Судьба, разбитая о версты (СИ) [Kontario2018] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

====== Пролог ======

Июль 1755 г.

Железная дверь лязгнула, в тусклом свете тюремного коридора Александр увидел Лядащева.

— Василий Федорович? Вы?

Собственно, его не слишком удивило, что опекун времен наивной юности не оставил и сейчас. Пусть и встречались они изредка...

— Ну и учудил ты, Сашка...

Лядащев тяжело опустился рядом, преодолевая желание оттаскать этого отчаянного за волосы, как бывало давно. Теперь перед ним сидел не мальчишка курсант, а командир придворной роты — хоть уже, похоже, и бывший... Но вовсе не чин удержал Василия, а тоска в глазах.

Он с досадой произнёс:

— Ну что, подследственный? Ты ж не австрияка зарубил — ты карьеру свою зарубил... капитан лейб-гвардии, чтоб тебя! О детях подумал?!!

“Довольно того, что их мать...” — выругался Василий про себя, а вслух продолжил:

— Сколько ты с зазнобой своей страдать будешь, а?

Белов поднял голову, посмотрев куда-то мимо.

— А я мог бы поступить как-то иначе? Или мне нужно было тихо благословить негодяя, посягнувшего на мою жену? Простите, вырвалось...

— Ах, ну да... Шпага – заступница дворянина, дворянская честь... А теперь с этой честью будешь на каторге гробиться, об этом ты мечтал??

Видя перед собою угрюмый взгляд и напрягшиеся желваки Александра, Василий вздохнул.

— Старый я уже, Сашка, тебя из луж вытаскивать...

— А я прошу об этом? — последовал мрачный ответ.

— Нужны мне твои просьбы... Значит так! К канцлеру-то пойду, по старой памяти. Бестужев на тебя весьма зол, говорят. Делегация-то была зело важная, скандал случился!

Белов повел плечами, равнодушно рассматривая сырые разводы на стенах арестантской избы.

— Да, ещё твой друг Оленев к императрице рвется... — будничным тоном продолжил Лядащев, будто речь шла о некой бестолковой блажи.

— Но, авось, с двух сторон, что-то выгорит. Лишь бы сам себя не губил, рыцарь...

Он похлопал пленника по спине и добавил с укоризной:

— И нечего плечами пожимать... Все равно ему, видите ли! Князь просил передать тебе, от детворы. Художества наваяли — скучают они очень, ждут. На-ко, держи...

И достав из-за пазухи свернутый лист, Лядащев тиснул его и сразу удалился.

Саша развернул рисунок: семья, похожая на них, плывет на кораблике. Родители держатся за руки... “А ведь ещё три месяца тому и думать не думали о совместных художествах... Прозевал ты, брат, все на свете... Нет, но главное – когда мы успели разбить вот это все?“

====== Такое хрупкое счастье ======

Май 1755

Рассветный луч упал на еще блаженные после ночной страсти лица супругов.

— Ну вот, снова твой отпуск заканчивается... — грустно протянула Анастасия, и погладила мужа по груди, пальчиком обведя давние, сглаженные шрамы.

— Что ты, милая, я бы надоел тебе, если бы не моя служба.

Саша улыбнулся, перехватил руку жены и прижал ее к губам.

— Ну представь, сидел бы целыми днями дома...

— Я была бы совершенно счастлива и не волновалась...

Он вздохнул: — Право, ты вечно волнуешься за меня, и обычно понапрасну.

— Ты же знаешь, Сашенька... С твоей отчаянностью я не могу иначе. И ведь ты никогда не говоришь, ни-че-го! Если ты далеко, я все время думаю, вдруг ты нездоров, ранен, или что-то ещё случилось.

— Я уж 12 лет как нездоров, тобой...

Саша поцеловал ее запястье, перешел к груди, опуская пеньюар все ниже. И вдруг поднял лицо и насмешливо протянул:

— А вот что же мне грозит на службе, дай угадаю... На дворец нападут дикие племена варваров... Похитят и заколдуют! Или прямо на плацу меня сразит приступ...

— Что?!! Ну, хватит этих шуток, может?! — изящный пальчик прикоснулся к его улыбающимся губам.

— Приступ тоски... — Александр опустил снова голову и продолжил ласки. — по возлюбленной, прекрасной жёнушке...

— Знаешь, мне так страшно потерять тебя! Ничего не могу поделать — все боюсь и боюсь!

Анастасия на миг опечалилась. Но тут же отозвалась на прекрасное чувство близости, что не растратилось за долгие годы их беспокойного, но счастливого бытия...

Так, не в силах оторваться друг от друга, они дотянули до последней минуты, когда разнеженный поцелуями супруг, наконец, с трудом заставил себя встать и ушел одеваться. А после вернулся, уже в облике блестящего офицера.

Стоя возле зеркала, перед лежащей в постели женой, Александр пригладил уложенную шевелюру, а затем придирчиво окинул взглядом свою фигуру, затянутую в новый капитанский мундир.

— Теснит, ей богу теснит... — пробормотал он недовольно, поправляя на талии пояс с портупеей. — И так разленился в отпуску, не хватало ещё поправиться! Может я старею?

— О-ох, бог ты мой! Экие заботы у моего неотразимого Аполлона! — Молодая женщина ласково засмеялась, со стороны любуясь статным гвардейцем и с укоризной пояснила:

— Взял дешёвое сукно — вот и село за месяц! Наградили-то щедро! А на себя все жалеешь!

“Однако ж ночью ты совсем не жалуешься на старость, да и на аппетит по утрам... Только все одно ведь исхудаешь мигом!” — спрятав смешок, подумала Анастасия и потянулась, чтобы поцеловать на прощание.

— Привычка... — Саша пожал плечами и задумчиво добавил:

— Нет, ну послушай, милая! Нам стоит заменить кухонную челядь — ей богу, они слишком сытно готовят...

— Голубчик мой, но они так стараются по моей просьбе! Или меня ты тоже поменяешь? — лукаво спросила она, теребя волнистую прядь, упавшую на его лоб.

Очень хотелось распотрошить сейчас заглаженные в косицу кудри, но женщина удержалась от шалости. Ведь тогда придётся для пристойности напяливать этот дурацкий парик, дабы не прогневить высокое начальство лохматым видом... Все таки пример для всей роты...

— Настя... Прошу, не говори глупостей! — Белов посмотрел все ещё серьёзным взглядом, но вдруг рассмеялся и схватив ее в охапку.

— Не буду, не буду! — засмеялась та в ответ. — Но прошу, будь осторожен. И не забывай хоть иногда обедать на своей службе... Вернёшься тощим и бледным — снова закормлю! Обещаешь? — она поцеловала кончики его губ.

— Слушаюсь и повинуюсь, моя повелительница! — Александр склонил шутливо голову и снова поцеловал.

Когда за мужем закрылась дверь спальни, она сладко потянулась и вдруг ей в голову начали приходить все фразы, сказанные прямо перед уходом. “Как он сказал — старею? Это в 30-то лет? Но позвольте... он мой ровесник! У меня, выходит, тогда тоже наступает старость? И, выходит, недостатки фигуры имеют значение?”

Грациозная женщина проворно вскочила с постели и подбежала к зеркалу.

“Так и есть, грудь немного раздалась и, кажется, чуть опустилась. А может, мне кажется? Нет, нет, именно так... Не случайно Саша тогда остановился именно здесь, и поднял лицо! И стал так насмешлив... Но почему именно сегодня?”

И тут же природное самолюбие пресекло эти догадки, столь неожиданные для признанной по сию пору красавицы. Что и говорить, а несмотря на редкие выезды в свет, Анастасии нравилось восхищение окружающих. Но больше всего она обожала, когда ею восхищался её супруг, привлекательный ей под стать. Недаром их даже за глаза называли прелестной парой, встречая на прогулках и балах.

Последние с карьерным ростом мужа могли бы посещаться гораздо чаще, если б не мешали этому детские хлопоты, а на самом деле — обычная лень. Зато их взаимная шутливая ревность после таких развлечений была неким приятным поводом для взаимной гордости и страстных порывов...

“А может, я все же надумываю? Просто Саша был озабочен окончанием отпуска, вот и надумал себе лишнего...”

Она тряхнула головой, чтобы окончательно развеять свои подозрения: “Нужно отвлечься и все пройдёт! В конце-концов, просто закончился очередной счастливый эпизод супружеского житья. Которого могло и вовсе не случиться...”

Эта последняя мысль кольнула гораздо больнее предыдущих. Ведь длительный отпуск был положен Александру за очередное непростое поручение, из которого он вернулся почти невредимым, и доложил канцлеру об успешном выполнении.

Но об этом ей стало известно уже после вознаграждения по царскому приказу... Впрочем, как обычно — так уж сложилось за годы успешной, но риском заслуженной карьеры её гвардейского капитана...

Анастасия запахнула пеньюар и направилась будить гневным окриком челядь, разбалованную за последнее время долгим сном господ.

— Матвей! Заложи карету, мы едем на прогулку! — крикнула она из окна кучеру, когда они с дочерью и сынишкой заканчивали завтракать. И объявила детям:

— Поедем в Летний сад! Кажется, он открыт именно сегодня...

— Милая маменька! Как же вы прекрасно придумали гулять!! Вы сегодня такая вся... красивая!

Старшая 10-летняя дочь София, не удержав эмоций, кинулась к матери на шею, не обращая внимания на поджавшую губы гувернантку.

— Софи, веди себя пристойно! — Чопорная дама вечно пыталась обуздать непосредственность бойкой воспитанницы.

— Но ведь и вправду, будто принцесса... — смутившись, добавила девочка.

— Только жаль, что папенька опять на службе...

====== Принужденное знакомство ======

Прогуливаясь по парку, молодая женщина молча наблюдала за детьми, что оказавшись без занудных нянек, были особенно веселы, и вместе с ними радовалась нечаянным милостям судьбы...

Казалось, все в этом мире сейчас создано для её удовольствия. Подумать только — сие чудесное место к посещению открыто именно по четвергам, когда ей так сюда захотелось! Да ещё и солнечная, теплая погода словно улыбалась их прогулке... Пускай любимый снова не дома, но губы до сих пор сладко горят от поцелуев.

Паря по аллее со счастливым лицом, мечтательная дама не заметила, как налетела на какого-то господина. И теперь тот прямо таки пожирал ее взглядом.

— Ох! Боже мой, простите меня! — пробормотала она и хотела просто пройти мимо. Но почувствовала руку, которая явно задержалась на ее талии, и резко отпрянула.

Перед ней стоял подтянутый, высокий блондин, в элегантном светло-сером камзоле. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не тяжелый взгляд светло-карих глаз слегка навыкате.

— О, сударыня... — произнес прохожий с акцентом. — Я столь рад столкнуться вживую с истинной красотой, что даже не прошу от вас извинений! Но скажите, что заставляет вас так светиться в этот тусклый день, и могу ли я надеяться на знакомство?

Странно, но именно в этот момент щедрое с утра к весеннему Петербургу солнце зашло за тучи, и, невольно связав это событие с прохожим, Анастасия строго нахмурилась.

— Простите, сударь, но я давно оставила светскую жизнь и вряд ли наше знакомство где-то продолжится. — ответила она, оглядываясь в поисках детей. — Мне пора, простите еще раз мою неловкость...

— О, Mein Gott! Да вы самое грациозное создание в мире, это так не типично для русских дам. Да вы украсите собою любой бал! Знаете, в Вене, откуда я родом, они просто непревзойденны...

“Только Вены мне еще не хватало...” — подумала молодая женщина, покачав головой.

— Позвольте представиться, граф Юлиус Иохим фон Лимберт, дипломат в свите австрийского посла Миклоша Естерхази. А все таки, могу ли я знать ваше имя? — не унимался прохожий.

“Австриец... Чем-то даже на маркиза Ботту похож, с коим вот так мать доболталась, может быть, акцент. Нет, вовсе ни к чему нам это знакомство!”

Австрийский маркиз Ботта, виновник участия её матери в надуманном заговоре, ещё вспоминался иногда с досадой...

— Анастасия Павловна, предположим. Полагаю, этого достаточно? Всего доброго, граф, нам уже пора.

— У вас очаровательные дети! Не понимаю, отчего их прекраснейшая матушка скрывает семейную фамилию и титул? — вкрадчиво мягко произнес граф, откланиваясь на прощание, а про себя добавил: “Уверен, наша встреча не последняя... А полное имя узнать, право, несложно.”

“Боже, какой прилипчивый, лучше бы перед собою вовремя смотрела!” — с досадой подумала его нечаянная собеседница, садясь в карету.

За детской болтовней она тут же забыла о новом знакомом и даже не заметила, как следом за ними на расстоянии двинулся другой экипаж.

Спустя два дня Анастасия ездила к модистке и, выходя на улицу из тесной прихожей почувствовала под локтем чью-то крепкую руку.

— Простите, сударыня, что я искал с вами встреч. Вы свели меня с ума и не оставили выбора. В девичестве вы графиня Ягужинская, так ведь?

Проведённое о себе тайное расследование и напор вызвали раздражение от нового знакомого.

— Никак, в Тайной Канцелярии знакомства завели? — язвительно хмыкнула женщина.

— Я уже не в девичестве, граф. Вероятно, вам не забыли сказать, что моя фамилия – Белова, я жена капитана Преображенского полка. Не нужно искать со мной встреч. Это вам точно ничего не даст, поверьте. Позвольте пройти.

— Графиня, не хотел оскорбить вас, но ваша красота — она завораживает, лишает рассудка! Ну что же произойдет в вашей жизни, если вы позволите симпатичному и богатому мужчине хоть бы иногда скрашивать ваши серые будни?

“Да уж, взгляд у него настроен на другое, просто раздеть готов... ”

Анастасия плотнее запахнула плащом и без того высокое декольте и усмехнулась, подумав: “Может, я действительно веду себя слишком замкнуто... Где же моя светская обходительность, внушаемая в том самом девичестве? Но уж не с такими нахалами о ней вспоминать!”

— Вы себя, однако, неплохо цените. А что дает вам право считать серой мою жизнь, позвольте спросить? – ехидно поинтересовалась она.

— Я живу в достатке, прекрасно провожу время и ни в чем не нуждаюсь будто...

— О мой бог! Я не знаю, что за печальные причины вас толкнули на брак с потерей титула, но... это же не значит, что вам стоит уподобляться иным простушкам, которым и показать то нечего.

— По-вашему, лишь некие печальные причины и расчёт толкают людей на брак? Мне с вами действительно не о чем говорить!

Ее лицо задрожало от возмущения.

Но собеседник невозмутимо продолжал:

— Да и потом, ваш муж на службе при государыне... У него широкий круг развлечений, и в том числе, прекрасного пола... Вот знаете, у нас на родине ходят легенды о распущеной жизни русской гвардии...

Он исполнил некий легкомысленный взмах рукой.

— А вы сама столь замкнуты. Когда последний раз вы посещали свет? Если бы я мог надеяться видеть вас на прогулке, в театрах...

— Вы знаете так много о нашей жизни, а вам в голову не приходит, что в ней просто есть любовь? Может, у вас в немецком языке нет такого слова? Или вы его не знаете? Вот что, на самом деле, печально! И позвольте мне, наконец, уехать домой!

— Простите, сударыня, я не желал вас рассердить... Однако вы просто прекрасно сияете в гневе!

Но извинения с комплиментом не удостоились даже взгляда.

Граф посмотрел вслед карете с задумчивым лицом.

“Ну, моя дорогая, а ведь любовь-то можно и оспорить... Но не прямо сейчас, чуть позже...“

====== Крушение ======

Спустя день, накануне обеда, госпоже Беловой доставили короткую записку:

“Анастасия Павловна, нам необходимо сообщить нечто важное касаемо близкой вам особы. Будьте через полчаса в аустерии М.

Сие надобно сжечь для вашего блага. Не запаздывайте.”

“Это, наверное, что-то про матушку! — подумала она, сердце застучало. — Хоть узнаю, жива ли она.. Но Саша, наверное, не одобрит, узная, что одна езжу по кабакам... Ну так не стану заранее сообщать, потом. Тем более, у него какие-то дела, а до его возвращения я управлюсь!”

Быстро собравшись, Анастасия покинула дом. Ехать было несколько кварталов.

Выйдя из кареты возле аустерии, она тут же была встречена неприметным человечком, который, молча показывая дорогу, провел ее в съемные комнаты. А заведя в одну из них, тут же исчез.

В комнате было натоплена печь, на столе стояли бокалы, пустые винные бутылки. На полу валялись чьи-то вещи...

А на кровати, в одном неглиже спал молодой мужчина. Правда, не один, а в объятиях какой-то юной девицы.

Она всмотрелась в полумрак: это был ее Саша, любимый супруг...

Девица рядом явно не спала, но и вскакивать мерзавка не порывалась. Она была молода, стройна, с копной золотистых волос и с красивой высокой грудью, которая нагло касалась безвольно лежащей мужской руки.

— Ох! – выдохнула женщина, еще не веря собственным глазам.

“Однако весьма утомлен был с этой девчонкой, раз так среди дня заснуть умудрился! До сих пор волосы влажные! Со мною так не спит ничком, беспробудно. Или таки сильно пьян... Что ж, унижаться и будить не стану!“

Резко повернувшись на каблуках, Анастасия вылетела вон. И в смятении путаясь в коридорах, нашла, наконец, выход на улицу, где смогла отдышаться.

Всего на днях она парила в облаках, после очередной восхитительной супружеской ночи. Их любовь казалась незыблемой, муж был так нежен с нею — даже спустя 11 лет, ещё совсем недавно!

Но сейчас в груди сжималось, стучало в висках:

“Как он стал таким примитивным блудником? Моих ласк не хватало? И выходит, таки молодости!

Вот они, затяжные служебные будни... А ведь из-за этих “срочных дел” я еще и беспокоилась! Устает, де, бедный, да перекусывает, чем да как попало, на ходу!”

Добравшись, наконец, до дома, Анастасия начала приходить в себя и думать о дальнейшем. Первой мыслью было взять детей и бежать, за тридевять земель, за границу, в монастырь, куда угодно!

Но ее мысли и планы тут же приняли неожиданный оборот. Горничная вручила ей громадный букет цветов, сопровожденный пригласительным в театральную ложу, и запиской “Ваш поклонник в ожидании скорой встречи”.

Решение созрело в момент, и своей циничностью удивило даже саму Анастасию, ещё вчера излучавшую душевное тепло и нежность близким, друзьям и даже местами нерадивой прислуге. Но в ее оскорбленном сознании больше не было места ни чувствам, ни теплу, ни разуму.

Взглянув небрежно на поставленный в спальне букет, она вскинула голову и сказала про себя:

“Что ж, любезный мой супруг! Ты свободен теперь и волен искать утехи по тавернам. Я не стану никуда бежать, прятаться! Но ты займешь самое скромное место в моей жизни. Пускай у нас будет все так, как в множестве семей. Главное, выдержать первый разговор...”

Отпустив горничную со снятым верхним платьем, Анастасия подошла к зеркалу и увидела на шее медальон. Это были два украшения с портретами друг друга, сделанные ещё до рождения первенца — реликвия их счастливой любви. Оба не всегда их надевали, но сегодня по злой иронии медальон оказался на ней.

“Нет, не стану даже открывать...”

Но пальцы сами поддели крышку, приоткрыв Сашин портрет. Как же он искусно тут вышел, будто живой! Порою, пребывая в разлуке, вечно хотелось его погладить, но приходилось удерживаться, дабы сберечь подольше эмаль.

Представить себе, что она больше не кинется радостно в обьятия, не назовет ласково по имени, и душа не улетит в безоблачную высь от его откровенной ласки, было пока просто немыслимо.

“Такой молодой, влюбленный... и красивый! Последнего, пожалуй, до сих пор не лишен.” — мысленно попрощавшись с дорогим образом отметила с досадой Анастасия, и захлопнув крышку, швырнула медальон за зеркальное трюмо. Цепочка повисла на раме, словно уговаривая хозяйку не хоронить портрет в таком неподобающем месте.

“Я также до сих пор хороша собой, как видно. И ты еще пожалеешь!” — прошептала она, глядя на себя в зеркало. На нее смотрела красавица с отчаянным вызовом во влажных глазах и дрожащими губами, которые не мог скрыть поднятый гордо подбородок.

====== Изгнание любви ======


Очнувшись неожиданно для себя лежащим почти раздетым на кровати, Белов не мог поначалу понять, что происходит. Назойливо стреляло в висках, вдобавок все кружило, будто с изрядного перепою, что, впрочем, ему давно было несвойственно. Он потянулся за вещами, раскиданными в таком беспорядке, словно хозяин сбрасывал их второпях.

“В пылу страсти я и то поаккуратней ...” — пробурчал он, подбирая с пола сорочку и кюлоты.

Александр хорошо помнил, как под конец дежурства его денщик принёс переданную неизвестным записку. Небрежным, мужским почерком было начеркано несколько фраз про Корсака, попавшего в неприятности в Ревеле, и то, что ему стоит немедля встретиться с некой особой в аустерии, сохраняя все в тайне.

Придя в назначенное место, он выдержал атаку некой настырной девицы, впрочем, успев отметить ее наружность весьма привлекательной.

— Господин гвардеец не желает приятно провести время в женской компании? — подошла она к нему и ласково провела рукой по щеке, вызвав лишь усмешку:

— Вы меня попутали с кем-то, сударыня? Я здесь по делам.

Собственно, не только предстоящая здесь встреча вызвала холодность офицера, давно привыкшему к неравнодушию женского пола. Были это дорожные интрижки или светский флирт — ему не приходило в голову бездарно растрачивать свой пыл... Душу и тело по сию пору волновали ночи в супружеской спальне. Вот где была истинная страсть, честная и взаимная!

Белова препроводили в дальнюю комнату, где следовало обождать... Провожатый настойчиво спросил, не желает ли его высокоблагородие отобедать.

После ночной пирушки в казармах по случаю повышения сослуживца он был не слишком голоден, и прекрасно обошелся бы пивом, не отходя от фартильной стойки... Но, вспомнив с улыбкой заботливое напутствие жены, согласился.

В тот момент, как посетитель пригубил из кружки, закусывая порцией сосисок, в комнату впорхнула та самая молодая девица, и принялась нести какую-то чушь, явно не связанную с Ревелем.... Вдруг веки начали смыкаться, голова закружилась и он опустился на руки, опираясь на стол. Все последующее было ему неведомо...

Кое-как одевшись, Белов вышел из комнаты и на ватных ногах направился по лестнице вниз, к хозяину.

— О, сударь, наконец, вы проснулись! Я уж думал, лишнего выпили, иль захворали...— залебезил трактирщик, ибо знал, что недовольные лица гвардейцев благодать не предвещают.

- Ты что несешь! Где девица, что здесь была, говори! Кто меня здесь видеть хотел?

— Девица, господин капитан, она сюда явилась перед вашим приходом. Как вам обед относили, следом пошла и надолго осталась. А час назад как в воду канула. Я-то думал, их высокоблагородие с ней того... досуг проводил... Нет?

Еще дама здесь была, из благородных... Прошла к вам с типом, что комнату снял и сразу вылетела, аки фурия. А как дама ушла, вскоре и девица выскочила. Куда, убей бог не заметил, господ офицеров пьяных разнимали... Но не ваши, вроде семеновцы...

“Та-ак, еще дамы здесь не хватало. Кто из нас попал-то в историю, я или Корсак?”

- Где тот сморчок, что встречал меня, говори! – Белов схватил его за плечи и встряхнул.

- Не могу знать, ваше высоко... благородие, первый раз видел, клянусь!

Гвардеец отпустил руки и выдохнул, затем решил ещё раз взглянуть на чертову бумажку. Но подметное послание исчезло из его кармана, будто его и не было.

“Домой успею, надо с Алешкой прояснить. Черт, как бы ещё Софью с детьми не напугать...” — с этими раздумьями Александр вышел на улицу.

Каково же было его удивление, когда, добравшись, наконец, до Софьи, он узнал, что его друг только что вернулся из плавания прямиком на верфи, не будучи ни в каком Ревеле... Женщина также была удивлена визитом с непонятными целями.

Конечно, Саша, как близкий друг, всегда был в доме желанным гостем. Но сейчас он выглядел слишком измотанным для праздных разьездов. Так и не выпытав, и получив отказ от предложения отдохнуть хотя бы за чаем, хозяйка недоуменно проводила его до дверей.

“Что за бред, – думал Саша, уже поздно вечером, безмятежно заходя в свой дом. – кажется, меня кто-то одурачить пытался, но зачем?”

Обойдя все комнаты, он нашел жену в спальне. И сразу ему в нос ударил крепкий запах валерианы.

Хоть и пыталась Анастасия держаться, а руки предательски дрожали, она еле дотянула до вечера, чтобы лечь в постель, лишь бы не надо было реагировать на прислугу и улыбаться детям.

— Любимая, что случилось, ты чем-то расстроена? – Саша наклонился к ней, щекоча волосами ее лицо.

“Я сойду с ума от его близости, что мне делать... Простить? Нет, мне слишком больно, я не смогу.”

“Странно, – подумал тревожно Саша, не дождавшись ни ответа, ни даже поворота головы. — готов биться об заклад, что ты не спишь. Что ж, поговорим утром.”

И он начал неспеша раздеваться. Очень хотелось прилечь, голова к вечеру гудела до тошноты — ещё сильнее, чем было после пробуждения.

“Нет, я же не мог был пьян, это бред какой-то... Но что случилось в той аустерии? Я был отравлен сильным снотворным? Но кому понадобилось заманить меня в эту ловушку? И зачем? Только чтобы я бесцельно провел несколько часов в этой дурацкой постели?” — с этими мыслями он осторожно прилег рядом на постель.

— Александр, я велела постелить тебе в отдельной спальне, — послышался голос жены, внезапно открывшей глаза.

В первый момент Белов слегка опешил. Разумеется, бывало, что по разным причинам он ночевал отдельно, хотя ни разу ещё не был отослан так сухо.

— Что? Но... почему? Я не понимаю... Ты за что-то обижена? Да, я не сразу вернулся домой — со мной произошла весьма странная вещь...

— Странная вещь!!!!??? — Анастасия внезапно подскочила на постели. Ты... Ты еще имеешь наглость лгать мне? Эти твои странные вещи ходят на двух ногах и оказывают известные услуги!!! Иль погоди, может ты их даже содержишь?

— Ох, Настя... ты, никак, намекаешь на куртизанок??! — Саша растерянно усмехнулся. — Объясни, будь любезна, откуда вдруг эти подозрения? Мне не нужен никто, кроме тебя, уж поверь!

Редкие для жены визгливые нотки отзывались в голове молотками, от которых ещё больше мутило. Он давно не помнил такой сильной мигрени, хотя они случались...

Но обычно стоило попасть домой, от одного лишь нежного голоса всё отпускало... И о такой неприятности даже не хотелось упоминать, чтобы не омрачать этот голос ненужной тревогой... Но эти обвинения несправедливы, и просто ужасны...

Видно, на этот раз придётся пояснить всё без утайки... Но как бы оправдаться в этой чуши, и притом не взволновать?

Он неохотно заговорил, прикрыв тяжёлые веки и прижав пальцы к вискам, которые едва не взрывались:

— Хорошо, я расскажу как было... Но только обещай не волноваться, прошу! Со мною все в порядке...

Брошенный на себя дикий взгляд Белов не заметил, и, запинаясь, продолжал объяснения:

— Да, я действительно задержался, волею чьей-то дурацкой шутки. Вообщем... меня сегодня заманили в одно заведение. И, кажется, опоили какой-то отравой...

Вообрази, ведь проспал, будто без чувств, прямо там... И до сих пор ещё... как-то нехорошо... голова трещит, и... Сейчас все минется, просто полежать часок... Но знать бы, ради чего такое задумано...

На секунду ее рука сама собой потянулась погладить по его волосам... Покрасневшие глаза и бледность действительно походили на мигрень.

“Господи, хоть бы это не жар поднимался, мало ли... при ранении так тяжело его перенёс...

Да какой там жар! И кто там его отравил! Я уже спятила со своей заботой! Просто в кое-веки перепился, а теперь будто ждет сочувствия! Неслыханная наглость!“ — тут же осеклась обиженная женщина, представив пылкую сцену веселого гвардейского досуга в комнате аустерии с обилием винных бутылок.

- Ааах, да и правда, кто же тебя отравил-то, столь значительную персону?! Какие ж недруги нашлись?! Иль, накормили не тем? Помнится, тебя наши повара тоже не устраивали? А другие, значит, тоже плохи?

Он опешил, услышав в ответ язвительный, ещё более крикливый тон.

— Что ты сказала? При чем здесь повара? — Белов с неохотой приподнялся и сел на кровати, отчего дурнота обострилась.

— Настя... я не узнаю тебя! С каких это пор ты отказываешь в обычном сочувствии? Хотя я просил всего ничего — лишь немного тишины и покоя... Не кричи так хотя бы...

Он опустил руку на ее запястье и в тот же миг она сбросила ее.

— Прошу не трогай меня более! Ты сегодня должен был получить сполна — и женской ласки, и сочувствия!

А что голова болит – так ты просто пьян, очевидно. Что же с девками не протрезвел?

— Господи, какие ещё девки!!! Какие ласки!!! Я вообще не пьян, это ты, верно, устала! Объясни, в конце концов, это чья-то сплетня заставила тебя подозревать меня в этих... глупостях и такое говорить?

Он с трудом вскочил на ноги, взмахнув руками, но тут же ухватился за голову, словно не давая ей расколоться.

— Вижу, ты продолжаешь выкручиваться... Но я тебя прекрасно понимаю!

— Зато я не понимаю, о чем ты вообще!? Откуда? Откуда эта глупая ревность!!?

Анастасия начала уставать от этого спора. Она ожидала от мужа лепета оправданий, стояния на коленях. Но тот, который ранее ее обманывал, скрывая лишь свои опасности и заботы, продолжал врать, прямо смотря в лицо, словно посторонней.

“Просто непробиваем... и даже не краснеет...” — подумала она со злостью и, лихорадочно вспоминая, чем еще можно задеть, выдала все, что пришло ей на язык:

— Тебе снова хочется ощутить себя юным красавцем, а я не гожусь для этого, так ведь? Полагаю, с юными прелестницами успокоишься!? И можешь идти куда угодно, требовать молодой страсти, сочувствия, рассола с перепою... А то ведь дома твою несравненную фигуру не берегут?

И, глядя в обалдевшее Сашино лицо, добавила, зло поджав губы.

— Хотя... в твоём возрасте за ней и вправду надобно следить, а не объедаться по трактирам...

— Что?!!!! Вон оно как теперь! Так, значит, “просто сукно на мундире село”, да?!! “Не забывай вовремя обедать, милый??”

Он опомнился, вспомнив разом все сказанные колкости и схватил жену за плечи и тут же отпустил и отпрянул.

— Что ж, благодарю, покорно благодарю за такую искренность и заботу!!!

— Думай о себе, что хочешь! И ступай туда, где правду говорят! Оставь же мою спальню, наконец!!! — крикнула Анастасия куда-то в сторону, устыдившись сказанного при виде мужского торса.

“Как же нелепо моё ехидство... Ведь он, как и прежде, подтянут и хорош собой! Но хотя бы уязвила, наконец! Сам же придирался к себе! А значит, втайне и ко мне, несомненно... И тут же побежал юной любви искать... Вот пусть и мается теперь....”

“Господи, что это с ней, и что со мной! Откуда эта идея именно сегодня?” — Белов перевёл дух и лихорадочно соображал, как связать воедино все события и этот дикий разговор.

“Постой, – обратился он сам к себе, – в этом странном происшествии в аустерии участвовал тот мужичонка-сморчок, девица, которая что-то от меня хотела и некая дама...” — его обожгло внезапной догадкой.

“Но как? Ведь она никогда не искала меня сама по таким заведениям!! Ее привели и я... спал, как обнаружил себя — раздетым? А только ли? Может, и та девица вертелась где-то рядом... Но я же ее пальцем не тронул! Или все же невольно тронул?“

— Послушай... Анастасия... Прости, я совсем ничего не соображаю... Умоляю, ответь на один вопрос. Неужели ты оказалась сегодня в аустерии, где я обедал, но как? Ты видела меня там, лежащим в кровати? Но... я ничего не понимаю, все одно...

— Ты задал уже 3 вопроса, но, видимо, память немного вернулась, да? — съязвила жена.

— Да, представь, я видела все!!! И не только тебя одного! Наконец-то, раскрыли мне глаза, как ты “задерживаешься”!! А сейчас... я больше не желаю разговаривать. Я устала, и хочу спать!!!

Несколько секунд Саша смотрел на жену в замешательстве, затем, подобрав уже снятые вещи, отправился восвояси, процедив напоследок:

— Ну вот и мои раскрылись... кто я для тебя есть...

Он отправился в свою отдельную кровать, буквально валясь с ног, но расчитывая разделаться с этим странным делом после.

Оставшись одна, Анастасия отвернулась к стене и тихо заплакала, стараясь не всхлипнуть. “Как он мог! Так цинично удовлетворять свою похоть, а после всего этого морочить голову и требовать сочувствия... Да еще обвинять в напрасной ревности...”

Следующий день на службе был невыносим. Наказания подчинённых, которые будто с цепи сорвались... Осмотры караула, донесения начальству – времени и сил совсем не хватало. К вечеру хотелось лишь одного – поскорее добраться домой и поспать в ласковых объятиях. Но, понимая, что это невозможно, Белов, напротив, отправился ночевать в казармы.

А двумя днями позже уже окончательно оправившийся гвардейский капитан был вызван к канцлеру со срочным поручением. Необходимо было срочно отвезти пакет в русское посольство в Вене.

Он искренне недоумевал, отчего с этим не может справиться чин пониже, но ослушаться приказа все одно не мог.

На душе было неспокойно. Эта нелепая ссора с женой требовала от него действий, но каких? Самое простое – найти ту девицу. Чем-то ей так нужен был он, Александр Белов.

“Найду по приезде... — тщетно успокаивал он себя, пытаясь заснуть на постоялых дворах и, сам поражаясь своей наивности, с надеждой лелеял мысль: — А может, с моим возвращением Анастасия устыдится своего недоверия и оставит эту дурацкую историю?”

За что и как ему объясняться без доказательств, Саша не понимал... И, главное, как теперь самому свыкнуться с этой новой Анастасией, которая отказалась поверить и даже посочувствовать...

“А ты ещё, наивный дурак, боялся её волнений, только сетовал понапрасну...” — усмехался он, ругая себя за откровенность.

А порою задумывался о том, что можно было застать в аустерии, исходя из настойчивых упоминаний про девиц и того, в каком виде он обнаружил себя впоследствии.

“Что же она видела? Как могла она поверить в неверность? Неужто ей хватило какой-то непонятной сцены, пусть даже рядом с этой простолюдинкой, чтобы относиться ко мне, словно проходимцу?”

Вероятно, окажись на месте жены — он бы тут же перерубил все на свете – от поданых сосисок до хозяина этого мерзкого заведения.

Поверил ли в честность? А простил бы ее саму, если что? Наверное, это было бы очень больно, однако...

У Александра до сих пор стояло в глазах сцена, когда, едва очнувшись более 10 лет назад, он открыл глаза и увидел возле своего ложа свою любимую, измученную и встревоженную.

Ее нежность и самоотверженный уход вернули тогда его к жизни — и не в награду за свое спасение, а ради любви — до сих пор в этом и сомнений не было!

“Но ведь и Анастасия не может не понимать, как я преданно люблю? Что готов отдать за неё жизнь? Или давно уже сомневалась — просто незаметно?

Вероятно, это так — раз не может принять моё честное пояснение... И просить прощения — это значит хоть на толику признать, что способен глупость, которой не было...”

====== Круговорот ======

На следующий день после бессонной ночи, проведенной в слезах, Анастасия отправилась обновить наряды перед грядущими светскими выездами.

Благосклонно ответив на предложение графа посетить спектакль, она даже не задумалась, что отныне подчиняет свою обыденную жизнь совершенно постороннему человеку. Она не желала ни реагировать на сплетни, ни думать о репутации, принимая участие во всех светских забавах, что предлагал ей фон Лимберт.

Постепенно они сдружились, граф подолгу развлекал ее забавными историями из Венской жизни, интересовался местными обычаями и ошибками в своем русском. Анастасия исправляла его ошибки, заливалась смехом от шуток, но сердце ее оставалось ледяным, несмотря на пожирающие ее пылкие взгляды.

Общество графа иногда тяготило ее, его нарочито-случайные прикосновения вызывали только скуку, ибо она знавала совсем другие, страстные ощущения от близости любимого мужчины.

Даже Брильи, упорно отвергаемый ею когда-то, вызывал в ее 18 лет хоть толику эмоций. Либо ей теперь так казалось.

Граф был терпелив, даже странно терпелив, довольствуясь совместным обществом, милыми разговорами, якобы нечаянной близостью и нарочито затянутыми поцелуями ручки в границах этикета.

“Всему свое время, – думал он, – она пока еще слишком отстранена, а я еще не нашел для моей птички подходящей клетки, все равно добьюсь большего. ”

Тем временем, возвращение Белова из двухнедельной поездки оказалось столь кратковременным, что супруги даже не увиделись, ибо Анастасия как раз была в театре.

Даже не успев добраться домой, он отчитался перед канцлером и наведался в аустерию, однако никакой похожей девицы никто из присутствующих не знал. Хозяин, старый немец, бормотал о том, что-те не знает всех, кто снимает у него номера.

Буквально в тот же день весь двор с наступлением тепла переехал в Петергоф, и возможность искать что-либо, находясь вне столицы, практически отпала. По приходе он лишь расцеловал детей, и собрав вещи, срочно отправился в полк.

Завертевшись в вихре событий, новоявленная светская львица даже не заметила, как наступило лето. Дни ее были расписаны по часам.

Бывало, соглашаясь на очередное увеселение, она задумывалась, а не провести ли ей день дома, с детьми. Но стоило ей переступить свой порог, она снова вспоминала, как счастливо проводила здесь время раньше, и ей становилось тоскливо.

Сама себе не желая признаваться, но каждый раз, слыша цокот копыт под окном, или скрип открываемых подьездных ворот, она предполагала повинное возвращение мужа, которому никогда не оказывали в коротких отлучках домой.

Хотелось ли Анастасии увидеть, наконец, его на коленях, признающимся в случайных загулах, или же нет — во всяком случае, она не знала иного выхода для загулявшего супруга, что желал вернуть расположение.

“Веришь, милая, это было совершенно случайно, и всего пару раз, ну, три! Я люблю только тебя, а тут... словно какой-то бес меня попутал...” — так бы сказал ей покрасневший от праведного стыда Александр, хмурясь и покусывая губы.

И чтобы она ответила? Промолчала бы в знак примирения или залилась слезами, либо засыпала его обвинениями? А что же дальше?

Её стойкость и прошение о разводе, который перечеркивал крестом всю их жизнь и навсегда разводил порознь? Или вынужденное прощение, после которого он бы, наверняка, стал особенно ласков и внимателен, стараясь вернуть её доверие... Но ведь как прежде бы уже не было, а спустя некое время все бы повторилось и вошло в привычку?

Возможный ответ так и не был ею предопределен.

Скучала ли она по его объятиям, знакомым привычкам, острому словцу, да и просто по самому присутствию в доме? О да, это было нестерпимо! Иначе зачем бы ей было крутиться между бесконечными выездами?

Ведь для того, чтобы потешить уязвленную гордость, достаточно было лишь знаков внимания поклонника, не лицезрея до оскомины его самого и ещё множество иных, совершенно чужих людей.

Скучал ли супруг по ней? По всему казалось, что нет.

Стыдно сказать, но общение с детьми вовсе выводили оскорбленную женщину из равновесия, напоминая об утраченных иллюзиях. Видеть распахнутые глаза, унаследованные от отца, и слушать речи, беспрерывно напоминающие о нем же, было сродни пытке...

В результате они видели её урывками, очень скучали в обществе успевшей изрядно подустать гувернантки, которой пришлось теперь проводить время с шустрыми воспитанниками неотлучно. Сын был еще слишком мал для переживаний, но старшая дочь сильно расстраивалась, не понимая отстраненность матери.

Поначалу Софи казалось, что она вызвала ее недовольство своими шалостями, по крайней мере, так ей намекала гувернантка. Но шло время, она пыталась вести себя хорошо, а настроение не менялось и внимания было все меньше.

Вдобавок, отец был где-то в отьезде, и его отсутствие пугало еще сильнее. Конечно, он и раньше уезжал. Но тогда они думали о нем вместе, а теперь...

— Папенька скоро ли вернётся? Я так скучаю... — обратилась девочка к матушке, румяной и воздушной после приезда с бала. Но получила скупой поцелуй и невнятный ответ, дескать, его планы мне неведомы... и милой девочке можно найти себе утехи без отцовского присутствия... Но ведь в прошлом она никогда так не отвечала!

Но Анастасия, всецело поглощенная мероприятиями, все откладывала совместные выезды и домашние игры. Даже к Софье, своей давней подруге, она не могла поехать, а ведь ранее они часто, каждую неделю, встречались, урывали минутку для душевного разговора, безуспешно уединяясь от шумной детской компании.

А что ей теперь можно сказать? Выслушивать ее вопросы Анастасия меньше всего хотела. Правда, та однажды, отлучившись от только выздоровевшей малышки, все же сама ненадолго нагрянула к ней,что-то выспрашивая про странное поведение Александра, навестившего ее месяц тому. Но гостье некогда было уделить время, ибо она встретилась с нею уже перед выездом в музыкальный салон. И быстро поговорив, они распрощались.

О последствиях своего вызывающего поведения в обществе Анастасия иногда думала... Но отмахивалась, как от случайной дурной мысли, охваченная лишь всепоглощающей тоскливой обидой – на предательство и теперь ещё и равнодушие.

Как-то раз, приближаясь к кружку мило щебечущих о чем-то дам, она услышала обрывок фразы:

—...Да спровадила она в Петергоф своего гвардейца, ха-ха-ха... рога уж поди выросли, а он и знать не знает...

Увидев ее, сплетницы, тихо хихикнув, замолкли.

“Ну и пусть. Пусть докладывают, и пусть думает, что он в моей жизни не один. А измены — так никто даже доказать ничего не сможет! Моей телесной измены не было, и вряд ли будет — одни сплетни да подозрения... То ли дело его срамная выходка...”

Сопровождая Анастасию из очередного придворного театра, граф неожиданно сообщил ей новость:

— Сударыня, у меня для вас сюрприз. Наш посол, как вы знаете, слабый здоровьем... Он милостиво приглашен на лето на императорскую мызе в Стрельне, и в эту честь устраивает там небольшой праздник... Приглашен Великий князь.

“Еще Чертушки мне не хватало”, — подумала Настасья. Но в своей бешеной круговерти она уже не могла остановиться.

Только что вернувшись из Англии, ни о чем не подозревающий Никита Оленев решил навестить друзей и крестницу. Каково же было его удивление, когда он, прождав до вечера хозяйку дома, встретил ее выходящей из кареты с незнакомцем.

В первый момент Анастасия смутилась, увидев друга своего мужа, рассматривающего удивленно ее спутника. Потом собралась с духом, и, изобразив на лице сияющую улыбку, представила его.

- Князь Оленев... крестный моей старшей дочери. — недавно путешествовал в Англию... И вот, решил вспомнить про нас, это так любезно...

“Вот как интересно – не друг супруга”, — отметил Никита.

— Граф Юлиус Иохим фон Лимберт, мой... хороший знакомый.

Мужчины кивнули вежливо друг другу. Никита понимал, что она явно что-то скрывает и от этого переигрывает. Не привык он разговаривать с женой друга в официальном тоне, особенно после давних приключений. Да и крестил он их старшую дочь, так что, можно сказать, родственники. Сейчас же Никита почувствовал всем нутром некую отстраненность.

— По правде говоря, Анастасия... ээ... Павловна, я хотел бы пообщаться с вами лично, но.. сегодня мне не повезло. — он развел руками.

— Но ваших наследников я увидел, они пожаловались, что совсем не видят папеньку, сильно занят-де в Петергофе.

Признаться, мы уже решили совершить совместную дальнюю прогулку, я пообещал просить вас. Надеюсь, в вашей компании? С Сашей увидимся, а в дороге не скучно будет. У меня есть совершенно удивительные истории про туманный Альбион... Итак, вы согласны?

Уже в середине своей речи он понял, что нет, она не поедет туда ни с ним, ни с кем другим.

“Увидиться, значит... А вы уверены, что он будет рад? – зло подумала Анастасия, – право, как будто издевается...”

— О... Никита... Григорьевич, это милое предложение, но, пожалуй, я откажусь.. Завтра у меня вечером балет, потом я приглашена на бал к Н-ским, а потом... даже не знаю, как найти время...

— А Софии с Павлушей остается только общество гувернантки и нянек, не так ли? Вечный удел столичных наследников! И они его не избежали, как видно... — с неожиданным сарказмом заметил Никита. Но тут же перешёл к делу:

— Но тогда... Я все же настаиваю на этой поездке, они явно засиделись в городе... Говорят, императрица завела новые потешные фонтаны...

“Да уж, завертело тебя, Настасья, — подумала женщина. — Дети-то ни в чем не виноваты... Что ж, не буду препятствовать. Тем паче, друг непременно доложит, что я не страдаю одиноко дома... Пускай знает!

====== Подозрения ======

Получив милостивое разрешение, компания отправилась в путь. Дорога прошла благополучно, дети оживились, предвкушая встречу с отцом.

Саша, получив записку, пришел в гостиницу, где остановился Оленев и дети с гувернанткой и был почти сбит с ног стихией в виде кинувшихся ему навстречу дочери и сынишки.

Радость от встречи не скрыла от Никиты, как осунулся и потускнел его обычно жизнерадостный друг.

Когда мужчины ненадолго оказались наедине, Никита решил приступить к разговору.

— Саша, — начал он с паузой, – что у вас, черт возьми, происходит?! Я не могу узнать твою жену, да и тебя самого!

— Видишь ли, Никита. — Белов тяжело вздохнул. — У нас возникло недоразумение, странное, тяжелое недоразумение. Уж третий месяц тому пошёл...

И он кратко рассказал про аустерию, в которую его заманили с непонятной целью.

Оленев пораженно слушал, пожимая плечами.

— Я не понимаю... Черт побери, тебя не подменили часом в моё отсутствие, а, Белов?

— Жизнь наша принадлежит родине, но честь никому... — мрачно произнес тот. — Это тебя успокоит?

Князь покачал головой.

— Не то говоришь сейчас, дело нынче не в Родине, а в твоей жене. Да, хотя и в чести тоже! Тебя подставили, невесть кто! Грязно и подло! И её видимо, тоже. А ты торчишь здесь, который день... — он возмущённо обвел рукой ни в чем не повинный парк.

— Подставил? О да, я пытался выяснить! Но это всего лишь трактир, понимаешь? Простая, безымянная коммерция! Да там каждый день клубятся чьи-то тёмные дела да сводятся счеты!

Если б я понимал, кому сие надо было? Перешёл кому дорогу в должности — поздно больно хватились, спустя два года... Какой сержант несправедливо обиженный, так беззаконий вроде не учиняю... Да и не гвардейский это почерк, чтоб по семейным делам пакостить! Что ещё? Отверг чей-то праздный флирт? Ну мало ли, тех отвергнутых, никого же не опорочил? Нет у меня явных врагов, не-ту!

— Да черт с ними, врагами, Сашка... Ты вообще хоть раз пробовал объясниться с любимой женщиной, как умеешь ты сам, а не то полусонное тело с мутной головою под твоим именем? Хотя, кажется, я его перед собою и сейчас вижу...

Белов зыркнул на него, усмехнувшись.

— А ты полагаешь, я мог что-либо доказать? Вообще, открыть рот? Как ты думаешь, что я должен ещё объяснить женщине, которая настолько поглощена своей легендой, что ничего не слышит? И не просто доводов о верности, неет... Ей даже непонятна обычная просьба отлежаться в тишине! Каково, а? — Белов взмахнул руками, начиная заводиться.

— Быстро, однако, я лишился и понимания, и доверия! То есть, лишь только некая скоти... — он огляделся, увидев детей с гувернанткой на лужайке.

— Так вот, некая скотина устраивает для неё спектакль под названием “Блудник во хмелю” с демонстрацией меня мирно спящим черт знает где, и все!! Я получаю поток обвинений! Хотя, ей богу — всё, что я услышал внятного — это призыв идти, пардон, к своим девицам, да проспаться с перепою... Это мне-то!! Припомни, когда ты меня последний раз-то в перепое видал, а?

Никита хотел было привести некое сентиментальное воспоминание школьной поры, но не успел вставить слово.

— Итак, любимая, которая со мною прошла все, что угодно, за много лет, вдруг полагает, что я, значит, напиваюсь до блуда?! Да ещё когда и где — по пути домой, в трактире?!! Да я в долгих отьездах до сей пошлости не опускался!

А, может, меня 11 лет просто всерьёз не воспринимали? Да, если хочешь знать... для меня это неверие просто оскорбительно!

Вот скажи, мне после этого, может, на колени встать, да повиниться, что был коварно усыплен? Иль ты мне прикажешь роту оставить, чтобы еще раз послушать, что я негодяй? Благодарю покорно, брани мне на плацу довольно!

— А ну успокойся! — Оленев резко встряхнул гвардейца за плечи и тот, наконец, перевёл дух, понимая что парк для его бурных возмущений не пригоден.

— У чему весь этот поток вопросов, если ты до сих пор её любимой называешь? Видит Бог, Саша, ты страдаешь, и дети без тебя тоскуют...

— Прости, Никита, вывалил я много... Давно не говорил ни с кем начистоту... Живу здесь, как сыч какой, даже настроения нет на любезности...

Белов снова сник, кивнув на весёлую компанию гвардейских офицеров вдалеке, окруживших двух миловидных девушек.

— Пойми, у меня просто не хватает слов объясниться, да и свободного времени, прямо скажем... Что толку скакать туда-сюда, если тебя не слышат и не видят?

— Ах у тебя нет времени, да что ты говоришь?!! Ну, конечно, наш гвардии капитан ведь столь занят? Да ты вообще знаешь, с кем и как проводит время твоя Настасья? — вспылил сдержанный Никита, немало удивив Белова.

— Клянусь, если б я не знал ее тысячу лет и не видел еще год назад...

— Она ездит в театры, салоны... Это теперь ее жизнь... Я слышал, ее видели у Ш-вых. Да, и после Вены из-за театра дома не застал. Ну уж в этом-то странно ее упрекать...

Александр вздохнул. Конечно, фраза, услышанная недавно от одной из очаровательниц, показалась ему, правда, немного чудною. Молодая женщина, призывно распахнув глазки, таинственно поведала, мол, “супруга ваша намедни была столь весела, танцуя на балу, будто совсем вас забыла... И сие несправедливо, ведь столь привлекательный мужчина достоин большего внимания...”

Однако он настолько привык к женскому вниманию и просто бессмыслице светской болтовни, что лишь вежливо покивал, подумав, что с ним просто флиртуют.

— Салоны?!! Ты каждый день при дворе и совсем ничего не слышишь, кроме приказов?! Да я в Петербурге сразу от троих светских знакомых узнал, что... Словом, прости, Сашка, что говорю тебе это именно я... — Оленев вздохнул.

— Продолжай... Ее вмешали в какой-то скандал?

— Не совсем вмешали, но... Вообщем, Настасья твоя отнюдь не скучает без мужского общества, если хочешь знать. Ее всюду сопровождает австрийский аристократ, некто Лимберт, дипломат из окружения посла Естерхази. Неприятный тип. Но у вас явно с ним нашлись общие вкусы...

— Что? Какие ещё вкусы? Ты на что намекаешь? — Саша зыркнул на друга, напрягая скулы, затем повторил услышанное про себя и вспыхнул:

“Так. Обвинила в изменах меня, а сама, значит... Нет, этого просто не может быть! Это невозможно! Я никогда не устраивал сцен ревности, ибо знал, что другим светит не больше танца, любезной беседы, или поцелуя руки. Она же сама же хохотала со мной про неприличные комплименты, умоляя никого не убивать! Кажется, теперь придется умолять всерьез...

Но неужели я был так наивен, или просто доселе не встретился никто столь настойчивый, как Брильи? Боже правый, и снова иностранец? Это что, злая ирония?“

— Ладно, — гвардеец перевёл дыхание и хлопнул друга по плечу. — Немедля иду к начальству просить отпуск. Я здесь уже второй месяц безвылазно торчу!

Так, не пробыв в русском Версале и трех дней, они вместе двинулись в обратный путь.

====== Смертельная схватка ======

Приехав домой и оставив сына и дочь на гувернантку, Саша побежал по комнатам, как загнанный лев, в поисках жены.

— Где она! Где госпожа, отвечайте!

Он собрал на лестнице всю прислугу. Те, немного побаиваясь бешеного лица барина, нерешительно топтались и пересматривались между собой.

Наконец, нашелся смельчак, который произнес:

— Александр Федорович, только не гневайтесь, мы-то не знаем толком. Велено мне было лошадок запрячь до Стрельны. Анастасия Павловна туда уехать изволили, почитай часов 6 назад. Праздник у них там какой-то, ее... — он запнулся и нерешительно покосился на остальных, не зная, говорить ли далее.

Саша встряхнул его за кафтан: — Ну же, что Её? Ее кто-то сопровождал?! Говори!

— Барин, голубчик! Не бейте только, как на духу скажу. Бусурман заграничный, не знаем, откуда он и взялся на голову, пригласил он барыню туда, уехала с ним и камеристкой!

— Коня нового мне готовь! Быстро!!! Моего напои с дороги. Немедля, я сказал!!!

Белов не помнил, как он доскакал до Стрельны, почти повторив только что преодоленный маршрут. Только из Петергофа он неспешно сопровождал верхом карету с детьми, а здесь взял сумасшедший галоп. Казалось, его горячность передалась коню, и он не подвел хозяина, доставив его с максимальной быстротой.

Остановившись возле скопления карет, Белов спешился и устремился за гостями.

На входе была суматоха, встречали цесаревича Петра, который, выйдя из кареты, устроил какую-то шумную потеху, чем привлек ещё больше внимания.

Удачно пробравшись через зевак, Саша направился к дворецкому.

— Сударь, у вас есть приглашение? — спросил тот, смерив подозрительным взглядом взволнованного гвардейца.

— Какое еще приглашение! Здесь моя жена, ее имя Белова Анастасия Павловна, мне нужно забрать ее. Где она?

— Есть одна дама с похожим именем, но она не предупреждала про мужа, ибо была в ином сопровождении... — произнес дворецкий с едва скрываемой ехидцей. — Эй, постойте, вы куда!

Анастасия в этот момент сидела в библиотеке, удалившись от гостей с бокалом шампанского, машинально взятого с разноса.

“Что я делаю здесь, в этом чужом месте, и куда я стремлюсь убежать... Нужно сейчас же вернуться домой... Дети, верно, уже приехали из Петергофа и ждут меня, переживают... А если они еще не вернулись? Может, поехать туда, к ним? Это же совсем рядом, час езды. Но ведь и ОН совсем рядом, только вряд ли хочет встречи ...”

Находясь здесь, довольно далеко от дома, она каким-то чутьем почувствовала себя в ловушке. И уже вознамерившись уехать, потянулась за своей бархатной сумочкой, но услышала у порога шаги.

Лимберт приблизился к замеченной комнате в сопровождении своего верного слуги.

Он уже давно тяготился этими затянувшимися ухаживаниями. Была подготовлена прекрасная почва для того, чтобы вожделенная дама почтила его вниманием. Но что-то от него постоянно ускользало. Красавица могла щебетать, весело заливаться смехом, при этом оставаясь холодной и неприступной, как скала. В глазах ее временами проглядывала тоска, никак не совместимая с ее поведением.

“Пора бы нам перейти к другим отношениям, более удобного шанса не будет”.

— Нам не мешать, стой здесь и не впускай никого. Скажи, граф с дамой заняты и не хотят никого видеть. — отдал он указания и вошел в комнату.

— Я искал вас, сударыня, — услышала Анастасия вкрадчивый голос. — Вы так быстро уединились, так не украсив собою наше общество. Великий князь весьма заинтересовался, узнав, что вы здесь. Но, впрочем, так ли нужно вам его общество, когда я рядом...

Левая рука протянулась к ее плечу и чуть сжала его. Женщина невольно отстранилась.

— Что же вы так терзаете меня, дорогая... Ну же, откройтесь мне, наконец, я так долго вас ожидал!

Он неожиданно обхватил ее правой рукой за талию, и впился ей в губы, затем перешел к шее.

К этому моменту, пронесшись мимо гостей и не найдя среди них жены, Белов кинулся по всем комнатам, попутно спрашивая всех на пути. С трудом, с помощью лакея, разносчика шампанского, он был направлен в нужный коридор.

— Сударь, это лишнее.. Мы... мы занятно проводим время, но об иных чувствах, нежели дружбе, и речи нет...— успела только сказать Анастасия, пытаясь отстраниться, но не тут то было...

— Любовь придет потом, а сейчас...

Одна рука опустилась к лифу платья, а второй были ловко распущены тесемки корсета.

“Зашло слишком далеко... Это нужно остановить! Я и этот чужой человек? Но ведь я сама довела... Это немыслимо...”

— Пустите меня! Я не хочу! — выкрикнула она, почувствовав руку на своей груди.

— Бросьте, сударыня, не волнуйтесь – никто не потревожит нас! Муж далеко... гоняет караульных... А впрочем, час поздний, значит, фрейлину какую ублажает... — мокрый рот впился поцелуем в ее губы.

— Вам что за дело!? — собравшись с силой, Анастасия оттолкнула мужчину, ослабившего хватку и брезгливо вытерла свое лицо. Глаза ее зло сверкнули.

— О, как же вы прекрасны в гневе!!! Моя прелесть! Но зачем так обижаться — обычная гвардейская жизнь... Да и нужен ли вам супруг, когда есть я.... — австриец дышал прямо в лицо, похотливо осклабившись...

Выхватив правую руку из-под сжимающегося кольца обьятий, она пошире размахнулась влепить пощёчину, но ее поклонник ловко увернулся, обхватив крепко за плечи, не давая более вырваться.

Возле двери слышались возмущенный крик слуги и грохот от удара сапога. Лиф платья сползал вниз, угрожая вот-вот обнажить грудь...

— Нет!! Нет!!! Оставьте меня!!!

В этот момент дверь с шумом распахнулась, хлопнуло от сквозняка открытое окно.

— Отойди от нее, сволочь!

Чьи-то руки вцепились в ее назойливого поклонника, и отбросили, он отлетел в сторону, по дороге перевернув банкетный столик с шампанским.

— Oh, Hölle! – выругался тот, — что это значит! Франц! Я же сказал...

Перед Анастасией стоял ее муж, пронзительно впиваясь глазами в ее распотрошенный наряд... Лицо было перекошено гнева, губы сложились в презрительную гримасу... Как же она отвыкла от него, а таким и вовсе не видела никогда...

— Во-он оно как... да ты, я вижу, быстро нашла мне замену, не ожидал...

Саша пытался справиться с потрясением от увиденной сцены.

— Александр, как ты здесь оказался?.. — дрожащий голос удалось сделать надменным. “Господи, ведь я ревности и добивалась, но не этой же грязью!“

— Прости, что прервал твой досуг, но, видишь ли... Я покамесь имею право знать, с кем так сблизилась моя супруга!

— Я не переходила черту, как ты, хотя думай, что хочешь! Я не стану перед тобой оправдываться, – воскликнула Анастасия, оправила, как могла, платье и гордо подняла подбородок, — но теперь ты видишь, каково мне было там, в аустерии!

— О твоей черте ещё поговорим! – рявкнул Белов. — К барьеру, сударь!

Австриец, отправляя сбитый набок камзол, поднялся с пола и хмыкнул: — Я готов принять извинения за ваше вторжение, но... Я иностранный дипломат.. и есть правила...

— Указывать на правила вы будете у себя в Австрии, если доберетесь. Вы сейчас в России, и покушаетесь на честь моей жены! Сатисфакция будет здесь, немедля! — в запале крикнул Белов сопернику и чуть не вытолкал его к выходу.

Граф снисходительно поморщился. В исходе дуэли он не сомневался. Школа итальянского фехтования у лучшего наставника, да бывалые конфликты на почве прекрасного пола (до которого он всегда был охочий, не делая разницу между замужними и нет) давало ему повод гордиться собою безмерно.

Поверхностное досье на соперника сложилось у него из случайных отзывов.

“Что может сделать мне этот русский гвардеец, у него вся жизнь – караулы, карточный стол, да семья... до недавнего времени — хмыкнул пол себя Лимберт. — В дуэлях на службе вроде давно замечен не был. Да, неприятно... — придётся сделать эту строптивицу вдовой своими руками. Конечно, лучше было разобраться с помехой в виде мужа потом, окончательно поладив — имелись для этого нужные люди... Случайная встреча на улице с пулей... И нечаянная вдовушка вскоре вступает в новый брак.

Инцидент с убийством русского дворянина выйдет, конечно, бурный... Но, с другой стороны, чего нынче бояться-то? Грозящее отправление домой? Тем лучше! С красавицей иль без — вернусь в милую Вену, подальше от этой проклятой сырости... А там уж есть, кому послужить...” — быстро раздумывал граф, и, выходя, обронил Анастасии: — Договорим позже, сударыня.

У молодой женщины все похолодело внутри. Она вспомнила недавние хвастливые рассказы о хитрых приемах, в котором нет равных при австрийском дворе...

“Да конечно, Саша силен в фехтовании, но... А вдруг его постигнет неудача?!” — в этот момент обида и ревность отступила куда-то на второй план, только липкое чувство страха завладело ею всецело.

Мысль о том, что исход дуэли может быть противоположным, совершенно не тронула ее, как и осознание того, что она больше не свидится по доброй воле с Лимбертом, будь он ранен или здоров.

— Франц, держи эту комнату закрытой и жди меня здесь, – шепнул тот слуге, потиравшему возле двери челюсть и повернул ключ.

— Как вы смеете меня запирать!! — крикнула Анастасия, кинувшись к запертой перед ее носом двери, за которой удалялись решительные шаги.

Оглядевшись растерянно по сторонам, молодая женщина кинулась к упавшей с перевернутого стола сумочке, помня, что захватила запасные шпильки. “Кажется, это пригодный способ открывать замки...”

Вытряхнув бархатный мешочек тут же на пол, она нашла нужное, подобрала с пола выпавшие пудреницу, платок, баночку помады, и выудив из лужи шампанского какой-то согнутый конверт, машинально затолкала все обратно.

Спустя несколько минут её ухищрения как будто увенчались успехом и замок почти поддался, но верный приказу слуга, тихо дежуривший у дверей, тут же подал о себе знать ядовитым хихиканьем, укрепив поперёк засовом.

Минуя территорию парка, оба дуэлянта проследовали к уединенному месту на побережье, освещенному луной. Оба хранили молчание, успев обменяться лишь парой фраз в коридоре.

— Изволите взять себе секунданта? — спросил гвардеец.

— Обойдусь, как и вы... Хоть в нарушении кодекса уравняю вас с собою... — нагло ухмыльнулся австриец, которого уже и самого охватил холодный азарт поединка, призванного пополнить коллекцию его успешных побед.

— Как благородно! Для начала ответьте хоть за одно оскорбление... — процедил в ответ Белов, пытаясь обуздать бешенство.

— Кстати, откуда уверенность, что честь дамы оскорблена против её воли? — насмешливо спросил Лимберт, так не получив ответа.

“О её воле подумаю потом...” — Саша с трудом взял себя в руки, понимая, что проиграет, если станет терзаться от ревности сейчас, когда больше всего нужны крепкая рука и холодный ум.

Оба противника сняли камзолы и встали друг против друга, обнажив шпаги. Клинки их схлестнулись. Один был преисполнен пылкой решимости биться до смерти одного из них, а другой лишь отрабатывал технику, поначалу цинично обдумывая, ранить ему соперника, или сразу же устранить как помеху.

Обмениваясь пробными уколами, они оценивали шансы друг друга и словно знакомились, так и не встретившись ни разу в мирной обстановке.

По мере того, как гвардеец отбивал все его выпады, Лимберт начинал понимать, что без коронного номера не обойдётся. “Удар в правый бок и мгновенный перевод в укол... Приберегу на потом, — подумал он, — рано или поздно сам подставится как мне надо.”

Саша понимал, что противник знаком со многими приемами, которые когда-то спасали ему жизнь. Он почувствовал, что его пытаются оттеснить в сторону, чтобы подобраться сбоку.

О да, сослуживцы не считали Александра заядлым дуэлянтом, в этом австриец не заблуждался... Лишь дружеские поединки с тренировкой приемов, не давая рукам скучать без эфеса ни одной недели.

Однако лишь близким друзьям было ведомо, какие поручения государственной важности скрываются под его невинными “курьерскими” выездами. Именно они все минувшие годы не давали расслабиться, оттачивая внимание и ловкость в ожесточённых схватках, где проигравшего ждала гибель.

Выпады становились все яростнее, противники то сближались, то расходились, одежда на них была разорвана клинками, но проникающих ранений пока не было. Дуэль затягивалась, забирая силы.

В какой-то момент Лимберт все же притеснил Белова к воде, раскрывая его защиту серией быстрых ударов, и сделал резкий выпад вправо.

Но к его великому удивлению, гвардеец тут же парировал и внезапно точным ударом вонзил острие шпаги в грудь соперника!

Зажимая рану, так и оставшись с удивленным лицом, Лимберт рухнул в бьющиеся о берег ночные волны Невского залива.

Белов, вытерев шпагу, снял с себя безнадёжно разорванную рубашку и смочил ее в воде. Обмывшись ею от пота и крови, он огляделся вокруг, ещё не осмыслив до конца последствий своей блестящей победы.

К берегу приближалась толпа, среди которой его взгляд выловил маячившую одиноко женскую фигуру.

“Живой! Будто не ранен! Слава Богу!” – выдохнула тихо женщина. И, удержавшись от желания сбежать с пригорка вниз и радостно прижаться, она круто развернулась и отправилась искать свою карету.

Но, конечно, ее слова её не могли долететь до Сашиного слуха. Вскоре к нему приблизились драгуны, охранявшие резиденцию.

====== После дуэли ======

Анастасии, во избежание пересудов оказавшейся вновь затворницей в прежней домашней обстановке, без конца вспоминались недавние события.

Оказавшись безнадёжно запертой в той самой комнате, она понимала, что сейчас произойдет суровый мужской разговор, в котором ей места нет.

Когда освободиться самостоятельно не вышло, пленница принялась кричать и колотить в двери, пока проходящие гости не заставили Франца ее выпустить.

Но к месту поединка она смогла попасть, уже влекомая собравшимися гостями. Уединившаяся в кустах парка влюбленная парочка заметила помощника посла, устремящегося к берегу в сопровождении гвардейского офицера, устроившего смуту в разгар праздника. И к финалу схватки первые зеваки уже появились на почтительном расстоянии.

Может, наглый натиск Лимберта возымел свое, но Анастасия отчётливо страшилась лишь одного возможного исхода этой дуэли. Причем сама мысль о том, что австриец, несмотря на свою самоуверенность, также может нуждаться в сочувствии, вызывала некую брезгливость.

Увидев тогда Белова, почти невредимого, стоящего над поверженным телом ее недавнего компаньона, она испытала более облегчение, нежели ужас из-за убитого, и тут же постаралась скрыться.

Чувство страха при мыслях об обратном исходе сразу же улеглось, вновь уступив место обиде и самолюбию.

Подсматривая украдкой из окна кареты, как он идет в сопровождении драгунов, накинув камзол на обнаженные плечи, Анастасия невольно залюбовалась его ладным телом, тут же снова укорив себя за черствость по отношению к уже покойному графу.

Ведь она с самого начала цинично использовала его, и прекрасно это понимала... Но как еще прикажете воспринимать мужской пол, если лучший его представитель оказался похотливым предателем?

Сожалела ли она теперь о Лимберте? По-человечески, конечно, сочувствовала его трагическому концу. Хотя его грязное поведение, приведшее к кровавой развязке, избавило даже от симпатии, которая толком не успела завязаться.

Вспоминать это гонку за светскими развлечениями было неприятно и постыдно, в первую очередь, из-за детей.

“Но ведь я отличаюсь от иных ветрениц, вспоминающих про свое потомство раз в три дня, а то вообще не бывающих дома неделями... — уговаривала себя Анастасия.

— Разве забывала я справляться об их самочувствии ежедневно, разве бы покинула на слуг, если бы кто-то захворал?”

Но теперь, когда круговерть светской жизни осталась позади, эти оправдания казались слабыми.

Дочь и сынишка словно нарочно рассказывали наперебой про поездку в Петергоф, да еще задавали множество вопросов про отца, который, ужасно осерчав, уехал за нею.

А ей самой осталось задаваться вопросами: “А за что на самом деле дрался мой муж? Отстаивал мою честь или же свое задетое мужское самолюбие?

Да что бы ни заставило Сашу нагрянуть в Стрельну и хвататься за эфес — о прежней любви здесь речи не было. Какая там любовь, если он так и не удосужился молить о прощении за блуд!”

После нелепого разочарования поздно вечером, накануне роковой поездки, надежда о его покаянии была окончательно оставлена. Поводом послужила громко распахнувшаяся в спальне балконная дверь. С колотившимся сердцем её обитательница отодвинула полог и соскочила с постели, на ходу пытаясь обуздать свою наивность. А обнаружив причиной обычный сквозняк, залилась краской стыда и досады.

“Ты сошла с ума, просто сошла с ума!— она отчаянно рассмеялась до слез. — Ты вспомнила молодого курсанта, покоренного твоими юными, запретными на то время прелестями?

Ну уж нет, это больше не тот отчаянно влюблённый, что стоял безнадёжно под окнами, лазил в них, рискуя быть убитым... А ещё упорно догонял, сражался за любимую, не взирая на преграды...

А когда помехой счастью стали мои личные терзания, снова не отступил и самоотверженно спас в последний момент... И по сию пору один вид его глубоких шрамов болезненно тревожил душу...

Только он уже давно перестал смущаться, когда мои губы прикасались к давним увечьям...”

— Ну все, довольно! – Анастасия прижалась лбом к холодному стеклу, обуздывая поток воспоминаний.

— Опомнись уже, самонадеянная, сентиментальная гусыня — то время давно ушло!

Ради Бога, зачем?! Зачем его высокоблагородию лазить в свой семейный дом столь затейливо, минуя двери? Добиваясь прощения былыми подвигами? Ведь новые юные прелести теперь его ждут в иных местах, где уж точно из постели не прогонят!

По возвращении этот чудной эпизод обдумался снова, добавив и без того смятенной женщине новой порции досадных раздумий:

“Согрешил-то явно не раз, если меня решили любезно оповестить “доброжелатели”, только вот моей благодарности им все одно не видать. Но, несомненно, совершенно несомненно, он продолжил блудить уже не со случайными дешёвыми девками, а при дворе, как издевался Лимберт.

Ещё бы! Недавний семьянин обнаружил свои постыдные тайны раскрытыми и пустился на свободу! Это единственное объяснение тому, что он так легко отступил. Кому же хочется возвращаться к ревнивой жене, и притворяться верным, утратив всякое доверие! Неудобства-то, право, какие!

Но отчего же, наплевав на мои чувства, он так разьярился, когда обнаружил меня с другим! И что понял, увидев меня вырывающейся из чужих объятий?”

Вспоминался миг, когда Александр смотрел на нее, в бешенстве избавив от натиска наглеца. В его взгляде была смесь негодования и горечи, но последнего, кажется, больше.

“Ну да, почему бы и нет, раз он посчитал себя легко заменимым! Да ещё не в каком-то трактире, а почти у всех на виду!”

При последней мысли у Анастасии неприятно холодело внутри и вспоминались все отторгаемые доселе сплетни. Как же беспечно она опозорила себя, охваченная душевной болью! Бросила тень на будущее детей, так же как и на нее когда-то легла печать осужденной матери!

Вот где нагнало уже привычное за годы безразличие к людскому мнению! Однако те давние пересуды её побегов и брака вопреки царской затее и вправду выглядят полной ерундой... А уж в сравнении с теперешней репутацией и подавно! Нынче её осуждают, верно, все, от праведниц до блудниц, рожающих мужьям чужих наследников!

О, разумеется, такая история не одна и когда-нибудь все забудется... Но ведь она даже не совершала прелюбодейства! Лишь побег, отчаянный побег от своего разбитого сердца!

И как-то само собой вся её досада ложилась на того, кто это сердце разбил, и теперь, несомненно, также осуждает!

Их возможный диалог теперь уже представлялся так:

— Ты решила мне отомстить за небольшую вольность? Что ж, дорогая, с лихвой получилось! На самом высоком уровне, поздравляю! Дабы все узнали нашу семейную подноготную!

Как близко у тебя зашло с этим Лимбертом, отвечай?! — вопрошал с яростью Александр в её воображении. И непременно хватал её за руку или тряс за плечи. И оказывался до обидного прав, превратившись из виновного в обвинителя!

“И как бы заговорила я, если бы осталась с ним наедине? Обманывать, что тоже согрешила? — Нет, ни за что! Ведь противна себе буду, связав себя ложно с этим графом! Достаточно того, что так считают все кругом!

Просто сказать Александру, что измены не было? Ни за что ведь не поверит!

Уговаривать правдой, что не могу ласкать никого, кроме него — унизительно, ведь он-то сам может!”

Проверять свои предположения ей совсем не хотелось, особенно в тюрьме, под ушами охранников. Единственное, что желала Анастасия в это время — побыть наедине с собой, и уж тем более, без супружеских дознаний.

Это желание боролось с беспокойством о теперешнем местопребывании мужа. Но отчего-то причины этого беспокойства не заходили далее, нежели недостойное с ним обхождение и ноющие в сырости старые раны.

“Как долго ему находится в этих казематах? Лишь бы забрали тюремщики деньги из узла с тёплыми вещами, переданном через слугу... Как будто Иван уразумел, как надобно поступить, да язык за зубами держать... ”

И тут же снова начинались гадания о его мыслях.

“Что он думает обо мне сейчас, оказавшись в заключении? Презирает меня за нелепую месть? Раздумывает, как близко я была с другим и злится? Переживает арест, чреватый понижением в чине?

Эти рассуждения привели к решительному выводу:

“Нет, нельзя нам пока встречаться!”

====== Старый друг ======

Спустя почти две недели неожиданно пришёл хмурый Оленев и пообщался с детьми, которые передали ему для папеньки совместно наваянный рисунок. Однако Анастасия так и не приняла участие в их разговорах, и, сославшись на срочные хлопоты со счетами из имения, поспешила уйти.

Она действительно безуспешно погрязла в этих цифрах, которые никак не желали сойтись. То ли лис-управляющий снова обмануть ее затеял, то ли ее голова, и без того не склонная к математическим выводам, была полностью занята другими мыслями.

Бывало, раньше, когда она очередной раз приходила в тупик, бумаги с запутанными расчетами откладывались в сторону до возвращения мужа... Он легко находил недостачи, и призывал мошенника к ответу. Боже, даже здесь она не может без него обойтись!

В прошлогодних бумагах по имению лежало пара листов лихих расчётов, записанных знакомым почерком. Кажется, Александр ей что-то разьяснял, вернувшись оттуда, случайно проезжая по пути. А она слушала с широко распахнутыми глазами, усевшись на его колени, но вот что именно?

Закончилось-то безуспешное разъяснение здесь же, на этом диване... “Милая, я так соскучился по тебе...” — ласково шептали его губы, а она отвечала с той же страстью, наивно веря, что в дороге, озабоченный делами, и помня о ней, единственной, её ненаглядный действительно терпел гордое одиночество. “Хоть бы ещё не смотреть туда...”

Как раз в момент этих воспоминаний Оленев решил все же поговорить со сбежавшей хозяйкой перед уходом. Но все слова, которые он заранее готовил, дабы попытаться помочь и понять обоих, при виде её отстраненного лица никак не ложились на его обычно красноречивый язык. В результате собственная речь напоминала ему доклад канцелярского служащего начальству.

— Анастасия... Павловна... Понимаю, для начала я обязан выразить сочувствие по поводу гибели вашего... эээ... друга.

“Кто знает, что сейчас скрыто за этим надменным видом, лучше сказать приличествующую случаю фразу, а после уже говорить по делу, а может, и по душам...”

— Любезный мой князь, не нужно этих долгих прелюдий. Вы же пришли по другому поводу, не так ли? — лицо женщины, обращенное к собеседнику, было будто в маске. Холодная маска учтивости.

“Непохоже, чтобы смерть этого графа стала трагедией, что же, значит не все ещё у Беловых потеряно... Ох, нет, не хватает мне милосердия, хотя, видит Бог, я видел этого человека раз в жизни.

Очевидно, он сыграл роковую роль в их ссоре, этот Иохим Юлиус. Но меня-то экий черт дернул влезать в их семейные дела? Конечно, Сашка — разиня самовлюбленный, прохлопал жену... Но именно благодаря моей ретивости он теперь в крепости. И как теперь достучаться до неё, скажите на милость, должен же я хоть чем-то помочь?”

Сделав вдох, Никита приступил к деловым фразам. Ему показалось, что он сам уже подхватил этот холодный тон и взгляд. Чтобы не сбиться, он уставился взглядом в портьеру, закрывающую от солнца. И этот полумрак как нельзя точнее отвечал настроению обоих.

— Что же, меня действительно больше заботит другое, но не отниму много времени... Лядащев завтра будет в крепости. Я попрошу его передать весточку. Вот, кстати, дети попросили помочь меня в художествах, не желаете ли взглянуть? И еще... есть разрешение на свидание для... близких.

Почти развернутый картон был удостоен небрежного взгляда. Никите снова показалось, что он ответствует перед неким высоким чином, что зачастую точно так же не отрывается от бумаг. Ему хотелось поговорить с этой женщиной откровенно, утешить её, как прежде, увидеть её настоящие чувства: страха за судьбу мужа, сожаления о своей странной связи. И, может быть, все бы неожиданно стало на свои места и их нелепая ссора бы рассеялась. И тогда бы осталось одно — выручить Белова из тюрьмы, только как?

Но каким образом ему надобно говорить, когда речь идёт о чужих амурных делах и изменах, Никита толком не знал. Не мог же он успокоить её непонятную обиду, коли Сашка сам не удосужился... Эх, жаль, Софья с детьми в деревне...

Анастасия медленно приподняла голову над отчётом об урожае пшеницы, эти опостылевшие гектары и пуды, как ни странно, пришли на выручку, занимая ее взгляд:

— Нет уж, благодарю... Я полагаю, сие будет лишнее... Постой, я сейчас передам ещё денег, пускай тюремщики будут добрее... – она открыла ящик стола, доставая кошелёк.

Серо-зелёные глаза стоявшего напротив нее мужчины вспыхнули, губы сжались в тонкую линию.

— Что с тобой, Анастасия? — просто выпалил он, неожиданно вернувшись на “ты” и, резко приблизившись, остановил её руку.

— Откупиться решила, никак? Но ты же прекрасно знаешь, что доброта их успокоит не пленника, а только твою совесть!

Она замерла, стиснув мешочек и выдохнула.

— Совесть, говоришь... Ах, милый Никита... И ты тоже меня осуждаешь... но я не виню тебя. Мужская дружба превыше всего, так ведь? Да и потом, ты был в отъезде и многого не знаешь о том, как изменился мой дражайший супруг. Полагаю, он не нуждается более в той семейной идиллии, что на рисунке... А это разрешение предложите...

Она едва не закончила фразу: “более приятным для него особам, уж старым друзьям он подскажет адресок”, но прикусила язык, испугавшись столь личных подробностей, и закончила сухой репликой:

— Впрочем, не будем об этом...

Он замер на месте и внезапно, наконец, решился на откровение, стоя почти вплотную к столу, нависая над сидящей. Анастасия немного поежилась.

— Я, действительно, многого не знаю. В первую очередь, почему так резко изменилась любимая и любящая жена моего друга и отчего я больше не узнаю её?

Отчего он сам способен постоять за честь только оружием, и так беспечно сдаётся перед самым близким?

Но откуда в тебе взялось это равнодушие, скажи мне? Даже если больше не любишь!

— Ну, хватит уже этой лирики!! — воскликнула Анастасия, подскочив за столом, перевернув чернила. — Эта честь уже опостылела! Обман кругом! Ищещь любовь... в своих стихах ее ищи!

А с Александром... мы поговорим наедине, без посторонних глаз, когда его выпустят... Если он, конечно, соизволит... — она нарочито грациозно опустилась обратно в кресло.

— Если его ВООБЩЕ выпустят... — князь укоризненно покачал головой, перефразируя её реплику.

— Что же, я не хотел говорить о делах, когда речь должна была идти о живых чувствах, но раз так...

За убийство дипломата Александру предстоит суд, и мы поднимаем все полезные связи, дабы смягчить его приговор. Преображенцы также ходатайствовали перед императрицей о снисхождении. Я добился через три дня аудиенции у Государыни, но всему этому есть преграда...

Он замялся, чувствуя, что вот сейчас, видя это безразличие, лишится того барьера, что всегда заставлял его поддерживать эту прекрасную женщину, что бы там кому не угрожало.

“Суд... для чего, какой суд? Эти поединки в Уложениях прописаны, были, есть и будут, хоть императрица и не одобряет... Что грозить-то серьёзного может, с его-то везением... В минувшем году этого задиру, Горина, до сержанта понизили за членовредительство да замяли дело. Никита, как обычно, нагнетает драму, ведь бедняга в печали уже 11 год, сколько его знаю. Придумал какую-то клятву, данную Великой княгине, а она уж и думать о нем забыла. Однако, понятия о верности, похоже, у друзей разные...” — новые сведения, усугубленные тревожным голосом князя, укладываясь все хуже и хуже.

— Государыня к нему всегда была милостива... Я полагаю, все будет в порядке? Сейчас распоряжусь про кофе...— затянувшееся молчание Никиты прервал отстраненный голос хозяйки, взявшейся за спасительный колокольчик, дабы скрыть задрожавшие руки.

“Как холоден её тон, Боже мой!” — сам волнуясь от своей бестактности, Никита произнес отрывистыми фразами:

— О да, государыня милостива... коли не мешают ей в этом интересы Отечества... Вернее, особы, зело для него важные. К примеру, посол австрийский Эстерхази под угрозой разрыва отношений настаивает на... публичной экзекуции! Даже не в полку, ибо там-де замнут,своего пожалеют! И один высокий чин вынужденно его поддерживает!

На последних словах ему показалось, что в прикрытых ресницами глазах что-то испуганно полыхнуло, он осекся, и тут же услышал взволнованный полушепот:

— Что значит — экзекуции? То есть... не просто понижение, или даже ссылка, а...?

Она поймала взгляд Оленева, уставленный на висевший на стене портрет её матери. А после сглотнула и с сомнением посмотрела на него самого:

— Но ведь... Это же поединок, не заговор!

“Неужто я так беспечно ушла от действительности? Или слишком быстро облегчила свои страхи после дуэли? Да ведь она закончилась убийством человека, хоть я по нем и не горюю! Или все же князь, радея за друга, хочет разжалобить? О нет, он слишком благороден...”

— Простите... сударыня... Я не должен был посвящать в такие подробности. Это лишь угрозы, так всегда говорят, наверняка, все может измениться... Не волнуйтесь, мы должны справиться... — сокрушённо пробормотал Оленев и направился к выходу.

— Мне действительно, пора...

— Никита, постой! — громко воскликнула вслед Анастасия, выскочив из-за стола и заставив уходящего обернуться на месте.

— Кто... кто этот чин, который сие поддерживает!? Неужели... ничего нельзя сделать, чтобы Сашу... вообщем, так, чтобы не так жестоко? – её голос сорвался на всхлипе.

— Скажите мне, милая Анастасия Павловна... вы знаете меня много лет, к чему весь этот спектакль? — Оленев осторожно взял её руки в свои и тяжело вздохнул.

— Простите ещё раз, если сказал лишнее, или же напугал... не мне осуждать ваши семейные ссоры, наверняка, вы оба были неправы, но сейчас... Не прячьте глаза!

Она неохотно подняла голову, он продолжил:

— Но сейчас мои переживания о более важном, ведь особа эта — его сиятельство канцлер Бестужев, некогда ваш покровитель... а теперь, выходит, опаснейший враг.

Я не буду больше никого ни увещевать, ни защищать. Просто знайте, что я все ещё остаюсь и вашим другом также.

С этими словами Оленев опустил её безвольные руки и вышел, тихо прикрыв дверь.

====== Хлопоты ======

Лядащев, с которым князь вскоре встретился в трактире, был настроен саркастически:

— А что жена? — коротко поинтересовался он, опытным взглядом быстро рассмотрев свернутый в трубочку детский рисунок.

— Не желает ли составить завтра компанию старому знакомому в наиприятнейшее из столичных заведений, что на Заячьем острову?

После тяжелого молчания собеседника Василий Фёдорович потеребил усы и зло усмехнулся.

— Полагаю, она до сих пор не понимает, что её ммм... вольный образ жизни поведёт супруга прямиком под кнут и на каторгу? Хотя, истинная сущность этой дамы была видна мне ещё в 43м...

— Теперь, думаю, понимает... Но я прошу вас, сударь... Больше в моем присутствии не говорить так об этой женщине, — тихо ответил Оленев и приподнялся с места.

— Иначе впредь мне придётся...

— Иначе что? — устало усмехнулся офицер. — И вы помахать шпагой решили, князь? Следом за Сашкой праздной крови захотели? Ну-ну...

И схватив бесцеремонно Никиту за рукав камзола, процедил:

— Сколько лет, одно и тоже... Как были простодушными юнцами, так и остались. Что один, что другой. Ах, да, ещё моряк ваш, на волнах парящий...

Не до бабьей чести нынче, поверьте! Ситуация с нашим общим другом почти безнадёжна, вместе действовать надо, а не распутство госпожи Беловой оспаривать... Тем более, что... весь Петербург понимает причину дуэли, что бы там её упертым мужем на допросе не утверждалось...

Лядащев возмущённо стукнул кулаком по столу и продолжил:

— Говорит обвиняемый следователю про якобы затеянный в кулуарах спор о правах Австрии за испанское наследство! Оно и понятно, грех ее покрывает...

Мы можем хлопотать бесконечно, рассказывая всем о благородном мстителе за поруганную честь... Только вот выходит с его слов, жестоко погубил он зело важного для Отечества дипломата на пустом месте.

Нарочно приехал без приглашения, дабы о чужих землях поспорить и в безумии порешить! Ишь, политик выискался!

— Безнадежна почти? — напряжённо переспросил Оленев с упором на последнее слово, оправляя брезгливо манжет.

— Вы были ещё раз у Бестужева?

После недавнего разговора на Малой Морской Никита и сам понимал, что “хороший человек из Тайной канцелярии” в большей степени прав в своём цинизме, нежели сам он в своей сентиментальности.

— Ближе к суду, обождите... Но это “почти” чуду подобно. По головке гладить нашего дуэлянта никто не собирается покамесь. Пускай ещё спасибо скажет Государыне нашей за отмену смертной казни.

С глаз долой, да как можно дальше, наверняка с понижением — это был бы наисчастливейший для него исход, иначе... — Василий неопределенно махнул на мокрое окно.

— Военных наступлений покамесь не ведётся... Быть может, пресловутая ссылка в Сибирь? — с надеждой спросил Никита.

Лицо Лядащева потемнело.

— Выбор у Белова весьма небогат нынче. Либо казнь, бесчестье и каторга... Либо, ежели только не помешают... Некое долгое и рискованное предприятие, куда благородные офицеры лейб-гвардии точно по личному желанию не суются...

Но благородно сгинуть много лучше для его гордой натуры, сами согласитесь!

И добились бы мы сего, лишь бы карты канцлера не стали попутаны... Суд послезавтра, пострадавшее посольство непременно явится...

— Но я все же рассчитываю на визит к её Величеству! И ежели Сашке присудят наихудшее, я как раз отправлюсь просить высочайшей милости...

— И потерпите поражение... — мрачно закончил Лядащев. — Не хотел бы снова оскорблять вас, князь, но кто вы против канцлера и посла? Другой подход нужен, другой...

Глядя на собеседника, флегматично парирующего все его предположения, Оленеву показалось, что их разговор стоит на месте, и встрепенулся...

— А он есть, подход ваш? Два дня осталось, сударь!! Значит, надо уговорить чёртова посла, канцлера, хоть дьявола!! А мы сидим здесь, о подходе гадаем... Чего мы ждем!!! — он вскочил.

— Я иду в посольство, прямо сейчас!

— Угомонитесь вы, наконец! — одернул Василий. — они нынче не допускают к себе никого из случайных русских, охрану поставили.

И что вы говорить собрались, а? Про благородного друга? Я посмотрел бы на вас, ежели бы вместо их соратника безвременно почившим оказался ваш Белов...

Никита поежился: ирония показалась не к месту.

— Вот что. Будьте в суде, там и объясните все, что думаете, да поостынете пока заодно...

Разговор с Лядащевым оставил у него осадок полной своей бессмысленности и бессилия.

Встретившись с Корсаком, они упрямо отправились к посольскому дому, где, действительно наткнулись на отряд, преградивший путь. Прождав выезда посла до вечера, друзьям пришлось с неохотой признать правоту Василия Фёдоровича, отчаянно злясь на него и на себя самих.

А во время беседы Оленева с “хорошим человеком” виновница их короткой ссоры сидела, словно оцепенев. Изящные пальцы выбивали дробь по столешнице.

Она посмотрела в окно на падающие капли дождя, а потом тоскливо на разряженную даму на портрете.

“Милый князь... Даже осуждая, остался сдержан... Кажется, я верно поняла его взгляд... Мать секли кнутом вполсилы, ибо... да, именно, супруг-то будущий и помог, на все готов был!

А что же выпало остальным? Хлыст врезался с силой в плоть... Кровь и стоны... Снятая со спины до пояса кожа Лопухиной... — Анастасия зажмурилась.

Картина эта давно сгладилась в памяти. Много другого случилось с тех пор, да и не видела она всего — все больше по рассказам, от коих стынула кровь.

Ужас от жестокой расправы, острая жалость, вина за то, что сама невредима — все это было! Но чего-то не хватало, чтоб годами ощущать на себе, как его рубцы.

О, эти страдания от жара и скальпеля, да больше месяца в болезненных перевязках! Так ещё бывало, успокаивал: “Не переживай, все минется...” Навсегда ли?

Молодая женщина поежилась и обхватила себя за плечи, словно защищаясь. “Если постигнет новая кара, все его удары также станут моими... Но когда же кончится эта канитель страхов? Даже обратиться к нему за утешением не могу...”

Но что же Никита сказал? Канцлер Бестужев из-за Австрии строит помехи? Не похоже, чтобы он уповал на моё содействие — на себя, как обычно, надеется... Но можно ли бездействовать!”

Задумавшись на секунду, и собрав свои панические мысли, Анастасия снова взялась за колокольчик. Руки так дрожали, что даже трясти им не пришлось.

— Лизавета!!! Где ты ходишь? Мне темно-красное платье из тафты, что ещё на выезд не надето, подготовь!

Она придирчиво оглядела себя в зеркале.

“Румяна накладывать не стоит.. Слишком легкомысленно будет. Лучше бледность и алые губы. Где же была помада к этому цвету...”

Она достала сумочку, после приезда из Стрельны заброшенную вместе со светской жизнью.

Равнодушно взглянув на ее содержимое, она собралась было выбросить какой-то в желтоватых разводах конверт. На нем было написано по-немецки: “Канцлеру В. А. Кауницу, Вена...”

Не слишком хорошо им владея, но распознав отдельные имена, Анастасия вспомнила про «Немецко-латинский и русский лексикон», принадлежащий отцу, и с его помощью перевела по отдельным словам текст.

“Сообщить имею о том, что радение графа Эстерхази об интересах короны, что союз с Российской Империей полагают, весьма недостаточно. Пользуясь милостью императрицы Елизаветы, что для излечения резиденцию предоставила, с русскими, однако, проявляет неучтивость...

Расположение Бестужева, как наказано было в рескрипте ее Величества Марии Терезии выказывает нестаранно, без должного уважения, под предлогом недомоганий дважды отменил аудиенции.

С чиновником Коллегии иностранных дел Ниловым, что по наказу вице-канцлера М. И. Воронцова с оповещением намедни прибыл, был крайне груб и заносчив.

Нестабильное состояние здоровья причиняет немалый ущерб государевой службе. В общих интересах будет уместно под предлогом отпуска Эстерхази в Баден просить её Величество направить верного вам Людвига Цинцендорфа в Петербург на место оного.

Остаюсь преданный вам, Иохим Юлиус Лимберт”

На лице женщины, откинувшейся в кресле, появилась тень задумчивой улыбки.

“Кузен Людвиг, протеже канцлера Кауница, как не вспомнить про рассказы о влиятельных связях в театральной ложе... А понравится ли сие донесение болезному послу? Вот это надо уточнить...”


В приёмной канцлера было совсем немного народу. Но испросив об аудиенции, родственница всесильного Бестужева просидела около двух часов под внимательными взглядами и перешептываниями проходящих чиновников и вельмож.

— Чем обязан? – хмуро спросил канцлер. — Никак, родственные связи решили вспомнить? А я вот не припомню в роду никаких Беловых...

Услышав презрительную фразу, Анастасия хотела вспылить, но быстро одернула себя. “Осторожнее, перед тобой не просто родственник. Вернее, не похоже, чтобы он вообще им хотел быть. Однако, постарел, и взгляд ещё колючее стал... С чего же начать?”

Внутреннее чутье подсказывало, что находку лучше приберечь напоследок, попытавшись добиться большего.

— Алексей Петрович... — она потеребила в руках шнурок сумочки и облизнула губы, стирая помаду. — Я бы хотела объясниться, насчёт дуэли... Мой муж дрался с ныне покойным графом...

“...из-за личного конфликта”, — хотела она сказать, но канцлер перебил, хмыкнув:

— Из-за политического спора, уже доложили! Дайте угадаю, кто же был причиной сего... хм... политического спора? Никак, супруга, собственной прелестной персоной? И что ж вы теперь хотите?

Анастасия внезапно растерялась, когда услышала этот полный пренебрежения голос. “Какой ещё политический спор? О чем он толкует? И как же выдержать этот издевательский тон...”

— Чего хочу я? Я... боюсь, что наказание будет слишком жестоким... — пролепетала она. — я пришла спросить вашего совета, как избавить Александра от телесных экзекуций и каторги... — сказав эту прямую фразу, она посмотрела в глаза вельможи.

— Это ж как? Пожалеть злостного нарушителя закона, убийцу, лишь оттого, что про него вдруг загулявшая супруга забеспокоилась?

А известно ли вам, любезная бывшая, — он сделал ударение на этом слове, — родственница, что есть вообще политика внешняя для Отечества? Сие вам не политические споры лихачей!! — рявкнул в лицо вельможа.

“Дел невпроворот, еще сентименты этой прелюбодейки слушать... Жаль, конечно терять Белова, надежный был, но... незаменимых не бывает, а австрийцев успокоить надобно... Не хватало ещё этого приласканного Эстерхази в Вену провожать...“

Эта беседа была последним, чему канцлер желал посвятить бесценное время. Он привстал, жестом показав на двери.

— Ещё недавно это лихачество для вас ценность имело!! — выпалила она, вспыхнув. И тут же смягчила тон.

— Я понимаю, ваша светлость, что не вправе просить большего, но... Заклинаю Вас, во имя преданной службы... не ставить помехи милосердию... В вашей силе не настаивать на этом...

— Было время — оплатил по счетам! Иль полагаешь, твой голодранец за свои подвиги мало поимел? Из сержантов в капитаны? Только закончилась его служба! — канцлер уже не сдерживал злость и стукнул кулаком по столу.

— И что ж так поздно опомнилась, прелестница? В светском календаре не прописаны планы прусские по русским землям? И ценность пока союзников наших ввиде Австрии, что нынче весьма недовольны, также не указана?

— Разрыв отношений с посольством Австрийским... — он ткнул пальцем в карту. — придётся ревнивцу вашему кровью и честью смывать! Заодно назиданием послужить, дабы иным задирам впредь неповадно было шпагой махать!

— Пояснить для пугливых? Извольте! Здоровье-то посла подводит, а воздыхатель ваш убитый — помощник его! Доверял-де, аки родному, видишь ли...

Угораздило Лимберта... Сама-то зачем к нему полезла, супруг приелся? Иль привычка с молодости за иностранцами волочиться?!

Ступай себе, да лучше скройся где в деревне с глаз долой! — грубо рявкнул канцлер, уже настойчивей направляя просительницу к выходу.

Но женщина смотрела из-подлобья, вся зардевшись от оскорблений, однако даже не думала покидать кабинет. “Пришла пора вынимать свой козырь...”

— Доверял, говорите? А ежели он узнает про это? – она вынула из сумочки письмо, протянув канцлеру.

— Что это? — брезгливо уставился тот, но бегло пробежал взглядом.

После этого откинулся в кресле и снова ядовито ухмыльнулся.

“Ох уж, эта Австрия!! — шпионить за больным чиновником в своих мелких корыстных целях!

А интересный разговор с господином Миклошем выйдет... Расстроится, конечно, но уж точно не до шантажа ему будет... Сошлюсь на своих людей, чтоб не расслаблялся и знал, что Бестужев их посольскую подноготную больше него знает...”

— Ладно, идите уже домой... — небрежно буркнул он Анастасии, но уже смягченным тоном.

— И запомните так: успокоение посла и бездействие правосудия — будет моим прощальным подарком... БЫВШЕМУ офицеру по особым поручениям...

Анастасия вышла из приёмной канцлера, понимая, что её затея, благодаря счастливой случайности, кажется, удалась. Можно твёрдо надеяться на то, что тело, которое до сих пор хотелось уберечь, несмотря на горькую обиду на его обладателя, будет избавлено от истязаний. Наверняка, друзья смогут облегчить остальное.

Но обилие оскорбительной, издевательской брани из уст канцлера, которую пришлось покорно выслушать, напоминали ей потоки грязи после дождя, которая была всюду: на земле и цветниках, под ногами, на копытах лошадей.

Подобрав юбки, забираясь в карету, она нечаянно оступилась, и поняла, что подол нового платья тоже в грязи. Едва удерживаясь от слез, она отчаянно стукнула несколько раз по бархатной обивке:

“Ненавижу эту грязь! Ненавижу это унижение, ненавижу вас, сиятельный дядюшка, но... больше всего я ненавижу тебя, дражайший мой Александр Белов! Именно ТЫ во всем этом виноват!”

====== Освобождение ======

Визит “одного хорошего человека” оставил Александра на несколько дней в полном смятении. Он даже не знал, что именно так взволновало его. Наивный детский рисунок порадовал, конечно, отцовское сердце, но так хотелось получить хоть строчку, хоть два слова от жены. Хотя бы просто “жду”.

Ах, какие длинные письма и просто обычные записки писала ему раньше Настасья! Как ласково называла, докладывала про детей, и так трогательно беспокоилась — в добром ли здравии, настроении...

Непохоже было, чтобы ее сейчас интересовало его здравие, а уж тем более настроение. Недавняя встреча с Анастасией в Стрельне, что завершилась дуэлью, ее последующее молчание, а главное, их скандал, постоянно занимали его тягостные, путаные мысли.

Видимо поэтому все эти допросы с бесконечным выяснением причины дуэли, угрозы казнью за оную, и за ложные показания заодно, да и, собственно, само судебное действо, ход которого он так и не осознал, воспринимались с каким-то спокойным безразличием. Будь, что будет...

Единственное, что в разгар суда несколько оживило внимание арестанта, было странное сообщение об отсутствии претензий от имени посольства. “Неужто, канцлер про мои заслуги вспомнил да уговорил их?” — мелькнуло в голове.

— Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в дуэли? Готовы ли раскаяться в содеянном убиении графа Иохима Юлиуса Лимберта, подданного Австро-Венгерской империи?

— Признаюсь, что бросил вызов графу после спора о внешней политике оной империи, незаконном захвате италийских земель...

Виновен в нарушении дуэльного кодекса, ввиду отсутствия секундантов...

Нет, совсем не раскаиваюсь, и готов понести наказание... — произносил Александр под тяжелыми вздохами друзей и сослуживцев.

Что-то неумолимо подсказывало, что австриец, положив глаз на его жену, приложил руку к этой истории с аустерией. И не прогадал, ведь Анастасию оказалось так легко убедить и подменить!

В тот злополучный вечер она была так издевательски равнодушна... Даже слушать его не стала!

А ведь, он, определенно, имел на это право... Хотя бы из тех соображений, что отнюдь не чужой ей человек...

До недавних пор Саша ещё корил себя иногда за то, что не настоял, не убедил и не вернулся убедить спустя время... Ведь раз, когда стало совсем тоскливо без родных, проехал было из Петергофа треть пути до дома — но развернули его срочной депешей от вышестоящего начальства...

Другого раза он так себе и не позволил, задаваясь вопросом, который сейчас, в крепости, стал ещё острее и больнее:

А есть ли толк убеждать любимую женщину, ставшую настолько безразличной?

И это его Анастасия, чьи беспокойства о муже иногда доходили до абсурда! Первое время после его тяжелого ранения ей вообще постоянно мерещилось что попало, да и впоследствии случались казусы...

Порою усталый вид после суматошного дня, отказ от излишка в трапезе воспринимались симптомами опасной болезни. И только страстная ночь спасала его от приглашения лекаря, а уж если бы она узнала что-то посерьёзнее...

Посмотрев в зарешеченное пыльное окно, Саша невольно улыбнулся, вспоминая их такие забавные подробности семейного благополучия, но тут же почувствовал раздражение:

— Зачем, Настя, ради Бога! Зачем и кому нужна была забота сверх меры, признания в любви и уважении? Ведь лицедейство неких проходимцев тебе важнее меня, и моих искренних объяснений?

Да уж, слишком искренних — и пусть отсохнет язык, с которого в числе прочего сорвалось про эту чёртову мигрень! Стал бы я вообще о чем-то скулить, если бы не тщетные попытки рассказать о причине!

Ох, лучше бы уж промолчал, как обычно... Не удостоился бы тогда этого “утешения”, от которого теперь все гаже: “А что голова болит — так ты пьян...”

Не женщина, а прямо образец милосердия!

С нахлынувшей валом обидой Белов стукнул кулаком по деревянному столу, втайне желая разнести его в щепки, а то и самому расшибиться.

— А что бы я услышал на одре, проиграв дуэль — сам виноват?

Когда же твоя любовь стала фальшивой, в каком году? Воистину, самонадеянно было ожидать понимания и ещё... супружеской верности!

Да уж, господин Лимберт, ваш план отлично сработал! Я бы ещё долго полагал себя “дорогим и бесценным Сашенькой”

“Мерзавец, низкий, подлый мерзавец...” — рука до сих пор приятно ныла от всаженного в графа клинка. Последний раз Белов испытывал такое же не по-христиански жестокое чувство удовлетворения, закалывая Жака.

— Но как же ты могла так увлечься его обществом, что даже про детей забыла, как выяснилось? Ведь так желала их рождения! И разве они виноваты, даже если их отец – последний блудник!

— Но кто теперь их мать? А вдруг наглая фраза негодяя была правдой? — в голове предательски щелкала горькая мысль.

— Быть может, протестующий крик в Стрельне был всего лишь ссорой, просто случайной ссорой, а на самом деле... у вас давно все слюбилось?

— Анастасия смотрела издалека, но так и не подошла... Пожалела Лимберта, а мужа просто убийцей теперь считает. Иначе как объяснить то, что она избегает меня? — мрачно продолжал свои размышления Белов.

— Да разве невозможным было свидание с арестованным, который сам так хочет её видеть!

Как бы ни было гадко на душе, он по прежнему отдавал себе отчёт, что ради их прекрасного прошлого простил бы жену... Все ее язвительные слова и оскорбительное недоверие и даже “непройденную черту”.

И пускай бы хоть притворилась прежней, лишь бы пришла! Просто пришла повидаться, ибо её допроса как свидетеля удалось избежать.

Правда, не сразу принял следователь его показания — наболтать уже успели, ну да он, Белов, всегда умел убеждать... Все таки следовало податься в дипломаты...

Неожиданно дверь отворилась.

“Неужели...” — Что-то екнуло внутри в ожидании чуда.

“Ах, нет, это всего лишь караульный. Ты льстишь себе напрасной надеждой...” — вздохнул Александр.

— Вы свободны, господин капитан. — Караульный вернул шпагу и тут же вручил свиток бумаг. — Заодно ознакомьтесь с высочайшим распоряжением по вашей персоне, велено передать немедля.

Подсвечивая тусклым огарком, он вчитывался в непонятные строки приказа: “Капитану лейб-гвардии... надлежит прибыть в Охотское управление... Откуда следовать на алеуцкий остров Беринга... Всяким торговым экспедициям, что на зимовье прибудут, оказывать в их навигациях вспоможение и охрану...”

“Не разжаловали, это главное. Ну что ж, пора отдать дань морскому поприщу, от которого так радостно когда-то отказался!

Только вот жаль, что не свои мечты осуществлять, а Корсака. Он-то, прирожденный моряк, собирался новые земли открывать! А нынче бороздит моря за зеркалами да на верфях торчит...” – мрачно усмехался Александр, выходя из казематов на свежий воздух.

В этот момент кто-то опустил на его плечо руку.

— Вот он, наконец!

— Сашка, мы тут тебя с рассвета ждем!

Алексей Корсак собственной персоной стоял перед ним. Никита стоял поодаль, вид у обоих был невеселый.

— Ну вы прямо как перед плахой, что за лица! Идем, посидим вместе напоследок. Я ведь назначение получил!

Нельзя сказать, чтобы Сашино настроение отвечало его бодрому тону, но эта встреча верных друзей немного развеяла накопившееся в тюрьме уныние.

— Да знаем мы твое назначение, – уныло сказал Корсак. — Узнал вчера окончательно в Адмиралтействе.

Добравшись до Олевского дома, и дождавшись, пока вчерашний арестант приведет себя в порядок, друзья расположились в столовой.

— Императрица не особо-то и сильно гневалась — помнит твой горячий нрав, но не до того ей сейчас. Оказать милость не пожелали, покамесь суд не разберется да с канцлером не обговорят... — начал рассказывать Никита, дожидаясь, пока слуга закончит с подачей блюд.

— А вот Бестужев на тебя зол весьма был, попутал ты ему карты с послом австрийским. Даром что своей жизнью рисковал не раз!

Отношения-де с австрийцами — зело нужные. А посол их, видишь ли, нервничал, вмешательством в суде грозил, наказать требовал! Сорвали ему, дескать, банкет, на который он при своей-то скупости денег потратил немеряно, учинили варварское проникновение в дом!

А, главное, его доверенного человека жизни люто лишили... Выходит по их, то ли дуэль, то ли хулиганство холопское... Рапорт слать Марии Терезии грозился. Дескать, “при одобрении вышестоящих лиц произвол чинят-де с ними кровожадные русские”... Дипломатический скандал из-за тебя, Сашка, случился было...

— Что, кстати, с австрийцами сталось? В суде что-то тихо без них было. Может, Бестужев таки смягчился, да сам уладил? — переспросил Саша, увлекшись щедрым обедом, уж месяц не виданным.

— Сие, мой друг, тайна великая по сей день. Один хороший человек намекал на некие обстоятельства, нежданно канцлеру открытые, воздержавшие посла от гнева... Да только затемнил все, нам не доверил.

— Ну, так по долгу службы ему темнить положено. — усмехнулся Корсак и подхватил дальше:

— Словом, не пожелала тебя Государыня за верную службу чинов лишать, а с глаз долой отправить порешили, коль уж скандал такой вышел. Да тут оказия, как раз... Отряд, понимаешь, на торговую экспедицию давно уже был набран да командира к ним толкового назначить не могли...

Ээх, если б ещё некоторые дуэлянты в суде каялись, да правду следствию говорили... Может и обошлось бы ссылкой помягче... Но иного мы от тебя, Белов, и не ожидали...

— Вот так оно, Саш, сложилось. Знаю, я виноват перед тобой, если б не сказал тебе тогда про Настасью... — Оленев отвёл взгляд.

— Кто-то должен был мне глаза открыть? Кто ж, как не друг, верно? Не грусти, еще свидимся! — Белов подмигнул, поглядывая то на князя, то на Корсака.

Никита в ответ на это промолчал, разливая по бокалам вино.

- А ты Лешка, чего такой мрачный? Не завидуешь, часом, что вместо тебя за Берингом пойду, а? А то давай заплывешь ко мне, глядишь, откроем для России чего-нибудь вместе! А, гардемарины?! Главное – не вешать нос, а вы чего такие, словно хороните меня? — Саша, подскочив, ловко хлопнул обоих по плечам.

— Ну, за тебя, Сашка! За твою удачу! — одновременно воскликнули ему оба и подняли бокалы.

Когда друзья закончили с завтраком, плавно перешедшим в обед и изрядно сократили запасы вина, Никита спросил:

— Как дома-то будешь прощаться, путешественник?

Ему ответом было напряженное молчание.

— Так и оставишь это все? — неохотно вступил Алексей, — но так же нельзя! У вас-то дети... Попытайся перед отъездом объясниться хотя бы...

Ведь она ж... то есть, Анастасия... не случайно застала тебя там, да и ты не случайно пошел. Клянусь, со мной и близко ничего не случилось, это ж бред! Но кто-то узнал о том, каков ты друг преданный, да помог вам, Сашка... И ты обязан это доказать! Она просто не имеет права о тебе низко думать, вот так!

Белов опустил голову, сразу сникнув.

- Эх, Леша, все-то оно так, но... Разрушили мы много, я сам поначалу не понимал насколько. В аустерии той сразу не вытряс этих мерзавцев. Еле на ногах стоял, угостили меня там щедро, пока отошел... Да потом... вон оно как повернулось... Известно, чьих рук это дело с той подставой... И где они только познакомились?

Александр выдохнул этот бессильный вопрос, но почувствовал облегчение.

Это уже не было разговором самим с собой. Перед ним горели пониманием два знакомых до мелочей лица... И не утратить ему было доверие ко всем людям окончательно, пока они были рядом...

Никита вздохнул, чувствуя что от Корсака успокоения о супружеской ссоре не добиться — уж больно зол Алешка на Настасью, едва скрывает...

- Не уследил бы ты все равно за женой, Сашка, Такую красоту разве в особняке надолго скроешь? Да только странно. Анастасия не похожа была на сторонницу адюльтера. Любит она тебя — не понимаю, как вы дошли до такого...

— Любила, ты хотел сказать, когда-то давно! — уточнил Саша. – Ибо что-то не заметил я такого за последнее время.

- А вот это уже сам выясняй, давно пора было, и тут я тебе не советчик — ответил Никита.

— Но просто уверен, не могли ее чувства к тебе пропасть вот так, из-за какого-то прохвоста... Я это точно знаю.

— А почему не советчик, знаешь? – Белов попытался перевести разговор.

— Вот что. Даю тебе задание. Пока я буду в экспедиции, женись! Обещай мне, что к моему возвращению обзаведешься очаровательной княгиней и детишками, сколько можно-то клятву ту помнить?

— Не будем об этом. Молчи. Но над твоим требованием я подумаю, – улыбнулся Оленев. Прихоти друзей надо исполнять...

— Ничего себе, прихоть! – рассмеялся Саша. – Ну, считай это моей прощальной просьбой...

Так, с наигранной весёлой усмешкой на устах, он и расстался с друзьями, разумеется, пока не прощаясь. Хоть и не рвался он домой, понимал, что этого не избежать.

“Пора собираться в дорогу, пообщаться с детьми, которых бог весть когда увижу, и... Анастасией” – скрывая эти невеселые мысли, Саша покинул гостеприимный дом Оленева.

====== Далекие близкие ======

Услышав голоса прислуги, Анастасия вышла на лестницу и увидела Сашу, уже вошедшего в дом.

Предполагалось, что после суда ситуация как-то изменится, но его внезапное возвращение все одно явилось неожиданным. Они не виделись полноценно уже более чем три месяца, если не считать их встречу накануне дуэли.

“Осунулся, однако, заметно... — подумала Анастасия, глядя на него со ступенек лестницы, — Немудрено, конечно, целый месяц в тюрьме просидеть...”

Невольно вспомнилось, как слетала с этой самой ступеньки прямо в объятия, встречая со службы... Как бы хотелось сделать это сейчас...

Она остановилась, одергивая себя за излишнюю сентиментальность. “Он предал, тебя, Настасья, подло предал...

Впрочем, не удивлюсь, если уже после крепости обласкать где успели... Ишь, какой холеный прибыл, уж точно не прямиком из казематов. Да и сейчас явно в более приятной компании, нежели я, обманутая супруга...” — Шустрая дочь уже взлетела отцу на шею.

— Нам нужно поговорить с матушкой, детка. И позови мне Ивана, камердинера, хорошо? Мне нужно багаж в дорогу складывать.

Саша, расцеловав румяные щечки, легко опустил Софи на пол, пытаясь угадать взгляд жены:

“Если она сейчас коснётся руки или даже просто обратится: “Ну как ты?” — я обхвачу её, как раньше... Скажу, наконец, что люблю по-прежнему, ни смотря ни на что, и тогда... мне достанется в награду последняя неделя... подарок из прежней жизни...”

— Тебя отпустили, неужели? Однако, у нас снисходительное правосудие, мой отец, наверное, сейчас удивился бы... — вобрав в голосе все ехидство, сказала Анастасия, вцепившись в перила.

“И ты ни за что не узнаешь, кому обязан этим!”

Белов неслышно выдохнул и сразу же принял ее язвительный тон.

— У меня нет желания обсуждать вопросы правосудия, моя дорогая. Видишь ли, я получил назначение, вроде этакой почетной ссылки. И вскоре отбываю на.... вообщем, в экспедицию за Камчаткой. Если тебя это интересует, конечно...

И увидев, как жена презрительно фыркнула, он не удержался от сарказма:

— Впрочем, судя по тому, как ты беспокоилась о моем бытие в последнее время, видимо, уточнять далее не стоит... Весьма тронут был твоими визитами в крепость...

“И ты никогда не узнаешь, как избежала позорного допроса по связи с этим подонком.”

— Значит ты уезжаешь... — перебила его Анастасия, мысленно отреагировав на сказанное: “Несправедливо или нет — для него пускай будет именно так!”

— Ну что же, довольно неплохое предложение для такого авантюриста, как ты! Проветришься вдали от столицы, заодно в пути оценишь местных жриц. Если что, можешь знать, что свободен — я не стану перечить разводу!

— Ах, да ты сама, верно, хочешь развод? — Саша зло усмехнулся, напрягая желваки.

— Но видишь, ли, трудности есть. Я-то сам честен пред тобою, так что можешь хоть 20 лет доказывать, что я прелюбодействую и искать свидетелей по всему Петербургу!

А нынче, прости, придётся потерпеть меня до отъезда. Всего девять дней...

Когда ты будешь готова поговорить со своим мужем, а не с врагом — я к твоим услугам!

Белов демонстративно поклонился и громко хлопнув дверью, исчез в кабинете.

Очутившись один, он прислонился к стене и тяжело выдохнул, стиснув кулаки.

“Видит Бог, я же готов был переступить через обиду, ревность, и дать нам шанс... А надо ли? Ведь это уже не та Анастасия, которая любила меня, коль даже не расстроена разлукой... Да и я уже не я — некие холодные, чужие люди оба...

Но ведь я-то не разлюбил, как она?? Это просто невозможно!”


Два дня, прошедшие после возвращения из тюрьмы, Белов провел в прощальных встречах и делах, которые услужливо отвлекали его от тягостной отстраненности жены.

Этот срок, отведенный на сборы в важную для Отечества экспедицию, предполагал ослабленный домашний арест. К дому был приставленный скромный служащий для соглядатайства, но осуждённый имел все же право ненадолго оставлять дом. Но что ему был этот арест, когда он был чужим в родных стенах!

Несколько раз неудачно попытавшись остаться наедине и поговорить, уже сам не зная зачем, Александр услышал просьбу оставить в покое “со своими чудными сказками, которые уже не годны даже для Павлуши”. Он отстранился и хранил мрачную вежливость, оживляясь только в присутствии других.

“Муж уезжает сопровождать Северную экспедицию, а женщине, когда-то уверяющей, что не может без него жить, безразлично... А чего ты хотел, так и не дождавшись в тюрьме весточки, наивный?

Может, оно теперь и к лучшему, моя экспедиция на край земли...” — думал с горечью Александр, со стороны наблюдая за женой.

Казалось, Анастасия вообще не замечает этой его прощальной предотъездной суеты, разве что иногда, да и то в присутствии слуг.

Их семейные обеды напоминали переговоры в посольствах, в которых лишь их дети владели обоими языками.

Сын, будучи слишком мал, еще не понимал причин, а вот 10-летняя дочка частенько пыталась их сблизить, хотя бы своими вопросами: “Почему мы не едем в путешествие вместе? Почему родители сообщают друг другу о чем-то через них или слуг? Да отчего отец ночует в кабинете?” — казалось, от ее бдительных глаз не укрывалось ни одно свидетельство их разбитой любви.

Вопрос с кабинетом удалось уладить, сказав про необходимость сбора вещей, о невозможности совместного путешествия объяснить было просто.

Но неугомонная девочка, будто нарочно, испытывала их обоих, придумывая все новые ловушки, чтобы наладить рухнувший мир.

И одна из них, на третий день короткого семейного воссоединения, оказалась причиной скандала.

— А почему вы теперь сидите за столом так далеко друг от друга? — осмелилась спросить София родителей, когда им только подали первое блюдо и уходить было некуда.

Увидев мрачный взгляд матери, девочка отнюдь не смутилась, а принялась объяснять.

— Маменька, ну... я хотела сказать, что... Вы раньше сидели совсем рядом, и все время следили, чтобы папа кушать не забывал... И вы улыбались, а сейчас у вас обоих будто зубы болят...

Воцарилось молчание.

Белов собирался сказать, что нынче ему не нужно ни о чем напоминать, дабы успокоить настойчивую дочь, а там, глядишь, и смягчится его супруга...

Но не успел он открыть рот, как услышал процеженную злым голосом фразу:

— Да как ты смеешь так говорить с матерью?

— Разве я спросила что-то дурное? Это потому что вы поссорились, да?

— Ты немедленно отправляешься к себе! И пока не обдумаешь свое поведение, будешь еду принимать отдельно!

— Ну и пожалуйста! Скорей бы вырасти и тоже куда-нибудь уехать! Хоть насовсем!

Софи быстро выбежала за дверь, чтобы не разреветься при всех.

Тут же Павлуша отставил свою наполовину полную тарелку, сполз со подушки на кресле и обратился к отцу:

— А можно мне тоже с Софией кушать? Я хочу помочь ей думать...

— Разумеется, сынок, ступай. Нам поговорить надо.

Белов сняв с себя салфетку и резко вскочил, перевернув нечайно кресло. Ранее Анастасия ни разу не позволяла так говорить с детьми и тем более их наказывать, не обращая на него внимания. Но можно ли считать себя теперь главой семьи, покинув их вот-вот на годы?

— Вот что... дорогая. Я не стану бить по столу, за то что ты выгнала дочь, в присутствии меня, ее отца. Верно, я для тебя уже утонул где-то в Северном море. Но, полагаю, до отъезда мне тоже стоит принимать трапезу где-то у себя.

— Что опять за лицедейство, дорогой? Ты отказываешься от второго блюда из-за дерзкой девчонки, которую, видимо, сам и разбаловал?

— Благодарю, но я уже сыт, даже по горло. Полагаю, следить за моим питанием тебе уже ни к чему. Впрочем, и раньше не стоило фальшивить! И... да, ребенок не виноват, просто я ее учил правду говорить, видишь ли!

— Ха, ха! Правду?! Кто бы говорил о правде?!

— Кто б ее хотел слушать! А сейчас извини, у меня встреча...

“Ведь он прав, до противного прав... Я вышла из себя, только опозорилась перед детьми, и все из-за моей обиды. — думала Анастасия, оставшись в столовой одна.— А все из-за него!!!”

От злости она схватила пустую, невостребованную вторым блюдом тарелку и запустила ею по стене, оставив вмятину.

Звон разбитого фарфора был отчетливо слышен в кабинете. Через минуту муж стоял в дверях.

— Успокойся, прошу тебя, нам все же надо поговорить. — он приблизился, сам при этом распаляясь:

— В конце концов! Променяла на другого — что ж, земля ему пухом! Не потрудилась в тюрьме навестить — пускай, переживу! Но то, что ты считаешь меня лжецом и предателем — просто невыносимо!

Услышь, наконец, того, которого недавно близким называла! Хоть ради себя и детей, Настя!!! Ведь ты же сама страдаешь, они страдают, возможно, даже больше, чем ты думаешь...

— Это ты подговорил детей мне перечить? — выпалила она и испугалась.

Белов в бешенстве взглянул ей глаза в глаза, отчаянно желая потрясти как следует и вытрясти всю эту упертость. “Ты с ума сошла, скажи мне?”

— Ты меня точно с кем – то путаешь, Анастасия. Интригам... ты, как и я, обязана... другим людям. — сказав это, он быстро вышел, пытаясь не показывать дрожь в руках и лице.


Встреча с Лядащевым была назначена тремя часами позже. Но, будучи не в силах находиться более в этих стенах, Саша решил единственно для себя верным воздать благодарность всем, кто поддержал его в трудный момент, а заодно самому успокоиться.

За время его заключения полк с двором уже перебрались обратно в столицу и перед встречей в трактире у него ещё было достаточно времени, чтоб навестить некоторых преданных ему сослуживцев.

Со двора было видно, как муж оседлал коня и куда-то направился. “Конечно же, к кому-то из друзей, напоследок. Непременно на семейную жизнь будет им жаловаться...” — подумала Анастасия с досадой.

====== Тайный хранитель ======

Спустя три часа в трактире происходил прощальный разговор Белова со своим наставником, который уже давно превратился в равного ему друга... Но избавиться от положения мальчишки перед опытным и умудренным годами важным господином, Саша до сих пор не мог.

— Что, собрался уже? — спросил Лядащев небрежным тоном, словно речь шла о недельной поездке, и налил по стаканам вино.

Снова вспомнив о незавершенных сборах под равнодушным соглядатайством жены, Саша неопределённо кивнул.

— Давай... — Василий поднял бокал. — за удачу твою, Белов. Везучий ты, курсант...

Белов, отпив немного, вопросительно уставился на него.

— Кстати... о везении моем. Что там за темная история с грозными австрийцами вышла? Помнится, вы мне на кару лютую намекали, да немилостью известной особы? Что-то не вижу я лютой кары...

Совместными вашими стараниями в звании не снизили, честь не пострадала, даже наружность целая. Да и экспедиция чай не каторга. Проветрюсь от столицы подалее! — он усмехнулся.

Кинув на гвардейца цепкий взгляд, Лядащев, подмигнув, прошептал:

— Только между нами, под страхом смертной казни...

Посольство-то почему не прислали никого в суд? Некий неизвестный твой ангел-хранитель, но точно из людей канцлера, в бумагах покойного записку нашёл щекотливую... Шпионил за Естерхази сей Лимберт, да ещё с корыстью.

Канцлер-то ипоказал ему. Говорят, доходяга австриец едва в обморок не рухнул... Да и сменил свой гнев тут же на аспида покойного. А ведь ранее тебя, душегуба, под шпицпутены зело требовал... А то и вовсе... присудили бы по уставу, да милостию Государыни отхлестали бы по полной...

Так что напрасно усмехаетесь, юноша. Посмотрел бы тогда на вас... Тьфу, тьфу, тьфу...

Белов задумчиво рассматривал початую бутылку вина, словно на ней были начертаны пророчества.

— Значит, везучий, говорите... Ну, что ж... За тайного спасителя моей чести и целости! — он поднял долитый бокал в ответ.

— Жаль, что мне уж теперь не выйдет отплатить сторицей... Разве только тостами...

— Знаем мы твои тосты... — усмехнулся Лядащев. — Нынче меня, слабого старца, споишь до одури, а самому как с гуся вода... И как тебе, Белов, удается-то, на ногах стоять? Не зря тебя канцлер приметил...

— Как с гуся вода, говорите? И многие так полагают? — Сашины глаза зло блеснули.

— Но-но, курсант, хоть тут не заедайся, а? — отмахнулся Василий, успокаивающе потрепав по плечу.

В ответ Белов рассмеялся.

— Бросьте, я и не думал... А что, если всех удивить, по случаю отъезда? Право, самому интересно, до какого я безобразия дойти-то могу?

“Удивить почти всех... за одним исключением...” — вертелся в голове сарказм.

Когда привычный для дружеских посиделок обьем горячительного был с лихвой достигнут, Белов с каким-то мрачным весельем подозвал трактирщика.

Лядащев, подняв бровь, с интересом наблюдал, как гвардеец, уже не предлагая ему, наливает бокал за бокалом, будто нарочно играя со своей стойкостью.

Разумеется, он подозревал, что отнюдь не их мимолетный спор и не дальний отьезд явились первопричиной пускаться во все тяжкие... Но видя полный досады взгляд, помалкивал, наблюдая за тем, как бывшего подопечного охватывает пьяный кураж.

Наконец, заметив поблизости весёлую компанию офицеров Измайловского полка, Лядащев понял, что пора бы уходить, иначе... с этого дуэлянта станется. Он осторожно выглянул из-за двери и помахал рукой.

В комнату проскользнула служанка трактирщика Гретхен, кудрявая, яркая девушка, известная посетителям своим легкомыслием, как и все остальные её здешние напарницы, коих тут было в избытке. “На Марту чем то внешне похожа, да только честь вовсе не блюдет... Эх, где мои годы...” — с ностальгией подумал Василий. Жестом он указал ей на Белова.

— Капитану бы где угомониться, да утешиться, милая фрейлейн... Настроение у человека дрянь, едет далече... Комната есть-то по-скорому? С меня причитается...

— О! Сударь, что у вас случилось? — девушка склонилась над сидящим гвардейцем. — Пойдёмте со мной, вы и вправду нуждаетесь в отдыхе... или все же в утешении?

Белов поднял мутные глаза и невнятно пробурчал:

— Благодарствую...

Девушка смело подвинулась ближе, взяв его за руку.

— Не стоит бравому офицеру томиться в печали, да без женской ласки... Пойдемте, я провожу вас в комнаты...

— Боюсь, я не в со...стоянии... оценить всю пряность, то есть, прелесть ээ... женской ласки сейчас... пардон. — заплетаясь, он еле закончил фразу, привстал и качающейся походкой проследовал к выходу, отодвигая в сторону попадавшихся на пути офицеров.

— Куда верхом, спятил?! — крикнул Лядащев, догнав его уже возле стойла. И, крикнув кучера, запихнул Александра в свою открытую коляску.

— Ну... так как тут, с гуся вода, говорите? — тот откинулся на сидении, рассмеявшись. — А вы говорили... Забавное это дело, однако, с юности позабыл...

— Ну, и далеко мы движемся? Милая Гретхен или кто там ещё у них — тебе не компания, как я понимаю. Неужто в таком виде, домой, к супруге? — язвительно уточнил Лядащев. — Хорошо подумал?

— А почему бы не домой!? Прикажите трогать!

Анастасия вовсе не собиралась продолжать разговоры после возвращения мужа, но не успев удалиться к себе, она случайно встретила его на пороге гостиной и нахмурилась, завидя странную походку:

— Что это значит?

Криво усмехнувшись, Белов поклонился, ухватившись за стену.

— То и значит... Ну а что... любезная моя жена! Сами же меня... в пьяных разгулах уличили... Иль забылось?

И весело рассмеялся, переступив с ноги на ногу.

— Ну, надо же было потро-попробовать... раз вы в мае так настаивали? Тем паче, повод был! За ангела-спаси... хранителя!

Анастасия смерила его с ног до головы недоуменным взглядом и фыркнула.

— А тебя, похоже, сие увлекает все больше. Боже мой, какое падение...

— Падение... Вот да... Сейчас бы упасть где-то... — Александр неловко плюхнулся на кресло и помахал перед собой рукой. — Супружеские обвяза... обязанности, уж не обессудьте, в другой раз... Аромат – мерзость, понимаю...

Выровняв раздвоившуюся картинку, он рассмотрел презрительно уставившиеся на него глаза.

— Не только аромат... — надменный взгляд смерил его сверху донизу. Она ни разу не видела Александра в столь нетрезвом виде — с разящим запахом и в кураже. Да и вообще не могла припомнить случаев пьянства... если не считать того вечера, уже в момент похмелья... И это больное воспоминание заставило сьязвить:

— Полагаю, ты сейчас ещё на здоровье жаловаться соизволишь?

— Жаловаться?!! — Белов вспыхнул, охваченный такой яростью, что, кажется, даже хмель в этот момент куда-то отступил.

— Ах, да, разумеется, ведь я же пьян, да!? Поныть бы сейчас, дабы вас порадовать...

Только не на что, вот беда! Да и впредь, коли что... больше перед вами, Анастасия Павловна, не унижусь — слово даю...

— Уже привык, видно, к разгулам? — перебила насмешливо жена. — Впрочем, ты и без меня найдёшь кому посетовать!! А твоё слово, оно, знаешь ли, не такое и... — она быстро прикусила язык, понимая, что, кажется, опустилась до оскорбления чести.

Несмотря на недосказанность, последняя фраза проникла до глубины сознания, он желчно рассмеялся:

— Понимаешь, что ударить не смею, да?! Кстати, я давно не слышал про всяких “кому”! Пойти проспаться с девицами никак надобно? В самом деле, как же я пропускаю такое заминатель... занимательное действо! — с этими словами Белов рывком поднялся и выскочил из комнаты.

— Постой, куда ты! Я, право же, имела ввиду... — вдруг вырвалось у Настасьи, она сделала шаг вперед, желая остановить и извиниться, и тут же остановила сама себя.

Раздался скрип и хлопок от входных дверей. Один, потом ещё. На душе стало так же гадко, будто накануне счастливая женщина только что побывала в той самой гостиничной комнате. Поистине чёрные мысли полоснули душу.

Не зная, куда теперь податься самой, Анастасия вспомнила про особое место в доме, где можно успокоиться. В библиотеке, среди книг, она приходила в себя еще в детстве, после непониманий с матерью. Нельзя сказать чтобы она питала склонности к чтению, но сам вид шкафа и шелест страниц приносил умиротворение.

На пути в библиотеку её внимание привлекла возня двух слуг, что в прихожей орудували с замком. Они спешно извинились за шум, сославшись на барина, что зело сильно, проходя, хлопнул дверью, не дожидаясь, пока за ним закроют.

“Торопился очень... Знает, верно, куда идти. Что же, вполне предсказуемо, утешиться после нашего разговора...

Господи, если бы ещё полгода назад я узнала, в каком разврате погрязнет мой дорогой Сашенька, то рассмеялась... А если б узнала, какие злые слова сама стану ему говорить — ужаснулась просто!

Да разве могла бы я когда-нибудь его высмеивать? И про здоровье уж точно не шутила! Кроме того раза, когда этот блудник попытался им прикрыться, зная мои страхи.

Ещё бы ему их не знать, ведь сам вечно возмущался, что я о нем слишком беспокоюсь. Испугавшись де нескольких пережитых опасностей, раздуваю из любого чиха трагедию...

Жалобы женщине он считал лишним — о да, разумеется, пока не пришлось этим воспользоваться!

Надеялся меня обмануть, разжалобить, избавиться от докучливых претензий? Теперь, видно, злится, что без толку пошёл на эту низость!

Но как же я-то устояла? Или это была уже не я сама, а просто тело с очерненной им же душой... ”

Она посмотрела на полки, на которых обилие театральных либретто, оставшиеся когда-то от легкомысленной меценатки Анны Гавриловны, теперь были вытеснены на задние ряды, уступив место более более скучной литературе, вроде Монтескьё. «О духе законов», какой-то нудной околесицы про политику...

А вот переплет из нескольких тонких книг, и выглядит старым, она прочитала название: “Месячные исторические, генеалогические и географические примечания Ведомостей”.

“Что о привидениях и колдунах рассуждать надлежит», «Известие о Северном морском ходе Россиян из устий рек, впадающих в Ледяное море», “О ветрах», «О магните», «О женитьбах и свадебных употреблениях древних», «Краткое описание Комментариев Академии наук»...

“О да, конечно, это ж был научный журнал... И, конечно, читанный, ведь на виду. Еще бы, в гвардейской карьере был он зело необходим, особо про колдунов да о свадебных употреблениях...” — только успокоившаяся женщина снова почувствовала, как нарастает злость.

“Но это уже совсем несправедливо... Причём тут его любознательность, тем паче ранее я этим гордилась? Как и многим другим...” — попыталась одернуть она себя, и в кое веки, вышло успешно.

И при взгляде на обложки, вдруг вспомнилось иное... Тогда, перед свадьбой, ей зачитывал будущий муж эти короткие публикации, чудом заприметив их под грудой газет. Молодая невеста была так счастлива, но так переживала, глядя на жениха после тяжёлых травм, полученных при её спасении. Последнее и было причиной, по которой они развлекались таким стариковским занятием.

Но, видимо, он таки забыл, что клялся тогда любить ее вечно...

“Записки Миллера о Камчатской экспедиции Витуса Беринга”... Позвольте... Ведь туда, кажется, направляется экспедиция, или же нет?”

Почитав мельком по отдельным страницам, она вспомнила, как произносил Александр эти леденящие строки о том, как замерзали и болели отважные путешественники, сколько невзгод им выпало на пути. Сидя перед теплым камином, она еще теснее прижималась к нему, представив что чувствовали и как страдали эти люди.

— Все-таки, хорошо что ты стал гвардейцем, а не моряком... И никогда не уедешь в такую ужасную холодную даль. — протянула тогда легкомысленно девушка, уткнувшись лицом в его крепкое плечо.

“А каждый вечер в пути для ночи выгребали себе станы из снегу, а сверху покрывали, понеже великие живут метелицы, которые по тамошнему называются пурги». — перечитала Анастасия и ей стало зябко, а затем сковал уже знакомый холодный ужас и страх, который снова некому было открыть...

“Отчего я решила, будто найденное послание спасло его? От бесчестья несомненно, но ведь эта служебная ссылка может обернуться той же болезнью и гибелью... И я до сих пор не в силах снять с себя ответственность, как и прежде, когда он был предан и любил меня!”

Она вскочила, отшвырнув журнал и распахнула окно. Тёплая погода заканчивалась, но вместо желтеющих под синим небом листьев ей виделась долгая дорога к суровым диким берегам на краю земли...

— Господи, в чем же именно я ошиблась, что ты снова меня испытываешь? Почему моё сердце совсем меня не слушает? — её взор обратился в угол, к небольшому образу Спасителя, и в его спокойном лике она как-будто прочитала ответ: “Если чем-то можешь помочь — помоги, не губи свою душу” .

Анастасия направилась в пустой кабинет, где повсюду были разбросаны брошенные вещи. “Ведь сам-то нынче даже не беспокоится о себе, наверняка! Увлечен сейчас какой-нибудь неразборчивой дрянью, готовой ублажать даже пьяного...“ — с досадой подумав это, она огляделась и... остолбенела от увиденного.

На небольшом дубовом диване крепко спал её супруг, хмурясь во сне. Прилегши на бок, как был, одетым, успев лишь разуться...

Ее гордыня будто справилась с мимолетным, наивным облегчением... Но она невольно застыла, уставившись на спящего, такого родного и близкого, невольно погрузившись в привычную за много лет обстановку...

Этот самый мужчина, нынче столь постыдно уморенный, иногда возвращался средь ночи... Неухоженный и пыльный с дороги, он заходил тихо в их спальню. Не тревожа её сон, поправлял одеяло, иногда оставляя рядом в подарок какую-нибудь приятную вещицу, или цветок, а после удалялся сюда отдохнуть до утра. И она, наконец, с облегчением выспавшись и распорядившись про баню и завтрак, шикнув на детей, не спеша будила, присев рядом. Осторожно приподняв свесившуюся низко руку, или убрав упавшую на глаза прядь...

Ее рука прикоснулась к нахмуренному челу, едва не скользнув по щеке.

“А как было прекрасно провести рукой по плечу, дабы снова ощутить себя под защитой...

А потом он просыпался и смотрел долгим, внимательным взглядом...

Как же усмирить свою гордость и сделать это сейчас?”

Неуловимое сомнение промелькнуло в голове, а не стоило ли тогда обмануть саму себя, и просто поверить в его лживую легенду? Ведь ей так не хватает этой трогательной повседневности, известной лишь двоим!

А ему – то разве это ещё важно?

Тут же оживив в памяти и объятия в трактире, и последующее безразличие, смятенная женщина отогнала от себя случайный порыв и быстро удалилась, прихватив с собою кое-что из вещей.

На следующий день наказание дочери было отменено, но утренняя трапеза прошла тягостно, как все последующие. Молчание родителей нарушали детский щебет и короткие вопросы снующей горничной.

Выйдя поутру, как ни в чем не бывало, лишь немного заспанным, Белов вежливо и холодно произнес извинения за вчерашнее вечернее беспокойство, а сразу же после завтрака закрылся в кабинете, послав перед этим слугу в лавку за бумагой и чернилами.

Когда пришла пора окончательно складывать баулы, он стал совсем озабоченный и раздраженный, ибо ему впервые доводилось собираться так надолго. Да и найти в августе зимние вещи, да еще после долгого отсутствия дома, оказалось делом непростым. Иван хлопал глазами, кивая на горничных, те кивали друг на друга.

Александр бегал по комнатам, пытаясь вспомнить, где оставил свои с трудом найденные камердинером зимние прошлогодние перчатки. Кажется, еще в марте они сильно протерлись, но времени новые искать нет — чай не столица, и такие сгодятся. Забежав в библиотеку, он увидел жену, уютно устроившуюся в кресле с каким-то рукоделием.

— Ты что-то хотел? — она подняла на него холодный взгляд.

— Прошу прощения, я уж... совсем запутался...

— Я полагаю, уже давно. Недавнее излишество лишь усугубило.

— Нет... ошибаетесь, дорогая, только сейчас. Просто вещей сыскать не мог, всего-то навсего. А вы... чем-то заняты?

— Разве не видно, я вышиваю? — она сухо кивнула на пяльца.

— Ах.. да, конечно... очень красиво. Не смею отвлекать от столь нужного дела.

Когда он побежал дальше, хлопнув дверью, она, усмехнувшись, достала из-под пяльцев протертую перчатку и продолжила шитье....

“Вот она, вся ирония этой многолетней мнимой заботы... Я столько раз перед недельным отъездом отвечал на дурацкие вопросы о багаже! В него следовало уложить едва ли не весь гардероб, да ещё содержимое окрестных лавок, включая непременно аптеки.

Зато нынче, в многолетней высылке на Север, из-за какой-то кучки интриганов полностью предоставлен сам себе в своих дальних сборах.” — мрачно ухмыльнулся Белов, подобрав валявшийся, как попало среди сорочек кафтан, который с трудом был втиснут, неожиданно оказавшись слишком плотным...

====== Бесполезные слова ======

В последнюю ночь после суеты длиной в неделю, пытаясь вздремнуть перед дальней дорогой на узком диванчике в кабинете, Александр, как часто бывает перед отъездом неведомо куда, пытался ощутить себя частью дома, с которым было связано столько радости.

Завтра на рассвете его сваленные на входе вещи будут убраны в казенный экипаж и в эту комнату снова вернется порядок.

Часы, блестевшие в тусклом свете камина, зашумели, готовясь напомнить ему какой-то очередной поздний час. Где-то в спальне жены беспокойно скрипели половицы, затем стихли, затем послышалось шиканье няни и напевание ею колыбельной в детской, кто-то тихо прошел по лестнице.

“Верно, слугам не спится”, — подумал Саша. И вдруг услышал, как скрипнула дверь...

...”Это вовсе ничего не значит, вовсе ничего, никакой любви и прощения. Но как объяснить человеку, с которым прожито бок о бок почти 12 лет, что я просто за него очень беспокоюсь, подозревая, сколько невзгод может подстерегать на таком долгом пути...”

Кафтан удалось тайно поручить отнести портному, дабы утеплил подкладку, да прикупить перчатки запасные, к заштопанным в придачу. А затем, ещё вчера, все это было незаметно подложено к сорочкам, которые точно будут на виду и примете.

К сожалению, с лекарствами так не вышло, аптекарь задержал. Но как будто все было собрано и подписано. Замерзание, отравления, простуда, горячка, ранения и обморожение...

“Сейчас я также тихо подложу этот сверток с лекарствами и перчатками в его вещи, лишь бы только не разбудить... Эти ночные разговоры нам совсем ни к чему, как и дневные тоже.”

Анастасия тихо отворила двери кабинета, желая пройти незамеченной, но споткнулась о лежащие баулы и вскрикнула, падая на один из них.

— О господи, вы... ты, что, пришла ко мне? Почему ты шла без свечи? Не ударилась?

Его жена приподнялась с баула, продолжая сжимать объемный сверток. Темнота скрывала досаду и смущение на ее лице. Руки, схватившие ее, не отпускали, сжимая с прежней страстью, увлекая к диванчику.

— Присядь скорее... Поговорим же, наконец... — в тусклом свете догоравшего камина он обнаружил на столе канделябр и зажег свечи.

— Знаешь, мне так все хотелось попрощаться, если уж не как прежде, то хотя бы... по-людски.

— Я... я очень волнуюсь за тебя, мы же все таки... — Анастасия не знала, как назвать теперь их отношения, но нерешительно присела.

— Понимаю, в такой дальней дороге всякое может случиться... Здесь для тебя... вдруг что... Не пренебрегай, умоляю... — пролепетала молодая женщина, разворачивая сверток с порошками, флаконами и мазями.

— Ох! — выдохнул оторопело Саша. — Что ты, ну, право, что со мной может... Но, постой... Ты снова волнуешься обо мне, как раньше...

Он взял этот сверток, как некий бесценный дар, рука чуть дрогнула, и ей даже напомнило это прощание при их знакомстве, когда она отдавала на память брошь.

Забытое чувство нежности вдруг нахлынуло, как неделю назад, и она снова едва удержалась, чтобы не обнять.

— Ты же мне все одно очень дорог, мы были так близки... И знаешь ли, я поняла, что... То, что я тогда увидела в трактире, и то, что с нами потом произошло — это по сравнению с твоей ссылкой сейчас так незначительно... нелепо... просто как наваждение... — она пролепетала, не зная толком, как выразить свое отношение к произошедшему...

Муж доставил ей горе, и до сих пор, кажется, делает вид, что имел право... затем приревновал ее в ответ... И теперь уезжает так далеко и надолго, что, кажется, не прости она его сейчас, как с этим жить потом? Особенно, если с ним что-то случится...

“Господи, спасибо, что дал мне наконец, уйти от этого молчания!” — Белов рухнул перед нею на пол, обхватив за талию.

— Настенька! Любимая... Это было действительно наваждение — то, что мы три месяца друг другу как чужие! Но как же мне было объяснить тебе все это, скажи?! Я же знал, знал, что ты, наконец, все поймёшь и меня выслушаешь... О, моя радость, отрада моя! Поверь, наконец, что ты нужна мне одна, единственная...

Он стоял на коленях и обнимал ее, уткнувшись головою в складки в ее юбки и она не в силах была пошевелиться.

— Прости, что не смог разобраться в этой мерзкой истории, доказать свою верность... Нужно было сделать это раньше, много раньше! Право, служба не причем... Просто я никогда не видел тебя такой чужой и далекой, только при нашем знакомстве, тогда, в Москве... И ещё после мельницы...

Да, сдался... Обиделся на тот скандал, как дитя малое... Ждал все, когда ты сама поймёшь, что нас разлучил... жестокий обман! Нелепый заговор! Известно, кому хотелось нас поссорить...

Но знаешь... Я не стану ни о чем пытать, просто верю... Ты с ним связалась от напрасной, несправедливой обиды... Видно, на то и было рассчитано... Но знай, мне всегда нужна была только ты... твои руки, губы, глаза...

Саша осыпал поцелуями ее ладони, прижимая к своему лицу и все продолжал взволнованно говорить невпопад:

— Счастье мое... Вспомни, как я ласкал тебя еще совсем недавно, год, пять лет, десять лет назад... Какой я голодный по тебе приезжал и мы любили друг друга, как сумасшедшие...

А даже когда мешал нам весь мир, помнишь?! Как мы были счастливы, целуясь украдкой? А царев домик, когда ты моей женою стала?

Да ведь выжил я только благодаря любви — сердце с того света на твой голос отозвалось... я уж потом осознал...

Понимаю, что ты думала, после того зрелища, в том чёртовом трактире... Но ведь... Вспомни, я же каждый божий день спешил к тебе, к одной тебе... Моя единственная... свет мой ясный...

— Саша... — она нерешительно тронула его за плечи, останавливая его поток поцелуев и слов. — Я нашу жизнь хорошо помню... И твою любовь, что была, тоже...

Поэтому... я готова простить твою измену. Так что не стоит больше ничего напоминать и доказывать... Ну, просто... ты ошибся, но боялся признать... До сих пор боишься сказать мне в лицо....

— Ошибся?! — Саша горящими глазами ещё секунду смотрел на её холодную улыбку, затем взгляд его как-то странно потух и он опустил очень низко голову, сцепив зубы. Она уперлась взглядом в случайный пробор в его вьющихся локонах.

“Любовь, что Была... — боже мой... Не нужно больше ничего говорить, ни-че-го. Тебя даже не слышали, а якобы простили, так же как ты сам тихо простил нежную дружбу с этим мерзавцем, обойдясь дуелью...

Сказать, значит, боюсь? А не стать ли тоже мерзавцем? Заодно чертова ссылка никому не будет в тягость?”

— Оо! Прощение твоё — это воистину... по-христиански великодушно! Благодарен тебе, премного... О да, разумеется, я... просто ошибся!! Выпил там лишнего, понимаешь, да соблазнился. Лица, правда, вообще не припомню, больно уж пьян был... Как намедни...

После отоспался, отрезвел, да и сочинил... историю с отравлением — будто чьи-то козни. Хотел же избежать ссоры с тобою... женой любимой... Да заодно разжалобить, авось простишь убогого, да приласкаешь... Но ты меня раскрыла! Не ожидал от тебя!

Ей показалось, или в прерывистом голосе звучала злая ирония, особенно в конце? Но его напряжённого лица ей было не видно.

Белов поднялся, и выпрямив голову, подошел к столу, и приподнял стопку писем.

— Я тут написал сыну и дочери кое-что, каждому свое... Передай, когда они подрастут... если все же... ну, если я совсем задержусь... — его тон стал такой деловитый, словно он просто обсуждал поездку на бал или в гости.

— Я так не думаю... Ведь тебя же не могут навечно оставить в экспедиции... Но написать — да... разумеется... они так тебя любят... — быстро сказала Анастасия.

— Тебя они тоже любят. Не ссорься с ними, пожалуйста, обещаешь?

Она задумчиво кивнула.

— Да... я и тебе написал тоже, но... не важно уже это, мы, кажется, все обсудили устно. Там бесполезная чепуха!

Саша раздраженно схватил заклеенные сургучом несколько листов, и, разорвав, швырнул в догорающий камин.

— Бумаги по поместью здесь, они в порядке, последний отчет приказчика... Обращайся к Никите и Алексею за помощью, если что. Ну, кажется, все... И вот еще что...

Александр запнулся и голос дрогнув, изменился:

— Знаешь, мы прожили счастливейшие годы, счастливее у меня уж не будет точно. Я... очень благодарен тебе твою нежность и заботу, за наших детей, — с этими словами он взял ее лицо в руки, словно всматриваясь, и закончил фразу:

— И ещё... за твоё понимание, что БЫЛО... когда-то...

Анастасия, отведя в сторону глаза, покосилась на исчезающие в огне строчки, успев разглядеть слова “я всегда любил толь... никогда не жел...”

Заметив ее взгляд, Белов тут же подошел к камину и пошевелил угли, чтобы брошенная бумага быстрее вспыхнула.

В своем длинном письме автор попытался написать, как страстно он любит и поэтому был всегда верен. Но так и не смог изложить толком объяснение рокового происшествия, испытывая брезгливость.

Чувство достоинства или гордыня? Да какая по сути разница! Уважающий себя мужчина не станет лепетать в письме о том, что он получил некую записку, которую позже так и не нашёл, что внезапно заснул после съеденного в трактире обеда, под стрекот незнакомой девицы, а позже оказался раздетым.

И уж точно не стоило писать очевидное, что он, мужественный гвардеец, был уложен и раздет с помощью подельника, этого убогого мужичонки? Который умудрился заманить в ловушку его, не раз обводившего вокруг пальца гораздо более достойных личностей...

Часы пробили час ночи.

— Что же, до рассвета немного совсем осталось... Пожалуй, тебе стоит выспаться перед дорогой... — она нерешительно поднялась.

— Да, конечно... Доброй ночи тебе... дорогая. И, вот что... завтра мы уже не свидимся, попрощаемся тут, сейчас.

Анастасия удивленно взглянула.

— Разве тебя не нужно провожать?

— В пятом часу утра? Но ты же никогда не вставала так рано!

— Но... я никогда не провожала тебя столь надолго... неведомо куда...

— Нет уж, давай обойдёмся без лишних хлопот.

Сделав паузу, Саша добавил натянуто веселым голосом:

— Ну, ты не грусти тут, хорошо? Главное, береги Софиюшку, Пашку, себя береги, вся жизнь у тебя ещё впереди...

— Ты тоже должен себя беречь... Будь осторожным, обещай мне... — она прикоснулась к его плечу.

— Не стоит за меня беспокоиться, право... Не на войну же еду, в конце-концов, а в путешествие, просто очень дальнее... — он усмехнулся, закончив про себя: “Да и вообще, загулявший блудник вряд ли доставит тебе горе, покинув почти навсегда...”

И тут же снял с плеча её руку и, едва придерживая, сопроводил женщину до порога.

— Прощай... Анастасия... Когда-нибудь свидимся...

Они тут же оба отвернулись, и жена отправилась в свою просторную и холодную постель. Ей было уже не увидеть, как Саша вернулся на диван и, лёжа на спине, долго, не смыкая глаз, смотрел в потолок.

Угли с остатками обугленной бумаги начали вскоре остывать, так же, как его растревоженная душевная боль постепенно превращалась в холодную горечь.

“Почему он вдруг сам во всем признался? Облегчить совесть перед разлукой, зная что, наконец, прощен? Но откуда вдруг такая отстранённость?” — с этими мыслями Анастасия задремала, проснувшись, как от толчка.

В рассветной тишине она услышала, как муж поднялся по лестнице, заглянув в детскую, и заставила себя выждать, только ли своих спящих детей навестит он перед дальней дорогой...

Когда Сашины шаги уже удалялись вниз, она выглянула из своей спальни. Проводив его взглядом, медленно спускающегося по лестнице вниз, женщина вдруг почувствовала, как больно сжалось у нее сердце... Она едва не кинулась следом, уже почти окликнув его ласково по имени, но... удержалась.

Далеко со двора послышался цокот копыт, разговоры слуг, укладывающих багаж, их причитания в ответ на глухие фразы барина, сказанные на прощание.

Звук хлыста, стегнувшего по лошадиным крупам и крик кучера: “Чего стали, трогай!!!”

В этот момент Анастасия вдруг представила, что этим хлыстом стегнули ее саму...

Еще около двух часов провела она в спальне, пытаясь представить, как она будет существовать себя далее в положении почти свободной женщины, чей распутный муж практически исчез из ее жизни...

Больше не будет натянутого совместного пребывания в этих стенах, явно тяготившее их обоих последние дни. Его внимательный, сероокий взгляд, следивший за ее лицом, больше не доставит ей беспокойства. Но разве хочет она этой свободы такой жестокой ценой?

Соглядатай, что приставлен был следить за отпущенным для сборов бывшим арестантом, встретил её на лестнице, выйдя напоследок из кухни, где околачивался все дни.

— Мое почтение, сударыня, да благодарствую за прием! Мне здесь уж более делать нечего, что весьма жаль — столовался недурно. — поклонился он Анастасии и рассмеялся.

— В крепость к нам приглашать не стану, уж извольте... Да и брезгуете вы, как я понял, нашими казематами, прямо, как огня страшитесь...

И в ответ на ее высокомерно поднятые брови таинственно прошептал, поцокав языком, будто укоризненно.

— Супруг-то ещё поначалу все уточнял, не запретили ли ему свидания с близкими... Надо понимать — вас видеть жаждал...

А тут с оказией... Следователь после опроса слуги австрийского возжелал было вашу персону лицезреть... Ведь нашлись смягчающие обстоятельства — убитый выхода иного не дал, уж простите!

Дык тут благоверный ваш больно возмутился, наговорил столько, что на голову не натянешь! Виданое ли дело, убивать ради какой-то далёкой Силезии... На кой ляд она далась нам, русским? Деликатное дело было, а чем стало? — мужчина, подхватив свой плащ с узлом, вздыхая, удалился.

Анастасия обомлела от откровенного рассказа.

“Придумал пустяк, недостойный смертельного поединка... Запутал следствие, усугубил вину! Все супротив себя, но зачем!? — она почувствовала, как больно екнуло в груди от волнения:

— Честь семьи отстаивал, несомненно, после моей глупой выходки... Или просто берег меня любой ценой от допросов, знал-то, что боюсь их с юности! Ведь не зря мне давеча показалось, что сохранил он все же искренние чувства, несмотря на измены... Слава богу, я перед ссылкой хотя бы его простила!”

Понимая что не выдержит этого тягостного утра в этих опустевших стенах, она отправилась в церковь, чтобы получить хоть какое то успокоение.

====== Признания ======

В храме было нелюдно, и прихожане хорошо могли разглядеть друг друга. Внимание Анастасии привлекла девица, закрытая платком, кажется, слишком ярким для ее благочинного поведения. Но явно пришла сюда с покаянием — судя по тому, как неистово молилась...

Завидев Анастасию, повинившаяся грешница будто вздрогнула и стала внимательно ее разглядывать.

Поставив свечу Николаю Угоднику, и попросив за раба божьего Александра, она отправилась к выходу, а девушка, вдруг прервав свои поклоны, двинулась за нею следом.

— Сударыня! Простите ради бога! Ведь вы – жена Преображенского капитана Белова, да? – догнав на ступеньках, странная прихожанка тронула за руку, все ещё внимательно всматриваясь в лицо.

Удивленно подняв брови, Анастасия развернулась к ней и кивнула.

— Я ожидала исповеди и вдруг неожиданно увидела вас и узнала! Мы встречались с вами лишь однажды... Меня зовут Лукерья. Лукерья Измайлова... Это судьба, что мы встретились прямо здесь, в церкви, когда я решила искупить грехи! Выслушайте, меня, прошу! — горячо воскликнула девушка, и продолжила, видя неохотное согласие:

— Я из обедневшей семьи купцов, мой отец вложил остатки сбережения в одно дело и умер. Я осталась с больной сестрой и вынуждена была вести... не очень честную жизнь. Не буду рассказывать всех мерзостей, с которыми столкнулась. Разговор мой не об этом...

Она глубоко вздохнула, сделав паузу, и видя надменно поднятые брови дворянки, отрывисто и быстро заговорила, будто боясь что её не дослушают:

— Однажды... три месяца тому... мне пришлось помочь одному мерзавцу опорочить другого человека... Знатный иностранец добивался чужой жены, но ему нужно было избавиться от мужа.

Я должна была сыграть роль любовницы. Это был ВАШ... муж. Вот. — выдохнула девушка и добавила виновато:

— Тот господин очень щедро платил, вот и уступила...

Анастасия слушала, затаив дыхание.

— Сыграть роль любовницы? – настороженно спросила она, зачем-то добавив, хотя её голову уже стискивало от страшной догадки:

— Но ведь вы и стали ею? Впрочем, не корите себя, это был вопрос случая. Не вы, так кто еще...

— Вы не поняли... — вздохнула Лукерья. — Вначале я действительно пыталась соблазнить вашего супруга! Отчего бы нет? Ведь за деньги лишь боровы старые да юнцы сопливые... А тут, в кое веки — молодой, красивый мужчина... Я срамные говорю вещи, простите... — она покраснела.

— Но... Господин Белов даже флиртовать не желал, отмахнулся, как от мошки.

В голосе Лукерьи вдруг прозвучала обида, но она тут же принялась пояснять виноватым тоном:

— Его заманили туда обманом, под предлогом помощи другу... Мне пришлось.... прибегнуть к порции снотворного. О да, мне выдали и это также, я улучила момент и... подкинула в поданную еду.

Он надолго лишился чувств, иначе бы вы не застали ту срамную сцену...

Анастасия сама в этот момент готова была лишиться чувств. Она схватилась за церковную ограду.

Оплот её обиды рушился, как карточный домик, оставляя за собою лишь понимание своей глухоты. Безнадёжной глухоты к самому близкому, да и к себе самой. Не зря теперь так шумит в ушах...

— Господи, что с вами? Собеседница поддержала ее под руку и повлекла к лавке, дабы она могла присесть и дослушать подробности.

...— Ко мне был приставлен человек, он все организовал, помог раздеть и сдвинуть тело на кровать. И ушел встречать вас и проводить в комнату... — объяснила девушка и после паузы добавила:

— Знаете, я ведь тогда изрядно снотворного дала, дабы поскорее усыпить — ему, должно быть, сильно нездоровилось после... Мне право, и за это... так стыдно...

“Тебе ли понимать, что есть стыд!” — в памяти Анастасии сразу же всплыли свои фразы:

“Что голова болит – ты просто пьян, очевидно. Что же с девками не отрезвел?“

Неужели эти жестокие слова сказала я?”

Сделав паузу, расказчица опять вздохнула:

— Простите, что не рассказала вам раньше. Я, признаться, караулила вас, возле дома... Но как раз увидела рядом с вами этого иностранца и испугалась. Ведь он угрожал убить меня, если я кому-то скажу, тем более признаюсь вам.

А сейчас я подумала – будь что будет! Я уезжаю домой, в Москву и он меня не скоро найдёт!

— Вы можете не волноваться за свою жизнь. Человек, нанявший вас, убит. — Анастасия ответила монотонно, целиком погрузившись в свои переживания.

— Думаю, он получил по заслугам, – Лукерья тут же испуганно осенила себя крестом и осторожно спросила:

— А вы, сударыня... надеюсь, вы уже простили супруга? Ведь он вообще не собирался изменять вам, это сразу чувствовалось!

Анастасия медленно помотала головой, раздумывая над своим натужным прощением.

— Когда вы смотрели на эту проклятую постель, мне стало так жалко и вас, и его, и.. даже себя, что ради денег душу свою загубила... Но теперь же у вас все совсем наладится, правда?

Анастасия ничего не ответила, хмуро посмотрела вдаль, и неожиданно сказала, пересилив застрявший в горле комок:

— Чтобы там ни было, Лукерья, я благодарна вам за правду. Что же, прощайте, и... спасибо вам. Вернули самой себе..

А после поднялась и закрыла лицо руками.

— Почему же он столько молчал, а после взял и согласился в последний момент? Три месяца ожидал, что я просто поверю? Тому, что стало очевидно только сейчас?

Но для этого надо было оставить подозрения, гордыню и просто доверять любимому человеку — а смогла бы я?

Просто взять и не поверить, что Саша, всегда сохранявший ясную мысль во хмелю, вдруг напивается так, что падает в постель первой встречной куртизанки? А после еще и придумывает мигрень, ради снисхождения, что всегда отвергал?

Вот откуда эта язвительность! “Да и впредь больше не унижусь — слово даю...”

Ведь он и так вечно скрывал усталость, опасные стычки и последствия... Чтобы однажды на откровение услышать циничную насмешку? А крепость!? Пока я трусливо избегала скандала, меня там ждали, целый тоскливый месяц!

Воистину, как же я жестока и несправедлива в своей гордыне... Дьявол Лимберт, что же он сотворил с нашей жизнью... Нет уж, нечего на покойника пенять, коль сама сотворила все это, упрямой, злой обидой...

Разве после этого меня возможно любить! Что же теперь делать?!!

Она оглянулась на церковь.

— Исповедь? Просить прощения за свои грехи? Рядом с падшей Лукерьей? Кто из нас ещё ниже пал... Что ж, это ещё успеется, для Господа у меня теперь много времени...

Но годы, может, целая вечность пройдет, прежде чем я смогу искупить свою жестокость, и ответить на то признание, которое так бестолково вчера оборвала... А будет ли это еще нужно?

И что с ним вообще может случиться, пока я буду ждать его возвращения?

С этими мыслями Анастасия дошла до своей кареты и вдруг поняла, что не сможет вернуться домой, разговаривать, дышать, есть, просто жить, пока она не вернет Саше ответ...

Сонный кучер, которого ни свет ни заря заставили править лошадьми, дремал на запятках.

— Матвей!! Она вскочила в карету. — на Московский тракт! Скорее! Умоляю, гони что есть силы! Я должна... обязана догнать... — ее душили слезы.

— Неужто, барина догнать хотите, что же, забыл он чего? Уже четвёртый час, как увезли его, сердешного, в казенном экипаже. На выезде из города кортеж ссыльных они должны были встретить...

— Его самого, да только это я кое-что важное забыла... Прошу тебя, сейчас же гони!

— Барыня, голубушка, дык запрягали одну лошадку, недалече ведь тут было, до храма-то... Не выдержать ей долгой дороги... Может, вернее домой заехать, четверку накормить, как следует, да запрячь... Авось, на завтра и догоним...

А то, может, и задержались они где, народу ведь у них много.... Да еще, говорили, казаков разных да купеческих людей встретить по пути собирались...

— Ах, да не могу, не могу я ждать! — воскликнула женщина. – Кабы точно знать, какой дорогой они дальше поедут? Давай уж, миленький, поскорее... как можно скорее...

“Что с ним сейчас творится после нашего разговора?!!” — думала она, вспоминая натянутый голос Белова после ее злополучного прощения, с беспокойством считая верстовые столбы, которых было пока так мало...

Матвей гнал бедную лошадь, что есть силы. Вот и первая станция, на которой рассказали, что конвойный кортеж проезжал здесь три часа тому. Но жеребец их, едва остановившись, пал почти замертво...

С отчаянием глядя на лежащего в дорожной пыли коня, молодая женщина вдруг поняла, что денег при себе у нее было только на свечи и подаяние...

Поругав себя за то, что не послушалась верного совета кучера, она сорвала фамильный перстень, доставшийся от матери.

— На-ко, заложил его на рысаков, да чтоб были порезвее...

====== Прощание ======

Александр ехал в карете вместе с офицером, что сопровождал ссыльных солдат, а по сути и его самого — командированного, а на деле такого же сосланного. Притом одним служивым предстоял острог на Камчатке, а избранные поступали под его командование на освоение Алеутских островов.

Услышав позади цокот копыт, врывающийся в разномастные звуки их кортежа, Белов равнодушно глянул из окна. “Карета, точно как наша. Бывает же... ” — он уткнулся обратно в приказы и карты.

— Стоой!! Куда обгонять! Не видишь, бесово отродье, военный кортеж!

— Сам стой!

Запыхавшийся Матвей осадил уставших лошадей, став на пути офицерской кареты. Конвойный офицер выскочил, возмущенный, требуя объяснений, по какому праву их остановили.

Голос кучера показался Белову знакомым и, неохотно оторвавшись от бумаг, он выбрался следом.

Матвей, завидев его, сконфуженно пробормотал:

— Александр Федорович, вы простите за такое свидание. Право, не по своей воле задерживаю...

— Саша!

Он обернулся и обмер. Из кареты выскочила его жена.

— Я не могла! Вот так тебя... отпустить! Без прощания...— она разрыдалась, повиснув у Белова на шее, и тайком от всех зашептала в ухо:

– Дурачок ты мой гордый... Ну зачем? Зачем ты себя опорочил?

Александр растерянно посмотрел на нее, предоставив свой камзол для потока слез. После мутных месяцев досады этот ночной разговор совершенно опустошил его.

Долгая дорога, опасности, новые, неосвоенные навыки ждали его впереди, всячески отвлекая мозг от всего больного. Благодаря природной пытливости, заставившей сразу же вникать в суть, смириться удалось... Почти.

Он на мгновение зажмурился. Перед закрытыми глазами блекло и растворялось любимое, но чужое лицо со зло поджатыми губами, произносящими незнакомые, отпугивающие фразы, что преследовали ежедневно...

“Это был просто сон, кошмарный сон... Яже люблю тебя...” — шептали ему остатки этого образа, превращаясь в привычную Анастасию.

“Но что же произошло?! Неужели? Она сама, наконец, меня поняла и поверила? Ведь это уже стало казаться просто невозможным!”

— Прости, но мы оба гордые. И мне казалось, тебе так проще будет расстаться...

— Нет!! Даже не смей говорить “прости”!! Это я о прощении умоляю... Чужих людей услышала, а самого близкого — нет!

Губы и веки его чуть дрогнули, скрыв мелькнувшее разочарование. Что ж, значит его честность оправдана по чьей-то сторонней воле — без доверия, которого он так бессмысленно ждал...

Но сейчас это не имело для Саши никакого значения — стоит ли перебирать, получая желанное? Любимые серо-зеленые глаза, полные слез, пронзительно смотрели на него, обезоруживая, как прежде.

— Знаю, что теперь не имею права... просить мне верить, после моей глухоты, но... Мне столько надо тебе сказать, объяснить! За каждый отнятый день!

Прошу тебя! Позволь хоть до завтра побыть с тобой рядом! До первой гостиницы! Умоляю, Сашенька!

— Сударыня, уж не предлагаете ли вы мужу дезертирство? — глухо кашлянув, о своем присутствии напомнил сопровождающий Белова лейтенант, резко ворвавшись в её монолог.

— У нас отряд ссыльных, видите ли... И приказ обязывает вашего супруга следовать в его составе. При всем прочтении к его чину, однако я имею распоряжение при попытке побега...

Белов, выйдя из оцепенения, отстегнул шпагу и протянул лейтенанту.

— Сообщите обо мне куда угодно, подайте в розыск, если я не встречу вас наутро. Слово дворянина, я не сбегу! Иль можете считать арестованным заранее.

Лейтенант выдержал его прямой взгляд и, отстранив от себя эфес, отвёл гвардейца в сторону.

— Да я и так вам верю! Но ведь оба рискуем! Если вдруг фискалы — мне придётся вас выдать. Не обессудьте, капитан. Вы сами понимаете, хотя бы, что эта ваша отлучка — нелепая блажь?

— А вы понимаете, что эта отлучка судьбу решает?

Клятвенно заверив, что несомненно присоединится к служебному экипажу в назначенном городке, Белов пересел в свою домашнюю карету, где можно было в полной мере наговориться за долгие дни безмолвия.

— Как же я тебя ждал... Как ждал! — прошептал Саша, когда, забравшись внутрь, заключил жену в объятия.

— Считай меня ослом — упрямым, строптивым... Но вчера мне так не хотелось получать прощение ни за что!

Анастасия гладила его по голове и продолжала сбивчиво:

— А себя мне кем называть прикажешь? Я же очерствела будто! О, если б ты знал, как от себя самой было тошно! Только ненавидеть все не выходило, никак...

Она стыдливо покраснела и всхлипнула.

— Душа и тело все к тебе все просились, никому не давались больше! Верь мне, умоляю, я же тогда в Стрельне, отбиваться пыта...

Саша закрыл ей рот поцелуем.

— Я слышал твой зов! Верю тебе, просто верю!! И все, довольно о подлеце!

— Но я должна была это сказать! Хоть не имею права на твое доверие... Вправду, не имею. Как и на то, чтобы ты покрывал меня на допросе.

Ее пальцы перебирали петлицы на его камзоле, хотелось говорить и говорить, теперь уже все равно о чем.

— Сама не знаю, как вообще эту дружбу терпела! Подлец он, подлец... самый настоящий! Не только нас поссорил, даже за своими шпионил. Не чувствую я, видно, людей!

Белов тут же сопоставил, что говорил ему Лядащев и испытывающе посмотрел на вмиг смутившееся лицо жены.

— Постой! Но откуда ты знаешь, что он шпионил?

— Я просто... слышала об этом. Это неважно, Сашенька, в сравнении с остальным! Просто сплетня... Обними же меня крепче, не отпускай! Ни за что не отпускай...

— Не отпущу я, но мне это важно! Эта сплетня меня от бесчестного наказания спасла! Настя! Умоляю, объясни, я... должен знать, кому обязан... Был некий агент Бестужева, откопавший эти сведения, ты его знаешь? — придерживая ее за плечи, Саша отстранился, испытывающе всматриваясь во взволнованное лицо.

— Знаю его, конечно. Сие — Белов некто...

И под его недоуменным взглядом женщина улыбнулась.

— Ведь ты сам и раскрыл эти игры подковерные... за камзол тряхнув, помнишь? Ты же неисправим в своих навыках!

И потом — наш вечный счастливый случай! То подметное письмо осталось кому надо показать.

— Так это ты донесла... до Бестужева? — оторопело взлохматив шевелюру, пробормотал Саша, и тут же прижал её ладони к своему лицу.

— Защитила меня, выходит... А я ведь столько надумал... Настенька, дорогая моя! Да мы оба — пара неисправимых агентов!

— Надумали мы оба. Но мои ошибки ещё и жестоки — это много тяжелее... Пожалуйста, не спорь! — её пальцы провели по его губам, не давая возразить.

Саша покачал головой. Взгляды их встретились, досказав остальное:

“Я любила тебя нечестно, и теперь мы оба это знаем. Но я изменюсь и всё воздам! Лишь поверь и возвращайся!“

“Я не могу тебя не любить, хоть и знаю теперь, что счастье зыбко. Но мне не нужны твои покаяния, искупления — просто люби меня, как умеешь!“

Поменяв на следующей станции лошадей, они вскоре доехали до Н-ска, где по недавним воспоминаниям была сносная гостиница.

Едва сдерживаясь от страсти, пока хозяин не провел их в комнаты, они тут же замерли в поцелуе, лишь только за ними закрылась дверь.

— Как же я могла-то без тебя! – шепнула Анастасия мужу куда-то в висок, теребя его волосы.

Белов замер на миг с закрытыми глазами, когда она, приподнявшись на цыпочки, прижалась губами к его векам, и тут же подхватил на руки, крепко прижав к себе.

Толкнув дверь в спальную комнату, Александр опустил женщину на ложе, срывая с себя камзол, рубашку и потянул тесемки её платья.

— Неужто я бы уехал без твоего... прощального подарка...

Он шептал и распаляясь все больше, покрывал поцелуями ее грудь, освобожденную от лифа, и гладил по обнаженной спине, отчего женское тело привычно пронзило дрожью.

Стремительно избавляясь от бремени одежды, мужчина и женщина отдавались друг другу с какой-то болезненной, неутоленной нежностью.

Поддаваясь порыву вновь и вновь, они задыхались, словно пытались насытиться друг другом за все потерянные мгновения, и на годы вперед.

Умиротворенные и уставшие, они уснули в тесных объятиях, так и встретив видневшийся через портьеры рассвет.

Анастасия проснулась немного раньше, в полусне потеревшись щекой о знакомое твёрдое плечо.

“Саша... давно ты мне не снился так счастливо...” — произнесла она сквозь сон, но, приоткрыв глаза, вспомнила все.

И, словно желая задержать неумолимое наступление утра бесконечной разлуки с любимым, принялась покрывать его поцелуями.

Боже, как же этого не хватало! Когда, укладываясь уставшей после бессмысленных дневных похождений, она в тревоге просыпалась ночью, и видела в постели рядом с собой пустоту...

Александр, загодя предупредив хозяина вовремя разбудить, теперь наверстывал сон после совершенно бессонной прошлой ночи. В полудреме он чувствовал прижатую к своему плечу щеку, распущенные волосы струились, приятно щекоча согнутую руку.

И вдруг услышал совсем близко тихое дыхание и произнесенное шёпотом свое имя. Просыпаться совершенно не хотелось.

“Кажется, я уже в пути... Или ещё нет? Но как же хорошо она снова снится!”

Вдруг плечо и рука освободились и тогда сон окончательно прошёл. И наяву пришли удивительные ощущения. Чьи-то губы так знакомо касаются груди и живота, а пальцы проводят по рукам.

В дверь настойчиво постучали:

— Господин офицер пробудить просили!

— Кажется, мне пора. Любимая... — глухо протянул он, открыв глаза, прерывая сразу и приятный сон, и явь. Но освободиться от ласкового плена все не решался, поглаживая её спину и талию, и чувствуя её касания каждым нервом.

— Я все понимаю, Сашенька. Но мне так тяжело отпустить тебя! И знаешь... Я поеду с тобой куда угодно — на Камчатку, на острова! Да, я буду сопровождать, как... в Пруссии.

Александр поправил падавшие на лицо жены пряди золотистых, встрепанных локонов и снисходительно покачал головой.

— Однако теперь я еду не в Пруссию, а в далекий, холодный край. Там почти нет лета, зима длится до мая, суровые ветра... Ты же не представляешь себе этого...

— Я все знаю, не говори ничего! Прочитала... про Беринга! Помнишь в библиотеке, в 44м? — она приложила пальчик к его губам.

— Ты, наверное, считаешь меня никудышней, безответственной матерью, и, конечно, прав, но... Скажи, кто поддержит тебя? Кто разделит с тобой опасности?

— Я не считаю тебя никудышней, Настя. Но ты, прочитав, не заметила главного: женщинам в этих экспедициях не место. Негоже рисковать, оставляя детей. Обещай мне, что не совершишь это безумие! — Сашин голос изменился, стал отрывистым, сам он испытующе посмотрел ей в глаза.

Понимая, что её муж непреклонен, Анастасия продолжила бессвязно, заливая его слезами.

— Я так истосковалась по тебе, и вот, когда мы снова вместе, я должна тебя отпустить? На край земли, я даже не буду знать, жив ли, здоров ли?

А вдруг простудишься, в какую драку с кем попадешь? И это все — возмездие, тяжкий крест за мою глупость, равнодушие?! Мне-то как жить с этим!?

И она вконец разрыдалась. В ее решимости разделить дальний путь не было места рассудку... Лишь исступленное желание чувствовать его рядом, и доказать, что любовь её жива...

— Ну что ты такое придумала, право! Глупости-то были общие, уж пояснили все... О моем здоровье ты и так замечательно позаботилась. Да и опасностей в столице тоже хватает сполна — ещё неизвестно, кому из нас тревог будет больше. А уж этот крест я сам пронесу как-нибудь...

Саша тесно прижимал ее к себе, гладил ее по волосам, успокаивая, как ребёнка.

— Но почему за все отвечаешь один ты, да так сурово? — воскликнула она на громком всхлипе.

— Так уж Богом задумано, милая. Я же не возмущаюсь, почему наших детей ты рожала одна, верно? — пошутив, он улыбнулся и оживился ещё больше.

— И потом... Ты и так будешь в моем сердце, вместе с ними. И не только там, взгляни!

Белов подхватил камзол, и достал из внутреннего кармана свой медальон.

— Ну, считай что ты за мной присматриваешь, а я за тобой! Вот так достану, посмотрю на твоё лицо, и вспомню, что... Например, надобно теплее одеться или в очередную драку не лезть!

Его весёлое лицо невольно ободрило Анастасию и она улыбнулась сквозь слезы.

— Храни его при себе, хорошо? Вдруг я и вправду буду сильнее тебя чувствовать...

— И когда-нибудь, когда я вернусь, мы снова заживем, как прежде, — он поцеловав ее губы, усилием воли, наконец, приподнялся, потянувшись за одеждой.

— Вот увидишь, еще в старости будем вспоминать, какими мы были...

— Глупыми, скажешь? — всхлипнула она, с трудом разомкнув свои руки, все еще касаясь его.

— Ну, было немного, — Саша улыбнулся, и, скрепя сердце, окончательно оставил их ложе.

Рука ее соскользнула вниз, и внезапно, вместо тепла дорогого тела почувствовала все тот же знакомый, омерзительный холод простыней, освещенных неумолимыми лучами.

Ночь воссоединения, вчера казавшаяся подарком судьбы, осталась позади, как и минувшие годы их любви и семейного счастья.

Эпилог

Экипаж, увозивший Белова в далекую экспедицию, который они догнали на следующем постоялом дворе, тронулся с места, через время превратился в точку и растворился за полосой леса.

Анастасия долго стояла, как вкопанная, всматриваясь с болью вдаль.

— Я все равно доберусь к тебе, а иначе как мне жить? — твердила она.

Но вскоре стало ясно, что ей не суждено воплотить это упрямое решение. Через 9 месяцев после Сашиного отъезда у нее родилась девочка, ровесница их разлуки.

Томившись в неведении после последней весточки, присланной с Камчатки, так и не зная, жив ли ее отец, она назвала дочь в его честь, Александрой.