая, как оранжевый сигнал, стояла под окнами номера 184. Он поднялся на третий этаж по внутренней лестнице и остановился перед дверью номера 184. Луис вслушивался в тишину за дверью. Сквозь шум прибоя ему слышался негромкий разговор и звук осторожных шагов.

Затем, как повторяет урок школьник, Луис проговорил про себя: «Каждому по заряду дроби! В случае промаха – ботинками по зубам! Картечь – только в безвыходной ситуации…» – такова была словесная формулировка плана Луиса. Стараясь не шуршать, он освободил винчестер от дождевика и плавно взвел затвор. «Целиться в низ живота, – повторил он про себя и вдруг увидел, как пучок дроби впивается в кожу. – Нет, ниже, в ноги… – изменил решение Луис, вздрагивая от отвращения при мысли, что, может быть, графу Хуану придется выковыривать дробь из этих мерзавцев. – Целиться в колени, а потом прикладом по голове. Не сильно, но чтобы запомнили! – Луис дрожал от яростного нетерпения. – А если что-то не так – картечью по ногам! Пусть потом лечат переломанные кости!»

Он громко постучал в дверь и отпрыгнул, прижавшись к стене. Так делали гангстеры и детективы в фильмах, и Луис, несмотря на все напряжение минуты, улыбнулся над самим собой и обозвал себя попугаем. За дверью было тихо. «Затаились, ублюдки!» – решил Луис, уверенный, что обитатели номера 184 находятся внутри. Прождав еще с полминуты, он подкрался к двери и навалился на нее всем телом. Дверь немного поддалась, но не открылась. Она была закрыта на замок.

После нескольких сокрушительных ударов, которые Луис наносил прикладом винчестера, дверь распахнулась, и он, забыв о своих планах, ворвался в номер с занесенным над головой прикладом и полными ненависти глазами. Номер был пуст, а двери всех четырех комнат распахнуты настежь. Разбросанное белье и общий беспорядок могли означать, что постояльцы очень спешили, покидая номер.

– Опоздал! – глухо произнес Луис и опустился на ядовито-зеленый дерматиновый диван, на котором в лучшие времена разваливался Лысан. Потом Луис сообразил, что вот-вот появится персонал гостиницы и его начнут изумленно спрашивать, зачем он сломал дверь, которую так легко открыть ключом. Сбежав вниз, Луис забрался в «форд» и медленно поехал домой. Дождевик он оставил брошенным под дверью номера 184, выбежав на улицу с винчестером в руках и бросив его на заднее сиденье машины…

* * *

– А, черт, они меня сейчас разозлят по-настоящему! – бормотал майор Кастельянос, размыкая шоколадные объятия мулатки Сильвии, чтобы сорвать трубку городского телефона. Подлая «пищалка» подала голос, когда майор торопливо проглотил недожаренную Сильвией вырезку и начал приступать к главной части обеда, смуглым жилистым телом приникнув к девушке и щекотя ее роскошными усами. Чтобы не одеваться и не бежать к машине, майор позвонил в свой кабинет по городскому телефону, сосредоточенно прослушал все, что бормотал в трубку Гидо, и просиял в конце разговора:

– Значит, они у тебя вовсю болтают, толстяк! – возбужденно воскликнул майор. – Это замечательно, карахо! Держите меня в курсе! – Он дал Гидо телефон Сильвии и велел звонить, как только появится что-то новое.

Но что-то новое появилось через полчаса и в тот момент, когда майор был совершенно не готов к восприятию серьезных вещей.

– Послушай, толстяк! Не упустите их! Возьмите у дорожной полиции вертолет и посмотрите их сверху! – проинструктировав Гидо, майор решительно швырнул трубку и вернулся к Сильвии, которая с явным неудовольствием отпускала майора от себя. Но городской телефон зазвонил вновь, и одновременно с ним ожила «пищалка», указывая на то, что речь идет о событии чрезвычайной важности.

Майор слушал, и его негритянские глаза наполнялись кровью.

– Идиоты! Дармоеды паршивые! – завопил он, стоя посреди спальни Сильвии. Девушка заморгала от неожиданности: несколько секунд назад майор галантно шептал ей в ухо нежные слова. – И вы дали ему войти! С ружьем в руках! Что? Какой плащ? Ты же говоришь, он вышел с ружьем! Карахо! Я тебя, идиота толстого, пошлю в аэропорт чемоданы таскать! Ты у меня носильщиком будешь работать! Кретин! Как вы ему дали войти! Мальчишка прет на рожон у тебя на глазах, а ты сидишь и губами шлепаешь! Ну и что, что я говорил! А голова у тебя зачем? Чтобы пиво пить? Я тебе что, нянька! Подошел бы к нему, поболтал о чем-нибудь… А, дьявол! Мало ли что я говорил Мики. Ты-то зачем сидел! Козел рогатый! – Майор швырнул трубку и повернулся к Сильвии: – Мне нужно ехать, чика! На той неделе я навещу тебя, и мы наверстаем упущенное. Ты не обижаешься? – он равнодушно погладил девушку по щеке и быстро оделся…

Гидо и Мики со страхом ждали майора, уверенные в том, что он продолжит начатый по телефону разгон. Но, прослушав сделанную с помощью установленных в номере 184 «жучков» запись, майор засиял, как никелированный бампер принадлежавшего ему «мерседеса».

– Карахо, толстяк! Их можно брать! Они уже наболтали достаточно! Их можно брать, чико! Крикни Рамону, пусть принесет кофе! – Майор разминал в тонких нервных пальцах сигару «Золотой лев». – Где они, толстяк? Где они сейчас? Они совсем озверели и охотятся на беднягу Луиса, как на кролика! А он на них! Этим парням повезло! Я уверен, толстяк, что Луиси зарядил свой винчестер слоновой картечью и приехал выпустить им кишки! А вы рты поразевали! – Майор ругался уже добродушно. – Но ты слышал, что это за люди, толстяк! Грызутся друг с другом, как голодные собаки! Прямо с дерьмом съесть друг друга норовят! Мой дружок Хуанито набирал себе только таких ублюдков! – Хуанито майор называл того самого диктатора, в бытность которого ему приходилось заканчивать дипломатическую карьеру.

– Черт бы побрал эту влажность! – выругался Гидо после многократных попыток связаться с машиной, пущенной по следу покинувшей гостиницу «ударной группы», которой каким-то чудом удавалось ездить на «додже» Панчо. – С Ригоберто нет связи! С дорожной полицией я говорил, они сказали, что пошлют вертолет, если летчик вернется после обеда. Ригоберто не должен их упустить! Куда они на своем «додже» денутся!

– А что говорят в гостинице? – поинтересовался майор.

– Оставили ключи и уехали!

– Ну-ка, поставь мне запись еще раз и иди ищи Ригоберто!

Гидо захватил рацию и ушел в холл выкликать из эфира пропавшего в сумерках агента, а майор еще раз прослушал запись и повернулся к развалившемуся в кресле Мики. Майор несмешливо смотрел на коллегу из-под полуприкрытых век.

– Ты не знаешь, чико, почему они так резко вдруг заглохли? – наконец спросил он. – Этот писклявый все заикался, заикался, и вдруг – молчок! А потом этот Лысан шипит что-то!.. Не догадываешься, Мики?

Мики догадался о том, что случилось в номере 184, сразу, но скромно помалкивал, предоставляя майору самому искать причину странного завершения диалога.

– Они нашли один из микрофонов! Я же говорил тебе, что это профессионалы! – Майор улыбался, а Мики чувствовал себя неуютно. – Я ничего не напишу об этом в рапорте, Мики. Как бы там ни было, они успели сказать довольно, чтобы упечь их надолго! Но на будущее, чико, прячь микрофоны так, чтобы их не находил каждый заика! – закончил майор, ожесточаясь, и Мики выбрался из кресла и примирительно захлопал его по спине.

– Ладно! Дело сделано, можешь отдыхать. Сходи в «Золотую черепаху», там сегодня выступает Оскар. Подожди! Перепиши-ка мне все на эту кассету! – Майор достал из ящика стандартную кассету и бросил Мики. – Я хочу проиграть Луису. Не тащить же мне этот трактор, карахо! – Он указал на громоздкий магнитофон-подслушиватель с кассетами полуметрового диаметра.

Лимонно-желтые фонари ярко освещали парадный подъезд гостиницы «Прелести моря», когда майор тронул с места неказистый и потрепанный «форд». По дороге он безуспешно пытался выкликать из эфира бесследно исчезнувшего агента Ригоберто Монтеагудо, который был пущен «хвостом» за спешно покинувшей гостиницу «Подкова» «ударной группой». Но агент растворился в дожде и сумерках. Майор положил трубку радиотелефона, и его мысли потекли совсем в другую сторону.

«Чуть-чуть Луис не догнал их! – разговаривал сам с собой майор так, как умеют говорить только дети или счастливые жители Эль-Параисо, у которых нет секретов ни от кого и, самое главное, от самих себя. – Луис с винчестером в руках! Карахо! Не хотел бы я оказаться на месте этих козлов! – Роберто жестикулировал, словно пытался убедить кого-то. – Но с ними пора кончать, черт бы их побрал, этих кокаиновых мафиози! Не зря генеральный прокурор потирал руки, подписывая ордер на задержание трех иностранных граждан. Он говорил, когда мы возьмем этих бандитов, мы сделаем такой шумный процесс, что они впредь десять раз подумают, прежде чем соваться к нам…»

* * *

Из открытых окон дома графа Хуана Сантоса Родригеса доносился голос Луиса. Майор без стука открыл незапертую дверь и поднялся на второй этаж в большую гостиную. Походка майора удивляла причудливым сочетанием мягкости и пластичности старого мудрого кота и ленивой раскованности и свободы движений, присущей обитателям Эль-Параисо. В руках у него была игрушка для графини, привезенная из столицы, – кенгуру почти в натуральную величину с двумя кенгурятами, высунувшими мордочки из сумки. Как-то Люси высказала пожелание, чтобы майор сделал для нее «такого кенгура с кенгурятами», и он, не решившись делать такую сложную игрушку самостоятельно, заказал кенгуру в столице.

– Я к тебе с гостями, Хуан! – провозгласил майор вместо приветствия, не глядя на графиню и словно не замечая ее присутствия. – Это мои друзья из Австралии! Они тебе нравятся? – Майор обращался только к графу, продолжая не замечать ни Люси, ни Луиса.

– Твои друзья не могут не нравиться, Роберто! – любезно отозвался граф.

Графиня с недоумением рассматривала кенгуру, пытаясь разобраться, что за странных друзей привел майор. Затем Люси начала застенчиво и неуверенно улыбаться широко раскрытыми, синими, как море Ринкон Иносенте, глазами. Она поняла, что майор играет.

– Это не друзья даже! – звонко воскликнула графиня наконец. – Мне кажется, между прочим, что это ты мне кенгуров принес подарить… – продолжала она и вдруг застеснялась своей смелости и отвернула в сторону обрамленную легкими, как пух, соломенными волосами голову, продолжая улыбаться так солнечно и нежно, что у майора появились слезы на глазах. В свои тридцать пять лет майор Кастельянос не имел детей, и, как сказали ему врачи после того, как он женился в последний, четвертый раз, природа отказала ему в этом.

– Тебе правильно кажется, между прочим! – поддразнил Люси майор, протягивая ей игрушку. Графиня осторожно прикоснулась к голове мамы-кенгуру рукой. Так можно было потрогать только живое существо. – Этот поклонник Сервантеса научил девчонку выражаться так, будто она уже закончила университет! – воскликнул майор, ни к кому специально не обращаясь, когда Люси унесла «кенгуров» в свою комнату знакомить с остальными обитателями дома.

Луис неохотно улыбнулся. Он бросал на майора косые недобрые взгляды и имел вид настолько обиженный, что граф поспешил заговорить:

– Мы пьем коньяк, Роберто, как всегда по субботам! И, как всегда по субботам, Луиси хочет заставить меня признать его правоту, в то время как меня совсем не нужно заставлять. Я с ним всегда и во всем согласен! С Луиси не нужно спорить – обычному человеку, мне, по крайней мере, это не под силу!

– В Луиси гибнет великий адвокат! – радостно подхватил майор. – Я всегда говорю об этом, когда он в очередной раз начинает с того, что все мы, то есть граждане Эль-Параисо, отпетые бездельники и разгильдяи, а кончает тем, что на земле нет и не может быть людей лучше нас. Причем ни с тем ни с другимневозможно не согласиться!

Луис продолжал коситься на майора, не принимая его тона. Им владел страх за судьбу графини и графа, которых эти мерзавцы почему-то включили в число своих жертв. Поведение майора удручало Луиса. Зная Роберто, он не допускал мысли, что майор не собирается заниматься этими людьми всерьез. Напротив, Луис чувствовал, что майор занят Лысаном и его людьми по горло, что есть какой-то план, которого он придерживается. Но пока майор выполняет свой, может быть, очень остроумный план, Луиса чуть-чуть не насадили на гарпун, а Люси рисковала оказаться в руках этих мерзавцев…

«Бесчувственный болван! – обзывал майора Луис про себя, наблюдая, как жизнерадостно Роберто Ка-стельянос демонстрирует свои белые зубы. – Он непробиваем! Свинья! Пока он гоняет за мной своих разгильдяев и чувствует себя комиссаром Мегрэ, Лысан кружит где-то здесь, рядом и ищет возможности заполучить Люси, чтобы заставить рассказать ему что-то, чего я не знаю и не могу знать!»

Сознание того, что это действительно может быть так, привело Луиса в отчаяние. Он искривил губы и неожиданно для себя прохрипел:

– Ты, сукин сын, перестань скалить зубы! – Луис подскочил к майору, схватил его за горло и приподнял на цыпочки.

Майор, задыхаясь, бешено вращал белками, пока граф не освободил его от железной хватки Луиса, а сам Луис не был оттеснен. С изумлением майор читал в глазах графа сочувствие к Луису.

Луис пришел в себя и побледнел от стыда. Потом поднял на майора тоскливый взгляд:

– Извини, Роберто! Мне нужно поговорить с тобой, сейчас же!

– Черт возьми, Луиси! Я приехал сюда за тем же – чтобы поговорить! – Майор тяжело дышал. – Меня никогда в жизни не душили, чико! Это ужасно! Особенно если тебя душит такой конь, как ты. Я думал, он мне шею свернет, Хуан! – пожаловался майор графу. – Запомни, если ты меня задушишь, ты не сможешь со мной поговорить! – закончил он.

Луис скатился по лестнице, а майор задержался, спрашивая глазами графа. Хуан неопределенно развел руками и уклонился от ответа.

Поднявшись на второй этаж в комнату, которая служила рабочим кабинетом, майор застал Луиса наливающим из термоса жасмиловый чай.

– Тебе налить, Роберто? – Луис спрашивал так учтиво и любезно, что никто бы не поверил, что две минуты назад его пальцы сжимали горло майора.

Роберто не хотел чая, но радостно согласился. В молчании они начали пить горячий напиток, но майор, словно вспомнив о чем-то, полез в карман и достал кассету.

– Поставь это, Луиси! Это не музыка. Пожалуйста, поставь!

Луис поставил кассету в магнитолу, и из динамика донесся голос Лысана:

– Быстро, значит, собираемся и уматываем! Давай, давай, хватай свои шмотки, собака! Мы там в море с Алексисом чуть-чуть его не придавили, а ты в катере отсиживался! – Последовала долгая, наполненная сопениями и вздохами пауза. – И я тут маху дал! – продолжал голос Лысана. – Тогда, в тот самый первый раз надо было ликвидировать его, прямо в доме у старика. Деда этого тряхануть, взять за горло девчонку, дом весь перерыть! Что нашли – то и было бы наше, и утром на самолет! – с болью в голосе открылся Лысан. – А теперь они сами на нас охотиться начали! И не один он, значит! В катере с ним какой-то черномазый сидел, на пляже этот самый доктор, еще бог знает сколько у него здесь людей!.. Я так думаю, мы его людей не видели, потому что его здесь никто не трогает. Жил себе спокойно, как у бога за пазухой! А сейчас он сам не полезет – людей своих, значит, пошлет!.. А ты, падаль, все еще возишься? – Голос Лысана то приглушался, то звучал совсем отчетливо, и вначале недоумевавший Луис догадался, что в номере 184 установлены микрофоны.

– А ружья куда? – совсем рядом оглушительно пробасил Алексис.

– Захватим с собой в машину! Все какое-никакое оружие, значит. Сложи их в коробки, только этикетки оторви! Как вернемся, Суаресу покажем, чтоб видел, каким оружием приходилось воевать! – Последовало долгое шуршание, потом опять громко зазвучал голос Лысана: – Надо его, значит, убирать, и быстро… Жалко, что ты промазал! Поймали бы другого и концы в воду! Давайте шевелитесь, работники!.. Если мы не возьмем его за горло, он возьмет нас за…

– Может, на самолет? – застенчиво пробасил Алексис. – Хрен с ним, с «порошком»! Живыми бы отсюда выбраться. Ведь чудом до мели дотянули! А море здесь акулами кишит!

– Это, значит, вернуться предлагаешь! – взвизгнул Лысан. – Да ты, парень, видно, с Суаресом не знаком совсем! Он тебя примет, в кабинете своем, значит, выслушает, покивает головой, пожалеет, а потом ты на улицу выйдешь – и тебя грузовик задавит! Случайно задавит, как таракана!.. «Профессора» надо пришить, и это дело твое! Для того тебя сюда и взяли, значит, а ты… – Лысан с трудом переводил дыхание. – Зачем промазал, мать твою!.. – сорвался Лысан. – Целился бы хорошо, сейчас бы уже в самолете сидели! Эй, чего ты там с биноклем вертишься?

– Это они, это самое! – донесся голос Шакала. – Это они с доктором и девчонкой! Совсем рядом!

– Дай сюда! – Лысан тяжело дышал прямо в микрофон. – Убери этот фикус к чертовой бабушке! Смотреть мешает! Купаются, значит! Отдыхают!.. – За длинной матерной тирадой потянулась озвученная тяжелым дыханием Лысана пауза. Потом раздался придушенный тенор Шакала:

– Ой, смотрите, это самое, выглядывает, выглядывает это самое… – И дальше тишина, которая длилась чуть ли не две минуты. Потом раздались звуки шагов, шорохи, неразборчивое шипение, после чего стало совсем тихо.

Луис потянулся к магнитоле, чтобы выключить ее, но майор жестом остановил его. Из динамика донесся оглушительный грохот, треск ломаемой двери, и затем Луис услышал собственный голос, разочарованно восклицавший: «Опоздал!»

Майор скромно посматривал на Луиса из-под полуприкрытых век, стараясь казаться невозмутимым, но был не в силах удержать ослепительной торжествующей улыбки, которая расплывалась по его смуглому лицу. Луис вскочил с кресла и ударил кулаком правой руки по ладони левой.

– Это чисто сделано, Роберто! Можешь душить меня, сколько тебе вздумается! Ты заслужил право на это! Теперь ты смело можешь брать этих ублюдков! И если ты их не возьмешь, я займусь ими сам, и они не дотянут до тюрьмы! Ты знаешь, что они нападали на нас с Люси?

– Как нападали! Я знаю, что ты ходил на них с винчестером и, слава богу, не застал. Как они могли нападать на вас с Люси? Тебе, наверное, показалось, Луиси! Зачем им Люси, в конце концов? Они гоняются все время за тобой, или ты за ними. Я лично уже запутался!

Лицо Луиса стремительно белело, и майор со страхом заметил это. Луис вновь был готов взорваться. Убегая от «ударной группы» с графиней на шее, он пережил самые страшные минуты в своей жизни, и то, что майор не хотел принимать это всерьез, бесило Луиса.

– Ты что, чико! Ты опять собрался душить меня? Подожди, я позову Хуана! – Майор продолжал насмешливо улыбаться. – Но шутки в сторону, что случилось? Как они могли напасть на тебя и на Люси, когда за ними по пятам шли мои люди? Шли и идут сейчас!

– Мне кажется, твои люди уже давно ни за кем не ходят. Они нашли контакт с Роландо и Хуаном и доверяют наблюдение за мной им, а сами в это время сидят и сосут пиво. – Лицо майора вытягивалось. – Они попытались напасть на нас примерно около шести часов вечера. Где были твои люди, я не знаю. Но если бы мы с Люси не унесли ноги, мне бы пришлось драться. Причем на глазах у девчонки, черт бы побрал тебя и твоих людей! И вообще, чико, я не понимаю, почему они до сих пор здесь! Вчера я говорил с одним из них и посоветовал убираться. И похоже, он согласился. А потом! Послушай, какого черта ты потащил меня в море и почему они там оказались! А-а, карахо! В это время там ставили эти, как называют эти микрофоны…

– «Жучки», – подсказал майор.

Беседа продолжалась уже в духе вполне дружелюбном и раскованном. Слушая рассказ Луиса о еще совсем свежем покушении на него и Люси, майор извергал проклятия в адрес людей из группы наружного наблюдения, которые выпустили Лысана из поля зрения и скрыли это от него, в то время как он с нетерпением ждал новостей, сидя у радиотелефона. Майор выкатывал глаза и восклицал, что вполне понимает Луиса, что его задушить мало за такой промах и что людям, виновным в том, что Луис и графиня остались без защиты, он лично повыдирает усы и отправит их таскать чемоданы в аэропорту.

– И правильно ты меня душил, чико! – вскрикивал майор, распалившись. Он был привязан к графине так сильно, как вообще могут привязываться к чему-либо сердца легкомысленных счастливых людей Эль-Параисо. «Не зря у меня с этой Сильвией ничего толком не получалось! – думал майор. – Как будто кошки по душе скребли, и никакого удовольствия! Это интуиция! Ведь ехал к этой потаскушке и так и чувствовал, что сукины дети их упустят. Так и получилось!» И настоящее, неподдельное чувство вины наполняло душу майора горечью и раскаянием.

– Где они сейчас, Роберто? – Луису пришлось повторить свой вопрос.

– Они где-то здесь, чико. Я потерял связь с Ригоберто, который висит у них на хвосте, но они никуда не денутся! Мост перекрыт. Пусть покатаются! Утром мы их возьмем и повезем в столицу. Они безоружны, чико. Вернее, знаешь, что этот лысый идиот купил, когда я пригласил их в море? Две пневматические хлопушки, из которых мальчишки стреляют по воробьям! – Майор жизнерадостно смеялся. – Продавец говорит, у лысого так тряслись пальцы, когда он отсчитывал деньги, что он подумал, этот лысый чокнутый! Так оно и есть, в общем-то! Но ты, чико, тоже выкидываешь штучки! – Майор оттопырил нижнюю губу и поднял вверх плечи. В Эль-Параисо делать так – значит шутливо укорять собеседника. – Какого черта ты взялся их переворачивать? Ты думаешь, я не видел? Я все видел! Хорошо, что они были безоружны, а то всадили бы в тебя заряд…

Луис уже открыл рот, чтобы поведать майору, что оружие у них все же нашлось и они чуть-чуть не насадили его на гарпун, пока майор увлеченно раскручивал свою хитроумную интригу, но на мгновенье представил себе поток ругательств, который майор обрушит на свою голову, – и пожалел самолюбие Роберто Кастельяноса. «В конце концов, сам виноват. Нечего было соваться!» – осадил себя Луис.

Они продолжили пить жасминовый чай, пока майор не засобирался. На прощание он достал из чемоданчика несколько тонких листов бумаги и с кошачьей осторожностью положил на письменный стол.

– Отдашь мне это завтра, Луиси! Тебе это будет интересно. Только уговор: никто не должен видеть эти бумаги, кроме тебя. – Майор указал длинным нервным пальцем на черный гриф «Международная ассоциация по борьбе с контрабандой наркотиков». Завтра с утра я заеду к тебе и заберу все это. Заодно договоримся, когда устроить «рыбную фиесту». Такие «парго» встречаются раз в десять лет, чико! И это нужно отметить!

Луис проводил Роберто до двери и бегом вернулся к столу. «Себастьян Карлос Каррера. Личное досье» – прочитал он и быстро просмотрел оставленные майором бумаги. Это были личные досье Лысана и его людей, аналитическая информация о состоянии войны, которая разгоралась в каменных джунглях латиноамериканских городов между кланами Карреры и Суаре-са. Луис начал с досье своего родного дяди и замер в напряженной позе, пожирая глазами набранные мелким шрифтом строки.

* * *

Дождь и туман, вдруг упавшие на Ринкон де Лос Пласерес Иносентес, как только малиновый шар солнца утонул в море, были главными виновниками того, что самый способный агент, любимец майора, Ригоберто Монтеагудо чуть не потерял «ударную группу». Ригоберто удивлялся прихотям природы, решившей послать на его бедную голову дождь в такое время года, когда дожди в Эль-Параисо обычно не идут. «Эти бандиты где-тo здесь! Им некуда деваться!» – подбадривал себя Ригоберто.

По распоряжению майора мост, соединявший полуостров с материковой частью страны, был перекрыт. Офицеры дорожной полиции и усиленный наряд пограничной службы во главе с лейтенантом Майклом Сортобенто обшаривали каждую машину, покидавшую Рин-кон Иносенте, и проверяли документы каждого пешехода, которые все оказывались не в меру романтичными иностранными туристами. Счастливые жители Эль-Пара-исо избегают ходить пешком даже в хорошую погоду. Когда же идет дождь, во всей стране не найдется никого, кто мог бы додуматься до прогулки через полукилометровый мост…

«Додж» был где-то поблизости. В последний раз габаритные огни «трактора» – так мысленно обозвал Ригоберто этот заслуженный автомобиль – мелькнули в тумане каких-нибудь полчаса назад. «Додж» повернул с главной авениды1, рассекающей обжитую часть полуострова, на другую, более узкую дорогу, уходившую в сторону заросшей колючим кустарником пока еще не обитаемой части Ринкон Иносенте.

Ригоберто догадывался, что пассажиры «доджа» видят за собой «хвост». Не заметить такой «хвост» было бы трудно. Как только «додж» с трудом отвалил от гостиницы «Подкова», Ригоберто двинулся за ним, пунктуально выполняя приказ майора не отпускать «ударную группу» ни на шаг. Попетляв между рассыпанными вдоль побережья отелями, виллами и коттеджами, «додж» вернулся к «Подкове» и выжидательно остановился напротив брошенной Луисом «сакапун-ты». Ригоберто медленно проехал мимо, свернул в переулок и, оставив машину, пошел назад так медленно, торжественно и непринужденно, как умеют ходить только те счастливцы, которым довелось родиться в Эль-Параисо.

Краем глаза Ригоберто увидел, как «додж», уже развернувшись, плывет, с трудом набирая скорость, в сторону, противоположную от моста.

– Куда они там денутся! – насмешливо воскликнул Ригоберто. – Разве что этот трактор умеет еще и плавать!

Лучший агент майора Кастельяноса не спеша вернулся к своему «форду» и через две минуты действительно догнал «додж». Учитывая сгустившийся туман, сумерки и дождь, Ригоберто беззастенчиво сел на колесо «ударной группе». Достигнув развилки, «додж» неожиданно повернул вправо, и Ригоберто остановился.

– Карахо! Там через сто метров обрыв! – прокричал он в микрофон Гидо, слушавшему его, развалившись в мягком кресле на последнем этаже гостиницы «Прелести моря».

– Не лезь туда пока, чико! Подождем Роберто, – решил Гидо. – А то они, чего доброго, застрелят тебя!

Гидо так же, как и Ригоберто, был в курсе, что основным оружием ударной группы являются два пневматических ружья. У Ригоберто болтался на поясе большой крупнокалиберный револьвер, и агента номер один, как иногда величал его майор, подмывало воспользоваться им и самолично арестовать этих «гангстеров». Совершив это, Ригоберто неминуемо стал бы героем, чего ему очень хотелось, и молодое честолюбие толкало его вперед.

Ригоберто потушил габаритные огни и стал ждать, то и дело выкликая Гидо по радиотелефону. Так прошло около двух часов, которые протекли незаметно в переговорах с Гидо и с появившимся вскоре майором, который разочаровал Ригоберто, категорически запретив лучшему агенту предпринимать что-либо, даже если троица попробует удирать. Ни майор, ни тем более Гидо не проявляли никакого желания покидать уютную резиденцию пограничной службы, пока за окнами бушевал тропический циклон.

– Дождь кончится, тогда и поедем, толстяк! А еще лучше, пусть Ригоберто покараулит их там до утра. Впрочем, нет, бог знает, что у этих мафиози на уме… Послушай, чико! – обратился майор в микрофон к Ригоберто. – Зажигай фары и поезжай мимо них. А там прячь машину в кустах и жди! Посмотрим, куда они сунутся! Давай, чико! Поезжай мимо них с шумом, с фарами! Только машину спрячь как следует! А если они выедут из своего тупика, не садись им на хвост, ты понял? Я догадываюсь, что они тебя видели! Но сейчас для них ты уехал! Подожди, чико, подожди! Тебе бы всех брать! Брать будешь свою девчонку завтра вечером, черт бы тебя побрал! Чтобы никаких фокусов!

Ригоберто, оставив рычаг на первой передаче и включив две пары фар, проехал мимо развилки. Он пялил глаза туда, где метрах в ста в темноте должен был скрываться «додж». Затем любимец майора загнал машину в кусты и курил одну за другой крепчайшие сигареты из сигарного табака, мечтательно крутил барабан «магнума» и нервно улыбался. У него чесались ладони. Постепенно возбуждение сменила усталость, и Ригоберто погрузился в легкий сон.

Вокруг бушевал и ревел циклон, толстые, как прутья, струи воды обрушивались на Ринкон Иносенте под таким острым углом, что казалось, кто-то поливает заросли кустов из гигантской лейки.

Через полчаса майор Роберто Кастельянос закурил новую сигару «Золотой лев» и мягко потянулся к трубке радиотелефона.

– Послушай, чико! – Голос майора заставил дремлющего под шум дождя агента вздрогнуть и открыть глаза. – Ты там дрыхнешь, как сурок? – Майор хорошо знал свои кадры. – Вылазь из машины и сходи посмотри, почему они там застряли. Может, движок залило у этого трактора? Давай потихоньку, кустами! Посмотришь – и назад. И никаких «брать»! Ты понял, чико? Когда научишься брать свою девчонку, тогда посмотрим, кого еще тебе можно доверить взять! – Когда майор нервничал, непристойные шутки не сходили с его языка.

Ригоберто выбрался из машины и сразу промок так, словно его с головой окунули в воду. Стена воды обрушилась на него, и лучший агент полез обратно в машину, тщательно завернул еще не успевший промокнуть «магнум» в целлофановый пакет с изображением мулатки в бикини и засунул его глубоко в штаны. Пистолет был в безопасности, но идти стало неудобно и неприятно. Ригоберто смирился с неудобством и стал пробираться сквозь заросли туда, где, по его расчетам, должен был находиться «додж». Несмотря на сплошную стену дождя, он выбрался из зарослей точно там, где небольшой отросток грунтовой дороги обрывался в воду залива.

Ригоберто вытащил непромокаемый «магнум» из штанов, не разворачивая его, передвинул предохранитель и нашел пальцами курок. Агент номер один профессионально грамотно, бесшумно крался по обочине дороги и все больше удивлялся тому, что впереди не было ничего даже отдаленно похожего на силуэт «доджа». Вспышка молнии осветила пространство впереди, и Ригоберто бросило в жар. Метрах в тридцати от Ригоберто блеснула неспокойная вода залива, но машины на дороге не было. Все еще пытаясь скрываться, Ригоберто обшарил заросли вокруг дороги, затем попробовал при вспышках молнии найти следы колес. Но земля под ногами превратилась в липкую, жирную грязь, Ригоберто потоптался еще немного вокруг того места, где должен был стоять испарившийся «додж», и побрел прямо по дороге к своей машине. От удивления он забыл об осторожности. Дойдя до развилки, Ригоберто остановился и замер. Сквозь шум дождя его молодые честолюбивые уши различили хлюпанье ног по грязи. Ригоберто рванулся вдогонку удаляющимся звукам и при вспышке молнии метрах в двадцати от себя увидел трех мужчин, которые остановились и повернули в его сторону головы. Блик молнии погас, но более отдаленные вспышки неясно высвечивали застывшие силуэты людей.

Ригоберто далеко вытянул перед собой руку с непромокаемым «магнумом». Он дрожал от азарта. Все инструкции майора вылетели из его головы, и он, неожиданно для себя, громко и властно закричал, перекрывая шум дождя:

– Ни с места! Буду стрелять! Руки за голову!

В то же мгновение три фигуры метнулись в заросли. Лучший агент бросился за ними, но, поскользнувшись, плюхнулся лицом в жирную, черную грязь.

– Дьявол! – громко выругался Ригоберто и, не давая себе отчета в том, что делает, направил «магнум» в сторону доносящегося из зарослей треска и надавил на спусковой крючок.

Револьвер громко щелкнул, показав свою готовность произвести выстрел, но стрелять почему-то не стал. Лежа в грязи на животе, Ригоберто двумя руками взвел тугой боек и, на этот раз держа «магнум» уже двумя руками, плавно надавил на курок. «Магнум» опять щелкнул. И только тогда Ригоберто осенило, что револьвер не заряжен.

Когда лучший агент наконец впихнул в барабан три больших мокрых патрона, которые хранил в нагрудном кармане рубашки в качестве резерва боеприпасов, он услышал тихое урчание мотора и увидел вспыхнувшие габаритные огни, тут же погасшие.

– Сукины дети! Они угоняют мою машину! – вскричал Ригоберто, проворно вскочил на ноги и погнался за машиной. Но уже через несколько метров он сообразил, что преступники движутся на машине значительно быстрее. Остановившись, Ригоберто картинно вскинул руку с револьвером и дважды выстрелил. Два снопика пламени вырвались из ствола «магнума» и на секунду ослепили и оглушили агента номер один. Затем Ригоберто услышал надсадный рев мотора и с размаху швырнул предательский револьвер в грязь.

– Проклятье! Он же был всегда заряжен! – прохрипел Ригоберто, словно оправдываясь перед кем-то.

* * *

– Чико, ты слышишь меня? Прием! Прием, чико! Прием! – Взволнованный голос майора Кастельяноса отчетливо доносился из трубки радиотелефона, и от этого голоса Лысана бросало в пот. Он делал своим подчиненным угрожающие жесты и требовал абсолютного молчания.

– Карахо, Гидо! Опять пропала связь! – Голос майора звучал на этот раз приглушенно. – Ты слышишь, толстяк? Какой-то шум, и ничего больше! И знаешь, мне кажется, шумит мотор! Послушай сам! Вроде бы шум мотора, а этот сопляк не отзывается! Куда он подевался?

Лысан с перекосившимся от страха лицом выдернул ключ из замка зажигания, и двигатель, поперхнувшись, замолк. Машина по инерции катилась по шоссе, постепенно останавливаясь.

Из трубки донеслось бормотание Гидо, из которого Лысан разобрал только одно крепкое ругательство. Машина остановилась, и Шакал дрожащей, как лист на ветру, ладонью прикрыл микрофон. Затем в его руке появился перочинный ножик, и одним неловким резким движением Шакал перерезал провод, подававший в радиотелефон питание от аккумулятора.

– Все! Рация больше не работает! – проблеял он, и Лысан шумно выдохнул. – Куда теперь, это самое, ехать? – Шакалу было трудно говорить. Страх душил его.

Лысан угрюмо набычился и молчал. От переживаний, выпавших на его долю в эту бурную ночь, он окончательно отупел и сам чувствовал это.

Эта сволочь тут полицию свою содержит, значит. Уже стрелять в нас начали, как в бешеных собак! И пристрелят… «Он такой тихий, такой культурный, интеллигент! Он нас пальцем не тронет!» – зашипел Лысан, цитируя Шакала, который после встречи с Луисом в кабаре старался убедить Лысана в миролюбивом настрое «профессора». – Почему мы его раньше не пришили! – заорал Лысан в полный голос. – Ведь могли же, могли его там, в море, придавить или когда он вам песни пел!.. А теперь подыхать остается! Вот он как экипирован!.. Надо разбегаться! – помолчав с полминуты, вынес он резолюцию. – Разбираем запасные паспорта – и на все четыре стороны! Каждый выбирается как сумеет. Давай заводи! Гони к мосту! Пока этот, что там остался, не успел предупредить.

Шакал включил зажигание и погнал машину в сторону моста, соединявшего Ринкон Иносенте с материковой частью Эль-Параисо. Подавленное молчание повисло в кабине «форда», принадлежавшего пограничной службе Эль-Параисо.

Подъезжая к мосту, Шакал увеличил скорость и промчался мимо закутанного в плащ полицейского, который делал какие-то жесты и на которого никто, кроме Шакала, не обратил внимания. Проскочив мост, Шакал включил все фары, которыми в избытке был оснащен «форд», и еще прибавил скорости, стремясь как можно скорее достичь Национальной автострады. Лысан и Алексис озирались по сторонам так, словно могли увидеть за стеклами машины что-то важное, однако не видели ничего, кроме освещенного мощным светом пространства впереди машины и придорожных кустов, которые выхватывали из темноты вспышки молнии. Рокот грома и шум тропического ливня заглушали все звуки. Даже шум двигателя, казалось, доносился откуда-то издалека.

По расчетам Лысана, они уже должны были приближаться к Национальной автомагистрали. Лысан оживился и, криво улыбаясь, начал подбадривать подчиненных:

– А погодка такая нам, значит, на руку! Так, глядишь, к рассвету доберемся до столицы, а там врассыпную. Первым, значит, полечу я, прямо в Боготу. Есть такой утренний рейс… А потом вы, значит. Уж не знаю как: вместе или по отдельности. Как вам больше, значит, нравится. Днем будет еще самолет на Мехико. В столице за полдня он нас не найдет! Сейчас выскочим на большую дорогу, схватим такси, а эту тележку загоним в кусты подальше. Пусть поищет, сукин сын! Как он в нас не попал, ума не приложу! Всего-то метров двадцать было… Будь у меня оружие, я бы из него решето сделал!.. Это ты зачем машину останавливаешь, а-а-а? Ты что! – просипел Лысан, заметив, что машина плавно замедляет ход.

– Это самое, бензин кончился! Видите, лампочка красная горит! – Машина остановилась, и Шакал безуспешно гонял стартер, пытаясь снова завести мотор.

– Туши свет, фары туши, кретин! – приказал Лысан, вцепившись в костлявое плечо Шакала. Тот выключил фары, и все вокруг погрузилось во мрак. Лысан зажег свет в салоне и стал шарить руками во внутреннем багажнике машины. – Вот, значит, и карта! – прохрипел он, вытащив подробнейшую карту Ринкон Иносенте и его окрестностей, которой были снабжены все машины пограничной службы. Вместе с Алексисом Лысан склонился над картой и через какое-то время сообщил: – До большого шоссе еще километра три, а то и все пять… – и он разразился отчаянной матерной тирадой, в адрес неизвестного ему Ригоберто, который не удосужился заправить машину. Затем Лысан выключил свет и послал Шакала на разведку.

Шакал поежился и вылез из машины, с тайным намерением больше не возвращаться, бросить своих боевых товарищей и бежать куда глаза глядят. Но обрушившийся ему на голову ливень отрезвил его и заставил вспомнить, что запасные документы и деньги остались у Лысана. Потоптавшись немного вокруг машины, Шакал наткнулся на фанерный щит, установленный на обочине. Молнии ослепляли Шакала, и все же ему удалось рассмотреть добродушную морду медведя с рулем в руках, и Шакал, имевший поразительную память на мелочи, в ужасе бросился к машине.

– Мы совсем рядом… – задыхаясь, прошептал Шакал, плюхнувшись на сиденье. – С домом этого самого старика ненормального, у которого машину нанимали… В общем, куда мы с Алексисом его первый раз привезли! – бормотал Шакал. – Если старик его человек, нужно уходить скорее! А то они нас, это самое, найдут…

– А я, значит, примерно так и прикидывал, что старикашка со своим сараем где-то здесь поблизости будет. – Лысан тоже шептал, вслушиваясь в шум дождя.

– Послушайте! – Алексис сбросил оцепенение и заговорил громко и страстно. – Нужно идти в дом к старику! Там нас никто не станет искать! Здесь, на дороге, мы до утра ни одной машины не поймаем. А там деревня, может, удастся нанять что-нибудь. И потом, если старик в самом деле его человек, то это даже на руку. Как он предупредит, если мы его скрутим? А искать нас в доме своего агента он не станет! Так что можно будет посидеть у старика и до следующей ночи. Они будут искать нас в столице, а мы будем спокойно посиживать здесь, у них под боком! Заодно эту хижину перероем! Может быть, там есть «порошок»…

Лысан недоверчиво посматривал на Алексиса. В его голой голове уже почти сложился стандартный план. Лысан решил остановить первую попавшуюся машину, взять ее пассажиров в качестве заложников и гнать в столицу. Но последний аргумент Алексиса, фраза о том, что там может оказаться «порошок», один килограмм которого мог обеспечить Лысану роскошную старость, оказался неотразимым.

– Давай загоняй машину в кусты! – бросил Лысан Шакалу и собрался вылазить, но Шакал предупредил его:

– Она же не заводится. Выйдете с Алексисом, а я попробую продвинуть ее стартером. Но придется толкать…

Ругая Шакала последними словами, Лысан и Алексис вылезли из «форда» и стали помогать Шакалу, рывками продвигая машину к кювету. Общими усилиями ее столкнули с проезжей части, и Шакал вылез, чтобы помочь Лысану и Алексису руками заталкивать упиравшийся «форд» в заросли колючих кустов.

– Ну вот, значит, пусть поищут! – удовлетворенно проурчал Лысан, когда работа была завершена. – Пошли быстрее! Пока этот старый пень спит, мы его прихлопнем.

– А то еще и девчонка там окажется! – мечтательно пробасил Алексис. – Ей-то уж мы точно рот раскроем! Я знаю, как обращаться с женщинами!

Лысан не отвечал. Он сосредоточенно месил грязь, то и дело спотыкаясь. Им владели плохие предчувствия.

Поднявшись на пригорок и петляя между загонами для свиней, обтянутыми колючей проволокой, «ударная группа» наконец уперлась в стену дома. Вперед был выслан Алексис, который вернулся через несколько минут и доложил, что дверь открыта и в доме темно.

– Пошли, только тихо! – отдал приказ Лысан. Несмотря на страх, он вдруг почувствовал себя полководцем.

Алексис первым вошел в дом. В правой руке он держал толстый железный колышек, который подобрал рядом с дверью. Такие колышки крестьяне Эль-Пара-исо забивают в землю и привязывают к ним скотину. Алексис прокрался по коридору, осторожно отворил дверь в спальню. Освещаемая вспышками молний, спальня была пуста. Пустыми оказались и две другие комнаты. Алексис вернулся к дверям и позвал мокнувших под дождем Лысана и Шакала.

– Пусто! Никого нет! – прошептал он, провожая Лысана в спальню и подобострастно придерживая его за талию.

«Ударная группа» овладела домом Панчо, не встретив на своем пути решительно никакого сопротивления. Алексис и Лысан устроились в спальне, а Шакалу было велено дежурить под дверью и ожидать появления Панчо.

– Этот старый пень может и до утра, значит, не появиться. Но ты сиди и слушай! – наставлял Шакала Лысан. – У тебя, значит, уши молодые, слышат хорошо. Как только что-нибудь услышишь, беги к нам. Возьми табуретку и садись. Часа через два рассветет, тебя Алексис сменит. Да не спи, смотри у меня!

Шакал уселся на табуретке и стал послушно внимать шуму дождя. Алексис лег на полу в спальне рядом с окном.

– Вы не бойтесь, я не усну! На этого ублюдка разве можно положиться. Тоже буду слушать. Да и какой теперь сон…

– Ну а я, значит, вздремну чуть-чуть! – с теплой интонацией старшего брата отозвался Лысан. – Толкни меня через полчасика! Или лучше через час. И за Шакалом посматривай, а то еще сбежит…

Лысан растянулся на широкой кровати и закрыл глаза. Он вспоминал и переживал страшные события последних суток. Эти сутки растянулись во времени, как молочная тянучка. Еще вчера утром они выходили в море полные надежды, почти уверенные в том, что возьмут наконец этого проклятого «профессора», а сейчас двадцать часов спустя, профессор сам загнал их в угол, в этот воняющий свиньями сарай. Где была роковая ошибка? Как и что можно сделать теперь, чтобы выбраться из этой гнусной страны?

«И все-таки Алексис большое дерьмо!» – Эта мысль, словно полыхавшие за тонкими стенами дома молнии, озарила голову Лысана, ожесточила его сердце, и он заскрипел зубами в припадке бессильной ненависти, нащупывая глазами лежащего на земляном полу Алексиса. Лысан вспомнил, как Алексис взбунтовался на катере, когда он захотел весьма остроумно использовать Алексиса, не умеющего плавать, в качестве секретного подводного оружия; затем Лысан в деталях припомнил, как Алексис отталкивал его в сторону от спасительной двери, когда страшный «профессор» перевернул тунцовый катер. Потом Алексис промазал из ружья, когда, по мнению Лысана, невозможно было промахнуться; и, наконец, бросил на произвол судьбы их с Шакалом, надел акваланг и прыгнул за борт, когда продырявленный Луисом катер был уже наполовину залит водой и двигатель захлебывался, а до берега оставалось не менее двухсот метров. «Это счастье наше, что там везде было по пояс, и, значит, кое-как добрели бы до берега!» – обвинял Лысан, вслушиваясь в шум дождя и созерцая неподвижную, словно окаменевшую в темноте фигуру Алексиса.

Постепенно мысли Лысана стали путаться и переплетаться, уступая шаг за шагом место сновидениям. Ни один из снившихся ему снов Лысан никогда не мог вспомнить. Засыпая, он словно проваливался в темную, сырую и душную яму. Последним из того, что вертелось в его уже почти укутанной сном голове, было воспоминание, как Шакал высмотрел в бинокль Луиса и маленькую графиню, а несколькими минутами позже обнаружил в цветочном горшке микрофон.

«Что ни говори, а у Шакала настоящий нюх! И голова вроде бы соображает. Когда нас уже совсем к морю прижали, Шакал догадался утопить машину этого деда и двигаться пешком. Идея хорошая – концы в воду и врассыпную. Из таких людей получается толк. Может быть, лет через пять этот парень еще нашим шефом станет…» Обсасывая это малоправдоподобное предположение, Лысан рухнул в яму своих таинственных, никому не известных и не познаваемых снов.

* * *

Шакал заснул раньше всех. Ужасные приключения последних суток свалили его в сон прямо на табуретке перед входной дверью. Во сне Шакал поводил ушами. Он спал, но не спали его уши. Уши разбудили Шакала, как только издалека стал доноситься новый мерный, чавкающий звук. Он открыл глаза. Сквозь щели в двери пробивался слабый серый свет.

Чавкающие звуки приближались, нарастали, и вдруг Шакалу стало понятно, что это шлепает ногами по грязи человек, что человек идет именно сюда, к двери, за которой Шакал несет свою нелегкую вахту. Бесшумно вскочив с табуретки, он ринулся в спальню будить начальство.

Лысан проснулся мгновенно и, больно зажав Шакалу рот грязной пятерней, потянулся ухом к приоткрытым жалюзи окна.

– Должно быть, дед идет! – прерывисто прошептал он, продолжая душить покорно притихшего Шакала грязной ладонью. – Эй ты, не слышишь, что ли! – злобно прошипел Лысан, заметив, что Алексис мирно спит, прислонив кокосовую голову к стене.

– Я уже давно его слышу! – отрывисто прошептал только что проснувшийся Алексис и преданно посмотрел в глаза Лысану. – Пусть он заходит! Здесь мы его и возьмем!

Шаги звучали уже под самыми окнами, и, может быть, поэтому план Алексиса показался Лысану мудрым, а главное, легко осуществимым.

– Да, подождем, значит, здесь, – прошептал он, отпуская задохнувшегося Шакала и медленно садясь на кровати, в то время как Алексис на цыпочках неуклюже приблизился к двери в коридор и медленно прикрыл ее.

Входная дверь заскрипела, и из коридора донеслось приглушенное шумом дождя ругательство. Пока Панчо скрипел резиновыми сапогами, цепляясь каблуками за порог, затихшая в спальне «ударная группа» сходила с ума, пытаясь догадаться, что делает в темноте старик. Сапоги снялись минут за пять. У Панчо было много времени, он не хотел пачкать руки и к тому же был настолько пьян, что не мог наклониться, не рискуя распахать носом земляной пол.

Панчо провел ночь на свадьбе у соседа. По традициям Эль-Параисо, свадьбы, как, впрочем, любые другие торжества, длятся всю ночь напролет. И всю ночь напролет все, от стара до мала, от тех, кто только-только научился ходить, кончая теми, кто уже почти разучился это делать по причине преклонного возраста, – всю ночь напролет люди Эль-Параисо танцуют, танцуют, танцуют.

Панчо тоже танцевал, но не очень много. Втайне от хозяев и гостей он овладел длинной темной бутылкой дешевого рома и всю ночь стаканчик за стаканчиком вливал его в свой впалый дряблый живот, медленно, но уверенно приближаясь к пику блаженного состояния, когда в нем оживали мучительно сладкие и яркие воспоминания и он наяву видел тот самый торжественный день, главный в его жизни День, когда он надел мундир лейтенанта и, увешавшись оружием, прошелся по улицам Ринкон Иносенте, бывшего тогда глухой провинциальной деревней на берегу моря. Через неделю мундир у Панчо отобрали, но эта мелочь уже не смогла всерьез омрачить радости самого большого, главного в жизни Дня, когда Панчо стал лейтенантом.

Когда начало светать, Панчо побрел домой, погруженный в сладостное забвение. В эти минуты ему не хватало только слушателя, кого-нибудь, кто выслушал бы отрепетированный множество раз рассказ о его несостоявшемся военном прошлом и о том, как эта свинья мэр оклеветал Панчо в глазах общественности Ринкон Иносенте, разбил и искорежил его судьбу. Все попытки найти себе слушателя на свадьбе провалились и были изначально обречены на провал. В Ринкон Иносенте все знали рассказ Панчо в самых мелких деталях.

Расставшись наконец с сапогами, Панчо двинулся в сторону спальни, загребая скрюченными стариковскими ступнями и вполголоса бормоча себе под нос. Он дошаркал до двери и щелкнул выключателем.

– До сих пор не отрезали свет! – удивленно воскликнул Панчо, словно разговаривая с кем-то, и толкнул дверь в спальню. Но дверь оставалась закрытой. Панчо остолбенел, вытаращил глаза и изумленно замычал. Он сам строил этот дом и прекрасно знал, что дверь в спальню нельзя закрыть ни снаружи, ни изнутри. Панчо налег на дверь – безуспешно. – Это дьявольщина! – вскричал он, быстро трезвея. Будучи стихийным атеистом, Панчо не верил в дьявола, но почувствовал, что в доме есть кто-то чужой.

Зажженный Панчо свет поверг «ударную группу» в смятение и деморализовал Алексиса, который приготовился сгрести Панчо в охапку и заткнуть рот тряпкой, когда старик войдет в спальню. Но как только вспыхнул свет, Алексис придавил дверь своей тушей.

Лысан оставался на кровати. Он щурил глаза и переживал род столбняка. Так цепенеет на месте таракан, когда на него падает яркий луч света. Но таракан, опомнившись, бросается искать темное место, и Лысану тоже страстно захотелось, чтобы свет погас.

Панчо еще раз без большой надежды приналег на дверь. Он решил выйти во двор и посмотреть, что творится в спальне, снаружи. Неожиданно дверь поддалась. Преодолевая сопротивление кого-то невидимого, кто держал дверь, Панчо медленно открыл ее, и его глазам предстал сидящий на кровати под сенью распятия бледный, как мел, Лысан, смотревший на Панчо безумными глазами.

– Карахо! – вскричал Панчо, рассматривая Лысана еще больше протрезвевшими быстрыми глазками. – Как ты сюда попал, дармоед ты этакий! Не иначе как ты пригнал мою машину! Но только где она? Я что-то не заметил! – Панчо медленно вошел в спальню, краем глаза наблюдая, как Алексис у него за спиной прикрывает дверь.

– Машину мы, значит, завтра пригоним! – отозвался Лысан, криво усмехаясь и глядя в сторону. – Мы тут под дождь попали и решили у тебя пересидеть. Зашли, дверь открыта, а хозяина нет! Не иначе как ты, дед, по девочкам решил пройтись! – неожиданно для себя самого пошутил Лысан, постепенно убеждаясь, что Панчо пришел один, и смелея.

Шутка возымела действие. Панчо начал успокаиваться. Как все граждане страны Эль-Параисо, он не был склонен подозревать что-либо недоброе или опасное, если жизнь давала хотя бы крохотный предлог отказаться от таких предчувствий. Попавшим под дождь в Эль-Параисо принято оказывать гостеприимство. И то, что Лысан и его люди без спроса вошли в дом, для Панчо было нормальным поступком застигнутых непогодой людей. Мимо Панчо прошла явная нелепость ситуации.

Он как будто не знал, что дождь льет уже половину суток не переставая, что часы показывают шесть утра и что Лысану и его спутникам решительно нечего делать в такое время и в такую погоду в пятнадцати километрах от Ринкон Иносенте.

– Да-а-а, чико! – взревел Панчо, воодушевляясь. – Девчонки в деревне до сих пор дерутся из-за меня! Ни одна мимо не пройдет, чико, ни одна! Да, правда, сейчас уже не то, что раньше. Когда я был капитаном… – и Панчо собрался уже рассказать Лысану историю героического военного прошлого, мимоходом повысив себя в чине, но почувствовал, что Алексис цепко схватил его сзади за локти и держит.

– Ты что, чико! – изумленно вскинул седые брови Панчо.

– В общем так, стерва старая! – Лысан цедил слова, с удовольствием рассматривая лицо Панчо и ошибочно принимая его выражение за испуг. – Ты нам сейчас все выложишь – или он тебе выпустит кишки. – Панчо вновь изумленно мотнул головой, пытаясь рассмотреть обхватившего его сзади Алексиса. – Машину мы твою утопили! Утопим, значит, и тебя, если будешь упираться!

– Как утопили?! – заморгал Панчо.

– А вот так! Очень просто, значит. Вот он… – Лысан указал на Шакала, – спустил с обрыва прямо в море. Только пузырьки забулькали. Да ты из-за машины не очень расстраивайся! Она тебе не понадобится! Так и так придется тебе кишки выпустить, козел старый! – Лысан любил пугать людей и неплохо умел это делать.

Панчо действительно стало страшно, но жалость к машине и гнев подмяли под себя этот страх. Он зашнырял глазками, переводя их с Лысана на радостно оскалившегося Шакала и обратно.

– Так что, дед, давай, значит, выложи нам, где вы тут «порошок» держите. Все выложи, сволочь старая! Или тебе каюк! – и Лысан выразительно провел толстым пальцем вокруг шеи.

– Какой порошок, чико? – миролюбиво откликнулся Панчо. – Тот, которым тараканов травим? Так он на кухне, за дверью. Ивис туда поставила, в банке жестяной. – Панчо выдержал паузу, а затем еще покладистей попросил Алексиса: – Да отпусти мои руки, чико! Все кости раздавишь! – Алексис еще крепче вцепился в костлявые локти старика. – А ну отпусти, ты, сын старой шлюхи! – повелительно заревел Панчо, и, оглушенный его ревом, Алексис послушно опустил руки.

– Порошок, карахо! – медленно проговорил Панчо. – Будет вам сейчас порошок, ребята! – произнес он, ласково пошевеливая буровато-седыми бровями. Затем сделал несколько задумчивых нерешительных шагов в сторону Лысана, который подался вперед всем телом и превратился в слух, ожидая, что Панчо поведет его в свои закрома. – Какой, к ядреной матери, порошок! – взревел Панчо и, с юношеской легкостью подскочив к Лысану, влепил ему великолепный хук левой огромным волосатым кулаком орангутанга.

Лысан рухнул на кровать, а сверху на него свалилось не выдержавшее сотрясения кровати распятие. Оно упало на твердую голову Лысана и разбилось на большие трухлявые куски. Дорогое, черного дерева распятие оказалось куском крашеного папье-маше.

Старик уже не смотрел на Лысана. Он повернулся к Алексису и, приняв довольно правильную боксерскую стойку, пританцовывал на месте, оглашая дом и его окрестности страстными ругательствами. В молодости Панчо увлекался боксом.

Алексис затравленно молчал и с опаской смотрел на старика, который проявлял явное намерение атаковать. Голова Панчо едва доставала до плеча Алексиса, старик был заметно пьян, однако его зычные вопли парализовали золю Алексиса и внушали лишь желание бежать, пока здесь не появился еще кто-нибудь.

Алексис начал пятиться к двери, им же прикрытой. Он уже зацепился пальцами за ручку двери, но Панчо вдруг оказался совсем рядом, и дикая боль пронзила Алексиса, вырвав из его груди истошный вопль. Алексис свалился на мокрый земляной пол и катался из стороны в сторону, двумя руками держась за то место, которое мужчинам следует всячески оберегать, особенно в драке.Поглощенный созерцанием кулаков Панчо, огромных узловатых кулаков, которым позавидовал бы орангутанг, Алексис прозевал коварный удар носком ступни в пах.

Разбираться с забившимся в угол Шакалом Панчо счел ниже своего достоинства. Им овладела новая мысль. Продолжая осыпать своих гостей оглушительной руганью, он выскочил в коридор и зашлепал босыми ногами по земляному полу Лысан пришел в себя и бросился к выходу. За ним побежал Шакал. Последним из дома вывалился, держась руками за раненое место и завывая от боли, Алексис.

Во дворе было уже светло. Дождь обрушивался на покрытую толстым слоем воды жирную землю Ринкон Иносенте. Струи воды падали сверху и, сливаясь в потоки, неслись туда, где пологие склоны гор кончались берегом океана. Земля уже не принимала в себя воду и гнала ее в море.

Лысан остановился шагах в двадцати от дома, поджидая соратников и прислушиваясь к крикам Панчо.

– Скорее, мать вашу!.. – заорал Лысан, увидев, как тяжело бежит, увязая в жирной грязи, раненый Алексис, выступавший в этот момент в роли арьергарда. – Скорее! Он всю деревню на ноги поднимет!

Лысан на этот раз оказался прав. К дому, несмотря на дождь, уже спешили десятка полтора односельчан, разбуженных необычными по своей громкости и страстности выкриками Панчо. Он кричал так по-новому, что всем, слышавшим его, стало понятно, что случилось что-то, требующее внимания и участия. Лысан не мог еще видеть этих полуодетых, утопающих в грязи людей, но инстинктом затравленного зверя чувствовал их приближение.

Когда Алексис наконец догнал Лысана и Шакала и они все вместе образовали плотную группу, воздух сзади них разорвал громогласный окрик Панчо.

– Стой! Стрелять буду! Руки за голову, ублюдки! – Панчо стоял на пороге сарая и целился в ударную группу из длинного ружья.

Заслышав приказ бывшего капитана, «ударная группа», как по команде, залегла в грязь, а затем, следуя примеру Лысана, короткими перебежками устремилась в спасительные заросли бананов.

– Застрелю! – прокричал Панчо, убедившись, что его приказ не выполняется. Но несмотря на эту страшную угрозу, «ударная группа» продолжала организованное по всем правилам военной науки бегство. Панчо прицелился и выстрелил дуплетом из обоих стволов в ту сторону, где, перебегая от одного банана к другому, ускользала ударная группа.

Как говорила Ивис, попасть из ружья Панчо можно было только в упор, что оказалось очень даже на руку Лысану и его спутникам, которым стрельба Панчо не нанесла никакого ущерба. Они продолжали свое неудержимое движение, и только шевеление кустов выдавало их присутствие. Перед лицом опасности Алексис забыл о полученном телесном повреждении и перестал выть. Панчо оставался на пороге сарая, размахивая ружьем и изрыгая ругательства, а двор вдруг наполнился людьми.

– Хватайте их, люди! – орал Панчо, однако сам не спешил в погоню – он взял на себя роль руководителя. – Это бандиты! Эти ублюдки утопили мою машину! Карахо, это настоящие бандиты! Их надо перестрелять, всех поголовно! Мерзавцы! Они хотели убить меня! Но не зря я служил в армии! Не на того напали!

Соседи Панчо сосредоточенно и серьезно прислушивались к его выкрикам, всматривались в пелену дождя, пытаясь рассмотреть в кустах тех, о ком кричал старик, но не двигались с места. Гоняться за людьми и хватать их в Эль-Параисо не принято.

Наконец молодой мулат произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Надо позвонить в полицию. Старик пьян, но, похоже, не врет! Здесь что-то случилось. Это те самые чудаки, что были здесь пару дней назад и наняли у Панчо машину. Я видел их. Пойдем, чико! – обратился он к Панчо. – Позвоним, расскажешь все сам! Далеко они по такой грязи не уйдут. Успокойся, дедушка! Пострелял, и ладно. Кому охота за ними по грязи гоняться. И потом, они же иностранцы!

В слове «иностранец» для людей Эль-Параисо заключен сложный и мало понятный для непосвященного смысл. Иностранец – это человек неприкосновенный, человек, трогать которого не следует ни при каких обстоятельствах. Такова традиция, бог знает почему сложившаяся в Эль-Параисо много-много лет назад.

Ее величество Госпожа Случайность, некоронованная королева, нигде не имеет такой чудовищной власти, как в самом счастливом уголке нашего большого мира, в Эль-Параисо. Этим и только этим можно объяснить роковую цепь совпадений и неожиданностей, которые произошли в то воскресное утро, когда под огнем Панчо «ударная группа» организованно отступила от его дома и провела еще примерно три часа под проливным дождем, продираясь сквозь заросли колючего кустарника.

Выбраться из кустов оказалось совсем не просто.

В пылу отступления «ударная группа» забилась в такие заросли, что вернуться к дороге помог лишь случай и сверхчуткие уши Шакала. Каким-то непостижимым образом он сумел различить в шуме дождя звук моторов грузовиков, которые везли в Ринкон Иносенте пиво и мороженое из столицы.

Бесперебойное снабжение пивом и мороженым самых отдаленных уголков страны – одно из благ, которого добился народ Эль-Параисо в результате долгой борьбы против диктаторов разных мастей. В капризном климате Эль-Параисо случаются ливни, ураганы, наводнения. Случаются землетрясения. Случиться может все что угодно, но в воскресный вечер свободные граждане Эль-Параисо будут есть мороженое и пить пиво. Так было, так есть и так будет. И поэтому колонна с жизненно важными продуктами упорно пробивалась сквозь ливень и ночь и достигла подступов к Ринкон Иносенте именно тогда, когда «ударная группа» прощалась с надеждой когда-нибудь выбраться из кустов и вместо привычной ругани мокрые губы Лы-сана издавали жалкое, невнятное бормотание.

– Я слышу, это самое, шоссе! – воскликнул Шакал, поводя ушами, и Лысан остановился. Он не слышал ничего, кроме дождя.

Шакал показывал рукой в ту сторону, откуда, как казалось Лысану, они только что пришли. Он угрюмо повел головой и молча повернул назад. Ему было уже все равно, куда идти. Шакал побежал напролом, не разбирая дороги, на только ему слышный звук мотора. Через несколько минут впереди показался просвет, и «ударная группа» увидела дорогу.

Кювет превратился в настоящую реку глубиной по пояс Алексису и по горло Шакалу, однако эта водная преграда была форсирована с ходу – мокрым членам ударной группы нечего было терять. Они сгрудились на обочине дороги и молча смотрели туда, где в пятидесяти шагах стоял длинный рефрижератор, набитый ящиками с пивом. Водитель закутался в дождевик и возился с передним колесом.

– Грузовики водил? – отрывисто осведомился Лысан у Шакала, и тот нерешительно кивнул. – Тогда пойдем! – Лысан двинулся к грузовику. Алексис сразу же догнал его, а Шакал засеменил поодаль, жмурясь от страха.

Шофер грузовика, маленький щуплый мулат средних лет, был неприятно удивлен, когда неведомая сила оторвала его от земли и потащила куда-то. Шофер был увлечен вопросом, дотянет ли переднее колесо до Ринкон Иносенте или попробовать его подкачать. Как раз в тот момент, когда он окончательно склонился к решению доехать оставшиеся километры и не пытаться надуть огромное колесо, Алексис греб его в охапку.

– Ты с ума сошел, чико! – заорал увидевший наконец Алексиса мулат, пытаясь вырваться. – Куда ты меня тащишь!

Алексис тащил шофера к двери рефрижератора, с которой Шакал уже сорвал пломбу. Его впихнули в дышащий холодом фургон, и Алексис, прежде чем закрыть дверь, прорычал:

– Будешь орать – прибью! Голову разобью! – уточнил он свою угрозу.

Тем временем Шакал пинал ногами переднее колесо и с сомнением качал головой. Заметив это, Лысан, у которого вновь прорезался голос, обозвал Шакала несколькими плохими словами и приказал сесть за руль. «Ударная группа» без труда разместилась в просторной кабине.

– Едем назад, в Ринкон Иносенте! – скомандовал Лысан, и Шакал дернул грузовик, трогаясь с места. Лысан вдруг обрел решительность и целенаправленность мыслей и поступков, которая появляется даже у самых неумных и трусливых людей, когда им кажется, что терять уже нечего. – Там будем брать, значит, такси. Что это там стучит? Этот щенок черномазый, похоже, бутылки бьет!

Водитель машины, объятый ужасом, ничего не понимал. Он начал дрожать и щелкать челюстями от холода, так как самое страшное, чего боятся аборигены Эль-Па-раисо, – это холод, и решил привлечь внимание бандитов к своим страданиям. Одну за другой он вытаскивал из ящика бутылки с пивом «Волчья голова» и швырял их в переднюю стенку фургона, испуская жалобные вопли.

Шакал остановил машину. Алексис распахнул дверь фургона и свирепо зарычал на бросившегося к нему всхлипывающего шофера:

– Ты что, ублюдок черномазый! Ты разве меня не слышал?

– Выпусти меня, чико! Здесь холодно, как в Сибири! – прорыдал мулат, умоляюще заглядывая Алексису в глаза.

Алексис молча схватил шофера за рубаху и несколько раз с силой ударил затылком о железный косяк двери. Мулат обмяк в руках Алексиса и был брошен на пол, а дверь вновь закрыта. Наблюдавший за расправой Лысан одобрительно закивал головой.

– Так ему, значит, спокойней будет! – заметил он. Алексис вскинул совиные брови и злобно-радостно ухмыльнулся…

Когда на горизонте возникли контуры моста, подвешенного над заливом на двух высоких мачтах, Шакал увидел з боковое зеркало патрульную машину дорожной полиции, разрисованную в разные цвета, как африканский попугай. Машина обогнала рефрижератор и поехала впереди, а два полицейских в белых касках удивленно рассматривали скромно притихшую за лобовым стеклом «ударную группу». Затем из окна патрульной машины высунулся полосатый жезл, на конце которого замигала яркая красная лампочка, приказывая водителю грузовика остановиться. В то же время зоркий Шакал рассмотрел, что сидевший за рулем полицейский снимает трубку радиотелефона – Он будет говорить по радио! – пролепетал Шакал.

– Дави их! – приказал Лысан, сначала оцепеневший от неожиданности и страха.

Шакал закрыл глаза, послушно придавил педаль акселератора и всем телом ожидал удара. Но он услышал лишь толчок. Когда Шакал открыл глаза, разноцветной машины впереди не было. Грузовик отшвырнул ее в кювет, заполненный водой, с той легкостью, с какой большая и матерая собака опрокидывает щенка. Алексис открыл дверь кабины и посмотрел назад.

– Перевернулись и плывут! – доложил он фальшиво-бодрым голосом.

Патрульная машина действительно кувыркнулась в полный воды кювет и поплыла колесами кверху. Один из полицейских сразу потерял сознание от удара, зато второй, не успев испугаться, распахнул дверцу и начал вытаскивать товарища, уговаривая его:

– Ну, давай, чико, вылезем отсюда! Эти козлы все равно никуда не денутся! Парни из пограничной службы покажут им! – Увидев, что его напарник весь в крови и без сознания, полицейский схватил трубку радиотелефона. Трубка отозвалась привычным шипением эфира. Рация работала. – Мики! – заорал полицейский. – Они едут к мосту! Они скинули нас в кювет! С Пепе плохо! Карахо! Они убили Пепе! Ты слышишь меня? Высылайте «скорую»! Они едут к мосту!

Трубка перестала шипеть. Вода залила рацию, и полицейский, лежа на потолке машины, бережно взял голову бедного Пепе в свои руки…

* * *

Майор пограничной службы Роберто Кастельянос в эту ночь не спал ни минуты. Примерно через час после последнего сеанса с Ригоберто позвонил Мики и сообщил, что Ригоберто пять минут назад проскочил на машине через мост, при этом чуть не задавил дежурившего под дождем офицера дорожной полиции, делавшего ему знаки остановиться.

– Ты опять что-то напутал, чико! – не сулившим ничего хорошего голосом ответил майор. – Это был Ригоберто или тебе показалось? Дай мне того парня, который видел машину. А вообще, Мики, я направил тебя, черт бы тебя побрал, не для того, чтобы ты высылал этих лентяев из дорожной полиции вместо себя контролировать мост! Почему вы не поехали за ним? Может быть, ему нужна помощь! Или это был просто не он! Давай сюда регулировщика! – «Регулировщиками» сотрудники пограничной службы насмешливо называли личный состав дорожной полиции.

Лейтенант дорожной полиции сказал, что машину Ригоберто он знает и это была именно она. На вопрос майора, кто сидел в машине и сколько их было, «регулировщик» ответил двумя вопросами: кто еще, кроме Ригоберто, мог ездить на его машине, и если его машину дали кому-то другому, то кто, кроме пограничной службы, мог знать об этом?

Майор выругался, повесил трубку и послал Гидо на поиски Ригоберто. Он был почему-то уверен, что Ригоберто вот-вот объявится сам. Не прошло получаса, и грязный Ригоберто сидел напротив майора и сбивчиво рассказывал, как эти скоты увели у него машину. Агент номер один тяжело дышал и был очень обижен. Все это время он бежал под дождем, стремясь добраться до телефона и предупредив майора. Гидо подобрал его уже на подступах к Ринкон Иносенте.

Ригоберто ожидал шумной расправы, но, глядя в его измученное, грязное лицо, майор коротко велел агенту номер один вымыться и поспать с полчаса и, сняв трубку аппарата секретной связи с главным управлением, начал переговоры с дежурным офицером.

Через час поднятые по тревоге дежурные подразделения пограничной службы столичного округа и двух соседних провинций перекрыли возможные пути бегства кокаиновых гангстеров. Учитывалось, что бандиты, если они не круглые идиоты, едва ли рискнут забираться в глубь страны. Эль-Параисо – остров, и к западу от Ринкон Иносенте все населенные пункты представляют собой большие деревни или маленькие города, где все знают всех и скрыться не сможет даже чужая кошка. Поэтому по Главной автомагистрали национального значения на пути к столице были расставлены посты и разосланы патрули.

Каждый час по аппарату секретной связи майор переговаривался с дежурным капитаном, а позднее с покинувшим, несмотря на воскресное утро, свою постель шефом пограничной службы, который одобрил действия майора, но выразил желание оставаться в управлении до поимки злоумышленников. Вплоть до девяти часов утра поддерживающий связь со всеми постами дежурный офицер с сочувственными вздохами сообщал сгоравшему от нетерпеливого ожидания майору, что никаких новостей пока нет.

Зато в десятом часу в кабинет майора вломился Панчо. Наполнив большой кабинет руганью и перегаром рома, Панчо довольно связно рассказал о покушении, совершенном на него и на его собственность.

– Это бандиты, чико! – возбужденно повторял он через каждые полминуты и больно хлопал майора по плечу, убеждая, что этих мерзавцев надо пристрелить на месте и доверить это нужно не кому-нибудь, а ему, Панчо. Майор мягко отталкивал Панчо от себя, пока Гидо не догадался помочь своему начальнику и не оттеснил Панчо в приемную, умело используя свой живот.

Майор вызвал по радио все посты одновременно и сообщил им, что разыскиваемые люди находятся где-то неподалеку, предположительно в квадрате 49-С. Поэтому предлагается патрулировать шоссе в квадрате 49-С и прилегающих к нему квадратах, останавливать и проверять все транспортные средства.

Майор с трудом справлялся с волнением. Бандиты были где-то здесь, у него под носом. Роберто подавлял желание самому сесть в машину и гнать туда, где в мокрых кустах топчут грязь эти трое, ставшие для него в эти часы самыми нужными, самыми желанными.

В ожидании прошло еще полчаса. Потом зазвонил телефон, и лейтенант Майкл Сортобенто доложил срывающимся голосом, что с ним только что пыталась связаться патрульная машина дорожной полиции.

– Но я ничего не понял, Роберто! У них что-то случилось! Этот парень, регулировщик, кричал, что они убили Пепе! Этого не может быть, карахо! И еще, что надо вызвать «скорую помощь»! И еще, что они едут к мосту! К какому мосту? Не к нам же, черт бы их побрал! Не полезут же они сами в петлю! Он сказал только две-три фразы, и связь оборвалась. Да, чико, он кричал, чти они едут к мосту и что они убили Пепе. Я ничего не путаю! Я только что послал туда машину! Куда туда? В сторону автострады! Не к тебе же в кабинет, карахо! – Мики окрысился. Ему не нравилось, что майор говорит и обращается с ним, как с последним болваном.

– Какие машины проезжали по мосту? – заорал майор, не обращая внимания на амбициозные выпады лейтенанта Майкла Сортобенто.

– Четыре грузовика с пивом из столицы, молочный фургон из Санто-Доминго и два пустых такси. Ребята из полиции знают водителей всех машин в лицо. – Голос майора был настолько необычен, что Мики забыл об обидах. Волнение майора заражало его.

– Они едут сюда, чико! Ты понимаешь это! Бери машину и езжай за мост! Пропусти их в Ринкон Иносенте и сообщи мне! Ты понял? Пропусти их через мост! Подожди! – Майор схватил другую трубку и выслушал сбивчивый рассказ потрясенного полицейского, старшего посланной на поиски Пепе машины, о том, что Пепе без сознания и что не больше чем пятнадцать минут назад эти трое проехали к мосту на грузовике, фургоне с пивом, спихнув пытавшуюся остановить их патрульную машину в кювет.

– Мики! Они прошли мимо тебя, дармоед! – страшно закричал майор и устремился к лифту, увлекая за собой Гидо, Ригоберто и поднятых по тревоге нижних чинов пограничной службы.

– Искать фургон с пивом, он здесь, карахо! – восклицал майор, спускаясь в лифте. Потом остановил Гидо шлепком по животу и приказал: – Вместе с Ригоберто езжайте к мосту! Чтобы ни одна мышь не проползла! Я отстраняю Мики от участия в операции! – Гидо довольно заулыбался. Он считал Мики большим бездельником. – Передай всем постам, чтобы, как только найдут фургон с помятым бампером, немедленно сообщили мне!

Майор уселся в свой потрепанный «форд» и, проехав не больше километра, остановился на перекрестке двух центральных улиц Ринкон Иносенте, в самом центре обжитой зоны полуострова. Заняв этот стратегический перекресток, он перевел дыхание и начал медленно освобождать от упаковки сигару «Золотой лев».

* * *

Никто не мешал «ударной группе» вернуться в Ринкон Иносенте, никто не останавливал Лысана и его людей на мосту. Разноцветная машина, точно такая же, как та, которую они перевернули, мирно приткнулась под навесом разрисованной под зебру будки дорожной полиции. Остальные машины разъехались в соответствии с предписанием майора Кастельяноса патрулировать шоссе и его ближайшие ответвления.

Когда фургон с пивом и «ударной группой» на борту перевалил через мост, Мики спал, развалившись в соломенном кресле. Спал открыто и непринужденно, с полным сознанием своего права на это, ибо уже вторые сутки лейтенант Майкл Сортобенто не смыкал глаз, мужественно выполняя свой служебный долг. Приняв по радио странное сообщение о Пепе, Мики доложил о нем майору, выслал за мост машину с «регулировщиками» и продолжил свой сон.

Спали в живописных позах на полу и три нижних чина дорожной полиции, поднятые с постелей на рассвете воскресного утра, которому предшествовал длинный субботний вечер с пивом, танцами и любовью на сладкое. Под дождем мок лишь один сержант, самый молодой и добросовестный из поднятых по тревоге «регулировщиков». Именно он останавливал фургоны с пивом и проверял документы шоферов, заставляя их вылазить на дождь и открывать двери рефрижераторов.

Впрочем, все это добросовестный сержант проделал лишь с первым грузовиком, водитель которого был его двоюродным братом. Пересмеиваясь между собой и оглядываясь на освещенное окно будки, откуда уже засыпавший с открытыми глазами Мики делал вид, что наблюдает за осмотром грузовика, двоюродные братья совершили осмотр машины, причем добросовестный сержант узнал, что всего грузовиков четыре, что они вот-вот подойдут и всех шоферов его двоюродный брат знает как облупленных.

– А мы тут каких-то иностранных бандитов ловим, чико! – заключил родственный разговор сержант, показывая своему родственнику все зубы сразу и открывая страшную государственную тайну. – Наш шеф, правда, говорит, что Роберто просто спятил от безделья и ему везде мерещатся гангстеры! – добавил он перед тем, как захлопнуть дверь кабины. Сержант не догадывался, что его легкомысленно настроенный шеф Пепе в эти минуты плывет в перевернутой машине по превратившемуся в шумный поток кювету.

Следующие два фургона также удостоились внимания сержанта, и, хотя Мики спал, он выходил из-под навеса, кутался в дождевик и провожал грузовики глазами. Но последняя, четвертая машина оставила сержанта равнодушным.

– До чего ленив этот парень, – вяло пробормотал он, когда грузовик, поравнявшись с ним, стал выруливать на главную авениду Ринкон Иносенте. – Наверняка от самой столицы тащится на спущенном колесе! Нет чтобы вылезти и подкачать…

* * *

Проехав мост, «ударная группа» оживилась.

– Значит, эти легавые в касках так ничего не передали! Не успели, значит! – заключил Лысан, утирая пот с высокого лба грязной ладонью, отчего по лысине пошли грязные разводы. – Ну-ка, сворачивай! – скомандовал он Шакалу, и фургон завернул в переулок, который заканчивался тупиком. В конце тупика находились подъезды к складам и холодильным камерам гостиницы «Прелести моря». – Поставим, значит, фургончик в угол, передохнем чуть-чуть – и в путь! – развивал свою программу Лысан, но жизнь оказалась сложнее плана.

Где-то внизу под сиденьем раздался хлопок. Грузовик остановился, и его кабина резко перекосилась в левую сторону.

– Я же предупреждал, шеф, что колесо, это самое… – Шакал выставил руки перед собой так, словно ждал, что его начнут бить.

«Ударной группе» пришлось покинуть уютную кабину и выбраться на дождь. Они какое-то время потоптались на месте и двинулись в обход гостиницы. «Ударная группа» вступила в холл первого этажа гостиницы «Прелести моря» через пять минут после того, как майор Кастельянос, окруженный подчиненными, стремительно проследовал через этот же холл к своей машине.

Обычно холл был пуст, но на этот раз он гудел от голосов сотен людей самых разных цветов и оттенков кожи, которых объединила ненависть к непрекращающемуся дождю, необходимость убить как-то время и почти полное отсутствие одежды. Несмотря на работающие кондиционеры, влажная одуряющая духота расплывалась по холлу. И невезучие туристы мужественно боролись с ней, окружив себя бокалами с тропическими коктейлями и бутылочками с пивом.

«Ударная группа» в этой разноязыкой толпе, расположившейся по креслам, столикам, табуреткам и просто на прохладном мраморном полу, оказалась элементом совершенно чужеродным и сразу обратила на себя внимание. От вывозившихся в грязи членов «ударной группы» шарахались со смехом и любопытством, в их адрес высказывались самые разные предположения. Невозмутимым оставался лишь швейцар, беспрепятственно впустивший Лысана и его людей. В Эль-Параисо иностранцев пускают всегда и везде.

Наибольший интерес у публики вызывала импозантная внешность Лысана, особенно его голова, украшенная затейливыми разводами начавшей подсыхать грязи. Когда-то светло-салатовый костюм «сафари» Лысана потемнел от воды и грязи и казался военным мундиром.

Внимания публики Лысан не любил. Он озирался по сторонам, пытаясь найти укромный уголок, но, ничего не найдя, сделал решительный жест подчиненным и устремился к белой двери, на которой была изображена голубая пиктограмма – рыцарь в шлеме.

Собравшись в туалете, «ударная группа» получила приказ раздеваться. Лысан первым подал пример, оставшись в широких, усеянных ядовито-оранжевыми ромашками трусах.

– Надо, значит, замаскироваться! А то на нас тут все глаза пялить будут, – приговаривал он, наблюдая, как Алексис с Шакалом выполняют его распоряжение. Свою одежду Лысан после долгих колебаний свернул в комок и бросил в угол одной из кабин. В руках у него остался небольшой потертый портфель, в котором хранились деньги и запасные документы.

Оставшись в трусах, «ударная группа» действительно почти слилась с праздной публикой, заполнившей многочисленные холлы, кафетерии и бары гостиницы «Прелести моря». Так и не найдя места, где можно было присесть, Лысан углубился в изучение сложной схемы-путеводителя гостиницы и выяснил, что должен быть открыт бар на последнем этаже «с впечатляющим видом на океан и пляжи Ринкон Иносенте».

Вместе с группой туристов «ударная группа» просочилась в огромный лифт и без приключений поднялась на последний этаж гостиницы. Выйдя из лифта, Лысан решительно повернул в противоположную от входа в бар сторону и, пройдя метров двадцать по коридору, нос к носу столкнулся с дремлющим в кресле Рамоном, охранявшим вход в помещение пограничной службы Ринкон Иносенте. Приняв Рамона за официанта, Лысан дернул его за плечо и сурово осведомился:

– Бар с видом на море, значит, здесь будет?

– Это в другую сторону, чико! – откликнулся Рамон, не открывая глаз. – Пойдешь до конца коридора и упрешься! – пробормотал охранник и продолжил свое дежурство, так и не увидев того, кого так страстно желал заполучить майор Роберто Кастельянос…

Только тонкая прозрачная стена из стекла отделяла «ударную группу» от тех безобразий, которые творили дождь и ветер на стометровой высоте последнего этажа гостичицы. Принимая во внимание боевые условия, Лысан расщедрился на завтрак и пиво, от которого Шакал, впрочем, отказался, сославшись на то, что он и без пива все время хочет в туалет. Подбирая остатки завтрака, Лысан напряженно размышлял, затем потребовал от подчиненных внимания и разразился самым длинным и значительным за всю историю кампании монологом. Монолог содержал план спасения, который не только не мог спасти, но напротив, безжалостно привел Лысана и возглавляемую им «ударную группу» к злой развязке.

Трудно сказать, почему события последних дней уложились в голове Лысана в такой логической схеме, выводом из которой стал последний роковой приказ, отданный Лысаном в качестве руководителя. Скорее всего, виной этому было пиво, вдруг ударившее Лысану в голову и одурманившее его подозрительный и малоинициативный мозг.

* * *

– Как человек опытный и ваш старший товарищ, – демократично начал Лысан, – я должен вам сказать, значит, всю правду откровенно! – Он окинул младших товарищей пронзительным взглядом. – Честно говоря, мы с вами уже почти трупы. То есть шансов выбраться отсюда у нас никаких. Я это понял, еще когда в машине у того парня рацию увидел…

Начало монолога подчиненным не понравилось. Алексис горестно вскинул совиные брови, а Шакал заерзал на круглом кресле так, словно сквозь мягкое сиденье проступили шипы.

– Еще когда Суарес инструктировал меня перед вылетом, он, значит, сообщил мне некоторую сугубо секретную информацию, которую я вам сейчас расскажу. Суарес сказал, что у «профессора», если он окопался и закрепился тут, на этом поганом острове, все должно быть куплено на корню, вся полиция, все пограничники. И в свете текущего момента я вижу, что так оно и есть. Он не только сам на нас охотится, но и пустил за нами легавых! – Лысан умолк, многозначительно осматривая пришибленную новым грозным известием «ударную группу». – Так что наше дело пропащее! Никуда не денемся, если легавые закроют аэропорты, а они наверняка уже все прикрыли. А куда больше деваться? Пешком не уйдешь, потому как вода, значит, кругом! – Лысан зловеще замолчал, но по его лицу было видно, что пропадать сам он пока не собирается.

– Я думаю так, – быстро заговорил Алексис. – Остается море! Я хочу сказать, уходить нужно морем! Я смотрел по карте – тут всего девяносто миль до континента. Мы ничем не рискуем! Если прихватят пограничники, всегда можно сказать, что мы туристы, заблудились. Да я не знаю, есть ли здесь пограничники!

Лысан с удовольствием слушал, но когда Алексис заговорил о пограничниках, он защурился и упрямо наклонил голую голову.

– А пограничники тут, значит, есть! Тут все море радарами прощупывается, а подальше курсируют большие катера с пушками, с пулеметами, с ракетами самонаводящимися! – Лысан грязно выругался.

Информацию о пограничниках Эль-Параисо он получил перед вылетом от одного из референтов Суареса. В том, что он сообщал теперь своим подчиненным, была некоторая доля истины. Морская граница Эль-Параисо время от времени патрулировалась большими пограничными кораблями Военно-Морских сил, которые, кстати, действовали сами по себе и пограничной службе не подчинялись. Проводилось такое патрулирование обычно в хорошую погоду и всегда совпадало с посещением кораблей береговой охраны президентом и морским министром. К этому времени расчехлялись стволы орудий, смазывались пулеметы, регулировались радары, и отряд кораблей береговой охраны показывал товар лицом, расстреливая картонные мишени при помощи ультрасовременных самонаводящихся ракет под аплодисменты высоких гостей.

Заканчивались такие маневры подводной охотой – спортом, которым по национальной традиции обязательно должны были заниматься все президенты Эль-Параисо. Репортаж о подводной охоте президента велся национальным телевидением прямо с борта катера. Вся страна болела и переживала за президента, который непременно должен был настрелять рыбы больше, чем его всегдашний конкурент и соперник – морской министр. Войдя в азарт, комментатор называл плавающих где-то вокруг него руководителей государства так просто, как умеют называть только в Эль-Параисо, и пытался подавать советы с борта катера, обращаясь к президенту на «ты»…

Но Лысан ничего не знал ни об этих соревнованиях, ни о том, что весь отряд береговой охраны состоял из четырех фрегатов, два из которых постоянно ремонтировались, и таким образом охрана морской неприкосновенности Эль-Параисо была возложена на маленькие и неустойчивые тунцовые катера пограничной службы. Лысан начитался справок о том, что морская, равно как и воздушная, граница Эль-Параисо «заперта на железный замок». Аналитикам Суареса могло показаться, что это так, лишь в сравнении с совсем никем не охраняемыми границами многих других латиноамериканских стран.

Не догадывался Лысан и о том, что Алексис предлагал самый разумный из возможных вариантов бегства. По случаю циклона катера пограничной службы болтались на приколе, и никто в мире не помешал бы «ударной группе» покинуть Эль-Параисо, если бы у ее членов хватило мужества выйти в неспокойное море. Достать катер было совсем легко. Сотни их находились без охраны и даже без присмотра у причалов по соседству с большими отелями. В голове Лысана прочно укрепилось убеждение, что без заложников им отсюда не выбраться. Сочетание этой банальной, дежурной идеи кокаинового бандита с предложением Алексиса породило план, ставший самым опасным и, к счастью, последним из планов Лысана.

– Исходя из особенностей сложившейся ситуации, я принял решение и хочу сообщить вам его, значит, чтобы всем вместе выбираться отсюда! – продолжил свой исторический монолог Лысан. Он выпил еще бутылочку пива и порозовел. – Насчет моря мысль хорошая, правильная, но этот, «профессор» купил здесь все. Понимаете меня – все! Это значит, нас будут караулить и в море, и на суше. – Лысан сделал ораторскую паузу. – А мы его тут накроем! – с воодушевлением продолжил он. – Он нас по кустам да горам ищет, а мы к нему домой заявимся… Прямо сейчас, значит, пиво допьем – и пойдем! – Лысан повысил голос и гордо вскинул блестящую голову.

– Куда пойдем? – тревожно заинтересовался Шакал.

– Домой, к нему пойдем! – шепотом возвестил Лысан и зловеще прищурился. – Нас трое, а он – один. Его люди рыщут, значит, по всем окрестностям, а мы – тут как тут! Пусть сам нас в свой катер посадит и отвезет на континент, а там, значит, посмотрим, что с ним делать! – Лысан продолжал щуриться, покачивать головой и пытливо рассматривать подчиненных.

– Это правильно! – Алексис начал заражаться энтузиазмом руководителя. – Мы его возьмем тепленьким. Только захватить нужно что-нибудь тяжелое, чтобы пристукнуть его по голове, если упираться будет. – Безоговорочная поддержка Алексиса окрылила Лысана, и он начинал сам верить, что его предложение осуществимо.

– Там, это самое, охрана вокруг дома ходит! – прошептал трясущимися губами Шакал, и Лысан вздрогнул, как вздрагивают люди от неожиданно громкого звука.

– А где ты, значит, охрану видел! – злобно набросился он на Шакала. – То, что ты на кого-то в потемках наткнулся, еще ничего не доказывает! Вон Алексис два раза ходил сторожить по ночам и говорит – охраны нет.

– Дом не охраняется! – веско подтвердил Алексис. – Я понимаю в таких вещах. Охрану, ее всегда увидишь. А тут двери настежь! Его никто здесь не трепал, поэтому он и живет как у Христа за пазухой. – Алексисом овладело предвкушение успеха.

Он и Лысан вместе чувствовали, что дом Луиса действительно не охраняется. Лысан знал из практики, чтс если человека охраняют в доме, то его охраняют и во всех остальных местах, то есть над ним постоянно висит «крыша». Иначе охрана дома теряет смысл. Луиса на улице не охранял никто. Это было установлено абсолютно достоверно с самых первых дней пребывания «ударной группы» в Ринкон Иносенте.

– Единственный из его людей, которого мы сами видели, это черномазый, что был с ним в катере. Об этом старом болване я не говорю. Ну, еще доктор. Но я думаю, доктор не в счет. Они просто соседи, – Лысан вполголоса уговаривал Шакала, проявлявшего признаки настоящей истерики.

– Бросить его к чертовой матери! – вскипел Алексис. – Катись отсюда, дерьмо собачье! – зарычал он, чем довел впечатлительного Шакала до столбняка.

– Да ты не трясись так, значит! – терпеливо продолжал Лысан. – В крайнем случае, на улице постоишь, покараулишь! На улице-то постоять можешь? – по-отечески спросил он. Шакал покорно мотнул дрожащей головой.

Еще какое-то время «ударная группа» провела, обсуждая детали предстоящего нападения на вражеское гнездо. Решено было, что идти в трусах несолидно. Да и потом, достигнув при помощи «профессора» континента, будет неудобно выходить в незнакомый город в таком домашнем виде. И Лысан, держась двумя руками на горько плачущее сердце, согласился экипировать «ударную группу» за казенный счет.

Они спустились на первый этаж и с достоинством вошли в сияющий витринами магазин. Вид «ударной группы» в трусах не заинтересовал многочисленных продавцов, поглощенных своими разговорами. Появление солидных клиентов прошло для них незамеченным. Но вскоре Лысан, а затем Алексис и Шакал стали появляться из примерочной одетые в одинаковые, самые дешевые, сомнительного цвета и происхождения джинсы и в оранжевые майки, на которых была изображена темнокожая девушка, повернувшаяся спиной. На нижней части ее купальника красовалась заманчивая надпись: «Эль-Параисо ждет тебя!» Надпись была аккуратно выведена на самом выпуклом и круглом месте, откуда начинались длинные прямые ноги девушки, которая не забыла повернуть голову и показать белоснежные зубы в завлекающей, томной улыбке. Такие майки особенно охотно покупали туристы, чтобы увезти с собой на родину образец тонкого художественного вкуса Эль-Параисо.

Когда члены «ударной группы» стали появляться из недр примерочной, продавцы оживились, и со всех сторон посыпались веселые восклицания.

– Послушай, Аугусто! – кричала через весь зал пожилая негритянка. – Эти парни, наверное, близнецы! Их папа завещал им всегда одеваться одинаково!

Аугусто радостно хохотал, наблюдая, как Лысан оплачивает в кассе обновки и тщательно мусолит каждую бумажку.

– Это просто новые ребята из ансамбля Оскара! Вечером они будут выступать в кабаре, – солидно пояснил пожилой менеджер магазина, почтительно улыбаясь в глаза Лысану.

Но возбужденные предстоящим нападением бандиты не заметили насмешек и гуськом потянулись к выходу в холл, где томящаяся от безделья публика встретила их появление радостным гулом. Сотни глаз устремились на «ударную группу». Сотни людей, изнемогающих от скуки, рассматривали «близнецов» и строили самые неожиданные догадки. Большинство сходилось на том, что это артисты, которые должны были выступать в ресторане вечером, но администрация гостиницы уговорила их выступить сейчас, чтобы развлечь изнуренную вынужденным бездельем публику.

Группа молодых бразильцев без долгих колебаний решила, что появление этих трех означает не что иное, как начало зимнего карнавала. Бразильцы повскакивали с кресел и начали приплясывать, ожидая, что вот-вот зазвучит музыка.

– Сейчас мы устроим карнавал! – выкрикивали они на ломаном испанском, подскакивая на месте, размахивая руками и выжидательно посматривая на «ударную группу».

Всеобщее внимание подействовало на «ударную группу» угнетающе. Все три участника предстоящего налета застенчиво потупились и рассматривали свои одинаковые белые летние туфли.

– Чего они на нас вылупились? – пробормотал наконец Лысан, поднимая глаза, и с ненавистью посмотрел на приплясывающих бразильцев. – Мы что, артисты, что ли?

Тем временем обуреваемые честолюбивым желанием показать этим сонным тюленям, этим аборигенам Эль-Параисо, что такое настоящий карнавал, бразильцы посрывали с себя майки, и маленькая черноволосая девушка с редкими усиками на верхней губе и огромными, сияющими от предвкушаемого удовольствия карими глазами подбежала к Лысану, угадав в нем главного. Она что-то быстро проговорила по-португальски и, не дождавшись ответа, вприпрыжку побежала куда-то. Через полминуты она вернулась с гитарой в руках, в то время как бразильцы перевернули столики, превратив их в импровизированные барабаны, и изготовились стучать. Их приготовления вызвали бурю энтузиазма среди гостей гостиницы «Прелести моря».

Девушка громко совещалась со своими товарищами. Потом направилась к Лысану и дала ему гитару, которую тот молча принял деревянными руками. Девушка что-то быстро проговорила, кокетливо улыбнулась и захлопала, приглашая публику поддержать ее. И огромный холл гостиницы заполнили аплодисменты и крики.

– Мы, значит, не поем… – растерянно пробормотал Лысан, кидая злобный взгляд на Алексиса, предложившего переждать дождь в холле. – Ну-ка, спой им что-нибудь! – прошипел Лысан и больно ткнул Шакала локтем в бок. – Чего они привязались! Пой давай! В гостинице целыми днями скулил без дела, а когда надо – в кусты! – Лысан тактично намекал на привычку Шакала постоянно напевать или насвистывать что-нибудь себе под нос, которая бесила Лысана временами.

Шакала охватило какое-то болезненное вдохновение. Он взял гитару, уверенно взошел на небольшую эстраду посреди холла, поправил микрофон и довольно приятным тенором, совершенно не заикаясь, запел именно ту песню, которую ждала в этот момент разноязыкая аудитория, – неувядающую «Кукарачу»:

La cucaracha, la cucaracha,

Ya no puede caminar!

Porque le falta, porque le falta

La patica principal!1

Первыми подхватили «Кукарачу» бразильцы. Подхватили дружно, отбивая ритм ладонями. Второй куплет пели уже все латиноамериканцы, приплясывая вокруг качающихся кресел.

Затем на эстраду выскочила большая группа людей, костяк которой составлял обслуживающий персонал гостиницы, аборигены Эль-Параисо, всегда готовые оставить все на свете, услышав несколько тактов ритмичной музыки. Они окружили Шакала и начали петь и танцевать, стройно помогая ему вести незатейливую мелодию.

Еще через минуту на эстраде была уже толпа, которую создали бразильцы своим массовым вторжением. Следуя добрым традициям настоящего карнавала, юные бразильские девушки срывали верхние части купальников и выкрикивали с ужасным акцентом слова песни, из которой они знали только один куплет. Бразильцы начали показывать настоящий карнавал! Они танцевали так, что даже обитатели Эль-Параисо, каждый из которых втайне считает себя профессором танца, остановились, изумленно восклицая и пожирая девушек глазами.

Шакал с трудом выбрался из толпы танцующих. Лысан довольно ухмылялся.

– Ты значит, так деньги можешь зарабатывать! – поощрил он покрытого мелкими каплями пота Шакала и повернулся к стеклянной стене, отделявшей холл гостиницы от внешнего мира. Дождь утихал. Нечастые капли падали на вымытое двухдневным циклоном стекло и стекали тонкими ручейками. – И дождь перестал. Значит, и нам пора! – сдавленным от нахлынувшего страха голосом проговорил Лысан и громко выдохнул: – С богом!..

Люди майора Кастельяноса и дорожная полиция рыскали по Ринкон Иносенте в поисках «ударной группы», но не смогли обнаружить брошенный у грузового подъезда гостиницы «Прелести моря» фургон. Сама мысль искать кокаиновых бандитов поблизости от резиденции пограничной службы не могла прийти в голову никому, в том числе и Роберто.

Впоследствии майор долго ломал себе голову, как Лы-сан и его люди смогли средь бела дня, открыто проделать те полтора километра, что отделяли гостиницу «Прелести моря» от дома Луиса, и остаться незамеченными. Майор приписывал это какому-то чуду, наваждению, а между тем никакого чуда не было.

Подчиненные майора Кастельяноса, расставленные на ключевых позициях поселка, не спали ночью, а не спавший житель Эль-Параисо, совсем как ребенок, думает только об одном: как бы поспать! И незаметно для себя сладко засыпает, что успешно и делали двое агентов, всю ночь продежуривших в административном домике, охраняя сон Луиса. Утром они были свалены богатырским сном и проснулись, когда уже наступила жестокая развязка фантастически запутанных отношений между «ударной группой» и Луисом Хорхе Каррерой.

Нужно заметить, справедливости ради, что изучившие Ринкон Иносенте как свои пять пальцев члены «ударной группы» пробирались к дому Луиса хитроумным окольным путем, практически не показываясь на двух главных авенидах Ринкон Иносенте, которые патрулировали четыре машины и на пересечении которых расположился сам майор Кастельянос.

Не догадываясь о масштабах организованной на них охоты, Лысан тем не менее осторожно и мудро провел «ударную группу» к цели. Правда, в самый последний момент, приближаясь к ранчо «Золотая черепаха», «ударная группа» попала в поле видимости дежурившего под специальным навесом около стоянки машин сержанта дорожной полиции. Двумя руками он обнимал за талию полную, что по понятиям Эль-Параисо означает очень красивую, мулатку и был целиком поглощен разговором с ней. Они вместе вырабатывали план на предстоящий вечер, обсуждая вопрос: потратить имеющиеся у сержанта двадцать песо за ужин в ресторане или отдать их за номер в гостинице. «Регулировщик» был больше настроен на ужин, но девушка с ним не соглашалась.

Благополучно миновав влюбленного сержанта, «ударная группа» ускоренным шагом приближалась к дому Луиса, но была обнаружена маленькой графиней, которая, пользуясь перерывом в дожде, выскочила из дома и бродила по колено в теплой грязной воде, с удивлением изучая изменения, которые внес циклон в привычный ландшафт.Люси издали увидела «ударную группу» и медленно пошла навстречу, настороженно и не по-детски напряженно рассматривая приближающихся к ней взрослых людей. Шакала она узнала, и Шакал с дрожью прочитал это на ее лице. Когда расстояние между графиней и идущим впереди Лысаном сократилось до каких-нибудь десяти метров, лицо графини осветила веселая улыбка, глаза загорелись, и она звонким голосом произнесла:

– Здравствуйте! Это вы вчера с нами на пляже в догонялки играли? И не догнали, между прочим! Луиси бегает быстрее, чем вы, во-о-т! – Графиня продолжала улыбаться, а Лысан боролся с искушением заткнуть ей рот. – Вы к Луиси в гости? – учтиво поинтересовалась Люси, и Лысан, не выдержав, рванулся бегом мимо нее к дому Луиса. Алексис догнал его и громко прошептал:

– Может, захватим девчонку в дом?

– Не надо! Она крик поднимет! Давай скорее! Эй, ты, заходи с нами! Нечего тебе на улице делать! – обратился он к Шакалу, который побелел и готов был упасть в обморок. Но опять какое-то удивительное, нездоровое вдохновение нахлынуло на Шакала. Он заулыбался и впал в свойственное истерикам в минуты опасности смешливое состояние.

Входная дверь была не заперта. Не готовый к этому Алексис дернул ее изо всей силы и чуть не слетел с крыльца. Следуя правилам налета на закрытое помещение, Алексис не остановился в дверях, а рванулся внутрь дома так стремительно, насколько позволяли его габариты, с громким стуком перевернув оказавшееся на его пути плетеное кресло-качалку. За ним ворвались в дом Лысан и Шакал и забегали по комнатам первого этажа.

Вскоре все трое сбежались в гостиную, озираясь по сторонам и прислушиваясь. Но все прочие звуки заглушало громкое дыхание Лысана.

– Никого, значит, нет! – то ли сокрушаясь, то ли радуясь, громко прошептал Лысан, но вдруг дверь спальни наверху открылась, и на лестнице показался Луис. Он улыбался.

– Как это «никого»? А я? Вы что же, меня за человека не считаете? – Ровный, уверенный голос Луиса подействовал гипнотически. «Ударная группа» оцепенела.

Луис медленно спускался по лестнице, рассматривая своих гостей. Он был одет по-домашнему – в короткие спортивные шорты и резиновые купальные тапочки.

– Доброе утро, господа! – поздоровался Луис, остановившись в двух шагах от Лысана. – Я вижу, вы решили навестить меня. Очень рад! Давайте наконец познакомимся! Меня зовут Луис Хорхе Каррера. А вас? – обратился он к онемевшему Лысану.

Лысан ждал, что вот-вот начнут стрелять, вздрагивал от ужаса и молчал. Потом собрался с духом и хрипло выговорил:

– Адам Бочорносо, туристическая фирма «Роза ветров». – По легенде Лысан представлял в Эль-Параисо интересы этой солидной фирмы.

– Вы занимаетесь еще и туристическим бизнесом? – удивился Луис и перевел вежливо-вопросительный взгляд на Алексиса, застывшего в угрожающей и забавной одновременно позе. Казалось, он вот-вот бросится на Луиса или убежит. Алексис пробормотал свою фамилию, и Шакал последовал его примеру.

– Кстати, у вас замечательно редкая фамилия! – продолжал Луис в том же теплом, доброжелательном тоне, обращаясь к Лысану. – Я в свое время изучал происхождение многих латиноамериканских фамилий, но с вашей сталкиваюсь впервые. – Он немного помолчал и гостеприимно обратился к ничего не понимающим, отупевшим от неожиданно доброго приема гостям: – Садитесь, пожалуйста! Я полагаю, у вас ко мне есть дело. Я включу кондиционер: сегодня ужасно душно, не правда ли? Садитесь же, господа! Могу предложить чай, кофе и, кажется, даже пиво!

– Нет, не надо нам, значит, ничего, – тоскливо отозвался Лысан, глядя в сторону. – Мы только что по две бутылки пива выпили.

– Тогда, может быть, чай? У меня есть прекрасный жасминовый чай. Вы пожалеете, если откажетесь! – настаивал Луис. – Да садитесь же! Воля ваша, но если нам нужно поговорить, то говорить с чаем намного приятнее, чем без чая. – Он точным жестом указал гостям на кресла и диван, а сам прошел на кухню и вернулся с большим термосом и маленькими фарфоровыми чашками. Не спускавшего с него глаз Алексиса Луис вежливо отстранил рукой по пути назад, так как тот занял своей тушей весь проход.

Не дожидаясь, пока гости сядут, Луис мягко опустился в кресло и, улыбаясь, следил за тем, как неуклюже и опасливо рассаживались кокаиновые бандиты.

– И все же я налью вам чаю! – Луис потянулся к термосу, но его остановила грубая реплика Алексиса:

– От этого чая потом кишки вылезут! – злобно проговорил обычно молчаливый Алексис и вызывающе посмотрел в сторону Луиса, не решаясь, впрочем, встретиться с ним взглядом.

– Почему вы так думаете? – удивился Луис. – А у меня ничего не вылазит! – он налил себе чашечку дымящегося, ароматного чая и откинулся в кресле-качалке. Он умел покачиваться в кресле, не разливая чай.

Все трое бандитов одинаковыми волчьими глазами следили за ним. – Я вас слушаю, господа! – произнес Луис, когда пауза затянулась. – Не припоминаю, чтобы я вас приглашал, и надеюсь, вы пришли ко мне не для того, чтобы посидеть, помолчать и уйти.

– Мы значит, потолковать пришли, – поспешно и как-то застенчиво проговорил Лысан, продолжая смотреть в сторону. – Тут такое дело… Мы уезжаем, и нужно поговорить.

– Я внимательно слушаю! Поверьте, мне приятно, что вы решили уехать. Здешний климат для вас очень вреден. Да и чем здесь заняться, уважаемые, когда вот так на неделю зарядит дождь…

– Только вот как бы нам уехать-то! – так же поспешно и застенчиво перебил Луиса Лысан. – Вы-то нас в угол совсем загнали, как тараканов, значит… – Лысан фальшиво заискивал. В минуты опасности в нем просыпался артистизм.

– Извините, но я что-то не понял. – Луис перестал улыбаться. – Я никуда вас не загонял. Это вы гоняетесь за мной, и, поверьте, причинили мне много неприятностей! И не только мне! А самое обидное, что все это было совершенно напрасно. Я уже говорил этому молодому человеку, – Луис твердым жестом указал на Шакала, – что к своему дяде Себастьяну не имею никакого отношения, никогда его не видел и видеть не хочу. Вы принимаете меня совсем не за того, кто я есть на самом деле! Я преподаватель испанской филологии в местном Университетском центре – и не более того! Вы ошиблись, господа! Ошиблись те, кто вас послал сюда! Кстати, те, кто послал вас сюда искать «порошок», не очень вас любят. Или они полные профаны. Вас послали на верный провал! В этой стране никто не употребляет наркотики и не будет этого делать, а значит, привозить сюда кокаин или, как вы его называете, «порошок» – это все равно что пытаться сбыть большую партию меховых комбинезонов! – Луис говорил так, словно перед ним были не бандиты, нагло вломившиеся в его дом, а студенты университета.

– Имейте в виду и другое. В Эль-Параисо сильная пограничная служба. И то, что сходит с рук где-нибудь в Боготе, здесь не проходит. Учтите это! Поэтому как только я понял, зачем вы здесь, то посоветовал вам уехать. Мой настойчивый совет звучал и в беседе с этим приятным молодым человеком, – Луис кивнул в сторону Шакала, – я звонил вам по телефону! Однако вы никак не могли решиться. Я рад, что недоразумения выясняются и вы не будете терять время, гоняясь за мной, человеком совершенно для вас бесполезным, ибо, повторяю, нам с вами не из-за чего спорить и нечего делить. Я прощаю вам то, что вы меня отравили. Все кончилось благополучно. И потом, когда вы сыпали мне в коктейль эту гадость, вы ведь искренне считали, что я ваш коллега, вернее, конкурент. Следовательно, вы играли в вашу игру по вашим правилам. Вы не поверите, я пока не написал никакого официального заявления местным властям, несмотря на то что вы преследуете меня. И почему, как вы думаете, господа? Только из-за стремления разрешить это недоразумение по-доброму, без скандала! Если бы я обвинил вас в покушении на мою жизнь, вы были бы немедленно арестованы. Таковы строгие законы этой страны. Но вы продолжаете гулять на свободе – лучшее доказательство доброй воли с моей стороны!

Луис умолк. Он поднес к губам чашку с остывающим чаем и сделал несколько глотков. Разговор с «ударной группой» забавлял его. Луис развлекался, заговорив с этими преступными угрюмыми типами на изысканном кастильском языке конца девятнадцатого века, на том языке, на котором мог бы говорить дед или прадед графа Хуана Сантоса Родригеса.

– Так что же нам, значит, делать? – дурашливо спросил Лысан. Он старался быть нарочито косноязычным, и ему это легко удавалось.

– Уезжать, уважаемые, уезжать! Я могу поручиться за то, что вас никто не задержит при выезде. Если, конечно, вы не наделали здесь чего-то более серьезного, чем попытка сначала отравить, а потом насадить на гарпун несчастного молодого преподавателя, который имел глупость оказаться племянником вашего врага. Повторяю, я ничего не заявлял в полицию. Если вы не нарушили законы этой страны и если вас не разыскивает международная полиция, вы покинете Эль-Параисо, как только откроют аэропорт.

При этих словах у Лысана похолодело в груди. Он вспомнил перевернутую патрульную машину и бедного шофера фургона, которому Алексис сначала пообещал разбить голову, а потом разбил ее.

– А если нас все-таки задержат? – раздраженно вступил в разговор Алексис. Его совиные брови яростно вскидывались, а в голосе звучала решимость. – Да и как нас могут не задержать, если легавые идут за нами уже вторые сутки и их пустили по нашему следу вы! В нас два раза стреляли, за нами охотятся, как за бешеными собаками, а вы тут нам говорите, что мы можем улететь, как только откроют аэропорт! Что мы, оказывается, ошиблись! – Алексис распалялся, но не мог сразу выйти из-под влияния заданного Луисом рассудительно-учтивого тона.

– Да ты же сам, сволочь, у нас на хвосте сидишь который день! – взорвался Лысан. – Ты нас в море выманил – утопить хотел! А «жучка» кто нам в номер подсунул? Хорошо, наш специалист его сразу, значит, обнаружил. Мы, значит, с тобой тут сопли жевать не будем! «Господа! Я очень рад!»… Ты должен вывести нас отсюда, иначе тебе крышка. Ты меня понял? Увези нас с этого вонючего острова – и будешь жив!

Алексис демонстративно встал с дивана и, подойдя к сервировочному столику, встал возле него. Он был уже на расстоянии вытянутой руки от Луиса.

– Очень жаль, что вы так расстраиваетесь, господа! Нервничать в вашей ситуации как раз не следует! – раздельно и с убийственно тяжелой интонацией произнес Луис. – Я просил бы вас воздержаться от ругани. Обычно я никому не позволяю обращаться ко мне с подобными выражениями. Но, принимая во внимание ваш испуг и затруднительность вашего положения, я готов простить вашу грубость. – Голос Луиса стал мягче. – Однако, еще раз повторяю, я ничего не могу для вас сделать. Вы говорите, что в вас кто-то стрелял? Если это не ваша выдумка, то дела ваши плохи, господа! Здесь никто никогда не стреляет в людей, это не принято. Но если в вас стреляли, то это был не я. Я попал бы непременно! Кстати, когда вчера вы напали на нас на пляже, я действительно собрался познакомить вас со своим винчестером, но вы благоразумно покинули гостиницу – и слава богу! Потому что к вечеру многое разъяснилось.

– Хватит болтать! – зашипел Лысан. – Ты пойдешь с нами, сядешь с нами в свой катер и отвезешь нас на континент. Но сначала ты достанешь «порошок». Иначе мы прикончим тебя прямо здесь и будем выбираться сами!

– У меня нет катера, господа! И потом, в такую погоду я лично десять раз подумал бы, прежде чем выходить в море. И вам советую подумать. Я, кажется, начинаю понимать цель вашего визита. Вы решили взять меня заложником? Но это глупо! И, извините, господа, просто нереально. Спокойней, спокойней, уважаемый! – раздраженно обратился Луис к Алексису, который постепенно надвигался на него. – Вы еще успеете потерять зубы. Я выбью их, не вставая с кресла! – угрожающе повысил голос Луис, и Алексис шарахнулся в сторону.

Луис поднялся с кресла и, широко расставив ноги, потянулся всем телом, расправляя мышцы. Это было движение «проснувшегося тигра», с которого начинал каждый свой день граф Хуан Сантос Родригес.

Лысан тяжело дышал. Он ожидал и боялся этого мгновения. Ему чудилось, что сверху, из спальни, посыпятся один за другим вооруженные негры, и все будет кончено.

– Я спешу, господа. Если вы все же решили брать меня заложником или пытать электрическим током, чтобы выяснить, где я спрятал «порошок», или вспарывать мне живот, – Луис выразительно посмотрел на Лысана, – то поторопитесь, потому что меня ждут. – Он остановился посреди гостиной. Члены «ударной группы» расположились вокруг него правильным треугольником.

«Он все знает, он с нами в кошки-мышки играет и ждет, пока подойдут его люди!» – такова была догадка, настигшая Лысана, когда Луис упомянул о «порошке» и о вспоротом животе. Под гипнозом речи Луиса Лысан почти поверил в то, что Луис – человек случайный.

– Я жду! – властно повторил Луис.

Лысан сделал Алексису знак глазами, и распаленный Алексис кинулся на Луиса с тяжелым глиняным кувшином в руке. Луис, не поворачиваясь, вскинул правое бедро и толчком ступни опрокинул огромного Алексиса на пол.

– Поставь кувшин, кретин яйцеголовый! – холодно проговорил он, и Алексис послушно поставил кувшин на место.

Лысан заметался на диване. Он откинулся как можно дальше назад, вдавился в мягкие подушки дивана и с ужасом прикрыл голую голову ладонями, ожидая, что Луис возьмется за него. Но Луис оставался на месте. Прочно расположившись на широко расставленных ногах, он следил взглядом за набычившимся Алексисом, обиженно шевелившим губами и бровями.

Не выдержав напора Лысана, подушка дивана беззвучно съехала на пол, и перед изумленными глазами Лысана появился полированный, красного дерева приклад винчестера, который Луис положил под подушку, вернувшись из гостиницы «Подкова». Лысан схватил его в руки, потянул затвор на себя и увидел гильзу первого патрона в стволе. Он издал воинственный клич и направил ствол винчестера на Луиса.

– Ну-ка, руки за голову, сукин сын! – заорал Лысан, но вовремя сообразил, что кричать не следует.

Луис оставался на месте и не думал поднимать руки. Он смотрел на Лысана слегка удивленными, но спокойными, синими глазами.

– Я не думаю, чтобы вы стали стрелять! – проговорил он наконец. – Впрочем, как хотите!

– Как это, значит, как хотите! – зашелся от злобы Лысан. – Мы тебе всю кровь по капле выпустим… – и он обрушил на светловолосую голову Луиса поток ругательств. – Ты у нас попрыгаешь! – закончил он и кивнул Алексису: – Хватай его и вяжи! Сейчас мы ему язык развяжем безо всяких таблеток!

Алексис сдвинулся с места, но Луис поднял указательный палец и громко сказал: «П-х-х-х!», выстрелив в Алексиса пальцем так, как маленькая графиня обычно стреляла в злых волков из мультфильмов. Винчестер в руках Лысана дернулся вверх, а Алексис отпрыгнул как ужаленный.

– Он не будет меня хватать, потому что он боится! – снисходительно улыбаясь, объяснил Луис. – Но если хочешь, иди сюда! – Он пригласил Алексиса широким жестом. – Я прикроюсь тобой от этого лысого сквернослова. А то он в самом деле выстрелит! – Алексис еще дальше отшатнулся к стене.

Шакал, по-идиотски улыбавшийся все это время, вдруг подал голос:

– Шеф, а давайте, эту самую, девчонку поймаем! Она здесь, под окнами лазит. Тогда он сразу заговорит… Я могу выскочить и притащить ее!

Глаза Луиса широко открылись от ужаса.

– Нет, не смейте, ублюдки! Не трогайте ребенка! – вскричал он, бросаясь к двери, но Лысан стоял на его пути, упирая ствол винчестера ему в грудь, и злобно ухмылялся.

– Сначала тебе пуля, а потом все равно ее схватим, значит, в залог. Так что стой на месте!

Луис замер. Угроза оставить графиню в руках этих бандитов стерла уверенное и властное выражение с его лица. Ужас парализовал его.

– Давай, значит, посиди, успокойся! – Лысан подталкивал Луиса стволом ружья к креслу. – Во-о-н как тебя забрало! Знал бы – сразу эту девчонку взял да не возился с тобой! Ты что же это, может быть, папа ее? Пока доктор в больнице, ты, значит, к его жене дорожку протоптал и того… А похожа девчонка на тебя, вылитый отец! – приговаривал Лысан, оживившись. Он искренне поверил в то, что Луис отец графини. Иначе Лысан не мог объяснить его поведение.

Луис глотал воздух широко открытым ртом. Он задыхался от удушливого страха.

– Ну-ка, Шакал, позови-ка нам эту девочку! Осторожненько только так, ласково, значит, скажи, дядя Луис зовет, – продолжал глумливо шептать Лысан.

– Нет-нет, не надо, я все расскажу! – вскрикнул Луис, и Лысан довольно крякнул.

– Это, значит, само собой, что расскажешь, а нам она все равно пригодится! Вместе с ней будешь нас отсюда вызволять. Для надежности ее Алексис на руках держать будет. Он детей любит, добрый такой парень… – И тут Лысан сморозил грязную фразу. Смысл этой пересыпанной зловонными словами тирады был в том, что Алексис имел склонность насиловать молоденьких девушек, а еще больше ему нравились малолетние девочки. Лысан намекнул, что и Люси может оказаться Алексису по вкусу, несмотря на то что еще совсем маленькая.

– Я все расскажу! – шепотом повторил Луис, и слезы брызнули из его синих глаз. – Не трогайте Люси! Я все сделаю, все, что вам нужно, понимаете – все!

– Во-о-т, значит как их надо раскалывать! – самодовольно пробормотал Лысан, радостно рассматривая плачущего Луиса.

Шакал решил вставить свою реплику.

– А если он начнет, это самое, дергаться, Алексис этой девчонке двумя пальцами горлышко сдавит! Оно – хрусть! – и все! У детей горлышко слабенькое, двумя пальцами сломать можно. – Шакал с наслаждением смотрел, как забилось в судорогах тело Луиса.

– Нет, не надо, пожалуйста, не надо! Я все расскажу! Сейчас «порошок», весь «порошок» получите, сейчас! Сам отвезу вас! Пусть она будет на улице, не зовите девочку! – бессвязно бормотал, глотая слезы, дрожавший под прицелом винчестера человек, как две капли похожий на Луиса Хорхе Карреру. Но это был уже не он.

Луис исчез, как только его израненный страшными словами Лысана слух уловил слова Шакала о том, как просто сломать графине горлышко двумя пальцами. На его месте в кресле сидел и бормотал двойник Луиса, существо, лишенное жалости, существо страшное, беспощадное в своей жестокости, существо, сотканное из жажды мести.

Никто не сможет ответить на вопрос, где был сам Луис в это время. Он был вытеснен из самого себя этим новым ужасным существом, которое с дьявольской сноровкой и расчетом исполнило свой кровавый план.

Луис походил на помешанного. Он вскочил с кресла и засновал туда-сюда по комнате, хватаясь за голову и продолжая бормотать что-то неразборчивое. Потом остановился и явственно произнес:

– Да-да, конечно, «порошок»… Здесь, в стене, полтора килограмма. Сейчас, сейчас… Только девочку не трогайте, умоляю вас!

– Да ты не суетись! – Лысан все еще не решался опустить ствол винчестера. Он изумленно рассматривал преобразившегося, плачущего Луиса, который пять минут назад казался ему самым страшным существом в мире. – До вечера времени много, успеем «порошок» выковырять. Только веди себя по-честному. А то девчонке твоей сразу голову свернем. Пойди, сам ее позови, чтобы не испугать, значит. А я тебя под прицелом держать буду! – Сквозь неплотно прикрытые жалюзи из окна была видна графиня, продолжавшая возиться в лужах в нескольких шагах от дома. – Ну давай! Успокойся! А то богу душу отдашь! – уже успокаивал Луиса Лысан, видя, как тело «профессора» покрывается гусиной кожей. – Ты говорил, пиво есть. Давай, значит, пропустим по стаканчику! Духота страшная!

– Да-да, пиво! Я сейчас, я быстро! – подобострастно проговорил Луис, вскакивая с кресла и бестолково переминаясь с ноги на ногу. – Я к холодильнику?

Лысан благосклонно кивнул головой. Луис подбежал, размахивая руками, к холодильнику, вытащил ящик с бутылочками пива «Волчья голова» и поставил на сервировочный столик. Затем вернулся на кухню и, жалобно улыбаясь, принес четыре бокала. Его порывистые перемещения по гостиной показались Лысану безобидными.

– Сейчас, секунду… – шептал Луис, возвращаясь на кухню в третий раз и подбегая к шкафу, откуда появилась двухлитровая бутылка французского коньяка.

– Ну-ка, попробуй сам! – потребовал Лысан, и «профессор» налил себе на донышко и отпил без всякого выражения на лице. Потом завинтил пробку и тревожно посмотрел на Лысана. – Ну, давай, значит, попробуем! – согласился Лысан и передал ружье Шакалу, который легкомысленно взял винчестер под мышку и продолжал идиотски ухмыляться. Вид униженного Луиса пьянил Шакала, заставляя думать о себе намного лучше, чем он привык раньше. – Наливай! – благодушно разрешил Лысан. Он пододвинул вперед голую голову и протянул руку с бокалом.

Луис не спеша переложил бутылку из левой руки в правую, еще плотнее завинтил пробку. Затем двухлитровая бутылка описала в воздухе стремительную дугу и со звоном обрушилась на голову Лысана, который не успел ничего понять и продолжал тянуться вперед в ожидании коньяка. Коньяк хлынул на голову потерявшего сознание Лысана, а Луис, в руке которого остался обломок бутылки, нанес несколько быстрых ударов, один из которых пришелся в глаз. От ужасной боли Лысан на миг обрел сознание, испустил страшный вопль и вновь провалился в беспамятство. Когда Лысан рухнул под стол, его правый глаз тек по щеке. Ароматные пары многолетнего французского коньяка смешивались с густым запахом крови.

Шакал направил на Луиса винчестер и, может быть, сумел бы выстрелить, но был опрокинут на пол ударом ноги в подбородок. Он не потерял сознание, но безжизненно замер на полу, закрыв глаза.

Луис обернулся к Алексису. Его лицо исказилось такой страшной гримасой, что Алексис отшатнулся в дальний угол, схватил стул и в ужасе ждал продолжения. Ему не пришлось ждать долго. Отбросив в сторону окровавленный обломок бутылки, Луис точным движением, которое никак не вязалось с обликом беспорядочно метавшегося по комнате и лепечущего от страха человека, выхватил из ящика бутылку с пивом и метнул в Алексиса. Бутылка летела в голову. Алексис парировал ее рукой, и его рука беспомощно повисла вдоль туловища, а сам он застонал от боли и выпустил стул.

Вторая бутылка угодила Алексису в грудь, за ней полетели третья и четвертая, которые разбились о его голову, как ни пытался Алексис спрятать свою большую кокосовую голову. Луис держал в руке пятую бутылку и не собирался останавливаться. Чувствуя, что теряет сознание, Алексис взревел, закрыл глаза и бросился на Луиса. И пятая бутылка опустилась на его затылок, направляемая дьявольски точной рукой.

Разбив бутылку о затылок Алексиса, Луис на мгновение словно задумался, выпрямившись над поверженным телом гиганта. Потом рывком перевернул его на спину и несколькими ударами сверху вниз обломком бутылки превратил его лицо в кровавое месиво.

Шакал потихоньку отползал к двери. Когда Луис обернулся к нему, он сидел, прижавшись к стене, и его лицо было белым, как бумага. Шакал хватался тонкими пальцами за стену и, как завороженный, созерцал окровавленный обломок бутылки. Это продолжалось всего одну секунду. Потом он завизжал и бросился к входной двери.

Луис выбросил обломок бутылки и большими прыжками настиг Шакала, но опрокинутое Алексисом кресло-качалка оказалось под ногами преследователя в тот момент, когда его рука уже схватила Шакала за майку. Это дало возможность Шакалу вырваться, оставив половину майки с надписью «Эль-Параисо ждет тебя» в руке Луиса.

Шакал распахнул дверь и скатился с крыльца. Но Луис был несравнимо быстрее и точнее. Шакал не успел отбежать и десяти шагов, как он настиг его и опрокинул в жирную, теплую грязь. Шакал неловко шлепнулся на бок и перекатился на спину. Луис стоял над ним, внимательно рассматривая обезображенное визгом лицо, потом зарычал, обнажил зубы и бросился на отбивающегося руками и ногами Шакала, который завизжал еще громче и пронзительнее.

Луис все сильнее наваливался на извивающегося в грязи Шакала, который вдруг догадался, почему это страшное могущественное существо, которое могло бы покончить с ним несколькими ударами, не только не бьет, но позволяет бить себя, а его ужасное лицо и зубы становятся все ближе и ближе. Догадка придала Шакалу мужества. Так опрокинутый на спину заяц стремится распороть ударом когтистой лапы живот лисице. Шакал нанес Луису несколько сильных царапающих ударов по лицу и задел глаз.

Луис отпрянул, зарычал от боли и рванулся вперед, не обращая внимания на удары. Визг Шакала вновь разрезал мокрый воздух. Отбрасывая в стороны руки и ноги извивающегося, как ящерица, Шакала, Луис приближался к цели…

Внезапно чьи-то руки схватили Луиса за плечи и потащили назад. Это были тонкие, жилистые, светло-шоколадного цвета руки майора Кастельяноса.

* * *

Майор пограничной службы Роберто Кастельянос одну за другой курил толстые сигары. Он поставил свой «форд» на перекрестке двух главных авенид Ринкон Иносенте и провел уже больше часа в ожидании, то и дело выкрикивая из эфира патрульные машины, которые сновали по Ринкон Иносенте и его окрестностям.

– Да не могли же они испариться! – вскричал наконец майор, когда Ригоберто вновь сообщил ему, что «этих бандитов нигде нет».

Известие о том, что «ударная группа» задавила машину дорожной полиции, что лейтенант Пепе чуть не погиб и его без сознания увезла «скорая помощь», повергло участников поиска в изумление. Полицейские отказывались верить, что на патруль дорожной полиции могли напасть какие-то иностранные бандиты. Но когда напарник Пепе рассказал об этом сам, подкрепляя рассказ ругательствами и проклятиями в адрес бандитов, участники облавы начали проникаться серьезностью того, что происходит в эти часы под ненастным мокрым небом Ринкон Иносенте. Были прочесаны все улочки и закоулки Ринкон Иносенте. Но фургон и вместе с ним преступники исчезли.

– Карахо! – Майор сильно бил кулаком правой руки по ладони левой. – Неужели нужно поднимать по тревоге национальную гвардию, чтобы разыскать трех мерзавцев на таком пятачке, как Ринкон Иносенте!

Беспокойство майора нарастало с каждой минутой, и когда радиотелефон в машине запищал, майор с трудом сумел вдохнуть в себя воздух и сорвал трубку. Он услышал голос, который менее всего ожидал услышать, и заскрипел зубами от досады. Звонил оставшийся в помещении пограничной службы в гостинице «Прелести моря» охранник Рамон.

– Эй, Роберто! Ты слышишь меня, чико? Я хочу сказать тебе, знаешь что? – орал в трубку Рамон.

– Скорее, чико, не засоряй эфир! Чего тебе? – раздраженно отозвался майор, и Рамон заспешил.

– Этот ящик, с большими кассетами, который поставил у тебя в кабинете Мики, он орет уже минут десять! Сначала все говорили, а потом какой-то грохот, шум, звон! А сейчас кто-то визжит, как свинья! Послушай, чико! Визжит так, что мне страшно стало! Эй, Роберто, ты слышишь? – Рамон оторвал трубку от уха, и в эфире раздались придушенные визги Шакала, которые добросовестно записывал с помощью установленных в доме Луиса «жучков» магнитофон-подслушиватель.

Майор Кастельянос не слышал визга Шакала. Его машина неслась по главной авениде Ринкон Иносенте, почти не касаясь колесами покрытого слоем воды асфальта. Рискуя сломать себе шею, майор гнал машину и одновременно кричал в микрофон:

– Все немедленно к дому Луиса! Ты слышишь, Гидо, все к дому Луиса! Сейчас же!

Поворачивая в переулок, в конце которого прятался дом Луиса, майор влетел задней частью машины в дерево, смял крыло и багажник, но так спешил, что не заметил этого, не слышал глухого звука удара.

Выскочив из машины, Роберто увидел, что Луис возится в грязи и лезет на Шакала так, словно хочет поцеловать, а тот отчаянно сопротивляется и визжит. Майор подскочил к Луису и начал оттаскивать его, громко уговаривая:

– Оставь его, Луиси! Оставь, чико! Оставь, не пачкайся! Мы сами его заберем.

Майор пытался оттащить Луиса, не подозревая о том, что уговаривает совсем не того Луиса, которого знал и любил. Луис легко вырвался, и Роберто Кастелья-нос полетел в грязь головой вперед, приземлившись на четыре точки, как лягушка. Шакал, который уже собрался подняться на ноги и броситься наутек, испустил горестный вопль.

Но еще две машины затормозили перед домом, и толстый Гидо бежал к Луису. За ним следовали Ригоберто и еще три сотрудника пограничной службы. Все они видели, как Луис схватил майора за рубашку, поднял над землей и швырнул в грязь.

Гидо попробовал поднять своего начальника, но майор не вполне понимал, что с ним случилось, и молча отплевывал грязь. Тогда Гидо стал подходить к Луису. Шакал, завидев помощь, стал визжать так страшно, что, сам того не желая, внушил ужас своим потенциальным спасителям.

– Вы что здесь делаете, чикос? – бодро поинтересовался Гидо так, словно застал Луиса и Шакала играющими в шахматы.

Луис молчал. Гидо осмелел, подошел вплотную и попробовал похлопать Луиса по плечу. И сразу поплатился за свою фамильярность. Его движение было оценено как попытка нападения, и Гидо получил ногой в ухо.

– Ты что, рехнулся! – изумленно закричал Ригоберто, но поперхнулся и был сбит двойным ударом кулака и локтя, после чего последовал хлесткий удар ступней в грудь стоявшему неподалеку от Ригоберто и раскрывшему от удивления рот агенту.

– Карахо! – вскрикнули два оставшихся нижних чина пограничной службы и с замечательным проворством бросились бежать. Луис не преследовал их.

Майор Кастельянос наконец пришел в себя и на четвереньках ринулся на Луиса, хватая его за ноги с явным намерением повалить. Хватать человека, знакомого с кун-фу, за ноги – это самоубийство. Так впоследствии объяснял майору его ошибку граф Хуан Сантос Родригес. Луис ударил майора в лицо коленом. Однако майор все же не пожелал отцепиться. И тогда он получил короткий удар сверху по затылку и потерял сознание.

Когда Луис повернулся к своей жертве, он увидел, что Шакала, ожесточенно отбивающегося, тащит в сторону раскрытых ворот граф Хуан Сантос Родригес. Луис

бросился к Шакалу, но граф преградил ему дорогу. Он стоял на пути Луиса, подняв согнутую в локте левую руку. Лицо графа было серьезным и строгим.

Граф возвращался из клиники. Подъезжая к дому, он увидел сразу три патрульных машины и направил свой «пежо» прямо к дому Луиса. Когда Луис расправлялся с нижними чинами пограничной службы, граф бежал к полю боя и все видел. Одного взгляда на Луиса ему было достаточно, чтобы понять, что Луис не в себе. А по тому, как он оскалил зубы, граф внезапно догадался, что грозит бедному Шакалу, и не на шутку испугался. Жестокость, с которой Луис расправился с пытавшимися спасти Шакала, подтверждала догадку графа.

Между тем начавший что-то понимать Гидо вместе с двумя непобитыми агентами схватили Шакала и потащили к воротам. Увидев, что Шакала уносят, Луис попробовал обойти графа, но был отброшен назад толчком ступни в плечо.

Тогда Луис обрушил на графа серию ударов руками и ногами, от которых граф ушел, разорвав дистанцию, и принял защитную стойку. Луис продолжал нападать. Натиск его ударов усиливался по мере того, как Шакала оттаскивали к воротам. Луис рвался напролом, не заботясь о защите, и вынудил графа встречать его скользящими ударами в верхнюю часть живота. Под бешеным натиском Луиса граф медленно отступал, крича Гидо:

– Да уберите же вы его скорее! Скорее!

Но обезумевший Шакал боролся с попытками утащить его в машину, принимая Гидо и его помощников за людей Луиса. Шакал охрип, но продолжал визжать.

– Вы что, Луиси? Вы чего деретесь! – Звонкий голос графини заставил Луиса опустить руки. Графиня остановилась между ним и графом и подняла на Луиса потрясенные, полные слез глаза. – Ты, Луиси, какой бессовестный! – выкрикнула Люси и расплакалась. – Ты почему папу бьешь! Обижаешь его, злой какой! – Графиня плакала, размазывая слезы по прекрасному, покрытому матовым загаром лицу.

Луис не двигался.

– Не надо, Котйнук! – продолжала графиня, когда слезы прошли. Она никогда не плакала долго. – Ну, не на-а-до! – Для большей убедительности графиня сделала в сторону Луиса круглое движение рукой. – Ты же всегда такой добрый! Никогда нас с папой не обижаешь!

Граф с трудом владел собой. В страшном напряжении он следил за каждым движением Луиса. Потом не выдержал и, подхватив графиню, двумя прыжками отнес ее в сторону.

Луис стряхнул с себя оцепенение, бросился вперед и камнем упал на Шакала, отшвырнув пытавшегося помешать ему Гидо. Его зубы сомкнулись на судорожно задвигавшемся, остром кадыке Шакала. Пальцы Шакала царапали голую спину Луиса, оставляя на ней кровавые полосы.

Граф тащил Луиса за плечи, а Луис яростно грыз горло врага. Вкус крови исторгал тигриное рычание из его груди. Граф положил ладонь на шею Луиса, и на его руке вспухли гибкие мышцы. Через две-три секунды челюсти Луиса разжались. Граф продолжал сдавливать артерию, пока Луис не заснул.

Из разорванного горла Шакала волнами шла кровь. Граф нащупал сосуд, придавил его пальцем, и кровь остановилась.

– Скорее машину! – потребовал граф, и Гидо побежал загонять машину во двор.

Только что прибывший лейтенант Майкл Сортобенто поднимал майора, который, хотя и пришел в сознание, но мало понимал, что происходит вокруг. Вдруг майор вырвался из рук Мики и гневно прокричал:

– Где остальные? Ищите остальных! В дом, скорее! Мики, а вслед за ним сержант дорожной полиции бросились в дом. По дороге Мики успел достать из кобуры тяжелый «магнум», точно такой же, как тот, из которого вел огонь по «ударной группе» Ригоберто. Вытягивая руку с револьвером далеко перед собой, Мики ворвался в дом.

Следовавший за ним сержант увидел лейтенанта Майкла Сортобенто сидящим на полу в гостиной и громко изрыгающим то, что полчаса назад было ранним обедом с пивом и кофе, которым Мики решил побаловать себя, удрученный нагоняем. Сержант уставился на Мики, носом втянул в себя воздух, перевел взгляд в глубину комнаты и, обнаружив Лысана и растекшийся по его щеке глаз, сел на пол, рядом с Мики. Опомнившись, Мики выскочил из дома, бросив «магнум» на полу.

– О, мамочка! – завопил он, простирая руки к Роберто. – Там два трупа! Два трупа, карахо! – беззвучно повторил Мики, и приступ рвоты сломал его пополам…

* * *

– Луиси, посмотри, какая у меня на ножке родинка! – удивлялась графиня, трогая родинку пальцем. – Это, знаешь, между прочим, почему она у меня есть? Потому что я молоденькая! Когда ты был молоденький, у тебя тоже была родинка, правда? Смотри, какая хорошенькая, такая миленькая! Вот я ее поцелую! – И графиня, вытянув трубочкой губы, важно поцеловала маленькую родинку на своем колене. Ей казалось, что родинка – живое существо.

– А теперь ты поцелуй! – потребовала она, и Луис бездумно подчинился. – Правда, приятненькая? – настаивала графиня, отчасти обиженная невниманием к своей родинке. – Ну скажи, Котйнук, приятненькая?

– Очень… – рассеянно согласился Луис и потянулся за телефонной трубкой.

– Ты опять звонишь папе? – заинтересовалась Люси. – Передай ему привет от меня и от бабушки Марии.

Граф снял трубку сразу.

– Все по-старому, Луиси, – осторожно ответил он. – Нет, этот самый старший, Адам, до сих пор не приходил в себя. Но он скоро должен очнуться. Мне так кажется, по крайней мере.

– Послушай, Хуан, скажи мне наконец прямо: он будет жить или нет? Мне легче знать правду, чем вот так томиться! – В который раз за прошедшие сутки Луис спрашивал графа об одном и том же.

– Конечно, будет! Я устал повторять, Луиси, что все самое страшное для этого типа позади. У него очень крепкая голова. Успокойся, я прошу тебя! Через час за мной заедет Роберто, и мы вместе приедем обедать. Он хочет рассказать тебе что-то.

– Ладно, – устало ответил Луис и повесил трубку. Графиня внимательно прослушала разговор от начала до конца и обиженно надула губы.

– Ты какой хитрун! – с вызовом обратилась она к Луису. – Такой Котёнук обманчивый! Обманываешь меня! Обещал передать привет и не передал! Все бы тебе детей обманывать! – Таким выводом графиня подвела черту под обвинением и осторожно заулыбалась. Она не умела сердиться.

Луис не отвечал. Он лежал в кресле. Его закрытые веки набухли от бессонницы. Графиня забралась в кресло и вопросительно подняла на Луиса голубые глаза.

– У тебя, наверное, головка болит, Котёнук? – сочувственно произнесла она и погладила Луиса по голове. – А знаешь чего! – Глаза Люси засверкали. – А давай я тебя прямо в открытые глазы поцелую! И голова у тебя пройдет совсем сразу! Только ты не закрывай глазки, а то мне скучно, когда у тебя глазы закрыты.

Луис открыл глаза и пересадил графиню себе на колени.

– Не надо, Люси. Я болею, – отозвался он.

– А знаешь чего, Котйнук! – громко зашептала графиня в ухо Луису. – Тогда вчера ты тоже такой больной был! Мне папа рассказывал, что ты так заболел, Котеночек… – Графиня таинственно покачивала головой. Ее светлые, легкие, как пух, волосы касались лица Луиса. – Ты так заболел, Котйнук, и стало тебе казаться, что ты тигр! Что ты зверь такой страшный! Поэтому ты этого дядю заесть решил… – грустно закончила Люси, но улыбка вновь осветила ее лицо. – А папа, а папа тебя сразу вылечил! И дядю вылечил. Ты же его не совсем заел, Котйнук, а только чуть-чуть!

Луис нервно улыбнулся. Он не мог ни вспомнить, ни тем более понять, что с ним произошло вчера утром. Он запомнил, как Шакал сказал, что они сейчас притащат Люси. Потом был провал, который окончился, когда Луис проснулся в доме графа на кушетке вечером того же дня с криком: «Где Люси!» Графа не было дома, и прибежавшая на крик негритянка Мария испуганно сообщила, что Люси на улице, и, выполняя инструкцию графа, бросилась к телефону. Под окнами дома проурчал мотор. Доктор Хуан и Роберто Кастельянос приехали обедать. Майор был возбужден и весел.

– Знаешь, Луиси, твой лысый приятель пришел в себя! Я только что говорил с ним! – и майор расхохотался. – Он все выспрашивал у меня, сколько стоит самая дешевая моторная лодка! Представляешь себе, чико, только это – и ничего больше! Он задает этот вопрос всем, кого видит!

Луис сделал несколько неуверенных, деревянных шагов и засмеялся вместе с майором. Это был странный сдавленный смех. Луис пытался проглотить вдруг оказавшийся в горле комок и не мог.

– Доктор Хуан, между прочим, говорит, что при таких травмах часто остаются идиотами на всю жизнь. Но твоему лысому другу это не грозит, карахо! Или грозит не больше, чем мне на всю жизнь остаться мулатом!

Луис глотал слюну и переводил взгляд с майора на графа. По его лицу расплывалась неудержимая улыбка.

– Ты напрасно так переживал, Луиси! – произнес граф. – Прочность черепа этого Адама превзошла самые смелые ожидания. Он абсолютно вне опасности. Что касается двух других, то с ними все просто прекрасно. Этот огромный разговаривает и требует, чтобы к нему привезли адвоката, хотя, как говорит Роберто, ему еще никто не предъявил обвинения. Другой, правда, молчит, но очень внимательно смотрит по сторонам и, по-моему, собирается бежать, о чем я решил сказать майору, потому что ловить и охранять этих людей пока еще не входит в мои обязанности.

– Я заберу их! – отозвался майор. – Ну а если этот Шакал будет бежать, не держите его! Куда он отсюда денется? Пойдемте лучше есть, я голоден, как бродячий пес! За обедом, если только доктор решит, что болван вроде меня заслуживает обеда, я расскажу вам что-то интересное.

В гостиной за накрытым Марией столом графиня уже увлеченно поедала свинину с фасолью. Майор налил себе бокал пива и продолжил:

– Дело в том, Луиси, что ты становишься известным человеком. Знаменитостью, я бы сказал. Пока ты предавался грусти о лысой голове Адама Бочорносо, который, между прочим, по крайней мере, десять минут держал тебя на мушке, толпа репортеров осаждает аэропорт в столице и прибудет сюда с первым же вертолетом. Приготовься давать интервью…

– Не надо так долго шутить, чико, давай к делу! Не томи меня! – прервал майора Луис.

– Это не шутки, карахо! Все утро сегодня я провел в разговорах о тебе, причем не с кем-нибудь, а с сеньором генеральным прокурором Эль-Параисо! Сейчас я выпью пива и расскажу все по порядку.

Майор осушил бокал, бросил в полный белоснежных зубов рот несколько кусочков мяса и продолжил:

– Я связался с шефом пограничной службы и с прокурором и по их просьбе отправил в столицу копию пленки и отпечатки пальцев этого лысого Адама, которые были сняты с твоего винчестера.

– Какой пленки? – настороженно переспросил Луис. Майор заулыбался и, пряча глаза за большими веками, тихо проговорил:

– Видишь ли, Луиси, когда мы были в море, я попросил Мики – это мой сотрудник – поставить «жучки» и у тебя в доме. Только из соображений безопасности, чико, чтобы лучше контролировать ситуацию. Ты уж извини меня, дружище, но я оказался прав! Если бы не «жучок», загрыз бы ты этого ублюдка до смерти, а нам было бы в десять тысяч раз труднее оправдать тебя…

– Я как-то говорил тебе, Роберто, что в Эль-Параисо очень своеобразно понимают неприкосновенность жилища. Может быть, на иностранных граждан она не распространяется. Но это мелочи! Значит, все записано? Где пленка? Ты привез пленку? – Луис встал из-за стола.

– Спокойно, чико, спокойно! Ты послушаешь ее столько раз, сколько захочешь. Я подарю ее тебе на память. Если ты захочешь кого-нибудь напугать, будешь заводить ему запись, и тебе никто в мире не страшен! Я уже выучил эту пленку наизусть, но к визгу никак не привыкну. Но дело не в этом! Да сядь же ты и ешь свинину, пока не остыла, а то Мария обидится!

Луис подчинился.

– Говоря откровенно, Луиси, мы с Хуаном сомневались, будет ли жить этот тип. Когда я отправлял пленку вчера на вертолете, Хуан говорил, что шансов у лысого никаких, что к утру он отдаст концы. Из этого я исходил. Я написал подробный рапорт и изложил мнение о том, что гражданин Испании Луис Хорхе Каррера не превысил пределов необходимой самообороны. Однако налицо труп! То есть мы все думали, что лысый – труп. А убийство в нашей стране большая редкость. Конечно, чико, я не стал писать, как ты разогнал моих людей, а мне самому напинал коленкой по роже. Свинство с твоей стороны! Никогда бы не подумал, что мне набьют лицо в родном Ринкон Иносенте, да еще не кто-нибудь, а мой приятель Луиси… – Майор ждал реакции на шутку, но граф и Луис напряженно слушали его, и по лицу графа Луис понял: то, что говорит сейчас майор, для графа тоже новость.

– Еще я написал перечень злодеяний, которые совершили здесь эти бандиты. От попытки убийства вышеупомянутого Карреры до посягательства на жизнь представителя власти. Эти ублюдки наехали на машину Пепе грузовиком, а шоферу грузовика сломали шейные позвонки и заморозили его в холодильнике так, что бедняга теперь лежит под тремя одеялами и дрожит. И в качестве вывода я сочинил патетический кусок о том, какгражданин дружественной Испании не побоялся вступить в схватку с бандой обезумевших профессиональных преступников, вооруженных огнестрельным оружием, бандитов, которым нечего больше терять. И обезвредил их! – Майор перевел дыхание. – Теперь эти слова передают по радио, Луиси. Ты становишься героем!

– Ты увлекся, Роберто. Извини, ты не шутишь? Все это правда? Неужели ты написал так и неужели это действительно уже стало достоянием прессы?

– Эль-Параисо – маленький остров, чико. Что-то вроде деревни! – отозвался майор, скромно потупив глаза. – Но вы должны понять меня правильно! – заторопился он. – Был труп! За труп у нас дают пожизненное заключение. Я перепугался и решил, что нужно представить Луиси героем и как можно скорее. Тем более что все это правда! Все было так, как я написал. Но любой факт можно подать по-разному. Очень важно, кто и как первым даст информацию. Коммерческий директор газеты «Сегодня, завтра и всегда» – мой близкий друг. Черт возьми, я не пойму, почему этот юноша мечется, как угорелая кошка! – Майор имел в виду вставшего из-за стола Луиса. – Это все – чистая правда, как бы Луиси ни убивался из-за разбитой лысины этого бандита. Это мы прошляпили, а он обезвредил их всех сам, этот лихой парень, а потом еще и нам надавал оплеух! Плюс кун-фу, романтика, и все это вместе – сенсация, Луиси!

– Кун-фу здесь ни при чем! – растерянно ответил Луис. – Ты же говорил, что я бил их бутылками. Но черт бы тебя побрал, ты соображаешь, что ты делаешь! – взорвался Луис. – Какое мне дело то того, что вы прошляпили, хотя, если бы ты и твои люди были немного расторопнее, ничего не случилось бы. Какое мне дело до сенсации! Я не хочу сенсации, я просто спятил со страха, когда они стали говорить о Люси! Вот и все! Какое радио, какие газеты! Я не хочу этого! Тем более что он жив, и пусть живет!

– Послушай дальше, чико! – примирительно проговорил майор. – Ты мне надоел со своими капризами. Я же говорю тебе, что это нужно было сделать, а ты опять встаешь на дыбы, как конь. Так вот, я отправил все это в столицу вчера, а сегодня все утро вел переговоры со своим шефом и с прокурором. И ты знаешь, что сказал прокурор! Даже я не мог ожидать от этого зануды такой шутки! Он заявил, что никаких санкций против тебя предпринимать не будет, даже если все трое подохнут в больнице! Так он сказал, когда послушал пленку. Пусть, говорит, хоть передохнут все, а этот парень не нарушил ни одного из законов Эль-Параисо. Напротив, он не только защищал свою жизнь, на которую преступники уже не первый раз покушались, но и спокойствие и безопасность всего населения Ринкон Иносенте, для которого преступники представляли серьезную угрозу. Так он сказал, чико, и то же самое он заявит на пресс-конференции во Дворце правосудия. А что касается газет, то без этого в любом случае не обошлось бы. Уж больно лакомый для них кусочек. Такая история с похищениями, драками, гангстерами…

Майор перехватил еще несколько кусочков свинины и продолжал, краем глаза наблюдая за побледневшим и вытянувшимся лицом Луиса.

– Конечно, эту историю для прессы мы подредактируем. Им вовсе не обязательно знать, как Луиси озверел и чуть не загрыз этого беднягу. И самое забавное, Луиси, он самый безобидный из всех! Мозгляк трусливый! Потом послушаешь пленку и поймешь сам. Он просто увлекся и сболтнул лишнее. Думаю, если бы он знал, во что ему обойдется такая болтовня, он сам откусил бы свой язык…

– Это все очень мило, – оборвал майора Луис, – но как я теперь появлюсь в аудитории? Ты подумал об этом, когда звонил в свою паршивую газету? Все и каждый будут хлопать меня по спине и заставлять рассказывать, как это было. Я понимаю! Конечно, тебе хотелось напомнить о своем существовании народу Эль-Параисо! Я это очень даже понимаю, но при чем здесь я? Мне остается бежать отсюда сломя голову, чтобы не стать жертвой газетчиков. Я далек от мысли, что ты не догадывался обо всем этом, когда поднимал всю эту шумиху… – Луис постепенно повышал голос.

– Нет, чико, ты не выведешь меня из себя, как бы тебе этого ни хотелось! Я буду считать, что ты пока не в себе, и улыбаться, что бы ты мне ни говорил, дармоед сопливый! – взревел майор. – Хорошо, я тебе скажу, чего мне стоило вчера уломать прокурора оставить тебя дома, а не запереть в камеру. Он слушать сначала ничего не желал! «Если этот испанец совершил убийство, то, прежде чем выпустить его на свободу, суд должен убедиться в том, что у него не было другого выхода!» – Майор яростно-тихим голосом цитировал прокурора. – Ты слышишь, суд! А до суда ты бы с полгода посидел в тюрьме! Слава богу, что этот лысый жив! Потом я говорил со своим шефом. Я не могу повторить то, что он мне сказал. Даже если бы Люси отправилась куда-нибудь, у меня бы язык не повернулся сказать такое за столом. И он прав… Я виноват во всем, мои люди дважды упустили этих подонков за одно утро. Так я и сказал шефу пограничной службы. Мои ошибки – это мои ошибки, и я от них не отказываюсь. Еще я сказал шефу, что прокурор требует твоего ареста, но ты пока в тяжелом состоянии и за тобой постоянно смотрит врач. И тогда наш шеф позвонил прокурору сам и уломал подождать с ордером на арест. – Майор успокаивался.

– Есть тут еще один момент. Участились столкновения наших людей с контрабандистами. Они на катерах проскакивают через наши территориальные воды. У них простой расчет – с нашей стороны на континенте их никто не будет ждать. Это все катера, набитые кокаином и вооруженные до зубов. Неделю назад погибли два пограничника. Когда прокурор информировал министра юстиции, что у нас в Ринкон Иносенте «произошло побоище» – так назвал прокурор твою расправу вчера, – что три колумбийских гангстера изуродованы, а один из них доживает последние часы, министр пришел в восторг и заявил: никаких санкций! И сегодня сеньор генеральный прокурор называет тебя мужественным мужчиной, обезвредившим банду преступников. И главная причина этого – пленка. Они слушали запись все вместе! Это к вопросу о поруганной неприкосновенности твоего жилища.

– Больше всего достанется мне, – продолжал майор. – Мой шеф знает уже все, даже больше, чем нужно. Я отправил Мики вместе с пленкой, чтобы не путался под ногами. Представляю, чего нагородил обо мне этот щенок, чтобы доказать, что он не виноват! Но мне плевать на него! Факт остается фактом – я несколько дней держал их под колпаком, и, несмотря на это, они сумели напасть на гражданина дружественной Испании, который, правда, заставил их пожалеть об этом! – Роберто сделал перерыв. Его речь возымела действие. Луис повеселел.

– Теперь они начнут готовить показательный процесс. Чтобы всяким недоделанным лысым бандитам не повадно было совать нос к нам, в Эль-Параисо! Это будет громкий процесс! Ты будешь выступать главным свидетелем обвинения, и никуда тебе не деться. И разве плохо будет, если к началу процесса вся страна будет знать твою смазливую физиономию и говорить: «Вот это наш герой, Луи-си!» Это главное, о чем я думал, когда звонил в газету. А теперь попробуй убедить меня, что я не прав или что главной моей целью было увидеть на страницах газет свое имя.

Граф и Луис не притрагивались к еде. Они слушали монолог Роберто, не пропуская ни одного, самого тонкого, оттенка интонации майора. Потом граф, никогда не пивший пива, налил себе половину бокала, сделал несколько глотков и весело посмотрел на майора.

– Тебе никак не откажешь в изобретательности, Роберто! Я думаю, ты не мог сделать ничего лучше того, что сделал! А как ты думаешь, Луиси? Мне кажется, ты начинаешь смиряться с ролью борца с кокаиновой мафией. Это тоже неплохо! Но если серьезно, без сенсации действительно не обойтись. Я еще не забыл, сколько писали газеты о парне, который поймал на вокзале грабителя. Сама идея процесса мне нравится, Луиси. Эль-Параисо – остров, не покоренный мафией. И пусть эти господа посмотрят, как обращаются с ними здесь и как будут обращаться, если они сунутся сюда. Это будет полезно, Луиси. Со своей стороны, я готов предстать перед правосудием Эль-Параисо и дать любые показания по этому делу.

– Изобретательность майора Кастельяноса не знает ни границ, ни меры, – язвительно отозвался Луис, глядя майору в глаза. – Поставить «жучки» в доме друга! Гениальная идея! Скажи мне, милый друг, Роберто, Ивис – тоже твой агент? Все-таки эта чрезмерная простота, с которой здесь делаются часто совсем не простые вещи, меня убивает… Я задал вопрос!

– Нет, Хуан, наш Луиси действительно спятил! Я встаю и ухожу и не вернусь, пока ты его не подлечишь! При чем здесь эта девчонка? Я бы не отказался от такого агента! Но она почему-то предпочитает спать с вот такими смазливыми и нахальными мальчишками!

Губы Луиса слегка вздрагивали. Он с трудом сдерживал улыбку. Луис не умел долго злиться.

– Я не договорил! Наш доверчивый граф может подумать, что ты действительно хочешь, чтобы я участвовал в процессе. Он просто недооценивает твоей изобретательности!

Майор решительно встал из-за стола.

– Мария! – прогремел его голос. – Ты превзошла саму себя! Все свиньи Эль-Параисо будут теперь молиться, чтобы ты, и только ты, готовила из них жаркое! Я пошел! Кстати, Луиси, «парго», которую ты подстрелил, мерзнет в холодильной камере. Это непорядок! Мы договорились, что вечером ее запекут в гриле и она приедет сюда на машине под охраной Гидо. Надеюсь, ты ничего не имеешь против? Так что лечись, чико! Чтобы к вечеру вся дурь из тебя вышла! Начнем чествовать нашего героя! Ну-ну, не надо таращить на меня глаза, я уже уезжаю. До вечера! За тобой остается «дайкири». Да, «жучки» у тебя дома убраны. И вообще все прибрали, так что смело можешь идти. А винчестер получишь, когда перестанешь ругать меня. Неблагодарный мальчишка! – уже спускаясь по ступенькам, прокричал Роберто Кастельянос.

* * *

В гостиной танцевала небольшая толпа. Здесь были все, кого майор Кастельянос решил захватить с собой в гости к графу, те, кого, в свою очередь, решили захватить гости майора, и, наконец, гости гостей майора.

Нравы Эль-Параисо просты и беспредельно демократичны. Если вы приглашаете в гости друга, то с ним обязательно придет несколько его друзей, каждый из которых захватит подругу или, в крайнем случае, целый выводок двоюродных братьев и сестер. Следует принимать это как неизбежное следствие приглашения. Майор пригласил только Гидо, но среди друзей, знакомых и родственников Гидо оказалось почти два десятка людей, пожелавших навестить доктора. Разумеется, была Мария с многочисленными детьми и внуками, была жена майора Кас-тельяноса, томная блондинка, имеющая четырех сестер, каждая из которых, естественно, привела с собой мужа или друга. Словом, была «фиеста» в духе Эль-Параисо.

Радушный граф с помощью гостей подготовил гостиную к приему. В углу комнаты на большом столе красовалась уже наполовину съеденная, и от этого казавшаяся еще больше, рыбина. «Парго» готовили в гриле в ресторане под непосредственным руководством и наблюдением Гидо. Пиво принесли с собой гости. Гидо привез на служебной машине глыбу льда, и целая пирамида переложенных льдом ящиков с пивом возвышалась на террасе.

Граф перезнакомился с гостями и предоставил заботам майора Кастельяноса, который собственноручно вырезал из «парго» куски ароматного бело-розового мяса и раскладывал по картонным тарелочкам. Гости шумно хвалили рыбу, угощали друг друга пивом и ждали Луиса, который вскоре появился с заспанным лицом и с магнитолой.

Луис хорошо знал вкусы жителей Эль-Параисо и сразу поставил кассету с последними записями Оскара, чем вызвал взрыв одобрения у многочисленных гостей графа Хуана Сантоса Родригеса. Но гости не бросились танцевать, как неизбежно должно было случиться. Напротив, с появлением Луиса все несколько напряглись, стали строже, и, когда Луис, включив музыку, собрался вернуться в холл к графу, самый старший среди мужчин, аптекарь, дальний родственник Гидо по материнской линии, поднял бокал с пивом.

– Я хочу поднять бокал за одного мужественного парня, карахо! – грозно прохрипел тщедушный аптекарь и окинул заспанного Луиса восхищенным взглядом. – Я хочу выпить за тебя, Луиси, за твою силу, за твою победу над этими ублюдками! Мы все восхищаемся тобой, Луиси! – выкрикнул аптекарь и бросился хлопать Луиса по лопаткам и чокаться.

Луис изумленно посмотрел на собравшуюся публику, поднял свой бокал, немного отпил и прибавил звук магнитофона. И на этот раз никто из гостей уже не остался на месте. С чувством выполненного гражданского долга гости пустились в пляс так, как умеют танцевать только в Эль-Параисо.

Луис вернулся в холл и тяжело опустился в кресло-качалку напротив графа. Графиня, которая сновала среди гостей и устала от того, что ее целовали и трогали за волосы десятки незнакомых людей, пробежала в гостиную танцевать с Педрито, которого принарядили по случаю праздника и он стал походить на увеличенную копию куклы-негритенка, подаренной графине майором Кастельяносом. На нем был белый костюм с малиновой бабочкой на шее.

– Однако, Роберто не бросает слов на ветер! – недовольно выговорил Луис. – Только что мне устроили овацию. Слава богу, я вовремя догадался включить музыку и повернуть твоих гостей лицом к делу, для которого они созданы.

Луис принимал неизбежную многочисленность гостей как должное. Время от времени он сам подвергался вторжениям шумных студенческих компаний. Они входили в дом Луиса с восторженными криками, радостно смеялись, требовали, чтобы Луис поставил им музыку и танцевал вместе с ними, не интересуясь, хочется этого Луису или нет. Если хозяину было не до них, студенты с таким же веселым смехом уходили, ничуть не обижаясь. Им достаточно было услышать фразу «Я занят», и они, извинившись, шли куда-то еще, по дороге вспоминая, где здесь еще поблизости могут включить для них музыку. В этом была своя прелесть, понимать которую Луис уже научился. Он перестал воспринимать массовые дружественные визиты как зло и даже находил это забавным.

Дверь распахнулась, и графиня, а вслед за ней целый выводок разноцветных и разновозрастных детей влетели из гостиной.

– Луиси! Они хотят смотреть на тебя! – объявила графиня, и дети выстроились полукругом и уставились на Луиса. Десятка два разноцветных глаз настороженно и пытливо смотрели на него. Дети знали о Луисе что-то очень интересное и важное.

– Видишь, какой ты интересный, Котенук! – радовалась графиня. – Все на тебя смотреть приходят! И я буду смотреть, ладно?

Луис расхохотался. Он любил играть с детьми. Критически осмотрев группу экскурсантов, Луис выбрал девочку лет девяти и поманил ее пальцем. Девочка осторожно подошла, и Луис прошептал ей на ухо:

– Послушай меня внимательно, малышка! Всем, кто будет смотреть на меня долго, я в конце вечера откушу ухо. – Девочка отпрянула в сторону. – Не бойся, – шептал Луис, притягивая ее к себе. – Я вижу, что у тебя уши невкусные. А остальным откушу! Только никому ни слова! Ладно? – Девочка серьезно кивнула головой и, не оборачиваясь, побежала вниз в детскую.

– Она хочет вам рассказать что-то! – обратился Луис к детям громким шепотом, и они помчались за посвященной в схрашную тайну.

– Ты перепугаешь их! – негромко заметил граф.

– Напротив, им будет весело и интересно! Они умнее, чем мы о них думаем! – ответил Луис. – Как дела у Адама?

– Спит. Он долго препирался о чем-то с майором. Приставал ко мне с вопросами, сколько будет стоить его лечение. Я говорил, что его лечат бесплатно, а он не верил. Мне было неприятно говорить с ним, Луиси. Это выраженный преступный тип. Я очень боюсь таких людей! Когда приехал майор, я ушел, хотя он и просил меня побыть во время допроса. Я не люблю таких вещей, Луиси. Но Роберто вышел из его палаты в прекрасном настроении. А этот лысый Адам, напротив, как говорят медсестры, захлопнул рот и замолчал. Недавно я звонил, и сказали, что он спит.

Граф умолк, а затем серьезно обратился к Луису:

– Я хочу очень настойчиво о чем-то просить тебя! – Луис насторожился. Граф никогда не настаивал на своих просьбах. – Майор давал мне слушать пленку, еще вчера. Ты ни в чем не виноват! Я хочу, чтобы ты знал это. Я считаю, что ты не виноват ни в чем! – Граф слегка повысил голос. – Ты человек тонкий и впечатлительный, и то, что они устроили, было тебе просто не под силу выдержать. Я говорю об этом, чтобы обосновать свою просьбу. – Граф сделал паузу и, набравшись решимости, попросил:

– Пожалуйста, Луиси, не слушай эту пленку! Я знаю тебя, и ты можешь доверять моему мнению, – ничего, кроме страшных переживаний, это не принесет! Я не имею права настаивать, я понимаю, что ты очень хочешь услышать, но всё, что ты услышишь, мало добавит к тому, что ты уже знаешь в смысле информации. Но это будет страшное впечатление на всю жизнь! Это будет сниться тебе годами, до старости, до самой смерти, и это будут ужасные, злые сны. Ты знаешь, я никогда не желал тебе зла, и прошу тебя об этой услуге! Спрашивай меня, о чем хочешь, – и я охотно перескажу всё один к одному, я запомнил всё это в деталях. Но слушать это не надо! Даже для меня эта пленка – удар, от которого я никак не могу опомниться. Это страшно, Луиси!

– Что я могу тебе ответить! Согласись, мне трудно удержаться. Я не помню ничего, а в то, что вы мне рассказываете, я не могу поверить!

– И не надо верить! Не надо, Луиси, верить в этот кошмар. Он был и прошел, и всё кончилось! Зачем же вспоминать! Пусть эту пленку слушает суд. Там всё понятно, без твоих объяснений. Но тебе, тебе самому зачем окунаться в этот ужас? Эти люди напугали тебя так, что ты потерял себя, на время превратился во что-то другое. Неужели ты хочешь заново переживать этот страх?

Луис упрямо качал головой. Предложение графа застало его врасплох. Луис проснулся с нетерпеливым желанием искать майора и требовать у него пленку сейчас же, немедленно. Сейчас он поджидал, когда майор закончит ухаживать за гостями и выйдет из гостиной.

– Я не могу так, Хуан! Мне нужно знать это, чтобы… Чтобы, в конце концов, понять, как я сделал всё это и что должно было произойти, чтобы я вдруг превратился во что-то другое, как ты выражаешься! – Луис качнул головой, но, встретившись глазами с графом, неохотно выговорил: – Но если ты настаиваешь, я попробую. Если смогу, Хуан, если смогу…

– Да конечно же сможешь! Почему нет? Неужели тебе недостаточно знать, что этот Шакал визжал, как сто свиней, а нужно непременно слышать его визги!

– Хорошо. Скажи мне, как я сумел все это? Я был испуган, когда они заговорили о Люси. Как я сумел справиться с ними? Их трое, и у них оружие…

– Ты обманул их, Луиси! Мне кажется, это было именно так. Ты ходил вокруг, хлопотал, обещал им все, что они хотели, а потом – звон бутылок и крики. Вот и всё, что есть на пленке! Ты усыпил их бдительность…

– А знаешь, я ведь сбил этого громилу «ударом хвоста дракона»! Сбил с ног такую громадину. Я хорошо помню это! И вообще я ничего не боялся, пока они не заговорили о Люси. Я должен благодарить тебя за это!

– Какие благодарности, Луиси. Ты мой лучший ученик. – Глаза графа заблестели. – Ты меня самого чуть не вздул! Честное слово! Я никогда не подумал бы, что ты уже так много умеешь. Если хочешь, я тебе завидую, потому что сам никогда не расправлялся так лихо с целой группой. И вообще такое видел только в фильмах. Ты был просто неповторим!

– Тебе в самом деле понравилось? – Луис оживился. – Самое обидное, что я ничего не помню! Этого верзилу я сбил, когда он решил напасть на меня сзади и чуть не разбил наш любимый кувшин. Но я не хотел на них нападать. Я хотел, чтобы они убирались, только этого!

– Ты напрасно оправдываешься, Луиси. Я все слышал и все понял. И не только я, а даже сеньор генеральный прокурор считает тебя правым. Завтра мы продолжим наши утренние пробежки, и я покажу тебе всё, что ты сделал, а ты посмотришь. Правда, я не смогу сделать это так красиво и с такой свирепой физиономией, но я постараюсь! – Граф улыбался. – Ты нападал на меня, как лев! Это правда – посмотри! – Граф поднял руки, и на предплечьях Луис увидел синяки. – Это твоя работа! Ты боец, Луиси! Это мое открытие. Я как-то не думал, что ты настолько боец. Мне казалось, что ты человек более благодушный, созерцательный. Но это не так! Созерцатели не проводят по два тройных удара каждой ногой в течение секунды! Нет, я вполне серьезно, Луиси. Ты ошарашил меня этими сериями. Такие вещи обычно делают профессионалы, но отнюдь не ученики второго года обучения.

Граф продолжал анализировать бой, награждая Луиса щедрыми похвалами, которые его лучший ученик выслушивал с легко заметным удовольствием.

Снизу из детской комнаты, топая ногами по лестнице, поднялся четырехлетний парень и решительно направился к графу.

– Чико, скажи ему, что у меня уши тоже невкусные! – сурово потребовал карапуз, который научился обращаться ко всем без исключения представителям своего пола на «чико» раньше, чем овладел речью. Малыш избегал смотреть на Луиса, который заметил это и давился от смеха.

– А кто говорит, что вкусные? – поинтересовался граф.

– Они все так говорят, чико! – Малыш размахивал руками, жестикулируя не хуже взрослого. – И еще говорят, что он мне ухо отъест. А я на него не смотрел даже! – сердито закончил мальчик и начал ковыряться в носу.

– Конечно, невкусные! – согласился граф. – Ты их не слушай! Я думаю, они просто шутят, чико!

– Я же говорил, невкусные! – высоким хриплым голосом прокричал мальчик и побежал вниз по лестнице.

Внизу зазвонил телефон, и граф, легко вытолкнувшись из кресла, направился вслед за сердитым четырехлетним родственником майора Кастельяноса, еще не научившимся понимать шутки.

Через несколько минут граф вернулся. Его лицо было спокойно. Он поднял на Луиса большие зеленые глаза и тихо сказал:

– Это Анита. Только что приземлилась на частном самолете. Она ненормальная. Так ей сказали, когда самолет сел, потому что аэропорт закрыт уже трое суток. Она хочет быть здесь завтра. Я пытался отговорить ее, но отговаривать Аниту – это просто терять время. Думаю, что с первым же вертолетом она будет здесь. – Граф говорил тихо, почти монотонно. – Логика Аниты всегда меня восхищала. Она говорит, что уже четвертый день слушала по радио, что над Эль-Параисо повис циклон, и так разволновалась, что решила лететь во что бы то ни стало. Оказывается, телефонная связь с Мехико была прервана. Она пыталась дозвониться, а потом решила, что нас тут затопило, и наняла частный самолет. Интересно, сколько это стоило…

Луис поджал ноги в кресле, и беспокойство отразилось в его синих, как море Ринкон Иносенте, глазах.

– Знаешь, Луиси, я немного растерялся. Но если я смогу убедить ее не подходить к Люси сразу, а я думаю, нужно убедить ее в этом, я попрошу тебя на время приютить Аниту у себя. Им надо привыкать друг к другу. У меня не было времени и повода рассказать тебе. Дело в том, что Анита приезжает надолго, может быть, навсегда! Но Люси не помнит ее. Ты знаешь, Люси забыла, что Анита ее мама. Иногда она говорит, что ее мама – Мария, и я с ней никогда не спорю. Надо будет подготовить ее. Я очень надеюсь на тебя, Луиси. У меня, честно говоря, пока в голове пустота. А ты умеешь убедить Люси, в чем угодно. Подумаем, как обставить первую встречу. Обязательно все нужно обдумать в деталях, Луиси. – Граф действительно был растерян и говорил бессвязно. Таким Луис видел графа Хуана Сантоса Родригеса впервые.

– Конечно, Хуан! – быстро согласился Луис. – Мы придумаем что-нибудь умное и ненавязчивое. Знаешь, я думаю, Люси должна сама догадаться, что Анита – ее мама. А мы будем только помогать ей!

– Именно так, Луиси! Всё будет хорошо, я уверен! Главное – не напугать Люси. Она очень чуткая девочка. – Граф и Луис говорили теперь какими-то странными чужими голосами.

– Правда, Роберто хочет, чтобы я уехал! Но я думаю, что это не срочно. Несколько дней, во всяком случае, у нас есть, – прервал молчание Луис.

– Он тебе сказал об этом? – встрепенулся граф.

– Нет, пока нет, и, может быть, не скажет. Но ему это нужно сейчас, да и мне, пожалуй, тоже… – закончил Луис с новой интонацией, которую почувствовал граф. Он посмотрел на Луиса и улыбнулся.

– Знаешь, мне кажется, что Анита изменилась, Луиси… – медленно произнес граф. Луис порозовел и замолчал.

Из распахнутой рывком двери в гостиную появился майор Роберто Кастельянос с бутылкой пива в руке и сигарой в зубах.

– Веселятся все, кроме хозяев! – провозгласил майор. Он сумел, не выпуская изо рта сигары, показать все зубы.

Из-за спины майора выскочили сестры его жены и с обычной в Эль-Параисо фамильярностью потащили Луиса танцевать. Луис не сопротивлялся. Графа танцевать не заставляли, так как широко было известно его равнодушие к танцам.

Граф спустился в детскую и, остановившись в дверях, наблюдал за игрой вошедшей в азарт графини. Несмотря на свой возраст, она была организатором и уверенно крутила вокруг стула мальчишку с завязанными глазами в два раза выше и старше ее. Играть в жмурки графиню научил Луис. Детям Эль-Параисо эта игра была незнакома и показалась удивительной и захватывающей.

«Чем старше становится Люси, тем больше она походит на Аниту!» – подумал граф и побежал вверх по лестнице. Ему казалось, что его тело потеряло вес.

* * *

Гости разбежались, как только с крыши «Золотой черепахи» ударил в небо огненный сноп фейерверка. Они спешили на карнавал, начавшийся в Ринкон Иносенте, несмотря на циклон. А спор в гостиной графа разгорался под стать фейерверку. В пылу спора майор забыл о «дайкири». Он, бурно жестикулируя, продолжал:

– Все только и твердят: война, война! Запугали друг друга до полусмерти! Ты сам, Хуан, как-то говорил мне, сколько детей и подростков становятся психами, еще не начав жить, от одной только мысли, что вот-вот начнется конец света. А теперь я спрошу вас: зачем все это? Войны не будет! Маленькие войны были и будут всегда, а большой войны уже не будет! Потому что война имеет смысл и цель. Начать войну – это не просто пострелять из пушек. Это риск, и большой риск! А рисковать никто не любит. Это в кино бывают такие парни, для которых сплошное удовольствие подставлять себя под пули. В жизни таких людей нет! Я, во всяком случае, их не видел! И я спрошу вас, зачем и кому может быть нужна большая война? Если потом, как говорят, не будет ничего и никого? Какой идиот начнет такую войну, зная, что его самого через две недели не станет? Не станет его жены, его детей! Я не верю в такие вещи. И вам не советую верить! Я всю жизнь занимаюсь политикой и знаю, что говорю. – Майор считал себя специалистом в вопросах международной политики. Он читал каждый день газеты Эль-Параисо.

– Начнем с того, что идиотов не так уж мало! – ответил ему Луис. – По крайней мере, трое лежат сейчас в клинике совсем недалеко отсюда, а еще один сидит напротив тебя. Этот идиот я! И нет, и не может быть никакой гарантии, что однажды такие люди не дорвутся до кнопки и не нажмут ее просто так, для удовольствия! Ведь это непосильный для человека груз! Кнопка, в которой заключена жизнь или смерть человечества. Я удивляюсь, как живут люди, которые смотрят на эту кнопку каждый день, трогают ее, смахивают пыль, чинят провода. Если хочешь, я думаю, что они уже сошли с ума! Человек не может переносить это и оставаться нормальным!

– Ты не можешь не знать, – продолжал Луис, – что в мире сотни и тысячи таких кнопок. И рядом с каждой из них живые люди. Сколько может продолжаться это? Даже если никто не будет хотеть войны, достаточно экипажу самолета, который по два дня висит в воздухе с ядерными ракетами на борту, только им, четверым, свихнуться и, свихнувшись, договориться между собой, – и все будет кончено! А в этом нет ничего невозможного! Вслед за одной ракетой полетят тысячи! А подводные лодки! Ты знаешь, сколько лодок вертится сейчас только вокруг этого райского места? Ракетные установки обслуживают уже не люди, а компьютеры – машины, которые умеют ошибаться так, как людям не дано ошибиться. Мир висит на волоске, и этот волосок делается все тоньше и длиннее! А ведь мы говорим сейчас только о случайности. О том, что война может начаться случайно, как сбой в механизме, как ошибка. Но есть немало людей, которые верят в войну, которые хотят сделать так, чтобы у этой войны была реально достижимая цель – уничтожить врага и остаться живым! К этой цели шли, идут и будут идти! И никакие рассуждения, что это невозможно, никого не останавливают. Потому что весь наш опыт, вся наша история – это история войн. Только так, победив врага, уничтожив или поработив его, люди или государства добивались чего-то существенного. Не за столом переговоров, отнюдь! Переговоры всегда были лишь отсрочкой. Так было, так есть сегодня, и если ты политик, то тебе не надо объяснять, что так будет завтра. Атомная бомба? Ну и что! Надо научиться использовать бомбу и победить! Политики не видят ничего нереального в этой задаче. Ее решают и, рано или поздно, решат! Или будут считать, что решили, – и это самый страшный вариант, так как тогда погибнут все. Мы не знаем, когда это будет, но это будет так, и в лучшем случае погибнет только часть человечества. Сегодня проблема упирается уже только в технику. Не в мужество солдата на поле боя, не в военное искусство, каким его понимали тысячи и тысячи лет, а в технику! И выживет самая технически оснащенная часть человечества, если только выживет. По-моему, это достаточно очевидные и понятные вещи. Не думать о них, не принимать в расчет можно, разве что родившись и процветая в таком прекрасном месте, как Ринкон Иносенте!

– С Луиси трудно не согласиться! – негромко отозвался граф. – Недаром идея конца света появилась у человечества две тысячи лет назад, когда никто не знал об атомной бомбе, и в деталях развита в Библии. Это будет именно так. И самое печальное, что та часть, которая выживет, если она выживет, будет продолжать все то же самое. И с ними повторится та же роковая цепь войн, не успеют они как следует насладиться плодами своей победы.

– Да вы оба с ума посходили, как старые лошади!1 – вскричал майор, подхватываясь с кресла. – Как это – повторится! Что за фатализм! Почему это, черт возьми, мы должны непременно поубивать друг друга! У нас в Эль-Параисо никто не убивает, это не принято! Да и не только у нас. Люди хотят жить! Это главное, чего хочет человек! Жить! Почему же он должен обязательно уничтожить сам себя! – Чтобы легче было жестикулировать, майор затушил окурок сигары в пепельнице. Он агрессивно двигал кончиками пышных усов.

– Я попробую объяснить почему. – Граф смотрел в глаза майора. – Пока насилие остается основой отношений между людьми, война будет главной формой отношений между государствами! Так говорил мой отец, и ничего умнее этого я не могу придумать. И боюсь, не только я. Когда мы говорим о животных и рассуждаем о том, что мы умнее, не нужно забывать, что насилие – это чисто человеческий опыт, чисто человеческое достижение. Животные не знают насилия! Борьба за существование не есть насилие. Они едят друг друга потому, что такими их создала природа, потому что у них нет другого выхода. Но кто видел, чтобы одна собака заставила другую добывать ей пищу, собирать в округе кости, или почесывать ей брюхо, или чистить свою будку! Этого не было и не будет! А все начинается, в конечном итоге, с того, что люди заставляют людей делать что-то. Заставляют силой, отдавая себе отчет в своем действии, подводя под насилие моральную основу, которая доказывает, что именно так они и должны поступать. Это ничего общего не имеет с естественным отбором. Слабого не убивают! Он становится объектом насилия. Отец говорил мне, что дьявол и насилие – это одно и то же. Дьявол живет в каждом из нас – в тебе, во мне, даже в Люси, хотя она еще не знает этого.

– Твой отец был умный человек! Но одни всегда подчиняются другим! Это закон! – Майор остыл и говорил почти спокойно.

… – И поэтому я соглашаюсь с теми, кто говорит, что мир обречен. Инструменты насилия с каждым годом все более эффективны, а контролировать их применение все труднее и труднее, – настаивал граф.

– Но что же ты предлагаешь! Позволить каждому подонку делать с тобой все, что ему заблагорассудится! Ведь это абсурд! Ты сам никогда не сможешь сделать это. И никто не сможет! – заволновался майор.

– Между тем полный, всеобщий и безоговорочный отказ от насилия – единственное, что могло бы спасти мир, – спокойно возразил граф. – И примеров, когда самые разные люди отказываются от права силы, достаточно. Убежден, что, если бы Луис оказался вместе с этими тремя в одной лодке в океане и, чтобы спастись, нужно было грести всем четверым слаженно и четко, они не стали бы пытаться убить друг друга.

– Но, доплыв до берега, тут же и схватились бы! – перебил графа Луис.

– Да, может быть. Но какое-то время у них не было бы выбора. Или работать вместе, не принуждая друг друга, – или погибнуть. Мы все сейчас как раз в таком положении, но катастрофически мало людей понимает это. А самое невозможное в том, что доплыть до берега, где можно будет снова, в безопасности, подчинить тех, кто слабее, мир не может! Мир плывет в этой лодке, и конца у плавания нет. Или грести вместе, или на дно… Но большинство пока занято вопросом: кого и как из лодки выбросить, не понимая, что выбросить хотят гребцов, что грести надо всем, непременно всем!

– Прекрасная метафора, дорогой граф! – воскликнул Луис. – И все же я не согласен с тем, что дела так плохи. Никогда знание о возможной гибели цивилизации не становилось достоянием народов. Никогда подобный исход войны не был возможен. Это вошло в жизнь людей буквально двадцать – тридцать лет назад – ничтожно короткий срок. Но миллионы людей сегодня могут повторить то, что говоришь сейчас ты. Эти чувства и мысли живут среди многих, и с каждым днем таких людей будет больше!

– Да, Луиси! Но при этом что делают эти люди? Они выходят на улицу и кричат: «Мы не хотим войны, мы не хотим убивать, не хотим быть убитыми! Мы хотим, чтобы наши дети жили!» Но дальше этого не идет никто! Никто не хочет понять, что война начинается в тот момент, когда отец бьет самое дорогое для него существо – своего ребенка – по голове, загоняет его в страшный темный угол, чтобы малыш не мешал смотреть футбол. Понять этой простой вещи люди не могут. В этом весь человек. Люди согласны, что ракетами бросаться не стоит, но ударить кирпичом по голове другого человека только для того, чтобы заставить его замолчать и не выкрикивать название неприятельского футбольного клуба, – это не страшно! – На экране включенного телевизора шли кадры репортажа о потасовке на одном из итальянских стадионов. Диктор сообщал число раненых и говорил о том, что разъяренные болельщики затоптали ногами пятилетнего малыша и не заметили этого в пылу драки. – Это одно и то же – ядерная кнопка и драка на стадионе! Вопрос только в масштабе…

Роберто широко раскрыл глаза и поблескивал синими белками, переводя взгляд то на графа, то на экран. Потом он шумно вздохнул и начал обвинительную речь против графа Хуана Сантоса Родригеса.

– Слышал я такие разговоры, много раз слышал! И что удивительно, говорят умные люди! А я не могу этого понять! И если честно, Хуан, мне всегда кажется, что эти люди говорят не то, что думают! Они хитрят, эти умные ребята, хитрят с другими и сами с собой. Я думаю, им хотелось бы выглядеть кем-то вроде мученика времен первых христиан. Им вырывают ногти – а они с любовью взирают на своих мучителей! Но ведь есть жизнь, есть реальность, в которой все мы, люди неплохие, незлые, разумные, так или иначе вынуждены драться. Кто-то больше, кто-то меньше! И это – единственная правда. – Роберто передохнул. – А все эти разговоры о том, что надо подставить вторую щеку, когда тебя бьют по первой, кончаются сразу, когда действительно начинают бить, и отдают настоящим ханжеством! Вот они все какие насильники кругом! А вот я – добрый! Никого не бью, не обижаю! Это блеф!

Граф заинтересованно слушал Роберто. Это был первый раз, когда майор Кастельянос выступил против точки зрения графа, выступил открыто, решительно, с полным сознанием собственной правоты.

– Я ничего не имею против тебя, Хуан, или тебя, Луиси! Я не говорю, что вы ханжи, не нужно понимать так! – спохватился Роберто. – Но предложите тогда разумную альтернативу! Пять лет я жил под одним небом с Хуанито, который, кстати, до сих пор процветает. Это садист в кресле диктатора! Нет сегодня в этой несчастной стране человека, который бы не боялся. Люди боятся всего, а Хуанито продолжает сеять смерть и страх вместе с кучкой подонков, которых он поставил во главе армии. Что с ним делать, что, я спрашиваю вас! Подставлять щеки? Но уже нечего подставлять. Народ захлебывается в собственной крови, а этот ублюдок покупает виллы в Майами, выписывает из Парижа дорогих проституток… Да зачем ходить за примерами так далеко! Неужели мы должны сейчас отдать под суд Луиси за то, что он поразбивал головы этим недоноскам? Если бы я мог, я посадил бы их в клетку на главной площади! Я чуть не блевал под конец беседы с этим Адамом. Вылитый Хуанито, только попроще и поглупее. Неужели Луиси должен был позволить им поймать Люси и держать ее как заложницу! Или разрешить им измываться над собой? Тысячу раз нет! Их надо давить, как тараканов, давить беспощадно, чтобы они не гадили, не отравляли жизнь людям, потому что они не люди, а ядовитые насекомые!

Майор распалился. Он стоял на ногах и топтал пол в гостиной, показывая, как именно надо давить.

– Это убийцы, вы понимаете! Карахо, это же настоящие убийцы! Какие уговоры помогут, если они способны поднять руку на Люси, на ребенка, прелестнее которого нельзя себе представить! Давить, как тараканов! – крикнул майор и гневно окинул взглядом своих оппонентов. Ни Луис, ни граф не нашли слов, чтобы возразить майору.

Городской телефон мелодично зазвенел, и граф снял трубку.

– Это тебя, Роберто! – обратился он к еще не остывшему от спора майору и передал трубку.

– Да-да, я сейчас выезжаю! Вы нашли Гидо? Он увел наш «джип» на карнавал, проклятый толстяк. Он сейчас приедет? Сюда? Хорошо! – Майор бросил трубку и обиженно воскликнул: – У этого мэра просто нюх! Когда объявляют мобилизацию национальной гвардии, он ухитряется достать меня из-под земли. Они там паникуют. Мэр кричит, что плотина дала течь. Эта плотина все время дает течь, но это еще не значит, что всех надо поднимать на ноги, черт бы побрал этих паникеров! Кудахчут, как курицы, как будто это первый дождь в Ринкон Иносенте. А мне как раз нечем заняться и нужно непременно вывозить бездельников, которые веселятся в «Кабаньяс дель Соль»1. Их, оказывается, затапливает! Сидели бы спокойно, карахо! К утру вода уйдет! – ворчал майор, оставаясь на своем месте, пока с улицы не донеслось рычание мотора.

– Ну вот, Гидо приехал. Я пошел! Не сердитесь, я на вас тут накричал. Нервы! Все эти дни не спал, а этот красавчик мне еще ногой по роже! – Майор никак не мог простить Луису обиду.

– Захвати с собой! – остановил его Луис, который перелил «дайкири» из кувшина в высокий квадратный бумажный стакан.

– Это мысль! – Майор благодарно похлопал Луиса по плечу. – Толстяк перевернет машину от радости! Да, кстати, если мой «форд» будет уплывать, привяжи его, Луиси. Я шучу! Спокойной ночи! – Майор, ступая мягко, как кот, стал спускаться вниз по ступенькам.

* * *

– Но каков наш майор! Настоящий государственный деятель! Не будь он так ленив и сладострастен, он уже стал бы президентом! Крепкий парень!

– Он не мог быть другим, Луиси! Он хочет быть добрым, но у него не всегда получается. Помнишь, я рассказывал тебе об отце? Если хочешь, в его судьбе я вижу пример того, как человек может противостоять насилию.

– Да, но он погиб, Хуан! Погиб в расцвете сил! – горячо возразил Луис.

– Но это не самое важное, Луиси! Конечно, это страшно, но это не главное. Он понимал, на что идет, и тем не менее шел по этой дороге. И я понимаю его. Ему было уже шестьдесят два года, он был еще здоровым и мог прожить лет двадцать и вылечить еще сотни людей. Но то, что он сделал, спасло жизнь десятков тысяч. Восемь тонн героина было конфисковано в первые две недели! Достойный итог жизни! Знаешь, в Риме к нему отнеслись по-разному. Многие пожимали плечами и осуждали.

– Бесспорно, он был прав! Но можем ли мы требовать или надеяться, что кто-то будет жертвовать собой! Я говорю банальность, и все же мученики – это единицы, а обычные люди – все остальные.

– Этого нельзя требовать! – перебил Луиса граф. – Просто есть порода людей, которые не могут по-другому.

Они созданы, устроены так. Это добрые люди, Луиси! Если люди вокруг будут жить на этой планете через триста – четыреста лет, они все будут добрыми! Но боюсь, это невозможно. Люди сегодня – как плохо воспитанные дети. Они нашли спички и забавляются, поджигают все, что видят вокруг собственного дома. Рано или поздно дом загорятся, а тушить пожар дети не умеют! Меня расстроил Роберто. Он не понимает, что не может быть права давить или миловать. Это право завоевывают, крадут, покупают. Его добиваются люди, как правило, недобрые, ценой жестоких интриг. Это одно из трагических противоречий мира, которое решал Иисус. Но не решил. Добрые люди беззащитны. А ступив на путь насилия, уничтожив врага, добрый человек меняется. Это неправда, что он уподобляется тому, кто сеет зло, нет. Но, вынужденный убивать, он не может остаться тем, кем он был. Его мир рвется на части! Он погружается в пучину страха и уже не живет, а доживает. Стать над насилием можно, только уничтожив в самом себе любой намек на желание поднять руку на кого-то, будь то человек или животное. Так учил меня отец…

Луис возбужденно встал с кресла и прошелся по комнате.

– Ведь не все, как твой отец! Что делать с бандитами? Я повторяю вопрос Роберто. Если их не давить, они расплодятся и в тысячи раз умножат заключенное в них зло! Я много раз хотел спросить тебя, Хуан. Как ты научился жить, не ущемляя никого в этом тесном мире? Ты никогда не наказываешь и не ругаешь Люси. Но она слушается тебя! Все тебя слушаются…

– Далеко не все! И слава богу, что это так. Ты рисуешь мой силуэт в слишком розовых тонах. Ты романтик, Луиси, а жизнь не так празднична и прелестна, какой ты умеешь ее видеть. Я не умею жить так, как ты говоришь. Я хочу жить так и стараюсь помогать всем, кому могу. Вот и все. Никакой тайны! Хочешь, я расскажу тебе одну легенду? Может быть, она объяснит тебе что-то.

Луис кивнул в ответ.

– Много лет назад школы кун-фу были в глубоком подполье. Японцы безжалостно расправлялись с ними, и однажды была разгромлена одна знаменитая школа. Многих ее учеников убили, часть пала в бою, защищая Учителя, а сам он скрылся в лесах. Он бродил по лесам, питался дикими фруктами, и единственное, что у него осталось, была дорогая и хорошая одежда. Однажды в лесу он встретился с группой молодых охотников из соседней деревни. Их снарядили крестьяне, чтобы найти и убить тигра-людоеда,который наводил ужас на окрестные села. Охотники увидели Учителя, догнали его и потребовали, чтобы он отдал им свою одежду. «Ты старый, ты скоро умрешь, зачем тебе такая хорошая одежда! Возьми лучше нашу!» – со смехом кричали они. Учитель не стал спорить. Он отдал свое платье и переоделся в лохмотья одного из охотников. Когда охотники уходили, они стали издеваться над Учителем. Они бросали в Учителя комья грязи и плевали в его сторону. Учитель молча снес все это и ушел.

Вскоре охотники услышали рев тигра. Они бросились туда, откуда доносился рев, и когда прибежали, увидели старика в лохмотьях, который сидел на спине мертвого тигра и вытирал с лица пот. Старик обернулся к ним, и они в ужасе узнали в нем Учителя. Он убил зверя голыми руками.

«Пощади нас, дорогой господин!» – взмолились охотники. Один из них снял с себя одежду Учителя и с поклоном вернул ему. Но Учитель не взял одежду и пошел прочь. Охотники бежали за ним и уговаривали простить их. Тогда Учитель улыбнулся и сказал, что он дарит им эту одежду, потому что они смелые охотники и достойны носить эту красивую одежду. Они ползли за Учителем на коленях и умоляли простить их. Учитель остановился и сказал:

«Мне не за что прощать вас! Вы отняли у слабого то, что он имел, – но так делают все люди! Сейчас вы боитесь меня и думаете, что я буду мстить, но этого не будет! Я никогда не убивал людей. Вы свободны и можете возвращаться домой и ничего не бояться. Я опасен только для убийцы! Не важно, кто убийца, – человек или тигр! Но вы не убийцы. Вы благородные молодые люди – вы не убили меня, а только взяли мою одежду».

Слова Учителя прожгли им сердца. И самый старший из них сказал: «Мы будем идти за вами, благородный господин, и до последнего вздоха служить вам!» Учитель посмотрел им в глаза, улыбнулся и произнес: «Если вы пойдете за мной, я научу вас быть такими же могущественными, как этот зверь, но оставаться людьми!»

– Так согласно легенде началась наша Школа, – закончил граф. – Знаешь, что говорим мы всем, кто приходит в Школу, детям и взрослым? Мы говорим, что никогда в жизни им не придется использовать удары, которым их научат, иначе как в соревновании с братьями по Школе. Обычный человек беззащитен, как цыпленок, если на него нападает мастер кун-фу. Самое страшное, что может совершить наш брат, – это поднять руку на беззащитного. Это подлость, это несмываемый позор для Школы…

Иногда я люблю думать о том, что однажды человечество найдет простой способ наказывать убийц, настоящих убийц, тех, кто убивает сознательно и с наслаждением. Их будут привозить на один остров и изолировать от остального мира, от мира людей. И пусть они мучают и терзают друг друга, убивают друг друга, поедают друг друга! Делают что угодно, без какой-либо защиты друг от друга! Это самое главное, Луиси! Ничто не будет защищать убийцу от другого убийцы! Я убежден, если будет создана такая форма изоляции, преступность исчезнет в считанные десятилетия. Убийцы могут существовать лишь потому, что в мире есть множество людей незащищенных. Я говорю сейчас о патологических формах насилия. А что касается агрессивности человека вообще, то здесь все настолько сложно, что едва ли сегодня кто-нибудь возьмется предсказывать, научимся ли мы строить свою жизнь на началах добра и разума. Очевидным для меня остается одно: человек, который в детстве с удовольствием топил слепых котят, может, став взрослым, с удовольствием послать миллионы людей на смерть. И ни он сам, ни другие не будут считать его убийцей! И пока дети будут топить котят, подростки избивать стариков, родители будут угнетать родных детей и расшвыривать в стороны чужих, чтобы все-таки вытолкнуть своего детеныша на хорошее, по их понятиям, место. И эта цепь насилия неизбежно ведет к концу…

– Роберто и ты, Луиси, спрашиваете меня об альтернативе. Я не знаю альтернативы! Две тысячи лет люди говорят, что любовь к Христу и к ближнему спасет мир! Две тысячи лет мы учимся любить друг друга – и с каждым новым шагом вперед люди убивают людей все в больших количествах, все более жестоко и изощренно! Мы хотим научиться любить, но учимся убивать! Половина придуманных нами машин предназначена, чтобы убивать нас же! Кто, скажи мне, кто, Луиси, найдет дорогу в этом хаосе! – Граф окончил фразу на высокой, пронзительной ноте и замолчал. Белоснежная с розовым масса «дайкири» растаяла в его бокале и превратилась в желтовато-мутную жидкость. Луис свой «дайкири» выпил.

– Послушай, Хуан, – нерешительно начал Луис. – Раз уж у нас получился такой неожиданный вечер, я хочу тебя о чем-то спросить! – легко и весело продолжил он. – Недавно я натолкнулся в библиотеке на подшивку журналов из Гон-Конга и нашел для себя много интересного. Эти журналы у меня дома. Если хочешь, я дам их тебе посмотреть. Пойми меня правильно, Хуан! Я не пытался проверить или, скажем мягче, сравнить то, что узнал от тебя, с информацией прессы. Просто у меня осталось такое чувство, что ты не рассказал мне чего-то. Чувство какой-то незавершенности. Оно жило во мне несколько месяцев после твоего рассказа об отце и о том, как ты покинул Таиланд сразу после его смерти. Словом, я прочитал эти журналы и узнал что-то новое! Ты догадываешься, о чем я говорю сейчас, не правда ли? Я вспомнил об этом в связи с мудрой фразой майора Кастельяноса, что пацифисты меняют свои взгляды, как только их как следует ударят, хотя бы по одной щеке. Но шутки в сторону! Что ты с ним сделал? Каким образом тебе удалось свести с ума закоренелого мерзавца, которым, по характеристикам газет, был этот человек? Там написано, что он был садист, убийца по призванию, убивавший людей своими руками. Это действительно так?

– Это так, Луиси. Это был страшный человек! Я не рассказывал тебе эту историю, потому что… Мне трудно вспоминать об этом…

– Тогда извини! – Луис увел глаза в сторону и воскликнул: – Но что же ты сделал с ним, карахо! Как ты этого добился?

Граф грустно улыбнулся.

– Ты нетерпелив, Луиси! Иногда это плохо. Я не все хорошо помню. Когда отца не стало, я был не в себе. Наверное, мое состояние тогда сравнимо с тем, в котором был ты, когда бросился на этих людей. Но я помню себя! Я хорошо помню, что я делал, и в то же время совсем не помню своих ощущений. Все, что происходило со мной, осталось в памяти как немой черно-белый фильм. Когда я увидел тело отца – они стреляли в него разрывными пулями, – я как будто потерял себя. И ко мне пришел Учитель. Он сказал тогда, что я должен мстить. Должен, Луиси! Я не хотел и не мог никого убивать, но мной овладело желание видеть этого человека, говорить с ним.

Я хотел просто посмотреть ему в глаза и умереть. Я очень хотел умереть, Луиси! И я согласился с Учителем, принял его помощь, помощь Школы. Учитель сам разработал сценарий нападения от начала до конца. Я поставил условие: ни один из охраны этого человека не должен погибнуть, и это условие выполнили. – Граф сделал паузу. – Когда я подходил к комнате, где он спал, неожиданно там оказался еще один охранник. Я тогда не успел даже подумать – руки сами сделали то, что нужно. Я вошел в его комнату – он спокойно спал, и его лицо не показалось мне кровожадным или жестоким. Обычное человеческое лицо. Я разбудил его. Он проснулся и сразу достал пистолет. Тогда я сказал, что специально для этого и пришел. Пришел, чтобы он мог сам застрелить меня, потому что мне страшно жить. Я не хочу жить! Он убил моего отца, и будет логично, если он убьет меня. Я говорил то, что думал, Луиси… Сначала он ужасно испугался, потому что подозревал подвох. Потом он увидел, что я безоружен, и начал смеяться надо мной. Он говорил, что мой отец влез не в свое дело, что дело попов служить в церкви, а не выведывать чужие секреты. Потом он рассердился. Он кричал, что дурацкие принципы и любознательность моего отца приведут в тюрьмы тысячи людей и еще тысячи разорятся. Что он и его компаньоны терпят миллионные убытки. Что, раз наркотики покупают в Европе и Америке, значит, они там нужны. Он говорил много. Я, кажется, почти не отвечал. Я только говорил, обращаясь к нему подчеркнуто вежливо, что он убийца. Я говорил примерно так, если переводить с тайского. – Граф вдруг низко поклонился, соединил ладони вместе и, глядя прямо перед собой, произнес по-испански: – Вы убийца, дорогой господин! Я пришел, чтобы вы убили меня… Да, Луиси, примерно так я говорил с ним, не знаю зачем и почему. Повторяю, я хотел умереть! Потом он начал говорить, что знает обо мне много хорошего, что мой отец был уважаемым человеком, что убийство совершили его компаньоны. Он говорил, что ему жалко меня, что он даст мне очень много денег. И тогда я вдруг вспомнил, Луиси, что у меня на шее висит полотняная сумочка. В ней были самые дорогие старые фотографии отца, которые я взял с собой вместе с деньгами и паспортом, так как не знал, что произойдет со мной после этого визита. Я стал показывать ему эти снимки. Я храню их, Луиси, и сейчас. Подожди минуту!

Граф быстро подошел к секретеру и достал несколько пожелтевших снимков. На первом был высокий благообразный человек средних лет в белом халате с крестом на груди. Он склонился над китайским ребенком. На другом снимке граф Антонио Сантос Родригес со скорбным лицом стоял посреди пустой комнаты.

– Это отец накануне и после смерти матери. Она заразилась от больных, – тихо сказал граф. – Я показывал ему эти фотографии и говорил, что он убийца и что его не простит бог. Это все мои слова, которые я помню! Я оставил его в слезах и в истерике. Он ползал по полу, хотел целовать мою обувь, умолял простить его. Он не убил меня, хотя я просил его сделать это. Все остальное я прочитал уже в газетах… Я не отравлял его, Луиси, и для меня самого загадка, почему этот человек вдруг так изменился. Я не верю в такие перемены, хотя иногда они случаются. Возможно, это именно тот случай. У меня, когда я шел к нему, в мыслях не было в чем-либо его убеждать. Мне нужно было только сказать ему, что он убийца, и умереть. Это было малодушно, Луиси! Но это было так… – Граф замолчал. – Давай поговорим о чем-нибудь другом!

Луис рассеянно кивнул.

– Знаешь, Роберто, кажется, и в самом деле не очень нужны твои выступления на суде. Он опасается, что твой рассказ, который ему будет стыдно редактировать, может выставить его самого не так, как ему хотелось бы. Думаю, будет лучше, если ты дашь показания, крайне сдержанные и скромные, которые не будут ущемлять самолюбие Роберто, и уйдешь в тень. Например, тебе нужно подлечиться после перенесенных нервных потрясений и врач будет настаивать, чтобы ты какое-то время провел в семейной обстановке. Я, твой врач, уже настаиваю на этом. Честно говоря, ты неважно выглядишь. Я попробую дать тебе несколько советов, но это отдельный разговор. Есть еще один немаловажный момент! Не следует забывать, что эти люди – гангстеры! Самые настоящие, профессиональные бандиты. И никто не может поручиться, что тебе не станут мстить. Хотя, кажется, Адам Бо-чорносо и тем более его люди слишком незначительные фигуры, чтобы из-за них кто-то стал всерьез обижаться. Но твой дядя! Уверен, он уже знаком с этой историей в общих чертах и наверняка захочет узнать больше. А ведь он такой же гангстер, извини меня, Луиси, как эти люди! Так или иначе, пока тебе лучше уехать…

– Думаю, через два-три дня мы с Ивис будем звонить вам из Барселоны! – ответил Луис. – Мне нужно только выбить из университета зарплату за два месяца вперед, но, кажется, здесь не будет проблем. Я не удивлюсь, даже если узнаю, что мне прибавят жалованье за проявленную доблесть.

– Луиси! – Граф вновь подошел к секретеру, и в его руке оказался чек. – Я хочу, чтобы ты взял у меня денег, поскольку знаком с состоянием твоих финансовых дел и думаю, деньги сейчас тебе не помешают.

– Об этом не может быть речи! – воскликнул Луис, поднимаясь с кресла. – Мне должны немало денег в колледже, и я намерен попросить их заплатить мне.

– Я не хочу слышать об этом, Луиси, ты вернешь мне эти деньги, когда тебе будет легко это сделать. – Граф не любил говорить о деньгах. – Ты обидишь меня, если откажешься. Нельзя быть таким самолюбивым, Луиси! – Он точным жестом вложил чек в нагрудный карман рубашки Луиса. – И давай спать! – Граф спешил разорвать паузу, во время которой Луис нерешительно трогал чек через ткань рубашки. – Завтра нас ждет трудный день. С самого утра нужно встретиться с Роберто и всем вместе выработать тактику поведения со слугами правосудия.

Луис кивнул, пожелал графу спокойной ночи и осторожно сбежал по лестнице вниз. Он медленно шел к своему дому и заметил, что воды стало больше. В самых мелких местах было по колено. «Похоже, будет наводнение», – вяло подумал Луис.

Когда он принимал душ, свет в ванной погас. Это означало, что майор Кастельянос добросовестно выполняет обязанности командира частей национальной гвардии и во избежание несчастных случаев электричество отключили. «По милости Роберто, холодильник утром будет полон воды», – с этой мыслью Луис сомкнул глаза и мгновенно уснул сном усталого ребенка.

ЧАСТЬ IV

Около половины третьего ночи лихорадочная суета, продолжавшаяся, весь вечер и ночь в помещениях пограничной службы Ринкон Иносенте, стала перерастать в панику. В кабинете майора действовал штаб по борьбе со стихийным бедствием, который по традиции возглавил мэр Ринкон Иносенте. То и дело в кабинет врывались командиры муниципальных подразделений. Все они, как будто сговорившись, бормотали одно и то же – собрать людей невозможно, потому что карнавал и дождь. Все на карнавале, и никого не найдешь. Проехать по улицам уже нельзя на машине и еще нельзя на лодке.

Мэр с самого начала взял на себя генеральное руководство спасательными операциями. Он орал на командиров национальной гвардии, беспощадно обличал нескромное прошлое их матерей и требовал, чтобы предписание президента было исполнено немедленно и все национальные гвардейцы, как один, собрались на первом этаже гостиницы «Прелести моря» или, если этот этаж затопит, то на втором. Осуществлять практические шаги мэр предоставил командиру национальной гвардии майору Кастельяносу, а сам занимался более ответственной, идеологической, работой.

– Потекла плотина! Нас сметет к чертовой матери! А ваши люди попрятались по своим норам и спят, как сурки! Пользуются тем, что их не достать, мерзавцы! – бушевал мэр. – Ничего, сейчас мы пустим катер! Если он пройдет, поедете собирать людей!

– Эта плотина все время течет! – весело отвечали гвардейцы.

Это была правда. Плотина подтекала с тех пор, как ее построили в горах километрах в десяти от Ринкон Иносенте, перегородив самую большую реку в Эль-Параисо. Построили и гидроэлектростанцию, которая, по замыслу одного из последних диктаторов, должна была носить его имя и снабжать электроэнергией всю провинцию.

Стройка гидроэлектростанции затянулась на десять лет и была завершена, когда в короткой памяти жителей Эль-Параисо не осталось и следа от воспоминаний о честолюбивом и энергичном диктаторе, который верил, что перегородив реку высоко в горах, создаст великолепное живописное водохранилище, где заведет ценные сорта пресноводных рыб.

Однако электростанция не баловала дешевой электроэнергией. Все время что-то ломалось, что-то работало не так. Никогда это дорогое сооружение не давало больше двадцати процентов того количества энергии, которого терпеливо ждал народ Эль-Параисо.

Водохранилище зато и в самом деле получилось большое. Но вода в нем зацвела какими-то салатово-зелеными, невообразимо вонючими водорослями. И уже давно никто не помышлял разводить в этом искусственном болоте рыбу. Даже завезенные туда однажды крокодилы, не выдержав вони, бежали из протухших вод и расползлись по окрестным речонкам, откуда их долго и азартно вылавливали жители прибрежных деревень.

Плотина начала давать течи задолго до того, как ее построили. Когда работы триумфально завершились, один из инженеров забеспокоился, перебаламутил коллег и создал специальную комиссию, которая с неожиданной тревогой сообщила, что, если, не дай бог, плотину прорвет, на Ринкон Иносенте и окрестные поселения упадет стена воды в восемь – десять метров высотой. Упадет не просто как-нибудь, а изрядно разогнавшись по крутым склонам. Комиссия настойчиво рекомендовала ни в коем случае не допускать прорыва плотины и учредить на электростанции постоянный надзор, а также охрану от злоумышленников, которые вдруг могли бы пожелать разрушить это полезное, но, как выясняется, весьма опасное сооружение.

На плотине появились несколько охранников в нежно-голубой форме пограничной службы, которые задыхались от вони и изнывали от безделья. Следить за состоянием плотины входило в обязанности обслуживающего персонала электростанции. Эпизодически мэр Ринкон Иносенте получал от директора электростанции пространные сообщения о том, что в таких-то и таких-то местах замечены бреши. Мэр читал эти сводки и переправлял их в столицу, где их тоже читали первое время, а потом привыкли и перестали читать.

Когда шли дожди, напор воды усиливался и течи в плотине становились сильнее и заметнее. Но это уже никого не волновало, потому что дожди кончались, как кончается все в этом мире. И плотина почти переставала течь…

– Ты меня слышишь, чико! А я ни черта не слышу! – надрывал голос Роберто Кастельянос, переговариваясь с директором электростанции. Угроза катастрофы на плотине возникла неожиданно и застала персонал врасплох. Вернее, не застала никого, ибо работники отправились на карнавал в Ринкон Иносенте, и теперь их пытались разыскать. Дождь, ливший несколько суток без перерыва, угрожающе повысил уровень воды. Но самое страшное было в том, что подувший с севера ветер погнал на хлипкое сооружение двухметровые волны, удары которых разрушали не рассчитанные талантливыми инженерами на такие испытания стены плотины.

– Что ты там бормочешь, чико! – злился майор. – Как это – откалываются куски? Какие куски! У вас же там бетон! Куски бетона?! Я говорил со столицей по секретной связи – обычный телефон оборвался. Они говорят, как только ветер чуть-чуть утихнет, пришлют вертолеты с саперами. Национальная гвардия будет у вас, как только мы соберем хотя бы полсотни людей и найдем для них лопаты. Что? Лопаты не нужны? А что нужно! Бетон? Откуда я тебе возьму бетон? Я не бетономешалка, чико! У нас тут уже давно ничего не строят! Взрывчатка есть, динамит!.. Нас пока затапливает с моря! Похоже, ветер закупоривает бухту. Туристы вокруг домов плавают, а тут ты со своей плотиной! – вновь озлился майор и бросил трубку. Его дергал за рукав один из командиров национальной гвардии, которого тревога застала еще вполпьяна, и он по этой причине рвался в бой. – Ты чего меня за рубашку таскаешь? – раздраженно поинтересовался майор.

– У нас есть группа и катер, чтобы ехать в «Кабаньяс дель Соль»! Гидо сказал, что там затопило девчонок. Их нужно спасать, чико! – с энтузиазмом восклицал командир.

– Ну и спасай! – отмахнулся майор, погруженный в свои мысли, но, когда воодушевленный спасатель направился к выходу, майор остановил его криком:– Стой, сукин сын! Я тебе покажу девочек! Гидо, бери всех, кто есть сейчас, и поезжайте к детскому пансионату! Надо вывозить детей!

Майор повернулся к расположившемуся в его кресле мэру.

– Первые катера пойдут забирать детей. Если ветер продержится еще несколько часов, здесь будет как в тридцать четвертом году! Вы слышите меня, карахо! – закричал майор, перекрывая своим голосом шум и гам, поднятый командным составом национальной гвардии Ринкон Иносенте. – Из столицы сообщают, что по их данным волны закупорят бухту! Это будет конец! Если еще прорвет плотину, завтра на этом месте будет море! А вы зубы скалите! Первая группа отправляется за детьми! Остальные полетят на плотину, как только появятся вертолеты. Из аэропорта сообщают, что они в состоянии поднять на воздух два транспортных вертолета. Пилоты говорят, что потихоньку, прячась за холмы, они могут вывозить на плотину людей. Плотина трещит! Времена наступили крутые! Смеяться будем потом, если будем живы!

Физиономии жизнерадостных гвардейцев начали вытягиваться. Вперед выступили немолодые и знавшие, что значит наводнение, капитаны национальной гвардии, за ними потянулись присмиревшие младшие офицеры. Когда над головами собравшихся в штабе по борьбе со стихийным бедствием раздался пронзительный свист, с которым вертолет садился прямо на крышу гостиницы «Прелести моря», первая команда для отправки на плотину была укомплектована. В нее вошли два десятка младших офицеров и несколько сержантов. Рядовые бойцы национальной гвардии, которых, кстати, было в Эль-Па-раисо не очень много – примерно столько же, сколько командиров, – еще не успели добраться до места сбора.

Для команды номер один нашлись динамитные патроны и даже несколько мешков с цементом, которые неизвестно зачем хранились в закромах служебных помещений пограничной службы Ринкон Иносенте.

– С богом! – напутствовал их майор, вручая седому капитану портативную рацию. – Докладывайте каждые полчаса. Второй вертолет полетит за вами следом. Ты смотри, не перевернись на своей стрекозе! – обратился майор к пилоту вертолета, и тот радостно заулыбался. – И возвращайся сейчас же назад! Похоже, мы катерами не обойдемся, придется собирать людей с вертолета. Не дай бог, карахо!..

Первый этаж гостиницы уже скрылся под водой. Черная, соленая вода поднималась все выше и выше, затапливая улицы и дома. Океан беспощадно наступал на прекраснейший из уголков нашей планеты – Ринкон де Лос Пласерес Иносентес.

* * *

Проснувшись, Луис ощутил себя в теплой, соленой воде Атлантического океана. Он добрался до окна и распахнул его. Ринкон Иносенте был повергнут в первобытный мрак. Луис смотрел туда, где должен был находиться дом графа, и не видел ничего. Он растерянно обводил глазами и пытался увидеть затопленную спальню, которая находилась на втором этаже его дома, а сам дом был расположен на достаточно высоком пригорке.

«Где Люси и граф?» – пронеслось в голове Луиса. Он громко закричал:

– Хуа-а-а-н!

Дом графа молчал. Вдруг мрак разорвала вспышка света и на миг осветила дом. Это был луч прожектора, установленного по распоряжению майора на крыше гостиницы «Прелести моря». Мощный луч начал совершать правильные круги. Что-то блеснуло в воде, совсем рядом с Луисом. Он нагнулся и обнаружил связанные вместе ласты.

– Это удача! – подумал Луис и, усевшись на уже скрывшейся под водой кровати, надел ласты.

Когда он выплыл из окна своей спальни, над черной поверхностью воды скользили уже два мощных луча, выхватывая из темноты силуэты домов. Луис достиг дома графа и вплыл на второй этаж. Дом был пуст.

«Может быть, их подобрала лодка! Но почему они не разбудили меня? Хуан не мог забыть обо мне! И Люси тоже…» Луиса охватил страх. Он плавал вокруг дома, прислушивался, пока не различил слабые повторяющиеся всплески воды. Луис поплыл на этот звук и вскоре настиг его источник. Им оказался надувной плот.

– Эй, что ты здесь делаешь, чико! – испуганно воскликнул сидевший на веслах, заметив Луиса.

– Купаюсь! – ответил Луис и, поравнявшись с плотом, рассмотрел, что два других пассажира – девушки в бикини. Луис был рад поддержать разговор, чтобы отвлечься от давящего страха. – Где ты раздобыл себе таких пассажиров? – спросил он невидимого в темноте гребца.

– Эти девчонки сидели на крыше коттеджа и так пищали, чико, что я решил взять их! Понятно, перепугались! Такого здесь не было с тридцать четвертого года! Вот тебе и карнавал! А ты сам кто такой? – наконец заинтересовался собеседник Луиса. – Ты говоришь, как иностранец!

Луис собрался отвечать, но издалека донесся слабый, похожий на мяуканье звук.

– Это кошка, чико! – радостно объяснил гребец. – Столько кошек затопило! Позалазили на дома, на деревья – и сидят! – то ли восхищенно, то ли сочувствующе пробормотал незнакомец и вновь начал грести, но Луис остановил весло рукой. Он прислушивался.

– Это не есть кошка! – звонко воскликнула одна из девушек по-испански, и луч света выхватил из темноты ее лицо с благородным саксонским профилем. – Можно думать, нужно думать, что это ребенок! – вновь воскликнула девушка, и Луис явственно услышал тихий плач. Не говоря ни слова, он бросился навстречу этому звуку. Это был голос Люси – Луис узнал бы его из тысячи других. Через несколько секунд он стремительно огибал стену дома, из-за которой доносился плач.

– Люси! Ты здесь? – позвал Луис. Луч прожектора ослепил его.

Ему ответил пронзительный, полный отчаяния крик Люси. Новый луч осветил искаженное криком лицо Люси. Она тянула к Луису маленькие руки. Графиня оказалась крепко привязанной к спасательному плотику, который был уравновешен двумя деревянными брусками, прикрепленными снизу, и удивительно устойчив. Этот плотик граф всегда держал под рукой, помня, что наводнения в Ринкон Иносенте не редкость. Пальцы Луиса нашли в темноте мокрое лицо графини.

– Луиси! – звонко и жалобно всхлипывала Люси. Луис распутал ремешки, обнял рванувшуюся к нему графиню и прижал ее мокрую голову к себе. Рыдания душили Люси.

– Ничего, ничего! Все хорошо! Мы ведь нашли тебя, и теперь все хорошо! Ничего не бойся, девочка! – говорил Луис громким шепотом, и плач графини утихал. – Сейчас мы поплывем к папе! – уговаривал ее Луис.

– А папа разве там? – вздрагивающим голосом спросила Люси.

– Конечно, там! Он сам меня за тобой послал! Сейчас мы к нему приплывем! Давай я тебя пока на плотик посажу, так мне тяжело! – Люси обняла шею Луиса и не отпускала его. Луис почувствовал, как крепко графиня держится за него, и не пытался оторвать ее. Он быстро уставал, вынужденный поддерживать себя и Люси в положении стоящего по грудь в воде человека, и не нашел ничего лучше, как вернуться к дому. Тоска сжимала сердце Луиса. То, что Люси оказалась одна, говорило о том, что граф Хуан Сантос Родригес, скорее всего, погиб…

Окно третьего, еще не затопленного этажа дома было наглухо закрыто и поддалось не сразу. Луис сломал деревянные жалюзи ударом локтя, отчего локоть стал болеть. Он уже не вплыл, а вошел в комнату, где вода была не выше щиколоток, и осторожно опустил графиню на неразобранную кровать. Люси крепко держалась за шею Луиса, и ему стоило труда разжать ее руки. В шкафу Луис нашел сухое полотенце и целый чемодан какой-то одежды. Он на ощупь выбрал большую мягкую шерстяную кофту, насухо вытер графиню, завернул ее в кофту и снова взял на руки. Люси уже не плакала. Она согрелась, развеселилась и то и дело спрашивала, когда они поплывут дальше.

Из разговора с графиней Луис узнал следующее. Когда в доме стало совсем мокро, потому что вода залилась прямо в дом, папа посадил Люси на плотик и сказал, что сейчас они заедут за Котенком и поплывут на морскую прогулку. Графине понравилась эта идея, но, когда они выплыли из дома, папа услышал, как где-то плачет какая-то детиш-ка. Они вместе с папой приплыли туда, и папа поднялся в дом. Вокруг настал такой сильный страшный ветер, а папа все не возвращался. А теперь, конечно, она понимает, что папа решил послать за ней Котенка. Поэтому он сам не приплыл, и это очень даже хорошо. Потому что у Котенка ласты такие огромные и с ним можно плыть быстро, как на лодке с мотором.

Рассказ графини вселил в Луиса надежду. Если граф поднялся в дом и не вернулся оттуда, – рассуждал Луис, – значит, он остался внутри. Нужно выручать его, хотя что могло случиться с Хуаном в доме, Луис никак не мог себе представить. Его светлое, послушное надежде воображение подсказывало, что, может быть, графу пришлось срочно помогать ребенку, а в это время плотик с Люси отнес в сторону порыв ветра, и так она потерялась. Луис повеселел и по просьбе графини дышал ей в ушко, отчего она звонко хохотала.

Снаружи донесся звук мотора. Не выпуская Люси из рук, Луис подошел к окну и, обнаружив дверь на балкон, пинком распахнул ее. Звук мотора нарастал, и Луис начал громко кричать. Графиня, подражая ему, тоже пробовала кричать, но скорее пищала сорванным от плача голосом. Из темноты вынырнул силуэт катера, и в глаза Луису и Люси ударил сноп света от мощного ручного фонаря. Катер медленно подплывал. Он был набит людьми и осел глубоко в воду.

– Кто там? – Луис узнал голос Гидо. Графиня тоже узнала его, и они вместе вскрикнули:

– Гидо!

– Карахо! – Крик Гидо был полон такого восторга, что сорвался в поросячий визг. – Луиси! Девчонка с тобой! – И Луис услышал приглушенные мягкими ладонями Гидо рыдания. Он так и не понял, смеется Гидо или плачет. Гидо и сам не вполне понимал это. Он выпрыгнул на балкон и принялся изо всей силы хлопать Луиса по спине мокрыми руками.

– Девчонка жива! – всхлипывал Гидо, таская графиню за ухо и освещая ее заплаканное лицо фонарем. – Мы обыскали все, все вокруг, Луиси! Каждый закоулок, как только нашли доктора! И не нашли ее, карахо! И тебя не нашли! Но я знал, чико, если тебя не нашли – значит, она с тобой! Я верил! – продолжал всхлипывать Гидо, а Луис недоуменно рассматривал его плачущую физиономию, которая при свете фонаря походила на карнавальную маску.

– Где Хуан, что с ним? – тихо спросил Луис. Гидо громко прохрипел, теребя графиню за уши:

– Все в порядке, девочка! Твой папа тебя ждет! Нас вот послал искать тебя!.. Все-все затопило! – пожаловался он на ухо Луису. – Уже четвертый час собираем туристов. Это хорошо еще – карнавал! Народ съехался к ранчо «Золотая черепаха», там и укрылись на крышах и верхних этажах ресторана! Там пригорок. Но боимся, как бы и их не пришлось снимать. «Кабаньяс дель Соль» затопило с головой, еле успели вывезти! Последние уже в воде барахтались. Вот это карнавал, карахо!.. А с доктором плохо! – продолжал шептать Гидо. – Я сам привез его в «Прелести моря» два часа назад. Он был без сознания, весь синий. Его током стукнуло, забыли высоковольтный силовой кабель отключить! Врачи сказали, что он в шоке. Плох, плох наш доктор Хуан! – Гидо горячо дышал в ухо Луису и снова зарыдал:– Люси, бедная девочка!

Графиня завязала разговор с набившимися в лодку людьми и рассказывала, как Котйнук нашел ее по поручению папы.

– Хватит причитать! – деревянным голосом ответил Луис. – Забирайте Люси и подскажи, что мне делать. Я в ластах и могу поискать, не забыли ли кого-нибудь.

– Да не надо, чико! Мы все прочесали! Скоро станет светло, и вертолеты прочешут еще раз. Да куда ты в своих ластах уплывешь? Хватит того, что ты Люси нашел! Чего же еще! – возмутился Гидо. – Надо торопиться! Тут такие дела начинаются! Плотину рвет на части! Если прорвет – нас всех накроет, чико! Лезь в катер, я возьму девчонку!

– Не знаю, возьмет ли этот катер назад хотя бы тебя, – ответил Луис. – Я бы на вашем месте не брал этого толстяка, он перевернет вам катер! – обратился Луис к пассажирам, которые охотно засмеялись. – Давай, толстяк, залазь назад, пока тебя пускают, бери Люси, а я поплыву своим ходом. Тут километра два, а то и меньше. Я вас еще обгоню!

Места для Луиса действительно не было. Это понимали и Луис, и Гидо. Гидо перелез в катер, но Люси вцепилась в Луиса и стала так жалобно кричать и плакать, что Луис даже не пытался оторвать ее от себя.

– Она меня не пускает, толстяк! Придется тебе остаться здесь. – Гидо приготовился перелазить назад на балкон, но Луис остановил его. Новая мысль вспыхнула в его голове. – Знаешь, чико, езжайте! Мы вас подождем! Заберете нас следующим рейсом. Ты же там командир! Если тебя бросить здесь, никто не будет знать, что делать! И потом, Люси согрелась и, может быть, пока поспит.

– Давайте мы останемся! – несколько голосов донеслось из катера, и к балкону потянулись руки.

– Нет, нет, спасибо! Тут высоко, мы подождем! Нет, чико! – снова обратился Луис к Гидо. – Езжайте, и осторожнее, черт возьми! Здесь мы в большей безопасности, чем вы в этом корыте. – Катер едва не черпал неспокойную морскую воду бортами. – Мы будем ждать здесь. Успокойте доктора. Как Роберто?

– Он весь изматерился! По радио передали, что вылетели саперы. Если плотину прорвет, это будет конец. Что за идиоты ее построили… Ладно, чико, я сам буду здесь, самое позднее, через час! Этот дом не затопит, море выдыхается! – Гидо оттолкнул катер от балкона, и мотор надсадно заревел.

– Осторожнее, толстяк! – встревоженно прокричал Луис на прощание. Люси засыпала у него на руках.

* * *

Гостиница «Прелести моря» все больше напоминала Ноев ковчег. Люди приплывали сюда на надувных спасательных кругах и плотах, на лодках и катерах. Их доставляли на крышу гостиницы прибывшие из столицы вертолеты, которые высадили на плотину саперов и были направлены на поиски потерпевших бедствие.

Вода проглотила уже третий этаж. Пролетавшие над горловиной бухты пилоты сообщали, что волны продолжают блокировать вход в бухту, хотя ветер как будто утих. Это значило, что где-то в десятках миль от Ринкон Иносенте бушует шквал и рожденные им волны докатываются до горловины бухты под тем самым, фатально неприемлемым для людей углом. Сколько это может продолжаться, никто не знал. Не знал даже майор пограничной службы Роберто Кастельянос, отодвинувший в сторону формального руководителя спасательных работ мэра Ринкон Иносенте, чтобы принять на свои плечи все бремя решений.

Майор метался от одной рации к другой, рассылал спасательные отряды, распоряжался приемом раненых, первым из которых был доставлен граф Хуан Сантос Родригес. Над ним немедленно начали хлопотать два врача местного госпиталя, к которым присоединился оказавшийся в числе гостей гостиницы немецкий хирург. Вероятно, ему граф и обязан был своим спасением. Застав молодых врачей Эль-Параисо за странным занятием, которое они, по неопытности, принимали за массаж сердца, немецкий хирург властно сказал по-немецки, чтобы они перестали это делать. Не знавшие ни слова по-немецки, коллеги графа, как ни странно, поняли и отошли в сторону, сокрушенно бормоча, что при поражениях током это иногда помогает.

Немецкий хирург, мужчина средних лет и цветущего вида, считал пульс и ощупывал глазами безвольно вытянувшееся на кушетке небольшое мощное тело графа. Потом немец открыл саквояж и начал набирать препараты в шприц. Через несколько минут потрясенные врачи Эль-Параисо увидели, как на лице графа шевельнулся мускул.

– Он будет долго жить, этот железный человек! – заключил немец, насмешливо посматривая на коллег, и те радостно закивали головами…

Майор Роберто Кастельянос разрывался на части, пытаясь успеть везде. Больше всего его волновало положение на плотине. Ситуация там ухудшалась с каждым получасом. Уже около сотни людей при свете прожекторов пытались приостановить расползание бетонной стены, но им это почти не удавалось. Выходя на связь с капитаном саперов, майор глох от ругани. Капитан клялся, что если они останутся живы, то тех, кто строил плотину, он найдет и будет душить своими собственными руками.

В две огромные бреши уже устремилась вода. Заделать их было невозможно. По словам капитана, лучшее, на что можно было рассчитывать, – потихоньку, за несколько дней спустить это гнилое болото в море. На это и были направлены все усилия саперов и бойцов национальной гвардии, пытавшихся укрепить вздрагивающие от ударов волн стены плотины.

Но было еще нечто, что давило майора. С тех пор как привезли графа, майор, пославший Гидо на поиски графини, вел себя странно. Он успевал между делами остановиться и начать с болезненным, тоскливым выражением на лице рассказывать мэру о том, что Люси, дочь доктора Хуана, плавает, как настоящая рыба.

– Я сам много раз видел, чико, как она по часу плавала в воде. И не уставала! – тихо говорил майор, и его губы дрожали.

Роберто Кастельянос почему-то не сомневался, что граф выживет, и сразу не принял всерьез дурные предсказания местных врачей. Роберто забыл о графе, и все его помыслы устремились туда, в темноту, где исчезла синеглазая девочка, самое счастливое и прелестное из человеческих существ, которые встречал майор.

О Луисе он почти не думал. Майор знал Луиса как прекрасного пловца. Но постепенно отсутствие Луиса стало ощущаться, и майор вдруг начал проводить между ним и исчезновением графини связь. Внутри у него теплело при мысли, что Луис до сих пор не приплыл потому, что нашел графиню. Но когда Гидо вернулся ни с чем, найдя дом Луиса затопленным почти полностью и пустым, отчаянная тоска снова схватила майора за горло…

Немецкий хирург оставил графа на попечение коллег и пошел по этажам, выкрикивая по-английски, что всех врачей он просит следовать за ним. Вернулся немец в сопровождении полутора десятка врачей разных национальностей. Дружно и споро несколько больших номеров были превращены в палаты первой помощи, появились медикаменты. Пострадавшими в большинстве случаев были люди, наглотавшиеся соленой воды. Несколько человек получили травмы от острых предметов, скрытых под водой. Данных о человеческих жертвах не было. В штаб поступила информация, что не выяснено местонахождение нескольких десятков людей, но ничто не указывало на то, что эти люди погибли. Скорее всего, они отсиживались где-нибудь на крышах или на верхних этажах ранчо «Золотая черепаха», где собрались несколько сот захваченных врасплох в разгар карнавала людей. В основном это были туристы, которые воспринимали наводнение как романтическое продолжение карнавала и категорически отказывались верить в серьезность угрозы.

Когда понадобилось срочно сформировать спасательную группу на катерах и лодках и направить к гостинице «Четыре пальмы», майор оказался в безвыходном положении. Обитатели гостиницы уже давно и терпеливо ждали своей очереди на эвакуацию. Однако вертолеты, прибывшие из столицы, собирали людей прямо из воды, а все оказавшиеся под рукой гвардейцы были переброшены на плотину.

Чуть ли не две сотни катеров и лодок сгрудились вокруг здания гостиницы «Прелести моря», но людей у майора не было. Роберто выслал вертолет на разведку и помчался на четвертый этаж, где несколько сот беженцев расположились на полу огромного холла. Роберто нужны были люди, умеющие управлять лодкой, знающие море. Эти люди были здесь, и их было много. В Ринкон Иносенте со всего мира съезжались любители морской охоты и рыбалки.

– Внимание! – Майор говорил по-испански, так как не знал никаких других языков. – Нам нужны мужчины добровольцы, чтобы спасать людей! Я повторяю, молодые мужчины добровольцы, которые имеют опыт морской навигации! В опасности люди, их нужно срочно эвакуировать. Нам нужны добровольцы! – упавшим голосом повторил майор. Ему показалось, что его никто не понимает.

Разноязыкая толпа зашевелилась, и к майору стали подходить люди. Сначала их было всего пять-шесть человек, но скоро вокруг него собралась толпа. Роберто Кастельянос ненадолго растерялся, потом начал выбирать самых молодых и спортивных на вид парней. Возглавили экспедицию к гостинице «Четыре пальмы» два жителя Ринкон Иносенте. Они повели первый катер, а за ними потянулась вереница моторных лодок, в каждой из которых было по два спасателя.

Майор проводил их, стоя на балконе третьего этажа, превратившегося в причал. Он немного успокоился, поднялся к себе наверх и присел выпить кофе, но тут ему на голову свалилась Анита, которая прилетела на вертолете из столицы. И майору показалось, что он вот-вот сойдет с ума.

Анита сразу бросилась к майору и, как он ни отводил глаза в сторону, поняла, что случилась беда.

– Где они? – вскрикивала она. – Скажи мне, где они! – Майор продолжал молчать. И Анита разразилась отчаянными звонкими рыданиями, каких никогда не слышали стены гостиницы «Прелести моря», построенной для удовольствий и счастья.

– Перестань! – закричал майор. – Ничего не случилось! Хуана стукнуло током, он вот-вот очухается! А Люси… Ее захватил Луис, и они разминулись со спасательной группой. Их вот-вот привезут! Все в порядке! Только не кричи так, не кричи! Пойдем! – Роберто быстро зашагал к импровизированному госпиталю, куда перенесли все еще бывшего без сознания графа. Анита побежала за майором, всхлипывая на ходу. – Дьявол! – Ругался он. – И чего тебе не сиделось дома! Сейчас, придем. Вон та дверь, видишь? Там Хуан! Я пошел, у меня сейчас сеанс связи с плотиной. Черт бы тебя побрал, залезла в самое пекло! – пробормотал майор в спину Аните и поспешил к рации.

Новости с плотины ошеломили майора. Капитан саперов на этот раз не ругался, а сказал усталым, страшным голосом, что он ручается еще за два-три часа, не больше. Если ветер не переменится, плотину прорвет. Через два часа он прикажет людям карабкаться в горы, потому что их смерть будет совершенно бесполезной жертвой.

– Ну подержитесь вы еще! К вам еще взвод прислали! Только что сели к нам на крышу! – умолял майор, но чувствовал, что это бессмысленно.

Роберто Кастельянос безучастно рассматривал свои голубоватые ногти. Жить оставалось два-три часа. Не только ему – всем. Тысячам людей, собравшимся под крышей гостиницы «Прелести моря», и тем, кто блуждал в темноте, дожидаясь рассвета, и тем, кто отправился к ним на помощь. Здание гостиницы не выдержит удара волны. Гостиницу строили на глазах майора, и он лучше, чем кто-либо, знал цену прочности ее стен.

Майор вернулся к действительности, когда толпа мужчин, громко говоривших на разных языках, заполнила глубоко засекреченные помещения пограничной службы. Толпа шумела так, словно готовилась вскипеть, пока вперед не выступил седой, бойкий мужчина и не заговорил, мешая испанские слова с итальянскими. Итальянец страстно жестикулировал и наступал на кресло майора.

– И мы не может это терпеть! – вскрикивал он, воз-дейвая вверх Маленькие, покрытые густыми черными волосами руки. – И нам смотреть не можно, как эта прелестная синьора плачет! И как ты может, как может ты безразлично смотреть! – патетически воскликнул он, указывая перстом прямо в лоб майора. – Потому что уже час, час и полчаса все говорят, а мы только слушают! А все говорят – потеряли девочка! Маленькая девочка! Совсем маленькая, четыре года, девочка! И все говорят – потеряли! И никто не едет! А сейчас ее мама плачет! Она не может так плакать! Нельзя так плакать! – проповедовал итальянец. – У меня три девочка в Милане! И два сына! Я не может смотреть, как синьора плачет! Дай нам лодка! – выкрикнул итальянец, готовясь схватить майора за грудь. – Будем найти девочка! Дай лодка! – и он перешел на родной язык, чтобы быстрее и точнее выразить свое негодование по поводу поведения майора.

Причиной волнения стала Анита. На ее глазах граф пришел в сознание и сразу узнал от своего коллеги, что Люси пока не нашли. Граф со стоном вскочил на ноги, как его ни удерживали. По лицу графа Анита поняла все.

Известие о пропаже графини распространялось по огромному зданию гостиницы. Все жители Ринкон Ино-сенте хорошо знали и любили графа и Люси, и они громковыражали друг другу и понимавшим испанский туристам страх за их судьбу. Крики Аниты собрали целую толпу, которой был нужен только руководитель, и она получила вождя в лице многодетного итальянца.

Граф Хуан Сантос Родригес вошел в кабинет майора, и толпа умолкла. Его поддерживали какие-то люди, поддерживали напрасно, так как Хуан твердо стоял на ногах. Он быстро подошел к майору и, читая ответ в его растерянных глазах, спросил:

– Что известно о Люси? Говори! – властно потребовал граф, и Роберто покачал головой. – Она не должна была утонуть! – Хуан говорил задыхающимся, незнакомым майору голосом. – Я привязал ее к плотику. Ты знаешь этот оранжевый плотик. Если ее не унесло в море, она где-то здесь! Где вы ее искали? – Граф повернулся к карте.

– Везде, Хуан! Обыскали весь район вокруг «Золотой черепахи». Но, карахо, если она на плотике, с ней ничего не случилось! Я ручаюсь тебе! Вот-вот рассветет, и с вертолета мы найдем ее! С ней ничего не могло случиться! – Майор кричал. – Пошлем вертолет прямо сейчас! И знаешь, Луиса тоже нигде нет! У него дома пусто. Мне очень кажется, что они вместе! – Роберто схватил микрофон и потребовал летчика только что севшего на крышу вертолета к себе. – Это военный вертолет! У него есть прожектор-искатель, сейчас мы прочешем эти квадраты! У них есть ориентир – оранжевый плотик!

В глазах графа вспыхнула надежда. Если Луис не утонул, а утонуть Луис никак не мог, то он должен был искать их и мог найти Люси. Такова была логика графа.

Пилот вертолета спустился с крыши, и Роберто принялся сбивчиво рассказывать ему, в чем дело, но в этот момент Анита вбежала в комнату. За ней следовали несколько женщин, пытавшихся успокоить ее. Безумие горело в больших глазах Аниты. Она бросилась к графу и звонко закричала:

– Как ты мог! Как ты смел оставить ее! Люси одна – в море! Ураган, шторм – и ты оставил ее! Как ты мог! – Анита с ненавистью смотрела в лицо графа.

Граф отвел глаза в сторону и молчал. Раскрывший от изумления рот майор взорвался. Он схватил Аниту за руки и начал трясти ее, выкрикивая:

– Да он сам из могилы встал, дура! Его чуть не убило! Как будто он знал, что его током ударит, и специально оставил девчонку! Перестань кричать, идиотка! – ревел майор.

Анита умолкла. Граф повернулся к летчику, который испуганно засуетился, и сказал, что полетит с ним, Анита бросилась за графом, но в это время из коридора донесся торжествующий голос Гидо:

– Я так и знал, что Луиси найдет ее! Так и чувствовал! И точно – нашлась девчонка! – Толпа расступилась перед ним, и у женщин появились слезы на глазах.

– Где они? – Анита бросилась к Гидо, и изумленный Гидо, узнав ее, принялся целовать Аниту толстыми губами.

– Она что – с неба свалилась? – удивлялся Гидо, но Анита продолжала тормошить его. – Они тут, рядом, чика! В полутора милях отсюда! Знаешь такой, трехэтажный коттэдж фирмы «Дельфин»? Вот там я их оставил двадцать минут назад! Живы и здоровы, и Люси, как всегда, смеется! Карахо! – вскричал вдруг Гидо, увидев графа. – Ты жив! Это настоящее счастье! Доктор жив, на ногах стоит! – кричал Гидо, призывая всех окружающих к торжеству и сильно хлопая их по плечам. – Камень с сердца долой! А я Луиса напугал! Мне так этот болван Эдуардо сказал, плох, говорит, доктор! А доктор на ногах стоит!

Майор проломился к Гидо сквозь толпу и взял его за ворот мокрой рубашки.

– Что ты сказал? Ты где их оставил, толстая твоя рожа! Как ты мог их оставить! Убью сейчас мерзавца! Убью! – Майор притягивал Гидо к себе и отводил назад жилистый кулак. Иногда он практиковал такую форму воспитания своего друга и подчиненного – бил кулаками по физиономии и неизбежно получал сдачи. Несмотря на чин майора, и статус национального героя, Гидо не позволял Роберто воспитывать себя таким образом, и майору обычно доставалось больше, чем непробиваемо толстому Гидо.

Обиженный Гидо приготовился защищаться, но встрявший между ними многодетный итальянец обезоружил майора одной фразой:

– Драться нельзя, командир! Только дураки дерутся!

– В катере не было мест, чико! – хрипло выкрикивал Гидо. – А без Луиса девчонка не соглашалась! Это, кричит, мой котенок – и все! Да и то сказать: еле доплыли! Катер воду хлебал всю дорогу! Давай посылай вертолет, все будет хорошо!

Запищала рация, и Роберто с неохотой отпустил воротник Гидо. Голос капитана саперов отчетливо доносился из микрофона. Этот голос заставил замолчать всех, кто собрался в кабинете майора.

– Роберто! Ты слышишь меня? Это все! Все кончено! Плотина сейчас развалится! Вертолеты уже летят к вам. Сажай на них детей. Скажи всем – держаться подальше от окон! Здание, может быть, выдержит. Не обещаю, но может быть. Прием, чико! Ты слышишь меня? – Рация захрипела, и связь оборвалась. Майор пытался докричаться до капитана саперов, но капитан, очевидно, решил, что сказано все, и на связь больше не выходил.

– Стой, подожди! – закричал майор летчику вертолета. – Подожди, чико, – повторил он и закрыл глаза. Роберто вспоминал, как в детстве его учили молиться пресвятой богородице, непорочной деве Марии. Граф положил майору на плечо руку, и, открыв глаза, майор прошептал: – Это все, Хуан. Плотина разваливается. Гостиницу разнесет на куски. Послушай, вместе с Гидо быстро начинайте собирать детей. Быстро и тихо! Родителей не брать! – Глаза майора лихорадочно блестели. – Умоляю, Хуан, пойди с ними, чтобы не было паники! Первым же вертолетом заберем Люси! – Роберто катастрофически терял силы.

Граф отстранил следовавшую за ним, как тень, Аниту и направился к собравшимся в приемной командирам национальной гвардии.

– Внимание! – властно произнес он. – Только что передали по радио, что плотина вот-вот прорвется. На нас накатится волна, большая волна. Ваша задача – избежать паники! Сообщите людям, что ничего страшного нам не угрожает: это крепкое здание. Однако, пользуясь тем, что в нашем распоряжении будет несколько вертолетов, предлагается эвакуировать детей в безопасное место. Все это нужно выполнить немедленно! Дети будут отправляться отсюда, с крыши. В первую очередь – самые маленькие. Это приказ майора, сейчас он будет объявлен по радио.

Выслушав графа, гвардейцы молча бросились к дверям. Хуан вернулся в кабинет майора, где Гидо уже включил микрофон в сеть внутренней трансляции, и, бросив взгляд на бледное пожелтевшее лицо майора, взял микрофон.

– Прошу внимания всех, – произнес граф. – Прошу внимания! – повторил он по-английски. – Сейчас командир частей национальной гвардии майор Роберто Кастельянос передаст вам распоряжение штаба по борьбе с наводнением, которое я переведу на английский. Внимание! – повторил граф и передал микрофон майору.

– Я обращаюсь прежде всего ко всем гражданам Эль-Параисо, которые находятся здесь, в здании гостиницы, – начал майор слабым голосом. – Нас настигло стихийное бедствие. Несмотря на все усилия армии и частей национальной гвардии, плотину в горах размывает. Это значит, что вода хлынет вниз, прямо на на нас. – Голос майора звучал увереннее и тверже с каждой произнесенной фразой. – Нам говорят, что здание гостиницы выдержит удар волны, и мы верим в это. Но опасность есть, серьезная опасность. Поэтому я настаиваю на немедленной эвакуации детей. Я прошу родителей проявить разум и добрую волю. Дети будут переброшены вертолетами в спокойное место. Мы гарантируем абсолютную безопасность полета.

Граф бегло переводил речь майора на английский при помощи второго микрофона.

– Граждане! – вдохновенно воскликнул майор, вспомнив почему-то уроки истории и фразу Юлия Цезаря, которая по преданию остановила бегущие в панике легионы. – Мы сможем выжить, только если не поддадимся панике! Паника – это смерть! На нас, гражданах Эль-Параисо, лежит долг хозяев! Посмотрите: вокруг люди, приехавшие со всего мира! Они наши гости, они доверяют нам, и мы должны быть достойны этого доверия! Я обращаюсь ко всем гражданам Эль-Параисо, ко всем, кто понимает мои слова! Через четверть часа под руководством офицеров национальной гвардии все начинают рассредотачиваться в самых надежных местах гостиницы, начиная с десятого этажа. Повторяю, все, кто находится ниже десятого этажа, должны немедленно покинуть эти помещения и подняться выше. Самые надежные места пространства под перекрытиями. Там следует сосредотачиваться. Абсолютное доверие офицерам национальной гвардии! Самые безопасные и удобные места в первую очередь предоставить женщинам и пожилым людям!.. – Майор подождал, пока граф перевел последнюю фразу, и выключил внутреннюю трансляцию.

– Люси подберет первый вертолет. Он полетит прямо сейчас. Мы будем перебрасывать детей сюда! – майор пальцем показал место на карте. – Туда десять минут полета, а за мысом волна уже не достанет. Она прокатится здесь, – майор пальцем провел вдоль всего полуострова. – Мы должны успеть перевезти детей, а может быть, и еще кого-нибудь. Я хочу отправить Аниту с детьми, как сопровождающую! Все равно с каждой группой детей должен быть один взрослый.

Граф покачал головой:

– Анита займет место трех детей в вертолете! Нет, давай отправляй вертолет, кажется, подлетают еще.

– Но этот дом наверняка развалится! – вскричал майор. – Ты хочешь, чтобы твоя дочь осталась круглой сиротой?

– Не хочу, – тихо ответил граф.

Сверху нарастал пронзительный свист винтов. Несколько вертолетов зависли над крышей гостиницы «Прелести моря». Майор покачал головой, укоризненно посмотрел на графа и стал подниматься на крышу. Цепочка детей потянулась за ним. Хуан стоял на лестнице и поддерживал детей, помогая им вскарабкаться.

Наверху майор повторял летчику, что он должен забрать одного испанца вместе с Люси, дочерью доктора. Роберто мусолил на карте место, где находился особняк. Летчик отвечал, что знает этот особняк, как свои пять пальцев, без всякой карты, и просил майора успокоиться.

Дети расселись внутри вертолета. Их поместилось не меньше тридцати, и майор радостно смотрел вверх на зависшие большие транспортные вертолеты, каждый из которых мог принять на борт, по крайней мере, в два раза больше.

– С богом, чико! – прокричал он. – Высаживай детей и сразу назад! Я буду держать с тобой связь!

Вертолет медленно поднялся над крышей и круто ушел в сторону, уступая место другому.

* * *

Люси беззвучно дышала во сне. Уже почти рассвело, и Луис смог рассмотреть лицо девочки. Под глазами у нее появились бледные круги.

Луис осторожно подошел к окну. Сквозь серый полумрак все яснее проступали крыши еще не затопленных домов. Пейзаж казался до того странным, что Луис невольно улыбнулся.

Еще через две-три минуты вдруг стало совсем светло – в тропиках рассвет приходит сразу. Луис прошлепал на кухню, обнаружил в полном воды холодильнике несколько апельсинов и бутылочки с молоком и обрадовался, как ребенок. Засыпая, Люси просила пить.

Луис принес молоко в спальню, вернулся за апельсинами и вдруг понял, что Люси не съест все это сама. Он сноровисто очистил апельсин, проглотил его и вышел на балкон выбросить кожуру. Ему не хотелось сорить в доме.

На балконе ему сразу ударил в нос какой-то новый, неприятный запах. Луис насторожился. За тот час, что прошел после отъезда Гидо, вода почти не прибывала, и Луис начал успокаиваться. Новый запах напомнил ему поездки в горы, когда приходилось проезжать поблизости от водохранилища. Луис зачерпнул немного воды и попробовал ее. Вкус соленой воды океана был знаком ему с детства. В воде, которая была в его ладони, соли почти не ощущалось.

Луис похолодел. Он взял большую оранжевую корку апельсина и бросил в воду. Луиса поразила скорость, с которой удалялась оранжевая точка. Куски оранжевой кожуры стремительно уносились прочь.

Луис заметался по комнате. Он ни на миг не забывал о плотине, и сейчас самые худшие его ожидания подтверждались. Луис перебегал от одного окна к другому, высматривая катер. Огромный силуэт гостиницы «Прелести моря» выступал из воды и, казалось, был совсем близко. Но катера не было видно. Луис слышал, а теперь уже видел вертолеты, которые кружились над крышей гостиницы.

Графиня продолжала спать, но уже неспокойно. Во сне она хмурила брови и надувала губы так, словно собиралась заплакать. Отказавшись плыть в гостиницу, Луис прежде всего хотел оттянуть момент встречи Люси с графом, который, по словам Гидо, был очень плох. Но еще больше Луис боялся другого. И то, чего он боялся, случилось. Плотина была прорвана. В этом не могло быть никаких сомнений. Чем больше светлело, тем заметнее становилось мощное течение, которое с двух сторон обходило особняк и стремилось в море, а запах гнилой воды становился сильнее. Нельзя было терять ни минуты.

Луис потряс Люси за плечо, и она открыла усталые, голубые, как море Ринкон Иносенте, и еще полные сна глаза.

– Давай пить молоко! Сейчас поедем дальше, Котенок! – сообщил ей Луис, и графиня послушно принялась сосать молоко из узкого горлышка бутылки.

– А апельсинчик потом? – спросила она Луиса, оторвавшись от бутылки, и он согласно кивнул. Пока Люси пила молоко, Луис осмотрел плотик и распутал ремешки. – Мы будем плавать, Луиси? – восхищенно спросила графиня и запрыгала на кровати, отбросив кофту в сторону. – А только ты найди мои трусики! – вдруг важно произнесла она. – А то без трусиков мне плавать неприлично. Так говорит Мария!

Луис протянул графине ее мокрые трусики, и она ловко оделась. Не прекращая разговаривать с Люси, Луис тщательно привязал ее к плотику, оставив свободными руки. Потом вынес плотик с ней на балкон и увидел силуэты тунцовых катеров на причале ранчо «Золотая черепаха». До них было не больше мили, и это была миля в сторону от возможного направления волны, которая могла в любую минуту обрушиться на Ринкон Иносенте.

Течение усиливалось. Луис измерил взглядом расстояние. Две трети пути они пройдут по течению, пройдут очень быстро. Потом нужно сделать рывок к катерам. Важно не пропустить момент для рывка, иначе придется выгребать против течения.

Достигнув тунцовых катеров, Луис мог считать себя и графиню в безопасности. Скорость такого катера больше, чем скорость самой быстрой волны. Хорошо знакомый с традициями строительства в Эль-Параисо, Луис не надеялся на стены внушительного здания гостиницы «Прелести моря» и предпочитал спрятать Люси за мысом, в месте абсолютно надежном.

– Мы поедем к папе, правда, Луиси? – весело спросила Люси, когда Луис набросил себе на плечи связанную из брючных ремней и галстуков обитателей особняка упряжку, два конца которой он привязал к кольцам на углах плотика. Занятый делом, он молча кивнул головой, и графиня, нежно улыбаясь, зашептала: – Мы приедем, а там нас ждет такой папа! Такой папочка! Он нас ждет, беспокоится! Смотрит на море и думает, где это мы пропали? А мы – тут как тут!

Луис делал вид, что не слышит. У него щипало в носу, но плакать не было времени. Последний раз он оглянулся на «Прелести моря». Катера, появления которого Луис уже больше боялся, чем ждал, не было.

Запах не понравился графине. Она замахала руками перед своим носиком и пожаловалась:

– Так пахнет эта вода! Как помойка!

– Ничего, сейчас, Люси! Мы сейчас уплывем туда, где вода чистая! – успокоил ее Луис и, оттолкнувшись от балкона, вошел в течение, увлекая за собой оранжевый плотик.

Их несло так, что принявшийся сначала грести ластами Луис вскоре понял, что если это и прибавляет скорости, то очень немного. Через каких-нибудь пять минут причал с катерами оказался уже совсем рядом. Луис сделал несколько глубоких вдохов и повернул в сторону. Предстояло примерно треть мили плыть наперерез течению. Насколько быстро они неслись по течению, настолько тяжело давался каждый метр против. А идти против течения Луису пришлось. Он чувствовал, что, если этого не сделать, их пронесет мимо катеров, туда, где шумит и бурлит горловина бухты.

Причал медленно приближался. Они вошли в полосу зыби, и стало еще труднее. Плотик швыряло и подбрасывало, и Луис должен был придерживать его руками. Мокрое, смеющееся лицо графини было рядом. Она звонко смеялась, раскачиваясь на волнах, и призывала Луиса разделить с ней веселье.

Вдруг прямо над собой Луис услышал и увидел вертолет, который сначала повис довольно высоко, а затем начал быстро опускаться. Дверь вертолета открылась, из нее появилась голова в наушниках, обладатель которой начал делать какие-то жесты, а потом выбросил веревочную лестницу. Луис повернул голову – до катеров оставалось не больше двухсот метров.

– Карахо! – прохрипел он. – Пусть улетает! – и замахал летчику, рукой делая жест, который все люди Эль-Параисо безошибочно распознают как «до свидания».

Летчик повертел пальцем вокруг виска, намекая, что Луис сумасшедший, и стал спускаться. Лестница вместе с летчиком начала раскачиваться, быстро набирая все большую амплитуду, а Луис и графиня со страхом следили за ним. Человек на веревочной лестнице раскачивался под вертолетом как маятник стенных часов. Потом лестницу потащили наверх и не без труда подняли вместе с болтавшимся на ней спасателем.

Благополучно вернувшись на борт вертолета, летчик стал энергично качать головой и разводить руками. Он старался жестами объяснить Луису, что катера рядом и надо только доплыть до них. Луис работал ногами так, что ему казалось, сухожилия сейчас полопаются, однако рассмеялся и повернул голову назад: им оставалось плыть каких-нибудь сто пятьдесят метров.

– Без него мы ни за что не догадались бы! – Луис еще сильнее заработал ластами. Лицо графини было удивленным. Она пальцем показывала на вертолет и спрашивала о чем-то, широко раскрыв глаза. Луис слышал ее голос, но не мог разобрать слов.

* * *

– Что ты там болтаешь, чико? Как это не можешь забрать их! – рычал Роберта Кастельянос. – Ну и что, подумаешь, раскачивается! Висячие лестницы всегда раскачиваются! Почему не смогут подняться? Луиси здоровый, как конь! Спускай лестницу! Ну, как, чико? Он спускается? Его раскачивает! Карахо! И сильно качает? Что? Сильно! А как Луис? Плывет дальше? Куда его несет! – Майор передал портативную рацию графу и начал яростно бить кулаком правой ладони по левой. – Они не могут подобрать девчонку – ветер и на море зыбь! Какого черта в доме им не сиделось! – вскричал майор. – Этот мальчишка, куда он потащил Люси!

– Там рядом катера! – перебил его граф. – Летчик говорит, что они плывут к катерам и уже совсем рядом. Луис молодец! Он понял, все понял, Роберто!

– Какие катера? – Майор вырвал рацию из рук графа и заорал: – Какие там катера? Тунцовые? Он утащил девчонку к «Золотой черепахе»! Послушай, ты уверен, что они доплывут? Я спрашиваю, ты уверен или нет? Мало ли, что половину проплыли! Как он выглядит, этот парень? Он ногами шевелит? Постой, чико, подожди минутку!

Майор отвел микрофон в сторону и обратился к графу:

– Я отпускаю вертолет, Хуан. Луиси все понимает. Они направились к причалу не зря! Оттуда рукой подать до мыса. Через пять минут они будут в полной безопасности! Послушай! – Майор обратился к пилоту. – Покажи ему жестами, что вы улетаете. Не бойся, он догадливый, поймет! Ну, что он? Показывает большой палец? По-твоему, он понял? Куда показывает? В сторону мыса? И машет «до свидания»? Ладно, чико, летите дальше. И скорее возвращайтесь! Выйдете на связь, как только высадите детей!

– Они в безопасности! – устало произнес граф, и Анита снова заплакала, уткнувшись ему в плечо.

Рация на столе майора, при помощи которой он держал связь с плотиной, запищала, и майор бросился к ней. Ему навстречу донесся праздничный, ликующий голос капитана саперов:

– Роберто! Прием! Она еще к вам не прикатила? Волна еще не накрыла вас там? Это странно, чико! Мы спустили на вас это болото и решили, что вы уже поплыли!

– Говори! – взревел майор. – Что у вас!

– У нас все прекрасно! – продолжал ликовать капитан. – Половины плотины уже нет! Если быть точным, одной трети! Ты знаешь, что мы сделали? Захочешь жить – сразу станешь догадливым! Мы взорвали боковые дамбы! Ты понял, чико? Здесь, на центральном участке, сразу стало течь в десять раз меньше! Так оно и будет стекать, карахо! Неделю или две, пока не стечет совсем это болото. А ты знаешь, кто до этого додумался? Ваш местный партизан-гвардеец, Хосе Гонсалес! Когда он сказал мне, что надо взорвать часть плотины, я ему чуть в морду не плюнул. А потом сам допер! Ну ладно, чико, дело сделано! Центральный участок выстоит. Этому Хосе вы должны памятник у себя поставить! Да, кстати, сейчас к вам придет волна! Не бойся, чико, небольшая, метра два высотой, не больше! Это не шутка! А как ты думал? Вода хлынула через дамбы, а потом вниз, к вам. Так что вы в море пока не плавайте, а то, может, кто на радостях купаться решит! Передай на ранчо «Золотая черепаха». Вас не заденет, а по ним хлопнет!

Майор бросил рацию. Его вопль утонул в восторженных криках набившихся в кабинет людей. Люди плакали, хлопали друг друга по плечам, а майор видел лишь застывший взгляд Аниты. Она слышала все и смотрела на майора полными ужаса глазами, а потом обмякла в руках графа. Она потеряла сознание.

– Люси! – орал майор. Он метался по кабинету и расшвыривал людей в стороны. – Люси! Проклятье! Нужно вернуть вертолет! – Майор схватил портативную рацию, но вертолет не откликался. – Они должны проскочить! Они наверняка проскочили! – бормотал он.

Граф повернулся к майору и сказал неожиданно уверенно:

– В любом случае они уже на катере. Волна небольшая, Луиси плавает как дельфин!

– Вертолет! Где пилот? – закричал майор, хлопая себя по лбу. – Что я тебя слушаю, карахо! Нужно лететь за ними!

Щеголевато одетый летчик только что приземлившегося на крыше вертолета спускался по лестнице.

* * *

Двигатель не хотел запускаться, и Луис уже решил перебраться на соседний катер, когда нарастающий шум заставил его обернуться. Волна надвигалась как-то странно, так, как никогда не движутся морские волны. Это была невысокая стена воды, с гребнем ржавой пены вверху.

Луис увидел, как она накрывает верхние этажи ранчо «Золотая черепаха», и метнулся к графине, которая сидела на корме катера, о чем-то негромко говорила сама с собой и была в прекрасном настроении. Луис втащил еще продолжавшую о чем-то рассуждать Люси в рубку и захлопнул дверцу. Прижимая к себе графиню, он лег на кожаное сиденье и изо всей силы уперся ногами в борт катера. Луис сделал все это, повинуясь приказу странного и мудрого существа, которое живет в каждом человеке и в секунды опасности, когда нет времени думать, подсказывает самое разумное решение.

Волна высоко подняла легкий тунцовый катер, положила его на борт и потащила за собой. Затем катер перевернулся и вверх дном продолжил свое движение, увлекаемый огромной массой воды. Постепенно бег волны замедлился. Океан встречал и останавливал волну, гасил ее силу, и катер отставал от гребня водяной стены, перевернувшей его и погнавшей вперед…

Луис пришел в сознание и не почувствовал боли. Он видел графиню, уткнувшуюся лицом в кожаную подушку сиденья. Графиня молчала, и это привело Луиса в ужас. Он схватил Люси на руки и вскрикнул. Ее лицо было залито кровью. Но глаза были открыты. Графиня серьезно и грустно смотрела в глаза Луису и молчала. Затем провела по лицу рукой, перевела взгляд на покрытую кровью ладонь и закричала от страха.

Луис, не сознавая, зачем он это делает, набрал в ладонь воду, которая плескалась в рубке, и умыл лицо кричащей графини. Вода попала Люси в рот, и она закашлялась.

Воды в рубке становилось все больше. Луис осмотрелся и понял, почему прозрачная крыша катера превратилась в пол. Дверь рубки перекосилась, и в образовавшуюся щель фонтаном била вода. Луис перестал умывать графиню. Левой рукой он зажал ей рот и нос, рывком распахнул дверь рубки и, прижав Люси к себе, устремился навстречу потоку. Люси не успела испугаться. Луис вынырнул, посадил ее на дно катера и шумно задышал.

Графиня втянула в себя воздух и собралась заплакать, но Луис срывающимся голосом прикрикнул на нее, и она передумала. Люси испуганно смотрела на перекошенное от боли лицо Луиса. Он разбил себе затылок и только сейчас почувствовал это.

Вода вокруг катера пузырилась и булькала. Рубка наполнялась водой, и катер постепенно уходил под воду. Луис окунул голову в воду, и боль стала не такой острой. Его ласты тонули вместе с катером. Графиня со страхом следила за тем, как уходит под воду катер, а вместе с ним погружается в воду она. Наконец графиня протянула к Луису испачканные в крови руки и жалобно прошептала:

– Луиси, Котйнук! Возьми меня! Эта лодка тонет, кажется!

Луис взял Люси в руки и оттолкнулся от катера. Сначала ему показалось, что он держится на плаву так же легко, как обычно, но уже через минуту Луис почувствовал, что это не так. Умевшая отлично плавать графиня боязливо прижималась к нему, и Луис должен был поддерживать на плаву себя и ее только за счет движений ног. Силы оставляли Луиса. Он слегка отстранил от себя Люси и попросил:

– Давай, я тебя на спине повезу. Ты будешь поверху ножками барабанить и держаться за меня, а я буду плыть.

Люси оживилась. Ее учил и научил плавать Луис, и одним из приемов обучения была игра в серебристого слона, сказку о котором придумал Луис. Люси держалась за шею Луиса и барабанила ногами по воде, в то время как он плыл, делая выдох в воду.

– Давай, Котйнук! – согласилась графиня. – Только ты голову под воду на прячь, а то мне будет страшно! – попросила она.

Их несло в море. Казалось, берег, вернее то место, где раньше были великолепные золотые пляжи Ринкон Иносенте, совсем недалеко, но опытный глаз Луиса определил, что их унесло уже больше чем на милю от ранчо «Золотая черепаха».

Луису стало легче. Осторожные движения, которые он совершал, чтобы поддерживать себя и графиню на поверхности, придали ему силы и уверенности. Страх внезапно потерять сознание отступил. Морская вода смыла запекшуюся на затылке кровь, и каждый раз, погружая голову в воду, Луис чувствовал прилив облегчения. Он не боялся утонуть, потому что считал океан живым добрым существом, своим другом. Луиса беспокоила мысль об акулах.

«Кровь! Эти бандиты идут на запах крови!» Он тревожно поднимал над водой голову, ожидая увидеть поблизости характерный острый плавник. Но пока все вокруг было спокойно. Графиня старательно барабанила ногами по воде, и этим, хотя и немного, все же помогала своему Котенку держаться на плаву.

Течение несло их в океан, туда, где уже выкатился из воды и, пробившись сквозь толстые облака, светил все сильнее оранжевый шар солнца. Его лучи, обычно обжигающе знойные, сейчас были нежными и добрыми.

– Знаешь что, Котёнук? А если к нам акула начнет приставать, я ее напугаю! – вдруг громко прошептала графиня. Она словно читала мысли Луиса. – Я на нее как закричу! Я так закричу: брысь отсюда, злая такая! И прогоню ее! – продолжала Люси, и Луис беспокойно заозирался.

И вдруг крик застыл в его горле. В ста метрах от них по поверхности воды кругами ходил огромный плавник тигровой акулы… Над ними пронесся большой военный вертолет. Сделав крутой вираж, он возвращался, быстро снижаясь.

* * *

– Роберто! Там акула, ты видишь ее! – закричал пилот.

– Вижу! – Роберто старался не выдавать волнения. – Сажай вертолет прямо на воду, рядом с ними!

– Эй, майор, она кругами ходит! – вскрикнул второй пилот. – Она чует кровь! Дай сирену! Сирену дай! Напугай ее! – заорал второй пилот первому.

– Плевала она на твою сирену! – прокричал майор. – Винтовку, скорее! – приказал он.

– У нас только два магазина, оба с разрывными пулями! Опасно, можно задеть людей! – бормотал пилот.

Сверху было хорошо видно, как кружившая акула развернулась в сторону Луиса и графини и застыла. Она наконец разобралась, откуда идет сильный и вкусный запах крови. Огромную умную рыбу настораживал фонтанчик брызг, который поднимала Люси. Известные акуле морские существа так не плавали, а акулы-людоеды встречаются только в фильмах. Рыба замерла метрах в тридцати, изучая свою добычу. Нависший вертолет не волновал ее. Она не видела его, и ни сирена, ни свист винтов ее не пугали. Это все было там, в небе, откуда ничто никогда ей не угрожало.

– Винтовку! Давай винтовку! – руки майора дрожали. Он прижал к плечу приклад двадцатизарядной автоматической винтовки и взял акулу на прицел.

– Не попади в них, Роберто! – закричал второй пилот. – Стреляй сейчас, пока эта тварь еще далеко!

– Она нападает! Стой, стой, подлая тварь! – заорал майор так, словно акула могла его понять.

Акулу увидела Люси. Вместо того чтобы прогнать ее, графиня тихонько заплакала от страха, прижалась к Луису и перестала бить ногами по воде. Последние сомнения в безобидности и съедобности того, что издает такой сильный запах крови, были разрушены. Акула шевельнула хвостом и двинулась вперед.

Майор дал длинную очередь, и вода вокруг тела акулы вскипела от разрывов. Рыба дернулась и ударила по воде страшным хвостом. Ее холодная кровь окрасила воду в бурый цвет. Вертолет медленно прошел над акулой на высоте пяти – семи метров, и майор выбросил веревочную лестницу. Луис и графиня были уже рядом. Луис махал майору рукой.

Акула, которую майор считал мертвой, вдруг шевельнулась и снова двинулась вперед, набирая скорость и поворачиваясь брюхом вверх. Майор расстреливал ее, пока не опустел магазин. Краем глаза он видел, как Луис, прижав к себе Люси, пытается дотянуться до веревочной лестницы.

Получив вторую очередь в упор, рыба задергалась, замедлила ход, и новое облако бурой крови заклубилось вокруг нее.

– Дай другой магазин! – прокричал майор пилоту. Акула приближалась к людям. Между ними было уже не больше пятнадцати метров, а майор дрожащими пальцами пытался сменить магазин. В последний раз он держал такую винтовку в руках десять лет назад.

Вертолет висел над Луисом и графиней, но поймать одной рукой веревочную лестницу, которую швырял из стороны в сторону ветер, Луис не мог.

Граф Хуан Сантос Родригес ступил ногой на веревочную лестницу и следил за акулой. Когда расстояние между ней и людьми сократилось до десяти метров, акула вновь остановилась. Она окончательно перевернулась белым брюхом вверх и была готова к последнему броску.

Пронзительный крик ужаса, в котором смешались голоса мужчины и ребенка, обжег слух графа. Он упал в прозрачную голубую воду точно там, где хотел, – между замершей акулой и Луисом, державшим в руках его ребенка.

Граф мгновенно вынырнул. Акула не трогалась с места. И граф медленно поплыл ей навстречу. Одной рукой он загребал воду и брызгал в сторону рыбы, так, как любят брызгать друг другу в лицо дети…

Оглавление

ЧАСТЬ I

ЧАСТЬ II

ЧАСТЬ III

ЧАСТЬ IV