Ребята Джо [Луиза Мэй Олкотт] (fb2) читать онлайн

Книга 507527 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Луиза Мэй Олкотт Ребята Джо

Из цикла «Маленькие женщины»

Перевод барона Н. М. Розен

Санкт-Петербург

СЗКЭО

Москва

ОНИКС-ЛИТ

ББК 84.(7)- 4

УДК 821.111.(73)- 93

053

Текст в современной орфографии воспроизводится по изданию Олъкот А. М. Маленькие мужчины, ставшие взрослыми. Пер. бар. Н. М. Розен. — Санкт- Петербург; Москва: т-во М. О. Вольф, 1910

В книге использованы иллюстрации венгерско-американского художника Луи Джамбора (1884–1955)

Перевод барона Н. М. Розен


053 Олкотт Л. Ребята Джо. Из цикла «Маленькие женщины» — Санкт- Петербург: СЗКЭО, 2020. - 288 с., ил.

ISBN 978- 5- 9603- 0530- 3

ГЛАВА I Десять лет спустя

— Я бы никогда не поверила, что такие удивительные перемены могут произойти здесь в течение десяти лет, — сказала миссис Джо миссис Мегги. Они сидели летом на балконе в Пломфильде, и лица обеих дышали радостью и счастьем.

— Богатство и добрые сердца обладают такой волшебной силой. Лучшим памятником мистеру Лоренцу служит основанный им колледж, а этот дом всегда будет живым напоминанием о тете Марч, — отвечала миссис Мегги, которая была рада возможности похвалить отсутствующих.

— Помнишь, как мы верили в волшебниц и строили планы насчет того, о чем бы мы попросили, если бы могли высказать три желания? И, не правда ли, выходит так, будто мое желание наконец осуществилось. У меня есть и деньги, и слава, и та работа, которую я люблю, — сказала миссис Джо, закидывая руки за голову и небрежно путая свои волосы совершенно так же, как она это делала, будучи девочкой.

— Мое желание сбылось, и Эми также вполне наслаждается своим. Если бы только мама, Джон и Бетси были с нами, как было бы прекрасно, — прибавила Мегги с легкой дрожью в голосе, — так как мамино место теперь уже опустело.

Джо взяла руку сестры в свою, и обе сидели некоторое время молча, наслаждаясь красивым видом, а грустные и радостные мысли, сменяя одна другую, проносились в их головах.

Можно было действительно подумать, что здесь работали волшебницы, так как тихий Пломфильд обратился в оживленный маленький мирок. Перестроенный и свежевыкрашенный дом с хорошо содержащимися садом и лужайками приобрел еще более гостеприимный вид и носил на себе тот отпечаток довольства, который был незнаком ему в то время, когда повсюду кишела беспорядочная орда мальчишек, а Баэры с трудом сводили концы с концами. На горе, где в былые времена запускались воздушные змеи, стоял прекрасный колледж, выстроенный на щедрое завещание мистера Лоренца. Занятые студенты ходили теперь там, где когда - то бегали детские ножки, и много молодых людей, как мужчин, так и женщин, пользовалось здесь всеми благами культуры благодаря богатству и щедрости своего благодетеля.

При самом входе в Пломфильд, наполовину скрытый в деревьях, находился маленький коричневый домик, очень напоминавший собою голубятню, а на зеленом западном склоне ярко блистали на солнце белые колонны роскошного дома Лори, так как, когда быстрый рост города захватил в своем водовороте старый дом, испортил гнездышко Мегги и, к великому возмущению мистера Лоренца, осмелился почти под самым его носом возвести мыловаренный завод, наши друзья переселились в Пломфильд, и с тех пор начались все большие перемены.

Перемены, в общем, были к лучшему, а горечь от потери дорогих умерших несколько сглаживалась всем тем хорошим, что от них осталось. Таким образом, все процветали в этом маленьком обществе, а мистер Баэр и мистер Марч, первый в качестве директора, а второй и качестве священника колледжа, увидели наконец блестящее осуществление своей давнишней мечты.

Сестры поделили между собой заботу о молодых людях, причем каждая взяла на себя наиболее подходящую ей роль. Мегги служила матерью и другом всем молодым девушкам, Джо — поверенной и защитницей всех юношей, а Эми — щедрой благотворительницей. Она заботливо устраняла тернии с пути беднейших из студентов и принимала их у себя с таким гостеприимством, что прекрасный дом ее вполне заслужил свое название Парнас, так он был переполнен музыкой, красотой и теми благами культуры, к которым всегда жадно стремятся молодые сердца и воображения.

Первые двенадцать мальчиков разошлись, конечно, по всему свету, но все находившиеся в живых все еще помнили старый Пломфильд и возвращались время от времени со всех концов земного шара, чтобы рассказать свои приключения, посмеяться над радостями прошлого и приняться за обязанности настоящего с новой силой, так как подобные возвращения домой заставляют работать с удвоенной энергией, сохраняя в сердце нежное воспоминание о счастливых годах юности. Мы можем в нескольких словах рассказать историю каждого из них, а затем уже продолжить дальнейшее повествование о их жизни.

Франц, достигший уже двадцатишестилетнего возраста, находился в Гамбурге, в торговом доме одного своего родственника, и хорошо шел по службе. Эмиль был самым веселым и добродушным моряком на свете. Его дядя отправил его в дальнее плавание, чтобы внушить ему отвращение к этой опасной и бурной жизни, но он вернулся домой в таком восторге, что больше нельзя было сомневаться в его призвании. Родственник- немец хорошо устроил его на своих судах, и мальчик был вполне счастлив. Дэн все еще вел кочевую жизнь. После своих геологических изысканий в Южной Америке он попытался заниматься овцеводством в Австралии, а в настоящее время находился в Калифорнии в поисках руды.

Нат усердно занимался музыкой в консерватории, готовясь для завершения своего образования поехать года на два в Германию. Томми изучал медицину и старался полюбить это занятие. Джек был в деле со своим отцом, решив во что бы то ни стало составить себе состояние. Долли поступил в колледж и изучал право вместе со Стаффи и Недом. Бедный маленький Дик умер, так же как и Билли, но нельзя было жалеть об этом, так как при их умственном и физическом убожестве жизнь их не могла быть счастливой.

Роб и Тедди на основании разницы в их характерах получили прозвища Ягненок и Лев, ввиду того что Тедди обладал непоседливостью и неукротимостью царя зверей, а Роб своей кротостью мог превзойти любого ягненка. Миссис Джо называла его своей «девочкой» и считала послушнейшим и почтительнейшим ребенком; несмотря на это, под его спокойными манерами и мягким характером скрывался достаточный запас мужества и настойчивости. Но Тедди служил как будто воплощением всех шалостей, фантазий, мечтаний и веселья собственной юности. Со своими вечно всклокоченными рыжеватыми волосами, длинными конечностями, громким голосом и постоянной неугомонностью он представлял собой заметную фигуру в Пломфильде. Иногда он бывал мрачен, что случалось с ним не чаще, чем раз в неделю, но терпеливый Роб и миссис Джо умели в таких случаях с ним ладить.

Он был ее гордостью и радостью столько же, сколько и мучением, так как, будучи для своего возраста очень способным и развитым мальчиком, был настолько переполнен всевозможными зародышами всяких талантов, что она становилась совершенно в тупик перед вопросом, что же наконец выйдет из этого замечательного ребенка.

Деми хорошо окончил колледж, и миссис Мегги в душе решила, что он будет священником, с любовью рисуя в своем воображении ту первую проповедь, которую произнесет этот достойный служитель алтаря, так же как и предстоящую ему длинную, полезную и почетную жизненную карьеру. Но Джон, как она называла его теперь, твердо отказался от учения богословия, сказав, что он имел достаточно дела с книгами и желает ближе познакомиться со светом и с людьми, и бедная женщина была сильно огорчена, узнав, что он решил попытать свое счастье на литературном поприще.

Это было ударом для нее; но она знала, что насиловать молодые умы бесполезно и что опыт является лучшим учителем, поэтому она предоставила ему следовать своим наклонностям, но втайне все- таки надеялась увидеть его священником.

Тетя Джо страшно негодовала, узнав, что в семье будет газетный репортер, и сразу наградила его кличкой Дженкинс[1]. Ей нравилась его склонность к литературе, но, как мы увидим дальше, она имела свои причины, для того чтобы ненавидеть официальное положение литератора, Деми, однако же, знал, чего он хочет, и спокойно приводил свой план в исполнение, невзирая на болтовню заботливых маменек и на шутки своих товарищей. Дядя Тедди поддерживал его и рисовал ему блестящую карьеру, называя имена Диккенса и других знаменитостей, которые начали с репортерства, и кончили как известные романисты или газетные сотрудники.

Девочки все процветали. Дейзи, как всегда кроткая и любящая, служила матери подругой и утешением. Джози в четырнадцать лет представляла собой оригинальную особу, преисполненную всевозможных проказ и особенностей, из которых последней была страсть к сцене, доставлявшая ее кроткой матери и сестре много беспокойства и развлечения. Бесс превратилась в высокую красивую девушку, выглядевшую несколько старше своих лет, с теми же грациозными манерами и изысканным вкусом, которыми отличалась когда- то Маленькая Принцесса. Она унаследовала огромные отцовские и материнские таланты, на развитие которых не жалели ни денег, ни любовного внимания. Но гордостью этой маленькой общины была шалунья Нэн, так как, подобно многим беспокойным и своевольным детям, она постепенно превращалась в женщину, полную энергии и богатых задатков, которые неожиданно разворачиваются с полной силой, когда их честолюбивые обладательницы находят, наконец, для себя подходящее поприще. Нэн начала изучать медицину в шестнадцать лет, и к двадцати годам дела ее шли хорошо, так как теперь благодаря усилиям других образованных женщин колледжи и больницы были для нее открыты. Она ни минуты не колебалась в своем решении с того самого времени, как еще в раннем детстве, сидя на старой иве, поразила Дейзи, сказав ей: «Я не хочу семьи, с которой мне придется только возиться. У меня будет аптечка с бутылками и всякими лекарствами, я буду с ней ездить и лечить людей».

Судьба, предсказанная маленькой девочкой, приводилась в исполнение девушкой и настолько удовлетворяла последнюю, что ее ничем нельзя было отвлечь от избранного дела. Несколько достойных молодых людей пытались заставить ее изменить свой образ мыслей и выбрать, по примеру Дейзи, «хорошенький домик и детей, о которых нужно было бы заботиться». Но Нэн только смеялась и смущала своих поклонников, предлагая посмотреть на язык, говоривший о любви, или с видом знатока прощупывая пульс в протянутой руке. Таким образом, все поклонники постепенно отпали, кроме одного молодого человека, который, невзирая на постоянный отпор, был по-прежнему неизменно ей предан. Томми оставался столь же верным предмету своей детской привязанности, как и она своим «бутылкам с лекарствами», и Нэн имела трогательное доказательство его любви. Он изучал медицину исключительно ради нее, не питая ни малейшей склонности к этой науке и имея определенный интерес к коммерческому делу. Но Нэн была непоколебима, и Томми так же твердо стоял на своем, втайне надеясь, что в начале своей практики не отправит слишком много своих пациентов на тот свет. Тем не менее, они были большими друзьями и очень забавляли своих товарищей перипетиями своего веселого романа.

В то утро, когда миссис Мегги и миссис Джо разговаривали на балконе, Томми и Нэн приближались к Пломфильду. Нэн быстро шла по красивой дороге, обдумывая один интересовавший ее случай, а Томми спешил за нею, желая как будто случайно обогнать ее при выходе из городского предместья, — это был его привычный маневр, который также немало их забавлял.

Нэн была красивая девушка, с розовыми щеками, ясными глазами и тем уравновешенным видом, который свойствен всякой молодой женщине, преследующей, определенную цель. Она была просто и изящно одета, держалась прямо и шла легкой энергичной походкой, свободно размахивая руками; каждое ее движение дышало юностью и здоровьем. Немногие прохожие, которые встречались по пути, оборачивались на нее, очевидно, находя удовольствие смотреть на веселую здоровую девушку, идущую по дороге в такой прекрасный день, а молодой краснощекий человек, который без шапки спешил за ней, видимо разделял их мнение, так как даже его взбившиеся вьющиеся волосы явно свидетельствовали о его нетерпении.

— Хелло! — тихо окликнул он ее, и, тщетно пытаясь казаться удивленной, Нэн любезно откликнулась:

— О, это вы, Томми?

— Кажется, так. Я думал, что вы, вероятно, будете здесь сегодня, — и веселое лицо Томми сияло удовольствием.

— Вы знали это? Как ваше горло? — спросила Нэн тоном опытного специалиста, которым она обыкновенно сокращала излишние восторги.

— Горло? О да, помню. Я совершенно здоров. Необыкновенно целебное средство. Никогда больше не посмею называть гомеопатию чепухой.

— Чепуху - то представляете сейчас собой вы, вместе с теми пилюлями, которые я вам давала. Если молочный сахар так чудодейственно излечивает дифтерит, мне придется заметить это. О Томми, Томми, когда вы немного поумнеете?

— О Нэн, Нэн, когда вы перестанете вышучивать меня? — И оба весело смеялись, глядя друг на друга так же, как они это делали и в прежние времена, которые всегда живо вставали в их памяти при каждом посещении Пломфильда.

— Я знал, что не увижу вас целую неделю, если под тем или иным предлогом не сунусь в госпиталь. Вы постоянно так заняты, что мне не удается сказать с вами и двух слов, — объяснил Томми.

— Вам бы тоже следовало заниматься и отложить попечение о подобных глупостях. Право, Томми, если вы не будете внимательнее относиться к лекциям, вы ничего не сделаете, — сказала Нэн серьезно.

— Будет с меня этих лекций, — ответил Томми с отвращением.

— Может же человек позволить себе маленький отдых после того, как он целый день работал над трупами. Я не могу заниматься ими долго, хотя некоторым это, кажется, доставляет огромное удовольствие.

— Почему же вы не бросите это дело и не изберете себе другое, более подходящее? Я всегда находила, что вам не следовало за него браться, — сказала Нэн, заботливо всматриваясь в здоровое лицо своего товарища, в котором ее пристальный взор тщетно пытался найти какие-нибудь болезненные симптомы.

— Вы знаете, почему я выбрал это дело и почему я не изменю ему, даже если оно окажется для меня смертельным. Я могу выглядеть здоровым, но я страдаю серьезным сердечным недугом, от которого и погибну рано или поздно, так как есть только один доктор на свете, который может исцелить меня, а он не хочет. — Томми говорил с видом мечтательной покорности, одновременно смешной и трогательной; намерения его были совершенно серьезны, и он продолжал делать подобные намеки без малейшего на то поощрения.

Нэн нахмурилась, но она уже привыкла к таким разговорам и знала, как себя вести.

— Она старается лечить вас лучшим и единственным способом, который только существует; но на свете нет другого более упрямого больного. Вы были на том балу, куда я вас посылала?

— Был.

— И посвятили себя хорошенькой мисс Уэст?

— Танцевал с ней весь вечер.

— Какие же результаты для вашего чувствительного сердца?

— Ни малейших. Я один раз откровенно зевнул, забыл ее накормить и, в конце концов, со вздохом облегчения передал мамаше.

Повторяйте это лечение как можно чаще и наблюдайте за его действием. Я предвижу, что в скором времени вы не сможете без него обходиться.

— Никогда! Я убежден, что оно совершенно не подходит моему организму.

— Увидим! Слушайтесь моих приказаний, — очень строго сказала она.

— Да, доктор, покорно.

Наступило короткое молчание; затем под впечатлением приятных воспоминаний, вызываемых видом знакомых предметов, Нэн, очевидно, забыла их маленькую размолвку и вдруг сказала:

— Как мы веселились в том лесу! Помните, как вы свалились с большого орешника и чуть не сломали себе шею?

— Еще бы не помнить! А как вы натирали меня полынью, покуда я не превратился в краснокожего индейца, и тетя Джо сокрушалась над моей испорченной курткой? — рассмеялся Томми, в одну минуту обратившийся в мальчика.

— А как вы подожгли дом?

— А вы побежали спасать свои тряпки!

— Вы еще не перестали божиться по-старому?

— Вас все еще зовут «непоседой»?

— Дейзи зовет иногда. Милая девочка, я не видела ее уже целую неделю.

— Я видел Деми сегодня утром, и он сказал мне, что она помогает тете Баэр по хозяйству.

— Она всегда это делает, когда тетя Джо не справляется со своими делами. Дейзи — образцовая хозяйка, и вам бы следовало обратить внимание на нее, если вы уже не хотите работать и не можете жить без романа.

— Нат разбил бы свою скрипку о мою голову, если бы я вздумал что- либо подобное. Нет, благодарю вас. Другое имя так же неизгладимо запечатлелось в моем сердце, как и синий якорь у меня на руке. Мой девиз — «надежда», а ваш — «стойкость»; посмотрим, кто выдержит дольше.

— Вы все думаете, что мы должны держаться парами, как мы это делали в детстве. На самом деле ничего подобного не будет. Посмотрите, как красив Парнас отсюда, — сказала Нэн, вторично обрывая нить разговора.

— Дом прекрасный, но я больше люблю старый Пломфильд. Вот удивилась бы тетя Марч, если бы она могла взглянуть на все здешние перемены, отвечал Томми.

Они остановились у ворот и смотрели на красивый вид, расстилавшийся перед ними. Неожиданный крик испугал их. Высокий мальчик с растрепанной белокурой головой, преследуемый худенькой девочкой, как перышко, перелетел через забор, девочка же запуталась в изгороди и, не будучи в состоянии выбраться оттуда, сидела и хохотала. Ее черные вьющиеся волосы и выразительное лицо представляли собой красивую картину. Шляпа болталась на спине, а на юбке виднелись следы переправ через ручьи, гимнастики на деревьях, причем от последнего прыжка прибавилось несколько основательных дыр.

— Снимите меня, Нэн, пожалуйста. Томми, подержите Тедди; он утащил мою книгу, а я хочу отнять ее, — кричала Джози со своей вышки, нисколько не смущаясь появлением своих друзей.

Томми быстро схватил вора за шиворот, а Нэн тем временем извлекла Джози из колючек, не сделав ей ни малейшего замечания, так как, будучи сама в детстве шалуньей, она снисходительно относилась к подобным же вкусам у других.

— Что случилось, милая? — спросила она, закалывая самую большую дыру на юбке, между тем как Джози рассматривала царапины на своих руках.

— Я учила свою роль на иве, а Тедди подкрался и своей удочкой выбил книгу у меня из рук. Она упала в ручей, и, раньше чем я успела слезть, он удрал. Отдай мне ее сейчас, несчастный, или плохо тебе будет! — кричала Джози, которая и смеялась и сердилась одновременно.

Вырвавшись от Томми, Тедди встал в трогательную позу и, бросая нежные взгляды на мокрую и оборванную фигуру перед ним, вручил ей книгу, с комически сентиментальным видом спрашивая:

— Что ты скажешь на это, моя радость? — причем он скрестил свои длинные ноги и страшно исказил лицо.

Аплодисменты с балкона прервали шалости, и молодые люди пошли вместе по дорожке, совсем как в прежние времена, когда Томми правил четверкой, а Нэн была лучшей лошадью в упряжке.

Румяные, запыхавшиеся и веселые, они поздоровались с дамами и сели отдыхать на ступеньках, покуда тетя Мегги зашивала лохмотья своей дочери, а миссис Джо укрощала Льва и спасала книгу.

Дейзи вышла поздороваться со своей приятельницей, и все заговорили сразу.

— К чаю будут свежие булки; я вам советую остаться: Дейзины булки всегда удаются, — сказал Тедди любезно.

— Тедди — судья в этом вопросе; в прошлый раз он съел девять штук, потому он, должно быть, такой толстый, — сказала Джози, презрительно оглядывая своего двоюродного брата, который был худ, как скелет.

— Мне нужно известить Люси Дав. У нее нарыв на пальце, который пора вскрыть. Я буду пить чай в колледже, — отвечала Нэн, ощупывая свой карман, чтобы удостовериться, не забыла ли она свой ящик с инструментами.

— Благодарю, мне тоже нужно идти. У Тома Мерриуэзера болят веки, и я обещал ему прижечь их ляписом[2]. Ему не придется тратиться на доктора, а для моих косолапых рук — хорошая практика, — сказал Томми, решивший не расставаться со своим кумиром, покуда это возможно.

— Перестаньте! Дейзи не любит, когда вы, живодеры, начинаете разговоры о вашей работе. Булки нам больше по вкусу, — и Тедди сладко улыбнулся, предвкушая будущие съедобные блага.

— Есть ли какие- нибудь известия от Коммодора? — спросил Томми.

— Он едет домой, и Дэн, вероятно, также скоро будет. Мне так хочется собрать всех своих мальчиков, и я просила путешественников приехать непременно ко Дню освобождения Америки, если уж они не могут раньше, — ответила миссис Джо, сияя при этой мысли.

— Они приедут все до единого. Даже Джек решится упустить лишний доллар ради одного нашего веселого обеда, — рассмеялся Томми.

— Эта индейка откармливается для пиршества. Я больше никогда не гоняю ее, а напротив, стараюсь получше кормить, и она заметно раздувается.

— Бог с ней, — сказал Тедди, указывая на обреченную птицу, гордо разгуливавшую по соседнему полю.

— Если Нат уедет в конце этого месяца, нам нужно устроить ему проводы. Он, наверное, вернется обратно знаменитостью, — сказала Нэн своей приятельнице.

Щеки Дейзи слегка покраснели, а кисейные складки на груди быстро поднялись и опустились от порывистого дыхания, но она ответила спокойно:

— Дядя Лори говорит, что у него настоящий талант, и после работы за границей он сможет хорошо зарабатывать здесь, хотя, может быть, знаменитостью он и не будет.

— Молодые люди редко бывают тем, что о них предсказывают, потому лучше ничего не ожидать, — сказала миссис Мегги со вздохом. — Если из наших детей выходят хорошие и полезные люди, мы должны быть довольны, хотя, конечно, всегда естественно желать для них славы и успеха.

— Дети похожи на моих цыплят: нельзя угадать, что из них выйдет. Посмотрите: этот хорошенький петушок самый глупый из всех, а тот длинноногий урод ведет себя, как король. Он кричит так громко, что может разбудить и мертвого, а красивый только хрипит и страшный трус.

— Меня вот вечно останавливают, но посмотрите, что будет, когда я вырасту, — при этих словах Тедди так походил на своего длинноногого любимца, что все рассмеялись над его скромным предсказанием.

— Мне бы хотелось, чтобы Дэн основался где-нибудь. В двадцать пять лет он все еще бродит по свету, и нет у него других привязанностей, кроме здешних, — сказала миссис Мегги, глядя на свою сестру.

— Дэн найдет свое место, в конце концов, а опыт — лучший учитель. В нем есть еще некоторая грубость, но каждый раз, когда он приезжает домой, я замечаю в нем перемену к лучшему, и я никогда не перестану верить в него. Он, может быть, никогда не будет знаменитостью и не разбогатеет, но если из сумасбродного мальчика выйдет честный человек, я уже буду довольна, — сказала миссис Джо, которая всегда защищала своих неудачников.


— Правда, мама, не давай Дэна в обиду. Он стоит целой дюжины Джеков и Недов, которые хвастаются своими деньгами и важничают. Вы увидите, что он сделает что-нибудь такое, чем можно будет гордиться, а им собьет спесь, — прибавил Тедди, любовь которого к его Денни усиливалась теперь восхищением перед смелым и отважным человеком.

— Надеюсь, что ты окажешься прав. Он именно такой человек, который прославится, сделав что- нибудь безрассудное: влезет на Маттерхорн[3], перейдет первый через Ниагару или найдет огромный самородок золота.

— Это его манера устраивать свою жизнь, и, может быть, она лучше нашей, — сказал Томми, который приобрел значительный опыт в этих вопросах, с тех пор как стал изучать медицину.

— Конечно, лучше, — сказала миссис Джо убежденно. — Я предпочитаю, чтобы мои мальчики знакомились со светом таким образом, нежели чтобы они оставались среди городских искушений, где они не имеют другого дела, как только тратить время, деньги и здоровье. Дэн должен пробивать себе дорогу, и это приучает его к энергии, терпению и самостоятельности. Он внушает мне гораздо меньше опасений, чем Джордж и Долли, которые поступили в колледж, но столько же могут позаботиться о себе, сколько и два новорожденных младенца.

— А что делает Джон? Он носится по городу, как газетный корреспондент, и пишет обо всем, начиная от проповедей и кончая борьбой, — сказал Томми, которому такая жизнь нравилась несравненно больше медицинских лекций и больничных палат.

— У Деми есть три ангела- хранителя: хорошие принципы, изысканный вкус и умная мать. Ничего дурного с ним не случится, а теперешний опыт будет ему полезен, когда он начнет писать, что он, конечно, когда-нибудь сделает, — сказала миссис Джо пророчески, так как ей хотелось, чтобы в ее выводке оказались не только утята, но и лебеди.

— Вот и он сам, легок на помине, — воскликнул Тедди.

По дороге шел здоровый черноглазый молодой человек, размахивая над головой газетой.

— «Вечерний курьер»! Новейшее издание! Ужасное убийство! Растрата и побег банковского чиновника! Взрыв на пороховом заводе и забастовка школьников! — кричал Тедди, с грацией молодого жирафа направляясь навстречу двоюродному брату.

— Коммодор в гавани и не заставит долго себя ждать, — кричал Деми, улыбаясь своему хорошему известию.

Все заговорили сразу, и газета передавалась из рук в руки, так как всякий хотел сам прочесть радостную весть о том, что «Бренда» из Гамбурга благополучно прибыла в порт.

— Он явится, наверное, завтра со всей своей коллекцией морских чудовищ и бесконечных рассказов.

— Я видел его: он черен как цыган и бесконечно весел, а пахнет от него морем и смолой. Он очень доволен своим путешествием и надеется получить место помощника штурмана, так как их помощник лежит со сломанной ногой, прибавил Деми.

«Как бы мне хотелось вправить ее», — сказала Нэн про себя, мысленно представляя себя за этой операцией.

— Что делает Франц? — спросила миссис Джо.

— Франц женится, если вам угодно знать. Первый из нашей компании; тетечка, придется вам с ним распроститься. — Ее зовут Людмила Хильдегард - Блюменталь; она из хорошей семьи, довольно богата, хорошенькая и, конечно, ангел. Франц хочет заручиться дядиным согласием, тогда он со спокойной совестью будет устраивать счастливую жизнь честного бюргера. Дай ему бог много лет здравствовать.

— Я очень рада. Мне так приятно, когда мои мальчики обзаводятся собственным домом и хорошей женой. Теперь, если все будет благополучно, я буду спокойна за Франца, — сказала миссис Джо, складывая руки с чувством глубокого удовлетворения. Ей нередко бывало трудно справляться со своими разнохарактерными птенцами, среди которых можно было встретить вперемешку и цыплят, и утят.

— Я также, — вздохнул Томми, взглянув исподтишка на Нэн. — Человек нуждается именно в этом, чтобы не сбиться с пути; и все хорошие девушки должны выходить замуж как можно скорее, не правда ли, Деми?

— Если для них найдется достаточное количество достойных избранников. Ведь женское население превышает мужское, в особенности в Америке, чем, может быть, и объясняется та высокая степень культуры, которой мы достигли, — ответил Джон, который, облокотившись на стул своей матери, вполголоса рассказывал ей итоги проведенного дня.

— В этом кроется великая мудрость, так как для жизненной карьеры каждого мужчины, начиная с рожденья и кончая смертью, нужны объединенные усилия трех или четырех женщин. Вы, мальчики, представляете из себя дорогостоящие создания, и счастье еще, что матери, сестры, жены и дочери любят свое дело и добросовестно исполняют его, иначе вы бы давно исчезли с лица земли, — сказала миссис Джо торжественно, принимаясь за корзину с бельем: все оно требовало основательной починки, так как носки почтенного профессора имели всегда плачевный вид, а его сыновья походили в этом отношении на отца.

— В таком случае этот «избыток» женщин найдет себе достаточно дела в заботе о беспомощных мужчинах и их семействах. Я с каждым днем убеждаюсь в правильности своего мнения и очень счастлива, что мое дело даст мне возможность прожить полезной, довольной и независимой старой девой.

Ударение, которое Нэн сделала на последних словах, вызвало тяжелый вздох со стороны Томми и смех всей остальной компании.

— Я очень довольна и горжусь тобой, Нэн, и очень надеюсь на твои блестящие успехи, так как мы именно нуждаемся в таких самостоятельных женщинах. Мне кажется иногда, что я ошиблась в своем призвании и что мне также следовало остаться одинокой; но мой долг указал мне этот путь, и я не раскаиваюсь в нем, сказала миссис Джо, прижимая к груди большой и очень рваный синий носок.

— Я также. Что бы я стал делать без моей бесценной мамочки? — прибавил Тедди, сопровождая это излияние сыновними объятиями, вследствие которых они оба исчезли за газетой, служившей перед тем в течение нескольких минут занятием для непоседливого юноши.

— Мой милый мальчик, если бы ты время от времени мыл руки, твои ласки были бы менее пагубны для моих воротников. Ничего, ничего, моя радость, я не протестую против пачкотни и грязи, если ты любишь меня, — и миссис Джо вынырнула из- под газеты с очень довольным видом, несмотря на то что волосы ее запутались о пуговицу Тедди, а воротник сбился в сторону.

Здесь Джози, которая учила свою роль на другом конце балкона, вдруг с криком выскочила оттуда и так эффектно продекламировала монолог Джульетты в гробнице, что мальчики принялись аплодировать, Дейзи нервно вздрогнула, а Нэн пробормотала: — чрезмерное мозговое напряжение для ее лет.

— Мне кажется, тебе придется примириться с этим, Мегги, девочка — прирожденная актриса. У нас никогда не выходило ничего подобного даже в «Проклятии нельмы», — сказала миссис Джо, бросив в виде подношения несколько разноцветных носков к ногам своей раскрасневшейся и запыхавшейся племянницы, когда та грациозно опустилась на ковер.

— Это мне наказание за мою страсть к сцене в детстве. Теперь я понимаю, что чувствовала бедная мама, когда я умоляла позволить мне быть актрисой. Я не могу разрешить этого, и все-таки мне, может быть, опять придется отказаться от моих желаний и надежд. — В голосе матери слышался упрек, и Деми с легким раздражением поднял сестру с пола, строго приказав ей «прекратить подобные глупости в обществе».

— Оставь меня! — фыркнула на него Джози, как рассерженный котенок.

Встав на ноги, она сделала низкий реверанс и, возвестив торжественно, что карета подана, грациозно спустилась со ступенек и завернула за угол дома, волоча за собой Дейзин красный платок наподобие мантии.

— Разве она не забавна? Я бы не мог оставаться здесь, если бы эта девочка не потешала меня. Если она когда нибудь напустит на себя чопорность, только вы меня и видели; поэтому будьте с ней поосторожнее, — сказал Тедди, хмурясь на Деми, который, сидя на ступеньках, заносил что- то в свою записную книжку.

— С вами обоими трудно справляться, но мне это скорее нравится. Нам следовало бы поменяться с тобой, Мегги: тебе взять Роба, а мне дать Джози. Тогда в твоем доме царил бы ненарушимый покой, а в моем вечное Вавилонское столпотворение. А сейчас я должна пойти рассказать Лори все новости. Пойдем со мной, Мегги, маленькая прогулка освежит нас. — И с соломенной шляпой Тедди на голове миссис Джо в сопровождении своей сестры направилась к Парнасу, оставив булки на попечение Дейзи, умиротворение Джози — на Тедди, а пациентов Томми и Нэнна милостивое распоряжение этих последних.


ГЛАВА II Парнас

Название подходило месту; и музы, вероятно, были дома в этот день, так как все, что видели и слышали сестры, поднимаясь по отлогому скату, наводило на эту мысль. Проходя мимо открытого окна, они заглянули в библиотеку, царство Клио, Каллиопы и Урании. Мельпомена и Талия развлекались в зале, где несколько молодых людей танцевали и репетировали пьесу. Эрато гуляла в саду со своим возлюбленным, а в комнате, где стоял рояль, сам Феб присутствовал на спевке хорошего xopa.

Наш старый друг Лори был уже пожилым Аполлоном, но таким же красивым и жизнерадостным, как и прежде, ибо время переделало шаловливого мальчика в благородного человека. Заботы и горе, не меньше чем достаток и счастье, много сделали для него; на последнюю же волю деда он смотрел как на свой священный долг, который он выполнял добросовестнейшим образом. Некоторым людям счастье и успех идут впрок, так как солнечный свет необходим для их развития, другим полезнее тень, и легкое прикосновение холода делает их лучше и добрее. Лори принадлежал к первой категории, а Эми — ко второй; и жизнь их, с тех пор как они поженились, представляла собой прекрасную поэму, не только преисполненную счастья и гармонии, но и богатую содержанием и одухотворенную тем участием к окружающим, которое может сделать так много, когда ум и богатство идут рука об руку с сердечной добротой.

Дом их был полон скромного изящества и комфорта, и хозяева, давая полный простор своим художественным вкусам, привлекали сюда всевозможных артистов. Лори мог вдоволь наслаждаться музыкой и являлся щедрым покровителем для того класса людей, оказывать помощь которому было ему всего приятнее. Эми также покровительствовала молодым самолюбивым художникам И скульпторам и еще больше привязалась к своему искусству, с тех пор как ее подрастающая дочь могла разделять С нею ее труды и восторги; ибо Эми принадлежала к числу женщин, могущих быть преданными женами и матерями, не отрекаясь от дарованного им свыше таланта, которым они умеют пользоваться для собственного усовершенствования и на благо других.

Сестры знали ее обычное местопребывание. Джо прямо направилась в мастерскую, где она нашла мать и дочь за работой. Бесс возилась над бюстом ребенка, а ее мать заканчивала портрет своего прекрасного мужа. Время не наложило своего отпечатка на Эми, так как счастье сохранило ее молодость, а довольство придало ей тот лоск, в котором она нуждалась. Эми была высокая, стройная женщина и, несмотря на всю простоту ее наряда, выглядела необыкновенно элегантной благодаря вкусу, с которым она выбирала свои платья, и той грации, с которой она их носила. Кто-то сказал о ней:

— Я никогда не знаю, как одета миссис Лоренц, но па меня она всегда производит впечатление самой нарядной из всех.

Она обожала свою дочь и имела на то полное основание, так как красота, о которой она так мечтала, воплотилась для нее в этом ее более юном двойнике. Бесс унаследовала от матери ее стройную фигуру, голубые глаза, нежную кожу и золотистые волосы, которые она закалывала тем же классическим узлом на затылке. От отца, в более южной и женственной форме, она переняла его красивый нос и рот, что служило источником неиссякаемого восторга для Эми. Простой полотняный фартук, окутывавший ее с головы до ног, очень шел ей и, отдаваясь своей работе с полным самозабвением, она совершенно не сознавала того любовного восторга, с которым мать и тетки следили за каждым ее движением, покуда не раздалось веселое восклицание миссис Джо:

— Друзья мои, оставьте вашу пачкотню и послушайте, что я вам расскажу!

Художницы бросили свои инструменты и радостно приветствовали свою неукротимую родственницу, хотя! своим приходом она помешала их любимой работе. Разговор был в полном разгаре, когда по зову Мегги пришел Лори и, усевшись между сестрами, на этот раз без всяких баррикад между ними, с интересом стал слушать известия о Франце и Эми.

— Эпидемия началась, и теперь ваша паства может сильно пострадать. Приготовьтесь ко всевозможным романическим и сумасбродным похождениям в течение следующих десяти лет, Джо. Ваши мальчики подрастают и, наверное, попадут в целое море всяких жизненный сложностей, о которых вы до сих пор не имели и представления, — сказал Лори, наслаждаясь тем видом отчаяния и радости, которое приняло выражение Джо.

— Я знаю и надеюсь, что мне удастся благополучно вытащить их на берег; но это ужасная ответственность, они во что бы то ни стало обращаются ко мне и думают, что я могу устроить и наладить все их несчастные маленькие романы. Впрочем, мне это нравится, а Мегги при ее избытке чувства просто в восторге от подобной перспективы, — ответила Джо; она была довольно спокойна за своих сыновей, юный возраст которых представлял собой хоть какую-то гарантию в настоящем.

— Я боюсь, что ее восторгу придет конец, когда наш Нат станет слишком усидчив при ее Дейзи. Вы, конечно, понимаете, что это значит? Я являюсь его руководителем не только по музыкальной части, но и пользуюсь его доверием; поэтому мне бы хотелось знать, что ему посоветовать, — сказал Лори серьезно.

— Тише! Вы забыли о Бесс, — начала Джо, указывая по направлению работающей девушки.

— Бог с вами! Она в Афинах, и не слышит ни слова. Ей бы все-таки следовало прекратить это занятие и пойти отдохнуть. Дорогая моя, положи спать своего младенца.

Бесс возилась над бюстом ребенка, а ее мать заканчивала портрет своего прекрасного мужа. И пойди пройдись; тетя Мегги в гостиной; покажи ей новые картины, покуда мы не придем, — обратился Лори к своей дочери, глядя на нее с восхищением.

По его мнению, она представляла собой прекраснейшее изваяние из всех, находившихся у него в доме.

— Да, папа, но, пожалуйста, скажи, хорош ли он? — и Бесс послушно сложила инструменты, окинув свою работу прощальным взглядом.

— Дорогая моя, в интересах истины я принужден сознаться, что одна щека толще другой, а локоны на его юном челе слишком смахивают на рога, что несколько лишает их грации; во всем остальном его можно сравнить с херувимами Рафаэля, и я горжусь им.

Лори говорил шутя: эти первые попытки так напоминали собой однородные попытки Эми, что относиться к ним с восторженным увлечением последней было невозможно.

— Ты видишь красоту исключительно в музыке, — сказала Бесс, встряхивая головкой.

Ее золотые волосы служили единственным ярким пятном, нарушавшим мягкие северные тона обширной мастерской.

— Я вижу твою красоту, моя радость. И где же искать искусство, если его нет в тебе? Мне бы хотелось вдохнуть в тебя побольше жизни, отвлечь тебя от этой мертвой глины и мрамора. Тебе нужно больше света, тепла, нужно принять участие в жизни и развлечениях других. Я хочу видеть живую девочку, а не прекрасную статую в сером фартуке, которая забывает все, кроме своей работы.

Покуда он говорил, две пыльные ручки обвились вокруг его шеи, и Бесс сказала серьезно, отмечая свои слова нежными прикосновениями губ:

— Я никогда не забываю тебя, папа, но мне так хочется сделать что-нибудь хорошее, чтобы ты мог гордиться мною впоследствии. Мама часто советует мне отдохнуть; но когда мы забираемся с ней в мастерскую, мы так заняты и так счастливы, что забываем все на свете. Теперь я пойду петь и играть, чтобы доставить тебе удовольствие. — И, сбросив свой фартук, Бесс исчезла из комнаты, унося за собой весь свет.

— Я рада, что ты поговорил с ней. Милая девочка для своих лет действительно слишком много предается артистическим мечтам. Это моя вина, но я так понимаю ее, что не могу быть благоразумной, — вздохнула Эми, бережно прикрывая бюст мокрым полотенцем.

— Мне представляется, что эта способность переживать самих себя в своих детях есть величайшее счастье на земле, но я стараюсь помнить мамин совет насчет того, что отцы должны иметь свою долю участия в воспитании как девочек, так и мальчиков. Поэтому я, насколько возможно, предоставляю Тедди в распоряжение его отца, а Фриц отдает мне Роба; мне так же полезны и успокоительны его тихие манеры, как ураганы Тедди для отца. Я советую тебе, Эми, повлиять на Бесс, чтобы она на время оставила свою пачкотню и занялась музыкой с Лори; таким образом она избавится от своей односторонности, а Лори перестанет ревновать.

— Слушайте, слушайте ее мудрые изречения! — воскликнул Лори с восторгом. — Я был уверен, что вы поможете мне, Джо, и замолвите за меня словечко. Я действительно немного ревную к Эми и хотел бы больше иметь от своей дочери. Отдайте ее мне на это лето, миледи, а на будущий год, когда мы поедем в Рим, я уступлю ее вам и высшему искусству. Разве это не справедливо?

— Я согласна; но в своем увлечении природой и музыкой не забудь только, что наша Бесс, несмотря на свои пятнадцать лет, гораздо старше, чем многие девушки в ее возрасте. С ней нельзя обращаться, как с ребенком. Она так бесконечно дорога мне, что мне бы хотелось навеки сохранить ее такой же чистой и прекрасной, как и тот мрамор, который она так любит.

Эми говорила грустно, с сожалением оглядывая прекрасную комнату, где они вдвоем проводили столько счастливых часов.

— Соблюдение очереди — первое условие хорошей игры; мы всегда руководствовались этим правилом, когда хотели ездить верхом на старой яблоне или наряжаться в рыжие сапоги, — сказала Джо живо, — и вам тоже нужно поделить свою дочь и посмотреть, который из вас может сделать для нее больше.

— Мы так и сделаем, — ответили оба, смеясь над теми воспоминаниями, которые вызвало в них изречение Джо.

— Как я любила кататься на этой старой яблоне! Ни одна лошадь не доставляла мне потом ни такого удовольствия, ни такого моциона, — сказала Эми, выглядывая в окно, как будто надеясь увидеть там старый фруктовый сад и игравших в нем детей.

— А как мне было весело в моих сапогах, — смеялась Джо. — Я до сих пор сохранила их бренные останки. Мальчики окончательно разорвали их, но я все-таки питаю к ним нежные чувства и с удовольствием прогулялась бы в них по сцене, если бы это было возможно.

— Мои любимые воспоминания относятся к грелке и колбасе. Боже, как бывало весело и как все это далеко от нас теперь! — сказал Лори, поочередно всматриваясь в обеих женщин и как будто с трудом представляя себе, что они действительно были когда-то маленькой Эми и шумливой Джо.

— Не намекайте на то, что мы стареем, милорд. Мы только что расцвели и, право же, представляем собой очень хороший букет со всеми нашими бутонами вокруг нас, — ответила миссис Эми, расправляя складки своего розового кисейного платья с тем же довольным видом, с которым она девочкой рассматривала какой-нибудь свой новый наряд.

— Не говоря уже о наших терниях и щипах, — вздохнула Джо.

Жизнь ее была не из легких, и даже теперь она имела всевозможные причины для беспокойства.

— Пойдемте пить чай, мой друг, и посмотрим, что делает молодежь. Вы устали и нуждаетесь в некотором подкреплении. — И Лори, взяв обеих сестер под руки, повел их пить чай,который на Парнасе имелся в том же изобилии, как нектар в древности.

Они нашли Мегги в гостиной, просторной и красивой комнате, залитой солнечным светом и воздухом, так как все три окна, выходившие в сад, были открыты. В одном конце комнаты стоял рояль, а в другом, задрапированном темно-красными шторами, был устроен альков, представлявший собой домашнее святилище. Три портрета висели там, на стене, по углам стояли два мраморных бюста, а кушетка и овальный стол с вазой цветов составляли единственную мебель в этом уголке. Бюсты Джона Брука и Бетси, оба Эминой работы, были удивительно похожи и носили в себе тот отпечаток спокойной красоты, которая всегда напоминает изречение, гласящее, что «глина передает жизнь, гипс смерть, а мрамор — вечность». С правой стороны, как и подобало для хозяина дома, находился портрет мистера Лоренца. Старик был изображен с присущим ему выражением гордости и благодушия и сохранился здесь в том же свежем и привлекательном виде, как и в то время, когда девочка Джо восхищалась им. Напротив висел портрет тети Марч, завещанный ею Эми, в высоком чепце, с огромными рукавами и длинными митенками1[4], декоративно сложенными на ее лиловом шелковом платье. Время смягчило свойственную ей суровость, а около губ, с которых уже в течение многих лет не срывалось ни одного резкого слова, играла легкая улыбка, которая, быть может, вызывалась упорным взглядом красивого старика, висевшего напротив нее. На самом почетном месте, обвитый зеленой гирляндой и согретый теплыми солнечными лучами, висел портрет их нежно любимой матери. Он был сделан в знак благодарности знаменитым художником, в котором она приняла участие во времена его нужды и бедности, и сходство было настолько велико, что казалось, будто она улыбается своим дочерям, весело говоря им: «Будьте счастливы, я все еще с вами».

Сестры остановились, глядя на дорогое лицо с благоговением и нежной грустью, которая никогда не покидала их при воспоминании о матери: слишком велико было место, занимаемое ею в их жизни, чтобы оно когда-нибудь могло заполниться. Не прошло еще и двух лет, как она покинула их для лучшей жизни, но память о ней утешала и ободряла всех оставшихся здесь. Они ясно почувствовали это, инстинктивно стараясь приблизиться друг к другу, а Лори выразил то же словами, сказав убежденно:

— Я ничего лучшего не желаю для своей дочери, как чтобы она походила на нашу мать. С божьей помощью я достигну этого, так как всем, что есть во мне хорошего, я обязан этой святой женщине.

В эту минуту свежий голос запел «Ave Maria», и Бесс, добросовестно исполняя приказание отца, бессознательно вторила его молитве. Знакомые звуки той песни, которую так часто певала их мать, снова возвратили слушателей на землю из того мира мечты, куда они унеслись на минуту, и они уселись у открытого окна, наслаждаясь музыкой, а Лори принес им чай, и нежная заботливость, с которой он оказывал эту маленькую услугу, делала ее тем более ценной.

Вскоре пришли Нат с Деми, за ними последовали Тедди, Джози и профессор со своим верным Робом. Все горели нетерпением узнать подробности о «мальчиках». Звон посуды и оживленный разговор наполнили собою комнату, и заходящее солнце озаряло своими лучами веселое общество, расположившееся на отдых после многотрудного дня.

Профессор Баэр сильно поседел, но сохранил свой прежний веселый и здоровый вид. Он имел возможность посвятить себя своему любимому делу и занимался им с таким увлечением, что весь колледж чувствовал его благотворное влияние. Роб, насколько позволял его возраст, был вылитой копией отца. Он так любил науку и настолько во всем подражал отцу, что его уже прозвали «молодым профессором».

— Итак, мой друг, мы опять получаем наших двух мальчиков и можем радоваться этому, — сказал мистер Баэр, с сияющим лицом подходя к Джо и пожимая ей руку в знак поздравления.

— О Фриц, я так рада за Эмиля, и за Франца тоже, если только ты не имеешь ничего против. Ты знаешь Людмилу? Хороший это брак? — спрашивала миссис Джо, передавая ему чай и усаживаясь к нему поближе, словно приветствуя в нем свою опору и в радости, и в печали.

— Все идет отлично. Я видел девушку, когда ездил навещать Франца. Она была тогда еще маленьким, но милым и симпатичным ребенком. Блюменталь доволен, кажется, и мальчик будет счастлив. Он слишком немец в душе, чтобы жить вдали от родины, и он будет служить нам связующим звеном, а это мне очень приятно.

— А Эмиль в следующее плавание будет назначен помощником штурмана, разве это не хорошо? Я так счастлива, что повезло именно твоим мальчикам; ты стольким пожертвовал ради них и их матери. Ты не придаешь этому значения, мой друг, но я не могу этого забыть, — сказала Джо, взяв мужа за руку, как будто она снова была девушкой, а ее Фриц только что сделал ей предложение.

Он весело рассмеялся и шепнул ей, загораживаясь ее веером:

— Если бы я не приехал в Америку ради моих бедных малышей, я бы никогда не нашел свою Джо. Воспоминание о прошлых тяжелых временах очень дорого мне теперь, и я благословляю Бога за все то, что я потерял, так как в награду я получил свое счастье.

— Смотрите, смотрите! Здесь втихомолку идет страшный флирт, воскликнул Тедди, поглядывая за веер именно в этот критический момент, к великому смущению своей матери и к удовольствию отца, ибо профессор никогда не стыдился того факта, что считал свою жену лучшей женщиной в мире. Роб быстро выпроводил своего брата в окно, но он также быстро возвратился в другое, а миссис Джо захлопнула свой веер и держала его наготове как средство самозащиты от вторичного нападения своего непокорного сына.

Мистер Баэр поманил Ната чайной ложкой, и последний остановился перед ним с лицом, отражавшим почтительную любовь, которую он испытывал к своему благодетелю.

— Я приготовил тебе письмо, сын мой, к моим старым друзьям в Лейпциге. Они примут в тебе участие в этой новой жизни и могут быть тебе полезны, так как вначале ты страшно стоскуешься, Нат, и будешь нуждаться в утешении, — сказал профессор, передавая ему несколько писем.

— Благодарю вас, сэр. Да, я думаю, что сначала будет очень одиноко, покуда я не привыкну, а потом музыка и надежда на успех ободрят меня, — отвечал Нат, который со страхом и радостью покидал своих старых друзей в поисках новых.

Он был уже взрослым человеком, но голубые глаза смотрели все также открыто и прямо, холеные усы не могли скрыть бесхарактерной чёрточки, сохранившейся в углах рта, а широкий лоб ясно свидетельствовал о музыкальных наклонностях юноши.

Миссис Джо причисляла скромного, любящего и почтительного Ната к удачной, хотя и не блестящей, категории своих питомцев; Она любила его и верила в его добросовестность.

Покуда ее надежды не шли дальше этого, и все прочее предоставлялось заграничному воспитанию и привычке к самостоятельности, которые могли сделать из него лучшего артиста и более сильного человека, чем можно было предполагать.

— Я пометила все твое белье или, вернее, Дейзи сделала это, а как только ты соберешь свои книги, можно будет приступить к укладке, сказала миссис Джо, которая так привыкла снаряжать своих мальчиков во все стороны света, что не удивилась бы даже и экспедиции к Северному полюсу.

Нат покраснел при этом имени, или, может быть, лучи заходящего солнца, упав на его бледные щеки, заставили их вспыхнуть. А сердце его радостно сжалось от сознания, что метки на его скромном белье сделаны руками любимой девушки. Нат обожал Дейзи, и его заветной мечтой было пробить себе дорогу в жизни как музыканту и иметь право назвать ее своей женой. Эта надежда оказывала на него несравненно больше влияния, чем советы профессора, попечение миссис Джо и щедрая помощь мистера Лоренца. Ради нее он работал, ждал и надеялся, черпая свое мужество и терпение в своих мечтах о счастливом будущем, когда Дейзи будет хозяйкой в их собственном маленьком доме, а он обеспечит и озолотит ее своей музыкой.

Все это было известно миссис Джо, и хотя Нат и не представлял собой того человека, которого она выбрала бы для своей племянницы, но она сознавала, что он всегда будет нуждаться в умном и любовном попечении; Дейзи была способна оказывать таковое, а без него он легко мог превратиться в одного из тех приятных, но бесполезных юношей, жизнь которых представляет собой целый ряд неудач благодаря отсутствию в ней опытного рулевого.

Миссис Мегги была положительно недовольна чувством бедного мальчика и твердо решила доверить свою милую девочку только лучшему человеку на свете. Она была очень добра к нему, но в этом вопросе проявляла всю твердость, на которую только была способна; и Нат прибегал за утешением к миссис Джо, которая всегда принимала сердечное участие в интересах своих мальчиков. По мере того как они вырастали, начинались новые заботы, и она предвидела столько же беспокойства, сколько и радости от всех тех любовных увлечений, которые уже начинались среди ее воспитанников. Миссис Мегги обыкновенно в этих делах была ее правой рукой, так как она с юных лет сохранила свою любовь к романам. Но в данном случае она была неумолима и ничего не хотела слушать: «Нат не был настоящим мужчиной и никогда не будет, никто не знал его семью, жизнь музыканта представляет много трудностей; Дейзи была слишком молода, говорить об этом можно будет через пять — шесть лет, надо посмотреть, как отразится на нем его пребывание за границей». Ничего другого добиться было нельзя, ибо Мегги могла быть очень стойкой, когда затрагивались ее материнские инстинкты, хотя ради своих детей она каждую минуту была готова пожертвовать жизнью.

Эти мысли занимали миссис Джо, покуда Нат беседовал с ее мужем о Лейпциге, и она решила откровенно поговорить с ним перед его отъездом.

Она привыкла к доверию своих мальчиков и свободно беседовала с ними обо всех испытаниях и искушениях, которые осаждают вначале всякую молодую жизнь и могут надолго испортить ее без надлежащей помощи в трудную минуту.

— Вот идет Платон со своими учениками, — возвестил непочтительный Тедди, в то время как мистер Марч, окруженный несколькими молодыми людьми, входил в комнату. Умный старик пользовался всеобщей любовью и так прекрасно управлял своей паствой, что многие всю жизнь были благодарны ему за помощь, оказанную их душам и сердцам.

Бесс пошла к нему навстречу. С тех пор как миссис Марч умерла, дедушка был на ее особом попечении; ее золотая головка постоянно склонялась над его седой головой, в то время как она выдвигала его кресло и с нежной заботливостью прислуживала ему.

— Здесь всегда можно выпить хорошего чаю, сэр; прикажете налить вам чашку или предложить вам кусок амброзии[5]? — спросил Лори, который путешествовал, держа сахарницу в одной руке и тарелку с пирогом в другой.

— Ни того ни другого, благодарю вас; она уже позаботилась обо мне, и мистер Марч обернулся к Бесс, которая сидела на ручке его кресла со стаканом молока в руках.

— Дай ей бог заниматься тем же еще долгие годы, а мне любоваться этим красивым опровержением песенки, в которой говорится, что «юность и старость не могут ужиться вместе», — ответил Лори, улыбаясь им.

— «Сварливая» старость, папа, а это огромная разница, — возразила Бесс живо; она любила стихи и хорошо читала их.

— Тебе бы хотелось в глубоком снегу

Увидеть цветущие розы? —

произнес мистер Марч при виде Джози, которая, очень напоминая собой колючую маленькую розу, взгромоздилась на другую ручку его кресла; она только что окончила горячее пререкательство с Тедди, повлекшее за собой ее поражение.

— Дедушка, разве женщины всегда должны подчиняться мужчинам и считать их умнее только потому, что они обладают большей силой? — воскликнула она, свирепо поглядывая на своего двоюродного брата. Он подходил к ним с вызывающей улыбкой на своем детском лице, которое казалось всегда таким комичным на его длинновязой фигуре.

— Как тебе сказать, моя дорогая?! Так думали в прежние времена, и сразу это, конечно, измениться не может. Но мне кажется, что теперь настал черед женщин, и мальчикам надо держать ухо востро, чтобы не позволить девочкам обогнать себя, — сказал мистер Марч, с любовью глядя на оживленные лица молоденьких девушек, которые числились лучшими студентками колледжа.

— Бедные маленькие Аталанты[6] страшно отвлекаются от своей цели и задерживаются по пути препятствиями, которые расставляют на их дороге, золотых яблок здесь нет, конечно, но я думаю, что они могут быть опасными соперницами, когда они разовьют в себе большую резвость, — рассмеялся дядя Лори, приглаживая Джозины волнистые волосы, которые торчали во все стороны, как шерсть сердитого котенка.

— Целые бочки яблок не остановят меня, если я побегу, и дюжине Тедди не удастся подставить мне ножку, как бы они ни старались. Я докажу ему, что женщина может поступать так же хорошо, если не лучше, чем мужчина. Так это было и будет опять, и я никогда не соглашусь, что мой мозг хуже его, только потому, что он меньше, воскликнула возмущенная молодая особа.

— Если ты будешь так отчаянно трясти головой, ты взболтаешь и те мозги, которые у тебя есть, а я бы на твоем месте их поберег, поддразнил Тедди.

— Отчего произошло это междоусобие? — спросил дедушка с легким ударением на первом слове, что заставило обе стороны несколько умерить свой пыл.

— Мы зубрили «Илиаду» и дошли до того места, где Зевс приказывает Юноне не путаться в его планы и грозит в противном случае ее высечь, а Джози возмутилась тем, что Юнона скромно притихла. Я сказал, что так и следует, и согласился со стариком, что женщины ничего не знают и должны слушаться мужчин, — объяснял Тедди, к великому удовольствию своих слушателей.

— Богини могут делать, что им угодно, но эти греческие и троянские женщины были несчастные создания, если они слушались своих мужчин, которые не умели даже сражаться, а нуждались в помощи Паллады, Венеры и Юноны, как только дело становилось серьезнее. Подумать только, что две армии останавливаются и сидят одна против другой, покуда два героя перебрасываются камнями. Я не особенно уважаю вашего старого Гомера. Наполеон и Грант[7] — вот мои герои.

Джози в своем гневе походила на крошечную птичку, налетающую на страуса, и все смеялись, слушая ее презрительные отзывы о бессмертном поэте и критику богов.

— Наполеоновской Юноне[8] жилось очень сладко, не правда ли? Девочки всегда рассуждают так: сначала в одну сторону, потом в другую, — поддразнивал Тедди.

— Я говорила о них только как о солдатах. Что же касается женского вопроса, то разве Грант не был добрым мужем, а миссис Грант счастливой женщиной, а если Наполеон и поступил нехорошо с Жозефиной, он по крайней мере умел сражаться и не нуждался в попечениях какой-нибудь Минервы[9]. Все это — глупейшая компания, начиная от расфуфыренного Париса и кончая Ахиллом, который дулся, сидя на своем корабле, и никакие греческие Гекторы и Агамемноны не заставят меня переменить свое мнение, — сказала Джози, не желая сдаваться.

— Ты, очевидно, можешь биться, как троянец, и мы изобразим из себя две послушные армии, покуда вы с Тедди разрешите дело поединком, — начал дядя Лори, принимая позу воина, опирающегося на копье.

— Я боюсь, что нам это не удастся, так как Паллада идет за Гектором[10], — сказал мистер Марч, с улыбкой глядя на Джо, которая подошла напомнить своему сыну о том, что приближается время ужина.

— Мы разрешим этот вопрос впоследствии, когда в наши дела не будут вмешиваться богини, — сказал Тедди, повинуясь с необычной быстротой при воспоминании об ожидающем его угощении.

— Победа за булками, честное слово, — кричала Джози восторженно.

Но Тедди, ретируясь, отпарировал это замечание, сказав с необычайно добродетельным выражением: «Послушание — первый долг солдата!».

Желая отстоять свою женскую привилегию и оставить за собой последнее слово, Джози побежала за ним, но ей не суждено было произнести ту громовую речь, которая вертелась у нее на языке, так как по лестнице вбежал загорелый молодой человек в морской форме.

— Ау, ау, где же все? — весело кричал он.

— Эмиль! Эмиль! — воскликнула Джози.

Тедди моментально бросился к ним, и недавние враги кончили свою распрю веселым приветствием вновь прибывшему.

Булки были забыты; дети вернулись в гостиную, таща за собой своего двоюродного брата. Там Эмиль расцеловался со всеми женщинами и пожал руку всем мужчинам, за исключением дяди, которого он заключил в свои объятия, к великому удовольствию всех присутствующих.

— Я не думал, что смогу выбраться сегодня, но как только представилась возможность, я сей же час отправился в старый Плом. Там ни души; я изменил курс и понесся на Парнас, и тут-то вы все и есть. Боже мой, как же я рад вас видеть! — воскликнул весело молодой моряк, широко расставив ноги, как будто он все еще чувствовал под ними неустойчивую палубу корабля.

— Тебе следует поминать черта, а не бога, Эмиль, чтобы быть настоящим моряком. Как хорошо от тебя пахнет морем и смолой, — сказала Джози, с восторгом втягивая в себя свежий морской воздух, который он принес с собой. Она предпочитала Эмиля всем прочим двоюродным братьям, и он также любили баловал ее, поэтому она была уверена, что в туго набитых карманах его синей куртки скрывались всякие сокровища, предназначенные для нее.

— Постой, моя радость, раньше чем нырять, нужно измерить глубину, — смеялся Эмиль, который знал, что означали ее ласки.

Он отстранял ее одной рукой, а другой шарил в карманах, извлекая оттуда всевозможные заграничные пакеты и коробки, помеченные различными именами, которые он передавал по назначению, сопровождая их соответствующими замечаниями. Последние вызывали много смеха, так как Эмиль был известный балагур.

— Вот канат, чтобы привязывать нашу лодочку, — сказал он, накладывая Джози на шею красивое ожерелье из розовых кораллов, — а это подарок Ундине от русалок, — прибавил он, передавая Бесс нитку жемчужных раковинок, нанизанных на серебряную цепочку. — Я думал, что Дейзи будет рада скрипке, а Нат подыщет ей скрипача, — продолжал, смеясь, Эмиль, доставая хорошенькую брошку в форме скрипки.

— Конечно, она будет очень довольна, я пойду отнесу ей, — ответил Нат, исчезая. Он был рад случаю повидать Дейзи и уверен в том, что он окажется счастливее Эмиля в своих поисках.

Эмиль засмеялся и вытащил очень красивого точеного медведя с открывающейся головой, в которой находилась огромная чернильница. Эту вещь он с поклоном приподнес тете Джо.

— Зная ваше пристрастие к подобным животным, я привез этот экземпляр для вашего пера.

— Отлично, Коммодор, не унывай! — сказала миссис Джо, очень довольная своим подарком, в глубинах которого, по словам профессора, хранились такие неиссякаемые источники вдохновения, что из-под пера Джо надлежало теперь ожидать произведения, достойного самого Шекспира.

— Так как тетя Мегги, несмотря на свою молодость, непременно хочет носить чепцы, я просил Людмилу купить мне несколько кружевных тряпочек. Надеюсь, они вам придутся по вкусу. — Он развернул папиросную бумагу, откуда появилось несколько тонких кружевных косынок, одна из которых немедленно украсила собой хорошенькие волосы миссис Мегги. — Я ничего не нашел достаточно хорошего для тети Эми, так как у нее все есть, поэтому я привез маленькую картину, которая всегда напоминает мне ее в те времена, когда Бесс была маленькой. — И он передал ей продолговатый медальон слоновой кости, на котором была нарисована Мадонна с хорошеньким Младенцем на руках.

— Какая прелесть! — воскликнули все в один голос; а тетя Эми, очень довольная своим подарком, который напоминал ей счастливейшее время ее жизни, сейчас же надела его себе на шею на голубой ленте Бесс.

— Я льщу себя надеждой, что вот это понравится Нэн: изящно и скромно, очень идейно и как раз подходяще для доктора, — сказал Эмиль, гордо разворачивая два кусочка лавы в форме черепов, изображавших из себя серьги.

— Какая гадость! — И Бесс, которая терпеть не могла некрасивых вещей, принялась рассматривать свои ракушки.

— Она не станет носить серьги, — сказала Джози.

— Ничего, она может проколоть твои уши. Для нее ведь высшее наслаждение отыскать дефекты в организмах своих ближних и подступить к ним с ножом и пинцетом, — ответил Эмиль, не смущаясь.

— В моем сундуке масса всякого хлама для вас, джентльмены, но я знал, что мне не будет покоя, покуда я не выложу свой груз дамам. Теперь рассказывайте мне, что у вас новенького. — Усевшись на Эмин мраморный стол и болтая ногами, Эмиль продолжал свой несмолкаемый разговор, покуда тетя Джо не пригласила всех на торжественный чай, устроенный в честь Коммодора.


ГЛАВА III Литературные злоключения миссис Джо

Семейство Марч в течение своей разнообразной жизненной карьеры привыкло ко всевозможным сюрпризам, но величайшим из них был все-таки тот, когда их Гадкий Утенок превратился если не в лебедя, то в золотую гусыню, на яйца которой в форме литературных произведений был такой спрос, что на расстоянии десяти лет самая заветная мечта Джо оказалась действительностью.

Она никогда не могла дать себе ясного отчета в том, как и почему это случилось, но в один прекрасный день она вдруг увидела себя окруженной маленьким ореолом славы, а в ее кармане оказалась кругленькая сумма, с помощью которой она могла устранить все затруднения в настоящем и обеспечить своих мальчиков в будущем.

Началось это в один тяжелый год, когда в Пломфильде все не ладилось. Времена были плохие, школа приходила в упадок, Джо переутомилась и серьезно заболела, Лори и Эми были за границей, а Баэры со свойственной им гордостью не хотели обращаться за помощью даже к столь близким и дорогим людям. Такое положение дел приводило Джо в полное отчаяние. Она все еще не могла выходить из комнаты, и тогда-то ей пришла мысль снова взяться за перо. Один издатель выпустил объявление, предлагавшее написать книгу для девочек. Несмотря на то, что ее симпатии всегда склонялись на сторону мальчиков, миссис Джо наскоро настрочила небольшой рассказ, где она описывала своих сестер и себя, и со слабой надеждой на успех отправила его искать счастья.

Но жизнь Джо представляла собой сплошную цепь неожиданностей. Ее первая книга, над которой она работала в течение нескольких лет и на которую возлагала столько надежд и юношеских упований, потерпела полное крушение, а маленький рассказ, написанный с единственным желанием получить за него несколько долларов, вышел в удачное время и, сразу обратив на себя общественное внимание, принес автору и деньги, и славу.

Никто не был поражен больше, чем сама миссис Баэр, когда ее маленький корабль под веселый пушечный салют прибыл в порт, разукрашенный пестрыми флагами, а родные и друзья осыпали ее радостными приветствиями и поздравлениями. Начало было положено; ей оставалось только следить за грузом своих кораблей и снаряжать их в доходные плаванья, откуда они возвращались с запасом всякого благополучия для всех тех, которых она любила и для которых трудилась.

Вопрос о славе оставался для нее открытым, так как в наши дни бывает много дыма при самом незначительном огне, и некоторое литературное имя еще не обусловливает собою мировую известность. В своем же материальном благополучии она не могла сомневаться и с благодарностью принимала его, хотя размеры его были значительно преувеличены газетными слухами. Счастье, раз улыбнувшись, не покидало их больше, и вскоре все семейство очутилось у той тихой пристани, где старшие члены семьи могли спокойно отдыхать, не опасаясь бурь, а младшие готовиться к своим странствиям по житейскому морю.

В эти годы покой и довольство выпали, наконец, на долю терпеливых и усердных тружеников, которые никогда не теряли веры в благость и милосердие Творца. Все знали об их улучшившемся положении и радовались их удачам. Но тот успех, который Джо ценила превыше всего, и то счастье, которое представляло собой ее неотъемлемое право, были известны только очень немногим.

Оно заключалось в возможности успокоить и осчастливить свою мать в последние годы ее жизни. Миссис Джо могла теперь снять с нее навеки тяготу всяких забот, дать покой ее усталым рукам, согнать с ее дорогого лица следы тревожных дум и предоставить ей заниматься теми делами милосердия, которые всегда так радовали ее любящее сердце. Джо еще девочкой мечтала о комнате для мамы, где та могла бы спокойно отдохнуть после своей тяжелой, многотрудной жизни. Теперь эта мечта оказалась действительностью, и мама сидела в своей уютной комнате, окруженная всяким комфортом и роскошью. Любящие дочери ухаживали за ней по мере того, как усиливались ее недомогания, верный спутник ее жизни находился здесь же, служа ей поддержкой и опорой, а почтительная нежность внуков доставляла ей немало радости на склоне ее угасающей жизни. То было драгоценное время для всех, так как старушка была счастлива благополучием своих детей. Она пожинала плоды своих трудов, ее молитвы были услышаны, надежды осуществились, добрые семена, посеянные ею, принесли хорошие плоды, и мир и благоденствие осенили дом, который она создала. Тогда, подобно доброму, терпеливому ангелу, понявшему окончание своей миссии, она обратила свой взор к небу и спокойно ждала, когда Богу будет угодно призвать ее к себе.

В этом заключалась хорошая сторона происшедшей перемены, но, как и все в здешнем мире, она имела и свою обратную, смешную сторону. После первых порывов радости и недоверия Джо, со свойственной человеческой природе неблагодарностью, вскоре пресытилась славой и начала сожалеть об утраченной свободе. Ибо ее поклонники внезапно овладели как ею, так и ее делами в прошлом, настоящем и будущем. Совсем незнакомые люди желали ее видеть, расспрашивать, давать советы, предостерегать, поздравлять и сводить ее с ума любезными, но очень тягостными знаками внимания.

Если она не желала открывать им свою душу, на нее обижались, если она отказывалась жертвовать в благотворительные общества, не помогала в каждом отдельном случае нужды и не сокрушалась о несчастьях всего человечества, — ее считали гордячкой и сухой эгоисткой; если она не могла отвечать на кипы получаемых писем, она пренебрегала своими обязанностями по отношению к своим читателям; а если предпочитала свою домашнюю обстановку тому пьедесталу, на который ее желали водрузить, — это служило поводом для развязной критики на «нравы литераторов».

Она продолжала работать ради детей, которые составляли главный контингент ее читателей, и прилагала все старания, чтобы удовлетворить их постоянное требование новых рассказов. Наконец возроптали и ее домашние, находя, что она в ущерб семье работает для других; здоровье ее пошатнулось, но она на некоторое время с радостью приносила себя в жертву на алтарь юношеской литературы, так как сознавала, что многим обязана своим маленьким друзьям, которые после двадцатилетних тщетных усилий наконец оценили ее. Но настало время, когда терпение ее лопнуло и, оправдывая свою фамилию на деле1[11], она удалилась в свою берлогу, яростно огрызаясь на всякого, кто осмеливался подходить близко. Семья забавлялась ее злоключениями и мало сочувствовала ей в ее испытаниях, но Джо начинала думать, что она попала в скверную историю, так как свободой она дорожила больше всего, а ее-то она и утрачивала. Жизнь на виду у всех скоро приедается, и Джо совершенно не была расположена к ней. Она находила, что никто не вправе предъявлять ей больших требований после того, как она щедрой рукой раздала бесконечное количество автографов, фотографий и автобиографических очерков. Художники увековечивали ее дом со всех сторон, а репортёры добивались свидания с ней, несмотря на свирепость, которую она напускала на себя в эти трудные минуты. Бесконечное количество школьников опустошали ее сад в поисках трофеев, длинная вереница любезных паломников обивала ее пороги, а прислуга через неделю просила расчет, не поспевая открывать двери на постоянные звонки. Муж был принужден охранять ее трапезу, а сыновья прикрывать ее бегство через окна, когда предприимчивые посетители входили без доклада в неурочные часы. Описание одного дня, может быть, даст представление о положении вещей и послужит некоторым извинением для злополучной женщины.

— Для ограждения несчастных писателей следовало бы ввести новую статью в международное право, — сказала миссис Джо однажды утром, вскоре после возвращения Эмиля, когда почта оказалась особенно обильной и разнообразной. — Для меня этот вопрос несравненно важнее, чем закон о литературной собственности,

так как время — деньги, а покой необходим для здоровья. Я же безвозвратно теряю и то и другое, перестаю уважать своих ближних и хотела бы укрыться где-нибудь в пустыне, если я даже в свободной Америке не имею возможности запереть свои двери.

— Охотники на Львов неумолимы. Им бы следовало поменяться местами со своей жертвой, тогда они, быть может, поняли бы, до какой степени они скучны, когда позволяют себе зайти для того, чтобы выразить свой восторг от прекрасного произведения, — сказал Тедди, раскланиваясь перед матерью, которая мрачно рассматривала двенадцать писем с просьбами об автографах.

— Мне ясно только одно, сказала миссис Джо решительно, — я не буду отвечать на подобные просьбы. Я послала по крайней мере шесть своих автографов этому мальчику. Он, наверно, торгует ими. Одна девочка пишет из школы; если я пошлю ей, то немедленно придется посылать и остальным. Все начинают с извинений за свою нескромность, зная, что подобные просьбы мне надоели, но они решаются обратиться ко мне, потому что я люблю мальчиков, или потому что им нравится моя книга, или потому что просит кто-нибудь один. Знаменитые литераторы бросают такие бумаги под стол, и, хотя мне с моими рассказами далеко до них, я все-таки последую их примеру, так как мне придется отказаться от сна и пищи, если буду отвечать всем этим милым глупышам. — И миссис Джо со вздохом облегчения смела со стола всю кучу писем.

— Я распечатаю остальные, чтобы ты могла позавтракать, милая мама, — сказал Роб, который часто исполнял обязанности ее секретаря. — Вот одно с Юга. — И, взломав крупную печать, он прочел:

Мадам! Так как Богу угодно было вознаградить ваши труды хорошим состоянием, я нахожу возможным просить вас пожертвовать нам некоторый капитал на расширение церковных построек. К какой бы партии вы ни принадлежали, я уверена, что вы щедро отзоветесь на подобную просьбу.

С совершенным почтением X. Y. Zavier[12].

— Напиши ей любезный отказ, голубчик. Все, что я могу раздать, идет нашим бедным здесь. В этом и заключается моя благодарственная жертва; Что дальше? — спросила миссис Джо, с любовью оглядывая свою уютную комнату.

— Восемнадцатилетний литератор просит разрешения поставить твое имя на романе, который он написал. После первого издания твое имя будет снято и заменено его собственным. Прекрасное предложение! Надеюсь, что ты не согласишься, несмотря на все твое пристрастие к молодым писакам.

— Конечно, это невозможно. Но сообщи ему мой отказ в мягкой форме, и пусть он не присылает рукописи. У меня уже сейчас семь на очереди и совершенно нет времени прочесть даже свои, — сказала миссис Джо, задумчиво вылавливая из полоскательной чашки маленький конверт, по кривому адресу которого можно было подумать, что оно написано ребенком.

— На это письмо я отвечу сама. Маленькая больная девочка просит рассказ, и она получит его, хотя я и не могу написать для нее продолжения ко всем остальным. Эти маленькие Оливеры Твисты положительно ненасытны, а требовательность их безгранична. Дальше, Робби.

— Это коротко и мило:

Дорогая миссис Баэр! Я хочу сообщить вам свое мнение о вашем рассказе. Я прочел его несколько раз и нахожу, что эта книга — первый сорт. Пожалуйста, пишите еще.

Ваш поклонник Билли Бэбкок.

— Такая похвала доставляет мне удовольствие. Билли, очевидно, умный мальчик и ценный критик, если он несколько раз прочитал мою книгу, раньше чем высказал свое мнение о ней. Он не просит ответа, поэтому передай ему мой привет и благодарность.

— Еще письмо из Англии, от дамы с семью дочерьми, которая хочет знать твои взгляды на воспитание, а также просит совета насчет занятий, которые должны себе избрать ее дочери, тем более что старшей уже двенадцать лет. Понятно, что она беспокоится, — рассмеялся Роб.

— Я постараюсь ответить ей. Но так как у меня нет девочек, мое мнение не имеет особой цены и, вероятно, очень ее поразит. Я посоветую ей предоставить им свободу играть, бегать и нагуливать себе здоровье, раньше чем думать об их занятиях. Они скоро сами найдут свое призвание, если их оставят в покое и не будут втискивать в одну и ту же рамку.

— Тут один юноша не может решить, на какой ему девушке жениться, и спрашивает, знаешь ли ты в действительности таких, которых описываешь в своих рассказах…

— Сообщи ему адрес Нэн, и посмотрим, что из этого выйдет, — предложил Тедди, который собирался и сам привести это намерение в исполнение, если только к тому представится какая-нибудь возможность.

— Дама предлагает тебе усыновить ее дочь и просит одолжить ей денег для изучения искусства за границей. Согласись, мама, и попробуй, что ты можешь сделать из девочки.

— Нет, благодарю, я предпочитаю придерживаться одной системы. А это что за письмо в кляксах? Судя по почерку, оно ужасно, — спросила миссис Джо, которая иногда развлекалась тем, что по внешнему виду писем старалась догадаться об их содержании.

В конверте оказалось стихотворение, которое, очевидно, принадлежало перу сумасшедшего поклонника. Последний сначала выражал желание превратиться в гелиотроп, затем сравнивал миссис Джо с ильмом, освещенным лучами Феба, и с розой, распустившейся в мае, прославлял ее ум и заканчивал непередаваемой чепухой, под которой торжественно подписал свое полное имя.

Покуда мальчики хохотали над этими излияниями, их мать успела прочесть несколько выгодных предложений от вновь начинающихся периодических изданий, искавших в ней даровую сотрудницу; длинное письмо одной девицы, безутешно оплакивавшей смерть своего любимого героя и умолявшей «дорогую миссис Баэр написать хороший конец к рассказу», другое — от сердитого юноши, которому было отказано в автографе и который грозил полным финансовым крахом и потерей всех читателей, если она не пришлет ему и всем прочим желающим свои автографы, фотографии и автобиографические очерки. Какой-то министр желал познакомиться с ее религиозными убеждениями, а нерешительная девица спрашивала, кого из своих двух ухажеров ей следовало предпочесть. Этих примеров достаточно, чтобы показать, какие требования предъявлялись миссис Джо, и читатели, вероятно, не осудят ее слишком строго за некоторую неаккуратность в ответах.

— С этим мы покончили. Теперь я приберу здесь немного, а потом возьмусь за работу. Я что-то отстала с ней, а журналы не ждут. Отказывайте всем, Мэри, я не приму сегодня даже королеву, если ей вздумается почтить меня своим посещением, — и миссис Баэр вызывающе бросила салфетку на стол.

— Я надеюсь, что у тебя будет все благополучно сегодня, моя дорогая, — отозвался мистер Баэр, который только что закончил просмотр своей обширной корреспонденции. — Я буду завтракать в колледже с профессором Плоком, а мальчики могут завтракать на Парнасе. Таким образом никто не будет тебя беспокоить.

Сгладив своим прощальным поцелуем усталые морщины на лбу жены, добрейший профессор, нагруженный книгами, зашагал по дороге с зонтиком в одной руке и мешком камней для геологической лекции в другой.

«Если бы у всех писательниц были такие заботливые ангелы-хранители вместо мужей, они, наверное, были бы долговечнее и писали бы больше. Впрочем, вряд ли это желательно, так как все мы пишем теперь слишком много», — размышляла миссис Джо, посылая прощальное приветствие мужу своей метелкой, на которое тот ответил с дороги, размахивая зонтиком. Роб также отправился в школу. Его книги и мешок, квадратные плечи и спокойная походка настолько напоминали собой отца, что миссис Джо не могла удержаться от смеха.

— Да благословит вас Бог, мои дорогие ученые! — проговорила она, глядя вслед мужу и сыну.

Эмиль уже отправился на свой корабль, но Тедди все еще возился около стола, опустошая сахарницу и отыскивая адрес молодого человека, которого он собирался направить к Нэн. Ему хотелось, кроме того, поболтать с матерью, так как они оба очень дорожили подобными разговорами.

Миссис Джо всегда сама убирала свою гостиную, ставила свежие цветы в вазы, кое-что переставляла, и комната благодаря ее заботам всегда была уютной и нарядной. Подойдя к окну, чтобы поправить штору, она увидела художника, который, расположившись на лужайке, срисовывал ее дом. Это зрелище заставило ее с отчаянием отскочить назад.

В ту же минуту на дороге послышался стук колес, и кто-то позвонил.

— Никого не могу принять. Дай мне возможность удрать наверх, — проговорила миссис Джо шепотом, готовясь к бегству.

Но прежде чем она успела осуществить свое намерение, в дверях показался господин с карточкой в руке. Тедди пошел ему навстречу, а миссис Джо притаилась за шторой, выжидая удобной минуты, чтобы улизнуть.

— Я пишу целый ряд биографических очерков для одного периодического издания и хотел бы начать с миссис Баэр, — заговорил посетитель заискивающим тоном, свойственным людям его профессии. В то же время он внимательно осматривал комнату, отмечая всякую мелочь, так как привык извлекать все возможное из своих коротких визитов.

— Миссис Баэр никогда не принимает репортеров, сэр.

— Я прошу уделить мне только несколько минут, — настаивал приезжий, входя в комнату.

— Вы не можете ее видеть, потому что ее нет дома, — ответил Тедди, успевший заметить, что его несчастная мать уже исчезла из комнаты. Он подозревал, что она выскочила в окно, как это иногда с ней случалось при очень горячем преследовании.

— Очень жаль, я зайду опять. Это ее кабинет? Прекрасная комната! — проговорил нескромный посетитель, отступая вглубь гостиной. Он хотел получить какие-нибудь сведения хотя бы и ценой жизни.

— Это не кабинет, — сказал Тедди, оттесняя его в переднюю и надеясь, что миссис Джо укрылась где-нибудь в другой стороне дома.

— Не можете ли вы сообщить мне возраст миссис Баэр, дату ее рождения, бракосочетания, а также и количество ее детей? — продолжал неунывающий репортер, споткнувшись о ковер в дверях.

— Миссис Баэр шестьдесят лет, она родилась на Новой Земле, сегодня исполнилось сорок лет, как она вышла замуж; имеет одиннадцать дочерей. Что еще прикажете, сэр?

Серьезное лицо Тедди так не соответствовало его словам, что репортер, поняв шутку, удалился со смехом как раз в ту минуту, когда по лестнице всходила дама с тремя дочерьми.

— Мы приехали из Ошкоша и не можем вернуться домой, не повидав милую тетю Джо. Мои девочки в восторге от ее рассказов и непременно хотят взглянуть на нее. Я знаю, что еще рано, но мы хотим посетить Холмса, Лонгфелло[13] и других знаменитостей, потому мы первым делом зашли сюда. Миссис Эрастус Кингсбери Пармэли из Ошкоша, доложите, пожалуйста. Мы можем покуда подождать и посмотреть дом.

Все это говорилось с такой быстротой, что Тедди не мог произнести ни слова и молча смотрел на трех девиц.

Три пары голубых глаз так умоляюще взирали на него, что он, как истый американец, не мог отказать им в любезном ответе.

— Миссис Баэр нельзя видеть сейчас ее, кажется, нет дома, но вы можете осмотреть дом и сад, если хотите, — бормотал он, отступая под напором четырех дам, которые восторженно озирались вокруг.

— Очень вам благодарны! Какое чудное, милое место! Здесь она пишет, не правда ли? Это ее портрет? Именно так она мне и представлялась.

Посетительницы остановились перед красивым портретом пожилой дамы с серьезным и сосредоточенным выражением лица. Живописец изобразил ее в диадеме, с пером в руке и жемчужным ожерельем на шее. С трудом удерживаясь от смеха, Тедди указал на очень плохой портрет матери. Он висел за дверью и забавлял миссис Баэр своим отчаянным видом и курьезным световым эффектом, благодаря которому ее нос и щеки были почти так же красны, как и тот стул, на котором она сидела.

— Вот мамин портрет, но он не особенно удачен, — сказал Тедди, забавляясь теми усилиями, которые делали над собой девушки, чтобы скрыть свое отчаяние при виде несоответствия действительности с их мечтами. Младшая, которой было двенадцать лет, откровенно отвернулась, испытывая всем нам знакомое чувство разочарования, когда наши кумиры оказываются самыми обыкновенными людьми.

— Я думала, что ей шестнадцать лет и что волосы ее причесаны в две косы. Теперь мне больше не хочется ее видеть, — сказала девочка и зашагала к двери, предоставляя матери извиняться за ее невежливость. Сестры все же отыскали красоту в дурном портрете и особенно восхищались выразительностью бровей миссис Баэр.

— Пойдемте, дети, иначе мы никуда не поспеем. Вы можете оставить свои альбомы и попросить миссис Баэр написать вам что-нибудь на память. Очень вам благодарны, молодой человек. Кланяйтесь вашей матушке. Так жаль, что нам не удалось ее повидать.

Как раз в эту минуту миссис Пармэли заметила в крайней комнате пожилую женщину в широком клетчатом переднике, которая, повязав голову платком, усердно вытирала пыль.

— Позвольте одним глазком взглянуть на ее святилище, раз ее нет дома, — воскликнула восторженная дама и поплыла через переднюю в сопровождении своего семейства раньше, чем Тедди успел предупредить мать. Отступление миссис Джо было окончательно отрезано. Впереди — художник, сзади — репортер, который не успел еще уехать, а теперь дама с дочерьми надвигалась из передней.

«Поймали! — думал Тедди в комическом отчаянии. — Не стоит изображать из себя горничную, раз они видели портрет».

Миссис Джо отлично разыграла свою роль, и ей, вероятно, удалось бы спастись, если бы ее не выдало злополучное сходство с ее изображением. Миссис Пармэли остановилась у стола. Пенковая трубка, лежавшая там, непосредственная близость пары мужских туфель и кипа писем, адресованных профессору Ф. Баэру, не смутили ее. Восторженно сложив руки, она воскликнула:

— Дети, здесь она писала те чудные высоконравственныерассказы, которые тронули нас до глубины души, Умоляю вас, разрешите мне взять кусочек бумаги, старое перо или почтовую марку на память об этой талантливой женщине!

— Пожалуйста, миссис, что вам угодно, — ответила мнимая горничная, переглянувшись с сыном, который с трудом сдерживал свою веселость.

Старшая девица заметила эту мимическую сцену и сейчас же догадалась в чем дело, а быстрый взгляд на женщину в фартуке окончательно рассеял ее сомнения.

— Мама, ведь это сама миссис Баэр, — шепнула она, подталкивая мать.

— Нет! Не может быть! Неужели? Какая прелесть! — И миссис Пармэли бросилась догонять несчастную женщину, которая поспешно ретировалась. — Не обращайте на нас внимания! Я знаю, что вы очень заняты, позвольте только пожать вашу руку, больше мы вас не задержим!

Не имея другого выхода, миссис Джо предоставила свою руку в распоряжение восторженных посетительниц.

— Если когда-нибудь вы приедете в Ошкош, — говорила мать семейства в порыве безграничного гостеприимства, — вам не позволят ступить и шагу, а все время будут носить на руках, так мы будем рады принять вас у себя.

Мысленно решив никогда не навещать города со столь восторженными обитателями, миссис Джо старалась по мере сил отвечать своим гостям на их любезность. Она написала свое имя в альбомах, подарила каждой что-нибудь на память и на прощанье расцеловалась со всеми, отпустив их к «Холмсу, Лонгфелло и прочим знаменитостям», которых, вероятно, тоже трудно было застать дома.

— Боже мой, Тедди, отчего же ты не дал мне улизнуть? Какой страшный вздор ты наговорил этому репортеру. Надо надеяться, что подобные грехи не зачтутся нам на том свете, но, право, я не знаю, что с нами сделают, если мы перестанем их надувать. Невозможно одной отбояриваться от всех. — И миссис Джо со вздохом стащила свой фартук, удрученная тяжелым жребием, выпавшим на ее долю.

— Новая компания идет по аллее, прячься скорее, пока еще можно, а я их живо спроважу, — кричал с лестницы Тедди, который собрался уже в школу.

Миссис Джо заперлась наверху и наблюдала оттуда за целым пансионом девиц, которые, не получив разрешения осматривать дом, расположились на лужайке, где они, совершенно не стесняясь, рвали цветы, причесывались, завтракали и свободно выражали свое мнение как о месте, так и о его обитателях. После этого посещения наступил некоторый перерыв, и миссис Джо только что собиралась приняться за работу, как пришел Роб и объявил, что члены Христианского союза намерены посетить сегодня колледж, и двое или трое из них, лично известные миссис Баэр, хотят засвидетельствовать ей свое почтение.

— Собирается дождь, так что, может быть, они и не придут. Но на всякий случай отец велел тебя предупредить. Ты ведь проявляешь жестокосердие только по адресу девочек, а к мальчикам ты всегда милостива, — сказал Роб, которому брат успел рассказать об утренних посетителях.

— Мальчики более сдержанны, и мне легче их выносить. В последний раз, когда я принимала здесь каких-то девиц, одна упала в мои объятия и сказала: «Дорогая, полюбите меня!». Я готова была ее убить, — сказала миссис Джо, энергично вытирая перо.

— Мальчики, конечно, этого не сделают, но, вероятно, они будут просить автографы; я тебе советую приготовить несколько дюжин, — сказал Роб, доставая почтовую бумагу. Он был гостеприимный мальчик и симпатизировал всем поклонникам таланта своей матери.

— Девицы от них не отстанут и в этом. В последний раз в N-ском колледже я написала около трехсот и при отъезде оставила целую груду карточек и альбомов на столе. Из всех странных маний эта любовь к автографам — самая нелепая.

Тем не менее миссис Джо написала несколько раз свое имя, облеклась в черное шелковое платье и, воссылая мольбу о дожде, снова взялась за работу. Дождь полил как из ведра, и, успокоившись насчет посетителей, миссис Джо подобрала волосы, сняла манжеты и спокойно уселась дописывать главу; она назначила себе писать не менее тридцати страниц в день и дорожила тем, чтобы этот урок был окончен до вечера. Джози принесла цветы и расставляла их в вазы, когда вдруг, взглянув в окно, она увидела целый лес зонтиков, спускавшихся с горы по направлению к дому.

— Идут, идут, тетя! Дядя спешит короткой дорогой через поле, чтобы встретить их здесь, — кричала девочка с лестницы.

— Следи за ними и скажи, когда они выйдут в аллею. Я в одну минуту приведу себя в порядок и сойду вниз, — сказала миссис Джо.

Перо ее продолжало быстро бегать по бумаге, так как журналы не любят ждать и не делают исключения даже для всего Христианского союза в полном составе.

— Их тут не двое и не трое, а по крайней мере шесть человек, — кричала Джози из передней. — Нет! Целая дюжина! Тетя, посмотри, они все идут сюда. Боже мой, что нам делать? — И Джози содрогнулась при мысли, что она скоро очутится среди этой быстро надвигающейся черной тучи.

— Милосердный Создатель, их сотни! Беги и поставь ведро у черного хода для их зонтиков. Они должны оставить зонтики там, а шляпы нужно положить на стол: вешалка не может сдержать такое количество. Дорожку на полу расстилать не стоит. О, мой несчастный ковер! — с этими словами миссис Джо отправилась вниз, а Джози и горничная носились взад и вперед, с ужасом думая о предстоящем нашествии бесконечного количества грязных ног.

Наконец они пришли. Длинный ряд черных зонтиков, грязных ног и красных возбужденных лиц, так как, несмотря на дождь, молодежь довольно весело провела время в городе. Профессор Баэр встретил их у входа в дом и только начал маленькую приветственную речь, как миссис Баэр, сжалившись над их плачевным видом, появилась в дверях и знаком пригласила их войти.

Предоставив хозяину кончать свою речь в одиночестве, молодые люди весело взбежали по лестнице, по пути снимая шляпы и сражаясь с зонтиками, которые было приказано оставить у черного хода.

Топ-топ! Семьдесят пять пар сапог затопало в передней. Вскоре семьдесят пять зонтиков уютно опустились в гостеприимное ведро, а их хозяева наводнили собой весь нижний этаж дома. Семьдесят пять рук горячо протянулись к хозяйке дома, и она безропотно пожала каждую, хотя некоторые были очень мокры, некоторые очень горячи и почти все носили следы дневной прогулки. Все принесли с собой кое-какие достопримечательности и просили сувениры из Пломфильда.

Целая груда карточек таинственно появилась на столе с просьбой написать на них автографы; и, позабыв свою утреннюю клятву, миссис Джо настрочила все до единой, покуда ее муж и сыновья занимали гостей. Джози убежала на кухню, но кое-кто из посетителей забрался и туда, и один из них смертельно оскорбил ее, спросив, не она ли миссис Баэр. Визит продолжался недолго, и конец был лучше, чем начало. Дождь перестал, и погода разъяснилась. Уходя, молодые люди остановились на лужайке и пели хором, а над их головами, как счастливое знамение, ярко сияла красивая радуга. Пение закончилось троекратным «ура», а затем гости отправились восвояси.

Посещение оставило у всех приятное воспоминание, хотя пришлось чистить ковры и выливать грязную воду из ведра, где стояли зонтики.


— Хороший, честный, трудящийся народ, и я нисколько не жалею о том времени, которое я потратила на них. Но мне необходимо кончить свое писание, и пусть меня оставят в покое до чая, — сказала миссис Джо, предоставляя Мэри запереть дверь. Профессор и мальчики ушли провожать гостей, а Джози побежала домой рассказать матери о случившемся.

Около часа все было спокойно, затем раздался звонок, и Мэри, с трудом удерживаясь от смеха, пришла доложить;

— Какая-то странная дама просит позволения поймать кузнечика у вас в саду.

— Что? — вскрикнула миссис Джо, роняя перо на бумагу, так как из всех нелепых просьб это была, несомненно, самая нелепая.

— Кузнечика, миссис. Я сказала, что вы заняты, и спросила, что ей нужно, а она говорит, что у нее есть кузнечики из садов многих знаменитостей, и теперь ей нужен один из Пломфильда для коллекции. Как вам нравится? — И Мэри захихикала при одном воспоминании об этом.

— Пусть берет на здоровье всех, которые есть. Я буду очень рада от них отделаться: вечно скачут прямо в лицо и садятся на платье, — рассмеялась миссис Джо.

Мэри ушла, но вскоре вернулась, с трудом выговаривая слова от смеха:

— Она приказала очень вас благодарить, миссис, но просит еще ваше старое платье или даже пару чулок для какого-то ковра, который она делает. У нее есть жилет Эмерсона, брюки Холмса и платье миссис Стоу[14]. Она, наверное, сумасшедшая!

— Отдайте ей мой старый красный платок, Мэри, он сильно оживит ее удивительный ковер. Конечно, все эти леди и джентльмены, которые гоняются за мной, совершенно полоумные, но эта, по крайней мере, существо безобидное, так как она не требует моего автографа и дает мне возможность от души посмеяться, — сказала миссис Джо, снова принимаясь за работу. Предварительно она выглянула в окно, где высокая худая дама в обтрепанном черном платье отчаянно носилась взад и вперед по лужайке, стараясь поймать столь необходимое ей насекомое.

Снова все успокоилось, и на дворе уже начало темнеть, когда Мэри просунула голову в дверь, объявляя, что внизу какой- то джентльмен желает видеть миссис Баэр и ни за что не соглашается уходить.

— Он должен уйти, я не сойду вниз. Сегодня был ужасный день, и я хочу, чтобы мне больше не мешали, — отвечала многострадальная писательница, прерывая свою работу на самом патетическом месте.

— Я так и говорила ему, мадам, но он ничего не слушает. Он, должно быть, тоже сумасшедший, и я просто боюсь его: такой он большой, черный, решительный, хотя по виду скорее красивый, — прибавила Мэри, хихикая, так как, очевидно, незнакомец произвел на нее впечатление, несмотря на свое нахальство.

— Мне и без того испортили весь день, и я ни за что не выйду. Скажите ему, чтобы он убирался вон, — воскликнула миссис Джо свирепо.

Мэри ушла, а миссис Баэр, оставшись одна, невольно прислушивалась к тому, что происходило внизу. Сначала оттуда доносился только невнятный гул голосов, а потом раздался крик Мэри. Не особенно доверяя благовоспитанности репортеров, тем более что хорошенькая Мэри не отличалась смелостью, миссис Баэр бросила перо и поспешила на помощь. Она приняла свой самый величественный вид и, остановившись на лестнице, которую храбро защищала Мэри от нового посетителя, спросила грозным голосом:

— Кто осмеливается врываться ко мне, хотя я отказываю в приеме?

- Право, я не знаю, миссис. Он не хочет сказать своего имени и говорит, что вы пожалеете, если не примете его, — ответила Мэри, с негодованием покидая свой пост.

— Разве не пожалеете? — спросил незнакомец, подходя к разгневанной хозяйке дома с распростертыми объятиями и глядя на нее большими черными смеющимися глазами.

При звуке его голоса миссис Джо пристально посмотрела на него, а затем удивление Мэри не имело уже границ, так как почтенная дама бросилась на шею к этому разбойнику с радостным восклицанием:

— Дорогой мой мальчик, откуда же ты приехал?

— Из Калифорнии, мама, нарочно для того, чтобы вас повидать. Ведь теперь вы пожалеете, правда, если я уйду? — отвечал Дэн, нежно целуя ее.

— А я-то чуть не выгнала тебя из дому после того, как целый год по тебе тоскую, — смеялась миссис Джо, готовясь досыта наговориться со своим странником, который очень радовался своей удавшейся шутке.


ГЛАВА IV Дэн

Миссис Джо часто думала, что в жилах Дэна текла индейская кровь. На эту мысль ее наводила не только его любовь к дикой бродячей жизни, но и его наружность, которая, по мере того как он подрастал, становилась все особеннее. Двадцати пяти лет от роду он отличался высоким ростом и сильными мускулами, лицо у него было живое и смуглое, с острыми чертами, манеры резкие и энергичные; он был скор на слова и на удары, а в глазах его горел постоянный беспокойный огонь. В общем, он выглядел свежим и бодрым, и всякий, кто знал тревоги и опасности его кочевой жизни, мог радоваться за него.

Когда он сидел, разговаривая с миссис Баэр, его можно было назвать даже красивым.

— Как мог я забыть своих старых друзей, — говорил Дэн с нежностью, держа ее руки в своей большой коричневой лапе, — забыть тот дом, где меня приютили! Да я так спешил поделиться с вами своей удачей, что я даже не имел времени привести себя в порядок, хотя я и знал, что сильно смахиваю на дикого буйвола. — И Дэн, тряхнув своей мохнатой гривой, рассмеялся так, что окна задрожали.

— Мне это нравится. Я всегда чувствовала пристрастие к бандитам, а ты сейчас очень похож на такового. Мэри еще недавно в доме, чем и объясняется ее испуг. Джози, пожалуй, не узнает тебя, зато Тедди не смутится ни большой бородой, ни львиной гривой. Они скоро все будут здесь, но раньше чем они соберутся, расскажи мне побольше о себе. Боже мой, мой милый Дэн, ведь прошло уже больше двух лет с тех пор, как ты уехал. Как тебе жилось все это время? — спрашивала миссис Джо, которая с живым участием слушала его рассказ о жизни в Калифорнии и о его удачах там.

— Отлично! Ведь вы знаете, что я не гонюсь за богатством. Мне нужно только немного денег на мои насущные потребности, чтобы не думать каждый день обо всей этой ерунде. Мне доставляет гораздо большее удовольствие тот счастливый случай, благодаря которому мой маленький капитал достался мне, кроме того, мне приятно его тратить. Копить деньги я не буду: я, наверное, недолговечен; такие, как я, не живут, — сказал Дэн, которого, по-видимому, несколько тяготило его маленькое состояние.

— Но если ты женишься и устроишься более оседло, — а я надеюсь, что ты это сделаешь, — тебе же нужно иметь что-нибудь для начала. Будь же благоразумен, не раздавай свои деньги; в жизни каждого бывают черные дни, а для тебя всякая зависимость будет очень тяжела, — ответила мудрая миссис Джо, хотя она радовалась в душе, что золотая горячка еще не охватила ее счастливого мальчика. Дэн покачал головой и осмотрелся вокруг, как будто ему было тесно в комнате.

— Кто пойдет за такого бродягу? Женщины любят серьезных, положительных мужчин, а я таким никогда не буду.

— Мой милый мальчик, когда я была молода, я увлекалась именно такими искателями приключений, как ты. Что-нибудь новое и смелое, свободное и оригинальное всегда нравится женщинам. Не теряй надежды; придет время, когда и ты бросишь якорь и удовлетворишься более короткими путешествиями, из которых будешь возвращаться с более тяжелым грузом.

— Что бы вы сказали, если бы я вдруг явился к вам с красной дикаркой? — спросил Дэн, лукаво глядя на прекрасный мраморный бюст Галатеи в углу.

— Я бы приняла ее с распростертыми объятиями, если бы она оказалась хорошим человеком. Разве такая имеется в виду? — И миссис Джо заглянула в глаза Дэну с тем любопытством, которое свойственно даже писательницам, когда дело идет о сердечных делах.

— Покуда еще нет, слава богу. Я слишком занят, еще не устоялся, как говорит Тедди. Кстати, как он поживает? — спросил Дэн, искусно меняя тему разговора.

Миссис Джо, попав на своего любимого конька, не скоро могла остановиться и принялась рассказывать о талантах и добродетелях своих сыновей до прихода этих последних.

Они ворвались в комнату и налетели на Дэна, как два молодые медвежонка, давая исход своей радости и дружеской схватке с вновь прибывшим. Обоим пришлось плохо, так как охотник сразу положил и того и другого. Вскоре пришел сам профессор, и полились нескончаемые разговоры. Тем временем Мэри зажгла лампы, а кухарка особенно тщательно готовила ужин, инстинктивно догадываясь, что к хозяевам приехал дорогой гость.

После чая, не переставая рассказывать, Дэн ходил взад и вперед по комнате. Время от времени он выходил в переднюю, так как его легкие, по-видимому, требовали больший приток свежего воздуха, чем прочие.

Во время одной такой экскурсии он увидел в темной амбразуре двери белую фигуру и остановился, чтобы взглянуть на нее. Бесс также остановилась, не узнав своего старого знакомого. Ее высокая и стройная фигура представляла собой красивую картину на мягком фоне летней ночи: волосы золотым сиянием окружали ее голову, а белый платок, прикрывавший плечи, развевался по ветру, как будто образуя крылья за ее спиной.

— Неужели это Дэн? — спросила она с ласковой улыбкой, протягивая ему руку.

— Кажется, что он; но я не узнаю вас, Принцесса, я принял вас за видение, — ответил Дэн, глядя на нее со странным и мягким выражением лица.

— Я очень выросла; но вы за два года стали совершенно неузнаваемы. — И Бесс с видимым удовольствием оглядела живописную фигуру Дэна, который своей своеобразной дикостью так резко отличался от всех прочих молодых людей.

В эту минуту ворвалась Джози и, забыв о том, что ей уже пошел второй десяток, позволила Дэну поднять и расцеловать себя, как прежде. Только когда он снова поставил ее на пол, он заметил, что и она изменилась, и воскликнул с комическим отчаянием:

— Боже мой! И эта также выросла! Что же я буду делать, когда мне будет не с кем играть? Тедди растет как гриб, Бесс взрослая леди, и даже этот маленький репей носит длинные платья и важничает.

Все рассмеялись, а Джози, взглянув на Дэна, густо покраснела. Обе кузины представляли собой очень хорошенький контраст: Бесс напоминала собой нежную лилию, а Джози — дикую розу. Дэн заметил это и остался доволен их видом, так как в течение своих странствий он видел много красивых девушек и радовался, что его старые друзья ничего не теряли от сравнения с ними.

— Отпустите, пожалуйста, Дэна к нам, — крикнула миссис Джо, — мы не можем допустить такой исключительности. Приведите его сюда и не спускайте с него глаз, а то мы не успеем и обернуться, как он опять удерет в какое-нибудь путешествие!

Дэн, взятый в плен кузинами, возвратился вместе с ними в гостиную, где получил выговор от Джози за то, что он перерос своих товарищей и больше всех походит на мужчину.

— Эмиль старше вас, а выглядит совсем мальчиком. Он все по-старому танцует джигу и поет матросские песни. А вам на вид можно дать лет тридцать, и вы очень похожи на какого-нибудь мрачного бандита, какие бывают в театре. Мне пришла в голову чудесная мысль. Вы как раз можете играть роль египтянина в «Последних днях Помпеи». Мы хотим поставить эту пьесу по-настоящему, со львами, гладиаторами и извержением Везувия. Том и Тед будут сыпать золу сверху и катать бочки с каменьями. Нам как раз недоставало черного человека для египтянина, и вы будете великолепны, когда мы нарядим вас в красные и белые платки. Не правда ли, тетя Джо?

Дэн заткнул уши, оглушенный болтовней Джози, и раньше чем миссис Джо успела ответить своей племяннице, в комнату вошли Лоренц и Мегги со всем своим семейством, за ними Томми и Нэн, и все уселись вокруг Дэна, слушая повествования о его приключениях. Дэн говорил коротко, но рассказы его видимо производили впечатление, что было заметно по его слушателям, лица которых выражали попеременно интерес, удивление, веселость или напряженное ожидание. Мальчики все стремились попасть в Калифорнию, девушки не могли дождаться тех красивых вещей, которые он привез им из своих странствий, а старшие искренно радовались удачам и энергии своего необузданного воспитанника.

— Ты, конечно, опять захочешь попытать счастья, и надо надеяться, что оно не изменит тебе. Но спекуляция — опасная игра, в которой можно все потерять, — сказал мистер Лори, который не меньше мальчиков увлекался рассказами Дэна и так же, как и они, хотел бы испытать что-нибудь подобное.

— С меня пока довольно, слишком эта штука походит на азартную игру. Выигрыш меня мало интересует, а волнение мне приятно, но оно очень вредно. Я хочу попробовать хозяйство на Западе. Это дело, поставленное на широкую ногу, может быть очень интересным, а мне представляется, что после моей бродячей жизни хорошо заняться оседлым трудом. Во всяком случае, я попытаюсь, а вы можете присылать мне плохих овец из вашего стада. Я ведь занимался овцеводством в Австралии и кое-что понимаю в этих экземплярах.

Дэн рассмеялся, и мрачное выражение исчезло с его лица. Но те, кто хорошо знал его, поняли, что он кое-что пережил в Сан-Франциско и не решится снова искушать судьбу.

— Отличная мысль, Дэн! — воскликнула миссис Джо, которая в этом стремлении к оседлой жизни видела сильное подтверждение своих надежд. — По крайней мере, мы будем знать, где ты находишься, и станем навещать тебя. Я пришлю Тедди к тебе в гости. Он так непоседлив, что подобная экскурсия может быть ему очень полезна. Я же буду спокойна за него, раз он с тобой, а он приучится к полезному делу и найдет применение избытку своей энергии.

— Я сумею справиться «с киркой и лопатой», но золотые россыпи представляются мне интереснее, — сказал Тедди, рассматривая образчики руды, привезенные Дэном для профессора.

— Я вам советую основать новый город, а мы переселимся туда. Вам скоро понадобится газета, а я возьмусь ее редактировать; это будет намного приятнее, чем моя теперешняя работа, — заметил Деми, который горел желанием отличиться на поприще публицистики.

— Мы легко сможем основать там колледж. Жители Запада стремятся к науке и хорошо умеют поставить ее у себя, — прибавил вечно юный мистер Марч, воображение которого уже рисовало картину его родного колледжа, повторенного во многих экземплярах на далеком Западе.

— Продолжай, Дэн. У тебя прекрасная мысль, и мы все поддержим тебя. Я первый с удовольствием пожертвую несколько стипендий в пользу этих степняков, — сказал мистер Лори, всегда готовый помочь молодежи как добрым советом, так и деньгами.

— Деньги служат балластом для человека, а помещение их в земле чем-то вроде якоря, на некоторое время по крайней мере. Мне хочется попробовать, что я могу сделать на этом поприще, но сначала я хотел узнать ваше мнение. Не думаю, чтобы я ужился там долго; но, конечно, я могу опять вернуться к старой жизни, как только мне надоест, — ответил Дэн, тронутый и обрадованный живым участием друзей к его планам.

— Я уверена, что вам не понравится. После того как вы объездили весь мир, один маленький город будет казаться таким ничтожным, — сказала Джози, которой кочевая жизнь, имевшая, как следствие, рассказы и красивые подарки, представлялась несравненно заманчивее.

— В каком положении там искусство? — спросила Бесс. Дэн, стоявший вполуоборот к свету, представлялся ей прекрасным сюжетом для этюда углем.

— На Западе прекрасная природа, моя дорогая, а это еще гораздо лучше. Ты нашла бы там чудные модели в мире животных, а таких пейзажей ты никогда не рисовала в Европе. Даже прозаичные тыквы имеют величественный вид в той благодатной стране. Они могут пригодиться тебе для «Золушки», Джози, когда ты откроешь свой театр в Дэнсвилле, — сказал мистер Лори, желая поддержать новый план в самом зародыше.

Задетая за живое упоминанием о сцене, Джози сразу попалась на эту удочку, и когда ей обещали все трагические роли на еще не существовавшей сцене, она очень заинтересовалась этим проектом и стала просить Дэна скорее привести свое намерение в исполнение. Бесс также согласилась, что этюды с натуры будут ей полезны, а ее вкус, слишком разборчивый и изнеженный, может исправиться под влиянием первобытной природы.

— Прошу предоставить мне практику в вашем новом городе, — сказала Нэн, всегда принимавшая сторону новых предприятий. — К тому времени я уже окончу курс, а города растут с необыкновенной быстротой.

— Дэн не допустит в свой город женщин моложе сорока лет. Он не любит их, в особенности молодых и красивых, — вставил Томми, который терзался ревностью, заметив восторженный взгляд Дэна на своего кумира.

— Ко мне, как к доктору, это не относится. В Дэнвилле будет мало болезней, потому что там будут вести деятельную и здоровую жизнь, и только молодые и энергичные люди переселятся туда. Зато несчастных случаев, вероятно, будет много благодаря диким животным, бешеной езде, нападению индейцев и бесшабашной жизни на Западе, а мне нужны сломанные конечности. Хирургия так интересна, а здесь почти совсем не приходится ею заниматься, — ответила Нэн, которая не могла дождаться начала своей деятельности.

— Я приглашу вас, доктор, непременно. Вы будете служить там образцом наших успехов на Востоке. Не унывайте, я пришлю за вами, как только буду иметь возможность устроить вас. А насчет практики не беспокойтесь: я постараюсь скальпировать нескольких индейцев или поломать кости дюжине пастухов специально в вашу честь, — рассмеялся Дэн, которому нравилась энергичная здоровая девушка.

— Благодарю. Я непременно приеду. Дайте-ка мне пощупать вашу руку. Великолепные мышцы. Смотрите, джентльмены, вот это я называю мускулами. — И Нэн тут же прочла присутствующим краткую лекцию, пользуясь рукой Дэна для иллюстрации.

Томми отошел к окну и свирепо смотрел на звезды, энергично размахивая правой рукой, как будто собирался ударить кого-то.

— А Томми возьми в могильщики, он с наслаждением будет хоронить тех пациентов, которых Нэн отправит на тот свет. Он уже старается выработать в себе мрачное настроение, соответствующее подобной роли, — сказал Тедди, обращая всеобщее внимание на разочарованного юношу у окна.

Дурное настроение Томми никогда не было продолжительным, и он присоединился к остальному обществу, говоря:

— Мы предложим городу ссылать в Дэнсвилл всякого, кто заболеет желтой лихорадкой, оспой или холерой, тогда Нэн будет довольна; а так как контингент ее пациентов будет главным образом пополняться эмигрантами и ссыльными, то и ошибки ее не будут иметь особых последствий.

— Я советую вам поселиться около Джексонвилла, чтобы иметь возможность пользоваться обществом культурных людей. Там учредили клуб Платона и очень интересуются философией. Все восточное принимается у них с распростертыми объятиями, и новые предприятия процветают в столь благоприятных условиях, — вставил свое слово мистер Марч, который все время забавлялся оживленной беседой.

Дэн, изучающий Платона, представлял собой очень смешную картину, но никто не улыбнулся, кроме Тедди, а Дэн поспешил изложить еще один из своих проектов:

— Я не совсем уверен, что мне удастся стать хорошим хозяином; по правде сказать, меня гораздо больше тянет к моим старым друзьям — индейцам монтана. Это мирное племя, которое очень нуждается в помощи; они сотнями мрут с голода, потому что не получают того, что им следует. Племя сиу — разбойники, их тридцать тысяч человек. Правительство боится их и всячески за ними ухаживает. По-моему, это черт знает что такое! — Дэн спохватился, но глаза его горели, и он продолжал быстро: — Это именно так, и я не буду извиняться. Если бы я был богат в то время, когда я был у них, я отдал бы все до последнего цента этим несчастным, которых обманывают, выселяют с их же собственной земли и гонят в такие места, где ничего не растет. Честные деятели могли бы принести им огромную пользу, и у меня такое чувство, что мне следует принять в них участие. Я знаю их язык, и они нравятся мне. У меня есть несколько тысяч, но мне кажется, что я не имею права тратить их все на себя и жить в свое удовольствие. Что вы на это скажете?

Дэн говорил горячо и убежденно, и все сразу почувствовали себя наэлектризованными его словами.

— Отлично, отлично! — воскликнула миссис Джо, которая всегда была на стороне несчастных и обездоленных.

— Отлично! — отозвался Тедди, аплодируя. — И меня возьми на помощь. Я страшно хочу попасть к этим молодцам и поохотиться с ними.

— Расскажите нам подробнее, Дэн, чтобы можно было судить, насколько это благоразумно, — сказал мистер Лори, который втайне решил уже населить свои несуществующие еще прерии индейцами монтана и увеличить пожертвование в миссионерское общество, с тем чтобы оно посылало священников к этим обездоленным людям.

Дэн немедленно принялся рассказывать обо всем что он видел среди дакотов и других северо-восточных племен, говоря об их нуждах, несчастьях и мужестве с таким жаром, как будто был лично в них заинтересован.

— Они называли меня Дэн Громовая Туча, потому что моя винтовка была лучшая, которую они когда-либо видели. А Черный Сокол был моим самым преданным другом. Он несколько раз спасал мне жизнь и научил меня именно тому, что мне нужно, если я поеду обратно. Им сейчас приходится очень плохо, а я не люблю оставаться в долгу.

Рассказ Дэна заинтересовал всех, и Дэнсвилл утратил уже часть своей прелести. Но осторожный мистер Баэр высказал предположение, что одного честного деятеля еще недостаточно и, как бы ни были благородны побуждения Дэна, следует предварительно хорошо обдумать план действий, приобрести влияние, заручиться доверием правящих кругов, а покуда подыскивать удобные места для переселения.

— Я так и сделаю. Сперва съезжу в Канзас и посмотрю, что из этого выйдет. В Сан-Франциско я встретил одного человека, который очень хвалил те места. Дело в том, что я совершенно не знаю, с чего начать: всюду что-нибудь нужно, и я почти жалею, что у меня завелись деньги, — сказал Дэн, хмуря брови в полном недоумении.

— Отдайте их мне на сохранение, покуда вы не решите, — сказал мистер Лори, умудренный горьким опытом. — Вы при вашей горячности способны отдать их первому нищему. Я могу пустить их в оборот на время и возвращу их вам по первому требованию.

— Благодарно вас, сэр, я буду рад, когда отделаюсь от них. Пускай они будут у вас, покуда я не решу, что с ними делать. А если в это время со мной что-нибудь случится, оставьте их у себя, чтобы помочь какому-нибудь бродяге, как вы помогли мне. Вот мое завещание, а вы все свидетели. Теперь стало легко на душе. — И Дэн встряхнул плечами, как будто гора свалилась у него с плеч, когда он снял кушак, в котором был зашит его маленький капитал.

Никто и не подозревал, какие события произойдут, раньше, чем Дэн получит обратно свои деньги. Никто не знал, что эти его слова действительно были почти его последней волей. В то время как мистер Лори объяснял, что он думает делать с деньгами Дэна, со двора послышалась веселая матросская песня: ею Эмиль предупреждал о своем приближении. Через несколько минут он вошел в сопровождении Ната, который целый день бегал по урокам в городе. Трогательно было видеть встречу двух друзей. Нат чуть не оторвал Дэну руку, здороваясь с ним, а Дэн, никогда не забывавший своего долга Нату, старался выразить ему свои чувства с некоторой присущей его характеру резкостью, и оба друга, к вящему удивлению слушателей, принялись наперегонки рассказывать свои бесконечные приключения.

В комнате стало тесно, и молодые люди перешли на балкон, где они, как стая ночных птиц, расселись на ступеньках. Мистер Марч и профессор удалились в кабинет, Мегги и Эми пошли хлопотать по хозяйству, а миссис Джо и мистер Лори расположились у открытого окна, прислушиваясь к оживленной беседе.

— Вот он, цвет нашей молодежи! — сказала она, глядя на балкон. — Остальные умерли или разбрелись в разные стороны. Но в этих семи мальчиках и четырех девушках вся моя гордость и утешение. Включая Алису Хит, целых двенадцать человек, и в пределах своих слабых сил я чувствую на себе ответственность за их молодые жизни.

— Если сравнить их теперь с тем, какими многие из них были, когда поступили к нам, а также принимая во внимание домашнее влияние на других, мы положительно можем гордиться своим делом, — сказал мистер Лори серьезно, глядя на белокурую головку, выделявшуюся при свете месяца среди прочих темных и русых голов.

— Девочки не внушают мне опасений: Мегги следит за ними с такой добротой и нежностью, что они не могут сбиться с пути, но с мальчиками из года в год становится труднее, и после каждой отлучки они словно удаляются от меня, — вздохнула миссис Джо. — Они растут, а та единственная нить, которая находится в моих руках, настолько тонка, что может порваться любую минуту. Так и случилось с Джеком и Недом. Долли и Джордж еще любят бывать у меня, и тогда я могу замолвить за них словечко, о Франце и говорить не стоит: он никогда не забудет своих. Но я страшно беспокоюсь за тех трех, которые скоро уедут от нас. У Эмиля доброе сердце, я надеюсь, что оно сохранит его от зла; Нат в первый раз покидает дом, он все еще очень бесхарактерен, несмотря на ваше благотворное влияние, но Дэн по-прежнему остался диким, и я боюсь, что только тяжелое несчастье сможет укротить его.

— Он славный малый, Джо, и мне почти жаль, что он затеял этот сельскохозяйственный план. Немного внешнего лоска превратило бы его в настоящего джентльмена, и как знать, что бы из него вышло здесь, среди нас, — ответил мистер Лори, облокачиваясь на стул миссис Баэр, как он делал это в детстве, когда они затевали сообща какие-нибудь шалости.

— Это не годилось бы для него, а работа и свободная жизнь, которую он любит, для него полезнее, чем светский лоск со всеми опасностями и искушениями городской жизни. Мы не можем изменить его натуры, надо только помочь ей развиваться в должном направлении. Все старые инстинкты еще живы в нем, их надо сдерживать, иначе он пропадет. Мне это ясно, но любовь к нам служит ему некоторой охраной, и мы не должны терять его из виду, пока он не успокоится с годами, или же новые, более крепкие узы не явятся на смену нашим.

Миссис Джо говорила серьезно, так как, хорошо изучив натуру Дэна, она видела, что дикий нрав его еще не обуздан, и боялась его суровой жизненной школы. Она была уверена, что до своего отъезда, оставшись с нею с глазу на глаз, он посвятит ее в свой внутренний мир, и тогда она сможет ободрить или предостеречь его. Тем временем она изучала его, радуясь всему хорошему и быстро замечая то дурное, что пристало к нему за время его странствий по свету. Ей страстно хотелось, чтобы ее «головорез» вопреки всем дурным предсказаниям добился успеха, но, зная, что людей не переделаешь по-своему, она уже примирилась с мыслью видеть в нем заурядного, но порядочного человека.

— Не тревожьтесь, Джо. Эмиль принадлежит к числу тех счастливцев, которым всегда везет в жизни. Я позабочусь о Нате, а Дэн сейчас на хорошей дороге. Пусть он съездит в Канзас, и если хозяйство перестанет привлекать его, он может заняться своими индейцами. Он именно подходит к этому делу, и я надеюсь, что он возьмется за него. Избыток энергии в нем уйдет на борьбу с притеснителями и на защиту угнетенных, а это больше в его характере, чем овцы и поля.

— Будем надеяться, что вы правы, но что это? — и миссис Джо выглянула в окно, так как с балкона раздавались восклицания Тедди и Джози.

— Мустанг, живой мустанг! Мы можем ездить на нем. Какой же ты молодец, Дэн, — кричал мальчик.

— А мне настоящий индейский костюм! Как это кстати для нашего спектакля, — прибавила Джози, хлопая в ладоши.

— Голова буйвола для Бесс. Боже мой, Дэн, зачем вы привезли ей такую гадость? — спросила Нэн.

— Я думал, что ей будет полезно работать над чем-нибудь большим и сильным. Она никогда ничего не добьется, если будет только лепить всяких богов и маленьких котят, — ответил непочтительный Дэн, вспомнив, что перед его отъездом Бесс находилась в нерешительности между головой Аполлона и своим персидским котенком.

— Благодарно вас, я попробую, а если у меня ничего не выйдет, мы можем повесить буйвола в переднюю на память о вас, — холодно ответила Бесс, возмущенная непочтительным отношением к ее кумирам.

— Вы вряд ли посетите нашу новую колонию? Мы недостаточно изящны для вас? — спросил Дэн, принимая тот почтительный вид, с которым все молодые люди всегда обращались к Принцессе.

— Я уезжаю надолго в Рим. Там столько красоты и столько искусства, что целой жизни не хватит для того, чтобы изучить их, — ответила Бесс.

— Рим просто старая грязная яма в сравнении с «садом богов» или моими прекрасными скалами. Я терпеть не могу искусства: разве можно сравнить его с природой? Мне кажется, я бы мог показать вам такие виды, после которых ничего бы не осталось от ваших старых мастеров. Приезжайте к нам, в самом деле. Джози будет ездить верхом, а вы лепить. Впрочем, хоть убейте, я не могу передать, как там хорошо. — И Дэн размахивал руками, будучи не в силах передать ту дикую красоту и силу, которую он чувствовал и которой восхищался.

— Я приеду как-нибудь с папой и сравню ваших лошадей с теми, которые находятся на Святом Марке или на Капитолии в Риме. Пожалуйста, не оскорбляйте моих богов, и тогда я постараюсь примириться с вашими, — сказала Бесс, которая под впечатлением рассказов Дэна заинтересовалась Западом, несмотря на то, что последний не имел ни Рафаэля, ни Микеланджело.

— Согласен! Я придерживаюсь того мнения, что каждому следует ознакомиться сначала со своей родиной, прежде чем стремиться в чужие края, — начал Дэн в примирительном тоне.

— Наша родина хороша, но не во всем. Женщины в Англии, например, имеют право голоса, а мы нет. Мне стыдно, что Америка не представляет собой самую передовую страну во всех вопросах, — сказала Нэн, придерживающаяся радикальных взглядов и горячо отстаивавшая свои права.

— Пожалуйста, не начинайте этого разговора: из него всегда выходят споры, ссоры и недоразумения. Проведем сегодняшний вечер тихо и мирно, — взмолилась Дейзи, которая столько же ненавидела споры, сколько Нэн их любила.

— В нашем городе вы получите право голоса, Нэн, будете мэром или членом городского управления, как вам вздумается. Там всякий будет совершенно свободен, иначе я не вынесу этой жизни, — сказал Дэн и прибавил со смехом: — Я вижу, что Дейзи и Нэн попрежнему не сходятся во мнениях.

— Если бы все думали одинаково, мы никогда бы не сдвинулись с места. Дейзи — прелесть, но время от времени ее приходится встряхивать: она при первом же случае будет голосовать со мной, а Деми будет нас при этом сопровождать.

— С большим удовольствием, — сказал Деми, обняв сестру. — Я всюду пойду с Дейзи, она моя лучшая половина, и я ни в чем не хочу оставлять ее позади себя.

Дэн с грустью посмотрел на них, и его одинокая юность показалась ему еще печальнее.

— Я всегда жалел, что не родился близнецом, — сказал Томми с громким вздохом. — Так приятно и уютно, когда кто-нибудь в тебе нуждается и может утешить, если все остальные так бессердечны.

Этот намек вызвал всеобщий смех, который еще более усилился, когда Нэн вытащила из кармана бутылку с лекарством и сказала серьезно:

— Вы съели слишком много раков за чаем; примите четыре пилюли, и ваше пищеварение исправится.

— Что ж, я приму, ведь только такими вещами вы меня и угощаете. — И Томми мрачно проглотил назначенную ему дозу.

— «Кто излечит ум, пораженный болезнью, или вырвет из души глубокие корни печали?»[15] — трагически продекламировала Джози, сидя на перилах балкона.

— Поедем со мной, Том, и ты станешь человеком. Только брось свои порошки и пилюли, и ты скоро забудешь о существовании сердца и даже желудка, — предложил Дэн свое единственное средство от всех зол.

— Отправимся в море, Том. Хороший припадок морской болезни живо излечит тебя, а сильный северо-восточный ветер выдует всю дурь из головы. Ты можешь ехать в качестве корабельного доктора — легко и весело, — сказал Эмиль.

— Я, может быть, подумаю об этом, когда получу свой диплом, а до тех пор…

— Я никогда не покину миссис Микобер[16]! — воскликнул Тедди, за что Томми немедленно спихнул его с лестницы в мокрую траву. После этого маленького инцидента послышался звон посуды, приглашавший к чаю. В былые времена во избежание беспорядка девочки прислуживали мальчикам. Теперь роли переменились, и молодые люди ухаживали за девушками и дамами.

Даже Джози позволила Эмилю принести себе ягод и сидела смирно, наслаждаясь своим новым положением, покуда Тедди не украл у нее кусочек пирога, и она, забыв приличия, отшлепала его по рукам.

В качестве почетного гостя Дэну было разрешено ухаживать за Бесс, которая по- прежнему занимала исключительное положение в этом маленьком обществе. Томми бережно приготовил угощение для Нэн, но был окончательно уничтожен ее категорическим отказом:

— Я никогда не ем в это время, а у вас будут кошмары, если вы не воздержитесь от ужина.

Подавив муки голода, Томми покорно передал тарелку Дейзи, а сам ограничился тем, что жевал лепестки розы. Когда все окончательно насытились, кто-то предложил петь и настал час для музыки. Нат играл на скрипке, Деми свистел, Дэн барабанил на рояле, а Эмиль мурлыкал грустную матросскую песенку. Потом все пели хором, и прохожие, слушая их, говорили с улыбкой: «Старый Плом сегодня веселится».

Когда все разошлись, Дэн остался на балконе, вдыхая свежий ветер, пропитанный запахом сена и цветов. Покуда он стоял там, опершись на перила, освещенный лунным сиянием, миссис Джо пришла запереть дверь.

— Мечтаешь, Дэн? — спросила она, думая, что наступило время для откровений.

Каково же было ее изумление, когда вместо интересных излияний или ласковых слов Дэн обернулся, сказав коротко:

— Мне страшно хочется курить.

Миссис Джо рассмеялась над крушением своих надежд и ответила ласково:

— Кури в своей комнате, только не подожги дом.

Может быть, Дэн заметил некоторое разочарование в ее лице, или воспоминание о последствиях подобной шалости в детстве растрогало его, но он нагнулся и поцеловал ее, сказав вполголоса:

— Спокойной ночи, мама, — и миссис Джо несколько успокоилась.

ГЛАВА V Каникулы

На другой день был праздник, который пришелся очень кстати. Когда вся семья сидела за завтраком, миссис Джо, случайно взглянув на дверь, воскликнула:

— Смотрите, собака.

На пороге неподвижно стоял огромный нес, устремив пристальный взгляд на Дэна.

— Э, старина! Не мог подождать, чтобы я пришел за гобой? Сознавайся скорее, ты удрал потихоньку? В таком случае тебе достанется, — сказал Дэн, направляясь навстречу собаке. Огромная борзая поднялась на задние лапы и, заглядывая хозяину в лицо, отрывисто лаяла, словно возмущенная обвинением в непослушании. — Ну, ладно; Дон никогда не лжет, — и Дэн обхватил руками шею огромного животного.

На дороге показался человек с лошадью в поводу. Взглянув в окно, Дэн прибавил:

— Я оставил вчера свои вещи в гостинице, не зная, что у вас здесь происходит. Пойдемте посмотрим Окту, мустанга, она красавица. — И Дэн в сопровождении всей семьи вышел на крыльцо навстречу лошади. Увидев хозяина, она стала рваться на балкон, к великому отчаянию державшего ее человека.

— Пустите ее, — крикнул Дэн, — она лазит как кошка и скачет, как олень. Что, моя милая, застоялась ты здесь? — и он погладил морду красивого животного и потрепал его по шее.

— Вот этолошадь так лошадь, — сказал Тед с восторгом: на время отсутствия Дэна Окту поступала в его ведение.

— Какие у нее умные глаза! Кажется, что она сейчас заговорит, — сказала миссис Джо.

— Она отлично умеет разговаривать по-своему и все понимает. Не правда ли, моя красавица? — сказал Дэн, с любовью прижимаясь щекой к морде лошади.

— Что значит Окту? — спросил Роб.

— Окту означает «молния», и она вполне заслуживает это имя. Черный Сокол променял ее на мою винтовку, и мы чудесно проводили с ней время. Много раз я был обязан ей жизнью. Видите вот этот маленький шрам? — спросил Дэн, указывая еле заметную точку, наполовину скрытую гривой, и, опершись на шею Окту, он рассказал историю своего приключения.

— Черный Сокол и я отправились на охоту на буйволов, но не нашли их там, где ожидали. Запасы наши истощились, а река Красного Оленя, на которой была наша стоянка, осталась на несколько сотен миль позади нас. Я думал, что мы окончательно погибли, но мой товарищ был другого мнения: «Я научу тебя, что нужно делать, пока нам не встретятся буйволы», — сказал он. Мы в это время расседлывали лошадей; насколько мог видеть глаз, вокруг была мертвая пустыня, ни одного живого существа, ни одной птички. И что же, вы думаете, мы сделали?

— Ели червей, как австралийцы, — сказал Роб.

— Варили траву или листья, — прибавила миссис Джо.

— Может быть, утоляли голод тем, что жевали глину, как это делают дикари, — догадывался мистер Баэр.

— Убили одну из лошадей, — воскликнул Тедди, горя нетерпением услышать о каком-нибудь кровопролитии.

— Нет, но мы пустили кровь одной из них. Смотрите, как раз в этом месте был надрез, мы выпустили целую чашку крови, разбавили ее водой, положили туда листья дикого шалфея и вскипятили. Было довольно вкусно, и отлично спалось после такого ужина.

— Вряд ли Окту могла бы сказать то же самое, — сказала Джози, сочувственно гладя лошадь по шее.

— Она даже не заметила этой операции. Черный Сокол говорит, что таким образом можно питаться лошадьми и продолжать ездить на них довольно долго, раньше чем это отзовется на их здоровье. Но на следующий день мы нашли буйволов, и я застрелил одного. Его голову я привез сюда. Ее можно повесить на стену, если дети не будут бояться. Ужасный зверь!

— Что это за ремень? — спросил Тедди, который рассматривал индейское седло, уздечку с арканом и кожаный ремень вокруг шеи лошади, который обратил на себя его внимание.

— Мы держимся за этот ремень, когда лежим у лошади на боку, чтобы укрыться от врага, и на кругах палим у нее из-под шеи. Я сейчас покажу. — И, вскочив в седло, Дэн слетел со ступенек и понесся по лужайке. Иногда он мелькал у лошади на спине, иногда висел у нее на боку, держась за ремень и за стремя, а иногда соскакивал на землю и бежал с нею рядом. Дон летел сзади, радуясь своей свободе и обществу любимых товарищей.

— Это лучше цирка! — воскликнула миссис Джо, жалея о том, что она сама не может испробовать огненного скакуна. — Я предвижу, что у Нэн скоро будет много работы, так как Тедди переломает себе все кости, стараясь подражать Дэну.

— Если он несколько раз и упадет с лошади, не велика важность, а эта новая забота и подобные упражнения могут быть ему только полезны. Я боюсь только, что Дэн, полетав на Пегасе, никогда не будет землепашцем, — ответил мистер Баэр.

В это время лошадь взяла барьер через ворота и быстро неслась по дороге. Одного слова хозяина было достаточно, чтобы она, вздрагивая всем телом, как вкопанная остановилась у крыльца. Дэн соскочил с седла и подошел к собравшемуся обществу. Все были в восторге, а Дэн был доволен не столько за себя, сколько за лошадь. Тедди немедленно взобрался на Окту и по дороге в колледж, куда он отправился похвастаться своим новым другом, скоро освоился в странном седле.

Бесс, которая издали видела бешеную скачку, присоединилась теперь к остальным, и все собрались на балконе, где Дэн готовился торжественно открывать свой сундук. Он обыкновенно путешествовал налегке, и весь его багаж состоял из старого поношенного чемодана, но когда у него завелось немного денег, он решил захватить с собой кое-какие охотничьи трофеи, чтобы поделиться ими со своими друзьями.

«Мы теперь окончательно погибнем от моли», — подумала миссис Джо, когда из сундука показалась сначала лохматая голова буйвола, затем шкура волка, предназначенная для ковра в ее комнату, шкура медведя для кабинета профессора и индейские одежды, увешанные лисьими хвостами. Все эти вещи были чрезмерно теплы для июля, но тем не менее вызвали общий дружный восторг. Тедди и Джози сейчас же нарядились в свои костюмы, выучились боевому кличу индейцев и, вооруженные луками, стрелами и томагавками, пустились взапуски по дому и саду.

Девушки восхищались пестрыми крыльями птиц, красивой травой и оригинальными изделиями из бус, коры и перьев. Грубые этюды с натуры, наконечники стрел и минералы заинтересовали профессора, а когда сундук был разобран до дна, Дэн передал мистеру Лори несколько грустных индейских песен, записанных на березовой коре.

— Для полноты картины нам не хватает только шатра. Не знаю, чем и угощать вас сегодня за обедом. Вы вряд ли удовлетворитесь бараниной и зеленым горошком, и мне придется раздобыть жареной ржи и сушеного мяса для моих индейцев, — сказала миссис Джо, глядя на беспорядок в комнате, где живописные группы, украшенные перьями, мокасинами и бусами, расположились на мехах и шкурах.

— Я предпочитаю голову оленя или язык буйвола, окорок медведя или жареные мозги, но перемена бывает иногда приятна, поэтому на сегодня мы удовольствуемся бараниной и горошком, — отвечал Дэн, торжественно восседая на пустом сундуке с Доном у своих ног.

Девушки взялись за уборку комнаты, но дело у них подвигалось плохо: каждая вещь, за которую они брались, имела свою печальную, смешную или страшную историю, и рассказы Дэна могли бы затянуться до бесконечности, если бы не пришел мистер Лори и не увел его к себе.

Так начались летние каникулы. Присутствие Дэна и Эмиля внесло свежую струю в маленькую трудолюбивую общину и несколько оживило ее тихую жизнь. Многие из учеников колледжа не разъезжались на лето, и хозяева Пломфильда и Парнаса прилагали все старания, чтобы устроить им приятные праздники, тем более что большинство было уроженцами дальних штатов и, сильно стесненные в средствах, не имели других источников для своего образования и развлечения. Эмиль был всеобщим любимцем и веселился, как настоящий моряк.

Дэн несколько стеснялся юных леди, на которых он поглядывал молча, как орел на стадо голубей. С молодыми людьми он ладил лучше и сразу приобрел среди них репутацию героя. Их восхищение послужило ему на пользу, так как заставило призадуматься над дефектами своего воспитания и он не раз задавался вопросом, могут ли книги доставить ему хоть долю того наслаждения, которое он почерпнул из великой хартии природы. Несмотря на его молчаливость, девушки распознали хорошие стороны его натуры и в общем относились к «испанцу» благосклонно. Так как его глаза были несравненно красноречивее языка, он зачастую удостаивался всевозможных знаков внимания от прекрасного пола. Для Дэна они не пропадали даром, и он, желая произвести хорошее впечатление, старался сдерживать свой язык, смягчать свои грубые манеры и следить за словами и поступками. Постоянное общение с людьми согревало его душу, культурная среда, в которую он попал, будила его мысли, а перемены, происшедшие со всеми во время его отсутствия, превратили в его глазах старый дом в какой-то новый, неведомый мир. После жизни в Калифорнии он отдыхал среди этих близких и дорогих людей, многое в его тяжелом прошлом забывалось и стушевывалось, а в душе возникали благородные стремления действительно заслужить доверие своих славных товарищей и быть достойным уважения милых неопытных девушек.

Днем катались на лодке, ездили верхом, устраивали пикники. По вечерам занимались музыкой, танцевали, пели, играли, и все в один голос находили, что никогда еще не было таких веселых каникул.

Бесс сдержала слово и, отложив работу в мастерской, принимала участие во всех развлечениях и занималась музыкой с отцом. К великой радости мистера Лори, щеки ее порозовели, а присущее ей мечтательное выражение сменилось веселой улыбкой. Джози меньше ссорилась с Тедди: взгляд Дэна мгновенно усмирял ее и оказывал почти то же магическое действие на ее буйного кузена. На последнего, впрочем, Окту имела, пожалуй, еще большее влияние, он отказался теперь даже от велосипеда, составлявшего издавна его заветную мечту. Днем и ночью он готов был носиться на этом неутомимом животном и стал заметно поправляться, к великой радости его матери, которая уже опасалась, что чрезмерный рост может отозваться на его здоровье.

Деми, которому наскучило писание, посвятил себя фотографии и снимал всякого, кто соглашался для него позировать. Среди многих неудачных попыток ему, благодаря прирожденному вкусу и умению составлять группы, удалось наконец сделать несколько красивых картинок. Он созерцал весь мир через фокус своей камеры и, по-видимому, вполне удовлетворялся избранной точкой зрения.

Дэн был незаменим при подобных сеансах: его фотографии выходили удачно; он охотно позировал в своем мексиканском костюме с лошадью и собакой, и все желали иметь такие карточки на память.

Кроме Дэна, Деми любил еще снимать Бесс. Он получил премию на любительской выставке за портрет своей кузины, которую он увековечил в белом кружевном платье, с распущенными волосами. Эти снимки щедро раздавались счастливым фотографом, и один из них имел свою трогательную историю, о которой нам еще придется говорить. Нат перед отъездом ловил каждую минуту, которую он мог провести в обществе Дейзи, и даже миссис Мегги несколько смягчилась по отношению к нему, успокаивая себя, что в разлуке он, наверно, забудет свою несчастную страсть. Дейзи говорила мало, но, когда она оставалась одна, лицо ее принимало грустное выражение, и тихие слезы капали на ее работу. Она была совершенно уверена, что Нат не забудет ее, но жизнь представлялась ей очень тоскливой без товарища ее детских игр и забав. Однако воля матери была для нее законом, поэтому, коль скоро любить Ната ей не разрешалось, надо было довольствоваться дружбой, и, затаив свое горе в душе, она старалась не только словом, но и делом скрасить последние дни пребывания Ната дома. На дорогу он получил полную корзину со всевозможными угощениями домашнего приготовления, а чемодан его был наполнен всем, что могло быть ему полезным при его одинокой холостой жизни.

Томми и Нэн проводили все свободное время в Пломфильде, так как Эмилю предстояло долгое плавание. Нат уезжал на неопределенный срок, и никто не знал, когда удастся вновь свидеться с Дэном. Жизнь уже приобрела в их глазах свой серьезный, нешуточный характер, и даже в те веселые летние дни все сознавали, что они уже больше не дети, и часто среди смеха и шуток серьезно разговаривали о своих мечтах и планах на будущее, как будто желая перед разлукой найти поддержку и помощь друг в друге.

Так незаметно промелькнуло несколько недель, а затем «Бренда» была готова сняться с якоря; Нат должен был отплыть из Нью-Йорка, а Дэн ехал провожать его, так как всевозможные планы бродили у него в голове и он горел нетерпением приняться за дело.

В честь отъезжавших на Парнасе был устроен прощальный вечер, который очень удался не только по красоте туалетов, но и по хорошему настроению всех приглашенных. Джордж и Долли приехали со всеми замашками гарвардских студентов, блистая своими костюмами и «мятыми шляпами», как окрестила Джози те головные уборы, которыми они так гордились. Джек и Нед ограничились письмами, и никто не жалел об их отсутствии, ибо они принадлежали к категории «неудач» миссис Джо. Бедному Томми опять пришлось вынести крупную неприятность из-за своих волос, которые он усердно обливал сильно пахнущей косметикой в надежде, что таким способом он наконец справится с упрямыми вьющимися локонами. К несчастью, модная прическа все-таки не удалась, а сильный запах парикмахерской, несмотря на все старания от него избавиться, неотступно преследовал Томми. Нэн не подпускала его к себе, энергично отмахиваясь веером при каждом его приближении, и бедный Томми чувствовал себя падшим ангелом, изгнанным из рая. Товарищи, конечно, подняли его на смех, и только прирожденное добродушие спасло его от полного отчаяния. Эмиль был великолепен в своем новом мундире и танцевал с необыкновенным увлечением. Он поспевал всюду, и его партнеры скоро выбились из сил, стараясь угнаться за ним. Несмотря, однако, на быстроту своих движений, он великолепно лавировал между танцующими, избегая возможных столкновений, и юные леди были очень довольны своим кавалером. Так как у Дэна не было фрака, его уговорили надеть мексиканский костюм. В широких штанах, свободной куртке и пестром кушаке он чувствовал себя как дома и, громко щелкая шпорами, посвятил себя Джози, которую обучал всевозможным странным па, а в антрактах следил глазами за одной красивой блондинкой, заговорить с которой все еще не решался.

Мамаши сидели в алькове в гостиной, имея наготове булавки и большой запас добрых слов и ободряющих улыбок и для неопытных юношей, не привыкших к таким развлечениям, и для застенчивых девушек, стеснявшихся своих поношенных платьев и чищеных перчаток. Красивая миссис Эми прохаживалась под руку с высоким деревенским парнем в смазных сапогах, а миссис Джо с увлечением танцевала с робким юношей, руки которого напоминали крылья ветряной мельницы, но красное лицо сияло гордостью и удовольствием от сознания, что ему выпала честь танцевать с женой директора. У миссис Мегги всегда находилось место для двух или трех некрасивых, бедно одетых девушек, а мистер Лори посвящал себя этим обездоленным созданиям с такой искренней любезностью, которая сразу завоевывала ему их расположение и делала их счастливыми на целый вечер. Добрейший профессор, расхаживая между приглашенными, награждал всех без разбора своей сияющей улыбкой, а мистер Марч в кабинете трактовал о греческой трагедии с теми из гостей, которые считали танцы ниже своего достоинства.

В зале, в передней, в гостиной и на балконе всюду мелькали белые женские фигуры в сопровождении своих верных телохранителей; воздух был наполнен веселой музыкой и оживленным говором, а полная луна проливала свой волшебный свет на эту веселую картину.

— Заколи мне платье, Мегги. Этот милый деревенский медведь окончательно уничтожил весь мой туалет. Зато как же он веселился, несмотря на толчки, которые мы получали решительно от всех танцующих. К сожалению, в таких случаях лета начинают брать свое, и я не чувствую прежней легкости в ногах. Лет через десять мы будем окончательно негодны для таких развлечений. Ничего не поделаешь, приходится мириться с этим, — и миссис Джо, костюм которой действительно сильно пострадал от ее благотворительных попыток, опустилась на диван.

— Я, наверно, скоро растолстею, но тебе при твоей подвижности нечего опасаться чего-нибудь подобного, а Эми до сих пор сохранила свою хорошую фигуру. Посмотри, сегодня в этом белом платье с розами ей можно свободно дать не больше восемнадцати, — сказала Мегги, закалывая платье Джо и с любовью поглядывая на грациозную фигуру Эми, так как обожание старшей сестры к младшей осталось неизменным. В эту минуту подошел мистер Лори, отдыхавший от своих добровольных обязанностей.

— Маленькая починка, по обыкновению, Джо. Всякий моцион всегда оказывался пагубным для вашего туалета. Пройдитесь со мной и отдохните до ужина. Я хочу показать вам кое-какие хорошенькие картины, а Мегги может слушать покуда восторженный лепет мисс Карр, которую я осчастливил тем, что приспособил ей в кавалеры Деми.

С этими словами Лори провел Джо в опустевшую залу, из которой после танцев почти вся молодежь высыпала в сад. Они остановились перед первым окном, выходившим на широкий балкон, и Лори указал па оживленную группу. Пара длинных синих ног свесилась с крыши веранды, и невидимые руки, принадлежавшие, очевидно, владельцу ног, срывали розы и сбрасывали их нескольким девушкам, сидевшим, как стая белых птиц, на перилах веранды, а сильный мужской голос пел заунывную матросскую песню.

— Счастливый характер Эмиля, право, стоит целого состояния. В таком настроении он выдержит всякую житейскую бурю, — сказала миссис Джо.

Песня окончилась, и при громе аплодисментов розы, сорванные Эмилем, были брошены ему обратно.

— Без сомнения, и за это счастье можно только благодарить Бога. Мы кое-что знаем о тяжелых характерах, не правда ли? Во всяком случае, я рад, что вы довольны первой картиной. Пойдемте смотреть вторую, надеюсь, что она не изменилась. Отелло повествует Дездемоне о своих похождениях.

Это объяснение относилось к следующему окну, в котором виднелась красивая группа, состоявшая из мистера Марча, Бесс и Дэна. Старик сидел в кресле, Бесс опустилась на подушку у его ног и, очевидно, слушала Дэна, который, опершись о колонну, говорил с необычным оживлением.

Кресло находилось в тени, но головка маленькой Дездемоны, совершенно поглощенной рассказом юного Отелло, была вся залита ярким лунным сиянием. Пестрый костюм Дэна, его смуглое лицо и энергичные жесты делали сходство еще более разительным, и оба наблюдателя наслаждались этим зрелищем, покуда миссис Джо не нарушила молчания, сказав скороговоркой:

— Я рада, что он уезжает. Он слишком оригинален и интересен для того, чтобы считать его безопасным среди стольких девушек. Пожалуй, они не выдержат его «величественного, мрачного и своеобразного стиля».

— Не беспокойтесь, Дэна еще не приручили, да вряд ли это когда-нибудь удастся, хотя он очень изменился к лучшему во многих отношениях. Посмотрите, как хороша наша Принцесса в этом мягком освещении.

— Золотоголовочка хороша везде и всегда. — И, бросив взгляд, полный любви и нежности, на Бесс, миссис Джо продолжала свой обход. Но много лет спустя ей пришлось вспомнить эту сцену, так же как и сказанные ею слова, которые оказались пророческими.

Третья картина на первый взгляд носила несколько трагический характер.

— Раненый рыцарь, — прошептал мистер Лори, с трудом удерживаясь от смеха и указывая на Томми, который с большим платком на голове стоял на коленях перед Нэн. Он занозил себе руку, и Нэн оказывала ему медицинскую помощь, причем лицо пациента сияло неописуемым восторгом.

— Вам не больно? — спросила Нэн, поворачивая руку к свету.

— Нисколько. Продолжайте, пожалуйста, мне очень приятно, — ответил Томми, не обращая внимания на боль в коленях и на ущерб, причиняемый его новому костюму.

— Я вас долго не задержу.

— Хотя бы целый час. Я не найду себе лучшего места.

Нисколько не тронутая этим нежным замечанием, Нэн надела очки и, осмотрев руку, сказала деловым тоном:

— Теперь я вижу. Это только заноза, и я ее уже достала.

— Кровь идет. Разве вы не перевяжете мне руку? — просил Томми, которому хотелось продлить эту ситуацию.

— Вздор, пососите ее. Только берегитесь завтра, если будете работать над трупом. Я не хочу больше заражения крови.

— Это был единственный раз, когда вы были добры ко мне. Очень жалею, что я не лишился тогда руки.

— А я жалею, что вы не лишились головы. От вас страшно несет скипидаром и керосином. Пожалуйста, пойдите проветриться в сад.

Не в состоянии больше удерживаться от смеха, миссис Джо и мистер Лори пошли дальше, предоставляя рыцарю искать спасения в бегстве, а его даме освежаться запахом лилии, в которую она демонстративно погрузила свой нос.

— Бедный Томми, судьба довольно беспощадна к нему, и он только понапрасну тратит время! Посоветуйте же ему бросить это занятие и взяться серьезно за работу.

— Я уже не раз говорила с ним, Тедди, но для того чтобы образумить его, понадобится какой-нибудь сильный толчок. Я с большим интересом наблюдаю за этим мальчиком. Господи! Что же это такое?

Удивление миссис Джо было вполне понятно. Тедди, стоя на венском стуле, балансировал на одной ноге, вытянув другую и отчаянно размахивая руками. Джози с несколькими подругами стояла около, с большим интересом созерцая его судорожные движения и обсуждая вопросы о «маленьких крыльях» и «золоченой проволоке».

— Это можно назвать «Меркурием на отлете», — сказал мистер Лори, выглядывая из-за кисейной занавески.

— Теперь хорошо! Отлично! Сколько времени ты можешь простоять так? — кричали девочки, когда Тедди удалось удержаться на минуту, опираясь кончиками пальцев на сиденье стула. К несчастью, соломенная плетенка не выдержала, и летящий Меркурий, среди крика и смеха девочек, с треском повалился на землю.

Такие падения были для него не новы, и, быстро оправившись, он весело прыгал на одной ноге, так как другая застряла в стуле.

— Спасибо за живые картины, Лори, вы подали мне хорошую идею устроить такие по-настоящему. И ново, и интересно. Я подам эту идею директору, но слава, конечно, останется за вами, — сказала миссис Джо, направляясь в ту комнату, откуда слышался звон посуды и где виднелись приготовления к ужину.

Последуем за нашими старыми друзьями и подслушаем кое-что среди молодежи, могущее оказаться нам полезным в ходе дальнейшего повествования. Джордж и Долли, усадив своих дам, стояли в углу и уплетали за обе щеки, тщетно стараясь скрыть свои хорошие аппетиты под видом напускного равнодушия.

— Прекрасная еда! Лоренц умеет угощать. Чудесный кофе, но нет вина, а жаль, — сказал Стаффи, толстый юноша с осовелыми глазами.

— Он считает, что вино вредно для молодежи. Черт возьми! Побывал бы он на наших попойках, — отвечал Долли, закрывая салфеткой свою накрахмаленную грудь, на которой, как одинокая звезда, сияла бриллиантовая булавка. Долли был большим франтом и говорил тем же снисходительным тоном, как и Джордж.

Этот тон и их несколько высокомерный и скучающий вид составляли смешную противоположность их юношеской наружности и наивным замечаниям. Оба были недурные мальчики, которым вскружила головы непривычная свобода самостоятельной студенческой жизни.

— Маленькая Джо становится очень хорошенькой, не правда ли? — сказал Джордж, с наслаждением пропуская в рот первый глоток мороженого.

— Гм; да, пожалуй. Принцесса больше в моем вкусе. Я люблю элегантных блондинок с царственной осанкой.

— Джо уж чересчур живая, скачет, как кузнечик. Я пробовал танцевать с ней, но совершенно измучился. Мисс Перри хорошая, любезная девушка. Я пригласил ее.

— Ты никогда не будешь танцором: слишком ленив для этого. Вот я — другое дело. Со мной равняться трудно, танцы всегда были моей слабостью, — И Долли осмотрел себя с ног до головы, как задорный индейский петух.

— Мисс Грей смотрит сюда. Очевидно, не хватает какой-нибудь еды. Посмотри заодно, голубчик, не нужно ли чего мисс Нельсон, а я не могу есть мороженое впопыхах. — И Джордж остался на месте, предоставив Долли протискиваться сквозь толпу. Через несколько минут он вернулся на прежнее место в сильном негодовании, так как рукав его фрака носил следы какого-то соуса.

— Беда с этими неотесанными мужланами, они только и знают, что толкаются и разводят страшную пачкотню. Уж лучше бы сидели над книгами, если не умеют держаться в обществе. Отвратительное пятно! Вытри мне рукав и дай что-нибудь перекусить. Просто умираю от голода. Никогда не видел, чтобы девушки так много ели. По-моему, это доказывает, что им нужно меньше учиться, — ворчал Долли, хорошее настроение которого сильно пошатнулось.

— Обжорство очень неженственно. Им бы следовало довольствоваться мороженым и кусочком бисквита и заботиться о том, чтобы есть красиво. Противно смотреть, когда девушки откармливаются как на убой. Мы труженики, другое дело, и, ей-богу, я хочу еще это пирожное, если там еще осталось. Послушайте, человек, принесите сюда поживее вон то блюдо, — распорядился Стаффи, подталкивая незнакомого молодого человека, который в довольно потрепанном фраке проходил мимо с подносом в руках. Приказание его было немедленно исполнено, но аппетит Джорджа окончательно исчез, когда Долли, оторвавшись от своего испачканного рукава, воскликнул с ужасом:

— Теперь ты вляпался, дружище! Это Мортон, помощник мистера Баэра, страшно учен и знает все на свете. Не скоро же ты разделаешься с этой историей! — И Долли так расхохотался, что уронил ложку с мороженым на голову даме и, таким образом, сам тоже попал в беду.

Оставим их предаваться отчаянию и послушаем болтовню двух девиц, уютно отдыхающих на диване в ожидании, чтобы их кавалеры закончили есть.

— Как у Лоренцов всегда весело, не правда ли? — сказала младшая, глядя вокруг с тем интересом, который присущ только неизбалованным людям.

— Очень весело, но меня несколько смущает мой костюм. Дома мне казалось, что мое платье будет слишком нарядно, а здесь я выгляжу совершенной провинциалкой; теперь уже ничего нельзя поправить, если бы я и знала как, — ответила другая, осматривая дешевую кружевную отделку на своем ярко-розовом шелковом платье.

— Посоветуйтесь с миссис Брук относительно ваших вещей. Она была очень добра ко мне. Мое зеленое платье выглядело отвратительно, и я была в отчаянии. Мне хотелось такое же, как у миссис Лоренц, но оказалось, что, несмотря на свою простоту, оно сделано из очень дорогой материи, и отделка на нем — настоящие кружева! «Купите простой кисеи и покройте ею ваше платье, — сказала мне миссис Брук, — а в волосы вколите не красную, а белую розу». И действительно, туалет вышел на славу, — сказала мисс Бертон, с удовольствием осматривая свои наряд, в котором кисея смягчала резкий зеленый оттенок платья, а белые цветы в прическе хорошо подходили к рыжеватому цвету ее волос.

— Ваше платье очень красиво, я все время любовалась им. Я устрою свое так же. Миссис Брук вылечила меня от головных болей, а Мэри Клей совершенно избавилась от диспепсии с тех пор, как она перестала пить кофе и есть горячий хлеб по утрам.

— Миссис Лоренц посоветовала мне больше двигаться и делать гимнастику, чтобы выпрямить спину и расширить грудь, и теперь фигура моя уже значительно исправилась.

— А вы знаете, что мистер Лоренц платит за Амалию Мерилл? Ее отец разорился, ей пришлось оставить колледж, и она была в совершенном отчаянии, когда этот чудный человек пришел ей на помощь.

— Да, а профессор Баэр занимается по вечерам с некоторыми из учеников, чтобы они не отставали от других. А миссис Баэр сама ухаживала за Чарльзом Макки в прошлом году, когда он заболел. Право, мне кажется, что на свете нет людей добрее и лучше их всех.

— Это правда, и годы, проведенные здесь, навсегда останутся самым счастливым и полезным временем в моей жизни.

После этого разговора обе девушки на минуту забыли свои туалеты и свой ужин, глядя с любовью и благодарностью на друзей, которым они были так многим обязаны.


Теперь перейдем к оживленной компании, ужинавшей на лестнице. Юные леди расположились на верхних, а молодые люди на нижних ступеньках. Эмиль, который никогда не сидел, если только он мог лазать, взобрался на перила, Томми, Нат, Деми и Дэн, снабдив своих дам всем необходимым, пользовались минутным отдыхом и усердно уплетали свой ужин, время от времени поглядывая наверх.

— Мне так жаль, что мальчики разъезжаются. Без них будет страшно скучно. С тех пор как они перестали приставать и стали вежливы, я положительно люблю их общество, — сказала Нэн. Она была в особенно хорошем настроении в этот вечер, так как неудача Томми не позволяла ему надоедать ей.

— Мне тоже жаль. И Бесс горевала сегодня о том не, хотя, по обыкновению, она не особенно любит мальчиков, если только они не представляют собой образцы изящества и благовоспитанности. Она лепит теперь голову Дэна, но еще не кончила ее. Я никогда не видела, чтобы она работала с таким усердием, и сходство схвачено превосходно. Он такой большой и красивый, и, гляди на него, я всегда вспоминаю умирающего гладиатора пли какую-нибудь древнюю статую. Вот она, наша милая Бесс, какая она красивая сегодня! — отозвалась Дейзи, провожая глазами кузину, проходившую мимо под руку с дедушкой.

— Я никогда не думала, что Дэн так исправится. Помнишь, как мы боялись его и прозвали разбойником, потому что он иногда страшно смотрел на нас и ругался. Теперь он красивее всех наших мальчиков и очень интересен со своими рассказами и планами на будущее. Мне он очень нравится: в нем столько силы и независимости. Я положительно не выношу больше всех наших изнеженных зубрил, — сказала Нэн решительно.

— Он не лучше Ната! — возмутилась верная Дейзи, сравнивая лица обоих молодых людей, из которых одно было необычно весело и оживленно, а другое не утратило своего сентиментального, задумчивого выражения даже и тогда, когда Нат приступил к своей порции пирожного. — Мне нравится Дэн, и я рада, что ему повезло в жизни, но он утомляет меня, и я все еще немного боюсь его. Спокойные люди больше мне по вкусу.

— Жизнь — борьба, и я люблю хороших солдат. Мальчики вообще слишком легко смотрят на жизнь. Посмотрите, например, на этого нелепого Томми, который представляет собой смехотворную фигуру только потому, что он не может получить желаемого, совсем как ребенок, требующий луну. Надоели мне эти глупости, — бранилась Нэн, глядя на веселого Томми, который утешался в изгнании, запихивая макароны в башмаки Эмиля.

— Многие девушки были бы тронуты такой преданностью. По-моему, это прекрасно, — сказала Дейзи, закрывшись веером.

— Ты рассуждаешь, как сентиментальная гусыня; увидишь, что Нат будет вдвое лучше, когда вернется из своего путешествия. Я бы так хотела, чтобы и Томми ехал с ним. По-моему, если мы имеем какое-нибудь влияние на мужчин, нам следует пользоваться этим в их же интересах, а не пришивать их к себе, делая из них своих тиранов, а сами обращаясь в рабынь. Пусть они докажут, кто они такие и на что способны, раньше, чем предъявлять к нам какие-либо требования, и пусть дадут нам возможность сделать то же. Тогда мы, по крайней мере, будем знать, с кем мы должны считаться, и не будем делать таких ошибок, в которых потом придется раскаиваться всю жизнь.

— Верно! Верно! — воскликнула Алиса Хит, разделявшая убеждения Нэн. — Дайте нам только попробовать и имейте немного терпения. Теперь от нас требуют таких же способностей, как и от мужчин, которые в течение многих веков пользовались всевозможной помощью и поддержкой, а мы ничего почти не имеем. Поставьте нас в равные условия с мужчинами, и тогда посмотрим, через несколько поколений, на что мы будем способны. Я люблю справедливость, но на нашу долю ее приходится немного.

— Опять призывный клич к борьбе за свободу? — спросил Деми, выглядывая из-за перил. — Держите выше свое знамя, я помогу вам, хотя такие борцы, как вы и Нэн, вряд ли нуждаются в поддержке.

— На вас можно положиться, Деми, и в крайнем случае я всегда обращусь к вам. Вы честный человек и не забываете всего, чем вы обязаны вашей матери, сестрам и теткам, — продолжала Нэн. — Я люблю мужчин, которые откровенно сознаются, что они не боги. Как же мы можем считать их таковыми, когда они постоянно делают такую массу глупостей? Раскусить мужчин можно, только когда их видишь больными, как это приходится мне.

— Лежачих не бьют, будьте милостивы к побежденным, — молил Деми из-за решетки.

— Мы будем добры, если вы будете справедливы. Я уже не говорю о великодушии, а требую только справедливости.

— Ну, Нэн попала на своего конька, теперь нам всем достанется, — воскликнул Томми, раскрывая зонтик над своей несчастной головой, так как Нэн говорила громко, а ее гневный взгляд случайно остановился на нем но время ее речи.

— Продолжайте, продолжайте! Я буду записывать, — прибавил Деми, доставая книжку и карандаш. Дейзи через перила ущипнула его за нос, и собрание грозило стать очень бурным: Эмиль кричал, Томми аплодировал, Дэн смотрел так, будто перспектива борьбы, хотя бы только словесной, очень улыбалась ему, а Нат решил поддерживать Деми в занятой им прочной позиции. В эту минуту, когда все говорили и смеялись одновременно, Бесс, как ангел мира и тишины, появилась на верхней ступеньке, спрашивая с улыбкой:

— Что случилось?

— Бурный митинг. Нэн и Алиса перешли в наступление, и мы, кажется, можем поплатиться жизнью. Не возьмете ли вы этот вопрос в свои руки, Принцесса, и, может быть, заступитесь за нас? — сказал Деми среди наступившей тишины, ибо присутствие Бесс всегда действовало успокаивающе.

— Я слишком неопытна в этом и предпочитаю ограничиться ролью слушательницы. Пожалуйста, продолжайте.

И Бесс уселась наверху, как воплощенная богиня правосудия, в руках которой веер и букет заменяли меч и весы.

— Говорите, дорогие мисс, но не забывайте, что нам предстоит еще одна кадриль, а на Парнасе каждый человек должен честно исполнять свой долг, — сказал Деми, любивший подобные споры даже больше того скромного флирта, который разрешался воспитательной системой Пломфильда.

— Мне осталось сказать очень немного, — начала Нэн серьезно, хотя в глазах ее светился лукавый огонек. — Я хочу, чтобы все молодые люди правдиво высказались по этому вопросу. Дэн и Эмиль объездили весь свет и, вероятно, уже имеют свое определенное мнение; Томми и Нат в течение многих лет имели перед глазами прекрасные примеры; про Деми я не говорю, — он наша гордость и всегда постоит за нас так же, как и Роб. Тедди — флюгер, а Джорж и Долли, конечно, наши враги, несмотря на то, что студентки в Гиртоне уже давно опередили студентов. Ну, Коммодор, можете вы ответить на мой вопрос?

— Есть, шкипер.

— Признаете вы равноправие женщин?

— О, конечно, я всегда готов предоставить свое судно в их распоряжение: они лучше любой команды смогут снять его с якоря. Кроме того, каждый из нас нуждается в опытном лоцмане, чтобы благополучно войти в порт. Так почему же женщинам не разделять нашей участи на суше так же, как и на море, если без них нам грозит верная гибель?

— Браво, Эмиль, после этой речи в глазах Нэн твоя карьера обеспечена, — сказал Деми. Девушки аплодировали, а Томми мрачно нахмурился.

— Скажите, Дэн, вы сами так любите свободу, согласны вы, чтобы и мы получили ее?

— Я готов драться со всяким, кто скажет, что вы недостойны получить те же права, что и мужчины.

Этот короткий и сильный ответ привел в восторг энергичную председательницу, и она, продолжая свою речь, наградила депутата из Калифорнии благосклонной улыбкой.

— Нат не посмеет высказаться против, даже если он и не разделяет наше мнение. Я надеюсь все-таки, что он решится поддержать нас, когда мы выступим в открытой борьбе, а не будет ждать окончания сражения, чтобы потом воспользоваться победными лаврами.

Нэн скоро пришлось раскаяться в резкости своего суждения, и сомнения ее быстро рассеялись, когда Нат, густо покраснев, сказал трогательно и просто:

— Меня можно было бы назвать самой неблагодарной скотиной, если бы я не благоговел перед женщинами и не служил им всей душой и всем разумением, так как им я обязан тем, что я есть, и тем, чем когда-либо буду.

Дейзи захлопала в ладоши, Бесс бросила свой букет на колени Нату, а другие выражали свое удовольствие, размахивая платками и веерами.

— Томас Бэнгз, явитесь в суд и говорите правду, одну только правду, ничего, кроме правды, если вы на это с пособны, — скомандовала Нэн, призывая собрание к порядку.

Томми сложил зонтик и, подняв руку, сказал торжественно:

— Я признаю полное равноправие во всем. Я обожаю женщин и готов умереть за них, если это понадобится для дела.

— Жить и работать для него гораздо труднее, а следовательно, и достойнее. Мужчины всегда готовы умереть за нас, но не стараются заставить нас дорожить жизнью. Дешевое чувство и слабая логика. Вы годитесь, Том, только не кисните. Теперь, выяснив суть дела, мы отложим заседание, так как наступило время праздничных развлечений. Я от души рада, что старый Плом дал миру шесть честных деятелей, и надеюсь, что они будут стойко держаться этих принципов везде и всегда. Теперь, джентльмены, будьте внимательны: не сидите на сквозняках и не пейте холодной воды, если вам жарко.

Закрыв таким образом заседание, Нэн сложила свои полномочия, а девушки поспешили в залу для использования одного из немногих дарованных им прав.


ГЛАВА IV Последние наставления

На следующий день было воскресенье, и все общество, пользуясь прекрасной погодой, большой компанией отправилось в церковь, кто в экипаже, кто пешком. У Дейзи болела голова, и тетя Джо осталась с ней дома, отлично понимая, что корень болезни крылся в ее несчастной любви, которая становилась все сильнее по мере приближения разлуки.

— Дейзи знает мою точку зрения, и я вполне ей доверяю, а ты следи за Натом и дай ему ясно понять, что в письмах не должно быть никаких любовных объяснений, иначе я прекращу переписку. Терпеть не могу разыгрывать из себя тирана, но я не могу допустить, чтобы моя девочка так рано связала себя, — говорила миссис Мегги, шурша своим нарядным серым платьем в ожидании Деми, который в виде примирительной жертвы всегда сопровождал мать в церковь.

— Хорошо, милая! Я поджидаю сегодня всех трех моих мальчиков и хочу хорошенько поговорить с каждым из них. Они верят мне, и рано или поздно всегда бывают со мной откровенны. Ты очень хорошо выглядишь сегодня, Мегги, и никто не поверит, что этот длинный Деми — твой сын, — прибавила миссис Джо при виде племянника, который подходил к ним в полном блеске своего праздничного костюма.

— Ты льстишь мне, чтобы смягчить меня по отношению к твоему мальчику. Я тебя знаю, Джо, но на этот раз я не намерена уступать. Прояви некоторую стойкость с Натом и избавь меня от многих неприятностей впоследствии. Что же касается Джона, то раз он доволен своей старой матерью, мне все равно, что думают другие, — ответила миссис Мегги, улыбаясь Деми, который передал ей маленький букет из резеды и душистого горошка. Затем, аккуратно застегнув свои сиреневые перчатки, она гордо взяла сына под руку и направилась с ним к коляске, где Эми и Бесс уже поджидали ее, а Джо на прощанье крикнула им по старой привычке:

— Послушайте, есть ли у вас чистые носовые платки?

Они засмеялись при этих словах, которые так напомнили им покойную мать, и, как доказательство, три белых платка взвились в воздух. Оставшись одна, миссис Джо осмотрелась вокруг. Дейзи лежала на диване с мокрым от слез лицом, положив голову на маленький молитвенник, из которого они вместе с Натом всегда пели гимны в церкви. Стараясь быть незамеченной, миссис Джо выбралась на лужайку, сильно напоминая всей своей фигурой под большим открытым зонтиком движущийся гриб.

Дэн отправился на дальнюю прогулку, и предполагалось, что Нат ушел с ним. Однако он не выдержал и вскоре вернулся, так как его тянуло провести последний день если не в обществе Дейзи, то, по крайней мере, вблизи от нее.

Миссис Джо сейчас же заметила его и знаком пригласила присесть рядом с ней на скамью под развесистым вязом. Здесь никто не мог помешать их откровенной беседе, и в то же время отсюда виднелось окно той комнаты, в которой лежала Дейзи.

— Как здесь хорошо и прохладно. Я сегодня не в состоянии угнаться за Доном. Слишком жарко, а он несется, как паровоз. Он отправился в то болото, где живут его любимые змеи, но я уклонился от этого предприятия, — сказал Нат, обмахиваясь своей соломенной шляпой, хотя вовсе не было жарко.

— Я рада, что ты вернулся. Сядь и отдохни здесь, и давай поговорим с тобой по-старому. Мы оба были так заняты последнее время, что я совершенно потеряла тебя из виду, — сказала миссис Джо, отлично сознавая, что если они и начнут с Лейпцига, то наверное кончат Пломфильдом.

— Вы очень добры, мне и самому хотелось поговорить с вами. Я как-то не сознаю до сих пор, что уезжаю так далеко. Вероятно, пойму это только тогда, когда корабль снимется с якоря. Начало блестящее, я не знаю, как мне благодарить вас и мистера Лори за все, что вы для меня сделали, — сказал Нат с легкой дрожью в голосе.

— Лучше всего ты можешь показать свою признательность, оправдав все наши ожидания, мой мальчик. В новой жизни тебе предстоят всевозможные испытания и искушения, и только собственный разум и совесть могут направить тебя на истинный путь. Вот тут-то и окажется, насколько прочны все принципы, которые мы старались привить тебе. Конечно, ты будешь ошибаться, ошибки свойственны людям, только бы не было бессовестных и нечестных поступков. Следи за собой, милый Нат, ищи поддержки у Бога, работай над своим искусством, развивай ум, но сохрани чистоту и невинность сердца.

— Я приложу все усилия, мама, чтобы вы могли гордиться мною. Я уверен в своих музыкальных успехах, но боюсь, что поумнеть мне так и не удастся. Что же касается моего сердца, то ведь вы знаете, что я оставляю его здесь в хороших руках.

С этими словами Нат невольно взглянул на заветное окно с белой шторой, а лицо его стало серьезно и печально.

— Я хочу поговорить с тобой об этом, Нат. Ты простишь мне, если мои слова покажутся тебе несколько жестокими? Ведь ты знаешь, какое горячее участие я принимаю в твоей судьбе.

— Да, пожалуйста, говорите о Дейзи. Мысли о ней и о предстоящей разлуке не дают мне покоя. Я ни на что не надеюсь и не смею надеяться, но любить ее я буду везде и всегда, — воскликнул Нат с таким отчаянием в голосе, что испугал миссис Джо.

— Выслушай меня, и я постараюсь утешить тебя. Мы все знаем, что Дейзи тебя любит, но мать ее не хочет этого, и она, как послушная дочь, не может идти против ее воли. Молодые люди всегда думают, что чувства их вечны, но происходят самые удивительные перемены, и почти никто не умирает от разбитого сердца. — Миссис Джо улыбнулась, вспомнив другого мальчика, которого она когда-то утешала таким же образом, а затем продолжала серьезно: — Одно из двух непременно должно случиться: ты можешь встретить другую девушку, которую полюбишь, или, что еще лучше, так увлечешься своим делом, что первое время тебе будет не до романов. Может быть, чувство Дейзи пройдет, и через несколько лет вы встретитесь просто старыми друзьями. Во всяком случае, гораздо благоразумнее не связывать себя какими бы то ни было обещаниями, тогда вы оба свободны, и года через два можете от души посмеяться над вашим детским романом.

— Вы серьезно так думаете? — спросил Нат, пристально глядя на нее, и его честные голубые глаза требовали правдивого ответа.

— Нет, не думаю, — ответила миссис Джо.

— Так что бы вы сделали на моем месте? — спросил Нат, и в голосе его слышалась новая, повелительная нотка.

«Боже мой! Это серьезнее, чем я ожидала, и, кажется,в своем участии к нему я утрачиваю всякое благоразумие», — подумала миссис Джо, очень довольная тем новым Натом, с которым ей приходилось считаться.

— Вот как бы я поступила, — продолжала она громко, — я бы сказала себе: мне нужно доказать свою любовь и преданность Дейзи и заставить ее мать гордиться таким мужем для своей дочери. К этому я буду стремиться, и, если меня постигнет неудача, мои старания мне могут быть только полезны, а мысль, что я работал и старался ради нее, всегда послужит мне утешением!

— Я так и думал, но мне нужно было услышать хоть какое-нибудь слово одобрения, — воскликнул Нат, в котором тлеющая искра чувства разгорелась ярким пламенем при первом сочувственном прикосновении. — Другие, беднее и глупее меня, выбивались на дорогу, почему же и мне не сделать того же, хоть я сейчас и ничего из себя не представляю? Я знаю, что миссис Брук не может забыть моего происхождения, но отец мой был честный человек, и мне нечего стыдиться, хотя я и был воспитан из милости. Моя семья не служит мне позором, и я сумею заставить уважать себя.

— Вот это правильно, Нат! Стань человеком, и, поверь, моя сестра Мегги первая оценит твои старания. Она не презирает ни твою бедность, ни твое прошлое, но матери очень щепетильны по отношению к своим дочерям, и я должна сознаться, что мы, Марчи, несмотря на свою бедность, все-таки немного гордимся своим хорошим происхождением. Мы не гонимся за богатством, но дорожим благородными и добродетельными предками.

— В моем роду не было никого дурного. Я знаю, что никто не был под судом, не сидел в тюрьме и не подвергался какому-либо другому позорному наказанию. Мы гоже были богаты когда-то, а потом разорились, и отец предпочел быть уличным музыкантом, вместо того чтобы просить милостыню, и я поступлю так же, скорее чем пойду на какие-нибудь подлости, которыми другие пробивают себе дорогу.

Миссис Джо рассмеялась над волнением Ната, а затем оба продолжали уже спокойнее.

— Я так и говорила сестре, и она была очень довольна. Я уверена, что если все пойдет хорошо, она изменит свою точку зрения на ваш вопрос, и все устроится к лучшему, если только не произойдет та удивительная перемена, которую ты не допускаешь. А теперь ободрись и не впадай в уныние. Простись со всеми весело, как и подобает мужчине, и оставь о себе хорошее впечатление. Пиши мне каждую неделю, и я буду отвечать тебе длинными и подробными посланиями. Будь осторожен в письмах к Дейзи, не допускай в них ни излияний, ни жалоб. Сестра будет просматривать вашу переписку, и ты очень выиграешь в ее мнении, если будешь присылать нам веселые и разумные описания своей жизни.

— Все, все сделаю, как вы говорите. Разлука уже не представляется мне теперь такой страшной, и я не допущу, конечно, чтобы по моей вине я мог утратить свое единственное счастье. Спасибо вам, мама, что вы взяли мою сторону. Так тяжело бывало иногда, когда мне казалось, что вы все косо смотрите на меня за мою любовь к милой Дейзи. Никто не говорил мне ни слова, но я знал, что вы думаете, и мне казалось, что мистер Лори отчасти нарочно отправляет меня, чтобы убрать с дороги. Жизнь бывает по временам очень сурова! — И Нат сжал голову обеими руками, как будто стараясь удержать напор всевозможных мыслей, опасений, чувств и планов, свидетельствовавших, что беззаботное детство невозвратно прошло.

— Да, жизнь — тяжелая школа, но борьба с ней очень полезна. Мы оказали тебе помощь в чем только могли, однако никто не в состоянии сделать за тебя всего. Ты теперь должен сам направлять свою ладью и благополучно привести ее к той пристани, к которой ты стремишься. Я не знаю, какие тебе предстоят искушения, так как до сих пор у тебя не было дурных привычек, и музыка — твое главное занятие и развлечение. Я только надеюсь, что ты не слишком заработаешься.

— Я чувствую в себе страшный прилив энергии, но я буду осторожен. Мне некогда болеть теперь, а все ваши предписания я постараюсь свято исполнить, — здесь Нат рассмеялся, вспомнив бесконечные советы для сохранения здоровья, которые написала ему миссис Джо. Она немедленно нашла нужным присоединить к ним еще несколько устных наставлений и только начала распространяться на свою излюбленную тему, как увидела Эмиля, расхаживавшего по крыше дома. Это место больше всего напоминало ему палубу корабля и служило его постоянным местопребыванием.

— Мне надо поговорить с Коммодором, и там, наверху, нам никто не помешает. Пойди, поиграй с Дейзи, это успокоит вас обоих. Только сядь так, чтобы я могла тебя видеть, иначе я не сдержу своего обещания сестре, — и, по-дружески потрепав его по плечу, миссис Джо быстро взобралась по лестнице на крышу. Там она застала Эмиля, который, напевая, по обыкновению, матросскую песенку, вырезал свой вензель на балюстраде.

— Пожалуйте ко мне на палубу, тетя, — сказал он шутливо. — Я только что освежил здесь свои инициалы, чтобы они иногда напоминали вам обо мне.

— Вряд ли они понадобятся, мой милый, так как я и без них не забуду своего моряка. — И миссис Джо села поближе к Эмилю, примостившемуся на балюстраде крыши, не совсем зная, как ей начать ту маленькую исповедь, которой она хотела его угостить.

— Я рад, что вы на этот раз не огорчаетесь и не плачете перед моим отъездом. Я люблю пускаться в путь в хорошую погоду и с веселым настроением, особенно теперь, когда мое плавание может продлиться более года, — сказал Эмиль, надевая шапку на затылок и с любовью оглядывая старый Пломфильд.

— С тебя хватит соленой воды и без меня. Я обратилась в настоящую спартанку и отпускаю своих сыновей в бой без жалоб и слез, только говоря им на прощанье:

«Лучше смерть, чем бесчестье», — сказала миссис Джо, и прибавила после короткого молчания: — Я часто завидую тебе, но, может быть, мне и удастся проехаться по морю, когда ты получишь чин капитана, а следовательно, будешь хозяином на своем корабле.

— Если у меня когда-нибудь будет собственное судно, я назову его «Тетя Джо» и возьму вас к себе в помощники. Вот было бы весело с вами, и как бы я гордился тем, что могу покатать вас вокруг света и показать вам все, о чем вы так давно мечтаете и чего до сих пор не видели! — ответил Эмиль, сразу вдохновившись этой чудной мечтой.

— Я совершу свое первое путешествие с тобой и получу, наверное, огромное удовольствие, несмотря на бури и морскую болезнь. Мне часто хотелось присутствовать при катастрофе на море, где все вели бы себя героями и, в конце концов, непременно спаслись бы.

— Нет, лучше избавьте нас от крушений. Капитан считает, что я приношу с собой хорошую погоду, поэтому, если угодно, мы прибережем бури для вас, — рассмеялся Эмиль.

— Спасибо, надеюсь, ты сдержишь свое слово. Ты теперь офицер, Эмиль, и в этом длинном путешествии на тебя падут новые обязанности и большая ответственность. Готов ли ты к ним? Ты так легко смотришь на жизнь, что я часто спрашиваю себя, сознаешь ли ты, что тебе теперь придется не только исполнять приказания, но и отдавать таковые, а власть — опасная сила. Смотри, не увлекайся ею чрезмерно.

— В этом вы правы, тетя, и я достаточно насмотрелся на всевозможные злоупотребления. С Петерсом в роли начальника очень развернуться мне не придется и теперь, но, во всяком случае, я приму меры, чтоб он не обижал матросов в тех случаях, когда напивается до зеленого змия. Раньше приходилось молчать, а теперь можно и словечко вымолвить.

— Это звучит как-то таинственно и страшно. Что же делает ваш Петерс? — спросила миссис Джо с живым интересом.

— Петерс может выпить бесконечное количество грога, после которого он делается страшно свиреп; я видел, как он одним ударом сбил с ног матроса, и тот ничего не мог при этом сделать. Теперь уж этого не будет. — И Эмиль угрожающе нахмурился, как будто предчувствуя конфликт со своим начальником.

— Не горячись чересчур. Ты доказал нам, что ты хороший матрос, теперь постарайся быть хорошим офицером. Это уже несколько труднее, мне кажется. Нужно много характера, чтобы быть умным, справедливым начальником. Тебе придется держаться с достоинством и приберечь свои мальчишеские выходки для Пломфильда. Отличная школа для тебя. Шалостям конец. Надо думать о чести мундира, — сказала миссис Джо, дотрагиваясь до новых блестящих пуговиц, которыми Эмиль так гордился.

— Постараюсь, тетя. Я чувствую, что пора перестать дурачиться, но вы ведь знаете, что моряк на суше — совсем другое дело, чем моряк на корабле. У меня вчера была длинная беседа с дядей, и я получил предписания, которые уж не забуду так же, как и все, чем я ему обязан. Что же касается вас, то я назову свой корабль в вашу честь и украшу его вашим бюстом. — С этими словами Эмиль крепко обнял и поцеловал свою тетку, чем доставил огромное удовольствие Нату, тихо игравшему в комнате Дейзи.

— Очень благодарна, капитан. Еще одно слово, милый; много говорить мне не нужно, если ты уже побеседовал с моим мужем. Я где-то читала, что в канат британского флота вплетена красная нить, так что, где бы ни нашли такой канат, сейчас же знают, кому он принадлежит. Это вступление к моей маленькой проповеди. Добродетель, то есть честность, мужество, справедливость и все те качества, которые требуются для сильного и смелого характера, должны проходить красной нитью в жизни хорошего человека. Береги эту нить, чтобы она всегда и везде служила твоим отличительным признаком. Тебе предстоит суровая жизнь, и бог знает с какими товарищами столкнет тебя судьба. Но ты можешь остаться джентльменом в настоящем значении этого слова. И что бы ни случилось с тобой, охраняй свою душу от зла, не забывай всех нас и исполняй свой долг до конца.

Эмиль слушал ее без шапки, стоя, с тем серьезным и сосредоточенным видом, с которым он обыкновенно принимал приказания своего начальника.

Когда она замолчала, он ответил коротко, но горячо:

— С божьей помощью все так и будет.

— Теперь я закончила. Я не боюсь за тебя, но никогда не знаешь, когда наступит минута слабости, и зачастую случайно сказанное слово помогает человеку воспрянуть духом. Мне постоянно вспоминается теперь многое из того, что говорила моя покойная мать, и я стараюсь пользоваться ее советами не только для себя, но и для моих мальчиков, — сказала миссис Джо, вставая.

— Я храню все эти сокровища в сердце про черный день. Как часто на вахте мне представлялся старый Плом; я видел вас и дядю, мне слышались ваши разговоры так отчетливо, что мне казалось, будто я нахожусь среди вас. Жизнь на море действительно тяжела, тетя, но она и полезна для человека, который любит ее и имеет такой устойчивый якорь, как я. Не беспокойтесь обо мне и будьте уверены, что я вернусь на будущий год с целым цибиком чая, который придаст вам бодрости и вдохновения по крайней мере на дюжину новых романов. Вы уходите? Ну ладно, я также, но приду сейчас, ведь сегодня последний хороший завтрак дома.

Миссис Джо, смеясь, стала спускаться с лестницы, а Эмиль продолжал вырезать свой вензель, совершенно не подозревая, какие последствия будет иметь для него эта маленькая беседа на крыше.

Поймать Дэна было труднее, и только к вечеру в занятой семье Баэров выдалась спокойная минута. Миссис Джо сидела в кабинете с книгой, когда Дэн заглянул к ней в окно.

— Зайди, отдохни после своей прогулки, ты, наверное, устал, — пригласила она, указывая на широкий диван, служивший на своем веку местом отдохновения для многих непоседливых юношей.

— Я боюсь вам помешать, — ответил Дэн, но по лицу его было видно, что он доволен приглашением.

— Нисколько, я всегда рада поболтать, недаром я женщина, — рассмеялась миссис Джо, а Дэн влез в окно и уселся на диван с блаженным видом усталого человека.

— Последний день, а мне почему-то не хочется ехать. Бывало, раньше, после короткого отдыха, я жду не дождусь минуты отъезда, а теперь нет. Странно! Не правда ли? — спросил Дэн, выбирая траву и листья из волос и бороды. Он долго лежал на траве в эту тихую летнюю ночь и многое передумал за это время.

— Нисколько, ты наконец немного приручился. Это хороший признак, которому я от души рада, — быстро ответила миссис Джо. — Тебе надоели твои странствия, и душа твоя ищет перемены. Надеюсь, что фермерство удовлетворит тебя, хотя план насчет индейцев мне нравится больше. Гораздо приятнее работать для других, чем только для себя.

— Конечно, — согласился Дэн с готовностью. — Мне хочется основаться где-нибудь и иметь вокруг себя близких и дорогих мне людей. Должно быть, я просто пресытился собственным обществом и ищу чего-нибудь лучшего. Я грубое, невежественное животное, и мне кажется иногда, что я много потерял, шляясь по свету, вместо того чтобы заниматься своим образованием, как другие. — Он вопросительно смотрел на миссис Джо, и ей с трудом удалось скрыть то удивление, которое вызвали в ней последние слова Дэна, так как до сих пор он, не стесняясь, выражал свое презрение к книгам и гордился своей свободой.

— Нет, я уверена, что в данном случае ты сделал правильный выбор. Теперь, будучи взрослым, ты можешь лучше сдерживать свой необузданный характер, а раньше только деятельная жизнь и сильные ощущения могли удержать тебя от греха. Время все изменяет, и мне еще, может быть, суждено гордиться тобой независимо от того, возьмешься ли ты помогать индейцам или, как Пегас, запряжешься в плуг.

Дэн был доволен сравнением и улыбался, лежа на диване с новым задумчивым выражением в глазах.

— Я рад, что вы так думаете. Окончательно обуздать меня еще не удалось. Я и сам время от времени делаю подобные попытки, но никогда не довожу их до конца и срываюсь в самом начале. До сих пор все еще обходилось благополучно, но я нисколько не удивлюсь, если моя жизнь кончится когда-нибудь катастрофой.

— Разве у тебя были неприятные приключения в последнее твое отсутствие, Дэн? Мне казалось так, но я не спрашивала, думая, что ты и сам расскажешь мне. Могу я помочь тебе? — И миссис Джо с тревогой смотрела на Дэна, лицо которого стало мрачным.

— Ничего особенного, но в Сан-Франциско труднее изображать из себя святого, чем здесь, — отвечал он медленно. Потом, после некоторого молчания, заговорил быстро и решительно:

— Я пробовал играть, — сказал он, — и это очень дурно подействовало на меня.

— Ты этим путем добыл свои деньги?

— О, нет! Деньги все получены честным трудом, если не считать спекуляцию самым крупным азартом. Мне сильно везло, но затем я проиграл и роздал остальное, чтобы покончить с этим делом, которое окончательно губило меня.

— Слава богу! И не пробуй больше никогда. Ты можешь пристраститься к игре, как и многие другие. Лучше держись подальше от городов с их соблазнами, Дэн, так как есть вещи, которые дороже жизни, а такая страсть влечет за собою еще худшие грехи, что тебе, впрочем, известно гораздо лучше меня.

Дэн кивком выразил свое согласие, но, видя ее тревогу, заговорил в более легком тоне, хотя мрачная тень все еще лежала на его лице.

— Не беспокойтесь, мама. Теперь все прошло, но ведь вы знаете, что стреляная ворона и куста боится. Я не пью, да и вообще не делаю ничего такого, чего вы опасаетесь; мне только трудно справляться с моим несчастным характером. Охотиться на оленей и буйволов — одно, а иметь дело с людьми — другое. Я страшно боюсь, что в один прекрасный день я нечаянно убью какого-нибудь мерзавца. Терпеть не могу подлецов! — И Дэн с такой силой ударил кулаком по столу, что лампа покачнулась и книги посыпались на пол.

— Тебе всегда было трудно держать себя в руках, Дэн, и в этом я тебя вполне понимаю. Я и сама работала над собою всю жизнь и не могу сказать, чтобы окончательно справилась со своею горячностью, — сказала миссис Джо, вздыхая. — Ради бога, следи за собой, иначе одна несчастная вспышка может погубить всю твою жизнь. Я дам тебе тот же совет, что и Нату: молись Богу, мой мальчик, так как только Его благость и милость могут поддержать нас в наших слабостях. — Миссис Джо говорила со слезами на глазах, и Дэн был тронут.

Он всегда чувствовал себя несколько неловко, когда вопрос заходил о религии, несмотря на то, что в душе его все-таки жила наивная детская вера, которой он продолжал слепо придерживаться.

— Вы ведь знаете, что я не особенно набожен. Я постараюсь следить за собой, хотя, право, легче подкарауливать дикого зверя, чем ловить проявления собственного характера. Этого-то я и боюсь, принимаясь за оседлую жизнь. Я отлично умею ладить с животными, но люди очень раздражают меня, а я не могу вступить с ними в открытую борьбу, как с волками и с медведями. Нет, должно быть, мне придется еще постранствовать, покуда я не укрощусь настолько, что буду в состоянии жить с приличными людьми, если это вообще для меня возможно, — сказал Дэн уныло.

— Послушай моего совета и не отказывайся от своих планов. Читай побольше, попробуй немного заниматься и старайся иметь дело с такими людьми, которые не будут раздражать, а, скорее, успокоят тебя. Ведь все это время, что ты провел с нами, ты был кроток как ягненок, и всем нам твое общество было только приятно.

— Очень рад, хотя я не раз чувствовал себя, как коршун в курятнике, впрочем, не так часто, как бывало прежде, — продолжал Дэн с коротким смешком, заметив удивленный взгляд миссис Джо. — Я последую вашему совету и буду искать хорошего общества, хотя при моей кочевой жизни трудно выбирать себе компанию.

— Нет, сейчас это тебе будет легко, так как ты можешь держаться вдали от всяких искушений. Возьми с собой книги и читай, это очень помогает, книги — хорошие друзья. Позволь мне выбрать для тебя несколько. — И миссис Джо направилась к книжному шкафу, содержимое которого составляло главную отраду ее жизни.

— Дайте мне путешествия и рассказы, пожалуйста. Религиозное чтение мне положительно не по душе, — сказал Дэн, следя за ее выбором. Миссис Джо быстро обернулась и, положив обе руки на его широкие плечи, сказала серьезно, глядя ему прямо в глаза:

— Не шути, Дэн, такими вещами и не старайся казаться хуже, чем ты есть. Не позволяй ложному стыду убивать в тебе то религиозное чувство, без которого ни один человек не проживет на свете. Ты можешь не говорить об этом, если это тебе неприятно, но пусть оно всегда живет в твоем сердце. Ты боготворишь сейчас природу, и она уже много сделала для тебя. Пусть она сделает еще больше и научит тебя почитать и любить Бога, который является лучшим другом, наставником и утешителем, чем она. В этом твоя единственная надежда; не отвергай ее, так как рано или поздно тебе придется обратиться к Тому, Который Один сможет поддержать и помочь тебе.

Дэн стоял неподвижно, но в глазах его засветился тот божественный огонек, искра которого тлеет в душе каждого человека. Он молчал, и миссис Джо поспешно прибавила с улыбкой:

— Я видела в твоей комнате ту маленькую Библию, которую я давно подарила тебе. Она очень потерта снаружи, но совершенно чиста внутри. Обещай мне, милый, хоть раз в неделю читать ее ради меня. Начни с тех рассказов, которые ты любил в детстве. Ты всегда интересовался Давидом; перечитай его историю, ты лучше и глубже поймешь ее теперь. Ты не откажешь в этом твоей маме, которая всегда любила своего сорванца и всегда хотела спасти его?

— Непременно, мама, — ответил Дэн, и лицо его сразу просветлело.

Миссис Джо, обернувшись к шкафу, стала говорить о книгах, зная, что в настоящую минуту она сказала довольно. Дэн облегченно вздохнул; он не любил говорить о своих чувствах и предпочитал скрывать их.

На следующий день путешественники уехали. Все были веселы и, сидя в старом омнибусе[17], махали платками и шляпами и посылали воздушные поцелуи всем, в особенности же маме Баэр. Она стояла с мокрыми от слез глазами и, когда затих шум колес, сказала пророчески:

— У меня такое предчувствие, как будто с кем-то из них должно что-то случиться, и если они и вернутся назад, то уже не такими, какими уехали. Что же, мне только остается сказать: «Да будет милость Господня с моими мальчиками!». И Бог не оставит их.


ГЛАВА VII Лев и Ягненок

После отъезда трех молодых людей в Пломфильде стало очень тихо. Наступил август, и все оставшиеся члены семьи предприняли маленькие путешествия, как бы нуждаясь в перемене. Профессор и миссис Джо уехали в горы, Лоренцы были на море, а вся семья Бруков и мальчики Баэры по очереди навещали их то там, то здесь, так как для порядка кто-нибудь всегда должен был оставаться дома. Миссис Мегги с Дейзи находились на этом дежурстве, когда произошло то, о чем мы намерены рассказать.

Роб и Тедди только что вернулись с моря, а Нэн решила дать себе недельный отдых и провести его со своей подругой. Деми и Томми отправились на какую-то экскурсию, и Роб заменял хозяина дома. Морской воздух, по-видимому, плохо подействовал на Тедди, который был необычайно шаловлив и изводил свою кроткую тетку и бедного Роба бесконечными проказами. Окту была совершенно измучена дикой ездой, а Дон открыто протестовал, когда ему приказывали прыгать или демонстрировать другие свои таланты. Ночные привидения сердили и забавляли студенток в колледже, неземные звуки мешали им во время занятий, а виновник всех этих треволнений всегда был на волоске от смерти, носясь как угорелый по полям и лесам. Наконец, случилось то событие, которое остепенило Теда и произвело неизгладимое впечатление на обоих мальчиков, так как неожиданная опасность сразу переменила роли Льва и Ягненка. Первого сентября — мальчики никогда не могли забыть этот день — после удачной рыбной ловли оба брата отдыхали на сеновале: у Дейзи были гости, и они предпочитали не показываться в доме.

— Знаешь, что я тебе скажу, Робби: Дон положительно болен. Он не играет, не ест, не пьет и ведет себя странно. Дэн убьет нас, если с ним что-нибудь случится, — сказал Тед, глядя на Дона, который прилег около своей конуры. Собака постоянно бродила между комнатой Дэна и тем тенистым уголком двора, где ее хозяин оставил ее караулить свою старую шапку до своего возвращения.

— В этом может быть виновата жара, но мне иногда кажется, что он тоскует по Дэну; собаки это иногда делают, а Дон совсем изменился, с тех пор как уехали мальчики. Не случилось ли что-нибудь с Дэном? Дон выл прошлою ночью и нигде не находит себе места, — ответил Роб задумчиво.

— Вот вздор, почем он знает; я встряхну его и возьму с собою побегать, я всегда себя лучше чувствую от этого. Эй, Дон, проснись! — и Тед щелкал перед собакой пальцами, но та смотрела на него с мрачным равнодушием.

— Оставь его в покое; если ему завтра не будет лучше, мы отведем его к ветеринару и посмотрим, что он скажет. — И Роб продолжал следить за ласточками, повторяя в уме латинские стихи. Но дух противоречия захватил Тедди, и он, вопреки совету брата, продолжал дразнить Дона. Собака не обращала внимания на его ласки, приказания, упреки, покуда Тед не потерял терпения и, схватив прут, решился испробовать силу. Он благоразумно привязал сначала Дона, так как собака принимала побои только от руки хозяина. Подобный образ действий возмутил Дона, и он зарычал.

Услышав это, Роб поспешил на выручку.

— Не бей его! Дэн запретил его трогать; оставь бедное животное в покое, слышишь, что я говорю? — Роб редко приказывал, но когда это случалось, Тедди приходилось сдаваться. Он вспылил, а повелительный тон Роба подзадорил его еще больше, и, раньше чем уступить, он сильно хлыстнул непослушную собаку, удар оказался роковым, так как в ту же минуту Дон бросился на Тедди, а Роб, очутившийся между ними, почувствовал острые зубы на своей ноге. Дон сразу понял свою ошибку и жалобно смотрел на Роба, которого любил. Роб ласково погладил его по голове и, хромая, отправился к сеновалу в сопровождении Тедди, гнев которого заменился стыдом и раскаянием при виде раненой ноги брата.

— Мне ужасно жаль. Зачем ты подвернулся? Вымой скорее рану, а я достану тебе тряпку, — сказал Тедди, вытаскивая из кармана платок сомнительной чистоты. Роб никогда не обращал много внимания на свои несчастья и легко прощал все обиды, но теперь он сидел бледный как полотно, пристально разглядывая кровяные подтеки на ноге. Тед постарался скрыть свое волнение, прибавив со смехом:

— Неужели тебя смущают такие пустяки.

— Я боюсь бешенства, но если Дон действительно взбесился, я рад, что он укусил меня, а не тебя, — сказал Роб со слабой улыбкой.

При этих страшных словах Тед побледнел еще больше, чем брат и, уронив платок, прошептал с ужасом, глядя ему в глаза:

— О, Роб, не говори так! Что нам делать, что нам делать?

— Позови Нэн, она знает. Только не пугай тетю и никому не говори, кроме Нэн. Она на заднем балконе; позови ее как можно скорее, я покуда буду прикладывать воду. Не бойся же, Тедди, может быть, все еще окажется вздором. Мне пришла эта мысль, потому что Дон такой странный.

Роб храбро говорил, но длинные ноги Теда подкашивались, а лицо легко могло его выдать, если бы кто-нибудь ему встретился. Нэн лениво раскачивалась в гамаке, в виде развлечения изучая лекцию о крупе, когда взволнованный мальчик схватил ее за руку и чуть не опрокинул вместе с гамаком.

— Пойдемте к Робу в сарай! Дон взбесился и укусил его, и мы не знаем, что делать. Я один виноват во всем: никому не надо говорить! Идите же скорее!

Нэн быстро вскочила, но не потеряла присутствия духа. Они вскоре миновали дом, за стенами которого ничего не подозревающая Дейзи весело болтала со своими подругами, а тетя Мегги мирно отдыхала наверху.

К тому времени как они пришли в сарай, Роб окончательно овладел собой и спокойно рассказал все происшедшее. Одного взгляда на Дона, забившегося в свою конуру, было достаточно, и Нэн, которая принялась почему-то пристально разглядывать воду в кувшине, сказала медленно:

— Роб, есть только одно средство к спасению, и медлить нельзя. Мы не можем выяснять болезнь Дона или обращаться к доктору. Я могу это сделать, но будет больно, голубчик, а мне ужасно подумать, что я буду мучить тебя. — При этих словах Нэн утратила спокойствие, присущее ее профессии, голос ее дрогнул и слезы набежали на глаза.

— Я знаю, надо прижечь; пожалуйста, сделайте это, я могу терпеть. А Тед пусть лучше уйдет, — сказал Роб, плотно сжав губы и кивая головою на брата.

— Я не уйду, я все вынесу, если он может; это меня, а не его следовало бы прижигать, — воскликнул Тед, делая невероятные усилия, чтобы не заплакать.

— Пусть он останется, ему будет только полезно, — сказала Нэн строго, стараясь скрыть свое волнение перед тем, что предстояло обоим мальчикам. — Сидите смирно; я сейчас вернусь. — И она быстро направилась к дому, соображая по пути, что ей делать.

На кухне в этот день гладили, и яркий огонь еще горел под плитой. В комнате никого не было, так как прислуга отдыхала наверху. Нэн положила маленькую кочергу в огонь и в ожидании того, чтобы она накалилась, закрыла лицо руками, прося у Бога поддержки в предстоящем ей трудном испытании. Искать помощи было не у кого, и она знала, что нужно делать, если у нее только хватит присутствия духа. Всякий другой пациент был бы только интересен, но опасность, угрожавшая милому Робу, гордости отца, утешению матери и общему любимцу, приводила ее в отчаяние, и горячие слезы капали из глаз на старый вытертый стол, в то время как она старалась успокоить себя мыслью, что все их волнение может оказаться напрасной тревогой.

«Мне нужно сохранить присутствие духа, иначе мальчики не выдержат и произойдет общий переполох. Я не хочу пугать всех понапрасну, когда мы ничего не знаем. Я сведу Роба к доктору Моррисону сейчас же и покажу Дона ветеринару. А тогда будет видно, что следует предпринять».

Вооружившись раскаленным железом, кружкой ледяной воды и несколькими полотенцами, Нэн возвратилась в сарай, где мальчики сидели неподвижно, как статуи: один — изображая отчаяние, другой — покорность. И Нэн потребовалось все ее хладнокровие, которым она так гордилась, чтобы быстро и хорошо сделать свое дело.

— Одну минуту, Роб, и все будет кончено. Поддержи его, Тедди, с ним может сделаться маленький обморок.

Роб закрыл глаза, сжал руки и сидел, как маленький герой. Тедди, бледнее смерти, стал на колени за ним, терзаясь угрызениями совести при виде страданий брата. Нэн ловко сделала свое дело, и Роб слабо застонал, но когда Нэн позвала своего помощника, прося дать ей воды, ответа не последовало, так как Тедди лежал на полу в глубоком обмороке. Роб засмеялся, и ободренная такой приятной неожиданностью Нэн принялась за перевязку. Крупные капли пота выступили у нее на лбу, но работала она смело и решительно. Затем она поделила холодную воду между обоими пациентами, и Тедди, придя в себя, был очень сконфужен той слабостью, которую проявил в критическую минуту. Он умолял никому не рассказывать об этом и окончательно оскандалился, разразившись истерическими рыданиями на плече Роба.

— Ничего, ничего, теперь все прошло, — говорила Нэн весело, обмахивая своих пациентов старой соломенной шляпой кучера. Тед все еще всхлипывал, продолжая и плакать, и смеяться, а Роб старался утешить брата. — Слушайте, мальчики, что я вам скажу. Мы не будем никого тревожить, потому что мне кажется, что наш испуг совершенно ни на чем не основан. Дон лакал воду, когда я проходила, и я уверена, что он совершенно здоров. Нам все-таки лучше дать себе время прийти в себя и убраться с глаз долой, покуда наши физиономии не придут в порядок, поэтому поедем в город к моему старому доктору Моррисону, он посмотрит мою работу и успокоит нас, так как мы все порядочно взволнованы. Сиди смирно, Роб, Тедди запряжет покуда лошадь, а я сбегаю домой за шляпой и попрошу тетю извиниться за меня перед Дейзи. Я не знакома с ее подругами, им без нас будет просторнее, а мы закусим в моей квартире в городе и вернемся домой с легким сердцем.

Нэн болтала, чтобы скрыть свое волнение, обнаруживать которое ей запрещала ее профессиональная гордость.

Мальчики одобрили ее план, так как находиться в движении всегда легче, чем сидеть в спокойном ожидании. Тедди, шатаясь, отправился умываться к колодцу, а Роб, занятый своими мыслями, лежал смирно на сене, снова следя за ласточками.

Несмотря на его молодость, мысль о смерти, так неожиданно вставшая перед ним, вызвала в его душе целый рой новых и чуждых ему впечатлений. Он не знал за собой грехов, в которых ему бы следовало раскаиваться, ему вспоминались лишь маленькие недостатки, а наряду с ними в памяти вставала длинная вереница счастливых, занятых дней и годов. И Роб не боялся смерти, думая о жизни без горя и сожаления.

Его мысли первым делом обратились к отцу, для которого потеря старшего сына была бы тяжелым ударом. А слово «отец», произнесенное с дрожью в голосе, напомнило ему Небесного Отца, Который всегда близок к тому, кто призывает Его. И Роб, лежа на сене, сложил руки и коротко, но горячо молился под тихое щебетанье ласточек. Молитва успокоила его, и, предав себя воле Божьей, он решил бодро и весело ожидать всего, что могло ожидать его в будущем.

Нэн, пробравшись домой за своей шляпой, оставила Дейзи записку, в которой сообщала, что уезжает кататься с мальчиками и вернется домой только к вечеру; затем она поспешила обратно и застала своих пациентов в гораздо лучшем состоянии.

Усадив Роба на заднее сиденье, где он мог вытянуть ногу, они выехали из двора с таким беззаботным и веселым видом, как будто ничего не случилось.

Доктор Моррисон посмеялся над их испугом, но сказал Нэн, что она поступила правильно. Когда обрадованные мальчики спускались с лестницы, он задержал ее на минутку и сказал шепотом:

— Отошлите куда-нибудь собаку на время и не теряйте мальчика из виду. Не надо говорить ему об этом, но излишняя осторожность никогда не мешает.

Нэн кивнула в знак согласия и, значительно успокоившись, отправилась с мальчиками к доктору Уоткинсу, который обещал прийти освидетельствовать Дона. Они весело напились чаю у Нэн, и к тому времени, как вечером вернулись домой, распухшие глаза Тедди и небольшая хромота Роба только и напоминали об их дневном испуге. Так как гости все еще сидели на балконе, они вошли с заднего крыльца, где Тедди утешался тем, что качал Роба в гамаке, а Нэн в ожидании ветеринара занимала их всевозможными рассказами.

Доктор Уоткинс сказал, что Дон страдает от жары, но не нашел в нем никаких признаков бешенства.

— Он скучает по хозяину, и, быть может, вы его слишком много кормите. Я продержу его у себя несколько недель и пришлю вам его совершенно здоровым, — сказал он. Дон положил свою огромную голову ему на руку и пристально глядел на него своими умными глазами, как будто чувствовал, что этот человек понимает его. Таким образом, Дон безропотно покорился своей участи, а наши три заговорщика принялись совещаться, как доставить Робу необходимый ему покой, не возбуждая излишних подозрений. К счастью, он имел привычку подолгу заниматься в своей комнате, что он мог проделывать теперь и лежа.

Обладая спокойным темпераментом, он не мучил ни себя, ни Нэн излишними опасениями и продолжал свой обычный образ жизни, вскоре оправившись от своего испуга. Азартного Тедди угомонить было гораздо труднее, и Нэн стоило больших усилий заставить его не выдать их секрет.

Тедди мучился угрызениями совести и, не имея под рукой мамы, которой он мог поведать свою тайну, чувствовал себя очень несчастным. Днем он посвящал себя ухаживанию за Робом, которое скорее тяготило бедного мальчика, хотя ради Тедди он не сознавался в этом. Но ночью, когда все спали, неспокойная совесть и живое воображение Тедди делали из него настоящего мученика. Нэн следила за ним, несколько раз поила его нервными каплями, читала ему вслух, бранила его, а когда однажды ночью поймала его одиноко бродившим по дому, пригрозила, что запрет на ключ, если он не будет лежать в постели.

Понемногу Тедди успокоился. Но в шаловливом мальчике произошла такая резкая перемена, которая всем бросилась в глаза даже до возвращения его матери.

Он был по-прежнему весел, но значительно тише и ровнее, и часто, когда на него нападали припадки прежнего упрямства, один вид Роба сдерживал его, и он уступал или уходил, чтобы справиться с собой наедине. Он перестал шутить над братом, высмеивая его старомодные вкусы и пристрастие к книгам, а обращался с ним очень почтительно, что нравилось скромному Робу и удивляло всех остальных. Он как будто хотел искупить перед ним свою вину, за которую тот мог поплатиться жизнью, и, забыв свою гордость, старался честно с ним расплатиться.

— Я решительно не понимаю, — говорила миссис Джо неделю спустя после возвращения домой, — что случилось с Тедди. Он стал такой святой, что я начинаю опасаться за его жизнь. Может быть, это кроткое влияние Мегги, или вкусные кушанья Дейзи, или те пилюли, которыми Нэн его потихоньку пичкает. Кто-то околдовал его без меня, потому что я никогда не видела его таким любезным, тихим и послушным.

— Просто он вырос, моя дорогая, и, будучи скороспелкой, рано возмужал. Роби также изменился, он стал еще мужественнее и серьезнее и всегда держится около меня, как будто его любовь к старому отцу растет вместе с ним. Наши мальчики часто будут нас удивлять таким образом, Джо, и мы только можем радоваться на них, предоставляя их воле Божьей.

Говоря это, профессор с гордостью смотрел на братьев, которые вместе всходили по лестнице. Тедди обнял Роба и внимательно слушал геологические разъяснения последнего о камне, который он держал в руке. Обыкновенно Тедди смеялся над подобными занятиями, любил класть кирпичи под подушку брата, насыпать песок в его ботинки или отправлять срочные посылки на имя «Проф. Р.М.Баэра». В последнее время он с уважением относился к интересам Роба, научившись ценить хорошие качества того, кого он всегда любил и мужество которого во время операции возбудило его восторг и поклонение. Роб все еще хромал, хотя быстро поправлялся, и Тедди всегда предлагал ему руку для поддержки, заботливо стараясь помочь и услужить брату, так как раскаяние все еще было живо в его душе, а прощение Роба делало его еще чувствительнее.

Роб недавно упал на лестнице, и эта счастливая случайность послужила объяснением его хромоты, а кроме Нэн и Тедди никто не видел раны.

— Мы только что говорили о вас, друзья мои, пойдите и расскажите, что за добрая фея была с вами все это время, или, может быть, мы стали проницательнее после долгой разлуки и яснее замечаем приятные перемены, — сказала миссис Джо, поглаживая диван, на который она приглашала своих сыновей, а профессор отложил в сторону пачку нераспечатанных писем, чтобы полюбоваться на эту приятную семейную группу.

Мальчики нежно обняли мать и радостно улыбались ей, но совесть их была не совсем спокойна, так как до этого времени у них никогда еще не было тайны от мамы и отца.

— Это потому, что Робби и я все время были вместе в последнее время, точно близнецы; я стараюсь встряхнуть его, а он сильно сдерживает меня, совершенно так же, как вы с папой. Выходит отлично, и я очень доволен, — заявил Тедди, считая вопрос исчерпанным.

— Мама не поблагодарит тебя за это сравнение, Тед; для меня оно лестно, так как я стараюсь походить на отца, — ответил Роб среди смеха, вызванного комплиментом Тедди.

— Я очень благодарна ему, он прав; и если ты, Робби, будешь для брата хоть наполовину тем, чем был для меня твой отец, ты недаром проживешь свою жизнь. Я очень рада, что вы помогаете друг другу, это правильно. Нам всегда следует стараться прежде всего понять самых близких нам людей. Любя их, нам не следует закрывать глаза на их недостатки, а близость отношений должна делать нас снисходительными друг к другу. Продолжайте в том же духе, друзья мои, и устройте нам еще несколько таких же приятных сюрпризов.

— Мама права, я также очень доволен вашей дружбой. Такая близость очень ценна, и дай бог, чтобы она продлилась всю жизнь, — сказал профессор Баэр, улыбаясь своим мальчикам, которые не совсем знали, как отнестись к этим лестным замечаниям. Роб молчал, боясь проговориться, но Тедди не выдержал, находя необходимым некоторые разъяснения.

— Дело в том, что я понял наконец, какой наш Роб хороший и храбрый, и теперь я стараюсь искупить все те неприятности, которые я причинял ему. Я знал, что он страшно учен, но считал его мямлей, потому что он предпочитал книги шалостям и всегда возился со своею совестью. А теперь я увидел, сколько в нем скрывается храбрости и мужества. О, нет, наш старый Роб — герой, и я горжусь им, и вы бы так же гордились им, если бы все знали.

Взгляд Роба прервал красноречие Тедди; он остановился, покраснел и с отчаянием закрыл рот рукой.

— Почему же нам не узнать всего? — быстро спросила миссис Джо, которая сейчас же поняла, что от нее что-то скрывают. — Мальчики, — продолжала она торжественно, — мне кажется, что та перемена, о которой мы говорили, происходит не только оттого, что вы выросли, мне представляется, что Тедди попал в беду, а Роб вызволил его оттуда. Этим объясняется необыкновенное добронравие моего шалуна и большая серьезность нашего праведника, который никогда ничего не скрывает от своей матери.

Теперь Роб был так же красен, как и Тедди, но после минутного молчания он поднял голову и сказал, облегченно вздохнув:

— Да, мама, ты права, но теперь все прошло, и мы лучше не будем говорить об этом покуда. Я чувствовал себя виноватым, что обманывал тебя, но теперь, если уж ты догадалась, я спокоен, да и тебе не надо волноваться: Тедди раскаялся, я забыл, а нам обоим все происшедшее было только полезно.

Миссис Джо взглянула на Тедди, который усиленно заморгал, но выдержал ее взгляд. Она обернулась к Робу, но тот так ласково улыбался ей, что она немного успокоилась. Но выражение лица сына поразило ее: оно стало старше, серьезнее и как будто еще милее. На нем лежал отпечаток физических и нравственных мучений и кроткая покорность неизбежному испытанию. Она сразу догадалась, что какая-то страшная опасность угрожала ее мальчику, а то переглядывание, которое она подметила раньше между сыновьями и Нэн, только подкрепило ее опасения.

— Роб, милый, ты был болен, ушибся или что-нибудь в этом роде. Скажи мне сейчас, я не хочу никаких секретов. Мальчики иногда страдают всю жизнь от какой-нибудь случайности, на которую не было обращено достаточного внимания. Фриц, заставь же их говорить.

Мистер Баэр, отложив свои бумаги, подошел к ним и заговорил голосом, который успокоил миссис Джо и придал мальчикам смелости:

— Дети мои, скажите нам правду, мы перенесем ее, не скрывайте ничего ради нас. Тед знает, что мы многое прощаем ради любви к нему, поэтому будьте откровенны оба.

Тедди немедленно зарылся в подушки дивана, откуда виднелись только его красные уши, а Роб коротко, но правдиво рассказал свою маленькую повесть, стараясь по возможности выгородить брата и поспешно добавляя, что Дон не взбесился, рана почти что зажила и всякая опасность миновала. Но миссис Джо так побледнела, что Робу пришлось поддержать ее, а профессор повернулся и зашагал по балкону, восклицая: «Боже мой!» — и в голосе его звучало столько горя и радости, что Тедди в отчаянии зарылся еще глубже в подушки. Они все сейчас же оправились, но такие известия всегда действуют ошеломляюще, и миссис Джо крепко прижимала к себе сына, покуда отец не взял его за обе руки, сказав дрожащим голосом:

— Смертельная опасность служит хорошим испытанием для человека, и ты отлично выдержал его. Но я бы не перенес разлуку с моим мальчиком. Слава богу, что ты остался с нами.

Глухой звук, исходивший из-под подушек, и судорожные движения длинных ног Теда так ясно говорили о его отчаянии, что материнское сердце смягчилось. Миссис Джо отыскала наконец взъерошенную белокурую голову сына и воскликнула со смехом, несмотря на то что лицо ее было мокро от слез:

— Приди получить свое прощение, несчастный грешник. Я знаю, что ты много перестрадал, и ни слова тебе не скажу. Только если бы что-нибудь действительно случилось с Робом, я была бы еще несчастнее тебя. Тедди, Тедди, постарайся справиться с собой, пока еще не поздно.

— О мама, я так стараюсь; я никогда не забуду того, что произошло, а если я и теперь не исправлюсь, то вряд ли стоит хлопотать о моем спасении, — сказал Тедди, с остервенением дергая себя за волосы.

— О да, мой милый, не надо терять надежды. Я чувствовала себя точно так же, когда мне было пятнадцать лет и Эми чуть не утонула из-за меня. Мама мне помогла тогда так же, как я помогаю тебе теперь. Приходи, Тедди, ко мне за помощью, и мы вместе будем бороться с твоим врагом. Я также немало перестрадала из-за своего демона, но не всегда оказывалась побежденной. Ищи защиты у меня, Тедди, и мы с тобой победим.

Наступило короткое молчание. Тедди и его мать смеялись и плакали вместе, а Роб стоял, обнявшись с отцом, радуясь тому, что тайна наконец разоблачилась.

Вдруг Теддивскочил на ноги и, подойдя к отцу, сказал смиренно:

— Я виноват и знаю, что мне следует понести наказание, но скажите сначала, что вы прощаете меня так же, как и Роб.

— От всего сердца, сын мой, иначе я не мог бы называться твоим отцом. Ты понес уже свою кару, и пусть она не пройдет для тебя бесследно. Здесь всегда есть место для обоих, — и добрый профессор заключил мальчиков в свои объятия.

Миссис Джо со свойственной ей романтичностью восхищалась этой картиной, а затем они еще долго и много говорили, изливая друг другу все, что у них накопилось на сердце. Решено было ни с кем не говорить о происшествии, кроме Нэн, которую, конечно, следовало отблагодарить за ее мужество и самоотверженную преданность.

— Я всегда знала, что в этой девушке есть все данные для того, чтобы из нее вышла чудесная женщина. И теперь она доказала это: в ней нет ни глупой суеты, ни страхов и обмороков, а масса здравого смысла и ловкого искусства. Милая девушка, что я могу для нее сделать, чтобы выразить ей свою благодарность, — с чувством сказала миссис Джо.

— Прикажи Тому оставить ее в покое, — предложил Тедди, снова ставший самим собой, несмотря на легкий отпечаток грусти, который все еще омрачал его природную веселость.

— Да, правда! Он страшно пристает к ней. Она запретила ему приходить сюда, покуда она гостит здесь, и отправила его с Деми. Я люблю старого Тома, но с Нэн он совершенно невыносим, — прибавил Роб, помогая отцу разбираться в обильной почте.

— Я это сделаю, — сказала миссис Джо решительно. — Нельзя допустить, чтобы такая девушка испортила свою карьеру из-за фантазии глупого мальчишки. В минуту слабости она может уступить ему, и тогда всему конец. Более умные женщины попадались таким образом и раскаивались в этом всю жизнь. Нэн должна пробить себе дорогу и доказать, что она стоит на высоте своего призвания, а потом пускай выходит замуж, если найдется достойный ее человек.

Но помощь миссис Джо не потребовалась, ибо любовь и благодарность могут творить чудеса, а когда сюда примешиваются юность, красота, случай и фотография, то успех обеспечен, что было доказано на примере ничего не подозревающего, но слишком чувствительного Томми.


ГЛАВА VIII Джози в роли русалки

Покуда все эти события происходили в Пломфильде, Джози наслаждалась на море, так как Лоренцы умели сделать летнее пребывание с ними и приятным, и полезным. Бесс очень любила свою маленькую кузину; миссис Эми, независимо от будущей карьеры племянницы, считала нужным сделать из нее изящную и благовоспитанную женщину, а дядя Лори всегда был счастлив, если мог в обществе двух веселых девочек кататься по морю, ездить верхом, играть или просто лежать на берегу. Джози расцветала от этой жизни, Бесс заметно поправилась и повеселела, и обе девочки стяжали себе симпатию всех соседей, занимавших как прибрежные, так и более отдаленные виллы. Скоро, однако, душевный покой Джози был нарушен, и одно непреодолимое желание настолько сильно завладело ее мыслями, что грозило перейти в манию. По соседству с Лоренцами поселилась знаменитая артистка мисс Камерон. Она приехала на море, чтобы отдохнуть и «создать» новую роль к предстоящему сезону. Никто, кроме двух или трех друзей, не имел к ней доступа, на берегу у нее была отдельная купальня, и публика могла ее видеть только во время дневных катаний, а любопытным предоставлялось право следить в бинокль за крупной фигурой в синем купальном костюме, энергично барахтавшейся в море. Лоренцы были с ней знакомы, но, не желая нарушать ее уединения, ограничились визитом и оставили ее в покое, — любезность, которая была замечена артисткой и со временем имела свои хорошие последствия.

Но Джози не находила себе места. Близость ее кумира сводила ее с ума. Она жаждала увидеть и услышать ту великую и счастливую женщину, которая покоряла себе все сердца талантом, красотой и добродетелью. Именно таков был идеал актрисы, к которому она стремилась, и, если бы у нее действительно оказались данные для подобной деятельности, никто бы не мог восставать против этого, ибо театральная профессия нуждается в подобных женщинах, чтобы поднять свою репутацию в глазах большинства. Если бы добрая мисс Камерон знала, сколько страстной любви и желания таилось в груди маленькой девочки, которую она иногда встречала на берегу или видела скакавшей верхом на маленьком шотландском пони, она удостоила бы ее словом или взглядом. Но, утомленная зимней работой и занятая своей новой ролью, она столько же смотрела на нее, сколько на белокрылых чаек над морем или на скромные маргаритки в полях. Букеты на ступеньках крыльца, нежные серенады за садовой решеткой и упорный взгляд восторженных глаз были так обычны для нее, что она почти не обращала на них внимания, а Джози приходила в отчаяние от крушения всех своих попыток.

— Я бы могла влезть на ту сосну и свалиться к ней на крышу или заставить Шелти сбросить меня у ее ворот так, чтобы меня без памяти внесли к ней в дом. Тонуть в то время, как она купается, не стоит. Я не могу пойти ко дну, а она просто пошлет человека ко мне на помощь. Что же мне делать? Я должна ее видеть, мне непременно нужно рассказать ей свои планы и узнать от нее, есть ли у меня какие-нибудь данные для сцены. Мама поверит ей, и если, о, если бы она позволила мне заниматься с нею, я была бы счастливейшим человеком в мире.

Джози и Бесс собирались купаться днем, в неурочный час, так как утром целая компания рыболовов нарушила их обычное времяпрепровождение.

— Имей терпение, Джози, и подожди немного. Папа обещал тебе устроить свидание с ней за то время, что мы здесь, а он уж не обманет, и это будет гораздо лучше, чем какая-нибудь странная выходка с твоей стороны, — отмечала Бесс, завязывая свои хорошенькие волосы белой сеткой под цвет костюму, между тем как Джози, вся в красном, сильно напоминала собой маленького омара.

— Терпеть не могу ждать, но, вероятно, придется. Надеюсь, что она будет сегодня купаться, несмотря на отлив. Она говорила дяде, что это единственное возможное для нее время, так как утром слишком много зевак, которые лезут чуть ли не к ней в купальню. Пойдем нырять с той скалы, Бесс, там нет никого, кроме нянек с детьми, и нам не будут мешать.

План Джози был приведен в исполнение. Другие купальщики отсутствовали, а дети очень забавлялись, глядя на их водные упражнения, так как обе отлично плавали.

Когда они, мокрые и усталые, сели отдохнуть на скалу, Джози вдруг с таким азартом схватила Бесс за руку, что та чуть не слетела в воду.

— Вот она! Вот! Смотри! Идет купаться! — кричала она с восторгом. — О, если бы она стала тонуть и я бы смогла спасти ее, или краб схватил бы ее за палец, если бы случилось что-нибудь такое, только бы мне заговорить с ней.

— Не смотри на нее: она приходит сюда, чтобы отдыхать и пользоваться спокойствием. Сделаем вид, что мы не замечаем ее, это будет только вежливо. — И Бесс отвернулась, притворяясь, что она очень интересуется парусной лодкой, проходящей мимо.

— Поплывем в ее направлении, как будто за водорослями на тех скалах. Ей не может быть неприятно, если мы будем лежать на спине, а из воды будут торчать только наши носы. А потом, когда уже нельзя будет не видеть ее, мы быстро повернемся и уплывем. Она поймет, что мы не хотим мешать ей. Это произведет впечатление и она, может быть, поинтересуется, кто такие эти любезные девушки, которые так предупредительно относятся к ее желаниям, — сказала Джози, живая фантазия которой всегда рисовала ей всевозможные драматические положения.

Но судьба, по-видимому, наконец над ней сжалилась. Они только что собирались нырнуть в воду, когда мисс Камерон показалась у своей купальни. Она стояла по пояс в воде и смотрела вниз. Горничная ее что-то искала на берегу, но, так как поиски были, очевидно, тщетны, артистка стала махать полотенцем по направлению к нашим девочкам, подзывая их к себе.

— Несись! Лети! Она зовет нас, она зовет нас! — воскликнула Джози, бросаясь в воду в восторге от исполнения ее заветной мечты. Бесс следовала за ней более медленно, и обе, веселые и запыхавшиеся, подплыли к мисс Камерон, которая, не поднимая глаз, сказала своим удивительным голосом:

— Я уронила свой браслет в море и, хотя вижу его, но не могу достать. Может быть, мальчик, вы принесете мне длинную палку, а я пока буду следить, чтобы вода не смыла его.

— Я с удовольствием нырну за ним, но я не мальчик, — отвечала Джози со смехом, встряхивая своей кудрявой головкой, которая ввела артистку в заблуждение.

— Простите; ныряйте же скорее, если можете, а то его затянет песком. Я очень дорожу этим браслетом и никогда до сих пор не забывала его снимать.

— Я достану. — И Джози исчезла, но когда она возвратилась на поверхность, в руке ее оказались только песок и камешки.

— Пропал? Ну, все равно! Сама виновата, — сказала мисс Камерон, которые, несмотря на свое огорчение, не могла удержаться от смеха при виде отчаяния Джози. Девочка тяжело дышала и с трудом могла открыть глаза, но, тем не менее, решительно заявила:

— Нет, не пропал. Я достану его, если даже мне придется нырять всю ночь. — И, набрав побольше воздуха, Джози снова исчезла.

— Не повредила бы она себе, — сказала мисс Камерон, глядя на Бесс, которую она узнала по сходству с матерью.

— О нет, Джози ныряет, как рыба, и любит это, — весело улыбнулась Бесс, радуясь за свою кузину.

— Вы, кажется, дочь мистера Лоренца? Как поживаете, милочка? Скажите папе, что я скоро буду у вас. До сих пор я чувствовала себя слишком усталой и совсем одичала, но теперь мне лучше. А, вот и наш милый водолаз! Ну, что? — спросила она, когда мокрая голова Джози показалась над водой. Джози совсем задохнулась и вместо ответа могла только фыркать и отдуваться. Но, хотя она возвращалась с пустыми руками, бодрость духа не покинула ее. Решительно встряхнув мокрыми волосами и весело взглянув на артистку, она сказала, набрав воздуха в легкие:

— Мое правило — никогда не отчаиваться. Я достану его, если даже мне придется плыть до Ливерпуля. До свидания. — И на этот раз русалка совсем скрылась из виду, ощупывая морское дно, как настоящий маленький омар.

— Храбрая девочка, я люблю таких! Кто она? — спросила артистка, усаживаясь на камне, чтобы следить за своим водолазом, раз уж она не могла видеть браслет. Бесс дала желаемые разъяснения и прибавила с очаровательной улыбкой своего отца:

— Джози мечтает быть актрисой и целый месяц добивалась свидания с вами. Этот случай — большое счастье для нее.

— Господи боже мой, отчего же она не пришла ко мне, я бы приняла ее, хотя обыкновенно избегаю вдохновенных девиц, так же как и репортеров, — рассмеялась мисс Камерон. Говорить было больше некогда: смуглая рука, державшая браслет, показалась на поверхности, а затем вынырнула и голова Джози. Она совсем захлебнулась и, чтобы прийти в себя, должна была ухватиться за Бесс, но красное личико ее сияло торжеством победы. Мисс Камерон притянула ее к себе и, откинув волосы с ее лица, ободрила радостным восклицанием: «Браво, браво!», — убедившим девочку в том, что их первое знакомство началось удачно. Джози часто рисовала себе свою встречу с мисс Камерон, торжественную грацию, с которой она войдет к ней и сообщит свои честолюбивые мечты, изящный туалет, в который она облачится для этого случая, и те остроумные изречения, которые она произнесет, чтобы поразить своей юной гениальностью.

Но никогда, даже в самом разгаре своих фантазий, она не представляла себе такого свидания. Грязная, мокрая, окончательно лишившись дара слова, она, как маленький счастливый тюлень, стояла, облокотившись на плечо знаменитой артистки, и терла глаза, покуда не оправилась настолько, что могла гордо произнести:

— А все-таки я достала его. Как я счастлива!

— Теперь отдохните, моя душечка, и тогда я порадуюсь с вами. Очень мило с вашей стороны, что вы так старались для меня. Чем я могу отблагодарить вас? — спросила мисс Камерон, глядя на нее своими чудными глазами, которые выражали так много без слов. Джози всплеснула руками, обдав себя при этом столбом брызг, что несколько испортило эффект ее жеста, и ответила таким умоляющим голосом, который мог бы смягчить и более жестокосердного человека, нежели мисс Камерон:

— Позвольте мне прийти к вам раз, один только раз. Я хочу, чтобы вы сказали мне, могу ли я быть актрисой. Вы поймете, и я подчинюсь вашему решению. А если вы скажете, что это возможно со временем, после того как я буду много, много работать, я буду самой счастливой девочкой на свете. Можно?

— Да, приходите завтра утром в одиннадцать. Мы с вами хорошенько поговорим. Вы мне покажете, что вы умеете, а я скажу вам свое мнение. Вряд ли только вы останетесь довольны.

— Я буду довольна всем, даже если вы скажете, что я дура. Мне хочется покончить с этим вопросом, и маме также. Я не буду отчаиваться, если вы забракуете меня, а если одобрите, я никогда не отступлюсь от своей цели, покуда не сделаю все, что могу.

— Путь к ней очень тяжел, дитя мое, а лавровый венок имеет свои тернии. Мне кажется, вы обладаете большим мужеством, а следовательно, и постоянством. Может быть, из вас что-нибудь и выйдет. Приходите, и мы посмотрим. — С этими словами мисс Камерон взяла браслет и улыбнулась так ласково, что Джози хотелось расцеловать ее. Она благоразумно сдержала свой порыв, хотя глаза ее были влажны не только от морской воды, когда она с жаром благодарила артистку.

— Мы мешаем мисс Камерон купаться, а скоро начнется прилив. Пойдем, Джози, — сказала внимательная Бесс, опасаясь, что их посещение затянулось уже слишком долго.

— Бегите по берегу, чтобы согреться. Спасибо вам, маленькая русалочка. Скажите папе, что я всегда буду рада видеть его вместе с дочкой. До свидания! — И грациозным движением руки театральная королева отпустила свою свиту. Но она не двинулась со своего поросшего водорослями трона, а продолжала следить за маленькими фигурками, пока они совсем не скрылись из виду. Потом, погрузившись в воду и мерно качаясь на волнах, она подумала:

«У этой девочки живое и выразительное лицо, красивые глаза, масса темперамента, много смелости и силы воли. Может быть, что-нибудь и выйдет. Материал хороший: она из талантливой семьи, посмотрим».

Конечно, Джози не сомкнула глаз в эту ночь и утром не находила себе места от волнения. Дядю Лори очень забавляло все приключение, а тетя Эми ввиду столь знаменательного случая достала ее самое нарядное белое платье. Бесс одолжила ей свою лучшую шляпу, а Джози с утра носилась по полям и лесам, собирая букет из диких роз, белых азалий и папоротника, который она намеревалась преподнести своему кумиру. В десять часов она уже была одета и сидела, рассматривая свои новые перчатки и пряжки на туфлях, становясь все бледнее и серьезнее по мере приближения рокового часа.

— Я пойду одна, так будет свободнее говорить. Бесс, помолись, чтобы она не ошиблась. Так многое зависит от того, что она скажет. Не смейтесь, дядя, для меня это очень важно, и мисс Камерон знает это. Поцелуйте меня, тетя Эми, вместо мамы. Если вы довольны моей наружностью, мне больше ничего не надо. — И, стараясь в своих движениях подражать знаменитой артистке, Джози, очень авантажная и хорошенькая, отправилась в путь, вполне сознавая весь драматизм ситуации.

Зная, что отказа быть не может, она смело позвонила у двери, которая открывалась только для немногих посетителей. Ее ввели в прохладную гостиную, где в ожидании хозяйки она наслаждалась созерцанием кое-каких портретов театральных знаменитостей. Она была знакома с ними по книгам, знала все их испытания и победы почти наизусть. Но вскоре она так увлеклась ролью леди Макбет в той сцене, где несчастная королева ходит во сне, что все окружающее перестало для нее существовать. Букет заменял ей свечу, а лицо ее приняло трагическое выражение, в то время как она вполголоса декламировала монолог.

Мисс Камерон незаметно следила за ней несколько минут, а затем перебила ее, войдя в комнату с теми словами и тем выражением лица, которые делали эту сцену лучшей в ее репертуаре.

— Я никогда не смогу прочитать это как вы, но я буду стараться, если вы мне позволите, — воскликнула Джози, забывая в эту минуту всю свою благовоспитанность.

— Так покажите, что вы можете, — ответила артистка, благоразумно приступая прямо к делу.

— Позвольте мне сначала передать вам вот это. Я думала, что полевые цветы придутся вам больше по вкусу, чем оранжерейные, и мне было приятно собирать их для вас, так как я ничем другим не могу отблагодарить вас за всю вашу доброту ко мне, — сказала Джози, передавая свой букет.

— Они действительно нравятся мне больше, и вся моя комната полна букетами, которые какая-то добрая фея оставляет у моих ворот. Но мне кажется, я знаю теперь, кому я за них обязана, — сказала мисс Камерон, переводя глаза от того букета, который она держала в руках, на такой же, стоявший на столе. Яркий румянец на щеках Джози и ее улыбка выдали ее раньше, чем она сказала голосом, полным любви и восхищения:

— Простите мне эту вольность, но я не могла удержаться. Я так преклоняюсь перед вами, что, не имея возможности проникнуть к вам лично, я была рада думать, что мои розы доставляют вам удовольствие.

Что-то в голосе девочки и в характере ее подношения тронуло артистку, и, притянув Джози к себе, она сказала ей просто:

— Они мне доставляли очень большое удовольствие, моя милочка. Похвалы мне надоели, но такое отношение, как ваше, для меня очень ценно.

Среди множества рассказов о частной жизни артистки Джози между прочим слышала, что мисс Камерон много лет тому назад потеряла жениха и с тех пор жила только для искусства. Девочке показалось сейчас, что в этом рассказе есть доля правды, и жалость к этой красивой одинокой женщине отразилась на ее живом лице. Но, словно желая позабыть о прошлом, ее новая знакомая сказала тем повелительным тоном, который так подходил ей:

— С чего же мы начнем? Вероятно, с Джульетты; чего она только не вынесла, бедняжка!

Джози действительно очень хотелось начать с несчастной повести Ромео и затем продолжать Бьянкой, Полиной[18] и кое-какими излюбленными кумирами начинающих артисток. Но, обладая большой проницательностью, она вспомнила совет дяди Лори и решила воспользоваться им. Поэтому вместо предполагаемой напыщенной тирады она продекламировала сцену сумасшествия Офелии, и сделала это очень хорошо, так как неоднократно проходила ее с профессором в колледже.

Джози была, конечно, еще слишком молода, но ее белое платье, распущенные волосы и живые цветы, которые она рассыпала на воображаемую могилу, содействовали иллюзии. Она пела песенки Офелии нежным голосом и, перед тем как исчезнуть за занавеской, бросила, уходя, такой прощальный взгляд, что вызвала неожиданные аплодисменты со стороны своего строгого критика.

Ободренная ими, Джози радостно возвратилась обратно.

— Отлично, лучше, чем я ожидала. Попробуйте что-нибудь другое.

Джози взялась за монолог Порции[19] и декламировала очень хорошо, делая надлежащие ударения во всех красивых местах. Затем, не выдержав, она взялась за сцену Джульетты на балконе и кончила сценой отравления в склепе. Она была уверена, что превзошла самое себя, и ожидала одобрения. Звонкий смех мисс Камерон возмутил и удивил ее, и Джози спросила учтиво, но холодно:

— Дома находили, что эта сцена мне удается лучше других. Я жалею, что вы с этим не согласны.

— Душечка, вы играете ее ужасно, да иначе и быть не может. Что вы можете знать о любви, страхе или смерти? Оставьте их в покое, не беритесь за трагедию, пока вы не подготовитесь к ней.

— Но вы аплодировали Офелии?

— Да, эта сцена была очень мила, и всякая неглупая девочка сумела бы справиться с ней. Но настоящее значение Шекспира еще недоступно вам, моя милая. Лучше всего вам удалась комическая роль, там вы проявили действительный талант: было смешно и трогательно, а в этом и кроется настоящее искусство. Не теряйте его. Вы хорошо продекламировали монолог Порции, продолжайте в том же духе; это развивает голос, учит выразительности. У вас хорошие голосовые данные и природная грация, что очень важно и с трудом приобретается школой.

— Я рада, что нашлось хоть что-нибудь, — вздохнула приунывшая Джози, которая тем не менее решила не сдаваться без боя.

— Милая моя девочка, я вас предупреждала, что вы не будете довольны мною, но я должна говорить с вами откровенно, если вы хотите, чтобы я помогла вам. Мне приходилось это делать для многих в вашем положении, и большинство никогда не простило мне моих слов, хотя правда оказалась на моей стороне и, в конце концов, они сделались теми, кем я им советовала быть: хорошими женами и счастливыми матерями. Немногие продолжали настаивать на своем и сравнительно преуспели на новом поприще. Об одной вы, вероятно, скоро услышите: она талантлива, необыкновенно терпелива, обладает красивой наружностью и недюжинным умом. Гении встречаются редко, и даже в пятнадцать лет их бывает трудно распознать.

— О, я не считаю себя гением, — воскликнула Джози. Тихий мелодический голос и участливое выражение лица мисс Камерон успокоили ее. — Я хочу только знать, есть ли у меня талант и смогу ли я после многих лет труда и занятий играть в тех хороших пьесах, которыми публика никогда не может пресытиться? Я не рассчитываю сделаться миссис Сиддонс[20] или мисс Камерон, как бы мне этого ни хотелось, но во мне что-то требует именно такого выхода. Когда я играю, я совершенно счастлива. Я живу в своем отдельном мире, и каждая новая роль является для меня новым другом. Я люблю Шекспира и обожаю его героев. Конечно, я еще не все понимаю в нем, но, когда ночью видишь вокруг себя высокие торжественные горы, а на небе одинокие звезды, можно ведь представить себе, как все изменится, когда выглянет солнце и все вокруг осветит. Я не понимаю, но чувствую всю красоту великого трагика и так бы хотела ее выразить.

Джози говорила с увлечением. Лицо ее побледнело, глаза сияли, а губы нервно вздрагивали, стараясь передать те чувства, которые наполняли ее юную душу. Мисс Камерон поняла, что здесь крылось нечто большее, чем детский каприз, и когда она заговорила, голос ее звучал мягче, а лицо дышало горячим сочувствием, хотя она благоразумно умолчала о своих мыслях.

— Если вы так чувствуете, могу вам только посоветовать продолжать любить и уважать нашего великого писателя, — сказала она. Но перемена в ее голосе не ускользнула от Джози, которая поняла, что ее новая знакомая разговаривает с ней как с будущим товарищем. — Шекспир имеет огромное воспитательное значение, и целой жизни не хватит для того, чтобы должным образом его изучить. Но вам нужно еще много работать, прежде чем вы сможете передавать его на сцене. Хватит ли у вас настойчивости, мужества и силы, чтобы начать сначала и медленно и терпеливо закладывать фундамент для будущей работы? Слава заманчива для всех, но немногим удается ее достичь, и даже при известной удаче не все достаточно умны, чтобы удовлетвориться вовремя и теряют приобретенные блага в погоне за большими. — Последние слова артистка произнесла скорее про себя, но Джози возразила, быстро и решительно:

— А я все-таки достала браслет, несмотря на соленую воду, которая щипала мне глаза.

— Совершенно верно, я не забыла вашего маленького подвига и вижу в нем хорошее предзнаменование.

Мисс Камерон улыбнулась девочке и затем продолжала говорить уже в другом тоне, следя за впечатлением, которое произведут ее слова на слушательницу:

— Теперь вас ожидает маленькое разочарование, так как вместо того, чтобы предложить вам заниматься у меня или рекомендовать вам поступить в какой-нибудь второстепенный театр, я советую вам остаться в школе и закончить свое образование. Одного таланта недостаточно. Пусть развиваются ваш ум, душа и сердце, а затем, в восемнадцать или двадцать лет, попробуйте ваши силы. Вступайте в борьбу во всеоружии, чтобы избежать тех разочарований, которые ожидают нас, когда мы беремся за дело слишком поспешно. Гений иногда побеждает эти препятствия, но в большинстве случаев нам приходится работать медленно, часто спотыкаясь и падая. Готовы ли вы не только работать, но и ждать?

— О, да!

— Посмотрим. Мне было бы приятно знать, что, сходя со сцены, я оставляю за собой образованную и талантливую преемницу, которая займет мое место и сумеет довести до конца начатое мною дело поднятия нравственного уровня театра. Может быть, вам суждено быть этой заместительницей, но помните, что красота и богатые костюмы еще не делают артистку, так же как попытки маленькой девочки играть ответственные роли не представляют собой настоящего искусства. Все это обман и мишура, стыд и позор теперь в театре. Зачем угощать публику фарсами и буффами или бессмысленными любительскими спектаклями, когда целый мир правды, красоты и поэзии ждет своих толкователей и ценителей?

Мисс Камерон забыла, с кем она говорит, и ходила взад и вперед по комнате в глубоком волнении.

— Дядя Лори думает совершенно так же. Он и тетя Джо пробовали писать простые хорошие пьесы, герои в них обыкновенные люди, и живут они нашей повседневной жизнью. Дядя говорит, что такие роли больше в моем духе и что мне не нужно думать о трагедии, но мне гораздо больше нравится наряжаться в короны и бархатные мантии, чем носить обыкновенные платья, хотя последнее несравненно легче.

— В этом-то и заключается искусство, дитя мое. Скажите вашему дяде, что он совершенно прав, и попросите тетю написать для вас пьесу. Когда все будет готово, я приеду посмотреть на вас.

— Неужели, неужели вы, правда, приедете? Мы будем играть на Рождество, и мне дали хорошую роль. Она нетрудная, и я могу справиться с ней. Я была бы так счастлива, если бы вы нас посмотрели!

С этими словами Джози встала, заметив, что ее визит уже слишком затянулся. Надев шляпу, она подошла к мисс Камерон и, заглядывая ей в глаза, проговорила с легкой дрожью в голосе:

— Я никогда не сумею отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Я последую вашему совету, а мама будет очень довольна, когда я снова возьмусь за книги. Теперь я могу заниматься, так как знаю, что это необходимо для моих будущих успехов. Надеяться на слишком многое мне не стоит, но я буду работать и ждать, стараясь хоть этим доказать вам свою признательность.

— Вы напомнили мне, что я еще в долгу перед вами. Возьмите вот эту вещицу, дружок, на память обо мне. Она годится для русалочки; надеюсь, что в следующий раз море принесет более драгоценный камень и не оставит горького привкуса на ваших губах.

Мисс Камерон взяла булавку с аквамарином, которой был заколот ее кружевной шарф, и передала ее Джози. Затем она нежно поцеловала сияющее личико девочки и долго провожала глазами ее удалявшуюся фигурку, словно предвидя все испытания и победы, которые ожидали ее на избранном ею тернистом пути.

Бесс предполагала, что Джози вернется домой, или пылая от восторга, или утопая в слезах, и потому очень удивилась ее спокойному и решительному виду.

Новое для нее чувство ответственности, которую она взяла на себя, радовало и страшило Джози. Она чувствовала, что может выносить теперь и сухие занятия, и долгое ожидание, чтобы в будущем сделать честь как своей профессии, так и новому другу, которого она обожала уже со всем жаром горячей детской любви. Все слушали ее рассказ с большим интересом и одобрили совет мисс Камерон. Миссис Эми облегченно вздохнула: ей не хотелось видеть племянницу на сцене, и теперь она могла надеяться, что эта детская фантазия со временем пройдет. Дядя Лори строил очаровательные планы на будущее и написал одну из своих любезнейших записок, чтобы поблагодарить артистку за ее доброту. Бесс же, которая любила всякое искусство, горячо сочувствовала честолюбивым мечтам своей кузины, хотя и не понимала, как она может стремиться передавать свои видения собственной персоной, вместо того чтобы воплощать их в мраморе.

Это первое свидание Джози с мисс Камерон не было единственным, так как артистка, искренно заинтересовавшись девочкой, несколько раз заходила к Лоренцам. Темой для разговора всегда служило искусство, и Джози и Бесс, сидевшие тут же, старались не проронить ни слова из того, что говорилось, начиная понимать все значение и великую силу таланта и дарования.

Джози писала матери целые тома, а по окончании своего визита порадовала ее существенной переменой, происшедшей в ее маленькой дочке, так как Джози принялась теперь за ненавистные ей книги с такой энергией и прилежанием, которые удивили всех, знавших ее раньше. Слова мисс Камерон попали на благодарную почву, и даже музыкальные упражнения и французский язык стали выносимы, раз всестороннее образование могло быть ей полезным для будущей карьеры. Манеры, умение одеться и держать себя не казались ей столь незначительными вопросами, так как она помнила совет одновременно развивать «ум и тело, сердце и душу».

Таким образом, работая для того, чтобы со временем занять видную роль на сцене театра, Джози незаметно готовилась ко всякой роли в жизни, которая была уготована ей Провидением.


ГЛАВА IX Ситуация меняется

Стоял сентябрь. Два загорелых и пыльных велосипедиста быстро неслись по дороге к Пломфильду, и, хотя ноги их могли ощущать некоторую усталость, лица сияли тем торжествующим спокойствием, которое свойственно всем научившимся, наконец, справляться с подобным средством передвижения; до наступления же этой счастливой минуты мужественные физиономии несчастных носят исключительный отпечаток нравственных и физических страданий.

— Поезжай вперед и сообщи о нашем возвращении, Томми; мне нужно остаться здесь, — сказал Деми, соскакивая у дверей «голубятни».

— Будь так любезен и не мешай мне, дай мне сначала наговориться с мамой Баэр, — проговорил Том, въезжая в ворота с тяжелым вздохом. Деми засмеялся, а его товарищ медленно поехал по направлению к дому, от души надеясь, что не найдет там никого постороннего, так как он вез с собой вести, которые, по его мнению, должны были удивить и огорчить все семейство. К счастью, он застал миссис Джо одну, погруженную в корректурные листы, которые она отложила, заметив возвратившегося путника.

Но последние события обострили ее проницательность и сделали ее подозрительной. Поэтому после первых же приветствий она сразу заметила что-то неладное.

— Что случилось, Том? — спросила она, между тем как Том опустился в кресло со странным выражением страха, стыда, лукавства и отчаяния на своем ярко-красном лице.

— Я страшно вляпался, мэм.

— Конечно, я только этого и жду, когда ты появляешься на горизонте. В чем же дело? Переехал какую-нибудь старушку, которая подает на тебя в суд? — спросила миссис Джо весело. — Надеюсь, ты не отравил какого-нибудь доверчивого пациента, прописав ему рецепт?

— Хуже.

— Может быть, Деми заболел по пути, и ты бросил его на дороге?

— Еще хуже.

— Я отказываюсь догадываться. Говори скорей, терпеть не могу ждать дурных вестей.


Достаточно возбудив любопытство своей слушательницы, Том выпалил свой заряд и откинулся в кресле, следя за произведенным впечатлением:

— Я сделал предложение.

Корректурные листы разлетелись в разные стороны, а миссис Джо, в отчаянии всплеснув руками, воскликнула:

— Если Нэн уступила тебе, я никогда не прощу ей этого.

— Совсем не Нэн, а другая девушка. — При этих словах Том скорчил такую гримасу, что, глядя на него, невозможно было удержаться от смеха. Он выглядел довольным, но вместе с тем несколько сконфуженным и растерянным.

— Я очень, очень рада. Можешь не называть мне имени. Надеюсь, что свадьба скоро. Рассказывай все по порядку, — приказала миссис Джо, которая была готова на все, коль скоро дело не касалось Нэн.

— А что скажет Нэн? — спросил Том, несколько удивленный таким отношением к его новому положению.

— Ей будет очень приятно избавиться от твоих вечных приставаний. Можешь не заботиться о ней. Кто же эта другая девушка?

— Разве Деми не писал о ней?

— Он упоминал о том, что ты переехал какую-то мисс Уэст в Китно, я думала, что этого достаточно.

— Здесь и кроется начало всех моих бед. Мне ведь всегда «везет». Конечно, после того, как я ушиб бедную девушку, мне надлежало быть к ней внимательным. Все это находили, и не успел я обернуться, как уже пропал. Во всем виноват Деми. Он не хотел уезжать и возился со своей дурацкой фотографией, потому что там много красивых видов, и все девушки желали сниматься. Взгляните на эти снимки. Вот как мы развлекались в то время, когда не играли в теннис. — И Том вытащил из кармана целую кучу фотографий, на которых главным действующим лицом был, конечно, он сам. Кое-где он изображался в скалах, державшим зонтик над очень хорошенькой девушкой, или отдыхавшим у ее ног на траве, или, наконец, сидевшим верхом на перилах балкона среди красивых групп в купальных костюмах.

— Вот это, конечно, она? — спросила миссис Джо, указывая на миловидную леди в нарядной шляпе и кокетливых туфлях с ракеткой в руках.

— Это Дора. Не правда ли, она прелесть? — спросил Том, забыв в своем увлечении все свои несчастья.

— Она очень мила на вид. Я надеюсь только, что она не похожа на Дору из романа Диккенса. Эти курчавые волосы немного напоминают о ней.

— Нисколько, она очень ловкая. Умеет хозяйничать, шить и делать все на свете. Все ее любят. Характер у нее чудесный, поет она, как птичка, отлично танцует и обожает книги! Она в восторге от вас и постоянно заставляет меня рассказывать ей о здешней жизни.

— Последнее ты сочинил, чтобы польстить мне и заставить меня вытащить тебя из беды. Расскажи сначала, как ты в нее попал, — спросила миссис Джо, принимавшая всегда горячее участие в делах своих мальчиков.

Том всклокочил голову, чтобы собраться с мыслями, и охотно принялся за свой рассказ.

— Видите ли, мы встречались и раньше, но я не знал, что она там. Деми хотел навестить товарища, мы поехали и решили пробыть воскресенье. Общество оказалось приятным, устроилось катанье на лодках. Я ехал с Дорой, и мы имели несчастье опрокинуться. Опасности не было никакой, так как она умеет плавать. Мы отделались испугом и мокрыми платьями. Она нисколько не рассердилась, и мы сразу стали друзьями. Это сделалось как-то само собой за то время, что мы влезали в эту проклятую лодку, а вся компания смеялась над нами. Конечно, нужно было остаться еще на день, чтобы узнать о здоровье Доры. Деми настаивал на этом. Алиса Хит оказалась там и еще две девушки из нашего колледжа. Деми снимал, мы танцевали и без конца играли в теннис, находя, что этот моцион ничем не уступает велосипедам. На самом деле теннис — очень опасная игра, в чем я убедился на собственном опыте.

— В мое время эта игра еще не была в моде, но я вполне тебя понимаю, — ответила миссис Джо, которая разделяла увлечение Тома.

— Право же, я ни одной минуты не думал, что это будет серьезно, — продолжал он медленнее, с трудом подыскивая слова, — но все ухаживали там, и я также. Дора как будто ожидала чего-то от меня, а мне нравилось быть ей приятным. Я имел некоторую цену в ее глазах, а Нэн только вечно фыркала. Начинаешь чувствовать себя человеком, когда хорошенькая девушка краснеет от всякой сказанной ей любезности, радуется при встречах, грустит при расставании и восхищается каждым поступком. Такое обращение приятно каждому, и иначе нельзя вознаграждать хорошее поведение. Мне надоели эти кислые лица и ушаты холодной воды, которыми обдавала меня Нэн только за то, что я был предан ей и любил ее с самого детства. Нет, в самом деле: это слишком возмутительно, и терпение мое лопнуло.

Том разгорячился от собственного красноречия при мысли о всех тех несправедливостях, которым он подвергался, и, вскочив на ноги, быстро зашагал по комнате. Но, к его удивлению, ему не удавалось вызвать в себе прежнего горького чувства, и сердце его молчало.

— Не стоит сердиться. Забудь свою детскую фантазию и посвяти себя новому чувству, если оно искренне. Но как же ты сделал предложение, Том? — спросила миссис Джо, интересуясь развязкой.

— О, это вышло совершенно случайно. Я совсем не собрался говорить. Осел пришел мне на помощь, а я не мог выйти из этого положения, не обидев Доры, — начал Том, чувствуя, что роковая минута приближается.

— Значит, тут играли роль два осла? — спросила миссис Джо, предвидя забавный инцидент.

— Не смейтесь, это может показаться забавным теперь, но тогда было совершенно ужасно, — ответил Том мрачно, хотя лукавый блеск его глаз свидетельствовал о том, что он вполне сознает комические стороны своего любовного приключения. — Леди любовались нашими новыми велосипедами, а нам, конечно, было приятно ими похвастать. Мы ездили кататься и вообще усиленно развлекались, и вот в один прекрасный день мы отправились вместе с Дорой. Я сидел впереди, она сзади, и мы были уже довольно далеко от дома, как вдруг нелепый старый осел стал переходить нам дорогу. Я рассчитывал, что он пройдет дальше, но он не двигался с места. Я подтолкнул его, он брыкнул, а в результате мы все полетели через голову вместе с ослом. Я думал только о Доре, с которой чуть не случилась истерика от смеха. Осел ревел, а я окончательно потерял голову. Со всяким могло быть то же самое, когда знаешь, что на тебе лежит ответственность за несчастную девушку, которую нужно утешать и успокаивать, находясь при этом в полном неведении о целости ее костей. Я называл ее «душечкой» и вел себя совершенным дураком, пока она, наконец, не пришла в себя и не сказала, бросив на меня долгий взгляд: «Я прощаю вам, Том. Помогите мне встать, и поедем дальше». Ну, разве это не мило с ее стороны, после того как я кувырнул ее вторично? Я был тронут до глубины души и сказал, что хотел бы всю жизнь служить рулевым такому ангелу, и… я не знаю, что я еще говорил, но она обняла меня за шею и сказала: «С вами я не побоялась бы и льва». Вернее было бы сказать «осла», но она говорила серьезно и не хотела меня обижать. Очень добро с ее стороны, не правда ли? Но дело в том, что у меня в настоящее время на руках две невесты, и я в ужасном положении.

Не будучи больше в состоянии сдерживаться, миссис Джо хохотала до слез. А Том, бросив на нее укоризненный взгляд, также разразился веселым смехом.

— Томми Бэнгз, Томми Бэнгз! Кто кроме тебя мог оказаться в такой ситуации? — сказала миссис Джо, когда смогла говорить.

— Вышла страшная путаница, и мне теперь не дадут прохода. Придется мне на время покинуть старый Плом, — сказал Том, вытирая лицо и стараясь охватить безвыходность своего положения.

— О нет, я буду на твоей стороне, так как эта история, по-моему, необыкновенно забавна. Но расскажи же мне, чем все закончилось? У тебя есть серьезные намерения или это только летний флирт? Я не одобряю подобных развлечений, но молодежь любит играть с огнем.

— Дора считает себя невестой, и сейчас же написала своим родным. Раз она приняла все всерьез и казалась очень довольной, не мог же я отказываться. Ей всего семнадцать лет, она никого не любила прежде и уверена, что все будет прекрасно, тем более что ее отец знает моего и мы оба люди состоятельные. Я был страшно удивлен, и все-таки спросил ее: «Вы же не можете любить меня, когда мы так мало знаем друг друга?». Но она так мило ответила: «О, да, Том, как же не любить вас, когда вы такой любезный, веселый и милый!». После этого мне оставалось только ухаживать за ней во все время моего пребывания там и надеяться, что судьба поможет мне выбраться из этой путаницы.

— Такое отношение к делу вполне на тебя похоже. Ты, по крайней мере, немедленно известил своего отца?

— О, да, я сейчас же написал ему и изложил весь вопрос в трех строчках: «Дорогой отец! Я сделал предложение Доре Уэст и надеюсь, вы будете довольны моим выбором. Мне она очень нравится. Весь ваш Том». Он был вполне удовлетворен: он никогда не симпатизировал Нэн, а Дора как раз в его вкусе, — сказал Том, не сомневавшийся в своем такте и дипломатических способностях.

— Что же думает Деми об этом скороспелом и смешном романе? Он не возмущается им? — спросила миссис Джо, стараясь не рассмеяться при мысли об осле, велосипеде, молодом человеке и девушке, так непоэтично лежавших в пыли.

— Нисколько! Он очень интересовался и принимал во мне большое участие. Он находит, что женитьба полезна для всякого, кто хочет приобрести устойчивость в жизни, только относиться к подобным вопросам нужно серьезно. Деми — настоящий Соломон, в особенности когда он сам находится в таком же положении.

— Что это значит? — воскликнула миссис Джо в ужасе при мысли о новых романах.

— То самое, что я говорю, если позволите. Деми оказался предателем в этой истории. Он сказал, что ему нужно ехать в Квитно, чтобы повидаться с товарищем, но ни разу не видел его, да и не мог видеть, потому что Фред все время был в море на своей яхте. Алиса служила настоящей приманкой, а я был предоставлен на произвол судьбы, пока они путешествовали со своим дурацким аппаратом. В этом деле замешано три осла, и я еще наименьший из трех, хотя все насмешки выпадут, конечно, на мою долю, а Деми, как святой, выйдет, по обыкновению, сухим из воды.

— Началось какое-то повальное бешенство, и трудно сказать, за кем теперь черед? Мы предоставим Деми его матери и поговорим о тебе, Том. Что же ты будешь делать?

— Я не знаю. Странно ведь быть влюбленным в двух девушек сразу? Что вы мне посоветуете?

— Постарайся, насколько возможно, стать на здравую точку зрения. Дора тебя любит и уверена в твоей взаимности. Нэн совершенно к тебе равнодушна, а ты относишься к ней просто по-дружески, хоть и воображал себе все это время что-то другое. По-моему, Том, ты любишь Дору или скоро полюбишь ее. За все эти годы я никогда еще не слышала, чтобы ты так говорил о Нэн, как сейчас о Доре. Ты из духа противоречия держался за свое чувство к Нэн, покуда случай не свел тебя с более привлекательной девушкой. Итак, назови свою прежнюю любовь дружбой, а Дору невестой, и со временем, если отношения ваши окажутся прочными, женись на ней.

Все сомнения, которые миссис Джо могла иметь по этому вопросу, рассеялись при одном взгляде на Тома. Глаза его сияли, губы улыбались, и новое, счастливое выражение легло на его загорелое и пыльное лицо.

— Дело в том, что я хотел возбудить ревность Нэн. Она знает Дору и, конечно, услышала бы о наших похождениях. Мне надоело ее вечное третирование, и я решил уехать и перестать разыгрывать из себя вечного шута, — говорил он медленно, словно находя удовольствие в том, чтобы изливать волновавшие его сомнения, надежды и мечты своему испытанному другу. — Я сам был удивлен, как легко иприятно мне было приводить свое намерение в исполнение. У меня не было дурного умысла, и дела мои шли отлично. Сначала я просил Деми упоминать то или другое в его письмах к Дейзи, имея в виду Нэн, а потом Нэн совершенно вылетела у меня из головы, и я видел, слышал и любил одну только Дору, покуда осел — дай ему бог здоровья! — не бросил ее в мои объятия, и я узнал, что она также любит меня. Право, я не понимаю, чем я заслужил ее чувства: я совсем ее не стою.

— Всякий честный мужчина думает так, когда невинная девушка вручает ему свою судьбу. Постарайся заслужить ее. Дора ведь не ангел, у нее, конечно, есть также свои слабости и недостатки, которые тебе придется выносить и прощать, и вы оба должны помогать друг другу, — говорила миссис Джо, стараясь узнать в серьезном, сосредоточенном юноше прежнего повесу Тома.

— Меня мучает мысль, что я начал все дело не всерьез и хотел воспользоваться этой милой девушкой только как орудием против Нэн. Это было гадко, и я не заслуживаю такого благополучия. Если бы все мои беды кончались так же, я бы уже давно был счастливейшим человеком! — И лицо Тома снова озарилось радостной улыбкой.

— Мой милый мальчик! Ты попал сейчас не в беду, а переживать прекраснейшую минуту твоей жизни, — ответила миссис Джо торжественно, так как она поняла, что Том не шутит. — Постарайся же оказаться достойным ее. Взять на себя ответственность за судьбу девушки — вопрос очень серьезный. Веди себя, как подобает мужчине, чтобы маленькая Дора не разочаровалась в тебе, а ваша любовь превратилась в благословение для вас обоих.

— Постараюсь. Да, я люблю ее, но я еще не верю этому. Как бы я хотел, чтобы вы познакомились с ней! Я уже страшно скучаю без нее. Она плакала, когда мы расставались вчера, и мне очень не хотелось ехать.

Том провел рукой по щеке, как будто все еще чувствовал там прикосновение розовых губок Доры, которыми она запечатлела его обещание не забывать ее, и в первый раз за свою счастливую жизнь Том ощутил различие между настоящим чувством и сентиментальными фантазиями. Это сознание вызвало в его представлении образ Нэн, и старая дружба показалась ему довольно прозаичной и неинтересной.

— Право, я чувствую себя так, будто у меня гора свалилась с плеч. Но что же скажет Нэн, когда узнает? — воскликнул Том с облегчением.

— Узнает о чем? — послышался звонкий голос, который заставил обоих вздрогнуть и обернуться.

Нэн стояла на пороге двери и спокойно смотрела то на одного, то на другого.

— О свадьбе Тома с Дорой Уэст.

— Правда? — Нэн была так поражена известием, что миссис Джо заподозрила на минуту искренность ее отношений к товарищу детских игр; но следующие слова Нэн вполне успокоили ее и вывели всех из затруднительного положения:

— Я была уверена, что мое средство окажется целебным при более продолжительном применении. Милый старый Том, я страшно рада за вас! Дай вам бог счастья! — И Нэн сердечно пожала обе руки Томми.

— Это чистый случай, Нэн. Я не собирался жениться, но я всегда попадаю впросак, а отсюда я не мог выбраться иным путем. Мама Баэр все объяснит вам, а мне нужно привести себя в порядок. Чай буду пить у Деми, увидимся позднее.

Заикаясь, краснея и конфузясь, Том поспешно ретировался, предоставив миссис Джо объяснять Нэн все положение, что она и сделала, и обе еще раз от души посмеялись над новым способом ухаживания, которое действительно могло назваться «случайным». Нэн очень заинтересовалась предстоящей женитьбой Тома, так как она знала Дору, которая нравилась ей, и считала, что со временем у Тома будет отличная жена, раз Дора уже теперь сумела оценить все его достоинства.

— Конечно, мне будет его недоставать, но так лучше и для него и для меня. Безделье очень вредно для мальчиков. Теперь он начнет работать с отцом, пристроится, и все будут довольны. На свадьбу я подарю Доре хорошую домашнюю аптечку и научу, как с ней обращаться. На Тома рассчитывать нельзя: он совсем не годится для докторской профессии.

Последние слова успокоили миссис Джо. Вначале Нэн говорила с некоторым волнением, но, упомянув об аптечке, она развеселилась, а мысль, что Том найдет себе наконец дело по душе, была ей, очевидно, очень приятна.

— Положение несколько изменилось, Нэн, и твой раб получил свободу. Пусть он идет своей дорогой, а ты отдашься всецело своему делу, так как именно ты создана для этой профессии, которая со временем будет гордиться тобой, — сказала миссис Джо одобрительно.

— Надеюсь. Кстати, в деревне сильная эпидемия кори, и нашим девочкам не следует заходить в те дома, где есть дети. Очень скучно занести сюда болезнь при начале занятий. Теперь я иду к Дейзи. Интересно, что она скажет про Тома. Какой он чудак! — И Нэн ушла с искренним смехом, свидетельствовавшим, что в ее душе не было и признаков сентиментального огорчения.

— Я буду следить за Деми, но ничего покуда не скажу. Мегги предпочитает сама ладить со своими детьми, и делает это прекрасно. Но если ее мальчик заразился той эпидемией, которая, по-видимому, свирепствует между нами этим летом, она, пожалуй, не на шутку расстроится. — Миссис Джо подразумевала не корь, а то более серьезное заболевание, которое носит название «любовь». Франц положил начало всей серии, Нат был болен хронически, Том представлял собой острый случай, Деми по всем признакам уже занемог, но хуже всех был Тед, который недавно спокойно ей заявил:

— Ты знаешь, мама, мне кажется, я был бы гораздо счастливее, если бы мог влюбиться, как другие мальчики.

Если бы ее сын потребовал динамит для своей забавы, он не вызвал бы большего удивления с ее стороны и не получил бы менее решительного ответа.

— Видишь, Барри Морган сказал мне, что мне следует остановиться на ком-нибудь из нашей компании, и обещал помочь мне в выборе. Сначала я сделал предложение Джози, но она подняла меня на смех, поэтому я думаю обратиться к Барри. Ты сама говорила, что человек в таких случаях делается серьезнее, а я именно хочу остепениться, — объяснял Тед с таким видом, который во всякое другое время до слез рассмешил бы его мать.

— Боже мой, до чего мы скоро дойдем, когда грудные младенцы и маленькие дети предъявляют такие требования и начинают играть в романы? — воскликнула миссис Джо и, в нескольких словах выяснив вопрос с Тедом, отправила его утешаться крикетом и Окту. Новое приключение Тома, наверно, страшно всех поразит, и хотя одна ласточка и не делает весны, но за одним романом, конечно, последует несколько других, тем более что ее мальчики были уже в том опасном возрасте, когда маленькая искра может вызвать большой пожар. Делать было нечего. Оставалось только направлять и советовать. Но из всех уроков, которые преподавала миссис Джо своим питомцам, урок любви был самым трудным, так как молодежь не удается предохранить от всех разочарований, ошибок и огорчений, которые составляют оборотную сторону этого великого чувства.

«Вероятно, подобное положение вещей неизбежно. Постараюсь не слишком мучиться им, а буду надеяться, что для моих мальчиков найдется несколько хороших и разумных девушек в жены. Какое счастье, что не все двенадцать находятся на моей ответственности. Я окончательно потеряла бы голову, ибо я предвижу худшие осложнения, чем лодки, велосипеды, ослы Доры и Тома», — рассуждала миссис Джо, принимаясь за свою заброшенную корректуру.

Том был совершенно удовлетворен тем впечатлением, которое произвела его помолвка в Пломфильде. Все были настолько поражены вероломством преданного рыцаря, что даже забыли дразнить его. Самые комичные инциденты благоразумно замалчивались теми немногими, которые были посвящены в тайну, и Том мог беспрепятственно разыгрывать из себя героя, спасшего девицу от смерти и заслужившего ее любовь и признательность своим самоотвержением. Дора также не проговорилась, когда она приехала засвидетельствовать свое почтение маме Баэр и знакомиться со всей семьей. Она сразу всем очень понравилась. Это была действительно милая девушка, счастливая и веселая, сиявшая любовью к своему Тому, который, в свою очередь, также заметно переменился. Веселость его и порывистость остались прежними, но он старался заслужить доверие и любовь Доры, и хорошие качества его души всплывали на поверхность. Его попытки сохранять достоинство взрослого и почти женатого человека были очень смешны. В нем больше не было и следа прежнего раболепного преклонения перед Нэн, так как его маленькая невеста молилась на него и не допускала мысли о каких-нибудь недостатках в своем женихе. Это новое положение вещей очень нравилось обоим, и Том чувствовал себя прекрасно в атмосфере любви и доверия. Он очень любил Дору, но не желал снова очутиться под башмаком, а наслаждался своей свободой, совершенно не сознавая, что великий всемирный тиран — любовь — уже овладел им на всю жизнь. К большой радости своего отца, Том бросил медицину и вошел к нему в торговое дело. Против раннего брака также не имелось возражений, так как избранницею была дочь богатого мистера Уэста. Блаженство Тома несколько нарушалось спокойствием Нэн, которая, очевидно, чувствовала некоторое облегчение от его измены. Он не хотел причинять ей страданий, но желал бы видеть хоть маленькое огорчение с ее стороны после потери такого поклонника. Легкая грусть, слово упрека или завистливый взгляд на него и Дору вполне вознаградили бы его за целые годы рабства и любви. Но Нэн разыгрывала из себя старшую, и то покровительственное отношение, которое она проявляла к его предполагавшемуся браку, сильно задевало его самолюбие. Осенью Том окончательно покинул Пломфильд, так как его невеста была в городе, а он был очень занят в деле с отцом, которому он оказался дельным помощником. Мы оставим его здесь и вернемся к более серьезным приключениям его товарищей, хотя справедливость требует заметить, что комичная помолвка Тома составила его счастье на всю жизнь и сделала из него человека.

ГЛАВА Х Деми пристраивается

— Мама, можно мне с тобой поговорить? — спросил Деми однажды вечером, когда они вдвоем с матерью сидели у затопленного камина, в то время как Дейзи наверху писала письма, а Джози училась в соседней комнате.

— Конечно, милый. Надеюсь, что ты пришел ко мне с хорошими вестями. — И миссис Мегги подняла голову от шитья с выражением удовольствия и тревоги на добром лице. Она очень любила беседы с сыном и всегда была уверена, что он говорит дело.

— Я думаю, что мое сообщение будет тебе приятно, — отвечал Деми с улыбкой, отстраняя газету и усаживаясь рядом с матерью на узеньком диванчике.

— Говори же скорее!

— Ты ведь не любишь репортерского дела и будешь довольна узнать, что я отказался от него.

— Конечно, это слишком неопределенное и непрочное занятие, без каких бы то ни было видов на будущее. Я бы хотела, чтобы ты пристроился в каком-нибудь солидном деле и зарабатывал впоследствии деньги. К сожалению, никакая профессия тебе не улыбается, а потому остается рассчитывать только на хорошее место.

— Например, в правлении железной дороги?

— Нет, там уж чересчур хлопотливо и шумно, и вечно приходится сталкиваться с грубыми, необразованными людьми. Надеюсь, что ты не остановился на этом занятии?

— Я бы мог получить его, но что ты скажешь о месте бухгалтера в оптовом кожевенном складе?

— О нет, ты наживешь себе горб, сидя вечно за конторкой, а потом, начиная бухгалтером, им же и умрешь, потому что дальнейшего хода нет.

— Как ты отнесешься к коммивояжерству?

— Вполне отрицательно. Все эти крушения на железных дорогах, путешествия во всякую погоду и дурное питание в буфетах наверное сведут тебя в могилу или сделают из тебя калеку.

— Я бы мог быть личным секретарем у одного писателя, но жалованье там очень ничтожное и во всякое время может прекратиться.

— Это больше в моем духе. Я ничего не имею против всякого честного труда, но нежелательно, чтобы мой сын из-за жалких центов проводил свои лучшие годы в какой-нибудь темной конторе или таскался бы по железным дорогам. Я хотела бы для тебя такого дела, которое развивало бы твои способности и вкусы и в котором ты со временем мог бы сделаться участником. Таким образом, годы учения не пропали бы даром, а сделали бы тебя способным занять почетное место среди дельных и уважаемых людей. Мы все это обсудили с твоим отцом, когда ты был еще маленьким, и, будь он в живых, он объяснил бы тебе мою мысль и помог бы устроиться.

При этих словах миссис Мегги смахнула набежавшие слезы, так как память о муже была ей очень дорога, а на воспитание детей она смотрела как на священный долг, которому она всецело отдала свою жизнь. Деми обнял мать и продолжал нежно:

— Милая мама, мне кажется, я устроюсь так, как тебе этого хочется, и если я не оправдаю твоих надежд, это уже будет не моя вина. Позволь мне сказать тебе, в чем дело. Я молчал до сих пор, потому что ничего не знал наверно, но мы с тетей Джо уже давно поджидали этот случай, и теперь он настал. Ты знаешь ее издателя, мистера Тайбера, у него прекрасное дело. Кроме того, он в высшей степени порядочный человек, что доказывает его поведение с тетей. Я давно мечтал о таком месте. Я люблю книги, и если я не могу сам быть писателем, я хотел бы принимать участие в их издании. Для этого нужно обладать некоторым литературным вкусом. Приходится сталкиваться с умными, образованными людьми. Ходить к мистеру Тайберу по делам тети для меня настоящее удовольствие. Там столько книг и картин, у него бывают все известные писатели и писательницы, а мистер Тайбер сидит за столом, как король, принимающий своих подданных, потому что ведь даже самые крупные знаменитости со страхом ожидают его решений. Конечно, все это вряд ли будет касаться меня, но мне нравится весь дух учреждения, которое так не похоже на все коммерческие конторы. Право, я предпочел бы служить истопником у мистера Тайбера, чем получать огромное жалованье в кожевенной торговле.

Деми остановился, чтобы передохнуть, а миссис Мегги, лицо которой постепенно прояснялось, воскликнула:

— Как раз то, чего мне хотелось! Неужели ты получил такое место? Милый мой мальчик, твоя судьба обеспечена, если ты попадешь в это прекрасное дело и будешь иметь таких хороших руководителей.

— Подождем еще радоваться, мама, я покуда там на испытании и должен начинать сначала. Мистер Тайбер был очень любезен и обещал сделать все возможное в зависимости от моих способностей. Я приступаю к своим обязанностям с первого числа будущего месяца и записываю заказы. Мне это нравится. Я готов возиться с книгами, хотя бы только сметать с них пыль, — смеялся Деми, который, по-видимому, нашел наконец себе дело по душе.

— Ты унаследовал эту любовь к книгам от дедушки, он не может жить без них. Меня это очень радует. Такой вкус служит большим утешением и помощью в жизни. Я, право, очень рада, Джон, что ты займешься, наконец, серьезным и настоящим делом. Большинство молодых людей начинают гораздо раньше, но, по-моему, опасно заставлять их сталкиваться с жизнью в то время, когда тело и душа нуждаются еще в домашней любви и уходе. Теперь ты уже мужчина и можешь устроиться самостоятельно. Если ты проживешь так же честно, полезно и счастливо, как твой отец, я не буду горевать о деньгах.

— Постараюсь, мама. Мне удивительно повезло, ведь «Тайбер и К°» очень порядочно обращаются со своими служащими, и добросовестный труд у них хорошо оплачивается. Дело поставлено там серьезно, а это очень приятно. Терпеть не могу, когда даются обещания, которые не исполняются, и тому подобную безалаберность в деловых отношениях. Мистер Тайбер сказал мне, что это только начало, и обещал в будущем другую работу. Он знает от тети, что я писал рецензии и имею скромные литературные дарования. Поэтому, хотя я никогда не буду Шекспиром, может быть, кое-что написать удастся. А если нет, я ограничусь тем, что буду содействовать появлению в свет произведений других людей, и это уже великое утешение.

— Мне очень приятно, что ты так думаешь. Много значит любить то дело, которым занимаешься. Я терпеть не могла учить чужих детей, но хозяйством в своем доме никогда не тяготилась, хотя по временам приходилось трудно. А тетя Джо довольна? — спросила миссис Мегги, воображение которой рисовало уже ей великолепную вывеску с крупной надписью: «Тайбер, Брук и К°».

— Так довольна, что мне было очень трудно упросить ее не проговориться раньше времени. Я строил уже так много планов и так часто огорчал тебя, что мне хотелось теперь действовать наверняка. Я поручил Робу и Тедди задержать ее сегодня дома, покуда я не поговорю с тобой, так как она хотела сама рассказать тебе все. Если бы ты знала, какие великолепные планы она для меня строит! Мистер Тайбер не торопится в своих решениях, но на него вполне можно положиться, и я чувствую, что дело мое теперь в шляпе.

— Слава богу, слава богу, мой мальчик, я очень боялась, что, несмотря на все мои заботы, я, может быть, не сумела предостеречь тебя от пустой и бессодержательной жизни. Теперь я совершенно спокойна. Если только Дейзи будет счастлива, а Джози откажется от своей мечты, мне больше ничего не нужно.

Деми предоставил мать ее радостным мыслям на несколько минут, наслаждаясь также своей счастливой мечтой, о которой он не хотел еще говорить. Затем он снова заговорил в том покровительственном тоне, который появлялся у него невольно по отношению к сестрам:

— Я позабочусь о девочках, но я начинаю убеждаться в том, что дедушка прав, когда он говорит, что каждый из нас должен быть тем, на что предназначил его Бог. Мы можем только развивать хорошие стороны своей натуры и сдерживать дурные. Я наконец пристроился. Пусть Дейзи будет счастлива по-своему. Если Нат вернется домой человеком, благослови их, и пускай они устраиваются своим домом. А потом мы с тобой займемся маленькой Джо и поможем ей найти свое действительное призвание.

— Вероятно, ты прав, Джон, но у меня были свои мечты для моих детей, и мне так хочется, чтобы они сбылись. Я вижу, что Дейзи очень любит Ната, и если он окажется достойным ее, я не буду мешать их счастью. Но с Джози будет труднее. Несмотря на всю мою любовь к сцене, я все-таки не знаю, как я примирюсь с тем, что моя дочь будет актрисой, хотя в ней положительно есть определенно выраженное сценическое дарование.

— Кто же виноват? — спросил Деми, вспомнив, с каким интересом его мать относилась к их детским спектаклям.

— Конечно, я. Это и не могло быть иначе, когда я разыгрывала с вами «Детей в лесу» раньше, чем вы умели говорить, а Джози уже в колыбели умела декламировать стихи. Да, вкусы матери сказываются в детях, и приходится расплачиваться за них, позволяя детям поступать по-своему, — засмеялась миссис Мегги.

— Почему же в нашей семье не быть великой артистке, так же как писательнице, министру и известному издателю? Мы не выбираем своих способностей, но не имеем права и прятать их только потому, что они не соответствуют нашим желаниям. Позволь Джо поступать, как она хочет, и пусть она покажет, на что способна. Я никогда не потеряю ее из виду, а ты будешь в восторге, увидев ее на сцене, куда сама так стремилась. Лучше уж не противься, мама, если твои своевольные дети хотят идти своей дорогой.

— Другого ничего не остается делать, предоставив последствия воле Божией, как говорила мама, когда ей предстояло какое-нибудь решение и она не видела другого выхода. Конечно, я была бы в восторге, если бы не боялась, что такая жизнь составит несчастье моей девочки. Нет ничего труднее, как отказаться от суеты, когда однажды испробуешь ее треволнения. Я кое-что знаю об этом, так как если бы не твой покойный отец, я бы, наверное, была теперь актрисой, несмотря на тетю Марч и на всех наших благородных предков.

— Пусть же Джози вплетает новые лавры в наше имя. С такими двумя стражами, как ты и я, наша маленькая Джульетта будет в полной безопасности, хотя бы целая дюжина Ромео распевали ей серенады под балконом. Право, мама, мне странно встретить оппозицию со стороны той, которая на Рождество будет умилять своих зрителей в роли главной героини тетиной пьесы. Я, право, жалею, что ты не сделалась актрисой, хотя нас, вероятно, тогда не было бы на свете.

Деми стоял, повернувшись спиной к камину, с гордой осанкой счастливого и удовлетворенного человека. Миссис Мегги вспыхнула при этих словах сына и должна была признаться, что годы не сделали ее равнодушнее к сценическим успехам.

— Это очень глупо, что я согласилась, но мне трудно было отказываться, когда Джо и Лори написали роль специально для меня и вы все принимаете там участие. Как только я надеваю свой костюм, совершенно забываю все окружающее и чувствую то же волнение, как и в былые времена, когда мы устраивали свой театр на чердаке. Если бы Дейзи согласилась играть дочь, было бы совсем хорошо, так как с тобой и Джози я совершенно не чувствую себя на сцене, а просто живу в своей роли.

— Особенно в больнице, где ты находишь своего раненого сына. На последней репетиции я чуть не заплакал, когда ты так убивалась надо мною. Не забудь только в следующий раз вытереть слезы, а то я непременно чихну, — рассмеялся Деми.

— Непременно; но мне в самом деле было ужасно видеть тебя таким бледным и несчастным. Надеюсь, что за мою жизнь не будет другой войны, так как тебе пришлось бы тогда идти, а я не хотела бы переживать вторично все то, что мы вынесли с моим отцом.

— Ты не находишь, что Алиса лучше играет, чем Дейзи? У Дейзи нет никаких драматических способностей, а Алиса очень поднимает всю роль. По-моему, маркиза великолепно ей удастся. — И Деми зашагал по комнате, как будто жар от камина ему стал неприятен.

— Это правда! Она милая девушка, я очень люблю ее и горжусь ею. Где она сегодня?

— Вероятно, зубрит греческую грамматику, это, к сожалению, ее обычное занятие по вечерам, — проговорил Деми вполголоса, останавливаясь перед книжным шкафом, в котором он не мог разглядеть ни одного заглавия.

— Мне нравится этот тип девушки. Красивая, воспитанная, образованная и в то же время такая семейная. Вот настоящая подруга для умного и хорошего человека. Надеюсь, она найдет себе такого.

— Я тоже, — буркнул Деми.

Миссис Мегги углубилась в созерцание прометанной петли и не заметила выражения лица сына. Он радостно улыбался старым книгам, как будто они из своей стеклянной тюрьмы могли сочувствовать ему на заре его начинавшейся страсти. Но Деми был осмотрительный юноша и не любил действовать, не подумав. Он еще не был уверен в своих чувствах и спокойно ждал того времени, когда голос сердца заговорит более настойчиво и властно. Он молчал, но его карие глаза были красноречивее слов, и между ним и Алисой Хит невольно создался невинный маленький заговор, о существовании которого они и сами почти не знали. Алиса усердно училась, желая окончить колледж с первой наградой, а он добивался того же на более широком и трудном житейском поприще. Деми ничего не мог предложить своей будущей жене, кроме себя самого, и, будучи скромным юношей, он считал это недостаточным, покуда он не докажет своей работоспособности и не убедится в том, что может составить счастье женщины.

Никто не заметил его болезни, кроме проницательной Джози, но последняя опасалась заходить слишком далеко с братом и благоразумно удовлетворялась тем, что издали следила за ним, выжидая удобного моментадля нападения. Деми взял привычку играть на флейте у себя в комнате, по вечерам поверяя этому другу все свои мечты и любовные опасения.

Миссис Мегги, занятая хозяйством, и Дейзи, любившая только скрипку Ната, не обращали внимания на эти ночные концерты, но Джози понимала их значение и готовилась свести счеты с братом за кое-какие неприятности, которые он причинял ей, принимая всегда сторону Дейзи в ее столкновениях с непокорной сестренкой. В этот вечер желанная минута наконец наступила, и Джози не замедлила ею воспользоваться.

Миссис Мегги заканчивала прометывать петлю, а Деми беспокойно шагал взад и вперед, когда в соседней комнате громко захлопнулась книга, послышался продолжительный зевок, и в дверях появилась Джози, в которой, очевидно, происходила борьба между сном и желанием пошалить.

— Вы упоминали здесь мое имя. Что вы говорили обо мне? — спросила она, усаживаясь на ручку кресла.

Мать сообщила ей хорошие вести о Деми, а последний принял ее поздравление с таким снисходительным видом, что Джози немедленно усмотрела в этом начинавшуюся манию величия и решила принять свои меры.

— Я слышала, вы говорили что-то о спектакле. Я хотела бы оживить свою роль какой-нибудь песенкой. Что вы скажете на это? — И, сев за рояль, она запела:


О, милая дева, как выражу я

Любовь, что меняет всю жизнь для меня;

Как выражу жажду тебе посвятить

Все силы души и тебе лишь служить?


Продолжить ей не удалось, так как Деми, красный от злости, бросился к ней, и через несколько минут проворная молодая особа носилась вокруг стола, преследуемая будущим участником в деле «Тайбер и К°».

— Ах ты, мартышка! Как ты смеешь рыться в моих бумагах? — кричал оскорбленный поэт, тщетно стараясь схватить сестру, которая прыгала взад и вперед, размахивая кусочком бумаги.

— И не думала. Нашла это в большом словаре. Поделом, если ты разбрасываешь повсюду свою мазню. Разве тебе не нравится моя песенка? Она очень хорошенькая.

— Я тебя заставлю пропеть другую, которая тебе не понравится, если ты не отдашь мне моей собственности.

— Возьми, если можешь! — И Джози исчезла за дверью, откуда уже слышался голос миссис Мегги: «Дети, дети, не ссорьтесь!». Бумага уже горела в камине, когда Деми вошел в комнату, и он немедленно успокоился, увидев, что яблоко раздора уничтожено. Джози присмирела после его угрозы и заискивающе упрашивала его сказать ей, о чем они говорили с матерью. Чтобыокончательно уничтожить ее, он сообщил ей содержание своей беседы и, таким образом, сейчас же приобрел себе союзницу.

— Ах ты, милый мальчик! Я больше никогда не буду дразнить тебя, несмотря на все твои сентиментальные вздохи. Если ты возьмешь мою сторону, я ни за что не выдам тебя. Посмотри, вот записка от Алисы. Может быть, ты примешь ее в знак мира, и она успокоит твои взволнованные чувства.

Глаза Деми заблестели, когда он увидел листок в руках Джози. Но так как он догадывался о ее содержании, то отнял у Джози все козыри, сказав небрежно:

— Там нет ничего особенного. Она сообщает только, поедет ли она завтра на концерт с нами вечером. Прочти, если хочешь.

Из духа противоречия, свойственного ее полу, Джози немедленно утратила всякий интерес к записке. Но она внимательно следила за Деми, покуда он пробегал глазами бумагу, а потом спокойно бросил ее в огонь.

— Боже мой, Деми, я думала, что ты хранишь все, к чему прикасались ее пальцы. Разве ты не любишь Алису?

— Очень, мы все ее любим. Но ухаживание и сентиментальные вздохи не по моей части. Твои роли окончательно свели тебя с ума, моя милая, и, потому что мы с Алисой играем влюбленных, ты вбила себе в голову, что это так и есть на самом деле. Не теряй времени по-пустому, занимайся своими делами и оставь меня в покое. Надеюсь, что такое поведение больше не повторится: во-первых, это невежливо, а во-вторых, театральные королевы не занимаются подобными глупостями.

Это последнее замечание окончательно сразило Джози. Она униженно попросила прощения и отправилась спать.

Деми скоро последовал ее примеру, вполне довольный тем, как он разубедил свою сестренку. Но если бы он видел ее лицо, когда она прислушивалась к тихим жалобам его флейты, то потерял бы часть своей уверенности.

Стоя на лестнице с очень умным и хитрым видом, она произнесла презрительно:

— Надуть меня тебе не удастся. Я знаю, кому предназначаются эти серенады.


ГЛАВА XI Смертельная опасность

«Бренда» неслась полным ходом, и ввиду скорого окончания длинного пути все были в отличном расположении духа.

— Через четыре недели, миссис Харди, мы вас угостим таким чаем, какого вам еще не приходилось пить, — сказал мичман Гофман, подходя к двум дамам, сидевшим в уютном уголке палубы.

— Я буду рада чаю, а еще больше твердой земле, — ответила старшая дама с улыбкой.

Наш друг Эмиль был ее большим любимцем, чего, впрочем, он вполне заслуживал, так как с особенным вниманием посвящал себя жене и дочери капитана, которые были единственными пассажирками «Бренды».

— Я также, даже если мне придется надеть пару китайских башмаков. Я столько ходила взад и вперед по палубе, что рискую скоро остаться совсем без обуви, — рассмеялась Мэри, рассматривая свои стоптанные башмаки и поглядывая на товарища этих прогулок, благодаря которому последние оставили ей такое приятное впечатление.

— Боюсь, что в Китае мы не найдем достаточно маленьких ботинок, — сказал Эмиль, решив в душе немедленно по прибытии отправиться на их поиски.

— Я не знаю, что бы ты делала, милая, без твоего привычного моциона, если бы мистер Гофман не гулял с тобой каждый день. Жизнь без движения хороша для меня, в особенности при тихой погоде, но для молодежи она совсем не годится. Не будет ли шторма? — прибавила миссис Харди, с беспокойством поглядывая на красный закат.

— Только легкий ветер, мэм, чтобы прибавить нам ходу, — ответил Эмиль, осматривая небо с видом знатока.

— Спойте что-нибудь, мистер Гофман, мы так любим ваше пение; его нам будет очень недоставать на берегу, — сказала Мэри таким умоляющим голосом, который заставил бы петь и акулу.

Эмиль не раз благодарил судьбу за тот талант, которым она наградила его: музыка сокращала для него длинные однообразные дни, а сумерки были его любимым временем, так как он имел обыкновение посвящать их своему любимому занятию, когда погода и ветер благоприятствовали этому. Он не заставил долго просить себя и, облокотившись на борт рядом с девушкой, запел ее любимую песенку, следя за ее темными локонами, развевавшимися по ветру.

Не успели еще последние звуки его сильного, свежего голоса замереть в воздухе, как миссис Харди неожиданно вскрикнула: «Что это?». Зоркий взгляд Эмиля сейчас же заметил легкий дымок, выходивший из решетчатого люка, и сердце его остановилось от ужаса. «Пожар», — промелькнуло у него в голове. Он в ту же минуту овладел собой и отошел от дам, сказав спокойно:

— Там курить запрещается; надо принять меры.

Но как только дамы не могли его больше видеть, лицо его изменилось, и одним прыжком он очутился в трюме, говоря со странной улыбкой: «Если мы в самом деле горим, придется помириться с холодной морской могилой».

Он отсутствовал несколько минут, а когда снова поднялся наверх, задыхаясь от дыма, смуглое лицо его было бледно, но он с полным хладнокровием доложил капитану:

— В трюме пожар, сэр!

— Не пугайте женщин! — было первое приказание капитана Харди, а потом они оба посвятили себя борьбе со страшным врагом.

Груз «Бренды» был очень опасен в пожарном отношении, и, несмотря на то, что в ход были пущены все трубы, беда становилась неминуемой. Дым пробивался во все щели, а поднявшийся ветер раздул тлеющий огонь в огромное пламя, которое делало всякое дальнейшее молчание излишним. Миссис Харди и Мэри стойко выдержали ужасное известие, когда им было приказано быть готовыми покинуть корабль в любую минуту. Лодки поспешно были спущены на воду, и матросы усердно работали, заделывая всякое отверстие, из которого огонь мог пробиться наружу. Скоро бедная «Бренда» представляла из себя один пылающий остов, а люди стали размещаться в лодках. Прежде всего усадили женщин. К счастью, судно было купеческое, других пассажиров не было, и дело обошлось без паники. Та лодка, в которой находились женщины, держалась около корабля, так как бравый капитан хотел покинуть его последним.

Эмиль не отходил от своего начальника, пока ему не приказано было спасаться. Скрепя сердце он повиновался. Но не успел он спуститься в лодку, качавшуюся на волнах и скрытую в дыму, как рухнула обгорелая мачта и сбросила капитана за борт. Лодка немедленно подплыла к нему, и Эмиль бросился в море на помощь. Капитан был ранен и потерял сознание. Командование теперь перешло к Эмилю, и он приказал приналечь на весла, так как в любую минуту мог произойти взрыв судна.

Остальные лодки были уже вне опасности и остановились, чтобы посмотреть на величественное зрелище, которое представлял собой корабль, горевший в открытом море. Красное зарево пожара ярко освещало темное небо и мрачно отражалось в волнах, по которым носились утлые лодки с бледным и перепуганным экипажем несчастной «Бренды», медленно опускавшейся в холодную могилу. Никто не видел ее конца. Налетел ветер и разметал лодки в разные стороны, и многим не суждено было свидеться на этом свете.

Та лодка, судьба которой нас интересует, очутилась одна на рассвете, и только тут сидевшие в ней поняли ужас своего положения. Они имели с собой достаточно пищи и воды, чтобы просуществовать некоторое время. Но с больным капитаном, двумя женщинами и семью матросами их запасы не могли длиться долго, и помощь извне являлась существенной необходимостью. Вся надежда была на встречу с кораблем, хотя буря, свирепствовавшая всю ночь, далеко отнесла их в сторону. Они коротали время, наблюдая за горизонтом и ободряя друг друга предположениями о скором спасении. Мичман Гофман держался с большим самообладанием и храбростью, хотя неожиданная ответственность, выпавшая на его долю, сильно его тяготила. Положение капитана казалось безнадежным. Горе бедной женщины надрывало душу Эмиля, а слепая вера молодой девушки, которая была убеждена, что он может спасти их, не позволяла ему подавать признаки страха или сомнения. Матросы делали свое дело. Но Эмиль знал, что голод и отчаяние могут превратить их в диких зверей, и тогда его положение могло быть ужасным.

Он держал себя в руках и говорил так бодро о возможности спасения, что все инстинктивно обращались к нему за помощью и советом. Первые дни прошли сравнительно благополучно, но на третьи сутки все начали терять надежду. Капитан бредил, жена его окончательно упала духом, а дочь сильно ослабела от голода, спрятав половину своей порции для матери и отдав воду больному отцу. Матросы перестали грести и сидели в мрачном ожидании. Некоторые открыто упрекали своего начальника, другие требовали прибавки пищи, и все становились страшными по мере того, как под влиянием голода и страданий в них пробуждались звериные инстинкты.

Эмиль сознавал свое бессилие и с отчаянием переводил глаза от безоблачного неба к бесконечному морю, где по-прежнему не было и признака желанного паруса. Терзаемый голодом, жаждой и усталостью, он целый день утешал и ободрял экипаж своего маленького судна, говорил с матросами, убеждал их пожалеть несчастных женщин, обещал им награды, если они приналягут на весла, чтобы вернуться на прежний курс, где можно было скорее рассчитывать на возможность спасения. Он сделал навес из брезента над больным капитаном и ухаживал за ним, как за отцом, утешал его жену и старался развлечь бледную девушку пением и рассказами о своих приключениях, которые до сих пор все оканчивались благополучно.

Наступил четвертый день, и запас пищи и воды почти истощился. Эмиль предложил поберечь его для больного капитана и для женщин, но двое матросов восстали и потребовали свою порцию. Эмиль не стал есть, и все другие присоединились к нему. Бунтовщики устыдились своего поведения, и в течение еще одного дня зловещее спокойствие царило на маленьком судне. Но ночью, покуда Эмиль, умиравший от усталости, передал начальство самому надежному матросу, эти двое добрались до запасов, уничтожили их и украли единственную бутылку водки, которая тщательно хранилась для того, чтобы сделать соленую воду годной к употреблению. Обезумев от жажды, они жадно пили, и к утру один из них впал в оцепенение, от которого уже больше не проснулся. Другой настолько опьянел от количества выпитого спирта, что начал буянить, и когда Эмиль попробовал усмирить его, выскочил за борт и исчез в волнах. Пораженные этим событием матросы присмирели, и лодка продолжала носиться по волнам со своим печальным грузом больных и измученных людей.

Им суждено было пережить еще одно испытание, которое окончательно повергло их в отчаяние. На горизонте показался парус, и одно время все потеряли голову от радости. Но судно прошло слишком далеко, и крики о помощи не могли быть услышаны. Тогда бодрость духа в первый раз покинула Эмиля. Капитан казался при смерти, а силы женщин изменяли им. Эмиль выдержал характер до ночи, но в мрачной тишине, нарушаемой только бредом больного, тихими молитвами его жены и неумолчным плеском волн, Эмиль закрыл лицо руками, и его охватило такое отчаяние, которое состарило его больше, чем несколько лет жизни. Физические страдания не пугали его, но он мучился сознанием своего бессилия. Он мало думал о матросах, так как подобные опасности составляют необходимую принадлежность избранной ими карьеры. Но он был готов пожертвовать жизнью за любимого начальника, за его жену и за ту милую девушку, присутствие которой так радовало его в течение долгого пути.

В то время как он сидел так, опустив голову на руки, подавленный первым тяжелым жизненным испытанием, его слуха коснулось нежное пение; он стал невольно прислушиваться к нему. Мэри пела своей матери, которая в отчаянии рыдала у нее на плече. Горло девушки пересохло от жажды, и голос звучал слабо и надтреснуто, но в этот страшный час ее любящее сердце инстинктивно обращалось к Тому, Кто один мог помочь им. Это был простенький старый гимн, который часто пели в Пломфильде, и, слушая его, Эмиль забыл тяжелую действительность и живо представил себя опять дома. Ему вспомнился их разговор с тетей Джо на крыше дома, и он с упреком сказал себе: «Красная нить! Я должен помнить ее и исполнить свой долг до конца. Стой у руля, Эмиль, и если ты не можешь привести свое судно в гавань, умри, как подобает настоящему моряку».

И под звуки нежного голоса, который убаюкивал усталую женщину, Эмиль на время забыл все свои страдания в мечтах о Пломфильде. Он видел знакомые лица, слышал их разговоры, чувствовал теплые рукопожатия и говорил себе: «По крайней мере, им не будет стыдно за меня, если нам не суждено больше свидеться».

Крик радости вывел его из оцепенения, и холодные дождевые капли упали на его голову, принося с собой весть о спасении, ибо жажда несравненно мучительнее, чем голод, жара и непогода. Все с восторгом подставляли руки и головы под живительную влагу, расстилали одежды, чтобы собрать каждую ее каплю, а дождь полил, как из ведра, освежая больного, утоляя жажду измученных людей и принося радость и утешение всем. К утру тучи рассеялись, и Эмиль вскочил на ноги ободренный и отдохнувший за эти молчаливые ночные часы. Его ждала еще новая радость: на горизонте, на фоне розовой зари, он увидел белый парус судна, которое проходило так близко от них, что он мог различить вымпел на его мачте и черные фигуры на палубе.

Громкий крик огласил воздух. Мужчины махали шапками, а женщины умоляюще протягивали руки к этому белокрылому избавителю, который с попутным ветром несся к ним на всех парусах. Спасение было уже несомненно; с корабля им уже отвечали сигналами, и в порыве благодарности обе женщины со слезами на глазах бросились на шею Эмилю, призывая на него благословение Божие.

Он до конца своей жизни с гордостью вспоминал ту минуту, когда стоял, держа Мэри в своих объятиях, так как силы окончательно оставили бедную девушку и она почти лишилась чувств; ее мать хлопотала около больного, последний словно почувствовал радостное оживление вокруг себя и отдал какое-то приказание, воображая себя снова на палубе своего корабля.

Когда все благополучно взошли на «Уранию», которая должна была отвезти их на родину, и Эмиль увидел своих друзей в хороших руках, а экипаж среди прочих матросов, он, прежде чем подумать о себе, рассказал всю историю крушения. Запах супа, который проносили мимо в дамскую каюту, вызвал у него мучительное чувство голода, и он зашатался, теряя сознание. Его немедленно подхватили на руки и унесли вниз, где ему были оказаны самый тщательный уход и внимание, а затем доктор предписал полнейший покой.

Когда дверь уже закрывалась за пользовавшим его врачом, Эмиль вдруг спросил слабым голосом:

— Что за день сегодня? У меня все перемешалось в голове.

— День освобождения Америки, голубчик, и мы можем угостить вас отличным праздничным обедом, если вы согласитесь есть, — отвечал доктор сердечно.

Но Эмиль был слишком утомлен. Он мог только лежать и мысленно благодарить Бога за спасение жизни, которая была ему теперь тем дороже, что он был преисполнен чувством хорошо исполненного долга.


ГЛАВА XII Как Дэн проводил Святки

Где же был Дэн в это время? Если бы миссис Джо знала, что происходит с одним из ее питомцев, праздничное веселье старого Плума не радовало бы ее сердца, так как Дэн сидел в тюрьме. Он держал в руках маленькую Библию, подаренную ему мамой Баэр, глаза его поминутно заволакивались горькими слезами, которых до сих пор не могли исторгнуть у него никакие физические страдания, а сердце тяжело ныло при мысли о всем, что он утратил.

Да, Дэн сидел в тюрьме, но он принял свою кару безропотно, ибо сознавал, что сам виноват в обрушившемся на него несчастье, и это тяжелое испытание должно было наконец обуздать его бешеный характер и научить его выдержке и самообладанию.

Удар обрушился на него именно в то время, когда Дэн был преисполнен лучших намерений и надежд и мечтал о начале новой жизни. По дороге он познакомился с молодым человеком и заинтересовался им, так как Блэр был на пути в Канзас, где жили его старшие братья. В «курящем» вагоне шла карточная игра, и молодой человек, которому едва исполнилось двадцать лет, утомленный длинной дорогой, не разбирал своих партнеров. Он был в отличном расположении духа и немного потерял голову от абсолютной свободы, господствовавшей на Западе. Дэн, помня свое обещание, не принимал участия в игре, но с интересом следил за нею и вскоре заметил, что двое из игравших — шулеры, решившие обобрать молодого человека, который неосторожно показал им хорошо набитый бумажник. Дэн всегда сочувственно относился ко всякому, кто был моложе и слабее его, а Блэр, кроме того, напомнил ему Теда. Этого было достаточно: Дэн немедленно взял его под свое покровительство и предупредил о кознях партнеров.

Все было тщетно. Приехав в город, Блэр сейчас же исчез из той гостиницы, где Дэн для большей верности с ним остановился. И когда Дэн узнал, кто приходил за ним, он сразу понял, в чем дело, и отправился на розыски, называя себя дураком, но в то же время не решаясь оставить неопытного юношуна произвол судьбы. Он нашел Блэра в обществе шулеров в одном из притонов и, заметив облегчение на лице юноши при его появлении, понял, что дело обстоит плохо.

— Я не могу уйти; я проиграл чужие деньги и должен их отыграть, иначе я не смею показаться на глаза братьям, — шепнул несчастный мальчик в ответ на увещания Дэна. Он обезумел от стыда и страха и продолжал играть, надеясь вернуть доверенные ему деньги. Заметив зоркий взгляд и решительный вид Дэна, шулеры смутились и дали своей жертве немного отыграться; упускать же ее окончательно они, конечно, не хотели. Но так как Дэн стоял на страже за спиной молодого человека, они зловеще переглянулись, что ясно означало: «Нам нужно избавиться от этого молодца».

Дэн видел их взгляд и насторожился. Он и Блэр были чужими в городе, а подобные люди не останавливаются перед преступлением, если легко спрятать концы в воду. Однако он не мог покинуть молодого человека и следил за каждой картой, покуда не заметил явную передержку и смело сказал об этом. Начался крупный разговор, в котором негодование Дэна взяло верх над благоразумием, и когда мошенник, выхватив пистолет и осыпая Дэна градом ругательств, отказался возвратить награбленные деньги, Дан вышел из себя и свалил его ударом кулака на пол с такой силой, что он ударился головой о печку и, обливаясь кровью, потерял сознание. Что произошло потом, не поддается описанию, но Дэн все-таки успел шепнуть Блэру: «Уходите скорее и молчите. Обо мне не заботьтесь». Испуганный и ошеломленный Блэр немедленно уехал из города совсем, а Дэн провел ночь в участке и через несколько дней должен был явиться в суд, где ему было предъявлено обвинение в убийстве, так как раненный им человек умер. Дэн был совершенно один в городе, и, кратко изложив все события, предпочитал больше не говорить, желая по возможности скрыть эту печальную историю от своих друзей в Пломфильде. Он даже не сказал своего имени, назвавшись Давидом Кентом, что он делал не раз и прежде в тяжелые минуты своей жизни. Развязка наступила быстро: ввиду смягчающих обстоятельств он был приговорен к заключению в каторжной тюрьме на один год.

Ошеломленный быстро наступившей переменой, Дэн сознал весь ужас положения, только когда железная дверь захлопнулась за ним и он очутился один в маленькой каморке, узкой, холодной и молчаливой, как могила. Он знал, что может одним словом вызвать мистера Лори к себе на помощь, но у него не хватало духа сообщить о своем позоре всем тем, кто возлагал на него такие блестящие надежды.

— Нет, — говорил он, сжимая кулаки, — пусть они лучше думают, что я умер. Да это, вероятно, так и будет, если меня долго здесь продержат.

И он, как пойманный лев, шагал по каменному полу своей камеры, изнывая от гнева, печали, раскаяния и возмущения. Иногда ему казалось, что он сойдет с ума, и ему хотелось биться головой о стены, лишавшие его свободы, в которой заключалась вся его жизнь. Первые дни он ужасно страдал, потом, утомившись, впал в мрачное отчаяние, которое было еще ужаснее, чем его первоначальное возбуждение. Смотритель тюрьмы был грубый человек, который всех восстановил против себя излишними строгостями, но священник относился к заключенным с глубоким сочувствием и добросовестно исполнял свои тяжелые обязанности. Он много времени посвящал бедному Дэну, но ничего не мог добиться от него и принужден был выжидать того времени, когда работа успокоит несчастного узника, а заключение смирит его гордую душу, которая молча выносила страдания.

Дэна поместили в щеточную мастерскую, и, сознавая, что в труде его единственное спасение, он работал с лихорадочной энергией, которая скоро стяжала ему одобрение начальников и зависть его менее искусных товарищей. Ежедневно он садился на свое обычное место под наблюдением вооруженного надзирателя. Всякие разговоры были запрещены. Единственный моцион составляли унылые переходы из камеры в мастерскую и обратно. Арестанты шли, держа руками друг друга за плечи и медленно волоча ноги. Молчаливый и мрачный Дэн кончал свою дневную работу, ел черствый хлеб и безропотно исполнял приказания, но глаза его так зловеще сверкали, что надзиратель заметил солдатам:

— Это опасный человек; следите за ним, он что-нибудь выкинет.

В тюрьме находились более опасные арестанты, закоренелые преступники и рецидивисты, готовые на все, только бы нарушить унылое однообразие своей жизни. Они вскоре поняли настроение Дэна и ухитрились передать ему теми таинственными способами, к которым прибегают заключенные, что при первом удобном случае в тюрьме готовится бунт. В день национального торжества, когда празднуется освобождение Америки, арестанты могли переговорить друг с другом, так как им разрешался час для общей прогулки по тюремному двору. Все должно было решиться в этот день насчет безумной попытки, за которую большинство, вероятно, поплатилось бы жизнью. Дэн также составил план своего побега, но отсутствие свободы сильно отражалось на его физическом и нравственном состоянии, и он день ото дня становился все мрачнее, озлобленнее.

Мысль о том, что он загубил свою жизнь, не давала ему покою. Он отказался от всех своих прежних надежд и мечтаний и чувствовал, что никогда не сможет показаться в милом старом Пломфильде, имея на руках следы крови. Убитый им человек не возбуждал его сожаления, но он сознавал, что позор тюрьмы никогда не изгладится из его памяти, хотя бритые волосы отрастут, арестантское платье легко заменится другим, а замки и решетки останутся далеко позади. «Все кончено, я сам испортил себе жизнь, и не стоит больше об этом думать. Перестану бороться и постараюсь получать удовольствие, которое мне еще доступно, все равно, где и как. В Пломфильде подумают, что я умер, будут по-прежнему любить меня и никогда не узнают, что со мной сталось. Бедная мама Баэр, она хотела помочь мне, но напрасно, ее сорванец оказался неисправимым».

И, опустив голову на руки, сидя на своей низкой постели, бедный Дэн предавался своему горю, покуда глаза его не смыкались, и тогда он в счастливых грезах снова переживал свое детство и те более близкие веселые дни, когда все ему улыбались, а Пломфильд приобрел для него новое, неведомое очарование.

В мастерской находился один заключенный, судьба которого представлялась Дэну еще тяжелее, чем его собственная. Срок его истекал весной, но трудно было рассчитывать, чтобы бедный Мейсон мог дотянуть до этого времени. Самый жестокий человек сжалился бы, слушая его душераздирающий кашель и видя, как несчастный отсчитывает дни и ночи, оставшиеся ему до свидания с женой и ребенком.

Ему полагалось некоторое смягчение наказания, но некому было похлопотать за него, и было ясно, что великий избавитель — смерть — скоро положит конец его страданиям. Дэн не смел показывать ему всю ту жалость, которую питали к нему в душе, но это теплое чувство было единственной светлой точкой в его жизни за эти мрачные дни. Дэн помогал ему в работе, когда тот был слишком слаб, чтобы закончить ее самостоятельно, и воспоминание о благодарном взгляде больного, как солнечный луч, освещало потом его одинокую камеру. Мейсон завидовал прекрасному здоровью своего соседа и жалел, что тюремный режим отражается и на нем. Это был миролюбивый, смирный человек, который старался по мере возможности отговорить Дэна от участия в заговоре. Но, раз попав на дурную дорогу, Дэн легко покатился по наклонной плоскости и находил даже некоторое удовлетворение в мыслях о тюремных беспорядках, когда он отомстит нелюбимому надзирателю и попытается достигнуть свободы. Бунт представлялся ему хорошим исходом для тех бурных чувств, которые волновали его все это время. Он укрощал много диких зверей, но до сих пор ему еще не удавалось справиться с самим собой.

В последнее воскресенье перед знаменитым днем Дэн заметил в церкви нескольких посторонних и стал в волнении вглядываться в их лица, опасаясь встретить среди них знакомых. Но все были чужие, и он скоро забыл их, вслушиваясь в ласковые слова священника и в грустное пение арестантов. Посетители часто разговаривали с заключенными, и потому никто не удивился, когда одна из дам попросила слова. Это заявление заинтересовало более молодых слушателей, и даже старшие отнеслись к нему с некоторым участием, так как в их однообразной жизни они радовались всякой перемене. Ораторша была одета в черное. Она представляла собой женщину средних лет, с симпатичным лицом, приятным голосом и глазами, полными участия и сострадания. Она напомнила Дэну миссис Джо, и он не проронил ни одного слова из ее маленькой проповеди, чувствуя, что каждое из них относится к нему, так как он нуждается в утешении и ласке, чтобы рассеять мрак отчаяния, охвативший его душу. Это был маленький, бесхитростный рассказ, но он сразу овладел вниманием слушателей. Ораторша говорила о двух солдатах, попавших во время последней войны в госпиталь. Оба были ранены в правую руку и оба боялись потерять ее и вернуться домой несчастными калеками. Один был терпелив, послушен и покорился решению докторов, которые сочли необходимым отрезать руку. Он поправился после тяжелой болезни и радовался, что остался жить, хотя и не мог больше сражаться. Другой упрямился, не признавал никаких советов и умер мучительной смертью, раскаиваясь в своем поступке, когда было уже слишком поздно.

— В каждом рассказе должно быть свое нравоучение, и таковое вы найдете и у меня, — закончила ораторша, приветливо улыбаясь арестантам. — Здесь находится госпиталь для раненных в жизненной борьбе. Среди вас могут встретиться больные души, слабые воли, дурные страсти, заглохшие совести и все те нравственные болезни, которые происходят от попранных законов, божеских и человеческих. Но никто не должен утрачивать надежду, ибо Бог милосерд, а люди сострадательны при условии искреннего раскаяния и покорности с вашей стороны. Переносите же мужественно ваше наказание, так как оно справедливо, но постарайтесь почерпнуть в нем новые силы для лучшей жизни. Рубцы от раны останутся, но лучше человеку лишиться обеих рук, чем потерять душу. Эти тяжелые годы могут быть полезнейшими в вашей жизни, если они научат вас самообладанию. Друзья мои, постарайтесь переносить горькое прошлое, смыть его грехи и начать новую жизнь, если не ради себя, то во имя матерей, жен и детей, которые с нетерпением ждут вас. Помните о них и не обманывайте их ожиданий. А если есть среди вас такие несчастные, у которых нет ни родных, ни друзей, не забывайте, что Отец наш Небесный всегда готов принять, простить и утешить своего блудного сына даже в последний час.

Здесь проповедь окончилась, но ораторша чувствовала, что слова ее не пропали даром. Один из слушателей низко опустил голову, а на многих лицах лежало мягкое, растроганное выражение. Дэн плотно сжал губы и упорно смотрел вниз, чтобы скрыть слезы, набежавшие ему на глаза при упоминании о друзьях. Он был рад, когда снова очутился в своей камере, и, вместо того чтобы спать, сидел, погрузившись в размышления. Следовало ли ему принять участие в бунте и таким образом совершить еще одно преступление, удлинить срок наказания и сознательно отвернуться от того хорошего, что могло быть в жизни? Или, как разумному солдату в проповеди, лучше было покориться, выждать время и, очистившись страданием, вернуться к новой жизни? Может быть, он найдет силы поехать домой и почерпнет утешение и поддержку в любви и участии своих друзей?

Добро и зло боролись в душе Дэна в эту ночь, и он не мог сомкнуть глаз. Раскаяние и злоба, стыд и горе, гордость и сожаление овладели им, и бедный Дэн чувствовал, что эти внутренние враги опаснее всех тех, с которыми он встречался во время своих странствий.

Случай решил дело, и теплое участие другого человека спасло Дэна. За час до рассвета тихо щелкнул замок, и в комнату вошел священник. Долгий опыт научил его инстинктивно чувствовать настроение людей и распознавать по выражению их лиц, когда они нуждаются в сердечном слове и искреннем участии. Он и раньше заходил к Дэну в неурочные часы, но всегда находил его мрачным, равнодушным или озлобленным и уходил, терпеливо выжидая подходящего момента. Теперь таковой наступил. Узник облегченно вздохнул при виде священника, и звук человеческого голоса показался ему приятной музыкой после одинокой страшной борьбы, которую он вынес со своими страстями.

— Бедный Мейсон умер, Кент. Он поручил кое-что передать вам, и я поспешил прийти, так как мне показалось, что вы были тронуты тем, что мы слышали сегодня, и нуждаетесь в поддержке, которую Мейсон хотел оказать вам, — сказал священник, усаживаясь на единственный стул и глядя на мрачную фигуру Дэна, лежавшего на кровати.

— Благодарю вас, сэр, я готов вас слушать, — сказал Дэн, но сердце его болезненно сжалось при мысли о бедном малом, умершем в тюрьме.

— Он скончался внезапно, но вспомнил о вас и просил передать вам следующее: «Скажите ему, чтобы он не делал того, что собирается, а терпеливо ждал. Когда выйдет его срок, пусть он пойдет к Мэри, она ласково примет его ради меня. У него нет друзей, и он будет сначала чувствовать себя очень одиноким, но женщины всегда умеют приютить несчастных. Передайте же ему мой прощальный привет, он был добр ко мне, и да благословит его Бог!». Смерть наступила спокойно, и завтра мы похороним его. Божий суд оказался милосерднее людского.

Дэн закрыл глаза рукою и лежал, не двигаясь. Священник, заметив, что его миссия произвела даже большее впечатление, чем он ожидал, продолжал говорить, не сознавая, каким бальзамом служат его слова для несчастного узника:

— Надеюсь, вы исполните просьбу вашего скромного Друга, последняя мысль которого была о вас. Я знаю, что в тюрьме затевается недоброе, и боюсь, что может взять перевес дурная сторона. Не делайте этого. Заговор не удастся — они никогда не удаются, — а вы окончательно испортите себе жизнь. Не теряйте мужества, сын мой, и пусть этот тяжелый год испытания послужит вам на пользу. Вспомните, что вас ожидает благодарность и привет любящего женского сердца, если у вас нет друзей, а если они имеются, то мужайтесь ради них и просите Бога о помощи.

Не давая Дэну времени ответить, добрый священник начал читать молитву, а Дэн слушал его с таким чувством, какого он еще никогда не испытывал в жизни, так как ему казалось в этот одинокий час, что добрый ангел принес ему привет умершего друга, чтобы спасти и поддержать его.

С тех пор в Дэне произошла перемена, хотя никто, кроме священника, не заметил ее. Для всех прочих он остался все тем же молчаливым, мрачным и необщительным человеком, который, одинаково презирая и добрых и злых, находил лишь утешение в книгах, которые ему давал священник. Своим постоянным терпением и добротой пастор заслужил наконец доверие Дэна и теперь помогал ему выбраться на верный путь. Еще много терний предстояло ему, но дружеская рука поддерживала, а страстное желание искупить прошлое и, начав новую жизнь, получить право вернуться домой помогало Дэну в его испытаниях. На Святках он так тосковал по Пломфильду, что изобрел способ послать им праздничное приветствие и успокоить их на свой счет. Он написал Мэри Мейсон, которая жила в другом штате, прося ее отправить приложенное письмо. В нем он просто сообщал, что здоров и занят, отказался от фермерства и имеет другие планы, о которых сообщит позднее. К этому он прибавлял, что рассчитывает вернуться не раньше осени и не будет часто писать. В общем же все обстоит благополучно, и он шлет всем поздравление с праздником. Затем он вернулся к прежней одинокой жизни и старался мужественно переносить свое наказание.

ГЛАВА XIII Как Нат встретил Новый год

— От Эмиля еще не может быть известий, а Нат пишет очень аккуратно, но где же Дэн? С тех пор как он уехал, мы имели от него всего две-три короткие записочки. При его энергии он, может быть, скупил уже весь Канзас, — говорила миссис Джо, разбирая принесенную почту и тщетно стараясь найти почерк Дэна.

— Ведь он никогда не пишет часто, а делает свое дело и затем возвращается домой. Месяцы и годы для него не существуют. Он занят в какой-нибудь глуши и совершенно забыл о времени, — ответил мистер Баэр, отрываясь от длинного письма Ната из Лейпцига.

— Он обещал писать мне о своих делах, а Дэн обыкновенно держит слово. Не случилось ли с ним чего-нибудь? — сказала миссис Джо, лаская Дона, который при звуке имени своего хозяина подошел к ней и грустно заглядывал в глаза.

— Не беспокойся, милая мама. С Дэном никогда ничего не случится. Он вернется домой в один прекрасный день с золотыми россыпями в одном кармане и целой прерией в другом, — сказал Тед, которому еще не хотелось расставаться с Окту.

— Может быть, он отправился в Монтану и отказался от фермерства. Мне казалось, что индейцы больше привлекали его, — сказал Роб, помогая матери разбирать письма.

— Надеюсь, что ты прав. Для него это было бы лучше. Но я уверена, что он сообщил бы нам о перемене своих намерений и просил бы о высылке денег. Нет, я чувствую, что тут что-то неладно, — произнесла миссис Джо торжественно.

— Тогда мы это узнаем. Дурные вести всегда доходят быстрее, чем хорошие, не тревожься раньше времени, Джо, а послушай, что пишет Нат. Я никогда не думал, что он заинтересуется чем-нибудь другим, кроме музыки. Мой друг Баумгартен направил его по хорошей дороге.

— Это принесет ему огромную пользу, если он не потеряет головы. Он хороший малый, но совсем не знает света, а Лейпциг может быть опасен для таких!

Профессор начал читать восторженное письмо Ната, где он говорил о литературных и музыкальных собраниях, на которых он присутствовал, описывал посещение оперы и доброту своих новых друзей, восхищался занятиями с таким учителем, как Бергман, упоминал о всех надеждах на быстрый успех и выражал горячую благодарность всем тем, кто открыл ему этот путь.

— Это, по крайней мере, утешительно. Я чувствовала, что в Нате таились неведомые нам силы. Он так возмужал за последнее время и строил такие прекрасные планы, — сказала миссис Джо радостно.

— Посмотрим. Жизнь, во всяком случае, научит его многому. Мы все пережили нечто подобное. Я надеюсь, что судьба не будет чересчур сурова к нашему милому мальчику, — сказал профессор, вспомнив свою студенческую жизнь в Германии.

Он был прав. Нат уже много успел узнать, с тех пор как уехал из дому. С юношеским пылом он окунулся в те развлечения, которыми так изобилуют большие города. Он наслаждался своей свободой и независимостью, благодеяния уже начали тяготить его, и он желал стать на ноги и пробить себе дорогу. Здесь никто не знал его прошлого. Он был отлично одет, в банке на его имя лежала крупная сумма, лучший учитель Лейпцига давал ему уроки, поэтому он дебютировал, как юный музыкант, которому имена уважаемого профессора Баэра и богатого мистера Лоренца открывали двери многих домов. И Нат несколько потерял голову.

Сидя в опере, болтая с дамами или танцуя с дочерью какого-нибудь знаменитого профессора, он часто спрашивал себя, он ли тот бездомный маленький уличный музыкант, который стоял когда-то под дождем у ворот Пломфильда.

Его сердце было по-прежнему чисто, и он все так же стремился к высоким и благородным целям, но слабая сторона его натуры начинала брать верх. Тщеславие сбило его с толку, удовольствия опьянили его, и на время он забыл все, кроме наслаждений этой новой прекрасной жизни.

Не желая сознательно обманывать, он тем не менее позволял людям думать, что принадлежит к семье с хорошим достатком, немного хвастался богатством и влиянием мистера Лори, известного профессора Баэра и блестящим положением того колледжа, в котором он окончил свое образование. Он знакомил сентиментальных девушек, которые читали книги миссис Джо, с ее характеристикой и поверял свои сердечные тайны сочувствующим мамашам.

Все эти рассказы передавались из уст в уста и сильно поднимали значение Ната, к его большому удовольствию, но и к некоторому стыду. Такое положение дел имело и свою обратную сторону. Нату, попавшему в высшее общество, стало невозможно жить в той скромной квартирке, где он поселился, и вести ту тихую трудовую жизнь, о которой он мечтал.

Он встречался с другими студентами, юными офицерами и прочей молодежью, общество которой льстило ему, хотя такое знакомство было дорогим удовольствием и зачастую оставляло горький осадок в его честной душе. Он решил переменить квартиру, и снял большую комнату в центре города.

Его хозяйка, добрая фрау Тетцель, горевала о его отъезде, и соседка по комнате, престарелая артистка фрейлейн Фогельштейн, предсказывала ему, потряхивая своими седыми кудрями, что он скоро вернется обратно, многому научившись благодаря горькому опыту.

Сумма, отданная в его распоряжение, представлялась Нату целым состоянием, хотя была меньше той, которую щедрый мистер Лори предполагал сначала выслать ему переводом.

Мистер Баэр благоразумно посоветовал некоторую осмотрительность, так как Нат не привык к обращению с деньгами, а добрый профессор хорошо знал те искушения, которые сопряжены в юности с туго набитым кошельком. Нат наслаждался своей красивой квартирой и бессознательно привыкал к роскоши. Он любил музыку и не пропускал уроки, но вместо того чтобы упражняться дома, он тратил много времени на театры, балы и клубы.

Эти занятия не представляли собой ничего предосудительного, но на них требовалось много времени и денег, которых у Ната не было. Вскоре, однако, в нем началась перемена к худшему, и он сознавал ее. Широкий путь удовольствий шел книзу, а не кверху, и постоянные упреки совести, которые стали преследовать его в те минуты, когда он бывал один, заставляли его чувствовать, что не все в его жизни обстояло благополучно, несмотря на тот веселый вихрь, в котором он кружился.

— Еще один месяц, и я остепенюсь, — говорил он себе не раз, стараясь оправдаться в собственных глазах: все было кругом ново, его друзья дома хотели, чтобы он был счастливым и, вращаясь в обществе, приобретал тот лоск, в котором нуждался. Но дни проходили за днями, а изменить жизнь становилось все труднее, и, отдаваясь течению, Нат старался по возможности отдалить неприятную минуту. Летние удовольствия сменили более дорогие зимние развлечения.

За любезное гостеприимство приходилось расплачиваться каретами, цветами, билетами в театр, и подобные мелкие расходы сильно отозвались на кошельке Ната, содержимое которого казалось сначала неисчерпаемым.

Нат стал совершенно светским человеком и, взяв за образец мистера Лори, приобрел всеобщую любовь и расположение, тем более что за внешностью модного щеголя ясно сквозила честная, прямая натура. В числе его друзей находилась одна пожилая дама, имевшая дочь-музыкантшу, которую она желала пристроить за богатого человека. Сами они происходили из хорошей, но бедной семьи. Басни Ната насчет его богатства и знатных связей привели в восторг эту достойную женщину не меньше, чем его музыка, и любезные манеры восхитили сентиментальную Минну.

Тихая гостиная в их доме напоминала Нату Пломфильд, и он любил отдыхать у них после шумных светских выездов. Старшая дама относилась к нему с теплым участием, а голубые глаза девушки так радостно приветствовали его, когда он приходил, так печально смотрели при прощании и горели таким восторгом, когда он играл ей, что Нат не находил в себе сил оторваться от столь привлекательного места. Совесть его была совершенно спокойна, так как он поверил матери Минны тайну своей любви, поэтому продолжал свои посещения, не подозревая о честолюбивых замыслах пожилой дамы и еще менее думая о той опасности, которая заключается в обожании романической немецкой девицы.

Конечно, кое-какие отголоски этих новых и приятных переживаний попали в те подробные письма, которые он по-прежнему еженедельно отправлял в Пломфильд, но хотя Дейзи радовалась его счастью и успехам, а мальчики смеялись над его светскими похождениями, старшие казались озабоченными и говорили между собой:

— Надо предупредить его, пока еще не поздно.

Но мистер Лори оказался убежденным противником такого мнения.

— Не надо останавливать его, он и так достаточно жил в зависимости. С теми деньгами, которые у него есть, Нат не может особенно зарваться, а долгов он делать не будет. Для этого он слишком робок и слишком честен. Предоставьте ему впервые пользоваться и наслаждаться свободой, а потом работа пойдет лучше.

Поэтому благоразумные советы из Пломфильда давались очень осторожно, а друзья Ната нетерпеливо ждали известий о более усердных занятиях и менее веселом времяпровождении.

У Дейзи иногда болезненно сжималось сердце при мысли о всех очаровательных Миннах, Хильдегардах и Лоттах, о которых упоминал Нат, но она молчала о своих опасениях, писала ему спокойно и весело, тщетно отыскивая в его письмах, которые она перечитывала по несколько раз, признаки перемены в нем. Время летело, и наступило Рождество с традиционными подарками, хорошими пожеланиями и всевозможными развлечениями.

Нат собирался веселиться на Святках, и вначале это ему удалось, но он дорого поплатился за свое легкомыслие в течение этой памятной недели, а на Новый год наступил и день возмездия. Казалось, что какая-то злая фея повернула колесо его судьбы так резко, что все вокруг изменилось, а счастливая действительность превратилась в бездну отчаяния и скорби. Первая неприятность обрушилась на него утром, когда он с большим букетом и коробкой конфет отправился благодарить Минну и ее мать за вышитые незабудками подтяжки и шелковые носки — работу старой дамы, — которые он нашел у себя утром на столе.

Мать встретила его довольно любезно, но когда он осведомился о дочери, почтенная дама откровенно спросила его, каково его намерение, прибавив, что до нее уже дошли кое-какие сплетни, вследствие которых ему надлежит или сделать предложение, или перестать бывать у них в доме.

Трудно представить себе ужас, который охватил Ната при этом неожиданном вопросе. Только правда могла спасти его, и он был настолько честен, что ничего не утаил из нее. Последовало тягостное объяснение, так как Нат принужден был отречься от своего мнимого великолепия, сознаться в том, что он бедный студент и униженно просит прощения за то легкомыслие, с которым он пользовался их доверчивым гостеприимством. Если у него было малейшее сомнение в намерениях фрау Шомбург, оно теперь совершенно рассеялось: почтенная дама, нисколько не стараясь скрыть свое разочарование, осыпала его горькими упреками и презрительно отказала ему в посещении их дома.

Искреннее раскаяние Ната смягчило ее немного, и она позволила ему проститься с Минной, котораяподслушивала весь разговор за дверью и с рыданиями бросилась на шею Нату, говоря:

— О милый, милый, я никогда не забуду тебя, хотя сердце мое разбито!

Последнее было горше первого. Мать также залилась слезами, и новому Вертеру[21] с большим трудом удалось выбраться оттуда, предоставив покинутой Лотте утешаться конфетами, а ее матери — более ценными подношениями.

Следующий сюрприз ожидал его за обедом у профессора Баумгартена. Он уже утратил всякий аппетит после утренней сцены, а теперь окончательно упал духом, когда один из его товарищей весело объявил ему, что собирается в Америку, где почитает своим долгом зайтик «высокочтимому профессору Баэру» и сообщить ему о том, как весело живется его питомцу в Лейпциге. У Ната упало сердце при мысли о том впечатлении, которое создастся в Пломфильде от этих блестящих рассказов, а когда Карлсен прибавил, по-дружески подмигнув ему, что он только намекнет на предстоящую его помолвку с Минной, Нат мысленно взмолился, чтобы морская пучина поглотила этого неудобного друга раньше, чем он достигнет Пломфильда!

Собравшись с мыслями, он с истинно мефистофельской дипломатией просил Карлсена воздержаться от чрезмерной болтливости и наградил его такими сбивчивыми указаниями, что тот только чудом смог бы отыскать профессора Баэра.

Но обед был окончательно испорчен, и Нат ушел оттуда при первой возможности. Он отправился грустно бродить по улицам, не чувствуя больше никакого желания идти в театр или ужинать с товарищами, как это было условлено.

Для своего утешения он подал милостыню нескольким нищим, купил золоченых пряников двум детям и выпил в одиночестве кружку пива за здоровье Дейзи, пожелав себе начать новый год лучше, чем кончился старый. Придя домой, он нашел третий сюрприз, который ожидал его, в виде огромного количества неоплаченных счетов. Их было так много, что он пришел в полное отчаяние, ибо, как и предсказывал мистер Баэр, ничего не знал о ценности денег.

Чтобы расплатиться с долгами, нужно было взять все деньги из банка и затем остаться без цента на следующие шесть месяцев или же написать домой с просьбой о новом переводе. Но Нат скорее решился бы умереть с голоду, чем пойти на это, и первой его мыслью было попытать счастья в игорном доме, куда его часто приглашали товарищи. От этого шага его удержало обещание, данное им профессору Баэру, — не поддаваться подобным искушениям, и теперь он не хотел усугубить свою и без того большую вину.

Он не мог ни занимать, ни просить и совершенно не знал, что ему следует предпринять. Надо было заплатить по всем счетам и продолжать уроки, иначе все его путешествие представляло бы из себя сплошную позорную неудачу. Но как ему существовать это время? Раскаиваясь в своем непростительном легкомыслии, он понял слишком поздно, к чему привела его жизнь за последние месяцы. Одинокий и заброшенный, он часами шагал взад и вперед по своей нарядной комнате, покуда вместе с новыми сметами ему не подали сильно потрепанный конверт с американской маркой в углу.

С какою радостью он распечатал его и погрузился в чтение бесконечных страниц, переполненных добрыми пожеланиями от всех оставшихся дома. Каждый счел нужным приписать кое-что в этом послании, и при виде каждого знакомого имени глаза Ната заволакивались слезами все больше; когда же он дошел, наконец, до короткой записочки мамы Баэр, он не выдержал и, положив голову на руки, горько заплакал.

Слезы облегчили его и искупили те юношеские прегрешения, которые таким тяжелым гнетом лежали на его совести.

— Милые, дорогие мои! Как они верят в меня! И как бы они огорчились, если бы узнали о моем дурацком поведении! Я лучше опять пойду играть на улице, чем обращусь к ним за деньгами! — воскликнул Нат, вытирая слезы, которых он немного стыдился.

Перечитав письмо и горячо расцеловав маргаритку, нарисованную в углу страницы, Нат почувствовал необыкновенный прилив энергии и ясно увидел тот путь, который ему надлежало избрать. Он заплатит по счетам, продаст все свои мало-мальски ценные вещи, откажется от дорогой квартиры и снова переселится к бережливой фрау Тетцель, а устроившись у нее, он, как и многие другие студенты, будет жить какой-нибудь работой.

Конечно, надо отказаться от всех новых знакомств, отвернуться от прежней веселой жизни и снова надеть на себя трудовую лямку. Нат понимал, что таков был единственный честный выход из его положения, но ему тяжело было подавить свое самолюбие и сознаться в своей ошибке, после разоблачения которой ему неминуемо предстояло быть свергнутым с пьедестала, осмеянным, а потом забытым. И Нату при его чутком и впечатлительном характере потребовалось все его мужество, чтобы решиться на подобный шаг.

В эту ночь, когда он сидел один в своей комнате, ему с необыкновенной ясностью припомнился один случай из детства, и он снова пережил в воображении тот памятный день, когда он от страху солгал, а его вместо наказания заставили ударить своего учителя.

«Мистер же Баэр будет больше страдать из-за меня, я готов признать себя дураком, но подлецом я все-таки не буду. Завтра же все расскажу профессору Баумгартену и попрошу его совета. Для меня это равносильно тому, что подвергнуть себя расстрелу, но другого выхода нет. Потом я все продам, заплачу свои долги и займу надлежащее мне место. Лучше быть честным нищим, чем вороной в павлиньих перьях». — И Нат, вспомнив свое происхождение, улыбнулся при взгляде на свою уютно обставленную комнату.

Он мужественно сдержал слово, и, к великому облегчению, профессор не был особенно поражен его приключением, а, одобрив его план, предложил ему свою помощь и обещал не выдавать его тайны американским друзьям, покуда он не искупит своей вины.

Первая неделя подвижничества была очень тяжела, и день своего рождения Нат встретил в маленькой комнатке фрау Тетцель, в которой ничего не осталось от его прежнего великолепия, кроме кое-каких безделушек, доставшихся ему от поклонниц. Девицы скучали по нему, товарищи сначала смеялись, потом жалели, но вскоре оставили его в покое, и только один или два человека предложили ему свою помощь и выказали искреннее участие. Сидя у маленького камина в своей комнате, он грустно вспоминал предыдущий Новый год в Пломфильде, где он в этот самый час танцевал со своей Дейзи.

Легкий стук в дверь вывел его из задумчивости, и, небрежно ответив: «Войдите», — Нат оглянулся, чтобы посмотреть, кому вздумалось нарушить его одиночество.

В дверях показалась добрейшая фрау с подносом в руках, на котором стояла бутылка вина и удивительный пирог, убранный разноцветными сахарными украшениями, с горящими свечами вокруг. За ней следовала фрейлейн Фогельштейн, державшая в объятиях горшок роз, из-за которых виднелись ее седые волосы и добродушное лицо.

— Милый герр Блейк, — воскликнула она радостно, — мы принесли вам наши поздравления и скромные подарки в этот знаменательный день. Дай бог, чтобы новый год принес вам то счастье, которое мы вам от души желаем.

— Да, да, дорогой герр, — прибавила фрау Тетцель, — попробуйте наш праздничный пирог и выпейте за здоровье ваших близких это вино.

Внимание добрых женщин забавляло Ната, но он был тронут и просил обеих разделить с ним его скромное пиршество. Они с радостью согласились, жалея бедного юношу и желая оказать ему более существенную помощь, чем только добрые слова и угощение.

Фрау Тетцель с некоторым колебанием сообщила, что один ее знакомый принужден по болезни покинуть свое место в оркестре одного второстепенного театра и с удовольствием передаст его Нату, если тот согласится на такое скромное занятие. Краснея и смущаясь, как молодая девушка, добрая Фогельштейн спросила, не желает ли Нат в свободные часы давать уроки английского языка в женской школе, где она учит рисованию, прибавив, что там он может быть уверен в небольшом, но постоянном вознаграждении.

Нат с благодарностью согласился на оба предложения, предпочитая принимать помощь от этих женщин, чем от своих прежних друзей. Эти новые занятия в некотором роде могли обеспечить его существование, а уроками музыки, обещанными профессором, он надеялся оплатить свое собственное обучение. Обе женщины были в восторге от успеха их маленького предприятия и простились с ним со всякими благими пожеланиями и теплыми рукопожатиями. Нат же в виде единственной благодарности, на которую он был способен, на прощание расцеловал обеих.

После этого посещения горизонт удивительно прояснился. Надежда подкрепила Ната лучше, чем вино, а добрые намерения расцвели в его сердце так же пышно, как тот розовый куст, который наполнял всю комнату своим благоуханием. И воздух снова огласился старыми знакомыми мелодиями, так как Нат, по обыкновению, искал утешения в своем искусстве, которому он обещал впредь больше постоянства и преданности.

ГЛАВА XIV Театр в Пломфильде

Так как хроника семейства Марч будет неполной без описания кое-каких театральных эпизодов, мы лучше сразу перейдем к рождественскому спектаклю в Пломфильде, тем более что он оказался знаменательным для некоторых наших героев.

Когда мистер Лори задумал план постройки колледжа, он включил в него и небольшую театральную залу, в которой с тех пор устраивались спектакли, литературные вечера и концерты. На занавесе был изображен Аполлон, окруженный музами, и домашний художник, рисовавший его, в виде благодарности щедрому жертвователю придал этому богу определенное сходство с мистером Лоренцом, к великому удовольствию всей компании. Артисты, декорации и оркестр поставлялись собственными силами, и грандиозные спектакли происходили на хорошенькой маленькой сцене.

Миссис Джо написала для молодежи пьесу, стараясь избежать подражания французским образцам, которые были очень в ходу в то время. Торжественные монологи и драматические положения оказались ей не под силу, и она удовлетворилась несколькими сценками из обыкновенной жизни, в которых комические и трогательные эпизоды переплетались между собой. Так как она писала роли, сообразуясь с актерами, она надеялась, что первый опыт будет удачным и докажет, что правда и естественность еще не утратили своей привлекательности. Мистер Лори помогал ей, и под псевдонимами Бомон и Флетчер они очень утешались своей работой. Опытность Бомона сдерживала чрезмерно пылкое перо Флетчер, и оба льстили себя надеждой, что их объединенные усилия в конце концов увенчаются успехом.

Все было готово, и в первый день Рождества шли последние репетиции. Робкие актеры примеряли костюмы и отыскивали утраченное достояние, а на сцене устанавливались декорации. Вся зала была убрана зеленью и цветами из оранжерей Парнаса, повсюду развевались пестрые флаги в честь ожидаемых гостей, из которых самой почетной посетительницей была мисс Камерон. Оркестр особенно тщательно настраивал инструменты, сцена блистала изяществом, суфлер героически забился в свою будку, а актеры одевались дрожащими руками, рассыпая булавки и обливаясь потом, вследствие чего грим не держался на лицах. Бомон и Флетчер поспевали всюду, волнуясь за судьбу своей пьесы.

«Приехала?» — спрашивали все за занавесом. И когда Томми, который играл старика, решившись заглянуть в щелку, объявил, что среди почетных посетителей он видит и мисс Камерон, нервная дрожь охватила всю компанию, а Джози объявила, что сейчас упадет в обморок.

— Я убью тебя, если ты посмеешь выкинуть что-нибудь подобное, — воскликнула миссис Джо, которая совсем потеряла голову от своих многотрудных обязанностей.

— Ты успеешь собраться с мыслями во время нашей пьесы. Мы опытные актеры, и совершенно спокойны, — сказал Деми, кивнув в сторону Алисы, которая была совершенно готова к выходу на сцену. Но хваленое спокойствие несколько изменило им, о чем свидетельствовали пылающие щеки, блестевшие глаза и несколько учащенное дыхание под бархатными куртками и кружевными фижмами.

Представление началось с веселой маленькой пьесы, которую они исполняли и раньше с большим успехом. Алиса была высокая брюнетка с умным и красивым лицом. Костюм Маркизы как нельзя более подходил к ее стройной фигуре, а Деми, в треуголке, в белом парике и с саблей на боку, был очень хорошим Бароном. Джози играла Субретку[22] и отлично справлялась со своей ролью. Других действующих лиц в пьесе не было, и успех ее всецело зависел от живости и естественности игры актеров.

Трудно было узнать серьезного Джона и ученую Алису в развязном господине и кокетливой девушке, которые смешили публику своими изменчивыми настроениями. Джози все время приковывала к себе внимание, подслушивая за дверями, заглядывая в чужие письма и появляясь в самые неурочные моменты. Высоко подняв нос и заложив руки в карманы, она с головы до ног представляла собой олицетворенное любопытство. Все шло хорошо, и капризная Маркиза, вдоволь натешившись над Бароном, признала уже себя побежденной и была готова отдать ему свое сердце, как вдруг боковая декорация покачнулась и чуть не закрыла собой Алису. Деми заметил несчастье и, как современный Самсон, поспешил плечом подпереть стену. Опасность была живо устранена, и Деми уже начинал свой последний монолог, когда взволнованный декоратор перегнулся вниз и шепнул, что все обстоит благополучно. При этом молоток выскользнул у него из кармана и упал прямо на Деми, чем в буквальном смысле слова отшиб ему память.

Занавес скрыл от публики хорошенькую сценку, не указанную в афишах, ибо Маркиза поспешила на помощь, говоря:

— О Джон, вы ушиблись? Обопритесь на меня, — предложение, которым Джон с радостью воспользовался, так как он чувствовал себя несколько ошеломленным, но не утратил при этом способность наслаждаться нежным прикосновением рук Алисы и участливым выражением ее лица. За то сознание, которое он почерпнул в них, он считал, что отделался бы дешево, если бы получил целый дождь молотков и весь колледж себе на голову.

Явилась Нэн с неразлучной карманной аптечкой, и рана была благополучно промыта и залеплена к тому времени, как влетела миссис Джо, вопрошая трагически:

— Что с ним? Если он не может играть, моя пьеса пропала.

— Нисколько, тетя, вместо нарисованной раны у меня есть теперь настоящая. Не беспокойтесь, я сейчас буду готов. — И, схватив свой парик, Деми исчез с красноречивым взглядом, брошенным на Маркизу, которая испортила из-за него свои перчатки, но не выглядела огорченной, хотя перчатки были длинные и стоили дорого.

— Как ваши нервы, Флетчер? — спросил Лори, стоя рядом с миссис Джо в ожидании последнего звонка.

— Так же покойны, как и ваши, Бомон, — отвечала миссис Джо, отчаянно жестикулируя миссис Мегги, у которой чепец съехал набок.

— Мужайтесь, товарищ; что бы ни было, я буду с вами.

— Пьеса должна удасться. Мы вложили в нее столько труда и правды. Посмотрите, как Мегги мила в своем крестьянском костюме.

Миссис Мегги изображала Старую Фермершу и, сидя на кухне у веселого огонька, качала люльку и штопала чулки так естественно, как будто вся ее жизнь прошла в этом занятии. Седые волосы, хороший грим, простое платье, чепчик на голове, маленький платок на плечах и клетчатый фартук окончательно преобразили ее, и ее появление на сцене было встречено всеобщим одобрением. В коротком монологе она выяснила ситуацию: Сэм — ее сын — хотел идти в солдаты, Долли — ее беспокойная дочка — стремилась к городским удовольствиям и развлечениям, а бедная Элиза, неудачно вышедшая замуж, вернулась домой, чтобы умереть, и завещала своего ребенка матери, не желая оставлять его дурному отцу.

Иллюзия усиливалась реальностью обстановки, так как в котле кипела вода, тикали часы, а из люльки выглядывала пара детских ножек в синих шерстяных чулках. Эти ножки вызвали первые рукоплескания в публике, и мистер Лори с восторгом шепнул своему партнеру:

— Я знал, что ребенок будет иметь успех.

— Если он не закричит, мы спасены, но положение рискованное. Будьте готовы прийти на помощь, если Мегги с ним несправится, — ответила миссис Джо.

— Вот Деми, — продолжала она, схватив мистера Лори за руку, увидев испитое лицо, показавшееся в окне. — Надеюсь, что его не узнают в роли Зятя. Никогда не прощу вам, что вы отказались играть Негодяя.

— Автор не может участвовать в своей пьесе. Он отлично загримирован и как раз подходит для мелодрамы.

— Эту сцену следовало бы поместить дальше, но мне хотелось сразу определить героический характер Матери. Мне надоели влюбленные девицы и беглые жены, а здесь мы докажем, что и старость имеет свою поэзию. Вот и он.

На сцене появился несчастный обтрепанный мужчина, пришедший отнимать своего ребенка. Последовала сильная сцена, и миссис Мегги удивила всех, даже хорошо ее знавших, той благородной скромностью, с которой она встретила страшного человека. Потом, так как он продолжал грубо настаивать, она сложила руки и дрожащим голосом умоляла оставить ей ребенка, которого она взяла от умирающей матери. А когда он, оттолкнув ее, бросился к люльке, публика замерла в ожидании, увидев старуху, которая, прижимая ребенка к груди, бросала смелый вызов в лицо негодяя. Отец был безоружен перед лицом такой защитницы, и громкие аплодисменты, которыми публика наградила актеров, доказали взволнованным авторам, что первая сцена имела успех.

Следующее действие было спокойнее. Джози в роли хорошенькой деревенской девушки накрывала ужин. Она была, очевидно, в очень дурном расположении духа, швырялась тарелками, шумела чашками и с остервенением резала большой каравай хлеба, изливая в то же время все свои юношеские мечты и огорчения.

Миссис Джо не сводила глаз с мисс Камерон и несколько раз подметила знаки одобрения с ее стороны при некоторых удачных движениях и прекрасной мимике маленькой артистки. Джози поджаривала гренки, и ее сражение с ними очень смешило публику, так же как и ее презрение к дешевому сахару, которым она в конце концов все-таки решилась подсластить свои тяжелые обязанности. А когда она, покончив все свои дела, уселась на полу, грустно глядя в огонь, в публике послышались восклицания: «Бедненькая! Неужели же никто ее не пожалеет?».

Появляется старуха, и между Матерью и Дочерью происходит хорошенькая сценка, в которой Дочь умоляет и грозит, слезами и поцелуями добиваясь от Матери разрешения навестить богатую родственницу в городе. Получив желаемое, Долли мгновенно преображается и становится веселой и очаровательно любезной. Бедная женщина еще не успевает прийти в себя от этой неприятности, когда входит ее Сын, одетый в мундир, и объявляет, что уходит на войну. Патриотическое чувство помогает Матери перенести и этот тяжелый удар, но когда молодежь расходится, она предается своему горю. Склонив над колыбелью седую голову, старая Мать плачет и молится о своих детях, так как теперь только маленькое существо, лежащее в люльке, остается ей, чтобы утешать ее доброе любящее сердце.

В конце действия в зале слышались всхлипывания, а когда занавес опустился, все были так заняты своими носовыми платками, что не сразу зааплодировали. Такая тишина была дороже громких знаков одобрения, и миссис Джо, отирая настоящие слезы с лица сестры, сказала настолько торжественно, насколько это позволяло случайное присутствие некоторого количества румян на кончике ее собственного носа:

— Мегги, ты спасла мою пьесу. О, почему ты не настоящая актриса, а я не настоящий драматург?!

— Не суетись, милая, а лучше помоги мне одевать Джози. Она так взволнована, я ничего не могу с ней поделать, а сейчас ее лучшая сцена.

Так это и было на самом деле. Миссис Джо нарочно постаралась для племянницы, и маленькая Джо была очень счастлива в своем нарядном платье с длинным шлейфом, который соответствовал ее самым смелым мечтам.

Гостиная богатых родственников убрана по-праздничному, и деревенская Кузина входит туда, озираясь с таким восторгом на свои шуршащие оборки, что ни у кого не хватает духу смеяться над этой маленькой вороной в павлиньих перьях. Однако новые и более серьезные испытания стоят теперь на пути бедной Долли. У нее находится богатый претендент, но она не доверяет ему и в своих сомнениях страстно тоскует по Маме.

Следуют танцы, в которых принимали участие Дора, Нэн, Бесс и еще кое-кто из молодежи, составляя красивый фон для скромной фигуры Фермерши, появляющейся в своем деревенском костюме с зонтиком и огромной корзиной в руках. То наивное удивление, с которым она озирается кругом, ощупывает шторы, поправляет свои старые перчатки, оставаясь незамеченной другими, очень эффектно. Но радостное восклицание Джози при виде Матери, к которой она бежит, путаясь в своем длинном шлейфе, отличалось большой естественностью и сердечностью. Она представляет Матери своего Жениха, и старуха своими испытующими вопросами выводит наружу его намерения и доказывает Дочери, как близка она была к той же участи, что и бедная Элиза. Долли отказывает своему жениху и, наедине с матерью, глядя на ее старое платье, грубые руки и доброе лицо, бросается к ней на шею и говорит со слезами:

— Возьми меня домой, мама. Довольно с меня этой жизни.

— Это урок тебе, Мария. Не забывай его, — сказала одна из дам в публике, когда занавес опустился, а девушка ответила, просушивая свой кружевной платок:

— Право, я не понимаю, что здесь трогательного, но я не могу не плакать.

Следующая сцена представляла военный госпиталь при действующей армии. Здесь Том и Нэн в качестве Доктора и Сестры милосердия обходят больных, щупая пульсы, давая лекарства и выслушивая всевозможные жалобы с такой неподдельной серьезностью, которая смешила зрителей. Делая перевязку раненому солдату, доктор рассказывает сестре об одной женщине, которая день и ночь разыскивает своего без вести пропавшего сына.

— Она сейчас будет здесь, и я опасаюсь ее прихода, так как мне представляется, что тот бедный малый, который умер недавно, и есть ее сын. Легче, по-моему, находиться в пылу сражения, чем иметь дело с этими несчастными матерями, — говорит доктор.

— Это верно, — отвечает Сиделка, вытирая глаза передником.

При этих словах появляется миссис Мегги. Она одета в то же платье, держит себя все так же просто и естественно, а в руках ее по-прежнему зонтик и корзина. Но ужасное испытание преобразило бедную женщину в истомленную страдалицу с обезумевшими глазами, дрожащими руками и с выражением отчаянной решимости на лице, которое предает всей ее фигуре трагическое величие. В нескольких словах она сообщает историю своих тщетных поисков и снова принимается за печальный обход. Публика затаила дыхание, когда она переходит от кровати к кровати, а на лице ее отражается попеременно то радостная надежда, то ужас, то горькое разочарование. На узкой койке лежит длинная фигура, прикрытая простыней, и здесь она останавливается, как бы собираясь с духом взглянуть в лицо неизвестному покойнику. Затем она откидывает простыню и облегченно вздыхает, говоря тихо:

— Слава богу, это не мой сын, но и у него есть мать, — и, наклоняясь, она нежно целует его холодный лоб.

В зале послышались рыдания, а мисс Камерон смахнула слезинку, не желая ничего упускать из происходившего на сцене.

Поиски несчастной Матери заканчиваются благополучно, так как в конце палаты на кровати поднимается исхудалая фигура и, протягивая к ней руки, восклицает радостно:

— Мама, мама, я знал, что ты придешь ко мне!

Она бросается к нему с криком неописуемой радости, покрывая его слезами и поцелуями.

Последняя сцена представляет резкий контраст с предыдущей. Знакомая уже нам кухня убрана по-праздничному. Раненый герой с костылями расположился в кресле у огня. Хорошенькая Долли суетится вокруг, накрывая на стол и украшая комнату зеленью, а Мать с ребенком на руках сидит около Сына. Выспавшись и подкрепившись в антракте, маленький актер, внушавший всем столько опасений, покрыл себя неувядаемой славой, весело прыгая на коленях миссис Мегги и тщетно пытаясь достать огни с рампы. Забавно было смотреть, как миссис Мегги возилась с ним, закутывая его толстые ножки и усмиряя его бурные порывы куском сахара, за что благодарный младенец обхватил ее голову ручонками и стяжал себе новую бурю рукоплесканий.

На дворе раздается пение, и входят соседи с праздничными поздравлениями и подарками. Сцена становится очень оживленной, так как невеста Сэма ухаживает за ним с нежностью, которой даже Маркиза не проявляла Барону. У Долли также есть поклонник, но в нем только длинные ноги позволяли узнать Теда. Все заканчивается веселым пиршеством, во время которого Сэм поднимается на своих костылях и произносит взволнованным голосом первый тост в честь Матери. Все пьют его стоя, Долли обнимает старушку, которая старается скрыть свои слезы на груди у Дочери, а малютка, в это время предоставленный самому себе, весело колотит ложкой по столу.

Занавес опустился и быстро поднялся вновь, причем главную героиню засыпали цветами, к великому удовольствию ее юного питомца. К несчастью, один из цветов ударил его по носу и вызвал тот крик, которого вначале так опасалась миссис Джо.

— Для первого опыта недурно, — сказал Бомон со вздохом облегчения, когда занавес опустился в последний раз, а актеры отправились переодеваться.

— Для начала это положительно хорошо. Теперь мы можем попробовать и нашу драму, — ответила миссис Джо, в голове которой роились всевозможные мысли для новой пьесы.

Представление закончилось живыми картинами, в которых изображались все боги и богини Парнаса. В своих белых париках и фланелевых хитонах они были очень эффектны, благодаря вкусу и искусству миссис Эми. Мистер Лори представлял профессора Ольсдарка, и после высокопарного предисловия приступил к объяснению своих статуй. Первая фигура изображала Минерву, вид которой вызвал всеобщий смех, так как на щите ее красовалось требование прав для женщин, а маленькая ступка и пестик украшали ее шлем. За ней следовал Меркурий, беспокойные ноги которого с трудом стояли на месте, а дальше очаровательная маленькая Геба разливала нектар из серебряного чайника в китайские чашки. В центре группы находился величественный Юпитер и его жена. Царь богов был великолепен с «громом» в одной руке и старой линейкой в другой. Чучело большого орла из музея стояло у его ног, а милостивое выражение лица свидетельствовало о его благодушном настроении, на что он имел полное основание, так как в его адрес было сказано много лестных слов насчет его мудрого управления и образцового порядка в его владениях. Эти речи вызвали гром аплодисментов, которые принудили громовержца раскланяться перед публикой.

Юнона с павлином, пером и суповой ложкой отделалась не так легко. На нее посыпался целый ряд критических замечаний и даже оскорблений. Профессор намекал на ее несчастную семейную жизнь, говорил о ее сварливом характере, злом языке, дурном и ревнивом нраве. Речь его закончилась, однако, похвалой ее умению ладить с воинствующими героями и упоминанием о ее любви к молодежи. Эти замечания вызвали общий смех вперемежку с несколькими свистками, так как возмущенные мальчики не выносили и шуточных нападок на милую маму Баэр, которая сама, по-видимому, ничего не имела против данной ей характеристики.

Хорошенький Вакх появился, сидя верхом на бочке. Он дал повод к краткой проповеди о воздержании, направленной непосредственно против целого ряда молодых людей, расположившихся вдоль стен залы. Все они несколько смутились, когда огромные очки профессора повернулись в их сторону, так как сознавали, что их вакханалии выводятся на чистую воду для всенародного осмеяния.

Заметив произведенное впечатление, ученый муж обратился к прелестной Диане, которая, держа в руках лук и стрелы, стояла такая же бледная и неподвижная, как и гипсовый олень у ее ног. Критик был к ней очень снисходителен и быстро перешел к своей последней фигуре, изображавшей Аполлона. Лучезарный бог искусно зачесал свои волосы, чтобы скрыть довольно заметный синяк на лбу, красиво расположил ноги, а вдохновенные руки положил на кухонный рашпер[23], долженствовавший изображать лиру. Профессор переименовал все его божественные атрибуты, так же как и мелкие ошибки и слабости. В числе последних видное место занимали любовь к фотографии и игре на флейте, попытки сотрудничать в газетах и пристрастие к обществу муз. Этот намек вызвал смех и смущение среди девушек, но пришелся по душе мужской половине молодежи.

После короткой заключительной речи профессор откланялся. По требованию публики занавес многократно поднимался, но в последний раз он опустился недостаточно быстро, чтобы скрыть Меркурия, отчаянно болтавшего ногами, Гебу, бросившую чайник, Вакха, катавшегося верхом на бочке, и возмущенную Юнону, бившую по голове непочтительного профессора линейкой Юпитера.

По окончании спектакля актеры и актрисы, переодевшись, присоединились к гостям, где на их долю выпало много лестных похвал, а хороший кофе и мороженое подкрепили их и освежили. Миссис Мегги сидела рядом с Джози, и Деми прислуживал им обеим, когда мисс Камерон подошла к ней и заговорила так любезно, что нельзя было сомневаться в искренности ее слов:

— Я знаю теперь, миссис Брук, от кого ваши дети унаследовали свой талант. Прошу Барона принять мои поздравления; что же касается маленькой Долли, то я надеюсь, вы позволите мне заняться ею будущим летом, когда мы будем на море.

Можно себе представить, как было принято это предложение. На долю Бомона и Флетчер также выпало немало дружеских комплиментов. Все были довольны, особенно маленькая Долли, весело танцевавшая с легконогим Меркурием, и Аполлон, разгуливавший под руку с Маркизой, которая оставила все свое кокетство вместе с румянами в уборной.

Когда все окончилось, Юнона сказала Юпитеру, с которым она шла домой под руку:

— Милый Фриц! Рождество — хорошее время для всяких новых решений, и я обещаю тебе, что никогда больше не буду раздражительна и нетерпелива с тобой. В шутках Лори была доля правды, и он попал в мое больное место. С этого дня я становлюсь образцом добродетели, иначе я недостойна быть женой лучшего и прекраснейшего человека на свете.

И, будучи драматично настроена, Юнона здесь же заключила в объятия своего Юпитера, к великому удовольствию некоторых запоздавших прохожих.

Таким образом, все три пьесы имели успех, ибо Деми получил ответ на не предложенный вопрос, заветная мечта Джози осуществилась, а миссис Джо, сдержав свое обещание, сделала занятую жизнь профессора Баэра еще более счастливой. Через несколько дней она получила свое вознаграждение в виде письма от Дэна, которое уничтожило ее опасения на его счет, хотя она и не имела возможности ему ответить, так как он не оставил своего адреса.

ГЛАВА XV Ожидание

Однажды, в начале января, профессор Баэр вернулся домой и прошел прямо к миссис Джо.

— Я принес тебе дурные вести, моя милая жена, — сказал он ей.

— Говори скорее, Фриц, я терпеть не могу ждать, — воскликнула миссис Джо, бросая работу и вскакивая.

— Но нам придется ждать и надеяться, моя дорогая. Постараемся вместе перенести этот удар. Корабль Эмиля погиб, и до сих пор о нем нет никаких известий.

Хорошо, что мистер Баэр поддержал жену своей сильной рукой, так как она едва стояла на ногах. Но она вскоре оправилась и, сев рядом с мужем, спокойно слушала его рассказ. Кое-кто из уцелевших моряков сообщил о несчастье владельцам судна в Гамбург, а Франц телеграфировал дяде. На основании того, что одна лодка спаслась, была еще надежда, что и другие могли уцелеть, хотя во время бури две затонули. Пассажирский пароход принес эти скудные сведения, и с минуты на минуту нужно было ожидать более подробных известий. Но добрый Франц в своем сообщении не упоминал о том, что матросы считали капитанскую лодку неминуемо погибшей под обломками обрушившейся мачты, так как сначала дым скрыл ее из глаз, а потом буря разогнала всех в разные стороны. Но и это печальное известие достигло Пломфильда, и все горько оплакивали веселого Коммодора, который никогда больше не вернется домой, оглашая воздух своими песенками. Миссис Джо не допускала мысли о гибели Эмиля, уверяя, что он справится со всякой бурей и вернется к ним целым и невредимым. Бедный мистер Баэр был убит потерей своего мальчика, так как он привык смотреть на сыновей сестры, как на собственных детей, и не делал между теми и другими никакого различия. Теперь Юноне представился случай сдержать свое слово, что она и исполнила, стараясь бодро говорить об Эмиле, даже когда тяжелое сомнение закрадывалось ей в душу, а сердце болезненно ныло. Сочувствие и любовь всех окружающих очень утешали Баэров в их горе. Франц постоянно телеграфировал все вновь получаемые сведения, Нат писал ласковые письма из Лейпцига, а Том обегал все конторы, стараясь принести утешительные известия. Даже деловой Джек написал необычно теплое письмо. Долли и Джордж приносили цветы и конфеты, желая ободрить миссис Баэр и развлечь Джози в ее огорчении, а добрый Нед приехал из Чикаго только для того, чтобы пожать им руки и сказать со слезами: «Мне так хотелось все узнать про нашего милого мальчика, я не мог оставаться на месте».

— Такие проявления очень утешительны и доказывают, по крайней мере, что я научила своих мальчиков той братской любви, которая заставит их держаться друг за друга всю жизнь, — сказала миссис Джо после отъезда Неда.

Роб должен был отвечать на тысячу сочувственных писем, а похвалы, которыми осыпали погибшего Эмиля, могли бы превратить его в святого, если бы они все соответствовали действительности. Старшие переносили несчастье спокойно, но младшие протестовали, а маленькая Джози, любимая кузина Эмиля, была безутешна.

Ни успокоительные капли Нэн, ни ласковые слова Дейзи, ни ухищрения Бесс не могли развлечь ее. Она все время проводила в слезах, а в разговорах с матерью беспрестанно возвращалась к крушению, которое преследовало ее и наяву, и во сне. Миссис Мегги уже начинала беспокоиться за дочь, когда мисс Камерон написала Джози ласковую записку, советуя ей осуществить в жизни тот идеал самоотверженной героини, который она любила изображать на сцене. Этот совет благотворно подействовал на девочку, и она сделала над собой усилие, в котором ей немало помогли Тедди и Окту. Первый был сильно поражен Джозиным настроением и возил ее кататься на своей вороной лошадке, а Окту так бодро позванивала серебряными бубенчиками, что Джози невольно прислушивалась к их веселой музыке. После этих прогулок, в которых солнечный свет, свежий воздух и веселое общество заставляли ее забывать свое горе, она возвращалась домой в лучшем настроении.

В течение многих недель мрачная тень лежала на всем Пломфильде: на Парнасе раздавалась только духовная музыка, Джози осаждали всевозможными знаками внимания, а флаг Эмиля был спущен на крыше дома в том самом месте, где он в последний раз сидел с миссис Джо.

Так проходило время, покуда в один прекрасный день не было получено ошеломляющее известие: «Все целы, ждите письмо». Флаг немедленно взвился на воздух, в колледже зазвонили колокола, Тедди принялся палить из своей пушки, все со слезами радости обнимали и поздравляли друг друга. Пришли наконец и долго ожидаемые письма, в которых передавалась вся история крушения. Эмиль упоминал о нем коротко, но миссис Харди и капитан прислали длинное и благодарное послания, в котором Мэри прибавила несколько теплых слов, тронувших всех до глубины души. Письмами восхищались, их читали и перечитывали без конца. Профессор Баэр снова мурлыкал свою песенку, отправляясь по утрам в колледж, а мама Баэр, отложив свою литературу, занялась описанием действительного происшествия, в которое нужно было посвятить всех отсутствующих друзей. Теперь отовсюду сыпались поздравления, и все лица сияли радостью. Роб изумил своих родителей, написав недурную для своих лет поэму, а Деми положил ее на музыку, чтобы приветствовать ею моряка при его возвращении домой. Тедди как угорелый носился на Окту, разнося хорошую весть, а маленькая Джози вновь подняла свою опустившуюся головку. Пережитое горе несколько умерило ее природную живость, свидетельствуя, что она кое-чему научилась в той жизненной драме, в которой всем приходится принимать участие.

Путешественники находились на пути в Гамбург, где капитан должен был отдать отчет дяде Герману — собственнику «Бренды», а Эмиль хотел присутствовать на свадьбе Франца, которая была отложена по случаю предполагавшегося траура. Хозяйки дома усердно хлопотали, готовясь к встрече молодых, которые сейчас же после свадьбы приезжали в Америку. Строились всевозможные планы, готовились подарки, хотя Эмиль, который должен был сопровождать брата, являлся все-таки настоящим героем дня. И никто не подозревал, какой новый сюрприз их ожидает.

Посмотрим теперь, чем занимались тем временем наши другие герои, которые также трудились и жили в надежде на лучшие дни.

Нат добросовестно держался раз избранного пути, хотя дорога эта после роскоши и безделья казалась ему очень тернистой. Но он сознавал, что пожинает только то, что посеял, а среди плевел ему попадались и хорошие зерна. Днем он давал уроки, по вечерам играл в оркестре захудалого маленького театра, а своей музыкой занимался с таким прилежанием, что профессор был им доволен и решил обратить на него особенное внимание. Веселые приятели его позабыли, но общение со старыми друзьями придавало ему бодрость в минуты уныния и тоски по родине. С наступлением весны дела пошли лучше. Расходы уменьшились, работа казалась приятнее, а жизнь стала более выносима, когда мороз не пронизывал до костей, а ноги не мерзли в старых сапогах. Долги все были выплачены. Первый год приходил к концу, и, если бы Нат захотел остаться, профессор Бергман мог устроить так, чтобы дать ему возможность жить самостоятельно. Поэтому он гулял под липами с более легким сердцем, а в мае ходил по городу с компанией странствующих музыкантов, играя в тех садах, где он прежде сиживал в числе гостей. Никто не мог узнать его в темноте, хотя прежние знакомые часто встречались среди слушателей, и даже Минна однажды бросила ему денег, которые он скромно принял, считая их должным воздаянием за грехи.

Награда за подвиг явилась раньше, чем он думал, и, по мнению Ната, не соответствовала его заслугам.

В один прекрасный день профессор объявил ему, что он с некоторыми другими лучшими учениками приглашен в музыкальный кружок, который примет участие в больших празднествах в июле в Лондоне. Помимо того что это предложение было выгодно с точки зрения музыкальной карьеры, оно приближало Ната к дому и позволяло надеяться в близком будущем достичь самостоятельности на избранном поприще.

— Постарайтесь быть полезным Бахмейстеру в английском языке, и если он останется вами доволен, с удовольствием возьмет вас с собою в Америку, где он намерен дать серию концертов этою осенью. Вы сделали большие успехи за последнее время, и я возлагаю на вас большие надежды, — сказал профессор Нату.

Знаменитый Бергман редко хвалил своих учеников, поэтому его слова преисполнили душу Ната радостной гордостью, и он с удвоенным рвением принялся за занятия, желая оправдать предсказание учителя.

Он считал уже большим благополучием свое приглашение в Англию, но судьба побаловала его еще посещением Франца и Эмиля, которые нанесли ему короткий визит, осчастливив одинокого товарища хорошими вестями из дома, добрыми пожеланиями и всевозможными подарками. Нат так обрадовался свиданию с друзьями, что готов был броситься им на шею и расплакаться, как ребенок. Он ощутил необыкновенное чувство удовлетворения от сознания, что они застали его за работой в скромной комнатке фрау Тетцель, а не в роскошной квартире, где он жил праздным лентяем, прожигавшим чужие деньги. Нат с гордостью рассказывал им о своих планах и радовался похвалам, которыми они осыпали его музыку, бережливость и строгую выдержку. Он не утаил от них и своих прегрешений, но Франц и Эмиль только посмеялись над его исповедью, так как они сами пережили нечто подобное в своей жизни, и опыт пошел им впрок. Нат должен был присутствовать на свадьбе Франца в конце июня, и он условился встретиться с друзьями в Лондоне.

В качестве шафера он не мог отказаться от нового фрака, который Франц непременно хотел ему заказать, а банковский чек, полученный им тогда же из дома, снова заставил почувствовать себя почти миллионером.

Он был очень счастлив в то время, так как деньги сопровождались длинным письмом, полным сердечного участия в его успехах, и Нат сознавал, что похвалы эти им заслужены, и нетерпеливо, как школьник, ожидал летних каникул.

Дэн тем временем также считал дни, оставшиеся до августа, когда он выходил на свободу. У него не было впереди ни веселых свадеб, ни музыкальных празднеств, ни дружеских объятий, ни определенных планов на будущее. Но победа, одержанная им, была больше победы Ната, хотя только Бог да один человек знали о ней. Борьба была тяжела, но она не пропала даром, так как Дэн нашел себе теперь ту путеводную нить, которая необходима для каждого христианина, а любовь, раскаяние и молитва стояли за ним, готовые прикрыть его своим щитом.

Каждую ночь он засыпал в мечтах о том, как, побывав у Мэри Мейсон, он отправится к своим старым друзьям-индейцам и там, в пустыне, скроет свой позор и исцелит свои раны. Работа на пользу другим искупит его грех, думал он, а свободная жизнь сохранит от тех соблазнов, которые осаждали его в городе на каждом шагу. «Со временем, когда я исправлюсь и мне не будет стыдно смотреть людям в глаза, я поеду домой», — говорил он. Но при этих словах сердце его так трепетно сжималось и билось, что ему было труднее совладать с ним, чем с самым бешеным скакуном, которого он укрощал в прериях. «Нет, нет, еще рано, — думал он, — от меня еще пахнет тюрьмой. Я не могу потерять любовь Теда, доверие мамы Баэр и уважение… девочек, потому что они уважали меня за силу, по крайней мере, а теперь они не захотят и прикоснуться ко мне». И бедный Дэн с содроганием смотрел на свою смуглую руку, которая невольно сжималась в кулак при воспоминании о том, что произошло с тех пор, как белая, нежная ручка Бесс лежала в ней. «Они еще будут гордиться мной, и никто не узнает про этот ужасный год. Я могу еще очиститься от позора и сделаю это, если Бог не оставит меня». При этих словах Дэн невольно поднял руку, как бы давая торжественную клятву сдержать свое обещание.


ГЛАВА XVI У лаун-тенниса

Атлетический спорт был очень развит в Пломфильде. Река, по которой плавал когда-то старый плот, нагруженный маленькими мальчиками, была усеяна теперь лодками всевозможных фасонов и размеров. Эта маленькая флотилия пестрела яркими подушками, навесами и разноцветными флагами. Все умели грести, и девушки также принимали участие в гонках, желая развить свои мускулы. Большой ивовый луг у старой ракиты был превращен в место для игр, и здесь происходили состязания в крокет вперемежку с борьбой и боксом. Более мирные развлечения нашли себе место в почтительном отдалении от этого Марсова поля. В тени развесистых вязов были устроены площадки для крокета, тенниса и расставлены препятствия различной высоты и размеров, через которые девицы учились прыгать в ожидании нападения мифического быка, которого до сих пор еще никто не видел.

Одна из площадок для тенниса носила имя Джози, так как эта энергичная молодая особа очень любила игру и каждую свободную минуту практиковалась в ней, изощряясь над каким-нибудь несчастным партнером.

Однажды в субботу она играла таким образом с Бесс и, по обыкновению, оказалась победительницей, так как более грациозная Принцесса не обладала ловкостью своей кузины.

— Боже мой, ты устала, а все мальчики заняты на этом несносном Марсовом поле. Что мне делать? — вздохнула Джози, сдвигая на затылок большую красную шляпу и озираясь кругом в поисках новых жертв.

— Я буду играть, как только немного отдохну, но мне скучно, раз я никогда не могу выиграть, — ответила Бесс, обмахиваясь листом.

Только Джози собралась сесть рядом с кузиной на скамейку, как ее зоркий глаз различил в отдалении две мужские фигуры, одетые в белые фланелевые костюмы. С криком радости Джози бросилась к ним навстречу, решив заручиться этими новыми партнерами. Заметив ее, оба остановились и приподняли шляпы. Но как различны были их поклоны! Толстый юноша медленно обнажил голову и сейчас же снова покрыл ее. Его более изящный товарищ в ярко-красном галстуке грациозно склонился перед запыхавшейся девушкой, давая ей возможность полюбоваться на свой аккуратный пробор и кокетливый завиток, спускавшийся на лоб. Долли гордился этим поклоном и не раз практиковался в нем перед зеркалом. Однако он удостаивал им только немногих избранных, так как был очень недурен собой и считал себя Адонисом. Джози, повидимому, не оценила оказанную ей честь, а, ответив кивком головы, предложила молодым людям сопровождать ее на теннис, так как с мальчиками они только разгорячатся и выпачкаются. Последние слова обеспечили за ней победу. Толстый Стаффи и без того изнывал от жары, а Долли был одет в новый костюм, которым он очень дорожил.

— К вашим услугам, — ответил любезный юноша с новым поклоном.

— Играйте, а я отдохну, — прибавил толстяк, радуясь приятной перспективе спокойного разговора с Принцессой.

— Утешьте Бесс, потому что она проиграла. У вас, наверно, есть что-нибудь вкусное в кармане. Угостите ее, а Долли может взять ее ракетку. Ну, поворачивайтесь!

И, завладев своими жертвами, Джози торжественно вернулась на площадку.

Лениво опустившись на скамейку, которая затрещала под его весом, Стаффи вытащил из кармана коробку конфет, с которыми он никогда не расставался, и принялся угощать ими Бесс, а Джози немедленно вступила в жаркую борьбу со своим противником. Долли вышел бы победителем из испытания, но вследствие несчастного падения на новых штанах появилось безобразное пятно, которое заставило его забыть все остальное. Очень довольная своей победой, Джози позволила ему отдохнуть и старалась утешить его в огорчении:

— Не будьте бабой, пятно отчистится. Вы так ненавидите грязь, что, наверно, в прежней жизни были кошкой или портным и жили среди всевозможных тряпок.

— Будьте великодушны к побежденному, — отвечал Долли, лежа на траве рядом со Стаффи, куда молодые люди удалились, чтобы дать место девушкам на скамейке. Один платок он положил под себя, а локтем опирался на другой, уныло глядя на большое зеленовато-коричневое пятно на своем колене. — Я люблю чистоту и нахожу невежливым показываться перед дамами в старых туфлях и серых фланелевых рубашках. Наши молодые люди — джентльмены, и одеваются как таковые, — прибавил он, обидевшись за сравнение с портным.

— Наши также, но здесь недостаточно одного хорошего платья. Мы требуем гораздо большего, — вспыхнула Джози в защиту своего колледжа. — Вы услышите о людях в старых туфлях и серой фланели, в то время как вы и ваши нарядные товарищи будете завязывать галстуки и расчесывать кудри в полной неизвестности. Я люблю старые туфли и терпеть не могу франтов, не правда ли, Бесс?

— Я люблю их, когда они добры ко мне и принадлежат к нашей старой компании, — ответила Бесс, ласково кивая Долли, который снимал гусеницу с ее башмака.

— А я люблю девушек, которые вежливы и не считают нужным огрызаться на человека только потому, что он иного мнения, чем они. Не правда ли, Джордж? — спросил Долли, любезно улыбаясь Бесс и неодобрительно глядя на Джози.

Храп был единственным ответом Стаффи, и дружный смех на время примирил споривших. Но Джози не сложила оружия, а только отсрочила дальнейшее нападение до новой победы в теннисе. Долли, как дамский кавалер, не отказался с ней играть, а Бесс осталась рисовать Джорджа, который лежал на спине, скрестив ноги и натянув соломенную шляпу на красное лицо. На этот раз Джози проиграла, что несколько испортило ее хорошее настроение. Поэтому она принялась будить спящего, щекоча ему соломинкой в носу, покуда тот не вскочил в страшном негодовании на «проклятую муху», которая нарушила его покой.

— Полно вам спать. Может быть, вы мне не откажете в вашей просвещенной беседе. Вам, городским жителям, следовало бы обратить внимание на нас, «деревенских девиц» в старомодных платьях и шляпах, — начала Джози, открывая войну Доллиной цитатой об ученых девицах, которые больше интересуются книгами, чем нарядами.

— Я не имел в виду вас. Ваши платья очень красивы, а эта шляпа — последняя мода, — оправдывался Долли, выдавая себя с головой.

— На этот раз вы попались. Я думала, что вы, джентльмены, так же вежливы, как и нарядны, а вы вечно смеетесь над девушками, которые плохо одеты, что в высшей степени некорректно. Это говорила мама, — сообщила Джози, чувствуя, что она попала в цель.

— Правда, правда, Джози! Я никогда не интересуюсь тряпками и тому подобной чепухой, — отвечал Стаффи, сдерживая зевок и освежаясь конфетой.

— Вы интересуетесь едой, а это еще хуже для мужчины. Вы, наверно, женитесь на кухарке и откроете ресторан, — рассмеялась Джози.

Это страшное предсказание заставило Стаффи замолчать, но Долли собрался с силами и, переменив тему разговора, перешел в наступление.

— Так как вы просили нас заняться вашими манерами, позвольте вам сказать, что в хорошем обществе девушки не делают личных замечаний и не читают наставлений. Маленькие девочки считают такие приемы очень остроумными, но смею вас уверить, что это невежливо.

Джози была до того поражена названием «маленькой девочки», что не могла сразу ответить, но Бесс сказала тем спокойным тоном, который производил несравненно большее впечатление, чем все Джозины дерзости:

— Это правда! Но мы прожили всю жизнь среди выдающихся людей и поэтому не можем угощать вас светской болтовней. Мы привыкли к разумным разговорам и любим помогать друг другу, указывая на ошибки и недостатки.

Мальчики относились всегда с уважением к замечаниям Принцессы, поэтому Долли притих, а Джози, обрадованная поддержкой кузины, продолжала с жаром:

— Наши мальчики любят, когда мы говорим с ними, и с радостью принимают наши советы. Они не считаютсебя совершенством в восемнадцать лет, как это принято в Гарварде, в особенности среди очень молодых студентов.

Джози была очень довольна своей репликой, которая, видимо, задела Долли, так как он ответил с некоторым раздражением, глядя на шумную и пыльную толпу на Марсовом поле:

— Те молодые люди, которые находятся здесь, требуют очень много полировки и культуры, и я рад, что они получают это у вас. Наши гарвардцы принадлежат к лучшему обществу, а мы не нуждаемся в наставлениях девиц.

— Жалко, что у вас нет таких студентов, как наши. Они очень ценят все преимущества колледжа и стараются использовать их, вместо того чтобы пренебрегать занятиями и проводить время во всевозможных развлечениях. Я знаю все ваши разговоры и слышала, как ваши родители жалеют о времени и деньгах, потраченных на колледж. Что же касается девушек, то вы выиграли бы очень много от их общества, потому что они заставили бы вас подтянуться и встряхнуть вашу лень, как мы это делаем здесь.

— Если вы такого плохого мнения о нас, зачем же вы носите наши цвета[24]? — спросил Долли, сознавая, что этим вопросом он нисколько не улучшает положения.

— И не думаю. Моя шляпа ярко-красная, а не малиновая. Много вы понимаете в цветах! — фыркнула Джози.

— Я знаю, что бодливая корова живо вздернула бы вас на рога, если бы вы ей подвернулись.

— Я готова к такому нападению. Не знаю, способны ли ваши светские девушки на что-либо подобное и вы сами также.

Желая похвастать своим новым усовершенствованием, Джози подбежала к ближайшему препятствию и, схватившись за него руками, легко перелетела на другую сторону. Бесс покачала головой, Стаффи лениво зааплодировал, а Долли, не признавая себя побежденным девочкой, взял препятствие на ходу и стал на ноги рядом с Джози.

— Вы так умеете? — спросил он спокойно.

— Еще нет, но со временем научусь, — ответила Джози.

Видя, что она несколько упала духом, Долли смягчился и любезно повторил свое упражнение, совершенноне ожидая той неприятности, которая ему угрожала. Свежая краска на воротах не выдержала такой энергичной гимнастики, и когда молодой франт обратным прыжком возвратился к девушкам, на спине его виднелись ярко-красные полосы.

— Если вы хотите знать, что такое малиновый цвет, посмотрите на вашу спину. Вы покрыты краской, и она вряд ли отойдет, — заметила Джози спокойно.

— Ах, черт возьми, так и есть, — воскликнул Долли, тщетно пытаясь рассмотреть ущерб, причиненный его костюму.

— Не пора ли нам отправляться, Долли? — сказал миролюбивый Стаффи, опасаясь дальнейших осложнений,

— Пожалуйста, не спешите. Вам необходим отдых после страшной мозговой работы в течение целой недели. У нас сейчас греческий урок. Пойдем, Бесс. До свидания, «джентльмены»!

И Джози, сделав глубокий реверанс, удалилась, держа свою ракетку на плече, как победное знамя, и воинственно сдвинув шляпу набекрень. Долли любезно, но холодно раскланялся с Бесс, а Стаффи заметил сонно, болтая ногами в воздухе:

— Маленькая Джо сегодня страшно зла. Я думаю еще поспать немного, так как слишком жарко для игры.

— Это правда. Что же мне делать с этими проклятыми пятнами? — сказал Долли, стараясь отчистить одно из них своим носовым платком.

— Спишь? — спросил он после нескольких минут этого веселого занятия.

— Нет, я думал о том, что Джози права насчет нашей лени. Сущий стыд, как мы проводим время, когда нам следовало бы зубрить изо всех сил. Я не хотел поступать в колледж, но отец заставил меня, на горе себе и мне, — отвечал Стаффи со вздохом.

— Колледж все-таки дает человеку известный престиж, а зубрить совсем не нужно. Я намерен веселиться насколько возможно и играть роль в свете. Но, между нами будь сказано, общество девушек нам нисколько бы не мешало. Черт побери занятия, но если уж приходится вертеть мельничный жернов, то приятнее было бы пользоваться помощью этих милых созданий.

— В эту минуту мне нужны были бы трое. Одна, чтобы обмахивать меня веером, другая, чтобы целовать, а третья, чтобы поить меня холодным лимонадом, — вздохнул Стаффи, глядя на дом, откуда не предвиделось никакой помощи.

— Что вы скажете относительно стаканчика пива? — послышался голос сзади, который заставил Долли вскочить, а Стаффи испуганно перевернуться.

Перед ними стояла миссис Джо с двумя кувшинами, перекинутыми на ремне через плечо, и с несколькими жестяными кружками в руках.

— Я боялась, что мальчики до смерти обопьются ледяной воды, поэтому я отнесла им пива, но так как кучер был со мной, у меня остался небольшой запас. Хотите?

— Да, пожалуйста, очень благодарны; позвольте, мы нальем.

Долли держал кружку, которую Стаффи радостно наполнял, и оба они думали при этом, не слышала ли она того, что предшествовало их последнему желанию.

Сомнение продолжалось недолго, так как, усевшись между ними, миссис Джо сказала:

— Я была рада слышать, что вы выражали сожаление об отсутствии студенток в вашем колледже, но я надеюсь, что раньше чем они явятся к вам, вы научитесь выражаться о них более почтительно. Во всяком случае, это будет первый урок, который они вам преподадут.

— Право, миссис, я только шутил, — начал Стаффи, торопливо глотая пиво.

— Я также. Я… я очень уважаю женщин, — заикался Долли, чувствуя, что его ожидает нравоучение.

— Такое уважение не ценно. Легкомысленным, пустым девушкам, может быть, и нравится, когда их называют «милыми созданиями», но серьезные девушки не любят, когда с ними обращаются, как с куклами. Да, я буду отчитывать вас, поэтому лучше встаньте и слушайте меня терпеливо.

Миссис Джо смеялась, но намерение ее было серьезно. За последнее время она заметила, что эти два мальчика начинают смотреть на жизнь с очень нежелательной точки зрения. Оба были со средствами и вдали от дома. Наукой они не интересовались: один был ленив и слабохарактерен, другой тщеславен и чрезмерно доволен собой. Эти недостатки делали их особенно падкими на все те искушения, которым подвержена молодежь вообще. Миссис Джо знала их слабые стороны и несколько раз старалась предостеречь, но до сих пор они не обращали внимания на ее дружеские намеки. Теперь же она хотела воспользоваться подходящим моментом для обстоятельного разговора.

— Я буду говорить с вами как мать, так как ваших матерей здесь нет, — начала она торжественно из глубины своей огромной шляпы.

«Боже мой, вот когда мы попались…» — подумал Долли в отчаянии, а Стаффи поспешил подкрепиться новой кружкой пива.

— Это не вредно, но я вам не советую пить вино, Стаффи. Чрезмерная любовь к еде — старая история, и, объевшись несколько раз, вы скоро станете благоразумнее. Но пристрастие к вину гораздо серьезнее, ибо оно разрушает не только тело, но и душу. Вы рассуждаете о винах, как старый пьяница, и несколько раз я слышала очень нежелательные шутки с вашей стороны. Ради бога, не начинайте играть опасными вещами, следуя моде или подражая вашим товарищам.

— Честное слово, я пью только вино с железом. Моя мать находит, что я нуждаюсь в подкреплении после занятий, — протестовал Стаффи, опуская кружку, будто она жгла ему пальцы.

— Хороший суп и говядина восстановят ваши мозговые ткани несравненно лучше вина. Вам нужен труд и простое питание. Я бы очень хотела заполучить вас сюда на несколько месяцев. Вы приучились бы бегать без одышки и обходиться без пяти трапез в день. Что это за рука для мужчины? Стыдитесь!..

С этими словами миссис Джо указала на пухлую руку Стаффи, которой он отчаянно дергал кушак, обхватывавший его чрезмерно полную талию.

— Я не виноват. Полнота — это у нас семейное, — оправдывался Стаффи.

— Тем более вам следует быть осторожным. Разве вы хотите рано умереть или сделаться калекой на всю жизнь?

— О, нет, мэм!.. — Стаффи выглядел таким испуганным, что миссис Джо не могла очень обрушиваться на его грехи, за которые значительная доля вины лежала на ответственности его чрезмерно снисходительной матери. Поэтому, слегка ударив его по руке, как она делывала это в детстве, она сказала более мягко:

— Так будьте же осторожны. Лицо — отражение человека, и вам не может быть желательно, чтобы обжорство и невоздержание были написаны на вашем лице.

— Конечно, нет. Пожалуйста, предпишите мне режим, и я постараюсь его придерживаться. Я действительно толстею, и мне это не нравится. Кроме того, у меня начинается болезнь печени, и я страдаю частымсердцебиением и головными болями. Мама приписывает эти явления переутомлению, но они могут вызываться и чрезмерной едой.

Здесь Стаффи облегченно вздохнул, расстегнув пряжку своего кушака.

— Отлично; следуйте моим предписаниям, и через год вы будете человеком, а не овсяным мешком. Теперь, Долли…

И миссис Джо обратилась к другому подсудимому, который искренно раскаивался в своем посещении.

— Вы так же усердно изучаете французский язык, как и в прошлом году?

— Нет, мэм, мне надоело, то есть я занимаюсь теперь… греческим, — ответил Долли, недоумевая, что может означать этот странный вопрос.

— О, он изучает французский язык только в романах и оперетке, когда она бывает у нас, — сказал Стаффи, наивно подтверждая сомнения миссис Джо.

— Так я и думала, и об этом мне хотелось поговорить. Тед, с ваших слов, Долли, неожиданно загорелся желанием изучать французский язык таким же путем. Я побывала сама в оперетке и убедилась, что там не место приличному юноше. Ваших студентов было очень много, и я с удовольствием заметила, что наиболее молодым было так же стыдно, как и мне. Старшие очень веселились, и когда я выходила из театра, то видела, что они поджидают этих намалеванных девиц, собираясь с ними ужинать. Вы когда-нибудь с ними ездили, Долли?

— Один раз.

— Вам понравилось?

— Нет, я очень рано вернулся, — заикался Долли, причем лицо его приняло цвет его галстука.

— Я рада, что вы еще не потеряли способности краснеть, но вы скоро ее утратите, если пойдете этим путем. Общество подобных женщин сделает вас непригодным для всякого другого и вовлечет вас в грех, стыд, позор и унижение.

Молодые люди казались перепуганными энергичным протестом миссис Джо против самого общепринятого развлечения. Стаффи мысленно благодарил Бога, что никогда не принимал участия в этих веселых ужинах, а Долли радовался, что «уехал рано».

Положив руки им на плечи, миссис Джо продолжала своим обычным ласковым тоном:

— Дорогие мои мальчики! Если бы я не любила вас, я не говорила бы так с вами. Я знаю, что мои слова неприятны, но я не могу молчать, когда вовремя сказанное слово может предохранить вас от несчастья. Опасность еще не успела коснуться вас. Остановитесь вовремя и спаситесь не только сами, но своим примером помогите и другим. Приходите ко мне за помощью; я выслушивала в своей жизни не одну печальную исповедь, и мне удавалось утешить многих, которые окончательно сбились с правого пути. Послушайте меня, и вы будете иметь право с чистой совестью поцеловать своих матерей, а со временем связать свою судьбу с судьбой невинной девушки.

— Благодарю вас, мэм. Вы, конечно, правы, но трудно бывает удержаться на высоте, когда дамы угощают вас вином, а отцы возят своих дочерей в оперетку, — сказал Долли, предвидя всевозможные осложнения.

— Конечно, но тем более чести для тех, которые не поддаются пустому общественному мнению и легким нравам, распространенным теперь повсюду. Думайте о тех, мнением которых вы дорожите, и, стараясь подражать им, вы заслужите себе уважение окружающих. Я ничего не имею против того, чтобы мои мальчики служили предметом насмешек для сотни дураков, лишь бы они сохранили два неоценимых качества: невинность своей души и возможность уважать себя. Я не удивляюсь, что вам трудно стоять на высоте, когда книги, картины, балы, театры и улицы переполнены искушениями, но вы можете противостоять им, если постараетесь. В прошлом году миссис Брук беспокоилась за Джона, который из-за репортерских обязанностей возвращался домой очень поздно. Но когда она говорила с ним о том, что он видит и слышит ночью на улице, он отвечал ей серьезно: «Я знаю, что ты хочешь сказать, мама, но человека помимо его желания нельзя сбить с правого пути».

— Это совсем Деми, — воскликнул Стаффи одобрительно.

— Хорошо, что вы нам сказали это. Он прав, и потому-то мы и уважаем его, что он не хочет поддаваться искушению, — прибавил Долли с выражением, которое убедило его ментора, что слова его не пропали даром.

Заметив это, миссис Джо собралась уходить, прибавив на прощание:

— Так будьте же для других тем хорошим примером, каким Джон является для вас. Простите мне за причиненную вам неприятность, друзья мои, и не забывайте мою маленькую проповедь. Мне кажется, она может быть для вас полезна. Добрый совет, данный от чистого сердца, иногда удивительно помогает, а мы, старые люди, затем и существуем, иначе весь наш жизненный опыт пропадал бы даром. Надеюсь, что мне никогда не придется запереть двери Пломфильда для вас, как я это сделала для некоторых ваших джентльменов. Я хочу по возможности оградить от опасности моих питомцев, и мы живем здесь здоровой жизнью, культивируя и уважая старомодные добродетели.

Пораженный этой угрозой, Долли почтительно помог ей встать, а Стаффи освободил ее от пустых кувшинов, давая мысленные обеты воздерживаться впредь от всяких хмельных напитков, кроме пива. Оставшись одни, они, конечно, посмеялись над «нравоучением мамы Баэр», но в душе были благодарны ей за тот толчок, которым она пробудила их юношескую совесть, и не раз впоследствии вспоминали эти полчаса, проведенные на теннисе в Пломфильде.


ГЛАВА XVII Среди девиц

Хотя наш рассказ посвящен преимущественно мальчикам Джо, мы не можем обойти молчанием и ее девочек, так как они занимали видное место в маленьком царстве Пломфильда. Между студентками встречались девушки с самыми разнообразными характерами и стремлениями: некоторые страстно предавались занятиям, забывая обо всем остальном, другие искали в науке только средство к пропитанию или старались удовлетворить ею бессознательные порывы юношества, стремившегося вырваться из узкой и тесной среды.

В Пломфильде все находили себе помощь и поддержку. Новый колледж еще не оградился от жизни сухими правилами и постановлениями, а признавал широкие права всех без различия пола, веры и социального положения, открывая свою дверь каждому, кто в нее постучится. Столь необычный образ действий не преминул вызвать в обществе недоверие, насмешки и предсказания конечного банкротства, но во главе дела стояли честные и предприимчивые учредители, которые добросовестно исполняли свои обязанности и терпеливо ждали результатов своей деятельности. И надежды их вполне оправдались, так как из года в год количество студентов увеличивалось, все начинания удавались, а сознание приносимой пользы наполняло сердца учредителей радостью.

Среди всевозможных обычаев Пломфильда существовал один, которым особенно дорожила вся женская молодежь этой маленькой общины. Он возник из прежнего рабочего часа, который все еще свято соблюдался тремя сестрами, хотя их маленькие ящички уже давно заменились большими корзинами со всевозможным домашним бельем, нуждающимся в починке. Все были очень заняты в течение недели, но по субботам они собирались друг у друга, и даже на классическом Парнасе богатая миссис Эми часто сидела между своими служанками, уча их штопать и чинить и этим подавая им образец аккуратности и экономии. В эти тихие часы, окруженные своими дочерьми, сестры читали, шили и разговаривали, наслаждаясь спокойной домашней атмосферой, царившей вокруг.

Миссис Мегги первая предложила увеличить их маленький кружок. Во время своих обходов студенческих квартир она нашла среди многих девушек полное отсутствие порядка и поразительное невежество в этой сфере воспитания. Латынь и греческий язык, высшая математика и всевозможные науки процветали, но рабочие корзинки покрывались густым слоем пыли, протертые локти оставались без заплат, а некоторые чулки сильно нуждались в штопке. Не желая, чтобы обычные насмешки над учеными женщинами могли применяться и к «нашим девочкам», она осторожно пригласила двух или трех наиболее неряшливых к себе и сумела внести столько интереса и доброго участия в свой урок, что они просили разрешения вернуться снова. Другие вскорепримкнули к ним, и в непродолжительном времени накопилась такая масса желающих, добивавшихся подобной привилегии, что старый музей превратился в настоящую мастерскую. Здесь весело горел камин, стояли швейные машины, столы и качалки, и прилежные работницы, несмотря на погоду, могли беспрепятственно делать свое дело. Тут царствовала миссис Мегги.

Вооруженная большими ножницами, она кроила белье, примеряла платья и руководила Дейзи, своей главной помощницей, в вопросе всевозможных отделок. Миссис Эми давала советы в серьезных недоразумениях относительно подбора цветов. Она же время от времени поставляла книги для чтения, награждая работающих длинными трактатами об искусстве. Бесс читала вслух, чередуясь с Джози, которая всегда являлась, нагруженная романами, стихами и пьесами по выбору своих дядей. Миссис Джо зачастую произносила маленькие лекции на животрепещущие темы: о здоровье, религии, политике. Интересно было наблюдать, как по мере развития знаний уничтожались предрассудки, как равнодушие сменялось интересом, а в умах пробуждались живые мысли. Поэтому разговоры и споры, нередко возникавшие здесь, были всегда очень оживленны, а иногда отличались и остроумием. Однажды во время работы возгорелся горячий спор относительно деятельности для женщин. Миссис Джо читала кое-что по этому вопросу, а потому и обратилась к девушкам, сидевшим в комнате, и спросила их, что они намерены делать по окончании колледжа. Получились обычные ответы:

«Я буду учить, помогать матери, изучать медицину или искусство и т. д.». Причем все ответы оканчивались замечанием: «Пока я не выйду замуж».

— Ну а если вам не удастся выйти замуж, что тогда? — осведомилась миссис Джо, с интересом наблюдая за серьезными, веселыми и взволнованными лицами, окружавшими ее.

— Вероятно, останемся старыми девами. Ужасная, но неминуемая перспектива, так как у нас женщины количественно значительно превышают мужчин, — ответила живая девушка, слишком хорошенькая для того, чтобы опасаться такой печальной участи.

— Хорошо приготовиться к этой возможности и стараться приносить посильную пользу. Кстати, контингент одиноких женщин пополняется главным образом вдовами, так что вам нет особенной причины сокрушаться.

— Это утешительно. На старых дев перестали фыркать, с тех пор как многие из них приобрели известность и доказали, что женщины также могут за себя постоять.

— Все равно такая будущность мне не улыбается. Мы не можем все сделаться знаменитостями, а потому ничего другого не остается, как сидеть сложа руки и ждать, — сказала некрасивая девушка с недовольным видом.

— Во всяком случае, вы можете постараться выработать в себе веселое и довольное настроение. Но есть так много дела, для которого нужны работники, что ни одной не придется сидеть сложа руки, если она сама того не захочет, — сказала миссис Мегги с улыбкой, надевая на голову говорившей новую шляпу, которую она для нее отделывала.

— Очень вам благодарна. Я очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать, миссис Брук. Эта шляпа, конечно, маленькая вещь, но она нравится мне и доставляет мне удовольствие, — прибавила та с прояснившимся лицом.

— Одна из лучших женщин, которую я знаю, всю жизнь работает во имя Божие и успокоится только в могиле. Ее жизнь не пропадет даром, и я уверена, что для этой скромной маленькой труженицы в раю уготовано лучшее место, чем для многих наших знаменитостей.

— Конечно, это прекрасно, миссис Баэр, но в молодости хочется повеселиться, прежде чем надеть на себя такую лямку, — сказала оживленная девица.

— Веселитесь, мой друг, но если вам нужно зарабатывать свой хлеб, старайтесь находить трудовой кусок сладким. Я считала свою участь очень горькой, когда мне приходилось забавлять капризную старую тетку. Однако книги, которые я прочла в ее огромной библиотеке, принесли мне большую пользу, а добрая старушка завещала мне Пломфильд в благодарность за мои приятные услуги и ласковый уход. Я не заслужила такого вознаграждения, хотя, следуя советам матери, я, правда, старалась быть веселой и ласковой и находить удовольствие в своих обязанностях.

— Боже мой, если бы мне удалось получить такое место, я была бы ангелом добродетели и считала бы себя счастливейшим человеком в мире. Но приходится ждать и ничего не получать за свои труды, — возразила та же девушка, которой трудно было ладить со скромными средствами и широкими стремлениями.

— Работайте, не рассчитывая на награду, и вы наверное получите ее, хотя, может быть, и не в той форме, в которой ожидаете. Одну зиму я очень мечтала о славе и деньгах и не имела ни того ни другого. На следующий год я получила сразу две награды: удачу на литературном поприще и профессора Баэра.

Девушки, любившие такие иллюстрации из жизни, присоединились к веселому смеху миссис Джо.

— Вы очень счастливая женщина, — продолжала девица, мятущаяся душа которой, очевидно, не вполне удовлетворялась новой шляпой.

— Однако меня прозвали несчастной Джо, так как мои мечты никогда не сбывались, пока я совсем не перестала надеяться на их осуществление.

— В таком случае, я сейчас отложу всякие надежды и посмотрю, сбудутся ли мои желания. Я только хочу помочь моим родным и получить хорошую школу.

— Я, в общем, ничего не имею против того, чтобы остаться старой девой; они так самостоятельны. Да, я передам тебе все свои шансы, Салли, и попробую сохранить свою независимость.

— Очень благодарна, но, помяни мое слово, ты первая попадешь в рабство.

— Как бы там ни было, я постараюсь быть готовой ко всем превратностям судьбы, независимо от того, придется ли мне их переносить одной или вдвоем.

— Вот это правильно, Нелли, держитесь такого взгляда, и вы будете счастливы в жизни.

— Никто не протестует против домашней работы или светских удовольствий, но, как только мы начинаем учиться, нас предупреждают, что мы не вынесем этого занятия, и просят быть очень осторожными. Когда я поступала в колледж, родные предсказывали мне нервное переутомление и раннюю смерть, но я не думаю, чтобы мне угрожала подобная опасность, — сказала стройная девушка, озабоченно всматриваясь в свое цветущее лицо, отражавшееся в зеркале.

— А как вы себя чувствуете те два года, что вы приехали сюда, мисс Уинтроп?

— Гораздо здоровее и счастливее, чем была. Мне кажется, что я просто умирала от скуки, но доктора находили наследственную слабость и малокровие, потому-то мама так боялась за меня, а я не спешу кончать колледж.

— Не беспокойтесь, моя милая. Ваш живой ум требовал деятельности, и теперь он вполне удовлетворен, а простая жизнь, очевидно, больше подходит вам, чем роскошь и развлечения. Не верьте этому вздору, что девочки не могут учиться так же, как и мальчики. Переутомление не годится для обоих, но правильная работа может быть только полезна. Поэтому пользуйтесь той жизнью, которую вы себе избрали, и мы скоро докажем, что разумное занятие представляет собой лучшее лекарство от таких недомоганий. Доктор Нэн рассказывала мне об одной своей пациентке, которая думала, что она страдает болезнью сердца, покуда Нэн не заставила ее бросить корсет, запретила пить кофе и танцевать по ночам, а прописала нормальный режим в течение некоторого времени. Теперь она совершенно здорова, говорит Нэн.

— У меня прекратились головные боли, с тех пор как я здесь, а я работаю вдвое больше, чем дома. Может быть, это от воздуха или от удовольствия учиться вперегонки с мальчиками, — сказала другая девушка, постукивая себя наперстком по лбу, как будто довольная состоянием своего мыслительного аппарата.

— Дело не в количестве, а в качестве. Наши мозги могут быть меньше, но они вполне удовлетворяют тем требованиям, которые к ним предъявляются, и, если я не ошибаюсь, самый большеголовый студент на нашем курсе в то же время и самый глупый, — сказала Нелли торжественно, чем очень насмешила все собрание, где все хорошо помнили схватки маленького Давида с юным Голиафом, которые всегда кончались поражением последнего.

— Миссис Брук, верно ли я подрубаю передник? — спросила лучшая ученица по греческому языку, растерянно оглядывая черный шелковый фартук.

— Прекрасно, мисс Пирсон, оставьте только расстояние между сборками, так выходит красивее.

— Я никогда не возьмусь за другой, но этот предохранит мое платье от чернильных пятен. Я очень им довольна. — И ученая мисс Пирсон продолжала страдать над своей работой, которую она находила несравненно труднее всяких греческих глаголов.

— Нам, писательницам, нужно иметь какую-нибудь защиту от чернил, иначе мы пропали. Я дам вам выкройку своего фартука, который я носила в самом начале своей литературной карьеры, — сказала миссис Джо.

— Говоря о писательницах, вы напомнили мне, что моя мечта — сделаться Джорджем Элиот[25]. Так приятно слышать про себя, что обладаешь мужским умом. Я вообще не особенно люблю романы, написанные женщинами, но ее произведения великолепны, не правда ли, миссис Баэр? — спросила девушка с широким лбом.

— Да, но они не трогают меня. В них много ума, а сердца мало, и я уважаю, но не люблю Джорджа Элиота, жизнь же ее кажется мне очень печальной, так как, несмотря на любовь, гениальность и славу, в ней отсутствует тот свет, без которого человек не может быть истинно великим, добрым или счастливым.

— Это верно, но все-таки она представляется мне такой новой, интересной и таинственной. Конечно, ее нервы и диспепсия несколько портят впечатление, но я обожаю знаменитых людей и непременно хочу съездить в Лондон посмотреть на них.

— Лучшие из них, вероятно, занимаются теми делами, о которых я вам говорила. Впрочем, могу сообщить вам интересную новость: леди Эберкромби завтракает сегодня у миссис Лоренц, а затем будет осматривать колледж и посетит нас. Она особенно интересуется нашим рукодельным классом, так как устраивает у себя такие же. Лорд Эберкромби изучает здесь нашу тюремную систему, а его жена — школы. Оба очень знатные и богатые люди, но держат себя чрезвычайно просто. Они уже не первой молодости, не отличаются красотой и одеваются очень скромно. Поэтому не ожидайте чего-нибудь блестящего.

Все начали прихорашиваться в ожидании титулованной гостьи. Даже миссис Джо поправила свой воротник, а миссис Мегги осведомилась, в порядке ли ее чепчик.

— Нужно нам встать? — спросила одна из девушек, на которую оказываемая им честь произвела сильное впечатление.

— Это было бы любезно.

— Надо подавать руку?

— Нет, я представлю вас всех разом, а ваши лица будут говорить сами за себя.

— Отчего я не надела своего нарядного платья? Нужно было предупредить нас, — прошептала Салли.

— Тише, она идет! Боже, что за шляпа! — воскликнула веселая девушка драматическим шепотом, и все глаза скромно опустились на работы.

Дверь отворилась, и вошла миссис Лоренц со своей гостьей. Знаменитая леди представляла собой довольно полную даму в простом платье и довольно поношенной шляпе. В одной руке она держала портфель с бумагами, а в другой — записную книжку. Лицо ее дышало добротой, громкий голос звучал неподдельной лаской, а на всей ее фигуре лежал тот отпечаток аристократизма, который не может заменить ни красота, ни роскошь костюма.

Миссис Джо дала некоторые разъяснения насчет возникновения и развития их рукодельного класса, а затем перевела разговор на деятельность английской леди.

Визит продолжался недолго, но когда гостья уходила, она на прощанье сердечно пожала руку каждой из присутствующих, а слова ее надолго остались в памяти у всех девиц:

— Мне очень приятно видеть, что эта заброшенная отрасль женского образования так хорошо процветает здесь, и я очень благодарна моему другу миссис Лоренц за то, что она дала мне возможность взглянуть на милую картину — Пенелопы среди ее девиц.

Знатную леди провожали веселыми улыбками и почтительными взглядами, покуда старая шляпа не скрылась из глаз.

— Как я была рада, что хорошо обметала свои петли: она обратила на них внимание, — сказала одна из девушек, чувствуя себя польщенной похвалой.

— У нее такие же добрые и милые манеры, как у миссис Брук, и она совсем не важная. Я понимаю теперь, миссис Баэр, что вы хотели сказать, говоря, что хорошо воспитанные люди повсюду одинаковы, — заметила другая.

Миссис Мегги поблагодарила за комплимент, а миссис Баэр сказала:

— Я сейчас же распознаю воспитанного человека, но сама, к сожалению, не могу служить образцом хороших манер. Я рада, что вы остались довольны визитом, и надеюсь, что сумеете извлечь из него пользу.

— Постараемся, — ответили девушки весело и стали собирать свои рабочие корзинки, чувствуя, что если им и не удастся быть знаменитостями, они имеют возможность сделаться полезными, самостоятельными женщинами и заслужить себе любовь и признательность своей меньшей братии.


ГЛАВА XVIII Выпускной

Погода, по-видимому, благоприятствовала молодежи, и когда в Пломфильде наступил выпускной, на небе сияло яркое солнце, в саду расцвели розы, а на грядках уже поспевала земляника. Колледж кишел нарядными девушками в белых платьях, радостными юношами, родственниками и друзьями всех учащихся и важными сановниками, почтившими выпускной своим посещением. Присутствие женщин вносило в празднество ту красоту и оживление, которые совершенно отсутствуют в мужских учебных заведениях. Девушки, сидевшие весь год над учеными книгами, не утратили искусства украшать залу цветами. Глаза, утомленные занятиями, светились тепло и приветливо навстречу собиравшимся гостям, а под белой кисеей бились те же трепетные надежды и мечты, как и те, которые волновали сердца под суконными костюмами студентов.

В колледже, на Парнасе и в старом Пломе, виднелись оживленные лица, так как студенты и профессора спешили навстречу своим гостям. Всех принимали одинаково радушно независимо от того, являлись ли гости в богатых экипажах или приходили пешком. Мистер Лори и его жена заведовали приемом, и дом их был переполнен. Миссис Мегги с Дейзи и Джози суетилась среди девушек, руководя их туалетами и следя за убранством залы. Миссис Джо была занята по горло и в роли жены директора, и как мать Теда. Потребовалось все искусство и весь авторитет этой энергичной женщины, чтобы облачить своего непокорного сына в его праздничный костюм.

Тед ничего не имел против того, чтобы быть хорошо одетым, напротив, он обожал хорошее платье и благодаря своему высокому росту пользовался уже привилегией носить фрак, который был ему подарен кем-то из его друзей. Общее впечатление было очень смешное, но он стойко выдерживал насмешки товарищей и тщетно вздыхал о касторовой шляпе, на которую его неумолимая мать наложила строжайшее вето. Тед доказывал, что в Англии десятилетние мальчики носят подобные головные уборы и выглядят «очень шикарно», но миссис Джо стойко отвечала, поглаживая его желтую гриву:

— Друг мой, ты уже достаточно карикатурен. Если я позволю тебе надеть высокую шляпу, ни тебе, ни мне нельзя будет оставаться в Пломфильде, так как решительно все поднимут нас на смех. Ты совершенно достаточно смахиваешь на лакея, а потому удовольствуйся тем, что ты уже имеешь.

Не получив желаемого, Тед постарался утешиться, нарядившись в необычайно высокий и жесткий воротник и в совершенно изумительный галстук. Эта выходка являлась чем-то вроде мщения его жестокосердной матери, так как воротники приводили прачку в отчаяние, а завязывание галстука требовало такого искусства, что пришлось звать на помощь трех женщин, прежде чем Теда удалось удовлетворить. В такие критические минуты Роб проявлял редкостное терпение. Его собственный туалет совершался необыкновенно быстро и отличался простотой и скромностью. Но азарт Теда не имел границ; крики, свистки, приказания и стоны раздавались из той комнаты, где взбешенный лев испытывал терпение кроткого агнца. Миссис Джо не вмешивалась до тех пор, пока из двери не вылетела пара сапог, сопровождаемая дождем головных щеток. Тогда, опасаясь за жизнь своего старшего сына, она отправилась на помощь и частью лаской, частью строгостью убедила Теда прекратить свои ухищрения. Наконец туалет был закончен. Фрак оказался немного широким в плечах, но из-под открытого жилета виднелась блестящая накрахмаленная грудь рубашки, вполне соответствовавшая важности момента. Блестящие узкие сапоги, светлые перчатки, тросточка и — о, горе! — ненавистная соломенная шляпа дополняли его костюм. В петлице красовался цветок, а цепочка от часов небрежно болталась на жилете,

— Что вы на это скажете? — спросил он, появляясь перед матерью и кузинами, которых он должен был сопровождать в колледж.

Дружный взрыв смеха и восклицанья ужаса были ответом, так как он искусно наклеил себе белокурые усики, которые надевал во время спектаклей. Это украшение очень шло к нему и служило хоть некоторым утешением за отсутствием злополучной шляпы.

— Сними их сейчас же, несносный мальчишка! Что бы сказал твой отец, если бы он знал о твоих шалостях в такой торжественный день, как сегодня, — сказала миссис Джо, стараясь говорить строго. Но в душе она решила, что изо всех многочисленных юношей пальма первенства за красоту, бесспорно, принадлежит ее долговязому сыну.

— Позвольте ему остаться так, тетя; усы ему очень идут, и всякий свободно даст ему лет восемнадцать, — просила Джози, которая любила всякое переодевание.

— Отец не обратит внимания; он слишком занят, а если и заметит, так только посмеется и представит меня как старшего сына. Роб ничего не стоит в сравнении со мной. — И Тед трагически зашагал по комнате.

— Тедди, изволь слушаться! — Когда миссис Джо говорила таким тоном, приходилось повиноваться.

Позднее, однако, усики опять появились на сцене, и многие гости были твердо убеждены в существовании трех молодых Баэров.

Мистер Баэр чувствовал себя счастливым человеком, когда он смотрел на длинный ряд юных лиц, сидевших перед ним, и думал о тех добрых семенах, которые были посеяны им много лет тому назад, а теперь приносили столь обильную жатву. Доброе лицо мистера Марча светилось счастьем, так как он видел исполнение своей заветной мечты, а любовь и уважение, с которыми обращалась к нему вся молодежь, доказывали, что он получил желанную награду. Лори, насколько позволяла вежливость, всегда стушевывался в этих случаях. Все считали нужным произносить благодарственные оды, поэмы и речи в память основателя колледжа, причем не забывали и щедрого исполнителя его завещания. Зато все три сестры сияли гордостью, наслаждаясь похвалами, расточавшимися дорогим их сердцу людям.

Музыкальное отделение прошло прекрасно, чего и следовало ожидать, когда палочка капельмейстера находилась в руках самого Аполлона. Стихи были различных достоинств. Юные ораторы пытались вложить старые истины в новые формы, но придавали им силу и смысл восторженным выражением лиц и искренностью свежих голосов. Приятно было видеть, с каким вниманием девушки следили за речью какого-нибудь брата-студента и горячо аплодировали ему. Еще интереснее было следить за лицами молодых людей, когда на эстраде появлялась одна из девиц и, то бледнея, то краснея от волнения, говорила дрожащими губами о тех надеждах и сомнениях, мечтах и желаниях, которые волнуют одинаково сердца и женщин, и мужчин.

Речь Алисы Хит была единогласно признана лучшей из всех. Она не отличалась ни цветами красноречия, ни сентиментальностью, чем часто грешат молодые ораторы, но в ней было столько здравого смысла и столько искреннего вдохновения, что Алису наградили целой бурей аплодисментов. Один молодой человек был так взволнован, что едва усидел на месте, чтобы не броситься ей навстречу; девушка поспешно скрылась в толпе своих подруг, которые, тронутые и довольные ее успехом, сердечно приветствовали ее. Благоразумная сестра удержала слишком восторженного юношу, и через несколько минут он уже мог спокойно слушать речь директора.

Мистер Баэр говорил, как отец со своими детьми, которых он отпускает на трудную жизненную борьбу, и его добрые, умные и полезные слова запали глубоко в сердца его слушателей. Затем наступила очередь музыкальных упражнений, свойственных исключительно Пломфильду. Как не обрушилась крыша, когда несколько сотен голосов запели прощальный гимн, остается навеки покрытым мраком неизвестности, но она осталась на своем месте, и только зеленые гирлянды закачались под напором музыкальных волн, затихших под гулкими сводами, с тем чтобы проснуться вновь на будущий год.

Обед занял остальное время дня, а к вечеру все разбрелись по своим углам, чтобы собраться с силами для вечерних празднеств. Прием у директора считался одним из интересных событий вечера, так же как и бал на Парнасе.

В ворота въехали два экипажа, и веселые группы, расположившиеся на балконах и на лужайках, тщетно ломали головы над вопросом, кто могут быть эти новые гости. Запыленная телега с сундуками остановилась у дверей мистера Баэра и вызвала еще большее удивление среди зрителей, в особенности когда из экипажей вышли два молодых человека и две незнакомые дамы, которые были радостно приветствуемы семьей Баэров. Затем все исчезли в доме, сундуки последовали за ними, и наблюдателям было предоставлено широкое поле для догадок, покуда одна из студенток не заявила, что это, вероятно, племянники профессора, один из которых должен был приехать со своей молодой женой.

Она была права: Франц гордо представил белокурую хорошенькую Людмилу, и не успели еще остыть восторги первого знакомства, когда Эмиль подвел Мэри, радостно заявляя:

— Дядя, тетя, вот вам еще новая дочь. Найдется ли у вас место для моей жены?

С трудом удалось извлечь Мэри из объятий ее новых родственников, которые, вспомнив все страдания, перенесенные юной четой, находили такую развязку вполне естественной.

— Но почему же ты не предупредил нас? — спросила миссис Джо, которая выскочила из своей комнаты в капоте и папильотках.

— Я вспомнил, как удивил вас всех дядя Лори своей женитьбой, и хотел приготовить вам маленький сюрприз, — рассмеялся Эмиль. — Я в отпуске, и решил воспользоваться этим временем, чтобы приехать сюда с Францем. Мы рассчитывали быть здесь вчера вечером, но не успели. Хорошо, по крайней мере, что попали хоть к концу торжества.

— Ах, друзья мои, как я рад видеть вас обоих вновь у себя, и такими счастливыми. У меня не хватает слов, чтобы выразить мою благодарность, и я могу только призывать на вас милость Божию, — воскликнул профессор Баэр со слезами на глазах, пытаясь заключить в свои объятия обе молодые пары.

Затем все заговорили разом: Франц и Людмила по-немецки с дядей, а Эмиль и Мэри — с тетками. Вокруг них собралась вся молодежь, желавшая услышать подробности о катастрофе, о спасении и о путешествии домой. Словесный рассказ сильно отличался от того, что передавалось в письмах. Эмиль говорил живо и образно, а Мэри время от времени перебивала его, вставляя замечания о его мужестве и самоотверженном терпении, о которых он упоминал только вскользь.

— Я никогда больше не услышу шума дождя, не ощущая желания молиться. Что же касается женщин, то я преклоняюсь теперь перед ними, так как я убедился, что они несравненно храбрее и выносливее мужчин, — сказал Эмиль с тем новым серьезным и нежным оттенком в голосе, которого не было раньше.

— Если женщины бывают храбры, то есть и мужчины, которые могут быть столь же добры и самоотверженны, как женщины. Я знаю одного, который, умирая с голода, сунул в карман девушки свою порцию пищи и проводил целые часы, ухаживая за больным. Нет, милый, я буду говорить, и ты не должен мешать мне, — воскликнула Мэри, взяв в обе руки руку мужа, которой он пытался зажать ей рот.

— Я только исполнял свой долг. Если бы эти мучения продлились еще некоторое время, я, может быть, стал бы таким же, как те два несчастных матроса. Боже мой, что это была за ночь! — И Эмиль вздрогнул при одном воспоминании.

— Не вспоминай о ней, милый. Расскажи лучше про счастливые дни на «Урании», когда папа стал поправляться и мы ехали домой, — сказала Мэри, стараясь прогнать мрачные воспоминания.

Эмиль сразу повеселел и, обняв жену, перешел к счастливому окончанию своего рассказа:

— Зато мы чудесно жили в Гамбурге. Дядя Герман не знал, как ему вознаградить капитана, а покуда мама ухаживала за ним, Мэри смотрела за мной. Я также нуждался в починке. Пожар повредил мне глаза, а бессонные ночи окончательно меня доконали. Мэри взяла руль в свои руки и благополучно доставила меня в гавань, но там я уже не мог расстаться с ней, и она согласилась сопровождать меня в качестве моего помощника. С ней я не сомневаюсь больше в успехе моего плавания.

— Перестань, это уже глупо, милый, — прошептала Мэри, стараясь, в свою очередь, остановить его, но он взял ее нежную руку и, с гордостью глядя на обручальное кольцо, служившее ее единственным украшением, весело продолжал:

— Капитан просил нас немного подождать, но я сказал ему, что нам вряд ли предстоят худшие бури, чем те, которые мы пережили, а за год, проведенный вместе на «Бренде», мы достаточно узнали друг друга. Я чувствовал, что не могу обойтись без своего рулевого, поэтому я настоял на своем, и моя храбрая жена пустилась со мной в дальний путь. Дай ей бог счастья.

— Неужели вы действительно отправитесь с ним в плавание? — спросила Дейзи, которая как кошка боялась воды.

— Мне не страшно, — ответила Мэри с улыбкой. — Я видела своего капитана и в хорошую погоду, и в бурю, и если ему суждено потерпеть крушение, я предпочитаю перенести его вместе с ним, чем ждать в неведении на берегу.

— Вот настоящая жена моряка! Ты счастливый человек, Эмиль, и я предчувствую, что твое плавание будет удачным! — воскликнула миссис Джо. — Я всегда была уверена, что ты вернешься, и когда все потеряли последнюю надежду, я настаивала на том, что ты наверное выплывешь, уцепившись за какой-нибудь обломок мачты. — И миссис Джо подкрепила свою веру, заключив Эмиля в объятия.

— Огромной поддержкой мне служили наши разговоры с вами и с дядей. Среди всех мыслей, которые осаждали в те ужасные ночи, одна никогда не покидала меня. Помните, что вы говорили мне о красной нити в канате английского флота? И я решил, что если моему канату суждено уцелеть, вы найдете в нем эту красную нить.

— О да, мой милый, в этом у нас есть свидетельство капитана Харди, и ты уже получил свою награду. — И миссис Джо поцеловала Мэри с такой нежностью, которая доказывала ее большую симпатию к английской розе, чем к немецкому васильку.

Эмиль с довольным видом следил за ними и сказал, оглядывая знакомую комнату, которую он не надеялся больше увидеть:

— Странно, с какой ясностью вспоминаются всякие мелочи в минуту опасности. В то ужасное путешествие, когда мы умирали от голода и отчаяния, мне казалось, что я слышу звон здешнего колокола, топот Тедди по лестнице и ваш голос, когда вы кричите: «Мальчики, мальчики, пора вставать». Я положительно чувствовал запах кофе, а однажды ночью я чуть не заплакал, увидев во сне имбирные пряники. Право, это было одно из самых горьких разочарований моей жизни — проснуться голодным с этим запахом в носу. Кстати, если у вас есть такие пряники, дайте мне один.

Сочувственный ропот встретил это заявление, и кузины немедленно завладели Эмилем, а миссис Джо с сестрой перешли к другой группе, где Франц рассказывал о Нате.

— Как только я увидел его таким худым и бледным, я сразу догадался, что с ним что-то неладно, но он был так рад нашему посещению, что я не стал его расспрашивать, а обратился к профессорам Баумгартену и Бергману. От них я узнал всю историю его прегрешений и раскаяния. Баумгартен считал такой урок полезным для него, а потому не выдавал его секрета до моего приезда. Нат действительно сильно изменился к лучшему. Теперь у него больше нет долгов и он честно зарабатывает свой хлеб.

— Я очень доволен Натом. Конечно, урок тяжел, но он хорошо его перенес. Он вел себя, как подобает мужчине, и достоин того места, которое Бергман ему предложил, — сказал профессор Баэр, с интересом слушавший рассказ об известных уже нам похождениях Ната.

— Я говорила тебе, Мегги, что в нем есть хороший материал, а его любовь к Дейзи не даст ему сбиться с правильного пути. Милый мальчик, как мне жаль, что его нет сейчас с нами, — воскликнула миссис Джо, забывая в своем восторге все пережитые треволнения.

— Я очень рада и, вероятно, уступлю, по своему обыкновению, в особенности теперь, когда эпидемия разразилась здесь с такой силой. Ты и Эмиль окончательно сведете всех с ума, и я не успею оглянуться, как и Джози пожелает иметь поклонника, — ответила миссис Мегги с отчаянием.

Но миссис Джо заметила, что она тронута несчастьями Ната, и поспешила закрепить благоприятное впечатление.

— Это предложение Бергмана очень выгодно, не правда ли? — спросила она, хотя мистер Лори осведомил ее по этому вопросу сейчас же после получения письма Ната.

— Прекрасное во всех отношениях. Он приобретет отличный опыт в оркестре Бахмейстера, посмотрит Лондон и, если им останутся довольны, приедет сюда на хорошем счету как скрипач. Во всяком случае, это начало карьеры. Я поздравил его, а он просил меня передать о его успехах Дейзи. Но я предоставлю это вам, тетя Мегги, и вы можете также осторожно сообщить ей, что милый мальчик отпустил себе прекрасную белокурую бороду. Она очень ему идет, так как скрывает его рот и придает больше благородства его глазам и высокому мендельсоновскому лбу. У Людмилы есть его фотография.

Франц так живо описывал трогательные испытания Ната, что миссис Мегги почти совершенно растаяла. Может быть, она проявила бы больше стойкости, если бы узнала об эпизоде с Минной и о том, что Нат весной играл в садах.

Теперь же она предвкушала удовольствие разговора с Дейзи, в котором, постепенно ее подготовив, она наконец скажет:

— Будь счастлива, моя дорогая, Нат достоин тебя.

Среди этих приятных разговоров раздался бой часов, который возвратил миссис Джо к действительности, и, схватившись за свои папильотки, она воскликнула:

— Боже мой, друзья мои, вам же надо поесть и отдохнуть, а я должна одеваться, иначе рискую принимать своих гостей в этом позорном костюме. Мегги, отведи, пожалуйста, Людмилу и Мэри наверх, Франц знает дорогу в столовую, а ты, Фриц, пойдешь со мной и займешься своим туалетом. При этой страшной жаре и всех наших волнениях мы оба ни на что не похожи.

ГЛАВА XIX Белые розы

Покуда гости отдыхали, а жена директора облачалась в свое лучшее платье, Джози побежала в сад за цветами для обеих новобрачных. Неожиданное появление этих интересных особ совершенно захватило ее, и теперь она ломала голову, выйдут ли они к обеду в своих фатах или без них. Она остановилась перед кустом белых роз и стала выбирать лучшие цветы, которые намеревалась связать белой лентой и положить в виде любезного внимания на туалетный стол обеих своих кузин. Услышав шаги, она быстро обернулась и увидела брата, который шел по дорожке, скрестив руки и опустив голову, видимо, занятый своими мыслями.

— Мечтает, — сказала проницательная девочка, засунув в рот палец, который она только что больно уколола шипом.

— Что ты здесь делаешь, шалунья? — спросил Деми, заметив сестру.

— Букеты для наших «невест». Я ведь вижу, что ты страшно им завидуешь, — ответила Джози, которой слово «шалунья» напомнило ее любимое занятие.

— Цветам или невестам? — спросил Деми спокойно, хотя розовый куст приобрел для него неожиданный интерес.

— И тому и другому; достань себе невесту, а я уж позабочусь о цветах.

— Если бы я мог… — И Деми сорвал нераспустившийся бутон со вздохом, который тронул доброе сердце Джози.

— Так о чем же ты думаешь? Так приятно смотреть на счастливых людей. А если ты пропустишь подходящий случай, она уедет отсюда надолго.

— Кто? — И Деми принялся смущенно ощипывать цветок, чем привел Джози в совершенный восторг.

— Не притворяйся, пожалуйста. Ты отлично знаешь, что я говорю про Алису. Слушай, что я скажу тебе, Деми: я люблю тебя и хочу тебе помочь, притом это так интересно — все ваши ухаживания, предложения и свадьбы, что вы можете позволить нам принять в них некоторое участие. Послушайся моего совета, поговори с Алисой и заручись ее согласием, раньше чем она уедет.

Деми рассмеялся над серьезным тоном Джози, но видимо остался им доволен, сказав ласково:

— Ты очень добра, Джози, но если ты так опытна в этих делах, не можешь ли ты научить меня, как мне следует начать свои «переговоры»?

— О, для этого существуют различные способы. В театре влюбленные падают на колени, но это неудобно, в особенности когда обладаешь чрезмерно длинными ногами. У Теда никогда ничего не выходит, несмотря на все мои старания. Ты бы мог сказать ей: «Будь моей, будь моей!», — как тот старик в нашем рассказе, или написать ей стихотворение с объяснением в любви. Ты, наверное, уже пробовал что-нибудь в этом роде?

— Но Джози, я серьезно люблю Алису, и у меня есть основание думать, что она знает о моем чувстве. Мне очень хочется поговорить с ней, но я не знаю, с чего начать, и боюсь разыграть из себя дурака. Я думал, что ты можешь дать мне хороший совет — ты так много читаешь всяких книг и стихов.

Деми старался говорить спокойно, но забыл свою обычную сдержанность, стараясь разрешить свои любовные сомнения. Приезд его счастливых кузенов окончательно уничтожил все его благоразумные планы. Рождественский спектакль дал ему право надеяться, а сегодняшний успех Алисы наполнил душу гордостью. Теперь же, при виде счастливых молодых, он не мог больше сдерживать своего желания иметь право на счастье. Дейзи пользовалась его полной откровенностью во всем, но из чувства братской симпатии он не говорил с ней о своих надеждах, щадя ее в столь больном для нее вопросе. Миссис Мегги немного ревновала сына ко всякой девушке, которая ему нравилась, но Деми знал, что Алиса пользуется симпатией его матери, и потому хранил свою маленькую тайну, намереваясь поговорить о ней впоследствии. Неожиданно Джози и розовый куст навели его на легкий и простой выход из его сомнений, и он, как пленный лев, прибегавший за содействием к мышонку, согласился на помощь сестры.

— Я думаю написать, — начал он медленно после минутного молчания.

— Я придумала прекрасно! Очень подходит и ей, и тебе, так как ты поэт, — воскликнула Джози, прыгая.

— Что такое? Не начинай опять глупостей, пожалуйста, — умолял несчастный влюбленный, немного опасаясь злого языка этой маленькой особы.

— Я читала у мисс Эджуорт[26] об одном джентльмене, который преподносит своей даме три розы:бутон, полураспустившийся цветок и совершенно открытую розу. Я не помню, которую она выбрала, но мысль красивая, и Алиса знает ее, так как она читала вместе с нами. Здесь есть всякие; ты уже сорвал два бутона, выбери самую лучшую розу, а я положу их к ней в комнату. Она будет одеваться сегодня у Дейзи, и это вполне удобно.

Деми задумался на минуту, глядя на красивые цветы, и такая счастливая улыбка озарила его лицо, что Джози была тронута и отвернулась, не чувствуя себя вправе подкарауливать рассвет той великой страсти, которая составляет счастье всякого молодого человека.

— Я согласен, — сказал он просто, срывая распустившуюся розу, чтобы дополнить свое послание.

Очень довольная участием в этой романической истории, Джози связала цветы красивым бантом и принялась за окончание последнего букета, покуда Деми писал на своей карточке:


Дорогая Алиса! Вы поймете, что значат эти цветы. Если сегодня вечером вы приколете на свое платье только один из них, вы сделаете меня счастливейшим человеком.

Весь ваш Джон.


Передавая записку сестре, он сказал ей таким тоном, который заставил ее проникнуться важностью поручения:

— Я доверяю тебе, Джо. В этом вся моя судьба, и если ты меня любишь, не дурачься, милая.

Поцелуй был ответом, и Джози убежала, оставив Деми наслаждаться своими мечтами среди роз.

Мэри и Людмила были очень довольны букетами и предоставили свои головы в распоряжение Джози, позволив ей приколоть несколько цветов в темные и белокурые волосы «наших невест», что несколько утешило ее по вопросу об отсутствии у них фаты.

Алиса одевалась одна; Дейзи с матерью были в соседней комнате, и они не видели впечатления, произведенного маленьким букетом, и те улыбки и слезы, которые были вызваны запиской. Алиса ни одной минуты не колебалась в том ответе, который ей хотелось дать, но дома ее ждали старый отец и больная мать, и чувство долга удерживало ее. Она нужна была там, и все то, что она приобрела за четыре года усердных занятий, должно было идти на помощь ее престарелым родителям. Любовь Джона и жизнь с ним представлялись ей очень сладкими, но время для этого счастья еще не наступило, и, сидя перед зеркалом, Алиса медленно отложила распустившуюся розу, стараясь разрешить трудный жизненный вопрос.

Имела ли она право просить Деми ждать, связывать его какими-нибудь обещаниями или только дать ему понять ту любовь и уважение, которые она питала к нему? Нет, великодушнее было страдать одной, не заставляя его переживать мучений неопределенного ожидания: он молод и может забыть ее, а ей, будучи свободной, легче добросовестно исполнять свой долг. Глаза ее затуманились, когда она нежно взялась за стебелек нераспустившейся розы, который Деми тщательно очистил от шипов, спрашивая себя, имеет ли она право надеть даже маленький бутон. Он казался таким ничтожным рядом с другими цветами, но, находясь в том самоотверженном настроении, которое всегда является следствием истинной любви, она чувствовала, что не имеет права подавать и слабую надежду, если в ближайшем будущем не предвидится возможности к ее осуществлению.

Сидя в грустном раздумье перед вестниками той любви, которая с минуты на минуту становилась ей все дороже, она невольно обратила внимание на разговор, долетавший к ней из соседней комнаты, а имя Джона вскоре заставило ее насторожиться.

— Как любезно со стороны Людмилы, что она привезла нам всем настоящего одеколона. Именно то, что нам нужно в эту жаркую погоду. Получил ли Деми свой флакон?

— Да, мама. А вы заметили, как он вскочил, когда Алиса кончила свою речь? Он бы бросился к ней, если бы я его не удержала. Я тоже отхлопала себе все руки, аплодируя, и хотя я не люблю женщин на эстраде, я не могла не любоваться Алисой.

— Он говорил с тобой о ней, дорогая?

— Нет, милый мальчик боится огорчить меня. Напрасно. Но я знаю его, и потому жду и надеюсь, что судьба будет к нему благосклонна.

Без сомнения. Ни одна здравомыслящая девушка не может отказать нашему Джону, хотя он не богат и никогда таковым не будет. Я все время собиралась сказать тебе, что он сделал со своими деньгами. Он сознался мне вчера вечером, а я не успела рассказать тебе. Он послал бедного молодого Бертона в больницу и содержал его там, пока глаза его не поправились. Это стоило довольно дорого, но Бертон может теперь работать и помогать своим престарелым родителям. Он был в ужасном положении, а наш милый мальчик узнал об этом, отдал ему все свои сбережения до последнего цента и не сказал об этом даже мне, пока я его не заставила.

Алиса, занятая своими мыслями, не слышала, что ответила Дейзи. Судя по ее сияющей улыбке, девушку волновали радостные мысли. Она быстро приколола маленький бутон к груди, как бы желая сказать этим жестом: «Он заслужил некоторую награду за свой добрый поступок, и получит ее».

Когда Алиса могла опять слушать, миссис Мегги все еще говорила о своем сыне:

— Многим такой поступок может показаться безрассудным, если учесть, что у Джона ничего нет, но я довольна тем, как он распорядился своими деньгами, «ибо дающий бедному дает Богу». Я так горжусь своим мальчиком, что не могла даже предложить возместить ему хоть часть этого расхода.

— Я думаю, что он и молчит потому, что беден. Он слишком честен и никогда не решится связать с собой судьбу девушки, покуда не будет иметь возможность обеспечить ее. Но он забывает, что любовь — это все, а я знаю, что любви у него много, и каждая женщина могла бы гордиться его чувством.

— Верно, милая. Я думала совершенно так же, когда выходила замуж, и считала величайшим счастьем для себя работать и жить для моего Джона.

— Надеюсь, что они поймут друг друга. Но Алиса так строго относится к себе и к своим обязанностям, и я боюсь, что она не даст себе права на счастье. Вы хотели бы этого брака, мама?

— От всей души… Я не знаю лучшей девушки, чем Алиса. Именно о такой жене я мечтала для своего сына, и я ни за что не хотела бы упустить ее. В ее сердце хватит места для любви и для дома, а им легче будет ждать вдвоем, так как ждать им наверное придется.

— Я очень рада, что его выбор удовлетворяет вас, мама, и что ему не суждено испытывать самое печальное из всех разочарований.

Голос Дейзи здесь оборвался, произошло некоторое смятение, а затем послышался тихий шепот, свидетельствовавший, что Дейзи лежала в объятиях матери, где она искала и находила утешение.

Алиса не слушала больше и закрыла окно с несколько виноватым, но радостным лицом. Все сразу изменилось в ее глазах. Она знала теперь, как относятся к ней его мать и сестра, и чувствовала, что действительно может совместить в своем сердце любовь и обязанность, а пример Дейзи, продолжительное испытание Ната и их долгая разлука стали перед ней с такой поразительной ясностью, что осторожность казалась жестокостью, самопожертвование — сентиментальным безумием, и все, кроме откровенной правды, — изменой своему возлюбленному. При этих мыслях полураспустившаяся роза нашла себе место рядом с бутоном, затем, после минутного размышления, она присоединила к ним открытую розу, говоря про себя нежно и торжественно: «Я готова ждать моего Джона и буду любить его и работать для него всю жизнь».

К счастью для Алисы, Деми не было в комнате, когда она сошла вниз и присоединилась к гостям. Радостное выражение ее обыкновенно серьезного лица легко объяснялось теми поздравлениями, которые она получала за свою речь, а легкое волнение, охватившее ее при приближении нескольких молодых людей, скоро прошло, так как никто из них не заметил цветов, прикрывавших собой очень счастливое сердце. Деми между тем сопровождал нескольких важных особ в осмотре колледжа и помогал своему деду занимать их рассуждениями о различных методах воспитания, начиная от Сократа и Пифагора и кончая Песталоцци, Фрёбелем[27] и другими, которым он от всей души желал провалиться сквозь землю. Наконец он довел почетных гостей до Пломфильда и благополучно сдал их дяде и тетке Баэр. Эти двое торжественно принимали вновь прибывавших посетителей: первый — сияя восторгом, вторая — стараясь улыбками скрыть свое страдание, ибо она уже успела заметить тот печальный факт, что профессор Плок прочно расположился на шлейфе ее парадного бархатного платья.

Освободившись от своих обязанностей, Деми стал озираться кругом в поисках любимой девушки. Глаза его сами собой обратились в угол, где среди прочих девушек виднелась и темная головка Алисы. У нее был приколот цветок, один, два, о, счастье! Деми так восторженно вздохнул, что завитки на лбу его соседки заколыхались. Он не мог еще видеть розы, которая была спрятана в кружевах, но для него было лучше, что он не сразу узнал свое счастье, иначе он мог бы удивить все собрание, бросившись к своему кумиру, так как теперь рядом не было Дейзи, чтобы его удержать. Толстая дама, жаждавшая некоторых разъяснений, поймала его в эту роковую минуту, и он принужден был указывать ей всевозможных знаменитостей с ангельским терпением, заслуживавшим лучшей оценки, чем та, которую он получил. Ибо почтенная матрона, заметив его рассеянный вид и некоторую несвязность речи, высказала в конце вечера следующее неблагодарное предположение:

— Я не видела спиртных напитков, но молодой Брук положительно выпил. Очень жаль: такой достойный молодой человек, но, очевидно, под влиянием винных паров.

Деми действительно был опьянен, но не тем вином, о котором говорила старая дама. Отделавшись от своей спутницы, он бросился разыскивать Алису, решив переговорить с ней. Он нашел ее за роялем, перелистывавшей ноты и разговаривавшей с несколькими пожилыми людьми. Скрывая свое нетерпение, Деми держался поблизости, внутренне недоумевая, почему старшие люди не могут держаться в обществе себе подобных, а упорно занимают собою молодых. Наконец старшие, о которых шла речь, удалились, но их место было немедленно занято двумя юношами, которые просили мисс Хит принять участие в танцах на Парнасе. Деми был готов задушить их, но следующее рассуждение Джорджа и Долли несколько его успокоило.

— Знаете, я начинаю сочувствовать совместному обучению и жалею, что не остался здесь. Наука приобретает гораздо больше прелести, и даже греческий становится привлекательнее, когда им занимаются девушки. — Это говорил Стаффи, которому так опротивели занятия, что он готов был подсластить их каким угодно соусом.

— Да, нам надо быть настороже, иначе вы отнимете все наши преимущества. Вы положительно наэлектризовали нас сегодня, и я прослушал вашу речь до конца, хотя в зале было так жарко, что я бы не мог вынести такую температуру для кого-нибудь другого, — сказал Долли, стараясь быть любезным.

— Места хватит для всех, и, если вы предоставите нам книги, мы с удовольствием уступим вам крикет, лодки, танцы и флирт, так как эти сферы вам, по-видимому, больше по душе, — ответила Алиса с улыбкой.

— Вы слишком жестоко нападаете на нас. Мы не можем зубрить все время, а вы, девушки, тоже ничего не имеете против двух последних поименованных вами «отраслей», — возразил Долли, многозначительно взглянув на Джорджа.

— Это бывает с нами в первые годы студенчества, позднее подобные детские забавы надоедают. Но я не хочу мешать вашему намерению идти на Парнас. — И, приветливо кивнув молодым людям, Алиса отпустила их.

— Тебе досталось, Долли, лучше уж не вступать в пререкания с этими девицами. В конце концов всегда остаешься в дураках, — сказал Стаффи, который был несколько не в духе от слишком усердного питания.

— Сколько сарказма! Она, наверное, не старше нас, только девушки развиваются быстрее, так что напрасно она корчит из себя бабушку, — ворчал Долли.

— Пойдем, поищем чего-нибудь поесть. Я совершенно ослабел от всех этих разговоров. Я попался старому Плоку, и он окончательно замучил меня Кантом, Гегелем и тому подобной чепухой.

— Я обещал Доре Уэст танцевать с ней. Надо ее найти. Она очень миленькая и танцует с большим увлечением. — И, взявшись под руки, юноши удалились, а Алиса снова погрузилась в ноты, как будто общество действительно не представляло для нее никакого интереса. Когда она нагнулась, чтобы перевернуть страницу, молодой человек, стоявший за роялем, заметил розу и остолбенел от восторга. С минуту он молча смотрел на нее, а затем поспешил занять давно желанное место, раньше чем его захватит кто-нибудь другой.

— Алиса, неужели это правда! Вы поняли? Как мне благодарить вас? — бормотал Деми, нагибаясь к нотам, в которых он, конечно, не видел ни строчки.

— Тише, не теперь. Я поняла, и не заслуживаю своего счастья. Мы слишком молоды, нам нужно ждать, но… я так счастлива, Джон.

Трудно сказать, что бы последовало за этими словами, если бы здесь не подоспел Том Бэнгз.

— Музыка? Как раз то, что нам нужно, — сказал он весело. — Гости расходятся, и мне необходимо освежиться. У меня просто голова идет кругом от всех тех премудростей, которых я сегодня наслушался. Да, спойте нам что-нибудь. Шотландские песенки всегда красивы.

Деми нахмурился, но бестолковый Том не заметил его неудовольствия, а Алиса, чувствуя, что музыка даст хороший исход волнующим ее чувствам, не заставила себя просить и спела песенку, в которой заключался весь ее ответ.


Нам надо подождать

Родных мне жалко стариков,

Нельзя о том молчать.

Боюсь оставить старый дом,

Чтоб их не огорчать.

Их жизнь прошла, их мрачны дни.

Что будет заменять

Заботы, ласки им мои?

Нам надо подождать!

Когда сижу я в стороне,

То часто слышен мне

Их разговор о небесах

Как «лучшей стороне».

Мне сердце горе рвет тогда.

О, друг, не говори

О чудном счастье, что любовь

Сулит нам впереди.

Пока любовь моя нужна

Здесь, дома, — покидать

Его нельзя.

Не так ли, друг?

Нам надо подождать!


В комнате было очень тихо, когда кончился первый куплет, а Алиса не решилась петь второй, так как по глазам Джона она видела, что он понял смысл ее песни. Лицо его сияло таким блаженством, что голос изменил ей, и она встала, сказав что-то относительно жары.

— Да, вы устали. Пойдемте со мной и отдохните, моя дорогая. — И с видом, не допускавшим возражения, Деми взял ее под руку, оставив Томми пораженного удивлением.

— Боже мой, значит, вся эта история летом была затеяна всерьез, а он ничего не сказал мне. Как Дора будет смеяться! — И Томми со всех ног бросился сообщать о своем открытии.

О чем молодые люди говорили в саду, никто достоверно не узнал, но семейство Брук очень поздно разошлось спать в эту ночь, и всякий, заглянувший к ним в окно, увидел бы Деми в роли героя вечера, повествовавшего о несложной истории своей любви. Джози настаивала на том, что она все устроила, Дейзи была очень мила и искренно радовалась за брата, а миссис Мегги была так счастлива, что, когда Джози уже отправилась спать, а Деми наигрывал в своей комнате мотив шотландской песенки, она решилась поговорить с Дейзи о Нате.

На прощание она прибавила, прижав к груди свою покорную дочь:

— Дождись возвращения Ната. Тогда и моя девочка наденет белые розы.


ГЛАВА XX Жизнь за жизнь

Время, последовавшее за выпускным, было одно из самых приятных как для молодежи, так и для старших. Франц и Эмиль занимались делами дяди Германа и капитана Харди, а Мэри и Людмила подружились со всеми обитателями Пломфильда, так как, несмотря на разницу своих характеров, они обе были симпатичные и очаровательные женщины. Миссис Мегги и Дейзи открыли в Людмиле прекрасные хозяйственные способности: она учила их приготовлению новых блюд, рассказывала о необыкновенных стирках и особенных прачечных в Гамбурге и обсуждала с ними всевозможные отрасли

домашнего хозяйства. В этих разговорах Людмила и сама многому научилась и увезла с собой немало новых и полезных сведений.

Мэри так много видела на своем веку, что отличалась необычной для англичанки оживленностью, а ее разнообразные таланты делали ее очень приятной в обществе. В ней было много здравого смысла, пережитая опасность придавала по временам ее лицу кроткое и серьезное выражение, которое только оттеняло ее природную веселость. Миссис Джо была вполне удовлетворена выбором Эмиля, так как была уверена, что с таким рулевым он уцелеет в любую бурю. Она несколько опасалась, что Франц превратится в практичного бюргера, но вскоре убедилась, что любовь к музыке и спокойная Людмила вносят много поэзии в его жизнь. Поэтому она совершенно успокоилась относительно этих мальчиков и с истинно материнской гордостью наслаждалась их визитом. В сентябре предстояла разлука с ними, но горечь ее сильно смягчалась сознанием той светлой будущности, которая перед ними открывалась.

Помолвка Деми была известна только в тесном семейном кругу, так как и жених, и невеста были слишком молоды и им предоставлялось право только любить друг друга и ждать. Они были так счастливы, что время словно остановилось для них, но после блаженной недели, проведенной вместе, Алиса отправилась домой к своим обязанностям, полная светлых надежд на будущее, а Джон с новым рвением вернулся к своему делу.

Дейзи радовалась за них и всегда с интересом выслушивала планы брата на будущее. Надежда, ожившая в ее душе, снова превратила ее в прежнюю веселую Дейзи, у которой для каждого находилась улыбка и доброе слово. Дом опять огласился ее пением, и миссис Мегги была счастлива счастьем дочери.

В душе она таила еще кое-какие сомнения, но благоразумно оставляла их при себе, намереваясь подвергнуть Ната после его возвращения строгому испытанию и зорко следя за письмами, получаемыми из Лондона. Кое-что, по-видимому, передалось ему за море, и настроение Дейзи получило отражение в бодрых и веселых письмах Ната.

Побывав в роли Вертера и Фауста, обо всех впечатлениях которого он писал своей Маргарите, он теперь чувствовал себя Вильгельмом Мейстером[28], отданным в учение великому преподавателю — жизни. Так как Дейзи знала о его маленьких грехах и искреннем раскаянии, она только смеялась над той смесью любви и философии, которую он присылал ей, зная, что молодой человек не мог жить в Германии, не заразившись немецким духом.

— Сердце его в порядке, а голова скоро освежится, когда он выберется из той атмосферы табака, пива и метафизики, где он жил все это время. Англия пробудит в нем здравый смысл, а свежий соленый воздух рассеет всю эту ерунду, — сказала миссис Джо, очень довольная хорошим будущим, открывавшимся ее скрипачу, возвращение которого откладывалось до весны.

Джози провела целый месяц с миссис Камерон на морском берегу и вложила в свои уроки столько таланта, усердия и терпения, что между девочкой и артисткой завязалась прочная дружба, которую обе сохранили на всю жизнь. Предчувствие Джози не обмануло ее, и прирожденный драматический талант Марчей сделал из нее знаменитую актрису, пользовавшуюся всеобщей любовью и уважением.

Том и Дора мирно готовились к свадьбе. Бэнгз-старший так опасался, что его сын снова изменит свое решение и возьмется за какую-нибудь третью профессию, что охотно согласился на его ранний брак, надеясь таким образом сдержать порывы непоседливого Тома. Сам Том не имел больше основания жаловаться на холодность, ибо Дора обожала его всей душой и так искусно умела с ним ладить, что он больше никогда не попадал в неловкое положение. У него оказался положительный талант к коммерческому делу, и можно было надеяться, что он многого достигнет на этом поприще.

— Мы обвенчаемся в августе и покуда поселимся с отцом. Он становится стар, и мы с женой должны ухаживать за ним. Со временем у нас, конечно, будет самостоятельное дело.

Такими речами Том любил угощать своих слушателей. Слушая его, никто не мог удержаться от улыбки, так как всякому, кто знал Тома Бэнгза, было трудно представить его стоявшим во главе ответственного предприятия.

Так обстояли дела, и миссис Джо начинала уже думать, что ее испытаниям на время пришел конец. От Дэна через посредство Мэри Мейсон время от времени приходили открытые письма. Отвечать ему приходилось через ту же передаточную инстанцию. Таким образом, он мог удовлетворять своему желанию иметь общение с домом и подавать вести о себе. Последнее письмо, полученное в сентябре, было просто помечено: «Монтана», и содержало следующие строки:


Я опять здесь. Хочу попробовать работу в россыпях, но долго не останусь. Мне повезло. От сельского хозяйства отказался. Вскоре сообщу свои планы. Здоров, занят и очень счастлив.

А К.

Никто и не подозревал, какое огромное значение имел толстый росчерк под словом «счастлив», ибо Дэн был снова на свободе, по которой так тосковала его душа. Встретив старого приятеля, находившегося в затруднительном положении, он оказал ему большое одолжение, временно взяв на себя обязанности надсмотрщика, и даже общество грубых рудокопов и их тяжелый физический труд казались ему необыкновенно привлекательными после заточения в щеточной мастерской.

Он любил, вооружившись ломом, сражаться с каменистой и твердой землей до полного изнеможения, которое, впрочем, наступало очень быстро, так как год тюрьмы сильно подорвал его богатырское здоровье.

Его неудержимо тянуло домой, но он откладывал свою поездку туда с недели на неделю, выжидая, чтобы тюремный отпечаток окончательно изгладился на его испитом лице.

Тем временем он подружился и с хозяевами, и с рабочими. Никто не знал здесь о его позоре, и он снова с радостью занял свое место в жизни, не питая никаких надежд на будущее и желая только загладить и искупить свое прошлое.

В один дождливый октябрьский день, воспользовавшись тишиной в доме, миссис Джо производила генеральную уборку на своем письменном столе. Наткнувшись случайно на открытые письма Дэна, она сложила их в ящик, помеченный «Письма мальчиков», и подумала, выбрасывая в корзинку одиннадцать просьб об автографах: «Пора бы ему прислать еще открытку, если он не собирается сюда сам рассказать о своих планах. Я бы очень хотела знать, чем он занимался этот год и как его дела». Последнее желание вскоре получило полное удовлетворение: не прошло и часа, как Тед влетел в комнату с газетой в одной руке и сломанным зонтиком в другой и в неописуемом волнении объявил, захлебываясь:

— Обвал в копях, двадцать человек засыпано, спасения нет, вода поднимается, отчаяние жен, Дэн знал старую шахту и, рискуя жизнью, спас всех. Много убитых. Газеты полны этими известиями. Я знал, что он окажется героем. Ура! За милого Дэна!

— Что? Где? Когда? Кто? Перестань орать и покажи мне газету, — приказала миссис Джо, окончательно растерявшись.

Отдав газету, Тед мешал ей читать, часто перебивая своими замечаниями. Пришел и Роб, горя нетерпением узнать все подробности. Это была старая история, но мужество и самоотверженность всегда приковывают к себе восторженное внимание, и имя Даниила Кина, беззаветного храбреца, который, рискуя собой, спас несколько человеческих жизней, было в этот день у всех на устах. Друзья с гордостью читали о том, как во время первой паники Дэн один вспомнил старую шахту, через которую можно было проникнуть в обвалившиеся рудники. Этот выход представлял из себя единственную надежду на спасение, если бы люди могли попасть в него, раньше чем их затопит водой; Дэн спустился один, не позволяя другим следовать за ним, и по крикам о помощи нашел несчастных рудокопов, а затем, взяв инициативу их спасения на себя, работал без устали, покуда не спас всех до единого.

Его вытащили последним; веревки перетерлись, он упал и страшно разбился, но был еще жив. Благодарные женщины целовали его почерневшее лицо и окровавленные руки, мужчины несли его на руках, а владельцы шахт обещали большую награду, если только он останется жив, чтобы ее получить.

— Он будетъ жить, он не должен умереть. Я сама привезу его домой, как только он будет в состоянии вынести путешествие. Мне всегда казалось, что Дэн совершит подвиг, если его не повесят раньше за какую-нибудь проделку, — воскликнула миссис Джо в большом волнении.

— Пожалуйста, поезжай, мама, и возьми меня с собой. Дэн так любит меня, а я его, — просил Тедди.

Раньше, чем его мать успела ответить, в комнату ворвался мистер Лори с не меньшим шумом, чем его младший тезка. Размахивая вечерней газетой, он говорил:

— Вы слышали новость, Джо? Что вы скажете? Не поехать ли мне сейчас же к нашему храброму мальчику?

— Я была бы очень рада, если бы вы это сделали. Но ведь газетным слухам нельзя особенно доверять. Может быть, через несколько часов мы узнаем совершенно другую версию всей истории.

— Я телефонировал Деми, прося узнать все, что возможно, и, если сведения окажутся правильными, я выеду сейчас же. Кроме удовольствия, это путешествие ничего мне не доставит. Привезу его домой, если он в состоянии, а если нет, то останусь при нем. Он выживет, Дэн никогда не погибнет от ушиба головы. В нем девять жизней, и он не прожил из них и половины.

— Если вы поедете, дядя, возьмите меня с собой. Мне безумно хочется путешествовать, а с вами было бы так весело осматривать шахты, повидать Дэна и помогать вам ухаживать за ним. Я ведь умею, не правда ли, Роб? — воскликнул Тедди, с умилением поглядывая на дядю и брата.

— Конечно, но если мама не согласится отпустить тебя, я могу сопровождать дядю, — ответил спокойно Роб, весь вид которого гораздо больше соответствовал цели путешествия, чем отчаянная фигура его брата.

— Я не отпущу ни того ни другого. Мои мальчики попадают в беду, как только вырываются из дому.

Я не имею права удерживать остальных, но вы должны оставаться у меня на глазах, иначе с вами что-нибудь случится. Никогда не было еще такого года: кораблекрушения, свадьбы, наводнения, помолвки и катастрофы всякого рода! — воскликнула миссис Джо.

— Если вы имеете дело с молодежью, вы должны быть готовы к подобным явлениям, мэм. Худшее миновало, надеюсь, пока не настал еще черед этих мальчиков. Тогда я приду к вам на помощь, так как вам потребуется значительная доля утешения и поддержки, особенно если Тедди рано сбежит от вас, — смеялся мистер Лори, забавляясь ее отчаянием.

— Теперь, кажется, меня трудно удивить, но я серьезно беспокоюсь за Дэна и хотела бы, чтобы вы поехали к нему. Там такое дикое место, а он, может быть, нуждается в тщательном уходе. Бедный мальчик! Жизнь довольно безжалостна к нему, но, может быть, эти удары судьбы будут ему полезны.

— Мы скоро получим ответ от Деми, и тогда я поеду немедленно.

С этим обещанием мистер Лори ушел, а Тедди, убедившись, что от матери ничего не добьется, вскоре последовал за ним, намереваясь упросить дядю взять его с собой. Следующие известия только подтвердили первые слухи. Мистер Лори немедленно отправился в путь, и Тедди провожал его до города в тщетной надежде, что дядя согласится взять его к Дэну. Тедди отсутствовал весь день, но миссис Джо о нем не беспокоилась.

— Он дуется, потому что не мог сделать по-своему. Он, наверное, проводит время с Томом или с Деми и вернется домой вечером в самом покорном настроении. Я знаю его.

Но она вскоре убедилась, что есть вещи, которые еще способны ее удивить: вечером Тедди по-прежнему не было, и никто его не видел.

Мистер Баэр уже собирался отправляться на розыски своего пропавшего сына, когда была получена телеграмма от мистера Лори:


Нашел Теда в вагоне, взял его с собой.

Завтра напишу.

Т. Лоренц.


— Тедди сбежал, раньше чем ты ожидала, мама. Ничего, дядя позаботится о нем, а Дэн будет очень рад его видеть, — говорил Роб, в то время как миссис Джо тщетно пыталась освоиться с мыслью, что ее младший сын несется по направлению к Дикому Западу.

— Непослушный мальчишка! Он будет строго наказан, если только когда-нибудь вернется домой. Лори, наверно, смотрит на эту выходку сквозь пальцы, я его знаю. И как прекрасно они проведут время вдвоем! Жалею, что я не с ними. Этот полоумный ребенок, наверно, не взял с собой ни пальто, ни рубашки. Что же делать, придется ходить за двумя больными, когда они вернутся, если еще это будет. Эти отчаянные курьерские поезда всегда летят в пропасть или гибнут от пожара. О Тед, мой драгоценный мальчик, что я буду делать без тебя!

И миссис Джо забыла свою угрозу о наказании, сокрушаясь о счастливом сорванце, который, довольный своей выходкой, несся теперь по континенту. Мистер Лори очень утешался уверениями Тедди, что он виноват в этой выходке, так как его слова «когда Тедди сбежит» послужили первым толчком к ослушанию.

Мистер Лори добродушно отнесся к беглецу с самой первой минуты, когда нашел его спящим в вагоне без всяких признаков другого багажа, кроме бутылки вина для Дэна и сапожной щетки для себя. И, как и предполагала миссис Джо, дядя с племянником отлично проводили время.

Своевременно подоспели покаянные письма, и разгневанные родители забыли свое негодование в беспокойстве за Дэна, который был очень болен и в течение некоторого времени не узнавал своих друзей. Потом он начал поправляться, и все простили непослушному мальчику, когда он гордо сообщил, что первые сознательные слова, которые Дэн, увидев его, произнес с радостной улыбкой, были:

— Это ты, Тедди?

— Я рада, что он поехал, и не буду бранить его. Что же нам послать Дэну? — И миссис Джо находила исход своим чувствам, отправляя на Запад такую массу вещей, которых могло хватить на целый госпиталь.


Дэн страшно изменился, — писал Лори Джо, — но причиной этой перемены является не только его болезнь. Я не знаю, в чем дело, и предоставляю этот вопрос вам, но по его отрывочным фразам в бреду мне кажется, что он пережил тяжелые испытания за последний год. Он постарел лет на десять, но теперь значительно успокоился и очень нам благодарен. Трогательно видеть, с каким чувством он смотрит на Теда, точно не может насмотреться на него. По его словам, поездка в Канзас оказалась неудачной, но он слишком слаб, чтобы много говорить, поэтому я выжидаю более благоприятного времени. Здесь все его очень любят, и он, по-видимому, дорожит хорошим мнением. Раньше всякое проявление чувств вызывало его презрение, а теперь он не знает, как ему заслужить любовь и уважение. Может быть, я ошибаюсь, но вы вскоре увидите, в чем дело. Тед блаженствует. Путешествие принесло ему огромную пользу. Отпустите его со мной в Европу, когда мы поедем. Ему также вредно быть пришитым к юбке, как и мне, когда я в былые времена уговаривал вас бежать со мною в Вашингтон. Вы, наверно, теперь раскаиваетесь, что не согласились…


Это письмо задало страшную работу пылкой фантазии миссис Джо. Дэн был слишком слаб, чтобы подвергать его теперь допросу, но она льстила себя надеждой на необыкновенно интересные открытия, когда он вернется домой. Она умоляла его приехать и посвятила больше времени этому посланию, чем самым потрясающим эпизодам в своих произведениях.

Никто, кроме Дэна, не видел письма, но оно возымело желаемое действие, и в один ноябрьский день мистер Лори высадил слабого больного из кареты у дверей Пломфильда, а мама Баэр приняла странника как родного сына, в то время как Тедди в невозможной шляпе и удивительных сапогах танцевал вокруг них нечто похожее на воинственную пляску дикарей.

— Идите прямо наверх; я теперь сиделка, и это привидение должно подкрепиться раньше, чем я позволю ему разговаривать, — говорила миссис Джо, стараясь не показать того горестного удивления, которое охватило ее при виде Дэна.

Дэн не протестовал и лежал на кушетке в приготовленной для него комнате, глядя вокруг с покорностью больного ребенка. Миссис Джо кормила и утешала его, сдерживая те вопросы, которые вертелись у нее на языке. Дэн вскоре уснул, тогда она тихо прокралась вниз к своим двум проказникам, в разговорах с которыми отвела наконец душу.

— Джо, мне кажется, что Дэн совершил какое-нибудь преступление и был наказан за него, — сказал мистер Лори, когда Тед ушел хвастаться своими сапогами перед товарищами. — Я убежден, что бедный мальчик перенес какое-нибудь ужасное испытание, которое сломило его. Он был без памяти, когда мы приехали, и я дежурил при нем. Поэтому я больше других слышал его бред. Он говорил о надзирателе, о судебном процессе, об убитом человеке, о Блэре и Мейсоне и постоянно протягивал мне руку, спрашивая, могу ли я простить его. Один раз, когда он очень беспокоился, я придержал его руки; он сразу притих и умолял не надевать на него кандалы. Ужасно было по ночам слушать, как он говорит о старом Пломе и о вас и умоляет отпустить его домой умереть.

— Он не умрет, а будет жить, чтобы загладить свой поступок, каков бы он ни был. Поэтому не мучьте менясвоими мрачными предположениями, Лори. Если он даже преступил одну из десяти заповедей, я не отступлюсь от него, и вы также. Мы поставим его на ноги и сделаем из него человека. Я вижу по его лицу, что он остался таким же хорошим, как и прежде. Пожалуйста, не говорите об этом ни с кем, а я вскоре узнаю всю правду, — сказала миссис Джо.

Слова мистера Лори сильно встревожили ее, но она по-прежнему держала сторону своего мальчика.

Дэн отдыхал в течение нескольких дней, и к нему допускались только очень немногие. Мало-помалу хороший уход и радость быть снова дома начали сказываться, и он стал больше походить на прежнего Дэна, хотя, ссылаясь на необходимость покоя, он все еще не говорил о последних событиях.

Все хотели его видеть, но он принимал только старых друзей.

— Всякий на моем месте сделал бы то же самое, и нечего поднимать шум из-за пустяков, — говорил герой, словно стыдясь своей сломанной руки в лубках.

— Разве тебя не радует сознание, что ты спас двадцать человеческих жизней, Дэн, и возвратил семьям мужей, сыновей и отцов? — спросила однажды миссис Джо, оставшись наедине с Дэном, после того как они отказали нескольким посетителям.

— Радует! Только это сознание и сохранило мне жизнь. Я бы не променял его ни на какие почести в мире. Никто не знает, как я счастлив мыслью, что я заплатил двадцатью жизнями за…

Дэн остановился, заметив, что в пылу увлечения наговорил лишнего.

— Я была уверена, что ты будешь чувствовать себя именно так: великое счастье спасти жизнь другого, рискуя своей, — начала миссис Джо, жалея, что он не кончил своей речи, которая напомнила ей прежнего Дэна.

— Тот, кто потерял жизнь ради ближнего, обретет ее, — пробормотал Дэн, глядя в огонь, красный отблеск которого падал на его худое лицо. Миссис Джо так поразилась, услышав подобные слова от Дэна, что воскликнула радостно:

— Значит, ты сдержал свое обещание и читал мою маленькую Библию?

— Одно время я читал очень много. Я еще не силен в ней, но готов учиться, а это уже нечто.

— Это все. О, мой милый мальчик, расскажи мне все откровенно. Что-то лежит у тебя на душе. Скажи мне, и я, может быть, сумею тебе помочь.

— Я знаю, что мне станет легче, если я поговорю с вами, но есть вещи, которых даже вы не простите, а если вы бросите меня, я пропаду.

— Матери все прощают; говори со мной откровенно и будь уверен, что я никогда не отступлюсь от тебя, даже если весь свет тебя отвергнет. — И миссис Джо взяла его большую исхудалую руку, словно желая согреть и ободрить. Тогда, сидя в своей прежней позе, опершись головой на руку, Дэн медленно поведал ей все, ни разу не подняв на нее глаз.

— Теперь вам все известно. Можете ли вы простить убийцу и оставить каторжника у себя в доме?

Вместо ответа она обняла его и прижала его бритую голову к груди, а горячие слезы закапали из ее глаз. Это было лучше всяких слов, и бедный Дэн прильнул к ней с молчаливой благодарностью, находя несказанное утешение в ее материнской любви.

Две или три горьких слезы остались на маленьком шерстяном платке, на котором покоилась щека Дэна, и он один знал, каким мягким и нежным показался ему этот платочек после тех жестких подушек, на которых ему приходилось лежать так долго. Физические и нравственные страдания сломили его волю и гордость, а прощение, полученное им от миссис Джо, наполнило его душу такой радостью, что он несколько минут молча наслаждался ею.

— Мой милый мальчик, сколько ты перестрадал за этот год, когда мы думали, что ты свободен как ветер. Отчего ты не сказал нам, Дэн, и не позволил помочь тебе? Неужели ты сомневался в своих друзьях? — спросила миссис Джо, заглядывая в его большие ввалившиеся глаза, которые теперь смело встретили ее взгляд.

— Я не мог. Мне было легче страдать одному, чем причинять вам огорчение. Я знаю, что огорчил вас и теперь, хотя вы и не сознаетесь в этом… Ничего, нужно привыкать! — И Дэн снова опустил глаза, словно не будучи в состоянии вынести выражение лица своего друга.

— Я горюю о твоем проступке, но не могу не радоваться и тому, что мой грешник раскаялся и искупил свою вину. Никто, кроме Фрица и Лори, не узнает правды. Мы не можем скрывать этого от них, а они посмотрят на дело так же, как и я, — ответила миссис Джо, думая, что полная откровенность лучше успокоит Дэна, чем слишком много сожаления.

— Нет, этого не будет, мужчины никогда не прощают, как женщины. Но все равно, скажите это им за меня. Мистер Лоренц, вероятно, уже догадывается. Я болтал всякий вздор в бреду, но он тем не менее был очень добр ко мне. Пусть они знают, но, ради бога, только не Тедди и не девочки. — И Дэн схватил ее за руку с таким отчаянием, что она поспешила уверить его, что тайна его станет достоянием только двух испытанных друзей. И Дэн успокоился, как будто стыдясь своего порыва.

— Мой поступок не был убийством, а скорее самозащитой. Он первый начал нападать на меня. Я не имел намерения причинить ему вред, но мне кажется, я слишком мало раскаиваюсь в своем преступлении. Я достаточно поплатился за него, а такому негодяю, который совращает неопытных юношей, лучше не жить на свете. Да, я знал, что вы ужаснетесь, но ничего не могу поделать. Мне противны подлецы и всегда хочется добраться до них. Может быть, было бы лучше, если бы он убил меня, все равно моя жизнь испорчена. — При этих словах все мрачные воспоминания ожили в душе Дэна, и миссис Джо испугало выражение его лица. Желая его отвлечь, она сказала весело:

— Не падай духом, Дэн, этот тяжелый год не пропал для тебя даром, а может еще оказаться полезнейшим в твоей жизни. Постарайся взглянуть на дело с этой точки зрения и начни сначала, — мы все поможем тебе, и твое несчастье не уничтожит нашей веры в тебя. Ведь все мы грешны.

— Я никогда не буду тем, кем я был. Я чувствую себя так, будто мне шестьдесят лет, и все мне стало безразлично. Позвольте мне остаться здесь, покуда я поправлюсь и окрепну, а потом я уеду и никогда больше не буду вас беспокоить.

— Ты сейчас очень слаб, а потому так мрачно смотришь на вещи. Это пройдет, и со временем ты опять отправишься к своим индейцам с прежней энергией, но с новым терпением, выдержкой и знанием, которые ты приобрел. Расскажи мне поподробнее об этом хорошем священнике, Мэри Мейсон и той доброй даме, слова которой так помогли тебе. Я все хочу знать о моем бедном мальчике.

Ободренный ее теплым участием, Дэн повеселел и мало-помалу рассказал ей всю историю последнего года, чувствуя, по мере того как он говорил, что гора сваливается с его плеч. Если бы он знал, что он взваливает ее на плечи своей слушательницы, он вряд ли стал бы говорить. Но миссис Джо скрывала свое горе, покуда он не заснул, счастливый и успокоенный. Тогда, сойдя вниз, она горько разрыдалась, к великому отчаянию Фрица и Лори, которые, выслушав ее рассказ, горевали вместе с ней. Затем все вместе принялись раздумывать, что можно предпринять с этой новой «катастрофой», которая оказалась одной из самых серьезных в текущем году.


ГЛАВА XXI Рыцарь Аслауги[29]

Интересно было видеть перемену, которая произошла в Дэне после разговора. С души его свалился тяжелый камень, и хотя прежний необузданный нрав прорывался еще иногда, но видно было, что он старался необычной кротостью и доверием выразить своим друзьям благодарность, любовь и уважение. Профессор и мистер Лори не касались больше этого вопроса, но их сердечное рукопожатие, теплое сочувствие, ободряющие слова и удвоенная ласковость к Дэну не позволяли сомневаться в искренности их прощения. Мистер Лори немедленно начал заинтересовывать влиятельных лиц в планах Дэна, а мистер Баэр с искусством опытного преподавателя постарался дать пищу его голодному уму и продолжал работу, начатую добрым священником, с таким участием, что бедный юноша начал смотреть на него как на родного отца. Мальчики возили Дэна кататься и развлекали его своими шутками и разговорами, а все женское царство Пломфильда так усердно ухаживало за ним, что Дэн чувствовал себя турецким султаном, окруженным безответными рабами. Всего этого было более чем достаточно, чтобы вывести Дэна из повиновения. Он ненавидел возиться со своими болезнями, и потребовался весь авторитет миссис Джо и все искусство девушек, чтобы заставить его лежать, покуда не поправилась его спина и не зажили раны на голове. Дейзи угощала его своей стряпней, Нэн заведовала лекарствами, Джози читала вслух, чтобы скоротать длинные незанятые часы, которыми он так тяготился, а Бесс принесла все свои картины и слепки, и по его просьбе устроилась у него в комнате со своим станком и начала лепить голову буйвола, которую он ей подарил. Этим временем Дэн дорожил больше всего, а миссис Джо, занимаясь в соседней комнате, могла любоваться на красивую картину, которую составляли втроем две кузины и Дэн. Девушки были очень довольны результатом своих усилий и старались быть очень занимательными, с женским тактом приноравливаясь к настроениям Дэна. Когда он бывал весел, комната оглашалась смехом, если на него нападало уныние, они читали и работали в почтительном молчании, ободряя и утешая его своим присутствием, а во время острых приступов страдания они склонялись над ним, «как два ангела», по его собственному выражению. Он часто называл Джози «маленькой мамой», но Бесс всегда была Принцессой, и его манеры с двумя кузинами были совершенно различны. Джози иногда раздражала его своей суетливостью, продолжительным чтением и теми нотациями, которыми она угощала его за всякое ослушание. Но в адрес Бесс он никогда не проявлял ни нетерпения, ни усталости, но слушался малейшего ее слова, старался выглядеть здоровым в ее присутствии и так интересовался ее работой, что мог часами следить за ней, в то время как лучшее чтение Джози оставляло его совершенно равнодушным.

Старшие дамы также были внимательны и любезны к больному, но каждая из них имела, кроме того, свои дела и заботы. Миссис Мегги хлопотала по хозяйству, миссис Эми готовилась кпредполагаемому весной длинному путешествию по Европе, а миссис Джо спешила с окончанием книги, сильно запоздавшей из-за последних событий. Но когда она сидела за своим столом, разбирая бумаги или кусая перо в ожидании вдохновения, мысли ее нередко отвлекались от воображаемых героев и переходили на изучение живых типов, бывших у нее перед глазами. Таким образом ей удалось подметить маленький роман, который до сих пор оставался для всех еще тайной.

Дверь между комнатами была обыкновенно открыта, и у большого окна виднелась с одной стороны Бесс в серой рабочей блузе, занятая своей работой, с другой — Джози с неразлучной книгой в руках, а между ними, на кушетке, обложенный подушками, лежал Дэн в пестром восточном халате, подаренном ему миссис Лоренц. Лицо его было обращено к миссис Джо, но он, по-видимому, совершенно не замечал ее, неустанно следя глазами за тонкой фигурой Бесс, на белокурой головке которой играли бледные лучи зимнего солнца. Джози была наполовину скрыта дверью, она отчаянно раскачивалась в качалке у изголовья кушетки, и только звук ее свежего голоса нарушал тишину.

Что-то в больших черных глазах и в худом лице Дэна поразило миссис Джо, и она стала с любопытством следить за ним, так как было ясно, что больной не слушает чтение. Иногда взгляд его приобретал нежное и грустное выражение, иногда он бывал полон огня, и яркий румянец вспыхивал на щеках, несмотря на то, что Дэн старался скрыть свое волнение нетерпеливыми движениями рук и головы. Но большею частью он лежал мрачный, печальный и суровый, как будто с завистью следя за какими-то запретными радостями, и это последнее выражение так часто возвращалось к нему, что миссис Джо начала беспокоиться. Ей хотелось подойти к своему мальчику и спросить, какие черные мысли омрачают для него эти счастливые часы. Она знала, что преступление и перенесенное наказание должны были сильно мучить его, но молодость, время и новые надежды брали свое, и по временам, когда Дэн шутил с товарищами, разговаривал со старыми друзьями или ездил кататься по первому снегу, он опять становился самим собой. Почему же эта тень возвращалась к нему в присутствии двух милых невинных девушек? Они никогда не замечали ее, и, если та или другая поднимала голову или заговаривала с ним, светлая улыбка, как солнечный луч из-за темной тучи, озаряла лицо Дэна. И миссис Джо продолжала наблюдать за ним, пока случай не подкрепил ее опасений.

Однажды Джози зачем-то вызвали, и Бесс, которая устала работать, предложила заменить ее и продолжать чтение.

Пожалуйста. Я больше люблю, когда читаете вы. Джо так торопится, что у меня болит голова, и я перестаю что-либо понимать. Только не говорите ей этого, она милая девочка и очень добра, что соглашается сидеть с таким медведем, как я.

Улыбка была уже готова на лице Дэна, когда Бесс подошла к столу за новой книгой.

— Вы очень хороший и совсем не похожи на медведя. Мама говорит, что мужчине всегда тяжело находиться взаперти, а в особенности это должно быть ужасно вам после вашей неограниченной свободы.

Если бы Бесс не рассматривала книги, она бы заметила, как Дэн съежился от ее последних слов. Он ничего не ответил, но другой человек понял, что значило выражение его лица, и миссис Джо, захватив свою рабочую корзину, поспешила в соседнюю комнату, думая, что там может понадобиться громоотвод, так как Дэн походил на грозовую тучу, заряженную электричеством.

— Что нам читать, тетя? Дэну все равно, а вы знаете его вкус. Посоветуйте мне что-нибудь хорошее и недлинное. Джози скоро вернется, — сказала Бесс, роясь в книгах на столе.

Раньше чем миссис Джо успела ответить, Дэн вытащил из-под подушки сильно потрепанную книгу и, передавая ее Бесс, сказал:

— Пожалуйста, прочтите третий рассказ. Он хороший и недлинный, я люблю его.

Книга сама открылась на надлежащем месте, и Бесс улыбнулась, увидев заглавие.

— Неужели, Дэн, вам нравится эта немецкая повесть? В ней говорится о сражениях, но, насколько я помню, она очень сентиментальна.

— Я знаю, но я так мало читал, что простые рассказы больше всего мне подходят. Я почти всю книгу выучил наизусть, но мне никогда не скучно слушать про сражающихся рыцарей, злых духов, ангелов и прекрасных дам. Прочтите «Рыцаря Аслауги», я уверен, что вам понравится. Эдвальд слишком мягок, но Фрода великолепен, а ангел с золотыми волосами всегда напоминает мне вас.

Покуда Дэн говорил, миссис Джо уселась против зеркала, в котором она могла наблюдать за выражением его лица, а Бесс придвинула большое кресло и сказала, поднимая руки, чтобы перевязать ленту, придерживавшую ее густые мягкие локоны:

— Надеюсь, что волосы Аслауги не были так непослушны, как мои. Вечно они валятся. Сейчас я буду готова, Дэн.

— Пожалуйста, распустите их. Я люблю, когда они блестят на солнце. Они отдохнут, а вы будете служить хорошей иллюстрацией к рассказу, Золотоголовочка, — просил Дэн, называя ее детским прозвищем.

Бесс засмеялась, встряхнула головкой и принялась читать, радуясь, что волосы закрывают ее лицо, так как комплименты всегда ее смущали. Дэн слушал внимательно, не пропуская ни одного слова, из которых каждое имело для него большее значение, чем для всякого другого слушателя. Лицо его постепенно прояснялось и вскоре приобрело то выражение, которое оно всегда носило, когда что-нибудь прекрасное или доблестное пробуждало в нем его лучшее «я». Это был поэтичный рассказ Фуке о рыцаре Фроде и о прекрасной дочери Зигурда. Последняя представляет собой скорее духа и является своему возлюбленному в минуты опасности и испытаний, так же как во время победы и радостей. Она становится его добрым гением, укрепляя его в мужестве, благородстве и правде и вдохновляя на великие подвиги блеском своих золотых волос, которые днем и ночью светят ему на поле битвы и во сне. Наконец, после смерти этот лучезарный дух встречает его на пороге лучшего мира, где он получает награду за все пережитые страдания.

Из всей книги эта повесть казалась наименее подходящей для Дэна, и даже миссис Джо удивилась, заметив, что он понял идею рассказа, скрытую сентиментальным языком и поэтичными образами. Но, слушая и наблюдая, она вспомнила, что Дэн всегда отличался скрытой чуткостью, которая делала его способным восхищаться красотой цветка, грацией животного, изяществом женщины, героизмом мужчины и всеми теми высшими проявлениями духа, которые связывают между собою сердца, хотя он, не обладая красноречием, не умел проявлять эту, унаследованную им от матери, более нежную сторону своей натуры. Страдания души и тела укротили его необузданный нрав, а окружившая его атмосфера ласки и заботы очистила и согрела его сердце, и теперь оно жаждало той пищи, которой Дэн так долго пренебрегал. Эти ощущения были ясно написаны на его выразительном лице, в то время как он, думая, что никто не видит его, с невыразимой тоской глядел на девушку, служившую в его глазах воплощением красоты, мира, счастья и любви.

Сердце миссис Джо болезненно сжалось, ибо она ясно сознавала всю безнадежность подобной мечты.

Свет и мрак не были столь различны между собой, как невинная Бесс и грешный Дэн. Девушка еще ни о чем не догадывалась, но красноречивые глаза Дэна вскоре могли выдать его тайну, и сколько было бы горького разочарования для него и отчаяния для Бесс, которая была так же холодна и чиста, как ее мрамор, и не допускала покуда даже и мысли о любви.

«Как жизнь жестока к моему бедному мальчику. Не могу же я теперь разбивать его мечты и отнимать у него тот дух добра, который он начинает любить. Когда все мои питомцы наконец устроятся, я никогда не заведу себе новых: душа рвется, глядя на них, и силы мои также совершенно истощились», — думала миссис Джо, пришивая подкладку к рукаву Тедди вверх ногами.

Чтение скоро кончилось, Бесс поправила волосы, а Дэн, в своем увлечении снова став самим собой, спросил ее мнение о прочитанном.

— Рассказ очень хорош, и я понимаю его мысль, но мне всегда больше нравилась «Ундина».

— Конечно, она вам больше подходит: лилии, жемчуг, духи и чистая вода. Я увлекался прежде «Синтрамом»[30], но я полюбил этот, когда… гм, когда мне не везло в жизни. Он успокоил меня. В нем есть что-то для души.

Бесс широко раскрыла глаза, удивляясь неожиданному интересу Дэна к душе, но только кивнула, говоря:

— Некоторые стихи очень хороши. Их бы следовало положить на музыку.

Дэн засмеялся:

— Иногда по вечерам я пел последний куплет на мотив собственного сочинения:


Созвучьям неба ты внимаешь,

Твой дивный взор не омрачен,

И свет живой он отражает…

Блажен, тебя кто обожает,

Аслауга, и кто честь стяжает

Быть рыцарем твоим, твоим рабом.


— А вот это лучше подойдет к вам теперь. — И, желая принять участие в его интересе, Бесс тихо прочла:


Пусть залечатся раны героя,

И пусть рыцарь окрепнет скорей,

Чтоб в борьбу вновь вступить,

Честь и жизнь защитить…

Брань всего его сердцу милей!


— Я не герой и никогда таковым не буду. А слава и жизнь уже больше не для меня. Все равно. Прочтите мне газету, пожалуйста. Я окончательно одурел после своего ушиба.

Дэн говорил мягко, но лицо его снова потемнело, и он беспокойно двигал головой, как будто шелковая подушка была полна колючих шипов. Заметив перемену его настроения, Бесс спокойно положила книгу, взяла газету и пробежала глазами столбцы.

— Биржа вас не интересует, музыкальные известия также. Вот убийство. Один человек убивает другого. Вы любили прежде такие истории.

— Нет.

Одно слово, но миссис Джо вздрогнула и несколько минут не смела взглянуть в предательское зеркало. Когда она решилась поднять голову, Дэн лежал неподвижно, закрыв глаза рукой, а Бесс беззаботно читала художественные известия для очень невнимательного слушателя.

Чувствуя себя вором, укравшим чужую тайну, миссис Джо тихо вышла в соседнюю комнату, куда Бесс вскоре последовала за ней, так как Дэн, как сообщила она тетке, крепко заснул.

Отправив племянницу домой с твердым намерением держать ее там как можно больше, миссис Джо погрузилась в глубокое размышление. Когда же на легкий шорох в комнате Дэна она вошла к нему, то убедилась, что притворный сон перешел в настоящий. Дэн тяжело дышал, щеки его горели, а рука была плотно сжата на широкой груди. Сердце миссис Джо переполнилось еще большей жалостью, и она села рядом с ним, стараясь придумать выход из тяжелого положения. Дэн во сне сделал движение рукой и оборвал шнурок на шее, причем на пол соскользнул маленький медальон. Порванный шнурок был

свит из бледно-желтой душистой травы, а медальон представлял собой индейскую резную работу. Миссис Джо подняла его и, так как Дэн не просыпался, держала его в руках, тщетно стараясь догадаться, какой талисман хранится в этой маленькой вещице.

— Я не буду допытываться его тайн, а починю этот шнурок и никогда не скажу ему, что видела его талисман.

С этими словами она перевернула медальон, и на колени ей упала фотография, на обратной стороне которой были написаны два слова: «Моя Аслауга». В первую минуту миссис Джо думала, что это может быть ее собственное изображение, которое имелось у каждого из мальчиков, но папиросная бумага развернулась, и она увидела фотографию Бесс, сделанную Деми в тот ясный летний день, когда все были так веселы и счастливы вместе. Теперь нельзя было больше сомневаться. Миссис Джо положила фотографию обратно и только хотела водворить медальон на место, когда, нагнувшись над Дэном, увидела, что он не спит, а смотрит прямо на нее с таким выражением, которого она еще не видела на его переменчивом лице.

— Ты порвал шнурок во сне, медальон упал, и я хотела повесить его снова, — объяснила миссис Джо, чувствуя себя как провинившийся ребенок.

— Вы видели портрет?

— Да.

— И знаете теперь, какой я дурак?

— Да, Дэн, мне так жаль…

— Ничего, мне приятно, что вы знаете, хотя сам я, конечно, никогда бы не сказал. Я отлично знаю, что это безумная мечта, из которой ничего не может выйти. Боже мой, разве этот ангел может быть для меня чем-нибудь другим, как светлой грезой обо всем хорошем и прекрасном?

Тронутая его тихой покорностью больше, чем самыми пылкими и страстными излияниями, миссис Джо могла только произнести голосом, полным участия:

— Мне очень, очень жаль, мой мальчик, но мне кажется, что здесь не может быть другой точки зрения. Но хватит ли у тебя благоразумия и мужества, чтобы так смотреть на этот вопрос и оставить твою тайну между нами?

— Клянусь вам в этом. Я не выдам себя ни словом, ни взглядом, а если никто не знает и не о чем не догадывается, то ведь я могу сохранить свою красивую мечту и эту вещицу, которая спасла меня от гибели в том проклятом месте.

Дэн говорил взволнованно и спрятал маленький потертый медальон, как будто опасаясь покушения на него. Желая ознакомиться с вопросом, прежде чем советовать или утешать, миссис Джо сказала тихо:

— Оставь его у себя и расскажи мне все про свою мечту. Раз уж я случайно напала на твой секрет, посвяти меня в него, чтобы я могла прийти тебе на помощь.

— Он вам покажется смешным, но мне все равно. Вы ведь всегда открывали наши тайны и помогали нам в них разбираться. Я никогда не любил читать, но там, когда дьявол овладел моей душой, мне нужно было что-нибудь делать, иначе я боялся сойти с ума; поэтому я взялся за те книги, которые вы мне дали. Одной из них я не понимал, покуда добрый священник не научил меня, как читать ее. Но другая, вот эта, служила мне огромным утешением. Мне нравились все рассказы, а особенно «Синтрам», но потом я дошел до последнего, и он как-то подходил к счастливому времени моей жизни здесь прошлым летом.

Дэн остановился на минуту, потом продолжал с глубоким вздохом:

— Я не мог спать, и мне нужно было думать о чем-нибудь. Я воображал себя рыцарем и смотрел на блеск волос Аслауги, которые мерещились мне в мерцании коридорной лампы или в бледной предрассветной мгле. Моя камера была очень высоко, и я мог из окна различать кусочек неба. Иногда там виднелась звезда, и я радовался ей, как живому человеку. Я странно дорожил этим голубым клочком неба, а когда пробегало облако, мне казалось, что ничего не может быть красивее на свете. Конечно, я был дураком, но эти мысли и чувства помогали мне, и я дорожу ими. Ее милая блестящая головка, белое платье, глаза, как звезды, и тихие нежные движения, которые делают ее для меня такой же недостижимой, как и далекое небо, — не отнимайте их от меня! Это только мечта, но человек не может жить без любви, а я лучше буду любить бесплотного духа, как она, чем одну из наших обычных девушек, которой я могу случайно понравиться.

Тихое отчаяние в голосе Дэна болью отозвалось в сердце миссис Джо, но она не могла его обнадеживать. Она чувствовала тем не менее, что он прав и что эта несчастная любовь может более облагородить и очистить его душу, чем всякая другая привязанность.

— Да, Дэн, ты вполне прав! Сохрани эту невинную мечту, если она утешает тебя, покуда ты не найдешь в жизни что-нибудь более реальное, могущее составить твое счастье. Мне очень жаль, что я ничем не могу утешить тебя, но мы ведь оба знаем, как родители обожают эту девочку. Едва ли найдется в мире такой человек, которого они признают достойным ее. Пусть она остается для тебя той далекой блестящей звездой, которая влечет тебя вверх и заставляет верить в Небо.

Голос миссис Джо оборвался. Ей казалось слишком жестоким убивать ту слабую надежду, которая еще светилась в глазах Дэна. Может быть, это был лучший выход из положения, так как ее сердечное участие утешило его, и он вскоре мог говорить тем покорным тоном, который свидетельствовал об искренности его намерения. Сумерки уже спустились, а миссис Джо и Дэн все еще разговаривали, и эта вторая тайна сблизила их больше, чем первая, ибо в ней не было ни греха, ни позора, а только тихое терпеливое страдание. Когда наконец раздался звук колокола, яркий солнечный закат уже давно погас, а на зимнем небе виднелась одна большая светлая звезда.

Подойдя к окну, чтобы опустить занавеску, миссис Джо сказала весело:

— Посмотри, какая чудная вечерняя звезда.

И когда он, бледный и худой, остановился около нее, она прибавила тихо:

— И помни, милый, если тебе не суждено связать свою судьбу с любимой девушкой, у тебя есть старый друг, который любит тебя и молится за тебя.

На этот раз миссис Джо не была разочарована. Дэн обнял ее своей здоровой рукой и сказал голосом, вполне вознаградившим ее за все ее тревоги и заботы:

— Этого я никогда не забуду, так как вы помогли мне спасти мою душу и дали мне право смотреть наверх и молиться за нее, говоря: «Спаси ее, Господи, и помилуй!».


ГЛАВА XXII Заключение

«Я чувствую себя совершенно так, будто я живу в пороховом погребе, не зная, какая бочка разорвется подо мной», — размышляла миссис Джо по дороге к Парнасу, где она намеревалась намекнуть сестре, что очаровательной сестре милосердия следует возвратиться к своим мраморным богам, раньше, чем по ее вине прибавится новое страдание к прежним ранам их героя. Миссис Джо не касалась тайны Дэна, но намека было достаточно: миссис Эми охраняла дочь как зеницу ока и сразу изобрела простой способ, чтобы избежать опасности. Мистер Лори собирался в Вашингтон по делам Дэна и с удовольствием согласился взять с собой семью. Таким образом, план удался вполне, и миссис Джо отправилась домой, чувствуя себя настоящей предательницей. Она ожидала бурной сцены, но Дэн принял известие очень спокойно, а миссис Эми была уверена, что пылкое воображение сестры снова ввело ее в заблуждение. Но если бы она видела лицо Дэна во время прощания с Бесс, ее материнский глаз открыл бы то, что ускользнуло от ее неопытной дочери. Миссис Джо боялась, чтобы Дэн не выдал себя, но он выучился самообладанию в суровой школе и храбро выдержал испытание. Только в последнюю минуту он взял обе руки Бесс в свои и сказал горячо:

— Прощайте, Принцесса. Если нам не суждено больше встретиться, вспоминайте иногда вашего старшего друга Дэна.

Она, тронутая его страданиями и печальным выражением глаз, ответила с необыкновенной для себя горячностью:

— Как же я могу не вспоминать вас, когда мы все так гордимся вами. Желаю вам удачи в вашем новом деле, и дай бог, чтобы вы скорее к нам возвратились.

Она подняла на него глаза с таким дружеским участием, что сознание огромности его потери сразу охватило Дэна. Он порывисто обнял Бесс и, пробормотав «Прощайте», — поспешил в свою комнату, которая снова превратилась для него в тюремную камеру, но теперь уже без проблеска голубого неба. Эта порывистая ласка и быстрый уход несколько смутили Бесс. Она озабоченно смотрела вслед Дэну, а краска постоянно менялась в ее лице. Миссис Джо заметила ее волнение и, опасаясь расспросов с ее стороны, поспешила их предупредить:

— Прости ему, Бесс. Он недавно пережил тяжелое горе и потому легко расстраивается при разлуке со старыми друзьями, ведь он едет очень далеко и может не вернуться из тех диких стран.

— Вы говорите о его падении и о той смертельной опасности, которой он подвергался? — спросила Бесс простодушно.

— Нет, милая, хуже. Но я не могу больше рассказывать тебе. Поверь мне только, что он достойно перенес свое испытание, и ты можешь продолжать уважать его так же, как и я.

— Он потерял любимого человека? Бедный Дэн, как мне жаль его!

Бесс не расспрашивала больше и удовлетворилась своей догадкой, которая так близко подходила к истине, что миссис Джо кивнула, а Бесс, успокоенная, отправилась домой.

Удовлетворить Теда оказалось не так легко, и непривычная скрытность Дэна приводила его в совершенное отчаяние. Миссис Джо предупреждала его, чтобы он не приставал к Дэну с вопросами, пока тот не поправится, но Тед решил до его отъезда добиться у него подробного отчета в его приключениях, которые, судя по лихорадочному бреду Дэна во время болезни, были полны захватывающего интереса. Поэтому в один прекрасный день, когда никого из старших не было поблизости, Тед вызвался занимать больного и приступил к этому следующим талантливым образом:

— Слушай, старина, если ты не желаешь, чтобы я читал тебе, изволь разговаривать и расскажи мне все о Канзасе, о фермах и обо всем прочем. Историю из Монтаны я знаю, но ты как будто забыл все, что было раньше. Проснись скорее и рассказывай, — начал он так неожиданно, что Дэн был вынужден встряхнуться от своих размышлений.

— Нет, я не забыл, но это интересно только для меня одного. Я не видел ферм, отказался от них, — отвечал он медленно.

— Почему?

— Было другое дело.

— Какое?

— Например, изготовление щеток.

— Не вышучивай меня. Говори правду.

— Я действительно делал щетки.

— Зачем?

— Больше для того, чтобы оградить себя от искушений.

— Во всяком случае, из всех странных дел, которыми ты занимался, а их было очень много, это самое странное, — воскликнул Тед, несколько обескураженный своим открытием. — Какие искушения, Дэн? — продолжал он, решив не сдаваться так легко.

— Все равно, не приставай.

— Но я же очень хочу знать, я ведь твой друг, люблю тебя и всегда любил. Расскажи мне все подробно, я буду молчать как рыба, если ты боишься, что кто-нибудь узнает.

— Неужели? — И Дэн посмотрел на него, стараясь представить себе, как бы изменилось его лицо, если бы истина стала ему известна.

— Я готов поклясться, чем хочешь. Наверно, страшно интересно, и я должен все узнать.

— Ты гораздо любопытнее женщин. Джози… и… и Бесс никогда не расспрашивают.

— Потому что они не любят скандалов и тому подобных историй. Однако же весь этот случай в руднике с геройством и смертельной опасностью им очень понравился. Мне тоже, но я вижу по твоим глазам, что есть еще что-то, и я непременно хочу знать, кто такой Блэр и кто Мейсон, кто кого ударил, кто убежал и все прочее.

— Что?! — крикнул Дэн таким голосом, который заставил Теда вздрогнуть.

— Видишь ли, ты болтал про них в бреду, а мы удивлялись, дядя Лори и я. Но не беспокойся, пожалуйста, если ты забыл и не хочешь сказать.

— А что еще я говорил? Странно, какой вздор может нести человек, когда он без памяти.

— Я больше ничего не слышал, но эти отрывки меня заинтересовали, и я упомянул о них, желая освежить твою память, — сказал Тед очень вежливо, смущенный мрачным видом Дэна.

Но через минуту лицо Дэна прояснилось, и, заметив нетерпение мальчика, он решил позабавить его игрой в вопросы и ответы и удовлетворить его любопытство полуправдой, полушуткой.

— Дай мне сообразить; Блэр — это молодой человек, с которым я познакомился на железной дороге, а Мейсон — бедный малый в больнице, куда я также попал. Блэр убежал к своим братьям, а про Мейсона я могу сказать, что его ударили, так как он умер в больнице. Теперь ты доволен?

— Нет, почему Блэр бежал? Кто ударил Мейсона? Я уверен, что тут была какая-нибудь драка, не правда ли?

— Да.

— Ия догадываюсь, по какому поводу.

— Любопытно послушать твои догадки, — сказал Дэн, стараясь говорить спокойно.

В восторге, что ему разрешили говорить, Тед стал излагать свои соображения.

— Ты можешь молчать, если я догадаюсь. Я узнаю по твоему лицу и никому не скажу. Теперь слушай. Там, на Западе, бывают дикие расправы, и ты замешан в одной из них. Я, конечно, не подразумеваю ограбление почты или нападение на поезд, но, может быть, ты, защищая поселенцев, повесил какого-нибудь бродягу или даже застрелил нескольких, как это иной раз приходится делать, обороняясь. Ага! Я был уверен, что догадался. Можешь не говорить, я вижу, как блестят твои глаза и сжимаются кулаки. — И Тед в восторге запрыгал по комнате.

— Молодец, молодец, продолжай, — сказал Дэн, находя странное удовольствие в болтовне Теда и желая, но не осмеливаясь подтвердить его догадки. Он, может быть, и сознался бы в проступке, если бы не понесенное наказание, позор которого еще тяжелым бременем лежал на нем.

— Я знал, что добьюсь правды, меня нелегко обмануть, — начал Тед с таким самодовольством, что Дэн коротко засмеялся. — Теперь ведь стало легче, когда ты поговорил со мной? Досказывай же скорее остальное, если только тебя не связывает клятва.

— В том то и дело, что она меня связывает.

— О, тогда, конечно, не нужно.

На лице Теда выразилось разочарование, но он сейчас же овладел собой и снова заговорил тоном светского человека:

— Я понимаю: дело чести, тайна до могилы и так далее. Очень рад, что ты заступился за товарища в больнице. Скольких ты убил?

— Одного.

— Негодяя, конечно?

— Отпетого мерзавца.

— Хорошо, но не смотри же так злобно. Я ничего не имею против. Я и сам с удовольствием поступил бы так же. Тебе пришлось потом бежать и стараться не обращать на себя внимания в течение некоторого времени. Не так ли?

— Да, и даже довольно долго.

— В конце концов все обошлось благополучно, ты удалился в шахты и там совершил свой подвиг. По-моему, прекрасно, и я очень рад, что знаю, но не буду болтать.

— Смотри же, помни свое обещание. Слушай, Тедди, если бы ты убил человека, дурного, конечно, — тебя бы это очень мучило?

Мальчик уже открыл рот, чтобы ответить: «Нисколько», — но что-то в лице Дэна остановило его:

— Если бы это случилось на войне или ради самозащиты, вероятно, я бы не мучился, ну а хватить человека в припадке гнева, конечно, другое дело. Я бы нисколько не удивился, если бы начал терзаться угрызениями совести, и убитый постоянно мерещился бы мне. Но с тобой ведь этого не было? Ты дрался честно, да?

— Я был прав, но мне все-таки жаль, что это случилось. Женщины смотрят на такие вопросы другими глазами и приходят в ужас. Это тяжело, ну да приходится привыкать.

— А ты не говори женщинам. Зачем им доставлять лишние неприятности? — сказал Тед с видом человека, хорошо изучившего женщин.

— Я и не собираюсь, но и ты держи свои предположения при себе. Теперь можешь читать, если хочешь.

На этом их разговор прекратился, но Тед очень утешился им и потом еще долго ходил с глубокомысленным и таинственным видом.

Прошло несколько спокойных недель. Дэн сердился на задержку в делах, и когда он наконец получил извещение, что бумаги его готовы, начал энергично готовиться к отъезду, желая тяжелой работой заглушить несчастную любовь и, отказавшись от личной жизни, посвятить себя другим.

Таким образом, в одно мартовское утро наш герой выехал из Пломфильда на своей Окту в сопровождении верного Дона. Теперь ему снова предстояло встретиться лицом к лицу с теми врагами, от которых его уже спасли один раз Божья помощь и человеческое милосердие.

— Боже мой, жизнь будто вся состоит только из расставаний, и с каждым годом разлука становится все тяжелее, — вздыхала миссис Джо неделю спустя, сидя в большой гостиной на Парнасе, куда вся семья собралась встретить вернувшихся путешественников, мистера Лори и миссис Эми, возвратившихся вместе с Бесс из Вашингтона.

— И встреч также, дорогая. Сейчас мы возвратились к вам, и Нат находится по дороге домой. Ищи во всем хорошую сторону, как советовала мама, и не горюй, — ответила миссис Эми, которая была очень рада вернуться домой, где ничто больше не угрожало покою ее дочери.

— Я так измучилась за последнее время, что не могу не ворчать. Как должен был удивиться Дэн, не встретив вас в Вашингтоне… Это было благоразумно с вашей стороны, но ему было бы приятно повидаться еще раз со своими, прежде чем отправиться в пустыню, — сказала миссис Джо печально.

— Так гораздо лучше. Мы сделали все что могли. Оставили ему письма и уехали, не дождавшись его. Бесс это, по-видимому, было приятно, а я положительно вздохнула свободно. — И миссис Эми улыбнулась дочери, которая весело смеялась и болтала с кузинами. Миссис Джо покачала головой, как будто не зная, где искать хорошую сторону в этом вопросе, но дальнейшим сетованиям был положен конец приходом мистера Лори, который радостно объявил:

— Новая картина. Взгляните, добрые люди, и скажите, как вам нравится андерсеновский скрипач?

С этими словами он распахнул двери, за которыми стоял молодой человек с сияющим лицом и скрипкой в руках. Все встали ему навстречу, восклицая:

— Нат! Нат!

Но Дейзи, утратившая на этот раз спокойствие, добежала до него первая и прильнула к нему, рыдая от радости. Вопрос был бесповоротно решен этими нежными объятиями, так как, хотя миссис Мегги быстро отвлекла от них свою дочь, но лишь для того, чтобы занять ее место; Деми с истинно братским чувством жал руку Нату, а Джози танцевала вокруг них, изображая всех трех ведьм Макбета, воплощенных в одну, и распевая самым трагическим голосом:

— Ничтожеством он был, второй скрипкой он есть, первой он будет! Слава, о, слава!

Дружный смех, вызванный этой выходкой, развеселил и успокоил всех. Затем начался обычный град вопросов и ответов. Молодые люди любовались белокурой бородой Ната и заграничным покроем его платья, девушки находили, что он очень похорошел, а старшие радовались его удачам. Конечно, все интересовались его музыкой, и, наговорившись досыта, он с радостью взялся за свой инструмент. Даже наиболее строгие слушатели удивлялись его успехам столько же, сколько энергии и самообладанию, которые из скромного Ната сделали нового человека. Через некоторое время, оглядев всех присутствующих с радостным и счастливым выражением, он сказал:

— Теперь позвольте мне сыграть вам одну вещицу, которую все, наверное, помнят, но никто не может любить так, как я.

И он заиграл ту уличную мелодию, которую они слышали от него, когда он в первый раз остановился у ворот Пломфильда. Все узнали ее и присоединились к грустному припеву, который так правильно передавал чувства, волновавшие музыканта.

— Теперь мое настроение значительно лучше, — говорила миссис Джо, возвращаясь с Парнаса домой. — Не всем нашим мальчикам посчастливилось в жизни, но мне кажется, что Ната можно отнести к числу удачников — и терпение Дейзи получит наконец вознаграждение. Нат — твоя работа, Фриц, и я сердечно поздравляю тебя.

— Мы можем только бросить семена и надеяться, что они упадут на хорошую почву. Если я сеял семя, то ты следила, чтобы птицы небесные не расклевали его, а брат Лори щедро поливал молодые ростки. Поэтому поделим жатву между собой и будем благодарить Бога даже за скромное участие в ней, дорогая моя!

— Я думала одно время, что с моим бедным Дэном семя упало на очень каменистую почву, но я нисколько не удивлюсь, если он превзойдет всех остальных в том, что можно назвать истинным успехом в жизни, так как об одном раскаявшемся грешнике будет больше радости, чем о многих праведниках, — ответила миссис Джо, по-прежнему готовая защищать своих неудачников.


Утомленному историку семейства Марч очень хотелось закончить настоящий рассказ землетрясением, которое поглотило бы Пломфильд и его обитателей, но так как подобное мелодраматическое заключение могло бы не всем быть по вкусу, то он не решился привести свое намерение в исполнение, а постарается удовлетворить любопытство читателей кратким перечнем дальнейших событий.


Все свадьбы оказались удачными. Дела молодых людей, так же как и девушек, шли блестяще. Бесс и Джози стяжали лавры на артистическом поприще, а со временем нашли себе достойных спутников жизни.

Нэн осталась деятельной, веселой, независимой старой девой, всецело посвятив себя страждущим женщинам и их детям. Дэн никогда не женился. Он вел трудовую и полезную жизнь среди избранного им народа, покуда не погиб при защите их интересов. Он тихо спит в любимой им пустыне с локоном золотых волос на груди, а на лице его застыла улыбка, которая как будто говорит, что рыцарь Аслауги одержал свою последнюю победу и нашел свой последний приют. Стаффи сделался членом городского управления и умер скоропостижно от удара после общественного обеда. Долли вел светскую жизнь, покуда не прокутил все деньги, а потом нашел себе подходящее занятие в мастерской одного модного портного. Деми вошел в товарищество с Тайбером, и имя его красовалось на вывеске рядом с именем его бывшего патрона, а Роб стал профессором в колледже Лоренца. Но Тедди превзошел их всех, став знаменитым и красноречивым пастором, что особенно радовало его удивленную мать.

А теперь, постаравшись удовлетворить всех многими свадьбами, немногочисленными смертями и, возможно, большим количеством жизненных удач, гасим огни и опускаем занавес над семьей Марч навеки.


КОНЕЦ


Сканы и вычитка Татьяна iPhone

Специально для библиотеки Либрусек

http://lib.rus.ec/


ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ КЛАССИКА

ЛУИЗА МЭЙ ОЛКОТТ закончила свою знаменитую сагу о жизни семейства Марч в 1886 г. Именно тогда впервые была опубликована четвертая, заключительная часть ее тетралогии — «Ребята Джо». В ней уже прославленная к тому времени американская писательница со свойственным ей тонким юмором рассказывает о дальнейшей судьбе детей Джо, демонстрируя свой талант внимательного наблюдателя и знатока человеческих душ. Ее герои постепенно взрослеют, влюбляются, сталкиваются с самыми разными житейскими проблемами и успешно их преодолевают. История всех персонажей, которые впервые появляются в третьей книге известной писательницы — «Жизнь в Пламфильде с ребятами Джо», развивается порой совершенно непредсказуемо. После безусловного успеха своих полубиографических романов, Луиза Олкотт не оставляла перо до самой своей кончины в 1888 году. Помимо знаменитой тетралогии ее литературное наследие включает несколько новелл, а также десятки рассказов, включая истории для детей.

ЛУИ ДЖАМБОР родился в 1832 г. в Венгрии, он учился в Королевской академии искусств в Будапеште, а в 1922 г. уехал в США. Свои иллюстрации к этой повести Олкотт он создал незадолго до своей кончины.

Примечания

1

Эдвард Дженкинс (1838–1910) — английский писатель - сатирик и политический деятель (примеч. ред.),

(обратно)

2

Ляпис здесь: нитрат серебра (азотнокислое серебро), используемое в медицине для прижигания ранок (примеч. ред.).

(обратно)

3

Маттерхорн вершина в Пеннинских Альпах (примеч. ред.).

(обратно)

4

Митенки — перчатки без пальцев (примеч. ред.).

(обратно)

5

Амброзия — здесь: холодный десерт из нарезанных фруктов, измельченного кокоса и сахарной пудры (примеч. ред.).

(обратно)

6

Аталанта беотийская — героиня древнегреческого мифа, красавица и отличная бегунья, побежденная на состязании Гипиоменом: он ронял на пути золотые яблоки, и Аталанта постоянно останавливалась, чтобы их поднять (примеч. ред.)

(обратно)

7

Улисс Симпсон Грант (1822–1885) — президент США, в годы Гражданской войны 1861–1865 гг. — генерал в армии северян (примеч. ред.).

(обратно)

8

Имеется в виду Жозефина де Богарне (1763–1814), первая супруга Наполеона Бонапарта; причинами развода императорской четы называют неверность Жозефины, а также ее бесплодие (примеч. ред.).

(обратно)

9

Минерва — в древнеримской мифологии богиня мудрости и войны, аналог древнегреческой Афины Паллады (примеч. ред.).

(обратно)

10

Согласно древнегреческому мифу, троянский принц Гектор был убит Ахиллом только с помощью Афины Паллады, вовремя подавшей ему копье (примеч. ред.).

(обратно)

11

Немецкая фамилия Баэр (Bhaer) созвучна английскому слову Bear — медведь (примеч. ред.).


(обратно)

12

Инициалы намекают, что имя и, следовательно, повод просьбы вымышлены автором письма (примеч. ред.).

(обратно)

13

Оливер Уэнделл Холмс (старший) (1809–1894) — американский писатель и врач; Генри Уодсворт Лонгфелло (1807–1882) — американский поэт и переводчик (примеч. ред.).

(обратно)

14

Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882) — один из крупнейших мыслителей и писателей США; Гарриет Элизабет Бичер Стоу (1811–1896) — американская писательница, автор романа «Хижина дяди Тома» (примеч. ред.).

(обратно)

15

В. Шекспир, «Макбет», акт V, сцена III (примеч. ред.).

(обратно)

16

Миссис Микобер — персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим», часто говорившая: «Я никогда не покину мистера Микобера» (примеч. ред.).

(обратно)

17

Омнибус — здесь: многоместный конный экипаж (устар.) (примеч. ред.).

(обратно)

18

Бъянка — персонаж пьесы В. Шекспира «Отелло», Полина заглавный персонаж романа Жорж Санд (примеч. ред.).

(обратно)

19

Порция персонаж пьесы В. Шекспира «Венецианский купец» (примеч. ред.).

(обратно)

20

Сара Сиддонс (1755–1831) — британская актриса (примеч. ред.).

(обратно)

21

Вертер главный герой романа Иоганна Вольфганга Гёте «Страдания молодого Вертера» (примеч. ред.).

(обратно)

22

Субретка в старинных представлениях веселая, плутоватая горничная (примеч. ред.).

(обратно)

23

Рашпер (от фр. rasper) решетка с ручкой для жаренья мяса и рыбы (примеч. ред.).

(обратно)

24

Багровый цвет является символом Гарварда (примеч. ред.).

(обратно)

25

Джордж Элиот (наст, имя Мэри Энн Эванс) (1819–1880) — английская писательница (примеч. ред.).

(обратно)

26

Мария Эджуорт (1767–1849) — английская писательница (примеч. ред.).

(обратно)

27

Моганн Генрих Песталоцци (1746–1827) — выдающийся швейцарский педагог - гуманист; Фридрих Вильгельм Август Фрёбель (1782–1852) — немецкий педагог, теоретик дошкольного воспитания, создатель понятия «детский сад» (примеч. ред.).

(обратно)

28

Вильгельм Мейстер — персонаж романа Иоганна Вольфганга Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера», талантливый юноша, окрыленный любовью к идеализируемой им актрисе (примеч. ред.).

(обратно)

29

«Аслауга» — третья часть драматической трилогии «Герой Севера» немецкого писателя Фридриха де ля Мотт Фуке (1777–1843) (примеч. ред.).

(обратно)

30

«Ундина» и «Синтрам и его спутники» — произведения Фридриха де ля Мотт Фуке (примеч. ред.).

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА I Десять лет спустя
  • ГЛАВА II Парнас
  • ГЛАВА III Литературные злоключения миссис Джо
  • ГЛАВА IV Дэн
  • ГЛАВА V Каникулы
  • ГЛАВА IV Последние наставления
  • ГЛАВА VII Лев и Ягненок
  • ГЛАВА VIII Джози в роли русалки
  • ГЛАВА IX Ситуация меняется
  • ГЛАВА Х Деми пристраивается
  • ГЛАВА XI Смертельная опасность
  • ГЛАВА XII Как Дэн проводил Святки
  • ГЛАВА XIII Как Нат встретил Новый год
  • ГЛАВА XIV Театр в Пломфильде
  • ГЛАВА XV Ожидание
  • ГЛАВА XVI У лаун-тенниса
  • ГЛАВА XVII Среди девиц
  • ГЛАВА XVIII Выпускной
  • ГЛАВА XIX Белые розы
  • ГЛАВА XX Жизнь за жизнь
  • ГЛАВА XXI Рыцарь Аслауги[29]
  • ГЛАВА XXII Заключение
  • *** Примечания ***