Канал [Екатерина Витальевна Белецкая] (fb2) читать онлайн

Екатерина Белецкая. Канал

Is this the real life -

Is this just fantasy -

Caught in a landslide -

No escape from reality -

Open your eyes

Look up to the skies and see -

I'm just a poor boy, I need no sympathy -

Because I'm easy come, easy go,

A little high, little low,

Anyway the wind blows,

doesn't really matter to me…

1.

Что-то случилось. Что-то настолько страшное, что в пять утра я вскочила с кровати, словно пружиной подброшенная (ненавижу штампы, Бог мой, как же я ненавижу штампы...), и ринулась в мамину комнату — не дай Бог, не дай Бог...

Нет, всё в порядке. Они спали. Просто спали.

Серый рассвет, низкое небо. Те же тополя и груши за окнами, тихая улица, влажный от ночного дождя асфальт, ни голосов, ни шагов. Мир вам и благоденствие...

Что-то случилось.

Что-то случилось… не здесь.

Страх, тягучий, всеобъемлющий, тоска, безысходность, безнадежность – всё вместе. Разом. Сошла с ума? Это вот так, оказывается, сходят с ума?.. Тогда я всё могу понять — и обтянутую войлоком комнату, и смирительную рубашку, и... выть хочется, от страха, от ужаса, выть и лезть на стену.

Беру себя в руки. Кофе. Сигарета. Книжка. Книжка — для вида, я не могу различить буквы, не вижу, что там написано, что за книжка, чья? Помню — вечером стащила с полки, читала, пила чай. Кажется, так.

Как жутко, Боже мой, как же мне жутко...

Что-то случилось.

Не здесь.

2.

«Я погибаю. В том последнем, отчаянном рывке я уже знал — я-мы-я погибаем/ю, и уже ничего нельзя поделать. Последним же усилием, как лиса из капкана, отгрызающая собственную лапу, чтобы вырваться, мы вырвались – оставив в капкане часть себя, корчащиеся в агонии мышцы, свет, тьма, боль, крик, боль, боль, боль, боль...

Тут очень темно. Не знаю, почему. Я никогда не терял столько, верьте мне, кто меня слышит, у меня сейчас душа сломалась пополам, Боже, как тяжело... это необратимо? Что случилось? Что было должно случиться, чтобы я этого не понял?!

Темно... страшно темно и страшно тихо. И пристальный взгляд, поймавший умирающую лису в лесном распадке, насмешливый, лукавый. Побежишь? Добить тебя? Или можно просто ждать, сидя на поваленном ветром и временем стволе, ждать твоего часа, мутной пленочки на угасающих глазах, слабой судороги, шороха листьев?

Жди. Я обессилен. Уже очень скоро. Меня не надо добивать, я уже почти мертв.

Есть такое слово – «глупо». Нет, не глупо. Это было не глупо...

Не могу, я не могу, слишком темно и тихо, я не хочу ВОТ ТАК, я хотел умереть там, где свет и ветер... Боже мой, Боже... Оставьте меня, ледяные и веселые глаза, уйдите, уйдите, прошу вас, не надо ТАК...»

3.

Не на краю сознания, в самом центре.

Раскаленной иголкой.

Посреди шумной и людной улицы, там, где сходятся воедино человеческие речки. Трамваи, автобусы, метро, перекресток, машины, люди.

— Ты можешь посмотреть на небо?

4.

12 лет.

Мы потом посчитали.

5.

Узнавание – это барьер. Не узнать невозможно. Барьера нет. Есть – мое безграничное удивление и страх, смешанный с радостью. Последние пять лет я уже ни во что не верю. Даже себе не верю.

Что такое прямой канал? Кто бы мог ответить...

— На небо? – чуть удивленно, теряясь оттого, что это всё вообще происходит. — Могу.

– Спасибо...

Небо как небо. День как день.

22 мая 2006 года.

— А что ты сейчас делаешь?

Бестолково и путано я начинаю рассказывать, что есть такой магазин, далеко от дома, там продукты стоят дешево, я решила поехать туда, потому что утром... словом, я решила развеяться, потому что... про «потому что» не договариваю. Просто решила развеяться, вот.

– Здорово, – по голосу я ничего не могу понять. — Ты поедешь на метро?

– Часть дороги -- да, потом пересяду на автобус.

Мне чудится, или он вздохнул с облегчением? Для канала не имеет значения, где находится его носитель, хоть в шахту влезь – сможешь говорить, но он почему-то очень хочет, чтобы я была не под землей, а «над». Словно для него это очень важно.

Странно.

Мы едем. Уже с полной уверенностью могу сказать, что не «я еду», а «мы едем».

– У тебя есть с собой музыка?

Музыка есть. Песню он выбрал сразу и попросил повторить. Ставлю плеер на повтор.

Is this the real life -

Is this just fantasy -

Caught in a landslide -

No escape from reality -

Open your eyes

Look up to the skies and see...

Ему всё интересно – находясь в канале, можно смотреть чужими глазами, и он смотрит. На всё, что попадается на пути. Что это такое? Рекламные стенды. Восемь лет назад у нас был ураган, и теперь их делают так, чтобы не смог повалить ветер – большими, тяжелыми. Ух ты, здорово... Дождь пошел, да? Да, это дождь... За окном автобуса – МКАД, потоки машин, потемневшее небо. Вода на стекле, тонкие, размазанные ветром струйки.

– Можешь положить руку?

Не понимаю, куда. Ах, на стекло? Могу.

На меня смотрят, как на психа. Что ж, не так уж они и неправы.

– Странно... рука тут, а дождь там.

Очень оригинальное замечание.

Канал нестабилен, он прерывается, и каждый раз во время обрыва я думаю – всё. Чудес на свете не бывает. Вот и побеседовали. Но нет – полчаса, сорок минут. И снова.

Магазин повергает его в двухминутный ступор.

– Ничего себе... сколько всего!

Не знаю, что сказать. Ну да, ну магазин. Гипермаркет. Ничего особенного.

– Но ведь раньше этого всего не было...

Чувствуя, что покупать продукты под эти комментарии я не смогу, магазин пролетаю мигом – по пути нахватывая то, что попалось на глаза. Замороженные продукты, кофе, чай, какой-то творог. Банку со слабоалкогольной химией.

Уф.

Всё!

Очередь.

Улица.

На улице открываю банку, и мы снова начинаем смотреть на небо и ждать автобуса.

Too late, my time has come,

Sends shivers down my spine -

Body's aching all the time,

Goodbye everybody – I've got to go -

Gotta leave you all behind and face the truth

Дорога обратно превращается для меня в тяжкое испытание – он снова начинает просить, но теперь мне во сто крат сложнее выполнять эти просьбы. Рюкзак, сумки...

– Ты можешь посмотреть на въезд в Москву? Тот, на Варшавке?

Я не могу отказать – потому что в голосе его появилась тоска, какая-то очень непростая тоска, она пугает меня, и я прошу водителя остановить машину на МКАДе. Видимо, на моем лице тоже написано что-то такое, что он останавливает.

Десять кило груза за плечами, да два пакета в руках.

Неширокая дорога, лес справа, лес слева...

Минут десять мы стоим и молча смотрим.

6.

В метро я не пошла. Остановка троллейбуса подвернулась очень кстати, и не успела я закурить, как подошел сам троллейбус, астролябия рогатая мелкотравчатая, и потянулась вокруг Москва, хорошо знакомая мне и уже почти незнакомая ему.

I see a little silhouetto of a man,

Scaramouch, Scaramouch will you do the Fandango -

Thunderbolt and lightning – very very frightening me

Снова дождь, снова солнечный свет сквозь потоки воды, то уже не дождь, а ливень, и мы доезжаем до Нагатинской, и видим радугу. Даже две радуги – одна огромная, на полнеба, яркая, светящаяся, другая – ее бледная тень, словно отражение.

Мы стоим и смотрим почти полчаса. Трамваи подходят и отходят, а мы стоим и стоим, не в силах опустить глаза и не видеть неба.

Наконец радуга меркнет.

И тут я не выдерживаю.

– Пятый, что у вас случилось?

...my time has come...

7.

Теперь я стала что-то понимать, а тогда... Канал – он двусторонний. Я удивлялась – почему нет встречной картинки? Моими глазами смотрят, а я в ответ вижу только непроницаемую черную темноту. Немножко обидно. Раньше на канале можно было видеть, а в этот раз мне не дают смотреть.

Я ошибалась.

Я видела ровно то же самое, что и он – непроницаемую черную абсолютную темноту.

8.

Поправь меня, если я ошибаюсь.

9.

Он ничего не видел – потому не мог ничего видеть. И ничего не мог объяснить. Они были в рейсе, потом случилось «что-то», и... и всё. Мы, кажется, мы, кажется, здесь.

Nothing really matters,

Anyone can see,

Nothing really matters -, nothing really matters to me,

Anyway the wind blows...

Где находится «здесь» он тоже не мог объяснить.

Вот тут-то я и испугалась по-настоящему.

10.

Необходимые пояснения, которые я очень не люблю, а приходится...

Я – Ket263, не особенно умная тётя 32 лет от роду, временно безработная, в далеком прошлом хорошая знакомая экипажа N785. Имела в этом далеком прошлом энное количество прямых контактов с экипажем, до сих пор сохраняется, как выяснилось, прямой канал связи. Откуда это всё – в какой-нибудь другой серии нашего бесконечного кино.

Они – Сэфес, стадия Энриас, условно – Маджента-зона, условно – принадлежность к формации «Рауф» (название намеренно искажено), экипаж N 785, Лин (Лэре – официальное имя), Пятый (Дзеди – официальное имя). Впрочем, про них мною написано очень много.

Лет пять назад все прошлые события для меня попали в область «преданий старины глубокой», поелику сказано было мне лет 12 назад, что «встречаться мы больше не будем, и связываться, наверное, тоже».

– Почему? – спросила я тогда очень расстроено.

– Потому что нельзя этого всего делать, – Лин был, похоже, расстроен не меньше. – Понимаешь, нельзя. И возвращаться сюда нам строго не рекомендовано.

– Кем?

– Ты их не знаешь.

– Знаешь, – поправил тогда Пятый. – Посмотри у себя в голове, я там... мммм... ну, ты поняла.

Ничего я тогда не поняла.

Считки, в которых присутствовали их Сихес, я открыла только год назад.

Сэфес – одна из существующих на нашем физическом уровне контролирующих структур. Очень старая, стабильная и надежная. Если других контролеров, типа Безумных Бардов, можно сравнить с конницей или пехотой, то Сэфес – это танки. Их не много, но зоны контроля у них – огромны, поддержка зон идет на очень высоком уровне, практически с нулевой потерей на Зоне.

Что они контролируют? Мы до сих пор не можем толком это объяснить, но ближе всего – контроль ментальной сферы. Ненавижу как красивые слова, так и наших псевдо-ученых-био-энергетиков-контактантов-кругинаполях и прочую муть.

Чтобы объяснить, нужны слова, понятные другим людям. И так этих понятий – хренова туча, но...

Как я могу объяснить, что произошло в этот раз, если вы не знаете, что такое «сиур»? Что такое «Маджента-зона» и «Индиго-зона»? Или что такое «белая зона», пассив, зонирование, зоны территориальные и экстерриториальные, прогрессия построения сиура первой, второй, третьей формации, принцип формирования мега-сиура, принцип «шести пловцов», принципы работы экипажа Сэфес, принцип дробления поступка на действия пары, да плюс ко всему нехилый пласт дополнительной ерунды, типа внутренней этики Сэфес, Сэфес Энриас, Сихес...

Только совсем кратко. По пунктам, мне самой так проще. Не забывайте, что я – всего лишь не очень умная тётя.

-– Сиур низшей формации – шесть обитаемых планетарных систем, связанных в единую систему посредством «ментальной» связки.

-– Далее идет нарастание (можно смотреть в геометрической прогрессии) – вторая формация – это 36 сиуров первой формации. Сиур третьей формации 1296 миров. Четвертой – 1679616. Это уже мега-сиур, его обычно экипажа четыре держат... А то и пять. Между третьей и четвертой формой есть еще одна.

-– Сэфес убить или поймать невозможно. К какой бы расе они ни принадлежали, они, прежде всего, часть Сети. Проще поймать вирус в собственном кровотоке, чем Сэфес. Для них условными величинами являются время, расстояния, скорость. У них всё не так. Настолько не так, что мы просто не в силах осознать это. Мы строили модели, мы пытались что-то считать – но невозможно выстроить никакую модель, не зная принципов, по которым она должна действовать. Пример с геометрической прогрессией – тоже не совсем верно, потому что на каком-то этапе эта прогрессия замедляется и меняется, а на каком и как?

-– Сети территориальные и экстерриториальные. Две основные – Маджента и Индиго, дополнительная – вне зон – Белая. Условности, условности. Почему такие названия? От Сэфес, корявый мой перевод. Они видят Сеть в цвете. Барды – в звуке. Поди разберись, как лучше. Не знаю. Индиго – территориальная сеть, захватывает большие зоны и области пространства. Маджента – другой принцип формирования самой сети, экстерриториальный. Один сиур низшей формации может находиться в разных галактиках. Как это? А я не знаю, как. Говорю то, что знаю. Белая сеть – смешанный вариант. Пассивные области, ждущие своей очереди на включение в Индиго или в Маджента.

-– Нет, это не Звездные войны. Никто ни с кем не воюет, хотя очень изредка происходят локальные конфликты между Маджента и Индиго. Чаще всего – оспаривается принадлежность какого-нибудь мира. Конфликт занимает долю секунды и решается мирным путем. И только так. Сети друг с другом контачат мало, незачем им это. Очень редко бывают стычки посерьезнее – по поводу обнаглевших конклавов, которым сколько не дай, всё мало. Обычно достаточно одного корабля Сэфес поблизости (штука весьма внушительная), чтобы конклав понял – лучше этого не делать. И всё опять же решается мирным путем.

-– Зонирование мира происходит вне зависимости от желания его жителей, и на внутреннее развитие этого мира влияет очень мало. Как оно происходит – тут рассказывать не буду, потому что это очень надолго.

-– Вся эта система распространяется только на обитаемые миры основных двенадцати жизненных циклов. Нецикличные миры она не затрагивает. Об этом – тоже в другой раз.

-– Земля – двадцать с лишним наших лет назад была отзонирована в Индиго.

По-моему, вводный курс на этом можно закончить.

Сухой остаток:

785 экипаж практически неубиваемых Сэфес в стадии Энриас, держащих в Зоне контроля около 300 000 обитаемых миров, одна из лучших активно работающих команд этого мега-сиура, по нашим понятиям – крутых, как я не знаю что...

...оказался непонятно где и зачем, и просит меня смотреть на дождь с радугой и слушать «Богемскую рапсодию»...

11.

– Что у вас случилось?

– Я не знаю.

Я замучилась спрашивать. Я спрашиваю десятый раз, и слушаю в десятый раз этот односложный ответ. На улице ночь, я пыталась честно лечь спать, но спать мне не дают – будят каждый час и спрашивают, спрашивают...

Вернее, спрашивает.

На меня накатывает паника – уже без дураков, настоящая паника.

– Пятый, где Лин?

– Тут очень темно...

Тишина.

Кое-как мне удается перекантоваться до утра. В тишине.

Утро начинается с дикого вопля, который меня не то, что будит, он меня... хм... как сама смогла удержаться и не заорать за компанию – не представляю.

Не подумайте плохого, это был всего лишь Лин. Он всего лишь проснулся и всего лишь испугался.

Я бы тоже испугалась, нащупав рядом с собой остывающее тело. Слава Богу, пока что еще живое. Но так, символически.

На свои вопросы о том, что происходит, я получала те же сбивчивые ответы – не знаю, что случилось, не знаю, темнота, ему плохо, ему совсем плохо, я пить хочу, я умру сейчас, если не попью, Господи, что делать, где мы...

Наконец Лин начинает думать более ли менее связно.

– Мне трудно говорить мысленно, понимаешь? Я сейчас уеду из города, и мы сможем пообщаться. В чем проблема?

Проблема проста – Лин уже сумел понять, где они находятся, но ему настолько дурно, что он не соображает элементарных вещей. Они в катере, это стандартный корабельный катер, и один только Бог знает, каким образом они в него попали. Видимо, всё-таки сами.

Эмпирическим путем мы устанавливаем следующие вещи:

1. Пятого можно разбудить, но просыпаться он не хочет категорически.

2. Лин вывел воду – на противоположную стену. Он ее не видит, но слышит.

3. Они оба лежал вдвоем на койке, ширина которой меньше метра – потому что Лин уже свалился на пол и сумел залезть обратно.

4. Отходить от Пятого Лин боится.

...не, ребята, это не эмпирический путь. Это метод научного тыка...

За водой Лин шел два часа. До воды было четыре метра.

– Я ничего не вижу.

М-да, представьте себе, какой казус – я тоже.

– Положи руку на стену и иди вдоль нее.

– Это будет очень далеко.

В чем-то он прав.

– Лин, ты можешь зажечь свет?

– Зажечь?

– Ну, сказать, чтобы был свет.

Вдоль стены начинает светиться полоска – я уже видела такие, они почти во всех считках есть. А вот она и вода, до нее действительно близко. По прямой.

– Почему ты не идешь?

– Я боюсь. Я отхожу – а он не дышит.

Всё правильно. Это иллюстрация того, что такое «пара». Про это я тоже знаю – из тех же считок. Но я никогда не видела это ВОТ ТАК.

Катер глазами Лина – зрелище скучное. Матовые серо-зеленые стены, эта неяркая светящаяся полоска вдоль них на высоте где-то в два метра, неожиданно твердый пол – почему-то я думала, что он не такой... как практика показала, он и есть не такой, но про это позднее, не сейчас.

Пятый, хоть и не дышит, всё-таки Сэфес, и не дышать он может до получаса – без всякого ущерба для себя. Но Лин в панике, объяснения которой я до сих пор не получила.

12.

Электричка. «Между Сциллой и Харибдой пробегает электричка, рельсы стонут, прогибаясь перед тяжестью великой, перед тяжестью великой отступают расстоянья». Когда я это написала? Года три назад. Кажется.

Мало пишу песни, как же мало.

Очень трудно держать этот мысленный диалог, иногда я начинаю говорить вслух, и слава Богу, что день будний и народу потому в поезде совсем немного.

– Иди. Иди, кому говорю!

– Боюсь... я боюсь, что приду, а он умер.

– Иди!.. Лин, если это стандартный катер, там на стене должна быть зона роста с контроллерами. Я память еще не потеряла окончательно. Найди контроллеры и попей воды.

– Я боюсь идти.

Пока поезд едет, мы говорим одно и то же. По замкнутому кругу. Когда я приезжаю и выхожу из вагона, Лин находит наконец-то сил и решимости встать и сделать несколько шагов в нужном направлении. Но что он делает?!

Вместо того, чтобы напиться, он вытаскивает откуда-то маленькую плоскую чашку с плоской же ручкой (первый раз такую вижу), набирает воду...

– Что ты делаешь?

– Ему.

– Дурак! Напейся сам, сними контроллеры, я уже вижу, где они...

Доходит. С трудом, но до него доходит. Пьет он долго, приходится останавливать. Кое-как добирается до ниши, начинает наобум отдирать от стенок разноцветные треугольнички.

Безумие какое-то.

Просто безумие – потому что и воду, и зону можно вывести в любом месте катера. Хоть на пол, хоть на потолок, хоть куда. До меня это доходит быстрее, чем до Лина, но и после того, как я это говорю, он не реагирует.

– Поставь контроллер себе. Хотя бы один.

– Ладно...

Красный, кажется. Не глядя, лепит себе на руку. Осторожно держит в пальцах остальные, чтобы случайно не поставить, нога за ногу тащится к койке.

– Я же говорил...

Да, действительно. Сколько мы «ходили»? Минут десять. Два красных на кисти рук, зеленый – куда-то на шею, еще один красный – на грудь, под рубашку.

– Вот и хорошо. Лин, всё хорошо, отдохни.

– Я забыл воду.

Блин, а сама-то я где? Нет, смотри-ка, ноги помнят дорогу, и я уже почти добралась до участка. Будем делать видимость того, что я работала – что-нибудь посадим, что-нибудь прикопаем.

Полчаса проходит в тишине, затем через мои запущенные клубничные грядки снова проступает картинка – всё тот же катер.

– Помоги...

Господи, чем?!

– Что такое?

– Он опять...

Опять – это значит, что по непонятной причине сбивается дыхание, падает температура. Еще два красных контроллера. Пятому, кажется, стало полегче.

– Прости, что мы так... – он явно очень смущен и раздосадован.

– Ты можешь внятно объяснить, что произошло?

В объяснении принимает участие один Пятый, Лин уже спит. На той же койке, матерь Божья.

– Мы были в рейсе, три года.

Обычно рейс длится около пяти лет, норма для Сэфес, причем их локальное время очень похоже на наше, с некоторыми купюрами, правда. Но – асинхронизация, об этом тоже позже.

– ...а потом случилось что-то, и вот... – беспомощно разводит руками. – Что-то случилось. С Сетью что-то случилось. Мы потеряли почти сорок тысяч миров. Это я успел понять.

......................................

Минута молчания.

– Это как? – наконец выдавливаю из себя я, не сумев спросить ничего умнее.

– Не знаю. Мы успели... от... как правильно сказать?

Забыл русский язык, не так, чтобы сильно, но аналогию мы ищем долго – «оторвать», «отрезать», «отбросить». Сходимся на «отстегнуть» – это корректнее.

– ...успели отстегнуть эту часть сети, чтобы процесс не пошел дальше.

Ни фига себе – процесс...

– Я посплю... мне что-то... не по себе...

Я его уже видела – Линовскими глазами. Недолго.

Мне хватило.

Про «не по себе» он не врет.

13.

Так и проходит этот день – они спят по очереди, Лин ходит за водой (тяжел путь до противоположной стены, ох и тяжел), время от времени Пятому становится хуже – и я начинаю понимать, почему. Во-первых, из Сети обычно всё-таки выводят. Хотя бы потому, что существует псевдосмерть, в которой Сэфес и живут пять лет рейса. Из нее трудно выйти самостоятельно. Во-вторых, корректный, скажем так, выход предполагает филигранную работу с самой Сетью – ее переводят в пассив. Работают тогда с Сетью четверо – двое Сэфес, двое Встречающих – в противофазе. А порой и четверо. В-третьих, по выходу из Сети экипаж неадекватен и очень сильно ослаблен физически, увы, издержки производства. В-четвертых, тут присутствует экстренная ситуация, с экипажем и с Сетью что-то случилось, и, думается мне, это отнюдь не повлияет в лучшую сторону на процесс выхода.

Выводы:

1. Я сижу на прямом канале связи с загибающимся полусумасшедшим экипажем.

2. Помочь я ничем при всём желании не смогу.

3. Еще несколько дней, и я сойду с ума. С канала они не уйдут. Это точно.

4. Можно не продолжать................

Где-то раз в два часа мы с Лином начинаем теребить Пятого, как можем – Лин снял с него рубашку, пытается массировать, я ору по каналу, как ненормальная «просыпайся, просыпайся». Это действует. С каждым разом всё меньше и хуже. Он просыпается – но совсем ненадолго.

Диалоги одинаковы.

– Не спи, борись, что ж ты делаешь! – это уже я.

– Мне трудно дышать.

– Давай поставим еще один синий, пожалуйста.

Наноконтроллеров уже штук двадцать. Они не помогают. Пятый это видит сам, Лин тоже, но всё равно предлагает.

Дорога с дачи, черт бы побрал это всё.

Поздний вечер, кое-как добираюсь до компа. С кем можно поговорить, кому ЭТО ВСЁ можно рассказать? Картинка двоится, вместо клавиатуры я опять вижу катер, всё тот же катер. Лин сидит рядом с Пятым на той же койке, в глазах Пятого застыла невыносимая инфернальная тоска.

Нет, это невозможно...

14.

Ночь проходит примерно так же, как и день, и я с ужасом думаю, что будет, если у кого-нибудь из нас не выдержат нервы. Лин держится из последних сил, он почти не спал в эту ночь, а когда, наконец, ненадолго уснул – Пятый проснулся и попробовал встать. Проснулся сам, захотелось пить. Я не зря упомянула про твердый пол – через два шага он рухнул в обморок и хорошо рассадил себе голову.

Никогда не пробовали приводить в себя человека по телефону? Попробуйте, очень увлекательный процесс.

Через полчаса всё устаканивается – и встал сам, и до воды дошел сам, и напился, и вернулся. На голове шишка, неплохая такая. На лбу, слева, если точно.

– Лину не говори.

– Про что?

– Про то, что я упал.

– По-моему, всё не так уж плохо.

– Ты не понимаешь, это по остаточному принципу. Тело не выдержит.

– И думать забудь!

– Прости, что так получилось.

– За что?

Я не думала, что так тосковала по ним. А, оказывается, вот оно как. Оказывается, все эти годы, двенадцать лет, каждый день бесконечных двенадцати лет был пронизан, как невидимой нитью, этой тоской.

Я не знала, не знала...

– Прости меня.

– За что?

Он не слышит ответа – потому что уже спит.

15.

Утром мы с Лином вспоминаем, что забыли что-то важное, и это что-то человеку для жизни необходимо.

Это еда.

О! У нас появилось дело, и сейчас мы будем его делать.

Лина надо отвлечь, хоть немного отвлечь, хоть чем-то.

Пятого мы будим, и делать это приходится каждые полчаса – иначе он начинает «уходить», у него снова падает температура, замедляется дыхание. Происходит еще что-то, чего я не понимаю, всё-таки он не человек, он Сэфес, но... смерть одинакова для всех. От меня уже «уходили», и люди, и животные, я видела этот процесс, и сейчас то, что я вижу... то, что вижу, но надо бороться, а не впадать в панику.

Заставляю Лина поесть, на это уходит где-то час. Заставляю, руководствуясь собственным эгоизмом – если еще и он так же свалится, мне останется только сунуть голову в петлю. Вынести еще две чужие смерти, да еще и на канале, когда каждый чужой вздох ощущаешь, как свой, я не сумею.

Лин делает две порции какой-то жуткой бурды, типа супа-пюре. Свою порцию он перегрел, порцию Пятого – пересолил. Это обнаруживается, когда Пятый мужественно пытается это съесть. После пары ложек он снова засыпает, а мы с Лином начинаем держать военный совет – что делать?

Через полчаса мы делаем удивительное открытие – мы оба идиоты. Нет, даже не так. ИДИОТЫ. Ладно, Лин, он слишком устал, и поэтому соображает действительно туго – но я-то могла догадаться! Тело не выдерживает? Так в чем вопрос? Это же не пустыня Гоби, это катер!

Лин начинает формировать нужную зону, зачем-то советуясь со мной. Я в это время пытаюсь себя занять – то что-то делаю на кухне, то с кем-то разговариваю по аське, то – то, то – сё.

Я не хочу думать, что мой друг умрет.

Я не буду про это думать.

Я не имею права про это думать.

Я не стану про это...

Через полтора часа Лин с гордостью показывает мне аккуратную нишу в стене... Угадайте, где? Точно! По той стороне, где вода. И контроллеры.

– Лин, а ближе ты не мог?

– Ой.

16.

Очень умная ниша. Молодец, Лин. Был бы совсем молодец, если бы сделал эту нишу поближе. Но – тело перетаскивать не мне, так что...

Пятому становится лучше – практически сразу. Еще бы – сейчас катер взял на себя всё, что было не так. Это и есть разгрузка – машина помогает дышать, снимает нагрузку с сердца (Лин уже прикалывается, что сердца два, поэтому придется уточнить), потихонечку регулирует химию крови (заодно вытаскивая всё, что мы с Лином лишнего насовали с контроллерами), немножко лечит то, что сочтет нужным. Лечить, кстати, особо и нечего – оба они здоровы, если это так можно, конечно, назвать, но ресурс выбран полностью. Потенциала нет.

Лин находит какой-то участок воспаления, и начинает нервничать – потому что не поймет, что это такое. Приходится нам с Пятым колоться и рассказывать про ночное происшествие. Демонстрация синяка действует на Лина удручающе.

Он обижается.

Впрочем, обида быстро проходит.

Надо знать Лина, чтобы понять, какие чувства его сейчас обуревают. Во слово, а! Аж самой смешно. Это сейчас смешно, кстати. Тогда...

Лин готов обнять и поцеловать весь мир, и мне это категорически не нравится.

Пятый, которому лучше, просит что-нибудь поесть. Очень желательно, чтобы это был не суп и не та помесь супа с кашей, которая была вчера.

– Это было не вчера, это было сегодня, – уточняет Лин.

Пятому, похоже, всё равно – вчера, сегодня. Не смотря на то, что ему лучше, выглядит он, как картинка «не влезай, убьет». С поправкой на длинные волосы и глаза. У черепушки с трансформаторной будки глаз нет.

– Может, ты чего-нибудь сладкого хочешь? – спрашиваю я, уже с ужасом думая о последствиях. Дура... там же Лин, это ж надо учитывать.

Можно, я не буду описывать, как он это «готовил»? Готовить – это всего лишь сформировать запрос, но Бог мой, это надо было видеть. Равно как и видеть то, что получилось на выходе. «Это» – кусок красного прозрачного желе размером со среднее пирожное. Прямоугольный.

Ели они «это» вдвоем. Мужественно. Давясь.

– Сладкое? – спросила я у Пятого.

– Очень, – ответил он. – Слов нет... Лин, дай запить чем-нибудь.

Потом они легли спать, и я получила, наконец, возможность выпить свой совсем уже остывший чай. Сколько я пила эту чашку чая? Рекорд для книги Гиннеса, кстати.

С девяти утра до четырех дня.

17.

В полпятого Лин опять просыпается – всё-таки слишком сладким оказался этот красный кусочек «чего-то», и теперь его мучает жажда.

– Лин, что же всё-таки случилось с Сетью? – спрашиваю я, не особенно надеясь на ответ.

– Не знаю, – в который уж раз повторяет Лин. – Могу показать.

Когда-то, давным-давно, я уже пытала ребят на эту тему – и мне один раз продемонстрировали мега-сиур, одна из частей которого находится под их контролем. Огромное разноцветное облако, состоящее из цветных областей – белых, вишневых, синих. Если долго смотреть, можно понять, что это действительно шестигранник, пушистый, поразительно красиво и гармонично организованный.

Сейчас картинка другая. Облако – всё золотое, одноцветное, а в середине...

Это уже не облако. Это бублик с дыркой. Если угодно – тор. Кому как больше нравится. Я ошалело гляжу на эту дырку от бублика и не придумываю ничего умнее, как спросить:

– Это что такое?

Ответ, в принципе, как и ожидалось.

– Не знаю.

– А... эта область?..

Область, сказанула, идиотка... это миллионы миров... Область...

– Их нет.

– Совсем? – по-моему, чемпионат по тупости я выиграю легко. Любой.

– Да.

Кто помнит анекдот, про то, какое самое страшное слово в ядерной физике? Ага, правильно. Упс.

– Лин, а можно вопрос... он не совсем корректный, но всё-таки... Почему вы сейчас вышли на связь со мной?

– Мы бы не стали тебя тревожить, но это единственная связь, которая у нас сейчас есть.

– А со своими? Встречающие, Сихес, ученические пары, любой мир вашей же Зоны, который общается с Сэфес?

– Ничего нет. Никакой связи больше нет.

.........................

Лин отправляется спать, а ко мне приезжает Бука, и мы с ним отправляемся пить. У меня со вчерашнего дня лежит невостребованная банка слабоалкогольной химической гадости, Бука прихватил еще пару банок для меня и коньяка себе, и мы идем, и по дороге я выкладываю Буке всё. То всё, которое помню.

Очередная выжимка сухого остатка:

1. То, что случилось, раньше не имело аналогов. Что есть такое «раньше»? Приблизительно, очень приблизительно. Сэфес, как система, существуют несколько миллиардов лет. Несколько – это больше шестидесяти. Другие контролирующие, как Индиго, так и Маджента тоже не обладают сведениями о подобных катаклизмах – потому что такую информацию вывели бы в Сеть сразу, вне зависимости от принадлежности к Зоне.

2. Бука сделал предположение – о том, что это может быть разновидность вируса. Неконтролируемое распространение. И грамотное решение, достойного любого програмера – отсечь пораженную область и тем самым остановить распространение заразы.

Вот его выкладка:

«Про сетевого червя. Это была просто напрашивавшаяся аналогия. В 1988 году студент Роберт Моррис младший, занимавшийся вопросами компьютерной безопасности, написал и запустил программу, эксплуатировавшую известные ему дыры в защите ОС Unix. Из-за пустячной ошибки – выбранная пауза между последовательными запусками оказалась мала – вирус вышел из-под контроля автора и на несколько часов парализовал весь тогдашний североамериканский интернет. По проявлениям мне показалось, что данный случай очень похож – очень быстрое распространение и выключение из работы тех узлов сети, которые оказались под ударом. Напрашивалось и решение – отключить уже пораженные сегменты, после чего разбираться с тем, что же все-таки случилось. Понятно, что подобие очень приблизительное, но в первом приближении оно хотя бы что-то хотя бы как-то объясняло (вопрос о том, какой именно механизм использовался для атаки на Сеть – остается открытым). Ну и как следствие, я пытался выяснить скорость распространения информации по Сети, и время реакции Сэфес на поступающую информацию. Мой вывод по результатам был – что те, кто оказался на периферии атаки, сумели ее как-то локализовать. Те же, кто принял на себя удар... в лучшем случае они вываливались в пространство неизвестно где, выложившись в ноль».

Мы ничего не знаем. Мы сидим и пьем свои банки-склянки, мы о чем-то говорим, и я понимаю, что я хочу еще посидеть теплым вечером с Букой, потому что Бука хороший, у него борода и ему можно не врать. Признаюсь, что еще несколько дней – и я весело пойду сдаваться в Кащенко сама, с поднятыми руками. Впрочем, меня туда не возьмут, скажут, нечего бедное государство объедать.

Потом мы идем гулять дальше, и доходим до самого верха, почти до Коломенского, и вечер тихий и хороший, и...

...и тут просыпается Лин.

Так я и знала! Нет, ну так я и знала! Я еще днем сегодня поняла, что меня может ожидать, но такое... У рыжего истерика – по остаточному принципу. Его трясет и колотит, он теребит меня, как приставучий кот за штанину, и просит, постоянно о чем-то просит. Спрашивает и просит.

– Посмотри ты, пожалуйста... он не умрет?.. Он белый весь... еле дышит...

Правильно, белый. Точно. И еще круги под глазами такие, что панда нервно курит в коридоре. Впрочем, у самого Лина вид немногим лучше. Еле дышит? Неправда. Он сам почти не дышит, потому что ему это сейчас просто не надо. Мы смотрим показатели, Лин, забыв про синяк на голове, снова начинает ныть про воспалительный процесс, потом мы вместе всё вспоминаем, Лин успокаивается, вроде бы даже ложится – и через десять минут начинает трепать нервы еще хуже прежнего.

Разговаривать с Букой становится невозможно, потому что мне в глаза постоянно проецируют одну и ту же картинку и в уши дуют одно и то же, как испорченная пластинка.

Сорока минут вполне хватает, чтобы озвереть. И тут я впервые за эти дни не выдерживаю, и принимаюсь на Лина орать, причем вслух.

На проспекте Андропова.

При всем честном народе, которого, слава Богу, не очень много ввиду того, что уже одиннадцать вечера.

– Что?.. Нет, ты мне скажи, что я могу сделать?! Вот что я могу отсюда сделать?! Что ты сказал?

– Ты можешь как-то помочь...

– Как я могу еще помочь?! Кретин, идиот, ты только сам смотрел все показатели, ты что, ослеп? Что я ОТСЮДА могу сделать? Раз ты такой умный – давай! Сделай мне дорожку, я приду, запросто!

– Посмотри...

– На что я опять «посмотри»?! Что ты еще от меня хочешь?!

Бука, по-моему, слегка оторопел. Разозлилась я так, как не злилась уже несколько лет. До Лина это тоже, кажется, стало постепенно доходить.

Вместе с Букой мы идем к метро, он уезжает, а я останавливаюсь около магазина и говорю Рыжему следующее:

– Если я тебе еще нужна, то говори. Пока ты не ляжешь спать, я не пойду домой. У нас полный район хулиганов, мне по дороге свернут шею и вы лишитесь той последней связи, которая у вас пока что еще осталась. Ну, выбирай.

Блаженная тишина.

Как ты прекрасна.

Впору писать хокку.

18.

Не помню, кажется, всё-таки на второй день Пятый обмолвился о том, что из 18 экипажей, которые вышли, и которые он лично знал, шесть уже умерли. Всё-таки это был второй день, точно.

Почему мне не страшно?

19.

На следующее утро мы отправляемся с Букой копать грядку на дачу. Ночью мне спать всё-таки не дали – Лин пару раз просыпался, мы снова смотрели показатели, которые были стабильными и нормальными, и Лин отрубался. Однако истерик больше не закатывал. Что ж, и на том спасибо.

Поскольку выспаться у меня не получилось, свой утренний кофе я проспала.

Пью минералку.

Бука:

– В пьянстве замечен не был, но по утрам жадно пил холодную воду.

Я:

– Зарррраза...

Впору ставить смайлик. Вот такой:

:)

785 спит, как убитый. В электричке пытаюсь потормошить – меня посылают с двух сторон. «Отстань, уйди, дай поспать, надоело всё, ДОСТАЛА».

Ладно, хорошо, молчу.

Это еще вопрос, кто кого достал.

На даче – благодать. Тепло, солнце не злое, клубника цветет. И море, буквально море одуванчиков. Буке в руки выделяется лопата, мне – триммер. И начинается копание/косьба, плавно переходящие в жарку шашлыка, которого мало, и который, скажем так, неважнецкий. Максимально прибираю звук, который через меня идет на канал, и принимаюсь косить.

Проходит какое-то время.

На канале – тишина. Гробовая.

Я начинаю потихоньку волноваться.

Во время перекура стали считать, сколько ж времени народ у нас там уже спит? Сколько?! Одиннадцать часов? Это вместе с ночью или нет?

По-моему, Лин всё-таки сумел заразить меня паникой. Я нервничаю, чем дальше, тем больше. В конце концов, нервы у меня не выдерживают

Я беру свой верный триммер, снимаю с канала ограничения по шуму, и врубаю косилку. Килловатник. Никаких вам интеллигентских штучек.

Ж-з-з-з-зж-з-з-з-з-з!!!!!!!!!!!!

– Подъем! А ну просыпайтесь! Сколько можно, так и до смерти заспаться недолго!

Нет, ребята, ничего-то вы не понимаете в колбасных обрезках. Триммер – это самый лучший будильник. Несчастных моих Сэфес сносит по полной программе.

– Прекрати это немедленно! – орет Лин.

– Фашистка, – мрачно заявляет Пятый.

– Вы есть собираетесь? – не прекращая косить, интересуюсь я.

– Пока ты не выключишь, я ничего есть не стану, – категорично отвечает Пятый.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Перерыв – десять минут.

Оба очень недовольны, что их разбудили, но я почему-то уверена в том, что права. Лин последовательно демонстрирует мне:

а). тарелка чем-то там наполненная, две штуки.

б). тарелка пустая, чуть не вылизанная, тоже две штуки.

– Ты меня разбудила, и теперь я спать не хочу, – высказывает гениальную мысль Пятый.

...Мы едим шашлык. Добрый Лин моими глазами внимательно разглядывает Буку. Потом вежливо просит меня:

– Ты можешь спросить, какого он роста?

Интересуюсь.

– 176, – отвечает Бука.

– А встать можешь?

Бука встает.

– Понял, рыжий? – говорю я. – Ты проиграл. По всем статьям. И потом, у Буки есть борода, а у тебя ее никогда не было.

Лин молча вздыхает. Пятому на разговор явно плевать, он уже чем-то занят.

Бука замечает на перилах веранды тоненькую веточку с приставшим на конце кусочком пакли и начинает этой веточкой лениво размахивать в воздухе. На том конце провода начинают ржать, Бука улыбается в бороду.

Я сижу дура дурой, ничего не понимая.

– Чего вы ржете-то? – через минуту обиженно спрашиваю я.

С трех сторон мне объясняют, что веточка – это фаллический символ, потому что она длинная.

– ...угу. И тонкая, – я тоже могу разозлиться, кстати.

Десять минут прошли. Беру триммер...

– Что ты делаешь?! – Лин в ужасе, хотя только что вроде бы всё было нормально.

– А ты не видишь? Кошу траву.

– Ты что! Это же одуванчики, их нельзя косить!!!

– Это еще почему?

– Они же желтые!!!

Хороший аргумент, но если я не буду косить – мы утонем в траве на этом участке. В том числе и в одуванчиках, которые желтые не так уж и долго. Потом они белые, летучие и размножаются.

Однако Лину этого не объяснишь.

– Чтоб ты себе провод этого триммера перерубила им же самим! – в сердцах говорит он.

Опять – надо знать Лина. Всё, что этот гад говорит, сбывается. Но – с некоторыми купюрами. Леска тут же запутывается. Чертыхаясь сквозь зубы, разбираю катушку. Ну, спасибо, рыжий! Век не забуду!

– Ну и как? – ехидно интересуется Лин.

– Вашими заботами, – едко отвечаю я.

Общими усилиями собираем катушку, я включаю машину – и леска тут же заматывается.

– Ну, Лин...

Так, спокойно. Меня переполняет тихая ледяная злоба. Я разматываю леску и мрачно иду с триммером по участку, снося головы ВСЕМ попадающимся мне на пути одуванчикам. Лин горестно комментирует мои действия, но мне всё равно.

Меня можно разозлить.

Еще как можно.

20.

По дороге домой они со мной не разговаривают. Они говорят друг с другом, и я понимаю, что не имею представления о том, как же на самом деле они общаются. Разговор идет на повышенных тонах и на такой скорости, что я не различаю ни слова. Сижу, пытаюсь понять.

Минут через двадцать Бука спрашивает:

– Говоришь?

– Что? А, нет. Слушаю.

Вечер, поезд, небо и провода. Это реально. Это правильно. А вот то, что «на другом конце провода»…

Они не могут определить, где находится катер, объясняет позже Лин. Пятый всё еще злится за триммер, поэтому я разговариваю с Рыжим – он отходчивый.

– Совсем не можете?

– Не можем. Сил нет.

Сил действительно нет. Они постоянно засыпают, то один, то другой. Лин сумел перетащить койку у нише, которую сделал для Пятого, и теперь я смотрю на нелепую эту картинку то одними, то другими глазами. Серо-зеленые стены, матовая полоска света, которая не гаснет ни днем, ни ночью. Нет дня или ночи, есть какая-то частичная синхронизация со временем канала, а что такое время канала?

Что вообще такое – канал?

...Лин предлагает сдвинуть катер с места, Пятый возражает. Аргумент простой – это опасно.

Почему?

Не знаю.

Nothing really matters,

Anyone can see,

Nothing really matter, nothing really matters to me...

21.

Следующий день проходит в бытовых хлопотах – я пытаюсь постирать свои джинсы (у нас вот-вот выключат горячую воду), Лин, видя мои постирушки, решает, что они, оба два, тоже нуждаются в стирке. То есть в мойке.

Он организует неподалеку что-то типа моечной кабины, одни вид которой вызывает у меня нервный смех.

– А что? – спрашивает Лин. – Что тебе не нравится?

– Да всё нормально... это я так...

Пятый опасается вставать. Пока он сидит у себя, в этой самой нише, машина его тянет, помогает дышать и жить. Впрочем, сегодня он оттуда всё же выходил. На целых полчаса. Поесть, размяться. Но вернулся быстро.

– Боишься? – спрашиваю я.

– Да, – признает он после секундного молчания. – Пожалуй ты права. Боюсь.

Но Лин намерен всерьез провести свою помывочную акцию и отступать не намерен.

– Это никуда не годится! – заявляет он. – Ничего с тобой за час не сделается. И потом, я там такую сделал эту... в общем, ты там будешь лежать.

– Ты с ума сошел? – искренне удивляется Пятый. – Соображаешь – мыться лежа?

– Действительно, что-то ты не того, – начинаю я. Лин перехватывает канал и показывает мне Пятого. – А вообще лучше лежи.

Моются они, сняв только рубашки. В штанах. Из соображений приличий. Они стесняются меня. И друг друга.

Ох, жизнь... Уважаемые слэшеры, буде случиться вам читать это всё! Эта пара Сэфес не то, что не «спит», как вы сейчас подумали, они порой болезненно привержены приличий. Нет, в одной кровати они спали не раз, но вот чтобы что-то такое... Боже упаси.

Не трогайте вы их.

Пожалуйста.

...Моются долго, Пятый в процессе мытья успевает заснуть (вот они, издержки мытья лежа!), мы вместе с Лином его будим, Лин помогает дойти до ниши. Пятый спит на ходу, немудрено.

– Он слабый, как осенняя муха, – печально констатирует Лин.

– А ты помнишь, как выглядят осенние мухи? – спрашиваю я. Просто так, для проформы.

– А то нет, – вздыхает Лин. – Слушай, помнишь, ты говорила, что рисуешь на майках?

– Помню, – настороженно отвечаю я. – А что?

– Нарисуй одуванчики.

У меня есть свитер. Легкий такой, хлопчатобумажный свитер. И серый лен.

Золотым контуром Javana, по льну, потом пришить. И я рисую. Четыре кусочка льна, четыре картинки. Схематично – глаз карий, глаз черный. Маджента-сиур. Дубовый лист и дерево – для Пятого, одуванчики – для Лина. Одуванчики золотые.

– Неправильно, – укоряет меня Лин. – Надо, чтобы были желтые.

Перекрашиваю.

Пришиваю кусочки льна на свитер, под очередные горестные комментарии Лина:

– Почему ты мои одуванчики пришила в самый низ?!

Вы не поверите, но он серьезно.

Уговариваемся на том, что «Пятому, когда проснется, будет приятно, что его картинку пришили повыше».

Детский сад, скажете вы.

Ничего подобного. Неадекват на выходе из Сети. Или всё еще проще – Лин любит одуванчики, просто любит одуванчики.

Бывает гораздо хуже.

Кто хочет видеть свитер, может его увидеть. На мне. В любой прохладный день.

22.

Наконец-то они поняли, где находятся. Мне эти их координаты ничего сказать не способны, но суть я поняла – это какой-то кусок абсолютно чужой Индиго-сети. Индиго!.. Господь-вседержитель, как они вообще туда попали?!

Сижу дома, мать куда-то ушла, поэтому я потихонечку пытаюсь говорить вслух.

– И что? Что теперь делать?

– Пока без понятия, – отвечает Пятый. – Скорее всего, будем пытаться связаться с представителями этого участка, если они живы, конечно. Сеть в пассиве.

– Что это может значить?

– Всё, что угодно. Вплоть до гибели контролирующей структуры.

– Всей?!

– Всей. Посмотри, что получается...

Передо мной – знакомый тор. Тот самый бублик с дыркой. Внезапно бублик расползается, и теперь я вижу другую проекцию Сети – не ментальное, а территориальное отражение.

– Выделяю цветом участки, смотри...

Для меня слишком быстро, но что-то разглядеть я всё же успеваю. Пятый гонит несколько десятков проекций Сети за несколько секунд – для него это как конфетку развернуть, даже слишком медленно. Я вижу следующее. Неровные, похожие на амеб, области Индиго, россыпь бисера – Маджента, и... к каждому кусочку зонированной области прилеплена черная клякса.

Белых областей на схеме нет.

– Что это значит? – мне интересно, но я же дура, я же опять ничего не пойму.

– Это значит, что возникшая структура поглотила весь пассив в мега-сиуре и отъела около двадцати процентов зонированных областей. В общей сложности, от объема мега-сиура – чуть меньше сорока процентов.

Это много, чудовищно много.

– Это еще не всё. Удар был нацелен прежде всего на контролирующих, – продолжает Пятый очень спокойно. Нереально спокойно. – Это целевое и очень хорошо продуманное воздействие. Так понятно?

– Да... А сколько по нашему времени шла атака?

Пятый задумывается.

– Долго, почти восемь секунд.

Ничего себе! Зонирование обитаемой населенной системы занимает миллионную долю секунды, впрочем, для Сэфес время – величина непостоянная.

.......................................

Бука позже назвал эту структуру «Блэки». Что ж, кому как, а мне понравилось. Если тут вообще уместно это слово.

23.

Парк на Волжской.

Решили прошвырнуться с Анжи, слишком долго и слишком много этого всего. Я плохой рассказчик, я плохо говорю словами, не умею, пальцами получается значительно лучше, но это потом, всё потом.

Красивый парк. И, что приятно, совершенно мне незнакомый.

Анжи пытается понять то, что я ей сбивчиво рассказываю. Сэфес спят, Пятый пытался работать днем, Лин чуть не надавал ему по шее, и они снова спят. И очень хорошо – мы хотя бы можем относительно спокойно поговорить. Впрочем, сейчас они ведут себя деликатнее – немного пришли в себя, и больше почти нет бестолковых просьб или истерик. Почти что нет.

– Да, Анжи, доказательств действительно нет, – соглашаюсь я.

Анжи сомневается. Похоже, ей нравится сомневаться. Сам процесс, что ли, затягивает.

– А они могут сделать так, чтобы я тоже попала на этот канал?

– Понятия не имею.

Вздор это всё. Ничего они сейчас не могут. Они, простите за подробность, до туалета поодиночке с трудом могут дойти.

Я понимаю Анжи – ей хочется поговорить напрямую, но как объяснить, что это невозможно?

Ветер, тугой холодный ветер на лесом. Начинается дождь, мы вспоминаем, что видели на входе в парк кафе и возвращаемся туда, озябшие, но не успевшие, слава Богу, промокнуть.

Народу пока что мало, мы занимаем угловой столик, и только-только начинаем радоваться, что нашли тихое место, как приходят кабацкие музыканты.

Кабацкие музыканты – это наше с Анжи личное проклятие, слишком долго в наших прошлых жизнях работали мы в кабаках, вот притягиваем к себе теперь этих собирателей парнаса.

– Ну, всё, теперь точно разбудят, – обреченно говорю я, глядя на музыканта с хвостиком. – Не посидишь спокойно.

Однако мы сидим.

Под мажорные вопли музыканта просыпается Лин. Спросонья спрашивает, откуда у меня в Москве газонокосилка, потом понимает, что это такая музыка – и будит Пятого. Приобщиться.

Из-за соседнего столика выползают тетки в годах и принимаются весело скакать под какую-то песню. Лин, поглядев на это всё дело, начинает их пародировать – и я понимаю, что сейчас сползу под стул от смеха. Вот уже действительно жаль, что Анжи этого не видит!.. Впрочем, надолго Лина не хватает – он садится на свою кровать и интересуется, а что это такое мы тут едим? Курицу?!

– Сколько можно жрать мясо? – возмущается Лин.

– Не приставай к людям, – просит Пятый. – Какая тебе разница?

– Мне никакой, – лихо врет Лин. – А это что такое?

«Такое» – это чесночный соус. По просьбе Лина съедаю ложку – он не разобрал вкус, но ему понравилось, и теперь он просит съесть. Чтобы потом смог повторить, формируя запрос.

Аут.

Нет, вы просто съешьте ложку острого чесночного соуса. Без ничего. Попробуйте. Вдруг понравится.

В метро...

– Если хочешь что-то сказать, говори через меня.

На канале сейчас Пятый. Лин устал, изображая теток, он уже уснул.

И Анжи говорит. Я не разбираю, но Пятый, как позже выяснилось, слышал всё. Что она ему сказала? Что-то обо мне, и, кажется, что-то не совсем приятное.

Я не запомнила – за эти дни практика работы с каналом у меня стала о-го-го какая.

Пятый запомнил.

Зря я это позволила.

И не Анжи виновата в том, чтобы было той ночью, а я.

Только я.

Не сумевшая объяснить, что там на самом деле происходит.

С таким трудом накопленные крохи потенциала летят к чертям собачьим в никуда. У Пятого истерика, практически сброс (что это – тоже потом, если совсем кратко – выход из эмоционального кризиса, тоже одно из состояний, характерных только для Сэфес, тяжелое, признаться зрелище), самое паршивое – они резко садится в этой своей нише, она не успевает отключиться, рвутся вросшие в спину тончайшие белые нити системы, разрывают кожу... Господи, не показывайте мне больше такое, пожалуйста!

– Что я сделал, Боже, что я сделал, я же этими считками всю жизнь тебе сломал, Боже, как я мог...

Руками вцепившись себе в волосы, судорожно дыша...

– Ты ни в чем не виноват, она просто сказала, не подумав, ну не надо, не надо... ты ничего никому не сломал, успокойся, ради всего святого, успокойся...

– Скотина... тварь... что я сделал... безмозглая тварь...

Просыпается Лин. Общими усилиями заставляем Пятого лечь, но от синего контроллера он отказывается, и я, по их просьбе, начинаю рассказывать о себе.

Эти самые считки они сбросили мне шестнадцать лет назад.

Вы хорошо знаете эти считки.

Это «История с продолжением».

Лин в шоке.

Пятый тоже.

– А тот добрый, с бородой и веточкой – это разве не твой муж?

– Нет.

– А эта девушка с вопросами – не Анна?

– Конечно, нет. Анна умерла.

– Тот мальчишка, с которым ты училась... ты говорила когда-то...

– Паша? Он умер.

– Кир, один из двадцати шести?

– Погиб еще в девяносто третьем. Ты просто забыл, Лин, я же говорила...

– Прости.

Вот уж поистине день открытий.

...............................

24.

ket263 (16:26:13 28/05/2006)

мр...........

angela (16:26:33 28/05/2006)

мыр, Кэт

ну, чего новенького?

ket263 (16:27:14 28/05/2006)

В общем, ничего хорошего после вчерашнего. Я тоже дура, не сообразила, но такие вещи людям в таком состоянии говорить нельзя.

angela (16:28:39 28/05/2006)

в некотором роде мне даже немного приятно это слышать – значит, не равнодушны...

А я им письмо написала. Потому что так вот, по жизни, в беготне, в шуме... Ни за что не скажешь всего, что на самом деле хочется сказать. Либо неточно скажешь, либо обидно, либо еще как-то не так...

ket263 (16:29:38 28/05/2006)

Ругаться не надо было. Там истерика была – на этот раз у Пятого.

Понимаешь, я же про себя за эти дни не имела возможности ничего рассказать... а тут пришлось...

это аут...

angela (16:32:11 28/05/2006)

ну и хорошо, что рассказала! Зачем оставлять недомолвки? Если оставлять такие секреты, то станет невозможно объяснить правду...

А в правде-то ничего обидного нет. Ни для них, ни для нас... Но вот если пытаться утаивать, секретничать, лукавить... Даже во благо... То тогда действительно можно так запутаться, что потом утонешь во лжи.

все будет нормально, я уверена, что мы сможем понять друг друга по-настоящему. Потому что иначе и быть не может.

ket263 (16:35:40 28/05/2006)

Господи, о каких «секретничать» ты вообще говоришь?! Люди едва живы остались – и что, мне их своими проблемами грузить, что ли?.. Это совершенно незачем. Пока что – незачем. Потом рассказала бы, на досуге...

angela (16:37:23 28/05/2006)

нет, зачем же

а мне кажется, это не «грузить». Чем же «грузить», если это по сути дела – наоборот, если люди узнают, что они нужны не только друг другу, что они вот и не знали, а есть те, кому они дороги... Разве же это – грузить? Это же наоборот, тепло и согревает, и, может быть, даже стимул жить дает...

ket263 (16:38:23 28/05/2006)

Анжи, мне просто лучше знать, что там сейчас, и если я говорю – грузить, то это именно грузить. И хватит об этом.

angela (16:39:25 28/05/2006)

хорошо

я тебя только об одном прошу: когда сочтешь это, гм... уместным... покажи им мое письмо. Пусть прочитают. Там нет ничего такого... обидного или грузилова.

25.

Похоже, я не обладаю ничем, что могло бы кому-то помочь.

Это обидно.

Осознавать собственную беспомощность – тяжелее всего на этом свете.

Надеюсь, кто-то это поймет.

26.

Следующий день – поразительно тихо. В смысле, тихо на канале. Ни одного, ни другого. Особых поводов для волнения у меня нет, но какой-то червячок в сознании всё же угнездился, поэтому, бегая по своим делам, немного беспокоюсь.

К вечеру выясняется, что не зря.

Нельзя, нельзя оставлять! Ничего нельзя пускать на самотек.

Расслабилась... дура.

А Пятый в это время решил взять реванш.

Лину, чтобы не мешал, втихаря прицепил тот самый синий котроллер. Вы правильно подумали, это штука для релаксации, поэтому рыжий спал почти весь день.

А этот сел работать.

– Ну вот зачем, зачем, скажи мне, ты это сделал?! – это уже не возмущение, это я не знаю что.

– Я должен был.

– Кому ты должен?!

– Так нельзя... ты не понимаешь... – далее следует тезис, от которого я тихо сползаю на пол. – Это не по-христиански.

Держите меня трое!

Рассказываю, как могу (плюс Линовы дополнения, от которых только хуже).

Чем же он был занят весь этот подозрительно тихий день? А вот чем. Он каким-то образом сумел вывести траекторию выхода из расчетной точки, и вывести формулу (я, конечно, искажаю, но всё же), с помощью которой, зная, где находился какой-то экипаж в момент катастрофы, можно понять, куда он вышел. Коряво, да. Я не умею красиво, простите. Сначала Пятый, зная условное место, где находились они сами в момент «реакции Блэки» и точку их собственного выхода, просчитывал реакции Сети и ее ответные действия с учетом присутствия объекта. Потом, основываясь на старый «слепок» Сети, проследил, где находилось еще какое-то количество экипажей. Не только Сэфес, кстати.

Два экипажа Сэфес он нашел. Живых. Находящихся в еще худшем состоянии, нежели они сами.

Семь экипажей, из них Сэфес три – мертвых.

Про то, что по-христиански, а что – нет. До того, как свалиться окончательно, он хотел, чтобы...

Он брался активировать машину и идти забирать тела.

Потому что не по-христиански оставлять их вот так.

Для того чтобы понять степень последствий этой работы, надо знать, каким именно образом работают Сэфес. Весьма и весьма приблизительно, опять же. Есть свой потенциал (в несколько тысяч раз больше потенциала обычного человека), есть потенциал Сети, и вся работа – это игра на разнице этих потенциалов.

Все помнят, что 785 вышел из Сети пустым, как дырявое ведро?

27.

Ночь и весь следующий день – плохо. Реванш дался дорого. То его рвет, то трясет, он не может ни пить, ни есть, не смотря на поддержку ему постоянно холодно, и я понимаю, что больше таких проколов допускать нельзя.

Несчастный Лин сидит рядом, почти ничего не говорит, всё время вздыхает и не знает, чем можно помочь – потому что больше нечем.

Впрочем, к вечеру всё немного успокаивается.

Весь этот день я сижу дома, опасаясь выходить – шутки прямого канала порой бывают настолько непредсказуемы, что диву даешься.

К вечеру Пятый, всё еще никакой, приходит в себя настолько, чтобы что-то съесть и поговорить.

– Вот объясни ты мне, пожалуйста, – прошу я, – чего ты в результате добился? Вам выбираться надо как-то, а ты, вместо того, чтобы...

– Сейчас мы отсюда не выберемся.

– В смысле? Можно же как-то куда-то долететь на катере?

Пятый усмехается. Усмешка кривая, от нее становится не по себе. Я смотрю Линовскими глазами...

– Долететь? – едко переспрашивает он. – Для того чтобы на этой машине дойти до ближайшего мира, в котором есть хотя бы Транспортная сеть, нужно два ваших года. Наших – значительно больше.

Тут опять необходимы пояснения. Сэфес, как и другие контролирующие, практически не пользуются техникой. Если видишь корабль Сэфес, знай, что это не Сэфес летят в корабле, это корабль двигается вместе с ними. Всё не так, как мы привыкли, как мы знаем, всё не так. Не машина двигает Сэфес, наоборот, Сэфес двигают машину. А чаще всего и машины никакой нет. Их корабли – это в большей степени часть Сети, практически лишенные механических частей, огромные энергетические образования, длинной от двухсот до четырехсот наших километров. Такой «корабль» служит нескольким сотням поколений Сэфес, он «доращивается» каждым владеющим им экипажем... не суть важно.

Важно то, что для прохода по Сети у них потенциала сейчас нет.

– И что вы думаете делать? – убито спрашиваю я.

– Просить помощи, – вздыхает Лин. – Слава Богу, эта не пораженная часть зоны, шансы есть.

– У Индиго? Просить помощи у Индиго? – я не верю своим ушам.

– А что остается? – взрывается Лин. – Сидеть тут и ждать, пока...

Он не договаривает – потому что Пятый смотрит на него, пристально и неподвижно.

– Ждать – чего? – спрашиваю я.

– Понимаешь, та структура, которую вы назвали «блэки», сейчас набирает потенциал для нового удара, – Пятый разговаривает со мной так же, как я с умственно неполноценными детьми говорила во время курса дефектологии. Я уже не злюсь, мне уже плевать... – Вопрос, как мы решили, состоит в следующем – кто в сложившейся ситуации сориентируется первым. Не думаю, что раса или конклав, который держит эту зону, состоит из недоумков. По нашим расчетам...

– По нашим расчетам в данный момент Индиго и Маджента оказались в одинаковой заднице, – заканчивает Лин. – Не резон нам ссориться. Я уверен, что нам помогут... если там остались те, кто способен это сделать.

– А если нет? – спрашиваю я.

– А если нет – наберем потенциал, сидя на месте, и попробуем уйти сами, – Пятый отставляет нетронутую тарелку в сторону.

– Будет резня, – тихо говорит Лин. – И я стану одним из первых, кто эту сволочь голыми руками...

– А сколько человек... если это люди, такое могли сделать?

– Не так много, зависит от уровня. Если нашего – и двадцати хватит, если ниже – двести, триста, – Лин берет тарелку и снова отдает ее Пятому. Тот умоляюще смотрит на Лина, тарелка отправляется обратно. – Вот тебе и пассивная зона.

– Или конклав Индиго, – добавляет Пятый. – У нас такого... таких образований... неподконтрольных... не бывает.

Я не разбираюсь в теории, простите.

Уж как могу.

28.

На следующий день Лин устанавливает связь с конклавом, на чьей территории они находятся. После этого его начинает колбасить так же, как Пятого, но всё же немного меньше. Ближе к вечеру его отпускает, и он рассказывает, что получилось.

– У них резерв остался, и они ждут, когда выведут в адекват ту часть группы, которая попала под удар.

– У них тоже кто-то погиб? – господи, как это всё безнадежно. И как же я устала...

– Да, больше половины.

Как же мне сейчас плохо. Чертова эгоистка, как же ИМ сейчас плохо!..

Просто на секунду представить себе, хотя бы на секунду – бесконечную пустоту, сорокаметровую скорлупку этого катера, одиночество и неизвестность.

Я смотрю из окна на милейшие наши Садовники, на тополя и небо, на дорогу, машины, лето... «Смотри, пока видят глаза, слышишь? Вот тут – живое и теплое, тут город, в котором ночью был дождь, люди, которые не знают и не узнают ничего, тут мирно и тихо»...

Мы смотрим.

В шесть глаз...

29.

Только бы всё кончилось.

Уже не принципиально, чем.

Только бы всё кончилось...

30.

Всё теперь происходит слишком быстро, чтобы я успевала что-то понять.

Конклав и сам не в лучшем виде, впрочем, об этом вполне можно было догадаться. Просчитываются варианты, каким образом можно дотащить катер до точки, в которой его подберут.

Конклав боится – боится всего.

Он боится недееспособных Сэфес, которые находятся в их зоне.

Он боится Блэки. Он боится помочь Сэфес и боится не помочь Сэфес.

Он...

Что такое «он»? По словам Лина – больше трехсот человек. Всё-таки человек.

Впрочем, в слово «человек» Лин вкладывает гораздо больше, чем мы.

В конце концов, соглашение достигнуто, и едва оправившиеся Сэфес садятся за новые расчеты.

– Канал пока что остается? – спрашиваю я.

– Да, конечно, – рассеяно отвечает Лин. Я попросила визуализировать процесс, поэтому в воздухе вокруг Лина творится что-то невообразимое. Пятый пока что отдыхает, и я смотрю на рыжего его глазами.

– Красиво.

– Это Сеть... тоже Сеть, просто с другой стороны, – отвечает Пятый.

– А что вы делаете?

Мне пытаются объяснить, каким образом будет перемещаться катер. Единственная аналогия, которая приходит в мою глупую голову – швейная машинка.

Сброс энергии – ответ Сэфес – проход – и так далее.

– А нельзя сразу? – что-то меня настораживает в этом всём, и сильно.

– Они боятся сразу, – вздыхает Пятый. – Боятся, что...

Новой структуры этой они боятся. Которая зафиксирует работу с сетью – и врежет. Врежет по их и так сильно ослабленной зоне.

Логично.

– А так не труднее?

– Труднее. Гораздо. Что поделаешь.

На безрыбье, сами понимаете...

Что делать.

31.

У нас очень жарко.

У нас двадцать семь градусов тепла и в воздухе висит предчувствие бури.

Мы курим с Аней Дудкиной на балконе и говорим про сэртос – творящих. Она сама – из сэртос, она художник, и, как всегда, в присутствии настоящего гения я ощущаю себя полной бездарью и мне становится горько-сладко просто от того, что с таким человеком можно стоять, курить и говорить.

Про то, что сейчас происходит в катере, я стараюсь не думать.

Иногда не думать – это хорошее средство, чтобы остаться в живых.

32.

Anyway the wind blows...

33.

Можно я не буду писать, как это всё происходило дальше? Нет, не подумайте, я вполне могу это сделать – но не хочу. Только если коротко, совсем уж коротко – и без подробностей, которых и так выше крыши.

Индиго помочь толком ничем не смогли – не тот уровень. Однако Встречающих мы выдернули, и через полчаса то, что к тому моменту осталось от 785, оказалось всё-таки дома.

Их вытащили.

И я не хочу рассказывать, как.

Я не хочу подробно описывать, что случилось с Лином, когда он, в какой-то момент, придя в себя, пошел в разнос – в жизни не видела, чтобы с человеком такое было.

Я не хочу рассказывать, какое горе вижу все эти дни – невыносимо, тяжело. Вся база, тот мирок, в котором стоит их страшно запущенный заброшенный дом, весь этот мир сейчас в трауре – из действующих экипажей вернулись только они.

Белый и золото, у нас это цвета радости. С точностью до наоборот – все в белой одежде. Это траур.

Я не знала, что это может выглядеть так....................

34.

Низкая трава. Похожее на наше небо, но всё равно, оно – не наше, я не знаю, как правильно сказать.

Одуванчиков тут нет.

Просто сидеть, в этой низкой траве, просто сидеть и молчать. Рядом. Даже этого не дано.

Белый рукав, золотая вшивка... травинка в пальцах.

– Завтра хоронят девяностый, нам разрешили там быть.

Формула работает. Выведенная им там, в катере, злосчастная эта формула.

Структура, которая работает с Сэфес, Встречающие, уже начали ее использовать – оставив 785 отдыхать и восстанавливаться.

Пятый не хочет сидеть тут в праздности, но dura lex, sed lex, и сейчас он выбрался в степь – просто посидеть и подумать. И немного, совсем немного поговорить.

Последние два дня нам было не до разговоров.

Семьсот девяностый нашли, пользуясь именно этим построением.

– Понимаешь, они молодые были, совсем молодые, меньше шестидесяти... Четвертый рейс, – Пятый, которому под триста, отрешенно смотрит куда-то в небо.

Оказывается, я поразительно мало знала об этом мире.

Ни об учебном центре (условности, условности, а как я еще могу это всё назвать?)...

Ни о том, что планета подключена к Транспортной сети.

О том, что для Сэфес существует кладбище, не знала тоже.

Не все становятся Сихес.

Далеко не все.

– Спасибо, – говорит Пятый.

– За что? – удивляюсь я. Удивляюсь искренне, но всё же догадываюсь, о чем сейчас он может сказать.

– А за всё. И за то, что слушала четыре с половиной часа Богемскую рапсодию, и за нарисованные одуванчики, и за то, что пинала, и ругала, и переживала рядом, что просто была. Ты же слышала – такой срок в режиме встречи еще никто не выдерживал.

– Я и так есть.

– Надеюсь, что так и будет.

Я тоже надеюсь.

От всей души надеюсь.

35.

Сухой остаток:

-– В данный момент дестабилизация системы формацией, условно названной Блэки, временно приостановлена.

-– Существенные изменения, внесенные в существовавшую до этого момента схему, повлекут за собой перестройку и объединение (временное) контролирующих структур Индиго– и Маджента-зон.

-– Реорганизация, прежде всего, затронет мелкие формации Контролирующих – как наиболее уязвимые.

-– Формация, условно названная Блэки, подлежит уничтожению на всех уровнях – как искажающая и деструктурирующая сила.

-– В данный момент Сэфес, как наименее пострадавшая система контроля, берет на себя управленческие функции (временно). По окончании стабилизации процессов возвращается к исходным методам работы.

36.

А никто не знает, что такое Канал, ребята.

Когда заваруха подходила к концу, я сумела поговорить с Встречающими, и выяснила, что такого они раньше не видели никогда. И нигде. Для них было открытием, что у 785 есть такая интересная штука, до этого они были не в курсе.

С вероятностью 200% могу сказать, что эти каналы существуют. Мне уже смешно.

Это настолько редкое явление, что повтор вряд ли возможен. По крайней мере, в отношении 785 экипажа Сэфес в стадии Энриас, которому по окончании реабилитации предстоит очень много работы. Очень много, просто поверьте мне.

Да и не нужен он, этот повтор.

Это тяжело ребята, это очень тяжело.

Не надо.

37.

Там слишком высокое небо.

Я даже не знаю, где это «там».

Anyway the wind blows...

Всегда где-то дует ветер...

38.

1 После сего избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два пред лицем Своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти,

2 и сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою.

3 Идите! Я посылаю вас, как агнцев среди волков.

4 Не берите ни мешка, ни сумы, ни обуви, и никого на дороге не приветствуйте.

5 В какой дом войдете, сперва говорите: мир дому сему........

(Евангелие от Луки)

______________________________

К этому рассказу (хотя я не совсем вправе его так называть) можно относиться, как угодно. Кто-то сочтет это безумием, кто-то, возможно, поверит, кто-то решит, что это забавная выдумка. Вот что: думайте, как хотите. Это ваше право. Я не настаиваю на истинности того, о чем говорю, я просто рассказала вам про этот случай, а дальше вы уже сами.

И – на основе событий этого рассказа построена тетралогия «Время черных звезд», написанная через несколько лет после того, как он появился. Блэки там рассматриваются, как новая псевдо-контролирующая струтура, кинестетики. Впрочем, не надо спойлеров.

Всем добра.