Камерная музыка [Евгений Игоревич Алёхин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Евгений Алехин. Камерная музыка



На самом же деле давно уже ты умер


Но это и не значит, что ты когда-то жил


И этот мир для тебя всего лишь игрушка


Которую можно на время отложить




«Рабы лампы»


Оксана говорит:

— Так, блять. Не надо со мной шутки шутить. Я не хочу быть частью твоего стиха, текста, жж-поста или, не знаю, устного анекдота, если там есть Путин. Я не могу больше слышать о нем. Убей себя или живи дальше. Определись. Третьего не дано.

Еще четверть часа разговариваем на эту тему. Все мои доводы и оправдания не доказывают свою состоятельность. Тогда мы собираем все предметы с изображением Путина и кидаем их в коробку: кружка, календарики, фотографии в рамке, карикатуры, брелоки, коллажи типа «путин-краб», всю мою яркую коллекцию ненависти и веселья. Все это теперь свалено в коробку из-под мультиварки, стоящую в коридоре.

— Пожалуйста, — говорит Оксана. — Мне кажется, ты совсем спятил. Тебя закроют в психушку. Пожалуйста, давай избавимся от этого.

— Ладно, — отвечаю я.

Выходя из подъезда, говорю коллекции:

— Прощай. Закончились твои деньки.

Я понес это добро на помойку. Солнечный осенний день, хорошо. Последнее время я и правда  перегибаю  палку. Ладно, сначала эта мифология всех забавляла: хвалебные стишата, годы правления ВВП, дворцы, кровать размером с поле для мини-футбола и роскошные простыни, на которых Владимир Владимирович властно обладает Алиной, легкая паранойя, не платить за еду и метро, повсюду федералы, черные списки, тебе вроде бы смешно, но агрессия закипает. «Путинская рашка!»  — орешь ты и сам не понимаешь, что имеешь в виду. После того как Дмитрий Анатольевич публично открыл рот и сделал несколько характерных движений, напомнил нам, кто есть царь, я как с цепи сорвался. Я  просто смеялся и ругался, конечно, на что вы еще надеялись, глупые люди, это же было очевидно! То же чувствовал, когда следил за выборами в  Белоруссии в конце прошлого года. Только чувство это было гораздо слабее. То есть ты знаешь, как все произойдет, но все равно до последнего момента не веришь. И тогда, сидя на работе за компьютером, нарезая эти новостные сюжеты о  том, что батька не слезет со своего трона, я испытал такую же тоску по далеким галактикам, как и сейчас, только поделенную на десять. Тоска и разочарование. Как до последнего момента можно было пудрить себе мозги и надеяться? Путин, уходи! В общем, Дмитрий Анатольевич вытер уголки рта, и руки опустились.

Я пьяный залезал в подполье и кричал оттуда:

— Пудинг, уходи!

Пил коньяк, закусывал солеными огурцами и  лечо. Еще громче и страшнее орал:

— Пудель! Уходииии!

Друзья смеялись надо мной и говорили:

— Эй, антипутин! Успокойся!

А я, делая вид, что только в этот момент услышал кодовое слово, вскакивал по стойке и вопил в  неистовом приступе белой горячки:

— Путин — это наше все!

Выпивал за его здоровье и хватал помидорину из банки соленьев, а когда вылезал из подполья, то обращался к единственному, кто стоит выше царя:

— Госп! — взрывался я. — Хелпми! Забери его к чертовой матери! Владимира Владимировича, зачем ты послал его нам «в тяжелые для России времена»?!

Останавливаюсь возле подъезда, чтобы покурить. Взял у Оксаны сигаретку, решил: даже покурю по важному случаю. Можно было продать эту коллекцию через сайт «вКонтакте» поклонникам группы «макулатура», в которой я читаю социально-бытийный рэп, и выручить немного денег. Но  нет, я так не сделал. Как только я начал эту коллекцию собирать, я уже знал, что ей место на помойке.

Теперь моя коллекция покоится в мусорном баке. Я покурил и возвращаюсь домой. У меня ощущение, что мы переехали на новое место жительства. Хорошо, что я выкинул этот мусор. Мы будем тут счастливей, что-то такое. Воздух между мной и  Оксаной — моей девушкой — накаляется, пока мы стоим посреди комнаты, глядя в пустоты на местах, где раньше стояли мои безумные сувениры.

Потом я беру ее на руки и несу на тахту. Нам очень хорошо, я думаю, если бы мы хотели зачать богатыря — сейчас бы у нас получилось. Я слышал, что пол ребенка зависит от температуры матки. Это был бы красивый здоровый мальчик, и при рождении он бы весил пять килограммов.

У меня есть теория о том, как жизнеспособность сперматозоидов связана с Путиным. Сейчас я  выкидываю  эту теорию из головы, и мои сперматозоиды оживают. Я ощущаю вкус жизни на губах Оксаны, на всем ее теле. На этот раз яйцеклетка точно может быть оплодотворена, но в последний момент я обманываю сперматозоидов, выплеснув их на живот. Нет, ребята, сердце еще не успокоилось, и, пока царь на троне, слияния не произойдет. Они еще долго не хотят умирать, борются и ищут яйцеклетку на гладкой красивой коже возле пупка. Долго сопротивляются в лучах заката, но все же погибают и высыхают, как медузы на берегу моря.



* * *

| Уверен, что мне имплантировали чип.

Последний раз я официально работал года три назад. Видимо, позже у меня на чипе упали показатели. Назовем это «счетчиком социальной кармы». Теперь я прихожу устраиваться на работу, прохожу первое собеседование, второе, все хорошо. Потом мне говорят: «Вас проверит служба безопасности, но это, скорее, формальность».

Вот и все. Служба безопасности отказывает мне. Директор по персоналу в восторге от моей кандидатуры, но где-то я  попал в бан, сгорел еще в полете. Я  эту кухню знаю. Прыгаю через турникет — социальная карма минус один. Думаю «мусор» вместо «милиционер» — минус один. Незаметно засовываю орехи себе в сумку в магазине «Перекресток» — минус один. А  если я соберусь сломать бипер — средство защиты от краж — в раздевалке магазина River Island, чип активизируется от выброса адреналина, включается камера, имплантированная мне в глаз. Все записывается, социальная карма — минус десять.

Так что я осторожен, не буду воровать, если нечто стоит дороже 1200 рублей, или после какой там суммы начинается уголовная ответственность? Хотя они докинут товара на лишние пару сотен, знаем мы их методы. Такие козыри в рукаве у стражей тьмы. Тебя поймают и заставят сделать что-нибудь гнусное. Нельзя прожить жизнь, никого не предав, придется это сделать рано или поздно.

А пока я не мог даже официально устроиться на работу. Эти гондоны из службы безопасности просто вводят в компьютер мои паспортные данные, распечатывают показатели, «попался, сукан!», и не дают мне делать блестящую карьеру в  стабильно развивающейся компании.

На всякий случай. Может, с голоду умру.

Пусть. Я просто-напросто не буду работать официально — не буду платить налоги. Рамзанчик и  без моих налогов неплохо живет, вспомните День города в Грозном. Вот уж не хочу кормить людоедов, думаю я и получаю зарплату в конверте.

Еду в метро домой, деньги лежат в кармане, и банковскую систему я не поддерживаю. Стряхиваю с себя подозрительные взгляды, прячусь в томик Гайто Газданова: у меня тоже есть свои маленькие радости, хотя я пока никого не предал. |


* * *

На первых курсах университета Костя выложил на собственной странице в интернете, на мой взгляд, совершенно безобидный текст, автором которого даже не был. Хотя поместил текст в раздел «творчество», он получил условный срок, а его мама чуть не получила сердечный приступ.

И, когда я собирался уезжать в Москву, мне звонили. Не люблю разговаривать с незнакомыми людьми по телефону. Этот голос появился в телефонной трубке как снег на голову, назвал свое звание и имя-фамилию, которые я тут же забыл.

Он сказал:

— Приходите завтра дать свидетельские показания.

— Что за показания?

— Приходите, все расскажем.

— По какому поводу?

— Приходите, мы все расскажем.

— Сначала объясните.

Включенный на кухне телевизор, разговор отца и мачехи, крики за окном — все в остальном мире вокруг звучало, будто кассетник зажевал пленку. Отчетливо звучал только голос в трубке:

— Приходите завтра, мы все объясним непосредственно.

— Я не обязан вам верить.

— Придется поверить.

— Но я не собираюсь никуда идти.

— Придется прийти.

Я хватался за варианты ответов, как утопающий за водоросли.

— К сожалению, меня не будет в городе.

— Как не будет?

— Я завтра уезжаю.

— Куда?

— На поезде.

— Куда?

— Уезжаю на поезде. | Никого из вас, блять, не касается, куда я еду. |

— Куда?

— Уезжаю в Москву.

— Во сколько поезд?

Небольшой опыт общения с мусорами у меня был, но какие-то конкретные принципы ведения беседы я не знал. Даже не знал, кто на том проводе: мент или федерал. Последний раз глотнул воздуха и ушел под воду.

— В два часа дня.

— Мы можем пообщаться в десять утра

Голос продиктовал адрес.

— Если не придете — снимем вас с поезда, да?

Они прослушивали Костин телефон и знали, что мы часто друг другу звоним. Пожевывая пирожки с фаршем, менты или федералы, как радиопьесами, наслаждались нашими разговорами о том, как у меня не встал спьяну, о Кафке и Проханове. Костя был национал-большевиком, но мы не разговаривали о его «партийных» делах, до которых мне не было дела, хотя, может, и обсуждали романы их вождя Эдуарда Лимонова. Может быть, спорили о  его сексуальной ориентации, не помню. Хотя Костя мог как-нибудь прочесть мне стихотворение из «Лимонки» по телефону.

Но почему они не сократят штат настолько, чтобы каждый служащий занимался чем-то полезным? Так думал я и пугался беспечной глупости, с  которой крутились лезвия этой мясорубки.

Когда поезд тронулся с места, меня немного отпустило. До последнего момента был уверен, что не дадут уехать. Но поезд поехал, и я был в нем, чувствуя облегчение оттого, что оковы рвутся. Когда я вспоминаю эту поездку, она мне кажется сном. Помню, как среди ночи услышал свою фамилию и  проснулся. В купе проводников говорили обо мне, было слышно, потому что у меня было одно из первых мест.

Строгий голос спросил:

— Где он?

Меня как ледяной водой облили. Я спрыгнул с  полки и быстро отошел к дальнему туалету. Стоял и смотрел через вагон, чувствуя себя преступником. Многие из нас ощущают себя преступниками задолго до того, как совершат первое преступление (может быть, такое чувство и толкает людей на противозаконные действия), и это недостаток правоохранительной системы в РФ. Люди спали, поезд, покачиваясь, ехал через ночь. Меня знобило. Я  ждал, но ничего не происходило. Никто не искал меня, никакие люди в форме не подходили к моему месту. Долгие минуты и часы стоял возле туалета, иногда наспех курил в тамбуре, оставляя дверь приоткрытой, на палеве постоянно поглядывая в  проход. И под утро стал ощущать себя жалким кретином. Конечно, мне это приснилось. Когда рассвело, я вернулся на свое место.

В Москве, когда я выходил из вагона, увидел бейджик на груди одного из проводников: он был моим однофамильцем. Тот разговор в купе проводников был о нем, неужели это простое совпадение? Никогда прежде я не встречал своих однофамильцев и встретил только теперь, на следующий день после жуткого телефонного разговора.


* * *

Еще несколько лет назад он выглядел не таким спортивным и стильным парнем, каким его можно увидеть на концерте в «16 тонн» или «SQUAT-кафе» и каким он грезится юным хипстершам, дрочащим на него в душе. Прежде, чем начать заниматься спортом — тяжелой атлетикой и позже тайским боксом, — Костя был одновременно худым и дряблым, юношей с фигурой старика, сутулым и  нездоровым.

Это гораздо позже он будет делать сто отжиманий, а в момент жизни, о котором идет речь, Костя сидел на стуле, скорчившись за компьютером в своих трико с вытянутыми коленями и в очках с  толстыми стеклами. Он макал батон в варенье, жевал, запивая чаем из большой кружки. Протяжный звонок в дверь прервал его вальяжные и благостные размышления о внешности Натали Портман. Минувшей ночью он посмотрел фильм «Близость» с  ее участием, отшлифовал впечатления порнографией и занес запись в дневник.

Они пришли в полдень выходного дня. Костя растерялся, еле поднялся со стула, потому что это была третья кружка, подтянул трико и, отперев деревянную дверь, спросил:

— Кто?

За металлической дверью молчали. Костя хотел, было, закрыть квартиру, но его насторожил массивный шорох, будто на площадке было много человек. Он замер, стал прислушиваться, и тут же из подъезда (словно все это время они наблюдали за ним, как за крысой в аквариуме, и ждали правильной реакции) повелительно даже не спросили, а утвердили:

— Константин Валерьевич!

Костя резко отпрыгнул и почему-то побежал в  комнату к маме. Он говорил шепотом.

— Мама, спроси, кто там, подойди, пожалуйста, спроси, кто там!

Он поздний ребенок, и его мама была почти пожилой женщиной. Как-то я заходил к Косте, и  она сказала по поводу книги «Это я, Эдичка», валявшейся на полу: «Посмотрите, куда я ее бросила. Зачем такое читаете? — в следующий раз разорву!»

Костина мама настороженно спросила:

— Кто там?

Из подъезда нахально ответили:

— Прокуратура!

— А мы не вызывали.

Костина мама попыталась закрыть дверь, но голос смягчился и затараторил:

— Слушайте… Александра… ээ… Алексеевна, мы все знаем. Вы откройте, мы поговорим непосредственно с вашим сыном… Константином Валерьевичем. И ничего никому не будет, да?

— Ничего я вам не открою, идите, откуда пришли!

— Александра...

Костина мама захлопнула дверь. Они с Костей стояли и слушали, как звенит звонок и как в подъезде уже без стеснения громко переговариваются и  хохочут. Потом стали стучаться, вернее, даже долбить в квартиру. Костина мама снова открыла деревянную дверь и спросила:

— Кто?

— Ну что вы в игры играете? Откройте. У нас плановая беседа непосредственно. Для отчетности.

Они переглянулись, и Костя решил открыть, хотя мама шепотом говорила ему: «Ты что! Не открывай!». Но он больше не мог стоять и терпеть.

В проеме появился человек в синем мундире и толкнул дверь дальше по траектории что есть мочи. Через секунду в коридоре было пять посторонних. Последний — сальнолицый толстяк с  зубочисткой  во рту — зачем-то схватил дверь и держал ее. Человек в мундире скороговоркой произносил постановление уголовного дела по статье номер такой-то. Костя не воспринимал речь, потому что у него кружилась голова от недостатка воздуха. Костина мама дернулась вперед, что-то крича и вырывая дверь у  малого с зубочисткой. Она так и повисла на двери, зачем-то отвоевала ее, хотя все эти люди уже были внутри.

Костя как-то пришел в себя, попросил маму успокоиться, и начался обыск. Это было мучительно нудно. Бледному Косте несколько раз настойчиво предлагали сесть, но он не садился, ему только нужно было знать, посадят его теперь или нет. Но  даже когда приехал их с мамой знакомый адвокат и спросил, в чем Костю обвиняют и чего ждать, прокурор беззаботно ответил вопреки правилам:

— Там видно будет.

Костя заключил, что с ним может случиться все что угодно, и рассчитывал на худшее. В голове крутилась сцена из «Близости», в которой Джулия Робертс рассказывает мужу об измене, щедро используя слово «fuck».

При процедуре присутствовали двое понятых: один — тот самый тип с зубочисткой, второй — прыщавый человек, просидевший все время на Костином диване; двое федералов: один  — жизнерадостный татарин, второй — молчаливый и  с  камерой; и прокурор, который был всего на несколько лет старше Кости. В ходе обыска прокурор даже позволил себе пару раз поспорить из-за мелочей с федералами, видимо, чтобы утвердить авторитет, ведь дело было отдано на рассмотрение прокуратуры.

Позже одна наша знакомая расскажет мне, что видела ролик, записанный в тот день на эту камеру. В нем сонный Костя в старых трениках достает со шкафа ватман и обреченно показывает в кадр крупной надписью «Думу — разогнать». Знакомая скажет: «Глядя на Костино утомленное лицо, я решила, что речь идет о том, чтоб разогнать дурные мысли…».

Обыск закончился, компьютер опечатали, а Костю куда-то повезли на машине.

— Заебись погодка, — сказал федерал-татарин. — Скорее бы с ним закончить и пивка попить.

Костя с удивлением отметил, что этот пошлый прием действует на него — в груди с силой защемило, хотелось тоже иметь возможность беспрепятственно испытывать простые радости, которых он теперь надолго будет лишен.


* * *

К моменту нашего знакомства с Костей мы оба были рэперами со стажем.

Это не единственный вид творчества, который меня привлекал. Прежде я писал сказки про дядю Петю и медведей и простейшие компьютерные игры (сводный брат натаскивал меня в языке QBasic несколько лет, но поняв, что ничего серьезного в нем не сделать, я разочаровался в этих идеях и выкинул многочисленные эскизы персонажей и уровней несозданных игр), пытался снимать кино на видеокамеру, которую папа приносил непонятно откуда и всегда на несколько дней. Но все так и не было доведено до конца, все выглядело настолько убого, что у меня уши краснели и хотелось плакать.

Первые мои рэп-опыты относятся к двенадцати годам. Помню отдельные строки, что-то вроде:


наш гайвер убегайвер


за ним гонится антигайвер


Я никогда толком не смотрел эти жуткие японские мультфильмы, в том числе и сериал о Гайвере, просто сочинял, что приходило в голову. Были тексты и про любовь:


чисто по любви чисто по любви


я сломал себе все руки


чисто по любви чисто по любви


у меня шли долго глюки


И потом нараспев:


но ты меня не зови ведь нет у меня уже ничего


кроме этой злой любви


Через год я начал нарезать минуса. Первые были сделаны при помощи кассетного магнитофона, микрофона (даже не помню, какого) и программы «звукозапись» в Windows 3.1. Никто не рассказывал, как это делать, и не учил меня. Но для меня как-то априори было очевидно, что рэпер может и должен сэмплировать все, что слышит вокруг. Я  прослушивал аудиокассеты, находил подходящие фрагменты в различной музыке, потом подрубал микрофон и переписывал в компьютер. Любое сочетание звуков можно положить на бит, но прежде нужно слизать этот бит. Проблема программы «звукозапись» была лишь в том, что по длине сэмплы нельзя было подогнать друг под друга. Она не работала со временем, там лишь можно было отрезать лишнее с  начала или с конца, регулировать громкость, копировать и размножать и — главное — смешивать. Накладывать сэмплы друг на друга. Таким образом, выходило, что мелодия по длине не совпадала с барабанами, либо проигрывалась быстрее, либо играла дольше. Тогда я догадался, что можно резать мелодию на составные части: отрезать отдельно каждую ноту, потом заново собирать сэмпл, чтобы он соответствовал длине, возможно, даже меняя саму мелодию, переставляя ноты местами. Все это требовало долгих часов работы, иногда у меня закипали мозги, на листке в клеточку минус у меня был нарисован из сэмплов-квадратиков — что-то вроде рисунков систем органов из учебника биологии — а в компьютере была куча составных частей, которые нужно было мучительно приставлять друг к другу, ошибаться, переделывать. Проблема еще была в том, что я пользовался компьютером сводного брата и, пока он играл в игры, я внутреннее сгорал, но не мог заниматься делом, которым был одержим.

На выходе я имел далеко не лучший звук — будто слушаешь радио в подвале. Конкуренции пока моя музыка не выдержала бы.

С одной стороны, я слушал группы Onyx, Public  Enemy, матерщину старика Ice T (Холодный Чай привлекал меня в первую очередь тем, что говорил на международном языке агрессии, мата и нелюбви к мусорам, и я почти понимал его тексты, был уверен, что понимаю и могу пересказать) и чувствовал, что сам делаю дерьмо. Но, с другой стороны, я слушал русские группы Bad Balance, Big Black Boots, «Да-108», исполнителя Лигалайза и все то, что выходило на сборниках «Трепанация чеРЭПа», чуть позже появилась «Каста» (но там сразу качество минусов было на порядок выше, хотя вряд ли они располагали особыми техническими средствами), и знал, что их уровень достижим даже с  моими возможностями. Отдельно поражал своими минусами Дельфин — ясно, что сэмплы срезаны с  чужих песен, но где же он берет материал, из которого можно так качественно лепить, — было для меня загадкой. И впечатлял звук, обрабатывать его я совершенно не умел и не умею до сих пор.

Я был подростком, мечтавшим выступить на фестивале типа «Рэп-music», покупавшим аудиокассеты и по миллиону раз слушавшим их. Помню это ни с чем несравнимое чувство от покупки кассеты, потом нетерпение, пока едешь в автобусе домой и  смотришь на мокрые от дождя улицы города.

А потом все резко поменялось. Музыки становилось много, у многих появились CD, MP3, возможность скачивания сэмплов из интернета.

В плане минусовок я осваивал разные программы: раннюю версию Cubase (даже сам иногда прописывал мелодии, не зная нотную  грамоту  — очень приблизительно представлял  что-то  в  голове, а  потом расставлял ноты), Fruity Loops (в основном только чтоб настучать барабаны), MTV. Но остановился на Sound Forge для нарезки и Acid для аранжировок, на том и заморозился, и даже многие годы спустя пользовался только ими. А  тогда все делалось впопыхах, в гостях, потому что дома у меня временно не было компьютера: мой сводный брат в то время жил со своим отцом, не в нашем доме.


В десятом классе я основал группу «Mad бит». Со мной мои тексты читал толстяк Паша из параллельного класса. Обычное дерьмо: вдохновленный многими выпусками кассет «Русский рэп» новосибирского лэйбла «Оникс», я писал чушь, совершенно не похожую на настоящие мои чувства, чуть разбавленную философией об иллюзорности мира, почерпнутой из романов-фэнтэзи Макса Фрая. Мы  тусовались в районном Доме творчества с брейк-дансерами, где репетировали под их танцы, и даже несколько раз выступили в  городском клубе «Андеграунд». Этот эпизод я быстро отжил, жирной точкой стало мое бредовое поведение и  обоссаный цветочный горшок в Доме творчества, когда перед выступлением в приступе отвращения к собственному проекту я нажрался, как свинья. Выступление было сорвано, и «Сумасшедший бит» окочурился быстрее, чем я первый раз трахнулся.

И когда проект был похоронен, я временно разочаровался в русском рэпе, больше читал книги и пытался сочинять поэмы. Рэп считал тесным и убогим жанром, переслушивал из русских только «Рабов лампы»; альбом «Это не больно» навсегда останется для меня самой существенной  русскоязычной  записью, но в целом почти закрыл для себя рэп и открыл трип-хоп.

Как же мне повезло: все сложилось, как сложилось, и моя мечта относительно фестиваля «Рэп-music» не сбылась. Не хочу прикидывать, какой была бы жизнь, вылези я через подобное мероприятие. Вряд ли тогда бы меня ждала лучшая из всех возможных судеб.


* * *

Мы познакомились летом 2002 года, на отработках перед началом учебы в университете. К тому времени я успел прочесть большинство книг из домашней библиотеки, не очень много, но хватало, чтобы поддерживать беседу с другими абитуриентами и студентами-филологами. На отработке нам придумали простую, но бессмысленную работу: каждый день выдергивали траву вокруг детской площадки, расположенной между седьмым корпусом и общежитием сотрудников Кемеровского государственного университета. Сидели на бордюре, вяло дергали травку и трепались о книгах, компьютерных играх и музыке. В чем-то расходились, но оба мы безоговорочно любили Tricky и, опять-таки, «Рабов лампы».

Мне папа давал двадцать рублей в день, Косте мама давала десять. Вместо того, чтобы купить себе пирожок и чай, мы покупали полтора литра пива «Жигулевское» и пачку сигарет «Балканская звезда». Конечно, очень скоро мы решили создать группу, подобных которой еще не было в природе.

Как раз примерно тогда один мой приятель перед уходом в армию продал мне компьютер за 1300  рублей (спонсировал папа). Я переписал у  Кости немного музыки, сколько позволял объем памяти  — у меня был винчестер всего на 300  Мб, неправдоподобно мало — и все многочисленные тексты, оставшиеся от его нереализовавшейся группы Japanese Puzzles. Я перечитывал эти тексты и выковыривал из них цитаты, как ловил жемчужины в потоке блевотины. «Я гомофоб с детства, как Гайдар, как Чук и Гек» и «Моя ручная горилла нассыт на вас, бегите в первый класс, читайте, как Элли покинула Канзас». Он писал очень  необычно, используя поток сознания и сортирные мотивы, иногда скомканно, иногда воспаряя, писал ярко. Кое-что пиздил у западных команд, так как, в отличие от меня, понимал английский. При всем этом у него были явные проблемы с фабулой. В общем, чтобы понять, какими приблизительно были его тексты, достаточно послушать композицию Music Sucks, на беду записанный нами feat. с двумя друзьями Кости (только собственный куплет писал я, остальные три — дело Костиной головы).

Пытаясь переписывать его рэп, придать форму, как будто делая беллетристику из высокого искусства, я воображал себя Стивеном Кингом, переписывающим Марсельчика Пруста. Но все это происходило небыстро, только через полгода начали появляться тексты, казавшиеся нам достойными записи, и придумалось название «макулатура», именно со строчной буквы. Предлагая Косте это название, я вкладывал в него три смысла, прикреплял к нашему творчеству три отсылки:

— Старые газеты и книги, прочитанные и почти забытые.

— Тоска по непостроенному коммунизму.

— Последний роман Чарльза Буковски.

Можно в любой другой последовательности. Еще мне очень нравилось, что если перевести слово «макулатура» на английский и обратно, из слова pulp можно было извлечь много разных и странных смыслов. Например, «плоть» или «мягкая масса».

С зимы по осень 2003 года было написано мной и переработано из Костиных десять или, может, даже пятнадцать текстов. Но, к счастью, мы успели записать только семь. Записывались у Антона, друга Кости, который читает первый куплет в Music Sucks, используя самый дешевый микрофон-палочку Genius и запивая куплеты самогонкой.  Самогонка  спасла нас: возможно, если бы ее не было, мы бы успели записать и десять или больше песен, прежде чем вернулась домой мама Антона.

Сколько вышло, столько вышло, решили мы: это — наш первый альбом, а из того, что не успели записать, скоро слепим второй. Костя придумал название «у слонопотама на этот счет могут быть совсем другие соображения». Спустя время только одна композиция «карусель» будет казаться мне достойной жизни.

Потом в течение года мы еще много сочиняли, но записать не успели, потому что в конце 2004 — начале 2005 я уехал жить в Москву, а Костя остался в Кемерове.

Проект впал в кому.



Слушайте меня внимательно. Если что-нибудь случится, и я не напишу мою книгу, может быть, вам удастся ее написать. Идея ее проста, настолько проста, что, если вы не отнесетесь к ней вдумчиво, вы ее забудете. Она вот в чем: каждый на свете — Христос, и каждого распинают.

Шервуд Андерсон



Впервые выступали в Санкт-Петербурге 11 ноября 2009 года. «Макулатура» существовала к тому времени почти семь лет, но по-настоящему — всего год, ведь я все-таки первым настоящим альбомом считаю записанный в 2009 году «детский психиатр».

Костя жил там, в Петербурге.

К этому времени у него давно закончился условный срок, он окончил университет, уехал из Кемерова, полтора года проучился в аспирантуре СПбГУ, недолго работал журналистом в газете «Мой район», но сейчас временно сидел без дела и денег. Я  всю вторую половину 2008 года на выходных тоже жил в Петербурге, в двадцати минутах езды от метро «Автово» и пятнадцати от метро «Проспект Ветеранов», в одной с Костей квартире, а в будни работал недалеко от города — на Финском заливе — строителем и жил в коттедже.

Тогда мы и сочиняли альбом, решив возродить группу. Костя придумал название «детский психиатр» задолго до моей первой строки, но это был образ — и все слова были нанизаны на него. Мои заметки в блокноте, наброски, сделанные в пригородной электричке, превращались в тексты — маленькие уродливые двойники нашего дивного мира, и уже тогда было понятно, что через время  я  буду очень скучать по этим моментам жизни. Моментам появления альбома. Я вложил туда многое: свои попытки стать взрослым и идиотские работы, которыми приходилось заниматься; очень болезненный для меня разрыв трехлетнего романа и  последовавший за ним период без алкоголя и  сигарет; переход на вегетарианство и впечатления от прослушивания пост-хардкора, хождения по магазинам модной одежды и чтения романов Уэльбека. Впечатления от процедур массажа простаты и желание иронически потыкать кучу дерьма — собственные комплексы. Наконец, я начал прощупывать для себя принцип написания песен, научился чувствовать его. Этот принцип прост и сложен, как разделенный на три колонки блокнот Уильяма Берроуза.

Теперь мы работали по системе true-рэперов: я  показывал Косте первые куплеты и рефрены, он дописывал вторые куплеты. Иногда как щипцами приходилось из него вытаскивать, иногда у  него получалось сразу. Мы оба были параноики и шизофреники, но я — в большей степени параноик, а  Костя — в большей степени шизофреник, и поэтому мы хорошо дополняли друг друга. В марте 2009 года альбом был записан, кое-как сведен (я  лишь выравнивал по громкости в Sound Forge и  наложил на голоса минимум эффектов) и выложен в  сети.

Как бы то ни было, очередной период в жизни закончился, и я случайно опять уехал жить в Москву из-за актерской халтурки (мне предложили сняться в двух короткометражках и даже платили небольшой гонорар), потом полтора месяца работал продавцом в магазине Topshop/Topman и осенью пересвел альбом со звукорежиссером. В мире как будто ничего и не случилось, хотя мне казалось, он должен был рухнуть перед великолепием «детского психиатра».

Но вот предложили сделать концерт в «Танцах», арт-директор этого заведения написал мне через «вКонтакте». Костя принял это предложение с поддельным или неподдельным энтузиазмом. Я хотел, но немного ссал.

Организатор мне оплатил билет Москва — Петербург — Москва в плацкарте. Гонорара не предполагалось. Теперь несуществующий, клуб «Танцы» находился недалеко от Сенной площади. Я приехал за день, репетировали, потом гулял, ночевал в гостях, опять гулял по мокрым улицам города, в котором Владимир Путин провел большую часть жизни. Оказался на месте раньше времени, сидел в своих мокрых рваных кедах, разглядывая афиши и брошюры, нервничал. Скоро подошел Костя.

Арт-директор сказал, чтоб просили у бармена, чего пожелаем, все за счет заведения. Я пожелал выпить пятьдесят граммов водки, чтобы согреться, Костя — кофе. Взяли микрофоны и начали настраивать звук со звукорежиссером. Когда Костя пробовал читать, я спрыгивал со сцены, слушал его партии, пытался представить, что сейчас может испытать посторонний человек, и не мог понять. Дома ты можешь считать, что нашел точные формулы, уместил жизнь в трехминутные песни, дотянулся до сути, что ты создал атомную бомбу, что угодно.

«А, по-моему, ты говно!», — скажет слушатель/зритель сто раз и сто раз будет прав.

Попросил еще пятьдесят грамм. Мы ждали. Люди не торопились. Прежде сам я никогда не бывал на концертах и не знал, что они всегда начинаются минимум на полчаса, а обычно на час, позже заявленного времени.

Вход сделали свободным, это была моя инициатива, иначе, мне казалось, никто не придет. День недели — среда — в клубе было около шестидесяти человек. Мне было очень неловко, эти люди сидели здесь, проводили время, пили свои напитки и разговаривали. Нужно было обратить на себя внимание. Скорее всего, половина из них не знала, что сейчас тут будет нечто, что мы назвали «социально-бытийный рэп». Остальная половина, наверное, слушала нас в интернете, возможно, даже были те, кому это нравилось. Но легко быть уверенным в себе, сидя дома, сейчас же было сложно, неловко. Но нужно было начинать, выходить на сцену. Мне очень хотелось, чтобы все скорее закончилось, и это предощущение изменится только через пять или шесть выступлений.

Перед тем как начать, я сказал в микрофон:

— Добрый вечер. Простите, пожалуйста. Мы  группа «макулатура». Сейчас презентуем альбом «детский психиатр», это займет сорок минут. Потом вы сможете продолжить общение.

Странно было читать в клубе о собственной паранойе и иронизировать над премьер-министром. Особенно было неясно, что делать в проигрыше. Когда мы заканчивали куплет, а музыка еще играла, я чувствовал себя голым (позже я иногда буду закрывать глаза или отворачиваться, чтобы спрятаться). Каждая секунда была мучительна, поэтому я подходил к CD-проигрывателю, который мне протянули на сцену, и переключал на следующую композицию.

Но на четвертом треке, когда я читал рефрен:


машина ест человека ест человека


ищу место в мясорубке распадаюсь на молекулы


путешествуя в мультфильмах под закрытыми веками


внезапно понимаю просыпаться некуда


машина ест человека нет человека


лучше бы помер тогда в гостиничном номере


исчез в трубке голос ломаный вектор


заблудился в коридоре так и не найдя ответа


— почувствовал обмен энергией. Люди получали удовольствие и проживали печальную и нелепую жизнь вместе с нашими героями. Кто-то даже знал тексты наизусть, и они произносили слова вместе со мной. И этот коллаж, слепленный быстро, но удачно: писк помех, сэмплированный из песни группы Drive Like Jehu, гитара и бас mewithoutYou под бит Aphex Twin — казался мне очень достойным фоном. Я поверил, что все это стоило сочинять, делать, резать, начитывать. И вот мой рефрен закончился, и в паузе звучит только писк помех, мы слышим, как гудит электричество в оголенном нерве. Сердце замирает, нас режет эта пауза, пока мы ждем вступления Кости, захватывает дух, как перед взлетом или падением.


Со временем у меня даже появятся актерские приемы, чтоб догонять себя до нужной кондиции. Например, искренне поверить, что, как только закончишь читать и зайдешь в гримерку, из стены, с потолка или из-под стола вдруг выскочит кто-то или что-то вроде агента Смита, возьмет тебя за руку и поведет куда-то, и ты не сможешь вырваться и, как во сне, не сможешь произнести ни слова. И поэтому те слова, которые сейчас говоришь со сцены, — последние и самые важные. Похоже, я рисковал своим психическим здоровьем, намеренно путая жизнь и вымысел. Как герой романа «Вечер у Клэр», история жизни которого стала историей любви, я шагал по крутящемуся шару через меняющиеся картонные декорации, тоже держа в голове образ, но этот образ был  — не женщина, а дно пропасти, душная камера, в  которой я неизбежно и жалко подохну.



* * *

— Посмотри ролик, — подзываю я Оксану.

Вернулся домой, сижу за компьютером. Она кричит из кухни, что не может сейчас, готовит.

— Ну, пожалуйста, позырь!

Я еще раз пересматриваю ролик. Приятно, у  меня как будто чувство гордости за нашу музыку. Оксана наконец подходит.

— Только, чур, не бычься. Это не я сделал.

Садится за компьютер.

— «Макулатура» стала фоновой музыкой благих дел, — говорю я.

Она смотрит.

— Так! — говорит.

Готова ругаться. Но я останавливаю ее жестом. Смотрит дальше, теперь уже улыбается.

В Москве и у нас, в Подмосковье, нет таких баннеров, а в Петербурге, говорят, все ими завешено. Извечный Путин со своим печальным лицом и «Общероссийским народным фронтом», а снизу надпись на красном фоне: «Если ты за Путина — значит ты за фронт». Сначала в ролике мы видим лик Путина и слышим песню: «Боже, царя храни….»

Кадр крутится, изображение вертится, и вот мы видим городскую улицу, этот же лик, только на баннере в ночи. Съемка на любительскую камеру.

Фоном играет «макулатура». Сначала читает Костя:


время героев прошло человек глуп и прост


успех в руках тех кто раньше был ничтожен


давайте братья задроты возвысим свой голос


наденем маски и костюмы достанем меч из ножен


А потом вступаю я:


время героев прошло человек поверил в зло


мир полетел к черту я это чувствую кожей


подвиги суперзлодеев выходят за пределы


бюрократическо-административной системы


Под наш саундтрек люди в шапках-масках подставляют лестницу к баннеру, и, пока один держит, второй залезает и приклеивает кусок другого плаката поверх слова «фронт». Человек слезает, и теперь надпись под ликом царя гласит: «Если ты за Путина — значит ты задрот».

Смена трека. Звучат мои слова из другой песни:


протест это шизофрения сказал путин с плаката


голосом злой мачехи и я прячусь под одеяло


жизнь пролетит а ты останешься куском кала


Потом опять трек меняется. Звучит что-то бод рое нараспев? «Хей! Хей!». Потом несколько стоп-кадров баннера с разных точек под вырезку из речи Путина, в которой он не может выразить мысль: «Это вообще кот наплакал. Дело даже не в этом. Дело в том, знаете вы или нет, если не знаете, я вам скажу. Хочу вам сказать, я думаю, что вы вряд ли об этом знаете… А вот… А-а-а-а…» И напоследок его перебивает «ла-ла-ла-ла» из детской песенки.

Оксане нравится.

— Хорошо, — говорит она.

Но тут же добавляет строго:

— Но у нас все остается в силе! Либо я, либо он!

— Впредь да, — почти соглашаюсь я.

Выкинуть слова можно только из еще не написанных песен. Из написанных — уже нет.

И мы идем ужинать. У меня на тарелке лежат овощи, приготовленные в мультиварке. Это картофель, морковь, порезанная на две части поперек и на четыре вдоль, цветная капуста, сладкий перец, посыпанные морской солью и специями. Едим овощи, запивая вином. Благодарю Оксану за вкусный ужин. Мы вместе пережили еще один день.




Если у вас нет футболки с кармашком, вы не жили.

Алексей Эстулин. Блог журнала «Афиша» «О вещах»



Когда мы сочиняли и записывали «детского психиатра», у меня были деньги и работа, которая мне нравилась, а Костя сидел в квартире, как в темной норе, в паутине и долгах, временами впадая в  отчаяние. У меня была ровная, как работа и выходные, чистая жизнь, ясная голова, а в сердце постепенно утихала боль по поводу предавшей меня С. и  смутное сожаление по поводу брошенной учебы во ВГИКе, нереализованных моих сценарных, актерских и режиссерских амбиций. Я не отпускал боль и сожаление, пока не выжал из них все, что мне требовалось для раскачки и сочинительства. И минимальное знание законов кинодраматургии очень помогло мне в рэпе — конечно, я не использовал Линду Сегер и Скипа Пресса напрямую, как линейку и транспортир, но постоянно в уме возвращался к некоторым рекомендациям и схемам, не буквально, а скорее вдохновляясь ими. В то ровное время я  купил ноутбук, прошел курс лечения от простатита, заплатил за запись и сведение альбома и даже начал встречаться с другой девушкой.

А потом опять сорвался, и все пошло через жопу.

Спустя год все было наоборот. Костя переехал в Москву и нашел нормальную работу. Теперь он мне давал деньги, а не я ему. Я как-то вдруг оказался без всего, торчал то в Москве, то в Петербурге, даже недолго в Кемерове — но там затосковал, опять Москва, сразу же Петербург, ютился по гостям, временами помногу пил и многим знакомым был должен. Ноутбук был разломан во гневе. Я опять подхватил инфекцию, изменив Л., с которой провстречался где-то год.

Не хочется вдаваться в лишние подробности начавшегося муторного времени, в котором с трудом ориентируюсь, но так хотя бы в общих чертах можно обрисовать несколько месяцев, ставших преамбулой к началу сочинительства альбома «девять рассказов».

В общем, Л. временно осталась в Кемерове, чтобы получить диплом (училась на заочном отделении) и поработать. Она сразу простила меня и выслала оттуда денег в Петербург на лечение. Все в жизни ходит по кругу: я опять оказался на той же съемной квартире недалеко от Автово, пил антибиотики и после полугодового пробела в трудовой жизни начал работать установщиком дверей.


Весну 2010 года я встретил с дрелью в руках и  жжением в мочеиспускательном канале. Девятый месяц сидел на веганстве, больше года на вегетарианстве, и из-за обилия бухла и сигарет похудел с 72 до 67 килограммов. Истекал соплями от явного недостатка витаминов.

Работа, антибиотики и трезвость — это было замечательно. Начал делать зарядку, регулярно питался кукурузой, орехами и фасолью, которые воровал в магазине «Пятерочка» (все мои заработанные деньги — от полутора до трех тысяч за рабочий день — уходили кредиторам и за квартиру), и, благодаря отжиманиям, подвешенным дверям и продолбленным перфоратором стенам, тело и разум приходили в тонус.

Но целый год я почти не писал текстов, и это очень угнетало. Только декабрьская промо-запись: «жан-поль петросян» и «вся вселенная», которые хоть и были интересными, как будто глубокими и  печальными, но не задали вектора. Я не знал, какими должны быть новые треки. Все, что шло в голову, казалось повторением пройденного, я чувствовал запах, но не мог понять, откуда дует ветер. Пока наконец у меня не родился куплет «Москвы». То есть тогда названия еще не было, и  не было рефрена, а сам текст был навеян случаем, в  действительности произошедшим в Петербурге на пересечении Германа и Ветеранов в продуктовом магазине «Семья». Я решился порвать целку этому магазину, потому что он находился на том же расстоянии от квартиры, что и «Пятерочка», но там еще можно было украсть соевую спаржу.

Было так. Я ходил по «Семье» и нагребал товар в сумку: гель для душа, фасоль, зеленый горошек, спаржа. В карманы куртки засунул зубную пасту и  орехи. Пошел к кассе, в корзинку положил только хлеб и влажные салфетки, чтобы за них заплатить. Но вдруг необъяснимое чувство палева заставило меня повернуть обратно и все выложить. Я купил хлеб и салфетки, но на выходе запищал, хотя был пустой. Подошел охранник, и мы долго пытались разобраться, почему я пищу. Я предположил, что это пищит книга в сумке, но это вообще пищала не сумка — пищал я сам. Почему — так и не поняли. Но предчувствие меня спасло, если бы я попался со всем, что успел выложить, то оставил бы дневную зарплату в магазине или, того хуже, пришлось бы иметь дело с мусорами. Родилась идея куплета песни, которую позже мы назовем «г. москва». Место действия будет перенесено из Петербурга в Москву и вместо мусоров появятся непонятные люди в штатском, которые не только знают обо всех преступлениях, но и о личной жизни лирического героя.


думаешь мы не знали что ты пиздишь шмотки в H&M’е


думаешь мы не знали когда ты изменил жене


твои мысли у нас на пленке че живешь в свободной стране


где там наручники пристегни его к батарее


В целом куплет был немного в духе раннего «Кровостока», но для меняразбавить стихи триллером было приятно и ново. Плюс закинул еще один крючок, пусть пока лишь намеком: тема блядства всегда была важна для меня, но чтоб говорить о ней по-настоящему честно, нужно было обладать мужеством, которого не хватало. Я чувствовал в  себе готовность изменять, несмотря на нежелание причинять боль, но не мог признаться себе в том, что я  — блядь, и когда был готов наступить на горло этой своей черте, каждый раз все же обманывал самого себя и оставлял маленькую лазейку, форточку, через которую черти выбирались наружу.

Окончание курса лечения и отрицательный анализ на хламидии я решил отпраздновать вином. В  «Пятерочке» можно было своровать бутылку, но я решил заплатить, так хотелось. Выбрал бутылку ежевичного вина и прошел на кассу.

— Сколько вам лет? — спросила продавщица.

Показал свой паспорт. Мне это очень польстило: в 18 давали 24 года, а в 24 не дали и 18 — я хорошо выглядел и прекрасно себя чувствовал.

Весеннее солнце и замечательный выходной день. Выпил вино и вечером встретился с другом и его девушкой. Мы сели в «Ростиксе», купили по стакану, чтобы пить по системе стакан = безлимит газировки + коньяк, долитый под столом. Они сказали, что к нам сейчас присоединится подруга девушки друга, которая хочет со мной познакомиться. Видела мои фотографии «вКонтакте» и очень полюбила песни, и теперь хочет познакомиться, черт возьми. Я почувствовал запах палева, запаниковал и хотел слиться, но забуксовал и выпил еще. С  блядством, как с алкоголизмом, нужно каждую секунду быть начеку. После монтажной склейки я  обнаружил себя стоящим с шашкой наголо в комнате незнакомой квартиры, ожидая подругу девушки друга, мывшуюся в ванной. Л-2 была крепкой и смешливой, юной бабищей с титьками и простыми жизнерадостными шутками. С утра она мне сказала, что почти не слышала моих песен. Насчет ее восхищения мной — ложь и провокация со стороны друга и девушки друга.

Через несколько дней раздумий Л. сказала, что не приедет ко мне. И я ее прекрасно понимаю: только долечив венерические инфекции, я снова вставил хер куда не надо.

Я не стал брать с собой на работу сменную одежду, не видел в этом смысла. Всю ночь пролежал на матрасе, как на каруселях: кто я? Мой напарник Марат немного удивился, когда я в рубашке Paul  Smith и в своих самых узких джинсах начал разбирать дверной проем.

— Сынок, переодеваться не будешь?

— Не-а.

Мы отработали несколько часов и сели перекусить. Марат решил, что я перепил вчера. Он мой очень хороший друг, и я мог с ним поговорить, рассчитывая на понимание и поддержку, но слова застряли в глотке. Дело было даже не в Л., а в  этих чертях и бессмысленности обещаний, данных себе и другим людям. Я уже много месяцев старался говорить только то, что думаю, не использовать пиз деж, флирт и хитрость, но они были заложены глубже мыслей, слов и поступков, в самой моей  человеческой  природе. Было больнее даже не то, что Л. меня бросила, а то, что через короткий срок все это не будет иметь никакого значения.

— Ты чего, сынок? — спросил Марат, увидев, как я плачу, сидя над распиленным наличником.

— Отец, Л. меня бросила, — сказал я. Объяснить остальное я не мог. Мы вышли покурить. Марат подумал и сказал:

— Что ты хотел? Она слишком серьезная. Это я сразу понял.

— Я верну ее, — соврал я.

На деле страдал всего три дня.

Уже тогда «вКонтакте» мне периодически добавлялись в друзья и писали незнакомые люди. Я  обычно просто добавлял их и отвечал на некоторые сообщения. Иногда писали явные психи, но чаще это были просто сообщения типа «спасибо» или «привет, как дела?» или «послушай мою музыку/почитай мои стихи».

Через три дня вечером после работы я увидел заявку в друзья. Это была заявка от С-2. Мне понравилось лицо на аватаре, я добавил ее и посмотрел фотографии в альбомах. Да, я был как молодая и еще не отчаявшаяся проститутка, на горизонте у которой замелькал прекрасный принц.

Через час я говорил с этой девушкой по телефону (вегетарианка и вроде не дура — заебись), а через сутки опять ехал в поезде, пуляя смс.

— U tebya roskoshny golos.

— Улыбаюсь в красные щеки и поверить в тебя не могу.

— Tol’ko zabyl skazat’, chto ya nischij, eto nichego?

— Да я вроде тоже не богата.

| Всю смс-переписку с С-2 я храню в компьютере и иногда перечитываю, чтобы доказать себе, какой я лох и дешевка и, если не буду  держать  ухо востро, обязательно обосрусь на ровном месте. |

С утра она меня встретила на Ленинградском вокзале.

— Дорогая хипстерша, — оценил голос в моей голове.

С-2 ждала меня у вагона в очках Ray-Ban. Мы  друг друга оглядели и остались довольны. Я  попросил у нее жвачку, потому что забыл зубную щетку. Пожевал, поцеловались. Когда мы ехали вниз по эскалатору, в метро произошел небольшой затор. Эскалатор остановился. Мы стали спускаться пешком: оказалось, что у пожилой женщины пальто застряло в механизме. Женщина лежала на спине, шевеля конечностями, как насекомое, а люди аккуратно переступали через нее. Тоже переступил через женщину и подал С-2 руку. Я опять был в Москве.




О, да, Москва действительно жуткий город. Пожалуй, худший в мире.

Лео Каракс



С-2 временно жила в высотке недалеко от Дома Правительства. Это была квартира богатого адвоката-гомосексуалиста, улетевшего в Европу по делам, — друга их семьи. Как я понял по ее замашкам, родители С-2 тоже были небедные. Обеспеченный средний класс, свой бизнес или что-то вроде того. Сама она училась на последнем курсе института и  работала журналисткой: брала интервью в какой-то журнал, вроде даже в Rolling Stone, и писала статьи о фильмах на Дни.ru.

В этой квартире С-2 несколько раз в год жила, присматривая за котами, и ночевала, наслаждаясь одиночеством. Эти два кастрированных кота, каждый размером с небольшую свинью, питались исключительно сухим кормом, с виду похожим на прессованные опилки.

Прежде я никогда не бывал в такой роскошной квартире и, поставив сумку на пороге, немного растерялся. Стоял в коридоре в нерешительности.

— Я сейчас приготовлю завтрак. Что ты хочешь?  — спросила С-2.

Огляделся, разулся и прошел.

— Ничего не хочу, — ответил я. — Я думал, что мы сначала займемся сексом.

— Хорошо, — ответила С-2, глядя на меня, как на инопланетянина.

Когда я принял душ, мы робко поеблись на диване в просторной кухне. Все было как-то совсем неправдоподобно, ощущение реальности меня покинуло. Я еще толком не вытащил занозы из  пальцев  и не отмыл монтажную пену с кистей рук, а уже спускал на ухоженную девушку, будто топтался в кирзачах по дорогому ковру. Потом завтракали за огромным столом, как сраные аристократы, а потом ей нужно было ехать брать интервью у Ларисы Долиной.

А я пока встретился с Костей и его девушкой Дашей. Мы гуляли по парку и пили коктейль, смешанный в коробке из-под сока: собственно, сок, вермут и водка. Они удивились, что я такой радостный, ведь Л. меня бросила, и я рассказал им об С-2. Скоро она вернулась, мы еще немного погуляли, допили наш коктейль на лавочке под солнцем, а  потом пошли в кафе.

Я много пил и много ел.

С-2 не пила (вообще не пила, пару лет, по ее словам) и ела немного.

Костя как обычно мало пил и много ел.

А Даша мало ела и много пила.

Костя сказал мне, что С-2 ему нравится и что парни типа меня и него рядом с такими девочками выглядят плебеями, как бы ни пеклись о стиле. Она  опережает, не прилагая усилий.

Мы попрощались с сытым Костей и пьяной Дашей и вернулись в квартиру. С-2 сказала, что вот странно — теперь она знает нас обоих, чьи голоса прежде слушала в плеере. В общем, она только удивилась, насколько много мы разговариваем о  шмотках.

— Вы знаете все об одежде?

Нам, нищим, приходится думать, что надеть. Намекнул на классовую дистанцию, и ей это не очень понравилось. Отмахнулась.

Ночью мы признались друг другу в любви. Позже С-2 спала, как красивая маленькая куколка. Когда устал ее разглядывать, встал у окна.

Я был слишком романтичен, как блеск залупы в сумерки после полового акта, который иначе как «занятие любовью» не назовешь. Смотрел из этой квартиры на огромную рекламу пятого телеканала по ту сторону улицы. С плаката и через дорогу на меня в упор пялились увеличенные до размеров целого здания Дмитрий Быков, Ксения Собчак и  еще успешные и не очень красивые люди. Огромные коты и лукавый Быков как чувство, что я держу хрустальный шар в дрожащих руках, я очень устал от этого счастливого дня, возможно, самого счастливого в моей жизни, но одновременно мне было невыносимо тревожно. Острота существования усиливала инстинкт смерти, и по жизни я боялся счастливых случаев. Это было неправильное счастье, обман, скорее, эйфория, как после приема наркотиков, совсем не то, не устойчивое ощущение, которого можно добиться ежедневными физическими упражнениями. Радость и предвкушение потери тянули в разные стороны. Все, что ты испытываешь, слишком неоднозначно, думал я, если я даже не могу понять, как относиться к какому-нибудь Быкову (умиление и отвращение — чувствую в этом своем отношении нечто обывательское), странному умному еврею, невероятно трудоспособному и не очень опрятному, склочному толстяку, наполненному спиртным и говном, энциклопедическими знаниями и провокацией. Можно было помолиться под рекламным стендом, чтобы Дмитрий Львович и Ксения Анатольевна послали мне немного удачи, но это была бы неправда, потому что быть бездельником и неудачником приятнее и проще. Удача мне не была нужна.


и за окном плакат ксения собчак и лягушка быков


наверно я хочу немного денег не быть забытым


но сковывает страх перед успехом дорогая выпивка


прошу не будь как этот дедушка я слишком стар


тянусь к этой девочке понимая что сильно устал


Фрагменты будущей песни «пизда» крутились в голове.

Случайно положи взгляд на любой фрагмент мира и увидишь пиздеж, произнеси вслух имя предмета и в любом случае спиздишь ты спиздишь.

Проведя вместе три дня и две ночи, вдвоем сидели в кафе в центре Москвы. До поезда оставалось немного времени. В окно я видел улицу Никольскую, на которой долбили асфальт машины из будущего. Продолжают функционировать машины. Поднимались металлические мотыги и с размаху втыкались в асфальт, как в первом кадре фильма Хржановского «4». Денег у меня не было — закончились, платила С-2.

Я поглядел в меню и сказал, что мне все равно, какой чай пить. Не понимал, как это может столько стоить.

С-2 вроде уже не была уверена, что хочет со мной быть. Она быстро наигралась, но и выкинуть игрушку не могла. Я отчего-то прятал руки под стол. Мы разглядывали друг друга как исподтишка. Решил, что съезжу в Петербург, заберу вещи, брошу работу и вернусь жить в Москву. Нужно было больше слушать Марата, он знал жизнь. Но, раз карта так легла, я решил все бросить: работу с хорошим другом, которого звал отцом, и квартиру, которую оплатил вперед на месяц. Больше мы не будем разговаривать о литературе и кинематографе с молотком или дрелью в руках. Но подсознание знает лучше, как пишутся стихи.


Я еду в свою подзамочную комнату с тучным кряхтящим водилой под боком, таким, что во время остановки без сквозняка в окно хочется жечь спички, но еще немножко размышляешь  — вдруг сдетонирует. Обязательно позвони мне, я  хочу твой голос слушать и думать, какой ты весь острый.


| — Отец, я хочу съездить в Москву на пару дней.

— Что там за телка опять? Сынок, не глупи.

Но, с другой стороны, он ведь знал жизнь. Марат, как зашитый алкоголик и хороший писатель, знал, что я должен наступить тысячу раз на эти грабли, и никакие доводы мне не помогут. Да чего там, сам Марат тоже уехал бы куда угодно ради призрачно-розовой шарманки.

— Отец, по ходу, я не вернусь на работу. Переезжаю обратно в Москву.

— Сынок, ну это уже даже не смешно. |


Я съездил в Петербург, собрал вещи и поехал обратно в Москву. В сидячем вагоне был написан мой куплет «газданова». В плеере орала музыка, надрывались вокалисты скримо-групп, а я что-то писал в блокнот, тут же зачеркивал, переписывал. Мне до сих пор как-то неловко за эти строки, так же, как неловко перед самим собой за всю эту интрижку. Через несколько нервных дней (за которые я успею даже познакомиться с ее мамой!) С-2 бросит меня. Но, как бы то ни было, у этой песни будет еще второй куплет — Костин — именно он сделает хит, потому что его слова будут написаны кровью из самого сердца.

Но это будет позже. Пока были только куплет и припев «москвы», половина «газданова» и надежды на большую любовь.

И какой-то сомнительный план. Меня осенило, что я должен использовать приемы, обратные приемам поп-исполнителей. Я всегда верил, что есть математические формулы, в которые можно уместить любое искусство, и в жизни не существует большего удовольствия, чем открыть такую формулу. На альбоме будут песни с названиями «г. москва», «газданов» и «пизда», «кафка» и «справка», так я себе это представлял. Я должен использовать приемы, губительные для эстрадного исполнителя, чтобы обозначить свои границы, от «крови-любви» я буду отбиваться Кафкой и пиздой!

Я наконец-то почувствовал этот альбом внутри себя, его нужно было только аккуратно вытащить.


Костя был на работе, а мы с Дашей пошли в торговый центр «Золотой Вавилон». Я хотел украсть что-то в подарок С-2, еще не зная, что меня скоро сольют. С одной стороны, я сильно нервничал  — почему-то мне было тяжело воровать в последние дни — в голове крутилось напыщенное «мне теперь есть что терять!». С другой стороны, у меня не было работы, и пока неясно было, когда работа появится, поэтому я морально готовился к тому, что несколько недель нужно будет прожить совершенно без денег.

В магазине H&M Даша подрезала юбку, кеды, браслет, очки а-ля Ray-Ban для бедных. (Вернее, Даша выбрала, что ей нужно, а я разломал биперы при помощи ножниц — тут нужна была мужская сила). Для С-2 выбрал красивую женскую рубашку, но потом передумал: у меня сильно задрожали руки, дурное предчувствие, хотя для Даши ломал биперы вполне уверенно, а еще я вдруг испытал какой-то стыд, что ли, вдруг такая одежда слишком дешевая для С-2?

На выходе Даша запищала. Дурное предчувствие усиливалось. К ней подошел охранник, похожий на нелегального мигранта. Заглянул в пакет с крадеными вещами, проверил пакет, пакет не пищал. Проверил плащ Даши — плащ тоже не пищал. Даша сказала:

— Я не знаю в чем дело, на входе тоже пищала.

Она подняла руки и сделала полный поворот, показывая себя со всех сторон. На наше счастье, это был самый пассивный охранник в мире.

— Ну, как же так? — спросил он.

— Да на входе я тоже пищала, — повторила Даша.

И мы пошли, оставив охранника с недоумением смотреть в пустоту.

Даша показала мне бипер, который держала в кулаке:

— Блять, я забыла его выкинуть!

Чтобы отпраздновать этот счастливый случай, мы подрезали бутылку вина в супермаркете «Окей» и поехали в Медведково. Бутылку мы выпили, я позвонил С-2, но она просила не приезжать к ней сегодня. Дурное предчувствие все усиливалось. Даша предложила выпить еще, но я сказал, что хочу вздремнуть.

Они жили в однокомнатной квартире (полгода назад здесь жил я) вчетвером: Костя, Даша, Пушкин и девушка Пушкина. Одна большая комната была разделена шкафом, получалось две маленьких комнаты на две пары. Костя-Даша и Пушкин-девушка Пушкина между собой семьями не дружили, скорее, просто как-то еле делили территорию, пока финансовые возможности им не позволяли жить в других условиях.


| Незадолго до нашего знакомства С-2 встречалась с моим приятелем по ВГИКу Лео.

Познакомились на кинофестивале. Лео ей много обо мне рассказывал, показывал черновой монтаж своего фильма «Гостиница Мадонна» (который я сам, похоже, никогда не увижу), где я снимался, и дал послушать «макулатуру». Роман Лео и С-2 длился полгода, и все это время он держался независимо. Слишком он умен и свободен, при этом несерьезен и необязателен. Сложно понять, что думает, когда улыбается, этот Лео. И, наверное, он не любил С-2. Жак Лакан, все фильмы Годара и прочая херня в голове мешали Лео любить обычную девушку. Ему было скучновато с ней, и они расстались, как я понял, по его инициативе.

Красивый парень Лео, крепкий, гибкий, был как Маугли, слезший с дерева, прочитавший большинство книг, существующих в мире, и выучившийся играть на многих музыкальных инструментах. Возможно, будущий хороший или плохой кинорежиссер (увиденное и прочитанное мешало ему делать плохо и мешало делать хорошо) был человеком, которому можно позвонить или написать и внезапно узнать, что он сейчас где-то в США или в Греции.

Когда С-2 рассталась с Лео, она захотела заполучить меня.

Добавляясь ко мне в друзья, она, блять, знала своим мудрым женским нутром, что легко получит. Неужели это действительно для нее было чем-то вроде мести для Лео? Надеюсь, что это не так.

«У тебя глаза блядские, поэтому телочки пишут тебе, а не Косте», — скажет мне Оксана через несколько месяцев.

С-2 не получила Лео, но я был у нее на ладони — человек, которого Лео любит и которым  восхищается  — строителем, рэпером, неудачником с красивой душой. Я был доступным инструментом, брат.

Только после того как С-2 призналась мне в любви, я вдруг спросил, кто был ее бывшим парнем.

Она, потупившись, ответила:

— А вы знаете друг друга.

Это было как-то очень неожиданно. Я бы никогда в жизни не смог догадаться, сколько бы мне попыток ни дали.

— Вот как. И кто он?

— Илья Леутин.

На секунду я тогда пожалел, что не остался в Петербурге. Как же хорошо было работать с «отцом» Маратом, да и самки в северной столице еще не перевелись. Но женщины ведь чувствуют суть лучше, и С-2 знала, когда какую информацию мне выдать. Сначала берешь за яйца, потом делаешь лирическое отступление. |


Я лег в комнате за шкафом, а Даша осталась курить на кухне и, может быть, ковыряться в интернете, не знаю.

Несколько дней я собирался и, наконец, решился позвонить Лео.

— Привет, гомосексуалист! — сказал я.

— Привет! — отозвался Лео.

— Ты уже знаешь, что я сплю с твоей телкой?

— Да, спасибо, мне доложили!

— Это нормально? Тебя это не гневит?

— Почему должно гневить? Если вам это нравится, я только за!

— Камень с души, батя. А то я боялся, что это нанесет удар по нашей нежной дружбе!

— Нет, тут будь спокоен. Ты теперь вроде как породнился со мной, — сказал Лео. — Только не забывай, пожалуйста, каждый раз, целуя С-2, чувствовать, что целуешься со мной — своим любимым черномазым другом. Хаха.

Мы еще поговорили. Лео спросил, как у меня вообще дела. Я сказал, что у меня все хорошо, денег нет и негде жить, но поршень не дает сбоев, работает исправно. Он сказал, что сейчас живет в квартире на Домодедовской, и как минимум полтора — два месяца я могу пожить у него.

— Что еще за квартира?

Трехкомнатная квартира его друзей. Сейчас она пустует, потому что друзья уехали на море (опять это ебаное море!) и приедут только летом. Вот так Лео и жил, странной жизнью, в которой можно вернуться из заграницы и бесплатно жить несколько месяцев у друзей.

— Отлично, — сказал я. — Сегодня же к тебе и приеду! А то я вынужден вклиниваться между Костей и Дашей, как их сынок.

— Приезжай.

— Счас посплю и приеду.

На радостях я тут же позвонил С-2. Я очень простой человек и плоский, как подошва сапога.


Привет! Я поговорил с Лео! Поговорил с Ильей? Да, вроде бы все нормально, он сказал, что очень рад за нас, и даже предложил мне пожить у него, только, мудила, велел мне вспоминать его черномазую морду, когда я буду тебя целовать! (Через пару часов даже я пойму, что этого не стоило говорить). Что ж, хорошо, если так, пока, ответила она.


Я и не думал говорить с Лео. Он сам мне позвонил. Лео очень недоволен, кусает локти, что упустил тебя. Он орал, никогда от него не слышал таких слов. Очень зол на нас с тобой, и при встрече обещал лично перегрызть мне горло.

Вот что я должен был сказать.


С-2 отвечала мне очень холодно, но я ничего не понял, решил, что все очень хорошо разрешилось, и все остались счастливы, и вообще все люди хорошие, а бытие — это ароматный кисель.

Я лег на матрас ИКЕА и хорошо заснул, вымотанный всеми этими переездами и влюбленностью.

Меня разбудил Костя:

— Где Даша?!

Я сказал, что не знаю — мы с ней выпили бутылку вина, и я лег спать. Он очень нервничал. Дурное предчувствие вернулось ко мне. Телефон Даши был выключен. Мы вышли с Костей на улицу, дошли вместе до «Перекрестка».

— Ладно, она, наверное, в магазине, — сказал Костя.

— Тогда поеду, — сказал я, и мы пожали друг другу руки.

Он пошел в «Перекресток», а я — в метро. Проехал несколько станций, когда Костя позвонил мне. Даши нигде не было, он просил меня вернуться, чтобы искать ее вместе. Я вылез из вагона и сел в обратную сторону. Костя ждал меня на выходе из метро. Вечернее Медведково, наложенное на мои страхи, напоминало декорации фильма-антиутопии.

— Зачем ты позволил ей бухать?

Как можно кому-то не позволить бухать? Да я все понимаю, но зачем ты позволил? Мы обошли несколько дворов, Костя как псих бормотал, что Даша могла напиться и уехать с какими-нибудь хачами на жигулях в самое грязное Подмосковье. Или она сейчас где-нибудь за теми домами блюет, валяясь под качелями, а над ней хохочут гопники с обветренными лицами.

И тут Костю осенило.

— Я знаю, где она!

Мы пошли обратно к «Перекрестку», обошли здание. Костя позвонил в звонок на двери служебного входа. Я отошел под дерево, чтоб поссать и  потому что стеснялся участвовать в разговоре с незнакомыми людьми. Когда вернулся, Костя сказал:

— Она там. Хотела что-то спиздить.

— И что нам делать?

Он сел на бордюр и взялся за голову.

— Будем ждать милицию.

Потом он еще несколько раз звонил в дверь и  просил, чтобы его впустили в магазин. Рабочее время вышло, но сотрудники и Даша не выходили. Мусора все не приезжали. Мы топтались на пятачке света перед черным ходом, и зубы стучали от холода. Я позвонил С-2 и рассказал, что у нас сейчас происходит.

— Когда это закончится, я хочу приехать к тебе, — сказал я. Мы немного поговорили.

Через минуту перезвонила и произнесла самые тупые и пошлые слова, какие только могла произнести:

— Извини, но у меня нет сил.

Я растерялся, мямлил в ответ, охотно купаясь в этом пошлом поносе. Она извинялась, в переводе на русский говорила, что спутала говно с вареньем. Она очень восхищена моим талантом и красотой (смайлик, катающийся по полу от смеха и бьющий ладонью в пол), но истинной любви у нее не случилось.

Я лепетал и упрашивал вместо того, чтобы сказать:

— Иди на хуй, дешевка! Сдристни в свою вонючую подзамочную комнату!

Конечно, как я мог поверить в эту мульку? Валяться с книжкой на диване, который стоит больше, чем я заработал за последние два года, и, еле сдерживая смех, слушать, как ты расшифровываешь это глупое интервью Долиной? Да я лучше говна поем, чем слушать эти лекции.


Включила папе и маме вашу песню «мегаполис». Вот, говорю, это он. Поэт и музыкант. Это его песня, его голос. «Поэт и музыкант? — сказал папа. — Ну, ладно».


Я весь трясся от обиды и холода, набирая эти бараньи смс, пока телефон не сел. Костя дал мне ключи, чтобы я сходил к нему за курткой, но я прошел только полдороги, понял, что если я окажусь там, в квартире, скорее всего, пойду на кухню, возьму нож и отрежу от себя кусок. | А суперкороль-то голый! | Или просто начну громить хату и вопить. Не лучшая поддержка для Кости. Лучше вернусь, а членовредительство стоит отложить.

Наконец приехал наряд. Женщина-мент и два громадных мусора заботливо усадили Дашу в  автомобиль.

— Куда ее отвезут? — спросил Костя.

Женщина-мент назвала адрес.

Мусарня была рядом, мы прождали там около двух часов, потом, совсем замерзнув, пошли домой.

Дашу отпустили только утром. Она рассказала, что хотела украсть бутылку бухла, но охранники и кассиры задержали ее, закрыли в подсобке, насовали ей в сумку лишнего товара, чтобы речь шла об уголовном преступлении, и позвонили мусорам.

— Это же не правда! — пыталась возражать Даша.

— Заткнись, сука, тебя это не касается! — ответила ей кассирша.

Так обстояли дела у Кости и Даши, когда я, оставив их, переехал к Лео.

Целыми днями гулял в районе Домодедовской, читал журналы и объявления в газете «Работа»,  делал  наброски в блокноте. Ходил в Макдональдс с нетбуком, писать посты в ЖЖ. Как ушел на пенсию. Лео приезжал поздно вечером, я готовил еду, мы ужинали и разговаривали. Если меня бросает девушка, не могу дрочить как минимум неделю. Дело в обиде и отвращении к себе.

Когда Лео ложился спать, я часами нюхал себя и разглядывал собственные руки.


Мне не нравится твой запах, твои руки и как ты улыбаешься.

Я поняла, ты пахнешь как ребенок.

И еще мне не нравится пить на лавочке.


Но я был уверен, что все это отговорки. Суть проблемы была в моей нищете, но речь даже не о  материальной стороне, а о нищете как состоянии духа. И перемен не предвиделось: Лео был богат, а я беден. Как-то за вечерним чаем мы с ним сочинили стихотворение на двоих для С-2. Не знаю даже, чья это была идея, скорее всего, я или Лео взяли ее из воздуха.

Он отправил ей первое двустишье смс-сообщением:


Я разлюблю тебя тогда,


когда слепой художник вдруг


А я отправил продолжение:


Sotret s zemli vse goroda,


ostaviv tol’ko gnyot razluk.


Мы смеялись целый час, как сумасшедшие. Эта мелкая пакость принесла мне большое облегчение. Но я все же еще был совершенно неадекватен, сперма била в голову, сердце горело, и отвращение к себе выворачивало.


отец (10:35:39 19/04/2010)

да, блять. красивая сказка прозаично закончилась. завидую тебе, твоей молодости, потому что ты еще можешь мутить такие вот ситуации, когда страдаешь по-настоящему и по-настоящему живешь, а я уже не могу. смотрю на все со стороны и посмеиваюсь, хоть и горько. хуйня все это, просто мотай на ус. а ты как хотел: остаться с этой красавицей у нее под боком? да ее подхватит в конце концов какой-нибудь насос, и станет она обыкновенной и пластмассовой, каких дохуя, на которую ты даже не посмотришь. не ссы. набирайся психоэнергии, чтоб чудить дальше.

alehin_fucking (10:36:29 19/04/2010)

Хорошо, да. Ты прав. Все как-то слишком по законам жанра получилось.

отец (10:43:04 19/04/2010)

а девочка просто хотела попробовать — что это значит шляпа великого поэта :)

отец (10:43:39 19/04/2010)

никогда не влюбляйся по-настоящему, сынок


Я аккуратно поговорил с Костей и предложил ему написать куплет от лица Даши. Знал, что он сейчас не очень сладко живет в ожидании суда над ней, но хотелось работать дальше и заставлять работать его. Он, к моему удивлению, все сделал очень быстро. Как-то вечером, возбужденный творческой удачей, не в силах ждать, когда я доберусь до электронной почты, позвонил мне и прочитал, что получилось.

— Отлично, — сказал я. — Альбом начинает проясняться.


* * *

Концерты сделаны из другого материала, совсем не похожего на обычную жизнь.

Сойдя с поезда, мы с Оксаной сели в кафе. Я   получил немного денег за выступление, и мы на них завтракаем.

Мне скоро ехать в офис, где я работаю без оформления и без социального пакета, к двум часам, во вторую смену. А Оксана сегодня взяла отгул. По  одну сторону от меня реальность — предстоящий восьмичасовой рабочий день, по другую  — люди, клуб и  громкая музыка. Вчера я дал пятьдесят автографов, а сегодня я буду сидеть в офисе и описывать новости по тэгам. Мы доедаем завтрак, допиваем чай, потом целуемся и прощаемся до вечера. Доезжаю до Кунцевской, потом корпоративный автобус везет меня на территорию завода «Авиазапчасть». На пропускном пункте в автобус заходит охранник. Все сотрудники, и я в том числе, показывают пропуска.

Автобус проезжает дальше, мы выходим, заходим, поднимаемся по лестнице, берем листы с расписанием телепередач, снимаем куртки, садимся на стулья перед мониторами. Путешествие между мирами закончено. Я вернулся в повседневную жизнь. Надеваю наушники, смотрю новости. Отрезаю сюжеты в специальной программе, описываю их по тэгам. В мире постоянно что-то происходит. Дмитрий Медведев съездил куда-то. Владимир Путин сказал что-то. Бывший министр финансов Алексей Кудрин имеет на этот счет какое-то мнение.

Муаммар Кадаффи убит. Ничего себе, настоящая новость.

Спустя два часа захожу проверить почту на «Яндексе» — у нас запускаются сайты «Яндекс» и  «Википедия», которыми иногда приходится пользоваться в рабочих целях.

Папа узнал адрес и название средней школы и прислал мне письмо. Я эту школу закончил 9 лет назад, и в анкету на загранпаспорт нужно вписать адрес. Я узнал адреса всех институтов, в которых учился. Пересылаю улицу и номер дома, где находилось учебное заведение «Металлплощадская средняя школа» Кемеровского района Кемеровской области, письмом Оксане. Встаю, выхожу в туалет, звоню ей.

— Ну, как дела?

— Заполняю твою анкету.

— Я тебе переслал.

— Да-да. Я все получила. Скачала форму, заполняю.

Желаю ей удачи в этом нелегком деле и возвращаюсь на рабочее место. Осталось шесть часов. Пока смотришь новости, иногда параллельно удается читать через Яндекс-блоги. Проходит еще два часа, и я выхожу на кухню пообедать. Беру два салата и хлеб — также есть второе блюдо в пластиковых контейнерах, но оно всегда с мясом. Поэтому я ем только салат и хлеб, запиваю чаем и гляжу в окно, то ли на гаражи, то ли на кладбище самолетов. Обдумываю сценарий, начало которого буду завтра читать А. Э. Бородянскому во ВГИКе на занятиях по мастерству драматурга.




Создается впечатление, что для этих людей самоубийство — не более чем детская игра, а их способность к адекватному анализу происходящего так низка, что они до конца не осознают, что творят. Совершая самоубийство, в глубине души они не верят, что умрут.

Карл Меннингер



В  Нижнем Новгороде я читал плохо, а Костя читал просто отвратительно.

У нас на разогреве была Meanna, мать российского трип-хопа. Пока она выступала, мы наскоро ели в этом кафе. Набивали пустые после продолжительной поездки желудки. Мы очень устали, я просидел целый день в тесноте, переднее сидение и грязная голова пассажира были у меня прямо перед носом. Механизм был сломан, и другое положение сидение не принимало. Потом я наорал по телефону на организатора Рому, потому что мы сильно опаздывали на собственное выступление, а он не мог найти нас на вокзале.

Несмотря на плохой звук, Meanna читала хорошо, практически не сбиваясь. Ее песни — атмосферные и с неуловимым смыслом, мне скорее нравились, чем нет.

Она закончила, вышли мы. В кафе было человек двадцать или того меньше, заплативших 150 рублей, чтобы посмотреть на нас. Первые пять песен мы еще кое-как прочли, потом пошла лажа. Слишком плохой звук, слишком устали. И еще у меня появился необъяснимый страх, может, потому что я был в незнакомом городе. Казалось, что за нами следят, что кто-то могущественный не одобряет нашу самодеятельность.

Программа состояла из «детского психиатра» и промо-релиза «жан поль-петросян»/«вся вселенная» + первого варианта песни «г. москва» под минус из сэмплов.

«Москва» была последним треком программы. Я кое-как прочитал свой куплет, с листка. Передал листок Косте, на другой стороне был его текст. Костя начал читать и сразу сбился. Поймать текст он не смог и сказал в микрофон:

— Блять.

— Простите! — я извинился перед публикой, подошел к пульту, взял плеер, с которого играла музыка, и отмотал минус, чтобы Костя начал еще раз. Он стал начитывать и снова сбился. У него ничего не получилось, читал он, будто набрал полный рот камней и говна.

— Извините. Хватит, — сказал он.

И зачем-то соврал:

— Просто мы в автобусе написали этот текст и не репетировали!

На том и закончили. Рома отдал нам деньги за проезд — немного ушел в убыток. Но он сказал:

— Ничего страшного. Зато привез группу и сделал концерт, который хотел сделать.

Когда мы собирались уходить, я услышал, как один из посетителей клуба включил на телефоне пацанскую рэпчину и сказал:

— Вот это — музыка.

Ночевали мы у Ромы. С утра в дверь настойчиво позвонили, и когда он пошел открывать дверь, мы с Костей переглянулись. Неожиданно испугались.

— Федералы, — сказал я почти серьезно.

Но это просто принесли квитанции за квартиру. Скоро Роме нужно было идти на работу. А мы с Костей погуляли по городу и зашли в кафе «Буфет». Это очень уютное место в центре города НН. Там было хорошо, проиграло несколько песен PJ Harvey, а потом заиграл Maxinquaye, лучший альбом Tricky. Было тепло и спокойно, несмотря даже на то, что моя любовь отменялась.

Любовь отменилась, но мне осталась энергия — ткань, из которой родятся «девять рассказов», чайник зеленого чая всего за 60 рублей, дружелюбный, но ненавязчивый бармен и приятное кафе. Я придумал сюжет о том, как мы трясемся в ожидании федералов, но оказывается, что это Захар Прилепин пришел подбодрить нас к Роме домой после концерта. Подбодрил и скрылся, как супергерой, ушел через балкон защищать свой город от врага. И прямо там, в «Буфете», я написал текст «пизды», добавив к только что сочиненному сюжету наброски, которые у меня были сохранены в моем маленьком нетбуке.

Тогда я еще не был знаком с Захаром лично, и когда у меня спрашивали мнения о нем, я говорил:

— Отличный парень. Искренне любит своих друзей и ненавидит врагов, — и зло смеялся.

А Костя говорил, не знаю, насколько серьезно (с ним этого никогда не знаешь):

— Все люди, которым не нравится Захар Прилепин, даже непохожие друг на друга внешне, все-таки одинаковы в своей неприятности.

В общем, я в этом тексте изобразил Захара бравым воином света скорее иронически.

Мы выпили чайник чая, попросили еще долить нам кипятка, выпили еще по чашке и с сожалением покинули это место.


Пока дышу, блять, надеюсь, потом электричка до Казани,  и в электричке у меня поднялось давление, и я схватился за нос и глаза, чтобы нос не отвалился, и глаза не вылезли из орбит. Но удалось задремать под стук колес, и отпустило.

В Казани было очень хорошо принять душ и поужинать у Кирилла дома. Его мама приготовила много всего вкусного по вегану, так как он сам, как и я, был веганом. Он организовывал концерт, нашел музыкантов, чтобы с ними сыграть новую песню. По-новому. Сам Кирилл — бас, Айдар — труба и сэмплер, Алина — скрипка. Кирилл к этому времени почти год не играл в группе, потому что не мог найти подходящих людей. Не хотелось ему больше аккомпанировать бездарным тусовщикам или самолюбивым техничным музыкантам, он мечтал играть в первую очередь с людьми, с которыми будет приятно проводить время и иметь возможность самому сочинять партии. «Макулатура» нравилась ему по текстам, к тому же, мы были приятелями. И  как бонус — Кириллу было интересно узнать, что получится из «макулатуры», сыгранной вживую. В  те дни совершенно случайно подвернулись Айдар с Алиной. Все и сошлось.

Мы хорошо выспались, погуляли по городу, пошли на репетиционную базу.

Это был огромный гаражный комплекс, где многие владельцы сдавали гаражи под репбазы.

Кирилл открыл ключом один из гаражей, мы прошли внутрь. Стены были оклеены квадратными коробками из-под яиц — для звукоизоляции, в  центре гаража стояла барабанная установка, также тут были комбики, микрофоны и все, что нам требовалось. Кирилл подключил бас, и скоро пришли Айдар и Алина. Айдар настучал бит на сэмплере, Алина подстроила скрипку, когда Кирилл на басу давал ей ноты. Они сыграли для нас. И Айдар, и Алина играли, сильно фальшивя, оба они прежде учились в музыкальной школе, но какое-то время вообще не брали эти инструменты в руки. Кирилла же я знал давно — он (по моему скромному  мнению)  хорошо  играл на басу, но сейчас максимально упрощал свою партию. Тем не менее мне нравилось, как это «плохо» и «хорошо» вместе звучит, когда скрипка скулит, еле попадая в ноты, но царапая душу, а труба печально бубнит на фоне. Я начал читать «г. москва» под такую музыку, впервые в жизни — под живые инструменты. Почувствовал, насколько сильнее и драматичнее получалось в сравнении с читкой под минуса, резанные из сэмплов.

— Очень хорошо, — сказал я, когда мы закончили.

Косте тоже понравилось.

— Как вам? — спросил Кирилл у Айдара и Алины. Они, похоже, тоже были вполне довольны. Мы несколько раз прогнали песню и решили, что будем делать альбом таким составом. Договорились, что Костя поедет домой сегодня — ему нужно было на работу, а я останусь на неделю или две в Казани, чтобы сочинять новую музыку и репетировать.

Мы пошли в кафе «Ваниль», которое было тут недалеко. Настроение было замечательное, и день стоял светлый.

Звук отстроили очень хорошо, люди понемногу собирались. Кафе не было приспособлено под выступления, просто это было небольшое кафе, куда друзья Кирилла привезли аппаратуру и подключили пульт недалеко от входа. Было уютно, люди приходили — в основном всех их знал Кирилл, общались, покупали пиво. Еще был второй организатор — Пухлый, он же Игорь Шемякин — вокалист казанской группы Harajiev Smokes Virginia, он перед нашим выходом сказал, указав на чехол от скрипки, лежавший рядом с импровизированной сценой:

— Привет. «Макулатура» приехала к нам на непонятных условиях. И будет хорошо, если вы  заплатите  немного денег — положите их вот в этот чехол.

— Чехлить! — тут же заорали хором мы с Костей.

И вышли.

Это был первый по-настоящему хороший наш концерт. «Настоящий рок» — как сказал Костя. Мы  кричали «Путин, уходи!» и иногда переходили на скримо, люди все воспринимали нормально. В  какой-то момент Костя обнял парня по прозвищу Саркан — нашего казанского приятеля — и пошел с ним по кафе в обнимку, как Вилли Токарев. На  некоторых рефренах я с размаху падал на колени. Ловил куражи. А когда мы играли последнюю песню — «г. москва» с музыкантами, так не хотелось заканчивать, что прочитали по лишнему разу рефрен в конце. Это выступление есть на записи, и  там песня длится целых семь минут.

Когда мы закончили, люди стали подходить и  кидать деньги в футляр, кто-то бросил 50 рублей, кто-то — 100, также нам отдали двадцать процентов с бара — такая была у Кирилла договоренность. Проезд, по-моему, почти отбили, можно было выпить водки. Кто-то даже подошел поблагодарить нас за выступление.

Родители Кирилла уехали на дачу, поэтому, проводив Костю, мы закатили пирушку. Я разговорился с Оскаром — моим новым другом, — и он сказал, что все прошло хорошо, но он не верит в правильность восприятия людьми такой музыки.

— Они прослушают «макулатуру» на концерте и пропустят это через себя, а потом возьмут свои зачетки и пойдут обратно в институты, — и пожимал плечами, не в силах сформулировать яснее.

Я долго думал над этим и пил пиво, когда все спали. А когда я допил последнюю бутылку и собирался лечь, мне позвонила Л. — моя бывшая девушка. Очень удивился: было два часа ночи, а  в  Кемерове  — откуда она звонила — шесть утра.

Она была взволнована, рассказала, как ей сейчас позвонила Даша, плакала и кричала в трубку, а потом просто стала всхлипывать, отложив телефон, и Л. слышала голос Пушкина: «Пиздец, пиздец, пиздец, сколько здесь крови!» и Дашин плач. А потом связь прервалась — наверное, у Даши закончились деньги.

— Надеюсь, они расстанутся когда-нибудь, — сказал я.

Поговорив с Л., я разделся и лег в постель. Поставил будильник на телефоне, чтобы утром встать раньше и позвонить Косте. Я лежал, думая о Даше и Косте, о С., Л. и С-2 и о том, что нужно доделать альбом и найти работу. Думал об этом, пока все окна соседнего дома не погасли.

Теперь в этой темноте вертелись Дашины слова:

— Если бы ты любил Л., как Костя любит меня, она бы никогда тебя не бросила.

Увеличивал этот текст, оглядывал со всех сторон, отходил от него на расстояние, чтобы увидеть предложение целиком, разбирал на слова и собирал, путая. Поменяй несколько слов местами, и смысла не останется:

— Ты Костя любит если меня как бросила Л. никогда она бы тебя не любил…

Через несколько дней, может, подрочу.

Потом заснул.


* * *

После концерта в Казани Костя был в отличном расположении духа, потому что он получил настоящее удовольствие от выступления. Все было очень дружно, по-домашнему. Ему было хорошо, и он хотел скорее привезти эти впечатления в Москву, чтобы поделиться ими с Дашей.

Он позвонил ей и рассказал, как все прошло. Сказал, что если в Нижнем Новгороде концерт прошел очень плохо после междугороднего автобуса и из-за плохого звука, то в Казани все было здорово. Сначала исполнили весь «детский психиатр», а потом новую песню «г. москва» под живой аккомпанемент. Он еще хотел поговорить с Дашей о следующем альбоме. Хотел рассказать о том, что я останусь на пару недель в Казани, чтобы репетировать с басистом, трубачом и скрипачкой. И что дальше записываться мы решили под инструментальную музыку. Ему очень понравилось, как это вышло на концерте, атмосферно, жаль только, бит был неживой — музыканты играли под сэмплер.

Но Даша не очень хотела выслушивать весь сбивчивый Костин рассказ, она только спросила:

— Ты хоть напился как следует?

Он ответил, что вроде бы стоит на ногах, но пьян.

— Какой ты скучный, — ответила Даша.

Она все время упрекала Костю, что он не напивается, как следует, что никогда не видела его «как следует пьяным». Тогда он совсем не придал значения ее словам, подумал: шутка. А оказалось, что к тому моменту Даша посмотрела целый сезон недавно скачанной с торрентов «Барвихи», где представители золотой молодежи веселятся, пьют и хохочут, и совершенно бесхитростно сравнивала Костю с одним из полюбившихся героев сериала.

Костя поспешил купить себе булочку и йогурт, чтобы не остаться голодным (и зачем-то прихватил еще томатный сок) в поезде. Мы с Кириллом — организатором концерта и басистом — проводили его.

В поезде Костя сразу уснул.

Из-за этого томатного сока, к которому даже не притронулся, у него не хватило денег на метро. Поэтому решил не садиться на Комсомольской, а  отправился к Сухаревской, где без страха быть схваченным можно прыгнуть через турникеты. Раннее свежее утро, он шел по улице Маши Порываевой и не удержался позвонить маме. Рассказал, что был в Нижнем Новгороде и Казани в первом своем туре, и что мы выступали, было очень хорошо.

Обошелся, конечно, без подробностей.

Когда Костя добрался до дома, Пушкин и девушка Пушкина уже были на ногах. Костя вошел в квартиру с необычной для него радостью, надеясь даже, что Пушкин спросит о концерте, ведь Казань ему почти родной город.

Но Пушкин только холодно поздоровался и  ушел в кухню.

Когда Костя вышел из ванной, Пушкин стоял у  двери. Поймал взглядом Костин взгляд и спросил:

— А ты что, не знаешь, что произошло сДарьей?

— Она не на работе?

У Кости сразу дыхание перехватило, он подумал, что пришли мусора и забрали ее, или что Даша поймала тачку с назойливым извращенцем, или что она попала в больницу. Пушкин жестом дворецкого пригласил Костю в кухню, где на столе стояла недопитая бутылка вина, под столом две пустые бутылки портвейна, ноутбук был включен, и передняя панель была залита. Пушкин сказал:

— Дарья себе ночью порезала вены.

Костя не понял.

— Что?

— Пиздец был полный.

Ночью Пушкин и его девушка проснулись от истошного вопля. «Как будто собаку переехало машиной». Они лежали в кровати, мало ли что, не их дело. Лежали в темноте и слушали всхлипы из ванной. Даша то ли плакала, то ли бормотала что-то очень громкое. Они не вылезали из кровати, слушали эти звуки, не в состоянии уснуть.

Через несколько минут Даша снова закричала, еще страшнее и протяжней. И тогда Пушкин выпрыгнул из постели.

Кровь была на стенах ванной, на раковине, на унитазе, и весь коврик был в крови. Даша сидела в ванной, плакала и кричала, на полу лежал телефон, и он весь тоже был в крови.

— Мы с Аней взяли ее, как-то замотали и отнесли на матрас. Все отмыли здесь и с тех пор не спим.

Костя не знал, что ответить на это.

Пушкин зачем-то добавил:

— Вот так.

Костя прошел в ванную. Действительно, когда он мылся, заметил, что на стене остались еле заметные розовые разводы, но пропустил это наблюдение, не успев зафиксировать.

Он прошел в отгороженный шкафом угол, где Даша спала на голом матрасе — съехавшие простыни были скомканы и валялись под батареей. В этой куче Костя разглядел шкурки от апельсинов и несколько окурков. Ее руки были перемотаны черной материей, видимо, разорвали икеавскую простыню вместо бинтов. Рядом с логовом стояла наполовину полная кружка чая с молоком и два пустых стакана с бордовыми разводами.

В углу сильно пахло перегаром и сигаретным пеплом, форточки были закрыты, было душно, и стоял вот такой угар.

Не прикасаясь к Даше, Костя пошел на кухню, к ноутбуку, смотреть, чем она занималась в этом состоянии. Открыл Дашину страницу «вКонтакте» и  прочитал ее переписку с человеком по имени Вячеслав Дрень.


В. Д.: Пойми, когда я захожу к себе в комнату, мне кажется, что меня вот-вот засосет бездна, глядящая из недопитой полторахи «Багбира».

Д.: Что-то мне скучно. Наверное, это из-за отношений моих нынешних. Мне скучно, хочется чего-то другого, но я не хочу расстраивать моего нынешнего молодого человека. Он очень расстроится, если я уйду.


Костя открыл окно. Звуки улицы Широкой ворвались в кухню, он стоял и смотрел на дорогу. Он думал о том, как приезжал домой в Кемерово, давно влюбленный в Дашу, и как она уехала к нему в Петербург от хорошего парня Саши. И как Саша писал, что отпиздит Костю, как-нибудь случайно оказавшись в Петербурге. И как они вдвоем переехали в Москву, сначала казавшуюся страшным местом, но зато здесь быстро нашли работу и в целом освоились. И о том, что я сильно не одобрял их роман, но временами вдруг все-таки принимал Дашу и даже становился ей другом. Случившееся ночью казалось Косте нелепостью, ведь ничего не предвещало такого происшествия. Дни перед его отъездом в первый в жизни мини-тур прошли тихо и хорошо. Конечно, он не раз замечал, что они смотрят в разные стороны. Для Даши важней была модель мира как дискотеки, что-то вроде того, что происходит на Казантипе, когда ты обкладываешься наркотой, пляшешь, пока не свалишься прямо на танцполе, и стараешься продлить кураж и чувство, что ты на другой планете, где все происходит само собой. Где от тебя ничего не зависит.

Костя надолго подвис перед окном, как бы оставил собственное тело, отключил мозг и вылетел на улицу. Он простоял бы так полчаса, или час, или дольше, если бы мобильник не зазвонил. Пришлось вернуться, и Костя смотрел на дисплей, пытаясь заново научиться жить, как пытаешься вдеть нитку в ушко иголки дрожащими пальцами. Не сразу смог разобрать буквы. Но все-таки получилось, Костя сложил из них, как собрал из конструктора, мое имя — это я звонил из Казани — и принял звонок.


* * *

Все документы собраны, анкета заполнена. Я не верю, что у меня получится, но специальный человек в отделе по работе со студентами проверяет анкету и говорит:

— Замечательно.

Я не могу в это поверить. До этого меня несколько раз забривали, потому что специальный человек болел. Был уверен, что он проболеет до тех пор, пока справка из военкомата не будет просрочена.

Я отвечаю:

— Спасибо.

— С первого раза заполнили?

— Да.

Тут же будто возражаю сам себе:

— Но мне помогла подруга.

Он подписывает оба экземпляра анкеты и направляет меня в другой кабинет. Там мне ставят печать. Выхожу из ВГИКа, иду к метро, по дороге звоню Оксане, рассказываю, как высоко человек оценил ее работу. Доезжаю до Алексеевской, иду в УФМС. Что-то должно еще случиться, какой-то подвох. Не может все пройти так гладко.

— Можно подать документы?

Женщина приглашает меня войти, смотрит документы:

— А вам нужно ехать на Свиблово. Мы делаем только паспорта старого образца. Там схема проезда распечатана.

Выхожу, что ж, я был к этому готов. Не психую, скорее наоборот — удовлетворен. Может, на Свиблово все пройдет нормально. Нахожу отделение, но сейчас — обед. Меня не пускают через проходную.

— Ждите здесь, — говорит мусор.

Ладно, присаживаюсь на бордюре. Совпадение: у меня как раз есть с собой распечатка календаря журнала Esquire с мусорскими преступлениями. У  Кирилла и Игоря Шемякина была идея проекта «Дукалис» — в честь героя сериала «Улицы разбитых фонарей». Они собирались читать рэп от лица милиции. О буднях ППС и оперов, о стычках с барыгами, наркоманами и шлюхами, о жизни гопников, охраняющих букву закона. Проект этот так и не был реализован, но я с разрешения Кирилла решил сочинить один текст в таком ключе. А вдохновиться пытаюсь этим календарем.

За десять минут до конца обеда меня впускают на территорию. Очереди нет.

Когда захожу в кабинет, вижу приятную девушку вместо бородавчатой тетки с шиньоном на голове.

— Здравствуйте. Меня отправили к вам с Новоалексеевской.

Она улыбается и отвечает:

— Это они почти два года делают. Заходите.

Достаю документы, квитанцию, она проверяет. Мне все кажется, что я что-то сделал не так, что меня сейчас отправят еще раз оплачивать квитанцию или скажут, что одна графа не заполнена в анкете. Но нет, все правильно.

Захожу в кабинку, делаем фото. Она показывает, что получилось, на мониторе.

— Все хорошо. Меня устраивает.

— Поскольку вы не москвич, это займет от одного до трех месяцев, — говорит девушка. — Но лучше первый раз приходите через месяц. Нам ваш паспорт не нужен, лучше забрать сразу.

— А я не могу просто позвонить сюда через месяц?

— Попробуйте. Но дозвониться до нас очень сложно.

Я записываю номер телефона УФМС и выхожу.

Мне удалось это сделать, я подал документы, и у меня будет заграничный паспорт, если федералы не воткнут палки в колеса. Очень странные ощущения. С одной стороны, я чувствую, что победил, с другой — что система меня поимела: я обыватель и хочу слетать в Таиланд со своей телочкой, поэтому вынужден был отсосать бюрократической машине, еще и заплатить за это сомнительное удовольствие 2500 рублей. Чтобы только иметь возможность испытать мелкобуржазные радости.


* * *

| В школе, помню, мы постоянно заполняли тесты по психологии, казавшиеся сущей бессмыслицей. Помню школьного психолога. Он постоянно просил зайти к нему после уроков, нудно расспрашивал о моей жизни, о смерти матери, об отце и сестре. Возможно, этот психолог просто был гомосексуалист и педофил, но тогда, в школе, я думал, что дело в моей исключительности. Одноклассники дразнили меня, называли психом. Я не показывал виду, но мне отчего-то было приятно. Всегда любил ковыряться, когда надо было бы заниматься жизнь, не обращая внимания на гул. |




Иногда мне казалось, что я не знаю, кто я такой. Ладно, я Ники Билейн. Но это не точно. Кто-нибудь заорет: «Эй, Гарри! Гарри Мартел!» И я, скорее всего, откликнусь: «Да, в чем дело?»


Чарльз Буковски



В Казани мы репетировали каждый день. Сначала Кирилл сочинял басовую партию, Айдар и Алина сочиняли поверх, а я начитывал текст. У меня было готово семь куплетов, на три из них были готовы и Костины. Я читал и свои, и его тексты на репетициях, и результат меня радовал. Новые тексты были явно лучше, еще больше отчаяния, отсылок к  мировой литературе, более четкие фабулы и яркая ненависть. Меня пробирало от копчика до затылка, я кричал в гараже под трубу и скрипку:


пиши как зощенко или за щеку


тебе напихает общество


и у меня больше нет сил закройте я буду рад


порядочный человек должен быть трус и раб


Полюбил этот город, полюбил вечера в гараже и думал даже остаться здесь жить на несколько месяцев. Приятель, получивший наследство в Москве, собирался прислать мне денег в долг, а Кирилл говорил, что можно совсем недорого снять квартиру, ведь цены здесь не те, что в Москве. У Айдара в фирме, где он работал, вроде бы маячила возможность подработки. Так что я хотел находиться здесь, пока мы не запишем альбом. Но московский приятель прислал денег меньше, чем обещал, с квартирой обломилось, и подработка буксовала. Через неделю я уехал в Москву.

Они должны были сочинять и репетировать без меня. Договорились, что позже, через месяц или полтора, я приеду на запись.

В Москве я снова заехал к Лео и вернулся к газете «Работа».

Костя с Дашей подыскивали себе новое жилье — Пушкин предложил им съехать. Я кинул в ЖЖ объявление, что Косте и его девушке нужна квартира. Один знакомый откликнулся, так нашли для них отличную комнату в самом центре Москвы, в которую они скоро должны были заехать. Даша пока не работала, ждала, когда заживут руки.

Я решил опять попробовать устроиться кладовщиком в магазин одежды. Оценивая свой трудовой опыт, пришел к выводу, что это лучший для меня вариант. Прошел собеседования в магазинах Finn Flare и Nike, оба вроде бы удачно. Из обоих мест должны были перезвонить в течение нескольких дней, когда службы безопасности проверят мои данные. Из обеих компаний не перезвонили. Стрелял у Лео и Кости по 50 или 100 рублей, покупал в магазине хлеб и воду, воровал орехи, фасоль и фрукты, чем и питался.

И вдруг позвонил человек (я звал его Крисом Пенном за сходство с этим актером), с которым я недолго работал два года назад на стройке. Предложил работу, за которую сам сейчас не мог взяться. Поработать с неким Денисом в каком-то месте, которое находилось в трех часах езды от Петербурга.

— Что за Денис? — спросил я.

— Нормальный парень, только пиздит много, — сказал Крис Пенн.

Мне бы следовало сразу насторожиться. Но я устал и даже физически дальше не мог выдерживать минусовой баланс. Долги, как крест на спине, тянули к земле. Нужно было срочно устроиться работать, иначе я не смог бы смотреть людям в глаза.

— А сколько я смогу заработать?

— Двадцать тысяч за две или три недели. Дальше — как договоритесь. Работа есть, и условия хорошие.

На свою беду я согласился.

— Приезжай в воскресенье или в понедельник.

Записал номер Дениса.

Перед отъездом один псих позвал меня в кафе «Китайский летчик». Сказал, что угостит выпивкой и сделает мне предложение, от которого я не смогу отказаться. Боясь за свой мозг, на всякий случай взял с собой приятеля Митю (с ним прежде работали вместе продавцами в магазине Topshop), который, похохатывая, слушал беседу.

— Я сделаю вам концерт в Москве.

Я сказал, что пока не очень хочу выступать в  Москве, да и не зовут. Парень, которому позже Кирилл даст прозвище Гуревич, нес бред: что раньше был поэтом и устраивал чтения, теперь разочаровался в этих поэтишках, но хочет находить талантливых людей и помогать им. Гуревич курил одну за другой и болтал без умолку. Мы с Митей охотно угощались пивом, но всерьез этого неадекватного парня не воспринимали. Алкоголик и шизофреник.

— Ты еврей? — спросил я.

— Татарин, — ответил Гуревич.

Я рисовал много-много вагин на салфетках и  говорил:

— Твои поэты были ненастоящие, если они не умели рисовать пизду.

Узнав, что я собираюсь переезжать в Петербург, Гуревич пообещал мне, что даст контакты людей, которые смогут помочь мне с жильем и устроить меня преподавать в каком-то университете. «Раз в неделю, — сказал он, — неужели не хочешь попробовать вести литературный кружок для студентов?».

— Умелые ручки?

— Денег платят немного, но ты же сейчас в них нуждаешься, да?

Пока он мне обещал золотые горы и великое будущее, я научился схематично накидывать вагину за три-четыре секунды.

— Смотри, сначала рисуешь треугольничек — клитор, — потом малые половые губы, потом внешние, а потом щетинку. Готово.

Гуревич вернулся к московскому концерту.

— Давай на выходных, через две недели сделаем. У меня есть выходы на клубы «Палитра», «Гоголь»… — он назвал еще несколько.

Митя сказал, что «Гоголь» — нормальное место. Я не знал московских клубов, но сказал:

— Ладно, делай концерт. Название у клуба подходящее. Вход не больше 150 рублей.


Через несколько дней пилил доски торцовкой и прибивал вагонку на дачном участке в населенном пункте Мельниково. Приземлился вместо атмосферных осадков где-то между Петербургом и Выборгом. Тут было очень красиво, участок находился прямо на берегу речки Вуокса. Денис оказался рыжим парнем тридцати лет, работал он вроде нормально. Но, действительно, много болтал и постоянно задавал вопросы, в которых не было никакого смысла. И пусть он был доброжелательным, но был назойливым.

— Ну, как у тебя?

Или:

— Че задумался?

Или:

— О, ты стул решил принести, да? Ты взял одеяло, да?

— Ну, как ты, нормально? Нормально тут?

— Сделал уже, да?

В домике для гостей, который мы строили, была пока только одна комната, пригодная для жизни, остальные были еще недоделаны. Приходилось ночевать с Денисом. Он на объект привез с собой телевизор и DVD и каждый вечер и часть ночи смотрел передачу «Тачка на прокачку» или документальные фильмы о военной технике. Я забивал уши ватой и читал книги. Еще он каждый вечер покупал пиво в пластиковых бутылках и очень много сигарет LD. Пачки валялись повсюду на рабочем месте и у него в машине. Я стал курить не только вечерами за выпивкой, но и в течение дня, хотя последние несколько лет так не делал. Но теперь все время злился на Дениса, на его дурацкие вопросы, начал тосковать и курил по двадцать-тридцать штук в день.

— О, покурить решил? — спрашивал он.

А позже:

— О, ты что, гречку варишь?

А я отвечал, например, что варю член, чтобы ему рот заткнуть. Но он все пропускал мимо ушей. Надо признать, что у него было одно достоинство: ему было все равно, что есть, и когда я предлагал чечевицы или гороха, он всегда говорил:

— Охуенно вкусно.

Но недостатков тоже хватало. Тут же:

— Как ты это приготовил? Что такое чечевица?

Еще я ни разу не видел, чтобы он, хотя бы по утрам, чистил зубы. Возможно, поэтому его почти не кусали комары.

В пятницу после очередного тупого вопроса я психанул и стал пинать стену. Денис смотрел на меня и моргал. Он даже не понял, что на месте этой стены я представлял его рыжую башку:

— Пошел ты в сраку со своей «Тачкой на прокачку» и тупыми вопросами!

Денис смотрел на меня и моргал, даже как будто улыбался. Его испугало не мое поведение, а то, как это истолкует приехавший отдыхать заказчик.

— Эй, тише. Клиент решит, что ты дом ломаешь. А мы строим.

Странный человек. Но нужно было работать, и я взял себя в руки. Все-таки меня ждали выходные.

Когда мы решили, что хватит на сегодня работать, Денис взял немного денег, мне и себе. Сели в машину, он предложил сделать часть работы по договоренной цене, а потом делиться из расчета 55% на 45%. Чтобы у меня был стимул работать.

Я подумал минуту и сказал, что, если мне не придется общаться с клиентом и скидываться на бензин, то соглашусь на 40%.

Он протянул руку, которую мне пришлось пожать.

— А работаешь ты хорошо, — сказал Денис.

Мы доехали на машине до пункта Васкелово, где жил Денис. Оттуда ходила электричка до Петербурга. В электричке мне стало лучше, откинулся и час слушал музыку, а в городе сразу почувствовал себя замечательно. Аванс грел карман. Я ждал друга, у которого договорился переночевать. Работяга после рабочей недели. Зашел в недорогой бар, заказал кружку нефильтрованного пива. Буду терпеть этого напарника, ничего не поделать. Он не виноват, что он рыжий, глупый и имеет проблемы со вкусом. Это ведь не значит, что он плохой человек. Я ошибался. До этого у меня был рыжий друг детства, которому я доверял много лет, пока он не трахнул мою девушку.

Теперь в жизни появился второй рыжий — Денис — который скоро кинет меня на деньги.

Я дождался друга, мы гуляли по вечернему Петербургу, одному из лучших городов в мире. По Гражданскому проспекту, напоминавшему сумасшедший дом в эту пятницу. Есть работа и минимум денег, через неделю концерт в Москве, а месяца через полтора доберусь до нулевого баланса, так я думал и твердо стоял на планете.


* * *

Сначала должны были выступать в «Палитре», в  которой нужное воскресенье было свободно. Но клуб слетел, не объясняя причин. Похоже, организаторы послушали нашу музыку и испугались пускать к себе. Гуревич в последний момент договорился с клубом «Дабл бурбон» на станции метро Таганская. Это был совсем небольшой клуб, но зато с высоким потолком и балкончиком над сценой. Один странный момент: здесь две барменши и администратор вроде тоже были лесбиянками.

На встрече «вКонтакте» было заявлено сто пятьдесят человек, пришло втрое меньше. Гуревич расстроился и напился, пока мы выступали. Мы с  Костей выпивали виски в паузах между читкой.

Под минуса отчитали сносно, немного переставив композиции местами. «Владимир Познер»  — обычно вторая — теперь шла последней перед новыми, теми, что будем играть с музыкантами. Потому что наша подруга Лена Курапина согласилась станцевать стриптиз. Она стояла на балкончике, и, пока я читал оду онаниста, посвященную порноактрисе по имени Лэнни Барби (на самом деле плохой актрисе, я использовал ее только из-за имени), сексуально танцевала. Наверное, сексуально — утверждать не могу, мне приходилось смотреть на публику. А на рефрене:


не спится я вижу как еду в машине с любимой порноактрисой


откусываю яблочный пирог хожу до ванной смотрю в телевизор


и вдруг владимир познер сбивается и вместо текста рекламы


говорит дрочить хорошо женяне слушай ты этих баранов ебаных


— Лена по предварительной договоренности начинала медленно раздеваться. К концу Костиного куплета она была в нижним белье. Такой вот номер на финал чтений под минуса.

Мы сбегали в туалет и три минуты передохнули, пока музыканты выходили на сцену.

Поехали. Живой звук был настроен неважно, мы слишком орали, новых текстов никто не разобрал. Айдар дудел с балкона, Кирилл с басом и Алина  — в  платьице и со скрипочкой — были с нами на сцене. Косте виски дало в голову, и он постоянно «помогал» мне, орал со мной мои слова, из-за чего я сбивался. Но в целом люди остались довольны.

Один паренек подошел к нам в конце и попросил обняться со мной и Костей по очереди. Даша была трезва в этот вечер. По словам Кости, у них все начало налаживаться, когда они стали жить в  отличной комнате недалеко от Манежной площади.

Гуревич принес мне деньги с входа. Я удивился, что пришло всего пятьдесят человек, не считая знакомых. Думал, было гораздо больше. Мы ушли в убыток: я отдал деньги за проезд Казань — Москва  — Казань Кириллу, Айдару и Алине, отдал Косте за виски, а мой проезд отбить не удалось. Гуревич добавил мне немного из своего кармана и развел руками:

— Суки, — сказал он, имея в виду тех, кто собирался прийти и не пришел. Гуревич перед концертом списался со всеми (!), жившими в Москве моими «друзьями» на «вКонтакте», которых было человек сто, всех звал сюда, но пришли далеко не все из тех, кто собирался. Он не ожидал такого провала своих менеджерских амбиций. А Митя, коренной москвич, сказал:

— Хуле вы хотели, это же Москва!

С утра, в Петербурге, я обнаружил, что потерял мобильник. Доехал до метро Девяткино, сел в электричку, вышел на Васкелово. Мы договорились с  Денисом, что он будет меня ждать в десять утра на пустыре перед продуктовым магазином. Но Дениса не было. Может, он звонил мне, что-то случилось, сорвалось. Я решил, что подожду полчаса и, если его не будет, уеду. Я даже надеялся, что его не будет, что он вдруг исчезнет из моей жизни, и больше не придется работать с ним. Но он приехал на своей задроченной «восьмерке» чуть-чуть раньше, чем кончилось мое терпение.

Рабочая неделя тянулась очень медленно, «Тачка на прокачку», вопросы, тоска после прошедшего концерта, и я все еще не дрочил. Мне уже иногда хотелось, иногда животное мое существо перебарывало человеческое отвращение к себе, но заняться этим было негде. В комнате вечерами торчал Денис, а уличный туалет не подходил для этого сакрального занятия. Сил еще не было решать этот нюанс, но и электричество было некуда девать. Еще зудила растущая борода, но я специально не брился — решил отрастить, чтобы подчеркнуть бессмысленность существования. Один раз я неаккуратно взял пневматический пистолет — предохранитель не был включен, и гвоздь впился мне в большой палец. Я стоял и смотрел на свой палец и на Дениса.

— Вытаскивай, — сказал он таким тоном, как будто это была заноза.

Гвоздь вошел в подушечку, прошел через мясо мимо кости и врезался с обратной стороны в ноготь. Это тонкие гвозди, которыми мы прибивали вагонку. Я почему-то решил, что боли не будет. Каждый рабочий день я представлял, как вставляю пистолет в рот и простреливаю собственные мозги, и вот мысли, пусть отдаленно и искаженно, но реализовались. Я вытащил гвоздь, боль тут же пронзила палец и растеклась по предплечью.

Первого июня я решил искупаться в Вуоксе, но вода была холодная и мутная, а течение очень сильное. Проплыл несколько метров, и стало страшно, что я не знаю, сколько до дна. Много лет я не плавал в реке, забыл, как это бывает, и если в отрочестве не боялся, то теперь ощущение глубины и неизвестности пугало, сковывало. Я развернулся, погреб обратно, течение сносило. Представил, как это — тонуть, задыхаться, глотать воду. Худший способ умереть — задохнуться.

Вылез на берег, сердце билось. Здесь, за городом, инстинкты жизни и смерти обострялись, можно было легко убить Дениса или себя. На другом берегу стоял узбек с удочкой, на этом не было никого, кроме нас двоих. Мог бы столкнуть Дениса с лесов, уронить ему на голову работающую бензопилу, и  никто не доказал бы мою вину.

Как же невозможно красиво было в этом месте, особенно, если много думать о смерти, этот участок, берег реки, небо и чайки. Этот восхитительный фрагмент вселенной подчеркивал, насколько бездна внутри моего существа была огромна, и я  чувствовал, что мне никогда не хватит ума и таланта изобразить ее в полную величину. Так же прежде жил во мне «детский психиатр», но потом он был записан, и в мире ничего не изменилось. Наш следующий альбом, каким бы хорошим он ни получился, все равно будет меньше замысла. С замыс лом соизмерима только смерть.

Йен Кертис и Алексей Перминов спели свои последние песни так гипнотически, что я теперь шел на их голоса, не замолкающие в голове, как лемминг идет топиться в море.

К концу недели у меня было несколько шрамов: на руке от пилы-торцовки (несоблюдение техники безопасности чуть не стоило мне кисти, но я вовремя выключил устройство, оставив только мясной кратер на кулаке) и на пальцах — от ножа, гвоздя, сигаретных окурков. Зато был написан один из лучших текстов. Я потерял пока только телефон, но удивительным образом предсказал потерю документа.


достоевщина буковщина кафкинство


менты проститутки попрошайки в инвалидных колясках


на вокзале пришло ощущение моя жизнь пуста


потерял телефон документы надежду на счастье


В выходные я слишком остервенело пил и трахался с Л-2. Мы случайно опять связались, она смеялась над тем, какой я худой измученный страданиями лошок, но все это мило, необидно, даже по-матерински. Во время утренней ебли я случайно задел системный блок, непонятным образом опять поранил руку. Очень сильно содрал кожу с сустава пальца. Так сильно, что кровь текла несколько часов, и никакие перевязки, йод и зеленка не помогали. Я бормотал, что теперь умру от СПИДа и что не надо возиться со мной. Л-2 меняла мне бинты, но кровь не останавливалась, пока не приехал мой друг, когда-то окончивший медицинский колледж, и не присыпал рану серым порошком. Порошок помог, когда я задрал руку повыше и, замерев, сидел на стуле.

— Ты совсем с ума сошел, — сказал мне друг, рассматривая мои израненные руки. — Бросай эту работу. У тебя, похоже, психоз, тянет на  членовредительство. Столько травм за неделю. Ты там член себе отрежешь в этом Мельниково.

Вечером того дня у меня взял интервью один студент-журналист. Я пришел ошалевший, с бабой и в джинсах, залитых кровью. Он стеснялся, угощал нас с Л-2 выпивкой и задавал простые вопросы. Я  забыл даже об этом дне, только через несколько месяцев наткнусь на это интервью, ужасно квадратное, в котором я изображен этаким молодым потрепанным псом времен Джека Лондона.

В понедельник утром я не смог найти свой паспорт. Друг отдал мне свой старый телефон — проблема отсутствия мобильника решается нынче быстро. Но, для равновесия, пришлось потерять паспорт. Валялся где-то либо у Л-2, либо у моего друга и его девушки. Либо выпал в метро, зачем же я носил его в заднем кармане штанов? Без паспорта доехал до Девяткино и не смог заставить себя выйти из метро. Написал смс Денису, что я извиняюсь, но мне срочно нужно уехать в Москву. Он ничего не отвечал — спал с бодуна — и я поехал обратно к  Л-2. Она жила на Чернышевской и работала рядом официанткой в кафе.

— Ты что тут делаешь? — спросила она.

— Заебало, — ответил я. — Сегодня уеду в Москву.

— Сначала нужно найти паспорт. Куда без паспорта?

— Уеду по военному билету, — сказал я.

Л-2 принесла мне огромную порцию салата — совершенно бесплатно. Несмотря на то что я никчемный страдалец, она будет скучать.

Я поел и позвонил Денису. Сказал, что у меня личные проблемы, и я не могу продолжать работать. Денис спросил, какие проблемы? — я сказал, что не буду объяснять. Мы сошлись на том, что он должен мне 12 тысяч рублей. Денис поклялся взять у клиента деньги и выслать в конце рабочей недели. Обманул меня.

Позже мы еще созванивались, каждый раз он извинялся, придумывал оправдания, обещал. Потом купил на мои деньги навороченный мобильник и вообще сменил номер. Это было очень обидно, в деньгах я как раз нуждался, как никогда до и никогда после. Был очень зол, мечтал о  мести, о физической расправе. А потом смирился, ведь мне все-таки повезло в жизни: я не родился Денисом. Ведь избить было бы просто дешевым доказательством типа «я мужик, меня не кинуть».


Гораздо тяжелее было пережить подлость Петербургской компании R-Style Service (находится прямо за Московским вокзалом), занимающейся, помимо прочего, ремонтом техники по гарантии. Вместо того чтобы отремонтировать мой ноутбук в начале 2009 года, они залили его внутренности кофе, показали мне фото — материнская плата в грязных разводах — и сказали, что это я залил его. Я  матерился у них в приемном пункте полчаса, потом названивал им, но меня отказывались связывать с техником, испортившим ноутбук или с каким-нибудь начальством. Ничего поделать не мог, только спросить у женщины-оператора:

— И нормально вам работать на этих пидорасов?

— Наш разговор записывается, — предупредила женщина.

— Ну так ответьте перед вечностью, зачем вы работаете на фашистов?! — спросил я.

Ее это совершенно не смущало, и отвечать она не стала. Повесила трубку. Я не мог пойти в суд, потому что был уверен: в нашей стране ни один суд никогда не станет помогать человеку. Судебная система — пидорастическая мясорубка. Ладно, мне удалось извлечь жесткий диск, на котором были все минуса и тексты альбома «детский психиатр»  — полгода восхитительного вдохновенного труда. Купил провода-переходники и все переписал на Костин компьютер. Если бы все это было уничтожено, вряд ли я нашел бы в себе силы продолжать делать «макулатуру». Но мои нематериальные ценности удалось спасти. Это главное.

Все, что я могу сделать напоследок, — это отправить в пустоту искреннее послание:

«Дорогая компания R-Style Service и ее представители, конченые гниды! Идите в пизду со своими гнусными ублюдочными методами ведения бизнеса. Вы загнетесь, как все мы, только издадите еще больше зловония. Пламенный привет».


* * *

Сегодня суббота. Я работаю в первую смену. Обычно я меняюсь, чтобы не работать по утрам, но сменщица заболела. Заканчиваем ровно в 14 часов. Хотя я встал в полпятого, мне удалось выспаться — вчера я выпил две таблетки феназепама и рано лег. Мне обычно шести часов сна хватает. Когда корпоративный автобус подъезжает к стоянке, заранее встаю в дверях, спешу выйти. Двери открываются, я выпрыгиваю и бегу. До входа в Кунцевскую метров триста, я стараюсь очень быстро бежать. Смысл в том, чтобы успеть на поезд, в котором не будет ни одного сотрудника нашей компании. Раньше мы бегали с Костей, а теперь он нашел работу лучше этой. Возможно, сослуживцы считают меня сумасшедшим, мне все равно. После семи-восьми часов сидения на заднице мне на это плевать. Нужно бежать, иначе в один прекрасный день «я» к тебе не вернется. На бегу стараюсь вычеркнуть из сознания тэги, которые сегодня прописывал. Тэги нужны, чтобы клиенты нашей компании могли найти новостные  ролики в базе. Мы на платном сайте предоставляем доступ к огромному архиву новостей, архив каждую минуту пополняется. Я все утро вбивал в компьютер: «дмитрий медведев, правительство рф, жертвы дтп, поджог, угроза теракта, вооруженное нападение, убийство, законотворческая деятельность» и так далее. За смену мы описываем где-то от 40 до 70 сюжетов, в каждом по 15-20 тэгов, а также нужно резать новости, кромсать новостной блок на отдельные ролики.

Бегу, а тэги и телеведущие вылетают на сквозняк из моей головы.

Я успеваю вбежать в закрывающиеся двери вагона, мгновение, и двери разрубили бы меня пополам. Но я успел. Сажусь на сиденье, чувствую радость. Наверное, мои железы сейчас выделяют эндорфины. Сначала я по инерции думаю тэгами: «автобус», «метро кунцевская», «поезд», «захлопывающиеся двери». Но вот слова становятся предложениями в голове, душа возвращается в тело, перехожу с режима «робот» на режим «человек».

Мы встречаемся с Оксаной на Курской и идем в торговый центр «Атриум». Сегодня созвонились, решили погулять, потратить часть зарплаты, которую я вчера привез домой в белом конверте.

Обедаем, потом ходим по магазинам одежды.

Мы любим вместе ходить в магазины. Покупаем одежду в Topshop и Pull & Bear, там сейчас скидки. Я покупаю футболку и джинсы, а Оксана — кардиган. Еще заходим в японский магазин Uniqlo. Там недорогие качественные вещи, но сейчас мы не находим ничего, что бы нам захотелось купить.

Странно, что когда-то я просто срывал биперы и брал одежду бесплатно. А сейчас у меня есть деньги, и я охотно с ними расстаюсь. Мне даже жутковато вспоминать прошлое, теперь я пуглив со своей налаживающейся жизнью. Хорошо жить спокойно и  ровно с любимой девочкой. Ночевать каждую ночь в одной квартире, ходить на работу и учебу, проводить время с друзьями. Особенно хорошо, если ты никому ничего не должен и удается писать тексты и сценарии.

Это и есть счастье? Ты думаешь, что счастлив, а  потом смотришь на работе сюжет о том, как мать убила своего ребенка, или об очередном теракте, которые периодически устраивает наша федеральная служба безопасности для повышения рейтинга Владимира Владимировича. Читаешь интервью и какие-то дурацкие статьи, думаешь о человечестве своими обезьяньими мозгами и плачешь. Ладно, ничего не поделать, люди должны умереть, люди  — это всего лишь болезнь планеты. И скоро снова удается смириться как-то, простить себе то, что ты человек, и у тебя есть маленькие радости, что ты ешь молочное и яйца, носишь кожаные ботинки (ничего страшного, ведь тебе отдали их, ты не покупал их сам), живешь и пользуешься метрополитеном, зарабатываешь деньги. Просто входим в эту реку один раз, и дальше уже ничего от нас не зависит.

— Давай купим шлепанцы и шорты, — говорит Оксана.

Хотя еще неизвестно, когда будет готов мой заграничный паспорт, когда у нас будет отпуск. Но почему бы не купить заранее? Находим и покупаем. Очень красивые шлепанцы и шорты — осенью по заманчивой скидке — ей, и вьетнамки — мне. Теперь у нас есть доказательство того, что мы действительно скоро будем отдыхать в жаркой стране.


* * *

К моменту нашего знакомства с Оксаной моя борода достигла рекордной длины. Не брился больше трех недель. Бывало, борода переставала зудеть на день или два, потом опять начинала. Казалось, что у меня мусор, грязь и еда застряли между жестких волос, но терпел, не брился. Если девочка полюбит меня таким, какой я есть, несмотря на бороду, не из-за песен и образа, ими созданного, это будет настоящая любовь, так я думал.

Было бы неправдой сказать, что Оксана сразу полюбила меня, но ей точно было плевать на мои песни и образ. Зато она любезно предложила мне пожить у нее в первые сутки знакомства, переспав со мной и узнав, что я бомж. Оксана оказалась одновременно очень доброй и резкой, дерзкой; ответственной, серьезной, но и веселой.

Она жила в Подмосковье, в городе Щелково  — на работу каждый день ездила в Москву. Это была не ее квартира, а ее хорошего знакомого, позволившего Оксане жить только за кварплату — практически бесплатно. Это место стало для меня настоящим домом, хотя сначала каждое утро, просыпаясь там, я удивлялся. Часто как будто ожидал, что проснусь в доме папы и мачехи, или у бабушки с дедом, или в общежитии ВГИКа, или у мамы С. (и С., и маму С. я  не видел несколько лет, но сохранил физические воспоминания о квартире, в которой я когда-то жил), или в одной из квартир, в которых ночевал в Петербурге. Многочисленные места действия и давние ощущения путались, накладываясь друг на друга. Но открывал глаза и оказывался у Оксаны. Это каждый раз было как облегчение от неприятного сна: вот я в хорошем месте, с хорошей девочкой. Часто я просыпался ночью и говорил ей с благодарностью:

— Ты очень хорошая девочка.

Обнимал и снова говорил:

— Ты очень хорошая девочка.

Она материлась в ответ и велела мне спать. Ей   нужно было вставать в 6:20, почти за два часа до начала рабочего дня.

Непонятно было, как восстанавливать паспорт. Именно в тот момент, когда я остался без него, у Кости освободилось место на работе, но теперь я не мог даже сходить на собеседование — хоть работал он неофициально, все-таки ксерокопию с паспорта отдел кадров снимал. И я решил: пока плюну на все, кроме музыки. Как запишем альбом, уеду в Кемерово и восстановлю. Когда-нибудь я раздам долги, а сейчас главное — другое. Оксана пока не выгоняла, и мне было, где жить. Все остальное — пустяки.

Мне удалось найти еще немного денег в долг + взял с Кости, чтобы поехать в Казань записывать инструменты. Четыре дня репетировали, один оставили на запись. Кирилл попросил некоего Мартифона — одного из лучших барабанщиков (или даже лучшего) Казани, подобрать для нас партии. За две репетиции он не успел проявить в полную силу свой талант, и его барабаны звучали не так жестко, как я это представлял, но зато музыка теперь была полностью живая.

Перед записью я сбрил бороду — больше не мог терпеть этот зуд.

Сначала писали барабаны. Мартифон сидел в одной комнате, я, Кирилл и звукорежиссер — в  другой. Мы все слышали барабаны из динамика, Мартифон слышал меня и Кирилла в наушниках. Я  читал текст и говорил, когда ему переходить с  куплета  на проигрыш и с проигрыша на куплет. Мартифон почти все записал с первого дубля и уехал.

Странный парень был этот Мартифон, неразговорчивый, занятый своими мыслями сумасшедший вундеркинд. Оскар так его охарактеризовал:

— У него в голове идут мультики. Он видит коней, блюющих радугой.

Записали бас, потом долго мучились со скрипкой и трубой. Так же были три голые песни — без скрипки и трубы. На них нужно было позже досочинить гитару и/или клавиши.

Пока был в Казани, созванивались с Оксаной каждый вечер: я говорил, что скучаю, она отвечала, что тоже скучает. Скоро я ехал на поезде Казань  — Москва в сидячем вагоне, и у меня с собой были исходники музыки, на которую только оставалось записать голоса. Я последние дни был на взводе, спать много не мог, взрывался от материала, который имел. Только не хватало текста для одной песни. Рефрен, основанный на давнем Костином высказывании, крутился где-то в задней части мозга:


все суета


по-настоящему я ни о чем не мечтаю


разве только отпиздить мента


и жить в достатке


все суета


Приехал, показал этот рефрен Косте, сказал, что у меня есть идея куплета на тему потерянного паспорта и того, что лучше жить в черном ящике, чем в этом мире. Он сразу же написал шесть четверостиший, что-то вроде маленького эссе об искусстве и трудовых буднях. Указал мне путь, и я дописал свои строки.

Я собрал все тексты, распечатал их и перечитал. Близилось. Долго выписывал названия треков в разном порядке. Получалось, что семь раз я начинаю первый, два раза — Костя. Для меня всегда расположение песен было частью аранжировки. Как сделать правильно? Наконец понял, что они должны идти тупо по алфавиту. Тогда Костя читает первым в первом и последнем треке, я читаю первым в семи песнях, идущих посередине. Начинается альбом с «альбатроса», трека, названного в честь стихотворения Бодлера.

Литературная часть была готова. Насчет названия были сомнения — ведь Айдар почему-то не любил Сэлинджера. «Девять рассказов», я просил Кирилла, чтобы он очень аккуратно сообщил Айдару, как мы хотим назвать альбом.

Но я напрасно волновался — тот сказал, что все, что касается слов, даже заглавие, можем подбирать мы с Костей, как считаем нужным. Счеты Айдара и Сэлинджера нас не касаются.


Голос записывали у Бориса, который позже получит прозвище Суперборис. Это был странный и немного мутный парень, ныне молодой тунеядец, но у него был хороший микрофон, нормальный компьютер, гитарный комбик и клавиши. В  свои двадцать два года он успел жениться и стать конченым алкашом, год позаниматься бизнесом — спекулировал спортивными тренажерами, пока налоговая не прижала его и брата, в результате чего Борис получил условный срок, но успел обжиться полезными вещами. Он успел даже размножиться. Он жил всего в двух остановках от Щелково на электричке. В двухэтажном доме на станции Соколовской, небольшом, но уютном. Средства к существованию они с женой получали с двух квартир, в  Королеве и в Москве, которые сдавали. Но сам он усилиями родственников обычно был лишен возможности своими руками прикасаться к купюрам.

Борис был готов бесплатно помогать нам, сколько потребуется, — ему было нечего делать, и в нем жила настоящая светлая тоска по неподдельности, смутное желание бороться с несправедливостью мира. И он был уверен, что это будет лучший по текстам рэп-альбом и одновременно лучший альбом альтернативной русскоязычной музыки. Мы с Костей тоже верили в это, или, по крайней мере, надеялись.

Еще у Бориса был интерес в том, чтобы переписываться с телочками через клуб любителей «макулатуры» на «вКонтакте».

За два дня мы записали голос. Все прошло нормально, я всего несколько раз бил кулаками стены и себя в лицо, когда что-то не получалось (я очень хотел все записывать одним дублем, без склеек, насколько бы сложной песня ни была, как настоящий рэпер), и несколько раз орал на Костю и Бориса за их косяки.

У Бориса было две двухлетних дочки-близняшки. Иногда мы хорошенько проветривали помещение от табачного дыма, и их приносили в нашу импровизированную студию, занимавшую весь второй этаж, и тогда Борис включал запись, брал дочек на колени, они сосали соски, смотрели и слушали, как мы с Костей записываемся. Потом мы прослушивали, что получилось, а дочки качались из стороны в сторону — танцевали под наши заводные биты. Так появилась идея сделать клип на «жжизнь».

Наша работа как вокалистов была закончена.

У Бориса также дописали гитару в песни «альбатрос» и «никто». Сыграл мой друг по ВГИКу Михаил Енотов.

Отправили wave-файлы Кириллу, но в Казани дело замедлилось, потому что он решил, что нужно еще дописать пианистку почти в каждый трек. А потом еще замедлилось, потому что тормозил звукорежиссер.

Я кипел этим детищем, постоянно был на взводе, к тому же, лето адски разогревалось, не предвещая ничего хорошего.


….В Петербурге друг нашел мой паспорт…..

….Оксана уехала отдыхать в Абхазию со своими друзьями, я остался у нее…..

….Через проводников друг передал мне паспорт. Я разглядывал его и не мог поверить в эту удачу….


В это время Даша поступала во ВГИК. Она советовалась со мной, на какой факультет идти — я сказал, что, думаю, проще поступить на сценарный. Тут я могу ее консультировать, если что. На другие факультеты — не знаю. Пошел с ней на последний творческий экзамен — «собеседование». У нее были все шансы поступить, как я судил по Дашиным предварительным работам. Набирал в этом году сценарист Юрий Арабов, которого я немного знал  — несколько лет назад ходил на его лекции. Конечно, я не собирался впрямую нахваливать Дашу Арабову и рекомендовать к зачислению, просто думал помочь ей советом, рассказать, как проходит собеседование и всякое такое. Когда она вошла в аудиторию, я пошел подождать на улице. Сидел в тенечке, и ко мне вдруг подошел один абитуриент. Кудрявый парень вопросительно произнес мое имя и фамилию.

— Да. А что вам нужно? — сказал я, испугавшись. Откуда он знает мое имя?

Парень протянул мне мятую тетрадку и сказал:

— Распишитесь, пожалуйста.

У меня впервые попытались взять автограф. Но я запаниковал.

— Простите, я не могу.

Перепугался от неожиданности и после плохого сна.

— Почему?

Парень тыкал в меня этой тетрадкой.

— Извините, не могу, — сказал я.

— Извините, — сказал он.

Он отошел, я успокоился, и мне даже стало немного стыдно. Ну что такого, мог бы и расписаться. Я высматривал этого парня среди других абитуриентов, но не решился подойти к нему и объясниться.

….Температура воздуха в Москве и областиподнялась до 38–40 градусов….

…..Я взял паспорт и прошел собеседование на должность «работник склада»….

….Не перезвонили….

….Даже если я устроюсь за 30 тысяч в месяц и  буду отдавать половину зарплаты, чтобы погасить долги, уйдет три месяца, пока я доберусь до нулевого баланса….

….Оксана написала смс о том, что купалась с  дельфинами….

….Мне исполнилось 25 лет…. Папа и сестра прислали по 1000 рублей, плюс заплатили 1300 — гонорар за порно-рассказ…..

….Вместо членовредительства я разорвал трудовую книжку. Да зачем она мне нужна? Там было всего две записи по полтора месяца: кладовщик в магазине O’stin и продавец в магазине  Topshop/Topman….

….Один раз я пошел прогуляться и получил солнечный удар….

….Торфяные болота горели; дома, улицы и города окутал вонючий туман….

….Даша не поступила во ВГИК. После собеседования посчитала, что у нее недостаточно баллов, и общеобразовательные экзамены сдавать не стала….


Целыми днями валялся на диване, потел, иногда ездил к Борису поесть или попить пива, если ему удавалось взять денег у брата, жены или матери. Хотя есть и пива почти не хотелось в такую жару, аппетита не было, больше хотелось лежать на диване, ходить в душ, лежать на диване, ходить в душ. В Москву почти не выбирался. Я пытался читать книги, но текст будто плавился и растекался по страницам. Голышом я проводил дома дни и недели, разглядывая картинки в старых журналах, которые нашел тут, и обдувая бумажным веером потную мошонку. Комары, наверное, не выдержали такой жары — их не было. Зато мухи появлялись каждое утро. Из-за жары невозможно было накрыться даже простыней, и они садились на потную кожу. Я с отвращением гонял их по квартире, убивал и писал посты в ЖЖ о том, как уничтожаю дорогостоящих роботов-мух, которых федералы используют против меня для слежения, анализа крови и ввода препаратов. Я  верил в это, сходя с ума.

Иногда звонил из этого тумана Кириллу в Казань. Он отвечал, что все нормально, вот-вот все будет дописано и сведено.

Но когда мне прислали первые сведенки, я чуть не умер. Голос звучал как из бочки, скрипка больше напоминала гармошку. Хорошо звучали только барабаны. Никакой аранжировки вообще не было, хотя Кирилл должен был все показать и объяснить звукарю: где обрезать какую дорожку, какое сделать вступление и так далее.

«Все из-за твоего петушиного похуизма!» — писал я в гневе Кириллу. Просто не понимал, как можно было говорить «да, да», а потом забыть скопировать рефрены в «кафке» и добавить шум моря, как было обговорено. Нужно было все контролировать самому.

Решил, что буду все пересводить с Борисом.

Как раз в эти дни вернулась из отпуска Оксана, и если бы не она, я бы сошел с ума.

Понятия не имел, как сводить живые инструменты. Борис беззаботно соврал, что все легко сможет сделать за день или два. Мы вдохновились учебными видеороликами с инструкцией, как сводить живую музыку в Cubase, и приступили.

На деле на это ушло пять дней. Утром приезжал к Борису, пили чай. К обеду сводили черновой вариант песни, отсылали Кириллу и Айдару; начали сводить вторую по той же схеме и одновременно пить водку. Я был напряжен, курил борисовскую «Золотую Яву» одну за другой, ругался, когда что-то не получалось, иногда падал на ковер без сил. Вокруг все было в мусоре и пепле. Иногда жена Бориса поднималась к нам покурить и пугалась, видя наши перекошенные лица. «Хочешь меня?» — спрашивал Борис, и она корчилась, как от запаха дерьма. Детей она к нам в последние дни приносить не рисковала.

После того, как Кирилл и Айдар принимали файл, прослушивали и высказывали претензии, я  кричал что-нибудь такое:

— Почему все вокруг такие петухи?! Я больше никогда не буду заниматься музыкой!

Мы с Борисом не понимали слов «сделайте пожирнее, покрасивее». Были какие-то претензии к нашему звучанию, и я недоумевал, почему они их не предъявляли своему казанскому звукарю, когда тот сводил? Ладно, мы пытались менять звучания баса, добавлять реверб в скрипку и трубу, усиливать бочку. Но Борис говорил, что Кирилл басист, и, видимо, насколько бы жирным мы ни сделали чертов бас, ему всегда будет мало.

— Что, блять, мы будем его делать жирнее, пока колонки не лопнут?

Во второй половине дня крыша дома нагревалась, и комната превращалась в сауну. Мы умывались, ненадолго выходили на улицу, курили в тени, ждали, копили силы, успокаивались. Возвращались, обрабатывали вокал, добавляли стандартные пресеты и компрессию в голоса из базы примочек Cubase. В некоторых моментах на фоне едва различимо слышался детский плач и голос мамы Бориса. В «альбатросе» в куплете Кости было слышно кашель брата Бориса. Но это как будто не портило общую картину, или нам так только казалось. Кашель остался частью готового трека.

К семи вечера мы шли на платформу, встречали Оксану после работы. Там выпивали по две или три бутылки пива.

Потом прощались с Борисом.

Ехал с Оксаной домой. К этому времени я уже называл эту квартиру домом. Ночью мы ложились в постель, но я спал плохо, в голове звучали все инструменты и вокал, то по отдельности, то разом. Когда я занимался «детским психиатром», все было под моим контролем. Еще до того, как начать резать сэмплы и делать аранжировку, я примерно представлял, что именно у меня должно получиться. Сделав первый вариант минуса, я мог проснуться ночью со свежей мыслью, включить ноутбук и изменить что-то. Теперь все материалы хранились у Бориса, и из-за того, что я не мог заниматься альбомом круглосуточно, я сильно нервничал. У меня по утрам так тряслись руки, что я едва умудрялся помыть посуду или сварить овсянку. Все вываливалось, голова тоже тряслась, я зажимал руки между коленей и тяжело дышал. Оксана ругалась, говорила, что я не имею права взваливать на себя все, что я должен научиться делить работу с Костей и Кириллом, иначе рехнусь, пытаясь прыгнуть выше головы.

В августе альбом наконец был выложен в сеть. Вот мой любимый отзыв, написанный пользователем my_bodda:

http://my-bodda.livejournal.com/168055.html


Презентацию забили 29-го числа в петербургских «Танцах» и 31-го в московском «SQUAT-кафе». Борис взялся разучивать клавишные партии, так как казанская пианистка сыграла только для записи, рассчитывать на нее мы не могли.

Борис съездил к своему корешу-музыканту, тот снял партии и упростил их. Но Борис почти не умел играть на пианино, получалось очень неважно. Он скачивал файлы для программы GuitarPro, музыку разных групп в midi, перегонял их во Fruity  Loops, брал миди-дорожку клавиш, и «фрукты» ему показывали, какие клавиши нажимать, чтобы сыграть мелодию. Пытался привыкнуть к клавишам, которые пылились у него в углу пару лет. По природе своей Борис был сообразителен, но ленив и плохообучаем.

— Может, все-таки обойдемся без тебя? — спрашивал я.

— Научусь. Я играю все лучше и лучше, — отвечал Борис каждый раз.

Вообще, я больше не знаю таких беззаботных людей. Если бы вы наивно спросили у Бориса:

— Милый Боря, не мог бы ты сделать мне операцию по пересадке спинного мозга?

Он бы, очевидно, ответил:

— Конечно, сделаю.

Ладно, будь что будет, решил я. К тому же, Борис сказал, что никогда не был в Петербурге и сам оплатит проезд. Мама и жена были даже рады, что он нашел себе занятие. Но перед отъездом они тысячу раз сказали мне:

— Присматривай за Борей.


Это был полный провал.

Я сильно перенервничал, когда мы настраивали инструменты и голос. Звукорежиссер был вялый, ему хотелось пойти кушать, а не настраивать звук.

Состав был такой: я, Костя, Кирилл, Айдар, Алина, Борис, Михаил Енотов (согласившийся отыграть пару концертов, хотя идейно ему не нравилась наша группа) с гитарой и Семен, парень из Казани, который за оплату проезда в Петербург предложил себя в качестве барабанщика, которого не хватало. Все они играли на сцене, а я, сумасшедший дирижер, не знающий нот, слушал всю эту кашу. Прежде в моем творческом подчинении был только один человек, вундеркинд и аутист, туалетный философ по имени Костя. Нужно было уговаривать его писать тексты, потом уговаривать учить их, и он в итоге все делал, сначала чтобы не разочаровать меня, долго разгоняясь, но по ходу все-таки наедая аппетит.

Теперь было еще шесть музыкантов, и каждый срать хотел на меня и мои нервы. Мне нужно было все быстро, хорошо, и чтобы можно было их контролировать. Хорошо и быстро не получалось, каждый крутил свою шарманку, все орали друг на друга и на звукаря. Саундчек длился целый час, и конца было не видно. В итоге я махнул рукой, сел возле бара с Оксаной (она тоже решила поехать) и стал пить водку жадно, как в последний раз.

Когда стали собираться люди, я был пьян, как ноль. Но на сцене мы еще продолжали пить крепкую выпивку. Помню, что, когда я сбивался и забывал текст, орал:

— Медведев идет на хуй! Путин идет на хуй!

А еще постоянно показывал на Бориса и говорил:

— Суперборис. Один раз поел, и заебись!

(Этот каламбур сочинил Костя, когда узнал, что Борис предпочитает еде выпивку, и один раз в день поесть для него достаточно. Сам Костя ел по многу раз в день и очень переживал, если не было возможности раз в два часа сточить хотя бы бутерброд или банан.)

Или:

— Это наш друг трупоед Борис. Он любит жрать трупчатину и ебаться!

Пьяный Борис походил на слабоумного рядом с этими клавишами. Не было похоже, что он умеет ими пользоваться. На мои выпады, он, покручивая бороду, отвечал вопросом:

— Хочешь меня?

Костя в разгаре этого балагана процитировал участника хардкор-команды Moscow Death Brigade, который сказал на акции по защите Химкинского леса:

— Надеюсь, тут нет лошков, которые думают, что пришли на концерт?

Я не знал, что это цитата, и закричал:

— Че пришли? Идите на хуй!

Но люди были на куражах, они все принимали хорошо и не закидывали нас яйцами с помидорами, хотя мы этого заслужили.

Пришло на удивление много человек. Восемьдесят или даже девяносто только по билетам. Проезд мы отбили и даже немного заработали. А у Бориса даже случилась интрижка с симпатичной и страстной гопницей (я за ним плохо присматривал), которая расцарапала ему спину. Пришлось для жены сочинить историю, как он упал на стеклянный столик.


Вот отчет о концерте от того же блоггера:

http://my-bodda.livejournal.com/168893.html

Но были те, кто остался доволен, кто считал, что «макулатура» именно так и должна выступать. Я такого мнения не разделял, переживал и очень злился на себя.


Чувство вины помогло нам (во всяком случае, мне) сделать хорошее, даже интеллигентное, выступление в Москве. Все, в том числе Борис, были трезвы как стекло и почти попадали в ноты.


Кто ты? Кто ты? Кто ты, а?


Кто ты, а? Кто ты, а? Кто ты?

ДеЦл



| Конечно, никакой коллекции Путиных в действительности не существовало. Это была ложь, беллетристика, без которой я не мог начать историю. |


* * *

В УФМС никак не дозвониться. Один раз в день набираю их номер. Всегда занято или не берут трубку. Звонил по схеме:

— в понедельник в 10:00,

— во вторник в 11:00,

— в среду в 14:00,

— в четверг в 15:00,

— и сегодня, в пятницу, в 16:00 выхожу из аудитории в коридор, звоню им. Короткие гудки. Иду в туалет, мочусь, смываю, еще раз набираю. Опять короткие гудки. Возвращаюсь на пару. Суббота, воскресенье, понедельник — у меня будут рабочие дни, а сегодня заехать в УФМС не успею, ведь с учебы сразу поеду в клуб. Что ж, съезжу на Свиблово во вторник. Немного переживаю: вдруг федеральная служба безопасности не даст мне получить заграничный паспорт? Как там все устроено, кто знает. Деньги-то они взяли, а вдруг документ не выдадут?

Мне не по себе, не могу сосредоточиться на лекции. Пока другие что-то пишут, раскрываю нетбук, удается поймать Wi-Fi. Проверяю почту, вбиваю свое имя в поиск «Яндекса» по блогам. Такая нервная привычка, но нет, никто сегодня обо мне не писал. И ладно, хорошо, что так. Вбиваю «группа макулатура», потом «макулатура осень», потом «макулатура концерт». Прочитываю пару новых постов о нашей музыке, захожу на сайт Mnenia.ru, где сейчас работает Костя. Хорошая у него работа: редактор раздела политических новостей с окладом 50 тысяч рублей в месяц. Все, что ему нужно, — переписывать три-четыре новости в день и брать несколько комментариев относительно каждой. Он переписывает интересные на его взгляд новости своими словами, звонит  политологам,  преподавателям, общественным деятелям, писателям и музыкантам. Иногда просто делает выписки из блогов этих людей. У известных и неизвестных, непринципиально, главное — мнение. Иногда берет комментарий у меня, если считает, что у меня найдется, что сказать по теме. Пишет мне письмо, например, что я думаю об очередной встрече Владимира Путина с писателями? — и еще несколько наводящих вопросов. А я отвечаю, мол, Путин, наш царь, живет уже в другой реальности, и все вокруг него — технический персонал — работают, подделывая окружающий мир, мир путинских илюзий, как в фильме «Шоу Трумена»… или нечто подобное, несу какую-нибудь ахинею.

Читаю, чего нового случилось:

«Партия власти теряет вес», «ЦИК не считает нарушением сходство плакатов ЕдРа с социальной рекламой», «Российские партии анализируют итоги Русского марша»…

И вот, натыкаюсь опять на ВВП: «Путин — почти самый влиятельный политик в мире».

Вот как обстоят дела:

«Российский премьер оказался на втором месте в рейтинге самых влиятельных политиков мира по версии издания Forbes. Первую строчку занимает Барак Обама, а Дмитрий Медведев стал лишь 59-м…»

Миру стало ясно, что наш царь намерен сидеть на троне еще дюжину лет. Путин это не временный лошок типа Саркози. Путин вечен, этим объясняется такая высокая позиция в рейтинге.

Как раз сегодня мы выступаем в клубе «Шестнадцать тонн». У нас очень большой треклист, мы исполним двадцать четыре композиции. В том числе старый добрый трек «милиционер будущего». Новость вдохновляет меня переписать рефрен текста, сочиненного три с половиной года назад. Изначально слова такие:


эй ты трутень запомни путин крутень


на указательном пальце земной шар крутит


у меня никогда не вставал вопрос


за кого голосовать единорос


Я делаю две альтернативные концовки, меняя второе двустишье.


1)

даже бог не знает ответа на вопрос


когда слезет с трона этот говносос


2)

даже бог не знает ответа на вопрос


почему Барака победил в журнале Forbes


Думаю, получилось нормально. В уме несколько раз повторяю, начитываю, чтобы закрепить. Сегодня прочитаю обновленную версию старой песни о главном. Даже Косте не буду говорить, просто неожиданно прочитаю. Вообще, я возлагаю большие надежды на сегодняшний концерт, хочу, чтобы он стал лучшим.


* * *

Говорят, часто поздние дети становятся гениями или кретинами. Наверное, в этом есть смысл, я считаю, что Костя — в равной степени то и другое.

Он был поздним ребенком, недоношенным и  болезненным. Его старший брат умер в младенчестве, и родители переживали за Костино здоровье, часто водили к врачу-педиатру. Это была женщина, как из рекламы шампуня, в которой сначала приводят пример плохих секущихся волос. У женщины были худшие в мире волосы и усталый вид. Костя думал о ней как о «семейном» враче, так привык посещать ее.

Ему было шесть лет, когда педиатр заподозрила в Косте признаки дебилизма и ДЦП и сказала, что нужно бы его отправить в стационар на обследование. Сначала родители испугались, не верили в это, отказывались верить, что он не в себе. Но педиатр своим усталым голосом убедительно запугала их возможными последствиями.

— Посмотрите на детей в его возрасте, — флегматично рассказывала она. — Они прыгают и скачут, не могут усидеть на месте.

А Костя был немного заторможенный, все больше сидел, уставившись в окно, не проявлял социальной активности. Впрочем, такой же была и педиатр, но себя она почему-то в дурдом не отправила.

Так он оказался на пороге этого заведения, в  одной руке сжимая направление, в другой — нехитрый узелок со своими пожитками. Категорически «психушкой» назвать место было нельзя. Медсестра отвела Костю не в обитую ватой палату, полную детей с бесконечно вращающимися зрачками и алой слюной, струящейся из уголков рта, а, скорее, в помещение наподобие игровой  комнаты  в  не очень ухоженном детском саду — с соответствующей обстановкой и адекватными на вид детьми, только здесь вместо воспитателей были медсестры.

В любом углу этого Н-образного здания пахло борщом, компотом и мочеными сухарями, а еще совсем немного — несвежим бельем. В туалете через запах аммиака и хлорки просачивался плохо выветренный аромат говна. Через двадцать лет, вспоминая те дни, Костя четче всего будет помнить вкус грифелей черного, зеленого и желтого цветов, съеденных для покраски жвачных пузырей, и сложный запах сортирной парфюмерии стационара.

Процедуры были не очень интересные: в основном детей лечили утренними и вечерними прогулками по территории, дозволением играть в  подвижные игры и некоторой фармакологией, которую давали вечером перед сном. Костя помнит, что хорошим тоном считалось выплевать или даже выблевать эти таблетки при удачном случае.

Самое сильное воспоминание — первая ночь. После отбоя в палате стало очень тоскливо от запаха зубной пасты, который распространялся от соседей. В тусклом свете, исходившем из коридора, дети тихонько поедали «Жемчуг» на своих койках. И от этой тоски Костя даже решился позадирать крепыша с коричневым ежиком волос.

Костя помнит, что каким-то образом связал слюнные пузыри, собравшиеся и у него самого на ухмыляющихся губах, со своим невысоким мнением о человеческих качествах этого парня. Крепыш не сразу сообразил, в чем дело. А потом вдруг набросился на Костю, крепко поколотил, схватил за шею и стал по-настоящему душить, выкрикивая непонятное:

— Клизма один! Клизма один!

К счастью, эти слова оказались не последним, что Костя услышал в жизни, потому что подоспела медсестра и устроила разбирательство. Так Костя в  первый и последний раз столкнулся с проявлением детского безумия или намеком на таковое.

Медсестра на одну ночь определила плачущего Костю в туалет. Дверь была заперта снаружи и имела стекло с рифленой поверхностью. Сквозь это стекло и водопад слез можно было видеть оранжевый микрофон и усы на размытой физиономии Владислава Листьева, ведущего передачи «Поле чудес», которую увлеченно смотрела медсестра, не обращая внимания на стенания Кости.


* * *

В детском саду я тоже не проявлял излишней социальной активности, но, к счастью, никто меня в дурничку не определил. Я неохотно общался со сверстниками. Общался, если только человек сам вступал в контакт первым и казался дружелюбным. Тогда я мог даже привязаться к нему.

Но больше всего нравилось, когда папа брал меня с собой гулять по лесу, сажал себе на шею, рассказывал истории и читал стихи. Например, «Великан с голубыми глазами» — это стихотворение я  очень любил. Вообще был сильно привязан к папе. Бывало, родители привозили меня к дедушке и бабушке, а сами куда-то уходили; тогда я мог сесть на стул и прождать папу несколько часов.

В детском саду у меня был один настоящий враг  — Витя Карлов. На прогулках, когда воспитатели не видели, он набрасывался на меня, ронял или топил в сугробе. Каждый раз это было подобно небольшой смерти, я ждал этого момента со страхом. Вроде бы забывал, но, оказавшись на улице, чувствовал панику, как жертва хищника. Страх даже лишал голоса. Витя Карлов был на год старше, и мне не хватало силы отбиться. Он жил в соседнем дворе, и когда мы случайно встречались вне детского сада, прикидывался моим другом. Из-за своей доверчивости я не один раз попадался на эту удочку, был рад, что бессмысленная война закончилась. Но на прогулке опять получал пиздюлей. Позже Витя Карлов оказался со мной в одном классе, и, как выяснилось, он был очень неспособный ученик, можно даже сказать, тупой. Однажды он заплакал, когда не успевал написать что-то под диктовку, и был в этот момент таким жалким, что моя обида прошла. Он вообще навсегда выпал из моего поля зрения.

У меня никогда не было желания обсудить детсадовские проблемы с родителями. Не потому что считал позорным ябедничать, просто, как только оказывался дома, вообще забывал об этом жутком мире. Два мира существовали параллельно.

Помню случай, как кто-то нарисовал свастику на рисунке одной девочки. Всю группу собрали воспитатели и сказали:

— Если вы знаете, кто это сделал, говорите.

В страшной тишине было произнесено мое имя.

Я вообще не знал, что это такое — свастика, — и не умел это рисовать, но меня поставили в угол на полдня.

Но то, что я был не очень общительным, похоже, единственное, в чем мое детство походило на Костино.

В отличие от него я почти не болел. Даже какой-нибудь ветрянкой, краснухой, свинкой. Последней, видимо, потому что мама переболела, когда была беременна мной. Я родился на неделю позже, чем меня ждали, и весил почти четыре килограмма.


* * *

— У меня есть доказательство, что тебя не существует, — сказал я Косте.

Смотри, говорю. Ты — мой выдуманный друг, во многом состоящий из противоположных качеств, но в главном, где-то внутри, такой же, как я.

— Раз. Моя мама умерла, когда мне было восемь. У меня есть только папа. У тебя вроде бы есть отец где-то там. Но, фактически, я твоего отца ни разу в  жизни не видел. Только твою маму. Это раз.

— Ты родился болезненным и хилым ребенком, но в юности начал заниматься спортом, стал приобретать цельность, сейчас твой организм подчинен тебе, ты чувствуешь каждый свой мускул. Я почти не болел в детстве, за исключением мелких случаев. Но в подростковом возрасте начал гробить свой организм. К двадцати с лишним годам я начал разваливаться на части. Это два.

— Ты — медленный. Я — резкий, как понос. Это три.

— И вот еще. У тебя проблемы с фабулой. А у  меня  — совсем нет идей. Ты, братан, море блевотины, из которого я черпаю стаканом и иду в лабораторию. Фонтан, из которого мы пьем мутную водицу. Это четыре.

— Или еще твои отношения с Дашей. Это ведь как у меня с Оксаной, только наоборот. Ты как бы ею руководишь. То есть она — как я. Оксана руководит мной, а ты Дашей. Мы утонем в хаосе, — сказал я, — без вашего чуткого руководства. Вот так, милый мой друг.

— Ну, и проблемы со сном. Ты спишь по десять часов в сутки. Никакая беда не способна нарушить твой сон. Я, сколько себя помню, с детства по временам страдал бессонницей.

Мне кажется, что в этом списке была еще тысяча пунктов, но вдруг я не могу больше ничего вспомнить. Хватит, думаю, достаточно. Вообще, эта тема утомила меня и оказалась не такой важной. Не смог ее вытянуть.

— Ладно, короче, тебя не существует, — сказал я.

— Да, конечно, меня не существует, — ответил Костя.

Я выпил, он закусил. Его не существует, да, это я на самом деле выпил и закусил. Или меня не существует, и на самом деле закусил и выпил он.


* * *

На «девять рассказов» было очень много отзывов. Лично я получал сообщения чуть ли не каждый день. У меня случился временный параноидальный срыв. Не понимал, как ужиться с этим миром. С одной стороны, долги, которые невозможно раздать, и чувство вины, с другой — эти хвалебные оды и отсосы. Я чувствовал себя шарлатаном. Однажды я удалил всех незнакомых людей из «друзей» и  удалил все хвалебные отзывы на стене группы «макулатура» «вКонтакте». Стало немного легче.

Потом начал успокаиваться, и жизнь как-то поехала дальше. Плюнул, опять добавлял в «друзья» всех желающих. Нужно было думать, что делать и что теперь сочинять. Я совершенно не понимал, куда пойти работать, уже начинал со страхом думать об актерских кастингах.

Но тут опять позвонил Крис Пенн и позвал поработать на срубе. Для этого в очередной раз пришлось на время уехать в пригород Петербурга. Я  хотел убить двух зайцев: заработать с Крисом Пенном и выбить деньги из Дениса. Но мы не смогли найти этого рыжего мудака — тот скрывался и уже должен был денег не только мне. Одолжил вроде как денег на материал и исчез, а гостевой домик на Вуоксе до сих пор стоял недостроенный.

Там вечерами после работы я впервые в жизни стал использовать веб-камеру, чтобы общаться с  Оксаной через Skype. Мы сильно привязались друг к другу.

А днем занимался тяжелой работой: ворочал бревна и обрабатывал их электрорубанком. За каждое обрубаненное бревно платили 200 рублей. Огромные и умелые мужики легко зарабатывали на такой работе от 2000 до 3000 в день.

— У кого-то получается хорошо, у кого-то — плохо, — сказал Крис Пенн.

И он был прав. Лично я в этом ремесле звезд с неба не хватал. Мой рекорд — восемь бревен за день, и, в принципе, это было бы достижимо как ежедневная норма. Но у нас все время что-то вставало: то не было электричества, то рвались ремни на рубанке, то тупились ножи или нам становилось лень работать до заката. Никак не могли войти в ритм. Вечерами я нервничал. Думал, что тут заработаю денег и пойму, что писать. Но иногда я еле делал пять бревен, денег не шло, писать не хотелось. В результате за две с половиной недели такого труда я заработал совсем мало, если учесть затраты на проезд и покупку еды. Зато проявил слабость и начал снова есть молочку и яйца после семнадцати месяцев растительной диеты — боялся загнуться на веганстве под тяжестью бревен.

В один из вечеров, когда Крис Пенн смотрел телевизор, я придумал себе упражнение: записывать сценарий рекламы, глядя ролик. Я тщательно описывал идиотские сюжеты о крылатых бутылках пива «Клинское» и говорящих конфетах M&M’s. Чтобы, никак не нарушая соответствия с тем, что творится на экране, сделать стилистически безупречный и внятный текст. Такое упражнение над своим стилем. Этот опыт, полезный или бесполезный, я привез из командировки.

И в этот раз в Москве мне, наконец, повезло — узнав, что появилась вакансия «технический писатель», я устроился работать с Костей. Три на три, всего по семь-восемь часов. Зарплата — не огромная, но жить на это можно было. 25 тысяч рублей в  месяц при 27-часовой рабочей неделе, это было то, что нужно — больше 200 рублей в час.

Кирилл тоже тем временем переехал в Москву. Мы через ЖЖ нашли барабанщика — Сашу Сопенко — и начали репетировать, раз или два в неделю. Разбирать готовый материал и потихоньку сочинять новое.

У нас была одна проблема: Борис. Он обещал, что научится играть на клавишах, но учеба не очень продвигалась. Правой рукой более-менее мог перебирать, но левой в это время мог жать не больше одной клавиши. Репетировали мы обычно с девяти вечера, и Борис часто был пьян к этому времени. Когда я говорил «тебя нужно уволить», это лишь отчасти было шуткой. Но я немного боялся за Бориса. Его брак вот-вот должен был развалиться, жена и мама говорили мне, что ему совсем нечем будет заняться, если он не будет играть в «макулатуре».

Но у Бориса была еще одна грань личности, которая портила жизнь остальным: регулярные нелепые приключения.

Вот две истории, произошедшие с Борисом в течение одного месяца:


1)

Раз он чертовски сильно напился в поезде. Его под руки стали выводить из вагона-ресторана, и  тогда вдруг Борис, потеряв ощущение реальности, достал член и начал ссать. Попало на пол, немного на одного моего друга (не буду уточнять на какого) и даже на двух (!!) ужинавших мусоров. Когда Бориса заводили в купе, он повернулся, подмигнул одному из них и спросил:

— Хочешь меня?

С утра, когда поезд подъезжал к Москве, мусора пришли за Борисом. Он извинился и сказал, что ничего не помнит. Ему дали лист бумаги и он там написал какую-то  извинительную-объяснительную, начав ее словами: «Милые мои милиционеры! Я  очень извиняюсь, но я правда ничего не помню…»

Его отпустили. Он даже на секунду не попал в  ментовку.


2)

Мама попросила Бориса купить ей газовый баллончик. Она поздно возвращалась с работы, пока шла от платформы, постоянно по пути попадались бездомные собаки и алкаши, типа ее сыновей, только куда более старые, запущенные и вонючие. Какое-то средство самообороны хотела иметь на всякий случай.

Борис приехал на ВВЦ, нашел павильон с соответствующим магазином. В электричке Борис успел выпить банку алкогольного коктейля и был в приподнятом настроении. Поэтому он решил, что стоит купить травматический пистолет — баллончика для мамы будет мало. Один пистолет приглянулся Борису, и он попросил продавца показать. Продавец достал из коробки, Борис потрогал — нравится. Посчитал деньги: не хватало 200 рублей. Думал, ладно, купит другой, но дешевле не было.

— Ну и петухи вы тут все! — заявил Борис на весь магазин и ушел.

На крыльце павильона продавец нагнал Бориса и ударил по лицу:

— Кого ты назвал петухом?!

Продавец держал пистолет, не купленный Борисом, прямо перед его мордой. Что примечательно: в свободной руке продавец держал упаковку. Но в следующую секунду набежали омоновцы, которые здесь же на ВВЦ в трех метрах отдыхали в автобусе, и скрутили обоих. В мусорском пункте продавца закрыли в обезьяннике, а Борису дали опять-таки лист бумаги.

— Пиши заявление.

— Не буду писать, — ответил Борис.

Сказал, что не имеет претензий к продавцу.

Он провел там всего минут двадцать. Потом ему сказали:

— Ладно, иди отсюда.

Но Борис неожиданно, даже для себя, сказал:

— Только мой пистолет отдайте.

И он получил новый — с упаковкой — травматический пистолет совершенно бесплатно. Через неделю в его комнате-студии был прострелен монитор, отколоты куски люстры и механических часов. Он не хотел ни на секунду расставаться с пистолетом, но, когда спал, мама или жена все-таки вытащили из-под подушки и спрятали игрушку.


В общем, сложным человеком был Борис. После трех концертов и пары месяцев репетиций у всех скопились к нему некоторые претензии, и я предложил сделать вместе последнее выступление (запланированное в Рязани) и расстаться.

Но Борис и сам был готов менять жизнь. На фестивале абстрактного хип-хопа Proper  Hoppers  Fest  II, куда нас приглашали на сет, он познакомился и  стал встречаться с той самой певицей по имени Meanna. Хотел уехать жить к ней в Нижний Новгород. Никому не верилось, что там его жизнь наладится, но я на это очень надеялся.

Из Рязани мы ехали на электричке в Москву, а он в это время ехал на автобусе — в Нижний Новгород.

Вместо Бориса пригласили в группу моего друга писателя Зорана Питича. Это псевдоним, его настоящее имя все давно забыли — тем не менее, кому интересно, советую почитать его прозу, например, в «Журнальном зале»:

http://magazines.russ.ru/authors/i/stivanov/

В детстве проучившийся четыре класса в музыкальной школе, тридцатилетний Зоран был вечно холостым флегматичным эрудитом с внешностью угрюмого араба и доброй широкой душой. Он почти никогда не покупал новой одежды, и вообще многие вещи его не интересовали. Жил с пожилыми родителями в их квартире — свою квартиру сдавал и отдавал деньги матери. Подобно Борису, ему почти не приходилось держать деньги в руках, но не потому, что у Зорана были проблемы с алкоголем, а потому что он был почти аскетом. Для него важнее было гулять, читать, писать, иногда путешествовать. Он изредка работал то ли строителем, то ли реставратором — но последнее время все реже и реже — и на заработанные деньги успел в свое время слетать на Кубу, в Европу, в Таиланд. Сам Зоран был очень скромного мнения о своих музыкальных способностях, но я его приободрил тем, что главное в группе не то, как играть, а то — кто играет. Тем не менее в сравнении с Борисом Зоран казался нам богом игры на фортепиано. Легко снимал партии скрипки, трубы и студийные партии пианистки, переигрывая на новый лад. Получалось энергичней, мне нравилось, как все звучит.

Мы разобрали все «девять рассказов» с новым составом, одну из первых наших песен «карусель» переложили на живую музыку, а также сочинили новую музыку к текстам «жан-поль петросян» и «вся вселенная». Первые выступления Зоран смущался публики, но позже его начало реально вставлять.

У нас появлялись новые песни: «смердяков» и  «угольная пыль» — но изначальные варианты текста отличались от вошедших на альбом. На работе было очень удобно — сидишь перед монитором в наушниках, в одном окне режешь новостные сюжеты — дряблые морды политиков, будто берущих за щеку в эфире, вдохновляют на «макулатуру», — в другом пишешь текст в Word-документе. Дописываешь куплет, отправляешь Косте, который сидит в этом же офисе. Он получает письмо, и когда у него по расписанию нарезка — дописывает свой куплет. Или наоборот: он присылает мне, а я дописываю.

Работа и спокойная семейная жизнь. Не даешь себе поблажек, наступаешь на горло желанию блядствовать, плакать и уходить в запой, и все остальное начинает получаться. Концентрируешься на повседневных делах и любви к Оксане, и удается балансировать над бездной.

С работой все было хорошо, кроме одного — утренних смен. Они начинались в 7 часов, а в 6:45 отъезжал корпоративный автобус на Кунцевской. В  Подмосковье я садился в электричку в 4:45. Я  почти никогда не мог заснуть перед утренними сменами, только если не выпивал пива или не принимал феназепам. Таблетки мне иногда давал знакомый, который наблюдался в психушке. Началась зима, я  приезжал на холодный Ярославский вокзал в 5:45. Перелазил через высокий металлический забор, чтобы не покупать билет на выход. (Позже этот забор сверху намажут солидолом, и, раз вляпавшись, начну покупать билеты). Шел в метро, проезжал до станции Славянский бульвар, потому что мне там нравились футуристические декорации, как в кино. Чтобы скоротать время, ходил по залу, пропускал несколько поездов. Доезжал до Кунцевской. В автобусе я был первым. Костя обычно приходил последним или предпоследним. Сидя в наушниках в холодном автобусе, я думал, как это все странно, странная жизнь мне досталась. Как я окончил школу, был студентом-филологом, потом студентом  режиссуры  театра, потом уехал из Кузбасса в Москву, работал охранником и актером массовых сцен и эпизодником, потом учился во ВГИКе на сценариста, а потом работал строителем под Петербургом. Долго сидел без дела и без денег, но вот устроился работать в офисе и начал раздавать долги. Сколько мест работы и жительства сменил и сколько ночей провел в поездах. А мог остаться в Кемерове, доучиться, тихонько читать и писать книги: стихи или прозу, работая на какой-нибудь простой работе у каких-нибудь друзей моих друзей. Нет, я так не мог: все время хотелось что-то изменить. Но, в очередной раз поменяв профессию и жизнь, я не мог о себе сказать: «я установщик дверей», или «я продавец», или «я поэт». Только иронически. Серьезно можно было сказать: «я никто». Возможно, благодаря этим сомнениям случилось странное: я стал в какой-то мере модным музыкантом. Но разве я могу сказать: «я музыкант»? Могу и не могу. Конечно, наша аудитория в сотни раз меньше аудитории эстрадных рэперов, но ведь мы старались идти в другом направлении и, можно сказать, добились своего успеха, который был гораздо ценнее славы «народного» артиста — клоуна, пляшущего перед властями.

Для меня было очевидным, что я как рэпер должен ориентироваться не на другой — скажем, американский — рэп и уж тем более не на эстрадную, не отделимую от торговли еблом, музыку, а на мировую литературу и кинематограф; на искусство и науку, на то, что еще можно осмыслять и осмыслять, на то, до чего мне никогда не дорасти. Брать необъятные темы и терпеть поражение. Я прыгал по островкам, цеплялся за строки Владимира Маяковского и Тумаса Транстремера. «Карусель на древе изучения добра и зла» и «этот мир навсегда исчезнет, включая нас» помогали мне подтянуться и увидеть собственное «я» по-новому. Хорошая проза и поэзия были маяками.

Прошедшая юность, попытка найти себя в творчестве, заблуждения и размышления как мост между мной нынешним, будущим и забывающимся детством станут основой для следующего релиза. Я еще понятия не имел, что альбом будет называться «осень», но предвкушение «медленного спуска» испытывал. В России большую часть года холодно, тепло всегда кратковременно, и в жизни человека как будто тоже весна и лето проходят очень быстро. Холод вдруг накрывает тебя, и ты не можешь дальше мечтать или надеяться. Нам с Костей было всего двадцать пять — двадцать шесть лет, но мы уже чувствовали наступление «осени».


слышу шум времени помогите локтями толкая


женщин и детей по системе тургенева


к спасательной шлюпке где тихий успех или забвение


и я растворюсь в шуме времени


В 14 часов заканчивалась утренняя смена. Доезжал до метро Щелковская, оттуда садился в маршрутку и полчаса замечательно спал. Но приехав домой, опять не мог заснуть из-за непрекращающегося внутреннего монолога. Был как лунатик, пока утренние смены не заканчивались. Но за три выходных сон восстанавливался, потом легкие вечерние смены и опять выходные. А потом утренние смены и бессонница.

В некоторые дни мне легко было смотреть новости, они не трогали, а иногда слезы наворачивались на глаза. Российские милиционеры убивали и  насиловали людей, на Ближнем Востоке разворачивались конфликты, во всем мире происходили природные катаклизмы. Планета хотела избавиться от самого гнусного и назойливого своего паразита — человечества.

В декабре случился теракт в аэропорту Домодедово — и на всех каналах непрерывно показывали сюжеты об этом. Человеческое страдание — самый ходовой товар. Я был одним из тех «технических писателей», которые плакали на рабочем месте.


Первый концерт с участием Зорана прошел в новом клубе «Чайна-таун». Народу было немного, но звук был хороший, клуб уютный. Мне все нравилось, пока два здоровяка не стали вызывающе плясать перед сценой. Я как раз читал печальный и лиричный текст «кафки», и меня смущали и злили эти здоровяки, походившие на отдыхающих пляжных федералов. С ними еще были две женщины, из-за стола нежно смотревшие на извивающихся кавалеров. Когда песня закончилась, я спросил:

— Извините, может, вы натанцуетесь, а потом мы продолжим?

— Да пусть пляшут, — сказал Костя.

Но Кириллу и Саше тоже эти пляски были не по душе. А Зоран сидел за клавишами, будто в аквариуме, смущенный, его волновало только попадать на клавиши и пиво, которое ждало его после выступления. В ходе следующей песни здоровяки не унимались, и мы опять сделали паузу.

— Пожалуйста, хватит, — сказал я.

К ним подошел охранник. Я сказал, что выводить их не надо, просто нужно, чтобы они плясали не так активно.

В микрофон сказал:

— Простите, мне кажется, вы федералы.

Здоровяки стали отрицательно мотать головами. Костя сказал:

— Федералы всегда все отрицают!

Здоровяки растерялись, стали согласно кивать. Мы продолжили выступление.

После концерта эти люди хотели угостить меня и Костю водкой. Я тогда временно завязал с бухлом, а он угостился и пообщался с ними, пока мы с музыкантами собирали вещи. Здоровяки сказали Косте, что специально пришли на наш концерт, что они наши самые большие поклонники. Но это, скорее всего, было неправдой. По ходу, просто привели жен поесть, засиделись и решили остаться на концерт. Выпили водки, сверху накрыло музыкой.

Когда я подошел к Косте и здоровякам, он сидел с ними чуть ли не в обнимку, что меня очень удивило.

— Напрасно ты ругался. Хорошие парни! — заявил он необычно весело.

Один здоровяк посмотрел на меня в упор:

— Отличная музыка. Социальный протест! — и жутковато улыбнулся.



* * *

Мы обедаем у Оксаниной мамы.

— Как вкусно, — говорю я.

Накладываю салат, картошечку, лечо. Ем, запиваю вином.

— Спасибо, вкусный салат, Марина Васильевна,  — говорю я.

Оксана говорит:

— Давай, съешь кусочек рыбы.

Мама Оксаны говорит:

— Давай, маленький кусочек, съешь.

Не знаю. Много над этим думал. Рыба или курица? Рыба полезная, но ее жалко. Она мудрая, существо из другого — водного — мира. Курица — тупое создание, ее не жалко. Вкус курицы я очень люблю. Но ведь мне нужна еда не для наслаждения, а для поддержания жизненных сил. Тогда лучше мне есть рыбу, например, раз в неделю. Я равнодушен к рыбе, особого удовольствия не получу. Позволю ли я  себе съесть рыбу?

— Зачем был вегетарианцем почти три года? — спрашиваю я у себя.

— Чтобы уменьшить чувство вины, — отвечаю я  себе.

— Уменьшилось ли оно? — спрашиваю.

— Как будто да, не знаю, — отвечаю.

— Имеет ли это смысл? — спрашиваю.

— Как будто имеет, — отвечаю.

Протягиваю руку, накалываю на вилку и кладу кусок морской рыбы на тарелку. Отрезаю ножом, кладу в рот, жую. Странно. Вроде бы вкусно, и вместе с тем мой организм получает необходимый ему йод, фосфор, витамины «А» и «Д». Вместе с этим и немного отравы. На каждую убитую рыбину приходится несколько случайных смертей морских животных.

— Спасибо, вкусно, — говорю я.


Вот как: протянул руку — и через секунду ты больше не вегетарианец. Так это бывает. А бывает так, что ты долгие годы, десять лет или двенадцать, скажем, хороший муж, а потом вдруг поставил пистон чужой женщине, засунул ей между ног, сорвался в пропасть сгоряча, напихал в рот до кучи  — и  ты больше не хороший муж. Нужно знать меру и ограничивать себя. Две пышногрудые женщины, вернее, самки, упали передо мной на колени, а я, как из пожарного шланга, поливаю их отравленной трупоедской спермой. Я давлю на кнопку в темноте, здесь не видно, что кнопка красная, но я у меня есть какое ни какое представление о творимом зле. Огромные самотыки разрывают детские задницы, все живое гибнет ради того, чтобы порадовать мою подлую утробу. Люди уже осваивают марс, вот-вот захватят Вселенную.

Зажмуриваюсь, как пытаясь спрятаться от наваждения, но прячусь от реальности, от правды, от всего хорошего, что есть во мне, продолжаю пережевывание. Делаю несколько глотков вина. Ножи и члены извлекаются из поруганной плоти. Вот я и поужинал.

Поглаживаю ногу своей девушки под столом.

— Вот я и отъел трупа, — говорю.

— Ничего страшного, — отвечает Оксана. — Это на пользу.

Они с мамой разговаривают, я пью. Смеркается. Мы одеваемся, из коридора прощаемся с мамой Оксаны, папой Оксаны, сестрой Оксаны и племянником Оксаны.

— До свидания.

— До свидания.

— Пока-пока.

— Пока.

Идем домой по вечернему городу Щелково, что в двадцати километрах от МКАДа. Держимся за руки через тряпичные перчатки. Говорим о том, что когда я начну зарабатывать деньги на киносценариях, мы переедем жить на море. Вдруг меня начинает тошнить.




Пейот создал во мне, как постреакцию, странного рода физическое неудобство. Это был неопределенный страх или беспокойство, какая-то меланхолия, качества которой я не мог точно определить. Я  ни в коем случае не находил такоесостояние благородным.


Карлос Кастанеда



Мне часто писали из Белоруссии, звали выступать. Я отвечал, что думаю, у них должна появиться своя «макулатура», местная. А у нас тут свой враг. Скорее всего, я считал не совсем так, просто, может быть, не верил, что мы соберем народ, выступая у  них. Все-таки Минск — город гораздо меньше российских столиц. Я не верил, что мы хотя бы отобьем проезд. Но после того как Лукашенко в четвертый раз стал президентом, после суровых разгонов демонстраций против него, после тысячи просмотров новостных роликов с участием этого безумца — стал видеть в нем личного врага. Согласился. Мы с Костей подготовили альтернативный вариант песни «милиционер будущего», чтобы сделать сюрприз белорусской публике:


эй ты трутень яйца открутят


каждому врагу народа батькины сильные руки


будешь похоронен в минске где небо чистое


подо льдом под ногами усатого хоккеиста


В «макулатуре» было шесть человек: к тому времени у нас появился новый участник — гитарист Женя, красивый, модный и тихий парень, друг Мити. Я его знал немного с Митиного дня  рождения  и, случайно узнав, что Женя играет на гитаре, позвал на репетицию. Ему отчасти нравилась наша группа, и он решился попробовать. Он надеялся играть что-то в стиле старого злого американского рэпа. Но получилось что-то другое. Сначала ему просто приходилось переигрывать и переделывать чужие партии.

Мы сделали один концерт в Петербурге с ним  — за две недели он не очень хорошо успел подготовиться и считает этот зимний гиг совершенно провальным (впрочем, он обычно судил по собственным ошибкам, а не по показателям коллектива)  — и сейчас продолжали репетировать.

В Минске должны были выступать в марте 2011. Как оказалось, с клубами у них была проблема. Либо брали много денег за аренду (соглашаться на проценты от входа, как в России, белорусские хозяева не хотели), либо не было аппаратуры.

В итоге организаторы нашли клуб «6A». Там вообще не было оборудования, но друзья одного организатора — Тимофея — должны были подвезти аппарат, накормить нас, приютить и позволить принять душ. За вход была назначена совсем символическая цена, но мы готовы были чуть-чуть влететь, если не удастся отбить проезд. Благо, теперь все, кроме Зорана, работали. Но потом начались какие-то непонятки. Тимофей стал предлагать отдать наш гонорар некой больной девушке. Я ответил, что мы, скорее всего, вообще выступим в  убыток, и  он должен это понимать лучше меня, и что вообще судить о прибыли еще рано и даже слишком самонадеянно. Все эти разговоры стоит отложить до момента, когда концерт уже состоится. Но он почему-то ответил:

— Да-да, просто на меня тут давят. Извините.

Кто на него давил?

Встреча события «вКонтакте» была создана заранее — чтобы организаторы могли прикинуть, сколько людей ждать. Было много активных участников, каждый что-то предлагал, советовал. И  когда появилась информация, что место для выступления — «6А», некоторые стали писать:

«Это ужасное и грязное место».

Или: «Да это же рассадник гомосеков».

Другие, наоборот, говорили, что все отлично, и много хороших концертов проходило там; хоть условия ниже средних, но атмосфера — по панку. Просто люди привозят аппаратуру, настраиваются и делают нереальные концерты, и все наслаждаются, только иногда заканчивается тем, что всех накрывают мусора.

Я уточнил у Тимофея, правда ли это гей-клуб, приспособлен ли он вообще для концертов, и не нарушим ли мы своим выступлением гомосексуальную идиллию?

Он ответил:

— Это место настолько же гей-клуб, насколько я  — гей.

Этот ответ мог значить что угодно.

Ладно, решили мы, гей-клуб так гей-клуб. Выступим там.

Тут Тимофей за неделю до события написал, что друзья, которые обещали дать аппарат бесплатно, теперь просят немного денег. Пару тысяч на русские рубли, ничего страшного. Плюс они хотят немного денег на бензин (чтобы встретить нас на вокзале) и денег на еду (чтобы накормить нас). И все равно нет никакой гарантии, что звук будет хороший. А еще я не мог выяснить, во сколько у нас будет саундчек. Тимофей меня утомил, и я начал писать ему достаточно резко. Музыкантам не хотелось бы выступать с плохим звуком, и мне, честно говоря, тоже.

Но и это еще не все: вдруг мне начал писать странный человек с фейкового аккаунта:

Минск это город, где серьезно относятся к панку. Вы не панк. Вдобавок гомофобы. Кароче, концерта не будет у вас в Минске. А если и будет, то вы ответите за слова про гомиков, ибо я и куча агрессивно настроенных гомиков не позволим вам играть в НАШЕМ городе.

И еще:

Слышишь, герой. Если вы звезды среди хипстеров, одновременно с этим вы никто в глазах дохуя кого. Поверь, мне сорвать вам концерт не составит труда, ибо концерт делают мои приятели, которые сами в ахуе от вас и вашей звездности. Играть в Минске вы не будете, инфа 100%.

И вот еще:

Могу сказать одно, до того, как вскрылась ваша неприязнь к гомикам и прочее (не относящееся к НАШЕЙ сцене) дерьмо, типа: во сколько точно будет чек)))) многие бы посетили ваш концерт. Но теперь и речи быть не может, ибо ваши высказывания напрямую идут в сеть, в открытый доступ. А это славы вам не прибавит. Крайней степени).

Я многого не понял из этих угроз. Выходило, что в Минске выступают только гомофилы, которые плевать хотели на звук. Но поскольку этому «идейному» поддельному психу явно было знакомо содержание моего разговора с Тимофеем, решил впредь иметь дело только со вторым организатором — Дмитрием Молодым. Он вроде был внятнее и рассудительней Тимофея. Тот случай, когда две головы оказались хуже, чем одна. С одной стороны, хотелось послать всех в жопу и перенести концерт. Но, с другой стороны, Дмитрий Молодой уже продал восемьдесят билетов, и билеты вовсю  бронировали, и вообще люди надеялись на нас, их нельзя было подводить.

Было решено, что мы на этот раз поедем без живого состава, вдвоем с Костей читать под минуса. Раз все сыпалось, легче было отдуваться вдвоем, чем вшестером.

Клуб пришлось поменять. Дмитрий Молодой быстро нашел почти подходящее место. Это был бар «Йо-ма-Йо», находящийся в здании «Дом творчества трактористов». Бар, по словам Дмитрия Молодого, был хорош всем, кроме одного: там было мало места. Максимум девяносто человек вмещалось, а могло прийти под сто пятьдесят. Оставалось два выхода:

— ограничить количество людей,

— сделать два концерта в один вечер.

Мы выбрали второй вариант. Выступаем в 19:00, потом небольшой перерыв и второй раз — в 21:00.

В общем, мы сделали все, что от нас зависело, потратив много нервов.

В поезде Москва — Минск я плохо спал, было тягостно и жутковато. Не агрессивные гомики меня пугали (никто из нас ни на секунду не усомнился в том, что это пустой пердеж в лужу), а то, что нарушался мой план: прочитать «милиционер будущего. беларусь» последним треком программы и быстренько свалить под шумок. Ведь как быстро настоящее становится прошлым, а прошлое — будущим. Вот ты сидишь в поезде, пьешь чай или проводишь утро у себя дома как Йозеф К., а в следующий миг тебя заперли в обезьяннике или следственном изоляторе.

Такой сюрприз, как ироническая песня о Лукашенко, не хотелось преподносить людям дважды.

Встретили нас хорошо. Меня, Костю, Оксану и еще одного моего друга — актера и режиссера по  прозвищу Q, который снимал документальный фильм. Он уже второй или третий месяц ходил за мной с камерой, снимал мою жизнь и концерты, иногда приезжал домой, снимать наш с Оксаной быт.

С Дмитрием Молодым поехали на метро и троллейбусе на квартиру к двум милым девушкам, которые позволили принять душ, выдали полотенца, накормили вкусным и очень плотным вегетарианским завтраком и налили настойки.

Оставалось еще время погулять по центру. Мы поехали на знаменитую «плошчадь», говоря диалектом Батьки. Действительно, жуткий город, я испытал в нем настоящую тоску по свободе и желание поддержать белорусов. Вроде бы внешне не сильно отличается от городов России, но здесь еще больше застывшего в каждом доме, каждом светофоре, каждом камне — крика боли; торговые центры и кафе как палаты морга, посетители растеряны в  этот субботний полдень. Так я увидел Минск через призму собственных страхов.

Бар «Йо-ма-Йо» походил на привокзальный буфет. Но здесь были колонки и два микрофона. Больше нам ничего нужно не было. Пока мы чекались, Дмитрий Молодой и его друзья раздвинули столы и стулья, освободив пространство перед небольшой сценой. Начали запускать посетителей, это были хорошие люди с чистыми душами, мечтающие и чувствовавшие приблизительно то же, что мы и герои наших текстов. Мы выпили водки — угощали побитые жизнью молодые парни, которые останутся на оба концерта.

Первый раз все прошло очень хорошо. Мы выступили, достаточно четко отчитывали почти полтора часа, почти все присутствующие знали слова, а трек «милиционер будущего. беларусь» взорвал зал. Каждый из почти сотни человек был благодарен, что мы адаптировали текст под белорусов. Сумасшедший усач сидел у них поперек горла.

Раздали автографы, сфотографировались со всеми желающими. Пока Дмитрий Молодой с друзьями выдворяли первую партию людей и запускали вторую партию, я пошел в туалет.

Вот тут меня и схватят, когда я окажусь один, как это происходит в каждом триллере. В грязной липкой тишине работает зло. Почему я чувствую страх, как нашкодивший школьник, которого вот-вот поймают за уши? Ведь я наоборот пытаюсь найти способ играть на стороне добра, не брать того, что мне не надо, моя совесть чиста. Фактически у меня ничего нет, ни дома, ни ценных вещей, мне не нужны власть и богатство. Я просто хочу иметь возможность говорить о том, что чувствую, читать книги и любить свою девушку. И в то же время я не верю, что мои желания законны. Невозможно оставаться чистым изнутри и снаружи. В моем сердце бьется надежда, но разум настроен на поражение.

Я боялся. Мой пафос не стоил пафоса живого Мерсо, но стоил грязи на трусах казненного Мерсо. Я хорошенько помочился, глядя на вход в туалет, и прошел через «Дом творчества трактористов» обратно в бар.

Выпил, и мы снова вышли на сцену.

Второй раз выступать было тяжелее. Я устал, но Костя, казалось, наоборот разогрелся. Читать все равно получалось четко, но дико куражиться не хватало сил. Мы исключили из трек-листа песню «пизда» и еще что-то, чтобы немного сократить выступление. Случился даже стейдждайвинг — Костю немного прокатили на руках по залу, пока я читал. Мы закончили под аплодисменты.

Опять пронесло: никто не хватал нас и не заковывал в наручники.

Совсем не осталось сил, даже на страх, я еле расписался на нескольких билетах и полулежал на стуле и столе, как обвисший чемодан, набитый рваными шмотками. Мне протягивали пиво и вино, но я сделал только несколько глотков.

«Снимут нас с поезда», — вяло, почти равнодушно, подумал я.

Мы поймали такси — прощания, объятья, почти слезы, «приезжайте еще!» — и скоро были на вокзале. Все хорошо, вошли в поезд. Кроме нас четверых и приветливой проводницы, в вагоне не было никого. Я попросил Оксану расстелить мне постель.

Q и Костя продолжили пьянку, мы с Оксаной отказались и сразу легли. Решили спать в обнимку на нижней полке. Как только я почувствовал, что поезд тронулся с места, расслабился и моментально уснул. Все будет хорошо.


* * *

Странно получилось. Многие люди писали в своих отзывах и на «детского психиатра» и на «девять рассказов», что видят нас — меня и Костю — двумя парнями, рассматривающими этот мир как новостную ленту, ужасающимися и злостно пишущими об этом. И вот мы действительно вместе оказались на работе, на которой смотрели мировые новости, ужасаясь и корчась от отвращения, писали тексты для следующего альбома. Приходишь к выводу, что мы привязаны к слушателям настолько же, насколько они к нам, и они также могут повлиять на нашу жизнь, как и мы на их. И они участвуют в создании музыки и текстов. Взять опять-таки пользователя my_bodda: я несколько раз перечитывал его посты и пытался понять, что такое для него «макулатура», что он действительно чувствует, и как бы я сам воспринял это, будь я посторонним человеком, таким чувствительным лысым мужиком. Как будто иногда еще в ходе письма, я оборачивался к невидимому my_bodda:

— Ну, как тебе?

Раз я получил интересное письмо от одного парня. Он работал грузчиком в Петербурге и решил уволиться, чтобы скататься на наш концерт в Москву. Он рассказал немного о своей жизни и работе и о том, что в один прекрасный момент не захотел ждать нашего визита в Петербург. Так и поехал на концерт. Парень получил сильные впечатления, когда микрофонный провод обмотался вокруг моей шеи, но я, не замечая этого, продолжал начитывать, а в проигрыше как-то странно улыбнулся. И я был очень благодарен этому парню. Бывают такие редкие письма, которые вдохновляют. Письма, в которых все правильно изложено, и понимаешь, что это — тот самый человек, для которого ты все делаешь. Но чаще получаешь что-то вроде «ты пиздат», «скажи, что почитать», «привет….» или «у меня для тебя скопился целый чемодан экзистенциального говна».

Что я могу ответить? «Засунь его себе обратно в жопу».


Я был не до конца уверен, но Костя считал, что новые тексты были на порядок лучше. Ладно, они не так резали душу, как «девять рассказов», но как будто правда были глубже. В них был не только крик, а крик и анализ. Но мне сложно было сравнивать. Теперь мы четче взвешивали слова и пытались понять себя.

Первой песней альбома будет «смердяков»:


…либо ты чист снаружи либо ты чист изнутри


стоя перед окном вдруг привыкнешь к несправедливости


и я пытаюсь жить нормально вот купил себе велик


но тормоза неисправны он теперь стоит в кладовке


зато мне отдали хорошую книжную полку


но все книги я раздал а просить обратно неловко


обладание имуществом поможет забыть о терактах…


И у Кости:


я люблю простые вещи даже стыдно признаться


вот нравится дождь и в общем когда ненастно


и чай чтобы дымился и чтобы я был один всегда


ни одного в доме зеркала ни одного на улице мента


да и вообще никого даже города и окна


хочется жить в лесу но там не безопасно


фон триер говорит хаос правит он псих но


в мире нет ни одного для меня спокойного места…


Когда у меня не осталось долгов, мы с Оксаной действительно купили два недорогих велосипеда. Наши выходные совпали, и мы поехали кататься по городу. В этот день в Белоруссии случился теракт.

Очень давно я не ездил на велике, и вскоре полетел через руль, неудачно затормозив передними тормозами на светофоре. Примерно в этот самый час взрывался Минский метрополитен. Было больно, немного порвал куртку, а самое обидное: на колесе появилась восьмерка. Теперь ездить было очень неудобно. Долго велосипед будет бессмысленно и неудобно стоять в коридоре, и Оксана постоянно будет ударяться ногами о торчащие педали. Когда я затащил велик домой и вылез в интернет, увидел, что мне пришло несколько писем от новых белорусских знакомых. Они делились со мной впечатлениями и опасениями.

Назавтра на работе я получил возможность увидеть много сюжетов об этом теракте. Но ни на одном канале не высказали мнения, что это Батька догадался бомбить собственный народ, как давно уже делают правители великих стран США и РФ.




Я вам говорил уже, что человечество бежит, задыхаясь, за гигантскими тенями, и шулерская фантазия направляет этот дикий поток.

Гайто Газданов



«Ты нужен России» — говорит с плаката наш прошлый/будущий президент или, вернее, Царь, указывая на меня шариковой ручкой или чем-то, что держит в руке. Но художники странно оформили постер. Не знаю, чего они добивались, но Владимир Владимирович выглядит бледным и даже синеватым, как вампир. Вероятно, художникам не удалось скрыть его суть, как они ни пытались. Можно прочитать этот плакат так: «Нам нужна твоя кровь».

Не получите вы мою кровь.

Я только что забрал заграничный паспорт в УФМС Свиблово. Показал обычный паспорт, расписался, и мне выдали заграничный. Вот как это устроено в нашей стране. Тебе кажется, что ты уже мертв, но в последний момент кидают огрызок.

Иду по хрустящему снегу, сжимая в кармане новенький документ. Сегодня Оксана напишет заявление на отпуск и закажет билеты. Скоро я увижу небоскребы Бангкока, метро в стиле «высокие технологии», побываю в магазинах и на рынках, куплю, может быть, каких-нибудь дешевых шмоток. А возможно, и не буду покупать, у меня и так все есть. Мы прокатимся на мотороллере, поужинаем под открытым небом и за 400 рублей снимем номер в гостинице, которая покажется нам роскошной, потому что мы действительно ценим друг друга. Примем душ, займемся любовью, а ближе к ночи купим себе в  супермаркете  крупнейшей  в Таиланде сети «7-eleven» тайское пиво в бутылках по 640 мл. И будем его пить, прогуливаясь вдоль водных каналов. Утром, позавтракав, поедем на Остров слонов, где не очень много моих соотечественников и чистая вода. Доберемся туда на трехэтажном пароме, где меня сильно укачает, и мне придется принять таблетку против тошноты. На острове буду стоять на возвышении, смотреть на море, на причудливую природу и испытывать чувство причастности к этому большому и разному миру. А потом лягу на берегу в ожидании волны, которая смоет мою тюрьму из песка.

Захожу в метро, прикладываю к стойке социальную карту студента, прохожу через турникет. Держусь за поручень, разглядываю лица людей. Лица изуродованы работой, унижениями, бюрократией, алкоголизмом, некачественными продуктами питания, собственными неутолимыми желаниями, экологией и бессмысленностью жизни. Скоро выборы в Государственную думу, а я даже не знаю, за кого голосовать. Прежде я вообще никогда не ходил на выборы, но пришло время начать. Я зарегистрирован в общежитии, но не живу там. Нужно заехать, узнать, как голосовать по временной регистрации. И можно ли вообще? И если удастся сходить на выборы, за кого проголосовать?

А что, если за «Яблоко»? У них очень низкий рейтинг, и отдать им голос — значит не совершить ни добра, ни зла.

Стоп, нет, они же скорее всего не пройдут. Вроде тогда голоса автоматически перейдут «Единой России». Или проголосовать за «Справедливую Россию»? Нет, я слышал, что это кремлевский проект, существующий, чтобы отбивать голоса у оппозиции. ЛДПР — тут все понятно. Жириновский вообще технический персонаж властей, клоун, привыкший к популярности и потому готовый изображать и поддерживать что угодно. Остается КПРФ и еще пара непонятных партий.

С другой стороны Декарт велит голосовать за «Единую Россию», поддерживать власть. И он прав: они умело пьют кровь, пусть выпьют ее всю, медленно и верно. А любая революция — всего лишь махинация со шлангами, непонятная бойня возле источника, когда шланги отрывают от нашей плоти, и кровь хлещет вхолостую.


Я пишу смс-сообщение Косте, у него нет регистрации в Москве, и непонятно, сможет ли он голосовать. Вроде бы есть возможность оказаться в списках любого избирательного участка, если подать заявление за несколько дней до выборов. Но вряд ли это получится на практике, ведь тебе могут отказать. К тому же, вряд ли Костя сможет заставить себя куда-то идти и писать заявления. Вряд ли кто-то сможет заставить его. Скорее он ответит: «Да, конечно, сделаю», и все тут.

«Za kogo mne progolosovat’?»

«Ты имеешь в виду выборы? Я бы предложил КПРФ — у них есть реальный шанс повоевать с ЕдРом».

Что ж, ведь он прав, так я и думал, и «не совершить ни добра, ни зла» — была неверная мотивация. Машина ведь работает, благодаря твоему бездействию.

Пошел Декарт нахуй, это ведь он считал животных бездушными роботами.


* * *

Я рассчитывал, что получится хорошо — мы как бы суммируем весь опыт альбомом, осмысляем прошлое и настоящее. И оставляем себе надежду идти дальше, к чистому творчеству.

В конце весны Кирилл устал от Москвы и уехал обратно в Казань. Надоело ему работать курьером, и у него была девушка — казанка, которой в Москве не нравилось. Еще у него висела сессия в татарстанском университете, где он заочно учился по специальности «PR-технологии».

Мы записывали барабаны без него, Зорана и  Жени, в студии на станции метро Сокол. Через стекло я и Костя со звукарем наблюдали за Сашей и начитывали ему в наушники. Стоило это удовольствие 700 рублей в час. Релиз должен был состоять из четырех старых песен и пяти новых. Изначально было шесть новых песен, но мы исключили «патриотическую». Она была не очень хорошо сыграна, и, к тому же, там опять фигурировал Путин. Еще одна песня о нем была бы лишней.

Что же со старыми песнями? Просто получилось, что мы переложили некоторые старые песни на живое звучание, и очень хотелось, чтобы они были записаны, это ведь работа музыкантов. С одной стороны, можно было использовать эту музыку и сочинить новые слова, но с другой — на концертах все уже игралось так. Мы по-другому уже эту музыку не воспринимали. И я был рад, что мы даже воскресили трек «карусель», ведь с него и начался наш путь.

Только Костя сказал, что ему стыдно читать свой куплет, и мы поменялись. А я с удовольствием на концертах читал его строки, сочиненные им еще в 2003 году.


эти грязные тела в смирительных рубашках


страшно кричат их гонит страх страхов


кольчатый мутный червь трахает их раком


стоя задом друг к другу распространяют запах…


Саша записал барабаны за три часа.

Он вообще был серьезным и работоспособным, пожалуй, самым серьезным во всей группе. На полгода младше меня, хорошее образование, работал где-то в рекламном агентстве, часто писал посты о фильмах, иногда о музыке. Честно говоря, его блоггерский талант меня совершенно не впечатлял, языковой легкости Саше не хватало, и вкус с моим вкусом не совпадал. Но это к делу не относится. Простой парень, невысокий, крепкий и с небольшим животом. Когда Саша шел на первую репетицию, он думал, что увидит группу настоящих маргиналов, и не верил, что получится долго играть вместе. На деле оказалось, что на маргинала походил только недолгий пассажир Борис. Вообще же, темы пизженых шмоток и разборок с ментами были далеки от Саши, но через несколько репетиций он вслушался в тексты и понял, что в «макулатуре» довольно много иронии и вымысла. Так же его стала привлекать художественная попытка найти свою гражданскую позицию, вкладываемая в тексты. Его огорчал несерьезный подход музыкантов, хотелось, чтобы все было лучше сыграно, и звук был отстроен идеально. Первые концерты были абсолютно провальными, но позже ему начало нравиться выступать. Что касается гастролей, то Сашу смущало, что стабильно большая часть группы (иногда и он сам) напивалась в говно, а в таком состоянии мало кто хорошо себя чувствует. Иногда он хотел бросить все это, но каждый раз, трезвея, передумывал, ведь  «макулатура»  давала ощущение причастности к музыкальному контексту, знание, что ты играешь не только для себя и для друзей — но и для людей. На некоторых особо удачных концертах он чувствовал сумасшедшую энергетику, пронизывающую все тело с каждым ударом в барабаны, — и он знал, что в этот момент занимается настоящим искусством, талантливо отображающим дух времени.

С Сашей и остальными, в отличие от Бориса, интересных безумных историй не происходило. Разве только в Рязани он напился и хотел замутить с какой-нибудь телочкой. Но телочки крутились возле меня, Кости и Кирилла. Саша как раз был свободным на тот момент, и ему это было нужнее. У всех остальных были девушки. Поэтому (или по иной, неизвестной причине) он выпивал, потом ходил из угла в угол прокуренной гримерки и говорил:

— По-о-олный пиздец!

Костя взял фразу на вооружение и потом часто произносил ее к месту и не к месту.

Сначала Кириллу (а он все-таки занял центральное место в музыкальной составляющей группы) казалось, что Саша играет как колхозник, но за несколько месяцев они сыгрались. Саша понял, как нужно играть, и даже перестал ускоряться в ходе трека, чем грешат многие барабанщики. Лично меня к моменту записи он устраивал совершенно.

Под Костины шуточки а-ля «по-о-олный пиздец» мы управились с записью за оплаченные три часа. У нас к этому времени был Яндекс-кошелек, на который все желающие могли присылать деньги. Слушатели иногда присылали по 40, 100 и пару раз даже 500 рублей. Денег как раз должно было хватить на запись и сведение.

Еще нам нужны были новые клавиши — перед отъездом в Нижний Новгород Борис продал нам свои, и это были хорошие клавиши, но слишком большие, тяжелые, и они периодически вырубались в самый неподходящий момент. Но решение этой проблемы отложили до осени — когда будут гастроли.


Барабанные партии в Cubase-файле отправили Кириллу в Казань, он там какое-то время тормозил процесс. То ли из лени, то ли из-за сессии. Поэтому голоса, клавиши и гитару записывали только в июле.

Месяц был для меня утомительным. Я в свободное от работы время решил забрать документы из ВГИКа. Забрать их и опять поступить. Пять лет назад я поступил к А. Э. Бородянскому (который сейчас опять набирал мастерскую), отучился почти два курса и бросил из-за отношений с С. и желания изменить жизнь. Теперь мне казалось, что я получил очки опыта, достаточные для того, чтобы писать сценарии, и я соскучился по преподавателям и по системному образованию. Мне казалось, что я смогу теперь учиться с удовольствием. Еще год назад, когда поступала Даша, я затосковал, что так и не заставил себя освоить профессию киносценариста. Соскучился по доброму и умному еврею Александру Бородянскому и лекциям лукавого Юрия  Арабова.

Я позвонил второму педагогу и спросил:

— Здравствуйте, Ольга Валентиновна! Имеет ли смысл мне снова подавать документы к вам?

Она ответила:

— Зачем вам это? Вы ведь и так все знаете.

— Очень хочу доучиться.

— Когда на этот раз бросите?

Сказал, что очень хочу писать сценарии. Что теперь немного пожил и лучше знаю себя. На этот раз должно получиться. Она сказала, что пропустит меня через творческий конкурс.

— А там спросим у Бородянского, возьмет ли он вас снова.

Забрать документы было беспрецедентным подвигом с моей стороны. В обходном листе было столько пунктов, что можно было сразу лечь на пол и умереть. Но я пошел в библиотеку, где на мне висел долг: не сданный четыре года назад том Эйзенштейна. Брать наличными отказались, отправили покупать новую книгу вместо этой. Библиотекарша попросила меня купить развлекательный роман, который, похоже, сама хотела прочесть. Обзвонил книжные, поехал в «Библиоглобус». Вернулся во ВГИК, получил подпись в библиотеке. Пошел в  бухгалтерию, на мне остался долг за общагу — 1300 рублей — пришлось платить.

Пошел в общежитие — комендант не хотела мне ставить печать. Говорит, сначала езжай в военкомат, снимись с учета или хотя бы сейчас мне покажи военный билет. Вдруг ты скрываешься от армии?

Не было у меня с собой военного билета. Я думал ехать за ним в Щелково, но на это ушло бы три часа. Пришлось войти с ней в диалог:

— Пожалуйста, позвоните в военкомат, они поднимут списки и скажут, что у меня военный билет.

— Не могу. Некуда мне звонить.

— Да там у них все отмечено. Точно говорю. У  меня совсем недавно закончилась временная регистрация. Им несложно будет найти мою папку.

Через пятнадцать минут такого разговора комендант позвонила в военкомат. Да, действительно, у  меня проблем нет, военный билет, а не приписное, не обязательно к ним меня отправлять, можно расписаться на обходном листе.

Потом еще нужно было поставить печать на каждой кафедре сценарно-киноведческого факультета, на кафедре гуманитарных наук и на кафедре физкультуры. Я немного ошалел после такого бюрократического секса. И все ради школьного аттестата.

И вот подал документы обратно во ВГИК. То есть сначала сфотографировался и попросил в отделе по работе со студентами отксерокопировать мой паспорт. Отстоял полтора часа в очереди и стал абитуриентом в шестой раз в жизни или даже в седьмой. Система образования претерпела изменения: диплом бакалавра я получу к 30-ти годам, а если будет желание — к 32-м получу диплом магистра.

У нас с Оксаной будет хорошая интеллигентная семья: я — кинематографист, она — инженер. Умные обыватели, хорошие люди, охотно критикующие правительство РФ.


Кирилл приехал на два дня со своими басовыми партиями, чтобы присутствовать при начале сведения. Я взял несколько отгулов, потому что работу помимо экзаменов и записи не потянул бы.

18-го июля записали клавишные партии. Записывались у Квэинта, моего знакомого звукаря, неудавшегося пока рэпера. Он уже пересводил мне «детского психиатра» почти два года назад. Квэинт в отличие от Бориса умел записывать и сводить, у него дома был хороший микрофон, хорошие колонки и недавно купленный стационарный Макинтош. Квэинт закончил колледж при ВГИКе, оттуда я его и знал, некоторое время проработал звукорежиссером на телевидении, недавно его сократили, он слетал в Египет, вернулся без денег и с желудочной инфекцией. Ему было на руку, что мы предложили работу и немного денег — оставшиеся на Яндекс-кошельке 6 тысяч. После каждого дубля бедный Квэинт бегал в туалет. Зоран проживал тут, в Марьино, приехал на велосипеде, выпил кружку кваса и готов был сесть за миди-клавиатуру. Но мы очень долго настраивали программы. Что-то там у Квэинта слетело, случился простой. Когда Зоран принялся за дело, был почти вечер. Играл он не в каждой песне, к тому же, хорошо отрепетировал. Почти все делал с первого раза, попрощался, уехал домой.

После первого дня записи я и Кирилл остались ночевать у Квэинта в Марьино, потому что утром мне нужно было на экзамен по русскому языку (в  Щелково ехать не вариант), а Кирилл планировал дождаться Женю, который приедет утром, и контролировать запись гитары.

У меня немного ехала крыша, наша музыка звучала и звучала в голове. В метро я затупил и не вышел на Сретенском бульваре, хотя мне нужно было там выходить, и, к тому же, голос сказал: «Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны». Но смысл слов дошел до меня, только когда двери закрылись. Поезд отъехал куда-то в пустоту и остановился. Я впервые попал в технический аппендикс метрополитена. Жал кнопку «вызов машиниста», лампочка загорелась. Машинист не отвечал, но вдруг мне расхотелось с ним говорить. Я жал и жал на кнопку, надеясь, что лампочка погаснет. Вдруг поезд поехал и вывез меня на станцию Чкаловская.

Добравшись до аудитории, я написал изложение за двадцать пять минут. Это был рекорд. В прошлый раз, поступая, я сдавал все экзамены быстрее всех, на этот раз хотел улучшить результаты. Напрягаешь мозги и работаешь без перерыва.

В общем, изложение было несложно написать  — уже с первого чтения позволили делать пометки, и я почти целиком его записал, так как пишу достаточно быстро. Я сразу узнал Льва Толстого, хотя и не знал рассказа: дворянина кусают комары на прогулке, сначала он хочет уйти из леса, месит комаров, кожа дико зудит, но вдруг человек испытывает чувство единства с лесом, когда все его тело в этой комариной массе. Зря я искал славы и удовольствий, думает ошалевший дворянин, зря я был эгоистом! Буду жить для других! Переписал на чистовик, раз перечитал с конца: последнее предложение, потом предпоследнее и до первого. Способ проверять ошибки, чтобы фабула не отвлекала от орфографии.

Вернулся в Марьино, где Женя уже писал гитару. Руки у него были кривее, чем у Зорана, времени уходило больше. Женя ругался, что хуже всего записал «это не моя жизнь» и «осень», которые были для него важнее. Он хотел сделать так, чтобы можно было почувствовать дух американского панка 90-х. Того, что называли «эмо» во времена, когда Fugazi записали «Красную медицину». В этих двух треках Женя сам придумывал партии, а не переигрывал и не переделывал чужие. В целом альбом получался не таким, каким он хотел его видеть: песня «смердяков», к примеру, вообще напоминала брит-поп. В дальнейшем Женя хотел бы идти в другую сторону: хотел экспериментов, фидбэков, электроники и адских скретчей. Чтобы наизнанку выворачивало. Здесь же приходилось мириться с тем, что ты один из участников, от которого иногда ничего не зависит, а иногда зависит все.

Но «макулатура» давала ни с чем несравнимые воспоминания. Как когда после концерта к  тебе у бара подсаживается человек с нашивкой Magrudergrind на джинсовке, рассказывает, как приехал сюда из самой дремучей в мире деревни, где никто, кроме него, вообще не слушает музыку, и говорит «спасибо».

Во второй половине дня должен был приехать Костя. Приехал с небольшим опозданием, как обычно. Мы приступили к вокалу. Жара стояла не такая, как прошлым летом, но все же пекло неслабо. Где-то +32. Это стало особенно ощутимо, когда нам пришлось закрыть все окна и балкон. Мы разделись до трусов и начитывали свои остросоциальные речитативы в распахнутый шкаф, дверцы которого Квэинт завесил одеялами. Бережно он относился к качеству звука. Несмотря на залитые потом глаза и вонючие яйца, получалось у нас неплохо. Благодаря многочисленным репетициям даже Костя многое записывал с одного дубля.

На записанный по-новому трэк «толстяк страдает» Квэинт повесил автотюн — эффект, который вытягивает ноты. Получилось очень смешно — как в 90-е певица Шэр пела, блея: «Do you believe in love?», так мы теперь надрывались:


мир накренился пылает в лучах заката-а-а-а-а


будний вечер толстяк страдает у банкомата-а-а


Решили это оставить.


20-е июля — день моего рождения. Лучшим подарком было слушать, как качает музыка, сводить и надеяться, что альбом будет действительно сильным. Еще я получил книгу от Жени.

Сводили целый день. Кирилл уехал немного раньше, зачем-то наобещав в следующий раз подарить мне подарок, — ему нужно было на поезд.

А мы с Женей сидели над сведением, пока были силы, командовали Квэинтом, потом ехали в автобусе и пили пиво, которое казалось очень вкусным после проделанной работы. Приятная усталость. Но вдруг осознание — мне двадцать шесть лет.

Это ни в какие ворота не лезло, я еще не успел привыкнуть к числу «25». Возраст придумали чиновники и чиновницы, чтобы иметь человека и вертеть им, как угодно. В двадцать шесть лет у моего папы родился второй ребенок. Оксана на два года младше меня, но ведь через несколько лет, может быть, через два или через четыре, она не сможет уже бороться с инстинктом размножения, женщинам это сложно. Ее тело будет требовать, подчинит разум желанию растить в себе плод. Скорее всего, я буду пытаться оттянуть момент, но поддамся. Я слаб и боюсь смерти, не смогу сказать твердое «нет». Это гнусно — размножаться, чтобы притупить страх, но люди по-другому не умеют. Лучше бы им, конечно, признать, что их существование — ошибка, перестать производить потомство, остановить любое производство и бесконечное изнасилование земных ресурсов и мирно тихо умереть, одному за другим. Но человечество будет до последнего делать вид, что контролирует ситуацию, строить из себя хозяев. Людская трусливая природа подставит меня, и пусть я не здоровый бык, а хилый поэтишка, но в определенный момент упорный сперматозоид доберется до яйцеклетки. С маленьким ребенком на руках мы встретим гнев природы, «гнев Божий», если хотите, и, вероятно, погибнем вместе со всем человечеством. А может быть, чудесным образом выживем, единицы из миллионов. Тогда, выбравшись из-под завалов и освоившись, став последними представителями исчезающей лишней расы, будем жить втроем в радиоактивной квартире разваленного дома. Я буду гулять с ребенком, как отец гулял со мной, только не по тайге, а по сияющим ядовитым развалинам, и рассказывать, чем раньше были эти руины, какой суетливо-бессмысленной была жизнь. Пересказывать фабулы великих романов мировой литературы и читать немногочисленные стихи, которые знаю, в красивом постапокалипсическом закате. Все, что я смогу передать ребенку, — свою печаль. Однажды ребенок поднимет на меня полные слез глаза и спросит, зачем я произвел его на свет.

Эти размышления меня тронули, значит, они были настоящими и могли бы стать новым текстом, так я думал.

Сели с Женей в метро где-то в двенадцатом часу и разъехались по домам.


На следующий день я сдавал экзамен «литература устно». В моем билете были вопросы:

1) Поэмы «Мцыри» и «Демон»

2) На выбор: «Белая гвардия» или «Мастер и Маргарита»

За годы, прошедшие с окончания школы, я это забыл. Двух слов связать не мог. Вообще, устные экзамены всегда были моей проблемой. Даже собеседования на работу я научился проходить, но с устными экзаменами было очень плохо. Язык не слушался. Преподаватель знал меня. Он спросил:

— Чего же вы в прошлый раз не окончили наш институт?

— Так вышло. В этот раз окончу.

Мы еще немного поговорили. Перешли к билету. Я вспомнил четверостишье из «Мцырей», Понтия Пилата и то, что Аннушка пролила масло в первой главе. Все это настолько неуверенно, что он сказал:

— Но ведь вы не читатель. Не читаете книги?

Читаю много книг, хотя бы две или три в неделю. Но бывают периоды, когда вообще не читаю. Я застеснялся. Нужно было добавить, что у меня даже сейчас Джойс в рюкзаке. И напомнить, как пять лет назад я сдавал ему — этому же преподавателю — вступительный экзамен и читал наизусть «Облако в штанах». Я действительно любил читать и читал. Просто давно забыл Лермонтова и Булгакова.

Преподаватель посмотрел на мой экзаменационный лист:

— Литературный этюд — 80 баллов,

— Работа по фильму — 90 баллов,

— Собеседование — 100 баллов,

— Русский язык — 80 баллов.

Он спросил:

— За что же вас так любит Бородянский? Чем вы его покорили?

И добавил:

— Я поставлю вам 75.

Реально, как в мочу окунули. Мне бы хватило любой положительной оценки. Да хоть бы 41. Я попросил:

— Давайте не больше пятидесяти.

Но он на меня посмотрел, как на насекомое, и сказал:

— Идите. Оценки — это моя забота.

По дороге к Квэинту я многое вспомнил. Даже фабулы поэм «Мцыри» и «Демон». О том, что Лермонтов любил Грузию, часто там бывал, и в этих поэмах много описывал ее природу. Что-то из «Белой гвардии», как одежду выносили на мороз, чтобы умерли вши. Как-то было грустно и противно из-за этой завышенной оценки.

У Квэинта во время паузы в сведении я прочел биографию Лермонтова, перечитал «Мцыри», «Демон», многие его стихи и поэмы. То есть довел свои знания до 75 баллов по данному билету. Зачем мне это высшее образование? Почему я не могу сам выстроить систему и развить свои обезьяньи мозги, насколько это возможно? Меня слушают несколько тысяч человек. А при этом я глуп. Мне нечего им сказать. Я ничего не знаю. Даже если я нахожу ответ, появляются все новые и новые вопросы.

Через пару дней добились того, что все стали довольны звучанием, и «осень» была в сети. По-моему, сведена она была по-настоящему профессионально. Сильная, ровная и суровая пластинка, идеальный неэстрадный материал, честный и печальный. Произведение — абсолютный антагонист творению типа «Весна» певицы Алсу.

Но отзывы были гораздо сдержаннее, чем на «девять рассказов», хотя прослушиваний на last.fm было очень много. Оксане не нравилась «осень» за исключением некоторых песен, от этого мне было грустно. Для меня «смердяков», «угольная пыль», «отцы и дети» — были очевидно выше всех прошлых треков. «Это не моя жизнь» и «осень» — тоже казались мне четкими, как минимум уровня прошлого релиза, но гораздо четче в музыкальном плане. И все же часто я сомневался и думал, что все было сказано еще в «детском психиатре».

Не отходя от традиции, для примера дам ссылку на основного критика:

http://my-bodda.livejournal.com/197258.html


* * *

В сентябре было много концертов: презентации «осени» в Киеве, Харькове, Москве, Рязани, Санкт-Петербурге и Казани.

Для меня это — одно путаное и смутное путешествие. Началось оно вечером первого дня осени с драки на Киевском вокзале. Мы стояли, грелись на входе в крытый стеклом мост через Москва-реку. Пили пиво, тянули время. Я был пьянее Кирилла, приехавшего из Казани на тур, Жени и Оксаны вместе взятых: побывал на 1-м сентября в институте и хлебнул там. Подошли гопники и как-то грубо спросили сигарету. Сам я не носил с собой сигарет, чтоб не курить, а у Кирилла и Оксаны на тот момент не было. Гопники стояли где-то рядом, пережидали дождь.

Нам уже пора было на поезд, мы вышли на улицу. Но Оксана забыла бутылку пива, там, в фойе этого крытого моста, на перилах. Попросила подождать минуточку и пошла забрать. У меня вдруг вспыхнула злость на это «ебать, уж нет у вас сигарет», и когда увидел, что Оксана проходит в опасной близости к этим гопникам, побежал за ней. Накинулся на самого, как мне казалось, неприятного и опасного, похожего на настоящего головореза, парня. Очень много лет я не дрался, понятия не имею, почему я сейчас так поступил.

Меня оттягивали Кирилл и Женя, гопника оттягивали его друзья. Противников, вроде, было четверо, нас — трое и Оксана. Скоро у меня был разбит нос, а у оппонента, видимо, губа, потому что он орал:

— За губу ответишь, сука!

Я несколько раз бил не глядя, но сильно, по одному и остальным гопникам, разнимавшим нас, и  они начали меня пинать. У Кирилла с Женей не было особых возможностей проявить себя в драке  — каждый держал по гитаре и рюкзаку, да и вообще они были худые спокойные люди — и все не переросло в массовую драку. Для этого нужен был Костя, у которого был небольшой опыт драк с гопниками.

Меня вытянули:

— Блять, мы уже опаздываем!

И мы побежали на поезд. В спину раздавались проклятия. Какие-то ребята захотели принять участие в потасовке вместо нас, и мы мельком увидели, что там начинается нечто более яркое и опасное.

На платформе мы встретили Сашу и Зорана. У  меня из носа хлестала кровь, но я чувствовал подъем. Оксана то ли смеялась, то ли ругала меня.

— Я же защищал твою честь! — повторял я много раз.

Кости не было, мы все ему названивали и не могли дозвониться. Мой душевный подъем сменился падением и головной болью. Мы зашли в поезд, а Костя все не появлялся. Я держал у носа платок и боялся, что сейчас за мной придут мусора. Ведь я напал на человека.

Костя прибежал к вагону в последнюю минуту.

…Пиво, ночь в поезде, перекус, душ, маршрутка, центр Киева.

…Улица, разделенная на два палаточных лагеря.

…Выкрики за Юлию Тимошенко, выкрики против Юлии Тимошенко. Полиция, оцепление, все как в кино.

Мы шли настраивать звук в клуб «44». Клуб находится как раз на центральной улице Крещатик. Мы шли за хилым парнем — организатором, который называл себя Fight, свернули в переулок, пройдя мимо то ли постового,то ли военного,  спустились  в подвал и оказались в спокойном приятном месте. Пока мы настраивали звук, организатор повесил над сценой тряпочку, на которой было написано: «Fight Music».

Хороший звук, хороший клуб. Нас накормили, выдали по талону на украинское пиво, и можно было начинать. Нормально, около сотни человек пришло. Но когда мы проиграли пару треков, ко мне подошла арт-директор и попросила сделать перерыв. Она объяснила причину: Юлию Тимошенко выводили из зала суда, и улицу перекрыли.

Я сказал в микрофон:

— Простите, в связи с судебными процедурами Крещатик перекрыли! Не все люди успели войти. Ждем двадцать минут. Спасибо за понимание!

Костя добавил:

— Мы вообще против того, чтобы людей закрывали в тюрьмах!

После этого высказывания к нам подошел Fight и велел не высказывать никаких мнений относительно судебного процесса над Тимошенко:

— Руководство клуба очень просит. И так могут закрыть клуб на сегодня, пожалуйста, вообще никакой политики.

С каждым годом Украина все менее демократична, пожаловался Зоран. Все больше напоминает Москву. Он с тоской вспоминал, как несколько лет назад гулял по Киеву, спокойно распивая пиво, когда в России эта простая радость была уже недоступна. А теперь даже в клубе нельзя высказать частное мнение относительно громкого дела.

Улицу на время открыли, людей стало больше. Мы продолжили выступление. Закончили, раздали кучу автографов, а Кирилл стал продавать диски, напечатанные им в Казани. У него были великие планы, создание лейбла «ИЛ-music», на котором он еще напечатает много дисков и хороших книг.

Мы получили деньги, Fight сказал, что все равно не все люди смогли пройти, извинился, что так вышло, и дал нам часть своей доли за концерт.

Прощания, мы поехали на вокзал. Сели в поезд до Харькова.

В Украине замечательные цены на железнодорожные билеты. Ехали в купе по цене примерно 300 рублей с человека за билет в переводе на русские деньги. Почти все быстро легли спать, растаявшие от такой доступной роскоши и вкусного украинского пива. Даже Зоран, обычно пьющий до последнего и никогда не пьянеющий, завалился на полку. Только мы с Женей зависли где-то возле туалета и говорили на грустные темы. Он обычно не очень-то много говорил, только по конкретному поводу и иногда шутил, но тут вдруг боль хлынула из его сердца под действием алкоголя. Я тоже неистово жаловался на чувство вины, с детства преследующее меня. Слезы застыли в наших глазах, но тут Женя, переполненный этой горечью, выбил локтем стекло напротив туалета и быстро ушел спать.


Было душевное выступление в Харькове, потом учеба и работа, нормальное выступление в московском «SQUAT-кафе», удовлетворительные  — в рязанском клубе «Дом культуры» и «Эрарте»  — неформальном музее современного искусства в Санкт-Петербурге.

…Сначала поставили рекорд — около ста восьмидесяти человек в Москве, через двое суток рекорд  — около двухсот человек в Петербурге.

Потом опять работа, учеба и выступление в Казани на выходных.

…Выпивка с казанскими друзьями, настройка звука в клубе «Маяковский. Желтая кофта». Я слышал, что со звуком там раз на раз не приходится. На наш концерт — хорошо не пришлось, несмотря на то что предварительно все хорошо звучало.

Дело было в том, что выступало три группы — две у нас на разогреве, и мы — последние. В таких случаях хороший звукорежиссер делает пометки, приклеивает кусочки разноцветного скотча к аппаратуре или записывает, какой музыкальной группе соответствует какая настройка пультов, с какой громкостью играет каждый монитор для каждого музыканта. Наш звукорежиссер ничего такого не делал, полагался на свою память, а память была ни к черту. Начав концерт перед зрителями, мы изумились. Играли, не слыша себя, сцена была залита кашей из пукающих и вякающих звуков. Между треками материли звукорежиссера. Он что-то подкручивал, огрызался, мы продолжали играть. Со сцены мы были уверены, что это полный провал, но потом я видел несколько записей — нет, скорее, просто рядовой концерт. У людей не было претензий, они благодарили за то, что мы снова добрались до Казани.

В Москву возвращались раздельно. Плацкартных мест не было совсем. Саша и Костя боялись не выспаться перед рабочим днем, решили, что лучше доплатить и ехать в купе. Я, Оксана (она со мной не ездила только в Рязань и Петербург), Зоран и Женя хотели еще покуражиться и поехали в сидячем вагоне.


Наш вагон был последний, и когда мы вышли в тамбур, увидели в дверное окошко радугу на фоне вечернего неба. Это было очень красиво. Один из нас дернул ручку, и дверь вдруг открылась. И вся эта красота с шумом колес ворвалась в тамбур и досталась только нам четверым. Рельсы и лес по краям стремительно убегали назад, завораживая, призывая выброситься из движущегося поезда навстречу природе и яркой радуге. Мы вчетвером, опасно стоя у дверного проема, любовались и пили вино, благодарные такому подарку, лучшему, который только можно было получить в конце тура. Я вспомнил одну русскую рэп-группу конца 90-х, которую не слышал с отрочества. Называлась она «Типичный ритм», их песни иногда мне попадались на пресловутых новосибирских сборниках рэпа. Вернее сказать, прослушанных мной их треков было всего три: на трех кассетах подряд. Но самое сильное впечатление я получил от композиции «Настрой» с «Русского рэпа 5». Прослушал ее на кассетнике не меньше тысячи раз, и мне всегда было мало. Два парня с немного гопническими голосами и очень лиричными интонациями читали нечто совершенно бессюжетное о внутреннем пути героя, о природе, о закате и о водке — «мечте, царапающей грудь». Я не мог понять смысла их стихов, если допустить, что он там был, но трек бил в самое сердце. И вот, где-то двенадцать лет спустя, я вспомнил их и понял, что многими своими художественными удачами обязан той песне. Если воспроизвести рефрен без музыкального сопровождения, по сути, ничем не примечательного по технике изготовления рэперского коллажа, получатся слова, за которыми возможно никто уже никогда не нащупает того, что нащупал там я:


я вижу свет постепенно гасит темный огонь


я вижу тень закрывает небо черной луной


и вижу как моет руки темно-серой водой


мой настрой мой настрой


Но я, да, нащупал это, настоящий эмоциональный ключ, колодец, из которого пил нужное настроение или, как некоторые говорят, — «вдохновение».


Пока мы ужинали на своих местах купленными в «Пятерочке» салатами и слойками, проводники закрыли волшебную дверь. Наверное, кто-то из пассажиров доложил. Оксана устала и уснула, свернувшись клубочком в кресле. Мы с Зораном и Женей продолжали пить в тамбуре. Женя, уже не трезвый, пытался открутить ножом винтики, чтобы снять дверь и продлить чувство свободы, но не получалось, и он, не выдержав напряжения, выбил окошко локтем. Женя открывал свои темные стороны. Изначально казавшийся мне ровным, он скрывал за своими длинными ресницами разрушительные инстинкты и тягу к самоуничтожению. Женя выбил окно, но почему-то я — изранил руки, вытаскивая опасные стекла по периметру.

Потом алкоголь подействовал в полную силу, и мы с Женей наперебой стали рассказывать Зорану о несчастном детстве и бессмысленности существования. Он все это прекрасно знал, но без брезгливости и даже с интересом выслушал. А потом обнял нас одного за другим по-отечески, и на душе стало легче.

Когда я извинюсь перед Зораном за это происшествие, за слюни и сопли, распущенные от опьянения и усталости, он ответит, что извиняться не стоит. Симпозиумы в тамбурах поездов в конце гастрольных туров стали одними из самых любимых моментов в его жизни, признается Зоран.


* * *

В маршрутке мне становится плохо. Чувствую, как заболеваю. У меня нет оплачиваемого отпуска, поэтому я взял слишком много лишних смен, чтобы компенсировать две недели отгулов в связи с грядущим путешествием. Работал восемь дней подряд, и мой организм не выдержал. Еще на работе сегодня начал кашлять и сморкаться. Сотрудники трусливо косились на меня, боясь бациллы.

Сейчас, похоже, поднялась температура — плюс была тяжелая утренняя смена. Согласился поработать с утра, решил усраться напоследок, какая разница, если через несколько дней я буду купаться в море, подумал я. Но феназепам закончился, опять не спал ночь, и пришлось нелегко. Выключаюсь, проваливаюсь в муть, ударяюсь виском об окно маршрутки, включаюсь.

Я проехал нужную остановку. Но это ничего — выхожу — зато можно зайти в аптеку. Покупаю баночку драже аскорбиновой кислоты, бумажные платки и лекарства: терафлю, амиксин. Захожу в продуктовую лавку, покупаю мед и лимон. Дома съедаю всю аскорбиновую кислоту, долго разжевывая кислятину. Запиваю чаем с медом и лимоном.

Таблетка амиксина, завариваю «Терафлю», залезаю под одеяло с полным желудком теплой жидкости. Звоню Оксане, предупреждаю, что отключу телефон и лягу спать.

— Вытащи тогда ключи из замка, — советует она.

Хорошо, вытащу.

— Давай, выздоравливай скорее. Люблю тебя, — говорит она.

— И я. Целую очень, — отвечаю.

— Целую очень, — повторяет она.

Вылезаю из постели, вытаскиваю ключи из замочной скважины, чтобы Оксана смогла открыть дверь снаружи, когда вернется с работы. Чтобы не пришлось будить меня. Ложусь, и начинается карусель. Я не могу пройти регистрацию. Я забыл паспорт. У меня вообще нет паспорта. Переворачиваюсь на другой бок. Не могу найти Оксану в  аэропорту. Мы ехали на разных маршрутках. Нам вообще не в этот аэропорт. Меня бьют мусора. Я валяюсь в обезьяннике, один мусор склонился надо мной и протягивает помятую тетрадку. Я не понимаю, что ему надо.

— Распишитесь для моего сына.

Сейчас-сейчас, распишусь, у меня нет ручки с собой. Нужно передать автограф милицейскому сынишке, чтобы он не пошел по стопам отца. Карусель немного замедлилась, нужно аккуратно спрыгнуть. Поставить ногу на землю и успеть оторвать вторую ногу от вращающегося деревянного круга. Я слабею, не решаюсь слезть и захожу на следующий круг. Отплевываюсь, сморкаюсь и плююсь в платок. Черт возьми, мне нужно переодеться в аэропорту. Или в самолете, не могу же я выйти в Бангкоке, одетый в зимнюю одежду?

Как будто засыпаю. Но мне снится, что я не могу уснуть, потому что рот и нос наполнены битым стеклом. Я пытаюсь выплюнуть осколки, но вместо плевка делаю глотательное движение, и стекло идет в пищевод. Пытаюсь высморкаться, но, наоборот, втягиваю, и мелкое битое стекло идет в мозг.


| За дверью скребутся. Я слышу это сквозь сон, но мне лень просыпаться. Звук ненадолго замолкает, успокаиваюсь, нахожу в себе вместо неприятного — приятный звук. Слушаю шум моря и обдумываю, как вернусь домой и расскажу Косте о путешествии.

Но шум моря становится все более металлическим и неприятным, это уже то ли стук, то ли скрежет. Размышляю прямо во сне об этом звуке: стою посреди комнаты, смотрю в окно и прикидываю, что он может значить. Пытаясь понять его, становлюсь его частью. С силой раскрываю глаза и вижу, что уже стемнело, хотя в моем сне было еще светло. Включаю свет в комнате, иду в коридор. Слышу, что Оксана не может открыть замок, поворачивает ключи, дергает ручку, но дверь не открывается. Включаю свет в коридоре, и звуки замолкают. Я останавливаюсь возле двери. А что, если это не Оксана? Прислушиваюсь. Аккуратно поворачиваю пластиковое бельмо, чтобы посмотреть в глазок, но мне страшно. Не могу приблизить лицо к глазку, движения скованы.

— Константин Валерьевич! — раздается из-за двери голос.

Сдержанный злой смех. В подъезде как минимум два человека. |


Она придерживает мою голову и целует в лоб.

— Ты чего, киса? — говорит Оксана. — Как ты себя чувствуешь? Температуру мерил?

Я что-то бормочу в ответ и отворачиваюсь. Гладит меня по волосам. Чувствую, как она ложится рядом и обнимает меня. Но моя кожа зудит. Кости ломит, и я хочу сказать Оксане, что не стоит прикасаться ко мне. Говорить не получается, во рту вязко, язык не слушается, а в мозгу растекается мягкое теплое пятно. Нужно проспать это состояние. Я засыпаю, чувствуя, как тело пронзает резкая судорога.


| В квартиру вламываются двое здоровых и сильных людей.

— Держи его, — говорит первый.

— Вот он, ебанутый этот, — говорит второй.

Эти двое мне смутно знакомы. Я их раньше видел или слышал их голоса. Вырываюсь, бегу в комнату, но меня хватают. Отбиваюсь, получаю по хребту, один скручивает меня, второй хватает за яйца так, что в глазах вспыхивают и пляшут звездочки.

— Тихо-тихо, — говорит второй и жутковато улыбается.

Я узнаю их. Это они плясали на нашем выступлении в «Чайна-тауне». Хочу сказать, что они грязные мудаки и пидорасы, но эти федералы сильно заломили мне руки, и я могу только скулить.

Один держит, второй ставит укол, от которого мир погружается в непроницаемую тьму. Не могу шевелиться и ничего не вижу. Только слышу звуки шагов, шорохи, их голоса. Но укол расслабил меня, и страх проходит, остается только тоска.

— Давай, сюда его. Осторожней голову.

— Да, вряд ли ему хуже станет. Че с дверью?

— Да, что с ней? Прикроем и уйдем. Давай, понесли, быстрее.

Скрип, удар двери о коробку. Спускаются по лестнице.

— А что с ним вообще?

— Параноидальный психоз. По ходу, на фоне белой горячки. Его жена вызвала, помешался, говорит, на Путине… Вон до чего себя довел.

— А чего ему надо от Путина?

— Да хер его знает. Ему Путин видится чем-то вроде злого бога. И все претензии относительно несовершенства мира как бы адресуются ему. А из-за того, что бог не слушает, парень делает больно себе. Мстит таким образом.

— А, как обычно. Ебанутые все так делают.

— Ну, а чего ты хотел?

— Жалко. Совсем еще пиздюк.

Выходят на улицу.

— Ну и холод сегодня, — говорит первый федерал.

— Пиздец погодка, — соглашается второй. — Уже девятый час. Скорее бы с ним закончить, а то водки не успею купить.

Меня грузят куда-то, и на душе — или вернее в закрытой камере, где происходит осмысление, то есть данный текст, мысли, произносимые в моем «я», — становится очень горько. Хочется простых земных радостей. Мне очень хочется оказаться с Оксаной в спокойном и уютном месте. Чувствую, что огонек в сердце постепенно тускнеет. Ему больше не вспыхнуть. Перешагнул черту, сам довел себя, и мне никогда не испытать светлое чувство имени писателя Уильяма Сарояна, когда ты идешь по аллее, видишь ебущихся белочек, слушаешь собственные шаги и восхищаешься. «Космос вокруг»  — радостно восклицает Сароян, но его возглас оборачивается противным гулом, а космос холоден и пуст. Слышу искаженные отголоски раскатистого счастья, но они теперь существуют в параллельной реальности. Мне туда хода нет.

Я прикладываю максимум усилий, чтобы разомкнуть веки, но почему-то не получается. |




На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она и так уже достаточно затянулась.

Даниил Хармс



Костя почти не ходил на уроки в выпускных классах, не очень интересовался школой, к тому же, гопники угрожали пиздюлями. Не нравились его штаны — камуфляжные и с накладными карманами, надевая которые Костя ощущал себя на гребне моды. Еще он носил поверх шапки бандану и часто, поправляя ее, рыгал отрыжкой из крабовых палочек и джин-тоника, и зачитывал текст песни своего любимого исполнителя — Эминема. Чаще всего это было что-то грустное вроде Rock Bottom или If I Had A Million Dollars. Отечественный рэп Костя почти не любил, слушал, только чтобы быть хоть немного в теме, те же самые Bad Balance или Big Black Boots. А еще «Ч-рэп» и «Русский рэп 3». Только группа «Рабы лампы» ему, как и мне, очень нравилась, и всегда стояла отдельно в аккуратном уголке души, как нечто неприкосновенное.

Было у Кости занятие: три раза в неделю ходить на тренировки по брейк-дансу в районный Дом творчества. Тот самый, где я нассал в горшок. Возможно, мы даже как-то с Костей случайно сталкивались там, но в контакт не вступили и не запомнили друг друга.

Почти каждый день он курил траву и от скуки решил сделать передачу о джазовом рэпе. Выбрал именно джазовый, чтобы было не совсем избито. Костя рассказал об этой идее своему другу Ботанику, который был старше на несколько лет и даже имел знакомых на радио. И вот Костя принес  в  офис несколько дисков — групп данного жанра  — и пилотную запись о группе Digable Planets, сюжет о которой увидел на хип-хоп уикэнде MTV в рубрике «Олдскул». Они с Ботаником решили, что называться программа будет «Философия улиц», чем с лихвой компенсировали неизбитость темы. Наиболее идиотское и очевидное название они придумали не специально — просто действительно посчитали, что это круто и заинтересует людей. Они даже записали «джингл» (это такой звуковой ролик, аудиозаставка, которую вставляют в начале, конце и чтобы разбавить рекламные блоки). В  «джингле» Ботаник накуренным и очумевшим голосом говорил:

— Философия у-улиц, — и играла музыка из песни Cypress Hill.

Программный директор «Кузбасс FM» сказал, что можно поставить эту передачу в эфир, только нужно перезаписать. Косте объяснили, что и как нужно изменить, но он не захотел делать это в студии. Тогда ему дали домой глушитель из поролона, чтобы надел на микрофон. Костя хорошо помнит, как техник сказал:

— Только, пожалуйста, верни. Это — частная собственность!

Костя унес поролонку и с тех пор в этом офисе никогда не появлялся.

Он вышел из «Дома радио» в светлый морозный полдень. Перешел через мост от остановки «Магазин Кристалл» до городского цирка, свернул на проспект Ленина и зашел погреться в кафе. Пахло беляшами, столы были застелены скатертями, на которых стояли перечницы и солонки. Костя смотрел на обстановку и понимал две вещи: что он очень голоден и что он едва не стал человеком, который уверенной рукой может взять такую солонку или перечницу и приправить свое блюдо. Блюдо, купленное на честно заработанные деньги, на деньги, добытые инициативным трудом. Мог стать, но все-таки не стал, подумал Костя. На всякий случай подчеркнул в мыслях: никогда в жизни не станет таким человеком.

Вечером нужно было идти танцевать брейк-данс, но Костя решил, что на сегодняшний день выполнил необходимую норму волнений, а также движений тела и духа.



октябрь — ноябрь 2011, г. Дзержинский

редактировано для сайта в 2014



Спасибо Косте за предоставленные воспоминания и позволение пользоваться ими, как мне заблагорассудится, Оксане — за поддержку и за жизнь; а также Кириллу Маевскому, Саше Сопенко, Зорану, Жене Родину, Суперборису и всем людям, составившим мне компанию в полудокументальном повествовании.


Огромное спасибо Эдуарду за клавиши и деньги (факт не должен остаться за пределами книги).



© Евгений Алехин

корректор — Валерия Куксова

ealehin.ru



Оглавление

  • Евгений Алехин. Камерная музыка