Магические штучки. Неоконченная повесть [Алексей Викторович Свиридов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Воскресенье

Сегодня воскресенье, и с утра шёл дождь. Если учесть, что вчера, то есть в субботу, такая же погода продержалась весь день, перспективы рисовались мрачные. Но уже где-то к двум часам капли перестали долбить по подоконнику, а когда я решил использовать момент и сходил за хлебом, то увидел, как между летящих по небу клочьев серых облаков нет-нет, да проглянет любимая летняя голубизна. «Стоит рискнуть»,— решаю я и, по-быстрому покидав в себя обед, иду готовиться к работе. Подготовка не сложная: гитару — в чехол, собственноручно сшитый из старого бабушкиного плаща, а в карман от этого плаща, доставшийся чехлу в наследство,— пачку запасных струн. И чего-нибудь почитать в дорогу, киоски, наверное, закрыты, а хоть бы и открыты были, всё равно кроме «Правды» в такое время уже ничего нет.

Электричка, метро, эскалатор и, с натугой отбросив в сторону своим телом стеклянную дверь нового выхода «Арбатской», я понимаю, что был прав: над центром Москвы солнце сияет вовсю, и, наверное, уже давно, если судить по тому, что лужи уже здорово подсохли. Ну что ж, будем надеяться, что я один такой умный, а конкуренты опомнятся часа через полтора.

Народу на Арбате не так много как обычно — можно разглядеть отдельных людей, не то что в погожие дни, когда взглянув вдоль улицы с какого-нибудь возвышения, видишь толпу — плотную и однообразную, несмотря на всю её разноцветность. Знакомые люди — на знакомых местах, хотя и в меньших количествах, чем обычно. Художники просто и художник; шаржисты уже перегородили своими мольбертами пол-улицы, а ещё несколько, видимо самых нерасторопных, снимают полиэтиленовые полотнища со своей продукции. Поэты тоже уже при деле — их самих не видно из-за спин публики, но вирши про то, как «с президиумных гор на трибуну слез Егор, он как дикий зверь хитёр» слышны достаточно отчётливо. Публика взрывается хохотом и, привлечённые этим, к аудитории присоединяются новые прохожие. Но это не моё место, в начале Арбата я работать пробовал, и не понравилось — люди хотят узнать, что дальше, и не задерживаются надолго.

Гораздо лучше напротив магазина «Оптика», эта позиция обладает рядом преимуществ: во-первых, достаточно далеко от мест, облюбованных громогласной троицей, выступающей под названием «Группа риска». С ними конкурировать просто невозможно, программа у них хоть и заезженная, два года одно и то же, а успех все равно неизменный. И во-вторых: в витрине «Оптики» вывешен рекламный щит с надписью: «Очки — ваш друг». Иногда, когда мои песни кого-нибудь задевают, и задетые грозятся побить мне стёклышки, я показываю на эту вывеску, объясняя, что стёклышки — вещь ценная. Пару раз такое заявление сбивало с клиентов мордобойное настроение, и с тех пор я эту вывеску полюбил.

Итак, место свободно, народ на улице есть, можно и начинать. Привычный мандраж перед первый песней выливается, как обычно, в длительную настройку гитары. На экзотические звуки подтягиваемых струи собираются потенциальные слушатели, на лицах нетерпение. Их можно понять: пришли на Арбат, песни послушать, а певцов и нету, вот первый попался. Ну, вперёд:

Я шёл по улице в тряпкообразных джинсах,
Старых, но не потёртых,
Но этот факт не удивлял меня,
Они были фабрики «Верея»…
Пальцы левой руки привычно зажимают струны, пальцы правой так же привычно бьют по ним, и весёлые куплеты выкрикиваются как бы сами по себе. Исполнением песни занимается лирическая часть моего сознания, а практическая часть отмечает реакцию публики: в общем неплохо. Несколько человек тронулись в дальнейший путь, как только услышали рок-н-ролльные аккорды, зато с противоположной стороны улицы чуть ли не бегом подбежала стайка хипанутых девчушек в хайратниках[1], да и нормальные люди тоже вроде бы заинтересованно двигаются в мою сторону. Поехали дальше!

У меня нет пятой модели «Жигулей»,
И даже «Запорожца» нету…
Одному из нормальных людей отсутствие «Запорожца» у барда кажется верхом остроумия, и он сгибается от смеха. Остальные, глядя на него, тоже смеются; воистину, стадное чувство развито у людей сильнее, чем нам обычно кажется. Но мне это только на пользу, и надо этого весёлого парня удержать как можно дольше. А удержим мы его, пожалуй, вот этим:

— Следующую песню, которую я покажу, мы с друзьями сочинили в армии и даже спели со сцены на смотре самодеятельности. Со всеми вытекающими последствиями!

Вступительные «трынь-брынь», и любимая:

Алло, алло, дежурный третьей роты,
Ну как идут у нас дела?
Какие новые залёты
Мне рота за ночь припасла?
Ну всё, дело пошло. Публика зацеплена, и зацеплена прочно, так что можно от шутовских боевиков переходить к более серьёзным песням, хохмы, конечно, при этом, не забывая. Это всегда чувствуется — готовы ли слушатели стоять в течении всех полутора часов, на которые у меня хватает запала, или же они задержались лишь на минутку полюбопытствовать.

— Тех, кто хочет слушать, я попрошу подойти поближе, потому что громко петь я долго не смогу!

Подошли, и это хорошо, потому что в переулке напротив уже разворачивается группа «Антинародные депутаты имени позора израильским агрессорам». Я с этими ребятами в полуприятельских отношениях, но ждать, пока я закончу, они, конечно, не будут, а в одиночку перекрикивать три гитары и две глотки будет трудно.

Песни сменяют одна другую, публика ведёт себя как паинька: где надо смеётся, где надо хмурится. Из стоящих в первых рядах ушли только два-три человека, а остальные слушают чуть ли не с самого начала. Я знаю, именно они и будут стоять здесь до самого конца, до самой последний фразы: «На этом всё, спасибо всем!» Они же ещё минут десять не станут расходиться, а будут спрашивать: «Как вас зовут? Где ещё вас можно услышать? Как вы научились сочинять?..» И эти расспросы тоже часть моего заработка, причём не менее важная, чем та горсти меди и несколько мятых бумажек, которые скопятся в полиэтиленовом пакете, под соответствующие прибаутки выставленном перед публикой.

Деньги — это потом, а сейчас гораздо важнее почувствовать себя чем-то большим, чем сторублёвый инженер с незаконченным высшим. Где, кроме как на Арбате, на меня будут смотреть восхищённые глаза… ну, хотя бы вот этой девушки, что стоит чуть опершись о фонарный столб. Девушка, кстати сказать, не так уж и хороша, если говорить о расхожем стандарте, но меня почему-то всегда привлекают именно такие: высокие, черноволосые, с явной примесью нерусской крови, и стройные. Или, как сказал бы на моем месте любой другой: «Тощие, как швабра!» Даже свободная одежда, то ли импортная, то ли дорогая кооперативная, не может скрыть тонкость рук и ног, да и груди её тоже размеров не прибавляет. Но зато её тёмные глаза, черты лица, волосы смоляные… словом красивая девушка, и всё тут. И деньги у неё есть, по тем же шмоткам судя, да и не только по ним. В ушах полупрозрачные висюльки, на руке — браслет с красными камешками, а на шее, на ремешке кожаном висит фотоаппарат «Поляроид». Такие по записи двести рублей стоят, и шестьсот, если — с рук. И ещё здесь, на Арбате,— по семь рублей за карточку на такой аппарат снимают.

Слушает она меня явно с удовольствием, хотя и не всегда смеётся вместе с почтеннейшей публикой, а ограничивается сдержанной улыбкой. И как-то незаметно для себя, я начинаю петь практически для неё одной. То есть остальные слушатели тоже значение имеют, но вот эта девушка… Только бы не ушла никуда, а то обидно будет — так старался.

Но черноволосая красавица никуда не уходит и, когда я заканчиваю свою выступление, остаётся среди тех, кто не хочет расставаться со мною сразу. Я отвечаю на вопросы, рассказываю приходящиеся к слову истории из армейской жизни, у меня берут номер телефона — непонятно зачем, всё равно звонить никто не будет. Словом, всё как обычно. А потом…

Странная вещь: не раз и не два после выступлений оказывалось так, что я с какой-нибудь девушкой из публики отправлялся гулять по Арбату, а затем и по Москве, куда-нибудь на Патриаршие. Но как это происходит, какие слова при этом говорятся, в общем вся механика завязывания знакомства до сих пор остаётся для меня самого загадкой и осознанию не поддаётся.

Так вот и сейчас: как-то вдруг само собой оказалось, что мы с этой девушкой идём куда-то в сторону Смоленской и треплемся, как старые знакомые. Я рассказываю о себе, она — о себе. Зовут её Светлана, и она последнее время играет в фолк-группе «Тролль». «Слышал?» Я, как ни странно, слышал, хотя группка эта полусамодеятельная и, скорее всего, такой и останется до самой своей смерти. В ней зимой играли несколько знакомых хипей, потом они ушли, а группа, получается, осталась и скоро собирается гастролировать по югам.

— Толстым кооператорам Розенбаума петь будете?

Света не смущается:

— А хоть бы и так. Денежек на квас надо ведь набрать?

— Не сказал бы, что ты в деньгах нуждаешься!

— А, это от родичей осталось,— и она переходит на другую тему.

«Не хочешь про родичей — ну и не надо. А если мажорева своего стремаешься, нечего себя всякими цацками увешивать. Я понимаю украшения всякие там, женские инстинкты и всё такое, но „Поляроид“ этот на ремешке…»

Она перехватывает мой взгляд на фотоаппарат и предлагает сняться. Ловлю полузнакомого парня, Света объясняет куда нажать, и вот у меня в кармане лежит маленькая, но цветная карточка. В мажореве тоже есть свои плюсы!

Трёп продолжается, она высказывает свои взгляды на разницу между ранним и поздним Макаревичем, а я, кивая в такт её словам, улучив момент, кладу руку подруге на талию. Жест замечен, и воспринят хоть и не благосклонно, но и не враждебно.

— А кто Макаревич по гороскопу, ты не знаешь?

— Свет, да неужели ты во всё это серьёзно веришь?

Верит, и судя по всему, считает себя крупным специалистом. А я как раз наоборот, и начинается спор, заведомо безрезультатный, но зато дающий возможность обеим сторонам и эрудицией блеснуть, и остроумие продемонстрировать. Разговаривать со Светой легко, её кругозор и взгляды на жизнь примерно схожи с моими, и не надо делать про себя поправок типа «этого не поймёт, а на это обидится».

Даже спорить с ней — одно удовольствие.

Пока суть да дело, Арбат уже почти кончается, и я предлагаю свернуть налево, там есть на что посмотреть. Сначала цэковские дома, потом здание иного толка. В своё время в нём помещался публичный дом, и межоконные проёмы до сих пор украшены барельефами в виде мужиков, забавляющихся с дамами. Хохма в том, что среди этих мужиков есть вполне узнаваемые Пушкин, Толстой, Гоголь, и это весьма забавляет всех, кому я это показываю[2]. Свету — тоже, хотя и не слишком сильно — опять эта сдержанная улыбка. К этому времени я уже обнимаю её за талию совершенно по-свойски и с некоторым волнением ощущаю, как время от времени её бедро прижимается моему. Прижимается и не спешит отдаляться. Или это мне только кажется, что не спешит?

Следующий номер нашей обширной программы — Вовкин дом. То есть на самом деле у этого дома есть какой-то номер, но мне он как-то всегда был без надобности[3]. Живёт здесь один мой знакомый, Володя по имени, и у его дома замечательная крыша, возвышающаяся над всеми остальными крышами вокруг, не считая, разве что, высотного здания на Смоленской[4]. Если бы какой оборотистый кооператор устроил здесь кафе, то оно затмило бы славу и «Седьмого неба», и «Огней Москвы», вместе взятых. Но пока этого не случилось, я вожу на эту крышу всех, кого ни попадя, и никто до сих пор не сказал, что сходили зря.

К Вовкиному дому мы со Светланой подходим уже в сумерках, которые подсвечены оранжевым светом фонарей с Садового кольца. Здание уходит вверх, меняясь в цвете от мертвенно-белого (фонарь перед подъездом), к оранжевому (свет с улицы) и дальше к тёмно-серому. На фоне неба оно выглядит неземным замком, готовым обрушиться на нас, грешных. Речь по этому поводу моя спутница воспринимает благосклонно, видимо тоже ощутила.

В лифте я описываю ей, какие панорамы сейчас откроются перед нами, и получается очень обидно, когда в самом конце чердачной лестницы обнаруживается массивная решётка. Привет, прогулка а-ля Карлсон отменяется. Единственное, чем я могу утешить и себя, и её — это посмотреть в окно лестничной площадки. Вид через окно, конечно, тоже неплох, но через стекло нет того очарования. Но ей и так нравится.

Гитара прислонена к стене, а мы со Светланой стоим бок о бок перед окном. Мне тепло и хорошо, ей, наверное, тоже. Моя рука ложится выше талии, чуть-чуть поворачивая Светлану ко мне лицом, вторая рука поднимается, чтобы помочь первой…

Над головой раздаётся громовой щелчок, и завывающий мотор начинает крутить лязгающие колеса — какому-то гаду именно сейчас до зарезу понадобился лифт! Внизу, этажа через три, слышен сдержанный, но радостный гавк некоей, судя по голосу, крупногабаритной псины. Двери закрываются, и лифт едет дальше. Мне на все эти звуки плевать, но Света вся аж передёргивается, и прощай очарование момента: нас вновь разделяет пионерское расстояние, и по своей инициативе она его явно не собирается сокращать. Очередной щелчок — лифт останавливается где-то в самом низу, и оттуда же, снизу, доносится яростный собачий лай — даже на расстоянии семнадцати этажей ощущается, что теперь пёс не от радости шумит, а в смертельной злобе. «Хозяину что ли на ногу наступили?»

Мотор снова наматывает трос, я смотрю Свете в лицо, пытаясь понять, что случилось: с каждой секундой оно становится всё мрачнее и злее. «Её что, не обнимали никогда?»

— Быстро вниз!

«Это ещё что такое? Такого тона не понимаю…»

— Я сказала — быстро вниз, ну?!

— Да ты чего, в чём…

Она не желает меня дослушивать, и, вообще, беседовать дальше, а просто берёт за плечи своими тонкими руками, запросто разворачивает, как малого ребёнка, и легонько толкает вперёд. И получается, что после этого толчка в спину я сыплюсь вниз по лестнице, как если бы кто гнал меня пинками. От подъезда к троллейбусной остановке несёт меня так же, и лишь когда за спиною с шипением задвигаются двери «Букашки»[5], я начинаю осознавать, что же произошло. Вернее, не осознавать, а пытаться это сделать.

«С чего это я так побежал? — Пробую вспомнить — и никаких слишком сильных эмоций не вспоминается. Было просто ощущение, что надо убежать и как можно дальше.— Может она экстрасенс? В разговоре Света упоминала о том, что она чему-то такому училась, а я её высмеял. Получается, зря? Но с чего ей меня было вот так гнать — испугалась, что я её тут прямо насиловать пристроюсь? Но ручки-то её тонкие на проверку оказались чуть ли стальными, такую изнасилуешь!

Блин, да я ж гитару там оставил! Гипноз или не гипноз, а надо туда вернуться и забрать деревяшку, она ж для меня и личная собственность, и средство производства, а ещё — память об кой-каких событиях в жизни. Где я сейчас?»

За окном троллейбуса проплывает жёлтый забор, а за ним низенький особняк с развесистой антенной на крыше. Тоже своего рода достопримечательность, здесь когда-то Берия жил[6]. «Значит, не так уж я далеко в этом троллейбусе укатился[7], сейчас вот выйду и вернусь…— Только вот ну очень мне этого не хочется.— Опять гипноз действует? Да я сейчас нарочно наперекор сделаю! Хотя с другой стороны — завтра на работу уже, а на эти мотания ещё минут сорок уйдёт. Гораздо проще позвонить Вовке, пускай деревяшку приютит, а я её потом заберу».

По дороге от остановки до метро[8] десяток автоматов, но работает из них всего один. Две копейки исчезают в щели, и Вовка сообщает в трубку:

— Смольный на проводе.

— Наркома Березина!

— Расстрелян. Как враг народа.

— Ладно, Вовк, слушай, это Лёха.

— Привет.

— Такое дело, я там у тебя в подъезде гитару забыл, на семнадцатом этаже, у площадки. Забери, если она ещё там, а?

— Ладно. Подожди минутку, схожу.

Ходит он не одну минуту, а все десять. Около меня переминается с ноги на ногу лохматая девчонка в длинной юбке и потёртой джинсе. Наверняка на «50-бис» до полуночи недотусовалась. Она с удивлением, а потом и с нетерпением смотрит, как я молчу в трубку, и когда я отвечаю на Вовкино «алё?», на её лице появляется явное облегчение.

— Лех, слушаешь? Гитару я взял, но там на площадке… Что там было?

— Не знаю, а что?

— Стекло выбито, на стене пятна и запах, как после стрельбы или пожара какого. А когда я с гитарой уходил, на лифте менты приехали.

— И что?

— Ничего. Сделал вид что покурить вышел. Они до квартиры меня проводили и посмотрели, как я её своим ключом открыл. Ну, ладно, завтра меня не будет, а во вторник заходи.

Попрощались мы Вовкой, девица на телефон набросилась, и я пошёл к метро под затихающие вдали щебетание:

— А Йока была? И Сольми был? А Собака с кем пришёл? Мы тут на Беса скипнули[9]

Вторник

По случаю командировки начальника к половине пятого в отделе не остаётся никого, лишь я и компьютер. Причём, что интересно, я действительно занимаюсь делом — заставляю базу данных с красноречивым названием «Ребус» печатать отчёт не так, как это удобно ей, а как требуется по ГОСТу. Солнце уже опустилось ниже козырька окна и бьёт своими лучами прямо в глаза. Для того, чтобы разобрать белёсые буквы на сером экране, приходиться нагибать голову и глядеть сбоку.

«Хватит! К Вовке, за гитарой пора».

Он дома, но поговорить не получается — вместо голоса в трубке треск и писк. В надежде, что он меня всё же слышит, я сообщаю в этот треск, что скоро приеду, так что пусть готовится.

В будний день центр Москвы теряет две трети своего воскресного вечернего очарования, а если говорить про Садовое кольцо, то и вовсе никого очарования нет. Плотный, медлительный поток машин, сизый туман выхлопных газов, разогретый асфальт и потеющие подмышки: надел сдуру плотную рубашку. Вовкин дом тоже ничем и никак не примечателен: испещрённая окнами тоскливая белая стена, уходящая вверх. Никаких ассоциаций она сейчас не вызывает. Вот нужный этаж, коридор, дверь… Звонок, и дверь с щелчком открывается.

То, что я вижу за дверью, заставляет сделать шаг назад. Я бы сделал этих шагов назад очень много, но не получается: два упарившихся орла в серой форме берут меня под локотки и бережно втягивают в дверной проём, а третий захлопывает дверь. Объясняй теперь, что это нормальная реакция нормального человека, если он пришёл к другу, а у него ментов полон дом, и даже с порога видно, какой разгром в квартире. Орлы всё так же, почти вежливо, отволакивают меня к Вовке на кухню, где прислоняют спиной к стенке и предоставляют заботам мрачного лейтенанта. Он чин-чинарём выясняет имя-фамилию-прописку, долго проверяет их по телефону и начинает выяснять, кто я Вовке, кто он мне, и какого я здесь делаю. Я отвечаю честно, лишь позавчерашний эпизод чуть-чуть корректирую: про то как Светка прогнала рассказывать почему-то не хочется, и получается, что мы с девушкой поругались, и я расстроенный ушёл, забыв гитару.

— Как её фамилия?

— Не знаю.

— Где живёт, телефон?

— Не успел спросить.

Лейтенант больше не спрашивает, но смотрит недоверчиво. А я про себя только и думаю: «Ну всё, прощай гитара».

Но в кухню заходят двое, сержант с большим синим полиэтиленовым пакетом в руках и широколицый приземистый капитан.

— Ну? — интересуется капитан, пока сержант сосредоточенно моет руки.

— Это тот, который звонил, за гитарой пришёл.

Капитан глядит мне в лицо и говорит лейтенанту:

— Отдай, и пусть идёт,— а потом обращается непосредственно ко мне:

— Ну что, понял теперь, что есть у нас дела и кроме как вас гонять?

И тут я его вспоминаю: это же замначальника пятого отделения, к которому относится Арбат, я даже фамилию его помню — Скуратов. Как-то раз при редакции журнала «Юность» был так называемый «круглый стол по проблеме Арбата», где собрались чины от властей, кое-кто из лабухов, с десяток неформалов и какие-то политически озабоченные личности. Я тогда ещё храбро бросал Скуратову в лицо гневные слова: «Неужели у милиции нет другого дела, кроме как певцов гонять?» Вот это память у человека!

Ещё один сержант, из тех что встречали у дверей, приносит мне родную деревяшку в чехле, и уже готовый слинять, я всё же осмеливаюсь спросить:

— А что случилось? Где Володя?

Скуратов невесело усмехается и кивает на пакет у ног сержанта:

— Частью вот тут, и в комнате ещё осталось. Посмотреть хочешь?

Наверное, у меня отвисает челюсть, потому дальше он говорит даже с каким-то сочувствием:

— Владимира Березина вчера вечером убили, с особой жестокостью и цинизмом. Так что, если сможешь чем-нибудь помочь, звони, спросишь меня.

— Хорошо. До свидания,— говорю я дурацким деревянным голосом и такой же деревянной походкой ухожу из квартиры. Когда я сюда шёл, то думал съездить на семнадцатый этаж и посмотреть, что там сотворилось на площадке. Но теперь об этой идее я вспоминаю, лишь выходя из подъезда, и желания вернуться отнюдь не испытываю.

Пятница

Как выяснилось вчера, у нас теперь есть ещё один праздник. То ли День независимости, то ли День Конституции, то ли ещё какой-то День, словом, дополнительный летний выходной[10]. Спасибо мужикам в отделе, подсказали, а то так бы с утра на работу и поехал. А теперь получается, что для другой работы возможность есть, гораздо более весёлой, да и доходной тоже.

Погода — лучше некуда, и к трём часам на Арбате уже не протолкнуться, а певцы-барды звенят струнами на каждом углу по двое. И всем публика находится.

Я тоже без зрителей не остаюсь, но когда рядом встают незнакомые парень с гитарой и дама с флейтой, народ постепенно переходит к ним, и приходится выступление свёртывать. А может и не в конкурентах дело, а попросту Арбат с его толпою нет-нет, да и вызовет ассоциации с тем воскресеньем, а потом и вторником. Синий пакет и всё такое… Какая уж тут работа с публикой, когда она, почтеннейшая, видит, как мне не по себе. Денег набралось еле-еле пятёрка, и в расстроенных чувствах я иду проедать их в кафешку по кличке «Бисквит», не очень-то обращая внимание на происходящее вокруг. Даже на девушек не оборачиваюсь, вот до чего дошло, хотя вон на ту стоило бы и обернуться… Блин, да это ж Светлана, чей телефон записан у меня в книжке на букву «Т» под кодовым обозначением «Света-Тролль». И по которому так никто и не ответил ни в понедельник, ни в среду! Ладно, можно побеседовать без применения технических средств.

— Света, привет!

— Привет…— она насторожённо глядит на меня, видимо вспоминая.

— В прошлые выходные познакомились, помнишь?

«Да помнит она всё, по глазам же вижу, что помнит. Не знает, что сказать? Ну так я помогу».

— Слушай, я тебя кой о чём поспрошать хочу. Давай-ка во дворик отойдём, там вроде как потише.

Она, не говоря ни слова, идёт рядом со мной к подворотне, и мы за две секунды как будто переносимся в другой мир: из жаркой, потной толпы, льющейся кисельным потоком по брусчатке Арбата уходим в маленький и тихий двор-колодец, который надёжно оберегают от солнца толстые раскидистые липы, растущие здесь со времён царя Гороха. Всей живности тут — две кошки, возлежащие на единственном солнечном пятне, да одинокий мужичок, допивающий на лавочке бутылку пива. И мы вот теперь.

Светлана на шаг опережает меня и резко поворачивается. Я хочу приступить к допросу, но она начинает первой, и начинает весьма круто.

— Эта гитара всё ещё с тобой? Выкини её немедленно!

— Выкини? — всего я ожидал, но не этого.

— Забудь, оставь, но чтобы её при тебе не было!

И после этих слов появляется памятное по тому воскресному вечеру ощущение, что я прям-таки обязан выполнить всё, что она говорит. Но сейчас этот приказ не настолько силен, к тому же я сознательно ему сопротивляюсь, и желание подчиниться быстро проходит.

— А какого, я извиняюсь, хрена, я должен это сделать?

Светлана сдвигает свои тёмные брови, но видит, что на этот раз её фокус не удался. Тогда, с выражением уже даже не грозным, а скорее отчаянным, она размахивается и бьёт ногой по чехлу. Из-под бабушкиного плаща раздаётся хруст, он негромки, но для меня он хуже грохота обваливающегося дома: я уже один раз имел дурость раздолбать гитару и знаю, что такой звук означает полную и окончательную гибель деревяшки. Тихий дворик плывёт в моих глазах, и я кидаюсь на Светлану с намерением схватить за горло и задушить эту сволочь на фиг. Но воспитание не позволяет: когда её шея оказывается в моих руках, я вдруг понимаю, какая она тонкая и нежная. И вся девушка — хрупкая, слабая, чуть надави, и сломается.

Может быть эта хрупкость-слабость женская сродни вонючей струе у скунса, то есть веками отработанный защитный рефлекс, но он срабатывает: начни Светка сопротивляться, я б не остановился. А так — отпускаю руки с ощущением, что чуть было не совершил недостойное. И запала только и остаётся, чтобы банально выматериться, и всё — концерт окончен. Я поднимаю чехол с обломками, он теперь совсем бесформенный, и поворачиваюсь к подворотне, а мужичок, поняв, что больше ничего интересного не будет, вновь приникает к бутылке.

Голос в спину:

— Теперь ты её выкинешь?

— Пошла ты! — не удержался я всё-таки, обернулся: — Скажи спасибо, что я в руки себя взял.

Насчёт «спасибо» — это я губу, конечно, зря раскатал. На лице у Светланы написанное многое, но этого слова там явно нет.

— Лёша, подожди. Я тебе объясню сейчас.

— Ну?

— Леш, со мной общаться — опасно. И по этой гитаре тебя найти могут. Странно, что до сих пор не нашли.

— И кто же? КГБ[11], наверное, из подразделения психотронной войны?

— М-м-м… Да. А ты как догадался? — от удивления Светланы разит фальшью и наигранностью.

— Видишь ли Света, у меня на такие рассказики аллергия. Один мой знакомый тоже всё Комитет поминал, ловят, мол,— дело к женитьбе шло, а он вдруг передумал. Ну и придумал себе легендочку, гад. А у тебя что за история? Если интересная, то в «Огонёк» снеси, денег заплатят.

Света, похоже, расплакаться готова — не иначе как ещё одна защитная реакция. «Девочка маленькая, несчастная. Накормить, пожалеть, защитить». Однако говорит она достаточно спокойно:

— У меня не история для «Огонька»! Про КГБ я, конечно, наврала, да, но какая разница, кто тебя на части рвать будет!

«На части рвать… „Где Володя? Частью вот тут, и в комнате ещё осталось“…»

— Леша, Леша, что с тобой!?

— А… а что со мной?

— Ты прямо побелел весь. Что случилось?!

— Да так, ничего. Пойдём отсюда куда-нибудь.

Мы вновь проходим через маленький туннельчик и окунаемся в арбатскую толпу. Гитара в чехле из бабушкиного плаща осталась там, в тихом дворике.

Через двадцать минут мы со Светой уже в «Бисквите» — притулились в углу стойки и вдумчиво поедаем взбитые сливки с мороженой клубникой. В зеркальном потолке отражаются наши макушки, и, несмотря на серьёзность темы, я время от времени поглядываю вверх, полюбоваться отражениями. Ничего конкретного о своей истории Светлана так мне и не сказала, всё равно, дескать, не поверю, и вообще: меньше знаешь — крепче спишь. Заверяет только, что она ни в чём и ни перед кем не виновата, а всё, что происходит — жуткое стечение обстоятельств, формулируя это вековечным «Так получилось». Я понимающе киваю и предлагаю:

— Вообще говоря, у меня есть несколько старых приятелей, которые сейчас отираются в разных слоях Комитета. И ещё один парнишка, у которого папаня полковник тех же кровей. Можно попробовать…

— Не надо, я же говорила, что эти тут ни при чём.

— Так может прикроют как-нибудь?

— Вряд ли, нужна я им. А если я расскажу всё как есть, меня скорее всего в психушку отправят. А у меня родичи далеко, вытаскивать некому.

— А ребята твои, из «Тролля», от них может быть какой-то прок?

— А ребята мои, из «Тролля», в Ялте уже давно,— произносит Светлана ядовито.— Толстым кооператорам поют Розенбаума. Я одна сейчас в Москве, вообще одна, понимаешь? И домой мне нельзя, и по улицам нельзя ходить, и ещё неизвестно сколько так продлится, пока…

— Пока что?

— Пока… один человек меня не найдёт, и всё само собой разрешится.

— И долго он тебя искать будет?

Она молчит, и я молчу сочувственно. А что тут можно предложить, хотя…

— Света, а хочешь, я тебе пристанище найду? Хоть и ненадолго, но всё-таки.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас объясню. — Я приношу ещё пару стаканов бурды, обозначенной в меню как «кофе с молоком», и пускаюсь в рассказ:

— У меня есть друг, по имени Паша, у него есть жена, по имени Настя, а у Настиных родителей есть дача в посёлке по имени Сорок второй километр[12]. Я там как-то гостил с неделю, и вроде бы как получил приглашение приезжать ещё. В ближайшие две недели эта дача по разным причинам будет пустовать, и в принципе можно туда тебя поселить, объяснив Насте, что «во так надо».

Света вроде бы и верит в эту идею, и не верит, а я продолжаю:

— Хочешь, так прямо сегодня поедем? А договорюсь я обо всём задним числом. День туда, день сюда — возьму грех на душу!

И она решается. Видимо, и впрямь жутко ей сидеть в пустой квартире по ночам и каждую минуту ждать, что придёт кто-то страшный, способный разорвать человека на части…

«Кстати, а почему одной? Такая девушка, и без десятка „Друзей“ в кавычках и друзей просто?»

— Свет, извини, можно странный вопрос? У тебя что, ни ухажёров, ни приятелей нету?

— Откуда?

— То есть как откуда?! Красивая девушка, да на тебя мужики, как на мёд должны липнуть!

Светлана вдруг запинается и, что называется, изображает из себя фонарик. Как будто я её невесть на чём поймал. Несвязно сваливает всё на свой нелюдимый характер и разборчивость. Заодно и поясняет, почему «Тролль» в крымах, а она тут:

— У нас ещё одна девчонка есть, Маринка. Она трахается со всеми подряд, а я нет — вот и результат.

Эко мило у неё это самое «трахается» прозвучало, по интонации сразу понятно её, Светино, отношение к этому занятию. Только и надежды, что я не попадаю под определение «все подряд».

Пятница (продолжение)

Настина дача имеет вид небольшого зелёного домика в две с половиной комнаты. По обе стороны, на соседних участках, её окружают двухэтажные хоромы с резными карнизиками, островерхими башенками и мозаичным разноцветием стёкол на верандах, и всё вместе смотрится, как иллюстрация к известной фразе: «У нас все равны, но некоторые более равны, чем другие». Тайничок с ключами мне известен, и вот мы со Светланой идиллически сидим на маленьком диванчике, и сквознячок выдувает прочь застоявшийся воздух. За окном тихо, так тихо, как только может быть тихо на Сорок втором километре в выходной день — самолёты в Быково как заходили на посадку, так и заходят, а электрички-поезда как ездили ежеминутно, так и ездят, но зато нет многоголосого рёва турбин на аэродроме Лётно-испытательного института, которой в будни не утихает с утра до вечера.

Пока мы ехали сюда, напряжённость между нами вроде бы сошла на нет. И Светланин взгляд как-то более на человеческий стал похож, да и у меня перестал перед глазами маячить тот синий пакет — что непрозрачный он был, конечно хорошо, но ведь на то и воображение, чтобы не виденное домысливать. Однако сейчас оно на другую тему переключилось: вот мы с милой девушкой совсем одни, и уж вечер близится, и обстановка такая романтическая… И когда по ходу изготовления ужина на скорую руку (тушёнка с картошкой) я Светлану то так, то этак как бы случайно приобнимаю, она вроде не шарахается в сторону, а воспринимает это как должное. А когда, наконец, поели, чайку попили, то тут и сумерки подоспели, и сидим мы с нею всё на том же диванчике уже откровенно в обнимку, да с поцелуями. Воображению тут уже делать особо нечего, всё, что надо, под руками, а такую конструкцию застёжки лифчика я бы и в страшном сне не вообразил… Тело Светланы напряжено, ну вот, сейчас…

В тот момент, который я для себя определяю как «ну вот, сейчас…», она раскрывает свои губы, но не для поцелуя. Произносят эти губы знакомые слова, которыми обычно предваряется облом:

— Лёша, ты очень хороший…

«Ну, всё. Дальше можно не продолжать. После заверения в том, что я хороший, последует „но“, и какая-нибудь объективная техническая, или политическая причина».

Однако Светлана не подозревает о моей догадливости и продолжает:

—…но я не хочу быть сейчас с тобой. «Блин! Ясный перец, хотела, так была бы!»

— Я понимаю, ты меня увёз, спрятал, я тебе должна быть благодарна, и я тебе действительно благодарна, но… не в такой форме, если можно? Или, если всё-таки нельзя… Постарайся недолго?

«А вот это уже оскорбление!»

Я резко встаю с дивана и отвечаю настолько ровно, насколько получается:

— Я в платных услугах не нуждаюсь. И вообще, если ты думаешь, что я тебе помогаю с намерением представить счёт… Когда, как говорится: вот Бог — вот порог. Стоимость продуктов отдашь потом, обслуживание — за счёт заведения.

Лицо Светланы темнеет — наверное, она покраснела, но в сумерках цвет не заметен.

— Ну хорошо…— начала резко, но запнулась, и дальше как будто другой человек говорит: — Извини, Лёш, я ведь понимаю всё. И я честно, хотела, чтобы тебе было хорошо, за то, что ты обо мне заботишься. Но не получилось, я просто не могу с вами…

— Уже на «вы»?!

— Ой, нет, это я случайно[13]. Если ты совсем обиделся, то я уеду.

— Не то чтобы обиделся,— говорю я честно.— Но огорчился. Ладно, проехали. Раз уж романтическое уединение не получилось, пойдём-ка сбродим, позвоним Насте. Только подожди, я телефон найду.

— Тут надо со своим аппаратом ходить.

Пока я отыскиваю телефон, Светлана успевает надеть те немногочисленные части туалета, которые я всё-таки успел с неё снять, и продеть руку в петлю фотоаппарата. Наверное, она считает, что эта обмыленная коробка придаёт её образу законченность?

Добираться до хибарки, в которой находится единственная на весь посёлок телефонная розетка, приходится уже в полной темноте, и лишь одинокий фонарь впереди, как раз над этой хибаркой подвешенный, по мере сил исполняет роль путеводной звезды. Другой пользы от него нет, скорее вред. В посёлке недавно провели газ, и теперь вся дорога покрыта полузакопанными ямами и кучами земли, возвышающимися над общим уровнем. Фонарь их вроде бы высвечивает, но за каждой неровностью оказывается чёрная густая тень. В эту черноту, как в лужу, то и дело опускается моя нога, так что спотыкаюсь я из-за этого постоянно, как тот конь из пословицы.

Сама улица образована двумя непрерывными глухими заборами, и лишь небольшое изменение их высоты показывает, что мы прошли один участок и идём вдоль следующего. Собаки, за этими заборами живущие, передают меня и Светлану по эстафете, и я представляю, как бы звучали их сообщения в переводе на человеческий язык: «Полкан, отбой, Барбос, голос, Бобику приготовиться!»

Под фонарём оказывается оживлённо: компания подвыпивших мальцов, у одного в руках — «Электроника-302»[14], оглашающая окрестности неизбежными воплями про белые розы да злые морозы[15]. За дверью их приятель уговаривает приехать каких-то Машку с Анжелкой, перемежая свои аргументы однообразными «ну, в натуре!». Светлана на молодёжь смотрит без опаски, и моим планам успокоить её прикосновением надёжной мужской руки не суждено сбыться.

Парнишка так и не уговорил своих дам, и ребятишки удаляются, а я подсоединяю аппарат. Разговор с Настей проходит достаточно спокойно: известие о моём самовольном вселении она воспринимает без большой радости, но и немедленно выметаться не требует — на большее я пока и не рассчитывал, всё равно надо будет самому с ней встречаться и объяснять, что к чему. Выхожу под фонарь повеселевший и вижу, что у Светы тоже настроение изменилось, но в другую сторону.

— Что такое, Свет, что случилось? Всё хорошо, я почти договорился…

— Пойдём скорее!

— Да в чём дело? Что не так?

— Дома объясню.

«Ваше дело, мадам!»

Мы поворачиваемся спиной к свету и трогаемся в обратный путь по тем же колдовыбоинам и под тот же лай. Правда, теперь кроме голосов тех собак, которые живут за ближайшими к нам заборами, грозные гавканья слышны и с дальнего конца улицы — не иначе кто-то нам идёт навстречу…

Точно, идёт. Высокий худой мужик в светлом спортивном костюме, в кроссовках и при тёмных (это в такую-то темень, пижон) очках! У ноги семенит собака, такого же, как и костюм, белёсого цвета, коротколапая, без хвоста и, всем своим видом, вызывающая ассоциации с чудовищно разросшейся крысой — может быть дело в том, что в свете фонаря её глаза светятся по-крысиному красным? Пока я разглядываю псину, пижон перешагивает кучу мелкого тёмного гравия, а вернее это шлак из какой-нибудь котельной, и становится нам поперёк дороги.

— Ты, парень иди,— говорит он таким тоном, будто я перед этим битый час упрашивал его: «Отпусти, дяденька!», а Светкина рука, до сих пор крепко державшая меня под локоть начинает дрожать мелкой-мелкой дрожью.

«Так, приехали».— Что-то такое в груди сжимается, а ноги несколько слабеют.

Первый мой позыв, как это ни позорно, был воспользоваться предложением пижона. Я не так уж часто попадал в серьёзные мордобойные переплёты, а попавши, ещё реже выходил из них, сохранив лицо — как в переносном, так и в прямом смысле. Но позывы позывами, а делать ноги, бросив девушку, к которой меньше часа назад проявлял нежные чувства… А ещё добавляет духу то, что моя нога стоит на чём-то круглом и железном. Быстро нагнувшись, я нащупываю обрезок газовой трубы, достаточно увесистый и не слишком длинный. Пижон догадывается, что его предложение не принято, переговоры прекращает и начинает действия.

Он делает быстрый шаг вперёд, но Светкина рука, та, которая без фотоаппарата, с размаху шмякает его по щеке, и от этой пощёчины нападающий отшатывается в сторону. Собака-крыса кидается ко мне, я отскакиваю в сторону, а она, дура, по инерции пролетев мимо, звучно врезается головой в забор. Дальше всё происходит одновременно: пижон поворачивается ко мне, я замахиваюсь на него трубой, а здоровенный пёс, до сих пор яростно брехавший с участка, перемахивает ограждение и всем своим весом валится на очкастого. Тот отшвыривает пса, как котёнка какого, но из-за этого упускает момент, и моё оружие опускается ему на макушку. Пижон на пару секунд теряет контроль над происходящим, и этого хватает, чтобы ещё раз заехать ему трубой, правда с меньшим успехом: удар проходит скользячкой, неровный край железяки оставляет на его лице длинную царапину и заодно сбивает очки — они отлетают к забору, где рычит, взвизгивает, щёлкает зубами клубок из местного пса и бесхвостой уродины.

«А у этого что, тоже глаза крысиные?! Или я выбил ему сразу оба, и кровь отсвечивает?»

Светка сбоку выкрикивает какое-то мудрёное нерусское ругательство и с размаху хлещет по расцарапанному лицу и красным глазам пижона чем-то на цепочке, пожалуй, это тот нательный крестик, который мне мешал с неё лифчик снимать, С него-то толк какой, дай лучше я ещё раз трубой звездану…

Но от крестика толк есть. Как от удара пудовой булавы, пижон валится на бок и на спину, прямо на кучу темной щебёнки, одновременно с последним взвизгом со стороны собачьей драки, и становится сразу тихо, хотя нет, какие-то смутно знакомые звуки слышны. Я скашиваю глаза в сторону: пёс из-за забора — оказывается это красивый мраморный дог — стоит над неподвижной тушей «крысы» и натуральным образом блюёт в траву рядом с ней. Не иначе с нервами у них, у породистых, плохо. «А как у нашего орла дела?» — Светка не даёт рассмотреть.

— Отвернись! — говорит она. Я послушно отворачиваюсь, она отпускает ещё одно ругательство, а потом вдруг вспышка света, и характерное «чк-дз-з-з» «Поляроида».

Я удивлённо оборачиваюсь и вижу Светку, как ни в чём не бывало отряхивающую свои одёжки. Перевожу глаза на лежащего пижона… Точнее на то место, где он лежал, а теперь просто кучку тёмного шлака, безо всяких признаков жизни.

— А где…

— Убежал.— Светкин голос холоден, к дальнейшим объяснениям она явно не расположена, но у меня начинается, как обычно после напряжённых моментов, остаточный мандраж, и хочется говорить, о чём угодно, лишь бы говорить.

— А зачем фотографировала? Заявить, что ли, хочешь?

— Случайно кнопку нажала. Помоги ему лучше домой вернуться! — она кивает на нашего помощника-дога, который сиротливо стоит у калитки.

— Ну его на фиг, ещё цапнет! — отвечаю, а сам смотрю, как из щели «Поляроида» вываливается и падает вниз чёрный прямоугольничек с белой окантовкой. Светлана оборачивается и идёт в сторону Настиной дачи, я — за ней, но только на секунду задержавшись, чтобы поднять фотографию — интересно же, что получится!

Хоть и недолго эту карточку в карман куртки запихивать, а подруга моя успела ушагать чуть ли не до следующего участка, так что приходится догонять её бегом. Она на меня скашивает глаз, и чуть-чуть сбавляет темп, видимо решив, что не годится могучему кавалеру-спасителю, у которого до сих пор в груди что-то дрожит, торопливо семенить рядом, укладывая в один её шаг полтора своих.

«Конечно, какой там, к черту, спаситель! Проку от трубы моей было — лишь отвлечь пижона, а остальное всё Светка, да тот пёс из-за забора сделали. Не было бы их, хрен бы он восвояси убрался. Восвояси, то есть к своим…»

— Свет, а ведь теперь нам с дачи этой сматываться надо, засветили ведь тебя!

— Нет, как раз наоборот. Этот… собака была у них сейчас только одна, и теперь меня некому выследить.

— А мужик?

— Он не расскажет.

— Слушай, но если собака тебя по следу здесь нашла, значит твой путь известен уж как минимум до станции! Ведь не водили же эту уродину по всем электричкам всех вокзалов подряд?

— Нет, не водили — соглашается Света со вздохом и, чуть помедлив, продолжает: — Такой собаке не обязательно точно в след утыкаться, она и так, на расстоянии, почуять меня сможет. Особенно в некоторые моменты… вот когда ты ко мне приставал сегодня. Но пока они новую притащат, да по следу пустят, времени пройдёт…

Светка замолкает, видимо, чтобы подсчитать, сколько пройдёт времени, да так и не заговаривает снова до самой Настиной дачи. Я, со своей стороны, тоже решаю тему не продолжать, и поэтому всенаши дальнейшие беседы в этот вечер сводятся к нескольким кратким фразам по поводу постельного белья и кому в какой комнате лечь.

Между пятницей и субботой

Лечь — легли, но не знаю, как Светке, а мне сон не идёт. Не так уж и тихо здесь по ночам! Вот издалека слышен мотор машины, она приближается почти вплотную и останавливается.

Щелчок двери, негромкие голоса, и снова дверь щелкает, машина уезжает, но её долго ещё слышно. Шумнул ветер в соснах… Прогрохотал длинный товарный поезд… «А это что за вой?! Блин, кошачья песня, какому-то зверюге марта мало было. И диван какой-то жёсткий, совершенно спать невозможно!»

Я встаю, выхожу на веранду и включаю свет… Нет, лучше выключить, а то снаружи не видно ничего. Жалко, я ту трубу с собой не взял, хотя здесь, на участке, можно и чем-то поувесистей обзавестись, надо только до сарая прогуляться.

Прогулялся и устраиваюсь в широком деревянном кресле у стола. Оно не очень удобное, но ничего, до рассвета досидеть можно…

Суббота

Электричка почти пустая: все, кому нужно было на дачи, уехали вчера, и возвращаться они будут не раньше завтрашнего вечера, так что в это утро в вагоне нашими соседями оказываются лишь три бабульки цветущего вида и лежащий на лавке алкаш — ноги поперёк прохода.

Мы со Светланой сидим почти у дверей, но иногда, когда ветер задувает в окно, запах этих ног доносится и сюда, хотя может быть это так пахнет алкаш, весь полностью. Светка в такие моменты ничего не говорит, но досадливо морщится. Примерно так же, как сегодня на рассвете, когда растолкала меня, уснувшего в кресле на веранде, голова на стол — я поднялся, и с колен моих на пол грузно брякнулся здоровенный топор. Вот тогда-то, она и состроила гримаску, но не сказала ничего. Тактичная у меня подруга!

Теперь она едет со мной в город, по её словам, чтоб не скучно было одной оставаться, а на деле — кто её знает? Может быть в мою защиту верит, возможно же такое? И теперь нас ждут всякие дела, и не в последнюю очередь — разговор с Настей, чтобы окончательно выяснить, можно ли нам остаться. Судя по вчерашнему Настиному тону, это отнюдь не факт.

Как ни странно, но где-то в районе Томилино[16] в вагон деловой походкой входят контролёры, не отдыхается им! Хотя нам-то что, у Светки билет, у меня сезонка… «Кстати, где она?» — Обшариваю карманы куртки и нахожу сначала чёрный квадратик — изнанка вчерашней фотки, а под ней уже и пластмассовый чехольчик с единым и спасительной розовой бумажкой.

«Контра» на нас глядит мельком и всем составом устремляется к алкашу, ну а я решаю посмотреть на то, что же получилось на той фотке. Вновь вытаскиваю её, переворачиваю…

«Это ещё что такое?»

Серые пятна фона, и на нём что-то такое, ну совсем на того пижона не похожее, а похожее… разве что на надувного монстра, рядом с которым на Арбате детей фотографируют, и больше ни на что.

Длинное худое туловище, суставчатая шея, узкая голова с неожиданно широкой зубастой пастью, руки-ноги тоже худые, на руках три сустава, а на ногах два. Цвет серо-зелёный, только пасть изнутри красненькая и глаза такие же. В этой детали сходство с пижоном всё же просматривается. Но остальное-то — полный бред.

— Свет, откуда бы такое?!

— Что? Ах, это… Ну это я… На Арбате чучело сняла, наверное, карточка застряла. Она тебе нужна?

Голос у Светланы такой равнодушный-равнодушный, особенно последние слова, подразумевающие: «Не нужна, так отдай и забудь». Не был бы он таким, я б поверил, ну а так — стоит подумать.

Хотя, почему бы и не поверить? Вот помнится был у меня в детстве такой случай: печатает отец фотографии, а мы с сестрой смотрим. Вот кадр — сестра с куклой, карточка кладётся в проявитель, все ждут, и вдруг на фотографии проявляется тундра, ездовая лайка и вертолёт на заднем плане… Оказывается, отец во время обработки предыдущей плёнки по ошибке сунул отэкспонированную бумажку не в проявитель, а обратно в пакет с чистой бумагой. И теперь относительно слабое изображение сестры наложилось на яркий снимок времён его северных поездок.

«Только вот какого хрена Светка этот муляж халтурный запечатлеть решила?»

Вообще говоря, кроме чучела арбатского, этот зверь на карточке напомнил мне ещё творения больной фантазии авторов газеты «Голос Вселенной», и теперь в памяти вертится слово «мугыгр», которым одно из таких творений обозначалось. После Насти надо бы съездить в одно место, где народ такие картинки любит, показать вот это вот. Кстати о Насте: за окном мелькают знакомые ещё по школьным временам пейзажи пустырей и свалок вдоль кольцевой, значит сейчас Ждановская[17], и пора выходить.

Светлана терпеливо ждёт меня в скверике у Настиного дома. Когда я выхожу, она поднимается с лавочки и идёт навстречу, а я гляжу на неё и откровенно любуюсь. Может Светка это и отмечает про себя, но никак своего отношения к моим взглядам не проявляет и спрашивает:

— Ну как?

— Да так,— я подражаю мелодии старой-старой песни.— А точка усмехнулась и стала запятой[18]. Личный разговор насчёт незаконного вселения получился не успешней телефонного. Сказано мне было примерно следующее: мы люди культурные и шваброй поганой прогонять не будем. Но и я, как человек тоже культурный, должен понять, что был неправ, и убраться самостоятельно. Весёлые подробности о твоём положении я пересказывать не решился, особенно после вечернего эпизода, а голословные уверения насчёт того, что «очень было надо» оказались понятыми Настей в совершенно конкретном смысле, и на её настроение не повлияли. Или повлияли, но не в нужную нам сторону. Такие дела.

— Понятно…— ровным голосом произносит Светлана, но тона не выдерживает и продолжает одновременно зло и жалобно: — Значит всё, разбегаемся? А мне казалось…

— Мне тоже казалось. Да погоди ты, дай подумать! А хочешь сделаем так: ты же сама говорила, что новую псину, на тебя натасканную, ещё не скоро притащат. Может быть к тебе на квартиру вернёмся, только теперь я при тебе буду.

— С топором у двери спать?!

— А хотя бы. С тобой на кровати не получается, так хоть с топором у двери!

— Это шутка, да? Смеяться можно?

— А хочется?

— Не очень. Дело не в тебе, а в том, что тот дом и так известен, и наверняка за ним следят.

— Тогда… О! А впишу-ка я тебя на куковлятник!

— Чего?

— Есть такой человек, в народе зовут его Куковлев, а по имени он Сергей. Жилище его соответственно — куковлятник, и там можно осесть на некоторое время. Если, конечно, правильно себя вести.[19]

— А правильно — это как? — осторожно интересуется Светлана и добавляет в оправдание этой осторожности: — Наши ребята из «Тролля» тоже на флэту некоторое время жили. Я попробовала, но мне там очень не понравилось.

— Куковлятник — это не хиповский флэт. Это… Ладно, пошли, объясню по дороге.

«Легко сказать — объясню. Я и сам-то не уверен, что понимаю явление природы по имени Сергей Куковлев и всё, что вокруг него творится».

Жил да был парень моих лет, учился в МФТИ, в армию сходил, квартира своя с некоторых пор… И вдруг оказывается, что этому человеку от жизни не нужно общепринятого материального, а нужно, чтобы просто было интересно. А поскольку одна из интересностей жизни — это всяческие нестандартные люди, то их появление и пребывание в квартире всячески приветствуется и не прерывается до тех пор, пока они не начинают быть хозяину неприятными. Таким образом, Серегина квартира постепенно превратилась в постоянно действующую тусовку, качественный состав которой меняется в зависимости от изменения увлечений его самого. Сейчас, например, у него можно встретить компьютерщиков — раз, и магов-экстрасенсов-энергетических деятелей — два. Это в основном, но и другого народа тоже бывает немало, так что не соскучишься. По моим прикидкам, вполне можно было попросить Куковлева приютить Светлану на насколько дней, а за то, как она будет обходится с сексуальной озабоченностью мужской части куковлятника, я особенно не беспокоился.

Длинная и обычно нудная дорога на метро пролетает почти незаметно за растолковыванием Светке тонкостей истории и нынешнего состояния куковлятника, разумеется в тех пределах, в каких ей это стоит знать, ну и, конечно, основных правил поведения: не пить, не курить («Серьёзно что ли?» — «Ну я же говорил, что это не обычный флэт!»), посильно обеспечивать общество едой, не наводить бардака свыше существующего… Ничего сверхособенного.

Светлана слушает, согласно кивает, и я вижу, что идея некоторое время пробыть у Серёги ей… ну, не то чтобы начинает нравиться, но и чувство протеста вызывать уже перестала. Как сказал Ходжа Насреддин Багдадскому вору: «Полдела сделано. Осталось только уговорить принцессу». А роль принцессы, в данном случае, будет исполнять Куковлев.

— Менее подходящего исполнителя этой роли трудно представить,— заканчиваю я рассказ и добавляю: — Ты бы за принцессу сошла гораздо лучше.

— Серьёзно? Надо как-нибудь попробовать! — говорит Светлана с некоторым превосходством, как будто она и так младшая сестра принца Уэльского. Я хочу сказать ещё что-то, но поезд тормозит, и приходится проталкиваться к дверям.


Узкая лестница хрущёвской пятиэтажки, и вот оно, широко известное в узких кругах место: дверь в квартиру, на ней номер «50», а под ним надпись: «А что это за шаги? — А это, мнэ-ээ, нас арестовывать идут!». Надпись эта появилась после реального визита милиции, первого, но скорее всего не последнего — уж больно своеобразное это место, квартира 50.

Итак, я приличия ради звоню, а потом берусь за полувыдавленную фанеру двери и осторожно, чтоб не оцарапаться о торчащий гвоздь, открываю путь вовнутрь, а потом так же осторожно закрываю его за Светланой. Посреди прихожей лежит внушительная куча походного снаряжения, поперёк зеркала возложен деревянный меч и фанерный щит со следами жестоких схваток. Из кухни слышно брякание гитары, а глянув вперёд, я вижу сразу две картины, разные по теме, но одинаково впечатляющие.

Левее, в центре комнаты стоит пухленькая молоденькая девочка в белом костюмчике, держит над головой воздетую руку с ножиком столового вида и сосредоточенно всматривается в него. Рядом с нею враскоряку стоит не менее молодой мальчик и направляет на кинжал напряжённые пальцы — идёт некий эзотерический ритуал.

Правее, перед экраном полуразобранного, но работающего компьютера, возлежит с клавиатурой на пузе и телефонное трубкой у уха длинноволосый и толстый парень в заношенных плавках и произносит примерно следующую фразу:

— …То есть коннект всё же проходит? Значит, этот девайс в принципе компатибал, но компатибал нетривиально, и если мать кривая, то будет глючить[20].

После чего трубка кладётся, он оборачивается ко мне и восклицает:

— О, привет! Жрать принёс?

Парень в плавках и есть хозяин этой квартиры, этой тусовки и этого компьютера, словом, Серёга Куковлев собственной персоной.

— Нет,— говорю.— С деньгами нонче дупа, так что в другой раз.

— Ладно. Чай будешь? У нас там какое-то печение есть…

С этими словами Серёга спихивает клавиатуру в сторону, встаёт и движется на кухню, полностью игнорируя мальчика с девочкой, которые, судя по их отрывистым репликам, пробивают куда-то какой-то канал. Стоящая молча Светлана удостаивается мимолётного взгляда, но не более — подразумевается, что я сам её представлю, а если не представлю, то значит и не стоит она того.

На кухне обычное для нынешних времён квартиры 50 общество: одна девица системного вида (некрасивое лицо, длинное платье-тряпка, фенечки[21] на запястьях и хайратник на распущенных волосах) бренчит по струнам, другая — такая же, но посимпатичней, расчёсывает ей волосы; худой парень в дырявых джинсах сидит у стола сам по себе; а в углу, на трёхногом стуле — ещё один персонаж — в тройке, при галстуке, коротко подстрижен, но, судя по всему, чувствует себя в неформальной обстановке вполне свободно, да и обстановка тоже ничего против не имеет.

Светка не то чтобы очень смущается, но попыток оказаться в центре внимания тоже не делает, и прерванный появлением новых лиц трёп вновь возвращается в свою колею — про магию и энергетизм, о чём же ещё! Девица, не прекращающая бренчания по струнам, продолжает описывать недавний поход в аномальную зону, куда-то под Чехов[22]. Там и захоронения какие-то древние, и тарелки летают, и тропинки в тамошнем лесу не ведут никуда… Поляны с неправильным набором трав, напряжённость в воздухе, а по ночам духи из соседней вселенной шастают. Среди них, магов нашенских, очень модно нынче ходить по всяким таким местам, а уж кому чего привидится — дело личных способностей к восприятию. Или вранью, но тут уж, как говорится, «не любо — не слушай, а врать не мешай».

В кухне и так не просторно, а когда приходят мальчик с девочкой, которые в комнате фигнёй страдали, то становится откровенно тесно. Светку, мужественно слушающую всю эту ахинею, приходится усаживать на колени, на освободившуюся табуретку устало опускается девочка в белом костюме, и вновь идёт всё тот же трёп.

Возмещая молчаливость спутницы, я тоже вступаю в разговор и рассказываю историю ночной драки, подавая её как нечто таинственное и мистическое. Но в процессе рассказа происходит странная вещь: начатый, как откровенный стёб, пересказ на меня самого производит впечатление чем дальше, тем всё более гнетущее. Может быть, из-за того, что тот синий пакет, о котором я старался последнее время не думать, вновь начал вертеться в мыслях, а может, из-за того, что как-то вдруг получилось, что я, сам того не ожидая, вполне логично и просто объяснил многие несуразности Светкиной истории. Она, кстати, тоже что-то такое ощутила, ещё раньше меня, и по ходу дела несколько раз пыталась то лягнуть меня, то локтём пихнуть. Но меня, что называется, уже понесло, и припасённая в качестве ударной концовки фотография «мугыгра» производит эффект даже больший, чем ожидался.

Ну, слушатели обалдели, само собой,— рассказы рассказами, а вот материальные свидетельства всяческих чудес и диковин в этой среде очень редки. Но ведь и Светлана вздрогнула, и самого меня передёрнуло, когда голенастый урод вновь улыбнулся с фотографии, да и вообще — думал напугать почтеннейшую публику, а больше всего напугался сам.

В наступившей тишине шумит закипающий чайник, и вдруг та из хипообразных девушек, которая посимпатичнее, тихо произносит:

— Я его видела.

Светка резко вскакивает с моих колен и цепляется своими брюками за торчащий из ножки стола недозавёрнутый шуруп. Крышка стола отрывается от рамы и подпрыгивает вверх вместе со всем, что на столе расставлено — чашками, заваркой, сахарницей. Полсекунды спустя раздаётся треск ткани, крышка стола обваливается на своё старое место, правда чуть наискось. На ней теперь живописный беспорядок из разлитого чая, опрокинутых кружек и маленькой горки сахара, медленно коричневеющей от подножья к вершине. Во все стороны из-под стола бегут испуганные тараканы, но Светку это не интересует:

— Что? Ты видела… это?!

Есть такое выражение: «глаза всех присутствующих устремились…». На этот раз получилось не так — на Светку устремляются глаза почти всех, но вот Серёгины глаза устремлены скорее на меня, и в них явственно читается вопрос: «Лёх, ты кого ко мне привёл?»

Как ни странно, но первой в себя приходит Светлана. Она извиняется, потом извиняется ещё раз и кидается наводить порядок, не обращая внимания на зияющую прореху в своих модных брючках. Серёга, разглядевший, что непоправимого ущерба Светкин порыв не нанёс, бурчит что-то типа «ладно, бывает», и пока девушки аккуратно стряхивают с клеёнки в ведро намокший сахар пополам с хлопьями заварки, мы с ним пытаемся установить на место крышку стола. Дело на лад не идёт, Куковлев с неожиданной для своей комплекции грацией лезет под стол, распугивая последних тараканов, и через несколько секунд подзывает меня посмотреть.

Нагибаюсь и выворачиваю шею, стоя сбоку, ибо второй человек под столом рядом с Куковлевым уже не поместится. Он молча тыкает пальцем, и я созерцаю болт, который при рывке проломил своей шляпкой рассверленное в толстой доске гнездо, причём сама шляпка тоже заметно деформировалась. Серёга, убедившись, что я это увидел, вылезает, уходит, возвращается с плоскогубцами и выковыривает остатки несчастной железяки. Крышка стола подседает и становится на прежнее место.

Из ванной появляется Светлана с тряпкой в руке, она просит всех выйти из кухни, и Серёга мечтательно замечает:

— Однако, нет худа без добра. Теперь мне пол помоют…

В ответ Светка делает короткий зырк, и Куковлев — сам Куковлев! — тушуется, и вместе с народом отступает в комнату. Я остаюсь, как до некоторой степени чувствующий свою вину, помогаю Светке, таская тряпку к раковине и, улучив момент, задаю сам собою напрашивающийся вопрос:

— А что такого в этом видении?

Она молчит, и я продолжаю:

— Ведь они, маги эти доморощенные, что захотят, то и приглючат себе, хоть тень отца Гамлета. Я даже не уверен, что эта подруга не выдумала это прямо тут, прямо сейчас.

— Выдумала? — по тону Светки можно подумать, что она до сих пор не подозревала, что человек может что-то выдумать. И тем хуже для того человека.

— Ну, в общем, да. Я же тебе говорил…

Она молча протягивает мне тряпку, я её выжимаю и отдаю назад. После длинной паузы Светлана спрашивает:

— А как ты сам думаешь?

— Хэ его зэ. Я эту даму второй раз в жизни вижу, знаю, что она себя Аредель[23] называет, а так всё.

Аредель оказывается легка на помине. Она появляется в дверном проёме в тот момент, когда я произношу последнюю фразу, и смотрит на меня недружелюбно, словно её невесть как обхаяли. Светка распрямляется, делает шаг и, оказавшись к вошедшей почти вплотную, резко произносит:

— Ты сказала, что видела тролля. Где и когда?

Аредель молчит, Светка спохватывается и добавляет, оправдываясь за хамский тон:

— Для меня это очень важно, понимаешь?!

— Я его действительно видела, если тебя интересует именно это. А вот где и когда, это не для каждого…— произносит девица и при этом окидывает меня презрительным взглядом.

«Значит, она разговор с самого начала слышала, обиделась… Ну что ж, Аредель мне не самая близкая подруга, переживём как-нибудь».

Светка всё так же стоит перед ней и требовательно смотрит в глаза, и я вдруг ощущаю, что в воздухе появилось что-то знакомое, как бы запах того самого приказа безусловно подчиняться, которым меня не так давно из подъезда Вовкиного дома выгоняли. А вот бедной Аредели такое ещё внове, и вместо полагающихся в такой ситуации гордого разворота и ухода, она вдруг прислоняется плечом к стене и начинает говорить, тихо и, я бы даже сказал, покорно.

Аномальная зона, оказывается, есть не только под Чеховым. Эти ребята, которые маги, видимо задолбались ездить бояться в общеизвестные местности, тратя по полтора-два часа на одну лишь электричку, и по этому случаю бодро-весело обнаружили в себе способность чувствовать «аномальность» прямо по месту жительства. Само собою, оказалось, что Москва «зонами» прямо-таки кишит, и вот с неделю назад был предпринят очередной поход. На этот раз в пустой дом в Серебряном переулке, знакомые арбатские края. Я этот дом даже знаю — красивый такой, светло-зелёный. Из него жильцов выселили в Солнцево по причине необходимости срочного ремонта и реконструкции, каковых мероприятий дом и ожидает уже пятый год, служа покамест приютом для алканавтов и парочек. А также для людей, которым жаль платить за осуществление того из прав человека, о котором Сахаров на съезде так ничего и не сказал[24].

Магов-экстрасенсов это не смутило. Главное, ореховый прутик в руках у некоего Странника рядом с этим домом вертелся, и кольцо золотое на нитке раскачивалось.

Аредель говорит как бы не с нами, а сама с собой.

Когда она стала описывать остальные приметы, по которым этот дом был выбран для визита, её слова мне показались туманными и бессвязными. Мне, но не Светке! Та — вся внимание, и похоже она Аределев рассказ бредом не считает…

— Когда наступило полнолуние, мы с Арбата в этот дом пришли, уже ближе к полуночи. Я была, Странник, Эглор и Дара — не та Дара, что здесь бывает, а ещё одна. Эглор сказал, что он чувствует ментальный ветер, который дует из подвала, и я тоже его почувствовала. Странник взял своё Кольцо Силы и пошёл впереди. Когда мы спустились вниз, то в этом подвале услышали… Сначала как вода течёт, а потом ещё звук, как будто идёт кто, медленно, мягко, но тяжело. Странник руку с Кольцом поднял, но оно его назад отшатнуло… Те, кто сзади были, они уже давно через силу вперёд двигались, а тут и вовсе остановились. Тот, кто там ходил, начал к нам приближаться, и Странник начал назад отходить, но споткнулся и упал. Я одна впереди осталась, стояла и чувствовала, как ко мне подходит… Подходит… У меня зажигалка была, я её схватила и щёлкнула, только не огонь получился, а просто искра… И в этой искре я и увидела его, как на фотографии сегодняшней. А потом меня назад швырнуло, то ли он толкнул, то ли Сила ударила, и всех тоже… Как волной из подвала нас вынесло на улицу и дальше погнало. Только около Арбата и остановились. Стали говорить — никто ничего почти не помнит и не видел… Ещё раз туда вернутся никто не захотел, ни тогда, ни потом. Получается, что я одна и запомнила всё, что там внизу было…

Аредель замолкает, потом встряхивает головой, как бы в себя приходя, и уже по-новому глядит на Светлану, а та всё такая же напряжённая стоит и всё так же в глаза ей смотрит, пристально и чуток сверху вниз. Голос Аредели меняется:

— Ты это что делаешь? Ты что со мной делаешь, а?! Так ты…— Она срывается с места, в секунду оказывается в прихожей и пытается открыть дверь. Когда это сразу не удаётся, она кричит без слов, как пойманные в капкан звери, наверное, кричат, и так дёргает за ручку, что последняя петля не выдерживает, и дверь падает на пол. Не обращая на это внимания, Аредель с грохотом катится вниз по лестнице, и ещё через секунду снизу раздаётся «бабах» двери подъезда.

Моя реакция сделала бы честь любому ручному тормозу: лишь в этот момент я делаю шаг в сторону обрушенной двери и почти сталкиваюсь с Серёгой. Он хмуро смотрит на меня и уже вслух произносит:

— Гм-м-м, Лёша. Ты кого ко мне привёл?

И я молчу, потому что сейчас мне уже не кажется, что знаю правильный ответ…

1991 г.

Примечания

1

Хайратник — повязка на голову.— здесь и далее — комментарии изготовителя электронной публикации.

(обратно)

2

Речь о доме № 4/5 в Плотниковом переулке, построенном в 1907 году. Автор скульптур, предположительно,— Л. С. Синаев-Бернштейн.

(обратно)

3

Речь, скорее всего, о семнадцатиэтажном жилом доме № 6/8 по Смоленскому бульвару, построенном в 1967 г.

(обратно)

4

Т. е. здания МИД (высота — 172 м) на Смоленской пл.

(обратно)

5

«Букашка» — троллейбус маршрута Б, идущего по Садовому кольцу Москвы.

(обратно)

6

Ул. Малая Никольская, д. 28.

(обратно)

7

Около двух километров.

(обратно)

8

Вероятно, м. «Баррикадная».

(обратно)

9

Скипнули = сбежали.

(обратно)

10

Отсюда (из того, что 12 июня приходится на пятницу) следует, что события повести происходят 7—13 июня 1992 г., хотя в конце указан 1991 г.

(обратно)

11

Если дело происходит в 1992-м (см. выше), то, очевидно, оговорка — КГБ был расформирован в декабре 1991-го. Впрочем, это может быть указанием, что дело происходит в 1991-м, а с днями недели автор напутал.

(обратно)

12

Имеется в виду 42 км — пассажирская платформа Рязанского направления Московской железной дороги в черте города Раменское, используемая дачниками. Это ещё раз подтверждается упоминанием далее соседнего Быково.

(обратно)

13

Вероятно, Света имела в виду «с вами, людьми». Если вдруг кто не догадался.

(обратно)

14

Портативный кассетный магнитофон, выпускавшийся с 1974 г.

(обратно)

15

Песня «Белые розы» С. Кузнецова. Исполнил Юрия Шатунов («Ласковый май») в 1988 г.

(обратно)

16

Рабочий посёлок на 25 км Рязанского направления.

(обратно)

17

Анахронизм. В 1989 г. платформа Ждановская была переименована в Выхино.

(обратно)

18

«Тихий марш» Юлия Кима из фильма «Точка, точка, запятая» (1972).

(обратно)

19

Сергей Куковлев — реальный человек и «куковлятник» — реально действовавшая до 2007 года (пока ему не надоела тусовка) и довольно известная вписка в районе м. «Водный стадион».

(обратно)

20

Если кто не в курсе: коннект — сетевое соединение, девайс —устройство, компатибал — совместим, мать — материнская плата.

(обратно)

21

Фенечка — плетёный браслет.

(обратно)

22

В определённых кругах аномальной зоной считается район у посёлка Новый Быт в Чеховском районе Московской области.

(обратно)

23

Аредель — «высокий» или «благородный эльф» на синдарине у Толкина. Так звали племянницу Феанора.

(обратно)

24

Т. е. для отправления естественных надобностей.

(обратно)

Оглавление

  • Воскресенье
  • Вторник
  • Пятница
  • Пятница (продолжение)
  • Между пятницей и субботой
  • Суббота
  • *** Примечания ***